Армандо Прието Перес

О чем молчат мужчины… когда ты рядом

 

 

 

Пролог

 

Запах играет решающую роль. Ты познакомился с очень красивой, чувственной, раскованной женщиной. Подходишь к ней, воздух, окружающий ее, приходит в движение, может, даже целуешь ее. И тут стоп! Она ошиблась духами. Не то чтобы они были неприятными или слишком резкими, нет, она просто ошиблась в их выборе. И словно в аккорде, в суммарном созвучии двух тел, что требует особой гармонии, прозвучала диссонансная нота.

А может случиться и наоборот. Как с той женщиной, которая шла мне навстречу. Ничего особенного, второй раз не посмотришь. Но когда она приблизилась, я почувствовал ее запах.

Я не из тех, кто разменивается на комплименты. И вот она уже в моей постели, с разведенными ногами и руками, лодыжки привязаны к задним ножкам кровати, а запястья – к спинке изголовья. Я собственноручно вырезал эту спинку из цельного куска дерева. По бокам спинки – фигурки двух обнаженных женщин в вызывающих позах представляют собой Воздержанность и Целомудрие. В моей личной интерпретации, разумеется. На талиях богинь я закрепил концы красного шелкового шарфа, стягивающего запястья распростертой подо мной женщины.

– Хватит, прошу тебя, – стонет она.

Я не реагирую, продолжая работать кисточкой, которую обмакиваю в смесь ароматных масел. В ней жасмин, пачули и шалфей, непревзойденное возбуждающее средство. Я начал с самых чувствительных точек шеи, спустился к грудям, обвел соски, потом еще ниже, к пупку. Принявшись за живот, я почувствовал, как аромат масел смешался с запахом ее кожи.

Запах, дрожь плененных конечностей, сладкая пытка кистью. Я рисую вожделение короткими прикосновениями кисти, сводя ее с ума. Она извивается, поднимает бедра, ее руки пытаются сорвать шелковые кандалы, но завязанные мною узлы не дают ей освободиться. Я ускоряю частоту прикосновений, ее дыхание учащается, и вдруг она с криком кончает, тело выгибается, пальцы ног сводит судорога.

 

Женщина, которую ты желаешь, похожа на лист чистой бумаги: вселяет такой же страх и обещает наслаждение. Так же обнажается перед тобой и так же отдается.

 

Я откладываю кисть, беру с ночного столика бутылку рома, делаю большой глоток, после чего прижимаюсь губами к ее губам, ложусь на нее, заставляя почувствовать тепло напитка и моего тела. Женщина, которую ты желаешь, похожа на лист чистой бумаги: вселяет такой же страх и обещает наслаждение. Так же обнажается перед тобой и так же отдается. И не надо просить у нее никакого разрешения, достаточно просто прислушаться к ней.

Когда вы стремитесь завоевать женщину, не надо тотчас требовать от нее многого, иначе она начинает чувствовать угрозу своей свободе и страх попасть в унизительную зависимость. И сбегает.

Но не от меня.

Продолжая целовать ее, я поднимаюсь все выше, ласкаю клитор кончиком члена, едва сдерживаясь, я отказываю ей в том, чего она так желает. От этой пытки ее глаза наполняются слезами.

– Луис, прошу тебя…

– Закрой глаза.

Она подчиняется. Я замираю. Она пытается приоткрыть глаза.

– Не открывай! – хриплю я.

Она прикусывает нижнюю губу, нервно сглатывая. Она полностью в моей власти.

Резким толчком я вхожу в нее на всю глубину, она вздрагивает от жестокости напора и вскрикивает. Я повторяю движение еще и еще раз, с учащением его ритма возрастает наслаждение, она опять кричит.

– А сейчас мы начнем все сначала, – шепчу я.

 

Глава 1

 

Сильный толчок сотрясает мой стол. Я успеваю подхватить свою кружку пива раньше, чем она опрокинулась бы на открытый блокнот. Поднимаю глаза.

– Извини. – Пьяно улыбающийся, здоровенный, стриженный почти под ноль амбал стоит, пошатываясь, у моего стола. Если он свалится на меня, мне несдобровать: в нем килограммов сто двадцать. Я протягиваю ладонь, чтобы придать ему устойчивости. Но тут словно чья?то невидимая рука берет его за шкирку и сдвигает с места. Нетвердой походкой он топает в сторону барной стойки, оставляя за собой отдавленные ноги и перевернутые кружки.

– Эй, смотри куда прешь!

– А?а! Аккуратнее с пивом!

– Я не виноват, меня толкнул тот тип!

Я, откровенно забавляясь, слежу за передвижением гиганта. Интересно, сможет ли он затормозить у стойки или же рухнет прямо на нее? Лео часто спрашивает, как мне удается работать, сидя в «Пивоварне Ламбрате», посреди всего этого бардака? Но именно из?за всего этого бардака я сюда и хожу. Я присох к этому заведению, еще когда мы жили в паре шагов от него, на улице Дезидерио. По вечерам я спускался в пивную с блокнотом или текстами, которые нужно было прочесть, или принимался за работу над сценарием нового документального фильма, в то время как атмосфера вокруг меня накалялась. И сейчас, когда я живу в другой части Милана, мне иногда вспоминаются прежние времена, и я с удовольствием возвращаюсь сюда. И что странно, всякий раз находится свободный столик, словно он ждет именно меня.

 

По вечерам я спускался в пивную с блокнотом или текстами, которые нужно было прочесть, или принимался за работу над сценарием нового документального фильма, в то время как атмосфера вокруг меня накалялась

 

Стриженый гигант врезается?таки в стойку, разбросав посетителей, толпящихся перед ней в ожидании своих кружек пива. Две девушки, сидящие на табуретах, успевают отъехать, чтобы не быть сбитыми на пол.

А та, что справа, ничего, отмечаю я.

Опираясь одной ногой на пол, она пытается пододвинуть свой табурет поближе к табурету подружки и подальше от пьяного амбала. В разрезе длинной темной юбки видна приличная часть бедра, мышцы которого напрягаются, когда она толкает табурет. Ей это удается, и я вижу, как бедро расслабляется и вновь становится мягким. Я поднимаю голову и смотрю на ее волосы, рассыпанные по спине темными блестящими волнистыми прядями, на ее виски, на высокие, слегка выступающие скулы, на яркие губы. Все в ней свидетельствует о том, что она в ладу со своим телом. Уверенностью веет от ее янтарной кожи, от ярко?оранжевой блузки с тремя расстегнутыми на груди пуговичками, от черной юбки, от ног в позолоченных босоножках на высоких каблуках. Она кажется цыганкой, которая вот?вот пустится в пляс. Я смотрю, как она, обращаясь к подруге, энергично жестикулирует, должно быть, рассказывает ей какой?нибудь анекдот. Та внимательно слушает. Она сидит, выпрямив спину и немного подавшись вперед, на своем табурете, ноги сдвинуты, как у школьницы, одна кисть зажата между бедер, обтянутых джинсами, вторая расслабленно свисает с края стойки, на которую она облокотилась.

 

Я поднимаю голову и смотрю на ее волосы, рассыпанные по спине темными блестящими волнистыми прядями, на ее виски, на высокие, слегка выступающие скулы, на яркие губы.

 

Бьющая ключом жизнь, с одной стороны, и вялое существование – с другой, думаю я, представляя их себе аллегорическими фигурами: изобильное Лето и скучная Осень.

Я заинтригован. Наблюдаю за ними, и, когда анекдот заканчивается, Осень изумляет меня: она громко и с удовольствием смеется. Изящным движением она откидывает назад головку в коротких каштановых кудрях, и ее профиль, от лба до расплывшихся в улыбке губ, до маленького подбородка, до открывшейся шеи, являет моему взгляду совершенную в своей прелести линию. Одно мгновение – и передо мной Весна.

 

Мы оба желаем хорошо провести вечер, тогда зачем тратить энергию на выстраивание стратегии, на комплименты, на ненужную суету? Лучше двигаться прямо к цели.

 

Но только одно мгновение. И она тут же гаснет.

Тем временем Лето поворачивается в мою сторону, наши взгляды встречаются, и вот уже состоялся тот немой диалог, что длится от века между мужчиной и женщиной.

Так случается всегда, когда я кого?нибудь встречаю в баре. Или моментальное взаимопонимание, и я точно знаю, что контакт произойдет, или же лучше не заморачиваться. Я не люблю бессмысленно расточать время. Мы оба желаем хорошо провести вечер, тогда зачем тратить энергию на выстраивание стратегии, на комплименты, на ненужную суету? Лучше двигаться прямо к цели. Не припомню, чтобы кто?то когда?нибудь сожалел об этом.

Я захлопываю блокнот, убираю ручку и, протискиваясь сквозь толпу, подхожу к стойке. Лето продолжает смотреть на меня, ни на секунду не сомневаясь, что я направляюсь именно к ней. И не ошибается. Я вижу, как реагирует ее тело, поворачиваясь в мою сторону, словно подсолнух за солнцем, грудь слегка подается вперед, ноги чуть заметно раздвигаются.

Подруга ей что?то говорит, но она ее явно не слышит, рассеянно кивая в ответ. Она прерывает обмен взглядами и подносит руку к рту, но, как только я останавливаюсь перед ней, Лето вновь смотрит на меня.

– Привет, я Луис, – представляюсь я с широкой улыбкой.

Никогда не занимался тем, что называется кадрить женщину, и не вижу нужды учиться этому, хотя знаю, что некоторые превратили эту науку в искусство. Мне не нужны все эти ужимки: если женщина желает того же, что и я, а так оно и есть, мы поймем друг друга и без них. А если нет – глупо настаивать. Я никогда не терял сон из?за того, что меня отвергала женщина.

– Привет, Луис, а я Мануэла. – Она протягивает руку и отдергивает после того, как я ее пожимаю. – Черт побери, какое сильное рукопожатие! – объявляет она со смешком.

– Что? Слишком сильно? Прости, профессиональный недостаток.

– Ты, ненароком, не кузнец?

– Нет. Я скульптор. Тут требуются сильные руки.

– Тогда, наверное, ты делаешь скульптуры из железа, причем обходишься без молотка, – язвительно комментирует ее подруга.

С прямой спиной, выпятив грудь, она смотрит на меня взглядом дрессировщицы львов. Чем я ей не угодил?

Ладно, включим обаяние. Я широко улыбаюсь ей и протягиваю руку:

– Я могу быть более деликатным, если нужно. Очень приятно, Луис.

Она удостаивает меня быстрым, настороженным рукопожатием и отдергивает ладонь.

– Так не больно? – спрашиваю я.

– Нормально.

Неужели так же она отвечает своему жениху, после того как они потрахались? Мои ему соболезнования. Главное, чтобы ее подруга оказалась не такой же и уж, по крайней мере, не столь занудной. Хотя занудой она явно не кажется.

– С какими материалами работаешь, Луис? – спрашивает Мануэла, кладя свою руку на мою, чтобы вернуть мое внимание.

– С разными. В последнее время главным образом с терракотой.

– И что ваяешь сейчас?

– Ничего. Пока обдумываю замысел. Скорее всего, это будет женская фигура. У нее уже даже есть имя. Ева.

Замечаю, как она вздрагивает и бросает быстрый взгляд на свою подругу, которая в это время занята другим. Стриженый амбал пристроился рядом и пытается охмурить ее. «Прекрасно, займись ты этой мисс нормально», – про себя благословляю я его на подвиг.

Лично я предпочитаю человеческое тепло.

Я опираюсь на стойку и легонько поглаживаю плечо Мануэлы.

– Мне нравится цвет твоей блузки, – говорю ей. – Похож на терракоту, но более теплый. Терракота в закатном солнце.

– Ты истинный художник! – смеется она, соблазнительным жестом руки отбрасывая волосы назад.

Я моментально реагирую. Делаю хищное лицо и склоняюсь над ней.

– А мне очень нравятся твои глаза. Они такие голубые, – продолжает она, пристально глядя на меня, явно предвкушая то же, что и я. Ну что ж, это всего лишь вопрос времени. – У тебя испанское имя, но с таким цветом глаз ты не можешь быть испанцем…

– Я родом с Кубы.

Мануэла делает изумленное лицо.

– Это остров, на котором кого только не было, – объясняю я, – индейцы, испанцы, американцы, африканские рабы, толпы европейцев, латиноамериканцы всех видов, среди них один очень известный аргентинец… Его звали Че Гевара.

– Значит, ты мог родиться… ну, не знаю, французом или итальянцем! – восклицает Мануэла и дотрагивается до моей щеки, словно проверяя, нет ли на ней грима. – У тебя белая кожа, высокие скулы… и никакого акцента.

– Я живу в Италии уже больше десяти лет, и мне легко даются иностранные языки, – говорю я. – Не веришь? Хочешь заглянуть в мой паспорт?

– Конечно, хочу, почему бы нет? – снова смеется она и тянет ко мне руку ладонью вверх: – Ваши документы, молодой человек!

Шутка не такая уж забавная, если учесть, что в первые годы в этой стране меня действительно не раз останавливали полицейские с такой фразой, подозревая во мне незаконного иммигранта, но я знаю, что она произносит ее смеха ради. Однако, выходя из дома попить пивка, я не беру с собой паспорт, поэтому достаю из бумажника визитную карточку, протягиваю ей, но, будто передумав, отдергиваю руку назад.

– А что ты дашь мне взамен? – провоцирую я ее на ответ.

Зрачки Мануэлы расширяются, и мне уже известно, каким он будет.

И в этот момент вторая девица вскакивает со своего табурета и валится на свою подругу, рискуя грохнуться на пол вместе с ней.

– Убери свои лапы! – визжит она, обращаясь к амбалу.

Проклятье! Уж я?то мог сообразить, что их общение продлится недолго. Ясно же, что и в трезвом виде он не умеет вести себя прилично.

– Уймись, сучка! – ревет стриженый амбал.

Теперь, когда я рассмотрел его, я вижу на его черной майке два рисованных черепа. Поэт.

Мануэла поднимается со своего табурета, обнимает подругу и бросает на меня короткий взгляд, чтобы удостовериться, здесь ли я еще, и если да, оценить, могу ли я оказаться полезным в случае серьезной заварухи. Я, конечно, не культурист, скорее нормального сложения, но от работы и прогулок на свежем воздухе мои бицепсы такие же, как и мои кулаки. Довольно крепкие. Однако я предпочел бы не махаться с амбалом, сила тяжести явно на его стороне.

– Эй, приятель, в чем дело? Как насчет выпить по кружке пивка? – спрашиваю я, решительно вклиниваясь между ним и девушками.

Надеюсь, у них хватит ума отойти подальше.

– А ты какого черта вмешиваешься? – Гигант продолжает кипеть, со злостью глядя за мое плечо. – Эта шлюха дала мне по физиономии!

– Если дотронешься до меня еще раз, повторю! – грозит оттуда тонкий девичий голосок.

Ну не кретинка, думаю я раздраженно в ту секунду, как тяжелая лапища падает мне на плечо и амбал пытается оттолкнуть меня, чтобы добраться до объекта своего страстного вожделения. Или своей смертоносной ярости, уже и непонятно. Я расставляю ноги пошире, крепче упираюсь в пол и сопротивляюсь, как могу. Амбал с изумлением смотрит на меня.

– Брось ты эту затею, – говорю я миролюбиво, пристально глядя ему в глаза.

В них явно читается замешательство. Я слышу, как Мануэла громко шепчет подруге:

– Пошли отсюда, давай, давай, уходим.

И я надеюсь, что она и ее дура?подруга успеют добраться до двери, пока внимание незадачливого ухажера приковано ко мне.

– А ты что за хрен такой, рыцарь Джедай?[1] – рычит тот, встряхиваясь и явно намереваясь драться. – Эй, парни, смотрите, да это же Оби?Ван Кеноби[2], заступник шлюх!

 

Бред какой?то! Почти десять лет я хожу сюда, и у меня никогда и ни с кем не возникало и малейшей проблемы. А сейчас, того и гляди, придется драться с бандой шпаны по милости какой?то идиотки.

 

Парни? Я не отрываю от него взгляда, пытаясь оценить ситуацию и предугадать его действия, не будучи готовым к тому, что в любую минуту к нему может подойти подкрепление из какого?нибудь угла пивного зала.

Бред какой?то! Почти десять лет я хожу сюда, и у меня никогда и ни с кем не возникало и малейшей проблемы. А сейчас, того и гляди, придется драться с бандой шпаны по милости какой?то идиотки.

– Эй, мужики, что здесь происходит? – Толпа расступается, пропуская официанта. Он подходит к нам: – Кончайте базар, не то позвоню в полицию, она тут за углом, прискочит в одну минуту.

Я прекрасно знаю, что это неправда.

Главное, чтобы этого не знал амбал.

– Да, не, все в порядке, – уверяет он, поднимая руки в универсальном жесте примирения. – Я просто собирался предложить пивка моему новому другу.

На миг наступает шаткое равновесие. Затем физиономия амбала расплывается в едкой ухмылке.

– Ну правильно, плевать нам на шлюшек, тяпнем?ка лучше пивка, Оби?Ван Кеноби.

Его дружеский шлепок по плечу на этот раз действительно едва не отправляет меня на пол, но атмосфера разряжается. Официант делает знак своему коллеге за стойкой, и перед нами появляются две полных кружки. Я чокаюсь с амбалом.

– За мир во всем мире!

– Твое здоровье!

– А теперь прости, я должен пойти отлить, – сделав пару глотков, говорю я ему. Я иду к туалету, но, едва он теряет меня из виду, делаю широкий разворот и выхожу из бара.

Как я и предполагал, Мануэла и ее подруга еще здесь. Прислонясь к стене, они стоят в нескольких шагах от выхода.

– Все в порядке? – спрашивает меня Мануэла.

– Вроде бы, – отвечаю я, пожимая плечами. – А у вас все о’кей?

– Конечно, ничего же не случилось.

– Все о’кей? Черт бы тебя побрал! – Подруга разъяренной фурией поворачивается, тыча пальцем мне в грудь: – Это ты во всем виноват!

Я таращу глаза. Конечно, я не ждал, что она бросится мне на шею, но уж самую малую толику благодарности я точно заслужил.

– Я виноват?

– Ты, ты, мистер Святая простота! Именно ты! – произносит она со злостью. – Если бы тебе не приспичило охмурять нас, мы спокойно сидели бы и болтали между собой. И этот засранец не почувствовал бы себя вправе подойти к нам, думая, что ты нуждаешься в компании!

– Ну ты вообще, Ева… – подает голос Мануэла.

– Ах, извините, пожалуйста! – обрывает ее подруга. – Вся наша идиллия рухнула из?за тебя! В следующий раз я останусь дома, так что можешь ходить, куда хочешь, и кадрить без помех, кого хочешь!

– Не городи ерунды! Никого я не кадрила!

 

Мануэла… Я произношу это имя вслух два или три раза, словно пробуя на вкус.

Нежное, вкусное, аппетитное.

 

Я еще не отошел от конфликта с амбалом, но уже понял, что намного легче общаться с ним, чем с этой парочкой.

– Так вот, я иду домой и оставляю тебя с твоим красавчиком! Хотя красавчик, это так, для красного словца, – добавляет подруга с легким презрением. Затем поворачивается и, не попрощавшись, удаляется.

Мануэла делает шаг следом, смотрит сначала на меня, потом опять на подругу, останавливается в нерешительности.

– Мне очень жаль… – говорит она.

Мне тоже. Человек выходит из дома, чтобы хорошо провести вечерок, происходит многообещающая встреча, но оказывается, что девушка, о которой идет речь, вынуждена выбирать между тобой и взбалмошной подружкой, при которой она вынуждена играть роль няньки.

– Не бери в голову, – улыбаюсь и кладу руку ей на плечо. – Будет лучше, если ты пойдешь за ней, – добавляю я. – В таком состоянии она вряд ли соображает, куда идет, еще во что?нибудь вляпается. Не дай бог, под машину попадет.

– Ева слегка упряма, а вообще?то она хорошая.

Мне нравится, что она спешит защитить свою подругу. Но та явно в защите не нуждается.

– У нее сейчас тяжелый период. Я все?таки пойду.

– Позвони мне, если будет желание. – Я протягиваю ей свою визитную карточку.

Она смотрит на нее, потом поднимает на меня смеющиеся глаза:

– А что я должна дать тебе взамен?

Я тоже улыбаюсь:

– Посмотрим. Топай!

Она убегает за своей безумной подругой, немного путаясь в длинной юбке и оступаясь на высоких каблуках. Но та уже свернула за угол.

Я отмечаю, что мой мозг полностью освободился от образа Евы?Фурии, одетой к тому же с элегантностью чернорабочего из Брианцы в разгар трудового дня, подробности не рассмотрел. Ее место занято Мануэлой… Мануэла… Я произношу это имя вслух два или три раза, словно пробуя на вкус. Нежное, вкусное, аппетитное. Впрочем, об этом говорил тот же Дали: настоящее искусство должно быть вкусным. А она – произведение искусства.

 

Глава 2

 

Бац! Удар, и хрупкая глина разлетается на мелкие осколки.

Они летят во все стороны, а один плюхается в чашку с кофе. Который к тому же еще и остыл.

Сегодня все идет кувырком.

Я смотрю на улицу сквозь стеклянную дверь. Полоска двора с дикорастущими весенними цветами кажется мне сейчас участком, заросшим чахлым кустарником. Стройплощадка сразу за ним не исправляет настроения. Всего один шаг от свободы к отчаянию.

Из квартиры за стеной доносятся звуки шопеновской сонаты. Это проснулся Лео, и, как всегда, первое, что он делает, – принимается ласкать любимые клавиши из слоновой кости. Вчера вечером он вернулся из очередной заграничной поездки: Лео – пианист и часто гастролирует с концертами. Моя мастерская, обустроенная часть старой конюшни этого бывшего когда?то сельским дома, принадлежит ему, как и весь дом. В мастерской, сменяя друг друга, работают художники со всего света, которым он позволяет пользоваться ею бесплатно. Здесь есть даже гостиная с диваном, большим дубовым столом, встроенной кухней и мойкой в ней, а также с дровяной печью в углу. Стеллаж с книгами отделяет гостиную от собственно пространства для работы, залитого светом и полного разного хлама, заляпанного красками, гипсом и глиной.

Здесь я чувствую себя полностью в своей тарелке. Все здесь – питательная среда жизни, все насыщено созидательной энергией. Если положить руку на деревянную столешницу, тебе передастся интенсивная таинственная вибрация сил творческого духа плюс веселье дружеских попоек, которых этот стол за долгие годы повидал немало. Дерево – материал, вбирающий в себя много всего: чувства, эмоции, энергию, и с такой же щедростью делится оно этим с другими.

Деревья живут столько же, сколько и люди, часто намного дольше, фиксируя на своих кольцах смену времен года и движение небесных тел.

В собственном стволе они запечатлевают перипетии жизни, неизвестной нам, людям. Я очень редко работаю с этим материалом, потому что дерево требует изнуряющего диалога с ним. И чем глубже погружаешь в него инструмент, тем меньше понимаешь, кто из кого ваяет.

Но сегодня, несмотря на прекрасное майское утро, все мне кажется холодным и безжизненным. Я никак не могу сосредоточиться, беспокойно перемещаясь по комнате. Понимаю, что хочу кофе, когда в руках оказывается кофейник, который давно пора помыть. С тоской смотрю на мойку, заваленную грязной посудой. Вздыхаю и протягиваю руку к флакону с моющим средством.

Музыка замолкает, и Лео открывает дверь, ведущую из его квартиры в мастерскую:

– Не помешаю?

– Нет, конечно. Заходи.

Это не первый раз, когда он является сюда неожиданно, не постучав и не застукав меня с какой?нибудь барышней. Диван в двух шагах от двери, спрятаться не успеешь. Это совсем не значит, что мне надо прятаться, мы с ним друзья. И потом, как я заметил, мои дамы не так уж и возражают против вторжения Лео. Он, конечно, не красавец в классическом смысле, но на женщин действует безотказно, от него так и веет естественным обаянием. Он считает, что это от матери?француженки.

 

Но сегодня, несмотря на прекрасное майское утро, все мне кажется холодным и безжизненным. Я никак не могу сосредоточиться, беспокойно перемещаясь по комнате.

 

– Кофе хочешь? – спрашиваю я его, подходя к плитке.

– Да, спасибо. У нас не осталось вчерашнего печенья?

Чтобы отпраздновать его возвращение, вчера мы, несколько его друзей и девушек, на скорую руку организовали нашу обычную вечеринку. Лаура принесла анисовое печенье, зная, что Лео его обожает.

– Кстати, как Лаура?

– Как всегда. По?прежнему лучшие сиськи в Милане. – Лео отыскал?таки пакет с печеньем и шарит в нем.

– Она еще спит?

– Нет, ночью сбежала домой, сказала, нужно выспаться перед работой, – отвечает он, хрустя печеньем. – Ну и правильно. На моей постели трахаться хорошо, а спать неудобно. Троих для нее слишком много.

– Троих?!

– Я, Лаура и ее сиськи.

Я смеюсь:

– Бедняжка, она по?настоящему втюрилась в тебя. Когда я ей сказал, что, как только ты вернешься, обязательно устроишь вечеринку, она взяла и напекла это вот печенье…

– …и провела прекрасный вечер. – Лео валится на диван всем своим метром девяносто и фигурой регбиста.

В ярком весеннем свете я замечаю, что его стоит хорошо помыть. Диван, не Лео. Хотя и Лео тоже не повредило бы…

– Еще бы бабы не сбегали от тебя под покровом ночи, – говорю я. – Посмотри, в какой майке ты ходишь по дому. Хуже не нашел?

– А чем она тебе не нравится? – Он с недоумением оглядывает надетое на нем подобие полосатой половой тряпки.

– По?моему, ты бросил ее на грязный пол перед отъездом и подобрал с грязного пола по возвращении.

Лео, сын дипломата, рос среди нянек и живет так, словно они все еще с ним. Ничего не стирает, не заботится о порядке, все разбросано по полу. Женщина, которая у него убирает, делает это раз в неделю, поэтому в понедельник еще можно увидеть, какого цвета пол в его квартире. Во вторник это уже невозможно.

– Ты что, прослушал курс лекций по ведению домашнего хозяйства, пока я отсутствовал?

– Не валяй дурака, просто есть пределы даже твоей неряшливости. – Я демонстрирую ему руки в мыльной пене, по локоть в которой я уже минут пять. – Кстати, и посуду всегда мою я.

– А, понял, у тебя плохое настроение. – Он поднимается с дивана и, подойдя ко мне, кладет руку мне на плечо: – Кто она?

– Нет никакой ее.

– Ладно тебе, а то я тебя не знаю. Вчера весь вечер ты был какой?то странный.

Словно чувствуя какую?то вину за это, я отворачиваюсь к окну и смотрю на строительный кран.

– Я познакомился с ней в среду. В пивном баре. Ее зовут Мануэла. Нас сразу же переклинило, – говорю я, щелкая пальцами.

– Она замужем?

– Не знаю… Думаю, нет.

– Она не инвалидка? Больная? Лесбиянка? – с серьезной физиономией допытывается Лео.

Я не могу удержаться и ржу в голос:

– Кончай хохмить! Хочешь сказать, что все подряд ложатся в постель в первый вечер после знакомства.

– В мою не всегда. В твою, как правило, да. Вспомни, сколько ночей я провел на диване…

 

Что это были за вечера! Влететь в квартиру первым, таща девицу с собой, и закрыть на ключ дверь спальни… Ощущение триумфа задавало необычный темп и сексу тоже.

 

Теперь уже ржем мы оба. Хохма восходит к временам, когда мы жили вместе в двухкомнатной квартире в Ламбрате, где?то года четыре назад. Там были две комнаты: гостиная с диваном и спальня с супружеской кроватью. Первый, кто оказывался дома с девушкой, заполучал спальню. Это было своеобразное соревнование в скорости. Когда мы по вечерам выходили из дома на охоту вместе, игра усложнялась: выбирая объект для флирта, мы были вынуждены не упускать друг друга из вида, каждый стараясь решить задачу раньше другого. Что это были за вечера! Влететь в квартиру первым, таща девицу с собой, и закрыть на ключ дверь спальни… Ощущение триумфа задавало необычный темп и сексу тоже.

– А знаешь, я скучаю по тем временам, – говорю я.

Лео открывает рот, чтобы ответить какой?нибудь остротой, но что?то в его мозгу переключается, и голосом, пронизанным ностальгией, он произносит:

– Я тоже. – И также упирается взглядом в строительный кран.

Некоторое время мы молчим. Я знаю, что сейчас мы оба вспоминаем те минувшие годы, их немного, но они важны для нас, вспоминаем решения, которые мы принимали. Он унаследовал этот дом в квартале, который долгое время считался окраиной Милана, а сейчас, после того как над ним поработали лучшие архитекторы, превратился в один из самых шикарных и престижных. Мне тоже захотелось жизненного пространства, которое принадлежало бы только мне, и я снял квартиру на последнем этаже красивого старинного здания рядом с каналом. В десяти минутах пешком отсюда, но это уже означало, что мы больше не живем вместе.

Может быть, поэтому я всегда здесь? Нередко я даже ночую в мастерской.

– Давай, взбодрись, а то мы похожи на двух старперов, – трясет он меня. – Скажи?ка лучше, почему эта Мануэла тебе не дала?

– Ей пришлось убежать за своей чокнутой подругой, с которой она проводила вечер. Знаешь, есть такие упертые истерички, типа сама не живет и другим не дает. Представь себе, она залепила по морде одному алкашу!

– Небось старая дева, разочарованная в жизни, – кривится Лео. – И что, твоя красотка тебе даже не позвонила?

– Позвонила. Вчера. Договорились встретиться в воскресенье.

– Ну так что ты тогда киснешь? Ждать всего ничего. Это же завтра.

– В следующее воскресенье.

Лео не комментирует.

– Согласись, полный бред! – восклицаю я. – Ты нравишься мне, я нравлюсь тебе, но ты мне говоришь: встретимся через десять дней.

– Может, она очень занята, – предполагает Лео.

 

Постепенно люди вокруг нас как бы исчезали, и мы оставались замкнутыми в некоем подобии кокона, который образуется, когда встречаются два человека и чувствуют, что они нравятся друг другу.

 

Когда я только приехал в Италию, свидания, которые мне назначали от сего дня до вечности, были для меня самым настоящим культурным шоком. Я знакомился с девушкой, скажем, на вечеринке в чьем?то доме. Мы принимались болтать. Постепенно люди вокруг нас как бы исчезали, и мы оставались замкнутыми в некоем подобии кокона, который образуется, когда встречаются два человека и чувствуют, что они нравятся друг другу. Мы продолжали разговаривать часами, сначала едва касаясь один другого, затем все чаще и чаще, воздух между нами наполняется магнетической энергией. И наконец я спрашивал ее: когда я снова смогу увидеть тебя? И она назначала мне свидание на пятницу через две недели.

На Кубе на такой срок не планируют даже визит к зубному врачу. Я воспринимал ее слова как вежливый вариант ответа: мы больше не увидимся никогда. Но две пятницы спустя, в восемь вечера, когда я нахожусь в обществе другой девушки, она в ярости звонит мне из того места, где назначила мне встречу и где ждет меня безрезультатно уже полчаса. То есть она на самом деле назначила мне свидание.

Долгие годы я привыкаю к такому, но, видимо, так никогда и не привыкну. Есть в этом что?то неправильное. Выкроют ли они время и для тебя, эти суперзанятые женщины, вписывающие твое имя в ежедневник между посещением депиляторши и деловым ужином?

Но уж если выкраивают, то только держись.

– Хотя мне кажется странным, что она должна работать в выходные, – подает голос Лео. – Скорее всего, она соврала тебе, и она замужем.

– Нет, это связано с обслуживанием какого?то торжества вне Милана. Если я правильно понял, она занимается то ли поставкой кондитерских изделий, то ли кейтерингом[3], то ли еще чем?то в этом роде, – объясняю я. – Черт побери, Лео, не знаю почему, но я чувствую себя сегодня каким?то раздраженным, чего?то хочу, а чего – сам не знаю, меня просто колбасит оттого, что я стою здесь и мою посуду.

– А ты не мой. – Он встает, подходит к мойке, протягивает ручищу, абсолютно не приспособленную к домашнему труду, и закрывает кран. – Лучше приготовь кофе, которое ты мне предложил полчаса назад. Потом, если захочешь, сядем в машину и съездим куда?нибудь, мне тоже дома нечего делать.

– Тебе наверняка позвонит Лаура.

– Одной причиной смыться из дома больше, – бросает он безапелляционно. – Сгоняем в Венецию. Тебе же нравится Венеция. И, если будешь хорошо себя вести, я свожу тебя посмотреть на твои любимые картины.

 

Мне нравилось менять занятия. Но две вещи оставались неизменными: мое творчество – картины, скульптуры, барельефы, уникальные мелкие формы – и мой интерес к кино.

 

Звучит соблазнительно. В первый раз, когда я увидел Венецию, едва прибыв в Италию, одиннадцать лет назад, я был там с Лео. Неделя без единой капли алкоголя, и не только, мы гуляли по городу, пожирая глазами шедевры, и проводили бесконечные ночи на каналах и в барах… Одно из самых прекрасных путешествий в моей жизни. Не исключено, что мне станет лучше, когда я снова увижу исполненные драматизма мазки Тинторетто. Может быть, это поможет мне преодолеть творческий кризис. Предложение звучит заманчиво.

– Но в это время в Венеции полным?полно туристов… – вяло возражаю я.

– Да наплевать. Если они будут действовать тебе на нервы, я побросаю их в воду…

Я так и вижу, как Лео швыряет в Большой канал японцев.

Из какого?то угла доносится трель телефона.

– Это твой! – Лео шарит глазами по комнате: – Куда ты его сунул?

– Когда я пытался что?нибудь сотворить, он лежал где?то там…

– По?моему, ты не столько творил, сколько разрушал, – замечает он, ходя по мастерской. Обнаруживает мой мобильник среди глиняных осколков и протягивает мне. Номер на экране мне неизвестен.

– Слушаю!

– Я могу поговорить с Луисом Родригесом?

– Да, это я, – отвечаю я, смешавшись на мгновение.

Луис Родригес – мой творческий псевдоним, согласен, не слишком оригинальный. Я пользуюсь им при заполнении различных анкет и опросов. С тех пор как я в Италии, кем только я не был: моделью, вышибалой, консультантом по вопросам благосостояния и здоровья, официантом, автором рекламных комиксов на тему карт Таро в период всеобщего увлечения ими, рисовал для театров марионеток. Мне нравилось менять занятия. Но две вещи оставались неизменными: мое творчество – картины, скульптуры, барельефы, уникальные мелкие формы – и мой интерес к кино. Я уже снял документальный фильм о женской проституции и сейчас работаю над вторым – о службе мужского эскорта.

Работа очень интересная, но не такая уж и легкая.

Десять минут спустя я кладу трубку, прекрасное настроение возвращается ко мне. Судьба помогает мне решать мои проблемы.

– Звонила клиентка, – говорю я Лео. – Завтра ей понадобятся мои услуги. Я должен буду сопровождать ее на свадьбу. В Кьянти.

– Неплохо, – присвистывает Лео. – Провести воскресенье в самом красивом месте Тосканы… Да еще когда тебе за это заплатят!..

 

Я думаю о предстоящей поездке, о моем завтрашнем приключении. Интересно, что представляет собой клиентка? Симпатичная? Без комплексов?

 

Для более глубокого погружения в материал я зарегистрировался на одном из самых крутых сайтов, предлагающих эскорт?услуги для дам. За соответствующий процент сайт обеспечивает клиенток высококачественными профессионалами из листа предложений. Я открыл для себя множество интересного о женщинах. Одно из главных открытий состоит в том, что они хотят того же, чего хочу и я: компании, занимательного вечера. И, может быть, даже секса, почему бы и нет?

– Еще немного, и я тоже займусь этим делом, – хмыкает Лео. – Уж точно отдача от него больше, чем от игры на фортепьяно.

– Это не для тебя. Тут ты должен потакать во всем своим клиенткам, а не наоборот.

– Ты же знаешь, это я делаю с большим удовольствием.

– Речь вовсе не об этом, животное. Ты должен лелеять их, угождать им, давать почувствовать себя необыкновенными. Вся хреновина в том, что выбор всегда за ними, а твой выбор никого не интересует.

– Не?е, такое мне не нравится, – морщится он.

– Мне тоже. Как только соберу достаточно нужного материала, брошу это дело.

– А пока ты едешь в Кьянти жрать лангустов, бросая меня одного в Милане.

Ему очень хочется заставить меня почувствовать себя виноватым, но я мысленно уже далеко. Я думаю о предстоящей поездке, о моем завтрашнем приключении. Интересно, что представляет собой клиентка? Симпатичная? Без комплексов? Или одна из тех деловых баб, которые довольно откровенно дают тебе понять, почему вынуждены оплачивать мужскую компанию? Обычно это второй вариант. И в этом случае, против всех ожиданий, ситуация особенно возбуждает.

Всякий раз, когда я оказываюсь в компании привлекательной женщины, вынужденной одеваться определенным образом, безупречно и изысканно, с ядерно?устойчивым гримом и хорошо поставленным голосом, случается одно и то же. Я становлюсь нежно?дерзким, затем агрессивным, потом настойчивым и, наконец, зверем. Я охотно отбрасываю все многовековые культурные табу, которые отделяют меня от ее обнаженного тела, превращаясь в варвара. А она, подобно великодушной сестре из Красного Креста, кончает тем, что удовлетворяет все прихоти троглодита, явившегося спасти ее от груза ее биографии.

В конце концов, я предпочитаю свое грязное белье грязному белью Лео.

– Позвони Лауре, – предлагаю я ему рассеянно.

– Чтобы она так привязалась, что ее после будет невозможно отвадить? Хорош у меня дружок. – Лео протягивает мне банку с кофе: – Приготовь, наконец, этот благословенный напиток, хоть какая?то польза от тебя будет.

 

Глава 3

 

– Итак, ты все понял? Ты – архитектор, по происхождению бразилец, долгое время работал в Рио… Ты когда?нибудь был в Рио?

– Нет. Я и в Бразилии?то никогда не был. – Я вкладываю в свой голос столько спокойствия, сколько могу, чтобы заставить ее прекратить нервничать, хотя уже понятно, что это невозможно.

 

Они красивы, когда меньше стараются быть ими. Никто из них не знает, насколько прелестным может быть то, что они считают изъяном.

 

Камилле Мантовани сорок два, но выглядит она лет на десять старше. И невооруженным глазом видно, что по крайней мере последние лет тридцать она ведет безуспешную войну с собственным телом. Лично я не нахожу ничего комичного в ее щедрых формах, скорее напротив. Ей же не дает покоя ее целлюлит, о чем она уведомила меня уже трижды, с тех пор как мы сели в машину, и по этой причине она не в ладах с собой. Это настоящий грех. Она в обтягивающем платье из плотного шелка, который совсем не тянется и лишь подчеркивает все ее неэстетичные выпуклости. По ее лицу видно, что в этом платье ей очень неудобно. Она старается контролировать свой живот, задерживая дыхание. Я бы на ее месте больше заботился о бюсте, рвущемся наружу из круглого выреза, но она, кажется, довольна этим божьим даром. Конечно, желтое золото, которое она выбрала, не ее цвет: его гасят светлые волосы и желтоватый оттенок ее кожи.

Ей скорее нужен не жиголо, а визажист. С другой стороны, подобное можно посоветовать большинству женщин. Они красивы, когда меньше стараются быть ими. Никто из них не знает, насколько прелестным может быть то, что они считают изъяном. Сколько раз я восклицал: черт возьми, сегодня утром ты выглядишь фантастически! Чтобы услышать в ответ: ты с ума сошел?! Мало того, что день был ужасный, так я еще и не спала всю ночь…

Конечно, девушка может подумать, что я лгу, скажем, для того, чтобы затащить ее в постель. Но я понял со временем, что как раз усталость порой делает женщин неожиданно красивыми. Она расслабляет их. Особенно это касается тех, кто постоянно на виду, а потому вынужден пребывать в постоянном напряжении, будто они непрерывно позируют.

И когда однажды вечером я застаю их врасплох размякшими от усталости, вот тут?то и видно, какие они есть в реальности, прежде скрытые под глянцевой картинкой, настолько прекрасными они мне кажутся. Наконец?то я вижу их подлинными, со смягченными чертами лица, исполненными необычайной прелести, которой в деланых и старательно сохраняемых выражениях того же лица еще вчера не было и следа. Вчера, когда они еще не так устали.

Я хотел бы видеть усталой и женщину, что сидит за рулем рядом со мной и, не закрывая рта, нервно ведет машину.

Мне хочется провести пальцем по ее губам и абрису ее подбородка, чтобы стереть волнение, которое не оставляет ее и старит лицо. Но когда час назад я попытался сказать ей: расслабься, – она чуть не вцепилась мне в глотку:

– Расслабиться? Ты хоть представляешь, каким дерьмом я рискую выглядеть, если что?то пойдет не так? Думай лучше о том, как эффектней тебе сыграть свою роль. Я расслаблюсь сегодня вечером, если переживу этот гребаный день!

Ну и иди к черту! Я вполуха слушаю, как она в сотый раз объясняет мне, какую роль мне предстоит сыграть. Мы направляемся на свадьбу ее последнего жениха, с которым она сохранила хорошие отношения. Точнее, он остался с ней в хороших отношениях, тогда как она все еще надеялась, что у них наладится. Жаль только, что меньше чем через год после того, как он ее бросил, он женится на другой.

Пока она, не переставая, трещит, я скольжу взглядом по контуру ее ноги, по ее бедру, скрытому натянувшейся тканью, и воображаю, как кладу на него руку, потом начинаю медленно подтягивать край ее платья… и помогаю ей расслабиться. Хуже, чем это делает она, водить машину невозможно, такое впечатление, что до сегодняшнего дня она управляла верблюдом, а не автомобилем.

– Зачем ты туда едешь? – спрашиваю я неожиданно.

Вопрос не улучшает ей настроения, но мне действительно любопытно знать, и потом, лучше, если она отвлечет меня от моих эротических грез, а то бы я еще мог решиться воплотить их в действие.

– На свадьбу? Потому что этот ублюдок меня пригласил.

– Но тебе же не хочется туда ехать, это же ясно.

– Если я туда не поеду, все подумают, что я сижу дома и обливаюсь горючими слезами.

– Пусть думают. Твои друзья тебя бы поняли, а на остальных тебе должно быть наплевать.

Она презрительно хмыкает и бросает на меня косой сердитый взгляд.

– Как у тебя все просто! И не пяль на меня свои огромные невинные голубые глаза. Готова поспорить, что сам ты никогда не плакал.

– Плохо кончишь. – Я смотрю на эту заложницу самой себя, зацикленную на своей обиде. – Плачут все. Но это не значит, что надо позволять прошлому держать тебя за горло.

– Слушай, не грузи меня этим психологическим дерьмом!

Словно я разговариваю со стеной.

– Если бы мне нужен был психиатр, я пошла бы к нему. Кстати, он обошелся бы мне дешевле, чем ты. А ты занимайся своим делом. Скажи, где мы познакомились?

Я оставляю попытки вправить ей мозги, вытягиваю ноги, удобнее устраиваюсь на сиденье и, глядя в окно, повторяю выученное:

– Я встретил тебя на выставке Поллока[4] в Палаццо Реале прошлой зимой и моментально потерял интерес к произведениям искусства. Я видел только тебя. Я пристал к тебе в магазинчике, что рядом со стендом каталогов. Сначала ты немного поломалась, но потом согласилась пойти выпить со мной кофе, и я покорил тебя своим знанием современной живописи.

– Архитектуры. Ты же архитектор.

– Но я не только архитектор. Я пишу картины. Разве я не могу быть и художником тоже? Или скульптором?

– Художники и скульпторы все, как один, голодранцы. Разве это профессия? А что, ты не способен предстать архитектором? На сайте было написано, что ты учился в Академии искусств. На Кубе, согласна, но чем?то ты должен был там овладеть, разве нет? Или то, что ты написал, вранье?

– Все правда, успокойся. Чтобы подискутировать об архитектуре на вечеринке, я знаю достаточно. Хотя не думаю, что кто?то, не сходя с места, попросит меня построить ему мост.

– Он не думает! Смотри, мои друзья, как и я, люди образованные, а не какие?то там шарлатаны, которые малюют мадонн на тротуарах.

– Успокойся, – повторяю я. – Как?нибудь справлюсь. Кстати, ты видела документальный фильм о Нормане Фостере? А то я могу сказать, что мы смотрели его вместе.

– А кто такой этот Норман?

– Архитектор. – Я с трудом сдерживаю улыбку. На мое счастье, еще не перевелись малообразованные люди. – Ты видела купол Рейхстага в Берлине?

Она бросает на меня очередной косой взгляд.

– Ну вот, молодец, – произносит она тоном, уже не столь суровым. – Брось им несколько иностранных слов, поулыбайся и, бог даст, прорвемся.

Я глубоко вздыхаю и думаю, что этот день будет тянуться бесконечно. Но пейзаж за окном слишком красив, чтобы поддаться унынию: весна уже рассыпала по зелени лугов и горных склонов васильки и одуванчики, вдали скопления маленьких городков, небо усеяно обрывками облаков, кажется, перед тобой холст эпохи Возрождения. Я позволяю себе нежиться в солнечном свете и думаю, что хорошо бы приехать сюда с Мануэлой, медленно вести машину по этим узким очаровательным шоссе, съехать с автострады, остановиться на узенькой дороге в горах, вытолкнуть ее из машины и опрокинуть в траву…

 

Меньше чем через два часа она оказалась передо мной.

Не верю своим глазам: Мануэла и свадебное торжество! Я замечаю ее еще издалека, пока иду по дорожке, ведущей к столу с аперитивами. Одуряюще пахнет свежескошенной травой, в одном углу играет джазовый квартет, девушки в ослепительно?ярких нарядах, прекрасная сцена, а в другом углу она, затянутая в ласкающее ее тело короткое темно?красное платье, одновременно строгое и вызывающе сексуальное. В первую минуту я думаю, что это галлюцинация. Я так пылко воображал ее себе всю дорогу, а после всю долгую и нудную церемонию в церкви. Я не прекращал думать о Мануэле, и когда старательно и любовно улыбался полногрудой Камилле.

Я подхожу ближе. Мануэла строго выговаривает что?то двум официантам. Ну разумеется, она же здесь по работе! Значит, это и есть то самое пресловутое торжество вне Милана. Невероятно, но логично. Пара миланцев, которые празднуют свадьбу, хоть бы и в Кьянти, заказывают миланский кейтеринг. Про себя благодарю судьбу. События этого дня принимают фантастический оборот. Мне бы только минут на десять освободиться от моей клиентки, и…

 

Я позволяю себе нежиться в солнечном свете и думаю, что хорошо бы приехать сюда с Мануэлой, медленно вести машину по этим узким очаровательным шоссе, съехать с автострады, остановиться на узенькой дороге в горах, вытолкнуть ее из машины и опрокинуть в траву…

 

Словно до нее дошли мои мысли, Мануэла оборачивается и смотрит на меня. Я замечаю, как она вздрагивает. Я посылаю ей широкую голливудскую улыбку. Надеюсь, что она прочла в ней мое немедленное желание наброситься на нее, потому что она напрягается всем своим телом. Я вижу, как распрямляются ее плечи, как смыкаются, словно по стойке «смирно», ноги, как высокомерно вздергивается подбородок. В чем дело, что не так?

Начало не из лучших. Но я могу все исправить. Достаточно захотеть этого.

– Кика! – верещит стоящая рядом со мной Камилла и тащит меня за собой на другой конец поляны, где стоит худющая девушка в роскошном платье цвета льда. Компанию ей составляет лысый тип с красным галстуком на шее. Лысина – не его вина, но галстук уж точно на его совести.

– Ками!

Женщины обмениваются серией поцелуев, едва касаясь щеками друг друга, а я пожимаю ему руку.

– Бруно, – представляется он.

– Очень приятно, Луис.

– Кика, а это мой новый… – со смешком представляет меня Камилла, – как бы точнее выразиться? Можно сказать, жених, дорогой, или мы слишком стары для этого?

В ее жеманном тоне мне слышатся истерические нотки и, может быть, тень печали. Бедная Камилла! Я улыбаюсь ей, как предписано ролью. Все портит присутствие здесь Мануэлы. Но это не моя вина. Надо бы постараться хоть на время под каким?нибудь предлогом освободиться от Камиллы. Я размышляю как, и моя улыбка становится еще обаятельнее.

– Ты можешь называть меня просто: моя любовь, – отвечаю я, пожимая Камилле локоть и с нежностью глядя на нее. – А ты можешь звать меня Луис, – поворачиваюсь я к худышке, стараясь, чтобы был заметен мой южноамериканский акцент, от которого я практически напрочь избавился. – Очень приятно.

Та слегка краснеет, когда я пожимаю ее руку. Я замечаю промельк зависти во взгляде, который она бросает на Камиллу.

Та тоже это замечает и любовно прижимается ко мне. Надеюсь, в эту минуту Мануэла не смотрит в нашу сторону.

– Очень приятно, а я – Франческа. Хотя ты можешь звать меня Кика… Ты иностранец?

– Луис – бразилец, – спешит ответить Камилла.

Я безуспешно пытался отстоять свою истинную национальность, но она сказала, что кубинцы нынче уже не в моде. Не в моде. Как шляпы.

– Да ты что! Неужели бразилец? – взвизгивает Кика. – Из Рио?

Да уж, если бразилец, то обязательно из Рио. А если ты немец, то из Берлина. А если итальянец, то, предполагаю, из Рима.

– Я родился в Никуэро, – сладко улыбаюсь я. – Это на побережье, слышала о таком?

Бруно кивает с видом знатока:

– Ну конечно, Никуэро. В тех краях прекрасное море.

– Бруно много путешествует, – щебечет Кика, стараясь повысить ставки своего кавалера, и по?хозяйски кладет ему руку на плечо.

Бруно самодовольно улыбается.

Я ощущаю себя антропологом, который наблюдает за обрядом спаривания в незнакомом племени. А почему бы нам всем четверым не погулять немного по парку и не поваляться на скошенной траве? Готов поспорить, что этой Кике, хотя она и смотрится стиральной доской, есть что скрывать под платьем.

– Да, южное побережье действительно самое красивое, – поддакиваю я.

Камилла с довольным видом улыбается, видимо думая, что не зря потратила деньги, наняв уникального жиголо, который – приятная неожиданность! – знает географию. А я ее знаю: Никуэро и в самом деле находится на южном побережье. Правда, кубинском. Но они этого не узнают никогда.

Пользуясь тем, что все внимание обращено ко мне, я ласково треплю по щечке мою партнершу и шепчу ей, бразилец более чем когда?либо:

– Любовь моя, хочешь, я принесу тебе что?нибудь выпить и закусить? – Мой вкрадчивый тон предполагает совсем другие слова, тем не менее по ее телу пробегает дрожь удовольствия. Она одаривает меня взглядом, почти человеческим.

Я вижу, как ей не терпится остаться вдвоем с подружкой и наговорить ей кучу вранья о нашей молниеносно вспыхнувшей любви, как сделала бы, будь мы реальными женихом и невестой.

– Я быстро, – целую ее запястье и спешу затеряться в толпе.

 

Ни она, ни я не нуждаемся сейчас в объяснениях. Я еще крепче сжимаю ее талию и, охваченный страстью, наклоняюсь, чтобы поцеловать.

 

На все про все у меня минут пятнадцать, прежде чем я вынужден буду вернуться к ней с выпивкой и закусками, жалуясь, с какими трудами удалось добывать все это в кошмарной давке вокруг столов с едой. Какой?то бог, вероятнее всего Эрос, заботится обо мне, потому что я нахожу Мануэлу одну в столовой, куда гости переместятся после аперитива в саду. Она ходит от столика к столику, проверяя, все ли на своем месте, сдвигает на несколько сантиметров цветочную гирлянду, поправляет упавшие карточки с фамилиями гостей. Я оглядываю зал. Он пуст, но в любой момент кто?нибудь может войти из кухни или из сада. Через балконную дверь я вижу гостей, кучкующихся совсем рядом. Мануэла не замечает меня.

У меня мало времени и столько же вариантов выбора. Подождав, когда она окажется у крайнего стола, я в четыре шага настигаю ее. Я неслышно подхожу сзади, хватаю ее за талию, поворачиваю к себе лицом и прижимаю к столу.

– Ты?! Ты что себе позволяешь?! – Она вырывается, но руки ее притиснуты к столу, а сама она крепко прижата ко мне. Глаза пылают гневом, но я чувствую, как ее тело отвечает на нашу близость, становясь неодолимо уступчивым.

– Это не то, что ты думаешь, – шепчу я.

На этом мой разум покидает меня. Она тяжело дышит, зрачки расширены. Ни она, ни я не нуждаемся сейчас в объяснениях. Я еще крепче сжимаю ее талию и, охваченный страстью, наклоняюсь, чтобы поцеловать. Ее губы тотчас откликаются, открываются, впускают мой язык и отвечают не менее страстно.

Одной рукой я хватаю ее сзади за волосы и тяну их вниз, выгибаю ее загорелую гладкую шею и покрываю ее мелкими жаркими поцелуями. Она стонет. Я оставляю ее волосы и оттягиваю край выреза на платье, освобождая грудь, ловлю губами сосок, твердый, созревший. Я хочу ее здесь, в этой комнате, и сейчас. Ее ноги раздвинуты, лобок прижимается к моему затвердевшему члену. Она трется об меня, дрожа от нетерпения. Я продолжаю целовать ее и отпускаю ее руки, теперь даже землетрясение не смогло бы помешать мне взять ее.

– Ману!! Что здесь происходит?!

Землетрясение, может, и не помешало бы, но пронзительный женский крик – это будет покруче землетрясения. Мануэла вздрагивает, широко распахивает глаза, отталкивает меня. Чары рассеялись в один миг. Она вырывается из моих рук.

– Господи, что я делаю! – Она смотрит на меня почти с ужасом, в то время как моя эрекция затухает и я осознаю, что мы в большом зале, среди готовых к банкету столов, а на полу у наших ног осколки разбитых тарелок. Мануэла отступает от меня, глядя на кого?то за моей спиной, и трясет головой, будто освобождаясь от наваждения.

– Я… прости… – говорит она этому кому?то. – Сама не знаю, что на меня накатило…

– Ты себя хорошо чувствуешь, Ману?

Застегивая «молнию» брюк, я слышу приближающиеся шаги. Поворачиваюсь, чтобы посмотреть, кому принадлежит голос, который прервал нас на самом интересном месте. «Только бы это была не Камилла», – мелькает мысль.

Когда до меня доходит, кто это, я передумываю. Я предпочел бы видеть Камиллу.

– Ты? – кричит непрошеная гостья. – Ты что тут делаешь?

Мой бог, да это же ее сумасшедшая подруга! Я забыл, как ее зовут, но как я мог не узнать ее?

 

Я должен переспать с ней.

И я это сделаю.

 

На ее физиономии написано то же самое выражение, что и в тот вечер. И так же, как тогда, она наскакивает на меня, словно фурия, и колотит кулаком мне в грудь.

– Тебе мало того, что ты испортил нам вечер! Теперь хочешь, чтобы нас уволили?

– Уволили вас? – Я смотрю на Мануэлу.

Что она здесь по работе, я понял, но что здесь делает эта чокнутая? Она что, преследует меня?

Но если приглядеться, на ней действительно что?то похожее на униформу официантки. По сравнению с нарядом в тот вечер этот выглядит намного лучше, но узкая черная юбка ниже колен, как у школьной учительницы, – это приговор. Будь все это надето на другую женщину, оно смотрелось бы совсем иначе, думаю я, и даже представляю себе, как эта темная юбка соскальзывает по длинным ногам на пол.

– Какого черта ты на меня пялишься? – шипит взбешенная психопатка.

– Сам не знаю, – отвечаю я, теряя терпение. – Было бы на что пялиться.

– Я принимаю здесь участие в кейтеринге от кондитерской, где работаю. А Ева – бригадир официантов, – объясняет мне тем временем Мануэла, спешно приводя в порядок одежду и волосы.

К ней быстро возвращается официальный вид: от сжигаемой страстью женщины, какой она была минуту назад, не осталось и следа.

Внезапно я ощущаю себя глубоко одиноким.

Ева. Вот как ее зовут, эту… Слишком красивое имя для нее. Она толкает меня к балконным дверям с повадками опытного вышибалы:

– Уходи отсюда! Нам надо срочно привести здесь все в порядок… И оставь в покое мою подругу!

Я позволяю ей вытолкнуть меня из зала. Барышня оказалась сильнее, чем можно было предположить, но главным образом потому, что у меня пропало желание здесь оставаться. Не было никакого смысла. Исчез повод, а объяснить Мануэле, что я делаю на этой свадьбе в компании с некой блондинкой, было бы слишком сложно…

Но надо признать: случившееся только что между нами было чем?то невероятным.

Я должен переспать с ней. И я это сделаю.

 

Глава 4

 

– У тебя не кружится голова?

Розово?кирпичная чаша площади дель Кампо замерла у наших ног. Фасады окружающих ее дворцов, кажется, перемещаются вокруг нас в непрерывном танце. Центральная часть площади в соответствии с античной символикой цифр разбита на девять треугольных сегментов. Прямо перед нами дерзко устремлена в небо башня Манджиа со сверкающими белыми зубцами. Такое ощущение, будто тебя поместили в самую завораживающую из средневековых фресок.

Эта площадь, о которой я и понятия не имел до приезда в Италию, сразу же поразила меня своей потрясающей атмосферой. Сегодня вечером, слегка подсвеченная желтыми фонарями, она дышит волшебством, словно ее вогнутая линза вобрала в себя все прошлое и будущее, реальность и грезы.

Я сжимаю руку Мануэлы. Чувствую, что что?то должно случиться.

– Сиена – настоящее чудо. Целую жизнь не была здесь. Последний раз, кажется, с экскурсией в школе. Смешно, но я помню это до сих пор! – Ее голос вторгается в мои мысли, и я ощущаю ее ответное пожатие.

Внезапно чары рассеиваются, причиной – сильный запах жаркого, который доносится, вероятно, из ближайшего ресторанчика.

– Ты здорово придумал приехать сюда, – добавляет она, сияя.

– Быть в Кьянти и не посетить Сиену было бы непростительной глупостью, – отвечаю я. – Хоть отдохнем немного.

 

Я позволяю своей руке опуститься на мягкое бедро Мануэлы и пальцем, сантиметр за сантиметром, начинаю медленно поднимать край ее легкой юбки.

 

Площадь даже в этот час усеяна туристами, расположившимися прямо на изъеденной временем брусчатке, устилающей дно площади, напоминающей огромный бассейн, из которого выкачали воду. Мы тоже садимся, потом ложимся, согнув колени, и разглядываем облака, проплывающие в темно?голубом вечернем небе. Мы хорошо набегались сегодня. Нам удалось, покинув свадебную виллу, заскочить в Пинакотеку, где на втором этаже полюбовались работами мастеров Треченто – Дуччио и Лоренцетти. Строгие, пронзающие взгляды их Мадонн заставляли меня чувствовать свою неполноценность, словно им давно уже было известно то, что мне еще только предстояло узнать. Потом мы устроили себе роскошный ужин: мясо и красное вино. Чувство радости жизни переполняло меня. Ни за что на свете я не согласился бы поменять это место на любое другое.

Я позволяю своей руке опуститься на мягкое бедро Мануэлы и пальцем, сантиметр за сантиметром, начинаю медленно поднимать край ее легкой юбки. Она подвигается поближе ко мне и поправляет юбку спереди, чтобы ее обнаженное бедро не слишком бросалось в глаза. Мои пальцы продолжают разведку, забираясь все выше, и вот они уже под крепкой ягодицей. Не глядя на Мануэлу, я нежно поглаживаю ее кожу круговыми движениями. Похоже, самое время отправляться в гостиницу, думаю я.

– Нет, Альберто, я поехала сюда не для этого. Ты забыл, что я должна работать? Я же тебе говорила, что у меня свадьба за городом! – Звонкий нервный голос Евы врывается в уши, ломая мне весь кайф.

У меня нет желания смотреть, где она, я и так знаю это. Она почти весь вечер проторчала с телефоном у уха сначала в ресторане, а после – недалеко от него. По мне, так уж слишком недалеко: от ресторана, от уик?энда и от моей жизни.

Оказалось на удивление легко объяснить Мануэле, что я делал в Кьянти с Камиллой. Сопровождал несчастную знакомую, приглашенную на свадьбу бывшего жениха и попросившую в этой связи поддержать ее, сказал я Мануэле. Внимательно наблюдая за Камиллой, которая в ходе свадебного застолья становилась все более подавленной и потной в своем слишком тесном платье, Мануэла мне поверила. Гораздо труднее было уговорить ее сбежать в Сиену, тем более что машина, на которой они приехали в Кьянти, принадлежала Еве.

И как только Мануэла смогла позволить себе переложить на своих сотрудников финал свадебного ужина, она спросила Еву, не могла бы та добросить нас до Сиены. Идея была такая: воспользоваться выпавшим свободным временем на выходные, отдохнуть по полной и вернуться в Милан поездом завтра вечером. Но вместо того, чтобы оставить нас в Сиене и убраться с глаз долой, эта сумасшедшая не придумала ничего лучшего, как составить нам компанию за ужином. Компания – это слишком сильно сказано. Если кому?то она и составляла компанию, так это своему мобильнику. И она до сих пор рядом, заражая нас своей нервозностью.

 

Силуэт Мануэлы в контражуре одного из горящих на площади фонарей кажется мне рисунком мастера сиенского Дученто.

 

Она в Сиене не для того, чтобы побыть со своей подругой, которая остается здесь. Такое впечатление, что она просто не хочет возвращаться домой. Но, поскольку она не зарегистрировалась в гостинице, как сделали мы, все?таки есть надежда скоро от нее избавиться.

– Слава тебе господи, – бормочу я.

Мануэла хихикает и шлепает меня по руке:

– Не говори так, Ева – моя лучшая подруга.

– Это свидетельствует о том, что ты человек деликатный и великодушный, – улыбаюсь я. – Взвалить на себя такой груз гуманизма не каждому по плечу.

– Прекрати! Никакой это не гуманизм, просто она немного расстроена.

– Я приеду поздно, Альберто, ты уже будешь спать… Я постараюсь не разбудить тебя, обо всем поговорим завтра, – говорит Ева. – Нет, я сама о нем позабочусь, ты ничего не делай.

– О ком это она позаботится? – спрашиваю я без особого любопытства. – И кто такой этот Альберто? Судя по тому, как она с ним разговаривает, он мне представляется еще большим занудой, чем она.

– Да уж, Альберто – зануда, каких поискать, – подтверждает Мануэла. – Это ее жених, они живут вместе.

– Стало быть, кроме тебя, есть еще один человек, способный ее переносить? Сюрпризам несть числа!

Ева заканчивает очередной разговор и подходит к нам. Ее тень ложится на наши тела. Только бы она нас не сглазила.

– Извините… – произносит она хриплым усталым голосом, совсем не похожим на тот резкий и пронзительный, каким она только что разговаривала по телефону.

Я с изумлением смотрю на нее. Силуэт Мануэлы в контражуре одного из горящих на площади фонарей кажется мне рисунком мастера сиенского Дученто. Короткие локоны, обрамляющие ее голову, четко вырисовываются на золотом фоне. Я не могу разглядеть выражение ее лица, вижу лишь печальный абрис подбородка. Ощущаю холод капли, текущей по ее щеке. Дождинка? Или слезинка? Но, может быть, это мне только показалось, потому она продолжает теперь уже твердым голосом:

– …но я действительно должна возвращаться в Милан.

И не задерживайся ни на минуту, подруга, желаю я ей доброго пути. Вечер ты мне испортила, но ночь уж нет… Это другой разговор.

Мануэла поднимается, поправляя юбку.

– Прямо сейчас? – спрашивает она. – Ты уверена, что сможешь найти дорогу в такое время?

Ох, Ману, ты на чьей стороне? Я вскакиваю, прежде чем она убедит полоумную остаться спать всем вместе в одной постели.

– Вовсе не так поздно, – замечаю я, глядя на часы. – Всего?то десять часов.

– Не дергайся, – морщится Ева. – У меня нет никакого желания проводить с тобой всю ночь.

– Какая жалость, – произношу я с наигранным сожалением.

В ее глазах мелькает вспышка ярости.

– Если я так действую тебе на нервы, ты мог бы сказать мне это, я бы уехала раньше.

– Да брось ты, какие нервы, Луис просто шутит, – вмешивается Мануэла, с упреком взглядывая на меня. – Зачем тебе ехать так поздно, да еще такой усталой? Сегодня утром мы поднялись чуть свет, ты работала весь день. Сними комнату в гостинице, хорошо отдохнешь, выспишься, а утром поедешь. Между прочим, в воскресенье на дорогах намного свободнее, нет грузовиков…

 

При других обстоятельствах мне было бы ее жалко. Но этой ночью я хочу остаться наедине с Мануэлой. И я знаю, что она хочет того же.

 

Если получше присмотреться и принять во внимание сильные тени, которые отбрасывает стоящий рядом фонарь, Ева и правда выглядит обессиленной. При других обстоятельствах мне было бы ее жалко. Но этой ночью я хочу остаться наедине с Мануэлой. И я знаю, что она хочет того же. Но ее мягкое сердце, будь оно неладно, обливается кровью при виде несчастной подружки, из?за чего мы и таскаем ее за собой весь вечер.

– Она переживает не лучшие времена, – объяснила мне Мануэла, когда я позволил себе резко среагировать на то, что Ева уже четвертый раз за вечер выскакивает из?за стола и бежит болтать по своему проклятому телефону. – Проблемы с магазином, скорее всего ей придется его закрыть.

– У нее свой магазин?! Интересно, о чем она все время переговаривается? Судя по тому, как она эксплуатирует мобильник, она должна как минимум быть крупным специалистом в своем деле.

– Так и есть. У нее магазин пластинок.

– Пластинок? Тех, что из винила?!

– Да. Она торгует также редкими винтажными вещами, изделиями ремесленников и всякой всячиной, чтобы поддерживать магазин на плаву, но главный ее товар – пластинки.

– Виниловые пластинки. Тогда понятно, почему ей суждено прикрыть лавочку. Девушка ошиблась веком.

– Конечно, это нелегкий рынок, – соглашается Мануэла. – Но я уверена, что она могла бы выкарабкаться, согласись ни на что не годный жених поддержать ее… Ах, Ева!

Беседа прервалась прежде, чем я успел расспросить Мануэлу о Евином женихе. Интересно, кто этот идиот, способный жить под одной крышей с невротичкой? Если я весь день пытаюсь избавиться от нее, то почему бы не предположить, что и у него та же проблема.

Но вот, кажется, для меня это уже не проблема: Ева решается?таки усесться в свою машину и вернуться в объятья несчастного жениха.

– Ману, ты же знаешь Альберто. Он недоволен тем, что я работаю в субботу, поскольку уик?энд – единственное время, которое мы с ним можем целиком провести вместе. Если я уеду завтра, то буду дома только после обеда и день практически пропал. А так, по крайней мере, мы сможем устроить себе бранч[5].

Я про себя благодарю недовольного невестой Альберто, попутно отмечая, что та, как многие миланцы, засоряет родной язык. Уик?энд. Бранч. Винтаж, естественно. Наверняка и ее магазин называется как?нибудь типа Eva’s Corner. Хотелось бы понять, чем им не угодил итальянский.

– Ну ладно, раз уж ты решила, что так будет лучше, – сдается Мануэла. – Только пришли мне эсэмэску, когда доберешься до дома, чтобы я знала, что с тобой все в порядке.

– Обязательно пришлю, – кивает Ева.

Слегка склонив голову на плечо, она бросает на меня косой взгляд. В этом ее движении промелькивает необыкновенное изящество, но оно моментально исчезает, едва тоном классической стервы она произносит:

– Правда, не уверена, что тебе… в программе этого вечера удастся выкроить время, чтобы прочитать ее?

 

Я беру за руку Мануэлу, которая с таким беспокойством смотрит вслед своей ненормальной подружке, что, кажется, не замечает этого. Э нет, моя красавица, я не позволю тебе игнорировать меня.

 

Она обнимает Мануэлу, удостаивает меня коротким кивком и спешит к парковке, недалеко от центра, где мы оставили машину.

Я беру за руку Мануэлу, которая с таким беспокойством смотрит вслед своей ненормальной подружке, что, кажется, не замечает этого. Э нет, моя красавица, я не позволю тебе игнорировать меня. Я нежно целую кисть ее руки, сначала с тыльной стороны, затем в ладонь, просовываю нос между пальцами, чтобы почувствовать ее запах, провожу языком по каждой фаланге, мягко покусывая. Поднимаю голову и вижу, что ее потемневшие, широко открытые глаза уставлены на мои губы. Теперь все ее внимание переключено на меня. В чем я и не сомневался. Я прячу улыбку в ее ладони, выпрямляюсь, беру ее за плечи и притягиваю к себе.

– А теперь выбрось ее из головы, – шепчу я и приникаю губами к ее губам.

Преодоление тех нескольких сот метров, которые отделяют нас от гостиницы, занимает много времени. Я не могу противиться желанию прижимать ее к стене на каждом четвертом шагу, целовать, ласкать сквозь ткань платья ее податливые груди. В тени портика, в нескольких шагах от гостиницы, страсть настолько сводит меня с ума, что я уже готов овладеть ею, притиснув к облупленному стволу дерева. Но нас спугивает старый облезлый пес, который неожиданно выскакивает из?за угла. Мы пулей влетаем в гостиницу, где портье с понимающим видом протягивает нам блестящий ключ от сто пятнадцатого номера, с брелоком. Брелок из старинных времен, тяжелый, бронзовый, в форме лошадиной головы, таких нынче не делают. Я вставляю ключ в замок, и мы не входим, а, скорее, вваливаемся в маленькую комнатку, в которой нас интересует только одно: постель.

– Вот ты и моя, – шепчу я ей.

И принимаюсь ласкать ее, пока она не умоляет прекратить. Стоя рядом с кроватью, я сжимаю ее в объятиях и целую, целую, чувствуя отклик ее тела, изнемогающего, равно как и мое. Я управляю ею, положив руку на ее шею, она читает мои желания с невероятной точностью, откликаясь пыткой на пытку, пока ее язык и ногти не заставляют меня потерять контроль над собой. Сегодняшним вечером нет времени для нежностей.

 

Я крепко прижимаю ее к себе, чтобы дать ей почувствовать свою силу. Она не должна усомниться в том, что случившееся несколько минут назад было лишь легкой закуской.

 

Я задираю ей юбку, ласкаю ее бедра, сжимая трепещущее мягкое тело, она раздвигает ноги. Встречаю сопротивление ее миниатюрных трусиков, одним рывком устраняю это последнее препятствие и ввожу палец в ее горячее лоно. Я чувствую, как ее трясет, когда она расстегивает и срывает с меня рубашку, проводит ладонями по моей груди, опускаясь к брючному ремню. Я нахожу ее клитор и медленно ласкаю его большим пальцем, ощущаю судороги удовольствия, когда погружаю в нее и указательный палец и медленно двигаю туда и обратно. Затем я останавливаюсь и целую ее так яростно, будто в этот миг не существует ничего более важного, чем этот поцелуй. Смена ритма заставляет ее замереть, но она быстро входит в него и отдается моим губам. И тогда я снова начинаю медленно ласкать ее опытными прикосновениями, все еще на краю, но по миллиметру глубже и глубже. Она выгибается, заставляя меня продвинуть мои пальцы, но я отказываю ей в этом и, едва сдерживаясь, извожу ее. Она стонет, сгорая от желания. Я стягиваю брюки, и она горячей рукой умело берет мой член. Ну все, хватит игр, я слишком долго ждал со своим вожделением.

Я протягиваю руку к пиджаку, достаю презерватив.

С силой толкаю ее на кровать, она, вскрикнув, падает на спину. Мгновение спустя я уже над ней и сразу же внутри нее. Она упирается ногами в кровать и, поднимая таз, поддается мне навстречу. Задохнувшись, мы замираем на некоторое время. Затем я начинаю двигаться внутри нее, чего она так нетерпеливо ждала. Хрипя и царапая ногтями мою спину, она сначала двигается в одном темпе со мной, а потом все быстрее и быстрее, пока, громко вскрикнув, не цепенеет и мгновение спустя впадает в экстаз.

Опустошенные, тяжело дыша, мы бесконечно долго приходим в себя, распластавшись на покрывале, влажном от нашего пота. Затем она встает и, несмотря на то что я пытаюсь удержать ее, идет в ванную. Я сбрасываю с себя остатки одежды и иду за ней. Стоя голой перед зеркалом, она моет лицо. Вздрагивает, когда я обнимаю ее сзади.

– Ай! Ты что делаешь?

– Хотел убедиться, что ты не застрянешь здесь надолго.

– Я могу иметь немного прайваси хотя бы в ванной?

– Какое отвратительное слово прайваси, – кривлюсь я и легко провожу пальцами по ее соскам. – Даже и не думай о том, чтобы выйти из номера в течение ближайших двадцати четырех часов.

– Разве ты не собирался завтра пойти посмотреть ботанический сад? – спрашивает она с лукавой улыбкой.

Я крепко прижимаю ее к себе, чтобы дать ей почувствовать свою силу. Она не должна усомниться в том, что случившееся несколько минут назад было лишь легкой закуской.

– К чертям собачьим сад! – рычу я. – Если тебе нужен Тарзан, я предстану им перед тобой в любой позиции из Камасутры.

Ее тело вибрирует, но она старается не показать этого.

– А ты знаешь все позиции из Камасутры?

Я отрываю ее от зеркала и тащу в комнату.

– А вот это мы сейчас проверим.

 

Глава 5

 

– Приветствую героя, вернувшегося на щите! – Лео с ироничной усмешкой поднимает рюмку в мою честь. На столе перед ним царствует большая бутылка. Водка.

– Как ты понял, что я вернулся победителем? – спрашиваю я, швыряя в угол сумку.

– Синяки под глазами. Вид измочаленный, будто тебя выжали до последней капли, – с притворным сочувствием произносит он. – Или, может быть, высосали? Завидую.

– С чего бы это? Неужто в мое отсутствие вел жизнь затворника? Кстати, какого черта ты тут делаешь?

Действительно, странно, что Лео торчит в моей мастерской воскресным вечером. Обычно он проводит его в своей квартире. Я же, как оставил его здесь, здесь же и застаю, с той только разницей, что сейчас он явно навеселе.

– Лаура грозилась навестить меня. Я сказал, что меня нет дома, но кто знает, вдруг ей взбредет в голову проверить. – Он с мрачным видом вперяется в свою пустую рюмку. – Если я у себя дома, с улицы виден свет.

– То есть, если я правильно понял, ты здесь в компании с бутылкой водки, чтобы сачкануть от необходимости трахать Лауру? Лео, ты что, сдурел? Какой в этом смысл?

– Тебе этого не понять, Луис. – Он проводит рукой по коротко стриженной голове. – Она вчера звонила мне четыре раза. Тащила меня посмотреть какую?то выставку, потом спрашивала, свободен ли я, чтобы поужинать вместе. Потом ей пришла в голову идея отправиться сегодня на озеро с какими?то ее друзьями, и если я желаю, то могу присоединиться к их компании. Я отлично знаю, что не будет никакой компании, что под каким?нибудь предлогом мы окажемся в машине одни. Она что, за идиота меня держит? – На этих словах он опять наполняет свою рюмку.

Его рука слегка дрожит, и я понимаю, что эта макси?бутылка еще час назад была полной.

– Твою мать, Лео, тебе же плохо будет, – качаю я головой, стараясь не показать, насколько я встревожен.

Обычно Лео пьет мало: пианисту надо иметь крепкие нервы и уверенные руки. Хотя с его метром девяносто роста и ста десятью килограммами веса он легко переносит алкоголь.

– У нас только одна рюмка?

– Откуда я знаю, это ты домохозяйка. Я нашел эту.

Я шарю по полкам в поисках водочных рюмок, которые, хорошо помню, где?то были. Эту он принес из дома. Натыкаюсь на набор миниатюрных керамических горшочков, изготовленных и расписанных Рамоной, художницей, которая пользовалась этой мастерской до меня. Надеюсь, что у них дно без дырки. Надежда оправдывается. Я наливаю немного водки в горшочек, на котором нарисовано что?то вроде лиловых верблюдов. Рамона – мексиканка, и с красками у нее были явно психоделические отношения.

 

Как, черт побери, Лауре всего за сорок восемь часов удалось довести Лео до такого состояния? Барышня вроде покладистая, без проблем.

 

Я сажусь верхом на один из деревянных разнокалиберных стульев, окружающих стол, кладу подбородок на спинку и поднимаю импровизированный кубок в жизнеутверждающем тосте:

– Будем здоровы!

Лео внимательно разглядывает найденный мной сосуд и, несмотря на свое состояние, расплывается в улыбке:

– Это что за хреновина? Одна из вещиц Рамоны, угадал?

– Я думаю, она лепила их для того, чтобы проращивать в них рассаду фасоли, – критически оцениваю я маленький горшочек. – А получилась прекрасная емкость для выпивки.

– А на хера ей понадобилось прары… прыра… тьфу, твою мать! – Выговорить слово проращивать – слишком сложная для него задача после такой дозы алкоголя.

Лео опустошает свою рюмку и ставит ее на стол.

– Мне понравился твой лиловый верблюд. Я хочу такого же. – Он поднимается и идет рыться в шкафчике с керамикой Рамоны.

– Ты мне скажешь, что с тобой случилось на самом деле? Ни за что не поверю, что ты прячешься в мастерской, как японец в бункере, только из?за четырех звонков Лауры.

– Друг мой, на пятом звонке японец выбрал бы смерть. – Лео тяжелым шагом возвращается к дивану и опять тонет в нем. – Я предпочел водку.

– Слава богу. Избавил меня от необходимости смывать кровь с подушек. – Опережая его, я хватаю бутылку и наполняю принесенный им горшочек лишь наполовину. – Что это на этом нарисовано? Кактус?

– Кактус кобальтового цвета, – подтверждает он. – В шляпе. Чин?чин!

– За тебя.

Заглотнув водку, он откидывает голову на спинку дивана и закрывает глаза. Я надеюсь, что он не заснет раньше, чем расскажет, какие у него нелады. Сижу молча, жду. Как, черт побери, Лауре всего за сорок восемь часов удалось довести Лео до такого состояния? Барышня вроде покладистая, без проблем.

С Лео познакомил ее я, чуть меньше месяца назад, на одной из дружеских вечеринок, какие я иногда устраиваю здесь, в мастерской. Лаура когда?то была актрисой, а сейчас театральная костюмерша и, где ни появляется, привлекает к себе всеобщее внимание тем, как двигается, как смеется, как одевается. Хотя лично я предпочитал смотреть, как она раздевается. Некоторое время она выходила в свет вначале со мной, потом с Лео, а позже я потерял ее из виду, тогда как он с ней время от времени встречался. Она внезапно прорезалась прошлым вечером, предложив отметить его возвращение. Вот и все, что мне известно.

– Пятый раз она позвонила ночью, – произносит Лео, не открывая глаз. – Это был звонок типа: «Что не так я думала что между нами что?то есть». Она была хорошо поддатой.

– Люди всегда поддают, прежде чем сделать подобный звонок, – комментирую я.

Обычно так и бывает, когда они тебе звонят, чтобы вывалить на тебя свое разочарование тем, что, по их мнению, что?то не так в ваших отношениях, после чего грузят своей фрустрацией подруг на какой?нибудь бабской вечеринке. А те, вместо того чтобы успокоить несчастную, настраивают ее против тебя, утверждая, что ты полное дерьмо и что ты ее используешь. Так что, когда они слегка подопьют, оказываясь дома в одиночестве, они уже на пределе. И хватаются за телефон.

Кто бы объяснил, почему пустой дом оказывает на них такое угнетающее воздействие. Я, например, возвращаясь в свою квартиру, абсолютно не нуждаюсь в том, чтобы найти там еще кого?то. За исключением тех случаев, когда я привожу кого?то с собой. Но нет, стереотип счастливой жизни требует, чтобы кто?то ждал тебя, сидя в домашних тапочках перед телевизором, глазея на последнюю серию американского мыла, а если по возвращении тебя встречает только темный экран телевизора, тебе предписано впасть в панику.

Уверен, что причина хандры Лео не в этом. На эти глупости он реагирует точно так же, как и я, то есть никак.

– Ну и что такого экстраординарного она тебе сказала?

– Ничего. Сказала, что нам так хорошо вместе, что между нами есть что?то, только я боюсь признать это…

– …что ты не можешь постоянно исчезать…

– …что она сыта по горло тем, когда с ней встречаются только чтобы потрахаться, а после пропадают на месяц; что так хорошо один раз, два раза, но когда это становится привычкой, это значит, что что?то не так…

– …что она чувствует себя использованной…

– …и ей не кажется, что она претендует на многое, что, если я проведу с ней вечер, я от этого не умру, что она вовсе не требует от меня вести ее под венец…

– …и что ты эгоист…

– …и подлец, что я боюсь ответственности, боюсь собственных чувств, что не хочу взрослеть…

– …что именно для такого случая придуман синдром Питера Пэна[6], – хором заключаем мы.

Я не знаю, что за светило психоаналитики дало имя этому синдрому, чьи ослиные уши десятки лет торчат из каждой претензии женской половины человечества, но если я его поймаю, подам на него в суд. Ссылка на мужской инфантилизм стала для женщин идеальным оправданием, когда они распинают тебя на кресте всего?навсего из?за того, что ты не желаешь больше иметь с ними дела. Вся эта теория в корне неверна. Это не нам присущ синдром Питера Пэна, а им присущ синдром Вэнди[7]. Спасать нас, запереть нас дома, нависать над нами этакой клушей?мамашей. С какой стати?

– Лео, но ты сказал мне не всю правду, – улыбаюсь я, помахивая пальцем перед его носом. – Подобных звонков у тебя сто на день. Так что вряд ли это причина надираться в одиночку.

 

Я молчу.

«Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.

 

– Не, ну, конечно, я сразу стал говорить ей то, что говорят в таких случаях: мне очень жаль, что она все так понимает, что я и в мыслях не имел использовать ее, что для меня она самая лучшая подруга, но сегодня я устал и хочу побыть дома один… Блин, я же сказал ей все как есть! Может человек не хотеть никого видеть? Или уже только потому, что я ее трахал, я на следующий день обязан сопровождать ее на выставку в Палаццо Реале?

– А знаешь, выставка на самом деле неплохая.

– Ладно, в следующий раз я отправлю туда тебя. Короче, на этом наш телефонный разговор закончился. Сегодня утром я был в хорошем настроении, даже прокатился на велике вдоль канала. Чувствовал себя прекрасно! – Он открывает глаза и поворачивается ко мне.

– А дальше?..

– А дальше я вернулся домой и увидел на мобильнике эсэмэску от нее: «Может быть, сегодня вечером я зайду к тебе, нам надо поговорить».

Я молчу. «Нам надо поговорить» – это запрещенный удар.

Меня больше не удивляет, что он забаррикадировался здесь, в мастерской.

– Я расположился здесь почитать, потом достал водку, потом у меня понемногу прошло желание читать, и я начал думать. Луис, истина в том, что в этой истории все как всегда. Начинается с «ты мне нравишься», переходит в «давай переспим», затем в «как это было здорово, давай повторим», а дальше в «нам надо поговорить». Ничего не меняется. И от этого нет спасения. Сперва все они кажутся такими симпатичными, а потом – словно обухом по голове. Единственная возможность изменить этот сценарий – жениться на ком?нибудь из них. Но об этом я даже и думать не хочу! – Он опять принимает вертикальное положение, дотягивается до бутылки и наливает себе еще водки. – Все. К черту, а то я своей хандрой и тебя заражу.

– Не заразишь, но и я считаю, что тебе лучше прекратить думать об этом, – говорю я, вздыхая с облегчением.

 

Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние.

 

Я?то опасался, что с ним и впрямь приключилось что?то серьезное. Конечно, если человек сидит один, ему может померещиться все что угодно, например, что кто?то покушается на его свободу, а водка доделает остальное. Лео демонстрирует по временам такую странную уязвимость.

– Тебе элементарно хреново, – заключаю я.

– Еще как хреново, – соглашается он. – Так что в следующий раз своих баб держи при себе.

– Хочешь сказать, что я во всем виноват? Ну ты даешь! Может быть, в следующий раз ты постараешься держать при себе свое проклятое обаяние пианиста? – Я озираюсь вокруг, ища, чем бы отвлечь его от этой темы, и замечаю свою сумку, брошенную у входной двери. – Я сделал несколько набросков Мануэлы, хочешь взглянуть?

– Еще бы! Давай поковыряй ножом в ране.

– То есть не будешь смотреть?

– Буду, конечно, буду. Валяй, расскажи мне о твоем полном страсти уик?энде в Кьянти. Если она симпатичная, быть может, и она тоже перейдет ко мне, и ты таким образом выйдешь сухим из воды, а дурацкие телефонные звонки достанутся на мою долю.

– Бригадный подряд, мой дорогой! – Я хлопаю его по плечу и иду доставать из сумки блокнот с набросками.

Мне довольно часто случается рисовать женщин, с которыми я занимаюсь любовью. Иногда до, и это своего рода эротическая игра, но чаще всего после. Потому что после они более естественные и искренние. Мне доставляет удовольствие ловить на карандаш эту разнеженную усталость, это сладкое изнеможение, делающие тело особенно лакомым.

Что касается моих попыток приступить к работе над скульптурой, то мне явно не хватало вдохновения. Я и на Мануэлу старался смотреть, имея в виду будущую скульптуру, заставлял ее принимать различные позы, какие могли бы оказаться подходящими для работы над задуманной мною женской фигурой. Кое?какие наброски показались мне обещающими. Но чего нет, того нет, озарения так и не случилось. Наверное, мне стоило запастись терпением.

Лео перебирает наброски, внимательно всматривается в них. Невзирая на алкогольные пары, взгляд его осмыслен. Иногда при виде наиболее откровенной позы он поднимает бровь, но тем не менее удерживается от комментария. Лео знает, что я воспринимаю это очень болезненно.

– А вот тут неплохо… эта рука… поворот тела…

Я тоже всматриваюсь в рисунок, который он держит перед собой. Как странно, это один из немногих рисунков, где Мануэла изображена стоя. Она сама приняла эту провокативную позу, встав спиной ко мне рядом с кроватью, одна рука на матрасе, другая поглаживает бедро, а лицо вполоборота ко мне. Это даже не рисунок, а беглый набросок, поскольку в этой позе она оставалась очень недолго. Я помню, как она сразу же снова отвернулась, нагнулась над кроватью, уперев локти в матрас, и раздвинула ноги… И как я бросил бумагу и карандаш на стол…

– Скажи просто, что тебе понравился ее шикарный зад, – подкалываю я своего друга.

Лео решительно захлопывает папку и с некоторым усилием встает.

– Благодарю за доверие. Поскольку мои услуги как искусствоведа не оценены должным образом, я удаляюсь, – говорит он.

– Да ладно тебе, не обижайся.

– Я не обижаюсь. Просто разглядывание твоих рисунков меня слишком возбудило. Не сердись, но ты для такого случая не самая идеальная компания.

– Ты куда?то уходишь?

– Не знаю. Может, позвоню Доре, она как раз сегодня объявилась! – Он подмигивает и исчезает за стеклянной дверью.

Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста. Единственный набросок, в котором действительно что?то есть, тот, что отметил Лео. Хотя что тут удивляться: пьян он или не пьян, но у него отменное эстетическое чутье. С младых ногтей он рос в атмосфере художественных выставок, концертов и салонов, а его вкус воспитывался родителями и сливками международной дипломатии.

 

Я остаюсь один на один с моими рисунками и начинаю медленно перекладывать, тщательно изучая их в поисках оригинального ракурса, неожиданного нюанса, выразительного жеста.

 

Я долго смотрю на этот набросок, пытаясь уловить то призрачное достоинство, которое выделяет его из всех остальных, чтобы затем поработать над ним. Но в чем оно, не понимаю. Есть только некий намек на достоинство. Эротизм позы подавляет прочие элементы. Я чувствую, что все мои попытки бессмысленны. Мне вдруг очень хочется бросить все, побежать к Мануэле и снова поставить ее в эту позу…

Мысль о том, что она живет не очень далеко от меня, в переулке возле улицы Христофора Колумба, вытесняет остальные. Тем более что я все равно собирался отправиться к себе домой – я заскочил в мастерскую затем, чтобы освежить в памяти последние наброски и посмотреть, не появится ли желания немного поработать над скульптурой.

Я расстался с Мануэлой всего несколько часов назад, но у меня закипает кровь, едва в голове возникает картина, как я неожиданно появляюсь у нее дома, захватив ее врасплох, прижимаю к входной двери, не давая времени опомниться, не спрашивая, рада ли она видеть меня вновь или нет и есть ли между нами что?то и как это что?то называется… Вот так это происходит, дорогой Лео.

Вернувшись сегодня в мастерскую, я испытывал усталость, но несколько глотков алкоголя подкрепили меня. Чтобы не выглядеть уж слишком официально, я набрасываю первый попавшийся старый пиджак прямо на выходные брюки и рубашку, в каких я был на свадьбе, и выхожу на охоту, как ночной волк.

 

Глава 6

 

– В каком смысле я здесь внизу? – Голос Мануэлы в домофоне кажется чужим и неприязненным.

– Я шел из мастерской домой и подумал, не зайти ли навестить тебя.

– Луис, уже час ночи!

– Ну и что с того? Вчера, как мне помнится, мы занимались кое?чем намного позже.

– Да, но вчера была суббота… А завтра не воскресенье, а понедельник!

Парень с девушкой, обходя меня, спускаются с тротуара. Мне кажется, я читаю сочувствие в их взглядах. Внезапно до меня доходит, что я выгляжу полным идиотом, стоя столбом посреди ночи и беседуя с домофоном.

– Значит, ты мне не откроешь?

– Луис, ну я… я уже в постели, выгляжу непрезентабельно. Давай увидимся завтра, а? Хотя это уже сегодня. Сегодня вечером, да?.. Луис?.. Луис!..

 

Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке.

 

Последние слова теряются в тишине темной улицы, вскрик домофона, с которым никто не общается. Я уже далеко и едва слышу, как мое имя эхом прокатывается вслед за мной. Быстро сворачиваю за угол.

Непрезентабельно. По?моему, ее не очень волновало, как она выглядела сегодня утром, когда раздвигала ноги в душе, умоляла меня прекратить изводить ее ласками и наконец трахнуть. Предстать передо мной непрезентабельной и даже порочной ничего не значило для нее сегодня утром. Вот так всегда, думаю я с досадой, как только проходит момент страсти, они мгновенно озабочены кучей мелких глупостей. Смазанный грим. Целлюлит. Комната в беспорядке. То, что о них могут подумать. Такое впечатление, что они готовятся к визиту министерского инспектора, а вовсе не любовника.

Живя в Италии много лет, я так часто сталкиваюсь с подобным отношением даже к визитам друзей, что, думал, уже привык к этому. Но, видимо, не совсем. Дело в том, что и сейчас на Кубе простые нравы, а были и еще проще. Когда я был мальчишкой, не было ни мобильников, ни электронной почты, ни WhatsApp и всего прочего, лишь немногие имели в доме обыкновенный телефон, и это считалось большой роскошью.

 

Не знаю почему, то ли Лео заразил?таки меня своим печальным пьянством, то ли отказ Мануэлы увидеться со мной так огорчил, но я внезапно чувствую себя взвинченным и потерянным.

 

Поэтому, если ты хотел навестить приятеля, ты просто отрывал задницу от стула и шел к нему, вот и все. Без всякого предварительного оповещения ты появлялся у его двери и звонил в колокольчик. Если был колокольчик. Если его не было, стучал или просто входил в дом или во двор. Если друг, к которому ты явился, был там, хорошо, если он отсутствовал, всегда кто?нибудь из родственников или соседей мог подсказать, где он может обретаться. И его всегда можно было найти в одном из привычных мест: в баре, на пляже, на баскетбольной площадке, куда мы ходили играть в пелоту[8]. Интересно, тогдашняя жизнь кажется мне сейчас такой простой только потому, что я был совсем юным, а она такой далекой?

Не знаю почему, то ли Лео заразил?таки меня своим печальным пьянством, то ли отказ Мануэлы увидеться со мной так огорчил, но я внезапно чувствую себя взвинченным и потерянным. Набережные канала полны народу: группки шумных самцов, группки самок с начищенными перьями, парочки, целующиеся на мосту с таким жаром, каким бывают наполнены только весенние поцелуи. Все действует мне на нервы: голоса, свет, запахи. Чтобы миновать толпу, я сворачиваю в боковую улочку.

Здесь я чувствую себя намного спокойнее. Замедляю шаг, – я и не заметил, что почти бежал. Останавливаюсь перед витриной небольшого магазинчика, чтобы привести в порядок мысли и решить, что делать дальше. Можно было бы пойти потанцевать в какой?нибудь ночной клуб или же просто выпить пива в баре. Спать не хочется, возвращаться домой одному – тоже. Правда, эта проблема решается быстро, а после часа ночи и очень быстро: девушки, потерявшие надежду на интересную встречу, откликаются с большей готовностью, а меланхолия последних часов уик?энда довершает остальное.

Это еще один странный психоз, из тех, что я обнаружил в Милане в самой острой форме. Отчаянная готовность, с какой миланцы в рабочие дни погружаются в полную стрессов жизнь, лишь бы испытать радость свободы в пятницу вечером, но уже к воскресному вечеру они опять чувствуют себя несчастными, и так по кругу. Зато здесь мы свободные, не то что вы там, на Кубе, постоянно убеждают меня они. Но слово свобода я давно вычеркнул из своего словаря как неприличное. Скажем так, я не забыл чувство несвободы, которое сопровождало меня на Кубе, но теперь я столкнулся с чем?то похожим в Милане.

 

В ушах возникают обрывки нашего с Мануэлой разговора, а следом громкий – клик! – как озарение: Ева живет в этом районе, у Евы магазин пластинок и винтажа. Этот.

 

Некий предмет в витрине своим сверканием привлекает мое внимание. Это брошь. Я разглядываю ее. Странное изделие. В центре – большой безвкусный камень ужасного ядовито?зеленого цвета, похожий на осколок бутылочного стекла. Но вокруг него изящнейшее кружево серебряной филиграни, явно ручной работы. Приглядевшись, различаю растительный мотив: тонкий побег виноградной лозы с крохотными листиками. Ощущение такое, что они задрожат, подуй в витрине даже легкий ветерок.

Заинтригованный столь странной комбинацией дурновкусицы и очарования, я принимаюсь рассматривать другие предметы, выставленные в витрине. Обнаруживаю еще несколько брошек, почти все они намного красивее первой, есть даже пара от «Тиффани» – марки бижутерии, знаменитой в пятидесятые?шестидесятые годы. Мода вернулась, и теперь, видимо, похожая бижутерия опять в цене. Представляю, сколько женщин сожалеют сегодня о том, что когда?то избавились от подобных цацек их юности.

Помимо украшений, в витрине полно пластинок. В голове мелькает мысль о том, что, хотя в обиходе они встречаются все реже, невозможно не узнать эти квадратные обложки, немного потертые по углам от того, что из них вытаскивают?вкладывают виниловые диски.

У нее магазин пластинок.

Пластинок? Тех, что из винила?

Она также немного торгует винтажными вещами…

Она ошиблась веком!

В ушах возникают обрывки нашего с Мануэлой разговора, а следом громкий – клик! – как озарение: Ева живет в этом районе, у Евы магазин пластинок и винтажа. Этот.

WONDERLAND[9].

Значит, все?таки не Eva’s Corner. Но все равно по?английски. Попугайство, да и только. Но меня это нисколько не смущает, больше того, заставляет улыбнуться. Сумасшедшая Ева трудится в Стране чудес.

Я заглядываю сквозь витрину внутрь магазина, стараясь понять, насколько он велик и как выглядит накануне ликвидации. С трудом представляю себе, как взбалмошная подруга Мануэлы подбирает обложки долгоиграющих пластинок и с большим вкусом расставляет их в витрине вперемешку с украшениями. Но, может быть, она только владелица магазина, а всю работу проделывала какая?нибудь продавщица.

– Какие?то проблемы, приятель? – раздается голос за моей спиной.

Я вздрагиваю, отступаю от витрины и поворачиваюсь.

– Ты плохо себя чувствуешь? – спрашивает меня полицейский, но я вижу, что он подозревает совсем другое.

– Нет?нет, со мной все в порядке, я просто смотрел… Я хорошо себя чувствую, спасибо.

Он подходит ближе. На вид ему лет двадцать, хотя на самом деле наверняка больше. Взгляд настороженный. Я соображаю, что на мне все еще вечерний костюм, в котором я ездил на свадьбу. Хотя я был в нем всего пару дней уик?энда и надел сегодня, собираясь поужинать и вернуться домой, он кажется не очень свежим. Рубашка измята и наполовину вылезла из брюк, когда я бежал по улицам, туфли в пыли. Понимаю, что видок у меня не самый презентабельный.

– Выпил лишнего? Может, тебе лучше пойти домой?

– Да нет, я почти не пил.

– Судя по твоим глазам, я бы не сказал. – Он подходит еще ближе и принюхивается: – Что это за запах?

Я принюхиваюсь тоже и отчетливо ощущаю запах марихуаны. Пахнет точно не от меня, я давно не курил, по крайней мере будучи в этой одежде. Готов поклясться, что запах доносится из окна первого этажа здания прямо за спиной полицейского. Оно открыто и оттуда доносятся голоса и музыка.

– Не чувствую никакого запаха, – говорю я.

Еще не хватало стучать на кого?то.

– Могу поспорить, что запах есть, – отвечает, ухмыляясь, полицейский и прищуривается: – У тебя странный акцент. Ты ведь не итальянец, верно? Русский?

Со мной такое уже случалось. Думаю, это все из?за моих голубых глаз или формы скул. Или потому что кругом полно невежественных людей, не способных отличить латиноамериканский акцент от славянского.

– Я родился на Кубе, но уже семь лет живу в Милане, – объясняю я. – У меня здесь квартира.

– Тогда, если тебя это не затруднит, предъяви документы, – говорит он, протягивая руку.

Я лезу в карман, но вспоминаю, что со мной только бумажник и никаких документов. Это Камилла Мантовани уговорила меня не брать их с собой, чтобы случайно они не попали в чьи?то руки и не обнаружилось, что я весь вечер вру. Проклинаю про себя ее паранойю.

– К сожалению, забыл их дома, – вздыхаю я. – Если хочешь, съездим за ними.

– А может, тебе поехать со мной в комиссариат, откуда ты позвонишь кому?нибудь, чтобы тебе их принесли. Что скажешь? – говорит он, беря меня за локоть.

Я не сопротивляюсь. За эти годы я повидал многих полицейских, а этот, хотя и кажется агрессивным, явно не уверен в себе и слегка напуган. Мы одни на темной улице, не исключено, что у меня может быть нож.

– Как скажешь, – отвечаю я, пожимая плечами. – Но мне некому звонить в такой час, придется ждать, когда наступит утро.

Это, конечно, неправда: Лео прискачет немедленно. Если, конечно, будет способен проснуться после лошадиной дозы спиртного и обильного секса с Дорой. Зная Дору, не сомневаюсь, что она прискакала сразу же, как только он ей позвонил. Если подумать, может, я правильно сделал, познакомив ее с Лео.

 

Разведенный кубинец с русской физиономией и итальянским гражданством – это было бы слишком для одного вечера.

 

– Я, конечно, могу провести ночь на любой неудобной лавке в участке, – продолжаю я трезвым и уверенным тоном, – но, думаю, у тебя завтра будет бледный вид, потому что у меня итальянское гражданство.

– Итальянское гражданство? – Он явно озадачен моим спокойствием и независимым поведением.

– Да. Я женился на итальянке. Три года назад, – сообщаю я и вижу, как его уверенность в том, что он имеет дело с незаконным иммигрантом и вероятным сбытчиком наркоты, которого можно будет расколоть в участке, тает как дым. Ослабевает и хватка, с какой он сжимает мою руку.

– А где твоя жена, если ты шляешься по городу и пялишься на витрины в такой поздний час?

– Мы развелись.

А вот это правда. Быть может, гримаса, которую я не смог скрыть, убедила его больше, чем любые слова.

– Мои соболезнования. – Он отпускает мою руку. – А я в прошлом году женился.

Вот так вот, мужская солидарность, и совершенно бесплатно. Сказать по правде, я изумлен, поскольку меньше всего ожидал такое от полицейского. Когда речь заходит о людях как о человеческих существах, а не как о продуктах своих страхов или играемых ими социальных ролей, в девяти случаях из десяти они приятно тебя удивляют. У меня было немало интересных встреч, подтверждающих эту максиму.

– Поздравляю, – говорю я ему и едва сдерживаюсь, чтобы не похлопать его по плечу, это было бы слишком. – Слушай, между нами, тебе кажется нормальным, что эта витрина не закрыта рольставнем? – киваю я на витрину за моей спиной. – Эти побрякушки что?то да стоят, а в городе полно плохих парней.

– Да, мне это тоже показалось странным. Поэтому я уже пару раз проезжал здесь, а когда увидел тебя, подумал: вот один из них.

– Нет, я просто остановился посмотреть на пластинки.

 

Ева прекрасна в своем движении. Она – само совершенство. Дафния, преследуемая Аполлоном. Я как завороженный слежу за ее бегом.

 

Лучше не говорить ему, что мое внимание привлекла брошь. Разведенный кубинец с русской физиономией и итальянским гражданством – это было бы слишком для одного вечера.

– Я не понимаю тех, кто покупает это старье. – Он качает головой и с пренебрежением смотрит на винил с высоты своих, быть может, лет двадцати четырех.

 

Когда речь заходит о людях как о человеческих существах, а не как о продуктах своих страхов или играемых ими социальных ролей, в девяти случаях из десяти они приятно тебя удивляют.

 

Готов поспорить, что он никогда в жизни не видел электропроигрывателя.

– Знаешь, а мы, старики, скучаем по тем временам, – говорю я, словно оправдываясь. – Но, как бы то ни было, раз уж ты на службе в этом районе, может, заскочишь к владельцам магазина и скажешь, чтобы позаботились о ставнях. А то это – прямое приглашение к грабежу, а грабежи плохо сказываются на репутации квартала.

– Ты прав. – Он с удивлением смотрит на меня. – Завтра обязательно зайду к ним. Бдительность бдительностью, но и торговцы, черт побери, должны делать что?то для собственной безопасности.

Ну вот, несколько простых телодвижений, и я перехожу из разряда потенциальных продавцов дури в разряд консультантов полиции, думаю я. Прощаюсь с полицейским и ухожу. В понедельник утром дорогую Еву ждет интересный визит в качестве моей благодарности за восхитительную субботнюю компанию. Было бы недурно, если бы ее еще и оштрафовали.

Весело насвистывая, я направляюсь в сторону дома по улице Рипа ди Порта Тичинезе. Желание выпить или переспать с кем?нибудь куда?то пропало. Этого маленького приключения оказалось достаточно, чтобы вернуть мне хорошее настроение. Я поднимаюсь по ступеням моста через канал, когда вижу, как что?то стрелой летит прямо на меня.

– Стой! Ко мне! Эй, прошу вас, ловите его!

Тревога, звучащая в женском голосе, вонзается в уши и, минуя разум, приводит в действие мои моторные мышцы, обеспечивая быстроту реакций и охотничьих инстинктов. Напружинив ноги и расставив руки как вратарь, я готов ловить зверька, несущегося мне навстречу. Интересно, кто это? Белка?

Нет, судя по редкому изяществу движений, это, скорее, куница. Еще чуть?чуть, и я бы схватил зверька, но он опережает меня: вскарабкавшись по моей ноге, он прячется у меня на груди. Я прижимаю его к себе покрепче, и он замирает. Я слышу его частое дыхание и заполошное сердцебиение. Я поднимаю глаза на женщину, спешащую ко мне по другой стороне канала.

Она бежит широким шагом профессиональной спортсменки. Мой взгляд фиксирует, как, словно в замедленной съемке, ступня одной ноги легко пружинит о землю и взлетает в воздух, в то время как другая нога еще парит в воздухе, левая рука вытянута вперед, правая прижимает к горлу что?то вроде шарфа, который полощется за ее спиной, готовый вот?вот сорваться. Ева прекрасна в своем движении. Она – само совершенство. Дафния, преследуемая Аполлоном. Я как завороженный слежу за ее бегом. Но вот она замечает, что я поймал зверька, и останавливается с другой стороны моста, опершись на парапет и тяжело дыша. Свет фонарей отражается в воде, в его отблеске она напоминает остановившуюся на бегу, запыхавшуюся пленительную нимфу. Я не спеша направляюсь к ней, чтобы передать ей зверька, которого держу в руках словно дар, подношение ее красоте. Я еще не разглядел ее лица.

Я дохожу до середины моста, женщина оказывается чуть ниже меня, у подножья лестницы, ведущей на него. Изящным жестом она запрокидывает голову, отчего ее шарф наконец падает на землю, открывая моему взору нежнейший изгиб шеи, и смотрит на меня.

Мгновенно, прежде чем я узнал ее лицо, я узнаю этот изгиб.

 

Глава 7

 

Невероятно, но предо мной Ева. Мне приходится сделать над собой усилие, чтобы окончательно поверить в это, потому что впервые вижу ее одетой как женщина, а не замотанной в первое попавшееся в шкафу тряпье особью женского рода. В том, что сейчас на ней, она просто неузнаваема.

Меня она узнает сразу. Ее оживленное бегом лицо привычно деревенеет. Единственное, что мне остается в такой ситуации, – одним прыжком очутиться перед ней и запечатать ее рот своим, пока он не произнес какую?нибудь гадость. Но, чтобы произвести подобное атлетическое упражнение, я должен был бы выпустить из рук зверька.

Краткий миг колебания оказывается фатальным.

– Глазам своим не верю! Опять ты! – выпаливает она, выпрямляя спину.

Ни намека на благодарность, ее снова напряженное лицо излучает неприязнь.

Я пропускаю ее слова мимо ушей и пытаюсь выиграть время:

– Так это твоя крыса?

– Это не крыса, а хорек!

Она быстро подбирает с земли шарф и обматывает его вокруг шеи. Длинные концы темно?синего шарфа скрывают от меня верхнюю часть ее наряда, слишком женственного для нее, и сейчас мне видна только юбка из легкого хлопка до колен. Она без чулок, на ногах пара слегка разношенных черных балеток без каблуков. Вот почему она бежала так легко и быстро по неровной булыжной мостовой, соображаю я.

 

Стоп. Стой так. Глядя сверху на нее, стоящую в позе просительницы, я чувствую, как мне недостает сейчас бумаги и карандаша. Но ты уверен, что она способна стоять, замерев, по твоему желанию?

 

– Когда ты закончишь делать мне рентген, я могу получить назад своего хорька? – спрашивает она раздраженно, протягивая ко мне руки.

Стоп. Стой так. Глядя сверху на нее, стоящую в позе просительницы, я чувствую, как мне недостает сейчас бумаги и карандаша. Но ты уверен, что она способна стоять, замерев, по твоему желанию? Секунду спустя она, взлетев по лестнице, стоит прямо передо мной, постукивая ногой от нетерпения.

– Ты что, превратился в соляной столб? Верни мне Лаки! – тянет она руку к хорьку.

Тот фыркает и прижимается к моей груди.

Какие, однако, умные эти хорьки.

– Мне кажется, что он не хочет возвращаться к тебе, – говорю я ей, поглаживая зверька. – Видать, ты в чем?то перед ним провинилась.

– Не говори глупости, Лаки меня обожает.

– Ну естественно! Думаю, именно поэтому он от тебя и сбежал.

– Он просто испугался. На нас чуть не наехал велосипедист, я, чтобы не упасть, выпустила его из рук, и он оказался на земле один среди шума и света… Ну же, отдай мне его! – Она опять протягивает руку, но уже не так требовательно.

Хорек тянет к ней светло?коричневую мордочку и обнюхивает ее белые пальцы.

Красивые пальцы, оцениваю я машинально. Еще бы только она не грызла ногти.

Некоторое время мы так и стоим: она с протянутой рукой, я, замерев, в шаге от нее, и зверек, словно мостик между нами. Скульптурная группа: подозрительная парочка с хорьком.

Она опять тянется к зверьку, но тот отворачивается и прижимается ко мне.

– Я бы хотел отдать его тебе, – отвечаю я, стараясь, чтобы до нее дошел второй смысл моих слов. – Но сомневаюсь, что он согласен. К тому же как я могу быть уверен, что он действительно твой?

– А с какой стати, по?твоему, я должна была гоняться за чьим?то хорьком?

– Не знаю. Может быть, ты его украла. Может быть, существует черный рынок хорьков. – Ситуация начинает забавлять меня.

– Ты что, пьяный, что ли?

– А вдруг это дикий хорек, а ты собираешься его посадить в клетку? – продолжаю я. – Или хочешь кастрировать его, как своего жениха.

– Переходим на личные оскорбления, да? – Она с ненавистью смотрит на меня.

Проводит рукой по лицу, опирается спиной на перила моста и откидывается назад так резко, что я пугаюсь: так и в канал свалиться можно!

– Нет, это уже чересчур, – выдыхает она. – Сегодня был такой дерьмовый день, не хватало только тебя.

– Зато мне тебя, наоборот, было предостаточно.

 

– Ну и как тебя угораздило устроить бег наперегонки с хорьком вдоль канала в два часа ночи? – спрашиваю я ее после короткой паузы.

 

Я тоже прислоняюсь к перилам рядом с ней. Хорек забрался мне под пиджак и, чувствуя себя в безопасности, подозреваю, собирается заснуть.

– Ну и как тебя угораздило устроить бег наперегонки с хорьком вдоль канала в два часа ночи? – спрашиваю я ее после короткой паузы.

– Я была в магазине… У меня магазин здесь, неподалеку, – начинает она, словно собираясь освободиться от какого?то груза.

Я не говорю ей, что мне это известно, сейчас это неважно.

– Я решила переночевать там, потому что Альберто… Мой жених не захотел, чтобы Лаки оставался в доме после того, что он там натворил.

– Подхватил дизентерию и обделался? – позволяю я себе пошутить.

– Ты еще и ветеринар? Только не отвечай, я не хочу этого знать. Нет, он не обделался. Он сбросил на пол лошадь.

– Сбросил лошадь?! В таком случае ты должна звать его не Лаки, а Мачисте[10], – комментирую я. – Я и не знал, что ты живешь на ферме.

– Троянского коня. Деревянную статуэтку, – объясняет она тоном, каким разговаривают со слабоумными. – Альберто несколько месяцев клеил его из мельчайших деталей. Это была работа, требующая точности и больших усилий.

– Представляю себе. Главное, очень нужная.

– Можно подумать, что твои скульптуры очень нужные, – вскидывается Ева.

– Не вопи, хорька напугаешь, – говорю я с укором.

И воображаю себе эту фантастическую сцену: жениха, который проводит воскресенья, клея коня из деревяшек; бабу с приветом, которая с восхищением наблюдает за этим, и зверька, устроившего погром.

– Стало быть, Лаки выразил свое критическое отношение к троянскому коню, разнеся его в щепки, в ответ Альберто попытался порвать на куски Лаки, а ты решила спасти его и отнесла в безопасное место, в свой магазин, – резюмирую я. – Но уснуть так и не смогла и вышла прогуляться, чтобы проветрить мозги, забыв опустить рольставни. Погруженная в мысли, ты не услышала звонков велосипедиста и едва не угодила под колесо, Лаки этим воспользовался и удрал ко мне.

– Он бежал вовсе не к тебе, он просто убежал, и все, – уточняет Ева. – А откуда ты знаешь, что я не опустила рольставни? – спрашивает она, с подозрением глядя на меня.

– А зачем их было опускать, если ты собиралась скоро вернуться? – уклонился я от прямого ответа, довольный тем, что нашел разгадку тайны магазина с незащищенной витриной. – Скажи мне лучше: допустим, я верну тебе хорька, как ты с ним поступишь? Куда ты его денешь? Или бросишь из?за него жениха?

– Не строй из себя идиота.

– Тебе надо было посоветоваться с ним, прежде чем покупать хорька. Это все?таки не золотая рыбка, это зверек, ко многому обязывающий.

– Я его не покупала.

– Ага, значит, я угадал, ты его украла!

– Ну конечно! При всех тех неприятностях, которых у меня полным?полно, мне только и остается, что красть хорьков! Это хорек Магды, младшей сестры Альберто. Альберто подарил его на ее день рождения.

– А до той позже дошло, что он не плюшевая игрушка…

– Да, – кивает Ева. – К тому же она получила университетскую стипендию и в сентябре уезжает в Чили. Не брать же ей его с собой.

– А почему бы не взять? Возможно, там его готовят лучше. Хорек отварной по?чилийски! Звучит аппетитно.

– Какой ты противный! – говорит она, однако без эмоций.

 

Ее невидящий взор уставлен на брусчатку, она выглядит безмерно усталой. Если я немедленно не вытащу ее из этого состояния, она расплачется. А я не выношу плачущих женщин, никогда не знал, что с ними делать.

 

Ее невидящий взор уставлен на брусчатку, она выглядит безмерно усталой. Если я немедленно не вытащу ее из этого состояния, она расплачется. А я не выношу плачущих женщин, никогда не знал, что с ними делать. Их плач гасит любое сексуальное желание. А, должен признаться, когда я увидел ее бегущей, оно у меня возникло, и я не намерен расставаться с таким приятным ощущением.

– На тебя жалко смотреть, – говорю я. – До чего ты себя довела: вид побитый, волосы грязные, о туфлях и не говорю, бросила дома разъяренного жениха, а сама бегаешь глубокой ночью за хорьком, в то время как витрина твоего магазина ничем не защищена и этим могут воспользоваться воры…

Она резко поднимает голову:

– Воры? Какие воры? Ты проходил мимо магазина и кого?то видел?

– Нет, но, поскольку ты не опустила ставни, это лишь вопрос времени.

Ева бросает взгляд мне за плечо в направлении магазина. Я понимаю, что ей хочется прямо сейчас бежать проверить, что с ним. Она смотрит на заснувшего хорька, потом на меня.

– Послушай, ты не мог бы…

Я жду продолжения. Она молчит.

– …подержать немного хорька, пока ты сбегаешь проверить, все ли в порядке? – завершаю я фразу за нее. – Конечно, мог бы.

Ее лицо озаряется мгновенным облегчением.

– Но я не уверен, хочу ли я это.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Джедай – рыцарь?миротворец, персонаж «Звездных войн» (Здесь и далее прим. переводчика).

 

[2] Оби?Ван Кеноби – персонаж «Звездных войн».

 

[3] Кейтеринг – услуги по организации питания на различных мероприятиях.

 

[4] Джексон Поллок – знаменитый американский художник, идеолог и лидер абстрактного экспрессионизма.

 

[5] Бранч (англ.) – образовано слиянием двух английских слов breakfast и lunch, в США и Европе прием пищи, объединяющий завтрак и ланч. Он подается между 11 часами утра и 16 часами дня.

 

[6] Синдром Питера Пэна – синдром ребенка, который не желает взрослеть, – этому архетипу присущ неизбывный инфантилизм. Назван так по имени персонажа книг шотландского писателя Джеймса Барри – Питера Пэна, мальчика, который не хотел становиться взрослым.

 

[7] Вэнди – подружка Питера Пэна из той же книжки, одержимая сильным материнским инстинктом и желанием опекать Питера, потакая всем его капризам.

 

[8] Пелота – одна из разновидностей тенниса.

 

[9] Страна чудес (англ.).

 

[10] Лаки – счастливчик (англ.), Мачисте – богатырь (ит.).