Рука, кормящая тебя (Эй. Джи. Рич) читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Рука, кормящая тебя (Эй. Джи. Рич)

Эй. Джи. Рич

Рука, кормящая тебя

 

Мировой бестселлер. Detective

 

Памяти Кэтрин Расселл Рич

 

Как можно без содрогания помыслить о бедствиях, каковые способна причинить хотя бы одна опасная связь!

Шодерло де Лакло «Опасные связи»

 

 

 

* * *

 

«Да» или «нет»:

 

Я хочу, чтобы все были счастливы.

Я всегда помогаю людям, не дожидаясь, когда меня попросят о помощи.

Я хотя бы однажды был донором крови.

Я мог бы отдать почку, чтобы спасти жизнь близкого друга.

Я мог бы отдать почку, чтобы спасти жизнь незнакомого человека.

Обычно я искренен.

Я отдаю больше, чем получаю.

Люди пользуются моей добротой.

В большинстве случаев людей можно и нужно прощать.

 

Сегодня я бы ответила на каждый из этих вопросов совсем не так, как еще год назад. При том что тест составила я сама. Я хотела дать новое определение хищника через выявление причин, по которым люди становятся жертвами. Тест этот был частью моей дипломной работы по судебной психологии в колледже уголовного права. Как сказал Гёте, «на пороге всегда следует задержаться». Я как раз и была на пороге – в шаге от того, чтобы получить все, что хочу.

Вот тот вопрос, которым я задалась бы сегодня:

Смогу ли я простить себя?

 

Утром была лекция по виктимологии. Не отражает ли эмоциональный склад жертвы «выверты» в голове агрессора, не пребывают ли жертва и хищник в своего рода симбиозе? Профессор привел в пример «синдром избитой женщины», состояние, которое не указано в «Диагностическом и статистическом руководстве по психическим заболеваниям», но присутствует в уголовном законодательстве. Почему? Мне казалось, я знала ответ.

Утренние занятия изрядно меня взбодрили; мне не терпелось вернуться домой и продолжить изыскания. Чувствуя себя слегка виноватой за то, что мне сегодня опять будет не до Беннетта, я забежала в кондитерскую «Фортунато» и купила ему пиньоли[1].

Моя квартира располагалась на последнем этаже таунхауса в Уильямсберге, в Бруклине. Я жила в респектабельном районе, подальше от всяких хипстеров. Дворничихи?итальянки постоянно мели тротуары, солидные пенсионеры играли в «Фортунато» в шахматы. В квартале от нашего дома находилась мастерская по изготовлению надгробий, где продавали и свежий хлеб. Беннетт называл его «погостным хлебцем». Ходили слухи, что владелец мастерской когда?то работал на мафию. Его подчиненные – среди них не было ни одного младше восьмидесяти – целыми днями сидели на улице перед входом и курили сигары. В кабине фургончика с мороженым играла тема из «Крестного отца». Все было очень культурно.

К моей двери вела винтовая лестница из сорока восьми ступенек. Поднимаясь, я вдыхала этническую смесь ароматов: шкворчащего чеснока – на первой площадке, вареной капусты – на второй, жареных острых колбасок – на третьей, а дальше шел мой этаж, где я никогда ничего не готовила.

Дверь была приоткрыта. Наверное, Беннетт куда?то ушел и просто захлопнул дверь, забыв, как я его просила, подергать сломанную ручку. Собаки могли убежать. У меня их было три: Тучка, пиренейская горная собака, и Честер и Джордж, два бестолковых, приставучих питбуля явно не чистых кровей – я забрала их из приюта для бездомных животных. Собаки были нашим с Беннеттом единственным камнем преткновения. Он говорил, что нельзя тащить в дом всех бродячих псов и спасать их в ущерб моей работе, хотя я всегда подозревала, что ему просто не нравилась собачья шерсть на свитере. Беннетт вечно мерз, даже летом. Он говорил, что страдает синдромом Рейно, при котором сужаются вены в кистях и стопах, из?за чего руки и ноги всегда холодные. Беннетт боялся, что болезнь может развиться и привести к атрофии пальцев. Хотя на моей коже его руки холодными не были никогда. Мне же всегда было жарко. Весной я чуть ли не первая в городе сменяла ботинки на босоножки, я никогда не носила шарф, никогда не простужалась под кондиционером. И это при том что во мне нет ни грамма лишнего веса.

Я открыла дверь плечом, мысленно приготовившись к тому, что все три моих зверя в радостном исступлении бросятся мне навстречу. Открыла и сразу заметила лепестки роз, разбросанные по ковру в коридоре. Неужели Беннетт расстарался? Это было совсем на него не похоже. Человеку, который помнит каждое ваше слово, незачем прибегать к таким дурацким банальностям. Беннетт знал меня и понимал, как никто другой. Он даже прислушивался к тому, что я ему говорила, но как будто заранее знал, что мне нужно: еда в ресторане, музыка или фильм. Разумеется, это знание распространялось и на спальню.

Я наклонилась поднять несколько лепестков и увидела, что это следы собачьих лап. Ну да: я сразу подумала, что Беннетту не свойственны тривиальные романтические порывы. Следы, похожие на абстрактный цветочный орнамент, вели в спальню. Мои приемыши Честер и Джордж залезли в мусорное ведро? Хотя собаки, рывшиеся в объедках и разносившие по дому томатный соус, – еще одна идиотская банальность, которую я отмела сразу. Честер и Джордж были истинными джентльменами, хотя Беннетта раздражали обгрызенные кости, вечно разбросанные по квартире. Каждый раз, когда он спотыкался о кости или игрушки?пищалки, он заводил разговор, что пора бы заняться пристраиванием питбулей или отдать их обратно в тот ужасный восточно?гарлемский приют для животных, откуда я их забрала. Видимо, из?за того, что однажды я сделала пожертвование в местный благотворительный фонд защиты животных, мой электронный адрес попал в их массовую рассылку, и теперь мне почти ежедневно приходят письма с фотографиями и данными о собаках, которым осталось жить считаные часы, если я срочно не приму меры.

Питбулей, Честера и Джорджа, уже собирались усыпить. На фотографии они прижимались друг другу и тянули лапы к зрителю. Я не смогла устоять. В тот же день я приехала в приют. В их учетных карточках было написано «проблем нет». Сотрудник приюта объяснил мне, что это значит: наилучший характер из всех возможных. Они в жизни не сделали никому ничего плохого. Они только дарили любовь и хотели, чтобы их тоже любили. Я заполнила все бумаги, заплатила два взноса за «усыновление», хотя брала собак только на передержку, пока не найду им новый дом, и на следующий день мы с Тучкой приехали на машине и забрали их.

Беннетт не выносил постоянный хаос, создаваемый тремя большими собаками в маленькой тесной квартирке; наверное, он был прав: собаки действительно отнимали изрядную часть моей жизни. Не было ли это желание спасать всех и вся формой патологического альтруизма? Собственно, на этом и строилась моя дипломная работа: я пыталась найти критерии для выявления жертв, чья самоотверженность и участливость настолько гипертрофированы, что, как магнит, привлекают хищников.

Для нормальной жизнедеятельности Беннетту был необходим порядок, а мне – милый сердцу бедлам. Когда Беннетт приезжал ко мне из Монреаля, он всегда аккуратно развешивал в шкафу свои рубашки и брюки, а мои легинсы, куртки из искусственной кожи и майки валялись кучей на кровати. Беннетт всегда ставил грязную посуду в посудомоечную машину и не забывал ее включать, а я оставляла тарелки отмокать в раковине. И что самое тяжкое: он не любил, чтобы собаки спали в нашей кровати. Собаки слушались, но команды он отдавал резче, чем необходимо. И я не раз говорила ему об этом. И не раз задавалась вопросом: как мы все уживемся вместе?

Тучка выбежала ко мне первой. Как всегда, она запросто оттеснила мальчишек своими медвежьими габаритами. Но почему?то не стала здороваться как обычно – с неудержимым восторгом, положив мне на плечи огромные передние лапы. Она была явно взволнована и испугана. Прижав уши к голове, она беспокойно ходила вокруг меня. Один бок был испачкан, как будто она прислонилась к свежевыкрашенной стене. Но я не красила стены в квартире. А если бы красила, то уж точно не выбрала бы красный цвет.

Опустившись на колени, я принялась перебирать влажную шерсть в поисках ран, но никаких ран на коже не наблюдалось, да и «краска» была только сверху и не проникала даже до подшерстка. Я мысленно извинилась перед Честером и Джорджем за свои безосновательные подозрения. Хорошо, что я уже стояла на коленях, а то могла бы и грохнуться с первым приступом головокружения. Я машинально принялась осматривать Джорджа и Честера, чтобы понять, откуда кровь. Сердце бешено колотилось. Мне опять стало дурно. Но на них тоже не было никаких ран. Я опустила голову, стараясь сдержаться и не хлопнуться в обморок.

– Беннетт? – крикнула я, оттолкнув Честера, который пытался слизывать кровь с моих рук.

Теперь я увидела, что мой новый диван весь в крови. Диван подарил Стивен, мой старший брат. Подарил на день рождения, тридцатилетие, когда, по словам братца, я стала уже совсем большой девочкой. Я попыталась собрать собак, но они все крутились под ногами, мешая пройти в спальню. Квартира была спроектирована по принципу железнодорожного вагона: длинные узкие комнаты выходили в прямой коридор. Если выстрелить, стоя у входной двери, то пуля пролетела бы через весь коридор, не задев стены. С места, где я стояла, была видна нижняя половина кровати. Была видна нога Беннетта.

– Что случилось с собаками? – спросила я.

Я прошла по коридору. Чем ближе к спальне, тем длиннее и ярче становились красные полосы на полу.

Беннетт лежал на полу вниз лицом, одной ногой на кровати. И только потом до меня дошло, что нога лежит отдельно от туловища. Первое, что я подумала: надо его перевернуть, чтобы он не захлебнулся в собственной крови, – но, упав рядом с ним на колени, я увидела, что он лежит лицом вверх. Его глаза смотрели бы в потолок, если бы у него еще были глаза. На мгновение у меня мелькнула совершенно безумная мысль – даже не мысль, а надежда, – что это не Беннетт. Может, в квартиру проник грабитель и на него набросились собаки? Я немного разбиралась в таких вещах и даже в состоянии шока понимала, что убийца – не человек. В брызгах крови не было никакой эмоциональной схемы. Моих знаний по криминалистике вполне хватало для правильной интерпретации того, что я вижу. Анализ брызг крови дает очень точные сведения. Он позволяет определить вид ранений, последовательность нанесения ран, тип применявшегося оружия и поведение жертвы – двигался человек или лежал неподвижно, когда ему наносили удары. В данном случае это были колотые и укушенные раны. Кисти рук Беннетта были скальпированы, то есть с них содрали кожу. Это значит, что он пытался отбиваться. Правую ногу ему оторвали в колене. «Оружием» наверняка было животное или несколько животных. На это указывали и рваные края ран, и то, что в некоторых местах были вырваны куски мяса. Кровавый след говорил о том, что Беннетта тащили по полу. Правую ногу могли затащить на кровать уже после того, как Беннетта с нее сбросили. На передней спинке кровати и на стене за ней остались брызги артериальной крови, возможно из сонной артерии.

Собаки пыхтели у меня за спиной и ждали подсказки, что делать дальше. Я пыталась побороть нарастающий страх. Как можно спокойнее я велела собакам сидеть. И только потом почувствовала новый запах, заглушающий запах крови. Кажется, он исходил от меня. Я медленно выпрямилась и направилась к сторону ванной. Тучка поднялась и собралась идти за мной, но я вновь велела ей сидеть. Честер и Джордж внимательно наблюдали, но не сдвинулись с места. Я вошла в ванную, закрыла за собой дверь и привалилась к ней спиной – на случай, если собаки все же рванут следом. Через дверь слышалось жалобное поскуливание.

Это был еще не шок. Шок грянул чуть позже. А в те мгновения я пребывала в каком?то подвешенном состоянии надрывной – до слез – благодарности, что я жива. Меня переполняла безумная радость, словно я только что выиграла ценный приз. Собственно, так и было. Что может быть ценнее жизни? Но это пьянящее упоение длилось считаные секунды. Я понимала, что надо звонить в «Скорую». Вряд ли Беннетт жив, но вдруг я ошибалась? Вдруг он страдает и ему нужна помощь? Мой мобильный остался в сумке, брошенной в прихожей. Я услышала звук разрываемой бумаги и вспомнила про пакет с печеньем. Наверное, я его уронила и собаки добрались до вкусненького. Я осторожно открыла дверь и медленно вышла в коридор, стараясь не делать резких движений. Сколько времени им понадобится на то, чтобы разделаться с печеньем? В крови бурлил адреналин, я еле сдерживалась, чтобы не броситься в прихожую со всех ног. Наконец я взяла свою сумку, вернулась в ванную, ни на миг не сводя взгляда с собак, и заперла дверь на задвижку. Забравшись в пустую ванну, словно эта чугунная лохань могла как?то меня защитить, я набрала 911. Руки дрожали, но со второго раза мне все?таки удалось набрать номер. Когда оператор спросила, что происходит, я не смогла ей ответить. Я даже кричать не могла.

– Вам сейчас угрожает опасность? – спросила оператор.

Я бешено закивала.

– Как я понимаю, ваше молчание означает «да». Можете мне сказать, где вы находитесь?

– В ванной. – Шепотом я назвала ей свой адрес.

– Полиция уже выезжает. Я буду с вами на телефоне. К вам в квартиру забрался грабитель?

Мне было слышно, как за дверью возятся собаки. Они уже не просто скулили, а подвывали и царапали дверь.

Я ничего не ответила.

– Если кто?то забрался в квартиру, стукните пальцем по трубке. Один раз.

Я постучала три раза.

– У них есть оружие? Стукните один раз.

Я стукнула один раз.

– У всех троих?

Я снова стукнула пальцем по трубке.

– Огнестрельное?

Я покачала головой и положила телефон на край ванны. Оператор продолжала что?то говорить, но теперь ее голос звучал издалека. Я качала головой – нет, нет, нет, – и это немного меня успокаивало.

Снаружи уже доносились сирены. Одна из собак завыла. Тучка. Меня всегда смешило, как она отвечает на вой сирен: словно присоединяется к городской вариации волчьей стаи – как будто в моей изнеженной Тучке, которую я чистила еженедельно, было что?то от дикого зверя. Но теперь ее вой меня напугал.

– Полиция прибыла, – сказал далекий голос в телефоне. – Стукните один раз, если преступники еще в квартире.

На лестнице раздались шаги. Кто?то подергал ручку входной двери, проверяя, заперто или нет. Собаки громко залаяли.

– Откройте! Полиция!

Я попыталась крикнуть в ответ, но у меня получился лишь слабый сдавленный стон, который звучал даже тише, чем голос в трубке, продолжавший спрашивать меня, по?прежнему ли преступники находятся в квартире. Полицейским за дверью был слышен только собачий лай.

– Это полиция! Откройте дверь!

Лай не утихал ни на секунду.

– Вызываем контроль за животными! – крикнул один из полицейских.

Потом они вышибли дверь, и раздался оглушительный выстрел. Я услышала жалобный стон – почти как человеческий. Две остальные собаки тут же умолкли.

– Хорошие собачки, и ты хорошая, – сказал один из полицейских.

– Кажется, она мертвая.

Полицейские прошли дальше по коридору.

– О боже! – пробормотал один из них.

Я услышала, как его вырвало.

Дверь ванной комнаты распахнулась, и молодой полицейский опустился на корточки рядом с пустой ванной, в которой сидела я, сжавшись в комок.

– Вы ранены? – Изо рта полицейского пахло кислятиной после рвоты.

Я сидела, поджав под себя ноги, уткнувшись лицом в колени и прикрывая голову руками.

– «Скорая» уже едет. Мы должны посмотреть, нет ли у вас ран. – Он осторожно положил руку мне на спину, и я закричала. – Не бойтесь, вас никто не обидит.

Я так и сидела, застыв в позе, которой учат детей на уроках ОБЖ, когда проходят защиту от ядерного взрыва. Позже я узнала, что одним из симптомов острого стрессового расстройства является «замораживание», то есть полная неподвижность.

– Приехали из контроля за животными, – сказал второй полицейский.

Видимо, они приехали одновременно со «Скорой». Мужчина?врач тут же принялся проверять мой пульс, а женщина?врач осмотрела меня на предмет ран. Я продолжала сидеть, съежившись в ванне.

– Думаю, это не ее кровь. Но мне не видно живот, – сказала женщина?врач. – Надо поставить ей капельницу. Сейчас я вас уколю, милая.

Толстая, как вязальная спица, игла вонзилась мне в левую руку. Я закричала так громко, что собаки вновь принялись лаять. Теперь только две.

– Мы дадим вам лекарство. Оно поможет расслабиться.

Черный жар пополз вверх по руке, словно мне на руку надели нагретую перчатку. Чернота разрасталась, и вот уже стала настолько большой, что я смогла погрузиться в нее целиком – мягкий черный чехол, в котором можно исчезнуть, забыться.

– Нам нужно ее расспросить. Она может говорить? – спросил один из полицейских.

– У нее шок.

– Вас зовут Морган Прагер?

Я попыталась кивнуть, но черный чехол облегал слишком туго.

– Можете сообщить нам, кто был с вами в квартире? Мы не нашли никаких документов покойного.

– Она нас слышит? – спросил второй полицейский.

Меня положили на каталку и повезли по коридору. Когда мы проезжали мимо двери в спальню, я открыла глаза. Кровавая сцена уже не пугала меня, а скорее приводила в недоумение.

– Что случилось? – спросила я тоненьким голосом.

– Не смотрите туда, – сказала женщина?врач.

Но я смотрела. Беннеттом никто не занимался.

– Ему больно? – Мой собственный голос прозвучал словно издалека.

– Нет, милая, ему не больно.

Когда меня вывозили на лестницу, я увидела в прихожей тело Честера. Почему его пристрелили? Тучка и Джордж сидели в переносной клетке с маркировкой «Опасная собака».

 

Врачи не нашли у меня никаких ран, никаких физических повреждений, которые объясняли бы мою неподвижность и немоту, – за исключением редких криков, когда ко мне подходили слишком близко. Для моей безопасности меня поместили в психиатрическую больницу.

 

* * *

 

«Да» или «нет»:

 

Вы были участником или свидетелем опасного для жизни события, что вызвало у вас сильный страх и/или чувство беспомощности.

Вы снова переживаете это событие в сновидениях.

Вы постоянно вспоминаете это событие, когда бодрствуете.

У вас были мысли о самоубийстве.

У вас были мысли о том, чтобы убить кого?то другого.

Вы понимаете, что находитесь на лечении в психиатрической клинике.

Вы знаете, почему здесь оказались.

Вы считаете, что в том событии была доля вашей вины.

 

Я понимала, что эта милая женщина?психиатр – она представилась Селией – действует из самых лучших побуждений и задает очень правильные вопросы, чтобы выявить мое душевное состояние, но среди них не было тех вопросов, на которые мне нужно было найти ответы. Селия внимательно наблюдала за мной, сохраняя полную невозмутимость.

– Вы не обязаны говорить со мной прямо сейчас или отвечать на эти вопросы.

Она убрала листок с тестом в ящик стола и достала упаковку никотиновой жвачки.

– К ним привыкаешь еще похуже, чем к сигаретам, – сказала она.

С виду Селии было чуть за пятьдесят. Она носила простую прическу: хвостик, скрепленный черепаховой заколкой. Она налила себе кофе и достала вторую чашку.

– Вам с молоком? – Она вынула из крошечного холодильника пакет молока и принялась лить молоко в чашку. – Скажите, когда хватит.

Я вскинула руку.

– Сахар?

– Я все правильно помню? – Я заговорила впервые за последние шесть дней.

– А что вы помните?

– Мой жених мертв. Я нашла его в спальне. Его разорвали мои собаки.

Селия молча ждала продолжения.

– Я сразу же поняла, что он мертв. Еще до того, как вызвала «Скорую». До приезда полиции я пряталась в ванне. Полицейский застрелил одну из моих собак. – Я не могла смотреть Селии в глаза. – Это моя вина.

– Когда вас сюда привезли, вы были в шоке. Но память вас не подводит. Вчера ночью вам удалось заснуть? Вы хоть что?то едите?

На оба вопроса я ответила «нет». Я отвечала так на все вопросы, касавшиеся нормального состояния. Я вообще не представляла, как теперь вернуться к нормальной жизни. Как развидеть то, что я видела? Как можно видеть что?то еще?

– Я понимаю, как вам сейчас больно, и я могу прямо сейчас дать вам снотворное, но у меня нет лекарств от горя. Горе – это не болезнь.

– А у вас нет лекарств от чувства вины?

– Возможно, вы чувствуете себя виноватой, потому что с виной легче справляться, чем с горем.

– И что мне делать?

– Вы уже делаете. Вы со мной разговариваете. Это первый шаг.

– Разговоры не отменят случившееся.

– Вы правы, да. Но мы здесь не для того, чтобы отменить случившееся, – сказала она.

– Он мертв. Я хочу знать, что стало с моими собаками.

– Собаки – следственный материал. Их держат в питомнике до выяснения обстоятельств.

– Их усыпят?

– А вы как считаете?

Тучка в жизни никого не обидела. Она вообще не умела кусаться. Я взяла ее, когда ей было два месяца. Что могло так «завести» питбулей? Два месяца они спали в моей постели. Они даже спали в постели с Беннеттом. Они никогда не проявляли агрессии или нервозности. Можно было их разбудить после крепкого сна, и они принимались лизать тебе руки и подставлять животы, чтобы их почесали. Может быть, Беннетт им угрожал? Может быть, он хотел их побить? На Беннетта набросились всерьез. Тело было обезображено до полной неузнаваемости.

– А что будет с телом Беннетта? Его родители уже назначили дату похорон?

– Полиция до сих пор их не нашла.

– Он говорил, они живут в какой?то маленькой деревушке в Квебеке.

– Беннетт сам из Квебека?

– Он жил в Монреале.

– Ваш брат мне сказал, что он ни разу не видел Беннетта.

– Вы разговаривали со Стивеном?

– Ведь Стивен живет рядом с вами? – спросила Селия.

– Мы не так часто виделись с Беннеттом, и когда он приезжал, мы посвящали все время друг другу.

– А вы бывали у него в Монреале?

– Он меня звал, дал мне ключи от своей квартиры, но я так туда и не добралась. Нам было удобнее, чтобы он приезжал сам.

– Как вы познакомились?

– Я проводила исследование для дипломной работы по судебной психологии.

После шести дней молчания на наших терапевтических сессиях я все еще была не готова рассказать Селии, что познакомилась с Беннеттом в Интернете, когда проверяла свою теорию о женщинах – жертвах сексуальных хищников. Я создала пять профилей женщин из разных групп риска: «Неуверенная в себе барышня, которая пытается всем угодить», «Разбитная девица в поисках партнера на ночь», «Страдалица с разбитым сердцем», «Легкая мишень» и «Приходящая домработница» – и разместила их на разных сайтах знакомств. Я создала еще и контрольную личность: стеснительная, серьезная женщина с добрым сердцем и явной склонностью к трудоголизму, которая любит секс и умеет посмеяться над собой, – иными словами, я сама. Первое письмо Беннетта определило его в контрольную группу обычных мужчин. Однако в отличие от остальных «нормальных парней» его ответ не напоминал резюме от соискателя работы с шестизначной зарплатой. Беннетт расспрашивал обо мне: какие книги я читаю, какую музыку слушаю, когда я сильнее всего ощущаю себя собой. Я чувствовала себя обманщицей. Наше общение продолжалось – у меня не было выбора. Но когда я призналась, что именно делаю на сайте знакомств, Беннетт не обиделся, не рассердился. Наоборот, проявил самый живой интерес. Он задавал вопросы о моей работе, и мне это льстило. Еще как льстило!

Его интерес к моей работе открыл еще один путь для сближения. Он принимал мои идеи с б?льшим восторгом, чем проявляли мои однокашники в аспирантуре, включая пылкого полицейского?доминиканца, с которым мы одно время крутили любовь. На самом деле интерес Беннетта к моей работе иногда доходил до одержимости. Однажды я застала его за тем, как он читал ответ на одно из моих электронных писем – на hotmailе, где я завела ящик для одной из вымышленных личностей на сайтах знакомств. Письмо было от человека, которого я уже определила в половые извращенцы, но еще не разобралась, был ли он хищником. Когда я спросила Беннетта, что он делает, он ответил: «Ты оставила почту открытой. Мне было любопытно». Потом он сказал: «Я заметил, что этот парень пишет о себе в третьем лице. Это типично для таких людей?» Я как?то не обращала на это внимания, а вот Беннетт сразу заметил. После такого я уже не могла сердиться на его бесцеремонное поведение. Его наблюдение показало, насколько глубоким и неподдельным был его интерес к моей работе. Он опять мне помог. Но вот что странно: я не могла ни извиниться, ни поблагодарить его. Я снова впала в уныние.

– Когда меня отпустят домой? – спросила я.

– Назначенный полицией срок пребывания в клинике истек еще три дня назад, – сказала Селия. – Вы можете уйти когда захотите.

– А мне обязательно уходить?

…Странно, но когда я была в психбольнице, мне приснился эротический сон. Хотя, может быть, и не странно.

– Скажи, что тебе больше нравится, – велел Беннетт во сне.

Он поцеловал меня в губы, а потом больно дернул за волосы.

Я сама удивилась своему ответу:

– Волосы.

Он погладил меня по бедру с внутренней стороны, а потом укусил в то же место. И снова спросил, что мне больше понравилось.

– Когда кусаешь, – сказала я.

Беннетт ответил:

– Хорошая девочка, – и лизнул меня в щеку, как пес.

Он велел мне лечь на живот, и там, во сне, он вошел в меня сзади сразу в два входа, одновременно. Как такое возможно? Он спросил:

– Что тебе больше нравится?

– Не могу выбрать, – сказала я, и он продолжал биться в меня, как двое мужчин одновременно.

На следующий день я рассказала Селии об этом сне, и она сказала, что чувство вины часто преобразуется в сексуальное возбуждение, что психический стресс отражается и на теле. Она заметила, что секс – даже во сне – это всегда жизнеутверждающий показатель.

 

Руки других мужчин были жаркими, лихорадочными, дразнящими; прикосновения Беннетта были уверенными. Он умел находить на моем теле такие места, что его ласки казались поистине бесконечными. Они были нежными, но не робкими – он давил с той же силой, с какой скульптор мнет влажную глину.

Для нашего первого свидания мы сняли номер в гостинице в Олд?Орчард?Бич, штат Мэн.

Мы договорились, что наша первая личная встреча пройдет в уединении, вдали от посторонних глаз. Я с удивлением поняла, что робею, хотя с нетерпением ждала этой встречи весь месяц. Мы также договорились, что я приду позже, а Беннетт будет ждать меня в номере. Я уже начала жалеть, что мы не назначили свидание в общественном месте, где можно было бы чем?то заняться: покататься на лодке, сходить погулять – все что угодно, лишь бы не оставаться с Беннеттом один на один в маленькой комнате с большой кроватью. До Беннетта я встречалась только с мальчишками. Неважно, сколько им было лет, все равно это были мальчишки: всегда готовые к сексу, веселые, беззаботные, стремительные, опасные, себялюбивые, пылкие – какие угодно, но не уверенные в себе. Едва я открыла дверь, Беннетт решительно взял меня за запястье и втащил в комнату. Он был далеко не красавец. Но мне сразу стало понятно, что это неважно. У него были асимметричные черты лица – один угол рта немного опущен. Кожа не очень чистая, местами прыщавая, как у подростка. Но зато удивительные глаза: ярко?голубые, с длинными ресницами. Впрочем, даже его недостатки лишь добавляли ему привлекательности, он чем?то напоминал молодого Томми Ли Джонса, тоже далеко не красавца, но любимца женщин. Его сила таилась в динамике: все движения были исполнены ленивой истомы.

Он целовал меня медленно. Он знал, когда надо остановиться.

И когда надо продолжить.

Он целовал меня, держа мое лицо в ладонях. А я обнимала его за шею. Обычно женщинам нравятся высокие, статные мужики, но Беннетт был невысоким – метр семьдесят, и мне нравилось, что мы подходим друг другу по росту. Мне нравилось, что он не надушился одеколоном; от него пахло чистой озерной водой.

Мы упали на кровать, и он подтянул меня ближе к себе, но на этот раз – не за запястье. Он так явно меня хотел, что его возбуждение развеяло мою робость. И когда он мне сказал, что в жизни я еще красивее, чем на фотках, я сразу ему поверила. Я больше не чувствовала себя скованной, как будто часть его уверенности передалась и мне. Я помогла ему расстегнуть мою рубашку до середины, а потом он снял ее с меня через голову. Беннетт не торопился. Он взял мою руку и положил на свой член, чтобы я ощутила его эрекцию. Потом поднес мою руку к губам и поцеловал в ладонь. На мгновение взял в рот каждый пальчик. Опустился на колени – все еще полностью одетый, в белой рубашке и в джинсах, – и снял с меня все остальное. Провел подбородком по моим бедрам, принялся целовать их с внутренней стороны. Я хотела его, но не торопила события. Я позволила Беннетту задавать темп. Если он не спешит, то я тоже не буду спешить. Он уложил меня на спину, раздвинул ноги и принялся ублажать языком. Никто из моих мальчиков так не делал – я имею в виду именно так. Мне было неловко, что я кончила так быстро, но смущение сразу прошло, когда я увидела, что ему это доставило удовольствие. Он поднялся, и теперь уже я встала на колени. Его джинсы застегивались не на молнию, а на пуговицы. Я расстегнула их и провела пальцем по его возбужденному члену.

– Иди ко мне, – сказал он.

Он запустил в меня палец и поцеловал в ямку между ключицами, когда почувствовал мою готовность его принять. Он заставил меня ждать еще несколько долгих секунд. Его движения были властными и уверенными. Он хорошо понимал, в чем сила промедления, в чем восторг ожидания.

– Иди ко мне, – повторил он.

 

Со мной в палате лежала молоденькая девчонка, студентка первого курса колледжа Сары Лоуренс. Ее звали Джоди, и она пыталась покончить с собой, запихав себе в горло комья туалетной бумаги.

– Я выпила весь папин виски и все бабушкины таблетки, но меня ничто не брало, – сказала она мне в первый день.

Наша палата практически не отличалась от обычной комнаты в студенческом общежитии, только оконные стекла были из небьющегося стекла, а «зеркало» в ванной – из полированной нержавеющей стали. Уединиться было никак не возможно, даже при закрытой двери; в дверном окошке просматривался коридор, где никогда не выключался свет. Джоди мне рассказала, что Селия, наш общий психотерапевт, в молодости подрабатывала бэк?вокалисткой у Лу Рида. Уж не знаю, какую жизнь Джоди вела вне стен клиники, но поистаскалась она изрядно и выглядела явно старше своих восемнадцати. И ее не спасала даже густая черная подводка для глаз. При поступлении в клинику ее заставили снять с лица весь пирсинг, все штанги, и кольца, и мелкие гвоздики с нижней губы.

Селия вообще не пользовалась косметикой и выглядела гораздо моложе своих лет. Ее ненакрашенное лицо было таким же приятным и располагающим к себе, как и ее доброжелательный взгляд. Наверное, ей стоило немалых усилий отточить этот взгляд – нейтральный и непредвзятый, словно она смотрела на пациентку, нуждавшуюся в помощи и участии, а не на женщину, виноватую в смерти жениха. Именно такой взгляд я пыталась практиковать на своих еженедельных встречах с интернет?мошенниками и эксгибиционистами в тюрьме Райкерс в рамках нашей учебной практики.

Беседы с Селией проходили в ее кабинете. Я сидела на диване, а Селия – в ортопедическом кресле с подголовником. Она вынула из кармана пачку своей никотиновой жвачки.

– Вы не против? – спросила она.

В кабинете преобладали мягкие приглушенные цвета земляной гаммы. На стенах висели картины в оранжевых и охряных тонах – абстракции, когда?то считавшиеся радикальным искусством, а теперь украшающие кабинеты каждого уважающего себя психотерапевта. Эти картины были единственными яркими пятнами во всей обстановке.

– Видно, что вы хорошо спали сегодня ночью и хорошо отдохнули.

– Ну, если кошмарные сны можно считать хорошим отдыхом…

– Могу увеличить вам дозу снотворного.

– Оно все равно меня не успокоит, ни в каких дозах.

– Возможно, сейчас наша цель вовсе не в том, чтобы вас успокоить, – сказала она.

– Тогда что я тут делаю?

– Расскажите, когда вам в последний раз было по?настоящему хорошо и спокойно.

Мне не пришлось рыться в памяти: это было в конце июня, в наши с Беннеттом первые совместные выходные. Мы снова встретились на нейтральной территории между Монреалем и Бруклином, в старомодной гостинице в Бар?Харборе, которую предложил Беннетт. Он приехал туда на машине, я – на междугороднем автобусе. Мы с Беннеттом плыли в байдарке вдоль берега, и вдруг из леса вышел огромный лось с рогами размахом метра в три – наполовину животное, наполовину дерево. Я в жизни не видела более величавого существа. Мы с Беннетом смотрели в безмолвном благоговении, потому что слова были уже не нужны.

– Почему вы плачете? – спросила Селия.

– Я была с ним.

Она предложила мне бумажный носовой платок, но я отказалась.

– Я уничтожила то, что любила. У вас есть лекарство, которое в правильной дозировке поможет мне с этим смириться?

Она ничего не сказала. Да и что тут скажешь?

– Наверное, я очень испорченная. Потому что скучаю по моим собакам.

Селия смотрела на меня все тем же спокойным, нейтральным взглядом, словно поощряя найти разгадку самостоятельно.

– Иногда я себя чувствую виноватой перед Тучкой не меньше, чем перед Беннеттом. Зачем я взяла этих питбулей из приюта?!

– Вы проявили себя добрым и отзывчивым человеком.

– Правда? Это было не в первый раз.

– Вы и раньше брали собак из приюта?

– Люди, склонные к бессмысленному накопительству, используют животных для самолечения, – сказала я.

– Вы считаете, что у вас есть эта склонность? – спросила Селия.

– Не то чтобы в патологической форме, но что?то есть. Еще ребенком я постоянно тащила в дом всех бродячих собак и кошек, всех птенцов, выпавших из гнезда. И знаете что? Эти птенцы были больными. Матери потому и выбрасывали их из гнезд. Однажды я принесла домой такого больного птенца, и все кончилось тем, что мой любимый попугайчик умер.

– И что же, людям не следует проявлять доброту и сочувствие, поскольку последствия их добрых дел непредсказуемы? – спросила Селия.

Я все?таки вытащила из коробки носовой платок, хотя он был мне не нужен; я уже не плакала, мне просто хотелось смять что?то в руках.

– А смерть Беннетта была непредвиденной? – спросила я. – А как насчет матери новорожденного младенца, которая держит дома питона? Как насчет женщины, которая поселяет у себя любовника сомнительной репутации, а потом не верит собственной дочери, когда та говорит, что он делает с ней всякие пакости?

– Вы изучаете данный тип хищников?

– Я изучаю жертв.

Я наконец рассказала ей, как познакомилась с Беннеттом. Он оказался тем самым контрольным образцом, которого я искала. «Да» или «нет». Он предпочел бы быть правым, нежели счастливым. У него часто бывает чувство, что ему бросают вызов. С женщинами он ведет себя покровительственно. Ему нравится чувствовать себя сильным с женщинами. Женщины ему врут. По всем критериям Беннетт укладывался в личностный психотип «В»: неагрессивный мужчина, из тех хороших парней, которых все матери желают в мужья своим дочкам. Меня никогда не привлекали мужчины, которых одобрила бы моя мама. Вот почему обворожительный отклик Беннетта на мою интернет?личность застал меня врасплох. В его письме не было ни грана флирта. Он не использовал экран компьютера в качестве зеркала для самолюбования. В первом письме он ни разу не употребил местоимение «я». Я считаю все «я». В первом письме женщине с сайта знакомств среднестатистический мужчина употребляет девятнадцать «я» и два – очень редко три – «ты». Письмо Беннетта было похоже на опросный лист. Какую книгу ты никогда не взяла бы с собой на необитаемый остров? Какое слово в английском языке тебе больше всех нравится по звучанию? Кого ты любишь больше, животных или людей? От какой песни тебя пробивает на слезы, но ты стесняешься в этом признаться? Есть какое?то место, где тебе категорически не хотелось бы провести отпуск? Тебе не кажется, что цифры излучают цвета?

– Вы считаете, что Беннетт был вашей жертвой? – спросила Селия.

С чего бы Беннетту быть жертвой? Это «с чего бы» никак не давало мне покоя. Питбули никогда ему не угрожали, разве что Честер поначалу все порывался меня защищать. Беннетт их не боялся, он сам говорил; правда, не преминул рассказать мне, как Честер однажды зарычал на него, когда он попытался убрать замороженные кости, которые я оставила для собак. Да, Беннетт не особенно любил животных, но никакого взаимного отторжения у них не было. Хотя… я же не знаю, как он обращался с собаками, когда меня не было дома.

– А почему вы решили изучать виктимологию? – спросила Селия. – Почему выбрали именно эту науку?

– Кажется, это не я ее выбрала. Это она меня выбрала.

 

* * *

 

Жертвы становятся пострадавшими уже пост?фактум. Но как происходит сам выбор жертвы?

Допустим, пять старшеклассниц выходят из школы. Хищник сидит в машине на другой стороне улицы. Его метод отбора совсем не похож на охотничий инстинкт волчьей стаи, нападающей на хромого лося. Или похож?

Хищник внимательно наблюдает, изучает походку каждой из девочек, смотрит, как доминирующие черты личности – робость, наглость, осторожность, мечтательность – определяют ее манеру держаться. Он подберет себе жертву только из тех, кто соответствует его потребностям. Первую девочку вычеркнет сразу. Она ходит вприпрыжку, как я, когда была школьницей. Вроде бы выбор нетрудный, но именно этому хищнику не нужна «попрыгунья». Как выясняется, «попрыгуньи» – не самая легкая добыча. Они умеют сопротивляться. Вторая девочка, привлекшая внимание охотника, идет в окружении смеющихся подруг, и хотя это как раз его тип, ему не хочется слишком уж напрягаться, чтобы отделить ее от компании, – причем не факт, что получится. Третья девочка что?то орет в свой смартфон, а четвертая на вкус нашего хищника одета слишком уж по?мальчишески. А вот пятая… Она слегка полновата и на ходу теребит челку, накручивая на палец прядь волос. Волосы падают на лицо, так что его почти и не видно, – верный признак заниженной самооценки и внутренней замкнутости. Такая не будет сопротивляться. Она уже знает, что она жертва – если не прямо сейчас, то в какой?нибудь другой раз. Хищнику не придется прикладывать усилий, чтобы ее очаровать. Разве у волка есть необходимость очаровывать хромого лося?

Метод сближения – это психологический термин для способа, применяемого злоумышленником при подходе к будущей жертве. Метод сближения может многое рассказать о характере хищника, о его социальных навыках, физических данных и способности манипулировать людьми. Существует три основных метода: обман, нападение врасплох и блицкриг. Хищник, использующий обман, давит на жалость, заставляя жертву поверить, что ему нужна помощь: представим себе Тэда Банди с загипсованной рукой, который просит молодых женщин помочь ему что?то достать из фургончика без окон. При нападении врасплох хищник поджидает добычу в засаде и нападает, используя фактор внезапности: представим Перерезателя Сухожилий, который прячется под машиной на стоянке торгового центра, а когда его потенциальная жертва выйдет с покупками и будет садиться в свой микроавтобус, он перерезает ей ахилловы сухожилия, чтобы она не смогла убежать. Блицкриг предполагает стремительное и чрезмерное применение грубой силы, с тем чтобы быстро преодолеть сопротивление жертвы: представим себе противоправное вторжение в дом – все, кому не повезло оказаться в то время дома, будут либо убиты, либо сперва изнасилованы, а после убиты.

Оценка риска определяет, насколько велика вероятность, что тот или иной человек станет жертвой злоумышленника. Виктимология выделяет три основные степени риска: низкий, средний и высокий. Распределение идет по критериям, связанным с личной, профессиональной и социальной жизнью потенциальной жертвы. Очевидно, что проститутки относятся к группе высокого риска: они постоянно контактируют с незнакомцами, часто сталкиваются с наркоманами, работают по ночам в одиночестве, и их обычно никто не ищет, если они исчезают. К группе низкого риска относятся женщины, у которых есть постоянная работа, большой круг друзей и непредсказуемый распорядок дня.

Но ведь существуют и другие факторы риска. К примеру, доверчивость, проистекающая не от глупости и наивности, а от сострадания и добросердечия. Как быть с маленькой девочкой, которую преступник заманил в машину, умоляя помочь ему разыскать потерявшегося котенка?

С людьми именно так и происходит.

Психиатр, у которого я училась, разрешал пациентам приводить на терапевтические сеансы собак. Он рассказывал мне об одной пациентке, приходившей с огромной, отлично выдрессированной овчаркой. Овчарка спокойно сидела у ног хозяйки, даже когда та размахивала руками и повышала голос, повествуя о своей нелегкой жизни. А другой пациент, принимавший антипсихотические препараты, сам сидел как изваяние и говорил нарочито монотонно и тихо, а его шотландский сеттер беспокойно ходил по кабинету туда?сюда и иногда даже глухо рычал и прижимал уши к голове. Что это значит? Собаки различают неврастеническое поведение и поведение, представляющее угрозу.

Неужели Беннетт угрожал моим собакам?

 

Селия помогла мне составить письмо?соболезнование родителям Беннетта. Беннетт показывал мне их фотографию – у них на ферме, на кухне. Старик?отец играл на ручной гармонике, а мама плясала. Когда Селия спросила, что Беннетт рассказывал мне о родителях, я смогла вспомнить лишь общие фразы. Он мало рассказывал о себе, и я очень жалела, что не приставала к нему с расспросами. Селия сказала, что письмо не должно быть скорбным плачем по моей потере.

 

Полиция не сумела найти их адрес, и мой брат Стивен подключил к делу детективов из его юридической фирмы. Родителей Беннетта звали Жан?Пьер и Мари Во?Трюдо. Они жили в Квебеке, в городке Сент?Эльзеар с населением меньше трех тысяч человек.

– Этих родителей не существует, – сообщил Стивен, когда пришел ко мне в следующий раз.

Пошла уже вторая неделя пребывания в клинике, и брат навещал меня чуть ли не каждый вечер. Мы сидели в общей гостиной, где был телевизор, и беседовали под «Долго и счастливо» на телеканале «Инвестигейшн Дискавери». Меня всегда поражало, что кто?то снимает целые сериалы о супружеских парах, поубивавших друг друга… в медовый месяц! Джоди, моя соседка по палате, тоже выползла из нашей комнаты, зная, что Стивен всегда приносит шоколад. Она сунула в уши наушники плеера, чтобы вроде как нам не мешать, но я видела, что она убрала звук.

– В смысле, твой детектив не сумел их найти, – поправила я.

– Стив, может быть, в следующий раз принесешь с солью и беконом? – встряла в наш разговор Джоди.

– Шоколад с беконом? – переспросил Стивен.

– Может быть, я неверно запомнила их фамилию, – сказала я.

– Мой человек проверил все возможные варианты. Таких людей в Сент?Эльзеаре нет.

– Может быть, я напутала с городом.

– Он проверил все возможные варианты.

– Но ведь где?то же они есть. И кто?то должен им сообщить о смерти сына.

– Мой человек проверил городской архив, но не нашел свидетельства о рождении Беннетта. Людей с таким именем в городе не было никогда.

– Я не просила тебя проверять Беннетта.

– Я не проверял твоего Беннетта, я пытался найти адрес его родителей. По твоей просьбе.

Я хорошо знаю брата. В детстве мы были вообще неразлучны и яростно защищали друг друга от всех и вся – очень типичное поведение для детей, у которых один из родителей страдает маниакально?депрессивным психозом. В депрессивной фазе наш папа полностью игнорировал Стивена, в маниакальной – набрасывался на него с кулаками. Биполярное расстройство – один из редчайших примеров того, как хищник и жертва уживаются в одной личности. Схватка выходит нечестной.

– Хочешь, чтобы мой человек продолжал поиски? – спросил Стивен.

– Конечно хочу.

 

Когда Стивен ушел, Джоди, жуя шоколад, заметила:

– У нас в универе есть преподша по литературному творчеству, и с ней было почти то же самое. Она познакомилась в Интернете с одним парнем из Англии и влюбилась.

– А с чего бы вдруг преподавательница стала тебя посвящать в свои любовные приключения? – спросила я, хотя в тот момент мне было явно не до Джоди. Я размышляла над тем, что сказал Стивен: что Беннетт родился вовсе не в том городке, который называл мне местом своего рождения.

– По учебному плану нам отвели полчаса в неделю для обсуждения моих сочинений. Обсуждать там особенно нечего. Мы обе это понимаем. А парню, как оказалось, было всего лишь двенадцать лет.

– Да, такое нередко случается, – сказала я.

Я потянулась выключить лампу на тумбочке у кровати, но Джоди воскликнула:

– Погоди! Я наконец поняла, на кого ты похожа. На не очень удачную копию этой актрисы… Шарлотты Рэмплинг. Те же тяжелые сексапильные веки, те же глаза, что меняют цвет от светло?карего до зеленого в зависимости от освещения, те же скулы… Да, точно! А то я никак не могла сообразить, и меня это бесило.

– На не очень удачную копию, – повторила я.

– И слегка укороченную, – сказала Джоди. – Мы с сестрой всегда говорили, что мы сами – не очень удачные копии Джоан Фонтейн и Оливии де Хэвилленд. Мы с ней обожаем старые фильмы. А твой брат, с другой стороны, – это явно улучшенный вариант Ника Кейджа.

– Думаю, он был бы не против, – ответила я и добавила, стараясь казаться дружелюбной: – Я не знаю твою сестру, но тебя я не назвала бы чьей?то там неудачной копией. – Я все?таки выключила лампу на тумбочке. – Спокойной ночи, – сказала я Джоди и повернулась лицом к стене, давая понять, что на сегодня все разговоры окончены. Но свет из коридора проникал в палату сквозь окошко в двери, и как бы я ни притворялась, что я одна, мне в это не верилось.

Почему он меня обманул насчет места рождения?

Да, мужчины нередко врут женщинам, но эта конкретная ложь как?то уж очень меня озадачила. Я никак не могла понять, в чем ее смысл. Разве что он поменял имя. Основные причины, по которым люди меняют имя – за исключением замужества, когда женщина берет фамилию мужа, – заключаются в том, чтобы обрубить связи с прошлым и начать все сначала. Но если он поменял имя, что еще он мог переиначить… Истории о своем детстве? Он всегда говорил о родителях с искренней теплотой и любовью. Может быть, он рассказывал о таком детстве, которого у него не было, а хотелось, чтобы было? Кто эти люди на фотографии? Беннетт был очень похож на мужчину на снимке.

Я перевернулась на другой бок, лицом к койке Джоди. Даже если она не спала, то лежала тихо. Из головы никак не шла ее глупая игра в сравнения. Чьей не очень удачной копией был Беннетт? Я мысленно перебирала старых актеров из фильмов, которые смотрела по телевизору в ночном эфире, и в конце концов остановилась на легендарном Монтгомери Клифте. Он попал в очень серьезную автоаварию – врезался в дерево во время съемок «Округа Рейнтри», – и, хотя пластические хирурги совершили настоящее чудо для пятидесятых, его лицо «после» было уже далеко не таким, как «до». Мне подумалось, что Беннетт был второй производной: не очень удачной копией не очень удачной копии Монтгомери Клифта. Мне сразу же стало стыдно за эти ехидные мысли. Беннетт всего лишь соврал мне о месте своего рождения.

Джоди по?прежнему лежала тихо. Как мне хотелось, чтобы на ее месте была Кэти! Будь здесь Кэти, я бы не стала выключать свет и поворачиваться спиной. Мы с ней со всех сторон обсудили бы эту странную ситуацию, разобрали бы все вероятные объяснения и начали бы измышлять совершенно безумные сценарии, пока обе не захлебнулись бы смехом. В конечном итоге она предложила бы двойственное решение: что мне надо все выяснить и разузнать – и быть готовой пойти на риск, который всегда присутствует в безоговорочной вере.

Вера сослужила ей добрую службу. Смелый, подчас авантюрный, неукротимый и мудрый дух вел Кэти по жизни, которую многие сочли бы завидной – до определенного момента. В двадцать восемь лет, на третьем году обучения на медицинском факультете Нью?Йоркского университета, ей диагностировали рак груди, и метастазы уже пошли в кость. На первом этапе химиотерапии Кэти продолжала ходить на занятия и на клиническую практику, причем появлялась везде с непокрытой головой: никаких париков, никаких косынок. Она служила живым примером своим пациентам – примером стойкости духа и жизнелюбия в такой ситуации, в которой многие сразу сложили бы лапки.

После того, как Кэти узнала диагноз, она прожила еще восемь лет. Четыре года из этих восьми мы с ней на пару снимали квартиру в Винегар?Хилл, неподалеку от въезда на Бруклинский мост. Она умерла буквально за несколько дней до того, как я встретила Беннетта.

И вот теперь я оказалась в психушке, в одной палате со студенткой колледжа Сары Лоуренс.

Что сделала бы Кэти на моем месте?

Я решила, что завтра же забронирую билет в Монреаль, прилечу туда и воспользуюсь ключом, который дал мне Беннетт. Я выясню все, что смогу.

 

* * *

 

– Сегодня после обеда я ухожу домой, – сказала я Селии на следующее утро.

Мы сидели у нее в кабинете и пили чай. Пока я лежала в клинике, мы виделись каждый день, и она обещала, что всегда примет меня амбулаторно, если возникнет необходимость. Я сидела и щипала нитки на дырках своих по?модному драных джинсов.

– Вы уверены, что не хотите остаться еще на несколько дней? – спросила Селия. – По крайней мере, пока у вас не закрепятся опорные элементы.

Собственно, Селия и была моим опорным элементом. Селия и Стивен.

– Стивен нанял людей из службы очистки места преступления, чтобы они убрали мою квартиру, – сказала я.

– Вы уверены, что готовы вернуться домой даже после того, как квартиру очистили?

– А эти службы используют какие?то особенные чистящие средства? Не такие, как у простых смертных? У меня как?то шла носом кровь, так я потом не смогла отстирать платок, – сказала я. – Пока что я не возвращаюсь домой. Я полечу в Монреаль, в квартиру Беннетта. Попробую найти адрес и номер телефона его родителей. Я не могу возвращаться домой, пока не свяжусь с ними.

– Вы считаете, что должны сообщить им о случившемся? Кажется, это дело полиции.

– Никто не может найти их адрес. Даже детектив из фирмы Стивена.

– А вы, значит, сможете их найти?

– Беннетт был очень организованным человеком. Он развешивал по цветам галстуки и рубашки. Наверняка у него где?то записан и адрес родителей. Думаю, найду его на столе. У Беннетта такой аккуратный стол… Я таких в жизни не видела.

– Так вы бывали у него дома?

– Нет, он показывал мне по скайпу.

Мы с Беннеттом часто ужинали по скайпу. Например, договаривались, что сегодня едим что?то китайское, заказывали одинаковые блюда с доставкой на дом и ели, сидя перед экраном – как будто за одним столом напротив друг друга. Только на половине Беннетта на столе была скатерть, а я обходилась пластиковой салфеткой.

– А вы морально готовы к тому, что можете там найти? – спросила Селия.

Это стандартный психотерапевтический вопрос, который я сама не раз задавала заключенным в Райкерсе. Все всегда отвечают «да».

 

Но сначала мне нужно было увидеть своих – собак.

Я поехала в Восточный Гарлем на поезде?экспрессе. Сперва я решила, что сегодня у нас парад в честь Дня Пуэрто?Рико: повсюду развевались пуэрто?риканские флаги, машины гудели, на улицах образовались ужасные пробки, – но потом сообразила, что парад проходит в июне, а сейчас сентябрь.

Запах муниципального собачьего приюта ударил мне в ноздри еще за квартал до входа: смесь экскрементов и страха. Дверь была сплошь увешана листовками, агитирующими за стерилизацию и кастрацию домашних животных. В тесной приемной, забитой плачущими детьми, нарочито равнодушными подростками и задерганными родителями, присутствовали целых три администраторши – три девчонки не старше двадцати. Но две сидели на телефонах, и только одна беседовала с посетителями, пришедшими либо в поисках пропавшей собаки, либо с намерением отдать питомцев в приют. При таком положении дел мне пришлось бы дожидаться своей очереди не один час.

Я поймала взгляд здоровенного плечистого парня – работника приюта, к которому одна из администраторш обращалась по имени, Энрике. Я тихонько спросила его, не знает ли он, где содержат собак, определенных сюда полицейским отделом по контролю за животными десять дней назад. Он ответил, что к ним поступает больше ста собак в неделю.

– Вы хоть знаете номера клеток?

Я не знала никаких номеров.

– О них писали в газетах. В связи с убийством человека.

– Питбуль с красным носом и такая большая белая псина? – уточнил Энрике.

– Да, пиренейская горная собака.

– Они в четвертом вольере, но их держат по РДЗ?СРПЧ. – Заметив мой озадаченный взгляд, Энрике пояснил: – Распоряжение департамента здравоохранения. Строгий режим. Покусали человека. Хотя, если судить по тому, что писали в газетах, они не просто его покусали.

– Это мои собаки, – сказала я.

– Я не могу разрешить вывести их из загона, – сказал Энрике. – И не пущу вас в загон. В их учетных карточках стоят штампы: «Очень опасны».

– Но мне можно хотя бы на них посмотреть? Вы меня к ним не проводите?

Энрике покосился на администраторш, занятых своими делами, и сделал мне молчаливый знак, мол, иди за мной. Мы прошли через дверь с табличкой «Посторонним вход воспрещен» и сразу же оказались в каком?то кошмарном дурдоме, исполненном лая и воя. Я старалась смотреть, но не видеть. Собаки, обезумевшие от страха и отчаяния, нарезают круги по своим слишком маленьким клеткам, миски для воды опрокинуты, экскременты не только на полу, но и на стенах. Где все работники приюта? Почему за собаками никто не ухаживает?

Тучка вообще никогда не спала нигде, кроме как у меня на кровати.

Она стояла, вжавшись в дальнюю стенку клетки, опустив голову и прижав уши к голове. Я подошла ближе. Она подняла голову и заскулила. Я громко позвала ее и протянула руку.

Энрике меня остановил:

– Нельзя трогать собаку.

Упав на колени перед клеткой, я заговорила с Тучкой:

– Моя хорошая, моя сладкая! Как мне жаль, что все так получилось.

Никто не заставил бы меня поверить, что эта собака убила Беннетта. Никогда в жизни! Стало быть, остаются Честер и Джордж.

– А где Джордж? Питбуль.

– В соседней клетке, – сказал Энрике.

Только теперь до меня дошло, что это скулила не Тучка, а Джордж. Он узнал меня, узнал мой голос, мой запах. Зачем я взяла себе этого пса? Зачем я сама привела его в дом? Мне хотелось его возненавидеть. Если бы не этот пес – и не Честер, которого пристрелили, – Беннетт сейчас был бы жив. Может быть, Джорджа и Честера вовсе не зря собирались усыпить. Может быть, на то были причины. Причины помимо того, что в приюте уже не хватает места. Но Джордж был таким ласковым и благодарным. Он был единственным из всех знакомых мне собак, кто брал еду с руки не зубами, а только губами.

И вот тут я расплакалась. В их паре Честер был альфа?самцом, а Джордж всегда занимал подчиненное положение. Смогу ли я его простить, если учесть это обстоятельство? Я не хотела никакой мести, никаких «око за око» и «зуб за зуб». Как бы странно это ни звучало, мне не хотелось, чтобы Джордж страдал. Что чувствует мать, когда ее сын убивает отца, ее мужа? Неужели она должна возненавидеть сына? Это же тот самый мальчик, которого она любила всю жизнь. Разве она сознательно делает выбор: простить – не простить? Как такое вообще возможно?

– Мне надо работать, – сказал Энрике. – Я пришлю сюда кого?нибудь из волонтеров. Обещайте, что не будете трогать собак.

Я поблагодарила его, и он быстро ушел, а я осталась сидеть между клетками, прямо на грязном полу, – сидеть так, чтобы видеть обеих собак и чтобы они обе видели меня, но не видели друг друга. Я никак не могла разобраться в собственных чувствах, но точно знала, что ощущаю себя виноватой перед Тучкой. Она бы не оказалась в этом кошмарном месте, если бы не мой – это во мне заговорил психотерапевт – патологический альтруизм, когда самоотверженность дает отдачу и непреднамеренно вредит окружающим.

– Вы смелая женщина, раз решились сюда прийти, – сказала молодая женщина, вошедшая в вольер в футболке с названием приюта. Меня поразило, какой она была чистенькой и опрятной, если учесть, где она работает. Может быть, ее смена только началась? – Энрике сказал, что вы здесь. Меня зовут Билли. – Женщина присела на корточки рядом со мной и протянула руку к клетке Джорджа. Когда тот набрался смелости подойти ближе, она просунула пальцы сквозь прутья решетки, чтобы Джордж их облизал.

– Вы не боитесь? – спросила я. – Вы знаете, что сделали мои собаки?

– Ваша фотография была в Интернете.

Билли все знала и все?таки гладила Джорджа. Он прижался боком к металлическим прутьям, чтобы ей было удобнее его чесать. Мне было слышно, как он пыхтит, очень довольный.

– Такой замечательный толстопуз, – сказала Билли, почесывая Джорджу бок.

Я не верила своим глазам.

– Примите мои соболезнования, – сказала она и убрала руку. Джордж повернулся в своей тесной клетке, подставляя Билли другой бок. Она поняла намек и вновь принялась его чесать. – Он был красивым мужчиной? Ваш жених.

Я вновь поразилась. Кто стал бы спрашивать скорбящую женщину о подобных вещах? И все?таки Билли мне нравилась. Если не считать Селию, она была единственным человеком, кто говорил со мной так, будто верил, что я смогу пережить потерю. Кэти научила меня тому, что пережить можно все что угодно. Но в моем случае, в данный конкретный момент, мне приходилось отчаянно делать вид, что у меня все получится. Я не могла притворяться, что сама в это верю, но делала вид, что могу.

Но вернемся к странному вопросу Билли. Неожиданно для себя я ответила «нет». Нет, Беннетт не был красавцем, я это сразу отметила, еще в нашу первую встречу, и тут же отбросила как несущественное. Меня в нем привлекало другое: его уверенность, его сила.

– Ваши собаки сильнее, чем вам кажется, – сказала Билли. – Нам лучше уйти, пока вас не заметил никто из начальства. Вам можно их навещать только по предписанию суда. Ваши собаки – живые улики.

Я попрощалась с Тучкой, но ничего не сказала Джорджу, хотя он по?прежнему прижимался боком к решетке.

Мы с Билли вышли из вольера вместе.

– С ними все будет в порядке? – спросила я.

– Пока да, – ответила Билли. – С ними ничего не случится, пока они нужны как улики.

Я не стала спрашивать: «А потом?» Мы обе знали, что будет потом.

– Я за ними присмотрю. Возьмите. – Она дала мне визитку, очень простую визитку, без места работы, без должности – только имя и телефон. – Я бываю здесь три раза в неделю. Позвоните, и я расскажу, как у них дела.

Я поблагодарила ее и спросила, как она стала волонтером в собачьем приюте.

– У меня была собака, большая дворняга, помесь овчарки и чау?чау. Ее тоже определили сюда. Она покусала соседскую девочку. Я бы тоже ее покусала, если бы она дразнила меня, как Кабби.

– Что стало с Кабби?

– Она не была живой уликой.

– И вы все равно здесь работаете?

– Я здесь нужна, – сказала она.

 

* * *

 

Стивен приехал на машине и забрал меня от приюта. Он предложил отвезти меня в аэропорт. Он считал, что у меня явно что?то не то с головой, раз я пошла повидаться с собаками.

– Как ты можешь спокойно на них смотреть, зная, что они сделали? – спросил он.

Я попыталась выдать ему аналогию с матерью и сыном?убийцей, но Стивен сказал:

– Это собаки, не дети.

Но для меня они были как дети.

– И ты сам знаешь Тучку с тех пор, как ей было два месяца.

– Я говорю не о Тучке, а о том, другом.

Я не собиралась ночевать в Монреале. Я хотела найти контакты родителей Беннетта и сразу вернуться назад. Стивен заставил меня пообещать, что из аэропорта я поеду не к себе домой, а к нему.

– Я вчера был у тебя в квартире. Все чисто, все убрано, но там негде спать. Кровать унесли, – сказал он.

– А что еще унесли?

– Там вообще как?то пусто. Но они сделали все как положено. Ты уверена, что хочешь туда вернуться?

Брат заботился обо мне всю жизнь, сколько я себя помню. Когда отец психовал и наезжал на меня, брат переводил его злость на себя. Отец вообще не был жестоким и агрессивным – за исключением периодов, когда маниакальная фаза сменялась депрессивной. В приступах особенного дурного настроения он даже угрожал маме ножом. Я виделась ему уменьшенной копией мамы – такой же упрямой и непослушной. Помню, однажды вечером, когда мне было десять, а Стивену восемнадцать, отец вошел в кухню и увидел пустую вазу из?под фруктов. Мы со Стивеном сидели внизу в гостиной, смотрели телевизор, но отец так орал, что нам было все слышно.

– Кто сожрал мои персики? – бушевал он. – Ты разрешила им съесть мои персики? – Это он обращался к маме.

Мама ответила:

– Персики были для всех.

Брат пошел вверх по лестнице в кухню, а я увязалась за ним.

– Я съел эти дурацкие персики, – сказал Стивен, хотя на самом деле их съела я.

Он принял побои за меня. А еще через два месяца отец выгнал Стивена из дома, и тот поехал в Нью?Йорк автостопом. Он устроился рабочим на стройке в Хобокене и поступил на вечернее отделение Нью?йоркского колледжа уголовного права, на факультет криминологии. К тому времени, когда я сама перебралась в Нью?Йорк, Стивен уехал в Афганистан, юристом от Госдепартамента. Он посещал отдаленные деревни, общался с тамошними вождями и уговаривал их помогать бедным, как предписывает ислам, и укреплять правозащитную систему. Он чувствовал, что занимается важным, по?настоящему нужным делом, но его убивали тамошние бытовые условия. Они с коллегами жили в бункере, переоборудованном под отель, причем через несколько месяцев после отъезда Стивена этот бункер взорвали талибы. Вернувшись в Нью?Йорк, Стивен устроился юридическим консультантом в AVAAZ, общественную организацию, название которой означает «голос» на нескольких европейских, ближневосточных и азиатских языках. Брат горячо одобрял и поддерживал их гуманитарную деятельность: от противоборства работорговле до защиты прав животных.

…Самолет приземлился в аэропорту имени Трюдо в Дорвале, ближайшем пригороде Монреаля, буквально перед самым часом пик. Я взяла такси и назвала водителю адрес Беннетта в Латинском квартале, на улице Сент?Урбе, которую можно назвать монреальским аналогом Бедфорд?авеню, нью?йоркского центра хипстерской тусовки, располагавшегося в километре от моего тихого района. Хотя дома в Латинском квартале представляли собой те же самые таунхаусы, что и у нас в Уильямсберге, французы раскрасили их бледно?голубой краской и украсили балкончиками с коваными решетками, как в Новом Орлеане; в Уильямсберге дома декорируют фигурками Девы Марии и роскошно?безвкусными подделками под Италию.

Осень в этом году выдалась на удивление холодной, но люди все равно сидели на открытых террасах кафе. Мы проехали всю Сент?Урбе, и в конце улицы таксист притормозил, читая номера на домах. Сорок второго дома не было.

– Вы уверены, что у вас правильный адрес? – спросил таксист.

– Это же улица Сент?Урбе? Может быть, здесь нумерация в другую сторону?

– Дом сорок два должен быть здесь.

Я расплатилась с таксистом и вышла из машины. Я подумала, что, может быть, перепутала порядок цифр, и вернулась к дому двадцать четыре, но там была прачечная?автомат. Беннетт рассказывал, что у них в доме на первом этаже располагается ресторанчик, где готовят лучший в мире омлет. «Дю чего?то», не помню чего. Я прошлась взад?вперед по кварталу, но не увидела ни одного ресторана. Я вбила адрес Беннетта в навигатор на телефоне, а он мне выдал окошко с надписью, что такого адреса не существует.

– Да ладно, – сказала я вслух.

Я вошла в ближайший магазин и спросила, нет ли тут поблизости ресторана под названием «Дю чего?то», не помню чего.

– Это Монреаль, – сказал продавец. – Здесь все называется «Дю чего?то».

Я еще раз прошлась по улице, как будто номера домов могли волшебным образом измениться и развеять мою нарастающую тревогу. Писала ли я ему письма на этот адрес? Нет, мы общались только по скайпу и по электронной почте. Я пыталась припомнить, что еще он рассказывал о своем доме и своих друзьях, но смогла вспомнить только названия групп, с которыми он работал. Беннетт был менеджером нескольких канадских инди?групп. Может быть, кто?то из них выступает в городе. Я купила в киоске газету и пакетик шоколадных драже и уселась за столик на открытой террасе кафе, хотя на улице было действительно холодно. Сделав пару глубоких вдохов, я открыла газету на разделе «Искусство». Там были анонсы концертов каких?то групп, но с совершенно другими названиями.

Я заметила, что кафе наполняется людьми. Близилось время ужина. На улице уже зажглись фонари. Ехать в аэропорт было рано – мой самолет в Нью?Йорк вылетал ровно в полночь. Ко мне опять подошел официант, и на этот раз я заказала картофель фри с сыром и маленькую бутылку диетической кока?колы.

– Есть диетическая пепси. Пойдет?

Он принес мне картофель и крошечную бутылочку пепси. В отличие от Америки, маленькая бутылка была действительно маленькой, и я почувствовала себя обманутой.

Я не знала, что делать дальше, хотя, по идее, должна была знать. Последние два года я только и делала, что запоминала методы и приемы, изучала места преступлений, анализировала отчеты о происшествиях, принимала посильное участие в расследованиях, связанных с пропавшими без вести лицами, жертвами всех мастей. Но теперь я не знала, что делать. Не знала, что предпринять. У меня даже мелькнула шальная мысль: можно ли объявить в розыск пропавшего без вести человека, если этот человек уже мертв? Почему Беннетт дал мне неправильный адрес? Что он скрывал? Жену? Семью? Может быть, он скрывался от полиции? И поэтому он всегда ездил ко мне. И наши свидания в гостиницах в глухих живописных местах затевались не ради романтики, а ради секретности. О чем еще он мне врал?

Кого я оплакивала?

 

* * *

 

Квартира Стивена, где я временно поселилась на диване в гостиной, располагалась в пешей доступности от офиса коронера, куда свозили тела всех умерших внезапной смертью с явными признаками насилия. Мое состояние полностью соответствовало тому, что в психиатрии называется тревогой ожидания. Вчера вечером мне опять позвонили из офиса коронера и попросили прийти. Я пыталась себя убедить, что все будет не так ужасно, как мне представляется. Я вспоминала, как впервые увидела человеческий труп в анатомическом театре. Мне пришлось заставить себя смотреть, преодолев страх, что меня стошнит или что я грохнусь в обморок. Кстати, тогда победил научный интерес. Со мной все было в порядке. Но теперь мне предстояло увидеть не обычное мертвое тело. Беннетт – или как его звали на самом деле – был изуродован до полной неузнаваемости. Вряд ли мне будут показывать его тело для опознания, правильно?

Я ожидала, что Стивен рассердится, когда я расскажу ему о Монреале, и он действительно рассердился, но больше на себя. За то, что не высказал свои подозрения, когда Беннетт продолжал измышлять самые разные оправдания, чтобы с ним не встречаться. Как будто я стала бы его слушать!

После больницы я еще не заходила к себе домой, так что выбор «что надеть» был небогат: вчерашние джинсы, ботинки и вязаный свитер, в котором я ездила в Монреаль.

Утром Стивену надо было присутствовать на встрече в афганском консульстве: AVAAZ вела переговоры о том, чтобы предоставить политическое убежище афганским переводчикам. Он попросил меня дождаться, когда он освободится, чтобы мы пошли к коронеру вместе, но я сказала, что справлюсь сама. Он возразил, что речь идет не о сдаче водительских прав. Я все?таки настояла на том, что пойду к коронеру одна. Мне было любопытно, что я почувствую, когда увижу изувеченное тело Беннетта – тело человека, которого, как оказалась, я совершенно не знала. То тело, которое знала я, принадлежало кому?то другому.

Перед входом в монолитное серое здание стоял прицеп с передвижной котельной. Хотя было бы логичнее увидеть там рефрижератор. Я прошла по дощатому настилу поверх электрических кабелей и вошла внутрь.

Я назвала администраторше в регистратуре свою фамилию и сказала, что меня ожидают на четвертом этаже. Она попросила меня посидеть и подождать, пока она все уточнит. Я обратила внимание на причудливую подборку журналов, разложенных на столиках в холле: «Иллюстрированный спортивный вестник», «Родительский день», «Сад и огород» и даже экзистенциальный «Мое “я”». Спустя пару минут молодой человек в лабораторном халате вышел из лифта и спросил, не я ли Морган Прагер. Он проводил меня в другую приемную, где пахло формалином и не было ни одного журнала.

– Мне нужно будет его опознать? – спросила я, уже зная, что я не смогу на него смотреть.

– Обычно мы проводим опознание по фотографии, – сказал молодой человек. – Но от вас ничего такого не требуется. Я просто хотел вас расспросить. Насколько я знаю, вы были невестой покойного. У вашего жениха были какие?то татуировки, родимые пятна, шрамы или физические недостатки?

– Наверное, шрам на брови уже неактуален?

– Прошу прощения, но я должен спросить.

– Извините, я просто разнервничалась. Нет, у Беннетта не было татуировок. Но я уже не уверена, что его звали Беннетт. Как его звали на самом деле?

– При отсутствии отпечатков пальцев мы не можем провести его по базе данных.

– А что будет с телом, если его не удастся идентифицировать?

– Его будут держать здесь полгода, а потом похоронят на муниципальном кладбище на острове Харт. Рядом с Бронксом.

Можно ли мне забрать тело, если я не могу его опознать?

Мне действительно хочется его забрать?

Следователь сказал, что тело доставили в морг без каких?либо личных вещей. Ничего не нашли и у меня в квартире.

– А его мобильный телефон? – спросила я.

– Мы надеялись, что вы знаете, где он. И телефон, и бумажник.

– Вы хотите сказать, что их кто?то забрал?

– Я говорю только то, что полиция их не нашла.

Я чувствовала, что он раздосадован и даже зол на меня за то, что я не знала, куда делись бумажник и телефон Беннетта. Его раздражало, что я не могу оказать помощь следствию.

– Послушайте, я даже не знаю, кто он, – сказала я. – Мне казалось, что я его знаю, но, как выяснилось, я совершенно его не знала. Когда узнаете, кто он, сообщите мне, ладно?

 

Я вернулась в Уильямсберг на метро, вышла на Бедфорд?авеню и отправилась в крытый бассейн «Метрополитен». Обожаю этот бассейн, особенно мне нравится стеклянная крыша. Плывешь в теплой воде и видишь, как на поверхности пляшет солнечный свет. Если прищуриться, можно притвориться, что ты сейчас не в Нью?Йорке, а где?нибудь в Карибском море.

Я ходила в бассейн пять раз в неделю и летом, и зимой. Плавание было моей страстью. Хотя плавание – не совсем верное слово. Я занималась водным бегом. Бегала на глубине с аква?джоггером, специальным поясом, который держит тебя как бы подвешенной в воде. В отличие от многих, бегающих в воде легкой трусцой, я выкладывалась в полную силу. Вода меня сдерживала, замедляла; ощущение было такое, словно бежишь во сне за уходящим поездом.

Раздевалка, пропахшая аммиаком и лаком для волос, с вечно сломанными фенами и забитыми волосами раковинами, никак не могла подготовить к изумительному по своей красоте бассейну: три дорожки по двадцать пять метров в искрящихся солнечных бликах.

Я занималась на медленной дорожке, предназначенной для тех, кто плавает на боку, или на пенопластовых досках, или не плавает вовсе, а барахтается в воде и болтает с другими такими же «пловцами». Дорожка была шириной как вагон метро и точно так же заполнена незнакомыми людьми.

Обычно я спускаюсь в бассейн по лесенке, но в тот день я нырнула с бортика: мне нужно было почувствовать тишину и плотность воды в те несколько блаженных секунд, когда всего остального как бы не существует. Вынырнув на поверхность, я побежала с таким напором, что даже сама удивилась. Я пробежала мимо слепой женщины, выполнявшей прыжки в мелкой части бассейна, мимо компании старушек в шапочках для душа вместо шапочек для плавания и с макияжем на лицах, мимо толстого мальчика, топтавшегося на месте. Будь я на суше, я пробежала бы полторы тысячи метров за шесть минут.

Я бежала от тела своего бывшего любовника в морге в офисе коронера, от собственного ощущения вины, от стыда. По идее, чем сильнее я выкладывалась, тем лучше должна была себя чувствовать, но то, с чем я сражалась, было настолько огромным, что мое тело не знало, расслаблялось оно или просто выматывалось.

Выбравшись из бассейна, я снова почувствовала силу тяжести. Водный бег на глубине входит в программу подготовки астронавтов, когда они учатся двигаться в невесомости.

Я закончила тренировку перед самым началом «женского времени», когда в течение двух часов в бассейн допускаются только женщины. Окна, выходящие в холл, закрывают плотными занавесками, места на вышках занимают спасатели?женщины. В это время бассейн посещают хасидки. Когда я вошла в раздевалку, там уже собралось с десяток женщин всех возрастов, переодевавшихся в купальные костюмы – длинные платья из плотного трикотажа. Я сама занималась в бикини, но ни разу не замечала, чтобы кто?то из этих женщин посмотрел на меня с осуждением или неприязнью. На самом деле они меня как бы и не замечали. Все, кроме Этель, проявлявшей ко мне столь же пытливое любопытство, как и я – к ней. Она рассказывала, что живет в Уильямсберге, в семье мужа Сатмара, и все у них благочестиво и чинно, а каждое лето – с гордостью сообщила мне Этель – она работает спасателем в кошерном лагере для девочек в Катскильских горах. От нее я узнала об интернет?магазине благопристойных купальных костюмов от кошерной компании «Аква Моета». Хотя летом, в лагере, Этель позволяет себе красоваться в самой последней модели от «Аква Моета»: открытом капри. «Если закрыты колени и локти, это нормально», – объяснила она.

Обычно я вытиралась прямо в душе, а когда выходила в предбанник в «женское время», в первый момент мне всегда становилось немного жутко. Парики, развешанные на крючках для полотенец, напоминали снятые скальпы.

 

– Тебя просили его опознать? – спросил – Стивен.

– Слава богу, нет.

– Тебе сказали, кто он такой?

– Нет пальцев – нет отпечатков.

Этот небрежный ответ ни в коем случае не отражал мое душевное состояние. Скорее это была попытка сдержать приближающуюся истерику.

Когда Стивен лег спать, я уселась за компьютер и вошла на сайт Федеральной системы поиска пропавших без вести и неустановленных лиц, базы данных, открытой и для полиции, и для простых граждан. Я вошла под своим логином и паролем. Всех, кто посещал семинары по судебно?психологической аутопсии, обязали зарегистрироваться на сайте. Я ввела в строку поиска номер, который мне дали в офисе коронера: ME 13–02544.

Минимальный возраст: 20

Максимальный возраст: 40

Расовая принадлежность: европеоид

Национальная принадлежность:

Пол: мужской

Вес: 74

Рост: 180, измерен

Наличие частей тела (отметьте все подходящие варианты)

 

Все части тела в наличии

Голова или часть головы отсутствует

Туловище отсутствует

Одна (или больше) конечность отсутствует

Кисть руки (или обе кисти) отсутствует

 

Комментарии к частям тела, имеющимся в наличии: отметины собачьих зубов наблюдаются на всех конечностях, частях конечностей, туловище и шее.

Состояние тела: лицо полностью обезображено рваными ранами.

 

Потом я вошла в базу данных лиц, пропавших без вести. Кто?то же должен был заявить в полицию, когда Беннетт – или кто он на самом деле – не вернулся домой. Возможно, жена. Или его настоящая мать, а не мифическая госпожа Мари Во?Трюдо.

Я перешла на страницу расширенного поиска и ввела описание внешности Беннетта, его возраст и дату, когда его видели в последний раз. Три пропавших без вести человека подходили под общее описание Беннетта и дату, когда он пропал.

Я не сразу решилась открыть результаты поиска. Да, мне хотелось определенности. Но мне было страшно. Ни одна из фотографий даже отдаленно не напоминала Беннетта.

Я сходила на его сайт. Хотела уточнить названия групп, с которыми он работал. Говорил, что работает. Группы оказались реальными, но ни у одной не было менеджера по имени Беннетт Во?Трюдо. Я мысленно составила список всех «фактов», которые он сообщал о себе и которые можно было легко проверить. Оказалось, что он не учился в Университете Макгилла, не выигрывал стипендию на обучение в музыкальном колледже Беркли и не играл на басу в Radiohead.

Он хоть в чем?нибудь мне не соврал?

 

Я прожила у Стивена почти неделю и только потом попросила его съездить со мной ко мне домой, чтобы взять там одежду и книги. К тому времени с входной двери уже сняли желтую полицейскую ленту, но, когда я входила в квартиру, кое?кто из соседей все?таки выглянул на лестничную площадку. Миссис Шимански выразила мне соболезнования, прозвучавшие вполне искренне. Грейс дель Форно захлопнула дверь, когда я к ней обернулась.

Я сидела в гостиной, а Стивен пошел в оставшуюся без кровати спальню собирать вещи по моему списку. У меня было странное чувство, что я оказалась внутри кино. Я с удивлением смотрела на фотографию в рамке на журнальном столике: мы с Беннеттом стоим в обнимку на фоне озера Рейнджели в штате Мэн. Мне было странно, что сотрудники службы очистки места преступления не забрали эту фотографию с собой. На снимке Беннетт улыбался, и эта улыбка тоже казалась мне странной. Это тоже была ложь? Я старалась смотреть объективно. Мне хотелось разглядеть в нем холодность, которая могла бы стать тревожным звоночком, если бы я разглядела ее раньше, но Беннетт на снимке был точно таким же, каким я знала его всегда. И это обескураживало и пугало.

Стивен заглянул в гостиную с двумя парами джинсов в руках и вопросительным выражением на лице.

– Берем обе, – сказала я, чувствуя себя последней трусихой из?за того, что не решаюсь войти в собственную спальню.

Потом Стивен принес небольшую стопку учебников. Я попросила, чтобы он захватил мой ноутбук. Мне не хотелось пользоваться его компьютером. Мне не хотелось, чтобы Стивен увидел, что я бываю на сайте Lovefraud.com. То есть еще не бываю, но собираюсь туда зайти. Впрочем, ему это тоже может быть интересно: он недавно расстался со своей очередной подругой. Вернее, она его бросила.

Селия, с которой я продолжала встречаться амбулаторно, дала мне адреса сайтов, где я могла бы найти других женщин, точно так же обманутых их мужчинами; Селия сказала, что некоторым из ее пациенток это очень помогло. Я знала об этих сайтах. Я их использовала в исследовании и находила там женщин, подпадающих под определение патологических альтруисток. Женщин, размещавших посты с признаниями: «Он любил, он сделал мне предложение, он забрал деньги, он исчез», «Почему я чувствую себя виноватой?», «Он хочет меня сломить?», «Надеюсь, что карма все?таки существует и мерзавец получит по заслугам». Я никогда не относилась всерьез к популярной психологии и никогда не считала, что своим горем надо делиться с широкой общественностью. Я была почти дипломированным специалистом и считала, что подобная доморощенная психология не заслуживает моего профессионального внимания. Но я впала в отчаяние.

Я пошла в кухню, чтобы набрать воды и полить фикус. В коридоре стояла большая плетеная корзина, где я хранила собачьи игрушки. Я подняла крышку и увидела, что внутри пусто. Видимо, все игрушки забрали сотрудники службы очистки, и наверняка – с разрешения Стивена. Войдя на кухню, я принялась осматривать все вокруг. Я искала собачьи миски. Я искала пятна крови, которые могла пропустить служба очистки.

Когда мы вернулись к Стивену, я сделала вид, что ужасно устала, и закрылась в гостевой комнате с ноутбуком.

Социопаты составляют четыре процента всего населения, около двенадцати миллионов американцев. Социопаты – не обязательно преступники и маньяки; большинство из них – умные, обаятельные, во всех отношениях приятные люди, которые знают, как изображать сочувствие и даже любовь. Но у них напрочь отсутствуют угрызения совести, они не способны к сопереживанию и не чувствуют ни вины, ни стыда за свое поведение, что бы они ни сотворили. Они также искусные манипуляторы. В детстве и ранней юности девять процентов всех социопатов мучают или убивают животных.

Согласно «Руководству по диагностике и статистике психических расстройств», диссоциальное расстройство личности – так по?научному называется социопатия – диагностируется по следующим показателям. Каждому, кто изучает виктимологию, это известно.

Социопаты постоянно лгут.

Социопаты никогда не извиняются и не способны испытывать чувство вины.

Социопаты считают, что правила к ним не относятся.

Социопаты всегда твердо уверены в своей – правоте.

Выдерживать социопатов в течение долгого времени способны только те люди, кого к этому принуждают сами социопаты путем искусных манипуляций.

Социопаты не любят животных.

У социопатов почти всегда есть любовницы или любовники.

 

Я открыла Lovefraud.com. Я прочитала о женщине, у чьего жениха на груди была татуировка с именем другой женщины. Он говорил, что так собирались назвать его младшую сестру, умершую при рождении. Оказалось, что это имя его жены.

Я быстро просматривала многочисленные посты, не особенно вникая в их содержание, но около четырех утра набрела на сообщение, сразу привлекшее мое внимание.

Тема обсуждения: Пострадавшие от социопатов

Автор сообщения: Гостья

5 июня 2013

20 комментариев

 

Мы познакомились на еврейском сайте знакомств. Его первое письмо сразу меня очаровало. Вместо того чтобы долго и нудно рассказывать о себе, он расспрашивал обо мне. Какую книгу ты никогда не взяла бы с собой на необитаемый остров? От какой песни тебя пробивает на слезы, но ты стесняешься в этом признаться? Кого ты любишь больше, животных или людей? Питер Л. был литературным агентом. Он показал мне свой сайт, и я слышала имена некоторых писателей, с которыми он работал.

В то время я жила в Бостоне, а он жил на Манхэттене. Он приезжал ко мне сам, никогда не приглашал меня к себе. Он не знакомил меня со своими друзьями и не хотел знакомиться с моими. Он говорил, что мы не так часто видимся, чтобы тратить время на кого?то еще. Он говорил, ему хочется посвящать все время мне, только мне и мне одной.

Когда мы не виделись лично, мы общались по скайпу, общались очень интимно. Я поначалу стеснялась, но он помог мне обрести уверенность. Его интерес к моей работе тоже казался искренним и неподдельным. Я работала в полицейском управлении Бостона, в отделе анализа отчетов о происшествиях. Однажды мне на глаза попалось объявление, что в такой?то день в книжном магазине «Гарвард» будет встреча с писателем – одним из тех, с кем работал Питер. Я поехала в магазин, купила книжку и, когда подошла взять у писателя автограф, сказала, что знаю его литагента. «Вы знаете Хариет?» – спросил он. «Нет, не Хариет. Питера», – сказала я. Писатель посмотрел на меня озадаченно. «Кто такой Питер?» В тот же вечер я сказала об этом Питеру по телефону, и он вспылил: «Зачем ты за мной шпионишь?» Шпионишь?! Мы все равно продолжали встречаться, но я чувствовала, что он замечает мою настороженность. Мы встречались на выходных, как и прежде; но уже не у меня дома, а в деревенских гостиницах в Мэне. Это было очень романтично.

Вскоре он сделал мне предложение. Я продала свою квартиру, уволилась с работы и приехала в Нью?Йорк. Питер должен был встретить меня на Пенсильванском вокзале, но не встретил, а прислал эсэмэс. Извинился, что его не отпускают с работы, и написал, чтобы я ехала к нему домой. Адрес я знала, ключ от квартиры Питер дал мне заранее…

 

Вы уже поняли, к чему все идет. Это был несуществующий адрес.

 

* * *

 

Утром я все рассказала Стивену – мрачно, но не без удовольствия. Ярость брата подняла мне настроение.

– Не будь он уже мертв, я бы собственноручно его прибил! – бушевал Стив.

Это было именно то, в чем я больше всего нуждалась. В его поддержке, в его безоговорочной преданности. Стивен всегда меня защищал и всегда был на моей стороне, с самого раннего детства. Расквасить нос мальчишке, который сплетничал обо мне в школе, или отложить все дела и учить меня водить машину с механической коробкой передач – я всегда могла положиться на старшего брата.

Он смешал два коктейля с мартини и джином. Он пил по глоточку, а свой коктейль я прикончила залпом. Стивен жил на двадцать девятом этаже в высотке на Сорок восьмой улице. Окна его гостиной выходили прямо на здание штаб?квартиры ООН.

– И я не хочу, чтобы Тучка расплачивалась за мои ошибки, – сказала я, протягивая брату бокал, чтобы он снова его наполнил. – Сможешь ее защитить на суде?

– Я бы взялся ее защищать, но это совсем не мой профиль. Тебе лучше связаться с Лоуренсом Маккензи. Мы с ним учились на юрфаке. Он был редактором нашего студенческого юридического журнала, а после университета отверг несколько очень заманчивых предложений, о которых многие из нас могли только мечтать. А он от всего отказался и занялся защитой прав животных. Мы иногда с ним встречаемся, выпиваем. И я всегда обращаюсь к нему по делам AVAAZ. Хочешь, я ему позвоню?

– А я могу себе позволить его услуги?

– Ты же моя сестра. Тебе все будет бесплатно.

Офис Маккензи располагался в злачном квартале в Бушвике, неподалеку от станции метро «Монтроз?авеню», между авторемонтной мастерской и новым, неоправданно дорогим магазином сыров. Его секретарша, молоденькая девчонка, носила стрижку под ежик, а сбоку на шее у нее красовалась татуировка в виде отпечатка кошачьей лапы размером с серебряный доллар. Мне не пришлось ждать ни минуты. Едва я вошла, меня сразу же провели в кабинет Маккензи.

На вид юристу было лет сорок. Он разговаривал по телефону. Увидев меня, он указал на стул, приглашая садиться, и поднял вверх указательный палец, давая понять, что разговор уже скоро закончится. Я воспользовалась возможностью осмотреть кабинет. Там была пробковая доска, сплошь завешанная фотографиями собак, – наподобие досок в родильных домах, куда акушерки прикалывают фотографии принятых ими детишек. Там было множество фотографий в рамках: Маккензи держит за хобот слона, Маккензи в окружении шимпанзе. Там была распечатка репродукции гениального комикса Дэнни Шэнахэна: на первой картинке тонущий мальчик кричит своей колли: «Лесси, ищи помощь!» – а на второй Лесси лежит на кушетке у психотерапевта.

Хозяин кабинета был одет совершенно не так, как, по общепринятому представлению, должны одеваться адвокаты. Он был в джинсах и футболке муниципального нью?йоркского приюта для бездомных животных – с соответствующей надписью и силуэтом головы питбуля. Маккензи мне сразу понравился. Очень приятное, хотя и усталое лицо. Волосы, тронутые ранней сединой, достаточно длинные, но не настолько, чтобы раздражать судей на слушаниях дела. Я услышала тихий шорох, и из?под стола выбралась роскошная пятнистая борзая.

Когда Маккензи повесил трубку, он первым делом представил меня борзой. Фэй была стройной, изящной собакой в ошейнике?мартингейле и ожерелье из искусственного жемчуга. Вместо того чтобы лизнуть мне руку, она застучала зубами, словно ее бил озноб. Маккензи сказал, что для борзых это нормально.

Потом он спросил, принесла ли я фотографию Тучки.

Я достала смартфон и принялась перелистывать снимки в фотогалерее. На всех недавних фотографиях Тучки неизменно присутствовали Честер и Джордж. Я едва не расплакалась. Я выбрала снимок, где Честер и Джордж лежали рядышком у меня на кровати, а Тучка развалилась на подушках кверху пузом, и повернула экран к Маккензи.

– Кого из них застрелили?

Я показала на Честера.

– А двух оставшихся держат в питомнике при отделе контроля за животными?

– Мне даже не разрешили к ним прикасаться.

– Стивен мне все рассказал, – сказал Маккензи.

И вот тут я расплакалась.

– А он говорил, что я не могу позволить себе адвоката?

Маккензи поднялся из?за стола, налил воды из кулера и протянул мне стаканчик.

– Я работаю не ради денег. В смысле, посмотрите на эти снимки. – Он указал на фотографии животных на стенах. – Как они мне заплатят? Но я все равно защищал их в суде.

– А в чем обвиняли слона? – спросила я.

– Это не слон, а слониха. Жасмин набросилась на дрессировщика в цирке. Мне удалось доказать, что это была самозащита. Дрессировщик использовал электрошок.

– Но она же его не убила, этого дрессировщика?

– Ему просто повезло.

Маккензи сказал, что ему нужно в первую очередь: ветеринарную карту Тучки и заключение Американского общества по тестированию особенностей собачьего темперамента.

Я спросила, каковы шансы вытащить Тучку, и Маккензи ответил:

– Я хорошо делаю свою работу.

Поначалу я приняла это за дежурный ответ или даже попытку уйти от ответа, но, как я потом убедилась, сказанное было чистой правдой.

– Стивен очень хорошо о вас отзывается, – сказала я, и снова расплакалась, и извинилась за то, что такая плаксивая.

Фэй подошла меня утешить.

– Хорошая девочка, – сказал ей Маккензи, а потом обратился ко мне: – Она хорошо делает свою работу.

 

Я приехала к себе домой уже в сумерках и открыла новым ключом новую дверь (старую выломали полицейские). Впервые после всего, что случилось, я собралась ночевать дома.

Когда мы с последний раз приезжали сюда со Стивеном, я не зашла только в спальню и ванную. Дверь в ванную заменили – я только потом поняла почему. Интересно, а кто повесил новую занавеску для ванной – совершенно безликую гостиничную занавеску, белый рифленый хлопок на прозрачном пластиковом полотне? Коллекция крошечных шампуней из разных отелей исчезла. Наверное, их выкинули на помойку? На бачке унитаза стоял новый рулон туалетной бумаги. Я никогда не пользовалась этой маркой. На упаковке был нарисован веселый мультяшный щенок. Сотрудники службы очистки забрали все, что стояло на виду, но содержимое аптечного шкафчика осталось нетронутым. Бритва Беннетта лежала на месте, на его полке. Я взяла ее, обернув руку куском туалетной бумаги, и отнесла в кухню. Хотела убрать в полиэтиленовый пакет – для анализа ДНК. И только потом до меня дошло, как это нелепо: тело Беннетта давно лежит в морге. Я выкинула бритву в мусорное – ведро.

Из спальни вынесли почти всю мебель. И ковер тоже. Поставили новую кровать, простую металлическую раму с матрасом, причем поставили не у той стены. Я всегда сплю на правой стороне кровати и никогда не ложусь у стенки. Однажды я рассказала Беннетту о том, как еще в детстве – а я была впечатлительным ребенком – я посмотрела ту серию «Сумеречной зоны», где маленькая девочка, спавшая у стенки, провалилась в четвертое измерение и за ней сомкнулась стена. Поначалу Беннетта умиляла моя привычка, но когда мы в последний раз были в Мэне, он сказал: «Если ты меня любишь, ты ляжешь спать у стенки». Я не понимала, каким образом это докажет мою любовь. Помню, еще подумала, что подобные заявления – явный признак целого ряда патологий, связанных со стремлением контролировать окружающих. Я легла у стены и всю ночь не спала. А утром мы занимались любовью, и его неистовый пыл снова меня обольстил. Беннетт всегда покорял меня и обольщал, хотя я понимала, что он гордится своей способностью соблазнять меня каждым словом и действием.

Я нашла чистые простыни и застелила постель. Заказала еду из китайского ресторанчика на углу и уселась на кухне разбирать почту, скопившуюся за несколько дней. Счета и реклама. Ничего срочного.

Я открыла ноутбук и стала смотреть CNN. Наверное, я была единственной во всем Уильямсберге тридцатилетней женщиной, которая смотрит CNN в такое время. Принесли заказ из ресторана. И только когда все доела, вдруг сообразила, что я даже и не открыла соевый соус. Обычно я смешиваю его с острой горчицей и поливаю им все, что ем. Неудивительно, что я не почувствовала вкуса пищи.

Заглянув в ящик, где я держала спиртное, обнаружила, что у меня есть только полбутылки текилы и остатки какого?то древнего рома, на самом донышке. Называется, в кои?то веки мне захотелось виски.

Лампу для чтения из спальни убрали. Видимо, профессионалы из службы очистки не смогли отмыть кровь с расписного шелкового абажура, который я купила на блошином рынке на Микер?авеню. Я легла и закрыла глаза. Новый матрас был жестче прежнего. Простыни были плотнее; Стивен явно не поскупился. Но никакой физический комфорт не мог состязаться со страшными воспоминаниями, связанными с этой комнатой. Воспоминания отозвались симптомами потрясения и скорби – меня затрясло мелкой дрожью, из глаз хлынули слезы. С чего я решила, что смогу находиться в этой комнате смерти, не говоря уж о том, чтобы здесь спать? Если бы я жила не в Нью?Йорке, я бы сменила квартиру, но здешний рынок аренды жилья исключал такое простое решение. Хотя, с другой стороны, кто меня заставлял спать в этой комнате?

Кухня – тоже не вариант. Мне вспомнилось, сколько раз Беннетт ворчал на меня по утрам за оставленные на столе крошки, хотя на самом деле это он сам накрошил, когда вставал ночью перекусить после того, как принимал снотворное, и не помнил, что делал потом. Иногда он не помнил, как мы занимались любовью. По крайней мере, он так говорил. И еще он говорил, что даже под действием золпидема, отшибающего ему память, он все равно никогда не забудет, как сильно любит меня. Это была жуткая сентиментальщина, но я давала себя убедить.

Я налила стакан рома и пошла в гостиную. Я и раньше, бывало, спала на диване, так что мне не впервой. Хотя я уже понимала, что сегодня мне вряд ли удастся заснуть. Нужно как?то отвлечься. Телевизор был в спальне. Значит, оставались – книги.

У меня не было настроения для серьезной классики. Биография Уинстона Черчилля меня тоже не привлекала. Перечитывать «Преступление и наказание» совсем не хотелось. Мне вообще не хотелось ничего перечитывать. Осматривая книжные полки, я наткнулась на книжку, про которую даже не знала, что она у меня есть: «Опасные связи». Когда?то давно я видела фильм, но не помнила, чтобы покупала книгу. Это было издание в мягкой обложке, изрядно потрепанное, с многочисленными загнутыми уголками и комментариями на полях. Я понятия не имела, кто их писал, Беннетт или кто?то другой. Я вдруг поняла, что не знаю, какой у него почерк. В том, что касается чтения, у него были широкие вкусы. Иногда он оставлял у меня книги, которые я с удовольствием для себя открывала, – например, «Пятый ребенок» Дорис Лессинг. Мне было важно, что нам с ним нравятся одни и те же книги.

Я наткнулась на подчеркнутую фразу: «Со свойственной им неосторожностью они не способны предугадать в нынешнем любовнике завтрашнего врага». Перевернула страницу назад и увидела, что это женщина говорит о женщинах.

В фильме, снятом по книге, рассказывается о двух бывших любовниках, развращенных французских аристократах восемнадцатого века, которые развлекают друг друга историями о своих сексуальных победах. Маркиза и Вальмон – искусные и искушенные соблазнители, которые просто ради забавы разрушают жизни тех, кого обольщают, тех, кто искренне в них влюбляется. Они равнодушны к страданиям тех, кто их любит; для них это просто игра и подтверждение нерушимой привязанности друг к другу. А когда этой привязанности угрожает опасность, когда маркиза обвиняет Вальмона в том, что он влюбился в объект желания, игра становится смертельной.

Сам ли Беннетт подчеркнул эту фразу или он купил уже исчерканную книжку у букиниста?

Еще подчеркнуто: «Мужчина наслаждается счастьем, которое испытывает он сам, женщина – тем, которое дает она… Для одного – наслаждение в том, чтобы удовлетворить свои желания, для другой – прежде всего в том, чтобы их вызвать».

Я очень надеялась, что это не Беннетт. Мне становилось дурно от одной только мысли о том, что это мог быть Беннетт. Я знала его совершенно другим.

Я улеглась на диван с книжкой. Вот она, память тела!

Но потом мне вдруг вспомнилась еще одна вещь. И еще одна, и еще.

Каждый раз после секса Беннетт сразу же убегал в душ.

Когда я заказывала в ресторане десерт, Беннетт заставлял меня доедать его до конца. В конце концов я прекратила заказывать десерты. И тогда он подарил мне очень дорогую кожаную юбку на размер меньше, чем нужно. Это был комплимент или завуалированное оскорбление?

Все это происходило не одновременно. После каждого такого поступка у меня было достаточно времени, чтобы заглушить внутренний голос и оправдать поведение Беннетта, по принципу презумпции невиновности. Как вообще жить, если никому не доверять? Доверие – хорошее качество, правильное, человеческое. А Беннетт… Беннетт мог остановиться посреди улицы, развернуть меня так, чтобы я видела наше отражение в витрине, и сказать: «Посмотри на них». Гордость или гордыня?

Селия считала, что мне незачем выяснять, кем он был на самом деле, поскольку это уже ничего не даст, но Селия не была влюблена в этого человека и не проводила слепое исследование хищников и помешанных на контроле людей. Если бы не это исследование, Беннетт не появился бы в моей жизни.

 

В ту ночь я читала выбранные наугад куски «Опасных связей» в поисках подсказок. Кем был Беннетт или кем он стремился быть? Он или не он подчеркнул эти строки? Чем больше я читала о Маркизе, тем неуютнее мне становилось. Было в ней что?то знакомое, и это «что?то» никак не давало мне покоя. Беннетт однажды рассказал мне о женщине, которую знал – на слове «знал» он изобразил кавычки в воздухе, – когда ему еще не было тридцати. В одном казино в Монреале, где он отмечал успешную продажу двух картин, которые достались ему «по наследству» (здесь кавычки мои), к нему подошла красивая женщина и сказала: «Ты должен это увидеть».

Он рассказал, как она подвела его к пятидолларовому игровому автомату, отделенному от других веревочным ограждением. Пожилая дама увлеченно скармливала автомату жетоны. Ее длинные белые оперные перчатки почернели от соприкосновения с металлом. Красивая женщина указала на старика с мегафоном, стоявшего неподалеку и кричавшего, чтобы дама немедленно отошла от автомата. Старику позвонили из казино, когда его жена проиграла тридцать тысяч долларов.

Сначала Беннетт подумал, что это была поучительная история, призванная предостеречь его, но красивая женщина шепнула ему на ухо: «Это игра. Они привлекают к себе внимание. Для того оно и затевалось». Беннетт резонно заметил, что тридцать тысяч долларов уже не вернешь. Красивая женщина сказала ему, что старик – миллионер. Он попросил жену надеть грязные перчатки и проигрывать до тех пор, пока ее не пожалеют и не вызовут мужа, чтобы он спас ее от себя самой. Мужчина наслаждается счастьем, которое испытывает он сам, женщина – тем, которое дает она.

Беннетт спросил у красивой женщины, откуда ей это известно, и она сказала, что видела их в прошлом месяце в другом казино. Владельцы казино не возражают, сказала она. Они в любом случае получают свои деньги.

Эта женщина, говорил мне Беннетт, очень многое значила в его жизни на протяжении следующих трех лет.

 

Прошел не один час, но заснуть так и не получилось. Я надела халат и поднялась на крышу. В нашем доме всего шесть этажей, но он выше соседних дощатых домов с их залитыми гудроном крышами, искривленными трубами и спутниковыми тарелками. Четыре года назад, когда я здесь поселилась, с крыши был виден почти весь Манхэттен: Бэттери?парк, Крайслер?билдинг, – но из?за непрестанной застройки района от этого вида уже ничего не осталось. Когда Беннетт приехал ко мне в первый раз, было как раз Четвертое июля, и я привела его на крышу смотреть фейерверк. Фейерверк на Четвертое июля я всегда смотрю только со Стивеном – так повелось еще с детства, – но в тот раз я ему соврала, сказала, что уезжаю из города. Беннетт говорил, что еще не готов знакомиться с моим старшим братом и вообще приехал только на выходные и хочет провести их со мной.

В том году фейерверк устраивали над Гудзоном. Беннетт сказал, что это выглядит так, будто Нью?Джерси атакует Нью?Йорк. Кем же он был?

По небу неслись призрачные облака, а я боялась, что уже никогда не смогу вернуться к нормальной жизни. В ту ночь Беннетт напевал «На крыше», классическую композицию «Дрифтерс», и мы танцевали, обнявшись. Он сказал, что одна из его эмо?групп собирается сделать кавер. Я ему верила.

Кто?то оставил на крыше сломанный садовый стул. Я присела и подняла голову к небу. Единственный раз я видела звезды над городом, когда во время урагана «Сэнди» взорвалась подстанция и многие районы остались без электричества. В такой поздний час свет в окнах большинства офисных зданий не горел, но башня Всемирного торгового центра была ярко освещена, и тонкий серп месяца – символ ислама – располагался на небе так, что казалось, будто он прикасается к самой ее верхушке.

 

* * *

 

Я все?таки справилась. Я продержалась первую ночь. Я почти не спала, но выдержала до утра. В кухонном ящике, где лежали фильтры для кофеварки, обнаружились мюсли Беннетта. Я решила, что выпью кофе по дороге на занятия. За последние дни я похудела, так что смогла влезть в любимые узкие джинсы. Макияж ограничился маскирующим кремом под глазами.

Идти на Lovefraud.com после того, что я прочитала ночью, было просто смешно – изысканный слог Маркизы против страдающих брошенных американок, – но мне хотелось ответить на то письмо, которое прочитала несколько дней назад. Я написала:

 

Я прочла ваш пост с искренним сочувствием и нарастающим ощущением, что мне это очень знакомо. Я тоже встречалась с мужчиной, который задавал мне точно такие же вопросы и притворялся, что он работает агентом, хоть и не литературным, и никогда не приглашал меня к себе домой, а устраивал наши свидания в гостиницах в Мэне. Он тоже дал мне ключи от своей квартиры, а когда я поехала к нему, оказалось, что такого адреса не существует. Теперь вы понимаете, почему нам надо поговорить – и как можно скорее. Со мной можно связаться по электронной почте: yesorno@hotmail.com.

 

Это был адрес защищенной электронной почты, которым я пользовалась для общения с участниками моих исследований.

…Возвращаться к занятиям было непросто. Я собиралась войти в аудиторию, когда лекция начнется, и уйти на пару минут пораньше. В колледже я слушала курс психологии и права. Мне представлялось, что в самом начале нам будут давать какие?то специальные знания на базовом уровне, но оказалось, что это был беглый обзор недавних происшествий из области пересечения душевных расстройств и противоправных действий. Я уже пропустила почти четверть всех лекций. В последний раз я была на лекции в тот день, когда погиб Беннетт. Мне было страшно встречаться с сокурсниками. Я хорошо понимала, как на меня будут смотреть: виктимолог, сам ставший жертвой.

Контингент учащихся на нашем курсе был очень разным: от патрульных полицейских, набирающих дополнительные баллы для скорейшего продвижения по службе, до бывших тюремных охранников, желающих дослужиться до старшего надзирателя, и психиатров, решивших переключиться на психологическую аутопсию. Наш кампус располагался неподалеку от больницы Рузвельта. Лекции проходили в старинном здании, построенном в 1832 году, – такие здания не редкость в кампусах Лиги плюща. Однако внутри все было устроено очень даже современно. Я приложила свою электронную карточку?пропуск к считывающему устройству на турникете и поднялась по лестнице в аудиторию. Профессор консультировался с кем?то из студентов, как запускать презентацию в PowerPoint. Свет еще не погасили, и когда я вошла, все обернулись ко мне. Стараясь не встречаться ни с кем взглядом, я тихонько сняла рюкзак и уселась на свободное место рядом с Амабиле. Его имя очень ему подходит. Когда у нас с ним был короткий роман, он мне сказал, что его имя означает «доброта» или «нежность». Когда я села, Амабиле протянул руку и прикоснулся к моей. Я заметила, что на нем – футболка «Бладхаундов», баскетбольной команды колледжа. Думаю, что, пока меня не было на занятиях, обо мне говорили все кому не лень. Я даже не удивлюсь, если мой случай когда?нибудь будет описан в литературе по криминалистике.

Я занялась изучением виктимологии, чтобы ответить на один вопрос. Не тот, которым задаются все: почему некоторые люди переступают черту, – а почему эту черту не переступают все поголовно? Хотелось понять, что меня сдерживает и насколько крепко. Мой интерес был не только научным; он был очень личным.

Мы со Стивеном – классические продукты культуры Среднего Запада со всеми сопутствующими стереотипами: наш отец был человеком консервативным, самостоятельным, честным и упрямым – когда не впадал в маниакальную фазу. В маниакальной же фазе он был обаятельным, бесшабашным и поистине обольстительным. Собственно, мама и вышла за него замуж в одну из таких фаз. Мамина семья приехала в Иллинойс из Калифорнии. Это были фермеры, бежавшие от Пыльного котла[2] во время Великой депрессии, не сумевшие устроиться в Калифорнийской долине и вынужденные работать на скотобойне в Чикаго и жить на Южной стороне, где селились и чернокожие, прибывавшие с Юга. Мама была независимой, сумасбродной, тщеславной и настоящей красавицей. Она совершенно не собиралась прожить всю жизнь на Южной стороне. Она уже носила Стивена и была на седьмом месяце, когда впервые столкнулась с маниакальными приступами мужа. Началось все с того, что он отказывался выполнять рекомендации акушеров и воздерживаться от секса на поздних сроках беременности жены. Он подкатил к маме, она ему отказала, и он переспал с маминой шестнадцатилетней племянницей. Женщины уходят от мужей и за меньшие прегрешения. Или хотя бы находят способы, как отомстить. Почему мама стерпела? Почему не преступила черту?

В школе я училась средне. В старших классах мечтала стать актрисой, художницей, поэтессой – в лучших традициях бестолковой юности, когда человек даже и не задумывается о том, есть ли у него талант. Окончив школу, я поспешила сбежать из дома. Села на междугородний автобус и поехала в Нью?Йорк. Автобус прибыл на место в два часа ночи. На улице шел дождь.

Я планировала поселиться в общежитии YMCA, но в автобусе познакомилась с девушкой, которая уже осуществила все то, к чему стремилась я сама. Она ездила в Кливленд навестить маму, а сейчас возвращалась домой. Жила в Бруклине уже полгода и временно работала официанткой – до тех пор, пока не устроится в модельном бизнесе. Девушка предложила мне переночевать у нее. Она жила в крошечной квартире?студии, на первом этаже. Окна квартиры выходили на судоремонтный завод. Кухни как таковой не было, просто в углу стоял крошечный холодильник и электрическая конфорка. Голые стены были покрашены казенной салатовой краской, причем краска местами пооблупилась. Кэндис (так звали ту девушку) легла на раскладном диване, мне достался надувной матрас.

Около шести утра я услышала, как в замке на входной двери повернулся ключ. В квартиру вошел мужчина. Я окликнула Кэндис, и та сонно пробормотала:

– Это мой парень, Даг.

Даг сказал мне «привет» и поздоровался с – Кэндис:

– Привет, малышка.

Он сел на краешек разложенного дивана и снял свои ковбойские ботинки. Носков на нем не было. Почему?то это встревожило меня еще сильнее.

Я приподнялась с матраса, который за ночь заметно сдулся, и сказала:

– Я, наверное, пойду. Спасибо за ночлег.

– Вовсе не обязательно уходить, – сказал Даг, снимая рубашку. – Мне через пару часов убегать на работу.

Моя сумка стояла в другом конце комнаты. Чтобы до нее добраться, мне пришлось бы пройти мимо Дага. А я легла спать только в трусах и футболке.

Даг снял джинсы. Я не сводила глаз со своей сумки, но боковым зрением видела, что бойфренд моей новой подруги не носит нижнее белье. Он забрался под одеяло к Кэндис, и я велела себе успокоиться. Это Нью?Йорк, мне еще повезло, что нашлось, где сегодня переночевать.

Мой матрас лежал в полутора метрах от дивана, так что я, разумеется, слышала, как Кэндис сказала своему парню, чтобы он отстал, но сказала без раздражения. У меня еще не было опыта в постельных делах, но я понимала, что там у них происходит. Я уже мысленно сочиняла историю, которую расскажу подружкам, когда приеду домой погостить.

Я закрыла глаза, спрятала голову под подушку и сделала вид, что происходящее для меня не в новинку. Потом возня стихла, и я заснула.

Проснулась я от того, что мне не хватало воздуха. Я сразу сообразила, что дело в подушке. Она по?прежнему закрывала мое лицо, но теперь на нее явно давили с той стороны. Мне было нечем дышать, но когда я попыталась сбросить подушку, то наткнулась на руки, удерживавшие ее на месте.

– Ты, придурок, отстань от нее! – услышала я голос Кэндис.

Но руки не отпустили подушку. Я принялась извиваться и дрыгать ногами.

– Она сейчас задохнется, – сказала Кэндис.

Одна рука отпустила подушку. Я судорожно вдохнула, и тут меня грубо схватили за оба запястья.

– Держи ей ноги, – велел Даг, обращаясь к Кэндис.

– Я не хочу, чтобы меня снова пинали, – ответила Кэндис, но я почувствовала, как она схватила меня за ноги.

Матрас подо мной совсем сдулся, с тем же успехом это мог быть и обычный спальный мешок.

– Я тебе говорил, что матрас сдувается, – сказал Даг. – А у меня, между прочим, больное колено.

– Ты же вчера был в аптеке, – сказала Кэндис.

– И что?

– Там продают надувные матрасы.

Несмотря на происходящее, их дурацкая перепалка почему?то давала надежду, что ничего плохого со мной не случится.

– Если вы меня отпустите, я пойду и куплю вам новый матрас, – сказала я.

Хватка Дага на миг ослабла, а потом он еще крепче сжал мои руки.

– Ты держишь нас за идиотов? – спросил Даг.

– Кэндис, – проговорила я умоляющим тоном. – Я не понимаю, зачем ты так со мной?

– Это не она так с тобой, это я, – сказал Даг.

Надежда на благоприятный исход тихо издохла.

– Отпустите меня, пожалуйста. Я никому ничего не скажу. Я даже не знаю, где нахожусь. Я просто уйду, и все.

– Зайка, возьми?ка скотч. Он под раковиной.

Он навалился на меня всем телом, не давая пошевелиться. Подушка по?прежнему закрывала мне лицо, но я хотя бы могла дышать. Я кое?как повернула голову и увидела, что Кэндис одета точно так же, как я. Только на ней была футболка Дага. Кэндис оторвала кусок от рулона серебристого скотча.

– Держи ей голову, – сказала она Дагу.

Потом присела на корточки рядом со мной и залепила мне рот клейкой лентой. Она сидела так близко, что я чувствовала ее запах. От нее пахло спермой Дага. Если бы я не боялась захлебнуться, меня бы стошнило.

– Примотай ее к батарее, – велел Даг.

Он схватил мою правую руку и прижал запястьем к батарее. Пока Кэндис обматывала мою руку скотчем, Даг мурлыкал себе под нос «Безумную штуку под названием любовь». Мою левую руку Кэндис прикрутила к ножке комода. Даг стянул с меня трусы. Я протестующие вскрикнула, насколько это позволял скотч, закрывавший мне рот.

– Зайка, а дай?ка мне пива, – сказал Даг.

– Я тебе не служанка, – огрызнулась Кэндис. – И пива все равно нет.

– Ну, блин, уж могла бы купить.

– И когда бы я успела? Я только с автобуса из Цинциннати.

– Ну, вот пойди и купи сейчас.

– Как будто что?то работает в шесть утра, – сказала Кэндис.

– Аптека работает.

– И там продают пиво?

– Да, там продают пиво!

Я мысленно умоляла ее никуда не ходить, не оставлять меня наедине с Дагом.

Она надела легинсы, подняла с пола джинсы Дага и принялась шарить по карманам в поисках денег.

– Она так рвалась купить нам новый матрас, пусть заплатит хотя бы за пиво, – сказал он.

Кэндис схватила мои джинсы и выгребла из карманов всю наличность, триста долларов.

– В следующий раз покупай дорожные чеки, – бросила она мне и вышла, хлопнув дверью.

– Жаль закрывать такой симпатичный ротик, – сказал Даг. – Я вот что придумал, – добавил он, – я сниму скотч, а ты не станешь орать. Хорошо я придумал?

Я кивнула.

– Сейчас будет немножко больно. – Я думала, он отдерет скотч одним резким движением. Но он отлепил его медленно, как будто это была прелюдия к любви. – У тебя было много парней?

У меня потекли слезы.

– Или один?единственный, самый особенный? Могу поспорить, ты ему многое разрешаешь. – Даг задрал мою футболку, надетую на голое тело, и принялся щипать меня за соски. – На этот раз Кэндис превзошла саму себя, – добавил он и начал тереться о мою грудь своим эрегированным членом.

И тут у него зазвонил мобильный. Прежде чем ответить, Даг посмотрел на определитель номера.

– Да? Ну что еще? – Слушая, что ему говорили, он терся головкой члена о мой сосок. – Мне все равно. Бери любое.

Он отключился и чертыхнулся. Слез с меня и подошел к окну. У него уже не стояло. Он принялся мастурбировать, но это не помогло. Тогда он вернулся ко мне, присел надо мной, широко расставив ноги, и сказал:

– А ну помоги мне своим симпатичным ротиком.

Я непроизвольно отвернулась, но он схватил меня под подбородок, открыл мне рот… и запихал туда свой вялый член.

Я давилась и кашляла, по щекам текли слезы. Похоже, Дага это заводило – у него снова была эрекция.

– Обычно я дожидаюсь Кэндис, но на этот раз, кажется, не дождусь, – сказал он.

Он вытащил член у меня изо рта, рывком раздвинул мне ноги, и уже в следующий миг я рассталась с девственностью. Он быстро кончил, а я все еще была жива. Он так и лежал на мне, не вынимая, когда дверь открылась и вошла Кэндис с пивом.

– Ну, ты козел! Что ж ты меня не дождался?

– А ты б еще дольше ходила, – огрызнулся он.

Кэндис все равно открыла банку и протянула ее Дагу. Потом открыла еще одну банку и сделала жадный глоток. Третью банку она открыла и поставила на пол рядом со мной.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Пиньоли – сицилийское печенье, популярное во всей Южной Италии.

 

[2] Пыльный котел – серия катастрофических пыльных бурь, происходивших в прериях США и Канады между 1930–1936 годами.

 

Яндекс.Метрика