Психопатология обыденной жизни. Толкование сновидений. Пять лекций о психоанализе (сборник) - Зигмунд Фрейд читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Психопатология обыденной жизни. Толкование сновидений. Пять лекций о психоанализе (сборник) — Зигмунд Фрейд

Зигмунд Фрейд

Психопатология обыденной жизни. Толкование сновидений. Пять лекций о психоанализе (сборник)

 

 

* * *

Зигмунд Фрейд (1856–1939)

 

 

Вопросы, на которые дает ответ эта книга

 

 

Что значит «истолковывать сновидение»?

 

«Истолковывать сновидение» значит раскрыть его «смысл», заменить его чем?либо, что в качестве полноправного и полноценного звена могло бы быть включено в общую цепь наших душевных процессов.

 

В чем различие психических процессов у человека размышляющего и наблюдающего?

 

При размышлении психический процесс играет большую роль, чем при самом внимательном наблюдении, как то показывает даже напряженная физиономия и морщины на лбу человека, погруженного в раздумье, в противоположность к мимическому спокойствию самонаблюдающего субъекта.

 

Что такое истерическое отождествление?

 

Отождествление (идентификация) чрезвычайно важный момент для механизма истерических симптомов. Этим путем больные выявляют в своих симптомах не только собственные переживания, но и переживания других лиц.

 

Что такое сновидение?

 

Сновидение представляет собою (скрытое) осуществление (подавленного, вытесненного) желания.

 

Почему нам снятся страшные сны?

 

Сновидения страха суть сновидения с сексуальным содержанием: либидо превращается в них в страх.

 

Придумываем ли мы во сне диалоги?

 

Сновидение не может создавать новых диалогов – анализ всякий раз показывает нам, что сновидение заимствует из мыслей, скрывающихся за ним, лишь отрывки действительно бывших или слышанных разговоров и поступает с ними по своему произволу.

 

Чем объяснить абсурдные сны?

 

Сновидение становится абсурдным в том случае, когда в мыслях, скрывающихся за ним, имеется в качестве одного из элементов его содержания суждение: «Это нелепо», когда вообще одна из бессознательных мыслей грезящего сопровождается критикой и иронией.

 

Можно ли думать во сне?

 

Акт суждения в сновидении представляет собою лишь повторение своего образца в мыслях, скрывающихся за сновидением.

 

Почему мы забываем сны?

 

Забывание сновидений зависит гораздо больше от сопротивления, чем от той большой пропасти, которая разделяет состояние сна и бодрствования.

 

Откуда берется материал для снов?

 

Бессознательное охватывает своими соединениями главным образом те впечатления и представления предсознательного, которые либо в качестве индифферентных были оставлены без внимания, либо же впоследствии были лишены его.

 

Зачем мы видим сны?

 

Сновидение поставило перед собой задачу подчинять освобожденное раздражение бессознательной системы господству предсознательной; оно отводит при этом раздражение и предохраняет в то же время от незначительной затраты бодрствующей деятельности сон предсознательной сферы.

 

Каждый ли сон можно истолковать?

 

На вопрос о том, может ли быть истолковано каждое сновидение, следует ответить отрицательно. Не нужно забывать того, что при толковании приходится бороться с психическими силами, повинными в искажении сновидения.

 

Что формирует характер?

 

То, что мы называем нашим характером, основывается на воспоминаниях о впечатлениях, как раз о тех, которые оказали на нас наиболее сильное действие, на впечатлениях нашей ранней молодости.

 

Что такое психическое перенесение?

 

Бессознательное представление как таковое не способно войти в сферу предсознательного, там оно может вызвать лишь один эффект: оно соединяется с невинным представлением, принадлежащим уже к сфере предсознательного, переносит на него свою интенсивность и прикрывается им. Это и есть факт перенесения.

 

Можно ли избавиться от бессознательных желаний?

 

Замечательной особенностью бессознательных процессов именно и является то, что они неразрушимы. В бессознательном ничего нельзя довести до конца, в нем ничто не проходит и ничто не забывается.

 

Почему мы забываем имена?

 

Анализируя наблюдаемые на себе самом случаи позабывания имен, я почти регулярно нахожу, что недостающее имя имеет то или иное отношение к какой?либо теме, близко касающейся меня лично и способной вызвать во мне сильные, нередко мучительные аффекты.

 

Как возникают обмолвки?

 

Фактором, обусловливающим возникновение обмолвки и достаточно объясняющим ее, я считаю не взаимодействие приходящих в контакт звуков, а влияние мыслей, лежащих за пределами задуманного.

 

Почему мы забываем впечатления и намерения?

 

Я различаю забывание впечатлений и забывание переживаний, то есть забывание того, что знаешь, от забывания намерений, упущения чего?то. Результат всего этого ряда исследований один и тот же: во всех случаях в основе забывания лежит мотив отвращения.

 

Откуда берутся суеверия?

 

Одним из психических корней суеверия служит сознательное неведение и бессознательное знание мотивировки психических случайностей. Так как суеверный человек не подозревает о мотивировке своих собственных случайных действий и так как факт наличия этой мотивировки требует себе признания, то он вынужден путем переноса отвести этой мотивировке место во внешнем мире.

 

Реально ли ощущение дежавю?

 

Я полагаю, что называть ощущение дежа?вю иллюзией – несправедливо. В такие моменты, действительно, затрагивается нечто, что уже было раз пережито, только его нельзя сознательно вспомнить, потому что оно и не было никогда сознательным. Ощущение «уже виденного» соответствует воспоминанию о бессознательной фантазии.

 

Из?за чего происходит расщепление психики?

 

Мы выводим расщепление психики не от прирожденной недостаточности синтеза душевного аппарата, но объясняем это расщепление динамически, как конфликт противоположно направленных душевных сил; в расщеплении мы видим результат активного стремления двух психических группировок одной против другой.

 

Бывают ли случайные мысли и поступки?

 

Психоаналитик отличается особо строгой уверенностью в детерминации душевной жизни. Для него в психической жизни нет ничего мелкого, произвольного и случайного, он ожидает повсюду встретить достаточную мотивировку, где обыкновенно таких требований не предъявляется.

 

Существует ли сексуальность у детей?

 

Ребенок с самого начала обладает сексуальными инстинктами; он приносит их в свет вместе с собой, и из этих инстинктов образуется благодаря весьма важному процессу развития, идущемучерез многие этапы, так называемое нормальное сексуальное чувство взрослых.

 

Предисловие

 

Более 100 лет назад австрийский психиатр Зигмунд Фрейд создал теорию психоанализа, основанную на чрезвычайно смелых и новаторских для своего времени идеях: он связал психосексуальное развитие человека с присущими ему моделями поведения и состоянием душевного здоровья. Несмотря на то, что поначалу воззрения Фрейда были восприняты неоднозначно, впоследствии его учение обрело огромную популярность и оказало существенное влияние не только на развитие психологии, но и на формирование множества философских, гуманитарных и художественных концепций.

Деятельность Фрейда была необычайно плодотворной, за несколько десятилетий он создал сотни научных работ. Взгляды основателя психоанализа с течением времени трансформировались, поэтому исследователи условно делят его учение на три периода.

На протяжении первого периода, который приходится на рубеж XIX–XX веков, Фрейд рассматривает психоанализ, в основном, как метод лечения неврозов. Но уже в это время он начинает задумываться об общих закономерностях душевной жизни человека и об использовании методов психоанализа для ее изучения. Труды «Толкование сновидений» и «Психопатология обыденной жизни», представленные в данном издании, были написаны, когда теория Фрейда только набирала популярность и обретала последователей.

«Толкование сновидений» – важнейшая из работ Фрейда, здесь впервые появляется такое фундаментальное понятие, как бессознательное, и закладываются основы для дальнейшего развития психоанализа. Ученый описывает три уровня личности: сознательное, работу которого человек может наблюдать; предсознательное – скрытая, но, тем не менее, осознаваемая часть; бессознательное – руководящая, но не воспринимаемая человеком область сознания. Бессознательное, по Фрейду, проявляет себя в сновидениях, демонстрируя скрытые и подавленные желания, страхи, неврозы. «Толкование сновидений» публикуется в сокращении, для малого собрания сочинений выбраны самые важные и наиболее доступные для восприятия главы книги.

«Психопатология обыденной жизни» до сих пор является ключевой работой теории психоанализа, так как рассматривает одну из основополагающих концепций учения – парапраксис. Этим термином Фрейд обозначил незначительные машинальные ошибки, оговорки и т. п. Ученый считал, что в подобных неверных действиях проявляется то, что скрыто в бессознательном; поэтому исследование парапраксиса чрезвычайно полезно для выявления внутренних конфликтов личности.

Второй период научной деятельности Фрейда характеризуется более широким применением психоанализа. В 10?е – 20?е годы XX века Фрейд создает цельное учение о психологии личности, ее формировании и развитии, формулирует основные понятия и закономерности. Его теорией интересуются ученые разных стран, и в 1909 году Фрейд получает приглашение выступить с докладом в одном из университетов Америки. «Пять лекций о психоанализе», публикуемые в этом собрании сочинений, являются записью американского выступления Фрейда.

«Пять лекций о психоанализе» – краткое, но, тем не менее, очень полное изложение учения Фрейда, включающее конкретные примеры, которые иллюстрируют применение психоанализа на практике. В работе описаны этапы развития теории, объяснены основополагающие понятия и термины, разобраны методы работы с пациентами.

Завершающий период развития психоанализа обычно называют философским. Фрейд распространяет свою теорию на общественную и культурную жизнь, подвергает анализу различные ее аспекты, такие как религия, мораль и т. п. Таким образом, психоанализ, первоначально созданный для работы с психическими отклонениями, становится цельной философской системой.

 

Толкование сновидений

 

Метод толкования сновидений. Образец анализа сновидения

 

Заглавие, данное мною моей книге, само уже говорит о том, с какой традицией связываю я понимание сновидений. Я задался целью показать, что сновидения доступны толкованию, и дополнения к освещению проблемы сновидения лишь помогают мне выполнить мою действительную задачу. Предположением, что сновидение доступно толкованию, я вступаю сразу в противоречие с господствующим учением о сновидениях, да и вообще со всеми теориями, за исключением учения Шернера, ибо «истолковывать сновидение» значит раскрыть его «смысл», заменить его чем?либо, что в качестве полноправного и полноценного звена могло бы быть включено в общую цепь наших душевных процессов. Как мы уже видели, научные теории сновидения не включают в себя проблемы толкования последних, ибо сновидение не является для них вообще душевным актом, а лишь соматическим процессом. Иначе обстоит дело почти всегда с воззрениями на сновидения у широкой публики. Последняя считает своим правом быть непоследовательной и, хотя и признает, что сновидение непонятно и абсурдно, однако не может решиться отрицать какое бы то ни было значение за сновидениями. Руководимая неясным предчувствием, она все же предполагает, что сновидение имеет определенный смысл, быть может, и скрытый и заменяющий собою другой мыслительный процесс и что речь идет лишь о необходимости правильно раскрыть эту замену, чтобы понять скрытое значение сновидения.

Широкая публика старалась поэтому всегда «толковать» сновидения и пользовалась при этом двумя существенно различными методами. Первый из этих методов рассматривает содержание сновидения как нечто целое и старается заменить его другим понятным и в некоторых отношениях аналогичным содержанием. Это – символическое толкование сновидений; оно терпит крушение, разумеется, с самого начала, и те сновидения кажутся не только непонятными, но и спутанными и хаотическими. Примером такого метода служит толкование, которым воспользовался библейский Иосиф для сновидения фараона. Семь тучных коров, после которых появилось семь тощих, пожравших первых, являются символическим замещением предсказания о семи голодных годах в Египте, которые поглотят весь тот избыток, который создадут сытые годы. Большинство искусственных сновидений, созданных поэтической фантазией, предназначено для такого символического толкования, так как они передают мысли поэта в замаскированном виде, приспособленном к известным особенностям наших сновидений. Воззрение, будто сновидение интересуется преимущественно будущим, которое оно может наперед предвидеть, – остаток пророческой роли, приписывавшейся прежде сновидениям, становится затем мотивом, который побуждает символическое толкование изложить найденный смысл сновидения в будущем времени.

Как найти путь к этому символическому толкованию, на этот счет нельзя дать, разумеется, никаких определенных указаний. Успех зависит от остроумия, от непосредственной интуиции субъекта, и потому толкование сновидений при помощи символики вполне зависит от искусства, связанного, очевидно, с особым талантом. Но такому толкованию совершенно противоречит другой популярный метод толкования сновидений. Метод этот может быть назван «расшифровыванием», так как он рассматривает сновидение как своего рода условный шифр, в котором каждый знак при помощи составленного заранее ключа может быть заменен другим знаком общеизвестного значения и смысла. Мне снилось, например, письмо, вслед за ним похороны и так далее: я смотрю в «соннике» и нахожу, что «письмо» означает «досаду», «похороны» – «обручение» и так далее. В дальнейшем уже зависит от меня связать эти понятия и, конечно, перенести их на будущее. Интересным вариантом этого расшифровывания, который до некоторой степени исправляет его механичность, представляет собой сочинение Артемидора из Дальдиса о толковании сновидений.

Здесь во внимание принимается не только содержание сновидения, но и личность и жизненные условия самого грезящего, так что один и тот же элемент сновидения имеет иное значение для богача, женатого и оратора, чем для бедного, холостого и купца. Наиболее существенно в этом методе то, что толкование не обращается на сновидение во всем его целом, а на каждый элемент последнего в отдельности, как будто сновидение является конгломератом, в котором каждая часть обладает особым значением. К созданию этого метода послужили поводом, очевидно, бессвязные, сбивчивые сновидения.

Для научного рассмотрения темы непригодность обоих популярных методов толкования сновидений, конечно, очевидна. Символический метод в применении своем чрезвычайно ограничен и не может претендовать на более или менее общее значение. В методе расшифровывания все направлено к тому, чтобы «ключ», «сонник» был вполне надежным источником, а для этого, разумеется, нет никаких гарантий. Невольно возникает искушение согласиться с философами и психиатрами и вместе с ними отказаться от проблемы толкования сновидений, как от призрачной и излишней задачи.

Я между тем придерживаюсь совершенно иного взгляда. Я имел возможность убедиться, что здесь снова перед нами один из тех нередких случаев, в которых чрезвычайно упорная народная вера ближе подошла к истине вещей, чем суждения современной науки. Я считаю своим долгом утверждать, что сновидение действительно имеет значение и что действительно возможен научный метод его толкования. К этому заключению я пришел следующим путем.

Много лет занимаюсь я изучением многих психопатологических явлений, истерических фобий, навязчивых представлений и т. п. в терапевтических целях. Я имел возможность убедиться при содействии моего сотрудника Брейера, что для таких явлений, воспринимаемых в качестве болезненных симптомов, раскрытие их и устранение совпадают друг с другом. Когда такое патологическое явление удается свести к отдельным элементам, из которых проистекало оно в душевной жизни больного, то тем самым оно устраняется, и больной избавляется от него. При бессилии других наших терапевтических стремлений и ввиду загадочности таких состояний мне казалось целесообразным пойти по пути, открытому Брейером, и, несмотря на многочисленные трудности, достичь намеченной цели. Каким образом сложилась в конце концов техника этого метода, каков был результат стараний, об этом я буду иметь случай говорить в дальнейшем изложении. Во время этих психоаналитических занятий я натолкнулся на толкование сновидений у пациентов, которых я заставлял сообщать мне все их мысли и чувства, возникающие у них по поводу определенного вопроса, рассказывал им свои сновидения и показывал им тем самым, что сновидение может быть заключено в психологическую цепь, которая отданной патологической идеи простирается в глубь воспоминаний. Теперь уже было нетрудно рассматривать самое сновидение как симптом и применять к нему тот же метод толкования, что и к последнему.

Для этого необходима, конечно, известная психическая подготовка больного. От него требуются две вещи: усиление внимания к его психическим восприятиям и устранение критики, при помощи которой он обычно производит подбор возникающих в его мозгу мыслей. В целях его самонаблюдения при помощи повышенного внимания целесообразно, чтобы он занял спокойное положение и закрыл глаза; особенно важным представляется устранение критики воспринятых мыслей и ощущений. Необходимо сказать ему, что успех психоанализа обусловливается тем, что он замечает и сообщает все, что проходит у него через мозг и не пытается подавлять мысли, которые могут показаться ему несущественными, абсурдными или не относящимися к теме; он должен относиться совершенно беспристрастно к своим мыслям; ибо именно эта критика сыграла бы важную роль, если бы ему не удалось найти желанного разъяснения сновидения, навязчивой идеи и т. п.

При психоаналитических занятиях я имел случай заметить, что психическая структура размышляющего человека совершенно иная, чем структура наблюдающего свои психические процессы. При размышлении психический процесс играет большую роль, чем при самом внимательном наблюдении, как то показывает даже напряженная физиономия и морщины на лбу человека, погруженного в раздумье, в противоположность к мимическому спокойствию самонаблюдающего субъекта. В обоих случаях необходимо усиленное внимание, но при обычном размышлении человек сохраняет критику, в силу которой отбрасывает часть возникающих у него мыслей после того, как он их воспринял, или прерывает другие, так что не следит за тем ходом мыслей, который, быть может, они начинают: другие мысли он вообще не сознает, так как они подавляются до их восприятия. Самонаблюдатель, напротив того, старается лишь подавить критику; если это ему удается, он начинает сознавать бесчисленное множество мыслей, которые в противном случае остались бы у него неосознанными. При помощи полученного таким путем материала может быть произведено толкование патологических идей, а также и сновидения. Ясно, таким образом, что тут речь идет о подготовлении психического состояния, которое в отношении распределения психической энергии (подвижного внимания) имеет некоторую аналогию с состоянием засыпания (а вместе с тем и с гипнотическим состоянием). При засыпании «нежелательные представления» появляются наружу вместе с ослаблением произвольного (разумеется, также и критического) процесса, оказывающего влияние на ход наших представлений. В качестве причины такого ослабления мы приводим обычно «утомление»; появляющиеся нежелательные представления преобразовываются в зрительные и слуховые образы. При состоянии, которым пользуются для анализа сновидения и патологических идей, намеренно и умышленно отказываются от активности и используют сохранившуюся психическую энергию (или часть ее) для внимательного прослеживания появляющихся нежелательных мыслей, сохраняющих свой характер представлений (в этом и заключается отличие от состояния при засыпании). Таким образом «нежелательные» представления превращаются в «желательные».

Требуемая здесь установка на мнимо «свободное течение» мыслей с устранением критики, по?видимому, чрезвычайно затруднительна для многих. «Нежелательные мысли» вызывают обычно сильное сопротивление, мешающее им пробиться наружу. Если поверить, однако, нашему великому мыслителю?поэту Шиллеру, то такой же процесс необходим и для поэтического творчества. В одном месте своей переписки с Кернером Шиллер отвечает на жалобу своего друга в его недостаточной плодовитости: «Причина твоих жалоб объясняется, как мне кажется, тем принуждением, которое твой разум оказывает на твое воображение. Я выскажу здесь одну мысль и проиллюстрирую ее сравнением. Мне представляется вредным, если разум чрезвычайно резко критикует появляющиеся мысли, как бы сторожа и самый порыв их. Идея в своем изолированном виде, быть может, чрезвычайно ничтожна и опасна, но вместе с другими, последующими, она может быть чрезвычайно важной; в связи с этими другими идеями, в отдельности такими же ничтожными, она может представить собою весьма интересный и существенный ход мыслей. Обо всем этом не может судить рассудок, если он не сохраняет идею до тех пор, пока не рассматривает ее в связи с остальными. В творческой голове, напротив того, разум снимает с ворот свою стражу, идеи льются в беспорядке и лишь затем он окидывает их взглядом, осматривает целое скопление их. Вы, господа критики, стыдитесь или боитесь мгновенного преходящего безумия, которое наблюдается у всякого творческого разума и продолжительность которого отличает мыслящего художника от мечтателя. Отсюда?то и проистекают ваши жалобы на неплодовитость: вы чересчур рано устраняете мысли и чересчур строго их сортируете». (Письмо от 1 декабря 1788 года).

Большинство моих пациентов осиливают эти трудности уже после первых указаний; для меня лично это тоже не представляет особой трудности, особенно когда я записываю свои мысли. Сумма психической энергии, на которую, таким образом, понижается критическая деятельность и которая в то же время повышает интенсивность самонаблюдения, значительно колеблется, смотря по теме, на которой должно фиксироваться внимание пациента.

Первый шаг при применении этого метода учит, что в качестве объекта внимания следует брать не сновидение во всем его целом, а лишь отдельные элементы его содержания. Если я спрошу неопытного пациента: «Что вызвало у вас такое сновидение?» – то он обычно не может найти ничего в своем умственном кругозоре; мне приходится разложить сновидение на отдельные части, и тогда он к каждой такой части приводит целый ряд мыслей, которые можно назвать «задними мыслями» этих элементов сновидения. В этом первом важном условии мой метод толкования сновидений отличается уже от популярного исторического и легендарного метода толкования при помощи символизации и приближается ко второму методу «расшифровывания». Он, как и последний, представляет собою толкование on detail, а не en masse: как последний, он берет с самого начала сновидение как конгломерат психических явлений.

Во время моих психоанализов у невротиков мне удалось истолковать, наверное, несколько тысяч сновидений, но этим материалом я не воспользуюсь здесь для введения в технику и сущность толкования сновидений. Не говоря уже о том, что мне могли бы возразить, что это сновидения невропатов, не дающие возможности провести аналогию их со сновидениями здоровых людей, к устранению их меня побуждает еще и другая причина. Тема, которой касаются эти сновидения, разумеется, почти всегда история болезни, на которой базируется данный невроз. Благодаря этому для каждого сновидения необходимы были бы чересчур распространенные предварительные сообщения и ознакомление с сущностью и этиологическими условиями психоневроза; все эти вещи сами по себе в высшей степени интересны, они, наверное, отвлекли бы наше внимание от самой проблемы сновидения. Моя же цель заключается, наоборот, в том, чтобы толкованием сновидений подготовить разрешение более трудной и сложной проблемы психологии неврозов. Если же я отказываюсь от сновидений невротиков, от своего главного материала, то я имею уже право не быть чересчур разборчивым в другом материале. Мне остаются лишь те сновидения, которые сообщены мне случайно здоровыми людьми или же которые я нашел в качестве примера в литературе проблемы сновидения. К сожалению, все эти сновидения лишены анализа, без которого я не могу найти смысла сновидения. Мой метод не так удобен, как метод популярного расшифровывания, который при помощи постоянного ключа раскрывает содержание сновидений; я, наоборот, готов к тому, что одно и то же сновидение у различных лиц и при различных обстоятельствах может открывать совершенно различные мысли. Благодаря всему этому я стараюсь использовать мои собственные сновидения как наиболее обильный и удобный материал, проистекающий, во?первых, от довольно нормальной личности, а во?вторых, касающийся самых различных пунктов повседневной жизни. Читатели могут усомниться в надежности такого «самоанализа», – произвол при этом, конечно, не исключен. Однако самонаблюдение, на мой взгляд, значительно удобнее и целесообразнее, чем наблюдение над другими; во всяком случае, можно попытаться установить, какую роль играет самоанализ в толковании сновидений. Другую, значительно большую трудность мне пришлось преодолеть внутри самого себя. Человек испытывает понятную боязнь раскрывать интимные подробности своей душевной жизни: он всегда рискует встретить непонимание окружающих. Но боязнь эту необходимо подавлять. «Всякий психолог, – пишет Дельбеф, – должен признаться в своей слабости, если это признание позволит ему осветить ранее закрытую проблему». И у читателя, как мне кажется, начальный интерес к интимным подробностям должен скоро уступить место исключительному углублению в освещаемую этим психологическую проблему.

Я приведу поэтому одно из моих собственных сновидений и на его примере разъясню свой метод толкования. Каждое такое сновидение нуждается в предварительном сообщении. Мне придется попросить читателя на несколько минут превратить мои интересы в его собственные и вместе со мной погрузиться в подробности моей жизни, ибо такого перенесения с необходимостью требует интерес к скрытому значению сновидения.

Предварительное сообщение: летом 1895 г. мне пришлось подвергнуть психоанализу одну молодую даму, которая находилась в тесной дружбе со мной и моей семьей. Вполне понятно, что такое смешение отношений может стать источником всякого рода неприятных явлений для врача, особенно же для психотерапевта. Личный интерес врача значительнее, его авторитет меньше. Неудача угрожает подорвать дружбу с близкими пациентами. Мое лечение закончилось частичным успехом, пациентка избавилась от истерического страха, но не от всех своих соматических симптомов. Я был в то время не вполне еще убежден в критериях, которые определяют полное окончание истерии, и предложил пациентке «решение», которое показалось ей неприемлемым. Расходясь с нею во мнениях, мы посреди лета временно прекратили лечение. В один прекрасный день меня посетил мой молодой коллега, один из моих близких друзей, бывший недавно в гостях у моей пациентки Ирмы и у ее семьи. Я спросил его, как он ее нашел, и услышал в ответ: ей лучше, но не совсем еще хорошо. Я помню, что эти слова моего друга Отто или, вернее, тон их меня рассердил. Мне показалось, что в этих словах прозвучал упрек, нечто вроде того, будто я обещал пациентке чересчур много. Я объяснил мнимое пристрастие Отто по отношению ко мне влиянием родных пациентки, которым уже давно, как мне казалось, не нравилось мое лечение. Впрочем, неприятное чувство было у меня довольно смутно, и я ничем не проявил его. В тот же вечер я записал довольно подробно историю болезни Ирмы, чтобы вручить ее в свое оправдание доктору М., нашему общему другу и чрезвычайно популярному врачу. В эту же ночь (вернее к утру) я испытал нижеследующее сновидение, записанное мною тотчас же по пробуждении.

 

Сновидение 23/24 июля 1895 года

Большая зала – много гостей, которых мы принимаем. Среди них Ирма, которую я беру под руку, точно хочу ответить на ее письмо, упрекаю ее в том, что она не приняла моего «решения». Я говорю ей: «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата только ты сама». Она отвечает: «Если бы ты знал, какие у меня боли теперь в горле, желудке и животе, мне все прямо стягивает». Я пугаюсь и смотрю на нее. У нее бледное, опухшее лицо. Мне приходит в голову, что я мог не заметить какого?нибудь органического заболевания. Я подвожу ее к окну, смотрю ей в горло. Она слегка противится, как все женщины, у которых вставные зубы. Я думаю про себя, что ведь ей это не нужно. Рот открывается, я вижу справа большое белое пятно, а немного поодаль странный нарост, похожий на носовую раковину; я вижу его сероватую кору. Я подзываю тотчас же докторам., который повторяет исследование и подтверждает его… У доктора М. совершенно другой вид, чем обыкновенно. Он очень бледен, хромает и почему?то без бороды… Мой друг Отто стоит теперь подле меня, а друг Леопольд исследует ей легкие и говорит: «У нее притупление слева внизу». Он указывает еще на инфильтрацию в левом плече (несмотря на надетое платье, я тоже ощущаю ее, как и он)… М. говорит: «Несомненно, это инфекция. Но ничего, у нее будет дизентерия, и яд выделится…» Мы тоже сразу понимаем, откуда эта инфекция. Друг Отто недавно, когда она почувствовала себя нездоровой, впрыснул ей препарат пропила – пропилен… пропиленовую кислоту… триметиламин (формулу его я вижу ясно перед глазами)… Такой инъекции нельзя делать легкомысленно… По всей вероятности, и шприц был не совсем чист.

 

Сновидение это имеет перед другими одно преимущество. Тотчас же ясно, с каким событием прошедшего дня оно связано и какой темы касается. Предварительное сообщение дает полное этому освещение. Сообщение Отто относительно здоровья Ирмы, историю болезни которой я писал до позднего вечера, занимало мою душевную деятельность и во время сна. Тем не менее никто, ознакомившись с предварительным сообщением и с содержанием сновидения, не может все же предполагать, что означает мое сновидение. Я и сам этого не знаю. Я удивляюсь болезненным симптомам, на которые указывает мне Ирма в сновидении, так как они совсем не похожи на те, какие я у нее лечил. Я улыбаюсь бессмысленной идее об инъекции пропиленовой кислоты и утешению доктора М. Сновидение в конце своем кажется мне более туманным и непонятным, чем вначале. Чтобы истолковать все это, я произвожу подробный анализ.

Анализ:

Большая зала – много гостей, которых мы принимаем. Мы жили в то лето на улице Бельвю в особняке на небольшом возвышении. Особняк этот был когда?то предназначен для ресторана и имеет поэтому очень высокие комнаты, похожие на залы. Все это мне снилось именно в этом особняке за несколько дней до дня рождения моей жены. Днем жена говорила мне, что в день рождения ждет много гостей, среди них и Ирму. Мое сновидение пользуется этими словами: день рождения жены, много народу, среди них Ирма, мы принимаем гостей в большом зале особняка на Бельвю.

Я упрекаю Ирму в том, что она не приняла моего «решения»; я говорю ей: «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата только ты сама». Я мог бы сказать ей это и наяву, может быть, и говорил даже. Тогда я придерживался того взгляда (впоследствии я в нем разуверился), что моя задача ограничивается сообщением больному скрытого смысла его симптомов: принимают ли они такое «решение» или нет, от которого затем зависит весь успех лечения, за это я уже не ответственен. По фразе, которую я сказал Ирме, я замечаю, что прежде всего не хочу быть виноватым в тех болях, которые она еще чувствует. Если в них виновата сама Ирма, то не могу быть виноватым я. Не следует ли в этом направлении искать смысла сновидения?

Жалобы Ирмы: боль в горле, желудке, животе; ее всю стягивает. Боли в желудке относятся к обычным болезненным симптомам моей пациентки, но прежде они не так ее беспокоили, она жаловалась только на тошноту и рвоту. Боли же в горле и животе почти не играли в ее болезни никакой роли. Я удивляюсь, почему сновидение остановилось именно на этих симптомах, но пока это остается для меня непонятным.

У нее бледное и опухшее лицо. У моей пациентки был всегда розовый цвет лица. Я предполагаю, что она в сновидении заменена другим лицом.

Я пугаюсь при мысли, что мог не заметить у нее органического заболевания. Это вполне естественный, постоянный страх специалиста, который повсюду видит почти исключительно невротиков и привыкает относить на счет истерии почти все явления, которые кажутся другим врачам органическими. С другой стороны, мною овладевает – я и сам не знаю откуда – легкое сомнение в том, что мой испуг не совсем добросовестен. Если боли у Ирмы имеют органическую подкладку, то опять?таки я не обязан лечить их. Мое лечение устраняет только истерические боли. Мне чуть ли не кажется, будто я хочу такой ошибки в диагнозе; тем самым был бы устранен упрек в неудачном лечении.

Я подвожу ее к окну и хочу посмотреть ей горло. Она сопротивляется немного, как женщины, у которых фальшивые зубы. Я думаю, что ведь ей это вовсе не нужно. Мне никогда не приходилось осматривать у Ирмы горло. Сновидение напоминает мне о произведенном мною недавно исследовании одной гувернантки, производившей впечатление молодой красивой женщины; перед тем как открыть рот, она старалась скрыть свою фальшивую челюсть. С этим связываются другие воспоминания о врачебных исследованиях и маленьких тайнах, которые раскрываются при этом. – «Это ведь ей не нужно», – это для Ирмы комплимент. Я подозреваю, однако, еще и другое значение. При внимательном анализе всегда чувствуешь, исчерпаны ли все задние мысли или нет. Поза, в которой Ирма стоит у окна, вызывает во мне неожиданно другое воспоминание. У Ирмы есть близкая подруга, к которой я отношусь с большим уважением. Когда я однажды вечером пришел к ней, я застал ее в таком же положении у окна, и ее врач, все тот же доктор М., заявил мне, что у нее в горле дифтеритные налеты. Личность доктора М. и налеты воспроизводятся в дальнейшем ходе сновидения. Я вспоминаю, что в последние месяцы часто думал о том, что эта подруга Ирмы тоже истеричка. Даже больше: Ирма сама мне говорила об этом. Что известно мне, однако, о ее состоянии? Только одно то, что она также страдает истерическим сжиманием горла, как и Ирма в моем сновидении. Таким образом, сновидение заменило мою пациентку ее подругой, далее я вспоминаю, что у меня часто появлялась мысль, что эта подруга может также обратиться ко мне с просьбой избавить ее от болезненных симптомов. Я считал, однако, это невероятным, так как у нее чрезвычайно сдержанная, скрытная натура. Она сопротивляется, это мы видим и в сновидении. Другое объяснение гласило бы, что ей это не нужно, она действительно до сих пор превосходно владела собою без всякой посторонней помощи. Остается, однако, еще несколько деталей, которые не подходят ни к Ирме, ни к ее подруге: бледность, опухший вид, фальшивые зубы. Фальшивые зубы приводят меня к вышеупомянутой гувернантке; я склонен удовлетвориться объяснением плохих зубов. Но вдруг вспоминается еще другая особа, к которой могут относится эти детали. Она тоже не лечится у меня, и мне бы не хотелось иметь ее своей пациенткой, так как я заметил, что она стесняется меня и поэтому лечить ее будет трудно. Она обычно очень бледна, и иногда лицо у нее бывает опухшим. Я сравнивал, таким образом, мою пациентку Ирму с двумя другими особами, которые в равной мере воспротивились бы лечению. Почему же, спрашивается, я смешал ее во сне с подругой? Быть может, я умышленно совершил подмену. Подруга Ирмы вызывает во мне, быть может, более сильную симпатию или же я более высокого мнения об ее интеллектуальности. Дело в том, что я считаю Ирму неумной потому, что она осталась недовольной моим лечением. Другая была бы умнее и наверно бы согласилась со мною. Рот все?таки открывается, она рассказала бы мне больше, чем Ирма.

Что я вижу в горле: белый налет и покрытые серою корою носовые раковины. Белый налет напоминает мне о дифтерите, а тем самым о подруге Ирмы, кроме того, однако, и о тяжелом заболевании моей старшей двухлетней дочери и обо всем ужасе того времени. Кора на носовой раковине напоминает мне заботы о моем собственном здоровье. Я прибегал тогда часто к кокаину во время неприятного опухания носовой раковины и несколько дней назад слышал, что у одного моего пациента от кокаина сделался некроз слизистой оболочки носа. Исследование о кокаине, произведенное мною в 1885 году, навлекло на меня тяжелые упреки. Близкий друг, умерший в 1895 году, благодаря злоупотреблению этим средством ускорил свою смерть.

Я подзываю поспешно доктора М., который повторяет мое исследование. Это вполне естественно при той репутации, которой пользовался в нашем кругу доктор М. Но то, что я делаю это поспешно, требует особого объяснения. Это напоминает мне об одном печальном событии. Однажды благодаря продолжительному прописыванию средства, считавшегося в то время вполне невинным (сульфонала), я вызвал у одной пациентки тяжелую интоксикацию и поспешно обратился по этому поводу за помощью к более опытному пожилому коллеге. То, что мне припомнился этот случай, подтверждается еще и другим обстоятельством. Пациентка, заболевшая от интоксикации, носила то же имя, что и моя старшая дочь. До сих пор мне никогда это не приходило в голову. Теперь же мне это кажется своего рода роковым совпадением, как будто здесь продолжается замещение лиц. Эта Матильда вместо той Матильды. Мне представляется, будто я выискиваю возможные случаи, которые могли бы сделать мне упрек в моей недостаточной врачебной добросовестности.

Доктор М. бледен, без бороды, он хромает. Действительно вид доктора М. в последнее время беспокоил его друзей. Две другие черты следует отнести к другому лицу. Мне вспоминается мой старший брат, живущий за границей: он тоже не носит бороды и очень напоминает доктора М. в том виде, в каком я его видел во сне. От него несколько дней тому назад пришло письмо, в котором он сообщал, что у него заболела нога, он хромает. Смешение обоих лиц в сновидении должно, однако, иметь особую причину. Я вспоминаю действительно, что сердит на обоих по одному и тому же поводу. Оба недавно отклонили предложение, с которым я к ним обратился.

Коллега Отто стоит у больной, а коллега Леопольд исследует ее и указывает на притупление в левом легком. Коллега Леопольд, тоже врач, родственник Отто. Судьбе было угодно, что оба избрали себе одинаковую специальность и стали конкурентами. Их постоянно сравнивают друг с другом. В течение нескольких лет они состояли при мне ассистентами, когда я ведал еще делом помощи нервнобольным детям. Такие сцены, как та, которую я видел во сне, бывали очень часты. В то время как я спорил с Отто относительно диагноза одного случая, Леопольд подверг пациента новому исследованию и привел неожиданное доказательство в пользу моего мнения. Между ними существовала такая же разница в характерах, как между инспектором Брезигом и его другом Карлом. Один из них отличался находчивостью, другой был медлителен, благоразумен, но зато основателен. Сравнивая в сновидении Отто с осторожным Леопольдом, я имел, очевидно, в виду отдать предпочтение второму. Это то же самое сравнение, как и вышеупомянутое: непослушная пациентка Ирма и ее более благоразумная подруга. Теперь я замечаю также один из тех путей, на который передвигается связь мыслей в сновидении: от больного ребенка к институту детских болезней. Притупление в левом легком производит на меня впечатление, точно оно во всех подробностях соответствует тому случаю, когда Леопольд поразил меня своей осторожностью. Мне приходит, кроме того, в голову нечто вроде метастаза, но он относится скорее к пациентке, которую мне бы хотелось иметь вместо Ирмы. Пациентка эта имитирует, насколько я мог заметить, туберкулез.

Инфильтрация на левом плече. Я убежден, что это мой собственный ревматизм плеча, который я ощущаю каждый раз, когда ночью не могу долго уснуть. В этом отношении меня укрепляют слова сновидения: что я… ощущаю так же, как и он. Я хочу этим сказать, что чувствую это в своем собственном теле. Впрочем, мне приходит в голову, как необычно обозначение «инфильтрированный участок». Мы привыкли говорить «инфильтрация слева сзади и сверху»; это обозначение относится к легкому и этим самым опять?таки указывает на туберкулез.

Несмотря на надетое платье. Разумеется, это только вставка. В институте детских болезней мы исследуем детей, конечно, раздетыми; это какое?то противоположение тому, как следует исследовать взрослых пациенток. Об одном выдающемся клиницисте рассказывали, что он производил физикальное исследование своих пациентов только через одежду. Дальнейшее для меня неясно; я откровенно сказал, что я не склонен вдаваться здесь в слишком большие подробности.

Доктор М. говорит: «Это инфекция, но ничего. Будет дизентерия, и яд выделится». Это кажется мне сперва смешным, но, как и все остальное, я подвергаю и это анализу. При ближайшем рассмотрении и это имеет свой смысл. Исследуя пациентку, я нашел у нее локальный дифтерит. Во время болезни моей дочери я вел, помнится, спор, относительно дифтерита и дифтерии. Последняя представляет собою общую инфекцию, проистекающую от локального дифтерита. О такой инфекции говорит Леопольд, указывая на притупление, заставляющее предполагать наличность метастаза. Мне кажется, однако, что при дифтерии такие метастазы не имеют места. Они напоминают мне скорее пиемию.

Но ничего. Это утешение. По моему мнению, оно имеет следующий смысл: конец сновидения показывает, что боли пациентки проистекают от тяжелого органического заболевания. Мне представляется, что и этим я хочу свалить с себя всякую ответственность. Психический метод лечения неповинен в наличности дифтерита. Мне все же неловко, что я приписываю Ирме такое тяжелое заболевание исключительно с той целью, чтобы себя выгородить. Это слишком жестоко. Мне необходимо, таким образом, высказать убеждение в благоприятном исходе, и я довольно удачно вкладываю это утешение в уста доктора М. Я поднимаюсь здесь, так сказать, над сновидением, но это требует особого объяснения.

Почему же, однако, это утешение настолько абсурдно?

Дизентерия. Я встречал как?то теоретическое утверждение, будто болезненные вещества могут быть выделены через кишечник. Быть может, я хочу посмеяться здесь над слишком натянутыми объяснениями, над странными патологическими соединениями доктора М. Но по поводу дизентерии я вспоминаю еще и другое. Несколько месяцев тому назад я лечил одного молодого человека, страдавшего довольно своеобразным заболеванием желудка. Другие коллеги трактовали этот случай как «анемию с ослабленным питанием». Я определил, что заболевание это – истерического происхождения, но не хотел подвергнуть его психотерапии и послал его в морское путешествие. Несколько дней тому назад я получил от него отчаянное письмо из Египта; он испытал там тяжелый припадок, и врач нашел у него дизентерию. Я хотя и был убежден, что диагноз этот является лишь ошибкой малоопытного коллеги, принимающего истерию за серьезное органическое заболевание, но я не мог, однако, не сделать себе упрека в том, что дал возможность пациенту помимо истерии получить еще и органическое заболевание. Дизентерия звучит, кроме того, аналогично дифтерии; последняя, однако, не упоминается в сновидении.

Да, наверное, я хочу посмеяться над доктором М., ставя утешительный прогноз: будет дизентерия и так далее. Я вспоминаю, что несколько лет назад он рассказывал мне аналогичный случай об одном коллеге. Последний пригласил его на консультацию к одной тяжело больной. Он счел своим долгом сказать ему, что нашел у пациентки белок в моче. Коллега не смутился и ответил спокойно: «Ничего не значит, коллега, белок выделится». Не подлежит, таким образом, сомнению, что в этой части сновидения содержится насмешка над коллегой, не знающим толку в истерии. Словно в подтверждение этого возникает мысль: а знает ли доктор М., что явления, наблюдающиеся у его пациентки, подруги Ирмы, заставляющие опасаться наличия туберкулеза, следует отнести также на счет истерии? Распознал ли он эту истерию или проглядел ее?

Какие же мотивы могут быть у меня для такого дурного отношения к коллеге? Это очень просто: доктор М. столь же мало согласен с моим «решением» в психоанализе Ирмы, как и сама Ирма. Я, таким образом, отомстил в этом сновидении уже двум лицам; Ирме словами: «Если у тебя есть еще боли, то в этом виновата ты сама», и доктору М., вложив ему в уста столь абсурдное утешение.

Мы понимаем тотчас же, откуда инфекция. Это непосредственное знание в сновидении весьма странно. Ведь мы только что этого не знали, и на инфекцию первый раз указал Леопольд.

Коллега Отто сделал ей инъекцию, когда она чувствовала себя плохо. Отто действительно рассказывал, что во время пребывания в семье Ирмы его неожиданно позвали к соседям, и он сделал там инъекцию одной даме, почувствовавшей себя внезапно дурно. Инъекция напоминает мне моего злосчастного друга, отравившегося кокаином. Я прописал ему это средство лишь для внутреннего употребления; он же сделал себе впрыскивание.

Препарат пропила… пропилен… пропиленовая кислота. Почему пришло мне это в голову? В тот вечер, когда я писал историю болезни, моя жена раскрыла бутылку ликера, на этикетке которой стояло название «Ананас». Ликер этот подарил нам коллега Отто; у него была привычка делать подарки по всякому поводу. Вероятно, он будет от этого отучен когда?нибудь женой. У этого ликера был такой запах сивушного масла, что я отказался даже его попробовать. Моя жена хотела отдать бутылку слугам, но я не позволил этого, сказав, что они могут еще отравиться. Запах сивухи (амил…) пробудил во мне, очевидно, воспоминание о целом ряде: пропил, метил и так далее Сновидение произвело, однако, перемену: мне снился пропил после того, как я слышал запах амила, но такие замены позволительны даже в органической химии.

Триметиламин. Я видел ясно перед собою химическую формулу этого вещества, что доказывает, во всяком случае, чрезвычайное напряжение памяти, и формула эта была напечатана жирным шрифтом, как будто из контекста хотели выделить нечто особенно важное. К чему же такому, на что я должен обратить особое внимание, приводит меня триметиламин? Мне вспоминается разговор с одним из моих друзей, который в течение многих лет постоянно был осведомлен о моих работах. Он сообщил мне тогда о своем исследовании в области сексуальной химии и между прочим сказал, что находит в триметиламине один из продуктов сексуального обмена веществ. Это вещество приводит меня, таким образом, к сексуальности – к тому моменту, которому я придаю наибольшее значение в возникновении нервных болезней. Моя пациентка Ирма – молодая вдова; если я постараюсь оправдать неуспех моего лечения, то мне целесообразнее всего сослаться на то обстоятельство, которое так бы хотели изменить ее ближайшие друзья. Какое странное сплетение представляет все же собою сновидение?

Другая пациентка, которую мне бы хотелось в сновидении иметь вместо Ирмы, тоже молодая вдова.

Я начинаю понимать, почему я так ясно видел в сновидении формулу триметиламина. Этот химический термин имеет чрезвычайно важное значение: триметиламин не только свидетельствует о весьма существенном значении сексуальности, но напоминает мне об одном человеке, об одобрении которого я думаю с удовлетворением, когда чувствую себя одиноким в своих воззрениях. Неужели же этот коллега, игравший в моей жизни столь видную роль, не окажет известного влияния на дальнейший ход в сновидении? Я не ошибаюсь: он специалист в ринологии. Он интересовался чрезвычайно интересным взаимоотношением носовой раковины и женских половых органов (три странных нароста в горле Ирмы). Я дал ему исследовать Ирму, предполагая, что ее боли в желудке следует отнести на счет носового заболевания. Сам он, однако, страдает гноетечением из носа; последнее меня озадачивает, и по всей вероятности, сюда относится пиемия, о которой я думаю, принимая во внимание метастаз в сновидении.

Такую инъекцию нельзя производить легкомысленно. Упрек в легкомыслии я делаю непосредственно коллеге Отто. Мне представляется, что нечто подобное я подумал в тот день, когда Отто словами и взглядом выразил свое несогласие со мною. Мысль была, по всей вероятности, такова: как легко он поддается влиянию, как он скороспел в своих суждениях. Кроме того, упрек в легкомыслии вызывает во мне снова воспоминание о покойном друге, сделавшем себе кокаиновую инъекцию. Давая ему это средство, я, как уже упоминал выше, не имел в виду инъекции. Упрек, делаемый мною коллеге Отто в легкомысленном обращении с опасным химическим веществом, свидетельствует о том, что я снова вспомнил историю той несчастной Матильды, которая могла бы мне сделать аналогичный упрек. Я собираюсь здесь, по?видимому, доказать свою добросовестность, но вместе с тем доказываю обратное.

По всей вероятности, шприц не был чистым. Новый упрек коллеге Отто, имевший, однако, другие основания. Вчера я случайно встретил сына одной 82?летней дамы, которой я ежедневно делаю два впрыскивания морфия. Она живет на даче, и я слышал, что она заболела воспалением вен. Я тотчас же подумал, что, может быть, в этом повинно загрязнение шприца. Я горжусь тем, что в течение двух лет мои впрыскивания приносили только пользу; я постоянно забочусь о чистоте шприца. От воспаления вен я перехожу мысленно к моей жене, которая во время беременности страдала венозным тромбозом. В моей памяти всплывают три аналогичных ситуации: моя жена, Ирма и покойная Матильда, тождество которых мне, очевидно, дало право смешать в сновидении эти три лица.

Я закончил толкование сновидения. Во время анализа я старался сообщать все те мысли, к которым меня приводило сравнение содержания сновидения со скрытым за ним смыслом. Я подметил свои желания и намерения, осуществившиеся в сновидении и бывшие, очевидно, мотивами последнего. Сновидение осуществляет несколько желаний, проявившихся во мне благодаря событиям последнего вечера (сообщение Отто и составление истории болезни). Результат сновидения: я неповинен в продолжающейся болезни Ирмы, виноват в этом Отто. Отто рассердил меня своим замечанием относительно недостаточного лечения Ирмы. Сновидение отомстило ему за меня, обратив на него тот же упрек. Сновидение освободило меня от ответственности за самочувствие Ирмы, сведя последнее к другим моментам (сразу целый ряд обоснований). Оно создало именно ту ситуацию, какую мне хотелось;

его содержание является, таким образом, осуществлением желания, – его мотив – желание.

Это несомненно. Но с точки зрения осуществления желания становятся мне неясными некоторые детали сновидения. Я мщу Отто не только за его скороспелое суждение о моем лечении, приписывая ему неосторожность (инъекцию), но мщу ему также и за скверный ликер с сивушным запахом. В сновидении оба упрека соединяются в одно: в инъекцию препаратом пропила, пропиленом. Я, однако, еще не вполне удовлетворен и продолжаю свою месть, противопоставляя ему более способного конкурента. Этим я хочу, по?видимому, сказать: он мне симпатичнее, чем ты. Однако не один только Отто испытывает тяжесть моей досады и мести. Я мщу и своей непослушной пациентке, заменяя ее более благоразумной и послушной. Я не прощаю упрека и доктору М., а в довольно прозрачной форме высказываю ему свое мнение, что он в этих делах довольно невежествен («будет дизентерия» и так далее). Мне кажется даже, что я апеллирую к более знающему (моему другу, сообщившему мне о триметиламине), все равно как от Ирмы обращаюсь к ее подруге и от Отто к Леопольду. Уберите от меня этих лиц, замените их тремя другими по моему выбору, тогда я отделаюсь от упреков, совершенно мною незаслуженных. Неосновательность этих упреков обнаруживается очень ярко в сновидении. В болезни Ирмы я не повинен: она сама виновата в ней, не приняв моего «решения». Ее болезнь меня не касается, она органического происхождения и не поддается излечению психотерапией. Страдания ее вполне объясняются ее вдовством (триметиламин), которого я, понятно, изменить не могу. Они вызваны неосторожной инъекцией; Отто впрыснул вещество, которым я никогда не пользовался. В болезни Ирмы виновата инъекция грязным шприцем, все равно как в воспалении вен у моей пожилой пациентки.

Я замечаю, однако, что эти объяснения болезни Ирмы, оправдывающие меня, не совпадают между собою, а скорее исключают друг друга. Вся эта путаница – а ничем иным является это сновидение – живо напоминает мне оправдание одного человека, которого сосед обвинил в том, что он вернул ему взятую у него кастрюлю в негодном виде. Во?первых, он вернул ее в неприкосновенности; во?вторых, кастрюля была уже дырявой, когда он ее взял, а в?третьих, он вообще не брал у него кастрюли. Но тем лучше: если хоть один из этих доводов окажется справедливым, человек этот должен быть оправдан.

В сновидении имеются еще и другие элементы, отношение которых к моему оправдыванию не столь очевидно: болезнь моей дочери и пациентки, ее тезки, вред кокаина, болезнь моего пациента, путешествующего по Египту, заботы о здоровье жены, брат, доктор М., мой собственный недуг, заботы об отсутствующем друге, страдавшем гноетечением из носа. Если, однако, я соберу все это в одно целое, то увижу, что за всем этим скрывается лишь забота о здоровье, о своем собственном и о чужом, врачебная добросовестность. Мне припоминается смутно неприятное ощущение, испытанное мною при сообщении Отто о состоянии здоровья Ирмы. Из круга мыслей, принимающих участие в сновидении, я мог бы дополнительно дать следующее выражение этому мимолетному ощущению. Мне кажется, будто он мне сказал: «Ты недостаточно серьезно относишься к своим врачебным обязанностям, ты недостаточно добросовестен, ты не исполняешь своих обещаний». Вслед за этим я воспользовался всеми этими мыслями, чтобы доказать, насколько я добросовестен и насколько я забочусь о здоровье своих близких, друзей и пациентов. Странным образом среди этих мыслей оказались и неприятные воспоминания, говорящие скорее за справедливость упрека, сделанного мною коллеге Отто, чем в пользу моих извинений. Весь материал, по?видимому, беспристрастен, но связь этого базиса, на котором покоится сновидение, с более узкой темой последнего, из которого проистекает желание оправдаться в болезни Ирмы, все же очевидна.

Я отнюдь не утверждаю, что вполне раскрыл смысл этого сновидения и толкование его лишено каких бы то ни было пробелов.

Я мог бы продолжать этот анализ и разъяснять еще много различных деталей. Мне известны даже те пункты, из которых можно проследить различные ассоциации; многие соображения, неизбежные при всяком анализе своего собственного сновидения, мешают, однако, мне это сделать. Кто хотел бы упрекнуть меня в скрытности, тому я рекомендую самому попробовать быть откровенным до конца. Я удовольствуюсь поэтому установлением делаемого мною отсюда вывода: если проследить указанный здесь метод толкования сновидений, то оказывается, что сновидение действительно имеет смысл и ни в коем случае не является выражением ослабленной мозговой деятельности, как говорят различные авторы. Согласно произведенному нами толкованию, сновидение является осуществлением желания.

 

Сновидение – осуществление желания

 

Миновав тесное ущелье и выйдя неожиданно на возвышенность, откуда дорога расходится во все стороны и открывает превосходнейший вид, можно остановиться на минуту и подумать, куда лучше направить шаги. На том же распутье стоим мы после первого толкования сновидения. Нас поражает ясность неожиданной истины. Сновидение не похоже на неправильную игру музыкального инструмента, которого коснулась не рука музыканта, а какая?то внешняя сила, – оно не бессмысленно, не абсурдно, оно не предполагает, что часть нашей души спит, а другая начинает пробуждаться. Сновидение – полноценное психическое явление. Оно – осуществление желания. Оно может быть включено в общую цепь понятных нам душевных явлений бодрственной жизни. Оно было построено с помощью чрезвычайно сложной интеллектуальной деятельности. Но, познав эту истину, мы в тот же момент останавливаемся перед целым рядом вопросов. Если сновидение, согласно его толкованию, представляет собою осуществление желания, то откуда же проистекает та странная и причудливая форма, в которую облекается последнее? Какие изменения претерпевают мысли, преобразовываясь в сновидение, о котором мы вспоминаем по пробуждении? Откуда проистекает тот материал, который перерабатывается в сновидении? Откуда проистекают те особенности мыслей, которые мы отметили, как например, то, что они противоречат друг другу? (См. вышеупомянутую аналогию с кастрюлей.) Может ли сновидение научить нас чему?либо новому относительно наших внутренних психических переживаний, может ли содержание его внести какие?либо поправки в наши убеждения, воззрения? Я считаю нужным оставить пока все эти вопросы в стороне и пойти по другому пути. Мы видели, что сновидение изображает желание в его осуществленной форме. В наших ближайших интересах узнать, является ли это общей характерной чертой всех сновидений или же случайным содержанием лишь одного, с которого начался наш анализ. Ибо, даже если бы мы поверили в то, что каждое сновидение имеет свой смысл и свою психическую ценность, мы должны были бы предполагать, что этот смысл не во всяком сновидении одинаков. Наше первое сновидение было осуществлением желания, другое представляет, быть может осуществление опасения, третье может иметь своим содержанием рефлекс, четвертое может воспроизвести попросту какое?нибудь воспоминание и т. п. Бывают ли, таким образом, сновидения, не содержащие в себе осуществления желания?

Легко показать, что сновидения зачастую носят настолько ясный характер осуществления желания, что приходится удивляться, почему язык сновидения до сих пор казался таким непонятным. Вот, например, сновидение, которое я могу вызвать у себя когда угодно. Если я вечером ем сардельки, оливки или другие какие?либо соленые кушанья, то ночью у меня появляется жажда, и я просыпаюсь. Перед пробуждением, однако, я вижу сновидение постоянно с одним и тем же содержанием: мне снится, что я пью. Я пью залпом воду; мне это доставляет большое удовольствие, как всякому, кто томится жаждой. Затем я просыпаюсь и действительно очень хочу пить. Поводом к такому постоянному сновидению служит жажда, которую я испытываю при пробуждении. Из этого ощущения проистекает желание пить, и сновидение представляет это желание в осуществленном виде. Сновидение исполняет при этом функцию, о которой я скажу несколько ниже. Сон у меня хороший; когда мне удается утолить свою жажду тем, что мне снится, будто я выпил воды, то я так и не просыпаюсь. Таким образом, это – сновидение об удобстве. Сновидение заступает место поступка, который должен был бы быть совершен в жизни. К сожалению, потребность в воде не может быть удовлетворена сновидением, как моя мстительность по отношению к коллеге Отто и доктору М.; но желание и тут и там одинаково. Как?то недавно сновидение это было несколько модифицировано. Перед сном мне захотелось пить, и я выпил стакан воды, стоявшей на столике возле моей постели. Несколько часов спустя мне снова захотелось пить, и я испытал чувство неудовлетворенности, неудобства. Чтобы достать воды, мне нужно было встать и взять стакан, стоявший на столике возле постели жены. Согласно этому мне и приснилось, что жена дает мне напиться из большого сосуда; сосуд этот – старая этрусская урна, привезенная мною из Италии и подаренная мною одному из моих знакомых. Вода в ней показалась мне настолько соленой (по всей вероятности, от пепла, бывшего в урне), что я проснулся. Отсюда ясно, какое «удобство» может создать сновидение: так как его единственной целью является осуществление желания, то оно может быть вполне эгоистично. Любовь к удобству несовместима с альтруизмом. Наличность урны, по всей вероятности, является снова осуществлением желания. Мне жаль, что у меня нет этой урны, – все равно как, впрочем, и того, что стакан с водою стоит подле жены. Урна приспосабливается также и по отчетливому ощущению соленого вкуса, который заставил меня проснуться.

Эти сновидения об «удобстве» я видел очень часто в молодости. Привыкши работать до поздней ночи, я всегда с трудом просыпался вовремя. Мне снилось очень часто, что я уже встал и стою перед умывальником. Спустя несколько мгновений я все же начинал сознавать, что еще лежу в постели, но продолжал спать. Такое же сновидение, проявившееся в особенно остроумной форме, сообщил мне один мой юный коллега, любивший, как и я, поспать. Хозяйка, у которой он жил неподалеку от больницы, имела строгий приказ будить его каждое утро, но ей всегда приходилось долго мучиться, пока он просыпался. Однажды утром он спал особенно крепко; хозяйка постучала в комнату и сказала: «Господин Пепи, вставайте, вам пора в больницу». Ему тотчас же приснилась комната в больнице, кровать, на которой он лежал, и дощечка у изголовья, на которой написано: Пепи Г., кандидат медицины, 22?х лет. Он подумал во сне: «Раз я уже в больнице, значит, мне туда уже не нужно идти», – повернулся и продолжал спать. При этом он откровенно признался себе в мотиве своего сновидения.

В другом сновидении раздражение производит свое действие тоже во сне: одна из моих пациенток, подвергшаяся довольно неудачной операции челюсти, должна была по предписанию врача постоянно держать охлаждающий аппарат на больной щеке. Засыпая, она обычно его с себя сбрасывала. Однажды меня попросили сделать ей выговор за это; тем не менее она сбросила опять аппарат на пол. Пациентка оправдывалась: «На этот раз я действительно не виновата; это было результатом сновидения, которое я видела сегодня ночью. Мне снилось, что я была в опере, в ложе, и с интересом следила за представлением. В санатории же лежал господин Карл Мейер и громко стонал от головной боли. Я сказала себе, что у меня ничего не болит и что аппарат больше не нужен. Поэтому?то я его и сбросила». Это сновидение бедной страдалицы звучит как изображение оборота речи, который напрашивается на уста человеку, находящемуся в неприятном положении: я желал бы получить большее удовольствие. Сновидение рисует это большее удовольствие. Господин Карл Мейер, которому пациентка приписала свои болезненные ощущения, был ее самым далеким знакомым, о котором она могла вспомнить.

Нетрудно раскрыть осуществление желаний в некоторых других сновидениях, сообщенных мне здоровыми лицами. Один мой коллега, знакомый с моей теорией сновидений и рассказавший о ней своей жене, говорит мне однажды: «Знаешь, моей жене вчера снилось, что у нее началась менструация. Интересно, как истолкуешь ты это сновидение». Это очень нетрудно: если молодой женщине снилось, что у нее менструация, значит в действительности ее не было. Я знаю, что ей хотелось бы до первого материнства попользоваться свободой. Это был удобный способ указать на признаки ее первой беременности. Другой коллега пишет мне, что его жене недавно снилось, что она заметила на сорочке молочные пятна. Это тоже признак беременности, но не первой; молодая мать желает себе иметь для второго ребенка больше молока, чем она имела в свое время для первого.

Одной молодой женщине, ухаживающей за своим заразно больным ребенком и отрезанной по этой причине от всего света, снится после счастливого окончания болезни большое общество, в котором находятся Альфонс Додэ, Поль Бурже, Марсель Прево и другие; все они чрезвычайно к ней любезны, и они превосходно проводят время. Писатели во сне очень похожи на свои портреты, которые ей пришлось видеть. За исключением Прево – она его портрета не знает, и он напоминает ей человека, который накануне дезинфицировал комнату больного и который был первым посетителем ее дома после долгого времени. Сновидение это можно объяснить целиком: пора уже немного развлечься, довольно уже этих забот и мучений!

Этих примеров, быть может, достаточно, чтобы показать, что очень часто и при всевозможных условиях можно найти сновидения с чрезвычайно ярко выраженным осуществлением желаний, которые выявляют свое содержание в незамаскированном виде. Это по большей части короткие и простые сновидения, резко отличающиеся от спутанных и продолжительных, главным образом обращающих на себя внимание исследователей. Однако такие простые сновидения заслуживают несколько более подробного рассмотрения. Наипростейшая форма сновидений должна была бы быть, казалось, наиболее распространенной среди детей, психическая деятельность которых, безусловно, менее сложна, чем у взрослых. Детская психология призвана, на мой взгляд, оказывать психологии взрослых аналогичные услуги, как изучение строения и развития низших животных – изучению структуры высших. До сих пор, однако, к сожалению, детская психология в этом смысле не была в достаточной мере использована.

Сновидения маленьких детей представляют собою очень часто явные осуществления желаний и поэтому в противоположность сновидениям взрослых почти совершенно неинтересны. Они не содержат никаких трудноразрешимых загадок, но, безусловно, чрезвычайно ценны как доказательство того, что сновидение по самой своей сущности представляет собою осуществление желания. Я приведу здесь несколько сновидений, виденных моими собственными детьми.

Прогулке в красивый Галльштатт (летом 1896 г.) я обязан двумя сновидениями, виденными – одно моею тогда восьмилетней дочерью, другое – пятилетним сыном. Предварительно я должен заметить, что мы в это лето жили в Аусзее, откуда в хорошую погоду нам открывался превосходный вид на Дахштейн. В подзорную трубу хорошо виден был Симонигютте. Дети очень часто смотрели на него в подзорную трубу; не знаю, с каким успехом. Перед прогулкой я рассказывал детям, что Галльштатт лежит у подножия Дахштейна. Прогулке они радовались. Из Галлыптатта мы прошли в Эшернталь, который привел детей в восхищение своими сменяющимися пейзажами. Только один мой пятилетний сын стал вдруг капризничать; как только мы видели новую гору, он тотчас, же спрашивал: «Это – Дахштейн?» Я вынужден был отвечать: «Нет». Предложив несколько раз этот вопрос, он замолчал, недовольный. К водопаду он совсем отказался идти. Я подумал, что он устал. На следующее утро он пришел ко мне с сияющим лицом и заявил: «Сегодня ночью мне снилось, что я был на Симонигютте». Я понял его: он ожидал, что по дороге в Галлыитатт мы увидим гору, о которой дети так много слышали. Когда он затем понял, что горы он не увидит и ему придется удовлетвориться небольшим холмом и водопадом, он испытал разочарование. Сновидение вознаградило его за это. Я стал его расспрашивать о подробностях сновидения. Но он сообщил мне очень мало. Как он слышал, «туда нужно идти шесть часов».

Во время этой прогулки и у моей восьмилетней дочери появилось желание, которое тоже было удовлетворено сновидением. Мы взяли с собой в Галльштатт двенадцатилетнего сына наших соседей, совершенного рыцаря, завоевавшего, как мне казалось, все симпатии маленькой девочки. На следующее утро она мне рассказала следующее сновидение: «Представь себе, мне снилось, что Эмиль – мой брат, что он говорит вам «папа» и «мама» и спит вместе с нами в большой комнате. В комнату вдруг вошла мама и бросила нам под постели целую горсть шоколадных конфет в синих и зеленых бумажках». Братья ее, которым уменье толковать сновидения не передалось по наследственности, объяснили его точь?в?точь так, как наши авторы: это сновидение – бессмыслица. Девочка же заступилась, по крайней мере, за одну часть сновидения, и для теории неврозов интересно будет знать, за какую именно часть: «Ерунда то, что снилось про Эмиля, но не то, что касалось конфет!» Мне самому последнее показалось непонятным. Но жена дала мне по этому поводу разъяснение. По дороге с вокзала домой дети остановились перед автоматом и попросили мать опустить монету, чтобы получить шоколад. Мать, однако, нашла, что этот день и так был достаточно богат осуществлениями желаний и предоставила это желание сновидению. Я на сцену эту не обратил внимания. Другую часть сновидения, отвергнутую даже самою дочерью, я понял без всяких комментариев. Я сам слыхал, как маленький Эмиль по дороге говорил детям, что надо подождать папу и маму. Эту временную принадлежность к нашему семейному кругу сновидение девочки превратило в длительное усыновление. Почему шоколадные конфеты были брошены под постели, этого объяснить без расспросов ребенка было, конечно, невозможно.

Сновидение, аналогичное сновидению моего мальчика, я слышал от одного моего друга. У него восьмилетняя дочь. Отец вместе с несколькими детьми предпринял прогулку в Дорибах с намерением посетить Рорергютте; но так как было уже поздно, то они не добрались до цели, и он обещал пойти туда с детьми в следующий раз. На обратном пути они прошли мимо верстового столба, указывающего дорогу на Гамо. Дети захотели отправиться тотчас же на Гамо, но отец отложил и эту прогулку до следующего дня. На следующее утро восьмилетняя девочка рассказала отцу: «Папа, сегодня ночью мне снилось, что ты был с нами в Рорергютте и на Гамо». Ее нетерпение предвосхитило, таким образом, в сновидении исполнение отцовского обещания.

Столь же прямолинейно и другое сновидение, вызванное у моей в то время 3?летней дочурки красивым видом Аусзее. Девочка в первый раз ехала по воде, и поездка показалась ей чересчур короткой. Когда мы пристали к берегу, она не хотела выходить из лодки и горько плакала. На следующее утро она рассказала: «Сегодня ночью я каталась по озеру». Будем надеяться, что продолжительность этой поездки во сне более удовлетворила ее.

Моему старшему, в то время 8?летнему, сыну снилась реализация его фантазии. Он ехал вместе с Ахиллом в его колеснице, которой управлял Диомед. Накануне он восхищался греческой мифологией, книжкой, подаренной его старшей сестре.

Если мы прославляем детство за то, что оно еще не знает сексуальных страстей, то мы не должны забывать, каким богатым источником разочарований, лишений, а вместе с тем и побудительным поводом к сновидениям может стать для него другая важная жизненная потребность.

Вот еще пример этому. Мой 22?месячный племянник должен был поздравить меня с днем рождения и преподнести мне в подарок корзиночку с вишнями, которые в это время года считаются еще новинкой. Эта задача давалась ему, по?видимому, с трудом, так как он повторял беспрестанно: «Здесь вишни». Его нельзя было заставить выпустить из рук корзиночку. Но он сумел все же вознаградить себя. До сих пор он каждое утро рассказывал матери, что ему снился «белый солдат», гвардейский офицер в плаще, которого он когда?то встретил на улице. На следующий день после жертвы, принесенной им в день моего рождения, он проснулся довольный со словами: «Герман съел все вишни».

Что снится животным, я не знаю. Немецкая поговорка, на которую обратил внимание один из моих слушателей, по?видимому, осведомленнее меня в этом отношении, так как она на вопрос: «Что снится гусям?» отвечает: «Кукуруза». Вся теория, утверждающая, что сновидение представляет собою желания, содержится в этих двух фразах. Мы видим, что мы могли бы достичь нашего учения о скрытом смысле сновидения более короткими путем, если бы мы обратились к общеупотребительным оборотам речи. В последних сновидение представляется обычно осуществлением заветных желаний. «Мне и во сне этого не снилось», – восклицает в восхищении тот, для кого действительность превзошла все ожидания.

 

Искажающая деятельность сновидения

 

Если я вздумаю утверждать, что осуществление желаний является смыслом каждого сновидения, то есть что нет других сновидений, кроме как «сновидений о желаниях», то я заранее предвижу самые решительные возражения. Прежде всего мне скажут: «То, что есть сновидения, в которых содержатся осуществления желаний, – это не ново, об этом писали уже многие авторы. То, однако, что нет других сновидений, кроме как означающих осуществление желаний, – это снова одно из тех неправильных обобщений, которое, к счастью, легко может быть опровергнуто. Очень часто встречаются сновидения с самым неприятным содержанием, весьма далекие от какого бы то ни было осуществления желаний». Философ?пессимист Эд. ф. Гартман категорически восстает против теории осуществления желаний. В своей «Философии бессознательного» он говорит: «Что касается сновидения, то вместе с ним переносятся в состояние сна все элементы бодрственной жизни. Не переносится лишь одно до некоторой степени примиряющее культурного человека с жизнью: научный интерес и эстетическое наслаждение…» Но и менее недовольные наблюдатели заметили, что сновидение чаще изображает недовольство, чем удовлетворение, как например, Шольц, Фолькельт и др. Даже женщины, Сара Уид и Флоранс Галлам, дали цифровое выражение преобладанию в сновидениях чувства недовольства. 58 % сновидений они называют неприятными и лишь 28,6 % – приятными. Помимо сновидений, воспроизводящих продолжение разных неприятных ощущений бодрственной жизни, есть сновидения страха, в которых нас преисполняет это самое тяжелое из всех неприятных ощущений; таким сновидениям страха особенно подвержены дети (ср. у Дебакера «?ber den Pavor nocturnus»), у которых мы утверждаем преобладающую наличность сновидений о желаниях.

Сновидения о страхе как будто действительно исключают возможность обобщения того заключения, что сновидение является осуществлением желания; утверждение это кажется чуть ли не абсурдом.

Тем не менее не так уж трудно опровергнуть эти мнимо справедливые возражения. Необходимо принять лишь во внимание, что наше учение покоится не на рассмотрении явного содержания сновидений, а касается того внутреннего содержания, которое познается лишь после толкования. Составим явное и скрытое содержание сновидения. Не подлежит никакому сомнению, что есть сновидения, явное содержание которых носит самый неприятный характер. Но попытался ли кто?нибудь истолковать эти сновидения, раскрыть их скрытое внутреннее содержание? Если нет, то оба вышеупомянутых возражения сами собою отпадают. Ввиду этого мы можем предположить, что и неприятные сновидения, и сновидения о страхе после толкования их окажутся осуществлениями желаний[1].

В научной работе очень целесообразно в тех случаях, когда разрешение какой?либо проблемы представляет чрезвычайные трудности, привлечь к разрешению еще и другую проблему, подобно тому, как легче расколоть два ореха сразу. Ввиду этого перед нами стоит не только вопрос, каким образом неприятные сновидения и сновидения о страхе могут быть осуществлениями желаний, но на основании наших предыдущих соображений мы можем задаться еще и другим вопросом: почему сновидения с самым индифферентным содержанием, оказывающиеся после толкования осуществлениями желаний, не обнаруживают с очевидностью этого своего смысла. Возьмем столь детально анализированное нами сновидение об Ирме. Оно отнюдь не носит неприятного характера и после толкования оказывается чрезвычайно ясным осуществлением желания. Для чего же вообще нужно толкование? Почему сновидение не говорит прямо того, что оно означает? Сновидение об Ирме также не показывает сразу, что оно изображает осуществление желания спящего. Впечатления этого не получает читатель, не получил и я сам до тех пор, пока не произвел анализа. Если мы назовем это странное обращение сновидения с его материалом искажением в сновидении, то тем самым мы зададимся вопросом: откуда проистекает такое искажение в сновидении?

На этот вопрос можно ответить самым различным образом, например, можно сказать, что во время сна человек не в состоянии дать соответствующего выражения своим мыслям. Но анализ некоторых сновидений заставляет нас дать искажению в сновидении другое объяснение. Я постараюсь показать это на толковании второго сновидения, которое хотя опять?таки требует большой откровенности с моей стороны, но вознаграждает за эту жертву чрезвычайно рельефным разъяснением проблемы.

Предварительное сообщение. Весною 1897 года два профессора нашего университета внесли предложение о назначении меня экстраординарным профессором. Известие это было неожиданно и обрадовало меня, как выражение дружеского отношения со стороны двух выдающихся ученых. Я подумал тотчас же, однако, что не имею никакого основания связывать с этим каких?либо надежд. Министерство народного просвещения в последние годы не удовлетворило целый ряд таких ходатайств, и несколько моих старших коллег, совершенно равных мне по заслугам, уже много лет тщетно ожидают назначения. У меня не было никаких причин думать, что меня ждет лучшая участь. Я решил, таким образом, ни на что не надеяться. Насколько я сам могу судить, я не честолюбив и успешно занимаюсь своей врачебной деятельностью, не обладая громким титулом. Впрочем, речь шла вовсе не о том, нравился или не нравился мне виноград, все равно он висел слишком высоко.

Однажды вечером меня навестил один мой коллега, один из тех, участь которого заставила меня отказаться от надежд на назначение профессором. Он уже долгое время состоит кандидатом в профессора, титул которого, как известно, превращает врача в нашем обществе в полубога; он менее скромен, чем я, и время от времени наведывается в министерство, стараясь ускорить свое назначение. После одного из таких посещений он и явился ко мне. Он сообщил, что на этот раз ему удалось припереть к стене очень высокопоставленное лицо и предложить ему вопрос, правда ли, что его назначению препятствуют исключительно вероисповедные соображения.

Ответ гласил, что конечно – при теперешнем настроении – его превосходительство – в данное время не может и так далее. «Теперь я, по крайней мере, знаю в чем дело», – закончил мой друг свой рассказ. В последнем для меня не было ничего нового, и он только укрепил мое убеждение. Те же самые вероисповедные соображения стояли на дороге и у меня.

Под утро после этого посещения я увидел следующее сновидение, чрезвычайно интересное также и по своей форме; оно состояло из двух мыслей и двух образов, так что одна мысль и один образ меняли друг друга. Я привожу здесь, однако, лишь первую половину его, так как другая не имеет ничего общего с той целью, ради которой я сообщаю здесь это сновидение.

  1. Коллега P.мой дядя.Я питаю к нему нежные чувства.
  2. Он очень изменился. Лицо его вытянулось; мне бросается в глаза большая рыжая борода.

Затем следуют две другие части, опять мысль и опять картина, которые я опускаю.

Толкование этого сновидения я совершил следующим образом.

Когда, проснувшись, я вспомнил о сновидении, я только рассмеялся и подумал: «Какая бессмыслица!» Но от сновидения я не мог отделаться, и оно весь день преследовало меня, пока наконец вечером я себя на упрекнул: «Если бы кто?нибудь из твоих пациентов сказал про сновидение: „Какая бессмыслица“, то ты, наверное, рассердился бы на него или подумал, что позади скрывается какая?нибудь неприятная мысль, сознавать которую он не хочет. Ты поступаешь совершенно также; твое мнение, будто сновидение бессмыслица, означает лишь твое внутреннее нежелание истолковывать его. Это непоследовательно с точки зрения твоих убеждений».

Я принялся за толкование.

«Р. – мой дядя». Что это может означать? У меня ведь всего один только дядя – дядя Иосиф[2]. С ним произошла чрезвычайно печальная история. Однажды – теперь тому уже больше тридцати лет – он, поддавшись искушению нажить крупную сумму, совершил поступок, тяжело караемый законом, и после этого понес заслуженную кару. Отец мой, поседевший в то время в несколько дней от горя, говорил потом очень часто, что дядя Иосиф не дурной человек, а просто «дурак», как он выражается. Если, таким образом, коллега Р. – мой дядя Иосиф, то тем самым я хочу, наверное, сказать: Р. – дурак. Маловероятно и очень неприятно. Но тут я вспоминаю лицо, виденное мною во сне, вытянутое, с рыжей бородой. У дяди моего действительно такое лицо, вытянутое, обрамленное густой белокурой бородой. Мой коллега Р. был темным брюнетом, но когда брюнеты начинают седеть, то им приходится поплатиться за красоту своей юности. Их черные волосы претерпевают довольно некрасивую метаморфозу: они становятся сперва рыжими, желтовато?коричневыми и наконец седыми. В этой стадии находится и борода моего коллеги Р.; впрочем, также и моя, что я недавно заметил, к своему неудовольствию. Лицо, виденное во сне, принадлежит одновременно и коллеге Р., и моему дяде. Оно подобно смешанной фотографии Гальтона, который приказал сфотографировать несколько лиц на одной и той же пластинке для того, чтобы установить семейные сходства. Не подлежит поэтому никакому сомнению: я действительно думаю, что мой коллега Р. – дурак, как и мой дядя. Я не предполагаю еще, с какой целью я произвел это сопоставление, против которого решительно восстаю. Оно, однако, довольно поверхностно, так как мой дядя был преступником, коллега же Р. никогда не имел касательства к суду. Он привлекался к ответственности однажды за то, что велосипедом сбил с ног какого?то мальчика. Неужели же этот поступок послужил причиной сопоставления? Но ведь это значило бы, что сновидение мое действительно было бессмыслицей. Неожиданно мне приходит в го лову другой разговор на эту же тему, который я вел несколько дней назад с другим моим коллегой Н. Я встретил Н. на улице; он – тоже кандидат в профессора; он узнал о сделанном мне предложении и поздравил меня. Я отклонил это поздравление. «Именно нам не следовало бы шутить, ведь вы же сами знаете цену таких предложений». Он ответил, по?видимому, не очень серьезно: «Нельзя знать. Против меня ведь имеется серьезное возражение. Разве вы не знаете, что одна особа когда?то возбудила против меня судебное преследование. Мне нечего вам говорить, что дело не дошло даже до разбирательства: это было самое низкое вымогательство, мне пришлось потом выгораживать обвинительницу от привлечения к суду за недобросовестное обвинение. Но, быть может, в министерстве знают об этом и считаются с этим до некоторой степени. Вы же никогда ни в чем не были замешаны». Вот передо мною и преступник, а вместо с тем и толкование моего сновидения. Мой дядя Иосиф совмещает в своем лице двух не назначенных профессорами коллег, одного в качестве «дурака», другого в качестве «преступника». Я понимаю теперь также и то, какую цель имело это совмещение. Если в отсрочке назначения моих коллег Р. и Н. играли роль «вероисповедные» соображения, то и мое назначение подвержено большому сомнению; если же неутверждение обоих обусловлено другими причинами, не имеющими ко мне никакого отношения, то я все же могу надеяться. Мое сновидение превращает одного из них, Р., в дурака, другого, Н., в преступника; я же ни тот, ни другой; общность наших интересов нарушена, я могу радоваться своему близкому утверждению, меня не касается ответ, полученный коллегой Р. от высокопоставленного лица.

Я должен остановиться на толковании этого сновидения. Оно недостаточно еще исчерпано для моего чувства, я все еще обеспокоен тем легкомыслием, с которым я отношусь к двум своим уважаемым коллегам, имея лишь в виду открыть себе путь к профессуре. Мое недовольство собственным поведением понизилось, однако, с тех пор как я понял, что означает это мое поведение. Я категорически отрицаю, что действительно считаю коллегу Р. дураком, и не верю в грязную подкладку обвинения, предъявленного к коллеге Н. Я не верил ведь в то, что Ирма опасно заболела благодаря инъекции препаратом пропила, сделанной ей Отто; здесь, как и там, мое сновидение выражает лишь мое желание, чтобы дело действительно обстояло таким образом. Утверждение, в котором реализуется мое желание, звучит во втором сновидении абсурднее, нежели в первом; здесь оно вылилось в форму более искусного использования физических исходных пунктов – в моих мнениях о коллегах была частица правды – против коллеги Р. в свое время высказался один выдающийся специалист, а коллега Н. сам дал мне материал относительно своего обвинения. Тем не менее повторяю, сновидение нуждается, на мой взгляд, в дальнейшем толковании.

Я вспоминаю, что сновидение содержит еще один элемент, на который толкование до сих пор не обращало внимания. В сновидении я питал нежные чувства к своему дяде. К кому относится это чувство? К своему дяде Иосифу я, конечно, нежных чувств никогда не питал. Коллега Р. мне очень дорог, но если бы я пришел к нему и выразил словами свою симпатию, которая бы приблизительно соответствовала нежному чувству в сновидении, то он, наверное, очень бы удивился. Моя нежность по отношению к нему кажется мне неискренней и преувеличенной, все равно как мое суждение относительно его умственных способностей, но преувеличенной, конечно, в обратном смысле. Я начинаю понимать суть дела. Нежные чувства в сновидении относятся не к явному содержанию, а к мыслям, скрытым позади сновидения; они находятся в противоречии с этим содержанием; они имеют, вероятно, целью скрыть от меня истинный смысл сновидения. Я припоминаю, с каким сопротивлением приступил к толкованию этого сновидения, как я старался его откладывать и думал, что мое сновидение – чистейшая бессмыслица. Мои психоаналитические занятия нередко показывали мне, какое значение имеет такое нежелание истолковать сновидение. Оно в огромном большинстве случаев не относится к действительному положению дела, а лишь выражает известное чувство. Когда моя маленькая дочурка не хочет яблока, которым ее угощают, то она утверждает, что яблоко горькое, хотя на самом деле она даже его и не пробовала. Когда мои пациентки ведут себя совсем как моя дочурка, то я знаю, что у них идет речь о представлении, которое им хотелось бы вытеснить. То же самое следует сказать о моем сновидении. Я не хотел его толковать, потому что толкование его содержало нечто для меня неприятное. Теперь же после этого толкования я знаю, что именно мне было так неприятно: утверждение, будто коллега Р. «дурак». Нежные чувства, которые я питаю к коллеге Р., я не могу отнести к явному содержанию сновидения, а только к этому моему нежеланию. Если мое сновидение по сравнению с его скрытым содержанием производит в этом отношении искажение, то проявляющееся в сновидении нежное чувство служит именно этому искажению, или, другими словами, – искажение проявляется здесь умышленно, как средство замаскирования. Мои мысли, скрытые в сновидении, содержат своего рода клевету на Р.; чтобы я не заметил этого, сновидение изображает прямую противоположность – нежные чувства к нему.

Это, безусловно, может быть общим правилом. Как показали примеры в главе III, есть много сновидений, представляющих собою явное осуществление желания. Там, где это осуществление скрыто, замаскировано, там должна быть на лицо тенденция, противоположная желанию, и вследствие этой тенденции желание могло проявиться исключительно в искаженном виде. Мне хочется сопоставить это явление с явлениями в жизни социальной. Где в социальной жизни можно найти аналогичное искажение психического акта? Лишь там, где имеется двое людей, из которых один обладает известной силой, другой же принужден считаться с последней. Это второе лицо искажает тогда свою психическую деятельность, или, как мы бы сказали в обыденной жизни, «притворяется», наша вежливость отчасти не что иное, как результат этого «притворства»; истолковывая для читателя свои сновидения, я сам бываю вынужден производить такие искажения.

В аналогичном положении находится и политический писатель, желающий говорить в лицо сильным мира сего горькие истины. Если он их высказывает, то власть имущий подавит его мнение: если речь идет об устном выступлении, то возмездие последует после него, если же речь идет о печатном выступлении, то мнение политического писателя будет подавлено предварительно. Писателю приходится бояться цензуры, он умеряет и искажает поэтому выражение своего мнения. Смотря по силе и чувствительности этой цензуры, он бывает вынужден либо сохранять лишь известные формы нападок, либо же выражаться намеками, либо же, наконец, скрывать свои нападки под какой?либо невинной маской. Он может, например, рассказать о столкновении между двумя мандаринами в Срединной Империи, но на самом деле иметь в виду отечественных чиновников. Чем строже цензура, тем менее прозрачна эта маска, тем остроумнее средства, которые приводят все же читателя на след истинного значения слов.

Поразительное совпадение феноменов цензуры и феноменов искажения в сновидении дает нам право предполагать для тех и других одни и те же условия. Мы имеем основание, таким образом, предполагать, что в сновидении играют наиболее видную роль две психические силы (течения, системы), из которых одна образует желания, проявляющиеся в сновидении, другая же выполняет функции цензуры и, благодаря этой цензуре, способствует искажению этого желания. Спрашивается, однако, в чем же состоит полномочие этой второй силы, проявляющейся в деятельности цензуры. Если мы вспомним о том, что скрытые в сновидении мысли до анализа не сознаются человеком, между тем как проистекающее из них явное содержание сновидения сознательно вспоминается, то отсюда следует предположить, что функция второй инстанции и заключается именно в допущении к сознанию. Из первой системы ничто не может достичь сознания, не пройдя предварительно через вторую инстанцию, а вторая инстанция не пропускает ничего, не осуществив своих прав и не произведя желательных ей изменений в стремящемся к сознанию материале. Мы обнаруживаем при этом совершенно особое понимание «сущности» сознания; осознавание является для нас особым психическим актом, отличным и независимым от процесса воспоминания или представления, и сознание кажется нам органом чувства, воспринимающим содержание, данное ему извне. Можно показать, что психопатология не может обойтись без допущения этих основных предпосылок. Более подробно мы коснемся их ниже.

Принимая во внимание роль обеих психических инстанций и их отношение к сознанию, мы можем подметить аналогию между нежным чувством, проявленным мною в сновидении к моему коллеге Р., получившему столь низкую оценку в дальнейшем толковании, и политической жизнью человека. Я переношусь в общественную жизнь, в которой властелин, чрезвычайно ревностно относящийся к своей власти, борется с живым общественным мнением. Народ восстает против нелюбимого администратора и требует его увольнения; чтобы не показать, что он считается с народной волей, властелин должен дать администратору повышение, к которому в противном случае не было бы ни малейшего повода. Таким образом, моя вторая инстанция, властвующая над входом в сознание, обращается к коллеге Р. с преувеличенно нежным чувством, так как желание первой системы на основании особого интереса, с которым они именно и связаны, стараются назвать его дураком.

Здесь может возникнуть мысль, что толкование сновидения способно дать нам разъяснение относительно структуры нашего душевного аппарата, которого мы тщетно ждали от философии. Мы не пойдем, однако, по этому пути, а, выяснив значение искажающей деятельности сновидения, вернемся к нашей исходной проблеме. Мы задались вопросом, каким образом неприятные сновидения могут означать все же лишь осуществление желаний. Мы видим теперь, что это вполне возможно при наличности искажающей деятельности сновидения, если неприятное содержание служит лишь для замаскирования приятного и желательного. Учитывая наше предположение о второй психической инстанции, мы можем теперь утверждать: неприятное сновидение действительно содержит нечто, что неприятно для второй инстанции, но что в то же время осуществляет желание первой инстанции. Такие неприятные сновидения постольку означают осуществление желания, поскольку каждое сновидение исходит из первой инстанции, вторая же действует лишь тормозящим образом. Если мы ограничимся лишь оценкой того, что вносит в сновидение вторая инстанция, то мы никогда не поймем сновидения. Перед нами останутся все те же тайны, которые казались столь неразрешимыми большинству ученых.

Что сновидение имеет действительно тайный смысл, означающий всегда осуществление желания, должно быть доказано для каждого отдельного случая при помощи анализа. Я приведу несколько сновидений с неприятным содержанием и постараюсь проанализировать их. Это большей частью сновидения истериков, требующие обстоятельного предварительного сообщения, а иногда и проникновения в психические явления при истерии. Я не могу, однако, избегнуть этого осложнения моего изложения.

Когда психоневротик подвергается моему аналитическому лечению, его сновидения становятся тотчас же, как уже было упомянуто, одной из главнейших тем наших бесед. Мне приходится давать ему при этом различные психологические разъяснения, при помощи которых я сам достигаю понимания его симптомов; в ответ на это я слышу от него почти всегда неумолимую критику – такую, какую мне не приходится встречать и со стороны моих заклятых противников. Пациенты постоянно восстают против того, что все их сновидения содержат в себе осуществление желания. Вот несколько примеров сновидений, сообщенных мне как бы в опровержение моей теории.

«Вы говорите всегда, что сновидение – осуществление желания, – говорит одна остроумная пациентка. – Я вам расскажу сейчас одно сновидение, которое, наоборот, доказывает, что мое желание не осуществилось. Как согласуете вы его со своей теорией? Мне приснилось следующее:

„Я хочу устроить для гостей ужин, но у меня в доме нет ничего, кроме копченой лососины. Я собираюсь пойти купить что?нибудь, но вспоминаю, что сегодня воскресенье и все магазины закрыты. Я звоню по телефону к знакомому поставщику, но телефон, как на грех, испорчен. Мне приходится отказаться от желания устроить ужин“».

Я отвечаю, конечно, что лишь анализ может выяснить действительный смысл сновидения, хотя и признаю, что сновидение это на первый взгляд вполне разумно и связно и действительно якобы противоречит теории осуществления желаний. «Из какого же материала проистекает это сновидение? Вы же знаете, что повод к сновидению дается каждый раз переживаниями предыдущего дня».

Анализ: Муж пациентки, добросовестный и староватый оптовый торговец мясом, заявил ей накануне, что он слишком пополнел и хочет поэтому начать лечиться от тучности. Он будет рано вставать, делать моцион, держать строгую диету и прежде всего не будет никогда принимать приглашений на ужины. Смеясь, она рассказывает далее, что ее муж познакомился в ресторане с одним художником, который во что бы то ни стало хотел написать с него портрет, потому что он, по его мнению, еще никогда не видел такой характерной головы. Ее муж, однако, довольно резко ответил, что он покорно благодарит и отказывается от предложения. Моя пациентка очень влюблена в своего мужа и часто дразнит его. Она просила также его не покупать ей икры. – Что это значит?

Дело в том, что ей уже давно хотелось есть каждое утро бутерброды с икрой. Но она не решается на такой расход. Конечно, муж тотчас же купил бы ей икры, если бы она только сказала ему об этом. Но она, наоборот, просила его икры не покупать, чтобы потом иметь возможность упрекнуть его этим.

(Это объяснение кажется мне довольно избитым. За такими неудовлетворительными сведениями скрываются обычно какие?либо задние мысли. Достаточно вспомнить о пациентах Беренгейна: они производили постгипнотические приказания и, будучи спрошены о мотивах последних, не отвечали: «Я не знаю, почему я это сделал», а изобретали чрезвычайно неправдоподобные объяснения. Точно так же обстоит дело, по?видимому, в данном случае и с икрой.

Я замечаю, что моя пациентка принуждена создавать себе в жизни неосуществленное желание. В сновидении же действительно имеет место это неосуществленное желание. К чему оно ей, однако?)

Всего этого недостаточно для толкования сновидения. Я добиваюсь дальнейшего разъяснения. После непродолжительного молчания, вполне соответствующего преодолению нежелания быть откровенной, она сообщает, что вчера посетила одну свою подругу, которую ревнует к мужу: он постоянно говорит ей комплименты. К счастью, подруга эта худощава, а ее мужу нравятся только полные. О чем же говорила эта худощавая подруга? Конечно, о своем желании немного пополнеть. Она спросила, кроме того, подругу: «Когда вы нас пригласите к себе? Вы всегда так хорошо угощаете».

Смысл сновидения ясен. Я могу сказать пациентке: «Это все равно, как если бы вы подумали при ее словах: „Еще бы, конечно, я тебя позову – чтобы ты у меня наелась, пополнела и еще больше понравилась моему мужу. Уж лучше я не буду устраивать ужина“. – И действительно, сновидение говорит вам, что вы не можете устроить ужина: оно, таким образом, осуществляет ваше желание отнюдь не способствовать округлению форм вашей подруги. Ведь о том, что человек полнеет от угощений в чужом доме, говорил вам ваш муж, который, желая похудеть, решил не принимать приглашений на ужины. Нам недостает только еще одного элемента, который подтвердил бы это толкование. Мы не разъясняли, кроме того, значения копченой лососины». «Почему вам приснилась лососина?» – «Копченая лососина – любимое кушанье этой подруги», – отвечает она. Случайно я тоже знаком с этой дамой и могу подтвердить, что она так же любит лососину, как моя пациентка икру.

Это же сновидение допускает еще одно более тонкое толкование, даже необходимое ввиду одного побочного обстоятельства. Оба эти толкования не противоречат друг другу, а совпадают и дают превосходный пример чрезвычайно распространенной двусмысленности сновидений, как и всех других психопатологических явлений. Мы слышали, что пациентка перед сновидением думала о неосуществленном желании (бутерброды с икрой). Подруга ее тоже высказала желание, а именно: пополнеть; и нас не должно удивлять, если моей пациентке снилось, что желание подруги не осуществилось. Дело в том, что ей хочется, чтобы желание подруги (пополнеть) не нашло себе осуществления. Вместе с тем, однако, ей снится, что ее собственное желание не осуществляется. Сновидение приобретает новое толкование, если она в этом сновидении видит не себя самое, а подругу, если она заступает ее место или, как следовало бы вернее сказать, отождествляет себя с нею.

По моему мнению, она действительно совершила такое отождествление, и в доказательство его это сновидение изобразило неосуществленное желание. Какой же, однако, смысл имеет истерическое отождествление? Разъяснение этого требует некоторого уклонения от нашей темы; отождествление (идентификация) чрезвычайно важный момент для механизма истерических симптомов. Этим путем больные выявляют в своих симптомах не только собственные переживания, но и переживания других лиц: они как бы страдают за других и исполняют единолично все роли большой жизненной пьесы. Мне возразят, что это – общеизвестная истерическая имитация, способность истериков подражать всем симптомам, наблюдаемым ими у других, – своего рода сострадание, повышенное до степени репродукции. Однако этим характеризуется лишь путь, по которому протекает психический процесс при истерической имитации; совершенно иной, однако, путь и тот душевный акт, который протекает по этому пути. Последний несколько сложнее, чем обычная имитация истериков; он соответствует бессознательному процессу. Я постараюсь иллюстрировать это примером. Врач, у которого в больнице среди других больных, находящихся в одной палате, имеется больная, страдающая характерными судорогами, не должен удивляться, если он в один прекрасный день узнает, что этот истерический симптом нашел себе подражание. Он попросту подумает: «Другие видели этот симптом и стали ему подражать; это – психическая зараза». Да, но психическая зараза передается приблизительно следующим образом. Больные знают обычно больше друг про друга, чем врач про каждую из них в отдельности, и очень интересуются болезнями окружающих, когда кончается визитация врача. У одной из пациенток случается припадок; другие тотчас же узнают, что причиной его послужило письмо из дому, воспоминание об испытанном горе и т. п. Они сочувствуют ей, у них появляется следующая мысль, не доходящая, впрочем, до сознания: если такая причина способна вызвать припадок, то такие же припадки могут быть и у меня, потому что у меня налицо те же причины. Если бы эта мысль дошла до сознания, то она, по всей вероятности, вылилась бы в форму страха перед такого рода припадком. Она возникает, однако, в другой психической сфере и заканчивается реализацией данного симптома. Идентификация не есть поэтому простая имитация, а усвоение на почве одинакового этиологического условия.

Идентификация в истерии наиболее часто употребляется для выражения сексуальной общности. Истеричка идентифицирует себя в симптомах своей болезни наиболее часто – если не исключительно – с лицом, с которым она находится в половой связи или которое находилось в половой связи с тем же лицом, что и она. Для идентификации в истерической фантазии и в сновидении достаточно представления о сексуальных отношениях, которые не должны быть вовсе реальными. Пациентка следует поэтому лишь законам истерического мышления, когда дает выражение своей ревности к подруге (впрочем, она все же признает эту ревность неосновательной), ставит себя в сновидении на ее место и отождествляет себя при помощи создания симптома (неосуществленного желания). Выражаясь точнее, процесс этот совершается следующим образом: она занимает в сновидении место подруги, потому что та занимает ее место подле ее мужа и потому что ей хотелось бы получить в глазах мужа такую же оценку, какую он дает ее подруге.

В более простой форме и все же согласно той схеме, что неосуществление одного желания означает собою осуществление другого, разрешается протест против моей теории и у другой пациентки, самой остроумной среди всех моих сновидящих. Однажды я объяснил ей, что, на мой взгляд, сновидение представляет собою осуществление желания; на следующий день она сообщила мне, что ей снилось, будто она со своей свекровью поселилась на одной и той же даче. Я между тем знал, что ей не хотелось провести лето со своей свекровью, знал также и то, что она в последнее время счастливо избежала нежелательного ей общества свекрови, сняв себе дачу далеко от обычного места жительства последней. Сновидение же, однако, превратило осуществленное желание в неосуществленное; разве не служит оно ярким опровержением моей теории. Конечно, достаточно было бы сделать только вывод из этого сновидения, чтобы произвести его толкование. Сновидение это доказывало мою неправоту; таким образом, ее желанием было, чтобы я оказался неправ, и сновидение осуществило именно ее желание. Желание, чтобы я оказался неправ, касалось, однако, в действительности другого, более серьезного вопроса. Дело в том, что материал, добытый к этому времени анализом, давал право думать, что в ее жизни произошло нечто, послужившее непосредственной причиной ее заболевания. Она отрицала это и не могла вспомнить ничего подобного. Вскоре, однако, мы убедились, что я был прав. Таким образом, ее желание, чтобы я оказался неправым, проявившееся в ее сновидении о совместной жизни со свекровью, соответствовало вполне справедливому желанию, чтобы подозреваемое мною событие никогда не имело места в действительности.

Без всякого анализа, исключительно при посредстве простого предположения я разъяснил сновидение одного из моих приятелей, вместе со мной окончившего гимназию. Однажды он слушал мою лекцию и узнал из нее, что, на мой взгляд, сновидение представляет собою осуществление желания. После лекции он отправился домой, и ему приснилось, что он проиграл все свои процессы, – он был адвокатом. Он явился ко мне и сообщил мне об этом. Я, желая отделаться от него, ответил: «Нельзя же все процессы выигрывать», – про себя, однако, подумал: «если я в течение восьми лет был в гимназии первым учеником, а он одним из средних, то разве не удивительно, что у него с детских лет сохранилось желание, чтобы я когда?нибудь основательно осрамился?»

Другое сновидение более мрачного характера было мне сообщено одной моей пациенткой тоже в виде протеста против моей теории осуществления желаний. Пациентка моя, молодая девушка, рассказала мне следующее сновидение: «Вы, кажется, знаете, что у моей сестры теперь всего один сын Карл; старший Отто умер, когда я еще жила у нее в доме. Отто был моим любимцем, я сама его воспитала. Младшего я тоже очень любила, но во всяком случае далеко не так, как покойного. Сегодня же ночью мне вдруг приснилось, что Карл умер. Он лежит в маленьком гробу, сложив на груди руки; вокруг него горят свечи, все равно как тогда вокруг Отто, смерть которого меня так потрясла. Скажите же мне, что это значит? Вы ведь меня знаете, разве я уже такая дурная, что могла пожелать смерти единственному ребенку своей сестры? Или же мое сновидение означает, что мне бы хотелось, чтобы лучше умер Карл, чем Отто, которого я гораздо больше любила?»

Я уверил ее, что это последнее толкование исключается. Подумав немного, я дал правильное толкование сновидения, которое она затем подтвердила. Мне это тоже было нетрудно, потому что я знал историю жизни моей пациентки.

Рано осиротев, девушка воспитывалась в доме своей старшей сестры и встретила там человека, который произвел неизгладимое впечатление на ее сердце. Одно время думали, что эти едва намечающиеся отношения закончатся браком, но этому счастливому исходу помешала сестра. Мотивы ее поступка так и остались не выяснены. После разрыва господин, в которого влюбилась моя пациентка, перестал бывать в доме ее сестры. Сама же моя пациентка после смерти маленького Отто, на которого она перенесла тем временем всю свою нежность, ушла от сестры. Ей не удалось, однако, освободиться от зависимости, в которую она попала вследствие своего влечения к другу своей сестры. Гордость запрещала ей встречаться с ним; но она была не в силах полюбить и другого. Когда любимый ею человек, принадлежавший к кругу ученых, читал где?нибудь лекцию, она постоянно присутствовала на ней и вообще старалась видеть его, оставаясь в то же время незамеченной. Я вспомнил, что на днях она мне рассказывала, что профессор бывает на концертах, она тоже собирается пойти туда, чтобы опять увидеть его. Это было как раз накануне сновидения, и концерт должен был состояться как раз в тот день, когда она пришла ко мне. Мне было поэтому легко истолковать ее сновидение, и я задал ей вопрос, не помнит ли она о каком?либо событии, тесно связанном со смертью маленького Отто. Она ответила тотчас же: «Конечно, в тот день к нам в дом пришел профессор, и я после долгого промежутка свиделась с ним у гроба мальчика». – Это как раз соответствовало моему предположению, и я истолковал ее сновидение следующим образом: «Если бы теперь умер второй мальчик, то повторилось бы то же самое. Вы провели бы весь день у сестры; к ней, наверное, пришел бы профессор, чтобы выразить свое соболезнование, и вы бы увидели его совершенно в той же обстановке, что и тогда. Сновидение означает не что иное, как ваше желание снова увидеться с ним, желание, с которым вы внутренне боретесь. Я знаю, что у вас в кармане билет на сегодняшний концерт. Ваше сновидение выражает ваше нетерпение, оно предвосхитило ваше свидание с этим человеком, которое должно произойти сегодня вечером».

Для сокрытия своего желания, она, очевидно, избрала ситуацию, в которой такие желания наиболее легко подавляются: ситуацию, в которой человек настолько преисполнен скорби, что забывает даже о любви. Тем не менее, возможно, что и в реальной ситуации, которую правильно воспроизвело сновидение, – у гроба первого любимого ею мальчика – она не сумела подавить нежного чувства к профессору, которого так давно не видала.

Иное толкование я дал аналогичному сновидению другой пациентки, выделявшейся прежде своей находчивостью, остроумием и жизнерадостностью и обнаружившей теперь все эти качества во время лечения. Этой даме приснилось, что ее единственная пятнадцатилетняя дочь умерла и лежит перед ней в большой коробке. Она, по примеру других, воспользовалась этим сновидением для опровержения моей теории осуществления желаний, хотя и предчувствовала, что наличность коробки, наверное, укажет ей путь к другому толкованию сновидения[3]. При анализе ей пришло в голову, что она накануне вечером была в обществе; там между прочим зашла речь об английском слова «box», которое имеет столь различные значения: коробка, ящик, жестянка, пощечина и так далее. На основании других элементов того же сновидения можно было констатировать, что она думала о созвучии английского слова «box» с немецким «B?chse» (жестянка) и что затем ей пришло в голову, что «B?chse» служит для вульгарного наименования женских половых органов. Относясь снисходительно к ее познаниям в топографической анатомии, можно было предположить поэтому, что ребенок в «коробке» означает плод в материнском чреве. Согласившись с этим, она не стала отрицать, что сновидение действительно соответствует одному из ее желаний. Как многие молодые женщины, она не особенно обрадовалась беременности и не раз признавалась себе в желании, чтобы ребенок родился мертвым. Однажды после ссоры с мужем она в припадке бешенства стала колотить кулаками по животу, чтобы убить ребенка. Мертвый ребенок был действительно осуществлением ее желания, но желания, устраненного не менее пятнадцати лет назад. Неудивительно поэтому, что осуществление такого желания не сразу бросилось в глаза. За это время многое изменилось.

Группа сновидений, к которой относятся два последних, имеющих своим содержанием смерть близких людей, заслуживает более подробного рассмотрения. Но я оставлю его до исследования типических сновидений: там на многих других примерах я сумею показать, что, несмотря на нежелательное содержание всех этих сновидений, они оказываются осуществлениями желаний. Не пациенту, а одному моему знакомому, чрезвычайно интеллигентному юристу, я обязан сообщением нижеследующего сновидения, которое было мне рассказано опять?таки с намерением удержать меня от скороспелого обобщения моей теории осуществления желаний. «Мне снилось, – сообщил мне мой знакомый, – что я подхожу к моему дому под руку с одной дамой. Там меня ждет закрытая карета, ко мне подходит какой?то человек и говорит, что он полицейский агент и приглашает меня следовать за ним. Я прошу дать мне время привести в порядок дела. – Неужели, по?вашему, мне действительно так хочется быть арестованным?» – «Конечно, нет, – приходится мне с ним согласиться. – Быть может, вы знаете, по какому поводу вас хотели арестовать?» – «Да, кажется, за детоубийство». – «За детоубийство? Вы же знаете, что это преступление совершает обычно лишь мать, убивая новорожденного». – «Вы правы»[4]. – «А при каких обстоятельствах произошло это сновидение? Что вы делали вчера вечером?» – «Мне не хотелось бы вам рассказывать, это довольно щекотливый вопрос». – «Как хотите, мне придется отказаться от толкования вашего сновидения». – «Ну так слушайте, я ночевал не дома, а у одной дамы, с которой живу уже довольно долгое время. Под утро я крепко заснул, и мне приснилось то, что вы уже знаете». – «Это замужняя женщина?» – «Да». – «А вам хотелось бы иметь от нее ребенка?» – «Нет, нет, это бы выдало тотчас же нашу тайну». – «Вы имеете, наверное, ненормальный coitus?». – «Да, мы применяем coitus interruptus[5]». – «Прав ли я буду, если предположу, что в эту ночь вы имели несколько раз такой coitus и заснули, испытывая боязливое чувство, что у вас может родиться ребенок?» – «Пожалуй». – «Тогда ваше сновидение – несомненное осуществление желания, благодаря ему вы успокоились: у вас нет ребенка или, что почти то же самое, вы этого ребенка убили. Вот вам и посредствующие звенья. Вспомните: несколько дней тому назад мы с вами говорили о том, что предохранительные средства от беременности вполне дозволены, между тем как всякая искусственная мера, предпринятая после того, как яйцо и семя встретились и образовался зародыш, считается преступлением и карается законом. В связи с этим мы вспомнили об одном средневековом споре, когда, в сущности, душа вселяется в зародыш, – от этого зависит самое понятие убийства ребенка. Вы знаете, наверное, стихотворение Ленау, который ставит на одну ступень детоубийство и предотвращение беременности». – «О Ленау я почему?то вспомнил сегодня утром». – «Это тоже отголосок вашего сновидения. Теперь же я постараюсь найти в вашем сновидении еще одно побочное осуществление желания… Вы подходите к своему дому под руку с этой дамой. Вы ее ведете, таким образом, к себе, вместо того чтобы провести ночь у нее. То, что осуществление желания, образующее центральный пункт вашего сновидения, скрывается в столь неприятной форме, имеет, по?видимому, не одно только основание. Из моей статьи об этиологии невроза страха вы могли бы судить, что coitus interruptus я считаю одной из важнейших причин возникновения невротических страхов. Нет ничего удивительного, если после такого coitus у вас появилось боязливое чувство, которое и составило один из элементов вашего сновидения. Этим чувством вы пользуетесь и для того, чтобы замаскировать осуществление желания. Впрочем, детоубийство ведь этим не объясняется. Как вам пришло в голову это специфически женское преступление?» – «Должен признаться вам, что несколько лет тому назад я был причастен к аналогичному делу, был виновником того, что одна девушка произвела вытравление плода, опасаясь последствий связи со мной. Я, конечно, в сущности, не причастен к ее поступку, но долгое время находился во вполне понятном страхе, что дело выйдет наружу». – «Вполне понятно, это воспоминание служит второй причиной того, почему мысль о неудачном coitus interruptus вселила в вас столь неприятное чувство».

Один молодой врач, который слышал это сновидение на моей лекции, должно быть, очень заинтересовался им, так как ему в ту же ночь приснилось другое, аналогичное сновидение, имевшее, однако, своим объектом совершенно другую область. Накануне он подал в магистрат сведения о своих доходах; они были вполне правдивы, так как он действительно зарабатывал немного. Ему приснилось, однако, что к нему приходит знакомый, бывший на заседании податной комиссии, и рассказывает, что все сведения были признаны правильными и лишь его сведения возбудили общее недоверие. Он будто присужден к довольно значительному штрафу. Сновидение это представляет собою плохо скрытое осуществление желания прослыть за врача с большой доходной практикой. Оно напоминает, впрочем, известную историю об одной молодой девушке, которой отсоветовали выходить замуж, так как ее жених очень вспыльчив и, наверное, в браке будет ее бить. Девушка ответила только: «Пусть он только попробует». Ее желание выйти замуж было настолько сильным, что она примирилась даже с печальной перспективой, связанной с ее браком, и даже как бы желала его.

Окидывая взглядом эти довольно частые сновидения, по?видимому, прямо противоречащие моей теории, – все они имеют своим содержанием неосуществление желания или же наступление нежелательного явления – я вижу, что их можно свести к двум принципам, из которых один не был мною еще упомянут, хотя как в жизни, так и в сновидениях людей он играет видную роль; одною из причин этих сновидений является желание того, чтобы я оказался неправ. Эти сновидения наблюдаются постоянно во время моего лечения, когда пациент, так сказать, противится мне, и я почти всегда могу вызвать искусственно такие сновидения, разъясняя подробно пациенту свою теорию осуществления желаний[6]. Нет ничего удивительного, что мои читатели испытывают такие же сновидения: они охотно откажутся в сновидении от какого?либо желания, лишь бы осуществить желание, чтобы я оказался неправ. Приведу еще один пример такого сновидения, наблюдавшегося мною во время лечения одной молодой девушки, которая лечится у меня вопреки желанию ее близких и советам домашних авторитетов; ей приснилось следующее сновидение: Дома ей запрещают ходить ко мне. Она напоминает мне о данном ей мною обещании лечить ее в крайнем случае бесплатно, и я говорю ей, что в материальных вопросах я не могу никому оказывать снисхождения.

В этом сновидении действительно трудно проследить осуществление желания, но в таких случаях наряду с одной загадкой можно всегда найти и другую, разрешение которой поможет разрешению первой. Откуда она взяла эти слова, приписываемые мне ею? Я, понятно, не говорил никогда ничего подобного, но один из ее братьев, именно тот, который имеет на нее наибольшее влияние, высказал ей про меня именно такое мнение. Сновидение, таким образом, стремится доказать, что ее брат был прав; считать своего брата справедливым она старается не только во сне. Это – стремление всей ее жизни и один из мотивов ее болезни.

Другой мотив таких сновидений, рисующих осуществление нежелательных фактов, настолько очевиден, что его чрезвычайно легко не заметить, как это было и со мной в течение некоторого времени. В сексуальной конституции очень многих людей есть немало мазохистских компонентов, возникающих благодаря превращению агрессивных садистических компонентов в свою противоположность. Таких людей называют «идейными» мазохистами, если они ищут наслаждения не в причиняемых им физических страданиях, а в унижении и душевных мучениях. Без дальнейших пояснений ясно, что эти лица могут испытывать сновидения, имеющие своим содержанием неосуществление желания, но кажущиеся, однако, им не чем иным, как именно осуществлением желаний, удовлетворением их мазохистских наклонностей.

Я надеюсь, что предыдущих примеров и разъяснений достаточно, чтобы считать правдоподобным – до следующего возражения, – что и сновидения с неприятным содержанием оказываются все теми же осуществлениями желаний: впрочем, я в дальнейшем вернусь еще к сновидениям, содержанием которых являются переживания, связанные с неудовольствием. Никому не может показаться, кроме того, случайностью, что при толковании этих сновидений мы всякий раз отклонялись к вопросам, о которых не любят говорить и даже не любят думать. Неприятное чувство, побуждаемое такими сновидениями, наверное, попросту идентично с неприятным чувством, которое удерживает нас – в большинстве случаев успешно – от обсуждения этих вопросов и даже от размышления над ними и которое должно быть преодолено каждым из нас, если мы все?таки должны коснуться их. Это повторяющееся таким образом в сновидении неприятное чувство не исключает, однако, наличности желаний; у каждого человека есть желания, которые он не сообщает другим, и желания, в которых он не сознается даже себе самому.

С другой стороны, мы имеем полное основание привести в связь неприятный характер всех этих сновидений с фактом искажающей деятельности последних и заключить отсюда, что эти сновидения потому так искажены и исполнение желания потому так глубоко в них скрыто, что в них заложено недовольство вопросом, трактуемым в сновидениях, и желаниями, изображенными в них. Искажающая деятельность сновидения оказывается в действительности деятельностью цензуры. Мы учтем все, что дал нам анализ неприятных сновидений, если следующим образом изменим нашу формулу, выражающую сущность сновидения: сновидение представляет собою (скрытое) осуществление (подавленного, вытесненного) желания.

Нам остаются еще сновидения страха; они представляют собою особую разновидность сновидений с неприятным содержанием, и наличность в них осуществления желаний должна встретить наибольшее сопротивление со стороны многих противников. Однако сновидения страха разъясняются чрезвычайно легко, они не образуют собою новой стороны проблемы сновидения, которая проявлялась бы в них: идет попросту речь о понимании невротических страхов. Страх, ощущаемый нами в сновидении, лишь мнимо объясняется содержанием последнего. Когда мы подвергаем толкованию это содержание, то замечаем, что страх при какой?либо фобии чрезвычайно мало объясняется представлением, с которым связана эта фобия. Хотя, например, и правильно, что человек может выпасть из окна и поэтому имеет основание быть осторожным, подходя к окну, но совершенно невозможно понять, почему при соответственной фобии страх настолько велик, что мешает больному вообще подходить к окну. Одно и то же объяснение оказывается верным как для фобий, так и для сновидений страха. Страх и тут и там лишь присоединяется к сопутствующему представлению и проистекает из совершенно иных источников. Касаясь этой тесной связи страха в сновидении со страхом при неврозах, я при рассмотрении первого должен сослаться на второй. В небольшой статье относительно «невроза страха» («Neurolog. Zentralblatt», 1895) я в свое время говорил, что невротический страх проистекает из сексуальной жизни и соответствует подавленному, неудовлетворенному либидо. Эта формула с тех пор всегда подтверждалась. Из нее же можно заключить, что сновидения страха суть сновидения с сексуальным содержанием: либидо превращается в них в страх. Ниже мы будем иметь случай подтвердить это положение анализом некоторых сновидений у невротиков. В дальнейших попытках приблизиться к теории сновидения я коснусь еще обсуждения этих сновидений и их отношения к теории осуществления желаний.

 

Работа сновидения

 

Все попытки подойти к разрешению проблемы сновидения связывались до сих пор непосредственно с явным содержанием его, сохраняемым в воспоминании, и были направлены на толкование именно этого содержания; или же отказывались от какого бы то ни было толкования, обосновывая свое суждение о сновидении постоянным указанием на его содержание. С нашей точки зрения, дело обстоит совершенно иначе; для нас между содержанием сновидения и результатом нашего исследования находится новый психический материал: скрытое содержание, добытое при помощи нашего метода, и мысли, скрывающиеся за сновидением. Из скрытого содержания, а не из явного, берем мы разрешение сновидения. Нам предстоит поэтому теперь задача рассмотреть взаимоотношение явного содержания сновидения к скрытому и проследить, путем какого процесса образуется из последнего первое.

Мысли и содержание сновидения предстают перед нами как два изображения одного и того же содержания на двух различных языках, или, вернее говоря, содержание сновидения представляется нам переводом мыслей на другой язык, знаки и правила которого мы должны изучить путем сравнения оригинала и этого перевода. Мысли сновидения понятны нам без дальнейших пояснений, как только мы их узнаем. Содержание составлено как бы иероглифами, отдельные знаки которых должны быть переведены на язык мыслей. Мы, несомненно, впадаем в заблуждение, если захотим читать эти знаки по их очевидному значению, а не по их внутреннему смыслу. Представим себе, что перед нами ребус: дом, на крыше которого лодка, потом отдельные буквы, затем бегущий человек, вместо головы которого нарисован апостроф, и пр. На первый взгляд нам хочется назвать бессмысленной и эту картину, и ее отдельные элементы. Лодку не ставят на крышу дома, а человек без головы не может бегать; кроме того, человек на картинке выше дома, а если вся она должна изображать ландшафт, то при чем же тут буквы, которых мы не видим в природе. Правильное рассмотрение ребуса получается лишь в том случае, если мы не предъявим таких требований ко всему целому и к его отдельным частям, а постараемся заменить каждый его элемент слогом или словом, находящимся в каком?либо взаимоотношении с изображенным предметом. Слова, получаемые при этом, уже не абсурдны, а могут в своем соединении воплощать прекраснейшее и глубокомысленнейшее изречение. Таким ребусом является и сновидение, и наши предшественники в области толкования последнего впадали в ошибку, рассматривая этот ребус в виде композиции рисовальщика. В качестве таковой он вполне естественно казался абсурдным, лишенным всякого смысла.

 

А) Работа сгущения

 

Первое, что бросается в глаза исследователю при сравнении содержания сновидения с мыслями, скрывающимися за ним, это неутомимый процесс сгущения. Сновидение скудно, бедно и лаконично по сравнению с объемом и богатством мыслей. Сновидение, будучи записано, занимает полстраницы; анализ же, в котором развиваются мысли, скрывающиеся за этим сновидением, требует иногда шести, восьми и двенадцати страниц. Обычно размеры произведенного сгущения преумаляются: обнаруженные мысли сновидения считаются исчерпывающим материалом, между тем как дальнейшее толкование обнаруживает новые мысли, скрывающиеся за сновидением. Мы уже упоминали о том, что, в сущности, нельзя быть никогда уверенным, что мы вполне истолковали сновидение: даже в том случае, когда толкование вполне удовлетворяет нас и, по?видимому, не имеет никаких пробелов, остается все же возможность, что то же самое сновидение имеет еще и другой смысл. Масштаб, мера сгущения, таким образом, строго говоря, всегда неопределенны. Против утверждения, будто столкновение содержания сновидения и мыслей, скрывающихся за ним, вызывает то, что сновидение производит обширное сгущение психического материала, можно сделать возражение на первый взгляд чрезвычайно справедливое. Нам часто кажется, будто сновидение снилось нам в течение всей ночи и что большую часть его мы позабыли. Сновидение, вспоминаемое нами по пробуждении, представляет собою якобы лишь часть того целого, которое по масштабу своему должно было бы соответствовать мыслям, если бы мы были в состоянии вспомнить их все целиком. В этом есть доля правды: нельзя обманывать себя тем, что сновидение воспроизводится наиболее точно при припоминании его вслед за пробуждением и что воспоминание это к вечеру обнаруживает все больше и больше пробелов. С другой стороны, нужно, однако, заметить, что чувство, будто нам снилось гораздо больше, чем мы можем припомнить, очень часто покоится на иллюзии, происхождение которой мы впоследствии постараемся выяснить. Предположение процесса сгущения не опровергается возможностью забывания сновидения, так как оно доказывается комплексом представлений, относящимся к отдельным, оставшимся в памяти частям сновидения. Если действительно большая часть сновидения нами забывается, то тем самым мы лишаемся доступа к целому ряду мыслей. Мы едва ли имеем когда?нибудь основание предполагать, что утраченные части сновидения относились к тем же самым мыслям, которые мы обнаружили при анализе сохранившихся частей.

Ввиду огромного множества мыслей, которое дает анализ относительно каждого элемента сновидения, у читателей зарождается принципиальное сомнение: можно ли относить к мыслям, скрывающимся за сновидением, все то, что приходит в голову впоследствии при анализе последнего, то есть можно ли предполагать, что все эти мысли были уже налицо в состоянии сна и принимали участие в образовании сновидения? Быть может, наоборот, лишь во время анализа возникают новые мысли, стоявшие вдали от образования сновидения? Я могу согласиться с этим ограничением, но лишь условно. Что некоторые мысли возникают только при анализе – это вполне справедливо; но всякий раз можно убедиться в том, что эти новые группы образуются лишь из мыслей, которые в мыслях сновидения были связаны между собою другим образом; новые соединения представляют собою лишь второстепенную группировку, ставшую возможной благодаря содействию других, более глубоких путей для соединения. Относительно же большинства обнаруживаемых при анализе мыслей нужно сказать, что они играли уже активную роль при образовании сновидения, так как, проследив цепь мыслей, не связанных, по?видимому, с образованием сновидения, мы внезапно наталкиваемся на мысль, которая, будучи представлена в содержании сновидения, необходима для толкования его и в то же время доступна лишь благодаря наличию вышеупомянутой цепи мыслей. Вспомним хотя бы описанное нами сновидение о ботанической монографии, которое представляет собою результат выразительного процесса сгущения, хотя я и не довел анализ его да конца.

Как же следует себе представлять психическое состояние во время сна, предшествующее сновидению? Находятся ли все мысли друг подле друга, или они появляются одна задругой, или же, наконец, различные одновременные ходы мыслей устремляются из разных центров и затем соединяются друг с другом? Я полагаю, что нам вовсе не нужно создавать себе пластического представления о психическом состоянии во время образования сновидения. Не забудем только того, что речь здесь идет о бессознательном мышлении и что самый процесс легко может быть совершенно другим, чем тот, который мы замечаем в себе при намеренном, сознательном мышлении.

Тот факт, однако, что образование сновидений покоится на процессе сгущения, остается бесспорным и непоколебимым. Как же совершается, однако, это сгущение?

Если предположить, что из обнаруженных мыслей, скрывающихся за сновидением, лишь немногие представлены в нем, то следовало бы утверждать, что сгущение совершается путем исключения: сновидение представляет собою не точный перевод или проектирование мыслей сновидения, а чрезвычайно неполное и расплывчатое воспроизведение их. Воззрение это, как мы скоро узнаем, безусловно неправильно. Однако остановимся пока на нем и спросим себя: если в содержание сновидения попадают лишь немногие элементы мыслей, то какие же условия определяют выбор последних?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует обратить внимание на элементы содержания сновидения, которое должно было таким образом восполнить искомое нами условие. Сновидение, к образованию которого привел интенсивный процесс сгущения, будет наименее благоприятным материалом для такого исследования. Я остановлюсь поэтому на вышеупомянутом сновидении о ботанической монографии.

Содержание сновидения: Я написал монографию о каком?то растении. Книга лежит передо мною, я перелистываю таблицы в красках. К книге приложены засушенные экземпляры растений.

Центральным элементом этого сновидения является ботаническая монография. Последняя относится к впечатлениям предыдущего дня: в витрине книжного магазина я действительно видел монографию о растении цикламен. Упоминания этого растения нет в содержании сновидения, в котором осталась лишь монография и ее связь с ботаникой. «Ботаническая монография» обнаруживает тотчас же свое взаимоотношение со статьей по вопросу о кокаине, которую я когда?то написал; от кокаина же мысли идут, с одной стороны, к юбилейному сочинению и к некоторым эпизодам университетской лаборатории, с другой же – к моему другу, окулисту доктору Кенигштейну, который принимал участие в исследовании кокаина. С личностью доктора Кенигштейна связывается далее воспоминание о прерванном разговоре, который я вел с ним накануне вечером, и различные мысли о вознаграждении за врачебные услуги между коллегами. Разговор этот и является главным возбудителем сновидения; монография о цикламене тоже служит его поводом, но носит индифферентный характер; как я полагаю, «Ботаническая монография» сновидения является посредствующим общим звеном между обоими переживаниями предыдущего дня, будучи взята в неизмененном виде от индифферентного впечатления и при помощи различных ассоциативных соединений связана с психически важным переживанием.

Но не только сложное представление «ботаническая монография», но и каждый из его элементов – «ботаническая» и «монография» в отдельности входят посредством различных соединений глубоко в «сеть» мыслей сновидения. К «ботанической» относятся воспоминания о личности профессора Гертнера, о его цветущей супруге, о моей пациентке, носящей имя Флора, и о даме, к которой относится рассказанная мною история о забытых цветах. Гертнер приводит нас снова к лаборатории и к разговору с Кешгштейном; к этому же разговору относится и упоминание об обеих пациентках. От дамы с цветами ход мыслей направляется к любимым цветам моей жены, другой же конец этих мыслей отходит к названию виденной мною накануне книги – монографии. Кроме того, понятие «ботаническая» напоминает об одном гимназическом эпизоде и об экзамене в университете, а затронутая в нашем разговоре тема о моих увлечениях связуется через посредство моих любимых овощей – артишоков – с ходом мыслей, идущим от забытых цветов. Позади «артишоков» всплывает воспоминание, с одной стороны, об Италии, с другой же – о том детском эпизоде, который объясняет мою любовь к книгам. Понятие «ботаническая» представляет, таким образом, наивысший узловой пункт, в котором сходятся многочисленные цепи мыслей, связанные вполне справедливо с вышеупомянутым разговором.

«Монография» в сновидении относится опять?таки к двум темам: к односторонности моих занятий и к дороговизне моих увлечений.

Первоначальное исследование вызывает впечатление, будто элементы «ботаническая» и «монография» потому восприняты содержанием сновидения, что они обнаруживают наибольшее число точек соприкосновения с большинством мыслей, скрывающихся за сновидением, то есть образуют узловой пункт, в котором скрещивается большинство мыслей, или, опять?таки, говоря иначе, потому, что они «многосмысленны» в отношении толкования сновидения. Обстоятельство, лежащее в основе этого объяснения, может быть выражено еще и другим образом: каждый из элементов содержания сновидения различным образом обусловливается, детерминируется, то есть имеет целый ряд соответствующих пунктов в мыслях, скрывающихся за сновидением.

Мы узнаем значительно больше, если проследим и относительно других составных частей сновидения их происхождение в мыслях. Таблицы в красках, которые я перелистываю, относятся опять?таки к новой теме: к критике моих работ со стороны коллег и к представленным уже в сновидении увлечениям; кроме того, и к детским воспоминаниям о том, как я уничтожил книгу с картинками. Засушенные экземпляры растения относятся к гимназическому эпизоду с гербарием. Я вижу, таким образом, каково взаимоотношение между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним: не только элементы сновидения различным образом детерминируются мыслями, но и отдельные мысли сновидения представляются в нем различными элементами. От одного элемента сновидения ассоциативный путь ведет к нескольким мыслям; от одной мысли к нескольким элементам сновидения. Последнее образуется поэтому не таким образом, что отдельная мысль или группа мыслей дает часть содержания сновидения и следующая мысль следующую часть сновидения, все равно как из населения избираются народные представители, наоборот, вся масса мыслей сновидения подлежит известной обработке, после которой наиболее способные элементы избираются для включения в содержание сновидения. Какое бы сновидение я ни подверг такому расчленению, я всегда найду в нем подтверждение тех принципов, что элементы сновидения образуются из всей массы мыслей и что каждый из них различным образом детерминируется в общем комплексе мыслей.

Я считаю необходимым подтвердить соотношение содержания сновидения с мыслями, скрывающимися за ним, на новом примере, который отличается чрезвычайно искусным сплетением этого взаимоотношения. Сновидение сообщено мне одним из пациентов, которого я лечу от клаустрофобии (боязнь закрытых помещений). Ниже мы увидим, почемуя озаглавил это интересное сновидение следующим образом:

 

«Красивое сновидение»

 

Он едет в большом обществе по улице X., на которой находится скромный постоялый двор (на самом деле это неверно). На постоялом дворе дается спектакль, он – то публика, то актер. В конце концов ему приходится переодеваться, чтобы вернуться в город. Часть персонала выходит в партер, другая – в верхний ярус. Возникает ссора. Стоящие наверху сердятся, что люди внизу еще не готовы и что они поэтому не могут выйти. Брат его наверху, сам он внизу, и он сердится на брата, что его так толкают. (Эта часть сновидения наиболее туманна.) Перед приездом на постоялый двор было уже решено, кто будет наверху и кто внизу. Потом один взбирается в гору по той же улице X., ему идти тяжело и трудно, он не может сдвинуться с места, к нему подходит какой?то пожилой господин и ругает итальянского короля. Ближе к вершине горы идти становится гораздо легче.

Трудность подъема была настолько отчетлива, что он по пробуждении несколько минут сомневался, испытал ли он это чувство во сне или наяву.

Судя по явному содержанию, едва ли можно похвалить это сновидение. Толкование его я вопреки своему обыкновению начну с того места, которое показалось спящему наиболее отчетливым.

Приснившаяся моему пациенту трудность подъема и одышка представляют собою один из симптомов, действительно имевшихся у него несколько лет назад. Симптом этот в связи с другими явлениями был отнесен врачами на счет туберкулеза (по всей вероятности, симулированного на истерической почве). Мы знакомы уже с этим своеобразным ощущением связанности из эксгибиционистских сновидений и снова видим здесь, что они в качестве постоянно имеющегося налицо материала применяются в целях какого угодно другого изображения. Часть сновидения, изображающая, насколько вначале был труден подъем в гору, а в конце стал значительно легче, напомнила мне при сообщении сновидения известное, мастерски написанное введение к «Сафо» А. Доде. Там молодой человек вносит по лестнице возлюбленную, которая вначале кажется ему легкой, как перышко; эта сцена символизирует собою мысль, которой Доде предостерегает молодежь не обращать своей серьезной склонности на девушек низкого происхождения и с сомнительным прошлым. Хотя я и знаю, что мой пациент имеет связь с одной актрисой и лишь недавно порвал ее, я все же не надеюсь, что такое мое толкование окажется правильным. Кроме того, в «Сафо» мы видим обратное, чем в сновидении: в последнем подъем вначале был труден, а впоследствии легок; в романе же он может служить для символики лишь в том случае, если то, что вначале казалось легким, оказывается в конце тяжелым бременем. К моему удивлению, мой пациент говорит, что это толкование согласуется с содержанием пьесы, которую накануне вечером он видел в театре. Пьеса эта называлась «Обозрение Вены» и изображала жизнь девушки, которая воспитывается в хорошей семье, попадает затем в высший свет, завязывает сношения с высокопоставленными лицами, «подымается ввысь и, наконец, опускается». Пьеса эта напомнила ему другую, виденную им несколько лет назад и носившую название «Со ступеньки на ступеньку». Продолжаем наш анализ. На улице X. жила актриса, с которой он имел последнюю связь. Постоялого двора на этой улице нет, но когда он из?за этой дамы провел часть лета в Вене, он остановился в небольшой гостинице вблизи ее дома. Уезжая из гостиницы, он сказал кучеру: «Я рад, что там я не видел хоть насекомых». (Это также одна из его фобий.) Кучер ответил: «Да и как вы могли там остановиться? Это ведь не гостиница, а прямо постоялый двор»

С постоялым двором у него связывается тотчас воспоминание о стихотворении Уланда:

 

У симпатичного хозяина

был я недавно в гостях.

 

Хозяин в стихотворении Уланда – большая красивая яблоня. Тотчас вслед за этим он вспоминает одно место из «Фауста»:

 

Фауст

Я видел яблоню во сне.

На ветке полюбились мне

Два спелых яблока в соку.

Я влез за ними по суку.

 

Красавица

Вам Ева?мать внушила страсть

Рвать яблоки в садах и красть.

По эту сторону плетня

Есть яблоки и у меня.

 

(Перевод Б. Пастернака)

Не подлежит ни малейшему сомнению, что разумеется здесь под яблоней и яблоками. Красивый бюст был также в числе тех прелестей, которыми приковывала к себе актриса моего пациента.

Мы имеем полное основание предполагать, что сновидение относится к какому?нибудь впечатлению детства. Если это правильно, то оно должно относиться к кормилице моего пациента, которому теперь скоро минет пятьдесят лет. Кормилица, как и Сафо Доде, представляется намеком на недавно покинутую им возлюбленную.

В сновидении появляется и брат (старший) пациента; он наверху, а мой пациент внизу. Это опять?таки «переворачивание» истинного положения вещей, так как брат его, как мне известно, утратил свое социальное положение – мой же пациент пользуется превосходной репутацией. «Переворачивание» это имеет особый смысл. Оно имеет значение и для другого соотношения с содержанием сновидения и мыслей. Мы уже упоминали о том, где оно встречается еще раз: в конце сновидения, где относительно бремени дело обстоит как раз противоположно тому, как в романе «Сафо». В «Сафо» мужчина несет женщину, находящуюся с ним в половой связи; в мыслях сновидения речь идет, наоборот, о женщине, которая несет мужчину, а так как этот случай может быть отнесен только к детству, то он и касается кормилицы, которая с трудом несет своего питомца. Конец сновидения содержит, таким образом, опять?таки соединение представлений о Сафо и о кормилице.

Подобно тому, как Доде избрал имя «Сафо» не без намерения связать его с известным пороком, так и элементы сновидения, в которых одни люди находятся наверху, а другие внизу, указывают на фантазии сексуального характера, занимающие моего пациента и в качестве подавленных инстинктов стоящие в несомненной связи с его неврозом. Так как сновидение изображает именно эту фантазию, а не воспоминание о детских происшествиях, то и толкование само по себе не обнаруживает их; нам дает их лишь содержащие мыслей и позволяет констатировать их значение. Истинные и воображаемые происшествия представляются здесь – и не только здесь, но и при создании более значительных психических феноменов, чем сновидение, – равноценными. Большое общество означает, как мы уже знаем, тайну; брат – не что иное, как заместитель всех соперников у женщин; то, что это именно брат, а не кто?нибудь другой, объясняется опять?таки взаимозависимостью сновидения и воспоминаний детства. Эпизод с господином, который ругал итальянского короля, относится через посредство свежего и самого по себе индифферентного переживания опять?таки к проникновению лиц низшего сословия в высшее общество. Кажется, будто наряду с предостережением, даваемым Доде молодежи, ставится аналогичное, относящееся к грудному младенцу.

Желая дать третий пример, иллюстрирующий изучение процесса сгущения при образовании сновидений, я сообщаю частичный анализ другого сновидения, сообщением которого я обязан пожилой даме, пользующейся моим психоаналитическим лечением. Соответственно тяжелым фобиям, которыми страдала моя пациентка, ее сновидение изобилует сексуальным материалом, констатирование которого вначале ее удивило и даже испугало. Так как толкование ее сновидения я не имею возможности довести до конца, то материал этот на первый взгляд распадается на несколько групп без видимой связи.

  1. Содержание сновидения: Она вспоминает, что у нее в коробочке два майских жука, она должна их выпустить на волю, иначе они задохнутся. Она открывает коробочку, жуки совсем обессилели; один из них вылетает в открытое окно, другого же придавливает рама, когда она запирает окно, последнего от нее кто?то требует.

Анализ: Ее муж уехал, рядом с нею в постели спит ее четырнадцатилетняя дочь. Девочка обратила вечером ее внимание на то, что в стакан с водою упал мотылек, она забыла, однако, его вынуть и утром пожалела о бедном насекомом. В романе, который она читала перед сном, рассказывалось, как мальчики бросили кошку в кипяток и изображались мучения последней. Вот два самих по себе индифферентных повода к сновидению. Тема о жестокости по отношению к животным интересует ее. Несколько лет тому назад, когда они жили на даче, ее дочь проявляла такие же жестокости к животным. Она составила себе коллекцию бабочек и просила дать ей мышьяку для умерщвления насекомых. Однажды случилось, что бабочка с булавкой в теле все же полетела по комнате; в другой раз она нашла нескольких гусениц, которых тщательно сохраняла, подохшими от голода. Этаже девочка имела дурную привычку в раннем детстве отрывать крылышки жукам и бабочкам. В настоящее время она бы, конечно, не решилась на такой жестокий поступок; она стала очень доброй.

Это противоречие интересует ее; оно напоминает ей другое противоречие между внешностью и образом мыслей, изображенным в романе «Адам Бед» Элиота. Красивая, но тщеславная и глупая девушка, а рядом с ней некрасивая, но благородная. Аристократ, соблазняющий глупенькую, и рабочий, благородный по натуре и по поступкам. Благородства души сразу в человеке не замечают. Кто бы мог подумать, что она страдает от чувственной неудовлетворенности?

В тот самый год, когда девочка собирала свою коллекцию бабочек, местность, где они жили, страдала от невероятного обилия майских жуков. Дети избивали насекомых, давили их целыми кучами. Сама она родилась в мае и в мае же вышла замуж. Через три дня после свадьбы она написала родителям письмо о том, как она счастлива, на самом же деле это было неправдой.

Вечером накануне сновидения она рылась в своих старых письмах и читала вслух своим близким различные серьезные и смешные письма, между прочим очень смешное письмо от одного учителя музыки, который ухаживал за ней в юности, и письмо одного ее поклонника, аристократа[7].

 

Она упрекает себя, что одна из ее дочерей прочла дурную книгу Мопассана. Мышьяк, который просила ее дочь, напоминает ей о мышьяковых пилюлях, возвращающих юношеские силы графу де Мора в «Набобе».

Относительно «выпустить на волю» ей вспоминается одно место из «Волшебной флейты»:

 

К любви я не могу принудить тебя,

но свободы тебе я не дам.

 

Относительно «майских жуков» она вспоминает слова Кетхен:

Ты ведь влюблен в меня, как майский жук.

И из «Тангейзера»:

Ты во власти пагубной страсти…

Она полна забот и страха за своего отсутствующего мужа. Боязнь, что с ним что?нибудь случится в дороге, выражается в самых разнообразных фантазиях наяву. Незадолго до этого она в своих бессознательных мыслях нашла во время анализа недовольство его «дряхлостью»; желание, скрывающееся за ее сновидением, обнаружится, быть может, яснее всего в том случае, если я сообщу, что за несколько дней до сновидения она неожиданно испугалась, когда у нее возникла вдруг мысль, обращенная к мужу: «Повесься!» Оказалось, что незадолго до этого она читала где?то, что при повешении появляется сильная эрекция. Желание вызвать эрекцию и возникло у нее в такой ужасающей форме. «Повесься» значило то же, что «Добейся эрекции какой угодно ценой». Мышьяковые пилюли доктора Йенкинса в «Набобе» относятся сюда же; моя пациентка знала, что сильнейшее aphrodisiacum, шпанские мушки, изготовляются посредством раздавливания жуков: этот смысл и имеет главная составная часть сновидения.

Открывание и закрывание окна – одна из постоянных причин ее ссор с мужем. Она любит спать при открытых окнах, ее муж – при закрытых. Расслабленность – главный симптом, на который она жалуется в последнее время.

Во всех трех сообщенных здесь сновидениях я подчеркивал те места, где эпизоды сновидения повторяются в мыслях, скрывающихся за ними, для того чтобы сделать более наглядным различные взаимоотношения первых. Так как, однако, ни в одном из этих сновидений анализ не доведен до конца, то мы должны теперь обратиться к сновидению с более подробным анализом для того, чтобы вскрыть в нем разнообразие и сложное детерминирование содержания сновидения. Я избираю для этой цели сновидение об инъекции Ирме. На этом примере мы без труда заметим, что процесс сгущения при образовании сновидений пользуется не одним только средством.

Центральное лицо в содержании сновидения – моя пациентка Ирма, являющаяся в нем в своем истинном виде и вначале поэтому изображающая лишь самое себя. Поза, однако, в которой я исследую ее у окна, заимствована мною из воспоминания о другой даме, на которую я бы охотно променял свою пациентку, как то показывают мысли, скрывающиеся за сновидением. Поскольку я нахожу при исследовании Ирмы дифтеритные налеты, которые напоминают мне заботу о моей старшей дочери, она служит для изображения последней; за моей же дочерью скрывается связанная с нею одинаковым именем личность одной пациентки, погибшей вследствие интоксикации. В дальнейшем ходе сновидения значение личности Ирмы изменяется (образ ее остается, однако, без изменения), она становится одним из детей, которых мы исследуем в детской больнице, причем мои коллеги констатируют различие их духовных наклонностей. Переход этот совершился, очевидно, под влиянием представления о моей дочери. Благодаря сопротивлению при открывании рта та же самая Ирма становится снова другой и наконец моей собственной женой. Болезненные изменения, замечаемые мною в горле, относятся помимо этого к целому ряду других лиц.

Все эти лица, на которых я наталкиваюсь при прослеживании мыслей «Ирмы», выступают в сновидении во плоти и крови; они скрываются за Ирмой, которая становится тем самым коллективным образом, черты которого носят, правда, противоречивый характер. Ирма становится представительницей всех других личностей, приносимых в жертву при процессе сгущения: я снабжаю ее всем тем, что шаг за шагом напоминает мне всех этих личностей.

Я могу составить себе коллективную личность еще и другим путем, соединив отличительные черты двух или нескольких лиц в один образ в сновидении. Таким способом возник образ доктора М. В моем сновидении он носит имя доктора М., говорит и действует, как он; его характеристика, однако, и его болезнь относятся к другому лицу, к моему старшему брату; лишь одна черта – бледность лица – детерминирована дважды, она соответствует в действительности тому и другому. Аналогичным коллективным лицом является доктор Р. в моем сновидении о дяде. Здесь, однако, коллективный образ составлен опять?таки другим способом. Я не объединил черты, свойственные одному, с чертами другого и тем самым не сократил воспоминания о каждом из них, но применил способ, которым Гальтон делает свои фамильные портреты: он делает оба снимка один на другом, причем общие черты выступают более ярко, а противоречивые устраняют друг друга и проявляются в общем портрете неясно. В сновидении о дяде выделяется из физиономий, относящихся к двум лицам и поэтому чрезвычайно расплывчатых, белокурая борода, которая относится, кроме того, и ко мне самому, и к моему отцу через посредство связующего звена – седины.

Составление коллективных лиц – одно из главнейших средств процесса сгущения в сновидении. Мы будем иметь еще случай говорить о нем.

Элемент «дизентерия» в сновидении об Ирме также детерминирован чрезвычайно сложным образом: с одной стороны, созвучием этого слова с «дифтерией», с другой же – воспоминанием о пациенте, посланном мною на Восток и страдающем непонятной для тамошних врачей истерией. Интересный случай процесса сгущения обнаруживает и упоминание в сновидении о «пропилене». В мыслях, скрывающихся за сновидением, содержался не «пропилен», а «амилен». Можно было бы предполагать, что здесь произошло попросту смещение. Так оно и было, но это смещение служит целям сгущения, как показывает следующее дополнение нашего анализа. Когда я произношу слово «пропилен», то мне приходит в голову его созвучие со словом «Пропилеи». Пропилеи находятся, однако, не только в Афинах, но и в Мюнхене. В этом городе я за год до своего сновидения посетил своего тяжело больного друга, воспоминание о котором проявляется при помощи «трителамина», следующего в сновидении непосредственно за «пропиленом».

Я опускаю то обстоятельство, что здесь, как и в других анализах, для соединения мыслей применяются ассоциации самого различного рода и ценности, и уступаю искушению возможно более пластично изобразить процесс замены амилена в мыслях пропиленом в содержании сновидения.

Здесь находится группа представлений о моем друге Отто, который не понимает меня, упрекает и дарит мне ликер с запахом амилена; тут же связанные с ним по закону контраста группы представлений о моем друге Вильгельме, который понимает меня и которому я обязан многочисленными ценными сообщениями по вопросу о химии сексуальных процессов.

То, что из группы «Otto» особенно должно приковывать мое внимание, обусловливается свежими впечатлениями, вызвавшими сновидение; амилен относится к этим элементам, определяющим собою содержание сновидения. Обильная группа представлений «Вильгельм» всплывает благодаря своему контрасту с группой «Отто» и выделяет из себя элементы, которые обнаруживают аналогию с элементами, выделенными в другой группе. Во всем этом сновидении я перехожу от лица, вызывающего во мне неприятное чувство, к другому, которое я могу по своему усмотрению противопоставить первому. Таким образом, амилен в группе «Отто» вызывает и в другой группе воспоминание из области химии; трителамин, находящий себе подкрепление с различных сторон, попадает в содержание сновидения. «Амилен» мог бы тоже попасть в сновидение, но он претерпевает воздействие группы «Вильгельм»; из комплекса воспоминаний, скрывающихся за этим именем, избирается элемент, могущий дать двойное детерминирование «амилена». От «амилена» недалек для ассоциации и «пропилен», из группы «Вильгельм» навстречу ему идет Мюнхен с Пропилеями. В «пропилене – Пропилеях» обе группы представлений скрещиваются, и точно путем компромисса этот средний элемент переходит в содержание сновидения. Здесь, таким образом, составляется среднее общее, которое и допускает сложное детерминирование. Ясно поэтому, что сложное детерминирование должно облегчить доступ в содержание сновидения. В целях образования этого среднего и производится смещение внимания от действительной мысли к близкой ей по ассоциации.

Анализ сновидения об Ирме дает нам возможность резюмировать наше исследование процесса сгущения при образовании сновидений. Мы рассмотрели подбор элементов, образование новых составных частей (коллективных лиц) и составление среднего общего; все это детали процесса сгущения. Для чего служит последнее и что способствует ему, мы рассмотрим лишь тогда, когда захотим объединить все отдельные психические процессы образования сновидений, теперь же мы удовольствуемся констатированием процесса сгущения как одного из важнейших средств к соединению содержания сновидения с мыслями, скрывающимися за ним.

В наиболее конкретной форме процесс сгущения в сновидении проявляется в том случае, когда он избирает своим объектом слова и имена. Слова вообще очень часто играют в сновидении роль вещей и претерпевают тогда те же самые соединения, смещения, замещения, а также и сгущения, как и представления о вещах. В результате таких сновидений мы находим комические и причудливые комбинации слов. Когда однажды один из моих коллег прислал мне свою статью, в которой, на мой взгляд, чрезвычайно преувеличивал значение одного нового физиологического открытия и превозносил его в самом напыщенном тоне, мне в следующую же ночь приснилась одна фраза, которая, по всей вероятности, относилась к упомянутой статье: «какой у него норекдальный стиль». Разрешение загадки слова «норекдальный» представило мне вначале большие трудности; не подлежало сомнению, что оно пародирует слова: колоссальный, пирамидальный и так далее» но откуда все же проистекает оно, сказать было трудно. Неожиданно, однако, слово это распалось в моем сознании на два имени: Нора и Экдаль из двух известных драм Ибсена. Тот же коллега, статью которого я критиковал в сновидении, написал недавно заметку об Ибсене.

П. Одна из моих пациенток сообщила мне короткое сновидение, центром которого служит бессмысленная комбинация слов. Она находится с мужем на деревенском празднике и говорит: он кончится всеобщим «MaistoUmutz». При этом у нее проявляется смутная мысль, что это мучное кушанье из маиса, род поленты. Анализ разлагает это сновидение на: Mais – toll – mannstoll – Olm?tz[8]; все эти элементы оказываются частями ее разговора за столом накануне сновидения. За словом Mais скрывались слова: Meissen (мейсенская фарфоровая фигура, изображавшая птицу), miss (англичанка, жившая у ее родственников, уехала в Ольмютц), mies («тошнотворный» на еврейском жаргоне); от каждого из слогов этого слова исходила длинная цепь мыслей и различных ассоциаций[9]. III. Однажды в длинном и чрезвычайно запутанном сновидении, центром которого было морское путешествие, мне приснилось, что ближайшая остановка носит название Герзинг, а следующая – Флисс. Последняя – фамилия моего друга в Берлине, к которому я часто езжу. Герзинг – комбинация из станций нашей венской пригородной дороги, названия которых почти всегда кончаются на ?инг, и английского Hearsay (слухи) – что имеет связь с клеветой и тем самым соединяется с индифферентным возбудителем сновидения – стихотворением из «Fliegende Blatter», прочтенным мною накануне.

 

Соединяя конечный слог «инг» с названием Флисс, мы получаем «Флиссинген», действительно приморский порт, через который всегда проезжает мой брат, возвращаясь из Англии. Английское название Флиссинген – Flushing, что означает «краснеть» и напоминает о пациентках с такого рода фобией, которых мне приходится часто лечить, а также и о недавней статье Бехтерева по вопросу об этом неврозе, вызвавшей во мне недовольное чувство.

  1. В другой раз я видел сновидение, состоявшее из двух отдельных частей. В первой центральное место занимает слово «автодидаскер», другая же относится к появившейся у меня накануне мысли о том, что, когда я увижу профессора Н., я ему должен сказать: «Пациент, которого вы недавно осматривали, действительно страдает только неврозом – как вы и предполагали». Слово «автодидаскер» не только содержит в себе «сгущенный смысл», но этот смысл стоит в тесной связи с моим намерением дать вышеупомянутое удовлетворение профессору Н.

«Автодидаскер» разлагается легко на: «автор», «автодидакт» и «Ласкер»; к последнему примыкает имя «Лассаль». Первые два слова объясняются непосредственным возбудителем сновидения. Я принес своей жене несколько томов известного автора, с которым находился в дружбе мой брат и который, как я недавно узнал, родился в том же городе, что и я. Однажды вечером она со мною говорила о глубоком впечатлении, которое произвела на нее захватывающая печальная история, постигшая талант в одной из новелл этого автора; разговор наш перешел отсюда к тем признакам недюжинных дарований, которые обнаруживают наши дети. Под впечатлением прочитанного она выразила опасение, относившееся к нашим детям, и я утешил ее замечанием, что как раз такие опасности могут быть устранены воспитанием. Ночью мои мысли развивались в том же направлении и включили в себя заботу моей жены. Замечание, которое сделал писатель по адресу моего брата и которое касалось женитьбы, направило мои мысли по другому пути. Путь этот вел в Бреславль, куда вышла замуж одна близко знакомая нам дама. Опасение, что даровитый человек может погибнуть от женщины, служило центром моих мыслей и нашло себя в Бреславле в качестве примеров Ласкера и Лассаля[10]. Элемент «cherchez la femme», которым можно резюмировать эти мысли, приводит меня к моему холостому брату, которого зовут Александром. Я замечаю, что имя «Алекс», как мы его обычно называем, похоже по созвучию на «Ласкер» и что этот момент помог, очевидно, обращению моих мыслей к Бреславлю.

Игра именами и словами имеет еще и другой, более глубокий смысл. Она воплощает собою желание счастливой семейной жизни для моего брата и делает это следующим образом. В романе Золя «L’OEuvre», с которым по существу тесно связаны мысли писателя, автор изобразил, как известно, себя самого и свое собственное семейное счастье. В романе он фигурирует под именем Сандо. По всей вероятности, при придумывании этого имени он поступил следующим образом. Фамилия Золя, будучи прочтена наоборот, дает: Алоз. Но это показалось ему слишком прозрачным, поэтому он заменил первый слог «ал», которым начинается и имя «Александр», третьим слогом того же имени «санд», так и получилось «Сандо» (по?фр. – «Sandos»). Аналогично обстояло дело и с моим словом «автодидаскер».

Мысль о том, что я должен сообщить профессору Н., что наш общий пациент страдает только неврозом, была включена в сновидение следующим образом. Незадолго до конца моего рабочего года ко мне пришел пациент, но я не решался дать категорического диагноза его болезни. У него можно было предположить наличие органического страдания, какого?либо изменения в спинном мозгу, хотя очевидных признаков этого не было. Поставить диагноз невроза было очень заманчиво: это положило бы конец всяким сомнениям, но я не мог этого сделать, так как больной категорически отрицал какое бы то ни было наличие половой анемнезии, без которой, по моему глубокому убеждению, не может быть невроза. Не зная, что предпринять, я призвал на помощь врача, перед авторитетом которого я охотно склоняюсь. Он выслушал мои сомнения, согласился с ними, но сказал все?таки: «Понаблюдайте за пациентом. У него все?таки только невроз». Так как я знаю, что он не разделяет моих взглядов относительно этиологии неврозов, то я не стал ему противоречить и попросту скрыл свое недовольство его ответом. Несколько дней спустя я заявил пациенту, что не знаю, что с ним предпринять, и посоветовал ему обратиться к другому врачу. В ответ, к моему глубокому удивлению, он стал просить у меня извинения и сознался во лжи; ему было очень стыдно, но теперь он готов раскрыть свою половую жизнь. Оказалось, что он действительно страдает половой анемнезией, наличие которой необходимо для установления невроза. Я испытал при этом чувство удовлетворения, хотя в то же время мне стало и стыдно; я должен был сознаться, что мой консультант, не смущаясь отсутствием анемнезии, оказался дальновиднее меня, и я решил откровенно сказать ему это, когда с ним увижусь, и признаться в том, что он был прав, а я заблуждался.

Именно это?то и делаю я в сновидении. Но при чем же тут осуществление желания, раз я признаюсь в своей неправоте? Но это как раз и служит моим желанием; мне хочется оказаться неправым в своих опасениях, точнее говоря, мне хочется, чтобы моя жена, опасения которой были включены в мысли, скрывавшиеся за моим сновидением, оказалась неправой. Тема, к которой относится «правота» и «неправота» в сновидениях, недалека от элемента, действительно имевшегося в моих мыслях. Тут та же альтернатива органического или функционального ущерба от женщины, точнее говоря, от половой жизни.

Профессор Н. играет в этом сновидении видную роль не только благодаря этой аналогии, но и благодаря моему желанию оказаться неправым, а также и не вследствие его близкой связи с Бреславлем и дружбе с дамой, вышедшей туда замуж, – а вследствие нашего небольшого разговора, имевшего место после нашей вышеупомянутой консультации. Исполнив свой врачебный долг, он заговорил со мною о моей семье. «Сколько у вас детей?» – «Шестеро». – «Мальчиков или девочек?» – «Три мальчика и три девочки – это моя гордость и все мое богатство». – «Ну, смотрите, с девочками не так уже трудно, но мальчиков воспитывать нелегко». Я заметил, что они у меня очень послушные; по всей вероятности, эти два диалога относительно будущего моих сыновей столь же мало мне понравились, как и первый относительно моего пациента. Оба эти впечатления связаны между собою непосредственным следованием одно за другим, и если я включаю в сновидение историю с неврозом, то я заменяю ею разговор о воспитании, обнаруживающий еще большую связь с мыслями сновидения, так как он еще ближе к высказанным накануне опасениям моей жены. Таким образом и боязнь, что профессор Н. был прав относительно трудности воспитания моих мальчиков, включается в содержание сновидения: она скрывается позади изображения моего желания, чтобы я оказался неправ в этих опасениях. Та же самая мысль служит в неизмененном виде изображению обеих противоположных сторон альтернативы.

Словообразования в сновидениях напоминают таковые же при паранойе; они играют известную роль и в истерии, и в навязчивых представлениях. Филологические фокусы детей, иногда относящихся к словам как к вещам, изобретающих новые языки и искусственные словообразования, образуют здесь общий источник как для сновидений, так и для психоневрозов.

Когда в сновидении изображается речь или разговор, резко отличающийся в качестве такового от мыслей, тут в качестве общего правила можно сказать, что разговор в сновидении проистекает от воспоминания о таковом же, имевшем место в действительной жизни. Разговор этот либо сохраняется в неизмененном виде, либо претерпевает незначительное искажение; отчасти такой разговор составляется из избранных отрывков фраз и диалогов предыдущего дня; хотя внешне он и остается неизмененным, однако мысль приобретает совершенно другое значение; речь или разговор в сновидении служит нередко простым намеком на эпизод, при котором имел место вспоминаемый диалог.

 

В) Работа смещения

 

Другое, по всей вероятности, не менее существенное обстоятельство должно было броситься нам в глаза, когда мы рассматривали примеры процесса сгущения в сновидении. Мы могли заметить, что элементы, выделяющиеся в сновидении в качестве существенных составных его частей, отнюдь не играют той же самой роли в мыслях, скрывающихся за сновидением. И наоборот: то, что в мыслях обладает преимущественным значением, может быть совсем не выражено в сновидении. Сновидение составляется как бы совершенно иначе, его содержание располагается вокруг других элементов, чем мысли, служащие его основой.

Так, например, в сновидении о ботанической монографии центром служит элемент «ботанический»; в мыслях же, скрывающихся за этим сновидением, речь идет о конфликтах, возникающих из?за взаимных услуг между врачами, и об упреках в том, что я приношу слишком большие жертвы своему увлечению; элемент «ботанический» вообще не имеет места в этом центральном пункте моих мыслей – он разве только связан с ним по закону контраста, так как ботаника не была никогда в числе моих любимых занятий. В сновидении «Сафо» моего пациента центральным пунктом служит «подъем» и «схождение»; сновидение трактует, однако, об опасностях половых сношений с женщинами, стоящими в социальном отношении на низкой ступени, так что в содержание сновидения вошел лишь один из элементов мыслей. Аналогично обстоит дело и в сновидении о майских жуках, которое касается взаимоотношения сексуальности и жестокости; момент жестокости хотя и проявляется в сновидении, но в совершенно другой связи и при полном отсутствии сексуального элемента; таким образом, он как бы вырван из общего комплекса и, кроме того, представлен в совершенно преображенном виде. В сновидении о дяде белокурая борода, служащая его центральным пунктом, не имеет никакого отношения к мании величия, которая после анализа оказалась сущностью мыслей, скрывающихся за этим сновидением. Все эти сновидения претерпевают процесс «смещения». Прямую противоположность этим примерам образует сновидение об инъекции Ирме. Оно показывает, что при образовании сновидения отдельные элементы могут сохранить за собою то место, какое они занимали в мыслях. Наличие этого нового – чрезвычайно, однако, непостоянного – соотношения мыслей и содержания сновидения должно возбудить в первую очередь наше удивление. Когда при каком?либо психическом явлении нормальной жизни мы находим, что одно представление берется из ряда других и приобретает особую живость, то мы пользуемся этим для доказательства того, что пробуждающееся представление приобретает особо высокую психическую ценность. Мы знаем, однако, что эта ценность отдельных элементов мыслей, скрывающихся за сновидением, не остается в наличии при образовании последнего или, по крайней мере, не играет почти никакой роли. Мы ведь нисколько не сомневаемся в том, какие элементы играют наибольшую роль в мыслях, служащих основой сновидения; наше суждение тотчас же вскрывает их. При образовании сновидения эти важнейшие элементы, снабженные наиболее интенсивным интересом, могут совершенно утратить свою ценность; их место в сновидения заступают другие элементы, безусловно, несущественные или даже ничтожные в мыслях. На первый взгляд это производит впечатление, будто психическая интенсивность отдельных представлений вообще не играет роли при подборе их для сновидения: важно лишь более или менее сложное детерминирование их. В сновидение попадает не то, что обладает наибольшей ценностью в мыслях, а то, что содержится в них неоднократно; это не помогает, однако, объяснению образования сновидений, так как мы никоим образом не можем предполагать, чтобы оба момента – сложное детерминирование и субъективная ценность – могли бы действовать иначе при подборе материала для сновидения, чем в полном соответствии.

Те представления, которые играют видную роль в мыслях, наиболее часто в них и повторяются, так как от них, как от центральных пунктов, и исходят отдельные мысли. Тем не менее сновидение может отклонить эти интенсивно подчеркнутые и сложно детерминированные элементы и включить в свое содержание другие, обладающие лишь последним свойством.

Для разрешения этой трудности мы воспользуемся впечатлением, которое получили при исследовании детерминирования содержания сновидения. Быть может, многим читателям показалось, что детерминирование элементов сновидения не представляет собою ничего нового, так как оно само собой разумеется. При анализе мы исходим ведь из элементов сновидения и записываем все те мысли, которые связаны с ним; не удивительно, что в мыслях, полученных таким путем, чрезвычайно часто встречаются именно эти элементы. Я мог бы не считаться с этим возражением, но я сам приведу аналогичное ему; среди мыслей, которые обнаруживает анализ, находится много, стоящих вдали от сущности сновидения и кажущихся искусственно введенными нами с известной целью. Цель эта обнаруживается чрезвычайно легко; эти мысли образуют связь, иногда чрезвычайно вынужденную и искусственную, между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним; и если бы мы устранили эти элементы из анализа, то составные части сновидения не нашли бы себе детерминирования в мыслях. Это приводит нас к тому, что сложное детерминирование, играющее решающую роль при подборе материала сновидения, образует не всегда первичный момент образования сновидения, но зачастую вторичное последствие психической силы, нам еще не знакомой.

При всем том, однако, оно имеет значение для допущения отдельных элементов, так как мы можем наблюдать, что оно образуется не без труда там, где возникает само собою из материала сновидения.

Ясно, таким образом, что в работе сновидения находит свое выражение психическая сила, которая, с одной стороны, лишает интенсивности психически ценные элементы, с другой же – путем детерминирования из малоценных моментов создает новые ценности, которые затем и попадают в содержание сновидения. Если дело обстоит таким образом, то при образовании сновидения совершается перенесение и смещение психической интенсивности отдельных элементов, результатом которых и является различие между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним. Процесс, происходящий при этом, составляет существенную часть деятельности сновидения; мы назовем его процессом смещения. Смещение и сгущение – два процесса, которым мы имеем полное основание приписать образование сновидения.

Я полагаю, что нам будет нетрудно познакомиться с сущностью психической силы, проявляющейся в процессе смещения. Результатом этого смещения является то, что содержание сновидения не походит по своему существу на мысли, скрывающиеся за ним, и то, что сновидение отражает лишь искажение жизни в бессознательном. Искажающая деятельность сновидения нам уже знакома; мы объяснили ее цензурой, которую оказывает одна психическая инстанция по отношению к другой. Процесс смещения в сновидении – одно из главнейших средств для достижения такого искажения. Is fecit, cui profuit[11]. Мы можем предположить, что процесс смещения осуществляется благодаря влиянию именно этой цензуры[12].

Каким образом согласуются между собою моменты смещения, сгущения и детерминирования при образовании сновидения, какой из этих факторов играет первенствующую и какой второстепенную роль, мы увидим в дальнейшем изложении. Пока же в качестве второго условия, которому должны удовлетворять элементы, включаемые в сновидение, мы можем установить то, что они должны быть устраняемы от цензуры.

 

С) Средства изображения в сновидении

 

Помимо обоих моментов – процесса сгущения и процесса смещения, которые мы установили при превращении скрытого содержания сновидения в явное, мы столкнемся сейчас с двумя дальнейшими условиями, оказывающими несомненное влияние на подбор материала сновидения. Предварительно, однако, рискуя даже отклониться от намеченного нами пути, необходимо бросить взгляд на процесс толкования сновидений. Я не отрицаю того, что лучше и целесообразнее всего было бы взять за образец какое?либо сновидение, дать его толкование так же, как я сделал во второй главе со сновидением об инъекции Ирме, сопоставить затем обнаруженные нами скрытые мысли и обратным путем составить из них сновидение – короче говоря, дополнить анализ сновидений синтезом их. Эту работу я, действительно, проделал на нескольких примерах; я не мог, однако, опубликовать ее здесь, так как этому препятствуют разного рода соображения, легко понятные каждому вдумчивому читателю. При анализе сновидения соображения эти играют не столь видную роль, так как анализ может быть не вполне исчерпывающим и сохранять при этом свою ценность: ему достаточно хотя бы в незначительной степени проникнуть в хитросплетения сновидения. Синтез для полного доказательства должен быть непременно исчерпывающим. Однако исчерпывающий синтез я могу дать лишь относительно сновидений тех лиц, которые совершенно незнакомы читающей публике. Так как, однако, в моем распоряжении имеются лишь сновидения моих пациентов?невротиков, то я должен отложить такой синтез их сновидений до тех пор, пока я не сумею довести психологического толкования неврозов до полной их связи с нашей темой[13].

Из моих попыток синтетически образовать сновидение из мыслей, лежащих в основе его, я знаю, что материал, получающийся при толковании, обладает различной ценностью. Одну часть его образуют существенные мысли, которые, таким образом, вполне замещают собою сновидение и могли бы служить его полной заменою, если бы для сновидения не существовало цензуры; другую часть можно объединить под названием коллатеральных мыслей; в целом они представляют собою пути, по которым реальное желание, проистекающее из мысли, переносится в желание, имеющееся в наличии в сновидении. Одна часть этих коллатеральных мыслей состоит из связей с действительными мыслями; соединения эти в сновидении имеют схематический вид и соответствуют смещениям от существенного к второстепенному. Другая часть обнимает собою мысли, которые связуются между собою при помощи этих второстепенных элементов, получивших значение благодаря смещению, и включаются в содержание сновидения. Третья часть содержит, наконец, мысли и соединения их, при помощи которых мы при толковании сновидения от содержания его приходим к средним коллатеральным и которые вовсе не все должны участвовать в образовании сновидения.

 

Нас интересуют здесь исключительно существенные мысли, скрывающиеся за сновидением. Они представляют собою большей частью комплекс мыслей и воспоминаний со всеми особенностями мышления, знакомыми нам по бодрствующему состоянию. Нередко эти мысли исходят не из одного центра, но все они имеют точки соприкосновения; почти всегда подле одного ряда мыслей находится противоположный ему, связанный с ним при помощи ассоциации по контрасту.

Отдельные части этого сложного целого находятся, разумеется, в самом разнообразном логическом соотношении друг с другом. Они образуют передний и задний план, отклонения и дополнения, условия, аргументы и возражения. Когда вся масса этих мыслей подвергается влиянию деятельности сновидения, причем отдельные части ее раздробляются, расчленяются и потом снова сплачиваются воедино, то возникает вопрос, что же происходит с логической связью, имевшейся в наличии в этом сложном целом. Каким образом образуются во сне все эти «если», «потому что», «подобно тому как», «несмотря на то, что», «или – или» и все другие союзные речения, без которых мы не можем представить себе ни одного предложения, ни одной связной фразы?

На этот вопрос приходится ответить прежде всего, что сновидение не располагает средствами для изображения этих логических связей между мыслями. Большей частью анализ оставляет в стороне эти союзные речения и подвергает переработке лишь объективное содержание этих мыслей. Толкование должно затем снова восстановить эту связь, уничтоженную деятельностью сновидения.

Отсутствие у сновидения способности к выражению этой связи объясняется, очевидно, самою сущностью психического материала. Аналогичное ограничение претерпевают и изобразительные искусства, живопись и скульптура, по сравнению с поэзией, средствами выражения которой служат слова; и здесь причина отсутствия этой способности лежит в материале, при помощи которого оба искусства стремятся вообще к воплощению чего?либо. До тех пор пока живопись не достигла понимания своих законов, она старалась устранить этот дефект. На древних портретах люди изображались с запиской в руках, на которой было написано то, что тщетно старался изобразить художник.

Быть может, здесь мне сделают возражение, которое будет оспаривать необходимость отказа сновидения от изображения логической связи. Есть ведь много сновидений, в которых совершаются самые сложные умственные операции, в которых мы находим аргументации и противоречия, сравнения и связи – совсем как в бодрствующем мышлении. Но это только иллюзия. Подвергнув такое сновидение толкованию, мы увидим, что все это лишь материал сновидения, а не изображение интеллектуальной работы в нем. Мнимое мышление в сновидении передает лишь содержание мыслей, а не их взаимную связь, в установлении которой состоит мышление. Я приведу примеры этому. Легче всего констатировать, однако, что все разговоры, диалоги и речи, наблюдающиеся в сновидениях, представляют собою неизмененные или чрезвычайно мало измененные воспроизведения разговоров и диалогов, имеющихся в наличии в воспоминаниях спящего. Разговор – зачастую лишь указание на событие, запечатленное в мыслях, скрывающихся за сновидением. Смысл же сновидения совершенно иной.

Я не буду возражать против того, что в образовании сновидения принимает участие и критическое мышление, попросту воспроизводящее материал из мыслей. Влияние этого фактора я выясню лишь в конце нашего изложения. Мы увидим тогда, что эта работа мышления вызывается не мыслями, скрывающимися за сновидением, а самим в известном смысле уже готовым сновидением.

Мы видим, таким образом, что логическая связь между мыслями не находит себе особого выражения в сновидении. Так, например, где в сновидении имеется противоречие, там на самом деле имеется либо противоречие против всего сновидения, либо же противоречие в содержании каких?либо мыслей; противоречию между мыслями, скрывающимися за сновидением, соответствует противоречие в сновидении лишь в чрезвычайно скрыто переданной форме.

Подобно тому, однако, как и живописи удалось выразить речь изображаемого лица и его чувства иначе, чем при помощи записки, так и сновидение нашло возможность воспроизводить некоторую связь между своими мыслями через посредство соответствующей модификации своего своеобразного изображения. Мы можем наблюдать, что различные сновидения различным образом поступают при этом; в то время как одно сновидение проходит мимо логической структуры своего материала, другое старается по возможности воспроизвести и ее. Сновидение отдаляется в этом более или менее от предоставляемого ему для обработки текста. Аналогичным образом поступает, впрочем, сновидение и с временной связью мыслей, скрывающихся за ним, когда такая связь создается в бессознательном.

Какими же средствами способна деятельность сновидения воспроизвести трудно воспроизводимую логическую связь? Я попытаюсь подойти к разрешению этого вопроса, рассмотрев каждую из наиболее часто наблюдаемых логических связей в отдельности.

Прежде всего, сновидение учитывает общую связь всех элементов мыслей, скрывающихся за ним, таким образом, что соединяет весь этот материал в одно целое в форме какой?либо ситуации или события. Логическую связь оно передает в форме одновременности. Оно поступает при этом все равно как художник, который изображает, например, всех философов или поэтов в одной школе в Афинах или на Парнасе, которые никогда, конечно, не были там вместе, но для мыслящего взгляда представляют несомненно одно неразрывное целое.

Сновидение пользуется таким же способом изображения. Как только оно изображает два элемента друг подле друга, так тем самым оно свидетельствует о тесной связи между соответствующими им элементами в мыслях. Это все равно как в нашей системе письма: «аб» означает, что обе буквы должны быть произнесены в один слог; «а» и «б» через промежуток наводят на мысль, что «а» – последняя буква одного слова и «б» – первая буква другого. Вследствие этого комбинации сновидения образуются не из любых совершенно раздельных составных частей материала, а из таких, которые находятся в тесной связи друг с другом и в мыслях, служащих основой сновидения.

Для изображения причинной связи сновидение имеет в своем распоряжении два способа, которые по существу своему одинаковы. Наиболее употребительный способ изображения следующий: так как то?то и то?то обстоит таким образом, то должно было произойти то?то и то?то. Этот способ состоит в том, что причина изображается в виде предварительного сновидения, а последнее – в виде главной его части. Если я не ошибаюсь, то последовательность может быть и обратная, но следствие всегда соответствует главной части сновидения.

Прекрасный пример такого изображения причинной связи сообщила мне однажды моя пациентка, сновидение которой я впоследствии приведу полностью. Сновидение это состояло из краткого вступления и чрезвычайно обширной главной части. Вступление гласило следующее: Она идет в кухню к двум служанкам и бранит их за то, что они не могут справиться «с такими пустяками». Она видит в кухне на столе множество всевозможной посуды; служанки идут за водою и должны для этого погрузиться в реку, доходящую до дома или до двора.

Вслед за этим идет главная часть, которая начинается так: Она спускается сверху по какой?то странной лестнице и радуется, что при этом она нигде не цепляется платьем и т. д. Вступление относится к родительскому дому моей пациентки, слова в кухне она действительно часто слышала от своей матери. Груды посуды относятся к посудной лавке, находившейся в их доме. Вторая часть сновидения содержит намек на отца, который часто волочился за прислугой и однажды при наводнении – дом стоял на берегу реки – простудился и умер. Мысль, скрывающаяся за этим вступлением, сообщает следующее: «Я происхожу из этого дома, из этой низкой безотрадной обстановки». Главная часть сновидения воспринимает ту же самую мысль и изображает ее в измененной, благодаря осуществлению желания, форме: «Я высокого происхождения». Таким образом: «Так как я низкого происхождения, то моя жизнь сложилась так?то и так?то».

Насколько я знаю, разделение сновидения на две неравные части означает не каждый раз причинную связь между мыслями обеих частей. Очень часто кажется, будто в обоих сновидениях изображается один и тот же материал, но с различных точек зрения; или же оба сновидения проистекают из различных центров материала и скрещиваются друг с другом в содержании, так что в одном сновидении центром служит то, что в другом является лишь косвенным указанием, и наоборот. Во многих сновидениях, однако, разделение на короткое вступление и более обширную главную часть действительно соответствует причинной взаимозависимости обеих частей.

Другой способ изображения причинной связи применяется при менее обширном материале и состоит в том, что один образ в сновидении – будь то лицо или вещь – превращается в другой. Лишь там, где в сновидении действительно происходит такое превращение, мы можем говорить о наличии причинной взаимозависимости, но отнюдь не там, где мы только замечаем, что на месте одного образа появился другой.

Я уже говорил, что оба способа изображения причинной связи, в сущности, совпадают друг с другом; в обоих случаях причинная связь заменяется последовательностью – в одном случае при помощи последовательности сновидений, в другом же непосредственным превращением одного образа в другой. В большинстве случаев, правда, причинная связь вообще не изображается, а заменяется неизбежной и в сновидении последовательностью элементов.

Альтернатива «или – или» вообще не изображается в сновидении. Последнее включает звенья этой альтернативы в качестве равноценных элементов. Классическим примером этого служит сновидение об инъекции Ирме. Скрытые мысли его гласят, впрочем: «Я не виновен в болезненном состоянии Ирмы; причина его лежит либо в сопротивлении моему лечению, либо в том, что она находится в неблагоприятных сексуальных условиях, которые я не могу изменить, либо же болезнь ее вообще не истерического, а органического характера». Сновидение осуществляет, однако, все эти почти исключающие друг друга возможности. Альтернатива «либо – либо» обнаружена нами лишь при толковании.

Когда, однако, рассказчик при сообщении сновидения употребил союзное речение «или – или» – например, мне снился сад или же комната, – там в мыслях, скрывающихся за сновидением, содержится не альтернатива, а простое сопоставление, характеризующееся союзом «и». При помощи «или – или» мы изображаем обыкновенно расплывчатый характер какого?либо элемента сновидения, которое стараемся припомнить и разъяснить. Правило толкования в этом случае гласит: отдельные части мнимой альтернативы следует сопоставить друг с другом и связать при помощи союза «и». Мне снится, например, что, отыскивая долгое время адрес своего находящегося в Италии друга, я получаю телеграмму, сообщающую мне этот адрес. Я вижу его на телеграфном бланке; первое слово не ясно, оно или «via», или «Villa», второе отчетливо: «Sezerno».

Второе слово, напоминающее по созвучию итальянское имя и вызывающее во мне представление о наших этимологических спорах, выражает также и мою досаду на то, что он так долго скрывал от меня свое местопребывание; каждое же из предположений о первом слове предстает при анализе в виде самостоятельного исходного пункта целого ряда мыслей.

Ночью, накануне похорон моего отца, мне приснились печатные таблицы или плакаты, похожие на объявления о запрещении курить, вывешиваемые обычно на вокзалах. На плакате этом я прочел: или «Просят закрывать глаза», или «Просят закрывать глаз».

Каждая из этих надписей имеет свой особый смысл и в толковании ведет по различным путям. Я умышленно решил сделать похороны как можно более скромными, так как знал желание покойного. Другие же члены семьи были не согласны с моим пуританизмом; им казалось, что нам будет стыдно перед чужими. Поэтому одна из надписей – «Просят закрывать глаз» (по?нем. «Ein Ange zuzudr?cken» имеет переносное значение) – выражает собой просьбу о снисхождении. Значение расплывчатости, которое мы описываем здесь при помощи «или – или», очевидно с первого взгляда. Сновидению не удалось составить единого, недвусмысленного словесного выражения мысли, лежащей в его основе. Поэтому?то оба ряда мыслей разделяются уже в самом содержании сновидения.

В некоторых случаях разделение сновидения на две равные части действительно выражает трудно поддающуюся истолкованию альтернативу.

Чрезвычайно любопытно отношение сновидения к категориям противоположности. Категория эта почти совершенно не выражается в сновидении; противоположности соединяются обычно в одно целое или, по крайней мере, изображаются в этом виде. Сновидение идет даже дальше и изображает и отдельные элементы при помощи их противоположностей, так что ни один элемент, способный найти себе прямую противоположность, не показывает сразу, имеет ли он в мыслях сновидения положительный или отрицательный характер. В одном из вышеупомянутых сновидений, первую часть которого мы уже истолковали («Так как я такого происхождения…»), моя пациентка спускается по перилам и держит при этом в руках цветущую ветку. Так как при этом у нее появляется мысль, что на изображениях Благовещения (ее зовут Марией) ангел держит в руках лилию и так как она видит девушек в белых платьях, которые идут по улицам, украшенным зелеными ветками, то цветущая ветвь в сновидении несомненно содержит в себе указание на половую невинность; ветвь эта, однако, усажена сплошь красными цветами, из которых каждый напоминает камелию. В конце ее дороги цветы почти все опадают; дальше следуют указания на регулы. Тем самым ветка, которая напоминает лилию и несется как бы невинной девушкой, указывает на «даму с камелиями», которая, как известно, носила всегда белые камелии, во время же регул – красные.

Цветущая ветвь изображает половую невинность и в то же время ее противоположность. Одно и то же сновидение, выражающее собою радость по поводу того, что ей удалось беспорочно прожить свою жизнь, обнаруживает в некоторых частях (например, в элементе опадания цветов) противоположный ход мыслей и намекает на то, что она не чужда и небольших прегрешений против сексуальной чистоты и невинности (в детстве). При анализе сновидения мы могли бы ясно проследить оба ряда мыслей, из которых радостный расположен наверху, а прискорбный – внизу; оба эти ряда идут параллельно, но направляются в прямо противоположные стороны. Их одинаковые, но противоположные элементы находят себе выражение в соответствующих элементах сновидения.

С одной из логических связей механизм образования сновидения считается, однако, в полной мере. Это отношение сходства, согласования, соприкосновения, выражающееся союзным речением «подобно тому, как»; оно находит себе в сновидении наиболее полное выражение. Имеющиеся в материале сновидения элементы такого взаимоотношения составляют главнейшие опорные пункты образования сновидения, и наиболее существенная часть деятельности последнего состоит в создании таких новых элементов в том случае, когда имеющиеся уже в наличии не могут попасть в сновидение ввиду сопротивления цензуры. На помощь изображению отношения сходства приходит процесс сгущения в сновидении.

Сходство, согласование и общность обычно изображаются сновидением путем соединения в одно целое, которое либо имеется уже в наличии в материале сновидения, либо же образуется заново. Первый случай мы можем назвать идентификацией, второй же – образованием сложных комбинаций. Идентификация применяется там, где речь идет о людях; образование же сложных комбинаций там, где материалом соединения служат вещи, хотя сложные комбинации образуются и из людей. Местности подлежат зачастую тем же правилам, что и люди.

Идентификация состоит в том, что лишь одно из лиц, связанных между собою сходством, находит себе выражение в сновидении, между тем как второе или все остальные как бы устраняются сновидением. Это одно лицо входит в сновидении во все те отношения и ситуации, которые проистекают от него или от лиц, которых оно собою замещает. При образовании сложных комбинаций из лиц уже в сновидении имеются в наличии черты, свойственные отдельным лицам, но не общие для всех них, так что при помощи объединения этих черт возникает новая единица, сложная комбинация коллективных лиц. Процесс этот совершается различным путем. Либо лицо в сновидении получает имя какого?нибудь другого, им замещаемого, – между тем как внешность его остается тою же; или же сам образ в сновидении состоит из черт, которыми в действительности объединяются все замещаемые лица. Вместо этих внешних черт лицо может быть представлено также свойственными ему манерами, словами или ситуацией, характерной для него. В последнем случае резкая противоположность между идентификацией и образованием сложных комбинаций почти исчезает. Случается, однако, и то, что образование таких коллективных лиц не удается. Тогда сцена сновидения приписывается одному лицу, а другое – по большей части главное – выступает в качестве безучастного зрителя. Спящий рассказывает, например: «Тут же была и моя мать» (Штекель). Общие черты, лежащие в основе объединения двух лиц, могут быть изображены в сновидении, но могут и отсутствовать в нем. Обычно идентификация или образование коллективных лиц служит именно для того, чтобы избегнуть изображения общих черт. Вместо того чтобы повторять, что «А» настроен враждебно ко мне и «Б» тоже, я в сновидении образую коллективное лицо из «А» и «5» и представляю «А» в ситуации, характерной для «5». Полученное таким образом коллективное лицо выступает в сновидении в какой?либо другой обстановке, и в том обстоятельстве, что оно означает собою как «А», так и «5», я нахожу основание для истолкования соответственного места в сновидении в том смысле, что коллективное лицо изображает собою враждебное отношение ко мне. Таким путем я достигаю зачастую чрезвычайно интенсивного сгущения содержания сновидения; я избегаю необходимости непосредственного изображения сложных условий, имеющих отношение к данному лицу, и нахожу другое лицо, связанное, по крайней мере, с частью этих условий. Нетрудно понять, что это изображение при помощи идентификации помогает также избегнуть цензуры, ставящей столь серьезную преграду деятельности сновидения. Повод к влиянию цензуры могут дать как раз те представления, которые в материале связаны с данным лицом; я нахожу поэтому второе лицо, которое также имеет отношение к моему материалу, но только как часть его. Соприкосновение в пункте, подлежащем влиянию цензуры, дает мне право образовать коллективное лицо, характеризующееся в обоих направлениях индифферентными чертами. Эти коллективные лица, будучи уже свободными от цензуры, получают непосредственный доступ в содержание сновидения и таким образом, использовав процесс сгущения, я удовлетворил требование цензуры.

Там, где в сновидении изображаются общие черты обоих лиц, там это служит обычно указанием на наличие другого скрытого сходства, изображению которого воспрепятствовала цензура. Тут до некоторой степени в целях облегчения изображения произошло смещение в области общих черт. Коллективное лицо с индифферентными общими чертами указывает на наличие отнюдь не индифферентных общих черт в мыслях, скрывающихся за сновидением.

Идентификация или образование коллективных лиц служит в сновидении различным целям: во?первых, изображению общих черт второго лица; во?вторых, изображению смещенного сходства; в?третьих же, изображению лишь желаемого сходства. Так как желание найти общие черты у двух лиц зачастую совпадает со смешением их, то и взаимоотношение выражается в сновидении идентификацией. Мне хочется в сновидении об инъекции Ирме смешать эту пациентку с другою; я хочу, таким образом, чтобы другая была моей пациенткой так же, как ею является Ирма. Сновидение считается с этим желанием, представляя мне лицо, которое носит имя Ирмы, но исследуется мною в ситуации, имевшей место при исследовании другой желаемой пациентки. В сновидении о дяде это смешение служит центральным пунктом сновидения; я идентифицирую себя с министром, относясь к своему коллеге так же, как относится к нему он.

Я не раз уже упоминал о том, что все сновидения без исключения изображают непременно самого спящего. Сновидение абсолютно эгоистично. Там, где в содержании сновидения содержится не мое «я», а другое лицо, я имею полное основание предположить, что мое «я» скрыто путем идентификации за этим лицом. В другом случае, когда мое «я» действительно имеется в наличии в сновидении, ситуация, в которой оно находится, может именно показать, что позади моего «я» путем идентификации скрывается другое лицо. Сновидение указывает, что при толковании его я должен перенести на себя нечто, присущее этому лицу, – скрытые общие черты. Бывают также сновидения, в которых мое «я» проявляется также наряду с другими лицами, которые при анализе после раскрытия идентификации оказываются опять?таки моим «я». Я должен тогда при помощи этих идентификаций связать со своим «я» известные представления, против восприятия которых восстала цензура. Таким образом, я могу изобразить в сновидении свое «я» различным путем. Иногда даже одновременно: либо непосредственно, либо же при помощи идентификации с другими лицами. Некоторые такие идентификации способствуют сгущению чрезвычайно обильного материала мыслей[14].

Еще более прозрачно, нежели относительно лиц, раскрытие идентификации совершается относительно местностей, обозначенных собственными именами, так как здесь отсутствует влияние всесильного в сновидении «я». В одном из моих сновидений о Риме местность, в которой я нахожусь, названа «Рим»; я удивляюсь, однако, множеству немецких плакатов на улицах. Последние представляют собою осуществление желания, при котором у меня тотчас же появляется мысль о Праге; само желание проистекает, по всей вероятности, из давно прошедшего периода увлечения пангерманизмом; как раз ко времени моего сновидения в Праге у меня должно было состояться свидание с одним коллегой; идентификация Рима и Праги объясняется, таким образом, желаемым сходством; мне больше хотелось бы встретиться со своим коллегой в Риме, нежели в Праге.

Возможность образовывать сложные комбинации носит на себе черты, придающие сновидениям зачастую фантастический характер: благодаря ей в содержание сновидения вводятся элементы, которые никогда не могли бы стать объектом нашего восприятия. Психический процесс при образовании сложных комбинаций сновидения, по всей вероятности, тот же, какой происходит, когда мы в бодрствующем состоянии представляем себе кентавра или дракона. Разница лишь в том, что при фантазировании наяву решающую роль играет желаемое впечатление от составляемой фантазии, между тем как образование сложных комбинаций в сновидении обусловливается моментом, лежащим в начале этого образования, – отношением сходства в мыслях, скрывающихся за сновидением. Образование сложных комбинаций в сновидении может производиться самым различным образом. В наиболее простом случае изображаются лишь свойства одной вещи, и это изображение сопровождается сознанием того, что оно относится и к другому объекту. Более тщательная техника соединяет черты одного и другого объектов в новую единицу и умело пользуется при этом сходством обоих объектов, имеющихся в наличии в действительности. Новый объект может носить самый нелепый характер, смотря по тому, какую роль при образовании играл материал. Если объекты, объединяемые в сновидении в одно целое, слишком различны, то сновидение ограничивается тем, что образует сложный комплекс с более отчетливым центральным ядром, которое дополняется менее отчетливыми чертами. Соединение в одно целое здесь как бы не удается; оба изображения покрывают друг друга. В сновидениях можно наблюдать множество таких сложных комбинаций; на несколько примеров я уже указал в вышеупомянутых сновидениях; я добавлю еще несколько. В сновидении, изображающем жизнь пациентки при помощи цветка, «я» сновидения несет в руках цветущую ветку, которая, как мы уже узнали, означает одновременно невинность и сексуальную греховность. Ветка расположением цветов напоминает ветвь вишневого дерева; сами же цветы, взятые в отдельности, – камелии, причем все в целом производит впечатление экзотического растения. Общие черты в элементах этого сложного комплекса мы находим в мыслях, служащих основой сновидения. Цветущая ветвь состоит из указаний на подарки, которые должны были побуждать ее быть более уступчивой. Таковы в детстве вишни, в более зрелые годы – ветка камелии; экзотический элемент является указанием на путешественника – естествоиспытателя, который старался добиться ее расположения. Другая пациентка составляет в сновидении сложную комбинацию, состоящую из представлений о морской кабинке, дачного забора и мансарды городского дома. В обоих первых элементах общее их отношение к человеческой наготе и обнажению; из сопоставления с третьим элементом можно заключить, что и мансарда (в детстве) была связана с каким?либо обнажением. Девушке, которую старший брат обещал угостить икрой, снится, что ноги этого брата покрыты черными зернышками икры. Элементы «заражения» в моральном смысле и воспоминание о детской сыпи, которая состоит из красных, а не из черных пятнышек, соединились здесь с «зернышками икры» в новое представление о том, «что она получила от брата». Части человеческого тела рассматриваются в этом сновидении как объекты; это, впрочем, характерно для любого сновидения. В сновидении, сообщенном Ференчи, имеется сложная комбинация, состоящая из личности одного врача, лошади и ночной сорочки. Общие черты этих трех элементов обнаруживаются при анализе: ночная сорочка содержит в себе указание на роль отца спящей в одном из воспоминаний детства. Во всех этих трех элементах речь идет об объектах ее полового любопытства.

Выше я утверждал, что сновидение не обладает средствами для выражения отношения противоположности, противоречия. Я постараюсь, однако, опровергнуть это утверждение. Часть случаев, содержащих в себе элемент противоположности, изображается просто при помощи идентификации, когда с противопоставлением может быть связана замена, смешение. Примеры этому мы уже приводили. Другая часть противоположностей в мыслях, скрывающихся за сновидениями, выражающаяся союзными речениями «напротив того», «наоборот», находит свое выражение в сновидении следующим чрезвычайно оригинальным образом. Логическое противопоставление «наоборот», «напротив того» само по себе не выражается в содержании сновидения, а проявляет свое наличие в материале его тем, что какой?либо элемент уже образованного содержания сновидения – как бы впоследствии – «переворачивается». Процесс этот легче иллюстрировать, нежели описать. В сновидении «Сафо» подъем изображается совершенно обратно тому, как изображается он в введении к роману Доде; в сновидении спящий идет вначале с трудом, а потом легче, между тем как в романе наоборот. Нахождение «наверху» и «внизу» по отношению к брату также изображается во сне в противоположном виде. Это указывает на соотношение противоположности между двумя частями материала в мыслях, скрывающихся за сновидением: в детской фантазии спящего кормилица носит его на руках в противоположность тому, как в романе герой носит на руках возлюбленную. В моем сновидении о нападках Гете на господина М. (см. ниже) содержится такое же «переворачивание», раскрытие которого только и дает возможность приступить к толкованию сновидения. В последнем Гете нападает на молодого человека, господина М.; в действительности же, как показывают мысли, скрывающиеся за сновидением, один выдающийся человек, мой коллега, подвергся нападкам со стороны неизвестного молодого автора. В сновидении я веду счет о годе смерти Гете; в действительности же, счет ведется о годе рождения паралитика. Мысль, доминирующая в материале сновидения, противоречит тому, что на Гете следует смотреть как на сумасшедшего. Наоборот, говорит сновидение, если ты не понимаешь книги, то невежда ты, а не автор.

Здесь следует заметить, что этим процессом зачастую пользуются сновидения, в основе которых лежит подавленное гомосексуальное влечение.

Переворачивание, превращение в противоположность – одно из излюбленных средств изображения сновидения; оно находит себе самое разнообразное применение. Оно служит прежде всего для осуществления желания, противоположного какому?либо элементу в мыслях, скрывающихся за сновидением. Хоть бы это было наоборот! – вот зачастую наилучшее выражение отношения моего «я» к неприятному элементу в воспоминаниях. Чрезвычайно ценные услуги оказывает это средство при цензуре, испытывая ту степень искажения изображаемого материала, которая как бы совершенно парализует толкование сновидения. Ввиду этого, когда сновидение упорно скрывает свой смысл, можно все?таки попытаться «перевернуть» некоторые части его явного содержания, после чего нередко сновидение становится совершенно прозрачным.

Наряду с «переворачиванием» по существу следует упомянуть и об аналогичном процессе по отношению ко времени. Сновидение в своей искажающей деятельности нередко изображает конец какого?либо события или заключительное звено ряда мыслей, а в конце помещает предпосылку мысли или причины события. Кто не принимает во внимание этого технического средства искажающей деятельности сновидения, тот вообще бессилен подойти к толкованию сновидений[15].

В некоторых случаях смысл сновидения раскрывается лишь после многократного «переворачивания» всего содержания сновидения в его целом, а также и отдельных его элементов. Так, например, за сновидением одного юного невротика скрывается воспоминание о его детском желании смерти строгого отца. Ему снится, что отец бранит его за то, что он поздно вернулся домой. Психоаналитическое лечение и мысли пациента говорят за то, что сновидение должно было бы гласить: он сердится на отца, и ему кажется, что отец слишком рано возвратился домой. Он предпочел бы, чтобы отец вообще не возвращался домой, что тождественно его желанию смерти отца. Пациент в детстве во время продолжительного отсутствия отца совершил какой?то проступок и ему грозили: подожди?ка, придет отец!

Задавшись целью проследить взаимоотношение между содержанием сновидения и мыслями, скрывающимися за ним, мы возьмем исходным пунктом само сновидение и зададимся вопросом, что означают некоторые формальные особенности его содержания в их отношении к мыслям. К этим формальным особенностям, бросающимся нам в глаза в сновидении, относится прежде всего различие в чувственной интенсивности отдельных элементов сновидения и в отчетливости отдельных его частей или целых сновидений. Различия в интенсивности отдельных элементов сновидения составляют целую шкалу, начиная от редкой отчетливости вплоть до досадной расплывчатости, которую считают обычно характерной для сновидений, так как она по существу своему совершенно несходна с расплывчатостью воспринимаемых нами иногда при наблюдении объектов действительности. Обычно, кроме того, мы называем впечатление, полученное нами от неотчетливого элемента сновидения, «беглым», предполагая о более отчетливых элементах то, что они воспринялись нами в течение более продолжительного времени. Спрашивается теперь, какие же условия вызвали эти различия в отчетливости отдельных частей содержания сновидения.

Здесь следует прежде всего предупредить некоторые неизбежные ожидания. Так как в материал сновидения могут быть включаемы и реальные ощущения во время сна, то, по всей вероятности, можно было бы предположить, что эти элементы сновидения или другие, выводимые из них, отличаются особой интенсивностью или же, наоборот, что то, что в сновидении кажется нам наиболее отчетливым, может быть сведено к таким реальным ощущениям во время сна. Мои наблюдения, однако, не подтвердили этого предположения. Неправильно то, что элементы сновидения, представляющие собою результаты реальных впечатлений во время сна, отличаются своей отчетливостью от других, обязанных своим происхождением воспоминаниям. Момент реальности не имеет отношения к интенсивности элементов сновидения.

Далее, могла бы возникнуть мысль, что чувственная интенсивность (отчетливость отдельных элементов сновидения) связана с психической интенсивностью соответствующих элементов мышления, лежащих в основе сновидения. В последних интенсивность совпадает с психической ценностью. Наиболее интенсивные элементы – не что иное, как наиболее важные, образующие центральные пункты мысли. Мы знаем, правда, что именно эти элементы вследствие цензуры в большинстве случаев не включаются в содержание сновидения. Но могло бы все?таки быть, что заменяющие их ближайшие элементы обнаружили бы высокую степень интенсивности, не становясь, однако, при этом центром содержания сновидения. Однако и это предположение разрушается сравнительным рассмотрением сновидения и материала его. Интенсивность элементов в первом не имеет ничего общего с интенсивностью во втором; между материалом сновидения и самим им совершается, действительно, полнейшая переоценка всех психических ценностей. В беглом, но отчетливом элементе сновидения, скрытом более ясным и отчетливым образом, можно очень часто обнаружить непосредственное отражение того, что преобладало и служило центральным пунктом в мыслях, скрывающихся за сновидением.

Интенсивность элементов в сновидении определяется совершенно иначе: она обусловливается двумя независимыми друг от друга моментами. Прежде всего легко заметить, что наиболее интенсивно образуются те элементы, при помощи которых выражается осуществление желания. Далее, анализ показывает, что от наиболее отчетливых элементов сновидения отходит большинство рядов мыслей, что наиболее отчетливые элементы в то же время и наиболее сложно детерминированные. Мы нисколько не извратим смысла, если выразим последнее положение в следующей форме: наибольшую интенсивность обнаруживают те элементы сновидения, для образования которых потребовалась наиболее обширная работа сгущения. Мы имеем основание предполагать, что это условие и другое – осуществление желания – могут быть выражены также в одной формуле.

Проблему, которую я только что рассматривал – причины большей или меньшей интенсивности и отчетливости отдельных элементов сновидения, – мне хотелось бы предохранить от смешения с другой проблемой, которая трактует о различной отчетливости отдельных сновидений или отрывков их. В этом первом случае противоположностью отчетливости служит расплывчатость, здесь же – спутанность. Нельзя, однако, отрицать того, что в обеих этих шкалах восходящая и нисходящая особенности постоянно сопутствуют друг другу. Часто сновидение, представляющееся нам ясным и отчетливым, содержит в большинстве случаев интенсивные элементы; неясное сновидение, напротив того, состоит из менее интенсивных элементов. Тем не менее проблема, которая предстает перед нами в виде шкалы от чрезвычайной ясности вплоть до спутанности, значительно сложнее, чем вопрос о колебании интенсивности отдельных элементов сновидения. В отдельных случаях, к удивлению своему, замечаешь, что впечатление ясности или отчетливости, которое воспринимаешь от сновидения вообще, не имеет отношения к самому сновидению, а проистекает из материала последнего в качестве его составной части. Так, мне припоминается одно сновидение, которое после пробуждения показалось мне настолько очевидным, лишенным пробелов и ясным, что я еще под его впечатлением решил установить новую категорию сновидений, которые не подлежат процессам сгущения и смещения, а должны быть названы «фантазиями во время сна». Ближайшее рассмотрение показало, однако, что это редкое сновидение обнаруживает в структуре своей те же пробелы и трещины; я оставил поэтому в стороне новую категорию сновидений. Содержание вышеупомянутого сновидения сводилось к тому, что я развивал перед своим коллегою чрезвычайно сложную теорию бисексуальности; волеосуществляющая сила сновидения способствовала тому, что эта теория показалась нам чрезвычайно ясной и исчерпывающей. То, что я, таким образом, счел своим суждением о готовом сновидении, было частью, и при этом существенной частью содержания его. Деятельность сновидения вторглась здесь как бы в бодрствующее мышление и в виде суждения о сновидении вручила мне ту часть его материала, детальное изображение которого ей не удалось. Прямую противоположность этому я наблюдал у одной моей пациентки, которая вначале вообще отказалась сообщить свое сновидение, – «оно слишком неясно и спутанно» – и лишь после моих неоднократных протестов против правильности ее сообщения рассказала, что ей приснилось несколько лиц – она, ее муж и отец; ей казалось, будто она не знает, отец ли ее муж, кто вообще ее отец и так далее. Сопоставление этого сновидения с мыслями ее при анализе показало с несомненностью, что здесь речь идет о довольно обыкновенной истории прислуги, которой, должно быть, приснилось, что она ожидает ребенка и лишь сомневается, «кто его отец». Неясность, обнаруженная сновидением, была, таким образом, и здесь частью материала, послужившего его основанием. Часть этого содержания нашла себе выражение в самой форме сновидения.

Все сновидения одной и той же ночи составляют по содержанию своему одно целое: их разделение на несколько частей, группировка и взаимная связь – все имеет свой смысл и обусловливается скрытым их содержанием.

Притолковании сновидений, состоящих из нескольких частей или относящихся хотя бы к одной и той же ночи, нельзя упускать из виду возможности того, что эти различные, последовательные сновидения имеют одно и то же значение. Первое из таких сновидений является зачастую наиболее искаженным и робким, последующее же более смелым и отчетливым.

Такого именно рода было и библейское сновидение фараона о коровах, истолкованное Иосифом. У Иосифа Флавия («Иудейские древности», кн. II, гл. 5 и 6) оно сообщается подробнее, нежели в Библии. Рассказав свое первое сновидение, фараон произнес: «После первого сновидения я проснулся озабоченный и подумал о том, что оно может значить; потом снова заснул и увидел еще более странное сновидение, повергшее меня еще больше в смятение и страх». Выслушав его рассказ, Иосиф ответил: «Оба сновидения твои, о фараон, имеют одно и то же значение!»

Юнг, сообщающий в своем «Очерке психологии слуха», как скрыто?эротическое сновидение одной школьницы было понято без всякого толкования ее подругами и продолжено ими, замечает, что «конечная мысль длинного ряда образов сновидения содержит как раз именно то, что старался изобразить первый образ этого ряда. Цензура проводит комплекс через наивозможно более длинный строй постоянно возобновляющихся символических прикрытий, отодвиганий и пр.». Шернер превосходно понимал эту особенность изображения в сновидении и в связи со своей теорией органических раздражении приписывает ей значение особого закона: «Наконец, однако, во всех символических элементах сновидения, проистекающих из определенных нервных раздражении, фантазия подмечает общеобязательный закон: в начале сновидения она изображает объект раздражения лишь слабыми, отдаленными намеками, в конце же, когда творчество ее иссякает, она выставляет раздражение, соответствующий орган или функцию его в действительном виде, чем сновидение обычно и заканчивается».

Наглядное подтверждение этого закона Шернера дает Отто Ранк в своей работе «Сновидение, само себя истолковывающее». Сообщаемое им сновидение девушки состоит из двух разновременных сновидений одной и той же ночи; второе из них закончилось поллюцией. Это второе сновидение облегчило наиподробнейший анализ почти без участия самой девушки, а многочисленные точки соприкосновения между обоими сновидениями дали возможность установить тот факт, что первое в робкой форме изобразило то же, что второе, так что последнее, закончившееся поллюцией, послужило к исчерпывающему истолкованию первого. На этом примере Ранте вполне справедливо доказывает значение сновидений, сопровождающихся поллюциями, для теории сновидения вообще.

Такая возможность истолковать ясность или расплывчатость сновидения уверенностью или сомнением в его материале имеется в наличии, на мой взгляд, далеко не во всех случаях. Ниже я приведу один, до сих пор не упомянутый еще фактор образования сновидений, от влияния которого в значительной мере зависит эта качественная шкала сновидения.

В некоторых сновидениях, изображающих какую?либо ситуацию или эпизод, наблюдаются перерывы, описываемые потом обычно следующими словами: «Потом мне вдруг показалось, что это уже не та, а другая местность, не то, а другое действие» и так далее. То, что таким образом прерывает главное действие сновидения, которое спустя короткое время вновь продолжается, оказывается в материале придаточным предложением, вводной мыслью. Условие в мыслях, скрывающихся за сновидением, изображается в последнем при помощи одновременности (когда – тогда).

Что означает столь часто испытываемое в сновидении ощущение связанности, очень близко соприкасающееся со страхом? Человек хочет идти и не может сдвинуться с места; хочет что?то сделать, но все время наталкивается на препятствия. Железнодорожный поезд трогается – человек не может поспеть; он поднимает руку, чтобы отомстить за оскорбление, но рука отказывается служить и проч. Мы встречались с этим ощущением при анализе эксгибиционистских сновидений, но не подошли еще вплотную к их разъяснению. Чрезвычайно легко, но и чрезвычайно недостаточно ответить, что во сне имеет место моторный паралич, находящий себе выражение в вышеуказанном ощущении. В таком случае можно задаться вопросом, почему же нам всегда не снятся такие ощущения связанности; мы могли бы предположить, что ощущение это, связанное всегда с состоянием сна, служит каким?либо целям изображения и пробуждается лишь потребностью в этом изображении со стороны материала сновидения.

«Невозможность довести до конца дело» проявляется в сновидении не всегда в форме ощущения, а иногда попросту и в виде части содержания самого сновидения. Следующий пример я считаю особенно подходящим для уяснения значения этого реквизита сновидения. Я приведу его вкратце; оно уличает меня в нечестности.

Место действия – не то частная клиника, не то какое?то другое учреждение. Появляется служитель и зовет меня на «исследование» (по?нем. Untersuchung – и судебное следствие, и медицинское исследование). Я сознаю, что обнаружена какая?то пропажа и что «исследование» вызвано подозрением, что в пропаже этой виновен я. В сознании своей невиновности, с одной стороны, и своих врачебных обязанностей, с другой – я спокойно иду за служителем. У одной из дверей стоит другой служитель и говорит, указывая на меня: «Что же вы привели его, ведьэто порядочный человек». Я вхожу затем без служителя в большой зал, где стоит много машин, зал этот напоминает мне, однако, ад с орудиями пыток. За одной из машин я вижу своего коллегу, который имел бы полное основание принять во мне участие, но он меня не замечает. Я получаю возможность уйти. Но не нахожу своей шляпы и потому уйти не могу.

Сновидение, очевидно, осуществляет желание, чтобы меня признали честным человеком; в мыслях имеется, таким образом, всевозможный материал, противоречащий этому. То, что мне позволяют уйти, является признаком моей невинности, если поэтому сновидение в конце своем изображает препятствие моему уходу, то отсюда следует заключить, что в этом именно и находит свое выражение подавленный противоречащий материал. То, что я не нахожу шляпы, означает, следовательно: ты все же не честный человек. Невозможность что?либо сделать в сновидении представляет собою выражение противоречия, союзных речений «нет, не»; таким образом, мы должны внести поправку в наше утверждение, будто сновидение не способно выразить эту логическую связь.

В других сновидениях, содержащих эту связанность движения не только в форме ощущения, но и в форме ситуации, то же противоречие изображается резче при помощи этого ощущения, чем воля, которой противополагается другая. Ощущение связанности движений представляет собой таким образом конфликт воли. Ниже мы увидим, что именно моторное паралитическое состояние – одно из основных условий психического процесса, имеющего место во время сновидения. Импульс, переданный на моторные пути, не что иное, как воля; то, что нам во время сна этот импульс кажется парализованным, и способствует пригодности всего процесса к изображению желания и «нет», противостоящего ему. Из моего объяснения страха легко понять, что ощущение парализованной воли соприкасается со страхом и в сновидении очень часто соединяется с ним. Страх – импульс, носящий характер влечения; он исходит из бессознательного и парализуется предсознательным. Где, таким образом, ощущение связанности соединяется в сновидении со страхом, там речь идет о желании, которое прежде могло развить влечение, то есть о половом желании. Что означает собою часто проявляющееся в сновидении суждение: «ведь это же только сон» и какой психической силе следует его приписать, я скажу ниже. Соприкасающуюся с этим интересную проблему того, что означает, если часть сновидения в нем самом кажется спящему сновидением, – загадку «сновидения в сновидении» – Штекель при помощи анализа нескольких чрезвычайно доказательных примеров разрешил аналогичным образом. «Сновидение» в сновидении должно лишиться опять?таки своей ценности и реальности; то, что снится после пробуждения от такого «сновидения», желание, скрывающееся за действительным сновидением, стремится поставить на место уничтоженной реальности. Можно предположить, таким образом, что «сновидение» в сновидении содержит изображение реальности, истинное воспоминание; дальнейшее же сновидение – изображение лишь желаемого спящим. Включение известного содержания в «сновидение» в сновидении соответствует, следовательно, желанию, чтобы то, что кажется «сновидением», в действительности не произошло. Деятельность сновидения пользуется «сновидением» как своего рода формой протеста.

 

D) Отношение к изобразительности

 

До сих пор мы занимались рассмотрением того, каким образом сновидение изображает взаимоотношения между мыслями, скрывающимися за ним, но при этом не раз касались более обширного вопроса, какие изменения претерпевает вообще материал сновидения в целях его образования. Мы знаем, что материал этот, лишившись большей части своих внутренних взаимоотношений, подвергается процессу сгущения, между тем как одновременно процесс смещения отдельных его элементов вызывает психическую переоценку всего материала. Смещение же оказалось замещением одного представления другим, так или иначе соответствующим ему по ассоциации; оно служит целям сгущения: вместо двух элементов в сновидение включается одно среднее, общее. О другом роде смещения мы еще не упоминали. Из анализов ясно, что таковое действительно имеет место и обнаруживается в замене словесного выражения мысли. В обоих случаях перед нами смещение вдоль ассоциационного ряда, но один и тот же процесс совершается в различных психических сферах. Результатом смещения первого рода является то, что один элемент замещается другим, другого же рода – что словесное выражение элемента заменяется другим.

Этот второй род смещения, имеющий место при образовании сновидений, имеет не только большой теоретический интерес: он чрезвычайно пригоден и для разъяснения той мнимой фантастической абсурдности, которой маскируется сновидение. Смещение совершается обычно таким образом, что бесцветное и абстрактное выражение мысли, лежащей в основе сновидения, заменяется более пластичным, конкретным. Выгода, а тем самым и цель такой замены очевидны. Конкретное доступно для изображения в сновидении, оно может вылиться в форму ситуации; абстрактное же выражение доставило бы изображению в сновидения такие же приблизительно трудности, как, например, политическая статья иллюстрированию ее в газете. Но от этой замены выигрывает не только изобразимость элемента, но и интересы процесса сгущения и цензуры. Когда абстрактно выраженная мысль переводится на конкретный язык, то между этим новым ее выражением и остальным материалом сновидения легче находятся точки соприкосновения, которые необходимы сновидению и которых оно ищет: конкретные выражения в каждом языке вследствие развития его допускают более обширные ассоциации, нежели абстрактные. Можно представить себе, что большая часть промежуточной работы при образовании сновидения, которое старается свести отдельные мысли к возможно более сжатым и единообразным их выражениям, совершается именно таким образом, путем соответственного словесного преобразования отдельных мыслей. Мысль, выражение которой по каким?либо причинам не поддается изменению, окажет несомненное влияние на выражение другой. Аналогично этому обстоит дело с работой поэта. При сочинении стихотворения каждая последующая строка его должна удовлетворять двум условиям: она должна содержать необходимый смысл, а словесное выражение этого смысла должно рифмоваться с предыдущей строкой. Наилучшие стихотворения, бесспорно, те, где старание подыскать рифму незаметно, где обе мысли обоюдным воздействием сразу получили словесное выражение, которое при незначительной последующей обработке дает рифму. В некоторых случаях замена словесного выражения способствует процессу сгущения еще более кратким путем: находится выражение, которое, будучи двусмысленным, воплощает собою не одну мысль. Роли, играемой словами в образовании сновидений, удивляться не проходится. Слово как узловой пункт различных представлений может воплощать собою самый различный смысл, и неврозы (навязчивые представления, фобии) так же часто используют выгоды, представляемые словом для сгущения и маскировки, как и сновидение. То, что замаскировывающая деятельность сновидения выигрывает при замене словесного выражения, не подлежит ни малейшему сомнению. Замена двух слов с определенным смыслом одним двусмысленным чрезвычайно легко может ввести в заблуждение; замена обыденного и простого выражения фигуральным останавливает наше внимание особенно еще потому, что сновидение никогда не указывает, следует ли толковать его элементы в прямом или в переносном смысле и искать ли соответственных им элементов в материале сновидения непосредственно или при помощи обратной замены словесных выражений[16]. Я приводил уже несколько примеров сновидений, в которых двусмысленность выражений играет видную роль («Рот все же открывается» в сновидении об инъекции Ирме, «Я все?таки не могу уйти» в последнем моем сновидении и так далее). Сейчас я сообщу сновидение, в анализе которого на первом плане стоит конкретизация абстрактной мысли. Различие между таким толкованием и толкованием при помощи символики очевидно: при символическом толковании ключ символизации избирается произвольно; при нашем же методе ключ этот общеизвестен и дается общеупотребительными оборотами речи. При наличии подходящей мысли сновидения такого рода можно разрешать целиком или отчасти и без помощи самих субъектов.

Одной знакомой даме приснилось: Она в опере. Дают Вагнера; представление затянулось до 8 утра. В партере расставлены столы; публика ест и пьет. За одним из столов сидит ее кузен, только что вернувшийся из свадебного путешествия, со своей молодой женой; вместе с ними какой?то аристократ. Про последнего говорят, что молодая женщина привезла его с собой из свадебного путешествия, все равно как привозят с собой шляпу. Посреди партера возвышается башня с платформой наверху, окруженной железной решеткой. Там стоит дирижер, напоминающий лицом Ганса Рихтера, он бегает все время по платформе, страшно потеет и управляет оркестром, расположенным внизу, у подножия башни. Сама она сидит с подругой (тоже моей знакомой) в ложе. Ее младшая сестра подает ей из партера большой кусок угля и говорит, что она не знала, что так затянется и что она, наверное, очень озябла. (Как будто ложи отапливаются во время долгого представления).

Сновидение хотя и бессмысленно, однако, в общем, довольно удачно изображает ситуацию. Башня посреди театра, с вершины которой дирижер управляет оркестром, и уголь, который подает сестра! Я умышленно не потребовал от моей знакомой никаких поясняющих данных; поверхностного знакомства с ее жизнью мне было достаточно для самостоятельного использования отдельных элементов ее сновидения. Я знал, что она питала симпатию к одному музыканту, карьера которого преждевременно была прервана душевной болезнью. Я решил взять башню в партере буквально и вывел заключение, что человек, которого ей хотелось видеть на месте Ганса Рихтера, гораздо выше всех остальных членов оркестра (по?нем.: Turm – башня, t?rm hoch ?berragen – быть выше других в переносном смысле). Эта «башня» – сложное представление: высотой своей она олицетворяет величие этого человека, решеткой же, за которой он бегает, как зверь в клетке, его дальнейшую участь.

Установив, таким образом, метод изображения в данном сновидении, можно попытаться раскрыть тем же ключом и вторую кажущуюся абсурдность: уголь, подаваемый ее сестрой. «Уголь» означает «тайную любовь».

 

Ни древо, ни уголь

не пылают в огне

так жарко, как тайная

страсть в глубине.

 

Она сама и подруга сидят в ложе («засиделись в старых девах»); ее младшая сестра, имеющая еще шансы выйти замуж, подает ей уголь: «Она не знала, что так затянется». Что именно затянется, об этом в сновидении не говорится; в рассказе мы бы добавили: представление; в сновидении, однако, мы можем счесть эту фразу двусмысленной и добавить: «пока она выйдет замуж». Толкование «тайная любовь» подкрепляется тогда упоминанием о кузене, который сидит в партере с женой, и о возведенном на последнюю обвинении в открытой любовной связи с аристократом. Противоречия между тайной и открытой любовью, между ее страстью и холодностью молодой женщины определяют собой сновидение. Там, как и здесь, имеется, однако, посредствующее среднее звено – «высокое положение» – между аристократом и музыкантом, подававшим большие надежды.

Наше исследование обнаруживает, таким образом, третий момент, участие которого в превращении мысли, лежащей в основе сновидения, в его содержание чрезвычайно велико и обширно: учитывание изобразительности психического материала, которым пользуется сновидение. Среди разнообразных ассоциаций с мыслями, лежащими в основе сновидения, избирается та, которая допускает зрительное изображение, и сновидение не останавливается ни перед какими трудностями, чтобы преобразовать какую?либо абстрактную мысль в другую словесную форму, даже самую необычную, лишь бы только она облегчила изображение и тем самым устранила бы психологическую ограниченность мышления. Это переливание содержания мысли в другую форму может быть использовано, однако, одновременно и процессом сгущения и может конструировать связь с другой мыслью, которой бы в противном случае не было бы в наличии. Эта другая мысль в целях облегчения этого процесса может сама изменить предварительно свое первоначальное выражение.

Ввиду той роли, какую играют в мышлении интеллигентного человека поговорки, пословицы, цитаты и песни, нет ничего удивительного, что превращения такого рода очень часто используются в целях изображения мысли, скрывающейся за сновидением. Что означают, например, в сновидении повозки, нагруженные каждая одним сортом овощей. Не подлежит никакому сомнению, что в основе такого сновидения лежит мысль о «беспорядке»: эти повозки не что иное, как контраст фигуральной немецкой поговорке «Kraut und R?ben» («беспорядок, хаос»); я удивляюсь, почему это сновидение было сообщено мне всего один раз. Лишь для немногих объектов выработалась общепринятая символика, в основе которой лежат общеизвестные обороты речи. Добрую часть этой символики сновидение разделяет, впрочем, с психоневрозами, легендами и народными обычаями.

Присмотревшись ближе, мы должны будем признать, что сновидение не совершает в этом случае ничего оригинального. Для достижения своих целей, в этом случае для достижения свободной от цензуры изобразительности, оно идет лишь по тому пути, который проложен уже для него в бессознательном мышлении, и избирает те формы превращения оттесненного материала, которые в качестве продуктов остроумия могут быть восприняты и сознанием и которыми преисполнены все представления невротиков. Здесь получает неожиданное освещение толкование сновидений Шернера, зерно истины которого я имел случай отметить уже выше. Интерес фантазии к собственному телу субъекта отнюдь не свойственен исключительно сновидению и даже не характерен для него. Мои анализы показали мне, что это представляет собою обычное явление в сознательном мышлении невротиков и сводится к половому любопытству, объектом которого для юноши или девушки служат половые органы другого или даже своего пола. Однако, как совершенно справедливо замечают Шернер и Фолькельт, дом – не единственный круг представлений, используемый для символизации тела субъекта как в сновидениях, так и в бессознательных фантазиях невротиков. Я знаю пациентов, которые развивают архитектоническую символику тела и половых органов (половое любопытство вообще выходит далеко за пределы внешней половой сферы), символику, в которой колонны и стропила означают ноги (как в «Песне Песней»), выходы – отверстия в теле, водопроводные сооружения – мочеиспускательный орган и пр. Но столь же охотно избирается для сокрытия сексуальных элементов круг представлений, относящихся к растительному царству или кухне. В первом случае немалую роль играют обороты речи и сравнения, дошедшие до нас из глубокой древности («виноградник» господина, «семя» и «сад» девушки в «Песне Песней»). В довольно невинной связи с атрибутами кухни мыслятся и грезятся самые интимные детали половой жизни, и симптоматика истерии была бы совершенно непонятна, если бы мы не приняли во внимание, что сексуальная символика охотнее и чаще всего скрывается за наиболее повседневным и заурядным. Несомненную сексуальную подкладку имеет то, что невротические дети не переносят вида крови и сырого мяса, что от яиц и макарон у них бывает рвота, что естественный для человека страх перед змеей достигает у невротика преувеличенного масштаба; всюду, где невроз прибегает к такого рода сокрытиям, он идет по пути, по которому когда?то, в ранние культурные периоды, шло все человечество и о наличии которого свидетельствуют еще и сейчас наш язык, суеверия и обычаи.

Я привожу здесь подробно вышеупомянутое сновидение моей пациентки, в котором выделяю все, имеющее сексуальный смысл. Прекрасное на первый взгляд сновидение совершенно перестало нравиться моей пациентке после его толкования.

Предварительное сновидение: Она идет в кухню к двум служанкам и бранит их за то, что они не могут справиться «с такими пустяками». Она видит в кухне на столе множество всевозможной посуды. Служанки идут за водой и должны для этого погрузиться в реку, доходящую до дома или до двора.

Главная часть (ее жизнь): Она спускается вниз (высокое происхождение) и перелезает через какие?то странные ограды, или заборы, сплетенные из сучьев в виде небольших квадратов[17]. Они, в сущности, вовсе не приспособлены для лазания: она все время ищет, куда ей ступить ногой, и радуется, что нигде не цепляется платьем и что имеет все же приличный вид[18]. В руках[19] у нее большой сук, похожий на целое дерево:

он густо усеян красными цветами, ветвист и велик[20]. Она думает почему?то о цветах вишневого дерева, но нет, цветы похожи на махровые камелии, которые, правда, на деревьях не растут. Во время лазаний у нее сперва один сук, потом два и затем опять один[21]. Когда она добирается до низу, нижние цветы уже почти все опали. Внизу она видит слугу: у него в руках такой же сук, и он его как бы «чешет», то есть деревяшкой соскабливает густые пучки волос, которыми он порос, точно мхом. Другие рабочие срубили несколько таких сучьев в саду и выбросили на улицу, где они и лежат; прохожие забирают их с собой. Она спрашивает, можно ли ей взять такой сук. В саду стоит молодой человек (совершенно незнакомый ей, чужой); она подходит к нему и спрашивает, как пересадить такие сучья в ее собственный сад[22]. Он обнимает ее, но она сопротивляется и спрашивает его, какое право имеет он так с ней поступать. Он говорит, что он вполне вправе, что это дозволено[23]. Он заявляет ей о готовности пойти с ней в другой сад, чтобы показать ей, как нужно пересаживать, и говорит ей что?то, чего она толком не понимает: мне и так недостает трех метров (впоследствии она говорит: квадратных метров) или трех клафтеров земли. Ей кажется, будто он потребует у нее награды за любезность, будто он намерен вознаградить себя в ее саду или же обойти закон, извлечь для себя выгоду, не нанося ей ущерба. Показывает ли он ей потом что?нибудь, она не знает.

Я должен упомянуть еще об одном круге представлений, который как в сновидениях, так и в неврозе весьма часто служит для сокрытия сексуального содержания. Я разумею здесь «перемену квартиры»: «менять квартиру» замещается с легкостью на «менять платье», то есть приводит к кругу представлений об «одежде».

У меня материал для иллюстрации этого положения имеется в изобилии, но сообщение его завлекло бы нас слишком в глубь исследования невроза. Все вышеизложенное приводят нас к заключению, что сновидение не предполагает никакой особой символизирующей деятельности души, а пользуется символикой, имеющейся уже в готовом виде в бессознательном мышлении, так как она ввиду своей изобразительности, а зачастую и благодаря свободе от цензуры наиболее соответствует требованиям образования сновидений.

 

Е) Примеры. – Счет и речь в сновидении

 

Прежде чем перейти к установлению четвертого момента, обусловливающего образование сновидений, я считаю нужным привести несколько примеров из своей коллекции, которые могут отчасти осветить совместное воздействие трех уже нам знакомых моментов, отчасти же привести доказательства в пользу выставленных нами положений или же вывести из них естественные последствия. В предшествующем исследовании мне было довольно трудно подкреплять свои выводы примерами. Примеры в пользу отдельных положений доказательны лишь в связи с исчерпывающим толкованием сновидений; вырванные из общей связи, они утрачивают свою красоту, а более или менее исчерпывающее толкование настолько всегда обширно, что теряются нити изложения, иллюстрацией которого оно служит. Этот технический мотив должен послужить оправданием тому, что я обращу сейчас внимание читателя на то, что объединяется между собой лишь своей связью с текстом предшествующего изложения.

Прежде всего несколько примеров своеобразных или необычных способов выражения в сновидениях.

Сновидение одной дамы: На лестнице стоит служанка и моет окно. В руках у нее шимпанзе и горилла. Она бросает животных на спящую. Шимпанзе ластится к ней; это очень противно. Это сновидение достигло своей цели при помощи чрезвычайно простого средства, взяв в буквальном смысле общеупотребительный оборот речи и в этой форме изобразив его. «Обезьяна» и вообще названия животных – ругательства, и ситуация сновидения означает не что иное, как «кидаться бранными словами» (по?нем. общеупотребительное выражение: «mit Schimpfworten um sich werfen»).

Аналогично поступает и другое сновидение: Женщина с ребенком на руках; голова у ребенка от рождения странная, уродливой формы. Врач говорит, что форму головы можно исправить, но что это повредит мозг. Она думает: это ведь мальчик, для него это уже не такая беда.

Сновидение это содержит пластическое изображение абстрактного понятия «Kindereindr?cke», слышанного пациенткой во время анализа. (Тут непереводимая игра слов: Kindereindr?cke – впечатления детства, слово Eindr?cke одного корня с Druck, eingedr?ckt – давление, вдавленный. – Прим. пер.)

В некоторых случаях разговорная речь облегчает сновидению изображение мыслей, располагая целым рядом слов, которые первоначально понимались обратно и конкретно, сейчас же употребляются в переносном, абстрактном смысле. Сновидению достаточно лишь вернуть словам их прежнее значение. Кому?нибудь снится, например, что его брат сидит в ящике (Kasten); при толковании ящик легко заменяется шкафом (Schrank), и мысль, лежащая в основе сновидения, гласит, что этот брат должен «sich einschr?nken». (Опять непереводимая игра слов: «sich einschranken» – ограничивать себя, быть скромным – одного корня со словом «Schrank» – шкаф. – Прим. пер.)

Было бы чрезвычайно интересно собрать воедино эти способы выражения и расположить их по принципам, лежащим в их основе. Некоторые из этих способов положительно остроумны. Испытываешь впечатление, будто самому никогда не удалось бы раскрыть истинный смысл, если бы грезящий сам не дал разъяснения.

  1. Одному человеку снится, что спрашивают его имя, но он его не может припомнить. Он сам говорит, что это значит: «Es f?llt mir nicht im Traume ein» – мне и во сне это не снилось. (Только буквальный перевод немецкого выражения может быть поставлен в связь со сновидением: «Мне и во сне не пришло в голову». – Прим. пер.)
  2. Одна пациентка сообщает сновидение, в котором все действующие лица необычайно высокого роста. Это значит, говорит она, что речь идет о каком?либо эпизоде моего раннего детства, так как тогда все взрослые казались мне, разумеется, страшно высокими. Сама она в сновидении не участвует.

Перенесение в сферу детства в других сновидениях изображается еще и иначе, при помощи замещения временной отдаленности пространственной. Лица и ландшафты представляются видимыми издалека, точно в конце длинной дороги или словно рассматриваемые в перевернутый бинокль.

  1. Субъекту, склонному в бодрствующем состоянии к абстрактным формам выражения, приснилось однажды, что он стоит на перроне в ожидании прихода поезда. Неожиданно, однако, картина меняется: не поезд приближается к перрону, а, наоборот, перрон двигается к поезду. Эта деталь не что иное, как указание на то, что в содержании сновидения «переворачиванию» должно быть подвергнуто нечто другое. Анализ этого сновидения приводит к воспоминаниям о детской книжке с картинками, на которых были изображены люди, ходящие вверх ногами.
  2. Тот же субъект сообщает еще одно сновидение, по технике своей напоминающее ребус. Его дядя целует его в автомобиле. Субъект сам дает толкование, которое мне никогда бы не пришло в голову: это значит автоэротизм.

Сновидение при помощи самых отдаленных ассоциаций оперирует иногда даже с таким тяжеловесным материалом, как собственные имена. Мне снится однажды, что я по указанию моего учителя изготовляю какой?то препарат и мне приходится иметь дело с серебряной фольгой. (Подробнее об этом сновидении ниже.) Толкование показывает следующее: «Stanniol» (фольга) напоминает мне имя ученого Stannius’a, перу которого принадлежит известное исследование о нервной системе у рыб. Первой научной задачей, заданной мне учителем, было действительно описание нервной системы одного вида рыб.

Я не могу отказаться от сообщения еще одного сновидения с довольно своеобразным содержанием, которое интересно как детское сновидение и которое чрезвычайно легко поддается анализу. Одна дама сообщает: я помню, что в детстве мне часто снилось, будто бы я ношу на голове заостренную шапку из бумаги. Такую шапку мне часто надевали за обедом, чтобы я не могла заглядывать в тарелки других детей, сколько они получили вкусного кушанья. Так как я слышала, что Бог всевидящ, то мое сновидение означает, что и я знаю все, несмотря на надетую на меня шапку из бумаги.

В чем заключается деятельность сновидения и как обращается оно со своим материалом, мыслями, можно чрезвычайно наглядно видеть на цифрах и арифметических выкладках, нередко встречающихся в сновидениях.

  1. Из сновидения одной дамы незадолго до окончания лечения: Она собирается за что?то заплатить; дочь вынимает у нее из кошелька 3 гульд. 65 кр., но она говорит: что ты делаешь? Ведь это стоит всего 21 кр. Этот отрывок сновидения стал мне понятен благодаря знакомству с условиями ее жизни, без всякого разъяснения с ее стороны. Дама эта была приезжая; она поместила свою дочь в один из венских пансионов и могла лечиться у меня лишь до тех пор, пока дочь будет в Вене. Через три недели у дочери кончались занятия, а вместе с ними должно было закончиться и лечение. Накануне сновидения начальница пансиона уговаривала ее оставить девочку еще на год. Про себя она придала этому разговору тот смысл, что вместе с тем она сумеет продлить на год и лечение. Непосредственно сюда относится и сновидение, так как в году 365 дней, а в трех неделях, оставшихся до конца занятий и лечения, 21 день. Цифры, означавшие в мыслях время, относятся в сновидении к деньгам: не подлежит сомнению, что это превращение имеет свой глубокий смысл в связи с поговоркой: «Время – деньги», 365 крейцеров = 3 гульденам 65 крейцерам. Незначительность этих сумм представляет собою вполне очевидное осуществление желания; желание преуменьшило стоимость лечения и пребывания дочери в пансионе.

П. Более сложную связь обнаруживают цифры в другом сновидении. Одна молодая дама, которая, однако, уже замужем, узнает, что ее знакомая, Элиза Л., ее ровесница, только что обручилась. Вслед за этим ей снится: Она сидит с мужем в театре, одна сторона партера совершенно пустая. Муж рассказывает ей, что с ними вместе хотели пойти Элиза Л. и ее жених, но что они достали только плохие места, 3 по 1 гул. 50 кр.; таких мест они, конечно, брать не захотели. Она отвечает, что особой беды им бы от этого не было.

Откуда эти 1 гул. SO кр.1 Из довольно индифферентного впечатления предыдущего дня. Ее невестка получила от своего мужа в подарок 150 гул. и поторопилась поскорее их истратить, купив себе какое?то украшение. Заметим себе, что 150 гул. в 100 раз больше 1 гул. 50 кр. Откуда же цифра J, три места? Ее можно сопоставить лишь с тем, что Элиза Л. моложе ее на три месяца. Толкованию сновидения помогает затем та его деталь, что одна сторона партера в театре пустая. Это точное воспроизведение незначительного эпизода, давшего ее мужу повод ее подразнить. Дело в том, что ей очень хотелось попасть на один спектакль, и она запаслась билетами за несколько дней, за что и заплатила за них несколько больше. Когда они затем явились в театр, то увидели, что добрая половина мест не занята. Ей вовсе не нужно было так торопиться.

Постараюсь заменить теперь сновидение мыслями, скрывающимися за ним: «Как бессмысленно было выходить рано замуж. Мне нечего было так торопиться; на примере Элизы Л. я вижу, что я всегда нашла бы себе мужа, и, пожалуй, в сто раз лучше (мужа, украшение), если бы только подождала (в противоположность поспешности невестки). Трех таких мужей я бы купила за деньги (приданое)!» – Мы видим, таким образом, что в этом сновидении числа в значительно большей степени сохранили свое значение и внутреннюю связь, чем в предыдущем. Между тем процессы превращения и искажения были здесь значительно сложнее, что объясняется тем, что мыслям до своего изображения пришлось преодолеть значительную долю внутрипсихического сопротивления. Не забудем и того, что в этом сновидении содержится абсурдный элемент: двое людей хотят купить себе 3 билета. Мы разъясним эту абсурдность, если заметим, что эта деталь содержания сновидения изображает наиболее рельефную мысль: «Как бессмысленно было так рано выходить замуж!»

Число 3, характеризующее сравнение двух лиц (3 месяца разницы в возрасте), чрезвычайно искусно было использовано сновидением для создания необходимого ему абсурда. Уменьшение реальных 150 гул. до 1 гул. 50 кр. соответствует ничтожной доле уважения к мужу (или оценке купленного невесткой украшения) в подавленных мыслях грезившей.

III. Следующее сновидение дает нам наглядный пример арифметических способностей сновидения. Одному господину снится: Он сидит у Б. (своих близких знакомых) и говорит: «Как бессмысленно, что вы не выдали за меня Малли». – Вслед за этим он спрашивает девушку: «Сколько вам лет?» – Она отвечает: «Я родилась в 1882 году». – «Ах, так вам 28 лет».

Так как сновидение относится к 1898 году, то ясно, что счет неверен; математические способности грезящего оставляли бы желать большего, если бы ошибка его не разъяснилась совершенно иначе. Мой пациент из числа тех, кто не пропускает равнодушно ни одной женщины. Во время его визитов ко мне в течение нескольких месяцев его очередь была всегда за одной молодой дамой; он интересовался ею и спрашивал меня о ней. Ей?то он и давал на вид 28 лет. Таково вполне вероятное объяснение арифметической ошибки, допущенной им в сновидении. 1882 год – год его женитьбы.

 

 

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Положительно невероятно, с каким упорством читатели и критики не хотят принять этого во внимание и пренебрегают существенным различием явного и скрытого содержания сновидений. – Здесь и далее прим. авт.

 

[2] Удивительно, как здесь моя память – в бодрственном состоянии – ограничивает самое себя в целях анализа. Я знал пятерых своих дядей и одного из них любил и уважал. В тот момент, однако, когда я преодолел нежелание истолковать свое сновидение, я сказал себе: ведь у меня был всего лишь один дядя, тот, которого я видел в сновидении.

 

[3] Подобно тому, как в сновидении о неудавшемся ужине копченая лососина.

 

[4] Часто наблюдается, что сновидение рассказывается субъектом не вполне, и лишь во время анализа в памяти всплывают отдельные его элементы. Эти впоследствии вспоминаемые элементы и дают обычно ключ к толкованию сновидения. См. ниже о забывании сновидений.

 

[5] Прерванный половой акт (лат.). – Прим. пер.

 

[6] Аналогичные сновидения неоднократно сообщались мне моими слушателями?студентами: они представляют собою несомненную реакцию на их знакомство с моей «теорией осуществления желаний».

 

[7] Это и было истинным возбудителем сновидения.

 

[8] Маис – бешеный – нимфомания – Ольмютц (нем.). – Прим. пер.

 

[9] Первый читатель и критик моей книги сделал мне возражение, которое, по всейвероятности, будет использовано и другими. Относительно моего разложения слов, встречающихся в сновидении, он заявил, что спящий, по его мнению, кажется часто чересчур остроумным. Это вполне справедливо, поскольку это относится к спящему, и является возражением лишь в том случае, если касается и толкователя сновидений. В действительности я очень мало претендую на наименование «остроумный»; если остроумными кажутся мои сновидения, то это относится не к моей особе, а к тем своеобразным психическим условиям, при которых вырабатывается сновидение и тесно связуется с теорией остроумия вообще. Сновидения прибегают к остроумию потому, что прямой и ближайший путь выражения мыслей для них закрыт. Читатели могут убедиться, что сновидения моих пациентов производят впечатление «остроумных» в одинаковой, если не в большей степени, чем мои.

 

[10] Ласкер умер от прогрессирующего паралича, то есть от последствии приобретенного от женщины люэса; Лассаль, как известно, погиб на дуэли из?за женщины.

 

[11] Сделал тот, кому выгодно (лат.). – Прим. пер.

 

[12] Так как объяснение искажающей деятельности сновидения влиянием цензуры я считаю центральным пунктом моей теории сновидения, то я привожу здесь заключительное место новеллы «Сон и бодрствование» из книги Линкеуса «Фантазии реалиста» (Вена, 1890), в котором я нахожу эту доминирующую черту своего учения: «О человеке, обладающем странною способностью видеть только разумные сновидения…»

«Твоя странная особенность грезить так, как мыслишь ты наяву, объясняется твоими добродетелями, твоей добротой, твоею справедливостью и твоей любовью к истине: моральная чистота твоей души объясняет мне все».

«Если, однако, хорошенько подумать, – ответил другой, – то мне кажется, что все люди созданы так же, как я, никому никогда не снится бессмыслица. Сновидение, о котором отчетливо вспоминаешь, которое можешь потом рассказать и которое не является поэтому горячечным бредом, имеет всегда глубокий смысл и не может его не иметь! Ибо то, что стоит друг с другом в противоречии, не могло быть вообще связано в одно целое; те прегрешения, которые совершает сновидение по отношению к пространству и времени, нисколько не наносят ущерба его осмысленности, так как то и другое не имеет никакого значения для его содержания. Мы и в бодрствующем состоянии часто делаем так же. Подумай только о сказках, о бесконечных смелых и глубокомысленных созданиях фантазии, про которые лишь невежественный человек мог бы сказать: «Какой абсурд, ведь это же невозможно!» «Да, если бы только можно было всегда правильно толковать, сновидения – вот как ты здесь только что!» – заметил другой.

«Это, правда, совсем не легко, но при некотором внимании сам грезящий человек мог бы всегда толковать свои сновидения. Почему это нам не всегда удается? В ваших сновидениях есть всегда что?то скрытое, поэтому?то ваши сновидения и кажутся часто лишенными смысла, а иногда даже и совершенно нелепыми и абсурдными. В основе своей, однако, они совершенно не таковы; они не могут быть бессмысленными уже по одному тому, что ведь бодрствует и грезит всегда тот же самый человек».

 

[13] Исчерпывающий анализ и синтез двух сновидении я произвел в моем «Отрывке анализа истерии» (1905 г.).

 

[14] Если я сомневаюсь, за каким лицом в сновидении я должен искать свое «я», то мне следует придерживаться следующего правила: лицо, испытывающее в сновидении аффект, который испытываю я в состоянии сна, всегда скрывает за собою мое «я».

 

[15] Тою же техникой пользуется иногда и истерический припадок с целью скрыть свой смысл от взгляда зрителей. Одна истерическая девушка изображает, например, во время припадка небольшое романтическое приключение, созданное ее фантазией в связи с одной встречей в трамвае. Она хочет изобразить, как незнакомец, прельщенный красотой ее ног, заговаривает с нею в то время, как она читает, идет вместе с нею, и она переживает горячую любовную сцену. Припадок ее начинается с изображением любовной сцены; у нее появляются судороги (движения губ, точно для поцелуев, движения руками, как для объятий), она спешит в соседнюю комнату, садится на стул, показывает ногу, делает вид, словно читает книгу, и заговаривает со мной.

 

[16] При толковании каждого элемента сновидения возникает сомнение:

а) следует ли брать его в положительном или в отрицательном смысле (отношение противоречия);

б) толковать ли его исторически (как воспоминание);

в) или же символически;

г) толкование должно опираться на его словесное выражение.

Несмотря на это, можно все же сказать, что сновидение, не имеющее вовсе в виду быть доступным для понимания, не представляет толкователю больших трудностей, чем, например, древние иероглифы их читателям.

 

[17] Сложный комплекс, объединяющий два места: чердак дома ее отца, где она играла с братом, объектом ее позднейших фантазий, и двор дяди, который часто ее дразнил.

 

[18] Желание, контрастирующее реальному воспоминанию о дядином доме, где она ночью, во сне, часто сбрасывала с себя одеяло и обнажалась.

 

[19] Как у ангела – стебель лилии.

 

[20] Невинность, менструация, дама с камелиями.

 

[21] Соответственно нескольким лицам, объектам ее фантазии.

 

[22] Сук, сучок издавна служит символом пениса.

 

[23] Относится к предосторожностям в брачной жизни.

 

Яндекс.Метрика