Игорь Миронович Губерман

Девятый дневник

Друзьям, которые уже ушли…

Заметки вдоль текущей жизни

Арабески

Не правда ли – довольно наглое название главы? Я помню, что такое именно было у Гоголя. Но дело в том, что арабески (Интернет мне объяснил вполне подробно) – это такой орнамент, для которого годятся буквы, цифры, закорюки любой конфигурации, листья, травы и цветы – всё, что угодно, чтоб орнамент был сплошным на ткани, вышивке ковра или бумаге. Если бы я этого не знал, то главку из моих несвязных заметок поименовал гораздо проще – например «Клочки и обрывки», но такое название где?то уже было у меня. Тем более Интернет пояснил мне, что арабески – это ещё и собрание мелких произведений, нанизанных на одну тончайшую нить – личность автора. Правда, было в этом пояснении одно слово, заставившее меня тяжело и грустно задуматься: речь шла о произведениях художественных, то есть никак не относящихся к моим житейским почеркушкам. Ну и пускай, подумал я, уж больно выглядит красиво это слово, наглость – второе счастье.

Итак – арабески.

Почему?то этот вечерний эпизод врезался мне в память глубже всех впечатлений от недавних гастролей по Америке. От Лос?Анджелеса и Сан?Франциско мы доехали до Бостона и Нью?Йорка, прихватив по пути ещё несколько городов. А запомнился накрепко всего один вечер, уже по окончании гастролей. Вот представьте себе: день Колумба, день открытия Америки. Это в октябре, числа не помню. Где?то флаги, фейерверки, иллюминация и прочий ритуал. А в городе Вавилоне (есть такой невдалеке от Нью?Йорка) сидят на закате дня два пожилых еврея и неторопливо обсуждают сравнительные качества водки, настоянной на хрене, растущем в огороде хозяина дома. Разумеется, усиленно дегустируя эту дивную жидкость. А закусывая – малиной, густо кустящейся вдоль забора. И настолько ощутимый душевный покой клубится над этим мудрым занятием, что посреди вселенской суеты нельзя не оценить такой оазис. И Вавилонский плен упоминался в разговоре, и сомнительная национальность Колумба (с понтом – итальянец, но мы?то знаем), пир души и именины сердца совершались одновременно и умиротворённо. Мог ли я такое не запомнить?

Всё время об одном я думаю с недавних пор – особенно когда стишки кропаю, огорчаясь к вечеру, если ничего не накарябал. Зачем я это делаю с таким усердием? Порой со страстью даже. Огромный в Интернете есть отдел, он специально для стихов, и кто ни попадя там может поместить свои бессмертные творения. Полмиллиона авторов (я округляю, их намного больше) там уже давно гнездятся. Наваяли они тридцать миллионов виршей (представляете себе это количество?) и рьяно продолжают свой бессмысленный и упоённый труд. Зачем я затесался в эту безумную толпу счастливцев? Ужели настолько властен надо мной грех стихоложества? А задав себе такой вопрос, нельзя не выпить и не вспомнить вечер в Вавилоне.

Случаются и неожиданные радости. Вот, например, старшая моя внучка, доблестно отслужив в армии два года, в самом конце своего патриотического срока угодила в настоящую военную тюрьму. На двадцать дней. Она с однополчанами обоих полов то ли вечером немного выпила, а то ли накурилась, но вошла в кураж и позвонила домой какому?то офицеру (телефон его откуда?то имелся). Когда тебе довольно поздним вечером звонят твои солдаты и говорят, какой ты сукин сын и вообще скотина, не любимая никем, то глупо утром не доложить об этом начальству. Внучка моя никого, естественно, не выдала, вину взяла исключительно на себя и получила срок. Но это же израильская армия: ей тут же было предоставлено свидание с матерью, чтоб та везла в тюрьму продукты повкуснее, сигареты и какое?нибудь назидание. Внучка сидела весёлая и счастливая – увидев мать, она восторженно сказала: «Мама, я теперь как дедушка!» И старый зэк, узнав об этом, стыдно прослезился.

А вот лежит передо мной аккуратно вырезанный кусок из какой?то американской русскоязычной газеты (им нет числа на континенте). Статейка называется «Вуди Аллен зарабатывает деньги игрой на кларнете». Дальше – текст об этом знаменитом кинорежиссёре, а фотография под заголовком – вашего покорного слуги во время завывания стишков. Пустяк, однако же забавно и смешно.

Порой меня вдруг тянет философствовать. Но я тогда поем и засыпаю. Только это ведь блаженство на всего лишь час, потом проснёшься, и опять охота что?нибудь зарифмовать. И снова вспоминаешь Вавилон и ту прекрасную отключку от реальности.

На пьянках дружеских – особенно на тех, что удались, и постигает нас хмельное чувство единения – мы поём нестройным хором махровые советские песни. «Майскими короткими ночами», «Дан приказ ему на запад», «Шёл отряд по берегу», «Вышел в степь донецкую парень молодой», и даже – «Артиллеристы, Сталин дал приказ». Отчего мы поём именно их чаще, чем, например, Окуджаву? Да, это песни нашей молодости, да – многие из них хороши, но только мы ведь их поём с неким душевным подмигиванием. Себе самим и часто – собутыльникам. Как будто мы слегка смеёмся над собой, что поём именно это. Что за услада вышедших на волю рабов и холопов? Я никак не могу опознать и сформулировать это странное чувство. Не сродни ли оно тому успеху, с которым продаются нынче бюсты Сталина, Ленина, Дзержинского? И не оно ли побуждает множество рестораторов к интерьеру своих заведений в советском духе, с дизайном из портретов былых вождей, плакатов и самых разнообразных вещей того времени – от старых радиоприёмников до пионерского горна и дряхлого утюга? Во многих, очень многих городах бывал я в таких кормёжных залах – даже с тюремными решётками и тусклой камерной лампочкой под потолком. А вот совсем недавно в городе Твери сидел я с парой старых друзей в кафе «Калинин» (город ведь долго носил имя этого убогого и наверняка несчастного старичка, который вытерпел молчком даже посадку в лагерь собственной жены). И всё тут было оформлено в духе той испарившейся эпохи: и огромный портрет маслом всесоюзного старосты, и разные бытовые вещи той поры, и даже большая мраморная доска со здания областного КГБ (за немалые, должно быть, деньги выкупили её владельцы этого кафе). Но более всего умилило меня меню. Там, например, значился «Лангет «Офицерский»», а чуть ниже следовало пояснение: «Блюдо из меню закрытой спецстоловой на Арбате для «суточных» сотрудников «наружки» МУРа в 40?е годы». Тебе, читатель в возрасте, не надо растолковывать суть этого лакомого пояснения. И та же самая душевная усмешка чувствуется здесь, уже в целях разумных и коммерческих.

Меня всегда очень интересовала психиатрия, и в одной из научно?популярных книг я много писал об изучении нашего чёрного ящика. И были у меня знакомые врачи, поэтому с больными я тоже разговаривал, вникая в содержание их бреда. Потом пошли другие увлечения, другие книги, как?то охладел мой интерес к патологическим извивам нашего мышления. Но вот недавно услыхал я бред неимоверного масштаба, и хотя свихнувшиеся люди часто мыслят (если тут годится это слово) на мировом, а то и вселенском уровне, но услышанное мной было поразительно глобально. Вот, судите сами, я подробно и старательно записывал.

Мировой еврейский заговор ни разу не был упомянут, говорилось просто – «евреи», только с очевидностью в виду имелся некий тайный комитет – сионских, очевидно, мудрецов. Всесильный и всемирно влиятельный. Так вот эти евреи пришли к выводу о ненадёжности Израиля. Где?то в середине монолога промелькнули страшные слова о том, что евреи уже сожгли шесть миллионов «своих сородичей, чтобы получить государство» (!), но оно оказалось в слишком большой опасности среди чудовищного арабского окружения. И поэтому теперь новым местом поселения всех евреев планеты выбрана была Россия. Для начала евреи разрушили Советский Союз, чтобы отсечь все опасные республики – азиатские с их мусульманством, Кавказ и Прибалтику. На уютное пространство от Перми до Петербурга решено было переселить всех евреев мира. А для этого всю Европу принялись наводнять арабами (Германию – турками), чтобы евреи испугались и огромной массой двинулись в Россию. Тем более что в Европарламенте уже давно евреев – большинство. Нет, Америка для этой цели не годилась, несмотря на всю привлекательность тамошней жизни. Ибо упущена возможность: там уже слишком много негров, которые фактически владеют страной, а также большой избыток прочего пришлого народа. В том числе – латиноамериканцев, которые уже полностью захватили южные штаты. А евреев американских надо запугать мировым террором, который и устроили сами евреи.

Кроме того, они готовят дикую войну Индии с Пакистаном, чтобы в мире стало меньше мусульман. И вообще они готовят четвёртую мировую войну (что представляла собой третья, которой ещё не было, больной умолчал). Кроме того, они натравили Америку на азиатские страны – с той же целью ослабления ислама.

А в России уже тщательно готовится площадка – знаете ли вы, почему посадили Ходорковского? Нет, не за то совсем, что якобы он украл какие?то деньги («другие украли больше»). А за то, что он начал осуществлять этот еврейский план. Простейшим образом: дав каждому депутату Государственной думы по миллиону долларов, он подговорит их на объявление референдума. И снова деньги всем участникам, и его избирают президентом. Готов последний причал для евреев всего мира! Приедет миллионов пятнадцать, с полукровками наберётся тридцать, вот и готова новая страна, где править будут исключительно евреи. И россиянам тоже будет хорошо, поскольку сплав еврейского и русского интеллекта – страшная сила.

На этом выдохся больной, сникли его пафос и активная жестикуляция. Пора теперь сказать, хотя наверняка уже читатель догадался, что нёс эти бредовые слова вице?спикер российской Государственной думы полукровка Владимир Вольфович Жириновский. И никаких не надо комментариев, по?моему.

Не перечислить злоключения, выпавшие на долю надгробных плит с еврейских кладбищ. Плитами этими мостили дороги, укрепляли берега норовистых рек, употребляли в разных бытовых постройках. Одна история, услышанная мной, меня и вовсе поразила. На концерте в городе Ариэль подошёл ко мне в антракте пожилой еврей и застенчиво спросил, известно ли мне, что в Одессе на здании Комитета государственной безопасности значится шестиконечная звезда. Нет, это не было мне известно, хотя всё могло случиться в Одессе. И услыхал я нечто уникальное. Самуил Форшайт («Вы легко запомните мою фамилию – вы ведь читали «Сагу о Форсайтах»»?) был главным инженером какого?то строительного треста. (Или не главным, но строительного.) И однажды вызвал его начальник треста, объявив, что срочно, за девять месяцев всего, ему, Форшайту, надлежит устроить реконструкцию Театра оперы (возможно, оперетты, с памятью неважно у меня, а разговор наш протекал в антракте). Это был конец семидесятых годов, и спорить о сроках не приходилось.

– Но где я возьму белый и чёрный мрамор? – в ужасе спросил Форшайт, зная, как никто, о дефиците всяких и любых материалов.

– Самуил, ты достанешь, – успокоил его начальник.

И действительно, белый мрамор опытный Самуил достал довольно быстро, а вот с чёрным была полная беда. Инженер?добытчик даже смотался куда?то за тридевять земель к приятелю, который был по этой части. Тот угостил его отменной выпивкой с закуской, но бессильно развёл руками в ответ на просьбу о чёрном мраморе. И Форшайт ни с чем вернулся в Одессу. Сроки поджимали неуклонно. А вдобавок приключилась новая беда: в город приехал из самой Москвы какой?то генерал госбезопасности, который дико возмутился, что на здании, известном всей Одессе, нет большой и гордой доски с обозначением его родного достославного учреждения. И некий крупный местный чекист явился в трест, потребовав немедленно (немедленно!) установить такую доску. Разумеется – из чёрного мрамора. Начальник треста, побледнев изрядно, вызвал своего главного инженера, и Форшайт опять бессмысленно спросил, где он возьмёт чёрный мрамор.

– Ты найдёшь! – грозно ободрил его крупный чекист.

Положение становилось критическим, поскольку срок был – до отбытия генерала. Кто?то надоумил Форшайта сходить на некий склад, где грудами хранились могильные плиты и стелы с недавно разорённого старинного еврейского кладбища (варварское это хамство и надругательство совершено было в Одессе в семьдесят шестом, по?моему, году, теперь там хилая берёзовая роща). И тут же вся проблема разрешилась.

– Возьми могильную плиту, – великодушно объяснил начальник склада, – распили её на тонкие пластины, вот и вся поебень.

Надгробная плита из отменного чёрного мрамора нашлась немедленно, а так как поручение чекиста было главным, то первая же полоса – с лицевой стороны плиты – стала висеть на этом зловещем здании. Было аккуратно выбито на ней высокое название конторы, а на изнанке, тесно к зданию прижавшись, значилась шестиконечная звезда. А мне?то, пока я слушал эту забавную историю, печальная мыслишка в голову пришла: ведь там ещё остались имя и фамилия того еврея?бедолаги, что посмертно стал привинчен?приколочен к подлому и страшному учреждению.

В ранней, совсем ранней юности нас порой захлёстывает вдруг волна необузданного, невнятного счастья – уверен, что это помнится многим. Хочется петь, подпрыгивать, плясать, что?то выкрикивать, бежать в любом направлении. Это же, кстати, свойственно и юным животным. Вечером мы с женой выходим погулять на небольшую, уже безлюдную в это время площадь – по ней носится, разве что не кувыркаясь, маленький котёнок – большое удовольствие смотреть на этот комок радости от своего существования. Так вот я, человек весьма уже охлаждённого возраста, недавно испытал это забытое счастье, да притом по совершенно мизерной причине. Мы с женой летели в Симферополь на какой?то ежегодный съезд (слёт, конференцию?) библиотекарей, куда меня позвали почитать при случае стишки. В московском аэропорту, сдав уже чемоданы (там, естественно, хранилась у меня бутылка виски), проходили мы контроль по досмотру вещей, которые ручная кладь. А там неосторожно положил я ещё одну литровую бутыль – на целую неделю ехали, не бегать же по магазинам в городе Судак. К тому же я и в самолёте собирался чуточку хлебнуть, чтобы не думать о несовершенстве нынешних летающих конструкций. И вдруг девушка, сидевшая у проверочного экрана, сказала, что в дорожной сумке у меня бутылка, а это запрещено.

– Она же запечатана, – взмолился я, – я только что её купил!

– Или бросайте её в ту вон мусорную корзину, или вернитесь и сдайте её в багаж, – холодно объяснила мне эта юная садистка.

– Может быть, я попрошу начальницу вашей смены?

– Это, – сказала долговязая девица, стоявшая сбоку, – запрещено, вы что, не слышали? В корзину или возвращайтесь.

Очередь за мной уже издавала какие?то неприязненные звуки. Я обречённо и понуро полёз в сумку и обнаружил там вторую, пластмассовую бутылку с водой. Чуть руку задержав – девицы обратились к конвейеру, где полз уже очередной багаж – и что?то возмущённо бормоча, я выбросил бутылку с водой.

– Теперь идите, – холодно сказала главная девица.

И я пошёл. Что со мной было! Клокотало что?то радостное, распирало меня счастье несусветное, хотелось петь, подпрыгивать и что?нибудь выкрикивать – выше я всё это перечислил. Только в самолёте я слегка остыл и чуть отпил из чудом упасённого сосуда. А как же я был горд собой! И всё из?за такой вот мелочи. «Нет, загадочные мы натуры», – подумал я и отхлебнул ещё немного.

В любых воспоминаниях (особенно старческих) не только полезно – просто необходимо упоминать какие?нибудь веские фигуры – для повышения собственной значимости в этой жизни, где всем на всех наплевать, но какие?то личности вдруг возбуждают читателя и освежают повествование. Вы их даже можете не знать, но лёгкого намёка на причастность тоже вполне достаточно. А уж если довелось поговорить! Вот мне недавно позвонил некий знаменитый классик советской поэзии. С места мне не сойти, если вру. Было уже около двенадцати ночи. Только что закончился американский боевик, я уже выпил свою вечернюю порцию виски, мы собирались идти спать. Так поздно нам уже давно никто не звонил.

– Можно ли попросить Игоря Губермана? – вежливый незнакомый голос.

– Это я, – ответил я неприветливо, – а вы кто будете?

– Это Женя, – с некоторым кокетством ответил голос, явно не собираясь извиняться за столь поздний звонок.

– Жень до хуя, – сказал я ему, – а вы кто?

– О! – обрадовался голос. – Значит, я правильно попал. Это Евгений Евтушенко.

– Здравствуйте, Евгений Александрович, – вежливо ответил я, тщательно соблюдая иерархию. – Слушаю вас внимательно.

Оказалось, что Евтушенко писал обо мне статью, и по его замыслу мне следовало что?то к ней дописать. Я категорически отказался участвовать в этом лестном проекте. А статья появилась вскоре (кажется, в «Известиях», лень уточнять), и называлась она очень примечательно: «Поэт, который себя недооценивает». У меня когда?то был стишок, которого я несколько стеснялся – его идея мной была украдена у Ницше. Ни одну из книг философа я никогда не мог осилить до конца, уж очень становилось скучно и малопонятно, а идею прочитал где?то в виде цитаты (очевидно), и она запала в память. Так что кража моя была не слишком осознанной, что меня ничуть не извиняет. А нехитрая идея состояла в том, что если человек заглядывает в бездну, то она в него заглядывает тоже. Кто?то мне однажды пояснил, что это Ницше. Ну и ладно, я неоднократно черпал воду из чужих колодцев. Но автор похвалительной статьи обо мне усмотрел в этом стишке нечто тютчевское («пахнуло Тютчевым» – так он, кажется, написал, о краже не ведая), в силу чего предположил, что я во всех своих житейских странствиях возил с собой заветный томик этого высокого поэта. Я, кстати, ценю его не слишком, мой любимый – Заболоцкий. А статью эту мне кто?то переслал, и я над ней похмыкал благодарно, так что Евтушенко нынче смело упоминаю в качестве участника своей вялотекущей литературной жизни.

Столица Казахстана город Астана – это не город, а прекрасное явление. Посреди безразмерной голой степи, на месте крохотного Акмолинска, ставшего потом убогим Целиноградом, – яркое и впечатляющее чудо возможностей современной архитектуры. Огромные и красивые невероятно здания из цветного стекла (сталь и бетон в них почти незаметны), роскошные зелёные парки с экзотическими деревьями и кустами, гигантский шатёр торгово?развлекательного центра и много прочих прихотей и капризов строительного воображения. Это всё планировал какой?то знаменитый японский архитектор и его французские и английские коллеги. А широченные проспекты! Словом, очень видно и понятно, как можно с толком распорядиться доходами от полезных ископаемых. И лучше про российские дела тут хоть на время позабыть. Не зря посольства чуть ли не восьмидесяти государств кучкуются тут, суля стране большое будущее. А ещё отсюда ездили учиться в лучших университетах Запада – восемь тысяч одарённых молодых людей. За счёт государства. И все они вернулись, вот что главное! Ну, кроме нескольких девиц, которые там вышли замуж. Утоляя моё естественное удивление, мне объяснили некое условие: если бы кто?то не вернулся, то все расходы на его поездку и учёбу были бы востребованы с родни, так что проявленный этой молодёжью патриотизм имел достаточную подстраховку. Только всё равно ведь убедительное это было мероприятие, честь и хвала мудрости президента. А в центре города – невысокое здание, зовут его все – Дом президента, хотя как?то иначе оно называется. Там помещается музей подарков президенту (громадная коллекция), там залы для различных конференций?заседаний, всякие научно?просветительские кабинеты. И вот на паперти этого храма государственности я стоял не меньше часа, занимаясь интересным делом: извинялся перед теми, кто пришёл на мой концерт. Накануне оказалось, что назначенная дата пришлась на Йом Кипур – самый высокий наш тревожный праздник, день, когда на небе где?то решалась судьба каждого еврея – жить ли ему следующий год. Мы как?то не подумали об этом вовремя, теперь о невозможности концерта в этот день напомнил мне посол Израиля. Вот я стоял, сам вызвавшись на такое занимательное мероприятие, и извинялся, приглашая всех пришедших на завтра в то же время. И никто не сокрушался и не возмущался, обещали завтра снова прибрести (сдержали слово), только просили сделать фотографию на память. Так что эта извинительная акция превратилась в фотосессию, что мне было забавно и приятно. А назавтра всё было прекрасно. Потому ещё, что заявилось много местных молодых поэтов. Ещё не поселилось в них пренебрежение ко всем своим коллегам, были они дивно восприимчивые слушатели.

Но только это ведь – всего лишь предисловие. Моё давнишнее душевное устройство так зациклено на горестном прошлом, что всюду я интересуюсь лагерной историей тех городов, где мне доводится бывать.

Совсем недалеко от Астаны – место, где располагался некогда печально знаменитый женский лагерь – АЛЖИР (Акмолинский лагерь жён изменников родины). Средневековая – нет, скорее, древняя – жестокая замашка карать и родственников тех, кто уже каре подвергся, не могла миновать разум усатого палача народов. Отсюда и лагерь жён. Узнав, что там построен некий музей?мемориал в память этих несчастных женщин, я попросил меня туда отвезти. Очень достойный построили казахи мемориал. И даже величественный по размаху. Как осуждали этих женщин, приведу лишь один пример (списано с одного из настенных экспонатов). Некая Славина Эсфирь Исааковна, педагог из города Слуцка. Выписка из приговора: «Достаточно изобличается в том, что была женой врага народа Славина И. Б.». И срок огромный. Я не случайно выбрал несомненную еврейку, их тут было жуткое количество. Здесь было русских жён немного более четырёх тысяч, а на втором месте – восемьсот пятьдесят еврейских. Представительницы остальных народов империи (кроме украинок) несоизмеримо отставали по количеству. Не стану комментировать приведённые цифры, хоть они и повод для раздумий. Всего этих несчастных было шесть тысяч с небольшим. Это в степи с невыносимым летним жаром и дикими зимними морозами с ветром.

Но я хочу пересказать одну прекрасную историю, услышанную мной в этом музее (даже в стихах она изложена на одном из экспонатов, но так оно и было в реальности). Как?то зимой большую группу зэчек погнали на замёрзшее озеро рубить камыш. Не знаю, для каких конкретных нужд лагерного хозяйства. На открытом пространстве, где сливаются мороз и ветер, это было адским наказанием. А между тем на берегу, не выступая из?за линии кустов, явились вдруг два старика?казаха в тёплых национальных халатах, обильно расшитых золотой тесьмой, явно почтенные аксакалы. Они недолго постояли, наблюдая, а потом исчезли. Им на смену через час пришли женщины в сопровождении подростков. И мальчишки принялись бросать в зэчек камни. Эти камни подавали им женщины. А женщины, рубившие камыш, все, как одна, принялись плакать от этого неожиданного унижения. Пока одна из зэчек, споткнувшись о брошенный камень, не обнаружила, что это замороженное молоко. Тут все они принялись подбирать эти камни, снова навзрыд рыдая – но уже от благодарного потрясения. Охрана не мешала, как бы ничего не замечая.

Под впечатлением услышанного я и покидал музей. Благословенна будь страна, которая хотя бы строит мемориалы!

Внук одного моего коллеги долго приставал к своей бабушке с просьбой назвать возраст. Никакие увещевания, что у женщины неприлично спрашивать о её возрасте, не помогали. Ну хотя бы скажи первую цифру, настаивал внук. Бабушка на пальцах показала цифру два (что было меньше трети истинной). Ну а теперь скажи вторую, канючил внук. Бабушка молча показала цифру восемь. Внук подумал, догадался и попросил: теперь скажи третью.

Тот несомненный факт (по?моему), что чувства добрые я лирой пробуждал, недавно замечательно подтвердился. На одном из выступлений (кажется, в Харькове) я среди кучи записок обнаружил запечатанный конверт. Открыл я его дома. Там лежала купюра в сто долларов и записка. Некий американский гражданин, по?домашнему назвавший себя Шмуликом (так что, очевидно, Самуил), сообщал мне, что семнадцать лет назад, будучи на гастролях, я в некоем американском городке (следовало название, но я уже не помнил это место) дал ему свою книжку – под обещание прислать за неё плату по почте. И вот сейчас (всего семнадцать лет прошло), снова сидя у меня на концерте, он вспомнил этот долг и с благодарностью его возвращает. Так как книжки мои всегда стоили в Америке всего лишь двадцать долларов, то душевная его подвижка была очень велика. Спасибо, Шмулик!

А ещё, кстати сказать, на том концерте получил я дивную записку: «Игорь Миронович, как часто вы меняете причёску (на голове)?»

Примерно год тому назад я получил по почте лист из тонкого картона, на котором сообщалось мне, что по опросам русскоязычного населения я удостоен звания «Человек года» в области культуры. Текст этот был заключён в чёрную рамку, отчего напоминал похоронные объявления, которые клеят на дома в нашем районе религиозные жители. Я хотел повесить его в сортире, где у меня на стенах торжествует культ личности – концертные афиши и лестные фотографии, но пока что прилепил его на дверь – в надежде, что какие?нибудь гости глянут и оценят по достоинству. Я целый год за ними наблюдал, но ни один не обратил внимания. Так что пора уже его перемещать на подобающее место. Впрочем, интересно тут совсем иное обстоятельство, тут интересно совпадение. Мне этот лист как раз в те редкие минуты принесли (они бывают у меня), когда я с элегической печалью думал, что уже я стар, а так ни разу не был удостоен никакой литературной премии – из тех престижных, за которые ещё и денежки дают. И в тот же миг насмешливо откликнулась судьба и горечь мою смыла без остатка.

В одном латвийском городе (я был там только что) администрация некогда вернула еврейской общине здание бывшей синагоги. И руководство общины тут же сдало это здание в аренду. Там возник?образовался большой городской рынок. А спустя лет десять представители общины заявились с просьбой выделить им под синагогу какой?нибудь подходящий дом. Но вам ведь уже давно вернули старое здание, удивилась администрация. Эко вспомнили, ответили евреи, нам нельзя молиться там, где торговали свининой.

Мне довелось недавно снова прокатиться по Америке наискосок. С такой немыслимой гастрольной скоростью, что в памяти почти что ничего и не осталось. Разве что прекрасное и как бы новое ощущение, как много зелени в этой стране повсюду и как она ухожена везде. А в Сан?Франциско повезло со встречей – интересной, хотя скорее поучительной. Мне импресарио сказал, что тут меня разыскивает очень настоятельно какой?то человек, имеющий нечто сообщить. Я дал телефон своего товарища, у которого всегда останавливаюсь, и вскоре человек тот позвонил. Он мне сказал, что давно уже любит мои стихи, что водит он экскурсии и что меня – бесплатно совершенно – может хоть в Лос?Анджелес свозить, а если мне так далеко не хочется, то в разные винарни вокруг города. Я благодарным голосом ему ответил, что я тронут очень, а насчёт поездки – хорошо бы завтра утром наскоро смотаться на блошиный рынок, это для меня большое удовольствие. И утром он за мной заехал – симпатичный, молодой и много знающий (что выяснилось позже). И немедля мне опять сказал, что издавна мои стихи читает, очень помогают они жить ему, а вот одно четверостишие просто живёт в его душе и постоянно он его себе напоминает. Тут я, естественно, спросил, какое именно. И с чувством прочитал он мне стих Игоря Иртеньева.

Очень?очень обитаемый остров

На остров Кипр меня позвали завывать стишки для русской публики. А тут её – невероятное количество. Нет?нет, не отдыхающих и не туристов, а вполне осёдло проживающих граждан бывшего Советского Союза. Солнце, море и маняще низкие налоги – очень привлекательное тройственное единство. Да ещё и чувство безопасности – большая нынче редкость на оставленной родине. И взятки некому давать. И никакая мерзкая комиссия внезапно не нагрянет. Только главное сейчас – не отвлекаться на рекламу этого прекрасного места. Ибо здесь, на Кипре, на меня обрушилось такое количество преданий, мифов и легенд, что ими грех не поделиться тут же и немедленно.

Хотя начать бы надо с мелочи: я наконец?то здесь узнал доподлинное имя музы, что меня порою посещает. По непробудной темноте своей я полагал всегда, что это Каллиопа, и меня только смущало, что она заведует поэзией элегической – какое я имею отношение к высокой этой звучности стиха? И только тут я с помощью местного издания мифов обнаружил, что муза Терпсихора покровительствует не только танцам, но и «лёгкому поэтическому жанру». И очень было мне приятно осознать, что я – коллега балеринам. А теперь вернёмся к реальности этого острова, густо населённого прекрасными тенями.

Как широко известно всем и каждому (с годами и наука это подтвердит), богиня Афродита родилась тут из морской пены. Более убедительная версия этого несомненного факта содержит важные детали. Да, из пены, только в пене этой долгое время болтался детородный орган бога Урана. Дело в том, что бог Уран (олицетворяющий небо) так надоел супруге своей Гее (олицетворению земли) неиссякающей своей божественной похотью, что она пожаловалась сыну Кроносу. И любящий сын попавшимся под руку серпом отсёк у ненасытного отца его обрыдший Гее член. И детородный этот орган (пенис, фаллос, хер – именуйте его как угодно) упал в море. Но частично сохранил свои способности. А говоря научно – тот материал, из которого родятся дети. Так она и появилась, эта вечная мечта художников, богиня красоты Афродита.

Все греческие боги на Олимпе приняли её восторженно, однако вскоре выдали замуж за хромого и уродливого Гефеста, знаменитого кузнеца (это, кстати, именно он приковывал к скале Прометея, чертыхаясь от неприятного поручения, но не смея ослушаться). Прекрасная Афродита унаследовала похотливость отца и трахалась с богами и смертными без разбора – муж Гефест измучился, отслеживая её романы и новеллы, не считая мелких и случайных увлечений.

У меня была когда?то чудная задумка книжной серии под общим названием – «Жизнь замечательных блядей». Уже не напишу – не те года. Но первой там была бы Афродита. Кстати, в серии такой таилась очень творческая перспектива: с лёгкостью туда ложились бы и биографии многих политиков. Один лишь том про Жириновского с гарантией бы стал бестселлером.

И вот стояли мы с женой на берегу, почтительно любуюсь на некрупную скалу, возле которой из кипящей пены некогда возникла легендарная богиня красоты и сладострастия. Это место столь достоверно, что экскурсоводы рекомендуют туристам семь раз проплыть вокруг скалы – вернётся молодость и сексуальность. И туристы многие доверчиво плывут, мечты питая и надежды. Я позабыл – по часовой стрелке или против надо плыть (конечно, это важно), только смутное желание попробовать я всё же испытал, чего таить. А одна женщина застенчиво и шёпотом спросила (рассказал экскурсовод), нельзя ли, чуть проплыв подольше, возвратить и девственность. А что, вполне возможно.

Афродита, кстати, будучи богиней, проявляла щедрое сочувствие к мужским влечениям, даже относящимся не к ней. Так, некогда царём на Кипре был Пигмалион (да?да, и он был местный житель). Ни в каких свидетельствах и летописях этот царь не упомянут, только мы ведь понимаем, как это неважно для истории. А важно, что к женщинам он относился снисходительно и без особого интереса, ибо всецело посвятил себя ваянию. А скульптором он был отменным. И вот однажды из слоновой кости вырезал и выточил он женщину обычных человеческих размеров и такой несказанной прелести, что он это изделие своё пламенно полюбил. А назвал он её, как известно, Галатеей. Он одел её в прекрасные одежды, он украсил её пальцы кольцами, а шею – ожерельем, это была подлинная страсть. И на каком?то очередном празднике богослужения он тихо и смиренно попросил богов послать ему женщину. Похожую на ту, что из слоновой кости, робко добавил он. И Афродита это услыхала. Когда вернулся он домой и поцеловал, как обычно, свою любимую статую, то ощутил губами тепло и нежность женской кожи. И она открыла глаза. И они жили долго и счастливо. Так что замечательный поэт Городницкий, написавший замечательную песню «Галатея уходит к другому», сочинил заведомую (и всего скорей – завистливую) клевету.

Но теперь пора нам обратиться к несомненным и реальным обитателям этого загадочного острова. На Кипре некогда был похоронен святой Лазарь. Да?да, тот самый, что однажды умер и четыре дня пролежал в каменном могильнике, а Иисус Христос пришёл и воскресил его. В память о том чуде на кипрской могиле святого так было и написано – «Лазарь Четырёхдневный». После распятия Христа его враги (евреи, разумеется) посадили Лазаря в лодку и оттолкнули её от берега. Так попутными ветрами он и был доставлен к острову. Здесь он ещё тридцать лет посвятил праведному и безгрешному служению, после чего усоп вторично. А с мощами его вышла ситуация довольно некорректная. Их затребовал Константинополь. Время было византийское, и отказать островитяне не осмелились. Но мощи прибыли в Константинополь не целиком, очень уж любили Лазаря на Кипре. Часть мощей оставили на острове. Что, кстати, подтвердил спустя лет двести некий монах?паломник из далёкого Пскова. Он тоже отщипнул себе часть остатка, так что мощи святого Лазаря есть теперь и во Пскове. А из Константинополя впоследствии рыцари?крестоносцы перевезли мощи в Марсель (и тоже небось не полностью), так что останки Лазаря пребывают нынче в очень разных местах.

А в гостях у Лазаря на Кипре побывал некогда апостол Павел, и враги христианства, отловив его, привязали к столбу и побили плетьми. Столб это поныне цел, и тысячи туристских фотографий удостоверяют всё рассказанное мной.

Душе моей с давнишних пор любезен образ святого угодника Николая. И не только потому, что был он покровителем всех плавающих и путешествующих, но ещё за то, что был он защитником всех «неправедно ввергнутых в узилище». А так как я когда?то ввергнут был в тюрьму совсем неправедно, то я ему за ту незримую защиту и посегодня благодарен. Обнаружилась и ещё одна его ипостась. На Кипре есть монастырь Святого Николая Кошачьего. В местности, где расположен этот монастырь (их, кстати, на острове четыре десятка), водилось очень много ядовитых змей – не знаю, как сейчас, – и людям они сильно досаждали. Святая Елена после своего путешествия в Иерусалим (где она, как известно, отыскала доподлинный крест Иисуса Христа) посетила Кипр, ужаснулась, как живут монахи среди стольких змей, и по её велению из Константинополя доставили сто котов и кошек, для которых эти змеи были любимым лакомством. А те коты и кошки, что и ныне населяют монастырь, – по прямой наследственная линия от тех константинопольских. И покровитель их – Никола Кошачий.

Я по натуре своей – доверчивый турист, и мои уши вечно оттопырены для любой лапши, которую мне вешают на них, но я, как видите, с немалым удовольствием перекладываю её и вам, читатель.

Но про выпивку я изложу чистую и высокую правду. Ибо главное сокровище и гордость Кипра – это вино коммандария, самое древнее в мире вино. Недавно археологи раскопали амфоры (точней – их черепки) возрастом почти пять тысяч лет – на них обнаружились пересохшие остатки этого вина. Когда?то называлось оно – Нама (то есть «божественный нектар» – уж не его ли пили боги на Олимпе?), а сегодняшнее грузное слегка название – от одного из округов, на которые некогда делили остров рыцари?госпитальеры. Известная мадера (они чуть напоминают друг друга) появилась на много столетий позже. В Средние века его именовали вином королей и королём вин, ибо пили его взахлёб и короли с императорами, и бароны с князьями, и всё их пьющее окружение. Оно единственное выдерживало долгую дорогу и в Европу поставлялось многочисленными бочками. А сухие вина – скисали. Делают это вино из вяленого винограда, уже почти изюма. А время выдержки на воздухе точно описал ещё Гесиод (одиннадцатый век до нашей эры): десять дней – на солнце, пять – в тени, а после можно разливать по кувшинам (и восемь дней выдерживать) и бочкам. Есть коммандария, которую выдерживали в бочках (переливая, кстати, для чего?то из одной в другую) – двадцать лет, но на такую выпивку я пока деньжат не накопил. А то, что на разложенный по крышам и дворам виноград садится пыль и липнут насекомые, – это детали производства, никого они и никогда не волновали.

Настолько знаменито это вино, что есть даже маленький музей коммандарии, где хранятся разных веков прессы и давильни, бурдюки из овечьих шкур, всякие другие причиндалы винного изготовления и перевозки. Нас туда возили и давали пробовать это крепкое (добавляется толика спирта) душистое вино. Смотрителем музея оказался бывший москвич, бывший джазист, бывшая богема, знающий несколько языков Алексей Голованов. Женат он на художнице?гречанке и невероятно симпатичен. Заметив, что оценить десертное вино я не сумел, он налил мне маленький стаканчик некоего иного, поистине божественного напитка. Я немедля попросил добавить. Вообще, на Кипре пьют спиртное, именуемое «зивания» – это довольно крепкий самогон из того жмыха, который остаётся после выделки вина. По вкусу это напоминает грузинскую чачу или итальянскую граппу, но куда нежнее и забористей (именно от вспыхнувшей во мне любви к зивании жена увезла меня с Кипра ранее намеченного срока). Только это был напиток ещё более высокий. В желтоватую влагу были добавлены какие?то травки, а рецепт добавки – тянулся от солдат Белой армии, что в двадцать первом году ожидали здесь отправки в большую Европу. Тут моя великорусская гордыня (а ничуть она не рассосалась от четверти века жизни в Израиле) так явственно взыграла, что чуткий Алексей мне тут же подарил две маленькие бутылочки великого напитка. Я через час их прятал в чемодан, чтоб угостить друзей, когда приеду. Делить блаженство с друзьями – это ведь особое удовольствие.

А в городском парке Лимассола стоит на высоком постаменте бюст – угадайте кого, читатель! – Александра Сергеевича Пушкина. И это вовсе не случайно. Когда Ричарду Львиное Сердце срочно понадобились деньги для оплаты его войска, он продал остров Кипр некоему Гюи де Лузиньяну (бывшему королю Иерусалима). В этом «Гюи де» вы не слышите ли имя «славного Гвидона», о котором написана пушкинская «Сказка о царе Салтане»? А сколько раз упоминал поэт имя Афродиты! Он называл её Кипридой, как издавна именовали её греки. О духовной связи Пушкина с тенями Кипра собирается написать целую книгу историк и эрудит Фёдор Лавриков. Но тут мне нужно небольшое, чисто личное отступление.

Дорогой Фёдор Васильевич, извините меня, старого насмешника, что я то называл Вас «отец Фёдор», то ехидно интересовался, нет ли у Вас свечного заводика. Герои Ильфа и Петрова с детства в меня впитались. А Вы только смеялись – густо и великодушно. Простите заезжего фраера. Вы, как и Ваша сестра Катя, – дивные и настоящие знатоки острова. И пожалуйста, напишите задуманную Вами книгу.

Не буду я писать про сохранившуюся церковь двенадцатого века или про роскошную сюжетную мозаику на полу огромного поместья, ныне раскопанного из?под наслоения веков, или о прочих многочисленных преданиях древнего острова – и так уж получается у меня беглый путеводитель. Но есть нечто, занимавшее мой тусклый разум во всё время между выпивкой и любованием.

Сорок лет тому назад могучим наступлением армейским Турция захватила север этого острова. Под предлогом защиты интересов местного турецкого населения (приветы Гитлеру и Путину). И сколько бы Организация Объединённых Наций ни выражала своей «озабоченности» этим наглым захватом, Турция на эту озабоченность клала и кладёт. И тут не вспомнить об Израиле никак не мог я. Почему мы не берём пример с этой дерзновенной державы? Нет, всё?таки многовековой миф о нашей жестоковыйности (а на Кипре нельзя не думать о мифах) изрядно нами подрывается в сегодняшнее время. Интересно эту тему обнажили совсем недавно главари израильского преступного мира, сидящие сейчас в тюрьме. Эти крутые паханы (человек восемь, точно не помню) подали судебный иск против управления тюрьмами. Эти граждане Израиля требуют, чтобы условия их заключения были не хуже, чем у палестинских террористов, отбывающих свой срок за убийства евреев. И тут прибегну я к цитате из прочитанной статьи, поскольку лучше и полнее мне не написать:

«Управление тюрем в растерянности. Ведь если суд удовлетворит это требование уголовников, в их камерах придётся установить кабельное ТВ с десятками каналов, а заодно прикупить стереосистемы, соорудить полочку для фонотеки, увеличить количество свиданий с друзьями, разрешить покупать в тюремном киоске овощи и фрукты, создать в каждом блоке спортзал (с тренажёрами! – И.Г.) и сделать много чего другого, что недоступно для обычных заключённых, в частности – резко увеличить долю свежей баранины в рационе».

Эх, евреи, думал я сокрушённо и горестно. Остальные мысли излагать не буду. А с Кипра уезжал я, полный благодарности и зивании.

Тайны знаменитого курорта

А в Сочи довелось мне выступать в роскошном Зимнем театре, архитектурном шедевре конца тридцатых годов. Сам лично товарищ Сталин принимал участие в выборе проекта, так он любил Сочи. Теперь представьте себе прямоугольное здание высотой этажа в три, типа большого кинотеатра на девятьсот?тысячу мест. И попробуйте угадать, сколько колонн (изрядных, на обхват обеими руками) подпирает крышу этого отнюдь не громадного сооружения? Десятку людей задавал я этот вопрос, и, чувствуя некую заковыку, ответчики неуверенно повышали число колонн, аж называя цифру тридцать, неуверенно при этом улыбаясь. Восемьдесят восемь! – отчего?то тоном победительным объявлял я этим людям без воображения, присущего творцам имперского величия. А верхушку каждой колонны венчала капитель коринфского ордера (это где много наворотов и закорючек). На двух могучих порталах спереди и сзади здания колонны вообще стояли в два ряда. Нет, античным грекам и не снилось такое великолепие. А ещё на крыше высились три огромные женщины, олицетворяя живопись, скульптуру и архитектуру – этих привезли из мастерской самой Мухиной. Надо ли говорить, что и внутри было нисколько не слабее.

Честно сказать, я очень волновался: здесь выступал Райкин, играл Рихтер, пел Козловский и лучшие театры империи ставили свои спектакли. Но всё, по счастью, обошлось прекрасно, очень смешливой и отзывчивой оказалась в Сочи публика. А в день отъезда пил я водку на берегу бурливой горной реки Мзымта – в пригороде Сочи. Берег был плоский (отсюда и ресторан), а противоположного берега просто не было – отвесно высилась прекрасной выделки горная гряда, уходившая за горизонт, в какую сторону ни посмотри. Природа – несравненный архитектор, думал я меланхолично (я ещё и пивом запивал), а то, что расскажу сейчас, уже я знал, и потому смотрел на Мзымту с жутким уважением.

Раскопки археологов в этих местах бывали редки и поверхностны, больших находок тут никто не ожидал. О древних народах, населявших этот край в долинах и горах, известно было из давно пожелтевших книг (о достоверности которых лучше умолчать). Мне более других запомнились гениохи, ибо их слегка оскорбили сразу два почтенных автора – Страбон и Аристотель. Один их обвинил в свирепом пиратстве, а другой – и вообще в людоедстве. В недалёком соседстве (уже в Абхазии) были когда?то греческие поселения, но местность вокруг Сочи издавна считалась в археологии белым и не очень интересным пятном. Но вот всего лет двадцать тому назад некий искатель кладов, чёрный копатель, как они везде называются (впрочем, ведь и знаменитый Шлиман был типичным чёрным копателем), принялся продавать в Сочи древние вещи немыслимой ценности. Довольно быстро эта новость досочилась до чекистов, те прижали перекупщиков, и неосторожный удачник был обнаружен. Он послушно отдал всё, что не успел продать, вскорости нашли и проданное. В музее ахнули: такой коллекции сокровищ нет ни в Эрмитаже, ни в других мировых музеях. Серебро там было удивительной выделки: три вазы, например, с рельефным орнаментом. Одна была увита цветами лотоса, другая – виноградной лозой, а на третьей юные гречанки танцевали с эротами – богами, как известно, любви и страсти. Было ещё много всякого: железный ржавый меч с золотой рукояткой, украшения со сценами из жизни разных богов и героев, и всё это – отменно филигранной ювелирной работы. Время – пятый приблизительно век до новой эры, эпоха греческих поселений на востоке Чёрного моря. И золотые украшения там были, а когда на пробу повезли их к экспертам, те заявили с полной убеждённостью, что золото – речное. Ещё бы: в районе Сочи – пять золотоносных рек, и золото тут мыли с очень давнего времени, только в тридцатые годы закрылась артель, добывавшая золото официально, а старатели, по слухам, промышляют ещё до сих пор. Один из способов добычи таков: расстилается по дну реки или ручья (там, где неглубоко) баранья шкура, и песчинки золота оседают в шерсти. Чувствуете, как запахло золотым руном, читатель? Выставка найденных сокровищ так и называлась – «Клад аргонавтов».

Судьба нашедшего этот клад сложилась трагически: несчастный удачник запил и застрелился. А ещё кто?то убил его сестру – возможно, не добившись от неё сведений, где именно копал её брат. И поползли глухие слухи о проклятии тому, кто раскапывает древние святилища и захоронения (что ничуть не помешало множеству искателей счастья кинуться с лопатами по лесам и ущельям горного хребта, о фарте их пока неизвестно). Но куда громче полились научные споры вокруг давно уже тлевшей гипотезы: аргонавты во главе с Ясоном приплывали именно сюда, а не в район сегодняшнего Поти. Именно Мзымта была той рекой, в устье которой вошёл некогда корабль «Арго». Множество подробностей из давних книг свидетельствуют о достоверности гипотезы, я в это вникать не буду. И ведь именно в этих краях (и даже место предположительно известно) был прикован к скале Прометей. А ещё недалеко от берега (на глубине метров двадцати) здесь водолазы обнаружили большую каменную кладку из одинаково обтёсанных камней, и подтвердили им геологи, что веков тридцать назад была там суша. Словом, большое археолого?историческое будущее предстоит этому курортному краю.

Только это вовсе не всё, что я хотел бы рассказать о Сочи. С тех пор как в начале девятнадцатого века тут возникло военное поселение (чтобы пресечь работорговлю и контрабанду), очень медленно рос этот будущий город. Пока спустя сто лет не упал на него взгляд усатого отца народов, палача и строителя (в тиранах это часто сочеталось). Он решил устроить тут российскую Ниццу, всесоюзную здравницу – и началось! Роскошные санатории и дома отдыха росли со скоростью грибов после дождя (простите мне это пошлое сравнение, но лучшего я не нашёл в своём убогом словаре). И украшали все эти сооружения роскошные (да?да, опять роскошные) и широченные каменные лестницы, ведущие к морю, а ещё – бесчисленные колоннады, портики и прочие завихрения архитектурной мысли, просто я не знаю их названий. А в центре санатория имени Орджоникидзе (для шахтёров) был сооружён фонтан с танцующими голыми наядами (Эрот там тоже был) – шахтёров неизменно поражало это чудо. И не зря старик Хоттабыч, когда они с Волькой приземлились тут, ошарашенно сказал, что явно во дворец великого султана занесло их. Кстати, всё великолепие строилось как раз одновременно с Голодомором, но это просто кстати.

Дивное цветение курорта потрясло сердца, умы и души не только слесарей, шахтёров и сталеваров – город почти мгновенно облюбовали люди вовсе иных профессий. Сюда валом хлынули подпольные дельцы всех мастей, отдыхающие между отсидками воры и грабители, успешные торговые люди, карточные шулера – каталы, публичные девицы со всей империи – эти вообще огромной массой приезжали, как рыбаки – на сезонную путину. Не зря возникла поговорка об одном?единственном городе огромной страны: «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи».

А посреди всего этого криминала и благолепия, в самом центре города в маленьком доме?особняке, неподвижно лежал в кровати донельзя худой человек в полувоенном френче с приколотым на груди орденом Ленина. Он был почти полностью парализован, ему уже подчинялись только кисти обеих рук. И ещё довольно давно он ослеп, но несколько часов в день диктовал (то сестре, то секретарше) свою вторую книгу. Первая – «Как закалялась сталь» – была с восторгом встречена читателями и только при его жизни переиздавалась пятьдесят раз, общим тиражом в полтора миллиона. Эта книга была о том, что революцию делали чистейшие люди, фанатики переустройства мира ради светлого будущего. Сам он был именно таким. Когда после очерка Михаила Кольцова в газете «Правда» страна узнала, что Николай Островский – это и есть Павка Корчагин, к нему посыпались восторженные письма тысяч читателей и хлынуло множество людей, мечтавших мельком хотя бы посмотреть на человека, ставшего символом великой правоты советской власти. От этой книги хочется стать лучше, чем ты есть, – писали те, кто поражён был мужеством, стойкостью и высокой чистотой помыслов этого удивительного человека.

Книгу его (в первых двух изданиях) кромсало человек десять редакторов. Из?за одного из них мы чуть не лишились фразы, которую потом десятилетиями заучивали наизусть все школьники – помните, конечно: «Жизнь даётся человеку один раз. И прожить её надо так…» – и далее по всем известному тексту. Вместо этого могли бы мы прочитать правку редактора: «Павел стоял, жадно вдыхая хвойный воздух». Другие выбрасывали целые куски. Островский возражал яростно и непримиримо. В конце концов получился тот канонический вариант, который переведен был на много языков и включён в обязательную школьную программу. В конце восьмидесятых он исчез из неё, слишком уже было очевидно, что пора очарования прошла, и столько стало ясно и известно о советской власти, что смешным анахронизмом выглядела эта книга. Только ведь остался личный подвиг мужества и упрямства. И недаром назвал Островского святым посетивший его француз Андре Жид…

Забавно, что сразу после смерти в его квартиру вторглись хмурые люди, уполномоченные просмотреть писательский архив. Было это в тридцать шестом году. Очевидно, опасались, что при его чистоте и честности он мог продиктовать и что?нибудь о современной ему реальности – ведь радио он слушал ежедневно, и разные к нему ходили посетители. А великий миф, конечно, следовало охранять. Я уверен: ничего найти не удалось. Он ведь был из той породы озарённых, которые, чудом переживши многолетний ад лагерей, оставались ярыми коммунистами.

Сидя за обедом на берегу загадочной теперь горной реки Мзымты, я, признаться честно, думал о совсем другом, печаль меня терзала чисто личная. Ведь столько повидал я и услышал за каких?нибудь всего два дня, а ничего рифмованного в голову мне так и не пришло. А вот ведь настоящий поэт, Андрей Белый, тот какие строчки написал на этом же месте: «…выугленные каменища тырчатся над зычными дрызгами взбрызганной Мзымты». Вот как надо излагать свои впечатления. Так что со своими убогими я закругляюсь. Спасибо тебе, город Сочи!

Глава благоуханная

Как?то недавно прочитал очень интересную статейку: автор называл три явно греческих мужских имени и утверждал, что вряд ли хоть один из тысячи опрошенных ответит, кто это такие. А я, когда узнал, то сразу же подумал, что из миллиона даже вряд ли хоть один ответит правильно. Поскольку это были архитекторы того знаменитого храма в Эфесе, который сжёг тщеславный Герострат. И ведь добился своего: имя его знают все на свете, сочиняют о нём пьесы драматурги, и поэты его всуе поминают, а про архитекторов не знают и не помнят. Что ж, это естественно, хотя весьма несправедливо. А теперь признаемся, читатель: когда мы доверчиво и плавно опускаем свои нежные филейные части на отполированный стульчак в сортире – хоть один из нас задумался однажды, кто нам изобрёл это прекрасное устройство? Вряд ли, согласитесь. А я теперь подробно знаю и хочу своими знаниями щедро поделиться.

В Киеве мне повезло в приезд последний: давний друг повёл меня в музей, которых несколько всего на свете – в музей истории туалета. А ещё и книгу получил потом я оттуда же – огромный том с названием отменно точным: «Мировая история (туалета)». Я её запоем за неделю прочитал и много сделал выписок, которыми воспользуюсь по ходу текста. Но сначала – об экскурсии, которую мы там застали. Вела её средних лет интеллигентная женщина, осведомлённая донельзя, явно увлечённая своей тематикой. Я зачарованно внимал ей (ничего ведь раньше я не знал) и лишь единожды чуть не вмешался в её дивное повествование. Какая?то тюрьма подарила этому музею старую бадью (скорее бочку) – много раз описанную в литературе камерную парашу, куда справляли нужду попавшие в неволю узники. С ней поступили по?музейному: усадили на неё восковую фигуру молодого парня в холщовой рубахе и со спущенными штанами, а для пущего впечатления обнесли этот натюрморт подобием тюремной решётки. И сопроводительница наша объяснила голосом печально?романтическим, что этот юный арестант, на этой бочке сидя, думает о той оставленной в селе любимой девушке Параше, и название тюремного сосуда – именно отсюда. Нет, хотелось мне её прервать, нисколько не отсюда. Оно родом из еврейского языка, от слова, означающего отделение, выделение чего?то от чего?то. В тюремной блатной фене вообще много слов из иврита и идиша, ибо мои соплеменники уже несколько поколений составляют заметную часть уголовного мира. Забавно, что здесь у нас, в Израиле, читается в синагогах, комментируется в газетах и по радио еженедельная параша (ударение на последнем слоге) – выдержка из Торы на очередную неделю.

Ну, словом, я благоразумно промолчал и слушал дальше вдохновенное повествование о неразрывной связи цивилизации с прогрессом отхожих мест.

Честно сказать, всегда я полагал, что наши далёкие предки справляли нужду там, где она их заставала, и впервые услыхал о городе Мохенджо?Даро, где пять тысяч лет тому назад уже была первая в мире канализация с проточной водой, и в каждом доме были туалеты. Этот совсем недавно (в начале прошлого века) раскопанный в Пакистане город был чудом благоустройства. А перевод его названия – «Холм мёртвых», ибо его гибель – до сих пор неразгаданная тайна, о которой грех не помянуть. Не наводнение, не эпидемия, не смертельный налёт завоевателей, но жители его исчезли напрочь и мгновенно. Нет?нет, немногие скелеты находились – и в домах, и на улицах, но главное не это. Главное – огромные слои зелёного стекла, в которые превращаются песок и глина при температуре в полторы тысячи градусов. То же самое, что наблюдали американцы в штате Невада после ядерных испытаний, то же самое, что было в Хиросиме и Нагасаки. И сохранился до сих пор там (в эпицентре предполагаемого взрыва) очень высокий уровень радиации. Гипотезу учёных подтверждает древнеиндийский эпос, повествующий о кошмарном оружии и описывающий подробности таких взрывов – раньше это числилось по разряду мифов и легенд. Но тут маячит уже тень какой?то внеземной цивилизации, поэтому вернёмся лучше к нашим нужникам.

А унитаз со смывом вместо средневековых горшков (порою поразительно красивой выделки и раскраски) изобрёл – как тут взыграла моя цеховая гордость! – поэт. Джон Харрингтон, английский литератор и вельможа при дворе Елизаветы. Произошло это в самом конце шестнадцатого века. Схему смывного туалета рисовал, правда, ещё великий Леонардо да Винчи, только она так и осталась в папке его бесчисленных инженерных идей.

Но чувство справедливости настойчиво мне шепчет, что о первенстве Китая в этой области цивилизации никак нельзя мне умолчать. В гробнице некоего китайского принца (умер он за 150 лет до нашей эры) была воссоздана вся бытовая обстановка, что была при его жизни, в частности – сидячий унитаз со смывом. Так что кроме пороха, фарфора и бумаги у китайцев есть ещё и этот явный повод для гордыни. Разумеется, миллионы рядовых китайцев ведать не ведали о таком удобстве. У них над неглубокой выгребной ямой настилались две дощечки, и, присев на них на корточки (мерзкая и неудобная, на мой взгляд, поза), китаец быстро?быстро опорожнял свой кишечник. Да?да, именно быстро, ибо место это почиталось нечистым и в высшем, духовном смысле. Если же сюда заходил гость, то его потом благодарили, ибо отходы попадали не просто в выгребную яму, а в стоящий там деревянный ящик, откуда они через день?другой выносились в качестве удобрения в огород или на поле, и гость таким образом вносил свою лепту в доход от сельского хозяйства.

Тут окончилась в компьютере страница, перевёл я дух и объяснить решил, с чего я вдруг увлёкся этой темой. А просто поразила меня чья?то мысль, что поговорка «все там будем» – ведь не только к переходу в лучший мир относится она, но и туалет в виду имеет. А если его нет поблизости – беда. И всё тогда годится для бедняги, отягчённого естественной нуждой, – кусты ближайшего парка, закоулки и подворотни, подъезды и лестничные клетки. Как?то Зиновий Ефимович Гердт (они с женой жили у нас в Иерусалиме) надменно сказал мне, что вот такие, как я, пишут бесчисленные стихи разного качества, но толку от них мало или нет совсем. А вот он однажды сочинил двустишие всего лишь и повесил его в подъезде их дома, и оно сработало блестяще. Написал он вот что:

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально