Джин Уэбстер

Это же Патти!

Глава 1. Реформа нравственного облика школы Св. Урсулы

– Безобразие! – воскликнула Присцилла.

– Возмутительно! – заявила Конни.

– Оскорбительно! – добавила Патти.

– Поселить нас врозь на четвертом году учебы, после того как мы прожили вместе три предыдущих года…

– И нельзя сказать, чтобы мы вели себя чересчур плохо в прошлом году. Полно девочек, которые получали гораздо больше замечаний.

– Только наши прегрешения, пожалуй, больше бросались в глаза, – признала Патти.

– Но последние три недели мы вели себя очень хорошо, – напомнила Конни.

– А видели бы вы мою новую соседку по комнате! – простонала Присцилла.

– Не может быть, чтобы она была хуже, чем Айрин Маккаллох, – отозвалась Конни.

– Гораздо хуже!.. Ее отец – миссионер, и она выросла в Китае. Зовут ее Керенгаппух Херси. Имя ей дали в честь младшей дочери Иова[1]. И она не видит в этом ничего смешного!

– Айрин Маккаллох, – мрачно сообщила Конни, – прибавила за лето двадцать фунтов. Теперь она весит…

– А видели бы вы, с кем придется жить мне! – с негодованием воскликнула Патти. – Ее зовут Мей Мертл Ван Арсдейл.

– Керен постоянно сидит за учебниками и рассчитывает, что я буду ходить на цыпочках, чтобы обеспечить ей возможность сосредоточиться.

– Слышали бы вы болтовню Мей Мертл! Она сказала, что ее отец финансист, и поинтересовалась, чем занимается мой. Я сказала ей, что он судья и что его главное занятие – сажать финансистов в тюрьму. Она назвала меня дерзким ребенком. – Патти вяло усмехнулась.

– Сколько же лет ей самой?

– Девятнадцать, и ей уже дважды делали предложение.

– Ого! С чего это она выбрала наш пансион?

– Ее отец и мать сбежали от своих родителей и поженились, когда им было девятнадцать, и они боятся, что она унаследовала их склонности. Так что они выбрали нашу Св. Урсулу – хорошую церковную школу со строгими правилами. Мей не знает, как ей вообще удастся укладывать волосы без помощи горничной. У нее ужасные предрассудки насчет лунных камней. Она носит только шелковые чулки и терпеть не может салаты с рубленым мясом. Мне придется учить ее, как застилать кровать. Она всегда плавает в Европу на судах компании «Уайт Стар».

Патти приводила подробности в том порядке, в каком они ей вспоминались. Подруги слушали сочувственно, а затем добавили еще кое?что о собственных огорчениях.

– Айрин весит сто пятьдесят девять фунтов шесть унций[2] – и это без одежды! – сообщила Конни. – Она привезла с собой два чемодана, битком набитых сластями, и попрятала все это по углам в нашей комнате. Последнее, что я слышу, погружаясь в сон, – это как Айрин хрустит конфетами. И тот же звук первым доносится до меня, когда я просыпаюсь утром. Она никогда ничего не говорит; она постоянно жует. Иметь такую соседку – все равно что жить в одной комнате с коровой. А до чего милая компания в соседних комнатах! Малыш Маккой занимает комнату напротив, и шума от нее больше, чем от десятка ковбоев. А за стенкой – новая девочка?француженка. Вы, наверное, ее видели: хорошенькая девчушка с черными косами.

– С виду она кажется довольно желанной соседкой, – заметила Патти.

– Была бы желанной, если бы умела говорить, но она знает не больше полусотни английских слов. В одной комнате с ней живет Харриет Гладден, вечно унылая и вялая, как какая?нибудь устрица, а в конце коридора – Эвелина Смит. Вы же знаете: она полнейшая идиотка.

– Ох, просто жуть! – согласились собеседницы.

– Во всем виновата Лорди, – сказала Конни. – Вдова ни за что не разлучила бы нас, если бы в это дело не встряла Лорди.

– А теперь мне придется жить здесь, в Восточном крыле, под ее надзором! – застонала Патти. – Вам?то хорошо: у вас там Мамзель и Уоддамс, кроткие и простодушные, сущие агнцы, но в Восточном крыле девочки даже чихнуть не могут без того, чтобы Лорди…

– Тсс! – предостерегающе прошептала Конни. – Она идет.

Преподавательница латыни, проходя по коридору, задержалась у открытой двери. Конни с трудом выбралась из кучи платьев, книг и диванных подушек, в беспорядке сваленных на кровать, и вежливо встала. Патти соскользнула с металлической спинки кровати, а Присцилла слезла с крышки сундука.

– Хорошо воспитанные девушки не взгромождаются на спинки и ручки мебели.

– Разумеется, мисс Лорд, – пробормотали все три в унисон, серьезно глядя на нее широко раскрытыми глазами. В прошлом они не раз имели приятный случай убедиться, что больше всего ее раздражает выраженное улыбкой согласие.

Мисс Лорд обвела комнату критическим взглядом. Патти все еще была в дорожном платье.

– Надень форму, Патти, и кончай распаковывать вещи. Завтра утром рабочие унесут все сундуки вниз, в кладовую.

– Хорошо, мисс Лорд.

– Присцилла и Констанс, почему вы не на улице в такую хорошую осеннюю погоду? Все остальные девочки гуляют.

– Но мы так давно не видели Патти, а теперь, когда нас разлучили… – начала Конни, уголки ее рта печально опустились.

– Я надеюсь, это изменение благотворно отразится на вашей учебе. Вы, Патти и Присцилла, собираетесь в колледж и должны понимать, как важна основательная подготовка. От того, насколько прочным окажется фундамент, который вы заложите здесь, будут зависеть ваши успехи в последующие четыре года… и успех всей вашей жизни, если можно так выразиться. У Патти хромает математика, а у Присциллы – латынь. Констанс могла бы поработать над своим французским. Давайте посмотрим, на что вы способны, когда действительно постараетесь.

Она коротко кивнула всем троим и удалилась.

– «В школе познаем мы радость и учебы, и труда», – с иронически преувеличенной серьезностью пропела Патти, роясь в сундуке в поисках синей юбки и матросской блузы с вышитыми золотом на рукаве буквами «Св. У.».

Пока она переодевалась, Присцилла и Конни занялись перекладыванием содержимого ее сундука в комод, небрежно рассовывая вещи в том порядке, в каком они попадались под руку, – но заботливо свертывая и расправляя все, что оказывалось на самом верху. Перегруженная работой молодая учительница, на которую был возложен неблагодарный труд каждое субботнее утро инспектировать состояние шестидесяти четырех комодов и шестидесяти четырех стенных шкафов, была, к счастью, доверчива по натуре. Она никогда не заглядывала под верхний слой.

– Лорди совсем ни к чему поднимать такой шум из?за моей успеваемости, – сказала Присцилла, хмуро глядя перед собой поверх охапки одежды, которую держала в руках. – Я сдала хорошо всё, кроме латыни.

– Осторожнее, Прис! Ты топчешь мое новое бальное платье, – воскликнула Патти, как только ее голова появилась из воротника матросской блузы.

Присцилла машинально убрала ногу с лежавшего кучей на полу голубого шифона и продолжила свои сетования.

– Если они думают, что, поселив меня с младшей дочерью Иова, тем самым помогут мне лучше писать латинские сочинения…

– Я просто не смогу учиться, пока из моей комнаты не уберут Айрин Маккаллох, – подхватила Конни. – Она точь?в?точь комок липкого теста.

– Подожди, вот познакомишься с Мей Мертл! – Патти села на пол прямо посреди царившего в комнате хаоса и подняла на подруг широко раскрытые, серьезные глаза. – Мей привезла с собой пять вечерних платьев с глубоким декольте, а все ее туфли на высоченных каблуках. И она носит корсет – представляете? Она сначала выдыхает, а потом изо всех сил затягивает шнурки. Но это еще не самое ужасное. – Патти понизила голос и добавила доверительным шепотом: – У нее есть что?то красное в бутылочке. Она говорит, будто это для ногтей, но я видела, как она намазывала этим лицо.

– Не может быть! – шепотом ужаснулись Конни и Присцилла.

Патти поджала губы и кивнула.

– Отвратительно, правда?

– Кошмар! – содрогнулась Конни.

– Слушайте, давайте поднимем восстание! – воскликнула Присцилла. – Давайте заставим Вдову вернуть нам наши прежние комнаты в Райском Коридорчике.

– Но как? – спросила Патти; на лбу у нее залегли две параллельные складки.

– Скажем ей, что, если она не согласится на наше требование, мы уйдем из школы.

– Разумное предложение, ничего не скажешь! – насмешливо заметила Патти. – Она тут же вызовет Мартина и отдаст ему распоряжение запрячь лошадь в «катафалк» и отвезти нас на станцию к поезду, который отходит в шесть тридцать. Мне кажется, тебе пора бы уже знать, что Вдову на пушку не возьмешь.

– Угрожать бесполезно, – согласилась Конни. – Мы должны воззвать к ее чувству… чувству…

– Сострадания, – подсказала Патти.

Конни протянула ей руку и помогла подняться на ноги.

– Пошли, Патти, ты владеешь даром слова. Мы спустимся к ней прямо сейчас, пока у нас хватает мужества… Руки у тебя чистые?

Вскоре все три решительным шагом подошли к двери личного кабинета миссис Трент.

– Я постараюсь быть дипломатичной, – шепнула Патти, поворачивая дверную ручку в ответ на послышавшееся из кабинета «Войдите». – А вы кивками подтверждайте все, что я буду говорить.

Патти действительно пустила в ход все свои дипломатические способности. Описав с трогательными подробностями их долгую дружбу и нынешние страдания, вызванные разлукой, она плавно перешла к вопросу об их новых соседках по комнатам.

– Они, несомненно, очень милые девочки, – заключила она вежливо, – но, понимаете, миссис Трент, они нам не подходят. А ведь крайне трудно сосредоточиться на учебе, если рядом нет близкой по духу соседки.

Пристальный и строгий взгляд Патти наводил на мысль, что учеба была целью ее существования. Легкая улыбка промелькнула на лице Вдовы, но уже в следующее мгновение оно снова стало серьезным.

– Для нас очень важно усердно учиться в этом году, – добавила Патти. – Мы с Присциллой собираемся в колледж и понимаем, как важна основательная подготовка. От того, насколько прочным окажется фундамент, который мы заложим здесь, зависят наши успехи в последующие четыре года… и успех всей нашей жизни, если можно так выразиться.

Конни в виде предостережения толкнула ее локтем. Это был слишком уж явный плагиат: Патти цитировала мисс Лорд без ее согласия.

– И кроме того, – продолжила Патти поспешно, – все мои вещи голубые, а у Мей фиолетовая ширма и желтая диванная подушка.

– Это неприятно, – согласилась Вдова.

– Мы привыкли жить в Райском Ко… Я хочу сказать, в Западном крыле… и нам будет… э… не хватать вида на закат.

Воцарилось выжидательное молчание; Вдова в задумчивости постукивала по столу своим лорнетом. Посетительницы внимательно изучали выражение ее лица, но перед ними была маска, проникнуть за которую оказалось не в их силах.

– Нынешнее распределение учениц по комнатам более или менее временное, – начала Вдова спокойным тоном. – Может быть, я сочту целесообразным что?то изменить, а может быть, и нет. У нас необычно много новых учениц в этом году, и мне показалось, что будет разумнее поселить их не друг с другом, а с теми, кто уже проучился несколько лет в нашей школе. Вы учитесь у нас давно. Вам хорошо знакомы традиции школы. Поэтому… – Вдова улыбнулась; улыбка была чуть лукавой, – я отправляю вас в качестве миссионеров к нашим новеньким. Я хочу, чтобы ваше влияние ощущалось в школе.

Патти напряженно выпрямилась и в растерянности уставилась на нее.

– Наше влияние?

– Твоя новая соседка, – невозмутимо продолжила миссис Трент, – слишком рано становится взрослой. Она жила в разных фешенебельных отелях – в подобных обстоятельствах девочки, как правило, начинают вести себя несколько жеманно и неестественно. Попробуй пробудить в Мей интерес к обычным забавам девочек вашего возраста.

– А ты, Констанс, теперь будешь жить в одной комнате с Айрин Маккаллох. Она, как ты знаешь, единственный ребенок в семье и, боюсь, чуточку избалованна. Я была бы рада, если бы ты смогла открыть для нее духовную сторону жизни и заставить ее меньше думать о материальном.

– Я… Я попробую, – пробормотала Конни, ошеломленная тем, что так неожиданно получила непривычную роль духовного реформатора.

– Кроме того, рядом с тобой будет жить эта маленькая француженка, Орели Дерем. Я была бы рада, Констанс, если бы ты взялась опекать ее на первых порах. Общение с ней поможет тебе лучше овладеть разговорным французским… А ты, в свою очередь, поможешь ей освоить разговорный английский.

– Ты, Присцилла, живешь с… – Вдова поднесла к глазам лорнет и взглянула на лежавшую перед ней большую схему. – Ах да, с Керен Херси. Это очень необычная девочка. Я думаю, у вас несомненно найдется немало интересных тем для разговора. Дочь морского офицера и дочь миссионера должны иметь много общего. Керен, как кажется, станет усердной ученицей… пожалуй, даже – если такое вообще возможно – чересчур усердной. Она всегда училась в одиночестве, у нее не было подруг, и ей ничего неизвестно об искусстве компромисса, без которого не обойтись в школьной жизни. Она может научить тебя, Присцилла, прилежанию, а ты ее – как бы это выразиться? – уступчивости.

– Да, миссис Трент, – пробормотала Присилла.

– Таким образом, – заключила Вдова, – я возлагаю на вас обязанности реформаторов нравственного облика наших учениц. Я хочу, чтобы девочки, которые давно учатся у нас, подавали пример новеньким. Было бы хорошо, если бы в нашей школе всем руководило крепкое, здоровое Общественное Мнение. Вы, все три, имеете большое влияние на остальных. Подумайте, как вы можете помочь вашим соседкам искоренить те недостатки, на которые я указала… и другие, которые могут броситься вам в глаза, когда вы будете общаться с остальными ученицами. Я внимательно наблюдала за вами три года, и ваш глубокий здравый смысл вызывает у меня огромное доверие.

Она кивнула в знак того, что разговор окончен, и три девочки снова оказались в холле. С минуту они в молчании растерянно смотрели друг на друга.

– Реформаторы нравственного облика! – ахнула Конни.

– Я вижу Вдову насквозь, – сказала Патти. – Она думает, что нашла новый способ держать нас в узде.

– Но мне кажется, что при всем этом возвращение в Райский Коридорчик нам не светит, – пожаловалась Присцилла.

Глаза Патти внезапно блеснули радостью. Она схватила каждую из подруг за локоть и втолкнула обеих в пустую классную комнату.

– Мы сделаем это!

– Сделаем что? – уточнила Конни.

– Немедленно возьмемся за дело и реформируем нравственный облик всей школы! Если только действовать решительно и не отступать… вот увидите! Через две недели мы снова будем в Райском Коридорчике.

– Хм, – задумчиво отозвалась Присцилла. – Можно попробовать.

– Начнем с Айрин, – заявила Конни, с жаром приступая к обсуждению подробностей предстоящей работы, – и заставим ее сбросить двадцать фунтов. Именно это Вдова имела в виду, когда сказала, что хочет, чтобы Айрин стала менее материальной.

– Она у нас живо сделается худышкой, – энергично кивнула Патти. – А Мей Мертл получит от нас хорошую дозу кипучего интереса к забавам девочек нашего возраста.

– И мы научим Керен, – вставила Присцилла, – легкомыслию и более беспечному отношению к учебе.

– Но этими тремя мы не ограничимся, – продолжила Конни. – Вдова просила нас распространить наше влияние на всю школу.

– О да! – согласилась Патти, все больше приходя в восторг, по мере того как перебирала всех учениц школы. – Малыш Маккой употребляет слишком много жаргонных словечек. Мы научим ее хорошим манерам. Розали не любит учебу. Мы напичкаем ее до отказа алгеброй и латынью. Харриет Гладден на редкость бесхарактерна, Мэри Даскем – ужасная маленькая лгунья, Эвелина Смит – дурочка, Нэнси Ли – сплетница…

– Если поискать, то у всех можно найти какие?то недостатки, – кивнула Конни.

– У всех, кроме нас, – поправила Присцилла.

– Д?да, – согласилась Патти, мысленно анализируя собственное прошлое, – я не нахожу у нас никаких недостатков… Меня не удивляет, что проводить эту реформу в жизнь поручено именно нам!

Конни вскочила на ноги в приливе энергии.

– Пошли! Мы присоединимся к нашим юным соученицам и начнем творить добро… Да здравствует великая Партия Реформ!

Они вылезли в открытое окно, что было совершенно не в духе предписаний, получаемых ими каждый четверг на вечерних занятиях по этикету. Множество девочек в синих матросках расположились группами на лужайках, отведенных для отдыха. Три миссионерки приостановились, чтобы оценить обстановку.

– Вон Айрин. Продолжает жевать. – Конни кивнула в направлении удобной скамьи, стоявшей под деревьями возле теннисных кортов.

– Давайте устроим цирк, – предложила Патти. – Заставим Айрин и Мей Мертл катать обручи вокруг крикетной площадки. Так мы убьем сразу двух зайцев: Айрин похудеет, а Мей станет больше похожа на девочку нашего возраста.

Катание обручей было физическим упражнением, особенно поощрявшимся в школе Св. Урсулы. Учительница гимнастики считала очень полезным учить девочек бегать. Прокатить обруч одиннадцать раз вокруг овальной крикетной площадки означало пробежать целую милю, а миля пробежки позволяла получить освобождение на день от упражнений с гантелями и булавой. Три реформаторши нырнули в подвал и вскоре возвратились с обручами, диаметр которых почти равнялся росту самих девочек. Патти приняла на себя командование и отдавала приказы.

– Конни, прогуляйся с Керен и постарайся своими разговорами шокировать ее на каждом шагу: мы должны отучить ее от педантичности. А ты, Прис, займись Мей Мертл. Не давай ей напускать на себя взрослый вид. Если она скажет тебе, что ей дважды делали предложение, скажи, что ты уже сбилась со счета – столько раз тебе их делали. Осаживай ее все время. Я превращусь в дрессировщика слона и заставлю Айрин бегать. К концу занятий она станет грациозной газелью.

Они расстались, и каждая направилась выполнять свое задание. О покое в Св. Урсуле теперь можно было только мечтать. Отныне школа пребывала в муках морально?нравственных реформ.

Спустя две недели, в пятницу вечером, преподавательницы собрались на неофициальную встречу в кабинете Вдовы. Звонок, объявивший «отход ко сну», прозвенел за пять минут до этого, и три измученные учительницы, с радостью освободившись от своих утомительных обязанностей на следующие девять часов обсуждали свои неприятности с руководительницей школы.

– Но что именно они сделали? – спросила миссис Трент спокойным тоном судьи, пытаясь остановить поток огорченных восклицаний.

– Трудно привести точные факты, – произнесла дрожащим голосом мисс Уодсворт. – Они, насколько я смогла выяснить, не нарушили никаких правил, но они… э… создали атмосферу…

– Каждая из девочек в моем коридоре, – сказала мисс Лорд, поджимая губы, – уже побывала у меня с просьбой вернуть Патти в Западное крыло к Констанс и Присцилле.

– Патти! Mon Dieu![3] – Мадемуазель возвела свои выразительные глаза к небесам. – Чего только не выдумает этот ребенок! Она сущий бесенок.

– Вспомните, – обратилась директриса к мисс Лорд, – когда вы предложили поселить их врозь, я говорила, что исход этого эксперимента весьма сомнителен. Находясь вместе, они расходовали свою кипучую энергию друг на друга; разлученные, они…

– Изматывают всю школу! – воскликнула мисс Уодсворт почти со слезами. – Конечно, они делают это непреднамеренно, но такой уж у них несчастный нрав…

– Непреднамеренно! – Глаза мисс Лорд сверкнули. – За пределами классной комнаты они только и делают, что шушукаются втроем, придумывая все новые проделки.

– Но что же они все?таки сделали? – настаивала миссис Трент.

Мисс Уодсворт заколебалась на мгновение, пытаясь выбрать примеры из богатого фактического материала, которым располагала.

– Я застала Присциллу в тот момент, когда она перемешивала содержимое ящиков комода Керен хоккейной клюшкой. На мой вопрос, зачем она это делает, она отвечала без малейшего смущения, что пытается помочь Керен стать менее педантичной и что об этом ее просила миссис Трент.

– Гм, – задумалась директриса, – я просила не совсем об этом, но неважно.

– Однако больше всего обеспокоил меня, – робко продолжила мисс Уодсворт, – тот случай, когда я столкнулась едва ли не с богохульством. Керен очень религиозна, но у нее досадная привычка молиться вслух. Однажды вечером, после особенно тяжелого для нее дня, она молилась, чтобы Присцилла получила от Бога прощение за то, что так досаждает ей. Тогда Присцилла встала на колени у своей кровати и принялась молиться вслух о том, чтобы Бог помог Керен стать менее самодовольной и упрямой и более склонной присоединиться к забавам своих подруг, проявляя при этом благородство и искренность. Они продолжали в таком духе… и это, право же, можно было назвать чем?то вроде состязания в молитвах.

– Возмутительно! – воскликнула мисс Лорд.

– А маленькая Орели Дерем… они вбивают в голову бедному ребенку… э… разговорный английский. Выражения, которые, как я случайно услышала, она послушно повторяет за ними, едва ли следует употреблять хорошо воспитанным девушкам.

– Какие выражения? – спросила директриса с ноткой любопытства в голосе.

– Ошалеть!

Мисс Уодсворт густо покраснела. Даже повторять вслух что?либо в столь дурном вкусе было совершенно чуждо ее натуре.

Губы Вдовы дрогнули в усмешке. К огорчению ее помощниц, чувство юмора часто брало у нее верх над чувством справедливости. Очень озорная девочка, если она умудрялась при этом быть забавной, могла надеяться на прощение, в то время как столь же озорная девочка, которая не была забавна, сполна отвечала за свои прегрешения. К счастью, в школе было не очень много тех, кто сумел нащупать это уязвимое место в броне Вдовы.

– Они дезорганизуют, – снова вмешалась мисс Лорд, – работу всей школы. Мей Ван Арсдейл говорит, что уедет домой, если ее и впредь будут заставлять жить в одной комнате с Патти Уайат. Не знаю, в чем там дело, но…

– Я знаю! – вмешалась Мадемуазель. – Вся школа смеется. Это связано с накладкой.

– С чем? – Вдова склонила голову набок. Мадемуазель иногда выражалась очень странно, мешая английский с французским. Она никогда не отдавала предпочтения ни одному из этих языков.

– Накладка… ну, из волос… чтобы делать высокую прическу. На прошлой неделе, когда устраивали живые картины, Патти одолжила эту накладку у Мей и выкрасила синькой, чтобы сделать бороду для Синей Бороды. Но, так как накладка первоначально была желтого цвета, от синьки она стала зеленой, и краску невозможно смыть. Накладка испорчена… совершенно испорчена… и Патти в отчаянии. Она извинилась. Патти предполагала, что синька отстирается, но, так как этого не произошло, она предложила Мей выкрасить синькой ее собственные волосы, чтобы они подходили по цвету к накладке, а Мей вышла из себя и наговорила грубостей. Тогда Патти сделала вид, будто плачет, положила зеленую накладку на кровать Мей в венке из цветов, а на дверь повесила черный чулок вместо крепа и пригласила девочек прийти на похороны, и все смеялись над Мей.

– Неплохая идея, – заметила Вдова невозмутимо. – Я не собираюсь поощрять ношение фальшивых волос.

– Это принципиальная сторона вопроса, – сказала мисс Лорд.

– А эта бедная Айрин Маккаллох! – продолжила Мадемуазель. – Бедняжка просто утопает в слезах! Эти трое настаивают, что она должна похудеть, а она вовсе этого не желает.

– Они уносят ее масло, – подтвердила мисс Уодсворт, – прежде чем она выйдет к столу, и оставляют ее без десерта, и не позволяют ей класть сахар в овсянку. Они требуют, чтобы она постоянно делала физические упражнения, а когда она жалуется мне, придумывают для нее новые наказания.

– Мне кажется, – заметила Вдова с оттенком сарказма в голосе, – что Айрин достаточно большая, чтобы самой позаботиться о себе.

– Их трое против нее одной, – напомнила мисс Лорд.

– Я вызвала Патти в мою комнату, – сказала мисс Уодсворт, – и потребовала объяснений. Она сказала мне, что миссис Трент находит Айрин слишком толстой и хочет, чтобы они заставили ее сбросить двадцать фунтов! По словам Патти, это тяжкий труд, и сами они при этом ужасно худеют, но понимают, что, как старшие, должны стараться положительно влиять на других учениц. И я, право же, думаю, она была вполне искренна. Она очень убедительно говорила о моральной ответственности и необходимости для старших девочек подавать пример остальным.

– Ее дерзость, – вмешалась мисс Лорд, – поистине невыносима!

– Но это… это же Патти! – засмеялась Вдова. – Должна признаться, что все три очень меня забавляют. Это хорошее, здоровое озорство, и я хочу, чтобы его было побольше. Они не подкупают горничных, чтобы те отправляли их письма, и не проносят тайком в школу сласти, и не флиртуют с продавцом содовой воды. Им по меньшей мере можно доверять.

– Доверять?! – ахнула мисс Лорд.

– Да, – кивнула директриса, – они готовы нарушить с веселой беззаботностью любое малозначительное правило школьного распорядка, но никогда не сделают ничего, что было бы хоть в малейшей степени позорным или бесчестным. У них добрые сердца, и все девочки любят их…

В этот момент с пугающей неожиданностью раздался стук, и, прежде чем кто?либо успел ответить, дверь распахнулась. На пороге появилась Керен. Одной рукой она стискивала складки своего яркого японского кимоно, другую оставила свободной, чтобы иметь возможность жестикулировать. Кимоно было усеяно огнедышащими драконами размером с кошку, и удивленным зрительницам казалось, что раскрасневшееся лицо Керен и ее встрепанные волосы являются частью декоративного ансамбля. Личный кабинет директрисы был священным местом, предназначенным для официальных встреч; никогда ни одна ученица не появлялась здесь в домашнем халате.

– Керен! – воскликнула мисс Уодсворт. – Что случилось?

– Я хочу, чтобы меня поселили с другой девочкой! Я больше не могу выносить Присциллу. Она отпраздновала свой день рождения в моей комнате…

– День рождения? – Миссис Трент обернулась к мисс Уодсворт.

Та кивнула с несчастным видом.

– Вчера был день рождения Присциллы, и она получила посылку от своей тети. Так как это был пятничный вечер, я разрешила ей…

– Разумеется. – Вдова обернулась к трагической фигуре в центре комнаты. – Комната, в которой вы живете, является комнатой Присциллы в той же мере, что и твоей, а потому…

Керен разразилась бурным потоком слов. Ее слушательницы подались вперед, напряженно пытаясь выловить из этого потока хоть какой?то смысл.

– Они использовали мою кровать вместо стола, так как она стоит не у стены, и Патти опрокинула чашку какао прямо посередине. Она сказала, что это вышло нечаянно… но она сделала это нарочно… Я знаю, что нарочно! А когда я возмутилась, Присцилла сказала, что невежливо делать замечания, если гость прольет что?нибудь на стол, и тут же опрокинула стакан со смородиновым желе на мою подушку, чтобы Патти почувствовала себя непринужденно. Она сказала, что это долг вежливости со стороны хозяйки – их учили этому в прошлом году на занятиях по этикету. А какао впиталось в одеяло и прошло насквозь, и Конни Уайлдер сказала, как хорошо, что я худая и смогу спать, свернувшись кольцом вокруг пятна, а вот если бы такое случилось с Айрин Маккаллох, то той пришлось бы спать прямо в какао, так как она настолько толстая, что занимает кровать целиком. А Присцилла сказала, что мне повезло, поскольку завтра суббота, а по субботам мы получаем чистые простыни; но ведь могло случиться и так, что мне пришлось бы спать в этой луже какао целую неделю! А потом прозвенел звонок «отхода ко сну», и они оставили меня убирать все с кровати, и кастелянша уже легла спать, и я не могу получить чистое белье, и я отказываюсь спать так! Я не привыкла спать на шоколадных простынях! Мне не нравится Америка, и я терпеть не могу девочек.

Слезы капали со щек Керен на огнедышащих драконов. Вдова без единого слова поднялась и позвонила в колокольчик.

– Кейти, – сказала она, когда в дверях появилась дежурная горничная, – чистые простыни для мисс Керен, пожалуйста, и перестелите ее постель. Сегодня ограничимся этим, Керен. Постарайся уснуть как можно скорее и ни с кем не обсуждай случившееся. Ты не должна беспокоить других девочек. Завтра мы подумаем, кого и куда переселить.

Горничная и возмущенные драконы удалились.

Последовало молчание. Мисс Уодсворт и Мадемуазель обменивались взглядами, полными отчаяния, а мисс Лорд готовилась продолжить борьбу.

– Вот видите! – воскликнула она, в ее голосе прозвучал намек на торжество. – Когда они доходят до того, что начинают притеснять бедную…

– Из опыта моей школьной жизни, – сказала миссис Трент рассудительно, – я знаю, что, если девочку притесняют, она сама в этом виновата. Методы у них довольно топорные, но вполне действенные. Керен – неисправимая маленькая педантка…

– Но вы ведь не можете допустить, чтобы она страдала…

– О нет, я сделаю, что могу, ради всеобщего спокойствия. Завтра утром Керен переедет в комнату к Айрин Маккаллох, а Патти, Конни и Присцилла вернутся в их прежние комнаты в Западном крыле. Вы, Мадемуазель, уже отчасти привыкли…

– Я не против, когда они втроем. Они только – как это говорится? – кипят энергией. Сложности возникают, когда они оказываются разлучены.

– Вы хотите сказать, – мисс Лорд пристально взглянула на директрису, – что собираетесь поощрить их за это возмутительное поведение? Ведь снова поселиться вместе – это именно то, чего они добивались.

– Вы должны признать, – улыбнулась Вдова, – что ради этого они усердно потрудились. А упорство заслуживает поощрения.

На следующее утро Патти, Конни и Присцилла с охапками платьев, шляп и подушек, весело пританцовывая, бежали по Райскому Коридорчику; остальные школьницы с чувством облегчения помогали им перебраться на новое место жительства. Заметив прохаживающуюся неподалеку мисс Лорд, они хором запели любимую школьную песню:

В церковь, проповедь послушать,

Дружно ходим мы всегда.

В школе познаем мы радость

И учебы, и труда.

Мы, дочери Святой Ур?су?лы!

Глава 2. Романтическая история Катберта Сент?Джона

Миссис Трент была сторонницей весьма разумной теории, согласно которой девочки в пансионе должны оставаться девочками, пока не закончат учебу и не выйдут, свежие, энергичные, непосредственные, за стены школы, чтобы радостно приветствовать мир взрослых. Школа Св. Урсулы была фактически, как и по названию, чем?то вроде монастыря. Предполагалось, что мужскую половину человеческого рода нет необходимости даже принимать во внимание.

Иногда какая?нибудь новенькая девочка была склонна смотреть сверху вниз на детские забавы, нравившиеся ее соученицам. Но в конце концов, как бы она ни противилась, ее вовлекали в общие развлечения. Она училась прыгать через веревочку и катать обручи, участвовала в «бумажной охоте»[4], разворачивавшейся на окрестных холмах, каталась на коньках, съезжала на санках с горки или играла в хоккей, радовалась леденцам из черной патоки и воздушной кукурузе, коротая субботние вечера у большого открытого камина, или импровизированным маскарадам, когда вся школа совершала набеги на чердак, чтобы, порывшись в сундуках, изготовить для себя необычные костюмы. И через несколько недель самая испорченная и суетная особа забывала о соблазнах света за пределами школы, покоренная задором и живостью сестринских отношений со своими сверстницами.

Но девочки?подростки всегда готовы откликнуться на зов того, что зовется Романтичностью. Так что иногда в спокойный час сумерек, когда домашние задания уже были сделаны, а звонок, приглашающий переодеться к позднему обеду, еще не прозвучал, они собирались на диване у окна, чтобы полюбоваться закатом, и там заходили разговоры о будущем – особенно если среди присутствующих оказывалась Розали Паттон. Хорошенькая, стройная, не слишком логичная маленькая Розали была поистине создана для романтической любви. Романтичность так и играла в ее золотистых волосах, блестела в ее глазах. Она могла отчаянно путаться, если требовалось отличить причастие от супина в латинском тексте, она могла колебаться, если от нее требовали дать определение параллелепипеда, но, когда речь заходила о чувствах, говорила очень уверенно. Ее знания по этой части были не чисто теоретическими, они были почерпнуты из личного опыта. Розали уже получала предложение руки и сердца!

Она сообщила подробности по секрету самым близким подругам, а они передали их по секрету своим самым близким подругам, и так в конце концов вся школа целиком узнала эту романтическую историю.

То, что Розали на голову выше прочих в сфере чувств, считалось неоспоримым. Присцилла была отличной баскетболисткой, Конни Уайлдер блистала в драматических постановках, Керен Херси превосходила прочих способностями к геометрии, а с Патти Уайат никто не мог сравниться в… ну, скажем, в смелости и дерзости… но Розали была признанным авторитетом в сердечных делах, и никто даже не думал сомневаться в ее праве на роль такого авторитета, пока не появилась Мей Мертл Ван Арсдейл.

Мей Мертл не очень приятно провела первый месяц учебы, пытаясь найти свое место в жизни школы. Она привыкла затмевать других великолепными нарядами, но, прибыв со своими четырьмя сундуками в школу Св. Урсулы, с досадой обнаружила, что здесь эти платья ей не пригодятся. Школьная форма уравнивала всех в том, что касалось моды. Была, впрочем, другая сфера, в которой она могла надеяться на превосходство. Ее собственное богатое романтическими чувствами прошлое было ярким по сравнению с бесцветной жизнью большинства, и она решительно взялась за утверждение своих прав на исключительность.

Однажды субботним вечером в начале октября пять или шесть девочек собрались в комнате Розали и расселись на принесенных с собой диванных подушках. Газовый рожок горел слабо, в окно лился свет полной луны. Они негромко напевали что?то грустное, но затем от пения постепенно перешли к беседе. Разговор – что вполне естественно в лунном свете и с бегущими за окном по небу облаками – принял сентиментальное направление и, разумеется, завершился рассказом о Великом Переживании Розали. С девической нерешительностью, со множеством подсказок и напоминаний со стороны подруг, она в очередной раз поведала о том, как все произошло. Девочки, недавно появившиеся в школе, слушали эту историю впервые, а для тех, кто учился здесь уже не первый год, она оставалась вечно новой.

Сцена действия идеально подходила для любовного объяснения: залитый лунным светом берег моря, набегающие на песок волны, шепот ветра в соснах. Если Розали случалось пропустить какую?либо из подробностей, ее слушательницы, уже знакомые с историей, с готовностью дополняли рассказчицу.

– И он держал тебя за руку все время, пока говорил, – подсказала Присцилла.

– О Розали! Неужели? – хором воскликнули потрясенные этой подробностью новенькие.

– Д?да. Он просто взял меня за руку и вроде как забыл отпустить, а мне не хотелось ему напоминать.

– Что же он сказал?

– Он сказал, что жить без меня не может.

– А ты что сказала?

– Я сказала, что мне ужасно жаль, но что я не могу выйти за него.

– И что же случилось после этого?

– Ничего не случилось, – вынуждена была признать Розали. – Наверное, что?нибудь могло бы случиться, если бы я приняла его предложение, но я, как вы понимаете, отказала.

– Но ты была тогда очень молоденькой, – заметила Эвелина Смит. – Ты уверена, что правильно поняла свои чувства?

Розали кивнула с меланхолическим сожалением.

– Да. Я знала, что никогда не полюблю его… он… ну, у него был ужасно нелепый нос. У переносицы он имел одно направление, а потом, будто передумав, указывал в другую сторону.

Ее слушательницы предпочли бы, чтобы она опустила эти подробности, но Розали была скрупулезно точной во всем; ей не хватало художественного чутья, чтобы что?то утаить.

– Он спросил, нет ли надежды, что я передумаю, – добавила она печально. – Я сказала ему, что никогда не полюблю его настолько, чтобы выйти за него замуж, но навсегда сохраню уважение к нему.

– И что он на это сказал?

– Он сказал, что не застрелится.

Последовало глубокое молчание. Розали смотрела на луну, а остальные на Розали. С ее блестящими кудрями и синими глазами она полностью соответствовала их представлению об идеальной героине романа. Они и не думали о том, чтобы завидовать ей; они просто удивлялись и восхищались. Она обладала естественным правом на корону Королевы Романтичности.

Мей Ван Арсдейл, в молчании слушавшая рассказ Розали, первой рассеяла чары волшебной минуты. Она встала, взбила волосы, поправила блузку и вежливо подавила зевок.

– Глупости, Розали! Ты просто маленькая дурочка и зря так много думаешь о подобных пустяках. Спокойной ночи, девочки. Я иду спать.

Она неторопливо направилась к двери, но задержалась на пороге, чтобы небрежно бросить через плечо:

– Мне делали предложение три раза.

Все присутствующие, шокированные этим l?se?majest?[5], ахнули в один голос. Презрение и высокомерие новенькой были поистине невыносимы.

– Она препротивная девчонка, и я не верю ни одному ее слову! – твердо заявила Присцилла, целуя на прощание бедную, сокрушенную горем Розали.

Это небольшое, но неприятное столкновение ознаменовало начало напряженности в отношениях. Мей Мертл нашла несколько сторонниц, а узкий круг близких подруг Розали еще теснее сплотился под знаменем своей королевы. В разговорах с поклонницами Мей они намекали, что романтичность в этих двух случаях была разного свойства. Мей могла быть героиней множества заурядных флиртов, но Розали была жертвой Великой Страсти. И шрам, оставленный этой страстью в душе, бедняжке предстояло унести с собой в могилу. В пылу стремления проявить свою преданность, они игнорировали и кривой нос героя, и открыто признанный самой Розали факт, что ее чувства не были затронуты.

Но Мей все еще придерживала свою козырную карту. Спустя некоторое время распространилась новость, передаваемая по секрету и на ухо. Мей была безнадежно влюблена! И эта любовь не была чем?то, прошедшим вместе с летними каникулами, но оставалась животрепещущим вопросом настоящего. Соседка Мей по комнате просыпалась ночью и слышала, как та рыдает, уткнувшись в подушку. У Мей совсем не было аппетита – все, кто ел с ней за одним столом, могли это засвидетельствовать. Посреди десерта, даже в те вечера, когда подавали мороженое, она часто забывала о еде и, не донеся ложку до рта, неподвижно сидела, глядя прямо перед собой невидящим взглядом. Когда ей напоминали, что она за столом, Мей виновато вздрагивала и поспешно доедала. При этом ее враги недоброжелательно комментировали тот факт, что она всегда приходила в себя раньше, чем надо было вставать из?за стола, и съедала не меньше прочих.

На занятиях по английскому учениц в Св. Урсуле каждую неделю заставляли упражняться в старомодном искусстве написания писем. Девочки писали письма домой, подробно рассказывая о школьной жизни. Они обращались к воображаемым подругам и бабушкам, к братьям, учившимся в колледжах, к младшим сестрам, оставшимся дома. Таким путем они открывали для себя великий секрет литературы: автор убедителен, когда приспосабливает свой стиль к потребностям читателей. В конце концов они доходили до писем с выражением благодарности воображаемым молодым мужчинам за воображаемые цветы. Когда Мей слушала несколько напыщенные выражения, употребленные в этих любезных, приличествующих случаю записках, на ее лице играла презрительная улыбка. А класс, исподтишка наблюдая за ней, всякий раз чувствовал себя глубоко заинтригованным.

Постепенно становились известны подробности этого романа. Возлюбленный Мей был англичанином – она познакомилась с ним на трансатлантическом корабле – и должен был после смерти старшего брата (брат страдал от неизлечимой болезни, которой предстояло свести его в могилу в ближайшие несколько лет) получить титул; хотя какой именно, Мей не уточняла. Но ее отец, суровый приверженец всего американского, терпеть не мог англичан, ненавидел аристократические титулы и заявлял, что ни одна из его дочерей никогда не выйдет замуж за иностранца. А если все?таки выйдет, то не получит в приданое ни цента. Однако ни Мей, ни Катберт даже не думали о деньгах. Катберт и без того был богат. Его звали Катберт Сент?Джон. (Произносится «Синджон».) Всего у него было четыре имени, но только этими двумя он пользовался в обиходе. В это время он находился в Англии, куда его вызвали каблограммой в связи с критическим состоянием больного брата, но кризис миновал, и Катберт скоро должен был вернуться в Америку. И тогда… Мей поджимала губы и с вызовом смотрела прямо перед собой. Ее отец еще увидит!

Разумеется, жалкая маленькая история Розали не шла ни в какое сравнение с волнующей реальностью романа Мей.

Вскоре интрига усложнилась. Изучив список прибывающих трансатлантических судов, Мей объявила своей соседке по комнате, что Катберт уже в Америке. Он дал слово ее отцу, что не будет писать ей, но она не сомневалась: он найдет способ подать весточку о себе. И что вы думаете? На следующее утро она получила букетик фиалок, к которому не было приложено никакой записки. Прежде в школе еще были сомневающиеся… но это осязаемое подтверждение глубокой привязанности сокрушило все остатки скептицизма.

Мей приколола фиалки к платью, когда пошла в воскресенье в церковь. Все присутствующие на литании[6] школьницы самым ужасным образом путались в своих ответных возгласах на призывы священника – никто даже не делал вид, что слушает проповедь, глаза всех были устремлены на лицо Мей, обращенное к небесам и озаренное рассеянной улыбкой. Правда, Патти Уайат отметила, что Мей предусмотрительно выбрала для себя место у витражного окна, где было хорошее освещение, и что время от времени ее затуманенные мечтой глаза пробегали по лицам соседок, чтобы убедиться, что выражение ее лица производит надлежащее впечатление на публику. Но инсинуации Патти были с негодованием отвергнуты всей школой.

Мей наконец триумфально закрепила за собой роль главной героини. Бедной неинтересной Розали предстояло отныне оставаться безмолвной статисткой.

События развивались на протяжении еще нескольких недель, приобретая все более бурный характер. В качестве темы для одной из обзорных лекций, регулярно проводившихся в вечернее время по понедельникам и посвященных путешествиям по Европе, были выбраны английские поместья. Лекция, как обычно, сопровождалась демонстрацией стереофотографий, и, когда на экране возник величественный особняк с террасой и оленями, щиплющими траву на переднем плане, Мей Мертл неожиданно лишилась чувств. Она не снизошла до того, чтобы объяснить причину своего обморока экономке, срочно явившейся с водяными грелками и одеколоном, но позднее шепотом призналась своей соседке по комнате, что это был дом, в котором он родился.

Фиалки продолжали поступать каждую субботу, и Мей становилась все более и более рассеянной. Приближался день ежегодного баскетбольного матча с командой Хайленд?холла, еще одной школы для девочек, расположенной поблизости. Команда Св. Урсулы потерпела поражение в предыдущем году, и, если бы они были побеждены второй раз подряд, это стало бы несмываемым позором, так как школа Хайленд?холл была в три раза меньше. Присцилла, капитан команды, пыталась пламенными речами и суровыми упреками взбодрить впавших в апатию игроков.

– Это все Мей Мертл и ее дрянные фиалки! – с отвращением ворчала она в разговорах с Патти. – Она совершенно лишила всех боевого задора.

Учителя тем временем с тревогой сознавали, что атмосфера в школе становится чересчур наэлектризованной. Девочки стояли повсюду группками, и всех их охватывал явный трепет, стоило лишь Мей Мертл пройти мимо. Школа предавалась вздорным фантазиям и пустой болтовне, которые не способствуют высоким оценкам по латинским сочинениям. Вопрос о том, что же все?таки делать, стал наконец предметом обсуждения собрания встревоженного преподавательского состава. Никакими конкретными данными они не располагали; всё ограничивалось одними догадками, но источник беспокойства был очевиден. На школу и прежде порой накатывали волны глупой сентиментальности; это было заразно как корь. Вдова склонялась к мысли, что простейший способ разрядить атмосферу – это отправить Мей Мертл с ее четырьмя сундуками к родительскому очагу и предоставить ее глупой матери самой разбираться в этом деле. Мисс Лорд, что было характерно для нее, выступала за решительную борьбу. Она была готова положить конец этим глупостям, применив силу. Мадемуазель, которая сама была склонна к сентиментальности, выражала опасение, что бедный ребенок действительно страдает. Она полагала, что сочувствие и такт… Но победил грубоватый здравый смысл мисс Салли. Если душевное спокойствие обитателей Св. Урсулы требует этого, Мей Мертл придется уехать, но она, мисс Салли, считает, что, осторожно применив дипломатию, можно обеспечить и душевное спокойствие обитателей Св. Урсулы, и присутствие в школе Мей Мертл. Надо лишь предоставить это дело ей, мисс Салли. Она прибегнет к собственным методам.

Мисс Салли была дочерью директрисы. Она заведовала хозяйственной частью школы: снабжала учениц и преподавательниц всем необходимым, руководила прислугой и организовывала с необыкновенной легкостью все работы на двух сотнях акров школьной фермы. Она вникала во все подробности ведения домашнего хозяйства, заготовки сена и сбивания масла, а в промежутках с готовностью применяла свои таланты и дарования везде, где в них только возникала нужда. Она не преподавала никакие предметы; но она поддерживала дисциплину. Школа славилась своими необычными наказаниями, и идея почти каждого из них принадлежала мисс Салли. Данное ей ученицами прозвище Драконетта было данью почтительного восхищения ее умом и характером.

Следующим днем был вторник, а по вторникам мисс Салли обычно инспектировала школьную ферму. После завтрака она спустилась в холл и, натягивая дорожные перчатки, едва не наступила на Конни Уайлдер и Патти Уайат, которые, растянувшись на животах, пытались вытолкнуть мячик для гольфа из?под вешалки для шляп.

– Привет, девочки! – весело обратилась она к ним. – Хотите прокатиться со мной? Я еду на ферму. Бегите и скажите мисс Уодсворт, что вы освобождены от послеобеденных занятий. А вечером сможете не ходить на лекцию о текущих политических событиях и наверстаете все, что пропустите за день.

Патти и Конни, взволнованные и обрадованные, торопливо облачились в шляпы и жакеты. Поездка на ферму Раунд?хилл с мисс Салли была величайшим удовольствием, какое только могла предложить Св. Урсула. А все потому, что мисс Салли – за пределами школьной территории – была самой интересной и самой компанейской особой на свете. За бодрящей пятимильной поездкой, позволившей им вдоволь налюбоваться бурыми и желтыми октябрьскими пейзажами, последовали несколько часов веселой беготни по ферме, а потом девочки выпили молока с имбирными пряниками в кухне миссис Спенс и отправились назад, зажатые между кочанами капусты и корзинками с яйцами и маслом. Они весело болтали на самые разные темы – маскарад в День благодарения, предполагаемая постановка пьесы, предстоящий баскетбольный матч против команды школы Хайленд?холл и пренеприятное новое правило, согласно которому все ученицы должны были читать редакционные статьи в ежедневных газетах. Наконец, когда в разговоре возникла небольшая пауза, мисс Салли небрежно обронила:

– Кстати, девочки, что стряслось с Мей Ван Арсдейл? Последнее время она все хандрит, забившись где?нибудь в уголок с несчастным видом, точно линяющий цыпленок.

Патти и Конни переглянулись.

– Конечно, – продолжила мисс Салли весело, – мне совершенно ясно, в чем причина огорчений. Не зря я десять лет проработала в пансионе. Эта маленькая дурочка изображает из себя жертву несчастной любви. Вы знаете, я никогда не поощряю сплетен, но – просто из любопытства – это тот молодой человек, который носит тарелку для пожертвований в церкви, или тот, который продает ленты в магазине «Марш и Элкинс»?

– Ни тот ни другой. – Патти усмехнулась. – Он английский лорд.

– Что? – Изумленная мисс Салли широко раскрыла глаза.

– А отец Мей терпеть не может английскую аристократию, – объяснила Конни, – и запретил ему даже видеться с ней.

– Ее сердце разбито, – сообщила Патти печально. – Она чахнет.

– А фиалки? – спросила мисс Салли.

– Он обещал не посылать ей писем, но насчет фиалок ничего сказано не было.

– Гм, понимаю! – сказала мисс Салли. После минутного раздумья она добавила: – Девочки, я собираюсь передать это дело в ваши руки. Я хочу, чтобы этому был положен конец.

– В наши руки?

– Нельзя больше баламутить всю школу, но история слишком уж глупая, чтобы ею занимались учителя. В этом деле решающую роль должно сыграть общественное мнение. Подумайте?ка, что вы можете сделать… Я создаю комитет, цель которого – возвратить нашу школу на надежную почву здравого смысла, и назначаю вас членами этого комитета. Я знаю, что могу вам доверять – вы не разболтаете.

– Я не совсем понимаю, что мы можем сделать, – сказала Патти с сомнением.

– Вы, как правило, очень изобретательны, – отвечала мисс Салли, и на ее лице промелькнула улыбка. – Я предоставляю вам полную свободу действий: вы вольны выбирать собственные методы.

– А можем мы рассказать все Присцилле? – уточнила Конни. – Мы должны сказать ей, так как мы всегда…

– Охотитесь втроем? – Мисс Салли кивнула. – Расскажите Присцилле, но больше никому.

На следующий день Мартин, как обычно, отправился в соседнюю деревню по делам. У цветочного магазина он высадил Патти и Присиллу, получивших задание от школы купить букет для жены приходского священника и ее новорожденного младенца. Они вошли в помещение магазина и увлеченно занялись сравнением достоинств красных и белых роз. Когда букет был заказан, они приложили к нему карточку с поздравлениями, а затем еще какое?то время, бесцельно слоняясь по магазину, ждали, пока Мартин вернется, чтобы забрать их и отвезти в школу. Проходя вдоль прилавка, они неожиданно заметили доску, на которой висели записки с заказами, и самая верхняя из них гласила: «Фиалки каждую субботу для мисс Мей Ван?Арсдейл, школа Св. Урсулы».

Они остановились на мгновение, в задумчивости разглядывая записку. Продавец заметил их взгляд.

– Вы случайно не знаете молодую леди, которая заказала эти фиалки? – спросил он. – Она сделала заказ, не указав своей фамилии, а я хотел бы знать, хочет ли она, чтобы я продолжал посылать фиалки. Она заплатила только до первого числа, а цена растет.

– Нет, я не знаю, кто эта леди, – сказала Патти с хорошо разыгранным равнодушием. – А как она выглядела?

– Она… на ней был синий жакет, – припомнил он. Так как все шестьдесят четыре ученицы Св. Урсулы носили синие жакеты, эта подробность вряд ли могла помочь.

– А не была ли она, – попыталась подсказать Патти, – не была ли она довольно высокой с пышными золотистыми волосами и…

– Да?да, вот именно!

Он признал это с явной уверенностью.

– Это сама Мей! – прошептала Присцилла возбужденно.

Патти кивнула и знаком призвала подругу к молчанию.

– Мы передадим ей, – пообещала она продавцу. – И кстати, – добавила она, обращаясь к Присцилле, – думаю, было бы приятным знаком внимания с нашей стороны послать Мей цветов от нашего… э… тайного общества. Вот только боюсь, денег у нас в казне сейчас маловато. Так что цветы должны быть дешевле, чем фиалки. Какие у вас самые дешевые цветы? – спросила она у продавца.

– Есть мелкие подсолнухи; некоторые покупатели берут их для праздничных гирлянд. Их называют «бери, сколько хочешь». Я могу продать вам большой букет всего лишь за пятьдесят центов. Они довольно броские.

– То, что надо! Пошлите букетик подсолнухов мисс Ван Арсдейл вместе с этой карточкой. – Патти придвинула к себе одну из чистых карточек, лежавших на прилавке, и четким, с уклоном влево, почерком вывела на ней: «Твой неутешный К. С. Дж.».

Запечатав карточку в конверт, она обернулась к продавцу и, остановив взгляд на полумесяце в его бутоньерке, спросила:

– Вы масон?

– Д?да, – признался он.

– Тогда вы понимаете, что представляет собой обет молчания? Ваш долг – никому не говорить, кто послал эти цветы. Высокая молодая леди с золотистыми волосами придет сюда и попытается выведать у вас, кто послал ей букет. Вы скажете, что не помните. Возможно, это даже был мужчина. Вы ничего об этом не знаете. Наше тайное общество, действующее в школе Св. Урсулы, является гораздо более тайным, чем общество масонов, так что даже сам факт его существования хранится в секрете. Вы понимаете?

– Я… да, мэм. – Он улыбнулся.

– Если о нем станет известно, – добавила она мрачно, – не поручусь, что вы останетесь в живых.

Они с Присциллой пожертвовали по двадцать пять центов.

– Пожалуй, это будет накладно, – вздохнула Патти. – Думаю, нам придется попросить мисс Салли о дополнительном денежном обеспечении на период действия нашего комитета.

Мей сидела в своей комнате, в окружении почитательниц, когда прибыли цветы. Она взяла коробку с некоторым недоумением.

– Теперь он посылает цветы не только по субботам, но и по средам! – воскликнула ее соседка по комнате. – Он, должно быть, уже готов на крайности.

Воцарилась напряженная тишина. Мей открыла коробку.

– Какая прелесть! – воскликнули присутствующие хором, хотя и слегка принужденным тоном. Они предпочли бы, чтобы это были красные розы.

Мей с минуту смотрела на подарок, остолбенев от удивления. Она так долго притворялась, что теперь сама почти верила в существование Катберта. Но кружок ее почитательниц ожидал какой?то реакции с ее стороны, и она, с усилием овладев собой, чтобы выглядеть достойно в этот критический момент, негромко пробормотала:

– Интересно, что означают подсолнухи? Должно быть, этот букет заключает в себе какое?то послание. Кто?нибудь знает язык цветов?

Никто не знал языка цветов, но все испытали облегчение, услышав это предположение.

– Тут и карточка есть! – Эвелина Смит выудила ее из?под жестких листьев.

Мей выразила желание прочесть карточку без свидетелей, но до сих пор она была так откровенна со своими почитательницами, что те просто не позволили ей удалить их в этот самый интересный момент. Они заглянули через ее плечо и прочитали вслух.

– «Твой неутешный К. С. Дж.». О Мей, подумай, как он, должно быть, страдает!

– Бедняжка!

– Он просто не мог больше молчать!

– Он человек чести, – сказала Мей. – Он не напишет настоящего письма, так как обещал не писать, но я полагаю… такая маленькая записка…

В этот момент в комнату забрела проходившая мимо раскрытой двери Патти Уайат. Карточка была тут же продемонстрирована ей, несмотря на неуверенные возражения Мей.

– Такой почерк свидетельствует о силе характера, – заметила Патти.

Это заявление сочли уступкой, так как Патти с самого начала не принадлежала к числу приверженцев культа Катберта Сент?Джона. Она была подругой Розали.

Следующие несколько дней принесли Мей Мертл множество неприятных сюрпризов. После того как она согласилась принять в подарок первый букет подсолнухов, ей уже неудобно было отказаться от второго. Один раз скомпрометировав себя, она погибла. За цветами последовали конфеты и книги в наводящем ужас изобилии. Конфеты были самого низкого сорта – Патти нашла магазинчик дешевых товаров, – но упакованы в коробки, которые компенсировали своей красотой то, чего не хватало самим конфетам; они были со всех сторон разрисованы купидонами и розами. Послание, написанное все тем же четким, с уклоном влево, почерком, сопровождало каждый подарок. Подписаны они были иногда инициалами, иногда просто «Берти». Никогда прежде посылки не вручались так быстро и так просто, не вызывая никаких подозрений у школьного персонала. Проходили они, как всегда, через руки мисс Салли. Она бросала взгляд на упаковку, делала надпись «доставить», и горничная выбирала самый неудобный для Мей момент, чтобы исполнить поручение – посылка каждый раз вручалась именно тогда, когда Мей?Мертл была окружена слушательницами.

За несколько дней ее англичанин из объекта нежных чувств превратился в посмешище всей школы. Его литературные вкусы оказались такими же немыслимо нелепыми, как и те, которыми он руководствовался при выборе конфет. Он тяготел к произведениям с заголовками, которые явно могли привлечь лишь горничных или кухарок. «Любить и потерять», «Прирожденная кокетка», «Шипы во флердоранже». Бедная Мей отказывалась принимать эти подарки, но все было напрасно: школа поверила в Катберта – и не желала упустить возможность посмеяться над его британскими причудами. Теперь Мей жила в постоянном страхе перед появлением в дверях горничной с очередной посылкой в руках. Последней соломинкой стала посылка, в которой находилось полное собрание сочинений – в мягких обложках – Мари Корелли[7].

– Он… он не посылал их! – всхлипывала она. – Это кто?то просто хочет посмеяться.

– Ты не должна огорчаться, Мей, что это не совсем те книги, какие выбрал бы американский мужчина, – попыталась утешить ее Патти. – Ты же знаешь, у англичан странные вкусы, особенно в том, что касается книг. У них абсолютно все читают Мари Корелли.

В следующую субботу около десятка девочек отправились в сопровождении учительницы в город, чтобы сделать покупки и посетить утренний спектакль. В числе прочих магазинов девочки, занимавшиеся в классе искусствоведения, посетили магазин фотографий, чтобы купить копии картин ранних итальянских живописцев. Патти не слишком интересовали Джотто[8] и его современники, и она, скучая, отошла от своих спутниц, чтобы осмотреть другие отделы магазина. Вскоре она наткнулась на целую стопку фотографий актеров и актрис, и ее взгляд прояснился, когда она взяла в руки большую фотографию незнакомого мужчины с подкрученными усами, ямочкой на подбородке и большими манящими глазами. Он был одет в охотничий костюм и держал на виду рукоятку своего кнута. Портрет можно было назвать последним криком романтической моды двадцатого века. И самое великолепное – на открытке был лондонский штемпель!

Патти незаметно отозвала двух других членов тайного комитета от прилавка, у которого те созерцали творения Фра Анжелико[9], и три головы с восторгом склонились над ее находкой.

– То, что надо! – ахнула Конни. – Но стоит полтора доллара.

– Нам придется целую вечность обходиться без содовой! – отозвалась Присцилла.

– Дороговато, – согласилась Патти, – но… – и, снова погрузившись в изучение манящих, с поволокой глаз, добавила: – Думаю, портрет того стоит.

Каждая из них пожертвовала по пятьдесят центов, и теперь фотография принадлежала им.

На лицевой стороне Патти написала четким, с уклоном влево, почерком, который Мей уже начала ненавидеть, нежное послание по?французски и подписала его полным именем – «Катберт Сент?Джон». Она вложила портрет в обычный пакет и попросила несколько удивленного продавца отослать его по указанному адресу утром в следующую среду, объяснив это тем, что посылка является подарком ко дню рождения и не должна быть вручена раньше времени.

Фотография пришла с пятичасовой почтой и была передана Мей, когда девочки выходили из класса после дневных занятий. В угрюмом молчании она взяла ее и направилась в свою комнату. Полдюжины ее ближайших подруг следовали за ней по пятам; в предыдущие недели Мей приложила немало усилий, чтобы обеспечить себе приверженцев, и теперь от них было не так?то просто отделаться.

– Вскрой пакет, Мей, скорей!

– Как ты думаешь, что там?

– Это явно не цветы и не конфеты. Он, должно быть, придумал что?то новое.

– Знать не желаю, что в этом пакете! – Мей с раздражением швырнула его в мусорную корзинку.

Но Айрин Маккаллох извлекла его оттуда и разрезала веревочку.

– О, Мей, это его фотография! – взвизгнула она. – Да он просто красавец!

– Вы когда?нибудь видели такие глаза?

– Он подкручивает усы или они у него от природы такие?

– Почему ты не говорила нам, что у него ямочка на подбородке?

– Он всегда носит такой костюм?

Мей разрывалась между любопытством и гневом. Она выхватила у Айрин фотографию, бросила один взгляд на томные карие глаза и швырнула портрет, лицевой стороной вниз, в ящик комода.

– Никогда больше не произносите при мне его имя! – приказала она, когда, поджав губы, начала причесываться, перед тем как спуститься к обеду.

В следующую пятницу во второй половине дня – когда школьницы обычно ходили за покупками в деревню – Патти, Конни и Присцилла заглянули в цветочный магазин, чтобы оплатить счет.

– Два букета подсолнухов, один доллар, – громко объявил продавец из?за прилавка, и в этот момент за их спинами послышались шаги. Обернувшись, они увидели Мей Мертл Ван Арсдейл, также явившуюся, чтобы оплатить счет.

– О! – воскликнула Мей гневно. – Я могла бы сразу догадаться, что это вы втроем…

Она глядела на них мгновение в молчании, затем упала на скамью и уронила голову на прилавок. В последнее время она так часто проливала слезы, что теперь они хлынули вопреки ее воле.

– Я думаю, – всхлипывала она, – вы расскажете всем в школе, и все будут смеяться и… и…

Три члена комитета смотрели на нее с суровым видом. Слезы не могли тронуть их.

– Ты сказала, что Розали – маленькая дурочка и зря много думает о пустяках, – напомнила ей Присцилла.

– А он, по крайней мере, был настоящим, живым человеком, – сказала Патти, – пусть даже и с кривым носом.

– Ты по?прежнему считаешь ее дурочкой? – спросила Конни.

– Н?нет!

– Тебе не кажется, что ты гораздо глупее?

– Д?да.

– И ты извинишься перед Розали?

– Нет!

– Это будет очень забавная история, – размышляла Патти вслух. – Уж мы постараемся рассказать ее как следует.

– Вы просто невыносимы!

– Ты извинишься перед Розали? – снова спросила Присцилла.

– Да… если вы пообещаете не рассказывать.

– Мы пообещаем при одном условии – ты разрываешь свою помолвку с Катбертом Сент?Джоном и никогда больше не вспоминаешь о ней.

В следующий четверг Катберт отплыл в Англию на судне «Океан», Св. Урсула с головой ушла в лихорадочные приготовления к баскетбольному матчу, и атмосфера стала бодряще свободной от Романтичности.

Глава 3. Забастовка изучающих Вергилия[10]

– Надоели мне эти пятничные лекции о правах женщины, – с отвращением сказала Патти. – Я предпочла бы им всем стакан содовой!

– Они уже в третий раз отнимают у нас выходной ради этой противной лекции, – проворчала Присцилла, заглядывая через плечо Патти, чтобы прочитать записку, написанную прямым почерком мисс Лорд и вывешенную на доске объявлений.

Ученицам сообщалось, что вместо обычного пятничного похода в деревенский магазин они будут иметь удовольствие прослушать выступление профессора Маквея из Колумбийского университета. Тема – забастовка работниц прачечных. После лекции будет подан чай в гостиной; Мей Ван Арсдейл, Харриет Гладден и Патти Уайат назначаются ответственными за прием гостя.

– Сегодня не моя очередь! – возмутилась Патти, прочитав последнюю фразу. – Я была ответственной всего две недели назад.

– Тебя назначили потому, что ты писала сочинение на тему о восьмичасовом рабочем дне. Лорди надеется, что ты будешь задавать этому профессору умные вопросы, и он увидит, что Св. Урсула не какой?нибудь заурядный пансион, где обращают внимание только на внешний лоск, а школа, в которой глубоко рассматривают злободневные общественные проблемы…

– А я так хотела пойти за покупками! – простонала Патти. – Мне нужны новые шнурки. Мне уже целую неделю приходится каждый день связывать узлом мои старые.

– Вот она идет, – прошептала Присцилла. – Постарайся выглядеть довольной, а то она заставит тебя перевести целую стра… Доброе утро, мисс Лорд! Мы только что прочитали объявление о лекции. Чрезвычайно интересная тема.

Обе улыбнулись заученной улыбкой и последовали за учительницей на утренний урок латыни.

Именно мисс Лорд вносила струю современности в жизнь школы. Она была сторонницей воинствующего суфражизма[11], профсоюзов, бойкотов и стачек и прилагала все усилия к тому, чтобы ее юные подопечные также усвоили прогрессивные взгляды. Но при этом ей приходилось упорно преодолевать их глубокое безразличие. Ее юные подопечные совершенно равнодушно относились к тому, какими будут их права в смутно различимом будущем, когда они достигнут совершеннолетия; но их очень волновало то, что они теряют половину выходного. По пятницам им обычно позволяли брать в школьном банке чек на сумму их еженедельного денежного пособия, и тогда они отправлялись строем – с одной учительницей во главе и другой в конце процессии – по деревенским магазинам, где запасались на предстоящую неделю ленточками для волос, шнурками, фотопленкой[12] и пили содовую воду. Даже если какая?то из них успевала получить за предыдущую неделю так много замечаний, что ее еженедельное пособие оказывалось целиком «съедено» школьными штрафами, все равно она шагала по деревне вместе со всеми и смотрела, как тратят более везучие. Этот поход нарушал однообразие долгих шести дней жизни в пределах школьной территории.

Но нет худа без добра.

В то утро мисс Лорд, прежде чем начать опрос и чтение очередного отрывка из Вергилия, обратилась к классу с речью о предстоящей лекции. Забастовка работниц прачечных, сказала она им, открывает новую эру в истории производственных отношений. Эта забастовка доказывает, что женщины в той же степени, что и мужчины, способны постоять друг за друга. Она желала, чтобы ее ученицы осознали, что солидарность трудящихся имеет огромное значение. Ее ученицы слушали серьезно и внимательно, с большим интересом задавая тот или иной вопрос каждый раз, когда она проявляла намерение закончить обсуждение, и таким способом ухитрились сократить время опроса на три четверти часа.

Профессор Колумбийского университета, спокойный, мягкий человек с вандейковской бородкой[13], пришел и прочел лекцию, в которой со всех сторон осветил отношения рабочих и работодателей. Слушательницы внимали ему с вежливыми, оживленными улыбками на лицах, но в головах их при этом безмятежно бродили совсем другие мысли. Великие вопросы Труда и Капитала были далеко не так важны для них, как то обстоятельство, что они лишились нескольких свободных часов, или те сочинения, которые предстояло написать к следующему уроку английского, или даже приятное воспоминание о том, что вечером будут давать мороженое, а потом их ждет танцкласс. Но Патти сидела в первом ряду, устремив на лицо лектора широко открытые внимательные глаза. Она усваивала его аргументы… и запоминала их, чтобы применить при случае.

Все шло по плану: за лекцией последовало чаепитие. Три назначенные мисс Лорд девочки принимали гостя с уверенностью опытных хозяек. То обстоятельство, что за их манерами наблюдали и что за эти манеры им предстояло получить оценки, ничуть их не сковывало. Так, лабораторным методом, они учились такту и обходительности, которым предстояло очень понадобиться им позднее, когда они выйдут в широкий мир за пределами школы. Харриет и Мей разливали чай, пока Патти занимала профессора разговором. Позднее, в беседе с мисс Лорд, он отметил, что ученицы Св. Урсулы на редкость хорошо разбираются в вопросах экономики.

Мисс Лорд отвечала не без самодовольства, что прилагает все усилия к тому, чтобы ее девочки мыслили самостоятельно. Социология не тот предмет, где требуется простое механическое заучивание. Каждая ученица должна прийти к своим собственным выводам и действовать в соответствии с ними.

Мороженое и танцы восстановили душевное равновесие обитательниц Св. Урсулы после умственного напряжения второй половины дня. В половине десятого – в школе не ложились до десяти в те вечера, когда устраивались танцы, – Патти и Присцилла сделали прощальные реверансы, пробормотали вежливое «Bon soir, Mam’selle»[14] и побежали наверх, все еще не чувствуя никакой сонливости. Вместо того чтобы немедленно начать готовиться ко сну, как следует благовоспитанным школьницам, они прошлись по Южному проходу в новом испанском танце, па которого только что разучили. Последний пируэт – и они оказались возле двери Розали Паттон.

Розали, все еще в пышном бледно?голубом бальном платье, сидела по?турецки на кушетке, свесив свои золотистые кудри над открытыми страницами Вергилия, и слезы с меланхоличной регулярностью капали на строки, которые она переводила.

Достижения Розали в изучении латыни можно было проследить по пузырчатым страницам, на которых высохли капли слез. Она была хорошенькой, созданной для объятий, беспомощной крошкой, возмутительно ребячливой для ученицы выпускного класса, но неотразимо обаятельной. Все дразнили ее – и защищали, и любили. Ей, с ее роковой женской безответственностью, было неотвратимо предопределено покорить первого же мужчину, какой встретится на ее пути. Розали очень часто мечтала – в те часы, когда ей следовало сосредоточиться на латинской грамматике – о счастливом будущем, когда улыбки и поцелуи займут место герундиев и герундивов.

– Дурочка! – воскликнула Патти. – Зачем, скажи на милость, ты мучаешь себя латынью в пятницу вечером?

Она шлепнулась на кровать рядом с Розали и отняла у нее книжку.

– У меня нет выхода, – всхлипнула Розали. – Я никогда не кончу это домашнее задание, если не начну как можно раньше. Я тут совершенно ничего не понимаю. Мне не перевести восемьдесят стихов за два часа. Мисс Лорд всегда вызывает меня переводить самый конец текста, так как знает, что я до него не добралась.

– Тогда почему бы не начать с конца и не читать в обратном порядке? – практично посоветовала Патти.

– Но это было бы нечестно, а переводить так быстро, как другие, я не могу. Я занимаюсь больше двух часов каждый день, но просто не успеваю. Я знаю, мне не сдать экзамен.

– Восемьдесят стихов – это много, – согласилась Патти.

– Тебе?то легко, ты знаешь все слова, а я…

– У меня вчера пошло больше двух часов на перевод, – сказала Присцилла, – а я тоже не могу позволить себе тратить столько времени на латынь. Мне надо оставить время и на геометрию.

– Я просто не могу столько перевести, – простонала Розали. – А она думает, что я тупая, поскольку не в состоянии переводить так легко, как Патти.

В комнату забрела Конни Уайлдер.

– В чем дело? – спросила она, глядя на залитое слезами лицо Розали. – Плачь в подушку, детка. Не порти слезами платье.

Ей объяснили ситуацию с латынью.

– Ох, просто ужас, до чего Лорди нас эксплуатирует! Она хочет, чтобы мы все время долбили латынь и социологию. Она…

– Она считает, что от танцев, французского и этикета никакой пользы, – всхлипнула Розали, упоминая три отрасли знаний, в которых добилась успехов, – а я думаю, что в них гораздо больше смысла, чем в каких?нибудь конъюнктивах. Танцам, французскому и этикету можно найти применение в жизни, а социологии и латыни – нет.

Патти очнулась от минутной задумчивости.

– От латыни пользы немного, – согласилась она, – но мне кажется, что от социологии может быть прок. Мисс Лорд советовала нам применять полученные знания для решения наших повседневных проблем.

Розали пренебрежительно отмахнулась от этой идеи.

– Латынь! – воскликнула Патти, вскакивая на ноги и расхаживая по комнате в приливе энтузиазма. – У меня есть идея! Да?да! Восемьдесят строк Вергилия – это слишком много для любого, а для Розали особенно. Вы ведь слышали, что сказал тот профессор: несправедливо устанавливать норму рабочего дня, ориентируясь на способности самых выносливых работников. Слабейший должен задавать темп, а иначе он остается позади. Именно это Лорди имеет в виду, когда говорит о солидарности трудящихся. Рабочие любой профессии должны поддерживать друг друга. Сильные должны защищать слабых. Долг всего нашего класса – поддержать Розали.

– Да, но как? – спросила Присцилла, перебивая разглагольствования Патти.

– Мы создадим профсоюз изучающих Вергилия и объявим забастовку с требованием сократить домашнее задание до шестидесяти стихов в день.

– О! – задохнулась Розали в ужасе от такого дерзкого предложения.

– Давайте! – воскликнула Конни, откликаясь на призыв.

– Ты думаешь, нам это под силу? – спросила Присцилла с сомнением.

– Что скажет мисс Лорд? – содрогнулась Розали.

– Она ничего не сможет сказать. Разве она не велела нам выслушать лекцию и применить на практике полученные знания?

– Она будет в восторге, когда увидит, что мы следуем ее совету, – подхватила Конни.

– Но что, если она не уступит?

– Тогда мы призовем тех, кто пока еще изучает Цицерона и Цезаря, к забастовке солидарности.

– Ура! – закричала Конни.

– Лорди придает большое значение профсоюзам, – согласилась Присцилла. – Она должна понять, что наше требование вполне законно.

– Она, конечно же, поймет, – настаивала Патти. – Мы, точно так же, как работницы прачечных, находимся в зависимом положении, и единственный способ противостоять нашему работодателю – это выступить единым фронтом. Если одна Розали станет переводить по шестьдесят стихов, ей поставят неудовлетворительную оценку; но если это сделает весь класс, то Лорди придется уступить.

– Может быть, не все в классе захотят вступить в профсоюз, – заметила Присцилла.

– Мы их заставим! – заявила Патти. В полном соответствии с пожеланиями мисс Лорд, Патти усвоила основные принципы. – Мы должны поторопиться, – добавила она, взглянув на часы. – Прис, сбегай и найди Айрин, Харриет и Флоренс Хиссоп, а ты, Конни, отыщи Нэнси Ли – она наверху у Эвелины Смит, рассказывает истории о привидениях. Ну, Розали, перестань плакать и скинь куда?нибудь всю эту одежду, которая у тебя тут развешана на стульях, чтобы можно было сесть.

Присцилла послушно направилась исполнять поручение, но задержалась на пороге.

– А что будешь делать ты? – спросила она, подчеркнув последнее слово.

– Я, – ответила Патти, – буду лидером профсоюза.

Собрание было созвано, и Патти, самозваный председатель, наметила в общих чертах задачи профсоюза изучающих Вергилия. Норма рабочего дня должна была составить шестьдесят стихов. Классу предстояло объяснить ситуацию мисс Лорд на следующем занятии в понедельник утром и вежливо, но решительно отказаться читать последние двадцать стихов, которые были заданы к уроку. Если мисс Лорд будет настаивать на своем, девочки закроют книжки и начнут забастовку.

Большинство присутствующих, загипнотизированных красноречием Патти, послушно приняли программу, но саму Розали, для чьей пользы, собственно, и был создан профсоюз, пришлось силой заставить подписать устав. В конце концов, когда весь богатый запас аргументов был исчерпан, она поставила свою подпись отчаянно дрожащей рукой и припечатала слезой. По натуре Розали не была воительницей; она предпочитала добиваться своих прав более типичными для женщин способами.

На Айрин Маккаллох также пришлось оказать давление. Она была осторожной особой, всегда думавшей о последствиях. Одним из наиболее часто применявшихся в Св. Урсуле дисциплинарных взысканий было оставить преступницу без десерта. Айрин, особенно страдавшая от такой формы наказания, предусмотрительно воздерживалась от проступков, которые могли бы навлечь на нее подобную кару. Но Конни нашла убедительный аргумент. Она пригрозила донести, что горничная регулярно тайком проносит в школу шоколад, – и бедная запуганная Айрин, опасаясь разом лишиться и шоколада, и десерта, с угрюмым видом поставила свою подпись.

Прозвенел звонок, объявивший «отход ко сну». Профсоюз изучающих Вергилия закрыл заседание, и все члены отправились спать.

Урок латыни для выпускного класса начинался в последний час утренних занятий, когда все уже чувствовали себя усталыми и голодными. В первый понедельник после основания профсоюза его члены столпились возле двери; их беспокойство нарастало по мере приближения часа решающей схватки. Патти попыталась сплотить их, произнеся короткую речь.

– Соберись с духом, Розали! Не будь такой плаксой! Мы поможем тебе, если тебя вызовут переводить последние стихи. И ради всего святого, девочки, не смотрите вы так испуганно. Помните, вы страдаете не только за себя, но за все будущие поколения изучающих Вергилия. Тот, кто отступит теперь, – ТРУС!

Патти расположилась на передней парте, прямо на линии огня, и небольшая стычка произошла уже в самом начале урока. Ее тяжелые уличные ботинки были демонстративно зашнурованы бледно?голубой ленточкой, которая привлекла внимание врага.

– Вряд ли такого рода шнурки выберет для себя хорошо воспитанная девушка. Могу я спросить, Патти…

– У меня разорвались шнурки, – вежливо объяснила Патти, – а так как мы не ходили за покупками в пятницу, я не смогла купить себе новые. Мне самой не очень нравится, как это выглядит, – призналась она, выставив ногу в проход и критически оглядывая ее.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

[1] См. Библия, Книга Иова, гл. 42, стих 14.

[2] Около 72 кг 300 г.

[3] Боже мой! (франц.)

[4] «Бумажная охота» – игра, в которой одна группа участников («лисы») отправляется в путь по пересеченной местности, оставляя «следы» в виде разбросанного конфетти, чтобы другая группа («охотники») могла попытаться выследить и настигнуть их.

[5] Lиse?majestй – оскорбление величества (франц.).

[6] Молитва, во время которой обращения к Богу дополняются повторением просительных возгласов.

[7] Мари Корелли – английская писательница (1855–1924), автор религиозно?мистических и фантастических книг.

[8] Джотто (1267–1337) – итальянский живописец и архитектор эпохи Возрождения.

[9] Фра Анжелико (1400–1455) – итальянский художник эпохи Возрождения.

[10] Публий Вергилий Марон (70–18 гг. до н. э.) – римский поэт.

[11] Суфражизм – женское движение начала XX века за предоставление женщинам одинаковых с мужчинами избирательных прав.

[12] С 1888 г. в США широко продавались фотоаппараты «Кодак», в которых использовалась фотопленка. Чтобы показать, насколько они просты в использовании, к рекламной кампании привлекали даже маленьких детей, которые с легкостью делали фотографии.

[13] Короткая остроконечная бородка; названа по имени фламандского живописца Ван Дейка (1599–1641).

[14] Добрый вечер, мадемуазель. (Вечернее приветствие при расставании; франц.)