Джастин Хилл

Крадущийся тигр, затаившийся дракон. Меч судьбы

 

 

 

Пролог

 

Достигнув конца тропы, Юй Шулень остановилась и взглянула вниз, в ущелье. Семнадцать лет назад, точно в такой же день, она пришла сюда с тяжёлым сердцем.

Тогда она выбрала другой путь. Помедлив одно мгновенье, Шулень почти как наяву увидела ту молодую женщину в простом ватном халате и соломенной треугольной шляпе, упорно карабкающуюся всё выше и выше по крутой узкой тропке, помогая себе палкой.

Она пришла сюда зимой, в двенадцатую луну. Тогда тоже шёл снег и полосы тумана так же стелились от скалы к скале. В тишине слышалось только невнятное бормотание воды в горной речушке, которая перекатывалась по острым камням внизу. От её брызг прибрежный камыш клонился под грузом тяжёлой ледяной шубы. Покружив в студёных омутах, вода устремлялась дальше в низину.

Всё, что слышала Шулень, – это звук воды и собственное дыхание, холодящее горло. Прежде она думала, что закончит здесь, в горах, свои дни. Удалившись от мирской суеты, постоянно совершенствуясь в боевых искусствах и бережно сохраняя свою ци, чтобы выбираться в мир лишь время от времени, когда потребуется восстановить попранную справедливость. Судьба оказалась к ней благосклонна. Пусть жизнь и прочертила морщины на её лице, Шулень всё ещё оставалась стройной, сильной, миловидной женщиной с густыми волосами без намёка на седину. Семнадцать лет уединения, тяжёлых тренировок и попыток укротить свои чувства. Шулень рассмеялась. Последняя задача оказалась ей не по силам. Одиночество – всего лишь пустота. Своего дракона в пустоте не утаить и с чувствами не совладать.

Теперь пришло время уходить. Всякая новость – стрела, пущенная в кого?то, и одна такая, несмотря на расстояния и препоны, долетела до Шулень. В далёкой столице умер её покровитель, князь Тэ, племянник императора, использовавший своё положение при цинском дворе для защиты Шулень и её отца от преследований продажных чиновников.

* * *

О смерти князя Шулень узнала вчера в городишке Вэнься, куда наведывалась раз в месяц: купить риса, узнать последние новости. А после долгих лет замкнутого существования – и за общением.

– Молитесь о замужестве, госпожа?

Шулень, зажав в руке три ароматические палочки, стояла перед статуей Гуань Юя – великого воина и образца благородства. Изваяние из сандалового дерева выглядело таким же крепким, величественным и несокрушимым, как тот, кого оно изображало. Шулень обернулась. Жрец выглядел явно моложе своих лет: гладкое, умное лицо, тонкие вислые усы, редкая бородка. Но в волосах серебрилась уже седина.

– Боюсь, поздновато мне думать о замужестве.

Первая реакция жреца выдала его излишнюю самоуверенность. В прищуренных глазках зажёгся огонёк, словно её слова стали для мужчины вызовом.

– Разве в таком деле можно опоздать?

– Конечно, – ответила она. – Когда?то у меня был любимый, но он умер.

– В самом деле? – воскликнул жрец. Он непроизвольно шагнул к ней, но вовремя остановился. Участливый взгляд подтолкнул Шулень к откровенности, слова так и хлынули из неё, словно давно копились для такого случая.

– Его звали Ли Мубай, он тоже был воином ушу. Мы полюбили друг друга с первого взгляда, но я была обручена с его лучшим другом. Потом мой жених погиб, и я надеялась, что наш час близок. Но небеса, разве они бывают милостивы к людям? Мубай жестоко винил себя в смерти друга. Ему было совестно жениться. «Люди скажут, что я позволил ему умереть, чтобы жениться на тебе», – говорил он. Я его понимала. Он всегда старался поступать правильно, а путь этот узок и тернист. Так мы и страдали вдвоём. В конце концов он передумал, но слишком поздно…

Большинство людей не любят, когда им начинают изливать душу, жрец же подошёл ближе, и на лице его отразилось искреннее участие.

– Но раз он был великим воином, как же вышло, что он умер?

– Вы слышали когда?нибудь о Нефритовой Лисе?

Вздрогнув всем телом, жрец быстро кивнул. Нефритовая Лиса. Женщина, чьим именем пугали детей.

– Она вместе со своей ученицей украла величайшее сокровище Ли Мубая. Он дрался с ней и победил, но во время боя Нефритовая Лиса его отравила. Я пришла слишком поздно. Всё, что мне оставалось, это облегчить ему последние часы. – Шулень улыбнулась, но по мере того, как мысли возвращались всё дальше в прошлое, глаза её потухали. – Перед смертью он сказал мне, что ошибался. Он сожалел, что не женился на мне.

– Что же это за сокровище такое?

– Меч. – Взгляд Шулень метнулся к лицу жреца. – Меч Зелёная Судьба.

– Так он действительно существовал?

– Зелёная судьба? О, да! Меч существует до сих пор, но хорошо спрятан.

– Здесь? – мужчина непроизвольно оглянулся вокруг.

– Нет?нет! – рассмеялась Шулень. – Далеко, очень далеко.

«В столице, в безопасности, в доме господина Тэ».

Жрец, видимо, собирался спросить ещё о чём?то, но вдруг из?за угла появилась девочка с огромной головой. Её лицо было почти таким же широким, как бёдра. Странный ребёнок, к тому же явная воображала и любительница покомандовать.

– Отец! – крикнула девочка, ковыряя в носу. – А у мамули снова запор.

Мужчина попытался скрыть свои чувства, но Шулень ясно прочитала на его лице: «О, нет! Опять?!» Извинившись, жрец поклонился и ушёл.

* * *

На рынке Шулень высматривала знакомых торговцев, тех, у которых всегда покупала товары. Вот старуха, чей внук вечно хворает; женщина с родинкой на щеке, продающая кровяные колбаски; торговец рисом – его жена больна чахоткой… Он улыбался Шулень и махал ей рукой со своей табуретки.

– Я наказывал жене оставаться дома, но она мне напомнила, что вы сегодня придёте. Ведь вы нам не откажете? – спросил он.

– Конечно, нет! – Шулень положила ладони на голову женщины. Закрыв глаза, она сконцентрировала свою ци, чтобы почувствовать закупорки в жизненных протоках, вызывавшие болезнь, и начала пробиваться сквозь поражённые места или же осторожно обходить их. – Простите, – произнесла Шулень через какое?то время, устало глядя в лучащееся надеждой на выздоровление лицо больной. – Я не лекарь, это всё, что я могу для вас сделать.

Тем не менее торговец добавил лишний рисовый колобок, отработанным движением свернул краешек бумажного пакетика и аккуратно положил его в мешок Шулень.

– Спасибо вам за всё, госпожа, – поблагодарил он.

* * *

Щербатые гребни гор остались позади. Перед Шулень, чуть в отдалении, показались башни городской стены. Они возвышались посреди бурой долины, расчерченной крошечными полями, подобные последним фигурам на шахматной доске. Высоко в небе на север летели первые дикие гуси. Ожидались перемены, и неважно, хотела она того или нет. Шулень постояла, слушая крики гусей, закинула мешок на плечо и пошла вперёд.

Город встречал её людскими толпами, шумом и гамом, Шулень всегда была счастлива, покидая его через северные ворота. Сейчас, в конце зимы, небо было бледным и прозрачным, чуть тронутым синевой. Неяркое солнце давало достаточно света, чтобы предметы могли отбрасывать глубокие тени, но в тех местах, куда не достигали его лучи, сугробы лишь слегка подтаяли. Повозки на цельных деревянных колёсах, управляемые крестьянами, походившими на луковицы в своих ватных халатах, неуклюже переваливались в колеях. Шулень пропустила их вперёд. Мимо неё проковыляли, обходя лужи, старухи с бинтованными ступнями и гладко прилизанными волосами, блестящими, словно спинки жуков. На обочине двое мужчин в толстых войлочных туфлях провеивали последнее осеннее зерно: дождь золотых семян вздымался и опадал. Солнечный луч на мгновенье осветил облако плевел и изчез. На всё это таращились трое бритоголовых детей, один из которых то и дело утирал нос тыльной стороной ладони.

Заметив Шулень, мальчишки притихли, глядя исподлобья и шмыгая покрасневшими от холода носами. Люди всегда так на неё смотрели. Она остановилась. Порылась в карманах чёрного ватного халата, достала кунжутное печенье в липкой обёртке из рисовой бумаги и протянула детям.

– Разделите на всех, – сказала она им с улыбкой.

Они так остались стоять, разинув рты. Шулень пошла дальше, но почти сразу сзади до неё донеслись вопли: «Кийя! Хэ!» Мальчишки наверняка начали размахивать руками?ногами и прыгать, как обезьянки, воображая себя настоящими воинами ушу. Один из них спросил другого: «А чего это она тебе дала?»

Стены возле городских ворот были сложены из гладкого необожжённого кирпича: сюда издавна приклеивали рукописные объявления правителей, чиновников и настоятелей монастырей. Похоже, недавно грязные обрывки старых листков тщательно соскоблили, и теперь там висели только три бумажки. У стены на трёхногом табурете сидел, закинув ногу на ногу, старый магометанин с резкими, ястребиными чертами лица и продавал специи. В зубах он сжимал латунную трубку и время от времени попыхивал клубами табачного дыма. Рядом с ним, в клетке из чёрного дерева, сидел попугай.

– Новости! Новости! – заорала птица.

Шулень остановилась, чтобы прочитать листок, озаглавленный «Вести из столицы». Пробежала глазами столбцы иероглифов: скандалы, слухи, столичные куртизанки, якобы переспавшие чуть ли не с половиной страны… И в самом конце, словно это было ничего не значащее событие, прочитала: «Умер князь Тэ».

– Новости! Новости! Нет новостей! – надрывался попугай.

Князь Тэ был одним из сыновей предыдущего императора от младшей жены. Конечно, он был стар, а старикам свойственно умирать. В общем, ничего из ряда вон выходящего. Сотни людей прочли о его смерти. Из них десяток?другой, может быть, даже слышали, кем именно был господин Тэ. Однако его смерть ровным счётом ничего не значила для жителей городка Вэнься. Никто из них не знал, что князь Тэ был Мастером Железного пути, – мира воинов ушу, которые странствовали, бражничали и боролись с несправедливостью повсюду, где её находили. Обычно же князя Тэ считали просто одним из членов императорской фамилии.

А вот для Шулень эта новость стала страшным ударом. У неё перехватило дыхание, пусть она и нечасто вспоминала о старом друге и хранимом им сокровище. Теперь же воспоминания разом нахлынули на неё, прорвались, словно поток весенней воды сквозь дамбу, которую тщетно возводили терпеливые крестьянские руки.

Если пало первое укрепление, паводок уже не остановишь. Шулень должна уходить. Ей нужно в Пекин. Женщину охватила паника. Зелёная судьба. Кто хранит его теперь?

* * *

Казалось, хижина Шулень стала слишком тесной, она не могла вместить отчаяние своей обитательницы, торопливо собиравшей всё нужное для дальнего путешествия. Войлочные туфли, плотная куртка, серебряная монетка, меч…

Шулень почувствовала, что Ли Мубай с ней, в этой комнатке. Его призрак мучил её, и сколько бы благовоний она ни сожгла, ничто его не успокоит.

«Господин Тэ умер». Она вообразила, будто разговаривает с Ли Мубаем. Он стоял перед ней, тихий и бесстрастный, одетый в платье своей школы, – ему всегда нравилась свобода, которую давала эта одежда, особенно когда приходилось биться не на жизнь, а на смерть. Он пренебрегал своей безопасностью и в конце концов пал жертвой своего великого дара. Шулень любила и восхищалась Ли Мубаем, когда он был человеком, но его призрак казался ей чужим и высокомерным. «Я отдал Тэ Зелёную судьбу. Меч следовало сокрыть. Сама знаешь, какова его власть…» Шулень ничего не ответила, и в голосе призрака зазвучали сердитые нотки: «Шулень, нужно защитить меч. Как ты могла позволить, чтобы князь умер, не позаботившись о нём? Ты должна взять это на себя».

– Знаю! – нетерпеливо воскликнула она. В горле застрял комок. Шулень сердилась на Мубая за его постоянное ворчание, впрочем, как и за молчание. «Ох, уж эти призраки!» – мелькнула мысль. Она вновь представила Ли Мубая, стоящего напротив. «Я знаю. Я была там, не забыл? Ты же умер, защищая свой меч». – «Я должен был. Мне пришлось».

«Да уж, – подумала она, – тот, кто владеет Зелёной судьбой, сжимает в руке не меч, но саму войну».

* * *

На заходе солнца Шулень бросила последний взгляд на своё горное убежище.

«Всего какой?нибудь месяц, от силы два, – подумала она, – не больше». Словно крадущийся тигр или затаившийся дракон из старинной поговорки, она проберётся в мир людей, сокрыв от них свою истинную природу, если только обстоятельства не потребуют обратного.

– Когда я вернусь, весна уже будет в разгаре. Проклюнутся почки, прилетят птицы, – произнесла женщина вслух, словно это была не соломенная хижина, а старая подруга, которая будет ждать и высматривать её, Шулень, на закате. – Мне нужно идти. Я должна защитить Зелёную судьбу. Мы вернёмся сюда вместе с мечом. Тогда империя сможет наконец спать спокойно.

Шулень умолкла, а хижина была неразговорчива. Её стены были заляпаны грязью, а крыша пропиталась водой от талого снега. Серая капля стекла по выбившейся из крыши соломинке, сверкнула на мгновенье и исчезла в оттепельной слякоти.

Постаравшись хорошенько запомнить эту картинку, Шулень развернулась и зашагала в большой мир. Она ещё не знала, что ей не суждено выполнить обещания, данные хижине. Она никогда не вернётся. Меч так и не удастся спрятать. Несмотря на все её усилия, мир никогда больше не уснёт спокойно.

 

Глава 1

 

Это произошло шестнадцать лет назад, сразу после смерти Ли Мубая, когда убитая горем Шулень удалилась в горное убежище. Далеко на западе Срединной империи одинокая всадница, склонившись к самой шее коня, скакала в монгольскую метель.

Её звали Цзяолун. Юная, гордая, непокорная дочь аристократа, сбежавшая от постылого брака с отвратительным стариком. Будучи не в силах долее скрывать беременность, бежала она и от своей обречённой любви к красивому молодому разбойнику. И вот, отрёкшись от семьи и друзей, она из последних сил пробиралась на запад по Великому шёлковому пути. Но зима в этих краях наступает быстро, она настигла её в трёх днях пути от укрытия и теперь вцепилась в девушку своими ледяными когтями.

Почувствовав шевеленье ребёнка, Цзяолун прижала руку к животу. Встреченные утром торговцы уверяли, что ближайший город находится всего в одном дне пути. Цзяолун начала уже опасаться, что заблудилась в этом бездорожье, которому нет ни конца, ни края, и теперь каждый шаг коня уносит её всё дальше от жилья. Одна в пустыне она замёрзнет до смерти.

Её охватило отчаяние. Вот уже неделя прошла с тех пор, как она миновала Ланьчжоу – последний крупный город на западной границе. Вокруг неё простирались мёрзлые равнины Гоби, по левую руку виднелись покрытые снегом горы, впереди её ждало лишь одиночество. Побег во внешний мир. Где?то там она даст жизнь своему ребёнку, скрывшись от имперских властей. Она будет жить жизнью воина ушу, о которой всегда мечтала, и неважно, насколько коротка и опасна будет эта жизнь. Зато Цзяолун не будет замкнута в душных покоях среди бесконечных сплетен, и её существование ничем не будет походить на унылое прозябание женщин из благородных семей.

Конь окончательно сдал. Упал на колени и повалился на бок. Цзяолун едва успела спрыгнуть. В завываниях метели ей явственно послышалась насмешка. Девушка стащила с седла мешок и, согнувшись от ветра, двинулась вперёд. Её длинные чёрные ресницы побелели от налипших снежинок. Метель причитала над ней, как над покойницей. Цзяолун не сознавала, сколько она так прошла. Два ли? А может быть, десять? Каждый последующий шаг давался всё труднее. Она споткнулась, упала, да так и осталась лежать на твёрдом насте. Боль в замёрзших пальцах и ступнях мягко начала отступать. Значит, скоро смерть: конечности уже онемели. Сил бороться больше не было. «Смерть – это покой, – подумала Цзяолун. – Это ничто…» Но едва она прикрыла веки, как в утробе больно ударил ножкой ребёнок.

«Ну, конечно, так драться может только ублюдок Тёмного Облака!» – возникла в её голове мысль. Перед ней встало лицо возлюбленного, каким оно было в тот момент, когда она объявила, что уходит. Этот степной разбойник, грабивший богатых и раздававший добро бедным, был отчаянным романтиком. В своё время он напал на их караван, направлявшийся в столицу. Она сидела в затянутой шёлком повозке. «Ты откусил кусок, который не сможешь проглотить», – крикнула она тогда Тёмному Облаку, выпрыгивая наружу и обнажая меч. Его сообщники образовали круг, в центре которого она билась с ним до тех пор, пока оба не выдохлись. Тёмное Облако опустил меч и воскликнул:

– Лучше убей меня! Я не способен причинить тебе вред, потому что твоя красота подобна прекраснейшему белому нефриту.

Цзяолун улыбнулась и приставила меч к его шее.

– Одно движение, и я умру, глядя на свет твоих глаз, как цветок, обращённый к солнцу, – продолжил он.

Девушка занесла меч, словно собираясь снести голову наглецу. Но тот не дрогнул, даже не моргнул. Лезвие остановилось на расстоянии волоса от его кожи. Он по?прежнему не сводил с неё глаз, и Цзяолун, всю жизнь проведшая взаперти в отцовском дворце, внезапно почувствовала неведомую ей прежде силу. Истоки которой были не в упражнениях и тренировках, даже не в удаче.

– Твоё лицо победило там, где проиграл твой меч, – произнёс Тёмное Облако.

Ей понравилась эта власть над ним. И когда отец объявил, что выдаёт её замуж за старого министра, Цзяолун сбежала от такой судьбы и отправилась на поиски Тёмного Облака. Завидя её лицо и узел волос с нефритовыми шпильками, он бросил поводья, соскочил с коня и пошёл ей навстречу. Подойдя, взял Цзяолун за руку и прижал к своей небритой щеке.

– Ты вернулась.

От него резко пахло лошадиным потом. Из?под красной тибетской чубы, приспущенной с одного плеча, виднелась простая домотканая рубаха.

Он отвёл Цзяолун в палатку. Её шёлковое платье и его грубый шерстяной халат вскоре оказались свалены в кучу на полу, в то время как их руки и ноги тесно переплелись… Но эта победа не принесла удовлетворения Цзяолун: она была слишком лёгкой. Его привязанность походила на целую гору сладких лунных пирожков с семенами лотоса: они быстро приедаются.

– Я не могу оставаться с тобой, – сказала она Тёмному Облаку. – Моя судьба – стать великим воином, а не женой разбойника.

– Тогда я стану верным слугой великого воина, – ответил он.

– Нет. Ты простой разбойник. И всегда будешь вонять сыром из ячьего молока.

Он попытался взять её за руку, но Цзяолун его оттолкнула. Она ни за что не позволит любви встать на пути у её предназначения!

Пока эти воспоминания мелькали в голове Цзяолун, буран продолжал свирепствовать. Она рассмеялась. Она потешалась над своей гордыней, и её хохот походил скорее на звук ломающегося льда, чем на человеческий смех. Чувство юмора её спасло. Она ни за что не предаст своего сына. Сама не зная как, Цзяолун встала на ноги, подняла свой мешок, закинула его на плечо и побрела вперёд. Говорят, что если на востоке – тьма, значит, на западе – свет. Только в её случае тьма была со всех сторон: на востоке, на западе, на севере и на юге. Тьма и смертельный мороз.

* * *

В центре города находилась Барабанная башня, выкрашенная в красный цвет. Зелёная глазурованная черепица на её крыше скрывалась под толстой снежной шапкой. Смотрители старались уберечь от замерзания водяные часы, суетясь вокруг с угольными жаровнями, чтобы сохранить естественный ход времени. Каждая капля становилась победой над зимней стужей. Так, капля за каплей, приближалась вечерняя заря. Вот последняя бамбуковая трубка сказала: «Ток!», и смотритель часов закричал: «Закат!»

Мастер в Тереме Счастливых Барабанов отставил чашку зелёного чая и приказал просигналить во дворец, что ещё один день подошёл к концу. Это был двадцать восьмой день двенадцатой луны десятого года правления императора Гуансюя из династии Цин. И был это год змеи.

На двух железных цепях висело массивное, обитое кожей бревно. Двое окоченевших от холода рабов с трудом оттянули его назад и отпустили ударить в тугую кожу городского барабана.

Бум! – отозвался барабан. Звук был до того низким и сильным, что с карниза взметнулось облачко снега. Бум! Бум! Гул пронёсся над скоплениями низеньких домиков и дальше, над западными воротами, где стражники натянули меховые шапки до заиндевевших бровей.

Начальник стражи откашлялся и сплюнул. Попытался стереть плевок носком сапога, но он уже примерз к камню.

– Закрыть ворота! – закричал он.

Тяжёлые красные створки начали сходиться. Когда створки ворот уже почти коснулись резной каменной перемычки, один из солдат вдруг указал рукой в рукавице на тёмную фигурку, появившуюся на дороге. Они стояли и смотрели, как кто?то там бредёт, спотыкаясь и пошатываясь. Споткнувшись в очередной раз, человек упал и больше не поднимался. Ветер продолжал завывыть, тьма быстро сгущалась. Стражники переглянулись.

– Пойти, что ли, посмотреть? – неуверенно спросил один. Второй отрицательно помотал головой. Никогда не знаешь, с чем можно столкнуться снаружи, слишком много развелось разбойников, готовых на любые хитрости, лишь бы подбить тебя на ошибочное решение.

* * *

Тётушка Ду варила лапшу на кухне «Счастливого приюта», когда услышала, что кто?то громко стучит в ворота. В канун Нового года для гостей было поздновато, все добрые люди давно сидели по домам, в тепле и безопасности.

Сейчас у неё на постое было всего несколько путников, пережидавших непогоду: торговец вьючными верблюдами, отказавшийся оставить пятерых животных и ночевавший в стойле; оборванный философ, допоздна не ложившийся спать и понапрасну жёгший хозяйское масло: он писал прошения городским правителям с просьбами о предоставлении ему места – безнадёжное дело, скорее всего; ну и затем, конечно, – госпожа Фан и её служанка Ван, неотлучно находившаяся при дочери Фан, миленькой курносой малышке, белокожей, с черными шелковистыми волосиками на макушке. Девочке едва исполнился месяц от роду.

Стук в ворота не прекращался. Тётушка Ду смахнула каплю пота с кончика носа.

– Сиди уж, я сама схожу посмотрю! – крикнула она дядюшке Ду, упорно делавшему вид, что ничего не слышит. Тот сидел, укутав колени тёплым одеялом и поставив ступни на глиняный горшок с углями. Махнул рукой жене: иди?иди, если тебе так неймётся.

Тётушка Ду, прямо в лёгких домашних шлёпанцах, пересекла сад, оставляя на снегу утиные следы. В ворота снова заколотили.

– Иду?иду! – подала она голос.

За воротами стояли четверо солдат: тощие – кожа да кости, замёрзшие в казённых ватных халатах, припорошенных снегом. Один безуспешно пытался засунуть поглубже в карманы покрасневшие от холода руки. Другой подтолкнул вперёд тачку с кучей какого?то тёмного тряпья. Откинул край покрывала. Оказалось, что у тряпья есть лицо. В тачке лежала черноволосая девушка с побелевшими щеками и губами. Её глаза были закрыты, а зубы стучали, словно тибетские молитвенные барабанчики.

– Мы нашли её за воротами, – сказал солдат, вытаскивая руку из кармана. – Она на сносях.

– Ой?ёй?ёй! – запричитала тётушка Ду. – Вносите скорее в дом!

Когда солдаты подняли её за руки, девушка что?то пробормотала. Они втащили её во двор постоялого двора. Тётушка Ду побежала вперёд, торопливо распахивая двери. Надо же! Ещё один младенец в доме! Что за месяц выдался! Дядюшка Ду в недоумении посмотрел на возбуждённую жену.

– Там молодая женщина! И она вот?вот родит! – закричала жена.

Суматоха привлекла внимание постояльцев, один за другим собравшихся в комнате. Хозяин верблюдов ковырял болячку на тыльной стороне ладони и задумчиво почёсывал затылок. Философ вздыхал, глядя на лицо девушки. Мысли о получении должности оставили его на время, сменившись мечтами о тёплом рисовом вине и курином крылышке. Он забормотал под нос стихотворение о красоте позднего летнего вечера.

– Жаровню! – возопила тётушка Ду. – И одеяла!

Помощи можно было ждать только от служанки Ван. Её госпожа родила всего несколько недель назад, так что девушка знала, что потребуется роженице, неважно, стара она или молода, красива или не очень. Она вытолкала мужчин, подбросила в печь дров, вскипятила воду, раздула уголь в жаровне и поставила её рядом с кроватью. Под конец, лизнув клочок бумаги, заклеила дырку в затянутом бумагой окне.

В другой комнате госпожа Фан молча сидела у колыбели дочери. На серый шёлк рукава падал снулый зимний свет, освещая простой узор в виде сливовых веточек. В деревянной люльке виднелось пухлое розовое личико с миндалевидными глазками: девочка была спеленута в шелка туже, чем начинка пельменя – в рисовое тесто.

– Рожает? – спросила Фан у вошедшей служанки. Та кивнула.

Младенец сжимал в кулачке палец матери.

– Позаботься о ней, со мной всё будет хорошо, – отослала она свою служанку и попыталась встать, но дочка ни в какую не отпускала её палец. – Иди, позаботься о той девушке.

– Слушаюсь, госпожа. – Служанка поклонилась, взяла сумку с травами и поспешила через двор в освещённую комнату напротив.

Стоны раздавались всё чаще. Наложница Фан взяла на руки дочь, приложила к груди и стала кормить. Дочь сосала, жадно причмокивая, она была голодна. Фан сидела, монотонно раскачиваясь взад и вперёд.

Снег, засыпавший двор, делал темноту не такой густой. С той стороны донёсся ещё один стон, глухой, полный боли. Наложнице Фан был этот стон знаком: скоро ребёнок появится на свет. Вздохнёт в первый раз – и ещё одна жизнь придёт в мир.

* * *

К тому времени, когда служанка Ван вернулась, потихоньку постучав в косяк двери, буран уже стих. Её волосы растрепались, немытые пряди неопрятно свисали с висков. Наложница Фан сидела перед серебряным зеркалом и выщипывала волосы на лбу, чтобы придать ему изящную, квадратную форму.

– Мальчик, – произнесла служанка.

Наложница Фан потёрла место, где только что выщипала волоски, и склонилась к зеркалу, выбирая следующие. Она заметила странный тон служанки.

– Его мать – сама ещё дитя. Одинокое и потерянное. Что она может дать своему сыну?

Фан закусила губу. Она поняла, на что намекает служанка. В груди наложницы разом затрепетали ужас и радость, она едва сдержала нахлынувшие слёзы.

– Мальчик здоров? – спросила она после некоторого молчания.

– Это самый пухлый и здоровый младенчик, которого я когда?либо видела. Щёчки – что твои розы, волосики – тёмный шёлк. А носик? Носик?то у нас как раз маньчжурский, такие дела.

Наложница Фан покосилась на прислугу и поймала ответный взгляд.

– Не будет большой беды, если мы пойдём и посмотрим на него, – произнесла она.

* * *

Роды были изнурительными как для матери, так и для ребёнка. И теперь оба спали. Рука женщины покоилась на туго спеленутом теле сына. Рядом стоял развязанный синий мешок, выставив напоказ своё содержимое: подбитые хлопком штанишки из красного шёлка с разрезом на попке, мягкая хлопчатобумажная курточка, синие пелёнки, красные ботиночки с вышитыми на носках изображениями тигра, такая же «тигриная» шапочка с серебряными колокольчиками на ушках и алое одеяльце для пеленания. Столь тщательно подготовленная одежда свидетельствовала о том, что ребёнка ждали с нежностью и любовью. Наложница Фан, прижав руки к груди, осторожно приблизилась к ложу.

– Бедное дитя, – прошептала Фан. – Говоришь, она больна?

Служанка молча кивнула. Роженицу принесли полумёртвой, кончик носа посинел от обморожения, а пальцы на правой руке в тепле сразу же покрылись волдырями. Как специально в подтверждение, девушка разразилась сухим лихорадочным кашлем, но так и не проснулась.

– Как думаешь, она выживет?

– Кто знает.

Они посмотрели на ребёнка. Его лицо было в послеродовых синяках, а голова ещё не приняла правильную форму, оставаясь младенчески странной.

Тётушка Ду обрядила его в старую детскую одежонку, красную шапочку и укутала красным одеяльцем с выцветшими жёлтыми львами, которые должны были отгонять злых духов.

Наложница Фан долго смотрела на младенца, потом дотронулась до его щеки. Он пах так же, как её дочь. Она погладила его по головке.

– Не правда ли, он прекрасен?

Служанка грустно кивнула.

– Из него получится красивый сын.

– Без сомнения, – согласилась Ван. – Можно только представить.

– О, да! – ответила наложница. Она думала о себе, о своей дочери и об этой несчастной девушке, которая снова закашлялась во сне. В нашем мире, думала Фан, женщинам приходится нелегко.

 

Глава 2

 

Цзяолун не хотелось просыпаться, но рядом кто?то плакал, и этот плач, словно железной цепью, вытянул её из сна о чём?то тяжёлом и тёплом, вытянул ужасно медленно, словно земляного червяка из норы. Звук становился всё громче, настойчивей, и она уже не могла его игнорировать.

Цзяолун почувстовала, что чего?то не хватает. Отсутствие другой жизни внутри неё, когда?то казавшейся странной, неуместной и обременяющей, испугало. Внезапно она всё вспомнила. Боль? Да. А ещё облегчение, когда ребёнок покинул её тело.

Цзяолун приоткрыла глаза. Это не снег давил на неё, как мерещилось во сне, а тяжёлые ватные одеяла, воняющие пылью и бедной старостью. Над головой нависали стропила, оклеенные пожелтевшей и кое?где порванной бумагой, клочки которой подрагивали от сквозняка. Цзяолун передёрнуло от отвращения. Она привыкла к шёлковым простыням в изысканных покоях дворцов. Даже конюшни в отцовском доме были чище, чем эта комната.

Девушка положила руку на побаливавший живот. Он больше не был натянут как барабан, но оставался толстым и дряблым. Память по кусочкам возвращалась к ней, словно она склеивала разбитую фарфоровую чашку: городские ворота, снег, так похожий на опавшие лепестки вишни, чьи?то грубые руки, жар и внезапно опустевший живот. Ей потребовалось какое?то время, прежде чем она сообразила, где находится. Повернув голову, она увидела ребёнка, лежавшего рядом. Его слюнявый беззубый рот был открыт. Младенец плакал.

Она почувствовала тепло в груди. Соски налились молоком, словно весенние почки – соком. Она взяла на руки ребёнка, поцеловала в лобик. Уголки его узких глаз были благородно приподняты, он был пухлым и тяжёлым. Даже не верилось, что она носила его внутри себя.

– Ш?ш?ш… – прошептала она. – Тише, тише.

Нашарив петлю халата, девушка раздвинула края сорочки, освобождая грудь, – на тёмном соске уже белела капелька.

– Вот, держи, – сказала она и вложила грудь в широко распахнутый ротик. Младенец сильно сжал губы и принялся жадно, с причмокиванием, сосать.

Цзяолун покормила ребёнка, уложила его на спину и распеленала. На нём были штанишки с разрезом, чтобы меньше пачкаться, однако они были мокрыми. Стянув их, она начала вытирать попку, но внезапно остановилась.

Её ребёнок не был сыном. Он оказался дочерью.

Цзяолун смахнула волосы с лица.

– Старуха! – закричала она. В её голосе прорезались властные нотки.

Пустота и тишина, словно весь мир был погребён под толщей снега.

– Старуха! – Ей пришлось позвать раза три, прежде чем она услышала, как хлопнула дверь во дворе и послышался скрип снега под ногами.

* * *

Этим утром тётушка Ду досыта наелась пельменей. Она приготовила порцию и девушке. Услышав крик, неторопливо сняла крышку с котла, наложила в миску пельменей, сбрызнула их уксусом, сдобрила жгучим перцем и вышла на мороз.

– Старуха! – крики становились всё требовательней и настойчивей.

Держа в одной руке палочки, а в другой – миску, тётушка Ду толкнула дверь и вошла.

– Я пельменей принесла… – начала было она, но осеклась. Девушка сидела прямо, чёрные волосы свисали неопрятными прядями, а халат – развязан. Лицо выглядело очень бледным, особенно по сравнению с красной тканью одежды. Перед ней на кровати лежал ребёнок. Штанишки были сняты, он сучил голыми ножками.

– Скажи мне, старуха, – девушка ткнула пальцем в младенца, – мальчика или девочку я родила этой ночью?

Тётушка Ду сделала шаг вперёд и остановилась в замешательстве. Стояла, держа миску с пельменями, и смотрела, нахмурившись, на ребёнка, который больше не был мальчиком. Ей пришлось схватиться рукой за стену.

– Ночью это был мальчик! – прошептала она.

Цзяолун было всего восемнадцать, но когда она заговорила, её голос был исполнен такой силы, что девушка моментально возвысилась над старой женщиной:

– Ты его продала!

– Я этого не делала, – воскликнула та, упав на колени и вскидывая руки в мольбе.

– Врёшь!

* * *

На шум заглянул старик.

– Беда! – закричала тётушка Ду. – Взгляни, ребёнок превратился в девочку!

Дядюшка Ду озадаченно вытянул шею. И правда, младенец был девочкой.

– О, небо! – пробормотал он. – Как же это могло случится? Я?то думал, что девочка – это у госпожи Фан, а у вас – мальчик.

Цзяолун оттолкнула старого болвана и кинулась наружу, во двор.

– Это она украла моего сына! – крикнула девушка старикам, и красота её лица сделалась вдруг суровой.

Они оббегали всю гостиницу, оставив множество пересекающихся цепочек следов в заснеженном дворике, но всё, что осталось от наложницы, это серебряная ваза с выгравированным зимним пейзажем да слиток серебра в форме лодки с клеймом менялы из Шаньси. Цзяолун в сердцах швырнула его в угол комнаты.

Вспышка гнева опустошила её. Она вытащила из свёртка меч, движения были так быстры, что лезвие молнией сверкнуло в холодном воздухе. Со всклокоченными волосами и в распахнутой на груди сорочке она казалась дикой и беспощадной.

– Найдите мне её! – пробормотала она, привалившись к косяку, и взмахнула мечом. Старики так громко завопили, что в конюшне проснулся торговец верблюдами, страдавший похмельем.

– Она украла моё дитя! – прошептала Цзяолун, стараясь не упасть. Дрожащей рукой она протянула мешочек с серебром. – Найдите его, пожалуйста.

* * *

Торговец верблюдами взял деньги и начал готовиться к отъезду. Но погода была такой хмурой, а серебро – таким тяжёлым, что ему ничего не оставалось делать, как только заглянуть в «весёлый квартал», где хорошенькая певичка набила ему трубку опиумом, а потом пела, пока он витал в своих незамысловатых грёзах о дворцах, полных еды и выпивки.

Как долго всё это продолжалось, он не помнил. Всякий раз, когда очередной сон таял, он запускал руку в мешочек с серебром, и девица с набелённым лицом и маленькими красными губками склонялась над ним снова, воркуя, словно голубка.

Настоящий рай на земле: повсюду хорошенькие девчонки, сладко надушенные и нежноголосые. Правда, затем явилась особа, чей голос не был столь приятен. Он попытался отползти, потянулся за трубкой, но сильные руки схватили его за отвороты халата, рывком подняли на ноги и влепили пощёчину.

– Где мои деньги? – закричала женщина. – Где монеты, которые я тебе дала?

Эти крики звучали для него совершенно бессмысленно. Он отчётливо услышал звук вытягиваемого из ножен меча, крики вокруг усилились, и… всё закончилось.

* * *

Не став дожидаться, когда окончательно выздоровеет, Цзяолун пустилась в погоню за наложницей. Девочку она решила забрать с собой. Ничего сложного: привяжет на спину корзину, уложив туда младенца, соберёт вещи и отправится в дорогу. Холод и ветер ничего не значили для Цзяолун, ведь речь шла о её ребёнке. Это её сын, её кровь и плоть, её ночь с Тёмным Облаком.

Повсюду, куда бы они ни приходили, она везде расспрашивала о женщине, путешествующей со служанкой и младенцем. Но хозяева постоялых дворов лишь пожимали плечами, а солдаты на воротах никого не помнили. Ведь ступни у неё были небинтованные, большие, словно у крестьянки, а в бамбуковой корзине за её спиной плакал младенец. Так она пришла в один из городков округа Чжанье на Великом шёлковом пути. Найдя гостиницу, Цзяолун сняла со спины корзину с ребёнком и привычно спросила хозяина о Фан.

– Я ищу наложницу по имени Фан, у которой есть маленький сын. Она принадлежит судье по имени Хань. Фан похитила моего ребёнка, я хочу его забрать.

Пока она рисовала пальцем на ладони иероглифы имён, девочка расплакалась в своей в корзинке. Мужчина чистил чеснок тупой стороной палочки для еды. Он оглядел Цзяолун с головы до ног, заметил небинтованные ступни и, приняв за крестьянку, заговорил так, словно она была дурочкой:

– Говоришь, ребёнка забрала? А это у тебя кто?

– Это её ребёнок. Она оставила мне девочку, а взяла моего мальчика.

Мужчина вновь покосился на неё и пробормотал нечто в том смысле, что, мол, судьба – это стрела, от которой не увернуться.

– Если бы я был нищей бродяжкой и моего сына забрала себе жена судьи, я бы решил, что небо послало мне подарок. Убирайся. Они будут ему лучшими родителями, чем ты. Продай свою девчонку, когда подрастёт, и не бей понапрасну ноги.

Его глаза расширились от удивления, когда она, откинув полу халата, положила ладонь на рукоятку меча.

– Я не бродяжка.

Мужчина в ужасе убежал. Цзяолун посмотрела вокруг, но все, бывшие в комнате, как один опустили глаза.

– Моё имя – Пострадавшая. Мать Без Сына. А когда воин видит несправедливость, он всегда берётся за оружие.

Она ещё раз обвела всех взглядом в поисках возможного соперника, но никто не решился возразить. Цзяолун подхватила со стола корзину с плачущим ребёнком, закинула на плечо, резко развернулась и вышла.

* * *

Когда она покидала город, следом бежала толпа мальчишек. Они насмехались над ней и дразнили, пока она не вышла за ворота.

Ребёнок её сильно раздражал. Отойдя на достаточное расстояние от города, она достала девочку и посадила на землю у межевого столба.

– Ты не моя дочь, – сказала она. – Ты всё время ревешь, я должна тебя бросить. Ты – дочь похитительницы. Я тебя не хочу.

Девочка молча слушала, пока женщина объясняла, почему её тут оставит. Затем Цзяолун вернулась на дорогу и пошла дальше одна.

Заходящее солнце слепило глаза, приближалась ночь. Здесь наверняка полно было волков, а то и снежных барсов. Она чувствовала себя птичкой, которой кукушка подбросила своего птенца, забрав её собственного. Ну зачем ей этот ребёнок? Он чужой. Он – дитя воровки. Пословица недаром гласит: драконы порождают драконов, а змеи – змеёнышей. Она остановилась и долго взвешивала все за и против. Малышка заплакала в отдалении, и Цзяолун почувствовала тяжесть молока в груди. Она не могла бросить ребёнка на произвол судьбы.

Цзяолун развернулась и пошла назад. Длинные полы её красного вышитого халата развевались на ветру. Не дойдя до младенца десяти шагов, она остановилась и глубоко вздохнула. «Покормлю её в последний раз, и всё», – подумала она, поднимая с земли ребёнка. Приложила девочку к груди и села, раскачиваясь взад и вперёд.

У этого младенца нрав был свирепый. Ребёнок сосал с такой силой, что было больно. Цзяолун внезапно поняла, что уже стала ей матерью, пусть и не по крови. Что ей ещё остаётся, кроме как взять девочку и вырастить как свою собственную дочь?

Она коснулась детской щеки и впервые на своей памяти почувствовала себя побеждённой. Она не сможет сделать то, что намеревалась. Это поражение не имело привкуса горечи. Цзяолун прижала к себе девочку и долго?долго держала так, вдыхая её запах.

Потом, смахнув слёзы и утерев нос, она произнесла:

– Хорошо, теперь ты моя дочь. А раз так, тебе надо дать какое?нибудь имя. Пусть будет Снежный Бутон. Я научу тебя всему, что знаю. Ты – моя дочь.

* * *

Цзяолун сдержала своё обещание.

Раннее детство Снежного Бутона прошло в разъездах по городам и весям. Когда ей исполнилось пять, мать поселилась в Дуньхуане – городке, расположенном в пустынном оазисе. Вокруг были золотистые пески. Бесконечная пустыня Гоби тянулась на север и запад, а на юге, у самого горизонта, стеной стояли снежные вершины Тибета. Её мама была молодой и красивой женщиной, имевшей множество поклонников и покровителей. Она нанималась охранять караваны от разбойников, торговцы специями и шёлком дарили ей богатые подарки.

Цзяолун построила в Дуньхуане большое поместье, и местные люди стали величать её маленькой императрицей. Самые удивительные слухи о её жизни были правдой: она одевалась в тончайшие сучжоуские шелка, носила безрукавки, расшитые драконами, а в её садах цвели хризантемы и росли плакучие ивы. Каждую осень она устраивала праздник, продолжавшийся до поздней ночи, где гости пили вино, наблюдая, как восходит луна из?за кроны абрикосового дерева.

Она собрала прекраснейшую коллекцию шпилек для волос: золотых, серебряных, нефритовых и бирюзовых, выполненных в форме бабочек и стрекоз. Имелся у неё и старинный нефритовый гребень. Но самым её любимым украшением стала серебряная шпилька в виде сверчка, отделанная лазуритом. Причёсываясь, она садилась перед серебряным зеркалом, раскладывала шпильки, а потом аккуратно закалывала их. Однажды Снежный Бутон не смогла удержаться от искушения прикоснуться к ним.

– Не трогай! – резко сказала ей мать и больно шлёпнула по руке. Впрочем, она обращалась с приёмной дочерью как со своей собственной: заботилась о ней, обучала и даже по?своему любила. Девочка росла сумасбродная и решительная. Не дракон, как мать, нет, скорее – феникс. Временами Цзяолун задумывалась о том, каким расцветёт этот бутон.

 

Глава 3

 

Летний зной постепенно сменялся осенней прохладой. Снежный Бутон считала дни, остававшиеся до её семнадцатилетия. Однажды, когда солнце уже начало клониться к закату, она, сидя на лошади, смотрела с вершины высокого бархана вниз, на свой дом в оазисе. Шуршащие поля кукурузы и золотистой пшеницы примыкали к самому городку. Вдоль арыков кучками лежали полосатые зелёные арбузы, ожидая, пока их не отвезут на рынок в тележках, запряженных мулами. Снежный Бутон любила это время, этот запах вечерних костров, грусть ожидания перемен – конца лета и начала тихой задумчивой осени.

Пустыня – опасное место. Там встречаются дикие звери, разбойники, а то и чего похуже. Бояться она не боялась, но всё же девушке не стоило находиться вне городских стен после наступления темноты.

– Пора домой, – сказала она лошади, и та, сама выбирая правильный путь, спустилась по крутому откосу дюны. Тёплый жёлтый песок осыпался вниз под копытами Белой Ласточки, опережая лошадь со всадницей. Храп животного не заглушал нежный звук скользящего песка. Вечером, когда огненный шар солнца низко висел над горизонтом, на востоке всходила полная луна и поднимался лёгкий ветерок, дюны тихонько напевали что?то сами себе.

Слов было никак не разобрать, но Снежный Бутон верила, что однажды она, единственная на всём свете, поймёт их песнь.

Пение оборвалось, золотистые оттенки сменились серыми, и ветер стал холодным.

* * *

Городские ворота уже закрывали на ночь, когда девушка въехала в город.

– Эй! – окликнул её стражник. Солдаты любили Снежный Бутон, особенно когда она задерживалась, чтобы перемолвиться с ними словечком, ну или хотя бы кивала и улыбалась. Однако на сей раз она вся отдалась скачке. Привстала в стременах, одна рука откинута для равновесия в сторону, другая – едва касается поводьев, распущенные волосы развеваются, словно шёлковое полотнище.

– Эге?гей! – прокричали вслед ей охранники, захлопывая створки ворот. – В следующий раз не опаздывайте, молодая госпожа!

Снежный Бутон, не слушая их и смеясь, неслась по улицам города, лавируя между неповоротливыми крестьянами, рикшами, дымящими лотками торговцев лапшой и мясом на бамбуковых шпажках.

Лао Бай, старший слуга, спрятав руки в широких рукавах, уже ждал на ступенях дома. Его глаза были уже не так остры, зато он прекрасно чувствовал приближение Снежного Бутона. Когда все остальные не могли её разыскать, он всегда находил. По существу, Лао Бай стал ей как родной дядюшка. Снежный Бутон помахала в ответ на его нетерпеливое приветствие. Ей было грустно видеть, как он стареет, в то время как она вечно будет молодой.

«Это – осень его жизни. Время перемен. Совсем скоро наступит зима».

– Я сразу разобрал, что это ваша лошадь, – сказал он, поманив её за собой. – Поторопитесь, ваша матушка уже вернулась и желает вас видеть. Я сказал ей, что вы занимаетесь в своей комнате.

Снежный Бутон спрыгнула с лошади, едва не задев ногой голову старика.

– Да? И чем именно я там занимаюсь?

– Полагаю, вы изучаете «Наставление женщинам» Бань Чжао.

Снежный Бутон встала как вкопанная.

– Ой! – Она умоляюще взглянула на слугу. – Я ничегошеньки оттуда не знаю. А ты?

Лао Бай глубоко вздохнул и поклонился. На его морщинистом загорелом лице появилось извиняющееся выражение. Снежный Бутон не отставала.

– Напомни мне.

– Там о девочке и черепках.

Снежный Бутон засопела.

– Точно! Черепки…

Лао Бай радостно кивнул. Он очень гордился своей подопечной. Хотя она не понимала, почему.

– Ужин подан во втором внутреннем дворе, – сказал он.

* * *

Снежный Бутон торопливо сбросила одежду для верховой езды. Времени хватило лишь на то, чтобы смыть пыль с лица и кое?как заколоть волосы, прежде чем прозвучит гонг к ужину.

Мать терпеть не могла ждать, и девушка с облегчением увидела, что служанка забыла убрать утренний халат: бледно?голубой, с белым воротничком. Эхо гонга уже отзвучало, когда Снежный Бутон торопливо пробегала между четвёртым и третьим дворами. У ворот «полной луны», ведущих во второй двор, она на секунду остановилась, медленно вдохнула, выдохнула, приняла скромный вид и с поклоном вошла.

– Вы вернулись, матушка, – сказала Снежный Бутон. – Я немного зачиталась и…

– «Наставление женщинам». – Цзяолун подняла глаза.

– А, старший слуга Бай вам рассказал.

– Да. Чему же ты научилась?

– Вы, наверное, и сами знаете эту историю.

– Разумеется. Когда рождается девочка, ей, чтобы приучить к повиновению и показать её низкое положение, дают вместо игрушек глиняные черепки. Именно так она познаёт тяжёсть ведения домашнего хозяйства.

– Я там ничему не научилась, кроме одного. Если на меня нападёт мужчина, полагая слабой и никчёмной, это будет самой большой ошибкой в его жизни.

– Хорошо. Однажды я сражалась с мужчиной по имени Ли Мубай…

– Вы сражались с самим Ли Мубаем? – воскликнула Снежный Бутон.

– Да, – кивнула Цзяолун. – В молодости я была излишне своенравна.

Снежный Бутон считала, что её мать своенравна до сих пор.

– Я возжелала сокровище, которым обладал Ли Мубай. Прекраснейшую из мечей, Зелёную судьбу. Я украла меч, поэтому мы и сражались.

– Вы победили?

– Я проиграла.

На языке у девушки вертелось множество вопросов, она даже не знала, с какого начать.

– Он правда был таким благородным человеком, как говорят?

– Правда.

– Как же ему удалось победить вас?

– Я была ещё молода. Он был быстрее. Ли Мубай всегда был спокоен, словно вода в глубоком омуте, но когда он двигался, движения его были подобны молнии. Он просто отнял у меня Зелёную судьбу.

– Как жаль!

Цзяолун ушла в себя, словно устрица, захлопнувшая створки раковины. Она молча кивнула, взяла кусочек корня лотоса, обмакнула его в имбирное варенье и положила в рот.

– Вы бились с ним Зелёной судьбой?

Цзяолун хрустела корнем лотоса, никак не реагируя на вопрос. Серебряный сверчок в её волосах двигался в такт движениям челюстей. Она поддёрнула широкие шёлковые рукава. Пустынное солнце позолотило её руки, когда?то бледные, словно белый нефрит, придав им оттенок жёлтой глины.

– Я билась как Зелёной судьбой, так и против судьбы.

– Как же это случилось? – Глаза Снежного Бутона горели от любопытства, и мать, похоже, решила, что будет проще самой всё рассказать, чем выдерживать допрос дочери, словно преступник, из которого вытягивают жилы.

– Когда мой отец стал губернатором Пекина, он решил выдать меня замуж за одного из министров, императорского фаворита. Министр был уродлив, жирен и глуп как свинья. Я не хотела этого замужества. Жена моего учителя помогла мне сбежать. Её звали Нефритовая Лиса. Я любила её, поскольку она была любезна со мной и заботилась обо мне. Когда я поклялась, что лучше умру, чем выйду замуж за ненавистного старика, она пообещала помочь. Я думала тогда, что она делает это из любви ко мне, но я ошибалась. Она всего лишь использовала меня. В то время мы гостили у князя Тэ. Близился день моей свадьбы. Однажды я услышала, что к князю приехала женщина по имени Шулень. «Как, великая воительница Шулень?» – спросила я у Нефритовой Лисы. Та подтвердила, а потом сказала, что Шулень привезла своему покровителю Зелёную судьбу. «Что ещё за «зелёная судьба» такая?» – «Это не «что ещё там за судьба». Это сам Зелёная судьба, великий меч», – ответила она мне, поджав губы. Нефритовая Лиса всегда преданно ухаживала за мной, она просто обворожила меня. Она сказала, что я просто обязана заполучить этот меч. «Зелёная судьба – прекраснейший меч из всех, которые когда?либо выковали. Он режет сталь, словно рисовую бумагу…» – рассказывала она, обольщая меня. «Зачем же Шулень привезла сюда этот меч?» – «Она – простолюдинка, тогда как в ваших жилах течёт благородная кровь. Кто, как не вы, достоин владеть подобным оружием?» Она убедила меня. В ночь перед свадьбой я пробралась в дом князя Тэ и выкрала меч. Мне пришлось драться с Шулень, но я её победила. Как говорится, поцеловала Будду.

– Вы победили её, – благоговейно прошептала Снежный Бутон. – Почему же вы не сохранили меч?

– Той ночью мне удалось сбежать, – помолчав, продолжила мать. – Вдогонку за мной отправился сам Мубай. Он разглядел во мне талант. Понял, что у меня был плохой и злой наставник. Сердце у него было доброе, он меня простил и пообещал стать моим учителем. Я отказалась. Тогда он легко обезоружил меня и опять предложил свою помощь. Увы, в этот самый момент явилась Нефритовая Лиса. – В лице Цзяолун что?то промелькнуло, но затем оно вновь стало непроницаемым. – Они стали сражаться за меня. Мубай победил, однако у Нефритовой Лисы оказались отравленные иглы. От яда, попавшего в кровь Мубая, не существует противоядия. Oба они умерли. Тогда мне это польстило. Что поделаешь, молодость тщеславна. Теперь же я думаю о том, кого потеряла в Ли Мубае. Больше я никогда не встречала такого, как он. Он был лучшим воином Дома Тэ. – Она помолчала, потом добавила, встряхнув головой: – А теперь скажи, чем ты на самом деле занималась весь день.

Несколько секунд Снежный Бутон пыталась прочитать мысли на лице матери, но это было всё равно что заглядывать в глубину чёрной жемчужины.

– Я каталась на лошади, – наконец призналась она.

– Где именно?

– В Поющих песках.

– А ещё?

– Больше ничего не делала.

Цзяолун подозрительно прищурилась, но тут как раз слуги внесли кушанья, и Снежный Бутон опередила мать.

– А какой он был?

– Кто – он?

– Меч! Зелёная судьба.

Выражение лица Цзяолун смягчилось, похоже, она мысленно вернулась в прошлое. Она улыбнулась, что с ней случалось редко. Снежному Бутону оставалось лишь наслаждаться красотой момента: светящиеся фонарики, ивы, нарисованные на ширме, её мать, застывшая с палочками в руке и улыбающаяся чему?то давно ушедшему.

– Зелёная судьба, – сказала та, произнося название меча, словно имя тайного любовника. – В эпоху Троецарствия этим мечом владел сам Гуань Юй. Да, лучший меч из когда?либо созданных. Лёгче пёрышка, прочнее стали, достойный лишь руки великого героя. Если ты никогда не сжимала Зелёную судьбу, считай, тебе неизвестно, что такое настоящий меч. Подобного ему нет. Тот, кто подчинит его себе, станет властителем мира боевых искусств.

– И Мубай подчинил его?

– Да, – ответила Цзяолун после небольшой запинки. – Думаю, да.

– Почему же тогда он потерял его?

– Он отдал меч князю Тэ. Мубай в совершенстве овладел всеми боевыми искусствами, однако утратил радость боя. Он устал убивать. Думаю, он не хотел больше сражаться.

– Чего же он тогда хотел?

– Точнее, кого! – Цзяолун издала короткий смешок. – Он хотел Шулень. Сначала та была помолвлена с побратимом Ли Мубая, воином по имени Молчаливый Волк, но тот погиб в битве у Орлиной скалы. Шулень надеялась, что они с Мубаем поженятся, но он горевал о друге и боялся предать память побратима, женившись на его невесте. Тогда она ушла, полная тоски. Со временем Ли Мубай изменил своё решение, однако когда он разыскал Шулень, та была обижена и отстранилась от него. Так они и жили в печали, ни в чём не зная радости.

– А потом Мубай умер. – Снежный Бутон взмахнула косой. – Что же стало с Шулень?

Цзяолун тяжело вздохнула. Сколько же у неё тайн от дочери!

– Она оставила меч князю Тэ, как того хотел Мубай. Собиралась удалиться в горы и заняться медитацией. Шулень очень любила Ли Мубая, но потеряла его. Воистину, Железный Путь вымощен горем. С тех пор я о ней ничего не слышала. Ничего определённого по крайней мере. Может быть, её уже нет в живых, и они с Ли Мубаем наконец?то соединились.

Снежный Бутон закусила губу. Мубай, Шулень… Она завидовала матери, ведь та встречалась с такими удивительными людьми! Однако к чему эта скрытность?

За едой она думала о Зелёной судьбе. Какая прекрасная легенда! Вечером на рыночной площади наверняка будут рассказывать о Гуань Юе, его побратимах и их битве против Цао Цао. Ну, надо же! Лучший меч из когда?либо созданных человеком. Если им овладела её мать, то и она, Снежный Бутон, смогла бы.

Ночью, перед тем как уснуть, девушка лежала с закрытыми глазами, воображая, что меч на столе перед ней, а она подходит и берёт его.

«Я ясно видела его! Значит, всё это была правда». Она лежала в темноте, слушая пенье цикад в саду.

* * *

Снежный Бутон всю свою жизнь прожила в Дуньхуане. Цзяолун была для неё всем: и матерью, и отцом, и наставником. Странная одинокая женщина, то ли дракон, то ли знатная красавица, – не такой родитель, о котором мечтают дети.

«Я следую Железным Путём», – ответила ей мать, когда однажды Снежный Бутон спросила, зачем та каждый день тренируется с копьём, мечом и упражняется в приёмах рукопашного боя. Медленно выдохнув, Цзяолун продолжила: «Железный Путь – это мир воинов ушу, мир боевых искусств. В том мире людям не даётся власть и сила по праву рождения или покровительства. Они сами становятся хозяевами положения, совершенствуя своё мастерство. Воины ушу – вне обычного мира. Их господин – лишь их наставник, их мастер, а братья – лишь те, кто сражается с ними плечом к плечу. Некоторые объединяются в Дома, в каждом из которых свои законы и традиции. Другие – странствуют в одиночку, борясь с несправедливостью всюду, где её находят. Их законом являются не императорские указы, но кодекс чести. Лучшие из них идут этим узким и опасным путём: защищают обиженных, наказывают неправедных правителей, изгоняют угнетателей, несут возмездие продажным чиновникам. Худшие соблазняются властью над людьми. Она развращает их, и они словно гниют изнутри, как трухлявое дерево, выедаемое жучками. Ты не должна походить на них. Ты обязана быть верной, бесстрашной, справедливой и милосердной. Отказаться от богатства и славы, и ещё от многого другого…» Мать умолкла. «От чего другого?» – заинтересовалась Снежный Бутон. «Всё, хватит вопросов».

* * *

Кое?что о жизни своей матери Снежный Бутон узнала, прислушиваясь к тому, о чём говорят люди. И особенно к тому, о чём они умалчивают. Мать не скрывала свой аристократически?чёткий выговор и навыки в искусствах, которым обучают девушек из благородных семей. Она постаралась научить всему этому Снежный Бутон, хотя истинно конфуцианскому воспитанию девочки немного мешал дух приграничной вольницы. Однако было заметно, что в душе Цзяолун таилась какая?то тоска, которую никак нельзя было развеять.

– Вы когда?нибудь были влюблены? – спросила её однажды Снежный Бутон.

– Да.

– В кого, можно узнать?

Мать внимательно посмотрела на дочь. Её небольшие тёмные глаза были прекрасны, когда она улыбалась, но сейчас их взгляд стал жёстким, как ветвь саксаула. Ничего не ответив, Цзяолун сказала:

– Ты сегодня ездила в Поющие пески. – Это было утверждение, а отнюдь не вопрос. – Там небезопасно.

– Но вы же туда ездите!

– У меня есть боевая подготовка. – Она пронзительно посмотрела на дочь, но та и не подумала сдаваться. Откинула волосы со лба и в свою очередь упрямо уставилась на мать.

– Я тоже тренировалась.

– Ты ещё слишком маленькая, – отрезала Цзяолун. – Послушай меня. Я ведь тоже когда?то была юной и наделала множество ошибок.

Снежный Бутон потупилась. На столе перед ними стояло блюдо с холодной говядиной в пяти специях, маринованный арахис и огурцы в кисло?сладком соусе. Слуги принесли фарфоровыее миски, кувшин рисового вина и две пиалы с изображениями тёмных лошадок, скачущих по зелёному лугу. Комнату освещали жёлтые фонарики. Мать вздохнула и отложила палочки:

– Мне нужно кое?что тебе рассказать.

Она снова глубоко вздохнула, грустно глядя на дочь. Та терпеливо ждала.

– Когда мне было столько же, сколько сейчас тебе, мой отец был наместником провинции Ганьсу. Он воспитывал меня так, как принято воспитывать всех девушек: будь милой, послушной и достаточно сильной, чтобы родить своему мужу столько сыновей, сколько он захочет. Я же была дикой кобылицей и не хотела и не могла принять подобной судьбы. В общем, непослушный ребёнок, что там скрывать. У меня сменилась целая череда наставниц, не учивших меня ничему, кроме рукоделия, пения, игры на эрху, – всему, что могло доставить удовольствие мужу. Мне приходилось жить певчей птичкой в клетке. Я была уже близка к самоубийству. Все мои гувернантки заставляли меня заучивать истории о достойных вдовах и жёнах, не покладая рук пекущихся о благополучии семейства. Ты и представить себе не можешь, до чего скучны были их бессмысленные жизни! Кому нужно, чтобы о тебе помнили лишь то, что ты вырастила десяток сыновей? Разве я – племенная кобыла? Мне хотелось оставить свой собственный след. Втайне от всех я начала изучать боевые искусства. Сделалась затаившимся драконом. – Цзяолун усмехнулась. – Одна, в темноте, когда все отправлялись спать. У меня уже начало понемногу получаться. – Она помолчала. – Но потом случилось так, что я забеременела. Длинная история.

Снежный Бутон насупилась: ну вот, опять жизненные наставления. Однако её мать откашлялась и продолжила:

– Он был воином. Меня сильно влекло к нему, и это не давало мне покоя. Я никак не могла избавиться от этого чувства. Каждый вечер давала себе слово никогда больше не думать о нём, а утром вновь вспоминала. Этот юноша тревожил мои сны. И тогда я решила: если не получается победить своё увлечение, значит надо ему подчиниться. Я родила ребёнка на постоялом дворе: одинокая, больная, посреди морозной зимы. – Цзяолун пригубила пиалу и посмотрела в глаза дочери. Ей не хотелось развивать эту тему, от одной мысли о которой она вечно вздрагивала, точно пугливый зверёк. Но затем напомнила себе о крови на кончиках пальцев. В конце концов, Снежный Бутон – самый близкий ей человек. – Но мой ребёнок пропал, а ты была подкидышем, вот я и взяла тебя. Заботилась, вырастила. Ты – моё утешение, когда я вспоминаю о своём потерянном сыне.

– Зачем вы всё это мне рассказываете? – сердито спросила Снежный Бутон. Её мать была сложным человеком. С одной стороны, девушку злило, что та ничего не говорила ей раньше, а с другой – она обрадовалась. Ей всегда казалось, что у них с матерью нет ничего общего, и вот теперь она получила тому подтверждение: в их жилах течёт разная кровь, Цзяолун ей не родная, а где?то живёт её настоящая мама – милая, добрая и любящая. То есть – полная противоположность Цзяолун.

– Я говорю тебе это сейчас, потому что больна.

– Больна? – Девушка посмотрела на женщину, которая больше не была её матерью.

– Я умираю.

– Что значит «умираете»? – Снежный Бутон не знала, что и думать: может, ей предстоит услышать ещё одну историю из далёкого прошлого? Она любила мать, но временами та делалась невыносимой. Обе молча смотрели друг на друга.

– Умираю – это значит умираю, – просто ответила Цзяолун. – У меня в груди поселилась болезнь. – Увидев выражение лица дочери, она показала платок, который до этого сжимала в кулаке: на белой ткани темнели красные пятна – ясное свидетельство близкой смерти. – Доктор прописал мне лекарство и наказал пить его два раза в день. Когда я спросила, поможет ли оно, он ответил, что да, поможет. Но на вопрос, вылечит ли оно меня, замолчал, потом вздохнул и отрицательно покачал головой. «Эта болезнь неизлечима», – так ответил мне он. – Цзяолун горько рассмеялась: смерть – самое большое несчастье, которое только может случиться в жизни. – Есть в этом злая ирония: я вышла победительницей из множества сражений, знаю сотни способов избежать удара противника и сохранить собственную жизнь. А смерть пришла не от удара меча, палицы или кулака. Она потихоньку подкралась ко мне, невидимая и неслышная. Поселилась внутри меня, словно червь в яблоке.

Снежный Бутон не знала, что сказать. Матери не умирают. Не так скоро, по крайней мере. Не тогда, когда открываются с интересной стороны, оказываясь такими… девушка судорожно искала подходящее слово. Такими непобеждёнными.

Начался дождь. По крыше застучали водяные капельки, столь редкие в пустыне. Жара немного спала. Это стало подходящим предлогом, чтобы сменить тему.

– Принесите ещё вина! – приказала Цзяолун. Вошёл Лао Бай и поставил в центр стола тёплый кувшин.

Сейчас Снежный Бутон чувствовала себя ровней матери. Словно долгие годы обмана морально принизили женщину, одновременно возвысив дочь, которая будто поднялась над мутной водой чистая, белая, безупречная как цветок лотоса.

– Выпьешь со мной? – спросила мать.

– Да, – согласилась Снежный Бутон. Она легко перестала называть эту женщину «мамой» и воспринимала это как свою маленькою победу.

Они осушили по три пиалы: не много для Цзяолун и многовато для её дочери. «Вот и причина её тоски», – подумала девушка. Когда мать налила себе четвёртую пиалу, дочь прикрыла свою.

– Уже поздно, – произнесла она вслух.

Цзяолун кивнула. Дочь была права. Она отпустила Снежный Бутон, снова до краёв наполнила свою пиалу и подняла её в благодарственном жесте двумя руками: с чаркой вина и невзгоды легче, гласит поговорка. Впрочем, вино лишь усилило печаль Цзяолун.

* * *

К утру дождь кончился, однако в воздухе осталась приятная свежесть и запах влажной земли. Горы на юге покрылись лёгкой дымкой, а над западным хребтом ещё виднелся убывающий месяц.

Снежный Бутон медитировала в саду.

Этой ночью её посетило множество противоречивых мыслей. Словно гвалт толпы, собравшейся у дверей, они не давали спать. В результате она встала слишком рано. Теперь Снежный Бутон последовательно обдумывала полученную информацию. Так мастер ушу сражается с несколькими бойцами, повергая их к своим ногам одного за другим. Её дыхание было медленным, глубоким и размеренным в этот предрассветный час, когда мир постепенно проявляется из ночной темноты, а бледная луна исчезает под натиском дневных красок: зелени черепицы на крышах, небесной синевы, желтизны земли, усыпанной опадающими вишнёвыми лепестками.

* * *

Служанка уже приготовила ей утреннюю одежду, однако Снежный Бутон отложила платье в сторону и сама достала из сундука чёрные штаны, кожаные сапоги и короткую чёрную куртку, подбитую голубым шёлком.

К переднему двору она прошла в обход. Раньше мать привечала бойцов ушу, и, когда она была молода, здесь вечно толпился народ. В те времена восточный двор был полон молодых людей, оттачивавших своё мастерство, сражаясь друг с другом, или наращивавших мускулатуру, прыгая как можно выше, дальше и быстрее. Однако теперь оконная бумага побурела от пыли, там и сям в ней зияли дыры, и её обрывки шелестели на ветру. Порог совсем покрылся лишайниками. Снежный Бутон остановилась. Она хорошо помнила день, когда Плешивый Ву обучил её удару Кулак Летящего Журавля, и другой день, когда она продемонстрировала этот приём матери.

 

… Цзяолун бесстрастно смотрела на дочь: стройная девочка с волосами, заплетёнными в две косички, одетая в чёрные штаны и кофту, внезапно наносящая удар Журавля. Грациозная и лёгкая, она стала вдруг быстрой, сильной и напористой, чтобы затем вновь превратиться в нежную, изящную порхающую птичку.

– Кто из вас посмел обучать мою дочь? – спросила Цзяолун.

Плешивый Ву бухнулся на колени и уткнулся носом в пол.

– Простите меня, госпожа! Она пыталась учиться самостоятельно, просто глядя на тренирующихся мужчин и повторяя их движения. Я никогда ещё не видел подобного таланта в ребёнке, а талант бойца – это драгоценный цветок, который необходимо взращивать.

– Значит, у тебя сердце мальчика и талант воина, – торжественно и серьёзно сказала ей мать. – Ты понимаешь, что это значит?

– Да, матушка, – кивнула девочка…

 

Когда она вошла в материнский сад, там её уже ждал Лао Бай.

* * *

Снежный Бутон терпеливо ждала, пока слуги принесут ей завтрак – паровые булочки со свининой. Потом забрала еду и вышла в двор. Как всегда в начале лета, небо было чистым, нежно?голубым. Жара ещё не началась, в воздухе висела прохлада, а на листьях виднелись капельки росы, столь редкой для пустыни.

Девушка пересекла двор, подошла к колодцу и присела на каменный край. Кто?то из служанок стирал сегодня утром: земля вокруг колодца была влажной, но иссохшая почва быстро впитала воду, не оставив грязи – лишь тёмное пятно.

Снежный Бутон медленно жевала, не спуская глаз с ворот «полной луны», ведших в материнский сад. Над крышей ворот уже показалось солнце, а мать всё ещё не встала.

– Где моя мать? – спросила она служанку, вышедшую подметать двор.

– Я не знаю, молодая госпожа, – ответила девушка.

– Передай Лао Баю, что я его жду.

Та поклонилась и торопливо убежала.

Несколько минут спустя пришёл Лао Бай. Он был невысоким, загорелым морщинистым человеком с маленькими блестящими глазками и всегда напоминал девушке вежливую черепаху.

– Я тут жду свою мать, – сказала ему Снежный Бутон.

– Она уехала сегодня утром, – с поклоном ответил старший слуга.

– Куда?

– Перед рассветом к ней прибыл посланник.

– От судьи?

Местные власти всегда обращались к Цзяолун, если поступали сведения о появившихся на дорогах разбойниках.

– Нет. Я не знаю, от кого. Ваша матушка уехала совсем рано, прихватив с собой меч и двух коней.

– Она не сказала, куда направляется?

Лао Бай отрицательно покачал головой.

– А когда вернётся, не говорила?

Слуга снова покачал головой.

– Хорошо. Можешь идти.

Девушка сидела и разглядывала недоеденную булочку в миске.

* * *

Так она прождала весь день. Обошла все дворы, поупражнялась с мечом, перечитала вслух кое?какие стихи, заученные в детстве. Но то и дело прислушивалась, не раздаётся ли стук копыт.

Несколько раз она слышала лошадиный топот и замирала. Но всадники либо проезжали мимо, либо вообще ехали другим путём. Никто не остановился у их ворот.

«Как это похоже на мою мать! – думала девушка. – Объявить, что я – приёмная дочь, и вдруг пропасть». Сначала она злилась, но по мере того, как день клонился к закату, начала беспокоиться о Цзяолун. Вновь вызвала Лао Бая.

– Моя мать больна. Она взяла с собой лекарства?

Тот не знал. «Не слишком?то он осведомлён», – подумала Снежный Бутон.

* * *

Когда солнце окрасило мир золотом и тенями, Снежный Бутон вышла из ворот поместья и огляделась. Нигде не видно было никаких всадников, даже намёка на приближение женщины, которую она считала своей матерью.

Прошёл один день, за ним – другой. Девушка не знала, что и думать. На третий день вновь она позвала Лао Бая.

– Я беспокоюсь о матери. Мне нужны две лошади.

– Я присмотрю, чтобы вам всё приготовили, – поклонился старик.

Когда Снежный Бутон вернулась в город после семидневного отсутствия, охранники на воротах с надеждой посмотрели на неё.

– Молодая госпожа! – окликнул её один. – Это вы?

Её глаза потухли, а дух угас. Кони еле плелись, словно одурманенные. Она видела посланника и прочитала письмо. Её мать больше не вернётся. Сложная путаница чувств совершенно изнурила Снежный Бутон.

На пороге дома её уже высматривал Лао Бай.

Прежде чем утолить жажду самой, она напоила коня. Потом смыла пыль с лица и бессильно опустилась рядом с деревянным корытом.

– Она ушла. Не думаю, что вернётся когда?нибудь.

– Позвольте узнать, почему? – спросил главный слуга, не сводя с девушки глаз.

– Разве она тебе не говорила? – Снежный Бутон плеснула в лицо ещё воды. – Она больна. И у неё есть дело, которое она хочет исполнить прежде, чем умрёт. Ей нужно отыскать кое?кого очень важного для неё. Одного юношу. Не думаю, что мы когда?нибудь снова её увидим.

– Ни вы, ни я?

Снежный Бутон посмотрела в глаза старика: в них была печаль. Девушка ласково положила руку ему на плечо.

– Никто из нас, – произнесла она.

«Она покинула нас и отправилась навстречу своей участи. Я же не могу терять время здесь, в одиночестве, без учителя. Мне тоже надо уходить. Моя судьба заждалась».

 

Глава 4

 

– Что это такое?

Мать держала в руках книгу: «Сто восемь стилей монастыря Шаолинь».

Когда служанка трагическим шёпотом передала приказ матери немедленно явиться в семейный храм, Вэй?Фан понял, что у него проблемы.

– Госпожа даже не изволила завтракать этим утром, – лепетала девушка. – Приказала позвать молодого господина, как только он встанет. Мы пытались успокоить её, но госпожа требовала немедля вас разбудить, угрожая, что иначе она сделает это сама.

– Ладно, сейчас приду, – ответил Вэй?Фан, взъерошивая волосы, чтобы выглядеть так, будто только что проснулся.

И вот он стоял в зале предков. Мать была в официальном красном халате, брови – выщипаны, волосы уложены в строгую причёску. Она потрясала книгой у него перед носом, из?под её высокого лба гневно сверкали глаза.

– Отвечай! – приказала она.

Он был в затруднении: объяснять пришлось бы слишком многое.

– Представь, что я обо всём догадалась, – продолжала мать, – и хотя бы раз в жизни скажи мне правду.

Вэй?Фан открыл было рот, но тут же захлопнул его. Уравновешенностью мать никогда не отличалась, и если он теперь не расскажет всё, как есть, та устроит сцену. А то и чего похлеще. Хотя сцену она устроит в любом случае.

– Говори! – рявкнула она.

Мать всю жизнь его баловала, холила и лелеяла. Она очень любила сына, даже слишком, по мнению некоторых, если такое вообще возможно – любить слишком сильно. Такой разозлённой он её не видел никогда.

– Ты мне ответишь или нет, что это такое?

– Книга.

– Я сама это вижу.

Книга была старой и потрёпанной. Пока мать ею размахивала, из неё выпали несколько листков. Вэй?Фан кинулся их собирать, но мать закричала:

– Брось немедленно! Скажешь ты мне наконец, что это такое?

Она шагнула к нему. Черты её лица были искажены яростью, мелкие чернёные зубки казались острыми, как иголки.

– Может быть, ты думаешь, что если тебе уже почти шестнадцать, ты волен делать всё, что заблагорассудится? – наступала она. – Так вот, ты очень ошибаешься! Ты нам лгал! Более того, ты лгал мне!

Её золотые накладки на ногтях, длинные и острые, словно когти хищной птицы, так и мелькали. Вэй?Фан понял, что она сейчас его ударит. Время словно остановилось, а потом она влепила ему пощёчину, причём совершенно не сознавая, что делает.

Удар был слабым и неумелым, разве что золотые накладки оставили на щеке красные полосы. Прежде она никогда не трогала сына даже пальцем. И когда тот упал на колени, прося прощения, она увидела его лицо, поняла, что натворила, и рухнула рядом, в ужасе зарыдав. В тот момент Вэй?Фану стало ясно: то, что объединяло его с матерью, разбилось навеки.

– Это всё он виноват, – всхлипнула мать.

– Кто?

– Сам знаешь, кто! Мастер Чжан! Хотела бы я, чтобы он никогда не рождался на свет!

Вэй?Фану было неприятно слушать такое о своём старом учителе, и он поднялся с колен.

– Мастер Чжан тут ни при чём, – мягко возразил юноша. – Так или иначе, он уже два года как умер.

– Его призрак не желает оставить тебя в покое. Я позову жрецов, чтобы они его изгнали.

Парень усмехнулся, но это ещё больше подстегнуло мать.

– Да?да! Это он сбил тебя с толку. А ведь я предупреждала твоего отца! Старик наплёл тебе кучу россказней, и вот результат: ты просто бредишь этими так называемыми боевыми искусствами. Какую карму ты этим себе заработаешь? Помяни моё слово, в итоге возродишься собакой или крысой! И твоя душа не сможет достичь Чистой Земли! – причитала мать, вцепившись себе в волосы.

* * *

Мастер Чжан держал аптеку в одном из кварталов на юге Лояна. Был он стар, морщинист, а его смуглая кожа блестела, словно начищенный медный таз. Ни жены, ни сыновей у него не было. Старый аптекарь нравился отцу Вэй?Фана, который всегда покупал лекарства только в его лавчонке. Когда мальчику исполнилось восемь, он впервые зашёл туда вместе с отцом.

Мастеру Чжану ребёнок сразу пришёлся по душе. Он радушно улыбнулся ему и жестом поманил к себе:

– Входи?входи!

Вэй?Фан был доверчивым ребёнком. Он тут же уселся рядом со стариком, взял с блюда засахаренный корень лакрицы и, жуя, стал слушать его сказку о Царе обезьян Сунь?Укуне и человеке?свинье Чжу?Бацзе, сражавшихся с демонами в Западной пустыне. Временами мастер Чжан настолько увлекался, что начинал разыгрывать поединки в лицах: подпрыгивал, рассекал воздух ребром ладони, балансировал на одной ноге, а носком другой дотрагивался до кончика своего носа. При виде этого зрелища у Вэй?Фана даже лакрица выпала изо рта.

– Ух ты! – в восторге воскликнул мальчик. – А ещё разок?

Чжан повторил, и не раз. Тогда Вэй?Фан сказал:

– Господин, не могли бы вы научить и меня?

Аптекарь покосился на отца мальчика. Тот был человеком добродушным. Удалившись от дел, он наслаждался жизнью, отдавшись своей давней страсти – изучению буддизма. Впоследствии он говорил, что не предполагал тогда, будто его сын действительно решит стать воином. Он не придал особого значения просьбе мальчика, к тому же у него уже вошло в привычку во всем потакать ребёнку: тот был единственным и горячо любимым сыном. Вэй?Фан дёргал его за рукав и прыгал перед ним до тех пор, пока отец не согласился.

* * *

Сначала Вэй?Фан ходил к мастеру Чжану ежедневно. Потом – дважды в день. Затем начал оставаться у старика по многу часов. Учился он усердно и быстро. Чжан обращался с ним не так, как родители, и мальчику это нравилось. Ни суетливого обожания матери, ни рассеянного потакания отца. Старик смотрел жёстко и внимательно, готовый в любой момент исправить положение пальцев, слегка изменить изгиб локтя или колена.

– Хорошо, – только и говорил он, когда Вэй?Фан всё делал как надо. Когда же мальчик ленился, уставал или жаловался на боль, мастер Чжан выражал досаду покачиванием головы и разочарованным взглядом.

– Нехорошо, – говорил он. – Нет, совсем нехорошо.

Сперва Вэй?Фан в таких случаях надувал губы. Но это не производило на аптекаря ни малейшего впечатления. Постепенно мальчик стал к себе таким же строгим, как и старый мастер, а порой даже строже. Результаты не заставили себя ждать: ребёнок начал стремительно взрослеть. Он становился более спокойным, собранным, откровенным и уравновешенным. За всё это Вэй?Фан был благодарен мастеру Чжану и гордился собой. Тогда как его мать изменения очень беспокоили. А поскольку она задёргала всем этим мужа, то беспокойство передалось и ему.

Вэй?Фан не знал, что делать. Возвращения домой становились всё более неприятными. Он чувствовал себя воздушным змеем: вот он летит в небесах, свободный как птица, но миг – и его дёргают за ниточку, возвращая обратно на землю, где он снова становится нелепым и неуклюжим.

За ужином он теперь старался помалкивать. Мать же всё время пыталась накормить его разными лакомствами, любимыми им в детстве:

– Скушай кунжутное печеньице! А может быть, ты попробуешь засахаренных слив?

– Мама, я уже не ребёнок, – отвечал он.

– Не смей разговаривать так со своей матерью! – одёргивал его отец, и Вэй?Фан умолкал.

Однажды утром Вэй?Фан поднялся до рассвета. Старик уже ждал его.

– Хорошо! Ты упражнялся, мой мальчик?

– Да, мастер.

– Покажи.

Во время демонстрации мастер Чжан лишь фыркал, словно закипающий чайник.

– Быстрее! – ворчал он. – Резвее! Чётче! И более уверенно. Ты – воин, а не дитя!

Пот градом катился с лица Вэй?Фана. Вот он расставил ноги и немного присел, приняв «стойку всадника». Натруженные сухожилия горели огнём, всё тело дрожало, как бамбуковый лист на сильном ветру.

На следующий день мастер Чжан с грустью сказал ему:

– Вэй?Фан, ты хорош, очень хорош. Я никого не видел лучше. Думаю, ты обладаешь особенным даром. Не гожусь я тебе в учителя.

– Что вы такое говорите, мастер?

– Я говорю, что тебе нужен другой учитель. Лучший, чем я.

– Но у меня есть вы!

– Конечно?конечно, только это ненадолго.

– Вы ещё полны сил!

– И всё же я слишком стар.

Вэй?Фан растерялся, не зная, что ответить. Старый мастер внимательно посмотрел на него.

– Если ты всерьёз намерен совершенствовать своё мастерство, тебе нужно отправляться в Двенадцатиугольную пагоду Сун?юэ?сы. Там ты найдёшь великих мастеров, которые смогут достойно тебя обучить.

– А где эта пагода?

– Далеко, в юго?восточных горах, в широкой долине рядом с монастырём Шаолинь. Там много храмов, много различных школ и много прекрасных мастеров…

Однако когда вечером мальчик поделился своими планами с родителями, те резко осадили его.

– Ни в коем случае! – ответил отец. – Не забывай, твоя мать очень беспокоится о тебе.

– Ох уж эти мне тренировки! – поддержала та дружелюбным тоном. – Пора бы тебе оставить игры и задуматься о своём будущем.

– Это не игры, матушка, – возразил Вэй?Фан.

– Послушай, ты – наш единственный ребёнок. Мы уже не молоды, и твой отец ушёл на покой. Кто будет о нас заботиться, если ты уйдёшь продолжать учение? Мы не можем позволить тебе удалиться в горы, чтобы заниматься там боевыми искусствами. Это было бы неправильно и недостойно для благородных людей. Здесь у тебя есть всё, что может пожелать любящий сын. Богатство, перспективы, образование. Будь впредь хорошим мальчиком, прилежно учись, а твой отец поможет тебе успешно подготовиться к экзаменам на государственный чин. А потом и с работой пособит.

– Но это не то, что я хочу! – воскликнул Вэй?Фан, почувствовавший вдруг себя словно в клетке, сплетённой матерью.

– Ах, Вэй?Фан, – сказала та, – ты у нас ещё маленький. Ничего не знаешь о жизни, поэтому мы пока выбираем за тебя. Поверь, мы знаем, как лучше. Ты нам будешь ещё благодарен.

– Но я же хочу стать великим воином ушу! – задыхаясь от негодования, закричал мальчик. – Мастер Чжан говорит, что главное – самодисциплина. Путь чести и борьбы со злом! Вот чему я учусь. А ещё он говорит, что я – очень талантливый.

Мать с укором взглянула на сына. Все свои надежды она связывала с ним. Именно благодаря его рождению она из наложницы, не имеющей никаких прав, возвысилась до жены, со всеми выгодами этого положения. После того как Первая жена умерла бездетной, бывшая наложница была приближена и теперь вела себя так, словно всегда являлась Первой женой. Она очень этим гордилась. Теперь же её глаза наполнились слезами. Она медленно прикрыла рукавом лицо.

– Я всё поняла. Ты нас не любишь. Чем мы заслужили такого неблагодарного сына? Я тебя выносила, родила. Так ты отплатил мне за любовь и заботу?

Из?за рукавов матери Вэй?Фан не мог видеть её лица. Да, так и есть, он – бесчувственный себялюбец, думающий только о своих прихотях. Худшими поступками для чань?буддиста являются покушение на Будду, убийство святого человека, матери или отца; тогда как для конфуцианца – недостойное сыновнее поведение. В этом же доме самым страшным грехом считались материнские слёзы.

Она всхлипывала, словно певица в трагической опере, и Вэй?Фан чувствовал себя последним подлецом. Да, он – неблагодарный сын! Как он мог так поступить?

– Простите меня, матушка. Я не думал, что это причинит вам такую боль. Клянусь, я забуду обо всём. Я обещаю учиться изо всех сил и стать хорошим сыном!

На следующий день Вэй?Фан поведал мастеру Чжану о решении родителей. Тот слушал и кивал. Затем поддернул рукава и, улыбнувшись, заметил:

– Если ты решил уйти, я не могу тебе препятствовать, но буду по тебе скучать. Помни, у тебя есть дар, а дар – это большая редкость. Если бы ты продолжил учиться, то многого бы достиг.

Вэй?Фан хорошо запомнил слова мастера и то, как он их произнёс. Впоследствии мальчик часто думал о том, как бы всё повернулось, если бы ему выпала другая судьба. Однако более всего на свете он хотел доставить радость родителям, пусть даже и ценой собственного несчастья. Он старательно пытался соответствовать их чаяниям, хотя чувствовал, что задыхается, словно ему не хватает воздуха.

* * *

Долгих два года Вэй?Фан держал слово. Спрятал одежду для занятий ушу, прекратил все тренировки и перестал грезить о жизни, полной приключений и перемен. Вместо этого мальчик сосредоточился на штудировании конфуцианских трактатов, изучил все императорские указы… Родители гордились им. Он же становился всё более зажатым, временами чувствуя, что в любой момент может взорваться, словно хлопушка на празднике Нового года. Всё кажется тихим и спокойным, но под тонкой рисовой бумагой скрывается порох, и как только шнурок догорит, всё разлетается в клочья.

Как?то раз Вэй?Фан возвращался домой после уроков, как вдруг путь ему преградила похоронная процессия. Он вынужден был остановиться и переждать. Однако через какое?то время обнаружил, что идёт по знакомой улице прямо к аптеке мастера Чжана. «Цени своего учителя так, словно он – драгоценный нефрит». Вспомнив эти слова Конфуция, юноша постучал в дверь дома и позвал учителя по имени.

Он не думал ни о чём плохом, просто хотел навестить старого мастера, выказав ему уважение. Юноша зашёл внутрь. Навстречу ему из?за конторки вышла молодая женщина: приятное лицо, широко расставленные глаза и маленький нежный рот. Женщина улыбалась. Она была одета, словно молодой учёный, а на конторке виднелись кисти для письма и стопка книг, что произвело на Вэй?Фана сильнейшее впечатление.

Он улыбнулся. Когда девушка вышла из?за конторки, стало заметно, что она прихрамывает: одна нога у неё была короче другой.

– Чем я могу вам помочь, господин? – спросила она.

– Я ищу мастера Чжана.

– Он умер.

Сердце юноши защемило от боли. Он всё ещё не привык к тому, что люди умирают. Вообще к смерти, её внезапности и неотвратимости.

– Уже полгода назад, – уточнила девушка.

Вэй?Фану показалось, что он стоит перед запертой дверью и должен найти то ли замочную скважину, то ли щёлку, чтобы заглянуть внутрь.

– Он болел?

– Он был очень стар. Впрочем, я думаю, это одно и то же. А ещё он тосковал.

Она показала на свою искалеченную ногу и продолжила:

– Мастер Чжан исцелил меня, и я осталась здесь. Его помощник женился, некому стало за аптекой присматривать. Поэтому господин Чжан обучил меня немного. Я поддерживала его как могла, но он совершенно утратил надежду.

Эти слова определённо относились к Вэй?Фану. Словно игла хирурга вскрыла нарыв, и гной потёк наружу. Он поблагодарил девушку, извинился и повернулся было, чтобы уходить, но задержался. Ему показалось, что девушка расстроится из?за его ухода.

– Простите, госпожа, я так и не спросил вашего имени.

– Цветок Сливы.

– Спасибо вам, Цветок Сливы. Я бы хотел засвидетельствовать своё глубокое почтение мастеру Чжану. Прошу, скажите, где он похоронен?

Девушка подробно описала место, а затем попыталась продлить разговор, не позволяя ему уйти.

– Это ведь вы были его учеником?

– Можно и так выразиться, – поморщился Вэй?Фан. Но девушка смотрела на него с таким выражением, что он смутился. – Знаете, мне действительно пора.

Вечером он с грустью поведал родителям о смерти старого мастера.

– Ты не должен был туда ходить, – заметила мать.

Вэй?Фан взглянул на неё. Как можно быть такой бездушной? Ведь он откровенно поделился с ней своим горем! «Как это на неё похоже, думать только о себе», – промелькнула мысль.

– Я просто не мог пройти мимо и не отдать ему дань уважения.

Но мать лишь хмыкнула.

– Я думал, вы будете мной довольны. – Вэй?Фан уже жалел о том, что дал волю языку. – Ученик должен почитать своего учителя, именно этому учит Конфуций, не так ли, отец?

– А? – Тот с неохотой оторвал взгляд от украшенного миниатюрами свитка Алмазной сутры. – Да?да, ты совершенно прав.

Позже, когда мать уже удалилась в свою спальню, отец наконец обратил внимание на слова сына.

– Тaк, говоришь, мастер Чжан умер?

– Да, отец. Аптекой заведует какая?то девушка. Мастер вылечил её, и она осталась. Он её удочерил. Наверное, мы снова можем покупать там лекарства. Не думаю, что у неё от клиентов отбоя нет. Это было бы хорошим поступком с нашей стороны.

– Ты совершенно прав. Так мы и сделаем. Есть много способов заработать хорошую карму. Ты добросердечный мальчик, я горжусь тобой.

После слов отца Вэй?Фану полегчало. Тот редко когда говорил что?то подобное, чаще всего лишь бурчал в ответ, не отрываясь от книги или свитка.

– Отец, мне грустно от того, что мастер Чжан умер. Мне кажется, я обязан сходить на его могилу. Я чувствую, что виноват в его смерти.

– Что?что? Разумеется, нет! Он был уже стар, а годы убивают нас. Но затем начинается новый цикл, и мы возвращаемся к жизни. Мастер Чжан наверняка уже возродился в этом мире. Стоит ли горевать, ведь возможно, он живёт сейчас на соседней улице. Там как раз недавно родился ребёнок. А может быть, он стал цыплёнком и пищит сейчас в нашем птичнике? – захохотал отец. – Жизнь – это нескончаемый процесс бытия!

Вэй?Фан робко улыбнулся. Отцовские религиозные воззрения приводили юношу в смущение. Будучи чиновником, отец был солиден и серьёзен, а едва уйдя на покой, начал превращаться в ребёнка.

Посидев ещё немного с отцом, Вэй?Фан поднялся и пожелал ему доброй ночи.

– Ох, разве ты ещё здесь? – удивился отец. – Что?то я зачитался. Спокойной ночи, сынок.

Вэй?Фан поклонился и уже собирался уходить, как отец окликнул его:

– Прими мои соболезнования. Мастер Чжан был достойным человеком. Думаю, тебе действительно стоит пойти на его могилу и воздать положенные почести. Его дух будет доволен.

– Благодарю вас, отец.

– Только смотри не говори матери.

– Не буду, отец.

– Она может разнервничаться. Хорошие дела часто делаются в тишине, главное, что Будда их видит.

– Уверен, он видит сейчас всех нас.

– Разумеется. Я это чувствую. Он всегда рядом со мной, словно тень. Просто поразительно, что он уделяет столько своего драгоценного внимания нашей семье. Не уверен даже, что мы это заслужили.

– Действительно. – Вэй?Фан улыбнулся. – Доброй ночи, отец.

* * *

Могила находилась на склоне холма в двух с небольшим ли от западных ворот. Небольшой скромный камень с вырезанным именем. Вэй?Фан разложил принесённые дары, возжёг курения и произнёс молитву.

Облачённый в простой тёмно?синий халат, он начал приходить на могилу несколько раз в месяц, а также в новолуние. Иногда с ним приходила Цветок Сливы. Обычно в таких случаях она ждала его у ворот и, едва завидев юношу, тут же начинала светиться от счастья.

– Давайте я понесу вашу корзинку, – говорил он ей, а если её нога сильно болела, то он нёс девушку на закорках. – Вы такая лёгкая, как ивовый прутик.

Когда он потом опускал её на землю, девушка всегда краснела.

– Мастер Чжан часто вспоминал о вас, – однажды сказала она ему.

– Правда?

– Говорил, что у него был очень одарённый ученик, которому мать запретила заниматься ушу. «Эти люди собираются сделать из него чиновника. Это всё равно что пустить столетнюю сосну на палочки для еды. Какая потеря! Это совершенно противоестественно!» – так говорил мастер Чжан.

– Может быть, он рассказывал вам о ком?то другом, – возразил Вэй?Фан.

Однако слова Цветка Сливы никак не выходили у него из головы. Ветер шуршал длинными кедровыми иглами, – звук был ласковым, словно журчанье ручейка. Или шорох дождя за окном, когда ты засыпаешь в тёплой постели.

Юноше сделалось грустно. Он думал о горах и далёком монастыре, где обитают мастера ушу. Ведь палочками попользуются какое?то время, а потом выкидывают. Это не то, что ему требовалось от жизни.

 

Глава 5

 

Накануне семнадцатилетия Вэй?Фана к нему в комнату зашла его мать, пряча руку в муфте из лисьего меха. Он почувствовал, что царапины на щеке саднят до сих пор. Она держалась скованно, видно было, разговор с сыном требовал от неё усилий. Натянуто улыбаясь, она видела отражение своей тоски в глазах юноши.

– Завтра – твой день рождения. Я приказала приготовить особое блюдо.

– Лапшу долголетия? – вздохнул он.

Это каждый раз была лапша долголетия.

– Да, – кивнула мать и села рядом. – Сожалею, что тогда ударила тебя.

Вэй?Фан кивнул.

– Останется ли между нами всё по?прежнему?

– Я не понимаю вас, матушка.

– Хочу, чтобы ты снова стал моим милым мальчиком.

– Я уже не мальчик.

– Увы, – с грустью согласилась она, уходя в себя. – Как быстро ты вырос…

* * *

На следующий день он посетил мать в Красных покоях. У неё с визитом были две дамы. Тем утром Вэй?Фан дополнил своё простое ученическое платье новой курткой, собственноручно вышитой матерью. Он чувствовал себя в ней неловко, однако тепло поблагодарил мать. Они все сели вокруг стола. Мать взяла палочки и принялась за лапшу, её примеру последовали подруги.

– Ешь! Ешь, Вэй?Фан! – радостно восклицали они.

Их принуждённое веселье тяготило юношу. Одна из дам взяла его пиалу, другая до краёв наполнила её длинной белой лапшой, сдобренной подливой из баранины. Вэй?Фан благодарственно поклонился матери и дамам. Те нетерпеливо oжидали, когда он наконец приступит к еде.

– Ах, как же он будет хорош, когда женится! – сказала одна гостья.

– Благодарю вас, вы правы, – произнесла его мать с некоторой запинкой.

– Женюсь? Я? – вскинулся было Вэй?Фан, но мать торопливо замахала на него рукавом.

– Не слушай их, сынок! Обычные женские пересуды и ничего более. Впрочем, я недавно сама подумала, что надо бы нам попросить тётушку Ма быть твоей свахой.

Тётушка Ма улыбнулась одними уголками губ, слегка обнажив прокуренные чернёные зубы. Она казалась Вэй?Фану тощей ведьмой из сказок: седые волосы сильно стянуты в пучок на затылке, постоянно шевелящиеся узловатые пальцы, огромные выпуклые глазищи и воронья улыбка.

Старуха оценивающе взглянула на молодого человека. Вэй?Фан почувствовал себя гусём на рынке, которого ощупывает кухарка, чтобы определить, достаточно ли тот откормлен. Он вежливо, но отстранённо улыбнулся ей. Тётушка Ма всё поняла и нахмурилась.

– Мать лучше знает, что тебе нужно. Ты с этим согласен? – спросила она.

Вэй?Фан кивнул. Ведьма вновь вперилась в него долгим пронизывающим взглядом, после чего обратилась к матери:

– Любящий сын, говорите?

– Очень любящий, – решительно подтвердила та. Тётушка Ма саркастически покосилась на неё.

– Слушается ли он старших?

– Всегда!

– Не играет ли в азартные игры?

– Ну что вы!

– Опиум курит?

– Даже не пробовал.

– А не посещает ли певичек на Аллее Пипы[1]?

Вэй?Фан возмущённо уставился на мать, но та с достоинством ответила и на этот щекотливый вопрос.

– Разумеется, нет! – отрезала она, ни на секунду не запнувшись.

– Хм?м?м… – Сваха снова посмотрела на юношу и отхлебнула чаю. – В какой день он родился?

Госпожа Фан вдруг умолкла. Словно почуяв неладное, тётушка Ма воззрилась на неё:

– Как, вы не помните? Это плохо. Гороскопы совершенно необходимы. Если я не смогу составить его гороскоп, как же, скажите на милость, мне подбирать девушку, которая станет ему подходящей парой? Горе, если поженить людей, чьи судьбы различны. Всё равно что оставить козла охранять капусту.

– Конечно же я помню! – воскликнула наконец мать Вэй?Фана. – Кому и знать, как не мне, верно? Это произошло зимой, ровно шестнадцать[2] лет назад. На двадцать восьмой день одиннадцатой луны года Змеи, – аккурат в празднование десятилетия правления императора Гуансюя. Вэй?Фан родился вечером, уже после заката. А вот в который час… Нет, боюсь, сейчас мне уж не припомнить.

По мере того, как она вспоминала различные детали, госпожа Фан выглядела всё более уверенно. В углу комнаты сидела, низко опустив голову, служанка Ван, вышивая милующихся уточек на праздничном покрывале. Вэй?Фан нутром почувствовал, что в рассказе что?то не так.

Пока женщины разговаривали, юноша вяло ковырял лапшу. Впрочем, под их любопытными взглядами ему пришлось съесть её до последней крошки. Есть приходилось осторожно, чтобы ни в коем случае не порвать ни единой лапшинки. Плохая примета, если у именинника рвётся лапша долголетия. Сваха чуть ли не в рот ему заглядывала, скаля чёрные зубы.

– Что же, есть у меня на примете подходящая вам девушка, – напоследок сказала она.

* * *

Вечером того же дня Вэй?Фан и Цветок Сливы отправились на могилу мастера Чжана. Она знала, зачем они пришли, и едва сдерживалась. Юноша поклонился три раза, возжёг курения, спалил на их огне немного еды, бумажные «золотые слитки», «деньги» и «монеты», приобретённые в похоронной лавочке. Затем преклонил колени и произнёс молитву четырём ветрам.

– Мастер, вы знаете, что я – неблагодарный сын, – сказал юноша в конце. – Быть может, уже слишком поздно, однако я собираюсь сделать то, что вы мне советовали. Я найду себе нового учителя и постараюсь хоть отчасти исправить зло этого мира, чтобы он стал лучше, чем есть сейчас.

Он ещё раз поклонился, зажёг новые ароматические палочки и воткнул их в землю на могиле старого аптекаря. Ветер обыденно пел что?то своё в кедровой хвое. Вэй?Фан медленно поднялся и поклонился земле, небу и всем четырём ветрам.

* * *

– Пожалуйста, не надо! – просила Цветок Сливы, однако её нога совсем разболелась от долгого пути, и Вэй?Фан, видя её страдания, поднял девушку на закорки.

– Пустяки, вы же ничего не весите! – рассмеялся он.

Тени уже удлинились, когда они вернулись в аптеку.

– Зайдите, пожалуйста, у меня для вас кое?что есть, – застенчиво пригласила Цветок Сливы.

Она подтащила к стене табурет, кое?как влезла на него и достала с верхней полки старую корзину. Сдула пыль, потом начисто тряпкой вытерла крышку из лакированных прутьев.

– Если бы мастер Чжан был ещё жив, он наверняка сам отдал бы его тебе. Это его старое оружие.

Она вытащила из корзины свёрток и положила его на стол рядом с аптечными весами. Вэй?Фан размотал ткань: внутри находились три деревянные палки, соединённые железной цепью, они были тёмными и отполированными от долгого использования.

Сань?цзе?гунь! Трёхзвенные нунчаки, называемые ещё «свернувшимся драконом».

– Спасибо вам, госпожа! – Глаза Вэй?Фана загорелись. – Не знаю, как вас и благодарить.

С благоговением взял оружие в руки.

– Мастер Чжан как?то раз показывал их мне. Сказал, что такие нунчаки изобрёл Чжао Куан?Инь, основатель династии Сун. Взгляните, они сделаны из красного клёна, его древесина тяжела, но упруга. Каждое звено находится в полной гармонии с остальными двумя.

Он встал в позицию и начал быстро вращать сань?цзе?гунь, заводя их за спину. Несмотря на его неопытность, нунчаки приятно жужжали в воздухе. Вэй?Фан постарался припомнить всё, что старый мастер говорил ему об этом оружии.

 

«…Ими можно бить противника издалека, – объяснял старик, в то время как нунчаки с визгом рассекали воздух. – И подобравшись поближе. А вот теперь, смотри, – совсем вплотную! Удар! Набрасываем, например, на лошадиное копыто или ногу врага – и подтягиваем. Вот так! – Мастер Чжан внезапно шагнул вперёд и встал на ступню Вэй?Фана, удерживая его на месте. – Удар!»

 

Цветок Сливы отошла подальше, и Вэй?Фан смог двигаться свободнее. Каждый вечер перед сном он повторял слова учителя: «Отправляйся в Двенадцатиугольную пагоду. Там есть великие мастера, они тебя научат!»

Когда он наконец попрощался с девушкой, на Барабанной башне пробили уже закат. Цветок Сливы задержалась в дверях. Воротник её старой куртки был сильно вытерт. Вэй?Фан подумал, что, наверное, скромная семейная жизнь ему бы понравилась. Цветок Сливы была бы верной и любящей женой. Однако его душа стремилась к большему. К великим свершениям, жизни непредсказуемой и постоянно изменяющейся.

– Спокойной ночи, Вэй?Фан. – Она протянула к нему руки, словно не желая отпускать.

– Я дам вам о себе знать, – сказал он. – И вернусь великим воином!

– Хорошо, – согласилась девушка, подумав о том, сколько же ей придётся ждать. Внезапно она шагнула вперёд и нежно коснулась пальцем его щеки.

Вэй?Фан покраснел до кончиков ушей, а она оттолкнула его со словами:

– Ну, идите же! Мне будет не хватать вас. И не смейте возвращаться до тех пор, пока дух мастера Чжана не сможет вами гордиться!

Вэй?Фану стало грустно, когда он подумал, что идёт домой в последний раз.

 

Глава 6

 

Было уже за полночь. В окно светила луна. Мешок с пожитками почти ничего не весил. Что нужно молодому человеку, отправляющемуся в неизвестность? Немного еды, тёплая куртка, запасная пара обуви, кое?какие книги да кувшинчик рисового винца.

Вэй?Фан на цыпочках пересёк свой дворик, опасливо миновал родительский двор, затем – кухню, конюшню, свернул направо, в отцовский сад хризантем: горшков с цветами, убранных на зиму, там ещё не было.

Бум! Низко ударил барабан на башне. Звук раскатился над городом. Ток! – донеслось в ответ. Ток?ток! – стучал по деревянной палке ночной сторож. Вэй?Фан его знал: неплохой парень, если не позволять ему лишнее.

– Всё спокойно! – закричал тот, проходя мимо дома.

Вэй?Фан подождал ещё немного, пока сторож не удалился на приличное расстояние. Ему вдруг сделалось стыдно и вместе с тем страшно. Он очень ясно представил, что здесь поднимется утром, когда служанки обнаружат его комнату пустой.

Для начала они порыщут туда?сюда, разыскивая его по всем закоулкам, одна непременно отправится на Аллею Пипы, проверить, не заночевал ли он там. Никто не захочет сообщить об его отсутствии матери. Они будут ссориться, тянуть жребий, и только когда долее скрывать станет невозможно, одна из девушек, дрожа от страха, отправится в спальню госпожи, падёт перед ней ниц и заплетающимся языком доложит об исчезновении её единственного сына.

Вэй?Фан вспомнил служанок. Они обращались с ним словно добрые тётушки: вечно баловали его, шутили с ним, втихомоку подсовывали сласти. Хорошо же он им отплатил, нечего сказать. Вэй?Фан собрался с духом. Не медля больше ни секунды, подпрыгнул и влез на стену. Задержался немного, лёжа на черепице, чтобы бросить последний взгляд на своё жилище.

«Прощальный взгляд на дом – как он прекрасен», – сказал однажды поэт. Вэй?фан понял, насколько тот был прав. Луна окончательно выползла из?за серых крыш, ярко осветив их изогнутые карнизы.

* * *

Вэй?Фан спрыгнул вниз, на улицу, и тут же почувствовал чью?то руку на своём запястье. И принадлежала она отнюдь не ленивому сторожу, вернувшемуся к их дому. Указательный палец чужака уверенно пережал канал ци, проходящий, как известно, по внутренней стороне руки, а большой – больно уткнулся в одну из точек лу. Незнакомец был очень силён и точен, и Вэй?Фану никак не удавалось вырвать руку из захвата, сколько он ни пытался. Юношу охватила паника, перешедшая в ужас. Вэй?Фан хаотично дёргался, стараясь свободной рукой или коленом ударить таинственного противника, но всё было бесполезно.

– Кто вы? – прохрипел он, предприняв очередную попытку оттолкнуть чёрную фигуру. Напавший был ниже Вэй?Фана, что давало определённую надежду. Его движения и очертания фигуры кого?то напоминали юноше… Вот оно что! Никакой это не мужчина!

– Вы – женщина? – удивлённо воскликнул Вэй?Фан.

– Ты так думаешь? – Низкий смех тоже показался ему смутно знакомым.

Он едва успел заблокировать удар, нацеленный точно в горло. И тут сообразил, кто на него напал.

– Вы всё равно не сможете меня остановить, – сказал он, успокаиваясь, несмотря на усилившуюся боль в руке. По лицу Вэй?Фана стекал пот.

– Уверен? – спросил голос. – Как же я буду искать невесту юному воину, если тот удерёт из дома?

Фигура вышла на свет. На лице тётушки Ма змеилась довольная улыбка. Вэй?Фан в отчаянии задёргался. Откуда у этой старухи столько силы? Она захихикала.

– Тебе ещё многому предстоит научиться. У силы нет власти. Мягкое побеждает твёрдое. Слабое побеждает сильное. Умелый воин избегает борьбы. Могущество – это слабость.

Говоря всё это, она продолжала блокировать его ци. Вэй?Фан попытался ударить её в грудь, но старуха отклонила этот удар так же легко, как и все прочие. Тогда он швырнул в неё свой заплечный мешок, но ведьма словно растворилась в воздухе. В следующую секунду Вэй?Фан упирался спиной в стену, а в его горло воткнулись стальные наконечники старухиных когтей. Он чувствовал, как они царапают тонкую кожу.

– Я же сказала, что тебе многому надо учиться, – прошипела та. – Прежде всего – терпению, какой?то дар у тебя и так есть. Впрочем, как и у твоей матери.

– У моей матери?

– Не у той, которая спит сейчас в этом доме, – фыркнула тётушка Ма. – Однако ты уже слишком вырос, стал чересчур своевольным и глупым! Тебе надо было уходить тогда, когда советовал мастер Чжан.

– Вы знали мастера Чжана?

– Разумеется.

– А вы, случайно, не знаете, где находится Двенадцатиугольная пагода? Он говорил, что тамошние мастера обучат меня.

– Собрался туда отправиться? Старые мастера давно померли. За мастера там сейчас этот Адский Дай. Только он тебя всё равно не возьмёт: ты уже стар для ушу. Возвращайся к мамочке.

С этими словами она отпустила его запястье. Боль тут же охватила всю руку до кончиков пальцев. Старуха приложила ладонь к груди юноши. Движение было лёгким, но сила его была такова, что Вэй?Фана просто вдавило в стену. Юноша замычал и начал оседать на землю, тряся головой, пытаясь восстановить помутившееся зрение.

Ток?ток! Ток?ток! Это возвращался ночной сторож, продолжая обход. Одним невероятным прыжком ведьма взлетела на крышу соседнего дома, только халат мелькнул на фоне звёздного неба.

Колеблющийся свет фонаря был уже совсем близко. Вэй?Фан схватил свой мешок и, превозмогая боль в руке, начал карабкаться на стену вслед за старухой. Та уже исчезла из виду. Приглядевшись, он всё же заметил тень, перемещавшуюся с крыши на крышу, проворную и гибкую, словно хорёк. Дрожа как лист, он отправился вдогонку. Грохоча подошвами по черепице, Вэй?Фан мчался за ней, его мешок мотался из стороны в сторону.

Перепрыгнув на крышу храма Изначальной Истины, Вэй?Фан едва не налетел на поджидавшую его старуху. Та распласталась, словно упавшая летучая мышь. Она медленно повернула к нему голову. Движение было странным, абсолютно нечеловеческим, и юноша понял, что перед ним демон в человечьем обличье, повадившийся мучить слабых и беззащитных.

Ведьма ощерилась и зарычала. Её зубы больше не были чёрными, они стали острыми как иголки, белея в свете луны. Изо рта высунулся раздвоенный красный язык, а затем тварь прыгнула. Вэй?Фан в ужасе отшатнулся, поскользнулся и с глухим стуком упал на самую середину храмового дворика.

Неожиданное шипение заставило его вскочить на ноги. Вэй?Фан поднял посох и увидел пятнистую кошку, выгнувшую спину дугой, словно мост «полной луны».

– Это вы? – спросил Вэй?Фан. Кошка вновь зашипела.

– Где находится Двенадцатиугольная пагода?

Кошка балансировала на кончиках лап, точно девушка в «лотосовых туфельках». Вэй?Фан уже не был уверен, что перед ним так называемая «сваха». Конечно, кроме демонов, есть и оборотни, но, в конце концов, он находился в храме.

– Брысь! – шикнул он и хлопнул в ладоши.

Кошка убежала. Едва Вэй?Фан подхватил свой мешок и взобрался на ограду, как дверь храма приоткрылась. Показалось заспанное лицо монаха, покинувшего свою келью, чтобы проверить, что это за шум во дворе.

* * *

Вэй?Фан шёл всю ночь. Мимо спящих деревень, откуда временами доносился собачий лай. Мимо опустевших полей с квакающими лягушками. Только утром он впервые остановился передохнуть. Встал, тяжело опершись на посох. До него донёсся далёкий удар гонга. Пробили три раза. Вэй?Фан оглянулся. Вокруг на многие ли тянулись капустные поля и рисовые чеки. В бамбуковых рощицах виднелись глинобитные домики, которые были словно отвратительные древесные грибы, отделявшие его от дома. За ними высилась городская стена с квадратными башенками. Арка ворот с изящно изогнутыми углами казалась призрачной в утренней дымке.

Впереди уступами вырастали горы, поросшие густым бамбуковым лесом. Они, словно часовые, стоящие по обе стороны дверей, стесняли путь водному потоку, бурлящему белой пеной. «Я найду тебя, Двенадцатиугольная пагода, где бы ты ни находилась», – поклялся про себя Вэй?Фан.

* * *

Так он и шёл от деревни к деревне. Крестьяне провожали одинокого путника настороженными взглядами, а их жёны скрывались в домах, едва его завидев. Работники на капустных полях выпрямлялись и неподвижно стояли в бороздах, опираясь на мотыги и ожидая, пока он не пройдёт мимо.

Останавливаясь на ночлег, юноша закрывал глаза и успокаивал своё дыхание, ожидая, когда вокруг сгустится мгла. Он слушал, как дневные звуки сменялись ночной тишиной, и ему делалось страшно. Страх заполнял всё его существо, словно весенний паводок, тогда он начинал дышать через рот, вдыхая как можно глубже и медленнее.

Каждое утро он завтракал чёрствым хлебом, кореньями или травами, после чего закидывал за спину мешок и отправлялся дальше.

– Я ищу Двенадцатиугольную пагоду, вы знаете, где она? – спрашивал он у встречных. Но ему попадались всё больше необразованные крестьяне, даже не понимавшие, о чём он толкует, и шарахавшиеся от него, как от чумного. Лишь изредка ему везло, и он встречал таких же странников, как он сам: бродяг, странствующих учёных или сумасшедших поэтов. Эта публика с удовольствием останавливалась поболтать с ним, а то и делилась вином и едой.

– Двенадцатиугольная пагода? – как?то переспросил один мужчина. – Никогда не слышал о такой. Если молодой господин желает изучать ушу, ему надо отправиться к горе Суншань, в монастырь Шаолинь. Люди говорят, там самые лучшие наставники боевых искусств.

– Спасибо вам за совет, но мой учитель сказал, что я должен найти Двенадцатиугольную пагоду.

Однажды он забрёл в какую?то деревню. Солнце припекало, и Вэй?Фан распахнул свой ватный халат. На обочине дороги сидел бритоголовый толстяк. Перед ним стоял кувшин рисового вина и ополовиненная миска риса. Его ватный халат также был распахнут, выставляя напоказ толстый живот, а синие хлопчатобумажные штаны закатаны до колен. Мужчина гонял в зубах сухую рисовую соломинку. Завидев Вэй?Фана, он выплюнул её, поднялся и шагнул навстречу юноше, важно неся своё необъятное пузо.

– С прибытием, молодой человек. Не жарковато нынче для столь поспешной ходьбы?

Вокруг тут же начал собираться народ. Забияки всегда притягивают всякую шелупень, словно коровьи лепёшки – мух. Ничтожным людишкам близость к драчунам позволяет себя чувствовать сильными и смелыми. Вэй?Фан оглядел собравшихся, оценивая их позы, преимущества и недостатки. Его чувства обострились до предела.

– И куда же идёт молодой господин? – продолжил толстяк.

– Вперёд, по дороге.

Задира подтянул сползающие штаны, шмыгнул носом и ещё больше выпятил пузо.

– За проход по этой дороге надо платить.

– Правда?

Толстяк важно кивнул.

– И какова же плата? – Вэй?Фан поудобнее опёрся о свой посох.

– Выбирай: золото, серебро или работа. А может быть, у тебя есть сестричка? Ты мог бы послать её процедить наше вино, – загоготал мужчина.

Вэй?Фан тоже расхохотался, и лицо толстяка мигом посерьёзнело. Он оглянулся на своих прихвостней. Те нерешительно двинулись вперёд. Вэй?Фан даже не пошевельнулся. Один из нападавших заходил справа. Юноша принял боевую стойку, его посох мелькнул, свистнув в воздухе, и сбил врага с ног.

Сзади к нему уже подбирались двое других. Вэй?Фан метко лягнул одного в живот, услышав сиплый, натужный хрип. Второй попытался запрыгнуть ему на спину и захватить руки, но юноша не стал дожидаться и двинул его концом посоха в грудь. Тот шлёпнулся рядом с первым бедолагой, корчась от боли.

Вэй?Фан вновь взмахнул посохом и принял новую стойку, уставив на жирдяя сведённые пальцы. Губы юноши были плотно сжаты, а ноздри раздувались. Его уверенность заставила их отступить. Он мрачно прищурился. Ещё остававшихся на ногах драчунов как ветром сдуло, а толстяк повалился на колени.

– Пощадите меня, господин! – взмолился он.

Вэй?Фан ещё больше нахмурился.

– Не сметь больше препятствовать путникам и вымогать у них деньги!

– Хорошо?хорошо, господин, – закивал толстяк.

– Если я услышу, что вы продолжаете этим промышлять, вернусь и накажу вас и ваши семьи.

* * *

Сказав это, Вэй?Фан забрал у толстяка кувшин вина, после чего провёл приятную ночь, отмечая свою первую победу.

Рано утром, когда крестьяне только отправлялись на поля, покачивая коромыслами на плечах, Вэй?Фан подошёл к пересечению больших дорог. На севере лежал Лоян, на западе – Сиань, на юге – Наньян, а на востоке стеной возвышались все тридцать шесть вершин горы Суншань. Меж острых пиков виднелись узкие долины, заросшие колючим кустарником и невысокими деревцами.

Вэй?Фан повернул на восток. Горы словно манили его к себе. По мере того как он поднимался всё выше и выше, деревни и поля сменялись диким лесом. Наконец, он свернул на тропинку, до того заросшую, что временами напоминала нору, уводящую в заросли кустов, трав и бамбука. Земля была сухой и каменистой. Камни то и дело скатывались у него из?под ног. Восхождение было не из лёгких, и Вэй?Фану приходилось помогать себе посохом. Вино давно закончилось, он страдал от жажды и совершенно выдохся.

Это была необычная, совершенно дикая земля. Изредка попадались хижины лесорубов или отшельников. Достигнув вершины и оглядевшись, юноша понял, что это было всего?навсего предгорье: над ним величественно вздымались пики горы Суншань. Едва заметная тропка вилась там по самому краю отвесных обрывов. Наверху виднелись очертания храмов, прилепленных к скалам, словно ласточкины гнёзда. Вдруг в лесу заверещал чёрный гиббон. Звук разнёс ветер, и тот отразился причудливым эхом в окружающих горах.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Пипа – китайский четырёхструнный щипковый музыкальный инструмент, напоминающий лютню.

 

[2] Следуя старинной традиции, все жители Китая добавляют год к своему возрасту в день Нового года: когда ребёнок рождается, считается, что ему уже 1 год.