Паладин (Симона Вилар) читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Паладин (Симона Вилар)

Симона Вилар

Паладин

 

Тень меча – 3

 

 

Текст предоставлен правообладателем http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=10331373

«Паладин.Тeнь меча : роман / Симона Вилар»: Издательство: «Клуб Семейного Досуга»; Харьков; 2015

ISBN 9789661488662

Аннотация

 

XII век. Святая земля. Красавица Джоанна, кузина английского короля, томится в гареме эль?Адиля, брата могущественного султана Саладина. Гордый эмир готов на все, чтобы добиться любви прекрасной пленницы. Однако сердце Джоанны принадлежит дерзкому воину Мартину… Она верит, что возлюбленный вызволит ее из заточения! Но смогут ли быть вместе особа королевской крови и бывший ассасин, шпион и лазутчик?

 

Симона Вилар

Паладин. Тень меча

 

© Гавриленко Н. Г., 2014

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», 2015

 

* * *

Драма мечей и сердец

 

Историки и хронисты сухо повествуют об этапах грандиозной исторической драмы – столкновении в XI–ХIII вв. двух великих цивилизаций, двух мировых религий на том клочке Восточного Средиземноморья, который и сегодня остается очагом нестабильности, где клокочут страсти, завязываются узлы неразрешимых противоречий и постоянно льется кровь. Но за каждым эпизодом, за каждым поворотом давнего исторического сюжета стоят тысячи и тысячи судеб безвестных героев, подвижников, борцов за веру, мучеников, авантюристов, искателей славы и сокровищ.

В результате первых двух крестовых походов в Палестине возникли Иерусалимское королевство и еще три христианских государства. Они не только утвердили власть Креста на Святой земле, но и установили контроль над главными торговыми путями того времени. Однако неустойчивый конгломерат христианских владений раздирали жестокие противоречия, его соседями, готовыми воспользоваться малейшим промахом европейских властителей, были турки?сельджуки и арабы, а в самом сердце Святой земли, между Антиохией и Триполи, лежали владения ассасинов – таинственной и могущественной шиитской секты.

Благодаря дипломатическим и военным талантам султана Саладина в 1187 г. Иерусалим был снова захвачен мусульманами, что и послужило причиной Третьего крестового похода, в котором приняли участие самые влиятельные государи Европы.

Действие романа «Паладин» разворачивается в 1192 г. – на исходе Третьего крестового похода. Его предводитель Ричард Английский, измученный раздорами в стане крестоносцев, готовится покинуть Святую землю. Но и силы его противника Саладина на исходе, эмиры измотаны бессчетными битвами и походами, потери огромны. Остается один путь – мирное соглашение, которое оставит Иерусалим в руках «неверных», но снова откроет паломникам?христианам путь к святыням.

Таков исторический фон трилогии Симоны Вилар, заключительный том которой вы держите в руках. Вместе с предшествующими романами «Лазарит» и «Ассасин» это драматичное и волнующее повествование образует причудливый узор, подобный узору искусно сотканного восточного ковра. Здесь переплетаются судьбы самых блистательных деятелей европейского и арабского Средневековья, а география трилогии – это подлинные события, разворачивавшиеся в XII в. на землях Византии и Палестины, Кипра и Сицилии, Киликии и Сирии. Но подлинной основой повествования служит глубокое романтическое чувство двух, в сущности, одиноких сердец – главных героев романа. Мартину, мужественному и стойкому воину, и его возлюбленной Джоанне де Ринель, принадлежащей к одному из знатнейших родов Англии, суждено пройти через череду жестоких испытаний, и на этом пути их характеры раскрываются перед читателем во всей полноте и сложности.

Панорама бурной и кровавой эпохи обретает «человеческое измерение» благодаря приключениям двух влюбленных, чей путь к счастью мучителен и тернист. Временами кажется, что жестокий ветер времени вот?вот угасит огоньки этих судеб, но нет: заплатив жестокую цену, герои?любовники наконец?то обретают друг друга.

Мартин и Джоанна не из тех, кто меняет ход исторических событий. Но подлинность чувств подобных людей, их мужество и прирожденное благородство привносят в историю духовное содержание, наполняют ее смыслом и делают далекое близким. В этом и заключается одна из главных удач Симоны Вилар.

Что ж, последуем за автором романа и попробуем взглянуть на мир глазами людей XII века.

 

Андрей Климов, писатель

 

 

Глава 1

 

 

Апрель 1192 года. Заиорданье[1]. Замок Монреаль

 

Некогда возведенная крестоносцами в крепости Монреаль церковь уже несколько лет как была превращена в мечеть. Прекрасные выгнутые арки поддерживали ее свод, однако вся христианская символика была старательно стесана, а в нише стены установили михраб[2], перед которым молились мусульмане – нынешние хозяева бывшего замка крестоносцев.

После чтения аятов из Корана молящиеся совершили поясной поклон и, выпрямившись, вознесли хвалу Аллаху.

– Да услышит Аллах того, кто его восхваляет!

Облаченный в длинные темные одеяния хаджиб[3] Абу Хасан благоговейно провел кончиками пальцев по лицу:

– О Аллах всевышний! Нет Бога, кроме тебя! Ты сотворил меня, и я – раб твой!

Абу Хасан молился проникновенно и пылко, не обращая внимания на других пришедших на салят[4] верующих – воинов?стражей крепости, смотрителя ворот, прислугу, закутанных в покрывала женщин, столпившихся у дверей. Для Абу Хасана молитва значила слишком много: через нее пять раз на день истинно верующий мусульманин укрепляет свою веру, очищает душу от содеянных грехов, а заодно ограждает себя от будущих прегрешений. О, Аллах велик, и Мухаммад пророк Его!

И все же, несмотря на упоение молитвой, Абу Хасан на мгновение отвлекся, пораженный каким?то совершенно не приличествующим в этом замке звуком – громкой женской песней. Хаджиб замер, повернувшись к выходу. Это все она, женщина?шайтан, пленная христианка, которую ему надлежит охранять, скрывая от всех ее местопребывание! Это она орет на всю округу, распевая то о небесном своде над головой, то о полете птиц, а главное, о том, как ей хочется умчаться на легких волнах ветра туда, где славят Господа те, кто идет по земле со знаком креста на сердце…

Абу Хасан еле сдержался, чтобы тут же не кинуться из мечети и не прервать эту кощунственную песнь. О, эта проклятая назареянка[5]! Будь его воля, он бы давно содрал с ее спины кожу кнутом, но его господин, благородный эмир Малик аль?Адиль, брат самого султана Саладина, приказал своему верному хаджибу Монреаля обращаться с пленницей как с нежным цветком, который он решил приберечь для себя. Вот и приходится Абу Хасану терпеть ее выходки, даже ублажать, а недавно он был столь наивен, что по ее просьбе принес лютню, и теперь эта женщина, это порождение джаханнама[6], вздумала распевать на всю округу! Голос у нее был сильный, звучный, и – упаси Аллах! – его могут услышать даже за пределами замка. Проклятье! А ведь именно сейчас у колодцев под горой Монреаля расположился караван торговцев. Не хватало еще, чтобы они ее услышали! Ведь Абу Хасану строжайше приказано, чтобы ни одна душа за пределами крепости не заподозрила, что именно тут содержат пропавшую родственницу проклятого Мелека Рика[7]!

Абу Хасан еле дождался окончания салята. Он одним из первых кинулся к выходу и, едва успев сунуть ноги в оставленные перед входом в мечеть шлепанцы, точно угорелый помчался по узким переходам крепости туда, откуда доносилось пение. О Аллах, чего она так орет! Чего голосит? Как же Абу Хасан ненавидел ее пение, как ненавидел ее саму!

Наверху этой обвеваемой солнечным ветром крепости казалось, что голос певуньи льется прямо из поднебесья.

 

Здесь все чужое, далеки родные лица,

И лишь холмы унылые в окне.

Я песню ангелам отправлю вольной птицей –

Найдите тех, кто помнит обо мне.

 

Проклятая дочь шайтана! Собака христианская! Взбежав по ступенькам на верхнюю площадку крепостной стены, Абу Хасан в ярости сорвал с головы темную куфию[8] и бросил ее наземь. У бедуинов это считалось знаком такой ярости, когда можно совершить все, что угодно. Поэтому хаджиб Монреаля, возникший на площадке крепостных укреплений – с обнаженной обритой головой, бешено вращавшимися глазами, в разлетающейся темной широкой одежде, – был поистине ужасен. От страха прислужницы устроившейся под тентом красавицы с лютней так и кинулись врассыпную, а попытавшийся было загородить Абу Хасану дорогу евнух лишь пискнул, когда тот резко оттолкнул его. И только она, эта проклятая назареянка, спокойно и невозмутимо смотрела на него своими дымчато?лиловыми глазами.

За месяцы, проведенные в плену, англичанка Джоанна де Ринель уже свыклась и со вспышками гнева своего тюремщика, и с его источающим угрозу обликом. Высокий, порывистый, всегда облаченный в черное, с наголо обритой головой, крупным носом и кривой щекой, будто втянутой под скулой внутрь, сильной шеей, очень широкими плечами и поджарым, чуть сутулым телом, бедуин Абу Хасан напоминал хищную птицу – грифа, готового напасть в любой момент. Люди в крепости его боялись, а вот пленница…

Сейчас она удобно расположилась на ковре среди подушек и почти игриво смотрела на своего тюремщика из?под длинных, подкрашенных голубоватой краской ресниц. И при этом продолжала перебирать струны! Ее черные, заплетенные петлями волосы покрывала легкая сиреневая вуаль, полоскавшаяся и звеневшая на ветру серебряными бляшками, а под шелком малинового платья?абайи отчетливо выступал округлый живот. Англичанка была на последнем месяце беременности и, понимая, что сейчас она неприкосновенна и Абу Хасан не смеет ее тронуть, дразнила его!

– Вы так носитесь по переходам Монреаля, почтенный хаджиб, что даже шлепанцы растеряли.

Абу Хасан задыхался, глядя на упрямую назареянку. Как же он ее ненавидел! Поддавшись приступу ярости, он грубо вырвал из рук женщины лютню и со всей силы ударил ею о зубец крепостной стены. Раздался треск, жалобно звякнули струны, разлетелись обломки.

Джоанна де Ринель презрительно скривила подкрашенные кармином губы:

– Как же вам нравится пугать меня, Абу Хасан!

И обратилась к одной из своих прислужниц:

– Даниэла, помогите мне подняться. Я намереваюсь удалиться к себе, пока почтенный хаджиб не начал извергать из себя пламя подобно иблису[9].

Абу Хасан смотрел, как она удаляется, неспешно и невозмутимо, только длинное покрывало развевается, стелясь по ветру. И когда она скрылась, он воздел руки и издал долгий гортанный крик – не то вой, не то рычание. Даже находившийся во внутреннем дворе в клетке охотничий гепард отозвался свирепым рычанием, заметавшись вдоль кованых прутьев.

Уводившая Джоанну армянка Даниэла невольно сжала руку госпожи.

– Ради самой Богородицы, не дерзите этому человеку, мадам! Абу Хасан – безумец, мы обе это знаем. И каковы бы ни были данные ему указания, однажды он может не совладать с собой и сотворит нечто ужасное. А в вашем положении женщина особо уязвима. Подумайте о своем ребенке.

Джоанна провела рукой по обтянутому шелком животу и ощутила мягкий ответный толчок – ее ребенок волновался за маму. У Джоанны навернулись слезы на глаза. О, это дитя! Это все, что у нее осталось…

В длинном покое со сводчатым потолком молодая женщина опустилась возле узкого окна?бойницы. Благодаря мощным стенам замка в помещении царили тень и прохлада, а за окном жаркое солнце высвечивало до ослепительного сияния бесконечную гряду голых холмов, протянувшуюся до самого горизонта. Сколько же Джоанна вглядывалась вдаль, ожидая освобождения! Но только ветер свистел за окном да в положенные часы раздавался крик муэдзина с бывшей колокольни церкви крестоносцев. А Джоанна оставалась пленницей, всеми забытой, никому не нужной, разочаровавшейся в надежде на освобождение… Ей оставалось только вспоминать.

 

Молодая англичанка Джоанна де Ринель, в девичестве де Шампер, приходилась кузиной королю Англии Ричарду Львиное Сердце. Когда король отправился в свой крестовый поход на отвоевание Иерусалима, Джоанна и ее супруг Обри де Ринель решили последовать за крестоносцами, дабы однажды преклонить колени у величайшей святыни всех христиан – Гробницы Господа Иисуса Христа в Иерусалиме. Но по прибытии, пока шли бои, супруг Джоанны выгодно устроился интендантом в городе Яффе, а Джоанна стала придворной дамой в свите сестры короля Ричарда – Иоанны Плантагенет, вдовствующей королевы Сицилийской. Джоанна близко подружилась с Иоанной, которую в узком кругу называли просто Пиона, – в честь прекрасного цветка, так полюбившегося королеве Сицилийской. К тому же, находясь в свите Пионы, Джоанна была избавлена от общества супруга, с которым отношения становились хуже день ото дня. Одновременно, находясь вдали от мужа, Джоанна могла позволить себе тайные встречи с человеком, которого она полюбила всем сердцем. Это был загадочный лазутчик Мартин, выдававший себя то за госпитальера, то вдруг за рыцаря ордена Святого Лазаря, куда входили только прокаженные воины, то за подданного Иерусалимского короля Гвидо. А позже старший брат Джоанны, тамплиер Уильям де Шампер, заявил, что Мартин и вовсе оказался ассасином. И все же, несмотря на свои подозрения и терзания, молодая женщина не смогла отказаться от своей любви… А еще она носила под сердцем дитя от таинственного любовника… Увы, теперь только Всевышний знает, удастся ли ей когда?нибудь встретиться с ним. Узнает ли ее таинственный возлюбленный, что дал росток новой жизни, да и будет ли это что?то значить для такого, как он?..

Мартин всегда появлялся и исчезал из жизни Джоанны внезапно. В последнюю их встречу она помогла ему скрыться от преследования, организованного ее братом Уильямом. Да, она спасла возлюбленного, но потеряла уважение брата, ибо суровый маршал ордена Храма Уильям де Шампер после случившегося заявил, что больше не желает знать сестру. И все же он утаил от короля Ричарда, какую роль сыграла Джоанна в побеге опасного ассасина. И она по?прежнему оставалась в свите у королевы Сицилийской, пока… О, то, что задумали две эти женщины – Пиона и ее кузина Джоанна, – было чистейшей воды авантюрой. Джоанна понимала, на какой дерзкий шаг решается, отправляясь в Иерусалим под именем своей августейшей кузины, и если бы она смогла посоветоваться со своим братом?тамплиером, то, возможно, ей удалось бы избежать пленения. Но Уильяма не было, а их план тогда казался единственной возможностью спасти королеву Сицилийскую от уготованной ей участи. Ибо король Ричард Английский задумал неслыханное: он пожелал наладить связи со своими врагами?сарацинами[10] путем брачного союза между своей сестрой Иоанной Сицилийской и братом султана Саладина – аль?Адилем. Подобные брачные союзы часто становились основой мирных договоров в Европе, однако во владениях мусульман – никогда!

Король Ричард этого не учел. Он сдружился с обаятельным аль?Адилем и заметил, что тот очарован его сестрой Пионой… но в этом и крылась ошибка: аль?Адиль был восхищен не сестрой Ричарда, а красавицей Джоанной де Ринель, которую принял за королеву Сицилийскую. Причем Джоанна вскоре разгадала эту ошибку брата султана. Поэтому женщины и договорились, что именно Джоанна под видом сестры Ричарда отправится в Иерусалим, а позже, когда все поймут, что подобный союз сарацина и христианки ни к чему не приведет, она признается в подмене и вернется в стан крестоносцев. Ведь венценосные брат и сестра, Ричард и Иоанна Плантагенеты, обязаны выкупить свою родственницу! Да и Уильям де Шампер, как бы он ни гневался на сестру, не позволит ей остаться пленницей в руках неверных.

Какие же это были безрассудные упования! Джоанна считала, что женщину ее положения не посмеют держать в плену, однако обманутый эмир Малик аль?Адиль пришел в ярость, поняв, что с ним играли, и решил участь оказавшейся в его руках красавицы по?своему.

Тогда Джоанна еще не подозревала, что ее ждет. В Иерусалиме она рассчитывала на приезд гонцов с выкупом от короля Ричарда, но за ней явился этот черный бедуин Абу Хасан и приказал немедленно собираться.

Джоанне вернули ее бархатное блио[11] и корону, в которой она прибыла в Иерусалим под видом Пионы, – и это обнадежило молодую женщину. Она думала, что ее вот?вот отведут к привезшим выкуп посланцам Плантагенетов, да и Абу Хасан сообщил ей нечто подобное. Ее даже вышел проводить сам аль?Адиль, и хотя разочарованный эмир держался отчужденно, все же он был учтив и лично подвел к Джоанне ее красивую серебристо?бежевую лошадку. Но дальше английскую даму сопровождал только Абу Хасан и вооруженные воины. Ее зачем?то провезли по главным улицам Иерусалима, однако никто из представителей короля Ричарда к ним так и не примкнул. Когда же они выехали из города через Яффские ворота и молодая женщина поняла, что и теперь ее будут сопровождать только неверные, она ощутила тревогу и поделилась сомнениями со своими служанками?армянками – молоденькой Гаяне и пожилой ворчуньей Даниэлой. Однако те только пожимали плечами и советовали леди не тревожиться.

И все же Джоанна оставалась напряженной, а о том, что ее тревоги не беспочвенны, поняла, когда ехавший во главе их свиты Абу Хасан неожиданно свернул с главного тракта на узкую боковую дорогу, по сути тропу. На вопросы Джоанны он никак не реагировал, даже приказал ускорить ход коней, а дорога все больше петляла, меньше становилось жилых селений. Наконец Абу Хасан остановил свой отряд в глухой лощине, где их ожидали несколько похожих на разбойников бедуинов. Здесь Абу Хасан велел женщинам спешиться.

– Что все это означает? – холодно спросила Джоанна.

– Это приказ, – отозвался Абу Хасан на лингва?франка[12]. – Если вы не повинуетесь, эти люди помогут вам. – Он указал на подошедших бедуинов. – Причем это будет не так учтиво, как вам хотелось бы.

Женщинам пришлось подчиниться. Абу Хасан протянул Джоанне сверток с дорожной одеждой мусульманских женщин – джильбаб[13], темное платье с длинными рукавами и паранджу. Он приказал ей переодеться, а свое красное королевское одеяние передать юной армянке Гаяне.

Джоанна только надменно смотрела на Абу Хасана, и он повторил:

– Повинуйтесь, если не желаете, чтобы вам помогли мужчины.

От холода в его голосе женщинам стало не по себе. Пришлось подчиниться. Они отошли в сторону, и армянки занавесили своими покрывалами куст, за которым Джоанна переоделась; потом Даниэла, в кои?то веки не ворча и не ругаясь, помогла Гаяне затянуть шнуровку на красном королевском блио. Гаяне даже заулыбалась, когда водружала на свою темнокосую головку алую вуаль и венец Иоанны Плантагенет.

– Какое великолепие! Я всегда буду помнить этот момент, когда выглядела как королевна!

Но когда ей приказали сесть на бежевую лошадку Джоанны, юная армянка попятилась.

– Я плохая наездница, – причитала она. – Только госпожа может управиться со столь резвой кобылой.

Ее почти вбросили в седло. После чего встретившие их бедуины подхватили поводья лошади и, не обращая внимания на вцепившуюся в гриву Гаяне, поскакали прочь. Девушка только раз успела оглянуться на повороте дороги. Джоанна осенила ее крестным знамением.

Абу Хасан приказал трогаться. Они долго петляли по ведущей среди холмов тропе, а когда стало смеркаться и дорога вывела на возвышенность, Джоанна увидела позади стены Иерусалима – в гаснущих лучах заката она различила блеск округлого купола над скалой. Джоанна поняла, что они, объехав Святой Град, едут не на запад, а удаляются на восток, в обратную сторону от побережья, где располагались войска крестоносцев. Ей захотелось зарыдать: ее увозили прочь от единоверцев, увозили как пленницу, причем сделав все, чтобы никто не знал, куда она отправляется. Для этого ее и провезли с открытым лицом по городу, и на глазах многих она покинула Иерусалим через Яффские ворота, а потом… Потом в ее одежду заставили облачиться Гаяне. Однако вряд ли юная армянка в таком виде предстанет перед крестоносцами, наверняка этот маскарад был задуман ради какого?то коварного обмана, и, скорее всего, участь девушки уже предрешена. Гаяне погибнет, а королю?крестоносцу доложат, что погибла именно она, его кузина. Джоанна стала тихо молиться за упокой души юной глупенькой армянки, пусть та и была верующей христианкой по восточному обряду.

А вот вторая ее спутница, армянка Даниэла, уже оправилась от первого испуга и стала требовать, чтобы Джоанна проявила волю и приказала везти их к королю Ричарду. Ах, настоящая Иоанна Плантагенет так бы и поступила, уверяла Даниэла, и при этом в ее голосе звучали почти истерические нотки. Замолчала она лишь после того, как один из их спутников довольно болезненно огрел ее плетью, приказав заткнуться.

Они ехали почти всю ночь. Их путь в основном проходил по освещаемой большой южной луной каменистой дороге, вдоль которой порой можно было видеть заброшенные башни крестоносцев, но потом и их не стало. Джоанна заметила, что Абу Хасан старается избегать селений, – значит, она не ошиблась, предполагая, что ему приказано сохранить в тайне, куда везут родственницу английского короля.

Джоанна все время думала о грядущей судьбе. Сарацины не отдали ее крестоносцам за выкуп, следовательно, она им нужна как заложница. Аль?Адиль не выказывал ей больше своего расположения… но что будет, когда его гнев утихнет? Джоанна понимала, что нет смысла задавать вопросы такому человеку, как Абу Хасан.

Изредка вдоль дороги еще попадались оливковые деревья, однако уже чувствовалось приближение пустыни: дул горячий ветер, кони часто ступали по песку, где?то вдали выл шакал. Лишь под утро Абу Хасан решил сделать остановку. Его воины спешились и поставили свои пики шалашами. Однако прежде чем они расположились на отдых, Абу Хасан приказал связать женщинам лодыжки и запястья. И у Джоанны пропала последняя надежда сбежать, пока они будут отдыхать. Стараясь не расплакаться, она кусала в отчаянии губы, пыталась тихо молиться, а затем на нее навалилась усталость и она, вконец утомленная, забылась глубоким сном.

Когда молодая женщина проснулась, солнце стояло уже высоко. По приказу Абу Хасана пленницам выдали по лепешке и чашке кислого молока, а потом их заставили сесть верхом, и отряд вновь двинулся в путь. Теперь дорога лежала среди рыжих, лишенных растительности холмов. Абу Хасан то убыстрял движение их маленького отряда, то переводил на шаг, чтобы не дать утомиться животным в этой безводной пустынной местности. Дорога уводила все дальше в гору, пока они не поднялись на каменистую возвышенность, и Джоанна, к своему удивлению, увидела впереди синие воды огромного моря… или озера, ибо сквозь желтоватую дымку вдали виднелись высокие рыжие горы.

И тут ехавшая рядом Даниэла негромко зарыдала:

– Да поможет нам пресветлая Богородица! О, мадам, эти нехристи привезли нас к Мертвому морю.

Джоанна поняла, что оказалась в тех краях, о которых упоминается в Библии: некогда тут были райские места и стояли процветающие города Содом и Гоморра, жители которых своим распутством и безбожием навлекли на себя кару, и на них был обрушен небесный огонь. И по сей день все вокруг выглядело выжженным и пустынным, обреченным на вечное бесплодие, даже в водах Мертвого моря не водилось ничего живого, только в их глубине покоились руины проклятых Содома и Гоморры.

Когда отряд спустился по глубокому ущелью к берегу, Джоанна увидела большие пятна солончаков, ослепительно сверкавшие на солнце. Здесь наконец?то было решено сделать небольшую остановку и перекусить. Но Джоанна не могла проглотить ни кусочка. Отойдя от своего мула, она опустилась на колени и стала молиться.

Тут же рядом оказался Абу Хасан и грубо принудил ее подняться с колен.

– Ты, дочь шайтана, не смей подле меня поганить воздух мольбами к своему трехглавому богу Троице! Еще раз повторится подобное, и я сломаю тебе руку.

– Не смей мне угрожать, пес! – почти взвизгнула Джоанна, вырываясь. – Я не твоя рабыня, я нужна аль?Адилю, и если ты причинишь мне хоть какой?то вред… будешь за все отвечать перед своим господином!

По пути Джоанна немало размышляла о своем положении и, похоже, правильно решила, что она понадобится сарацинам как заложница. Недаром же Абу Хасан отступил от нее. Однако, когда пленнице протянули чашу с водой, он выбил ее.

– Ты наказана, – заявил бедуин. И даже ударил Даниэлу, когда та, видя, что губы молодой женщины потрескались от сухости, попробовала поделиться с ней своей водой.

Однако на другой день, когда Абу Хасан все же смилостивился, Джоанна сама отказалась от питья.

– Ты наказан, Абу Хасан. Я не буду ни есть, ни пить, и тебе придется сказать аль?Адилю, что ты уморил вверенную тебе заложницу.

Позже, когда Джоанна уже едва держалась в седле, а Даниэла стала ее уговаривать, напомнив, что так она может навредить своему плоду, Джоанна беззвучно разрыдалась. Да, ей приходится убивать себя и свое дитя, но все же она воспитана не так, как покорные мусульманские рабыни, она просто не сможет так жить… Она или настоит на своем, или погибнет.

Абу Хасан вынужден был уступить. Теперь Джоанне позволяли молиться, ее перестали связывать, ее хорошо кормили и делали остановки, когда молодая женщина чувствовала, что утомлена и ей нужно передохнуть. Джоанна старалась запомнить, как проходит их путь, ибо не теряла надежды сбежать. Но чем дальше они углублялись в пустыню, тем больше она понимала, что побег означал для нее верную смерть.

Горячий ветер все сильнее обвевал путников, дорога казалась бесконечной, они проезжали милю за милей, и в итоге Джоанна впала в некое бездумное оцепенение. И все же, когда после голых каменистых холмов она увидела впереди зеленые заросли и высившуюся над ними на огромной конусообразной горе внушительную крепость, глаза ее невольно расширились и женщина издала возглас изумления. Такие сооружения возводили только крестоносцы – с высокими мощными башнями, массивными, увенчанными зубцами стенами, огромными воротами, к которым вела огибавшая гору по спирали плотно утрамбованная дорога.

– Шобак, – удосужился объяснить пленнице Абу Хасан, беря на подъеме ее мула под уздцы. – Так теперь называют эту крепость, хотя кафиры[14] некогда дали ей другое имя – Монреаль. Вы останетесь тут, пока ваша участь не будет решена достойным аль?Адилем – да продлит Аллах его дни!

Покрытые потом и пылью путники поднимались на гору. У ворот крепости их уже ожидали стражники в округлых шлемах с длинными шипами – с угрюмыми лицами и жестким взглядом. Абу Хасан что?то сказал им, и один из стражей тут же провел пошатывающуюся от усталости Джоанну, поддерживаемую армянкой Даниэлой, куда?то внутрь между рядов каменных стен из светлого известняка. Впереди, под сводчатой аркой, дающей тень и прохладу, Джоанна сквозь усталое безразличие узнала тучную фигуру прислуживавшего ей еще в Иерусалиме евнуха Фазиля.

– Как приятно встретить в этих краях знакомое лицо! – попыталась пошутить англичанка.

Но этот франк?ренегат не был с ней так улыбчив, как ранее, когда видел в Джоанне невесту аль?Адиля. Еще бы! Ведь Фазиль тогда рассчитывал стать доверенным лицом будущей королевы Иерусалима, а теперь его отправили в этот отдаленный замок, будто в ссылку, – за то, что не распознал, что перед ним не Иоанна Плантагенет, и потому, что теперь знает, кто она на самом деле. Отныне он вынужден прислуживать знатной пленнице, взяв на себя все те же обязанности смотрителя?евнуха, однако без всякой надежды на будущее возвышение.

И все?таки Фазиль был добросовестным исполнителем и к приезду Джоанны в крепость позаботился о том, чтобы все приготовить к ее проживанию здесь: в длинных сводчатых покоях было прибрано, из расположенного неподалеку селения ей в услужение подобрали нескольких местных женщин. И пусть эти мусульманки не были такими умелыми, утонченными и очаровательными, как те райские птички, что развлекали и обслуживали ее в Иерусалиме, они, как выяснилось, довольно неплохо могли изъясняться на лингва?франка – сказывалось долгое владычество в этих землях крестоносцев, которые часто общались с местным населением, даже заключали браки со здешними женщинами и имели общих детей.

– Этот замок был первым из построек христиан в землях Заиорданья, – спустя несколько дней рассказывал Джоанне евнух Фазиль, когда они неспешно прогуливались по каменной стене, откуда открывался обзор на окрестности. – Его построили еще при Бодуэне I[15], и говорят, что сей монарх сам участвовал в строительстве. Может, поэтому замку и дали такое название – королевская гора – Монреаль. Возвели его как форт на старом караванном пути, Дороге Царей, и это давало в казну крестоносцев неплохой доход, учитывая сбор дорожной пошлины. Одно время Монреаль даже был столицей Заиорданья, но потом дальше к северу построили куда более мощное укрепление, Керак, и столицу перенесли туда. Ныне же Монреаль?Шобак принадлежит благородному Малику аль?Адилю – слава ему и приветствие! – и здесь вы будете пребывать до тех пор, пока это сочтут нужным.

– Нужным для чего, Фазиль?

Евнух ушел от ответа, принявшись рассказывать, что строители?кафиры возвели крепость так, чтобы их не донимала жара: замок весь состоит из нескольких ярусов, словно слоеный пирог, – галерея над галереей, сводчатая аркада над аркадой, толстые стены, спасающие от зноя, арки, продуваемые сквозняками, узкие переходы, где всегда прохладно. Есть здесь и прекрасный садик, где растут розы и олеандры. Устроили крестоносцы и водосборники, куда в период зимних дождей по специальным стокам попадает вода. Правда, ныне вода в водосборниках уже на исходе, но ведь вскоре опять сезон дождей, так что проблема с водой в замке отпадет. Пока же воду для нужд обитателей крепости доставляли из колодцев, расположенных под горой, и поднимали по тропе на осликах, увешанных кувшинами и полными мехами.

Джоанна спросила, есть ли в самом Монреале колодец? Она знала, что обычно ее единоверцы никогда не возводили в засушливых краях укреплений, если не имели внутри источник на случай осады.

Евнух Фазиль был доволен, что пленница хоть чем?то заинтересовалась и не донимает его расспросами о своем будущем, поэтому с охотой провел ее к арке прохода, от которой куда?то вниз начинала уводить вырубленная в скальной породе лестница. Фазиль сказал, что местные жители рассказывали, будто кафиры прорубили этот ход, чтобы добраться до таящегося внутри горы Монреаля источника. Евнух даже взял факел и вместе с Джоанной начал спускаться по ступеням в темноту, однако лестница оказалась столь замусорена, а в нос ударило такое зловоние, что молодая женщина вскоре предпочла вернуться.

– Вот, вот, мадам, – гася факел в бочке с песком у выхода, усмехнулся Фазиль. – Чего мне только не рассказывали об этом спуске под гору! Но это всего лишь слухи, ибо никто из нынешних обитателей замка так и не дошел до самого низа. Там, внизу, только мрак и пустота, и люди считают, что этот ход ведет в саму преисподнюю, где крестоносцы поклонялись своим демонам. Поэтому новые хозяева замка решили превратить этот ход в свалку. Отсюда и зловоние.

Джоанна сказала, что если колодец и в самом деле был, то, не разыскав его и забросив, нынешние жители Монреаля лишили себя возможности иметь воду на случай осады.

Фазиль лишь отмахнулся.

– Осады не предвидится. Великий султан Салах ад?Дин не позволит. Даже король Ричард не смог с ним тягаться!

Джоанна резко схватила евнуха за руку.

– Вам что?то известно, Фазиль? Умоляю, скажите, как идет война между султаном и крестоносцами?

Но толстяк только поднял пухлые ладони к небу.

– Откуда же мне знать, мадам? Вспомните, ведь я прибыл в Монреаль?Шобак еще до вашего приезда. Мне ли что?то знать о крестовом походе?

Он лукавил. Вряд ли вести о войне с крестоносцами не доходили до Заиорданья. Джоанна из своего окна в башне не раз видела, как по дороге, обвивавшей высокую гору Монреаля, поднимались какие?то всадники, как Абу Хасан в своих темных одеяниях выходил им навстречу и выслушивал новости. О, этот суровый черный бедуин наверняка был в курсе всего, но бессмысленно пытаться у него что?то выведать. Да и вообще, после приезда в крепость пленница и ее тюремщик старались избегать общения. К тому же у Абу Хасана были другие хлопоты: в Монреале?Шобаке он был назначен хаджибом, отдавал распоряжения, следил за взиманием пошлины с караванов, часто куда?то уезжал во главе вооруженного отряда.

Джоанна видела, как порой он проносится мимо в своей черной накидке и развевающейся на ветру куфии. А потом смотрела на пустынные холмы Заиорданья, на уходящую куда?то вдаль между холмами серую Дорогу Царей и на посаженные некогда владевшими этим краем крестоносцами зеленеющие в долине сады и виноградники – только они и оживляли пустынный пейзаж. Вернутся ли крестоносцы сюда еще когда?нибудь? Приедет ли кто?то за самой Джоанной? Что знают Ричард и Пиона о том, что стало с их родственницей? Что им сообщили? И сообщили ли?..

Порой Джоанна от этих мыслей впадала в такую отрешенность, что даже не обращала внимания на то, что делают с ней прислужницы. А те полировали ей ногти, пели свои долгие протяжные песни, расчесывали ее длинные волосы. Однажды, когда она в своей задумчивости позволила им делать все, что заблагорассудится, женщины даже подрезали ей челку над бровями, а когда показали отражение в зеркале, Джоанна рассердилась, выбила зеркало и надавала им оплеух. Даниэле даже пришлось заступиться за бедняжек.

– Я понимаю, что в вашем положении женщины особо раздражительны, мадам, но если Абу Хасан узнает, что служанки вас не устраивают, он попросту убьет их. Я ведь слышала, как кто?то говорил, что пока вы тут, ни одна из них не вернется в селение, дабы ненароком не проболтаться о красивой иноземке, какую скрывают в Монреале. И если вы недовольны… Новых служанок, конечно, подберут, но вина за смерть прежних камнем ляжет на вашу душу.

Джоанна порой наблюдала за прислужницами, задумывалась об их грустной доле. Несмотря на ее капризы и раздражительность, они считали, что им неслыханно повезло, ведь оказаться в услужении у знатной женщины доводилось не многим в этих краях. Теперь они были освобождены от постоянной изнурительной работы, находились в богатой обстановке, их хорошо кормили. И ни одна из них не проявляла желания вернуться в долину, все с готовностью приняли условие не видеться с близкими.

 

С наступлением зимы в Заиорданье заметно похолодало, по небу проносились тяжелые тучи, начался период зимних дождей – Джоанна и не подозревала, что в этих засушливых краях случаются такие ливни. Порой она по нескольку дней просиживала в своем сводчатом покое, не имея иных развлечений, как играть в шахматы с Фазилем. Однако толстяк евнух оказался никуда не годным игроком, он долго продумывал ходы, тер свою круглую лысую голову, склоняясь над доской, где фигуры противницы раз за разом создавали затруднение для его фигур. Джоанну это постоянное превосходство над слабым игроком утомляло до зевоты. Пусть уж лучше поведает что?нибудь – при его болтливости рассказчиком Фазиль оказался не плохим.

И он снова рассказывал ей о Монреале.

– Первый возведенный в Заиорданье замок кафиров пал последним. Вы же видели, госпожа, как он вознесен над округой! Его стены невозможно разбить, так как ни одно орудие не добросит на такую высоту снаряд, а по его склонам невозможно вскарабкаться, чтобы идти на приступ. Поэтому Салах ад?Дин и не стал тут задерживаться, перепоручив брату аль?Адилю вырвать из Заиорданья этот последний оплот крестоносцев. Аль?Адиль – опытный полководец, он окружил замок на горе плотным кольцом войск, решив взять его измором. А ведь в замке, кроме отряда тамплиеров, жили еще и каменщики, и лекари, и конюхи, и рядовые воины со своими семьями. Не имея вестей о том, что уже пал Иерусалим и их единоверцы изгнаны из Святой земли, они два года продержались в изоляции, но не сдавались в своем упрямстве!

– В своем мужестве! – уточнила Джоанна.

Фазиль только кивнул. Однако пусть госпожа учтет, что все обитатели Монреаля жестоко страдали тут от голода и истощения. Наконец крестоносцы решили продать своих жен и детей в рабство, обменяв на продукты. Но и это им не помогло. Они сдались, когда сил уже не осталось и они почти ослепли от пыли и соли.

Армянка Даниэла, в этот миг разливавшая шербет по пиалам, неожиданно вмешалась в разговор:

– А я слышала, что крестоносцы не меняли детей и жен на продукты, а просто договорились с сарацинами, что их выпустят, дабы они не умерли от голода в осажденной крепости.

Фазиль чуть скривился.

– Пусть так. Но куда они отпускали своих женщин и чад, как не в рабство? Но благородный аль?Адиль, – воздел руки евнух, – оценил мужество защитников замка и проявил удивительное благородство: он не только велел сохранить им жизнь, но и выкупил для них их женщин и детей, а потом велел отпустить на все четыре стороны. Говорят, многие крестоносцы смогли добраться до самой Антиохии на побережье.

Джоанна молчала. Какую трагедию пережил этот замок! Героическая защита, верность долгу, страдания… И вот Монреаль в руках победителей – запущенный, замусоренный, не ремонтирующийся, но все еще мощный и неприступный, чтобы упрятать ее тут без надежды на освобождение. О, неужели ее не ищут, неужели не освободят?

В Монреале при крестоносцах было сооружено две церкви – ныне в одной из них была мечеть, а вторую превратили в овечий загон. Овец туда обычно загоняли к вечеру, а днем они бродили по склонам горы, щипля пробивавшиеся сквозь скалистые наслоения кустики чахлой травы. Однажды, когда эта вторая церковь пустовала, Джоанна зашла туда и, рассматривая стесанные со стен остатки росписи и посеченные колонны, неожиданно заметила на одной из уцелевших капителей изображение какой?то святой в ниспадающем на плечи покрывале. Лик святой, после того как по нему прошелся сарацинский тесак, рассмотреть было невозможно, однако то, как располагались складки покрывала, напомнило Джоанне изваяние английской святой Хильды – подобным же образом ее изображали в женском монастыре неподалеку от владений ее родителей. Шамперы всегда помогали этой обители, святая Хильда считалась покровительницей их семьи, и, увидев здесь, за много миль от родины, схожее изображение, Джоанна растрогалась, ей показалось, что она встретила добрую знакомую. У молодой женщины даже слезы навернулись на глаза, она опустилась на колени и принялась жарко молиться, прося заступницу Шамперов придать ей сил, ибо чувствовала, что она на грани отчаяния.

– О, святая Хильда, ты сделала при жизни немало добра, ты всегда помогала моей родне, не оставь же и меня своей милостью.

Молитва принесла Джоанне некоторое облегчение, напомнила о доме. Когда человек в отчаянии, именно память о доме и о родных придает ему сил. И позже, сидя у своего окошка, глядя на унылый окрестный пейзаж, Джоанна вспоминала милую Англию, светлые башни родительского замка, свою семью. Как же она соскучилась по ним! Больше двух лет назад она покинула родные берега, надеясь, что совершит паломничество в Святую землю, уповая, что, помолившись в святых местах, она сможет излечиться от бесплодия, родит ребенка. И это ее желание было исполнено – она носила дитя.

Джоанна вслушивалась в себя, замечала, как округлился живот, как налилась и стала по?особенному чувствительной грудь. Но этого чуда материнства, возможно, и не случилось бы, если бы она не встретила на своем пути человека, которого никак не могла забыть.

Мартин… Таинственный голубоглазый попутчик, загадочный рыцарь, который спасал ее, говорил ей о своей любви, в объятиях которого она познала упоительную радость. Он возносил ее своей любовью до небес и… пугал… Ее уверяли, что Мартин враг, а она помогла ему скрыться. И пусть Джоанна смирилась с мыслью, что им больше никогда не встретиться, но ее сердце не хотело забывать его. Увы, Мартина ненавидел и преследовал ее брат Уильям де Шампер, его сурово осуждала верная служанка Джоанны Годит, его подозревал капитан ее стражи Дрого, а порой о Мартине с какой?то издевкой вспоминал и ее супруг Обри. Но все же сейчас, не ведая, что ее ждет, страшась своей участи, Джоанна находила отраду, вспоминая каждый миг, когда они были вместе, каждое его прикосновение, каждый взгляд…

– Наша госпожа опять размечталась, – посмеивались в стороне служанки Джоанны, наблюдая за уединившейся англичанкой, которая сидела в стороне с просветленным и нежным лицом.

Молодая женщина клала руку на живот. Она носит дитя. Она родит ребенка от своего возлюбленного Мартина… И какая судьба ожидает это несчастное дитя узницы?!

Она заставляла себя не падать духом. Нельзя все время печалиться, нельзя сдаваться. Ведь сказано же, что уныние – один из смертных грехов. И Джоанна старалась отвлечься, находила себе все новые занятия, только бы не увязнуть в пучине печали и страха. Она начала старательно изучать язык сарацин, даже попросила Фазиля научить ее писать свое имя арабской вязью. Из окна и со стен крепости с интересом рассматривала проходившие по Дороге Царей мимо Монреаля караваны, расспрашивала о местной торговле, а то вдруг начала приручать содержавшегося в замке охотничьего гепарда.

Зверь содержался в клетке внутри построек замка, и, прогуливаясь по лабиринтам Монреаля, Джоанна могла подходить к нему, сперва осторожно, глядя только издали, а когда зверь перестал хищно скалиться при ее приближении, начала подступать к прутьям клетки, негромко подзывать его, а там и прикармливать, принося гепарду остатки мясных деликатесов со своего стола. В итоге она добилась того, что зверь начал ждать ее появления, вставал, едва она появлялась, терся пятнистой головой о прутья клетки. Она же разговаривала с ним негромко и ласково, и ей начинало казаться, что хищнику это нравится, он издавал негромкие мурлыкающие звуки, порой даже опрокидывался, как будто подставляя брюхо, чтобы его погладили. Гепард нравился Джоанне тем больше, что, как заметила пленница, он не переносил нового хаджиба Абу Хасана. Когда тот обходил стену в своих черных развевающихся одеждах или громко отдавал приказы, гепард начинал метаться и рычать, словно приходя в ярость. А вот с Джоанной даже мурлыкал…

Однажды, когда молодая женщина сидела на ступеньках рядом с клеткой, к ней приблизился плотный, облаченный в кольчугу сарацин с выкрашенной хной рыжей бородой и попытался на ломаном лингва?франка спросить, каковым она находит его охотничьего гепарда. Джоанна, используя имеющийся у нее запас арабских слов и выражений, ответила, что эта огромная кошка великолепна.

– О, вы не тратите время даром и изучаете наш язык, – улыбнулся ее собеседник. И поклонился, представившись: – Мое имя Керим ибн Халиль ибн Рашид, госпожа. Прежде я был в Монреале хаджибом, но теперь, когда этот пост по воле господина Малика аль?Адиля передали Абу Хасану, я тут просто капитан ворот, то есть слежу за охраной в крепости.

Позже Джоанна, поразмыслив, решила, что как бы покорно ни принял свое понижение по службе бывший хаджиб Керим, вряд ли оно его обрадовало. А из разговоров с Фазилем она выяснила, что у Керима с Абу Хасаном были даже ссоры, ибо новый хаджиб вроде как уличил прежнего в недоимках со сбора пошлины, хотя тот упорно отвергал обвинения. Но Джоанну мало касались эти местные недоразумения, а вот то, что она может хоть с кем?то общаться в крепости, ее устраивало. Правда, встречаясь с рыжебородым Керимом подле клетки с гепардом, они обычно обсуждали лишь достоинства пятнистого хищника: бывший хаджиб с удовольствием рассказывал назареянке, насколько хорош его любимец на охоте, от которого не может убежать ни степная газель, ни песчаная лисица; даже взлетавшего орла он как?то настиг в стремительном прыжке и сбил ударом когтистой лапы.

– Но с теми, кого он любит, мой Янтарь ласков, как котенок, – неспешно, чтобы поняла англичанка, говорил капитан ворот, при этом ласкал зверя, просунув руку между железных прутьев. – Хотите погладить его? – неожиданно предложил он.

Джоанна не была уверена, что правильно поняла его слова, но по жестам Керима удостоверилась и решила попробовать.

– Янтарь любит только хороших людей, – сказал Керим. И добавил, заметив идущего по стене крепости Абу Хасана: – А вот к тем, чьим сердцем завладели демоны, он явно проявляет злость и скалит клыки.

Да, у бывшего и нынешнего хаджибов отношения явно не ладились. Однако эти редкие встречи с Керимом возле гепарда постепенно превратились в некую традицию. Капитан ворот даже как?то поведал пленнице о себе: сам он родом из?под Дамаска, у него там собственный икт[16], хороший дом, семья, гарем, а также старый отец, которого Керим очень любит. Такая откровенность иноверца требовала ответной откровенности, и Джоанна, медленно подбирая арабские слова, в свою очередь поведала, кто она, причем заметила, что рыжие брови Керима изумленно выгнулись, когда она сообщила, что ее родной брат – маршал ордена тамплиеров.

– Я как?то неправильно выразила свою мысль на арабском, почтенный Керим? – осведомилась Джоанна.

– Я все понял, госпожа. Но вы и храмовник де Шампер… Говорят, он очень жесток.

– Только немного, – помогая себе жестами, пояснила Джоанна. И вздохнула – увы, она ничего не знала о брате и грустила, вспоминая, что они расстались в ссоре.

И все же ей показалось, что Керим, узнав, кто она, озадачился. Выходит, даже стражники в Монреале не ведают, кого охраняют. Однако то, что живущая в замке христианка является ценной пленницей, с которой надо считаться, вскоре узнали и иные обитатели Монреаля.

Началось все с того, что Джоанне надоело, что служащие замка имеют привычку сбрасывать мусор и нечистоты если не в шахту заброшенного колодца, то прямо по склонам горы Монреаль. А так как кухни находились немного ниже, чем ее покои, то получалось, что отбросы скапливались под ее окнами и, когда прошел сезон дождей и потеплело, оттуда стало доноситься отвратительное зловоние. Джоанна сперва требовала от Фазиля отдать распоряжения на этот счет, но, поняв, что от евнуха толку не добиться, сама отправилась на кухню и, не скрывая лица, как положено мусульманкам, устроила там скандал, требуя прекратить разводить грязь и вонь под замком. Служащие просто онемели от такого приказания и, разумеется, не прислушались к нему. Однако упрямая англичанка стала являться на кухню едва ли не каждый день и однажды даже запустила блюдом с объедками в голову местного повара. После такой выходки к ней явился сам хаджиб Абу Хасан.

– Назареянка, кажется, забыла, что она тут не госпожа, а пленница, – прорычал он, наступая на женщину. – Или тебе, демоница, не хватает ума понять, что приказываю в Монреале я? Учти, еще одна такая выходка, и я велю замуровать тебя каменной кладкой в этой комнате, у тебя не будет обслуги, а еду и пищу тебе будут подавать через крошечное окошко.

– Только попробуйте! – вскинула подбородок Джоанна. – Тогда я вообще откажусь от пищи и вам придется доложить своему господину аль?Адилю, что вы не справились с его заданием и уморили меня голодом.

Она давно догадалась, что тот уход, какой был за ней в крепости, не просто дань ее высокому положению, но и желание аль?Адиля сохранить ее красоту. И хотя угроза хаджиба вызвала в ней оторопь, она знала, что ей пока ничего не угрожает.

Стерпел Абу Хасан и требование Джоанны убрать мусор и оставшийся после захвата крепости щебень в небольшом садике, где она любила гулять. А еще она настояла, чтобы стражники, несшие караул на стенах крепости, не перекликались, когда проходят над ее покоями, мешая ей тем самым отдыхать. И они подчинились. Более того, когда через время Джоанна поднялась на стену и поблагодарила их за учтивость, солдаты даже заулыбались. Повар, которого выходка пленницы недавно так напугала, тоже удостоился ее расположения после того, как он перестал вываливать мусор под ее окна. Однажды христианка снова явилась на кухню, но на этот раз не для того, чтобы скандалить, а наоборот, поблагодарить его за вкусное блюдо из неведомых ей плодов, мяса и душистого соуса, показавшегося ей непередаваемо вкусным. И повар пообещал, что и впредь ее кушанья будут не хуже, чем при дворе султана. Когда Абу Хасану сообщили, что пленница ведет себя в замке как истинная госпожа и люди даже повинуются ей, он только еще более помрачнел.

Чуть позже Джоанна заявила, что хочет, чтобы ей приносили товары от караванов, какие проходят мимо крепости. Ей позволялось наблюдать за ними с высоты стен, но однажды хаджибу принесли выброшенную пленницей в окно серебряную тарелку, на которой она арабской вязью выцарапала свое имя и сообщила, кто она. Просто чудо, что эта тарелка застряла на каменном выступе и ее утром нашел во время обхода караванной стоянки один из стражников, тут же сообщивший об этом хаджибу.

Вот тут Абу Хасан пришел в настоящее неистовство. Ворвавшись в покои Джоанны, он швырнул ее на софу и навис сверху, не давая женщине подняться.

– Ты что думаешь, раз проклятые кафиры на подступах к Иерусалиму, то тебе можно так себя вести?

Несмотря на страх перед бедуином, Джоанна вдруг неимоверно обрадовалась, услышав вырвавшиеся у него слова. И хотя ее голос дрожал, она произнесла почти весело:

– Если король Ричард у Святого Града, то я бы советовала вам быть поучтивее со мной. Ибо мое расположение еще может вам понадобиться.

Бедуин только теперь понял, что проговорился. Его в последнее время очень тревожили вести о том, что Ричард так близко подошел к Иерусалиму, но сообщить подобное этой женщине… Абу Хасан выпрямился перед ней, как черный столб, его лицо побагровело, провал шрама под скулой подергивался, выдавая клокочущую в нем ярость.

– Можешь и дальше молить своего трехглавого бога Троицу о приходе крестоносцев. Но знай – ты их не дождешься. Ибо будешь уже мертва!

Он вновь склонился, глаза его горели.

– Я и сам жду, когда Мелек Рик окажется у стен Иерусалима, ибо едва это произойдет… О, с каким же удовольствием я отрежу тебе тогда руку… и отправлю этому шайтану… ему или твоему брату?тамплиеру. Безжалостного Мелека Рика этим, может, и не остановить, но вот сдержится ли храмовник, когда получит отрезанную руку родной сестры? А если кафиры пойдут дальше… тогда я отрежу твои груди. Ибо каждый шаг крестоносцев к Святому Граду будет означать для тебя кровь и мучения. Пока они не остановятся. И я сам буду резать тебя и отправлять им по частям… но так, чтобы ты не умерла. Окровавленная, но живая, ты будешь щитом Иерусалима против кафиров, и они будут это знать!

Тут даже Фазиль не сдержался, закричал, чтобы Абу Хасан уходил…

Позже Абу Хасан приказал высечь всех слуг и служанок англичанки, не уследивших за ней.

Джоанна не могла уснуть всю ночь. Ее била крупная дрожь, в груди давило, она задыхалась. Так вот какую участь ей приготовили! О, лучше броситься со стены крепости, чтобы не быть заложницей, не претерпевать такие муки… Ибо она знала, что воинство крестоносцев не остановится. И хотя, покончив с собой, она погубит свою душу, Всевышний будет знать, что она жертвует собой ради святой войны за освобождение Гроба Господнего!

Именно в этот миг, когда она была на грани отчаянного решения, в ней впервые зашевелился ребенок. Будто легкие пузырьки стали подниматься внутри ее тела, будто кто?то тихонько трогал ее изнутри маленькой ладошкой, успокаивая, умоляя, прося…

Джоанна разрыдалась.

На следующий день она оказалась запертой. Ее больше не выпускали, она стала настоящей узницей, пусть и не замурованной, как обещал Абу Хасан, но ее участь от этого не стала легче. В отчаянии Джоанна отказалась принимать пищу и весь день проводила в молитвах. Она сама выбросила поднос с едой в окно, а принесенный вновь был брошен в голову служанки.

Так шли дни. Джоанна почти все время проводила в постели, поднимаясь лишь по нужде. Ей снова и снова приносили еду, но она оставалась нетронутой. Теперь Джоанна почти все время спала, а когда приходила в себя, слышала, как рядом причитает и упрашивает ее Даниэла, что?то лопочет евнух Фазиль. Один раз она разобрала его слова:

– Если вы не жалеете себя, то пожалейте хотя бы свое дитя.

– Зачем? Мы все равно обречены…

Ее дитя больше не шевелилось, она убила его…

А потом вдруг Фазиль сказал:

– Мадам, не мучайте больше себя. Абу Хасан уехал. Есть вести… Я не должен этого говорить, но стало известно, что крестоносцы отступили от Иерусалима. Вы спасены, мадам.

Крестоносцы отступили от Иерусалима… Значит, ее не будут резать. Но и никто не придет ее освободить… Так что же изменилось в ее несчастной судьбе?

И, словно в ответ, она ощутила мягкий толчок в глубине своего тела. Ее малыш затаился, как и мать, но сейчас требовал жизни. Разве ранее мало она просила Небеса послать ей дитя, чтобы теперь так жестоко губить его… и себя?

Джоанна была слаба, как котенок, она еле заставила себя выпить немного шербета. Потом она опять спала, но, просыпаясь, уже не противилась и принимала пищу. За это ей вновь позволили выходить из покоев. Когда она, еще слабая и исхудавшая, вышла наружу, то с удивлением огляделась. Вся окрестность вокруг Монреаля была покрыта снегом. Снег в Заиорданье? Какое чудо! И как же захотелось домой…

Она прошла в разрушенную церковь и долго молилась святой Хильде, прося прощения и заступничества. И еще она просила… прислать за ней Мартина. Где бы он ни был. Неужели чуда не случится и он никогда не узнает, как она его ждет? Он должен прийти и спасти ее и их ребенка!

Мечты. Несбыточные надежды. И снег к полудню уже растаял, как и не было его…

Вечером Даниэла завела с ней разговор о том, как она думает назвать своего ребенка.

Джоанна невольно улыбнулась, погладив свой округлившийся животик.

– Ричард. В честь прославленного короля, моего родича.

– Ну а если родится девочка?

Джоанна пожала плечами, сказав, что пока не выбрала ей имени.

– Значит, непременно будет девчонка, – заявила Даниэла. – Есть такая примета – кому заранее не придумаешь имени, тот и родится. По своим дочерям я это точно проверила.

Она разоткровенничалась, поведав, как четырежды рожала, но всякий раз это были девчонки. Ее муж очень огорчался по этому поводу, но что дал Бог… Да и когда одна из ее малышек умерла, он так сокрушался! Но остальные выжили, сейчас они замужем, одна живет в Киликии, две в Антиохии. И все зовут мать к себе, просят нянчить внуков. Но она всегда была в услужении у знатных особ, ей нравилась такая независимая жизнь, особенно после того, как овдовела. Когда же ее взяла в свой штат королева Иоанна, Даниэла вообще возгордилась. А потом…

– Когда меня освободят, ты обязательно поедешь к ним, Даниэла, – сказала Джоанна.

Армянка усмехнулась, потерла пробивавшиеся над ее верхней губой усики, а потом, оглянувшись, сказала:

– Я слышала, как стражники говорили, что, мол, даже отступив от Иерусалима, крестоносцы не собираются оставлять Левант, а укрепляют города на побережье.

Джоанна оживилась:

– Значит, весной в их гавань прибудут новые крестоносцы, будет новый поход…

Она осеклась, поняв, чем ей это может грозить. Ей надо было что?то делать, что?то придумать, чтобы известить о своем местонахождении. Но как?

Вернулся Абу Хасан. Они столкнулись с Джоанной в одном из сводчатых переходов крепости, и женщина невольно стала отступать от приближавшегося к ней бедуина. Пока не оказалась у клетки с гепардом. О, для Джоанны даже эта огромная кошка казалась менее опасной, чем Абу Хасан, и она заскочила в клетку.

– Нет, не надо! – внезапно закричал Абу Хасан и кинулся к ней, однако остановился, видя, что англичанка цела и невредима и стоит, удерживая гепарда за ошейник. Зверь же смотрел на нелюбимого им черного бедуина, скаля огромные клыки.

Джоанна негромко, но решительно произнесла:

– Если вы не уйдете… я спущу на вас зверя!

Она опять победила, ему пришлось удалиться. А у Джоанны случилась истерика. Она и плакала, и смеялась, уткнувшись лицом в пятнистую шкуру своего защитника. Но его ли испугался Абу Хасан или он разволновался из?за нее? Он ведь ее страж, ему надо беречь ее… пока не придется резать.

Позже к ней пришел Керим и сказал, чтобы она ничего подобного больше не вытворяла.

– Абу Хасан не тронет вас. Похоже, ему даны совсем иные указания. Он даже привез вам новые наряды и украшения, вас прекрасно кормят, вам прислали музыкантшу и танцовщиц. Кажется, у аль?Адиля относительно вас поменялись планы.

Джоанна только кивнула. Итак… Или аль?Адиль все еще неравнодушен к ней, или… ее собираются вернуть крестоносцам, если начались переговоры. О, как же ей хотелось в это верить!

Но дни шли за днями, ничего не менялось. Уже настала весна, голые холмы вокруг покрылись зеленью, внизу в долине блеяли ягнята. Абу Хасан избегал Джоанну, она отдавала распоряжения в замке, по ее приказу тут наводили порядок, и капитан ворот Керим даже ругал нерадивых, если те не проявляли усердия. Замок, где Джоанна была пленницей, преображался. Но надежды у нее не было… И то, как сегодня Абу Хасан разбил ее лютню, указывало, что она все еще в его власти. Во власти хаджиба и его господина аль?Адиля.

 

– Вы так задумались, госпожа, – приблизившись к молодой женщине, произнесла Даниэла.

Джоанна смотрела вдаль. Цветущие сады на террасах вокруг Монреаля, селение с плоскими крышами, откуда доносился крик с минарета, зеленые полоски плодородной земли на холмах, где местные жители выращивают пшеницу. Фазиль говорил, что плодородная почва есть только тут, близ Монреаля, а вокруг – только пустынные бесплодные земли, где бродят шайки разбойников?бедуинов, нападающих на караваны. Чужой край, куда не смеют являться ее единоверцы… Волнует ли еще кого?то из них ее судьба? Где ее венценосные родичи? Что им до той, которая пожертвовала собой, дабы у короля не были связаны руки, а ее кузина, королева Сицилийская, могла и далее оставаться в безопасности. Все они забыли о ней, как и забыл брат Уильям, который не смог простить младшую сестру и которому наверняка все равно, жива ли она или ее разрезали по частям. Где ее возлюбленный, от которого она скоро родит? Уехал… Забыл о ней… Да полно, любил ли он ее хоть когда?нибудь?

Джоанна неожиданно ощутила такой прилив злости, такое обреченное отчаяние, что не смогла сдержаться и пронзительно закричала.

Даниэла бросилась к ней.

– Что с вами, госпожа? Никак схватки начались?

– Оставь меня, Даниэла! Мне еще рано. Я буду рожать в начале мая, я знаю.

Армянка задумчиво потерла темнеющие над верхней губой усики.

– Ну, вам виднее. Но мне все равно кажется, что живот у вас уже опустился. Я даже опасаюсь, что этот демон в черном так вас напугал, что вы вот?вот разродитесь. Не дразните вы его ради самой Пречистой Девы, мадам.

Той ночью Джоанна проснулась от резкой боли. Она кусала губы в темноте, надеялась, что сейчас это прекратится. Ведь только середина апреля, ее срок позже… немного позже. Но боли становились все сильнее, и вскоре роженица уже не могла сдерживать криков.

Схватки продолжались всю ночь и весь следующий день, а к вечеру Джоанна де Ринель родила крепкую голосистую девочку.

– Дайте мне ее, – просила она, протягивая руки к запеленатому похныкивающему свертку, который держала Даниэла. – О, как же она похожа на своего отца! И какая красавица!

Джоанна и не ожидала, какое оглушающее счастье познает, прижимая к груди своего ребенка!

Потом она уснула глубоко и спокойно.

Даже Абу Хасан передал ей свои поздравления. Он же позаботился, чтобы из селения прислали заранее выбранную кормилицу, а молодой матери перевязали груди, чтобы их не распирало молоком. Знатные дамы не должны кормить своих детей, но Джоанна ни на миг не отходила от кормилицы, глядя, как жадно сосет грудь молодой смуглой кормилицы ее дочь.

– Ну и как вы все?таки ее назовете, мадам? – не унималась Даниэла. – Должна сказать, что ваш тюремщик Абу Хасан сказал, что не возражает, если вы надумаете ее крестить. Ведь в селении Шобак есть христиане, они платят джизью[17] и имеют право иметь своего священника.

– Я уже выбрала ей имя, – не сводя глаз с ребенка, улыбнулась Джоанна. – В честь святой, которая поддерживала и помогала мне все это время. Мою дочь будут звать Хильдой!

Ребенка окрестили. Девочка была крепенькой, на удивление спокойной и быстро набирала вес. Джоанна брала ее из рук кормилицы и выходила с ней в сад, где сидела среди роз и олеандров и пела маленькой Хильде старые английские песни. В такие минуты ей не хотелось думать ни о чем плохом. Еще один миг счастья, когда прижимаешь к груди свое дитя, всматриваешься в это маленькое невинное личико. О Пречистая Дева, пусть все беды минуют ее ребенка!

Но по прошествии двух недель маленькая Хильда исчезла из замка. Пропала и ее кормилица. Не помня себя, Джоанна кинулась к Абу Хасану.

– Где моя дочь?

– Я услал ее вместе с кормилицей. Ребенку ничего не угрожает.

– Она в селении в долине?

– Нет. Их увезли по приказанию аль?Адиля. Но девочка в безопасности. Мой повелитель позаботился о ней.

Джоанна стояла, пошатываясь, закусив длинную косу, чтобы сдержать рвущийся из горла крик. Итак… аль?Адиль.

Но крик все же прорвался. Она опустилась на колени и зарыдала в голос.

Абу Хасан ушел, не скрывая довольной улыбки. Он воин, его не могут тронуть стенания молодой матери. А эта еще… С ее дурным норовом, непонятным ему, когда вспышки ее тигриного непокорства перемежались то с неожиданной детской веселостью, то с невыносимыми капризами… О, Абу Хасан так возненавидел эту назареянку, что в душе не стыдился признать ее своим врагом. А горе врага всегда дарит радость.

 

Глава 2

 

 

Левантийское[18] побережье. Начало мая 1192 года

 

Четыре всадника – рыцарь?тамплиер с алым крестом на белой котте[19], двое воинов в пластинчатых доспехах и еврей в примечательной желтой шляпе – покинули хорошо охраняемые пределы графства Триполи и поскакали по находящейся под властью сарацин земле в окрестностях приморского Бейрута. Саму крепость Бейрут на побережье всадники миновали беспрепятственно, но дальше, там, где покрытые кедровыми лесами горы подступали к узкой прибрежной дороге, на них напали.

Сначала просвистела стрела, и возглавлявший небольшой отряд Мартин грубо выругался, когда острое жало вонзилось ему возле подмышки. Хороший стрелок знал куда метил: кожаный, обшитый стальными пластинами доспех хорошо укрывал все тело, кроме сгибов рук и подмышек. Боль была резкой и острой, Мартин пошатнулся в седле, стал сползать, пока его спутники кружили на месте, прикрывшись щитами и определяя, откуда прилетела стрела. Понятно, что из леса, но откуда именно?

Один из всадников, крупный рыжий норвежец Эйрик, повернулся к растерянно озиравшемуся еврею:

– Иосиф, ты без доспехов, так что быстро падай с лошади и притворись мертвым.

Сам он, как и Мартин, был в кожаной куртке с плотно нашитыми стальными пластинами, но его голову вместо шлема покрывала чалма, как у сарацина. Эйрик выглянул из?за щита, наблюдая, как Мартин, повиснув на боку коня, будто потерявший сознание раненый, а на деле укрывшись за его телом, направил скакуна в сторону зарослей. Итак, этот шустрый успел сообразить, где засада. И Эйрик тут же стал разворачивать в ту сторону своего бурого жеребчика.

Нападавшие уже появились, решив, что справились с путниками, – тех всего четверо, один ранен стрелой, а второй упал с лошади и уже не представлял опасности для их довольно многочисленного отряда. Сарацин не удержало под укрытием зарослей даже то, что один из четырех был тамплиером, – рыцарей ордена Храма местные разбойники опасались больше всего. Но ведь только двое в седле – храмовник и воин в чалме… или уже трое? А вон и четвертый, тот, что в желтой шляпе, приподнялся.

Мартин, подскакав ближе к зарослям, откуда высыпали разбойники, стремительно выпрямился в седле и метнул в ближайшего из них короткое копье, а следующего сразил мечом. Поспевший за ним венгерский тамплиер Ласло Фаркаш снес своего противника, который уже замахнулся саблей, древком копья, как дубиной, и тут же вогнал его острие в другого разбойника. Эйрик просто сбил наскочившего на него сарацина ударом щита и напором лошади, так что тот рухнул на песок вместе со своей небольшой изящной лошадкой, но, быстро выпутавшись из стремян, не стал нападать, а пополз на четвереньках прочь. Огромный норвежец стал рубиться над ним обеими руками – мечом парировал направленные на него удары, а секирой рубил так, что только кровавые брызги разлетались.

Такого отпора сарацины не ожидали и, пронзительно вскрикивая, поспешили обратно под сень спасительных зарослей. Победители не преследовали их. Тамплиер Ласло сказал:

– Это люди не эмира Бейрута, это обычные бедуины?разбойники, ищущие легкой наживы.

Он оглядел распростертые на залитом кровью песке тела и неспешно вытер меч о гриву своего вороного. Его смуглое скуластое лицо в обрамлении стального наголовника кольчуги расплылось в довольной усмешке, пышные черные усы приподнялись, обнажая крепкие ровные зубы. Будучи невысокого роста – что не бросалось в глаза, когда тамплиер был в седле, – Ласло хорошо справился со своей работой, ведь одной из основных обязанностей ордена Храма было уничтожать тех, кто препятствует мирному передвижению путников.

Норвежец тем временем повернулся к начавшему взбираться на коня еврею.

– Ты плохо слышал, что я тебе сказал, Иосиф? Пока шла схватка, тебе надлежало лежать с закрытыми глазами и не шевелиться.

Обычно Эйрик был мягок и предупредителен с молодым евреем, семейству которого привык служить. Сейчас же, видя непослушание Иосифа, он гневно сдвинул рыжие брови, его светло?серые глаза сверкали, а лицо так побледнело, что веснушки на нем казались почти черными. Даже мощная челюсть Эйрика подрагивала, словно он едва сдерживался, чтобы не открыть рот, откуда в любой миг могли посыпаться не только упреки, но и самая настоящая ругань. Но Эйрик и впрямь опасался за Иосифа: еврей не был воином, а его плащик и желтая шляпа, из?под которой выбивались густые кучерявые волосы, вряд ли могли послужить парню защитой.

Собой Иосиф был не больно красив: слишком крупный горбатый нос, близко посаженные глаза, скошенный подбородок, однако когда он улыбнулся Эйрику, понимая, что тот не столько злился, сколько переживал за него, лицо его осветилось такой светлой и ласковой улыбкой, что оно стало казаться по?настоящему привлекательным.

– Не унижай меня своей суровостью, Эйрик. К тому же вы так сражались, что я чувствовал себя защищенным со всех сторон, и оставаться лежать на песке было как?то… Это как проявление неуважения к мастерству и доблести столь отменных воинов.

Но через миг улыбка еврея уже погасла, когда он увидел окровавленного Мартина с торчавшей из?под руки стрелой.

– Давай я осмотрю твою рану, друг мой.

Мартин стащил с головы кольчужный капюшон, его выгоревшие до белизны светлые волосы упали на ярко светившиеся небесно?голубые глаза. Лицо его, даже напряженное от боли и побледневшее, не утратило своей привлекательности – правильные черты лица, высокие скулы, небольшой аккуратный нос.

Мартин спешился и позволил Иосифу вынуть стрелу, но, к огорчению последнего, зазубренный наконечник так и остался в ране.

– Оставь пока так, рана вроде неглубокая, – сказал Мартин. – Перевяжи меня – и в путь. Нам надо поскорее уехать из этих мест, пока разбойники не опомнились, – отмахнулся он от пытавшегося протестовать приятеля.

Им предстояло проехать немалое расстояние до следующего христианского владения, где уже можно встретить патрулирующие дорогу отряды рыцарей. И только на подъездах к Сидону они почувствовали себя в безопасности и сдержали ход коней. Хотя сам Сидон был сильно разрушен, утомленные путники решили тут заночевать.

Здесь же они узнали последние новости. Оказалось, что несколько дней назад в соседнем городе Тире ассасинами был убит маркиз Конрад Монферратский. Это была скверная новость, учитывая, что воевавшие в Святой земле крестоносцы рассчитывали, что Конрад возглавит их поход после того, как их вынужден будет покинуть нынешний вождь войска Христова – король Англии Ричард Львиное Сердце.

Весть о ранее намечавшемся возвышении Конрада привез в Тир племянник Ричарда Генрих Шампанский. Но когда он прибыл с известием, то оказалось, что передавать власть над войском крестоносцев уже некому… После небольшого совета в Тире было решено, что Генрих станет новым правителем отвоеванных у Саладина земель на побережье Леванта и возьмет в жены вдову Конрада, наследницу Иерусалимского престола Изабеллу. Но Изабелла была на сносях и должна была вот?вот родить от Конрада. И в Сидоне, где остановились друзья, все гадали, согласится ли молодой граф Шампанский на этот брак? Ведь с рукой Изабеллы он становится наследником престола Иерусалима! К тому же было известно, что нынешний монарх Иерусалимского королевства Гвидо де Лузиньян отказался от своих претензий на трон после того, как тамплиеры согласились уступить ему остров Кипр.

Вести были слишком невероятными, и, передохнув, путники с утра продолжили путь.

Тир встретил их скоплением народа и звоном гудевших на всю округу колоколов. Итак, свадьба состоялась! Генрих Шампанский согласился взять в жены беременную вдову своего предшественника, и на свадебное торжество уже съехались все представители христианской знати в Святой земле.

Мартин приближался к заставам христиан у Тира, надвинув на лоб стальной шлем с наносной пластиной и закрыв лицо кольчужным клапаном[20], – слишком велика была опасность, что его узнает кто?то из крестоносцев. Увы, в войске Христовом многие считали его шпионом султана или лазутчиком ассасинов, и он отчасти сам был повинен в таком отношении к себе[21].

Город Тир с крепостными укреплениями и замком располагался неподалеку от побережья на острове, куда вел поддерживаемый каменными стенами мол, но частью его кварталы, так называемый Старый Тир, раскинулись на побережье. Перед воротами, откуда начиналась дорога на мол, путники разделились: еще по пути они решили, что тамплиер Ласло Фаркаш отправится в крепость Тира на острове, дабы предстать перед главами ордена и отчитаться о делах, а Иосиф с Мартином и Эйриком поселятся в Старом Тире, где имелась небольшая иудерия, в которой проживали несколько еврейских торговых семейств. Иосифа, сына известного и почитаемого среди еврейского племени Ашера бен Соломона, с радостью приняли в иудерии, там же дали приют и двум его спутникам. Правда, Эйрик почти сразу же отправился на остров Тира, чтобы разведать новости, а Мартин, которому надо было прийти в себя от полученной в пути раны, остался с Иосифом.

– Если бы ты знал, друг мой Иосиф, как непереносима для меня эта задержка, – говорил он еврею, пока тот промывал и смазывал целебными мазями оставленную зазубренной стрелой кровавую отметину на его теле. – Моя возлюбленная томится в плену, а я, зная, где она, вместо того чтобы нестись к ней и сделать все, чтобы освободить леди Джоанну, вынужден торчать тут…

– Да, вынужден, – мягко, но настойчиво произнес Иосиф, перебив его. – И пока ты окончательно не поправишься, никуда не поедешь. О праведный Авраам! Неужели ты уже запамятовал, как совсем недавно от раны скончался один очень сильный рыцарь?тамплиер, которого ты вез из края ассасинов?[22]

Мартин вздохнул. Да, они вместе с маршалом ордена храма Уильямом де Шампером спасались от посланных за ними преследователей Старца Горы[23], маршал был ранен, и хотя Мартин вывез его из опасных Антиливанских гор, от раны у крестоносца произошло заражение и он скончался в замке госпитальеров Маргат. Перед смертью тамплиер поведал своему спасителю, где скрывают его сестру, возлюбленную Мартина Джоанну де Ринель. Странно свела судьба Мартина с Уильямом де Шампером. Сперва непримиримые враги, они под конец стали соратниками по оружию, вместе отбивались от людей Старца Горы, вместе совершили опасный путь и в итоге между ними возникла дружба. И, уже умирая, тамплиер Уильям доверил Мартину судьбу своей сестры, похищенной людьми Саладина.

И вот он вынужден задерживаться, понимая, что без тщательной подготовки не сможет справиться с заданием. А тут еще это ранение…

– Ты можешь принести мне карты, Иосиф? – попросил он друга, зная, что у торговавших по всем окрестным землям евреев имеются очень неплохие планы местности и караванных путей.

Мартин просидел над ними до самого вечера, пока не явился Эйрик.

Норвежец размотал чалму и провел большими ладонями по начавшим отрастать огненно?рыжим волосам. От него попахивало вином, сам он был заметно во хмелю и даже пошатывался всем своим массивным телом.

– Что творится, провалиться мне в темную Хель[24]! – воскликнул этот язычник, оставшийся верным старой религии своих предков?викингов. – Вот это свадьба так свадьба! Весь город украшен шелковыми тканями, все ликуют, на площадях курится фимиам, повсюду слышатся воспевающие хвалу молодоженам женские и детские хоры. И это несмотря на то, что тело маркиза Конрада едва успели отпеть в местном храме Святого Петра. Говорят, вдова Изабелла горестно убивалась во время погребения супруга, но уже тогда поглядывала на красавца Генриха де Шампаня. Она и на венчание явилась в трауре, выражая тем последнюю скорбь по убиенному Конраду, но на свадьбе подле жениха особой грусти не проявляла. А ведь брюхата, как корова, того и гляди вот?вот схватки начнутся. А что же Генрих? Ведь даже став новым королем Иерусалимским, он вынужден будет признать ее новорожденного законным наследничком своего только что приобретенного трона! Мне вон рассказали, что Генрих сперва вроде как и не соглашался на этот брак, ну да его уговорили. Ну и дама ему нравилась, некогда он так куртуазно за ней ухаживал. Эх, забавные дела творятся, клянусь тем отличным красным вином, каким попотчевали меня славные парни?крестоносцы в залах Тирского замка! А отчего бы и не выпить? То похороны, то свадьба! А то и роды! В веселенькое время живем, друг Мартин.

– Эйрик, тебе бы следовало быть осторожнее. Не ровен час, наткнешься на кого?то из знакомых. Учти, мы так скоро с тобой покинули стан крестоносцев под Арсуфом, что твое появление может вызвать подозрение.

Эйрик хлопнул себя большой ладонью по колену.

– Обижаешь, приятель! Я был осторожен, как прокравшаяся на свидание монастырская послушница! И ни с кем из старых знакомцев не общался. Зато в Тире есть недавно прибывший отряд моих земляков?норвежцев, с которыми я выпил не одну чашу, да еще и клялся примкнуть к ним, когда войско выступит на этого изувера Саладина, так подло похитившего нашу девочку Джоанну.

Но Эйрику поклясться в чем?то было проще, чем выпить бокал вина, – он редко когда держал слово и был предан только своим друзьям. Зато он поведал, что видел на свадьбе Генриха и Изабеллы барона Балиана Ибелинского, епископа Филиппа де Бове и даже прежнего монарха этой земли – Гвидо де Лузиньяна, причем под ручку с разряженной в пух и прах Девой Кипра, дочерью побежденного королем Ричардом Исаака Комнина, прежнего императора Кипрского. Присутствие здесь Гвидо, знавшего его, взволновало Мартина, но рыжий поспешил успокоить своего товарища, сказав, что появление Гвидо на свадебном пиру – всего лишь проявление его доброй воли в том, что он слагает с себя полномочия короля Святой земли и признает новыми правителями Генриха и Изабеллу. Но уже завтра он отбудет вместе с кипрской царевной на свой остров, где обязался обвенчаться с ней, дабы иметь законные права на Кипр. Хотя многие поговаривают, что этой свадьбе не бывать – уж слишком холодно и отстраненно держится златокудрый Гвидо с Девой, а точнее, с девкой, с которой переспали едва ли не все рыцари из окружения Ричарда, да и сам Львиное Сердце. Недаром же королева Беренгария, супруга Ричарда, так ревновала короля к этой киприотке, но теперь?то она вздохнет спокойнее.

– Но Гвидо?то, Гвидо! Ради короны Кипра сошелся с этой шлюхой?царевной, обещает жениться… Ну да говорил же я, что многие толкуют, будто он для вида только дал согласие, а сам того… этого… – Язык у пьяного Эйрика совсем начал заплетаться.

– Рыжий, а где нынче Ричард Львиное Сердце? – потряс приятеля Мартин.

Тот широко распахнул глаза, силясь собраться с мыслями.

– Ричард, спрашиваешь? Сейчас он неподалеку, в Акре. И кое?кто даже поговаривает, что это он и заказал ассасинам прирезать бедолагу Конрада Монферратского. Как иначе объяснить, что он не явился в Тир на свадьбу племянника и Изабеллы? А этот язва епископ де Бове вовсю распространяет слухи. Дескать, кто?то из схваченных ассасинов сообщил, что маркиза зарезали по наказу короля Англии.

– Чушь! – не удержался Мартин. – Ричарду надо было уезжать, а Конрада на совете избрали новым главой крестового воинства вместо него. И ради дела крестоносцев английский король не мог желать ему смерти. Да и не в манере Ричарда разить из?за угла. Скорее все это наветы де Бове, который не упускает случая опорочить Львиное Сердце.

Эйрик потянулся и обнял Мартина, но тот слабо охнул и отстранился, высвобождаясь из медвежьих объятий норвежца.

– Нам?то с тобой какое дело до всех этих склок и интриг, малыш? – усмехнулся рыжий. – Какое дело до всех этих походов крестоносцев и того, кто их возглавит? Нас ждет иное дело – надо спасать твою красотку Джоанну. И ты вот что лучше послушай, – постарался сосредоточиться Эйрик. – Я, когда уже возвращался обратно по молу в Старый Тир, увидел среди орденских братьев нашего храмовника Ласло. Ну, я, разумеется, окликнул его, и он сразу же подъехал. И велел тебе передать: он должен спешно уехать за некими сведениями, немаловажными для тебя и нашего дела. Вот и сказал, чтобы мы оставались в Тире и ждали его.

– Проклятье! Куда он поехал? Ведь маршал Уильям де Шампер поручил Ласло помочь нам спасти Джоанну. Да и бывал венгр в Монреале, знает те места, знает сам замок. Он нужен нам!

– Да, нужен, – широко зевая, согласился Эйрик. – Ласло Фаркаш – славный малый. Но раз он уехал и велел его дожидаться, то и подождем. Он ведь сказал, что по нашим делам едет. А уж расспрашивать его про то и се я не мог. Говорю же, он со своими храмовниками в их белых плащах разъезжал. Ну да ладно, успокойся, малыш. Я ведь с тобой, если что… Мы, если нужно, и без него справимся… Хотя Ласло и приказал дождаться его.

«Малышом» Эйрик называл Мартина еще с тех пор, когда обучал его, еще совсем мальчишку, владеть оружием. Рыжий был на двенадцать лет старше, но зачастую именно Мартину приходилось успокаивать и урезонивать огромного норвежца. Вот и теперь ему то и дело надо было сдерживать Эйрика, когда тот в последующие дни бродил по округе, с кем?то общался, с кем?то знакомился, влезал в драки, даже завел интрижку с хорошенькой служанкой одной из дам Изабеллы Иерусалимской. Утихомирился он только после того, когда Иосиф пообещал отправить его в Антиохию, ибо уж слишком многие стали обращать внимание на рыжего норвежца, который после гулянок отправляется на постой в иудерию со звездой Давида на воротах. Не хватало еще, чтобы крестоносцы вслед за странным рыжим воином нагрянули к приютившим их евреям и учинили тут погром. Да и Мартина никто не должен видеть.

Мартину же Иосиф объяснял:

– Я понимаю твое нетерпение, друг мой, однако в том, чтобы немного выждать, есть свой смысл. Вот взгляни на карту: замок Монреаль находится на торговой Дороге Царей. Мимо него то и дело проходят караваны из Дамаска в Египет или Аравию. Сам замок, как ты знаешь, хорошо охраняют, вся близлежащая округа прекрасно просматривается с крепостных стен, и наше появление там вызовет только подозрения. Другое дело, если мы окажемся близ Монреаля в составе одного из купеческих караванов. Караванщики обычно делают остановку недалеко от замка, и если мы будем находиться среди таких торговцев, это никого не насторожит.

– Караваны двигаются очень медленно, – заметил, нахмурив темные брови, Мартин. – Мало ли что могут за это время сделать с Джоанной.

Иосиф вздохнул. Некогда этот голубоглазый наемник был страстно увлечен его красивой сестрой Руфью. Но после знакомства с англичанкой Джоанной Мартин всем сердцем полюбил знатную женщину. Иосиф заметил это, еще когда между влюбленными не было никакой связи. Слишком часто Мартин смотрел на эту даму, слишком много о ней говорил. И вот теперь готов был идти на любой риск, только бы спасти ее.

Иосиф положил руку на плечо друга.

– Послушай, что я скажу тебе, Мартин. Ты ведь наверняка заметил, что в этой иудерии ныне находятся сафарды[25]. Они вскоре намереваются продолжить свой путь в Дамаск и рассчитывают влиться в караван, который по старой Дороге Царей направляется в Аравию. Если ты все обдумаешь, то поймешь, что ехать с ними для нас будет куда безопаснее, пусть это и не так скоро, как бы тебе хотелось. А с сафардами я уже переговорил. Они согласны, чтобы я поехал вместе с ними, а вы под видом охранников будете сопровождать меня.

Мартин поглядел на Иосифа с благодарностью в глазах.

– Ты всегда был умницей, Иосиф. Твои советы бесценны. Но когда именно сафарды намереваются выехать?

– Не ранее чем через неделю. Знаю, ты хотел бы выехать раньше…

– Меня это устраивает. Надеюсь, что и тамплиер Ласло к тому времени уже вернется.

Пока же оставалось ждать. Сафарды закупали в Тире для отправки в Испанию пурпур для покраски тканей, грузили на корабли цветное сидонское стекло. Иосиф порой ходил с ними, а по возвращении сообщал своему другу последние вести. Так он узнал, что Гвидо де Лузиньян уже отбыл с невестой на Кипр. Некогда завоевавший этот благодатный остров король Ричард Английский продал его ордену Храма за весьма внушительную сумму в сто тысяч золотых безантов[26]. По условиям сделки тамплиеры сразу выплатили королю сорок тысяч из оговоренной суммы, а оставшиеся деньги обязались выплачивать из получаемого с острова дохода в рассрочку. Однако местное население на Кипре не очень жаловало суровых тамплиеров и подняло против них восстание – очень неудачное, потому что отряд рыцарей немногим более сотни легко разогнал тысячную толпу восставших киприотов. И все же надежды храмовников устроиться на Кипре уже не сильно привлекали орден. В итоге они согласились отдать его Гвидо, которого обязали возвратить им шестьдесят тысяч безантов в самое ближайшее время. Такой суммы у лишившегося трона Гвидо не было, однако деньги ему охотно ссудил Генрих Шампанский, с условием, что Лузиньян больше никогда не станет предъявлять права на Иерусалимский престол. Учитывая, что он был непопулярен в Святой земле, Гвидо при свидетелях дал обещание и даже сумел убедить купцов из Триполи одолжить ему оставшуюся сумму в шестьдесят тысяч безантов в обмен на особые привилегии торговли на Кипре. Это был разумный шаг, и пусть Гвидо де Лузиньян считался никудышным воином, но договариваться он умел, и можно было не сомневаться, что на Кипре он сделает все, чтобы не потерять и эту корону. И если что?то могло не устраивать будущего правителя Кипра, так это то, что он уезжал без своего старшего брата, талантливого военного стратега Амори де Лузиньяна, оставшегося и далее нести службу в Святой земле. Зато теперь с Гвидо была Дева Кипра, и ее присутствие в качестве невесты гарантировало де Лузиньяну относительное спокойствие, ведь киприоты будут видеть в нем законного правителя острова.

Едва Гвидо с царевной отбыли, как Тир уже облетела следующая весть: новобрачная супруга Генриха Шампанского разродилась дочерью. И многие вздохнули с облегчением: роди вдова Конрада Монферратского сына, еще неизвестно, насколько бы прочна была власть новоявленного короля и сколько бы людей добивались регентства при Изабелле и ее младенце. А вот дочь… В трудные времена сильный король ценнее, нежели младенец, да еще и женского пола. К тому же Генрих уже зарекомендовал себя неплохим воином, что тоже вызывало к нему уважение. Другое дело, что теперь многих беспокоило, не оставит ли он Тир, дабы возглавить войско крестоносцев.

Вопрос, кто будет избран главой похода, по?прежнему оставался неразрешенным. Люди собирались на площадях и в тавернах, обсуждали, спорили до хрипоты, но постепенно все больше склонялись к тому, что лучше Ричарда Львиное Сердце с этим никто не справится. Однако у короля были другие планы – со дня на день он собирался покинуть берега Леванта, чтобы навести порядок в своем собственном королевстве.

Мартина тоже волновало, как сложится судьба крестового похода, с которым он, волей или неволей, оказался связан. Он выспрашивал у Иосифа и Эйрика, к какому решению склоняются воины Креста, когда намерены начать выступление. Что предпримет за это время султан Саладин? Как все это скажется на судьбе Джоанны? Ее участь более всего беспокоила Мартина. Кто она ныне в глазах султана – заложница, пленница или… наложница его брата эмира Малика аль?Адиля? Последнее предположение приводило Мартина в смятение. В пути Ласло поведал ему, что они узнали в замке Старца Горы о Джоанне: прекрасная англичанка понравилась брату султана, который известен своим сладострастием и умением очаровывать женщин. Мартину оставалось надеяться, что Джоанна слишком горда и слишком хорошая христианка, чтобы сойтись с неверным. К тому же она ждала от Мартина ребенка, она беременна… Он не забыл, как и когда произошло их последнее свидание, и понимал, что срок родов уже подошел. Как отнесется к этому ее пленитель аль?Адиль? Да и похищение из Монреаля Джоанны с младенцем представляло свои трудности. Мартин опять склонялся над картами, изучал окрестности Монреаля, вспоминал, что ему вообще известно об этом замке за Мертвым морем.

У сафардов уже все было готово к отъезду, когда как?то под вечер в иудерию стал проситься какой?то странник сарацин, причем, когда его не впустили, принялся шуметь и настаивать. Вышедший на шум Иосиф неожиданно узнал в этом невысоком, облаченном в рваный халат и обтрепанную чалму дервише[27] рыцаря?тамплиера Ласло Фаркаша.

– Клянусь талмудом! – всплеснул руками пораженный еврей. – Почему вы так вырядились, мессир рыцарь?

– В таком облачении меня никто не узнает, – входя и закрывая за собой дверь со звездой Давида, пояснил переодетый тамплиер. – А теперь, еврей, проводи меня к Мартину. Мне есть что ему сообщить.

– Мы уже заждались вас, мессир рыцарь, – так и кинулся к венгру Мартин, ничуть не удивившись его странному виду. Сам нередко менявший обличье, он остался спокоен, увидев Ласло, вырядившегося в потрепанную одежду дервиша, – значит, так надо.

Однако храмовник все же решил пояснить:

– Это мой магистр, благородный Роббер де Сабле, велел мне переодеться, дабы я мог втайне от всех выполнить последнее задание маршала де Шампера, мир его праху, – перекрестился мнимый дервиш. И столь странно было видеть этот жест у мусульманского проповедника, что наблюдавший за ними Эйрик даже грохнул от смеха.

Но Мартин не смеялся.

– Как я понимаю, магистру от вас известно о последнем задании маршала де Шампера?

– Это так. К тому же он знает, кто вместе со мной будет искать и спасать Джоанну де Ринель. Я сообщил ему о вас.

Тут даже Эйрик умолк, переводя взгляд со смуглого, исполненного значимости лица ряженого тамплиера на застывшего в напряжении Мартина.

– Что это означает, Ласло? – глухо выдавил последний. – Я ведь считаюсь врагом не только ордена Храма, но и всех крестоносцев.

– Отныне это уже в прошлом, – улыбнулся венгр. – Дело в том, что после отъезда из Тира я посетил Акру, где встретился с Югом де Мортэном, известным вам по нашему совместному побегу из подвластных Старцу Горы земель. Нам с Югом надлежало совершить поездку в Яффу, где ныне находится магистр де Сабле, и поведать главе ордена, как вышло, что наша миссия к ассасинам не имела успеха, а также сообщить, как и почему погиб достойный маршал де Шампер. После нашего отчета, а также после того, как Юг де Мортэн вступил в должность маршала ордена, мы вместе рассказали де Сабле о вас, о том, кто вы на самом деле и что вы сделали для нашего спасения.

Мартин нервно хрустнул сцепленными пальцами. Что эти люди могли знать о нем, если он исповедовался только Уильяму де Шамперу?

Ласло заметил его волнение и поспешил успокоить: когда два тамплиера, один из которых только что стал маршалом ордена, замолвили слово за того, кому доверял сам де Шампер, этого вполне достаточно, чтобы де Сабле счел, что с него можно снять прошлые подозрения в шпионаже и службе врагам крестоносцев. Разумеется, он не стал препятствовать участию Мартина в деле спасения леди Джоанны де Ринель.

Присутствовавший при их разговоре Иосиф взволнованно привстал:

– Вы не должны были рисковать жизнью и свободой Мартина, сообщая о нем тамплиерам!

– У рыцаря ордена не может быть тайн от главы братства, – резко ответил Ласло. И добавил, повернувшись к Мартину: – Поверь, парень, я сделал то, что должен был сделать, но тебя спасло уважение и доверие того, кого все называли Честью Ордена Храма. Перед смертью именно тебе Уильям де Шампер поручил судьбу своей сестры, а меня просил помогать во всем… Слышишь, Шампер вверил тебе Джоанну де Ринель, и этого было достаточно, чтобы магистр де Сабле не стал противиться последней воле человека, которого искренне уважал и о котором скорбит весь наш орден. Поэтому де Сабле велел мне следовать к тебе, а уж Юг де Мортэн настоял, чтобы с тебя были сняты подозрения в шпионаже в пользу наших врагов.

Мартин не в силах был вымолвить ни слова. Ему не верилось, что все может так повернуться: отныне он не враг, не изгой, его не будут преследовать и ловить, он почти на службе у ордена… Он испытал огромное, невероятное облегчение, а еще благодарность: подумать только, даже тень погибшего де Шампера хранила его от невзгод, давала шанс начать честную жизнь.

Мартин рванул себя за ворот, словно ему не хватало воздуха.

– Я… Я должен побыть один.

Он хотел выйти, но Ласло Фаркаш неожиданно задержал его.

– Это еще не все, Мартин.

Он почти заставил воина сесть на место, внимательно на него посмотрел.

– Перед самым моим отъездом из Яффы я узнал, что супругу Джоанны Обри де Ринелю подбросили под двери покоев младенца. Девочку. При ней была записка, что это дочь Обри от леди Джоанны. Многим это казалось удивительным, особенно после вестей, что Джоанна якобы погибла. А уж Обри поднял невероятный шум, требуя убрать от него дитя и пытаясь доказать, что его жена мертва. Тогда его к себе вызвал де Сабле, они переговорили, и магистр дал понять рыцарю, что леди де Ринель, возможно, жива и принесенное дитя – ее ребенок. Но и тогда Обри не пожелал признать дочь: он заявил, что давно дал обет целомудрия, не вступал в близость с супругой и этот младенец женского пола не может быть его ребенком. Но ведь ты понимаешь, в чем дело, не так ли?

Голубые глаза Мартина засветились.

– Девочка? У меня есть дочь?

Ласло внимательно поглядел на него и кивнул, словно соглашаясь: его догадка об отцовстве Мартина теперь подтвердилась.

– Нечто подобное я и предполагал. Ведь недаром же Уильям де Шампер именно тебе… Ну да ладно. Может, и не стоило магистру де Сабле быть столь строгим с Обри де Ринелем, когда тот велел убрать дитя с глаз долой. Все же супруг Джоанны имел право прийти в ярость.

– Где она? Где эта малышка? – Мартин схватил Ласло за плечи.

Венгр рассмеялся.

– Успокойся. О ней позаботились. В Яффе оставалась служанка леди Джоанны, Годит, вот ей де Сабле и поручил заняться ребенком. Похоже, наш магистр знал, что Джоанна беременна, так как появление младенца не особо удивило его. Разве что он окончательно удостоверился, что сестра маршала не погибла, а в плену.

– Он знает, где она? Нам помогут? Или мне сперва надо скакать в Яффу, чтобы я мог забрать свою дочь?

Ласло подергал себя за усы и пожал плечами.

– Это только тебе решать.

Мартин какое?то время ходил из угла в угол. Осознание того, что у него есть ребенок… Это просто замечательно! Но ведь Ласло сказал, что о малышке есть кому позаботиться. А Джоанна по?прежнему в беде.

– Как зовут мою дочь?

– В записке сообщалось, что это Хильда де Ринель, дочь крестоносца Обри.

– Хильда, – повторил Мартин, чувствуя, как в груди ширится и растет сердце, принимая весть о ребенке. Хильда… Дитя, которое может никогда не узнать свою мать. А может, и отца, если их опасное предприятие не увенчается успехом.

Он повернулся к Ласло:

– Завтра или послезавтра из Тира в Дамаск выезжает караван испанских евреев. Мы отправимся с ними. Остальное тебе расскажет Иосиф.

С этими словами он вышел, пересек небольшой внутренний дворик иудерии и поднялся на верхнюю галерею. Там Мартин долго смотрел на закат – такой яркий, чистый, сияющий. Этот вечер подарил ему необычайную радость – он прощен и узнал, что у него есть ребенок. Но за закатом наступают сумерки тревог и ночь опасностей, на которые он готов идти ради той, которую любит. А потом однажды наступит и светлое утро успеха. Утро его новой жизни. Мартин очень на это надеялся.

 

Глава 3

 

Спал ли он? Ричард не мог этого понять. Всю долгую ночь он пролежал на постели, даже не откинув нарядное покрывало, не расстегнув пластинчатый пояс, просто рухнул и замер. Причем надолго. И это так не походило на всегда кипучего, переполненного силами, идеями и планами короля Англии, носившего прозвище Львиное Сердце.

Видимо, в какой?то миг он все же отключился и теперь не мог вспомнить, когда догорела свеча, оставив после себя лужицу расплавленного воска, из которой торчал огарок высотой меньше дюйма. Пламя угасло, но сквозь высокие округлые окна в покой уже просачивался слабый утренний свет. Настало время хвалитны[28], и Ричард слышал, как с городских колоколен Акры доносится перезвон, созывающий верующих к ранней мессе. Значит, вскоре придет час, когда он должен будет сказать главам крестового похода, какое решение им принято.

Но было ли у него это решение? К какому выводу он пришел за долгие ночные часы раздумий?

Ричард рывком поднялся. Спал он или нет, но заставить себя очнуться Ричард умел. Итак… Король Англии обеими руками провел по пышной шевелюре золотисто?рыжих волос, оправил пояс. Итак… Сегодня он выскажет свою волю, и от этого будет зависеть дальнейшая судьба крестоносцев в Святой земле.

Этот крестовый поход был детищем короля Ричарда Английского: именно он ратовал за войну с завоевателем Иерусалима Салах ад?Дином, именно он скликал союзников для выступления и комплектовал войска, собрал казну для похода и оплачивал его, воевал, побеждал, наступал… Пока вдруг не понял, что вся его затея может пойти прахом. Да, его храбрые крестоносцы могли бы взять Иерусалим, но вот удержат ли они его в своей власти? Кто из них останется защищать Святой Град? Ричард знал, что большинство его воинов только и живет надеждой, мечтая о том, как после посещения святой Гробницы они вернутся в Европу, к своим землям, родне, хозяйству. Конечно, в Иерусалиме останутся рыцари созданных в Святой земле орденов – госпитальеры и тамплиеры. Но их было слишком мало… А ведь вокруг Иерусалима лежат огромные, объединенные под властью султана Саладина владения, откуда рано или поздно опять явятся войска, и вновь будут противостояние, осада, штурм… Сможет ли горстка орденских рыцарей удержать под своей рукой Гроб Господень или же крестоносцы отступят, как вынуждены были отступить пять лет назад?

Была еще одна проблема, не дававшая Ричарду покоя. Пока он сражался и побеждал в Святой земле, в его собственных владениях в Европе случилось непредвиденное, в результате чего он мог лишиться короны. Ричарду теперь надо было срочно уезжать, оставив поход и крестоносцев, которых сам же и привел в далекую Палестину. Но, к его облегчению, другие вожди войска крестоносцев поняли важность причины его отбытия и поклялись продолжать войну за Иерусалим. Это воодушевило Ричарда. Однако его воодушевление несколько поутихло, когда крестоносцы на совете решили передать управление войском Креста Конраду Монферратскому. Маркиз Конрад был недругом Ричарда, вечно интриговавшим против него и строившим козни. Но все же он был воином, опытным и умелым, страстно желавшим получить под свою руку земли в Леванте. Поэтому английский король, как бы ни был разочарован выбором вождей похода, смирился с их волей, даже пообещал передать под власть Конрада три сотни своих самых умелых рыцарей с их отрядами и оруженосцами, а также оставить в Святой земле несколько тысяч пехотинцев.

Но из всего этого ничего не вышло – маркиза Монферратского убили ассасины. И самое ужасное, что ярый сторонник Конрада, епископ де Бове, уверял, что это было совершено по приказу Ричарда Английского.

Когда Львиное Сердце услышал это, он просто онемел. Даже не нашел слов, чтобы выступить против столь жестокого обвинения, а просто покинул шатер, где заседал совет крестоносцев. И хотя де Бове кричал ему вслед, что так Плантагенет признает правоту его обвинений, Ричарду нечего было возразить… Ибо раньше, еще до избрания на совете Конрада предводителем, Ричард и впрямь страстно желал его смерти. Когда он узнал, что коварный маркиз втайне от всех договаривается с султаном Саладином и даже готовится выступить с ним против своих единоверцев, Львиное Сердце послушал тамплиеров, советовавших при помощи убийц?ассасинов избавиться от опасного предателя Конрада. С потаенным стыдом король принял их предложение. А потом… Потом Конрада Монферратского провозгласили вождем похода и его договор с Саладином уже не играл никакой роли.

Однако посланцы к главе ассасинов Старцу Горы уже были отправлены. Надо было срочно посылать новых людей, отменять соглашение, даже откупаться, если понадобится.

Новое тайное посольство к Старцу Горы возглавлял кузен Ричарда, маршал ордена Храма Уильям де Шампер. На этого человека Львиное Сердце мог полностью положиться… Однако храбрый тамплиер погиб, выполняя задание, а из сопровождавшего его отряда вернулись только два человека… Конрад к тому времени был уже убит. Оказалось, что Старец Горы Синан сам жаждал расправиться с Конрадом Монферратским, ему и дела не было до требований крестоносцев, у него с маркизом были свои счеты.

Но слухи о причастности Ричарда все же разошлись. Несносный де Бове! Мало ли кто к нему прислушается! Но, как выяснилось, Ричард зря переживал: гневные речи епископа ни на кого не произвели впечатления. Крестоносцы верили в своего вождя Львиное Сердце, а убийцей считали султана Саладина, который, узнав, что опасный Мелек Рик уезжает, хотел таким образом избавиться от нового вождя крестоносцев. Правда, одновременно они подозревали в причастности к убийству Конрада Монферратского местного барона Онфруа де Торона, у которого Конрад год назад насильно увел жену. Последнее предположение было даже смешно, учитывая мягкий нрав и нерешительность Онфруа, однако многие поговаривали, что именно так, из?за угла, руками ассасинов, и мог разделаться с соперником оскорбленный барон. И все же ни Ричард, ни Онфруа де Торон не поехали в Тир на свадьбу Генриха Шампанского и вдовы Конрада Изабеллы – незачем было раздражать тех, кто пытался их уличить. После свадьбы все эти слухи постепенно сошли на нет. Латинские земли в Палестине получили нового короля – умного, сильного, храброго, полюбившего эту далекую от его родной Шампани землю. Однако именно потому, что на Генриха столько теперь возлагалось, он и не мог оставить только что приобретенное королевство и идти походом на Иерусалим.

Крестоносцы по?прежнему оставались без предводителя. И опять выходило, что все надежды на продолжение похода вновь ложились на Ричарда. А ему необходимо было уехать… спасать собственные владения, собственное королевство…

Вчера в Акре состоялся очередной совет предводителей воинства Креста. И после всех споров и препирательств глава французского воинства Гуго Бургундский, прозванный среди крестоносцев Медведем, высказал всеобщее мнение, что если они хотят отвоевать Святой Град, то вести их должен именно Ричард Львиное Сердце.

– У нас не раз были с тобой разногласия, Плантагенет, и все же я повторю то, что уже однажды говорил тебе: скорее баллиста будет стрелять без винта и рычага, чем христианское войско побеждать без короля Ричарда. Ты нужен нам!

Вот тогда?то Ричард и поделился с ними своими планами: им не имеет смысла проливать кровь своих воинов, осаждая Иерусалим, который невозможно будет удержать, а лучше начать военную кампанию по захвату Египта. Еще мудрый маршал Уильям де Шампер – мир его праху! – советовал это. Ведь Египет – житница султана Салах ад?Дина. Оттуда он получает подкрепление и войска, оттуда к нему идут караваны, оттуда он черпает силы. Завоевать же Египет, эту богатую и плодородную землю… О, это значит поразить султана в самое сердце! Не говоря уже о том, что после победы крестоносцы могут даже выдвинуть условие султану – обменять Египет и его столицу Каир на Святой Град Иерусалим!

Ричарду казалось, что он говорит убедительно. Ведь у крестоносцев были завоеванные ими мощные крепости Аскалон, Газа, Дарум, которые располагались у самых границ Египта, и именно оттуда они могут начать наступление на владения султана… Однако какой крик поднялся на совете при этих словах английского короля! Никто из них не пойдет на Египет, заявили главы войска, ибо крестоносцы прибыли в Палестину ради Святого Града, им нужно освободить Гроб Господень и получить отпущение грехов. Да и никто из простых солдат не пожелает воевать за Египет, когда все они живут надеждой на Иерусалим.

А тут еще почитаемый многими барон Балиан Ибелинский заметил, глядя прямо в глаза Ричарду:

– Сдается мне, Плантагенет, что ты не столько ради освобождения Святого Града хочешь повести нас в Египет, сколько ради собственных корыстных целей.

Взор барона Ибелина, героя защиты Иерусалима, был проницателен, и Ричард отвернулся от него. Что ж, были у него такие мысли о владычестве как в Европе, так и за морем. Но чем тот же Ибелин лучше Ричарда, когда для него самого куда важнее удержать свои, уже отвоеванные владения тут, на побережье Леванта, а не сражаться где?то за много лиг. И ни Балиан Ибелин, ни другие палестинские бароны не желали слышать никаких доводов Ричарда. Им нужен только Иерусалим, и при условии, что поход возглавит Ричард Львиное Сердце! Войска пойдут за ним, войска ему преданы… но только в случае, если он поведет их на Святой Град. Однако именно это теперь казалось королю невыполнимой и бессмысленной задачей.

И все же сегодня он должен дать ответ – возглавит ли в походе приведенных им людей или бросит их на произвол судьбы, решив спасать собственные владения в Европе.

О Господи, как же тяжело на душе! Как трудно принять приемлемое решение!

Ричард медленно шагнул к двери. Под сводами королевского замка в Акре было еще сумрачно, еще не были погашены светильники вдоль сверкавших восточной мозаикой стен. Понурив голову, Ричард неспешно двигался по арочной галерее, пока не услышал нежное пение литании. В конце галереи находилась часовня, где в эту пору должна была молиться королева Беренгария. Супруга Ричарда всегда поднималась до рассвета, стараясь не пропустить ни единой мессы.

Львиное Сердце остановился у створчатой двери. При свете горевших на алтаре свечей он увидел коленопреклоненную Беренгарию. Ричард слышал ее голос, когда она проговаривала слова молитвы, а вот сопровождавшие Ее Величество придворные дамы, казалось, подремывали, склоняясь друг к дружке.

Обычно Ричард не мешал королеве молиться, но сейчас громко окликнул ее:

– Мадам, мне надо переговорить с вами.

Если Беренгария и была недовольна, что ее прервали, то не выказала недовольства и сразу поднялась с колен, напоследок осенив себя крестным знамением. Она вообще была покладистой супругой. Не всегда, как уже понял Ричард, но старалась быть ему хорошей женой. Как она это понимала.

Ричард взял королеву за кончики пальцев и повел ее на открытую террасу, выходившую во внутренний сад замка. Из сада доносился аромат цветов, слышалось мелодичное журчание фонтана, над перистыми опахалами пальмовых крон светлело утреннее небо. Ричард усадил Беренгарию на небольшой скамеечке у каменной балюстрады и опустился рядом, не выпуская руки жены из своей ладони. Королева смотрела на него снизу вверх своими кроткими карими глазами, ее личико в обрамлении складок легкой вуали казалось нежным и трогательным. Подле своего крупного осанистого супруга миниатюрная Беренгария выглядела совсем крошкой, может, поэтому король чувствовал себя ее защитником и покровителем… подавляя потаенное раздражение, какое все чаще стало возникать в его душе, когда он понял, что эта наваррская принцесса, на которой он женился, отнюдь не та женщина, какую он желал бы называть своей супругой.

Они давно не спали вместе, и, казалось, обоих это устраивало. Но, как и ранее, Ричард при встречах держался с супругой нежно и учтиво.

– Беренгария, – начал он, стараясь говорить мягче, хотя присущие ему рычащие интонации все же прорывались в его низком глухом голосе. – Я мог бы начать разговор с заверений, что нет такого поэта, который бы воспел мое счастье быть супругом столь чистой и добронравной дамы, но сейчас я не буду произносить этих куртуазных речей, ибо мне надо поговорить с вами не как с женой или христианкой, а как с королевой, как с правительницей земель, кои после нашего венчания принадлежат нам обоим. Это Англия, Анжу, Нормандия, Мэн, Пуатье, Аквитания…[29]

– О, Ричард, я вас не понимаю, – поспешно произнесла Беренгария, но тут же будто испугалась своих слов: она осмелилась перебить супруга! Однако Ричард смотрел на нее, и она решилась продолжить: – К чему весь этот перечень? Или думаете, что я не знаю, какая огромная держава находится под вашей рукой?

– Под нашей, Беренгария. Вы рождены в королевской семье, и вас, как и меня, сызмальства наставляли, какие обязанности накладывает на нас полученная с рождения власть. Быть владыками земель и проживающих на них подданных – это удел, далекий от того, как живут обычные смертные. Мы знаем, что дела наших держав превыше всего… даже превыше общепринятых человеческих ценностей. Пойти на все ради блага государства – закон каждого правителя. И если вы понимаете это, то постарайтесь дать мне совет как государыня.

Он вздохнул, стараясь больше не смотреть в глаза супруги, ибо видел в них только замешательство. Но все же это была его королева! Королева Англии.

– Вы знаете, что у меня есть младший брат Иоанн – Джон, как называют его в Англии, где он в основном проживает. Еще Джона называют Безземельным, так как он единственный из детей моего отца Генриха Плантагенета, кого старик не наделил земельными владениями. Правда, одно время Генрих хотел сделать Джона правителем Ирландии, даже отправил его туда, но братец предпринял столь неразумные действия, что настроил против себя местное население, в результате чего ирландцы восстали, и королю Генриху пришлось приложить немало усилий, чтобы подавить этот мятеж. Больше он не осмеливался давать земли под руку своего младшего сына, что, впрочем, не мешало Джону оставаться его любимцем. Будучи порой во хмелю, король поговаривал, что однажды он сделает его наследником трона.

Львиное Сердце выдержал паузу, памятуя, что послужило поводом для подобных высказываний Генриха Плантагенета: и сам Ричард, и его братья Генрих и Джеффри восстали против своего отца?короля, приняв сторону матери, Элеоноры Аквитанской. Джон же всегда оставался с Генрихом… пока его не переманил на свою сторону хитрый французский король Филипп. И весть об измене любимца так подкосила старого короля, что, по слухам, это и послужило причиной его смерти. Однако Ричард сейчас беседовал с чистой в своих помыслах Беренгарией, и ей не стоит знать все дрязги в семье Плантагенетов.

Ричард прижал маленькую ручку королевы к своему лицу. О, как ему было нужно, чтобы она поняла его, чтобы поддержала! Его жена и королева…

– Мой братец Джон не забыл, что отец хотел видеть его на троне, но он всегда был слишком слаб и непопулярен, чтобы я всерьез видел в нем угрозу, когда отправлялся в крестовый поход. К тому же Джон обязан мне – я выдал за него наследницу графа Глостера и теперь он перестал быть безземельным: он граф Глостер, имеющий владения по всей Англии.

Беренгария слушала мужа, слегка наклонив голову, словно так ей было лучше воспринимать его слова. Ну да, она в курсе, что в Англии остался брат ее мужа, но зачем Ричард ей о нем рассказывает? Тем не менее она с пониманием кивнула, когда король поведал ей о противостоянии Джона и канцлера Ричарда Лошана. Да, да, должностные лица королей не помазанники Божьи, их часто недолюбливают, и Джон мог этим воспользоваться, высказалась она вслух.

Ричард обрадовался: кажется, Беренгария начинает что?то понимать. И он поведал, что, несмотря на противоречия между канцлером Лошаном и Джоном, его матери удалось подавить волнения, какие мог устроить его брат. Хвала Пречистой Деве – Небо даровало Ричарду умную и верную мать! Элеонора Аквитанская смогла собрать поднятых Джоном баронов, выслушала их и согласилась признать отставку канцлера, тем более что Ричард учел подобный вариант и оставил рекомендации относительно другой кандидатуры на пост канцлера – многими уважаемого епископа Руанского. Казалось бы, дело улажено, однако Джон уже закусил удила: теперь он уверяет, что Ричард уже не желает быть королем Англии, ибо присмотрел для себя иной престол – престол Иерусалимского королевства. В таком случае он, Джон, готов воссесть на английский трон и править своими подданными как их добрый король. Причем он уже собрал немало сторонников, которым весьма выгодно возвыситься при новом монархе, пока Львиное Сердце будет воевать с сарацинами где?то на другом конце земли.

При этих словах Беренгария слабо ахнула и опустилась на колени, молитвенно сложив руки. Но Ричард удержал ее.

– Прошу вас, не отвлекайтесь, Беренгария. Вы должны все выслушать, и тогда мы обсудим, как поступить.

Он ударил кулаком по перилам каменной балюстрады и продолжил: пока что королеве?матери удается сдерживать сторонников Джона, она даже сумела внести в их ряды раскол, объяснив, чем для них обернется подобная измена помазаннику Божьему королю Ричарду, когда тот вернется… Но на днях он получил от Элеоноры еще одно письмо, в котором королева настоятельно требует возвращения Ричарда, ибо в игру вступил еще один недруг Львиного Сердца – король Филипп.

– И поверьте, Беренгария, Капетинг не просто вышел на Джона, а предложил поддержать все его устремления на пути к трону, если тот согласится отдать ему Нормандию. Слышите – нашу Нормандию! И дабы прельстить Джона этим союзом, Филипп предложил ему жениться на его сестре Алисии, моей бывшей невесте!

– Но ведь Джон женат? – не поняла Беренгария.

Ричард так поглядел на нее, как будто только что вспомнил, с кем разговаривает. Ну да, она же женщина, а их больше всего волнуют альковные дела.

– Дело в том, Беренгария, что, когда заключался брак Джона и Ависы Глостерской, существовали некоторые… эээ… некоторые препятствия. Ибо Ависа приходится моему брату родственницей. Ее дед и моя бабка были братом и сестрой.

Королева ахнула, прижав ладони к щекам:

– Зачем же вы позволили столь кровосмесительный союз, Ричард? Вы взяли на душу такой грех!..

– Никакого греха, если сам Папа позволил им обвенчаться! – не сдержавшись, рявкнул Ричард.

И Беренгария, увидев неудовольствие супруга, поспешила заговорить о другом:

– О, супруг мой, думаю, вам незачем беспокоиться, вряд ли принц Джон решится посягать на английский трон в ваше отсутствие. Ведь по сути это означает войну против вас. А Его Святейшество Папа наложит интердикт[30] на любого, кто посмеет посягать на земли короля?крестоносца, воюющего в Святой земле.

– Я бы тоже так думал, если бы в дело не вмешался Филипп Капетинг. – Львиное Сердце потер кулаком свою золотистую бородку. – Капетинга называют Ангелом… И, клянусь копьем Господним, он знает, как подать себя таковым. По крайней мере даже сам Папа проникся к нему симпатией и, вместо того чтобы осудить Филиппа за то, что вопреки всем обетам он оставил крестовый поход, признал его участие в войне с неверными выполненным. Теперь же Филипп с Джоном придумают еще какую?нибудь интригу, выставят меня перед Святым Престолом как зачинателя смут в рядах крестоносцев, а сами тем временем начнут делить мои владения. Но эти владения были даны мне Богом, я их государь! О, раны Господни! Неужели эти двое не понимают, что я сражаюсь здесь и за них! За всех христиан, коим дороги наши вера и честь! Коим необходима милость Неба, ибо на что же мы можем рассчитывать, когда сам Гроб Господень попирается ногами неверных?

Ричард по своему обыкновению разгорячился, но маленькая королева Беренгария успела поймать его руку, прижалась к ней щекой.

– Успокойтесь, Ричард! Я с вами. Я не оставлю вас и буду молиться за наше дело со всем пылом моей души…

– Если бы мне нужно было только это, – вырвал у нее руку король.

Он встал, прошелся по террасе. Откуда?то издалека послышался одинокий крик муэдзина, а потом зазвучал и колокольный звон – окончилась ранняя служба. У Ричарда еще есть время принять решение, прежде чем в полдень отзвонят час шестой[31]. Но обычно ни в чем не сомневающийся, не колеблющийся король Львиное Сердце еще так и не принял никакого решения. Поэтому и чувствовал такое отчаяние…

– Беренгария! – Рослый Ричард вдруг кинулся к ней, припал головой к ее коленям. – Королева моя, жена! Мы – короли огромной державы, но мы и паладины… И если я останусь в Святой земле… Конрад убит, у похода нет главы. И вожди нашего воинства просят меня остаться и вести их на Иерусалим.

– О, это такая честь, Ричард! Вы рождены для этого! – воодушевленно воскликнула Беренгария.

Он выпрямился. Оставаясь на коленях подле восседавшей на скамье Беренгарии, он смотрел ей прямо в глаза.

– Беренгария, я король. Я правитель, а в моих землях назревает заговор. Моя мать, которая некогда сама несла крест в походе, умоляет меня вернуться. Ибо иначе я могу лишиться королевства. Это мой долг! Кроме того, никто не знает, удастся ли нам вернуть христианам Гроб Господень, а королевство я могу потерять уже сейчас!

Сжимавшая руки Ричарда Беренгария резко отпустила их, почти отбросила. Ее обычно кроткие глаза сердито полыхнули.

– Мне стыдно слышать от вас столь малодушные речи, Ричард! Как вы можете сомневаться, что отвоюете Иерусалим, когда вас об этом просят… умоляют тысячи людей, взявших крест ради борьбы с неверными. И это вы, самый прославленный паладин!

Она резко встала:

– Да будет вам известно, что до того, как королева Элеонора приехала сватать меня в Наварру, я вообще не помышляла о браке. Я хотела остаться в монастыре одной из невест Христовых, и это было моим самым страстным желанием. Но когда сказали, что мне предстоит стать супругой и соратницей короля?крестоносца, поднявшего весь мир на борьбу с султаном, осквернившим наши самые ценные святыни… Поверьте, я не раздумывала ни единого мига. И я готова была претерпеть все трудности похода, готова была служить вам, выполнять ваши прихоти… даже смириться с вашим попранием моих супружеских прав… Но вот теперь вы говорите о своих владениях и больше не помышляете о славе освободителя Гроба Господнего…

– Беренгария, я думал, вы меня выслушаете и поймете, – раздраженно произнес Ричард и поднялся. – Моим землям в Европе угрожают война и разорение, моя мать не стала бы беспокоить меня по пустякам, однако она умоляет меня поспешить домой…

– И я умоляю вас, Ричард! Умоляю остаться.

Голос маленькой королевы неожиданно набрал силу:

– Как вы могли подумать о том, чтобы отказаться от похода?! Вам угрожают в ваших европейских владениях? Но это только угроза. Никто еще не развязал там войны, а Папа пока не поддержал ваших соперников. Вы же переживаете о том, что еще не случилось! Но даже если подобное произойдет… Что вам до этого, когда вы король?крестоносец, давший обет Господу освободить Святой Град.

Ричард медленно поднял на нее глаза. Лицо его побледнело, скулы напряглись.

– Таков ваш совет? Не думать о своих владениях, оставить их на произвол судьбы…

– На волю Господню!

Она взмахнула руками столь резко, что длинные широкие рукава ее блио взлетели и опали, как крылья птицы.

– А какого совета вы ждали, Ричард? Вы сказали, что будете говорить со мной как со своей королевой. Что вы хотите от меня? Хотите, я поеду с вами на войну? Хотите, облачусь в доспехи и буду молиться во время каждой вашей битвы даже под градом сарацинских стрел. А хотите…

– Довольно, – остановил ее Ричард. – Я понял, что вы желаете. Я пытаюсь вам объяснить, к чему меня обязывает долг короля и правителя, но вы глухи к моим словам, как жена Лота.

Он сказал это, едва сдерживая гнев. Да, королева абсолютно его не понимала. Она была его женой… но он был бы глупцом, если бы надеялся найти в ней хоть крупицу того разума государыни и советчицы, какой была его мать.

Чуткая от природы Беренгария сразу уловила раздражение в его голосе. На ее глаза тут же навернулись слезы.

– О, Ричард… Неужели вы хотели бы, чтобы я отправилась в далекую, чуждую мне Англию и стала там бороться с Джоном и Филиппом?

Ричарду это показалось даже забавным. Несостоявшаяся монахиня Беренгария Наваррская и столь коварные противники, как Филипп и Джон.

– О нет, госпожа моего сердца, – произнес он негромко. – В далекой и чуждой для вас Англии уже есть женщина, которая с этим справляется куда лучше, чем могли бы вы.

Беренгария поникла, понимая, что он говорит о мудрой Элеоноре Аквитанской. Конечно, куда ей до этой правительницы, прозванной подданными Золотой Орлицей. И Ричард это понимает, он даже не смотрит более на нее, он разгневан. Но – о Небо! – неужели он желает, чтобы она отговорила его от похода? Немыслимо!

– Ричард, святая война за Иерусалим важнее всего, важнее вашего трона в Англии, – начала Беренгария и оглянулась. Ричарда рядом не было. Она была так потрясена его намерением оставить крестовый поход, что не заметила, когда король ушел.

Ричард пожалел, что открылся в своих сомнениях перед женой. Хотя чего он от нее ждал? Совета и поддержки, какие привык получать от матери? Или думал, что она и впрямь поедет в Европу, к Папе, чтобы просить за него? Такая крошка сама нуждается в защите, ибо она ни на что не способна. И зря он так громко разговаривал с ней… а она с ним. Но как же она уверена, что все его дела в Европе ничто по сравнению с Иерусалимом. Иерусалимом, воюя за который он может лишиться своего положения, стать изгоем в собственных владениях.

Их громкий разговор действительно не остался незамеченным. Когда Ричард поднялся по ступеням террасы, он неожиданно столкнулся со своим капелланом Николя – лицо священника было залито слезами. Ричард криво усмехнулся:

– Подслушивали, святой отец?

– Я просто стоял тут. А вы говорили так громко…

Ричард прошел мимо, не придавая значения оправданиям Николя.

Итак, Беренгария считала его Англию чуждой страной и видела миссию супруга только в войне за Иерусалим. Но Ричард знал, что некогда один из английских принцев так же не очень?то спешил проявить свои права на английский трон, сражаясь в Святой земле. Это был старший сын Вильгельма Завоевателя Роберт Кургёз[32], который прославился в Первом крестовом походе. Пока он совершал подвиги у стен Иерусалима, его нормандские владения захватил его младший брат, короновавшийся в Англии как Генрих I[33]. И после возвращения в Европу Роберта Кургёза ждала долгая кровопролитная война за свои наследственные права. Но Генрих уже укрепился на троне, заручился сторонниками, и в итоге Роберт проиграл ему и был заточен в Глостерском замке, где провел в плену двадцать восемь лет до самой своей смерти. Говорят, в заточении он сочинял песни, одну из них Ричард прекрасно знал, она начиналась словами «Горе, что я недостаточно стар, чтобы умереть». И хотя сама личность Роберта Кургёза – обаятельного, щедрого, рыцарственного – вызывала у Львиного Сердца симпатию, но все же не настолько, чтобы он согласился повторить его судьбу. А ведь он по сути близок к этому…

Нет, он должен вернуться в свои владения, должен выполнить свой долг короля и правителя!

Ричард подумал, что он уже принял решение. Даже отдал приказ готовить корабли и паковать вещи. Он отказался принять магистра тамплиеров, только что прибывшего из Яффы. Черт с ними со всеми! Или они не могут обойтись без его советов? Пусть привыкают, раз не захотели прислушаться к его планам насчет обходной войны за Египет. Теперь же пусть воюют так, как сами сочтут нужным. А вот он считает, что весь этот поход изначально был ошибкой. И не потому, что опасается проиграть Саладину. Победить султана он сможет, что не раз уже доказывал. Но он не сможет победить эту землю, которая вновь и вновь будет восставать против небольшой кучки отчаянных храбрецов, решивших пойти против самого Провидения.

Резко повернувшись, Ричард едва вновь не налетел на капеллана Николя, стоявшего на коленях на выходе из королевского покоя.

– Да что вы все плачете, преподобный?

Невысокий капеллан в обтрепанной, выгоревшей до рыжины сутане всхлипывал, дрожа всем щуплым телом. Но при этом он держал на вытянутых руках меч Ричарда.

– Мой король, возьмите это.

Ричард неожиданно попятился. Он понял, на что рассчитывает Николя: взять сейчас у священника меч означало принять у самой Церкви оружие и продолжить борьбу.

– Я уже все решил, Николя.

– Нет, мой государь, вы в сомнении, и я предлагаю вам разрешить его. Сомнение есть признак веры. Апостол Павел говорил: «Каждый оставайся в том звании, в каком призван, но помни – разум часто оборачивается драконом». Так что ваши раздумья… они от лукавого. Ведь вы уже взяли крест, значит, вы раб Божий и должны оставаться у Него на службе во славу Его!

Ричард насупил золотистые брови. В его серых глазах появился темный отсвет кремня.

– Меня ждет мое королевство, отец Николя. Мое королевство – лен, данный мне в удел самим Господом. И я не раб Всевышнего, а вассал. Поэтому должен служить Ему там, где у меня это лучше выходит. Тут не вышло…

– Нет, все вышло. Вы, сир, сделали больше, чем мог бы сделать кто?либо другой. Люди шли за вами, ибо верили вам, верили в вас. Это ли не знак Всевышнего, что вы Ему нужны? Все наши паладины смотрят на вас как на опору самого Христа, а ваш отъезд повергнет их надежды в прах. Как вы сможете жить дальше, великий Ричард Английский, если, собрав такой поход и оставив его, лишитесь не только воинской славы, но и гордости, даже веры в самого себя?

Ричард вздрогнул. Николя хорошо знал его и понимал, что Ричард, как бы ни пытался убедить себя в своем долге правителя, в душе прежде всего был воином и христианином. И признаться самому себе, что он уступил… проиграл, ушел тогда, когда еще мог бы победить… когда его просят победить и готовы следовать за ним… пусть и туда, где он сам не видел надежды, – это было для Ричарда самым страшным.

И король принял меч из рук священника. Но рука его опала, будто привычное оружие неожиданно стало для него тяжелым.

– У меня нет надежды на победу, Николя.

– Это только минутная слабость, – поднимаясь и вытирая слезы, сказал с одышкой священник. – Но вы не получали знака, что ваше дело обречено. Был бы такой знак, я бы не посмел препятствовать вам уехать.

«Но такой знак был, – подумал король, вспомнив послание матери. – Или это я просто решил, что это и есть знак свыше?»

Король глубоко вздохнул и велел готовить его к началу совета. Как говорится, взял в битву булаву, не жалуйся, что тяжела. И он, король Английский Ричард Львиное Сердце, пойдет в новый поход на Иерусалим… но уже без радости и надежды. Пойдет, ибо не имеет права оставлять тех, кого сам же сюда призвал.

Позже, когда к нему все?таки допустили магистра тамплиеров Робэра де Сабле, Ричард уже был готов предстать перед вождями крестоносцев: на его пышных золотисто?рыжих волосах сияла корона, он был облачен в длинную алую тунику, на груди красовался герб Плантагенетов – три важно шествовавших льва. Смотрелся он великолепно, но давно знавший Львиное Сердце де Сабле был поражен потерянным видом короля. Где его горделивая уверенность в себе, где решительная сила и тот внутренний пламень, зажигавший всех верой в победу?

– Как вы себя чувствуете, Ваше Величество?

Ричард сурово посмотрел на него из?под сведенных к переносице бровей и пожал плечами.

– Зубы не болят, малярии не ощущаю, арнольдией[34] я давно переболел. Чего ты придираешься ко мне, Робэр, как навязчивая нянька? Других забот нет?

Когда Львиное Сердце в таком настроении, его лучше не задевать. Однако магистр как раз и пришел, чтобы сообщить новость, которая не сможет не взволновать короля.

Де Сабле начал издалека: сказал, что до того, как Ричард пойдет на совет, он хочет отчитаться, как обстоят дела на южных границах отвоеванной крестоносцами земли: наскоков сарацин в последние дни не было, взятые крепости Газа и Дарон полностью подконтрольны новому королю Генриху Шампанскому, там ведутся строительные работы по их укреплению, а некогда разрушенный людьми султана город Аскалон почти весь поднят из руин. Ричард никак не отреагировал на это известие. К чему теперь заботы об этих расположенных у границ с Египтом цитаделях, если никто из соратников не принимает его план победить сарацин ударом по основным владениям султана? Ричард даже еще более приуныл, слушая эти новости, и магистр заметил это. Он постарался разбудить интерес Ричарда сообщением о тяжбе Салах ад?Дина с халифом Багдада, который опять отказывается присылать войска на помощь Иерусалиму, но и эта новость не взбодрила короля?крестоносца. Взгляд его серых глаз казался отсутствующим и туманным, он равнодушно смотрел в проем окна на паривших над башнями приморской Акры чаек.

Де Сабле умолк. Его все больше тревожила полнейшая апатия Ричарда. Неужели правы те, кто утверждает, что Львиное Сердце откажется возглавить поход? Но спросить об этом короля его старинный друг де Сабле не решался. И он в который раз пожалел, что рядом нет маршала де Шампера. Вот уж кто говорил все прямо в глаза королю, не опасаясь ни его гнева, ни его возражений. Вот кто умел убеждать Львиное Сердце в правильных решениях. Но Уильям умер – да пребудет с ним милость Всевышнего!

И все же де Сабле должен был оказать погибшему маршалу последнюю услугу, как бы ни отнесся к его сообщению Ричард.

– Сир, у меня есть еще одна новость.

Он поведал о том, что Уильям де Шампер сомневался, что его сестра Джоанна де Ринель погибла, как было сообщено Ричарду посланцами Саладина. Поэтому Уильям, с разрешения магистра де Сабле, отправил своих людей на ее поиски. Надежда была более чем слабая, просто какое?то интуитивное чутье де Шампера, но оказалось, что он был прав. И магистр рассказал, как недавно произведенный в маршалы ордена Храма рыцарь Юг де Мортэн сообщил, что, когда они с де Шампером побывали в Гнезде Старца Горы, глава ассасинов Синан поведал им о леди Джоанне: дескать, английская дама находится в замке Шобак, как ныне называют сарацины величественную крепость Монреаль в землях Заиорданья.

Показалось де Сабле или нет, но Ричард вдруг перестал следить за полетом чаек и прислушался к его словам.

– Слова такого лжеца, как Синан, это только слова, – продолжил магистр. – И я не очень поверил, что он сказал правду, когда услышал эту новость от Юга де Мортэна. Но недавно в Яффе кое?что произошло. Не далее как пару дней назад под двери башни, где расположился наш интендант мессир Обри де Ринель, супруг леди Джоанны, подкинули грудного ребенка. Девочку. Совсем малютку, не более месяца от роду. Причем при ней была записка, что она крещена именем Хильда и что это ребенок рыцаря Обри от его супруги. Но какой же скандал поднял Обри! Он доказывал, что ввиду принятого им обета целомудрия он уже больше года не имел плотской близости с супругой, так что пусть ребенка заберет кто угодно, пока он не сбросил его в ров под башнями Яффы. Мне пришлось вмешаться, – вздохнул магистр. – Ведь Уильям предупреждал, что его сестра на момент исчезновения была беременна, что бы там ни утверждал интендант Обри. Поэтому я велел позаботиться о ребенке, препоручив девочку людям из свиты леди Джоанны. И теперь маленькая Хильда под присмотром, а у меня есть все основания предполагать, что ваша кузина Джоанна все?таки жива, родила ребенка и вполне может оказаться в Монреале. Чтобы убедиться в этом, я уже отправил туда надежного человека, некоего венгра Ласло Фаркаша, рыцаря нашего братства тамплиеров.

Ричард неожиданно произнес:

– Я помню, что святая Хильда является покровительницей рода де Шамперов. И хотя ныне это не самое популярное имя в Англии, моя кузина Джоанна и впрямь могла назвать так свое дитя. А еще… – Он глубоко вздохнул и продолжил: – Когда Уильям узнал о кончине сестры, он сказал, что столь красивых пленниц сарацины не убивают, а отправляют в свои гаремы, чтобы те ублажали их. А Джоанна, к слову, весьма нравилась брату султана. Но участь наложницы сарацина… Ужасная участь для дамы, которая в родстве с домом Плантагенетов. И все же хвала Иисусу Христу, если она жива! Однако… Как они посмели мне лгать! Какое невероятное вероломство! Неужели Саладин и его сластолюбивый брат аль?Адиль рассчитывают, что я прощу им это пренебрежение, эту коварную ложь! Они что, уже совсем списали меня со счетов?

Де Сабле смотрел на Ричарда и не верил своим глазам. Он был поражен, что весть о считавшейся погибшей кузине так повлияет на короля. Тот ведь и не упоминал о Джоанне де Ринель в последнее время, и вот теперь… Магистр увидел злой блеск в глазах Ричарда, заметил, как его лицо вспыхнуло багрянцем и приняло надменное выражение. Король резко рубанул кулаком по воздуху, будто разя невидимого противника.

Все знали, что английский король мог пойти на любой риск, но никогда не оставлял своих людей в беде. Сейчас же он просто разъярился. Сбил пинком высокий шандал[35], заходил по покою из угла в угол, будто обозленный лев по клетке.

– Адам, поди сюда! – окликнул он дежурившего у дверей покоя рыцаря. – Подай мне меч, и пусть глашатаи трубят, что я готов идти на совет. Ибо я принял решение!

Ричард шел по переходам замка стремительно, так что свита едва поспевала за ним. Солидному магистру де Сабле тоже пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать от короля. Но тамплиер был доволен: он и не ожидал, что известие о пленении кузины короля так его подстегнет. А может, и ожидал? Ведь в душе Львиное Сердце был пылким человеком, тяготы и неудачи повергли короля в уныние, но капля ярости вновь заставила вспыхнуть пламя в его душе. И вот король Ричард опять стал самим собой!

Чтобы дойти до зала, где должен проходить совет, нужно было миновать открытую галерею над входом в акрский замок, и, шагая под ее сводами мимо каменных колонн, Ричард сверху увидел множество крестоносцев, собравшихся на главной улице города: все они пребывали в ожидании, что же решит Львиное Сердце и кто теперь возглавит поход. При появлении на галерее короля, облаченного в алые одеяния и корону, крестоносцы, подняв головы, воззрились на стремительно двигавшегося Плантагенета. Толпа колыхнулась, многие указывали на Львиное Сердце, однако, сколько бы их ни было, они не шумели, а просто смотрели на него в надежде услышать наконец о принятом им решении.

Ричард остановился. Отсюда, с галереи, он видел их лица, ощущал на себе множество взглядов, казалось, даже чувствовал исходящее от собравшихся напряжение. В зале совета английского короля ожидали главы похода; но крестоносцы, которые откликнулись на его призыв и съехались в Святую землю со всей Европы, тоже ждали его решения. Когда?то Ричард пообещал им победу. А отныне он не верит в нее… Но в победу верят все эти люди, если он будет с ними. Для них он символ этой победы.

У короля гулко забилось сердце. Власть – это и свобода, и невероятная ответственность. Ответственность за тех, кто тебе верит… И тогда даже свобода собственного выбора не так важна.

– Я остаюсь с вами! – внезапно крикнул Ричард. – Обещаю, что не вернусь в Европу до Пасхи следующего года и пойду с вами на Иерусалим.

Словно вздох облегчения прокатился по толпе. А потом суровые лица крестоносцев осветились улыбками, послышались радостные возгласы, перешедшие в хохот, счастливые выкрики, вопли восторга и ликования.

На другом конце галереи показались привлеченные шумом другие вожди похода – новый король Святой земли Генрих Шампанский, барон Балиан Ибелинской, герцог Бургундский, магистр госпитальеров и многие другие командиры ратей. Они сразу догадались, что могло вызвать такой восторженный рев собравшихся у замка крестоносцев. Ибо люди на улицах Акры скандировали имя английского короля, и все громче раздавалось радостное:

– Deus vult! Deus vult![36]

Ричард остается с ними! Так хочет Бог!

Гуго Бургундский подошел и радостно пожал Ричарду руку.

– Ты согласился, Плантагенет. Теперь ты с нами до конца!

Лицо Ричарда было бледным, а улыбка казалась натянутой.

– Да, я буду с вами… сколько смогу. И да простит меня Господь.

 

Глава 4

 

Брат Саладина Малик аль?Адиль приехал в крепость Монреаль?Шобак, когда миновал раби?аль?аваль, сияющий весенний месяц, и от великолепия цветущих на террасах долины садов уже ничего не осталось, а из пустыни южнее замка веяло сухим горячим ветром.

Аль?Адиль прибыл по Дороге Царей со стороны Багдада, и его шафрановый плащ посерел от пыли, а островерхий шлем и белая льняная куфия казались тусклыми в лучах заката. И хотя вид всадника свидетельствовал о долгом пути, брат султана держался бодро. Едва въехав в арку крепостных ворот, он резко натянул поводья изнуренного дорогой коня, легко соскочил на землю и радостно засмеялся, когда обитатели Шобака, высыпавшие его встречать, разразились приветственными криками, а стражи стали гудеть в длинные изогнутые рога. Аль?Адиль оглядел выстроившихся на зубцах стены охранников замка с факелами в руках – их округлые шлемы и кольчуги поблескивали в мерцании огней. Да, новый хаджиб Шобака Абу Хасан хорошо вышколил гарнизон крепости.

Сам Абу Хасан держался с горделивым достоинством: они обменялись положенными приветствиями с эмиром аль?Адилем и важно прошествовали в приготовленные для знатного гостя покои. И только тут, когда они остались одни и аль?Адиль, сбросив плащ, небрежно расположился среди подушек на низенькой софе, верный бедуин упал перед ним на колени и протянул кинжал.

– Можешь меня убить, господин. Я провинился…

– Что с англичанкой? – Эмир резко подскочил. Его лицо вмиг потемнело. – Я ведь приказал, чтобы ни единого волоска с ее головы не упало!

Абу Хасан изумленно взглянул на него.

– О?.. Эта женщина… С ней все в порядке, и она готова встретиться с вами. Однако я собирался не о ней сообщить.

Суровое лицо Абу Хасана с углублением шрама под скулой словно втянулось от вздоха.

– Я виноват, ибо не смог сразу распознать, какая змея таится под личиной прежнего хаджиба Шобака, этого шакала Керима ибн Халиля, да уволокут демоны его душу в самые темные закоулки преисподней!.. Да проглотят змеи его лживые глаза…

Абу Хасан еще ругался, но аль?Адиль уже откинулся на подушки и смотрел на сокрушавшегося бедуина с легкой иронией.

– Ты все же убедился, что мои догадки верны и Керим не чист на руку?

Хаджиб Шобака опустил голову так низко, что полы его черной куфии сползли вдоль щек, как покрывало женщины.

– Вы были правы в своих подозрениях, о благородный Малик. Керим действительно утаивал в корыстных целях часть взимаемой пошлины с проходивших караванов. Но Аллах свидетель, это не главное. Ибо перед самым вашим прибытием этот пес уехал со своей пятнистой кошкой на охоту и не вернулся. Он и ранее подолгу охотился в пустыне на горных баранов и песчаных лисиц, поэтому я сперва не придал значения его отсутствию, а заволновался только на исходе третьего дня, когда о Кериме и его спутниках не было никаких известий. Тогда я послал людей на поиски. Но этого шакала Керима уже и след простыл. А вот трое сопровождавших его на охоте людей были найдены заколотыми кинжалами ассасинов. Керим специально оставил этот знак, чтобы мы поняли, кто он.

Эта новость и впрямь была неприятной. Аль?Адиль нахмурился. Засланный ассасин в его крепости! Люди Старца Горы нередко устраивались в крепостях недругов своего имама, дабы быть в курсе их дел, а порой совершая убийства по его приказу, – не так давно ассасины закололи кинжалами маркиза Конрада Монферратского в Тире. Но поскольку сам аль?Адиль почти не наведывался в Монреаль, можно предположить, что задание Керима было связано с денежными делами – того же утаивания части средств от сбора пошлин, чтобы потом переправлять сокрытое вечно нуждавшемуся в деньгах Старцу Горы. Однако присутствие в крепости ассасина Керима ставило под угрозу тайное пребывание тут родственницы Мелека Рика. Ибо если через него весть о том, где содержат Джоанну де Ринель, дойдет до английского короля, это могло не только нарушить планы эмира, но и грозило ему неприятностями от лица не приветствовавших подобные методы вельмож султаната. Но, с другой стороны, между Салах ад?Дином и Старцем Горы ныне существовала договоренность, что ассасины не будут вмешиваться в противостояние султана с крестоносцами. Тогда можно предположить, что Керим бежал из Шобака, опасаясь, что прибывший эмир расправится с ним, узнав о его денежных махинациях. И все же аль?Адиля встревожило известие, что засланный ассасин мог узнать, кем является пленница Монреаля. Достаточно ли изолированно ее содержали в Шобаке?

Когда он задал этот вопрос, Абу Хасан задрожал, но отнюдь не из страха – от гнева.

– Вы даже не можете себе представить, господин, какое непростое дело поручили мне, вверив эту назареянку! Вы требовали относиться к ней в соответствии с ее высоким положением, поэтому я не мог заточить ее, как обычную узницу, в башне или же приковав цепями к стене. Я даже позволял ей порой прогуливаться внутри крепости, и, – да простит меня Аллах! – иногда ее видели беседовавшей с проклятым Керимом.

Аль?Адиль слушал, задумчиво вращая перстни на пальцах. Конечно, Керима вряд ли удивило, что эмир решил прислать сюда понравившуюся ему пленницу?христианку, однако то, что они могли общаться… Это было явное упущение нового хаджиба.

– Джоанна де Ринель, бесспорно, знатная женщина, однако я не припомню, чтобы хоть одна из дочерей Евы когда?либо принуждала тебя уступить, Абу Хасан, – произнес эмир с упреком. – Или и ты попал под чары этой прекрасной гурии, раз так благоволил к ней?

Абу Хасана даже передернуло от негодования.

– Попал под ее чары? Я? О, господин мой, если эта женщина гурия, то я, пожалуй, не захочу попасть в рай к таким гуриям!

Аль?Адиль с удивлением посмотрел на него и вдруг рассмеялся.

– По крайней мере при ней ты стал даже остроумным, мой верный бедуин!

Но хаджиб Шобака не разделял его веселья.

– Это просто шайтан, а не женщина… тем более не гурия! – кривя губы в брезгливой гримасе, заявил он. – Никакого смирения или благонравия, присущего женщине, в ней нет. Она капризна, упряма, как мул, непредсказуема. О, господин мой, эта англичанка никому не давала тут покоя, всех донимала своими требованиями, словно Монреаль был подарен ей в личное пользование вместе со всеми его охранниками и слугами. Она не унималась и шумела, пока мы не расчистили по ее требованию внутренний двор от обломков и щебня. Но и на этом упрямица не угомонилась и потребовала, чтобы в замок из долины доставляли воду, дабы она могла принимать ванну едва ли не каждый день. А еще заявила, что ей нужна вода для поливки цветов и кустарников в саду, где ей нравится сидеть по вечерам. О Аллах, а сколько она донимала своими воплями служащих замка, чтобы они не смели выбрасывать отходы по склону горы, дескать, от этого разводятся мухи и она откажется принимать пищу среди вони и мусора. И ведь пришлось пойти на уступки! Она даже стражников отчитывала, если они появлялись в неподобающем виде или смели мочиться, пристраиваясь за зубцами стены, где она порой любила прохаживаться.

– Ради самого Аллаха, Абу Хасан, – рассмеялся аль?Адиль, – неужели ты хочешь сказать, что тот порядок, какой я заметил в Шобаке, это не твоя заслуга, а результат требований находящейся под твоим попечительством иноземки?

На это Абу Хасан не знал, что ответить, а его господин еще и спросил:

– Надеюсь, что ты расчистил и колодец кафиров, какой при взятии завалили трупами и мусором?

Лицо Абу Хасана потемнело от прилившей крови. Неужели его господин хочет, чтобы люди спускались в эту дыру, откуда разит тлением? Ведь никто не ведает, куда приведет этот темный лаз!

Позже, когда аль?Адиль уже принял ванну и Абу Хасан растирал маслом плечи господина, ему снова пришлось отвечать на вопросы о Джоанне. Да, ей доставлялось все, что она просила, за ней следили, особенно после того, как крестоносцы ушли от стен Иерусалима, – напомнил он с неким нажимом, ибо еще не забыл, каково было изначальное приказание его повелителя насчет судьбы заложницы, если кафиры начнут штурмовать Святой Град. Но потом все изменилось, и, похоже, сейчас аль?Адиль явно не желал об этом упоминать. Малика куда более интересовало, как скоро англичанка отошла после рождения ребенка, как за ней ухаживают, сказались ли на ней роды и сохранилась ли ее дивная красота, чтобы при встрече она могла понравиться своему хозяину. На это Абу Хасан ответил, что лучше об этом спросить у евнуха Фазиля, поскольку Абу Хасан больше следит за замком, нежели за женщиной, у которой душа дикой кошки, а взгляд жалит, как яд скорпиона.

И опять аль?Адиль смеялся.

– Да ты просто боишься ее, Абу Хасан! Но разве ранее ты не слышал, что назареянки, да еще знатные, куда требовательнее, чем женщины в племенах бедуинов?

– Аллах велик, господин, и он знает, что я выполнял ее капризы, какими бы странными они ни казались. Но эта неугомонная все равно смотрит на меня, как на помет верблюда.

Абу Хасан старался говорить спокойно, но в глубине души был возмущен. Приказы его господина переменчивы, как порывы ветра над долинами Заиорданья. А ведь одно время Абу Хасан даже тешил себя мыслью, какое удовольствие он получит, когда начнет срезать мясо с ненавистной христианки! Теперь же… Не увяла ли ее красота – все, что интересовало Малика…

Аль?Адиль жестом отпустил его, велев прислать евнуха. Несмотря на некогда пережитую им ярость, вызванную тем, что Джоанна столь коварно обманула его, с течением времени гнев эмира сменился на обычное любопытство, смешанное с желанием. К тому же так соблазнительно было бы уязвить гордыню Ричарда Английского, сообщив, что его родственница влюбилась в брата султана и стала одной из наложниц в его гареме. Какой щелчок по самолюбию вождя христианского воинства! Как будут насмехаться над ним его же соратники?крестоносцы, узнав, что родственница прославленного Львиного Сердца ублажает на ложе его врага!

Размышления Малика были прерваны появлением евнуха.

– О, господин мой, пусть пошлет тебе Аллах много счастливых лет! – распростерся Фазиль своим тучным телом на плитах пола.

– Да будет он велик и славен, – отозвался аль?Адиль, делая Фазилю знак приблизиться.

«Как эта плоская шапочка удерживается на его круглой лысой голове?» – подумал эмир, разглядывая Фазиля. При этом отметил, что ссылка евнуха в Шобак не сказалась на его облике. А ведь он так причитал, когда аль?Адиль приказал ему собираться в Заиорданье! Но теперь толстяк выглядел чудесно. И немудрено, учитывая, что после того как прошла опасность штурма крестоносцами Святого Града и Джоанне де Ринель уже не угрожала опасность, аль?Адиль увеличил расходы на ее содержание, а евнухи никогда не упускают случая улучшить свое положение, если опекаемые ими наложницы получают от господина новые милости. И сейчас Фазиль – дородный, укутанный в шелковый небесно?голубой халат с узорчатыми нашивками, с гладкой лоснящейся кожей и с выражением полного удовлетворения на лице – смотрелся не хуже, чем когда прислуживал любимицам господина в Иерусалиме, даже еще более потолстел как будто.

И все же аль?Адиль не ошибся, поручив этому человеку присматривать за англичанкой. Тот знал о Джоанне буквально все: и что она, находясь в заточении, не тратила времени даром и старательно изучала арабский, и что прекрасно держалась и часто пела (а поет она так, что даже стражи на башнях порой заслушивались, пока грозный Абу Хасан однажды не разбил ее лютню, в чем, безусловно, был прав, поспешил добавить Фазиль, ибо пение иноверки могло привлечь внимание тех, кому не следует знать о знатной даме, пребывающей в Монреале). Следующий вопрос эмира его смутил: как часто общалась пленница с капитаном стражи ворот Керимом? Тут Фазиль немного помедлил, но эмир не сводил с него пристального взгляда, и Фазиль вынужден был признаться, что дама порой играла с любимым гепардом Керима и что бывший хаджиб иногда приходил побеседовать с ней. Но только в присутствии самого Фазиля, поспешил добавить евнух. Ох, как же ему не хотелось сообщать господину, что он просто уставал от неуемной пленницы и предпочитал отдыхать, когда она прогуливалась в переходах замка. Ведь куда она могла отсюда деться?

Зато как расцвела красота дамы Джоанны! – предпочел перевести разговор евнух и даже возвел к потолку глаза. Роды мало сказались на ней, рожала она довольно легко, да и предложенную младенцу кормилицу приняла с одобрением. Ныне же, по истечении полутора месяцев после родов, она просто как персик в цвету – поцеловал евнух сложенные щепоткой толстые пальцы.

– Кожа ее сделалась гладкой и мерцающей, словно перламутр, грудь осталась упругой, к тому же она немного пополнела, что ей, несомненно, идет: исчезла ее худоба, более плавными стали движения, в них появилась особая грация. И сейчас она словно раскрывшийся бутон, дивный и манящий цветок, источающий благоухание.

Аль?Адиль довольно улыбнулся, глаза его затуманились, однако через миг он спросил:

– Но готова ли она к встрече со мной?

Фазиль сладко заулыбался.

– Да, господин. Джоанна де Ринель, как я отметил, из тех женщин, которые после деторождения становятся особенно чувственными. Она млеет, когда расчесывают ее длинные волосы, получает удовольствие от работы массажистки, а порой – я наблюдал за ней, когда она спит, – ее донимают сладострастные видения: она раскидывается, медленно стонет во сне, порой сама касается себя, извивается… О, благородный Малик, нет никакого сомнения, что она жаждет обладания. И если я еще и могу что?то добавить к вышесказанному, так это то, что дама Джоанна достаточно разумна, чтобы понять – если она и далее хочет жить в роскоши и покое, то обязана проявить благосклонность к тому, от кого зависит ее положение.

Однако аль?Адиль даже не донес до рта трубку кальяна и, с удивлением глядя на евнуха, заметил:

– Со слов Абу Хасана я понял, что вздорный нрав этой женщины?кошки трудно побороть.

– Это если с ней обращаются грубо, господин. Да, она может шипеть, как кошка, когда ее задевают, но сразу успокаивается, если погладить ее по шерстке. И может даже замурлыкать.

Это понравилось эмиру, и он спросил, как пленница повела себя, когда у нее забрали ребенка.

– Сперва она очень переживала, – вздохнул Фазиль. – Но я утешил ее заверениями, что столь благородный человек, как вы, не может желать зла ее малютке. И – хвала Аллаху! – она успокоилась. Знаете, работая всю жизнь в гареме, я уяснил, что не все женщины готовы полностью посвящать себя ребенку. Похоже, и дама Джоанна из таковых. Ибо с тех пор как вы стали присылать ей такие дивные дары, так ее баловать, я не единожды замечал, как она улыбается, примеряя драгоценности или пробуя дивные сласти. Да и характер ее как будто улучшился. Прикажете приготовить ее к свиданию, о сладчайший Малик?

– Пусть назавтра к вечеру она будет готова, – сказал аль?Адиль, отпуская евнуха.

Сам же надолго задумался. Чем его задела эта англичанка, раз он не оставляет мысли завоевать ее любовь? Безусловно, она очень красива. Однако разве мало красавиц аль?Адиль познал на своем веку? А вот покорить именно эту гордячку, приручить ее, заставить полностью признать его власть и главенство… Для эмира это было сродни вызову, доказательству самому себе, что нет женщины, которую он не смог бы сделать своей.

Отложив мундштук кальяна, Малик резко поднялся, подошел к большому посеребренному зеркалу на подставке и оглядел себя. По его чувственным губам скользнула довольная улыбка.

Складки шелкового халата не скрывали его мускулистую безволосую грудь, сильная шея удерживала небольшую, аккуратной формы голову с зачесанными назад черными волосами, и лишь чуть посеребренные сединой виски указывали, что аль?Адиль миновал пору юношеского цветения, но при этом находился в самой мужской силе. Его черные глаза блестели, как агаты, над ними горделиво выгибались густые широкие брови, нос был ястребиным и острым, а крепкие белоснежные зубы казались еще ослепительнее в обрамлении холеных усов и аккуратно подрезанной бороды. С возрастом в уголках рта эмира образовались своеобразные складки, скорее следствие привычки улыбаться, нежели от резких приказов. Малик и сейчас улыбнулся, рассматривая себя. Подумал: разве такого мужчину женщине трудно полюбить?

И все же было нечто, что беспокоило эмира. Он еще не забыл, как настойчиво потребовал от него султан вернуть Джоанну ее брату де Шамперу, после того как крестоносцы отступили от Иерусалима. Лазутчики Саладина донесли, что во время похода король Ричард часто общался с этим тамплиером, так что, похоже, маршал Уильям де Шампер и впрямь как?то повлиял на Мелека Рика, если тот повернул войска к побережью, прочь от Святого Града, несмотря на то что почти дошел до его стен. Тогда аль?Адиль возразил брату, что у них нет уверенности, что в отступлении крестоносцев есть заслуга маршала тамплиеров. И все же щепетильный Саладин настаивал на выполнении сделки с де Шампером и гневался, видя, что аль?Адиль под разными предлогами оттягивает выполнение приказа. Малик же говорил о невозможности возвращения пленницы, напоминая, что они и самого Ричарда уже убедили в ее гибели. Или великий султан хочет выглядеть благородным в глазах какого?то рыцаря ордена Храма? Но кто оценит его благородство, когда откроется их обман перед самим Мелеком Риком?

Саладин не желал слушать его речи.

– Ты просто ослабел от любви к этой хитрой назареянке, Адиль!

– Она не настолько хитра, чтобы устоять передо мной. И мне необходимо покорить ее. Я не могу приказать своему сердцу…

– Но ты должен! Мужчина ты или нет? А мужчина должен управлять своими чувствами. Иначе он на пути к безумию.

– Однако я и желаю этого сладкого безумия, Юсуф[37]! И безумия именно с этой женщиной.

В итоге братья Айюбиды не на шутку поссорились, но когда у Саладина возникли неприятности с багдадским халифом, аль?Адиль сразу вызвался отправиться в Багдад и уладить противоречия. Ныне, когда войска христиан после отхода обосновались на побережье, мир с повелителем правоверных[38] был необходим Саладину, учитывая, что во владениях самого султана не наблюдалось спокойствия и многие эмиры подумывали пойти на мировую с крестоносцами: их утомил вечный джихад, они желали заняться своими землями, торговлей, хозяйством, семьями. И багдадский халиф указывал на это Саладину, открыто проявляя неудовольствие. Но султан нуждался в поддержке повелителя правоверных. Поэтому, зная, как ловок его брат в переговорах, Салах ад?Дин с готовностью отправил аль?Адиля в Багдад.

Обаятельный Малик справился с поручением, упразднил все противоречия, и теперь, когда он возвращался с подарками от халифа, ничто не мешало ему посетить скрываемую в Монреале англичанку. Вряд ли Юсуф будет теперь гневаться на него за подобное своевольство. Особенно учитывая, что он не только справился со своей миссией к халифу, но и, как стало известно, брат Джоанны Уильям де Шампер был убит в краю ассасинов. Да и крестоносцы пока не рвутся в поход, поскольку заняты коронацией Генриха Шампанского. К тому же ходят слухи, что сам Ричард собирается покинуть берега Леванта из?за проблем в его далеком английском королевстве. Говорят, против Мелека Рика взбунтовался его младший брат Иоанн, пожелавший сесть на трон так долго отсутствующего короля?крестоносца. Право, стоило возблагодарить Аллаха, что он послал Ричарду столь коварного и честолюбивого родственника.

Но сейчас аль?Адиль позволит себе отвлечься от этих проблем, он будет только отдыхать и наслаждаться. Конечно, следует еще разобраться, что еще подпортил в Монреале посланец Старца Горы, однако потом… Аль?Адиль улыбнулся, вспомнив нежное личико Джоанны де Ринель. Теперь она принадлежит только ему, и вскоре сама поймет это. Как там сказал евнух Фазиль? Она словно кошка, которая шипит и выпускает коготки, но может и замурлыкать, если ее приласкают. Что ж, аль?Адиль не сомневался, что вырвет из ее груди это ласковое мурлыканье. Иначе и быть не может… Если, разумеется, упрямица не воспротивится, иначе тогда ей придется ублажать не милостивого к ней аль?Адиля, а кого?то из его воинов. Ибо непокорную женщину он не потерпит! Но эмир Малик надеялся, что до подобного не дойдет. Ему будет горько так с ней поступить…

Через узкое открытое окно донесся протяжный крик муэдзина. Аль?Иша, ночная молитва. Малик вздохнул. Великий Пророк сказал: «В этом мире мне милей всего женщины и запах благовоний», но при этом добавил: «Но настоящей усладой очей моих является молитва». И, шепча эти слова, аль?Адиль опустился на колени и повернулся лицом в сторону священной Мекки. Во время молитвы никаких суетных сомнений, никаких мыслей о бренности всего сущего. Ведь все бренно, а душа должна стремиться к Аллаху, ибо только подле Всевышнего человека ждут истинное успокоение и радость…

 

Джоанна в этот час тоже слышала крик муэдзина и облегченно вздохнула, поняв, что этим вечером ее уже не побеспокоят. Она жестом отпустила своих женщин на молитву, сама же осталась сидеть в нише окна, обхватив колени и размышляя о том, что ее ждет.

Еще ранее, со слов угодливого Фазиля, она догадалась, что ее положение изменится после родов. Женщина понимала, что от ее покорности зависит, увидит ли она еще когда?нибудь свою дочь. Для Джоанны подобное обстоятельство многое меняло. Можно быть гордой, независимой, можно восстать против целого света… пока это не коснется твоего ребенка. Женщина с ребенком более уязвима, более зависима, более готова смириться. Джоанна осознала это, едва у нее забрали малышку Хильду. Все, что угодно, только бы вернуть свое дитя! Без дочери у молодой женщины постоянно возникало ощущение, будто у нее вырвали кусок сердца, и эта рана болела и кровоточила не переставая. Она скрывала эту боль – ее воспитание, ее воля заставляли утаивать от посторонних эту муку, но стоило ей прикрыть глаза, и ее дочь появлялась перед ней, словно она была рядом, – такая маленькая, прекрасная, беззащитная. У малышки Хильды были мягкие светлые волосики, легкие, как пушок, а ее кругленькие глазки с блуждающим взглядом казались удивительно синими, как у котенка. Но при этом черты ее маленького личика отличались индивидуальностью, чего обычно не бывает у новорожденных, и она так походила на Мартина… Но где он, Мартин? Уехал, скрылся, она сама помогла ему бежать, и, уж конечно, он не вернется, чтобы спасти своего ребенка. Он даже не знал о том, что Джоанна родила его дитя… По сути, у малышки Хильды теперь не было никого, кто бы защитил ее, кроме матери… которая сама нуждалась в помощи. Но рассчитывать Джоанна могла только на себя. Те, кто пленил и удерживал ее здесь, создали видимость ее гибели, и высокородная родня ничего о ней не ведает, у самой Джоанны нет возможности сообщить о себе, нет даже надежды на помощь старшего брата, с которым они расстались врагами и который сказал напоследок, что не желает ее знать. Как не пожелает искать и спасать ее муж Обри. Но на супруга Джоанна совсем не надеялась. Даже вспоминать Обри ей было неприятно: когда исчезает любовь, только неприязнь и раздражение остаются в душе. Поэтому о супруге лучше вообще не думать. Итак, что же ей оставалось?

– Ваше положение скоро изменится к лучшему, – убеждал ее толстяк Фазиль, – вас ждет возвышение… даже несмотря на ваше предшествующее коварство. И вы должны неимоверно гордиться тем, что вызвали столь постоянное и непреходящее чувство у благородного эмира аль?Адиля!

По крайней мере после отступления крестоносцев жизни Джоанны более ничего не угрожало. И что бы ни говорил в прошлом злобный Абу Хасан, аль?Адиля Джоанна интересует уже не как заложница, а как понравившаяся ему женщина.

Несмотря на снедавшую тревогу о дочери, Джоанна держалась с показной невозмутимостью. Она с улыбкой наблюдала за присланными развлечь ее танцовщицами, порой сама наигрывала на предоставленной новой лютне, в вечерние часы прогуливалась по сводчатым переходам крепости, где уже не было мусора и где все спешили ей поклониться. Ее женщины из кожи вон лезли, чтобы еще больше украсить свою госпожу, а богатые дары, какие она получала – кашемировые шали, легкие вуали, драгоценности, ароматические смолы, – приводили их в неописуемый восторг.

Даже армянка Даниэла, некогда упрекавшая Джоанну в недостаточной суровости к иноверцам, теперь уверяла, что судьба обошлась с англичанкой достаточно милостиво.

– Конечно, вы не станете законной супругой эмира Малика, если не желаете погубить душу и отречься от Иисуса и Его Пречистой Матери, – говорила армянка, умащивая тело Джоанны ароматными благовониями. – Но учтите и то, что наложница знатного человека, кроме всего прочего, пользуется еще и особым почтением.

«У меня просто нет выбора, – с тоской думала Джоанна. – Я отвечаю за своего ребенка, мне надо любым способом вернуть маленькую Хильду. Аль?Адиль не кажется мне настолько жестокосердным, чтобы навсегда разлучить меня с дочерью», – рассуждала она.

Джоанна пыталась представить, как примет аль?Адиля… Сплетет с ним ноги, как он это называл. Ранее, когда у нее оставалась надежда вернуться к своим, она и мысли не допускала о подобном. Забыть о гордости, о своей чести знатной дамы, отогнать прочь ту слабость, когда ей наиболее легким кажется просто броситься в бездну со стен Монреаля… Но Джоанна была слишком хорошей христианкой, чтобы погубить свою вечную душу грехом самоубийства. И опять же – Хильда… Да, ей придется стать наложницей сарацина. Но потом… О, за показной покорностью она затаит надежду на освобождение. Рано или поздно, но она сможет вырваться, сможет сообщить о себе единоверцам, сможет сбежать…

Той ночью она заснула в слезах. Думала о ребенке… Но ночью ей приснилось нечто совсем иное. Это был один из тех снов, какие стали посещать ее в последнее время после того, как она оправилась от родов. Ее муж Обри назвал бы это бесстыдством… Ибо ей снилось сплетение тел, она почти ощущала нежные прикосновения, горячее дыхание, в ее теле нарастала сладкая мука…

Джоанна застонала во сне, заметалась, разбрасывая покрывала, и проснулась. Приподнявшись на локтях, она судорожно всхлипывала, нервно сжимала колени, в ее теле будто еще крутился сумасшедший вихрь желания. Она хотела продолжения того, что так явственно ощущала во сне. С кем? Кто ей снился? Был ли это ее возлюбленный Мартин, о котором она столько грезила, или… Малик? О, ей хотелось, чтобы это был хоть кто?то, кому бы она отдалась, с кем бы утолила снедающий ее телесный голод, заставлявший ее извиваться и испытывать желание вырваться из собственного тела – напряженного, дрожащего, изнывающего… Воистину бесстыдство! Увы, эти возбуждающие желания и греховные помыслы волновали Джоанну куда сильнее, чем следовало. И она ничего не могла с этим поделать…

Она заплакала и, не в силах уснуть, коснулась себя между ног, ощутив, какой была там горячей и влажной. Женщина нашла особо чувствительное место и стала его теребить, дрожа и задыхаясь, кусала губы, но желанное облегчение так и не наступало. «Вспомни, как это было, когда тебя ласкал Мартин», – приказывала она себе. И всхлипнула, заметалась, испустила стон – сладострастный, неудовлетворенный, отчаянный…

И тут же из?за занавесок ее ложа возникло круглое, как луна, лицо евнуха.

– Вам что?то приснилось, госпожа?

– Поди вон, Фазиль!

В свете ночника она видела его довольную улыбку. О, этот прислужник женщин все понимал! Джоанна в досаде запустила в него подушкой, а потом еще долго ворочалась, пугаясь того, что жило в ней и не давало успокоения, подчиняло.

Весь следующий день прислужницы хлопотали вокруг госпожи с особым усердием: ее вымыли в ванне, добавив в воду миндального молока и вытяжку из лилий, отчего ее кожа сделалась белой и нежной, похожей на перламутр; ее длинные черные волосы ополоснули соком лимона – для пущего блеска, а потом уложили в замысловатую прическу: высоко подняв на затылке массу завитых кудрей, они закололи их по бокам, но так, чтобы по спине локоны ниспадали пышным каскадом.

Довольная Даниэла, принеся ей зеркало, пояснила:

– Это непростая прическа, мадам. Она придает вам горделивый и царственный вид, но стоит расстегнуть пару заколок, и волны волос так и рассыплются, как речной поток.

Да, заключение в Монреале изменило и вечную ворчунью Даниэлу. Теперь она была готова отдать родственницу короля на ложе эмира аль?Адиля, только бы их положение было не столь неопределенным.

День прошел, приближался вечер. Эмир куда?то уезжал днем, по возвращении сразу же отправился в мечеть. И только когда на стены замка опустились фиолетовые сумерки, за Джоанной явился Фазиль.

– Благородный эмир Малик аль?Адиль оказал вам честь, пожелав принять.

Евнух самолично набросил англичанке на плечи легкое золотистое покрывало, поправил одну из ниспадавших до плеч ажурных сережек и окинул одобрительным взглядом ее нарядное одеяние – тугую парчовую безрукавку, расшитую жемчугом, легкие шелестящие шаровары ярко?зеленого цвета. Фазиль провел закутанную до самых пят женщину под аркадами переходов мимо молча застывших стражников, а затем постучал в дверь у центральной башни и склонился, предлагая Джоанне пройти.

В округлом покое со сводчатыми перекрытиями наверху было полутемно, но из?за занавесей лилась негромкая плавная музыка, приятно пахло благовониями. Отсветы огня дрожали в абажурах светильников из хрустальных капель, высвечивая пестрые ковры на стенах, покрытую пятнистой шкурой барса софу, цветы в напольных вазах, низкие диваны вдоль стен.

– Рад приветствовать вас, прекрасная госпожа, да будут благословенны ваши дни, – услышала Джоанна негромкий голос аль?Адиля и повернулась к нему.

Эмир полулежал в нише стены на одном из диванов. Подле него на ажурном столике стоял высокий стеклянный сосуд кальяна, две гибкие трубки отходили от него, а на тонком горлышке в терракотовой чашке курительной трубки тлел кусочек древесного угля величиной с орех. Запах был непривычный, но приятный, и Малик неспешно затягивался, отчего в сосуде кальяна слегка булькало.

Аль?Адиль был одет с изящной небрежностью: светлый парчовый халат, перетянутый лиловым кушаком, легкие голубые шаровары, непокрытая голова с зачесанными назад от мыса на лбу черными волосами. Он казался довольным и расслабленным, его черные глаза под иронично выгнутыми бровями лукаво поблескивали, на устах играла ласковая полуулыбка.

Джоанна неспешно приблизилась и села на софу напротив него, так чтобы между ними оставался уставленный яствами столик: в небольших пиалах были холодные паштеты и посыпанное шафраном рагу, в хрустальных вазочках – испеченные сласти, источавшие аромат корицы, орешки и морковные палочки, на большом плоском блюде покоились дольки разрезанного и уложенного цветком арбуза, а также всевозможные плоды.

Спокойное лицо Джоанны было подобно тихой воде: ничто не выдавало того, что творилось в ее душе. Она неспешно откинула покрывало и посмотрела на эмира холодным невозмутимым взглядом. Потом медленно взяла ломтик арбуза и откусила от него, слизнув потекший в уголке рта сок.

Аль?Адиль не сводил с нее глаз. Англичанка вела себя не как пленница: она не поклонилась, не пала ниц, как сделала бы осчастливленная вниманием господина восточная женщина; у нее все та же горделивая осанка, независимая манера держаться, головка вскинута на высокой шее с особой царственной грацией. Но тем и желаннее заполучить такую женщину. Аль?Адилю понравилось, как ей подрезали волосы над бровями и как блестят эти дивные светлые глаза в темной обводке сурьмы. Поднимавшаяся надо лбом блестящая диадема с зубчиками придает ей воистину королевский вид. Волосы ее завиты и высоко уложены, но их великолепная черная масса красиво ниспадает по спине. А как же этой иноземке идут подчеркивающие ее красоту восточные одеяния! Под легкими шароварами вырисовываются ее стройные бедра и длинные ноги, округлые груди чуть приподняты плотной тканью короткой кофточки. При свете огней они казались слегка золотистыми, как спелые плоды. Англичанка держалась раскованно, словно этот откровенный вызывающий наряд не смущал ее. А как соблазнительно она слизнула сок с губ розовым язычком!

О, эта женщина была очень желанна аль?Адилю!

– Вы прекрасны, как дивная гурия, – чуть хрипло произнес он.

Джоанна вновь откусила кусочек арбуза.

– Какие они, эти гурии, о которых вы говорите?

– Они великолепны и соблазнительны. Это наисладчайшие небесные девы в райских садах Аллаха, красавицы, о которых мечтают все мужчины. От кончиков ногтей до паха они благоухают камфарой, их живот источает аромат амбры, а груди и горло одурманивающе пахнут шафраном.

– Вы словно грезите о лавке торговца благовониями, – лукаво улыбнулась Джоанна.

Эмир засмеялся. Да, она все та же, гордая и насмешливая. И она в его власти. Однако, как и ранее, Малик не спешил воспользоваться своим положением. Ему нужно, чтобы она сама молила его.

– А еще небесные гурии очень жадны до ласк, – негромко продолжил он, – и всегда исполнены сладострастного желания. У тех, кто обладает ими, наслаждение накатывает, как волны на берег, – прибой за прибоем, и нет этому конца. Подобное упоение любовью длится восемьдесят лет, не зная пресыщения и усталости, потому что любовные прелести небесных дев разжигают постоянную страсть с новой силой.

Его голос был мурлыкающим, ласковым. Джоанна почувствовала, как по телу разливается томительная слабость. Ей захотелось испытать то, о чем говорил этот не сводивший с нее жадного взора мужчина. Она невольно заерзала, взяла чашу с шербетом и жадно глотнула. Рука ее дрожала, и унизывающие запястье тонкие браслеты зазвенели, как хрустальные струи.

«Ну, так легко он меня не получит!» – решила она. И почти буднично полюбопытствовала, как обстоят дела у крестоносцев.

– Зачем нам говорить о них? – пожал плечами Малик. – Они далеко от нас.

– Как далеко, благородный эмир? Разве вы не будете так великодушны, чтобы поведать несчастной пленнице о ее единоверцах?

– Поведаю, если это доставит вам радость.

Джоанна жадно внимала. Итак, войско короля Ричарда ушло из?под стен Иерусалима. Сейчас рыцари Христа собрались на побережье Леванта. Сперва они горевали из?за убийства Конрада Монферратского – эмир рассказал пораженной англичанке, как погиб маркиз, а потом с насмешкой добавил, что кафиры поспешно избрали нового короля, Генриха Шампанского, выдав за него вдову Конрада, несмотря на то что та была на сносях. И ныне в Тире и Акре крестоносцы ликуют по поводу его коронации, и им совсем не до того, чтобы грезить о завоевании гробницы пророка Исы бен Мариам[39]. Особенно после того, как стало известно, что их прославленный предводитель со дня на день готовится отплыть в Европу. И аль?Адиль поведал, что к подобному решению короля вынудило то, что, пока он воевал в Святой земле, его младший брат Джон вступил в сговор с королем Франции и теперь собирается занять трон отсутствовавшего Ричарда Львиное Сердце.

Джоанна была поражена. Чтобы Джон Плантагенет решился на подобное? Разве его поддержат верные Ричарду вассалы? И разве Джон не опасается гнева Папы Римского? Но Джоанна вспомнила, что ее отец всегда с подозрением относился к младшему принцу Плантагенетов, говоря, что тот на многое способен. И все же… Так поступить с братом, который сражается за святое дело!..

У Джоанны все опустилось в душе.

– Значит, Гроб Господень некому освобождать? – пробормотала она по?английски.

Аль?Адиль не знал этого языка, но уловил нотки отчаяния в голосе пленницы.

– Я ведь уже сказал – они далеко. Им нет до нас никакого дела. Так какое же дело нам до них?

Джоанна подавила вздох.

– О, сиятельный эмир, мы с вами живем в мире, где многое влияет на наши судьбы. И уход крестоносцев… – Она выдавила улыбку, хотя от нахлынувшего отчаяния перехватило горло. – Отступление моих единоверцев и отъезд короля Ричарда слишком многое меняют для меня, чтобы я могла так беззаботно воспринимать подобные вести, как, возможно, вам бы хотелось.

– Мир, изменения, отъезды… – Аль?Адиль пожал плечами. – О, прекрасная Джоанна, да будет тебе известно, что в Коране есть много глав, призывающих смотреть на мир и размышлять о нем, поскольку все вокруг создано всемилостивейшим Аллахом. Но вот сегодня я не желаю думать ни о чем подобном. Я хочу думать только о тебе, смотреть только на тебя. Ибо сегодня мой мир – ты…

При последних словах аль?Адиль приблизился и опустился на софу подле нее. Поймав одну из спирально завитых прядей, он вдохнул ее аромат.

Джоанна, вопреки своему решению быть покладистой, невольно напряглась и слегка отодвинулась. Аль?Адиль сейчас так ласков, а ведь некогда готов был приказать резать непокорную англичанку, чтобы остановить крестоносцев. Однако сейчас нельзя об этом думать! От ее поведения многое зависит.

– Будьте терпеливы, Малик. За столько времени я впервые получила вести извне, а вы хотите, чтобы я думала только о вас… о нас.

Аль?Адиль был наблюдателен и сразу же почувствовал перемену в ней. А также понял, что она не будет долго сопротивляться. Это ее «о нас»… Похоже, ей было о чем поразмыслить за время, проведенное в Монреале, и, будучи неглупой, она многое стала понимать.

Аль?Адиль неспешно протянул Джоанне одну из трубок, отходящих от кальяна подобно артериям от сердца.

– Попробуй этого зелья, о моя благословенная газель. Эти ароматы развеют твою грусть. Наслаждайся нынешним мигом и нашей встречей. Разве ты совсем не рада мне? А я вот, признаюсь, часто думал о тебе, тосковал. Мне хотелось защитить и развеселить тебя, подарить радость…

«И для этого ты забрал моего ребенка!» – У Джоанны невольно сжались кулачки. Но она подчинилась его просьбе. В горле ее защекотало, но во рту ощущался приятный вкус, и она медленно выдохнула.

– Ваш Фазиль и ранее давал мне пробовать ароматы кальяна…

– Не мой Фазиль, а твой, Джоанна. Ибо и этот евнух, и все, что находится в этом замке, однажды может стать твоим. Ты ведь хочешь стать госпожой Монреаля, не так ли? Госпожой замка былых правителей Иерусалимского королевства.

Джоанна, слегка улыбнувшись, вновь затянулась из кальяна. Ее грудь поднялась, она сделала глубокий вздох. Жидкость в стеклянном сосуде забурлила, будто кипящая вода. Голова слегка закружилась, а тело стало казаться легким, как перо птицы. Джоанна почти с удовольствием ощущала, как ее охватывает приятное тепло.

– Что это? – спросила она, указывая на тлеющий в чашечке кальяна уголек.

– Ветер забвения, – негромко ответил аль?Адиль. – Но тебе нечего опасаться, услада моего сердца. Едкий дым проходит через воду и очищается. Будут только ароматы и грезы. Я специально привез тебе это средство из Багдада.

«Он хочет одурманить меня», – подумала Джоанна. Она знала о восточных снадобьях, воспламеняющих чувственные желания. Ну и пусть. Разве она уже не смирилась? Другое дело, что она еще не выполнила того, ради чего приняла условия эмира, – не спросила о своей дочери.

Полуприкрыв веки, сквозь бахрому длинных ресниц Джоанна наблюдала, как напряженно смотрит на нее аль?Адиль, слышала его учащенное дыхание. Он был так близко, что ей захотелось его коснуться, погладить по смуглой щеке, притронуться к сильной выпуклой груди, видимой в вырезе распахнутого халата. Но она сдержалась.

– Вы были в Багдаде, Малик?

– Ты так решила, потому что я сказал, что зелье из Багдада?

– Нет, я видела, с какой стороны вы приехали в Монреаль. Это отнюдь не та дорога, какая ведет от Иерусалима.

Аль?Адиль удивился: она не просто тосковала и вынашивала дитя в Монреале, она присматривалась, даже определяла направление. Кто знает, что таится в красивой головке этой выглядевшей такой покладистой пленницы. О, она способна на изощренное коварство! Ему всегда надо помнить об этом.

Эмир откинулся на софу, заложив руки за голову, и стал рассказывать о сказочном Багдаде, в котором и впрямь побывал. Этот город стоит того, чтобы на него посмотреть. Белые дворцы и пышные кроны пальм, изгиб реки Тигр, ароматы роз и специй…

– Когда?нибудь я отвезу туда тебя, моя дивная пери, – говорил он, прикрыв глаза. – Ты увидишь дворец халифа, стены которого украшены серебряной и золотой плиткой. Среди розовых колонн внутреннего двора есть изысканная мраморная чаша, наполненная ртутью, и отражающийся в ней солнечный свет просто ослепляет, разбрасывая вокруг яркое сияние. Во дворце слышится шум фонтанов и искусственных ручьев, текущих из зала в зал. Именно там, среди роскоши и блеска, восседает на троне великий повелитель мусульманского мира – халиф Ахмад ан?Насир Лидиниллах, к которому я ездил за благословением.

– Разве вам, брату великого султана Салах ад?Дина, так необходимо благоволение багдадского халифа? – спросила Джоанна. – Хотя, припоминаю, он не всегда поддерживал его. Но так ли это важно для султана?

Аль?Адиль медленно повернулся на бок, подпер голову рукой. Ох уж эта англичанка! Ее не прельстишь описанием дивных красот, она хочет понимать. Но почему бы ему и не объяснить ей? Эмиру всегда нравились неглупые женщины, а эта, бесспорно, разумна и любознательна. Ему доставляло удовольствие беседовать с ней.

– Халифы Багдада происходят из древней династии Аббасидов, и они являются потомками пророка Мухаммада. Поэтому все правоверные сунниты почитают багдадского калифа своим духовным главой.

Джоанна только слегка кивнула. У нее кружилась голова, и ей очень хотелось прилечь подле эмира. Она уже не ощущала смятения, она была покорна и жаждала его прикосновений.

Эмир наблюдал, как она поправила одну из завитых и напомаженных прядей у виска. Ее ногти были выкрашены в цвет лосося, ажурные подвески на браслетах издавали мелодичный звон. Она опять взяла кусочек арбуза и, откусив белыми зубами немного розовой мякоти, облизала пальцы, коснувшись ими губ. Аль?Адиль возбужденно следил за движениями кончика ее языка. У него появилось ощущение, что она специально дразнит его.

– Иди ко мне, – глухо произнес Малик, протянув руку.

Она игриво отклонилась и поглядела на него почти с вызовом.

– Я обязана повиноваться? Я ваша рабыня?

– Ты моя мечта, – шепнул он и поцеловал ее руку у сгиба локтя.

Джоанна почувствовала, как по коже пошли мурашки.

Аль?Адиль стал покрывать ее руку поцелуями, медленно поднимаясь к обнаженному плечу.

– Я мечтал о тебе, я готов целовать следы твоих ног, благоухающих, словно розы. Разве можно остаться равнодушным, узрев твою красоту? Черны как ночь твои волосы, и втянут живот, и бедра – холмы песка, и стан, точно ветвь ивы…

Он уже целовал ее шею, ласково, медленно, жадно. Голова Джоанны непроизвольно откинулась назад, будто увлекаемая потоком тяжелых волос. Малик едва касался ее, но Джоанна слышала его бурное дыхание и сама дышала так же тяжело.

Постепенно тело англичанки расслабилось, она чувствовала нежные касания горячего языка Малика и, довольная, даже застонала, когда его губы прильнули к ее груди. Ах, как же хочется полностью довериться, просто отдаться ему и ни о чем не думать! Но ей надо было… Мысли разлетались. И когда губы эмира сомкнулись вокруг его соска и принялись нежно сосать, тело Джоанны выгнулось в его руках, она поддалась, и он уложил ее на пятнистый мех барса.

Какой?то звук заставил аль?Адиля отвлечься – звук рога снаружи, гортанные выкрики, приказывающие отворить ворота, топот бегущих ног. Кто бы ни прибыл в крепость, его не посмеют побеспокоить в этот миг… такой миг!

Однако Джоанна тоже услышала сторонний шум и заставила себя очнуться. Она мягко отстранилась и отошла. Длинная золотистая вуаль сползла с нее, оставшись лежать подле эмира.

– Я покорена вашей… нежностью… и добротой, Малик, – произнесла она, теребя подвески на браслетах. – И вы милы мне. Но есть нечто, что не позволяет мне полностью отдаться вам. Вы можете завлечь меня, можете заставить мой разум подчиниться зову плоти, но я бы хотела любить вас. А для этого мне нужно знать, что с моей дочерью. Малышка, какую я родила…

– Да, да, я знаю. – Аль?Адиль потянулся к ней, поймал ее руку и вновь заставил опуститься на софу подле себя. – У тебя родилась очаровательная светленькая малышка, которую тебе было позволено крестить и наречь именем Хильда. Видишь, роза моя, я ни в чем не причинил зла ни тебе, ни твоему ребенку.

Он умолк и опять вслушался во внешние звуки – громкие голоса, скрип поднимаемого засова. О, пусть шайтан заберет любого, кто осмелится их побеспокоить!

Джоанна старалась сдерживать волнение. Сейчас или никогда… О, она готова на все, если эмир вернет ей дитя!

Она видела, что его волнуют эти сторонние звуки, но по?прежнему тихая музыка наполняла покой, плавная и одновременно дикая мелодия без начала и конца, звучащая, словно вздох тоскующего сердца.

– О, мой Малик, я прошу…

– О чем, услада моей души? Ах да, о своей малышке. Дочь. Это тоже неплохо, но благословение Божье на сыновьях. Когда рождается девочка, мать у нас утешают старинной восточной поговоркой: «Родила девочку, родишь и мальчика».

И опять Джоанна оказалась в его сильных ласковых руках, он усадил ее к себе на колени, гладил ее обнаженные руки, коснулся груди, нежно ее сжал. Каждое его прикосновение отдавалось в ее теле горячей волной, она страстно желала его, но сдержала порыв и не обняла Малика, а только слушала, что он говорил ей сквозь прерывистое дыхание:

– В Коране сказано: «Женщины – ваше поле. Это ваше дело, как вы его засеете». Да, твоя дочь не с тобой, но я засею твое лоно своими соками, как дождь наполняет землю животворящей силой. Ты сама хочешь этого. И это естественно, как сама жизнь. Ибо сказано в суре «Стол»: «Половые сношения нужны человеку так же, как и еда».

О, эти его прикосновения, поцелуи на ее пылающей коже! В какой?то миг из горла молодой женщины вырвался звук, похожий на мурлыканье. Малик довольно рассмеялся.

– Ты родишь мне много прекрасных сыновей, моя неуловимая, гордая христианка. Моя мечта, свет моей любви, – шептал аль?Адиль между поцелуями.

Джоанна задыхалась. У нее все сильнее билось сердце, внизу живота стало горячо. Она сама обняла аль?Адиля, запустила пальцы в его жесткие напомаженные волосы. Голос разума становился все глуше, все сильнее подступало желание. Тем не менее она не забыла, почему решилась на это.

– Я рожу вам много прекрасных и сильных сыновей, Малик. Но разве вам так трудно избавить меня от печали, что царит в моем сердце, и вернуть мне мою маленькую Хильду?

Он не ответил, снова стал целовать ее, однако в какой?то миг Джоанна заставила себя выскользнуть из его объятий.

– Господин Малик…

Она задыхалась.

– Я буду ваша, вы мне нравитесь, и я… я хочу вас. Но мое счастье не будет полным, пока я ничего не знаю о судьбе моей Хильды.

Теперь она начала пятиться от него, пока не уперлась спиной в пестрый ковер на стене. Все, дальше ходу не было. Эмир мог снова приманить ее, и она не знала, как тогда поступит. Разбуженное им желание и одновременно боль и тревога за дочь переполняли молодую женщину. Но сейчас либо все решится, либо… Она боялась представить, что будет, если эмир ей откажет.

– Вы добрый и великодушный человек, Малик. Разве вы не понимаете, что все эти дни я провела в печали о моей малышке? О, сжальтесь, скажите, где она? Что с ней? Ибо как бы мне ни хотелось любить вас, но тревога за мою дочь…

– С ней все в порядке. – Аль?Адиль резко сел на софе.

По?прежнему звучала долгая нескончаемая мелодия, заглушая его бурное дыхание. Но теперь не от страсти. Похоже, он был раздражен. Однако Джоанна не желала уступать, пока не добьется своего. Если он только скажет, что вернет Хильду… О, она готова сама броситься ему в объятия, ласкать и целовать его, лечь под него, сплести с ним ноги… Но если эмир откажет…

Аль?Адиль заговорил, на этот раз несколько сухо:

– Неужели ты, моя дивная пери, думаешь, что я пришел бы к тебе, если бы причинил зло твоей малютке? Нет, я позаботился о ней. И одновременно убрал с нашего пути. О, не хмурь свои лукообразные брови, моя красавица. Твоя дочь в добром здравии, и о ней заботятся преданные люди.

– Но она так нужна мне! Она не помешает мне любить вас, Малик. Без нее же мое сердце разрывается!..

Джоанна умоляюще сложила руки. Глаза блестели от подступивших слез, она часто дышала, грудь ее вздымалась. В этот миг Джоанна даже не представляла, как она прекрасна. Будто сияя неким внезапно вспыхнувшим в душе солнцем, она поражала своей красотой.

Эмир неотрывно смотрел на нее. «А этот глупец Фазиль даже уверял, что она из тех женщин, которые равнодушны к своим детям», – подумал он с досадой.

– Успокойся, Джоанна. Маленькая Хильда ныне находится среди твоих единоверцев. Мои верные люди отвезли ее в Яффу и передали твоему супругу Обри де Ринелю. Причем приложили записку, что это его дочь. Видишь, я просто вернул ребенка отцу. Теперь он позаботится о малютке.

Джоанна ошеломленно молчала. У нее в душе словно случился обвал – так стало больно и страшно. Ее маленькая Хильда у Обри? У человека, который знает, что это не его дитя? У Обри, для которого нет ничего святого? Который не чтит ни родственных, ни божеских законов? О Господи, что же он сделает с ее крошкой?

– Вы отдали ребенка Обри? – как будто со стороны услышала Джоанна свой голос, показавшийся ей чужим. От напряжения у нее перехватило дыхание и она едва могла вдохнуть.

– Да, – невозмутимо ответил эмир. – Вы жили с рыцарем Обри как супруги, он ее отец. Я поступил, как и положено. Теперь можешь больше не волноваться о ребенке.

Не волноваться? О, святые угодники! Она даже не может ничего объяснить! Да и зачем? Обри теперь распоряжается жизнью подброшенного ему ребенка… Джоанне страшно было и думать, что ждет маленькую Хильду!

Кулаки ее невольно сжались. Она на миг закрыла глаза, а когда открыла… Если бы ее взгляд обладал смертоносной силой, аль?Адиль был бы просто испепелен.

– Я ненавижу вас, Малик! Не считаясь со мной, ничего не зная, вы поступили как злейший мой враг. Будьте же вы прокляты! Будь проклята и я, которая…

Она не договорила, задыхаясь от ужаса и безысходности.

Но эмиру уже стала надоедать ее настойчивость.

– Успокойся, женщина, и не испытывай больше моего терпения. Твои требования и упреки чрезмерны. У нас говорят: лишняя соломинка может и верблюду спину сломать. А твое поведение…

Но Джоанна уже не слышала его слов. Ее мысли разлетелись, все заполнили боль и ярость.

Она поняла одно – из?за бесцеремонной выходки аль?Адиля, не посчитавшегося с волей матери, она навсегда потеряла свое дитя. Более того, своим решением он просто погубил ее дочь.

Больше Джоанна не владела собой. Сосуд кальяна первым попался ей под руку, и она запустила им в пораженного эмира. Потом, будто силы ее удесятерились, она опрокинула на него столик со всеми яствами и кувшинами с напитками и сама кинулась на него, будто намеревалась выцарапать ему глаза.

– Вы убили мое дитя, вы убили…

Эмир отбросил ее с неожиданной силой, так что Джоанна буквально покатилась по ковру, но в следующий миг была уже на ногах и, крича, рыдая и не помня себя от гнева, вновь кинулась на этого человека, который обращался с ней как с рабыней, который не считался с ней и ломал ее жизнь…

Аль?Адиль был ловок и силен, ему не составило труда скрутить ее, но она продолжала биться, кричать и вырываться, не слыша его слов, которые вскоре тоже перешли в крик.

– Угомонись, бесноватая кошка! – тряс ее эмир. – Иначе я прикажу тебя выпороть! Как ты смеешь!..

Он повалил Джоанну на кровать, затрещала ткань ее одежды, разметались волосы, она извивалась под ним.

– Вы погубили моего ребенка! – забывшись, рычала она сквозь стиснутые зубы.

Теперь Джоанна совсем уже не напоминала нежную гурию, какая еще недавно мило заигрывала с эмиром, теперь это была злобная фурия… рыдающая, ругающаяся, даже опасная, ибо силы ее многократно умножились.

Аль?Адиль охнул, когда она расцарапала ему лицо, и, поймав и заломив ей руку, навалился сверху. А потом вдруг стремительно раздвинул коленом ее ноги, стал срывать удерживающий шаровары тонкий поясок. Англичанка не хочет подчиниться? Ну, тогда он поступит с ней так, как поступают воины с пленницами на войне.

Откуда у нее столько сил? Аль?Адиль задыхался, порой шикал, будто это могло успокоить потерявшую рассудок женщину, но охнул, когда Джоанна сильно боднула его головой в лицо. Удар пришелся в нос, боль ослепила. Тогда он схватил ее за волосы и отшвырнул на разбросанные по покою подушки. Она продолжала рыдать, сотрясаясь всем телом.

– Вы погубили мое дитя! – кричала Джоанна. – Я ненавижу вас! Я скорее умру, чем стану вашей!..

Все еще тяжело дыша, аль?Адиль приблизился, посмотрел на нее сверху вниз. Ни разу с ним не случалось подобного. О, Аллах, что он не так сделал, почему вызвал в ней такую ярость?

В дверь стучали, но он не сразу обратил на это внимание.

– Благородный Малик, к вам прибыли. Это срочно!

Аль?Адиль провел руками по лицу, убирая со лба разметавшиеся волосы, оправил халат. К нему прибыли? Это даже кстати. Ибо сейчас он и помыслить не мог, чтобы продолжить подобное… гм… подобное свидание с женщиной, которую еще недавно так желал.

Абу Хасан склонился, когда Малик показался на пороге.

– О, господин? – только и вымолвил он, увидев исцарапанное лицо эмира.

Аль?Адиль резко захлопнул за собой дверь, где уже не звучала музыка, а раздавались только горестные рыдания англичанки.

– Как ты посмел меня побеспокоить?

У Абу Хасана чуть дернулся уголок рта, но он произнес вполне спокойно:

– Я бы не дерзнул, господин, но прибыл советник вашего брата Баха аль?Дин с повелением от султана, да пребудет на много лет с ним милость Аллаха! Бахе аль?Дину поручено разыскать вас, дабы вы немедленно спешили в Иерусалим. – И добавил уже тише: – Мелек Рик выступил в новый поход.

Аль?Адиль замер. Он был поражен. А как же все эти вести о том, что крестоносцам ныне не до войны? Что Мелек Рик собирается отбыть, дабы сохранить собственный престол?

Эмир был слишком ошеломлен, чтобы сразу собраться с мыслями, поэтому велел передать для Бахи аль?Дина, чтобы сей почтенный муж ожидал, пока он соизволит его принять. Сам же отправился в свои покои, велел привести себя в порядок. И когда аль?Адиль вышел к посланцу султана, одетый в строгий темно?зеленый кафтан и малиновую чалму, он уже полностью взял себя в руки и выглядел как должно. Только царапины на его щеке багровели да переносица была слегка опухшей.

Ученый муж и друг Саладина Баха аль?Дин говорил неспешно, все время поглаживая свои пышные завитые усы.

– Хвала Аллаху, позволившему мне так скоро разыскать вас. Ибо меня послал наш султан и повелитель Юсуф ибн Айюб, да пребудет с ним вечно милость небес! Султану необходимо, чтобы его прославленный военачальник и брат как можно скорее оказался подле него в Иерусалиме. Ибо стало известно, что этот неугомонный Мелек Рик отказался от своих планов вернуться в Европу и направляется с войском кафиров по яффской дороге к Эль?Кудс[40]. Пару дней назад он был уже в Бланш?Гарде и со дня на день может бросить свои основные силы на Святой Град. Султан Салах ад?Дин пребывает в крайнем волнении и требует вас к себе незамедлительно! Вы должны поспешить, благородный Малик, и да просветит Аллах ваше сердце!

Ричард на пути к Иерусалиму? Весть стоила того, чтобы немедленно выехать и забыть об этой бесноватой кошке Джоанне де Ринель.

– Что повелел владыка, то свято! – только и отозвался аль?Адиль и велел готовиться к скорейшему отъезду.

Когда он уже садился в седло, Абу Хасан посмел коснуться его стремени.

– Как господин прикажет поступить с невольницей? Может, на хлопчатник ее продать? Или солдатам – пусть развлекаются?

Абу Хасан совершил ошибку, дав понять аль?Адилю, что прекрасно понимает, чем закончилось свидание его господина с англичанкой. Малик почувствовал себя уязвленным. К тому же он все еще был заинтригован и не понимал, как вышло, что эта женщина не оценила его доброе намерение передать дочь ее мужу и отцу ребенка. С Джоанной следовало переговорить… если у него еще возникнет такое желание. В любом случае Джоанна де Ринель из?за нового наступления крестоносцев вновь становилась ценной заложницей. Поэтому, уже разворачивая к воротам скакуна, аль?Адиль только и бросил через плечо:

– Пусть все остается, как и ранее. Охраняй ее для меня. Головой отвечаешь за эту пленницу, Абу Хасан!

 

Глава 5

 

Караван, как огромная гусеница, медленно передвигался по Дороге Царей под палящими лучами солнца. В длинной веренице насчитывалось больше трехсот груженых верблюдов, примерно столько же лошадей, больше двухсот ослов и мулов, а еще гнали целое стадо баранов и овец, часть из которых предназначалась для пропитания тысячи двигавшихся в караване людей – торговцев, охранников, паломников, рабов.

После того как они миновали холмистые земли вокруг прежней столицы Заиорданских земель Керака Моавского, местность стала плоской, однообразной, унылой – взгляду не за что зацепиться. Зато охранники каравана как будто повеселели: среди этих открытых, опаленных солнцем пространств уже не нужно было следить за каждым холмом и оврагом, откуда могли появиться бедуины?разбойники, привлеченные богатством каравана, как ос привлекает мед. Теперь можно было и расслабиться, даже подремать, покачиваясь в седле, если кто?то был способен на это в такую жару.

Мартин ехал от самого Дамаска в качестве одного из охранников направляющихся в Аравию испанских евреев сафардов. И если сперва своим обликом мавали[41] он и обращал на себя внимание людей в караване, то за долгие дни путешествия уже ни у кого не вызывал интереса – просто один из назареян?ренегатов, нанявшийся на службу за плату. Какой?то персидский торговец лошадьми даже попытался выменять у Мартина его гнедого белоногого коня Незерби на трех верблюдов.

– Это хорошая сделка, соглашайся, – причмокивал губами торговец, но Мартин не собирался отдавать доставшегося ему от маршала де Шампера скакуна.

Этот конь был на редкость выносливым – возможно, сказалась в нем арабская примесь его предков или Незерби уже свыкся с жарким местным климатом за то время, что ходил под прежним хозяином?тамплиером, – но он никогда не доставлял Мартину хлопот. Статью гнедой был гораздо крупнее изящных арабских скакунов, однако отличался красивыми формами, что и привлекло к нему внимание лошадиного барышника. Последний то и дело донимал Мартина просьбами, говоря, что этот белоногий жеребец очень подошел бы для улучшения породы в его табуне. И опять предлагал Мартину своих верблюдов. Надоел, как навязчивая муха! Впрочем, Мартину за время медлительного шествия каравана все тут надоело – и эти неспешно вышагивающие верблюды под тюками товаров, и покачивающиеся паланкины, и блеющие овцы, и пешие путники – рабы, женщины, мужчины, дети, даже старики, а также паломники, совершающие хадж в священную для мусульман Мекку.

– Иншалла![42] – восклицали паломники, опускаясь на колени во время привалов. И караванщики вынуждены были ожидать, пока они совершат молитву.

Мартин же молча бесился. Уже почти месяц, как они выехали из Дамаска, и едут, едут, едут – неспешно, мерно, неторопливо, как и полагается столь огромному каравану. Порой Мартину казалось, что он зря последовал совету Иосифа и примкнул к каравану. Казалось, куда проще было бы понестись вскачь в сторону Монреаля, прилететь на крыльях любви к той, которая томится в плену… Но бывший ученик ассасинов одергивал себя: разве не учили его терпению в замке Масиафе? Разве он сам, столько лет служивший разведчиком, не понимал, что в том, что он задумал, излишняя поспешность только навредит?

К Мартину приблизился переодетый в сарацинского стражника тамплиер Ласло Фаркаш. В пути он на удивление быстро зарос темной бородой, лицо его покрылось бронзовым загаром, и в своем тюрбане и легком халате поверх кольчуги он смотрелся настоящим мусульманином.

Откинув с лица нижний край чалмы, он сделал глоток воды из тыквенной бутыли и протянул испить Мартину.

– Бывал ты уже в этих краях, приятель? – спросил венгр.

Мартин отрицательно покачал головой.

– Дальше Моавского Керака мне не приходилось заезжать. Долго ли еще до Монреаля?

Переодетый тамплиер усмехнулся. Этот вопрос он слышал от Мартина уже не единожды. Но теперь?то и в самом деле скоро: если все будет хорошо, они окажутся у бывшего замка крестоносцев уже через неделю, если не меньше. А начнутся задержки, как во время настигшей их несколько дней назад пылевой бури, когда весь караван сбился в кучу и люди кутали головы животных от песка и ветра покрывалами, то и более двух недель придется добираться.

Мартин помрачнел. И, видя его уныние, Ласло решил отвлечь спутника разговором. Что еще может сократить путь, как не беседа во время пути?

– Эти места, – указывал рукой венгр на выжженную голую равнину вокруг, – некогда охранялись крестоносцами, и все проходившие караваны платили им пошлину за проезд, а также торговали с ними. Благовония и породистые скакуны из Аравии, рис с Каспийского моря, тончайший хлопок и драгоценные камни из Индии, ляпис?лазурь и ковры из Персии, редкие украшения из Египта – все это можно было приобрести прямо в караване, а позже с выгодой для себя продать на рынках Акры и Тира европейским перекупщикам, которые везли восточные товары дальше, в Европу. Эта торговля весьма обогащала живших в этом скудном краю христиан, да и проезжавшие торговцы?мусульмане не были от нее в убытке. Однако когда Саладин задумал напасть на земли Иерусалимского королевства, он перво?наперво запретил своим единоверцам вступать в торговые сделки с христианами, даже принудил их не ездить по Дороге Царей мимо замков Заиорданья, засыпав все колодцы по пути. А ведь без воды какая дорога по пустыне?

– Султан Саладин всегда был хитер и предусмотрителен, – продолжил Ласло, когда к ним приблизился на своем муле Иосиф, а за ним и Эйрик, присматривавший за евреем. – Саладину нужно было найти повод для продолжения своего джихада, но в те годы он был связан мирным договором с Иерусалимским королевством. И тогда он задумал обозлить и вынудить к наступлению правителя Заиорданских земель – непримиримого Рено де Шатильона. Надежды Саладина оправдались: Рено был отчаянным человеком, и, когда понял, что оказался в блокаде и султан желает разорить его таким образом, он сам начал нападать на идущие в объезд его владений торговые поезда[43]. Караванщики не хотят платить ему за проезд? Что ж, он возместит убыток за счет грабежа.

Мартин молчал, слушая Ласло вполуха, а вот Иосифа история весьма заинтересовала.

– Рено де Шатильон – кровавый и безрассудный крестоносец, – произнес он с неприязнью. – Это всякому известно. Даже сами христиане рассказывали, что он никому не желал подчиняться, а мусульмане вообще считали его дьяволом, не знавшим сострадания.

Ласло, чуть повернувшись к Иосифу, согласно кивнул:

– Бесспорно, Шатильон ненавидел сарацин. Он провел шестнадцать лет у них в плену, и это не способствовало расположению к ним в его сердце. Поэтому, оказавшись на свободе, он делал все, чтобы рассчитаться с ними за пережитое. Я помню рассказы о том, как он построил в своих землях суда и посуху перетащил их в Красное море, рассчитывая напасть на священный для каждого почитателя Пророка город Мекку. Из его затеи ничего не вышло, но мусульмане не забыли об этом. Сарацины называли его «зверь Рено», однако король Бодуэн Прокаженный очень на него рассчитывал, и де Шатильон никогда не обманывал его доверия, всегда приходил на помощь. Но потом… Что тут говорить, именно Рено виновен в том, что в своей яростной ненависти к мусульманам он уговорил Гвидо де Лузиньяна, несмотря на зной, поспешить на битву при Хаттине… где полегло все войско Иерусалимского королевства[44].

Мартин невольно прислушался. Он сам был тогда при Хаттине и помнил, с каким неистовством сражался в той битве Рено де Шатильон. Пока под ним не рухнул конь и непримиримого барона притащили связанным к шатру Саладина.

Ласло между тем продолжал:

– Пока Рено был в силе, он, как сеньор этих земель, прекрасно себя проявлял – строил крепости, следил, чтобы бедуины не нападали на уплатившие ему пошлину караваны. Но я уже сказал, что, когда караваны пошли в обход, он сам сделался разбойником не хуже иного бедуина. Саладин же стал требовать от Иерусалимского короля наказать Рено. Увы, тогда на престоле уже сидел Гвидо де Лузиньян, а он в глазах непримиримого де Шатильона был не той фигурой, которой следует подчиняться могущественному правителю Заиорданья. А потом случилось то, что окончательно разгневало султана. Рено с группой своих вассалов напал на огромный караван, в котором ехала к жениху в Алеппо родная сестра Саладина. И хотя женщину вернули султану, не причинив ей вреда, все равно она считалась опозоренной. Султан же был в ярости… однако, пожалуй, и удовлетворен. Ибо теперь у него появился повод начать войну с неверными.

Ласло умолк, отпив из фляги, так как к концу его речи в горле першило от сухости. Ехавший рядом Иосиф задумчиво потер переносицу.

– Но ведь, устроив торговую блокаду, султан сам спровоцировал нападение Рено на караваны! Если бы торговля продолжалась, Рено просто брал бы пошлину и…

– Мне нравится ход твоих мыслей, еврей, – усмехнулся переодетый тамплиер. – Но в любом случае Рено был обречен. Когда плененного Рено привели к султану, тот предложил ему перейти в ислам и обещал пощадить. Красивая фраза и показной благородный жест.

Тут даже Эйрик вмешался:

– Но такой рьяный парень, как Рено, вряд ли согласился бы на подобное.

– Соображаешь, рыжий, – усмехнулся тамплиер. – Ибо Рено в ответ попросту послал султана к шайтану. Говорят, после этого Саладин лично снес ему голову саблей. Так это или нет, но я сам видел голову Рено на пике над шатром султана.

Мартину хотелось спросить венгра, где он сам был во время сражения и как уцелел, но тут к ним опять приблизился лошадник?перс, стал нахваливать достоинства Незерби, вновь предлагал за белоногого красавца гнедого трех крепких верблюдов.

– Мартин, может, его предложение нам и пригодится, – заметил позже Ласло. – После Монреаля нам придется углубиться в пустыню, а верблюды там скорее подойдут, нежели самые быстроходные скакуны.

Мартин уже и сам об этом думал. Он с друзьями давно обсудил план похищения англичанки, но вот как им быть после того, как они освободят Джоанну… тут возникали проблемы. Бесспорно, за ними пошлют погоню, им придется скрываться. И это в пустыне, в такую?то жару!.. Мартина тревожило то, что в их плане слишком многое зависело от случайностей. Ранее в его работе лазутчика от продуманности деталей зависел едва ли не весь успех дела. Теперь же… Беспечный Эйрик просто надеялся на удачу, Ласло – на милость Провидения, Иосиф – на Бога. Но на Бога надейся, а сам не плошай. И Мартин, испытывая чувство собственного бессилия, страшно досадовал, что последняя и, возможно, самая непростая часть их плана оставалась неопределенной.

Вечером, когда караван сделал стоянку, Мартин с удивлением заметил, как его приятель Эйрик подсел к собравшимся на вечернюю молитву бедуинам племени эль?тееха. Эль?тееха были теми немногими местными кочевниками, которые исстари исповедовали иудаизм, – считалось, что это остатки семей, вышедших из Египта с Моисеем и оставшихся в пустыне. Однако ни Иосиф, ни ехавшие в караване его единоверцы не относились к эль?тееха как к истинным евреям – эль?тееха и мясо некошерное ели, и священный день субботы не соблюдали. Но все же по вечерам вместе с другими иудеями они накидывали на головы покрывала таллит, садились отдельной группой и нараспев читали из Писания, раскачиваясь во время молитвы. И вдруг рыжий Эрик с ними… Мартин едва не расхохотался, видя, как его приятель язычник тоже набросил молитвенное покрывало и стал исступленно раскачиваться взад?вперед, словно хотел продемонстрировать, с какой неистовой верой он возносит мольбы Яхве.

Иосиф был возмущен:

– Для Эйрика нет ничего святого! Да, я заметил, что в пути этот развратник не отстает от одной из едущих на верблюде женщин эль?тееха. Ее соплеменники не придают этому значения, и рыжий, видимо, решил выдать себя за иудея, чтобы и дальше иметь возможность сопровождать эту увешанную бляхами и цепочками красавицу. Но как по мне, то обман и использование моей религии просто кощунственно!

И все же, когда ночью Эйрик пришел в их палатку и негромко пояснил, что ему удалось узнать у кочевников?иудеев, даже Иосиф не стал ему пенять.

– Они рассказывают о некоем затерянном в горах близ Монреаля городе духов. Говорят, туда почти никто не ездит, место это слывет проклятым, но сами они неоднократно бывали в заброшенном городе, причем уверяют, что там есть и источник с водой, и жилища, где можно укрыться. Подумай, малыш, – положил он руку на плечо Мартина, – разве это не то место, где бы имело смысл укрыться с твоей красавицей Джоанной? Если за нами вышлют погоню, а в этом сомневаться не приходится, то лучшего убежища, чем город духов, нам не найти.

Мартин, поразмыслив, засомневался, что рассказы эль?тееха правдивы. Но тут подал голос до этого отмалчивающийся Ласло Фаркаш:

– Заброшенный город духов и впрямь существует.

И Ласло поведал, что некогда обосновавшиеся в Заиорданье крестоносцы побывали в нем по просьбе нескольких проживавших там отшельников, почитателей Христа по восточному образцу. Отшельники жаловались, что их донимают разбойники?бедуины, и крестоносцы пришли им на помощь. Со временем они даже возвели в заброшенном городе пару крепостей, чтобы не позволять караванам идти в обход торговой Дороги Царей. Однако вскоре и сами крестоносцы убедились, что место это недоброе: то землетрясение обрушило только что возведенные стены на головы расположившихся там гарнизонов, то их стали одолевать незнакомые хвори, от которых вымер весь обосновавшийся там отряд. Когда же было решено отправить в город духов значительное подкрепление, случилось вообще нечто ужасное. Рыцари выехали туда как раз накануне Рождества, после того как спала жара и прошли зимние ливни, однако, когда они продвигались в назначенное место по узкому проходу среди скал, на них хлынул селевой поток. Причем произошло это столь внезапно, что никто из всадников не успел спастись. Только через пару дней, когда туда приехали несколько христианских священников, были обнаружены изувеченные тела захлебнувшихся в селевом потоке людей и лошадей. Все были поражены: слыханное ли дело – около двадцати отважных воинов утонули среди скал в пустыне! И с тех пор было решено не тревожить нечистых духов заброшенного города. Нехорошее это место, недоброе, повторил Ласло. И, как ему известно, с тех пор город снова лежит в забвении и пути туда никто толком не знает.

Однако, выслушав его рассказ, еврей Иосиф воодушевился.

– Я слышал об этом месте среди гор Заиорданья, – заявил он. – Мне рассказывали, что, когда пророк Моисей водил по пустыне народ Израиля, он в одном из тупиков прорубил своим посохом проход в горе, который так и назвали – Долина Моисея. Там же есть и источник, возникший именно в том месте, где пророк вонзил в скалу свой посох. О, я бы хотел увидеть этот легендарный город! И никакие страхи перед суевериями диких жителей пустынь меня не испугают, – добавил он уже тише, но все так же решительно.

В палатке, где они расположились, в плошке с маслом тускло горела ветошь. Мартин придвинул плошку с огнем к развернутой карте и обратился к тамплиеру:

– Ласло, ты смог бы определить, где располагается заброшенный город?

Тамплиер сдвинул на затылок чалму и задумчиво почесал лоб. Какое?то время он пристально рассматривал изображение на куске выделанной кожи, но потом покачал головой.

– Вряд ли я смогу. Знаю, что это место называли Петра, – так было написано на монетах, какие воины из гарнизона находили среди развалин заброшенного города. И хотя мне неоднократно рассказывали о пути туда, я бы солгал, если бы стал уверять, что мне известно, как туда проехать.

И тут вмешался Эйрик. Никогда не унывающий норвежец заявил, что постарается уговорить свою новую возлюбленную Эсфирь из племени эль?тееха, чтобы кто?то из ее соплеменников указал им путь к Петре. Ведь Эсфирь уже влюблена в него, приосанившись, добавил рыжий, а она как?никак дочь вождя. Его воодушевление мало кто поддержал. Пусть иудеи?кочевники и были не против, чтобы этот верзила из охраны сафардов держался в дороге подле дочери их вождя, но чтобы они согласились ввязаться по его просьбе в столь опасное предприятие…

Иосиф задумчиво оглаживал свои пейсы.

– Все же кочевники эль?тееха одной со мной веры. Их всегда радует, когда кто?то из истинных иудеев сближается с ними как с равными. И если я отдам им своего верблюда с товарами, если проявлю к ним уважение и попрошу помочь, то, думаю, они не откажутся дать нам проводников, которые проведут нас к Долине Моисея.

Мартин с благодарностью посмотрел на друга. Позже он спросил:

– Зачем ты помогаешь мне, Иосиф? Я уже пообещал, что не стану вредить твоей семье. А сейчас я еду спасать женщину, которая заменила мне твою сестру Руфь. К тому же вряд ли я смогу возместить тебе стоимость верблюда с товаром, которого ты лишишься…

Иосиф положил свою узкую ладонь на его плечо:

– Мы росли с тобой как братья, Мартин. Моя семья… мой родитель… поступили с тобой несправедливо, несмотря на все, что ты сделал для гонимого народа Израилева. И я хочу лишь одного – чтобы ты верил, что еврей способен быть благодарным, ничего не желая получить взамен, кроме благословения Отца небесного, одинаково сотворившего и евреев, и людей другой религии.

 

Замок Монреаль они увидели, как и обещал Ласло, на исходе седьмого дня. Мартин натянул поводья Незерби, вглядываясь в высоко вознесенную на крутой горе белую цитадель. Где?то там, на вершине, за мощными стенами замка под охраной утаивают его возлюбленную. Могло показаться, что вызволить Джоанну из такой ловушки просто немыслимо. И все же Мартин прибыл сюда, чтобы совершить невозможное.

Когда их караван подошел к горе Монреаль, стало видно, что на стоянке у колодцев уже расположился еще один торговый поезд и там уже осматривали товары и взимали пошлину люди из крепости. При приближении нового каравана вышла некоторая заминка – видимо, нечасто тут собиралось такое количество торговых людей и паломников. Мартин сразу обратил внимание на высокого бедуина в черном одеянии, который командовал стражниками из замка и решал, кто где станет на постой, пока не будут проведены все проверки и не возьмут положенную плату.

– А ведь нам только на руку, что тут такое столпотворение, – заметил Эйрик, когда они с Мартином уже на закате устанавливали свою палатку в сени небольшой рощи оливковых деревьев. – Когда ты выкрадешь из замка твою красавицу англичанку, преследователи наверняка начнут метаться, гадая, куда беглянка могла бы податься: уехала ли с людьми из Египта, – он указал на ранее прибывший караван, – или же отправилась по Дороге Царей в сторону Аравии. Ну а мы пока… Как наш тамплиер называл тот город духов, где мы будем укрываться? Петра, кажется? Значит, мы отправимся в Петру – и ищи тогда нас, как позавчерашний день.

Мартин вогнал в каменистую почву колышек и сел подле палатки, не в силах отвести взгляд от мощной цитадели наверху. Его стали одолевать всякие тревожные мысли. Здесь ли еще укрывают Джоанну? И та ли она, что и прежде, или известный соблазнитель аль?Адиль уже прельстил ее своей лаской и роскошью гарема, на какую так падки женщины? Нет, его Джоанна не такая, уверял себя Мартин, она всегда доказывала свою любовь к нему. И все же новости, которые сообщили им люди из египетского каравана, взволновали Мартина сильнее, чем он мог себе признаться. Оказалось, что аль?Адиль лишь недавно покинул Монреаль?Шобак. «Нашу дочь отправили к Обри в Яффу, – думал он. – Доставили без происшествий и даже написали, что она крещена и получила христианское имя. Была ли в этом добрая воля аль?Адиля или его упросила так поступить сама Джоанна, решив избавиться от своего ребенка?бастарда?»

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Заиорданье – со времен крестовых походов название обширных, без определенных границ земель к востоку от реки Иордан.

 

[2] Михраб – ниша в стене, указывающая, в какой стороне находится священный город мусульман – Мекка.

 

[3] Хаджиб – высокая чиновничья должность в мусульманских странах в Средние века. В данном случае – правитель крепости.

 

[4] Салят – обязательная пятикратная молитва у мусульман.

 

[5] Назареянами мусульмане называли христиан (от города Назарет, где родился Христос).

 

[6] Джаханнам – в мусульманском учении наиболее распространенное название геенны (ада).

 

[7] Мелек Рик – так мусульмане называли английского короля Ричарда Львиное Сердце.

 

[8] Куфия – головной убор в арабских странах в виде длинного полотнища, удерживаемого вокруг головы обвязкой. Служит для защиты головы и лица от солнца, песка или холода.

 

[9] Иблис – огненный джинн.

 

[10] Сарацинами европейцы называли мусульман.

 

[11] Блио – модный в то время в Европе фасон платья: узко зашнуровывавшееся в талии, оно от бедра расходилось широкой юбкой; так же расширялись и длинные рукава.

 

[12] Лингва?франка – смешанный язык на основе латыни, служивший универсальным средством общения в Средиземноморье в Средние века.

 

[13] Джильбаб – верхнее одеяние мусульманок, полностью укутывающее фигуру с головы до пят.

 

[14] Кафиры – неверующие – так мусульмане называли христиан.

 

[15] Бодуэн I (1100–1118) – первый король Иерусалимского королевства.

 

[16] Икт – земельный надел, выдаваемый за воинскую службу.

 

[17] Джизья – подушная подать с иноверцев в мусульманских государствах. Исламские правоведы рассматривают джизью как выкуп за сохранение жизни при завоевании.

 

[18] Левант – общее название стран, расположенных у восточного побережья Средиземного моря: Сирии, Палестины и Ливана.

 

[19] Котта – надеваемая поверх кольчуги длинная туника, обычно без рукавов и с разрезами внизу, для удобства при верховой езде.

 

[20] Кольчужный клапан – часть воинского облачения в виде кольчатого ворота, который, будучи завязанным, закрывал, предохраняя, нижнюю часть лица рыцаря. Вне боя носился отвязанным, свисающим на грудь.

 

[21] Об этих событиях рассказывается в романе «Лазарит. Тень меча».

 

[22] Об этих событиях рассказывается в романе «Ассасин. Тень меча».

 

[23] Старец Горы – титул главы секты исмаилитов?ассасинов. В данный период им был Синан Рашид ад?Дин.

 

[24] Хель – у скандинавов?язычников царство мертвых.

 

[25] Сафарды – испанские евреи.

 

[26] Безант – денежная единица Византии, около 4,5 г золота. В IV–XII веках стала образцом для монет Европы и Востока, почти тысячу лет являясь международной валютой.

 

[27] Дервиш – мусульманский странствующий проповедник, обычно нищий.

 

[28] Хвалитны (старинное название – утреня) – от 5 до 6 утра; должны заканчиваться, когда брезжит рассвет.

 

[29] Ричард Львиное Сердце был коронован в Англии и считался королем Англии, однако основная часть его владений располагалась на континенте и территориально составляла больше половины нынешней Франции.

 

[30] Интердикт – отлучение от Церкви.

 

[31] Служба шестого часа – в полдень. В Средние века время отмечалось по часам, когда проходили службы в Церкви.

 

[32] Роберт Кургёз (ок. 1054–1134) – старший сын короля Вильгельма Завоевателя, герцог Нормандии, один из предводителей Первого крестового похода.

 

[33] Генрих I (1068–1135) – младший сын Вильгельма Завоевателя, король Англии с 1100 года, прадед Ричарда Львиное Сердце.

 

[34] Арнольдия – заразная болезнь, которой Ричард переболел за год до описываемых событий во время осады Акры.

 

[35] Шандал – высокий подсвечник, часто напольный.

 

[36] Так хочет Бог (лат.).

 

[37] Полное имя султана Саладина было Юсуф ибн Айюб (отсюда Айюбиды). А Саладином его называли европейцы, исказившие таким образом один из его титулов – Салах ад?Дин – Честь веры, Благо веры.

 

[38] Повелитель правоверных – официальное звание багдадских халифов.

 

[39] Так мусульмане называли Иисуса Христа.

 

[40] Так мусульмане называли Иерусалим.

 

[41] Мавали – живущий среди арабов человек неарабского происхождения.

 

[42] Ритуальное молитвенное восклицание, примерно соответствующее «дай Бог!», «с Божьей помощью!».

 

[43] Поезд в данном случае означает не то, что нам привычно сегодня, а вереницу путешественников с их грузом.

 

[44] Сражение при Хаттине произошло 7 сентября 1187 года.

 

Яндекс.Метрика