Манхэттенское безумие (сборник)

Ли Чайлд, Бен Х. Уинтерс, Джеффри Дивер, Мэри Кларк, Джастин Скотт, Анджела Земан,Брендан Дюбуа, Джон Брин, Джудит Келман, Джули Хайзи, Маргарет Марон, Н. Джей Айрес, Нэнси Пикард,С. Джей Роузен, Т. Джефферсон Паркер, Томас Х. Кук

 

 

Предисловие

 

В 2015 году творческий союз «Ассоциация детективных писателей Америки» (MWA) отпраздновал 70‑летний юбилей. Он был основан в марте 1945 года, в последние дни Второй мировой войны. Группа его основателей состояла из десяти женщин и мужчин, писательниц и писателей, а к концу первого года его деятельности число его членов возросло почти до ста человек. Я помню, как в тот год, когда я вступила в члены MWA – а это было более пятидесяти лет назад, – для ежегодно устраиваемого банкета в честь новых лауреатов Премии имени Эдгара По (Edgar Awards) потребовалось всего десять столиков; это было гораздо более интимное мероприятие, нежели сегодняшние блестящие празднества.

Тогда у нас в ходу была шуточка о человеке, который пришел на коктейль‑пати, и один из приглашенных спросил его, чем он занимается.

– Я писатель, – ответил он.

– Ох, как чудесно! А что вы пишете?

– Криминальные романы.

Пауза. Ледяной взгляд. А затем – уничижительный отлуп:

– Я читаю только хорошие книги.

Так было тогда, так остается и сегодня. Нынче криминальные и приключенческие «триллеры», как их именуют англичане, завоевали себе место в мире книг как уважаемая и достойная восхищения область литературы. И MWA выросла вместе с этим жанром. С того убогого начала, когда те десять авторов встретились на Манхэттене, чтобы создать свой творческий союз – то, что сегодня известно как MWA, эта весьма почтенная организация сильно разрослась – в ней теперь насчитывается более 3500 членов по всему миру.

Семидесятая годовщина создания союза «Ассоциация детективных писателей Америки» – это особая дата. С момента своего создания наша организация, не жалея сил, поддерживала и продвигала авторов приключенческих и детективных романов, действуя в союзе и сотрудничестве с ними, равно как с издателями и библиотеками, с целью возвысить и сам жанр, и его авторов. Именно поэтому Барри Земан, наш прежний неутомимый исполнительный вице‑президент и нынешний председатель издательской комиссии, вместе со мной задумал издать специальный сборник, посвященный этому юбилею, а также Манхэттену, где был задуман и создан союз МWA.

Данный сборник – третья антология детективного и криминального романа, подготовленная и изданная MWA. И хотя я горжусь каждым из этих изданий, это последнее занимает в моем сердце уникальное место. Я пригласила участвовать в нем поистине звездную коллекцию авторов, включая тех, кто уже осветил своим умом и талантом мои предыдущие антологии и ныне по‑прежнему активно работает в MWA, а также авторов, с которыми я до сего момента не имела удовольствия сотрудничать. Каждого из них мы попросили выбрать для своей истории какой‑нибудь известный, так сказать, канонический уголок Манхэттена. В результате получился чудесный сборник рассказов о том, что происходит в разных местах этого городского района, начиная с Уолл‑стрит и до Юнион‑сквер, от Сентрал‑парк до Гарлема и от Таймс‑сквер до Саттон‑плейс‑Саут, а также в одиннадцати других памятных местах Нью‑Йорка.

Некоторые авторы решили обратиться к прошлому Манхэттена, например, Н. Джей Айерс в своем рассказе «Переодетые», берущей за душу истории о копах и гангстерах в период сразу после Второй мировой войны, или Джеффри Дивер в рассказе «Булочник с Бликер‑стрит». Брендан Дюбуа предпочел писать о выдающемся событии в истории города, о праздновании Дня победы над Японией на Таймс‑сквер. Анджела Земан выбрала для себя другой период, начало суматошных и суетливых 1990‑х годов, поместив в это время свой рассказ «Родео на Уолл‑ стрит», историю об уличных мошенниках из мошенников, что играют в свои гнусные игры на улице, провозглашенной финансовой столицей всего мира.

Другие авторы придумали истории, охватывающие большие периоды времени, часто целые десятилетия. Джон Л. Брин в своем рассказе «Серийный благодетель» повествует о серии нераскрытых преступлений, имевших место быть более полувека назад. Т. Джефферсон Паркер в «Я и Микки» увлекает нас в путешествие по темным закоулкам истории криминальных семейств Маленькой Италии[1] с 1970‑х годов до сегодняшних дней. В рассказе «Таинственное исчезновение на Саттон‑плейс» Джудит Келман соединяет опасности и западни, какие только может таить написание криминальных историй, с исчезновением некой представительницы манхэттенского высшего общества, дело которой положено в долгий ящик на несколько десятилетий… или не положено? Сам рожденный на Манхэттене, Джастин Скотт в рассказе «Всегда» закручивает один из самых занимательных сюжетов и добивается впечатляющего эффекта, переходя от одного преступления к другому и смело пересекая пространство и время. Я тоже предлагаю читателям свой рассказ. «Пятидолларовое платьице» – рассказ‑предупреждение о том, как мы можем заблуждаться насчет самых близких нам людей.

Но, конечно же, даже сегодня Манхэттен – это рассадник как воображаемых, так и совершенно реальных преступлений, тайн и загадок. В некоторых наших рассказах центральным местом преступления является семья. Нэнси Пикард в «Трех словечках» описывает часто недоброжелательный и злопамятный нрав некоторых обитателей Большого Яблока[2] и то, что случается, когда некая женщина пытается выступить против него. Старая мамаша, любительница разгадывать тайны и мать детектива Линды Чинь, героини серии С. Джей Роузен, в рассказе «Чин Йон‑Йун делает шиддах» берется распутывать дело о похищенной девушке, о которой сообщил ее сынок. А в истории члена MWA и Великого Магистра MWA, мастера детектива Маргарет Марон «Рыжая падчерица» рассказывается о жутком соперничестве сводных сестер, которое вполне может конкурировать со всем, что только могут себе вообразить взрослые. Томас Х. Кук в своем рассказе «Вредный ребенок», где действие происходит в одном из облагороженных ныне районов города вроде Хеллз Китчен[3], рассказывает о том, как семейные отношения могут привести к очень печальному концу, а Перша Уокер в «Диззи и Гиллеспи» повествует о склоке между соседями по многоквартирному дому в Гарлеме, в которой оказалась замешанной любящая дочь одного из них.

Все это – отличные истории, и мы здесь лишь едва раскрыли их содержание. Современный странствующий рыцарь Джек Ричер из рассказа Ли Чайлда «Портрет одинокого едока» делает остановку в Большом Яблоке, где всего лишь выход из поезда подземки на какой‑то станции затаскивает его в историю с такой закрученной интригой и опасностями, которых хватило бы на целый роман. Солнечный день в Сентрал‑парк оборачивается печальным концом, по крайней мере, для одной преступницы – это в рассказе Джулии Хайзи «Белый кролик». А Бен Х. Уинтерс в рассказе «Попался!» уводит нас в мир мошенников из бродвейских театров.

Наш уважаемый издательский дом «Квирк Хаус» великолепно издал данную антологию, выпустив этот сборник как уникальный дар, как роскошное подарочное издание в честь нашего замечательного клуба и не менее замечательного города.

Мы надеемся, что чтение этих рассказов и историй доставит вам радость ничуть не меньшую, чем испытывали мы, когда их писали.

 

Мэри Хиггинс Кларк

 

От имени клуба «Ассоциация детективных писателей Америки»

 

В связи с семидесятой годовщиной создания MWA мы хотели бы воспользоваться случаем, чтобы от имени нашей организации выразить наше глубочайшее восхищение деятельностью Мэри Хиггинс Кларк. С того момента, когда Мэри, еще молодой автор, присоединилась к нашему союзу, она всегда оставалась неустанным подвижником, постоянно содействуя работе MWA, его членов и авторов детективных романов во всем мире.

Мэри всегда готова протянуть руку помощи во всех наших начинаниях. В дополнение к множеству задач, решаемых ею от имени и по поручению MWA в течение более чем десяти лет, когда она была членом Национального совета директоров, а также в качестве президента национального отделения клуба, Мэри служила как неутомимый и не имеющий себе равных лидер и представитель нашего жанра. Кроме этого, она взяла на себя еще одну обязанность – в течение двух лет занималась организацией, а затем и председательствовала на Международном конгрессе авторов криминального романа в 1988 году, этом звездном съезде, который собрал авторов детективного и приключенческого жанра со всего мира и продлился целую неделю.

Если этого недостаточно для отдельного человека, отдающего нашему делу свое время и таланты, Мэри также была составителем и редактором трех ежегодных антологий MWA, а также внесла свой вклад во многие другие наши начинания.

Она талантливый и пользующийся огромной популярностью автор, и ее неоценимый вклад в развитие этого жанра был должным образом признан и отмечен, когда она была удостоена титула Великий Магистр MWA за выдающиеся достижения в этой области, за постоянный выпуск книг самого высокого качества в течение всей ее замечательной карьеры.

Многое изменилось с тех пор, как Мэри стала одним из нас, но она, следует отдать ей должное, по‑прежнему остается столь же милой, доброй и заботливой, какой была всегда, и все мы от этого только выигрываем. Безусловно признанная Королевой саспенса, здесь она известна как Королева наших сердец.

Мы выражаем глубочайшую и самую искреннюю благодарность Мэри за многолетнюю бескорыстную и самоотверженную работу на благо союза «Ассоциация детективных писателей Америки» и за помощь всем авторам детективного жанра во всем мире. И надеемся на еще больший приток подобных авторов.

 

Барри Т. Земан,

председатель издательской комиссии

Тед Херцел‑мл.

исполнительный вице‑президент

 

Мэри Хиггинс Кларк

Пятидолларовое платьице

 

Был ранний августовский вечер, и солнце отбрасывало косые тени на всю Юнион‑сквер в Манхэттене. «Странный какой‑то нынче день», – подумала Дженни, выйдя из подземки и повернув на восток. Сегодня был последний день, когда ей требовалось посетить квартиру бабушки, умершей три недели назад.

Она уже убрала эту квартиру, сложила и упаковала бо́льшую часть бабушкиных вещей. Мебель и все предметы домашнего обихода, а также одежду в пять часов заберут и отправят в благотворительный фонд местной епархии.

Отец и мать Дженни были педиатрами и работали в Сан‑Франциско. И оба были вечно жутко заняты. А Дженни, уже успевшая окончить юридический факультет Стэнфордского университета и сдавшая экзамены на звание адвоката, была свободна и могла заняться этой разборкой. Со следующей недели у нее начиналась работа в должности помощника окружного прокурора в Сан‑Франциско.

На Первой авеню, дожидаясь разрешающего сигнала светофора, она посмотрела вверх. Отсюда ей были хорошо видны окна бабушкиной квартиры на четвертом этаже дома номер 415 по Восточной Четырнадцатой стрит. Бабка, поселившись здесь в 1949 году, стала одной из первых жителей этого дома. «Они с дедом переехали в Нью‑Джерси, когда маме исполнилось пять лет, – вспоминала Дженни, – но потом бабка вернулась сюда, когда дед умер». Это было двадцать лет назад.

Полная воспоминаний о бабушке, которую она обожала, Дженни не заметила, как на светофоре вспыхнул зеленый свет. «Такое ощущение, словно я вижу ее в окне, и она наблюдает, как я иду к ней, как она всегда делала», – думала женщина. Какой‑то нетерпеливый пешеход толкнул ее в плечо и проскочил вперед, и она осознала, что свет снова стал зеленым. Дженни пересекла улицу и быстро прошла короткое расстояние до подъезда бабушкиного дома. Там она замедлила ход, еще более неохотно набрала шифр на кодовом замке, открыла дверь и направилась к лифту, затем вошла в кабину и нажала нужную кнопку.

На четвертом этаже женщина вышла из лифта и медленно двинулась по коридору к бабкиной квартире. На глазах выступили слезы, когда она начала вспоминать о тех бесчисленных случаях, когда бабушка ждала внучку возле уже открытой двери, заметив ее внизу, когда та переходила улицу. С трудом проглотив образовавшийся в горле ком, Дженни повернула ключ в замке и отворила дверь. И тут вспомнила, что, дожив до восьмидесяти шести лет, бабка давно была готова уйти из жизни. Она не раз говорила, что двадцать лет – это слишком долгий срок, чтобы жить одной, без мужа, деда Дженни, и что она очень хочет воссоединиться с ним.

У нее тогда начали проявляться первые признаки старческого слабоумия, она стала толковать о какой‑то женщине по имени Сара… о том, что это не Барни ее убил… это сделал Винсент… и она когда‑нибудь это докажет.

«Вот чего бабка ни за что себе не пожелала бы, – подумала Дженни, – так это того, чтобы превратиться в слабоумную старуху». Глубоко вздохнув, она осмотрелась по сторонам. Коробки, в которые Дженни сложила все барахло, стояли в углу. Книжные полки пустовали. Со столешниц все было убрано. Вчера она завернула и упаковала доултонские фаянсовые статуэтки[4], которые бабка так любила, а также убрала семейные фотографии в рамках – их она потом отошлет в Калифорнию.

Ей осталось только одно дело. Нужно было разобрать бабушкин сундук, в котором та когда‑то хранила свое приданое.

Сундук этот был особенный. Дженни прошла по коридору в маленькую спальню, которая служила бабке еще и кабинетом. Хотя она была в свитере, ей вдруг стало холодно. «Интересно, – подумала она, – неужели все квартиры и дома становятся такими холодными после того, как умер живший в них человек?»

Войдя в комнату, она присела на раскладной диван, который служил ей постелью с тех пор, как ей исполнилось одиннадцать. Это было в первый раз, когда ей разрешили лететь одной из Калифорнии и погостить у бабки целый летний месяц.

Дженни вспомнила, как бабка открывала этот свой сундук и всегда доставала оттуда какой‑нибудь подарок, когда Дженни к ней приезжала. Но она никогда не разрешала внучке в нем рыться. «Там лежат кое‑какие вещи, о которых мне не хотелось бы никому рассказывать, – говорила она. – Может, когда‑нибудь я позволю тебе взглянуть на них. Или, возможно, просто выброшу их. Не знаю пока что».

«Интересно, бабка их выбросила, эти столь секретные вещи?» – спросила себя Дженни.

А сундук из‑под приданого теперь служил в спальне кофейным столиком.

Дженни присела на диван, набрала полную грудь воздуха и подняла крышку сундука. И сразу поняла, что бо́льшую его часть занимали тяжелые толстые одеяла и стеганые покрывала, те, что давным‑давно были заменены на более легкие и теплые.

«И зачем только бабка хранила все это барахло?» – подумала Дженни, с трудом вытащила одеяла наружу и сложила их стопкой на полу, чтобы потом выбросить. «Может, кому‑то они смогут понадобиться, – решила она. – Кажется, они и впрямь очень теплые».

Следом за одеялами она извлекла льняные скатерти и наборы салфеток, тех, по поводу которых бабушка всегда шутливо приговаривала: «Нынче почти никто не пользуется льняными скатертями и салфетками, разве что на День благодарения[5] или на Рождество. Миром нынче правят химчистки.

«Когда я выйду замуж, бабушка, то буду ими пользоваться в память о тебе – на Рождество и на День благодарения, а еще в особых случаях», – пообещала ей тогда Дженни.

Она уже почти добралась до дна сундука. Следующей вещью оказался альбом со свадебными фотографиями в белой кожаной обложке с надписью золотыми буквами «День нашей свадьбы». Дженни открыла его. Фотографии были черно‑белые. На первой красовалась ее бабка в своем подвенечном платье, она стояла перед церковью. Дженни охнула. «Бабка показывала мне это много лет назад, но я тогда не сознавала, что буду так похожа на нее, когда вырасту». Те же самые высокие скулы, точно такие же темные волосы, черты лица. «Словно в зеркало смотришь», – подумала она.

И еще она вспомнила, что когда бабка показывала ей этот альбом, то всегда рассказывала про людей, которые были запечатлены на этих фотографиях. «Вот это – лучший друг твоего отца… А это подружка невесты, твоя двоюродная бабушка… Видишь, каким красавцем был твой дедушка? Тебе было всего пять, когда он умер, так что ты, конечно, его не помнишь».

«Что‑то я все же смутно помню, – подумала Дженни. – Как он меня обнимал и целовал, а потом цитировал пару стихотворных строк о какой‑то девушке по имени Дженни… Надо будет как‑нибудь найти, из какой это поэмы».

Между последними страницами альбома среди наклеенных фотографий попалась одна незакрепленная. На ней была изображена бабка и еще одна молодая женщина – обе в одинаковых платьях для коктейля. «Ох, какая прелесть!» – подумала Дженни. Платья были с изящным вырезом «лодочкой», с длинными рукавами, сильно приталенные и с пышной юбкой до щиколоток.

«Гораздо красивее, чем все, что сейчас есть в продаже», – подумалось ей.

Она перевернула фото и прочитала надпись на прикрепленном листке:

 

Сара демонстрировала это платье на показе мод в магазине Кляйна всего за несколько часов до того, как ее там и убили. Я ношу второе такое же. Меня держали в резерве на тот случай, если первое, оригинальное, получит какие‑нибудь повреждения. Дизайнер, Винсент Коул, назвал его «Пятидолларовым платьицем» поскольку именно за такую цену его намеревались продавать. Он заявил, что потеряет на этом кучу денег, но это платье сделает ему имя. Оно и впрямь стало хитом на том показе, и покупатель заказал тридцать экземпляров, но Коул – после того, как Сара была в нем убита – отказался продать ему даже одно. Он требовал, чтобы и я вернула ему выданное мне платье, но я отказалась. Мне кажется, что причина, по которой он желал отделаться от этого платья, заключалась в том, что Сара была именно в нем, когда он ее убил. Если бы только нашлись доказательства этому! Я подозревала, что она тайком бегает к нему на свидания.

 

Дженни дрожащей рукой вложила фото обратно в альбом. Впавшая в старческий маразм бабушка за день до смерти повторяла эти самые имена: Сара, Винсент, Барни… Или это она просто впала в состояние бреда?

Рядом с альбомом лежал большой пакет из толстой манильской бумаги. Ярко‑желтый цвет от времени сильно выцвел. Открыв его, она обнаружила внутри три отдельные пачки рассыпающихся газетных вырезок. «Здесь неподходящее место, чтобы это читать», – решила Дженни. Сунув пакет под мышку, она прошла в столовую и села за стол. Осторожно, стараясь не порвать вырезки, вытащила их из пакета. Глянув на дату в верхней части первой вырезки, поняла, что все они сложены в хронологическом порядке.

«Убийство на Юнион‑сквер» – так была озаглавлена первая вырезка, которую она прочитала. Вырезка была датирована 8 июня 1949 года. Далее следовала сама заметка:

 

Тело двадцатитрехлетней Сары Кимберли было обнаружено сегодня утром в дверях универсального магазина Кляйна на Юнион‑сквер. Ее убил ударом ножа в спину неизвестный преступник или преступники. Убийство произошло между полуночью и пятью часами утра…

 

«И зачем это бабка хранила у себя эти вырезки? – задалась вопросом Дженни. – И почему никогда не рассказывала мне про это, особенно когда узнала, что я собираюсь заниматься уголовным правом? Понятно, что с мамой она об этом, видимо, не говорила. Иначе бы мама мне сказала».

Она разложила остальные вырезки на столе. Расположенные последовательно, по датам, они рассказали ей о расследовании этого убийства с самого начала. В тот вечер Сара Кимберли выступала на показе мод, демонстрируя то самое платье, в котором было обнаружено ее тело.

Вскрытие показало, что Сара, когда ее убили, была на шестой неделе беременности.

Винсента Коула, восходящую звезду модельного бизнеса, допрашивали несколько часов подряд. Было известно, что он, кроме всего прочего, встречался с Сарой. Но его невеста, Нона Бэнкс, грядущая наследница огромного состояния владельцев «Универсальных магазинов Бэнкса», под присягой показала, что они всю ночь провели вместе в ее квартире.

«Интересно, а что бабка сделала с тем вторым платьем, что ей досталось? – задумалась Дженни. – Она же сама говорила, что это было самое прелестное платье из всех, которые у нее когда‑либо были».

Компьютер Дженни стоял на столе, и она решила поискать, что можно найти в Сети об этом Винсенте Коуле. То, что она обнаружила, ее просто шокировало! Винсент Коул переменил имя – теперь он именовался Винченцо и стал теперь известным кутюрье. «Да он же нынче на самом верху, рядом с известными модельерами Оскаром де ла Рента и Каролиной Эрнера!» – подумала она.

Следующая стопка газетных вырезок рассказывала об аресте некоего Барни Додда, мужчины двадцати шести лет, который имел привычку часами просиживать в парке на Юнион‑сквер. Человек с задержкой умственного развития, он проживал в хостеле Христианской ассоциации молодых людей и работал в похоронном бюро. Одной из его обязанностей являлось облачение усопших и укладывание их в гроб. В свой дневной перерыв и после работы Додд обычно устремлялся прямиком в парк, захватив с собой бумажный пакет с ланчем или ужином. Читая вырезки, Дженни поняла, почему он попал под подозрение. Тело Сары Кимберли было уложено так, как укладывают умерших в гроб. Ее руки были сложены на груди, волосы аккуратно причесаны, а ворот платья тщательно разглажен.

Судя по имевшимся сведениям, Барни, как известно, любил затевать разговоры с оказавшимися рядом красивыми молодыми женщинами. «Но это ничего еще не доказывает!» – подумала Дженни. Тут она поняла, что уже думает как помощник окружного прокурора, должность которого вскоре займет.

Последняя вырезка содержала двухстраничную статью из «Дейли ньюс». Она была озаглавлена «Триумф справедливости?» с подзаголовком «Дело о пятидолларовом платьице», как назвал его автор. С первого же взгляда становилось понятно, что он включил туда длинные выдержки из протоколов судебного заседания.

Барни Додд во всем сознался. Он подписал протокол с показаниями, подтвердив, что в ночь убийства около полуночи находился на Юнион‑сквер. Из‑за сильного холода в парке никого не было. Додд заметил Сару, когда та переходила через Четырнадцатую стрит. Он последовал за ней, а потом, когда она отказалась с ним целоваться, убил ее. Потом оттащил тело к дверям универмага Кляйна и оставил его там. Но уложил убитую девушку так, чтобы она выглядела хорошо и пристойно, точно так же, как он укладывал усопших в своем похоронном бюро. Нож Барни выбросил, равно как и одежду, что была на нем в ту ночь.

«Слишком все здорово сходится, – с презрением решила Дженни. – Такое впечатление, что тот, кто проводил расследование и получил это признание, постарался хорошенько прикрыться со всех сторон… Вот и говори после этого о правосудии!»

Барни, несомненно, не имел отношения к беременности Сары. Интересно, а кто был отцом этого ребенка? И с кем была Сара в ту ночь? Почему она оказалась одна в полночь (или позже) на Юнион‑сквер?

Было ясно, что судья тоже решил, что с признанием что‑то нечисто. Он выступил с заявлением, предлагая признать Барни невиновным, и назначил ему общественного защитника.

Дженни с нарастающим раздражением и неудовольствием читала протоколы суда. Ей казалось, что, хотя общественный защитник сделал все от него зависящее, чтобы оправдать Барни, он был явно не слишком опытен. Ему никоим образом не следовало позволять, чтобы Барни заставили давать показания под присягой. Бедняга же все время сам себе противоречил! Он признал, что сознался в убийстве Сары, но только потому, что был голоден, а полицейские, которые его допрашивали, пообещали ему сэндвич с ветчиной и сыром и еще батончик «Херши», если он что‑то там подпишет.

«Вот это здорово! – подумала она. – Это должно было произвести впечатление на присяжных!.. Нет, должного впечатления это не произвело, – поняла она, читая дальше. – Особенно в сравнении с выступлением окружного прокурора, который представлял в суде это дело».

Он предъявил Барни фотографию тела Сары, сделанную на месте преступления.

– Вы узнаете эту женщину?

– Да. Я ее часто видел в парке, когда она там завтракала или шла домой после работы.

– Вы с нею когда‑нибудь разговаривали?

– Ей не нравилось со мной разговаривать. А вот ее подружка была добрая. Она тоже красивая. Ее звали Кэтрин.

«Это ж моя бабка!» – поняла Дженни.

– Вы видели Сару Кимберли в ту ночь, когда произошло убийство?

– Это в ту ночь, когда я видел ее лежащей у входа в магазин Кляйна? Руки у нее были сложены на груди, но не так аккуратно, как на этой фотографии. Вот я их и поправил, уложил, как следует.

«Его адвокат должен был потребовать сделать перерыв и заявить судье, что его клиента явно запутали!» – в ярости подумала Дженни.

Но адвокат‑защитник позволил окружному прокурору продолжать свой допрос в том же духе, добивая Барни.

– Значит, это вы уложили тело?

– Нет. Это сделал кто‑то другой. Я только руки поправил.

У защиты было два свидетеля. Первой оказалась сестра‑хозяйка хостела Ассоциации молодых христиан, где жил Барни.

– Да он и мухи не обидит! – заявила она. – Если он обращался к кому‑то, а тот не желал с ним разговаривать, Барни никогда больше к нему не приставал. И я точно никогда не видела у него ножа. У Барни и одежды‑то совсем немного. Я все его вещи знаю, и ни одна из них не пропала.

Другой свидетельницей была Кэтрин Ривз. Она показала, что Барни никогда не проявлял никакой враждебности или агрессивности по отношению к ее подруге, Саре Кимберли.

– Если мы случайно располагались на ланч в парке и Сара не обращала на Барни внимания, он разговаривал только со мной, пару минут, не больше. А на Сару больше и не смотрел.

Барни был признан виновным в предумышленном убийстве и приговорен к пожизненному заключению без права на помилование.

Дженни дошла до последнего параграфа статьи, в котором говорилось:

 

Барни Додд умер в возрасте шестидесяти восьми лет, отсидев в тюрьме сорок лет за убийство Сары Кимберли. Так называемое «Дело о пятидолларовом платьице» еще много лет обсуждалось среди специалистов. Личность отца нерожденного ребенка Сары так и не была установлена. Она была убита в коктейльном платье, которое демонстрировала в тот день. Может, у нее было романтическое свидание с кем‑то из ее почитателей? С кем она встречалась в тот вечер и куда потом отправилась? И БЫЛ ЛИ КОНЕЦ ЭТОЙ ИСТОРИИ НАСТОЯЩИМ ТРИУМФОМ ПРАВОСУДИЯ?!

 

«Я бы сказала, ничего подобного!» – Дженни просто кипела от злости. Тут она подняла глаза и увидела, что тени удлинились.

А в самом конце бабка пустилась в напыщенные и многословные рассуждения насчет пятидолларового платья и Винсента Коула. Может, это потому, что она в глаза его уже не могла видеть? Может, это Винсент приходился отцом нерожденному ребенку Сары?

«Ему сейчас, должно быть, лет восемьдесят пять», – подумала Дженни. Его первая жена, Нона Бэнкс, была наследницей сети универсальных магазинов. Одна из вырезок оказалась посвящена ей. В интервью журналу «Вог» в 1952 году Нона заявила, что это она первой высказала предложение, будто имя Винсент Коул звучит «недостаточно экзотично» для настоящего дизайнера и модельера, и настояла на том, чтобы муж усилил свой имидж, сменив имя на Винченцо. К интервью прилагалось фото роскошного свадебного торжества в поместье ее деда в Ньюпорте. Оно состоялось 10 августа 1949 года, через несколько недель после убийства Сары.

Брак продлился всего два года и был расторгнут по причине адюльтера.

«Интересно…» – подумала Дженни. Она снова обратилась к компьютеру. Файл Винсента Коула – Винченцо – был еще открыт. Она начала поиск, просматривая ссылки, пока не наткнулась на то, что искала. Винсент Коул, двадцати четырех лет от роду, на момент убийства Сары проживал в паре кварталов от Юнион‑сквер.

Ах, если б в те времена уже существовал анализ на ДНК! Сара жила всего в нескольких кварталах оттуда, на Авеню С. Если она была в ту ночь в его квартире и сообщила ему, что беременна, он без труда мог последовать за ней в парк и там убить. Коул, вероятно, знал про Барни, имевшего определенную известность в районе Юнион‑сквер. Мог ли Винсент Коул так уложить тело, чтобы навести подозрения на Барни? Может, он видел его в ту ночь в парке?

«Это мы никогда не узнаем, – подумала Дженни. – Но совершенно ясно, что бабка считала виновным Коула».

Она встала из‑за стола и вдруг поняла, что просидела здесь очень долго. Спина затекла, и все, чего ей сейчас хотелось, – убраться из этой квартиры и устроить себе длительную прогулку.

«Грузовик из благотворительного фонда должен прийти через пятнадцать минут. Надо сперва с этим разделаться», – подумала она и пошла обратно в бабкину спальню, она же кабинет. Две коробки с барахлом были оставлены открытыми. Одну – с этикеткой магазина Кляйна – Дженни обследовала первой. И нашла внутри то самое пятидолларовое платье, которое видела на фото. Оно было завернуто в тонкую синюю бумагу.

Дженни достала его и расправила. «Это, должно быть, то платье, о котором бабка говорила пару лет назад. Я тогда купила себе платье для коктейлей точно такого же цвета. И бабка сказала, что оно напоминает ей платьице, которое было у нее самой в молодости. И добавила, что дедушке не нравилось, когда она его надевала. «Одна девушка, с которой я работала, носила точно такое же, и с нею произошел несчастный случай, – сказала она. – Вот он и решил, что оно приносит несчастье».

Во второй коробке лежал темно‑синий мужской костюм. Пиджак на трех пуговицах. Почему он показался ей знакомым? Дженни перелистала свадебный альбом. «Ага! Можно быть уверенной, что именно в нем дедушка был в день их свадьбы, – подумала она. – Ничего удивительного, что бабка его сохранила. Она никогда не вспоминала о нем без слез».

Она вспомнила о том, что говорили на поминках ее старые подруги. «Твой дедушка был самый красивый мужчина, какой только может встретиться. Он учился на вечернем отделении юридического факультета, а днем работал продавцом в универмаге Кляйна. И все девицы в магазине за ним бегали и вешались ему на шею. Но как только он познакомился с твоей бабушкой, у них вспыхнула любовь с первого взгляда. Мы все тогда страшно его ревновали».

Дженни улыбнулась при этом воспоминании и стала выворачивать карманы костюма – вдруг там что‑то было забыто? Первым делом она обследовала карманы пиджака. Левый внутренний карман оказался пуст, но ей показалось, что она нащупала что‑то твердое под гладкой атласной подкладкой.

«Может, у него там имелся какой‑то потайной кармашек? – подумала она. – У меня самой был костюм с таким же».

Дженни оказалась права. Клапан этого кармана был почти незаметен, но он там действительно обнаружился.

Она сунула пальцы внутрь, извлекла сложенный листок бумаги и, развернув его, прочла написанное.

Это оказалось сообщение, адресованное Саре Кимберли. Медицинская справка, в которой сообщалось, что она беременна, и срок составляет шесть недель.

 

Книги МЭРИ ХИГГИНС КЛАРК являются бестселлерами во всем мире. Только в Соединенных Штатах их тираж превышает 100 миллионов экземпляров. Она – активный член общества «Литераси волантирз». Из‑под ее пера вышли тридцать три приключенческих и детективных романа, три сборника рассказов, исторический роман и две детские книжки. Она замужем за Джоном Конхини и живет в Сэддл‑Ривер, штат Нью‑Джерси.

 

Джули Хайзи

Белый кролик

 

Молодая женщина, сидевшая на скамейке, перестала крутить прядь своих белокурых волос, подстриженных «под эльфа». И удивленно подняла голову, прикрыв глаза от солнца.

– Простите?

– Я спросил, не пытаетесь ли вы снова вернуться в детство.

Мужчина, задавший этот вопрос, протянул руку вниз и постучал пальцем по уголку книги, лежавшей у нее на коленях. У него было круглое лицо и короткая стрижка, как у маленького мальчика, – мужчины обычно расстаются с такой еще до того, как им стукнет тридцать. Также у него обнаружились очки в черной оправе и кустистая каштановая борода, а еще небольшой выпирающий животик. В руках он держал потрепанную сумку, с какими обычно бегают курьеры.

– Интересный выбор для чтения, – сказал мужчина. – Особенно принимая во внимание окружение. Меня зовут Марк, кстати.

Молодая женщина напряглась и ухватилась за ворот своего свитера. Почти все скамейки, окружавшие эту популярную у публики площадку, были не заняты, хотя этот уголок Сентрал‑парк отнюдь не пустовал. Туристы толпились и фотографировались на фоне главной здешней достопримечательности – одиннадцатифутовой статуи Алисы в Стране чудес, – включая три молодые семьи и группу молодых людей студенческого возраста, активно щелкающих фотоаппаратами и сравнивающих получившиеся результаты.

– Не имею привычки разговаривать со странными незнакомыми людьми, – заявила она, переводя взгляд на двух едва научившихся ходить малышей в неоново‑ярких курточках, которые пытались взобраться на огромную бронзовую статую. Их папаша прислонился к Белому Кролику и уставился в экран своего мобильного телефона.

– Я вовсе не чужой и не странный, – Марк уселся на скамейку рядом с ней и положил свою сумку на колени. – Но ваш ответ вызвал у меня некоторое любопытство. А вы сами‑то не странная?

Она не ответила.

Один из малышей, забравшийся на шляпку невысокого гриба и разлегшийся там плашмя, потерял равновесие, его пухлые ручонки разжались, и он съехал вбок, тяжело ударившись о землю. Спустя долю секунды его пронзительные вопли привлекли внимание папаши. Тот сунул мобильник в карман и поднял малыша с земли.

Марк ткнул в них пальцем:

– А им разве не надо ходить в школу?

– Нет, они еще слишком маленькие, – ответила она. – Послушайте, я не хочу быть грубой и невежливой…

– Вот и не будьте. – Он поставил локоть на спинку скамейки, положил ногу на ногу, громко выдохнул и положил другую руку на сумку. – Успокойтесь. Мы с вами сидим рядом с местной достопримечательностью посреди кишащего людьми парка, и нынче солнечный октябрьский денек. Так что от легкой беседы никакого вреда не будет.

Она подняла свою книгу.

– Будет, если это отвлекает меня от чтения.

– Вот только вы не читаете, – заметил он.

– А что это, по‑вашему, такое? – На сей раз, приподняв книгу с колен, она даже помахала ею. – Доска для серфинга?

Тут он указал ей на ступеньки рядом, где сидела молодая женщина, склонившаяся над книжкой в бумажном переплете, которую держала в левой руке, грызя при этом ноготь на большом пальце правой.

– Вот она читает, – он вытянул руку, ткнув пальцем в двоих бегунов, огибающих пруд для запуска моделей кораблей. – А вот они не читают, – и с веселым выражением лица добавил: – Выдающаяся наблюдательность, не правда ли? Да еще и умение пользоваться дедуктивным методом. – Он развел руки в стороны: – Настоящий дар!

– Я бы сказала, что вы занимаетесь самолюбованием.

– И не стали бы первой, кто это отметил. Погодите‑ка.

Марк снова ткнул пальцем, на этот раз в небо. Подняв лицо, повернул его в сторону налетавшего на них свежего ветерка и сделал глубокий вдох носом.

– Вы уловили этот запах? – и продолжил почти без паузы: – Это же такой знакомый запах – он как раз вовремя до нас донесся. Вы узнали его, не правда ли? Запах смерти и нового начала, и все это в одном нежном дуновении. Запах опавших листьев и затрепанных страниц старых записных книжек. Он появляется каждую осень, как по расписанию. Иногда он чувствуется по нескольку дней; иногда исчезает еще до того, как вы успеете выдохнуть.

– Очень поэтично, но это не ответ…

Он провел пальцами по корешку ее книги.

– Вы сидите здесь целый час с книгой «Алиса в Стране чудес» на коленях, но не перевернули ни единой страницы.

Она даже повысила голос:

– Вы следили за мною?!

Марк почесал шею.

– Слово «следили» делает из меня что‑то вроде охотника или следака. Я этого не терплю. Скажем просто, что вы возбудили мой интерес.

– Если это у вас такой подходец, чтобы меня «склеить»…

– Нет. Скажем, я просто любопытный. Скажем, я просто заинтригован.

– Скажем, вы просто странная личность.

Он рассмеялся.

– Тouche![6] Как вы сказали, вас зовут?

– Ничего я вам не говорила.

– Ох, да. Вы очень осторожны, – он усмехнулся, произнося это слово врастяжку. – Вы опасаетесь, что Марк‑заявившийся‑в‑парк может соблазнить вас вылезти из вашего уютного мирка. Не беспокойтесь, – он сделал рукой отметающий жест. – Мне просто нравится узнавать, как зовут разных людей, вот и всё. Такой вот у меня заскок. Кроме того, я полагал, что вы из людей, способных оценить остроумное высказывание, – он поправил очки, подняв их чуть выше. – На вид вы отнюдь не из малодушных или чего‑то всегда опасающихся. По всей вероятности, я ошибся, полагаясь на стереотип, на сложившееся клише… – Он снова коснулся ее книги. – На основании этой книги.

Она с хлопком закрыла книгу.

– Мне пора идти.

– Нет, не пора, – сказал он. – Вы чего‑то ждете. Или кого‑то. Угадал?

– Причины, по которым я здесь, вас не касаются.

– А как тогда насчет вот этого? – Он похлопал по своей курьерской сумке. – Вы ведь не уйдете отсюда, потому что хотите узнать, что у меня там, внутри.

– Да какое мне до этого дело?

– Давайте‑ка лучше посмотрим…

Марк медленно раскрыл сумку, улыбнулся, медленно отстегнув кожаный наплечный ремень и отложив его в сторону. Сунул внутрь руку, ухватил нечто тяжелое и солидное и аккуратно вытащил его наружу.

– Ну‑ка, посмотрим, какие у меня шансы вас поразить, – сказал он и выложил ей на колени экземпляр «Алисы в Стране чудес». Синяя обложка. Тисненное золотом название. Книга, идентичная ее изданию.

Она даже вздрогнула от удивления.

– Что происходит?! Что это вы затеваете?

– Ух ты, извините, – ответил он. – Я просто подумал, что это интересное совпадение, и ничего более. А единственное, что я затеваю, это легкую беседу. Просто потрепаться захотелось.

– Ничего у вас не выйдет. Как вы это проделали? Сбегали в ближайший книжный магазин и купили ее? Да, вы действительно охотник и следак. Сталкер.

– Да ладно вам… – Когда она никак на это не отреагировала, он сказал: – О’кей, даже если я решился на столь радикальные действия, ответьте мне: с какой целью? Вы, кажется, хорошо знаете, что такое нью‑йоркские улицы, соображаете, чего здесь следует опасаться. Немного паранойи, конечно, но это же Нью‑Йорк, так что подобное поведение вполне простительно. Что же это был за гнусный и мерзкий план, во исполнение которого я притащил сюда эту книжку?

Она прошлась пальцами по тисненному золотом названию книги, но ничего не ответила.

– Ну вот, теперь, когда вы наконец поняли, что причины, по которым я затеял с вами этот разговор, совершенно невинные и благородные, мы можем начать снова, не так ли? Привет, меня зовут Марк.

Она отдала ему книгу.

– Я… Джейн.

Он улыбнулся.

– Рад с вами познакомиться, Джейн. – Он открыл книгу, перелистал несколько страниц и добрался до иллюстрации с изображением Чеширского Кота. – Это мой любимый персонаж.

– Этого и следовало ожидать.

Марк захихикал.

– Ну вот, видите? Мы всего десять минут знакомы, а уже можем шутить и понимать шуточки друг друга. И я вовсе не так ужасен, не правда ли?

Джейн не ответила. Папаша с двумя малышами уже ушел, равно как и туристы, большие любители фотографироваться. Вместо них появилась дюжина детей лет пяти; все они начали бегать, кричать и взбираться на статую под наблюдением двух женщин в одинаковых свитерах с эмблемами какого‑то детского садика. На скамейке, стоявшей напротив, сидели и трепались три профессионалки лет по двадцать с чем‑то, потом они подняли свои стаканчики с кофе в крайне живописном тосте, слова которого унес ветер.

– Можно? – спросил Марк.

Джейн потребовалась целая секунда, чтобы понять, что он тянется к ее книге. Она резким движением прижала книгу к коленям обеими руками.

– Не трогайте!

– Извините, – он пожал плечами, словно это не имело никакого значения. – Я подумал, что надо бы сравнить время их издания. Поглядеть, какая из книг вышла раньше. Я вовсе не хотел вас обидеть.

– Они совершенно одинаковые. Видно с первого взгляда.

В эту минуту мимо них прошаркал какой‑то бородатый старик. На нем было пальто с потрепанным воротником, а в руках он нес грязный бумажный стаканчик и кусок потрескавшегося картона. Сначала старикан подошел к воспитательницам детского сада, заработав парочку исполненных злости взглядов, прежде чем успел отойти подальше. Ничуть не обескураженный, он повернулся и шаткой походкой направился к Джейн и Марку, протянул женщине свой стаканчик и позвенел насыпанной туда мелочью. На куске картона было грубо и небрежно намалевано: «Пожалуйста, поделитесь!» И ниже: «Очень болит!»

Джейн отвернулась, пробормотав:

– Я не подаю.

Марк достал из своей сумки бумажник, вытащил оттуда пару однодолларовых бумажек и засунул их в стакан нищего. Старик крякнул и зашаркал прочь. И уселся на скамейку позади статуи.

– Вы понимаете, что он наверняка пропьет вашу подачку? – спросила Джейн.

Марк пожал плечами. Потом поднял очки и продолжил листать свою книгу, останавливаясь на секунду‑две, чтобы рассмотреть очередную иллюстрацию. Когда он снова поднял голову, то спросил:

– Так почему вы сидите здесь? – Сделал жест в сторону бронзовой Алисы, сидящей на шляпке гигантского гриба с кошкой Диной на коленях. – И на что вам эта книга? Это имеет некое особое значение?

Она подергала ворот свитера.

– А вам какое дело?

– Извините, – Марк поднял обе руки. – Не думал, что это вас так заденет. И все‑таки… Двое взрослых людей. Одно и то же место, одно и то же время, та же самая книга. Черт знает, какое совпадение! Я‑то знаю, зачем я здесь оказался. А вот вы у меня вызываете любопытство.

– Так зачем вы здесь? – спросила она.

– День рождения, если хотите знать, – снова с улыбкой сказал он. – Я взял на работе отгул, чтобы сделать себе какой‑нибудь особый подарок.

– С днем рождения! – сказала Джейн с некоторой теплотой в голосе.

Марк кивнул.

– А что, сидеть с «Алисой» в Центральном парке – это и есть «особый подарок»? – спросила она.

– В этом году – да. – Он перевернул еще несколько страниц. – Я сделал себе такой подарок – приятные воспоминания.

– Стало быть, это вы здесь пытаетесь вернуться в детство?

– Что‑то в этом роде. Не могу сегодня не вспомнить своего отца. Он не всегда понимал, как ему себя вести с детьми. Но вот если дать ему книжку и попросить почитать вслух, тогда этот старикан превращался в шекспировского актера с роскошным глубоким баритоном. Конечно, я, мальчишка, понятия не имел о том, что такое шекспировский актер или что такое баритон, но я до сих пор помню, как звучал его голос. – Он поднял свой экземпляр «Алисы». – Эта книга была его любимой.

Джейн пригладила свою прическу «под эльфа», как будто убирая волосы за уши.

– А ваш отец… его больше нет?

– Умер в прошлом году, – ответил он.

– Извините.

Марк поднял лицо и посмотрел на статую, на которую забирались и заползали ребята из детского садика.

– Он любил приводить нас сюда, когда мы были детьми. И читал нам. У меня это место всегда с ним ассоциируется.

Джейн молчала.

По‑прежнему глядя на детей, Марк сказал:

– Это первый мой день рождения с тех пор, как… – Тут он встряхнулся. – Ладно, хватит этих моих грустных рефлексий. Расскажите, что вас‑то сюда привело. Надеюсь, ваши мотивы более счастливые, нежели мои.

Джейн не спешила с ответом.

– Я и не знаю, почему сюда пришла. Правда, в самом деле… – Она посмотрела вниз, на книгу у себя на коленях, подняла взгляд на статую, затем перевела его на Марка. – Можно сказать, самое лучшее объяснение, которое я могу предложить, это то, что я пришла сюда сегодня для завершения некоей истории.

– Звучит не слишком весело.

Она отвернулась.

– Вы, наверное, знаете… не раз слышали про то, что преступники всегда возвращаются на место преступления?

– Да.

– А как же получилось, что вы никогда не слышали того же самого о жертвах преступлений? Никто ведь никогда не говорит об их страданиях, об их стремлении вернуться на это место…

– Ох, да, понимаю, – выдохнул Марк. – Очень жаль такое услышать. Если вы не против, я хотел бы узнать, что с вами случилось. Иной раз разговор с чужаком помогает.

– Вы, кажется, утверждали, что вы не чужой.

– Поймали! Хорошо подмечено! – Он улыбнулся. – Стало быть, вполне возможно, я наврал вам насчет своих приемчиков «склеивания» девиц.

– Со мной они все равно не сработают, уж извините.

– Ладно, хорошо. Забудьте про все это. Больше никаких глупых игр. Уверен, вы уже заметили, что я могу вас до смерти заговорить. Но я еще и хороший слушатель.

Джейн уж четыре раза приглаживала волосы, убирая несуществующие пряди за уши. Она прикусила губу.

Марк прочистил горло.

– Центральный парк большую часть времени вполне безопасен, а эта площадка имеет склонность всегда кишеть детьми и туристами. – Он немного помолчал. – Но, конечно, здесь не так уж и безопасно. Особенно если вас здесь обидели… ранили… причинили вам боль.

– Не мне, – она покачала головой и провела пальцами по обложке книги вверх, потом вниз. – Вы, случайно, не помните историю про молодую женщину, которую убили здесь, в парке, год назад?

– Здесь кого‑то убили? – Он удивленно свел брови. – Здесь?

Джейн судорожно вдохнула воздух.

– Мне трудно об этом говорить.

– Ничего, не торопитесь.

– Удивительно, что вы это не помните… История получила широкую огласку, потому что ее отец был какой‑то шишкой в департаменте полиции.

– Ох, да, погодите! – воскликнул Марк. – Точно, я вспомнил. Я про это слышал. Это было какое‑то особенно жестокое убийство, не так ли?

Джейн кивнула.

– И этого парня так и не поймали, верно?

Она помотала головой.

– Как я понимаю, вы ее знали? – спросил Марк. – Это была ваша подруга, да? Или даже ваша сестра, не так ли?

С трудом переведя дыхание, Джейн зажмурилась. Когда она снова открыла глаза, то сумела лишь прошептать:

– Я ее любила.

– Ох! – выдохнул Марк. Потом погладил бороду. – Вы хотите сказать…

– Да, я хочу сказать то, что вы думаете, что я хочу сказать. Мы любили друг друга.

– Я не помню, как ее звали, – сказал Марк. – Мне очень жаль.

У Джейн все внутри сжалось.

– Ее звали Саманта.

– Я вам очень сочувствую, это такая потеря… – Марк сглотнул и снова оглянулся по сторонам. – Вы с нею долго были вместе?

– Мы не были вместе, – ответила Джейн. – У меня никогда не было возможности сказать ей, что я чувствовала.

Рядом появилась группа тинейджеров – сплошные размахивающие руки, болтающиеся ноги и громко выкрикиваемые ругательства. Они окружили статую, вытеснив оттуда пятилеток, которые выражали свое неудовольствие громким плачем. А когда один из этих молодых людей глотнул чего‑то из фляжки, детсадовские воспитательницы собрали своих подопечных и, подталкивая, поспешно увели их прочь.

Марк забарабанил пальцами по своей сумке.

– Мне очень жаль, – снова произнес он. – Вы сказали, это произошло около года назад?

– Ровно год назад, – ответила Джейн. – В этот самый день год назад.

Марк испустил тихий свист.

– Теперь понимаю. Это у вас вроде как заупокойная молитва по вашей подруге. А я вам помешал… – Он с минуту помолчал, потом сказал: – Не могу себе представить, как это, должно быть, тяжело… я имею в виду приходить на место, где она была убита.

– Это произошло не здесь, а дальше, в глубине парка, – сказала Джейн. – В том уголке, который, как говорят в полиции, имеет скверную репутацию.

– В районе Рэмбл? – спросил он.

– Именно там, – ответила она. – Кажется, оно пользуется популярностью среди любителей наблюдать за птицами, а еще у любителей быстро снять девку. Сама я туда никогда не заходила.

– Возле Рэмбл есть такая дорожка рядом с озером, так там в последние годы было несколько нападений на людей. Это там произошло?

Она подняла обе руки:

– Не имею понятия.

Марк почесал голову.

– Вроде как необычно наглый поступок со стороны убийцы… Как он это сделал?

Джейн процитировала протокол судмедэксперта:

– Удар по голове тупым предметом. Так сказали в полиции. Они нашли там сук со следами крови.

– Тупым предметом. Чуть менее мерзкий способ сообщить, что ей размозжили голову. Мне очень‑ очень жаль, что с нею такое случилось, – Марк покачал головой и откинулся назад. – Я видел достаточно фильмов про копов, чтоб знать, какое это гнусное дело – убийство. Тот парень, который ее убил, это или какой‑нибудь гений злодейства, или ему просто здорово повезло.

– Повезло, надо думать, – Джейн вздрогнула и выпрямилась. – Да, вы были правы. Иногда поговорить – это помогает.

– Расскажите мне о Саманте.

Их прервал раздавшийся неподалеку крик. Женщина‑полицейский поднималась по ступенькам к подножию статуи и орала на выпивающих тинейджеров. Женщина, читавшая книжку в мягкой обложке, даже не вздрогнула и, кажется, ничего не заметила, когда женщина‑коп прошла мимо нее.

Тинейджеры бросились прочь, прежде чем та достигла верхней ступеньки. Часть перепрыгнули через низкую стену и рванули на восток, остальные рассыпались по парку к северу от статуи.

Джейн наблюдала за происходящим.

– Эти копы вообще не в состоянии кого‑либо поймать, не правда ли?

– Не думаю, что она уж очень старалась, – ответил Марк.

– Я это и хотела сказать. Они на самом деле совсем не стараются.

Вокруг восстановилось спокойствие. Женщина‑полицейский неторопливо обозревала окрестности. Она медленно обошла вокруг статуи Алисы и чуть прикоснулась к полям шляпы Безумного Шляпника.

Джейн глубоко вдохнула и выдохнула.

– Я познакомилась с Самантой всего за две недели до того, как ее убили. Она работала в кафе рядом с моим офисом. Знаете, как это бывает, когда вы просто сразу же находите с кем‑то общий язык и нравитесь друг другу?

– Да, знаю, – Марк улыбнулся. – Я вот сейчас именно это и чувствую… – Он вскинул руки. – Я не пытаюсь флиртовать, клянусь.

По‑прежнему глядя на статую, Джейн продолжила:

– Как бы то ни было, я прямо вся загорелась, прямо вспыхнула, так мне понравилась Саманта. Ну, прямо как в любовном романе, когда героиня понимает, что ее жизнь рассыпалась на мелкие кусочки и никогда больше не станет прежней. Без того, другого человека. Я прежде никогда ничего подобного не испытывала.

– Это прекрасно!

– Мы всего несколько минут с нею поговорили, и мне показалось, что и она испытывает точно такие же чувства по отношению ко мне. Только вот она была такая изумительная, такая поразительная, что я даже испугалась. А что, если я ее неправильно поняла? Я боялась, что если заговорю, то могу все испортить.

– А что было дальше?

– Я стала чаще заходить в это кафе. Я уже поняла, что ей хочется как следует со мною поговорить, по душам – а мне хотелось того же самого. Но всякий раз, как только мы начинали такой разговор, нам мешала толпа посетителей, – Джейн приложила руку к груди. – У нее было замечательное ожерелье – такое же, как у Белого Кролика.

– А кто был ее любимым персонажем? – спросил Марк. – И еще – Саманта не имела привычки хронически опаздывать?

– О, нет! Саманта была очень аккуратна и точна, тактична и внимательна, – Джейн улыбнулась. – Она любила приходить сюда в хорошую погоду. Всегда с книгой. Думаю, это было ее самое любимое место во всем городе.

– Вам это помогает говорить о ней, не так ли?

– Это все так странно… и что вы здесь сегодня оказались… и с этой книгой… Это вроде как знак, понимаете? И вы и впрямь хорошо умеете слушать. – Джейн снова сунула пальцы в волосы, но вдруг замерла и нахмурилась. – Я еще не привыкла к этой прическе. Только сегодня утром подстриглась.

Марк положил ладонь на сиденье скамейки между ними и чуть наклонился к ней:

– Вы сделали себе эту прическу сегодня? – переспросил он. – В годовщину убийства вашей подруги? Погодите, не отвечайте, я уже понял: у Саманты была точно такая же прическа, верно?

– Откуда вы узнали?

– Просто догадался. – Марк выпрямился, по‑прежнему не сводя с нее взгляда. – Прекрасно, но должен спросить: зачем?

Джейн подергала ворот свитера.

– Это помогает мне чувствовать себя ближе к ней. – Она опустила взгляд. – Я все время думаю, что если б я только была посмелее и поговорила с нею откровенно, все сложилось бы совсем иначе.

– Вам не стоит себя винить за то, что случилось.

– Это не имеет значения. Просто я именно так чувствую. – Джейн сжала зубы. – Я бы все отдала, только чтобы вернуться в прошлое и все исправить.

Марк прищурился от ветра.

– У меня есть идея, как вам помочь, – сказал он. – Хотите узнать, что я придумал?

Джейн пожала плечами, потом кивнула.

Он почесал щеку под бородой.

– Когда вы были ребенком, вы когда‑нибудь сжигали записки со своими секретами?

– О чем это вы?

– Была раньше такая вроде как игра или придумка. Может, и сейчас еще есть. Что‑то вроде ритуала очищения или избавления. Вам это знакомо?

– Нет, совсем нет.

– Ладно, сейчас все объясню, – Марк откинулся на спинку скамейки, вытянул ноги и скрестил лодыжки. Потом поднял руки, выставил локти в стороны, сцепил пальцы на затылке и начал рассказывать. – В летнем лагере, когда мне было пятнадцать, наши воспитатели раздавали нам листки бумаги и говорили записать на них свои страхи или то, что мы хотели бы изменить в самих себе. Никому ничего не говорить. Никому ничего не показывать. Полная тайна. А потом устраивали торжественную церемонию со всякими клятвами и заверениями, и мы по очереди швыряли записки в костер и смотрели, как они горят и превращаются в ничто. Было очень здорово, когда это проделывал кто‑то другой, но вот…

Он поднял обе руки в воздух, потом опустил их обратно на голову и продолжил:

– Ну, вы уже поняли, что это такое. Выявить и определить самые ужасные свои страхи и затем – символически – уничтожить их. И это должно было убедить нас в том, что мы обладаем властью над собой. Что можем контролировать свои импульсные порывы, а не наоборот.

– И это срабатывало?

Уронив руки на колени, он наклонился вперед.

– Да, срабатывало. Наверное, именно поэтому я все так хорошо помню, даже сегодня. Это было такое восхитительное чувство освобождения! Теперь, когда я уже стал взрослым, я оглядываюсь назад и понимаю, что именно тогда по‑настоящему осознал, что это такое – уметь все разделять по частям, рассортировывать по категориям. И хотя я, возможно, не могу так уж легко сжигать свои негативные порывы и поступки, я все же могу их контролировать, когда с ними сталкиваюсь. – Он чуть помолчал, потом добавил: – Может быть, вам стоит подумать о таком же символическом жесте, чтобы справиться со своим горем.

Вокруг стало совсем тихо и спокойно, как не было ни разу за все прошедшее после полудня время. Рядом играли и смеялись двое ребятишек. Старый попрошайка подошел к их родителям и был вознагражден горстью мелочи.

Джейн оглянулась по сторонам.

– Не думаю, что здесь стоит разводить костер.

Марк засмеялся.

– Не думаете? Но что‑то мы все же можем сделать? Идеи есть?

– Нет.

Мимо проскочили две белки.

– А у меня есть, – сказал Марк. – Отличная идея, точно вам говорю!

– И какая же?

– Что, если вы скажете Саманте, что чувствуете? Я имею в виду, откроете ей всю душу. Это даст вам облегчение? Принесет завершение этой вашей истории? – Прежде чем она успела ответить, он продолжил: – Нас тут каким‑то странным образом свело вместе, но на это была какая‑то причина. Мне кажется, что это странное желает, чтобы у вас в душе воцарился мир.

– Не уверена, что это возможно.

– А что, если… – Марк наклонился ближе к ней. – Что, если вы посетите ее могилу? Там вы можете изливать душу столько времени, сколько вам нужно.

Джейн продолжала трепать воротник свитера.

– Ее кремировали.

– Ох! – Марк снова замолчал. Минуту спустя он сказал: – Тогда как насчет какого‑нибудь тихого уголка в парке?

– Здесь?

– Ну, не в этом самом месте… Но она ведь погибла в парке, и это превращает его в своего рода священное, памятное место. Давайте отыщем какой‑нибудь тихий уголок, холмик, милую лужайку… – Он поводил пальцем по губам. – Вы знаете, где находится Седар‑Хилл, Кедровый холм? – И опять, прежде чем она успела ответить, продолжил: – Это возле Глэйд‑Арч. Совсем недалеко отсюда, и как только мы устроимся там, я обещаю оставить вас в одиночестве. Пойдемте.

Он встал и предложил ей руку.

Джейн откинулась назад.

– Не думаю, что меня привлекает эта идея.

У Марка сделался грустный вид.

– Вы мне не доверяете?

– Дело не в этом.

– А в чем?

Она не ответила.

– Вы не можете вернуться в прошлое, в нужный вам момент, но я вам обещаю, что вы найдете там завершение этой истории.

Она продолжала сидеть, не двигаясь.

– Мне кажется, вы должны это сделать, – мягко сказал Марк. – Думаю, Саманта не возражала бы против такого поступка.

Он несколько мгновений смотрел на нее сверху вниз, потом двинулся вокруг статуи, к дорожке, что начиналась позади нее. Джейн оставалась неподвижной еще довольно долго, можно было бы неспешно досчитать до тридцати. А когда в конце концов встала со скамейки, то погладила книжку и прошептала: «Завершение».

Старик‑нищий в пальто поднял голову, когда она проходила мимо, и сделал слабую попытку попросить милостыню, зазвенев монетами в стаканчике. Женщина ничего не сказала, не обратила на него никакого внимания.

Марк ждал ее в начале дорожки.

– Вот и хорошо. Умница!

Она остановилась и уставилась на него.

– Я могу это сделать.

Они прошли не более ста ярдов, когда она прошептала:

– Этот нищий за нами следит?

Марк обернулся.

– Вероятно, надеется, что я отслюнявлю ему еще пару баксов.

– Надо полагать, – сказала Джейн. – Вам не кажется, что он передвигается быстрее, чем прежде?

Он рассмеялся:

– Я все равно могу его обогнать.

Марк свернул влево и пересек Ист‑драйв. Они сошли с пешеходной дорожки и углубились под сень деревьев.

– Куда мы идем? – спросила Джейн. – Мне казалось, что мы должны направляться к Седар‑Хилл.

– Так быстрее.

Она последовала за ним и заторопилась, чтобы не отстать.

– Зачем вы так быстро идете?

– Вы же хотели оторваться от этого нищего, не так ли?

Они шли дальше по неровной местности, обходя выступающие корни деревьев, которые торчали из земли, как гигантские кулаки. Джейн дважды оступалась и едва не падала на каменистой тропинке.

– Мы уже прошли лодочную станцию, она осталась вон там, – она ткнула большим пальцем себе за левое плечо. – Вы уверены, что мы правильно идем?

– Вон туда, – сказал он, увлекая ее дальше в глубь зарослей. Земля здесь была мягкая и покрытая перемещающимися слоями красного и золотистого. Хрупкие листья кувыркались и падали, пересекая яркие пятна света там, где прорехи в листве позволяли солнечным лучам проникнуть внутрь.

– Вы уверены? – снова спросила Джейн, поддерживая тот же темп ходьбы.

Марк, не отвечая, продолжал с хрустом и шорохом пробираться дальше, топча кучи листьев.

– Осторожнее, – он указал на упавший сук у нее на пути, почти закрытый опавшими листьями.

Обойдя его, Джейн снова спросила:

– Мне кажется, мы идем не туда.

Марк обернулся.

– Вдохните этот аромат, – сказал он, поднимая лицо и шумно вдыхая. – Распад, разложение и освобождение. Нет ничего слаще.

Джейн замедлила шаг. И оглянулась по сторонам.

– Мы по‑прежнему идем на запад. Не пора ли повернуть к северу?

Марк подождал, пока она его догонит. Положив руку Джейн на спину, он указал ей куда‑то в глубину зарослей.

– Там есть уединенное местечко, дальше впереди. Думаю, это идеальное место для вашего ритуала.

Сопротивляясь нажиму его руки, Джейн чуть отступила назад.

– Я думала, что мы идем на какой‑нибудь холм, поросший травой.

– Там слишком много народу, – сказал Марк. – А ритуал, подобный нашему, привлечет внимание. Я знаю одно тихое местечко на склоне каменистого холма позади гигантской сикоморы. Там гораздо лучше изливать душу.

Она остановилась.

– Куда вы меня ведете?

– Если вы действительно страстно хотите освободиться от прошлого, Джейн, – прошептал он ей на ухо, – тогда это ваш единственный путь.

Хотя Марк произнес это мягким, уговаривающим тоном, вперед, в заросли ее двинула его рука, подтолкнувшая ее в спину.

– Вон туда, за деревья.

– Стойте! – Она вся напряглась. – Зачем вы меня сюда привели?

Джейн посмотрела вверх, потом по сторонам, как маленькая птичка, попавшаяся в ловушку. Затем, плотно прижав к груди книгу, уставилась ему за спину и покачала головой.

– Нет, дальше я не пойду. – Ее отказ прозвучал хрипло и тихо. Она попыталась сказать это еще раз: – Пожалуйста, не надо.

– Вы лучше туда посмотрите. – И Марк указал ей вглубь плотных зарослей, туда, где виднелся каменистый выступ, торчавший из‑за массивного ствола дерева. – Отсюда его уже видно. Подходящее место, вы согласны? Вроде как освященное.

Джейн снова отрицательно покачала головой.

Он ухватил ее за руку.

– Да пойдемте же, мы все проделаем вместе.

– Не заставляйте меня туда идти.

– Разве Саманта не хотела бы, чтобы вы были смелой?

Джейн хрипло вдохнула.

– Откуда вы знаете место, где погибла Саманта?

Выдернув руку из его захвата, она не стала дожидаться ответа и бросилась бегом назад, по тому пути, по которому они сюда пришли, но успела пробежать не более двадцати шагов и остановилась с испуганным воплем.

Путь ей преградил старик в потрепанном пальто.

Марк с шумом пробрался сквозь кучи листьев и встал рядом.

– Мне кажется, более уместно задать другой вопрос: откуда вы его знаете?

Старик, теперь уже чисто выбритый, держал свою бывшую бороду в руке, а в другой у него был револьвер.

– Что происходит?! – закричала Джейн. – Что это такое?!

Марк протянул руку.

– Дайте мне вашу книгу.

– Но… это все, что у меня от нее осталось, – сказала она.

– Нет, – сказал Марк. – Это все, что у нас от нее осталось. Давайте ее сюда.

Джейн расслабила пальцы на синей обложке и протянула ему книгу.

Марк снял очки, сунул их в карман, откинул обложку и прочитал вслух:

– «Лоре, – уголки его губ опустились вниз. – Пусть жизнь будет для тебя Страной чудес. С любовью, папа».

– Я не знаю, что это должно означать, – сказала Джейн. – Саманта никогда не объясняла мне, что значит эта надпись.

– Да как она могла? – спросил старик. – Она же была уже мертва, когда вы забрали у нее книгу. – Он сунул револьвер себе под пальто. – А звали ее вовсе не Саманта. Ее звали Лора.

– Кто вы? – спросила она.

Он распахнул воротник достаточно широко, чтобы стало видно ожерелье Белого Кролика.

– Я ее отец, вот я кто.

– Отец Саманты? – У нее отвалилась челюсть. – Начальник полиции?

– Отец Лоры, – поправил он. – И всего лишь инспектор.

– Он хитростью заманил меня сюда, – Джейн указала на Марка. – Это он ее убил. Кто еще мог знать место, где она погибла?

– И в самом деле, кто? – произнес старик. – Но вот чего я не понимаю, так это того, как вам удалось заманить сюда мою дочь. Сама она никогда бы сюда не забралась. Никогда.

– Это она сама последовала сюда за мной! – Джейн яростно замотала головой. – Вы должны мне верить! Я бы никогда не сделала Саманте ничего плохого! Она была для меня всем! Всем! Я всего лишь взяла у нее эту книгу; я хотела, чтоб она со мной поговорила!

– Она последовала за вами сюда? – Голос старика сорвался. – Потому что вы украли ее книгу?

Джейн продолжала мотать головой.

– Но оказалось, что это вовсе не моя Саманта! Моя Саманта никогда бы меня не оттолкнула! Она никогда не сказала бы мне тех ужасных слов!

– Она последовала за вами сюда? – повторил старик и выхватил книгу из рук Марка. – Из‑за этой книги?

Он уронил голову на грудь, ухватил себя пальцами за переносицу и прикрыл ладонью глаза.

– Как вы не понимаете, это же была ошибка! – Джейн развернулась лицом к Марку: – Это он! Он ее убил!

Марк успокаивающим жестом положил руку на дрожащее плечо старика.

– Мы боялись, что никогда не найдем того, кто убил Лору. Но вы были правы, – сказал он Джейн. – Жертвы тоже возвращаются на место преступления. Особенно если это их единственный шанс поймать убийцу.

– Это вы убийца! – завизжала Джейн. – Должно быть, она рассказала вам, что чувствует по отношению ко мне! Вот так вы и узнали, что я приду сюда сегодня… – Обернувшись к старику‑полицейскому, она выкрикнула: – Да неужто вы сами не видите? Он купил эту книгу, чтобы меня подставить! Это его надо арестовать!

Пока старик застегивал наручники на запястьях Джейн, Марк вытащил книгу из своей сумки. И откинул обложку. «Марку, – его голос задрожал, глаза заблестели от слез. – Всегда будь любопытен, когда жизнь разворачивает перед тобой свои чудеса. С любовью, папа». Он дождался, когда старик снова поднял взгляд.

– Эта книга хранилась у меня очень долго, не правда ли?

Челюсти полицейского были плотно сжаты.

– Да, очень долго.

Джейн с трудом сглотнула.

– Я ничего не понимаю…

– У моей сестры был такой ритуал – в свой день рождения читать эту книгу перед статуей Алисы, каждый год, – сказал Марк.

– Но… откуда же я могла это знать? Она не захотела со мною разговаривать.

– И это, вы полагаете, может оправдать ее убийство?

– Я вовсе не хотела причинять ей вред, – сказала Джейн. – Но она так рассердилась на меня… Я никак не могла заставить ее понять… А когда она попыталась убежать, я просто вышла из себя. Я хотела только остановить ее, задержать, чтобы она меня выслушала!

– Да, вы ее и впрямь задержали, в лучшем виде.

– Я бы никогда не сделала ничего дурного моей Саманте! – закричала Джейн. – Это была случайность, несчастный случай!

Старик уставился ей прямо в лицо красными глазами, обнажив зубы.

– Пошли, – сказал он.

– Но он же обещал дать мне шанс рассказать ей, что я чувствую! – Голос Джейн звучал тонко и пронзительно. Она повернулась к Марку: – Вы же обещали! И про завершение говорили!

– Ее звали Лора, – сказал полицейский. – А завершение для вас будет в суде, – он дернул ее за наручники. – А для нас завершение произошло сегодня.

Марк обхватил старика за плечи.

– Хорошо, что ты снова рядом, папа.

 

ДЖУЛИ ХАЙЗИ – автор многих бестселлеров по списку «Нью‑Йорк таймс», она была удостоена множества премий за свои детективные романы – «Энтони», «Барри», «Дерринджер эуорд». Сейчас она работает над двумя историями о сыщике‑любителе для программы «Беркли прайм мистериз»: «Тайны шефа Белого дома» и «Тайны Мэнор‑Хаус». Ее любимые занятия в свободное время – путешествия вместе с мужем и прогулки на природе вместе с детьми. Проживает недалеко от Чикаго.

 

Ли Чайлд

Портрет одинокого едока

 

Джек Ричер вышел из поезда линии R на Двадцать Третьей стрит и обнаружил, что ведущая к выходу в город лестница перекрыта пластиковой полицейской лентой ограждения. Лента была полосатая, синяя с белым, и натянули ее между перилами с обеих сторон. Она колыхалась под ветром, дующим из подземки. На ней висела табличка: «Полиция. Проход закрыт». Проход Ричеру, в сущности, не требовался. Ему‑то нужно было не пройти, а выйти. Но вот для выхода Джеку предстояло подняться по этой лестнице, что создавало некоторую лингвистическую сложность. И в этом контексте он вполне сочувствовал копам. У них просто не имелось других лент и табличек для ситуаций иного рода. Надписи «Полиция. Проход для выхода закрыт» в их запасах не имелось.

Поэтому Ричер развернулся и прошел половину платформы к следующей лестнице, которая также оказалась перегороженной лентой с табличкой «Полиция. Прохода нет». Синей с белым лентой, чуть трепещущей от порывов ветра, поднятого отошедшим от станции поездом. Странно. Джек был готов поверить, что первая лестница могла стать местом, представляющим какую‑то опасность, одну‑единственную: возможно, на нее свалился кусок бетонного перекрытия, или кто‑то разбил себе нос, споткнувшись о разбитую ступеньку, или произошло что‑то еще, опасное для жизни и чреватое телесными повреждениями. Но не на обеих же лестницах! И тем более одновременно! Какие еще возможны варианты? Может быть, проблемы возникли на тротуаре наверху? Проблемы, протянувшиеся на целый квартал. Может, дорожно‑транспортное происшествие. Или автобус сломался. Или самоубийство – прыжок из окна верхнего этажа. Или стрельба из проезжавшей машины. Или бомба. Может, тротуар стал скользким от крови и завален трупами. Или деталями автомобиля. Или и тем, и другим.

Ричер повернулся и посмотрел на противоположную платформу по ту сторону пути. Выход располагался прямо напротив, и тоже был перекрыт лентой. И следующий, и тот, что за ним. Все выходы были перекрыты. Белой с синим лентой. «Полиция. Проход закрыт». И выход тоже. В этом‑то и заключалась проблема. Бродвейская Локальная линия была очень подходящей линией, а остановка «Двадцать Третья стрит» являла собой отличный экземпляр этого типа станций. Ричер не раз спал в гораздо более гнусных местах, но сейчас у него были неотложные дела и совсем мало времени, чтобы с ними разобраться.

Он прошел обратно к первой лестнице и поднырнул под ленту.

По ступенькам он поднимался очень осторожно, вертя шеей и глядя вперед и вверх, особенно вверх, но не видел ничего необычного. Никаких упавших обломков бетона, никаких торчащих наружу прутьев арматуры, никаких разбитых ступенек, никаких ручейков крови, никаких разбросанных кусков тела на плитках пола.

Ничего.

Ричер остановился на ступеньках, когда его нос оказался на уровне тротуара Двадцать Третьей стрит, и осмотрел окрестности справа и слева.

Ничего.

Он поднялся еще на одну ступеньку и развернулся и посмотрел на ту сторону Бродвея, на горбатые силуэты высоких зданий и на Флэтайрон‑билдинг позади них. Куда он направлялся? Джек посмотрел налево и направо. И ничего не увидел.

Даже больше, чем ничего.

Ни одной машины. Ни одного такси. Никаких автобусов, никаких грузовиков, никаких микроавтобусов, поспешно мчащихся по своим делам, сверкая торопливо намалеванными на их задних дверях названиями фирм. Никаких мотоциклов, никаких мотороллеров «Веспа», выкрашенных в обычные для них пастельные тона. Никаких разносчиков из ресторанов, едущих на велосипедах, никаких курьеров. Никаких молодых людей на скейтбордах или роликовых коньках.

Никаких пешеходов.

А ведь стояло лето, время приближалось к одиннадцати вечера, и было еще совсем тепло. Перекресток Пятой авеню и Бродвея располагался прямо перед ним. Впереди виднелся район Челси, позади находился Грамерси, слева была Юнион‑сквер, а справа возвышался Эмпайр‑стейт‑билдинг, нависая над окрестностями подобно несокрушимому монолиту, каковым он и являлся. Здесь сейчас должны были толпиться сотни людей. Или даже тысячи. Или десятки тысяч. Парни в кедах и футболках с короткими рукавами, девушки в коротких летних платьях; одни должны были куда‑то медленно брести, другие торопливо пробегать, направляясь в клубы, которые вот‑вот распахнут свои двери, или в бары, где им готовы подать водку какой‑нибудь новой марки, или на последний, полуночный сеанс в кино.

Здесь сейчас должна была кишеть огромная толпа народу. Здесь сейчас должен был звучать смех и громкие разговоры, стук и шарканье подошв по тротуару, выкрики и вопли, какие довольная и радостная толпа издает обычно в одиннадцать часов в теплый летний вечер, а еще сирены и гудки автомобилей, и шорох шин, и рев моторов.

Но ничего этого не было.

Ричер спустился по ступенькам обратно и снова поднырнул под полицейское ограждение. Он прошел под землей к северу, к месту, где предпринял вторую попытку выбраться на поверхность, и на этот раз перешагнул через ленту, поскольку она здорово провисла. По ступенькам Джек поднимался так же осторожно, но быстрее, и вышел наружу прямо на углу напротив Мэдисон‑сквер‑парк, огороженного черной железной решеткой и битком набитого темными деревьями. Но ворота были все еще открыты. Правда, в них никто не входил и через них никто не выходил. И вообще вокруг не было ни души. Ни единой.

Ричер вышел на тротуар и остановился рядом с ограждением вокруг спуска в подземку. Позади большого квартала, тянущегося к западу, он рассмотрел мигающие огни проблесковых маячков полиции. Сбоку был припаркован патрульный автомобиль полиции, он стоял боком, перегораживая улицу. И заграждение. «Проход закрыт». Ричер повернулся и поглядел на восток. То же самое. Сине‑красные огни всю дорогу до самой Парк‑авеню. «Проход закрыт». Двадцать Третья стрит была перекрыта. Заблокирована. Равно как и множество других поперечных улиц, в этом нет сомнений, а также Бродвей, Пятая авеню и Мэдисон‑авеню – видимо, в районе Тридцатой стрит.

И никого вокруг.

Ричер снова посмотрел на Флэтайрон‑билдинг[7]. Узкое, треугольное в плане здание, острым углом выступающее вперед. Напоминает острый клин или скромный кусочек торта. Но Ричеру этот угол представлялся носом огромного корабля. Словно это был огромный океанский лайнер, медленно плывущий навстречу. Не слишком оригинальная мысль. Джек знал многих людей, которые думали точно так же. Даже при наличии на первом этаже застекленной оранжереи, очень похожей на паровозный скотоотбрасыватель (которая, как считали многие, только портила этот эффект, но, по его мнению, наоборот, его лишь усиливала), поскольку оранжерея выглядела как выступающий вперед подводный бульбообразный выступ какого‑нибудь незагруженного супертанкера.

И тут он заметил человека. За двойным стеклом окна похожей на скотоотбрасыватель оранжереи. Женщину. Она стояла на тротуаре Пятой авеню и смотрела куда‑то на север. На ней были темные брюки и темная рубашка с короткими рукавами. И она что‑то держала в правой руке. Может, мобильник. А может, пистолет «глок‑19».

Ричер оттолкнулся от ограждения и пересек улицу. На красный сигнал светофора, вообще‑то, но движения‑то на улице не было. Это напоминало проход через город‑призрак. Словно он – последний живой человек на земле. Если не считать ту женщину на Пятой авеню. К которой он приближался. Ричер нацелился на некую точку в этом скотоотбрасывателе. Его каблуки в тишине громко стучали. Скотоотбрасыватель представлял собой треугольную в плане железную раму, этакую миниатюрную копию самого здания, к которому он был приделан. И напоминал маленькую лодочку, пытавшуюся удрать от преследующего ее лайнера. Рама была выкрашена в зеленый цвет и походила на мох, и на ней там и здесь виднелись причудливые завитушки и узоры, как на имбирном прянике. Все, что не являлось металлом, было стеклом – огромные стеклянные панели, длинные, как автомобиль, и высокие, больше роста человека, выше головы и до колен.

Женщина заметила его приближение.

Она повернулась в его сторону, но отступила назад, словно подзывая к себе. Ричер понял ее намерение. Она хотела, чтобы он сдвинулся южнее, в тень. Он обошел выступающий угол скотоотбрасывателя.

В руке у нее был телефон, не пистолет.

И она спросила:

– Кто вы такой?

И Ричер ответил вопросом на вопрос:

– А кто спрашивает?

Женщина повернулась спиной к нему и выпрямилась – все одним гибким движением, как будто это был финт в баскетболе, но этого хватило, чтобы он успел увидеть желтые буквы ФБР на спине ее рубашки.

– Отвечайте на мой вопрос, – сказала она.

– Просто прохожий.

– И что вы здесь делаете?

– Смотрю на этот дом.

– На Флэтайрон?

– Нет, на эту его часть, что на фасаде. Стеклянную.

– Зачем?

– Я что, слишком много времени проспал? – осведомился Ричер.

– Это что должно означать? – спросила женщина.

– Может, какой‑нибудь спятивший старый полковник произвел государственный переворот? И мы теперь живем в полицейском государстве? Видимо, я все это проспал и пропустил.

– Я федеральный агент. И имею право выяснить ваше имя и потребовать документы.

– Меня зовут Джек Ричер. Среднего имени не имеется. У меня есть паспорт – лежит в кармане. Хотите, достану?

– Очень медленно.

Так он это и проделал, очень медленно. Ногти у Джека были коротко обстрижены, как у вора‑карманника, и он кончиками пальцев вытащил тоненькую синюю книжицу и выставил ее перед собой, достаточно далеко от тела, и подержал так достаточно долго, чтобы она разглядела, что это такое, а потом передал ей. Женщина раскрыла паспорт.

– Почему вы родились в Берлине? – спросила она.

– Я никак не мог контролировать передвижения своей мамаши, – ответил он. – Я в то время был всего лишь зародышем.

– А почему она оказалась в Берлине?

– Потому что там находился мой отец. Мы представляли собой семейство морских пехотинцев. Мать говорила, что я чуть не родился на борту самолета.

– Вы тоже из морской пехоты?

– В данный момент я безработный.

– А перед этим чем занимались?

– Был безработным. В течение многих предыдущих моментов.

– А перед этим что было?

– Армия.

– Какой род войск?

– Военная полиция.

Она отдала ему назад его паспорт и спросила:

– Чин?

– Какое это имеет значение? – ответил Ричер.

– Я имею право знать. – Она посмотрела ему за спину.

– Я был уволен в чине майора.

– Это хорошо или плохо?

– По большей части, плохо. Если б я отличился, будучи майором, меня бы оставили в армии.

Она ничего на это не сказала.

– А как насчет вас? – спросил Джек.

– А что насчет меня?

– Какой у вас чин?

– Специальный агент. Старший агент, глава группы.

– Вы и нынче вечером возглавляете эту группу?

– Да.

– Потрясающе.

– Вы откуда вышли? – спросила она.

– Из подземки, – сказал Ричер.

– Разве там не было ленты ограждения?

– Что‑то не помню.

– Вы пролезли через нее.

– Сверьтесь с Первой поправкой[8]. Я совершенно уверен, что имею право ходить там, где хочу. Именно это сделало Америку великой страной, не правда ли?

– Вы здесь мешаете.

– Чему?

Женщина по‑прежнему смотрела куда‑то ему за спину.

– Не могу вам сказать, – ответила она.

– Тогда нужно было сообщить машинисту, чтобы он здесь не останавливался. Одной ленты недостаточно.

– У меня не было на это времени.

– Это почему же?

– Не могу вам сказать.

Ричер ничего на это не сказал.

А женщина вдруг спросила:

– А что именно вас интересует в этой стеклянной части здания?

– Я вот подумываю, не предложить ли мне им свои услуги в качестве мойщика окон? Это могло бы помочь мне снова встать на ноги.

– Ложь федеральному агенту – это уголовное преступление.

– В эти окна каждый день смотрят миллионы людей. А им вы этот вопрос задавали?

– Я спрашиваю вас.

– Мне кажется, Эдвард Хоппер[9] именно здесь писал своих «Ночных ястребов».

– А это что такое?

– Картина. Весьма известная. На ней изображено, как будто поздно ночью смотришь сквозь окна в чью‑то столовую и видишь там одиноких ужинающих людей.

– Никогда не слышала, чтобы ужинающих людей называли «ночными ястребами». Во всяком случае, не здесь.

– «Ночные ястребы» в данном случае – это люди, ночные воры. А ужинавшего человека звали Филлис.

– Никогда не слыхала, чтобы ужинающего человека вообще как‑то звали.

– Не думаю, что там вообще кто‑то был.

– Вы сами только что сказали, что был.

– Я думаю, что Хоппер увидел это место и вообразил себе ужинающего человека. Или, по крайней мере, закусывающего у стойки в ланч‑баре. Вид точно такой же. Если смотреть с этого места, где мы с вами стоим.

– Кажется, я знаю эту картину. На ней три человека, верно?

– Плюс еще один за стойкой. Он вроде как нагнулся, возится с чем‑то в раковине. А позади него два кофейных автомата.

– На переднем плане супружеская пара, они сидят рядом, но не касаются друг друга, а дальше одинокий парень, сидит сам по себе. Спиной к нам. В шляпе.

– Все мужчины носят шляпы. У женщины рыжие волосы. Она выглядит грустной. Жуткое одиночество там изображено, такое жуткое, какое я когда‑либо видел.

Ричер посмотрел сквозь настоящее стекло. Было нетрудно представить себе сияющий внутри яркий свет флуоресцентных ламп, от которого люди кажутся пришпиленными к своим местам, как слепящими лучами прожектора, выставляющими их самым безжалостным образом на обозрение любого, стоящего на темной улице снаружи. Разве что сейчас темные улицы вокруг пусты, так что их никто не мог видеть.

И на картине, и в реальной жизни тоже.

– Во что это я вляпался? – спросил он.

– Вам следует стоять тихо и смирно там, где вы стоите, и не двигаться, пока я не скажу, что можно.

– Или что?

– Или вы отправитесь в тюрьму за вмешательство в операцию сил национальной безопасности.

– Или вас выгонят со службы за продолжение этой операции после того, как в ее проведение внезапно вмешается некий штатский.

– Операция проводится не здесь, а в парке.

Женщина бросила взгляд по диагонали через перекресток, на котором встречались три крупные уличные магистрали, и на массу деревьев позади него.

– Так во что я вляпался? – снова спросил Ричер.

– Не могу вам это сказать, – ответила она.

– Думаю, я сталкивался кое с чем и похуже.

– Военная полиция, да?

– То же, что и ФБР, но с более куцым бюджетом.

– Мы нацелились на одного человека. Он сидит на скамейке в полном одиночестве. Ждет кого‑то, а тот никак не приходит.

– И кто он такой?

– Один негодяй.

– Из вашей конюшни?

Она кивнула:

– Да, один из нас.

– Он вооружен?

– Он никогда не носит оружия.

– А почему его связник не приходит?

– Он погиб час назад в ДТП. Водитель не остановился. Его номер никто не заметил.

– Хорошенький сюрприз!

– Как оказалось, это был русский. Госдепартамент должен уведомить их консульство. Как оказалось, этот парень там и работал. Случайное совпадение.

– Ваш человек общался с русскими? Разве кто‑то еще рискует с ними встречаться?

– Все больше и больше людей. И это с течением времени становится все более серьезной проблемой. Некоторые говорят, что мы вернулись обратно в восьмидесятые годы. Но они ошибаются. Мы возвращаемся обратно в тридцатые.

– Стало быть, этот ваш парень не заработает титул лучшего работника месяца.

Женщина не ответила.

– И где вы намерены его прихватить? – спросил он.

Она чуть помедлила с ответом. Потом сказала:

– Это все конфиденциальная информация.

– Все это? Все что? Он же не может направиться сразу во все стороны.

Она не ответила.

Немного помолчав, Ричер спросил:

– Думаете, он направится туда, куда вам нужно?

Она не ответила.

– Так да или нет?

– Нет, – сказала она.

– Это из‑за высоких чинов?

– Как обычно.

– Вы замужем?

– А какое это имеет отношение к вам?

– Так да или нет?

– Я вот здесь зависла.

– Значит, вы та самая, что на картине, с рыжими волосами.

– И что из этого?

– А я – тот парень в шляпе, что сидит спиной к нам, в полном одиночестве.

– И что это должно означать?

– Это означает, что я сейчас пойду дальше. Гулять. Как и следует в соответствии с Первой поправкой. Это означает, что вы останетесь здесь. Как следует умненькой и хорошо понимающей тактику агентессе.

Он повернулся и пошел прочь, прежде чем она успела возразить. Обогнул выступ скотоотбрасывателя и направился по диагонали через центр этого сложного перекрестка, двигаясь быстро и не сбиваясь с темпа у бордюрных камней и линий дорожной разметки, игнорируя запрещающие знаки «Проход запрещен», вообще не замедляя ход, и в итоге прошел прямо в парк через юго‑западные ворота. Впереди виднелся пересохший фонтан и закрытый ларек, где продавали бургеры. Влево, заворачивая, уходила главная центральная дорожка, явно следуя какой‑то придуманной дизайнером схеме, характерной большими овалами, напоминающими беговую дорожку стадиона.

В парке слабо светились причудливые фонари на столбах, а сияние Таймс‑сквер отталкивало вверх облака, как горящая магниевая осветительная ракета. Ричер отлично видел все вокруг, но единственное, что он разглядел, это пустые скамейки – по крайней мере, в самом начале изгиба дорожки. По мере продвижения дальше можно было увидеть и другие скамейки, но они тоже стояли пустые по всей длине дорожки до самого дальнего конца овала, где высился еще один пересохший фонтан и виднелась детская игровая площадка. За ними продолжалась дорожка, описывавшая очередной овальный изгиб и направлявшаяся обратно к исходной точке. Там тоже стояли скамейки.

И одна из них была занята.

Крупным мужчиной плотного сложения, с красным лицом, лет пятидесяти на вид, в темном костюме. С пухлым лицом и редеющими волосами. Человеком, который выглядел так, словно его жизнь прошла мимо.

Ричер остановился рядом, и мужчина поднял голову, но потом отвернулся, но Ричер все равно уселся рядом с ним. И сказал:

– Этот Борис, или Владимир, или как там еще его зовут, не придет. Вас раскрыли. Им известно, что вы не вооружены, но они пустились во все тяжкие и очистили от людей примерно двадцать кварталов вокруг. И это означает, что они будут в вас стрелять. Вас вот‑вот расстреляют. Но не начнут, пока я здесь. Свидетели им не нужны. И еще: так случилось, что спецагент, командующая операцией, совсем не рада этой перспективе. Но на нее давят сверху.

– И что? – спросил мужчина.

– А то, что это будет мое доброе дело на сегодняшний день. Если вы хотите ей сдаться, я провожу вас к ней. Весь путь до самого конца. Вы можете рассказать ей, что вам известно, и сможете потом до конца жизни иметь в тюрьме по три плотные кормежки в день.

Мужчина ничего не ответил.

– Конечно, вы, вероятно, не захотите отправиться в тюрьму на всю оставшуюся жизнь. Может быть, вам стыдно. Может быть, самоубийство с помощью копа для вас лучше. Кто я такой, чтобы судить об этом? Стало быть, моим самым добрым делом на сегодняшний день будет просто уйти, если вы хотите, чтоб я ушел. Выбор за вами.

– Тогда уходите, – сказал мужчина.

– Вы уверены?

– Я уже не могу на это смотреть.

– Зачем вы это сделали?

– Чтобы стать хоть кем‑то.

– Что вы могли бы сообщить этой спецагентессе?

– Ничего особо важного. Их главный приоритет – определить степень нанесенного ущерба. Но они уже знают, к чему именно я имел доступ, так что им уже известно, что я мог передать противнику.

– И вам нечего к этому добавить, ничего стоящего не осталось?

– Ничего. Я ничего больше не знаю. Мои связные вовсе не глупцы. Они знают, что может случиться.

– О’кей, – сказал Ричер. – Я ухожу.

Когда он уходил из парка через северо‑восточные ворота, то слышал бормотание в кустах радиопереговоров, сообщавших о его уходе. Потом добрался до пустого квартала на Мэдисон‑авеню, где подождал, прислонившись к сложенному из песчаника основанию огромного здания. Четыре минуты спустя услышал приглушенные звуки выстрелов – было израсходовано одиннадцать или двенадцать патронов, целый залп, сопровождавшийся тупыми ударами, словно по столу хлопали телефонной книгой. А потом он уже ничего больше не слышал.

Ричер оттолкнулся от стены и пошел по Мэдисон‑авеню в северном направлении, представляя, как сидит у стойки в ланч‑баре, в шляпе, прижав к бокам локти, и лелеет в душе новую тайну жизни, которая и без того полна старых тайн.

 

ЛИ ЧАЙЛД был уволен с работы и сидел на пособии по безработице, когда ему в голову пришла сногсшибательная идея написать роман‑бестселлер и спасти свою семью от нищеты. Роман «Поле смерти» имел мгновенный успех и положил начало серии книг, продажи которых постоянно росли и прибавляли ему популярности с выходом каждой новой книги. Герой его серии, Джек Ричер, несмотря на то что это полностью выдуманный персонаж, получился вполне добросердечным малым, что оставляет Ли массу времени, чтобы читать, слушать музыку, болеть за команду «Нью‑Йорк янкиз» и английский футбольный клуб «Астон Вилла». Зайдите на сайт LeeChild.com, и вы получите полную информацию о его романах и рассказах, фильме «Джек Ричер» и о многом другом. Или зайдите на Facebook.com/LeeChildOfficial или в Twitter.com/LeeChildReacher или на YouTube.com/leechildjackreacher.

 

Нэнси Пикард

Три словечка

 

Присцилла истерически рассмеялась, когда врач заявил, что жить ей осталось всего несколько недель.

Даже когда она увидела шокированное выражение на его красивом лице, то просто отмахнулась, как бы отбрасывая его озабоченность, и продолжала громко хохотать, прямо как четырехлетний малыш, которому только что поведали самую сногсшибательную историю, какую он только слышал в своей коротенькой жизни. А поскольку она работала воспитательницей в дошкольном учреждении, то отлично знала массу таких вот сногсшибательных историй, особенно про всяких стучащих в дверь пришельцев, да и четырехлетних малышей тоже.

Тук‑тук! Кто там?

Это не я!

Да, несомненно, у нее был редко встречающийся случай смертельно опасного и быстро приводящего к смерти рака.

Именно так, несомненно! Вот такая замечательная выдалась у нее неделя. Месяц. Год. «Смерть может только улучшить мою жизнь», – подумала она и снова дико захохотала.

Когда Присцилла наконец разделалась с изначальным приступом истерики и заплакала уже совсем другими слезами, доктор протянул ей коробку с бумажными салфетками и большой блокнот. Она схватила то и другое и держала блокнот в руке, пока сморкалась.

– А это для чего?

– Некоторые мои пациенты составляют список того, что им непременно нужно успеть сделать напоследок.

– Ох, боже мой! – сказала она, закатывая глаза. Потом уставилась на него. – Вы что, держите у себя в столе пачку таких блокнотов? Вот глупость‑то! Значит, это списочек того, что следует проделать в последние минуты жизни, да? Купить бананов, но не слишком зрелых. Забрать вещи из химчистки, только вот зачем? И забыть про очень большие пачки стирального порошка.

Она смеялась и рыдала одновременно.

– Нельзя мне умирать, Сэм! – Присцилла уже долгое время была его пациенткой; он принимал ее регулярно – обычные периодические осмотры и внезапные заболевания. Он всегда звал ее по имени, да и она давно уже дала ясно понять, что тоже будет обращаться к нему так же. – Я ведь даже ни с каким похоронным бюро не успела договориться, даже в предварительном порядке!

Сэм не засмеялся.

– Еще не поздно, – заметил он.

– Только в этом уже не будет ничего предварительного, не так ли?

– Не будет, – подтвердил врач еще более мягким тоном.

– Странно, верно?

– Нет.

– Нет, странно! И в итоге у меня в этом списке будет всего один пункт.

– Какой?

– Прожить подольше.

У Сэма был такой вид, словно он сейчас заплачет.

– Извините, – сказала Присцилла – ей стало стыдно. Обычно ее юмор был более мягким; приближающаяся неизбежная смерть сделала ее более колючей. – Вы‑то ни в чем не виноваты.

– Никто не виноват, – сказал он, качая головой и вытаскивая платок, чтобы вытереть глаза.

Никто не виноват? В этом она не была так уж уверена.

Как насчет загрязненного воздуха, которым она дышит, как насчет всей этой химии в питьевой воде? И как насчет стрессов? Разве все это не убивает? Ну, видимо, да, хотя она, вероятно, не сможет доказать это своему вечно ввергающему ее в стрессы начальнику, своим вечно действующим ей на нервы родителям, своей вечно давящей ей на психику сестрице, своему вечно раздражающему ее бойфренду, вызывающим сплошные стрессы родителям ее подопечных в детском садике «ДэйГлоу» с этими вечно орущими и замученными стрессами детишками, вызывающей стрессы бабе с вызывающей стрессы собакой из соседней квартиры, этому вызывающему сплошные стрессы развозчику ее любимых хот‑догов, не говоря уж обо всех этих пешеходах, что вечно налетают на нее на улицах, или о такси, что вечно сигналят ей на перекрестках.

И еще докторам, которые сообщили ей, что она скоро умрет.

– Если лекарства перестанут вам помогать… или хирургическое вмешательство, или радиотерапия… чем вы намерены занять то время, что у вас осталось?

– Мне всего двадцать шесть, – прошептала Присцилла. Все запасы смеха у нее уже закончились.

– Я знаю. – Глаза Сэма снова наполнились слезами, но он сумел выдавить из себя ободряющую улыбку. – Значит, в вашем последнем списке будет гораздо больше веселых и забавных пунктов, чем в том, что составила одна моя пациентка, которой уже стукнуло сто лет.

– Стукнуло сто лет? – завистливо переспросила она. – Хотела бы и я…

– Ничего в этом хорошего нет. Для нее самым большим удовольствием было пить клюквенный сок, на который у нее была аллергия. Придумайте и себе что‑нибудь в этом роде, Присс! Придумайте что‑то получше, чем клюквенный сок. И не отступайте. Кто может знать? Может быть, полученное удовольствие вас вылечит.

Он и сам в это не верил.

Да и она тоже.

Но в качестве способа убить время в последующие две недели, прежде чем время убьет ее, это было все‑таки лучше, чем застрелиться. Именно это она и сказала Сэму, отчего тот состроил недовольную гримасу.

– Можно я воспользуюсь вашей ручкой?

Он протянул ей ручку и стал смотреть, как Присцилла пишет три словечка в верхней части страницы блокнота. Она с силой нажимала на ручку и писала печатными буквами, проводя каждую линию по нескольку раз, так что даже с противоположной стороны стола он мог видеть толстые черные буквы.

Присцилла перевернула блокнот, чтобы он мог их прочитать.

ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО ПРАВДУ

Сэм удивленно поднял брови.

– Я ожидал чего‑то большего из серии «покататься на русских горках» или «слетать в Париж». – Он ткнул пальцем в блокнот. – А это может и навредить.

– А может и пользу принести, – возразила Присцилла.

Когда она выходила из его кабинета, Сэм велел ей проверяться у него каждый день.

– Чтобы знать, как действуют болеутоляющие? Или чтобы знать, когда мне нужно будет отправляться в хоспис?

– Да, – ответил он и обнял ее.

Она на секунду прильнула к его белому халату.

– Спасибо за то, что сказали мне правду, – прошептала она и с храбрым видом вышла.

Присцилла являлась к нему на прием в течение трех следующих дней. А на четвертое утро заплаканная секретарша доктора Сэмюэла Уотерфорда принесла ему газету, заметка в которой объяснила ему, почему не следует ждать в этот день ее нового визита.

 

* * *

 

В предыдущую ночь Присцилла Уиндзор была убита ударом ножа, когда в прохладных сумерках шла – бегать она уже не могла – по Риверсайд‑драйв. Деревья багряника расцветут на следующее утро, распустят свои розово‑лиловые цветы, но она их уже не увидит. Присцилла надеялась прожить достаточно долго, чтобы дождаться весны, но все же боялась ее увидеть, опасаясь, что это наполнит ее невыносимым страстным желанием пожить еще, подольше. В ночь, когда ее убили, бутоны были еще плотно свернуты и походили на маленькие боксерские перчатки, словно не хотели наносить ей удары и причинять горько‑сладкую боль при виде их раскрывающихся лепестков.

Свидетели видели, как она пошатнулась возле газона для выгула собак, видели человека в спортивном костюме с натянутым на голову капюшоном, видели, как он наклонился над нею, пытаясь поднять, видели, как они на секунду прильнули друг к другу, видели, как он помог ей выпрямиться, видели, как он прислонил ее к дереву, видели, как он потрепал ее по плечу, видели, как он продолжил свою пробежку. И подумали: «Ах, какой хороший малый!» И улыбнулись в ничем не примечательную спину, а он побежал быстрее, чем прежде. Когда он свернул за угол, они наконец вновь посмотрели на женщину, которой он столь дружелюбно помог.

И увидели, что она закачалась, а потом сползла по стволу дерева и больше уже не поднялась.

– Ох, боже мой! – воскликнула одна женщина, дернув за поводок и подтягивая к себе свою собаку.

Другие бросились осматривать упавшую женщину; все были в шоке, когда увидели кровь, испытали ужас, рассмотрев нож, потом пришли в замешательство и никак не могли решить, кто из них должен звонить по телефону 911. Аппер‑Уэст‑Сайд – это район Нью‑Йорка, известный добрососедскими отношениями своих жителей, и хотя они не были лично знакомы с этой молодой женщиной, но отлично понимали, что хотят ей помочь.

– Вы уверены, что это был мужчина? – спросил один из них, когда они стали сравнивать свои впечатления от того, что успели заметить. – Я вообще‑то подумал, что это женщина.

– Но мы все согласились с тем, что он был белый. Или это все же была она?

Однако и в этом пункте они так и не пришли к согласию. И даже по поводу роста – высокий он был или средний, плотного телосложения или худого – и разошлись во мнениях даже в том, подошел ли преступник к женщине, когда она уже упала, или же в действительности сам стал причиной этого падения. Свитер с капюшоном, как оказалось, был черный, серый, красный или темно‑синий. Свидетелей было пятнадцать, и копы потом шутили, что можно было подумать, будто все они смотрели в разные стороны на пятнадцать разных женщин, которых убили пятнадцать разных преступников. Один из свидетелей клялся, что преступников, которые остановились, чтобы ей «помочь», могло быть двое.

Преступление имело все признаки случайного убийства случайным психом. Так говорили все. Просто жертва оказалась не в том месте и не в то время. И эта самая случайность – в публичном месте, перед глазами многих людей и в прекрасный вечер – именно это особенно пугало. Говоря по правде, все они чувствовали бы себя в гораздо большей безопасности, если б убийца с заранее обдуманным преступным умыслом вознамерился убить именно эту конкретную женщину, а вовсе не просто случайно встреченную прохожую, которую нетрудно было пырнуть ножом.

 

* * *

 

Сэм Уотерфорд редко бывал на похоронах своих пациентов и сейчас нервничал, отправляясь на эту церемонию. На одной такой церемонии много лет назад он подвергся нападкам семейства умершего; они орали и визжали, и он не желал, чтобы такое повторилось снова. Это семейство на следующий день подало на него в суд, обвинив в преступной небрежности при лечении. Дело они проиграли, потому что он не допустил никаких ошибок. Но с тех пор Сэм не желал напоминать другим пораженным горем семействам о своих неудачах или о том, что они таковыми считали.

Церковь на Уэст‑Энд‑авеню была забита народом, что отражало высокий социальный статус родителей Присциллы, которые возглавляли известную брокерскую компанию (ее отец) и еще более известный благотворительный фонд (ее мать). Врач на секунду задержался в задней части храма, потом прошел вперед по центральному проходу, проскользнул между двумя парами и пробрался на скамейку недалеко от алтаря. Когда он посмотрел направо, то не опознал стильно одетую пару, что дала ему пройти. Но глянув налево, увидел, что оказался лицом к лицу с очень загорелой пожилой женщиной, которая уже ему улыбалась.

– Доктор Уотерфорд! – сказала она. – Вы меня в одетом состоянии узнаете?

– Миссис Дарнелл, – сказал он, улыбаясь так, словно не слышал эту шуточку миллион раз. Ее имя было Банни, но он никогда им не пользовался, обращаясь к ней. – Как поживаете?

– Думаю, вы узнаете это, когда я явлюсь к вам на следующий медосмотр.

Он снова улыбнулся. Миссис Дарнелл была богата и выглядела роскошно, как дорогой шоколадный торт, но худа, как человек, никогда тортов не евший, и именно поэтому великолепно смотрелась в своем черном костюме от Шанель, превосходном одеянии для похорон.

– Бедняжка, – пробормотала она, имея в виду, надо полагать, умершую, а не его самого.

Тут зазвучал орган и началась заупокойная служба.

Все время службы Сэм провел, глядя на семейство Присциллы и ощущая смутное беспокойство.

С того места, где он сидел, врач ясно видел их в профиль. Было нетрудно выделить среди толпы ее элегантную мамашу и дородного папашу, мужчину средних лет, младшую сестру, которая смотрелась как более жесткая и неприятная копия Присциллы.

Примечательные люди, подумал он.

Из заполнившей церковь толпы доносились приглушенные рыдания, вокруг царило напряженное ощущение трагедии, все сидели строго прямо и с сухими глазами. Миссис Уиндзор не касалась рукой мистера Уиндзора, не обнимала его. Мать ни разу не посмотрела на дочь. Ни один из них не вытер ни слезинки. Было затруднительно представить себе человека, который плохо относился к Присс, однако сейчас впечатление создавалось такое, что либо ее семейство захвачено вихрем печальных эмоций, либо же они ненавидели дочь и сестру, которую только что потеряли. Сэм не раз видел такое и раньше – в больницах, при смерти пациентов, которых родственники точно не любили.

В конце службы миссис Дарнелл сказала, не слишком тихо:

– Ну вот! Разве это не самые странные похороны, на которых вам приходилось бывать?

Сидевшая впереди них женщина обернулась.

– Самые что ни на есть странные, – подтвердила она.

Сэм, крайне удивленный, вопросительно посмотрел на свою пациентку.

– Что? Разве вы ничего не заметили? Они о ней почти ничего не сказали! Даже имя ее едва упомянули! Такая прелестная девушка, такая щедрая и великодушная… А они и словом об этом не обмолвились! Ничего не вспомнили из ее детства, ни слова о ее образовании – а она ведь училась в прекрасных школах, можете мне поверить. Знаю‑знаю, очень многие похороны нынче оборачиваются сущим кошмаром, тонут в жутком море сентиментальностей, но вот эти уж слишком сухие и бесчувственные. Да, конечно, я понимаю, есть некоторая сдержанность, однако здесь все выглядело так, словно им совершенно наплевать на смерть собственного ребенка! Когда вы в последний раз были на таких похоронах, где человек пятнадцать всяких там двоюродных и троюродных родственников не вставали бы один за другим и не произносили бы речи о том, какими близкими друзьями они были с покойным или покойной, не рассказывали бы всяких семейных историй, – и чтобы никто при этом не всплакнул?!

Она была права, Сэм это отлично сознавал. Сам он настолько погрузился в теоретические размышления по поводу семейства Уиндзоров, что едва заметил, что заупокойная служба, в сущности, состояла из одних лишь гимнов, чтения отрывков из Священного Писания, молитв и проповеди, быстренько произнесенной священником, который, кажется, даже не был знаком с Присциллой. Эту странность тут же объяснила миссис Дарнелл, сообщив:

– Это ведь, знаете, даже не их церковь! Может, в свою они просто не смогли попасть, но могу поклясться, что эта церковь получит теперь роскошные пожертвования на приобретение полного набора одежд для их хора. Или еще на что‑то… Однако какая же это безликая служба! Знаете, даже в моей церкви людям дозволяется подходить к гробу и говорить всякие возвышенные и льстивые речи в адрес усопшего, а это ведь епископальная, англиканская церковь!

Они уже поднимались со скамьи вместе со всеми остальными, когда раздался громкий мужской голос:

– Подождите! Подождите! Я хочу сказать о ней несколько слов!

Все замерли на месте и уставились друг на друга.

– У‑ух! – высказалась миссис Дарнелл. Вид у нее был злобно‑торжествующий и очень довольный.

– Она была настоящим ангелом! – заявил этот мужчина. – Почему никто тут ни словом не упомянул, каким она была ангелом?! Сядьте! Сядьте! Дайте мне рассказать, как она помогла мне, что она для меня сделала!

– Пакистанец, как вы думаете? – прошептала миссис Дарнелл.

Люди сели обратно на скамейки, несколько озабоченные и недовольные, бросая взгляды в сторону семьи покойной, сидевшей в первом ряду. Сэм заметил, как сестра Присциллы обернулась, чтобы рассмотреть выступавшего человека, но быстро повернулась обратно, как будто мать, сидевшая рядом, рывком вернула на место. Левое плечо отца сильно дернулось, но это было все. И все они, все трое, снова застыли, как статуи.

– Она всегда покупала у меня хот‑доги – по крайней мере, пару раз в неделю, – и так было весь последний год, – заявил этот мужчина таким голосом, который, казалось, достигал самых дальних уголков помещения церкви. – Она говорила, что у меня самые лучшие хот‑доги во всем городе, во всем Нью‑Йорке! А я обращался с нею, как со всеми своими покупателями, – кричал, чтоб быстренько делала свой заказ и двигала дальше. А она мне в ответ улыбалась. А вот я никогда ей не улыбался. Она всегда говорила «спасибо», а я – никогда. А потом, однажды, за день до того, как ее убили – всего за день! – она рано подошла к моей тележке и сказала… – Тут его голос дрогнул. Он достал носовой платок и высморкался. – Она сказала, что даст мне пять тысяч долларов, если я целый день буду вежливо обращаться со всеми своими покупателями.

В аудитории раздались хорошо слышные удивленные возгласы.

– Пять тысяч долларов! – повторил он, разделяя со всей толпой удивление и скептицизм, хотя в городе было всем отлично известно, что Присцилла Уиндзор раздала три миллиона долларов, которые унаследовала от своего крестного отца. – Сумасшедшая, подумал я тогда, – признался мужчина. – Но пять тысяч долларов – это пять тысяч долларов. Вот я и спросил: а что я должен делать? И она сказала: вы должны быть добрым с людьми, вам нужно им улыбаться и разговаривать вежливо. Нужно благодарить их за покупку, и не надо в них ничем кидаться.

Он помотал головой.

– Иной раз, сказать по правде, я ненавижу людей, которые расплачиваются медяками и никелями[10]. Иной раз, сказать по правде, я швыряю их в покупателя.

Остальную часть своей истории он поведал быстро. Как она дала ему для начала половину упомянутой суммы, как принесла с собой одеяло, расстелила его на газоне и уселась там, чтобы наблюдать за ним, как улыбалась ему и показывала большой палец, пока его поведение в этот день становилось все более и более вежливым. И как в конце этого дня она отдала ему вторую половину обещанных пяти тысяч долларов, а он бесплатно выдал ей хот‑дог.

– Она была сущий ангел! – провозгласил он, обращаясь к ее семейству, чьи лица уже повернулись к нему. – Она в тот день изменила всю мою жизнь! Даже моя жена говорит теперь «спасибо»!

По залу прошли тихие смешки.

– Я просто хочу сказать вам всем, как мне жалко, что она… Я был в таком шоке, когда увидел…

Голос у него сорвался, и он сел.

Но тут же снова вскочил.

– Кто‑нибудь должен сказать что‑то еще об умершей! – провозгласил он. – Она всегда говорила «будьте добры» и «спасибо».

Он сел с пылающим от возбуждения лицом.

Тут встала молодая и красивая женщина.

– Он прав. Присс и в самом деле была настоящим ангелом. И такая веселая и забавная! Мы с ней ехали в такси за два дня до ее гибели, и как только мы сели в машину, водитель стал все время давить на клаксон, прямо ужас какой‑то! А Присцилла наклонилась вперед и сказала, что даст ему сотню долларов, если он не будет сигналить до самого конца нашей поездки…

Под сводами церкви раздались взрывы смеха – в толпе было немало постоянных клиентов такси.

– И он не сигналил! А когда мы выходили из машины, он ей улыбнулся и сказал: «А что вы мне дадите, если я не буду сигналить весь остаток дня?»

При этом рассмеялась почти вся толпа; это был добрый, искренний смех, от которого плачущему и горюющему человеку становится легче.

– И что Присс ему ответила? – спросил какой‑то мужчина.

Молодая женщина обернулась к нему. На ее дрожащих губах играла слабая улыбка, а глаза блестели от слез.

– Она сказала, что и она сама, и еще несколько миллионов человек в Манхэттене ответят ему вечной благодарностью. – Толпа снова взорвалась смехом. – А потом он сказал, водитель то есть: «А это будет о’кей, если я нажму на сигнал, когда мне нужно будет кого‑то подпихнуть, когда на светофоре зажегся зеленый?» А Присцилла рассмеялась и сказала: «Да неужто вы думаете, что пятнадцать машин, что остановились позади вас, сами не попробуют вас подпихнуть и рвануть вперед?»

Раздался смех и аплодисменты, но, как отметил Сэм, не со скамьи, на которой сидела семья. Их плечи не тряслись от смеха, они, как и раньше, не вытирали с лиц слезы. Что бы ни давило их изнутри, наружу это не пробивалось.

А когда с места поднялся еще один из пришедших на похороны и начал излагать свою историю, Сэм увидел, как миссис Уиндзор сделала резкий знак священнику, стараясь привлечь его внимание. Потом кивнула в сторону органиста, давая ясно понять, что ей нужно. И почти тут же вступила музыка, сразу достигнув баховских высот, и заглушила все хвалебные речи в адрес покойной. В разных концах помещения быстро возникли прислужники и начали выпроваживать из церкви большую и теперь уже шумную толпу.

Потрясенный, Сэм только сейчас понял, что, по всей видимости, только что слышал живое свидетельство того, что было записано в последнем, предсмертном списке Присциллы Уиндзор: «Говори только правду». «Интересно, – подумал он, – если она именно так вела себя с незнакомыми людьми, что тогда было в ее списке для людей, которых она хорошо знала?»

– Ну вот, это уже на что‑то похоже, – одобрительно высказалась миссис Дарнелл, когда они поднялись со скамьи. – Пусть даже Мэгги это страшно не понравилось. Вы заметили, как быстренько она заставила священника действовать?.. Ну, по крайней мере, мы получили небольшое развлечение, да и бедная девочка была бы довольна, я точно знаю. Вы идете на прием, на поминки?

– Нет. Меня не приглашали. Я не знаком ни с кем из ее семьи.

– Ох, да ладно вам!.. К черту эти глупости. Просто согните калачиком руку в этом вашем элегантном пиджаке и позвольте мне уцепиться за ваш локоть, и я проведу вас туда, словно вы там свой человек. Как я полагаю, Присцилла была вашей пациенткой, хотя и понимаю, что вы в этом никогда не сознаетесь. Вы, врачи, знаете нас лучше, чем наши мужья, и это делает вас, по меньшей мере, близким ей человеком, таким же близким, как семья. Даже более близким, в случае с ее семьей; только никогда никому не говорите, что я это вам сказала!

Сэм улыбнулся ей:

– Не скажу.

Не доходя нескольких рядов скамеек до выхода, он сумел освободиться от миссис Дарнелл, когда она посмотрела в другую сторону, и затеряться в толпе. Он хотел последовать за последним мужчиной, который поднялся с места и тоже хотел выступить, – за тем самым, речь которого заглушила музыка Баха.

 

* * *

 

Платье в цветочек, пышная прическа, круглое лицо.

Он заметил и узнал ее, когда она стояла между двумя другими, более молодыми женщинами, и тут же интуитивно догадался, кем они могут быть, – воспитательницами в том самом дошкольном учреждении, где работала Присцилла, в детском садике, таком немодном, что у него даже не было листа ожидания, списка желающих когда‑нибудь устроить туда своих детишек. Они и сами выглядели немодно в этой с шиком разодетой толпе. Старшая из них выглядела как добрая тетушка, в объятия которой с радостью бросится любой ребенок.

Она не улыбнулась, когда Сэм сказал:

– Извините меня…

– Да?

– Вы встали со скамьи в церкви и начали что‑то рассказывать о Присцилле…

– Да.

– Мне очень жаль, что вам не дали продолжить. Вы не могли бы рассказать мне, что хотели там произнести?

– А вы кто?

– Извините. Меня зовут Сэм Уотерфорд. Я был ее врачом.

– Ох! – У нее был усталый и опустошенный вид; сейчас, вблизи, она отнюдь не выглядела такой, которой можно было бы броситься в объятия. – Я всего лишь собиралась сказать, что дети и родители в нашем садике ее просто обожали. Я думала, это поможет нам раскрутить наш бизнес. У вас есть внуки?

Сэм был несколько ошеломлен ее холодным, острым взглядом и резкими словами – а также тем, что она приписала ему наличие внуков – досрочно.

– У меня сын в четвертом классе.

– Неужели? – Это единственное слово, произнесенное удивленным тоном, оскорбило его, как будто ее бесило, что у мужчины такого возраста имеется столь юный сын. Сэм решил, что она бестактна и неприятна; ничего удивительного, что в ее детском саду нет листа ожидания.

– Мне она нравилась, – сказал он, как бы заступаясь за Присс. – Очень нравилась. Вот я и подумал, что вы хотите рассказать какую‑нибудь связанную с нею веселую или забавную историю.

Тетушка засопела и уставилась на молодых женщин по обе стороны от нее. Чего она не видела, так это того, как они смотрели друг на друга, когда она повернулась обратно к нему.

– История, которую я хотела рассказать, не слишком хорошая, – заявила она. – Я ее уволила неделю назад.

Тут она наконец улыбнулась, но улыбка эта получилась несколько глупой и самодовольной.

– Наверное, не самая подходящая история для похорон, а? А какой вы доктор, по каким болезням?

– Акушер‑гинеколог.

– Ох! А мне показалось, что вы сказали, что психиатр.

Она снова самодовольно ухмыльнулась и пошла прочь.

Одна из более молодых женщин пошла вместе с нею, но вторая осталась стоять на месте и спокойным тоном сообщила:

– Не обращайте на нее внимания. Она вечно ревновала Присциллу; ей было не по нраву, что дети и их родители любят Присс больше, чем ее. И она все еще бесится по поводу того, что сделала Присцилла.

– А что она сделала?

– Она зачитала парочке родителей нечто вроде Закона о мятеже[11]. Они прямо‑таки на это напрашивались!

– И когда это случилось?

– В тот день, когда она погибла, – ее глаза наполнились слезами. – Это так ужасно, что ее последняя мысль, связанная с нами, была об увольнении, но, мне кажется, она знала, что всем нам этот ее поступок страшно понравился. Сьюзен, – она ткнула большим пальцем себе за спину, в ту сторону, куда удалилось платье в цветочек, – ни за что и ни по какой причине не желает сердить родителей наших детишек, поскольку не хочет потерять деньги, что они ей платят. А нас это просто бесит. Та парочка, на которую Присс наорала, они взяли манеру забирать своих детей в любое время, когда им вздумается, даже на два часа позже или даже больше! И никогда не звонили, не предупреждали, никогда не согласовывали с нами свои планы. Ни в грош нас не ставили вообще; а их бедные детишки чувствовали себя брошенными, хотя мы им врали и убеждали, что их мамочка и папочка вовсе не такие уж дрянные негодяи, какими они были на самом деле.

– А Присс… Присцилла их отругала?

– Да еще как! Это было просто прекрасно! Задала им жару! И так нас порадовала! Они тут же забрали своих детишек из нашего садика, даже при том, что Сьюзен уволила Присс в их присутствии и потом долго перед ними извинялась, да так, что мне блевать хотелось!

– Присс что‑нибудь говорила вам насчет своего последнего списка?

– Это такой список, какой люди иногда составляют, когда узнают, что скоро умрут? – Она прижала ладони ко рту. – Ох, боже мой! Вы думаете, у нее было такое предчувствие?

– Нет‑нет, я просто…

– Она и впрямь говорила, что всегда хотела как следует отругать тех родителей. Ну, не то чтобы всегда… ну, вы понимаете, что я хочу сказать.

Для Сэма это звучало как один из пунктов последнего, предсмертного списка, особенно в сочетании с историями продавца хот‑догов и о таксисте.

Он хотел задать молодой женщине вопрос, который должен был прозвучать грубо независимо от того, как он его сформулирует, так что сказал прямо и просто:

– А почему Присцилла пошла работать именно туда, вы не знаете?

Женщина чуть улыбнулась.

– Вы хотите сказать, при том, что имела все это? – Она сделала рукой широкий жест, описав ею круг, словно указывая на все признаки больших денег, что их окружали, на богатые одежды, на цвет волос, на адрес церкви, на лимузины и такси, ждущие у тротуара своих пассажиров.

– Да, наверное, именно это я и хотел сказать. И еще… – Врач ткнул пальцем в направлении, куда удалилось платье в цветочек.

– Ох, да она всегда добрая и хорошая, когда с людьми разговаривает, – сказала молодая женщина. – Сплошные сладости и мягкие игрушки. И только потом вы начинаете понимать, что она представляет в действительности. Мы никогда не знали про все это, – ее взгляд обратился к толпе гостей. – Мы думали, что Присс такая же, как и все мы, – она снова улыбнулась доброй, нежной улыбкой. – Все, что мы знали, – что у нее была ученая степень в области детского дошкольного воспитания и что ей нужна работа, в точности как нам. Ну, как я понимаю, не то чтобы очень нужна, однако она хотела ее получить. У меня появилась такая теория, после того как я на все это поглядела…

Сэм склонил голову набок, как всегда делал, желая подбодрить пациентов, чтобы те подробно описали все свои симптомы.

– Я думаю, она пришла в наш садик «ДэйГлоу» и увидела, что там на самом деле происходит: ведьму‑хозяйку и то, какое воздействие это оказывает на детей. И решила это изменить. Я думаю, она пошла туда работать, потому что была из тех людей, от присутствия которых другим сразу становится хорошо, только оттого, что они рядом.

– И она добилась этих изменений?

Женщина кивнула.

– Постепенно. Но это происходило. Мы, штатные воспитательницы, стали гораздо лучше себя чувствовать. Детям теперь было более весело, и они стали гораздо лучше учиться. А Сьюзен всему этому препятствовала, да и некоторые родители вроде тех, которых Присс отругала… – Тут она совсем расплакалась. – Как же мне будет ее не хватать!

Если бы она была его пациенткой, Сэм бы ее обнял.

Но он все равно ее обнял.

 

* * *

 

– Ну, пошли?

Он обернулся на голос миссис Дарнелл и ответил, что готов идти.

– Кто такая эта юная красотка?

– Она воспитательница в том детском садике, где работала Присцилла.

– Ага, – ее лицо и голос впервые смягчились. – Присс была прекрасным ребенком, – тут ее лицо снова исказилось в злой гримасе. – И как она получилась такой в этой семейке, никогда мне не понять! – Она искоса взглянула на него. – Ох, я ведь многое могу вам рассказать!

– И очень хорошо. Жду с нетерпением.

– Правда? Никогда не думала, что вы слушаете сплетни о своих пациентах и сами о них сплетничаете. Это, знаете ли, одна из причин, по которой мы к вам обращаемся. Вы держите наши секреты в тайне. И что, вы теперь намерены изменить мое отношение к вам как к идолу, которому все поклоняются?

– Избави бог! – Сэм улыбнулся. – Но я не из тех, кто сам будет рассказывать о ком‑то, и никогда не стану эти истории кому‑то передавать.

– Ага, – она хмыкнула. – Хорошо сказано. В таком случае, садитесь в машину и приготовьтесь услышать шокирующие истории.

 

* * *

 

Но шокирован он отнюдь не был. Ни историями о темных делишках отца Присциллы, ни историями о том, как ее мамаша щедро назначала огромные зарплаты себе и своим штатным холуям и подхалимам вместо того, чтобы расходовать все это на благотворительные дела, которыми и должна была заниматься возглавляемая ею организация. Даже когда миссис Дарнелл сообщила ему, что Присцилла в шестнадцать лет умудрилась забеременеть, он вовсе не был удивлен.

– Вас это совсем не удивляет?

– Я же был ее врачом. Даже у тинейджеров остаются следы растяжек.

– И вы вполне могли их заметить.

Сэм не стал подтверждать это ее заявление.

– Она не рассказывала вам, что родители однажды выгнали ее из дома? Если хотите знать, за помощью она пришла ко мне. Я приняла ее, снабдила карманными деньгами. Но потом, прости меня Господь, я оставила ее со своей экономкой, а сама сбежала в Европу и не возвращалась до тех пор, пока эта история не закончилась. А она, знаете ли, подала документы на удочерение. Это было для нее ужасное время, я уверена, она ведь была совсем одинока.

Сэма позабавило, что миссис Дарнелл употребила выражение «если хотите знать», словно он принуждал рассказывать все эти вещи, что потоком выливались из нее, как будто она долго держала их под замком и теперь была счастлива наконец высказать их вслух.

– А почему она к вам обратилась за помощью? – спросил он.

Она, кажется, удивилась этому вопросу.

– Ну, потому что я была ее крестной матерью. Вы разве не знали?

Сэм и впрямь это знал. Именно поэтому и сел в церкви рядом с нею.

– Видимо, я просто забыл.

Он взглянул на ее мужа, который молча вел «Ягуар» через Сентрал‑парк с запада на восток.

– Тогда… – Сэм оставил этот неудобный вопрос неозвученным.

Миссис Дарнелл рассмеялась.

– Вы думаете о том, кто был ее крестным отцом, который оставил ей в наследство три миллиона? Это был мой первый муж, Джордж. Ему было нелегко расставаться с деньгами. Мне практически пришлось пригрозить убить его, если он не включит ее в свое завещание. Родители‑то вычеркнули дочь из своего завещания. А мне хотелось, чтобы у нее было что‑то свое, даже если ей понадобится долго ждать, чтобы это получить. А потом, когда Джордж заболел, мне пришлось сказать ему, что она не очень‑то и торопится это получить. Но было уже поздно. Он ушел от нас, и она больше не была нищей.

– Но потом она все это раздала.

– Мне бы следовало раньше понять, что она способна на такое. Она не желала быть такой, как ее родители, включая богатство. И еще она близко к сердцу принимала те строки из Библии, от которых многие из нас так беспокоятся, что плохо спят по ночам.

– Какие именно?

– Те, которые утверждают, что богатому попасть в рай столь же трудно, как верблюду пролезть в игольное ушко.

Ее муж улыбнулся, глядя на машины впереди них.

Сэм уставился в окно.

– Как вы думаете, она попала в рай?

– Хорошо бы, если б попала. Иначе зачем нужен рай, если туда не принимают ангелов?

– А сами вы хотите в итоге оказаться в раю?

– А зачем, как вы думаете, мы все время таскаемся в Египет? Я разыскиваю там верблюдов‑пигмеев!

Сэм засмеялся:

– Но им все равно требуется очень большое игольное ушко, не так ли?

Тут в первый раз заговорил ее муж:

– А вы разве никогда не слыхали про небоскреб Спейс‑Нидл, Космическая Игла, в Сиэтле?

Сэм снова рассмеялся. Ему нравились эти люди.

Через секунду он сказал:

– Теперь я понимаю, почему вы не выносите ее родителей.

Миссис Дарнелл кивнула.

– Отвратительные, гнусные люди. Никакого милосердия, никакой жалости. Ни у них по отношению к ней, ни у нее по отношению к ним.

 

* * *

 

Муж Банни Дарнелл волшебным образом нашел место для парковки возле музея Фрика[12], а затем благополучно провел все их трио мимо швейцара в лифт, который доставил их прямо в пентхаус Уиндзоров.

– Буфет с закусками по правому борту, – уведомила Сэма миссис Дарнелл. – Бар – по левому, хозяин и хозяйка принимают гостей на шканцах, напротив окон. Обратно поедете с нами?

– Нет, спасибо. Я лучше домой.

– Нет проблем, как нынче выражается молодежь, – сказала миссис Дарнелл. – Лучше бы они этого не делали. И куда только подевалось простое и любезное «как вам будет угодно»?

После чего она удивила его, легонько положив руку ему на плечо, чтобы поцеловать в щеку.

– Если вам повезет, они вас не запомнят, – прошептала женщина, заставив его повернуться лицом к ней так резко, что он на секунду лишил ее равновесия. Сэм ухватил ее за локоть, чтобы не дать упасть.

Он извинился, а все собравшиеся вокруг уставились на нее озабоченно, а на него – осуждающе.

Банни Дарнелл посмотрела ему прямо в глаза и сказала тихо, но твердо:

– Не надо сожалеть о том, что вы сделали, и извиняться, Сэм.

Он смотрел, как она отходит в сторону, потом повернулся к окнам.

Когда Сэм сумел снова ясно мыслить, то присоединился к цепочке людей, дожидающихся своей очереди поговорить с родителями умершей девушки. Со всех сторон до него доносились восклицания, выражавшие восторг видом, открывающимся из окон на Сентрал‑парк. Он тоже посмотрел сверху на его деревья и дальше, на свой любимый Уэст‑Сайд, и пожалел, что он сейчас не там, с женой и сыном, со своей счастливой семьей, вместо того чтобы торчать здесь, в Ист‑Сайде, в доме семьи несчастной.

Когда официант в белой куртке прошел вдоль цепочки людей с серебряным подносом с бокалами вина, Сэм испытал искушение выпить, но решил, что лучше будет сохранить мозги трезвыми.

 

* * *

 

– Я был ее врачом, – тихо сообщил Сэм ее матери.

– Я знаю, кто вы такой, – холодным тоном ответила она.

Она тоже была его пациенткой, давно – только до того дня, когда она привела к нему Присс для теста на беременность.

– Можно будет поговорить с вами наедине? – спросил он.

Женщина отступила на шаг, кивком головы дав понять, что он должен последовать за нею к окну позади нее.

– Вы простите, что я задаю вам вопрос, который вроде как не имеет ко мне никакого отношения, но я хотел выяснить, не разговаривала ли Присцилла с вами в последние дни?

– Разговаривала с нами? Если вы хотите сказать, не приходила ли она сюда без предупреждения после стольких лет, в течение которых она не обменялась с нами ни единым словом, то да, приходила и разговаривала. Если вы хотите сказать, не повторяла ли она те жуткие слова, что говорила нам много лет назад, то да, повторяла. И, я полагаю, она говорила их так же и вам, иначе вы не пришли бы сюда и не задали бы этот вопрос. Следует отдать вам должное, доктор. По всей видимости, вы никогда и никому эти слова не передавали, потому что иначе, мне кажется, мы бы про это узнали, если б вы нарушили свою клятву соблюдать конфиденциальность. Поэтому я и доверюсь вам, доктор, и сообщу, что моя старшая дочь была чудовищным, отвратительным лжецом, а вовсе не ангелом, каким считали ее некоторые.

Сэм почувствовал, как у него в душе закипает злость, одновременно с ее вспышкой злобы. Он‑то намеревался лишь спросить, знала ли она о смертельной болезни дочери. Ему казалось, что это может их как‑то утешить, если они узнают, что это вовсе не убийца отнял у Присциллы жизнь, не он лишил ее возможности выйти замуж, сделать успешную карьеру, иметь детей, заполучить новых друзей, прожить многие, полные смысла годы. Это рак должен был украсть у нее все это, невзирая ни на что.

Но сейчас он утратил желание произнести хоть одно слово утешения.

У него сложилось впечатление, что Присс дала своему семейству последний шанс. Она сказала правду, и они снова отвергли и правду, и ее саму.

Сэм чуть наклонился к миссис Уиндзор.

– Если вы когда‑нибудь пожелаете узнать настоящую правду, миссис Уиндзор, то у меня хранится результат анализа ДНК ее ребенка. Все, что от вас потребуется, это привести с собой вашего мужа с анализом его…

И тут она ударила его по лицу.

 

* * *

 

– Эй, подождите!

Сэм остановился, замедлив свой быстрый проход к лифту, и обернулся. До сих пор пребывая во взвинченном состоянии, он ощутил, как вся кровь отхлынула у него от лица, так что, как он полагал, след от пощечины выделялся на его бледном лице прямо как картинка маслом.

Молодая женщина, бросившаяся следом за ним, выглядела настолько похожей на его покойную пациентку, что у него чуть не вырвалось: «Присцилла!..»

Но тут она подбежала к нему, и это жутковатое сильное сходство исчезло; девушка была моложе Присс, но выглядела старше.

– Ха! – воскликнула она. – Вы на минуточку подумали, что я – это она, не правда ли? Я так нынче немало народу перепугала. Это так здорово! А вот интересно, чем это вы так обозлили мою мамашу?

– Я сообщил ей кое‑что такое, что она не хотела услышать. Вы младшая сестра Присс?

– Ага. Меня зовут Сидни, – она снова засмеялась. – Надеюсь, у вас имеется еще что‑нибудь гнусное в запасе, чтобы сообщить моей мамочке. Это было так здорово! А кто вы такой?

– Я был ее врачом.

– Мамочкиным?

– Ну да, когда‑то. Но я хотел сказать – вашей сестры.

Сэм заметил, как на ее лице мелькнула тень отвращения.

– А вы знаете, что если б она не раздала все те деньги, я могла бы сейчас быть на три миллиона богаче?

– А что заставляет вас думать, что она оставила бы их вам?

Сидни бросила на него острый взгляд.

– А к вам‑то это каким боком относится?

Когда он ничего на это не ответил, она заявила, выпятив челюсть и с неприятной ухмылкой:

– По крайней мере, она оставила мне в наследство своего бойфренда. Хотя, если по правде, я его у нее увела еще раньше.

Сэм проследил ее взгляд, направленный на темноволосого молодого человека, нескладно прислонившегося к стене. Подошва его левого башмака упиралась при этом в роскошные обои, а руки он скрестил за спиной и опирался на них. Эта приставленная к стене нога заставила Сэма почувствовать себя чем‑то вроде старого ворчливого склочника и скряги; он понял, что его первая мысль при этом была: «Какие скверные манеры, никакого уважения к чужому имуществу! Выходит, он просто дрянь, да еще и позволил одной сестрице украсть себя у другой!» Ему стало больно за Присциллу, но потом он подумал, что она, наверное, оказалась в итоге в выигрыше. Украденный бойфренд и склонная к кражам сестрица вполне стоят друг друга.

– А почему ваши родители не стали проводить заупокойную службу в вашей обычной церкви? – спросил он.

– Потому что наш священник мог сказать о Присцилле что‑то хорошее.

– Ух ты!

– Да ладно! Ей еще повезло, что они не заказали службу прямо в похоронном бюро.

– И все это в наказание за то, что она оказалась незамужней несовершеннолетней беременной девицей?

Сидни кинула в него разъяренный взгляд, который Сэм встретил точно таким же, отразившим его злость по отношению ко всем им.

– А как насчет вас? – спросил он совсем тихо.

– А что насчет меня?

– Ваш отец…

– Заткнитесь! Если произнесете еще хоть слово, я тоже дам вам по морде!

Сидни развернулась так резко и быстро, что ее длинные волосы хлестнули ее по плечам.

Видя враждебные взгляды всех окружающих, Сэм пошел дальше к лифту и спустился вниз, пребывая в кабине в царственном одиночестве, поскольку никто не пожелал ехать вниз вместе с ним.

 

* * *

 

Оказавшись на улице, Сэм проверил свой телефон.

Оказалось, что его секретарша прислала текстовое сообщение: «С вами хотел побеседовать какой‑то полицейский». Она не сообщила никакого имени, но дала номер телефона, который врач немедленно набрал.

Мужчина, который ему ответил, сказал:

– Доктор Уотерфорд, спасибо, что позвонили. Я хотел побеседовать с вами в связи с убийством Присциллы Уиндзор. Вы где сейчас находитесь?

– Только что ушел с поминок в квартире ее родителей.

– Так; это удачное совпадение, потому что я нахожусь рядом на улице. Вы, случайно, не высокий и красивый мужчина с возмутительно пышной гривой серебряных волос и в отлично сшитом сером костюме?

– Думаю, вы спутали меня с Ричардом Гиром. Я среднего роста, пятидесяти с лишним лет и с седеющими каштановыми волосами.

– Ох, о’кей, теперь вижу. Наверное, не все могут быть похожими на Ричарда Гира. Однако, сказать по правде, вы очень напоминаете Джорджа Клуни.

– Послушайте, детектив…

– Пол Кантор. Повернитесь влево, бросьте взгляд на десять ярдов дальше и увидите лысого невысокого парня в синем костюме, который он не позволяет своей жене выбросить на помойку.

 

* * *

 

Они пожали друг другу руки, пересекли улицу и вышли на тротуар, идущий вдоль Сентрал‑парка, потом нашли свободную скамейку, где и уселись спиной к парку и лицом к уличному движению.

Не говоря ни слова, детектив вручил Сэму длинный и тонкий листок из блокнота с фамилией Сэма и адресом и телефонами его офиса вверху. Под тремя словами ГОВОРИТЬ ТОЛЬКО ПРАВДУ шел список со звездочкой перед каждым пунктом.

 

*Парень, продающий хот‑доги

*Дама с собакой

*Водители такси

*Сидни/Аллен

*Отвратительные родители

*Другие отвратительные родители

*Дастин

 

Все пункты, кроме последнего, были зачеркнуты, словно каждый из них был уже выполнен и затем вычеркнут. Дальше вниз по странице следовали и другие звездочки, но при них не значилось никаких пунктов; Присцилла либо хотела добавить что‑то потом, или решила, что и этого достаточно.

– Где вы это взяли, детектив?

– В ее сумочке. Вы знаете, что это такое?

– Это ее предсмертный список, – сообщил Сэм, после чего проинформировал детектива о болезни, которая должна была убить Присциллу, если бы некто ей не помешал.

– Ага. Это немного объясняет то, что случилось на ее похоронах.

– Думаю, да.

– Парень, продающий хот‑доги… Поразительно!

– Она и сама была поразительная молодая женщина.

– Пять тысяч баксов! Жаль, что я тоже не успел ей нагрубить.

Сэм рассмеялся.

– Она вам нравилась? – спросил коп.

– О да! Она была исключительно милая и приятная особа.

– Кому могло понадобиться ее убивать?

– Что такое? Разве это не было случайное убийство?

– У нас есть свидетель, который видел возле ее дома человека, одетого в спортивный костюм для пробежки. Он стоял, прислонившись к стене, как будто кого‑то ждал. А когда она вышла на улицу, он тут же выпрямился и пошел, как будто следуя за ней. Когда она перешла через улицу, он тоже перешел, повернул туда же, куда свернула она, и продолжал идти за ней. В тот момент это вовсе не выглядело странным и вроде как не таило никакой опасности, как уверяет наш свидетель. Вполне обычно выглядело. Но это черт знает какая обычность – такое совпадение, что он вроде как случайно болтался возле ее дома.

– Не знаю даже, что вам на это сказать… Н‑да! Это, – тут Сэм уставился на проходящий мимо транспорт, – и впрямь ужасно! Не могу себе представить, кому…

Коп пожал плечами.

– Не думаю, что это был тот парень с хот‑догами или водитель такси.

– Ага, – Сэм поглядел на детектива. – Я кое‑что узнал, чего вы наверняка не знаете. Помните ту женщину, что встала в церкви и хотела что‑то рассказать, но ей не дали?

– Там было полно народу, они повсюду торчали. А я сидел сзади и мог видеть их всех. Которая это была?

– Платье в цветочек. Среднего возраста. Сидела недалеко от первого ряда.

– И что она хотела рассказать?

– Что она уволила Присциллу в тот самый день, когда та погибла.

– И она собиралась рассказать об этом?!

– Да нет, конечно. Она собиралась сообщить, что все маленькие дети очень любили Присциллу.

– Тогда почему она ее уволила?

– За то, что та говорила правду. – И Сэм рассказал детективу всю историю со слов тех двух женщин – в точности так, как она была рассказана ему.

– Значит, как я понимаю, это соответствует пункту «Отвратительные родители». А кто такие «Другие отвратительные родители»?

– Ее собственные, я думаю. Или наоборот.

– Стало быть, это и объясняет на редкость безликую похоронную службу. Никогда в жизни не видел ничего столь бездарного. Все эти роскошно одетые люди собрались там и не услышали о ней ни единого доброго слова! По крайней мере, до того момента, когда этот парень возмутился и прямо‑таки восстал!

– Восстал, – кивнул Сэм. – Именно так оно и было.

– А ее мамаша и папаша смотрелись так, словно зашли на похороны какого‑то чужого им человека.

– Я получил пощечину от одного из них.

У детектива широко распахнулись глаза.

– И что же вы такое сделали? Сказали им, что она вам нравилась?

– Я сообщил ее мамочке, что если она когда‑либо возжелает точно выяснить, не приставал ли ее муж к их дочери и не был ли он виновником ее беременности, то у меня имеется результат анализа ДНК, который может это подтвердить или опровергнуть.

– Бог ты мой, доктор!.. Ладно, давайте пройдемся, и вы расскажете мне все подробно.

Они встали и пошли к входу в парк. Детектив снова ткнул пальцем в предсмертный список Присциллы.

– А вы знаете, кто такие Сидни и Аллен?

– Сидни – это ее сестра, которая ненавидела Присс за то, что та истратила три миллиона долларов на благотворительность; а Аллен, я думаю, это бойфренд Присс, который обманывал ее с ее же собственной сестрицей.

– Боже мой, о боже! – высказался детектив. – Какая же все‑таки удача, что вы дали ей этот листок бумаги с вашим именем на нем! – Он печально засмеялся. – А что насчет последнего пункта? Кто такой Дастин?

– Не знаю, – ответил Сэм. И солгал.

Когда они прощались, детектив сказал:

– Вы не беспокойтесь. Мы поймаем ее убийцу, это будет нетрудно – камеры наружного наблюдения все зафиксировали.

У Сэма быстро забилось сердце.

Его беспокоила именно эта возможность.

Он спросил, стараясь, чтобы голос звучал ровно:

– Камеры в парке?

– Нет, на улице, напротив ее дома.

Впервые за весь этот день Сэм почувствовал себя совершенно без сил: он уже не нервничал, не беспокоился, он был страшно напуган. Когда врач, прощаясь с детективном, пожал тому руку, то очень надеялся, что ладонь у него не такая потная, как он этого опасался.

В самый последний момент Сэм все же набрался смелости спросить:

– Вы уже видели это?

– Видео? – Коп помотал головой. – Нет, но как я слышал, запись хорошая… Ладно, док, еще увидимся. Вы мне здорово помогли. Спасибо.

Сэм с трудом справился с дыханием, после чего позвонил домой, просто чтобы услышать голос жены. Она была архитектором и работала дома.

– Ну, как твои штучки? – обычной их шуточкой ответила она на его приветствие.

– О’кей. А как вы с Эриком?

У них был десятилетний сын, единственный свет в окошке. Они могли бы его должным образом усыновить, если б повели дело в соответствии с принятыми процедурами. Если б Сэм не подсунул нужные бумаги прямо под нос своей пациентке и тут же не выдернул, едва Присцилла успела их подписать, после чего сунул в машинку для уничтожения бумаг. Никто не должен был даже заподозрить, что ее ребенок – дитя инцеста; Эрик, возможно, узнает потом, что его настоящая мамочка очень его любила, но не могла содержать и воспитывать. А когда придет время и он станет спрашивать о ней, она уже исчезнет, растворится в бюрократических далях. И он никогда не узнает, где она, и она никогда не узнает, где он, и все будут довольны и счастливы.

Присс назвала его Дастин.

И, конечно же, он должен был быть включен в ее предсмертный список.

И, конечно же, она хотела непременно увидеться с ним перед смертью, пусть даже издали. Именно это предсказывала жена Сэма, Кэссити, когда он сообщил ей о диагнозе Присциллы. Кэссити, такая умная и такая чувствительная, тут же расплакалась и заявила, обреченно и отчаянно: «Она обязательно захочет с ним увидеться, Сэм! И это сломает ему всю жизнь!»

И нам тоже, в тот же момент понял Сэм.

Сначала он пытался убедить себя, что ничего такого особенного не случится, поскольку Присцилла не найдет никакой информации, даже если будет пытаться искать; у нее не осталось копий тех бумаг, к тому же она была слишком юна, чтобы о них подумать и потребовать.

Сэм, однако, понимал, что если она вознамерится увидеть сына – а он знал, что она вполне способна на решительные действия, – то непременно явится к нему и потребует ответа на вопрос: где мой ребенок?

И что он ей тогда скажет? Он может солгать, но это лишь приведет ее в агентство по усыновлению, где о ней никогда и не слыхивали. Он может сказать ей правду – что обманул ее и забрал ребенка себе, – но это откровение легко может привести к беде.

«Возможно, она будет только рада узнать, что я так поступил, – пытался он убедить себя. – Может, решит, что так будет только лучше».

Но что, если нет? Могут ли они так рисковать?

Они ведь могут потерять Эрика!

Лишение медицинского диплома будет самым меньшим из наказаний, что грозят Сэму; потеря же Эрика будет самым худшим из них. А помимо этих последствий будут еще и обвинения в похищении ребенка – и против него, и против его жены.

– Милый, – сказала Кэссити, перебив его испуганные мысли, – он же еще в школе. Ты что, был так занят, что потерял счет времени?

– Да, наверное. Кстати… пора бы мне ехать. Я вас люблю, ребята.

– И мы тебя тоже, доктор.

 

* * *

 

Владелица собаки никак не могла успокоить своего терьера.

Собака лаяла и лаяла. Владелица заорала. Собака залаяла снова, потому что на нее накричали. Владелица заорала снова, потому что собака залаяла. Так оно и продолжалось без конца, лай и крики, и все из‑за того, что в дверь кто‑то постучал.

– Кто там? – закричала она, повернувшись к входной двери.

– Полиция! – ответил ей мужской голос.

– Ох, боже мой, Бадди, замолчи!

Она отперла и открыла дверь одной рукой – другой удерживала собаку.

– Погодите. Дайте мне сперва надеть на него этот чудный ошейник, тогда он заткнется. Надо полагать, мне следует все время держать его в ошейнике.

В дверях стоял коренастый мужчина в синем костюме. Женщина подхватила собаку на руки и поспешно убежала в свою крошечную столовую, нашла там ошейник и с трудом нацепила его на пса.

– Это эвкалиптовое масло, – сказала она копу, стоявшему в дверях. – Вот, полюбуйтесь!

Ей с трудом удалось надеть ошейник на пса.

Бадди попытался яростно броситься к двери и уже открыл пасть, чтобы залаять, но через секунду замолчал.

– Ну, видите? – вскричала владелица. – Чудный, волшебный ошейник, точно вам говорю!

– А в чем тут дело? – спросил коп в синем костюме и сделал шаг внутрь. – Почему он перестал лаять?

– Ошейник испускает запах эвкалиптового масла! А он его просто ненавидит!

– Никогда про такое не слышал. Поразительно! Где вы его взяли?

– Это моя соседка, эта бедная милая девочка дала мне его за день до того, как ее убили. Вы ведь поэтому ко мне пришли, не так ли? Поспрашивать насчет Присциллы? Чудная была девочка! Я знаю, что лай Бадди страшно ее бесил. Он и меня с ума сводит. Но она где‑то узнала про эти чудесные ошейники и принесла мне такой.

– Мне тоже нужно будет купить такой для нашей собаки.

– Они дорогие и не на всех собак действуют, как я слышала.

– Но на эту он точно действует.

– О да! А Бадди просто сущий демон, когда начинает лаять.

Коп наклонился, чтобы получше рассмотреть пса, отступил на шаг.

– Ага, я его издали услышал.

– Я ничего не знаю про то, как она была убита, разве что это было просто ужасно, и я просто сломалась, узнав про это.

– Она вам ничего не говорила, что ее кто‑то преследует, следит за ней?

– Ох, право же, нет! Ничего такого я от нее не слышала. А оно именно так и случилось? – Она не дала ему времени ответить. – А вот я вам лучше скажу, что сама слышала. Когда она зашла ко мне, чтобы передать этот ошейник, то была вся на нервах, пугливо так вздрагивала. И сказала, что хочет кое‑что сделать, чего вроде бы делать вовсе не должна.

– Что?

– Она сказала, что у нее был ребенок, когда ей было всего шестнадцать, и родители выгнали ее из дому, а к тому времени было уже поздно делать аборт, вот она и подписала отказ от него и дала согласие на его усыновление, а теперь хочет попытаться найти этого ребенка, просто чтобы взглянуть на него. Это все, что ей нужно, сказала она, просто увидеть его хотя бы раз, прежде чем она умрет, убедиться, что о нем хорошо заботятся. И еще сообщила мне, что у нее рак. Какая злая ирония судьбы, не правда ли?! Ей в любом случае совсем немного оставалось жить, и тут какой‑то монстр ее убил и отнял у нее единственный шанс хоть разок увидеть своего ребенка! Как все это печально и ужасно! И как же ей не повезло! Такая несправедливость, а она ведь была прекрасным, милым человеком… Я теперь все время буду ее вспоминать, когда Бадди не будет лаять.

 

* * *

 

Сэм дрожащей рукой положил ключи на маленький резной столик в прихожей их дома.

– Кэссити? – окликнул он жену. – Я сейчас переоденусь, и идем бегать.

– О’кей! – крикнула она из своего кабинета.

Через несколько минут они встретились в прихожей, и она улыбнулась, приветствуя его. Улыбка выглядела насильственной; в ней было что‑то горькое и отчаянное – так она улыбалась с тех пор, как узнала про убийство Присциллы. Ему было больно видеть это у нее на лице и слышать отзвуки того же, когда она с ним разговаривала. Только в присутствии Эрика жена по‑прежнему выглядела самой собой, такой, как раньше.

Она была высокого роста и спортивного сложения, у нее были еще в университете накачанные плечи (она занималась толканием ядра) и ноги, способные быстро топтать беговую дорожку, как если бы на финише ей светила олимпийская медаль.

– Очень хочется побегать, – сказала Кэссити, хотя ее голос звучал устало.

Она уже надела спортивные туфли для пробежки и спортивный костюм; свои длинные волосы она собрала на затылке в «конский хвост». «Какая же она красивая! – подумал Сэм. – И какая прекрасная мать!» Они поженились поздно и потом долго и безуспешно старались завести ребенка, которого оба хотели. Но ничего не получалось, однако их брак становился все прочнее, чувства – все глубже, хотя у многих все было бы наоборот. Сэм горячо ее любил, считал ее смелой и нежной, умной и вообще прекрасной. И чувствовал себя виноватым все эти годы, когда они старались завести ребенка, потому что их подводила именно его биология. Когда они в итоге решили взять приемного ребенка, прошло уже немало лет, так что их возраст стал проблемой для официального усыновления.

И когда судьба предоставила им шанс заполучить то, чего они так страстно хотели и что выглядело бы как доброе дело, Сэм тут же ухватился за эту возможность. А теперь у него вдруг заныло сердце, когда она крикнула в глубь дома:

– Эрик, милый, мы с папой отправились на пробежку. И я, как всегда, его обгоню! Если пойдешь играть к соседям, оставь записку, о’кей?

– Хорошо, мам! – крикнул в ответ их сын. – Ступайте!

– Мы тебя любим! – крикнул Сэм, несмотря на ноющую боль в сердце. – Иди к соседям прямо сейчас, чтобы мы о тебе не волновались! – Он немного подождал. – Эрик! Идешь?

– О’кей, родители!

Сэм повернулся к жене и кивнул.

– У тебя новые спортивные шмотки?

Она сделала перед ним пируэт:

– Нравятся?

– Хорошо на тебе смотрятся. А где твоя старая серая футболка с капюшоном?

– Выбросила, что давно надо было сделать.

– А куда ты дела те темно‑синие спортивные штаны, которые тебе так нравились?

– Туда же, куда и футболку. Они все были в дырках. Ну, ты готов?

Кэссити проскочила мимо него и спустилась с крыльца еще до того, как он закрыл за ними дверь и запер ее на замок. А когда обернулся к ней, то подумал: «Эрика у нас отнимут! И скажут ему правду о том, как он появился на свет и как попал к нам. И он тоже пойдет по пути тех ужасных людей. А я попаду в тюрьму за похищение младенца. А она попадет в тюрьму за убийство его матери, которая все равно должна была умереть».

И понял, что тщетно ищет оправдания для Кэссити.

– Давай пробежимся вдоль реки, – предложил он, догнав ее.

Уже опускалась ночь, и скоро между освещенными улицами возникнут длинные темные пространства.

Нет, он не мог позволить, чтобы все эти ужасные события произошли в действительности; и более всего он не мог позволить, чтобы Эрик узнал правду о себе и о своем рождении и настоящей семье. Даже если он останется один‑одинешенек на всем свете, это будет лучше, чем знать все ужасные факты, которые он в таком случае узнает об обеих своих семьях.

Тут у Сэма зазвонил телефон. Он почти решил не обращать на это внимания, но привычки, выработанные в ходе долгой врачебной практики, в особенности привычка ожидать очередных родов у очередной своей пациентки, заставили его остановиться и принять вызов, пока Кэссити подпрыгивала на месте рядом с ним.

– Док? Это опять тот же коп. У вас компьютера под рукой случайно нет? Я хочу переслать вам съемку с видеокамеры наружного наблюдения. Посмотрите, не выглядит ли тот человек похожим на кого‑нибудь из тех, что были в ее списке.

– Детектив, я же не со всеми ними знаком…

– Вы знаете их больше, чем я.

– О’кей. Прямо сейчас?

– Ага. Прямо сейчас, если вы не возражаете. Или даже если возражаете.

– Подождем? – спросил Сэм у жены.

Та кивнула, продолжая бег на месте.

К тому времени, когда Сэм добрался до своего компьютера, съемка уже пришла по электронной почте. Он включил просмотр и смотрел на экран, а сердце между тем билось так, словно колотилось в каждой клеточке его тела, словно было способно забиться так сильно, что могло забить его до смерти.

Качество было паршивое, но одно было видно четко и ясно.

Фигура в футболке с капюшоном и спортивных штанах стояла, прислонившись к стене дома, скрестив руки между телом и стеной и опираясь на них, а левая нога упиралась подошвой в стену.

Сэм чуть не свалился от испытанного облегчения, но удержался: детектив был все еще на связи. А когда отключился, Сэм рухнул прямо на ковер, поставил локти на колени, опустил лицо в ладони и разрыдался.

Тут вошла жена, увидела, что происходит, и бросилась к нему и обняла.

– Что случилось? Сэм, милый, в чем дело?

– Это был ее бойфренд. Присциллу убил ее бойфренд.

И жена рухнула прямо на него, тоже плача.

– Ох, слава богу, это был не ты, Сэм!

 

* * *

 

Прошла целая неделя, прежде чем он сумел рассказать ей всю правду, которую узнал у детектива: Присс разругалась со своим бойфрендом, когда тот стал проявлять невыносимо собственнические замашки и жутко ревновать – так сообщила полиции ее сестрица Сидни. После чего эта же Сидни стала подталкивать его все дальше и дальше по тому же пути: чтобы окончательно настроить парня против Присциллы и расположить к себе, она рассказала ему обо всех прежних бойфрендах Присциллы, значительно преувеличив их количество, чтобы еще сильнее поперчить рассказанное. И добавила, что двое или трое из них все еще болтаются поблизости от ее сестры, хотя она уже встречается с ним. А затем, чтобы поджечь последний запал к его уже и без того израненному эго и еще больше его разозлить, заявила: «И могу на что угодно спорить, она никогда тебе не рассказывала, что у нее был ребенок от другого мужчины».

 

Рассказы Нэнси Пикард были отмечены наградами и премиями «Энтони», «Агата», «Барри», «Макавити» и «Американ шорт стори» и входили в состав многих антологий, выходивших под рубрикой «Лучшие рассказы года». Она была финалисткой конкурса на премию «Эдгар эуорд» за свои короткие рассказы и три из ее восемнадцати романов. Нэнси работала членом национального совета директоров MWA и является одной из основательниц и бывшим президентом клуба «Систерз ин крайм». Живет поблизости от Канзас‑Сити и сейчас работает над романом и обдумывает свои будущие рассказы. Ее любимый рассказ – «Там, где чисто и светло» Эрнеста Хэмингуэя, потому что в нем сказано все, что должно быть сказано, и это пробуждает в читателе самые глубокие чувства и понимание, а еще проделывает все это (по ее мнению) в чистых и хорошо освещенных предложениях.

 

Томас Х. Кук

Вредный ребенок

 

Ее тело нашли в ветхой и неряшливой квартирке в Бронксе, где она проживала последние семнадцать месяцев. Это была квартирка в полуподвальном этаже, и в ней имелось всего два маленьких окна, но она сделала ее еще более темной, задернув все занавески. Внутри было так темно, что первый коп, который прибыл на место, долго бродил и спотыкался в поисках выключателя. В конце концов он его нашел, но лишь для того, чтобы убедиться, что она успела вывернуть все электрические лампочки, даже те, что свисали с потолка, и снять флуоресцентные трубки по обе стороны от зеркала в ванной комнате. Соседи потом сообщили полиции, что они уже больше месяца не видели ни единой полоски света, пробивающейся из этой квартирки. Создавалось такое впечатление, что эта ужасная страсть к разрушению, которую я в ней заметил много лет назад, наконец стала настолько сильной, чтобы поглотить ее целиком и полностью.

Детектив по фамилии О’Брайен сообщил все эти мрачные подробности по телефону – рассказал о наполовину разложившемся теле (и это была наиболее живописная часть его рассказа) и о запахе, из‑за которого соседи и подняли тревогу. Потом он попросил меня встретиться с ним в полицейском участке неподалеку от моего дома. «Это всего лишь стандартная процедура, – уверил он меня. – Вам не о чем беспокоиться».

Мы согласовали день и время встречи, и вот теперь я снова имею дело с Мэддокс, как уже не раз бывало раньше.

– Итак, расскажите‑ка мне, какие у вас были отношения с этой молодой женщиной? – осведомился детектив О’Брайен, едва мы успели обменяться приветствиями и я сел на металлический стул возле его стола. Сказал он это вполне обычным деловым тоном, но в слове отношения таился некий скрытый смысл, наводящий на мысль о чем‑то незаконном.

– Мы взяли ее к себе, когда она была маленькой девочкой.

– Насколько маленькой?

– Ей было десять лет, когда она стала у нас жить.

Это было двадцать четыре года назад. Моя семья жила тогда в районе, называемом Хеллз Китчен, Адская Кухня, и тогда там действительно было кое‑что адское – секс‑шопы и дешевые гостиницы, где можно было снять номер на пару часов (их еще называют «отели с горячими простынями»), а еще потасканные проститутки, предлагавшие себя на углу Сорок Шестой стрит и Восьмой авеню. Теперь там сплошные театры и рестораны, чартерные автобусы выгружают хорошо обеспеченных почтенных пожилых граждан из Коннектикута и Нью‑Джерси. Когда‑то там был жилой район, пусть и со скверной репутацией. Теперь же это сплошные аттракционы и соблазны большого города.

– У нас? – переспросил детектив О’Брайен, по‑прежнему с намеком на то, что он пытается выудить что‑то непристойное. Может, я приставал к этой девочке, совратил ее? И именно поэтому она так полюбила темноту? К счастью, я‑то точно знал, что это не имеет ничего общего с реальным положением дел.

– Да, с моей женой и мною и нашей дочерью Ланой, которая была всего на год моложе Мэддокс, – ответил я ему. – Она прожила у нас почти год. Мы планировали, что она останется у нас на неопределенное время. Лана всегда хотела иметь сестренку. Но, как оказалось, мы не были готовы жить с такой девочкой.

– Какой такой?

Я решил не пользоваться словом, которое сразу же пришло мне в голову: опасной.

– Трудной, – ответил я. – Очень трудной.

Вот я и отправил ее обратно к ее матери‑одиночке и ее буйному старшему братцу и с тех пор едва ли про нее вспоминал. И вот теперь эта негодяйка, эта паршивая овца вернулась ко мне, и весьма эффектно, просто захватывающе эффектно.

– Прежде всего, как это получилось, что она стала жить с вами? – спросил О’Брайен.

– Ее мать была старым другом нашей семьи, – ответил я. – И ее отец тоже, но он умер, когда Мэддокс было два годика. И тут еще ее мать потеряла работу. А у нас было все в порядке, у моей жены и у меня, вот мы и предложили забрать Мэддокс в Нью‑Йорк, платить за частную школу для нее – наша дочь тоже там училась. Мы рассчитывали обеспечить ей приличную жизнь.

Выражение лица О’Брайена сказало все остальное: Но вместо этого…

Но вместо этого Мэддокс закончила жизнь в морге.

– Вы знали, что она в Нью‑Йорке?

Я отрицательно покачал головой:

– Ее мать снова вышла замуж и уехала в Калифорнию. После этого мы не общались. В последний раз, когда я что‑то слышал про Мэддокс, она жила где‑то на Среднем Западе. После этого мы не имели представления, где она живет и чем занимается. Кстати, чем она занималась?

– Работала кассиршей в кафе на Ган‑Хилл‑роуд, – сообщил мне О’Брайен.

– Мэддокс была умненькая девочка, – сказал я. – И могла… любую работу выполнять.

Глаза детектива сообщили мне, что он уже и раньше слышал подобные истории; умненький ребенок, у которого были большие шансы неплохо устроиться в жизни, но он их упустил.

Я же не мог не задать ему следующий вопрос:

– Отчего она умерла? По телефону вы сказали мне просто, что ее тело нашли в квартире…

– Судя по ее состоянию, от недоедания, – ответил О’Брайен. – Никаких следов наркотиков, никакого насилия.

Он задал мне еще несколько вопросов, хотел выяснить, не слышал ли я чего‑нибудь о Мэддокс в последние несколько месяцев, не знаю ли о местонахождении других членов ее семьи – вопросы, которые сам он именовал «рутинными». Я отвечал, конечно, вполне правдиво, и он, кажется, нормально воспринял все мои ответы.

Через пару минут О’Брайен поднялся на ноги.

– Ну ладно. Спасибо, что пришли, мистер Гордон, – сказал он. – Как я уже говорил вам по телефону, когда просил подойти к нам, это просто потому, что ваша фамилия всплыла в ходе расследования.

– Да, вы так сказали. Но не сообщили, как именно всплыла моя фамилия.

– По‑видимому, она иногда упоминала ее в разговорах, – пояснил О’Брайен с вежливой улыбкой. – Извините, что побеспокоили вас, – добавил он, протягивая мне руку. – Уверен, вы все понимаете.

– Конечно, – сказал я, а затем встал и направился к двери, сожалея, что жизнь Мэддокс закончилась так рано и так скверно. Но затем напомнил себе, что даже если я, в конечном итоге, оставил все усилия ей помочь, то это произошло по ее вине – она, в сущности, не предоставила мне иного выбора.

При мысли об этом я живо представил ее себе: маленькая девочка, под дождем, ждет такси, которое отвезет ее в аэропорт, и тот взгляд, который она бросила на меня час спустя, когда уже направлялась к трапу самолета, и ее губы, пытавшиеся произнести последнее слово, которое она мне тогда сказала: «Извини».

«Извинить за что?» – спросил я себя тогда, поскольку на тот момент ей очень даже было в чем признаваться.

 

* * *

 

– Ты видел ее тело?

Я помотал головой.

– Не было такой необходимости. Управляющий домом уже ее опознал.

– Странно, что твое имя вообще всплыло, – сказала Дженис. – Что она… вообще о тебе упоминала.

Мы с женой сидели с вечерними бокалами вина и пялились вниз, на Сорок Вторую стрит, которая теперь совсем не походила на то, какой она была, когда Мэддокс жила с нами. Опускалась ночь, и под нашим балконом на двенадцатом этаже люди шли к Бродвею; среди них было несколько семей с детьми, и они, несомненно, торопились в кино, на мультфильм «Король Лев».

– Значит, она вернулась в Нью‑Йорк, – сказала Дженис своим обычным задумчивым тоном, как философ, обдумывающий очередную идею. А еще через минуту ей пришла в голову еще одна идея, мрачная. – Джек?

Я повернулся к ней.

– Как ты думаешь, она… следила за нами?

– Конечно, нет! – ответил я, отпил глоток вина и откинулся назад, стараясь расслабиться. Но тут же понял, что замечание жены о том, что Мэддокс, в сущности, вполне могла устроиться где‑нибудь поблизости от дома, в котором мы когда‑то жили и где по‑прежнему проживали с Дженис, меня странно нервирует. Могло ведь так случиться, что по прошествии всех этих долгих лет она вернулась в Нью‑Йорк, имея в голове какой‑нибудь план мести? Могло ведь так быть, что она никогда не забывала о том, как я отправил ее обратно к матери? И по мере того, как она скатывалась по наклонной плоскости, могла она прийти к тому, чтобы винить в этом меня?

– Это какая‑то гнусная мысль, от которой мурашки бегут по спине, что она могла прятаться где‑нибудь поблизости, – сказала Дженис.

– Нет никаких данных, что она этим занималась, – ответил я тоном, который и самого меня убедил в отсутствии таких данных. И, тем не менее, вдруг представил себе, как Мэддокс наблюдает за мной, скрытно пристроившись где‑нибудь на улице, – призрачное, мертвенно‑бледное лицо, с ненавистью уставившееся на меня из‑за какой‑нибудь уличной пальмы в кадке.

Дженис отпила вина из своего бокала и медленно прикрыла глаза.

– Кстати, Лана звонила. Я ей рассказала про Мэддокс.

Лана теперь была замужем и жила в районе Аппер‑Уэст‑Сайд. Двое наших внуков посещали ту же самую жутко дорогую частную школу, где учились и Лана, и Мэддокс; Лана успевала с некоторым трудом, а Мэддокс имела полный набор проблем: кражи, обман, ложь и прочее.

– Мы с Ланой договорились вместе поужинать, пока ты будешь в Хьюстоне, – сказал я.

Дженис улыбнулась.

– Очень милый выход в город отца с дочерью. Хорошо придумали!

Она глубоко и спокойно вздохнула, как вздыхает женщина, в жизни которой примечательно мало проблем, которая любит свою работу и имеет прекрасные отношения с дочерью, чей брак протекает так гладко и спокойно, как того и следовало ожидать.

Имея такую жену, решил я, следует придерживаться принципа, что чем меньше она знает о некоем периоде нашей жизни, когда все это благополучие было поставлено под угрозу, тем лучше.

– Лана восприняла это известие тяжелее, чем я ожидала, – сказала Дженис. – Она ведь хотела иметь сестренку, помнишь? И, конечно, считала, что Мэддокс может стать ей такой сестрой.

– Лана прекрасно справлялась со своей ролью единственного ребенка, – заметил я, принимая меры, чтобы не высказать вслух более горькую правду, что моей дочери, по сути дела, очень крупно повезло, что она вообще осталась в живых, потому что тот год, когда Мэддокс жила у нас, был полон опасностей, особенно для Ланы.

– Мы были слишком наивными, когда решили взять Мэддокс к себе, – сказала Дженис. – Подумать только, мы были уверены, что это очень легко – забрать маленькую девочку, увезти ее от матери, из привычного района, из ее школы, и полагали при этом, что она без труда адаптируется ко всему новому. – Ее взгляд переместился в сторону Гудзона. – И как мы только могли рассчитывать, что она будет нам по крайней мере благодарна?

Так оно и было – правда, я и сам отлично это понимал. В течение первых девяти лет своей жизни Мэддокс не видела ничего, кроме трудностей и проблем, неизвестности впереди и отчаяния. И как это мы могли полагать, что она не притащит с собою всю свою неуравновешенность и скверный нрав?

– Ты права, конечно, – тихо и мягко сказал я, допивая вино. Этим простым движением я хотел отбросить эту мрачную мысль, что она приехала в Нью‑Йорк с некоей психопатической мечтой нанести мне удар исподтишка, улыбаясь, как маньяк, и занося для удара длинный острый нож.

 

* * *

 

Да‑да, вот так я и пытался отбросить, отмести эту вызывающую дрожь отвратительную мысль, заглушить собственную параноидальную реакцию на новое появление в моей жизни этой женщины, которая, несомненно, приехала в Нью‑Йорк потому, что дошла до последнего предела, а этот город предлагал ей себя в качестве ненормального утешителя, вроде как способного решить все проблемы ее жизни, которая все в большей и большей степени катилась под откос. Я старался представить все воспоминания о ней просто как мучительный эпизод из жизни нашей семьи с непрестанными вызовами к директору школы «Фэлкон экедеми», которые всегда заканчивались строгим предупреждением, что если Мэддокс «не исправит свое поведение», то почти наверняка будет из этой школы исключена. «Тебе этого хочется?» – спросил я ее после одного такого внушения. Дечонка лишь пожала плечами в ответ. «Просто от меня всегда бывают неприятности», – заявила она. И точно, бог свидетель, неприятностей от нее было выше крыши; и могло быть еще больше, уж в этом‑то я был совершенно уверен.

 

Конец ознакомительного фрагмента.

 

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

 

[1] Маленькая Италия (англ. – Little Italy) – район Нью‑Йорка с населением из преимущественно итальянских иммигрантов.

 

[2] Большое Яблоко (англ. Big Apple) – одно из прозвищ Нью‑Йорка.

 

[3] Хеллз Китчен (англ. – Hell’s Kitchen, букв. Адская Кухня) – район Манхэттена между Тридцать Восьмой и Сорок Девятой стрит и Восьмой и Одиннадцатой авеню.

 

[4] Доултонский фаянс – бутылки, кружки и статуэтки производства английской фабрики в Доултоне. Выпускаются с 1815 г.

 

[5] День благодарения – официальный праздник в США в честь первых колонистов; празднуется в последний четверг ноября.

 

[6] Тouche! (фр.) – в фехтовании признание полученного удара или укола. Букв.: «Попал!», «Задел!».

 

[7] В России это здание более известно как небоскреб «Утюг».

 

[8] Первая поправка к Конституции США гарантирует американским гражданам свободу передвижения.

 

[9] Хоппер, Эдвард (1882–1967) – американский художник и офортист.

 

[10] Американская монета в 1 цент («красный цент») – из медного сплава; никель – монета в 5 центов.

 

[11] Закон о мятеже – английский закон, принятый в 1715 г., согласно которому считалось уголовным преступлением незаконное и неразрешенное собрание 12 и более человек, а также нарушение общественного порядка, включая призывы к беспорядкам и мятежу и отказ разойтись по требованию властей.

 

[12] Фрик, Генри Клэй (1849–1919) – американский промышленник и филантроп. Основал в Нью‑Йорке музей искусств, носящий его имя.