Андрей Борисович Троицкий

По Америке и Канаде с русской красавицей

 

 

 

Вместо предисловия

 

В августе в Чикаго стояла гнетущая жара, жизнь города переместилась к берегу Мичигана, где от воды хоть немного веяло прохладой. Я пытался закончить книгу, но работа двигалась вяло. Хотелось куда?нибудь уехать, хоть на неделю, забыть о делах и жаре. Когда раздался звонок из Москвы и сквозь помехи прорезался голос Риты, – я обрадовался.

Рита редкая красавица, к тому же умная и талантливая женщина, пробующая силы в литературе, с ней в прошлом году мы путешествовал по Америке. После короткого обмена любезностями и новостями, Рита сказала, что собирается приехать, – есть неотложное дело. Ее тетка, шестидесятилетняя Лиза, живущая здесь постоянно, куда?то пропала, она не отвечает на звонки уже две недели. Никто из знакомых не знает, где ее искать. Месяца два назад Лиза сказала, что, может быть, в конце августа поедет погостить к подруге в Атланту. И вот теперь тетка пропала, а ее подруга тоже не подходит к телефону, – и это странно.

Для тревоги есть все основания. Года полтора назад Лиза познакомилась с каким?то подозрительным типом по имени Берт, прожженным альфонсом, который пытался официально оформить их отношения. И лишь с одной целью – прибрать к рукам теткины деньги, а она человек весьма обеспеченный.

Рита боится высказывать самые страшные предположения, но, может статься, но тетка уже переехала в тот мир, откуда нет возврата. А Берт вступил или в скором времени вступит в права наследования. Получит денежки и тю?тю, ищи ветра в поле. Уедет куда?нибудь в Аргентину, сменит имя, обзаведется новыми документами… Рита просила меня поехать вместе с ней к теткиной подруге в Атланту. Если той не будет на месте, надо будет отправиться к тетке в Талсу, штат Оклахома. Рита плохо знает Америку, да и поездка может превратиться в весьма опасное приключение. Кроме меня ей не к кому обратиться.

Я вяло возразил, что август – это время, когда люди разъезжаются, кто куда, тетка, наверняка греется на солнце где?нибудь во Флориде или уехала за границу. Скоро сама найдется, надо подождать. Кроме того, поисками людей здесь занимается не частные граждане, а полиция, туда можно обратиться, детективы, не откладывая дела в долгий ящик, тут же возьмутся за дело, – таков закон. Но мои возражения Рита отвергла сразу, такой она человек: если что?то решила, с места не сдвинешь.

– Лиза всегда звонит перед тем, как уехать, объясняет, где ее можно найти в случае чего. А в этот раз, как в воду канула. И адреса не оставила.

– Мне самому иногда хочется уехать куда?нибудь далеко… И не оставить адреса.

– Ты пишешь остросюжетную прозу, – вздохнула Рита. – А эта история – детективная, как раз по твоей части. Ну, неужели тебе не интересно провести небольшое частное расследование. Вместе со мной прокатиться до Оклахомы, ну, где живет тетка. Или жила… О Лизе, – я это сердцем чувствую, – теперь можно говорить в прошедшем времени. Я заплачу тебе за потраченное время. Деньги – не проблема.

У меня с деньгами было не очень, но от оплаты я отказался.

На протяжении всего разговора я думал, что прокатиться мне не помешает. Путешествие займет дня три?четыре, всего?навсего. Немного отдохну, отвлекусь, а там работа над книгой пойдет веселее. Все равно, куда ехать. К тетке, так к тетке.

Короче, я согласился и уже на следующий день вылетел в Атланту, снял гостиничный номер неподалеку от аэропорта и тем же вечером встретил Риту, прилетевшую из Москвы. Она выглядела еще ярче, еще красивее, чем в прошлом году. Краем уха от знакомых я слышал, что ее жизнь с мужем не наладилась и, видимо, дело идет к окончательному разрыву.

Вечером мы съездили к теткиной подруге Татьяне, но никого не застали дома. От соседей узнали, что она в Европе уже неделю, вернется где?то в середине сентября. Значит, придется ехать в Талсу на поиски Лизы. Эта перспектива мне не очень нравилась, я рассчитывал посвятить Рите всего два?три дня, но все оборачивалось против моих планов. Поездка могла затянуться на неопределенную перспективу, – так и случилось, – но и отказаться уже нельзя, обещал.

На следующий день я отправился в пункт проката автомобилей, арендовал Jeep Liberty, – Рита больше не хотела лететь самолетом, после вчерашнего перелета она чувствовала себя неважно. Мы отправлялись в путь налегке, у Риты небольшой чемодан, у меня вместительная спортивная сумка. К середине поездки багажник машины будет забит вещами, – полезными, но в основном бесполезными, – снизу доверху. Мы присели на дорогу, залезли в машину и тронулись в путь.

 

Как убить время и остаться в живых

 

Вечером в четверг мы приехали в довольно большой город (не хочу называть) и поужинали. Я поднялся к себе в номер лег перед телевизором и заглянул в дорожный атлас. До Талсы, штат Оклахома, остается где?то миль триста с небольшим. Выедим завтра ближе к полудню, – Рита не любит просыпаться слишком рано, если нет веской причины, – значит, вечером будем на месте.

Допустим, телефон тети Лизы не работает, сама она на месте, цела и невредима. Но тут возникает затруднение… Именно в это время, каждую пятницу под вечер, Лиза уезжает на ранчо к своей лучшей подруге – так рассказывала Рита. И где искать это ранчо – никто не знает. Лиза возвращается в понедельник. Таким образом, мы окажемся в Талсе как раз в то время, когда в небольшом южном городе трудно найти достойное времяпровождение.

Придется сидеть в номере, уставившись в телевизор, или гулять по пустым улицам. Я позвонил Рите и поделился соображениями.

– Что ты предлагаешь?

– Остаться на выходные здесь, – ответил я. – Если считать пригороды, – жителей в городе почти миллион. Кинотеатры, рестораны, большие магазины… Есть выбор. А в Талсе, – я посмотрел в справочнике, – сходить некуда. Только в кино или в зоопарк. Правда, зоопарк там один из лучших в стране.

– Логично. Ну, хорошо… А что здесь интересного? Есть что?нибудь кроме ресторанов и магазинов, которые меня не интересуют?

– Здесь отличный шопинг.

И это была чистая правда. Шопинг в городах средних гораздо разнообразнее и богаче, чем в больших городах, тем более в мегаполисах, таких как Нью?Йорк, где все торговые точки вытоптаны тучными стадами туристов, прибывающих со всего мира (каждые полминуты в международном аэропорту имени Кеннеди садится авиалайнер из?за рубежа). И когда приезжаешь в магазин на объявленную заранее распродажу, находишь на вешалках только негодные тряпки неходовых размеров.

Тем, что Рита отказалась прошвырнуться по магазинам, я был немного удивлен. Всегда казалось, что границы женской любознательности не простираются дальше магазинных прилавков (конечно же, это была ошибка).

Однажды довелось быть свидетелем интересной сцены. Одна туристка планировала вернуться в Россию с тремя чемоданами обновок. Она прилетела в Нью?Йорк и первым делом купила три вместительных чемодана, которые предстояло набить вещами. В течении пяти дней она посещали крупные универмаги, но не нашла ничего особо интересного. За пять дней шопинга – всего один чемодан покупок, – совсем немного.

Но тут женщина оказалась на два дня, – так сложилась туристическая программа, – в довольно крупном городе на Среднем Западе. Первый день она посвятила осмотру достопримечательностей, начало следующего дня – набегу на тамошний французский ресторан. На вторую половину дня запланировала шопинг, – она не ждала приятных сюрпризов от этого хоть и крупного, но провинциального города. А пустые чемоданы хотела подарить знакомой.

Оказавшись к универмаге, женщина испытала легкий шок, – широчайший выбор и низкие цены. Она начала бегать по маршруту торговый зал – примерочная комната, ведь в гостинице ждали два пустых чемодана. Она мерила и покупала, но время бежало слишком быстро. Женщина катила впереди себя тележку, полную вещей, вторую полную тележку катил я. Покупок хватило бы, чтобы набить один чемодан. А на кронштейнах – еще так много соблазнительных вещей.

Тут по громкой связи объявили, что магазин закрывается через пятнадцать минут. С женщиной случилось что?то вроде истерики, закончившейся легким обмороком. «Почему я не пришла сюда вчера?» – повторяла она, словно в горячке, в бреду. На нее, безутешную, было жалко смотреть. В итоге до машины обе тележки докатил я, а мою знакомую довели охранники универмага. К тому времени она потеряла способность самостоятельно ориентироваться в пространстве и даже передвигаться.

Сейчас я надеялся удивить Риту провинциальным изобилием и низкими ценами, – но не получилось.

– Я не за тряпками приехала, – отрезала Рита. – А по делу. И если уж тратить свободное время, – то на сбор материала для моей новой книги или пьесы, а не на тряпки.

– Хорошо. Попробую что?нибудь придумать…

Спустился в фойе, взял пару бесплатных газет с объявлениями и вернулся обратно. Через час предложил Рите культурно?развлекательную программу на все выходные.

– Не хочу идти в парк развлечений, – сказала Рита. – Что я ребенок?

– Аттракционы – не для детей.

– Это как?то связано с сексом? («Six flags», то есть «Шесть флагов» по звучанию похоже на «Sex flags» сексуальный флаг) – может быть, поэтому в голосе Риты слышна заинтересованность.

– Ты все увидишь на месте. А если хочешь секса, могу предложить одно заведение… Для озабоченных женщин.

– И перестань говорить пошлости. Боже мой, кем ты станешь, когда подрастешь и превратишься во взрослого мальчика…

Надо сказать, что во время прошлого приезда мы с Ритой на часик?другой заскочили в «Шесть флагов». Но другие впечатления, более яркие, вытеснили ту экскурсию куда?то на периферию памяти. Дело было далеко от этих мест, где совсем другие нравы и понятия о приличиях…

 

* * *

 

Утром мы встретились внизу, сели в машину и отправились в «Шесть флагов», – сеть парков отдыха, что?то вроде «Диснейленда», в основном для взрослых и подростков. Аттракционы – это рай для людей с крепкими и очень крепкими нервами и развитым чувством черного юмора.

Карусели, крутящиеся с космической скоростью, когда на десятом круге начинает выворачивать наизнанку, пещеры ужасов, где из темноты, с потолка валятся трупы, открываются могилы и к жизни восстают лежалые мертвецы, американские горки, самые крутые и быстрые, из тех, что я видел когда?либо, высоченное колесо обозрения, прыжки с вышки, когда с грешной жизнью тебя связывает даже не парашют, а довольно тонкая истертая веревка, – а я боюсь высоты… Острые ощущения граничат с кромешным животным ужасом.

(В скобках замечу: присутствие детей нежелательно даже на безобидной железной дороге. Ну, ходит паровозик с прицепленными вагончиками, казалось бы, – чего пугаться. Садимся, подъезжаем к остановке. Очевидно, это поселок на Диком западе. Салун, парикмахерская, гостиница… Посередине площади – виселица в натуральную величину. Детей с нами не было, поэтому просто посмеялись).

В довершение – огромный аквапарк, нашпигованный водными аттракционами: горки – но опять же не для детей, дикая река, бассейн с океанскими волнами и много других развлечений. Глаза разбегаются – и за все про все – только 25 долларов. Отдыхай целый день, загорай, купайся… А в продаже еще абонементы на все лето и осень, – по ним цена посещения просто символическая.

– Ни за что не надо платить дополнительно? – удивляется Рита, когда, не вылезая из машины, покупаем в кассе билеты.

– Ни за что. Но есть некоторые тонкости…

Оставляем машину на стоянке, пешком идем к входу. Предъявляем билеты. На внешнюю сторону ладони ставят печать. Это на тот случай, если вы захотите выйдите обратно на стоянку к машине и потеряете билеты. Покажете печать и пустят обратно.

Но зачем возвращаться к машине, – путь от стоянки до входа неблизкий, по жаре, по солнцепеку, – если не хотите уезжать? Смысла нет, да и проделать этот путь – трудно физически. Но много посетителей почему?то возвращается.

Оказывается, в машинах люди оставляют еду и напитки, сумки?холодильники, набитые разной снедью. Проносить на территорию парка свои бутерброды или воду, – строго запрещено. На входе вежливо, но твердо вас попросят показать содержимое сумочки, если найдут еду или воду, – не пустят. В этой маленькой хитрости – секрет большого коммерческого успеха.

Мы вдоволь накатались на горках и каруселях. Заходили в кафетерий, закусочную. Мы покупали майки, недорогие сувениры, заказывали фотографии на память… И главное, мы все время пили воду. Покупали бутылки содовой в автоматах, бумажные стаканы с натуральным лимонадом у лоточников.

К концу дня делаю нехитрые подсчеты и выясняю, что оставил в парке развлечений почти полторы сотни долларов, а Рита – две с половиной сотни. При этом только на воду потратил 30 с лишним долларов, – жара, пить хочется постоянно, а лимонад – дорогой. Стало понятным, почему многие семьи отправляются назад, на стоянку, берут припасенные бутерброды и воду. Рядом что?то вроде парка, – там, в тени деревьев отдыхающие устраивают пикники.

 

* * *

 

Все развлечения пришлись Рите по душе, она не хотела пропускать ни один аттракцион, а я ждал и утешился мыслью, что скоро мы переберемся в аквапарк, там прохладный бассейн, искусственная река с быстрым течением, где можно плавать на надувных кругах, и другие блага цивилизации. Уже после обеда Рита поняла, что не осилит и половины развлекательной программы, – и сдалась. Ей тоже хотелось искупаться и поваляться в шезлонге.

Мы пришли а аквапарк, двинулись к раздевалке. И тут обратили внимание, что все женщины вокруг, – включая подростков и детей, – только в закрытых купальниках. А на большинстве посетительницах, поверх купальника – майка с длинным рукавом.

Я останавливаюсь:

– Черт, просто из головы вылетело…

Это моя вина. Киваю на женщин и объясняю Рите, что она взяла не тот купальный костюм. В центральных и южных штатах не принято ходить в аквапарки, бассейны или на пляж в купальнике бикини, состоящим из пары веревочек и небольших лоскутков ткани, чисто символических, не прикрывающих почти ничего.

Здесь народ религиозен, люди более консервативны, чем, скажем, пестрая публика на пляжах Майами или Нью?Йорка, где бикини летом – это нечто совершенно естественное, нагота женского и мужского тела – приятный в меру эротичный элемент отдыха, не более того. Конечно, прямых запретов на открытые купальники на юге и Среднем Западе не существует, если хочешь – надевай, но надо помнить: не всем окружающим это понравится.

Как и Рита, я не ханжа, но неприятно, когда на твою спутницу смотрят как?то косо, как на женщину весьма и весьма легкомысленную… Ну, третьего не дано: или принципиальная борьба за нравственный облик населения или красавицы в бикини. Или – или.

Я со злорадством подумал, что здешние мужчины многое потеряли, не увидев Риту в открытом купальнике.

– Что ж, в другой раз повезет больше, – она разворачивается и бредет обратно. – Ты взял на себя роль моего гида, а забываешь о самом важном. Ставлю тебе двойку.

– Официального запрета на открытые купальники нет, – бормочу я. – Это тебе решать. Мы можем вернуться.

– Нет уж, спасибо.

Не то, чтобы Рита страдает повышенной застенчивостью, – нет, но и вызывающего поведения она не любит, – выглядеть белой вороной, возмутителем общественного спокойствия ей не хочется.

Справедливости ради надо сказать, что и для мужчин тоже существует свой дресс код. Здесь не принято появляться в порнографических плавках, столь любимых в России, когда мужские гениталии тесно обтягивает кусочек эластичной ткани, а зад – почти не прикрыт. Выставлять напоказ мужское достоинство, – иногда очень сомнительного вида, – уместно в стриптиз клубах. На пляжах и в парках развлечений мужчины носят, плавки?шорты, как у нас раньше говорили, – семейные трусы. Чуть короче колен. У большинства мужчин фигуры не идеальны, поэтому лично я голосую за шорты, скрывающие некоторые недостатки.

 

* * *

 

Мы идем обратно через парк развлечений, через стоянку, забитую огненно горячими от солнца автомобилями. Рита не подает вида, что настроение испорчено, она садится на водительское место, включает кондиционер и говорит:

– В мой новый роман я вставлю эпизод, когда красивая женщина приходит в такое вот унылое заведение в открытом купальнике. И что из этого получается…

– Отличная идея, – я не знаю, чем еще ободрить Риту. – Это будет нечто особенное.

Мы возвращаемся в гостиницу другой дорогой. Проезжаем район, судя по виду, не самый благополучный. Темные от времени двухэтажные домишки старой постройки, много пустующих, с окнами, забитыми листами фанеры или деревянными щитами. На других домах – окна забраны решетками, много пустырей, огороженных заборами из стальной сетки.

Пешеходов почти не было видно. Бродяга катил магазинную тележку, заполненную свертками и тряпками, другой бродяга сидел на тротуаре и курил самокрутку. Он искал глазами человека, у которого можно попросить мелочь, но людей не было.

В тесном проулке, где даже нет асфальтовой дороги, между двух заколоченных домов стоит тяжелый тягач, совсем новый. Но лобовые стекла разбиты. Сто процентов, – машину недавно угнали и бросили здесь, возможно, разграбили товар из прицепа, а полиция здесь еще не проезжала, поэтому ничего не знает о случившимся. Надо бы им позвонить. Достаю из бардачка мобильник, однако он не подает признаков жизни, – слишком давно я его не заряжал.

Останавливаемся на светофоре. Впереди никого и сзади тоже.

– Смотри туда, – говорит Рита. – Видишь?

Чуть дальше посередине двухрядной дороги на желтой разделительной полосе стоит смуглый парень, голый до пояса. На голове летняя светлая кепка. Внешность ресторанного вышибалы: накачанный, плечистый. В одной руке бутылка виски, на дне которой плескаются мутные недопивки. На кулак другой руки намотана довольно толстая цепь. Парень делает круговые движения рукой, разматывая длинную цепь, а затем снова наматывает ее на кулак. Он с интересом поглядывает на нас, губы растягиваются в змеиной полуулыбке.

– Ничего особенного, – отвечаю я. – Ну, стоит парнишка… Уже и постоять человеку нельзя?

– Господи. Почему тут нет полиции?

– На эту тему можно докторскую диссертацию написать. Если коротко: чем бедней район, тем меньше полиции. Кстати, как ты сюда заехала?

– На картах гетто для черных никак не обозначены, – отвечает Рита. – И районы с высокой преступностью тоже не обозначены.

Секунды едва ползут: красный свет горит бесконечно долго. Парень подносит ко рту горлышко бутылки, делает глоток. Здесь дорога только вперед, свернуть некуда, и с этим персонажем нам не разминуться.

Мне это место активно не нравится. На одной стороне два брошенных дома, пространство между ними заставлено мусорными баками и какими?то пластиковыми пакетами, забитыми истлевшими газетами. Возможно, за баками и тюками с мусором прячутся друзья этого деятеля. Напротив пустырь, обнесенный металлической сеткой, на втором плане еще один ряд брошенных домов с заколоченными окнами.

Когда этот парнишка ударит цепью по капоту или лобовому стеклу, и я выскочу из машины, тут же из своего укрытия появится еще пара крепких ребят. У меня не будет никаких шансов. Мы лишимся машины, денег… Это в лучшем случаи, – о худшем варианте я не думаю. Можно попытаться проскочить, но это вряд ли получится.

Вытаскиваю мобильный телефон с севшей батареей, подношу его к уху. Парень внимательно смотрит на меня и поигрывает цепью. Наши взгляды встречаются, я беззвучно открываю рот, якобы разговариваю по телефону и не отвожу взгляда от парня. Рита надевает темные очки. Загорается зеленый.

– Не двигайся с места, – говорю я Рите.

Хорошо, что сзади машин нет. Я продолжаю этот спектакль еще полминуты. Рита трогается, мы медленно проезжаем мимо. Трюк срабатывает. Парнишка опускает руку с цепью и провожает нас тяжелым взглядом. Он решил, что я вызвал полицию и отказался от задуманного, не рискнув лезть на рожон.

 

* * *

 

Машина съехала на обочину и остановилась, когда стало понятно, что мы заблудились. Некоторое время я копался с GPS, вводил в него название нашей гостиницы, – ее точный адрес я не помнил. Гостиница недорогая сетевая, таких заведений по всей Америке бессчетное множество. А в округе три отеля, но который из них наш, – непонятно. Я достаю атлас, перелистываю страницы. Насколько я помню, нам нужна Лейк стрит. Впрочем, я могу ошибаться. Да, эта длинная улица, она тенятся через весь город, упирается в реку и продолжается на другом берегу.

Кажется, направляясь в «Шесть флагов», мы пересекали мост через Миссисипи. Значит, нам нужен мост. Или реку мы не пересекали? Точно не помню, и Рита не помнит. По дороге к парку развлечений за рулем сидел я, мы увлеченно спорили на тему, почему бейсбол не приживется в России. Было утро, яркое солнце. Ну, мы как?то с горем пополам доехали до места, даже не заглядывая в карту…

Теперь окружающий мир выглядел несколько иначе. Сумерки, справа старая католическая церковь с часовней, витражи разбиты, ступени завалены мусором, на дверях тяжелый ржавый замок. Впереди у перекрестка бочка, из нее вырываются языки пламени. Рядом топчутся два черных мужчины неопределенных лет. Они посматривают в нашу сторону, о чем?то переговариваются.

– Вон люди, – Рита показывает пальцем на мужчин у бочки. – Надо спросить дорогу.

– Не надо, – говорю я, ниже склоняясь над атласом. – Сами разберемся.

Кажется, я понял, куда ехать. Хорошо бы занять водительское место, но для этого надо выйти из машины, а это опасно. Поэтому я объясняю Рите, как ехать и где сворачивать. Какое?то время мы петляем по полутемным улицам. Как правило, в здешних городах названия улиц можно увидеть только на перекрестках, – это небольшие таблички с белыми буквами на светло?зеленом фоне, которые в сумерках трудно прочитать.

На домах нет больших подсвеченных табличек с номерами, чаще всего номера домов можно увидеть над дверью или на почтовом ящике. Это затрудняет поиски, особенно в полутьме. Улицы абсолютно пусты, дома вокруг крошечные, без летних веранд, похожие на коробки из?под ботинок: крылечко и два окошечка, спрятанных за железными решетками.

Похоже, что на этой стороне нашей гостиницы нет, надо поворачивать к мосту. Через четверть часа, мы пересекли Миссисипи, и я перевел дух. Ну теперь мы в благополучном районе и найдем дорогу.

 

* * *

 

Рита свернула, чтобы перекусить, к закусочной Макдональдс, – почему?то дорожные приключения всегда возбуждают аппетит. Мы зашли внутрь. Посетителей человек двенадцать, – все черные. На нас смотрят с любопытством, как на белых борон, залетевших на чужую территорию. Подходим к прилавку, – не уходить же теперь. Рита заказывает еду. Черная девушка, принимающая заказ, что?то шепчет ей.

Тишина, поэтому я расслышал вопрос.

– Это твой парень? – продавщица кивает на меня.

Рита немого смущена, не знает, что ответить, – вдаваться в долгие объяснения ей не хочется, как?то неловко. Поэтому она молча пожимает плечами. Я стою в стороне, будто речь не обо мне, о каком?то другом, постороннем человеке, делаю вид, что ничего не слышу. Продавщица глядит на меня, морщится, как от кислого, и мотает головой, – выбор Риты ей не нравится.

– Нехороший, – она шепчет слишком громко, кажется, ее реплики слышит весь зал. – Старый.

Мы наскоро перекусили. У Риты аппетит, как всегда, неплохой, но мне кусок в горло не лез. Выходим из закусочной. На улице совсем темно, возле нашей машины три черных подростка. Кажется, в руках одного из них металлическая линейка, с помощью которых открывают дверцы машин. Парням любопытно, что там лежит в моем бардачке и сумке на заднем сидении. Я останавливаюсь на освященным пятачке возле двери, достаю разряженный телефон. Что?то бормочу в трубку, пристально глядя на подростков. Не драться же мне с ними.

И снова фокус срабатывает, – парни немного смущены. Они пятятся назад, отходят к вечно зеленым кустам и растворяются в темноте. Никому не советую в случае потенциальной опасности вступать в разговоры с подозрительными типами на улицах. Повторите простой трюк с телефоном, – это лучший вариант.

Пару советов на десерт: заранее узнайте, где находятся районы с неблагоприятной репутацией и не сворачивайте к ним, даже если ищите приключений. Если все же попали туда, не выходите из машины, не опускайте стекла, в случае опасности уходите на четырех колесах. Даже в благополучных городских районах ходите по большим хорошо освещенным улицам. Чтобы сократить путь, не сворачивайте в проулки между домами, там вы легко попрощаетесь с кошельком. В бумажнике держите не меньше 60 долларов наличными, – этой суммы хватит, чтобы грабители не разозлились на вашу жадность и не попортили вашу прическу.

 

Большая распродажа

 

Нам предстояло как?то распорядиться субботним днем, и я предложил Рите поездку по домашним распродажам, – так называемым гараж сейлам.

Если в доме появилось много лишних вещей, от детских велосипедов, обуви, мебели, до разных мелочей, – значит, пора разменять фишки на наличные и реализовать излишки по сходной цене. С утра пораньше, – на эту охоту выходят часов в семь, – мы сели в машину и отправились по адресам, напечатанным в местной бесплатной газете. По дороге я в двух словах рассказал Рите о гараж сейлах, широко распространенных по эту сторону океана, но в России пока не популярных.

Большинство американцев живет не в квартирах, а в частных домах, поэтому нет ничего проще, чем расставить возле гаража столики с товаром, кронштейны с вещами и ждать покупателей. Я плохо ориентировался в городе, но все?таки смог отличить богатый район от бедного. Нам туда, где побогаче. Как я убедился из своего опыта, в бедных районах ассортимент неважный, – это понятно, – но и цены довольно высокие, чего я не понимаю.

Я захватил не только газету с объявлениями, карту города, но и бумажник, набитый наличностью. На гараж сейлах кредитными карточками не расплачиваются. Подъезжаем к перекрестку, видим прикрепленную к столбу картонку: sale. И стрелка указывает, куда поворачивать.

Устроители сейлов, как правило, не только дают объявление в газете, но и развешивают по всей округе стрелки, указывающие направление движения. Останавливаемся возле дома в стиле ранчо. Ворота гаража на три машины открыты, внутри вместо автомобилей – столы с товаром, кронштейны, завешенные одеждой. Впрочем, весь товар в гараж не поместился, – на асфальтовой площадке перед ним, – ряд столиков со всякой всячиной.

Сразу видно – мы попали в хорошее место. Чего тут только нет. Женская бижутерия, новая в коробочках, ей завалены три стола. Журналы мод 40?х и 50?х годов, – подарок для коллекционеров, – много новых бейсболок, джинсы, майки… Я перебираю сувениры, вот двенадцать монет по одному центу, в рамке под стеклом на фоне государственного флага: это все типы центов, выпущенные в Америке во время Второй Мировой войны. Цена на бумажном стикере: шесть долларов. Не могу пройти мимо, беру.

А вот новая кружка?термос, цельнометаллическая, с отполированной до блеска ручкой и специальной крышкой, из?под которой кофе не выльется, удобная штука в дороге, – и всего четыре доллара.

Рита перебирает коробки с бижутерией, что?то откладывает в сторону. Надевает на шею толстую хромированную цепь с позолоченным кулоном. Это от известного дизайнера. Цена в шесть раз ниже магазинной. Рита кладет коробочки в заранее приготовленный пакет: одну, вторую…

– Неплохо, неплохо, – говорит она по?русски, ни к кому не обращаясь. – Даже очень интересно…

Бижутерия пользуется популярностью у немолодой китаянки, она забирает сразу шесть коробок. Хозяин, одетый в шорты и майку, поднимается из кресла. После короткого торга, он сбрасывает пару долларов с цены за монеты и доллар с кружки. Он протягивает мне сдачу, благодарит за покупку и желает удачной охоты, – именно охоты. Точное определение.

На другой распродаже много всяких симпатичных мелочей: фарфоровые вазочки, бронзовые фигурки индийских богов, подсвечники, конфетницы… Несмотря на ранний час, покупателей довольно много, среди них почему?то преобладают азиаты, – китайцы и арабы.

В свое время я немало поездил по гараж сейлам и сделал кучу выгодных приобретений. Купил, например, хорошую мебель: корпусную и мягкую. Сервант, диваны, кресла… И бессчетное множество полезных и бесполезных мелочей: от книг до игровой приставки, от рюкзака до профессиональной фотокамеры Canon с приличным объективом. Ресивер, телевизор, акустика… Всего не перечислить.

И все это по весьма и весьма соблазнительным ценам. Могу назвать себя опытным покупателем, который разбирается в товаре и не переплачивает. Но это не значит, что каждый раз, выезжая на охоту, я возвращался с покупками, – нет. Бывали пустые дни, когда, проколесив по городу с утра до обеда, – к этому времени все торги прекращаются, – я возвращался пустым.

Но сегодняшний день, кажется, удачный.

 

* * *

 

Мы приезжаем в одно довольно большое поместье, здесь под торговую площадку отдан гараж на шесть автомобилей и широкая асфальтированная дорожка к дому. Дом большой, этакий двухэтажный особняк в южном стиле с белыми колонами и летними верандами, облицованный розовым искусственным камнем. Мы бредем по рядам столиков, заваленных чем попало.

Попадается несколько старинных пленочных фотоаппаратов от известных производителей, но есть и довольно редкие экзотические бренды. Цена за камеру от двух с половиной до двенадцати долларов. Да, это настоящая находка для коллекционера. Я не из их славного племени, – время от времени что?то собираю, но как?то быстро остываю к своим начинаниям и забываю о них.

Однако уходить без трофея все равно не хочется. Я выбираю Argus C?3, сделано в начале пятидесятых в Канаде. Состояние отличное, муха не сидела. Видимо, хозяин, купив эту игрушку, забыл о ее существовании. Хромированная поверхность, отделка из черного пластика, съемный объектив в комплекте. Кожаный чехол, кожаная сумка с двумя накладными карманами, инструкция, фотовспышка, а к ней десяток лампочек. Хозяин просит за эту красавицу четыре с половиной доллара, но уступает за два пятьдесят.

Этот человек, хозяин богатого дома и гаража на шесть машин, устраивает распродажу не ради прибыли, а ради развлечения (если бы он думал о деньгах, – продал наиболее ликвидные вещицы через какой?нибудь интернет аукцион и неплохо заработал). Возвращаюсь к машине, открываю ноутбук, заглядываю на электронный аукцион Ebay. Такой фотоаппарат с сумкой в новом чехле – 40 долларов. Значит, моя прибыль за последние пять минут – 37,5 долларов, – неплохо.

Подхваченный волной азарта, возвращаюсь к столику, чтобы скупить все остальные фотоаппараты, – но меня опередили. Какой?то согбенный старикашка сгреб в свой бездонный баул все камеры, – сколько их там было, уж не помню, – и продолжил шопинг. Он важно шагал вдоль ряда столиков, подолгу рассматривал каждый предмет и чмокал губами, разговаривая с самим собой. Я шепчу под нос какие?то ругательства и шагаю дальше.

До нас здесь побывало немало покупателей, – торг начался слишком рано, в шесть утра, кто бы мог знать. И пенки сняли до нас. Но мне достается прекрасная новая сумка, темно?синяя с логотипом фирмы Boeing. Ремешок отстегивается, кожаные ручки. С такими сумками ходят летчики и стюардессы. Цена два доллара, но хозяин уступает за доллар.

Складываю в сумку новые приобретения. Несколько зажигалок Zipo (зачем они мне, некурящему человеку?), керамическую вазочку под конфеты (сладкое я ем не так часто, чтобы покупать вазочки), фигурку воробья из темного металла, похожего на бронзу (при ближайшем рассмотрении – чугун), китайский веер…

Рита тоже с уловом. Как и я, она поддалась охотничьему азарту. Она возбуждена, щеки порозовели, в газах – яркие огоньки. Последний раз я видел такой взгляд, – яркий, святящийся странным болезненным огнем, – у человека, страдающего малярией. С хозяином Рита не торгуется, сразу дает цену, обозначенную на стикере.

– Ты торгуйся, – учу я. – Это же правило охоты – торговаться.

– Цена и так смешная, чего торговаться?

– В этом весь интерес, весь смысл мероприятия, – взять хорошую вещь за сущие копейки.

 

* * *

 

Среди прочих трофеев Риты – хромированный шар на подставке, который крутится вокруг своей оси, играя рождественскую мелодию. И еще большой посеребренный кофейник высотой в сорок пять сантиметров. На корпусе, – выдавлены экзотические птицы, на ручке – чья?то бородатая физиономия, кажется, какой?то античный бог а на верхней крышке – лебедь с поникшей головой.

Кофейник покрыт толстым слоем патины, – он почти черный, нуждается в чистке. Внутри керамическая колба, целая, без трещин. Значит, этой штукой можно пользоваться. Есть и дефекты, – небольшие вмятины и царапины, но старинных вещей без дефектов не бывает. Разглядываю клеймо на донышке: 1889 год, сделано в Англии, название фирмы на разобрать. Неплохой трофей за пятьдесят долларов.

– Меня выпустят из страны с этой штукой? – спрашивает Рита. – Не отберут в аэропорту?

– Не отберут, – отвечаю я. – Я уж сто раз повторял: все, что ты здесь купила, – твоя собственность. Ни полицейский, ни таможенник в аэропорту ничего не отберет. И из страны выпустят без проблем.

– Но ведь, может быть, это – весьма ценная антикварная вещь.

– Это твоя вещь. И не важно, что она антикварная.

Рита, немного успокоенная, заворачивает свой чайник в газету и кладет в багажник.

– Такой чайник потянет на Ebay на сотню, а то и на две, – говорю я. – А если это известный производитель, – цена будет еще выше.

– Неплохой бизнес, – говорит Рита. – Покупать на гараж сейлах и продавать с хорошей маржой через интернет.

– Так люди и делают. Тем живут. Купил на гараж сейле, продал в антикварном магазине. Или по интернету. Бизнес тормозит то, что гараж сейлы проводят только по субботам. Иногда остатки распродают и по воскресеньем. Но в этот день цена должна быть снижена вдвое. Такое правило. А теперь пора позавтракать.

– Нет, нет… Зачем терять время.

 

* * *

 

Мы едем в другое место. Этот район победнее. Рядом один с другим четыре гараж сейла, – но здесь не нашлось достойных трофеев. В основном детские вещи: мебель, игрушки, лыжи, санки…

Возле одного из домов на газоне стоят сразу несколько радиол американского производства. Огромные полированные ящики на ножках, под крышкой – проигрыватель виниловых пластинок, пленочный магнитофон. На передней панели ручки громкости, тембра и настройки приемника. Хозяин, сухонький старичок в белой панаме, включает один из проигрывателей Zenit: звук удивительно чистый, сочный. Немудрено: здесь установлен мощный ламповый усилитель, современный почти такой же ламповый аналог класса High End – не лучше и, главное, слишком дорогой.

– Такого звука сейчас не делают, – говорит хозяин. – Звучание современной аппаратуры – какое?то искусственное, будто звук из пластмассового ящика. А здесь звук – настоящий, живой, глубокий. Будто настоящий оркестр играет. Вот послушайте…

– Зачем же вы продаете такое сокровище?

– У нас с женой радиолы стояли на двух этажах и в подвале. Теперь жены нет, вот и… Решил попрощаться с той прошлой жизнью. Продаю всю коллекцию. Всего?то тридцать долларов за радиолу, а в начале пятидесятых покупал за триста. А виниловые пластинки берите по доллару. У меня большая коллекция Франка Синатры и Тони Беннетта.

Рука сама тянется за бумажником, но я, отгоняя очередной соблазн, говорю себе, что в квартире и так негде повернуться, а место для радиолы осталось разве что на балконе. Но не могу удержаться и покупаю несколько пластинок со старым джазом.

На следующий сейл мы попадаем случайно, объявления о нем нет в газете. Просто видим стрелочку на столбе и сворачиваем. На большой веранде столики, заваленные товарами для офиса, в плетеном кресле сидит хозяйка, – симпатичная женщина лет сорока.

Она рассказывает, что держала магазин писчебумажных принадлежностей, но конкурировать с крупными сетевыми магазинами, торгующими товарами для офиса, – в наше время почти невозможно. Дело пришлось закрыть. Но на складе остались товары, которые теперь можно купить здесь, на этой веранде, – и очень дешево. Я беру несколько блокнотов, ручки, пару наборов фломастеров, маркеры.

Где?то в подсознании бродит мысль: зачем все это мне? И фломастеров и блокнотов у меня в избытке, но все равно не могу устоять перед соблазном, покупаю еще два набора ручек и толстый ежедневник за прошлый год, авось, когда?нибудь пригодится, – думаю я. Рита покупает вместительный рюкзак. Ей уже некуда складывать покупки.

И тянет за руку, – поехали дальше.

 

* * *

 

Мы заворачиваем еще в несколько мест, не указанных в объявлениях, просто попавшихся по дороге. Возле одного из домов прямо на газоне расставлена мебель: столы, стулья, кресла и полукресла. На них стоят картины маслом в аляповатых золоченых рамах.

На заднем дворе столики, заваленные всякой всячиной. Тут же другая мебель, три телевизора, ковры. Беру большую пластиковую коробку, в ячейках – диски современных исполнителей. Тридцать дисков плюс фирменный бокс – десятка.

Подхожу, чтобы поторговаться, к хозяину, мускулистому парню лет тридцати. Одетый в шорты и майку без рукавов он развалился в брезентовом кресле и потягивает холодную воду из горлышка бутылки. Он сбрасывает с цены пару долларов, уступает за восемь. Беру и второй бокс с дисками.

– Сэр, вот кресла хорошие, – показывает хозяин. – Четырнадцать долларов за штуку. Для вас – двенадцать.

– Не могу. Я тут проездом.

Спрашиваю, почему цены такие низкие. Оказывается, это человек недавно вернулся из армии, – контракт закончился, – женился и купил ранчо, а его прежний владелец переехал в дом престарелых со специальным уходом, оставил всю мебель, картины, коллекцию пластинок и многое другое. Молодому семьянину все это без надобности, он все отдает за бесценок, лишь бы избавиться от ненужных вещей.

Подходит другой покупатель, тоже молодой мускулистый парень в майке и шортах. У хозяина на плече наколка: дракон и какой?то номер.

Гость показывает на татуировку и спрашивает:

– Афганистан? 82?я воздушно?десантная дивизия?

– Точно. А ты?

– 101?я воздушно?штурмовая дивизии ВДВ.

Мы уезжаем, загрузив в багажник мои трофеи – коллекцию музыки и три африканские маски, вырезанные из дерева, и покупки Риты: несколько современных фарфоровых фигурок, хрустальный шар, какими пользуются колдуньи и гадалки, морской пейзаж маслом в золотой раме и под стеклом, какие?то сувениры.

 

* * *

 

Отъехали всего пять кварталов – и новая распродажа. На заднем дворе методистской церкви выставили столики, за которыми хозяйничают дети от семи до четырнадцати. Сюда приезжают семьями, за 50 долларов арендуют у церкви разборный столик (со своим столом нельзя, – ведь церковь тоже должна немного заработать), ставят его в ряд с другими столиками на заднем дворе и выкладывают товар.

В основном детские игрушки, сувениры, DVD, музыкальные плееры, игровые приставки, конструкторы, куклы… Торговля бойкая, выбор большой и покупателей много, – они тоже приезжают семьями. Дети выбирают, что приглянулось, торгуются, покупают, отсчитывают деньги, получают сдачу. Родители отдыхают в сторонке.

К мальчишке, торгующему железнодорожными вагончиками и фигурками индейцев, подходит другой паренек. Он говорит, что нет денег, чтобы арендовать у церкви стол, но есть кое?что на продажу. Выкладывает компьютерные игры, еще какие?то мелочи и объявляет цену.

– Если продашь, – половина денег твоя. Годится?

– Отлично. Приходи вечером, все будет продано. Вот номер моего телефона…

Мы с Ритой бродим между рядами, прицениваемся, идем дальше.

– Зачем детям торговать? – фыркает Рита. – Они должны учиться.

– Одно другому не мешает. Кстати, здесь они тоже учатся. Может быть, перед нами будущие короли Уолл?Стрита, хозяева крупнейших торговых сетей, ритейлеры с мировым именем, суперзвезда бизнеса… Новый Дональд Трамп или Билл Гейтс.

 

* * *

 

Движимся дальше. На перекрестке вижу стрелочку, сворачиваю на двухрядную дорогу, которая тянется между богатых поместий, каждое из которых занимает не меньше акра земли. Возле нужного дома много автомобилей, я с трудом нахожу место для парковки. Перед крыльцом стоит человек во фраке и белых перчатках. Он улыбается приезжим, приглашает пройти за дом, аукцион только что начался.

Понимаю, что мы попали куда?то не туда, но любопытство берет верх. На заднем дворе лужайка, здесь рядами расставлены стулья для гостей. Народу немало. Впереди, перед рядами стульев, черный BMW седьмой серии и новенький, судя по виду, Mercedes 550. Мы садимся на свободные места с краю и слушаем человека в темном костюме, стоящего на импровизированной эстраде: дощатом помосте, покрытом сверху куском ткани.

Человек говорит, что местные жители уважаемые господа Глория и Чарльз Дафф выставляют на продажу две почти новых машины, купленные ими в прошлом и позапрошлом году. Все деньги, вырученные на аукционе, пойдут в благотворительный фонд «Сердце матери», которое оказывает финансовую поддержку больным детям, нуждающимся в медицинской помощи: длительном лечении в клинике или дорогостоящей операции. Долгие аплодисменты…

Во второй части торгов будут выставлены предметы антиквариата из личной коллекции мистера Ричарда Ланга. В частности, фарфоровые китайские вазы восемнадцатого века, русские иконы в серебряных окладах семнадцатого и восемнадцатого века, китайская старинная бронза. На каждую вещь имеется сертификат подлинности местного музея изящных искусств. Аплодисменты…

– Здесь за копейки ничего не купишь, – шепчу я Рите. – Это благотворительный аукцион. Местные богачи выставляют на торги машины, разные дорогие штучки, а потом передают деньги в благотворительные фонды. И покупатели – такие же богачи. Они делают добрые дела и…

– И уходят от налогов, – улыбнулась Рита. – Государство возвращает людям деньги, которые были пожертвованы на благотворительность.

– Государство возвращает не более 30?и процентов пожертвований. Всего?то. Пойдем отсюда.

– И много желающих дать деньги бедным и больным?

– До кризиса 2008?го года по всей стране жертвовали 360 миллиардов долларов. На разные цели. После кризиса пожертвования сократились на порядок. Теперь вышли на прежний уровень.

Мы поднимаемся и покидаем аукцион.

 

* * *

 

Следующая остановка – светлый большой дом, где на первом этаже устроили estate sale (от слова «поместье»). Все то же, но только распродажа проходит в помещении. И проводят ее не хозяева, а нанятые для этого случая специалисты. Фирмы, помогающие людям распродать свое имущество, есть в любом городе. Специалисты по продажам заранее приедут к вам, составят каталог вещей, оценят их, наклеят стикеры. Проследят, чтобы распродажа была хорошо организована.

Мы с Ритой бродим по дому, довольно большому, – на первом этаже три спальни, каминный зал, комната отдыха, просторная столовая, много подсобных помещений. На продажу выставлено все имущество, начиная от книг и кухонной посуды, заканчивая мебелью: книжные стеллажи, кресла, столы и стулья.

Самые дорогие вещицы, – старинный фарфор, столовое серебро и прочее разложено на столиках у двери. Здесь за порядком следит отдельный сотрудник, – чтобы не допустить воровства. Я беру приглянувшуюся вещь, даже не задаваясь вопросом: зачем мне она. Беру – по привычке, машинально торгуюсь и вытаскиваю бумажник, уже заметно похудевший. Деньги принимает седовласый джентльмен с благородным лицом и безукоризненными манерами, облаченный во фрак, белую сорочку с кружевами и галстук бабочку. Он похож на английского лорда.

Он задает несколько вежливых вопросов, отсчитывает сдачу и желает нам приятной охоты. Я кладу в пакет фарфоровую статуэтку пастушка: такого мальчика в меховой шапке с посохом в руке, возле ног свернулась и спит серая лайка. Еще фигурку китайской девушки в голубой шубке с белым воротничком. И еще птичку, сидящую на ветке. Если верить клейму, сделано на фабрике Каподемонте в Италии. За пастушка и птичку я заплатил по сорок долларов. Китайская девушка обошлась в восемь.

На крыльце меня ждет Рита. Она сжимает в руке пакетик с покупками. Щеки горят румянцем. Блеск глаз – болезненный, лихорадочный. Она и вправду напоминает охотника, взявшего след дичи. Если посмотреть со стороны на меня, – наверняка в моих глазах – тот же нездоровый лихорадочный огонек, а на щеках пятнистый румянец.

– Что ты там так долго возишься? – говорит Рита. – Время…

– Может, остановимся? – я запоздало вспоминаю о благоразумии. – Багажник почти забит.

– Поехали, – говорит Рита. – Поехали скорей… Еще столько адресов осталось.

 

* * *

 

Вечером я сижу в гостиничном номере и разглядываю груду вещей, сваленных на кровати. Вот фотоаппарат пятидесятых годов. Тяжелый, и еще эта сумка к нему, вспышка, лампочки… Зачем он мне, на кой черт я его купил? Фотографировать им неудобно. А что тогда с ним делать, использовать вместо молотка, гвозди им забивать? Или заняться мелкой спекуляцией на электронном аукционе Ebay?

Возиться с этим я, разумеется, не стану. Жалко тратить время на такую ерунду. Ведь сколько хлопот: делать фотографию своего лота, давать его описание. Еще надо будет запаковывать посылку, отнести ее на почту… И все эти манипуляции – ради нескольких долларов? Нет, я не могу так бездарно распоряжаться временем.

При ближайшем рассмотрении все эти штучки, показавшиеся милыми, даже нужными во время гараж сейлов, – теперь кажутся лишними, совершенно бесполезными. Я верчу в руках фарфоровую фигурку девочки в голубой шубке с белым воротником и опушкой понизу. Прокрытая глазурью фигурка блестит. Ну, ладно, эту штуку я поставлю в сервант. Хотя, если разобраться, от такой примитивной вещицы радости немного. А вот деревенского пастушка можно подарить одному знакомому коллекционеру. Он будет очень рад.

Я копаюсь в куче покупок. А, пастушок в самом низу. Но вот беда: голова мальчика откололась. Наверное, можно как?то склеить. Но дефектную склеенную фигурку неудобно дарить. К тому же у пастушка и часть руки – по локоть – отлетела. А на другой руке – не хватает пальчиков. Черт, надо было осторожней. Значит, пастушок на выброс.

Вот фигурка балерины. Господи, у нее тоже не хватает руки. Я такую ее купил или разбилась в машине? Балерина без руки – это нонсенс. Впрочем, почему нонсенс? Существуют ведь паралимпийские игры. Почему не пойти дальше, почему не сделать балет, где будут заняты инвалиды. Действительно, почему бы и нет… Для начала поставить «Лебединое озеро», а там как пойдет. Интересная мысль, надо поделиться с Ритой, что она скажет? Перебираю африканские маски, – одна с трещиной. И как я сразу не заметил. Другую маску погрыз жучок, вот мелкая деревянная труха. Надо же… Как жаль.

Звонит телефон, и я беру трубку. Голос Риты – усталый, без прежнего азарта.

– Знаешь что, я решила не тащить в Москву этот чайник, – говорит она. – За серебром надо ухаживать, чистить. На нем патина. Возни слишком много. А через пару месяцев – снова патина появится, и опять надо чистить. Кроме того, во время перелета я наверняка разобью внутреннюю емкость… Ну, короче, он мне не нужен. Дарю его тебе. Ты рад?

– Очень рад. Но мне он тоже без надобности. У меня вся квартира заставлена чайниками, кофейниками и столовыми сервизами. Я ведь на этих гараж сейлах накупил столько всего, что могу открыть частный музей разного барахла. Он так и будет называться: «Музей бесполезных вещей». Вход – бесплатный. Вернее, умным – доллар, а дуракам – бесплатно. Уверен, что посещать музей будут только умные люди.

– Почему именно умные?

– Никто не захочет сознаться, ну, ты понимаешь… Что он не очень умный. Я немного заработаю. Кассирша на входе будет спрашивать: «Умный? Очень хорошо. Плати доллар. Дурак? Что, совсем дурак? То есть полный, абсолютный? Бедняга. Ну, что с тобой делать… Иди бесплатно».

– Ты плохо знаешь людей. А еще писатель… Какой же умный будет платить доллар? Умный сознается, что он дурак и пройдет бесплатно. Ты обанкротишься, начав этот бизнес. Кстати, какую мысль должен вынести посетитель твоего будущего музея? Ну, какой сделать вывод после экскурсии?

– Ясно какой: не будь дураком. Не покупай всякое барахло на гараж сейлах. И на Ebay тоже. На Ebay особенно. Там барахла просто горы. Не трать попусту время и деньги. И вообще – будь умным. Учи иностранные языки, читай хорошие книги. Только не московских комнатных писательниц, от этого поглупеешь еще больше. Вот такой вывод.

– Что ж, это правильно. Это благородная задача. Кстати, если много бесполезных вещей, сам можешь устроить гараж сейл. И распродать свое добро.

– Да, да… Я давно собираюсь. Ну, устроить распродажу. Только времени нет.

 

Самое главное

 

Рита позвонила мне вечером, сказала, что в ресторане напротив гостиницы, очень хорошем ресторане, заказан столик. И попросила одеться к ужину поприличнее. Никогда прежде она не просила меня одеваться как?то по?особенному.

Я выбрал темно синий английский блейзер с блестящими пуговицами (ну, тут, собственно, выбирать было не из чего, – я захватил только один пиджак, думал и его оставить, – на кой он нужен в дороге, но таки взял, – и вот он пригодился).

Втянув живот, застегнул пуговицу новых кремовых штанов со «стрелками», надел голубую рубашку, повязал розовый галстук, украсив его золотой заколкой с разноцветной мозаикой, – цвет галстука содержал намек на нечто нежное, интимное. И начистил в автомате безупречные оксфордские ботинки. Вернулся в номер и покрутился перед зеркалом. Кажется, выгляжу на пять балов.

Когда мы встретились с Ритой в холле, она смерила меня холодным взглядом.

– Ты пишешь остросюжетную прозу, – сказала она. – Это современный модный жанр. Но одеваешься как писатель почвенник. Как деревенщик старой закалки.

Я был немного смущен, решил, что ошибся с цветом галстука. Но уже тогда, до ужина, я понял, нутром почувствовал, только раз взглянув на Риту: сегодня вечером что?то случится.

Небольшой ресторан напротив гостиниц был и вправду хорош, – его конек блюда из рыбы и морепродуктов. Рита съела кусочек семги на вертеле и не отказалась от бокала белого вина. Я довольствовался салатом из тунца и куском белой рыбы, запеченной в тесте. Хотелось запить ужин вином или пивом. Но Рита настояла на том, чтобы сегодня вечером я глотка в рот не брал. Она сказала, что позднее, после ужина, нам предстоит, точнее, мне предстоит кое?что сделать…

Она не могла или не хотела выразить свою мысль до конца, сложила пальцы щепотью и потерла их друг о друга. То есть она хочет попросить меня… Рита говорила как?то сбивчиво, заметно волнуясь, и оборвала свой монолог на полуслове. Не стала конкретизировать, доходчиво объяснять и уточнять, что именно, мне предстоит сделать. Вообще язык многозначительных недомолвок и томных взглядов давался ей с трудом.

Я молча ел рыбу, стараясь скрыть захватившее меня любопытство, и прикидывал подходящие варианты – но все сходилось на одном. Наверное, мне просто хотелось, чтобы Рита попросила меня именно об этом. Ну, о чем?то интимном, о том, что должны знать только двое: она и я.

Я сидел, жевал и думал, что мы с Ритой знаем друг друга не первый день, исколесили вместе многие американские штаты, провели в дороге десятки, даже сотни часов и сумели за это время стать духовно близкими, почти родными людьми. Во мне Рита, скрывать не буду, всегда возбуждала мужское начало или… Ну, я лучше ничего говорить не стану, здесь без слов все понятно. И вот в один прекрасный день, точнее вечер, два сердца, – говоря высоким штилем, – потянулись друг к другу. Это должно было произойти рано или поздно, – таков закон жанра. Не сегодня, так завтра…

Надо отдать мне должное: я не торопил события во время нашей прошлой поездки, был терпелив и тактичен, вел себя как джентльмен, хотя, бог свидетель, это ожидание стоило мне некоторых усилий, душевных и физических. Но тогда не вышло. А вот сейчас я дождался, – спелый плод, оторвавшись от ветки, падает в руки, в мои горячие ладони.

Рита сама, решительно и страстно, – шагнула навстречу. А мне остается лишь принять этот щедрый дар, сполна насладиться им, ну, и так далее… Вот в этом направлении текли мои мысли.

 

* * *

 

– Хочу выпить за исполнение моего давнего желания.

Рита подняла бокал с вином. Я поднял стакан, наполненный простой водой со льдом.

– Не хочу говорить, что это за желание, – Рита глянула на меня, – и обожгла взглядом. – Из суеверия не хочу говорить. Вдруг не исполнится.

– Исполнится, – сказал я, сердце забилось чаще. – Почему нет?

Я уже сделал далеко идущие выводы и поверил в них, поверил, что Рита говорит именно об этом… В пользу моего варианта свидетельствовали некоторые делали. Рита сама выбрала этот небольшой ресторанчик, словно созданный для таких вот встреч один на один, для деликатных разговоров. Задернутые тяжелые шторы, полумрак, отличное обслуживание, – официантов не видно, они возникают из полумраки и в нем растворяются. Только тихая музыка, свечи на столах… Все это неслучайно, – сказал я себе.

Кроме того, Рита надела длинное декольтированное платье, того лазурного цвета, с мелким рисунком, эти цвета – лазурный и черный, – оттеняют ее бледную кожу и светлые волосы, делают алые губы более крупными, чувственным. Она знает, что это платье мне нравится, поэтому…

– Сегодня тебе предстоит необычная ночь, – губы Риты расплылись в загадочной полуулыбке, глаза увлажнились. – Можно сказать, незабываемая.

– Правда? – если бы у меня был хвостик, как у собачки, я бы им завилял от радости. – Незабываемая?

– Хочу в это верить…

Я глубоко вздохнул и задержал воздух в груди, будто собирался нырнуть. Итак: сегодня или никогда. Или я ничего не понимаю в женщинах. Я ждал этого вечера, надеялся, терял надежду и снова надеялся. Видимо, она давно заметила во мне ростки этого чувства, но откликнулась только сейчас… Почему она ждала? Что ж, и в этом есть свой потаенный смысл: зрелый плод – слаще.

Рита замолчала, она долго смотрела куда?то в полумрак зала, думая о своем. В этой атмосфере, пропитанной запахом мускатного ореха и лайма, витала какая?то тайна. Я копался со своей рыбой, старался сдержать волнение и думал о том, что Рита все?таки в высшей степени тактичный человек. Она хотела, чтобы этой ночью я раскрылся в полную силу, а вино могло помешать этому, оно сгладит и притупит эмоции. Поэтому она попросила меня не пить. Все правильно сделала, тактично и деликатно. Да, все?таки она молодец.

И посмотрел на Риту с благодарностью.

 

* * *

 

Мы вернулись в гостиницу, Рита сказала, что зайдет ко мне через час, и ушла к себе. Я болтался по номеру, в голове крутились: «Так ждет любовник молодой минуты верного свидания». Впрочем, – поправлял я себя, – любовник я не сказать чтобы молодой, скорее наоборот. И свидание не сказать, чтобы верное, оно скорее под вопросом: придет или не придет – еще неизвестно.

Я снял пиджак, повесил его на стул, походил. Потом пошел в ванну, наскоро принял душ и снова оделся. Встал у окна, глядя на темноту, – время текло мучительно медленно, – и стал раздумывать, не заказать ли в номер бутылку вина, – это для Риты, – и чего?нибудь перекусить, – для меня.

Тут постучали в дверь, я поспешил открыть. Рита успела переодеться в шорты и майку. Она стерла помаду с губ, – это плохой знак. Не переменила ли она своего решения? Переступив порог, сунула мне в руки папку. Я, настроенный на лирическую волну, еще плохо понимал, что происходит. Сел на кровать, открыл папку. И прочитал на первой странице: «Сломанный забор», пьеса Маргариты Гусевой.

– Две ночи подряд я писала переделывала концовку пьесы, – сказала Рита. – Я сомневалась… Я хотела кое?что изменить. Теперь все готово. Я распечатала последние страницы на своем компактном принтере. Ты – мой первый читатель. Прошу: ознакомься поскорей. Мне очень важно знать твое мнение. Ну, за ночь осилишь?

– За ночь? – тупо повторил я.

И спустился с небес на землю, – словно ушатом холодной воды окатили. Значит, ночное чтение пьесы, этого «Сломанного забора» – и есть нечто незабываемое.

– Я же обещала, что сегодня будет необычная ночь, – Рита на минуту замолчала, что?то сообразив, долгим взглядом посмотрела на мой розовый галстук, золотую заколку и пиджак, который я непонятно с какой целью, приняв душ, снова надел. – Подожди?ка… Наверное, в моем поведении была какая?то двусмысленность? И ты рассчитывал на нечто другое? На нечто большее, чем мой «Забор»? Ты думал, что я…

Вот уж дурацкая ситуация.

– Ни на что я не рассчитывал, – я постарался улыбнулся, чтобы скрыть смущение. – И ничего такого не думал. Мы же друзья. Просто добрые друзья.

– И правильно. Умница.

Мечты о спелом плоде, упавшем в мои горячие ладони, – рассыпались в пыль. Чтобы скрыть истинные чувства, я стал листать пьесу, делая вид, что поглощен этим увлекательным занятием. Ясно, она просила меня не пить, потому что у рецензента голова должна быть ясной. А незабываемая ночь – это ночь в обнимку с «Забором».

– Если тебе понравится, тогда с рукописью надо будет ознакомить кого?то из американских литераторов, твоих знакомых. Из тех, кому можно доверять. Пьесу должен прочитать человеку с высоким литературным вкусом. Твой друг Ричард Колберт, лингвист из Вашингтонского университета – тот самый человек, который нужен.

– В прошлый раз Ричарду не очень понравилась твоя повесть «Легкое дыхание любви». Он слишком строг. Думаю, нужен другой человек.

– Глупости, моя повесть ему понравилась, – мнение Риты редко совпадало с моим мнением. – Ричард сказал, что там есть места, плохо понятные американцам, рассчитанные скорее на русского читателя. А так… По?моему он был в восторге.

– Ты хочешь, чтобы пьесу поставили в каком?то из московских театров?

Рита приземлилась на стул и объяснила, что пьеса написала не для России. В сегодняшней Москве или Питере эту вещь вряд ли правильно поймут, не тот менталитет. Никто не захочет заглянуть вглубь, разглядеть важные мысли автора, увидеть второе дно. Русские критики, особенно театральные критики, – ретрограды и конъюнктурщики. Они скажут: «Опять гомосексуальная тема. Такую вещь надо показывать в гей клубах, а не в театрах». Вот и весь разговор.

Да и к русским режиссерам есть вопросы. Пьесу одного приятеля Риты поставили в весьма приличном театре. И что? Переврали весь текст от начала до конца, все вывернули наизнанку. Когда автор обратился к режиссеру с замечаниями, тот ответил: «Лично я так вижу этот материал».

И точка.

И абзац.

Пьеса шла один сезон при полупустом зале, потом ее закрыли. Нет, Рита не хочет повторять чужих ошибок, испытывать разочарования. Она хочет успеха, большого и громкого. Впрочем, «Сломанный забор» можно и в Москве поставить, но это не сейчас, это не проблема сегодняшнего дня. Рита мечтает об успехе здесь, за океаном, – ведь пьеса и написана для американской аудитории. Для людей с либеральными взглядами.

«Забор» можно переделать в мюзикл, занять в нем лучших артистов, и тогда он триумфально пройдет на Бродвее. Почему бы и нет? А дальше экранизация, которую Рита, так и быть, доверит одной из ведущих студий, например «Парамаунту». Критики захлебнуться комплиментами, к русской диве, то есть к Рите, выстроится очередь менеджеров, предлагающих новые потрясающие контракты. Премьеры, поклонники с разбитыми сердцами, ревнивые завистницы, – куда без них. На золотом лифте Рита взлетает под крышу мира…

– Я очень надеюсь на тебя, очень, – она встала, заглянула мне в глаза. – Пожалуйста, почитай… Но не нужно комплиментов. Сегодня эта пьеса – для меня самая важная штука в жизни.

 

* * *

 

Испытывая приступ мигрени, я выпроводил Риту из номера, бросил пьесу на тумбочку. Снял пиджак и почувствовал себя несчастным обманутым человеком. Побродил, рухнул на кровать. Я смотрел в потолок и утешал себя мыслью, что не все потеряно, у наших отношений еще есть определенные перспективы, есть новый горизонт… Но не мог утешиться.

Уже ночью сварил кофе без кофеина и начал читать. Пьеса «Сломанный забор» – из американской жизни. Некий Пол, одинокий мужчина средних лет, бывший житель Луизианы, покупает дом в одном из городков Среднего Запада. Он водитель грузовика, еще не встретивший большую и чистую любовь. Не повезло человеку. Ну, бывает. Он невысок ростом, не сказать, что красив. Ноги кривые, сутулая спина. Выглядит так, будто постоянно страдает с похмелья. (Я бы на месте Риты сделал главного героя более привлекательным, хотя бы внешне).

У Пола есть немного денег на первое время, поэтому он не торопится с трудоустройством. На новом месте он устраивает длительный отпуск, чтобы помечтать и покопаться в гараже. Ему хочется покоя, тишины.

И, кажется, окружающий мир располагает именно к душевному покою, гармонии, молчаливой созерцательности и наслаждению красотами природы. Город расположен на живописных холмах, из окна можно увидеть восход солнца, полоску леса на горизонте и голубой купол неба. Пол проводит утро на веранде, пьет кофе, покачиваясь в кресле?качалке, любуется видом на холмы. (От такой жизни и я бы не отказался).

Днем Пол копается на заднем дворе, он строит новый забор, отделяющий его владения от участков соседей. Собственно, забор этот никому не нужен, ни Полу, ни его соседям, они редко появляются на задних дворах. Раз в десять дней косят траву, – и всех дел. Но Пол привык к порядку, он должен знать, где кончается его земля и начинается чужая. Но дело даже не в этом. Полу не нравятся оба соседа, справа и слева.

Один из них – Джейк, молодой ортодоксальный еврей, женившийся год назад, еще не успевший завести детей. Второй персонаж – Стив, средних лет гомосексуалист, недавно переживший тяжелое расставание с бывшим возлюбленным. Пол ставит забор, и первый раз сталкивается с евреем Джейком. Завязывается разговор.

«Если ты еврей, – езжай в Израиль, – зло говорит Пол. – Настоящие евреи живут на Земле обетованной, а не бегают по американским синагогам, нацепив черную шляпу и фальшивые пейсы. Как шуты гороховые». Встретив гомосексуалиста, Пол называет его дамочкой и девушкой, советует побрить ноги и носить юбочку. Тот не лезет в карман за словом, все едва не заканчивается дракой.

Вскоре забор достроен, Пол живет за ним, одинокий и независимый. Но однажды Джейк просит соседа подвезти в больницу его беременную жену, у нее начинаются схватки, и как на зло машина сломалась. Нетрудно догадаться, что будет дальше. Женщина родила в машине Пола.

С этого момента начинается сближение южанина Пола и еврейской семьи. Через год – они лучшие друзья. С гомосексуалистом Стивом, после ряда комических сцен тоже удается найти общий язык. Стив оказался парнем с добрым сердцем. Он играет на гитаре и сочиняет песни в стиле кантри, которые очень нравятся Полу. Вчерашние враги стали лучшими друзьями. Втроем они ломают ненавистный забор и ходят друг другу в гости через задний двор.

Была тут и своя Джульета по имени Сара, одинокая женщина, живущая в доме через дорогу. Она немного располнела к своим сорок двум, но не потеряла привлекательности. Сара трижды в неделю ходит в фитнес клуб на аэробику и выращивает садовые ромашки.

За Сарой ухаживает Майкл, – сотрудник местной газеты, симпатичный, немного нескладный мужчина (но не только он один, поклонников у Сары немало). Ночами он пишет рассказы и старомодные сонеты, которые не печатают журналы. Но, надо думать, со временем талант Майкла будет оценен по достоинству. Кажется, образ Майкла Рита списала с меня. Герой пьесы в разговоре использовал мои любимые словечки и выражения, имел мои привычки да и внешне был похож.

Разумеется, избранником Сары становится Пол. Я тяжело заворочался на кровати. Пристрастия женщины настораживали: неужели ее вкус настолько испорчен, чтобы сделать столь странный выбор. Или я плохо знаю женщин? Может быть, им не нужен писатель, поэт и романтик.

Я приподнялся на кровати и посмотрел на свое отражение в зеркале. Да, писатель никому не нужен… От жалости к себя защемило сердце. А нужен водитель грузовика с замусоленной ширинкой? Крепкий парень, с трудом одолевший восемь классов? Может быть, этот водитель со своим грузовиком и есть современный принц на белой лошади? Персонаж, долгожданный, выстраданный Сарой бессонными ночами, в пустой холодной кровати.

В конце пьесы – сцена дружеской попойки. Пол, Сара и другие соседи устраивают барбекю и накачиваются пивом: у Пола скончалась бабушка, человек небедный, она оставила любимому внуку полмиллиона наличных, квартиру в Майами и новенький «Линкольн». Я тяжело вздохнул, не в силах скрыть разочарования, – у Риты были вещи куда более талантливые.

 

* * *

 

Брезжил рассвет. Я поднялся с кровати, сел за письменный стол и еще пару часов возился с текстом. Мое старание не спасло эту довольно серую вещицу, но хоть сократил несоразмерно длинные диалоги, – и то ладно. На отдельном листе я набросал свои замечания о том, как улучшить пьесу. Слишком много, почти все блага жизни – добрые друзья, привлекательная соседка, большое наследство достается этому Полу, человеку грубому и утилитарному. Нельзя, несправедливо, чтобы все – одному.

Свои замечание я изложил Рите за завтраком. Я был откровенен, сказал все, что думаю, – Рита сама на этом настаивала. Она не удивилась и не огорчилась.

– Я так и знала, что ничего не поймешь. Что ж… Нас рассудит Ричард Колберт.

– Ему не понравится. Пьеса ходульная. Герои невыразительные, конфликт надуманный. Спорим на бутылку коньяка?

– Бутылка – ерунда. Спорим на двадцать ящиков «Хеннесси». И чтобы бутылка – не меньше литра.

– Ты столько не выпьешь за всю жизнь. Даже десятой доли не выпьешь. В ящике двенадцать бутылок.

– Я не собираюсь пить. Двадцати ящиков коньяка, но не натурой, а деньгами.

Мысленно подсчитывая общую сумму, не задумываясь, протянул руку, – и Рита ее крепко пожала. Я не в силах был согнать с лица счастливую, почти идиотическую улыбку. Сколько же это по деньгам? Самая дешевая бутылка «Хеннесси», которую я видел в продаже, – 26 долларов. Так, так, сколько же получается на круг? Неплохо, очень неплохо. Бедная Рита, она стала жертвой собственной самоуверенности.

 

Ужин с президентом

 

В городе Талса штат Оклахома, – если тетка найдется, – мы не планировали задерживаться надолго, – максимум три?четыре дня, не больше. Добрались до гостиницы «Кроун плаза» (эту гостиницу выбрала Рита, уверенная, что это лучший отель города, – интуиция ее не подвела). После долгой поездки снова садиться за руль не хотелось, бросив вещи в номерах, мы заказали такси, назвали адрес и сполна насладились шикарными местными дорогами, – такие дороги даже в Америке нечасто встретишь.

Лиза жила в пригороде, мы добрались туда за полчала. По дороге я думал о том, что проведу время приятно и не без пользы: останусь жить в гостинице, – это недорого. Даже если Лиза будет уговаривать меня пожить в ее доме столько, сколько захочу, – откажусь. Зачем обременять своим присутствием чужого человека. А если соглашусь, мне не дадут спокойно поработать. Женские разговоры, болтовня без конца и края, – она отнимает слишком много времени, отвлекает.

Мы вышли из машины возле симпатичного домика в стиле ранчо, облицованного камнем, окна широкие, словно магазинные витрины, наверное, внутри всегда много солнца. На столбе почтовый ящик, лужайка недавно подстрижена, у крыльца цветущие кусты роз, поодаль – форзиция. Мы отпустили такси. Следующие пять минут стучали в дверь, – никто не открыл. Обошли дом сзади, и там подстриженная лужайка, вечнозеленые кустики, разросшаяся магнолия с большими восковыми листьями и запертая дверь. Присутствия человека незаметно.

– Так и знала, что никого не найдем, – голос Риты звучал тускло. – Сейчас к соседям схожу.

Рита вернулась грустная и сказала, что дней десять назад тетка вместе со своим молодым дружком уехала в неизвестном направлении, – когда вернется, – неизвестно. Траву подстригает Егор, пожилой русский эмигрант, он с теткой в хороших отношениях, наверняка знает, где она и когда вернется. Егор будет здесь завтра в девять утра, надо его перехватить. По телефону мы вызвали такси.

– Тут неподалеку, на этой стороне реки, дом Евгения Евтушенко, – сказал я, когда садились в машину. – Ну, если интересно, можно посмотреть. Он получил грант от местного университета, переехал сюда более двадцати лет назад.

– Что значит грант?

– Значит: живи, как хочешь, делай, что хочешь. А зарплата тебе идет. За то, что ты известный, талантливый, признанный, за заслуги перед поэзией. И вообще… Почему бы не дать грант талантливому человеку. Есть кое?какие обязанности перед университетом. Минимальные. Грант – это хорошие условия работы. Живи, твори, не думай о куске хлеба. И радуй людей стихами.

– А почему в России для Евтушенко не нашлось гранта? Ну, этого куска хлеба?

– Не знаю. У нас на добрые дела всегда денег не хватает, – так уж повелось. Он уезжал в начале 90?х. Ты не можешь помнить, что это было за время. Поэзии не стало… Тогда казалось, что она умерла навсегда. Все?таки поэзия выжила… После переезда он поклялся, что его теперешняя жена, американка, – будет последней женой. И, что интересно, слово сдержал.

– Значит, мачеха милее матери? Чужбина лучше родины?

– Получается, что так. Двадцать с лишним лет на одном месте – это же целая жизнь. А для поэта – целая вечность. После Москвы к этому климату, влажному и жаркому, особенно когда из Техаса дует горячий ветер, – привыкнуть очень трудно. Тем более немолодому человеку. Еще труднее после Москвы, где у Евтушенко было полгорода знакомых, погрузиться в эту тишину и безлюдье.

– Но ведь он как?то выдержал… Тут тихо, спокойно. Тишина располагает к поэзии.

– Есть на света места, где поэтам, особенно русским, селиться противопоказано. Одно из таких мест – Оклахома. По себе знаю: тишина поначалу приятна, но постепенно начинает действовать на нервы. Не представляю, как он это выдержал. И вообще… Русский поэт, который добровольно поселился в резервации индейцев… В том месте, куда со всей Америки краснокожих сгоняли силой, под ружейными дулами и штыками. Как?то все это странно, загадочно. Это именно то, что мы называем мистикой.

– Эмиграция, добровольная ссылка, тюрьма… Это как раз то, что нужно писателю или поэту. Опыт жизни, перемена мест… Ну, до тюрьмы, слава Богу, не дошло. Но при чем здесь индейская резервация?

– Позже объясню. Мне кажется, Евтушенко спасло то, что он не умел сидеть без работы. Ездил по университетам, выступал. Американцы писали, что он удивительно стихи читает. Будто поет. Если с такими интонациями, с таким чувством ритма можно читать телефонный справочник, – и аудитория будет плакать. Или подпевать.

Почему?то казалось, что Рита откажется взглянуть на дом Евтушенко, я был почти уверен, что она не поклонник именно этого поэта.

– Ой, это великолепно… Много?много лет назад, еще маленькой девочкой, я видела его дачу в Переделкино, даже внутри была. Обычный деревянный курятник с двускатной крышей. Холодный и сырой. За глухим высоким забором. А здесь, наверное, дворец?

 

* * *

 

Дворец оказался точно таким же скромным ранчо, где жила тетка, построенный где?то полвека назад, он ничем не выделялся среди окружающих домиков на этой тихой окраинной улице. Окна темные, пыльные, кажется, здесь давно никто не живет. Рита была немного разочарована.

– Почему?то был уверен, что Евтушенко стишком далек от тебя по возрасту, – сказал я. – И вообще… Это не твой поэт. Если уж брать мастеров его поколения, наверное, – тебе близок Бродский.

Рита парадоксальна и резка в суждениях, и сейчас верна себе.

– Ну, постарайся вспомнить пару строф Бродского. Таких, что сразу приходят в голову, как только вспоминаешь его имя. Что из Бродского лежит близко к сердцу, к душе? Ответь. Долго будешь вспоминать, – и ничего. Пустое место.

– И почему так?

– Его стихи души не касаются, такие они отстраненные и холодные. Это искусственно сконструированные фразы. Самолюбование, изящная чепуха. А вспомни Евтушенко… Сразу появляется: «Спросите вы у тишины: хотят ли русские войны…», «Сережка ольховая, легкая, будто пуховая…», «Идут белые снеги, как по нитке скользя. Жить бы жить бы на свете, да, наверно, нельзя…», «Со мною вот что происходит, совсем не та ко мне приходит…», «Зашумит ли клеверное поле, заскрипят ли сосны на ветру…» Вот это и есть – Поэзия. Это дыхание. Это энергетика, провода с высоким напряжением. Поэзия заряжает душу током…

– Все ругают Евтушенко человека. За его самовлюбленность, хвастовство, пробивные способности, любовь к болтовне…

– А ты меньше слушай. Это великий русский поэт и гражданин, с большой буквы гражданин. С которым никто вровень не встанет. Только будут тявкать где?то там, внизу. Пока своей злостью не захлебнуться. Талантам всегда завидуют, – это закон природы. Так и должно быть. Он сердцем поэт, а не холодный рифмоплет.

– Я его ругать не стану, – мне не хотелось спорить, – с таким жаром и внутренней убежденностью говорила Рита. – Ну, поскольку экскурсия по святым местам закончилась, нам надо пообедать.

 

* * *

 

Да, как русский поэт, и не просто поэт – сам Евтушенко, – может прожить четверть века в захолустной Талсе – загадка. Думаю, к исходу дней человеческую душу тянет к спокойствию и уединенности. А, впрочем, не знаю….

Последний раз я увидел Евтушенко, когда в 2015?м году он решил дать в Чикаго единственный, – как он сам сказал, – концерт. Собственно, это и не Чикаго, а пригород, и не концертный зал, а театральный зал обычной школы. Правда, весьма уютный: вокруг небольшой эстрады – ряды мягких кресел с бордовой плюшевой обивкой и в цвет кресел занавес.

Евтушенко, прихрамывая, вышел на эстраду, остановился. Пиджак с широкими ватными плечами, который он выбрал для этого вечера, оказался тоже бордово?красным, в мелкую черную клеточку, под ним рубашка, белая, в бордовую полоску. Брюки клетчатые – оранжевые с черным. Ничего себе расцветка – так ярко, что хочется зажмуриться… Вдобавок – кроссовки, которые никак не вязались с артистическим пиджаком. Евгений Александрович выглядел очень даже неплохо, а все эти широкие пиджаки, – беспроигрышный сценический образ. Если хочешь стать немного моложе, одевайся поярче. Прихрамывая дошагал до стула, отставил тросточку, сел, обвел пристальным внимательным взглядом лица людей, вставших с кресел. Прищурился.

– Чикаго… Давно я тут не был.

Он выложил из портфеля на журнальный столик стопку рукописных листков, поставил термос и сказал, что для начала почитает что?то из старья – «год назад написано». А позже – новое, недельной давности. Он читал без перерыва больше двух с половиной часов, даже к термосу не притронулся. И продолжил бы, но школа закрывается вечером – порядок железный, исключений ни для кого не делают.

Обычному «среднестатистическому» литератору, чтобы приготовить поэтическое блюдо, нужны следующие компоненты: любовь, соловей, луна, роза, туманная дымка, звездное небо… Евтушенко ничего такого не требуется. Его стихи рождаются из немыслимого ссора, из всякой дряни, которая для поэзии непригодна: отходов большего города, мусора его окраин. Например, из такой истории. На темной дороге молодые люди, видимо, не совсем трезвые, сбили медицинскую сестру. Этой молодой женщине Бог не дал своих детей, поэтому она ухаживала за чужими детьми, больными СПИДОМ. И называла их, чужих детей, – своими. И вот возвращалась домой после работы, тут из темноты вынырнула машина, ударила сзади.

Молодые люди поехали дальше, но вернулись к телу, лежавшему на обочине, добили женщину, – то ли прост так, то ли прикола ради, – очередью из автомата, а затем колесами переехали несколько раз. Осиротили больных детей. Ну, кто возьмется об этом стихи писать? Только брезгливо поморщатся: не поэзия, а сюжет для криминальной заметки в два абзаца. У Евтушенко из такой грязи стихи получаются.

– Я чувствую себя последним из могикан, – сказал глядя куда?то, в одному ему видимую даль. Он поднялся на вершину, а вершина оказалась голой, холодной и пустой. – Из поколения шестидесятников остался только я. И, может, еще несколько человек. Все ушли, но я вижу их глаза. Беллы, Булата, Сахарова…

Впрочем, у нас речь не о стихах. Рассказывая о своей судьбе в Америке, Евгений Александрович коснулся преподавательской работы в Талсе. Он ни словом не обмолвился о тоске по родине, о чужой земле, о хлебе, который на чужбине горек, о том, каково это для обласканного славой русского поэта – четверть века прожить в глубинке, почти в девяти тысячах километрах от Москвы. А ведь могло получиться весьма драматическое повествование, поучительное.

– В Талсу я приехал, когда в тамошнем маленьком частном колледже было пять тысяч студентов, – сказал Евгения Александрович. – А сейчас студентов двадцать пять тысяч, – он сделал эффектную паузу. Евтушенко прекрасно владеет этим редким мастерством – ставить паузы именно в тех местах, где они должны быть. – И это, – увеличение числа студентов в пять раз, – моя заслуга, – он скромно опускает взгляд и снова ставит паузу. – Да, одних китайцев пятьсот человек учится. Ходят на мой семинар про кино (есть у меня и такой), мы вместе смотрим один из самых любимых моих фильмов «Мост через реку Квай»…

Все?таки чужая душа – потемки.

 

* * *

 

С обедом в тот день повезло. Мы спустились вниз, в ресторан, заказали лучшие в мире стейки из Техаса. И в ожидании пили воду и разглядывали небольшой зал, стены которого с низу доверху были завешены большими черно?белыми фотографиями в рамочках и под стеклом. Только знаменитости первой величины.

Из голливудских звезд – Джон Уэйн, Дин Мартин, даже культовый красавчик Джеймс Дин, и вездесущий Фрэнк Синатра, – куда без него. Плюс целый сонм знаменитостей 60?х и 70?х годов. В придачу последние шесть президентов Америки, известные сенаторы, – всех не перечесть. Подошел официант, импозантный седовласый мужчина, похожий на сенатора, мы спросили, что это за фотографии. Оказалось, все эти люди обедали или ужинали здесь. И президенты, и звезды кино.

В годы рассвета Талсы здесь устраивали съезды нефтяные короли, хозяева крупных месторождений, шишки из крупнейших газовых компаний, приглашали любимых артистов и певцов. По?нашему: устраивали корпоративы. Отелей в городе немного, а этот отель – лучший, поэтому звезды и президенты селились здесь. И обедали за этими самыми столиками. Все фотографии, развешанные на стенах, не из фильмов и газет, – они сделаны в этом зале.

– Да, таких особенных ресторанов, где побывали самые знаменитые люди страны, – немного, – сказал официант. – Я здесь двадцать лет, кого только не обслуживал… За вашим столом сидел Ричард Никсон.

– Прямо в общем зале? – удивилась Рита.

– А где же еще? – теперь уже удивился официант. – Президенты от людей не прячутся.

 

* * *

 

После обеда я закрылся в номере, побродил от стены к стене, стараясь сосредоточиться на недописанном романе. Врубил кондиционер на полную катушку, потому что не могу работать в жару, сварил кофе. И уже испытал что?то похожее на приступ вдохновения, но какой?то тихий, вялый. Что ж это лучше, чем ничего.

Три раза подряд беспокоил мобильник, звонили из Москвы, по каким?то мелким делам, с бесконечными пустыми вопросами. Последний звонок с киностудии, от некоего Павла, сценариста, который работал над сценарием телевизионного фильма по моей книге. Его труд уже одобрили, но были поправки, с которыми пришлось повозиться. Кое?что удалось переделать, но кое?что отложилось, как обычно, до последнего дня, скоро сдавать окончательный вариант и, Павел просиживал ночь за кофе, переписывая диалоги.

– Режиссер приказал дожать концовку. Там, где герой умирает. Он по книге бормочет какие?то бессвязные слова. Ни о чем… Режиссер сказал, что это пошло. Твой персонаж должен сказать что?то важное, может быть, главные слова в жизни. Такие слова, которые не успел или не смог сказать раньше. Он ведь на пороге смерти, а говорит какую?то чепуху. Что?то там бормочет. А надо… Ну, ты понимаешь.

– Слушай, этот парень ранен в грудь, навылет. Он истекает кровью, туманится голова. Начинается агония, поэтому он бормочет что?то бессвязное. И все… Отходит, так сказать.

– Нет, так не пойдет. Он должен что?то сказать, умное, пафосное. Даже торжественное. Тут не надо стесняться высоких слов. Ведь это самые важные слова в жизни.

– Да пойми же ты, чудак: у него агония. Этому парню не до пафоса. Он лежит на полу пустого ресторанного зала. И ждет смерти, ему страшно… Что он должен сказать: «Умираю, но не сдаюсь?» или «Считайте меня либерал?демократом». Но он никогда не мечтал записаться в партию. Он всю свою короткую жизнь из тюрем не вылезал. А там, – вот беда, – нет первичных партийных организаций. И партийные взносы платить некому. Вот так…

– Верно… Тогда пусть скажет что?то типа того, мол, хочется послушать соловья. Или полежать на сене. Как тебе? Он как бы мечтает перед смертью. Ему грезится березовая рощи и соловей.

– Он всю жизнь был бандитом. Жил в городе. Возможно, он о чем?то мечтал в минуты отдыха, – но только не о соловье.

– Ладно. Тогда так. Он раскаивается в последние минуты жизни и говорит: «Простите меня, люди добрые. Грешил. Но не со зла, по глупости».

– В ресторане никого. Только старуха уборщица. У нее он прощения просит? За что? Или это он с ней грешил?

Наш бестолковый разговор продолжался довольно долго, закончился ничем, – только голова заболела, и я устал от болтовни и работать уже не смог. Сценариста я мысленно простил: он в академиях не обучался, а черпал образование из телевизионных сериалов, сценарии которых сам же сочинял.

 

* * *

 

Утром мы снова съездили к дому тетки, встретились с Егором, доброжелательным разговорчивым мужчиной с седыми усами, и выяснили, что тетка уехала в путешествие в Канаду. Теткиного маршрута Егор не знал, но ему точно известно, что Лиза будет в Торонто ровно через две недели.

Там с концертом выступает певица, ее хорошая подруга. Егор и сам знаком с этой русской певицей, она пару раз гостила здесь, – высокая такая и худая, но поет громко. Лиза несколько раз повторила, что обязательно придет на концерт. Это выступление в небольшом зале, для своих. Встреть там тетку – не составит проблемы. Если, конечно, Егор ничего не путает. Мы записали имя певицы и отправились обратно.

Итак, впереди образовался огромный двухнедельный ничем не заполненный пузырь свободного времени. Я надеялся, что Рита продолжит поиски своей родственницы без меня. Пусть покатается по стране, посмотрит на людей, на города, а затем – в Канаду. Здесь всегда найдется, чем себя занять, а меня ждет работа. Но Рита со слезами на глазах просила составить ей компанию, она чувствует себя неуверенно в чужой стране, нужен провожатый. Да, я потеряю время, но получу хороший бонус, она готова заплатить, сколько спрошу. Проклиная свою уступчивость, я попросил время подумать.

Мы прогулялись по пустому центру города. Прошли два десятка кварталов, не встретив ни одного пешехода, не увидев ни одной движущийся машины. На юге живут религиозные люди, – это всем известно, – но здешнему обилию церквей, невольно удивишься. Мы попали на длинную улицу, не увидели ничего кроме храмов и парковок, где оставляют свои машины прихожане.

Поднялись на крыльцо старинного католического храма, вошли в зал и сели на скамью. Шла репетиция церковного хора. На клиросе стояли певчие, белые и черные, мужчины и женщины, облаченные в мантии, в сопровождении органа они исполняли церковные песни. Голоса сильные. Мы вышли и еще побродили, снова поражаясь безлюдности улиц. Встретились три паренька с подружками, спешившие на дискотеку. И еще парочка пьяных индейцев.

Из так называемых злачных заведений открыта дискотека, где на закуску к танцам предлагают дежурные блюда (жареную курицу или сосиски) и пиво. Дальше по улице ресторан, – тоже для молодежи, с громкой музыкой, игральными автоматами. Что еще удивляет, – центр города застроен красивыми высотными домами, облицованными природным камнем с живописными портиками, лепниной, местами – старинная цветная плитка, из нее выложены орнаменты на индейские темы.

Все живописно, капитально, дорого. В переводе на московский язык, – сталинская архитектура. Но эта красота не нужна людям. В некоторых домах – офисы банков и нефтяных компаний, закрытые вечером. Жилые дома, такие красивые, что трудно взгляд оторвать, – пустуют. Окна нижних этажей заколочены фанерными листами. Жители Талсы предпочитают селиться в пригородах, в своих собственных домах, где можно выращивать цветы и готовить барбекю.

Когда?то, в 50 – 60?е город пережил период ренессанса. Здесь открывали офисы крупнейшие нефтяные и газовые компании. Но ситуация изменилась, когда во второй половине 1980?х обвалились цены на нефть. За нефтью рухнули цены на недвижимость. От этого удара многие города юга до сих пор не восстановились. Впрочем, Талсе еще грех жаловаться. Город остается – центром экономики Оклахомы, крупнейшим налогоплательщиком. Здесь авиационные заводы, штаб?квартира газового гиганта Williams Companies и много чего еще.

 

* * *

 

Рита все?таки вытянула из меня обещание поездить с ней по стране и завернуть в Канаду. Язык не повернулся сказать «нет», да мало кто на моем месте удержался бы от поездки с красавицей. Черт с ним со временем, – решил я, – один раз живем, отдохнуть и мне не помешает, даже в приступе великодушия от денег отказался.

Завернули в магазинчик спортивных товаров и купили кое?что в дорогу. Посетителей не было, за прилавком скучал индеец лет тридцати по имении Эдвард или просто Эд, он из племени семинолов. Эд немного рассказал о жизни здешних индейцев. У них своя территория, свое выборное самоуправление. От государства получают пенсии, талоны на бесплатное питание, разные бонусы, дотации, но все равно, – живут плохо, а государственные подачки погоды не делают. Среди индейцев по сей день самый низкий уровень образования и самый высокий процент безработных.

Правда, с 90?х годов появилось немало предпринимателей, которым индейцы позволяют открывать на своих территориях казино. И от деятельности игорных заведений получают свой процент прибыли, довольно высокий. Деньги от казино – неплохое подспорье к государственному пособию.

Позднее мы с Ритой заезжали в «индейские» казино, раскиданные по всей стране. Это не какие?то жалкие залы с игральными автоматами, наоборот, – огромные, построенные с американским размахом и шиком комплексы, где предусмотрено абсолютно все для азартных людей. Гигантские залы, забитые столами для покера, блек джека, рулетками, сотнями и сотнями игральных автоматов. Плюс автомобильные стоянки, гостиницы, рестораны, варьете. После первого такого посещения Рита сказала: «Да, это казино в индейской резервации в десять раз лучше и больше, чем все Монте?Карло».

Но все же индейцы слишком недовольны.

– Но мы не жалуемся, – говорит Эд. – Просто надо помнить, что от огромного пирога, от всей этой необъятной страны, – коренным жителям достались жалкие крошки.

– Ты помнишь язык предков? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Эд. – Мало кто из наших помнит. С семьей дома я разговариваю по?английски.

Талсу окружает прерия, почва бурая, когда солнце заходит, холмы и равнины кажутся красными. Эдакий марсианский пейзаж. Здесь много рек, мелких речушек. Я был в этих краях весной, с самолета видел такую картину: прошел сильный ливень, в речку смыло много грунта. И цвет ее сделался бордово?красным, будто по равнине бежит кровавый поток. Жутковатая картина. И кажется, что это кровь индейцев, сочащаяся сквозь землю, собирается в ручейки и бежит рекой в бесконечность пространства, за горизонт, в вечность…

Да, индейской крови здесь пролито с избытком.

 

* * *

 

В свое время белые переселенцы не знали, что им делать с краснокожими дикарями. Дружба не клеилась, загнать индейцев в рабство, как чернокожих африканцев, тоже не получалось, хотя такие опыты проводились, – индейцы просто умирали в рабстве. Работники из них – никакие, сельское хозяйство для них – темный лес. Для белых людей индейцы оставались враждебным дикарями, язычниками, тяжкой и опасной обузой.

В 1830 году тогдашний президент Джексон протащил через Конгресс Акт о переселении индейцев, по нему южные племена должны быть выдворены со своих исконных плодородных земель, в которых нуждались белые переселенцы, на западное побережье Миссисипи. Эти засушливые земли не представляли в те времена большой ценности. Летняя температура 35 – 40 градусов по Цельсию – обычное дело. Позднее белые спохватятся, – не слишком ли много земли мы подарили дикарям, – и снова индейцам придется потесниться, – так повторялось много раз.

Сегодня бывшим хозяевам континента принадлежит 2 % общей территории страны. Так называемые «цивилизованные племена», усвоившие многие обычаи белых, депортировали (слово, хорошо знакомое народам бывшего СССР) на территорию сегодняшней Оклахомы. Переселение на новые Индейские территории или в резервацию – это массовая гибель от голода, холода и болезней во время перехода на многие сотни миль, получившего название Дороги слез. Она пролегла по территории нескольких штатов и продолжалось пять лет.

В 1903 году территория Оклахома и Индейская территория были объединены, возник штат Оклахома. Сегодня индейского населения здесь – всего 8 % (в среднем по стране 1,6 %). Из справочника я узнал, что численность белых переселенцев в Америке в 1700 году составляла всего около 240 тыс. человек. Число индейцев к моменту появления белых на континенте, – по оценкам разных ученых, – колебалось от 15?и до 18?и миллионов человек.

Без оружия, голыми руками индейцы, а это были опытные и храбрые воины, могли сбросить в Атлантический океан всех незваных гостей, просто сдуть их, словно пушинку с ладони. Но индейцы были простодушны и разобщены, у каждого племени свой язык, свои боги, свои верования и святыни. Итог таков: к 1880?у году численность индейцев едва достигала 250 тысяч человек.

…Да, вымирание индейцев было остановлено уже на самом краю, когда до полного исчезновения оставался шаг. Сегодня их, считая проживающих на Аляске, – более пяти миллионов.

Справедливости ради: подавляющее число краснокожих погибло не от пуль белых переселенцев. Индейцев свели в могилу междоусобная резня и, главное, – болезни, завезенные из Европы. У них не было иммунитета на грипп, корь и все остальные хвори. Но природа сделала свое дело, иммунная система слегка адаптировалась, изменилась, – теперь индеец от гриппа не умрет. Но по сей день коренные жители крайне чувствительные к спиртному. Две?три выпивки превращают человека в законченного алкоголика. Они плохо воспринимают современный фастфуд, сахар для них чистый яд. Поэтому здесь так распространен диабет и кариес.

Один молодой зубной врач как?то рассказал мне, что он, закончив колледж, много задолжал за учебу. Год обучения стоил шестьдесят тысяч долларов, – и это в провинциальном не самом престижном учебном заведении. Отучившись, он нашел место в стоматологической поликлиники в небольшом городке, но клиентов было немного и заработки весьма скудные. Между тем надо было возвращать кредит. А тут еще вмешались дела сердечные, молодой человек встретил потрясающую девушку, а дальше – семья, ребенок, съемное жилье…

Деньги уходили, словно вода сквозь пальцы. А на работе дела шли ни шатко, ни валко – клиентура у начинающего врача была невелика. Тогда пришли гениальная мысль открыть стоматологическую практику в индейской резервации. Вот где удалось развернуться во всю ширь, удалять и лечить зубы с утра до вечера. Меньше чем за полгода молодой врач вернул кредит за учебу, который к тому времени составлял четверть миллиона долларов.

 

* * *

 

Полистав справочник Талсы, нашел парочку магазинов, где продаются носильные вещи и сувениры. Если верить этому изданию, искусство ремесел расцвело в индейских резервациях пышным цветом. Но бумаге верить нельзя.

Мы с Ритой вошли в довольно просторный «индейский» магазин в центре города, побродили между полок и стеллажей. Вот, например, приличные шерстяные куртки песочного цвета, с индейским орнаментом на груди и спине. Цена довольно высокая. Но это, надо понимать, ручная работа. Вещи как?никак изготовлены лучшими индейскими мастерами ремесленниками. Но почему тогда на этикетке три знакомых слова: «Сделано в Китае».

Рита вертела в руках фарфоровую лошадку, раскрашенную цветами.

– М?да, – сказала она и повторила. – М?да… И почему все индейские товары из Китая? Кто мне ответит?

Продавщица вежливо улыбнулась и вынула откуда?то, кажется, из?под прилавка тапочки из кожи и грубой шерсти. И еще пару статуэток из фаянса, примитивных в своей задумке и исполнении. Орел с расправленными крыльями, сидящий на камне, пытается взлететь. Фигурка индейца, держащего в руках лук и стрелу. Это все, что есть, настоящего, сделанного руками аборигенов. Я спросил о цене, и услышав ответ, – отшатнулся.

Рита только покачала головой, скорбно сжала губы и купила никчемные шерстяные тапочки, которые позже кому?то подарила. Продавщица объяснила, что индейцы не слишком охотно занимаются изготовлением всяких безделушек. Они вообще не склонны к ремеслам. Поэтому товар с индейской символикой приходится завозить из Китая и других азиатских стран, где к ремеслам относятся уважительнее. Туристы покупают. В конце концов, какая разница, где сделана вещь, – лишь бы цена нравилась.

 

Таинственная река

 

До десяти утра мы ехали вдоль кукурузных полей, которым не было ни конца, ни края. Иногда попадались пустоши, где бурно разросся клевер или дикая трава, это чистые пары, – поля, давшие в прошлом году урожай пшеницы или кукурузы, в этом году отдыхают. Земле, как и человеку, тоже нужно собраться с силами для новой работы.

Мелькают сенные сараи, ангары для тракторов и прицепных агрегатов, силосные башни. В тех хозяйствах, что побогаче, вдалеке от дороги, на краю поля, торчат тридцатиметровые опоры, на которых крутятся огромные пропеллеры ветряных генераторов. В стороне от хозяйственных построек – фермерские дома, к ним ведут грунтовые дороги, петляющие по полям. Возле любого дома – это типичная деталь пейзажа – два?три раскидистых старых дерева: липы, вязы или дубы.

Фермерские дома похожи друг на друга, большие, двухэтажные, обитые не сайдингом, а толстой доской, с мезонином, затейливой башенкой наверху, одной или двумя летними открытыми верандами, цвет предпочитают белый или лимонный. Городить забор или ставить изгородь непринято, – все открыто взгляду.

Да, заборы здесь не любят даже в городах. Между земельными наделами разных собственников или участками земли, на которых стоят частные дома, заборов с фронтальной стороны не бывает, – так положено. Дом должен стоять на виду, а человек не дикое животное, чтобы прятаться в норе. Я видел немало домов весьма богатых людей: ни один не обнесен забором. На заднем дворе загородки или заборы ставят в тех случаях, если двор граничит с улицей, если хозяева дома держат собаку или имеют бассейн. В этом случае по закону положено поставить ограду: на всякий случай, чтобы случайно не свалились соседские дети.

Отсутствие заборов – одно из главных отличий здешнего пейзажа от русского, особенно подмосковного, где открытые пространства разрезаны заборами вдоль и поперек на квадратики и прямоугольники. И загородки с каждым годом все длиннее, и все выше.

Иногда оказываешься где?нибудь за кольцевой дорогой и взгляду не за что зацепиться: ни лесов, ни полей, ни домов: только унылая плоскость забора. Кажется, что ничего кроме этих перегороженных закрытых пространств уже не осталось. А кое?где поверху – еще одна радостная деталь – натянули нитки колючей проволоки. Для завершения картины не хватает только сторожевых вышек по периметру и охранников с овчарками.

Иногда дорога разрезает надвое какой?нибудь поселок или городишко, здесь из всех благ цивилизации – две?три закусочные, пара бакалейных лавок, где можно купить что?то к столу, магазинчик скобяных товаров и пивная.

 

* * *

 

Тут зазвонил мобильник, на этот раз голос Павла, литератора, с которым мы вместе работали над сценарием для телефильма, был тих и вкрадчив. После разговоров с ним у меня всегда портится настроение и аппетит. Этот звонок из Москвы застал меня уже после завтрака, подкрепившегося бутербродом и чашкой чая. Поэтому Павлу не удалось испортить мой аппетит, только настроение.

– У главной героине есть брат. Такой красавчик и вдобавок умный парень. Режиссер говорит, что в этой семье все слишком хорошо, – такого в жизни не бывает. Брат умный и красивый, и сестра тоже. Кстати, много ты знаешь умных и красивых женщин?

– Немного, но знаю, – я бросил взгляд на Риту, сидевшую справа. – Еще вопросы?

– Ну, режиссер сказал…

– Почему он мне сам никогда не позвонит? Все через тебя передает?

– Он скромный человек. И вообще он тебя боится. Так вот, режиссер говорит: в этой семье все слишком хорошо, чтобы оказаться правдой. Надо сгустить краски. Надо придумать какую?то беду, например, болезнь брата. Точнее, он предлагает нечто гениальное: сделать брата умственно отсталым. Или сумасшедшим. Он болеет, а сестра за ним ходит. У зрителей появится чувство сострадания к героине. Кроме того, брат будет обладать пророческим даром. Например, он молчит целый день, а потом вдруг говорит сестре утробным голосом: «Завтра твой парень попадет под машину». Так и случается…

– Нет, не пойдет. Умственно отсталый чревовещатель – не пойдет.

– Но почему? – с болью воскликнул Павел.

– В съемочной группе и так слишком много умственно отсталых. И прежде всего – твой режиссер. Новые не нужны, уже хватит…

Я разошелся, даже не заметил, что Павел положил трубку. Кажется, он обиделся. Впрочем, подолгу обижаться он не умел.

Мы едем дальше. Поблизости от поселка кладбище, обнесенное оградой из чугунных прутьев. Все ровное пространство просматривается из конца в конец: могилы не обносят оградами, трава всегда коротко подстрижена, даже на самых бедных, самых дальних погостах, – старые дубы дают густую тень. Каменные кресты, изредка невысокие надгробья, но чаще всего – небольшие гранитные доски, вкопанные в землю так, что на поверхности остается только полированная плоскость плиты, на ней высечено имя, скорбные даты, иногда – эпитафия.

Поэтому здешние кладбища создают эффект большого открытого пространства, какого?то особого светлого места, которое приятно посетить, прогуляться, постоять, подумать не о рутине человеческой жизни, не о мышиной городской возне, – подумать о вечности…

Возможно, кому?то эти картины глубинки Среднего Запада могут показаться скучными и однообразными, но, поверьте, – в них есть свое непередаваемое очарование и колорит, особенно ранней осенью, «индейским летом», когда видно далеко, воздух свеж и прозрачен, напоен запахами убранных полей, распаханных прерий, впитавших в себе солнце и тепло лета, уходящего на дальний юг, в Луизиану и Техас.

Заметив желтый щит, на котором нарисована фигурка человека с удочкой и рыба, мы притормозили. Сверху написано: «Не пропусти – «Незабываемую рыбалку». Я вопросительно посмотрел на Риту: кажется, на здешней рыбалке она еще не была. И, честно говоря, не думал, что Рита проявит хоть какой?то интерес к ловле рыбы, но ошибся.

– Поехали, посмотрим…

Может быть, ей хотелось поймать на удочку какую?нибудь рыбешку, может быть, разыгралось любопытство. Но, подозреваю, Рите, собиравшей материал для романа о здешней жизни, неожиданно пришла идея, – а идеи ее всегда посещали неожиданные и яркие, – одну из сцен развернуть где?нибудь на природе. А что, неплохая декорация для лирической драмы: утро, река, туман…

Возле плакучей ивы, склонившейся над водой, обливается слезами прекрасная девушка: американский вариант Золушки. А к ней со своими утешениями уже спешит на своем белом «Мустанге» прекрасный принц. Да, неплохо… Вечно живой сюжет.

 

* * *

 

Мы свернули направо, проехали мили полторы вдоль кукурузного поля и оказались перед загородкой и распахнутыми настежь воротами. Поставили машину возле одноэтажного дома с плоской крышей, будний день – посетителей почти нет, кроме нашей всего четыре машины. Тишина, людей не видно. Впереди луг, на другом его конце, у реки, старые липы и плакучие ивы исполинских размеров.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально