Сергей Грин

Ловушка для бога (сборник)

 

 

 

 

* * *

Предисловие

 

Роман Сергея Грина «Ловушка для Бога» явление для современной отечественной литературы уникальное. Многоплановый полифонический роман писателя отмечен масштабом предлагаемых обстоятельств и скрупулезностью изображения деталей.

Текст романа представляется интеллектуальной игрой, состоящей из нескольких информационных уровней: реалистический план (где персонажи действуют в рамках современной читателю реальности), теологический контекст (история жизни апостола Павла), мифологический план (субъективный взгляд автора на причины инициации героев романа), исторические аспекты.

Роман представляется интересным явлением в Новейшей отечественной литературе, не лишенным, впрочем, характерных для постмодернистской практики философских спекуляций и исторических аллюзий. Типологическим признаком текста становится набор интеллектуальных загадок и культурологических кодов, которые, без сомнения, придутся по вкусу даже искушенному читателю.

 

Андрей Ястребов,

доктор филологических наук, профессор, заведующий кафедрой истории, философии и литературы Российского университета театрального искусства – ГИТИС.

 

 

Ловушка для бога

 

Часть I

Коллайдер, Бизон и Томас

 

 

 

Сумерки сгущались. В темноте уже почти ничего не видно, но ему это и не нужно. Он улегся головой в казахстанские степи, под рёбра нечувствительно попали Тянь?Шань и Гималаи, ногами раскинулся в Индии и Бирме, провел большим пальцем ноги по островкам Андаманского моря. Вспомнилась большая географическая карта в школе. На ней было бы намного удобнее лежать, – плоская и всегда расцвеченная весёлыми зелёными, коричневыми и голубыми красками. А здесь полная темнота и эта футбольная округлость. Хотя ясно, что это просто ассоциативные неудобства. Ничего такого в теле не ощущалось. До рассвета осталось четыре часа, потом солнце выглянет и разбудит своими жгучими лучами новый день.

Ранним утром, ещё в полудрёме, Томас собрался с духом и привычным усилием вырвался из тягучего, вязкого сна. Покалывание во всем теле возвестило, что он, наконец, проснулся и лежит в своей квартире в Москве на улице Профсоюзной. Раскрытые окна прятались за шторами от лучей яркого летнего солнца, которое не жалело своего тепла для озябшей от непривычно холодного лета Москвы. Яичница на ломтиках поджаренного хлеба шипела на сковороде и жаловалась, но прощена не была и оправлена вслед стакану томатного сока. Выглянув в открытое окно, чтобы не обмануться погодой, Томас оделся легко и вышел из подъезда. Всё было как обычно: собака тащила на поводке какую?то полураздетую девицу, автобусы шумно вздыхали, открывая двери на остановке, и старались побыстрее умчаться от выпархивающих из подземелья метро пассажиров, курильщики, стоя у табачных киосков, торопливо совали деньги, взамен получая надежду на скорый рак легких.

Ушастый троллейбус домчал Томаса до забора, за которым красовался старинный особняк с дорожками, цветниками и мемориальной доской перед проходной, которая, видимо, прошедшим поздним вечером была замазана и подправлена хулиганами так, что из приличных или непонятных слов осталось только «институт… физюки». В коридорах было ещё тихо. Инженеры и экспериментаторы приходили к десяти, а теоретики считали неприличным появляться раньше обеда. Первым делом Томас включил главный прибор экспериментатора – кофеварку и уселся за письменный стол обдумать ситуацию на учёном совете. А думать было о чём: решался вопрос о том, кто поедет работать в Женеву в европейский центр ядерных исследований. Помянув недобрым словом свободу воли, Томас всё же решил остановиться на разумном и безопасном варианте событий.

Заседание началось в три часа дня. Председательствующий – академик Арбузов сказал приличествующие случаю комплименты теме заседания и передал слово члену?корреспонденту Мимо Денег. Томас любил этого старика, который сейчас, грозно выглядывая поверх очков, начал свою речь. Александр Витальевич, как звали этого теоретика в старые времена, был гордостью института и предметом насмешек конкурирующих групп. В беспокойные девяностые он эмигрировал в Израиль, прожил там несколько лет и неожиданно для всех вернулся в Россию с именем Самуил Осипович. Выгнал из своего кабинета нахала Болховитина и продолжил бурную деятельность. Когда его спрашивали, почему он вернулся, старик мялся и ворчал что?то невразумительное. Впрочем, каждую весну он брал отпуск и отправлялся к своим сыновьям в Хайфу. Оттуда возвращался радостный и довольный так, что летние месяцы проводил на академической даче, изредка появляясь в институте, чтобы подстегнуть нерадивых аспирантов и зазнавшихся докторов наук.

Вот и сейчас, в самом начале своего выступления он помянул о некоторых преждевременных теориях, которые оказались пустышками и завели институт вместо главного на второстепенное направление. Все понимали, о ком идет речь. Самуил Осипович убийственно взглянул на виновника через очки, как бы пытаясь диоптриями увеличить смертоносность взгляда, но тот сидел, уставившись в пол, будто и не слушая выступающего.

Самуил Осипович мимолетом напомнил о своих заслугах в теории, которые собственно и были причиной странного его прозвища. В бытность ещё Александром Витальевичем, он не раз выдвигал смелые теории, которые бы, наконец, построили стройную картину микромира и даже вселенной. Под эти теории верстались научные программы, создавались большие экспериментальные установки, велись многомесячные исследования. В конце концов ничего не находили, кроме малозначащих эффектов. Через пару лет зарубежные центры начинали работать в этом же направлении и открывали новые элементарные частицы, новые странности в запутанной картине мира. Александр Витальевич срочно созывал учёный совет института, а то и заседание секции Академии наук, где клял невежественных экспериментаторов и заканчивал своё выступление традиционной фразой: «Ну вот, коллеги, опять мимо денег!»

Выступление старика было таким грозным и основательным, что никто не протестовал, когда тот назвал свой состав группы. Подразумевалось, что он сам поедет в качестве руководителя. Томас, который в это время думал о том, не пригласить ли на сегодняшний вечер Вику, очнулся только тогда, когда сосед мстительно впился локтем ему в бок и с любезной ненавистью прошептал:

– И вы, сэр! Поздравляю!

Всё это было так очевидно, что и не стоило бы тратить время Томаса, но приличия и условности всегда выше здравого смысла. Выйдя из зала заседаний, Томас набрал телефон Вики и чужим голосом внушительно проговорил:

– Виктория Филипповна?! Я уполномочен вам сообщить, что вы приглашаетесь на кинопробы в ресторан «У Семеныча»

На том конце взвизгнули и залили телефонный канал потоками сладких слез и восторженных надежд. Томасу стало стыдно, и он тем же голосом торжественно закончил:

– Кастинг проводит Томас Васильев.

Трубка опустошилась тишиной и через мгновение ввинтилась в ухо негодующим воплем:

– Свинтус, и как тебе только не стыдно! Как можно так издеваться над девушкой?!

Вика была очаровательно красива и также очаровательно наивна. Знакомые Томаса называли её наивность глупостью, но Томас был уверен, что это тот редкий случай, когда наивность, завершая круг, граничит с гениальностью. Личико Вики появлялось время от времени на рекламах косметических средств. Её грудь приводила в трепет даже пенсионеров и прожженных театральных режиссеров. Она любила себя страстно, и эта любовь была взаимной. Это не мешало ей встречаться время от времени с Томасом, о котором она говорила своим знакомым: «Может быть, он и не богат, но умнее некоторых…» Кого она имела в виду – никто не знал и не пытался догадываться. Рекламные проекты, как она считала, были для неё первой ступенью к профессии киноактрисы и падкие на сладкое рекламные режиссеры, поддерживали в ней это пагубное заблуждение. Иронизировать на эту тему было неприлично и опасно.

Назначив свидание, Томас вернулся в зал заседаний, где проигравшие отыгрывались в пустоту злобными намеками и угрозами будущих провалов новоиспечённым женевским жителям.

Увидев входящего Томаса, Болховитин подошел к нему и елейным зелёным голосом промямлил:

– Я был уверен Томас Андреевич, что концепция вашего детектора окажется лучшей из предложенных, – и, боднув лысиной одинокую растрепавшуюся прядь волос на своем затылке, вышел из зала.

Остаток дня прошел в поздравлениях и многочисленных осторожных намеках на готовность продать свой талант жадноватым швейцарским бюргерам. Впрочем, это никак не отразилось на хорошем настроении Томаса, и к восьми вечера он уже стоял возле дверей ресторана, ожидая Вику. Подъехавшее такси явило миру ослепительное сияние юной красоты и последних достижений косметической промышленности. Мягкие диваны ресторана окончательно расположили Томаса к миру и цветастым комплиментам, которые Вика благосклонно выслушала. Разговаривать с Викой было одно удовольствие. Она не принимала в расчет сложные стороны бытия. В её понимании мир был прост как арбузная корка, и Томас нередко удивлялся тому, как часто она оказывалась права. Вот и сейчас она завела разговор на важнейшую тему:

– Томас! У тебя куча знакомых академиков. Почему ты не можешь поговорить с кем?нибудь, чтобы меня взяли на роль в кино?! Я же не зря училась на этих ужасно дорогих актерских курсах. Я всё время слышу про эту киноакадемию…

– Сладенькая! Ты не представляешь, какие зануды эти академики! Они читают книжки и не смотрят фильмы. С ними можно сойти с ума.

Томас почувствовал неприятность раньше, чем она появилась перед глазами:

– Томас Андреевич! Рад вас видеть, тем более в обществе такой красавицы, – рядом со столом стоял Антон Вербицкий, завсегдатай полунаучных тусовок и телевизионных передач. – Разрешите присесть и оторвать вас на пару минут…

– Ну разве что на пару… Иначе дама заскучает.

– Ни в коем случае. Я слышал, что вы едете в Женеву, в этот как его… проект Атлас для поиска какого?то там бозона. Протоны, электроны… Уж не знаю, правильно ли сказал… Я собираюсь сделать небольшую телевизионную передачу о международном научном сотрудничестве. Съездить в Женеву на пару?тройку недель…

Вика вспыхнула и, не упустив случая, проявила свою компетентность:

– Атлас – этот тот здоровяк из греческих сказок, что стерег яблоки, но вот бизонов в те времена ещё не было. А вы, правда, из телевидения?!

– Правда! – ласково улыбаясь Вике и одновременно строго глядя на Томаса, – сказал Антон. – Из телевидения. А вы им интересуетесь?

– Ой, что вы! А кто же не интересуется телевидением?!

– Вот, Томас Андреевич, например…

– Ну, это он делает вид.

Вербицкий, плотоядно поглядывая на Вику, начал рассказывать пикантные случаи из жизни телезвёзд, чем окончательно увлек её в свои дырявые сети.

На минуту Томас выключился из разговора: «Стерёг яблоки?! Вот как всё повернулось. Каким?то невероятным путем это вошло в легенду, родиться которой не было причин. Кто?то мудрый и догадливый вытащил это из темноты истории».

Вернувшись в интимный полумрак ресторана, где по?прежнему сражались искушения Вербицкого и добродетель Вики, Томас доброжелательно улыбнулся и, заканчивая пытки самолюбия раскрасневшейся девушки, сказал:

– Антон, я обязательно позвоню вам, как только разберусь с ситуацией на месте.

– Буду рад, буду рад, – зачастил искуситель и, как положено классическому персонажу, исчез по мраке зала.

– Золотце, не верь ты этому фанфарону! Ни в какие телеведущие он тебя не приведет. Вот в свою постель – наверное.

– Не надо так обзывать хорошего человека. Он обещал… – собираясь заплакать, пролепетала Вика.

«Придется это сделать. Слишком часто стал нарушать правила», – подумал Томас.

Строго глядя на расстроенную Вику, он неуверенно сказал:

– Через три недели вернусь из командировки, обязательно пристрою тебя на телевидение. Есть один знакомый академик…

– Ой, милый! Неужели правда?! – и Вика через стол полезла целоваться.

Следующий час прошел в обсуждении грядущих побед на телевидении. Потом Вика успокоилась, и Томас остаток вечера безмятежно слушал о сложных проблемах с отсталыми, из прошлого века, родителями Вики, о несносных фотографах в рекламных агентствах и кознях конкуренток. И лишь под конец вечера, возвращаясь мыслями к льстецу Вербицкому, Вика спросила:

– Томик! А что за бизоны, из?за которых ты едешь в Женеву? Зачем тебе эти животные? Ты ведь даже собаку не держишь.

– Золотце! Это такие редкие существа, что люди едут туда, только чтобы на них посмотреть.

Следующий день прошел в суете окружающих Томаса людей. Сам он был спокоен. Ближе к вечеру телефон затрясся от нетерпеливого звонка и голосом Самуила Осиповича проскрипел: «Зайдите ко мне, Томас».

Через крытую галерею с расставленными по обеим сторонам горшками с цветами Томас прошел в священный храм прорицателей будущего – теоретиков. Храм выглядел как небольшой двухэтажный дом с длинным полутёмным коридором на обоих этажах и фотогалереей посетивших этот мир оракулов со степенями физико?математических наук. Это напоминало фойе театра, где блиставшие когда?то актёры навсегда остаются молодыми и красивыми, как в пору своего триумфа. Кабинет Самуила Осиповича выходил окнами второго этажа на цветник, закрытый от шумной московской улицы главным зданием. Считалось, что только благоговейная тишина открывает посвящённым дверь в тайны микромира. Старик сидел за большим столом, заваленным научными журналами и исписанными листами бумаги. Подняв от бумаг худощавое продолговатое лицо с зачёсанными назад седыми волосами, и поправив очки на носу с небольшой горбинкой, теоретик уставился на Томаса глазами, в которых навечно поселилась вселенская скорбь.

– Вы знаете, Томас, я старый человек, – ворчливо начал Самуил Осипович.

Томас в знак согласия наклонил голову, твёрдо зная, что тот хотел бы услышать опровержение. Иногда он позволял себе легонько поддеть старика.

– Так вот, я хочу прийти к Господу не с пустыми руками. Если в этом эксперименте на Атласе будет найден этот проклятый бозон Хиггса, я смогу завершить свою теорию и мне будет что сказать Богу.

– Самуил Осипович, мне кажется, что Господь всё знает о бозоне и о единой теории поля. Его ничем не удивишь…

– Шутить изволите, молодой человек! Наверное, это так. Но я, – я до сих пор не знаю, и умирать с пустотой в душе, думать, что за всю свою жизнь не сделал ничего значительного – это так мучительно. Мог, а не сделал.

– А ученики, а сотни статей, а академия?!

– Ах, бросьте! Ученики – это в школе, а здесь это коллеги, сотрудники. И каждый хочет как можно быстрее сам выбиться в учителя. А школы?то нет! Нет не только у меня. Время такое… А что статьи да академия – так это мишура. Из сотен статей – ну три?четыре вспомнить приятно. В каждой такой работе самое запоминающееся – это начало, надежда на успех, безграничный оптимизм… А потом, разочарование, падение с высот, опять мимо денег.

Томас улыбнулся одними глазами.

– Не волнуйтесь Самуил Осипович. Мы проверили детектор на моделях. Ошибок не будет.

– Мне уже написали из Женевы, что наш детектор будет принят. Осталось формальное утверждение. Хотя он малая часть всей установки Атлас, но очень важная. Не подведите старика… У вас способности экспериментатора выдающиеся. Вложитесь в это дело, как в самое важное в жизни.

– Почему так? У меня ещё многое может быть впереди…

Старик отвёл глаза от окна, которое лиловело сотнями покорных незабудок на цветнике, и рассеянно перевел взгляд на книжный шкаф, набитый старыми журналами, на портрет Эйнштейна на стене и на Томаса.

– У вас – да, но не у физики. Я много размышлял, думал… Следующие серьезные открытия потребуют гигантских усилий, на которые у людей нет в ближайшем будущем ни средств, ни такой энергетики. Будут десятилетия маленьких шажков и небольших успехов. И только…

Томас с любопытством посмотрел на старого теоретика.

 

* * *

 

Швейцария встретила Томаса сухой оранжевой погодой. Женева, как женщина слегка за тридцать, хотела нравиться всем, и молодым и старым, богатым и не очень. Напоказ были выставлены разноцветные игрушечные домики старого города, стеклянные витрины бутиков, приглашавшие войти в недоступный заурядным людям мир миллионеров, синеватые от чистоты улички с крошечными изумрудами аккуратных деревьев и, конечно, набережная озера, где каждый понимал, что он попал в промежуточную станцию между обычным миром и раем на небесах.

Маленькое кафе, мимо которого проходил Томас, обольстило его нежными запахами круассанов и, усевшись за крошечный столик на тротуаре, он заказал лёгкий завтрак. Щекастый и пахнущий всеми запахами кухни официант принес на подносе всё то, что было в конфликте с тонкой талией, и остановился у стойки, меланхолично переводя взгляд с одного утреннего посетителя на другого. Вернувшись в отель, Томас взял ноутбук, вызвал такси и поехал в пригород Женевы, где на склоне зелёного пологого холма разлеглись несколько зданий европейского центра ядерных исследований. Юркий жёлтый автобус довёз его до офисного корпуса, и Томас окунулся в суету обязательных визитов, знакомств с немногочисленными новичками и договорённостей о рабочих переговорах. Большое офисное здание было разделено на несколько отдельных залов и многочисленные небольшие кабинеты. В этом пчелином улье науки, в каждом маленьком соте сидели рабочие пчелы, увлечённо наполняющие медом большие экраны мониторов. Почти весь день ушел на переговоры, когда Томас, наконец, добрался до кабинета Майкла Стронберга, с которым хотел обсудить работу всей его группы.

Перед кабинетом Майкла жалобно и неловко стоял невысокого роста коренастый молодой мужчина. Темные волосы, синеватая, чересчур современная щетина на подбородке, искренняя преданность в глазах и длинные, ниже колен цветастые шорты. Весь этот нелепый вид принадлежал Артуру, теоретику из Армении, давно знакомому Томасу по прежним встречам на конференциях. Пристрастие армян к звучным иностранным именам выразилось в Артуре во всех мыслимых противоречиях. В отличие от тёзки короля, Артур не любил никаких конфликтов: ни физических, ни эмоциональных. Был доверчив и частенько подпадал под влияние чьей?то идеи, которая казалось ему гениальной, и так же часто разочаровывался. Потом ругал себя нещадно, был изгоняем из очередной группы, но чудесным образом снова появлялся в составе новой международной команды и таким образом побывал почти во всех крупных исследовательских центрах мира.

– Здравствуй, Артур!

– О, здравствуйте, Томас Андреевич! Как я рад вас видеть!

– А ты что здесь делаешь?

– Работаю в команде Майкла уже полгода.

– У тебя контракт?

– На три месяца. Сегодня заканчивается второй срок.

– Продлили?

– Не знаю, – кисло ответил Артур. – Три месяца назад тоже ничего не было известно до последнего дня. Вот и сегодня, уже скоро конец рабочего дня, а я не знаю… Майкл сказал «жди». Второй час жду.

Томас улыбнулся. Он знал эту манеру западных менеджеров томить подневольного сотрудника до последнего, чтобы тот настрадался ожиданием и всей своей неуверенной душой почувствовал могущество человека, дающего радость или печаль.

Дверь открылась, и из кабинета показался Майкл. Увидев Томаса, он громко воскликнул по?английски:

– Ну, наконец! Ты долго до меня добирался!

И тут же окрысился на Артура:

– А ты чего здесь стоишь?

– Так вы сами сказали… У меня ведь контракт закончился…

– Иди работать!

– Спасибо, Майкл, – с подозрительной слезой в голосе запинаясь, вымолвил Артур. Видно было, что ему хочется благодарить и кланяться, кланяться и благодарить. Но уже некого. Стронберг поманив Томаса рукой, исчез в своем кабинете.

Немного помявшись на месте, Артур радостным слонёнком затопал по широкому коридору в соседнее помещение.

Томас познакомился с Майклом несколько лет назад. Высокий, худощавый и элегантный англичанин, полное совпадение с описаниями английских джентльменов в классической литературе, он начинал работать физиком в Англии, продолжил в Брукхейвене под Нью?Йорком, а потом перебрался сюда, в Женеву, где десяток лет не быстро, но неуклонно поднимался по ступеням иерархической лестницы.

После обычных коротких обязательных фраз о дороге, здоровье и погоде, они начали осторожный разговор о главном:

– Томас, многие против твоего детектора.

– Это обычно, Майкл. Чем интереснее проект, тем больше противников. Ты знаешь это.

– Да, это так. Но многие не хотят рисковать. Тебе ещё работать над ним больше года, а ваша страна всегда была непредсказуемой. Что будет, если тебе вдруг не дадут на финише деньги, и ты подведешь весь проект?

– Я перекроил график постройки детектора. Всё то, что изготавливается на стороне, будет готово уже в этом году. Если вдруг финансирование прекратят, мы изготовим остальное за счет бюджета института.

– Ты мудро поступил! Тогда я поддержу тебя.

– Спасибо, Майкл.

– Да, кстати. Моя жена узнала, что ты приезжаешь и потребовала, чтобы я обязательно зазвал тебя к нам. Приезжай завтра вечером, мы будем ждать. Тем более что завтра днем должно быть принято решение по вашему детектору. Будет повод отпраздновать.

– Хорошо, Майкл, обязательно приеду.

Выйдя из кабинета Стронберга, Томас через несколько шагов столкнулся с Романовым из Санкт?Петербурга. Тот как будто бы поджидал его, но сделал вид, что оказался здесь случайно.

– Томас Андреевич! – елейным голосом пропел Виктор. – Слышал, слышал, что вы уже здесь, и сразу так у Стронберга…

Скандалист Романов был известен своей неумолимой способностью находить отрицательные нюансы в любом проекте и также неумолимо не замечать очевидных достоинств. Это чудесное, истинно русское качество характера снискало ему заслуженную славу. Как физик?экспериментатор он был очень средним, но способность уверенно вещать о чужих недостатках сделала его героем многих скандалов и ниспровержений авторитетов.

– Здравствуйте Виктор Петрович! Рад вас видеть в добром здравии.

– А что может быть с моим здоровьем? – подозрительно спросил Романов.

Всей русской колонии было известно пристрастие Романова к горячительным напиткам и красивым женщинам, отчего тот попадал то в неприятность одного свойства, то другого и постоянно пребывал только в этих двух состояниях, что, впрочем, нисколько не мешало ему прилежно трудиться по основной специальности. По всей видимости, Романов сейчас находился в неприятности, пагубно действующей на здоровье.

– Помилуйте, Виктор Петрович, – старомодно ответил Томас. – Обычная фраза среди интеллигентных людей.

– А?а?а… Ну, ладно. Вы надолго к нам?

– Всего на несколько дней.

– Завтра ведь последнее обсуждение вашего проекта?

– Да, Виктор Петрович. Буду рад вас видеть на этом совещании.

– Обязательно, обязательно буду, – и тяжелой гнусной походкой Романов направился к кабинету Стронберга.

Легонько постучав в дверь и услышав «войдите», Романов проскользнул в кабинет и, сев на стул, посмотрел на Майкла безмятежными голубыми глазами.

– Майкл, всё наше русское сообщество обеспокоено ситуацией с детектором, на который претендует группа Васильева.

– В чем ваше беспокойство, Виктор? – улыбнулся Стронберг.

– Это один из самых сложных проектов в Атласе. Предложения групп из Англии и Германии, которые рассматривались раньше, ещё не отклонены окончательно, так ведь?

– Я помню ваши критические замечания по тем проектам. Они были по существу.

– Но я о другом. Если группа Васильева не сумеет реализовать проект, то неизбежно возникнет недоверие ко всем предложениям из России.

– Почему так глобально? Я не вижу для этого причин, – внимательно посмотрел на него Стронберг.

Романов перекинул ногу на ногу, поерзал на стуле и решил переменить тактику:

– Васильев отличный экспериментатор, он справится с техническими вопросами. Но если он не получит денег в полном объеме, то эту неудачу все будут вспоминать при обсуждении любого проекта из России.

– Томас – неплохой менеджер, он должен справиться с этой проблемой. Вы думаете, что у него недостаточная поддержка в России или у него есть влиятельные противники? – лукаво спросил Майкл.

– Вот?вот! – не заметив насмешки, оживился Виктор. – Он очень странный человек, он как бы сам по себе. К нему приходит много людей, но сам он никогда не ищет чьей?то поддержки. Это многих раздражает. Кстати, вы знаете, что он из детского дома?

– Я не очень понимаю ваш английский. Мой сын тоже ходил в детское учреждение, когда моя жена не могла быть с ним весь день. Что здесь удивительного?

– Майкл, это не одно и тоже, я имею в виду российский детский дом.

– Что вы хотите сказать?

– У него не было родителей…

– Не говорите чепухи, Виктор! У каждого человека обязательно есть отец и мать, надеюсь вам это известно. Вы имеете в виду, что они погибли?

– Неизвестно. Говорят, что он сам пришел в детский дом в четырёхлетнем возрасте и сказал, что он Томас. И никто не знал, откуда он.

– Какая чепуха, Виктор! Для чего вы мне все это рассказываете?

– Извините, Майкл, я просто обеспокоен.

– Надеюсь, вы знаете, что в нашем совете сидят неравнодушные и достаточно компетентные люди. Уверен, что будет принято взвешенное решение.

Романов понял, что разговор окончен, но сидел ещё несколько секунд, лихорадочно соображая, что сказать. Стронберг опустил голову к бумагам и Виктор, пробормотав «извините», вышел из кабинета.

Утром следующего дня солнце заглянуло в Женеву точно по расписанию. Но уже раньше него по улицам покатили маленькие фургончики со свежим хлебом и пирожными, ящиками с водой и пивом, своим приглушённым стеклянным звоном на поворотах узких улиц, деликатно напоминающие сонным жителям о радостях и заботах наступающего дня.

Охранник на въезде в центр широко зевал, как будто собирался показать зубы стоматологу. Дисциплинированные сотрудники расставляли машины на стоянке, разлинованной как доска для партии в шашки. Европейский центр всем своим видом являл остальному миру швейцарский порядок и точность, которые он намеревался произвести, наконец, и в запутанной картине таинственного микромира. Начав своё скромное существование в пятидесятые годы, как альтернатива двум агрессивным монстрам, злобно пялящимся друг на друга из?за морей и океанов и потому занятым только собою, он в восьмидесятых годах вдруг обнаружил свою самостоятельность и исключительность.

Когда Россия и США, всё еще подозрительные друг к другу, окончательно решили сконцентрироваться на космических программах, чтобы в случае чего вместо кресла космонавта установить бомбу, объединившаяся Европа надумала выяснить, из каких кирпичиков Господь Бог создавал этот мир. В центр потекли физики из всех стран мира. В России, где толкучка в Черкизове интересовала правительство больше, чем какая?нибудь тайна микромира, физики и вовсе оказались на положении беспризорников и потому оказались первыми среди беглецов.

На стометровой глубине под землей был вырыт тоннель, захвативший и кусок Франции. Десятки километров тоннеля напичкали мощными системами, по сложности не уступающими космическим. И всё для того, чтобы в вакуумной трубе разогнать элементарные частицы и направить их навстречу друг другу. Отсюда пошло и название английским словом: коллайдер – столкновение лоб в лоб.

Закованные в броню времени, частицы живут вечно, недоступные влиянию обычного мира, но только не в коллайдере. Здесь как удар ножа, – чем сильнее, тем глубже рана. Сталкиваясь, они разрывают внутренности друг друга на горячие осколки, раздирают на куски тела, которые разлетаясь в стороны, оставляют следы своего короткого существования в огромной тысячетонной установке. Десятки маленьких и больших детекторов отмечают следы этих обезображенных взрывом частей, ещё мгновение назад бывших бессмертными телами, чтобы понять, как было устроено их сердце, этот загадочный бозон Хиггса, принадлежащий одновременно и этому и другому потустороннему миру, заставляющему их жить вечно.

Небольшой зал заседаний был полон и Томас начал свое сообщение с последних, полученных им характеристик детектора и закончил графиком работ, который должен был убедить всех в реальных сроках подготовки транспортировки детектора из Москвы в Женеву. Каким?то образом, многим стало известно, что совет уже фактически принял проект Томаса, и потому замечания о недостатках звучали у выступающих мягко на фоне общей положительной оценки. Даже неутомимый Романов, представляя каким серьезным противником может оказаться Томас, удивил всех комплиментами в адрес глубины научной проработки.

Совет, собравшийся после открытого совещания, через час объявил своё решение и официально известил об этом Томаса.

Вечером Томас подъехал на такси к дому Стронберга в пригороде. Американские стандарты докатились уже и до благословенной Женевы. Широкая улица с домами, трёх?четырёх архитектурных вариаций отличалась от Женевы так, как отличается школьная форма от бального платья. Небольшой двухэтажный дом с гаражом на две машины, газоном и двумя низкорослыми деревцами перед домом, означавшими видимо по замыслу архитекторов близость к природе, был убежищем Майкла от сумасшедшей десяти?двенадцатичасовой работы. Дженнифер, жена Майкла открыла дверь:

– Здравствуй, Томас! Входи, мы тебя ждём.

– Дженни, ты как всегда очаровательна!

– Я была бы ещё более очаровательной, если бы ты известил меня заранее, – засмеялась Дженнифер. – Майкл только вчера вечером сказал мне о твоём приезде.

Небольшие сувениры давно стали традицией всех таких встреч. Но матрешки, икра и русская водка превратились в банальность, и Томас привез в подарок небольшую картину с видом старой Москвы, которую купил у знакомого художника.

– Что это за город, Томас?

– Это старая Москва…

– Неужели?

– Да, такой её уже не увидишь, остались только воспоминания и картины.

– Тебе нравится больше та Москва, чем нынешняя? Мы были у вас три года назад. Это очень современный город, правда, какой?то безликий.

– Я всю жизнь прожил в Москве. В той старой Москве остались моё детство и юность, – с лёгкой грустью сказал Томас.

– Больше ни слова о прошлом! Вас, мужчин, ждет прекрасное настоящее. И оно на столе! – с торжественным жестом фокусника провозгласила Дженнифер, приглашая в соседнюю комнату.

Лёгкие свободные разговоры, непринужденно переходящие от новостей в Москве к новостям в Женеве, приездам и отъездам друзей и хороших знакомых. Как нигде Томас чувствовал себя спокойно и уютно в этом доме рядом с умным мужчиной и заботливой женщиной. Провожая Томаса к такси, Майкл неожиданно для себя сентиментально сказал:

– Томас! Этот дом всегда будет открыт для тебя, чтобы ни случилось. Ты достиг многого и сделал это один. Я догадываюсь, как это тяжело – быть одному в этом мире.

Томас внимательно посмотрел на Майкла:

– Неужели служба безопасности Центра в тесном контакте с российскими службами?

– Всё проще. Это некоторые русские ученые, видимо, не оставляют своих контактов в КГБ или как у вас сейчас это называется…

– Это длинная долгая история, Майкл…

Вернувшись в гостиницу, Томас разделся и лёг в кровать, широкую и неуютную как декабрьская ночь в одиночестве. Движущиеся по окнам пятна света от фар неслышно проезжающих по улице автомобилей как будто открывали картины наступающего сна.

Это действительно была длинная долгая история. Как Томас попал сюда, – он не знал. Он чувствовал границы своего огромного тела, но не видел его. Но и ощущать себя, чувствовать чем?то отдельным от всего стал не сразу. Это происходило в какой?то полудрёме, полузабытьи. Он словно просыпался и видел сквозь пелену эту жалкую планету с глинистой водой, обломками скал, нескончаемыми голубыми молниями, разрывающими на куски небо, и взрывами беснующихся вулканов. Его незримое тело, как будто состоящее из миллионов глаз видело целиком и сразу этот ужасный страшный мир. Ни страха, ни ненависти, ни любви к нему Томас не чувствовал. Он не знал ничего другого в своей короткой жизни, а только эту планету и она была его домом. Бесконечно долгие годы он просто жил в мелькающих сменах дня и ночи. Солнце давало ему свет и жизнь, вечную и бессмысленную. Он уже всё понимал, всё знал. Это знание приходило откуда?то и становилось частью его самого. Знание это было бесполезно, как бесполезно тонкое ощущение цвета в полной темноте. Его естество требовало и жаждало перемен. И тогда Томас бросался своим огромным невидимым телом в тёмные и грязные водные глубины, метался в водоворотах подводных извержений и вырывался оттуда ввысь в бездонное чёрное небо, сжигаемое лучами жёлтой звезды. Потом нёсся вокруг крошечной планеты, догоняя сам себя в этой безнадежной гонке и, остановившись, отворачивался от горячих нарывов вулканов в сторону безмятежного неба. Ничего не менялось. Этот мир был пристрастен к постоянству больше, чем однообразие жёлтой звезды, хотя изредка, но вздрагивавшей будто от внутренней боли и выбрасывавшей в чёрную пустоту длинные фиолетовые щупальца жгучей энергии. Со временем его страсть к безумствам поутихла. Планета была глуха к ним. Она словно не замечала Томаса.

Тогда он обратился к бездонному угольному небу. Оно манило бесконечностью и неведомой тайной. Тысячекратный блеск далёких звёзд обещал конец одиночеству и бессмысленности жизни Томаса на этой планете, конец этой пустой и начало новой, обязательно прекрасной жизни. Где ночь в гуще мириадов звёзд почти также светла как день, где смысл и значение бытия Томаса проявятся сами собой и не надо искать их в пустоте и задавать себе вопросы, на которые никогда не может быть ответов. Но планета как злобный монстр не отпускала. Он мог кружиться над ней, падать на неё, взлетать вверх, но чем дальше от неё, тем удушающая незримая петля сильнее тянула обратно. Он был в ловушке.

Он стал спокоен и безразличен ко всему, что было снаружи, и ушёл внутрь себя. Это оказалось увлекательней внешнего мира. Чудесное соединение неразрушаемых связей его тела, уходящих в бесконечную глубину микромира и чем дальше, тем жёстче и массивнее, бесконечное множество этого микрокосмоса и, наконец, там где микрокосмос граничил с другими мирами, – всё это увлекло его своей необыкновенной красотой.

Он научился собирать свою внутреннюю энергию и направлять её вовне, соревнуясь с молниями, которые полосовали небо ежеминутно. Но вид оживших на мгновение от его ударов осколков скал не приносил удовольствия. Примитивность окружающего мира раздражала его. То, из чего состоял окружающий мир, удивляло простотой и однообразием внешнего вида и титанической энергией внутри. Даже вулканы взрываясь и выплевывая из себя раскалённую, будто живую лаву, в конце концов остывали и становились холодными и неподвижными. Это противоречие внутренней кипящей жизни и мёртвой наружности материи подталкивало его разрушить этот барьер, отделяющий его живого и вечного от вскипающей только на мгновение и тут же умирающей планеты.

Он взялся склеивать, раздирать это однообразие, как бы слагая свой образ из мертвых снаружи, но огнедышащих внутри мельчайших частиц, видных ему во всей их удивительной красоте. Вечная однообразная жизнь не знает времени, и он склеивал и скручивал атомы в молекулы, молекулы – в пучки длинных прочных нитей, словно собираясь соткать невидимое покрывало жизни. Наконец, проснувшийся в нём творец был обрадован еле видимым маленьким безобразным чудовищем, которое двигалось и жило по его воле. Озадаченный этим творением Томас с ещё большим упорством соединял, развязывал, склеивал невидимой энергией своего тела кирпичики материи и, наконец, в миллионах мест поплыли к свету, к солнцу созданные им микроскопические жизни. Пришёл смысл бытия на этой планете. Ничего интересней, увлекательней этой работы Томас не знал за все предыдущие нескончаемые дни на этой планете. Жизнь разнеслась повсюду, и Томас был её родителем, её хозяином. Тысячелетний опыт подхлёстывал и увлекал. Миллионы существ жили рядом с Томасом. Они уже плавали, летали, ходили, а он всё не мог наиграться этим чудесным даром – создавать жизнь. Это были лучшие годы его жизни. Как ребенок, не наигравшийся в детстве, он бесконечными часами наблюдал за миллионами живых зверьков, потом тасовал молекулы и атомы как игральные карты и со жгучим любопытством наблюдал, что из этого получится.

Миллионы лет пролетели как один день, и планета стала живой в каждом её движении. Она стала частью его самого. Он испытывал к ней странное неизвестное ему чувство. Это была любовь. Каждое существо этого чудесного мира черпало свою способность летать, ползать, плавать из безграничных глубин сознания самого Томаса. Он был сосредоточием этой жизни, её центром. Уйди, исчезни Томас – и всё живое беспомощно остановится, упадет на лету, собьётся в клубок в смертельном неумении и погибнет, оставив планету в начальном её хаосе.

Звёздное небо по?прежнему притягивало его своей неведомой тайной, пока еще недоступной ему, но уже готовой открыться – и вдруг оно стало недоступной ему. Даже если его, теперь уже возросшей, огромной силы достанет, чтобы оторваться от этой планеты – он уже сам не сможет её бросить. Он стал пленником этой планеты и жизни, которую создал здесь.

Звонок будильника вытряхнул Томаса из остатков тягучего сна. Утро уже играло солнечными лучами беззвучную увертюру ясного, почти беспечного дня. Оставалось обменяться базами данных с несколькими группами экспериментаторов, уточнить последние данные по геометрии установки и тогда останется время на неизбежный и томительный поход по магазинам в поисках подарков московским друзьям и знакомым.

Только совершенно бессовестный, но практичный человек способен накупить одних и тех же безделушек в одном магазине и потом, таясь, чтобы не увидели другие претенденты на презент, раздать их, приговаривая: «Вам – совершенно уникальную вещь. Случайно увидел в магазине…» Всех остальных путешественников ожидают муки творчества, сравнения цветов и оттенков подарков и мучительные, но почему?то бесплодные воспоминания об оттенках волос знакомых женщин и любимых напитках настоящих мужчин. Первая часть программы дня была исполнена легко и с удовольствием, вторая – неоднократно изругана за отсутствие фантазии у местных ремесленников и сетованиями на произвол промышленников, гоняющимися только за тиражом и прибылью.

Затолкав коробки и коробочки в раздувшийся от самомнения чемодан, Томас поужинал в ресторане отеля, позвонил в аэропорт, уточняя время вылета, заказал на утро такси и завалился спать в полной уверенности хорошо прожитого дня.

Самолет погудел животом, придержал колеса, и как курица от машины, бросился от аэропорта, всё убыстряя и убыстряя свой бег. Поднявшись в воздух, он сделал полукруг, как бы оглядываясь на оставшуюся внизу Швейцарию и, опомнившись от недавней суетливости, тихо заурчал моторами, демонстрируя пассажирам солидность и надёжность. Постепенно облака стали закрывать виднеющиеся внизу игрушечные деревеньки, города и весёлые рощицы и, наконец, белая ватная пелена закрыла быстро ускользающий внизу мир, прижимаясь все ближе и ближе к самолету. И вот на этой рыхлой пелене появился крест летящего самолета. Это означало, что скоро Москва и вечно пасмурная московская погода.

Аэропорт быстро выбросил Томаса из своего аквариумного тепла на площадь, где набычившиеся мужчины, придвигаясь к Томасу, серьёзно спрашивали: «Такси не надо?» Москва встретила обычными пробками, и таксист гнал машину, спотыкаясь о каждую резким тормозом, дипломатично бурча ругательства одними губами. Лифт, ключи от квартиры, теплый душ и ленивое безмятежное лежбище на диване.

– Как тебе не стыдно! – звенел в трубке негодующий голос Вики.

– Здравствуй, моя дорогая! – только и успел вставить Томас.

– У меня есть женская гордость. И я никогда, слышишь, никогда не звоню мужчинам первой!

– Но ты же звонила мне в понедельник перед отлетом, – лукаво проговорил Томас.

– Это не считается. А ты наверняка два или три часа как приехал из аэропорта и до сих пор мне не позвонил, не сказал, что ты уже в Москве!

– Я только что распаковал чемодан и наслаждаюсь видом подарков, которые я привез тебе из Женевы.

– Правда? – смягчился голос Вики.

– Но через минуту я должен уехать в институт, а завтра мы с тобой поедем в Останкино. Помнишь, я говорил тебе перед отъездом?

– Не может быть! Я не верю тебе! Все мужчины обманщики…

– Нет, не все. Я заеду за тобой завтра утром в десять.

– Милый! Я целую тебя сто тысяч раз! – и трубка разразилась громким чмоканием.

Утром следующего дня Томас и Вика шли по длинным коридорам Останкино. Вика отчаянно волновалась и поминутно спрашивала Томаса:

– Ну, как я?

На что он невозмутимо отвечал:

– Как всегда великолепна. Не волнуйся. Сначала мы побываем у Антоши, а потом встретимся ещё с другими людьми.

– С кем, с кем, скажи мне! Не томи меня! Я волнуюсь, и, кажется, сейчас упаду в обморок.

– Современные девушки не падают в обморок по пустякам, – наставительно произнес Томас. – Они делают это только при решительном объяснении с любимым мужчиной.

– Ты всегда был циником, Том. И тебе это нисколько не идет.

По коридору навстречу им шли двое: молодой мужчина и Сусанна Аракелян, главный редактор программы «Russia Tomorrow». Когда?то Томас познакомился с ней в компании общих знакомых и потому он широко улыбнулся и наклонил голову в знак приветствия. Сусанна рассеянно скользнула взглядом по его лицу и уставилась на Викторию.

Надо сказать, что программа «Russia Tomorrow» для иностранных телезрителей была тяжким крестом для Сусанны, который она уже два года несла на свою Голгофу в абсолютном неведении, когда же она, наконец, вознесётся в райские кущи где?нибудь на средиземноморском побережье и осенит всех оттуда последним и честным благословлением: «Прощаю вас всех за грехи наши!»

Даже само название программы «Россия завтра» Сусанне пришлось долго отстаивать перед телевизионным начальством. Одни указывали, что слово «завтра» уже незаконно присвоено прокоммунистической газетой и потому создаст на Западе неверное впечатление. Другие утверждали, что лучше, чем название «Россия сегодня» быть и не может, на что Сусанна резонно замечала, что над образом «Россия сегодня» усердно трудятся Ассошиэйтед пресс, Би?би?си и Франс пресс и перебить этих монстров у неё, у Сусанны, слабой женщины, а впрочем, и у всего Останкино нет никаких шансов. И потому всё что Сусанна может, – это создать у недоверчивых иностранцев благоприятное впечатление о той России, которая будет в сияющем завтра. После утверждения этой смелой доктрины, студию Сусанны наводнили эксперты и знающие люди из Думы, которые, смело глядя в глаз студийной камеры, рассказывали, какой Россия будет в 2020, 2030, а некоторые, особо проницательные – в 2050 году. Этих, последних Сусанна частенько останавливала и приватно объясняла, что здесь студия политических программ, а не редакция фантастической литературы.

Томас всё это знал, сочувствовал этой неутомимой и смелой женщине и потому среди невидимых призраков мыслей и образов, витающих во всех помещениях и коридорах Останкино, появилось облако с лицом прелестного диктора, всей своей внешностью олицетворяющей эту светлую будущую Россию. Сусанна, вдруг озаренная этим видением, поняла, что этот образ и девушка, идущая навстречу – одно и то же. Её волнистые светло?каштановые волосы напрочь отвергали саму возможность существования на Кавказе бородатых черноволосых исламистов, доверчивые голубые глаза исключали даже намёк на непонимание между народом и правительством, её изящный, чуть вздёрнутый носик полностью отрицал связь антиолигархических настроений в обществе с бытовым антисемитизмом, а яркие, чувственные, в меру полные губы не признавали конфессиональной нетерпимости и догматизма.

В общем, весь состоящий из отрицаний образ Виктории подтверждал незыблемую аксиому математики, что минус на минус дает плюс. Это было лицо будущей России.

Сусанна остановилась и, дернув за рукав своего спутника, который утомлённо продолжал двигаться в прежнем направлении, сказала:

– Геворк! Сейчас же узнай из какой она студии и приведи её ко мне.

Тот нехотя повернулся и крадучись пошел за Викторией и Томасом. Те вошли в студию научных и популярных программ и тут же были захвачены вихрем наглого искушения, липкого гостеприимства и демонстративного величия Антона.

Усадив поодаль в уютное кресло сразу заскучавшую Вику, мужчины занялись обсуждением сценария документального фильма, который Антон неделей ранее прислал Томасу.

В кабинет неслышно ввинтился Геворк, кивнул Антону и, наклонившись к Виктории, призывным шепотом галантно объявил:

– Я прошу извинить меня, вас хотела бы видеть наш главный редактор программы. Это не займёт у вас много времени.

Виктория повернулась к Томасу, занятому разговором с Антоном, и недоумённо развела руками.

Томас извинился перед Антоном, подошел к Виктории и на ушко тихо сказал:

– Держи себя в руках и не соглашайся на утреннее время. Ты же любишь поспать.

– О чём ты? Я не понимаю, – так же шепотом ответила Вика и, увлекаемая Геворком, исчезла за дверью.

Несмело войдя в студию, Виктория увидела сидящую за огромным столом Сусанну и ещё больше оробела. Та пригласила сесть и внимательно стала её рассматривать. «Да, я не ошиблась. Это именно то, что надо», – подумала она.

Расспросив Викторию о её короткой, но впечатляющей жизни, Сусанна в нескольких сжатых, уже давно выученных выражениях, обрисовала тематику студии и, строго глядя на Викторию, сказала:

– Я хочу предложить вам место диктора в нашей утренней программе.

Виктория чуть не подпрыгнула от удивления, её глаза стали похожи на взрывы, которые рисуют в мультяшках, но вспомнив наказ Томаса и содрогаясь от грозящего ей неминуемого отказа, пролепетала:

– Утреннее время не подходит, – и неожиданно для себя добавила: – Я люблю поспать.

– Девочка – крепкий орешек, – подумала Сусанна и согласилась: – Ладно, день и вечер, но только не прайм?тайм.

Вика задумалась над последним словом, а Сусанна продолжала:

– Могу предложить вам сто тысяч.

– Рублей?

– Долларов! – сердито отрезала Сусанна.

– В месяц?

– В год! – разозлилась редакторша.

Пока Виктория считала про себя, сколько это будет в месяц, пауза затянулась, и Сусанна не выдержала первой:

– Хорошо, сто тридцать и это моё последнее слово!

Виктория, измученная предыдущими арифметическими расчётами, устало выдохнула:

– Я согласна!

Вика вбежала в комнату, где разговаривали Антон и Томас, и с порога закричала:

– Меня приняли диктором к Сусанне! Вот!

– Что?! – возмущенно воскликнул Антон.

– Так быстро? – меланхолично проворчал Томас.

– Да! Меня будут видеть в Америке, Франции и Германии!

– Томас, что это такое?! – взвился Антон. – Я сейчас же пойду и разберусь! Я не допущу, чтобы наивных и доверчивых девушек обманывали несбыточными обещаниями.

– Нет, Антон. Это Сусанна, вы же её знаете…, – спокойно и убеждённо проговорил Томас.

Антон опустился в кресло и посмотрел на Вику печальными глазами собаки, которую хозяин оставил дома, а сам ушел гулять с новой подружкой.

Всё оставшееся время в машине от Останкино до дома Виктория была занята переговорами по телефону решительно со всеми друзьями и просто знакомыми. Тем более, что пробки на дорогах способствовали этому процессу. Томас посмеивался про себя и спокойно вел машину, не обращая внимания на раздававшиеся время от времени возмущённые возгласы: «Ты что? Не веришь мне?!», «По?твоему, я сошла с ума?!». Томас остановил машину перед домом Виктории и она, не прерывая телефонного разговора, чмокнула его в щёку и побежала к подъезду. Вдруг она остановилась и вернулась к машине:

– Томик, а с какими людьми мы должны были встретиться после Антона?

– Ну, мы же встретились с Сусанной!

– Не понимаю! Ты как всегда морочишь мне голову. Но я тебя прощаю! Пока, милый!

Остаток дня Томас провел дома за компьютером, приводя в порядок и систематизируя данные привезённые из Женевы. Наконец, последний файл был тщательно просмотрен, снабжен замечаниями и помещен в нужную папку. Всё было готово, для того чтобы начать движение к последнему рубежу. Томас взглянул на закрытый ноутбук, погладил его гладкую спинку и удовлетворенно хмыкнул: «Так просто… Неужели конец этому долгому нескончаемому плену?!» Вечерняя Москва лежала за окнами сытая и блестящая. Светлячки автомашин двигались по освещённым фонарями линейкам дорог, разворачиваясь в разные стороны как стрелы салюта в ночном небе. Рекламные разноцветные панели торопили, напоминали, уверяли в своём могуществе, клялись в любви к тем, чей взгляд мимоходом касался их горячих, переливающихся всеми цветами и оттенками, обманных змеиных тел. Только пыльное небо, подсвеченное снизу миллионами огней, хранило безразличие и спокойствие, нарушаемое мерцающими звёздами самолетов, неторопливо плывущих из бесконечности в бесконечность. Томас улегся в кровать, ощущая лёгкое прикосновение приближающегося сна.

 

* * *

 

В закрытые глаза тут же приплыл дрожащий отблеск солнечных лучей от волнующейся поверхности тёплого моря. Заходящее за море солнце окрасило багрянцем белоснежный дворец финикийского царя Шубодди, возвышающийся над городом, вдали от кромки моря, сплошь забитой лодками, низкими причалами и крохотными домиками рыбаков. Ниже дворца спускались к центру города каменистые террасы, на которых радовали взор просторные дома мужей города, по традиции богатых жилищ увитые гирляндами дикого винограда. Этот город, как драгоценная перламутровая жемчужина между синим морем и зелёными холмами гор, блистал мраморной красотой и не давал покоя своим изобилием соседям и с юга и с севера.

Фасад верхнего балкона большого дворца выходил на море – источник могущества богатого города Библ. На мраморной веранде стоял стол со сладостями и прохладной водой. Два смуглых раба овевали царя и Гебалма, одного из богатейших мужей города, опахалами из перьев орла.

Шубодди, не глядя на своего многолетнего советника, раздражённо говорил:

– С юга нас закрыли отряды Египта. Воины фараона стоят в городах Финикии и следят за каждой отправкой дани. Я только что послал фараону свою дочь и тридцать лучших рабов в придачу. С севера мне всё время грозят хетты. Их дикие вожди не оставляют надежды захватить моё царство. Мы не можем торговать как раньше. Мне осталось только море. Но как можно плавать на наших лодках купцам и воинам, если они не могут выйти далеко в море, чтобы обойти хеттов или египтян, которые при каждом удобном случае грабят их?! Я писал об этом фараону, но он разгневался на мою жалобу, а его воины стали убивать купцов, чтобы никто не узнал об этих грабежах.

– Великий царь! Мои лодки тоже были захвачены хеттами, когда возвращались с товарами от народов моря. Я понёс огромные убытки.

– Ты говорил, что знаешь человека, который строит лучшие лодки в Финикии. Может быть, он сумеет сделать большие лодки для купцов и воинов, которые не боятся открытого моря?

– Он ждёт внизу, великий господин.

– Пошли слугу за ним!

Худощавый человечек, смуглый от долгих часов работы на жарком солнце, низко опустив голову, вошел в сопровождении слуги и, остановившись поодаль, монотонно стал повторять одну и ту же фразу:

– Великий государь! Я припадаю к вашим ногам семь и семь раз!

– Не бойся, подойди ближе. Говорят, что ты строишь лучшие лодки в Библе…

– Людская похвала делает нас больше, чем мы есть на самом деле, великий господин. Мы обтягиваем наши лодки козьими шкурами и пропитываем смолой кедра. В них садятся четыре человека и ловят рыбу далеко от берега.

Царь Библа, Шубодди смотрел на человека, который боялся взглянуть на царя и беспрестанно кланялся:

– Мне не нужны лодки для рыбной ловли, мне необходимы большие лодки для воинов. Твои посудины не выдержат воинов и ветров, которые дуют осенью. Мне сказали, что твои лодки лучшие в Финикии, но теперь я вижу, что это ошибка.

– Я твой раб, великий господин! Клянусь Ваалом я сделаю всё, что я умею, но я не могу сделать невозможное.

– Ты не всё сказал, – вступил в разговор Гебалм. – Где твой мастер, который говорит, что может сделать лодку для двадцати воинов?

– Мудрейший муж города! Это слова, только слова… Не вини этого человека за мечты, он очень молод.

– Кто этот человек?

– Это юноша, который пришел ко мне малышом. Он был один. Я приютил его, дал ему еду, постель в моем доме.

– Он раб?

– Нет, у него были длинные волосы, не стриженные…

– Как его зовут?

– То Маас, Пришедший с гор – на языке племени амореев, мой господин.

– Странное имя… Приведи его ко мне завтра утром.

– Да, великий и могучий. Пусть Ваал даст тебе и твоим воинам благополучие и удачу в сражениях.

– Иди!

Порыв утреннего ветра принес прохладу с гор, смешав в воздухе чуть солоноватый вкус моря со сладким запахом кедра. Зелень близких гор казалась тёмной от слепящего колеса солнца, выкатившегося над вершинами. Птицы в царском саду громко и бесстрашно распевали вольные песни, перебивая друг друга и царских слуг, которые суетились во дворце в ожидании приказов великого и могучего царя Библа.

– Ты навлёк на меня беду своим языком, – подталкивая юношу в спину, негромко шептал мастер больших лодок, осторожно ступая по мраморному полу дворца.

– Не волнуйся, отец. Мы справимся.

– Нет, ты точно сумасшедший. Ты отдаёшь меня царскому палачу, вместо благодарности за то, что я приютил тебя в детстве.

Тихий шепот гулким эхом отдавался в длинном коридоре дворца и мастер боязливо умолк. Слуга довел их до входа в зал и отворил дверь. Большой зал был почти пустынен. В глубине его стоял трон, сверкающий золотом, на котором сидел великий и грозный Шубодди в окружении мужей города и слуг.

– Подойдите сюда, – громко сказал один из придворных.

Старик и юноша подошли к трону и глубоким поклоном приветствовали царя. Уже знакомый старику Гебалм строгим и привычно властным голосом спросил:

– Тебя зовут То Маас – Пришедший с гор. Ты нарисовал большую лодку, которую можешь построить для воинов царя? Покажи свиток!

– Вот он, достойный муж, – и Томас развернул свиток из египетского папируса и передал его слуге. В зале повисла тягостная тишина, ждущая справедливого гнева.

– Но это же священный корабль Ашерат! – воскликнул Шубодди. – Так начерчено в наших древних табличках! Два раза по семь гребцов, мачта высокая, как могучий кедр. Божественный Ваал подарил его своей сестре, чтобы она плыла на нём по небесному морю и ночью освещала землю!

– Великий царь! Позволь мне построить такой корабль для тебя.

– Твой отец прав. Ты сошел с ума! Только могущество Ваала может удержать такой большой и тяжелый корабль на воде. Иначе он обязательно утонет. Уж не маг ли ты, Пришедший с гор?

– Нет, великий господин! Но я смогу построить этот корабль. Если я обману великого и могучего, то пусть меня настигнет кара Ашерат.

– Ты сам сказал! Если твоё слово окажется ложью, то четыре чёрных коня принесут твоё тело в жертву четырём богам севера, юга, запада и востока.

– Великий государь! Пройдет семь лун, и ты увидишь этот корабль в море со стен твоего дворца.

– Всё, что тебе нужно получишь у Гебалма. Он будет моими глазами и ушами на этой великой стройке. Иди!

Дом мастера больших лодок стоял недалеко от базарной площади. Сложенный из белого известняка с крошечным двориком, в котором росли бирюзовые, розовые и жёлтые цветы, он был ухожен и украшен руками Иллейны, дочери мастера. Томас жил в мастерской на берегу моря вместе с двумя рабами и иногда приходил сюда обедать вместе со стариком, когда заканчивались работы на очередной лодке и её спускали на воду, чтобы отдать заказчику. Солнце уже опустилось за край моря и нежный запах, раскрывающихся после дневной жары цветов смешался с запахами жирной баранины, чесночной приправы и ароматного вина, стоявших на столе. Молчание за столом было тягостным и долгим и когда на столе остались только чашки с ароматной водой, старик не выдержал.

– Плохие вести несутся по городу быстрее, чем осенний ветер, – не глядя на Томаса, говорил старик. – На базаре все только и твердят, что всемогущий царь решил наказать лодочника Тубала за гордыню и приказал ему построить небывалую огромную лодку. Потом он отрубит ему голову, и все будут знать, что похваляться и становиться вровень с Ашерат может только её брат – божественный Ваал.

Он помолчал и неуверенно добавил:

– Оружейник Менус уже прислал слугу сказать, что он передумал брать в жёны Иллейну для своего сына. Его голова помутилась после слишком большого количества вина, которое мы пили с ним неделю назад в его лавке.

Иллейна подняла голову и бросила мимолетный взгляд на отца. Её красота была в самом начале своего пути. Она радовалась этому и тревожилась. Когда отца и матери не было дома, Иллейна подолгу смотрела на себя в круглое вавилонское зеркало, распускала свои длинные волосы, потом собирала их в тугой пучок на голове и искала приметы быстрых перемен. На улице взгляды проходящих юношей и мужчин сначала пугали её, потом она привыкла к ним.

– Разве я знал много лет назад, когда я, легковерный, принял тебя, То Маас, в свою семью, что придет время, и ты разрушишь мою жизнь, а моя дочь и жена будут доживать свои дни одни в нищете и позоре?!

– Отец! – почтительно сказал Томас. – Сама Ашерат поможет нам построить её корабль.

– Ты богохульствуешь, То Маас! Призывать божественную и светоносную может только служитель её храма, а не бедный безродный лодочник! Если бы не приказ царя, то я бы прогнал тебя из дома. А сейчас вынужден вместе с тобой ждать дня своей смерти.

Вечернее море, с дорожкой из лунного света едва слышно накатывалось шуршащими волнами на берег. Томас сидел на деревянной скамье и безмятежно смотрел на бесконечную вереницу волн. Что заставляло приходить его на эту Землю в сотнях предыдущих человеческих жизней? Он знал всё об этой Земле, её людях, бесчисленных живых существах на ней, деревьях и травах. Он видел огромные моря и океаны, о которых люди даже не догадывались. Он проникал в глубины вод и взлетал на снежные вершины далёких гор. Он был властителем бурь и ураганов, очищающих моря и земли от всего закончившего свою жизнь, повелителем гроз и ливней, омывающих светлое лицо Земли. Он был хозяином этой жизни, её сосредоточием. Вся эта жизнь была внутри него самого своим бесконечным движением, своим стремлением родиться вновь и вновь. Вначале Томас только видел её, но не чувствовал, как не чувствуешь легких, которыми дышишь. Как не ощущаешь артерий и вен, по которым течёт животворящая кровь, глаз и ушей, которыми видишь и слышишь.

У него было всё кроме одного. Того, что не могло дать холодное знание – чувств, возникающих от соприкосновения с этой многообразной жизнью. Он хотел ощущать жизнь, которую он создал. И потому он стал приходить на эту Землю в новых своих рождениях, чтобы насладиться радостью и горечью той жизни, центром которой был он сам. Он помнил каждую свою жизнь, бережно хранил воспоминания, а главное – чувства, приходившие к нему в этих жизнях. Они были самыми важными, самыми главными в этих новых воплощениях.

Тысячи, миллионы людей каждый день поднимали головы в бескрайнюю пустоту неба и молились тому, кто создал жизнь. Но Томаса там, в этой вышине не было. Он был рядом, на Земле и вокруг неё. Цари, вожди и просто удачливые разбойники, захватившие землю и людей, клялись его именем, строили ему храмы, утверждали свою власть его неизречёнными законами, рубили головы тем, кто называл его другим именем и плакали в тишине, упрашивая его дать им вечную жизнь рядом с ним, всемогущим и милостивым.

Через несколько дней в маленькой бухте недалеко от города, скрытой от глаз лазутчиков фараона началось строительство корабля Ашерат. Две сотни вольных ремесленников и рабов сгружали из прибывающих телег стволы кедра, разрезали их бронзовыми пилами и складывали под огромными навесами. На галечном откосе бухты появился остов корабля, построенный из бруса каппадокийского дуба и скреплённый толстыми медными скобами. Высокая голова и рёбра походили на скелет лежащего на спине огромного хищного зверя с выеденными внутренностями.

Старый лодочник Тубал весь день ходил по площадкам, где рубили топорами, выстругивали большими длинными ножами части корабля и следил за каждым мастеровым. Сокрушённо покачивая головой, он негромко бормотал молитвы, не веря, что этот огромный корабль когда?нибудь сможет отплыть от берега. Но день ото дня он видел, как остов корабля преображается, и красота его линий, высокого носа, созданного чтобы разрезать высокие волны, постепенно захватила лодочника. Вечерами, перед тем как уйти в город, он подходил к кораблю, гладил его по прохладному гладкому телу и просил Ашерат не гневаться на То Мааса, который, наверное, когда?нибудь станет самым великим лодочником во всей Финикии.

В день праздника нового рождения Ашерат, Тубал пришел в храм, ведя на верёвке за собой молодого козлёнка. Каждый в городе уже узнавал Тубала в лицо. Он стал знаменитым и старый лодочник, привязав козлёнка у жертвенной плиты, неторопливо и с достоинством поднялся по ступеням в храм и прошел ближе к алтарю, кивая головой людям, приветствовавшим его. Храмовые служки зажигали светильники с пальмовым маслом, поправляли накидки из тончайшего египетского полотна на большой статуе богини Ашерат. Все ждали выхода верховного служителя храма. Бомилькар вышел из дальней маленькой двери позади алтаря в сопровождении двух служек, несущих в руках небольшие факелы. В полной тишине они подошли к алтарю богини и зажгли две огромные чаши светильников. Пламя взметнулось вверх, осветив всё пространство храма, и воздух наполнился запахом благовоний. Бомилькар выждал время и запел низким, дрожащим от напряжения голосом молитву великой богине. Стены храма гулко повторяли звуки молитвы. С каждым новым двустишием голос Бомилькара поднимался всё выше и выше, почти к женскому голосу и, наконец, с последними словами молитвы рухнул вниз в тишину храма. Бомилькар стоял в оцепенении с поднятыми руками и десятки людей не смели пошевелиться. Наконец служитель устало опустил руки и громко и отчётливо сказал:

– Хупшу, дети города! Нам стало известно, что рядом с городом, в бухте больших чаек, творится невиданное святотатство. Нечестивцы строят корабль, изображение которого высечено на стене нашего храма нашими предками. Они хотят сравняться с сестрой божественного и могущественного Ваала, хотят затмить её и тем унизить.

Люди, стоящие рядом с Тубалом, посмотрели на него и в страхе отодвинулись. А служитель продолжал:

– Но Ашерат не простит им этого. Не будет прощения и тем мужам города, которые, забыв о нуждах храма, потворствуют этому, вместо того, чтобы принести подобающие жертвы храму великой богини. Я знаю, что великая и могущественная придёт и накажет осквернителей богов. Им недолго осталось ждать!

Испуганный Тубал пришел в бухту и, найдя Томаса, отвёл его в сторону:

– К нам пришла беда! Я чувствовал, что так и будет, – зачастил он. – Жрец в храме Ашерат проклял нас. Он придёт сюда и гневом богов уничтожит нас всех. Теперь даже царь и мудрейший Гебалм не смогут нас спасти! Я боюсь, что моя дочь и жена, которые остаются днём в городе одни, могут попасть в беду.

– Не бойся, отец! Ты увидишь, сама Ашерат защитит нас! Верь мне!

– Ты мальчишка еще, То Маас! Откуда тебе знать, что ночная богиня вступится за нас, если её призвал уже верховный жрец храма?!

– Разве ты не видишь, что Ашерат уже положила свою руку на наши плечи? Мы строим самую большую лодку в Финикии. Даже в Египте нет такой. Ты станешь самым богатым лодочником в городе и построишь себе новый большой дом. К Иллейне будут свататься самые богатые купцы и ремесленники, а ты будешь сидеть в большом саду, пить терпкое вино и вспоминать то время, когда к тебе пришла удача.

– То Маас! Твои речи сладки как спелые плоды смоковницы! Но разве ты не слышал, что говорят наши рабочие?! Многие из них ночуют здесь в палатках, чтобы не тратить время на ходьбу из города. Но сегодня вечером они свернут палатки и уйдут в город. Они боятся, что даже воины царя не защитят их! Что могут сделать четверо стражников со служителем храма Ашерат?! Они не посмеют даже приблизиться к нему!

– Отец! Оставь слугу в городском доме и приведи жену и дочь сюда. Здесь мы будем рядом и всегда сможем защитить их. В нашей большой палатке у склона горы достаточно места для них и для тебя. А я буду ночевать рядом с кораблем. Ночи сейчас теплые…

Узкий изогнутый нож луны едва освещал землю, когда наступающая ночь смела с синей скатерти моря последние отблески света. В бухте, где остались только четверо стражников и семья Тубала, было тихо как никогда. Не было слышно разговоров у костров, глухого перезвона посуды, весёлых выкриков подвыпивших плотников. На большой ровной площадке у начала широкого спуска к кораблю, куда сходились дороги от разных мастерских, стоял большой светильник из обожженной глины, освещавший бухту слабым неровным колеблющимся светом.

Томас вошел в палатку, укрытую широким выступом скалы в стороне от корабля, где в боязливом молчании при свете небольшого масляного светильника сидели на деревянных топчанах Иллейна и жена Тубала, Эмина. Он присел к женщине и обнял её за плечи:

– Мать, я рядом с тобой! Не бойся.

Она прислонила к его плечу голову и беззвучно заплакала. Глядя на неё, Иллейна тихонько всхлипнула и, как маленький котёнок, стала вытирать разом покатившиеся слезы тыльной стороной руки. Вошел Тубал и негромко сказал:

– То Маас! Они идут!

– Отец! Спрячь женщин в скалах бухты. Я останусь здесь.

Женщины встрепенулись, напряглись и заплакали громче.

Верхняя дорога осветилась дальним розовым светом множества факелов, и на дорогу из?за холма вдруг выполз одинокий сверкающий глаз. Этот горящий ненавистью глаз остановился на минуту и пополз дальше, вытягивая за собой длинное тело огненной змеи. Уже стал слышен гул истерических криков взбудораженной толпы. Люди непрерывно что?то кричали. Они подпрыгивали, хватали за руки рядом идущих, грозили кулаками неведомому дальнему врагу и жаждали для него мучительной смерти. Только она могла унять эту страсть толпы, которая была сильнее любви, сильнее боли, сильнее страха собственной смерти. Каждый из них уже был не самим собой, а только частью этой разъярённой кипящей массы. Ненависть опутала и связала всех их воедино невидимыми цепями. Свет от факелов в руках сотен людей качался в такт нервным движениям, то сжимаясь в яркие пятна, то расплескиваясь в одинокие брызги. Крики стали пронзительнее, и голова огненной змеи рассыпалась на точки вокруг верхнего склада, где были сложены сотни нарезанных кедровых досок, сложенных для сушки под навесом из пальмовых веток. Через мгновение навес вспыхнул и обрушился, взметнув вверх сноп коротких искр. Жадное пламя загудело, пожирая высушенную древесину и, наконец, взвилось вверх огромным огненным столбом, осветив всю бухту и остов строящегося корабля. В унисон пламени раздался рёв толпы, повторенный скалами, окружающими бухту.

Бомилькар, служитель храма Ашерат, взмахом руки унял крики толпы и шагнул вперед, оставив остальных позади себя. Он один должен совершить обряд молитвы и уничтожение святотатственного корабля. Негромкий ропот толпы провожал его к площадке, где стоял одинокий Томас, в полсотне шагов за которым высился остов корабля, окружённый легкими помостьями. Воины охраны, не смея противостоять жрецу, стояли на дальнем краю площадки в нерешительности.

Бомилькар набрал в лёгкие воздух и запел молитву вечерней Ашерат. Его голос, сначала неуверенный и срывающийся, набирал силу и вдохновение. Нет ничего прекрасней вечерней Ашерат, когда она восходит над домами, и усталые после дневной работы люди отдыхают под её божественным светом рядом с женами и детьми. Вечерняя Ашерат благословляет женщину и мужчину для продолжения жизни в их детях. Она дарит отдых и сон. Ашерат присылает ночные дожди, которые дают жизнь растениям и плодам. И нет ничего мудрее божественного закона, когда Ашерат уступает своё место на небе брату Ваалу и повелевает людям начать новый день, чтобы своими трудами добыть и принести жертвы в её храм. Прекраснейшая, божественная Ашерат!

Молитва закончилась, и Бомилькар двинулся с факелом в руке к Томасу и кораблю. Стоящая наверху толпа замерла, зачарованная молитвой, не смея пошевелиться. Верхний склад по?прежнему пылал широким пожарищем, выстреливая красные искры в тёмное безмолвное небо, где они гасли, поднимаясь к вечным звездам. Бомилькар остановился в нескольких шагах от Томаса, вглядываясь в его освещенное пожаром лицо. Он ждал, когда тот упадёт на колени и попросит прощения у него и у Ашерат. Им некуда торопиться, так должно быть, так будет всегда. Лёгкий порыв ветра пришел со стороны моря и всколыхнул широкую накидку служителя храма. Он поднял голову и увидел, что небо закрыло тёмное облако, подкравшееся незаметно в безлунной ночи. Порыв ветра ударил сильнее, так что пламя пожара легло набок и опалило людей, стоящих рядом. Крики взметнулись и умолкли. Ветер хлестанул сильнее, и затухающий огонь на складе зарычал взбешенным зверем и снова вспыхнул широкой полосой. Факел в поднятой руке Бомилькара погас. Он обернулся к толпе, чтобы призвать других людей с факелами. Но в это время из нависшей над бухтой тучи выползла светящаяся молния и ударила в ноги Бомилькара. Гром и вой ветра смешались в исступленном крике смерти. Молоты молний застучали по склону горы вместе падающим потоком дождевой воды. Огонь на складе зашипел и погас. Чернильная темнота ночи упала на бухту.

Утром, когда солнце поднялось над невысокими горами, окружающими бухту больших чаек, на верхней дороге показалась свита царя в сопровождении вооружённых воинов. Процессия медленно спустилась к площадке перед кораблём. Тело Бомилькара уже было положено на высокий, наспех сколоченный помост. Рядом на траве лежали тела двух десятков людей, обожженных, скрюченных судорогой в последнем прыжке перед смертью.

Величественный царь Шубодди подошел к стоящим в почтительном поклоне Томасу и Тубалу и внимательно посмотрел на них. Молчание затянулось и вышедший из?за спины царя телохранитель уже начал вынимать из ножен меч, чтобы отрубить головы двум простолюдинам, по вине которых погиб могущественный Бомилькар.

– Бомилькар не понял волю богов, и Ашерат наказала его за это, – громко произнес царь Библа. – Гебалм, прикажи предать огню тело жреца здесь, а других отвези в город и устрой их семьям достойные похороны. Позаботься о вдовах и детях. Это всё!

Шубодди медленно пошел к кораблю:

– Я знаю, что здесь произошло, но как и почему?!

– Толпа безрассудна, великий государь, – негромко сказал Томас. – У неё есть тело, руки и ноги, но нет головы. Поэтому ею легко управлять. Так думал Бомилькар.

– Мне ли этого не знать, юноша, – остановился царь и, повернувшись к Томасу, внимательно посмотрел на него. – Но как ты не испугался и не убежал? Люди говорят, что ты один встретил Бомилькара…

– Я верил, что боги защитят меня, – и немного подумав, Томас добавил: – Корабль – это моя мечта. Он откроет другой мир. Я не мог оставить его.

– Ты мудр не по годам. Покажи мне корабль. Долго ли еще до конца работ?

Взмахом руки царь остановил двинувшихся за ним придворных и вдвоем с Томасом пошел к кораблю.

Пахнущий кедровой смолой корабль стоял носом к морю, как будто бы уже устремленный и готовый плыть в безбрежном море. Женская фигура с длинными развевающимися волосами, вырезанная из цельного бруса, украшала нос корабля. Желтоватые борта корабля крутым изгибом поднимались выше человеческого роста. Царь провел рукой по его гладкому боку и поднялся по приставной лестнице наверх.

– Он красив, То Маас, он очень красив этот корабль. Я никогда в жизни не видел ничего подобного. Если он не утонет в море, как мне нашептывают многие, а поплывет – ты получишь награду, достойную великого мужа.

– Великий государь! Скоро мы спустим корабль в море и будем достраивать его на воде. Иначе он будет очень тяжел и нам его трудно будет перетащить на воду. Тогда нам останется всего несколько дней…

– Заканчивай быстрее, То Маас! Уже прошел праздник равноденствия и мне не терпится увидеть корабль в бухте Библа.

Вечером бухта стала, как и раньше, шумной и многолюдной. У костров звучали весёлые разговоры рабочих, вернувшихся из города, которые обсуждали события прошедшей ночи. Стражники ходили от костра к костру и прикрикивали на особо горячих и громкоголосых. За небольшим столом рядом с палаткой, где по?прежнему оставалась семья Тубала, двое мужчин вели неторопливый разговор.

– Тебя могли убить, То Маас.

– Нет, отец. Богиня Ашерат не допустила бы этого.

– Неужели ты был так уверен в этом, когда вышел навстречу Бомилькару?

– Да! Он пришел с ненавистью, а она сжигает того, кто её несет. Львица убивает антилопу, радуясь добыче, потому что она несёт жизнь ей и её детенышам. Чайка выхватывает из воды рыбу и торжествует. В мире животных нет ненависти. Это чувство принёс на землю человек. Только человек ненавидит другого человека и убивает, только потому, что тот, другой, непохож на него самого.

– Так распорядились боги, То Маас. И нам не дано исправить заведённое богами.

– Даже боги ошибаются, отец!

– Не кощунствуй, То Маас! Тебя могут услышать, – и, помолчав, он добавил: – Сегодня был трудный день. Я устал и пойду спать.

Тонкий серп молодой луны едва освещал маслянисто?чёрное море с едва видимой светлой дорожкой. Цикады без умолку распевали свои однообразные усыпляющие песни под шорох гальки и песка, перекатываемых гладкими волнами. Иллейна вышла из палатки и села рядом с Томасом.

– Брат, что будет с нами?

– Не волнуйся, Иллейна.

– Мне страшно здесь, вдали от нашего дома и страшно оставаться в городе даже днём, когда нет тебя и отца. Бомилькар умер, но мне кажется, что он грозит нам даже из царства мёртвых.

– Бомилькар уже не страшен нам. Ты не должна бояться.

– Ты мужчина и ты смел, а нам с матерью трудно себя защитить. Я не знаю, какую судьбу нам уготовили боги. Что будет с нами, что будет с этим кораблем…

– Иллейна! Никто не знает будущего. Не знаю его я, не знает его даже всемогущий Ваал. Я могу уберечься от дождя, если вижу тучу, я могу скрыться от бури в море, если почувствую ветер. Но судьба – она не только в наших руках, сотни людей и тысячи случайностей на нашем пути.

– Как же нам быть, То Маас?

– Я знаю прошлое и настоящее. Поэтому я уверен в будущем. Есть ты, есть Тубал и Эмина, есть корабль – разве этого мало? Я хотел бы знать, что будет через год, через пять или даже через тысячу лет. Но это невозможно.

– То Маас! А зачем тебе знать, что будет через тысячу лет? – засмеялась Иллейна.

– Может, я собираюсь прожить тысячу лет! – лукаво проговорил Томас.

– Какой ты глупый! Так не бывает. Я вижу, ты смеёшься надо мной! Я ухожу спать, а ты укладывайся тоже, а то не выспишься и проснешься через тысячу лет…

Две недели ещё стучали топоры в бухте и слышались громкие команды мастеров. Из города приходили люди и издалека, с вершины холма с опаской смотрели на большой корабль, который в солнечных лучах переливался бликами света на гладких боках и казался большим морским неподвижным зверем, выбравшимся на берег бухты отдохнуть. Пришло время спускать корабль на воду. Обшитую досками клиновидную канаву, на которой стоял корабль, рабочие продолжили до самого моря и полили по всей длине оливковым маслом. Корму и бока корабля обвили несколькими десятками прочных верёвок. Самую последнюю верёвку у кормы Томас накрутил на прочный ворот с длинными рукоятками и насаженный на вкопанный в землю впереди корабля толстый вал. Второй такой же ворот был установлен с другой стороны корабля.

Под крики «Хе?е?эй!» десятки людей натянули веревки. Вал ворота заскрипел, закручиваемый четырьмя сильными мужчинами. Корабль содрогался от нетерпения людей. Многоголосый, надрывный и хриплый от напряжения крик «Хе?е?эй!» раздался во второй раз и корабль, будто нехотя, сдвинулся с места. Упираясь в землю ногами, люди тянули верёвки, падали, вставали и снова тянули. Медленно корабль заскользил по деревянному жёлобу и, вспенив воду в бухте, зарылся носом в воде и тут же всплыл. Все крики разом замолкли, и десятки людей стояли и напряженно смотрели на корабль: утонет или останется на воде. Корабль сыто покачивался и, наконец, успокоился, всем своим видом показывая, что ему не терпится отплыть из этой крошечной бухты в далёкие неведомые моря. Крики двух сотен людей огласили бухту, и начальник стражи тут же отправил воина в город, чтобы известить царя Шубодди и советника Гебалма о радостном событии. Мастеровые окружили Томаса и протягивали к нему руки. Всем хотелось прикоснуться к этому счастливцу. Расталкивая плотников, к Томасу подошел Тубал и обнял его:

– Сын! Я так рад. Я до самого конца сомневался, что нам это удастся.

– Ну, что ты отец! Ты же сам выучил меня всему.

– Я не учил тебя строить такие большие корабли. Я до сих пор не пойму, как тебе это удалось…

Вечером по всей бухте разожглись костры, на которых готовилась праздничная еда, которую Гебалм прислал из города. Люди радовались: они сделали то, что не удавалось ещё никому. Эмина и Иллейна хлопотали у стола, ожидая своих мужчин, которых ходили от костра к костру. Все хотели видеть их у своего огня.

– Иллейна, ты заметила, что женщина на носу корабля очень похожа на тебя?

– Да, мама, – опустив глаза, вымолвила девушка.

– Тебе нравится То Маас?

– Конечно, мама. Ведь он мой брат.

– Ты хорошо знаешь, что он названый, а не кровный брат. Я имела в виду, нравится ли он тебе как мужчина?

– Я не знаю, что тебе сказать. Отец сам выбирает мне мужа…

С раннего утра следующего дня застучали топоры и молотки. Начали строить причал для корабля. Вбивали сваи в дно бухты, клали мостки и снова вбивали сваи дальше в море. К вечеру причал был готов. Оставалось настелить палубу на носу и на корме корабля, наладить сиденья для гребцов и установить давно подготовленную мачту. Три дня безостановочно по причалу сновали люди, пронося последнее снаряжение корабля и вот, наконец, корабль был готов к первому плаванию. Выйти в море, проплыть ближний путь до города и войти в его бухту – простая задача для любой лодки. Но не для первого плавания такого большого корабля. На берегу собрались все рабочие, никто не хотел упустить момента, ради которого трудились несколько месяцев. Томас отобрал четырнадцать крепких мужчин на вёсла и троих помощников, чтобы управляться с парусом.

Под звонкий голос Томаса гребцы окунули вёсла в воду, и корабль легко тронулся из бухты. Стукаясь вёслами друг о друга, гребцы нервно покрикивали на соседей, но спустя минуты общее волнение прошло, и мужчины, не раз уже плававшие на небольших лодках, вошли в ритм. Корабль все дальше уходил в открытое море, и Томасу не хотелось его останавливать. Гребцы тоже вошли в азарт и вот уже люди на берегу видны только маленькими фигурками. Опомнившись, Томас скомандовал «Поднять вёсла!» и корабль, продолжая плыть, легко закачался на небольших волнах. Гребцы загалдели, радостно зашумели, показывая пальцами на далёкий берег. Пора было идти к городу. Повернув корабль вдоль берега, Томас направился в сторону Библа. Через несколько томительных минут его яркий цветок показался внутри изогнутой глубокой бухты. Уже было видно, как десятки лодок отплывают от берега, чтобы встретить невиданный прежде корабль. Город цвёл весенними красками. Издали не была видна бедность рыбачьих палаток и домов ремесленников на берегу. Белоснежные большие дома богатых в обрамлении изумрудных садов, посыпанных солью распустившихся цветов, разрисовали картину города и были его украшением. Выше и дальше всех домов стоял царский дворец, широкими крыльями анфилад накрывший невысокий холм, за которым зелёной стеной поднимался горный хребет. Лёгкий дневной бриз приглаживал поверхность моря. Томас с двумя помощниками поднял широкий косой парус из белого египетского полотна, и корабль медленно поплыл к гавани города. Томас знал, что в город отправлены гонцы с известием и потому не торопился. Вот уже городские лодки подплыли к кораблю, и рыбаки, размахивая руками, что?то кричали, подплывали то к одному борту, то к другому. Суета не закончилась и тогда, когда корабль вошел в городскую бухту. Парус был опущен, вёсла убраны, но шум из окруживших корабль лодок не утихал. Томас отпустил гребцов по домам, оставил троих помощников, наказав им никого не пускать на корабль, и на одной из лодок поплыл к берегу. Его ждал великий царь Библа Шубодди.

На берегу он увидел воина царской охраны, который тут же подбежал к нему:

– Почтенный То Маас! Великий царь и мужи города сейчас в храме Ашерат, где молятся и приносят жертвы в честь прибытия корабля в порт Библа. Тебе велено направиться туда же.

Путь к храму был не долог. Его высокие стены с вырезанными под самой крышей рисунками были видны издалека. Томас вошел в прохладную тень храма и остановился у входа. Голос жреца Демарунда, ставшего главным после смерти Бомилькарта, мягко звучал среди горящих факелов и светильников. Царь и его свита стояли рядом со статуей богини, опустив головы, и слушали молитву Демарунда. Томас любил эту одетую в тончайшие одежды богиню. Она напоминала ему о простой, естественной как сама природа, жизни.

Это было много лет тому назад. Племя подошло к склону горы и остановилось. Люди зачарованно смотрели на море сверкавшее далеко внизу. Оно переливалось голубыми и синими красками под яркими солнечными лучами. Рядом с берегом в прозрачной воде было видно дно с темными зарослями водорослей и темно?жёлтыми глыбами подводных скал и кораллов. Люди стояли и не решались спуститься вниз. Никто из них никогда не видел моря. Оно и манило их и пугало. Все смотрели на вождя племени, на Томаса. Он, молча, махнул рукой, указывая на море, и юноши, только и ждавшие этого, ринулись вниз, продираясь сквозь густые ветви кустарников. Торопясь и оскальзываясь на мшистых валунах, люди спустились к берегу, где носились по мелководью и брызгались водой мальчишки. Один из них набрал в пригоршню воды и опрокинул её в рот. Лицо его исказилось, он замычал что?то, выплюнул воду и подбежал к Томасу. Тот рассмеялся и крикнул:

– Я говорил вам: эту воду пить нельзя. Ты забыл?!

– Тогда для чего столько много воды?! – скривившись, закричал юноша.

– Ловить рыбу! Её здесь больше, чем в нашей реке. И хватит на всех.

Началась новая жизнь племени. Недалеко от стоянки Томас нашел отломившуюся от скал глыбу белоснежного известняка и долгими днями вырезал из неё статую женщины. Небольшая головка с маленькими, чуть?чуть оттопыренными ушами, которые были прикрыты длинными прямыми волосами, небрежно отброшенными на плечи. Узкий лоб переходил в покатое темя. Маленький нос над широкими губами. Глаза из продолговатых чёрных нефритовых кругляшей в широких глазницах притягивали взгляд любого. Узкая талия гармонировала с широкими бедрами и полными ногами на тонких ступнях. Она прочно стояла на земле. Её звали Лили, и она умерла так давно, что Томас не мог бы сказать когда – в этой бесконечной череде лет. Он помнил только – это было в начале начал. Спустя много лет на месте стоянки племени Томаса стал расти город Библ, а статую окружили стенами и назвали храм в честь ночной богини Ашерат.

Голос жреца умолк. Томас подошел ближе, и придворные оглянулись на звуки шагов, нарушивших благоговейную тишину храма. Демарунд продолжил говорить:

– Сегодня ночью я молился в храме до тех пор, пока небо не стало светлеть. Ашерат слушала мои молитвы, и я лежал у её ног. Но вдруг пламя светильников всколыхнулось и погасло, хотя там было ещё много масла. Я поднял голову от пола и увидел, что на входе в храм стоит невиданное существо. Это был огромный человек. Он был таким большим, что почти задевал головой потолок в храме.

Царь и придворные вздрогнули и впились взглядами в лицо жреца.

– Я был один и страх охватил меня до самой глубины сердца. Я повернулся к нему и увидел, что утренний слабый свет проходит через него. Он был как темное облако, загородившее солнце. Он сказал голосом, который проник в мою грудь и в мою печень:

«Я – Маррух и послан к тебе божественным Ваалом. Он передает своему рабу, царю Библа, Шубодди, что корабль Ашерат, которую царь построил во славу моей сестры, будет благословлён и одарит Библ великой славой и богатством. Но только после того, как царь принесет великую жертву луноликой богине.» – После этого он исчез, растворился в воздухе.

– Он не сказал тебе, какая должна быть жертва? – срывающимся голосом спросил Гебалм.

– Нет, мудрейший! Но мы знаем, какие жертвы приносились нашими предками, когда их требовал сам Ваал.

– Что ты имеешь в виду, жрец?!

– Жертва первенца, светлейший муж!

– Уж не говоришь ли ты о первенце царя, наследнике трона?! – гневно воскликнул Гебалм.

– Нет, мудрейший. Сам корабль подсказал это имя. Его нос украшен статуей женщины, которая, как все говорят, дочь лодочника Тубала – Иллейна. Она должна стать жертвой божественному Ваалу.

– Мы не приносили человеческие жертвы со времен моего деда, величайшего Софета, – негромко сказал царь Шубодди. – Ты уверен, что правильно понял посланца богов?

– Я слушал так, как если бы от этого зависела моя жизнь. Я лишь посредник между богами и людьми, великий государь, – низко поклонился царю Демарунд.

– Хорошо, слуга богов, я все понял, – промолвил царь Шубодди и пошел к выходу из храма.

Остановившись возле Томаса, царь повернул к нему голову и коротко сказал:

– Ты всё слышал. Прими волю богов.

«Нет! Не будет конца этой невидимой вражде между мной и жрецами, – подумал Томас. – Я увожу людей в будущее, в моря, в новые земли, туда, где нет храмов, но есть новая жизнь. Они возвращают людей назад – в храмы. Они не могут без меня, а я – без них. Я знаю, что хочу, а они думают, что знают. Моя цель – в далеком будущем, их – в настоящем. И они всегда будут в столкновении. Вот и здесь, Бомилькар думал только о храме, но не о людях города Библ. А Демарунд решил отомстить за смерть своего отца».

Томас шел по узким улицам к морю. Базарная площадь была полна народа. Многие узнавали Томаса, подходили к нему, останавливали и расспрашивали о корабле, о будущих плаваниях, где Томас, конечно, найдёт невиданные сокровища в неведомых странах. Все ожидали обещанного царем праздника, который состоится завтра после торжественного шествия в храм богини Ашерат.

Дом Тубала был непривычно тих. Испуганная Эмина бросилась к Томасу, едва увидев его у двери дома:

– Пришли два стражника и увели Иллейну во дворец. И не дали ей даже одеться подобающим образом. Ты не знаешь, зачем?

– Успокойся, мать!

– Я спрашивала их, но они не знают. У них приказ, – тревожно глядя на Томаса, продолжала Эмина. – Тубал побежал за ними. Нельзя же забирать дочь у родителей вот так… Она ведь не рабыня!

Томас обнял женщину за плечи, усадил её на скамью:

– Оставайся дома. Я постараюсь узнать, где Иллейна. День ещё не закончился…

Томас вышел из дома и пошел к морю, где в бухте стоял корабль Ашерат. Солнце уже коснулось краем своего раскаленного красного диска синей поверхности моря и раскрасило его белыми, жёлтыми и красноватыми оттенками.

 

* * *

 

Вечер наступил, обещая спокойствие после сумасшедшей недели. Месяцы напряжённой гонки закончились. Детектор был собран в экспериментальном зале института и несколько дней круглые сутки работал в тестовом режиме. Томас не спал все это время, удивляя своих сотрудников способностью работать без сна и держать в памяти сотни промежуточных результатов. Разбившись на смены по восемь часов, инженеры и научные сотрудники приходили на пульт управления установки и всякий раз видели там свежего и бодрого Томаса, который весело встречал их шутками и новыми заданиями. Россия – страна глобальных идей и мелкие задачи никогда не интересуют её жителей, а потому несколько раз приходилось останавливать эксперимент и заменять блоки с некорректными параметрами. Томас уезжал на пару часов домой, принимал душ, переодевался и возвращался в институт. В зал приходили экспериментаторы из других групп и институтов и внимательно наблюдали за ходом эксперимента. Суеверные инженеры злились и шептали о дурном глазе. Молодые теоретики из лаборатории Самуила Осиповича важно расхаживали по залу и безуспешно пытались объединить в воображении совершенно понятные формулы физического бытия своих теорий и беспорядочное на их взгляд соединение приборов, проводов, светодиодов и компьютерных панелей. И вот, наконец, всё закончилось. Детектор разобрали, упаковали в десятки ящиков и подготовили для отправки в Женеву. Томас решил этот первый свободный вечер провести дома и по этому случаю, Виктория надумала удивить его кулинарными способностями. Результаты этого неосторожного поступка уже стояли на столе. Томас украсил его бутылками из дьюти?фри и сверкающими бокалами. Подумав, он зажёг свечи в высоких подсвечниках, раз это так нравится девушкам, выросшим вместе с глянцевыми журналами.

– Томик, ты счастлив, что закончил свои железки в институте? – спросила Вика, усаживаясь в уютное кресло.

Томас задумался. Виктория иногда удивляла его вопросами, на которые он не находил ответов в своей бесконечной жизни. Счастье – понятие человеческое. Жизнь коротка. Тридцать, ну сорок лет отпущено человеку, чтобы ощутить это призрачное состояние: я добился, я получил то, о чем мечтал в детские и юношеские годы, получил больше чем другие, больше, чем те, кто были рядом. Или наоборот – жили в далекие времена, и ты ими восхищался. Получил то, что хотел и что? Счастье закончилось? А потом уже новые желания и новые стремления, борьба, препятствия, ожидание… А если жизнь бесконечна? Хотя, может быть, и Томасовой жизни будет когда?то конец? Он этого не знает. Но если не тридцать лет, а миллиард? Томас вспомнил время, когда появилось первое живое существо рядом с ним, или когда появилась Лили… Он был счастлив? Возможно… Он был обрадован, удивлен… С кем ему было равняться? С самим собой?

Жрецы соблазняют той жизнью, когда человеческая душа возвращается к Томасу. Возвращается, чтобы жить вместе с ним, сделать его сильнее и могущественнее в желаниях и стремлениях к тому неизвестному будущему, к которому идет сам Томас. Где это счастье в самом Томасе? В миллиардах клеточек, в которых как в колыбели покоятся те, кто пришел на землю и возвратился?

– Дорогая! Я счастлив только тогда, когда обнимаю тебя. Тогда я забываю о времени. Не чувствую секунд и минут. Когда время останавливается… Я хотел бы, чтобы его не существовало. А были только мы.

Вика польщённо улыбнулась:

– Тёма! Когда ты так говоришь, я чувствую себя счастливой. А время пусть тикает… Кстати, хочу тебе сказать, что сегодня остаюсь у тебя. Я не хочу ехать домой. Мне не нравится вставать из твоей теплой постели, ехать домой в холодной машине и чистить зубы под ворчание мамы.

– Боюсь, твои родители будут недовольны.

– Ты забыл, что я диктор телевидения, а значит уже самостоятельная женщина, – сердито сказала Вика. – Я могу оставаться где хочу и с кем хочу!

– А не дикторам телевидения всегда нужно возвращаться к маме? – лукаво спросил Томас.

– Ты противный, когда так говоришь…

– Ну, хорошо. Всё же позвони родителям, чтобы они не беспокоились.

– Ты такой же зануда, как мой папа. Иногда я думаю, что тебе не тридцать два года, а как минимум лет пятьдесят.

– Верно, моя дорогая. Ты, как всегда, права. Я ужасно стар. Кстати, откуда тебе известно, что мне тридцать два года? Ведь я не показывал тебе никаких документов…

– Ой, ёй, ёй! Тоже мне военная тайна! Я знаю о тебе всё, что полагается знать девушке. Тебе – тридцать два, ты – заведующий лабораторией. Не богат, но есть надежда, что эта ситуация изменится. Частенько уезжаешь в заграничные командировки. Не был женат. Живешь один в скромной квартире. Не куришь, пьешь мало. Знакомых много, друзей мало. Ну и что ещё нужно знать девушке?

«Вот они – женщины! Не меняются веками», – подумал Томас. – Знают о мужчинах всё, кроме самого главного. Но может быть это и хорошо», – утешил он себя.

– Ты видишь меня насквозь, дорогая. Я сдаюсь… Но все же позвони.

– Ну, ладно, ладно. Звоню…

Вика ткнула пальчиком в экран мобильника и строгим голосом произнесла:

– Мама, привет. Я остаюсь ночевать у подруги и приеду домой завтра. Или послезавтра… Не волнуйся…

Виктория терпеливо слушала взволнованный голос мамы и, наконец, сказала:

– Да, да, я поняла. Всё, пока!

– Мама поверила, что ты у подруги? – улыбаясь, спросил Томас.

– Конечно, нет! Но ей так спокойнее. Я думаю, что и своей маме, моей бабушке она говорила то же самое, когда была молодая.

– Откуда такая уверенность? – рассмеялся Томас.

– Томас! Ты не знаешь женщин! Ты такой наивный!

Утро следующего дня было благословенным воскресеньем. Как замечательно в русском языке отмечен этот день недели! Изматывающие понедельник – пятница. В субботу ты приходишь в себя, тоже хорошее выражение, то есть возвращаешься к себе, а в воскресенье воскресаешь! Становишься самим собой! Вот в этот замечательный день Томас был приглашен к Самуилу Осиповичу на дачу. Тот считал, что для самых важных долгих разговоров этот день подходит как нельзя лучше, тем более что суббота уже позади. Щекотания за ушком, потом по пяткам не прошли даром и Вика к десяти часам утра, наконец, поднялась.

Сорок минут езды по свободным дорогам и Томас с Викторией оказались среди академических дач. Академиков в этих местах становилось всё меньше и меньше. Не столь талантливые наследники, не устояв перед большими деньгами, один за другим продавали дачи с почти гектарными участками. От академиков осталась только традиция низких заборов, когда соседи могли раскланиваться через изгородь. Каким?то образом новые владельцы, насмотревшись американских фильмов с домами и лужайками, не решались сломать последние устои академического духа и продолжали жить беззаборно на виду у остальных. Старые дачные дома, построенные по типовому проекту, сносились один за другим. Вместо них строились роскошные трёхэтажные особняки. Томас их не разглядывал. По толстым мордам, видневшимся поверх невысоких изгородей, все новые коттеджи были для него одинаковы.

Машина въехала на участок и остановилась в стороне от дома. Самуил Осипович стоял на крыльце, олицетворяя собой пророка Илию. Тот, как известно, жил в пещере далёкой пустыни, питался гусеницами, но время от времени с шумом выходил из пещеры, свергал неправедных царей, с шумом же возвращался и продолжал тихую жизнь. Судя по выражению лица Самуила Осиповича, он находился в состоянии завершения неаппетитной фазы питания и готовности выйти в большой мир. Немедленному этому событию помешала его жена, Дина Давидовна, которая вышла из дома и мелкими шажками побежала к машине обниматься с Томасом. Увидев Викторию, она тут же изменила первоначальному намерению и, коротко подставив щёку Томасу, взяла под руку Викторию и повела её в дом, что?то приговаривая по пути. Томас поздоровался с хозяином, на что тот проворчал:

 

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально