Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник) - Рафаэль Сабатини читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник) — Рафаэль Сабатини

Рафаэль Сабатини

Скарамуш. Возвращение Скарамуша (сборник)

 

Мир приключений

Скарамуш

 

* * *

Скарамуш[1]

 

Чувствительные люди, рыдающие над ужасами революции, уроните несколько слезинок и над ужасами, ее породившими.

Ж. Мишле[2]

 

 

 

 

Книга I

Мантия

 

Глава I

Республиканец

 

Он появился на свет с обостренным чувством смешного и врожденным ощущением того, что мир безумен. И в этом заключалось все его достояние. Само его происхождение было весьма туманно, хотя жители деревушки Гаврийяк довольно быстро приподняли завесу таинственности. Простодушные бретонцы оказались не так простодушны, чтобы дать ввести себя в заблуждение вымышленным родством, которое не отличалось даже таким достоинством, как оригинальность.

Когда некий дворянин объявляет себя крестным отцом невесть откуда взявшегося младенца и проявляет неустанную заботу о его воспитании и образовании, то и самый неискушенный селянин прекрасно понимает, в чем тут дело. Итак, добрые обитатели Гаврийяка не питали иллюзий относительно родства Андре?Луи Моро – так назвали мальчика – и Кантэна де Керкадью, сеньора де Гаврийяка, чей огромный серый дом высился на холме над деревней.

Грамоте и азам наук Андре?Луи обучался в деревенской школе. Жил он у старика Рабуйе – стряпчего, который в качестве поверенного вел дела господина де Керкадью. Когда мальчику исполнилось пятнадцать лет, его отправили в Париж изучать право в коллеже Людовика Великого.[3] Вернувшись в родные места, он занялся адвокатской практикой совместно с Рабуйе. Все расходы оплачивал господин де Керкадью; он же, препоручив Андре?Луи попечительству Рабуйе, продемонстрировал явное желание обеспечить будущность молодого человека.

Андре?Луи, со своей стороны, как нельзя лучше использовал предоставленные ему возможности. Мы видим его в возрасте двадцати четырех лет, нашпигованным такой ученостью, каковая в голове заурядной вполне могла бы вызвать интеллектуальное несварение. Усердное изучение Человека по самым авторитетным источникам от Фукидида[4] до энциклопедистов[5] и от Сенеки[6] до Руссо[7] превратило ранние впечатления в твердую уверенность и окончательно убедило молодого человека в безумии той разновидности живых существ, к которой он принадлежит. И во всей его богатой событиями жизни мне не удалось найти ни одного случая, который поколебал бы его в этом убеждении.

Андре?Луи был молодой человек чуть выше среднего роста, легкий как пушинка, с худым хитрым лицом, весьма приметным носом, острыми скулами, прямыми черными волосами до плеч и большим тонкогубым ртом, как у клоуна. Он не был уродлив только благодаря прекрасным глазам – насмешливо?любопытным, блестящим и почти черным. О причудливом складе ума и на редкость изысканном слоге Андре?Луи достаточно красноречиво свидетельствуют его – увы! – немногочисленные сочинения, и прежде всего его «Исповедь». Но пока он едва ли догадывается о своем ораторском даре, хотя тот уже принес ему некоторую славу в литературном салоне Рена – то есть в одном из тех многочисленных клубов, где интеллектуальная молодежь Франции собиралась для изучения и обсуждения новых философских идей, которыми была насыщена общественная жизнь тех лет. Однако славу он там обрел отнюдь не завидную. Коллеги сочли Андре?Луи слишком саркастичным, слишком язвительным и слишком склонным поднимать на смех их возвышенные теории возрождения человечества. Он ответил, что всего лишь предложил им заглянуть в зеркало правды и не его вина, если им показалось смешным их собственное отражение.

Вы, конечно, догадываетесь, что это заявление только вывело коллег Андре?Луи из себя, и они принялись всерьез обсуждать вопрос об его исключении, каковое стало неизбежным после того, как сеньор де Гаврийяк назначил его своим делегатом в Штаты Бретани. Все единодушно решили, что официальному представителю дворянина и человеку, открыто придерживающемуся реакционных принципов, не место в обществе, которое ратует за социальные реформы.

В те времена не ограничивались полумерами. Свет надежды, блеснувший было, когда господин Неккер[8] наконец убедил короля созвать Генеральные штаты[9] – чего не случалось без малого двести лет, – недавно померк из?за наглости дворянства и духовенства, убежденных, что Генеральные штаты должны иметь такой состав представителей, который будет охранять их привилегии.

Богатый промышленный и портовый город Нант первым выразил настроения, которые быстро охватывали всю страну. В начале марта 1788 года он издал манифест и вынудил муниципалитет представить его королю. В нем заявлялось, что Штаты Бретани, долженствующие собраться в Рене, больше не будут, как прежде, орудием дворян и духовенства, лишавших третье сословие[10] права голоса, за исключением права, а точнее обязанности, утверждать уже установленные ассигнования. Дабы положить конец несправедливому положению вещей, при котором вся власть отдана тем, кто не платит налогов, манифест требовал, чтобы третье сословие было представлено одним депутатом от каждых десяти тысяч жителей; чтобы этот депутат обязательно принадлежал к тому классу, который он представляет, то есть не был бы дворянином, не был бы уполномоченным дворянина, его сенешалем,[11] поверенным или управляющим; чтобы третье сословие имело равное представительство с двумя другими и чтобы по всем вопросам голосовали поголовно, а не по сословиям.

Этот манифест, где содержались и другие, менее серьезные требования, поверг Версаль,[12] и прежде всего ?il de B?uf,[13] в замешательство. Он дал его элегантным острословам заглянуть в будущее, куда господин Неккер отважился приоткрыть дверь. И если бы им удалось одержать победу, то нетрудно догадаться, какой ответ последовал бы на дерзкое выступление Нанта. Но господин Неккер был кормчим, который во что бы то ни стало решил привести в гавань давший течь государственный корабль. По его совету король направил дело на согласование в Штаты Бретани с многозначительным обещанием вмешаться, если привилегированные сословия – дворяне и духовенство – воспротивятся требованию народа. И привилегированные сословия, безрассудно устремясь к собственной погибели, разумеется, воспротивились, в результате чего его величество отложил созыв Штатов.

Но – что бы вы думали? – привилегированные сословия не согласились на отсрочку, отказались склониться пред властью суверена и, полностью игнорируя его волю, продолжали готовиться к открытию Штатов с твердым намерением провести выборы по?своему и, несмотря ни на что, гарантировать неприкосновенность своих привилегий и возможность продолжать грабить народ.

Одним ноябрьским утром, прибыв с этой новостью в Гаврийяк, господин Филипп де Вильморен, студент ренской семинарии и популярный член литературного салона, в сонной бретонской деревушке узнал о событии, которое распалило его и без того сильное негодование. Егерь маркиза де Латур д’Азира только что застрелил в Мепонском лесу за рекой местного крестьянина по имени Маби. Бедняга попался на месте преступления – вынимал из силка фазана, и егерь поступил в строгом соответствии с приказанием своего господина.

Разъяренный актом безжалостной тирании, господин де Вильморен вызвался довести дело до сведения господина де Керкадью. Маби был его вассалом, и Вильморен надеялся склонить сеньора Гаврийяка по меньшей мере потребовать денежной компенсации вдове и трем сиротам за смерть кормильца.

Но поскольку Андре?Луи был ближайшим другом, почти названым братом Филиппа, то именно к нему прежде всего и отправился молодой семинарист. Он застал Андре?Луи в длинной, низкой, отделанной белыми панелями столовой Рабуйе – дома, где он жил с младенчества, – и, крепко обняв друга, оглушил его обвинением в адрес маркиза де Латур д’Азира.

– Я уже слышал об этом, – сказал Андре?Луи.

– Ты говоришь таким тоном, словно не находишь в этом ничего удивительного, – упрекнул его друг.

– Я не способен удивляться зверским поступкам, совершенным зверем. А то, что де Латур д’Азир – зверь, известно всем. Со стороны Маби было весьма глупо воровать у него фазанов. Уж лучше бы воровал у кого?нибудь другого.

– И это все, что ты можешь сказать?

– А что еще? Надеюсь, у меня достаточно практический склад ума.

– Что еще? Вот это я намерен высказать твоему крестному, господину де Керкадью. Я обращусь к нему за правосудием.

– Против маркиза де Латур д’Азира? – поднял брови Андре?Луи.

– А почему бы и нет?

– Мой дорогой наивный Филипп, волки не пожирают волков.

– Ты несправедлив к своему крестному. Он человек гуманный.

– Изволь. Я не спорю. Но дело здесь не в гуманности, а в законах об охоте.

Господин де Вильморен в раздражении воздел длинные руки к небу. Он был высокий, стройный молодой человек, годом?двумя младше Андре?Луи. Как и подобает семинаристу, на нем было скромное черное платье с белыми манжетами и воротником и черные туфли с серебряными пряжками. Его каштановые, незнакомые с пудрой волосы были аккуратно перевязаны лентой.

– Ты говоришь как законник.

– Естественно. И значит, не стоит попусту тратить на меня гнев. Лучше скажи, чего ты от меня хочешь.

– Я хочу, чтобы ты пошел со мной к господину де Керкадью и употребил все свое влияние, чтобы добиться правосудия. Или я прошу слишком многого?

– Мой милый Филипп, цель моего существования – служить тебе. Предупреждаю, твой рыцарский порыв ни к чему не приведет. Однако позволь мне позавтракать, и я в твоем распоряжении.

Господин де Вильморен опустился в просторное высокое кресло у опрятного очага, в котором пылали сосновые поленья, и, ожидая, когда его друг кончит завтракать, рассказал ему о последних событиях в Рене. Молодой, пылкий, охваченный энтузиазмом и вдохновленный утопическими идеалами, он страстно обличал возмутительную позицию, занятую привилегированными классами.

Будучи доверенным лицом дворянина и принимая участие в обсуждении вопросов, волнующих дворянство, Андре?Луи прекрасно знал настроения и чувства этого сословия и потому в рассказе Филиппа не услышал ничего нового. Явное нежелание друга разделить его негодование возмутило господина де Вильморена.

– Разве ты не понимаешь, что это значит? – вскричал он. – Оказывая неповиновение королю, дворянство подрывает основание трона. Неужели они не сознают, что от трона зависит само их существование и если он падет, то погребет под собой тех, кто к нему ближе всего? Неужели они не видят этого?

– Очевидно, нет. Ведь они – правящий класс, а мне еще не приходилось слышать, чтобы правящий класс видел что?нибудь, кроме собственной выгоды.

– Это наша беда. И именно это мы собираемся изменить.

– Вы собираетесь упразднить правящий класс? Интересный эксперимент. Полагаю, именно таков и был изначальный план творения, и если бы не Каин,[14] он вполне бы мог осуществиться.

– Мы собираемся, – сказал де Вильморен, поборов раздражение, – передать управление страной в другие руки.

– И вы думаете, это что?нибудь изменит?

– Я в этом уверен.

– Ах! Как я понимаю, еще до принятия сана ты сподобился откровения Всевышнего и рассчитываешь, что Он поведает тебе о Своих намерениях изменить модель человечества.

Красивое аскетичное лицо Филиппа помрачнело.

– Ты кощунствуешь, – сказал он с упреком.

– Уверяю тебя, я совершенно серьезен. Для осуществления ваших планов потребуется как минимум божественное вмешательство. Вам надо изменить не систему, а человека. Можете ли вы с нашими шумными друзьями из ренского литературного салона или любое другое ученое общество Франции изобрести такую систему правления, какая еще не была испробована? Будущее, мой милый Филипп, можно безошибочно прочесть только в прошлом. Ab actu ad posse valet consecutio.[15] Человек не меняется. Он во все времена пребывает алчным, склонным к стяжательству, порочным. Я говорю о человеке в целом.

– Ты берешь на себя смелость утверждать, что удел народа невозможно изменить к лучшему? – вызывающе спросил господин де Вильморен.

– Говоря «народ», ты, конечно, имеешь в виду население. Вы намерены упразднить его? Только так можно изменить к лучшему удел народа, поскольку до тех пор, пока он остается населением, проклятие – его удел.

– Ты ратуешь за интересы тех, кто тебя нанимает. Что ж, полагаю, это вполне естественно. – Господин де Вильморен говорил со смешанным чувством горечи и негодования.

– Напротив, я абсолютно беспристрастен. Итак, каковы же ваши идеи? К какой форме правления вы стремитесь? Насколько я могу судить по твоим словам – к республике. Но ведь мы уже имеем ее. Франция сегодня не что иное, как республика.

Филипп удивленно посмотрел на Андре?Луи.

– По?моему, ты злоупотребляешь парадоксами. А как же король?

– Король? Всем, всему свету известно, что после Людовика Четырнадцатого во Франции не было короля. В Версале живет тучный господин, который носит корону;[16] но те самые новости, что ты сегодня привез, доказывают, как мало он значит. Настоящие правители – дворяне и духовенство: они занимают ключевые позиции и держат в ярме французский парод. Вот почему я и говорю, что Франция – республика, республика, созданная по лучшему образцу – римскому. Там, как и у нас, были знатные патрицианские семьи, захватившие в свои руки власть и богатство – то есть все, чего можно желать, и было население – раздавленное, стонущее, обливающееся потом и кровью, голодающее и погибающее в римских канавах. То была республика – самая могущественная из всех нам известных.

– По крайней мере, – Филипп едва сдерживал нетерпение, – ты должен признать – в сущности, ты уже признал это, – что нами нельзя управлять хуже, чем сейчас.

– Не в том дело. Будут ли нами управлять лучше, если мы заменим один правящий класс другим? Вот в чем вопрос! Без гарантии на этот счет я бы и пальцем не пошевелил. Но какие гарантии можете вы дать? Знаете ли вы, какой класс рвется к власти? Я скажу. Буржуазия.

– Что?

– Ты, кажется, удивлен? Правда часто обескураживает. Ты никогда над этим не задумывался? Ну так подумай сейчас. Вспомни Нантский манифест. Кто его авторы?

– Я могу сказать, кто заставил городские власти послать его королю. Тысяч десять тружеников: корабельных плотников, ткачей, рабочих и разных ремесленников.

– Подстрекаемых своими нанимателями – богатыми торговцами и судовладельцами города, – уточнил Андре?Луи. – У меня есть привычка внимательно приглядываться к вещам. Именно поэтому наши коллеги из литературного салона так не любят, когда я вступаю с ними в дебаты. Там, где я смотрю вглубь, они скользят по поверхности. За нантскими рабочими и ремесленниками, о которых ты говоришь, стоят помыкающие этими глупцами и призывающие их проливать кровь ради призрачной свободы хозяева парусных и прядильных мастерских, судовладельцы и работорговцы. Да?да, работорговцы! Люди, которые живут и богатеют на продаже человеческой плоти и крови в колонии, а у себя дома проводят кампании во имя святой свободы! И как ты не понимаешь, что все это движение – движение торгашей, спекулянтов, проходимцев, которые, разбогатев, мечтают о власти и завидуют тем, кому она принадлежит по праву рождения?

Парижские менялы, дающие деньги взаймы государству, видя, в каком сложном финансовом положении оказалась страна, дрожат при мысли о том, что один?единственный человек своей властью может аннулировать государственный долг. Из соображений собственной безопасности они втайне подрывают основы государства, чтобы на его развалинах создать новое, свое – где они будут хозяевами. С этой целью они возбуждают народ. Мы уже видели реки крови в Дофине – кровь населения, всегда кровь населения. Теперь нечто подобное мы видим в Бретани. А если новые идеи одержат верх? Если феодальное право падет, что тогда? Или вы думаете, что под властью менял, работорговцев и тех, кто наживается на постыдном ремесле купли?продажи, удел народа станет лучше, чем при священниках и дворянах? Тебе когда?нибудь приходило в голову, Филипп, что делает власть дворян невыносимой? Жажда приобретательства! Жажда приобретательства – проклятие человечества. Неужели ты думаешь увидеть меньшую жажду приобретательства в людях, которые возвысились именно благодаря ей? О, я готов признать нынешнюю систему правления отвратительной, несправедливой – какой угодно, но, умоляю тебя, загляни вперед – и ты увидишь, что строй, к которому вы стремитесь, может оказаться несравненно хуже.

Некоторое время Филипп сидел задумавшись, затем возобновил свои нападки:

– Ты ничего не сказал о злоупотреблениях, ужасных, невыносимых злоупотреблениях, при которых мы живем.

– Там, где есть власть, всегда будут и злоупотребления властью.

– Но не там, где обладание властью зависит от справедливости ее использования.

– Обладание властью и есть власть. Мы не можем диктовать свои условия властям предержащим.

– Народ может, у него есть такое право.

– Я повторяю свой вопрос: когда ты говоришь о народе, то имеешь в виду население? Конечно да. Как может оно воспользоваться властью? Оно может обезуметь и предаться грабежу и разбою. Осуществлять твердую власть население не способно, ибо власть требует качеств, каковых у него нет, или это уже не население. Население – неизбежное, трагическое следствие цивилизации. Что касается остального, то злоупотребление можно нейтрализовать справедливостью, а справедливость можно обрести только в просвещении. Господин Неккер намерен обуздать злоупотребления и ограничить привилегии. Это решено. Для этого и собираются Генеральные штаты.

– Видит Бог, в Бретани мы уже положили многообещающее начало! – воскликнул Филипп.

– Пустое! Естественно, дворяне без борьбы не уступят. Хоть борьба бессмысленна и нелепа. Впрочем, человек по природе своей бессмыслен и нелеп.

– Вероятно, – с подчеркнутым сарказмом заметил господин де Вильморен, – убийство Маби ты тоже квалифицируешь как бессмысленное и нелепое? Я не удивлюсь, если, защищая маркиза де Латур д’Азира, ты заявишь, что его егерь поступил крайне гуманно, застрелив Маби, поскольку в противном случае тому пришлось бы отбывать пожизненное наказание на галерах.

Андре?Луи допил шоколад, поставил чашку и отодвинулся от стола – завтрак был окончен.

– Признаюсь, я не так отзывчив, как ты, милый Филипп. Меня тронула судьба Маби. Но при всем потрясении, я не забыл, что в конце концов он встретил смерть в момент совершения кражи.

Господин де Вильморен в негодовании вскочил с кресла.

– Разве можно ожидать иного отношения от помощника поверенного дворянина и представителя дворянина в Штатах Бретани!

– Филипп, ты несправедлив! Ты сердишься на меня! – взволнованно воскликнул Андре?Луи.

– Я обижен, – признался де Вильморен. – Я очень обижен. Твои реакционные взгляды возмущают не только меня. Тебе известно, что в литературном салоне серьезно подумывают о твоем исключении?

Андре?Луи пожал плечами.

– Меня это так же мало удивляет, как и беспокоит.

– Иногда мне кажется, что у тебя нет сердца, – страстно проговорил господин де Вильморен. – Тебя интересует только закон, но никак не справедливость. По?моему, Андре?Луи, я ошибся, придя к тебе. Вряд ли ты поможешь мне в переговорах с господином де Керкадью.

Филипп взял шляпу с явным намерением уйти. Андре?Луи вскочил со стула и схватил его за руку.

– Филипп, – сказал он, – клянусь, я больше никогда не стану говорить с тобой о законе и политике. Я слишком люблю тебя, чтобы ссориться с тобой из?за чужих дел.

– Но я отношусь к ним как к своим собственным, – горячо ответил Филипп.

– Конечно, конечно. Потому?то я и люблю тебя. Иначе и быть не может. Ты – будущий священник, и тебя должны волновать дела каждого человека. Я же – адвокат, поверенный дворянина, как ты говоришь, и меня волнуют дела моего клиента. Этим мы отличаемся друг от друга. Однако тебе не отделаться от меня.

– Откровенно говоря, я бы предпочел, чтобы ты не ходил со мной к господину де Керкадью. Долг перед клиентом не позволит тебе помочь мне.

Гнев Филиппа прошел, но его решение, основанное на вышеприведенном доводе, осталось непреклонным.

– Прекрасно, – согласился Андре?Луи, – поступай как знаешь. Но по крайней мере, ничто не помешает мне пройтись с тобой до замка и дождаться, когда ты закончишь дела с моим крестным.

Мягкий характер господина де Вильморена был чужд злопамятности, и молодые люди добрыми друзьями вышли из дома и направились вверх по главной улице Гаврийяка.

 

Глава II

Аристократ

 

Сонная деревушка Гаврийяк лежала в полулье от шумной дороги в Рен, в излучине реки Мо. Ее дома лепились у подножия и беспорядочно взбирались до половины пологого холма, увенчанного приземистым замком. После уплаты дани сеньору, десятины Церкви[17] и податей королю карманы жителей Гаврийяка оставались почти пустыми. Но хоть им и стоило немалого труда сводить концы с концами, их жизнь была не так тяжела, как во многих других местах Франции, и намного легче, чем у нищих вассалов блистательного сеньора де Латур д’Азира, обширные владения которого отделяли от их деревни воды Мо.

Своим внушительным видом замок Гаврийяк был обязан скорее господствующему положению над деревней, чем какими?либо присущими ему особенностями. Как и все дома в Гаврийяке, он был построен из гранита, источенного почти тремя веками существования, и представлял собой двухэтажное здание с плоским фасадом в четыре окна, деревянными ставнями и двумя квадратными башнями, или шатрами с островерхими крышами, по бокам. Здание выходило на просторную террасу, окруженную балюстрадой. Стояло оно в глубине сада – сейчас обнаженного, но летом густого и красивого, – и его вид полностью отвечал тому, чем оно и было в действительности – жилищем людей непритязательных, предпочитающих светской суете занятия земледелием.

Владелец замка носил титул сеньора де Гаврийяка, но никто не знал, когда, при каких обстоятельствах и кто из его предков получил этот неопределенный титул. Кантэн де Керкадью сеньор де Гаврийяк внешностью и склонностями вполне соответствовал впечатлению, которое производил его дом. Суровый, как гранит, он избежал соблазнов придворной жизни и даже не служил в армии своего короля, уступив младшему брату Этьенну честь представлять их семью в высоких сферах. С раннего детства интересы господина де Керкадью сосредоточились на его лесах и пастбищах. Он охотился, возделывал землю и внешне весьма мало отличался от своих арендаторов. Он не соблюдал этикета, во всяком случае, соблюдал его не в той степени, какая соответствовала его положению и вкусам его племянницы Алины де Керкадью. Под опекой дядюшки Этьенна Алина около двух лет провела при дворе в Версале, и ее представления о достоинстве дворянина и владетельного сеньора сильно расходились с представлениями дяди Кантэна. В четыре года единственная дочь третьего де Керкадью осталась сиротой и с тех пор тиранически властвовала над сеньором де Гаврийяком, заменившим ей отца и мать. Но, несмотря на это, усилия сломить его упрямство в отношении порядков в замке не увенчались успехом. Однако упорство было главной чертой характера Алины, и она не отчаивалась, хотя за три месяца, что прошли с тех пор, как она покинула блестящий версальский двор, ее настойчивость не принесла желанного результата.

Когда прибыли Андре?Луи и де Вильморен, Алина гуляла на террасе. Было холодно, и ее изящная фигурка была закутана в белую ротонду, а голову плотно облегал капор, отделанный белым мехом и завязанный бледно?голубым бантом у правой щеки. Слева из?под капора выбивался длинный русый локон. Резкий ветер разрумянил щеки и зажег ярким блеском темно?синие глаза девушки.

Обоих молодых людей она знала почти с младенчества. Они были товарищами ее детских игр, а Андре?Луи, крестника своего дяди, она называла кузеном. Они и теперь относились друг к другу по?родственному, тогда как Филипп уже давно стал для нее господином де Вильмореном.

Алина помахала молодым людям рукой и, прекрасно сознавая, какую обворожительную картину она являет собой в эти минуты, остановилась в ожидании у балюстрады недалеко от короткой аллеи, по которой они шли.

– Если вы пришли к дядюшке, господа, то выбрали неудачное время. – В ее голосе и облике было заметно некоторое возбуждение. – Он занят, очень занят.

– Мы подождем, мадемуазель, – сказал де Вильморен, галантно склоняясь к протянутой руке. – Неужели тот, кто хоть немного может побыть в обществе племянницы, станет спешить к дядюшке?

– Господин аббат, – улыбнулась Алина, – когда вы примете сан, я приглашу вас в духовники. Вы так находчивы, проницательны и отзывчивы…

– И ни капли не любопытен, – вставил Андре?Луи, – о чем вы совсем не подумали.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, Андре?

– И неудивительно, – рассмеялся Филипп, – понять его еще никому не удавалось.

Затем взгляд его скользнул через террасу и задержался на стоявшем у двери замка экипаже, какой часто можно было увидеть на улицах большого города, но очень редко в деревне. Это был запряженный парой двухместный кабриолет с козлами для кучера и запятками для лакея, отделанный лакированным ореховым деревом, с дверцей, изысканно расписанной пасторальными сценами. Сейчас запятки были пусты: лакей расхаживал перед дверью замка, и когда, выйдя из?за экипажа, он оказался в поле зрения де Вильморена, тот увидел роскошную голубую с золотом ливрею маркиза Латур д’Азира.

– Как! – воскликнул Филипп. – Значит, у вашего дядюшки маркиз де Латур д’Азир?

– Да, сударь.

В голосе и взгляде Алины была бездна таинственности, но де Вильморен этого не заметил.

– О, прошу извинить меня. – Он низко поклонился, держа шляпу в руке. – Ваш покорный слуга, мадемуазель.

Он повернулся и пошел к дому.

– Может быть, мне пойти с тобой, Филипп? – крикнул ему вдогонку Андре?Луи.

– Было бы негалантно подумать, что ты предпочтешь сопровождать меня, – ответил молодой человек, взглянув на Алину. – Да и ни к чему. Если ты подождешь…

Де Вильморен пошел прочь. После небольшой паузы Алина звонко рассмеялась.

– Куда он так спешит?

– Повидать вашего дядюшку, а заодно и маркиза де Латур д’Азира.

– Но это невозможно. Они не могут встретиться с ним. Разве я не говорила, что они очень заняты? Вы не хотите спросить меня, чем именно, Андре?

Андре?Луи затруднился бы ответить, что скрывалось за загадочным тоном Алины: душевное волнение или желание поддразнить его.

– К чему спрашивать, если вам самой не терпится все рассказать?

– Если вы намерены и дальше язвить, то я ничего не скажу, даже если вы попросите меня. Да?да, не скажу. Это научит вас относиться ко мне с подобающей почтительностью.

– Надеюсь, я не заслужу упрека в непочтительности.

– Особенно после того, как узнаете, что я имею прямое отношение к визиту господина де Латур д’Азира. Он приехал из?за меня.

Она снова рассмеялась и, сияя, взглянула на Андре?Луи.

– Вы, очевидно, полагаете, что остальное ясно без слов. Право, вы можете считать меня олухом, но я ничего не понимаю.

– Какой же вы недогадливый! Он приехал просить моей руки.

– Боже мой! – воскликнул Андре?Луи и, раскрыв рот, уставился на Алину.

Алина слегка нахмурилась и, вскинув голову, на шаг отступила от него.

– Вам это кажется странным?

– Мне это кажется отвратительным, – резко ответил он. – Откровенно говоря, я вам не верю. Вы просто смеетесь надо мной.

Алина поборола досаду.

– Я вполне серьезна, сударь. Сегодня утром дядя получил от господина де Латур д’Азира письмо, в котором тот извещал о своем визите и цели этого визита. Не стану отрицать, мы несколько удивились.

– Ах, понимаю! – с облегчением воскликнул Андре?Луи. – Теперь мне все ясно. А я уж было испугался… – Он посмотрел на Алину и пожал плечами.

– Почему вы замолчали? Вы было испугались, что Версаль ничему не научил меня? Что я позволю ухаживать за собой, как за какой?нибудь деревенской простушкой? С вашей стороны это просто глупо. Как раз сейчас маркиз по всем правилам просит у дяди моей руки.

– Значит, по обычаям Версаля, самое главное – получить согласие дяди?

– А что же еще?

– Ваше согласие. Ведь дело касается вас.

Алина засмеялась.

– Я – послушная племянница… когда меня это устраивает.

– И вас устроит, если ваш дядя примет столь чудовищное предложение?

– Чудовищное? – в негодовании переспросила она. – Но почему, позвольте узнать?

– По целому ряду причин, – раздраженно ответил Андре?Луи.

– Назовите хотя бы одну. – В голосе Алины звучал вызов.

– Он вдвое старше вас.

– Вы преувеличиваете.

– Ему по меньшей мере сорок пять.

– Но выглядит он не старше тридцати. Он очень красив, уж этого?то вы не можете не признать. Кроме того, он богат и знатен, чего вы также не станете отрицать. Маркиз – самый блестящий дворянин Бретани, он сделает меня благородной дамой.

– Вас сделал ею Бог, Алина.

– Вот это уже лучше. Иногда вы бываете почти учтивы.

Алина пошла вдоль парапета, Андре?Луи – рядом с ней.

– Я способен на нечто большее, что и докажу вам, объяснив, почему вы не должны позволить этому чудовищу осквернить прекрасное творение Господа.

Алина нахмурилась и поджала губы.

– Вы говорите о моем будущем муже, – с упреком проговорила она.

Бледное лицо Андре?Луи побледнело еще сильнее.

– Вы уверены? Все уже решено? Неужели ваш дядя согласится на этот брак? В таком случае вас без любви продадут в рабство человеку, которого вы совсем не знаете. Я мечтал о лучшем будущем для вас, Алина.

– Что может быть лучше, чем стать маркизой де Латур д’Азир?

Андре?Луи в сердцах взмахнул руками.

– Разве мужчины и женщины – суть имена? А душа? Неужели она ничего не значит? Неужели все счастье и радость жизни заключаются в богатстве, развлечениях и пустых громких титулах? Вы всегда казались мне высшим, почти неземным существом, Алина. Вы наделены сердцем чутким, рвущимся к восторгам и радостям жизни; умом возвышенным и тонким; душой, как мне казалось, способной за внешней шелухой и фальшью провидеть истинную сущность вещей. И такие дары вы готовы променять на мишурный блеск иллюзорного величия, готовы продать душу и тело за громкий титул маркизы де Латур д’Азир!

– Вы неделикатны, – заметила Алина, и, хоть брови ее продолжали хмуриться, в глазах горели смешинки. – И слишком поспешны в выводах. Согласие дяди сведется к тому, что он разрешит маркизу просить моего согласия. Вот и все. Мы с дядей Кантэном понимаем друг друга, и я не репа, чтобы меня продавать.

Андре?Луи смотрел на Алину. Его глаза сияли, бледные щеки медленно заливал яркий румянец.

– Вы мучили меня, чтобы развлечься! – воскликнул он. – Но вы сняли тяжесть с моего сердца, и я прощаю вас.

– Вы опять слишком спешите, кузен Андре. Я разрешила дяде позволить господину де Латур д’Азиру ухаживать за мною. Мне нравится его внешность, и когда я думаю о его положении при дворе, то чувствую себя польщенной предпочтением, которое он мне оказывает. Именно из желания разделить его положение я, возможно, и выйду за него. Маркиз вовсе не похож на тупицу, и принимать его ухаживания очень заманчиво. Но выйти за него замуж, наверное, еще более заманчиво, и я думаю, что, все взвесив, я, вероятно, даже очень вероятно, решусь на это.

Андре?Луи глядел на очаровательное детское личико Алины, обрамленное белым мехом, взор его потух, краска сбежала с лица.

– Да поможет вам Бог, Алина, – простонал он.

Она топнула ножкой, решив, что он слишком самоуверен.

– Вы дерзите, сударь.

– Молиться – не значит дерзить, Алина. Я только молился, что намерен делать и впредь. Думаю, вам понадобятся мои молитвы.

– Вы просто невыносимы.

Щеки Алины покраснели, а брови еще больше нахмурились. Андре?Луи понял, что она сердится.

– Виной тому испытание, которому вы подвергаете мою выносливость. О Алина, милая моя кузина, подумайте о том, что вы делаете; задумайтесь над подлинными ценностями, которые вы собираетесь променять на поддельные; над ценностями, которые вы никогда не познаете, отгородившись от них фальшивым блеском ложных истин. Когда господин де Латур д’Азир начнет ухаживать за вами, приглядитесь к нему внимательно, прислушайтесь к своему тонкому инстинкту, положитесь на безошибочную интуицию вашей благородной натуры и не мешайте ей вынести справедливый приговор этому чудовищу. Вы увидите, что…

– Я вижу, сударь, что вы злоупотребляете моей добротой и терпимостью, с которой дядя и я всегда относились к вам. Вы забываетесь! Кто вы такой? Кто дал вам право разговаривать со мной подобным тоном?

Молодой человек поклонился, мгновенно став прежним Андре?Луи. Его лицо вновь было бесстрастно, манеры холодны, речь иронична и насмешлива.

– Примите мои поздравления, мадемуазель. Вы с поразительной легкостью входите в роль, которую вам предстоит играть.

– Полагаю, сударь, что для вас это также не составит труда, – сердито парировала Алина и отошла от него.

– Быть пылью под ногами надменной госпожи маркизы? Надеюсь, я больше не забудусь и вам не придется указывать мне на мое место.

Алина вздрогнула и обернулась. Заметив, что в ее глазах зажглось подозрение, Андре?Луи почувствовал раскаяние.

– О боже, я просто животное, Алина! – воскликнул он, подходя к ней. – Простите меня, если можете.

Алина сама хотела просить у него прощения, но его слова остановили ее.

– Я постараюсь, – ответила она, – если вы потрудитесь впредь не оскорблять меня.

– Клянусь вам, – ответил Андре?Луи. – Но если понадобится, я буду сражаться, чтобы спасти вас от самой себя независимо от того, простите вы меня или нет.

Слегка задыхаясь, они с вызовом смотрели друг на друга, когда дверь открылась и из замка вышли трое.

Первым шел маркиз де Латур д’Азир, граф Сольц, кавалер орденов Святого Духа и Святого Людовика,[18] бригадный генерал армии короля. Маркиз был высокий стройный мужчина с военной выправкой и надменно посаженной головой. На нем был богатый камзол алого бархата, отделанный золотым кружевом, бархатный жилет золотисто?абрикосового цвета, черные шелковые панталоны, черные чулки и лакированные туфли на красных каблуках с бриллиантовыми пряжками. Его пудреные волосы были перевязаны муаровой лентой. Под мышкой у него была зажата небольшая треугольная шляпа, у левого бока висела изящная шпага с золотым эфесом.

Совершенно беспристрастно наблюдая маркиза со стороны, видя его великолепие, изысканную небрежность движений, манеры, в которых презрение к окружающим непостижимым образом смешивалось со снисходительностью, Андре?Луи трепетал за Алину. Перед ним был опытный и неотразимый волокита, один из тех сердцеедов, что приводят в отчаяние вдов с дочерьми на выданье и мужей хорошеньких жен.

За маркизом шел господин де Керкадью, являвший собой полную противоположность блистательному гостю. На своих коротких ножках сеньор де Гаврийяк нес тело, которое в сорок пять лет уже проявляло склонность к ожирению, и огромную голову, не обремененную тяжким грузом интеллекта. Его красное лицо сплошь покрывали следы оспы, которая в юности едва не свела его в могилу. Небрежность одежды господина де Керкадью граничила с неопрятностью, благодаря чему по всей округе он прослыл женоненавистником. Утверждению такой репутации в немалой степени способствовало и то обстоятельство, что, пренебрегая первейшим долгом дворянина – обзавестись наследником, он не был женат.

Последним появился господин де Вильморен. Он был очень бледен и задумчив; губы его были плотно сжаты, брови нахмурены.

Навстречу им из экипажа вышел элегантный молодой дворянин, шевалье[19] де Шабрийанн – кузен господина де Латур д’Азира. Ожидая маркиза, он с большим интересом наблюдал за прогулкой Андре?Луи и Алины, не подозревавших о его присутствии. Заметив Алину, господин де Латур д’Азир оставил своих спутников и, ускорив шаг, направился к ней через террасу.

Со свойственной ему смесью вежливости и снисходительности маркиз слегка поклонился Андре?Луи. Социальное положение молодого адвоката было довольно двусмысленным. В силу неопределенности своего происхождения, не будучи ни дворянином, ни простолюдином, он занимал некое срединное положение между двумя классами. И поскольку ни один из них не предъявлял на него своих прав, представители обоих обращались с ним одинаково фамильярно. Холодно ответив на приветствие маркиза, Андре?Луи скромно отошел и направился к своему другу.

Маркиз взял протянутую Алиной руку и галантно поднес к губам.

– Мадемуазель, – произнес он, глядя в ее синие глаза, – ваш дядя оказал мне честь, разрешив засвидетельствовать вам мое почтение. Не окажете ли вы мне честь, мадемуазель, принять меня, когда я завтра приеду в Гаврийяк? Мне надо сказать вам нечто очень важное.

– Важное, господин маркиз? Вы меня пугаете.

Однако в безмятежных глазах, сверкавших из?под мехового капора, не было заметно ни тени испуга.

– Я далек от намерения испугать вас, – сказал маркиз.

– То, что вы хотите сообщить мне, сударь, важно для вас или для меня?

– Надеюсь – для нас обоих.

Ответ маркиза сопровождал пылкий взгляд его прекрасных глаз, не оставшийся не замеченным Алиной.

– Вы возбуждаете мое любопытство, сударь. Разумеется, я послушная племянница и, следовательно, почту за честь принять вас.

– Почтете за честь? О нет, мадемуазель, меня почтите честью. Завтра в это же время я буду иметь счастье навестить вас.

Он снова поклонился, снова поднес ее руку к губам; Алина сделала реверанс, и они расстались. Итак, начало было положено.

У Алины слегка захватило дух. Ее ослепила красота этого человека, его царственный вид, уверенность в себе и сила, которую он излучал. Она невольно сравнила маркиза с его безрассудным критиком – хилым Андре?Луи в его коричневом сюртуке и в туфлях со стальными пряжками – и вдруг почувствовала, что жестоко оскорбила маркиза, позволив высказать по его адресу столь бесцеремонные суждения. Завтра господин маркиз прибудет в замок, чтобы предложить ей разделить с ним его положение и титул, а она уже унизила свое достоинство, которое, по ее мнению, весьма возросло от одного лишь намерения маркиза поднять ее на такую высоту. Больше она этого не допустит; она не проявит недостойной слабости и не потерпит от Андре?Луи неподобающих замечаний относительно человека, в сравнении с которым он не более чем лакей.

Так тщеславие и честолюбие спорили с лучшей стороной ее натуры, и та, к немалой досаде Алины, не спешила внять их доводам.

Тем временем господин де Латур д’Азир садился в экипаж. Он попрощался с господином де Керкадью и что?то сказал господину де Вильморену, который в знак согласия молча поклонился.

Лакей в пудреном парике вскочил на запятки, экипаж отъехал от замка и покатил по дороге. Де Латур д’Азир поклонился Алине, и она помахала ему рукой.

Де Вильморен взял Андре?Луи под руку.

– Пойдем, Андре, – сказал он.

– Разве вы не останетесь к обеду? – воскликнул гостеприимный сеньор де Гаврийяк. – Мы должны поднять кой?какой тост, – добавил он и подмигнул, бросив взгляд на приближающуюся Алину. Этот добряк не отличался тонкостью чувств.

Де Вильморен отказался от такой чести, сославшись на деловое свидание. Он был холоден и сдержан.

– А ты, Андре?

– Я? Ах, у меня тоже свидание, крестный, – солгал Андре?Луи. – Кроме того, я суеверен и с подозрением отношусь к тостам.

Ему не хотелось оставаться. Он был сердит на Алину за ласковый прием, оказанный ею маркизу, и за недостойную сделку, которую она собиралась заключить. Андре?Луи утратил одну из своих иллюзий и очень страдал.

 

Глава III

Красноречие господина де Вильморена

 

Когда молодые люди спускались с холма, де Вильморен был молчалив и задумчив. На этот раз всю дорогу говорил Андре?Луи. Предметом своих рассуждений он избрал Женщину. Он вообразил, без малейшего на то основания, будто этим утром открыл для себя Женщину, и все, что он имел сказать про этот пол, было весьма нелестно, а порой и грубо. Поняв, к чему сводятся излияния друга, де Вильморен не стал его слушать. Хоть это и может показаться совершенно невероятным для французского аббата того времени, Женщиной он не интересовался. Бедный Филипп во многих отношениях являлся исключением.

Напротив «Вооруженного бретонца» – постоялого двора и одновременно почты при въезде в Гаврийяк – господин де Вильморен прервал своего спутника в тот момент, когда он воспарил к самым вершинам своей язвительной инвективы. Спустившись на землю, Андре?Луи увидел у двери гостиницы экипаж господина де Латур д’Азира.

– Ты, кажется, не слушал меня, – сказал молодой адвокат.

– Если бы ты не был так увлечен своими рассуждениями, то мог бы и раньше заметить это и не тратить слов даром. Похоже, ты забыл, для чего мы пришли. У меня здесь свидание с маркизом де Латур д’Азиром. Он пожелал выслушать меня. Я ничего не добился в Гаврийяке. Им было не до того. Но я надеюсь на маркиза.

– На что именно?

– Он сделает все, что в его власти, для вдовы и сирот. О чем бы еще ему говорить со мной?

– Странная снисходительность, – заметил Андре?Луи и процитировал: – «Timeo Danaos et dona ferentes».[20]

– Но почему?

– Войдем, и увидишь, разумеется, если ты не думаешь, что я помешаю.

Хозяин постоялого двора проводил молодых людей в комнату, предоставленную маркизу на то время, что он соблаговолит занимать ее. В дальнем конце комнаты ярко пылал огонь, у которого сидели господин де Латур д’Азир и шевалье де Шабрийанн. Когда де Вильморен вошел, оба встали. Андре?Луи задержался, чтобы закрыть дверь.

– Вы крайне обязываете меня своей пунктуальностью, господин де Вильморен.

Ледяной тон маркиза противоречил любезности его слов.

– А, Моро?.. – В голосе де Латур д’Азира прозвучала вопросительная интонация. – Он с вами, сударь?

– Если вы не возражаете, господин маркиз.

– Отчего же? Садитесь, Моро, – через плечо бросил маркиз, словно лакею.

– С вашей стороны, сударь, – начал Филипп, – было весьма любезно предложить мне продолжить разговор, который я безуспешно начал в Гаврийяке.

Маркиз опустился на стул и, скрестив ноги, протянул к огню свои прекрасные руки. Отвечая, он не дал себе труда повернуться к молодому человеку, который сел немного поодаль.

– Не будем сейчас говорить о моей любезности. К ней мы еще вернемся, – мрачно проговорил он.

Господин де Шабрийанн рассмеялся, и Андре?Луи почти позавидовал его удивительной способности так легко поддаваться веселью.

– Тем не менее я благодарен за то, что вы соизволили заняться их делом, – твердо продолжал Филипп.

Маркиз через плечо взглянул на него.

– Чьим делом? – спросил он.

– Чьим? Делом вдовы и сирот несчастного Маби.

Маркиз перевел взгляд с де Вильморена на шевалье; тот снова рассмеялся и хлопнул себя по колену.

– Я думаю, – медленно проговорил господин де Латур д’Азир, – мы не совсем понимаем друг друга. Я попросил вас прийти сюда, ибо счел замок Гаврийяк не совсем подходящим местом для продолжения нашей беседы, а также потому, что не хотел доставлять вам неудобства, приглашая проделать неблизкий путь до Азира. Но мое желание поговорить с вами связано с некими выражениями, точнее, высказываниями, которые вы позволили себе в замке. Я не прочь выслушать продолжение, разумеется, если вы окажете мне такую честь.

Андре?Луи почувствовал недоброе. Он отличался тонкой интуицией, несравненно более тонкой, чем де Вильморен, который в ответ на слова маркиза не выказал ничего, кроме легкого удивления.

– Я не совсем понимаю, – сказал Филипп, – какие выражения имеет в виду господин маркиз.

– Видимо, мне придется освежить вашу память, сударь.

Маркиз распрямил ноги, повернулся на стуле и впервые за время разговора посмотрел в лицо де Вильморену.

– Вы говорили, сударь, – и как бы вы ни заблуждались, говорили очень, я бы даже сказал, слишком красноречиво – о том, что недостойно наказывать преступника на месте преступления, имея в виду этого вора Маби или как его там. «Недостойно» – вы употребили именно это слово и не взяли его назад, когда я имел честь сообщить вам, что, покарав вора, егерь Бене выполнил мой приказ.

– Если деяние недостойно, – возразил Филипп, – то, сколь высокое положение ни занимало бы отвечающее за него лицо, оно не становится от этого более достойным. Скорее, наоборот.

– О! – произнес маркиз и вынул из кармана золотую табакерку. – Вы говорите «если деяние недостойно», сударь. Следует ли мне понимать, что вы уже не так уверены в том, что оно недостойно?

На красивом лице господина де Вильморена отразилось замешательство. Он не понимал, к чему клонит маркиз.

– Мне кажется, господин маркиз, раз вы готовы принять ответственность на себя, то должны верить в правомерность действий вашего егеря, хотя для меня она отнюдь не очевидна.

– Вот это уже лучше. Гораздо лучше. – Маркиз изысканным движением поднес к носу щепотку табаку и стряхнул крошки с тонкого кружевного жабо. – Вы должны отдавать себе отчет в том, что, не будучи землевладельцем и не имея достаточного опыта в подобных делах, вы рискуете прийти к необдуманным и ошибочным выводам. Что и произошло сегодня. Пусть этот случай послужит вам предостережением на будущее, сударь. Если я скажу вам, что за последние месяцы мне слишком часто досаждали подобными набегами, вы, возможно, поймете, что мне пришлось наконец принять решительные меры. Теперь всем известно, чем это грозит, и я не думаю, чтобы кому?нибудь захотелось рыскать по моим угодьям. Но это не все, господин де Вильморен. Меня раздражает не столько браконьерство, сколько неуважение к моим безусловным и неотъемлемым правам. Вы не могли не заметить, сударь, что в воздухе разлит преступный дух неповиновения. Бороться с ним можно только одним способом. Проявление малейшей терпимости и мягкости, как бы вы ни были к этому склонны, в ближайшем будущем повлечет за собой необходимость прибегнуть к еще более жестким мерам. Я уверен, что вы понимаете меня и, разумеется, цените снисходительность, с какой я представил вам объяснения относительно дела, в котором ни перед кем не обязан отчитываться. Но если вам по?прежнему не все ясно, я отсылаю вас к закону об охоте; ваш друг адвокат разъяснит вам его.

Маркиз снова повернулся к огню, как бы намекая, что разговор окончен. Однако его маневр не обманул озадаченного и слегка обеспокоенного Андре?Луи. Он счел разглагольствования де Латур д’Азира весьма странными и подозрительными; как будто рассчитанные на то, чтобы в вежливых выражениях, облеченных в оскорбительно?высокомерный тон, объяснить ситуацию, они на самом деле могли только раздражать человека со взглядами де Вильморена.

Так и случилось. Филипп встал.

– Разве в мире не существует других законов, кроме закона об охоте? – возбужденно спросил он. – Вам доводилось слышать о законах гуманности?

Маркиз утомленно вздохнул.

– Какое мне дело до законов гуманности? – спросил он.

Некоторое время Филипп смотрел на него в немом изумлении.

– Никакого, господин маркиз. Увы, это слишком очевидно. Надеюсь, вы вспомните об этом, когда пожелаете воззвать к тем самым законам, которые сейчас подвергаете осмеянию.

Де Латур д’Азир резко вскинул голову и повернул к Филиппу свое породистое лицо.

– Что вы имеете в виду? Сегодня вы уже не в первый раз позволяете себе туманные высказывания. Я склонен усматривать в них скрытую угрозу.

– Не угрозу, господин маркиз, – предостережение. Подобные действия, направленные против Божьих созданий… О, вы можете усмехаться, сударь, но они – такие же Божьи создания, как и мы с вами, хоть эта мысль нестерпима для вашей гордыни. Перед Богом…

– Прошу вас, господин аббат, избавьте меня от проповеди.

– Вы издеваетесь, сударь. Вы смеетесь. Интересно, будет ли вам смешно, когда Господь призовет вас к ответу за чинимые вами насилия и пролитую кровь?

– Сударь! – Шевалье де Шабрийанн вскочил, и голос его прозвучал как удар хлыста. Но маркиз удержал кузена.

– Сядьте, шевалье. Вы мешаете господину аббату, а мне хотелось бы дослушать его. Он чрезвычайно занимает меня.

Андре?Луи, сидевший у двери, тоже встал. Объятый тревогой и предчувствием беды, он подошел к другу и взял его за руку.

– Нам лучше уйти, Филипп, – сказал он.

Но тот уже не мог совладать со своим порывом.

– Сударь, – сказал он маркизу, – подумайте о том, кто вы сейчас и кем вы станете. Вспомните, что вы и вам подобные живете злоупотреблениями, и задумайтесь над тем, какие плоды они должны принести в итоге.

– Бунтовщик! – презрительно проговорил маркиз. – Вы имеете наглость заставлять меня слушать всякий вздор, выдуманный вашими так называемыми современными интеллектуалами!

– Вздор, сударь? Вы думаете… вы действительно считаете все мною сказанное вздором? Феодальная власть держит в тисках все живое и ради собственной выгоды выжимает из народа все соки! Она заявляет права на воды рек и огонь, на котором бедняк печет свой хлеб, на траву и ячмень, на ветер, что вращает крылья мельниц! Крестьянин не может ступить на дорогу, перейти реку по шаткому мосту, купить локоть ткани на деревенском рынке, не заплатив налога! По?вашему, все это вздор? Но вам и этого мало! В уплату за малейшее посягательство на ваши «священные» привилегии вы отнимаете у несчастного самую жизнь, нисколько не думая, на какое горе обрекаете вдов и сирот! Неужели вы успокоитесь только тогда, когда ваша тень проклятием ляжет на всю страну? Или в гордыне своей вы полагаете, что Франция – этот Иов среди народов – будет вечно терпеть ваше ярмо?

Филипп остановился, словно ожидая ответа. Но ответа не последовало. Маркиз в молчании внимательно смотрел на молодого человека; в его глазах поблескивал зловещий огонь, в уголках губ застыла презрительная полуусмешка.

Андре?Луи потянул друга за рукав:

– Филипп!

Де Вильморен смахнул его руку и продолжал с еще большим фанатизмом:

– Неужели вы не замечаете, что собираются тучи, предвещающие бурю? Вы, вероятно, полагаете, будто Генеральные штаты, созываемые господином Неккером и обещанные на будущий год, станут заниматься только изобретением новых податей для спасения государства от банкротства? Если так, то вас ждет разочарование. Презираемое вами третье сословие докажет, что сила на его стороне; оно найдет способ покончить с язвой привилегий, разъедающей нашу несчастную страну.

Маркиз слегка шевельнулся на стуле и наконец заговорил.

– Сударь, – сказал он, – вы обладаете опасным даром красноречия. И источник его скорее в вас самих, чем в вашем предмете. В конце концов, что вы мне предлагаете? Разогреть блюда, приготовленные для обтрепанных энтузиастов из провинциальных клубов, чьи головы набиты обрывками из ваших Вольтеров, Жан?Жаков[21] и прочих грязных писак? Ни у одного из ваших философов не хватило ума понять, что мы представляем собой сословие, освященное древностью, что за нашими привилегиями – авторитет веков!

– Гуманность, сударь, – возразил Филипп, – древнее, чем институт дворянства. Права человека родились вместе с самим человеком.

Маркиз рассмеялся и пожал плечами.

– Иного ответа я и не ожидал. В нем звучит бредовая нота, которую тянут все философы.

Но тут заговорил господин де Шабрийанн.

– Вы слишком долго ходите вокруг да около, – с нетерпением упрекнул он кузена.

– Я уже у цели, – ответил ему маркиз. – Я хотел сперва все уточнить.

– Черт побери! Теперь у вас не должно оставаться сомнений.

– Вы правы. – Маркиз встал и повернулся к де Вильморену, который ничего не понял из короткого разговора двух кузенов. – Господин аббат, вы обладаете очень опасным даром красноречия, – повторил он. – Могу себе представить, как оно увлекает людей. Если бы вы родились дворянином, то не усвоили бы с такой легкостью ложные взгляды, которые проповедуете.

Де Вильморен недоуменно посмотрел на маркиза.

– Если бы я родился дворянином, говорите вы? – медленно и слегка запинаясь переспросил он. – Но я и родился дворянином. Мой род и моя кровь не уступают вашему роду и крови в древности и благородстве.

Маркиз слегка вскинул брови, по его губам скользнула едва заметная снисходительная улыбка, темные влажные глаза смотрели прямо в лицо Филиппу.

– Боюсь, что вас обманули.

– Обманули?

– Ваши взгляды свидетельствуют о том, что ваша матушка не отличалась скромностью.

Жестокие, оскорбительные слова растаяли в воздухе, и на устах, произнесших их невозмутимо, как пустую банальность, появилась спокойная усмешка.

Наступила мертвая тишина. Андре?Луи оцепенел от ужаса. Де Вильморен не отрываясь смотрел в глаза де Латур д’Азира, как бы ища объяснения. И вдруг он понял, как жестоко его оскорбили. Кровь бросилась ему в лицо, в мягких глазах вспыхнул огонь. Он задрожал, с уст его сорвался крик, и, подавшись вперед, он наотмашь ударил по ухмыляющейся физиономии маркиза.

В то же мгновение господин де Шабрийанн вскочил со стула и бросился между ними.

Слишком поздно Андре?Луи догадался о западне. Слова де Латур д’Азира были не более чем ходом, рассчитанным на то, чтобы вывести противника из себя и, вынудив его к ответному ходу, стать хозяином положения.

На белом как полотно лице маркиза медленно проступил след от пощечины де Вильморена, но он не произнес ни слова. Теперь пришел черед шевалье выступить в роли, отведенной ему в этом гнусном спектакле.

– Вы понимаете, сударь, что вы сделали? – ледяным тоном спросил он Филиппа. – И разумеется, догадываетесь о неизбежных последствиях своего поступка?

Де Вильморен ни о чем не догадывался. Бедный молодой человек поддался порыву и, не задумываясь о последствиях, поступил так, как велела ему честь. Но, услышав зловещие слова де Шабрийанна, он все понял и если пожелал избежать последствий, на которые намекал шевалье, то только потому, что духовное звание запрещало ему улаживать споры таким способом.

Филипп отступил на шаг.

– Пусть одно оскорбление смоет другое, – глухо ответил он. – Преимущества в любом случае на стороне господина маркиза. Он может чувствовать себя удовлетворенным.

– Это невозможно. – Шевалье плотно сжал губы. Теперь он был сама учтивость и одновременно непреклонность. – Удар нанесен, сударь. Думаю, я не ошибусь, сказав, что с господином маркизом еще не случалось ничего подобного. Если его слова оскорбили вас, вам следовало потребовать сатисфакции,[22] как принято между благородными людьми. Ваши действия только подтверждают справедливость предположения, которое вы сочли оскорбительным, что, однако, не избавляет вас от ответственности за них.

Как видите, в задачу шевалье входило подлить масла в огонь и не дать жертве уйти.

– Я не стремлюсь избежать ответственности, – вспылил молодой семинарист, поддаваясь на провокацию.

В конце концов, он был дворянин, и традиции его класса оказались сильнее семинарских наставлений в гуманности. Честь обязывала его скорее умереть, чем уклониться от последствий своего поступка.

– Но он не носит шпагу, господа! – в ужасе воскликнул Андре?Луи.

– Это легко исправить. Я могу одолжить ему свою.

– Я имею в виду, господа, – настаивал Андре?Луи, негодуя и опасаясь за друга, – что он не привык носить шпагу и не владеет ею. Он семинарист – будущий священник, ему запрещено участвовать в том, к чему вы его принуждаете.

– Ему следовало подумать об этом, прежде чем ударить господина маркиза, – вежливо заметил де Шабрийанн.

– Но вы спровоцировали его! – гневно ответил Андре?Луи. Затем он несколько успокоился, но отнюдь не потому, что заметил высокомерный взгляд шевалье. – Господи! Что я говорю! Какой смысл приводить доводы там, где все заранее обдумано?! Уйдем отсюда, Филипп. Неужели ты не понимаешь, что это ловушка!..

Но де Вильморен оборвал его:

– Успокойся, Андре. Господин маркиз абсолютно прав.

– Господин маркиз прав?..

Андре?Луи беспомощно опустил руки. Человек, которого он любил больше всех живых существ, попался в тенета всеобщего безумия. Во имя смутного и крайне превратного представления о чести он сам подставлял грудь под нож. И поступал так отнюдь не потому, что не видел расставленной ему западни, но потому, что честь заставляла его пренебречь ею. В эту минуту он показался Андре?Луи поистине трагической фигурой. Возможно, и благородной, но очень театральной.

 

Глава IV

Наследство

 

Господин де Вильморен пожелал немедленно приступить к поединку. К этому его побуждали причины как объективного, так и субъективного характера. Поддавшись эмоциям, недостойным священнослужителя, он спешил покончить с этим делом, прежде чем вновь обретет подобающее семинаристу расположение духа. Кроме того, он немного боялся самого себя, точнее – его честь опасалась его натуры. Особенности воспитания и цель, к которой он шел не один год, лишили его значительной доли той воинственности, что самой природой заложена в каждом мужчине.

Маркизу также не терпелось завершить начатое, и, поскольку рядом были де Шабрийанн, действующий от его имени, и Андре?Луи, свидетель де Вильморена, ему ничто не препятствовало.

Итак, через несколько минут детали поединка были улажены, и мы застаем всех четверых на залитой солнцем лужайке позади гостиницы готовыми приступить к осуществлению зловещего намерения. Там им никто не мог помешать. От случайного взгляда из окна их скрывала плотная стена деревьев.

Отбросив формальности, они не стали измерять шпаги и обследовать место поединка. Маркиз отстегнул портупею с ножнами, но остался в камзоле и туфлях, считая излишним снимать их ради такого ничтожного противника. Высокий, гибкий, мускулистый, он встал против не менее высокого, но очень хрупкого де Вильморена. Последний тоже пренебрег принятыми в таких случаях приготовлениями. Он прекрасно понимал, что ему совершенно ни к чему раздеваться, и встал в позицию в полном одеянии семинариста. Его лицо было пепельно?серым, и только над скулами горел болезненный румянец.

Де Шабрийанн стоял опершись на трость – шпагу он уступил де Вильморену – и со спокойным интересом взирал на происходящее. Напротив него, по другую сторону от противников, стоял Андре?Луи. Из всех четверых он был самым бледным, его глаза лихорадочно горели, влажные пальцы судорожно сжимались и разжимались.

Все чувства Андре?Луи восставали против поединка, внутренний голос призывал его броситься между противниками и попытаться развести их. Однако, сознавая бесплодность благого порыва, он сдержался и попытался успокоить себя мыслью, что эта ссора не может иметь серьезных последствий. Если честь обязывала Филиппа скрестить шпагу с человеком, которого он ударил, то благородное происхождение де Латур д’Азира требовало от него не губить юношу, которого он сам спровоцировал на оскорбление. Маркиз считался человеком чести, и едва ли в его намерения входило нечто большее, чем преподать урок, возможно и жестокий, но долженствующий принести пользу противнику. В этих соображениях заключалось единственное утешение Андре?Луи, и он упрямо держался их.

Противники сошлись, зазвенела сталь. Слегка согнув колени и передвигаясь быстрыми пружинистыми движениями, маркиз держался боком к противнику, тогда как де Вильморен стоял к нему лицом, представляя собой отличную мишень. Ноги его одеревенели. Порядочность, благородство, правила честной игры возмущались против такого неравенства сил.

Разумеется, поединок длился недолго. Как всякий дворянин, Филипп в детстве и юности обучался фехтованию, но дальше азов в этом искусстве не пошел. А для поединка с таким противником, как маркиз де Латур д’Азир, азов было явно недостаточно. После третьего перевода в темп маркиз слегка согнул правую ногу, скользнул по влажной траве, грациозно подался вперед и, сделав выпад, рассчитанным движением вонзил шпагу в грудь Филиппа.

Андре?Луи бросился вперед, подхватил друга и под тяжестью его тела опустился на колени. Поникшая голова Филиппа склонилась на плечо Андре?Луи, руки безжизненно повисли, хлынувшая из раны кровь заливала платье.

С побелевшим лицом и подергивающимися губами Андре?Луи снизу вверх смотрел на де Латур д’Азира, который, стоя поодаль, с печальным, но безжалостно?непреклонным выражением наблюдал дело рук своих.

– Вы убили его! – крикнул Андре?Луи.

– Естественно. – Маркиз вытер шпагу тонким шелковым платком и, выронив его из рук, добавил: – Я же сказал, что у него был слишком опасный дар красноречия.

Предложив Андре?Луи столь исчерпывающее объяснение своих действий, он пошел прочь.

– Трусливый убийца! Вернись! Убей и меня тоже, тогда ты будешь в полной безопасности! – крикнул ему вдогонку Андре?Луи, все еще держа на руках обмякшее, истекающее кровью тело Филиппа.

Маркиз обернулся. Его лицо потемнело от гнева. Тогда, желая удержать кузена, де Шабрийанн взял его за руку. Несмотря на то что он усердно подыгрывал маркизу, случившееся привело шевалье в некоторое смятение. Он был гораздо моложе де Латур д’Азира и не отличался его высокомерием.

– Уйдемте. Малый не в себе. Они были друзьями.

– Вы слышали, что он сказал? – спросил маркиз.

– Ни он, ни вы да и вообще никто не может отрицать, что я сказал правду, – выпалил Андре?Луи. – Вы сами признали это, сударь, назвав причину, из?за которой убили Филиппа. Вы боялись его! Боялись – и убили!

– Допустим, вы правы. Что дальше?

– И вы еще спрашиваете? Неужели все ваши представления о жизни и гуманности сводятся только к умению носить камзол и пудрить волосы? Ну и конечно, обнажать оружие против детей и священников? Да есть ли в вас разум, чтобы мыслить, и душа, чтобы заглянуть в нее? Или вам надо объяснять, что только трус убивает тех, кого он боится, и лишь трус вдвойне убивает так, как вы убили Филиппа? Если бы вы вонзили нож ему в спину, то показали бы, чего стоит ваша храбрость. Но то была бы откровенная гнусность. Поэтому, боясь последствий – при всем вашем могуществе, – вы и решили скрыть свою трусость под видом дуэли.

Маркиз сбросил руку кузена и сделал шаг в сторону Андре?Луи, взмахнув шпагой. Но шевалье снова схватил его за руку и удержал на месте.

– Нет, Жерве! Нет! Ради бога, успокойтесь!

– Не удерживайте его, сударь, – неистовствовал Андре?Луи. – Не мешайте ему довершить начатое, иначе страх будет преследовать его.

Господин де Шабрийанн выпустил руку кузена. С побелевшими губами и пылающим взглядом маркиз двинулся было к молодому человеку, столь дерзко его оскорбившему, но вдруг остановился. Возможно, он вспомнил о родстве, которое, по общему мнению, связывало Андре?Луи с сеньором де Гаврийяком, и известную всем привязанность к нему этого дворянина. Возможно, он внезапно понял, что если не остановится, то окажется перед крайне неприятной дилеммой: выбирать между необходимостью вновь пролить кровь и поссориться с владетелем замка в тот самый момент, когда его дружба ему очень нужна, и отступлением, чреватым ударом по самолюбию и утратой авторитета во всей округе.

Как бы то ни было, маркиз остановился, с бессвязным восклицанием взмахнул руками, резко повернулся и зашагал назад.

Когда на лужайке появился хозяин гостиницы со слугами, Андре?Луи обнимал своего мертвого друга.

– Филипп! Филипп, ответь мне! Филипп… ты слышишь меня? О господи! Филипп! – в исступлении бормотал он.

Они сразу поняли, что ни врач, ни священник здесь уже не нужны. Щеку Филиппа, которую Андре?Луи прижимал к своему лицу, покрывала свинцовая бледность; его полураскрытые глаза остекленели, на приоткрытых губах проступала кровавая пена.

Подняв тело, слуги отнесли его в гостиницу. Спотыкаясь, почти ничего не видя от слез, Андре?Луи шел за ними. В маленькой комнате на втором этаже, куда принесли убитого, Андре?Луи опустился на колени перед кроватью, сжал в ладонях руку Филиппа и, дрожа от бессильного гнева, поклялся ему, что де Латур д’Азир дорого заплатит за это преступление.

– Твоего, Филипп, красноречия – вот чего он боялся, – говорил Андре?Луи. – Но если я сумею добиться правосудия, то твоя смерть не принесет ему того, на что он надеялся. Того, чего он боялся в тебе, он станет бояться во мне. Он боялся, как бы твое красноречие не подняло людей против него и ему подобных. Но оно поднимет их! Твое красноречие и твой дар убеждения наследую я. Они станут моими. Не важно, что я не верю в твою проповедь свободы. Я знаю ее от первого до последнего слова, а больше нам ничего и не надо – ни тебе, ни мне. И пусть все закончится крахом, но я облеку в слова твои мысли, и мы по крайней мере нарушим его гнусный план заглушить голос, внушавший ему такой страх. Хоть он и взял на душу твою кровь, он ничего не добьется. Ты не мог бы преследовать его с такой беспощадностью, с какой это буду делать я.

Эта мысль преисполнила душу Андре?Луи торжеством. Она успокоила его, смягчила его горе, и он принялся тихо молиться. Но вдруг сердце у него сжалось. Филипп – мирный человек, почти священник, ревнитель заветов Христа – предстал пред Творцом с грехом гнева на душе. Но Бог непременно поймет, что гнев Филиппа праведен. И как бы люди ни трактовали Божественность, этот единственный грех не перевесит любовь и добро, примером которых была вся жизнь Филиппа, не затмит благородной чистоты его прекрасного сердца. «В конце концов, – подумал Андре?Луи, – Бог не был знатным сеньором».

 

Глава V

Сеньор де Гаврийяк

 

Второй раз за этот день Андре?Луи отправился в замок. Он быстро шел через деревню, не обращая внимания на любопытные взгляды и перешептывания людей, взволнованных событиями, в которых он играл не последнюю роль.

Бенуа, пожилой слуга, несколько торжественно именовавшийся сенешалем, провел молодого человека в просторную комнату первого этажа, которая по традиции называлась библиотекой. С былых времен там сохранилось несколько полок с запыленными книгами, некогда давшими название комнате, но орудия охоты – ружья, рога для пороха, ягдташи, охотничьи ножи – были гораздо более многочисленны, чем орудия познания. Комната была обставлена старинной мебелью резного дуба. Массивные дубовые балки пересекали беленый потолок.

Когда Андре?Луи вошел, коренастый сеньор де Гаврийяк в явном беспокойстве ходил взад и вперед по комнате. Он тут же объявил крестнику, что ему уже сообщили о случившемся в «Вооруженном бретонце». Господин де Керкадью признался, что весть, принесенная в замок шевалье де Шабрийанном, ошеломила и глубоко опечалила его.

– Как жалко! – говорил сеньор де Гаврийяк, опустив огромную голову. – Как жалко! Такой достойный молодой человек. О, де Латур д’Азир суров, он очень щепетилен и неумолим в таких делах. Возможно, он и прав. Не знаю. Мне не доводилось убивать человека за то, что его взгляды отличаются от моих. Собственно, я вообще никого не убивал. Это не в моем характере. Случись со мной такое, я бы потерял сон. Но люди устроены по?разному.

– Вопрос в том, крестный, – сказал Андре?Луи, – что теперь делать?

Молодой человек был спокоен, даже хладнокровен, хотя и очень бледен. Бесцветные глаза господина де Керкадью тупо уставились на Андре?Луи.

– Что делать? Черт возьми, Андре! Судя по тому, что мне рассказали, де Вильморен зашел слишком далеко. Он ударил господина маркиза.

– В ответ на откровенную провокацию.

– На которую он сам вызвал маркиза своими революционными речами. Голова бедняги была полна вздором, вычитанным у энциклопедистов. Вот к чему приводит неумеренное чтение. Я никогда не видел в книгах ничего хорошего, Андре, и покуда не слыхал, чтобы ученость приводила к чему?нибудь, кроме беды. Она выбивает человека из колеи, запутывает его взгляды, лишает его простоты, необходимой для счастья и душевного равновесия. Пусть этот прискорбный случай послужит тебе предостережением, Андре. Ты тоже слишком склонен к новомодным спекуляциям об изменении общественного устройства. Теперь ты видишь, к чему это приводит. Прекрасный, достойный молодой человек, единственная опора матери?вдовы, забывает свое положение, свой сыновний долг – все; затевает ссору, и его убивают. Чертовски грустно!

Господин де Керкадью вынул платок и высморкался. Андре?Луи почувствовал, что сердце его сжалось, а надежды на крестного – и без того не слишком большие – поубавились.

– Ваши критические замечания относятся только к убитому и совсем не затрагивают убийцу, – заметил он. – Неужели вы сочувствуете преступлению?

– Преступлению? – взвизгнул господин де Керкадью. – Боже мой, мальчик, ведь ты говоришь о господине де Латур д’Азире!

– Вы правы, я говорю о нем и о гнусном убийстве, им совершенном.

– Замолчи! – решительно остановил крестника господин де Керкадью. – Я запрещаю тебе говорить о нем в таких выражениях. Да, запрещаю. Господин маркиз – мой друг, и, возможно, весьма скоро наши отношения станут еще более близкими.

– Несмотря на все случившееся? – спросил Андре?Луи.

Господин де Керкадью выразил явное нетерпение.

– Но какое все это имеет значение? Я могу сожалеть о случившемся, но не имею никакого права осуждать маркиза.

– Вы действительно так думаете?

– Черт возьми, Андре, что ты имеешь в виду? Разве я стал бы говорить то, чего не думаю? Ты начинаешь злить меня.

– «Не убий» – таков не только Божий, но и королевский закон.

– Кажется, ты твердо решил поссориться со мной. У них была дуэль!

– Дуэль такая же, как если бы они дрались на пистолетах и заряжен был бы только пистолет маркиза. Он предложил Филиппу продолжить начатый здесь разговор с намерением навязать ему ссору и убить его. Потерпите немного, крестный. То, что я говорю вам, – не плод моего воображения: маркиз сам признался мне в этом.

Искренность молодого человека несколько укротила господина де Керкадью: он опустил глаза, пожал плечами и медленно подошел к окну.

– Для решения этого спора нужен суд чести, а у нас суда чести нет.

– Зато у нас есть суды и блюстители правосудия.

Сеньор де Гаврийяк обернулся и испытующе посмотрел на Андре?Луи.

– Ну и какой же суд, по?твоему, станет рассматривать иск, который ты, видимо, собираешься подать?

– В Рене есть суд королевского прокурора.

– И ты думаешь, королевский прокурор станет тебя слушать?

– Меня, возможно, и нет, сударь. Но если бы иск подали вы…

– Чтобы я подал иск? – Глаза господина де Керкадью округлились от ужаса.

– Убийство произошло в ваших владениях.

– Чтобы я подал иск на господина де Латур д’Азира? Ты, кажется, не в своем уме. Ты просто безумец, такой же безумец, как и твой несчастный друг, который плохо кончил только потому, что вмешивался не в свои дела. Разговаривая здесь с маркизом о деле Маби, он позволил себе крайне оскорбительные выражения. Вероятно, ты этого не знал. Меня ничуть не удивляет, что господин де Латур д’Азир потребовал удовлетворения.

– Понимаю, – безнадежно проговорил Андре?Луи.

– Понимаешь? Что же, черт побери, ты понимаешь?

– То, что мне придется рассчитывать только на самого себя.

– Дьявол! Может быть, ты соблаговолишь сказать, что ты намерен делать?

– Отправлюсь в Рен и изложу все факты королевскому прокурору.

– У него и без тебя много дел. – И тут, как часто бывает с людьми ограниченных умственных способностей, мысли господина де Керкадью приняли другое направление. – В Рене и так хватает неприятностей из?за этих дурацких Генеральных штатов, при помощи которых милейший господин Неккер вознамерился поправить финансовые дела нашего королевства. Как будто мелкий банковский служащий из Швейцарии – да к тому же еще и окаянный протестант – может добиться успеха там, где потерпели фиаско такие люди, как Калонн[23] и Бриенн.[24]

– Всего доброго, крестный, – сказал Андре?Луи.

– Ты куда?

– Сейчас домой, а утром в Рен.

– Подожди, мальчик! Подожди! – На крупном лице сеньора появилось выражение заботливой ласки. Он, ковыляя, подошел к крестнику и положил руку с короткими толстыми пальцами ему на плечо. – Послушай, Андре, все это сущий вздор и безумие. Твое упрямство добром не кончится. Ты читал про Дон Кихота и знаешь, что с ним приключилось, когда он отправился сражаться с ветряными мельницами. Тебя ждет то же самое – ни больше ни меньше. Оставь все как есть. Мне бы очень не хотелось, чтобы ты попал в беду.

Андре?Луи посмотрел на крестного и слабо улыбнулся.

– Сегодня я дал клятву и буду навек проклят, если нарушу ее.

– Ты хочешь сказать, что уезжаешь, несмотря на мою просьбу? – Господин де Керкадью снова рассвирепел, поскольку характер его отличался такой же вспыльчивостью, как ум – непоследовательностью. – Прекрасно. В таком случае отправляйся… Отправляйся ко всем чертям!

– Я начну с королевского прокурора.

– Но если попадешь в передряги, на которые сам же напрашиваешься, не жди от меня помощи. Коль ты предпочитаешь не повиноваться мне, то ступай разбивай свою пустую голову о ветряные мельницы – и будь проклят!

Андре?Луи отвесил крестному насмешливый поклон и пошел к двери.

– Если ветряные мельницы окажутся слишком прочными, – сказал он, останавливаясь у порога, – то я подумаю, что можно сделать с ветром, который их вращает. До свидания, господин крестный.

И Андре?Луи ушел, оставив разгоряченного господина де Керкадью в одиночестве биться над разгадкой этого таинственного высказывания и терзаться беспокойством как за крестника, так и за маркиза де Латур д’Азира. Сеньор де Гаврийяк был склонен гневаться на обоих, считая их своевольными упрямцами, чьи дикие порывы он находил крайне обременительными для своего спокойствия. Почитая душевный покой и мирные отношения с соседями наивысшими благами жизни, он возводил свое мнение в ранг непреложной истины и искренне верил, что тот, кто стремится к чему?то другому, – либо глупец, либо безумен.

 

Глава VI

Ветряная мельница

 

Из Нанта в Рен и обратно трижды в неделю отправлялись почтовые кареты, в которых, заплатив двадцать четыре ливра, можно было за четырнадцать часов совершить путешествие в семьдесят пять миль. Раз в неделю один из дилижансов сворачивал с большой дороги и заезжал в Гаврийяк привезти и забрать письма, газеты, а иногда и пассажиров. Обычно Андре?Луи ездил этим дилижансом, однако теперь он слишком спешил и не мог терять целый день на ожидание. Поэтому он нанял лошадь в «Вооруженном бретонце» и на следующее утро выехал из Гаврийяка. Через час быстрой езды под пасмурным небом по разбитой дороге десять миль унылой равнины остались позади, и он подъезжал к Рену.

Молодой человек пересек мост через Вилен и въехал в верхнюю, главную, часть города с населением примерно в тридцать тысяч душ, большинство из которых в тот день высыпало на улицы, о чем можно было судить по взбудораженным, шумным толпам, на каждом шагу преграждавшим ему путь. Филипп не преувеличивал волнения, охватившего Рен.

С трудом прокладывая себе дорогу, Андре?Луи наконец выехал на Королевскую площадь, где толпа была особенно густой. Какой?то юноша, взобравшись на постамент конной статуи Людовика XV,[25] обращался с взволнованной речью к затопившему площадь людскому морю. Судя по его молодости и одежде, он был студентом, и несколько его однокашников, стоя рядом со статуей, исполняли при нем роль почетного караула.

Через головы толпы до Андре?Луи долетали обрывки пылких фраз студента. «Король дал обещание… Они смеются над авторитетом короля… присваивают себе всю полноту власти в Бретани. Король распустил… Обнаглевшие аристократы бросают вызов своему монарху и народу…»

Если бы Андре?Луи не знал от Филиппа о событиях, приведших третье сословие на грань открытого мятежа, то услышанного им было бы вполне достаточно, чтобы обо всем догадаться. И он подумал, что столь яркая демонстрация народного возмущения как нельзя более кстати для его целей. Не без надежды на то, что она поможет ему направить ход мыслей королевского прокурора в нужное русло и убедить его внять голосу разума и доводам справедливости, он двинулся вверх по широкой и гладко вымощенной Королевской улице, где не было такого столпотворения. Оставив лошадь в гостинице «Олений рог», он пешком отправился во Дворец правосудия.

У лесов собора, строительство которого началось год назад, собралась шумная толпа. Не задерживаясь, Андре?Луи миновал ее и вскоре подошел к красивому дворцу в итальянском стиле – одному из немногих общественных зданий, уцелевших во время пожара, шестьдесят лет назад уничтожившего бо?льшую часть города.

Он с трудом пробился в большой зал, известный под названием «Зал пропавших шагов», где ему пришлось дожидаться не менее получаса, прежде чем служитель соблаговолил доложить божеству, главенствующему в этом храме, что какой?то адвокат из Гаврийяка просит аудиенции по важному делу.

Тот факт, что божество вообще снизошло принять Андре?Луи, скорее всего, объяснялся серьезностью момента. Наконец его по широкой каменной лестнице ввели в просторную, скудно обставленную приемную, где он присоединился к толпе клиентов, главным образом мужчин.

Там он провел еще полчаса, посвятив их размышлениям над тем, как наилучшим образом подать свой иск. Размышления привели его к неутешительному выводу: дело, которое он собирался представить на рассмотрение человеку, чьи взгляды на мораль и законность целиком определялись его общественным положением, имело мало шансов на успех.

Через узкую, но массивную и богато украшенную дверь он вошел в прекрасную светлую комнату с таким количеством золоченой, обитой шелком мебели, что ее вполне хватило бы для будуара модной дамы.

Для божества, обитавшего в этой комнате, обстановка была весьма обычной; что же касается самого королевского прокурора, то его персона – по крайней мере, на взгляд человека ординарного – была весьма необычна. В дальнем конце комнаты, справа от одного из высоких, выходивших во внутренний двор окон, за письменным столом с откидной крышкой, отделанной бронзой и фарфоровыми вставками, расписанными Ватто,[26] сидела величественная персона. Над пурпурным облачением с горящим на груди орденом и волнами кружев, в которых, как капли воды, сверкали бриллианты, словно диковинный фрукт, покоилась массивная пудреная голова господина де Ледигьера. Она была откинута назад и, нахмурясь, выжидательно взирала на посетителя с таким высокомерием, что Андре?Луи задал себе вопрос – не следует ли преклонить колени?

При виде худощавого длиннолицего молодого человека со впалыми щеками, прямыми длинными волосами, одетого в коричневый редингот,[27] желтые панталоны из лосиной кожи и высокие, забрызганные грязью сапоги, величественная особа еще больше нахмурилась, и ее густые черные брови над большим ястребиным носом сошлись в сплошную линию.

– Вы заявили о себе как об адвокате из Гаврийяка, имеющем сделать важное сообщение, – грозно прогремело из?за стола.

То был властный приказ изложить сообщение, не отнимая зря драгоценного времени королевского прокурора. Господин де Ледигьер имел все основания полагать, что его персона производит на посетителей неотразимое впечатление, поскольку за время своего пребывания в должности видел, как многие бедняги пугались до потери сознания при одном звуке его громоподобного голоса.

Он ожидал, что то же самое произойдет и с молодым адвокатом из Гаврийяка. Но напрасно.

Андре?Луи нашел, что королевский прокурор смешон и нелеп. Он знал, что под претенциозностью всегда скрываются слабость и никчемность, а сейчас перед ним было само воплощение претенциозности. Она читалась в этой надменной манере держать голову, в этом нахмуренном челе, в тоне этого рокочущего голоса. Как ни трудно выглядеть героем в глазах слуги,[28] который видывал своего господина без доспехов победителя, – еще сложнее выглядеть героем в глазах исследователя Человека, который видит то, что скрывается под доспехами, хотя и в ином смысле.

Андре?Луи решительно подошел к столу, в чем господин де Ледигьер усмотрел откровенную дерзость.

– Вы – прокурор его величества в Бретани, – сказал молодой человек, и надменному вершителю судеб показалось, что проситель проявил непростительную наглость, обратившись к нему как к равному. – Вы отправляете королевское правосудие в этой провинции.

На красивом лице под густо напудренным париком отразилось удивление.

– Ваше дело касается какого?нибудь возмутительного акта неповиновения со стороны черни?

– Нет, сударь.

Черные брови поползли вверх.

– В таком случае, за каким дьяволом вы бесцеремонно вторгаетесь ко мне в то самое время, когда только эти срочные и постыдные дела требуют всего моего внимания?!

– Меня привело к вам дело, не менее срочное и не менее постыдное.

– Ему придется подождать! – гневно прогремел великий человек и, взметнув облако кружев, протянул руку к серебряному колокольчику.

– Одну минуту, сударь!

Тон Андре?Луи не допускал возражений, и рука де Ледигьера, изумленного его бесстыдством, застыла в воздухе.

– Я изложу дело предельно кратко.

– Я, кажется, уже сказал, что…

– И когда вы меня выслушаете, – настойчиво продолжал Андре?Луи, прерывая прервавшего его, – то согласитесь с моей оценкой.

Господин де Ледигьер сурово посмотрел на молодого человека.

– Ваше имя? – спросил он.

– Андре?Луи Моро.

– Так вот, Андре?Луи Моро, если вы сумеете коротко изложить свое дело, я выслушаю вас. Но предупреждаю, я очень рассержусь, если вам не удастся оправдать дерзкую настойчивость, проявленную в такой неподходящий момент.

– Судить вам, – сказал Андре?Луи и приступил к изложению дела, начиная со смерти Маби и далее переходя к убийству де Вильморена. До самого конца он не называл имени знатного сеньора, уверенный в том, что если введет его раньше времени, то ему не дадут закончить.

Едва ли в те минуты Андре?Луи догадывался о своем даре оратора, хотя ему и было суждено совсем скоро убедиться в его несокрушимой силе. Он говорил просто, без прикрас; его рассказ подкупал искренностью и убежденностью. Суровая складка на челе великого человека постепенно разгладилась; его лицо смягчилось, на нем отразился интерес и нечто похожее на сочувствие.

– И кто же, сударь, тот человек, которого вы обвиняете?

– Маркиз де Латур д’Азир.

Эффект, произведенный этим громким именем, был мгновенным. Сочувствие, предательски закравшееся в душу королевского прокурора, сменилось яростью, смешанной с легким испугом, и еще большей надменностью.

– Кто? – заорал он и, не дожидаясь ответа, продолжал: – Какая наглость! Явиться сюда с обвинением такого знатного лица, как господин де Латур д’Азир! Как смеете вы обвинять его в трусости…

– Я обвиняю его в убийстве, – поправил молодой человек, – и требую правосудия.

– Требуете… вы? Разрази меня гром, и что же дальше?

– Это уж вам решать, сударь.

Пораженный ответом Андре?Луи, великий человек предпринял довольно успешную попытку сохранить самообладание.

– Позвольте предупредить вас, – ядовито заметил он, – что предъявлять столь нелепые обвинения дворянину по меньшей мере неразумно. Это, да будет вам известно, не что иное, как преступление, караемое законом. А теперь слушайте меня. В случае с Маби – если допустить, что ваши показания соответствуют истине, – егерь, возможно, и превысил свои полномочия, но так ненамного, что об этом не стоит и говорить. Однако, заметьте, его дело в любом случае не подлежит компетенции королевского прокурора, равно как и любого другого суда, кроме сеньориального суда господина де Латур д’Азира. Им должны заняться судьи, назначенные самим маркизом, поскольку оно целиком подлежит сеньориальной юрисдикции его светлости. Как адвокат, вы должны бы знать это правило.

– Как адвокат, я готов оспорить его. И опять?таки, как адвокат, я прекрасно понимаю, что, если бы делу дали ход, оно закончилось бы наказанием злосчастного егеря, который всего?навсего выполнял приказ. Из него сделали бы козла отпущения. Я же вовсе не хочу отправить Бене на виселицу вместо того, кто ее действительно заслужил, – то есть господина де Латур д’Азира.

Де Ледигьер в ярости ударил кулаком по столу.

– Ну знаете ли! – воскликнул он и несколько спокойнее, но с явной угрозой добавил: – Ваша дерзость, любезный, переходит всякие границы.

– Уверяю вас, сударь, я далек от намерения дерзить вам. Я адвокат, выступающий по делу – делу господина де Вильморена. Сюда я пришел с единственной целью – искать правосудия в связи с его убийством.

– Но вы сами сказали, что это была дуэль! – вскричал прокурор.

– Я сказал, что убийству придали видимость дуэли. Здесь есть некоторая разница, что я и докажу вам, если вы соблаговолите выслушать меня.

– Ну что ж, если вам не жалко времени, – ответил ироничный господин де Ледигьер; за время пребывания во Дворце правосудия ему не доводилось принимать ни одного посетителя, чье поведение хотя бы отдаленно напоминало поведение молодого адвоката из Гаврийяка.

Андре?Луи понял предложение де Ледигьера в буквальном смысле.

– Благодарю вас, сударь, – важно ответил он и приступил к изложению своих доводов: – Легко доказать, что господин де Вильморен никогда в жизни не занимался фехтованием, и общеизвестно, что в искусстве владения шпагой господин де Латур д’Азир не имеет равных. Можно ли, сударь, поединок, в котором только один из противников вооружен, назвать дуэлью? Учитывая степень владения оружием соответствующими сторонами, предложенное мною сравнение не только допустимо, но и напрашивается само собой.

– Против любой дуэли можно выдвинуть этот несостоятельный аргумент.

– Но не всегда с той степенью оправданности, как в настоящем деле. По крайней мере, в одном случае этот аргумент имел решающее значение.

– Решающее? И когда же?

– Десять лет назад, в Дофине. Я имею в виду дело господина де Жевра, навязавшего дуэль господину де Ларош Жанину и убившего его. Де Жанин был членом влиятельного семейства: его родственники приложили все усилия и добились правосудия. Они выдвинули аргументы, аналогичные тем, что выдвигаются против де Латур д’Азира. Вы, конечно, помните, что судьи признали факт умышленной провокации со стороны господина де Жевра, признали его виновным в преднамеренном убийстве и он был повешен.

Господин де Ледигьер вновь воспылал гневом.

– Черт возьми! – бушевал он. – У вас хватает бесстыдства предлагать повесить господина де Латур д’Азира?!

– А почему бы и нет, сударь? Если существует закон, имеется прецедент – о чем я имел честь напомнить вам – и если можно без труда установить соответствие всех приведенных мною фактов истине?

– Вы спрашиваете почему? И вы смеете задавать мне подобный вопрос?

– Смею, сударь. Можете вы ответить на него? Если нет, сударь, мне придется заключить, что машину правосудия могут привести в действие только могущественные семейства вроде Ларош Жанинов, а для людей скромных и незаметных, как бы по?варварски ни обошелся с ними знатный сеньор, она и с места не стронется.

Де Ледигьер понял, что спорить с этим бесстрастным и решительным молодым человеком совершенно бесполезно, и тон его стал еще более угрожающим.

– Я бы посоветовал вам немедленно убраться отсюда и быть благодарным за возможность уйти целым и невредимым.

– Значит, мне следует понимать, сударь, что расследования по моему делу не будет и вас ничто не заставит изменить решение?

– Вам следует понять, что если через две минуты вы все еще будете здесь, то пеняйте на себя.

И господин де Ледигьер позвонил в серебряный колокольчик.

– Сударь, я сообщил вам о дуэли – так называемой дуэли, – на которой был убит человек. Кажется, мне следует напомнить вам, отправителю королевского правосудия, что дуэли запрещены законом и что долг королевского прокурора обязывает вас провести расследование. Я пришел как адвокат, уполномоченный безутешной матерью убитого господина де Вильморена потребовать от вас судебного разбирательства.

За спиной Андре?Луи тихо отворилась дверь. Белый от ярости, де Ледигьер едва сдерживался.

– Дерзкий наглец, вы, кажется, пытаетесь оказать на меня давление? – прорычал королевский прокурор. – Вы полагаете, что королевским правосудием может управлять любой самоуверенный плебей? Я поражаюсь своему терпению, однако в последний раз предупреждаю вас, господин адвокат: попридержите свой дерзкий язык, дабы вам не пришлось горько сожалеть о последствиях его бойкости.

Он пренебрежительно махнул украшенной кольцами рукой и, обратившись к служителю, который стоял за спиной Андре?Луи, приказал:

– Проводите!

Андре?Луи секунду поколебался, затем пожал плечами и пошел к двери. Бедный рыцарь печального образа,[29] он действительно встретился с ветряной мельницей. Вступать с ней в ближний бой было бесполезно – ее крылья искрошат, растерзают. И все же на пороге он обернулся.

– Господин де Ледигьер, – сказал молодой человек, – позвольте мне привести вам один любопытный факт из естественной истории. В течение многих веков тигр был властелином джунглей и наводил страх на менее крупных зверей, в том числе и на волка. Волк – сам охотник, и в конце концов ему надоело, что за ним охотятся. Он стал объединяться с другими волками, и для самозащиты волки образовали стаи. Вскоре они убедились в силе стаи и пристрастились к охоте на тигра, что имело для него роковые последствия. Вам следовало бы изучить Бюффона,[30] господин де Ледигьер.

– Полагаю, сегодня я достаточно подробно изучил буффона,[31] – усмехаясь, ответил де Ледигьер, крайне довольный своим каламбуром. Если бы не желание блеснуть остроумием, он, возможно, вообще не удостоил бы молодого человека ответом. – И должен признаться, я вас не понимаю.

– Поймете, господин де Ледигьер. Очень скоро поймете, – пообещал Андре?Луи и вышел.

 

Глава VII

Ветер

 

Андре?Луи сломал копье в неравном поединке с ветряной мельницей – образ, подсказанный господином де Керкадью, не выходил у него из головы – и понимал, что уцелел только по счастливой случайности. Оставался ветер, точнее – ураган. Благодаря событиям в Рене – отголоскам более серьезных событий в Нанте – ветер этот задул в благоприятном для молодого адвоката направлении.

Андре?Луи бодро зашагал к Королевской площади, то есть туда, где собралось больше всего народа и где, как он рассудил, находились сердце и мозг волнений, охвативших город.

Возбуждение, царившее на площади, когда он покинул ее, не шло ни в какое сравнение с тем, что он застал по возвращении. Тогда хоть и с трудом, но удавалось расслышать голос оратора, который с постамента статуи Людовика XV обличал первое и второе сословия. Сейчас же воздух дрожал от гневных криков толпы. То тут, то там люди пускали в ход трости и кулаки; повсюду бушевали яростные страсти; и жандармы, посланные королевским прокурором для восстановления порядка и поддержания спокойствия, походили на жалкие и беспомощные обломки кораблекрушения, раскиданные бурным людским океаном.

Со всех сторон неслись крики: «Во дворец! Во дворец! Долой убийц! Долой дворян! Во дворец!»

Ремесленник, который в давке оказался плечо к плечу с Андре?Луи, объяснил ему, что привело народ в такое возбуждение:

– Они застрелили его. Его тело лежит у подножия статуи. Еще одного студента час назад убили там, где строится собор. Черт возьми! Не мытьем, так катаньем, но они добьются своего! – Голос ремесленника дрожал от ярости. – Они ни перед чем не остановятся. Если им не удастся запугать нас, то они перебьют всех поодиночке! Они во что бы то ни стало решили провести Штаты Бретани по?своему, принимая в расчет только свои интересы.

Ремесленник продолжал говорить, но Андре?Луи отвернулся от него и нырнул в поглотившее его людское море.

Он добрался до места, где лежал убитый юноша и рядом с трупом стояло несколько испуганных, растерянных студентов.

– Как! Вы здесь, Моро? – произнес чей?то голос.

Андре?Луи огляделся и увидел, что на него с явным неодобрением смотрит худощавый смуглый человек чуть старше тридцати, с волевым ртом и самоуверенно вздернутым носом. Это был Ле Шапелье,[32] ренский адвокат, влиятельный член литературного салона города, неиссякаемый источник революционных идей и обладатель исключительного дара красноречия.

– Ах, это вы, Шапелье! Почему вы не обратились к ним с речью? Почему не говорите, что делать? Давайте, давайте, старина! – И Андре?Луи показал на пьедестал статуи.

Темные беспокойные глаза Ле Шапелье подозрительно рассматривали бесстрастное лицо, ища в нем скрытую иронию. Эти два человека придерживались крайне противоположных политических взглядов, и, как бы подозрительно ни относились к Андре?Луи его коллеги из ренского литературного салона, их недоверчивость не шла ни в какое сравнение с недоверчивостью и подозрительностью Ле Шапелье. И если бы энергичный республиканец одержал верх над семинаристом де Вильмореном, то Андре?Луи давно исключили бы из общества интеллектуальной молодежи Рена, членов которого он выводил из себя вечными насмешками над их идеями. Поэтому Ле Шапелье в предложении Андре?Луи заподозрил насмешку, даже не найдя в его лице ни малейшего намека на иронию. По опыту он знал, что мысли и чувства Андре?Луи далеко не всегда отражаются на его лице.

– Наши взгляды на сей счет едва ли совпадают, – ответил он.

– Разве здесь может быть два мнения? – спросил Андре?Луи.

– Когда мы рядом, всегда существует два мнения, Моро, тем более сейчас, когда вы являетесь представителем дворянина. Вы видите, что наделали ваши друзья, и, без сомнения, одобряете их методы.

Ле Шапелье был холодно?враждебен.

Андре?Луи спокойно посмотрел на своего коллегу. Мог ли Шапелье догадаться о намерениях своего неизменного оппонента в теоретических спорах?

– Если вы не скажете им, что надо делать, это сделаю я.

– Черт возьми! Если вы хотите получить пулю, я не стану вас удерживать. Возможно, она поможет сравнять счет.

Не успел он произнести эти слова, как тут же пожалел о них: словно приняв вызов, Андре?Луи вскочил на пьедестал. Ле Шапелье, боясь, что Андре?Луи, публично объявленный представителем привилегированных сословий, намерен произнести речь в их поддержку – ничего другого он не мог себе представить, – схватил его за ногу и попытался стащить вниз.

– О нет! Спускайтесь, глупец! – кричал он. – Вы думаете, мы позволим вам все испортить шутовскими выходками? Спускайтесь!

Ухватившись за ногу бронзового коня, Андре?Луи удержал позицию, и его звонкий голос, подобно призывному горну, грянул над бурлящей толпой:

– Граждане Рена, Родина в опасности!

Эффект был поразительным. По людскому морю прошла легкая зыбь, лица обратились вверх, шум стих. Все молча смотрели на стройного молодого человека со съехавшим на сторону шейным платком, с длинными, развевавшимися на ветру черными волосами, бледным лицом и горящими глазами.

Когда Андре?Луи понял, что в мгновение ока овладел толпой и покорил ее смелостью обращенных к ней слов, его охватило чувство торжества.

Даже Ле Шапелье, который все еще сжимал колено молодого человека, перестал тянуть его вниз. Реформатор по?прежнему был уверен в намерениях Андре?Луи, но и его этот призыв привел в замешательство.

Медленно, внушительно начал свою речь молодой адвокат из Гаврийяка, и голос его долетал до самых дальних концов площади.

– Содрогаясь от ужаса перед содеянным здесь, взываю я к вам. На ваших глазах совершено убийство – убийство того, кто, движимый истинным благородством, не думая о себе, поднял голос против беззакония. Страшась этого голоса, боясь правды, как твари подземные боятся солнца, наши угнетатели подослали своих агентов, чтобы они заставили его навсегда умолкнуть.

Ле Шапелье наконец выпустил колено Андре?Луи и в полнейшем изумлении смотрел на него снизу вверх. Казалось, Моро не шутит, впервые говорит серьезно и впервые на стороне истины. Что на него нашло?

– Чего, как не убийства, можно ждать от убийц? История, которую я расскажу вам, подтвердит, что то, чему вы были сегодня свидетелями, далеко не ново, и вы увидите, с кем надо вести борьбу. Вчера…

Но здесь ему пришлось прерваться. Шагах в двадцати от него в толпе громко крикнули:

– Еще один из той же компании!

Вслед за голосом раздался выстрел, и чуть выше головы Андре?Луи о бронзовую статую расплющилась пуля. Толпа заволновалась, особенно там, откуда стреляли. Стрелявший принадлежал к многочисленной группе оппозиционеров. Их сразу окружили, и им стоило немалого труда защитить своего товарища.

У подножия статуи студенты хором поддержали Ле Шапелье, который уговаривал Андре?Луи скрыться.

– Спускайтесь! Скорее спускайтесь! Они убьют вас, как убили Ла Ривьера.

– Пусть убьют! – Андре?Луи театральным жестом распростер руки и рассмеялся. – Я в их власти. Если им угодно, пусть прибавят и мою кровь к той, что они уже пролили. Недалек тот день, когда они захлебнутся в этом кровавом потоке. Не мешайте им. Ремесло убийц им давно знакомо. Только убив меня, они помешают мне обратиться к вам и рассказать о них всю правду!

И он снова рассмеялся: на сей раз не только от торжества, как думали все смотревшие на него, но и от удовольствия. Радостное возбуждение Андре?Луи объяснялось двумя причинами. Во?первых, он неожиданно для себя обнаружил, с какой легкостью за считаные секунды может овладеть вниманием толпы; во?вторых, вспомнил, что хитрый кардинал де Рец[33] для возбуждения симпатий к своей особе имел обыкновение нанимать нескольких человек, чтобы те обстреливали из ружей его карету. Нынешнее положение Андре?Луи напоминало проделки знаменитого мошенника. Правда, он не нанимал стрелявшего, но был весьма признателен ему и готов извлечь из его выстрела максимальную выгоду.

Единомышленники убийцы, стараясь защитить товарища, пробивались сквозь разъяренную, напирающую со всех сторон толпу.

– Пропустите их! – крикнул Андре?Луи. – Не все ли равно, одним убийцей меньше, одним больше. Не задерживайте их, соотечественники, и выслушайте меня!

Как только был восстановлен относительный порядок, Андре?Луи начал рассказ. Теперь он говорил без выспренности, но со страстью и прямотой, которые придавали особую убедительность каждой подробности и яркость – каждой детали. Люди слушали рассказ о событиях в Гаврийяке, и сердца их разрывались от боли. Андре?Луи исторг слезы слушателей мастерским описанием горя безутешной вдовы Маби и ее трех голодных детей, «сиротству обреченных в отмщение за смерть фазана» и отчаяния безутешной матери господина де Вильморена, ренского семинариста, известного многим из них, который встретил смерть при благородной попытке отстоять права нищего представителя их обездоленного сословия.

– Маркиз де Латур д’Азир счел его красноречие слишком опасным и, чтобы заставить замолчать, убил его. Но он просчитался. Я, друг несчастного Филиппа де Вильморена, принял на себя его миссию проповедника и обращаюсь к вам от его имени.

Услышав такое признание, Ле Шапелье наконец понял, что произошло с Моро и что заставило его изменить тем, кто его нанимал.

– Я здесь не только для того, – продолжал Андре?Луи, – чтобы призвать вас отомстить убийце Филиппа де Вильморена. Я здесь – чтобы сказать вам то, что сказал бы он сам, если бы был жив.

До сих пор Андре?Луи был искренен. Однако он не добавил, что вовсе не верит в то, о чем собирается говорить, и считает все это лицемерием честолюбивой буржуазии, которая вещает устами своих адвокатов с целью ниспровергнуть существующий порядок. Напротив, он оставил свою аудиторию в полной уверенности, будто придерживается именно тех взглядов, которые проповедует.

С поразившим его самого красноречием Андре?Луи обрушился на пассивность королевского правосудия в тех случаях, когда преступниками оказываются представители знати. С каким едким сарказмом говорил он об их королевском прокуроре де Ледигьере!

– Вас удивляет, что господин де Ледигьер отправляет правосудие таким образом, что оно всегда бывает на стороне аристократов? Но разве справедливо, разве разумно требовать от него иного?

Он выдержал паузу, дав слушателям возможность оценить всю силу его сарказма. Однако на Ле Шапелье это оказало обратное действие, вновь пробудив сомнения и поколебав понемногу крепшую уверенность в искренности Андре?Луи. К чему он клонит?

Но республиканцу недолго пришлось пребывать в неизвестности. Андре?Луи вновь заговорил, и говорил так, как, по его представлениям, говорил бы Филипп де Вильморен. Он так часто спорил с ним, так часто присутствовал на дискуссиях в их литературном салоне, что как свои пять пальцев знал весь лексикон, весь арсенал доводов – по существу близких к истине – несчастного реформатора.

– Задумайтесь, из кого состоит наша прекрасная Франция. Миллион ее населения – представители привилегированных сословий. Они и есть Франция. Ведь вы, разумеется, и помыслить не смеете, что остальные заслуживают хоть малой толики внимания. Стоит ли принимать в расчет двадцать четыре миллиона душ и делать вид, будто они являются представителями великой нации и существуют для чего?то иного, нежели для рабского служения миллиону избранных?

Андре?Луи достиг цели: горький смех прокатился по площади.

– Неужели вас удивляет тот факт, что, видя угрозу своим привилегиям со стороны этих двадцати четырех миллионов, главным образом черни, возможно и созданной Творцом, но только затем, чтобы быть рабами привилегированных сословий, – они отдают королевское правосудие в надежные руки всяких ледигьеров, то есть людей, которые лишены мозгов, чтобы думать, и сердца, чтобы сочувствовать горю и страданиям? Подумайте и о том, что? им приходится защищать от черни, то есть от нас с вами.

Рассмотрим хотя бы некоторые из феодальных прав, которые рухнут, если привилегированные сословия подчинятся воле своего суверена и признают за третьим сословием такое же право голоса.

Что станет с правом полевой подати, налога на фруктовые деревья, таксы на виноградники? Что будет с барщиной, благодаря которой они пользуются даровой рабочей силой; с установлением сроков сбора винограда, позволяющих им первыми собирать урожай; с запретами на виноделие, отдающими в их руки контроль над торговлей вином? Что будет с их правом отнимать у своих вассалов последний лиард[34] на содержание роскошных поместий? Что будет с цензами, доходами с наследства, поглощающими одну пятую стоимости земли; с платой за выгул скота на общинной земле; с налогом на пыль, которую поднимает стадо, идущее на рынок; с пошлиной за все выставляемое на продажу и прочее, и прочее? Что станет с их правом на использование труда людей и животных во время полевых работ; на переправы через реки, на мосты, на рытье колодцев, на садки для кроликов и голубятни; наконец – на огонь, который дает им возможность взимать налог с каждого крестьянского очага? Что станет с их исключительным правом заниматься рыбной ловлей и охотой – с правом, нарушение которого приравнивается чуть ли не к государственной измене?

А их постыдные, отвратительные права на жизнь и тело своих подданных, редко используемые, но отнюдь не отмененные? Если бы дворянин, вернувшись с охоты, пожелал убить пару своих крепостных и омыть их кровью ноги, он и по сей день мог бы выдвинуть в оправдание свое непререкаемое феодальное право на такой поступок.

Этот миллион привилегированных тиранически властвует над телами и душами двадцати четырех миллионов презренной черни, существующей только для того, чтобы ублажать их. Горе тому, кто во имя гуманности поднимет голос против роста злоупотреблений, давно перешедших все границы! Я рассказал вам об одном из тех, кого хладнокровно и безжалостно убили за такую попытку. Здесь, на этом постаменте, убили другого, около строящегося собора – третьего. Вы были свидетелями покушения и на мою жизнь.

Между ними и правосудием, которое должно покарать убийц, стоят все эти ледигьеры, королевские прокуроры. Они – стены, воздвигнутые для защиты привилегированных сословий, когда их злоупотребления доходят до абсурда.

Стоит ли удивляться, что они не отступят ни на шаг и будут изо всех сил сопротивляться выборам третьего сословия, которое, получив право голоса, сметет все привилегии и уравняет в глазах закона привилегированные сословия с ничтожными плебеями, которых они попирают ногами, и, обложив их такими же налогами, как всех прочих, добудет деньги, необходимые для спасения государства от банкротства, в которое они едва не ввергли его. Они скорее предпочтут не подчиниться воле самого короля, чем согласиться на все это.

Неожиданно Андре?Луи вспомнил фразу, которую накануне услышал от де Вильморена. Тогда он не придал ей никакого значения, теперь же воспользовался ею:

– Действуя так, они подрывают основы трона. Глупцы! Они не понимают, что если трон падет, то первыми погребет под собой тех, кто к нему ближе всего.

Оглушительный рев был ответом на эти слова. Дрожа от волнения, которое передалось и его бесчисленным слушателям, Андре?Луи замолчал и иронично улыбнулся. Затем, взмахнув рукой, он попросил внимания. По мгновенной тишине он понял, что окончательно и безраздельно овладел толпой. В его словах каждый услышал собственные мысли, которые месяцы и годы смутно волновали простых людей, не находя выражения.

Андре?Луи заговорил снова, более спокойно. Но ироничная улыбка в уголках его губ стала еще заметней.

– Уходя от Ледигьера, я в качестве предостережения напомнил ему один эпизод из естественной истории. Я рассказал ему, что, когда волкам, в одиночку бродившим по джунглям, надоели бесконечные преследования тигра, они объединились и стали сами охотиться на него. Господин де Ледигьер презрительно ответил, что не понимает меня. Но вы догадливее его и, думаю, поняли меня? Не так ли?

Толпа ответила ревом и одобрительным смехом. Он до предела накалил страсти, и люди были готовы на все. Если в схватке с ветряной мельницей Андре?Луи потерпел поражение, то ветер, по крайней мере, он подчинил своей воле.

– Во дворец! – ревела толпа, потрясая в воздухе кулаками, тростями, а кое?где и шпагами. – Во дворец! Долой де Ледигьера! Смерть королевскому прокурору!

Да, ветер действительно был подвластен Андре?Луи. И властью этой он был обязан своему грозному ораторскому дару – дару, который нигде не обладает такой силой, как во Франции, ибо нигде больше людские эмоции не откликаются с такой готовностью на призыв Красноречия.

Теперь по одному слову Андре?Луи буря снесет ветряную мельницу, в сражении с которой он потерпел неудачу. Однако это вовсе не входило в его намерения, о чем он прямо и заявил:

– Подождите! Разве слепое орудие продажной системы достойно вашего благородного негодования?

Он надеялся, что его слова дойдут до Ледигьера, считая, что королевскому прокурору неплохо хоть раз услышать о себе нелицеприятную правду.

– Сперва вы должны подняться против самой системы, должны сокрушить систему, а не ее орудия вроде этой жалкой разряженной куклы. Поспешность только испортит дело. Самое главное, дети мои, – никакого насилия!

«Дети мои»! Слышал бы его крестный!

– Последствия преждевременного применения силы вы уже не раз видели по всей Бретани и слышали, к чему оно приводит в других провинциях Франции. Насилие вызовет ответное насилие. Они только и ждут случая заявить о своих правах на власть и закабалить вас больше прежнего. Вызовут войска, и вас встретят штыки наемников. Не доводите дело до этого, заклинаю вас. Не провоцируйте их, не давайте им долгожданного предлога ввергнуть вас в грязь, смешанную с вашей же кровью.

Безмолвие нарушил новый крик:

– Что же нам делать? Что?

– Я скажу вам, – ответил Андре?Луи. – Богатство и сила Бретани сосредоточены в Нанте – в городе, который энергия буржуазии и тяжкий труд народа сделали одним из самых процветающих в королевстве. Именно в Нанте началось движение, вынудившее короля издать указ о роспуске нынешнего состава Штатов – указ, которому те, чья власть основана на привилегиях и злоупотреблениях, не подумали подчиниться. Надо известить Нант о том, что здесь происходит, и ничего не предпринимать, пока он не подаст нам пример. Как мы видели, он достаточно силен и может настоять на своем, чего нельзя сказать о Рене. Пусть он еще раз покажет свою силу, а до тех пор соблюдайте спокойствие. Только так вы победите. Только так акты насилия, свершаемые на ваших глазах, будут полностью и окончательно отмщены.

Андре?Луи спрыгнул с пьедестала статуи так же неожиданно, как и вскочил на него. Он выполнил свою миссию. Он сказал все, а возможно, и больше того, что мог бы сказать его убитый друг, с чьего голоса он говорил. Но слушатели не позволили ему незаметно ретироваться. Над площадью поднялся оглушительный гром голосов. Андре?Луи сыграл на чувствах народа – на каждом поочередно, – как искусный арфист играет на своем инструменте. Люди дрожали от возбуждения, вызванного его речью; в их душах пела надежда, разбуженная финальным аккордом сыгранной им страстной симфонии. Как только Андре?Луи оказался на земле, дюжина студентов подняла его на плечи, и он снова предстал взорам бурно аплодирующей толпы.

Изысканный Ле Шапелье с трудом протиснулся к нему: его лицо пылало, глаза сияли.

– Мой мальчик, – сказал он Андре?Луи, – сегодня вы раздули костер, который пламенем свободы разгорится по всей Франции! – И, обратившись к студентам, коротко приказал: – В литературный салон! Быстро! Мы должны немедленно составить план действий. Надо срочно отправить в Нант делегатов и передать нашим друзьям послание народа Рена.

Толпа расступилась, и по образовавшемуся проходу студенты понесли героя дня. Выразительно жестикулируя, Андре?Луи призывал всех разойтись по домам и терпеливо ждать грядущих событий.

– С невиданной стойкостью веками сносили вы притеснения, – польстил он им. – Потерпите еще немного. Конец уже близок, друзья мои.

Его вынесли с площади и понесли по Королевской улице к одному из немногих старых домов, уцелевших в этом восставшем из пепла городе. На верхнем этаже дома, в комнате, освещенной ромбовидными окнами с желтыми стеклами, обычно проводились собрания литературного салона. Вскоре сюда стали стекаться его члены, извещенные посланиями, которые Ле Шапелье успел отправить им по пути с площади.

В комнату набилось человек пятьдесят. Большинство из них были люди молодые, пылкие и воодушевленные призрачными мечтами о свободе. За закрытыми дверьми раскрасневшееся, взволнованное общество приветствовало Андре?Луи, словно заблудшую овцу, вернувшуюся в стадо, и обрушило на него целый поток поздравлений и благодарностей.

Затем они принялись обсуждать свои ближайшие планы. Тем временем двери дома взял под охрану стихийно возникший почетный караул. Он оказался очень кстати, так как едва члены литературного салона успели собраться, как нагрянули жандармы, которых господин де Ледигьер послал немедленно арестовать смутьяна, подстрекавшего народ Рена к мятежу. Жандармов было пятьдесят человек. Но будь их даже пятьсот, то и этого оказалось бы недостаточно. Толпа разбила их карабины, проломила некоторым головы и растерзала бы всех на куски, если бы они вовремя не протрубили отбой и не вышли из потасовки, на которую никак не рассчитывали.

Пока на улице происходили эти бурные события, в комнате наверху красноречивый Ле Шапелье держал речь перед своими коллегами. Поскольку здесь не свистели пули и было некому передать его слова властям, Шапелье, ничего не опасаясь, мог проявить свое ораторское искусство в полном блеске. Его недюжинный дар излился в речи, настолько же откровенной и жесткой, насколько изыскан и элегантен был сам республиканец.

Ле Шапелье похвалил речь коллеги Моро за силу и страстность, но прежде всего за мудрость. Слова Моро были для них неожиданностью. Прежде они знали его только как сурового критика своих реформаторских прожектов и не без дурных предчувствий услышали о его назначении делегатом дворянина в Штаты Бретани. Но им известно, из?за чего он сменил убеждения. Столь неожиданная перемена объясняется убийством их дорогого коллеги де Вильморена. На примере этого зверского деяния Моро наконец воочию убедился, сколь силен дух зла, который они поклялись изгнать из Франции. Сегодня коллега Моро заявил о себе как о самом стойком среди них апостоле новой веры. Он указал им единственно правильный и разумный путь. Иллюстрация, заимствованная Моро из естественной истории, весьма уместна. Самое главное – объединиться по примеру волков, обеспечить единство действий народа всей Бретани и немедленно послать делегата в Нант, который доказал свое право быть штаб?квартирой бретонских сил.

Энтузиазм Андре?Луи несколько остыл, и, сидя на скамье у окна, он в замешательстве внимал потоку красноречия, льющемуся из уст его коллеги.

Когда аплодисменты смолкли, он услышал громкий голос:

– Я предлагаю назначить делегатом самого уважаемого члена нашего салона – Ле Шапелье.

Ле Шапелье поднял голову в щегольском парике, и все заметили, что он побледнел. Пальцы его нервно теребили лорнет.

– Друзья мои, – медленно проговорил он, – я глубоко сознаю, какую честь вы оказываете мне. Но, приняв ее, я узурпировал бы честь, которая по праву принадлежит другому. Кто может достойнее представить нас, кто более заслуживает быть нашим делегатом и говорить с нашими друзьями в Нанте от имени Рена, чем борец, который сегодня уже облек в слова несравненной силы мысли и чувства этого великого города? Предоставьте эту честь тому, кому она принадлежит, – Андре?Луи Моро.

Под бурю аплодисментов, встретивших предложение Ле Шапелье, Андре?Луи встал, поклонился и тотчас согласился.

– Да будет так, – просто сказал он. – Возможно, мне действительно следует продолжить то, что я начал, хотя, по?моему, Ле Шапелье был бы более достойным представителем. Я выеду вечером.

– Вы отправитесь немедленно, мой мальчик, – возразил Ле Шапелье, и его дальнейшие слова объясняли его великодушие: – После всего случившегося вам небезопасно задерживаться в Рене. Вам надо выехать тайно. Никто не должен знать о вашем отъезде. Мне бы не хотелось подвергать вас лишней опасности. Вы должны отдавать себе отчет, на какой риск идете. Чтобы уцелеть и помочь нам в трудах по спасению нашей многострадальной Родины, вы должны быть предельно осторожны, передвигаться тайно и даже скрыть свое имя. В противном случае люди де Ледигьера схватят вас – и прощайте.

 

Глава VIII

Omnes Omnibus

 

Андре?Луи выехал из Рена навстречу куда более рискованной авантюре, чем мог вообразить, покидая Гаврийяк.

Он провел ночь в придорожной гостинице, рано утром продолжил путь и около полудня следующего дня добрался до Нанта.

За время одинокого путешествия по однообразным бретонским равнинам, особенно унылым в их зимнем убранстве, у него была возможность обдумать свои действия и положение, в котором он оказался. Из стороннего наблюдателя, проявлявшего чисто теоретический и отнюдь не благожелательный интерес к новым идеям общественного устройства и упражнявшего свой ум на этих идеях, как фехтовальщик упражняет глаз и руку, но не заблуждаясь относительно их сути, он неожиданно для себя превратился в смутьяна?революционера и пустился в революционную деятельность самого отчаянного свойства. Представитель и делегат дворянина в Штатах Бретани, он вопреки элементарному здравому смыслу одновременно оказался делегатом и представителем всего третьего сословия Рена.

Трудно определить, в какой степени Андре?Луи, увлеченный в пылу страсти неудержимым потоком собственного красноречия, мог поддаться самообману. Однако можно с полной уверенностью сказать, что, хладнокровно оглядываясь назад, он нисколько не заблуждался относительно содеянного им на Королевской площади Рена. С неподражаемым цинизмом он изложил своим слушателям только одну сторону вопроса. Но поскольку существующий во Франции порядок защищал де Латур д’Азира и гарантировал ему полную безнаказанность любого преступления, то оный порядок и должен нести ответственность за правонарушения, которым он потворствует. Усматривая в этом доводе полное оправдание своим действиям, Андре?Луи с легким сердцем прибыл подстрекать к мятежу жителей славного города Нанта, который, благодаря своим широким улицам и прекрасному порту, соперничал в великолепии с Бордо и Марселем.

Он нашел гостиницу на набережной Ла?Фосс, где оставил коня и пообедал, сидя в амбразуре окна, из которого были видны обсаженная деревьями набережная и широкая гладь Луары с покачивающимися на якоре торговыми судами из всех стран мира. Солнце пробилось из?за туч и залило тусклым зимним светом желтоватую воду и суда с высокими мачтами.

На набережных кипела такая же бурная жизнь, как на набережных Парижа. Там толпились иностранные моряки в диковинных робах, с резким, неприятным говором; пронзительно выкликающие свой товар дородные торговки рыбой с корзинами сельди на голове, в широких юбках, из?под которых виднелись голые икры; лодочники в шерстяных колпаках и закатанных до колен штанах; крестьяне в куртках из козьей шкуры; корабельные плотники и грузчики из доков; крысоловы; водоносы; продавцы чернил и другие мелкие торговцы?разносчики. Иногда в этой бурлящей толпе простонародья Андре?Луи замечал торговцев в скромных одеждах; купцов в длинных, подбитых мехом сюртуках; изредка – богатого судовладельца, катившего в запряженном парой кабриолете; порой – элегантную даму в портшезе,[35] рядом с которым вприпрыжку бежал жеманный аббат из числа придворных епископа; изредка – офицера в красном мундире, надменно восседающего на холеном коне. Один раз под окном Андре?Луи проехала огромная карета аристократа с гербами на дверцах и двумя лакеями на запятках в пудреных париках, белых чулках и роскошных ливреях. Под окном проходили капуцины[36] в коричневых рясах, бенедиктинцы[37] в черных и множество белого духовенства[38] – в шестнадцати приходах Нанта Богу служили весьма усердно.

Здесь же, резко контрастируя с церковной и монастырской братией, бродили осунувшиеся, потрепанные искатели приключений и неспешно прохаживались блюстители порядка – жандармы в голубых мундирах и гетрах.

В людском потоке, который тек под окном Андре?Луи, можно было увидеть представителей всех классов, составлявших семидесятитысячное население богатого промышленного города.

От слуги, который подал ему скромный обед – похлебку, вареную говядину и графин дешевого вина, – Андре?Луи узнал о настроении умов в Нанте. Слуга, ярый сторонник привилегированных сословий, с сожалением признал, что город охвачен волнениями. Многое зависит от того, какой оборот примут события в Рене. Если король действительно распустил Штаты Бретани, то все будет хорошо и мятежники лишатся повода к дальнейшему нарушению общественного порядка. В Нанте устали от беспорядков и не хотят их повторения. По городу разносятся самые противоречивые слухи, и каждое утро Торговую палату осаждают толпы, жаждущие узнать что?нибудь определенное. Но никаких известий еще не приходило. Никто точно не знает, распустил его величество Штаты или нет.

Когда Андре?Луи дошел до Торговой площади, пробило два часа – самое оживленное время на бирже. Площадь с внушительным зданием биржи, построенным в классическом стиле, заполняла такая плотная толпа, что он с немалым трудом пробился к ступеням пышного ионического портика. Одного слова Андре?Луи было бы достаточно, чтобы проложить дорогу, но он намеренно не произнес его. Как гром среди ясного неба обрушится он на это бурлящее от нетерпения людское море, как вчера обрушился на толпу в Рене. Он хотел, чтобы его появление было внезапным и неожиданным.

Подходы к Торговой палате бдительно охраняли швейцары, вооруженные длинными посохами, которых купцы срочно собирали в случае необходимости. Как только молодой адвокат попытался подняться по ступеням лестницы, один из швейцаров решительно преградил ему дорогу посохом.

Андре?Луи шепотом сказал ему, кто он такой.

Посох мгновенно был поднят, и молодой человек следом за швейцаром поднялся по лестнице. У двери он остановился.

– Я подожду здесь, – объявил он своему проводнику. – Пригласите президента сюда.

– Ваше имя, сударь?

Андре?Луи чуть было не ответил, но вспомнил предостережение Ле Шапелье об опасности, сопряженной с его миссией, и совет соблюдать инкогнито.

– Это не имеет значения. Президенту мое имя неизвестно. Я всего лишь гонец народа. Ступайте.

Швейцар ушел, оставив Андре?Луи одного. Время от времени он поглядывал на людское море, волнующееся внизу. Все лица были обращены к нему.

Вскоре вышел президент в сопровождении целой толпы, занявшей весь портик; в нетерпении люди проталкивались поближе к Андре?Луи.

– Вы гонец из Рена?

– Я – делегат, посланный литературным салоном этого города сообщить вам о том, что происходит в Рене.

– Ваше имя?

Андре?Луи немного помедлил.

– Пожалуй, чем меньше мы будем называть имен, тем лучше.

Глаза президента округлились от важности. Это был тучный краснолицый человек, весьма самодовольный и кичащийся своим богатством.

Президент на мгновение заколебался.

– Войдемте в Палату, – наконец предложил он.

– С вашего позволения, сударь, я скажу то, что мне поручено сказать, прямо отсюда, с лестницы.

– Отсюда? – Важный купец нахмурился.

– Мое послание адресовано народу Нанта, а с этого места я могу обратиться одновременно ко множеству жителей города всех сословий и рангов. Я желаю – равно как и те, кого я представляю, – чтобы возможно больше жителей Нанта услышали меня.

– Сударь, скажите, король действительно распустил Штаты?

Андре?Луи посмотрел на президента, улыбнулся, словно прося извинения, и махнул рукой в сторону толпы. Глаза всех собравшихся на площади были обращены на молодого человека. Непостижимый стадный инстинкт подсказал людям, что этот худощавый незнакомец, вызвавший президента и половину членов Палаты, и есть долгожданный вестник.

– Пригласите сюда остальных господ членов Палаты, сударь, – сказал Андре?Луи, – и вы все узнаете.

– Пусть будет по?вашему.

Услышав слова президента, толпа дрогнула и хлынула на лестницу, оставив свободным лишь небольшое пространство посередине верхней ступени.

Андре?Луи неторопливо вышел на обозначенное таким образом место и остановился, возвышаясь над всем собранием. Он снял шляпу и обрушил на толпу первую фразу своего обращения – обращения исторического, ибо оно является крупной вехой на пути Франции к революции.

– Народ великого города Нанта, я прибыл, чтобы призвать тебя к оружию!

Прежде чем продолжить, он обвел взглядом притихшую от легкого испуга площадь.

– Я делегат народа Рена, уполномоченный сообщить вам о том, что происходит вокруг, и в страшный час бедствий призвать вас подняться и выступить на защиту нашей страны.

– Имя, ваше имя! – крикнул кто?то.

Толпа мгновенно подхватила вопрос, и вскоре вся площадь скандировала его.

Возбужденной черни Андре?Луи не мог ответить так, как ответил президенту. Надо было что?то придумать, и он с честью вышел из положения.

– Мое имя, – сказал он, – Omnes Omnibus – Все за Всех. Пока зовите меня так. Я гонец, рупор, голос – не более. Я прибыл сообщить вам, что привилегированные сословия, созвав в Рене Штаты Бретани, поступили наперекор вашей воле – нашей воле – и вопреки желанию короля. Поэтому его величество распустил Штаты.

Раздались восторженные аплодисменты. Люди смеялись, шумели, и наконец над площадью грянул клич: «Да здравствует король!» Заметив сильную бледность Андре?Луи, в толпе догадались, что он еще не закончил; постепенно восстановилась тишина, и он смог продолжить:

– Вы рано радуетесь. К сожалению, дворяне, с присущим им наглым высокомерием, игнорировали королевский приказ. Они не расходятся и продолжают решать вопросы по своему усмотрению.

Тревожное молчание послужило ответом на обескураживающий эпилог речи, начало которой было встречено с таким бурным восторгом.

– Те, кто уже давно противопоставил себя своему народу, правосудию, справедливости и самой гуманности, теперь восстали и против своего короля. Они скорее насмеются над авторитетом королевской власти и над самим королем, чем уступят хоть малую толику своих чрезмерных привилегий, благодаря которым они так долго процветали ценой прозябания целой нации. Они твердо решили доказать, что во Франции нет иной власти, кроме власти праздных паразитов.

В толпе раздались слабые хлопки, но бо?льшая часть собравшихся молча ждала продолжения.

– В этом нет ничего нового. Так было всегда. За последние десять лет привилегированные сословия, пользуясь своим влиянием, заставили уйти в отставку нескольких министров, которые, понимая нужды и тяготы государства, советовали принять те самые меры, которых требуем мы с вами, видя в них единственное средство остановить неуклонное скатывание нашей Родины в пропасть. Господина Неккера дважды призывали принять министерство и дважды отстраняли, как только он начинал настаивать на проведении реформ, угрожающих привилегиям дворян и духовенства. Теперь его призвали в третий раз, и, похоже, Генеральные штаты наконец будут созваны, несмотря ни на что. Но привилегированные сословия решили профанировать то, что они не в силах предотвратить. Так как созыв Генеральных штатов – дело решенное, дворяне и духовенство непременно постараются – если мы не примем мер и не помешаем им – внедрить в третье сословие своих ставленников, лишить его реального представительства и превратить Генеральные штаты в орудие увековечения своей власти и угнетения народа. Их ничто не остановит. Они насмеялись над авторитетом короля и прибегают к убийствам, чтобы заставить замолчать тех, кто смеет обличать их. Вчера в Рене по наущению дворян были убиты два молодых человека, которые обратились к народу, как я сейчас обращаюсь к вам. Их кровь взывает к отмщению.

Над площадью поднялся глухой ропот; негодование слушателей постепенно росло и наконец взорвалось гневным ревом.

– Граждане Нанта, Родина в опасности! Выступим на ее защиту! Заявим всему миру, что мы видим, какое сопротивление встречают все попытки избавить третье сословие от цепей многовекового рабства у тех сословий, чей безумный эгоизм в слезах и страданиях несчастных усматривает гнусную дань и стремится завещать ее своим потомкам. Судя по варварским методам, которыми пользуются наши враги для увековечения своего господства, у нас есть все основания опасаться, что аристократы намерены возвести его в конституционный принцип. Не допустим этого! Установление свободы и равенства должно стать целью каждого гражданина – представителя третьего сословия. Так сплотимся же во имя этой цели! Особенно те, кто молод и энергичен, – те, кто имел счастье родиться в наше просвещенное время и воспользоваться бесценными плодами философии восемнадцатого века.

Толпа разразилась бурными аплодисментами. Он покорил ее своим красноречием и поспешил закрепить победу.

– Поклянемся во имя гуманности и свободы сплотиться для борьбы с нашими врагами и противопоставить их кровожадности спокойное упорство людей, исполненных сознания правоты своего дела! – громко воскликнул он. – Выразим протест против всех тиранических декретов, в которых нас попытаются объявить мятежниками за наши чистые и справедливые помыслы! Честью нашей Родины поклянемся: если хоть одного из нас схватят по приговору неправедного суда на основании тех актов, которые объясняются политической необходимостью, а на деле являются проявлением деспотизма, поклянемся, говорю я, не жалеть сил и для самозащиты свершить то, что велят нам свершить природа, мужество и отчаяние!

Долго не смолкала овация, встретившая заключительные слова оратора. С удовольствием и даже злорадством Андре?Луи отметил, что богатые купцы, которые раньше стояли на лестнице, а теперь, окружив его, пожимали ему руки, были не просто участниками, но предводителями исступленной, восторженной толпы.

Это еще более утвердило его в уверенности, что не только философские идеи, лежащие в основе нового общественного движения, почерпнуты у мыслителей из рядов буржуазии, но и необходимость претворения этих идей на практике наиболее ясно осознается именно буржуазией, которой привилегированные сословия не дают развиваться соответственно ее богатству. И если можно сказать, что Андре?Луи возжег в Нанте факел революции, то факел этот ему вручили представители крупной буржуазии города.

Надо ли останавливаться на последствиях? Дело историков рассказать о том, что клятва, данная гражданами Нанта по призыву Omnes Omnibus’a, стала ключевой формулой официального протеста, подписанного тысячами горожан. Он, в сущности, целиком соответствовал воле, высказанной самим сувереном, и его результаты не заставили долго себя ждать. Кто скажет, в какой степени он помог Неккеру, когда двадцать седьмого числа того памятного ноября министр добился от Совета принятия наиболее серьезных мер, на которые дворяне и духовенство отказались дать свое согласие? В тот день был издан королевский декрет, который предписывал избрать в Генеральные штаты не менее тысячи депутатов и предоставить третьему сословию число мест, равное числу депутатов от дворянства и духовенства, вместе взятых.

 

Глава IX

Последствия

 

На следующий день, в сумерки, Андре?Луи подъезжал к Гаврийяку. Отлично понимая, что скоро начнутся поиски поборника революционных идей, призвавшего народ Нанта к оружию, он хотел, чтобы его посещение этого приморского города как можно дольше оставалось в тайне. Он сделал большой крюк, дважды пересек реку – в Брюсе и немного выше Шавани – и подъехал к Гаврийяку с севера, будто возвращаясь из Рена, куда, как всем было известно, отправился два дня назад.

Примерно в миле от деревни он в полутьме заметил всадника, который медленно ехал ему навстречу. Когда между ними оставалось всего несколько ярдов, он, приглядевшись, увидел, что закутанный в плащ всадник наклонился в седле и внимательно всматривается в него. Почти тут же раздался женский голос:

– Ах, это вы, Андре! Наконец?то!

Несколько удивленный, Андре?Луи сдержал коня и услышал нетерпеливый, взволнованный вопрос:

– Где вы были?

– Где я был, кузина Алина? О… бродил по свету.

– Я целый день разъезжаю здесь, поджидая вас. – Алина спешила все объяснить, и голос ее прерывался. – Сегодня утром в Гаврийяк примчались жандармы. Они искали вас. Все перевернули вверх дном и в замке, и в деревне, пока не узнали, что вы должны вернуть коня, которого наняли в «Вооруженном бретонце». Они остались в гостинице и ждут. Я целый день высматриваю вас, чтобы предупредить о западне.

– Милая Алина! Чтобы я был причиной такого волнения!

– Пустяки. Это не главное.

– Напротив, это самое главное, а пустяки – все остальное.

– Вы понимаете, что они приехали арестовать вас? – Нетерпение Алины росло. – Вас разыскивают за подстрекательство к мятежу. Господин де Ледигьер выдал ордер на ваш арест.

– Подстрекательство к мятежу? – переспросил Андре?Луи и вспомнил про Нант. Не может быть, чтобы в Рене все так быстро узнали и приняли меры.

– Да, подстрекательство. Подстрекательство в преступной речи, которую в среду вы произнесли в Рене.

– Ах, вот в чем дело! Уф!

Будь Алина внимательнее, вырвавшийся у Андре?Луи вздох облегчения, возможно, и подсказал бы ей, что у него есть основания опасаться последствий еще большего преступления, которое он успел совершить с тех пор.

– О, это сущие пустяки.

– Пустяки?

– Я сильно подозреваю, что истинные намерения господ жандармов неверно истолкованы. Вероятнее всего, они прибыли поблагодарить меня от имени господина де Ледигьера. Я утихомирил людей, когда они собирались спалить Дворец правосудия и его в придачу.

– Да, после того, как вы же и вдохновили их на этот подвиг. Вы, наверное, испугались дела рук своих и отступили в последнюю минуту. Но если мне правильно передали, вы наговорили де Ледигьеру такого, чего он никогда не забудет.

– Понимаю, – проговорил Андре?Луи и задумался.

Но мадемуазель де Керкадью уже обдумала все, что считала необходимым, и в ее сообразительной юной головке созрел план действий.

– Вам нельзя ехать в Гаврийяк, – сказала она. – Вам надо сойти с коня и отдать его мне. На ночь я поставлю его в конюшню замка, а завтра утром, когда вы будете достаточно далеко отсюда, верну его в гостиницу.

– Ах, но это невозможно.

– Невозможно? Почему?

– По нескольким причинам. Во?первых, вы не подумали о том, что будет с вами.

– Со мной? Вы думаете, я испугаюсь своры неотесанных болванов, посланных де Ледигьером? Я никого не подстрекала к мятежу.

– Но помогать тому, кого разыскивают за это преступление, почти все равно что совершить его. Таков закон.

– Какое мне дело до закона? Вы воображаете, будто закон осмелится задеть меня?

– Ах да. Конечно. Я совсем забыл, что вас охраняет одна из тех привилегий, которые я обличал в Рене.

– Обличайте ее сколько угодно, но воспользуйтесь преимуществом, которое она вам предлагает. Послушайте, Андре, делайте, как вам говорят. Слезайте с коня. – Видя его колебания, Алина наклонилась и схватила его за руку. Голос ее дрожал от волнения. – Андре, вы не видите, насколько серьезно ваше положение. Если вас схватят, то наверняка повесят. Как вы этого не понимаете? Вам нельзя ехать в Гаврийяк. Вы должны немедленно уехать и переждать, пока пройдет гроза. Вам надо скрываться, пока дядюшка не употребит свои связи и не добьется для вас прощения.

– В таком случае мне долго придется ждать, – заметил Андре?Луи. – Господин де Керкадью не удосужился обзавестись друзьями при дворе.

– У нас есть господин де Латур д’Азир, – к немалому удивлению молодого человека напомнила Алина.

– Он! – воскликнул Андре?Луи и рассмеялся. – Но ведь прежде всего против него я и бунтовал народ Рена. Мне следовало бы догадаться, что вам не передали мою речь.

– Передали, и эту ее часть – среди прочего.

– Ах! И тем не менее вы заботитесь о безопасности человека, который покушается на жизнь вашего будущего супруга, призывая в союзники закон или справедливый гнев народа? Или, быть может, убийство бедного Филиппа открыло вам глаза на вашего избранника, на его истинную природу и вы изменили свое отношение к перспективе стать маркизой де Латур д’Азир?

– В своих рассуждениях вы часто проявляете полную неспособность отличить частное от общего.

– Возможно. Но не до такой степени, чтобы вообразить, будто господин де Латур д’Азир хоть пальцем пошевелит по вашей просьбе.

– В чем вы, как всегда, ошибаетесь. Если я попрошу его, то непременно пошевелит.

– Если вы попросите? – ужаснулся Андре?Луи.

– Ну да! Видите ли, я пока не дала согласия стать маркизой де Латур д’Азир. Я еще думаю. И такое положение имеет свои преимущества. Одно из них состоит в том, что оно гарантирует абсолютную покорность поклонника.

– Так, так… Мне ясна ваша коварная логика. Вы могли бы зайти настолько далеко, чтобы сказать ему: «Откажете в моей просьбе – и я откажусь выйти за вас замуж». И вы решитесь на это?

– Если будет необходимо, то да.

– Вы не учитываете вытекающих последствий. Не понимаете, что свяжете себе руки и уже не сможете отказать ему, не уронив своей чести. Неужели вы думаете, что я хочу вашей погибели и соглашусь на это?!

Алина выпустила рукав Андре?Луи.

– Вы просто безумец! – воскликнула она, теряя терпение.

– Возможно. Но мне нравится мое безумие. В нем есть увлекательность и острота, неведомая вашему здравомыслию. С вашего позволения, Алина, я, пожалуй, отправлюсь в Гаврийяк.

– Андре, вам нельзя туда ехать! Это равносильно смерти!

Она осадила лошадь и, поставив ее поперек дороги, преградила ему путь.

Уже наступила ночь, и только свет выплывшего из?за туч месяца рассеивал непроницаемую тьму.

– Послушайте, – уговаривала Алина, – сделайте, как я прошу. За вашей спиной показалась карета. Она едет сюда. Нас не должны видеть вместе.

Андре?Луи быстро принял решение. Ложный героизм ему был чужд, и его отнюдь не соблазняла перспектива качаться на виселице в угоду де Ледигьеру. Он выполнил принятое обязательство. Благодаря ему прозвучал – и как прозвучал! – голос, который де Латур д’Азир считал навсегда умолкшим. Но это было далеко не все, к чему он стремился в жизни.

– Алина, только с одним условием.

– Каким?

– Вы поклянетесь никогда не прибегать ради меня к помощи де Латур д’Азира.

– Раз вы настаиваете и у нас совсем нет времени, я согласна. Доедем вместе до тропинки. Карета приближается.

Тропинка, про которую говорила Алина, отходила от дороги ярдов на триста ближе к деревне и вела вверх по склону к самому замку. Вскоре они в полном молчании свернули на обсаженную кустарником тропу. Проехав ярдов пятьдесят, Алина остановила Андре?Луи.

– Пора, – сказала она.

Андре?Луи молча спрыгнул с коня и передал ей узду.

– Алина, – сказал он, – я просто не знаю, как благодарить вас.

– В этом нет необходимости, – ответила она.

– Но когда?нибудь я расплачусь с вами.

– В этом также нет необходимости. Я не сделала ничего особенного, Андре. Просто ни я, ни дядюшка не хотим, чтобы вас повесили, хотя он и очень сердит на вас.

– О, не сомневаюсь!

– И неудивительно. Вы были его делегатом, его представителем. Он рассчитывал на вас, а вы оказались перебежчиком. Он справедливо негодует на вас, называет предателем и клянется, что никогда больше не будет разговаривать с вами. Но он вовсе не хочет, Андре, чтобы вас повесили.

– По крайней мере, в этом вопросе мы придерживаемся одного мнения, поскольку я тоже не хочу быть повешенным.

– Я помирю вас. А теперь прощайте, Андре. Когда будете в безопасности, дайте о себе знать.

Алина протянула ему руку, призрачно белевшую в темноте. Андре?Луи поднес ее к губам.

– Благослови вас Бог, Алина.

Алина исчезла. Андре?Луи стоял, прислушиваясь к затихающему стуку копыт, и, когда он смолк вдали, медленно побрел к дороге, слегка сгорбившись и опустив голову. Он раздумывал о том, куда направиться. Вдруг он остановился, вспомнив, что у него почти нет денег. Он не знал ни одного надежного места в Бретани, где можно было бы укрыться, поэтому осторожность требовала как можно скорее покинуть провинцию. Только так он мог избежать смертельной опасности. Но для этого нужны лошади, а как их раздобыть, имея в кармане один?единственный луидор[39] да несколько серебряных монет?

К тому же он очень устал. Последние два дня Андре?Луи почти не спал и бо?льшую часть времени провел в седле, что весьма утомительно для человека, не привыкшего к долгим путешествиям верхом. Он был так измучен, что уйти за ночь сколько?нибудь далеко нечего было и думать. Возможно, ему удалось бы добраться до Шавани. Но там надо поужинать и переночевать. А что потом? Завтра?

Если бы Андре?Луи подумал обо всем раньше, то мог бы занять несколько луидоров у Алины. Он было решил отправиться за ней в замок, но осторожность удержала его. Прежде чем он отыщет Алину, слуги непременно увидят его, и ему уже не удастся скрыться.

У Андре?Луи не было выбора. Надо пешком добраться до Шавани, там переночевать и на рассвете идти дальше. Приняв такое решение, он вышел на дорогу и повернул в ту сторону, откуда только что приехал. Вскоре он опять остановился. Шавань лежала на пути в Рен, и идти туда было опасно. Оставалось одно – вновь отправиться на юг. За лугом, между дорогой и деревней, была переправа. Там можно было перебраться на другой берег, не проходя мимо деревни. Отгородившись от непосредственной опасности водным барьером, он мог бы чувствовать себя относительно спокойно.

К переправе вела тропа, которая сворачивала с большой дороги в четверти мили от Гаврийяка. Минут через двадцать Андре?Луи уже шел по ней, едва волоча ноги от усталости. Он обошел стороной домик перевозчика, в окнах которого горел огонь, и в темноте прокрался к лодке. Нащупал цепь, крепившую лодку, и к немалому своему огорчению убедился, что она на замке.

Андре?Луи выпрямился и беззвучно рассмеялся. Этого следовало ожидать. Переправа принадлежала де Латур д’Азиру и была под замком, дабы местные жители не повадились пользоваться ею, не платя пошлины.

Так как иного выхода не было, Андре?Луи подошел к домику и, постучав, отступил в сторону, чтобы на него не упал свет.

– Лодку, – лаконично потребовал он.

Перевозчик, дюжий негодяй, которого Андре?Луи хорошо знал, вернулся в дом за фонарем и вскоре вышел снова. Спустившись с крыльца, он поднял фонарь, и его свет упал на молодого человека.

– Господи помилуй! – вырвалось у лодочника.

– Вижу, ты понимаешь, что я спешу, – сказал Андре?Луи, посмотрев на его удивленную физиономию.

– Как тут не спешить, когда виселица в Рене уже который день поджидает вас! – прорычал перевозчик. – Коли у вас хватило ума вернуться в Гаврийяк, ступайте поскорее восвояси. Я никому не скажу, что мы виделись.

– Благодарю, Френель. Твой совет полностью соответствует моим намерениям. Именно поэтому мне и нужна лодка.

– Вот уж нет, – решительно заявил Френель. – Язык?то я попридержу, но упаси меня Бог помогать вам.

– Ты вполне мог не узнать меня. Забудь, что ты видел мое лицо.

– Забыть?то забуду, сударь. Но большего от меня не просите. Я не могу перевезти вас через реку.

– Тогда дай мне ключ от лодки, и я переправлюсь сам.

– Одно другого стоит. Не могу. Я буду помалкивать о вашем приходе, но не стану – не могу – помогать вам.

Андре?Луи взглянул на упрямое, решительное лицо лодочника и все понял. Состоя на службе у де Латур д’Азира, этот человек не мог сделать ничего наперекор воле господина.

– Френель, – спокойно сказал Андре?Луи, – если, как ты говоришь, меня ждет виселица, то только смерть Маби толкнула меня на поступок, повлекший за собой этот страшный приговор. Если бы Маби не убили, мне не надо было бы поднимать голос, как я это сделал. Кажется, Маби был твоим другом. Неужели в память о нем ты не исполнишь мою пустяковую просьбу и не поможешь мне спастись от петли?

Лодочник отвел взгляд, и его лицо стало еще угрюмее.

– Я бы помог, кабы смел, но я не смею. – Неожиданно он разразился гневом, словно ища в нем поддержку: – Как вы не понимаете, что я не смею помогать вам? С чего вы вдруг взяли, что бедняк должен рисковать ради вас жизнью? Чего такого вы или ваша братия сделали для меня? Лодку я вам не дам. Поймите же это, сударь, и немедленно уходите – уходите, пока я не вспомнил, что говорить с вами и не донести кому следует – и то опасно. Уходите!

Лодочник повернулся спиной, собираясь войти в дом. Андре?Луи охватила полная безнадежность. Но через секунду она прошла. Он вспомнил про пистолет, который Ле Шапелье почти силой навязал ему перед отъездом из Рена. Тогда он весьма пренебрежительно отнесся к подарку. Правда, пистолет не заряжен, но Френель не знает об этом.

Андре?Луи действовал быстро. Правой рукой он вынул пистолет из кармана, левой схватил лодочника за плечо и повернул к себе.

– Что вам еще нужно? – сердито спросил Френель. – Разве я не сказал…

Он не закончил. Дуло пистолета было на расстоянии фута от его глаз.

– Мне нужен ключ от лодки, Френель. Больше ничего. Либо ты немедленно дашь его мне, либо я возьму его сам, после того как вышибу тебе мозги. Мне бы не хотелось убивать тебя, но я не стану раздумывать. На карту поставлена моя жизнь, и раз один из нас должен умереть, то тебе не покажется странным, если я предпочту, чтобы это был ты.

Френель сунул руку в карман, вытащил ключ и протянул его Андре?Луи. Пальцы его дрожали – скорее от злости, чем от страха.

– Я уступаю насилию. – Он по?собачьи оскалился. – Но не воображайте, будто это вам поможет.

Андре?Луи взял ключ, но пистолет не отвел.

– По?моему, ты мне угрожаешь, – сказал он. – Это нетрудно заметить. Как только я уйду, ты побежишь доносить на меня и направишь по моему следу жандармов.

– Нет, нет! – вскричал лодочник, почуяв опасность. В холодном, зловещем голосе Андре?Луи он услышал свой приговор и испугался. – Клянусь, сударь, я не собираюсь доносить на вас.

– Пожалуй, мне стоит обезопасить себя на твой счет.

– Боже мой! Сжальтесь, сударь! – дрожа от страха, взмолился негодяй. – Я вовсе не хочу причинять вам вред. Я не скажу ни слова. Я не…

– Я бы предпочел положиться на твое молчание, а не на твои уверения. Однако я дам тебе шанс. Возможно, это и глупо, но я терпеть не могу проливать кровь. Ступай в дом, Френель. Иди, старина, а я пойду за тобой.

Когда они вошли в убогое жилище лодочника, Андре?Луи велел тому остановиться.

– Дай веревку, – приказал он.

Френель повиновался.

Через несколько минут лодочник был накрепко привязан к столу, а его рот заткнут импровизированным кляпом из обмотанной шарфом деревяшки.

Прежде чем уйти, Андре?Луи задержался на пороге.

– Доброй ночи, Френель, – сказал он.

Злобный взгляд с немой яростью сверкнул в его сторону.

– Едва ли твоя лодка понадобится этой ночью. Но поутру к тебе наверняка кто?нибудь придет на выручку. А до тех пор постарайся стойко переносить неудобства, памятуя о том, что навлек их на себя собственной неотзывчивостью. Если ты скоротаешь ночь, предаваясь этим размышлениям, то урок не пройдет для тебя даром. Возможно, к утру ты станешь настолько доброжелательным, что и вовсе забудешь, кто связал тебя. Доброй ночи.

Андре?Луи перешагнул порог и закрыл за собой дверь.

Отвязать лодку и переправиться через быструю, посеребренную лунным сиянием реку было делом нескольких минут. Андре?Луи провел лодку сквозь заросли жухлой осоки, которой порос южный берег реки, спрыгнул на землю, закрепил цепь и, не найдя тропинки, зашагал по сырому лугу отыскивать дорогу.

 

 

Книга II

Котурны

 

Глава I

Владения господина де Латур д’Азира

 

Оказавшись на Редонской дороге, Андре?Луи повернул на юг и, повинуясь скорее инстинкту, нежели разуму, устало побрел вперед. У него не было четкого представления ни о том, куда он идет, ни о том, куда следует идти. Важно было одно: оказаться как можно дальше от Гаврийяка.

У Андре?Луи возникла смутная мысль вернуться в Нант и попытаться с помощью своего внезапно проявившегося ораторского дара добиться, чтобы его укрыли как первую жертву порядков, против которых он призывал восстать. Однако возможность эта была настолько неопределенной, что он не принял эту мысль всерьез.

Андре?Луи развеселился, вспомнив, в каком виде оставил Френеля: во рту кляп из шарфа, глаза горят от ярости.

«По?моему, я действовал не так уж плохо, если учесть, что никогда не был человеком действия», – пишет он. Эта фраза время от времени повторяется в его обрывочной «Исповеди» – таким образом он постоянно напоминает, что создан для того, чтобы мыслить, а не действовать, и оправдывается, когда жестокая необходимость вынуждает его применять силу. Я подозреваю, что это упорное подчеркивание своего философского склада – а надо признать, для этого у него были основания – выдает обуревавшее его тщеславие.

Усталость все усиливалась, и теперь Андре?Луи ощущал подавленность и недовольство собой. Да, он перегнул палку, когда набросился на господина де Ледигьера и наговорил ему оскорблений. Это было глупо. «Гораздо лучше быть злым, чем глупым, – как?то сказал Андре?Луи. – Большинство бед этого мира – не плод злобы, как твердят нам священники, а плод глупости». Как мы знаем, он считал гнев самым нелепым из всех проявлений глупости и все же позволил себе разгневаться на такое ничтожество, как Ледигьер, – на лакея, бездельника, пускай облеченного властью, позволяющей ему творить зло. А ведь прекрасно можно было бы выполнить взятую на себя миссию, не возбуждая мстительного негодования королевского прокурора.

И вот он оказался на дороге, в костюме для верховой езды, и весь его капитал составлял один?единственный луидор и несколько серебряных монет в кармане, а также знание закона, которое, увы, не могло уберечь его от последствий нарушения этого закона.

Правда, было у него кое?что в запасе – дар смеха, в последнее время редко дававший о себе знать, философский взгляд на вещи и живой темперамент, – а ведь все это вместе составляет экипировку искателя приключений всех времен. Однако Андре?Луи не принимал в расчет эти свойства, в которых крылось его истинное спасение.

Рассеянно размышляя подобным образом, он продолжал устало брести в сумерках, пока не почувствовал, что больше не в состоянии идти. Он приблизился к городишку Гишену, и теперь, когда Гишен находился от него всего в полумиле, а Гаврийяк – в добрых семи милях, ноги отказались ему служить.

Дойдя примерно до середины огромного выгона к северу от Гишена, Андре?Луи остановился. Свернув с дороги, он рассеянно пошел по тропинке, которая привела его к пустырю, заросшему кустиками можжевельника. Справа виднелась живая изгородь с колючками, шедшая вдоль выгона. За ней неясно вырисовывалось высокое строение, стоявшее на краю длинной полоски луга. Это было открытое гумно. Возможно, именно бессознательная надежда на кров, возникшая у Андре?Луи при виде большой темной тени, и заставила его остановиться. С минуту поколебавшись, он направился к калитке в изгороди. Распахнув эту калитку с пятью засовами, он вошел и оказался перед гумном величиной с дом. Оно состояло из крыши и полдюжины кирпичных столбов, но под крышей высился огромный стог сена, что в такую холодную ночь сулило заманчиво теплый ночлег. К кирпичным столбам были прикреплены большие бревна таким образом, что их концы образовывали лесенки, по которым могли взбираться работники, чтобы набрать сена. Из последних сил Андре?Луи вскарабкался по одной из лестниц и повалился на верхушку стога. Пришлось встать на колени, так как низкий потолок не давал выпрямиться. Он снял редингот, шейный платок, промокшие сапоги и чулки, затем разгреб сено и зарылся в него по шею. Минут через пять он уже крепко спал, позабыв обо всех мирских заботах.

Когда он проснулся, солнце стояло высоко в небе, и, еще не вполне осознав, где он и как сюда попал, Андре?Луи заключил, что уже позднее утро. Затем он различил голоса, звучавшие где?то поблизости, но сначала не обратил на них внимания. Он прекрасно выспался и теперь нежился в тепле, в приятной полудреме.

Но когда сон улетучился и Андре?Луи все вспомнил, он высунул голову из сена, прислушиваясь, и сердце забилось сильнее от зарождающегося страха, что, быть может, голоса не сулят ничего хорошего. Однако, услышав женский голос, мелодичный и серебристый, он несколько успокоился, хотя в этом голосе и звучали тревожные интонации.

– Ах, боже мой, Леандр, нам надо немедленно расстаться. Если только мой отец…

И тут ее перебил мужчина, пытавшийся ободрить собеседницу:

– Нет, нет, Климена, вы ошиблись. Никого нет. Мы в полной безопасности. Почему вы пугаетесь каждой тени?

– Ах, Леандр, если только он застанет нас вместе!.. Я трепещу при одной мысли…

Андре?Луи успокоился: он подслушал достаточно, чтобы понять, что это просто влюбленная парочка, которая, имея меньше оснований для страха, чем он, боится еще больше. Любопытство заставило его перебраться на самый край стога. Лежа ничком, Андре?Луи вытянул шею и заглянул вниз.

На выщипанном лугу между амбаром и изгородью стояли мужчина и женщина. Оба были молоды. Юноша был хорошо сложен и недурен собой, с роскошной каштановой шевелюрой, завязанной в косичку с черным атласным бантом. Он был одет с явной претензией на дешевый шик, что не располагало в его пользу. Камзол модного покроя из выцветшего бархата цвета сливы украшало серебряное кружево, великолепие которого давным?давно поблекло. Молодой человек носил кружевные гофрированные манжеты, но так как они не были накрахмалены, то обвисли, как ветки плакучей ивы. Из?под манжет виднелись красивые, нежные руки. Панталоны из простой черной ткани и бумажные черные чулки не вязались с великолепным камзолом. На крепких башмаках красовались пряжки из дешевых тусклых стразов.[40] Если бы не открытое и искреннее лицо молодого человека, Андре?Луи причислил бы его к рыцарям того ордена, который добывает свой хлеб нечестным путем. Однако он воздержался от окончательного приговора, занявшись изучением девушки. Надо сразу признаться, что это занятие не на шутку увлекло его, хотя, несмотря на начитанность, любознательность и молодость, Андре?Луи не имел привычки размышлять о прекрасном поле.

Юная девушка, которой было самое большее лет двадцать, обладала прелестным лицом и обольстительной фигурой. Кроме того, ее отличали искрящаяся живость и грациозность движений – подобного сочетания Андре?Луи не встречал никогда в жизни. А в изысканных переливах ее голоса – мелодичного, серебристого голоса, который его разбудил, – было очарование, неотразимое, должно быть, даже в самой уродливой женщине. На девушке была зеленая накидка, откинутый капюшон которой позволял видеть изящную головку. Каштановые локоны, обрамлявшие овальное лицо, вспыхивали золотом в лучах утреннего солнца. Цвет лица был так нежен, что его можно было бы сравнить лишь с лепестком розы. На таком расстоянии не различить было цвет глаз, но Андре?Луи догадывался, что они синие, и любовался тем, как они блестят под тонкими темными бровями.

Андре?Луи сам не понимал, почему его огорчает, что она в столь близких отношениях со смазливым молодым человеком, вырядившимся в обноски какого?то дворянина. Он не мог определить происхождение девушки, однако, судя по речи, она не была простолюдинкой. Он прислушался.

– Я не буду знать покоя, Леандр, пока мы не обвенчаемся, – говорила она. – Только тогда он ничего не сможет со мной сделать. И все же, если мы поженимся без его согласия, мы только ухудшим свое положение, а я почти отчаялась получить его согласие.

«Да, – подумал Андре?Луи, – очевидно, ее отец наделен здравым смыслом и его не обмануло великолепие роскошного наряда господина Леандра и не ослепил блеск дешевых стразовых пряжек».

– Моя дорогая Климена, – отвечал молодой человек, стоя перед ней и держа за обе руки, – вам не следует предаваться унынию. Если я не открываю вам всех хитроумных уловок, подготовленных мною с целью добиться согласия вашего жестокосердого родителя, проистекает это оттого, что я не склонен лишать вас удовольствия, которое доставит вам сюрприз, ожидающий вас. О, доверьтесь мне и тому изобретательному другу, о котором я говорил, – он должен появиться с минуты на минуту.

Высокопарный осел! Заучил он свою речь заранее или же это просто педантичный идиот, способный выражаться только напыщенными тирадами? Как может такой нежный цветок расточать свой аромат перед этим нудным типом? К тому же у него такое дурацкое имя!

Так рассуждал Андре?Луи на своем наблюдательном пункте. Между тем девушка отвечала:

– О, довериться вам – именно этого жаждет мое сердце, Леандр, но меня гложат опасения, что уже ничем нельзя помочь. Именно сегодня я должна обвенчаться с ужасным маркизом Сбруфаделли. Он приедет в полдень, чтобы подписать брачный контракт, – и я стану маркизой Сбруфаделли. О! – вырвался вопль боли прямо из нежного юного сердца. – Это имя жжет мне губы. Если бы оно стало моим, я бы никогда не смогла произнести его – никогда! Этот человек так мерзок! Спасите меня, Леандр! Спасите! Вы – моя единственная надежда.

Внезапно Андре?Луи почувствовал сильное разочарование. Вопреки ожиданиям, она оказалась не на высоте. Она была явно заражена высокопарным стилем своего нелепого возлюбленного. Ее словам недоставало искренности, так что, воздействуя на разум, они не трогали сердце. Возможно, дело тут было в антипатии Андре?Луи к господину Леандру и к теме разговора.

Итак, отец выдает ее за маркиза! Значит, она знатна и тем не менее согласна выйти замуж за этого скудоумного молодого искателя приключений в потрепанных кружевах! «Именно чего?то подобного и следовало ожидать от слабого пола», – подумал Андре?Луи. Философия научила его считать женщин самой безумной частью безумного вида.

– Этому не бывать! – бушевал господин Леандр. – Никогда! Клянусь вам! – Он погрозил кулачком синему своду небес – ну чем не Аякс, бросающий вызов Юпитеру![41] – Ах, ну вот и наш хитроумный друг… – (Андре?Луи не уловил имени, так как в этот момент господин Леандр повернулся к калитке в изгороди.) – Разумеется, у него есть для нас новости.

Андре?Луи взглянул в сторону калитки. В нее вошел тощий, хилый человечек в порыжевшем плаще и треуголке, сильно надвинутой на нос, чтобы затенить лицо. Когда незнакомец снял шляпу и отвесил молодым влюбленным поклон, волоча перо шляпы по земле, Андре?Луи признался себе, что, угоразди его самого родиться с таким вот лицом висельника, он носил бы свою шляпу точно так же, чтобы скрыть как можно больше. Если часть туалета господина Леандра составляли обноски дворянина, то вновь прибывший, очевидно, был облачен в обноски господина Леандра. Однако, несмотря на ужасную одежду и еще более ужасное лицо с трехдневной щетиной, этот малый держался не без достоинства. Он приблизился торжественной, неестественной походкой и изящно отставил ногу отработанным движением.

– Сударь, – произнес он с видом заговорщика, – время пришло, а с ним и маркиз. Итак, пора действовать.

Молодые люди в ужасе отпрянули друг от друга. Климена заламывала руки, рот был полуоткрыт, а грудь соблазнительно вздымалась под белой кружевной косынкой. Господин Леандр, застывший с разинутым ртом, олицетворял собой глупость и испуг.

Вновь прибывший продолжал трещать:

– Я был в гостинице час тому назад, когда маркиз нагрянул, и внимательно изучал его, пока он завтракал. Так вот, у меня не осталось ни малейшего сомнения, что нам будет сопутствовать успех. Что касается внешности маркиза, я мог бы развлечь вас подробным описанием того, какую форму придала природа этой тучной вульгарности. Но не это главное. Для нас важно, что у него в голове, и я с уверенностью говорю вам, что, как выяснилось, он так туп, что очертя голову ринется в первую же ловушку, которую я для него приготовил.

– Расскажите мне, расскажите! О, говорите же! – умоляла Климена, протягивая руки, и устоять перед этой мольбой не смог бы ни один смертный. Вдруг она слабо вскрикнула: – Мой отец! – Обезумев, она поворачивалась то к одному, то к другому. – Он идет! Мы пропали!

– Вы должны бежать, Климена, – сказал господин Леандр.

– Поздно! – рыдала она. – Он здесь!

– Успокойтесь, мадемуазель, успокойтесь! – уговаривал ее хитроумный друг. – Будьте спокойны и положитесь на меня. Обещаю, что все будет хорошо.

– О! – вяло пискнул господин Леандр. – Что бы вы ни говорили, мой друг, это – крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда!

В калитку вошел огромный человек с возбужденным лунообразным лицом и большим носом. Он был одет скромно, как подобает солидному буржуа. Человек этот, несомненно, был разгневан, однако слова, в которых выразилось его негодование, привели Андре?Луи в полное изумление.

– Леандр, ты болван! Слишком вяло, слишком бесстрастно! Твои слова не убедят ни одного крестьянского парня! Ты хоть понимаешь, о чем тут идет речь? Так! – воскликнул он и, широким жестом отбросив круглую шляпу, встал рядом с господином Леандром и повторил те самые слова, которые тот только что произнес, а все трое наблюдали за ним спокойно и внимательно: – О, что бы вы ни говорили, мой друг, это – крушение всех наших надежд. Даже ваш острый ум не поможет нам выпутаться. Никогда!

Безумное отчаяние звучало в голосе толстяка. Он снова обернулся к господину Леандру и презрительно бросил:

– Вот так. Пусть твой голос выразит страстную безнадежность. Ну подумай – ведь ты же спрашиваешь Скарамуша[42] не о том, поставил ли он заплату на твои штаны. Ты – отчаявшийся влюбленный, выражающий…

Внезапно он замолчал, пораженный. Андре?Луи, наконец поняв, что тут происходит и какой он болван, расхохотался, и раскаты смеха, звучавшего жутковато под огромной крышей, всех напугали.

Первым пришел в себя толстяк, что и выразил в свойственной ему манере, произнеся один из сарказмов, которые всегда держал наготове:

– Слышишь, Леандр, сами боги смеются над тобой. – Затем обратился к крыше гумна и к ее невидимому обитателю: – Эй! Вы там!

Андре?Луи показался, высунув взъерошенную голову.

– Доброе утро, – любезно произнес он.

Когда Андре?Луи встал на колени, он увидел широкий выгон за изгородью, а на нем – огромный, сильно потрепанный фаэтон, повозку, доверху груженную бревнами, накрытыми промасленным брезентом, и нечто вроде дома на колесах, из крошечной трубы которого медленно вился дымок. Неподалеку три крупные фламандские лошади и пара ослов с удовольствием щипали траву. Все животные были стреножены. Если бы Андре?Луи увидел эту картину раньше, он получил бы ключ к странной сцене, разыгранной перед его глазами. За изгородью двигались люди. Трое из них собрались в этот момент у калитки: девушка с живым лицом и вздернутым носиком – наверно, Коломбина,[43] субретка;[44] тощий, подвижный юноша – должно быть, Арлекин,[45] и, наконец, простоватый парень – вероятно, дзани[46] или лекарь.[47]

Андре?Луи охватил все это одним взором, пока здоровался. В ответ на его приветствие Панталоне[48] заорал:

– Какого черта вы делаете наверху?

– Абсолютно то же самое, что вы делаете внизу, – нарушаю границу чужих владений.

– Вот как! – сказал Панталоне и взглянул на своих товарищей, причем его большое красное лицо уже не выражало прежней уверенности. Хотя подобное нарушение было для них делом привычным, однако, услышав, как их действия называют своим именем, толстяк смутился.

– Чья это земля? – спросил он менее уверенным тоном.

Андре?Луи ответил, натягивая чулки:

– Насколько мне известно, это владения маркиза де Латур д’Азира.

– Пышное имя. Этот благородный господин суров?

– Этот господин – дьявол, или, пожалуй, вернее было бы сказать, что по сравнению с ним сам дьявол – благородный господин.

– И все же, – вмешался актер со злодейской внешностью, игравший Скарамуша, – вы признаете, что сами не колеблясь нарушаете границу его владений.

– Да, но, видите ли, я – законник, а законники, как известно, не способны соблюдать закон, точно так же как актеры не способны актерствовать. Кроме того, сударь, на нас оказывает воздействие природа, и природа одерживает верх над уважением к закону, как и над всем прочим. Когда я добрался сюда вчера ночью, природа одержала верх надо мной. Итак, я спал здесь, позабыв об уважении к весьма высокопоставленному и могущественному маркизу де Латур д’Азиру. Однако заметьте, господин Скарамуш, что, в отличие от вас и ваших товарищей, я нарушаю границу не столь демонстративно.

Надев сапоги, Андре?Луи легко спрыгнул вниз и стоял в рубашке, перекинув через руку редингот, который собирался надеть. Маленькие хитрые глазки «благородного отца»[49] внимательно изучали его. Незнакомец одет скромно, но на нем костюм хорошего покроя, а рубашка из тонкого батиста. Да и речь его подтверждает, что он человек образованный. Отметив про себя все это, господин Панталоне решил быть любезным.

– Я весьма признателен вам за предостережение, сударь, – начал он.

– Так воспользуйтесь им, друг мой. Люди господина д’Азира имеют приказ стрелять в нарушителей границы. Берите с меня пример и удирайте.

Актеры последовали за Андре?Луи через калитку в изгороди к лагерю, расположившемуся на выгоне. Уже попрощавшись с ними, он вдруг заметил молодого человека, который совершал утренний туалет над ведром, поставленным на деревянную ступеньку у задней стенки фургона. С минуту поколебавшись, Андре?Луи повернулся к господину Панталоне.

– Если бы я не боялся бессовестно злоупотреблять вашим гостеприимством, сударь, – сказал он откровенно, – то, перед тем как распроститься, я бы попросил разрешения последовать примеру этого превосходного молодого человека.

– Но, мой дорогой сударь, нет ничего проще. – Хозяин труппы был само добродушие. – Пожалуйста, прошу вас. Родомонт[50] даст вам все необходимое. На сцене он – пожиратель огня, а в жизни – самый большой щеголь труппы. Эй, Родомонт!

Умывающийся молодой человек выпрямил длинное тело, склоненное над ведром, и, весь в мыльной пене, взглянул на них. Панталоне отдал распоряжение, и Родомонт, который действительно был столь же дружелюбен и мягок в жизни, сколь грозен и ужасен на сцене, радушно предоставил ведро в распоряжение незнакомца.

Итак, Андре?Луи снова снял свой шейный платок и редингот и стал закатывать рукава тонкой рубашки. Родомонт снабдил его мылом, полотенцем, сломанным гребнем и даже засаленной лентой для волос – на случай, если господин потерял свою собственную. От ленты Андре?Луи отказался, а гребень с благодарностью принял. Наконец он покончил с умыванием и стоял с полотенцем через плечо, приводя в порядок растрепанные волосы перед обломком зеркала, прикрепленным к двери фургона.

Пока Андре?Луи причесывался под болтовню приветливого Родомонта, его слух вдруг уловил стук копыт. Он беззаботно взглянул через плечо и застыл с гребнем в руке, раскрыв рот. Вдали на дороге, идущей мимо выгона, показался отряд из семи всадников в синих мундирах с красными обшлагами жандармерии.

Андре?Луи ни на минуту не усомнился, за какой добычей они гонятся, и внезапно ощутил холодную тень виселицы. Отряд остановился, и сержант, возглавлявший его, заорал зычным голосом:

– Эй, вы! Эй! – В тоне слышалась угроза.

Все члены труппы – а их было около двенадцати – замерли на месте. Панталоне величаво выступил вперед, откинул назад голову – совсем как королевский прокурор.

– Что же это такое, черт побери? – изрек он, но было неясно, относятся ли его слова к Року, Небесам или сержанту. Затем, перейдя на крик, он снова спросил: – Что такое?

Последовало краткое совещание между всадниками, затем они рысью пустились через выгон прямо к лагерю актеров.

Андре?Луи все еще стоял у задней стенки фургона, продолжая машинально проводить расческой по спутанным волосам. Он следил за приближающимся отрядом, и ум его лихорадочно работал, готовый немедленно принять решение в зависимости от обстоятельств.

Еще не успев подъехать, сержант прорычал в нетерпении:

– Кто дал вам разрешение разбить здесь лагерь?

Вопрос отнюдь не успокоил и не ввел в заблуждение Андре?Луи. Облава на бродяг и нарушителей границы владений не имела никакого отношения к службе этих людей, и если они и занимались подобными делами, то лишь мимоходом – возможно, в надежде удержать налог в свою пользу. Вероятнее всего, отряд ехал из Рена и его настоящей задачей была охота на молодого законника, обвиняемого в призыве к мятежу. Между тем Панталоне заорал в ответ:

– Кто дал нам разрешение, спрашиваете вы? Какое такое разрешение? Это общинная земля,[51] которой могут пользоваться все.

Сержант рассмеялся неприятным смехом и пришпорил лошадь.

– Во всех огромных владениях господина де Латур д’Азира нет общинной земли в точном значении этого слова, – произнес голос над ухом Панталоне. – Это цензива,[52] и со всех, кто здесь пасет свой скот, взимаются налоги.

Панталоне повернулся и увидел рядом с собой Андре?Луи в одной рубашке, без шейного платка. На плече – полотенце, в руке – гребень.

– Пропади оно все пропадом, – выругался Панталоне, – да ведь этот маркиз де Латур д’Азир – настоящий великан?людоед!

– Я уже сообщил вам свое мнение о нем, – сказал Андре?Луи. – Что касается этих парней, лучше будет, если я займусь ими сам. У меня есть опыт в делах такого рода. – И, не дожидаясь согласия Панталоне, Андре?Луи выступил вперед, чтобы встретить приближающийся отряд. Он ясно понимал, что его может спасти только смелость.

Когда через минуту сержант остановил своего коня перед полуодетым Андре?Луи, тот расчесывал волосы, глядя снизу вверх с простодушной и обезоруживающей улыбкой.

Сержант резко окликнул его:

– Вы – предводитель этой группы бродяг?

– Да… то есть мой отец – вон там – действительно предводитель. – И он ткнул большим пальцем в сторону Панталоне, который, держась на заднем плане, уставился на них, ничего не слыша. – Что вам угодно, капитан?

– Мне угодно сказать, что вас, скорее всего, посадят в тюрьму – всю вашу компанию. – Сержант проговорил это громко и грубо, и голос его разнесся по выгону и дошел до слуха всех членов труппы, которые замерли, подавленные. Доля бродячих актеров достаточно тяжела и без тюрьмы.

– Но как же так, мой капитан? Это общинная земля – ею могут пользоваться все.

– Ничего подобного.

– А где ограждения? – спросил Андре?Луи, взмахнув рукой с гребнем, как бы показывая, что место не занято.

– Ограждения! – фыркнул сержант. – При чем тут ограждения! Это цензива. Здесь можно пастись, только уплатив ценз маркизу де Латур д’Азиру.

– Но мы же не пасемся, – изрек простодушный Андре?Луи.

– Черт вас подери, фигляр! Не пасетесь! Зато пасется ваш скот!

– Они так мало едят! – сказал Андре?Луи извиняющимся тоном и снова улыбнулся заискивающей улыбкой.

У сержанта стал еще более грозный вид.

– Не это главное. Главное то, что ваши действия могут рассматриваться как кража, а за кражу полагается тюрьма.

– Я полагаю, что теоретически вы правы, – вздохнул Андре?Луи и снова принялся расчесывать волосы, по?прежнему глядя снизу вверх в лицо сержанту. – Но мы грешили по неведению. Мы благодарны вам за предостережение. – Он переложил гребень в левую руку, а правую погрузил в карман панталон. Послышалось приглушенное звяканье монет. – Мы в отчаянии, что из?за нас вы отклонились от своего пути, и хотели бы хоть немного загладить причиненное беспокойство. Может быть, ваши люди окажут нам честь, выпив в ближайшей гостинице за здоровье господина де Латур д’Азира или кого угодно на свое усмотрение.

Тучи на челе сержанта начали рассеиваться.

– Ну ладно, – резко сказал он. – Но вы должны сняться с лагеря, ясно? – Он наклонился в седле, и Андре?Луи вложил ему в руку монету в три ливра.[53]

– Через полчаса, – сказал Андре?Луи.

– Почему через полчаса? Почему не сразу?

– О, но ведь нам нужно время, чтобы позавтракать.

Они взглянули друг на друга. Сержант перевел взгляд на большую серебряную монету в своей руке, и наконец его черты утратили суровость.

– В конце концов, – сказал он, – мы не обязаны работать на господина де Латур д’Азира. Мы – из ренской жандармерии. – Веки Андре?Луи дрогнули, выдав его. – Но не копайтесь, а то нарветесь на людей маркиза, а уж они?то не так сговорчивы. Ну ладно, приятного вам аппетита, сударь, – пожелал он на прощание.

– Доброго пути, капитан, – ответил Андре?Луи.

Сержант повернул свою лошадь, и отряд приготовился ехать. Они уже отъезжали, когда сержант снова остановился.

– Эй, сударь! – позвал он через плечо. Андре?Луи подскочил к стремени. – Мы разыскиваем негодяя по имени Андре?Луи Моро, из Гаврийяка, скрывающегося от правосудия. Его должны повесить за призыв к мятежу. Вам не встречался человек, поведение которого казалось подозрительным?

– Как раз встречался, – очень смело ответил Андре?Луи, и на лице его было написано горячее желание угодить сержанту.

– Встречался? – вскричал сержант. – Где? Когда?

– Вчера вечером в окрестностях Гишена…

– Да, да! – Сержант почувствовал, что идет по горячим следам.

– Был там один человек, который, по?моему, очень боялся, как бы его не узнали… Лет пятидесяти или около того…

– Пятидесяти! – воскликнул сержант, и лицо его вытянулось. – Нет! Это парень не старше вас, худой, примерно вашего роста, с черными волосами – точно такими, как у вас, судя по описанию примет. Будьте начеку, господин актер. Королевский прокурор Рена сообщил нам сегодня утром, что заплатит десять луидоров любому, кто даст сведения, которые помогут схватить этого негодяя. Итак, вы можете заработать десять луидоров, если будете смотреть в оба и сообщите властям. Может быть, вам повезет.

– Да, это было бы сказочное везение! – рассмеялся Андре?Луи.

Но сержант уже пришпорил лошадь и поскакал, догоняя своих людей. Андре?Луи продолжал смеяться совершенно беззвучно, как с ним иногда бывало, когда он находил шутку особенно остроумной.

Затем он медленно повернулся и снова пошел к Панталоне и остальным членам труппы, которые собрались вместе и пристально смотрели в его сторону.

Панталоне шел ему навстречу, протянув обе руки. Сначала Андре?Луи показалось, что он хочет его обнять.

– Мы приветствуем вас, наш спаситель! – с пафосом произнес толстяк. – Над нами уже нависла тень тюрьмы, от которой стыла кровь. Как бы бедны мы ни были, все мы – честные люди и ни один из нас не испытал такого ужасного бесчестия, как тюрьма. Никто из нас не пережил бы этого. Если бы не вы, мой друг, нам бы не миновать беды. Как вы совершили это чудо?

– Во Франции это чудо совершается с помощью портрета короля. Вы, вероятно, замечали, что французы – нация верноподданных. Они любят своего короля, а еще больше – его портреты, особенно когда они отчеканены на золоте. Их почитают, даже когда они отчеканены на серебре. Сержант был так ослеплен созерцанием этого благородного лика – на монете в три ливра, – что гнев его испарился, и он отправился своей дорогой, предоставив нам мирно удалиться.

– Ах, в самом деле! Он сказал, что мы должны сняться с лагеря. За дело, ребята! Пошли, пошли…

– Но только после завтрака, – сказал Андре?Луи. – Этот верноподданный короля был так глубоко тронут, что отпустил нам полчаса на завтрак. Правда, он говорил, что могут появиться люди маркиза. Но он, так же как я, знает, что их не стоит всерьез бояться и, даже если они появятся, портрет короля – на этот раз отчеканенный на меди – растопит и их сердца. Итак, мой дорогой господин Панталоне, завтракайте спокойно. Судя по запаху стряпни, который сюда доносится, излишне желать вам приятного аппетита.

– Мой друг, мой спаситель! – Панталоне стремительно обнял молодого человека за плечи. – Вы непременно позавтракаете с нами.

– Признаюсь, я питал надежды на ваше приглашение, – сказал Андре?Луи.

 

Глава II

Служители Мельпомены[54]

 

Актеры завтракали около фургона, под ярким солнцем, смягчавшим холодное дыхание ноябрьского утра, и, сидя среди них, Андре?Луи подумал о том, что это странная, но приятная компания. В их кругу царила атмосфера веселости. Делая вид, что у них нет забот, комедианты подшучивали над испытаниями и злоключениями своей кочевой жизни. Они были очаровательно неестественны; жесты их были театральны, а речь – напыщенна и жеманна. Занимаясь самыми обыденными делами, они держались как на сцене. Казалось, они действительно принадлежат к особому миру, который становится реальным только на подмостках сцены, в ярком свете рампы. Андре?Луи пришла в голову циничная мысль, что, быть может, именно чувство товарищества, связывающее актеров, делает их столь нереальными. Ведь в реальном мире алчная борьба за блага и дух стяжательства отравляют дружеские отношения.

Их было ровно одиннадцать – трое женщин и восемь мужчин. Называли они друг друга сценическими именами, которые говорили об амплуа и никогда не изменялись, какую бы пьесу ни играли, – разве что слегка варьировались.

– Наша труппа верна традициям старой итальянской комедии дель арте,[55] – сообщил Панталоне. – Сейчас таких трупп осталось мало. Мы не обременяем память, заучивая высокопарные фразы, являющиеся плодом мучительных усилий бездарного автора. Каждый из нас – автор собственной роли, которую создает прямо на сцене. Мы импровизаторы – импровизаторы старой благородной итальянской школы.

– Именно так я и предположил, – сказал Андре?Луи, – когда увидел, как вы репетируете свои импровизации.

Панталоне нахмурился.

– Я заметил, сударь, что ваше остроумие имеет едкий, чтобы не сказать язвительный, привкус, и это очень хорошо. Полагаю, что именно подобный юмор подходит к вашему выражению лица, однако он может завести вас не туда, как и случилось на этот раз. Репетиция – случай исключительный – понадобилась из?за того, что наш Леандр недостаточно владеет актерским мастерством. Мы пытаемся обучить его искусству, которое ему необходимо и которым – увы – не наделила его природа. Если же и это не поможет… Впрочем, не будем нарушать наше согласие ожиданием бед, которых мы надеемся избежать. Мы любим нашего Леандра, несмотря на все его недостатки. Позвольте познакомить вас с труппой.

И Панталоне стал представлять свою труппу. Он указал на долговязого добродушного Родомонта, которого Андре?Луи уже знал.

– Поскольку Родомонт наделен длинными руками и ногами и крючковатым носом, он играет в наших пьесах Капитана,[56] – объяснил Панталоне. – У него отменные легкие – вы бы только послушали, как он вопит. Сначала мы назвали его Спавенто, или Эпуванте,[57] но это имя недостойно такого великого артиста. Никогда еще, с тех пор как великолепный Мондор[58] изумил мир, подобный хвастун не появлялся на подмостках сцены. Итак, мы присвоили ему имя Родомонт, которое прославил Мондор. И даю слово как актер и благородный человек – а я благородный человек или был им, – мы не ошиблись в выборе.

Ужасный Родомонт, смущенный таким обилием похвал, покраснел, как школьница, под серьезным испытующим взглядом Андре?Луи.

– Следующий – Скарамуш, которого вы также уже знаете. Иногда он Скапен, а иногда – Ковиелло,[59] но чаще всего – Скарамуш, и уж поверьте мне, для этой роли он подходит больше всего – я бы даже сказал, слишком подходит. Потому что он Скарамуш не только на сцене, но и в жизни. Он умеет хитро вести интригу и стравливать людей, притом держится с вызывающим нахальством, когда уверен, что ему не отплатят той же монетой. Он – Скарамуш, маленький застрельщик. Но я по натуре своей снисходителен и люблю все человечество.

– Как сказал священник, целуя служанку, – огрызнулся Скарамуш и снова принялся за еду.

– Как видите, он, подобно вам, наделен язвительным юмором, – сказал Панталоне и продолжил: – А вот этот ухмыляющийся мошенник с деревенской физиономией и шишкой на носу – конечно же Пьеро.[60] Кем же еще ему быть?

– Я бы гораздо лучше сыграл Влюбленного,[61] – сказал сельский херувим.

– Заблуждение, свойственное Пьеро, – пренебрежительно заметил Панталоне. – Вот тот грузный насупленный негодяй, состарившийся в грехе, аппетит которого с годами все возрастает, – Полишинель.[62] Как видите, природа создала каждого для той роли, какую он играет. А проворный веснушчатый нахал – Арлекин. Он не похож на вашего, усыпанного блестками, в которого упадок современного театра превратил первенца Момуса,[63] – нет, это настоящий дзани комедии дель арте, оборванный, весь в заплатах, наглый, трусливый и мерзкий буффон.

– Как видите, природа создала каждого из нас для той роли, которую он играет, – передразнил Арлекин главу труппы.

– Внешне, мой друг, только внешне, иначе мы бы так не мучились, обучая красивого Леандра роли Влюбленного. А вот Паскарьель,[64] играющий лекарей, нотариусов, лакеев. Он добродушный, услужливый малый; к тому же прекрасный повар, ибо родился в Италии – стране обжор. И наконец, я сам – отец труппы и Панталоне. Играю, как мне и положено, благородных отцов. Правда, порой я – обманутый муж, а иногда – невежественный, самонадеянный Доктор. Чаще всего я зовусь Панталоне, хотя у меня единственного есть настоящее имя. Это имя – Бине, сударь.

А теперь – наши дамы. Первая по старшинству – Мадам. – Он махнул большой рукой в сторону полной блондинки лет сорока пяти, которая сидела на нижней ступеньке фургона. – Это наша Дуэнья,[65] или Мать, или Кормилица – в зависимости от сюжета пьесы. Ее называют очень просто и по?королевски – Мадам. Если когда?то у нее и было имя вне сцены, она давно позабыла его, да так оно, пожалуй, и лучше. Затем у нас есть вот эта дерзкая негодница с вздернутым носом и большим ртом, – разумеется, это наша субретка Коломбина. И наконец, моя дочь Климена, играющая Влюбленную, – подобный талант можно встретить разве что в «Комеди Франсез».[66] Кстати, у нее настолько дурной вкус, что она стремится поступить в этот театр.

Красивая Климена – а она действительно была красива – встряхнула каштановыми локонами и рассмеялась, взглянув на Андре?Луи. Глаза у нее, как он теперь разглядел, были не синие, а карие.

– Не верьте ему, сударь. Здесь я королева, а я предпочитаю быть королевой в нашей труппе, а не служанкой в Париже.

– Мадемуазель, – весьма торжественно изрек Андре?Луи, – будет королевой всюду, где ей угодно будет царствовать.

Единственным ответом был застенчивый, но в то же время обольстительный взгляд из?под трепещущих ресниц. Отец Климены закричал, обращаясь к миловидному молодому человеку, который играл Влюбленного:

– Слышишь, Леандр? Тебе следует упражняться в красноречии такого рода.

Леандр томно поднял брови.

– В самом деле? – промолвил он и пожал плечами. – Да ведь это просто общее место.

Андре?Луи одобрительно рассмеялся.

– У господина Леандра более живой ум, чем вам кажется. Как тонко он заметил, что назвать мадемуазель Климену королевой – общее место.

Некоторые, в том числе и господин Бине, засмеялись.

– Вы полагаете, он настолько остроумен, что имел в виду именно это? Ха! Да все его тонкие замечания случайны.

В разговор вступили остальные, и скоро Андре?Луи был уже в курсе всех дел странствующих комедиантов. Они направляются в Гишен, надеясь подработать на ярмарке, которая должна открыться в следующий понедельник. В субботу в полдень они триумфально вступят в город и, соорудив сцену на старом рынке, в тот же вечер сыграют первое представление по новой канве – или сценарию – господина Бине. Деревенские зрители просто рот разинут от спектакля. Тут господин Бине тяжело вздохнул и обратился к смуглому пожилому Полишинелю, который, насупившись, сидел слева от него:

– Да, нам будет не хватать Фелисьена. Ума не приложу, что мы будем без него делать.

– Ну, что?нибудь придумаем, – проговорил Полишинель с набитым ртом.

– Ты всегда так говоришь, так как знаешь, что тебе?то, конечно, не придется придумывать.

– Его нетрудно заменить, – сказал Арлекин.

– Разумеется, если бы мы были в городе. Но где же нам взять парня даже таких средних способностей, как у Фелисьена, среди селян Бретани? – Господин Бине повернулся к Андре?Луи. – Он был нашим бутафором, машинистом сцены, плотником, билетером, а иногда играл на сцене.

– Роль Фигаро,[67] полагаю, – сказал Андре?Луи, вызвав смех.

– Значит, вы знакомы с Бомарше! – Бине с живым интересом взглянул на молодого человека.

– Мне кажется, он довольно известен.

– Да, конечно, – в Париже. Но я бы никогда не поверил, что его слава докатилась до глухих уголков Бретани.

– Я провел несколько лет в Париже – в коллеже Людовика Великого. Там и познакомился с произведениями Бомарше.

– Опасный человек, – нравоучительно сказал Полишинель.

– Да, тут ты прав, – согласился Панталоне. – Умен – этого я у него не отнимаю, хотя лично мне авторы не нужны. Но это зловредный ум, виновный в распространении пагубных новых идей. Я думаю, что подобных авторов следует запрещать.

– Господин де Латур д’Азир, вероятно, согласился бы с вами – тот самый, которому стоит только повелеть – и общинная земля превратится в его собственность. – Андре?Луи осушил кружку, наполненную дешевым вином, которое пили актеры.

Его замечание могло бы вызвать дальнейший спор, если бы не напомнило господину Бине, на каких условиях они здесь задержались, а также о том, что уже прошло более получаса. Он моментально вскочил на ноги с живостью, неожиданной для такого тучного человека, и принялся отдавать команды, как маршал на поле битвы:

– Живей, живей, ребята! Мы что, так и будем здесь рассиживаться и обжираться весь день? Время летит, и, если мы хотим войти в Гишен в полдень, надо еще сделать массу дел. Давайте?ка одевайтесь! Мы снимемся с лагеря через двадцать минут. Дамы, за дело! Идите к себе в фаэтон и постарайтесь навести красоту. Скоро на вас будет смотреть весь Гишен, и от того впечатления, которое произведет ваша наружность сегодня, зависит, чем заполнятся ваши внутренности завтра. В путь! В путь!

Привыкнув беспрекословно повиноваться этому самодержцу, все засуетились. Вытащили корзины и коробки и уложили в них деревянные тарелки и остатки скудного пиршества. Через минуту на земле не осталось никаких следов лагеря, и дамы удалились в фаэтон. Мужчины же забирались в фургон, когда Бине повернулся к Андре?Луи.

– Здесь мы расстанемся, сударь, – сказал он театрально, – ваши должники и друзья, обогащенные знакомством с вами. – Он протянул пухлую руку.

Андре?Луи задержал ее в своих. Последние несколько минут он лихорадочно размышлял. Когда он вспомнил, как спрятался среди актеров от своих преследователей, его осенило, что ему не найти лучшего места, чтобы укрыться, пока его не перестанут искать.

– Сударь, – сказал он, – это я ваш должник. Не каждый день выпадает счастье сидеть в кругу такой прославленной и очаровательной труппы.

Маленькие глазки Бине впились в молодого человека. Он обнаружил не иронию, а лишь искренность и чистосердечие.

– Я неохотно расстаюсь с вами, – продолжал Андре?Луи. – Тем более неохотно, что не вижу абсолютно никакой необходимости расставаться.

– Как так? – промолвил Бине, нахмурившись и медленно убирая руку, которую молодой человек задержал дольше, чем следовало.

– А вот как. Вы можете считать меня кем?то вроде рыцаря печального образа в поисках приключений, в настоящий момент не имеющего определенной цели в жизни. Ничего удивительного, что первое знакомство с вами и вашей выдающейся труппой вызывает у меня желание узнать вас поближе. Что касается вас, то, насколько я понял, вам нужен кто?нибудь взамен вашего Фигаро – кажется, его имя Фелисьен. Может быть, с моей стороны самонадеянно предполагать, что я смогу справиться с обязанностями столь разнообразными и сложными…

– Вы снова дали волю язвительному юмору, мой друг, – перебил Бине. – Если бы исключить его, – добавил он медленно и задумчиво, прищурив маленькие глазки, – мы могли бы обсудить предложение, которое вы, по?видимому, делаете.

– Увы! Мы не можем ничего исключить. Если вы принимаете меня, то принимаете целиком – такого как есть. Как же иначе? Что же касается этого юмора, который вам не по вкусу, вы могли бы извлечь из него выгоду.

– Каким образом?

– Разными способами. Например, я мог бы обучать Леандра объясняться в любви.

Панталоне расхохотался.

– А вы уверены в своих силах и не страдаете от излишней скромности.

– Следовательно, я обладаю первым качеством, необходимым актеру.

– Вы умеете играть?

– Полагаю, что да – при случае, – ответил Андре?Луи, вспомнив свое выступление в Рене и Нанте. «Интересно, – подумал он, – удалось ли Панталоне хоть раз за всю сценическую карьеру так же взволновать толпу своими импровизациями?»

Господин Бине размышлял.

– Много ли вы знаете о театре?

– Все.

– Я же говорил, что скромность вряд ли помешает вам сделать карьеру.

– Судите сами. Я знаю произведения Бомарше, Эглантина, Мерсье,[68] Шенье[69] и многих других наших современников. Кроме того, я, конечно, читал Мольера,[70] Расина,[71] Корнеля[72] и многих менее крупных французских писателей. Из иностранных авторов я хорошо знаком с Гоцци,[73] Гольдони,[74] Гварини,[75] Биббиеной,[76] Макиавелли,[77] Сакки,[78] Тассо,[79] Ариосто и Федини.[80] А из античных авторов я знаю почти всего Еврипида,[81] Аристотеля,[82] Теренция,[83] Плавта…[84]

– Довольно! – взревел Панталоне.

– Но до конца списка еще далеко, – сообщил Андре?Луи.

– Отложим остальное до следующего раза. Боже мой, что же могло вас заставить прочесть столько драматургов?

– По мере своих скромных сил я изучаю Человека, а несколько лет назад сделал открытие, что лучше всего это можно сделать, читая размышления о нем, написанные для театра.

– Это весьма оригинальное и глубокое открытие, – заметил Панталоне вполне серьезно. – Подобная мысль никогда не приходила мне в голову, а ведь она так верна. Сударь, это истина, которая облагораживает наше искусство. Мне ясно, что вы способный человек, – стало ясно, как только я вас увидел, а я разбираюсь в людях. Я понял, кто вы, как только вы сказали «доброе утро». Как вы думаете, смогли бы вы при случае помочь мне подготовить сценарий? Мой ум так обременен тысячью мелких дел, что не всегда готов к такой работе. Вы полагаете, что смогли бы мне помочь?

– Абсолютно уверен.

– М?да. Я тоже в этом не сомневался. С обязанностями Фелисьена вы скоро познакомитесь. Ну что ж, если желаете, можете поехать с нами. Полагаю, вам понадобится жалованье?

– Ну, если так принято.

– Что бы вы сказали о десяти ливрах в месяц?

– Я бы сказал, что это далеко не сокровища Перу.

– Я бы мог дать пятнадцать, – неохотно сказал Бине, – но сейчас плохие времена.

– Ручаюсь, что изменю их к лучшему для вас.

– Не сомневаюсь, что вы в этом уверены. Итак, мы поняли друг друга?

– Вполне, – сухо сказал Андре?Луи и таким образом оказался на службе у Мельпомены.

 

Глава III

Муза комедии

 

Если вступление труппы в городок Гишен и не было в точности таким триумфальным, как того желал Бине, по крайней мере оно было достаточно впечатляющим и оглушительным, чтобы селяне рот разинули. Комедианты казались им причудливыми существами из другого мира – да так оно и было. Впереди ехал фаэтон, запряженный двумя фламандскими лошадьми, который скрипел и издавал стоны. Правил им сам Панталоне, огромный и тучный Панталоне, затянутый в красный костюм, на который он надел длинную женскую ночную сорочку коричневого цвета. На лице красовался огромный картонный нос. На козлах рядом с ним восседал Пьеро, в белом балахоне с длинными рукавами, скрывавшими руки, в широких белых штанах и черной шапочке. Лицо его было набелено мукой. В руках у Пьеро была труба, и он извлекал из нее ужасающие звуки.

На крыше экипажа ехали Полишинель, Скарамуш, Арлекин и Паскарьель. Полишинель, в черном камзоле, покрой которого был в моде лет сто тому назад, с горбами спереди и сзади, с белыми брыжами и в черной маске, скрывавшей верхнюю часть лица, стоял широко расставив ноги, чтобы не свалиться, и торжественно и яростно колотил в барабан. Трое других сидели по углам крыши, свесив ноги. Скарамуш, весь в черном по испанской моде семнадцатого века, с наклеенными усами, бренчал на гитаре, которая издавала нестройные звуки. Арлекин, оборванный и покрытый заплатами всех цветов радуги, в кожаном поясе и с деревянной шпагой, время от времени ударял в тарелки. Верхняя часть его лица была вымазана сажей. Паскарьель, одетый лекарем – в шапочке и белом переднике, – веселил зрителей, демонстрируя огромный жестяный клистир, который, выпуская воздух, издавал жалобный писк.

В самом экипаже сидели три дамы, составлявшие женский персонал труппы. Они выглядывали в окошки, обмениваясь остротами с горожанами. Климена, Влюбленная, одетая в красивый атлас, затканный цветами, в тыквообразном парике, скрывавшем ее собственные локоны, выглядела настоящей светской дамой, так что становилось непонятно, как она попала в эту странную компанию. Мадам в роли «благородной матери» тоже была одета с роскошью, правда столь нарочитой, что это вызывало смех. Ее прическа представляла собой чудовищное сооружение, украшенное цветами и маленькими страусовыми перьями. Лицом к ним и спиной к лошадям сидела притворно застенчивая Коломбина в платье в зеленую и синюю полоску и в белом муслиновом чепце молочницы.

Старый фаэтон, в свои лучшие дни, быть может, возивший какого?нибудь прелата, просто чудом не разваливался и лишь стонал под чрезмерной и столь неподходящей для него ношей.

За фаэтоном следовал фургон, впереди которого шествовал длинный, тощий Родомонт, с лицом, вымазанным красной краской, нацепивший для пущего устрашения грозные усищи. На голове у него была широкая фетровая шляпа с грязным пером, на ногах – высокие сапоги. Зычным голосом он изрыгал угрозы, суля всем встречным кровавую расправу, от которой кровь стыла в жилах. На крыше фургона сидел один Леандр. Он был в голубом атласном костюме с кружевными гофрированными манжетами и в красных туфлях на каблуках. Волосы напудрены, на лице мушки, в руках – лорнет. На боку маленькая шпага. Леандр выглядел настоящим придворным и был очень красив. Женщины Гишена кокетливо строили ему глазки, а он принимал это как естественную дань своим чарам и отвечал им тем же. Подобно Климене, он выглядел чужим в этой компании разбойников.

Шествие замыкал Андре?Луи, который вел двух ослов, тащивших повозку с реквизитом. Он наклеил себе фальшивый нос, чтобы не быть узнанным. Больше он ничего не изменил в своей внешности, даже не переоделся. Андре?Луи устало плелся в хвосте рядом с ослами, и никто не обращал на него ни малейшего внимания, что вполне его устраивало.

Актеры обошли город, буквально бурливший: готовились к ярмарке, которая должна была состояться на следующей неделе. Время от времени они останавливались, какофония сразу смолкала, и Полишинель громовым голосом объявлял, что сегодня вечером в пять часов на старом рынке знаменитая труппа импровизаторов господина Бине сыграет новую комедию в четырех актах под названием «Бессердечный отец».

Наконец они прибыли на старый рынок, занимавший цокольный этаж ратуши. Рынок был открыт четырем ветрам: с обоих фасадов у него было по две арки, а по торцам – по одной. Почти все они были забиты досками. Через две незаколоченные арки публика будет входить в театр, а городские оборвыши и скряги, которым жаль истратить несколько су на билеты, смогут воспользоваться ими, чтобы хоть одним глазком взглянуть на представление.

Никогда в жизни Андре?Луи, не привыкший к физическому труду, не трудился так, как в этот полдень. Надо было соорудить и подготовить сцену в конце рыночного зала. Он начал понимать, какой ценой достанутся ему пятнадцать ливров в месяц. Сняв пышные наряды, Родомонт и Леандр помогали Андре?Луи плотничать. Они работали вчетвером – точнее, втроем, так как Панталоне только выкрикивал распоряжения. Примерно через полчаса остальные четверо актеров, пообедавших вместе с дамами, сменили Андре?Луи с товарищами, и те в свою очередь пошли обедать. Полишинель остался за главного.

Перейдя площадь, Андре?Луи с актерами подошли к маленькой гостинице, где они уже успели поселиться. В узком коридоре он лицом к лицу столкнулся с Клименой, которая, сбросив роскошное оперенье, переоделась в свое обычное платье.

– Ну что, понравилось? – развязно спросила она.

Он взглянул ей прямо в глаза.

– А я рассчитываю на вознаграждение, – ответил он своим странным холодным тоном. Когда он так говорил, трудно было понять, что он при этом думает.

Она нахмурилась.

– Вам… вам уже понадобилось вознаграждение!

– Клянусь честью, оно?то и привлекло меня с самого начала.

Они были совсем одни, так как остальные ушли в приготовленную для труппы комнату, где был накрыт стол. Андре?Луи внезапно остро ощутил очарование ее женственности, а поскольку, основательно изучив Мужчину, он ровным счетом ничего не смыслил в Женщине, то ему и в голову не пришло, что это сама Климена воздействует на него, тонко и неуловимо.

– Что же это за вознаграждение? – спросила она его с самым невинным видом.

– Пятнадцать ливров в месяц, – отрывисто ответил он, с трудом удержавшись на самом краю пропасти.

С минуту она озадаченно смотрела на него, совершенно сбитая с толку, затем пришла в себя.

– А в придачу к пятнадцати ливрам – полный пансион, – сказала она. – Не забудьте и его принять в расчет. Мне кажется, про пансион вы совсем забыли, и ваш обед остынет. Пойдемте!

– Вы еще не обедали? – воскликнул он, и ей послышалась взволнованная нотка в его голосе.

– Не обедала, – ответила она через плечо. – Я ждала.

– Чего? – спросил он с надеждой, простодушно подставив себя под удар.

– Вот дурень! Ну ясное дело – мне же надо было переодеться, – грубо ответила она. Заманив его в ловушку, она не могла отказать себе в удовольствии ударить. Но он был из тех, кто отвечает ударом на удар.

– Хорошие манеры вы оставили наверху вместе с нарядом светской дамы. Понятно.

Она густо покраснела.

– Вы дерзки, – ответила она запинаясь.

– Мне часто говорят об этом, но я не верю. – Андре?Луи распахнул перед Клименой дверь и, отвесив весьма изысканный поклон, который произвел на нее сильное впечатление (хотя он был просто скопирован у Флери[85] из «Комеди Франсез», где Андре?Луи часто бывал в дни учебы в коллеже Святого Людовика), жестом пригласил ее войти. – После вас, мадемуазель. – Для большей выразительности он умышленно разделил последнее слово на две части.

– Благодарю вас, сударь, – ответила она ледяным тоном, в котором слышалась насмешка – правда, едва заметная, ибо молодой человек был просто очарователен. Ни разу за весь обед она не обратилась к Андре?Луи, зато, вопреки обыкновению, уделила все свое внимание издыхавшему по ней Леандру. Бедняга так плохо играл ее возлюбленного на сцене, поскольку страстно мечтал сыграть эту роль в жизни.

Не обращая внимания на поведение Климены, Андре?Луи с большим аппетитом поглощал селедку с черным хлебом. Трапеза была скудная, как у всех бедняков в ту голодную зиму. Поскольку он связал свою судьбу с труппой, дела которой были далеки от процветания, ему следовало философски относиться к неизбежным невзгодам.

– У вас есть имя? – спросил его Бине, когда в беседе за столом возникла пауза.

– Думаю, что есть, – ответил Андре?Луи. – Я полагаю, это имя – Parvissimus.

– Parvissimus? – переспросил Бине. – Это фамилия?

– В труппе, где только руководитель пользуется привилегией иметь фамилию, ее не пристало иметь последнему члену. Итак, самое подходящее для меня имя – Parvissimus, или Самый Последний.

Шутка позабавила Бине. Она была остроумна и говорила о живом воображении. Определенно, им надо вместе заняться сценариями.

– Я бы предпочел это плотницким работам, – произнес Андре?Луи.

Однако в тот день ему снова пришлось трудиться в поте лица до четырех часов. Наконец тиран Бине заявил, что удовлетворен сделанным, и вместе с Андре?Луи занялся освещением, используя для этого сальные свечи и лампы, наполненные рыбьим жиром.

В пять часов раздались три удара, поднялся занавес и начался спектакль «Бессердечный отец».

Среди обязанностей, унаследованных Андре?Луи от исчезнувшего Фелисьена, были и обязанности билетера. Одетый в костюм Полишинеля, с картонным носом, он впускал публику. Это переодевание устраивало и его, и господина Бине, который, на всякий случай припрятав платье Андре?Луи, теперь был спокоен, что новичок не удерет с выручкой от сборов. Что до Андре?Луи, то он, не питая иллюзий относительно истинной цели Панталоне, охотно согласился переодеться, ибо таким образом был гарантирован от того, что его узнает какой?нибудь знакомый, случайно оказавшийся в Гишене.

Представление оставило немногочисленную публику совершенно равнодушной. На скамейках, поставленных в передней части зала, перед сценой, разместилось двадцать семь человек. Билеты на одиннадцать мест стоили по двадцать су,[86] остальные шестнадцать были по двенадцать су. За скамейками стояло еще около тридцати зрителей – эти места были по шесть су. Итак, сборы составили примерно два луидора десять ливров и два су. Заплатив за наем помещения рынка и освещение, а также расплатившись в гостинице по счету, господин Бине располагал бы не особенно крупной суммой, а надо было еще раздать жалованье актерам. Ничего удивительного, что добродушия господина Бине несколько поубавилось в тот вечер.

– Ну, что вы думаете о спектакле? – спросил он Андре?Луи, когда они возвращались в гостиницу после представления.

– Я допускаю возможность, что он мог быть хуже, но исключаю такую вероятность, – ответил тот.

В полном изумлении господин Бине замедлил шаг и, повернувшись, взглянул на своего спутника.

– Гм! – хмыкнул он. – Тысяча чертей! Однако вы откровенны.

– Да, подобная добродетель не слишком?то популярна у дураков.

– Ну я?то не дурак, – сказал Бине.

– Потому?то я и откровенен с вами. Я делаю вам комплимент, предполагая, что вы умны, господин Бине.

– О, в самом деле? Да кто вы такой, черт подери, чтобы что?либо предполагать? Ваши предположения дерзки, сударь. – После этих слов он умолк, занявшись невеселыми подсчетами.

Однако полчаса спустя, за ужином, он вернулся к прерванной беседе.

– Наш новичок, превосходный господин Parvissimus, имел наглость заявить мне, что допускает возможность, что наша комедия могла быть хуже, но исключает такую вероятность. – И он раздул большие красные щеки, приглашая посмеяться над глупым критиком.

– Да, нехорошо, – как всегда, сардонически отозвался Полишинель. Высказывая свое мнение, он бывал смел, как Радамант.[87] – Нехорошо. Но несравненно хуже, что публика имела наглость придерживаться того же мнения.

– Кучка невежественных олухов, – усмехнулся Леандр, вскинув красивую голову.

– Ты не прав, – возразил Арлекин. – Ты рожден для любви, мой дорогой, а не для критики.

Леандр, который, судя по всему, не хватал звезд с неба, презрительно взглянул на маленького человечка сверху вниз.

– А ты сам, для чего рожден ты? – осведомился он.

– Этого никто не знает, – последовало искреннее признание. – Да и вообще дело темное. И вот так у многих из нас, уж поверь.

– Но почему, – прервал его господин Бине, испортив таким образом начало доброй ссоры, – почему ты говоришь, что Леандр не прав?

– В общем – потому, что он всегда не прав. В частности – потому, что я считаю публику Гишена слишком взыскательной для «Бессердечного отца».

– Вы бы выразили свою мысль удачнее, – вмешался Андре?Луи, из?за которого начался спор, – если бы сказали, что «Бессердечный отец» слишком невзыскателен для публики Гишена.

– Ну а в чем тут разница? – спросил Леандр.

– Дело не в разнице. Я просто предложил более удачную форму изложения вопроса.

– Месье изощряется в остроумии, – усмехнулся господин Бине.

– Почему более удачную? – поинтересовался Арлекин.

– Потому что легче довести «Бессердечного отца» до уровня взыскательной гишенской публики, нежели гишенскую публику – до уровня невзыскательного «Бессердечного отца».

– Дайте?ка мне это обмозговать, – простонал Полишинель, схватившись за голову.

Но тут Климена, сидевшая на другом конце стола между Коломбиной и Мадам, бросила вызов Андре?Луи.

– Вы бы переделали эту комедию, не так ли, господин Parvissimus? – воскликнула она.

Он повернулся к ней, чтобы парировать злобный выпад.

– Я бы посоветовал ее изменить, – поправил он.

– А как бы вы изменили ее, сударь?

– Я? О, к лучшему.

– Ну разумеется! – произнесла она елейно?саркастическим тоном. – А как бы вы это сделали?

– Да, расскажите нам, – заорал господин Бине и добавил: – Тишина, прошу вас, дамы и господа. Послушаем господина Parvissimus’a.

Андре?Луи перевел взгляд с отца на дочь и улыбнулся.

– Черт возьми! – сказал он. – Я оказался между дубинкой и кинжалом. Мне повезет, если я останусь в живых. Ну что ж, раз вы приперли меня к стенке, расскажу, что бы я сделал. Я бы вернулся к оригиналу и использовал его еще шире.

– К оригиналу? – воскликнул автор – господин Бине.

– Кажется, пьеса называется «Господин де Пурсоньяк», а написана она Мольером.

Кто?то хихикнул, но, конечно, не господин Бине. Он был задет за живое, и взгляд маленьких глазок выдавал, что он далеко не так добродушен, как кажется.

– Вы обвиняете меня в плагиате, – вымолвил он наконец, – в краже идей у Мольера?

– Но ведь есть и другая возможность, – невозмутимо ответил Андре?Луи. – Два великих ума могут независимо друг от друга прийти к одному результату.

С минуту господин Бине внимательно изучал молодого человека. У того было любезное и непроницаемое выражение лица, и господин Бине решил загнать его в угол.

– Значит, вы не хотите сказать, что я воровал у Мольера?

– Нет, но я советую вам это сделать, сударь, – последовал странный ответ.

Господин Бине был шокирован.

– Вы советуете мне это сделать! Вы советуете мне, Антуану Бине, в моем возрасте стать вором!

– Он ведет себя возмутительно, – заявила мадемуазель с негодованием.

– Возмутительно, вот именно! Благодарю вас, моя дорогая. А я?то поверил вам на слово, сударь. Вы сидите за моим столом, вам выпала честь войти в состав моей труппы, и после всего вы имеете наглость советовать мне, чтобы я стал вором. Вы советуете мне заняться самым страшным воровством, которое только можно себе представить, – воровством идей! Это несносно, недопустимо! Боюсь, что я глубоко ошибся в вас, – да и вы, по?видимому, не за того меня приняли. Я не такой негодяй, каким вы меня считаете, сударь, и не собираюсь держать в своей труппе человека, который осмеливается предлагать мне стать негодяем. Возмутительно!

Он очень разозлился. Голос его гремел на всю маленькую комнату, а притихшие и испуганные актеры глядели на Андре?Луи – единственного, на кого этот взрыв праведного гнева не произвел ровно никакого впечатления.

– Сударь, отдаете ли вы себе отчет в том, что оскорбляете память великого человека? – спросил Андре?Луи очень спокойно.

– Что? – не понял Бине.

Андре?Луи принялся излагать свои софизмы:

– Вы оскорбляете память Мольера, который является величайшим украшением нашей сцены, а также одним из величайших украшений нашей нации, когда заявляете, что то, что он всегда делал не задумываясь, – низость. Не думаете же вы в самом деле, что Мольер когда?либо давал себе труд быть оригинальным в своих идеях, что истории, которые он рассказывал в своих пьесах, никогда не рассказывались до него. Они были взяты – как вам прекрасно известно, хотя вы, кажется, запамятовали, так что приходится напоминать вам, – у итальянских авторов, а уж откуда те их взяли, одному Богу известно. Мольер взял старые истории и пересказал их по?своему. Именно это я и предлагаю вам сделать. Ваша труппа – труппа импровизаторов, вы сочиняете диалоги по ходу действия, а Мольер никогда даже и не пытался сделать что?нибудь подобное. Вы можете, если вам угодно, обратиться прямо к Боккаччо[88] или Саккетти[89] – хотя, по?моему, это было бы чрезмерной щепетильностью. Однако даже тогда не будет никакой уверенности, что вы добрались до первоисточника.

Итак, Андре?Луи одержал полную победу. Вы видите, какой спорщик в нем погиб. С каким искусством умел он доказать, что черное – это белое. Он произвел сильное впечатление на труппу, особенно на господина Бине, который взял на вооружение неопровержимый довод против тех, кто в дальнейшем вздумал бы обвинять его в плагиате. Господин Бине отступил в полном боевом порядке.

– Итак, вы думаете, – сказал он, заключая бурный спор, – что фабула нашего «Бессердечного отца» могла бы выиграть, если полистать «Господина де Пурсоньяка»? Поразмыслив, я признаю, что между ними, возможно, и есть некоторое поверхностное сходство.

– Да, я совершенно уверен, что это следует сделать – только с умом. Со времен Мольера многое изменилось.

Следствием спора явилось то, что вскоре Бине удалился, прихватив с собой Андре?Луи. Эта парочка засиделась в ту ночь допоздна и была неразлучна все воскресное утро.

После обеда господин Бине прочитал собравшейся труппе новый вариант «Бессердечного отца», которого по совету господина Parvissimus’a он переделал, не пожалев сил. Еще до начала чтения труппа догадывалась, кто настоящий автор, когда же сценарий был дочитан, не оставалось никаких сомнений на этот счет. В пьесе появилась живость, автор умел овладеть вниманием публики. Более того – те, кто знал Мольера, поняли, что сценарий вовсе не приблизился к оригиналу, а еще больше отошел от него. Заглавная роль, взятая из пьесы Мольера, стала второстепенной, к великому неудовольствию Полишинеля, которому она досталась. Однако все другие роли стали значительнее, только у Леандра она осталась без изменений. Двумя главными персонажами стали теперь Скарамуш, ведущий интригу в духе Сбригантини, и Панталоне?отец. Имелась также комическая роль для Родомонта – крикливый забияка, нанятый Полишинелем, чтобы искрошить Леандра на мелкие кусочки. Поскольку Скарамуш вышел на первый план, пьеса получила теперь другое название – «Фигаро?Скарамуш».

Название было изменено не без сопротивления со стороны господина Бине. Но его подавил неумолимый соавтор, который фактически был единственным автором. Наконец?то Андре?Луи смог использовать свою завидную начитанность – правда, без зазрения совести, зато с выгодой для себя.

– Вы должны идти в ногу со временем, господин Бине. Сегодня весь Париж в восторге от Бомарше, а его Фигаро известен всему миру. Давайте?ка воспользуемся его славой, чтобы привлечь публику. Она пойдет смотреть даже пол?Фигаро, но ее не заманишь и дюжиной «Бессердечных отцов». Поэтому мы наденем плащ Фигаро на какой?нибудь персонаж и объявим об этом в нашем названии.

– Но поскольку я глава труппы… – неуверенно начал господин Бине.

– Если вы не в состоянии понять, в чем заключается ваша выгода, вы скоро останетесь главой без туловища. А кому она тогда нужна? Можем ли мы накинуть плащ Фигаро на плечи Панталоне? Вот видите, вы смеетесь над такой нелепой идеей. Подходящий кандидат для плаща Фигаро – Скарамуш: ведь это его брат?близнец.

Тиран Бине, укрощаемый подобным образом, уступил, утешаясь мыслью, что если он вообще что?либо смыслит в театре, то за свои пятнадцать ливров в ближайшее время получит ту же цифру, но в луидорах.

Прием, оказанный труппой «Фигаро?Скарамушу», утвердил его в этом мнении. Один Полишинель, раздосадованный исчезновением половины своей роли, заявил, что сценарий дурацкий.

– Ты назвал мое произведение дурацким, не так ли? – с угрозой в голосе спросил его господин Бине.

– Ваше произведение? – переспросил Полишинель и добавил с издевкой: – Ах, простите, я и не понял, что вы – автор.

– Так заруби это себе на носу сейчас.

– Что до авторства, то вы работали в весьма тесном содружестве с господином Parvissimus’ом, – дерзко намекнул Полишинель.

– А если и так? Что ты имеешь в виду?

– Разумеется, то, что он всего лишь очинял вам перья.

– Я тебе уши очиню, если ты не перестанешь дерзить, – заорал взбешенный Бине.

Полишинель немедленно встал и потянулся.

– Тысяча чертей! – сказал он. – Если Панталоне вздумалось играть Родомонта, я, пожалуй, пойду. Он не так уж забавен в этой роли. – И Полишинель удалился с важным видом, прежде чем господин Бине вновь обрел дар речи.

 

Глава IV

Господин Parvissimus уходит

 

В четыре часа дня в понедельник поднялся занавес и началось представление «Фигаро?Скарамуш». Публика заполнила три четверти рыночного зала. Господин Бине отнес такой наплыв за счет ярмарки и великолепного шествия труппы по улицам Гишена в самое оживленное время дня, а Андре?Луи – исключительно за счет названия. Именно Фигаро привлек буржуа, которые заняли более половины мест по двадцать су и три четверти мест по двенадцать су. В этот раз они клюнули на приманку, а дальнейшее зависит от того, как сыграет труппа пьесу, над которой он трудился во славу Бине. В достоинствах самого сценария он не сомневался, ибо черпал материал у надежных авторов, беря у них самое лучшее, – что было, как он заявил, только справедливо по отношению к ним.

Труппа превзошла себя. Публика с интересом следила за хитрой интригой, которую плел Скарамуш, восхищалась красотой и свежестью Климены, была почти до слез тронута жестокой судьбой, которая на протяжении четырех долгих актов не давала ей броситься в объятия красивого Леандра, изнывавшего от любви, ревела от восторга при посрамлении Панталоне, бурно веселилась от буффонад его веселого лакея Арлекина и от неестественной походки и свирепого рычания трусливого Родомонта.

Успех труппы Бине в Гишене был обеспечен. В тот вечер актеры угощались бургундским за счет господина Бине. Сборы достигли суммы восемь луидоров – за всю карьеру господина Бине дела не шли так хорошо. Он был очень доволен и даже настолько снизошел, что признал заслуги господина Parvissimus’a, в какой?то мере способствовавшие успеху.

– Его предложение было весьма ценным, – осторожно сказал он, боясь преувеличить заслуги соавтора, – и я сразу понял это.

– Не забудьте и его умение очинять перья, – проворчал Полишинель. – Самое главное – иметь при себе человека, который хорошо очиняет перья. Я непременно учту это, когда стану автором.

Но даже насмешки не могли вывести господина Бине из состояния эйфории.

Во вторник представление прошло с таким же успехом, а в финансовом отношении даже успешнее. Десять луидоров и семь ливров – эту неслыханную сумму пересчитал после спектакля билетер Андре?Луи при господине Бине. Никогда еще господин Бине не зарабатывал столько денег за один вечер, и уж меньше всего он рассчитывал на неожиданную удачу в такой несчастной маленькой деревушке, как Гишен.

– Да, но сейчас в Гишене ярмарка, – напомнил ему Андре?Луи. – Сюда съехались для купли?продажи из Нанта и Рена. Завтра последний день ярмарки, так что народу будет еще больше и мы обязательно увеличим вечерние сборы.

– Увеличим? Да я буду вполне счастлив, друг мой, если мы получим столько же.

– Можете не сомневаться в этом, – заверил его Андре?Луи. – Не выпить ли нам бургундского?

И тут разразилась катастрофа. О начале ее возвестили глухие удары и стук от падения, кульминацией же был грохот за дверью, от которого все вскочили на ноги в тревоге.

Пьеро выбежал за дверь и увидел человека, лежавшего внизу, у лестницы. Он испускал стоны, следовательно, был жив. Пьеро подошел и, перевернув его, обнаружил, что это Скарамуш, который морщился, гримасничал и подергивался.

Вся труппа, столпившаяся позади Пьеро, расхохоталась.

– Я всегда говорил, что нам с тобой надо поменяться ролями! – закричал Арлекин. – Ты же просто блестящий акробат! Ты что тут делаешь – тренируешься?

– Дурак! – огрызнулся Скарамуш. – Чего ты ржешь, когда я чуть шею себе не сломал?

– Ты прав. Нам бы надо плакать, что ты ее не сломал. Ну, старина, вставай. – И он протянул руку.

Скарамуш ухватился за нее, приподнялся с земли и с воплем повалился обратно.

– Нога! – простонал он.

Бине пробрался сквозь группу актеров, расшвыривая их направо и налево. До него быстро дошло, в чем дело: судьба и раньше играла с ним такие шутки.

– Что у тебя с ногой? – угрюмо спросил он.

– Наверное, сломал, – пожаловался Скарамуш.

– Сломал? Хм! А ну?ка вставай. – Он подхватил его под мышки и поднял.

Скарамуш встал на одну ногу, завывая; вторая подогнулась при попытке встать на нее, и он рухнул бы снова, не поддержи его Бине. От стенаний Скарамуша у всех в ушах звенело, Бине же на редкость изобретательно ругался.

– Чего ты ревешь, как бык? Не ори, придурок. Эй, кто?нибудь, стул сюда.

Принесли стул, и Бине швырнул на него Скарамуша.

– Ну?ка посмотрим, что у тебя с ногой.

Не обращая внимания на завывания Скарамуша, он сорвал чулок и туфлю.

– Что с ней такое? – спросил он, внимательно приглядываясь. – Я ничего не вижу. – Он схватил пятку одной рукой, носок – другой и стал вращать. Скарамуш вопил от боли, пока Климена не остановила Бине, вцепившись в его руку.

– Боже мой, ты совсем бесчувственный! – укорила она отца. – Парень повредил ногу. Зачем его мучить? Разве это его вылечит?

– Повредил ногу! – ответил Бине. – Я не вижу ничего особенного, из?за чего стоило бы поднимать столько шума. Возможно, он ушиб ее…

– Человек с ушибленной ногой так не кричит, – сказала Мадам через плечо Климены. – Может быть, он вывихнул ее.

– Этого я и боюсь, – захныкал Скарамуш.

Бине с отвращением сплюнул.

– Отнесите его в постель, – приказал он, – и сходите за врачом.

Распоряжения были исполнены. Явился врач и, осмотрев пациента, сообщил, что у него нет ничего страшного – просто при падении он, должно быть, слегка растянул ногу. Несколько дней покоя – и все будет в порядке.

– Несколько дней! – воскликнул Бине. – Тысяча чертей! Вы хотите сказать, что он не сможет ходить?

– Это было бы неблагоразумно да и невозможно – ну разве что несколько шагов.

Господин Бине расплатился с доктором и сел думать. Он налил себе бургундского, без единого слова залпом выпил его и уставился на пустой стакан.

– Вечно со мной случается что?то в таком духе, – проворчал он, ни к кому не обращаясь. Все члены труппы стояли перед ним в молчании, разделяя его уныние. – Пора бы мне знать, что не одно, так другое произойдет, чтобы все погубить, когда впервые в жизни по?настоящему повезло. Ну да ладно, все кончено. Завтра собираемся и едем. И это в лучший ярмарочный день, когда мы на вершине славы и могли бы выручить целых пятнадцать луидоров! Не тут?то было – все летит к чертям! Проклятье!

– Вы хотите отменить завтрашнее представление?

Все – и в том числе Бине – повернулись к Андре?Луи.

– А что же нам делать? Играть «Фигаро?Скарамуша» без Скарамуша? – насмешливо спросил Бине.

– Конечно нет. – Андре?Луи вышел вперед. – Но можно ведь перераспределить роли. Например, у нас есть прекрасный актер Полишинель.

Полишинель отвесил ему поклон.

– Тронут до слез, – заметил он, как всегда сардонически.

– Но у него есть собственная роль, – возразил Бине.

– Маленькая роль, которую мог бы сыграть Паскарьель.

– А кто будет играть Паскарьеля?

– Никто. Мы его уберем. Пьеса не должна пострадать.

– Он предусматривает все. Что за человек! – съязвил Полишинель.

Но Бине не спешил соглашаться.

– Вы предлагаете, чтобы Полишинель играл Скарамуша? – недоверчиво спросил он.

– А почему бы и нет? При его способностях он должен справиться.

– Опять?таки тронут до слез, – вставил Полишинель.

– Играть Скарамуша с такой фигурой? – Бине приподнялся, чтобы ткнуть указующим перстом в сторону плотного, коренастого коротышки Полишинеля.

– За неимением лучшего, – возразил Андре?Луи.

– Тронут столь глубоко, что рыдаю в три ручья. – На этот раз поклон Полишинеля был просто великолепен. – Нет, в самом деле, выйду на воздух, чтобы остыть, – ведь мне столько раз пришлось краснеть.

– Пошел к черту, – напутствовал его Бине.

– Чем дальше, тем лучше. – Полишинель направился к двери. На пороге он остановился и принял театральную позу. – Слушай меня, Бине. Вот теперь я не буду играть Скарамуша ни за что на свете. – И он вышел. Надо сказать, это был весьма величественный уход.

Андре?Луи пожал плечами, развел руками и вновь опустил их.

– Вы все испортили, – сказал он господину Бине. – А все так легко можно было уладить. Ну да ладно, хозяин здесь вы, и поскольку вы хотите уезжать, я полагаю, нам следует заняться сборами.

Он тоже вышел. Господин Бине минуту постоял, размышляя, и его маленькие глазки стали очень хитрыми. Он нагнал Андре?Луи в дверях.

– Давайте пройдемся вместе, господин Parvissimus, – сказал он очень ласково.

Господин Бине взял Андре?Луи под руку и вывел на улицу, где все еще царило оживление. Они прошли мимо палаток, выстроенных на рынке, и спустились с холма к мосту.

– Вряд ли мы будем завтра укладываться, – наконец сказал господин Бине. – Нет, завтра вечером мы играем.

– Насколько я знаю Полишинеля – нет. Вы…

– А я думаю не о Полишинеле…

– О ком же тогда?

– О вас.

– Я польщен, сударь. Что же именно вы обо мне думаете?

На вкус Андре?Луи, тон у Бине был слишком льстивым и вкрадчивым.

– Я думаю о вас в роли Скарамуша.

– Фантазия, – сказал Андре?Луи. – Вы, конечно, смеетесь.

– Ничуть. Я вполне серьезен.

– Но я же не актер.

– Вы мне говорили, что смогли бы играть.

– О, при случае… возможно, маленькую роль…

– Но, сыграв большую роль, вы можете прославиться за один вечер. Многим ли выпадал подобный шанс?

– Я не стремлюсь к этому, господин Бине. Не сменить ли нам тему? – У него был ледяной тон еще и потому, что он почуял в поведении Бине какую?то скрытую угрозу.

– Мы сменим тему, когда это будет угодно мне, – сказал Бине, обнаруживая стальную хватку, таящуюся под вкрадчивостью. – Завтра вечером вы будете играть Скарамуша. У вас гибкий ум, идеальная фигура и едкий юмор, как раз подходящий для этой роли. Вы должны иметь большой успех.

– Гораздо вероятнее, что я с треском провалюсь.

– Не важно, – ответил Бине и цинично пояснил свою мысль. – Это будет лично ваш провал, а деньги от сборов к тому времени уже будут у нас в кармане.

– Благодарю вас, – сказал Андре?Луи.

– Завтра вечером мы можем заработать пятнадцать луидоров.

– К несчастью, у вас нет Скарамуша, – сказал Андре?Луи.

– К счастью, он у меня есть, господин Parvissimus.

Андре?Луи высвободил руку.

– Вы начинаете меня утомлять, – сказал он. – Пожалуй, я вернусь.

– Минуточку, господин Parvissimus. Уж если мне суждено потерять пятнадцать луидоров, не обессудьте, если я заработаю их иным способом.

– Это ваше личное дело, господин Бине.

– Простите, господин Parvissimus, но, возможно, оно касается и вас. – Бине снова взял его под руку. – Окажите любезность перейти со мной через дорогу вон к той почте. Мне нужно кое?что показать вам.

Андре?Луи пошел с ним. Еще до того, как они подошли к листу бумаги, прикрепленному к двери, он уже совершенно точно знал, что на нем написано. И действительно, объявление гласило, что вознаграждение в двадцать луидоров будет уплачено тому, кто даст сведения, которые помогут задержать некоего Андре?Луи Моро, адвоката из Гаврийяка, которого разыскивает королевский прокурор Рена по обвинению в призыве к мятежу.

Господин Бине наблюдал за Андре?Луи, пока тот читал. Они так и стояли под руку, и хватка у Бине была мертвая.

– Итак, мой друг, выбирайте, – сказал он, – угодно ли вам быть господином Parvissimus’ом и сыграть завтра Скарамуша или Андре?Луи Моро из Гаврийяка и отправиться в Рен, к полному удовольствию королевского прокурора?

– А что, если вы ошибаетесь? – спросил Андре?Луи, лицо которого было непроницаемо, как маска.

– Я все же рискну, – хитро взглянул на него господин Бине. – Вы, кажется, упомянули, что вы адвокат. Какая неосторожность, мой милый. Вряд ли два адвоката будут одновременно скрываться в одной округе. Как видите, тут особого ума не надо, чтобы догадаться. Итак, господин Андре?Луи, адвокат из Гаврийяка, что будем делать?

– Мы обсудим это на обратном пути, – сказал Андре?Луи.

– А что тут обсуждать?

– Мне кажется, есть некоторые детали. Я должен знать, на каком я свете. Пойдемте, сударь, будьте так добры.

– Отлично, – отвечал Бине, и они повернули обратно по улице, но господин Бине цепко придерживал своего молодого друга за руку и был начеку на случай, если бы тому вздумалось сыграть с ним шутку. Однако эта предосторожность была излишней, так как Андре?Луи был не из тех, кто тратит энергию впустую. Он знал, что тяжелый и мощный Панталоне физически гораздо сильнее его.

– Если я поддамся на ваши весьма красноречивые и соблазнительные уговоры, господин Бине, – сказал он ласково, – какие у меня гарантии, что вы не продадите меня за двадцать луидоров после того, как я сыграю свою роль?

– Порукой мое слово чести, – выразительно ответил господин Бине.

Андре?Луи рассмеялся.

– О, мы заговорили о чести, вот как! Нет, в самом деле, господин Бине, вы определенно считаете меня идиотом.

В темноте он не видел, как краска прилила к круглому лицу господина Бине. Толстяк помолчал, а потом ворчливо ответил:

– Возможно, вы правы. Какие гарантии вам нужны?

– Не знаю, какие гарантии вы могли бы дать.

– Я уже сказал, что сдержу слово.

– Пока вам не станет выгоднее продать меня.

– От вас зависит, чтобы мне всегда было выгодно держать слово. Ведь именно благодаря вам мы так преуспели в Гишене. О, я искренне признаю это.

– Наедине, – сказал Андре?Луи.

Господин Бине пропустил колкость мимо ушей.

– Вы добились для нас успеха своим «Фигаро?Скарамушем», и, если будете продолжать в том же духе, я, конечно, не захочу потерять вас. Вот вам и гарантия.

– Однако сегодня вечером вы чуть не продали меня за двадцать луидоров.

– Потому что – черт побери! – вы взбесили меня, отказав в услуге, которая вполне вам по силам. Уж если бы я был таким законченным негодяем, как вы считаете, то мог бы вас продать еще в прошлую субботу. Я хочу, чтобы вы меня поняли, мой дорогой Parvissimus.

– Ради бога, только не извиняйтесь, а то вы становитесь еще утомительнее, чем обычно.

– Ну разумеется, вы не упустите случая понасмешничать. Ох, когда?нибудь вам это дорого обойдется. Итак, вот гостиница, а вы так и не сообщили мне своего решения.

Андре?Луи взглянул на него.

– Конечно, мне придется сдаться – другого выхода нет.

Господин Бине наконец?то выпустил его руку и хлопнул по спине.

– Хорошо сказано, дружище. Вы об этом не пожалеете. Говорю вам, сегодня вы приняли великое решение – а я кое?что смыслю в театре. Завтра вечером сами скажете мне спасибо.

Андре?Луи пожал плечами и зашагал к гостинице, но господин Бине окликнул его:

– Господин Parvissimus!

Андре?Луи обернулся. Перед ним высилась грузная фигура с протянутой рукой. Луна заливала ярким светом круглое лицо Бине.

– Господин Parvissimus, не держите камня за пазухой – терпеть этого не могу. Сейчас мы пожмем друг другу руки и все забудем.

С минуту Андре?Луи с отвращением изучал его, затем, поняв, что начинает злиться, почувствовал, что смешон – почти так же смешон, как этот подлый хитрец Панталоне. И тогда Андре?Луи рассмеялся и взял протянутую руку.

– Никаких обид?

– О нет, никаких обид, – ответил Андре?Луи.

 

Глава V

Входит Скарамуш

 

Скарамуш стоял перед зеркалом, рассматривая себя: набеленное лицо с закрученными усиками, тщательно наклеенными, старинный черный костюм, обтягивающий фигуру, на боку шпага, за спиной – гитара. Он был во всем черном – от плоской бархатной шляпы до туфель с розетками. Созерцание собственного отражения настроило его на сардонический лад, как нельзя больше подходивший для роли Скарамуша.

Андре?Луи размышлял о том, что его жизнь, до недавнего времени небогатая событиями, неожиданно стала бурной. За одну неделю он успел побывать адвокатом, народным трибуном, разыскиваемым преступником, билетером – и вот, наконец, стал шутом. В прошлую среду он вызвал слезы праведного гнева у толпы Рена, а в эту среду ему надо рассмешить до слез публику Гишена. Несмотря на различие ситуаций, тут было и сходство: в обоих случаях он был комедиантом. Да и роль, которую он играл в Рене, сродни той, которую сыграет сегодня на спектакле, – ибо кем же он тогда был, как не Скарамушем, маленьким застрельщиком, хитрым интриганом, разбрасывающим ловкой рукой семена смуты. Разница лишь в том, что сегодня он выступает под именем, верно характеризующим его амплуа, тогда как на прошлой неделе выступал под личиной респектабельного молодого адвоката из провинции.

Поклонившись отражению в зеркале, Андре?Луи обратился к нему:

– Шут! Наконец?то ты нашел себя, став самим собой. Несомненно, ты будешь пользоваться большим успехом.

Услышав, как господин Бине выкрикивает его новое имя, он спустился и увидел всю труппу, собравшуюся у выхода из гостиницы.

Разумеется, все изучали его с большим интересом, особенно господин Бине и Климена. Первый рассматривал его серьезным испытующим взглядом, а последняя – презрительно скривив губы.

– Неплохой грим, – заметил господин Бине. – Вы выглядите как настоящий Скарамуш.

– К сожалению, довольно часто мужчины не те, кем выглядят, – ледяным тоном сказала Климена.

– Ко мне эта истина сейчас не относится, – ответил Андре?Луи, – ибо впервые в жизни я тот, кем выгляжу.

Мадемуазель Бине еще сильнее скривила губы и отвернулась, зато другие по достоинству оценили шутку – возможно, потому, что она была туманной. Коломбина подбодрила Скарамуша дружеской улыбкой, сверкнув белыми зубами, а господин Бине еще раз поклялся, что у Андре?Луи будет большой успех, поскольку он смело бросается в это предприятие. Затем громовым голосом, на минутку одолженным у Капитана, господин Бине приказал труппе построиться для парадного марша.

Новый Скарамуш занял место рядом с Родомонтом, а так как старый ушел час тому назад, чтобы встать у входа в рыночный зал вместо Андре?Луи, они полностью поменялись ролями.

Актеры отправились в путь, возглавляемые Полишинелем, бившим в большой барабан, и Пьеро, который дул в трубу, а оборванцы, выстроившиеся шеренгами, наслаждались бесплатным зрелищем, принимая парад.

Через десять минут прозвучали три удара, открылся занавес и стали видны потрепанные декорации, изображавшие не то лес, не то сад, и Климена, в лихорадочном волнении ожидавшая Леандра. Этот меланхоличный влюбленный стоял в кулисах, напряженно прислушиваясь, чтобы не пропустить свою реплику, рядом с неоперившимся Скарамушем, который должен был выйти после него.

В этот момент Андре?Луи почувствовал дурноту и, попытавшись мысленно пробежать первый акт сценария, который сам же сочинил, вдруг понял, как в кошмарном сне, что не помнит ни слова. В холодном поту он бросился к листу с кратким содержанием спектакля, висевшему на стене. Андре?Луи все еще изучал сценарий при тусклом свете фонаря, как его схватили за руку и поволокли к кулисам. Перед ним промелькнуло нелепое лицо Панталоне со сверкающими глазами, и послышалось хриплое рычание:

– Климена уже три раза подала вам реплику.

Не успел Андре?Луи опомниться, как его вытолкнули на сцену. Он стоял перед полным залом, мигая в ослепительном блеске рампы с оловянными отражателями, и вид у него был такой растерянный и глупый, что публика, заполнившая в тот вечер весь зал, разразилась оглушительным смехом. Вначале Андре?Луи еще больше растерялся, его била легкая дрожь. Климена насмешливо наблюдала за ним, предвкушая провал, Леандр уставился на него в оцепенении, а за кулисами пританцовывал от ярости господин Бине.

– Черт побери, – стонал он перед перепуганными актерами, собравшимися там, – что же будет, когда они поймут, что он не играет?

Но публика так ни о чем и не догадалась, так как столбняк, напавший на Скарамуша, длился считаные секунды. Когда до него дошло, что над ним смеются, он вспомнил, что должны смеяться не над Скарамушем, а вместе с ним. Нужно спасать ситуацию и выжать из нее все, что возможно. И вот подлинные ужас и растерянность сменились разыгранными, гораздо более явными, но менее комичными. Он спрятался за нарисованный куст, ясно давая понять, что его напугал кто?то за сценой, и, когда смех наконец?то стал смолкать, обратился к Климене и Леандру:

– Прошу прощения, прекрасная госпожа, если мое внезапное появление вас напугало. По правде говоря, после истории с Альмавивой[90] я уже не так отважен, как когда?то. Вот там в конце тропинки я столкнулся лицом к лицу с пожилым человеком, который нес тяжелую дубину, и мне пришла в голову ужасная мысль, что это ваш отец и ему выдали нашу маленькую хитрость, с помощью которой вы должны обвенчаться. Мне кажется, на эту мысль меня навело не что иное, как дубинка. Не то чтобы я боялся – вообще?то я ничего не боюсь, – однако я подумал о том, что, если это ваш отец и он проломит мне голову дубинкой, вместе со мной погибнут ваши надежды. Ибо что бы вы без меня делали, бедные дети?

Всплески смеха из зала все время подбадривали его, помогая вновь обрести врожденную дерзость. Публика определенно сочла его забавным, и он рассмешил ее даже больше, чем сам на то рассчитывал, причем тут сыграли роль случайные обстоятельства. Дело в том, что Андре?Луи очень боялся, как бы его, несмотря на грим, не узнал по голосу кто?нибудь из Гаврийяка или Рена. И он решил воспользоваться тем, что Фигаро – испанец. В коллеже Людовика Великого он знал одного испанца, который говорил по?французски бегло, но с каким?то нелепым акцентом, произнося множество шипящих и свистящих звуков. Андре?Луи часто копировал этот акцент, как молодежь обычно передразнивает насмешившие ее черточки, и вот сейчас очень кстати вспомнил испанского студента и, подражая его акценту, рассмешил гишенскую публику.

Господин Бине, прислушиваясь за кулисами к этому бойкому экспромту, на который не было и намека в сценарии, облегченно вздохнул.

– Вот дьявол! – прошептал он с усмешкой. – Так это он нарочно?

Ему казалось невозможным, чтобы человек, охваченный таким ужасом, как Андре?Луи, столь быстро овладел собой, однако как знать?

И вот, чтобы разрешить сомнения, господин Бине без обиняков задал Андре?Луи в антракте вопрос, не дававший ему покоя.

Они стояли в уголке, служившем им артистическим фойе, где собиралась вся труппа. Только что опустился занавес после первого акта, прошедшего с таким блеском, какого еще не знала труппа, и все поздравляли нового Скарамуша, вынесшего на своих плечах основную тяжесть. А он, слегка опьяненный успехом, который завтра, возможно, покажется ему пустым звуком, ответил господину Бине таким образом, что с лихвой отомстил Климене за ее злорадство.

– Неудивительно, что вы спрашиваете об этом, – мне следовало предупредить вас, что я намерен сразу же расшевелить публику. Правда, мадемуазель Бине не подыграла мне, когда я изображал испуг. Еще немного – и она бы все погубила. В следующий раз, мадемуазель, я заранее подробно расскажу вам о своих планах.

Климена густо покраснела под гримом, но не успела она подыскать колкий ответ, как отец задал ей хорошую головомойку, причем сделал это с тем большим жаром, что сам был одурачен превосходной игрой Скарамуша.

Спектакль продолжался, и успех Скарамуша был еще больше, чем в первом акте. Теперь он прекрасно владел собой, и успех воодушевил его, как может воодушевить лишь успех. Дерзкий, живой, лукавый, он был идеальным воплощением Скарамуша. Остроумный от природы, Андре?Луи заимствовал многие строчки у Бомарше, так что у наиболее просвещенных зрителей создалось впечатление, будто Фигаро имеет прямое отношение к спектаклю и они приобщились к «высшему свету» столицы.

Наконец занавес опустился в последний раз, и Скарамуша с Клименой много раз вызывали на поклоны.

Когда они отступили и занавес скрыл их от публики, начавшей расходиться, подошел господин Бине, потирая пухлые руки. Да, этот бродячий адвокат, случайно залетевший в труппу, послан самим небом, чтобы заработать ему состояние. Невиданный успех, выпавший на их долю в Гишене, следует удвоить в других местах. Теперь уже не придется спать под изгородью и затягивать потуже пояс – превратности судьбы позади. Бине положил руку на плечо Скарамушу и всмотрелся в него с улыбкой, льстивость которой не могли скрыть даже красная краска и огромный фальшивый нос.

– Ну, что вы должны мне сказать? – спросил он. – Разве я был не прав, когда уверял, что вы будете иметь успех? Неужели вы думаете, что я, всю жизнь проработавший в театре, не отличу прирожденного актера! Скарамуш, вы – мое открытие. Я направил вас на дорогу, ведущую к славе и богатству. Я жду благодарности.

Скарамуш рассмеялся в ответ, и смех его был не особенно дружелюбен.

– Панталоне есть Панталоне! – сказал он.

Бине помрачнел.

– Я вижу, вы еще не простили мне маленькой хитрости, с помощью которой я добился, чтобы вы не зарывали талант в землю. Неблагодарный! Я ведь хотел одного – помочь вам, и, как видите, это мне удалось. Продолжайте в том же духе, и вы закончите Парижем. Может быть, вы еще будете играть на сцене «Комеди Франсез» и соперничать с Тальма,[91] Флери и Дюгазоном[92] – и всем этим будете обязаны старому Бине. Вы еще скажете спасибо этому мягкосердечному дураку.

– Если бы вы были таким же хорошим актером на сцене, как в жизни, то сами давно играли бы в «Комеди Франсез», – сказал Скарамуш. – Но я не держу камня за пазухой, господин Бине. – Он засмеялся и протянул руку, которую Бине схватил и крепко пожал.

– Вот и хорошо. Мой мальчик, у меня великие планы для вас – для нас. Завтра мы отправляемся в Мор – там до конца недели ярмарка, в понедельник попытаем счастья в Пиприаке, а потом надо подумать. Может быть, я близок к осуществлению мечты всей своей жизни. Сегодня вечером мы, наверно, заработали больше пятнадцати луидоров. Где же, черт возьми, этот мошенник Кордеме?

Бине назвал первого Скарамуша, который так некстати подвернул лодыжку, его настоящим именем, и это означало, что в труппе Бине ему никогда больше не видать почетной роли Скарамуша.

– Пойдемте поищем его, а потом отправимся в гостиницу и разопьем бутылочку самого лучшего бургундского, а то и две.

Но Кордеме нигде не было, и никто из труппы не видел его с конца представления. Бине прошел ко входу, но и там не нашел его. Сначала он разозлился, потом, продолжая напрасно звать Кордеме, встревожился и наконец, когда Полишинель обнаружил за дверью брошенный костыль, не на шутку разволновался. В душу Бине закралось ужасное подозрение, и он заметно побледнел под гримом.

– Но он же не мог ходить без костыля сегодня вечером! – воскликнул он. – Как же он ушел без костыля?

– Наверно, он пошел в гостиницу, – предположил кто?то.

– Но он же не мог ходить без костыля, – настаивал господин Бине.

Поскольку стало ясно, что Кордеме нет в рыночном зале, все отправились в гостиницу и оглушили хозяйку расспросами.

– Да?да, господин Кордеме недавно заходил.

– Где он сейчас?

– Он сразу же опять ушел. Он заходил за своей сумкой.

– За своей сумкой! – Бине чуть не хватил апоплексический удар. – Когда это было?

Она взглянула на часы, висевшие над камином.

– Примерно полчаса назад, за несколько минут до ренского дилижанса.

– Ренского дилижанса! – Господин Бине лишился дара речи. – А он… он мог ходить? – спросил он наконец в ужасном волнении.

– Ходить? Да он бежал как заяц, когда вышел из гостиницы. Я сама подумала, что это подозрительно, – ведь он так сильно хромал, с тех пор как упал с лестницы. А что случилось?

Господин Бине рухнул в кресло, схватился за голову и застонал.

– Этот мерзавец все время притворялся! – воскликнула Климена. – Он разыграл падение с лестницы, это был трюк. Он надул нас.

– Пятнадцать луидоров, не меньше, а то и все шестнадцать! – воскликнул господин Бине. – О, бессердечный негодяй! Надуть меня, который был ему отцом, – да еще в такой момент!

Актеры стояли молча, застыв в страхе, и гадали, насколько теперь уменьшится их скудное жалованье. Вдруг раздался смех.

Господин Бине сверкнул налившимися кровью глазами.

– Кто смеется? – взревел он. – Кто этот бессердечный негодяй, который имеет наглость смеяться над моим несчастьем?

Андре?Луи, все еще облаченный в великолепный черный наряд Скарамуша, смеясь, выступил вперед.

– Ах, это вы! Вы у меня не так засмеетесь, мой друг, если я вздумаю возместить убытки одним способом, известным мне.

– Тупица! – презрительно отозвался Скарамуш. – Слон с куриными мозгами! Ну и что с того, что Кордеме удрал с пятнадцатью луидорами? Разве он не оставил вам взамен нечто гораздо более ценное?

Господин Бине разинул рот от удивления.

– Да ты, наверно, выпил – и хватил лишку, – заключил он.

– Да, выпил – из фонтана Талии.[93] Ну неужели вы так ничего и не поняли? Разве вам не ясно, какое сокровище оставил Кордеме?

– Что же он оставил?

– Замечательный сюжет для пьесы – он разворачивается передо мной. Часть названия мы позаимствуем у Мольера и назовем пьесу «Проделки Скарамуша». Если публика Мора и Пиприака животики со смеха не надорвет, то в дальнейшем я согласен играть тупицу Панталоне.

Полишинель хлопнул в ладоши.

– Превосходно! – горячо проговорил он. – Обратить неудачу в удачу, убыток – в прибыль! Вот что значит быть гением!

Скарамуш отвесил изысканный поклон.

– Полишинель, вы пришлись мне по сердцу. Люблю тех, кто способен оценить меня по достоинству. Если бы Панталоне был хоть наполовину так умен, как вы, мы бы, несмотря на побег Кордеме, выпили сегодня бургундского.

– Бургундского? – взревел господин Бине, но его прервал Арлекин, захлопавший в ладоши.

– Вот это сила духа! Вы слышали, хозяйка? Господин Бине попросил бургундского.

– Я не просил ничего подобного.

– Но вы же сами слышали, любезная сударыня. Мы все слышали.

Остальные хором подхватили слова Арлекина, а Скарамуш улыбнулся господину Бине и похлопал его по плечу.

– Ну же, приятель, бодрей! Ведь вы сами говорили, что нас ожидает богатство! Разве мы не получили средство заработать состояние? Итак, бургундского, и выпьем за «Проделки Скарамуша»!

И господин Бине, до которого наконец дошла идея Андре?Луи, сдался и напился вместе со всеми.

 

Глава VI

Климена

 

Хотя мы перерыли горы сохранившихся сценариев импровизаторов, так и не удалось обнаружить «Проделки Скарамуша», ставшие, как говорят, прочным фундаментом процветания труппы Бине. Впервые пьесу сыграли в Море на следующей неделе после дебюта Андре?Луи, который выступил в заглавной роли. И актеры, и публика называли его теперь Скарамушем. Если он хорошо справился с ролью Фигаро?Скарамуша, то в новой пьесе, которая была гораздо лучше предыдущей, превзошел самого себя.

После Мора отправились в Пиприак, где дали четыре представления, сыграв по два раза обе пьесы, ставшие костяком репертуара труппы Бине. Скарамуш, войдя во вкус, играл теперь намного лучше. Спектакли проходили так гладко, что Андре?Луи даже предложил Бине после Фужере, куда они должны были поехать на следующей неделе, попытать счастья в настоящем театре в городе Редон. Эта мысль сначала ужаснула Бине, но Андре?Луи постоянно подогревал его честолюбие, и, поразмыслив, толстяк кончил тем, что поддался искушению.

В те дни Андре?Луи казалось, что он нашел свое истинное призвание, и он уже начинал любить новую профессию и даже мечтал о карьере актера?автора, которая увенчалась бы Меккой всех комедиантов – «Комеди Франсез». Кроме того, от сочинения канвы для импровизаторов он мог бы перейти к пьесам с диалогом – настоящим пьесам, как у Шенье, Эглантина и Бомарше.

Такие мечты показывают, как легко Андре?Луи привязался к профессии, к которой Случай и господин Бине общими усилиями подтолкнули его. Я нисколько не сомневаюсь, что у него был подлинный талант драматурга и актера, и убежден, что, сложись все иначе, он занял бы прочное место среди французских драматургов и таким образом полностью осуществил свои планы.

Однако, предаваясь мечтам, Андре?Луи не пренебрегал и практической стороной дела.

– Вы понимаете, – спросил он господина Бине, – что в моей власти заработать вам состояние?

Они сидели вдвоем в небольшом зале гостиницы в Пиприаке, распивая бутылку превосходного вольне.[94] Только что закончился четвертый, и последний, спектакль. Дела в Пиприаке шли прекрасно, как в Море и Гишене. О процветании говорило и то, что они пили вольнэ.

– Я соглашусь с вашими словами, мой дорогой Скарамуш, чтобы услышать продолжение.

– Я ничего не имею против того, чтобы заработать вам состояние. Однако я не должен забывать и свои интересы. Вы же понимаете, что за пятнадцать ливров в месяц не продают столь исключительное дарование, как у меня.

– Есть другой вариант, – мрачно сказал Бине.

– Другого варианта нет. Не будьте ослом, Бине.

Бине вскочил как ужаленный: его актеры никогда не говорили с ним таким тоном.

– Впрочем, идите и сообщите полиции, что она может схватить некоего Андре?Луи Моро, – продолжал Скарамуш беззаботно, – но это будет конец вашей прекрасной мечты о Редоне, где вы впервые в жизни играли бы в настоящем театре. Без меня вам там не бывать, и вы это прекрасно знаете. А я не собираюсь ни в Редон, ни в Фужере, да и вообще никуда, пока у нас с вами не будет справедливого договора.

– Ну зачем же так горячиться? – посетовал Бине. – Разве у меня душа ростовщика? Когда мы заключили наш договор, я понятия не имел – да и откуда мне было знать? – что вы окажетесь мне так полезны. Дорогой мой Скарамуш, надо было просто напомнить мне – ведь я человек справедливый. С сегодняшнего дня вы будете получать тридцать ливров в месяц, – видите, я сразу удваиваю ваше жалованье. Я человек щедрый.

– Но вы не честолюбивы. Послушайте?ка меня.

И Андре?Луи принялся излагать план, от которого у Бине волосы дыбом стали.

– После Редона – Нант, – сказал Андре?Луи. – Нант и Театр Фейдо.[95]

Господин Бине поперхнулся вином. Дело в том, что Фейдо был «Комеди Франсез» провинции. Великий Флери играл там перед публикой, которая была весьма строга. Хотя господин Бине втайне лелеял честолюбивые мечты о Редоне, они казались ему столь опасными, что вызывали спазмы в животе. А Редон по сравнению с Нантом был просто кукольным театром. И вот мальчишка, которого он случайно подобрал три недели назад и который за это время из сельского адвоката превратился в актера и автора, спокойно рассуждает о Нанте и Театре Фейдо!

– А почему не Париж и «Комеди Франсез»? – насмешливо поинтересовался господин Бине, когда наконец отдышался.

– Не исключено, что позже мы поедем и туда, – последовал дерзкий ответ.

– Ах так! Да вы пьяны, мой друг.

И тут Андре?Луи изложил детальный план, сложившийся у него в уме. Фужере послужит учебной площадкой для Редона, а Редон – для Нанта. Они пробудут в Редоне, пока там достаточно платят, и продолжат работу над репертуаром. Они найдут трех?четырех талантливых актеров. Андре?Луи напишет несколько новых сценариев, которые будут обкатываться на спектаклях, и таким образом в репертуаре труппы будет с полдюжины надежных пьес. Часть доходов нужно потратить на новые костюмы и декорации. Итак, если все пойдет хорошо, через пару месяцев они наконец будут готовы попытать счастья в Нанте. Правда, в Фейдо допускались лишь известные труппы, но в Нанте уже лет тридцать, а то и более не выступала труппа импровизаторов. Они будут новинкой, и, если постараются, на спектакли сбежится весь Нант. Скарамуш клялся, что, если все предоставят ему, то возрожденная во всем блеске комедия дель арте превзойдет все ожидания театральной публики Нанта.

– Мы поговорим о Париже после Нанта, – закончил он в высшей степени буднично, – а о Нанте – после Редона.

Его слова звучали так убедительно, что он мог бы уговорить кого угодно, и в конце концов увлек господина Бине. Хотя перспектива, которую нарисовал Андре?Луи, вселяла ужас в господина Бине, она в то же время опьяняла его, и сопротивление его все слабело. На каждое возражение Скарамуш приводил сокрушительный довод, и в конце концов Бине обещал подумать.

– Редон укажет нам путь, – сказал Андре?Луи, – и я не сомневаюсь, в какую сторону он укажет.

Таким образом великая редонская авантюра, перестав быть отчаянно смелым предприятием, превратилась просто в репетицию более важных событий. Бине, пребывавший в восторженном состоянии, заказал под влиянием минуты еще одну бутылку вольне. Подождав, пока ее откупорят, Скарамуш продолжал.

– Все эти планы могут осуществиться, – небрежно сказал он, глядя сквозь бокал на свет, – пока я с вами.

– Согласен, мой дорогой Скарамуш, согласен. Наша случайная встреча оказалась счастливой для нас обоих.

– Для нас обоих, – подчеркнул Скарамуш. – Я тоже так считаю. Думаю, пока что вам нет смысла выдавать меня полиции.

– Да как я могу даже подумать об этом! Вы смеетесь, мой дорогой Скарамуш. Прошу вас никогда больше не вспоминать мою маленькую шутку.

– Она уже забыта, – сказал Андре?Луи. – А теперь о второй части моего предложения. Уж если я стану кузнецом вашего счастья, не мешает мне немного подумать и о себе.

– Вот как? – нахмурился господин Бине.

– Да, и, если не возражаете, мы сегодня же заведем бухгалтерские книги и займемся делами труппы.

– Я человек искусства, – гордо заявил господин Бине. – Я не торгаш.

– Но у вашего искусства есть деловая сторона, которой следует заниматься по?деловому. Я все продумал сам, так что вам не придется входить в детали и отрываться от творчества. Все, что от вас требуется, – ответить согласием или отказом на мое предложение.

– Ах, вот как! Ну и что же это за предложение?

– Вы назначаете меня своим компаньоном с равной долей в доходах труппы.

Большое лицо Панталоне побледнело, а маленькие глазки раскрылись до предела, в то время как он изучал Андре?Луи. Наконец он взорвался:

– Видно, вы сошли с ума, раз делаете мне такое чудовищное предложение.

– Признаю, что оно небезупречно. Например, будет несправедливо, если помимо работы, которую я берусь для вас выполнять, я еще буду играть Скарамуша и писать сценарии без всякого вознаграждения, довольствуясь лишь половиной доходов, причитающихся мне как компаньону. Поэтому перед тем, как делить доходы, нужно вычесть мое актерское жалованье и небольшой гонорар за каждый сценарий. Вам также причитается жалованье за роль Панталоне. Кроме того, нужно еще вычесть жалованье всех остальных, а также прочие издержки. Останется чистый доход, который мы с вами поделим поровну.

Конечно, господин Бине не мог проглотить залпом такое предложение. Сначала он заявил, что даже думать о нем не желает.

– В таком случае, мой друг, мы немедленно расстанемся, – сказал Скарамуш. – Завтра я вынужден буду с вами проститься.

Бине разбушевался. В прочувствованных выражениях он разглагольствовал о неблагодарности. Он даже снова позволил себе намекнуть на маленькую шутку относительно полиции, которую обещал никогда не упоминать.

– Ну что же, поступайте как вам заблагорассудится. Непременно сыграйте роль доносчика. Однако учтите, что тогда вы наверняка лишитесь моих услуг и снова, как до моего прихода в труппу, станете пустым местом.

Господин Бине плевать хотел на последствия! К черту последствия! Этому молодому нахалу, этому сельскому адвокатишке придется зарубить себе на носу, что господин Бине не из тех, кем можно командовать!

Скарамуш поднялся.

– Прекрасно, – сказал он полуравнодушно?полупокорно. – Как вам будет угодно. Однако не забывайте, что утро вечера мудренее. Быть может, при холодном свете утра вы лучше разглядите мое предложение. То, что предлагаю я, принесет нам обоим богатство. То, что задумали вы, принесет нам обоим гибель. Спокойной ночи, господин Бине. Да помогут вам Небеса принять мудрое решение.

Разумеется, господину Бине не оставалось ничего иного, как принять единственно возможное решение, – ведь хозяином положения был Андре?Луи, твердо стоявший на своем. Конечно, дело не обошлось без споров, причем господин Бине торговался слишком долго и отчаянно для человека искусства, который ничего не смыслит в делах. Андре?Луи пошел на кое?какие уступки: например, он согласился писать сценарии бесплатно. Пошел он и на то, чтобы господин Бине назначил себе жалованье, совершенно несоразмерное с заслугами.

Итак, наконец все вопросы были улажены, и собравшейся труппе сообщили новость, которая, разумеется, вызвала зависть и обиды, однако все успокоились, как только выяснилось, что прибавят жалованье. Надо сказать, что господин Бине никак не хотел на это согласиться, но Скарамуш был неумолим.

– Если мы собираемся играть в Фейдо, у нас должна быть труппа актеров, знающих себе цену, а не кучка заморышей. Чем лучше мы им заплатим, тем больше они нам заработают.

Таким образом Андре?Луи справился с недовольством труппы по поводу слишком быстрого продвижения новичка, и его главенство, которому подчинился сам господин Бине, приняли с готовностью – за одним исключением.

Этим исключением была Климена. Ее злило, что не удалось поставить на колени интересного молодого незнакомца, буквально свалившегося к ним на голову в то утро близ Гишена. Его упорное нежелание замечать ее особу постоянно разжигало эту злобу. Узнав о том, что Андре?Луи станет компаньоном отца, Климена пыталась отговорить последнего. Она вышла из себя и назвала отца дураком, после чего господин Бине в свою очередь вышел из себя и в лучших традициях Панталоне надавал дочери пощечин, которые она добавила к счету Скарамуша. Климена выжидала случая заставить его расплатиться по этому счету, который все возрастал, но случай все никак не представлялся, так как у Скарамуша было дел по горло. Всю неделю в Фужере шла подготовка, и его видели только на представлениях, а в Редоне он носился как вихрь между театром и гостиницей.

Сразу же стало ясно, что редонский эксперимент удался. Весь месяц, проведенный в этом оживленном городке, Андре?Луи, ободренный успехом, работал день и ночь. Момент был выбран удачно, поскольку в самом разгаре была торговля каштанами, центром которой является Редон. Каждый вечер маленький театр был полон. Сельские жители, привозившие каштаны на редонский рынок, рассказывали о спектаклях труппы, и слава ее росла. На представления приезжали со всей округи, из соседних деревушек – таких, как Аллер Сен?Перье и Сен?Никола. Чтобы не дать угаснуть интересу публики, Андре?Луи каждую неделю готовил новый сценарий. Он добавил к репертуару труппы еще три пьесы – «Женитьба Панталоне», «Робкий влюбленный» и «Ужасный капитан». Последняя пользовалась наибольшим успехом. В основу Андре?Луи положил «Хвастливого воина» Плавта. В пьесе была прекрасная роль для Родомонта и неплохая роль хитрого лейтенанта при Капитане для Скарамуша. Успех спектакля в немалой мере объяснялся тем, что Андре?Луи дал довольно подробные указания в тексте, как должен развиваться диалог, а кое?где даже вставил сами диалоги, правда не настаивая на том, чтобы их воспроизводили дословно.

Между тем дела шли на лад, и Андре?Луи, призвав на помощь портных, занялся гардеробом труппы, который давно следовало обновить. Он также отыскал пару нищих художников и, соблазнив их маленькими ролями лекарей и нотариусов, включил в труппу. В свободное от спектаклей время они писали новые декорации. Так шла подготовка к покорению Нанта, как Андре?Луи называл предстоящие гастроли. Никогда в жизни Андре?Луи столько не работал – можно даже сказать, что он вообще в жизни не работал, по сравнению с тем, что делал сейчас. Его энергия была неистощима, и он все время пребывал в прекрасном настроении. Он носился как угорелый, играл в спектаклях, писал, придумывал, руководил, в то время как Бине наконец?то наслаждался отдыхом, пил каждый вечер бургундское и вкушал белый хлеб и прочие яства. Толстяк уже начал поздравлять себя с тем, что проявил проницательность, сделав этого трудолюбивого, неутомимого молодого человека компаньоном. Когда стало ясно, насколько неосновательными были его страхи перед гастролями в Редоне, он перестал испытывать ужас, обуревавший его раньше при одной мысли о Нанте.

Радужное настроение Бине разделяла вся труппа, как всегда – за исключением Климены. Она перестала задирать Скарамуша, наконец?то поняв, что ее насмешки не достигают цели, а лишь бьют рикошетом по ней же самой. Таким образом, ее смутная неприязнь, не находя выхода, все усиливалась.

Однажды Климена намеренно столкнулась с Андре?Луи, когда он уходил из театра после представления. Все ушли, а она вернулась под предлогом, будто что?то забыла.

– Скажите, что я вам сделала? – спросила она напрямик.

– Сделали мне, мадемуазель? – не понял он.

– Почему вы меня ненавидите?

– Ненавижу вас, мадемуазель? Я ни к кому не питаю ненависти, ибо это самое неразумное из всех чувств. Я никогда не испытывал ненависти даже к своим врагам.

– Ах, какое христианское смирение!

– Ненавидеть вас – вас!.. По?моему, вы восхитительны. Я всегда завидую Леандру. Кстати, я серьезно подумывал о том, чтобы заставить его играть Скарамуша, а самому взять роль Влюбленного.

– Не думаю, чтобы вы пользовались успехом.

– Это единственное, что меня удерживает. Однако если бы у меня был такой источник вдохновения, как у Леандра, возможно, я бы сыграл убедительно.

– Что же это за источник?

– Возможность играть вместе с такой очаровательной Клименой.

Она не дала себе труда вглядеться в его худое лицо.

– Вы смеетесь надо мной, – сказала она и проплыла мимо Андре?Луи в театр. Да, с таким бесполезно говорить – он абсолютно бесчувственный. Разве это мужчина?

Однако, когда минут через пять Климена вернулась, она увидела, что он задержался.

– Еще не ушли? – надменно осведомилась она.

– Я ждал вас, мадемуазель. Ведь вы идете в гостиницу. Нельзя ли мне сопровождать вас…

– Какая галантность! Неужели вы снизошли до меня?

– Может быть, вы предпочитаете, чтобы я не сопровождал вас?

– Ну что вы, как можно, господин Скарамуш! К тому же нам по пути, а улицы ничьи. Просто я ошеломлена неожиданной честью.

Взглянув на Климену, Андре?Луи заметил, как надменно выражение ее прелестного лица, и рассмеялся.

– А что, если я боялся, что к этой чести не стремятся?

– Ах, теперь понятно! – воскликнула она. – Значит, это я должна добиваться такой неслыханной чести и бегать за мужчиной, чтобы он заплатил мне простой долг вежливости. Раз это утверждаете вы, господин Всезнайка, значит так оно и есть, и мне остается только просить прощения за свое невежество.

– Вам нравится быть жестокой, – сказал Скарамуш. – Ну что же, ничего не поделаешь. Пойдемте?

И они направились к гостинице, идя быстрым шагом, чтобы согреться: вечер был ветреный. Некоторое время они шли молча, украдкой наблюдая друг за другом.

– Так вы считаете меня жестокой? – наконец спросила Климена с вызовом, и стало ясно, что слова Андре?Луи задели ее за живое.

Он взглянул на нее с полуулыбкой.

– Вы не согласны?

– Вы первый, кто обвиняет меня в жестокости.

– Не смею предположить, что я первый, к кому вы жестоки, ибо такое предположение было бы слишком лестно для меня. Лучше будем считать, что другие страдали молча.

– Боже мой! Так вы страдали? – Было непонятно, говорит ли она серьезно или подтрунивает над ним.

– Мое признание – приношение на алтарь вашего тщеславия.

– В жизни бы не подумала, что вы страдаете.

– Разумеется – ведь я прирожденный актер, как говорит ваш отец. Я был актером задолго до того, как стал Скарамушем. Поэтому я и смеялся – я часто смеюсь, когда мне больно. Вам нравилось быть надменной – и я, в свою очередь, играл надменность.

– Очень хорошо играли, – сказала она не задумываясь.

– Конечно, ведь я превосходный актер.

– А отчего же вы так внезапно изменились?

– В ответ на перемену в вас. Вы устали от роли жестокой красавицы – скучная роль, поверьте мне, к тому же недостойная вашего таланта. Если бы я был женщиной и обладал вашей красотой и грацией, Климена, я счел бы ниже своего достоинства использовать их как оружие нападения.

– Красота и грация! – повторила она, притворяясь удивленной. Однако тщеславная девчонка смягчилась. – Когда же вы их заметили, господин Скарамуш?

Он взглянул на нее, восхищаясь живой красотой и женственностью, которые с самого начала неудержимо влекли его.

– Однажды утром, когда вы с Леандром репетировали любовную сцену.

Климена опустила веки под пристальным взглядом Скарамуша, но от него не укрылось удивление, промелькнувшее в ее глазах.

– Ведь вы видели меня тогда в первый раз!

– До этого мне не представилась возможность заметить, как вы прелестны.

– И вы думаете, что я вам поверю? – спросила она, но так мягко, как никогда еще с ним не говорила.

– Значит, вы не поверите, если я признаюсь, что в тот день именно ваша красота решила мою судьбу? Ведь это из?за нее я вступил в труппу вашего отца.

Климена задохнулась. Куда девалась ее неприязнь к Андре?Луи?

– А зачем вы это сделали?

– Чтобы когда?нибудь предложить вам стать моей женой.

От изумления Климена остановилась, чтобы взглянуть Андре?Луи в лицо. Теперь в ее взгляде не было и тени застенчивости, глаза холодно сверкали, на щеках появился легкий румянец. Она заподозрила в его словах непростительную насмешку.

– А вы не теряете времени даром, не так ли?

– Да. Разве вы еще не заметили? Я поддаюсь внезапным порывам. Вы же видели, что я сделал из труппы Бине за каких?нибудь пару месяцев, – другой не добился бы и половины за целый год. Так почему же я должен быть медлительней в любви, чем в работе? Я сдерживался, вопреки своим чувствам, чтобы не напугать вас стремительностью. Видя ваше холодное безразличие, я вынужден был платить той же монетой, и это было тяжелее всего. Я ждал – о, как терпеливо! – когда вам надоест быть жестокой.

– Вы удивительный человек, – произнесла она без всякого выражения.

– Да, – согласился он. – Не будь у меня уверенности, что я не совсем обычен, я бы не смел ни на что надеяться.

Они машинально продолжили свой путь.

– Вы жалуетесь на мою стремительность, – сказал он, – однако заметьте, пока что я ничего вам не предложил.

– Как? – промолвила она, нахмурившись.

– Я просто поведал вам о своих надеждах. Я не так безрассуден, чтобы сразу же спрашивать, суждено ли им сбыться.

– Клянусь честью, вы поступили благоразумно, – резко ответила она.

– Не сомневаюсь в этом.

Климену так раздражало его самообладание, что остаток пути она проделала в молчании.

Случилось так, что, когда в тот вечер Климена собиралась уйти к себе после ужина, они с Андре?Луи оказались одни в комнате, которую господин Бине снял для своей труппы (как видите, дела труппы Бине шли в гору).

Климена встала, и Скарамуш тоже поднялся, чтобы зажечь ей свечу. Держа свечу в левой руке, правую она протянула ему. Белая округлая рука была обнажена до локтя.

– Спокойной ночи, Скарамуш, – сказала она так мягко и нежно, что он затаил дыхание и стоял, не сводя с нее сверкающих черных глаз, затем схватил кончики длинных тонких пальцев и, склонившись, прижался губами. Снова взглянул на Климену, женственность которой притягивала и манила. Ее лицо побледнело, на приоткрытых губах бродила странная улыбка, грудь под кружевной косынкой вздымалась.

Не выпуская руки Климены, Андре?Луи притянул ее к себе. Она не сопротивлялась. Он взял у нее из рук свечу и поставил на буфет, и в следующую секунду ее гибкое тело оказалось у него в объятиях. Он целовал Климену, шепча ее имя как молитву.

– А сейчас я жестока? – спросила она, тяжело дыша. Он ответил поцелуем. – Я была жестокой, потому что вы ничего не хотели замечать, – прошептала она.

И тут отворилась дверь, и вошел господин Бине, отцовский взор которого оскорбило неблагопристойное поведение родной дочери.

Он стоял разинув рот, а Климена и Андре?Луи оторвались друг от друга нарочито неспешно и с притворным спокойствием.

– Что это значит? – возмутился сбитый с толку господин Бине.

– А разве тут нужны объяснения? Разве они будут красноречивее того, что вы видели? Просто нам с Клименой пришло в голову пожениться.

– А разве не важно, что придет в голову мне?

– Конечно важно, но у вас слишком хороший вкус и доброе сердце, чтобы чинить нам препятствия.

– Вы считаете, что это само собой разумеется. Ну конечно – ведь у вас все само собой разумеется, это ваша манера. Так вот, моя дочь – это не само собой разумеется! У меня насчет нее вполне определенные планы. Вы вели себя недостойно, Скарамуш, вы обманули мое доверие. Я очень сердит на вас.

Он выступил вперед враскачку своей тяжелой, но удивительно бесшумной походкой. Скарамуш повернулся к Климене и с улыбкой подал ей свечу.

– Если вы оставите нас вдвоем, Климена, я по всей форме попрошу вашей руки у вашего отца.

Она удалилась, слегка взволнованная и еще более похорошевшая от смущения. Скарамуш закрыл за ней дверь и, повернувшись к разгневанному господину Бине, который бросился в кресло во главе короткого стола, попросил руки Климены по всей форме, как он выразился. Вот как он это сделал:

– Милый тесть, я вас поздравляю. Наш брак означает «Комеди Франсез» для Климены, и очень скоро. Вы же будете купаться в лучах ее славы. Да, вы еще сможете прославиться как отец госпожи Скарамуш.

Бине, лицо которого медленно багровело, свирепо смотрел на Андре?Луи. Да, что бы он ни сказал и что бы ни сделал, этот мальчишка, с которым бесполезно бороться, все равно поставит на своем. От унижения ярость Бине усиливалась. Наконец он вновь обрел дар речи.

– Проклятый разбойник! – вскричал он в приступе гнева, стукнув по столу кулаком, похожим на окорок. – Разбойник! Сначала ты забираешь половину моих законных барышей, а теперь хочешь похитить и мою дочь! Нет, будь я проклят, если отдам ее бессовестному негодяю без имени, которого ждет виселица!

Скарамуш, ничуть не расстроенный, дернул за сонетку. Щеки у него разрумянились, глаза сияли. В этот вечер он был доволен миром. Что ни говори, а он в большом долгу перед господином де Ледигьером!

– Бине, – сказал он, – забудьте хоть на один вечер, что вы Панталоне, и ведите себя как приветливый тесть, заполучивший зятя исключительных достоинств. Сейчас мы выпьем бутылочку бургундского за мой счет, самое лучшее бургундское, какое только можно раздобыть во всем Редоне. Успокойтесь, иначе вы не сможете воздать этой бутылке должное – ведь избыток желчи мешает ощутить букет.

 

Глава VII

Покорение Нанта

 

В сохранившихся экземплярах «Нантского курьера» можно прочесть, что на Сретение[96] труппа Бине открыла свои гастроли «Проделками Скарамуша». В Нанте она появилась иначе, чем в деревнях и маленьких городах, где о спектаклях заранее не объявлялось и внимание публики привлекали парадом при въезде. Андре?Луи повел дело по примеру «Комеди Франсез». Он заказал в Редоне афиши, и за четыре дня до приезда труппы в Нант их расклеили у Театра Фейдо и по всему городу. Афиши тогда еще были в новинку, и, естественно, они привлекли всеобщее внимание. Андре?Луи поручил это дело одному из новых членов труппы – смышленому молодому человеку по имени Баск, которого выслал вперед.

Вы можете ознакомиться с такой афишей в Музее Карнавале.[97] Актеры в ней названы сценическими именами – все, кроме Бине с дочерью, – и поскольку не сказано, что актер, играющий в одной пьесе Тривелена, в другой играет Тарбарена, создается впечатление, что труппа вдвое больше, чем на самом деле. Афиша гласит, что вслед за «Проделками Скарамуша», открывающими гастроли, будут сыграны еще пять пьес, названия которых перечисляются. Почтенная публика увидит и другие пьесы, если благосклонный прием просвещенного города Нанта заставит труппу Бине продлить свое пребывание в Театре Фейдо. Подчеркнуто, что это труппа импровизаторов, играющих в старой итальянской манере, и что Франция целых полвека не видала ничего подобного. Афиша призывала публику не упустить случай увидеть прославленных актеров, которые воскресят для нее великолепие комедии дель арте. Далее сообщается, что после Нанта последует Париж, где они намерены бросить вызов «Комеди Франсез» и показать миру, насколько искусство импровизаторов выше искусства актеров, которые полностью зависят от автора и, выходя на сцену, каждый раз произносят один и тот же текст.

Это была дерзкая афиша, и господин Бине, увидев ее, со страху чуть с ума не сошел – вернее, с того, что осталось от его ума после бургундского, которым теперь он позволял себе злоупотреблять. Он весьма красноречиво выступил против, но Андре?Луи отмел все его доводы.

– Согласен, это дерзкая афиша, – сказал он. – Но в вашем возрасте пора знать, что ничто в мире не пользуется таким успехом, как дерзость.

– Я запрещаю ее, положительно запрещаю, – настаивал господин Бине.

– Я знал, что вы будете возражать, и знаю, что очень скоро скажете спасибо за то, что я вас не послушался.

– Вы допрыгаетесь до беды.

– Я допрыгаюсь до удачи. Самое страшное, что вам грозит, – вернуться в залы деревенских рынков, из которых я вас вытащил. Нет, назло вам я повезу вас в Париж – только предоставьте все мне.

И Андре?Луи вышел, чтобы проследить, как печатаются афиши. Его приготовления не ограничились одними афишами. Он написал эффектную статью о блеске комедии дель арте и о труппе импровизаторов великого артиста Флоримона Бине, возрождающей ее. Бине звали не Флоримон, а всего?навсего Пьер, но у Андре?Луи было удивительное театральное чутье. Статья и афиши должны были разжечь интерес публики. Андре?Луи наказал Баску, у которого были родственники в Нанте, употребить все свое влияние и, не жалея средств, пристроить эту статью в «Нантский курьер» дня за два до приезда труппы Бине.

Так как статья была интересная и обладала несомненными литературными достоинствами, неудивительно, что Баску удалось выполнить поручение.

Таким образом, когда в первую неделю февраля Бине со своей труппой появился в Нанте, город был уже подготовлен. Господин Бине хотел, как всегда, пройти по городу в полной парадной форме под барабанный бой и грохот тарелок, но Андре?Луи был неумолим.

– Нет, так мы только обнаружим свою бедность, – сказал он. – Мы войдем в город незаметно, и пусть на нас работает воображение публики.

Как всегда, он настоял на своем. Господин Бине, который и так уже выдохся в борьбе с железной волей Скарамуша, был совершенно не в состоянии сражаться с ним теперь, когда на его стороне была Климена, вместе с ним осуждавшая отца за неповоротливость и устаревшие приемы. В метафорическом смысле господин Бине сложил оружие и, проклиная день, когда взял в труппу этого молодчика, поплыл по течению. Он был убежден, что в конце концов потонет, а пока что топил свое раздражение в бургундском. Слава богу, бургундского было хоть залейся. Никогда в жизни у него не было столько бургундского. Ну что ж, все обстоит не так плохо, как кажется. Во всяком случае, он благодарен Скарамушу за бургундское. Итак, опасаясь худшего, господин Бине надеялся на лучшее.

И вот взвился занавес в день первого представления труппы в Театре Фейдо, и Бине, трепеща, ждал в кулисах своего выхода. В зале было порядочно публики, любопытство которой удалось возбудить умелой подготовкой.

Хотя сценарий «Проделок Скарамуша», по?видимому, не сохранился, из «Исповеди» Андре?Луи нам известно, что пьеса начиналась сценой, в которой Полишинель в роли надменного влюбленного, безумно ревнивого, уговаривает горничную Коломбину шпионить за ее госпожой Клименой. Вначале он пытается умаслить ее с помощью лести, но этот номер не проходит с дерзкой Коломбиной, которая любит, чтобы льстецы были хотя бы привлекательны и оказывали должное внимание ее собственным весьма пикантным прелестям. Тогда подлый горбун переходит к угрозам и сулит Коломбине ужасную месть, если она выдаст или ослушается его, но и это не помогает. Наконец Полишинель прибегает к подкупу, и Коломбина, охотно получив от него кругленькую сумму, соглашается шпионить за Клименой и сообщать ему о поведении своей хозяйки.

Оба хорошо сыграли эту сцену, – возможно, их подстегивало собственное волнение при виде шикарной публики. Полишинель был чертовски неистов, высокомерен и настойчив, а Коломбина – просто неподражаема, когда пропускала мимо ушей лесть, дерзко насмехалась над угрозами и наконец ловко выкачивала из него деньги. По залу прокатился смех, который показывал, что все идет хорошо, но господину Бине, дрожавшему в кулисах, не хватало оглушительного гогота деревенских жителей, перед которыми он привык играть, и он еще больше разволновался.

Не успел Полишинель выйти за дверь, как в окно влетел Скарамуш. Обычно это эффектное появление разыгрывалось с грубым комикованием, от которого зал просто выл от восторга. Однако сейчас Скарамуш провел сцену иначе. Лежа сегодня утром в постели, он решил покончить с буффонадой, восхищавшей прежнюю публику, и добиться успеха тонкой игрой. Он сыграет лукавого, насмешливого плута, сдержанного и не лишенного чувства собственного достоинства, и произнесет текст сухо, с совершенно серьезным выражением лица, как будто не сознавая юмора, пронизывающего его речь. Таким образом, даже если публика не сразу раскусит его, тем больше он ей понравится в конечном счете.

Верный своему решению, Андре?Луи так и играл сейчас роль друга и наперсника Леандра, томящегося от любви. Скарамуш является за новостями о Климене, не упуская из виду денежных мешков Панталоне и своей интрижки с Коломбиной. Андре?Луи вольно обошелся с традиционным костюмом Скарамуша, добавив к нему красные прорези и заменив черный бархатный берет конусообразной шляпой с загнутыми полями и пучком перьев. Кроме того, он отказался от гитары.

Господин Бине, не услышав рева публики, которым она обычно приветствовала выход Скарамуша, не на шутку встревожился. И тут он уловил что?то непривычное в поведении Скарамуша и еще больше напугался. Дело в том, что тот, хотя и говорил с иностранным акцентом, нажимая на шипящие звуки, совершенно отказался от нарочитой шумливости, которую так любила их публика.

Господин Бине ломал руки в отчаянии.

– Все кончено, – сказал он. – Этот парень погубил нас. И поделом мне, дураку, за то, что я позволил ему верховодить.

Но когда господин Бине вышел на сцену, до него начало доходить, как он ошибся: оказалось, что публика внимательно слушает и на всех лицах – спокойная понимающая усмешка. А когда после окончания первого акта упал занавес и раздался гром аплодисментов, он почувствовал уверенность, что они выйдут сухими из воды.

Если бы Панталоне из «Проделок Скарамуша» не был пугливым старым идиотом, который вечно все путает, Бине погубил бы эту роль. Но поскольку он трясся от страха, нерешительность и тупость, составлявшие суть роли, усилились, и это принесло успех. А успех был такой, что он с лихвой оправдал всю шумиху, которую Скарамуш устроил перед приездом в Нант.

Самого же Скарамуша вслед за признанием публики ждало признание товарищей по труппе, которые с жаром приветствовали его в артистическом фойе театра после спектакля. Благодаря его таланту, изобретательности и энергии они за несколько недель из кучки бродячих фигляров превратились в труппу первоклассных артистов. От их лица выступил Полишинель, который, отдавая дань таланту Андре?Луи, сказал, что под его руководством они покорят весь мир, как сегодня покорили Нант.

Увлекшись, актеры не пощадили чувств господина Бине, который и так уже был сильно раздражен тем, что с его желаниями не считаются и что он бессилен перед Скарамушем. Хотя Бине скрепя сердце смирился с тем, что власть постепенно ускользает у него из рук, утешаясь ростом своих собственных доходов, в глубине души он затаил обиду, гасившую искры благодарности к его компаньону. Сегодня вечером нервы у него были натянуты до предела, и он так яростно винил в своих переживаниях Скарамуша, что даже полный и совершенно непостижимый успех не смог оправдать того в его глазах.

Теперь же, когда Бине к тому же обнаружил, что труппа его ни в грош не ставит – его собственная труппа, которую он так медленно и терпеливо собирал, – чаша его терпения переполнилась и недобрые чувства, до сих пор дремавшие в груди, пробудились. Сдерживая ярость, чтобы не выдать себя, он тем не менее счел необходимым немедленно отстоять свои права. Не хватало еще, чтобы с ним перестали считаться в труппе, которой он так долго командовал, пока ею не завладел этот тип, наполнивший его кошелек и отнявший власть.

Итак, когда Полишинель закончил свою речь, вперед выступил Бине. Грим помог ему скрыть горькие чувства, и он притворно присоединился к похвалам Полишинеля в адрес своего дорогого компаньона, но сделал это так, чтобы стало ясно, что все, чего добился Скарамуш, сделано с помощью и под руководством Бине. Он поблагодарил Скарамуша – так, как господин благодарит своего дворецкого за старательно выполненные приказания.

Речь Бине не обманула труппу и не успокоила его самого, – напротив, его горечь только усилилась от этой тщетной попытки. Ну да ладно, по крайней мере, его честь спасена и он показал им, кто глава труппы. Пожалуй, я не совсем точно выразил свою мысль, сказав, что его речь не обманула актеров, так как они все же заблуждались относительно его чувств. Они верили, что, приписывая все заслуги себе, в душе он так же, как все, благодарен Скарамушу. Андре?Луи вместе с актерами разделял это заблуждение и в короткой ответной речи великодушно подтвердил заслуги господина Бине.

Затем он объявил, что их успех в Нанте тем дороже для него, что теперь может сбыться его заветная мечта – обвенчаться с Клименой. Да, он сознает, что совершенно недостоин такого счастья. Теперь они с его добрым другом господином Бине, которому он обязан всем, чего достиг для себя и труппы, станут еще ближе. Новость вызвала радостное оживление, ибо в театральном мире так же любят влюбленных, как везде. Все шумно приветствовали счастливую пару – за исключением бедного Леандра, глаза которого стали еще грустнее, чем обычно.

В тот вечер они сидели одной семьей на втором этаже в гостинице на набережной Ла?Фосс – в той самой гостинице, откуда несколько недель тому назад Андре?Луи отправился играть совсем другую роль перед нантской публикой. Но разве та роль сильно отличалась от нынешней? – размышлял он. Разве и тогда он не был Скарамушем – интриганом, речистым и лицемерным, обманывавшим людей и цинично вводившим их в заблуждение, излагая мнения, которые не были его собственными? Разве удивительно, что он так быстро добился блестящего успеха как актер? Не был ли он всегда актером и не предназначила ли его для этого сама природа?

В следующий вечер они играли «Робкого влюбленного» перед полным залом. Слухи о блестящем начале гастролей облетели весь город, и успех был такой же, как в понедельник. В среду они давали «Фигаро?Скарамуша», а в четверг вышел «Нантский курьер» со статьей на целую колонку, в которой расхваливались блестящие импровизаторы, посрамившие заурядных декламаторов, произносящих заученные тексты.

Андре?Луи посмеивался про себя, читая эту газету за завтраком, так как у него не было никаких заблуждений насчет ложности последнего утверждения. Просто их труппа – новинка, и пышность, с которой ее подали, провела автора статьи. В этот момент вошли Бине с Клименой, и Андре?Луи приветствовал их. Он помахал газетой:

– Все в порядке, мы остаемся в Нанте.

– Вот как? – кисло сказал Бине. – У вас всегда все в порядке, мой друг.

– Прочтите сами, – протянул Андре?Луи газету.

Господин Бине начал читать с угрюмым выражением лица, потом молча отложил газету и принялся за еду.

– Ну что, я был прав? – спросил Андре?Луи, которого слегка заинтриговало поведение господина Бине.

– В чем?

– Когда говорил, что надо ехать в Нант.

– Если бы так не считал я, мы бы никуда не поехали, – ответил господин Бине, продолжая есть.

Удивленный Андре?Луи сменил тему.

После завтрака они с Клименой отправились прогуляться по набережной. Ярко светило солнце, не такое холодное, как в последние дни. Когда они выходили, Коломбина бестактно навязалась им в спутницы. Правда, Арлекин несколько исправил дело, догнав их бегом и присоединившись к Коломбине.

Андре?Луи, шагавший с Клименой впереди, завел разговор о том, что занимало его сейчас больше всего.

– Ваш отец очень странно держится со мной. Можно подумать, что он ни с того ни с сего стал ко мне плохо относиться.

– Ну что вы, вам кажется, – возразила Климена. – Отец очень благодарен вам, как и все мы.

– Ничуть не бывало. Он злится на меня, и, кажется, я знаю за что. А вы? Разве вы не догадываетесь?

– Нет, нисколько.

– Если бы вы были моей дочерью – слава богу, это не так, – я был бы обижен на мужчину, который отобрал бы вас. Бедный старый Панталоне! Он назвал меня разбойником, когда я сказал ему, что собираюсь на вас жениться.

– Он прав. Вы – дерзкий разбойник, Скарамуш.

– Что противоречит моему амплуа, – сказал он. – Ваш отец считает, что актеры должны играть на сцене роли, соответствующие их характеру.

– Но вы же действительно берете все, чего пожелаете, не так ли? – Она взглянула на него восхищенно и застенчиво.

– Да, когда удается. Я не стал дожидаться, пока ваш отец даст согласие на наш брак, и, когда он фактически отказал мне, силой вырвал у него это согласие. Ручаюсь, теперь ему ни за что не получить его обратно. Наверно, это злит вашего отца больше всего.

Климена засмеялась и приготовилась сострить в ответ, но Андре?Луи не слышал ни слова. По набережной, где было оживленное движение, к ним приближался кабриолет, верх которого был почти сплошь из стекла. Двумя великолепными гнедыми лошадьми правил кучер в роскошной ливрее.

В кабриолете сидела хрупкая молодая девушка, закутанная в ротонду из меха рыси. Ее лицо с тонкими чертами было красиво. Девушка подалась вперед, губы ее полураскрылись, она пожирала Скарамуша глазами. Наконец, почувствовав на себе взгляд, он посмотрел в ее сторону и, пораженный, остановился.

Климена, прервав фразу на середине, тоже остановилась и потянула Андре?Луи за рукав.

– Что случилось, Скарамуш?

Но он не отвечал. В эту минуту осанистый кучер, повинуясь распоряжению маленькой госпожи, остановил возле них кабриолет, и лакей в белых чулках соскочил на землю. Климене изящно одетая девушка в карете с гербами показалась сказочной принцессой. И эта принцесса, глаза которой засияли, а на щеках вспыхнул румянец, протянула Скарамушу руку в элегантной перчатке.

– Андре?Луи! – позвала она.

Скарамуш запросто взял эту царственную особу за руку – точно так же, как мог бы взять за руку Климену, – и, не спуская с нее глаз, отражавших ее радостное удивление, фамильярно обратился по имени:

– Алина!

 

Глава VIII

Сон

 

– Дверь, – приказала Алина лакею и на одном дыхании сказала Андре?Луи: – Садитесь.

– Минутку, Алина.

Он повернулся к своей спутнице, застывшей в изумлении, и к подошедшим в этот момент Арлекину с Коломбиной.

– Вы позволите, Климена? – сказал он, запыхавшись. Но это было скорее утверждение, чем вопрос. – К счастью, вы не одни. Арлекин вас проводит. Увидимся за обедом.

С этими словами он, не дожидаясь ответа, вскочил в кабриолет. Лакей закрыл дверцу, кучер щелкнул кнутом, и королевский экипаж покатил по набережной, а три комедианта смотрели ему вслед с открытым ртом. Наконец Арлекин рассмеялся:

– Наш Скарамуш – переодетый принц!

Коломбина захлопала в ладоши и сверкнула белыми зубами.

– Ах, Климена, прямо как в романе! Какая прелесть!

Климена перестала хмуриться, чувство обиды сменилось у нее недоумением.

– Но кто она?

– Конечно же его сестра, – уверенно заявил Арлекин.

– Его сестра? Откуда ты знаешь?

– Я просто знаю, что он скажет тебе, когда вернется.

– А почему?

– Потому что ты все равно не поверила бы, скажи он, что это его мать.

Проводив экипаж взглядом, они побрели в ту же сторону. А в это время в экипаже Алина с серьезным видом разглядывала Андре?Луи. Она сжала губы, тонкие брови слегка сдвинулись.

– У вас странная компания, Андре, – вот первое, что она ему сказала. – Или я ошиблась и ваша спутница не мадемуазель Бине из Театра Фейдо?

– Вы не ошиблись. Однако я и не предполагал, что мадемуазель Бине уже так известна.

– О, что до этого… – Она пожала плечами, в голосе послышалось спокойное презрение. Она пояснила: – Просто вчера я была на спектакле. Думаю, я узнала ее.

– Вы были вчера вечером в Фейдо? Как же я вас не увидел?

– А вы тоже там были?

– Был ли там я? – воскликнул он, но, опомнившись, сразу же заговорил безразличным тоном. – О да, я там был. – Ему почему?то не хотелось признаться, что он без всякого сопротивления пал, с ее точки зрения, так низко. Слава богу, грим и измененный голос сделали его неузнаваемым даже для Алины, которая знала его с детства.

– Понятно, – сказала она и еще плотнее сжала губы.

– Что же вам понятно?

– Что мадемуазель Бине на редкость привлекательна. Разумеется, вы были в театре, это ясно по вашему тону. Знаете, вы разочаровываете меня, Андре. Наверно, это глупо с моей стороны и говорит о том, что я недостаточно хорошо знаю сильный пол. Мне известно, что большинство светских молодых людей испытывает непреодолимую тягу к существам, которые выставляют себя напоказ на подмостках, но от вас я этого не ожидала. Я имела глупость вообразить, что вы не такой и выше подобного пустого времяпрепровождения. Я считала, что вы немного идеалист.

– Вы льстите мне!

– Да, теперь я вижу, что заблуждалась, но вы сами сбили меня с толку. Вы столько рассуждали о какой?то морали, с таким пылом разглагольствовали о философии, так тонко лицемерили, что я обманулась. Странно, что при таком актерском даровании вы не вступили в труппу мадемуазель Бине.

– Вступил, – сказал он.

Ему пришлось признаться в этом, ибо он выбрал меньшее из двух зол.

На лице Алины появилось недоверие, сменившееся ужасом и наконец отвращением.

– Ну конечно, – сказала она после долгой паузы, – таким образом вы могли находиться вблизи своей пассии.

– Это лишь одна из причин, была и другая. Дело в том, что, когда мне пришлось выбирать между сценой и виселицей, я проявил неслыханную слабость, предпочтя первое. Такое поведение недостойно человека со столь благородными идеалами, как у меня, но что поделаешь! Подобно всем теоретикам, оторванным от жизни, я нахожу, что проповедовать легче, чем осуществлять. Итак, мне остановить карету и выйти, чтобы не осквернять ее своей недостойной персоной? Или рассказать, как все случилось?

– Сначала расскажите, а там видно будет.

Он рассказал, как встретил труппу Бине и жандармов и понял, что, присоединившись к труппе, сможет в безопасности переждать, пока не минует опасность.

Услышав объяснения, Алина смягчилась, и тон ее перестал быть ледяным.

– Мой бедный Андре, почему же вы не сказали мне все сразу?

– Во?первых, вы не дали мне на это времени; во?вторых, я боялся шокировать вас зрелищем своего падения.

Она приняла его слова всерьез.

– Так ли уж необходимо было вступать в труппу? И почему вы не написали нам, где находитесь? Я же вас просила.

– Я как раз думал об этом вчера, но колебался из?за некоторых соображений.

– Вы думали, нам будет неприятно узнать, чем вы занимаетесь?

– Пожалуй, я предпочитал удивить вас своими блестящими успехами.

– О, так вы собираетесь стать великим актером? – с откровенным пренебрежением спросила она.

– Возможно. Но меня больше привлекают лавры великого драматурга. И не фыркайте столь презрительно. Писать пьесы – почетное занятие. Высший свет считает за честь знакомство с такими людьми, как Бомарше и Шенье.

– А вы не хуже их?

– Я надеюсь их превзойти, однако признаю, что именно они научили меня ходить. Как вам понравилась вчерашняя пьеса?

– Она забавная и хорошо задумана.

– Позвольте познакомить вас с автором.

– Так это вы? Но ведь это труппа импровизаторов.

– Даже импровизаторам нужен автор, чтобы писать сценарии, – пока что я пишу только их, но скоро возьмусь за пьесы в современном духе.

– Вы обманываете себя, мой бедный Андре. Чем была бы вчерашняя пьеса без актеров? Вам повезло со Скарамушем.

– Познакомьтесь с ним – только это секрет!

– Вы – Скарамуш? Вы? – Она повернулась, чтобы как следует разглядеть Андре?Луи. Он улыбнулся своей особенной улыбкой – не разжимая губ, – от которой на щеках появлялись глубокие складки, и кивнул. – Так я вас не узнала?

– Вы, разумеется, вообразили, что я – рабочий сцены? А теперь, когда вы знаете все обо мне, расскажите, что в Гаврийяке? Как мой крестный отец?

– Он здоров, – сказала она, – и все еще сильно разгневан на вас.

– Напишите, что я тоже здоров и процветаю, и этим ограничьтесь. Не стоит сообщать ему, чем я занимаюсь, – ведь у него есть свои предрассудки. К тому же это было бы неосторожно. А теперь я задам вопрос, который у меня на языке вертится с тех пор, как я сел в экипаж. Что вы делаете в Нанте, Алина?

– Я приехала навестить свою тетю, госпожу де Сотрон. Это с ней я была вчера в театре: нам стало скучно в замке. Но сегодня у тети будут гости, и среди них – маркиз де Латур д’Азир.

Андре?Луи нахмурился и вздохнул.

– Алина, вы когда?нибудь слышали, как погиб бедный Филипп де Вильморен?

– Да, мне рассказал сначала дядя, а потом и сам господин де Латур д’Азир.

– Разве это не помогло вам решить вопрос о браке?

– А при чем тут это? Вы забываете, что я всего лишь женщина и не смогу рассудить мужчин в подобных делах.

– А почему бы и нет? Вы вполне способны это сделать, тем более что вы выслушали обе стороны. Ведь мой крестный, надо полагать, сказал вам правду. Вы можете, но не хотите рассудить. – Тон его стал резким. – Вы намеренно закрываете глаза на справедливость, ибо иначе вам пришлось бы отказаться от противоестественных честолюбивых устремлений.

– Превосходно! – воскликнула она и взглянула на него насмешливо. – А знаете, вы просто смешны! Я нахожу вас среди отбросов общества, и вы, не краснея, выпускаете руку актрисы и идете поучать меня.

– Даже если бы они были отбросами общества, то и тогда уважение и преданность вам, Алина, заставили бы меня дать совет. – Он стал суров и непреклонен. – Но это не отбросы. Актриса может обладать честью и добродетелью, но их нет у светской дамы, которая, вступая в брак, продает себя за богатство и титул, чтобы удовлетворить тщеславие.

Алина задохнулась и побелела от гнева. Она протянула руку к шнурку.

– Я полагаю, мне лучше высадить вас, чтобы вы вернулись и поискали чести и добродетели у своей девки из театра.

– Вы не должны так говорить о ней.

– Ну вот, теперь еще не хватало нам поспорить о ней. Вы считаете, я слишком деликатно выразилась? Наверно, мне следовало назвать ее…

– Если уж вы непременно хотите говорить о ней, называйте ее моей женой.

Изумление умерило гнев Алины, и она еще сильнее побледнела.

– Боже мой! – произнесла она и с ужасом взглянула на него. – Вы женаты? Женаты на этой…

– Еще нет, но скоро женюсь. И позвольте сказать вам, что эта девушка, о которой вы говорите с презрением, даже не зная ее, так же порядочна и чиста, как вы, Алина. Ум и талант помогли ей пробиться, и она обязательно добьется большего. К тому же у нее есть женственность, поэтому она при выборе супруга руководствуется природным инстинктом.

Дрожа от гнева, Алина дернула за шнурок.

– Вы сию же минуту выйдете, – бушевала она. – Как вы смеете сравнивать меня с этой…

– С моей женой, – перебил он, не дав ей сказать грубое слово. Он открыл дверцу сам, не дожидаясь лакея, и спрыгнул на землю. – Передайте от меня привет убийце, за которого вы собираетесь замуж, – яростно сказал он и захлопнул дверцу. – Езжайте, – бросил он кучеру.

Экипаж покатил прочь по предместью Жиган, а Андре?Луи стоял, дрожа от ярости. Однако, пока он шел в гостиницу, гнев постепенно остывал, и он начал понимать Алину, а поняв, в конце концов простил. Не ее вина, что она считает каждую актрису потаскушкой: так ее воспитали. Воспитание также приучило ее спокойно принимать чудовищный брак по расчету, к которому ее склонили.

Вернувшись в гостиницу, он застал труппу за столом.

Когда он вошел, воцарилось молчание, столь внезапное, что волей?неволей пришлось предположить, что беседовали о нем. Арлекин и Коломбина рассказали историю о переодетом принце, которого увезла в фаэтоне какая?то принцесса, не упустив ни одной детали.

Климена была задумчива и молчалива. Она размышляла о том, что? Коломбина назвала «как в романе». Ясно, что ее Скарамуш – не тот, за кого себя выдавал, иначе он и та дама из высшего света не фамильярничали бы друг с другом. Еще не зная, что он занимает высокое положение, Климена завоевала его – и вот награда за ее бескорыстную привязанность. Даже тайная враждебность Бине растаяла при поразительной новости. Он весьма игриво ущипнул дочь за ушко:

– Так?так, дитя мое, уж тебе?то удалось разглядеть, что кроется за его маской!

Климена обиженно отвергла это предположение.

– Ничего подобного, – ответила она. – Я считала его тем, за кого он себя выдавал.

Бине с самым серьезным видом подмигнул дочери и рассмеялся:

– Ну разумеется! Но, подобно твоему отцу, который когда?то был благородным человеком и умеет отличить повадки благородных людей, ты сумела разглядеть в нем что?то изысканное, отличающее его от тех, с кем тебе, увы, до сих пор приходилось водиться. Так же как и мне, тебе хорошо известно, что свою высокомерную манеру держаться и повелительный тон он усвоил не в затхлой конторе адвоката и что ни в речах, ни в мыслях у него нет ничего от буржуа, за которого он себя выдает. Завоевав его, ты проявила проницательность. Известно ли тебе, Климена, что я еще буду очень гордиться тобой?

Климена вышла, не ответив отцу: его льстивый тон претил ей. Конечно, Скарамуш светский господин – если угодно, со странностями, но прирожденный аристократ. А она станет настоящей госпожой. Отцу придется научиться иначе обращаться с ней.

Когда возлюбленный Климены вошел в комнату, где они обедали, она взглянула на него застенчиво – но иначе, чем раньше. Она впервые заметила гордую посадку головы, упрямый подбородок, изящество движений – изящество человека, у которого в юности были учителя танцев и фехтования.

Ее покоробило, когда он, бросившись в кресло, обменялся, по своему обыкновению, остротами с Арлекином, как с равным. Еще больше ее задело, что Арлекин, который теперь знал, кто такой Скарамуш, держался с ним с неподобающей фамильярностью.

 

Глава IX

Пробуждение

 

– Знаете ли вы, – сказала Климена, – что я жду объяснений, которые вы, как мне кажется, должны дать?

Андре?Луи опоздал к обеду, и теперь они были за столом одни. Он набивал себе трубку: поступив в труппу Бине, он приобрел привычку курить. Остальные ушли, поняв, что Скарамуша и Климену надо оставить наедине. Правда, Андре?Луи придерживался на этот счет иного мнения. Он лениво затянулся, потом нахмурился.

– Объяснений? – спросил он, взглянув на нее. – А по какому поводу?

– По поводу того, что вы обманывали нас – меня.

– Я никого не обманывал, – возразил он.

– Вы хотите сказать, что просто держали язык за зубами и что молчание – не обман? Разве скрывать от будущей жены свое прошлое – не обман? Вам не следовало притворяться, что вы – простой сельский адвокат, впрочем, любому ясно, что это не так. Возможно, это очень романтично, но… Итак, объяснитесь ли вы наконец?

– Ясно, – сказал он и затянулся трубкой. – Вы ошибаетесь, Климена, – я никого не обманывал. Если я не все о себе рассказал, то лишь потому, что не считал это важным. Но я никогда не выдавал себя за другого. Когда я представился, то говорил правду.

Его упорство начало раздражать Климену, и раздражение отразилось на ее прелестном лице и прозвучало в голосе.

– Ха! А та знатная дама, которая вас увезла в кабриолете, не особенно со мной церемонясь? Вы ведь с ней накоротке. Кто она вам?

– Почти сестра.

– Почти сестра! – вознегодовала Климена. – Арлекин угадал, что вы скажете именно так. Он шутил, но мне было не очень смешно. Теперь же, когда он оказался прав, мне совсем не смешно. Надеюсь, у нее есть имя, у этой сестры?

– Разумеется, у нее есть имя. Ее зовут мадемуазель Алина де Керкадью. Она племянница Кантэна де Керкадью, сеньора де Гаврийяка.

– Ого! Недурное имя у вашей сестрицы! И что же это значит – «почти сестра», дружок?

Впервые за время знакомства с Клименой Андре?Луи, к своему сожалению, заметил некоторую вульгарность манер и сварливость тона.

– Точнее всего было бы сказать, что она приходится мне почти кузиной.

– Почти кузиной! Да что же это за родство такое? Клянусь честью, вы кого угодно запутаете!

– Да, тут нужно кое?что пояснить.

– А я вам о чем битый час твержу? Правда, вы что?то не спешите давать объяснения.

– Да нет, просто все это не важно. Впрочем, судите сами. Ее дядя, господин де Керкадью, – мой крестный отец, поэтому мы с Алиной вместе играли в детстве. Все в Гаврийяке думают, что господин де Керкадью – мой настоящий отец. Он с ранних лет заботился о моем воспитании, и только благодаря ему я получил образование в коллеже Людовика Великого. Я обязан ему всем, что имею, – точнее, всем, что имел, так как по своей воле теперь оказался на улице и не имею ничего – кроме того, что заработаю в театре или иным способом.

Климена сидела бледная, ошеломленная жестоким ударом, нанесенным ее гордыне. Еще вчера рассказ Скарамуша не произвел бы на нее ровно никакого впечатления, а сегодняшнее происшествие лишь возвысило бы Скарамуша в ее глазах. Но теперь, когда ее воображение соткало для него такое великолепное происхождение, когда все уверены, что, заключив с ним брак, она сделается знатной дамой, признание Скарамуша сокрушило и унизило ее. Переодетый принц оказался всего?навсего незаконнорожденным сыном сельского дворянина! Она станет посмешищем актеров, которые только что завидовали ее романтической судьбе!

– Вам следовало рассказать мне это раньше, – глухо проговорила она, стараясь, чтобы голос не дрожал.

– Да, возможно. Однако разве это так важно?

– Важно? – Она подавила ярость, чтобы задать следующий вопрос: – Вы говорите, что все считают господина де Керкадью вашим отцом. Что вы имеете в виду?

– То, что сказал. Я не разделяю общего убеждения. Возможно, во мне говорит инстинкт. Кроме того, я как?то спросил об этом самого господина де Керкадью, и он ответил отрицательно. Возможно, этому не стоило придавать значения, учитывая обстоятельства, но я всегда знал крестного как человека весьма щепетильного в вопросах чести, и потому верю ему. Он заверил меня, что не знает, кто мой отец.

– А насчет вашей матери он так же плохо осведомлен? – Климена насмешливо улыбалась, но Андре?Луи не заметил этого, так как она сидела спиной к свету.

– Он не открыл мне ее имени, но признался, что она была его близким другом.

Его удивил смех Климены, довольно?таки неприятный.

– Очень близким другом, уж можете не сомневаться, простак вы этакий. Какую фамилию вы носите?

Он сдержал закипающее негодование и спокойно ответил на вопрос:

– Моро. Мне сказали, что моя фамилия происходит от названия бретонской деревушки, в которой я родился, но мне и не нужна никакая фамилия. Мое единственное имя – Скарамуш, и право на него я заработал. Итак, как видите, моя дорогая, – заключил он с улыбкой, – я нисколько вас не обманывал.

– Да, теперь я вижу, – безрадостно рассмеялась она, затем глубоко вздохнула и поднялась. – Я очень устала.

Он мгновенно вскочил на ноги, но Климена отмахнулась усталым жестом:

– Я, пожалуй, пойду отдохну до театра.

И она не спеша направилась к выходу. Скарамуш кинулся открывать дверь, но Климена вышла, даже не взглянув на него.

Ее короткий романтический сон закончился. Великолепное сказочное царство, возведенное за последний час с такими точными деталями, – царство, в котором она должна была властвовать, – рассыпалось у нее на глазах, и обломки лежали у ног. Каждый из этих обломков стал камнем преткновения, мешавшим видеть Скарамуша прежними глазами.

Андре?Луи сидел в амбразуре окна, покуривая и задумчиво глядя на реку. Он был заинтригован. Климена шокирована, это ясно, но непонятно почему. Признание, что он незаконнорожденный, не должно было особенно повредить ему в глазах девушки, воспитанной в такой среде, как Климена. И тем не менее совершенно очевидно, что его слова все испортили.

За этими размышлениями и застала его Коломбина, вернувшаяся через полчаса.

– В полном одиночестве, мой принц! – засмеялась она, и это приветствие внезапно открыло ему истину. Климена так сильно разочарована, потому что рухнули надежды, которые создало буйное воображение актеров после случайной встречи с Алиной. Бедное дитя! Скарамуш улыбнулся Коломбине.

– Пожалуй, я еще немного побуду принцем, пока все не привыкнут к мысли, что я не принц, – сказал он.

– Не принц? Ну тогда герцог или, на худой конец, маркиз.

– Даже не кавалер – разве что кавалер ордена Фортуны. Я просто Скарамуш, и все мои замки – воздушные.

На оживленном добродушном лице было написано разочарование.

– А я?то думала…

– Я знаю, – перебил он. – В том?то и беда.

О размерах этой беды он смог судить вечером по тому, как вела себя Климена со светскими молодыми людьми, которые в антрактах толпились в артистическом фойе, чтобы выразить восхищение несравненной Влюбленной. До сих пор она держала себя с ними осмотрительно, внушая уважение, но сегодня была легкомысленно?весела, бесстыдна, развязна.

Андре?Луи в мягкой форме сказал ей об этом, когда они возвращались домой, и посоветовал впредь быть благоразумнее.

– Мы еще не женаты, – резко ответила она. – Подождите, пока мы поженимся, и тогда уж будете меня учить, как вести себя.

– Я верю, что тогда у меня не будет для этого повода, – ответил он.

– Ах, вы верите! Ну конечно – вы же так легковерны!

– Климена, я вас обидел. Простите меня.

– Ладно, ничего, – сказала она. – Чего же еще от вас ожидать!

Но Андре?Луи остался спокоен, так как знал причину ее дурного настроения, и, сожалея, понимал, а понимая, прощал. Он заметил, что ее отец тоже в дурном расположении духа, и это его искренне позабавило. Близкое знакомство с господином Бине могло вызвать к нему лишь презрение. Что до остальных членов труппы, они были настроены к Скарамушу очень дружелюбно. Казалось даже, что он на самом деле утратил высокое положение, существовавшее лишь в их воображении. А может быть, тут сыграло роль то, что актеры видели, как повлияло на Климену падение Скарамуша с ослепительных высот.

Единственным исключением был Леандр, который наконец?то вышел из обычного меланхолического состояния. Теперь в его взгляде сверкало злобное удовлетворение, и он с лукавой насмешкой величал своего соперника «мой принц».

Назавтра Андре?Луи почти не видел Климену, и неудивительно, так как снова с головой ушел в работу, готовя «Фигаро?Скарамуша», которого должны были сыграть в субботу. Кроме того, несмотря на многочисленные дела в театре, он теперь каждое утро посвящал один час занятиям в академии фехтования, чтобы улучшить осанку и свободнее двигаться по сцене. Однако в это утро его отвлекали мысли о Климене и Алине, причем, как ни странно, особенно беспокоила его последняя. Он считал, что поведение Климены – временное явление, но мысль о том, как держала себя с ним Алина, терзала его, и еще больше мучила мысль о ее возможном обручении с маркизом де Латур д’Азиром.

И тут Андре?Луи пронзила мысль о добровольно взятой на себя миссии, о которой он совсем забыл. Он похвастался, что голос, который господин де Латур д’Азир попытался заставить умолкнуть, зазвенит по всей стране, – и что же он для этого сделал? Он подстрекал толпу в Рене и Нанте в таких выражениях, которые мог бы использовать сам бедный Филипп, а что же дальше? Раздались крики «держи!» – и он удрал, как трусливая шавка, и забился в первую попавшуюся конуру, в которой отсиживается, занимаясь исключительно собственной персоной. Какая огромная разница между словом и делом!

Итак, пока он убивает время на пустяки и играет Скарамуша, мечтая о том, чтобы стать соперником Шенье и Мерсье, господин де Латур д’Азир нагло разгуливает, вытворяя, что ему заблагорассудится. И бесполезно утешаться мыслью, что семена, которые он посеял, уже приносят плоды, а требования, высказанные им в Нанте от лица третьего сословия, признаны справедливыми господином Неккером главным образом благодаря волнениям, вызванным этой анонимной речью. Его миссия заключается не в том, чтобы хлопотать о возрождении человечества или о полном обновлении социальной структуры Франции. Нет, его задача заключается в том, чтобы заставить господина де Латур д’Азира расплатиться сполна за зверское убийство Филиппа де Вильморена. Мысль о том, что только возможность брака Алины с маркизом заставила его вспомнить о своей клятве, не прибавила Андре?Луи самоуважения. Вероятно, он был несправедлив к себе, когда отбрасывал как пустую софистику доводы о том, что ничего нельзя было сделать и что высуни он голову, как его немедленно повезли бы под стражей в Рен и он бы совершил прощальный уход со сцены жизни прямо на виселицу.

Невозможно читать эту часть «Исповеди», не испытывая жалости к Андре?Луи: чувствуешь, как раздирали его противоречивые чувства и как он себя осуждал и презирал. А если у вас достаточно воображения, чтобы поставить себя на его место, вы поймете, что было возможно только одно решение – к нему?то и пришел Андре?Луи, – а именно: немедленно начать действовать, как только станет ясно, в каком направлении надо двигаться, чтобы достичь своей истинной цели.

Случилось так, что первый, кого он увидел в четверг вечером, выйдя на сцену, была Алина, а вторым – маркиз де Латур д’Азир. Они сидели в ложе бенуара прямо над сценой, были с ними и другие. Особенно выделялась худощавая пожилая дама в роскошном туалете, которая, как предположил Андре?Луи, была графиней де Сотрон. Но в первый момент он видел лишь тех двоих, которые в последнее время занимали все его мысли. Даже если бы он увидел их врозь, это лишило бы его самообладания – но когда он увидел их вместе, то почти начисто забыл, для чего вышел на сцену. Затем он овладел собой и начал играть. Он пишет, что играл с небывалым подъемом и никогда за всю его короткую, но бурную сценическую карьеру ему так не аплодировали.

За первым ударом последовал в тот вечер второй. Войдя в артистическое фойе после второго акта, Андре?Луи увидел, что там еще более людно, чем обычно, а в дальнем углу, склонившись над Клименой, стоит господин де Латур д’Азир. Маркиз впился глазами в ее лицо и, улыбаясь, занимал беседой. Он полностью завладел вниманием Климены, а надо сказать, что этой привилегии не удостаивался еще ни один из завсегдатаев кулис. Эти менее важные господа расступились перед маркизом, как шакалы перед львом.

Андре?Луи застыл, пораженный, затем, оправившись от изумления, принялся изучать маркиза критическим оком. Он отметил красоту, изящество, изысканные манеры и полное самообладание. Особенно же он отметил выражение темных глаз, пожиравших красивое лицо Климены, и его губы сжались.

Господин де Латур д’Азир не заметил ни Андре?Луи, ни его взглядов, а если и заметил, то не узнал под гримом Скарамуша. Впрочем, если бы маркиз и узнал его, то не испытал бы ни малейшего беспокойства.

В смятении Андре?Луи сел поодаль. Вскоре он осознал, что к нему обращается жеманный молодой человек, и с усилием что?то ответил. Поскольку Клименой завладел маркиз, а Коломбину взяли в плотное кольцо щеголи, то менее значительным посетителям пришлось довольствоваться обществом Мадам и мужского персонала труппы. Господин Бине был душой веселой компании, которая смеялась до слез над его остротами. Казалось, он вышел из мрачного расположения духа, владевшего им последние два дня, и пребывал в прекрасном настроении. Скарамуш заметил, как упорно его взгляд возвращается к дочери и ее ослепительному поклоннику.

В тот вечер у Андре?Луи и Климены состоялся разговор в повышенном тоне и Климена наговорила резкостей. Когда он снова, на этот раз более настоятельно, попросил невесту вести себя осмотрительней и не поощрять ухаживаний такого человека, как господин де Латур д’Азир, она осыпала его оскорблениями. Она просто потрясла его ядовитым тоном и грубой бранью, которой он никак от нее не ожидал.

Андре?Луи попытался урезонить Климену, и наконец она пошла на некоторые уступки.

– Если вы обручились со мной только для того, чтобы быть мне помехой, то чем раньше мы расстанемся, тем лучше.

– Значит, вы не любите меня, Климена?

– При чем тут любовь? Просто я не потерплю нелепой ревности. Актрисе приходится принимать поклонение от всех.

– Согласен. Тут нет ничего страшного, если она ничего не дает взамен.

Побелев, Климена резко повернулась к нему.

– Что именно вы имеете в виду?

– По?моему, это понятно без объяснений. Девушка в вашем положении может принимать поклонение при условии, что она принимает его с достоинством и вежливым равнодушием, показывая, что не собирается даровать взамен никаких милостей, кроме улыбки. Если она благоразумна, то устроит так, чтобы воздыхатели собирались вокруг нее все вместе, и не останется наедине ни с одним. Если она осмотрительна, то никогда не подаст надежд, чтобы не попасть в положение, когда не в ее власти будет воспрепятствовать их осуществлению.

– Да как вы смеете?

– Я знаю, о чем говорю, и знаю господина де Латур д’Азира, – ответил Андре?Луи. – Это человек безжалостный и жестокий, берущий все, чего пожелает, не считаясь с тем, добровольно ли ему это дают, не задумывающийся о горе, которое приносит, потакая всем своим прихотям, признающий один закон – силу. Подумайте об этом, Климена, и спросите себя, проявил ли я неуважение, предупредив вас.

И он вышел, не желая продолжать разговор на эту тему.

Следующие дни были несчастливыми для него и еще для одного человека. Этим человеком был Леандр, которого упорное ухаживание господина де Латур д’Азира за Клименой повергло в глубочайшее уныние. Маркиз не пропускал ни одного представления. Он постоянно оставлял за собой ложу и неизменно появлялся либо один, либо со своим кузеном господином де Шабрийанном.

На следующей неделе, во вторник, Андре?Луи рано утром вышел из дому один. Он был не в духе, раздраженный своим крайне унизительным положением, и пошел пройтись, чтобы развеяться. Повернув за угол площади Буффе, он столкнулся с худощавым господином с болезненно?бледным цветом лица. На нем ловко сидело черное платье, а под круглой шляпой был парик, перевязанный лентой. При виде Андре?Луи человек отступил, навел на него лорнет и наконец окликнул голосом, в котором звучало изумление:

– Моро! Где же вы, черт возьми, прятались все эти месяцы?

Это был Ле Шапелье, адвокат, глава Ренского салона.

– Под юбками Мельпомены, – ответил Скарамуш.

– Не понимаю.

– Тем лучше. Как вы, Изаак? И что происходит в мире? Кажется, в последнее время все спокойно?

– Спокойно! – засмеялся Ле Шапелье. – Да где же вы были? Спокойно! – Он указал на кафе в тени мрачной тюрьмы, находившееся по ту сторону площади. – Пойдемте выпьем баварского пива. Вы нам просто позарез нужны, мы вас повсюду ищем, и – надо же! – вдруг сваливаетесь как снег на голову!

Они пересекли площадь и вошли в кафе.

– Так вы считаете, что в мире все спокойно! С ума сойти! Значит, вы ничего не слыхали про королевский указ о созыве Генеральных штатов? Теперь мы должны получить то, чего требовали сами и чего требовали для нас вы здесь, в Нанте. А слыхали вы про указ о предварительных выборах – выборах выборщиков? А знаете, какой шум поднялся в Рене в прошлом месяце? Дело в том, что в указе говорилось, что три сословия должны вместе заседать в Генеральных штатах бальяжей,[98] но в Ренском бальяже аристократы вечно упорствуют в неподчинении. И вот они взялись за оружие – шестьсот человек вместе со своей челядью, возглавляемые вашим старым другом, господином де Латур д’Азиром, и решили разбить в пух и прах нас, представителей третьего сословия, чтобы положить конец нашей наглости. – Ле Шапелье тихо рассмеялся. – Но не тут?то было: мы показали им, что тоже кое?чего стоим и умеем владеть оружием. Именно к этому вы призывали нас здесь, в Нанте, в ноябре прошлого года. Мы дали им решительный бой на улице под командованием вашего однофамильца Моро, военного полицейского. Да, задали мы им перцу – они еле ноги унесли и укрылись в монастыре кордельеров.[99] Так закончилось их сопротивление власти короля и воле народа.

Ле Шапелье вкратце остановился на деталях событий и наконец перешел к делу, из?за которого, по его словам, вынужден был охотиться за Андре?Луи и совсем было отчаялся найти его.

Нант посылает пятьдесят делегатов в Рен на собрание, которое должно выбрать депутатов от третьего сословия и отредактировать их наказы. Сам Рен представлен полностью, в то время как такие деревни, как Гаврийяк, посылают двух делегатов от каждых двухсот дворов или и того меньше. И Гаврийяк, и Рен, и Нант хотят, чтобы Андре?Луи Моро был в числе их делегатов: Гаврийяк – поскольку он из их деревни и там известно, какие жертвы народному делу он принес; Рен – поскольку там слышали его вдохновенное выступление в день убийства студентов; что касается Нанта, то там не знали, кто он такой на самом деле, и хотели послать его от Нанта как оратора, обращавшегося к ним под именем Omnes Omnibus и выработавшего для них меморандум, который, как полагают, в большой степени повлиял на господина Неккера при формулировании условий созыва.

Поскольку Андре?Луи не смогли найти, его не включили ни в одну делегацию. Теперь же случилось так, что в делегации от Нанта есть одна?две вакансии, и именно для того, чтобы заполнить их, Ле Шапелье приехал в Нант.

Андре?Луи решительно отверг предложение Ле Шапелье.

– Вы отказываетесь? – вскричал тот. – Вы с ума сошли! Отказываться, когда тебя требуют со всех сторон! Да понимаете ли вы, что, скорее всего, вас выберут одним из депутатов и пошлют в Генеральные штаты в Версаль, чтобы представлять нас в деле спасения Франции?

Но, как мы знаем, Андре?Луи вовсе не был озабочен спасением Франции. В данный момент он был занят спасением двух женщин, которых любил – правда, совершенно по?разному, – от мужчины, которого поклялся уничтожить. Он твердо стоял на своем отказе, пока Ле Шапелье с удрученным видом не оставил все попытки убедить его.

– Странно, – сказал Андре?Луи, – что я настолько занят ерундой, что даже не заметил, что жители Нанта с головой ушли в политику.

– С головой! Мой друг, Нант – просто бурлящий котел политических страстей! На поверхности все спокойно лишь потому, что есть уверенность, что все идет как надо. Но при малейшем намеке, что это не так, котел перекипит и страсти выплеснутся.

– В самом деле? – задумчиво переспросил Скарамуш. – Эти сведения могут пригодиться. – Затем он сменил тему. – Знаете ли вы, что Латур д’Азир находится здесь?

– В Нанте? Однако, если он выходит на улицу, ему не откажешь в мужестве: ведь жители Нанта знают о его прошлом и о той роли, которую он сыграл в мятеже в Рене. Удивительно, что его не побили камнями. Впрочем, рано или поздно побьют – нужно только, чтобы кто?нибудь подал эту мысль.

– Что же, не исключено, – сказал Андре?Луи и улыбнулся. – Он не так уж часто показывается – по крайней мере на улице, так что он не столь отважен, как вам кажется. Я как?то сказал ему, что у него ни на грош мужества, а одна наглость.

На прощание Ле Шапелье снова попросил приятеля обдумать его предложение.

– Дайте мне знать, если передумаете. Я остановился в «Олене» и пробуду там до послезавтра. Если вы честолюбивы, не упустите шанс.

– Мне кажется, я не честолюбив, – сказал Андре?Луи и пошел своей дорогой.

В тот вечер в театре Андре?Луи пришла в голову озорная мысль проверить слова Ле Шапелье о настроении умов в городе. Играли «Грозного капитана», в последнем акте которого Скарамуш выводит на чистую воду трусливого задиру и хвастуна Родомонта.

После смеха, который неизменно вызывало разоблачение Капитана, Скарамушу оставалось лишь заклеймить его презрением во фразе, которая изменялась на каждом спектакле в зависимости от вдохновения. На этот раз он решил придать ей политическую окраску.

– Итак, о хвастливый трус, твоя ничтожность разоблачена! Ты устрашал людей высоким ростом, огромной шпагой, лихо заломленной шляпой, и они вообразили, что ты так грозен, каким кажешься из?за своей наглости. Но при первом же столкновении с подлинной силой духа ты трясешься и хнычешь и огромная шпага остается в ножнах. Ты похож на привилегированных, когда они лицом к лицу сталкиваются с третьим сословием.

Это была дерзость с его стороны, и он готов был к смеху, аплодисментам, возмущению – к чему угодно, но только не к тому, что последовало. Реакция партера и амфитеатра была такой неожиданной и бурной, что Андре?Луи был напуган, как мальчик, поднесший спичку к стогу сена, высушенного на солнце. Зал разразился овацией, люди вскакивали на ноги, забирались на сиденья, размахивали шляпами. Раздавались радостные, одобрительные возгласы. Так продолжалось, пока не закрылся занавес.

Скарамуш стоял, задумчиво улыбаясь сжатыми губами. В последний момент перед ним мелькнуло лицо господина де Латур д’Азира, который слегка подался вперед в своей ложе, так что, вопреки обыкновению, на него не падала тень. Лицо его искажала злоба, глаза горели.

– Боже мой! – рассмеялся Родомонт, приходя в себя от подлинного испуга, сменившего наигранный ужас. – Ну и мастак вы задеть их за живое, Скарамуш!

Скарамуш взглянул на него и усмехнулся.

– При случае это может пригодиться, – сказал он и ушел к себе в гримерную переодеваться.

Его ожидал выговор. Он задержался в театре из?за декораций к новой пьесе, которые надо было установить назавтра. Когда Скарамуш покончил с этим делом, остальные члены труппы давно уже ушли. Он нанял портшез и отправился в гостиницу – при нынешнем достатке он мог позволить себе подобную роскошь.

Когда Андре?Луи вошел в общую комнату труппы на втором этаже, господин Бине, голос которого был слышен еще на лестнице, громко и горячо о чем?то говорил. Внезапно замолчав, он круто обернулся к вошедшему.

– Наконец?то явились! – Приветствие было столь странным, что Андре?Луи лишь взглянул на него со спокойным удивлением. – Я жду объяснений по поводу безобразной сцены, которую вызвало ваше сегодняшнее выступление.

– Безобразной сцены? Разве аплодисменты публики – безобразие?

– Публика? Вы хотите сказать – сброд? Из?за того, что вы играете на низких страстях толпы, мы лишимся покровительства всех знатных господ.

Андре?Луи прошел мимо господина Бине к столу. Он презрительно пожал плечами – в конце концов, этот человек оскорбил его.

– Вы, как всегда, сильно преувеличиваете.

– Ничуть. Кроме того, разве я не хозяин в собственном театре? Это труппа Бине, и дела в ней будут вестись, как принято у Бине.

– А кто же те знатные господа, потерять покровительство которых вы так боитесь? – спросил Андре?Луи.

– Вы полагаете, их нет? Ну так вы очень ошибаетесь. После сегодняшнего спектакля ко мне зашел маркиз де Латур д’Азир и в самых резких выражениях высказался о вашей скандальной выходке. Я вынужден был принести извинения и…

– Очередная глупость с вашей стороны, – сказал Андре?Луи. – Человек, уважающий себя, указал бы этому господину на дверь. – Лицо господина Бине начало багроветь. – Вы называете себя главой труппы Бине, хвастаете, что будете хозяином в своем театре, а сами вытягиваетесь, как лакей, перед первым попавшимся наглецом, который приходит к вам в артистическое фойе и заявляет, что ему не нравится фраза, произнесенная актером вашей труппы! Я повторяю, что если бы вы действительно себя уважали, то выставили бы его за дверь.

Послышался одобрительный шепот актеров, которых возмутил высокомерный тон маркиза, оскорбившего их всех.

– А еще я скажу, – продолжал Андре?Луи, – что человек, уважающий себя, с радостью ухватился бы за любой предлог указать господину де Латур д’Азиру на дверь.

– Что вы имеете в виду? – В вопросе раздались раскаты грома.

Андре?Луи обвел взглядом труппу, которая собралась за столом, накрытым к ужину.

– Где Климена? – резко спросил он.

Леандр подскочил, отвечая ему. Он был бледен и трясся от волнения.

– Она уехала из театра в карете маркиза де Латур д’Азира сразу же после представления. Мы слышали, как он предложил отвезти ее в свою гостиницу.

Андре?Луи взглянул на часы над камином. Он казался слишком спокойным.

– Это было час с лишним назад. Она еще не вернулась?

Он пытался поймать взгляд господина Бине, но тот упорно смотрел в сторону. Снова ответил Леандр:

– Еще нет.

– Так! – Андре?Луи сел и налил себе вина.

В комнате воцарилась гнетущая тишина. Леандр наблюдал за Андре?Луи выжидающе, Коломбина – сочувственно. Даже господин Бине, казалось, ожидал от Скарамуша реплики, как в театре, но тот разочаровал его.

– Вы оставили мне что?нибудь поесть? – спросил Андре?Луи.

К нему придвинули блюда, и он принялся за еду. Ужинал он молча и, видимо, с хорошим аппетитом. Господин Бине сел, налил себе вина и выпил, а затем попытался завязать разговор то с одним, то с другим. Ему отвечали односложно: в тот вечер господин Бине явно не пользовался расположением своей труппы.

Наконец снизу послышались громыхание колес и перестук копыт. Затем донеслись голоса, звонкий смех Климены. Андре?Луи продолжал невозмутимо есть.

– Какой актер! – шепнул Арлекин Полишинелю, и тот угрюмо кивнул.

Вошла Климена. Это был эффектный выход примадонны: голова гордо поднята, подбородок вздернут, в глазах искрится смех. Она играла триумф и высокомерие. Щеки у нее горели, густые каштановые волосы были слегка растрепаны. В левой руке Климена держала огромный букет из белых камелий. На среднем пальце красовалось кольцо с очень дорогим бриллиантом, блеск которого сразу же приковал всеобщее внимание.

Ее отец вскочил, чтобы приветствовать дочь с необычной для него отеческой нежностью:

– Наконец?то, дитя мое!

И он повел ее к столу. Климена устало опустилась на стул. Хотя в ней чувствовалась некоторая нервозность, улыбка не сходила с губ, даже когда она взглянула на Скарамуша. И только Леандр, не сводивший с нее тоскливого взгляда, заметил, что в карих глазах мелькнуло что?то похожее на страх.

Андре?Луи продолжал спокойно есть, даже не взглянув в сторону Климены. Постепенно до актеров начало доходить, что, хотя, несомненно, назревает скандал, разразится он только после их ухода. Первым встал и удалился Полишинель, и это послужило сигналом для остальных. Через пару минут в комнате остались только господин Бине с дочерью и Андре?Луи. И тут наконец?то последний положил нож и вилку, отхлебнул глоток бургундского и, откинувшись на спинку стула, взглянул на Климену.

– Надеюсь, у вас была приятная прогулка, мадемуазель, – сказал он.

– Весьма приятная, сударь. – Она держалась вызывающе, безуспешно пытаясь состязаться с ним в хладнокровии.

– И довольно прибыльная, насколько я могу судить об этом камне на таком расстоянии. Он стоит самое малое пару сотен луидоров, а это огромная сумма даже для такого богатого аристократа, как господин де Латур д’Азир. Не будет ли дерзостью со стороны того, кто намерен стать вашим мужем, поинтересоваться, что вы дали ему взамен?

Господин Бине загоготал, и в его грубом смехе прозвучали презрение и цинизм.

– Я не дала ничего, – с негодованием ответила Климена.

– Ах, так! Значит, этот бриллиант – плата вперед.

– Черт возьми, вы себя неприлично ведете, – запротестовал Бине.

– Неприлично! – Андре?Луи метнул в господина Бине взгляд, исполненный такого испепеляющего презрения, что старый негодяй заерзал на стуле. – Вы упомянули о приличиях, Бине? Из?за вас я чуть не вышел из себя, а уж это совсем не в моих правилах. – Он медленно перевел взгляд на Климену, которая оперлась о стол локтями и опустила подбородок в ладони. Она смотрела на Андре?Луи с вызовом и насмешкой. – Мадемуазель, – медленно произнес он, – я хотел бы, исключительно в ваших интересах, чтобы вы подумали, что делаете.

– Я прекрасно могу сама все обдумать и не нуждаюсь в ваших советах, сударь.

– Ну что, получили? – фыркнул Бине. – Надеюсь, ответ пришелся вам по вкусу.

Андре?Луи слегка побледнел. Он все еще пристально смотрел на Климену, и его большие темные глаза выражали неверие. На господина Бине он не обращал ни малейшего внимания.

– Мадемуазель, вы, разумеется, не хотите сказать, что собираетесь добровольно, с полным пониманием того, что делаете, променять достойный брак на… на то, что вам может предложить такой человек, как господин де Латур д’Азир?

Господин Бине резко повернулся к дочери.

– Ты только послушай, что говорит этот сладкоречивый ханжа! Ну, теперь?то наконец ты видишь, что этот брак погубит тебя! Этот человек всегда будет рядом с тобой – неудобный муж, который не даст тебе воспользоваться ни одним шансом, моя девочка.

Она вскинула голову, соглашаясь с отцом.

– Он начинает утомлять меня своей глупой ревностью, – призналась она. – Боюсь, что как муж он будет невыносим.

Андре?Луи почувствовал, что у него сжалось сердце, но, как настоящий актер, и виду не подал. Он рассмеялся довольно неприятным смехом и поднялся.

– Я склоняюсь перед вашим выбором, мадемуазель. Надеюсь, вам не придется сожалеть о нем.

– Сожалеть? – вскричал господин Бине. Он рассмеялся от облегчения, видя, что дочь наконец?то избавилась от этого поклонника, которого он никогда не одобрял – за исключением тех нескольких часов, когда считал Андре?Луи знатной особой. – А о чем ей сожалеть? Что она принимает знаки внимания от знатного дворянина, такого могущественного и богатого, что он дарит ей, как простую безделушку, драгоценность ценой в годовое жалованье актрисы из «Комеди Франсез»? – Он встал, приблизился к Андре?Луи и уже более мирным тоном продолжал: – Ну?ну, мой друг, никакого камня за пазухой! Черт возьми! Неужели вы встанете на пути у девушки? Не можете же вы в самом деле винить ее за этот выбор? Вы подумали о том, что он для нее значит? Что под покровительством такого человека она всего добьется? Разве вы не видите, как сказочно ей повезло? Конечно, если вы ее любите, да притом так ревнивы, то не можете не признать, что так лучше?

Андре?Луи долго молча рассматривал его, затем снова рассмеялся.

– О, вы фантастичны, – сказал он. Повернулся на каблуках и пошел к двери.

Презрение, сквозившее во взгляде Андре?Луи и звучавшее в его словах и смехе, сильно уязвило господина Бине и отбило охоту мириться.

– Фантастичны, да? – закричал он, глядя вслед удалявшемуся Скарамушу маленькими глазками, сейчас налитыми злобой. – Фантастичны, потому что предпочли могущественное покровительство знатного вельможи браку с нищим ублюдком без имени? О да, мы фантастичны!

Андре?Луи повернулся, держась за ручку двери.

– Нет, я ошибся, – сказал он. – Вы не фантастичны. Вы просто мерзки – вы оба. – И он вышел.

 

Глава X

Искреннее раскаяние

 

Солнечным мартовским утром, в воскресенье, мадемуазель де Керкадью прогуливалась со своей теткой по широкой террасе замка Сотрон. У Алины был покладистый характер, и тем удивительней, что последнее время она стала раздражительной и проявляла низменный интерес к житейским делам. Это еще более, чем всегда, убедило госпожу де Сотрон, что ее брат Кантэн просто возмутительно руководил воспитанием этого ребенка. Похоже было на то, что Алина знает все, в чем девушке лучше быть несведущей, зато несведуща во всем, что девушке следует знать. По крайней мере, таково было мнение госпожи де Сотрон.

– Скажите, сударыня, все мужчины – скоты? – спросила Алина.

В отличие от брата, графиня была высокой, величественного сложения. В те дни, когда она еще не вышла замуж за господина де Сотрона, злые языки говорили, что она – единственный мужчина в семье. С высоты своего благородного роста она с тревогой взглянула на маленькую племянницу.

– Право же, Алина, что у вас за манера задавать самые нелепые и неприличные вопросы.

– Наверно, это оттого, что я нахожу жизнь нелепой и неприличной.

– Жизнь? Молодая девушка не должна рассуждать о жизни.

– Отчего же? Ведь я жива. Или вы считаете, что неприлично быть живой?

– Неприлично, когда молодая девушка пытается узнать слишком много о жизни. Что же касается вашего нелепого вопроса о мужчинах, то, если я напомню, что мужчина – благороднейшее творение Господа, возможно, вы сочтете, что я вам ответила.

Госпожа де Сотрон явно не была расположена продолжать беседу на эту тему, но благодаря своему возмутительному воспитанию мадемуазель де Керкадью была упряма.

– Если это так, – сказала она, – не объясните ли вы, отчего их так неодолимо влечет к нескромным особам нашего пола?

Госпожа де Сотрон остановилась и, шокированная, воздела руки, затем взглянула на Алину сверху вниз.

– Моя дорогая Алина, иногда вы действительно переходите все границы. Я напишу Кантэну, что чем скорее вы выйдете замуж, тем лучше для всех.

– Дядя Кантэн предоставил мне самой решать этот вопрос.

– Это самая последняя и самая вопиющая из всех его ошибок, – отозвалась госпожа де Сотрон с глубокой убежденностью. – Слыханное ли дело, чтобы девушке предоставили самой решать вопрос о ее замужестве? Да это просто… неделикатно допускать, чтобы она сама думала о подобных вещах. – Госпожа де Сотрон содрогнулась. – Кантэн – деревенщина и ведет себя просто возмутительно. Подумать только – маркиз де Латур д’Азир должен расхаживать перед вами, демонстрируя себя, чтобы вы решили, подходит ли он вам! – Она снова содрогнулась. – Да ведь это просто вульгарность, это чуть ли не… разврат… Боже мой! Когда я выходила за вашего дядю, все было решено между нашими родителями. Я впервые увидела его, когда он пришел подписать брачный контракт. Да я бы со стыда умерла, будь иначе. Вот так должны делаться подобные дела.

– Вы, несомненно, правы, сударыня, но, поскольку мое дело делается иначе, прошу простить, если поступаю иначе, чем другие. Господин де Латур д’Азир желает жениться на мне. Ему было позволено ухаживать за мной. А теперь я была бы рада, если бы его поставили в известность, что он может прекратить свои ухаживания.

Госпожа де Сотрон остановилась, окаменев от изумления. Ее длинное лицо побледнело.

– Как… что вы такое говорите? – задохнулась она.

Алина спокойно повторила свои слова.

– Но это же возмутительно! Никто не позволит вам играть чувствами такого человека, как маркиз. Как, ведь всего неделю назад вы позволили сообщить ему, что станете его женой!

– Я поступила… опрометчиво. Поведение маркиза убедило меня в ошибке.

– Ах, боже мой! – воскликнула графиня. – Разве вы не понимаете, какая большая честь вам оказана? Маркиз сделает вас первой дамой в Бретани. Вы, маленькая дурочка, и этот большой дурак Кантэн несерьезно относитесь к такому на редкость счастливому случаю. – Она предостерегающе подняла палец. – Если вы дальше будете так же глупо себя вести, господин де Латур д’Азир возьмет свое предложение назад и удалится обиженный, и будет прав.

– Я как раз пытаюсь объяснить вам, сударыня, что именно этого я больше всего хочу.

– Да вы сошли с ума!

– Может быть, сударыня, я как раз в своем уме, если предпочитаю полагаться на свою интуицию. Не исключено, что у меня даже есть основания возмущаться тем, что человек, который домогается моей руки, в то же самое время столь упорно волочится за этой несчастной актрисой из Фейдо.

– Алина!

– Разве я не права? Или, может быть, вам не кажется странным, что господин де Латур д’Азир ведет себя подобным образом в такое время?

– Алина, вы сами себе противоречите. Вы то шокируете меня неподобающими выражениями, то изумляете ханжеством: вас воспитали как маленькую буржуазку – да, вот именно, маленькую буржуазку. Кантэн всегда был в душе немного лавочником.

– Я спрашивала ваше мнение о поведении господина де Латур д’Азира, сударыня, а не о своем собственном.

– Но с вашей стороны неделикатно замечать такие вещи, о которых вам следовало быть неосведомленной, и я представить себе не могу, кто был таким… таким бесчувственным, чтобы сообщить вам об этом. Но раз уж вы в курсе дела, то вам следовало бы из скромности не замечать вещей, которые имеют место… вне поля зрения молодой особы, воспитанной надлежащим образом.

– Будут ли они вне поля моего зрения, когда я выйду замуж?

– Если вы будете мудро вести себя, то останетесь в неведении относительно подобных вещей, иначе… пострадает ваша невинность. Мне бы ни в коем случае не хотелось, чтобы господин де Латур д’Азир узнал, что у вас столь необычные познания. Этого никогда бы не случилось, если бы вы были должным образом воспитаны в монастыре.

– Но вы же не отвечаете мне, сударыня, – в отчаянии воскликнула Алина. – Речь идет не о моем целомудрии, а о целомудрии господина де Латур д’Азира.

– Целомудрие! – Губы графини задрожали от ужаса. – Где это вы узнали такое кошмарное, такое неприличное слово?

И госпожа де Сотрон совершила насилие над своими чувствами, так как поняла, что тут нужны большое спокойствие и рассудительность.

– Дитя мое, поскольку вы уже знаете столько всего, чего вам не следует знать, не будет большого вреда, если я добавлю, что у мужчины должны быть маленькие развлечения подобного рода.

– Но почему, сударыня? Почему?

– Ах боже мой! Вы требуете, чтобы я объяснила загадки природы. Это так, потому что это так. Потому что таковы мужчины.

– Потому что мужчины – скоты, хотите вы сказать. Именно с этого вопроса я и начала нашу беседу.

– Вы безнадежно глупы, Алина.

– Вы хотите сказать, что у нас разные взгляды на вещи, сударыня? Очевидно, вы думаете, что я требую чего?то невероятного, – это не так. Просто я имею право ожидать, что в то время, как господин де Латур д’Азир ухаживает за мной, он не будет одновременно волочиться за шлюхой из театра. Получается, что меня ставят на одну доску с этим мерзким существом, а это унижает и оскорбляет меня. Маркиз – тупица, и его ухаживание в лучшем случае заключается в напыщенных комплиментах, глупых и избитых. К тому же эти комплименты не выигрывают от того, что их произносят губы, на которых еще горят грязные поцелуи этой женщины.

Графиня была до такой степени шокирована, что на какое?то время лишилась дара речи. Затем она воскликнула:

– Боже мой! Я бы никогда не подумала, что у вас такое неделикатное воображение!

– Ничего не могу с собой поделать, сударыня. Каждый раз, как его губы прикасаются к моей руке, я обнаруживаю, что думаю о том, к чему они только что прикасались, и сразу же выхожу мыть руки. В следующий раз, сударыня, если вы не будете столь любезны передать маркизу мою просьбу, я прикажу подать воды и вымою руки прямо при нем.

– Но что же мне ему сказать? Как… какими словами можно передать такую просьбу? – Тетушка была в ужасе.

– Будьте искренни с ним, сударыня, – в конце концов, это легче всего. Скажите ему, что, какой бы грязной ни была его жизнь в прошлом и какой бы грязной он ни намеревался сделать ее в будущем, он должен хотя бы стремиться к чистоте, когда сватается к девственнице, чистой и непорочной.

Госпожа де Сотрон отпрянула, зажав уши, и на ее красивом лице выразился ужас, а мощная грудь бурно вздымалась.

– О, как вы можете? – задохнулась она. – Как вы можете употреблять такие ужасные выражения? Где вы им научились?

– В церкви, – ответила Алина.

– Ах, в церкви говорят много такого, что… что ни за что не решились бы произнести в свете. Мое дорогое дитя, ну как я могу сказать подобную вещь маркизу? Как?

– Сказать мне самой?

– Алина!

– Ну так вот, следует что?нибудь сделать, чтобы оградить меня от оскорблений. Маркиз внушает мне только отвращение, и, хотя, наверно, стать маркизой де Латур д’Азир – это прекрасно, я скорей бы вышла за сапожника, который ведет себя как порядочный человек.

Алина говорила с такой горячностью и решимостью, что госпожа де Сотрон постаралась справиться с отчаянием и убедить ее. Алина – ее племянница, и брак с маркизом почетен для всей семьи, поэтому надо добиться его любой ценой.

– Послушайте, моя дорогая, давайте все обсудим, – увещевала она. – Маркиз вернется только завтра.

– Да, это так, и я знаю, куда он уехал – или, по крайней мере, с кем. Боже мой, ведь у этой девки есть отец и один недотепа, который собирается на ней жениться, и ни один из них и не думает вмешиваться. Полагаю, они придерживаются того же мнения, что и вы, сударыня, – что у светского человека должны быть маленькие развлечения. – Ее презрение обжигало, как огонь. – Однако, сударыня, вы хотели сказать?..

– Что послезавтра вы возвращаетесь в Гаврийяк. Господин де Латур д’Азир, весьма вероятно, приедет туда, когда освободится.

– Вы имеете в виду, когда догорит эта сальная свеча?

– Называйте как вам угодно. – Как видите, графиня уже отказалась от борьбы с неприемлемыми выражениями племянницы. – В Гаврийяке не будет мадемуазель Бине, и эта история останется в прошлом. Как неудачно, что он встретил ее в такой момент. В конце концов, эта девчонка очень привлекательна, вы не можете это отрицать. Вы должны быть снисходительны.

– Неделю назад маркиз сделал мне официальное предложение. Я дала ему согласие, отчасти идя навстречу желаниям своей семьи, отчасти… – Она замолчала, на мгновение заколебавшись, затем продолжала с глухой болью в голосе: – Отчасти потому, что мне безразлично, за кого выходить. А теперь я хочу отказать ему по причинам, которые изложила вам, сударыня.

Госпожа де Сотрон пришла в ужасное волнение:

– Алина, я никогда вам этого не прощу. Ваш дядя Кантэн будет в отчаянии. Вы не сознаете, что говорите, от чего отказываетесь. Разве вы не понимаете, какое у вас положение в обществе?

– Если бы я не понимала, то давно положила бы конец этому сватовству, которое терпела лишь потому, что сознавала всю важность брака с человеком, занимающим такое положение, как маркиз. Но я требую от брака большего, а дядя Кантэн предоставил мне решать самой.

– Да простит ему Бог! – сказала госпожа де Сотрон, потом заторопилась: – Предоставьте теперь все мне, Алина, и положитесь на меня. О, положитесь на меня! – умоляла она. – Я посоветуюсь с вашим дядей Шарлем. Но только не принимайте окончательного решения, пока не закончится эта несчастная история. Маркиз принесет покаяние, дитя, раз вы этого деспотично требуете, но не посыпать же ему главу пеплом? Вы ведь этого не хотите?

– Я вообще ничего не хочу, – пожала плечами Алина, так что было не ясно, согласна она или нет.

Итак, госпожа де Сотрон имела беседу с мужем. Господин де Сотрон был худощавым мужчиной средних лет, с весьма аристократической внешностью. Он был наделен здравым смыслом. Жена точно описала ему, каким тоном говорила с ней племянница – крайне неделикатным, по мнению госпожи де Сотрон. Она даже привела несколько выражений, которые употребила Алина.

В результате, когда в понедельник днем к замку подкатил дорожный экипаж наконец?то вернувшегося маркиза де Латур д’Азира, его встретил граф де Сотрон, который желал обменяться с ним парой слов, даже не дав тому переодеться.

– Жерве, вы глупец, – таким великолепным образом граф начал беседу.

– Вы не открыли мне ничего нового, Шарль, – ответил маркиз. – Однако на какое именно безрассудство вы намекаете?

Маркиз бросился на кушетку и, устало раскинув на ней длинное изящное тело, взглянул на друга с утомленной улыбкой. Аристократическая красота его бледного лица, казалось, бросала вызов натиску годов.

– Ваше последнее безрассудство. Эта Бине.

– Ах, вот оно что! Фу! Ну какое же это безрассудство – так, эпизод.

– Да, безрассудство – в такое?то время! – настаивал Сотрон. Отвечая на вопросительный взгляд маркиза, он веско произнес: – Алина. Она знает. Я не могу сказать, откуда ей стало известно, но она знает и глубоко оскорблена.

С лица графа сошла улыбка.

– Оскорблена? – тревожно переспросил он.

– Да. Вы же знаете, какая она. Вы знаете, какие идеалы она себе создала. Ее задело, что в то самое время, когда вы к ней сватаетесь, вы заводите интрижку с этой девчонкой Бине.

– Откуда вы знаете?

– Она поделилась со своей теткой. Наверно, бедная девочка в чем?то права. Она говорит, что не потерпит, чтобы ее руки касались губы, загрязненные… Ну, вы понимаете. Представьте себе, какое впечатление произвела подобная вещь на такую чистую, чувствительную девушку, как Алина. Она сказала – уж лучше мне предупредить вас, – что в следующий раз, когда вы поцелуете ей руку, она прикажет принести воды и вымоет ее прямо при вас.

Лицо маркиза вспыхнуло, он поднялся. Зная его бешеный, нетерпеливый нрав, де Сотрон был готов к вспышке, но ее не последовало.

Маркиз отвернулся от него и медленно пошел к окну, склонив голову и заложив руки за спину. Остановившись там, он заговорил, не оборачиваясь, и в голосе его звучали одновременно презрение и тоска.

– Вы правы, Шарль, я глупец, безнравственный глупец! У меня осталось довольно разума, чтобы это понять. Наверно, дело в том, как я всегда жил, – мне никогда не приходилось отказывать себе в том, чего желал. – Тут он вдруг резко обернулся: – О боже мой! Я желаю Алину так, как еще никогда никого не желал. Думаю, что убью себя от ярости, если потеряю ее из?за собственного безрассудства. – Он стукнул себя по лбу. – Я скотина. Мне бы следовало знать, что, если эта прелестная святая узнает о моих шалостях, она будет презирать меня. Говорю вам, Шарль, что пойду в огонь, чтобы вновь снискать ее уважение.

– Надеюсь, его можно будет завоевать меньшей ценой, – ответил Шарль и, чтобы разрядить обстановку, которая уже начинала докучать ему своей торжественностью, сделал слабую попытку пошутить: – От вас требуется лишь воздержаться от того огня, который мадемуазель де Керкадью не склонна считать очистительным.

– Что до этой Бине, с ней покончено, – да, покончено, – сказал маркиз.

– Поздравляю. Когда вы приняли это решение?

– Только что. Как бы я хотел, чтобы это произошло сутки назад. – Он пожал плечами. – Мне за глаза хватило двадцати четырех часов в ее обществе, как хватило бы любому мужчине. Продажная и жадная маленькая шлюха. Тьфу! – содрогнулся он от отвращения к себе и к ней.

– Ах так! Тем лучше – это облегчает для вас задачу, – цинично заметил господин де Сотрон.

– Не говорите так, Шарль. И вообще, не будь вы таким глупцом, вы бы предупредили меня заранее.

– Может оказаться, что я предупредил вас как раз вовремя, если только вы воспользуетесь моим предостережением.

– Я принесу любое покаяние. Я упаду к ее ногам, я унижусь перед ней. Я признаю свою вину в чистосердечном раскаянии и, с Божьей помощью, постараюсь исправиться ради этого прелестного создания. – Слова его звучали трагически?серьезно.

Для господина де Сотрона, который всегда видел маркиза сдержанным, насмешливым и надменным, это было поразительным открытием. Ему даже стало неприятно, как будто он подглядывал в замочную скважину. Он похлопал приятеля по плечу:

– Мой дорогой Жерве, что за романтическое настроение! Довольно слов. Поступайте, как решили, и, обещаю вам, скоро все наладится. Я сам буду вашим послом, и у вас не будет причин жаловаться.

– А нельзя мне самому пойти к ней?

– Вам пока разумнее держаться в тени. Если хотите, можете написать ей и выразить свое искреннее раскаяние в письме. Я объясню, почему вы уехали, не повидав ее, – скажу, что это сделано по моему совету. Не волнуйтесь, я сделаю это тактично – ведь я хороший дипломат, Жерве. Положитесь на меня.

Маркиз поднял голову, и Сотрон увидел лицо, искаженное болью. Протянув руку, господин де Латур д’Азир сказал:

– Хорошо, Шарль. Помогите мне сейчас – и считайте своим другом навек.

 

Глава XI

Скандал в Театре Фейдо

 

Предоставив приятелю действовать в качестве своего полномочного представителя и объяснить мадемуазель де Керкадью, что только искреннее раскаяние вынудило его уехать не простившись, маркиз укатил из Сотрона в полном унынии. Для человека с таким тонким и взыскательным вкусом суток с мадемуазель Бине оказалось более чем достаточно. Он вспоминал об этом эпизоде с тошнотворным чувством – неизбежная психологическая реакция, – удивляясь тому, что до вчерашнего дня она казалась ему столь желанной, и проклиная себя за то, что ради такого ничтожного и мимолетного удовольствия он поставил под угрозу свои шансы стать мужем мадемуазель де Керкадью. Однако в его расположении духа нет ничего странного, так что я не буду на нем задерживаться. Причина гнездилась в конфликте между скотом и ангелом, которые сидят в каждом мужчине.

Шевалье де Шабрийанн, бывший при маркизе чем?то вроде компаньона, сидел напротив него в огромном дорожном экипаже. Их разделял складной столик, и шевалье предложил сыграть в пикет. Однако маркиз, погруженный в раздумье, не был расположен играть в карты. В то время как экипаж громыхал по булыжной мостовой Нанта, он вспомнил, что обещал мадемуазель Бине посмотреть ее сегодня вечером в «Неверном возлюбленном». А теперь получается, что он бежит от нее. Мысль эта была невыносима по двум причинам: во?первых, он нарушил данное слово и ведет себя как трус. Во?вторых, он дал повод этой корыстной маленькой шлюхе – так он теперь мысленно называл ее, и не без оснований, – ожидать от него помимо полученного щедрого вознаграждения прочих милостей. Она почти выторговала у него обещание устроить ее будущее. Он должен взять ее в Париж, предоставить дом, полностью обставленный, и при его могущественном покровительстве двери лучших столичных театров распахнутся перед ее талантом. К счастью, он не связал себя никакими обязательствами, однако и не отказал. Теперь необходимо договориться, поскольку он вынужден выбирать между мелкой страстишкой, которая уже угасла, и глубокой, почти бесплотной любовью к мадемуазель де Керкадью.

Маркиз решил, что честь велит ему немедленно избавиться от ложного положения. Конечно, мадемуазель Бине устроит сцену, но ему хорошо известно лекарство от подобного рода истерик. В конце концов, деньги имеют свои преимущества.

Он потянул за шнурок. Экипаж остановился, у дверцы показался лакей.

– В Театр Фейдо, – приказал маркиз.

Лакей исчез, и экипаж покатил дальше. Господин де Шабрийанн цинично рассмеялся.

– Я бы попросил вас умерить ваше веселье, – отрезал маркиз. – Вы не поняли. – И он объяснился, что было редким снисхождением с его стороны. Сейчас он не мог допустить, чтобы его превратно поняли. Шабрийанну передалась серьезность маркиза.

– А почему бы не написать ей? – предложил он. – Должен признаться, что лично для меня так было бы проще.

Ответ маркиза как нельзя лучше показал, в каком он был состоянии.

– Письмо может не дойти до адресата, или его могут неверно истолковать, а я не могу рисковать. Если она не ответит, я так и не узнаю почему. Я не обрету спокойствия до тех пор, пока не положу конец этой истории. Экипаж подождет нас у театра. Потом мы продолжим наш путь и в случае необходимости будем ехать всю ночь.

– Черт возьми! – сказал господин де Шабрийанн с гримасой и больше не произнес ни слова.

Большой дорожный экипаж остановился перед главным входом Фейдо, и маркиз вышел. Вместе с Шабрийанном он вошел в театр, не подозревая, что сразу же попадет в руки Андре?Луи.

Андре?Луи разозлило долгое отсутствие Климены, уехавшей из Нанта в обществе маркиза. Его раздражение еще усиливалось из?за омерзительного самодовольства, с которым господин Бине отнесся к этому событию, которое невозможно было превратно истолковать.

Как ни стремился Андре?Луи подражать стоикам, сохраняя спокойствие духа, и судить с полной беспристрастностью, в глубине души он страдал и чувства его были оскорблены. Климену он не винил – он в ней ошибся. Она была просто бедным, беспомощным суденышком, гонимым любым дуновением. Ее снедала жадность, и Андре?Луи поздравлял себя с тем, что обнаружил это до того, как женился. Теперь он испытывал к Климене лишь жалость, смешанную с презрением, и жалость эта была порождена любовью, которую он так недавно питал. Она походила на осадок на дне бокала, после того как осушено крепкое вино любви. Гнев же Андре?Луи был направлен против отца Климены и против ее соблазнителя.

Мысли, обуревавшие Андре?Луи в понедельник утром, когда он обнаружил, что Климена не вернулась из поездки, в которую отправилась в экипаже маркиза, и так разозлили его, а тут еще подлил масла в огонь обезумевший Леандр. До сих пор эти двое мужчин испытывали друг к другу презрение, что часто случается в подобных случаях. Теперь же общая беда сделала их союзниками – так, по крайней мере, казалось Леандру, когда он отправился на поиски Андре?Луи. Он нашел его на набережной, напротив гостиницы. Андре?Луи курил с полной безмятежностью.

– Тысяча чертей! – воскликнул Леандр. – Как вы можете преспокойно курить в такое время?

Скарамуш взглянул на небо и сказал:

– По?моему, не так уж холодно. Светит солнце, и мне здесь очень хорошо.

– Я говорю не о погоде! – в сильном волнении возразил Леандр.

– Так о чем же тогда?

– Разумеется, о Климене.

– А! Эта дама перестала меня интересовать.

Леандр стоял прямо перед ним. Теперь он прекрасно одевался, и нарядный костюм подчеркивал красоту его фигуры, волосы были тщательно напудрены. Лицо было бледным, большие глаза казались еще больше, чем обычно.

– Перестала вас интересовать? Разве вы не собираетесь на ней жениться?

Андре?Луи выпустил облако дыма.

– Надеюсь, вы не желали меня оскорбить, предположив, что я буду довольствоваться объедками с чужого стола.

– Боже мой! – произнес сраженный Леандр и некоторое время пристально смотрел на Андре?Луи. – У вас совсем нет сердца? Вечный Скарамуш!

– Что же, по?вашему, мне делать? – спросил Андре?Луи, в свою очередь выказывая легкое удивление.

– По?моему, вы не должны уступать ее без борьбы.

– Слишком поздно. – С минуту Андре?Луи попыхивал своей трубкой, а Леандр в бессильной ярости сжимал кулаки. – Да и к чему противиться неизбежному? Разве вы боролись, когда я отнял ее у вас?

– Ее нельзя было отнять у меня, так как она не была моей. Я только вздыхал о ней, а вы ее завоевали. К тому же это разные вещи. Вы предлагали честный брак, а теперь ей грозит погибель.

Волнение молодого человека тронуло Андре?Луи, и он взял Леандра за руку.

– Вы мне нравитесь, Леандр, и я рад, что невольно спас вас от вашей судьбы.

– О, вы не любите ее! – страстно воскликнул Леандр. – Вы никогда не любили ее. Вы не знаете, что значит любить, иначе вы бы так не говорили. Боже мой! Если бы она была помолвлена со мной, я бы убил этого человека – убил, слышите? А вы… вы стоите здесь, покуривая, дышите воздухом и называете ее объедками с чужого стола. Не понимаю, как я не ударил вас за эти слова.

Он вырвал свою руку у Андре?Луи и, казалось, хотел ударить его сейчас.

– Вы зря сдержались – такой поступок подошел бы к вашему амплуа.

Леандр с проклятием повернулся на каблуках, чтобы уйти, но Андре?Луи остановил его.

– Минуту, мой друг. А теперь встаньте на мое место. Вы сами женились бы на ней сейчас?

– Женился бы я? – Глаза его страстно блеснули. – Женился бы я? Да скажи она, что выйдет за меня, я навеки стал бы ее рабом.

– Раб – верное слово, раб в аду.

– Подле нее для меня рай, что бы она ни сделала. Я люблю ее – я же не такой, как вы. Я люблю ее, слышите?

– Я знаю, хотя и не подозревал, что у вас столь сильный приступ этой болезни. Ну что же, видит Бог, я тоже любил ее, и достаточно сильно, чтобы разделять вашу жажду крови. Что касается меня, то одна голубая кровь Латур д’Азира вряд ли утолит мою жажду, и мне хотелось бы добавить к ней грязную жидкость, текущую в жилах мерзкого Бине.

На секунду он не совладал с волнением, и язвительный тон последних слов выдал Леандру, что под ледяной невозмутимостью бушует пламя. Молодой человек схватил Андре?Луи за руку.

– Я знал, что вы играете, – сказал он. – Вы чувствуете – да, чувствуете то же, что и я.

– До чего же мы хороши – братья во злобе. Кажется, я выдал себя. Итак, что дальше? Хотите посмотреть, как этого смазливого маркиза разорвут в клочки? Могу развлечь вас таким зрелищем.

– Что? – уставился на него Леандр, не уверенный, что Скарамуш, по своему обыкновению, не шутит.

– Все очень просто, если мне немного помогут. Вы мне поможете?

– Располагайте мной – я готов на все, – воскликнул Леандр. – Если вам потребуется моя жизнь – берите ее.

Андре?Луи снова взял его за руку.

– Пройдемтесь, я научу вас.

Когда они пришли домой, труппа уже обедала. Мадемуазель Бине еще не вернулась. За столом царило мрачное настроение, у Коломбины и Мадам было тревожное выражение лица. Дело в том, что отношения Бине с труппой с каждым днем становились все более натянутыми.

Андре?Луи и Леандр сели на свои места. Маленькие злобные глазки Бине следили за ними, а толстые губы сложились в кривую усмешку.

– Вы так внезапно подружились, – съязвил он.

– Как вы наблюдательны, Бине, – холодно ответил Скарамуш с оскорбительной ненавистью в голосе. – Возможно, вы поняли причину этой дружбы?

– Ее нетрудно понять.

– Развлеките труппу, изложив эту причину, – попросил Скарамуш и, не дождавшись, добавил: – Как? Вы колеблетесь? Разве ваше бесстыдство не безгранично?

Бине поднял большую голову.

– Вы хотите поссориться со мной, Скарамуш? – Гром загремел в его голосе.

– Поссориться? Вы смеетесь! С такими, как вы, не ссорятся. Все мы знаем, какой репутацией пользуются слепые мужья. Но боже мой, какова же репутация у слепых отцов?

Бине с усилием поднялся – огромная туша. Он яростно сбросил руку Пьеро, сидевшего слева, когда тот попытался остановить его.

– Черт подери! – взревел он. – Если ты будешь говорить со мной таким тоном, я все твои паршивые кости переломаю!

– Если вы хоть пальцем до меня дотронетесь, Бине, я наконец?то перестану сдерживаться и убью вас! – Скарамуш был, как всегда, спокоен, и потому его слова звучали особенно угрожающе. Труппа встревожилась. Он высунул из кармана дуло пистолета, который недавно купил. – Я хожу с оружием, Бине. Я честно предупредил и, если вы дотронетесь до меня, убью вас без всякого сожаления, как слизняка. Да, вот на что вы больше всего похожи – на слизняка. Толстое, омерзительно скользкое тело, гадость, лишенная души и ума. Нет, я не могу сидеть с вами за одним столом – меня тошнит. – Скарамуш оттолкнул тарелку и встал. – Пойду поем за общим столом внизу.

Вслед за ним вскочила Коломбина.

– Я с вами, Скарамуш, – воскликнула она.

Это подействовало как сигнал. Даже если бы все заранее сговорились, они не могли бы действовать более слаженно. Вслед за Коломбиной вышел Леандр, за Леандром – Полишинель, а за ними и все остальные. Бине остался во главе стола в опустевшей комнате. Он был потрясен, и его вдруг охватил страх, который не могла умерить даже ярость.

Бине сел, чтобы обдумать положение дел, и за этими печальными размышлениями через полчаса застала его дочь, наконец?то вернувшаяся из поездки.

Климена была бледна, и вид у нее был слегка испуганный. Теперь, когда ей предстояло нелегкое испытание – предстать перед всей труппой, ее охватило смущение.

Увидев, что в комнате один отец, Климена остановилась на пороге.

– А где все? – спросила она, овладев собой настолько, что голос звучал естественно.

Бине поднял голову и взглянул на дочь глазами, налитыми кровью. Он нахмурился, надул толстые губы, и в горле у него заклокотало. Однако, оглядев ее, он успокоился. Она такая грациозная и хорошенькая и выглядит как настоящая светская дама в длинном дорожном костюме темно?зеленого цвета, отделанном мехом. В руках – муфта, а на красиво причесанных каштановых волосах – широкая шляпа, украшенная пряжкой со сверкающим искусственным бриллиантом. Пока у него есть такая дочка, нечего бояться будущего, и пускай себе Скарамуш отмачивает какие угодно номера.

Однако Бине не произнес вслух ни одной из этих утешительных мыслей.

– Итак, дурочка, наконец?то ты явилась, – проворчал он вместо приветствия. – Я уже начинал беспокоиться, не придется ли отменять сегодня спектакль. Меня бы не особенно удивило, если бы ты не вернулась вовремя. В самом деле, с тех пор как ты решила играть козырными картами, не слушая моих советов, меня уже ничто не удивит.

Климена подошла к столу и, опершись о него, взглянула на отца сверху вниз чуть ли не надменно.

– Мне не о чем жалеть.

– Все дураки так сначала говорят. Да ты бы не призналась, что жалеешь, даже если бы жалела, – такой уж у тебя характер. Ты поступаешь по?своему, не слушая старших. Черт побери, девчонка, ну что ты знаешь о мужчинах?

– Я ведь не жалуюсь, – напомнила она.

– Пока нет, но все впереди. Ты скоро поймешь, что следовало слушаться своего старого отца. Пока твой маркиз сходил по тебе с ума, с этим дураком можно было делать все что угодно. Пока ты позволяла ему только целовать кончики пальцев… Ах, тысяча чертей! – вот когда надо было устраивать свое будущее! Да проживи ты хоть тысячу лет, такого случая больше не подвернется, ты его упустила – и ради чего?

Климена села.

– Ты низок, – сказала она с омерзением.

– Низок, да? – Его толстые губы снова скривились. – Я хлебнул довольно грязи со дна жизни, да и ты тоже. У тебя на руках была карта, с которой можно было выиграть целое состояние, если бы ты ходила так, как я подсказывал. Нет, ты сдала ее, и где же состояние? Теперь мы можем ждать удачи, как у моря погоды, а ждать придется долго, если в труппе будет такая погода, как сейчас! Негодяй Скарамуш проделал перед ними свои обезьяньи штучки, и они вдруг стали страшно добродетельными. Они не желают больше сидеть со мной за одним столом. – Он захлебывался от злости и сардонической веселости. – Твой друг Скарамуш подал им пример. Дошло до того, что он угрожал моей жизни! Грозился меня убить! Назвал меня… Впрочем, какое это имеет значение? Гораздо хуже, если в один прекрасный день труппа Бине обнаружит, что вполне может обойтись без господина Бине и его дочери! Этот ублюдок, к которому я дружески отнесся, потихоньку отнял у меня все. Сегодня в его власти отнять у меня труппу, а этот подлец достаточно неблагодарен, чтобы воспользоваться этим.

– Пускай, – пренебрежительно сказала мадемуазель.

– Пускай? – изумился он. – А что будет с нами?

– Труппа Бине абсолютно не интересует меня, – ответила Климена. – Я скоро еду в Париж. Там есть театры получше, чем Фейдо: Театр госпожи Монтансье[100] в Пале?Рояле,[101] «Амбигю Комик»,[102] «Комеди Франсез». Может быть, у меня даже будет собственный театр.

У Бине сделались большие глаза. Он вложил толстую руку в руку дочери, и она заметила, что рука дрожит.

– Он обещал? Обещал?

Климена взглянула на него, склонив голову набок. Глаза стали лукавыми, на безупречных губах играла странная улыбка.

– Он не отказал, когда я попросила об этом, – ответила она с убежденностью, что все обстоит так, как она желает.

– Чушь! – с раздражением проворчал Бине, убрал руку и поднялся. – «Он не отказал»! – передразнил он дочь и продолжал с жаром: – Если бы ты вела себя так, как я советовал, он согласился бы на любую твою просьбу и, более того, дал бы тебе все, что в его власти, а эта власть безгранична. Ты же превратила уверенность в надежду, а я терпеть не могу надежды. Черт побери! Я питался одними надеждами и сыт ими по горло.

Знай Климена о беседе, которую в тот самый момент вели в замке Сотрон, она бы не смеялась так самоуверенно над мрачными предсказаниями отца. Однако ей так и не суждено было никогда узнать об этой беседе, и это было самым жестоким наказанием. Она винила во всех бедах, вдруг обрушившихся на нее, коварного Скарамуша и считала, что из?за этого негодяя рухнули ее надежды на будущее и распалась труппа Бине.

Возможно, Климена не так уж не права, поскольку даже без предостережения господина де Сотрона неприятные события того вечера в Театре Фейдо могли вызвать у маркиза желание порвать эту связь. Что же до труппы Бине, то, разумеется, случившееся было делом рук Андре?Луи, – правда, он не только не стремился к такому результату, но у него и в мыслях не было ничего подобного. В антракте после второго акта Андре?Луи зашел в гримерную, которую Полишинель делил с Родомонтом. Полишинель переодевался.

– Нет смысла переодеваться, – сказал он. – Спектакль вряд ли продолжится после сцены, которой мы с Леандром открываем следующий акт.

– Что вы имеете в виду?

– Скоро увидите. – Он положил какую?то бумагу на стол Полишинеля среди склянок с гримом. – Взгляните?ка. Это что?то вроде завещания в пользу труппы. Когда?то я был адвокатом, так что документ в порядке. Я оставляю вам всем свою долю от доходов труппы.

– Но вы же не хотите сказать, что покидаете нас? – вскричал Полишинель в тревоге.

Во взгляде Родомонта читался тот же вопрос. Скарамуш красноречиво пожал плечами. Полишинель продолжал с угрюмым видом:

– Конечно, этого следовало ожидать. Но почему уйти должны вы? Ведь вы – мозг труппы, вы создали из нас настоящую театральную труппу. Если кто?то должен уйти, пусть убирается Бине со своей проклятой дочкой. А если уйдете вы, тогда – тысяча чертей! – мы все уйдем с вами вместе.

– Да, – присоединился Родомонт, – хватит с нас этого жирного подонка.

– Конечно, я думал об этом, – ответил Андре?Луи, – не из тщеславия, а веря в нашу дружбу. Мы сможем обсудить это после сегодняшнего спектакля, если я останусь в живых.

– Если останетесь в живых? – вскричали оба.

Полишинель встал.

– Какое же безумство вы задумали?

– Во?первых, как мне кажется, я доставлю удовольствие Леандру, во?вторых, я уплачу один старый долг.

Тут прозвучали три удара.

– Ну вот, мне пора. Сохраните эту бумагу, Полишинель. В конце концов, она может и не понадобиться.

Андре?Луи вышел. Родомонт уставился на Полишинеля, Полишинель – на Родомонта.

– Какого черта он задумал? – осведомился последний.

– Легче всего это узнать, увидев собственными глазами, – ответил Полишинель. Он поспешно закончил переодевание, несмотря на слова Скарамуша, и вышел вместе с Родомонтом.

Подойдя к кулисам, они услышали бурю аплодисментов из зала. Но это были необычные аплодисменты, в них звучала какая?то странная нота. Когда все стихло, зазвучал голос Скарамуша – звонко, как колокол.

– Итак, дорогой Леандр, как видите, когда вы говорите о третьем сословии, нужно выражаться более точно. Что же такое третье сословие?

– Ничто, – ответил Леандр.

Зал затаил дыхание, так что слышно было в кулисах, и Скарамуш быстро продолжил:

– Увы, это верно. А чем оно должно быть?

– Всем.

Раздался одобрительный рев зала, который никак не ожидал такого ответа.

– И это верно, – сказал Скарамуш. – Более того: так будет, так уже есть сейчас. Вы в этом сомневаетесь?

– Я на это надеюсь, – ответил подготовленный Леандр.

– Вы можете быть в этом уверены, – сказал Скарамуш, и вновь возгласы одобрения превратились в гром.

Полишинель и Родомонт переглянулись, и первый шутливо подмигнул.

– Тысяча чертей! – зарычал голос позади них. – Этот мерзавец снова принялся за свои политические штучки?

Обернувшись, актеры увидели господина Бине, который подошел к ним своей бесшумной походкой. Поверх алого костюма Панталоне была надета женская ночная сорочка, волочившаяся по земле. На лице, украшенном фальшивым носом, сверкали маленькие глазки. Однако внимание актеров вновь привлек голос Скарамуша, вышедшего на авансцену.

– Он сомневается, – говорил тот залу. – Но ведь и сам господин Леандр – из тех, кто поклоняется изъеденному червями идолу Привилегии, потому?то он и побаивается поверить в истину, которая становится очевидной для всего мира. Стоит ли убеждать его? А не рассказать ли ему, как компания аристократов со своими вооруженными слугами – всего шестьсот человек – несколько недель тому назад в Рене попыталась навязать свою волю третьему сословию? Напомнить ли ему, как третье сословие, создав военный фронт, очистило улицы от этой знатной черни?..

Его прервали аплодисменты – фраза дошла до публики. Те, кто корчился, когда привилегированные называли их этой позорной кличкой, были в восторге от того, что ее обратили против самой знати.

– Но позвольте же рассказать вам об их предводителе – самом кровавом аристократе из всей аристократии крови! Вы знаете его. Он боится многого, но больше всего – голоса истины, который такие, как он, стремятся заставить умолкнуть. И он выстроил своих аристократов вместе с их челядью и повел на несчастных буржуа, посмевших поднять свой голос. Но эти самые несчастные буржуа не пожелали быть убитыми на улицах Рена. Им пришло в голову, что, раз уж знатные господа решили, что должна пролиться кровь, почему бы ей не быть голубой кровью аристократов? Они тоже построились – аристократия духа против аристократии крови – и погнали господина де Латур д’Азира со всем его войском с поля боя с пробитыми головами и вдребезги разбитыми иллюзиями. Те укрылись у кордельеров, и бритые предоставили в своем монастыре убежище оставшимся в живых. Среди них был и гордый предводитель, господин де Латур д’Азир. Вы слыхали об этом доблестном маркизе, повелевающем жизнью и смертью?

Зал взревел, потом снова замер, когда Скарамуш продолжал:

– О, это было славное зрелище – могучий охотник, удирающий, как заяц, и прячущийся в монастыре кордельеров! С тех пор его не видали в Рене, а хотели бы. Однако он не только доблестен – он еще и осторожен. А как вы думаете, где он скрывается – этот знатный господин, желавший омыть улицы Рена кровью горожан, чтобы заставить умолкнуть голос разума и свободы, который звучит сегодня по всей Франции? Где же прячется этот привилегированный, считающий красноречие столь опасным даром? Он в Нанте.

Зал снова взревел.

– Что вы говорите? Невозможно? Да в этот самый момент, друзья мои, он в театре, среди вас – укрылся в той ложе. Он слишком застенчив, чтобы показаться, – сама скромность! Он там, за занавесом. Не покажетесь ли своим друзьям, господин маркиз? Видите – они хотят побеседовать с вами. Они не верят, что вы здесь.

Надо сказать, что, какого бы мнения ни придерживался Андре?Луи относительно господина де Латур д’Азира, кем?кем, а трусом тот не был. Утверждение, что он прячется в Нанте, было неверным: маркиз приехал туда открыто и смело. Однако случилось так, что до той минуты жители Нанта не подозревали о его присутствии в городе. Разумеется, маркиз счел бы ниже своего достоинства оповещать горожан о своем приезде, точно так же как и скрываться от них.

Сейчас, услышав брошенный ему вызов, маркиз де Латур д’Азир, не обращая внимания на зловещий гул зрительного зала и на попытки Шабрийанна удержать его, откинул занавес ложи и неожиданно появился, бледный, спокойный и полный презрения.

Маркиза встретили гиканьем и выкриками, ему грозили кулаками и тростями:

– Убийца! Негодяй! Трус! Предатель!

Но он храбро стоял под шквалом, улыбаясь с невыразимым презрением. Он ждал, когда прекратится шум, чтобы в свою очередь обратиться к залу, но скоро понял, что ждет напрасно.

В партере уже бушевали страсти. Сыпались градом удары, выхватывались шпаги, – правда, из?за тесноты ими нельзя было воспользоваться. Зрители ломали стулья и превращали их в оружие, от канделябров откалывали куски, которые становились метательными снарядами. Те, кто сопровождал дам или был робок по природе, торопились покинуть театр, который уже походил на арену для петушиных боев.

Один из импровизированных снарядов, пущенный из ложи каким?то господином, едва не угодил в Скарамуша, стоявшего на сцене и с торжеством наблюдавшего за бурей, которую он сам посеял. Зная, из какого легко воспламеняющегося вещества состоит публика, он швырнул в ее гущу зажженный факел раздора, чтобы разжечь большой пожар.

Он видел, как толпа быстро разбивается на группировки, представлявшие ту или иную сторону великой распри, уже начинавшей охватывать всю Францию. Театр дрожал от криков.

– Долой чернь! – орали одни.

– Долой привилегированных! – вопили другие.

И тут, перекрывая весь этот гам, резко и настойчиво прозвучал выкрик:

– В ложу! Смерть ренскому палачу! Смерть де Латур д’Азиру, который воюет с народом!

Бросились к двери партера, открывавшейся на лестницу, которая вела в ложи.

Теперь, когда битва распространялась со скоростью огня, вырываясь из театра на улицу, ложа де Латур д’Азира, ставшая главной мишенью буржуа, объединила дворян, находившихся в театре, и людей незнатного происхождения, примыкавших к партии привилегированных.

Маркиз прошел вглубь ложи, чтобы встретить своих союзников. В партере кучка разъяренных дворян, рвавшихся через пустую оркестровую яму на сцену, чтобы рассчитаться с дерзким комедиантом, встретила отпор со стороны людей, чувства которых он выразил. Андре?Луи, который к тому же вспомнил о канделябре, не стал дожидаться и, обернувшись к Леандру, сказал:

– Я думаю, пора уходить.

Леандр, белый как мел под гримом, напуганный бурей, далеко превосходившей все, что могло подсказать ему небогатое воображение, что?то невнятно пробормотал в знак согласия. Но было поздно, так как в этот момент на них напали сзади.

Господину Бине наконец?то удалось прорваться мимо Полишинеля и Родомонта, которые, видя, что он в ярости жаждет крови, пытались удержать его. Полдюжины дворян – завсегдатаев актерского фойе – пробрались на сцену, чтобы задать перцу негодяю, взбунтовавшему зал. Они?то и отшвырнули актеров, повисших на Бине. Дворяне следовали за Бине с обнаженными шпагами, за ними бежали Полишинель, Родомонт, Арлекин, Пьеро, Паскарьель и художник Баск, вооруженные тем, что попало под руку. Они были исполнены решимости спасти человека, которому симпатизировали и с которым связывали все надежды.

 

 

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Перевод Н. Тихонова и Е. Фрадкиной

 

[2] Жюль Мишле (1798–1874) – французский историк романтического направления. Главные сочинения Мишле: «История Франции» (до 1790 г.) и «История Французской революции». – Здесь и далее примеч. Н. Тихонова.

 

[3] Людовик Великий (1638–1715) – французский король с 1643 г. Сын Людовика XIII и Анны Австрийской. Французы дали ему прозвища Король?Солнце и Великий. Ему приписывают знаменитое изречение: «Государство – это я», афористически отражающее суть его абсолютистской власти. Он вел большое количество победоносных войн, которые, хотя и принесли Франции славу, сильно истощили ее казну.

 

[4] Фукидид (ок. 460–400 до н. э.) – древнегреческий историк. Автор «Истории» (в 8 книгах) – труда, посвященного истории Пелопоннесской войны (до 411 до н. э.), считающегося вершиной античной историографии.

 

[5] Энциклопедисты – французские просветители, во главе с Дени Дидро участвовавшие в создании «Энциклопедии, или Толкового словаря наук, искусств и ремесел» (35 томов, 1751–1780).

 

[6] Луций Анней Сенека (ок. 4 до н. э. – 65 н. э.) – римский политический деятель, философ и писатель, представитель стоицизма; воспитатель императора Нерона.

 

[7] Жан?Жак Руссо (1712–1778) – французский философ и писатель, один из идейных провозвестников Великой французской революции.

 

[8] Жак Неккер (1732–1804) – французский министр финансов в 1777–1781, 1788–1790 гг. Сыграл значительную роль в подготовке Генеральных штатов 1789 г. Частичными реформами пытался спасти государство от финансового краха.

 

[9] Генеральные штаты – высшее сословно?представительное учреждение Франции в 1302–1789 гг., состоявшее из депутатов духовенства, дворянства и третьего сословия. Созывались королями главным образом для получения от них согласия на сбор налогов. Депутаты третьего сословия Генеральных штатов в 1789 г. объявили себя Национальным собранием.

 

[10] Третье сословие – податное население Франции XV–XVIII вв. – купцы, ремесленники, крестьяне, с XVI в. также и буржуазия и рабочие. В отличие от третьего сословия, первые два – духовенство и дворянство – не облагались налогами.

 

[11] Сенешаль – в южной части средневековой Франции королевский чиновник, глава судебно?административного округа (сенешальство). На севере Франции ему соответствовал бальи?. Должность сенешаля упразднила Великая французская революция.

 

[12] Версаль – дворец в окрестностях Парижа, который с 1682 по 1789 г. являлся резиденцией королей Франции.

 

[13] ?il de B?uf (фр. «бычий глаз») – так называлась освещенная через потолок комната для придворных перед спальней короля в Версале. Здесь в ожидании короля придворные обменивались новостями, пересказывали последние сплетни, затевали интриги.

 

[14] Каин – в библейской мифологии старший сын Адама и Евы, земледелец. Убил из зависти брата Авеля – пастыря овец. Проклят Богом за братоубийство и отмечен особым знаком (каинова печать).

 

[15] По действительному можно судить о возможном (лат.).

 

[16] Имеется в виду Людовик XVI (1753–1793), король Франции в 1774–1792 гг.

 

[17] Имеется в виду церковная десятина – налог, взимаемый в пользу Церкви в виде одной десятой части любого вида дохода. Особенно был распространен в католических странах, прежде всего во Франции; отменен во время Великой французской революции.

 

[18] Орден Святого Духа давался только самым знатным вельможам. Знаком этого ордена была синяя лента. Орден Святого Людовика был учрежден в память о французском короле Людовике IX (1215–1270), причисленном Католической церковью к лику святых (1297). Орден Святого Людовика – золотой мальтийский крест с белой окантовкой и золотыми лилиями в углах – давался за боевые заслуги военным, прослужившим не менее 28 лет. Его девизом было: «Награда воинскому мужеству». Орден крепился на красной ленте.

 

[19] Шевалье – в феодальной Франции титул, который носили обычно младшие сыновья дворян. Согласно правовым нормам тех лет, они не могли рассчитывать на наследство и поэтому старательно делали карьеру.

 

[20] «Боюсь данайцев, даже дары приносящих» (лат.) – цитата из поэмы римского поэта Вергилия «Энеида» (29–19 до н. э.; кн. I, ст. 49), ставшая крылатой фразой.

 

[21] Имеются в виду поэт, драматург, философ, один из крупнейших деятелей французского Просвещения Франсуа?Мари Аруэ, известный под псевдонимом Вольтер (1694–1778), и упоминавшийся выше Жан?Жак Руссо.

 

[22] Сатисфакция – в феодально?дворянском обществе удовлетворение за оскорбление чести, обычно в форме дуэли с оскорбителем.

 

[23] Шарль?Александр де Калонн (1734–1802) – генеральный контролер финансов в 1787 г.

 

[24] Этьенн?Шарль Ломени, граф де Бриенн (1727–1794) – епископ Койдона, архиепископ Тулузский, затем Санский; министр Людовика XVI и кардинал. В 1787 г. назначен генеральным контролером финансов вместо Калонна, а вскоре – премьер?министром, но на этих постах выказал свою полную неспособность, следствием чего явилась необходимость созыва Генеральных штатов 15 июля 1788 г. Вскоре его заменил Неккер. Граф де Бриенн был арестован в 1794 г. и умер в тюрьме.

 

[25] Людовик XV (1710–1774) – король Франции с 1715 по 1774 г., правнук Людовика XIV. Любовь к удовольствиям, лень и нежелание управлять, а также стремление ввязаться во множество ненужных конфликтов в Европе вызвали презрение к королю и королевской власти у огромной части французов.

 

[26] Антуан Ватто (1684–1721) – французский живописец и рисовальщик. В бытовых и театральных сценах, так называемых галантных празднествах, отмеченных изысканной нежностью красочных нюансов, трепетностью рисунка, воссоздал мир тончайших душевных переживаний.

 

[27] Редингот – длинный сюртук для верховой езды.

 

[28] Данный пассаж представляет собой несколько переиначенную сентенцию Вольтера: «Лакей не может признавать героя в своем господине». Вероятнее всего, автор встретил ее в гл. 36 романа Александра Дюма «Соратники Иегу» (1857).

 

[29] Рыцарь печального образа – так в гл. 19 первой части романа Сервантеса «Дон Кихот» называет своего господина Санчо Панса.

 

[30] Жорж Луи Леклерк Бюффон (1707–1788) – французский натуралист, иностранный почетный член Петербургской академии наук (с 1776 г.). В своем основном труде «Естественная история» в 36 т. (1749–1788) высказал представления о развитии земного шара и его поверхности, о единстве плана строения органического мира. Бюффон отстаивал идею об изменяемости видов под влиянием условий среды.

 

[31] Буффон – гротесковый персонаж, шут, которого короли имели обыкновение держать при дворе, чтобы он развлекал их шутками.

 

[32] Изаак Рене Ги Ле Шапелье (1754–1794) – французский адвокат, предложивший в 1791 г. антирабочий декрет французскому Учредительному собранию. Декрет запрещал стачки и организации рабочих.

 

[33] Жан?Франсуа?Поль де Гонди, кардинал де Рец (1613–1679) – французский политик и писатель. Став коадъютором архиепископа Парижского, он играл важную роль в смутах времен Фронды, организовал день Баррикад и был душою противников королевского министра кардинала Мазарини.

 

[34] Лиард – мелкая серебряная монета.

 

[35] Портшез – легкое переносное кресло, род паланкина.

 

[36] Капуцины – монахи ордена Святого Франциска. Капуцинами называли часть братьев?миноритов или францисканцев. Основателем ордена капуцинов был Матье де Басси (XVI в.). Капуцины были очень популярны среди бедноты, откуда в основном пополняли свои ряды.

 

[37] Бенедиктинцы – члены старейшего католического монашеского ордена, основанного ок. 530 г. Бенедиктом Нурсийским в Италии.

 

[38] Белое духовенство – общее название низших (не монашествующих) священнослужителей (священники, дьяконы) в отличие от черного духовенства (высшего).

 

[39] Луидор – золотая монета крупного достоинства.

 

[40] Стразы – химические соединения, имитирующие бриллианты и другие драгоценные камни.

 

[41] Аякс – герой древнегреческих мифов, сын Ойлея, потерпевший кораблекрушение и укрывшийся на скале, откуда он бросил вызов небу, воскликнув: «Я спасусь, несмотря на волю богов!» Нептун расколол скалу своим трезубцем, и Аякса поглотило море.

 

[42] Скарамуш (Скарамучча) – одна из масок итальянской народной комедии, родственная Капитану, также хвастливый воин. Скарамушем прозвали одного из известнейших неаполитанских комедиантов Тиберио Фиорилли (1608–1694).

 

[43] Коломбина – традиционный персонаж итальянской народной комедии: служанка, участвующая в развитии интриги.

 

[44] Субретка – сценическое амплуа: бойкая, находчивая служанка, помогавшая своим господам в их любовных интригах. Возникло в итальянской народной комедии, затем перешло во французскую комедию.

 

[45] Арлекин – традиционный и популярнейший персонаж итальянской народной комедии – слуга, участвующий в развитии интриги. Позднее, во французском народном театре XVIII – начала XIX в., – счастливый соперник Пьеро.

 

[46] Дзани (дзанни) – шутовской персонаж итальянской народной комедии, плебей, чаще всего крестьянин.

 

[47] Лекарь (или Доктор) – комический персонаж итальянской народной комедии, богатый, скупой и падкий до женщин старик.

 

[48] Панталоне – персонаж итальянской народной комедии, старик?купец, богатый, почти всегда скупой, хворый. Он самоуверен, но его всегда одурачивают Скапен или Арлекин.

 

[49] Благородный отец – амплуа в трагедии и высокой комедии.

 

[50] Родомонт – фанфарон, прикидывающийся храбрецом; от имени храброго, но хвастливого и наглого персонажа поэм Маттео Боярдо «Влюбленный Роланд» и Лудовико Ариосто «Неистовый Роланд».

 

[51] Общинная земля – общинное землевладение – одна из форм земельной собственности, принадлежность определенного земельного участка крестьянской общине.

 

[52] Цензива – недворянское, преимущественно крестьянское, наследственное земледержание в средневековой Франции. Держатель цензивы ежегодно выплачивал сеньору ценз (денежную, реже натуральную ренту) и государству – талью. Отменена в 1793 г.

 

[53] Ливр – французская серебряная монета. В 1793 г. заменена франком.

 

[54] Мельпомена – в древнегреческой мифологии муза трагедии, одна из девяти муз в свите Аполлона.

 

[55] Комедия дель арте – комедия масок, вид итальянского театра XVI–XVI вв., спектакли которого создавались методом импровизации на основе сценария. Персонажи – «маски»: слуги – Бригелла, Арлекин, Пульчинелла, Ковиелло, Коломбина; глупый жадный купец Панталоне, фанфарон и трус Капитан, болтун Доктор, педантичный, назойливый Тарталья и др.

 

[56] Капитан – см. Спавенто.

 

[57] Спавенто, или Эпуванте – маска Капитана из итальянской народной комедии, воплощавшая в комедийном плане образ и действия испанского офицера. В этом персонаже соединялись холодное высокомерие, жестокость, жадность, чопорность и бахвальство, скрывающие трусость. «Спавенто» по?итальянски значит «ужас».

 

[58] Мондор (наст. имя Филипп Жирар) – актер ярмарочного балагана на Новом мосту в Париже первой половины XVII в. В 1640 г. он ушел на покой богатым и знаменитым.

 

[59] Скапен – хитрый, плутоватый слуга, один из основных персонажей народного итальянского театра, перенесенных на французскую сцену Мольером (см. ниже) в комедии «Проделки Скапена». Ковиелло – также персонаж итальянской народной комедии, выведенный Мольером в комедии «Мещанин во дворянстве» (1670) под именем Ковьеля; действует хитростью, напором, ловкой изобретательностью.

 

[60] Пьеро – обычный персонаж пантомим, в белом костюме и с лицом, посыпанным мукой. Традиционный персонаж французского народного театра.

 

[61] Влюбленный, Влюбленная – маски итальянской народной комедии. Однако, в отличие от других персонажей, они – менее всего маски. Их характеры могли быть различными, и психологическую характеристику масок давали сами комедианты. Влюбленные выделялись среди других масок тем, что должны были выступать на сцене в роскошных костюмах, подчеркивающих их аристократическое происхождение.

 

[62] Полишинель (Пульчинелла) – неаполитанский шутовской персонаж, один из любимейших героев карнавалов, народных игр, беллетристики. Это смешной паяц, часто – горбун с петушиным носом, иногда – круглый дурак, порою – умный лукавец.

 

[63] Момус – древнегреческий бог смеха.

 

[64] Паскарьель – в итальянской народной комедии тип слуги – обжоры, пьяницы и скандалиста.

 

[65] Дуэнья – здесь: амплуа в театре.

 

[66] «Комеди Франсез» – французский драматический театр. Основан в 1680 г. Людовиком XIV, когда по его приказу труппа Бургундского отеля объединилась с труппой театра Генего. Стал школой актерского и режиссерского искусства. Сохраняя в репертуаре Ж. Б. Мольера, П. Корнеля, Ж. Расина, П. Бомарше, остается верным классическим традициям.

 

[67] Фигаро – хитроумный и энергичный слуга, главный герой драматической трилогии французского драматурга Пьера?Огюстена Карона де Бомарше (1732–1799) «Севильский цирюльник, или Тщетная предосторожность» (1775), «Безумный день, или Женитьба Фигаро» (1783) и «Преступная мать, или Второй Тартюф» (1792). Первые две части имели настолько шумный успех, что были разыграны на сцене версальского театра; главные роли исполняли члены королевской семьи.

 

[68] Луи Себастьен Мерсье (1740–1814) – французский писатель. Создал утопический роман «2440 год» (1770), пьесы, эстетический трактат «О театре» (1773). Реалистические очерки Мерсье «Картины Парижа» (1781–1788) рисуют предреволюционную эпоху.

 

[69] Мари Жозеф Шенье (1764–1811) – французский поэт и драматург. Стихи и трагедии Шенье «Карл IX, или Урок королям» (1789), «Кай Гракх» (1792) направлены против тирании и религиозного фанатизма.

 

[70] Мольер (наст. имя Жан?Батист Поклен) (1622–1673) – великий французский комедиограф, актер, театральный деятель, реформатор сценического искусства. Сочетая традиции народного театра с достижениями классицизма, создал жанр социально?бытовой комедии, высмеивал сословные предрассудки дворян, ограниченность буржуа («Смешные жеманницы», 1660; «Ученые женщины», 1672; «Мещанин во дворянстве», 1670). Оказал огромное влияние на развитие мировой драматургии и театра.

 

[71] Жан Расин (1639–1699) – французский драматург, крупнейший представитель классицизма, автор психологических трагедий на античные и восточные сюжеты.

 

[72] Пьер Корнель (1606–1684) – крупнейший французский драматург эпохи классицизма.

 

[73] Карло Гоцци (1720–1806) – итальянский драматург, автор фантастических сказок для театра. В творчестве Гоцци сильны традиции комедии дель арте.

 

[74] Карло Гольдони (1707–1793) – итальянский драматург, создатель национальной комедии. Осуществил просветительскую реформу итальянской драматургии и театра, вытеснив импровизированную комедию дель арте драматургией с реальными характерами и содержанием, проникнутым просветительскими идеями. Перу Гольдони принадлежат 267 пьес, в том числе такие шедевры, как «Слуга двух господ» (1745), «Трактирщица» (1753) и др.

 

[75] Баттиста Гварини (1538–1612) – итальянский поэт, теоретик литературы и искусства. Его изысканные мадригалы, трагикомические пасторали («Верный пастух», 1580–1583) утверждают далекие от гуманистических идеалов Возрождения принципы развлекательной литературы. Перу Гварини принадлежит «Учебник трагикомической поэзии» (1601–1602).

 

[76] Биббиена (наст. имя Бернардо Довици, 1470–1520) – итальянский драматург, один из первых представителей жанра «ученой комедии». Прославился своей комедией «Каландрия», постановка которой в Лионе в 1548 г. в присутствии короля Генриха II и его супруги Екатерины Медичи положила начало влиянию итальянского искусства на французский театр.

 

[77] Никколо Макиавелли (1469–1527) – итальянский политический мыслитель, историк, писатель. Основные произведения – «История Флоренции», «Государь», комедия «Мандрагора».

 

[78] Антонио Сакки (1708–1786) – итальянский антрепренер, для труппы которого много работал Гоцци. Им написано несколько комедий, в свое время имевших успех.

 

[79] Торквато Тассо (1544–1595) – итальянский поэт эпохи Возрождения, автор эпической поэмы «Освобожденный Иерусалим» (1581).

 

[80] Федини – второстепенный итальянский драматург XVI в.

 

[81] Еврипид (ок. 480–406 до н. э.) – великий древнегреческий поэт?драматург, один из трех (наряду с Эсхилом и Софоклом) великих афинских трагиков.

 

[82] Аристотель (384–322 до н. э.) – древнегреческий философ и ученый, сочинения которого охватывают все области тогдашней науки. Андре?Луи имеет в виду его трактаты «Поэтика» и «Риторика».

 

[83] Публий Теренций Афр (ок. 195–159 до н. э.) – римский комедиограф. Используя сюжеты и маски новой аттической комедии, вышел за рамки традиционных комедийных схем, вводя этические и гуманистические мотивы и создавая психологически очерченные типы (комедии «Евнух», «Девушка с Андроса»). Оказал заметное влияние на европейскую драматургию.

 

[84] Тит Макций Плавт (ок. 254–184 до н. э.) – римский комедиограф. Перерабатывая новую аттическую комедию в стиле карикатуры и буффонады, создал характеры?маски в стихотворных комедиях «Ослы», «Горшок», «Хвастливый воин» и др.

 

[85] Абрахам Жозеф Бенар по прозвищу Флери (1750–1822) – французский актер?комик.

 

[86] Су – французская мелкая монета (сначала золотая, затем серебряная и медная), равная по достоинству 1/20 ливра. Чеканилась до 1793 г.

 

[87] Радамант – такое имя носил сын Зевса и Европы, славившийся своей справедливостью. Он был судьей в подземном царстве теней.

 

[88] Джованни Боккаччо (1313–1375) – итальянский писатель?гуманист Раннего Возрождения. Создал поэмы на сюжеты античной мифологии, психологическую повесть «Фьяметта» (1343), пасторали, сонеты. В своем главном произведении «Декамерон» (1350–1353), проникнутом духом свободомыслия и жизнерадостным юмором, Боккаччо изображает широкую картину жизни итальянского общества.

 

[89] Франко Саккетти (1330–1400) – итальянский писатель, автор сборника «Триста новелл» (сохранились 223) антифеодального и антиклерикального содержания.

 

[90] Альмавива – персонаж комедий Бомарше «Севильский цирюльник» и «Женитьба Фигаро».

 

[91] Франсуа?Жозеф Тальма? (1763–1826) – великий французский актер. С 1787 г. выступал в театре «Комеди Франсез». Во время Великой французской революции участвовал в создании Театра Республики (1791–1799). Крупнейший представитель классицизма, реформатор костюма и грима.

 

[92] Жан?Батист?Анри Дюгазон (1755–1821) – знаменитый французский актер?комик. С особым успехом исполнял роли комических слуг и сам написал несколько комедий.

 

[93] Талия – в древнегреческой мифологии муза комедии.

 

[94] Вольне – одна из марок бургундских вин (провинции Кот?д’Ор).

 

[95] Театр Фейдо – знаменитый театр, который действовал в Нанте в революционный период.

 

[96] Сретение – один из двунадесятых праздников. Отмечается 2 февраля. В его основу легла описанная в Евангелии от Луки встреча старца Симеона с младенцем Иисусом, которого родители принесли в Иерусалимский храм.

 

[97] Музей Карнавале – расположен в особняке Карнавале в Париже, на углу улиц Франк?Буржуа и Севинье. Был построен Жаном Гужоном и Жаном Бюлланом и принадлежал некогда мадам де Керневенуа (искаженное ее имя в просторечии превратилось в Карнавале), которая приобрела его в 1578 г. В 1866 г. Париж приобрел это здание и разместил в нем муниципальный музей, собрание которого включает ценные коллекции революционной эпохи.

 

[98] Бальяж – в северной части средневековой Франции – административный округ.

 

[99] Кордельеры – монахи?францисканцы (см. примеч. на с. 60).

 

[100] Монтансье (наст. имя Маргерита Брюне, 1730–1820) – французская актриса и директор театра.

 

[101] Пале?Рояль – в XVIII в. резиденция герцогов Орлеанских в Париже.

 

[102] «Амбигю Комик» – парижский театр на бульваре Сен?Мартен, основан в 1770 г.

 

Яндекс.Метрика