Владислав Метревели

МоделBiblos. Модельный бизнес по‑русски

* * *

В связи с особенностями человеческой памяти события, факты, персонажи, упомянутые в этой книге, могли в реальности несколько отличаться от изложенного ниже. События могли происходить так или иначе, мы могли неточно указать происхождение того или иного действующего лица и принадлежность его к тому или иному агентству или дому моды, фирме, бренду, но основные тенденции показаны диалектично и не приукрашены лживыми домыслами.

Все персонажи и упомянутые компании имеют или имели именно такие имена в действительной жизни.

…писатель ничего не может скрыть от читателя, потому что из первого же абзаца будет видно, скуп ли он, как одевается, любит ли кушать виноград и в таком духе…

А. Жолковский. НРЗБ

Я думаю, на следующий год лучшим аперитивом будет цианистый калий.

Дж. Макинерни.

Модельное поведение

– Большинство людей хочет шампанского, потому что их впечатляет именно идея – шампанское! – точно так же, как их впечатляет идея о черной икре. Шампанское и черная икра – это статус.

– Это не совсем точно. В некоторых слоях общества дерьмо – это тоже статус.

Э. Уорхолл

Боров

Борову не спалось. HENNEESSY бродил в его крови, бурля в желудке и вскипая в жилах, ударяя в мозг, в котором ни на минуту не затухал образ, запечатлевшийся во время посещения конкурса «Мисс Россия».

Борову всегда нравились юные стройные девы, несмотря на (а скорее логично подкрепляя) его возраст – под сорок – и комплекцию (Боровом не назовут милого стройняшку с подтянутым животом и тонкой горделивой шеей). Он и проституток выбирал всегда основательно и с учетом своих вкусов, а не просто для снятия напряжения, скапливающегося за день безумных встреч, переговоров, перезвонов, похорон, переездов, обломов и достижений.

Когда‑то Боров был правой рукой одного из воров в законе, организатором региональной группировки, гремящей темными и мокрыми делами не только в своих краях, но и в Москве. Те времена давно прошли, и уважаемые (и не очень) ныне политики и бизнесмены, многих из которых он знал еще по прежним бесчинствам в роли «вышибал» и «боевиков», теперь общались с ним по вопросам бизнеса и политики, политики и бизнеса. Непонятно было, кто и как дослужился до этих постов, как собирается их удерживать и каким ветром управляются судьбы страны, которую многие из бывших бандитов искренне чтят и любят… но свой карман дороже, как водится. К середине девяностых в этих карманах появились карточки престижных платежных систем. Лидеры организованных преступных сообществ возглавили уже не свои группировки, а вполне уважаемые банки и коммерческие структуры. Поначалу они с непривычки поеживались в удобных начальственных креслах и озирали свои кабинеты с видом оголтелых птенцов‑кукушат, повыкидывавших прежних владельцев и становящихся истинными хозяевами положения на опустевшем было игровом поле.

Наша история не об этом. Принадлежащие Борову сеть продуктовых магазинов, рынок автозапчастей и фирменные автосервисы приносили достаточно средств, чтобы не беспокоиться по мелочам за успешно идущий бизнес. Его часто видели на светских тусовках. Он покровительствовал одно время известной поп‑группе, состоящей из двух смазливых девиц, обеих пользовал на правах хозяина, но проект не пошел, да никто и не ставил собой цель сделать звезд из вчерашних лимитчиц. Отбив затраты на корпоративных концертах, пару раз меняли состав, пока все само собой не затухло… Затухло, а стремление быть в центре внимания модной публики осталось. Билеты на все престижные вечеринки и акции приносили на серебряном подносе: «Виктор Иванович, добро пожаловать! Виктор Иванович, не сочтите за труд посетить…» Иногда услужливые администраторы и арт‑директоры посещаемых им заведений и мероприятий знакомили его с представителями модельных агентств, а те – с начинающими модельками. Не задаром, разумеется. Менеджеры агентств просяще смотрели в глаза Борову и получали за сводничество пару сотен «зеленых» – втайне от руководителей агентств. А кто в наше время не хочет жить лучше? Те, в свою очередь, имели гораздо больше от постоянных спонсоров, так почему менеджеру не полевачить на той же ниве! Иногда Боров, одаривая девушек, получал свою порцию внимания от них в виде совместных походов в свет, а иногда и секса, если можно назвать сексом то, что шестнадцатилетние провинциалки умудрялись делать с его массивным телом, имея за плечами крохотный опыт. Хорошо, что оказались в каком‑то агентстве, а не на Тверской. По крайней мере, здесь не было откровенных подстав, а разговоры и статьи в прессе о «борделях для богатых» в отношении модельных агентств еще не велись. Пресловутый модельный бизнес в России начинался с широко разрекламированного агентства, которое возглавляла бывшая манекенщица, первой на заре перестройки смекнувшая, что в условиях зарождающегося рынка гораздо престижнее и выгоднее самой управлять моделями, чем ходить по подиуму. Негатив проявится позже, когда первое поколение моделей, отступив под натиском новой молодой смены и уйдя в отставку, задумается, чем заняться, и начнет открывать одно агентство за другим. А пока…

Последним мероприятием, на которое Боров получил пригласительные, был национальный конкурс «Мисс Россия». После развала СССР какое‑то время национальные конкурсы не проводились, а потом как грибы после дождя полезли под различными именами и соусами. Правда, название «Мисс Россия» никто из них не рискнул примерить на себя. Либо не имели они серьезной поддержки, без которой подобные вещи немыслимы, либо просто широтой взглядов и перспективным мышлением не обладали, а может, просто считали, что шансов провести подобный конкурс нет: сильные мира сего завладеют им, как только услышат, что кто‑то решился на проведение шоу. Так процесс выбора национального символа красоты на ближайший год оказался в руках у людей, ставящих вопросы национального престижа не выше своих собственных. Поначалу они пытались держать марку и создавать видимость общенародного интереса, масштабности участия и честности выбора, но быстро убедились, что этим карман не набьешь. А соблазн большой! А народонаселению без разницы, кто там займет первое место и будет представлять страну на «Мисс мира», была бы посмазливее мордашка. А правительству и подавно не до того. Поделить бы министерские портфели и золотишко партии. И вот бывший школьный учитель и журналистка скандальной на тот момент, но сегодня уже подзабытой газеты «Вечерние новости» образовали нехитрый тандем. Благо судьба свела их около пяти лет назад во время подготовки очередного скандального репортажа – на этот раз о мздоимстве во время школьных экзаменов. Эти‑то люди и занялись организацией и проведением конкурса «Мисс Россия». С одной стороны, автор нашумевшей статьи Марина Зернова, с другой – один из критикуемых в ней педагогов, Сергей Сергеич Знаменский. Под стать организаторам было и большинство зрителей первых конкурсов, так как пригласительные рассылались по знакомым и друзьям знакомых. Так и к Борову попали билеты.

Само действо на сцене не вызывало интереса у Борова и его друзей. Им нравилось делать ставки на то, кто из девушек выйдет в следующий тур конкурса и кто наденет корону. Естественно, обсуждались ноги, лица, груди участниц. Сальности перемежались рассуждениями о том, как лучше «склеить» ту или иную красавицу. Кто‑то знал город, из которого приехала девушка, кто‑то обещал ввести в круг, близкий к организаторам конкурса.

Боров тяжело поднялся из кресла, где отходил от коньячного похмелья, и прошлепал в гостиную. Он не любил тапочки и ходил по дому босиком, хотя дорогие подарочные MAXIMILIAN стояли под «сексаэродромом», как называл он свою кровать необъятных размеров. Несмотря на грузную комплекцию, ходил, вернее носил себя Боров достаточно легко и даже грациозно – спортивное прошлое давало знать. Но обильные застолья, обычные для каждого, кто вдруг начинает чувствовать в кармане лишние деньги, существенно подпортили его фигуру. Его все раздражало. Тиканье часов в гостиной не успокаивало, а монотонно стучало в висках. Он потер их и подумал, что надо бы вызвать с утра массажистку. Выглянув в окно и не обнаружив на привычном месте свой «ПЯТИСОТЫЙ» (а вы что думали? «Ладу‑Самару»?), он хотел было позвонить начальнику охраны, но потом вспомнил, что сам же с вечера отослал машину в сервис. В субботу ему не надо было никуда ехать. За окном вставал сумрачный февральский выходной день.

Боров вновь вспомнил вчерашний конкурс. Как подводили к нему знакомиться участниц. Как представлявший его Павлик, завсегдатай закулисья, тусовщик и халявщик из бывших конферансье, запнулся, не зная, как объяснить молоденькой девочке из Калуги, что перед ней один из мафиози в законе. Как раскланивались с ним организаторы конкурса, не делая, однако, ни малейших попыток сблизиться или посодействовать в знакомстве. Наверняка у них есть свои покровители, с которыми необходимо соединять неопытных старлеток, подумал он, чувствуя, как наливаются гневом плечи. В самом известном агентстве Москвы он тоже не был желанным гостем. Нет, попробовали бы они не пригласить его на показ мод (сами билеты приносят), но как‑то раз на просьбу познакомить поближе с одной из приглянувшихся ему девчонок он получил недвусмысленный отказ. «У нас не бордель! На фотосъемку календаря своего рекламного, выставку там или презентацию – заказывай, пожалуйста, а портить – не дам!» – заявил ему владелец агентства, в прошлом известный в криминальном мире по кличке Борец, скорее всего поставляющий девочек нужным людям, к которым Боров теперь не относился. «Как пить дать поставляет», – снова подумал он, вглядываясь в свое отражение в зеркале и прикрывая глаза, чтобы явственно представить, как подводящий к нему девушку вчерашний извивающийся в подобострастии Павлик вдруг говорит: «А это владелец нашего агентства – Виктор Иванович», а он мягко обрывает его: «Ну, зачем же так официально, для своих девочек я просто Витя…»

Он цокнул языком, оценив собственную фантазию, и непроизвольно осклабился. Неплохо бы выстричь волоски в носу. И да! вызвать массажистку. Он направился к телефону, по пути похлопывая себя по ляжке, чувствуя ладонью шелк пижамы, а в уме уже прокручивал планы на день. Обязательно позвонить Борцу и на приближающийся сорокалетний юбилей заказать почетный эскорт из моделек, которые бы встречали гостей, – это же работа, а на работу Борец был согласен. А потом, чем черт не шутит, увлечь какую‑нибудь из них светской беседой и продолжить знакомство в приватной обстановке.

Набирая номер своего адъютанта, Боров автоматически листал записную книжку. Множество телефонов и имен удерживал он в памяти, а вот телефон ближайшего помощника никогда не помнил. Они менялись часто. В книжке же были записаны, помимо всех прочих, телефоны многих моделей Москвы, с которыми он когда‑то был знаком. Рука Борова потянулась набрать номер, но он вовремя сообразил, что еще слишком рано, чтобы будить томную особу, которой его представили пару месяцев назад, рекомендуя как опытнейшую манекенщицу и знатока всех светских мероприятий столицы. Они поболтали несколько минут после показа, в котором участвовала Марго (так звали его новую знакомую), а на предложение познакомиться поближе она легко ответила отказом, но так, что Боров остался в восхищении ее обходительностью и тактом. Теперь же, поводя мясистым носом, Боров пытался понять, что толкает его набрать этот номер в столь ранний час.

Он все же пересилил себя и позвонил адъютанту.

– Слышь, Кондратыч, – не представляясь и не здороваясь, прогудел он в трубку, – не забудь: позвони Марго, телефон у тебя должен быть, мы подвозили ее тогда от «Марики», и попроси ее мне перезвонить по делу. – Он снова осклабился, представив, что должно последовать за ее дневным звонком и почему вдруг его распирает от предвкушения.

Телок

Как судьба забросила Телка в модельный бизнес, подивился бы и сам автор этого романа. С детства Телок испытывал интерес к женскому полу. Еще в пятилетнем возрасте он, помахав с балкона, пригласил в дом такую же малолетнюю подружку поиграть в кубики, когда родители ушли на работу, и испытал сильнейшее потрясение, услышав буквально через полчаса звук поворачиваемого в замке ключа – мать вернулась, забыв нужные чертежи, – как будто чувствовал и понимал, что, оставаясь играть наедине с девочкой, совершает что‑то постыдное и противоправное. Мать действительно отругала его («Нельзя приводить в дом посторонних без старших!»), закрепив в сознании юного мужчины рефлекс к противостоянию полов и синдром запретного плода. В школе его дразнили маменькиным сынком, грозились «сломать музыкальные пальчики», отнимали и разбрасывали по туалету ноты и учебники по сольфеджио: он, как и многие, ходил в музыкальную школу, но травили почему‑то его одного. Телком же его гораздо позже назвала одна особа. Его карие чуть навыкате глаза, способность мямлить по любому вопросу, вместо того чтобы четко излагать суть дела, мягкость характера, романтичность в восприятии новых знакомых и идеализирование отношений между ними подтверждали обидное прозвище, но не более того. Телок оставался телком, не желая изменить свою планиду. Вы можете спросить, как же такой «урод» сумел начать совершенно новый бизнес в стране, где рекламой‑то толком еще никто не занимался. Нет, все обстояло не столь катастрофически. Острота ума, способность запоминать большие объемы информации, приятность в общении позволяли Телку хоть и не хватать звезд с неба, но быть на виду и добиваться мелких побед, преодолевать с видимой легкостью некоторые барьеры на пути к карьерному росту. Помогало также и то, что в свое время Телок играл в студенческом театре. Он мог бы сделать карьеру в науке, оставшись после окончания на кафедре (Геологический факультет МГУ нуждался в молодых ученых), в шоу‑бизнесе (с детства обучавшийся в музыкальной школе, где преподавал отец, плюс получивший актерские навыки и практику в уже упоминавшемся студенческом театре), в маркетинге (которым заинтересовался на последнем курсе и о котором в то время мало кто имел представление), но по неопытности загремел в армию, не сумев вовремя отделить главное от второстепенного при решении вопросов распределения, а родителей рядом не оказалось, чтобы подсказать и помочь.

Телок честно отслужил два года в звании младшего офицера. На его счастье, университетское образование предполагало прохождение подготовки и получение звания на военной кафедре, которая, помимо анекдотов о майоре Козицком, нагрузила выпускников проблемами судьбы отчизны. Так он и пошел по жизни – с правильным пониманием вопросов добра и зла, необъятным багажом прочитанных за два года в армии книг, стремлением к совершенству (зодиакальные закономерности здесь тоже оказали не последнюю роль, а Телок был ярко выраженной Девой в мужском обличье) и необузданным желанием превратить жизнь, каждое ее мгновение в праздник. Здесь не было противоречия. Просто для одних жизнь – это драка за блага цивилизации и тяжелый поход к празднику, который бывает раз в году на Новый год (или в неделю, если считать праздником воскресенье), а для Телка (и ему подобных) битва за праздник и карабканье к перевалу, за которым он ждет, и есть сам праздник. Просто нужно сместить акценты. Не воспринимать жизнь как борьбу, как завещал великий и ужасный, а растить на камнях деревья, строить замки из песка и видеть во всем этом милость Всевышнего, радоваться каждому дню, каждому вздоху, каждому шагу.

Придя из армии, он долго не мог устроиться на работу. Даже обучался три дня в школе манекенщиков предприимчивой тетки из бывших балетных в концертном зале Олимпийской деревни. Кто бы мог подумать, что через много лет судьба забросит его в тот самый модельный бизнес, зарождение которого он наблюдал, находясь среди пришедших на собеседование и отбор молодых людей и девушек. Курсы подтвердили неспособность Телка окунаться в самолюбование, которым так полон мир моды. Его воспитывала в основном мать, со всеми атрибутами «маменькиного сынка» (папкой для нотной грамоты, гербариями и коробками пластилина, вырезками из журналов «Юный натуралист», вклеенными в тетрадочки), но Телок не сделался геем. Напротив, это закалило его, хотя, как уже говорилось, на внешнем облике оставило клеймо вечного вопроса о смысле жизни и своем месте в ней.

Особенно благотворно на закаливание Телка повлияла армия. Там он возмужал, приобрел жизненный опыт. Научился выходить сухим из конфликтов, которыми всегда полным полна жизнь человека, находящегося в гуще событий и людских судеб. Поэтому и не удалось Телку стать манекенщиком – не смог он вынести фальшь и самовлюбленность окружающих его начинающих моделей и преподавателей.

Телок суетливо забросил несколько драже «Тик‑Так» в рот и поморщился. Сладкие конфетки не доставляли ему удовольствия, но комплекс, преследовавший тридцатилетнего оболтуса со школьной скамьи, заставлял его несколько раз в день поедать эти беленькие пилюльки, а до того, как они появились в продаже, прыскаться польскими спреями для полости рта, жевать прибалтийскую жевательную резинку с кофейным вкусом, полоскать рот водой с лимоном (вычитал в журнале «Здоровье» такой рецепт). Телок подозревал, что у него временами плохо пахнет изо рта. Что он только не делал для устранения этого! Чистил зубы два, а когда удавалось – и три раза в день. Потом выяснилось, что причиной несвежего дыхания часто бывают болезни желудка. Он регулярно проверялся, но боязнь обдать собеседника смрадным выдохом преследовала его. Иногда он смущенно просил кого‑то из друзей развеять его опасения.

– Дыхни! – командовал приятель.

По его скептической физиономии Телок понимал, что ничего утешительного не услышит. Он даже целоваться разлюбил, старался уйти сразу куда‑то в область шеи, зарыться в волосы любимой девушки, шептать ей в ушко ласковые слова. Только бы не опростоволоситься. На постоянные думы и сомнения в чистоте своего дыхания Телка наводили также мысли о том, что часто после первого близкого контакта девушки не искали с ним встречи снова, несмотря на все его попытки. У него случались длительные романы, влюбленности, но бывали и досадные проколы. Телок грешил на свой комплекс, переживал, сомневался, однако снова и снова сталкивался с этими проблемами.

Вот и сегодня, ожидая приятеля, который обещал познакомить его с организаторами конкурса «Мисс Россия», Телок нервничал. Он должен был произвести благоприятное впечатление. Поэтому с утра были надеты приличествующие случаю белые слаксы, красный свитер с вышитым на груди глухарем и лучшие ботинки SALAMANDER на каучуковой толстой подошве, в которых Телок выглядел выше своих 175 см, что тоже, кстати, служило причиной постоянной тревоги при общении с девушками. Телок предпочитал высоких и не всегда мог вызвать их ответный интерес без того, чтобы заговорить (язык‑то у него был подвешен что надо, любую заболтать мог), а заговорить означало с замиранием сердца думать о том, в каком состоянии сейчас находится его ротовая полость. В общем, сплошные неурядицы. Тем не менее жаловаться Телку не приходилось. К своим тридцати годам он изрядно потрудился на сексуальной ниве. Ну, конечно, не как капитан теплохода из рассказов одной его знакомой, который «гнал до тысячи» и никто не мог ему отказать: ни официантка, ни горничная, ни судовой врач, ни буфетчица. Знакомая же, Аленка, маленький рыжий чертенок, с которой он познакомился во время круиза, купленного на первые кровно заработанные, оказалась славной девчушкой, азартной до приключений. Пассажирский лайнер следовал по маршруту Одесса – Батуми, и узнай кто из начальства, что она крутит роман с пассажиром, немедленно бы списали на берег. Замирая, Телок слушал рассказы Аленки о тяготах учебы в мореходном техникуме, где готовят персонал для таких вот плаваний, о сложностях при распределении, ожидании «своего» судна, сексуальных домогательствах на всех уровнях флотской бюрократии и в дальнейшем при работе на борту. Аленка была одной из десятка горничных, обслуживавших каюты пассажиров второго класса. Самой симпатичной. Судя по ее рассказам, все остальные отдавались капитану. Так было положено. Тот, в свою очередь, считал покорившихся ему женщин – ставил зарубки или вязал узлы, Телок не уточнил – и мечтал дойти до тысячи.

– Уже около шестисот. – Аленка качала головой.

– Так и что? – Телок тряс пышной шевелюрой. – Если, мол, не дашь кэпу, то спишут… А ты? – Он пытливо вглядывался в конопатое лицо рыжика. – Тебе тоже пришлось?..

– Мне нет, – гордо отвечала девушка, – я отвертелась. Как себя поставишь, так будет! Могут и выкинуть. Спишут на берег – придраться‑то можно к чему угодно. Потом жди снова, пока распределят на хороший корабль. Но мне повезло.

Телок верил и не верил. Хотел и боялся. Дотрагивался до ее руки и отдергивал пальцы.

– А вот скажи мне: та, которая пятьсот девяносто девятая, она что, про пятьсот девяносто восьмую не знала? А?

– Знала, – отвечала Аленка.

– И что? Ей все равно было? Она не понимала, что это на один раз?

– Глупый ты. Говорю же: отказываться себе дороже. И потом… каждая последующая надеялась, что она станет последней. А быть женой капитана… ты представляешь?!

Ночью она проводила его на половину, где жила команда. Там они любили друг друга под шелест воды о борт и бормотание соседок по каюте. Отношения у Аленки с товарками были нормальными, никто не стуканул.

При воспоминании об Аленке, хотя и было это не год и не два назад, холодок пробежал между лопатками и Телок поежился. Было зябко, а югославский тонкий свитер не грел. Сначала переписывались, потом все само собой заглохло. У Телка не было возможности кататься по Черному морю ежегодно, а потом круизная линия и вовсе прекратила существование: начались смуты и войны повсеместно. Аленка, наверное, вышла замуж наконец за капитана или упорхнула с оказавшимся каким‑нибудь нефтяником‑буровиком хватким пассажиром и варит ему теперь борщи в тюменской тьмутаракани.

Телок никогда не отличался стремлением делать карьеру по политической линии, тайком смеялся над пленумами и политбюро и внимательно смотрел телепередачу «Международная панорама», которая, несмотря на прокоммунистическую ориентацию, умудрялась во времена самого жестокого застоя доносить до телезрителя совершенно обратную официальной оценку происходящего в странах «загнивающего капитализма». Уж больно хитро посматривал ведущий Бовин на тех, кто находился по другую сторону экрана, уж слишком акцентированно политобозреватель Зорин увещевал зрителя: «Американский Санта‑Клаус! Сегодня даже он не может быть спокоен за свое будущее. Безработица, рост цен, наращивание военно‑промышленного комплекса…» И вот такой облом‑с. Но ничего. Выжили. Прорвались. Устроились. Бовин – послом в Израиль, Санта‑Клаусы – в рекламу COCA‑COLA, а Телок – в Музей искусства народов Востока. Курировал прием иностранных делегаций благодаря неплохому знанию английского, – спасибо родителям, в свое время заставлявшим его из‑под палки заниматься иностранным для успешного будущего, – даже сам стал выезжать за рубеж, а потом, прочитав в одном журнале статью об американских модельных, брачных и эскорт‑агентствах, вдруг решил строить в России чистый бизнес на девушках, общаться с которыми его всегда тянуло.

Он придумал название, зарегистрировал фирму, снял какой‑то полуподвал под офис и стал нарабатывать опыт и клиентуру, используя свои московские и заграничные связи, наработанные за несколько лет в музейном деле. Как ни странно, многие из тех, с кем он сталкивался по прежней работе, либо имели отношение к сферам моды, фотографии и рекламы, с которыми напрямую связан модельный бизнес, либо советовали ему, куда сунуться и что предпринять, выискивали координаты зарубежных агентств и журналов, соединяли его с кем‑то, кто мог помочь, был заинтересован в организации съемок или в отправке девушек в другие страны. Телок четко пытался следовать своей линии: никакого блядства, только конкретная работа в качестве фотомоделей, манекенщиц, стендисток. В Москве стали проводиться международные выставки, где постоянно требовались симпатичные переводчики и просто модели на стенды, время от времени приезжали какие‑то болгарские и индийские модельеры со своими коллекциями, а потом наступила эпоха завоевания российского рынка греческими меховщиками. К Телку тянулись все новые и новые клиенты, и агентство стало привлекать желающих стать моделями девушек, прослышавших, что в «Blow models» все по‑честному и есть интересная работа. Название Телок рождал в муках. Он хотел, чтобы оно было оригинальным, звучным и иностранным. С одной стороны, показать международный статус (Телок далеко глядел и в перспективе собирался завязать серьезные контакты с зарубежными агентствами, чтобы отправлять своих моделей делать международную карьеру, а для этого необходимо было и название, которое было бы понятно иностранцам), с другой – оно должно было быть простое и благозвучное и для русского уха, так как агентство базировалось в Москве и начинало работать на российском рынке. После многочисленных отпавших вариантов осталось слово blow – цвести, дуть, ударять. На взгляд Телка, все три основных значения, если прибавить слово models, давали неплохие сочетания: «Цветущие модели», «Воздушные модели», «Ударные модели», – но будь наш новоявленный модельный босс чуть попрофессиональнее в английском, он бы наверняка знал еще несколько значений. Например, мыльные пузыри тоже образуются при помощи blow, а самые продвинутые англоговорящие могли бы подсказать Телку и про blow job, что означает – барабанная дробь! – минет. Однако никто не подсказал, и все это выяснится значительно позднее, вызовет‑таки определенные трудности в бизнесе Телка, а пока он доволен жизнью и тем, что его идея оказалась жизнеспособной и стойкой в условиях криминальной России. Никаких проблем перед Телком не стояло, кроме наращивания клиентской базы и базы моделей.

Сейчас Телок ждал Борю – человека, который обещал познакомить его с организаторами конкурса «Мисс Россия». Вроде как им могла понадобиться помощь в наборе девушек для финального шоу. Конкурс был восстановлен совсем недавно. После распада СССР всем было не до того, но прошло время, страсти утихли и в каждой из бывших республик где раньше, где позже начали проводиться свои национальные конкурсы. С этим Борей Телок общался еще с первых дней существования своего агентства. Познакомились они на одном из многочисленных кастингов, проводившихся в начале 90‑х повсеместно. Постоянно кого‑то выбирали: то наезжали иностранные агенты, то компания выбирала себе секретаря, то шел набор в новую музыкальную молодежную группу, то конкурс, то ведущие нужны в новую телепрограмму. Надо было только внимательно следить за рекламой в популярных газетах и посещать эти мероприятия, где очередь из страждущих девушек вытягивалась иногда на многие сотни метров от входа. Телку нужны были эти кастинги, чтобы набрать первоначальную группу моделей в свое агентство. Зачем туда ходил Боря? Да, в общем, просто так. Нравилось ему цеплять девушек. В атмосфере волнения и предвкушения чего‑то грядущего они, глупенькие, теряли бдительность и с легкостью раздавали свои телефоны таким, как Боря, бродившим вокруг очереди, подобно пастухам у отары овец. Иногда это плохо заканчивалось. Рискнувший поохотиться на цыпочек Боря однажды огреб по полной, когда, зарвавшись, стал переписывать телефоны у моделек, собравшихся на конкурсе Model’StarS. Вышедший в самый разгар Бориных ухищрений на крыльцо своего офиса Борец – владелец агентства, проводившего конкурс, – незаметно подошел к Боре, увивающемуся перед стайкой девушек, ожидающих своей очереди, и огрел его несколько раз по физии. Молча. Поправил галстук и ушел в офис. Так и не поняли окружающие, испуганно посторонившиеся и наблюдавшие мордобой на почтительном расстоянии, зачем выходил, чего хотел… Это, тем не менее, не охладило Борин пыл, и уже через пару дней его можно было видеть у офиса телеканала «2×2», где очередные порции желающих насыпать соли на хвост «великой американской мечте» поднимались в студию и проходили пробы. Его энергия и азарт при знакомстве с кандидатками в модели вызывали уважение. При этом никто не понимал, что Боря делает с таким количеством телефонов и контактов, помимо удовлетворения своих личных амбиций, о чем он сам неоднократно рассказывал, найдя благодарного слушателя.

Сегодня Боря опаздывал. Телок уже десять раз прошел вдоль массивного здания, в котором во время Олимпиады‑80 располагался пресс‑центр Игр и где сейчас, по свидетельству Бори, базировался офис «Мисс Россия», а того все не было. Вокруг сновали с папками для бумаг и рулонами факсов секретарши, курили и на ходу пили кофе офисные менеджеры. Боря появился, на ходу расстегивая какой‑то зипун непонятного цвета и протирая запотевшие с прохлады очки. Телок в который раз удивился умению некоторых людей не обращать особого внимания на свой внешний вид, одежду и носить протертые джинсы и стоптанные башмаки так, как будто стаптывал их сам Поль Смит. «Они ждут», – бросил на ходу Боря и, не подав руки, устремился под лестницу в неприметный из холла коридор. Где‑то там затерялась комнатенка, где сидела дирекция национального конкурса красоты. В других странах отбор символа нации, женского образа, который несет идеи гуманизма и просвещения в массы, сопряжен с поддержкой государства, пропагандой здорового образа жизни, привлечением туристических потоков и т. д. У нас благими идеями обычно манипулируют непрофессиональные, а часто и просто непорядочные люди. Памятуя о проходившем несколько лет тому назад московском конкурсе красоты, на котором изначально все места были расписаны и призы распределены, а красавицы стали призами для верхушки бывшей комсомольской элиты, имевшей отношение к оргкомитету, Телок и не надеялся увидеть в офисе «Мисс России» что‑нибудь заслуживавшее одобрения. Но, к его удивлению, приняли их на редкость радушно. Угостили чаем, выслушали сбивчивый рассказ о том, как начиналось агентство «Blow models», поделились своими проблемами. А проблем было немало. Надвигался очередной финал конкурса, а участниц, достойных бороться за престижный титул, было всего чуть больше десяти претенденток.

– Рекламная кампания провалилась, спонсоры кинули.

Марина Зернова, директор конкурса, подавила зевок и сморщила хорошенький носик, от чего глаза ее, и без того небольшие, превратились в щелочки, а нарумяненные щечки придвинулись к носу, придав всему лицу кукольно‑комичное выражение.

– Мы стараемся не для себя – для страны, для девчонок этих… Они сидят по уши в дерьме в своих мухосрансках. Вытаскиваешь их, даешь возможность на шикарной сцене выступить, – в разговор вступил сидевший до этого в тени настольной лампы невысокий кряжистый мужичок с благородной сединой на висках и в изящном сером костюме в тонкую полоску (такие войдут в моду лет через десять, а пока в почете малиновые пиджаки с золотыми пуговицами).

– Сучки они все! – Боря нервно поежился и поддакнул кряжистому, которого звали, как оказалось, Сергеем Сергеевичем.

– Ну не скажи, не скажи. – Сергей Сергеевич недовольно мотнул головой и поморщил красноватое от переживаний и обильных возлияний (початая бутылка армянского коньяка стояла тут же, по правую руку на подлокотнике кресла) лицо. – Просто несмышленые они, сами не понимают, чего хотят и чего могут добиться.

Сергей Сергеевич назидательно поднял указательный палец вверх, и Боря почтительно приоткрыл рот. Телок тоже слушал внимательно. Он умел слушать не потому, что так советовал Карнеги, а по какому‑то врожденному велению души и природной сообразительности. Правда, помогало это далеко не всегда. Можно даже сказать, совсем не помогало. Не работали законы великого Карнеги, не всходили на почве российского менталитета. Видно, другие принципы ложились в основу взаимопонимания бизнесменов и их предпочтений по сотрудничеству с одними и противодействию другим игрокам рынка, будь то торговля куриными окорочками или рекламный бизнес. Телку постоянно хотелось одернуть Борю, невпопад вставлявшего дурацкие комментарии. Но он предпочитал слушать и наматывать на ус. Авось пригодится когда‑нибудь. Может, вспомнят почтительного малого, умеющего внимать и не перечить по пустякам тем, кто имеет право на свою точку зрения. Хотя он и состоялся одним из первых на модельной ниве, но были люди, которых уже знали и уважали (или делали вид, что уважали). Вспомнят и позовут в проект, который лучше него никто не исполнит. Так думал Телок и конечно же ошибался. Не было нужды у Сергея Сергеевича и Марины Зерновой в сообразительном, честном, старательном и разбирающемся во всех тонкостях работы с моделями и региональными агентствами Телке. А была нужда усилить или даже спасти свой тонущий конкурс, поддерживать который не хотело ни государство (не до того ему сейчас было), ни спонсоры (у них вообще только одно на уме), а затем представить все как результат своего влияния, своего умения, своей силы и возможностей. А Телок? Да кто он такой, в самом деле?! И Телок ли, любой другой сейчас, кто мог привести несколько классных телок на конкурс, был бы принят в офисе «Мисс России» с распростертыми объятиями и безо всяких обещаний и обязательств со стороны организаторов выпотрошен и использован для великих целей проведения национального конкурса красоты и выбора национального символа страны. Уже несколько агентств отвергли притязания и просьбы Сергея Сергеевича, заподозрив его в не совсем честной игре и предсказав абсолютную бесперспективность конкурса. Просто потратить время и задействовать свои ресурсы и связи, а пожинать плоды будут селедка Зернова и краснорожий СерСерыч! Люди вообще редко верят в добропорядочность намерений друг друга, особенно в бизнесе, который и возник‑то на почве жесточайших комплексов и стремления нажиться влегкую, а то и компенсировать определенные сексуальные проблемы.

Но Телок был не из тех. Он и в модельный бизнес полез, чтобы как‑то занять, пристроить и отвлечь от своей персоны избыток девушек, со многими из которых у него были более чем дружеские отношения, а некоторые просто нуждались в доказательстве внимания со стороны Телка. Привлечение их в модели и было одним из способов показать внимание и могущество Телка в определенных вопросах. Что это ему давало для развития отношений с этими девушками, на которых и времени‑то иногда не оставалось, он и сам не понимал, просто делал какие‑то шаги, движения – а там, мол, разберемся. В результате несколько его подружек и составили костяк первого состава агентства.

Телок серьезно подошел к новому бизнесу. Разработал анкету, позволяющую ему узнать о девушке практически все. Правда, применять эти знания Телку просто было недосуг. Работы сразу навалилось много. А так как он не отказывался от общения с самыми разными людьми и включался даже в заведомо невыгодные проекты, то времени на глубокое использование современных методов и подходов к кадровым проблемам у него не оставалось. Его не хватало даже на личное, внеслужебное общение с девочками, ради чего, собственно, и было затеяно агентство. Телок медленно, но верно погружался в бизнес, который со временем станет для него делом всей жизни.

Но это в будущем, а пока он сидел в офисе «Мисс Россия» и тщетно пытался просчитать, что все‑таки он теряет и приобретает, включаясь в работу и помогая двум акулам конкурсного движения, убеждавшим его, что они белые овечки, пытающиеся поднять престиж страны и помочь девушкам вырваться из беспросветности и серости будней.

– Хорошо… – Телок от долгого молчания просипел и закашлялся, скрывая смущение. – У меня есть несколько интересных лиц, которые я с удовольствием представлю на конкурс.

СерСерыч благостно кивал. Зернова, казалось, заснула, настолько неестественной была ее застывшая поза на втором подлокотнике у самого лица шефа, с которым ее связывали не только служебные отношения. Все это Телок просчитал за считаные минуты, еще когда знакомился с президентом и директором конкурса. Именно так они представились ему, пока Боря обменивался любезностями с заплывшей и неповоротливой секретаршей.

– Вопрос один: какие возможности я приобретаю, выдвигая своих девчонок на ваш конкурс?

– Ну, милый… – СерСерыч развел руками, потревожив Зернову, которая, опершись одной ногой об пол, одернула юбку и процедила сквозь зубы, забыв, что на брудершафт здесь еще никто не пил:

– Ты не понимаешь, что твое агентство будет иметь возможность везде представлять этих девочек как участниц конкурса?! Это улучшение имиджа, престиж…

– Да я не то чтобы с претензиями.

Телок ужасно не любил казаться рвачом. Воспитание мешало ему иногда выдвигать даже справедливые требования. Заподозрить собеседника во лжи или корыстных целях, просто показать сомнения в искренности его намерений было страшно неудобно, так же как, например, отказаться сесть в попутную машину, набитую небритыми рожами.

Боря, казалось, вообще не испытывает интереса к разговору. Он сначала листал какой‑то журнал, а затем снова кокетничал с секретаршей СерСерыча. Если бы хозяева агентства прислушались, Боря надолго бы потерял возможность бывать в офисе «Мисс России».

Пока он пытался добиться расположения секретарши, чтобы выуживать у нее координаты девочек‑участниц для своих грязных целей, переговоры существенно не продвинулись. Телок продолжал сомневаться, а СерСерыч дремать. Инициативу брала на себя Зернова.

– Вот смотри. – Она пыталась апеллировать к СерСерычу, призывая его подтвердить мысль о том, что для Телка будет огромным благом предоставить девочек на конкурс, не спрашивая единовременной выгоды и гарантий. – Год назад у нас был Боров на конкурсе, так? Так он теперь свое агентство открыл. Консультировался. И в первую очередь девочкам своим мозги пудрит тем, что на конкурс их к нам может показать. Перспективы рисует им от участия в «Мисс России». Понимаешь, что это дает?

Телок понимал, но его не оставляло ощущение, что его хотят поиметь тепленького. Поэтому сопротивлялся, но внутренне уже был готов отдаться без обсуждения условий. Поломавшись для вида еще минут десять и продув уши после очередной порции зерновских увещеваний и доводов, он вдруг резко засобирался, торопливо распрощался с СерСерычем и Борей, который вышел вместе с ним, но от здания двинулся в другую сторону. А Телок, обуреваемый противоречивыми чувствами, вошел в метро и сквозь грохот толкающихся на стыках вагонов улыбался своим мыслям, летя в горланящую вагоновожатым тьму: «Следующая станция Кропоткинская».

Лиса алиса

Питерский бомонд в шоке. Директора самого известного модельного агентства города посадили за употребление и распространение наркотиков. Несмотря на то что агентство работало на самых известных показах и престижнейших выставках города на Неве, ни для кого не было секретом, что девушки «Модерна» зачастую использовались не по прямому назначению. Хотя как сказать? Может быть, именно для этих целей агентство и создавалось пару лет назад, когда все это еще было в диковинку. В Москве уже вовсю шло становление модельного бизнеса. Нарабатывались клиенты, вербовались (или, как принято говорить, «скаутировались») девушки, открывались школы манекенщиц и проводились конкурсы красоты. А Питер словно бы и не обладал огромными преимуществами перед столицей, как в желании иностранных представителей наводнить своими товарами прилавки магазинов, а соответственно и в нужде в рекламных образах и способствующих продажам акциях, так и в природном превосходстве северной красоты над скучным столичным малокровием. И вдруг, словно открылись клапаны, в город ринулась армада компаний: греческие шубы, французские белье и косметика, английский хрусталь – выставка товаров и фирм, готовых сотрудничать с Россией через ее северные ворота, разом смутила спокойствие особо ретивых и охочих до легкой наживы деятелей. Смекнув, что торговля живым товаром под вывеской модельного агентства сулит ряд преимуществ, некоторые из них срочно набирали штат манекенщиц из разоренных и пребывающих в запустении Домов моды, где еще совсем недавно на подиумах «брюки превращались… превращались… превращались… в элегантные шорты». Пришедшим по объявлениям о приеме в модели девушкам практически с порога заявляли, что их работа не будет ограничиваться только прогулками по подиумам и позированием перед оком бездушных объективов. И более прибыльные заказы ждут их, нужно только выполнять указания руководства. «Модерн», имевший изначально большую фору перед другими агентствами за счет связей с чиновниками мэрии, резко взял старт и практически захватил девяносто процентов модельного рынка в Питере. Девушки работали на стендах зарубежных фирм – участниц выставок, на показах коллекций белья и колготок, участвовали в съемках каталогов и буклетов, а по вечерам приводились в боевую готовность, чтобы обслужить тех же самых иностранных боссов и менеджеров. Чиновники, обеспечивающие прикрытие дополнительному бизнесу модельных агентов, обслуживались бесплатно. Отказ девушки приравнивался к изгнанию из агентства. Осталось только сказать, что наркоман, сутенер и беспринципный директор «Модерна» был… женщиной. Женщиной с ангельской мордочкой и хитрющими глазами – Лисой Алисой. Вышедшая в тираж манекенщица Дома моды на Литейном, пробавлявшаяся последние годы сомнительными делишками, не брезговавшая и проституцией в собственном исполнении, Лиса Алиса некоторое время довольно успешно обходила скользкие участки своего нового бизнеса. Но пренебрежение осторожностью и увлечение возможностями расширения сознания с помощью кокаина подвело ее.

Оставшаяся за Лису Алису руководить агентством Женя, вчера еще модель, в первый день была сражена обстоятельствами и практически ничем не могла заниматься. А вы смогли бы?! Отвечая на звонки и куря одну сигарету за другой, она машинально перебирала анкеты, запакованные в пластиковые файлы. Сколько раз она представляла себя директором собственного агентства и мысленно выстраивала работу так, как казалось ей более правильным! Взять хотя бы то, как фотографии лежат в папке относительно анкет: на другой их стороне или на развороте рядом с анкетой. Почему‑то все клиенты, прочитав имя и данные девушки, стремились перевернуть анкету и увидеть фото на другой стороне, хотя слева тоже лежала фотография, относящаяся к этой анкете. Жене казалось, что, когда она станет владелицей собственного агентства, она немедленно устранит оплошность и переложит фотографии в соответствии с практикой. Но даже на эту мелочь у Жени сейчас не хватало духа. Она представляла Лису Алису с миской тюремной баланды, и мелкие мурашки острыми коготками вцеплялись в ее кожу.

Кокаин был только видимой причиной устранения Лисы Алисы. На самом деле, скорее всего, копать будут глубже, и не миновать проверок и нашествия следственных органов в офис «Модерна». Отвечать на поставленные вопросы придется ей, Жене. Она была в курсе всех дел агентства. Еще три года назад, когда Лиса Алиса только начинала заниматься поиском девочек и предоставлением им работы, Женя пришла в агентство, которое и офиса‑то нормального еще не имело и называлось по‑другому. Она сразу оценила хваткую, цепкую, искушенную Лису Алису. За таким руководителем как за каменной стеной.

Лиса Алиса сама заполняла Женину анкету, расспрашивая про наличие загранпаспорта, знание иностранного языка и отношения с родителями. Только что прошла какая‑то выставка в Экспоцентре на Васильевском, и в квартире, выполнявшей роль офиса, были еще какие‑то девушки, пришедшие получать гонорары за работу на греческих шубах, как поняла Женя. Пока они толкались в коридоре, раздеваясь и поправляя волосы, Женя поняла, что работа заключалась в показах мехов три раза в день на небольшом подиуме, установленном на стенде греков, и что директор греческой фирмы, мерзкого вида мелкий мужичонка с благородным, правда, носом, но с глубоко запавшими глазенками, был не дурак по части женского пола и практически каждую приглашал отобедать после показов, вертя на пальце массивный и дорогой с виду перстень. Три или четыре модельки, ввалившиеся со смехом на кухню, где Лиса Алиса вписывала данные Жени в заготовленную на пишущей машинке анкету, показались ей знакомыми. Две оказались из одного института с Женей, но с младших курсов. Смутившись на мгновение – слишком уж громко они обсуждали только что перипетии выставочной жизни, – девульки деловито начали хозяйничать на кухне, которая служила и кабинетом Лисы Алисы, и кафетерием. Была еще одна комната, в которой, как поняла Женя, проходили съемки.

Через пару недель она попала туда. Во всю стену красовались фотообои, изображавшие райскую жизнь на Гавайях, на фоне которой и проходили первоначальные фотопробы начинающих моделей. Съемки проводил полноватый мужчина сильно за пятьдесят, который суетливо примеривался, как бы получше показать все прелести тестируемой, и в конце концов приказывал той раздеться до пояса. Так, мол, клиенты смогут лучше понять преимущества модели. Визаж девочки наводили сами в туалете перед старинным зеркалом, которое выглядело инородным телом среди дешевых, замызганных совковых унитаза, раковины и ванны, на бортике которой ютились немудреные совковые же шампунь и несколько кремов – Лиса Алиса, по‑видимому, не очень любила себя и проводила на переговорах значительно больше времени, чем ухаживая за своим телом и лицом.

Тем удивительнее было Жене наблюдать в дальнейшем, как процесс зарабатывания денег захватывал ее руководительницу все больше. Теперь ей было понятно, куда уходили деньги, заработанные моделями для Лисы Алисы, в том числе не только на показах и съемках, но и в будуарах бизнесменов и политиков. Странно, что Женя не замечала этого раньше. Нет, разговоры ходили, но она отмахивалась и не слушала их. Сейчас она вспоминала некоторые странности, сопровождавшие иной раз приходы Лисы Алисы в офис (теперь они сидели в шикарном помещении на Невском с высокими потолками и лепниной, окнами во всю стену и модерновой мебелью), непонятные разговоры и оговорки, сомнамбулические жесты и поведение ее в присутствии клиентов. Все последние переговоры вела Женя, а отчитывалась в конце месяца (чаще Лису Алису было даже и не застать), принося деньги в ту самую квартиру, где когда‑то начиналось агентство «Модерн». И вот все грозило рухнуть в тартарары. Тень Лисы Алисы незримо присутствовала за спиной Жени, даже когда она вела самостоятельные переговоры.

Она всегда носила в сумке серебряную черепашку с панцирем из разноцветных камешков на счастье. Эту приятную и оригинальную вещицу подарил ей бывший бойфренд в самый пик их отношений, сказав при этом, что она будет приносить Жене удачу. Такая банальность, а Женя всерьез теперь таскает ее и перекладывает из сумки в сумку, чтобы всегда видеть и ставить перед собой на стол, за которым работает. Вадим яро противился ее работе в агентстве и в модельную пору, и теперь, когда Женя выполняла функции менеджера и чуть ли не заместителя Лисы Алисы. Женя списывала это на счет обычной мужской ревности, хотя Вадим неоднократно говорил ей, что его не устраивает двусмысленность ее положения в агентстве и всего этого бизнеса, которым занималась Лиса Алиса и которым вынуждала заниматься своих девочек и Женю как менеджера.

Вадим подкупил Женю уже на первом свидании, когда они, гуляя, набрели на Невском на какой‑то стрелковый тир и, пытаясь выиграть потешного плюшевого зайца, перестреляли пулек, как ей показалось, на ползарплаты Жениных родителей. В результате заяц перекочевал к ним. Вадим неплохо стрелял, но задание было настолько невыполнимо, что ему пришлось банально пошептаться с продавщицей пулек и просто выкупить его, несмотря на то что купить такого же в магазине можно было за сумму раз в пять дешевле. А при выходе из тира он без слов подарил зайца какой‑то плачущей девице, слишком похожей на проститутку, ошивающуюся в поисках клиента.

Женя – девочка из приличной семьи, прожившая все детство и школьные годы с мамой и папой в относительно благополучном Купчине, в собственной кооперативной квартире, без забот о маразматическом дедушке и младшем брате‑оболтусе, и Вадим – безотцовщина, простой парень, отслуживший в армии и теперь мучительно ищущий свое место в шагнувшей за эти два года далеко гражданской жизни. Казалось бы, кто кого должен выводить в люди и учить уму‑разуму?! Но что‑то разладилось в Жене, всегда вызывавшей восхищение учителей и восторг родителей, настолько цельной и правильной, именно после встречи с Вадимом. Словно ей стало вдруг противно быть приличной и справедливой. Словно отталкивала она от себя все его положительные инициативы, обладая тем же самым плюсовым зарядом, а результат вот получался совсем другой. Как будто она стремилась доказать обратное самой себе. Как будто не хотела как‑то уронить свой статус в глазах Лисы Алисы. Но той вдруг не стало рядом. Теперь Жене было боязно и неловко, словно она сама только что нанюхалась коксу с услужливо протянутой ей тяжеленной мраморной подставки под письменные приборы, подаренной агентству кем‑то из клиентов на очередной день рождения.

Дни рождения агентства праздновались всегда широко рекламируемые и в самых пафосных клубах города. Неизменный показ купальников, мальчики‑стриптизеры, глянцевые пригласительные билеты, банкиры и рокеры в качестве VIP‑гостей. Были мотоцикл на сцене, купание в шампанском, а как‑то раз Лиса Алиса подтянула для поздравлений мэра города со всем семейством. Тот поприсутствовал некоторое время, подержался за бокал с шампанским, а его супруга сказала несколько слов о важности моды для современной молодежи. После этого высокие гости покинули вечеринку, и празднование покатилось дальше без запинок через сеты сменяющих друг друга диджеев к кокаиновой мгле надвигающегося утра.

Женя встряхнула головой, отгоняя от себя воспоминания и вновь погружаясь в липкий страх пустоты и предчувствия чего‑то необратимого. Еще недавно она могла посоветоваться с Вадимом и он бы обязательно поддержал ее, а теперь… Тишину разрезал телефонный звонок, и Женя вздрогнула. Звонивший был явно осведомлен о принципах работы «Модерна», ибо без лишних предисловий перешел к делу. Требовались две малолетки для вечернего моциона. Женя колебалась недолго. Ее руки сами потянулись к стоящим за спиной папкам с анкетами, и, придерживая плечом телефонную трубку, Женя через минуту уже нахваливала свой «товар». В голубых глазах не отражалось сомнение, и она была полна решимости выполнить предназначение «Модерна» до конца даже в отсутствие Лисы Алисы.

Охотник

В пятнадцать минут десятого зазвонил будильник, как обычно. Я долго выныривал из ватного одеяла и из сна о каком‑то старинном приятеле, у которого почему‑то родилась тройня в виде маленьких зеленых кожистых крокодильчиков. Я представил, как он прогуливается с ними по Страстному бульвару, а они весело бьют хвостами и разевают из коляски свои щербатые рты. В этот момент солнце брызнуло в балконную дверь, и я проснулся окончательно. В комнате, заставленной книжными полками, было не повернуться. С кровати я мог достать любую книгу с любой полки. На любой вкус. Вместо уборки квартиры я предпочитал стянуть первую попавшуюся и немного полистать ее перед подъемом. Зарядку я не делал никогда, считая неестественные физические упражнения вредными. Тем более что недавно вычитал нечто подобное у Инге Хофман. Так и сказано: «Лень – залог долгой жизни». Я старался много ходить пешком, так что был вполне здоровым.

Но сегодня я не стал читать. Слишком много было запланировано на этот день. Я потянул с пола оставленный там ежедневник, в котором перед сном дописывал план действий на 15 ноября 1995 года.

1. Встретиться с мамой Ксюши Волковой.
2. Купить билеты в Новосибирск.
3. Встретиться и отснять Машу Савичеву.
4. Встретиться с директором агентства из Пензы.
5. Отпечатать фотографии с последней поездки.
6. Созвониться с Парижем и Миланом.

Без машины все это успеть было проблематично, хотя многие считают, что быстрее и легче добираться до центра на метро. Но у меня машины отродясь не было. Не пришло время. Не заработал я еще на личное авто. Меня не тяготили поездки в метрополитене. С детства я любил его. Еще с момента, когда отец прочел мне книжку «Приключения Травки». Я рос не в Москве. Что такое метро, узнал именно из этой книги. Увлекательное путешествие мальчика, заплутавшего в московской подземке, с подробным описанием станций, их архитектурных особенностей и скульптурных композиций и мозаичного убранства, надолго покорило меня и подготовило к встрече с подземным миром, хотя, конечно, такого восторга, как при прочтении книги, ни бронзовый маузер в руках у матроса на Площади Революции, ни мраморный партизан на Таганской, ни потолочная мозаика с планером на Маяковке не вызвали. Может, подрос уже с момента прочтения, а может, действительно фантазии гораздо сильнее жалят, чем объективная реальность. Не зря мне постоянно снятся какие‑то чудные сны. Иногда реальные ужасы, иногда просто неприятные события: потеря огромной горсти мелочи в толпе, или коллекции фантиков от жвачки (жевательной резинки, гумы, чуинга́ма), или хрестоматийное «без одежды среди одноклассников или на посольском приеме». Я отношу это просто за счет врожденной впечатлительности, но чем черт не шутит. Говорят, что цветные сны – это признак сумасшествия. А я голову даю на отсечение, что песок в моих снах всегда имеет золотистый оттенок, а сосны – зеленее некуда.

Я потянулся к вполне реальному зеленому полотенцу с изображенными на нем оленями и леопардами, наброшенному на спинку близстоящего стула. Аляповатость полотенца меня не смущала. Напротив, я любил смешение красок, буйство цвета и иногда самые неудобоваримые сочетания. Обернувшись этим травянистым лугом, на котором паслись пока еще ничего не подозревающие олени, я прошествовал в ванную комнату. У меня десятиметровая ванная комната, в которой, по выражению моих бывших однокурсников, можно кататься на велосипеде.

После смерти отца, нелепой, по пьяному делу (я, кстати, пью чрезвычайно редко и не люблю алкоголь – все мои друзья об этом знают и дико потешаются по этому поводу), мама какое‑то время оставалась одна, пока не встретила где‑то на отдыхе мужчину, промышлявшего цеховым бизнесом и сходившего с ума от азиатской наружности. А мама имела ярко выраженную ориентальную внешность.

Она была буряткой. Очень красивой и высокой, что нехарактерно для азиатских женщин. Мне было тогда около четырнадцати лет. Мать говорила потом, что я в штыки принял этого человека. У меня в памяти отложилось совсем другое. А четырнадцать лет – это возраст, когда в принципе уже отдаешь отчет своим даже непроизвольным порывам и чувствам. Мне казалось, что мне понравился этот веселый шумный грузин и я ни словом, ни делом не выразил своего возмущения или осуждения. Мама же восприняла все наоборот и всю жизнь потом попрекала меня, что я смотрел волком на ее «последний шанс» и тем самым заставил ее достаточно прохладно относиться к нему. Все могло бы быть по‑другому, сойдись, мол, она с ним сразу, как только познакомились. Но неопределенность тянулась какое‑то время, а затем мы все же переехали в Москву, в его шикарную квартиру на улице Горького с четырьмя комнатами и такой вот гигантской ванной. Через пару лет Гурам свалил в Америку. Мать поехала было за ним, в Вене ее не пропустили. С тех пор мы не виделись. Она живет сейчас в маленьком австрийском городке на границе с Германией или Венгрией. Живет своей жизнью, не помышляя вернуться. А я вот остался один в этом жилище. Гурам пытался как‑то продать эту квартиру, но, видно, совесть взыграла, и пока я остаюсь здесь, правда, на птичьих правах.

В зеркале отражается мое смуглое лицо, совсем не похожее на профиль птички‑невелички. Скорее на хищную чайку. Образ миролюбивой чайки, подхватывающей в воздухе хлеб, брошенный руками сердобольных отдыхающих на набережной Ялты, давно вытеснен из моего сознания образом сильной, сварливой хищной птицы, каменным топором ныряющей за рыбой в темно‑синюю глубину, пожирающей яйца в разоренном гнездовье более слабой породы, не брезгующей тухлятиной на берегу. Нет, извините: я не сравниваю свои методы, характер и образ жизни с этой птицей. Просто что‑то общее во внешнем облике имеется.

Да, хотел подчеркнуть еще присущую мне и не изжитую способность поражаться новым необычным фактам. Ведь вы не знали, что чайка – хищник, хотя ее и изображают иногда символом чистоты и свободы. Ах, знали? Значит, читали журнал «Наука и жизнь» внимательнее меня в детстве.

А еще в моем детстве были два пухлых, переплетенных за два года каждый тома журнала «Вокруг света» с еще дореволюционной рекламой. Разглядывая их часами, я не мог представить, что когда‑нибудь всерьез займусь этой темой. Но так вышло, что, когда в обновленной России появилась нужда в специалистах рекламного дела, пока спохватились и сориентировались самые сметливые и наглые, я уже был тут как тут! Для начала, проштудировав изданных на русском языке Котлера и Огилви (купленных у барыг за немалые деньги, кстати), я подрядился читать лекции по введению в рекламное дело параллельно в нескольких институтах повышения квалификации. Кажется, это были ИПК работников транспорта и легкой промышленности. Кроме того, устроился преподавать на курсах для желающих стать предпринимателем – энергии и деятельных сил было во мне хоть отбавляй. Там судьба столкнула меня с довольно интересными людьми. В дальнейшем они все, преподававшие рядом со мной другие предметы, так же, как и я, познавая большую часть неведомых доселе дисциплин в ходе дискуссий со слушателями этих же курсов, достигли определенных высот в политике и экономике новой России. Будь я менее независим в суждениях и более выборочен в контактах, думаю, многие из них могли сослужить мне и помочь пробиться, но, увы, я не сохранил практически ничего и никого с того времени. Как раз на этот период пришелся отъезд мамы, и я некоторое время, тянувшееся, как оказывается теперь, несколько лет, жил, как в своих снах: муторно и непонятно, но остро чувствуя окружающую меня действительность, просто не реагируя на нее.

Зато потом совершенно случайно я познакомился с одним из первых иностранцев, кто стал наезжать в Москву в поиске моделей для одного миланского агентства. Я оказался единственным знающим английский язык в небольшом магазинчике, где осоловелый итальянец пытался объяснить, что хочет купить икру. Они, иностранцы, вообще помешаны на икре. Считают, что она очень полезна и у них страшно дорога, хотя в своих последующих поездках я убедился, что это не совсем так. Ошалевший оттого, что в России есть люди, способные изъясняться на понятном ему языке, Паоло угостил меня обедом (аттракцион неслыханной щедрости) и в разговоре приоткрыл завесу тайны над миром, именуемым МОДА. Он сетовал на то, что это неблагодарный, заносчивый, похотливый круг людей, попасть в который можно, хотя и с трудом, но выбиться наверх практически нереально. О! ОНИ оберега‑а‑а‑а‑ют свой мир, не давая сунуться туда непрошеным гостям, а вновь входящих проверяют на вкус и запах, ощупывая сначала цепкими глазами, а потом не прочь и ручками потрогать. Теми самыми, которые так умело держат карандаш, зарисовывая идеи новых нарядов, пришедшие в порочный мозг между понюшкой кокаина и воспаленным сном. Итальянец сучил ножками, сидя на высоком барном стуле, и прихлебывал кофе, элегантно отставив мизинчик. У меня у самого такая же дурацкая привычка, вызывающая подчас насмешки окружающих, но крайне тяжело поддающаяся искоренению.

– Мне говорил один умный человек, – продолжал развенчивать порочный мир моды Паоло, – ты никогда не достигнешь больших высот в нашем деле… потому что ты не гей.

– А ты не гей? – сорвалось у меня с языка непроизвольно: уж больно манерным казался мне мой новый знакомый, слишком уж артистично он вел свое повествование, закатывая глаза и отчаянно жестикулируя.

Может быть, Паоло не понял моего вопроса. Все же мой английский был несовершенен и это был первый иностранец, с которым я общался натурально, в обычной жизни. Я слово‑то это – «гей» – впервые произнес в том разговоре.

А Паоло продолжал болтать, переходя с историй о своей жизни к рассуждениям о природе вещей, половину из которых я не понимал, но кивал и пытался вставить слова, которые знал и мог применять. Мы выпили много вискаря. Я пил его второй раз в жизни, и второй раз потом блевал в туалете после этого адского напитка, отдающего сивухой и какими‑то торфяными ароматами, которые столь любят истинные ценители. Английский мой от выпитого не улучшался, подсознание не выталкивало зазубренные когда‑то слова, находящиеся в пассиве памяти.

Потом мы долго ехали на такси и искали гостиницу, в которой Паоло остановился. Он забыл название и не мог найти в карманах ключ от номера с визиткой. Куда‑то я его в конце концов привез.

На следующий день, протрезвевший и воодушевленный вчерашними заверениями Паоло в вечной дружбе, я встречался с ним в кофейне «Садко» рядом с дискоклубом «Утопия». Мы продолжили разговоры по делу, и Паоло взял меня с собой на кастинг в московское агентство «Парус моделз». Я был поражен шикарным офисом в центре, хотя и не очень большим по размеру. В нем было все, что пленяло воображение: красивая офисная мебель, приветливая секретарша, угощавшая нас чаем, и конечно же множество фотографий девушек, разбросанных тут и там на столах, висящих на стенах, вложенных в громоздящиеся повсюду папки и альбомы. Мы долго перебирали их, слушая торопливые комментарии менеджера, который занимался нами. Видно, очень уж хотелось ему продать своих моделек за кордон. Паоло задавал всякие вопросы, вертел фотографии так и эдак, смотрел их чуть ли не на свет и пробовал чуть ли не на зуб. Под конец мы увидели и живых девушек. Они смущенно переминались с ноги на ногу, надев в соседней комнате короткие юбчонки и туфельки на высоченных каблуках. Параллельно в агентстве происходили какие‑то звонки, разборки из‑за денег и выдача их прямо при нас, входили‑выходили какие‑то люди.

Затем мы поехали в другое агентство, где девушек собрали сразу, и каждая подходила со своими фотографиями и пыталась представиться по‑английски, что было смешно, так как практически никто ничего не мог сказать, кроме My name is… Директором здесь, в отличие от «Паруса», был парень, а девушки оказались похуже. Не такие ровные, что ли. Встречались и откровенные толстушки небольшого роста, хотя Паоло говорил, что модель должна быть минимум 175–176 сантиметров. Все они были какие‑то разномастные, хотя интересные лица и попадались. Зато здесь были какие‑то необычные прибамбасы в виде круглого стола, за которым сидели работники агентства и доставали из его центра, разделенного на сектора вращающейся картотеки, папки с фотографиями и композитками – карточками на каждую девушку. Такие же карточки были расположены в висящем при входе в агентство планшете из оргстекла. На каждую модель своя ячейка. Девушки мне нравились не очень. Руководитель еще меньше. «Скользкий тип», – думал я про себя, наблюдая уже знакомую мне по «Парусу» картину: попытку впарить свой «товар» заезжему купцу.

В этот вечер мы не напились. Я не могу пить два дня подряд, если в первый перебрал. Такая особенность, очевидно, досталась мне в результате того, что папаша‑то мой как раз мог уйти в запой. Гены в данном случае перевернули все наизнанку. Итак, мы не напились и смогли вкратце обсудить итоги дня. Паоло остался доволен своим рейдом по агентствам. Понравилось ему и мое отношение к происходящему. Я подмечал многие вещи, которые непосвященный не заметил бы. Сказывались рекламное прошлое и глаз от бога. К вечеру Паоло предложил мне работать на него.

Так я стал скаутом. Охотником за лицами. Человеком, для которого поиск превращается в образ жизни. Глаза которого постоянно блуждают в надежде увидеть то, ради чего он живет и дышит. А именно: юную девушку, образ которой может возбуждать миллионы людей, пролистывающих иллюстрированные журналы, следящих за показами мод, не гневящихся и не переключающих канал, когда по телевизору, назойливо прервав интересный кинофильм, начинается нескончаемый рекламный блок. Ту, которая может взобраться на самые вершины пирамиды модной жизни и взирать оттуда на копошащихся у подножия людишек, сделавших ее идолом и боготворящих каждый ее шаг, что бы она ни делала теперь, когда превратилась практически в божество.

Я успел принять душ и побриться. Оставшись недовольным тем, что отражало зеркало, отправился на кухню сварганить что‑нибудь на завтрак. Я не очень‑то любил завтракать. Организм еще не проснулся, несмотря на холодный душ. Он только требовал залить горяченького в желудок. Я поставил желтый чайник с облупившимся носиком на плиту и открыл холодильник. И здесь меня не обрадовало увиденное. Пачка масла, банка лечо, майонез и зеленый горошек, открытый пакет кефира. Было, правда, два яйца да сиротливо плавала в маслянистом море с жестяными берегами шпротина с засохшим хвостиком, который высовывался из банки наподобие китового плавника на детском рисунке. Яиц мне не хотелось. Вчерашние еще не съедены. Залив майонезом остатки горошка, я, недолго думая, накрошил туда хлеба и увенчал шпротинкой. Не очень полезно, зато питательно. Я промокнул хлебом банку и отправил ее в мусорное ведро, пахнувшее подгнившей картошкой. Недавно пришлось выбросить целый пакет – пророс.

Хотя мое детство прошло в условиях тотального дефицита, я не был бережлив к продуктам. Сказать по правде, я никогда не чувствовал особой нехватки провианта. Мы ели сыр и колбасу хорошего качества, по утрам мама варила дефицитную гречку, а в праздники на нашем столе всегда была икра. Только Паоло фанател от черной – я же с детства предпочитал красную. Выручали распространенные в те годы продуктовые заказы и моя пронырливость, позволяющая появляться в отделах самообслуживания даже самых захудалых районных универсамов в тот самый момент, когда из подсобки вывозили контейнер с курами или расфасованные мясные деликатесы. Позже, работая в институтах, я всегда получал продуктовые наборы, где в обязательном порядке рядом с банкой кофе соседствовал сомнительный маргарин, а пакетик лаврового листа дополнял необходимую в хозяйстве пачку дрожжей. Мать прекрасно пекла, хотя готовить не любила, и вынудить ее накрыть стол с приготовленным мясом в горшочках или пирогами можно было только в праздники. В обычные дни мы питались бутербродами и кашами.

Я допил чай и какое‑то время еще сидел на табуретке, ловя лицом солнечное тепло сквозь стекло окон. Но надо было двигать. Накинув джинсовую куртку и натянув кроссовки, я выскочил под совсем не летнее солнце. Зимние ботинки еще ждали меня в магазине. Стоял ноябрь. Москва облетала. Черные ветки и сучья тополей тянулись в небо, как исхудавшие руки заключенных Освенцима. Мне надо было быстро попасть на Лубянку, где назначена встреча, и заодно там же попытаться купить билеты в Новосиб в кассах «Аэрофлота».

Ксюшина мама, с которой мне надо было обсудить все вопросы по поездке ее дочери в Париж, как всегда, была пунктуальна. Мы встретились прямо в кассах, и я показал ей недавно вышедшую статью о модельном бизнесе в России с нелепыми фотографиями раздетых или, скорее, переодевающихся за кулисами моделек. Снято было так, что представлялось: модели – это совсем некрасивые девушки, а труд их жалок, никчемен и низко оплачивается. Об этом говорилось в статье. Попутно продергивались конкурсы красоты, которые в нашей стране начали плодиться как грибы после дождя.

– Вот поэтому и надо рвать в заграничные агентства.

Я поймал себя на мысли, что не надо бы с мамашей употреблять такие слова, которые могут придать нашему разговору оттенок пренебрежительности и легковесности, не уподобляться автору статьи, который нарисовал модельный мир как детсадовскую группу.

– Там модельный бизнес стоит на другом уровне, конечно. Агентства существуют по много лет, и негативных тенденций гораздо меньше, чем у нас, где все только начинается и поэтому масса непрофессионалов и дилетантов, – продолжил я, тщательно подбирая термины и обороты речи.

С Ксюшей я познакомился в «Макдоналдсе», где она в компании подружек поглощала картошку, что нисколько пока не сказывалось на ее худощавой фигурке. Она вообще выглядела переростком среди сверстниц. Я вручил визитку и рассказал немного о модельном бизнесе, сделав акцент на ее перспективах, под аккомпанемент насмешливых взглядов и прыскающих в ладошки одноклассниц. Потом мы встречались с мамой: она позвонила в этот же вечер, скорее обеспокоенная неожиданным знакомством дочери, чем желая выяснить подробности. По телефону, а потом при встрече я постарался убедить ее, что ничего страшного в этом нет и что лучше быть хорошей профессиональной моделью, чем посредственным врачом или инженером. Через несколько дней после этого я фотографировал Ксюшу в осеннем парке Сокольники. Фотографии получились яркие, сочные, совсем не модельные, как у профессионалок в буках после Парижа и Милана. Совсем другие, но Ксюша на них была очаровательна. После этого мы с мамой всерьез обсуждали перспективы работы девочки за рубежом. Сегодняшняя встреча должна была поставить точки над «i». Скоро, я надеюсь, Ксюша, так же как и эти люди в кассах, получит билет Москва – Париж и улетит навстречу новой жизни. Вернее, новой страницы своей жизни.

Мне тоже предстояло вскоре лететь в Новосибирск на один из конкурсов красоты. Но хотя я в принципе не боялся летать, постоянно испытывал проблемы с предсказаниями будущего, нарывался на мысли о каких‑то катаклизмах, катастрофах и просто мелких неурядицах в своей дальнейшей жизни, как бы предвещая нехорошие ситуации. Так в моих фантазиях, непроизвольно появляющихся и исчезающих в потоках сознания, часто возникали картины болезни. Смертельной болезни, приковавшей меня к постели. Или вдруг мне чудилось, что рушится дом, в котором я живу. Я представлял, как оказываюсь на улице, без денег, привычных вещей и не понимаю, куда бежать и что предпринимать. Я не боялся этого. Это не были мучительные подсознательные страхи. Просто на ум приходили различные картины и ситуации: смерть близких родственников, похороны, кладбища, моя собственная кончина – от болезни ли, в аварии. Причем с раскадровкой подробностей вплоть до запахов, шумов и выражения лиц окружающих. Сидя на переднем сиденье в такси, иногда я вдруг, сам того не желая, мысленно заставлял водителя рвануть на красный свет и в следующее мгновение ощутить, как корежится металл под ударом влетающей в нас сбоку машины. Как обсыпает меня лобовым стеклом, крошащимся и рассыпающимся в разные стороны, пока я лечу сквозь него на мостовую, и что остается от моего бренного тела, распластанного на асфальте. Но страшнее всего были даже не видения с летальным исходом, а некие картины моей ущербности, когда я представлял себя ослепшим или обездвиженным в инвалидной коляске. Тогда я просто сходил с ума от чувства, что никогда больше не буду видеть, читать самостоятельно, знакомиться с людьми и смотреть им в глаза. Либо ужасное чувство, когда ты не можешь пошевельнуть ногами, заставить их двигаться, шагать, подчиняться импульсам мозга. Мозг вот он, мыслит, существует, действует, а ноги не слушаются его, беспомощно установлены на ступенечке кресла. Понимая, что мысли материальны и лучше не произносить вслух и не представлять того, что нежелательно к осуществлению, я, тем не менее, не мог заставить свой мозг не вырабатывать эти видения. «Мы – самовзрывающиеся бомбочки!»

– Что? – Глаза Ксюшиной мамы округлились.

Очевидно, я проговорил это вслух. А ведь все это время я продолжал объяснять ей последовательность наших действий по отправке ее дочери в парижское агентство. Делился перспективами и сомнениями, описывал трудности, которые неизбежно возникнут в посольствах, нотариальных конторах, на границах, в чужом городе, наконец, если девочка все же попадет туда.

– Ничего. – Я отвел глаза.

В этот момент мои мысли, несясь как буйволы, уже сминали платок на ее шее, срывали плащ и все, что под ним, разворачивали к себе спиной… губы ловили губы, зарывались в волосы у шеи, шептали что‑то невообразимое ей на ухо, а руки действовали, действовали, действовали…

Резкий звон в ушах, нарастающий как в кино перед сценой пробуждения героя или каким‑то страшным эпизодом, вернул меня к действительности. Она была ужасна, но распространяться сейчас на эту тему мне бы не хотелось. Тем более делиться с мамой Ксюши своими проблемами. Сейчас мне надо было закончить с ней разговор, купить билет и отправляться дальше. Предстояло переговорить с приехавшим по каким‑то делам директором из Пензы и поснимать одну из новеньких девочек. Мне пришлось еще в спешном порядке распрощаться с Ксюшиной мамашей, которой тоже, очевидно, привиделось или показалось что‑то. Трудно растить девочку без мужской поддержки и опоры, а Ксюшина мама была матерью‑одиночкой. Притом очень симпатичной.

Уже через полчаса я прогуливался у метро «Маяковская», где были назначены встречи с Машей и Петром из Пензы. Петр появился первым. Худощавый и в то же время коренастый (правильнее сказать, наверное, жилистый), с короткой стрижкой, но с длинной челкой поперек наморщенного лба, он казался скорее корреспондентом областной газеты, чем директором сильнейшего в Пензе агентства. Даже сильное агентство в Пензе наверняка стояло на несколько ступеней ниже слабейшего московского. Тем не менее Петр мне понравился. Несмотря на явный дилетантизм в суждениях и наивность. Несмотря на то что в лицах он разбирался, как футболист высшей лиги российского чемпионата в позднем периоде творчества Гаспар Давида Фридриха.

Мы обсудили перспективы взаимодействия. Любой руководитель агентства моделей из регионов мечтает о том, чтобы его девочки куда‑то выбились, поучаствовали в каком‑то московском действе – шоу, показе, неделе моды. Дальше он вдруг вспоминает, что неплохо бы за все это получать какие‑то проценты, агентскую комиссию, вознаграждение, бакшиш. К этому моменту его девочки уже не готовы платить, они привыкают к хорошей жизни в Москве и не собираются делиться даже маленькой толикой с тем, кто дал им такой шанс. Петр находился как раз на таком этапе своей деятельности на посту директора модельного агентства, что моральной отдачи от сознания того, что выводит в люди неблагодарных девчонок, уже не испытывал, а финансовых дивидендов ему никто не предлагал и не собирался предлагать. Все хотели только использовать его возможности и потенциал: девочки, московские агентства, так называемые спонсоры, от которых не дождешься поддержки, а только непомерные требования по знакомству с новыми и новыми кандидатками в модели. Петр излагал все это совершенно спокойно. Судя по всему, он просто по характеру был весьма флегматичным. Меня любое не укладывающееся в мои понятия о справедливости действие клиентов или оппонентов, а также подопечных выводило из себя. Каждая мелочь, будь то задетая рукавом дверная ручка или ударивший на ходу по ноге чей‑то портфель, грозила взрывом. Петр же повествовал об обманах и неблагодарностях совершенно спокойно, хотя и явно не собирался с этим мириться. Он приехал в Москву, чтобы на месте попытаться разобраться с тем, куда утекают его кровные деньги и как приструнить зазвездивших моделей, еще недавно клевавших с рук своего благодетеля.

Я не собирался открывать ему глаза на порочность этого мира. Хочешь работать со мной – давай работать. Мне нужно только, чтобы ты собирал раз в месяц новых девчонок, приходящих к тебе на обучение в модельную школу, записывал их на видео и отсылал мне кассету в Москву с проводником поезда. Дальше я буду вызывать перспективных сюда, делать им фотки и рассылать по агентствам на Запад. Работать в Москве за копейки девчонки не будут. То есть я им не дам этого делать. Отснял на фото, обмерил грудь – талию – бедра, рост, проверил знание английского и отправил обратно. Таким образом, они не будут теряться в первый же месяц в Москве, встретив временного спонсора или бойфренда, или перебегать в другое агентство в поисках лучшей жизни. Человек ищет, где лучше, не догадываясь подчас, что лучше не там, где нас нет, а просто плохо там, где мы есть.

Петр не перебивал. Он вообще производил впечатление очень рассудительного менеджера. Только потом я понял, что все же он был недалек. И основной его проблемой было то, что, собирая девчонок по всей Пензе и окрестным городкам и селам, он в первую очередь думал о том, как бы переспать с большей частью из них. Таким образом, вступая в конфликт с желанием заработать на предмете своего вожделения, Петр сам обрезал себе возможности финансового контроля над упархивающими от него модельками. Они совершенно справедливо считали, что больше ничего не должны бывшему боссу.

Все это я выяснил не сразу, но Петра никто за язык не тянул. Более того, он не сказал мне об этом напрямую. Просто по каким‑то фактам и недомолвкам я представил себе эту картину вполне отчетливо. Благо прекрасно осознаю, кто и зачем идет в модельный бизнес, открывает агентства, становится скаутом. Сам такой. Но главное – не то, зачем мы приходим в этот бизнес, а как, с каким пониманием и отношением к женскому полу мы его осуществляем. Я никогда не позволю себе напрягать девушку, подставить ее, заставить делать что‑либо, пользуясь какой‑то эфемерной властью и играя на ее заветных чувствах, желании добиться признания, увидеть себя на обложке молодежного журнала или плохенькой газетки, размещающей в каждом номере пошлейшие фотографии «модель недели». А ведь есть и такие. «Он пробивает сейчас мои фотографии в „Молоток“…» «Он обещал опубликовать меня в „SPEED INFO“…» «Мой портрет появится на страницах „COOL Girl“…» Сколько раз я слышал от разных девушек подобные фразы о тех или иных фотографах или так называемых продюсерах! Они строят из себя всемогущих. Пользуются своим правом видеть девушку в чем мать родила во время съемки и пытаются перенести это право на жизнь после фотосессии.

Маша Савичева появилась, как всегда, неожиданно. Сколько я ее знаю, она всегда выныривает как из‑под земли. А знаю я Машу Савичеву с первых дней своих попыток стать лучшим скаутом России.

Петр тоже живо прореагировал на Машино «хелллоооу».

– Вы модель? – спросил он насупившись.

– Стараюсь, – улыбалась Маша.

– А я – директор агентства.

Петр пытался завладеть Машиным вниманием с помощью обычной тактики, ссылаясь на свои сильные позиции в модельной иерархии, где директор стоит выше скаута, хотя, по сути, основную работу делают скауты и агенты модели. Если агент работает на агентство, сидит в офисе и занимается трудоустройством модели, то он называется букером. Агентство тоже может называть себя агентом той или иной модели. Директор же просто администрирует процессы, обеспечивает жизнедеятельность агентства. Его можно заменить на другого не менее толкового менеджера, а вот настоящего хорошего скаута днем с огнем не сыскать. Это от бога! Но в нашей стране, где сильна еще отрыжка коммунистических времен, руководитель часто воспринимается чуть ли не богом, а сотрудники, добывающие славу и деньги для компании, черная кость.

Маша, однако же, не велась, удивленно хмуря бровки и стреляя глазками по сторонам и на нас с Петром. Люди обтекали нашу троицу. Многие были уже в пальто, и им было не до нас. Они торопились по делам, хотя время от времени кто‑то толкал явно специально, а кто‑то бросал неодобрительные взгляды. Под сводами Концертного зала имени Чайковского было сумеречно, а на площади у памятника Маяковскому резвилось ноябрьское солнце.

– Маша сама скоро станет директором агентства, – пришел я на помощь девушке, явно не понимающей, как ей себя вести и как воспринимать странного провинциального человека, называющего себя директором модельного агентства.

Теперь пришла очередь Петра не понимать.

– Вот надоест мне скаутировать и фотографировать – и открою агентство. Всех за пояс заткну! – Я продолжал развивать тему и почти поверил в сказанное. А действительно, чем черт не шутит. – А Машуню поставлю директором, чтобы девок стращала и деньги зарабатывала!

– А меня букером, замерять грудь и талию, – заржал Петр, наконец‑то врубившись, что мы веселимся, и поддержав игру.

– Тебя нельзя к моделям подпускать, – не выдержала Маша, – перепортишь всех!

Теперь смеялись все мы хором. Как будто были знакомы много лет, как будто не было между нами барьеров и противоречий. А они были, и в этом нам скоро предстояло убедиться. Но этот день завершался как нельзя лучше. Мы попрощались с Петром и прогулялись до сада «Эрмитаж», в запустении и унынии которого провели около часа, выбирая натуру и снимая Машу в соблазнительных позах, несмотря на то что одета она была как капуста. На самом деле эти фотографии не были нужны нам для дела, просто и я и Машка любили работать с камерой. Не считаясь с делами – конечно, если не было чего‑то неотложного, – я готов был фотографировать дни напролет. Просто не мог себе этого позволить, поэтому в основном снимал новеньких для отправки по агентствам и еще – если находились платные девочки, которые мечтали стать моделями и знали, что лучше Охотника им никто не сделает первый тест.

Самое смешное, что именно на Маше Савичевой я учился наводить резкость и выставлять выдержку. Она была знакомой Паоло. Они обменялись телефонами еще в его первый приезд в Москву, встретившись в одном из агентств. Поэтому, когда он приехал и познакомился со мной, мы не могли не столкнуться в один из вечеров. К тому моменту у Маши уже не оставалось надежд, что итальяшка поможет ей уехать за границу. Маша была сантиметра на три ниже, чем требовалось. А внешние данные не позволяли ей конкурировать с теми, кто, несмотря на невысокий рост, котировался на Западе. Дело в том, что даже с ростом 170 см можно стать звездой подиума. Просто надо оказаться в нужном месте в нужное время и еще обладать каким‑то невидимым необъяснимым внешним и внутренним достоинством именно тогда, когда кто‑то из узкого круга способных продвинуть по карьерной лестнице может обратить на тебя внимание.

Паоло мог только показывать материал в итальянское агентство, но решений не принимал. Он мог вывезти девушку с собой по собственной инициативе, запудрив ей мозги обещаниями, но в результате ее не взяли бы в агентство, мотивируя низким ростом или еще чем‑то. Рисковать Паоло не хотел, тем более что, как я понял, Маша достаточно давно уже водила его за нос. Со временем Паоло вообще куда‑то пропал. Те связи и знания, которые я получил, общаясь с ним во время его приездов в Москву, дали мне возможность завязать кое‑какие контакты и начать напрямую работать с некоторыми зарубежными агентствами.

Особых успехов я, правда, пока не добился, но упрямо шел к своей цели. Попутно осваивал купленную недавно камеру «CANON», пришедшую на смену моему старенькому «Зениту», становясь весьма неплохим фотографом, совершенствовал английский, пополнял базу данных региональных агентств, встречаясь с директорами на различных конкурсах.

Маша была готова продолжать съемку. Я же окончательно продрог и отправился прямиком домой, чтобы успеть позвонить в несколько агентств, благо разница во времени с Миланом и Парижем составляла два часа, и, когда у нас народ тянулся с работы к тапочкам и телевизору, в Европе еще вовсю шли переговоры и созвоны с клиентами. По этой причине я откладывал звонки иностранцам, и еще потому, что к вечеру чувствовал какое‑то воодушевление, если день был насыщен событиями и многое удалось, успелось совершить. Сегодняшний был как раз из таких. Я с удовлетворением провел переговоры с миланским «Why not» и парижским «Crystal» и завалился на диван, врубив на полную мощность «Secret messages» ELO.

Мы – самовзрывающиеся бомбочки.

Мадам

Так уж повелось, что агентство «Парус моделз» с самого начала стали называть «Салон». Салон Мадам Вонг. С какого черта Вонг? Салон‑то понятно. Ирина Юрьевна, директор агентства, поставленная управлять процессами превращения юных непорочных красавиц в пресыщенных желанных самок, еще три года назад растирала целлюлит (тогда, в начале девяностых, еще, правда, и слова такого не знали!) и отложения солей в суставах жен кремлевской знати и валютных проституток. Худо‑бедно было заработано достаточно денег, прикуплен домик в пригороде, обеспечен по гроб жизни отец, неожиданно овдовевший и теперь неприкаянный. Наметились перемены к лучшему и в семейной жизни. На одном из приемов, куда была приглашена Мадам (тогда еще просто Ира‑массажист) следить за осанкой и разминать в туалете больную спину клиентки из числа высокопоставленных жен, ей встретился щуплый, но шармовитый дизайнер (ученик великого Классика). Одетый в ладно подогнанный костюм, разве что без лейбла D&G на подкладе, Марик сразу заслужил ее внимание отточенностью манер, изысканностью обращения, неординарностью суждений. Ира, с детства отличавшаяся боевым нравом и побеждавшая мальчишек в дворовых спорах и соревнованиях, всегда млела перед эдакой рафинированной сексуальностью, хотя по комплекции ей бы больше подошел какой‑нибудь качок из таких же, как она, массажистов, который как придавит, так уж придавит! Но нет. Ее комплексы относительно своей фигуры словно бы растворялись в слащавых, текущих, как водичка горного ручейка, фразах. Ее не раздражали ни высокий голос, ни излишняя жестикуляция подобных типов. Напротив, чуть ли не потустороннее вожделение охватывало ее, когда она представляла, как они ласкают ее мускулистое тело, исследуя каждую клеточку ее накачанного живота, рук, ног… Это было больше, чем сексуальное влечение. Это было космическое или, скорее, кармическое соответствие, совпадение на уровне божественном. И в планетарном масштабе. Теперь над этой странной парочкой кто потешался, а кто и благоговел. Они очень уж дополняли друг друга. Кому‑то нравились изысканные манеры Марика, кто‑то одобрительно относился к жесткой, не женской хватке Мадам. Агентство было открыто ею после одного пьяного разговора. На праздновании Нового года у друзей по институту на экране телевизора мелькнули наряды Славы Зайцева на «самых изысканных женщинах России», и кто‑то из гостей вдруг совершенно трезвым голосом произнес:

– А как вы думаете, мужики, если Ирину поставить руководить такими телками, сдюжит? Дрессировке поддаются? Найти таких и даже лучше, по сцене погонять, нашить платьев всяких… Можно, наверное, даже за границу вывозить…

– Скажешь тоже, Эльдар! – Ирина прыснула в кулак. – Это фифы смотри какие! К ним же на козе не подъедешь.

– Так потому я и говорю. К этим не подъедешь. А к своим, воспитанным тобою… будьте любезны!

Дальнейшее потонуло в разноречивом гомоне. Гостей было немного. Кто‑то после института женился на однокурснице, кто‑то вернулся после длительной загранкомандировки, кто‑то уже включался в борьбу за передел собственности, основывал чековые фонды, разрабатывал тактику перехвата приватизировавшихся по всей стране предприятий. Осоловевшие от водки бывшие однокурсники наперебой предлагали свое видение поднятой Эльдаром темы. Любимчик курса, умница и выдумщик Эльдар и сегодня оказался на высоте. Какую идею подал!

– Марик вон пошьет им…

С каждой брошенной фразой компания пульсировала, словно ночное небо в момент залпа артиллерийской установки, изрыгающей к звездам десятки искусственных звездочек праздничного салюта.

– Ирка, не стушуешься? – Валера‑турист чуть не хлопал ее по плечу.

Туристом его прозвали за то, что на картошке он совершал постоянные набеги на корпус, где жили девочки‑студентки. Обзаведшийся внушительным животиком – первые шальные заработки дали возможность вчерашней голытьбе питаться в лучших московских кафе и ресторанах – Валера проявлял самый живой интерес к женской теме.

К вечеру 1 января план был разработан, название придумано («Парус», естественно, предложил Эльдар – романтик и вместе с тем маркетолог от бога), утверждены ответственные за финансирование проекта, намечены первые действия в условиях ненасыщенного, но в то же время дикого и невостребованного рынка. Мадам слушала и не верила собственным ушам. Из заштатной массажистки она превращалась в уважаемую владелицу собственного бизнеса. Ну, положим, не совсем собственного, но не будут же бывшие ребята‑однокашники, сбрасывающиеся на развлекуху себе, всерьез претендовать на агентство, барышей от которого изначально никто и не ожидает.

И вот Ира‑массажистка стала Мадам. Марик с утра до вечера мотался по своим делам, выискивая оригинальные ткани, покупая импортные журналы «VOGUE» и «BAZAAR» для стимулирования вдохновения, встречаясь с потенциальными заказчиками, договариваясь с закройщиками и конструкторами, найти которых днем с огнем… А Мадам сидела в теплом офисе неподалеку от Смоленки и испытывала на своей шкуре первый опыт и разочарования от общения с клиентами и начинающими модельками.

Разочарований было много. Даже несмотря на постоянную финансовую подпитку, проблем поначалу возникало больше, чем удач. Но презентацию агентства отгрохали в лучших традициях того времени. Арендован был один из залов Центра международной торговли. В перегороженном холле построили подиум, по которому должна была пройти Клаудия Шиффер. По крайней мере, так было объявлено во множестве рекламных объявлений, проплаченных спонсорами новоявленного агентства. Помимо Шиффер на показ пригласили Эву Херцигову, но через другую фирму, занимающуюся гастролями звезд, поэтому непосредственно перед мероприятием Мадам не спала, постоянно созваниваясь и факсируя то в один, то в другой офис корректировки по приезду и условиям содержания в Москве топ‑моделей. Штат агентства был уже основательный.

Помимо секретаря и самой Мадам в офисе постоянно находилась три менеджера, у каждого из которых были свои функции. Кирилл занимался администрированием планируемых мероприятий, в частности презентацией и всем, что с этим связано. Мадам не допускала его только до вопроса привоза топ‑моделей. Все остальное парень схватывал на лету, несмотря на брошенный на полдороге институт. В агентство его пихнула мама, которая когда‑то общалась с Мадам на прежней работе. Теперь Тамара Николаевна заведовала отделом рекламы крупной столичной газеты, и именно сюда в первую очередь пришла Мадам, чтобы разместить объявления о наборе девушек в новое агентство. Здесь они и повстречались вновь ко взаимному удовольствию. Мадам получила хорошие скидки на рекламные площади, а также менеджера. Тамара пристроила сына на тепленькое место. Работка непыльная, кругом девушки, а Кирюша все один да один. Тамара была из породы матерей, которые любовные победы сына воспринимают как собственные. Однако Кирилл отличался врожденной порядочностью и в отношениях с девушками придерживался правила «любить – так королеву», чем был чрезвычайно выгоден инвесторам, в интересы которых не входило запустить в свой курятник чужих лисиц. Именно поэтому во многих зарубежных агентствах во главе стоят директора с нетрадиционной ориентацией. Их задача – не девок портить, а бизнес налаживать и не мешать инвесторам вращаться среди моделей, быть центральными фигурами. А кто тянет одеяло на себя, будет изгнан с позором в менее привлекательные и интересные области деятельности.

В «Парусе» тоже был свой гей. Сергей отвечал за набор новых моделей. Он первый предложил поездки в другие города. Как оказалось, там тоже существуют модельные агентства, где спят и видят, чтобы их девушки работали в Москве. Сережа закончил английскую спецшколу, поэтому в планы Мадам входило в дальнейшем бросить его на участок работы по связям с зарубежными агентствами. На жизненный путь Сергея сильное влияние оказала история, произошедшая еще в школе. Воспитываемый в основном матерью, Сережа рос впечатлительным и мечтательным мальчиком: много читал, ездил в пионерлагеря, дружил с девочками, воспитывал дворовых кошек и собак, спасал птенцов, выпавших из гнезда по весне, собирал марки, пел в хоре при Большом театре вместе со знаменитым тезкой («Пусть бегут неуклюже пешеходы по лужам…» повторяла за Сергеем Парамоновым вся страна). Он переходил из класса в класс с хорошими аттестатами, успевал помогать матери по хозяйству и заниматься то в актерском кружке, то в секции фехтования.

В седьмом классе к ним в школу вернулся уезжавший в свое время из Москвы Лева Тихомиров. Мальчик привез подарки школьным товарищам. Он жил с родителями в Англии и по совету мамы прикупил небольшие сувениры: кому пенальчик с летящими на всех парусах яхтами, кому набор разноцветных, пахнущих пластмассовой клубникой и лимонами ластиков. Сергею достался гвоздь… Гвоздь, который можно было надеть на палец и с ревом прибежать домой, пугая родственников. Сережа до отъезда Левы с первого по третий класс даже дружил с ним. Он и другие мальчишки в классе не совсем понимали, за что им привалило счастье такое – иметь невиданные доселе предметы буржуазной роскоши. В школьном саду на перемене, раскуривая купленные у остановки «Столичные», они обсуждали поступок Левы и приходили к выводу, что маменькин сынок зажрался в Лондоне. Подарки, которые должны были восстановить отношения с подзабытыми однокашниками, вызвали только раздражение к дарителю и зависть у многих одноклассников. Решение было принято, и Тихомиров в этот же вечер был избит на пустыре за школой. Сергей тоже ударил. Один раз небольно ткнул в бок кулаком, чувствуя, как сотрясается от рыданий и непонимания тело друга.

Следующие несколько месяцев Сережа ходил сам не свой. Никто не догадывался о причинах, совершивших столь сильный поворот в душе подростка. Но в результате чувство вины перед Левой вылилось в сильнейший комплекс, который Сережа, пытаясь побороть, стал топить, совершая дерзкие выпады в сторону ничего не понимающего Тихомирова. Днем на уроках и переменах Сергей инициировал насмешки и нападки на Леву, пока весь класс не начинал того буквально травить. А после занятий вечером приходил к нему домой и каялся, клялся в любви, и однажды между ними произошло что‑то, чему не находил объяснения Сергей в течение всей своей последующей жизни, которая стала теперь складываться по нотам, написанным совсем другим композитором, чем предполагалось матушкой‑природой. Девочки были бесповоротно забыты и отправлены на задворки Сережиного общения. Он вернется к ним позже, когда рвущаяся из глубин осознания самого себя сексуальность будет пытаться найти компромиссы и компенсировать гипертрофированное искривленное родство с противоположным полом. И будет поглощать общение, окружая их заботой и оберегая от минутных невзгод, как изголодавшийся по материнскому молоку жеребенок кружит вокруг кобылы в поисках набухших сосцов.

Сережу в «Парус» привел Марик, познакомившийся с ним на показе свадебных платьев, где тот первым отважился подойти к прогуливающемуся под ручку с Классиком Марику и восхищенно выпалить: «Мечтаю работать с вами. Хоть курьером, хоть…» Сережа захлебнулся эмоциями, и с того момента между Классиком и Мариком пробежала черная кошка, но зато Марик обрел верного оруженосца и любовника. Семейная жизнь с Мадам никак этому не мешала, так как их отношения уже в первый год после свадьбы превратились в простую формальность. Марик оказался махровым геем, и Мадам все чаще заглядывалась на стройные тонконогие фигурки и изящные передвижения по офису своих моделек.

Третьим менеджером в «Парусе» была девушка. Лиду Безуглую пристроил туда один из инвесторов. Ничуть не смущаясь, что его любовница будет свидетелем и активным действующим лицом в потакании интрижкам, которые тот собирался крутить налево и направо в собственном агентстве. Невзрачная, с красивыми живыми глазами и волнистыми, но не густыми, а растущими отдельными прядками, как у куклы, волосами, Лида начинала секретарем у Владимира Кисилева, ставшего вторым партнером в «Парусе» после основателя Эльдара и внесшего даже большую сумму в уставной капитал. Чем прельстила красавца Володю, Кису, как звали его Мадам, Валера‑турист и другие однокашники, Лида Безуглая, отвечающая своей фамилии как нельзя лучше, никто понять не мог. Никакая она была. Без углов. Может быть, просто расхожее представление о том, что секретарша обязана спать с начальством, невзирая на внешние достоинства, – у большинства мужчин же весьма различные представления о красоте и привлекательности. Тем не менее необъяснимая влекущая сексуальность в ней присутствовала, и их связь продолжалась больше года, пока Кисилев не взял себе новую помощницу, а Лиду не сплавил в «Парус моделз».

Фирма Кисы занималась компьютерными поставками. Самые первые эйтишки, в конце восьмидесятых появившиеся на предприятиях и в некоторых учебных заведениях, проходили по документам (а зачастую без оных) через «Трейд‑Юн». Потом, когда появились свободные денежные средства, Киса сотоварищи решали вопрос о перспективах вложения в тот или иной бизнес, благо полей непаханых оставалось на просторах перестроечной России столько же, сколько реальных плодородных, но невозделанных угодий. Сначала появился «Трейд‑Юн‑Саунд», ибо этап первоначального накопления капитала завершался тем, что эти капиталы надо было где‑то тратить. В связи с этим в стране происходило открытие всевозможных мест отдыха и развлечений. Ночные клубы пошли, как круги по воде, и все они нуждались в обеспечении аппаратурой для дискотек и оформлении диджейских мест. У народа денег было еще не так много, поэтому многие клубы, оснащенные дорогущими световыми системами и звуковыми комплексами, пустовали. Но задача отмывания преступных капиталов частично была решена. Поди докажи, что в дизайн и обустройство нового клуба вложено не пять сотен тысяч долларов, а всего лишь две. Одновременно деятели типа Кисы зарабатывали свои проценты, вписывая в накладные суммы, якобы потраченные приобретающей аппаратуру стороной, которые в несколько раз превышали действительные. Какие‑то клубы так и не открывали двери для посетителей, какие‑то вдруг начинали зарабатывать и становились популярнейшими местами у нарождающейся тусовки. Кое‑где в полутемных углах за столиками сидели крышующие, потягивая молочные коктейли и лениво наблюдая за резвящейся на танцполе молодежью.

Когда же клубное движение в какой‑то момент пришло в упадок и поставлять оборудование стало некуда, Киса исполнил свою давнюю мечту. Сотни закупленных дек, установленные по арендованным полуподвалам и купленным по дешевке складским ангарам, стали в одновременном режиме перезаписывать музыкальные новинки, наводняя рынок дешевыми, но качественными записями «CURE» и «CHILLY», «OMD» и «DURAN DURAN». Чуть позже необходимость в дискотечном оборудовании вновь возникла, но никогда уже обороты «Трейд‑Юн‑Саунд» не приблизились в этой области к первоначальным. Компания планомерно осваивала выпуск музыкальных носителей, от кассет до CD. И сейчас каждый второй пиратский диск, который вы держите в руках, раздумывая, купить или нет, отдать ли деньги мафии или помочь кому‑то из исполнителей получить свой процент отчислений от законно изданного музыкального альбома, производится на подпольных студиях, ниточки от которых тянулись когда‑то к «Трейд‑Юну».

Потом были «Трейд‑Юн‑Агро», занимавшаяся удобрениями, «Трейд‑Юн‑Спорт», развивавшая сеть магазинов товаров для отдыха и занятий физической культурой, «Трейд‑Юн‑Тур» – магазин путешествий по всему миру. Какие‑то из новых направлений бизнеса шли на ура, какие‑то хирели, несмотря на финансовые вливания и старания менеджеров‑управленцев, которых Киса постоянно где‑то выискивал и ставил во главе.

В ситуации с организацией модельного агентства он тоже проявил завидную активность. Не только деньгами поучаствовал, но и кадровую политику вел, рекомендовал людей на менеджерские позиции, постоянно приезжал в офис и советовал Мадам, что и как предпринять для повышения популярности агентства. Помимо этого, используя широкий круг своих связей в самых различных отраслях, Киса подтаскивал реальных клиентов, которые заказывали то девушек на выставку, то съемку каталога, то организацию презентации или корпоратива. Вот и сегодня он, едва ворвавшись в офис, как заснеженный локомотив на сибирский полустанок, уже гремел раскатистым голосом, представляя с порога «будущую звезду арт‑выставок, мастера макияжа и просто потрясающего парня». Гений смущенно жался между вешалкой, заваленной всевозможной верхней одеждой, и входной дверью – коридорчик в «Парусе» действительно был узковат, и из‑за этого постоянно возникали споры учредителей, Мадам и сотрудников. Кто‑то требовал более просторного офиса, кто‑то был недоволен отсутствием места, чтобы посадить охранников, кому‑то казалось некрасивым, что модели вынуждены при входе в агентство терпеть неудобства, стаскивая в тесноте громоздкие зимние вещи. Гений был в стильном, сером крапинкой, но легком пальтишке. Повесив его на отыскавшийся свободный рожок вешалки, он бочком вошел в офис, кивнул и огляделся. Взгляд Гения сразу же отыскал понравившиеся ему фотографии, висевшие вокруг на стенах, и он подошел к одной, чтобы увидеть подпись автора внизу.

– Марио Тестино… – объявил он, оглядываясь на наблюдавших за ним Мадам, Сергея и Лиду, а в комнату уже входил пышущий здоровьем и кипучей энергией Киса.

– Прошу любить и жаловать: наш будущий стилист презентационного дефиле. – Он указал большими ладонями на Гения и, обведя руками пространство вокруг себя, объявил: – А это мои партнеры: «Парус моделз»! – И по очереди назвал имена менеджеров и приобнял за плечи Мадам, все еще настороженно смотревшую на вновь прибывшего, как бы сомневаясь в его способностях принять участие в грандиозной акции по презентации агентства в Центре международной торговли.

– А вы что думали? – вступила она в разговор. – У нас фотографы пока до такого уровня не доросли, чтобы их творения увековечивать на стенах, да еще в таких размерах.

– Нет, ну Стас Пухов, положим, настропалился снимать, набил руку на «джетстаровских» моделях, хотя часто одно и то же выходит у него… Все модели как будто из инкубатора: одни и те же позы, одинаковые выражения лиц, знаменитый фон – кирпичная кладка. Как ее увидишь, к гадалке не ходи – Пух снимал.

Сергей торопился высказать свою мысль, видя, как морщится Киса. Тот не любил, когда обсуждают и тем более хвалят то, к чему он не имеет отношения. Самые лучшие офис, модели, идеи и конечно же фотографы должны быть у него, у Кисы. И хотя Сергей старался объективно оценить ситуацию, Киса фыркнул и перевел тему.

– Напоить чаем, рассказать о задумке, обсудить все, поставить задачу Гению – он все сделает в лучшем виде.

Киса ни минуты не сомневался в том, что он делает, и заражал этой уверенностью окружающих. А когда что‑то не получалось, так представлял ситуацию, что двух мнений быть не могло: это все происки завистливых конкурентов и несовершенства российского законодательства.

Киса еще раз выразил надежду, что все пройдет в лучшем виде, и удалился, подмигнув Лиде и сделав козу Сереже, который обиженно дернулся и огляделся: не заметил ли кто‑нибудь такого панибратского отношения?

Гений остался обсуждать с Мадам, какой макияж подойдет к коллекции, которую собираются демонстрировать на презентации, и сколько рук необходимо, чтобы подготовить моделей. Через час он вышел из офиса «Паруса», получив исчерпывающую информацию, и поспешил до окончания рабочего дня встретиться со своими друзьями из компании «Русская косметика», чтобы договориться о получении различных средств по уходу за кожей и декоративной косметики. Еще через некоторое время он шел по Пятницкой к своему жилищу, придерживая на плече коробку с баночками и тюбиками, гулко погрохатывающими в ее недрах. Гений снимал мансарду у кого‑то из художников, доставшуюся от не очень щедрого государства под рабочую студию. Платил сто долларов в месяц и не тужил, так как работа визажиста давала приличный заработок.

В последнее время он освоил технику боди‑арта, и его стали приглашать на различные клубные шоу, где моделей расписывали то под диких африканских животных, то под музыкальные инструменты, то просто на потеху публике изображали цветочки вокруг сосков и отправляли бродить среди посетителей выставки, рекламируя какие‑то товары. Как ни странно, желающих стать моделью для боди‑арта было много, хотя в агентствах не очень любили этот вид работы. Поэтому у Гения под рукой всегда были девушки, которые соглашались стать роялем или зеброй, и ему не надо было обращаться в агентства. В «Парусе» ему понравилось, а еще больше он загорелся сделать реальное большое красивое шоу с участием европейских звезд и таким образом приблизить собственную славу еще на полшажочка. Гений не сомневался, что через несколько лет он станет действительно знаменитым художником. Все свободное время он посвящал рисованию не на живых телах, а на манекенах из папье‑маше, изучая, как ложатся краски на изгибы и впадины, как сочетаются яркие цвета с тонами пастельными и как вписываются готовые «скульптуры» – он называл их арт‑объектами – в различные интерьеры. В дальнейшем он планировал участвовать в выставках и продавать свои работы за большие деньги нарождающемуся классу «новых русских». Не тем, которые стреляют и назначают «стрелки», а тем, кто уже относится с пиететом к художественным галереям, следит за стилем и модой и покупает журналы по искусству. Или их женам. Он даже вел список потенциальных покупателей, занося туда тех, с кем встречался или знакомился, готовя себе на будущее базу данных. Сейчас он вписал в нее Мадам и Кису, с которым его свели после долгих обещаний все те же ребята из «Русской косметики».

Говорили, что Киса одно время интересовался косметическим рынком и все хотел вложить в него какие‑то финансы, но потом, сообразив, что до получения прибыли с косметики в России надо будет ждать довольно‑таки долгое время, оставил эту затею. Мадам вздохнула после этого с облегчением. Пустись Киса в эту авантюру, на модельную игрушку у него не оставалось бы ни средств, ни времени. А так ежемесячно на содержание офиса и поддержание имиджа в «Салон Мадам Вонг» поступало ни много ни мало около десятки зелени. Почти столько же вносил Эльдар, который реже появлялся и лишь изредка звонил Мадам, чтобы та прислала ему кого‑нибудь из новеньких в загородную резиденцию – понежиться в джакузи и наесться до отвала экзотических фруктов, названия которых еще вчера терзали слух необычными сочетаниями звуков: личи, рамбутан, кумкват. Эльдар никого не напрягал и даже денег не предлагал поначалу. Был он недурен собой, весел, добр, кормил и рассказывал интересные истории, приключавшиеся с ним в разных странах и городах. Вино было вкусным, а вода в бассейне подсвечивалась нереальным лазурным светом откуда‑то из глубины. Наутро девушку или девушек отвозили в ГУМ, где они с ошалевшими от возбуждения глазами разбегались между вешалок в поиске каких‑то топиков и джинсиков, а на закуску покупали духи, и счастью не было предела. Эльдар не злоупотреблял.

Валера‑турист вел себя более нагло. Появлялся в офисе без предварительного звонка, мог часами сидеть, отвлекая менеджеров от работы, листал альбомы и папки с фотографиями, тыкал пальцем, не стесняясь, в понравившиеся ему лица, а вернее, ноги. После одного из таких визитов, когда он с порога возопил: «И кто у нас новенькие?», не заметив сидевших в офисе клиентов, Мадам отвела его к себе в кабинет и мягко пожурила. Самое смешное, что Валерины набеги никогда не заканчивались просьбами познакомить или подружить его с кем‑то из моделек, но шуму, копоти и волн в и так не самые спокойные будни агентства добавляли. В деле подготовки презентации Валере была отведена роль «рупора» – нештатного пиарщика мероприятия, так как Турист знал всех и вся, в течение дня созванивался по делу и без дела со множеством знакомых и незнакомых людей, решая свои вопросы и параллельно трезвоня о приезде топ‑моделей первой величины. «Вы не слышали еще об агентстве „Парус моделз“? Так вот, именно они первыми в России привозят Клаву Шиффер на свой день рождения…» Люди охали, ахали и передавали из уст в уста полученную информацию. Для Москвы середины девяностых годов Клаудиа Шиффер была примерно таким же идолом, как кукла Барби для советских детей семидесятых – восьмидесятых.

В ночь перед мероприятием в офисе «Паруса» царило предновогоднее оживление. До полуночи двери практически не закрывались. Входили и выходили какие‑то люди, прибегали курьеры со списками, не в меру ретивые мамаши моделей требовали у осатаневших вконец менеджеров хотя бы одну контрамарку, а Мадам, запершись в своем кабинете, не слезала с телефона – решить оставалось вагон и маленькую тележку вопросов. Уже все было согласовано с рассадкой VIP и расставлены по местам модели‑статисты, каждая из которых отвечала за улыбку, встречающую важных гостей, решены транспортные вопросы (девушки‑модели будут подъезжать ко входу на ретроавтомобилях светского клуба «Автоамерика»), сто раз перечеркнуто и утверждено фуршетное меню для прессы и важных персон, которые будут подпущены особо близко к звездам после показа. Успел надоесть Мадам и Гений, совавший свой нос, помимо сценического макияжа моделей, во все дела и советовавший подчас несусветную чушь.

Наступил день презентации. К Меркурию съезжались на крутых тачках гости и, подметая шедший весь день пушистый снег полами длинных шуб и шинелистого вида пальто, втягивались в дверную вертушку, обдуваемую теплым ветром, от которого мех искрился капельками воды. Подъезд ретроавтомобилей прошел незамеченным, так как застрявшая на Кутузовском в пробке кавалькада престарелых «крайслеров» и «понтиаков» с моделями въехала на пригорок перед входом в момент, когда основная часть гостей, потягивая халявное шампанское, уже рассаживалась вокруг подиума и бурно предвкушала ожидаемое действо.

За кулисами тем временем царил беспредел. Невесть откуда взявшийся там Борец наводил свои порядки. Он окинул жестким взглядом готовившихся к показу девиц и толкущихся же здесь топ‑моделей, вокруг которых скакали персональные одевальщицы, отвел беспрекословным движением руки беспомощные попытки секьюрити предохранить территорию гримерки от бесцеремонного вторжения и явно намеревался предпринять какие‑то активные действия в отношении находившихся повсюду и готовившихся к показу моделей. Некоторые девушки с интересом оглядывали его, иные пытались прикрыть свои худосочные прелести. Они явно не понимали, что делает тут этот мужчина в английском костюме и дорогих очках, с повадками крадущегося тигра и обманчивым профессорским видом. Но Борец оказался здесь отнюдь не случайно. Кое‑кто из девчонок узнал его и теперь отводил глаза, путаясь в застежках, дрожащими руками пытаясь нацепить хоть что‑то на себя и унимая страх.

Узнал его и Гений, метавшийся между самостоятельно подкрашивающимися модельками и раздававший указания помощникам, стилистам школы Натальи Варламовой, не успевавшим закончить работу до начала представления и подправлявшим то тут, то там детали грима. Бояться девочкам действительно было чего. Гений еще помнил единственный случай, когда судьба свела его с Борцом в стенах агентства «Jet Stars». Тот сразу предупредил, глядя Гению прямо в глаза и перебирая сандаловые четки: «Девочки тут мои. Других агентств не существует в природе. Я надеюсь, что тебе не надо объяснять, что работать с моими девочками ты будешь впредь только через „Jet Stars“, где бы ты ни встретился с ними в дальнейшем!» И хотя вины Гений за собой не чувствовал, холодок унижающего страха пробежал и между его лопаток.

Борец тем временем наметил жертву и, приблизившись к одной из девушек, старательно не смотревшей в его сторону, обходил ее теперь, чтобы встретиться взглядом. Та, как лань на водопое, еще не видя хищника, но обреченно почуяв его запах, замерла на мгновение и продолжила суетливо запихивать в сумку белье и колготки. Еще несколько шагов – и немая сцена была бы прервана, но Борец вдруг сделал неуловимое движение корпусом, при этом обеими руками как бы скашивая высокую траву, и бросившийся ему наперерез мужичонка в костюме и с рацией оказался поверженным и лежал теперь в отключке. Остальные дюжие молодцы в таких же темных костюмах на мгновение замерли, не в силах оценить произошедшее. Виданное ли дело – призванных обезопасить мероприятие сейчас самих обезопасят и обездвижат. Разделавшись с препятствием, Борец наконец перешел к цели своего визита.

– Ты. – Его палец не оставлял сомнения в том, к кому именно он обращается. – А еще ты и ты! – Он повернулся по кругу, словно пересчитывая собравшихся детей. Потерявшие дар речи секьюрити то ли изображали сцену из «Ревизора», то ли исполняли роль деревьев‑великанов на лужайке под ясным небом. – Собрали свои манатки и шагом марш отседова! – В устах Борца эта фраза звучала сильнее трехэтажного мата.

К месту драмы приближались новые действующие лица. Это были Мадам и руководитель пресс‑службы конгресс‑холла ЦМТ Владимир Федорович Беленький. На сегодняшний день он был старшим по мероприятию, так как все остальные уже покойно сидели на гостевых местах и думать не думали, что может произойти какое‑то ЧП во вверенном им хозяйстве.

Борец как будто ждал их. Резко повернувшись к подошедшей первой Мадам, он, не дав произнести той ни слова, просипел так, что слышали только стоявшие совсем близко девушки и не собирающиеся отмирать секьюрити:

– Здесь модели мои каким‑то образом затесались. Я забираю их. Агентство твое закрою, ежели сама не угомонишься. Это бизнес мой, и не для баловства я создавал его.

Дальнейшее Мадам помнит как в наркотическом дурмане. Слабеющие ноги, семенящий рядом Беленький, немой вопрос Марика, рядом с которым она опустилась в кресло, дав отмашку все же начинать действо, опустошенные глаза моделей, которым кто‑то из менеджеров срочно перераспределяет вещи, брошенные уведенными Борцом девочками. Никто из гостей, конечно, не заметил шероховатостей в показе, связанных с уменьшением количества манекенщиц. Слишком велико было внимание к приезжим топ‑звездам. Те, кстати, работали из рук вон плохо. Публика встречала на ура каждый их выход, и мало кто обращал внимание на вялые реакции, дежурные улыбки и заученные позировки звезд, которым вся эта поездка принесла по несколько десятков тысяч долларов за выход на подиум и по двести – за ночь, проведенную с Эльдаром накануне презентации.

Принц

Он появился, как всегда, неожиданно. Звонок застиг Лисова врасплох. Надо же, несколько лет они, если и пересекались на чьих‑то показах и мероприятиях, ограничивались лишь сухим кивком или ничего не значащим «приветкакдела». Их дороги разошлись, когда всегда старающийся быть успешным и значимым даже в собственных глазах Принц решил, что карьера в модном бизнесе зависит от имиджа, окружения и, в общем‑то, от пыли, пущенной в глаза общества в большей степени, чем от собственных умений и навыков. Нет, и того и другого у него было хоть отбавляй. В свое время он начинал манекенщиком, а потом звуковиком в малоизвестном театре мод.

Тогда этот вид творческой активности в области моды был довольно распространенным в столице. При многих дворцах культуры и районных клубах открывались всевозможные «Пигмалионы» и «Ариэллы», «Лики» и «Стили», которые набирали желающих заниматься на подиуме, обучали их азам подиумного движения и в дальнейшем, нашивая различные коллекции силами мамаш самих новоиспеченных манекенщиц или нанимая начинающих модельеров, ставили подчас целые спектакли, где основными действующими лицами были костюмы. Благодаря различным сценическим приемам и определенным режиссерским ходам эти спектакли действительно было интересно смотреть даже тем, кто не имел о моде ни малейшего понятия. Это сейчас на показах недели моды принято строить из себя знатока стиля, важно сидеть в первых рядах, делая пометки в блокноте. На заре индустрии моды в России именно театры моды заложили понимание того, что такое коллекция, стиль, сценография в понимании дефиле.

Принц на практике познавал все тонкости профессии, которой не обучали ни в одном высшем учебном заведении и даже в ПТУ. По репликам преподавателей (многие из которых подрабатывали в театрах моды в перерывах между лекциями во ВГИКе или ГИТИСе), на занятиях по актерскому мастерству или подиумному шагу, по действиям обслуживающих спектакль звукорежиссеров и осветителей, по приемам хореографа и диктуемым манекенщикам заданиям режиссера вырисовывалась картина постановки действа, которая потом так пригодилась Принцу – и пригодилась весьма скоро. Перспективного, схватывающего на лету секреты профессионального мастерства и не лишенного личного обаяния молодого звукооператора вскоре представили постановщику главного театра моды страны. Пробежавшись глазами по ладно скроенной фигуре, голенастым ногам, пышной гриве, красивым рукам и отметив ершистый, но честный взгляд стального цвета глаз, он задал несколько приличествующих случаю вопросов, проанкетировал устно кандидата в новые фавориты своего босса. Вскоре Принц был зачислен помрежем в театр моды Классика.

Руководивший театром Классик был известен в самых разных кругах общественной и деловой жизни России. Он открывал вернисажи, вручал и получал правительственные награды, сидел в жюри конкурсов и фестивалей, выступал на телевидении и даже вел одно время какую‑то передачу о моде, давал развернутые интервью в газетах о состоянии дел в нашей легкой промышленности, позировал вместе со звездами эстрады и искусства для фоторепортажей в зарождающейся в то время глянцевой индустрии. Ходили слухи о его нетрадиционных взглядах в вопросах взаимоотношения полов, хотя время от времени вместе с ним на светских раутах появлялся симпатичный мальчуган в бархатном сюртуке и с бабочкой, представляемый сыном. Жену его никто никогда не видел.

Еще в молодости Классик был занесен в анналы отечественной моды как наиболее яркий представитель советской школы текстильного дизайна, использующий в своем творчестве как веками складывающиеся подходы к конструированию одежды, так и авангардные течения, нет‑нет да и прорывавшиеся сквозь железный занавес к нам как глоток свежего воздуха. Быстро включающийся в общественную работу, яркой внешности и неординарных суждений, высказываемых без стеснения, Классик (тогда еще просто Женя) попал в поле зрения кремлевской элиты и быстро стал придворным портным. В этом звании не было ни грамма пренебрежения. Мало того, любой мало‑мальски соображающий индивидуум мечтал бы оказаться на его месте. Были и придворные поэты, и целители, и летописцы, и режиссеры. Власть обласкивала тех, кого можно было сделать управляемым, выставить как свидетельство своей терпимости к инакомыслящим, к оппозиционному, а подчас и просто независимому мнению о быте и умонастроениях, царящих в ней самой, власти, а также в умах копошащихся у подножия пирамиды. То, что эти миллионы зомбировались с помощью ангажированных государством телевидения, радио и прессы, а нелицеприятное мнение тех, кто рискнул его обнародовать, тут же бралось на заметку, власть старалась не афишировать, хотя весь мир знал об этом. И те и другие, правда, делали вид, что ничего необычного не происходит.

Классик не поддался на уговоры стать информатором КГБ, отмел набивающихся в друзья и покровители, не стал плясать под общепринятую мелодию властной дудки.

Судьба, к счастью, не слишком долго проверяла его несгибаемость. Достаточно было, что он не сдался, как тысячи деятелей культуры и искусства того времени, не встал в общий ряд голосующих за «светлое» будущее, построенное на травле единиц, способных это будущее приблизить. Классик не подчинился насаждаемому общественному мнению, но и не протестовал против бессмысленности происходящего, не высовывался особо, но и не отсиживался, когда рядом власть подло наносила удар. Пытался сделать все от него зависящее, чтобы, используя свои связи и влияние на сильных мира сего, смягчить этот удар и облегчить участь попавших под каток государственной машины. Когда во время примерки кто‑нибудь из хозяев жизни и страны благостно расслаблялся, он, рискуя попасть в немилость, выбирал момент и, закусив булавки полными холеными губами, цедил сквозь игольчатый заслон:

– Леконтин Инныч, тут однокурсник мой бывший сморозил чушь… в немилости теперь… нигде не жмет? а то ослаблю… нет ли возможности какой… проверить… степень его провинности? может, и простить можно дурака‑то?..

– Поглядиммм, – жевало полусонно обшиваемое божество, которое назавтра снова будет вершить судьбы государства и всех его подданных.

А Классик невинно щурил лучистые глаза.

Вот к такому человеку в ближайшее окружение и попал Принц. Надо ли говорить, что вскоре он был замечен Классиком на одной из репетиций, когда тот обходил свои владения – специально построенный и переданный в его полное управление трехэтажный особняк, включавший в себя помимо оснащенных по последнему слову техники пошивочных цехов, примерочных и гардеробных демонстрационный зал. О зале надо сказать особо. Его оборудование и отделку Классик взял на себя. Поездив по зарубежным командировкам, он высмотрел различные подходы к демонстрации коллекций у разных модельеров мира. Лучшее отбиралось и обобщалось для использования в своей епархии, то, что казалось Жене‑Классику недостойным внимания, высмеивалось как буржуазные пороки. Задник подиума обтянули черным бархатом, кресла – красным. Сам подиум блистал ледяной свежестью как отполированный северным ветром торос где‑нибудь близ полюса. Здесь два раза в год (на день рождения Классика и под Новый год) проходили показы новых коллекций. Иногда зал сдавали в аренду компаниям, желающим представить свою продукцию. Их было не так много, и Классик лично отсматривал коллекции, прежде чем разрешить показ, дабы не поддержать ненароком конкурентов. Конкурентов на самом деле на тот момент у него не было.

Лисов тряхнул головой, сбрасывая наваждение воспоминаний. Сам он был просто сообразительный малый, увлекшийся после окончания МАИ идеями МЖК и сделавший неплохую карьеру в этом модном движении конца восьмидесятых годов. Делали свой нехитрый бизнес, спекулируя квартирным вопросом, разведывали входы в кабинеты к чиновникам разных уровней. Затем Лисов волею судьбы попал в модный бизнес того времени. Еще вчера он тоже крутился в окружении Классика и вместе с Принцем учил уму‑разуму молоденьких несмышленышей, которых за ручку приводили мамки в обласканную прессой и властью обитель Высокой моды. Доморощенной, однобокой, где‑то даже провинциальной, как и сам Классик, нелепый в своих сюртуках и бабочках, но своей, расейской! После одного глупого инцидента, о котором он не любил распространяться, Лисову пришлось покинуть воспитавший его Дом и после недолгих скитаний очутиться в новом Доме нарождающейся звезды российской моды – Сереженьки Шаповалова, которого все звали Шапик.

Шапик пошел другим путем, нежели Классик. Начинавший на задворках модных показов как стилист по макияжу, он сумел завоевать расположение кого‑то из сильных мира сего и получить достаточно большой по тем временам кредит. Закрутив в водоворот нового проекта самых разных людей и подтянув невесть откуда всплывшие связи и знакомства, Шапик уже через полгода блистательно вознесся на олимп мировой моды, стартовав с сезонными показами не где‑нибудь, а в Лондоне. Чопорные англичане лучше других европейцев смогли оценить этот выпад. Италия полна своими самородками и не любит вторжения чужестранцев, претендующих на внимание, пусть и кратковременное. Париж еще был под впечатлением разгоревшейся в средствах массовой информации истерии на тему русской мафии, пытающейся заполучить новые рынки влияния после распада СССР. Лондон же, всегда отстраненно и даже по‑отечески иронично поглядывающий на возню у подножия Эйфелевой башни, которая олицетворяла для него всю Европу, рискнул поставить на наглого русского, подчеркнуто проповедовавшего европейский стиль в общении и умении вести дела (за что спасибо помощнице Шапика – Марго Стелле, ставшей в одночасье не только правой его рукой, но и супругой, несмотря на явно нетрадиционную ориентацию Сереженьки) и вместе с тем сознательно акцентирующего русские мотивы, бравирующего и даже спекулирующего подчас ими в своей коллекции.

Вот такие два лагеря встретились вновь, благодаря звонку Принца и последовавшему за этим предложению обсудить один проект, за счет которого можно было неплохо заработать, не обращаясь за помощью к боссам и провернув все без их непосредственного участия, жонглируя лишь именами авторов коллекций. Для воплощения своего замысла бывшие друзья отправились в новомодный хаус‑клуб «Трансфер‑Экспресс».

Владельцы его постарались максимально приблизить идею к всемирно известному «Studio54», гремевшему на Манхэттене в семидесятые годы своими феерическими вечеринками, шумными скандалами, культовыми персонажами. В Москве американские идеи не прижились. Народ еще и клубов‑то нормальных не видывал, поэтому очереди перед открытием вытягивались на несколько десятков метров у входа. Строгий фейсконтроль, зарубающий даже известных накокаиненных музыкантов, художников и поэтов с подругами – актрисами и певицами, как в оригинальном варианте, здесь не требовался. Достаточно было, напротив, создать атмосферу гламура и пригласить звезд потусоваться, чтобы о клубе сразу распространялась молва и росла его популярность. В результате очереди у входа и нездоровый ажиотаж, невозможность достать пригласительные и ощущения счастья, если удалось‑таки прорваться внутрь. А что внутри? «Самая большая стойка бара в Восточной Европе», неизведанные еще и манящие «Оргазм» и «Секс на пляже», красивые девочки‑хостес, набранные в московских модельных агентствах путем сложных кастингов, которые впору для выбора «Мисс Вселенной» (кстати, одна из девочек, работавшая в ту пору хостес в «Трансфере», буквально через полгода выиграла конкурс «Мисс Вселенная» – парадоксы времени). Сейчас же, днем, здесь царил прохладный полумрак, и только уборщицы натирали барную стойку, за которой будут чудодействовать ночью бармены (тоже, кстати, из моделей), и прохаживался дневной менеджер, озирая свои владения.

Лисов и Принц прошли в менеджерскую и, усевшись на вертящиеся кресла, без долгих предисловий перешли к делу. В двух словах они изложили свою идею, заключавшуюся в организации в «Трансфере» каждый понедельник модного дня с показами коллекций. Смысл был в том, что из двух представляемых в один день коллекций путем оценки аплодисментами зрителей выбирать победителя в каждой паре. Интрига, экшен, популярность, успех. Для затравки предлагалось открыть программу показом двух наиболее звездных на тот момент дизайнеров современной России. Такой остросюжетный поворот должен наверняка привлечь зрителей и других модельеров, которых еще не так много в нашей стране. Чтобы никому не было обидно, соревнование подается в несколько шутливом тоне, дабы не оскорбить творческое кредо проигравшего. Принц с горящими глазами изложил все это на одном дыхании и, резюмируя, предложил срочно изготовить пригласительные билеты, дизайн которых уже подготовлен им. Есть также и примерный список гостей, и манекенщицы, а если возникнет проблема с ведущим вечера, способным превратить действо в веселое шоу, то Принц сам готов выйти на сцену: фактура позволяет, язык подвешен. Закончив, Принц сфокусировал взгляд на Лисове, который на протяжении всего рассказа мерно покачивался на стуле. Его лицо не выражало оптимизма.

Лисов узнал арт‑менеджера, который принимал их и, судя по всему, должен был выносить решение о том, насколько клубу «Трансфер‑Экспрес» выгодно организовать на своей сцене эту программу и самое главное – сколько за это платить продюсерам Лисову и Принцу. То был известный в голубой тусовке Москвы Алексей Видгер по кличке Лесик. Самое неприятное заключалось в том, что некоторое время тому назад Лесик приезжал устраиваться на работу в Дом моды Сергея Шаповалова. Сначала они заперлись с боссом в его кабинете и даже выпили пол бутылки коньяку, подаренного Шапику кем‑то из поклонников. Уборщица на следующий день восстановила картину по беспорядку в кабинете и предметам, задействованным в ходе «собеседования». Шапик явно показывал претенденту на должность пиар‑менеджера Дома публикации о себе и своих коллекциях из самых разных изданий, любовно вклеенные в альбомы, составлявшиеся еще прежним пиарщиком, вызывал в кабинет штатную примерочную модель Инну, выкладывал на стол наброски с идеями на новый сезон. Но затем что‑то разладилось в их беседе, и Лесик через какое‑то время вылетел как ошпаренный и скрылся за вертящимися дверями Дома. Обида могла вспыхнуть по пустяку, из‑за неосторожно произнесенного слова или имени, являющегося табу для одного из них, скорее всего для Шапика, который не терпел конкурентов (в лице хотя бы Классика) и терпеть не мог, когда ему перечат или высказывают несовпадающую с его собственной точку зрения.

Увидев знакомое лицо, Лисов сразу понял, что лучше не засвечивать имя Шапика, а начать предложение с другого конца, но Лесик, во‑первых, уже узнал его, свидетеля своего позорного бегства, а во‑вторых, Принц с места в карьер стал козырять известными именами, не замечая, как темнеет лицо Лесика и как усаживается он в кресле, выпрямляя спину. Тем не менее Принцу дали выговориться по полной, и лишь потом начался спектакль, который Лисов ждал с замиранием сердца.

– Вы такие быыыыыыыыстрые! – осуждающе протянул Лесик и с негодующим видом обернулся к сидящим за его спиной менеджерам клуба.

– Много вас ходит! – в тон ему бросил Принц, несмотря на увещевательные жесты Лисова, которому совершенно не улыбалось уйти со скандалом. Уровень менеджера определяется его умением решить вопрос, склонить чашу весов в свою пользу, несмотря на противодействие, а не тем, насколько едко он высмеивает и клеймит оппонента.

– Не понял… Вы будете меня учить, как вести политику клуба? – Лесик пошел на поводу у Принца, и теперь дело грозило обернуться скандалом.

– Вы не так поняли… – Попытка Лисова сгладить ситуацию привела только к тому, что капризные губы Лесика язвительно скривились в усмешке.

– Я оооочень хорошо все понял. – Он не давал противнику опомниться и пригвождал его к позорному столбу быстрыми точными ударами. – Вы из породы реактивных продюсеров‑портачей. Пришел, увидел, наследил – это ваш принцип! Вам наплевать на то, что у нас существует свой план, видение, свои творческие подходы. Многие агентства в очереди стоят, чтобы организовать показ или конкурс на нашей сцене…

– Но…

– …и только потому мы сейчас на пике популярности, что не даем всяким выскочкам творить черт знает что здесь. Это не частная лавочка! – Лесик зашелся в визге.

– Мы только хотели подчеркнуть, что вы действительно очень успешны и проводите подобных мероприятий много, и тут нет никаких секретов для вас, как и что нужно делать, – успел‑таки вставить свою реплику Лисов. – Зачем же обсуждать то, что понятно и не требует сверхъестественных усилий для воплощения?

– Да будет вам известно, что, чем больше обсуждаешь примитивные и всем понятные вещи, тем меньше возможностей для срывов и провалов. Тем четче мы можем сработать и решить каждый свои задачи.

Лисову показалось, что разговор стал приобретать конструктивный характер, но Лесик, как и все геи, обладал неустойчивой психикой, и остановить его порыв было трудно. Он сам заводил себя и бросался из крайности в крайность. Следующий его пассаж воспроизвести по прошествии стольких лет весьма тяжело. Суть сводилась к тому, что если раньше, при прошлом руководстве, и проходили слабые и неподготовленные программы, то теперь он тут для того и поставлен, чтобы поставить им заслон.

Лисов ковырял пальцем стопку журналов, громоздившуюся на столе перед неудавшимся пиар‑менеджером Шапика, проклиная всех геев планеты с их утонченным восприятием действительности и гипертрофированным чувством собственного достоинства.

– И не надо трогать мои вещи! – взвился снова Лесик. – Вы у себя дома позволяете гостям вторгаться в личное пространство? Смотреть документы у себя на столе?

– Так, все понятно. – Принц поднялся и поманил пальцем Лисова: – Пойдем отсюда.

Лисов попытался было воспротивиться, но Принц так зыркнул на него, что оставаться дальше тут было неудобно, и он, как провинившийся школяр, поплелся за Принцем.

К слову сказать, уже через две недели афиши перед клубом «Арлекино», пытавшимся стать number one в столице и перетянуть к себе публику из уже существовавших модных заведений, были заклеены яркими надписями «Дуэль двух корифеев моды», а «Трансфер‑Экспресс» после череды переходов из рук в руки и смены владельцев постепенно затухал, хирел и… умер, превратившись в пустой и бестолковый стрип‑бар.

Сыч

Сычом его прозвали со школы за немигающий взгляд стальных глаз. Округлое лицо с подстриженной «под горшок» челкой придавало слишком уж простецкий вид всему его тщедушному существу, за что и бит бывал не раз он на заднем дворе в яблоневом саду, в то время как старшие ребята курили «Приму» и обсуждали (нет, не девчонок!) свои вонючие мопеды и великое хоккейное противостояние семидесятых «Спартак» – ЦСКА. Получив свою порцию оплеух и унижающих «поджопников», Сыч брел мыть тряпки на правах вечного дежурного, а вечером, запершись в своей комнате, обдумывал планы мести и восстановления справедливости в столь неравном обществе.

В институте прозвище неожиданно всплыло снова, когда кто‑то из однокурсников на лекции заметил, как он дремлет, не закрывая глаз, и на всю аудиторию прошипел: «Смотрите‑ка, надулся как сыч и сопит!» Иногда, правда, девушки называли его ласково Сычиком, когда им надо было списать контрольную работу, – Сыч любил точные науки и легко решал любые задачи по сопромату и термеху, оставаясь глухим к литературе и живописи. Да этого и не требовалось – после окончания вуза он быстро пошел по карьерной лестнице, пока перестройка не остановила это движение на уровне замдиректора крупного завода. На базе завода тут же был открыт кооператив по реализации его продукции, и государственные деньги стали пополнять карманы бандюков и «новых русских» не менее успешно, чем до этого пополняли партийную кассу.

Со временем, когда этап первоначального накопления капитала и разборок отошел в прошлое, Сыч занялся политической карьерой, но очень скоро понял, что здесь ему не добиться значительных успехов – харизмой лидера он не обладал, а стать поплавком для какой‑нибудь движущей силы не привелось. Надо сказать, что дело происходило в одном из промышленных городов Сибири, находящемся в так называемом «красном поясе», где было сильно влияние коммунистов, что серьезным образом осложняло как политические, так и житейские изменения в быту горожан. К тому же в его жизни объявился один из прежних друзей, который в школьные годы не принимал участия в истязаниях, а числился как бы товарищем по несчастьям, но, несмотря на это, первым же делом вытащил старую кличку на всеобщее обозрение. Так в третий раз Сычу не удалось начать новую жизнь.

Он бы и брел так по своему унылому пути, если бы не встретил в одном из застолий молодую энергичную женщину, можно сказать, видную и занимающую ся совершенно непонятным для его склада ума бизнесом – она руководила «школой красоты и актерского мастерства». После четвертой рюмки ему поведали все тайны появления новых звезд и, заручившись поддержкой, пригласили на демонстрацию коллекции шуб в центральный городской универмаг.

Жизнь грозила пойти совершенно другой колеей. Сыч, нахохлившись, стоял в толпе у подиума, роль которого исполняла ковровая дорожка, протянутая между стеклянных павильонов, разгородивших третий этаж универмага, пока новая знакомая решала за кулисами организационные вопросы, приставив к нему хорошенькую белокуро‑кудрявую девчушку. Та болтала без умолку, рассказывая о тяготах модельной жизни – изготовление портфолио, кастинги для работы в Москве, сложности обучения визажу и де филе. Проходящие мимо косились на странную парочку, но отводили глаза при столкновении с немигающим взглядом Сыча. А он смотрел и слушал, и казалось, что это под его ногами пружинит ковровая дорожка и он сам идет навстречу софитам и вспышкам фотокамер.

Через час судьба Сыча, по крайней мере на ближайшие несколько лет, была решена окончательно и бесповоротно: он пообещал своей новоявленной знакомой оказать всяческую поддержку, и первым взносом стал новехонький офис в центре города, где Сыч собирался устроить городские кассы по продаже авиа‑ и железнодорожных билетов. Теперь там разместилось модельное агентство «Вамп», названное так именно по настоянию Сыча, который не довольствовался ролью простого инвестора, а хотел активно участвовать в процессе становления агентства и его имиджевых составляющих. По его мнению, название «Вамп» должно было придать агентству флер загадочности и серьезности намерений. И не понимал далекий пока еще от модельного бизнеса Сыч, что титул «вамп» присваивается далеко не юным девам, стремящимся сделать карьеру на подиуме, и ассоциируется с развратом и искушенностью.

Зарубежные агентства стараются взять себе названия, свидетельствующие о принадлежности к миру моды, рекламы, фотографии. В России же сплошь и рядом мы сталкиваемся в лучшем случае с безликими, а в худшем – с названиями, создающими прямо‑таки дурную славу самому агентству. Правда, владельцы и директора этих агентств не слишком задумываются над этим. Если фантазии их хватает на такие перлы, как «Кошки», «Якудза‑моделз» и «Рандеву», то о чем говорить! Эти названия скорее подошли бы домам терпимости. Впрочем, зачастую модельные агентства, выбирающие подобные имена, не только грешат лингвистическими промахами, но и сами недалеко ушли по характеру предоставляемых услуг от представительниц древнейшей профессии.

Про «Вамп» такое сказать было еще нельзя. Агентство было создано для удовлетворения тщеславия владельца и вряд ли бы ему понравилось, стань поставленная управлять «Вампом» Вампирша водить девочек налево. А что до названия, так Сычу нравилось собственное изобретение, невзирая на отсутствие здравого смысла и изящества, нарушение маркетинговых законов и благозвучия, несмотря на несоответствие тематике бизнеса и явное заимствование иностранной упаковки, а не идейной составляющей. Вполне возможно, что название «Сударушка» для России было бы куда как более уместно. Но Сычу никто не перечил. Вамп так вамп! Лишь плати вовремя арендную плату за офис да на зарплаты сотрудникам раскошеливайся.

В первые же выходные после открытия офиса Сыч загорелся посетить Москву. Там как раз начиналась Неделя Высокой моды. Только в нашей стране могли мероприятию сугубо профессиональному и необходимому в первую очередь людям, занятым в индустрии моды, придать такой статус, чтобы посещать его стало не просто интересно, как театральный спектакль, например, а престижно. Билетов на показы первого дня – открытия – и двух последних, когда на подиуме демонстрировались коллекции наиболее известных Домов и проходил гала‑показ всех участников, достать было невозможно, но Сыч, используя связи в депутатском корпусе, добыл‑таки несколько проходок и ВИП‑пригласительные на закрытие Недели. Прихватив с собой Херувима – так он прозвал хрупкую белокурую провожатую, которая устроила ему экскурс в новое интересное дело, – Сыч заказал билеты в бизнес‑класс и настроился на приятный вояж. Пришлось и директора «Вампа» взять с собой. Куда ж без нее! Вампирша, с одной стороны, потакала его интересу к Херувиму, с другой – взяла на себя функцию опекать модельку и не допустить слишком быстрого развития событий, как будто непонятно было, что весь интерес Сыча к агентству вызван именно желанием быть ближе к понравившейся ему девочке. У него чуть ли не отцовские чувства взыграли, когда он наблюдал, как она появилась в дверях аэропорта с заплечной сумкой типа рюкзачка и в ладненьких кедах, из которых, обтягивая джинсики, тянулись по ее ножкам вязаные спортивные гетры в широкую полоску. В самолете он даже балагурил, вспоминая студенческие хохмы и анекдоты. Например, как во время медосмотра при зачислении на первый курс ответил вопросом на вопрос врача, вызвав взрыв смеха среди ожидающих своей очереди однокурсников. «Венболезни были? Болезни вен?» И стал рассказывать про бабушку, у которой к старости раздулись вены на ногах, заботясь, не может ли это быть наследственнымь и не эти ли симптомы имеет в виду заполнявший карту первокурсника доктор. Через секунду, сообразив, что допустил оплошность, попытался представить все как экспромтом родившуюся шутку и тем запомнился новому сообществу, пять студенческих лет сопровождавшему его появление где бы то ни было шутками на венерические темы. Здесь, в самолете, эта история была явно не в кассу, и Сыч замкнулся, уставившись в иллюминатор. Потом принесли еду, и он суетливо поел, краем глаза замечая, что Херувим не притронулась к еде, находясь под впечатлением от полета и волнуясь перед встречей с Москвой. Потом он задремал, и зубочистка торчала из его полуоткрытого рта, а Вампирша тем временем нашептывала в розовое ушко Херувима, сдувая мешающие ей белокурые прядки волос.

Соня

Сначала ей казалось, что она ослышалась, потом – что лица окружающих превратились в хоровод, потом – что стены обрушиваются на нее, потом она плакала, потом принимала поздравления. Мысль, что жизнь никогда не будет такой, какой была до этого момента, неотступно преследовала ее. Она видела глаза Максима, такие же испуганные, как у нее самой. Он все время пытался подойти к ней, но ему не хватало смелости прорвать кольцо окружающих ее людей. Когда закончилась очередь желающих сфотографироваться с ней и цветы были брошены на пол, наконец погасили верхний свет, от которого ей нестерпимо жарко было в течение всего вечера. С громким щелчком выключились сначала ряды юпитеров белого света, затем реверсные фонари, и последними перестали гудеть лампы разноцветных прожекторов, установленные на балконах по обе стороны сцены. Теперь Максим смог прорваться к ней, но, кроме жалобного вопроса: «Как же, как же теперь, Соня?», не смог выдавить из себя ничего. Через секунду, однако, уже поздравил ее и даже обнял, неловко ткнувшись в плечо, пока Николай Васильевич (НикВас – по прозвищу «Ни пиво, ни квас» – председатель оргкомитета) не увлек ее, отбиваясь от припозднившихся корреспондентов, в длинный проход, ведущий к гримеркам, где собирали вещи ревущие и злые конкурсантки, которым не досталось призовых мест. Ревела, впрочем, и Людка Ушанова (по прозвищу Ушастик), ставшая «Мисс зрительских симпатий» и занявшая второе место (Первая вице‑мисс города) высоченная блондинка, продавщица центрального универмага, покорившая жюри собственноручно сшитым вечерним платьем для финального выхода. Соня не поняла, были ли их слезы вызваны досадой, что, находясь в шаге от заветной короны, они довольствуются только вторыми ролями, или просто нервное напряжение, в котором находились девочки последние три недели, выплескивается теперь солеными струйками, размывая по щекам косметику и оставляя разноцветные разводы на одежде. Максим маячил где‑то в дверях гримерки, не решаясь зайти, потому что кто‑то из недавних финалисток еще стоял перед вешалками в одних колготках, а Люда уже повисла у нее на плечах. «Сонька, я так рада! – Она всхлипнула. – Правда, рада за тебя!» Объятия подруг выглядели вполне натурально.

«Ой, а подарки‑то?» – Соня, вытирая на ходу слезы, рванулась было к выходу из комнаты, но Люда уже летела по коридору в сторону опустевшей сцены. Через несколько мгновений она появилась в дверях и разочарованно протянула: «Ничего нету, ты точно оставила на сцене? А мама не могла забрать?» Соня только потом подивилась людской мелочности и подлости. Дождаться, когда в суматохе никто не обратит внимания на уходящего со сцены человека с огромным пакетом, перевязанным подарочными ленточками, и унести приз победительницы. Не бог весть какой, но просто обидно. Был ли это журналист, кто‑то из гостей или подруг‑соперниц, сейчас уже не сказал бы никто. Но факт, что это мог быть кто угодно, вплоть до обслуживающего персонала, эти люди сразу же, как отзвучали поздравления, стали что‑то разбирать, демонтировать, растаскивать, сворачивать, скручивать из немудреных декораций. За декорации, если верить НикВасу, было заплачено раз в десять больше, чем зарабатывали Сонины родители за год. А работали они на оборонном предприятии, которое в последние годы влачило жалкое существование.

Толпившиеся в комнате сотрудники офиса, родственники участниц, журналисты, надеявшиеся заполучить билеты на фуршет в ресторан «Белый лебедь», стали наконец рассасываться, и Соня опять увидела Максима, который мялся, не решаясь подойти, – очевидно, боялся быть обвиненным, что примазывается к свалившейся на подругу неожиданной славе. Приставленная к Соне оберегать ее от нежелательных теперь контактов одна из сотрудниц НикВаса (между собой девочки называли ее Пушок за порхающую походку при обширных габаритах), тем не менее не стала препятствовать, когда Максим подошел‑таки к ним:

– Тебе ничего не надо? Не хочется попить там или…

– Нет, Максим, спасибо. – Растерянный голос Сони больше чем что‑либо говорил ему о ее состоянии, но ничего поделать было нельзя.

Для простых смертных Соня Цветкова на год превращалась в символ города, самую желанную теперь для многих, и мало кто из них, этих смертных, понимал, что на самом деле практически ничего не менялось. Люди сами переводили себя в отношениях с «королевой» на особый режим общения.

Максима оттеснили желающие поздравить Мисс. Таких было довольно много. Здесь же наконец оказалась съемочная группа, и, захлопав в ладоши, Пушок попросила «всех посторонних» покинуть комнату.

Потолкавшись в дверях, растворился Семен Сторик, один из членов жюри, всегда с сальной головой и сальным же голосом, которым он пытался увлечь начинающих красавиц, суля им карьеру и возможности быть принятыми в знаменитое московское модельное агентство, с владельцами которого он якобы был на дружеской ноге. Семен не зря попадал в жюри практически всех конкурсов красоты, проходящих в столице, – он являлся давним светским персонажем, но влиять на судьбы участниц и тем более устраивать кого бы то ни было в самое известное агентство России он конечно же был не в состоянии. Хорошую, перспективную девочку туда и так бы взяли с удовольствием, а страшилу не смог бы спродюсировать и сам Классик. Однажды на его показе в знаменитом Доме моды на подиум вышла небольшого роста чернявенькая девушка с невзрачным личиком. Довольно профессионально двигалась от начала к концу языка и обратно. На лице ее было написано полное превосходство и удовлетворение достигнутым. Но, несмотря на ее походку и умение показывать платье, позировать фотографам и держать лицо, зрители в зале пребывали в полном недоумении. В моменты ее выходов по рядам шелестели вопросы, задаваемые друг другу: «Откуда такая?» и «Это еще кто?». Больше ее никто не видел ни на показах Классика, ни на репетициях. Родители предпочли не травмировать девочку новыми играми в «звезду подиума», удовлетворившись дебютом, за который заплачено было новыми стеклопакетами в здании Дома моды. А как еще жить известному модельеру в стране, где мода интересует публику только как выход амбиций и выплеск эмоций, а не как эталон стиля и средство поддержания внешнего вида. А в середине девяностых она именно так и воспринималась. По крайней мере, отечественная. Даже в исполнении Классика.

В сторонке плакала одна из попавших в финальную пятерку, но так и не получившая никакой номинации Марина Босая. «С такой фамилией вряд ли ей что‑то обломится» – вспомнилось Соне пророчество, услышанное где‑то за кулисами незадолго до начала конкурса. Фамилия на самом деле совсем ни при чем. Случались победительницы с фамилиями Кривая, Однорукова и даже Подслеповатых. А Босая была недурна собой. Но что‑то, очевидно, в лотерейном барабане, раздающем выигрышные шары, разладилось, и теперь Марина горько рыдала. Сначала ее утешали, но сейчас уже до нее не было никакого дела, так же как до оставленных на сцене чьих‑то туфель с ободранными каблуками, ленточек из национального костюма кого‑то из участниц, а также трех человек с местного телеканала, которые не успели отснять что‑то положенное по сценарию и теперь метались в поисках победительницы по пустеющему залу. А она была тут же, за сценой, в объятиях наконец‑то прорвавшейся к ней мамы. Но НикВас уже тянул ее к выходу – надо было срочно ехать в офис и решать какие‑то вопросы.

– Доченька, ну как же… Что отцу‑то сказать, боже, как теперь?

На лице бедной женщины отражались такая боль и участие, что Максиму стало дурно. Ноги его подкашивались, и только сознание того, что Соньке еще тяжелее, не позволяло расслабиться и опуститься на пол прямо под вешалками.

– Серафима Антоновна, – НикВас зыркнул глазами на Пушка, чтобы та взяла на себя мамашу, – нам ехать надо. Не волнуйтесь, ничего с вашей Сонечкой не случится. Она теперь у нас чемпионка. Немного еще придется подзадержаться. Титул‑то ведь получила. Придется повременить с возвращением домой. А иначе к чему были все трудности?! Ну, давай, красавица, живее, иначе и к утру не соберемся. – Это уже к Соне.

Пушок подлетела, сумку сует в руки, одновременно запихивая туда свертки с туфлями, платьем, спортивным костюмом, которые Соня, сама не помня того, уже успела разложить по пакетам и плотно свернуть каждый в отдельности.

– Сейчас, сейчас. – Она заторопилась. – Мама, я скоро… не ложитесь.

– Ой, да какой уж тут сон. Там папке, наверное, уже телефон оборвали.

Цветковы переехали сюда много лет назад, но не теряли связей с многочисленными родственниками, разбросанными по всем республикам бывшего СССР. У Сониного отца было пятеро братьев и две сестры. Двое из них жили в Ташкенте, остальных раскидало от Иркутска до Киева.

Мать с отцом всю жизнь проработали на оборонном предприятии. Последнее время завод почти не действовал, и родители перебивались пенсией и редкими подачками, связанными с левыми заказами, принимаемыми иногда нынешними хозяевами того самого завода, вокруг которого более пятидесяти лет назад и вырос собственно город. Кормившего в былые времена всю область. Воспитавшего не одно поколение. Бывшего героем рассказов и анекдотов, как человек, покрывший себя несмываемой славой и теперь пожинающий плоды популярности. Но в несколько лет все развеялось как туман. Набирающие силу процессы растопили годами отстраиваемые связи между людьми, регионами и уровнями производственного управления. Завод превратился в ненужный придаток города, а люди теперь устраивались каждый как мог. Кто имел возможность украсть – украл, если дали украсть, потому что желающих поживиться за государственный счет было много. Кто не имел привычки брать чужое, того затоптали и выкинули на обочину еще быстрее. Отец Сони удержался благодаря давним знакомствам со старыми руководителями предприятия – учились вместе, иногда выпивали по праздникам. При новых хозяевах его по счастливой случайности обошли сокращения. А может, и нужен был специалист на всякий случай. Профессионалов своего дела практически не оставалось. Так он и затерялся в огромной махине. Сидел в своем отделе, сам с собою передвигал шахматы, слушал радио и курил. Мать же, Серафима Антоновна, напротив, не смирилась с застойным положением дел. Она, по жизни активная, все время куда‑то бежала, что‑то писала в верха, жалуясь на новую власть ей самой же. Тянула и дом, и огород, созванивалась с родственниками, посылала посылки какие‑то, успевала подгонять отца. Вот и на конкурс пришла она одна, отец остался смотреть по телевизору.

Но даже она теперь растерянно смотрела, как дочь уводят в неизвестность. Нет, мыслей плохих не рождалось, но странно как‑то было. Вот только дочка родилась, сказала первое «ма», сделала первые шаги, пошла в школу, окончила ее… Теперь стоит в короне, и уносит ее взрослая жизнь, и унесет, скорее всего, далеко от родительских крыльев. Хорошая выросла девочка, добрая, умница. С характером.

Сзади раздался истошный окрик, Серафима Андреевна вздрогнула, воспоминания оборвались, медленно по стене она осела на пол. В ушах еще стояло «Ну вы одежу‑то собираетесь забирать?! Нам что тут до утра сидеть по вашей милости?!», но человеку в глубоком обмороке глубоко наплевать на оставленные где‑то в гардеробе куртку или пальто. Пробегающий мимо НикВас двинулся было подхватить ее, но на полпути остановился и заорал на гардеробщицу. Та вышла из своего столбняка и уже через мгновение, охая и причитая, расстегивала на груди у Серафимы Андреевны кофту и хлестко шлепала по щекам.

У входа стояла вереница такси. Слышались отдельные фразы, похохатывание, и в вечернем остывающем воздухе расплывались над головами облачка пара. Ни в какой офис конечно же НикВас не собирался. А нужно было ему сопроводить членов жюри до ресторана «Белый лебедь», в котором планировался банкет для випов и жюри. Последней в машину затолкали зареванную Ушастика, и кавалькада тронулась, благо ехать от силы два квартала.

А в «Белом лебеде» готовились к приезду гостей. Не часто в их захолустье заглядывают высокие московские гости. Речь не о каких‑то московских комиссиях и бизнес‑партнерах, которые, естественно, посещали и завод, и ресторан. Но сегодня пожалуют представители шоу‑бизнеса. Сам Леон Волков – красавчик‑стилист, кто‑то из директоров московских модельных агентств, его еще по телику показывали недавно, а еще другой – он, говорят, подстрелил там кого‑то или даже убил, – тоже агентством владеет.

На банкете члены жюри, уже подогретые коньяком в антракте и во время подсчета баллов, шумно переговаривались и шутили. Распределение мест во время обсуждения прошло, на удивление, без особых споров. Слава богу, никто не вмешивался ни из отцов города, ни из заводских спонсоров. Это редко, но случается на конкурсах красоты, чтобы вы знали. Бывает такой год, что вроде никому нет интереса в победе какой‑то определенной девочки, которая подчас даже и не знает, что ее судьбу уже определили, приставили к месту и спонсору и нарисовали дальнейший путь. Сегодня победу единодушно решили присудить Соне. Слишком уж она отличалась в лучшую сторону от соперниц. Нет, были сильные девочки и для модельного бизнеса, отметил Борец, и просто красавицы – за Ушастика, например, Женя из питерского «Модерна» голосовала. Но вот такой ясной, воистину светлой красоты в сочетании с чистотой взгляда и незамутненным сознанием, искренностью в ответах на вопросы не проявил, пожалуй, никто. Многие участницы, заготовив и заштамповав ответы на вопросы, просто сыпались на сцене, как провалившие экзамен студенты.

– Как вы поступите, если победите в конкурсе? – задает заранее известный вопрос один из членов жюри.

– Если я победю… побежду… – Зал смеется, а смущенная Босая на глазах покрывается стыдливым румянцем и отступает на шаг от края сцены.

Кроме Борца, Жени и уже упоминавшегося Леона Волкова в жюри вместе с местными спонсорами и теле‑ и радиоперсонами оказались также Лисов и Вобля, директор агентства «Арсенал моделз», высоченная, фигуристая, из бывших манекенщиц, прозванная так отнюдь не за высушенную фигуру (с ней‑то как раз у Вобли все было в полном поряде), а за виртуозное владение нецензурным лексиконом, в котором фраза «Во бля!», несмотря на грубоватость, служи ла связующим звеном для множества тем и лингвистических конструкций. Лисов представлял одновременно Дом моды Шапика и недавно открытое им агентство «Белый попугай», которое занималось не чисто модельными делами, а скорее постановочными и организационными: набирали девочек, в основном без агентств (естественно, модели «Jet Stars» обходили стороной – с кулаками Борца встречаться никому не хотелось), брали коллекции у различных дизайнеров, а иногда и создавали специально – и прокатывали по клубам. Иногда Лисов и сам выходил в качестве манекенщика покуражиться на подиум или на сцену. Особенно любил он делать шоу в «Арлекино». Там и платили хорошо, и площадка была огромная – что хочешь, то и вороти, хоть «Березку» на сцену выгоняй. Шоу Лисов делал совместно с Принцем, и с самого начала они отказались от простого дефиле, пойдя по стопам Вячеслава Зайцева и Елены Пелевиной, и впервые назвали то, что происходило на подиуме во время показа одежды, театром моды. Коллекции выступали в роли действующих лиц шоу, переживали человеческие эмоции, манекенщики играли, как на сцене театра.

В «Арлекино» же можно было совершенно не беспокоиться за то, что уходить после показа придется одному. Лисов принципиально не спал с моделями, хотя без женского пола обходиться не мог ни дня. А в клубе собиралась очень разношерстная публика: бандиты и бизнесмены, гортанно разговаривающие кавказцы и менты, студенты и проститутки, а кроме тех было достаточно и обычных девушек, желающих весело провести время и накачивающихся дармовым шампанским, чтобы развязать себе язык и руки. Лисов выбирал последних. Желательно с обширными формами, «объемным фюзеляжем», как говаривали в его родном МАИ. Как его терпел Шапик, для многих долгое время оставалось загадкой, но, как потом выяснилось, Лисов получил доступ к телу Стеллы, музы и по совместительству фиктивной супруги Шапика, которой, в отличие от самого кутюрье, были не чужды гетеросексуальные желания.

Сейчас Лисов специально сел рядом с Воблей, чтобы быть подальше от Борца: тот вел себя неадекватно и мог спровоцировать кого угодно, чтобы потом отыграться. Между ними, правда, никогда не было недоразумений. Когда Лисов работал у Классика, Борец частенько захаживал, считая себя кем‑то вроде крестного отца театра моды и опекая модельера, а также забирая лучших девочек из театра в свое агентство. Девочки, правда, не сетовали. Числиться в «Jet stars» считалось чуть ли не пределом мечтаний. Кроме того, когда Классику было нужно, Борец всегда отпускал девочек поманекенить на подиуме театра моды в его новой коллекции.

Победительница Соня понравилась Борцу. Ему нравились неискушенные девочки, которых приводило в модельный бизнес любопытство, а не грубый расчет найти мужика побогаче. Раньше такого не было. Раньше и богатых‑то особо не было вокруг модельного бизнеса, хотя поднявший голову после падения коммунистического режима криминалитет сразу стал прибирать к рукам неокрепшее кооперативное и частное предпринимательство. Борец не дался. Сам из них, из боевых ребят, вырос, быстро сбросил жутковатые одежды и стал цивилизованно вести бизнес, даже выступать в роли разводящего некоторые конфликты в криминальной среде. Владел заправками, торговыми точками, несколькими клубами, но к модельному агентству прикипел не по‑детски. По крупицам собирал информацию. Поехал в Европу с первыми выпускницами модельной школы, понял, что представления парижских агентств сильно отличаются от того, как он сам рисовал будущих топ‑звезд. Думал, отбирай девчонок повыше, похудее, и скоро пойдут они по подиуму Высокой моды. Ан нет! Оказалось, все не так просто. Примитивные критерии тут не работали. Харизма оказалась нужна. Нечто способное зацепить, заставить вновь и вновь вспоминать образ и запоминать рекламируемые товары.

К рекламе Борец всегда относился с пренебрежением, но после той поездки и свои коммерческие структуры стал ориентировать на грамотную точечную рекламу. Даже специалистов заставил нанимать в принадлежащие ему фирмы для проведения грамотной рекламной политики на рынке. А модельное агентство пестовал все сильнее и даже с толикой отеческой заботы не только к девчонкам, но и к самому агентству. Постепенно забросил почти все, не относящееся к сфере моды и рекламы.

Приходилось, конечно, встречаться с людьми, решать вопросы, как и раньше, если обращались из кругов, неподвластных желаниям Борца вычеркнуть их из жизни и не терпящих отказов и неподчинения. Борец делал то, что было нужно им, одновременно приобретая новых покровителей для защиты своего маленького детища. Поначалу на горизонте и следа не было конкурентов, но время шло, и то один авторитет, то другой законник, замыслив усладить свою жизнь, пытался открыть агентство, пойти по его стопам. Борец встречался, объяснял, увещевал, иногда приходилось и применять наработанные связи, которые тут оказывались как нельзя кстати. Борец был нужен сильным мира сего, коронованным и некоронованным мафиозным королям. Поэтому к его смешной прихоти относились снисходительно, давали тешиться и убеждали других отказаться от глупой затеи создавать гаремы под прикрытием модельной вывески. Бизнес есть бизнес, и мешать другим зарабатывать свой хлеб, не конкурируя реально, а только лишь подрывая устои нового бизнеса, было не по понятиям даже для тех, кто абсолютно не знал, как и зачем манекенщицы выходят на подиум и обливаются потом под тысячеваттными юпитерами фотостудий.

Для Борца агентство действительно становилось бизнесом и инструментом, способным другие вопросы решать с большей легкостью. Скоро по Москве поползли слухи о том, что манекенщицы «Jet stars» были замечены в компании людей, имен которых старались не называть без особой надобности, а тем более в трепе, за который можно и головой ответить. Кто‑то видел, как после показа девочки уезжают на шикарных машинах. На фешенебельных европейских курортах стали появляться русские мафиози с длинноногими красотками. В газетах замелькали статьи о завуалированной проституции.

Однако к тому моменту плотину, созданную Борцом и укрепленную звонками и рекомендациями из высоких сфер, стал прорывать совсем другой, бурный и непредсказуемый поток. Вдруг на пустом месте открывались агентства и создавались школы манекенщиц. Они исчислялись десятками, и Борец просто не успевал отследить диспозицию на рынке. Это подрастали уже вкусившие от яблока модельной славы и подсевшие на иглу успеха девушки, еще вчера работавшие на Борца или в заштатных Домах моделей, которых по Москве насчитывалось чуть ли не с десяток. У кого‑то появлялся богатый покровитель, помогающий на первых порах оформить агентство, снять офис, платить зарплату персоналу. У кого‑то открывались знакомства с какими‑то левыми, а иногда и нужными иностранцами. Где‑то нужны были девушки для дефиле завезенной по криминальным каналам коллекции спортивной одежды LOTTO, где‑то снимался видеоклип известной рок‑группы, где‑то приехали на выставку греки показывать свои шубы, а где‑то зарождающийся класс рекламных фотографов осваивал вчера еще знакомые только по каталогам съемки коллекции очков или купальников. Вот и у Вобли, сидевшей сейчас на другом конце банкетного стола и с аппетитом поглощавшей жюльен, появился воздыхатель из крутых и сделал подруге подарок в виде собственного бизнеса – модельного агентства. А сколько их было, вышедших из самого горнила советской моды!

Борец вдруг оказался перед лицом рухнувших укреплений и ощерившихся рекламным оскалом сотен новых лиц, рвущихся к известности. Он пытался еще по инерции вести с неприятелем борьбу, срываясь на непарламентские методы и сея ужас и легенды в среде конкурентов и собственных моделей, но процесс было уже не остановить. Кто‑то, не выдержав конкуренции и давления со стороны старожила модельного рынка, через месяц после открытия плевал на все четыре стороны и устремлялся в другие дебри, а кто‑то, напротив, почувствовал сопротивление по всем фронтам и закусив удила шел напролом, ощущая себя по меньшей мере Кортесом, сеявшим ростки цивилизации и прогресса в среде отсталого коренного населения постсоветской России.

На другом конце стола сидел Лисов, уже почти «готовый» от приятно бултыхавшегося в желудке коньяка, и вел ничего не значащий диалог с Воблей, который медленно, но верно приближал его к колыхающейся под ее платьем обвисшей груди и пахнущим фотопроявителем (или закрепителем, черт его поймет!) губам.

– Я тяжело работаю, но весело отдыхаю, – парила его Вобля, пытаясь незаметно сбросить пьяную руку с плеча под стол, где было бы незаметно, как он жмет ей коленки.

– А я весело работаю, но зато вообще не отдыхаю. – Лисову казалось, что он проявляет верх остроумия, и он хихикал, ерзая на стуле.

В этот момент в зале появились припозднившиеся участницы, которых НикВас привез для чествования. Их появление подвыпившая уже компания встретила аплодисментами и одобрительными возгласами. Тут же произнесли еще несколько тостов. Соня, смущенно улыбаясь, еще не осознавая степень опьянения решивших ее судьбу членов жюри, смотрела на всех, как на расшалившихся одноклассников: без одобрения, но внутренне любя и готовая раскрыть сердце и душу вчера еще незнакомым людям, меняющим ее жизнь прямо на глазах. Она даже попыталась произнести что‑то вроде ответного слова под одобрительное сытое мычание, неуверенно подбирая обороты и придерживая второй рукой бокал, грозивший выпасть из немеющих пальцев.

Потом членов жюри и участниц развлекала местная гордость и знаменитость районного масштаба – похожий на Феликса Царикати певец. Он, может быть, смотрелся великолепно лет десять назад, когда завоевывал титул лауреата конкурса молодых исполнителей в Сочи. Портили же его скорее даже не старомодность туфель и не пиджак, слегка сборящий на спине (певец явно несколько усох с момента своего триумфа), а общее впечатление потертости, усугубленное лихорадочным взглядом алкоголика. Лисов представил, как катился вниз этот подававший надежды парень, как убалтывали его опрокинуть рюмку‑другую за его же победу на любом банкете или застолье. Как потом он, несколько раз не сдержавший удары судьбы в виде неудачной записи дебютного альбома и поражения на другом, более внушительном песенном конкурсе, покатился по наклонной плоскости. Судьба ведь как дарит успех, так же легко его и отнимает, заменяет проходными периодами, проверяя на прочность кандидата в звезды, а если устоял – в маэстро, и все выше и выше – в патриарха, гуру, божество. «Феликс» спел несколько похожих одна на другую песен, как встарь подбрасывая и перехватывая микрофон то одной, то другой рукой, делая заученные, доведенные до автоматизма тысячекратным повторением жесты, довольно озирая зал с высоты небольшой сцены. Жалкое зрелище. Последние годы он пел в основном на свадьбах, иногда даже просто за стол и пойло, поэтому приглашение выступить на банкете для уважаемых гостей и участниц конкурса воспринял как великую честь. Он был, в общем‑то, неплохим малым, этот «Феликс». Лисов вспомнил своих друзей, которые также пропали с горизонта. Это течение, кру говерть уносила его все дальше от тех лет, когда альбом Сарьяна вымаливался у администратора художественной выставки как раритет эпохи Средневековья.

Аккомпанировал певцу – или делал вид «под фанеру» – стоящий чуть в стороне, почти в углу сцены, музыкант, которого Лисов заметил только сейчас. Он держал гитару, как молодой Харрисон: высоко, почти на груди под горлом.

Лисов утонул в воспоминаниях о своем музыкальном прошлом. В школе он тоже играл на гитаре, подбирал аккорды, даже сочинял какие‑то песни. До последнего времени не понимал, почему терпеть не может чужих концертов, живого исполнения даже известных музыкантов, по какой причине ему так не нравятся музыкальные клипы, почему предпочитает просто слушать магнитофонные записи… и вот недавно осознал: когда ты видишь, за какую струну дергает исполнитель, как вяло зачастую ударник обрабатывает свои барабаны, откуда выходят на сцену группы подпевки и подтанцовки, как движется кадык солиста, как морщится он, беря высокую ноту, и как работают осветители, становится скучно и неинтересно, пропадает таинство создания волшебной музыки. Может быть, это чувство появляется только у тех, кто сам отдал какую‑то часть жизни процессу творчества. Да, в свое время, еще в институте, они с друзьями покуролесили, собираясь каждые выходные и сочиняя песни, как им казалось, в стиле находящихся на пике популярности Рода Стюарта и PINK FLOYD.

Он не задумывался о тех временах и не ностальгировал – времени не было. Живем в спешке и суете, по пять – восемь лет не видим друзей, не читаем давно купленные книги, оставляем на потом любимую музыку послушать… А время бежит и бежит, и вроде бы ушедшие тоже где‑то рядом, просто не доехали до них, не дозвонились, тоже оставляя «на потом»…

Из транса его вывел голос НикВаса, возвещающего, что такси до гостиницы за ними пришли. Последнее, что он видел на конкурсе, перед тем как упасть на сиденье «Волги» с облапившей его Воблей, разгоряченной выпитым и подстольными прикосновениями, были Сонины глаза, полные слез и счастья, надежды и отчаяния.

Боров

– Ну что? Беспокоит что‑нибудь? – Боров, вальяжно рассевшийся в кресле, приподнял брови, изображая искреннюю озабоченность и участие.

Кабинет его был обставлен роскошно. Массивный письменный стол на изогнутых ножках, с полукруглой столешницей и прямоугольником зеленого сукна по центру был заставлен всевозможными письменными принадлежностями, которые хозяин никогда не использовал по назначению, но дарил и любил именно за никчемность. Вертеть в руках ручки, карандаши и грызть их кончики он привык еще со школьной скамьи и неоднократно был наказываем за это учителями, что только укоренило в нем эту привычку. Расписные эмалевые яйца на золотистых ножках в рот не засунешь, но стол украшало сразу два подобных ювелирных чуда: синее и бордовое. В углу кабинета, том, который ближе к окну, был втиснут антикварный по виду шкаф с иссохшимися дверцами. Его старина подчеркивалась массивными металлическими полукруглыми скобами, за которые так и хотелось потянуть створки, чтобы услышать мучительно ласкающий слух скрип несмазанных петель. Только посвященные знали, что эта великолепная подделка, сколоченная руками китайских умельцев, куплена Боровом во время его недавнего вояжа.

Бронзовая люстра под потолком тоже навевала мысль о магазине антиквариата. Но хрустальные гроздья, свисавшие с металлических завитков, вроде бы были настоящими. Не стекляшками. Преломляя жар двухсотваттных свечей, они ярко освещали центр кабинета, оставляя по углам манящий полумрак, который вполне можно было развеять с помощью светильников под контрастными к общему тону кабинета белыми абажурами на бронзовых крутящихся стойках. Белым был и потолок, граничащий с шоколадными стенами посредством тонкой лепнины.

На полу раскинулся настоящий персидский ковер. При входе слева в нише стоял круглый стол для переговоров с тремя стульями, а справа – тумбочка с навороченной кофемашиной. Боров любил сам ухаживать за гостьями, наливая им ароматный напиток и спрашивая, сколько сахара положить. В ящичке под столешницей всегда лежала пара шоколадок. Боров предлагал сладости, а потом, сочувственно глядя на задыхающуюся от запаха и истекающую слюной старлетку, журил ее и подначивал: «Ну как же ты с такой любовью к калориям станешь в Высокой моде‑то работать?»

На стенах, местами оклеенных темными тиснеными обоями, местами обшитых деревянными панелями, располагались несколько картин в богатых рамах. Их Борову доставали при распродажах из запасников известных галерей и на аукционах. Знающий вкус хозяина сотрудник офиса постоянно следил за всеми значимыми событиями в галерейной жизни Москвы, выписывал нужные журналы, общался на вернисажах с журналистами и художниками, а также собирателями картин и агентами. Так на стенах кабинета Борова появились подлинники Айвазовского и Саврасова, Федорова, Виноградова и Дубоссарского. Последняя занимала практически всю стену между столом хозяина и переговорным круглым столом и являла искушенному зрителю сцену встречи «Битлов» и советских рокеров эпохи застоя на фоне ярко‑соломенного поля. Как ни странно, этот элемент интерьера не входил в диссонанс с антикварной его составляющей, а, напротив, подчеркивал тяжеловесность и дороговизну убранства, а также основательность хозяина кабинета. Даже непонятно, что оказывало большее впечатление на юных моделек при первом посещении Борова: картины, антиквариат или сам хозяин, грузно расположившийся в кресле и бросающий живые взгляды на ее грудки, коленки, ступни и талию.

Боров был типичным «фигуристом», если вы знакомы с делением мужчин на тех, кто предпочитает в женщине фигуру, и тех, кто довольствуется лицом. Последние, согласно данной классификации, обзывались «рожистами». Это несложное деление было разработано Боровом и его друзьями еще в пору учебы в Институте стали и сплавов, славившемся передовым отношением к вопросам полового воспитания студентов и аспирантов. Там Боров впервые познал и угольнокожую, розовоступую и кучерявую студентку, дочь какого‑то негритянского лидера, став на время идолом в глазах однокурсников, многие из которых могли похвастаться только жалкими победами над представительницами социалистического лагеря. Тогда он был, правда, стройнее и моложе.

Сидевшая напротив него сейчас девушка была явно не его поля ягода. Худенькая, без намека на грудь, с тощими ручками и в джинсах, болтающихся вокруг ее тонких ног и не сидящих на плоской заднице, она боязливо вжалась в кресло под добрым взглядом из‑под кустившихся бровей. Борова это не смутило. Он умел вызывать страх, когда хотел. А с юными девами ему хотелось быть добрым другом и отцом, не углубляясь, однако, в сугубо родственные отношения и не усугубляя свой образ отца родного. Поэтому, не меняя положения грузного тела, он еще раз повторил вопрос, вкладывая всю вкрадчивость и нежность, на какие был способен:

– Никто не обижает маленькую?

Сюсюканье в сочетании с бегемотоподобным обличьем способно было отторгнуть кого угодно, но для шестнадцатилетней пензючки, три дня назад оторванной от родительского крова, эти слова были тончайшей соломинкой, способной удержать на плаву хотя бы несколько минут, вернуть в русло, где все понятно и нет подводных камней, о которых ее предупреждали дома.

Голос Борова, убаюкивая, пробуждал интерес. Вопрошая, уже сам и отвечал, заботясь – предостерегал, расслабляя – подготавливал к серьезному разговору. В Москве трудно без чьей‑либо поддержки и опеки. Модельный бизнес сложен. Нужно, чтобы кто‑то заметил, придал толчок, раскрутил. Надо быть целеустремленной и отказываться (кивок на шоколад) от многого. Можно многое успеть, многое обойти без проблем, если слушать советов правильных людей. Можно жить обеспеченно и прилично даже с самого начала карьеры. Не ютиться, не мыкаться по съемным квартирам с тараканами и еще десятком девушек – таких же, как ты, начинающих, – а сразу иметь «стартовый капитал» в виде отдельного жилья, денег на карманные расходы, походов на ужины в шикарные рестораны, мелких подарков, приятных мелочей, которые так радуют и украшают жизнь.

Обстановка в кабинете Борова словно бы подтверждала эти мысли, которые вчера еще и прийти не могли в голову Машам, Олям и Кристинам, съезжавшимся в Москву из самых отдаленных уголков России в поисках лучшей жизни. Она рисовалась им в виде ярко освещенных подиумов и красочных страниц глянцевых журналов, на каждой из которых была… она – в ослепительных нарядах, в соблазнительных позах, с мечтательной поволокой в глазах. А за съемочной площадкой ее ждал гонорар, выражающийся цифрой с несколькими нулями. Она не представляла, сколько это может быть конкретно, ведь в ее родном городе мать получала зарплату, на которую можно было разве что купить в месяц одну пару обуви, но, судя по мелькавшим иногда по телевизору кадрам красивой жизни, которую ведут известные топ‑модели, это, должно быть, очень‑очень значительные суммы.

Голос Борова вырвал Арину (а звали нашу новоявленную модель именно так) из сладких грез о превращении из замарашки Золушки во всемирно известную диву. Она уже три дня находилась в столице, куда ее вызвали через пару месяцев после наезда в их город веселого молодого человека в очках. Тот крутил и вертел ее перед своим внушительным фотоаппаратом, поставив к стенке в коридоре у зала, где проходил общегородской кастинг для работы в «лучших модельных агентствах мира». Невзрачными афишами с этой притягательной, тем не менее, фразочкой была завешана вся Пенза. Все подружки Арины пошли туда, а перед тем целых три часа накручивали друг другу кудельки на голове и наводили лучшую боевую раскраску, руководствуясь картинками в журнале «Она». Арина одна пошла в Центральный дворец культуры, где проходил сбор, не подготовившись должным образом. И именно ее представившийся скаутом агентства «Империал» весельчак и балагур с фотокамерой назвал в числе тех, кого бы он хотел отснять для представления лучшим модельным агентствам Парижа и Милана.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально