Агнес Раватн

Птичий суд

На грани: роман-исповедь

* * *

I

Мое сердце билось все чаще, пока я пробиралась через маленький лес. То тут, то там крики птиц, а кроме них только серые, голые деревья, и то тут, то там сине‑зеленый шум под тусклым, бледным апрельским солнцем. Там, где стена леса окружала холм, показалась небрежная аллея из белых ветвистых берез. На верхушке каждой березы виднелись большие запутанные ветви, словно строящиеся гнезда. В конце аллеи – поблекший штакетный забор и ворота. За воротами – домик. Маленький, старый деревянный дом с крышей, покрытой лоскутами шифера.

Я беззвучно закрыла за собой ворота, пересекла дворик и поднялась по нескольким ступенькам крыльца к двери. Постучалась, но никто не открыл, и я почувствовала легкое волнение. Поставила сумки на лестницу, спустилась и пошла по каменным плитам, образующим небольшую дорожку вокруг дома. Оттуда открывался прекрасный вид: фиолетовые горы с белоснежными верхушками покоились на другом берегу фьорда. Одинокий лес окружал владение с обеих сторон.

Он стоял на другом конце сада среди нескольких тонких деревьев, высокая фигура в темно‑синем шерстяном свитере. Вздрогнул, когда я окликнула его. Повернулся, помахал рукой и пошел в мою сторону, шагая тяжелыми сапогами по серо‑желтому полю. Я затаила дыхание. На вид ему было около сорока, и он ничуть не выглядел неухоженным. Я скрыла удивление под улыбкой и сделала несколько шагов к нему. Темноволосый, крепкого сложения, он протянул мне руку, отводя взгляд.

– Сигурд Багге.

– Аллис Хагторн, – представилась я, легко пожав его большую руку. Ничего в его взгляде не указывало на то, что он меня узнал. Может быть, он просто хороший актер.

– Где ваш багаж?

– С другой стороны дома.

Сад за его спиной выглядел как серая зимняя трагедия погибших кустов, мокрой соломы и зарослей шиповника. Скоро придет весна, и тут разрастутся джунгли. Он заметил мое взволнованное выражение лица.

– Да. Тут есть чем заняться.

Я улыбнулась, кивнув.

– Сад – это проект моей жены. Мне нужен помощник, пока она в отъезде.

Я последовала за ним, обходя дом. Он взял по сумке в каждую руку и зашел внутрь, обернувшись:

– Вы можете не разуваться.

Провожая меня на второй этаж, он шел тяжелой поступью по старым ступеням. Моя комната оказалась обставлена просто: узкая кровать, застеленная бельем в цветочек, комод и письменный стол. Пахло чистотой и свежестью.

– Милая комната.

Он повернулся, не ответив, наклонил голову, кивнув в сторону моей ванной; мы спустились по лестнице, снова на улицу, через дворик и к маленькому сараю. Дерево зашумело, когда он отворил дверь и показал на стену: грабли, лопата, лом.

– Для самой высокой травы воспользуетесь косой, умеете?

Я кивнула, сглотнув.

– Здесь вы найдете большинство из необходимого. Садовые ножницы, – продолжил он. – Я был бы рад, если бы вы смогли как‑то привести в порядок изгородь. Если понадобятся еще инструменты, сообщите, я дам денег.

Он и не пытался смотреть на меня, когда говорил. Я прислуга, нужно определить дистанцию с самого начала.

– Много людей откликнулось на объявление? – вырвалось у меня.

Он бросил на меня взгляд из‑под черной челки.

– Достаточно.

Его надменность казалась напускной, но неприятно кольнула меня. Я – его собственность, делай что хочешь. Мы обошли дом дальше по каменным плитам и прошли в сад, мимо ягодных кустов и фруктовых деревьев. Воздух был резкий и свежий, пахло влажной землей и мертвой травой. Он открыл низкие чугунные ворота и повернулся ко мне.

– Сильно заржавели, – сказал он. – Может быть, вам удастся что‑то сделать с этим.

Я толкнула ворота и вошла за ним. Крутая каменная лестница с высокими ступеньками вела к краю сада и выходила прямо во фьорд. Считая ступеньки, я остановилась четко на сотой. Мы оказались на небольшой пристани с маленьким сараем для лодки по правую руку. Склоны гор образовали полукруг и закрыли пристань с обеих сторон. Это напомнило мне место, где я научилась плавать почти тридцать лет назад, около летнего домика, который снимали мои родители.

– Здесь так хорошо.

– Я подумываю как‑нибудь разобрать сарай, – сказал он, отвернувшись от меня. Ветер с фьорда развевал его волосы.

– У вас есть лодка?

– Нет, – кратко ответил он. – Ну что же. Тут для вас не так много работы. Но теперь, по крайней мере, вы увидели, как все это выглядит.

Он развернулся и быстро пошел вверх по лестнице.

Его спальня была на первом этаже, рядом с кухней и столовой, с окном, выходящим в сад. В спальне же был и кабинет.

Там он просиживал большую часть времени.

– Вы нечасто будете меня видеть, и я хочу, чтобы меня отвлекали как можно меньше.

На это я кивнула один раз и медленно, демонстрируя, что поняла всю серьезность.

– К сожалению, у меня нет машины, но есть велосипед с корзиной для покупок. Магазин в пяти километрах на север по шоссе. Завтрак нужно подать в восемь: два яйца вкрутую, селедка, два кусочка темного ржаного хлеба и черный кофе, – объяснил он мне. – По выходным вы в принципе свободны, но если вы все равно тут, можете готовить завтрак на час позже обычного. В час дня – обед. В шесть – ужин, с кофе и коньяком после.

И он исчез в своем кабинете, а я смогла свободно ознакомиться с кухней. Посуда в основном не новая, но добротная. Я открыла полки и шкафы, попробовав сделать это как можно тише. В холодильнике лежал кусок трески к обеду.

Скатерти были сложены в нижнем кухонном ящике, я выбрала одну и расстелила ее на обеденном столе, перед тем как накрыть его так тихо, как только могла. Ровно в шесть часов он вышел из спальни, отодвинул стул и уселся за стол в ожидании. Я поставила блюдо с рыбой на середину стола, миску с картошкой прямо перед ним. Выдвинула свой стул, собираясь сесть, но он быстрым движением руки остановил меня.

– Нет. Вы едите после меня.

Он посмотрел перед собой.

– Это я виноват, наверное, я не очень ясно выразился насчет этого.

Я сглотнула, схватила свою тарелку и быстро переставила ее на разделочный столик, не произнеся ни слова, уродливо ссутулившись.

Пока он ел, я налила воду в раковину и мыла кастрюлю с половниками. Он сидел с прямой спиной и ел, не издавая ни звука, не поднимая глаз. Я поставила кофе, неловким движением достала коньяк из стеклянного шкафа и убрала со стола, когда он отложил приборы. Налила кофе в чашку, коньяк в тоненький бокал, поставила все на поднос и, качаясь, отнесла ему. Когда он поднялся, поблагодарил за еду и ушел к себе в кабинет, я села за стол и съела свою остывшую порцию, положив наполовину растаявшее масло в картошку. После домыла посуду, протерла стол и поднялась в свою комнату. Разобрала все свои вещи, разложила одежду, носки и белье в комод, а книги в стопку на стол. Проверила, выключен ли мой телефон, и положила его в ящик стола. Никогда больше не буду его включать, кроме как в неотложном случае. Потом я сидела в полной тишине, боясь издать звук. Снизу ничего не было слышно. В конце концов я приняла душ и легла спать.

Лезвие косы, должно быть, затупилось. Я обругала мокрую желтую траву, которая гнулась, как бы сильно и быстро я ни била по ней. Было облачно, воздух влажный. Он ушел в свой кабинет сразу же после завтрака. По пути на улицу я заметила проблеск своего отражения в зеркале. До меня дошло, как потрепанно я выгляжу. Старые штаны, в которых я красила дом у родителей летом около пятнадцати лет назад. Нашла их дома в шкафу два дня назад, когда собиралась сюда, вместе с рубашкой в пятнах от краски. Мои родители вздохнули с облегчением, когда я ушла на автобусную остановку следующим утром.

Я почувствовала это спиной. Пот под рубашкой. Крошечные насекомые вились вокруг меня, садились на голову, лоб, все чесалось. Мне приходилось все время останавливаться, снимать перчатки и тереть лицо. Длинный желтый клок соломы так и оставался на месте в насмешку надо мной, я махала косой изо всех сил.

– Я бы на вашем месте попробовал железные грабли.

Я мгновенно обернулась. Сзади стоял Багге. У меня, наверно, был совершенно сумасшедший вид: красное лицо, лохмотья пятнадцатилетней давности. Челка прилипла к потному лбу, я на автомате провела рукой по коже и почувствовала, как к ней пристала земля.

– Коса не поможет, когда трава мокрая.

– Да. – Я выдавила улыбку, поставив на себе крест.

– И не забудьте про обед. – Он показал на свои наручные часы, развернулся и ушел.

Я бросила быстрый взгляд на дом, на окно его кабинета. Там он стоял и скептически наблюдал за моими неумелыми попытками садоводства, пока наконец не смог больше сдерживаться и спустился ко мне. Я расстроилась. Отнесла косу обратно в сарай и повесила ее на стену. Взяла грабли, прошлась ими по полю и наполнила тележку скользкой мертвой травой.

Велосипед стоял в дровнике, за сараем с инструментами. Старый, шустрый, с узкими шинами и рогами[1], поездка в магазин на нем заняла пять минут. Это оказалась маленькая, забытая богом бакалея за поворотом, прямо через мост. Входная дверь громко скрипнула. Других покупателей не было. Пожилая продавщица за прилавком кивнула в ответ на мое приветствие. На полках были пакеты с едой быстрого приготовления, салфетки и свечи, несколько видов хлеба, молочных продуктов и один прилавок с замороженными полуфабрикатами, фрукты и овощи на развес, взвешивать нужно самому.

Продавщица пристально следила за мной орлиным взором, пока я ходила между полупустых полок. Ее критический взгляд нельзя было истолковать превратно. Она меня узнала. Я поняла это и, неловкими движениями сложив покупки в корзинку, решила побыстрее уйти. Прошла к прилавку, чтобы заплатить, выложила покупки, не глядя ей в глаза. Она пробила мои товары, не изменившись в лице. Руки и кожа в морщинах, опущенные уголки рта, вот такой она была, думала я с облегчением по пути домой, я тут ни при чем, это у нее такое отношение к жизни.

Прошумев на узких шинах с корзинкой покупок за спиной мимо фьорда и влажного, мерцающего черного склона горы по правую руку, уворачиваясь от проезжающих машин, я выехала на крутую дорожку из гравия и поставила велосипед к дровнику. Прошуршала через дворик ко входу. Что‑то здесь было не так: супружеская пара жила тут, не ухаживая за садом, без машины, он целыми днями сидит в своем кабинете. Жена уехала. Я поставила свои покупки и принялась готовить ужин.

Пошевелиться было невозможно. Тело тяжелое, как чугунные ворота, ничего не гнется. Сначала я долго лежала, уставившись на сучки на потолке, пока наконец не смогла перевернуться на матрасе и скатиться на пол. Дура. Когда я последний раз занималась физической работой? Никогда. Пока мне не пришло в голову часами чесать граблями траву и мотыжить тяжелую землю.

Уродливо переваливаясь между обеденным столом и кухней, я подала ему завтрак. Мне было стыдно, я знала, что мои неуклюжие движения раздражают его. Наливая ему кофе, я издала тяжелый стон, и трудно было сказать, кому из нас было тягостнее.

– Переработала вчера в саду, – осторожно произнесла я извиняющимся тоном.

Он покашлял и вместо ответа посмотрел мимо меня.

Потом он прошел к себе в комнату, не сказав ни слова. Когда я осталась одна пить горький кофе, настроение у меня упало. Я была так горда, когда работала в саду накануне, очистила все поле от мертвой травы, в надежде, что он увидит меня из своего окна. Спина просто одеревенела.

На следующий день все стало еще хуже, мучения приносил каждый шаг. Весь день я старалась не садиться, потому что не знала, смогу ли потом снова подняться на ноги. Мой садоводческий энтузиазм продлился всего один день. Так всегда было. Я берусь за что‑то с огромным рвением и никогда не доделываю до конца. Нет у меня терпения, воли добиться результата. Я так надеялась, что именно это во мне изменится – воля, дисциплина. Но для выработки воли нужна именно воля. Мне нужно стать серьезнее, обрести характер. Сейчас или никогда. Здесь у меня было все, что нужно: уединенность, свободные дни, обязанностей мало и они просты и понятны, я была свободна от чужих взглядов и разговоров, и у меня был целый сад только для себя.

Вечером седьмого дня, когда я поставила перед ним поднос с кофе и коньяком и собиралась отойти, он остановил меня движением руки. Был вторник, я готовила ему обеды уже неделю, и идеи истощались. Сегодня – курица с эстрагоном. Понедельник – котлеты из сайды с жареным луком. Воскресенье – стейк из телятины. Суббота – стейк из говядины. Пятница – жареная форель с салатом из огурцов. Четверг – вареные сосиски с белым соусом. Среда – вареная треска.

– Аллис.

Он произнес мое имя в первый раз.

– Да?

– Возьмите себе чашку и присядьте.

Я сделала, как он сказал. Он налил кофе в мою тоненькую фарфоровую чашку.

– Прошла неделя, как вы здесь, – сказал он, посмотрев вниз на край стола.

Я ничего не ответила.

– Вам нравится здесь? – спросил он, подняв глаза.

– Да.

– Вы могли бы побыть здесь еще какое‑то время?

– Да, конечно. Спасибо.

– Вы получите первую зарплату, когда пройдет месяц. Это вас устроит?

Я кивнула.

– У вас есть вопросы?

Я немного помедлила.

– Как долго здесь будет для меня работа?

– Пока моя жена в отъезде, мне будет нужна помощь по дому и по саду. Всю весну и все лето, до начала осени.

– Мне это подходит.

Он плеснул коньяка в мой маленький бокал. И поднес свой к моему.

– Тогда выпьем за это.

Я подняла бокал и, не раздумывая, чокнулась с ним с почти неслышным звоном. Я покраснела, и мы посидели молча. Он не выказал желания продолжить разговор и сидел, нахмурив лоб под темной челкой. Я выпила свой кофе и коньяк и, не дожидаясь его ухода, встала из‑за стола и начала мыть посуду. Я услышала, как он отодвинул свой стул и исчез в комнате, пока я заливала водой сервиз. Я похолодела при мысли о том, что все было решено, я остаюсь здесь, но в то же время разгорячилась: у меня есть где жить, не нужно возвращаться, можно мирно жить тут.

Несколько солнечных дней спустя сад начал высыхать. В конце концов, я справилась с косой и скосила все до короткой торчащей соломы. Я вспотела на холодном воздухе. Бесцветное послеполуденное солнце уже заходило за гору, и у меня одеревенела спина. Я огляделась. Там и сям начали показываться весенние первоцветы. В один день шел снежный ливень, а следующий принес летнюю птичку – во всем этом не было никакой логики. Я прошлась граблями по полю, очистив его от сорняков и грязи, и отвезла все в тележке на край сада. Из‑под сорняков показались старые клумбы с черной застывшей землей. Я еще их не трогала, может, там есть лук, семена и что‑то живое под тем, что на поверхности. Иногда я поворачивалась и смотрела на дом во время своей работы и видела в окне мимолетный взгляд Багге. Не знаю, стоял ли он там и смотрел на меня или просто проходил мимо. Я отвезла инструменты обратно в сарай, обстучала землю со своих рабочих сапог о стену веранды и пошла в свою ванную. Наполнила ванну водой, залезла и отскребла землю от тела, воодушевившись новой возможностью существования. Работать под открытым небом, почувствовать это телом, вдохнуть в легкие свежий воздух. Никогда не думала, что перемена возможна. Не сама собой. Никогда. Эта мысль приносила облегчение и угнетала одновременно. Но теперь… Заставить себя делать это – работать в саду. Очистить все, дать возможность расти. Вот оно, спасение, – здесь я могла создать себя, свое целостное «я», здесь, где ничто не было связано со мной прежней. Очиститься и освободиться от долга, жить с чистым сердцем. Я вынула затычку, и вода утекла. Начисто промыла тело и волосы под душем и вышла из ванной. Внизу были слышны шаги Багге, это мог быть только он. Я вытерлась, оделась и вошла в свою комнату. Из окна я увидела, как он пересек двор и прошел в сад, может быть, для проверки. Его большие ботинки похрустывали по сухой соломе, его спина исчезла за фруктовыми деревьями и вниз по ступенькам к набережной. Я почувствовала шевеление вверху живота. Мужчины, подумала я, какие они красивые. Некоторые из них. Голоса, плечи. Я быстро вышла из комнаты и взялась за ручку двери напротив; было заперто. Остановилась у лестницы и подумала, не обыскать ли молниеносно все вокруг. От этой мысли сердце застучало громче, и я не решилась.

Его ванная располагалась справа от входа, там был старый кафельный пол, обычный туалет и душ за шторкой. По указанию я мыла пол и его ванную раз в неделю. Я могла сама выбрать день, сказал он, но добавил, что ему нравится запах моющего средства у двери ближе к концу не‑дели.

Наливая воду в ведро на кухне, я увидела, как он идет в сад. Он был большой, высокий и машинально наклонялся, заходя и выходя из комнаты. На улице он ходил медленно, в тяжелых походных сапогах, всегда прямой, несмотря на свой рост. Почему‑то я думала о боге Бальдре[2], когда видела его удаляющимся. Мне нравилось любоваться его спиной. Я любила смотреть на его походку. Он всегда носил рубашки, а по вечерам, когда холодало, надевал сверху темно‑синий шерстяной свитер. Я его не интересовала совершенно, его ничего не интересовало. Кроме того, что происходило в его кабинете. Я старалась не выказывать любопытства. Старалась заниматься своими делами, думать о том, что происходит в саду. Постепенно я стала думать о нем как о своем, планировать меню. По вечерам я писала списки того, что есть, и того, что нужно купить, что мне приготовить, как использовать все по максимуму. Это помогало мне занимать мысли, иначе они быстро становились негативными.

Дверца шкафчика в ванной открылась с коротким щелчком. Все, что там было, это обезболивающее, пластырь, карандаш от комаров, бритвенные лезвия и самый обычный дезодорант. Это меня удивило, я‑то думала, что он принимает какие‑нибудь сильнодействующие лекарства. Я поймала свое отражение в зеркале, пока вытирала его салфеткой. Очевидно, что человек, уставившийся на меня с отражения, только что сделал что‑то плохое; я видела этот взгляд сотни раз. Все, хватит, подумала я, нужно быть искренней.

Было написано, что нужно подрезать кусты перед появлением почек, но о времени не было ни слова. Я села на табуретку перед первым кустом черной смородины и внимательно посмотрела на ветки. Я нашла книгу по садоводству на полке, но там было очень мало информации. Я взяла в привычку вести постоянный внутренний диалог с самой собой в саду, с утра до вечера. Я думала обо всем. Мне всегда казалось, что даже если я однажды сойду с ума, я не такой человек, чтобы ходить по улицам и громко разговаривать сама с собой, потому что мне нечего будет сказать. Но здесь, в этой тишине, запуская руки в холодную влажную землю или отрезая мертвые ветви, я захлебывалась своеобразной внутренней болтовней, бесконечными разговорами сама с собой, иногда воображаемыми диалогами между мной и другими людьми, я рассуждала и спорила часами. Я проигрывала во всех своих внутренних спорах. Я прислушивалась больше к своим воображаемым оппонентам, чем к самой себе, их аргументы всегда перевешивали. Другим людям всегда доверяешь больше, чем себе.

Сначала я срезала обмороженную ветку смородины, потом те, что лежали на земле. Наконец самые старые ветки внизу куста. Кольцам на поверхности срезов было уже, во всяком случае, семь‑восемь лет, я подумала: как странно, что Багге с женой так сильно запустили свой сад.

Потом я взяла ножницы с собой на каменистый обрыв, где рос фундук. Если я сейчас хорошо его обстригу, потом могут быть хорошие орехи. Ходить на цыпочках по саду и делать маленькую работу было не только радостью, но и балансом на тонкой линии самопознания. Ожидания, которые были у меня перед приездом, сильно снизились. Мое невежество в садоводстве было очевидно – я вообще ничего о нем не знала, никогда не интересовалась, на самом деле у меня был небольшой комплекс неполноценности в том, что касается садов. Что земля – это не просто земля, что нужно добавлять удобрения или питательные вещества. То, что природа не смогла сама справиться, было для меня наибольшей преградой. В сарае лежали старые семена, но нормальный человек не мог разобрать то, что было на них написано; о прополке и подобных вещах было написано языком, совершенно не предназначенным для меня. Я запоминала небольшие отрывки из книги по садоводству, пыталась представить себе то, о чем читала, на следующий день шла пробовать на практике. Вот так? Это они имеют в виду? Меня бросало в дрожь каждый раз при мысли о том, что Багге мог стоять у окна и наблюдать за мной, что он стоял и почесывал в затылке: что это она там делает? Нет‑нет, не так! Поначалу я не решалась ни на что, кроме произвольной прополки грядок. Сейчас я сделала все так, как посчитала нужным, и подумывала посадить лук, но в том, что касается лука, автор книги полагал, что каждый читатель знает все о его посадке и что у всех людей на земле есть маленький багаж знаний о том, как сажать лук весной, а я этого не понимала.

Я собрала ветки фундука и положила их в тележку. Переехала поле и вытряхнула тележку в мусорную яму. Солнце внезапно вышло из‑за темного неба, неожиданно теплое и четко очерченное. Я присела на камень, спиной к дому, закрыла глаза и подставила лицо солнцу. Вздохнула. Подумала, что вообще работа в саду – это для меня, просто раньше у меня никогда не было возможности познакомиться с ней. Я быстро училась, и у меня не было с этим проблем, схватывала все на лету, нет причин считать, что у меня какая‑то «садовая дислексия».

– Сидите спокойно, Аллис, не двигайтесь, – услышала я вдруг необыкновенно тихий голос сзади.

Я машинально обернулась и вопросительно взглянула на него. Подкравшись, как лев, он резким движением сбросил меня на землю. Очутившись на четвереньках, я увидела, как он отшвырнул зажатый в руке камень. Взял меня за руку и помог подняться. Дрожа от адреналина, я перевела дыхание. На камне, на котором я сидела, лежала змея с раздробленной головой.

– Я не хотел вас напугать.

Я не смогла вымолвить ни слова. Сердце колотилось, и я сделала неуверенный шаг назад.

Мы посмотрели на змею, растянувшуюся на камне: маленькая гадюка, с длинным пятнистым телом в судорогах, синяя и белая в том месте, где раньше была голова. Я содрогнулась.

– Ничего себе, – выдавила я, почувствовав, как по мне течет холодный пот.

Промолчав, он взял змею за хвост и пошел вверх в гору, к опушке леса. Присел на корточки и придавил гадюку камнем. Потом прошел обратно к дому, повернул дверную ручку и исчез.

Вечера стали значительно светлее. Я вошла в дом после осмотра окрестностей на велосипеде. Смотреть было не на что. Вокруг дома было только шоссе и машины, проносящиеся мимо. Магазин был моим единственным контактом с внеш‑ним миром, да и там не было людей, только за прилавком та же самая женщина с орлиным взором каждый раз сверлила меня взглядом.

В доме тихо и пусто, как всегда. Зная, что есть еще один человек, который никак себя не проявлял, кроме как три раза в день за едой, я ощущала, что дом как будто еще более пуст. Я положила овощи в раковину на кухне. Начала готовить бульон из обрезков. У меня не было никаких идей насчет того, что готовить на обед на следующий день. Если бы я немного подумала заранее, когда садилась на автобус сюда месяц назад, я бы взяла с собой книгу с рецептами. Я подошла к полкам посмотреть, нет ли там чего‑нибудь вроде кулинарной книги. Просмотрела все шкафы, но ничего не нашла. Дом без рецептов, что за дом такой!

Я открывала кухонные полки одну за другой, потом шкафы. Глубоко в шкафчике со специями я нашла тонкую синюю тетрадку, которую пропустила до этого. Я достала ее и медленно пролистала. Рецепты были записаны тонкой черной ручкой. Красивый наклонный почерк – каши, супы, пироги. Я представила ее перед собой – рассеянная, узкая тень спиной ко мне, темная шея и темные волосы в пучке, некоторые пряди за ушами выбились. Взрослая, красивая женщина. Королева. Взрослая, подумала я, а я разве не взрослая? Заблудившийся ребенок, вот я кто. Я остановилась на рецепте азиатского супа, у меня было большинство необходимых ингредиентов, и я решила попробовать приготовить его на ужин. Нагрела масло в кастрюле, положила лук, чили и имбирь, запахи тут же стали подниматься над плитой. Я добавила бульон. В отдельную кастрюлю положила кусок трески. Собираясь переложить рыбу в суп, я услышала его шаги, дверь открылась, я покраснела и беззвучно выругалась – я отвлекла его. Я притворилась, что не заметила, когда голова его показалась в дверном проеме.

– Как вкусно пахнет.

– Просто немного супа.

– Вот как.

– Тут и вам хватит, если хотите.

Он застал меня врасплох, войдя в кухню и сев за стол, как бы в ожидании. Его присутствие сделало меня неуклюжей. Засунув тетрадку с рецептами между каких‑то разделочных досок, я налила суп и поставила перед ним. Он закрыл глаза, вдохнул запах и удивленно посмотрел на меня. Я ела свою порцию, стоя у разделочного стола, пока он сидел. Оба молчали. Смотря, как он ест, я почувствовала тепло и покой. Он съел все, перевел дыхание, поднялся и, приблизившись ко мне, поставил миску на стол. Я с горящими щеками смотрела в пол, пока он не ушел в свою комнату.

Подоконники на кухне были полны рассады зелени, которую я собиралась высадить, как только достаточно потеплеет. Я уже подготовила небольшой уютный уголок сада. Проработала рецепты из найденной тетрадки. Несколько раз он высовывал голову из своей комнаты, почуяв запах супов, которые я иногда готовила на ужин, всегда с одним и тем же удивленным лицом. Тогда мы делили ужин в полном молчании, он сидя, а я стоя.

Выбор в магазине был в основном невелик и не менялся, но иногда мне удавалось отыскать что‑нибудь на прилавке со свежими продуктами, что я не могла не забрать домой. Так однажды я нашла целую курицу с ножками и всем остальным, наверное, от какого‑нибудь местного крестьянина. Курица была упитанная и выглядела счастливой, наверное, всю жизнь весело бегала по двору. Я положила ее в корзину велосипеда и отвезла домой. Дома я отрезала бедра и ножки и заморозила их, чтобы потом сварить бульон, посолила тушку и убрала в холодильник. Помолилась богу, чтобы Багге не полез больше сегодня в холодильник: он говорил, что не любит лишнего.

Он молчал, пока я стояла и готовила ему завтрак. Когда он вернулся к себе, я со стучащим сердцем достала курицу и положила ее на стол, чтобы довести до комнатной температуры. Морковь, половинка луковицы, сельдерей – я порезала все крупными кусками, посыпала веточками петрушки и тимьяна, добавила чеснок и лавровый лист, сверху положила курицу и налила воды. Постепенно все сварилось, я помешивала через равные промежутки времени. В конце я опустила в кастрюлю половинку анисовой звездочки, в лицо мне брызнула капля, запахи зашевелились в носу, и когда я уже собиралась достать огромную курицу из кастрюли, вошел он.

– Что это такое?

Ничего не говоря, я хлопком положила курицу на кухонную поверхность, как будто это она все устроила, а не я. Он сел за обеденный стол и движением руки попросил сесть меня. Прежняя кухонная практика постепенно сходила на нет, я не знала, как это объяснить.

– Мы довольно далеко отошли от плана, Аллис. Мы условились о трех простых приемах пищи ежедневно.

Он ждал, что я что‑нибудь скажу. Его руки покоились на столе, грубые, не похожие на руки писателя.

Я сглотнула. Курица дымилась на столе.

– Я достаточно ясно дал это понять вначале. Так я слежу за расходами.

Я потупилась.

– Что вы собираетесь готовить? – Он кивнул в сторону курицы.

– У меня есть хороший рецепт, – сказала я кротко.

Он встал, задвинул свой стул за стол и пошел в свою комнату, закрыв за собой дверь. Я затаила дыхание. Повернулась к столу. Дрожащими руками разделала курицу.

Я подала ему грудку на обед в тот же день. С овощами и соусом из белого лука, от корки до корки последовав рецепту. Его подбородок заблестел. Он выдохнул и отодвинулся от стола.

– Если у вас получится достать еще таких, обязательно берите. – Он поднялся и ушел к себе.

На улице лил дождь. Он встал из‑за стола после завтрака, поблагодарив за еду. Я протерла стол тряпкой.

– Послушайте… – сказала я.

Его силуэт остановился на полпути в комнату.

– У вас не найдется пары сапог одолжить?

– Нет, к сожалению, нет, – ответил он кратко.

– У вашей жены нет сапог, которые я могла бы позаимствовать?

На лице его появилось странное выражение, и он покачал головой.

– Вы можете взять мои и надеть толстые носки.

Он направился в мою сторону, задев меня на пути в прихожую, и вернулся со своими высокими зелеными сапогами. Поставил их на пол передо мной. Я поблагодарила. Когда он ушел в свою комнату, я вспомнила, что мне еще нужна куртка от дождя. Постучала к нему. Он открыл мгновенно.

– А нет ли тут куртки, которую я могла бы…

– Увы.

У нее даже куртки не было, подумала я. В таком‑то климате. Не существует никакой жены.

– Какой у вас размер? – спросил он, когда я развернулась к двери.

– Что?

– Раз вы будете продолжать работу в саду.

Он ждал ответа.

– Ведь вы знаете, какая у нас тут погода. Я поеду в город и куплю вам все необходимое.

Разве это не прозвучало резко, почти агрессивно? – подумала я. Он явно показывал, что хочет окончательно закрыть все подобные вопросы. Что он готов купить абсолютно все, что мне нужно, если это обеспечит ему мир и покой.

– Размер обуви?

– Обуви, куртки и всего, что вам нужно, чтобы жить и работать здесь.

– Мне больше не приходит ничего в голову.

– Штаны, – постановил он.

Я кивнула.

Он исчез в своей комнате, затем тут же появился, надел ботинки, накинул куртку и вышел за дверь, не сказав ни слова. Сначала я не смела что‑нибудь делать, на тот случай, если я неправильно его поняла, но когда он не появился к обеду, я поняла, что пути открыты. Полтора часа до города, полтора часа до дома. Взглянув на настенные часы, я рассчитала, что он приедет не раньше чем через час. Первым желанием было открыть дверь в спальню. Сердце билось так сильно, что я чувствовала, как каждый удар отдавался в барабанных перепонках. Я повернула дверную ручку, и дверь приоткрылась. Побелев от мысли, что он может вернуться, я быстро забежала внутрь: убранная кровать вдоль стены справа, стул, дверь в стене напротив. На цыпочках я пробралась к той двери, потрогала ручку, но она была заперта, мне было безумно интересно, чем он мог там заниматься. Я все время слышала звуки, поэтому я вышла из спальни и закрыла за собой дверь. Меня охватил страх: вдруг он рассыпал пыль на полу, чтобы проверить следы, когда вернется домой, и я снова открыла дверь и села на корточки, чтобы проверить это, мог ли он действительно быть таким ненормальным, но темный деревянный пол блестел чистотой. Я встала и почувствовала руку на своем плече, у меня вырвался крик, но это просто дверная ручка коснулась плеча. Дрожащей рукой я закрыла дверь и решила никогда больше этого не делать. Я видела тени, мне казалось, что я вижу, как он, его фигура проплывает мимо окна, его затылок, исчезающий и появляющийся снова, весь этот страх – оно того не стоило. Вернувшись на кухню, я начала наполнять раковину водой, но, подчинившись внезапной мысли, вернулась в его спальню и посмотрела на пол: там что‑то лежало. Присев на корточки, я подняла иголку. Трюк, старый как мир. Я не могла поверить в это. Это могло быть случайностью, я не мыла пол уже несколько дней, но нельзя было рисковать. Дрожащими пальцами я положила иголку на дверную ручку.

Поздно вечером он вошел в дом, когда я стояла на кухне, ожидая, пока закипит чайник.

– Вам подогреть ужин? – Я вдруг почувствовала себя настоящей женой: муж вернулся с работы, а я жду его дома.

– Нет. Съем его завтра.

Он прошел мимо, коснувшись меня плечом, я стояла, не шевелясь, под струей пара из чайника. На мгновение он застыл у двери в спальню перед тем, как повернуть ручку. На миг мы встретились взглядами, я тут же отвела глаза, и он исчез. И сразу же вышел с ярко‑желтым дождевиком, парой сапог, подобных его, и с темно‑синими рабочими штанами, похожими на те, что висели в прихожей. Наверное, в городе есть специализированный магазин. Багге сказал, что штаны непромокаемые. Теперь я буду как его миниатюрная копия. Я оказалась достаточно глупа, чтобы на секунду ощутить счастье от осознания этого. Он отдал мне все, и я, не зная, что сделать, пожелала ему спокойной ночи и поднялась по лестнице к себе, будто бы я так обрадовалась подаркам, что захотела в них спать.

Плохая погода продержалась и следующий день. Чтобы он увидел мою благодарность, я обошла сад в новой куртке, чувствуя себя как гамсуновский Нагель[3], как одетый в желтое дурак не на своем месте, делавший жизнь странной себе и всем вокруг. В твердом, теплом капюшоне я чувствовала себя в безопасности и почти радовалась. В новых сапогах для меня не было преград, я всюду могла пробраться. Пристань посерела и красиво смотрелась под дождем, туман растянулся по поверхности фьорда. Сапоги скользили по камням вдоль горного склона, и я придерживалась рукой. За сараем с лодками мне можно было аккуратно забраться на скользкую скалу, на влажной земле легко было поскользнуться. Держась за кочки и ломающиеся кусты, я наконец поднялась наверх. Сапоги раздавили панцири крабов. Отсюда был хороший обзор местности. Несколько маленьких, разрушенных, бледных на солнце сараев вдоль линии берега на юг. Я увидела крышу дома или дачи недалеко от нашей пристани, рядом с бухтой, это наши ближайшие соседи. А в остальном только лишь кустарники, лес и крутые скалы. В животе потеплело – здесь нет людей. Низкий кустарник постепенно переходил в лиственный лес с редкими соснами. Всего несколько дней назад деревья были голые, а сейчас в нос ударил запах крошечных ярко‑зеленых листочков. Повсюду звук падающих на листья капель, мягкая и влажная земля в лесу, корни деревьев, вороньи лапки[4] и папоротник. Хвойные иголки прилипали к сапогам. Шум маленького ручейка за домом. Это мне всегда нравилось. Тихий лес с корнями и шишками. Не видно ни одной тропинки. Еще лучше – это был мой лес. Воздух, который я вдыхала, приятный, чистый, был моим. Летом тут будут ягоды. Осенью – грибы. Углубляясь в лес, я замечала разные породы деревьев. Много берез, но есть и ольха с осиной. Через полчаса, на большом кругу, там, где, я думала, должен находиться дом, я вышла на маленькую полянку. Тут было несколько темных, редких кочек, мертвая желтая трава и несколько крошечных молоденьких деревьев. Но подойдя ближе, я увидела, что они росли вдоль черного круга, примерно два метра диаметром. Наверное, тут кто‑то жег костер. Я с любопытством присела на корточки, после прогулки по лесу было жарко. Я потрогала землю. Странное место для костра. Пальцы нащупали холодный металл, и я вытащила на свет гвоздь, черный от сажи. Потерла его большим пальцем, и показался медный цвет. Я выбросила его, но тут же заметила еще один, и еще один, все было усыпано черными гвоздями.

Дома я сняла сапоги и оставила их на лестнице у передней стороны дома. Из кабинета Багге исходил свет. Повесив уличную одежду под крыльцом веранды, я почувствовала, насколько сильно я вспотела. Конский хвост мокрой косичкой свисал на шее. Ему нельзя было видеть меня в таком виде, потной и красной, ему было бы очень неловко из‑за меня, но когда я прокралась внутрь босиком, он сидел за обеденным столом с одним лишь бокалом красного вина и смотрел перед собой. Раньше он так не сидел. Было ли это своего рода приглашением к общению? Я ненавидела проходить мимо него, никогда не зная, хочет ли он, чтобы я с ним поздоровалась, или мне просто следовало проскальзывать мимо, как будто ни он, ни я не существуем? Что было более заметно, первое или второе? Я кивнула, словно он был одним из тех, кого я обычно встречала по пути на работу, но перед тем, как я стала подниматься наверх, он остановил меня.

– Аллис.

– Да?

Волосы прилипли к голове, уши торчали. В ожидании на лестнице я провела рукой по волосам, чтобы они не казались такими плоскими, но они были тонкие и насквозь мокрые.

– Что вы там делали? Куда ходили?

– Просто сделала небольшой круг.

– Отлично.

И он помахал мне.

Быстрыми шагами, как маленькая девочка, я взбежала по ступенькам наверх. У него получилось сделать так, чтобы я почувствовала себя такой глупой, малолетней. Испытующий взгляд, чтобы показать, что я – его собственность, это он решает, куда я могу пойти и куда не могу.

Я рано легла спать. Сердце трепетало, руки были влажные и дрожали. У меня не было наготове способа борьбы с меланхолией, я даже не представляла, что тут может помочь. Я была «тонкокожей», восприимчивой ко всему. Поверхностные, но разрушительные сценарии будущего, мои единственные надежды все больше и больше приходили в упадок, через десять, нет, через пять или еще меньше – через три года я смогу преодолеть, пережить это, и к тому времени я должна опереться на свой возросший интеллект и постепенно заработать уважение окружающих, ведь если не сделать этого, что тогда? Тогда ничего, алкоголизм и стыд, ходить в винную монополию[5] пару раз в неделю, без наследства, без денег, если мне не поторопиться и не выйти замуж. Но за кого? Я была в центре скандала, вся страна знала, что мне нет возврата и что я не годна для брака. Со временем у меня получится отдать себя чему‑то, что сможет поглотить меня и никогда не отпустит.

– Это все? – спросила она, пробив кофе.

– Да.

– Что‑нибудь из этого? – Она кивнула на прилавок за собой: рядом с витриной с табаком висели несколько упаковок с батарейками, коробочек с обезболивающим, презервативы.

– Нет, – ответила я удивленно.

Я заплатила, взяла сумки и вышла, не сказав ни слова. Выходя, я затылком почувствовала ее улыбку, ощутила, как кровь бросилась мне в лицо. Я ехала на велосипеде быстрее, чем была в силах. Могла ли она оказаться такой злобной? Теперь, уехав, я была в этом уверена. Она наконец узнала меня, это заняло время, но теперь она знает, откуда я взялась. Теперь я уже не просто случайный завоеватель, паразит из города, поселившийся в ее мире, в ее магазине. Теперь она окончательно определила меня, и это нельзя оставить без комментариев. Она должна была дать мне понять, что знает, кто я такая, гордилась, что мои фотографии были на ее неустойчивых стендах задолго до того. Подумать только, телевизионная шлюха всей страны начала закупаться именно в ее магазине, сама Аллис Хагторн, та, которая легла в постель ради работы на ТВ. С грохотом бросив велосипед к дровнику, взбежала по лестнице, чувствуя, как шея покрывается красными пятнами. Я вошла и сняла обувь в прихожей. Хотела взять себя в руки, но не могла. Что теперь, мне придется идти дальше, искать новое место и новый магазин? Резкими движениями закинула продукты в холодильник, все тут же вывалилось обратно. Багге неожиданно вышел из сада и открыл входную дверь. У меня по телу пробежала дрожь. Я быстро развернулась к холодильнику, спрятав лицо.

– Вы купили кофе?

– Да, – выдавила я в слезах из‑за дверцы холодильника.

Он подошел вплотную, положил руку мне на плечо, но тут же резко отдернул ее.

Я напрягла мышцы лица, уставившись на кусок сыра.

– Аллис, у вас что‑то случилось?

Я не смогла ответить.

– Дело во мне? – спросил он. – Я сделал что‑то не так?

Я помотала головой, не хотела показывать ему красное, опухшее лицо.

– Вы можете поговорить со мной об этом?

Вот он и сломался. Его лицо смягчилось, когда он увидел слезы. Взяв меня за руку, он провел меня через кухню и усадил на свой стул.

– Вам необязательно рассказывать, если нет желания. Хотите чашку кофе?

Я кивнула.

Мы молчали. Он готовил кофе, а мне было стыдно от мысли о том, как сильно я его побеспокоила. Вот он подошел ко мне с кофе. Сел за стол, повернувшись к саду. Дал мне понять, что если я хочу, то могу говорить, или не рассказывать, если не хочу. Я очень хотела произвести впечатление, как будто это никак с ним не связано, проблема была не в моем гнетущем одиночестве, совсем наоборот. Допив кофе, я подошла к раковине и помыла чашку, не сказав ничего, кроме краткого «спасибо». И поднялась в свою комнату, оставив его одного.

В погожие дни я вешала белье на сушилку в саду. Я внимательно следила, чтобы наша одежда висела по отдельности. Сегодня погода не подходила для сушки белья, так что я повесила его вещи на долговязую сушилку в ванной, а свои – к себе в комнату, я протянула там несколько веревок. Но в стиральной машинке наши вещи были в близком контакте, вместе стирались в теплой мыльной воде каждую неделю. Интересно, принимал ли он как само собой разумеющееся, что я делала так, или он упадет в обморок или почернеет, если вдруг узнает об этом?

Висящее в комнате белье отражалось тенями, словно человеческими силуэтами, на стенах и потолке в лунном свете. Проснувшись, я была вынуждена признать, что мне приснился эротический сон. Давно такого не было, насколько я помнила, может быть, так мозг защищал меня: «Вот, Аллис, мы закрыли это, для тебя больше никакой эротики на время, это не лучшая твоя сторона».

Подавая ему завтрак, я оказалась в порочном кругу. Страх, что по мне заметна активная подсознательная жизнь, привел к явному языку движений, только усиливавшему чувство, будто он детально читает мой сон по моему лицу. Наливая ему кофе, я замерла при мысли о том, что моя грудь может, например, выскочить перед его лицом, если я буду неосторожна, на самом деле это физически невозможно, но я покраснела. Багге ничего не сказал, но я заметила тень слабого раздражения на его лице.

Он медленно ел у меня за спиной, пока раковина наполнялась водой, я налила слишком много мыла, она переполнилась, и вода вульгарно обрызгала мою футболку – эротическое приглашение во время мытья посуды. Я попыталась не стоять, как будто приглашая, сдвинула ноги, выпрямилась как столб и начала мыть стаканы.

– У вас проблемы со спиной?

– Немного затекла.

Он отложил нож на тарелку и отодвинулся от стола, поблагодарив за еду. Исчез в своей комнате. У меня загорелось лицо, я помотала головой и вынула пробку из раковины. Думала поработать сегодня на клумбе, но не хотела показываться у него перед глазами, сновать под окнами, словно неудачница и оборванка, согнувшаяся над перегноем. Я достала тетрадку с рецептами из кухонного шкафа и, сев за стол, стала медленно пробираться через тонкий наклонный почерк.

Через час он вышел из своей комнаты и прошел мимо меня, остановился у своей ванной и повернулся ко мне. Волосы его были как будто влажные, я удивилась, ведь он вышел из кабинета. Я все еще была смущена после завтрака и не хотела встречаться с ним взглядом.

– Мне нужно, чтобы вы немного поработали в саду, Аллис, а не только сидели тут.

– Я думала позаниматься немного им после обеда.

– Теперь будет тепло, и я боюсь, что все прорастет через бревна и камни, – сказал он и зашел в ванную.

«Ненавижу тебя», – подумала я. Кто он такой? Что он вообще будет делать с этим садом? Это жена все за него решает.

Я больше не могла это выносить. Трясущимися руками выдвинула ящик письменного стола и достала телефон. Сбежала к причалу. Ступни почти коснулись воды. С нервным напряжением в животе набрала номер. Подумать только, какая шутка, как это вообще возможно, что любой может позвонить в справочную и спросить все что угодно, цены на молоко и столицы государств, и что я была единственной, кто воспринимал это всерьез.

– Да, сейчас посмотрю. Родился первого января тысяча девятьсот шестьдесят девятого года, – сказал мужчина в трубке.

– Тысяча девятьсот шестьдесят девятого?

– Да.

Я не осмелилась спрашивать дальше, поблагодарила и положила трубку. Сорок три года. Что же заставило жить сорокатрехлетнего мужчину вот такой уединенной жизнью, будто прокаженным, не контактируя с миром вокруг, кроме меня? Вдруг от резкого звука я подпрыгнула и повернулась. Он стоял сзади меня, на несколько ступенек выше по лестнице.

– Я… – сказала я, сжав телефон в руке, что‑то перевернулось во мне.

– Я только хотел сообщить, – сказал он, преодолевая последние ступеньки вниз к пристани и приближаясь ко мне, – что мне нужно поехать в город. Я вернусь не раньше вечера, так что вам не нужно беспокоиться об ужине.

Я кивнула.

– Но, естественно, приготовьте что‑нибудь для себя.

– Хорошо.

Он развернулся и резко пошел вверх. Я осталась сидеть на пристани до тех пор, пока окончательно не была уверена, что он ушел. Тогда я пошла к дому. Было два часа. Я не знала, что мне делать. Взяла книгу и пошла к себе, немного почитала, спустилась вниз за новой – я не находила себе места. В саду светило солнце, и садовая мебель стояла там, где Багге поставил ее в последний раз, под вишневым деревом. В проблеске чувства свободы я обнаружила, что бегу в подвал, там я выбрала бутылку белого вина и взяла ее с собой в сад. Послеполуденное солнце пригревало меня, а я пила вино. Сняла рубашку, но с каждым щебетаньем птиц или каждым звуком ломающихся веток в лесу я вскакивала и прикрывалась. Почувствовала свист в ушах, услышала свое дыхание в горле, горячее, внимающее всему; налила себе еще вина.

Когда я проснулась, он сидел на стуле около меня. Сколько он там сидел, я не знала. Я накрыла грудь и живот своей тонкой рубашкой, руки остались голыми. Я вскочила и попыталась попасть в рукава, надеть ее через голову, стыдливо прикрывая тело. Он сидел прямо передо мной, вероятно, жалея меня, но в то же время лоб его был, как обычно, нахмурен, лицо выражало смесь беспокойства и мягкого скепсиса. Он кивнул в сторону пустой бутылки, лежащей на траве между стульями.

– Я вычту это из вашей следующей зарплаты, – сказал он.

– Да, конечно, – сказала я. – Прошу прощения.

Он строго посмотрел на меня. И вдруг изменился в лице, ухмыльнувшись.

– Я просто шучу.

Он встал и пошел в дом. Я натянула рубашку, приподнялась было, чтобы по привычке пойти за ним, но села обратно. Солнце все еще стояло высоко над горой на другой стороне фьорда и сильно светило в лицо. Вдруг я услышала его шаги по траве. Он сел на стул возле меня и поставил еще один бокал на стол рядом с моим.

– Выдержите еще немного? – спросил он, показывая новую бутылку белого.

Я ответила, что да, думаю, выдержку. Он открыл бутылку и наполнил наши бокалы. Я почувствовала резкую необходимость чокнуться с ним, но он вместо этого поднес бокал к губам и молча выпил. Я смотрела прямо перед собой. Боковым зрением видела его очертания, его поднимающуюся и опускающуюся грудь.

– Хороший вечер, – сказал он вдруг, не глядя на меня.

– Да, – быстро сказала я.

Вино было опасно ледяным, и я старалась пить не слишком быстро. Во рту стало сухо.

– Могу я спросить, сколько вам лет?

– Мне тридцать два.

Он не ответил.

– А вам?

Он повернул ко мне голову.

– Я думаю, это вы знаете.

Я мгновенно покраснела. Хотела объяснить, но он меня остановил.

– Не думайте об этом.

Он наклонился к бутылке и налил нам еще. Некоторое время мы помолчали.

– Как дела в городе? – спросила я и тут же пожалела об этом.

– Как и раньше, – сказал он с жесткостью в голосе.

Мы еще посидели в молчании.

– Становится прохладно, – наконец произнес он, поднялся и ушел, ничего больше не говоря.

Я подумала, что он пошел за свитером, но он не вернулся. Бутылка стояла на столе, наполовину пустая. Я осталась сидеть, чтобы показать свободу воли. Руки покрылись гусиной кожей. В испуге я заметила, что плачу. Сидеть так и плакать от одиночества ощущалось как какое‑то извращение, и я быстро перестала. Посидела еще немного, закрыла бутылку пробкой, поднялась по лестнице и легла спать.

Теплый утренний ветер обдул меня, когда я открыла дверь на веранду после завтрака. Пока Багге был в своем кабинете, я сходила в сарай и принесла старые цветочные горшки. Наполнила их землей и вернулась на веранду. Я посадила травы в горшки и поставила их в место, защищенное от ветра. Тимьян, розмарин, эстрагон. Петрушка и любисток. Потом я спустилась к пристани. На полпути я увидела, что он сидит на берегу, на лестнице к сараю, вполоборота ко мне. Я остановилась, не понимая, как он смог пройти мимо незамеченным. Я собиралась развернуться, но в этот момент он повернул ко мне голову, и у меня не было выбора, кроме как, с нарастающим беспокойством, продолжить спуск и притвориться, будто ничего не произошло. Спустившись на пристань, я стала смотреть на фьорд. Черно‑зеленое соленое море волнами приближалось к нам, снова и снова. Он молчал. Я почувствовала закипающее раздражение из‑за нашего молчания.

– Вам не стоит так часто сюда спускаться, – внезапно произнес он.

– Почему нет?

Он едва заметно пожал плечами.

– Вы можете упасть в воду.

– Я умею плавать.

– Уверены?

Я кивнула.

– А я не уверен, что это поможет, – сказал он, отвернувшись.

– Пойду приготовлю вам обед.

Он не ответил. Я прошла все сто ступенек назад к дому и начала готовить салат. Резкими движениями порезала помидоры. Мне уже поднадоело то формальное общение, на котором он настаивал. Теперь это уже было притворством. Я прожила тут уже почти два месяца, под одной крышей с ним, и была так же отрезана от мира, как и он. Я решила наказать его, уехав на выходные в город. Пусть остается тут и сам делает себе жарко́е. Внезапно он вышел из сада и уселся за стол под вишневым деревом, спиной ко мне. Я открыла дверь на веранду, вопросительно посмотрев на него.

– Я поем здесь. И бокал вина к обеду.

Стол затрясся, когда я поставила тарелку и положила приборы. Я налила вино и поставила перед ним салат. В благодарность он кивнул, словно издеваясь надо мной. Я бесшумно встала за ним и уставилась на его широкую спину. Он не притрагивался к еде.

– Я съезжу в город на выходные.

– У вас есть на это полное право.

– С обеда и до вечера воскресенья.

– Принято, – сказал он и начал есть.

Я развернулась и ушла к себе. Собрала сумку, беспорядочно бормоча что‑то себе под нос.

Когда я вышла на веранду, чтобы попрощаться, он едва оторвался от тарелки и продолжил есть.

В автобусе я пожалела обо всем этом. Еще задолго до центра я спонтанно нажала кнопку «стоп» в автобусе, вышла и пошла в случайном направлении, как будто я знала, куда собираюсь, на случай, если кто‑то из автобуса смотрел на меня. Я не могла ехать в центр из‑за взглядов окружающих. Шумные толпы молодежи в разноцветной одежде шли на вечеринку. Через несколько сотен метров я нашла укрытие в магазине скобяных товаров, но тут же была за это наказана, на входе столкнувшись лицом к лицу со своей однокурсницей.

– Аллис! – выкрикнула она в восторженном шоке.

Никто из нас не решился обняться, у меня на лице застыла странная улыбка. Рассказала, что навещаю родственников, она уговаривала выпить по чашке кофе и попыталась затащить меня в ближайшее кафе. Это была попытка не считаться с мнением других, знакомая мне со студенческих времен. Но я стояла на своем и сказала, что у меня встреча. Разочарованная, она спросила, правда ли, что я ушла с работы и уехала из Йунса. Я подтвердила.

– Какой ужас!

– Да ладно, – сказала я, – я сама виновата.

Хотя она ничего не сказала, ее лицо выражало снисходительный протест.

– У тебя все так хорошо получалось на ТВ. Мы смотрели все твои программы.

– Спасибо.

Она остановилась, посмотрела на меня, открыв рот, явно не решаясь упоминать имя К.

– Но как же университет? – наконец выдавила она.

– Да, туда я не могу вернуться.

Она покачала головой.

Я сказала, что нашла новую работу, что я помогаю в одном доме, но не сказала, где именно. Видно было, что она умирает от любопытства, но не знает, как продолжить. Наконец она спросила, много ли ухода требуется за моим новым работодателем.

– Нет, – ответила я с легким раздражением. – Просто там большой дом, и ему нужна помощь.

– С чем?

– С садом и прочим.

– С садом? – Она удивленно рассмеялась. – Ты же ничего не знаешь о садах.

– Нет, знаю, – рявкнула я. И сказала, что мне пора идти.

Она прижалась своей румяной щекой ко мне, думая, что очень захватывающе дотронуться до скандальной персоны, об этом стоит рассказать в клубе. В своем огромном дождевике, довольная, она отправилась домой к маленьким детям и мужу, я проводила ее взглядом, пока она не исчезла. Последний раз я видела ее десять лет назад и надеюсь, что больше это никогда не повторится. Она была порывом из прошлого, но потом я подумала, что ошибаюсь, все дело было в контрасте между тем, кем я была и кто я сейчас. Я вышла из скобяного магазина и остановила прохожего, пожилого мужчину, который не мог ничего обо мне знать. Я спросила у него, есть ли тут поблизости гостиница, и он показал мне дорогу.

В восемь часов я вышла из гостиницы, не позавтракав. Когда торговый центр наконец открылся, я зашла в самый большой магазин одежды и более часа была там единственным клиентом. Давно я не покупала себе одежду. Каждую вещь, которую я выуживала из рядов, я оценивала только по тому, подойдет ли она в доме и саду Багге или нет. Я видела себя, стоящую на лестнице и красящую кусочек западной стены в новых брюках, и мерила платья, представляя, как сижу в них под вишневым деревом летним вечером с бокалом вина. Наконец я выбрала несколько вещей и заплатила купюрой в тысячу крон из моей первой зарплаты.

Когда я вернулась обратно в дом, входная дверь была закрыта. Всю обратную дорогу в автобусе я напрасно думала, как буду объяснять свой скорый приезд. Я поставила свои вещи на ступеньки и обошла дом. В саду его не было. Вниз по лестнице к пристани – и там его нет. Дверь на веранду также закрыта. Раньше мне и в голову не приходило, что он не дал мне ключи от дома. Я села за стол в саду и стала ждать. Все то время, что я прожила у Багге, он был дома, за исключением того вечера, когда ездил в город. Прошел час. Я снова обошла дом и забрала свои вещи. Достала купленную одежду и быстро переоделась в светлую юбку и блузку – комплект, в котором я представляла, как буду работать в саду. Он был слишком хорош, и я сомневалась, что у меня получится выглядеть в нем подобающе. В сарае я нашла перчатки, садовые ножницы и тяпку. И вот я прошла в глубь сада, опустилась на колени на дальнем конце клумбы и начала работу. Все время прислушивалась к его шагам. Я умышленно не торопилась: я хотела, чтобы по возвращении он увидел, как я, склонившись и на коленях, занята работой. Я все больше смущалась в новой одежде, чувствуя себя разряженной, расфуфыренной. Снова пришли прежние мысли о Йунсе. Вот она я, начала новую жизнь, словно ничего не произошло. Как легко я забыла все былое и начала новое, что‑то пугающее было в том, как просто оказалось переступить через все то, в чем я обманывала других. Вести двойную игру, врать так, чтобы самой в это верить. Что со мной не так, почему я никогда не могла быть верной? Зимой, когда я занималась самокопанием, я прочла о полиандрии – когда самка спаривается с несколькими самцами. Тогда я почувствовала смесь негодования и одиночества, узнав, что во всем царстве зверей только фазанохвостые яканы, круглоносые плывунцы, морские коньки и я занимаемся этим. Какую общность с ними должна я почувствовать?

Не знаю, сколько времени я провела за работой, но, когда я вытряхнула ведро с сорняками в одиннадцатый или двенадцатый раз, солнце уже зашло за гору, и я замерзла. Я прошла обратно к дому и проверила обе двери еще раз. Надела куртку и села на лестницу у веранды. Мучил голод. То, что Багге жил той жизнью, к которой у меня не было доступа, странным образом причиняло мне боль. Наконец я пошла в сарай достать лестницу. Перенесла ее через двор и приставила к стене своей комнаты, туда, где было приоткрыто окно. Я всегда боялась высоты, но на этой старой лестнице страх преумножился. Мне пришлось забраться так высоко, чтобы встать ногами на верхнюю ступеньку. Раскачиваясь, я нырнула в окно и приземлилась на пол, ударившись головой о ночной столик. Спустившись вниз, я отперла дверь и занесла свои вещи. Было такое чувство, словно я совершила преступление. В доме кромешная тьма и пустота. Все было так иначе, когда его здесь не было. Минуту я постояла спокойно, а затем прошла к спальне. Прислушалась, но все было тихо. Никакой иголки на ручке двери на этот раз. Я нажала ее, и дверь приоткрылась. Есть кто‑нибудь? В комнате было темно. Он никогда не просил меня тут убираться. Шторы задвинуты, но лунный свет пробивался через тонкую ткань. Я медленно вошла в комнату. На спинке стула висела рубашка, а больше вещей не было. Я снова осторожно пересекла комнату и попробовала открыть дверь в кабинет. Заперто. В порыве внезапного страха я развернулась и выбежала из спальни, устремившись в кухню. Там я сделала себе несколько бутербродов и съела их стоя. Отнесла сумку наверх, приняла душ и сразу же легла в постель, прислушиваясь к звукам снаружи, пока наконец не уснула.

Наутро я проснулась от звуков, доносящихся из кухни. Я встала и надела вчерашнюю одежду. Когда я спустилась, он молол кофе.

– Боже мой! – Он посмотрел вверх. – Это вы?

– Я приехала вчера. Все двери были заперты, так что я забралась через окно в свою спальню.

– Я думал, вы сказали, что будете в городе до сегодняшнего дня.

– Да, планы поменялись.

Я внутренне выругалась на себя за то, что не спросила, где был он.

– Вам приготовить завтрак?

– Нет нужды, – сказал он. – Я уже поел. Только выпью чашку кофе.

Я кивнула.

– А я был у друга.

– Вот как.

– А вы хотите чашечку? – Он поднял коробку с кофе.

– Да, спасибо.

Я села за стол – пожалуй, слишком смелый поступок. Сидела, опустив глаза, пока он наливал воду в кофеварку.

Когда кофе сварился, он налил нам и присел рядом со мной.

– Новая, – сказал он, кивнув на мою блузку, ту самую, в которой я вчера работала в саду.

– Нет, не очень‑то.

Вдруг он протянул руку и дотронулся до моего локтя. И тут же отдернул.

– Земля, – произнес он, поднеся чашку к губам.

Я покраснела. Объяснила, что я вчера немного полола, пока ждала его. Он не ответил. Теперь я могла показаться ему нечистоплотной. Мы сидели молча.

– Кажется, сегодня будет хорошая погода, – наконец сказал он, выглянув из окна веранды.

– Да, похоже на то. Я думала удобрить сегодня газон чуть позже.

– Необязательно работать в воскресенье, – сказал он, встав из‑за стола.

Он потянулся за кофе. Я поднялась к себе и посмотрела на него из окна. В полном покое он сидел под вишней, под ее белыми цветами, повернувшись к саду. Я скучала по музыке. Единственные звуки, которые я слышала за последние два месяца, – это гул машин на шоссе, писк насекомых, крики птиц и слабые всплески волн, бьющихся о скалы у пристани. Он даже радио не слушал. В его жизни существовал только он сам и я, домработница и садовник. Я помыла свою ванну перед тем, как спуститься и открыть дверь в сад.

– Вам приготовить обед?

– Я выпью только бокал вина. Белого.

Я бросилась к холодильнику, достала открытую бутылку и с бокалом в руке вышла к нему. Внутри все кипело. Он повернулся ко мне.

– Вы, наверное, тоже хотите вина?

Я не знала, обычная ли это вежливость или что‑то значило, намек на злоупотребление алкоголем.

– Да. С удовольствием.

Я вернулась с еще одним бокалом и принесла бутылку. Села на стул рядом с ним.

– Сегодня будет хороший день, – сказал он отстраненным голосом.

«Ты это уже говорил», – подумала я. Я отпила вино, во рту разлилась прохлада.

– Вы видели здесь мышей? – спросил он.

– Здесь? Мышей?

– Я вижу их постоянно.

– В доме?

– Нет, снаружи. Маленькие лесные мыши.

– Ужас.

– Нам нужно заткнуть все щели в доме до прихода осени, иначе у нас будут проблемы.

Он протянул мне свой бокал, дав знак, чтобы я наполнила его.

– Вы давно живете в этом доме? – резко спросила я, боясь передумать.

– Да, – ответил он. – Это дом моего детства.

– Вы всегда тут жили? – Я позволила вопросу прокрасться осторожно и незаметно.

Он кивнул в ответ. Я хотела спросить, есть ли у него дети, такое может быть, теоретически они могли уже успеть переехать отсюда, но ничего не сказала. Такого длинного разговора у нас еще не было, лучше не переходить границы.

– Выпейте еще, – сказал он, когда я допила свой бокал.

Я долила остатки из бутылки. Так мы долго просидели в молчании. Я подумала, что нужно встать и поработать в саду, продемонстрировать свою преданность работе, но сидеть было так хорошо, я словно приклеилась к стулу. Багге умиротворенно смотрел на горы и фьорд, но это могло в любой момент закончиться. Я резко встала:

– Так, ну все, хватит.

Перешла двор и достала из сарая ведро для прополки. С напускной важностью прошла мимо продолжавшего сидеть Багге и остановилась у края обрыва. Надела перчатки и начала выдергивать сныть. Не отрывая глаз от земли, я тщательно удаляла корневища и складывала их в ведро, все время ощущая его взгляд на себе. Чужая женщина в перчатках его жены стоит там и полет. Когда я разогнулась, чтобы отнести ведро, Багге уже оказался вдалеке, за кустами ягод. Я взялась за ручку ведра и опорожнила его в компостную яму, прошла мимо него, не поднимая глаз.

– Вы знаете, что это? – спросил он, когда я вытряхивала содержимое ведра.

– Это? Это просто сорняки, – быстро ответила я.

Он засмеялся.

– Нет. Вот это.

Он показал на белые цветки, растущие между камней, напоминающие поповник[6].

Я подошла ближе.

– А, вот это, – я помедлила. – Это ромашка непахучая.

– Вот это ромашка?

– Она так названа из‑за ресниц Бальдра. Когда ее лепестки закрываются вечером и открываются утром, это похоже на моргающий глаз.

Он посмотрел на меня немного удивленно.

– Я знаю это, потому что очень увлекалась Бальдром в детстве.

– Почему?

Он проследовал за мной по сухой желтой траве обратно к обрыву.

– Он был моей первой любовью, первой несчастной любовью.

Я продолжила выдергивать корни, покраснев от того, что он стоял у меня за спиной.

– Я не помню его историю.

– Бальдра? Это грустная и хорошая история.

– И грустная, и хорошая?

– Она приводит к концу света. Но ведь именно благодаря ей может возникнуть новый, лучший мир.

– Новый мир, – сказал он.

Я кивнула.

– Каким образом?

– Все началось с того, что он видел во сне плохие вещи, это было предзнаменованием крови и зла.

– Правда?

– Другие боги беспокоились за него и собрались на тинге[7]. Один решил узнать, в чем дело. Он оседлал Слейпнира[8] и поскакал в Хельхейм[9].

Там он призвал вёльву[10], похороненную к востоку от ворот Хель. Он спросил ее, кого они ждут к себе в Хельхейм. Вёльва неохотно ответила, что это Бальдр.

– Бальдр умрет, – произнес он, неподвижно стоя за мной.

– Да.

– А потом?

– Когда Один вернулся домой с вестью о том, что Бальдр умрет, асы[11] не захотели принимать это. Сама Фригг[12] поехала и забрала к себе во владения все вещи мира, чтобы они не смогли причинить вред Бальдру – огонь и воду, железо и камень, всех животных, птиц и растений, всех змей, все болезни.

– И так он стал неуязвим.

– Да. И асы начали играть с ним. Они бросали в него стрелы, копья и камни, рубили его мечами, но ему ничего не было страшно.

– И тогда… – сказал он, сев на камень, я встретила его взгляд и продолжила прополку. Он такой странный. Смотрит на меня.

– Но Локи[13], стоявшего вдали и смотревшего на это, охватывала все большая зависть.

– Локи.

– Да. Тогда он превращается в женщину и идет к Фригг, тоже наблюдавшей за игрой. Локи спрашивает ее, правда ли, что она собрала все, что может ранить Бальдра. Она отвечает, что да. Но вдруг вспоминает, что прошла мимо белой омелы, потому что та была такая маленькая, что едва ли сможет навредить.

Я остановилась. Уже столько недель я не разговаривала так много. Была напугана и говорила без остановки, это, наверное, вино болтало за меня, но Багге сидел спокойно и внимательно слушал. Ведь это он попросил меня рассказывать. Мой голос слегка дрогнул, я прокашлялась.

– Локи сорвал омелу и пошел к Хёду[14], брату Бальдра. Он спросил Хёда, почему тот не восхваляет Бальдра, как другие асы. Слепой Хёд рассказал, что, во‑первых, он ничего не видит, а во‑вторых, у него нет оружия. «Я помогу тебе», – сказал ему Локи.

Он слушал, наклонив голову, а я, вырвав последний корень сныти, выбросила его в ведро.

– Он зарядил омелу в лук, Хёд натянул тетиву, и Локи прицелился за него. Омела пронзила Бальдра насквозь, и он упал замертво.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

[1] Велосипед старого образца с «рогатым» рулем. – Здесь и далее – прим. пер.

[2] В скандинавской мифологии Бальдр – бог весны и света, самый красивый из всех богов, от него исходит сияние.

[3] Нагель – персонаж романа К. Гамсуна «Мистерии», эксцентричный чужак, о котором нет никакой достоверной информации.

[4] Травянистое лесное растение.

[5] В Норвегии право на продажу алкогольных напитков полностью принадлежит государству, и купить их можно только в специальных магазинах – винных монополиях.

[6] Поповник – растение семейства астровых, которое часто ошибочно называют ромашкой.

[7] Тинг – древнескандинавское законодательное собрание.

[8] Слейпнир – в древнескандинавской мифологии восьминогий конь верховного бога Одина.

[9] Хельхейм – в германо‑скандинавской мифологии один из девяти миров, мир мертвых, в котором властвует Хель, повелительница мира мертвых.

[10] Вёльва – в древнескандинавской мифологии прорицательница, рассказавшая о происхождении богов, конце мира и сотворении нового.

[11] Асы – в германо‑скандинавской мифологии основная группа богов.

[12] Фригг – в германо‑скандинавской мифологии жена Одина, верховная богиня.

[13] Локи – в германо‑скандинавской мифологии бог хитрости и обмана, происходит из великанов, но асы разрешили ему жить с ними за его ум и хитрость.

[14] Хёд – в германо‑скандинавской мифологии слепой сын Одина и Фригг, брат Бальдра.