Валерий Шамбаров

«Пятая колонна» и Николай II

Вместо пролога. Странник

Летом 1903 г. по дорогам бескрайней России шел странник. Высокий, жилистый, в простой крестьянской одежде, с посохом и котомкой. Шагал привычно, неутомимо, верста за верстой отмеряя родную землю натруженными босыми ногами. И так же привычно, размеренно повторял Иисусову молитву, чтобы легче шагалось. Иногда мимо него прокатывались брички, крестьянские телеги. Вдоль дороги открывались деревни, или она вливалась в улицы городов. Но люди не обращали на странника особого внимания. Мало ли их ходило по Руси? Батраки, ищущие заработков, нищие, паломники. Вот и этот топает куда-то по своим делам…

Встречные не знали, что странник, шагающий, казалось бы, легко и упруго, несет на себе под одеждой тяжелые вериги. Не знали и о том, что за плечами у него уже много дорог. И таких же, русских – через пыльные степи, светлые березовые рощи, болотную таежную глухомань. И чужих, незнакомых, заморских. Он успел побывать и в монастырях древнего Киева, и на Афоне, и на Святой земле Иерусалима. В детстве он перенес сильное потрясение и потянулся к духовной жизни. Искал встреч с известными уже подвижниками, общался с ними, набирая собственный опыт.

Силу его веры увидел старец Макарий Актайский, живший отшельником в сибирском скиту. Оставил у себя, стал его духовным наставником, вел с ним долгие беседы. А однажды старец сказал, что ему было видение св. Симеона Верхотурского и он должен дать своему ученику совершенно исключительное послушание. Идти в Санкт-Петербург, к царю. Открыл, что над Россией собирается страшная буря. «Утешай Царственных Самодержцев, чадо, подавай им силу во имя Господа нашего, Вседержителя… Напоминай, что Бог всегда близ тех, кто страдает. И готовься сам страдать ради Них, с Ними, за Них…» Предупредил, что и на него ополчатся враги, «дабы покрыть тебя позором и низостью, чтобы даже твое имя стало ненавистно всем» [83].

Старец Макарий дал своему ученику свободный выбор – вернуться домой, в родное село Покровское, остаться с ним в скиту или принять столь тяжелый Крест. Тот выбрал: «Хочу идти, куда Бог укажет…» И зашагал странник. Босиком, в веригах, через всю Россию. Хотя никакой бури как будто не предвиделось. Наша страна процветала и благоденствовала. Она выглядела настолько могучей, что ни один неприятель не осмелился бы напасть на нее. В городах и селах вдоль дорог люди были заняты своими повседневными заботами: возделывали поля и огороды, собирали урожаи, торговали, женились, ссорились, мирились, весело справляли праздники, на зов колокольного звона тянулись к ближайшим храмам.

Почему же старец Макарий предвидел беду? Какая опасность могла грозить российскому самодержцу Николаю Александровичу, ведь его глубоко почитали в народе, с его авторитетом вынуждены были считаться правительства всех иностранных государств: а как же иначе, если он возглавлял одну из ведущих мировых держав? В чем мог помочь самому императору простой сибирский мужик? Он и сам этого еще не знал. Верил: все, что нужно, Господь откроет в свое время. Шагал и шагал под Иисусову молитву, готовя себя встать за царя против неведомых врагов. Странника звали Григорий Ефимович Распутин.

Узел первый. Тучи над Россией

Если бы кто-нибудь в 1903 г. вздумал сказать, что Российской империи осталось жить меньше полутора десятилетий, такого человека признали бы душевнобольным. Она казалась незыблемой. Даже «крестовый поход» целой коалиции сильнейших мировых держав в 1853–1855 гг. разбился безрезультатно, захлебнулся кровью на бастионах Севастополя. Куда более эффективной оказалась либеральная пропаганда. Когда Александра II его советники подтолкнули к демократическим реформам, в губерниях было учреждено выборное земское самоуправление, появились суды присяжных, была отменена цензура, упразднено Третье отделение императорской канцелярии, занимавшееся вопросами политического сыска и контрразведки. Но в страну хлынули разрушительные зарубежные идеи. Ими заражались дворянство, интеллигенция, молодежь.

Резко всплеснуло революционное движение. Возникла террористическая организация «Народная воля». Загремели выстрелы, взрывы, погибали министры, губернаторы, случайные люди – и выяснилось, что значительная доля общественности сочувствует политическим преступникам. Было пять покушений на жизнь самого царя. Шестое, 1 марта 1881 г., увенчалось успехом… Сын убитого государя, Александр III, резко выправил курс накренившегося корабля Российского государства. Усилил Департамент полиции, расширив ее права. «Народную волю» разгромили. Уцелевшие революционеры побежали за границу. Александр III кардинально пересмотрел и политику отца. Реформы свернул. Восстановил цензуру. Были учреждены городские суды с назначаемыми судьями. Усиливался контроль за органами самоуправления и общественными организациями. Терроризм сошел на нет, за 13 лет правления Александра III было всего два теракта.

Как ни парадоксально, твердое наведение порядка в стране благотворно сказалось и в хозяйственной области. Казалось бы, освобождение крестьян, либерализация экономики, широкое привлечение общественности должны были дать мощный толчок к развитию промышленности, торговли. Но в действительности, наоборот, в экономике наблюдался серьезный кризис. Крупные предприятия приходилось поддерживать казенными дотациями. Теперь усиление контроля во всех сферах пресекало махинации и злоупотребления. Повышение таможенных тарифов ограничило поток западных товаров на отечественные рынки. Облегчалось налоговое бремя на простонародье, перераспределялось на состоятельные слои населения.

Это сопровождалось бурным развитием и промышленности, и сельского хозяйства. Производство чугуна, стали, нефти, угля в правление Александра III подскочило рекордными темпами за всю дореволюционную историю России. Такие успехи сказывались в других отраслях промышленности – текстильной, пищевой, в расширении и модернизации сети транспорта. Армия получала новейшее в то время вооружение. Строился могучий флот – по количеству боевых кораблей он вышел на третье место в мире после Англии и Франции. Россия стала гарантом европейского мира и стабильности. Заключив оборонительный союз с Францией, сдерживала агрессивные порывы Германии.

А в 1891 г. началось грандиозное строительство главной железнодорожной магистрали России – Транссибирской. Она должна была протянуться на 7 тыс. верст, от Урала до Тихого океана. Открывались пути к заселению бескрайних пространств Сибири, освоению ее природных богатств, возведению городов и заводов, к незамерзающим тихоокеанским портам. Председателем комитета по строительству железной дороги стал наследник престола Николай Александрович.

Унаследовав трон, он продолжил политику отца. На Дальнем Востоке заявила о себе еще одна энергичная держава – Япония. Разгромила Китай, захватив значительные области в Маньчжурии. Но за китайцев вступились Россия и Франция, их поддержали Англия и США. Токио пришлось отказаться от плодов победы, вывести из Маньчжурии войска. А русским за оказанную помощь Китай разрешил проложить через свою территорию экстерриториальную Китайско-восточную железную дорогу (КВЖД), значительно сокращавшую расстояние между Забайкальем и Приморьем. Передал в долгосрочную аренду Ляодунский полуостров, там началось строительство военно-морской базы – Порт-Артура.

Николай II первым за всю историю человечества предложил провести всемирную конференцию по сокращению вооружений, по выработке механизмов мирного урегулирования конфликтов. Хотя тогдашние «цивилизованные» державы были чрезвычайно удивлены такой инициативой, сочли ее полным абсурдом. Николая II даже высмеивали. Впрочем, правительства вынуждены были согласиться, ведь на словах все было за мир. Конференция была созвана в 1899 г. в Гааге. Но реальное отношение к ней стало пренебрежительным и циничным. Германский кайзер Вильгельм II говорил своим министрам: «Я согласен с этой тупой идеей, только чтобы царь не выглядел дураком перед Европой. Но на практике в будущем я буду полагаться только на Бога и на свой острый меч! И чихал я на все постановления!» Британское военное министерство выражало те же мысли более деликатно: «Нежелательно соглашаться на какие-либо ограничения по дальнейшему развитию сил разрушения… Нежелательно соглашаться на изменения международного свода законов и обычаев войны». Конференция завершилась почти безрезультатно [23].

Но усиление нашей страны крайне тревожило Британскую империю – а она была величайшей мировой державой, гораздо больше России. Ведь ей принадлежали изрядная часть Африки, Австралия, Индия, Бирма, Канада. Англия господствовала на морях. Сырье и прибыли, выкачиваемые из колоний, позволили ей создать лучшую в мире промышленность, держать первое место в производстве товаров и торговле. Россия теперь выступала главной ее соперницей – и в борьбе за геополитические сферы влияния, и в экономике, и на международном рынке.

Озаботилась и Америка. До сих пор эта страна придерживалась политики изоляционизма, доктрины Монро: Соединенные Штаты не вмешиваются в европейские дела, но и Европа не должна вмешиваться в дела Американского континента. Но к началу XX в. Америка бурно развивалась, горизонты стали слишком тесными для ее дельцов и политиков. А Россия и для нее становилась конкурентом. Соперницей в Тихоокеанском регионе, в Китае. Именно там, куда нацеливались американские устремления.

Но и внутри России далеко не все было благополучно. Когда Александр III прижал вольнодумство, оппозиция просто затаилась. Однако лелеяла надежды на грядущие перемены. Сохраняла убеждения, что царский режим «отсталый», «реакционный» – и только сама либеральная интеллигенция, «европейски» мыслящая, может вывести страну на правильный путь. Готовыми структурами скрытой оппозиции были выборные земские органы. К ней примыкали университетские профессора, нахватавшиеся за границей «передовых» теорий. Но примыкали и банкиры, промышленники, крупные купцы. Набрав вес под защитой самодержавия, теперь они сами рвались к власти. Западная парламентская система, где олигархи контролировали правительства и регулировали политику в собственных интересах, оказывалась для них гораздо предпочтительнее.

Были в России и радикальные революционеры – марксистские, народнические кружки. Хотя они оставались малочисленными и слабенькими. Полиция легко отслеживала их, внедряла провокаторов. Но и наказания были мягкими, обычно – ссылка на несколько лет в Сибирь. Преступники спокойно жили там на казенном содержании, после чего возобновляли работу. Некоторые предпочитали уехать за границу. Традиционным местом эмиграции была Швейцария, легко дававшая вид на жительство. Плеханов создал там марксистский центр – группу «Освобождение труда».

Многие оседали в Англии. Эта страна еще с XVIII в. освоила очень выгодный бизнес – экспорт революций. Помогала их организовать во Франции, Италии, Испании, Латинской Америке, получая весьма ощутимые политические и экономические выгоды. В Лондоне находили убежище политические преступники со всего света. Под руководством террориста Степняка-Кравчинского и беглого ссыльного Волховского здесь было создано «Общество друзей русской свободы». Американский журналист Джордж Кеннан, автор клеветнического бестселлера о России «Сибирь и ссылка», помог создать филиал этого общества и в США, хотя он быстро захирел.

Но в начале XX в. западные державы, обеспокоенные ростом могущества России, взялись готовить против нее удар. Нет, сами предпочитали не рисковать. Подстрекали Японию, лишенную завоеваний в Маньчжурии и затаившую обиду. Осаживали ее аппетиты вроде бы вместе: русские, французы, англичане, американцы. Но западная дипломатия постаралась перенацелить Токио на одну лишь Россию. Англия теперь изображала из себя лучшего друга Японии, предлагала помощь против русских. Да и США не остались в стороне. В 1901–1902 гг. Япония начала переговоры с Рокфеллерами, Дж. Морганом и Дж. Стиллменом о размещении в США своих правительственных облигаций на 25 млн долларов [70]. А в 1902 г. Англия заключила официальный военный союз с Японией.

Можно ли считать случайностью, что в это же время активизировались все силы российской оппозиции? Мало того, их деятельность резко перескочила на качественно иной уровень. В Лондон, на «дружественную территорию», сразу перебралась из Германии ленинская редакция газеты «Искра». А газета была непростая, на ее базе предполагалось создание новой партии.

Земские либералы собрали в своей среде деньги, и Петр Струве в Штутгарте взялся выпускать журнал «Освобождение». Программную статью для него написал популярный историк, профессор Павел Милюков – изложил требования ввести в России конституцию, свободу слова, печати, собраний, политических партий и т. д. Отметим, что у Струве при издании «Освобождения» нашелся деятельный помощник – английский филолог Гарольд Вильямс. Впоследствии руководитель миссии «Интеллидженс Сервис» в России Сэмюэль Хор писал, что «доктор Гарольд Вильямс оказал неоценимые услуги британской разведке и министерству иностранных дел».

Кстати, и при организации «Искры» нашлись какие-то неведомые помощники. Пересылка почты и конспирация была налажена образцово. Для этого задействовали десятки «почтовых ящиков» в Германии, Австро-Венгрии, Италии, Англии. Например, корреспонденция приходит на имя немецкого врача, он пересылает ее владельцу чешской пивной, тот отправляет дальше. Из-за этого у русских революционеров, совершенно неопытных в подобных вопросах, возникала путаница. Шляпников, Бабушкин, Крупская, ехали искать редакцию по адресам переписки, но заезжали не в те города, не в те страны [39]. Такую систему революционеры создать самостоятельно не могли. Поработали какие-то профессионалы.

В этот же период была создана централизованная система по обеспечению нелегалов документами. Доставали их не сами революционеры, а земские врачи. Выписывая свидетельства о смерти, похищали паспорта покойников. Подлинные, со всеми штампами – а фотографий в паспортах не было, оставалось найти человека, подходящего по возрасту и приметам. Возникла и система побегов из ссылок. Ссыльному было достаточно получить документы, деньги, побыстрее доехать до станции, сесть в поезд и знать явки, где его встретят. Пока полиция в местах поселения хватится его отсутствия, он был очень далеко. Но опять обратим внимание: сами революционеры организовать такую систему, как и четкое снабжение документами, не могли. Ведь они оставались разобщенными на множество мелких группировок. Значит, кто-то постарался для них. Постарался грамотно – и снова профессионально.

Взялись вдруг организовываться не только социал-демократы. В Швейцарии издавалась газетенка «Революционная Россия» и базировался «Аграрно-социалистический союз». В 1902 г. вокруг них объединились несколько народнических кружков и образовалась партия социалистов-революционеров (эсеров). Ее лидерами стали Виктор Чернов, Николай Чайковский. Под руководством бывшего народовольца Михаила Гоца при партии была создана боевая организация для проведения терактов. Причем эсеры сразу сомкнулись с английским «Обществом друзей русской свободы». А оно давным-давно контролировалось британскими спецслужбами [98].

Тогда же возникла партия польских социалистов. Финский сепаратист Конни Циллиакус начал издавать в Стокгольме газету «Свободное слово», пересылая ее в Финляндию. Рождались и структуры вообще внепартийные. Так, в Петербурге, в Публичной библиотеке, служил надворный советник Александр Исаевич Браудо. Высокого положения он не занимал, среди общественных деятелей нигде не мелькал, но был видным масоном. По пятницам Браудо устраивал журфиксы для молодой столичной интеллигенции, ставшие очень популярными, создал еврейский студенческий кружок взаимопомощи. Используя свои широкие связи, Браудо принялся собирать информацию негативного характера, пересылая ее за границу. Снабжал ею и «Освобождение», и иностранные газеты. Такими способами стала раскручиваться информационная война.

Разнородные силы, нацеленные против России, активизировались одновременно. В ходе этой деятельности стала выдвигаться целая плеяда новых активистов. Для издания «Искры» из Сибири организовали побег талантливому журналисту Льву Бронштейну – Троцкому. Переправку газеты в Россию стал курировать Максим Литвинов (Валлах). Британское «Общество друзей русской свободы», потеснив прежних руководителей, фактически возглавил эсер Давид Соскис. Среди польских социалистов на роль одного из лидеров вышел Юзеф Пилсудский. В международной социал-демократии заняли видное положение Парвус (Гельфанд) и его подручные – Юлиан Мархлевский, Роза Люксембург.

В социал-демократической организации в Баку ярко проявил себя инженер Леонид Красин, в Нижнем Новгороде – трое юных братьев Свердловых. Заметное место среди революционеров заняла и целая плеяда братьев Познеров. Соломон Познер стал помощником Браудо, переправляя за рубеж его информацию. Банкир Матвей Познер женился на сестре идеолога эсеровских боевиков Михаила Гоца и помогал создавать его организацию, как и Абрам Познер. Семен Познер стал одним из руководителей военной организации польской социалистической партии, к ней примкнул и Александр Познер (дед телеведущего Владимира Познера) [57].

К оппозиционной деятельности привлекались лучшие культурные силы, прославленные писатели Короленко, Толстой, Чехов. И в это же время в России и за рубежом началась активная популяризация Алексея Максимовича Пешкова – Максима Горького. В детстве он был «трудным ребенком», рос без отца, бросившего семью. Учился урывками, среднего образования не получил. При попытке поступить в университет ему без аттестата отказали.

Он обозлился на существующую систему, был неуравновешенным. Потеряв деда и бабушку, содержавших его, пытался покончить жизнь самоубийством. Отказался каяться в грехе и был отлучен от причастия на четыре года. Но оскорбился и вообще порвал с церковью. Бродяжничал, перебивался случайными заработками. По советам сочувствующих интеллигентов начал описывать свои впечатления из жизни «дна». Первые опыты были неудачными, и писал он безграмотно. Но тематика оказалась востребованной. Стиль и ошибки выправляли сотрудники редакций, его произведения появились в газетах.

В ряду современных ему авторов он еще ничем не выделялся, кроме репутации вчерашнего «босяка» и самоучки. Но им заинтересовались общественные деятели, и началось его «раскручивание». Его начали переводить на иностранные языки. Парвус взялся продвигать его произведения в Европе. О нем заговорила мировая пресса. Одна лишь газета «Нью-Йорк Таймс» в 1900–1905 гг. опубликовала более 200 заметок о Горьком [54]. Американские корреспонденты навестили его самого, предложив сотрудничество, и он начал пересылать материалы в издания «газетного короля» Херста. А писатель в полной мере оправдывал создававшийся вокруг него имидж. В 1901 г. он бросил в народ «Песню о буревестнике» – очень похожую на откровенный призыв. Или на черное магическое заклинание. «То кричит пророк победы: – Пусть сильнее грянет буря!»

Весной 1903 г. – как раз тогда, когда старец Макарий Актайский узнал о бурях, надвигающихся на Россию, – был дан старт атакам на нее. На Пасху в Кишиневе ничто не предвещало беды. Правда, здесь существовала давняя рознь между молдаванами и евреями, но не этническая или религиозная, а социальная. Евреи составляли половину населения города, им принадлежала почти вся торговля, предприятия, трактиры. Молдаване оказывались ущемленными, иногда случались столкновения. На Пасху, 6 апреля, были праздничные гуляния. На Чуфлинской площади развернулись балаганы, карусели. На улицах было много пьяных.

Хозяин карусели, еврей, грубо толкнул какую-то женщину с грудным ребенком, она упала, выронив младенца. Толпа возмутилась. Стала крушить те же карусели. Разбуянившись, двинулась по главной улице, била стекла, витрины. Без разбора – и в губернаторском доме, в военном присутствии, в редакции газеты «Бессарабец», считавшейся антисемитской. Сбежалась полиция. Призывов успокоиться основная масса слушалась, 60–70 самых буйных арестовали. Ситуация нормализовалась.

Но 7 апреля выступили уже евреи! Свыше 100 человек, вооруженных кольями, ружьями, револьверами, на Новом базаре напали на христиан. У некоторых евреев были бутылки серной кислоты, взятые в аптеках. Ее плескали в оказавшихся на базаре людей. Началась драка, кто-то из иудеев стал стрелять. По городу покатились слухи – православных бьют! Передавались в искаженном виде, что евреи разорили собор, убили священника. Поднялся народ. Начал громить дома и лавки евреев. Оружия у погромщиков не было, а хозяева отстреливались. Когда пуля сразила русского мальчика Останова, толпа разъярилась. Вот тут начали убивать и евреев [36, 38].

Губернатор фон Раабен и полиция растерялись. Лишь к вечеру губернатор передал власть начальнику гарнизона с правом применять оружие. Тот ввел войска, 816 смутьянов арестовали и погром утихомирили. Погибло 42 человека (из них 38 евреев), было ранено 456 (394 еврея). При усмирении пострадали 7 солдат и 68 полицейских. Фон Раабен и еще ряд чиновников за нераспорядительность были сразу же сняты со своих постов. Царское правительство и Православная Церковь выступили с гневным осуждением погрома.

Но последствия далеко превзошли по масштабам саму трагедию. Из Петербурга примчался в Молдавию адвокат Зарудный, быстро провел собственное «расследование» и объявил, что организатором погрома был начальник Кишиневского Охранного отделения фон Левендаль. Эти обвинения были абсолютно голословными. Следствие, прокуратура, да и общественность ни малейших доказательств найти не смогли. Но их и не требовалось. Заработало теневое информационное бюро Браудо, разбрасывая клевету по западным газетам. Иностранные корреспонденты в России тоже оказались наготове, подхватывая ее.

Вся мировая пресса и отечественные либеральные газеты захлебнулись возмущенными публикациями. Число жертв многократно преувеличивалось. Живописались зверства и истязания, которые ни в одном документе не зафиксированы. Мало того, утверждалось, что погром «организован властью», полиция и солдаты «всеми способами помогали убийцам и грабителям». Массовые митинги, осуждающие царское правительство, прошли в Париже, Берлине, Лондоне, Нью-Йорке. В лондонских синагогах провозглашали: «Пусть Бог Справедливости придёт в этот мир и разделается с Россией, как он разделался с Содомом и Гоморрой… и сметёт этот рассадник чумы с лица земли».

Через полтора месяца «общественному мнению» подбросили новую бомбу. Английскому корреспонденту в Петербурге Брэму неизвестное лицо якобы передало текст «совершенно секретного письма» министра внутренних дел Плеве губернатору фон Раабену, датированного за 10 дней до печальных событий. Министр советует: если произойдут беспорядки против евреев, не подавлять их оружием, а действовать мягко. Письмо было фальшивкой (после Февральской революции его усиленно искала в архивах специальная комиссия и ничего подобного не нашла). Но Брэм опубликовал его в лондонской «Таймс». Российское правительство выступило с опровержением. Однако никто на него не обратил внимания. Публикация вызвала вторую волну скандала [36, 38].

Стоит отметить, что даже в России следствие и прокуратура подошли к делу предвзято. Вопрос о том, почему евреи оказались вооруженными, обошли молчанием. За то, что именно они 7 апреля совершили нападение на христиан, ни один из них не был привлечен к ответственности. В донесениях Раабена и полиции упоминается, что толпы погромщиков направляли какие-то лица из интеллигенции. Но и это было оставлено без внимания. Подстрекателей не нашли.

А иностранные газеты стали пропагандировать создание в России «еврейской самообороны». На митингах собирались деньги не только на помощь пострадавшим, но и на закупки оружия. Впрочем, скандальная кампания стала лишь предлогом. Оружие в еврейские общины завозилось заранее! В Кишиневе, как мы видели, оно уже имелось. А всего через несколько месяцев, в августе 1903 г., произошла вторая провокация, в Гомеле. Ее описывает М. Мандельштам. Завязалась драка между евреями с одной стороны, белорусами и русскими с другой. Очевидно, первых было больше, и на подмогу их противникам высыпали рабочие железнодорожных мастерских. «На место действия прибежала еврейская самооборона. Ее выстрелами толпа погромщиков была рассеяна». То есть появился вооруженный отряд и расстрелял безоружных рабочих. Тем не менее по миру разнеслось известие об очередном «погроме».

В США на волне пропагандистской бури возродилось «Американское общество друзей русской свободы». В руководстве собрались все тот же Джордж Кеннан, ряд журналистов и издателей, привлекли знаменитого писателя Марка Твена. И если раньше «Американское общество друзей русской свободы» было лишь филиалом британского, то сейчас оно стало весьма солидной величиной. В национальный комитет «Общества» вошли второй по рангу банкир США Якоб Шифф, его друг Зальцбергер, сенатор Лаволетт, раввин Вайс, сионист Розенвальд и др.

А на фоне нагнетания антироссийских страстей в Европе продолжалась работа по консолидации сил, враждебных царскому правительству. Социал-демократы провели в Лондоне II съезд РСДРП, призванный сплотить разрозненные кружки в единую партию. (Хотя она тут же перессорилась, разделившись на большевиков и меньшевиков.) Объединяться в 1903 г. решили и оппозиционные либералы. Земские деятели, группировавшиеся вокруг журнала «Освобождение», под видом горного отдыха съехались в Швейцарии. Провозгласили создание собственной нелегальной организации, «Союза освобождения». А партия эсеров уже действовала. По российским городам начались теракты.

Но и в верхушке российской власти далеко не все было ладно. Умер премьер-министр Иван Николаевич Дурново, и его место занял Сергей Юльевич Витте, бывший министр финансов. Он приходился двоюродным братом основательнице теософии Елены Блаватской, а выдвинулся на железнодорожных концессиях под покровительством киевского банкира Блиоха. На прежней службе в правительстве Витте проявил себя очень хорошо, способствовал экономическому росту страны. Но при этом открыл широкую дорогу в Россию для иностранных предпринимателей и являлся одним из главных поборников либеральных преобразований.

В кабинете министров пошли склоки: Витте враждовал с Плеве, не стеснялся сочинять о нем клеветнические байки, организовывать заговоры среди его подчиненных. Но наблюдались и другие непонятные явления. Кредиты армии и флоту хронически урезались за недостатком средств. А в это же время Витте выделял крупные займы Китаю, чтобы он мог уплатить контрибуцию, наложенную на него после поражения от японцев. Эти деньги уходили в Токио – и на них Япония вооружала армию, строила флот, готовясь к схватке с Россией. По той же причине, из-за нехватки средств, укрепления Порт-Артура возводились медленно. Зато по соседству по указаниям Витте строился ускоренными темпами торговый порт Дальний – прекрасно оборудованный, но совершенно неукрепленный… Которым вскоре воспользовались японцы.

Тучи над Россией казались малозаметными, но они быстро сгущались. Вот в такой обстановке в Петербург вошел одинокий странник. Впрочем, он не ощущал себя одиноким. Ведь он непрестанно читал молитву. А значит, был с Богом… Григорий Распутин явился к ректору духовной академии, епископу Сергию (Страгородскому) – будущему патриарху. Тот заинтересовался странником, прошагавшим в веригах через всю Россию. Ему понравились речи и рассуждения Григория. Странника взял под опеку инспектор академии архимандрит Феофан (Быстров), свел его с епископом Саратовским и Царицынским Гермогеном (Долгановым), известным своей ортодоксальной верой и воинствующим патриотизмом. Среди их окружения, паствы, пошла молва о Божьем человеке…

Узел второй. Японцы, англичане и «кровавое воскресенье»

Неспокойно было не только в России. В 1903 г. вспыхнуло восстание против турецкого владычества в Македонии. И тут проявилась еще одна фигура, во многом необычная. Александр Иванович Гучков. Он происходил из очень богатой старообрядческой купеческой семьи, окончил Московский университет, пополнял образование историка и филолога в Венском, Берлинском, Гейдельбергском университетах. На общественном поприще он выдвинулся в 1891 г., когда в России случился неурожай и голод. Активно работал в комиссии по помощи пострадавшим, удостоился ордена, получил высокую должность в московской земской управе. Состоял в правлении ряда банков, торговых предприятий, возглавлял крупнейшее в России страховое общество «Россия».

Но в его поведении стала проявляться непонятная черта. Он буквально не пропускал ни одной «горячей точки»! В 1895 г. взял вдруг в московской управе отпуск и уехал на два месяца в Турецкую Армению, где произошло восстание против турок. Потом неожиданно забросил все дела и отправился на Дальний Восток, поступил служить в казачью сотню, охранявшую КВЖД. Поссорившись с местным начальником, уволился. На обратной дороге вместе с братом совершил путешествие – на лошадях преодолели 12 тыс. верст через Монголию, Тибет, Китай, Среднюю Азию.

В 1899 г. Гучков с братом Федором отправился на англо-бурскую войну, участвовал в боях на стороне буров. Александр Иванович был ранен, попал в плен к англичанам. Другой брат, Николай, выкупил его. Но Гучков тут же очутился в Китае, где разгорелось восстание ихэтуаней. А в 1903 г. у него уже была назначена свадьба. Но заполыхало в Македонии, и он вдруг объявил, что должен срочно ехать туда. Отправился почему-то через Турцию, проводил какие-то встречи, а потом прибыл в Болгарию. Его биограф В. И. Козодой в оправдание таких странностей выдвигал версию, не работал ли Гучков на русскую военную разведку? [98] Но в документах разведки нет ни малейших следов, что Гучков сотрудничал с ней. Зато есть другие сведения – по данным Н. Н. Берберовой, Гучков был масоном [9].

И представляется любопытным, что одновременно с ним восстанием в Македонии заинтересовалось другое неординарное лицо – Чарльз Ричард Крейн. Это был крупнейший промышленник из Чикаго, банкир и медиамагнат, один из основателей суперэлитного клуба «Джекил-Айленд», в котором состояли Морганы, Рокфеллеры, Вандербильты. В отличие от Шиффа, Крейн давно уже представлял себя другом России. Близко сошелся с приезжавшими в США статским советником Ростовцевым – будущим секретарем императрицы Александры Федоровны, министром связи Хилковым. (Кстати, по сведениям американского историка Р. Спенса, Ростовцев и Хилков тоже были масонами. Как и Крейн [98].)

С такими связями он организовал сверхвыгодное предприятие, стал хозяином российского филиала компании «Вестингауз», получил монополию на поставку воздушных тормозов для русских поездов, построил в нашей стране свои заводы. Но интересы Крейна к России не ограничивались бизнесом. Он являлся главным спонсором и покровителем Чикагского университета. По его настоянию сын президента этого учреждения, Сэмюэл Харпер, основал в университете центр по изучению России. По оценкам специалистов, это была первая в Америке неофициальная разведывательная организация, тесно связанная с госдепартаментом США.

Среди российских ученых и общественных деятелей выискивались перспективные фигуры. Одной из них стал видный социолог Максим Ковалевский – «отец» российского политического масонства, основатель лож Великого Востока в нашей стране. Его приглашали читать лекции в Чикагском университете. Еще одной сотрудницей Крейна стала признанная специалистка по Индии и Ближнему Востоку Зинаида Рагозина. Она стала в России информатором и агентом влияния Крейна. Через Рагозину он познакомился с художником и мистиком Николаем Рерихом.

Внимание американского олигарха привлек и чешский профессор Масарик, проповедовавший отделение Чехии от Австро-Венгрии. Его тоже стали приглашать в Чикаго, Крейн взял его под покровительство. А в 1903 г. мультимиллионер отправился в Европу, и здесь он встретился с русским профессором Милюковым, активистом «Союза освобождения». Крейну этот деятель понравился, они вместе совершили путешествие по разным странам. А потом чикагского мецената потянуло вдруг к восставшим македонцам, он поехал в Болгарию. В Софии встречался с лидерами повстанцев, давал им крупные суммы. Контактировали ли они с Гучковым? Таких фактов не зафиксировано. Но они там находились одновременно. София была еще небольшим, захолустным городом. Два богатых эксцентричных иностранца никак не могли не заметить друг друга…

Но вскоре ситуацию на Балканах заслонили другие события. В ночь на 9 февраля 1904 г. японцы без объявления войны нанесли удар по русскому флоту. План войны в Токио продумали очень грамотно. Силы России значительно превосходили Японию, но на Дальнем Востоке царь держал ограниченные контингенты. Невзирая на растущую напряженность, советники до последнего момента уверяли его, что Япония не осмелится напасть. А Транссибирская магистраль была еще не достроена. Оставался разрыв возле Байкала.

Японцы именно на это и рассчитывали – напасть внезапно, чтобы сразу же максимально ослабить русский флот. Захватить господство на море и быстро перебросить на континент все силы. Используя численное превосходство, разгромить Маньчжурскую армию. А дальше останется перемалывать русские соединения по мере их подхода и ждать, когда царь попросит о мире. Отчасти это удалось. В первых же операциях японцы сумели уничтожить или повредить ряд кораблей. Высадились в Корее и Маньчжурии, отбросили русские части, захватив незащищенный порт Дальний. Он стал прекрасной базой для переброски на континент войск и снабжения. На Маньчжурскую армию Куропаткина навалились две вражеских. Третья японская армия осадила Порт-Артур.

И как только началась война, Россия неожиданно очутилась в международной изоляции! Англия держала сторону Японии. Америка тоже подыгрывала ей. Турция закрыла для русских Босфор и Дарданеллы, не выпустила к театру боевых действий Черноморский флот. Франция считалась союзницей России, поощряла ее политику на Дальнем Востоке, давала советы царскому правительству ни в коем случае не идти на уступки японцам. Но, когда начались бои, французы вдруг заключили союз с Англией – «Антант кордиаль» («Сердечное согласие») [23].

Единственным другом как будто выступила Германия. Однако и этот друг оказался отнюдь не искренним. В Берлине и Вене считали выгодным, если русские посильнее увязнут на Востоке и тогда можно будет реализовать собственные замыслы – развязать войну на Западе. В обмен на «дружбу», то есть нейтралитет и согласие снабжать царские эскадры, немцы навязали России кабальный торговый договор на 10 лет. И в это же время германские и австрийские спецслужбы сотрудничали с японцами, передавали им разведывательную информацию [56]. А вся западная пресса дружно принялась издеваться над «позорными» поражениями русских, значительно преувеличивая их масштабы и потери. Это преподносилось как очевидное доказательство отсталости «царского режима», его неспособности эффективно управлять империей.

Хотя на самом-то деле замыслы японского командования оказались сорваны. Порт-Артур героически оборонялся. Армия Куропаткина отходила с тяжелыми боями, но окружить и уничтожить ее противник не смог. На Дальний Восток постепенно подвозились свежие русские части. А Кругобайкальский участок Транссибирской магистрали достраивался ускоренными темпами. Приток подкреплений из Европейской России вот-вот должен был значительно возрасти. Но на затяжную войну Япония не рассчитывала. У нее не хватало ресурсов, вооружения, денег.

Выручил Токио американский банкир Якоб Шифф. Кстати, он, в отличие от русского царя, заранее знал о предстоящем столкновении. Его биографы рассказывают, что за два дня до конфликта он собрал ведущих банкиров Америки, сказав им: «Через 72 часа начнется война с Россией. Ко мне поступило предложение о предоставлении Японии финансовых средств. Что вы думаете на этот счет?» Его инициатива была одобрена. Компания Шиффа «Кун и Лоеб» создала специальный синдикат для размещения облигаций японских займов, задействовала свои обширные связи. Сам Шифф отправился в Англию, добившись реализации этих облигаций через лондонскую биржу. В результате Япония смогла получить 5 займов на общую сумму 535 млн долларов. Биограф Шиффа Присцилла Робертс признает, что эти средства «покрыли более половины японских военных расходов и… стали важным фактором, обеспечившим победу Японии» [70].

Еще одним спасительным средством, за которое ухватились в Токио, стали подрывные операции. Японский военный атташе в Петербурге, полковник Акаси Мотодзиро, с началом войны был переведен в Стокгольм. Стараясь наладить разведку против русских, он познакомился с финским сепаратистом Циллиакусом. Тот знал многих революционеров и предложил поддержать их. Изначально замышлялось вызвать восстание в западных губерниях России, чтобы царь оставил там свои войска, не смог перебросить на восток.

Акаси и Циллиакус побывали в Кракове. Берлине, Вене, Лондоне. Вели переговоры с эсером Чайковским, руководителем британского «Общества друзей русской свободы» Волховским, польским социалистом Пилсудским. В Женеве наводили контакты с Плехановым и Лениным. Первоначальный проект расширился. Вместе с сотрудниками японского посольства в Англии Акаси представил в Токио новый план – объединить политические группировки, враждебные царю, и устроить в России революцию, что обеспечит для Японии победу. План одобрили, выделили деньги.

Первым шагом стала конференция в Париже, куда позвали представителей от разных оппозиционных сил – им сообщалось, что они смогут получить финансирование.

В начале октября 1904 г. в Париж прибыли делегации эсеров (Чернов, Натансон, Азеф), «Союза освобождения» (Милюков, Струве, Долгоруков), от финских, польских, грузинских, латвийских, белорусских националистов. Социал-демократы дали согласие участвовать, но в последний момент отказались. Стало известно, что за конференцией стоят японцы, и Плеханов отписал, что его партия намерена «сохранять полную независимость по отношению к военным противникам царского правительства».

Другие оказались менее брезгливыми. Самого Акаси очень удивили либералы во главе с Милюковым и Струве. Он опасался, что именно они будут мешать единой линии на вооруженную борьбу. Но они были настроены крайне агрессивно и горячо поддержали курс на восстание. Милюков, как позже признался в воспоминаниях, знал о японских источниках финансирования. Тем не менее вообще стал одним из председателей конференции. На ней согласовали усилия, расписали роли. Эсеры и националисты устраивают теракты, провоцируют волнения. А либералы организуют легальное давление на правительство. При этом опираются на тот же террор, те же мятежи как доказательство, что в стране полный развал, или обрушиваются на царскую власть за ее «жестокость».

Причем в Париже появился и чикагский магнат Чарльз Крейн. После визита на Балканы он заехал в Россию, а затем направился во Францию. Милюков после конференции дождался его, и они уже вместе отчалили в США, где русский профессор получил предложение прочитать курс лекций в Чикагском университете. Крейн поселил его в собственном доме, у них установились самые теплые отношения.

Ленин, как и Плеханов, на конференции не появился. Но у него установились опосредованные контакты с Циллиакусом и японцами. Перед этим меньшевики выжили его из редакции «Искры», а теперь он получил деньги на издание собственной газеты «Вперед», доказывая в ней неизбежность поражения России и призывая к восстанию. Хотя революционеров опекали не только японцы. Ведь неслучайно все свои проекты Акаси согласовывал с японским посольством в Лондоне. Англичане действовали и через «Общество друзей русской свободы». Сохранился отчет вербовщика разведывательного бюро британского военного министерства (будущих секций МИ-5 и МИ-6) Уильяма Мелвилла, действовавшего под видом частного детективного агентства. Он писал, что в 1904 г. «было сочтено целесообразным войти в контакт с поляками, нигилистами и прочими оппозиционными русскими элементами». Сам он установил связи с революционером по фамилии Карски. Это был Юлиан Мархлевский, ближайший помощник Парвуса [96, 98]. И именно Парвус в последующих событиях становится вдруг одним из самых осведомленных революционеров, получает огромные суммы из каких-то неведомых источников.

Но спонсоры для подрывной работы находились и в самой России. Многие богатые люди увлекались идеями радикальных преобразований. Одним из них стал крупнейший фабрикант Савва Морозов. Социал-демократ Красин устроился инженером на его предприятия в Орехово-Зуево, подружился с хозяином. Близкой подругой и любовницей Морозова была и артистка МХАТ Мария Андреева – большевичка, партийная кличка «Феномен». Она стала сожительницей Горького, и писатель тоже вошел в окружение фабриканта. Морозов выделял Горькому и Красину деньги, укрывал на своих предприятиях нелегальную литературу, типографское оборудование. А племянник Саввы Тимофеевича, Николай Шмидт, сам стал убежденным революционером, его называли «красным фабрикантом».

Положение России усугубилось и переменами в органах власти. В июле 1904 г. эсеровские боевики под руководством Азефа и Савинкова совершили одно из самых громких своих преступлений – был убит министр внутренних дел Плеве. В правительстве исчез противовес либералу Витте. Мало того, ему удалось провести на место Плеве Святополка-Мирского, ярого либерала. Жесткий контроль за оппозицией, за земскими органами сразу ослабел.

А осенью, как раз после Парижской конференции, «Союз освобождения» развернул «банкетную кампанию». Исполнялось 40 лет со дня земской реформы Александра II, и под этим предлогом земские органы в разных городах взялись устраивать банкеты. Это не митинги, не манифестации, ни в одном законе запрета на товарищеские застолья не предусмотрено. Но для них снимались самые большие залы, и банкеты превращались в политические собрания. Выплескивались обвинения в адрес властей, звучали призывы к конституционным преобразованиям. Приглашали и представителей от социал-демократов, эсеров, они тоже выступали [71].

В завершение этой кампании в ноябре был назначен общероссийский земский съезд. Его полиция не разрешила, но либералы запрет проигнорировали, все равно провели. Конечно, Плеве такого не допустил бы. Но при Святополке-Мирском сошло с рук. Оппозицию это раззадорило, она уверялась в своей силе и безнаказанности. Газеты позволяли себе все более наглые выпады, накаляли атмосферу в стране, облегчая агитацию большевикам, эсерам, меньшевикам, анархистам. Все более частыми становились забастовки.

Заграничные центры революционеров озаботились закупками оружия. В США в октябре 1904 г. отправилась одна из создательниц боевой организации эсеров Екатерина Брешко-Брешковская. Она ехала по приглашению «Американского общества друзей русской свободы». Ей устроили торжественную встречу, турне по городам США с многолюдными митингами, где собирались деньги на революцию.

Другой эсеровский предводитель, Николай Чайковский, связанный с британским «Обществом друзей русской свободы», вместе с англичанами Хобсоном и Грином закупил 6 тыс. револьверов «браунинг». В конце 1904 г. их в сопровождении Хобсона отправили в Санкт-Петербург контрабандой, спрятав в бочках с маслом. Однако вспышки волнений в России оставались разрозненными. Чтобы слить их в единую волну, требовалось событие, которое потрясло бы всю страну. Провокация…

В начале ХХ в. в Петербурге приобрел широкую популярность священник Георгий Гапон. Он был великолепным оратором. Слушать его проповеди специально приезжали столичные дамы. Гапон несколько раз служил вместе со св. Иоанном Кронштадтским, во многом старался подражать ему. Появлялся среди обитателей городского «дна», старался чем-то помочь. Трудился в приютах, благотворительных организациях. Правда, в нем обнаружилась и духовная трещинка. Гапон овдовел, а вдовый священник не может жениться. Но к нему ушла жить воспитанница благотворительного училища. Он уже загордился, сам решал, какие правила ему соблюдать, а в чем сделать для себя исключение.

В 1902 г. начальник Особого отделения Департамента полиции Зубатов, в чьем ведении находились вопросы политического сыска, выступил с инициативой, что репрессивных мер недостаточно. Он предложил создавать под эгидой полиции легальные рабочие организации, через которые можно было бы вести культурную, просветительскую работу, но и отстаивать экономические интересы рабочих перед предпринимателями, сообщать властям о проблемах, нарушениях законодательства. Зубатов предложил сотрудничество и Гапону.

Тот согласился, но указал, что как раз связь с полицией отпугивает рабочих от подобных структур, делает их мишенью агитаторов. Для своей организации потребовал полную самостоятельность. Его доводы признали резонными, выделили финансирование за счет министерства внутренних дел, и возникло «Собрание русских фабрично-заводских рабочих Санкт-Петербурга». Гапон добился больших успехов, его «Собрание» стало массовым. Но в его окружении появились фигуры совершенно иного пошиба. Красин, Горький, инженер Петр (Пинхас) Рутенберг – эсер и активный сионист. Взялись умело обрабатывать священника.

В начале января 1905 г. на Путиловском заводе за прогулы и другие нарушения уволили четверых рабочих – трое из них входили в организацию Гапона. Священник принялся хлопотать, чтобы их восстановили. Директор почему-то уперся намертво, отказал. Тогда Гапон вдруг объявил: он добьется своего во что бы то ни было. Устроит забастовку не только на Путиловском, а на всех столичных заводах. А дальше события приняли совершенно необъяснимый оборот. Общая забастовка действительно началась. Хотя одному священнику это было совершенно не по силам. Ведь бастующим рабочим надо было платить какие-то деньги, чтобы они могли обеспечить собственные потребности, кормить семьи. В целом суммы требовались очень большие, да и организация солидная. Но некие пружины сработали. Весь город забастовал. А 6 (19) января, в праздник Крещения Господня, Гапон бросил призыв – идти всем к царю, подать ему петицию об улучшении положения рабочих. Священник патетически взывал: пусть царь выйдет к народу, восстановит нравственную связь с ним!

Однако загадочные события этим не исчерпывались. В тот же день освящали крещенскую воду. Николай II с семьей, со всем двором, духовенством вышел на Иордань возле Зимнего дворца. Орудия Петропавловской крепости по традиции дали салют холостыми, но одно из них почему-то оказалось заряжено картечью! И было нацелено на царский павильон на Неве. Только по случайности заряд ударил по той части павильона, где никого не было, и по стеклам дворца. Был легко ранен один городовой, и фамилия его оказалась Романов. Чьи проклятия и заклинания сопутствовали выстрелу? Чьи молитвы отвели его?

Дело списали на халатность. Причем царь лично добился, чтобы офицер Карцев, командовавший расчетом злополучной трехдюймовки, не был наказан. Но свою семью после такой встряски Николай II решил увезти в Царское Село. Покинул столицу. А по его дневникам за 6, 7, 8 января видно, что министр внутренних дел скрыл от него нарастающую угрозу, докладывал в сглаженном виде. Там встречается лишь краткое упоминание, что бастуют заводы. Только 8 января появляется запись: «Слышно, что рабочими руководит какой-то священник Гапон». Но опять ни о какой серьезной угрозе речи нет.

А между тем 8 января обстановка накалилась. Руководители движения объезжали город, выступали на митингах, и Гапон откровенно двурушничал. Там, где рабочие были настроены мирно, он успокаивал народ, что никакой опасности нет, царь примет петицию и все будет хорошо. А там, где настроение было революционным, говорил: если Николай II отвергнет требования, «тогда нет у нас царя». Вырабатывались сигналы. Сам Гапон позже писал об этом. Если он после переговоров с государем махнет рабочим белым платком, то требования приняты. Если махнет красным, люди поднимают красные флаги и начинают общий бунт.

Но и сами требования были подменены. Вместо экономических, которые вырабатывались рабочими, Рутенберг, Горький и другие советники Гапона подготовили политический ультиматум. Вечером 8 января священник засел вместе с ними под охраной вооруженных боевиков и редактировал окончательный текст петиции. «Немедленно повели созвать представителей земли русской… Повели, чтобы выборы в Учредительное собрание происходили при условии всеобщей, тайной и равной подачи голосов. Это самая наша главная просьба, в ней и на ней зиждется все, это главный и единственный пластырь для наших ран». Затем было еще тринадцать пунктов – гражданские свободы, равенство без различия вероисповедания и национальности, ответственность министров «перед народом», политическая амнистия, прекращение войны с Японией на любых условиях и даже отмена всех косвенных налогов (которые нацеливались вовсе не на простонародье, а на богатых людей). Кончалась петиция: «Повели и поклянись исполнить их… А не повелишь, не отзовешься на нашу просьбу – мы умрем здесь, на этой площади, перед твоим дворцом».

О том, что творилось, не знал царь, но отлично знали за границей. Еще 7 января в Чикаго в доме Крейна Милюков дал интервью американским журналистам, и газеты в США вышли с сенсационными заголовками: «России предстоит грандиозное кровопролитие. Московский профессор говорит о революции». Милюков уверенно предсказывал: «Через два дня в России будет великое кровопролитие. Если каким-то образом в воскресенье удастся предотвратить огромное скопление масс перед Зимним дворцом, то оно состоится в другой части Санкт-Петербурга». Пояснял, что это будет началом революции, что все классы русского народа настроены свергнуть самодержавие. А корреспондент парижской «Юманите» Авенар 8 января в восторге писал: «Резолюции либеральных банкетов и даже земств бледнеют перед теми, которые депутация рабочих попытается завтра представить Царю».

Правительство тоже узнало, что готовится провокация. Манифестация была запрещена. Для предотвращения шествий вызвали войска. Гапон и другие организаторы были в курсе. Но рабочих они не оповестили. Вместо этого большая делегация общественных деятелей во главе с Горьким поздно вечером отправилась к министру внутренних дел – настаивать, чтобы войсковые кордоны отменили, пропустили рабочих к Дворцовой площади, и доказывать, что все будет благопристойно.

Пропускать шествия было никак нельзя. Это означало бы «мирный» захват всего центра столицы, дворца, правительственных учреждений, первую в истории «бархатную» революцию – полиция доложила и о красных флагах, и об участии вооруженных дружин.

Однако и поведение представителей власти оказалось весьма сомнительным. Святополка-Мирского на месте не оказалось. Делегацию принял его товарищ (заместитель), начальник корпуса жандармов Рыдзевский. Он заявил, в общем-то, правильно – обращаться следует не к правительству, а к организаторам. Если запрещенной манифестации не будет, никакой опасности кровопролития нет. Но такой ответ Горького со товарищи не устраивал. Они отправились к премьер-министру Витте. А тот дал уклончивый ответ. Дескать, он не осведомлен, что предпринимают органы охраны правопорядка, и вообще этот вопрос не в его компетенции. Предложил еще раз обратиться к Святополк-Мирскому, тут же связался с ним по телефону. Однако тот сказал, что ему все известно и во встрече с делегатами нет необходимости.

Но при этом и широкого оповещения рабочих, что шествия будут пресекаться вооруженной силой, налажено не было. Объявлений вывесили мало, о них многие не знали. Когда Гапон в окружении боевиков засел редактировать петицию, противозаконные действия были уже налицо. Полиция предложила арестовать его. Но градоначальник Фуллон, узнав о вооруженной охране священника, пришел в ужас, что произойдет стрельба, кровопролитие, и запретил какие-либо действия.

Утром 9 января с рабочих окраин выступили огромные колонны, общее количество достигало 300 тыс. человек. В два часа они должны были сойтись у Зимнего дворца. Причем шествие сперва выглядело вовсе не верноподданническим. Рядом с Гапоном находился Рутенберг, он был вооружен. Среди эсеров обсуждался вариант: во время встречи с царем стрелять в него. Хотя Гапон был решительно против. Предупреждал: если на царя будут какие-то покушения, он тут же покончит жизнь самоубийством (весьма странные мысли для священника). Но сам он шел в цивильной одежде и тоже имел револьвер (как он писал, на случай самоубийства).

Приехали партийные отряды из других городов, кое-где подняли красные флаги. Но большинство рабочих было настроено совсем не революционно, потребовало убрать их. Организаторы уловили эти настроения. Колонна, которую Гапон и Рутенберг вели от Нарвской заставы, остановилась возле церкви Казанской иконы Божьей Матери. Решили здесь взять хоругви, кресты, иконы. Староста храма отказал, но по указанию предводителей люди силой вломились в церковь и забрали, что им нужно. Это была импровизация, но она оказалась удачной. Шествию придали патриотически-духовный вид. Только здесь Гапон надел облачение священника, очевидно взятое в храме.

Однако на Обводном канале дорогу преградил кордон солдат. От манифестантов потребовали разойтись. Предупредили – иначе будет открыт огонь. Эти предупреждения звучали трижды, но их не слушали. Только подняли плакат: «Солдаты, не стреляйте в народ» (как видим, и его изготовили заранее). А активисты подстрекали: «Нас не пускают к царю!» Призывали прорываться. Оцепление дало залп в воздух. Ряды рабочих дрогнули, остановились. Но предводители с пением двинулись дальше, увлекая толпу за собой. Еще немного – и солдат раздавили бы или растерзали. Тогда винтовки ударили по людям.

Руководители шли в первых рядах, но они, в отличие от рабочих, изучили воинские сигналы. Когда прозвучал рожок – команда открыть огонь, Рутенберг сразу рухнул на землю и повалил Гапона. Вокруг падали убитые, раненые, а священника, переждав залп, подхватили и утащили в подворотню. Здесь его переодели, и Рутенберг быстренько обрезал ему бороду и волосы. То есть и ножницы заранее позаботился взять с собой. Гапон при этом ошалело хрипел: «Нет больше Бога, нет больше царя!»

В других колоннах, двигавшихся к Дворцовой площади, действовал один и тот же сценарий. На Шлиссельбургском тракте, на Васильевском острове, на Выборгской стороне массы людей доходили до кордона войск. На предупреждения не реагировали. При залпах в воздух их, наоборот, подталкивали вперед. Были и другие провокации, камни, летящие в солдат. Дальше следовала стрельба по людям, толпы в панике бежали, давили и калечили друг друга. А революционеры добавляли масла в огонь. Какие-то группы переулками, в обход кордонов просачивались в центр города. По некоторым свидетельствам, с деревьев на Адмиралтейском бульваре стреляли в военных. Разграбили несколько оружейных магазинов, на Васильевском острове начали строить баррикады. Такие группы легко разгонялись полицией или казаками, но главное было уже сделано.

Штаб кровавых событий располагался на квартире Горького. Пролетарский писатель сам описывал, как туда прибежал Гапон, наскоро остриженный, в чужом пальто, требовал: «Меня нужно сейчас же спрятать, куда вы меня спрячете?» Появился и Рутенберг. Сел от лица Гапона писать прокламацию к рабочим: «Братья, спаянные кровью, у нас больше нет царя». Подключился Горький, в выражениях не стеснялись, проклинали государя «со всем его отродьем». Писатель набросал и воззвание к народу, ко всему мировому сообществу. Указывал, что самодержавие себя полностью проявило, расстреляв подданных, а значит, должно быть низвергнуто.

Горький и Рутенберг настояли, что Гапону надо еще выступить. Повезли его в Вольное экономическое общество – клуб, где собиралась оппозиционная интеллигенция. Невзирая на обстановку в городе, эта публика стеклась сюда вечером 9 января. Или была предупреждена – предстоит еще нечто важное. Сообщники показали, что Гапон жив, и бывший священник зачитал составленное для него воззвание. После этого Горький отправил телеграмму в США, в журнал Херста «Нью-Йорк Джорнал»: «Русская революция началась!»

А полиция только после выступления в Вольном экономическом обществе всполошилась, объявила розыск Гапона и Рутенберга. Но они уже исчезли. Расстригу вывезли на дачу Горького в Куоккалу. Сейчас это Репино, Курортный район Санкт-Петербурга в черте города. Но тогда Куоккала была на территории Финляндии. А она в составе Российской империи обладала особым статусом. Еще Александр I даровал ей конституцию, значительную автономию. В Финляндии было свое правительство, свой выборный сейм, она жила по отдельным законам.

До XIX в. это была нищая и забитая окраина Шведского королевства, но под покровительством России Финляндия расцвела, разбогатела. Разрастались финские города, сформировалась прежде не существовавшая финская интеллигенция. Но, невзирая на это, здесь были сильны сепаратистские настроения, нагнеталась русофобия. Местные власти и полиция распоряжений Санкт-Петербурга не выполняли. Политическим противникам сочувствовали, покрывали их. У эсеров и большевиков в Финляндии имелись убежища, связи. Гапона переправили через шведскую границу.

У Горького заранее было подготовлено другое место. Еще осенью 1904 г. его сожительница Мария Андреева уволилась вдруг из МХАТа, перешла в Рижский театр, сняла там квартиру. К ней и прибыл писатель. Причем в Риге готовилась еще одна провокация, как в Петербурге, «кровавая суббота». Но авторство или соавторство Горького в составлении подрывного воззвания удалось установить. В Риге его арестовали, отправили в Петропавловскую крепость. Повторение трагических событий в Риге удалось предотвратить.

А в столице в ходе «Кровавого воскресенья» погибло около 130 человек, получили травмы и ранения 299 – включая солдат и полицейских. Но мировая пресса многократно преувеличила число жертв. Британские, французские, американские газеты выплескивали волну ужасов. Смаковали жестокость царя, якобы расстрелявшего собственных мирных подданных, шедших к нему на поклон, придумывались фантастические подробности. Ту же тему подхватили отечественные либералы, революционные агитаторы.

Судьбой Горького мировая общественность особенно озаботилась. В его защиту поднялась общая волна негодования – во Франции, Англии, Германии, газеты выходили с аршинными заголовками, собирались митинги. В Италии даже депутаты парламента приняли общее требование немедленно освободить писателя. В США петицию о его освобождении подписали видные политические, общественные, культурные деятели. В связи с войной отношения России с западными державами и без того были не блестящими. Власти сочли за лучшее выпустить Горького под залог. Его по просьбе Андреевой внес Морозов, а писатель, обретя свободу, сразу перебрался в Куоккалу, где был в полной безопасности.

Стоит подчеркнуть, что страшная провокация в столице была многоплановой. Она не просто дала толчок к раскручиванию революции. Ее сценарий был великолепно выверен. Народ во главе со священником идет к своему государю – а его расстреливают. У русских людей подрывали святая святых – веру в царя! Один из главных духовных устоев Российской державы. И еще немаловажный аспект – ни одна из революционных партий Кровавое воскресенье не организовывала. Ни у большевиков, ни у эсеров еще не было в Петербурге столь сильных структур, способных осуществить такое грандиозное предприятие. Группы и дружины из этих партий лишь участвовали, подключились на готовое.

Спрашивается – кому это было выгодно? Кто обеспечил мощное финансирование? Япония? Но ее разведка внутри России была достаточно слабой, не располагала подобными возможностями. Другое дело – английская «Интеллидженс Сервис». В то время – самая мощная из мировых спецслужб. Два факта обращают на себя внимание. Как раз в это время Витте вел переговоры о кредитах, и в конце 1904 г. в Россию прибыл глава британского банка «Бэринг» лорд Рэвелсток. Во время трагических событий он находился в Петербурге, наблюдал их. Запомним эту личность, мы еще встретимся с ней.

Второй факт. Осенью 1904 г. Англия направила в Россию нового посла, сэра Хардинжа. По возвращении на родину он был удостоен титула лорда. Сэр Карнок, сменивший его в 1906 г., тоже стал лордом. А из всех британских посланников в России за период с 1830 по 1918 гг. лордами стали лишь трое. Те, кто занимал этот пост в революцию 1905–1907 гг., и сэр Бьюкенен – посол во время следующей революции.

Узел третий. Гапон – несостоявшийся вождь

В начале ХХ в. в международной политике стал сказываться новый важный фактор – «финансовый интернационал». Ведь крупные банкиры в разных странах переплетались родственными узами, компаньонством в тех или иных фирмах. В Австро-Венгрии, Франции, Англии делами ворочали различные ветви Ротшильдов. Самый мощный финансист США Дж. Морган был связан с британскими и французскими Ротшильдами. Шифф тоже выдвинулся в качестве представителей Ротшильдов и германских банкиров. Крупнейший из них, Макс Варбург, был ведущим финансистом Германии. Его братья Пол и Феликс Варбурги перебрались в США, путем браков породнились с партнерами «Кун и Лоеб» и вошли в их концерн. Шифф был также связан с Гарриманами, Гульдами, Рокфеллерами, Оппенгеймерами, Гольденбергами, Магнусами [48, 70].

В родстве с Варбургами состояли российские банкиры Гинцбурги, с Ротшильдами – олигархи мощного киевского «куста»: Бродские, Блиохи и др. Но если в России, в условиях самодержавной власти, влияние финансистов на правительство осуществлялось только исподволь, то на Западе оно даже не скрывалось, и сама политика направлялась в зависимости от интересов банков, промышленных корпораций. Через подконтрольную им прессу финансовые столпы направляли общественное мнение. Они были тесно связаны и с Социалистическим интернационалом. Банкиры считали выгодным для себя поддерживать левые партии.

Кроме родственных связей, деловые и политические круги различных государств переплетались масонскими. Это тоже считалось полезным. Обеспечивало поддержку, взаимовыручку. Причем масонские связи, как и родственные, были наднациональными, позволяя взаимодействовать структурам в различных государствах. Так возникло явление, которое великий русский философ А. И. Ильин назвал «мировой закулисой».

Масонство глубоко проникло и в Россию. По закону, оно было запрещено. Каждый государственный служащий давал подписку не состоять в масонских и иных тайных организациях. Но ведь в этих организациях высшими признавались собственные ценности, ложь ради них допускалась. В нашей стране подпольно действовали самые разнообразные ветви масонства – английское и шотландское (классическое), французское (политическое), розенкрейцеры, иллюминаты, орден «Филалет» и пр.

В числе «рыцарей Филалет» оказались даже представители царствующего дома. Общественные деятели предпочитали политическое масонство Великого Востока. Самый радикальный орден, иллюминатов, оказал сильное влияние на социалистов. Праздник ордена, 1 мая (магическая «Вальпургиева ночь»), отнюдь не случайно стал «днем международной солидарности трудящихся». Исследователи уже отметили, что постулаты иллюминатов отчетливо видны в работах Парвуса и его ученика Троцкого [97, 98]. А германские революционеры во главе с Карлом Либкнехтом и Розой Люксембург (помощницей и любовницей Парвуса) неслучайно назвали себя «Союзом Спартака» – псевдоним «Спартак» носил основатель ордена Адам Вейсгаупт.

Но эти же тайные организации позволяли теневым режиссерам так или иначе регулировать их членов. Координировать действия совершенно разнородных сил. В России данные особенности проявились в полной мере. В царствование Александра III, твердой рукой поддерживавшего устои самодержавия и православия, затаившиеся оппозиционеры и масоны возлагали все надежды на перемену власти. Подспудно готовились к этому, продвигали подходящие для себя кандидатуры к верхушке государственного руководства. Но Николай II, взойдя на трон, их надежд не оправдал. Он сразу же объявил, что намерен продолжать курс отца.

Что ж, одни расчеты нарушились – стали строиться другие. Потому что у государя не было наследника. Императрица Александра Федоровна четырежды приносила ему детей – и каждый раз рождались дочери. Тут уже стали закручиваться интриги другого сорта. Ведь со смертью Николая II, естественной или насильственной, его род по мужской линии должен был прерваться. Корона перейдет к кому-то из великих князей. Активизировалась соответствующая тайная работа среди семейства Романовых…

Но царя проблема с наследником подтолкнула еще глубже обратиться к Православию. И Александра Федоровна оказалась достойной своего мужа. Она родилась в Германии, в Гессене, хотя воспитывалась в Англии, при дворе своей бабушки королевы Виктории, и по происхождению считала себя англичанкой, а не немкой. Она до конца жизни разговаривала по-русски с акцентом, но и акцент был английский. Тем не менее она после перехода в Православие стала настоящей русской царицей и веру восприняла столь же глубоко и искренне, как ее супруг.

Они истово молились, ездили в паломничества по святым местам. В 1902–1903 гг. Николай II и государыня лично настояли на канонизации св. преподобного Серафима Саровского, о чем среди церковных иерархов шли уже долгие споры, но вопрос зависал на одном месте. По инициативе Николая Александровича и Александры Федоровны началась подготовка к официальному прославлению еще ряда святых, в том числе благоверного царя Ивана Грозного. И молитвы царственной четы были услышаны. 30 июля (12 августа) 1904 г. у них родился наследниц, царевич Алексей. Стоит ли считать случайным совпадением, что как раз после этого были в полную силу запущены механизмы революции?

Трагедию Кровавого воскресенья царь очень переживал, пытался как-то сгладить последствия. Он поручил собрать делегацию из рабочих разных заводов, 19 января принял ее в Царском Селе. Николай Александрович старался разъяснить им: «Вы дали себя вовлечь в заблуждение и обман изменниками и врагами нашей родины. Стачки и мятежные сборища только возбуждают толпу к таким беспорядкам, которые всегда заставляли и будут заставлять власти прибегать к военной силе, а это неизбежно вызывает и неповинные жертвы. Знаю, что нелегка жизнь рабочего. Многое надо улучшить и упорядочить… Но мятежною толпою заявлять мне о своих нуждах – преступно».

На пособия семьям пострадавших государь выделил 50 тыс. руб. Распорядился создать комиссию под председательством сенатора Шидловского, куда вошли бы выборные представители разных заводов – с одной стороны, вскрыть причины случившегося 9 января. С другой – выявить нужды рабочих, возможности улучшить их положение. Однако успокоения это уже не принесло. Даже лучшие намерения государя выворачивались против него. При выборах в комиссию Шидловского на заводах и фабриках революционеры и либеральная оппозиция протолкнули своих делегатов. Под прикрытием комиссии сформировался легальный орган для раздувания недовольства и организации беспорядков.

Николай II пробовал идти навстречу пожеланиям общественности. Издал указ, что всем подданным и организациям предоставляется право сообщать государю свои предположения о реформах, которых они хотели бы. Обещал создать совещательные органы народного представительства. Он писал: «Я вознамерился привлекать достойнейших, доверием народа облеченных, избранных от населения людей к участию в предварительной разработке и обсуждении законодательных предположений». Но готовность императора к сотрудничеству оппозиция восприняла, как признание поражения. Либеральное «Освобождение» писало: «Белый флаг… символ трусости и слабости… Нужно только навалиться всей силой на колеблющееся самодержавие, и оно рухнет…».

На Пасху 1905 г. государь издал Манифест о веротерпимости. Упразднил доселе существовавшие ограничения для старообрядцев. Но этот Манифест сочли своей победой сектанты. В Америке провозглашалось, что теперь открыты двери для их миссий по «спасению России», обращению заблудших православных в «настоящее» христианство.

А сбежавший Гапон вынырнул в Швейцарии. Его принялись наперебой тащить к себе меньшевики, большевики, эсеры. Ведь у него было громкое имя, масса сторонников в Петербурге. Расстрига общался со всеми, но Плеханов ему не понравился. Встречи с Лениным стали более плодотворными. Большевики показались ему вполне «боевыми», и вчерашний священник хотел присоединиться к ним.

Но следом приехал Рутенберг и перетащил его к эсерам. Они своей «боевитостью» снискали самые горячие симпатии Гапона. Когда в феврале 1905 г. Каляев убил губернатора Москвы, великого князя Сергея Александровича, сияющий расстрига явился к Савинкову, бросился целовать и поздравлять его. Тот удивился – с чем? «С великим князем Сергием!» – расплылся Гапон. Тут даже Савинкову стало не по себе [69]. С помощью новых друзей расстрига публиковал и рассылал прокламации с призывом к восстанию, брошюру о еврейских погромах, «открытое письмо» государю, называя его «душегубцем Романовым», требуя отречься от престола и грозя скорым судом.

Хотя и в партии эсеров ему стало тесно, он откровенно метил на роль самостоятельного «вождя». Тренировался в стрельбе, верховой езде. Его повезли в Лондон. Один из руководителей «Общества друзей русской свободы» Давид Соскис поселил его в собственной квартире, от имени Гапона писал его мемуары. Лондонская «Таймс» платила за них бешеные гонорары. Обостренный интерес к расстриге возник и у японцев. Они все еще побеждали. Овладели Порт-Артуром, в битве под Мукденом армия Куропаткина опять отступила. Но… Куропаткин преднамеренно применял такую тактику, полностью оправдавшую себя. Японцы выдохлись, их потери были вдвое больше русских, наступать они больше не могли.

А наша страна еще осенью 1904 г. завершила строительство Транссибирской дороги. Подкрепления на Дальний Восток шли сплошным потоком. Перед японцами разворачивались уже не одна, а три армии. Неприятельское командование встревожилось, решило усилить финансирование Акаси, чтобы все-таки поднять в России восстание. Для этого и пригодился Гапон. От его имени в Женеве собрали очередную конференцию. Позвали эсеров, большевиков, финских, прибалтийских, кавказских, польских сепаратистов. Правда, объединить их не получилось. Ленин возмутился «засильем эсеров» и покинул заседание. Но если он не желал себя связывать формальным союзом с эсерами, то от денег не отказывался. Связи с Циллиакусом и Гапоном поддерживал член ЦК партии Буренин.

Акаси рассчитывал завезти в Россию две партии оружия – через Финляндию и Грузию. В Париже вел переговоры с грузинскими националистами, сумел наладить хорошие контакты с грузинскими полицейскими чинами. Потом перебрался в Лондон. В операции с оружием участвовали член британского парламента и председатель профсоюза моряков Джон Вильтон, Циллиакус, руководители английского «Общества друзей русской свободы» Соскис, Волховский, эсеры Чайковский, Рутенберг, от большевиков – Литвинов и Буренин.

В Швейцарии закупили 40 тыс. винтовок. Чтобы перевезти их в Голландию, в Роттердам, потребовалось 8 вагонов. Были куплены два парохода – «Джон Графтон» и «Сириус». Первый должен был перевезти в Финляндию 16 тыс. швейцарских винтовок «веттерли», 3 тыс. револьверов, 3 млн патронов, 3 т взрывчатки. Второй направлялся на Черное море, в Батум. Вез 8,5 тыс. австрийских винтовок «манлихер» и 1,2 млн патронов. Гапон, Чайковский и Соскис отплыли раньше на личной яхте Циллиакуса. Организовать прием груза и готовить восстание. Причем Соскис ехал в качестве английского журналиста, корреспондента респектабельной «Трибюн».

А на Дальнем Востоке продолжалась война, и неожиданно прославился Гучков, о котором мы уже упоминали. Он отправился в Маньчжурию, возглавив отряд Красного Креста. В сражении под Мукденом, когда наша армия отступила, один из госпиталей, где находился Гучков, не успели эвакуировать. Он принял решение с частью медперсонала остаться с ранеными, чтобы передать их на попечение японского Красного Креста. Особого риска в данном случае не было. В этом же госпитале находилось на излечении много японских раненых. Работники госпиталя просто выполнили свой долг. Продолжали ухаживать за пациентами, дождались японцев, убедились, что их командование и медики взяли раненых под свой надзор.

А гражданских лиц японцы в этой войне не интернировали и в число пленных не включали. Гучков пробыл у них всего месяц. Но иностранные журналисты, находившиеся в Японии и выплескивавшие о русских только грязь, почему-то воспели подвиг Гучкова, добровольно пошедшего в плен, чтобы уберечь раненых (причем только его, а не врачей и медсестер, которые, собственно, и были нужны пациентам). О нем раструбила и западная, и российская пресса. В Москву он вернулся в ореоле героя.

Городская дума объявила его поступок гражданским подвигом. Заинтересовался и царь, пригласил Гучкова к себе, долго беседовал с ним в присутствии императрицы, и гость ему понравился. А Александр Иванович на волне своей популярности принялся создавать еще одну нелегальную организацию – «Союз земцев-конституционалистов». Впрочем, нелегальность «Союза» была чисто условной. В него вошли крупные промышленники, банкиры, землевладельцы, скрывать свои собрания от кого бы то ни было они не считали нужным.

Но в Японии набралось и изрядное количество настоящих русских пленных. Стоит отметить, что в начале войны имели место случаи японских зверств, добивания раненых – подобные факты протоколировались в присутствии иностранных представителей [25]. Но Японии в схватке с Россией требовалось поддерживать к себе общие симпатии как к культурной и цивилизованной державе. На фронте находилось множество западных журналистов. Поэтому такие явления быстро пресекли.

Пленных содержали в хороших условиях, их показывали международным комиссиям. На работы их не посылали, кормили даже лучше, чем своих солдат (после войны Токио предъявил за это России огромный счет). Общее число русских солдат, матросов, офицеров в японских лагерях достигло около 70 тыс. А из США в Японию приехал вице-президент «Американского общества друзей русской свободы» Джордж Кеннан – один из основоположников информационной войны, автор нашумевшего бестселлера «Сибирь и ссылка». Теперь он прибыл как корреспондент журнала «Аутлук», посетил лагеря пленных, для солидности представлялся там американским консулом. После чего развернул среди русских агитационную работу.

Японское военное министерство одобрило такую деятельность. Кеннан написал в Штутгарт издателю «Освобождения» Струве, просил присылать побольше революционных материалов. А пленные как раз маялись от безделья, жадно набрасывались на печатную продукцию на родном языке. К ним по американским дипломатическим каналам хлынули журнал «Освобождение», газеты, листовки. Операция приобрела такой размах, что понадобилось подкрепление. «Американское Общество друзей русской свободы» прислало на помощь Кеннану Николаса Русселя. Настоящее имя его было Николай Студзиловский, он сбежал за границу от полиции еще при Александре II, осел в США, купил плантацию на Гавайях, даже избирался президентом сената Гавайских островов.

Он начал издавать журнал «Япония и Россия» на русском языке. Многие молодые русские офицеры и сами были заражены либеральными веяниями. Из таких Кеннан и Руссель вербовали помощников – флотского инженера Костенко, капитана Булгакова, Соловьева. Корреспондентом Русселя стал и матрос Новиков – будущий писатель Новиков-Прибой. В журнале «Россия и Япония» появились первые его публикации под псевдонимом «Затертый». Он начал собирать среди пленных материалы для крайне тенденциозной, а местами откровенно клеветнической книги «Цусима». Японское командование негласно помогало этой кампании. Листовки и брошюры подсовывали пленным через сотрудников лагерной администрации, медицинский персонал.

Сам Кеннан значительно позже, в 1917 г., признал, что работа финансировалась Шиффом, благодаря этому было получено полторы тонны пропагандистской литературы. Результаты он оценивал очень высоко: «В конце войны 50 000 российских солдат и офицеров вернулись в свою страну пламенными революционерами». Причем агитацией подрывная работа не ограничивалась. Руссель представил японскому командованию проект создать из пленных «народную армию» для революции в России, доказывая, насколько это будет выгодно для Токио. Наметили высадить первый отряд десантом под Владивостоком. Туда начали тайком переправлять оружие.

Нет, Россия не проиграла войну. К лету 1905 г. не она, а Япония зависла на грани катастрофы. На фронте стояли 38 полнокровных русских дивизий, а против них – 20 японских, потрепанных и повыбитых. Резервов больше не было, пополнения присылали необученные – из «зеленой» молодежи или старших возрастов. Наступление царских войск должно было стать однозначно победным. Но оно так и не началось.

Забастовки закупорили Транссибирскую магистраль, которая питала армию в Маньчжурии. А революционеры готовили общий взрыв, восстания в городах, вооруженных силах. Создавались подпольные ячейки на Черноморском и Балтийском флотах. Хотя прорвалось преждевременно. В июне 1905 г. вышел на учебные стрельбы броненосец «Князь Потемкин Таврический». Находился недалеко от Одессы, когда там начались крупные волнения и стачки. Это повлияло на экипаж корабля. Повод стал случайным. То ли в Одессе при закупке подсунули несвежее мясо, то ли подстрекатели объявили его тухлым. Вспыхнул бунт, матросы перебили многих офицеров. К «Потемкину» присоединились миноносец № 261, броненосец «Георгий Победоносец» и посыльный корабль «Веха».

Стоит отметить, что восстанием сразу же воспользовалась… Англия! По мирному договору, заключенному после русско-турецкой войны 1877–1878 гг., Османская империя не имела права пропускать через проливы Босфор и Дарданеллы военные корабли держав, не имеющих выхода к Черному морю. Теперь англичане потребовали от султана Абдул-Хамида в одностороннем порядке отменить этот пункт, чтобы ввести в Черное море британскую эскадру «для охраны торгового судоходства». Султан был настроен к России враждебно. Но выполнить пожелание англичан он просто не успел.

Остальной флот не поддержал мятежников. Команды трех кораблей, приставших к «Потемкину», вскоре осознали, что вляпались в беду. Ушли от него и сдались. «Потемкин» несколько дней болтался туда-сюда по морю, причалил в румынском порту Констанца, и матросы бросили его. Румынские власти не увидели ничего зазорного в том, чтобы предоставить убежище бунтовщикам и убийцам. Горячее участие в их судьбе приняла местная интеллигенция. С потемкинцами устроили пресс-конференцию, опубликовали в газетах воззвание к армии и флоту, написанное предводителем восстания Афанасием Матюшенко. Для него была организована поездка в Женеву, он встречался с Плехановым, Лениным, Гапоном.

Да, подрывные операции стали решающим фактором в этой войне. В мае 1905 г. царь учредил новый орган – Совет Государственной обороны. Предназначался он отнюдь не для внешней войны. Ведь Япония в это время отнюдь не угрожала России. Основной опасностью становилась революция. Во главе СГО Николай II поставил своего двоюродного дядю, великого князя Николая Николаевича. Профессионального военного, генерала от кавалерии. В данный период он стал главной опорой и советником царя, готовившегося противодействовать революционной буре.

Но бунт на «Потемкине» показал, что в армии и на флоте тоже проявились шаткие настроения, возможны измены. Среди министров и придворных раздались голоса, что продолжать войну в таких условиях нельзя, надо начать переговоры о мире. Царь согласился с ними. Посредником вызвался быть президент США Теодор Рузвельт, и это было вовсе не случайно. Вашингтон вел собственную линию – для него было выгодным ослабление как России, так и Японии. А в выигрыше оказывалась Америка. Еще в ноябре 1904 г. крупнейшие банкиры – Морган, Стиллмен и Вандерлип – организовали встречу с российским послом в Вашингтоне Кассиди, устроили обед в его честь. Представитель министерства финансов России восторженно докладывал: «Из произнесенных на обеде речей нельзя не прийти к заключению, что настроение представителей общественности здесь изменилось, враждебное отношение к России почти совершенно исчезло». Стоит обратить внимание, что российское министерство финансов назначило представлять свои интересы в США Г. А. Виленкина – он был женат на дочери банкира Исаака Зелигмена, а через него приходился родственником и Шиффу [85].

Теперь для США ситуация стала идеальной. Позиции русских в Маньчжурии были подорваны, но и Япония ослаблена, влезла в долги к американцам. Когда зазвучали предложения о мире, в Токио тоже ухватились за них с радостью. Мирная конференция открылась в американском Портсмуте. Россию представлял премьер-министр Витте, Японию – министр иностранных дел Комура. С требованиями Токио наша страна согласилась лишь частично. Уступила арендованный Ляодунский полуостров с Порт-Артуром и Дальним, часть Южно-Маньчжурской железной дороги, а из своих земель – только Южный Сахалин, который японцы подсуетились захватить уже напоследок, перед самым началом переговоров. Комура выставил было претензии и на Северный Сахалин, на 3 млрд рублей контрибуции. Витте склонен был согласиться, но царь это строго запретил.

Однако у Японии имелся еще один козырь. Акаси и японское посольство в Лондоне предупредили главу делегации Комуру, что после 25 августа начнется восстание в Санкт-Петербурге. В Портсмуте он тянул время и ждал этого восстания, чтобы ужесточить условия, потребовать побольше. Как видим, Гапон, эсеры и большевики, отправившие оружие на пароходе «Джон Графтон», мечтали разжечь революцию. Но их спонсоры были грамотными специалистами, понимали, что шансы на успех ничтожны. Они вели другую игру. Сам факт восстания в момент переговоров даст им грандиозный выигрыш! Русские люди будут погибать за химеры мифических идеалов, а на самом-то деле оплачивать своей кровью дополнительные приобретения Японии [98].

Но не получилось. «Джон Графтон» до цели не дошел. Как раз в те дни, о которых сообщили Комуре, 26 августа, он сел на мель в финских шхерах. Его заметили рыбаки, сотрудники таможни. Команда выгрузила некоторую часть оружия, попрятала на ближайших островках. Задерживаться на судне побоялась: вот-вот могли нагрянуть пограничники. Пароход подожгли, и он взорвался. В руки революционеров попала лишь небольшая часть груза, которую удосужились спасти. Комура известий о восстании не дождался, и 5 сентября мирный договор был подписан.

Судьба второго парохода, «Сириус», отчалившего в Черное море, была иной. Российская жандармерия и пограничная стража перехватили его в Батуме, судно и груз были арестованы. Но большую часть, 8400 винтовок, революционеры выкупили за взятки.

Очевидно, Акаси не напрасно поработал с грузинскими полицейскими чинами. Или британский консул в Батуме Патрик Стивенс – известно, что он активно занимался шпионажем. Хотя Японии это уже не касалось. Война завершилась, революция продолжалась без нее – и в схватках с полицией, с воинскими частями заговорили контрабандные винтовки.

Гапон появился в Петербурге в ноябре. Но его роль «вождя» кончилась с японскими деньгами и гибелью «Джона Граффтона». Среди революционеров верховодили совершенно другие люди, соперники им не требовались. Тогда расстрига совершил очередной поворот. Связался с премьер-министром Витте и с министром внутренних дел Дурново. Испрашивал амнистии для себя. Предлагал восстановить свою организацию, а она будет отрывать рабочих от радикальных партий, настраивать на мирные способы решения социальных проблем.

Дурново считал, что доверять Гапону нет никаких оснований. Но Витте был иного мнения, поручил переговоры с бывшим священником своему секретарю Манасевичу-Мануйлову. Он служил в контрразведке, провел ряд удачных операций, но считался скользким типом. По некоторым сведениям, сделал карьеру благодаря гомосексуальным связям. Тем не менее Витте использовал его для деликатных поручений. С Гапоном Манасевич-Мануйлов сумел договориться. Расстриге разрешат реанимировать «Собрание русских фабрично-заводских рабочих», вернут ему помещения, оплатят конфискованное имущество этой организации (в счет компенсации было выделено 30 тыс. руб.), а Гапон будет удерживать людей от вооруженного восстания.

Тот с радостью ухватился за такую возможность. Провел съезд возрожденного «Собрания». Многие рабочие по-прежнему верили ему. Но вскоре после этого с ним пожелал увидеться Рутенберг. Откровенно предупредил, что он должен превратить «Собрание» в площадку для революционной агитации. Если же откажется, то «социалистические партии достаточно сильны и организационно, и идейно, чтобы уничтожить его». Гапон не послушался.

Свое «Собрание» он преобразовал в подобие профсоюза, нацеливая рабочих на сотрудничество с властью, реформаторские методы борьбы. Но против него в газетах развернулась массированная травля. Его обвиняли в провокаторстве, кутежах, разврате. Обыгрывалась история с 30 тысячами от правительства, хотя Гапон не скрывал ее от своей организации. Чтобы спасти репутацию, он опубликовал в прессе открытое письмо, требовал над собой общественного суда. Сумел получить согласие быть судьями у видных общественных деятелей – Милюкова, Прокоповича, Святловского и др. Обещал представить некоторые документы, предрекая: «Когда они будут опубликованы, многим не поздоровится».

За свою жизнь Гапон уже серьезно опасался, ходил с револьвером. А эти самые документы передал адвокату С. П. Марголину, поручив опубликовать их в случае своей смерти. Но до общественного суда он не дожил. Прежний «друг и учитель» Рутенберг обвинил его, что он провокатор. Пригласил под видом переговоров на дачу в Озерки, Гапона удушили и повесили. Адвокат Марголин после этого выехал в Европу для публикации документов, но в дороге почувствовал сильные боли в желудке и скончался. Документы Гапона исчезли.

Узел четвертый. Реформаторы и убийцы

Окончание войны ни малейшего успокоения в стране не принесло. Наоборот, оппозиция принялась раздувать возмущение «позорным» миром, представляла его как доказательство неспособности «царизма» руководить страной. Николай II не отказывался от своих обещаний опереться на круги общественности. 6 августа он издал Манифест об учреждении Государственной Думы – выборного органа, который будет участвовать в разработке и обсуждении законов. Но такое решение никого не удовлетворило. Земские и политические группировки дружно заявляли о бойкоте законосовещательной Думы.

Раскачка страны усугублялась. В октябре 1905 г. разразилась всеобщая политическая стачка, бастовало свыше 2 млн человек. При этом либеральное крыло при дворе и в правительстве наседало на государя, что нормализовать положение могут только конституционные реформы. Под руководством Витте был составлен проект Манифеста о введении в России гражданских свобод. Николай II взвешивал, что в такой ситуации может быть два выхода – реформы или введение диктатуры. Витте настаивал на первом пути, доказывал: если подавлять беспорядки силой, опять прольется много крови, но через некоторое время повторится то же самое.

Но царь колебался, вызвал в Петербург председателя Совета Государственной обороны, великого князя Николая Николаевича. Начальник Канцелярии министерства императорского двора генерал Мосолов вспоминал: консервативная часть правительства восприняла это как знак, что государь намерен опереться на армию, жесткой рукой восстановить порядок. Но когда Николай Николаевич приехал, то неожиданно выяснилось, что он… сторонник Витте. Мало того, когда министр двора граф В. Б. Фредерикс заговорил с ним о диктатуре, великий князь в страшном возбуждении выхватил револьвер и объявил: если царь не примет программу Витте, то он застрелится прямо на глазах Николая II. Фактически повторил тот же самый жест, который провозглашал Гапон! Прими или мы умрем здесь же, перед тобой!

Под таким давлением с разных сторон государь уступил. 17 октября он подписал Манифест, даровал народу «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов». Объявлялась амнистия всем политзаключенным, кроме террористов. А Дума получила законодательные права, вместе с Государственным Советом превращалась в двухпалатный парламент.

Но… при этом государь оказался заложником ситуации, созданной вокруг него! Манифест не принес России замирения. Напротив, он открыл дорогу настоящей революции. Правда, либералы разделились. «Союз земцев-конституционалистов» Гучкова превратился в политическую партию «Союз 17 октября». Выражал удовлетворение реформами, готовность сотрудничать с властью, но именно в плане осуществления и будущего углубления реформ. Но «Союз освобождения» преобразовался в другую партию – конституционных демократов (кадетов) во главе с Милюковым. Они требовали продолжать атаку, окончательно перехватить власть. А революционеры смогли теперь действовать легально! Амнистия выпустила из тюрем их арестованных товарищей. Дарованные свободы позволяли открыто вести агитацию, собирать митинги.

В первые две недели после опубликования Манифеста по разным городам России произошли ожесточенные столкновения, погибло более 1600 человек. Зарубежные историки, да и многие отечественные до сих пор квалифицируют эти беспорядки как «черносотенные еврейские погромы». Хотя В. В. Кожинов, С. Г. Кара-Мурза и другие авторитетные исследователи давно уже показали полную беспочвенность такого определения [36, 38]. «Союз русского народа» образовался позже, в ноябре, и в это время никаких «погромов» уже не было. А октябрьские эксцессы в большинстве случаев происходили по двум сценариям. Патриотические силы после Манифеста организовывали манифестации в поддержку царя, а революционеры пытались помешать им. Или, наоборот, революционеры устраивали манифестации, а патриоты силились их разогнать.

Впрочем, имели место и столкновения с евреями, но существуют доказательства, что они провоцировались преднамеренно. Так, еще 11 мая 1905 г. в Нежине были задержаны Янкель Брук, Израиль Тарнопольский и Пинхус Кругерский, разбрасывавшие листовки на русском языке: «Народ! Спасайте Россию, себя, бейте жидов, а то они сделают вас своими рабами». В это же время в Чернигове сионисты-социалисты распространяли воззвания на еврейском языке, призывавшие «израильтян» вооружаться. А после публикации Манифеста они вышли на демонстрацию с вызывающими транспарантами «Наша взяла!»

В Одессе в патриотическое шествие бросили три бомбы. В Стародубе отряд еврейской «самообороны» из 150 человек, вооруженный револьверами, расстрелял «толпу громил». То есть безоружных горожан и селян. Еще один «погром» в Одессе описал Бабель: «Евреев били на Большой Арнаутской… Тогда наши вынули… пулемет и начали сыпать по слободским громилам». Как видим, началась драка и безоружных противников расстреляли. Причем в 1905 г. пулеметы считались новинкой, даже в армии их были единицы. А в одесской иудейской общине уже имелся пулемет и обученные пулеметчики. Видимо, примерно так же происходил «погром» в Киеве – из 47 жертв евреев насчитали 12.

Но в число этих же эксцессов вошли побоища, спровоцированные между армянами и азербайджанцами в Баку. В Севастополе произошло восстание под руководством капитана II ранга Шмидта. Взбунтовался и Кронштадт, там матросы и солдаты дорвались до винных складов, перепились, грабили жилые дома. Оба эти восстания готовились революционерами заранее, а возбуждение после подписания Манифеста подтолкнуло их, гнойники прорвались раньше намеченного времени. Восстание случилось и во Владивостоке – мы уже упоминали, что там готовился «десант» из пленных и успели забросить оружие.

Однако на Западе все эти разнородные столкновения сваливались в кучу именно под маркой «еврейских погромов». В США опять прошли массовые митинги и собрания, где клеймили «варварство» царя и русских. Был образован фонд помощи пострадавшим. Большие суммы внес Шифф. За две недели удалось собрать 1 млн долларов – колоссальную сумму для того времени. На какие нужды она пошла, история умалчивает. Но в России подготовка восстания шла полным ходом. Пользуясь «свободами», революционеры более чем в 50 городах создали собственные органы власти – Советы.

Деньги на это требовались немалые, и они были уже явно не японскими. Японии было больше незачем оплачивать смуту, да и нечем. Она совершенно издержалась. Обращает на себя внимание, что некоторые руководители революционеров оказались более информированными, оказывались в нужное время в нужном месте. Парвус и Троцкий, в отличие от других эмигрантов, восприняли Кровавое воскресенье как сигнал. Сразу же нелегально перешли границу, и здесь Троцкого взялся опекать Красин, хотя Лев Давидович еще не отметился никакими заслугами, а Красин уже считался видным большевистским лидером, членом ЦК. Он обеспечил начинающему революционеру проезд от Киева до Петербурга, надежное жилье. Когда возникла угроза ареста, переправил в Финляндию.

Подписание Манифеста 17 октября стало неожиданностью для многих российских губернаторов, министров. Но Парвус и Троцкий вернулись в Петербург как раз накануне Манифеста и объявления амнистии, когда стало возможным действовать безопасно. Два эмигранта, которых раньше в столице никто не знал, вошли вдруг в состав Петербургского Совета. Его председателем стал адвокат Хрусталев-Носарь. А его заместителем загадочным образом выдвинулся Троцкий, оттеснив Хрусталева-Носаря на роль своей ширмы. Однако и Троцкий не являлся главной фигурой. За ним стоял Парвус, державшийся в тени. По оценкам профессора Г. Л. Соболева, именно он определял политику Петербургского Совета [75]. В его распоряжении имелись какие-то очень большие средства. Они с Троцким начали массовыми тиражами издавать свои газеты, завалив ими Санкт-Петербург и Москву.

Важный центр революционной работы крутился и вокруг Горького. На его дачу в Куоккалу приезжали Рутенберг, Красин и другие революционеры, проводили совещания по подготовке всеобщей стачки, а потом вооруженного восстания. После объявления амнистии Горький с Красиным и нефтепромышленником Исидором Гуковским начал на деньги Морозова издавать первую легальную социал-демократическую газету «Наша Жизнь». С писателем были связаны и братья Свердловы. Старшего из них, Зиновия, в 1901 г. арестовали вместе с Горьким за размножение на мимеографе революционной литературы. «Буревестник революции» взял его под покровительство, формально окрестил и стал его «крестным» (хотя сам после отлучения от причастия порвал отношения с церковью).

Зиновий считал его приемным отцом, взял его фамилию Пешков. А в 1904 г., как раз перед революцией, он уехал в Нью-Йорк, его принял на хорошую должность миллионер-социалист. Второй брат, Яков Свердлов, в это же время перебрался на Урал и, будучи совсем молодым человеком, возглавил там структуры большевиков. Он тоже оказался почему-то очень информированным, еще в сентябре 1905 г. уверенно предупредил свою будущую жену К. Новгородцеву о скором переходе на легальное положение [71].

А вот Ленину до подобной осведомленности оказалось далеко. Он задержался в Швейцарии. Собрался ехать на родину в октябре, после амнистии. Из России дали знать, что в Стокгольме его будет ждать курьер с документами. Но в Швеции он никакого курьера не нашел, без толку ждал две недели. Прибыл в Петербург только в ноябре, когда все руководящие посты в революционном движении были уже заняты. Он оказался не у дел. Поехал в Москву – но и там не нашел себе достойного применения. Все эти факты приводят к выводу: теневые силы, готовившие первую русскую революцию, сочли лучшей кандидатурой на роль вождя Троцкого. Которого подпирал Парвус. А Ленина придержали, чтобы не мешал им.

Противостояние в России нарастало. В ноябре 1905 г. в Петербурге уже фактически возникло двоевластие. Ходила шутка, что в стране два правительства – графа Витте и Носаря – и неизвестно, кто кого арестует. О таких ли последствиях реформ толковали царю? О таких ли последствиях думал он сам, подписывая Манифест? Очевидно, как раз чего-то подобного государь опасался, когда медлил и колебался с таким шагом. А между тем и сам Николая II думал о реформах, но совсем иного рода и иного уровня.

О реформах шли разговоры и в Православной Церкви. Уже давно обсуждалась возможность восстановить канонические структуры управления, пост патриарха, упраздненный Петром I. В принципе, царь не возражал созвать Поместный Собор и решить этот вопрос. Но общий разброд в России сказался и на церковной верхушке. Одна ее часть оказалась тоже заражена западными веяниями, мечтала о «демократических» преобразованиях наподобие протестантских. Другая стояла за укрепление ортодоксального Православия, его защиту от чуждых влияний. При таком разбросе взглядов найти общие точки зрения было трудно. Любая кандидатура будущего патриарха не устраивала другие группировки, и созыв Собора откладывался в неопределенное будущее.

А в 1905 г. на встрече с высшим духовенством царь поинтересовался: до сих пор не ищете патриарха? Совершенно неожиданно для присутствующих он предложил на этот пост… себя. Да, Николай II готов был принять монашеский постриг и взять на себя руководство церковью. Передать престол младенцу Алексею при регентстве императрицы Александры Федоровны. А страной правили бы вместе, воссоздав «симфонию» светской и духовной власти, единения государства и православного народа, как было в начале династии Романовых, когда на трон был возведен несовершеннолетний Михаил Федорович, которому помогал править его отец – патриарх Филарет. Но митрополиты и епископы были ошеломлены. Предложение царя показалось им абсолютной нелепостью. Они сочли за лучшее промолчать. Что ж, государь правильно расценил это молчание…

Ну а 1 ноября, как раз в тот момент, когда ситуация в России становилась критической, Николай II и его супруга впервые встретились со странником, пришедшим в столицу из Сибири, Григорием Ефимовичем Распутиным. О нем уже шла слава Божьего человека, целителя – по его молитвам происходили выздоровления. Им интересовались дамы высшего света, среди них – дочери черногорского князя Николая Негоша Милица и Анастасия. Первая была замужем за великим князем Петром Николаевичем. Вторая – за герцогом Георгием Лейхтенбергским.

Милица и Анастасия (Стана) очень увлекались мистикой, и «мода» на Распутина коснулась их в полной мере. Сестры принимали старца у себя дома, решили блеснуть и перед царем. Николай II записал в дневнике: «В 4 часа поехали на Сергиевку. Пили чай с Милицей и Станой. Познакомились с человеком Божиим – Григорием из Тобольской губернии». А придворная дама Юлия Ден описывала: «Этот неотесанный крестьянин, появившись в обществе Их Величеств босым, в тяжелых веригах, нисколько не был поражен дворцовой роскошью, с Государем говорил не заискивая. Как и многие другие, Император был поражен простотой и откровенностью Распутина» [61].

Это знакомство было еще эпизодическим, не имело видимых последствий, не привело к установлению прочных отношений между царской семьей и Григорием Ефимовичем. Но оно оставило след в душе государя. И… можно ли считать случайным, что как раз с этой встречи началась борьба за выправление ситуации в стране? Причем развернуло ее не правительство, не военное командование. Нет, начал борьбу сам Николай II. Нашел в себе силы, принял нужные решения. Под влиянием Распутина? Такую версию можно сразу отбросить. Ни малейшего влияния еще быть не могло. В гостях у черногорок были только любопытствующие вопросы, разговор на духовные темы, первые впечатления. Хотя была установлена молитвенная связь – и что-то вдруг стало меняться.

Николай II одобрил создание широкого патриотического движения – Союза Русского Народа. Принял знаки Союза для себя и наследника Алексея. Правительство и администрация уже месяц бездействовали, царили растерянность, неуверенность. Наверное, Витте и в самом деле дождался бы, что Петербургский Совет в один прекрасный день арестует его. Но император вывел органы власти из паралича. Сменил ряд должностных лиц, назначая энергичных и верных губернаторов, градоначальников. В правительстве поддержал решительного министра внутренних дел Дурново. Доводы сторонников осторожности, опасения «как бы хуже не вышло» были отброшены. 26 ноября председатель Совета Хрусталев-Носарь очутился за решеткой.

Правда, он и предназначался для роли «громоотвода». Его место занял Троцкий, и они с Парвусом устроили провокацию, чтобы как раз перед восстанием взбудоражить народ. Опубликовали фальшивку – «финансовый манифест», где утверждалось, что Россия давно находится за чертой банкротства, призывали население изымать вклады из сберкасс, требовать выплату жалованья только золотом и серебром. Это вызвало биржевую панику, обвал российских ценных бумаг. Люди ринулись в банки снимать свои деньги. Но тут уж разгневался даже Витте. В данное время он вел переговоры с Францией о предоставлении больших займов, и диверсия Парвуса стала ударом ниже пояса. 3 декабря почти весь состав Петербургского Совета вместе с Троцким был арестован прямо во время заседания.

И оказалось, что сделали это очень вовремя. До назначенной даты восстания оставались считаные дни. Но теперь революционеры в столице перепугались, бросились прятаться в Финляндию. Структуры в Петербурге оказались обезглавлены. Да и по всей России координация действий нарушилась. Вторым центром восстания должна была стать Москва. Подготовка здесь велась солидная. Были сформированы боевые дружины большевиков, меньшевиков, эсеров, студенческая, железнодорожная, фабричные и заводские отряды. Приехала кавказская дружина, эти боевики ценились как лучшие профессионалы. И снова в эпицентре событий оказался Горький! В конце осени он и Андреева почему-то решили переселиться из столицы в Москву, сняли квартиру. А кавказская дружина базировалась как раз у Горького! Его квартира стала штабом восстания – точно так же, как перед Кровавым воскресеньем в столице. Что и кого охраняли приезжие отборные головорезы с Кавказа? Самого Горького? Или деньги, выделенные на восстание и находившиеся у него?

Гарнизонные войска считались ненадежными, и революционеры были уверены, что они стрелять не будут. Царь назначил в Москву боевого генерал-губернатора, адмирала Дубасова. Но он приехал только 5 декабря, а 7 декабря эсеры открыли военные действия, бросили бомбы в окна Охранного отделения. Восстание быстро охватило весь город. Боевики развернули настоящую охоту на полицейских, убивали и казаков, драгун.

Но в Петербурге сигнал не прозвучал, и мятежа не было. А в Москву не приехал никто из видных лидеров, способных сорганизовать повстанцев. Дружины действовали разрозненно, в пределах «своих» районов, по собственному разумению. Дубасов сумел собрать верные подразделения солдат, казаков, драгун. Умело маневрировал, поочередно сосредотачивая их то в одном, то в другом месте. Мятежников стали теснить, отбирать у них улицу за улицей. А из столицы прислали Лейб-гвардии Семеновский полк, он штурмовал последний оплот мятежников – Пресню. К 21 декабря «зачистку» завершили. В ходе восстания погибло более 1000 человек, из них значительная часть – случайные люди. Было убито 36 полицейских, 28 солдат, 78 получили ранения. Но Горького аресты не коснулись. Его и Андрееву кавказские охранники своевременно эвакуировали из города, он опять очутился в Финляндии.

Подавление московского восстания обычно преподносится как закат всей революции. Но это неверно. Наоборот, активная фаза революции только начиналась, и как раз сейчас за дело взялся Ленин. Он тоже сбежал в Финляндию, поселился на даче «Ваза» в Куоккале. В Москву, под пули, он не поехал. Счел более важным другое дело – на 12 декабря он созвал партийную конференцию в Таммерфорсе (Тампере). Для него это было действительно важно. Троцкий сидел в тюрьме, и требовалось срочно перехватить лидерство в революции. А руководить ею из Финляндии было безопасно и удобно. Здесь же, в Выборге, начали печатать газеты «Пролетарий» и «Вперед», а тиражи через прозрачную финскую границу отвозили в Петербург и дальше по российским городам. Конечно, финские власти об этом знали. Но делали вид, будто не замечают.

Обстановка в России оставалась накаленной. Эсеры, большевики, меньшевики, кадеты, националисты планировали в 1906 г. общий революционный взрыв. И в это же время, с конца 1905, началось возвращение русских пленных из Японии. Тут-то и стало ясно, что иноземные пропагандисты поработали не напрасно. Когда приехала комиссия генерала Данилова для отправки солдат и офицеров на родину, в лагерях поднялась целая серия бунтов [25]. Перед теми, кто оставался верными царю и правительству, выступали свои же распропагандированные офицеры. Провозглашали, что в России уже «свобода».

Новиков-Прибой вспоминал: «Вся Сибирская железная дорога находится в руках революционеров! – смело выкрикивал флотский офицер, окружённый слушателями в две тысячи человек. – Если только они узнают, что вы восстаёте против свободы, то как они отнесутся к вам? Неужели вы думаете, что таких мракобесов, какими вы проявили себя, они повезут в Россию? Вам придётся шагать через всю Сибирь пешком. Скажу больше, что ещё до того, как вы тронетесь из Японии и будете переезжать во Владивосток на пароходах через море, революционные матросы выкинут вас за борт». Усмирять бунты чужой стране было невозможно, просить об этом японцев – позорно. Данилов и его подчиненные старались поскорее погрузить буйные контингенты на пароходы и отправить в Россию. В смуту вливались готовые подкрепления.

Хотя без них было худо. Чтобы нагнетать напряженность и разжечь «классовую борьбу», революционеры взяли курс на террор. Этим занялись и большевики, и меньшевики, и анархисты, и беспартийные банды. По сути, началась гражданская война. В Прибалтике «зеленые братья» убивали помещиков, арендаторов, охотились за русскими патрулями. В. Г. Орлов описывал обстановку в Польше: «Бомбы находили в лукошках с земляникой, в почтовых бандеролях, в карманах пальто, на митингах и даже на церковном алтаре! У террористов всюду были свои тайные мастерские по производству бомб, они все взрывали на своем пути: винные лавки, памятники, церкви, убивали полицейских, всех и вся» [56].

На Урале обширную сеть боевых организаций создал Свердлов. Гремели выстрелы в полицейских, летели бомбы в казаков, в окна квартир «черносотенцев». Начался рэкет богатых людей – от них требовали платить «на нужды революции», угрожая смертью [62]. Были созданы инструкторские школы боевиков в Киеве и Львове, на австрийской территории. В Финляндии центры подготовки действовали легально, под маркой спортивного общества «Союз силы» – там боевиков учили снайперской стрельбе, рукопашному бою.

Гостеприимством Финляндии пользовались не только большевики. Эсеры провели съезд на здешнем курорте Иматра. Отколовшийся от этой партии Союз эсеров-максималистов организовал учредительный съезд в Або. Кадеты провели два съезда в Гельсингфорсе (Хельсинки). А надежды раздуть общий пожар в 1906 г. имели под собой реальные основания. В апреле торжественно открылась Первая Государственная Дума, в стране начинался «парламентаризм». Но сопровождалось это волной забастовок и манифестаций. А в Думе большинство мандатов получили кадеты, эсеры, и первый парламент превратился в легальную трибуну для них.

Правительство пыталось найти с Думой компромиссы, наладить сотрудничество – все усилия оказались тщетными. Депутаты выплескивали нападки на государственные структуры, разогревая смуту, не скрывали, что намерены отобрать власть. Большевики бойкотировали выборы в Первую Думу, клеймили «оппортунизм». Но с запозданием поняли, что сами себя лишили превосходной «крыши» для подрывной работы. Ленин сделал крутой поворот, налаживая отношения с меньшевиками. В апреле 1906 г. был созван IV «объединительный» съезд РСДРП. Его проводили в Стокгольме – сюда было удобно приехать и Ленину с его командой, расположившейся в Финляндии, и деятелям, оставшимся в эмиграции. Главной целью провозглашалось преодолеть раскол, снова выступать единой партией. Это требовалось как раз для легальных методов – через Думу, профсоюзы, для создания общих печатных органов.

Правда, Плеханов и другие лидеры меньшевиков считали теракты недопустимыми, и большевики тоже отреклись от них. Был избран совместный ЦК партии. Но Ленин темнил. Подчиняться общему руководству он не намеревался. Наряду с партийным ЦК был создан отдельный «Центр» во главе с Лениным. Его помощниками стали Богданов, редактор газеты «Вперед», и Красин – он курировал финансы и возглавлял Боевую техническую организацию большевиков. Такое совмещение функций было неслучайно. Отказываться от терроризма Ленин вообще не мог. Теперь главным источником партийных средств стали «экспроприации» – ограбления банков, казначейств.

А Дума продолжала подрывные выходки. В июне эсеры внесли законопроект о национализации земель. Это отозвалось массовыми погромами в деревне. Крестьяне, которым внушили, что закон скоро будет принят, стали грабить помещичьи хозяйства, делить землю. Но царь уже был научен, к чему ведут уступки смутьянам. Он наконец-то отправил Витте в отставку. Министром внутренних дел, а потом и председателем Совета министров был назначен волевой и умный Петр Аркадьевич Столыпин. Дума была распущена.

Но она попыталась вступить в открытую борьбу. 220 депутатов выехали в Финляндию. В Выборге в гостинице «Бельведер» провели заседание и приняли «Выборгское воззвание», составленное Милюковым. Объявляли свою Думу единственной законной властью и призвали народ к гражданскому неповиновению – не платить налоги, уклоняться от военной службы, не выполнять распоряжений правительства. Это вызвало новую волну забастовок и манифестаций. Россия балансировала на грани пропасти.

И уже тогда, в ходе революции, стали всплывать доказательства, что к бедствиям нашей страны крепко приложили руку иностранные правительства и спецслужбы. Раскрылось участие англичан в операции с «Джоном Графтоном», российские дипломаты сделали Великобритании официальное представление. Однако Лондон голословно отрекся. Заявил, что их правительство ни о чем не знало. Подсуетились даже подчистить списки страховой компании Ллойд, поскольку судно там значилось британским. А в 1906 г. последовал новый скандал. Выяснилось, что Савинков и другие эсеровские террористы свободно путешествует по России и ездят в Европу, потому что у них… британские паспорта. При арестах у них изъяли несколько паспортов.

Тут уж доказательства были налицо, началось расследование, и выяснилось, что паспорта передавал видный член британского «Общества друзей русской свободы» Брейсфорд. В Англии он попал под суд. Но вопрос, откуда он доставал паспорта, обошли молчанием. Сам Брейсфорд оправдывался весьма странным образом: будто он брал с эсеров обещание, что документы не будут использованы для терроризма, но его обманули. Приговорили его к штрафу в 100 фунтов стерлингов.

А Америка вовсю вела информационную войну, засылала в нашу страну соответствующих журналистов. Среди них оказались, например, эмигрантки из России сестры Струнские. Вместе со своим шефом Уоллингом они оказались вхожими в самые законспирированные круги революционеров, встречались с Горьким, Лениным. Писали в США о фантастических кошмарах, а Анна Струнская была близкой подругой Джека Лондона. По ее информации он написал роман «Железная пята». Книга знаменитого писателя на «горячую» тему сразу стала мировым бестселлером. Струнских полиция все-таки арестовала, но они были гражданками США, вмешалось посольство, госдепартамент, и ограничились высылкой из страны.

Но главной проблемой революционеров были деньги. Основным их источником стали «эксы». Уральские боевики Свердлова после нескольких ограблений передали в областной комитет партии 40 тыс., а в ЦК – 60 тыс. руб. В Хельсинки под руководством Красина и его помощника Николая Буренина латышские боевики напали на отделение Государственного банка, взяли огромную по тем временам сумму – 170 тыс. руб. Но и расходы были очень большими, революции – дело дорогое. Деньги тоже искали в США.

В 1906 г. там появился собирать средства некий Иван Народный (эстонец Ян Сибул). За ним в Нью-Йорк прибыл видный эсер Чайковский. Он и раньше бывал в Америке, даже вступил там в секту «шейкеров» (трясунов), создавал с ними сельскохозяйственную коммуну. А теперь не скрывал: нужны деньги на закупки оружия. К какой-либо литературе, за исключением революционных статей, Чайковский отношения не имел. Но его визит организовал нью-йоркский Клуб литераторов, устроил для него митинг со сбором средств.

А затем в США отправился Горький. Его путешествие было организовано по поручению Ленина и Красина. Писателя сопровождала его сожительница Андреева, а в качестве секретаря при нем подвизался Буренин – член ЦК и боевик Красина, отметившийся в операциях с «Джоном Графтоном» и нападением на банк в Гельсингфорсе. В США имя Горького было хорошо известно по многочисленным газетным публикациям, по кампании за его освобождение. А к приезду его дополнительно «раскрутили». Уголовное дело по поводу участия Горького в событиях «Кровавого воскресенья» было прекращено по амнистии 17 октября 1905 года. Но в Америке его представляли, будто он до сих пор ждет суда и ему грозит смертный приговор. Он ехал как герой-мученик.

Невзирая на дождь, тысячи американцев пришли в порт, чтобы увидеть «звезду». На причале ждал приемного отца и Зиновий Пешков, служащий американской фирмы. Он при Горьком стал играть роль переводчика. «Буревестника революции» встретила делегация здешних деятелей культуры, он снял роскошные апартаменты в отеле «Бельклэр» на Бродвее. О нем писали все газеты. Сплошной чередой катились торжественные приемы в литературных обществах, в элитном клубе «Альдина» (где состояли банкиры, политики, епископы). Сам писатель откровенно заявлял: «Все, что нам от вас нужно, – это деньги, деньги и деньги». Только слово «оружие» деликатно обходилось, хотя все прекрасно понимали, о чем идет речь. Состоялись митинги и выступления Горького в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, на них собрали 10 тыс. долларов.

Однако на пятый день пребывания в США здешние репортеры докопались, что Андреева не жена Горького. Он был женат на Елене Волжиной, бросив ее с тремя детьми, а Андреева была замужем за Андреем Желябужским, бросив его с двумя детьми. Газеты вышли с сенсационными заголовками: «Компаньон писателя – мадам Андреева, российская актриса. Она не мадам Горькая». Но в ту эпоху в США господствовала строгая пуританская мораль! Разразился скандал. Горького с треском выставили вон из отеля «Бельклэр». Американцы отвернулись от него.

Тем не менее покровители его не бросили. Богатые социалисты Джон и Престония Мартин пригласили Горького и его друзей на свою виллу в горах в Адирондаке. Как раз там летом 1906 г. Алексей Максимович написал свой самый знаменитый роман «Мать». Он создавался по контракту с американскими издателями, специально для США, и впервые был опубликован на английском языке в журнале «Appleton’s Magazine».

А вслед за Горьким в Америку ехали другие революционные гости. Из Акатуйской каторжной тюрьмы эсеры устроили побег вождю своих боевиков Гершуни. Через Японию он попал в США, и ему тоже организовали гастроли с массовыми митингами и выступлениями. Убийца и террорист снискал у американских обывателей самые теплые симпатии, и у него-то сборы оказались гораздо выше, чем у Горького, – 180 тыс. долларов.

Прибыл сюда и предводитель восстания на «Потемкине» Матюшенко. Он путешествовал по разным странам, эмигрантским группировкам, искал «настоящего дела». Но не понимал споров между партиями, нигде не прижился. Однако кто-то организовал для него поездку за океан, устроил встречу с Горьким. От него Матюшенко, судя по всему, получил какие-то инструкции и деньги. От Горького он уже знал, куда ехать. В Лондоне ему обеспечили поддельный паспорт, а в Париже он собрал группу анархистов «Буревестник» – само название ассоциируется с писателем. Матюшенко со своими «буревестниками» нелегально вернулся в Россию, но был пойман и повешен.

А надежды радикалов и либералов на углубление революции в 1906 г. не оправдались. На ее пути встал Столыпин. Энергично наводил порядок в структурах полиции, они стали действовать гораздо более эффективно. Была обезглавлена и частично разгромлена сеть боевых организаций Свердлова на Урале. В Севастополе арестовали руководителя эсеровских боевиков Савинкова, готовившего восстание на Черноморском флоте. Ему устроили побег, но мятеж был предотвращен. Обезвреживались и другие подпольные структуры. Вместо общего восстания, запланированного летом, случились лишь отдельные вспышки.

Во второй раз полыхнул мятеж в Кронштадте. Взбунтовалась команда крейсера «Память Азова». Восстали солдаты в крепости Свеаборг, рядом с Хельсинки. Одновременно выступили финские отряды «красной гвардии», насчитывавшие до 25 тыс. человек. Но в Финляндии случилось непредвиденное. Здесь создавали свои вооруженные отряды и националисты из партии активного сопротивления Циллиакуса. Они поддерживали тесные отношения с русскими революционерами, но только для того, чтобы сокрушить Россию и отделиться от нее. Переносить социалистические модели в собственную страну они вовсе не желали. Отряды националистов поднялись против красногвардейцев, на стороне финской полиции. В Выборге и Хельсинки те и другие финские формирования схлестнулись между собой, было много убитых.

А большинство русских солдат и матросов остались верными царю, восстания не поддержали. Мятежи быстро были подавлены. 19 августа 1906 г. в России был принят Закон о военно-полевых судах. В обычных судах рассмотрение дел затягивалось, сами судьи нередко были настроены либерально или боялись мести террористов. А адвокаты изыскивали юридические лазейки, и преступники избегали сурового наказания. По новому закону военно-полевым судам подлежали лица, пойманные на месте преступления с очевидными уликами – с оружием в руках или сразу после совершения теракта. Разбор дела длился не более двух суток, и приговор приводился в исполнение в 24 часа. Военно-полевые суды действовали всего 8 месяцев, к смерти было приговорено 1102 человека, из них казнили 683. Но обнаглевшие бандиты поджали хвосты. Разгул террора резко пошел на убыль.

А Столыпин кроме карательных проводил и конструктивные меры. Воспользовавшись промежутком между роспуском Первой Государственной Думы и созывом Второй, царскими указами он провел ряд законов, начавших аграрную реформу. Она практически сразу выбила козыри у эсеровской пропаганды. Волнения и бунты, охватившие сельскую местность, очень быстро угасли сами собой.

Узел пятый. Змеи уползают под камни

Причиной поражения революции 1905–1907 гг. стали не только решительные меры царя и правительства, но и изменение внешнеполитической ситуации. Ослабление России резко нарушило равновесие в Европе. При этом заявила о себе Германия. Невзирая на оборонительный союз, заключенный Александром III с Францией, отношения нашей страны с Берлином оставались очень хорошими. Царь и кайзер Вильгельм II были родственниками, встречались вполне дружески, переписывались, называя друг друга «кузен Вилли» и «кузен Никки». (Впрочем, такими же их родственниками были английский король, датские монархи).

В 1905 г. Вильгельм пригласил государя встретиться. Свидание состоялось в июле возле острова Бьерк, на яхтах. Кайзер предложил проект союзного договора России и Германии. Предусматривалось помогать друг другу при нападении на одну из сторон какой-либо европейской державы, побудить Францию присоединиться к этому союзу. Такой альянс был направлен против Англии. Соглашению России с французами он формально не противоречил. Да и сама Франция проявляла себя отнюдь не другом нашей страны. Николай II подписал договор.

Но по возвращении государя в столицу против этого шага резко выступили премьер-министр Витте, министр иностранных дел Ламздорф. Доказывали, что такой союз будет нацелен против Франции. А как раз в это время отношения между Берлином и Парижем стали резко обостряться. Французы попытались установить свой протекторат над султанатом Марокко. Но выступил Вильгельм II, предложил султану свою поддержку, потребовал для себя таких же прав в Марокко, как для французов. В ходе переговоров стало ясно, что дело не только в Марокко. Русские армии находились далеко на востоке, хозяйство и транспорт нашей страны были подорваны революцией. Теперь немцам ничто не мешало обрушиться на Францию. Вильгельма все-таки уговорили обсудить ситуацию на международной конференции, ее назначили в испанском городе Альхесирасе. Но германские генштабисты уговаривали кайзера не ждать никаких конференций и их результатов – просто ударить, и все.

В такой обстановке министры и советники стали убеждать Николая II отказаться от Бьеркского договора. Разрывать его царь все-таки не стал. Но в ноябре 1905 г. направил кайзеру письмо с оговоркой: союз вступит в силу лишь после того, как к нему присоединится Франция. А она, конечно же, согласия не дала. У французов царила паника. Поняли, что без русских их раздавят. Но озаботилась и Англия. Разгром Франции выводил Германию на роль лидера в континентальной Европе, что лондонских политиков совершенно не устраивало. Кроме того, гибель двух русских эскадр, в Порт-Артуре и Цусимском сражении, ослабила флот нашей страны. Теперь главными соперниками Англии на морях становились немцы.

Получалось, что валить Россию еще рано. Это стало причиной охлаждения западных правительств и закулисных сил к русским революционерам. Каналы их финансирования пресеклись. Зарубежная печать стала менять тон в отношении нашей страны. Ее начали обхаживать – а при этом стараться оторвать от немцев, повернуть против них. Комбинацию разыграли через Витте. Война и революция нанесли удар по финансовой системе России, она нуждалась в больших займах. Правительство Франции договорилось со своими банкирами и парламентариями выделить кредиты Петербургу. По данному поводу было даже заключено специальное соглашение: «Считать мирное развитие мощи России главным залогом нашей национальной независимости». Франция выделила Витте «великий заем», но за это назначила и цену. На конференции в Альхесирасе поддержать французов [23]. Германия очутилась там в изоляции. Вильгельм II обиделся. В его отношениях с царем появилась трещинка.

Но революционеры пока еще упорно цеплялись за попытки раздуть пожар заново.

В Финляндии закон о военно-полевых судах не действовал. Местное правительство и полиция по-прежнему оказывали покровительство российским экстремистам. В ноябре – декабре 1906 г. в Таммерфорсе (Тампере) прошла вторая конференция РСДРП. Одновременно здесь же была проведена конференция военных и боевых организаций РСДРП. А благожелательность финских властей Ленин закрепил очень простым способом. На этой же конференции он публично дал обещание – когда РСДРП придет власти, Финляндия сразу получит независимость.

Подтверждался курс на вооруженное восстание. В финских типографиях большевики издавали брошюры по обращению с оружием, взрывной технике. В Куоккала возникла школа – лаборатория по обучению изготовлению взрывчатых веществ и обращению с ними. Немалые надежды возлагались и на легальную раскачку России, через Думу. И действительно, Вторая Дума оказалась настолько же враждебной к правительству, как Первая.

Но бесконтрольно сеять смуту она уже не смогла. Полиция собрала данные, что на квартирах депутатов укрываются террористы. Что депутаты участвуют в тайных совещаниях, где обсуждаются планы революции. Столыпин явился на заседание Думы, обвинив 55 депутатов в заговоре с целью свержения царя и правительства. Потребовал лишить их неприкосновенности для предания суду. Дума дружно возмутилась и отказалась. Однако доказательства преступной деятельности были налицо. Царь и Столыпин совершили «третьеиюньский переворот». Дума была распущена, избирательные законы изменены. Введены более строгие цензы, чтобы отсечь самую радикальную часть избирателей и обеспечить умеренный, работоспособный состав парламента.

Революционный накал заметно спадал. В 1907 г. происходили только отдельные вспышки вроде очередного вооруженного восстания во Владивостоке. А «экспроприации» очень испортили репутацию «борцов за свободу» среди иностранцев. Когда террористы убивали российских сановников, полицейских, западная общественность воспринимала это одобрительно, ведь гибли «слуги царского режима». Но ограбления банков и казначейств выглядели для европейцев гангстерской уголовщиной. Социал-демократы переругались и между собой. На очередном съезде РСДРП в Лондоне на большевиков покатились обвинения в терроризме. При этом меньшевики объединились с бундовцами, польскими социалистами, составив подавляющее большинство. Приняли постановления о запрете «экспроприаций», роспуске боевых дружин.

Ленин кое-как оправдывался, что «эксы» уже прекращены. Но буквально сразу же грянул новый скандал. 13 июня 1907 г. в Тифлисе под руководством Тер-Петросяна (Камо) угнали карету Государственного банка, 5 человек было убито, 19 ранено. Похитили 250 тыс. руб. Хотя из них 100 тыс. было в новеньких купюрах по 500 руб. Российское правительство немедленно передало в полицию других государств их номера. При попытках разменять купюры несколько человек были задержаны в Стокгольме, Цюрихе, Женеве, Мюнхене. Все они оказались большевиками! А в Берлине при аресте денежных курьеров попался Камо, у него нашли чемодан с динамитом. Тут уж западные обыватели и газеты взвыли от возмущения. Русские революционеры разъезжали по их городам с чемоданами взрывчатки! Останавливались в их гостиницах и частных домах!

Но без денег «борцы за свободу» никак не могли, и можно обратить внимание, что российские магнаты, спонсировавшие большевиков, плохо кончили. Савва Морозов, щедро выделявший деньги Красину и Горькому, искренне желал улучшения положения рабочих. Кровавое воскресенье и декабрьское побоище в Москве стали для него страшными ударами, у него началась тяжелая депрессия. Добавился конфликт с родственниками, которые отнюдь не одобряли связей Морозова с революционерами. Врачи констатировали у него серьезное нервное расстройство, настояли на поездке за границу на курорт. Он приехал в Канны, но в мае 1906 г. его нашли в номере отеля мертвым, с простреленной грудью. Рядом лежал револьвер и записка «В моей смерти прошу никого не винить». Но в официальную версию самоубийства никто не поверил. Даже община старообрядцев, очень строгих в данном отношении, похоронила его по христианскому обряду.

А накануне гибели Морозова видели с Красиным. Подозрения в убийстве падали в первую очередь на него. Морозов, как и Гапон, слишком много знал о тайной подоплеке Кровавого воскресенья и революции. Но впоследствии стали вскрываться и другие обстоятельства. У сожительницы Горького Марии Андреевой, перед тем как она перешла к писателю, был бурный роман с Морозовым. Она и позже оставалась душевным другом Саввы Тимофеевича, кружила ему голову. Незадолго до смерти через Андрееву Морозову внушили мысль – застраховать свою жизнь на огромную по тем временам сумму, 100 тыс. руб.

Полис он отдал своей бывшей фаворитке, приложив письмо, что в случае кончины поручает деньги ей. Уезжая в США, Андреева передала эти документы под расписку адвокату Павлу Малянтовичу. Он сумел обналичить полис, когда актриса была уже в Америке. Сохранились ее письма из Адирондака к Малянтовичу и своей сестре Екатерине Крит: «У тебя, милуша, должна храниться расписка Малянтовича в том, что я ему передала полис С.Т. [Морозова. – Авт.], и собственноручное его письмо… В нем сказано, что С.Т. (Морозов. – Авт.) поручает деньги мне, так как я одна знаю его желания, и что он никому, кроме меня, даже своим родственникам, довериться не может. Затем, я считаю, что распорядиться деньгами следует так: 1) уплатить расходы Малянтовичу, полагаю, это будет не больше тысячи, 2) отдать Л.Б. (Красину. – Авт.) 60 тысяч целиком, 3) отдать долг К.П. – полагаю, что это будет тысяч 15, 4) все, что остается, – тебе на расходы! Исходя из расчета, что получено будет 89 000, 13 000 – приблизительно – тебе. Надеюсь, что этого тебе на год хватит?»

А племянник Морозова, «красный фабрикант» Николай Шмидт, при подавлении восстания в Москве попал в тюрьму. Большевики установили с ним связи и уговорили написать завещание в пользу РСДРП. Почти сразу после этого жизнь Шмидта оборвалась при загадочных обстоятельствах. Ходили версии, что он был убит уголовниками. Другая – что рабочие хотели освободить его и при этом он погиб. Состояние он оставил немалое – 280 тыс. руб. Родственники опротестовали завещание. Младший брат Шмидта Алексей со своими адвокатами приезжал к Ленину в Финляндию, вел переговоры. Большевики не уступали.

Но в российском суде родственники все-таки выиграли. Тогда большевики пошли на мошенничество. Алексей Шмидт и его сестры, Екатерина и Елизавета, были несовершеннолетними, распоряжаться своими долями наследства не могли. Но революционеры обработали сестер. Екатерина Шмидт вышла замуж за адвоката Андриканиса. А Елизавете вскружил голову и стал ее любовником партийный активист Виктор Таратута (Арон Шмуль Рефулов). Уговорил ее вступить в брак с большевиком Игнатьевым. По закону после замужества проблема несовершеннолетия снималась, и мужья от имени жен могли распоряжаться деньгами.

Не прекращались и попытки наскрести средства за границей. Их собирали под старыми прикрытиями – на помощь «жертвам погромов», «потемкинцам». Но и это становилось все труднее. Потому что Англия вслед за Францией предприняла демонстративные шаги к сближению с Россией. Начались переговоры о разделе сфер влияния в Иране, Афганистане, Тибете. Состоялась встреча английского короля Эдуарда VII с Николаем II. Причем британское общественное мнение было перевозбуждено против русских. Английские газеты называли царя «обыкновенным убийцей», обагренным кровью своих «лучших подданных», а Россию «страной кнута, погромов и казненных революционеров».

Но «кто платит, тот и заказывает музыку». Эту истерию затормозили. Появились вдруг вполне дружественные и благожелательные публикации о России, вспомнили, что царь и британский король – родственники. А министр иностранных дел Грэй убеждал членов кабинета и парламентариев, что «Антанта между Россией, Францией и нами будет абсолютно безопасна. Если же возникнет необходимость осадить Германию, это можно будет сделать» [23].

Однако в США вбросы антироссийской пропаганды еще продолжались, и оппозиционеры всех мастей тянулись за океан. Там появился лидер Крестьянской партии России Аладьин – один из самых радикальных депутатов разогнанной I Думы. Через некоторое время снова приехал и присоединился к нему эсер Чайковский. Оба гостя удостоились чрезвычайного внимания. Под эгидой «Общества друзей русской свободы» им был предоставлен огромный Карнеги-холл (4 тыс. слушателей). Чайковский и Аладьин выступали там несколько раз. Мероприятия освещались ведущими газетами. Публиковались имена тех, кто заказывал ложи – Марк Твен, мультимиллионеры Шифф, Зелигман, епископы, сенаторы.

Чайковского американская пресса окрестила «отцом русской революции», он провозглашал: «Русское самодержавие танцует над кратером вулкана, и уже слишком поздно избежать насилия и кровопролития. В России началось царство террора, и ответственность за все это справедливо возлагается на российское правительство. 84 из 87 губерний России находятся сейчас в военном положении». Аладьин от газетчиков тоже получил звучный титул – «апостол русской свободы». Он вторил Чайковскому: «Приговор царю близится, великая революция надвигается». Разумеется, это сопровождалось сбором средств.

По приглашению Чарльза Крейна в Нью-Йорк прибыл и Милюков. Его встретили вообще по высшему разряду. Для его выступления тоже сняли Карнеги-холл. Потом повезли в Вашингтон, его приняли члены правительства, была организована встреча со ста членами Конгресса США. Но все визитеры, пытавшиеся убедить американцев в скором падении монархии и подогреть их интерес к русской революции, все спонсоры, устраивавшие для них пышные гастроли, откровенно лгали.

«Кратер вулкана», о котором говорилось в речах, явно угасал. Без прямой помощи иностранных держав революционеры оказались совершенно беспомощными! В России Охранное отделение и Департамент полиции работали четко, быстро выслеживали смутьянов. Правда, система побегов из ссылок действовала исправно. Но тем, кто скрылся из Сибири, оставалось только удирать за границу. Или они через короткое время ехали обратно в Сибирь.

Столыпин обратил внимание и на Финляндию. Неоднократно докладывал царю, выступал в Совете Министров и в Думе, указывая на этот гнойник. Он говорил: «Революционеры находили себе в Финляндии, на территории Российской империи, самое надежное убежище, гораздо более надежное, чем в соседних государствах, которые с большой охотой приходят в рамках конвенций и закона на помощь русской полиции». Финские власти занервничали, что попустительство плохо кончится для них. Как бы решительный премьер-министр не добился ограничений их самоуправления! Помогать русским правоохранительным органам и вылавливать революционеров они не стали. Но и их ареста на своей территории не желали.

Когда русские жандармы вышли на след Ленина, финны предупредили, что ему надо бы покинуть страну. В конце 1907 г., минуя таможни и заставы, по льду вывели его на острова и посадили на шведский пароход. Красин задержался и был арестован. Впрочем, финская полиция спасла его от заслуженной петли. Воспользовалась тонкостями своих законов, протянула с отправкой запроса в Петербург. Высланные оттуда обвинительные материалы тоже получили не сразу, они «задержались» где-то при пересылке. А по финским законам арестованного без обвинительных материалов могли держать только месяц. Красина выпустили, и он исчез. Таким образом, большевистский «Центр» в Финляндии наконец-то прекратил существование.

«Апостол русской революции» Аладьин после своих выступлений за границей вообще не рискнул возвращаться на родину. Собранные деньги он тратил отнюдь не на революцию. По свидетельству потемкинцев, «вечно был пьян и гулял с вдовушками». Из Америки он доехал только до Англии, где и остался. Чайковский вернулся в Россию и был арестован, как и любимица американцев Брешко-Брешковская. И те же самые организации, которые устраивали им поездки по США, развернули кампанию о смягчении их участи. Петицию к Столыпину подписали 500 именитых граждан – Марк Твен, епископы Нью-Йорка и Массачусетса, несколько банкиров, ученые, мэры городов, президенты университетов.

Горький тоже предпочел в Россию не возвращаться. Из США он поехал в Италию, обосновался на острове Капри – самом дорогом курорте Европы. Устроился здесь «по-королевски», снял апартаменты в престижном отеле «Куисисиана», потом арендовал богатую виллу «Блезиус», в 1909 г. переехал на другую виллу «Спинола». Писатель не делал особого различия между личными расходами и «партийными». У него было 10 тыс. долларов, собранных в Америке «на революцию», были высокие гонорары за «Мать» и другие произведения. Однако на непомерные траты на Капри даже этих денег никак не хватило бы.

Американский историк, профессор Р. Спенс, показал, что в распоряжении Горького оказались куда большие суммы – в качестве личного секретаря его сопровождал член ЦК большевиков и помощник Красина Буренин, которому были доверены 170 000 руб., захваченные в Государственном банке Хельсинки, и попутно с пропагандистской миссией Горький с Бурениным занимались в США другим делом – «отмывкой» денег. Через американские банки меняли краденые банкноты на «чистые» [98]. Покинув Нью-Йорк, Буренин остался при Горьком, а с такими деньгами можно было пожить очень широко.

К ним на Капри после побега из Финляндии приехал Красин, и у него тоже имелись изрядные суммы – выручка от «эксов», страховка Морозова. Редакция ленинской газеты «Вперед» – Богданов, Базаров, Алексинский, Луначарский – дружно и без раздумий отправилась на Капри, к Горькому и Красину (и к деньгам). Сюда потянулись и другие гости. «Буревестник революции» принимал всех, даже случайных людей. У него каждый день был накрыт шикарный стол. Сюда наведывались погостить американские журналисты и пропагандисты Уоллинг и Струнская – подруга Джека Лондона. Приехал старый приятель Горького (и любовник Андреевой) Рутенберг. Сбежав из России, он очутился на мели и вместе с женой, с детьми целый год жил у писателя, отдыхал, лечился.

Другим революционерам пришлось в данное время гораздо хуже. Правительства и общественность западных стран относились к ним куда более прохладно, чем раньше. Эмигрантов набежало много. Денег в партийных кассах не было. Найти заработки было трудно. И если в России разные политические течения действовали вместе, то за границей они сразу перессорились. Социалисты нападали на либералов. Социал-революционеры грызлись с социал-демократами. Даже внутри партий единства не было. В рядах большевиков и меньшевиков появились ликвидаторы, отзовисты, ультиматисты, примиренцы – и все враждовали друг с другом.

Но зарубежные покровители все же не бросили российских радикалов. Они получали убежище, им удавалось найти работу. Кадры как бы консервировались на будущее. Много политических преступников осело в Америке. В 1908 г. в США был основан Союз русских рабочих, насчитывавший 10 тысяч членов. Он примкнул к американской организации анархо-синдикалистов «Индустриальные рабочие мира». А социал-демократы образовали «Российскую социалистическую федерацию», она вошла на правах национальной группы в Социалистическую партию США.

Мощный центр эмиграции образовался и в Англии. Причем, в отличие от Швейцарии или Франции, здесь представители разных партий прекрасно находили общий язык, их связывало между собой «Общество друзей русской свободы». От большевиков с ним взаимодействовал Литвинов. Сюда переехал и Чичерин, вступил в Британскую социалистическую партию, стал секретарем Комитета помощи русским политкаторжанам. Таким образом, в Лондоне оказался цвет будущей советской дипломатии. К здешней колонии эмигрантов присоединился младший брат предводителя уральских боевиков Якова Свердлова – Вениамин, бежавший за границу из сибирской ссылки.

Одним из активистов здешней революционной организации стал флотский инженер Костенко, завербованный в японском плену. Морское ведомство России включило его в комиссию, контролировавшую строительство на британских верфях крейсера «Рюрик». Получив от Костенко весточку, в Англию отправился и матрос Новиков (Прибой). Революционеры целенаправленно обрабатывали моряков, приходивших в Англию. Как писал Новиков, в порту на видных местах красовались объявления по-русски: «Человек, попавший в беду и нуждающийся в материальной помощи, всегда найдёт поддержку…» – и приводился адрес.

Костенко и Новиков стали работать под началом Савинкова. Для крейсера «Рюрик» из России прибыла команда моряков, из которых создали подпольную эсеровскую организацию. Готовили и теракт. Рассчитали: когда новый крейсер придет в Россию, его наверняка посетит сам Николай II. Двоих матросов, Авдеева и Коптеловича, воодушевили идеей убить государя, дали им револьверы. Савинков впоследствии вспоминал: «В октябре в Кронштадте состоялся высочайший смотр “Рюрику”. И Авдеев, и Коптелович встретились с царем лицом к лицу. Ни один из них не выстрелил» [69]. Все-таки рука русских людей не поднялась на своего государя! Или… чья-то молитва помогла? Незримо затронула душевные струны, надломила жесткую корку агитации на матросских сердцах?..

Когда «Рюрик» ушел в Россию, под руководством Новикова сформировали «летучий отряд», кочевавший по портам Европы и Северной Африки, где причаливали русские суда. Искали встреч с матросами, вели пропаганду. А в Англии среди эмигрантов оказались и латышские боевики. Их предводитель Яков Петерс создал из них гангстерскую группировку «Лесма». Она занялась рэкетом, ограблениями. Несколько раз вступала в жестокие перестрелки с полицией, в одной из них погибли трое сотрудников Скотланд-Ярда. Петерса арестовали, и имелись доказательства, что он стрелял в полисменов. Однако его вдруг не только освободили, но стали принимать в светских салонах. Вскоре он женился на дочери банкира Нэйзи Фримен, стал управляющим отдела импорта крупной торговой компании.

По мнению современных историков, причина столь странной «амнистии» и перемены в судьбе могла быть только одна – вербовка британской разведкой. Тем более что среди знакомых Петерса в Лондоне насчитывают по крайней мере троих агентов британских спецслужб – Людвига Мартенса и братьев Пиленс. А за вербовку российских революционеров в Лондоне по-прежнему отвечал Уильям Мелвилл – тот самый, который ранее работал с Юлианом Мархлевским, он же завязал первые контакты с Соломоном Розенблюмом (Сиднеем Рейли) [78, 98].

Впрочем, прямая связь с иностранными спецслужбами была среди революционеров не столь уж редким явлением. Троцкий, например, стал сотрудничать с политической полицией Австро-Венгрии [79]. За это ему обеспечили проживание в Вене, австрийская разведка отдала ему львовскую газету «Правда», ранее принадлежавшую украинским сепаратистам.

Ленин, выбравшись из Финляндии, тоже хотел поселиться в Австро-Венгрии, поближе к России. Но австрийские власти поняли, что он будет засылать через границу литературу, боевиков, как из Финляндии. В данный момент Вена не желала портить отношения с Санкт-Петербургом, и Ленину отказали. Ему пришлось осесть в Швейцарии. А здесь никакой живой работы не было, эмигранты увязали в собственных склоках. Владимир Ильич взялся издавать газетенку «Пролетарий» тиражом всего 1 тыс. экз., но пересылать ее было некуда. Организации, возрождавшиеся в России, едва успевали сообщить о себе за границу, как приходили известия, что их уже накрыли.

Горький зазывал Ленина к себе, на Капри. Тот съездил, но вернулся крайне встревоженный. У Горького, Красина и Богданова возник второй центр большевиков, издавалась его прежняя газета «Вперед»! Они вовсе не собирались считаться с первенством Ленина, а главное, делиться с ним деньгами! Вместо этого решили самостоятельно развернуть широкую деятельность. Наметили на 1909 г. создать на Капри «высшую партийную школу». Красин по своим связям стал собирать слушателей из разных организаций России. Им оплачивались проезд, проживание. Из авторитетных партийных деятелей набирали преподавателей, назначали им высокие оклады. В их числе пригласили и Ленина.

Но он возмущенно отказался. Объяснил это теоретическими разногласиями с Красиным и Богдановым. Обвинил их в «богоискательстве». Богданов перенял точку зрения, распространенную у западных социалистов, что марксизм не противоречит христианству (протестантскому). Но подобные размолвки служили только предлогом. Когда требовалось, Ленин прекрасно находил общий язык с европейскими социалистами-христианами. На самом деле он увидел угрозу своему лидерству! Заподозрил (и не без оснований) попытку свергнуть его. Школой руководили Горький, Красин и Богданов, они распоряжались деньгами, а Ленина нанимали как исполнителя! Такая школа могла стать зародышем обновленных партийных структур. Штаб на Капри, от него через слушателей нити поведут к местным организациям. Но возглавлял штаб не он!

Однако к концу 1908 г. у Ленина тоже появились большие деньги – как раз завершилась афера с сестрами фабриканта Шмидта и подставными мужьями. На счета Владимира Ильича в банк «Лионский кредит» перевели наследство. Он сразу окрылился. Из переполненной эмигрантами Швейцарии переехал во Францию. И первым делом, обретя финансы, он созвал в Париже партийную конференцию. Пригласил на нее не только большевиков, но и меньшевиков, демонстрируя единство с ними – а нацелился против «раскольников» с Капри. Их разгромили в пух и прах.

Кстати, и сам Ленин, дорвавшись до денег, в расходах не стеснялся. Не до такой степени, как Горький, но зажил на широкую ногу. Снял в Париже шикарную четырехкомнатную квартиру в элитном районе. Вместе с ним и Крупской поселились ее мать, сестра Мария Ульянова, поступившая учиться в Сорбонну. Держали прислугу, Ленин устраивал себе отпуска, ездил с женой в Ниццу [39].

Красин, Богданов и Горький все-таки собрали свою партийную школу. Но слушателей было всего 12 человек. А интриги Ленина принесли свои плоды. Представители нелегальных организаций ехали из России, уже зная, что главный центр партии находится в Париже. Были очень удивлены, не обнаружив в школе Ленина, написали ему. Он выплеснул обвинения в адрес «раскольников» и добился своего – развалил школу. Шестеро слушателей сразу бросили ее, поехали к Владимиру Ильичу. Остальные воспользовались возможностью пожить на прекрасном острове, но по окончании курса тоже прикатили в Париж, и удовлетворенный Ленин дополнял их образование своими лекциями.

Горький бушевал, как ураган. Честил Владимира Ильича во всем богатейшем спектре и литературной, и привычной ему босяцкой лексики. Ведь школа позволяла ему как-то оправдать и «списать» колоссальные личные траты. А сейчас альтернативный центр на Капри распался. Красин уехал в Германию, получив хорошую работу на фирме «Сименс». Попытку обойти себя Ленин вчерашним соратникам так и не простил. Горькому ответственных миссий больше не доверял. Да и Красин отныне оставался в партии на важных, но второстепенных постах.

Но в скором времени и на Ленина насели меньшевики. Обвинили его в том же самом, в чем он обвинял конкурентов с Капри – в «раскольничестве». Ведь и он ни с кем не намеревался делиться деньгами Шмидта, хотя партия сидела без средств. Тратил их, как хотел, сохранял для большевиков отдельный руководящий «Центр», издавал собственную газету «Пролетарий». Меньшевики вспомнили, что Шмидт завещал наследство РСДРП. Стали требовать передать его Центральному Комитету, а ЦК был меньшевистским. Владимир Ильич долго отбивался.

Наконец, ЦК пригрозил разорвать отношения с ленинской группировкой. А единство партии пока еще было важным для выборов в Думу, участия в международных мероприятиях – зарубежные социал-демократы гораздо больше считались с Плехановым, а не с Лениным. Скрепя сердце Владимир Ильич сдался. В 1910 г. состоялся пленум ЦК. Фракционность и терроризм осудили, издание отдельной газеты «Пролетарий» прекращалось. Дольше всего спорили за деньги Шмидта. Уступать их меньшевистскому ЦК Ленин наотрез не желал.

Обратились к «третейскому суду» Германской социал-демократической партии и выработали компромисс. Деньги передавались немецким «держателям» – Каутскому, Кларе Цеткин и Мерингу – с условием, что они будут выделяться только на общепартийные цели с согласия меньшевиков и большевиков. Теперь «держатели» стали платить весьма скромное жалованье членам ЦК, сотрудникам редакции общепартийной газеты «Социал-демократ». Ленину пришлось урезать запросы, переехать из четырехкомнатных апартаментов в двухкомнатную квартирку.

А чтобы вытянуть у «держателей» суммы побольше, требовались общепартийные проекты, с которыми согласился бы меньшевистский ЦК. Вот тут Ленин ухватился за идею Красина и Горького – создать партийную школу для подготовки «рабочих пропагандистов». Она была гораздо беднее, чем на Капри. Из России приехали 15 учеников, сняли несколько домиков в пригороде Парижа, Лонжюмо. Готовили еду артелью, жили по-дачному. Зато преподавателей Ленин набрал чуть ли не больше, чем слушателей. Занятия вели он сам, Зиновьев, Каменев, Семашко, Рязанов, Раппопорт, Стеклов, Арманд, Финн-Енотаевский, Луначарский, Вольский, помогала Крупская.

Практическая ценность такой работы была нулевой. Из 27 учеников двух школ 4 оказались полицейскими провокаторами. А заметный след в революции оставил лишь один – Орджоникидзе. Но Ленин смог под свою школу получить из «общих» денег приличную сумму. Здесь он выступал руководителем, утверждая перед представителями из России свое положение лидера. А вдобавок школа ознаменовалась для него бурным романом с Инессой Арманд.

Кстати, российские правоохранительные органы вскрыли и японские источники финансирования оппозиции во время войны. Их не скрывали, Департамент полиции издал брошюру «Японские деньги в русской революции». Приводились доказательства, документы. Под удар попали не только скрывающиеся нелегалы, но и видные общественники, депутаты Думы – Милюков, Струве, Чернов, Долгоруков, Натансон и др. Но российская общественность брошюру… проигнорировала. Восприняла ее однозначно: «царский режим» опустился до грязной клеветы, силясь дискредитировать своих противников, честных и достойных людей.

Узел шестой. В антракте

Григорий Ефимович Распутин вспоминал о себе: «В 15 лет в моем селе в летнюю пору, когда солнышко тепло грело, а птицы пели райские песни, я ходил по дорожке и не смел идти посредине ее… Я мечтал о Боге… Душа моя рвалась вдаль… Не раз, мечтая так, я плакал, и сам не знал, откуда слезы и зачем они. Постарше с товарищами подолгу беседовал о Боге, о приходе, о птицах… Я верил в хорошее, в доброе… и часто сиживал я со стариками, слушал их рассказы о святых, о великих подвигах, о больших делах, о Царе Грозном и многомилостивом… Так прошла моя юность. В каком-то созерцании, в каком-то сне… И потом, когда жизнь коснулась, дотронулась до меня, я бежал куда-нибудь в угол и тайно молился… Неудовлетворен я был. На многое ответа не находил… И грустно было…»

Он рассказывал о своих ранних паломничествах в сибирские скиты и монастыри. О том, как познакомился в этих походах с такой же богомолкой Прасковьей, женился на ней, родились трое детишек. А потом было главное. Когда он работал в поле, ему явилась Сама Пресвятая Богородица, благословила Григория и исчезла. Старец Макарий Актайский истолковал, что ему предназначена какая-то важная миссия. По его совету Распутин оставил семью, хозяйство, отправился уже в настоящие дальние странствия – на Афон, на Святую Землю…

Царя и Александру Федоровну увидели в нем что-то очень и очень близкое, теплое, чистое. Они сами в паломнических поездках по России ощутили всю силу именно такого, народного, православия – простого и искреннего, без мудрствований, без наносной мишуры. Как прозрачная, невыразимо вкусная родниковая вода, с которой не могут сравниться никакие изысканные напитки. В лице Григория Ефимовича они как раз и нашли такой родник. Документы свидетельствуют, что их встречи начались еще до того, как понадобилась врачебная помощь Распутина, в домике фрейлины императрицы Анны Вырубовой.

В декабре 1906 г. Григорий Ефимович подал прошение на высочайшее имя о прибавлении второй фамилии – Распутин-Новый, ссылаясь на то, что в его краях фамилия Распутин была слишком распространенной. Государь удовлетворил прошение. А 12 марта 1907 г. Николай II записал в дневнике: «Вечером покатались и заехали к Анне В. Видели Григория с Феофаном: так было хорошо!» 6 апреля следующая запись: «Имели радость повидать и поговорить с Григорием. Обедала Анна».

Но в это же время произошло охлаждение государя с великим князем Николаем Николаевичем. До сих пор он считался опорой царя, претендовал на роль главного советника. Хотя он был человеком совсем иного склада – англофилом, вращался в масонских кругах, увлекался спиритизмом, а в армии его прозвали «Лукавый» за чрезмерное честолюбие, жажду власти, интриги и мстительность. Так что душевной близости никак не получалось. Царь доверял ему как родственнику, как военному – и все же чувствовал «чужое». А весной 1907 г. наложились семейные дрязги великих князей.

Сестрам-черногоркам, в свое время познакомившим Николая II с Григорием Ефимовичем, до чистоты православия тоже было далеко – их тянуло ко всему «потустороннему», и мода на Распутина как на «диковинку» отлично уживалась у них с всевозможными оккультными увлечениями. У одной из них, Станы, были отвратительные отношения со своим мужем, герцогом Лейхтенбергским. Но она уже давно сошлась через сестру с братом ее мужа – великим князем Николаем Николаевичем. В конце 1906 г. Стана наконец-то смогла получить от мужа согласие на развод. Они с любовником подали прошение о вступлении в брак.

Николай II скрепя сердце дал согласие, ведь речь шла о законном оформлении уже существующих отношений. Но отнесся крайне отрицательно и к разводу, и к браку. То и другое противоречило православным канонам, Стана фактически выходила замуж за близкого родственника, две родных сестры становились женами родных братьев. Царь на венчании не присутствовал. Конечно же, и Распутин никак не мог одобрить такой брак. Возможно, говорил об этом. А его сближение с царской семьей и собственное отдаление великий князь Николай Николаевич и сестры-черногорки восприняли так, как привыкли понимать они сами – как соперничество за влияние на Николая II.

В сентябре 1907 г. была предпринята первая попытка оклеветать Григория Ефимовича. Исследователи считают, что инициировала ее Милица Черногорская, имевшая связи в Синоде. Был вдруг поднят старый донос 1903 г., что Распутин состоял в секте «хлыстов» и проповедует ересь. Впрочем, более вероятно, что донос состряпали задним числом: он содержит явные анахронизмы, что к нему в Покровское приезжают дамы «из самого Петербурга», хотя в 1903 г. подобных гостей еще не было и быть не могло. Тем не менее Тобольской духовной консисторией было заведено дело, расследование велось очень тщательно, опытными специалистами по сектам, но оно полностью «развалилось», ничего подозрительного выявлено не было. Тобольский епископ Антоний закрыл дело.

Но в это же время стало сбываться предвидение старца Макария Актайского, его наставление Распутину: «Утешай царственных самодержцев». У наследника престола обнаружилась страшная наследственная болезнь – гемофилия. Пониженная свертываемость крови. Любая рана или ссадина могла стать для него смертельной. Любой ушиб вызывал серьезное внутреннее кровоизлияние. От резких движений могли возникнуть кровоизлияния в суставах. Средств исцеления медицина в то время не знала. Причем лечение только ухудшало состояние. Врачи пользовали мальчика новейшим и, как считалось, лучшим лекарством – аспирином. Он действительно уменьшает боль, но… медицинские светила еще не имели представления о том, что сейчас знает любая медсестра. Аспирин дополнительно разжижает кровь.

В конце 1907 г. грянула беда. Кровотечение остановить не удавалось. Мальчик угасал. Врачи исчерпали все средства и уже считали, что надежды нет. Царь и Александра Федоровна были в отчаянии – тут-то и вспомнили о Распутине. О чудесных исцелениях по его молитвам уже было известно. Послали за ним. Очевидцы потом вспоминали: «У Цесаревича Алексея был сильный приступ гемофилии. Обессиленный от потери крови, он лежал на кровати с закрытыми глазами. Рядом с ним стояла Государыня и горько рыдала. Вошел Распутин. Он повелительным тоном потребовал, чтобы все присутствующие опустились на колени и молились. Сам же устремил свой проницательный взгляд на больного ребенка и положил руку ему на голову. Цесаревич слегка вздрогнул и открыл глаза. Он не испугался, увидев около себя чужого бородатого человека, а улыбнулся. Это был знак того, что жизнь стала возвращаться к больному. Кровотечение остановилось, кризис прошел, и Цесаревич стал поправляться». Царская семья обрела в лице старца Григория мощную и надежную защиту в своем горе.

Династия выжила. Но и вся Россия быстро оживала после революционных потрясений. Столыпин навел твердый порядок. Избирательные реформы оказались довольно эффективными. В III Государственной Думе вместо кадетов и эсеров, настроенных крушить и ниспровергать, на ведущую роль вышла умеренная партия октябристов Гучкова. Он стал руководителем самой большой фракции, а потом и председателем Думы, проявлял готовность сотрудничать с правительством, поддержал Столыпина, за что заслужил конфронтацию со стороны «прогрессивной» общественности.

Кризис в экономике сменился новым мощным подъемом. С 1900 по 1914 гг. объем промышленного производства вырос втрое. По темпам роста промышленной продукции и роста производительности труда Россия вышла на первое место в мире, опередив США, которые также переживали период бурного развития. По объему производства наша страна занимала четвертое, а по доходам на душу населения – пятое место в мире. Впрочем, эти цифры определялись зарубежными исследователями и являются весьма некорректными. Потому что в системы экономики западных держав были включены и их колонии (или, у США, сырьевые придатки). За счет этого обрабатывающая промышленность метрополий получала высокие показатели. Но «души населения» колоний и придатков в расчет не принимались. И если бы к жителям Англии добавить население Индии, Бирмы, Египта, Судана и т. д., то реальная цифра «доходов на душу» оказалась бы куда ниже российской. В развитии российской экономики участвовал и иностранный капитал. Но объем зарубежных вложений в отечественную промышленность составлял 9–14 % – примерно столько же, сколько в западных странах. Это было нормальным явлением – привлекать иностранные инвестиции. Внешний долг России к 1914 г. (8 млрд франков – 2,996 млрд руб.) был вдвое меньше, чем внешний долг США.

Средняя заработная плата рабочих в России была самой высокой в Европе, уступала только американцам (но в США была выше интенсивность труда, там рабочих «выжимали» сильнее). В сельском хозяйстве тоже наблюдался значительный подъем.

В исторической литературе можно встретить утверждения, что аграрная реформа Столыпина не удалась, потому что разрушить патриархальную сельскую общину не удалось, из нее выделилось лишь 8 % крестьян. Но эта оценка категорически неверна. Потому что Столыпин вовсе не ставил себе целью разрушение крестьянской общины. Он намечал реформирование сельского хозяйства в целом, и для этого предусматривались несколько путей.

Кто выходил из общины? С одной стороны, зажиточные «кулаки», желавшие выделиться в индивидуальные хозяйства. С другой – бесхозяйственная беднота, пьяницы, гуляки, чтобы получить возможность продать свою землю. Но те и другие мешали общине! Первые подминали ее под себя, вторые были для нее обузой. Освободившись от них, община получала более эффективные возможности развиваться. А реформы Столыпина предлагали ей такие пути, как кооперация, при поддержке правительства создавались агрономические курсы для крестьян, опытные станции сельскохозяйственной техники. Этими возможностями воспользовались более половины крестьян. Значительно повышалась урожайность, росло благосостояние. Для желающих развернулись и переселенческие программы – из перенаселенных центральных губерний можно было переехать и получить вдоволь земли на Алтае, в Сибири, Казахстане, на Дальнем Востоке.

Не мешает вспомнить и о том, что аграрные реформы были лишь частью единого комплекса, задуманного Столыпиным. Их должны были дополнить административные преобразования – законы о сельском, волостном, уездном управлении. Выборному общинному самоуправлению предоставлялись большие права, даже передавалась часть полицейских функций. Таким образом, опорой монархии становились не дворянство и чиновники, уже насквозь зараженные разрушительными западными теориями, а большинство народа! Но эти законы, казалось бы целиком демократичные, Дума, взывающая о «демократии», почему-то так и не приняла.

Да, наряду с успехами можно было отметить и тревожные симптомы. В годы революции в России стали активно плодиться масонские ложи. Манифест от 17 октября о даровании гражданских свобод был воспринят «вольными каменщиками» как снятие запретов на их деятельность. Они даже сделали попытку официально регистрироваться как легальные организации. Правда, этого власти не позволили, но они множились и без регистрации, в 1906 г. только Великий Восток (французское политическое масонство) создал около 50 лож в России.

А вот с Союзом Русского Народа стало неладно. В 1906–1907 гг. он стал самой массовой организацией в стране. Его благословляли и вступили в него св. праведный Иоанн Кронштадтский, будущий патриарх епископ Сергий (Страгородский), будущие священномученики епископ Макарий (Гневушев), выдающийся богослов и проповедник протоиерей Иоанн Восторгов. На собрания Союза стекалось по 20–30 тыс. человек. Проводились Всероссийские съезды русских людей (а национальность определялась в Российской империи не по происхождению, а по вере. К «русским» относились украинцы, белорусы, молдаване и выходцы из любых других народов, принявшие православие). По городам создавались дружины самообороны, иногда вооруженные.

Но начались вдруг интриги внутри Союза. Его основателя и идейного вдохновителя, врача Александра Дубровина, стал теснить в руководстве честолюбивый заместитель, Владимир Путишкевич. После конфликтов он вообще откололся, создал отдельную организацию – Союз Михаила Архангела. Покатились и дальнейшие дрязги. Дубровин был противником парламентаризма, выступал за возврат к неограниченной монархии, а против него выступил Марков, считая Думу положительным явлением. Нашлись и другие деятели, метившие на лидерство. Дубровина вообще попытались отравить. А пока он лечился, его заменили в руководстве графом Коновницыным. От Союза отвернулась и церковная верхушка, запретила священнослужителям участвовать в нем. Перессорившись, Союз Русского Народа распался на несколько обломков. Те из них, которые получили представительство в Думе, стали блокироваться с октябристами Гучкова.

После русско-японской войны было обращено большое внимание на изучение ее опыта, повышение боеспособности войск. Комиссию по реорганизации армии возглавил великий князь Николай Николаевич. Но и в этих вопросах Гучков неожиданно стал играть очень яркую роль. Он предложил создать в Думе комиссию по государственной обороне и сам же возглавил ее. Со стороны царя и военного командования такая инициатива вызвала недоумение и недовольство. Руководство вооруженными силами они считали собственной прерогативой и допускать в военную сферу думских политиков не считали нужным.

Но Гучков повел очень умелую игру. Своими союзниками он сделал молодых генералов и полковников – энергичных, талантливых и при этом недовольных начальством. Считавших, что в высших эшелонах командования засели ретрограды, а их самих затирают, не дают ходу. Из военных друзей Гучков создал подобие неформального клуба. Они встречались дома у Александра Ивановича, обсуждали армейские проблемы. Этот «Домашний генеральный штаб» или «кружок Гучкова» подавал действительно ценные идеи по реорганизации вооруженных сил, Гучков собирал здесь и информацию о недостатках, а потом озвучивал ее с думской трибуны.

Особенно громкой стала история с великими князьями: по давней традиции они возглавляли рода войск, те или иные направления работы в армии. В 1908 г. Гучков произнес речь, где вывалил факты, перечислил имена великих князей и показал, что их руководство является помехой для вооруженных сил. Подхватили газетчики, раздули скандал. Царь был очень возмущен, но не самим вскрытием негатива, а методами Гучкова. Говорил, что председатель Думы вполне мог сделать ему конфиденциальный доклад. А речь с думской трибуны, по сути, подрывала авторитет царствующего дома. В общем-то, многое было правильно, со многим Николай II согласился, и некоторых великих князей вскоре убрали с командных постов. И другие преобразования, которые разрабатывала и предлагала думская комиссия, оказывались нужными и полезными.

Но в случае с великими князьями для Гучкова получился полезным как раз скандал, очень поднял его персональный рейтинг. А в военной верхушке в результате его деятельности образовалась трещина. Среди генералов и старших офицеров, причем лучших и настроенных однозначно патриотически, стала складываться группировка, ориентирующаяся не на царя, а на Думу. Ну а Н. Н. Берберова приводит данные из доклада масона Маргулиеса, сообщавшего о «военной ложе», куда вошли Гучков, генерал Гурко, полковник Половцев и еще ряд лиц «Домашнего генерального штаба».

А укрепление вооруженных сил было действительно насущной задачей. Международная обстановка оставалась нестабильной. В 1908 г. она обострилась очередной революцией – в Турции. Здесь существовала либеральная партия «Иттихад» («Единение и прогресс»), тесно связанная с масонской ложей «Молодая Турция», из-за этого членов партии чаще называют «младотурками». Существовали и армянские партии «Гнчак», «Дашнакцютюн», также переплетенные с масонскими структурами.

Все эти партии в Османской империи были запрещены. «Дашнакцютюн» создавала в армянских селениях отряды самообороны, поскольку султан Абдул-Хамид несколько раз устраивал резню армян. Но она участвовала и в русской революции, примыкая к эсерам. После ее подавления многие боевики «Дашнакцютюн» бежали в Турцию. В Париже младотурки и армянские дашнаки провели совещание и договорились объединить усилия. В это время в Македонии вспыхнуло новое восстание, турецкие войска выступили усмирять его, но среди офицеров многие состояли в заговоре. Момент сочли удачным. «Иттихад» и «Дашнакцутюн» подняли мятеж в Стамбуле. Султан вынужден был согласиться на конституционные реформы, созвать парламент, предоставив ему большие полномочия.

Правда, турецкие консерваторы скрытно подтянули в столицу надежные воинские части, и Абдул-Хамид сделал обратный ход. Отменил все уступки, объявил свою власть неограниченной. Но взбунтовалась армия в Македонии. Двинулась на Стамбул. К ней присоединились и македонские повстанцы, сразу прекратившие войну. Абдул-Хамида заставили отречься от престола. Выслали в Салоники, где он доживал век под домашним арестом. Султаном провозгласили его брата Мехмеда Решада, но он стал только марионеткой, от его лица стал править младотурецкий триумвират: Энвер-паша, Талаат-паша и Джемаль-паша.

Для России последствия оказались сперва очень неопределенными. С одной стороны, Абдул-Хамид был ее убежденным врагом. С другой – и революционеры никак не были друзьями царского правительства. Зато российскую оппозицию роднили с ними политические симпатии, а многих и масонские связи. Делегация кадетской партии решила посетить Турцию, перенять полезный опыт. Позже кадет и масон Маргулиес вспоминал: «В 1908 г… трое русских, я в том числе, решили съездить в Константинополь, чтобы познакомиться с техникой турецкого переворота… Неудача нашей революционной попытки 1904–1905 года, удача турецкой делала поездку поучительной. Каково же было изумление… когда в приемной Ахмет-Риза Бея мы встретили Гучкова». Встревоженные кадеты пытались предостерегать турок, что это сторонник правительства, дружит с «черносотенцами». Но те успокоили, что с Гучковым у них нормальные отношения. «Консультации с турецкими товарищами» стали совместными. А когда Александр Иванович вернулся в Россию, к его партии октябристов тоже пристало прозвище «младотурки».

Событиями в Стамбуле заинтересовались не только кадеты и октябристы. Респектабельная либеральная газета «Киевская мысль», самая читаемая на юге России, решила послать в Турцию своего корреспондента. Хотя по какой-то странной причине выбрала для этого беглого политического преступника, Александра Гельфанда – Парвуса. Появились его статьи, радостно приветствующие свержение «кровавого Абдул-Хамида», и читателям нетрудно было увидеть слегка завуалированные аналогии с Россией.

Впрочем, работа Парвуса не ограничилась журналистикой. «Киевская мысль» принадлежала мультимиллионеру Льву Бродскому. Его называли «королем» Киева. Он был членом правления нескольких банков, контролировал более четверти производства сахара в России, судоходство по Днепру, ему принадлежали крупнейшие мукомольные и другие предприятия, театры и игорные дома Киева, акции железных дорог на Украине [27]. А революция нарушила снабжение в Турции, развалила хозяйство. Парвус наладил поставки продовольствия от хозяев «Киевской мысли» и их компаньонов – муки, зерна, сахара, – чем спас Стамбул от голода.

Но оказалось, что Парвус связан и с Бэзилом Захарофом, директором британских заводов «Виккерс» и крупнейшим мировым продавцом оружия. Столь почтенный предприниматель снабжал оружием и русских, и турецких революционеров, при этом давно и плодотворно сотрудничал с английской разведкой. Сам Парвус, имея такие связи, стал экономическим и финансовым советником турецкого правительства. Через него начали действовать и германские фирмы. Он стал представлять в Стамбуле концерн Круппа и другие немецкие компании.

Повышенное внимание к Турции было, конечно же, неслучайным. Здесь, на Балканах, в Малой Азии, в зоне Черноморских проливов, пересеклись интересы многих великих держав. И революция вскоре спровоцировала кризис, поставивший Европу на грань большой войны. После русской победы над Османской империей в сражениях 1877–1878 гг. был заключен Сан-Стефанский мирный договор, по которому Босния и Герцеговина отходили к Сербии. Но вмешались Англия, Германия, Австро-Венгрия, Италия, Франция. На Берлинском конгрессе условия мира перекроили. В частности, Босния и Герцеговина формально остались в составе Османской империи, но передавались под мандатное управление Австро-Венгрии. Теперь Вена решила воспользоваться смутами в Турции. В 1909 г. она объявила об окончательном присоединении Боснии и Герцеговины. Но и Сербия не забыла о своих претензиях на эти земли, возмутилась, объявила мобилизацию.

Австрийцы стали сосредотачивать войска против нее. Французская дипломатия взялась обхаживать русских, подталкивала поддержать сербов. Но подал голос и германский кайзер. Предъявил вдруг царю ультиматум. Требовал не только выразить согласие на действия Вены, но и надавить на Сербию, чтобы тоже признала аннексию Боснии и Герцеговины. В противном случае угрожал выступить «во всеоружии». Многие члены русского правительства и депутаты Думы даже тон обращения сочли оскорбительным – на Россию цыкнули, как на второсортное княжество.

Однако решительным противником войны выступил Столыпин. Он настоял: требованиям Берлина и Вены надо безоговорочно уступить. Сербию предупредили, и она вынуждена была смириться.

А в 1910 г. в Потсдаме состоялась встреча Николая II с кайзером. Столыпин произвел на Вильгельма II глубочайшее впечатление. Он доказал германскому императору: войны между нашими странами нельзя допускать ни в коем случае. Потому что она закончится падением обеих империй. Удалось сгладить накопившиеся трения, договориться о взаимных уступках. Россия обещала не участвовать в английских интригах против Германии, признавала немецкие интересы в Турции. Взамен просила не поддерживать австрийцев на Балканах и признать Северный Иран сферой влияния русских. Стороны должны были обязаться не участвовать во враждебных друг другу союзах. Кайзеру такие условия понравились. Но встреча завершилась, и его принялось обрабатывать собственное окружение. Когда составлялся письменный текст соглашения, немцы постарались убрать из него все конкретные пункты, в том числе неучастие во враждебных союзах. А поддержку австрийцев не прекратили.

Правительство Столыпина сумело нормализовать и сложную ситуацию на Дальнем Востоке. В одряхлевшей Китайской империи царил полный развал. А Япония после войны завязла в долгах. Воспользоваться этим намеревались американцы. Для них настало время пожинать плоды русско-японской войны, проводить ту самую политику «открытых дверей», которую провозглашал Вашингтон. То есть внедряться самим в экономику здешнего региона. Особенную активность в данном отношении проявлял партнер Шиффа – «железнодорожный король» Гарриман.

Ему принадлежала магистраль, проложенная через США, от Нью-Йорка до Калифорнии, и Гарриман со своими компаньонами с огромным аппетитом косились на Транссибирскую магистраль России. Разрабатывались проекты перекупить ее, продолжить до Голландии и Англии, создав кругосветный железнодорожный концерн под американским контролем. Забрасывались удочки в Петербург о продаже акций магистрали – и непосредственно, и через посреднические фирмы. Но очень быстро стало ясно, что царь не намерен даже вести переговоров по данному поводу. Транссибирская дорога была национальным и государственным достоянием, сам Николай II, будучи наследником, возглавлял комиссию по ее строительству.

Но русско-японская война открыла возможности для других планов, хоть и более медленных. В счет долгов прибрать к рукам Южно-Маньчжурскую железную дорогу, которую Россия по условиям мира уступила Токио. Внедриться таким образом в Маньчжурию. А дальше можно будет расширять свое влияние на Китайско-Восточную железную дорогу. И на Транссибирскую… С предложением о продаже Южно-Маньчжурской магистрали в качестве представителя Гарримана поехал в Японию сам Шифф. А послом США в Китай президент Тафт в 1909 г. назначил Чарльза Крейна, тесно связанного и с российскими железными дорогами через свою компанию «Вестингауз», и с российской оппозицией.

В США считали вопрос уже почти решенным, однако Япония отлично поняла, что будет означать для нее внедрение американцев в Маньчжурию и Китай, и Шифф неожиданно получил отказ. Кроме того, Япония представила госдепартаменту категорические возражения против назначения Крейна послом в Китай. За два дня до его отъезда из США пришлось отменить это решение. Шифф разгневался. Вознамерился показать, как ссориться с американцами. Он отправился в Корею, созвал туда представителей других крупных концернов. Запустили своих агентов в Маньчжурию, Китай, Корею организовывать американские фирмы и напрочь вытеснять японские.

Но руку поддержки Токио протянула… Россия. Возникло предложение разделить сферы влияния. Япония с радостью согласилась. Она высказала свои пожелания аннексировать Корею. Царское правительство заявило, что не будет возражать при условии, что русские возьмут под контроль Монголию. Договорились и о Китае. Южная часть отходит под японское влияние, северная – под русское. В 1910 г. подписали соглашение, вчерашние враги стали друзьями. Японцы не замедлили забрать Корею себе. А американцы остались с носом. Их в Китай не пустили. Шифф написал разъяренное письмо барону Корекойо, с которым вел переговоры о займах – обвинял Японию, что она вошла в альянс с врагами всего человечества и ее теперь ждут крупные неприятности.

Между тем Столыпин пытался сгладить и внутренние напряжения в России. Он прекрасно понял, какую роль в разжигании русофобии играет «еврейский вопрос». Еще в 1907 г. он подготовил закон об отмене «черты оседлости». Уж такой законопроект Дума отвергнуть никак не могла! Его и не отвергали. Но… как будто не замечали. Ни II, ни III, ни IV Государственная Дума просто не стали его рассматривать. Он так и пролежал в Думе до самой революции, хотя в это же время либералы продолжали использовать «еврейский вопрос» для нападок на царское правительство.

Но премьер-министр, отнюдь не будучи антисемитом, увидел и другое. Основной экспорт России – хлеб, сахар и др. – целиком попал в руки Бродских и родственных им магнатов. Столыпин начал проработки, чтобы пресечь их монополию. Хотя сделать этого не успел. Он мешал слишком многим. Террористы вели на него настоящую охоту. Было 11 покушений, пострадали его сын и дочь. Но и в отношения между царем и премьер-министром недоброжелатели каплю за каплей вносили яд, стало намечаться охлаждение.

В марте 1911 г. со Столыпиным внезапно рассорился Гучков, до сих пор выступавший его опорой в Думе. Причина разрыва выглядела довольно странно. Петр Аркадьевич предложил новый закон о земствах в западных губерниях. В существующей системе там были представлены только крупные землевладельцы, в основном поляки. По проекту премьер-министра ценз снижался, и в земствах получали преобладание русские. Закон был вполне демократичным, Дума его приняла. Но отклонила верхняя палата, Госсовет. Тогда Столыпин все-таки «продавил». Настоял, чтобы Николай II на три дня приостановил работу парламента, а в таких случаях закон вводился царским указом. Но Гучков, выступавший сторонником закона, вдруг возмутился и ушел с поста председателя Думы. Заявлял, что закон-то хорош, но подобные методы недопустимы. Исследователи приходят к выводу, что Гучкову в данное время зачем-то понадобилось отмежеваться от Столыпина и ему просто подвернулся подходящий повод.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально