Таня Валько

Арабская кровь

* * *

Пусть те, кто претерпел от режимов и тирании вождей, обретут свободу и человеческое достоинство

Фабула повести основывается на событиях, которые произошли в Ливии во время «Арабской весны» в 2011 году, но описанные истории, а также участвующие в них герои вымышлены. Всякое сходство с людьми, находившимися когда‑либо или живущими в настоящее время в Ливии, случайно.

Предисловие

Дорогие читательницы, дорогие читатели!

Вы сейчас держите в руках повесть «Арабская кровь», которая описывает судьбы героинь из повестей «Арабская жена» и «Арабская дочь» во время «Арабской весны».

Выражение «Арабская весна» стало уже общепринятым и означает беспорядки, перевороты и революции, которые имели место в арабских странах начиная с 2010 года и по сегодняшний день. Однако моя книга не является ни исторической повестью, ни репортажем с мест тех событий. Это художественный вымысел, основанный на фактах гражданской войны в Ливии. В моей повести вымышленные герои попадают в водоворот действительных событий. Информацию я брала из телевизионных сводок в «Аль‑Джазире» или Си‑эн‑эн, а также из отчетов прессы и из Интернета. Описывая лагеря для беженцев, массовый исход из Ливии или нарушение прав человека, в том числе женщин и детей, я пользовалась рапортами защитников прав человека и знатоков темы или рассказами очевидцев. Однако я хочу подчеркнуть, что описанные ситуации и участвующие в них герои вымышлены. Всякое сходство с лицами, когда‑либо находившимися или живущими сейчас в Ливии, является случайным.

Такие фигуры, как Муаммар аль‑Каддафи или его сын Саиф, являются публичными особами, даже смерть ливийского лидера подавалась без подробностей, указанных в Интернете. История, описанная мной, полностью вымышлена, хотя и правдоподобна.

Очень часто в моей повести я обращаюсь к исламским источникам, которые для каждого мусульманина являются друзьями от рассвета до заката, от рождения и до смерти. Если хочешь понять арабскую культуру, прежде всего нужно ознакомиться с религией. Я ни в коем случае не относилась к ней пренебрежительно и не пыталась критиковать, потому что уважаю ее за возвышенную веру, иногда превратно истолкованную или использованную в мерзких целях. Лично я – горячая приверженка межрелигиозного диалога и терпимости.

Итак, дорогой читатель, повесть, которую ты взял в руки, поведет тебя в красивую средиземноморскую страну, которая была уничтожена войной, а ее невинные жители подверглись многим оскорблениям и несправедливости. Вымышленные герои проведут тебя по настоящим полям сражений и покажут, что значит ад войны в современном мире.

Встреча с матерью

Арабская Мириам, или Польская Марыся

По приезде в Эр‑Рияд, столицу Саудовской Аравии, Марыся поражается двум вещам. Во‑первых – благосостоянием этой страны, во‑вторых – богатством мужа. До этого она думала, что он очень успешный бизнесмен. Ей и в голову не приходило, что она вышла замуж за миллионера, хотя у самой не было ни гроша. Почему этот мужчина решился на брак с бедной девушкой, к тому же наполовину ливийкой, наполовину полькой? Наверное, единственным объяснением может быть большая любовь. Другая вещь, которая шокирует современную эмансипированную женщину, – это поведение мужа. В Йемене Хамид был совершенно другим человеком. И речь идет не только о чувствах, которые он проявлял к Марысе, но обо всем стиле жизни мужа. В Сане мужчина смотрел на нее горящими влюбленными глазами. Как только представлялся случай, брал ее за руки или обнимал. Он делал это в общественных местах и на глазах у людей, хоть это не одобрялось в традиционалистской мусульманской стране. Он часто взрывался неудержимым заразительным смехом, шутил, рассказывал забавные анекдоты и шалил, как маленький мальчик. В Эр‑Рияде его эмоциональность постепенно угасает, блеск в глазах блекнет и часто, особенно на людях, он смотрит на жену бесстрастно, почти с безразличием. Не может быть и речи даже о самом осторожном прикосновении на улице, во время визитов к его родне или посещении больших торговых центров. Бывает, что они видят какую‑нибудь дерзкую саудовскую пару, идущую под руку, но с ними такого не случается. Марыся в растерянности. Но затем, присмотревшись к мужчинам и супружеским парам вокруг, приходит к выводу: в данной стране это считается нормой. Любовь между людьми не должна демонстрироваться, потому что она ничто в сравнении с любовью к Аллаху. Жизнь набожного саудовца состоит в безграничном почитании Всевышнего. Пятиразовые молитвы, заполняющие весь день, и осознание, что живешь на святой мусульманской земле, означают, что, кроме Мекки, Медины и Аллаха, почти для всех людей в Саудовской Аравии, избранных и благословленных, ничто не имеет значения. «Наверное, поэтому они так себя ведут, – объясняет себе Марыся. – А может, их манеры – это только видимость, которую в этой стране нужно создавать?» Они просто не выставляют напоказ свои чувства, и с этим нужно смириться. Марысе это дается с большим трудом. Это противно ее стихийной средиземноморской натуре.

В конце января приходит весна – время пробуждения, радости и любви. Эта пора года красива, наверное, в каждой точке земного шара. По‑особенному это чувствуется в пустынных и сухих местах, где мало жизни. Погода даже в Эр‑Рияде, построенном посреди пустыни, замечательная. Впервые со времени приезда Марыся видит ошеломляющую голубизну безоблачного саудовского неба. Кристально чистый воздух наполняет легкие и придает сил, каждая травинка и кустик, даже самые маленькие, выпускают молодые побеги. Влажная земля прогревается нежными лучами солнца. Птицы целыми днями поют как ошалелые, а коты голосят ночами. Это идиллическое состояние длится, к сожалению, месяц, может, полтора. Позже, с начала апреля, небо скрывается за облаками пыли. После неудачной, полной трагизма поездки в Мадаин Салих и более поздних конфликтов с польским посольством Марыся вообще не покидает виллу. Молодая женщина закрывается в доме и даже не замечает смены времен года. Ее приятельница Кинга звонит пару раз, приглашает ее лично на народный праздник 3 Мая, который пышно празднуется в резиденции посольства. Но Марысю не удается уговорить. Хамид, видя испуг и растерянность жены, тоже не пытается вытащить ее на улицу. Не устраивает его и употребление алкоголя во время таких торжеств. В конце концов, Саудовская Аравия – это страна запретов и нельзя (по крайней мере так открыто) нарушать закон.

– Слушай, женщина! У меня хорошие… чудесные новости! – взволнованно кричит в трубку подруга, снова позвонив через две недели после большого приема.

– Wallahi, что случилось?

– Я обещала, что найду твою маму, помнишь?

– Да… – Сердце Марыси на секунду останавливается, чтобы через мгновение забиться в сумасшедшем ритме.

– Я была на мероприятии третьего мая, и она сама обратилась ко мне. Нужно было тебе прийти! – говорит она с упреком. – Ну, ничего. Я общалась с ней почти час и на сто процентов уверена, что Дорота – твоя мать. Ты мало о себе рассказывала, в частности о родителях. Но все подробности, о которых я знаю, совпадают. У тебя есть сестра Дарья, красивая девочка‑подросток, а Дорота вышла замуж во второй раз за поляка Лукаша. Он зарабатывает здесь, на «Эрикссоне», неплохие деньги.

– Гора с горой не сходится, а человек с человеком всегда может, – шепотом произносит Марыся слова покойной бабушки Нади, которая глубоко верила, что мать с дочерью когда‑нибудь встретятся.

– Кстати, у меня есть номер ее мобильного и адрес. Они живут в ДК.

– Я не была там. Что это за квартал?

– Ты живешь уже почти год в Эр‑Рияде и не знаешь, что такое ДК? Проснись, дама, перестань спать и гнить, двигайся!

– Спасибо, спасибо! Обязательно всегда быть до боли прямолинейной?

– Но ведь кто‑то же должен тебя встряхнуть, моя спящая красавица! ДК – это Дипломатический квартал, дипломатический район. Там находятся почти все посольства и резиденции, а также учреждения, магазины, парки, рестораны, виллы и апартаменты для обычных иностранцев, не только для тех, кто из корпуса. Женщины в ДК могут ходить без абайи[1]! Не могу поверить, что ты еще не была там!

– Если я не дипломат и не живу там, то как меня впустят? Сейчас припоминаю, что один или два раза мы с Хамидом проезжали по автостраде около этого места и я видела бетонные блоки, танкетки с пулеметами и толпы охраны и народной гвардии. Мышь бы не проскользнула.

– Конечно, проверяют каждый автомобиль, боятся, чтобы фундаменталисты‑головорезы не убили какого‑нибудь важного человека. Но, вообще‑то, каждый может туда попасть, это просто, как выпить стакан воды. Говоришь, что у тебя дело в каком‑нибудь бюро, – и дорога открыта.

– В таком случае я должна попробовать.

– Не говори, как типичная арабка, «Insz Allah»[2] или «bukra»[3], это меня грузит. Сделай это сейчас – тотчас, моментально. Я позвоню и договорюсь с Доротой. На когда? – Кинга берет дело в свои руки.

– Не вздумай! – вскрикивает в ужасе Марыся. – Я сама…

Она нервно сглатывает.

– Я должна еще все обдумать. – Марыся едва дышит от волнения. – Подожди, я сделаю это, когда успокоюсь, обещаю.

– Как хочешь! – От злости подруга цедит слова сквозь зубы и вешает трубку.

Марысе нужно время, чтобы созреть для свидания с матерью. Она вспоминает и обдумывает свой разговор с бабушкой. Это было еще в Йемене. Старая мудрая женщина не давала забыть девушке о ее корнях, месте рождения и матери.

– Бабушка, хватит приставать ко мне с этой Польшей! – Она помнит, как тогда на нее разозлилась, а случалось это очень редко. – И хватит называть меня Марысей. Это, во‑первых, ставит меня в неудобное положение, а кроме того, вводит в какое‑то состояние раздвоения личности. Я привыкла к имени Мириам, и девяносто девять и девять десятых процента людей так ко мне обращаются.

– Не понимаю тебя, дитя мое, – не сдавалась бабушка. – Почему ты так злишься на свою мать? Ведь она столько вытерпела, столько времени и денег потратила, чтобы тебя отыскать. А ты, как та глупая коза, не поехала с ней и обрекла себя на такую тяжкую судьбу. Никак не могу взять в толк, что ты скрываешь в глубине своей ранимой душеньки? Разве можно не любить мать?

– Все говорили, что она мертва. Но когда она нашлась, словно с луны свалилась, ее интересовала только Дарья! Меня она послала в задницу! – взорвалась тогда Марыся, впервые выказав, что чувствует.

– Но это неправда! – возразила Надя. – И ты уже достаточно взрослая, – добавила она, крепко прижав Марысю к себе, – поэтому я расскажу тебе все, что мне известно о трагической связи твоих мамы и папы. Узнаешь пару шокирующих подробностей о твоем отце, хотя наверняка у тебя уже сложилось собственное мнение о нем.

Она вздохнула, потому что никогда ни о ком плохо не говорила, – это причиняло ей боль.

– Твоей красивой матери никогда не жилось легко с моим сыном, потому что, честно говоря, из него вышел неплохой бандит. Но что поделаешь. Не знаю, как было в Польше, но, когда она приехала к нам в Ливию, видно было, что твой отец жестоко обращается с ней, в соответствии с шовинистической арабской традицией. Если хотел, то был милым, чутким, любящим и дарил счастье, привязывая ее к себе еще больше. Чаще, к сожалению, был самим собой – отталкивающим, противным хамом с садистскими наклонностями! Я не говорю о привычном издевательстве, об избиениях, что часто у нас случается. Он доводил бедную девушку психологически. Дорота прознала, конечно, о его заигрываниях с младшей сестрой, Самирой, против чего вся семья не могла ничего поделать. Какова была его реакция? Обиделся на всех и вся и выехал, наверное, на целый месяц, оставив молодую жену в чужом доме, в чужой стране. Потом возвратился как ни в чем не бывало.

Со временем Дорота, будучи умной и терпеливой девушкой, начала привыкать к новому окружению и постепенно становилась независимой. Но как только она высунула нос наружу – познакомилась с польскими подругами, начала ходить на фитнес, получила хорошо оплачиваемую работу в польской школе, – он превратил ее жизнь в ад. Дот хотела добраться до Ливии, но могла это сделать исключительно в одиночку, без тебя. Ты ведь знаешь, что ребенок принадлежит отцу, а не матери, которая девять месяцев носит его под сердцем, рожает в муках, кормит грудью и воспитывает. Ха! Абсурд?! Что ж, твоя бедная мама по‑прежнему до такой степени любила твоего отца‑деспота, что готова была закрыть глаза на все его выходки. Пожертвовать собой ради мира и добра в семье и ради того, чтобы ты, моя панночка, жила в нормальном, не разрушенном распрями доме. Наконец Ахмед вывез вас на ферму за городом. Я не могу рассказать, как красиво он все устроил, но это была золотая клетка в абсолютной глуши. Однако твоя влюбленная мама пережила там, наверное, минуты счастья, о чем свидетельствовало рождение Дарьи. Позднее началось еще большее пекло, ведь мой сын связался с фундаменталистами. Он даже выступил по телевидению во время манифестации, поддерживающей Усаму бен Ладена после взрыва Всемирного торгового центра 11 сентября 2001 года. Экстремизм в Ливии карался и карается смертью, а ответственность несут коллективно. Один из членов семьи набедокурит, а наказаны будут все. Из‑за этого мы должны были буквально в тот же день бежать из Триполи. Тут помогла Малика, которая выбила себе должность в Гане. А что происходило с твоей мамой в то время, не имею понятия и боюсь, что даже тетя Малика не знала до конца эту историю. Одна Самира, пожалуй, знает все, потому что общалась с Доротой и помогала ей вывезти вас из Ливии. Договаривалась как умела, чтобы посетить праздник Святого Николая в польском посольстве. Там было назначено свидание, там вас и планировали передать матери. Но ты не хотела даже слышать об этом, предпочла отправиться на мероприятие с Маликой и ее подругами.

После этого признания бабушки у Марыси прояснилось в голове. Она сама была виновата, что не выехала тогда из Ливии вместе с матерью и младшей сестрой. Значит, никаких претензий и быть не может. Она не должна обвинять мать в недостатке любви или стараний найти свою старшую дочь.

Марыся не забудет до конца жизни событий того страшного дня, когда с Самирой произошел несчастный случай. После этого тетя впала в кому, а сестричка Марыси Дарья исчезла. Тетя Малика хотела ей что‑то рассказать о маме и сестре уже перед своей смертью, но не смогла. Она все это время скрывала правду и забрала тайну с собой в могилу. Если бы было желание, то уже в детстве Марыся воссоединилась бы с семьей и жила в спокойной нормальной стране, где нет бунтовщиков, террористов и где мужчины на протяжении веков не подвергают дискриминации женщин по закону.

Сейчас молодая женщина впервые за многие годы вынимает помятую фотографию матери, спрятанную глубоко в шкатулке у кровати. Марыся вздыхает, глядя на красивую блондинку, которая держит ладони на округленном беременностью животе и счастливо улыбается.

– Во имя Аллаха, еду! – выкрикивает Марыся, срываясь с места. – Без звонка, без договоренности. Моя мать живет в этом же городе, а я струшу и не навещу ее?

– Лукаш, открой дверь, у меня мокрые руки! – кричит Дорота из кухни в сторону зала.

– Я тоже кое‑чем занят, женщина, ты ближе.

– Разумеется, как всегда, – вздыхает она. – Даруся, присмотри одну минутку за Адашем, я сейчас вернусь.

– Хорошо, хорошо, – с улыбкой отвечает девочка‑подросток, обнимая брата рукой. – Вот кому‑то горит. Никого же не ждали.

По‑прежнему худенькая, хотя уже почти сорокалетняя Дорота выходит во двор, где ее удушливым пеклом обволакивает жар Эр‑Рияда.

– I am coming! – кричит женщина, слыша следующий звонок.

Она злится на такое наглое нетерпение непрошеного гостя, резко открывает металлические ворота и застывает как вкопанная. На лестнице перед домом стоит молодая девушка с арабскими чертами лица и удивительно светлой кожей, вьющимися золотыми волосами, в длинной, до земли, абайе.

– Кто это? – слышит за собой Дорота голоса Лукаша и Дарьи.

– День добрый, мама… Наконец‑то я тебя нашла.

– Моя Марыся, моя доченька любимая! – Сдерживая слезы, Дорота протягивает руки и обнимает за шею так долго разыскиваемого ребенка.

Она ведет взрослую дочь в дом в сопровождении застигнутого врасплох Лукаша и Дарьи с маленьким Адашем на руках. Дорота берет у Марыси черный плащ и с удовольствием смотрит на стройную, хорошо сложенную фигурку девушки. Дочь выше ее на полголовы, у нее длинные ноги, как у отца, и тонкая талия, как у матери, а большая грудь, пожалуй, как у арабских предков по женской линии. Цвет ее волос напоминает созревшее льняное зерно или мед, подсвеченный лучами солнца. Глаза типично арабские – миндалевидной формы, темно‑карие, смешанные с чистым золотом. Их необычность подчеркивают темно‑каштановые брови, которые, как крылья пугливой бабочки, ежеминутно поднимаются и опускаются. Ее семитский нос свидетельствует об арабском происхождении, но он не большой, как у некоторых арабок.

– Эй, так ты и есть моя легендарная сестра, которую я знаю только по рассказам?! – выкрикивает Дарья, не в силах выдержать гнетущей тишины. – Давай поцелуемся, не стой истуканом.

Свободной рукой она притягивает Марысю за шею и звучно чмокает.

– Меня зовут Лукаш, – представляется мужчина с приятным и спокойным выражением лица. Он носит элегантные очки в золотой оправе и бреет лысеющую голову. Под рубашкой вырисовывается небольшой живот мужчины среднего возраста.

– Сядем в зале. – Он жестом приглашает войти в гостиную, потому что мать с дочерью совершенно окаменели и стоят в прихожей, как две жены Лота.

Дом очень красивый и просторный, хотя, конечно, не дотягивает до особняка, в котором живет Марыся. Зал обставлен современно и без чрезмерной роскоши, а украшают его изделия саудовских ремесленников. Через застекленную стену и дверь на террасу виден небольшой садик с маленьким бассейном, вокруг которого стоят пластиковые стулья и столик. Тут же – небольшая песочница, пластиковая горка и разбросанные везде детские игрушки.

– Вот так мы живем, – начинает Дорота, следя за взглядом Марыси. – А ты где живешь? Я слышала от Кинги, что у тебя муж‑саудовец, – говорит она с нескрываемым недовольством в голосе.

– Мы можем перейти на английский? Я не очень понимаю, – прерывает Марыся поток польских слов.

– Well… – Мать с неодобрением кривит губы и грустно вздыхает.

– Of course! – быстро выкрикивает Дарья, нисколько не смущаясь и необычайно радуясь, что видит сестру.

– Это понятно, что ты не говоришь по‑польски, потому что воспитывалась в арабской семье, не говорила на родном языке, – поясняет мужчина, с осуждением глядя на жену.

– Собственно… – Марыся повышает голос. Она чувствует себя не в своей тарелке среди чужих людей. Начинает жалеть, что пришла сюда.

– Мама, возьми Адаша, а я займусь сестрой, – подхватывается Дарья. – Пойдем в кухню, нальем себе что‑нибудь выпить. Даже не предложили бедной девушке стакана воды, а жара чертова!

– Не выражайся! – Дорота держит свою семью в ежовых рукавицах.

Когда девушки выходят, супруги начинают шептаться между собой, что еще больше стесняет гостью. «Ведь могли бы даже кричать на этом странном трескучем языке, все равно не поняла бы, – говорит Марыся про себя. – Такое уж мое счастье, что даже семья меня не признает». Ей становится все больше обидно, и слезы наворачиваются на глаза.

– Эй, не обращай внимания! – Дарья сразу это замечает. – У мамы такое настроение. Это называется менопауза.

Она злорадно улыбается.

– Спасибо. – Марыся сдерживает слезы. Язвительность девочки‑подростка ее радует. Она чувствует, что любит эту девочку всем сердцем и хотела бы с ней общаться.

– Ты помнишь что‑то о Гане? – спрашивает Марыся с надеждой в голосе.

– Пардон, была слишком мала. У меня какие‑то разрозненные картинки в голове. Слушай, а там был фонтан посреди сада? И мусульманская прислуга? Я помню страшно худую чернокожую женщину. Я боялась ее, как дьявола, в особенности ее больших глаз.

Дарья смеется, наливая колу в стаканы, полные льда.

– Да, точно! А бабушку Надю?

– Мне снится повторяющийся сон: добрая седая арабка наклоняется надо мной и целует. Она пахнет пижмой и старостью.

– Девочки, идите к нам! Поболтаем вместе! – зовет мать из зала.

– Чем ты занималась все эти годы? – обращается она к Марысе. – Я знаю от Самиры, что вы были в Гане.

– Да. Там погибла тетя Малика. Потом мы возвратились в Триполи, где жили с бабушкой в таком прелестном маленьком домике в округе Фашлум.

– Но я тебя нашла на Гурджи!

– Мы переехали. – Женщины стараются не упоминать о том, что Марыся отказалась тогда вернуться с матерью в Польшу.

– И что дальше? Мой детектив потерял вас из виду.

– Позже был Йемен. Я пробыла там два чудесных года. Жила в большой семье, познакомилась с друзьями, узнала любовь…

– Саудовца в Йемене? Он должен быть бедным, как церковная мышь, а может, что‑то натворил в своей собственной стране, что оттуда переехал? Многие так делают.

Дорота не может совладать со своим острым языком и неосознанно ранит девушку.

– Wallahi! Хамид – хороший человек! – Марыся, взывая к имени Бога и поднимая при этом руку вверх, реагирует типично по‑арабски. В то же время она благодарит в душе Кингу, что не сказала матери о богатстве и положении ее мужа. Порядочная все же девушка и знает жизнь.

– А чем он занимается?

– Он бизнесмен.

– Как каждый араб, это, в конце концов, народ торгашей.

– Если ты так ненавидишь эту нацию, что же делаешь в такой стране, как Саудовская Аравия? – Марыся уже не выдерживает.

– А тебе здесь нравится?

– Конечно нет, ja’ani[4]… но не жалуюсь и не критикую, – говорит Марыся, повышая голос, кривя при этом губы и неодобрительно цокая языком. Поминутно она вынимает бумажную салфетку и вытирает ею то руки, то лоб, то губы. Перед ней их уже целая горка.

– Я все время это твержу, – вмешивается в разговор Лукаш. – Больше позитива. Ты останешься у нас обедать, Марыся? – меняет он тему. – Приглашаем.

– Не хочу мешать.

У девушки нет ни малейшего желания больше находиться в обществе острой на язык и негативно настроенной против нее матери.

– Что ты! Не уходи! – Дарья поддерживает отчима. – Позвони мужу, чтобы он тоже пришел.

– Может, в другой раз. Нужно привыкнуть друг к другу, – холодно заявляет Дорота. – Ты прямо из Йемена сюда приехала? – допытывается она.

– Да.

– Сколько тебе было лет, когда тебя выдали замуж? Пятнадцать?

– Дорота, что с тобой происходит? Так по ней тосковала, столько ночей проплакала, а сейчас так ведешь себя?! – Лукаш, вообще не понимая агрессии жены, не выдерживает.

– Просто я знаю арабские реалии. Это не ее вина, а только их чертовой традиции и старого исламского закона, которым они по‑прежнему руководствуются.

– Мне было почти двадцать, – отвечает девушка, со злостью поджимая губы. – Бабушка старалась выбить у меня из головы замужество, говоря, что я слишком молода, а йеменской семье вообще было все равно.

– Так почему так рано?

– А тебе сколько было лет, когда ты вышла замуж за моего отца? И почему это сделала? Ага, скорее всего, была беременна, а я, представь себе, нет. Я вышла замуж по любви.

У Дороты искривилось лицо после словесного выпада дочери.

– Просто такое окружение тебя устраивает, впитала эту культуру до мозга костей, – продолжает мать, не обращая внимания на колкости.

– Вместе с мужем и двоюродной сестрой мы участвовали в Сане в манифестации против того, чтобы замуж выдавали девочек, – бросает Марыся очередной аргумент.

– А какую школу ты закончила? Арабскую, для будущих жен?

– Английскую. – Молодая женщина заканчивает беседу, поднимается с дивана и быстрым шагом направляется к выходу. – Если ты так ненавидишь арабов, почему у тебя был арабский муж?! Нужно было сделать аборт, меньше бы тогда мы обе мучились! – выкрикивает она под конец, оглядываясь, чтобы найти свою абайю. – С арабским парнем можно иметь только арабского вылупка, отлично чувствуя себя в арабских реалиях и соблюдая арабские законы!

Выведенная из равновесия, Марыся дрожит всем телом, ее голос ломается, и чувствуется, что через минуту она взорвется истерическим плачем.

– Марыся! Прошу тебя! – Дорота наклоняет голову, закрывает лицо обеими ладонями и начинает всхлипывать, выливая из своих больших голубых глаз потоки слез. Они протекают между ее худыми пальцами и льются просто до запястий. Все в коридоре застывают. Даже маленький Адаш перестает лепетать, сидит на полу и грустно смотрит на маму, кривя маленькие губки.

– Чувство ненависти к арабам появилось у меня только тогда, когда твой отец глубоко меня ранил и страшно обидел. Это чудо, что я пережила ад, который он мне устроил.

Мать подбегает к взрослой дочери, крепко ее обнимает и притягивает к себе против ее воли. Девушка будто одеревенела, как кол проглотила.

– Извини меня, но когда я вижу, что моя дочь такая… арабка, то считаю, что этот прохвост выиграл.

– Никогда не считала себя типичным примером арабской девушки. Всегда протестовала против глупых шовинистических законов. А в Йемен выехала, скрываясь, собственно, от отца, который хотел сделать из меня прислугу для своей новой канадской жены и множества вылупков.

– Извини, извини! Я стала обобщать, это страшное, непростительное заблуждение. Один подлый араб не значит ведь, что все они такие.

Дорота берет дочь за руку и осторожно тянет девушку в направлении зала.

– Если бы ты тогда со мной возвратилась в Польшу, не случилось бы всего этого… – грустно повышает голос она, моргая полными слез глазами и хлюпая носом.

– Мы с Дарьей идем в кухню готовить обед, а вы или миритесь, или деритесь, – с улыбкой и вздохом облегчения говорит Лукаш, оставляя женщин вдвоем.

– Как там было? – Не дождавшись никакого отчета о встрече с матерью, Хамид с интересом наблюдает за своей красивой женой. Ее лицо еще белее, чем обычно, на нем читаются злость и ожесточение.

– Не хочешь об этом говорить? – Уже у самого дома муж снова пробует о чем‑либо узнать.

– Если захочу поговорить, все сама расскажу, – отвечает Марыся повышенным тоном, сразу же после этого поворачивается и вбегает, прыгая через ступеньки, на лестничную площадку. Полы атласной абайи развеваются во все стороны.

Услышав, как хлопнули большие деревянные дверные створки, Хамид решает не набрасываться на жену. Он усаживается в любимый «бентли» и отправляется за город. Девяносто процентов саудовских мужчин проводят таким образом свое свободное время. Гоняют на быстрых автомобилях, просиживают в кафе, выпивая целый океан кофе, или идут с приятелями в кальянную, где скрашивают вечер беседой и игрой в бильярд. Хамиду это кажется скучным, но в последнее время он старается избегать общества жены. Сегодня что‑то пошло не так, он узна́ет об этом раньше или позже. Он все меньше нуждается в разговорах и признаниях этой женщины. Он приходит к выводу, что, очевидно, так уж случается в каждой арабской семье.

Марыся (все еще в выходной одежде) лежит в спальне на большом супружеском ложе. Сегодняшний визит и свидание с матерью после стольких лет разлуки полностью ее доконали. Она чувствует себя совершенно обессиленной и расстроена до такой степени, что дрожит всем телом. Свернувшись клубочком, она обнимает колени длинными худыми руками, прячет лицо. Так она чувствует себя значительно лучше и более защищенно. У нее прошли спазмы в животе и судороги в мышцах. Молодая женщина закрывает глаза, и в памяти всплывают все острые слова, которые говорила ей мать и которые так ее уели. Каждая фраза в устах матери звучала подобно оскорблению. Да, Марыся должна признать, что чувствует себя больше арабкой, чем полькой. Но как же иначе? Ведь бо́льшую часть жизни она провела в ливийской семье, доброй, терпимой, любящей и современной. А эта женщина приписывала ей наихудшую, примитивную ментальность. Отец был, и где‑то наверняка есть, сволочью, но это не дает никому права обобщать и утверждать, что все арабы такие. Какой дурак может считать, что все они фундаменталисты, террористы, все обижают женщин и маленьких девочек и являются необразованными мракобесами? Это же нонсенс! Марыся думает о Хамиде, своем очень мусульманском, но необыкновенном муже, кузине Фалиле, не очень умном, но добром Ашрафе из Йемена, бедняге с мягким характером, и Аббасе, дяде с голубиным сердцем. И еще о других, обычных порядочных арабских мужчинах. Женщины Востока в жизни бы никогда так себя не повели, как ее мать. Сколько же тепла и любви Марыся получила от своей бабушки, какое терпение и понимание та выказывала и каким была добрым человеком! А Малика! Девушка, едва вспомнив ее имя, чувствует приступ печали, боли и стискивающей грудь тоски. Она была для нее не только теткой – она дала ей больше, чем какая‑либо мать. «Она меня любила, и я об этом знаю, – думает Марыся, вздыхая. – Это самый большой дар, который я от кого‑либо получала. Наверняка поэтому она и не рассказывала мне о матери, потому что боялась меня утратить. Может, и хорошо, что так случилось». Марыся расслабляется, представляя облик тетки и шутливую улыбку на ее лице. После вспоминает выражение лица Малики, когда Марыся в возрасте четырнадцати лет сообщила ей об изнасиловании и беременности. Другая женщина кричала бы, в чем‑то упрекала, может, даже ударила бы, а та посочувствовала и помогла решить позорную проблему. Она понимала, что это не вина Марыси. Малика, Самира, бабушка Надя, Лейла, Хадиджа были для нее ближе, чем эта высохшая светловолосая дылда. Марыся, измученная воспоминаниями, засыпает почти с первыми лучами солнца, вслушиваясь в утренний призыв муэдзина к молитве.

Дорота тоже не спит до рассвета. Размышляет. Она так долго тосковала, так стремилась отыскать дочь, но ту, свою малютку Марысю, которая говорила ей «мамочка». Ее разочаровал тот факт, что вдруг в ее жизни появилась взрослая, сформированная окружающим обществом девушка, с которой, кроме уз крови, вообще ничего Дороту не связывает. Женщина отдает себе отчет, что собственное отвратительное поведение было вызвано глупыми романтическими представлениями. Она сдуру вылила свою нелюбовь к арабам и горечь на ни в чем не повинную девушку. «Я нашла ее и потеряла, – сжав голову руками, думает Дорота, которая сидит у стола в кухне. – Но кто же после таких испытаний, как у меня, может нормально реагировать? Марыся ни о чем не догадывается и наверняка никогда не узнает, потому что больше не захочет меня видеть», – с горечью подытоживает она.

Дорота наливает себе очередной бокал домашнего вина и осушает его, цедя сквозь зубы: «Сегодня мне остается только напиться», – констатирует она с иронией и вспоминает маленькую доченьку, которая отлично чувствовала себя в доме ливийской семьи, носилась по саду и играла с ровесниками. В памяти всплывают воспоминания о том времени, когда они жили на ферме, облик доченьки, загоревшей до коричневого цвета, с распущенными, вьющимися, непослушными волосами. И все время в голове у Дороты звучат слова: «мамочка это, мамочка то, мамочка сё…». А потом тот последний ужасный момент, когда в испуге Дорота прижимала ее к своему бешено бьющемуся сердцу. Это страшное воспоминание больше пятнадцати лет Дорота старалась стереть из своей памяти. Она никогда к нему не возвращалась, но сейчас кошмар снова оживает.

Видение столь реалистично и так болезненно, как будто все произошло вчера. Она видит себя в испуге сидящей у окна большой спальни на их вилле в Триполи. Она ударяет себя по лбу молчащей черной трубкой телефона. Кому еще она может позвонить, кто захочет помочь измученной женщине с двумя маленькими детьми, кто захочет с ней разговаривать? Тогда она чувствовала себя страшно одинокой. С надеждой Дорота смотрела на опустевший дом свекрови по другую сторону узкой улицы, на увядшие листья, кружащиеся в сером от пыли воздухе. Уже чувствовалась зима. От страха она так крепко прижимала ничего не понимающую Дарью, которая сладко чмокала молоко из ее груди, щуря глаза от удовольствия. Сердце Дороты болезненно сжималось, а глаза наполнялись слезами. Как и сейчас, когда она вспоминает самые трагические минуты своей жизни. К ней возвращается образ старшей доченьки, шестилетней Марыси, которая тихо, на цыпочках, вошла в спальню и прижалась к маминой спине. Дорота посадила ее тогда к себе на колени и обняла. «Мамочка…» – Доченька для смелости произнесла это волшебное для нее слово. Какая же она тогда была грустная! Шестое чувство подсказывало ребенку, что происходит что‑то плохое. Дорота в конце концов позвонила к единственной родной душе в Триполи, которая у нее осталась. Это была Баська – наилучшая польская подруга. Еще минута – и Дороте удалось бы сбежать и спрятаться в безопасности в посольстве. Но не это ей было суждено. «Мне был уготован самый ужасный сценарий, который смог придумать Бог», – скептически подытоживает свою жизнь Дорота, забывая, что уже столько лет счастлива. Она бередит старые, уже давно зажившие раны. Она помнит, как подхватилась, как бегала, будто сумасшедшая, пакуя как попало самые необходимые вещи. Должна же она была взять с собой хотя бы пару трусов! Через пятнадцать минут она была готова, но опоздала, может, минуты на две. Вдруг она услышала, как внизу хлопнула входная дверь и раздались громкие мужские голоса. Мурашки побежали у нее по спине. Даже сейчас ее охватывает дрожь при воспоминании о той минуте. В ужасе она осмотрелась вокруг в поисках пути к спасению. Но беспомощно замерла, держа на руке Дарью и прикрыв собой Марысю. Она не могла ступить ни шагу. Дорота приложила палец к губам и жестом велела Марысе не издавать ни звука. В ужасе поправила соску Дарьи и, повернувшись, на цыпочках вышла в спальню.

Дорота по‑прежнему помнит все подробности, как будто просматривает в памяти заезженный фильм. Неизвестно, что произошло, может, от страха она чересчур крепко стиснула маленькую доченьку, а может, ее колотящееся сердце разбудило малютку. Дарья вдруг открыла глаза, скривила рожицу и издала вначале тихий писк, а через минуту уже выла, как сирена. Дорота закрыла дверь на ключ и забаррикадировала ее тяжелым комодом. Откуда взялись только силы, чтобы его передвинуть! К тому же сделала она это в сумасшедшем темпе. Метнулась в самый дальний угол спальни, потащив за собой испуганную Марысю. Они уселись на пол и, как цыплята, прижались друг к другу, но Дарья не прекращала своего концерта. Дорота, услышав шаги на лестнице, от страха стиснула зубы.

В эту минуту, спустя столько лет, сидя у кухонного стола и видя перед глазами давние образы и картины, Дорота натягивается, как струна. У нее перехватывает дыхание. Закрыв глаза, женщина вспоминает, как кто‑то дернул дверную ручку, потом начал колотить в тяжелую деревянную дверь, которая должна выдержать. Но через минуту мощный удар ноги сорвал замок и она поняла, что уже ничто не может их спасти. Сорванная с петель дверь перевернула тяжелый шкаф. У кого столько сил, чтобы такое сделать? Может быть, только у фурий? Тогда девочки начали голосить уже вдвоем, прижимаясь к матери, как маленькие беззащитные цыплята.

– А‑а‑а, какие цветочки ты здесь прячешь, хитрюга! – Какой‑то огромный подонок, ввалившийся в спальню, повернулся к Ахмеду, который стоял, шатаясь, у входа, и отвесил ему страшную оплеуху. – Ну, показывай, что тут.

Два прыжка – и вот он уже оказался около Дороты и начал тянуть ее за волосы.

– Какую блондинку себе отхватил! Ну‑ну! – отвратительно засмеялся он, скаля при этом пожелтевшие неровные зубы.

Взяв Дороту за волосы и за юбку, он бросил ее на большое супружеское ложе. Марысю он ударом руки отшвырнул к лежащей на полу Дарье. Еще раз оценил добычу взглядом, сжал потрескавшиеся губы, а потом медленно направился к покорному Ахмеду – мужу и отцу семьи.

– Ну, – сказал он наконец, как бы преодолевая сопротивление, – может, еще договоримся, приятель.

Когда громила отпустил светлые волосы Дороты, она, как львица, защищающая львят, бросилась к заплаканным и расстроенным доченькам. Сейчас, когда Дорота это вспоминает, она поджимает губы и с остервенением смотрит перед собой. Женщина полностью погрузилась в свое трагическое прошлое. Она помнит, как мужчины вышли из комнаты, оставив их в страхе и слезах. Ахмед не сделал ни единого шага в сторону своей жены и детей. Из коридора доносился шепот, а потом раздался противный горловой смех бандита. Позже к остальным присоединился еще один голос, полный веселья.

Через минуту чьи‑то тяжелые шаги послышались на лестнице, доносились какие‑то разговоры, чувствовалась вонь дешевых сигарет. Дорота с дочерьми сидела на полу неподвижно, словно происходящее не имело к ней никакого отношения. Ахмед вбежал в спальню. Не глядя на жену, он вырвал у нее кричащих детей, взял их, как котят, под мышки и, не оглядываясь, вышел.

В комнату с откупоренной бутылкой виски в руке вошел главарь, и Дорота уже тогда поняла, на чем строилось соглашение между мужчинами. Любимый муж без зазрения совести обменял ее на свою фундаменталистскую шкуру, а представитель ливийской полиции по борьбе с терроризмом получил за его свободу плату натурой.

Что ж, для одной короткой ночи этих воспоминаний чрезмерно много. Дорота трет глаза рукой, промокает бумажной салфеткой холодный пот со лба, доливает себе вина и выходит в сад. Воздух охватывает ее жаром, но она не обращает на это внимания. Ее бросает в пот от страшных воспоминаний прошлого. Она ложится на пластиковый шезлонг у бассейна и впервые с незапамятных времен закуривает сигарету. Широко открытыми глазами она смотрит в запыленное беззвездное саудовское небо. Словно на экране Дорота видит события того вечера и ночи.

В меру своих возможностей женщина старалась сопротивляться, но сила противного бандита огромна. Дорота не продержалась и минуты, почувствовав его лапы у себя внутри.

– О, какая тепленькая цыпочка, – дышал здоровяк ей в ухо, и от вони из его рта перехватывало дыхание в груди. – О, если б у меня дома была такая, я бы никуда по ночам не таскался и мне было бы плевать на тех, которые вешаются на меня, как груши.

– Ублюдок, дерьмо! – выкрикивала оскорбления Дорота, едва дыша под тяжестью огромного, навалившегося на нее туловища.

– Твоя правда, – смеялся насильник, срывая с нее одежду. – Святая правда, идиот этот твой парень.

После этих слов мир померк перед глазами Дороты и она почти потеряла сознание. Через несколько минут главарь, довольный собой, одним глотком опорожнил полбутылки водки.

– Эй, шеф! Не будь таким жадным, дай другим попользоваться! – услышала она настойчивые мужские голоса, доносящиеся из коридора.

– Пусть попробует кто‑нибудь сейчас войти, застрелю, как собаку, – угрожающе произнес главарь банды и добавил: – Успеете еще позабавиться.

Дороте было уже все равно. Тогда она лишь искренне надеялась, что не переживет этого.

– Ну что, куколка, продолжим? – спросил насильник противным голосом.

Из последних сил и остатков сознания она бросилась тогда царапать ногтями отвратительную носатую морду мучителя и с удовлетворением вспомнила, как из надбровья насильника хлынули струйки крови. А потом он сильно ударил ее и перед глазами у нее оказался разноцветный плед, который они с Ахмедом получили в подарок от его матери на седьмую годовщину свадьбы.

Даже сейчас, в темноте саудовской ночи, Дорота при воспоминании о страшном изнасиловании, жертвой которого она стала, чувствует боль внизу живота и обнимает его обеими руками. У нее сбивается дыхание, она поворачивается на бок и со стоном свивается клубочком.

– Пора в кровать. – Лукаш в пижаме наклоняется над женой и вытирает обратной стороной ладони ее лицо, мокрое от слез. – Не возвращайся в прошлое, любимая, а то порядком завязнешь в нем.

Дорота молниеносно поворачивается к любимому мужчине и изо всех сил прижимается к его руке, притягивая его как можно ближе. Она взрывается истерическим плачем.

– Я отыскала ее и потеряла! – вскрикивает она, и голос ее прерывается от слез. – Остались мне вместо нее только страшные воспоминания.

– Когда поспишь, мир снова наполнится красками. Завтра тоже будет день, и мы постараемся его прожить лучше, чем сегодняшний. Все поправимо.

– Я хотела просто отыскать мою маленькую Марысю, которая будет забрасывать мне ручки на шею и говорить мне «мамочка». До меня в тот момент не дошло, что после стольких лет она уже стала взрослой женщиной, совершенно мне незнакомой, которая слово «мамочка» не в состоянии будет даже выговорить.

– Марыся? – Молодая женщина слышит голос матери в телефонной трубке. – Как ты поживаешь? Как дела? – неуверенно спрашивает Дорота.

– Все о’кей, без перемен, – холодно отвечает дочь, нервно сжимая губы. – А у тебя? Как дети? Как дела у мужа? – машинально задает она традиционные арабские вопросы для поддержания беседы.

– Тоже хорошо. Дарья уже скучает по тебе и хочет, чтобы вы наконец‑то снова увиделись.

– Знаю. Мы постоянно переписываемся в Фейсбуке. – Марыся хочет показать матери, что не нуждается в ней, чтобы поддерживать связь с сестрой. – Мы выберемся когда‑нибудь с малышкой на пиццу.

– А может быть, придешь к нам в ближайший четверг с мужем?

– Он в командировке, – врет, даже не покраснев, она и выразительно смотрит на Хамида, который лежит рядом с ней в постели. Она прикладывает палец к его губам, приказывая молчать. Тот с недовольством вертит головой. – Договоримся, когда вернется.

– Уточни, когда именно? – не сдается мать, но ее голос становится глуше, и Марыся, конечно, сразу выпаливает:

– Вскоре позвоню. – Все же ей жаль женщину, и она добавляет: – Но на этот раз вы приедете к нам.

– Не стоит беспокоиться, доченька! – восклицает Дорота. – У меня больше опыта. Что ты будешь морочить себе голову какой‑то готовкой?

– Это для меня не проблема. Дам тебе знать, о’кей?

– Хорошо. Тогда до свидания, – заканчивает разговор мать.

– Марыся, у тебя нет сердца! – недовольно говорит жене Хамид. – Она бедная, соскучившаяся и растерянная женщина. Не знает, как к тебе приспособиться, как разговаривать. Ведь ты ее почти не помнишь, всю жизнь провела в арабской семье, которая ее страшно обидела. Постарайся ее понять.

– Она считает меня типичной забитой арабкой, представляешь? – возмущенно восклицает Марыся.

– В этом она частично права. – Мужчина нежно гладит ее по волосам. – Большую часть жизни ты провела в нашей культуре и напиталась ею. А гены по отцу тоже никуда не денешь.

– Только не говори мне, что я на него похожа! – Марыся нервно вскинулась. – Может, только длинные ноги и этот чертов семитский нос.

– Носик красивый, малюсенький. Посмотри на других арабок, любимая.

– Хорошо, но пусть сначала откроют лицо, – смеется она. – Может, саудовки нарочно так плотно заслоняют лица, потому что такие страшные?

– Ты ничего не должна прятать, ты идеальна. – Муж прижимается к ней и обнимает ее.

В спальне он прежний и не чувствует перед женщиной никакого стеснения. За закрытыми дверями Хамид – тот же мужчина, которого Марыся полюбила в Йемене. Из‑за стресса и бури последних месяцев, постоянных изменений в их жизни они давно не занимались любовью. А ведь Марыся любила с ним это делать. Она чувствует на шее его горячее дыхание и нежные, осторожные поцелуи. Его утонченность и чувствительность приводят ее в дрожь. Молодая женщина кокетливо улыбается, страстно смотрит в черные как уголь глаза и поглаживает его покрытые двухдневной щетиной щеки, проводя по ним обратной стороной ладони… Позже они долго лежат, тесно сплетясь и молча наслаждаясь близостью. После непродолжительной дремы пробуждаются расслабленными и вспотевшими. У Марыси теперь совсем другое отношение к миру и к ее отыскавшейся матери – оптимистическое и почти радужное.

– У меня идея, – говорит она, весело улыбаясь мужу.

– Я должен бояться или радоваться? – шутит он.

– Посмотрим. Во‑первых, они приходят на ужин к нам. Пусть у них отпадет челюсть.

– Ой, кто‑то хочет прихвастнуть богатством… А говорила, что ты в нем не заинтересована.

– Потому что так и есть, но ведь мать, едва узнав, что мой муж – араб, сразу же принялась жалеть меня!

Черты лица Хамида становятся строгими.

– А позже пришла к выводу, что если ты был в Йемене, то должен быть страшно бедным, – продолжает Марыся, – или же саудовским преступником, или прямо террористом, если выехал в эту страну.

– О черт, почему ей это пришло в голову? Или она знает мою фамилию?

– Скорее нет, а если даже знает, то к убогим твою семейку причислить нельзя. Не имею понятия, откуда она все это взяла. А может, снова стереотипы, ведь постоянно пишут, что Йемен – это самая бедная страна в регионе. В прессе даже печатаются письма террористов из Саудовской Аравии, которые там прятались, скрываясь от местного правосудия. Так она и насочиняла себе в своей блондинистой голове.

– Только без публичной критики блондинок. Они не всегда такие глупые, какими кажутся. Стереотипы! – Он показывает на нее пальцем, довольный, что поймал на том, что Марыся сама критикует.

– Хорошо, возвращаемся к сути дела. Когда они придут к нам, то их жаба задавит от зависти. Может, наберутся немного почтения к вонючим, грязным арабам, то есть к нашей паре, – смеется она, представляя выражение лиц семейки.

– А сейчас поддерживаю, но не согласен по поводу «грязных».

Марыся бросает в него подушкой, при этом ее голые увесистые груди кокетливо колышутся.

– Может, еще раз чем‑нибудь бросишь? – Хамид протягивает к ней руки.

– Эй, не отвлекай меня! Сейчас самое главное. Мы не выдержим с ними беседы с глазу на глаз, а значит, было бы неплохо пригласить Кингу и Амира. Они не такие занудные, как казалось вначале, только у нее немного грязный язык, но ведь никто не идеален.

– Ты пару раз с ней даже о чем‑то договаривалась, – вспоминает Хамид. – Помню, как‑то отправилась с ней к гинекологу. Кстати, вместо того, чтобы, как положено, пойти туда со своим мужем.

Он вдруг становится серьезным.

– Что касается вопроса нашей плодовитости или, скорее, бесплодности, она, как мне кажется, лучше осведомлена, чем я.

– Это бабские дела! – упрямо заявляет Марыся. – Здесь даже если захочешь в туалет, то должен сделать это с махрамом[5]. Это очень стесняет и просто ненормально! – злится она.

– Не будем возвращаться к этой теме, у меня, по всей вероятности, совершенно другое представление. Я, в конце концов, стопроцентный паршивый араб, и у меня примитивное отношение к этой материи, – язвительно говорит Хамид и поджимает губы.

– В следующий раз пойдем вдвоем, обещаю.

Марыся примирительно приближается к мужу и прижимается к нему стройным телом.

– Не злись, хорошо?

– Ты знаешь, как меня задобрить.

Мужчина снова тянется к жене, и его глаза светятся любовью и нежностью.

– Обо всем уже договорились, значит, предлагаю остаток вечера посвятить себе, – искушает его Марыся.

– Я – за.

Хамид неотрывно смотрит на жену, и слюна наполняет его рот, как при виде пирожного.

– Кинга, как дела? – Марыся с самого утра решает связаться с приятельницей. – Можешь говорить? Никто тебе не свернет шею в посольстве?

– Свободна! Шеф вышел, у него какая‑то важная встреча в министерстве. Ближайшие два часа отдыхаю. Подожди, сейчас тебе перезвоню со служебного. Почему мы должны платить за важные польские разговоры? – смеется она.

– Ты ничего не рассказывала Дороте о Хамиде, о его семье, фамилии и тому подобных вещах? – продолжает Марыся, сняв трубку.

– Конечно нет! Если захочешь, сама ей признаешься при случае.

– Прекрасно! Она считает, что мой муж какой‑то старьевщик, бедный араб или даже еще хуже.

– Это значит, что ты ее посетила и meeting прошла не так уж гладко, – грустно смеется подруга.

– Да, собственно, так и есть.

– Не беспокойся. Свидания после долгих лет обычно проходят очень трудно. Вы должны заново узнать друг друга, понять перемены, которые с вами произошли. Она, по всей вероятности, надеялась увидеть свою маленькую доченьку, которой тебя помнит. А ты ее вообще не помнишь – значит, тебе легче.

– Скажи мне, моя умница, я очень похожа на арабку? А может, вообще арабка? – Марыся задает волнующий ее вопрос, зная, что подруга ответит ей искренне.

– Сейчас подумаю… – Кинга повышает голос. – Как по мне, то, возможно, есть немного. Когда я на тебя смотрю, видно, что ты метиска.

– А по манере вести себя, поведению, разговору, способу жизни, ментальности?

– Ты не говоришь ни ja’ani через слово, только через два, – смеется она, – ни IBM…

– Что это? – прерывает ее Марыся.

– Не пользуешься правилами Insz Allah, bukra, mazal, по крайней мере не слишком часто.

Кинга хохочет, радуясь, что отловила хоть кого‑то, кто не знает заезженной шутки.

– И ты!

– А что, мамочка упрекнула тебя в том, что ты арабка? Видели глаза, что покупали, то есть твоего папашу. Неужели смуглый брюнет, похожий на итальянца или испанца, сразу же разонравился кукле‑блондинке, как только она сориентировалась, что это все же немножко другая нация и культура? Или было уже слишком поздно? У меня тоже муж араб, и я себя хвалю. Нужно выбирать человека по характеру, а не ориентироваться на смуглое тело, черные вьющиеся космы и кое‑что еще.

– Ну, у тебя и острый язык! – Марыся даже краснеет от таких фраз. – С моей мамой – другое дело. Была молодая, неопытная и глупая, как гусыня. Кажется, она с самого начала была в проигрышной ситуации. Залетела мной и, конечно, не сделала аборт!

– И это говорит арабка?! – Кинга не на шутку оскорбляется. – В этот момент ты судишь, как какая‑то распутная европейка или американская цыпа. Как можно прервать беременность?! Знаешь, сколько лет мы с Амиром старались завести ребенка?!

– Sorry…

– Ты должна быть ей благодарна, что она этого не сделала. Благодаря этому ты существуешь. А она пережила из‑за этого настоящий ад. Я ею восхищаюсь. И за то, что не опустила руки и долгие годы старалась тебя отыскать.

– Хорошо, я уже чувствую себя подлой и злой! Хватит! Глупость ляпнула.

– Думай, прежде чем что‑то сказать, девочка! А если еще раз такое при мне брякнешь, то я тебе еще больше накидаю!

– Не нервничай, сменим тему. Хорошо?

– Хорошо. – В раздражении Кинга даже сопит в трубку.

– Мать предложила совместный ужин у них, пригласила меня с мужем. Но я хочу ей немного отплатить за последнюю встречу и пригласить к нам. Мы нуждаемся в душевной поддержке и хотели бы, чтобы вы тоже пришли. И это было бы око за око.

– Что ж, они будут шокированы, а ты единым махом без излишних объяснений выбросишь весь негатив из головы. No comments.

– Ну конечно. Итак, в ближайший четверг. Около восьми, подходит?

– Наверняка, но в этот раз ты дашь мне возможность более основательно осмотреть твой дворец.

– Обещаю.

Марыся, понимая, что должна действовать быстро, пока еще есть задор и она не пала духом, звонит к матери.

– Ahlan wa sahlan[6], – злорадно здоровается она по‑арабски. – Keifa haleki?[7] Kullu quejs, tamam?[8]

– Thank you, very well. – Дорота не поддерживает игру. – Как ты чувствуешь себя, доченька?

– Great. Звоню насчет нашей встречи. Вы свободны на уик‑энд? Может, в четверг? Мы приглашаем к себе. Пришли мне свой e‑mail эсэмэской, я сброшу тебе карту.

– А в каком районе вы живете, может, я знаю? – спрашивает Дорота, разрываясь от любопытства.

– Муаджамма Нахил.

– Это пятнадцать минут от нас. На Лас‑Пальмерас‑виллидж? Наши знакомые там живут, были у них пару раз, смотри‑ка! – восклицает она радостно.

– У нас вилла, а охраняемые поселки предназначены для иностранцев, не для саудовцев, хотя, в принципе, и те, и другие – на прицеле у «Аль‑Каиды». Кроме того, у местных есть еще другие противники, например шииты, группировки враждебных племен. Но они не так важны, как иностранцы, значит, об охране должны заботиться сами.

– Грустно. Что творится с нашим миром, правда?

– Согласна, я знаю об этом довольно много из обзоров и в политике разбираюсь совсем неплохо. Сейчас начались волнения в арабских странах, а в Йемене уже давно опасно. Регионы Северной Африки и Ближнего Востока подобны спящему вулкану. Интересно, когда взорвется. Я рада, что наконец мы поселились в спокойной Саудовской Аравии. С господствующими религиозными ограничениями нужно попросту смириться и соблюдать их. Бывает хуже, когда нет никакого закона.

– Да, да, безопасность важнее всего. Но слушай, чуть не забыла! – Дорота меняет тему. – Я хотела, чтобы ты познакомилась у нас на ужине с новым‑старым консулом, и уже пригласила его. Две недели назад он с женой прибыл в Эр‑Рияд, но мы знакомы давно. Это он сто лет тому назад помог мне найти тебя в Гурджи. Мы ездили тогда с Лукашем в его автомобиле, и он во время всего нашего пребывания в Триполи сердечно заботился о нас. Это очень симпатичный и добродушный человек.

– Нет проблем, я вышлю приглашение в посольство. Думаю, за столом все поместимся.

Марыся слишком поздно прикусила язык и слышит с противоположной стороны линии вздох матери.

– Охотно примем его у себя, – поправилась она вежливо. – С женой, конечно. У нас немного знакомых, как‑то не сошлись с теми, кого до сих пор встречали. Или чересчур арабы, или чересчур поляки, – смеется Марыся. – Самое время познакомиться с кем‑нибудь интернациональным.

– Кроме того, он был в Ливии, сможете вместе вспомнить. Ты любишь эту страну?

– Очень сильно! – Марыся говорит с тоской в голосе. – А ты, скорее всего, нет?

– Знаешь, трудно так однозначно сказать, потому что она тоже у меня вызывает приятное чувство. У меня там остались хорошие приятельницы и преданные подруги. Поездки к морю были прекрасны, и сам город Триполи необычен.

– Я люблю его, вонь выхлопных газов и гниющего мусора смешивается с одуряющим запахом жасмина, свежезаваренного кофе, тепленького хлеба прямо из пекарни. – Марыся оттаяла, вспоминая свое беззаботное детство. – Кое‑кто надо мной посмеется, но у этого города своя атмосфера. Правда, не знаю, как там сейчас. Я поехала бы посмотреть на старые развалины. И в переносном, и в прямом смысле.

– В общем, я тоже, – признается Дорота. – Может, когда‑нибудь вместе организуем такую поездку. Возвращение в прошлое…

Она умолкла, задумавшись.

– Надеюсь, без ущерба для себя, – после паузы вносит она поправку. – Навестили бы Самирку.

– Хорошая мысль! – Марыся даже подпрыгивает при мысли о пребывании в старом доме, пусть и кратковременном. Женщины замечают, что, вспоминая Ливию, они нашли общий язык.

– Что ж, увидимся в четверг, доченька. Очень хочу познакомиться с твоим мужем. Я слышала от Кинги, что это весьма современный саудовец. Вероятно, не носит сауб?[9]

– Отбивается от нее руками и ногами. – Марыся не уточняет, что так было вначале, сразу же после их приезда из Йемена. Теперь в общественных местах Хамид всегда носит белую, длинную до земли рубашку, что доводит ее до бешенства.

– Ходят слухи, что он также очень красивый, – смеется Дорота.

Марыся садится на софу в зале и начинает размышлять о разговоре с матерью. О чудо, надо признать, что им с матерью очень хорошо говорилось и, в принципе, ей вообще не хотелось заканчивать разговор. Может, Кинга права и со временем они найдут общий язык. В конце концов, они той же крови, а Дорота столько пережила и не отчаялась, разыскивая ее по всему миру. Действительно, ею нужно восхищаться.

Когда Марыся пригласила всех гостей, она вдруг сообразила, что вообще не имеет понятия, как приготовить праздничный ужин. Руби дерево по себе. Единственное, что у нее было, – это большая столовая с огромным столом, за которым могут поместиться до шестнадцати человек. И ничего больше.

– Пригодилась бы нарядная скатерть, фарфоровый сервиз и плаке, – звонит она Хамиду, потому что тот может устранить любую проблему. – Нужно ехать по магазинам, ничего не поделаешь. Ведь не буду же я сервировать гостям блюда на антиквариате! – восклицает она в ужасе.

– Воздержись от покупок. Все, что тебе необходимо, осталось от моей матери. Она устраивала приемы по меньшей мере раз в неделю.

– Значит, она умела прекрасно готовить, а я не умею, да и повар наш так себе. Не могу на него положиться: нет ни малейшего шанса, что он приготовит изысканный ужин. Я умею готовить только ливийскую шорбу[10] и кускус.

– Мама пользовалась услугами «Пэлэс‑отель» в Эр‑Рияде. У меня еще есть номер знакомого шефа по доставке. Наверняка он не уехал из Саудовской Аравии, слишком ему здесь хорошо. Пригласим его сюда сегодня на ланч, познакомлю тебя с ним, и все сами обговорите.

– В качестве дополнительного блюда предлагаю морепродукты: омар, лосось и креветки.

После отличного обеда в роскошном ресторане отеля, который супругам предложил его менеджер, он приступает к делу:

– К этому можно подать по половинке яйца вкрутую с черной икрой. Суп должен быть изысканный, например французский луковый с гренками. В качестве основного блюда вы хотите говядину или белое мясо?

– Лучше всего цыпленок, – шепчет в восхищении Марыся.

– Хорошо, значит, грудка цыпленка гриль, фаршированная шпинатом и сыром фета в сметанном соусе с луком‑пореем. К этому – овощи на пару́: спаржа, брюссельская капуста и, конечно же, для цвета, морковка. На десерт – горячие французские блинчики с шоколадом и шариком ванильного мороженого, посыпанным дроблеными фисташками. Кофе и чай, может быть?

– Господин Икбал, вас мне послал Бог! – восклицает молодая красивая женщина с румянцем на лице. – Сейчас я уверена, что мой первый прием в Эр‑Рияде будет прекрасным!

– Но наверняка не последним, моя новая клиентка.

Индус сладострастно смотрит на нее, услужливо кланяется и отходит от столика.

– Сколько они платят за аренду виллы в таком престижном районе? – Дорота осматривает особняки, все больше округляя глаза.

– А ты рассказывала ей, не имея ни о чем понятия, какой у нее убогий йеменский саудовец с джамбией[11] у пояса и грязными босыми ступнями. – Дарья после многочисленных разговоров с Марысей по скайпу уже знает о каждом слове, которое ранило ее сестру во время первой встречи.

– Неправда! Я не то имела в виду!

– Но ты это сказала, а твои мысли ни я, ни Марыся не можем читать. Они слишком запутанные, – дерзит девочка‑подросток.

– Не ссорьтесь, девушки! Я вижу номер, который мы ищем, – прерывает Лукаш ненужный спор.

Резиденции в дипломатическом районе, где живет Дорота с семьей, по сравнению с этими, в Муаджамма Нахил, просто деревенские избы. Тут стоят дворцы со стрельчатыми крышами, временами даже из стекла, с витражами в окнах, отгороженные от остального мира высокими стенами в три‑четыре, а то и более метров. Въездные ворота – это настоящие шедевры столярно‑кузнечного искусства. Все это освещено стольким количеством ламп, что даже ночью светло как днем. У фронтона каждого дома – сторожка, в которой круглосуточно сидит охрана.

Они останавливаются перед красивым зданием из желтого песчаника и таращат глаза на номер дома, который, однако, совпадает с тем, что указан в приглашении. Ворота открываются автоматически, и сейчас же сбегается обслуга, кланяясь гостям в пояс. Лакей в ливрее указывает рукой, чтобы они ехали к огромному подъезду, где припаркованы несколько автомобилей, в том числе красный «бентли» и два черных «Джи‑Эм‑Си Юкон» XL, принадлежащие владельцам виллы.

Дорота хватает ртом воздух, а через минуту выглядит так, будто перестала дышать.

– Только не падай в обморок от впечатлений, мамочка, – шутит Дарья и в момент, когда азиатский слуга открывает ей дверь автомобиля, грациозно высаживается.

Они идут по мягкой красной дорожке, расстеленной на мраморной лестнице вплоть до зала на первом этаже.

– Ох! – Дорота самопроизвольно вскрикнула от восхищения, а Хамид взрывается веселым смехом.

– Мириам точно так же отреагировала, когда впервые переступила порог этого дома. – Он подходит к своей незнакомой до этого теще и галантно целует ей руку. – Мне приятно и радостно, что одновременно с чудесной женой я отыскал такую красивую мать.

Женщины при этих словах садятся на ближайшую софу, потому что у них подкашиваются ноги.

Все гости уже собрались и реагируют точно так же, как Дорота. Та не может успокоиться и таращит глаза на роскошно обставленный зал. В центре его успокаивающе плещет фонтан в виде небольшого водопада. Вокруг него растут зеленые папирусы, а в его прозрачных водах плавают разноцветные рыбки. Диваны и кресла разбросаны на большой, пожалуй, восьмидесятиметровой площади. Они сделаны из наилучшей мягкой кожи и смотрятся модернистски, авангардно. Посередине – большая невысокая скамья и подставки под лампы, представляющие собой предметы народного саудовского искусства. На солидных резных ножках закреплены деревянные рамы, в которых помещены традиционные резные косяки, украшенные латунной ковкой. Все это прикрыто каленым стеклом. В одном конце зала стоит высокая, в полтора метра, медная лампа в виде кальяна. Из узких щелочек в креплении струятся тонкие золотые лучи, мягко расходящиеся по всей комнате. У стен расставлены буфеты, библиотечки и шкафы с резными дверцами и нишами. Все, разумеется, из цельного дерева и ручной работы. В них находятся драгоценные безделушки: китайский полупрозрачный фарфор, серебряные подсвечники, сахарницы и кинжалы, фотографии в рамках из перламутра и серебряный сервиз для кофе, инкрустированный блестящими драгоценными камнями. Библиотечки же наполнены томами в кожаных переплетах, украшенных золотым арабским тиснением. Некоторые выглядят очень старыми. В центре потолка – большая хрустальная каскадная люстра, льющая из своих специальных светильников свет, имитирующий дневной. Он прямо отражается от блестящих тюлевых гардин, вышитых растительными узорами, и тяжелых шифоновых штор, украшенных оборками. Как в королевском замке. «А я думала, что семья Ахмеда купалась в роскоши и богатстве, а салон в их вилле до сих пор остается самым красивым и эксклюзивным местом, в котором я бывала», – мелькнула мысль в голове Дороты.

– Кто все это спроектировал, кто возводит такие дома? – не выдерживает она и задает волнующий всех вопрос. Она сформулировала его почти так же, как и ее дочка почти год тому назад.

– Фирма бен Ладена, мое семейное предприятие, более полувека занимается строительством. Вначале она шлифовала мастерство, возводя королевские дворцы. Хорошенько поднаторели, чтобы сейчас делать такие игрушки для себя, – с гордостью говорит хозяин, который прекрасно выглядит в клубном костюме. На этот раз Марысе не пришлось его просить, чтобы он не надевал сауб.

У всех, кроме осведомленных Кинги и Амира, при этих словах Хамида отпадают челюсти.

– Чтобы не было недомолвок, позволю себе сейчас, еще перед закуской, рассказать вам интересную историю своей семьи и мою.

Все рассаживаются удобно, осторожно держа в ладонях бокалы с джином и тоником или двенадцатилетним виски.

– Мой дядя, Мохаммед бен Авад бен Ладен, приехал в Саудовскую Аравию из Южного Йемена как бедный строитель. Но это был очень ловкий парень. Он осел в Джидде[12], у Красного моря, недалеко от Мекки и Медины, и основал строительное предприятие, которое со временем стало самой большой фирмой такого рода в стране. Она строила, как я уже говорил, королевский дворец, и мой дядюшка завязал близкие отношения с правящим семейством. Во время конфликта между королем Саудом и князем Файсалом бен Ладен встал на сторону последнего. Дяде повезло: в тысяча девятьсот шестьдесят четвертом году Файсал стал королем. Обычный предприниматель, занимающийся строительством, помог тогда властям пережить экономические трудности – содержал полгода государственную администрацию! В благодарность король издал декрет, на основании которого предприятие бен Ладена стало получать правительственные заказы как монополист. Вот так он и делает деньги, мои дорогие! – смеется Хамид, невинно пожимая плечами, а все слушатели согласно кивают.

– Ну и?.. – подгоняет его Дарья, так как история на самом деле интересная.

– Кроме того, что у него было много интересов, он, увы, был страшно богобоязненным мусульманином.

– Почему увы? – удивляется консул Петр.

– В семье он ввел суровую дисциплину, был чрезмерно религиозным. Дома постоянно принимал паломников со всего мира, которые прибывали на хадж[13] в Мекку. Его любимый сынок, Усама, с детства общался с известными и подчас одержимыми духовными представителями всевозможных мусульманских ответвлений. Уже в школе он примкнул к консервативному, ортодоксальному Мусульманскому Братству, созданному в Египте. Движение это по сей день борется со всей «гнилью» Запада. В основном, пожалуй, не признает угнетения. Все в семье, как и каждый житель Саудовской Аравии, исповедовали ваххабизм – наиболее радикальное ответвление ислама. Он провозгласил возвращение к истокам, то есть к первозданной чистоте религии, простоте и суровости обычаев. Усама объединил разные ортодоксальные движения, и эффект был потрясающий. Мы все это понимаем и знаем об «Аль‑Каиде» и ее методах. Убийство вождя не поможет, потому что лавина уже двинулась и, к сожалению, захватывает весь мир.

– Твой папа, мама и ты тоже там воспитывались? – тихо спрашивает Дорота.

– Нет, конечно! – восклицает Хамид. – Мы воспитывались у дяди Мохаммеда, о котором я, к сожалению, ничего не знаю, кроме того, что он был очень религиозный и у него были большие сексуальные потребности.

Женщины смущаются, а юная Дарья краснеет до корней волос.

– Представьте себе, что он был женат сразу на двадцати двух женщинах! Такова наша мусульманская традиция, – говорит Хамид и с лукавым выражением лица продолжает рассказ: – Нельзя договориться, пойти выпить кофе, в ресторан, потанцевать или тем более переспать с девушкой. Все это грех и позор. Haram![14] Если хочешь всех этих вещей, то нужно жениться – и баста. Таков порядок! А потом можно без проблем развестись, – заканчивает он со смехом. – Знаете, что в Саудовской Аравии это очень популярный способ отношений между полами и вместе с тем большая проблема? Редко какая‑нибудь из пар выдерживает до первой годовщины свадьбы, разводятся почти семьдесят процентов новобрачных. Религиозная полиция и все мутаввы[15] беспомощны.

Мужчина хлопает себя от удовольствия по бедрам.

– На этом вашем, следуя здешнему мнению, испорченном до мозга костей христианском Западе люди попросту друг с другом ходят, но это, конечно, вы лицемерные, а не мы… Что ж, вернемся к нашим баранам. Мой папа родился, собственно, от такого союза, представьте себе, на одну ночь. Бабушка была красоткой, тоже неплохо образованной для того времени, интеллектуалкой, а не девушкой для развлечений. Ни она его не любила, ни он ее, поэтому после короткого периода супружества они расстались без сожаления. Он был честолюбивым сукиным сыном, поэтому регулярно платил алименты, оплачивал обучение отца в школе и институте. После развода бабушка выехала в Эр‑Рияд, где вышла замуж за моего настоящего дедушку, суперкрасивого парня, и они были очень счастливы.

– Это хорошо. – Дорота вздыхает с облегчением, потому что ей сразу стало жаль обиженную богачом женщину.

– Можете представить себе раздел имущества в такой большой семье после смерти дедушки? Однако тот был очень непрост. Своему Усаме оставил больше всех – целых двести пятьдесят миллионов долларов. Тем самым спонсировал фундаменталистов и всю «Аль‑Каиду».

– О, черт! – восклицает Лукаш. – Я очень неплохо зарабатываю, но не в состоянии представить себе такого количества денег.

– Остальные поделили объедки. Впрочем, никто не жаловался: суммы были достаточно велики. Так, значит, возвращаемся к происхождению фамилии, мои милые слушательницы. Когда один из семьи, состоящей из двухсот человек, взбесился, всем остальным трудно в одночасье изменить фамилию и прятаться по кустам. Большинство из нас знает Усаму только по рассказам, телевидению и Интернету.

– Это хорошо, – шепчет с облегчением Дорота.

– Что касается моего пребывания в Йемене, то у меня там филиал фирмы, которая работала скорее как волонтерская.

– В качестве благотворительности там строят школы, дороги, больницы, – с гордостью говорит Марыся, присоединяясь к супругу.

– Мы сотрудничаем с ЮНЕСКО при реставрации старинных чудес света, достопримечательностей, которых в той необыкновенной, но бедной стране в достатке. И там я познакомился с моей красивой женой, которая была самой дорогой жемчужиной в старом городе Саны.

При этих словах он подходит к Марысе и нежно целует ее в лоб. Она счастлива, что муж в конце концов не постеснялся публично выказать своих чувств к ней.

– Хватит уже этих захватывающих дух историй. Приглашаем на ужин, а то сейчас, пожалуй, вы все свалитесь от голода. – Смущенная, но довольная хозяйка дома встает и направляется в сторону столовой.

После изысканного ужина в резиденции бен Ладенов активность матери значительно уменьшилась. Выглядело это так, будто ей уже не хочется общаться с дочкой. Марыся потерпела ужасное поражение, досадив ей. «Она думала, что мы живем, как цыгане, и сейчас чувствует себя глупо. Пусть ей будет стыдно!» – думала Марыся. Реакция Дарьи, напротив, была совершенно другой. У девушки, по правде говоря, пора выпускных экзаменов в школе и окончание года. Но она ежедневно изводит сестру общением или в Фейсбуке, или по скайпу. В Интернете они стали вместе учить лекции: Марыся ничего не забыла из школьной программы. В отличие от Дарьи, она всегда была первой ученицей.

– Ты должна работать в моей школе, – говорит Дарья. – Знаешь, какие у нас глупые учителя?! Ни один из них так хорошо и понятно не смог мне объяснить тему, как ты. Серьезно!

– Детка моя, у меня только аттестат! – с сожалением бросает Марыся.

– Но ты хорошо окончила школу и чертовски способная. Тебя бы наверняка приняли. Я спрошу, а ты готовься на следующий учебный год. Бессмысленно сидеть целыми днями в доме, даже в таком, как твой. Во‑первых, ты еще слишком молодая, а во‑вторых, детей‑то еще нет.

– Ты права, я должна с этим что‑то делать, – вздыхает Марыся, – я тут словно в вакууме.

– Только не беременей, у тебя есть еще на это время, – говорит Дарья, как маленькая старушка.

Марыся признает, что сестра права, но, с другой стороны, хотела бы, чтобы рядом с ней был маленький бутуз. Однако по‑прежнему с этим ничего не выходит. Таблеток противозачаточных она не принимает уже давным‑давно, и любовью занимаются они с Хамидом, никак не предохраняясь, а беременности нет как нет. Она отдает себе отчет, что они должны вместе пойти к гинекологу‑индуске, но страх душит ее от мысли, что та может проговориться об аборте. Кто знает, может, как‑то обойдется. Марыся боится, что Хамид окажется традиционалистом и не поймет, что не она была в этом виновата. Жертвы изнасилования никогда не виноваты. Однако в арабских странах на это смотрят иначе. Женщина всегда за все в ответе.

Девушка купается в роскоши и лениво слоняется по комнатам. Немного позанимается, поплавает, но все реже выезжает в город в большие торговые центры или куда‑нибудь еще. Ей самой не хочется, да и это достаточно рискованно. Несмотря на все богатство и окружающий ее золотой кокон, Марыся не может в этой стране найти себя. Страна настолько другая, такая невероятно консервативная и ригористическая, что девушка чувствует, как на ее шее затягивается невидимая петля. Она не может одна пройтись по магазинам, а потом заглянуть в кондитерскую, чтобы выпить кофе с пирожным, или заглянуть в ресторан на пиццу. Сразу же появляется риск вмешательства мутаввы и его вопросов о том, где она потеряла опекуна. Если бы девушка была с подругой, другой женщиной, сопровождающей стадо детей, то было бы еще терпимо, но одной это совершенно невозможно. В больших городах выделены секции для синглов (одиноких мужчин) и для семей, но одну ее не впустят. Маленькие бистро предназначены только для мужчин. Когда она хочет купить себе шаурму, то не может войти в бар: все саудовские самцы сомлели бы от одного ее вида. Она должна просить водителя, чтобы тот это сделал для нее. Потом она может съесть ее в автомобиле. Нечего мечтать, чтобы побегать по очень красивым местам для прогулок или паркам, иначе она сразу же привлекла бы к своей персоне интерес полиции нравов. Кроме того, довольно тяжело гулять в удушливую жару. Вдобавок в длинной, до земли, абайе, не говоря уже о беге трусцой. Марыся все же видела пару сумасшедших саудовских энтузиасток. Самое плохое то, что со своей светлой кожей и светлыми волосами она сразу выделяется в толпе и возбуждает нездоровый интерес. Девушка начала даже носить черный хиджаб[16] или, по крайней мере, прикрывать вьющуюся, непослушную копну шалью, не желая выделяться среди окружающих ее женщин.

Сейчас она постепенно начинает понимать, почему ее муж, направляясь в общественные места, надевает длинный, до пят, белый сауб.

Кинга занята: работа в посольстве занимает большую часть дня, а остальное время она должна посвятить маленькой дочери и мужу, который возвращается из больницы домой поздним вечером. Сейчас к тому же все готовятся к каникулам. Поэтому общение с единственной подругой ограничивается часовыми телефонными разговорами.

– Выезжай оттуда на лето, девочка! – советует ей Кинга. – Не оставайся в Эр‑Рияде, а то растаешь от жары. Ты даже не имеешь понятия, на что ты себя обрекаешь. Температура будет достигать пятидесяти пяти градусов в тени. Может, и выше, но мы о них не знаем, потому что не хватает шкалы термометра. При влажности пять, максимально десять процентов можно высохнуть, как щепка. С июня по сентябрь жизнь в Эр‑Рияде замирает. Прилетишь осенью.

– Как‑то устроюсь, – упирается Марыся.

– Но зачем? Или ты святая мать Тереза?

Марыся не хочет говорить подруге, что появились кое‑какие осложнения с визой. Хамид не стал вдаваться в подробности, но, как арабский парень, сказал mafi muszkila[17], однако проблема остается.

– Доченька, мы, конечно же, приглашаем тебя вместе с мужем к нам в Гданьск, – говорит мать, которая понемногу начинает настаивать на выезде летом. Как сговорились с Кингой!

– Спасибо, но в этом году не получится.

– Почему? Уже запланировали отпуск где‑то в другом месте?

– Мы остаемся в Эр‑Рияде, – сообщает Марыся тоном, не допускающим возражения, и в телефонной трубке воцаряется гнетущая тишина.

– Ты взрослая и делаешь что хочешь, но тут летом невозможно выдержать.

– Я знаю, что у нас противный климат, но что делать. Я должна как‑то организовать время, и все будет хорошо.

– Летом все выезжают, даже саудовцы, значит…

– Я же сказала, что остаюсь! – нервничая, Марыся повышает голос. – Я жду визу, кроме того, я заполнила анкету на саудовский паспорт. Сейчас ни того, ни другого у меня нет, значит, мне остается только ждать, – приподнимает она все же завесу тайны.

– Знаешь ли ты, что как только получишь их гражданство, то должна будешь отдать ливийский паспорт? Они не признают двойного гражданства, а по саудовскому одна ты отсюда никуда не выедешь. Хамид должен будет каждый раз давать тебе нотариально заверенное разрешение на самую кратковременную поездку, хоть иногда таможенники и этого не одобряют. Муж должен быть с тобой в аэропорту, а бывает, что скрупулезному службисту и этого мало. Значит, супругу придется путешествовать с тобой лично (или тебя будет сопровождать указанный им член семьи – мужчина).

– Так что я должна делать?

– До получения польского паспорта еще долго. Сложные процедуры требуют времени, ты слышала, что говорил консул. Поэтому береги ливийский паспорт как зеницу ока и не избавляйся от него.

– Сейчас у меня в голове все только перемешалось.

– Может, заскочила бы ко мне на ДК? Мы бы с тобой могли все обдумать, я бы испекла твои любимые пирожные с клубникой.

– Не хочу тебе мешать… – возражает Марыся.

– Я ведь тоже сижу дома. Адаш еще слишком мал для начальной школы.

– Я перезвоню… – задумчиво произносит Марыся. – Увидимся… Может, на следующей неделе?

Марыся пробует отвертеться и грустно усмехается про себя, потому что использовала типичное арабское правило IBM, о котором упоминала ей Кинга.

– Прекращай с этими Insz Allah, bukra, mazal! Я слишком хорошо это знаю и страшно раздражаюсь, когда слышу нечто подобное! – не выдерживает Дорота, а Марыся взрывается смехом.

– Лучше вы с Дарьей ко мне приезжайте, – решает она. – Вы ведь еще не видели толком дом. Со мной чуть шок не случился, когда мы приехали сюда из Йемена! Верь мне, я не знала, что муж так чертовски богат! Я думала, что только очень успешен.

– А фамилию знала?

– Конечно, но думала, что он бедный родственник, который работает в семейной фирме.

– Раз такое дело, мы заскочим к тебе до двенадцати, когда мужчин не будет дома. Единственным представителем противоположного пола будет Адаш, – довольно смеется Дорота.

Через два дня все было решено, время бежало, и срок отъезда семьи на каникулы приближался семимильными шагами.

– Помни, ничего не тащи, приходи без звонка. Пусть это будет сюрприз, когда мы снова встретимся осенью, – шепчет Марыся сестре, с которой каждый вечер общается по скайпу.

– Да ты же здесь испечешься, как цыпленок на вертеле. Марыся, любимая, поедем с нами, прошу тебя… – не сдается Дарья и мучит сестру каждый день.

– Не ной, а то взбешусь! – Марыся повышает голос, наклоняясь к микрофону. – Если я говорю, что не получается, верь мне. Даже если бы хотела, – признается она и сама удивляется, что такова правда. Мать, конечно, еще раздражает ее, но малышка чудесная. Родственная душа.

Марыся высылает водителя за семьей, а сама готовит прохладительные напитки, укладывает на серебряном блюде пирожные из лучшей кондитерской в городе и целую гору фруктов. Конечно, ее любимую клубнику и заоблачно дорогие деликатесы, доставленные из Америки: садовую ежевику, малину, бруснику, смородину и ливанскую черную черешню. Едва она закончила приготовления, как услышала голоса у двери. Мать и Дарья, разумеется, закутаны в черные длинные, до земли, абайи, но гордо не закрывают свои светлые волосы. Маленького Адаша, пунцового от жары, сестра берет на руки и как можно быстрее вносит в дом.

– Ну, в этом году и жара! Я не могу! – комментирует Дорота, вытирая вспотевший лоб и верхнюю губу. – Старики саудовцы не помнят такого зноя в середине июня. Ах, это аномальная погода!

Гости выпивают по два стакана прохладного лимонада и уже после десяти минут сидения под холодным дуновением кондиционера приходят в себя.

– Показывай этот дворец, а то сейчас умрем от любопытства! – говорит Дарья, которая первой пришла в себя.

– Тогда приглашаю вас на второй этаж, так как первый вам уже более или менее можно засчитать. – Марыся показывает рукой в сторону широкой мраморной лестницы.

– Сколько вообще здесь спален? – спрашивает Дарья, а мать с Адашем на руке идет сзади тихая, как заяц.

– Шесть.

– Ничего себе! – Сестра восторженно хлопает в ладоши, как ребенок.

Шесть больших спален, две с отдельными ванными, а в остальных – по одной на две комнаты. Спальня Марыси и Хамида, разумеется, самая большая, почти тридцать метров. Такого большого ложа Дорота и Дарья в жизни не видели, оно наверняка сделано на заказ. Над ним – огромный балдахин и красивые перламутровые украшения. В сочетании с темным цельным деревом выглядит солидно. Постель пуховая, с атласным бельем. Ночные тумбочки – в том же стиле, что и все остальное. На них стоят лампочки, загорающиеся от прикосновения. В комнате же освещение включается хлопком ладоней. В высокие стрельчатые окна можно смотреться. Они из специального стекла, которое пропускает свет, но не солнечное тепло. Сквозь него не видно ничего, что творится внутри дома. На кованые медные карнизы надеты вышитые в стиле ришелье занавески, тяжелые темные шторы и деревянные, автоматически опускающиеся жалюзи для защиты от слишком яркого света. Комната начинена аудио‑и видеоаппаратурой, к которой можно подсоединить и лазерное освещение. Электронику Марыся включает специально для Дарьи, потому что девушке это страшно интересно.

– Дай, я сейчас хлопну! Адаш, перестань! Я пультом включу лазерную установку!

Малыш пытается вести себя, как сестра, и все ей портит, но при этом они смеются вдвоем.

– Еще что‑нибудь испортите, дети! – Дорота делает замечание своим шалунам, сидя на уголке для отдыха в колониальном стиле, который находится в углу большой комнаты у окна.

– Красиво живешь, доченька, mabruk[18], – говорит она шепотом, похлопывая взрослую дочь по руке.

– Сама не знаю, каким чудом из большой беды в Йемене и стесненной жизни в многочисленном семействе в развалине старого города перенеслась во дворец. Временами мне кажется, что это сон и через минуту я проснусь. В моей жизни всегда было так: как только я обретала счастье, то тут же должна была за него заплатить вдвойне страданиями и болью.

– Что‑то мне это напоминает. – Мать с грустью смотрит на нее. – Но сейчас для нас обеих настали хорошие времена, нужно этому радоваться. Нельзя изводить себя тем, что вдруг что‑то испортится, что‑то разрушится, такая уж наша паршивая жизнь. Лукаш все время мне это повторяет, и я понемногу начинаю учиться такому подходу. Carpe diem[19], лови каждый день, любимая, и радуйся ему, насколько возможно.

– О’кей, тоже начну себя уговаривать, sza Allah[20] все будет хорошо. Эй, это не конец аттракциона!

Марыся вскакивает и подбегает к родственникам.

– Есть еще один этаж! – радостно восклицает она и выбегает из спальни.

На самом верхнем этаже, под стеклянной крышей в виде купола, находится оранжерея. Множество экзотических цветов и деревьев, в том числе орхидеи и бонсаи, заполняют зал площадью почти пятьдесят квадратных метров. Над головами у них летают маленькие разноцветные яркие попугайчики. Большой ара бормочет что‑то по‑арабски, глядя неподвижным глазом на вошедших нахалов. В углу помещения стоят современные спортивные тренажеры. За стеклянной дверью сбоку находится корт для сквоша. Дорота вздыхает, глядя на это великолепие, Дарья открывает рот. Мальчик протягивает ручки вверх, желая поймать разноцветную птичку.

– Надеюсь, что вы готовы к еще одному чуду.

Марыся с трудом вытягивает их из оранжереи и подталкивает в направлении выхода. Они спускаются вниз, пересекают салон и выходят из него через дверь на террасу в сад. В лицо мгновенно ударяет волна жара, которая не дает вздохнуть, сушит горло, и сразу же начинает кружиться голова. Наверняка плюс пятьдесят в тени, а влажность – всего несколько процентов.

– Нет, нет, спасибо, любимая, только не предлагай нам посидеть во дворе в полдень!

Дарья хочет вернуться, но сестра хватает ее за руку и заманчиво показывает пальцем на стоящий вдоль стены большой продолговатый дом, напоминающий деревянную беседку. В саду через зеленый газон бежит много маленьких мощеных тропок, а одна, самая широкая, ведет к таинственному храму. С трудом они добираются к месту. За ажурной деревянной стеной дома их глазам открывается крытый бассейн с кристально чистой водой. Он небольшой, около двенадцати метров длиной и шести метров шириной. Выложен он бело‑голубой мозаикой, а дно посередине украшено скульптурой голубого дельфинчика. Вокруг на пластиковой зеленой траве стоят пляжные шезлонги, стулья и столики. На одном ждет запотевший кувшин с саудовским шампанским и клубничные пирожные мамы. Марыся улыбается, вытирая пот со лба.

– Может, все же съедим в доме? – несмело предлагает Дорота, а дочка, довольная собой, слегка улыбается.

Она подходит к белой розетке и что‑то включает. Вдруг с крыши беседки, из больших кондиционеров, начинает дуть холодный и влажный воздух, который постепенно охлаждает не только уже почти сварившихся гостей, но и, если понадобится, весь Эр‑Рияд.

– Вуаля. – Хозяйка хлопает в ладоши.

Они пару часов плещутся и дурачатся, и измученный Адаш засыпает на руках у Дороты.

– Пойдем внутрь, лучше положить его в кровать, – предлагает Марыся.

Когда малыш уже сладко спит в одной из больших спален для гостей, где за ним присматривает служанка‑филиппинка, женщины направляются в комнату матери Хамида: Марыся заинтересовала их фотографиями семьи бен Ладенов, находящихся в альбомах на самой высокой полке в шкафу.

– Я их еще не смотрела, – признается она. – Одной было глупо, но мне все время хотелось. История необычная, но очень грустная.

Они удобно садятся на пушистом шерстяном покрытии, на котором разбросаны изысканные персидские ковры, и заинтересованно смотрят на связанные томики, полные фотографий.

– Семья мужа была более современная и открытая миру, чем большинство в этом регионе. У его отца была только одна супруга, любимая жена‑йеменка, а не гражданка Саудовской Аравии, она происходила из племени аль‑Хаути. Когда мы были в Йемене, я познакомилась с его бабушкой. Это фанатично верующая женщина. Но мама была образованным человеком, училась в Америке: в юности эта способная девушка получила правительственную стипендию. Там они и познакомились. Когда они приехали сюда, мать все время работала и, можно сказать, сделала профессиональную карьеру. Отец умер в одну минуту в возрасте пятидесяти семи лет. Вот так… мгновение – и его уже нет. Сердечный приступ. Худощавый, спортивный, достаточно спокойный, с отличными анализами. Оставил свою маленькую семью в полном шоке и растерянности. Младшая сестра была тогда в очень опасном возрасте, переживала бунтарский период сумасшествия шестнадцатилетнего подростка. Хамид закончил учебу в Штатах. Когда после двух лет вернулся назад, чтобы заняться долей отца в семейной фирме, Амира связалась с плохой компанией. Мама не могла справиться с дочерью. Сестра попала в разнузданную компанию подростков, которым никогда не хватает денег: они швыряют их направо и налево. Если получать десять тысяч зеленых карманных денег, то самый порядочный человек сойдет с ума.

– Все столько имеют? – не выдержав, перебивает сестру Дарья.

– Не знаю. Слышала такое. Ламия, лучшая подруга Амиры, – это воплощенный дьявол. Я видела ее однажды на женских посиделках сразу же после приезда в Эр‑Рияд и до сих пор не могу забыть ее бешеных глаз и противного выражения лица. Маленькая наивная сестричка Хамида просто была влюблена в нее. Деваха очень нравилась ей, особенно тем, что было в ней самого плохого. Она была для Амиры самой умной, красивой, ловкой. Короче, самой‑самой… Малолетняя дурочка старалась подражать ей во всем. Так рассказывал мне бедный Хамид. А позже девицы поспорили друг с другом о том, кто из них сделает больше плохого и злого. Гуляли на пьяных вечеринках до рассвета, с наркотиками и сексом, а потом пьяные возвращались домой на скоростных автомобилях. У Амиры был красный «порше», который еще перед смертью купил балующий ее до потери сознания папочка.

– Так она могла водить автомобиль? Здесь, в этой стране и в этом городе?! Каким это чудом?[21] – удивленно спрашивает Дарья.

– Она умела ездить перед домом и по улочкам нашего поселка, но всегда в обществе кого‑нибудь постарше.

– Не может быть! – восклицает Дорота так взволнованно, как будто речь шла о ее дочери. – Взбунтовавшаяся девчонка, у которой такой автомобиль, должна была задаваться перед ровесниками! Уж я это знаю!

– Вы наверняка не раз видели автомобили с полностью затененными стеклами. Можно там рассмотреть лицо водителя? Конечно нет. В таких машинах за рулем преимущественно сидят женщины. Возвращаюсь к теме. После одной из бурных вечеринок, – взволнованно продолжает Марыся, – молодняк устроил дрифт по городу. Но даже этого было для них мало. Поехали на автостраду, ведущую к аэропорту, и там начали гонки. У Амиры не было столько умения, как у других, но она любой ценой хотела догнать свою подругу, которая ехала на скоростной «субару». Дело дошло до страшного столкновения, пять машин разбились полностью, три были помяты, остальные смылись. Четыре человека погибли на месте, около десяти получили тяжелые травмы. У принцессы Ламии лопнула почка и была оторвана стопа. Амира же выглядела, в общем, неплохо, сломана была только рука. Но в больнице оказалось, что у нее обширное внутреннее кровотечение. Хамид с матерью сидели около нее всю ночь. Девушка лежала без сознания, двигала глазами под полуприкрытыми веками, царапала ногтями простыню и жалобно стонала… Его мать чуть не умерла от отчаяния, глядя на боль и страдания дочери.

Марыся, сжав губы, смотрит в пространство, представляя Самиру, которую помнила с детства.

– Под утро Амира пришла в себя, чтобы тут же умереть. После ее смерти Хамид с матерью возвратились домой, каждый пошел в свою комнату. Сломленная женщина не выходила из этого помещения весь следующий день.

Все женщины одновременно осматриваются вокруг, как если бы должны были увидеть духа.

– Дверь была закрыта на ключ, – приглушенным голосом продолжает Марыся, ежась. – После того как дверь выбили, нашли ее в ванной. Она совершила суицид. Хамид не мог простить себе, что оставил ее одну. Буквально за пару лет он утратил всех ближайших родственников.

– Бедный парнишка. – Дорота не может сдержать слез, а лицо Дарьи бледнеет от жалости.

– Чтобы продержаться в этот трудный период, он решил выехать в Йемен и посвятить себя работе, больше благотворительной, чем прибыльной.

– Что‑то мне расхотелось смотреть эти фотографии, – признается мать. – Какая трагическая история!

– Это как если к кому‑то в семейный склеп входили бы в грязной обуви, – точно подмечает сестра.

– Посмотрим, по крайней мере, один альбом. Смотрите, они подписаны. На этом – наклейка с именем Хамида, значит, можно посмотреть, правда?

– О’кей, давай. Может, настроение улучшится.

Дарья открывает альбом и сразу смеется над фотографией, на которой изображен арабский парень в саубе, едущий на маленьком белом верблюжонке.

– У нас делают памятные фотографии на ослике, пони, а здесь… по‑другому.

Дорота тоже улыбается.

– Смотри, каким он был красивым ребенком, – гордо говорит Марыся.

– Сейчас тоже все при нем, – бросает комплимент Дорота.

– Чертовски красив! – вырывается у сестры, и она сразу заливается краской по уши.

– Ты у меня его, часом, не собираешься отбить? – Ревнивая молодая женушка с кривой усмешкой грозит Дарье пальцем. – Я больше арабская, чем польская жена, и за такой номер могла бы тебе тупым ножом перерезать горло, моя маленькая любимая сестра.

Девушки катаются по ковру, изображая драку, а счастливая мать смотрит на них с любовью.

– Эй, а с кем он на этом снимке? – прерывает Дорота игру.

– О, черт! Вставила бы в рамку! – ехидно восклицает Дарья.

На фотографии – улыбающийся, может, трехлетний Хамид, который сидит на коленях всем известного Усамы бен Ладена. Волосы мальчика вьются, как серпантин, одет он в темно‑синюю с белым матроску. Выглядит он как красивая игрушечка.

– Он утверждал, что никогда его лично не знал, – шепчет мать, внимательно глядя старшей дочери в глаза.

– Может, не помнит об этом случае, он был еще малышом, – защищает его жена.

– Угу, – коротко говорит Дорота и поджимает губы.

Женщины медленно листают страницы, опасаясь, что найдут что‑то, о чем не хотели бы знать.

– О, черт меня возьми! – Даже юная Дарья узнает, кто изображен на снимке.

На большой фотографии – тот же мужчина, что и на предыдущем снимке, в белом саубе и тюрбане. Спокойное лицо Усамы излучает радость. Он вновь держит в объятиях маленького Хамида. Рядом стоит, скорее всего, отец мальчика, красивый брюнет среднего возраста, с ухоженными усами и небольшой бородкой, в одежде британского колониалиста, в пробковом шлеме на голове. В большом деревянном кресле, устланном цветным пледом и обложенном подушками, отдыхает (немного сбоку) старый монарх одного из богатейших нефтяных королевств мира и мило всем улыбается. А рядом с ним, опираясь рукой на подлокотник, неподвижно стоит вождь большого народа, одетый в военный американский мундир без знаков отличия. Слуга сзади держит в вытянутой руке сокола с колпачком на голове. У мужчин в руках охотничьи ружья: видно, собрались на охоту. Вдалеке можно разглядеть дюны и красные пески саудовской пустыни.

– Что тут написано? – спрашивает мать у Марыси, показывая на арабскую надпись.

– «1988 год, свободу Афганистану! Блестящие победы задушевных друзей». – Молодая женщина переводит с арабского на английский, при этом кривя от удивления губы и поднимая вверх брови.

Марыся тянется за платочком, чтобы вытереть холодный пот со лба. «Что я должна думать по этому поводу?» – пронеслось у нее в голове. Это начинает выглядеть совсем иначе, чем рассказывал ее муж. «Как ему сейчас верить?» – спрашивает она себя.

Повисает неловкое молчание. Каждая женщина отводит глаза и не хочет первой подавать голос. Марыся трясущимися руками выбирает фотографию. На следующем снимке Хамиду уже семнадцать или восемнадцать лет. Он одет в традиционную йеменскую одежду – коричневую галабию[22], полосатый платок, перекинутый через одну руку. На другой висит автомат. На узких бедрах – широкий разукрашенный пояс, за которым – джамбия, ее рукоять и ножны отделаны цветными камнями. Голова обвита белым тонким платком с бахромой, из‑под которой видны длинные, до плеч, вьющиеся черные волосы.

– Красивый юноша, – шепчет мать.

Рядом с молодым мужчиной стоит несмело улыбающийся Усама, снова в белом саубе, тюрбане и американской военной куртке. Вдалеке виднеются какие‑то скалы, грязь и вход в пещеру. Надпись по‑арабски внизу даже Дарья в состоянии расшифровать: «Афганистан». Из‑под снимка торчит уголок какого‑то пожелтевшего листка. Дорота хватает его тонкими пальцами, и глазам женщин открывается публикация о розыске бен Ладена от июня 1999 года в связи с покушениями на посольство США в Танзании и Кении, совершенными «Аль‑Каидой» годом ранее.

– Наверняка все это как‑то можно объяснить… – На лице Марыси читается беспомощность, она разводит руками. – У него много тайн, а внешность обманчива.

– Он сам дал тебе эти альбомы? – удивляется мать.

– Может, забыл, какие в них фото, а может, хотел мне о чем‑то рассказать. Не будем делать поспешные выводы.

– Одно можно сказать наверняка, – вмешивается Дарья. – Он не говорил тебе правду, и это давалось ему достаточно легко.

– Где твой паспорт, девочка? – Дорота возвращается к постоянно волнующему ее вопросу, потому что доверие к богатому зятю выскользнуло, как мыло из рук. – Он у тебя?

Марыся только отрицательно качает головой.

– Искала в доме? Может, он где‑то спрятан?

– Должен быть в сейфе в нашей спальне! – восклицает дочь. – Пойдем проверим!

Она стремительно выбегает из спальни умершей свекрови и мчит что есть духу в свою.

– Знаешь шифр?

– Конечно, у меня записан.

Девушка с золотыми волосами тянется к замшевому футляру для бижутерии, который держит в ночном столике около кровати. Она высыпает содержимое и поднимает двойное дно. На разукрашенной подкладке лежат два старых снимка: один – с изображением матери, другой – двухлетней Дарьи со смешными мышиными хвостиками, а также комплект украшений с блестящими сапфирами, обычный кулон из желтого золота и красный потрепанный бантик. Все сокровища, с которыми Марыся издавна не расстается.

– Мам, помогите мне! Я никогда этого не делала, – обращается она к взволнованным родственницам.

Молодая женщина отодвигает от стены больших размеров картину, писанную маслом, которая закреплена на петлях и открывается, как дверца. За ней виден стальной бронированный сейф.

– Тринадцать вправо, тысяча сто одиннадцать влево и тринадцать вправо. Есть!

Перед тремя наклоненными женщинами открывается, словно сезам, внутренняя часть сейфа. С одной стороны лежат сложенные стопкой доллары. Марыся совершенно безразлично выкладывает пачки денег и какие‑то сертификаты, ценные бумаги, свидетельства и пластиковые карточки. Паспорта, однако, нигде нет. Снизу доносится звук закрывающихся ворот. Женщина поспешно забрасывает все содержимое назад.

– Сложи все, как было, глупая! – шепчет, поучая ее, мать. – Потом он скажет, что ты у него что‑то украла!

– Ты с ума сошла! Он сам дал мне шифр, и я могу из сейфа брать все, что мне нравится, в неограниченном количестве. Тебе, похоже, пора лечиться, мама!

– А ты должна была учиться до брака. Каждый мужчина взбесился бы, не только араб, – упрекает она дочь, все еще стоящую перед открытым сейфом.

– Мириам, могу я тебя попросить?! – Хамид влетает в спальню, как буря, задерживается в полушаге от жены и энергично машет рукой. Когда же видит, что она еще и в обществе родственниц, уткнувшихся носами в бронированный сейф, он округляет глаза и начинает метать громы и молнии.

– Fisa, fisa![23] – бросает он по‑арабски и выходит. – Я все понимаю, но почему ты со своей семьей переворачиваешь все вверх дном в спальне моей покойной матери?! – кричит он срывающимся голосом. – И почему в грязной обуви топчешься по моему прошлому?! – Вначале он нервно швыряет альбом, который просматривали женщины, а потом трясущимися руками поднимает его и закрывает. – Не ожидал этого от тебя!

– Когда мы сюда приехали, ты сам дал мне эти фотографии, помнишь? – отвечает пораженная Марыся, впервые видя мужа в таком бешенстве.

– Эх! – Только такого ответа она и удостоилась.

Мужчина быстро поворачивается и почти выбегает из дома, громко хлопнув входной дверью. Вскоре до них доносится визг колес его спортивного «бентли».

Рамадан и паломничество в Мекку

От первой серьезной размолвки между супругами не осталось и следа. Хамид возвращается вечером домой, как будто ничего и не было, и засиживается с Марысей до позднего ужина. Она не обмолвилась с ним ни словом, он же без малейшего усилия ведет разговор, рассказывая ей о своем дне в семейной фирме и проблемах на работе. Потом смотрит фильм по кабельному телевидению и идет спать.

У Марыси не выходит из головы то, что Хамид утаил от нее связь с Усамой и такими высокопоставленными людьми, но она объясняет это тем, что в Йемене он тоже не сообщал ей о каждом своем шаге, но шаги были правильными и честными. Зачем ему было лгать ей о своей деятельности против «Аль‑Каиды»? Или он на самом деле не работает против этой террористической организации?! По спине поползли противные мурашки. Она убеждает себя в том, что запечатленные на снимках встречи были незначительными инцидентами в жизни ее мужа, которые наверняка вылетели у него из головы. А о дружбе с дядей он не рассказывал по известным причинам. Но что он делал в Афганистане? Поехал к любимому родственнику на каникулы, а тот дал ему поиграть с автоматом? Боже мой! У нее в голове царит хаос, одна шальная мысль сменяется другой. Будучи, как всегда, любознательной, Марыся находит в Интернете информацию, что в восьмидесятых годах все привечали саудовского богача и очень охотно с ним сотрудничали, ведь он выступал против Советского Союза. ЦРУ само доставляло оружие и деньги в лагеря моджахедов, вышколенных бен Ладеном. «Именно война в Афганистане сделала Усаму таким, каким мир смог увидеть его 11 сентября 2001 года. Безжалостный террорист, отличный организатор и умеющий прятаться партизан, он, возможно, остался бы безвестным сыном мультимиллионера, живущим в достатке в богатой Саудовской Аравии, если бы не эта война. Доставленного ЦРУ современного оружия воинственные афганцы так и не выпустили из рук никогда, а в будущем использовали его против своих давних покровителей», – читает она статью в серьезной энциклопедии online и почти полностью успокаивается. Маме и Дарье она переслала ссылку к интернет‑страницам, на которых нашла эту интересную информацию, чтобы им стало понятно общение Хамида с дядей. Они, должно быть, имели место тогда, когда тот был соратником больших держав и героем. Девушка не хочет, чтобы ее слишком впечатлительная мать беспокоилась, а экзальтированная сестра напридумывала шпионские сценарии. С этого времени столь щекотливая тема становится табу и никогда не затрагивается в разговорах. Пару других ответов на волнующие ее вопросы Марыся решила отложить на более удобное время. И вскоре его будет вдоволь, потому что во время каникул она останется одна как перст.

Лето в Эр‑Рияде действительно нельзя вынести. Город все время окутывают тучи пыли и песка. Сопровождают их магнитные бури, снижение и повышение давления, и вдобавок к этому днями и ночами все заливает страшный зной. Проблемой становится дойти до автомобиля или к бассейну и саду. Движение напоминает шевеление в вате, которая окутывает руки и ноги и влезает в рот. Воздух обжигает. Сейчас Марыся жалеет, что не дала себя уговорить, не выехала с семьей или Кингой в Польшу. Если бы решительно взялась за дело, ее паспорт наверняка нашелся бы. Она в это свято верит. Не хочет впадать в паранойю, которая много лет тому назад овладела ее матерью.

Сейчас единственными приятными моментами являются те, которые Марыся проводит с сестрой в скайпе.

– Что делаешь все эти дни? – спрашивает Дарья.

– Говорила же тебе, ничего. Сижу дома, и только. Впервые в жизни нахожусь в такой ситуации, просто клаустрофобия. Я заключена в персональном гареме. У меня нет знакомых, семьи, подруг, никакой работы и причин выйти из дому.

– Выбирайся все же.

– Конечно. Раз в неделю еду с водителем в магазин, чтобы купить еду. Блуждание вечерами в торговых центрах, что предлагает Хамид, как‑то мне не нравится. Выбраться на ужин в ресторан, где я должна сидеть в маленькой клетке в семейной секции, тоже меня не особенно развлекает, – жалуется она сестре.

– А ты уже открывала книги и учебники, которые я тебе принесла?

– Это не так просто, как может показаться. – Марыся берет книгу и машет ею перед камерой. – Это грамматика для детей в начальной школе, но они по меньшей мере умеют читать по‑польски и понимают этот язык. Я же – нет! Будут сюрпризы.

– Не сдавайся так легко. У тебя все равно нет лучше работы, занимайся. Сделаешь маме приятное. Я тебе буду помогать, мне тоже скучно. На каникулах у меня слишком много времени. – И она доброжелательно смеется.

– Тебе скучно?! – удивленно восклицает Марыся. – Если бы я только могла выйти из дома, погулять и зайти в кафе, чтобы съесть мороженого! Это уже развлечение.

– Перестань жаловаться и составь план лекции. Я должна тебя встряхнуть, сестричка, а то ты совсем в этой Саудовской Аравии с ума сойдешь.

С этой минуты девушки вместе проходят материал, а Марыся бубнит в микрофон исковерканные польские слова. Дарья – добрая, терпеливая учительница, но при этом не дает ей спуску. Через месяц успехи уже заметны. Ученица набирает обороты, и ей снова хочется жить.

– Мы должны приготовиться к Рамадану, – сообщает Хамид жене в конце июля, когда она составляет список покупок перед выездом в супермаркет «Тамими».

– Это значит, что нам нужно купить меньше еды? – ехидно спрашивает Марыся.

– Конечно нет, наоборот! Неужели ты не знаешь, что если постишься весь день, то позже ешь за двоих?

– Ты хочешь придерживаться очень строгих правил? – спрашивает она, потому что, как ей помнится, в Йемене каждый что‑то подъедал и украдкой попивал воду. – Ведь здесь не тот климат, который позволял бы не пить жидкость каждые три часа, не говоря уже о двенадцати. Заболеем!

– Что касается общественных мест, то здесь даже не пытайся выпить и капельки воды! Тебя могут за это линчевать или даже посадить в тюрьму и избить кнутом.

Марыся смотрит на мужа с недоверием.

– Мириам, я не шучу, – говорит Хамид, еще раз подтверждая свои слова.

– Шутишь?

– Фанатично верующие саудовцы даже выплевывают слюну, понимаешь, какие пытки они должны испытывать?

Хамид вздыхает.

– У тебя ситуация легче: ты сидишь дома. Не ешь и не пей только в присутствии прислуги: они могут донести в религиозную полицию.

– Успокойся! Я буду с тобой солидарна.

– Утром, перед рассветом, где‑то около половины пятого, можно съесть какой‑нибудь бигмак и обпиться колы, потом еще поспать до десяти, ведь все учреждения начинают работать позже. Около часа‑двух я буду уже дома, и мы идем спать. Проснемся к вечерней молитве, съедим по финику, запивая это лебеном[24], потом – в мечеть, а с девяти можно есть, пить и веселиться в городе до утра. Не так все плохо.

– Ну, все нужно поставить с ног на голову! – Марысе план Хамида как‑то не по душе. – У нас дома все шло нормально. А в Сане, насколько мне не изменяет память, ты тоже перед выходом на работу пил кофе и ел тосты. Бабушка тебе готовила.

– Ну конечно, я ведь не хотел обижать ее. Но в нашем собственном доме, если уж мы мусульмане и в Саудовской Аравии, колыбели ислама, нам следует соблюдать старые добрые правила. Еще ни с кем ничего не случалось, если месяц он поголодает днем. Во время Рамадана люди даже толстеют! – добавляет он с улыбкой, видя, как лицо Марыси вытягивается.

– Ничего удивительного, если начинать день с «Макдональдса». – Молодая женщина опускает глаза, не желая выказывать свое неодобрение. – О’кей, сделаем как скажешь, только позволь мне самой составить утреннее меню, ладно?

Как и предупреждал Хамид, а Марыся опасалась, Рамадан проходит в соответствии с вечной схемой. Днем – голодовка, ночью – обжорство. Только в давние времена в распоряжении мусульман не было баров с фастфудом и доставки домой. «Макдональдс», «Пицца Хат» и другие компании вроде «Хардис» или «Бургер Кинг» в этом месяце имеют самые большие обороты в году. Множество молодых людей спасается от голода, заказывая на рассвете большие бутерброды и литры напитков, в которых уже столько калорий, что хватит на весь день. Газеты гремят, диетологи и доктора предостерегают, но все напрасно. Более зрелые и рассудительные саудовцы с семьями проводят вечера в ресторанах, что тоже Марысе не нравится.

– Рамадан – это семейный праздник, – жалуется она матери по скайпу. – Помнишь, как когда‑то в Ливии?

– Конечно! Я тогда на нашей фирме впервые устроила большой прием, – растроганно вздыхает Дорота. – Я очень любила это место и была там необычайно счастлива. А какой воздух! Твой отец даже обустроил наш маленький домик.

В ее глазах читается нескрываемая грусть.

«Может, она тосковала по нему и сожалела, что их брак распался?» – думает Марыся, с сочувствием глядя на худое лицо матери. Сердце женщины не понять, а первая любовь никогда не забывается, даже если была разрушительна и убийственна.

– Я тоже должна что‑то приготовить для коллег Хамида по работе. На фирме осталось несколько человек, работающих в летний сезон, а двух идиотов пригласили к себе жены, – удивляется девушка. – Хотелось бы мне от них избавиться, – разрывается она от смеха.

– Это хорошо, что к тебе придут немусульмане! Будешь чувствовать себя свободнее. Встретишься с людьми, может, с кем‑нибудь подружишься.

– Я с трудом иду на контакт, а на дружбу в особенности. Жизнь меня много раз учила… – Она прерывается на полуслове, не желая вдаваться в подробности.

Дорота меняет тему разговора:

– А как там твои отношения с семьей Хамида? Поддерживаете связь?

– Да. – Марыся поджимает губы и крутит головой. – Если бы хотели, то каждый вечер могли бы с ними есть ифтар[25]. У нас уже был первый общий ужин на Рамадан.

– Это очень хорошо. – Мать довольна, что кто‑то в ее отсутствие опекает старшую дочь. – Они милые?

– Ой, мама! Я знаю, что они стараются, добродушно улыбаются, но они все для меня чужие. Они какие‑то холодные, неискренние, бесстрастные. Такого общества ты еще не видела и наверняка не сидела с такими людьми за одним столом более трех часов. Хочешь, я тебе расскажу, насколько это была веселая вечеринка? – смеется она иронично.

– Ну разумеется, очень интересно.

Дорота радуется, что ее замкнутая до этого времени дочь хочет поделиться с ней своими переживаниями.

– Мы были там вчера, поэтому все еще свежо в памяти после прекрасных ощущений. Расскажу все до малейших подробностей. Значит… – Она повышает голос, стараясь вспомнить детали. – Гости, разумеется, все до одного были мусульманами. Дядя и почти все взрослые мужчины носят, конечно, сауб, а головы накрывают белыми или в бело‑красную клеточку платками, которые скрепляют черным околышем. Они все время поправляют их свешивающиеся концы, забрасывая их накрест вверх, строя неустойчивую пирамидку, которая через минуту падает. И так по кругу. Пара бунтующих подростков выделяется тем, что они облачились в джинсы и цветные рубашки с надписями. Маленькие мальчики подражают в одежде отцам, только у них не покрыты головы. Зрелые женщины, конечно, носят абайи, часто расстегнутые, и небольшие черные платки или шали, закрывающие только волосы. Девушки дома могли надеть блузки с длинными рукавами, брюки, большинство – с открытыми волосами, хотя некоторые носят цветные хиджабы, такие же, как верующие в Ливии. Детвора гоняет как сумасшедшая, хотя для них есть отдельная столовая с множеством филиппинских нянек. Этот ужин для меня – ад, – признается девушка.

– Не преувеличивай, Марыся.

– Было почти так же скучно, как на приветственной вечеринке, которую они организовали в честь нашего приезда в Саудовскую Аравию. Казалось бы, что‑то должно было измениться. Какие‑то неизвестные женщины обнимали меня, одна, приятная и кругленькая, схватила за руку и затянула в кухню. Довольный Хамид сразу направился к мужчинам, только я его и видела. Все по‑прежнему подъедали только финики и попивали маленькими глоточками лебен, чтобы подготовить желудок к основательному обеду, а у меня в животе так урчало от голода, что я думала, что вот‑вот потеряю сознание.

– Ты же строго не придерживаешься Рамадана? Пей воду, а то почки посадишь!

– Не бойся, – успокаивает Марыся мать. – Слушай, что было еще интересно. Во дворце дяди кухни величиной с наш зал. Как в хорошем ресторане. Так вот, вчера за столом было, пожалуй, человек пятьдесят, а еще приготовили еду для прислуги и бедняков, которую вынесли к палаткам, разбитым перед их домом на улице. Они очень хотят подлизаться к Аллаху.

– Марыся, не критикуй! Этот хороший обычай зародился во всех мусульманских странах многие века назад. Я читала в газете, что король оплачивает ифтар в Мекке, Медине и во всех больших мечетях страны для пяти миллионов человек ежедневно! Посчитай, сколько это миллионов долларов!

– Бедному не попадет, я по этому поводу беспокоиться не буду. – Девушка трезво смотрит на эту ситуацию. – За день в Саудовской Аравии добывается нефти в среднем на сто шестьдесят миллионов американских долларов, и, разумеется, все в руках правительства, считай королевской семьи, значит… – она снова повышает голос, – желая удержать власть, они делают гражданам маленькие презентики, а глупый плебс радуется. Помнишь, как в Древнем Риме? Хлеба и зрелищ, а саудовские бедняки хотят только напихать желудки рисом.

– А что подавали на стол на семейном ужине? – Дорота улыбается, не комментируя острых шуток дочери.

– Фу! Здесь еда убийственная, мне не нравится. Я заставила себя хоть что‑нибудь проглотить. После замечательной, полной ароматных приправ ливийской и йеменской кухонь – в Сане у нас был собственный магазин трав – саудовские блюда кажутся тошнотворными. Суп на вкус как отвар из кухонного полотенца. Вместо замечательного кускуса тут едят твердый недоваренный рис басмати, а к нему – высушенное мясо. Баранина почти вся сгорела, и зубы в нее вонзить невозможно, цыплята величиной с перепелок, а о говядине лучше вообще не вспоминать. Как будто ее приготовили вместе с волосатой шкурой. К тому же поданы были овощи в виде разваренного месива, которое все из одной миски набирают тонкими плоскими хлебцами пита, забывая вообще об эксклюзивных столовых приборах фирмы «Баум энд Бош», лежащих на столе. У них здоровенные глотки и манеры слона в посудной лавке. Ты не имеешь понятия, насколько они не выносят ливийцев, как критикуют их, называя примитивными, глупыми, коммунистами… Они даже вздрагивают, когда слышат о ливийцах!

– А ты патриотка, – смеется мать, жалея, что у дочери нет таких глубоких чувств к Польше.

– Ну, знаешь, я просто помню, как было заведено у нас дома. Даже в самом худшем случае мы ели на скатерти и, по крайней мере, ложкой. И никогда – из одной миски, потому что бабушка твердила, что это негигиенично.

Марыся задумалась на минуту, видя перед глазами, как живую, свою любимую бабушку Надю.

– Когда вы приезжаете, мама? – спрашивает, соскучившись, Марыся, а Дорота расплывается от счастья, понимая, что постепенно возвращает себе утраченную дочь.

– У меня для тебя сюрприз, – сообщает Хамид в конце Рамадана, когда уже очень тяжело выдержать дневной пост, а в особенности жажду. Организм требует вернуться к извечно установленному ритму.

– И что это? Очередной ужин с семейкой и знакомыми? Или выезд вечером в торговый центр? – спрашивает Марыся, не скрывая сарказма.

– Не будь такой ядовитой, а то я тебя брошу.

Мужчина треплет ее спутанные волосы, и видно, что он с трудом ждет окончания Рамадана, чтобы иметь возможность начать близкие отношения с женой.

– А может, закроем окна на пару часов и предадимся сексу? – Страждущая женщина соблазнительно придвигается к своему мужчине и ощущает его набухшее мужское достоинство. – Аллах закроет глаза на такое маленькое нарушение, гм… – мурлычет она соблазняюще.

– Успокойся! Мы столько выдержали и на последней неделе сорвемся? – Хамид отскакивает от нее как ошпаренный. – Когда придешь в себя, я буду внизу, в зале.

Он поворачивается и исчезает за дверью.

«О, черт! – Марыся в бешенстве. – Этого еще не хватало! Неужели все так скрупулезно придерживаются этих запретов? Как‑то не могу в это поверить. В Йемене у нас все было иначе. Хамид говорил, что ночью Аллах спит. Почему он тут так изменился?»

– Так что ты хотел мне сообщить? – спрашивает она официальным тоном, через пять минут спустившись к мужу.

– Думаю, что, может, в качестве развлечения в конце поста навестим моих родственников, живущих в Джидде, а потом посетим мечеть пророка Мухаммеда в Медине и совершим небольшое паломничество в Мекку. Может быть, если осуществим умру[26] в Рамадан, то будем вознаграждены, как если бы это был хадж.

– В самом деле? – Марыся удивляется тому, как переменился ее муж. Еще год тому назад, когда он что‑нибудь вспоминал о паломничестве в Мекку, его разбирал смех. Но тогда они жили в Йемене, жива еще была любимая и толерантная бабушка Надя, а они, молодые, считались современными, отнюдь не фанатичными мусульманами.

– Ты же знаешь, что меня окрестили, – пробует защищаться она, чувствуя какой‑то неосознанный страх перед местом культа миллионов правоверных.

– Твой отец был мусульманином, значит, и ты тоже. Ты ведь знаешь, что вера наследуется по мужской линии.

– На сегодняшний день я не знаю, смогу ли обрести там себя, хочу ли этого, или…

– Тебе невозможно угодить, Мириам! Ни за что на свете! Я уже забронировал места в прекрасном отеле в Мекке, из окна зала видна Кааба[27], уже договорился в Джидде с двоюродным братом, он моих лет. Мы могли бы жить в их поместье, расположенном на берегу Красного моря. Женщины не носят там абайи, а иностранки загорают у бассейна или на пляже в бикини. – Рисуя такую заманчивую картину, он смотрит на жену в ожидании. – Во‑первых, хоть немного отдыха, а потом – пища для души? А?

– Звучит заманчиво, – признается Марыся. – Если бы не Рамадан и потом – паломничество.

– В лагере живут только иностранцы, значит, сможешь есть и пить сколько захочешь. Пожалуй, даже сейчас днем там работают кафе и рестораны. А путешествие в Мекку тоже может быть интересным. Не исключено, что Аллах увидит наши старания и в конце концов мы дождемся потомка. – Хамид повышает голос, а Марыся в шоке от того, что современный человек в двадцать первом веке полон таких суеверий.

– Чтобы до этого дошло, прежде всего нужен телесный контакт, – язвит она, задетая за живое сегодняшним отказом мужа. – Я не опыляюсь ветром!

Она поворачивается и с гордо поднятой головой шагает по лестнице к своему компьютеру и Интернету, действительно единственному месту общения с внешним миром.

– Привет, девушки! – Марыся намеревается обсудить дело с семьей по скайпу. – Что там у вас?

«Как хорошо, что мы нашли друг друга, – думает она. – Без них я была бы страшно беспомощна и одинока».

– Паломничество?! – Дарья от ужаса орет во все горло. – Женщина! Тебя затопчут в этой дикой толпе! Раздавят! Спать будешь в палатке?! И это в Рамадан, без капли воды во рту?! Умрешь! – подытоживает она, театрально хватаясь за голову.

– Доченька, опомнись! – Дорота осторожно похлопывает девочку по плечу. – Живем не в средневековье, – добродушно смеется она. – Наверняка Хамид забронировал уже неплохой отель, правда?

– Еще бы! – Марыся кривит губы. – Ночь стоит тысячу пятьсот долларов в апартаментах площадью семьдесят квадратных метров с видом на Каабу.

– Вот видишь. – У матери глаза вылезают на лоб от мысли о таком транжирстве. – И с остальным так же будет.

– Но я никогда не была глубоко верующей и не придерживалась мусульманских законов, – признается Марыся. – Кроме того, я дочь христианки. Никто никогда меня не заставлял соблюдать законы ислама. Разумеется, я их знаю, это уж бабушка постаралась. Но Ливия не была и, пожалуй, впредь никогда не будет консервативной страной. Как Тунис и Египет.

– Я это очень хорошо помню. – Дорота улыбается, возвращаясь к воспоминаниям почти двадцатилетней давности. – Мы, польки, вообще ни о чем не беспокоились, загорали в бикини, а Баська щеголяла по центру города в белых леггинсах, куда она впихнула свою большую задницу! Хотя, с другой стороны, ваш отец был такой же ревнивый, как все арабские мужчины. – Она поджимает губы, вспомнив его деспотизм.

– Ты бы поехала в Мекку, мама? – хочет убедиться Марыся.

– Детка, а что здесь такого?! Бог один, а когда‑то в порыве искренности Малика, твоя любимая ливийская эмансипированная женщина, рассказывала мне, что, может, даже общий для всех людей. Она прекрасно знала не только Коран, но и Библию. Бери с нее пример, Марыся. Открой сердце, потому что ни одна монотеистическая религия не несет зла.

Перелет из Эр‑Рияда в Джидду проходит необычайно комфортно, потому что Хамид, разумеется, выкупил билеты бизнес‑класса. Такое транжирство не имело бы ни малейшего смысла в Рамадан, если бы ловкий мужчина не заказал билеты на девять вечера. Блюда, которые подают стюардессы, как в самом лучшем отеле в столице. Копченый лосось с каперсами сменяется омаром, лангустом, тигровыми креветками и икрой. Горячее представляет собой французскую кухню, значит, ti‑ti, но красиво поданные. Все пассажиры так проголодались, что даже приятно смотреть, с каким аппетитом они это великолепие поедают: могли бы смело рекламировать продукты на телевидении. После полуторачасового перелета все жалеют, что он длился так недолго. Марысю и Хамида ждет «лимузин».

– Разумеется, мы приглашены на ифтар, значит, в гостеприимном лагере поселимся немного позже, – сообщает счастливый Хамид.

– Но я сплю. – Марысю здорово укачало, да еще подействовала чересчур обильная еда.

– Не будь ребенком! – обрушивается на жену Хамид и смотрит на нее с вызовом.

Почти два часа водитель, не спрашивая, возит пару приезжих по артериям города. Хамид за всю дорогу не произносит ни слова. Марыся в конце концов приходит в себя и с интересом рассматривает феерию огней. Джидда ничем не напоминает запыленный и холодный Эр‑Рияд. Здания такие же современные, как и в столице, но их конструкция легче и выше. Свет заливает улицы и движущихся по ним пешеходов. Много женщин носят только абайю, не накрывая голову. Кафе у моря и рестораны полны приезжих обоих полов. Марыся взволнована и удивлена, что в Саудовской Аравии может быть такой приятный город, современный и дружественный, и пару раз хотела схватить мужа за рукав сауба, который он в Рамадан надел уже принципиально, но в последнюю секунду остановилась. Она никогда не идет на примирение первой и не будет терпеть перемены в его настроении. Ей и в голову не приходит, что парень может капризничать! Это исключительно привилегия женщин.

Еще некоторое время тому назад у Марыси отвалилась бы челюсть при виде дворца двоюродного брата, который живет в спокойном районе вилл. Но после того, что она видела в Эр‑Рияде, принимает факт огромного богатства спокойно и с достоинством. «Лимузин» подъезжает к большой стоянке, окруженной стенами, и останавливается рядом с десятком других автомобилей. Их молниеносно обступают улыбающиеся домочадцы, одетые полностью по‑европейски.

– Привет, как ваши дела? Как поездка? Надеюсь, что вы не так измучены, потому что все ждут вас, будет отличный ужин.

Фатима, хозяйка дома, целует прибывших.

– Мириам. – Марыся слегка сжимает теплую ладонь молодой, несколько пышнотелой женщины, на первый взгляд ровесницы. – Очень приятно. Красивый город и красивая вилла. – Она старается сказать приятное хозяйке.

– Что ты! Это не наша, – смеется молодая женщина. – Такая нам еще не по карману, мы просто по службе выехали в Штаты и через шесть лет учебы в Нью‑Йорке только недавно вернулись. Мой муж получил от отца небольшой домик в саду, вот сегодня и гуляем у него. Свекру не нравится проводить Рамадан в Саудовской Аравии, он сейчас мерзнет и мокнет в дождливом Лондоне.

– Фахад.

Молодой мужчина после того, как обнял и похлопал Хамида, обращается к его жене, протягивая ей ухоженную руку. Марыся колеблется, зная, что в Саудовской Аравии пожатие рук между представителями разных полов не приветствуется.

– Давай граблю, не дури! Может, она вспотела и грязная, но мне это не мешает.

– Вот именно, идите освежиться и переодеться. – Фатима проводит родственников по боковой дорожке к одноэтажному домику.

– Думаю, что сегодня бросите якорь здесь, ну, по крайней мере, на одну ночь, – говорит она, открывая дверь. – А может, захотите пожить по соседству с нами. Зачем ютиться в каком‑то чужом жилье, когда у нас есть помещение для гостей? Может, не такое комфортное, к которому вы привыкли, но свое.

– Супер, мне очень нравится! – Марыся искренне восторгается. – Мне ничего больше для счастья не нужно.

Она хочет быть поближе к этой энергичной женщине, потому что полюбила ее с первой минуты.

– Ну, так набрасывайте на себя что‑нибудь удобное и подключайтесь к нам.

Она удаляется, оставляя прибывших в прохладном залике с пристроенной кухней.

– Хочешь жить почти неделю в таком курятнике? – Хамид явно не в восторге и не находит слов.

– Вот именно.

Марыся критически смотрит на избалованного и испорченного богатством мужа.

– Мне это подходит, – говорит она, открывая большой, как шкаф, холодильник, набитый соками, водой и разного сорта сыром, копченостями, фруктами и овощами. – Тут все есть, а как для домика для отдыха, он даже чересчур комфортабельный.

После этих слов она входит в большую супружескую спальню, рядом с которой, конечно, находится полностью оборудованная ванная. Она быстро сбрасывает с себя абайю, принимает душ и переодевается в белые бермуды и широкую тельняшку. В конце концов, они на морском курорте. Когда она снова входит в зал, то не застает там мужа. Девушка недовольно сопит и сама отправляется в большую виллу, из которой, с самого высокого этажа, доносится громкая арабская музыка. Самое прелестное место во всем доме – терраса на третьем этаже, с которой открывается ошеломляющий вид на освещенный город, набережную и черное, поблескивающее в лунном свете море. Там все и собрались. Ночь жаркая, а от акватории веет прохладным бризом. «Тут есть чем дышать, не то что в Эр‑Рияде», – думает Марыся.

– Ты уже здесь! – восклицает Фатима, которая, увидев Марысю, сразу же подскакивает к ней. – Это наш первый прием после возвращения, поэтому собралось немного людей, – поясняет она гостье. – Я сама половины не знаю и не буду тебе всех представлять. Большинство моих школьных подруг вышло замуж и выехало из Джидды в другие города Саудовской Аравии или за границу. Многие пошли учиться, но уж если они получили правительственные стипендии, то не спешат заканчивать учение. Мы сами все оплатили, чтобы сберечь деньги для бедных и дать им шанс обучиться за границей, поэтому нам нужно было как можно быстрее закончить учебу. Кроме того, мы хотим независимости.

Женщины проходят вдоль столов с холодными закусками, накладывая себе в тарелки всякие вкусности.

– Нам не нравится сидеть на попечении у баснословно богатого свекра, не хотим ему давать повод напоминать когда‑нибудь об этом. Если он захочет, то сам даст. Мы не будем к нему ходить с протянутой рукой.

– А что вы планируете делать? – заинтересованно спрашивает приятно удивленная Марыся.

– Фахад закончил архитектурный и хочет работать в частном проектном бюро. Насколько я знаю жизнь, то оно относится к семейной фирме бен Ладенов. – Она с неудовольствием кривит губы и продолжает: – Зато я по части стоматологии, у меня дело ясное. Стажировалась по Интернету и устроилась на работу в саудовско‑американскую клинику. Наверное, вначале мне дадут чистить зубной камень, но это ничего. Я хочу специализироваться на протезировании. Первой сделаю имплантаты моей беззубой бабушке. Только бы она дождалась, – грубовато смеется Фатима.

– Амбициозные планы, – вздыхает Марыся. – Insz Allah, чтобы вам удалось.

– Insz Allah, – кивая, серьезно отвечает собеседница. – А ты чем занимаешься в Эр‑Рияде? Там нечем дышать, причем и в буквальном, и переносном смысле. Работаешь, учишься, что поделываешь? Ведь здесь без любимого дела можно просто сойти с ума.

– До сих пор у меня только аттестат, – признается Марыся, которая моложе собеседницы на пару лет. – Я не имею понятия, с чего начать свою жизнь.

– Как это?! Поезжай учиться. Хамид! – кричит Фатима в сторону мужчины, занятого разговором с ее мужем. – Отошли красивую и умную жену на учебу за границу. Не жадничай!

– Она должна сама этого хотеть, – отвечает он недовольно. – Она типичная домохозяйка. Ей не хватает твоего энтузиазма и креативности.

– Да что ты говоришь? – Марыся округляет глаза.

– Это мужской шовинизм. – Фатима возмущена публичным оскорблением новой подруги и иронично кривит губы. – Не обращай внимания, – утешает она. – Иногда мужей нужно воспитывать. А мой Фахад говорил, что твой муж – весьма современный саудовец.

Марыся переживает счастливейшие минуты со времени приезда в Саудовскую Аравию. Она в своей арабской среде, ее окружают добродушные люди, новая подруга и несколько ее приятельниц. Молодая женщина чувствует себя свободной. Она ходит по городу в расстегнутой до пояса абайе и без платка на голове. Пожалуй, в Джидде последнего мутавву забили палками пару лет тому назад, поэтому полиция нравов и религиозная полиция оставили этот город в покое.

– План такой.

В первый день около полудня Фатима влетает, как буря, в домик для гостей.

– Сегодня едем в старый город, а потом покажу тебе наш поселок Санта‑Сьерра, где мы арендуем виллу у иностранцев. В конце концов, ты должна увидеть также «Аль‑Нахил» – частный клуб на пляже. На него выделим целый день, потому что по ту сторону берег Красного моря самый красивый, риф не уничтожен полчищами туристов и частными подводными лодками, а воды девственные. Нужно будет взять купальники, кремы и полотенца, а остальное найдем на месте.

– Хамид с нами едет? – спрашивает Марыся, оглядывая домик и нигде не видя мужа.

– А что, ты будешь по нему тосковать? – смеется саудовка. – Парни проводят время в мужском обществе, ты еще к этому не привыкла? Утром исчезли, может, появятся на ифтар, а может, и нет. А что ты тут, грешница, подъедаешь? – Она ехидно поднимает брови вверх, подходит к кухонной пристройке и показывает на начатый круассан. – Смотри у меня, а то пожалуюсь, – хохочет Фатима, кладя маленький кусочек в рот, и опускает голову, как если бы хотела от кого‑то спрятаться. – Приканчивай хлеб, напейся – и летим.

Трехмиллионная метрополия оставляет приятное впечатление, но Фатима хочет показать подруге не современные застройки, а то, что характерно именно для этого города.

– Медины[28] в арабских городах похожи друг на друга, но в каждой есть что‑нибудь особенное, – говорит она, когда девушки гуляют в тени высоких домов, – у каждого – красивое деревянное крыльцо на первом или втором этаже.

– Немного напоминает мне Сану, но дома‑башни есть только там. Жаль, что у меня нет фотографий, а то я тебе показала бы.

– Я видела в Интернете, мы хотели как‑то выбраться в Йемен, но позже там стало так опасно, что уже не стоило и мечтать.

– Да, там все хуже и хуже. Йеменцы хотят свергнуть Али Салеха. Только позже может воцариться такой хаос, что уже никто с этим не справится.

– В общем, что‑то горячо становится в арабских странах, везде какие‑то беспорядки, бунты, «Аль‑Каида». Что за мир! Так вскоре может случиться, что нельзя будет поехать даже в Египет или Тунис на каникулы!

– Никогда не говори никогда!

– Честное слово! Хорошо, что в нашей старой Саудовской Аравии царят спокойствие и порядок. Худо‑бедно король и его семья дают жить обычным людям, не снимают все сливки для себя, так как это делают жестокие тираны соседних стран.

– Мне жарко. – После часовой прогулки Марыся вытирает со лба пот. – У меня кружится голова.

Она опирается одной рукой о крошащуюся древнюю стену.

– Обещали на сегодня сорок, а в Эр‑Рияде сорок шесть. Не так плохо, как для середины лета, но будет еще жарче. Поедем обратно и уляжемся под кондишн. Хватит на сегодня достопримечательностей.

Фатима приводит Марысю в свой, как она сказала, маленький домик. Это двухуровневая вилла с бассейном, расположенная рядом с особняком ее свекра, с общим садом.

– Нашей маленькой, в два человека, семье пока этих трехсот метров хватает, но когда появятся дети, нужно будет сделать для них отдельный этаж: спальни, игровые, комнаты для нянек. Все уже цепляются к тому, что мы не размножаемся, как завещал Аллах, особенно моя свекровь. Через минуту начнет склонять Фахада к тому, чтобы нашел себе другую жену, помоложе, – Фатима говорит это вполне серьезно.

– Не шути! – Марыся не верит своим ушам. – Ведь у вас же современная семья.

– Но не во всем. Садись, что‑то тебе покажу.

Она подталкивает подругу к софе, стоящей на видном месте в пятидесятиметровой мансарде.

– Это мое королевство! – Она кружится, широко раскинув руки. – Здесь так много света!

Действительно, комнату заливает солнечный свет, который проникает сквозь стрельчатой формы форточки в плитах на крыше. На стенах, как в галерее, развешаны большие и маленькие картины. Шесть выполненных в масле акварелей. Марысе больше всего пришлись по вкусу черно‑белые работы – графика и литография.

– Мы были тут сегодня. – Она показывает пальцем на небольшую картину с изображением старого города. – Кто же так красиво нарисовал это? – спрашивает она с любопытством.

– Ну я, кто же еще? – Фатима обнимает ее рукой, снимает одну графическую работу со стены и вручает ошеломленной подруге. – Это тебе подарок от автора в память о пребывании в Джидде. Я еще сделаю дарственную надпись.

– Художница, которая лечит зубы. Способная девушка!

– У женщин в этой стране должны быть какие‑нибудь увлечения, хобби – что‑нибудь, что заполнит пустоту в их жизни и успокоит израненные феминистические сердца. К сожалению, многие женщины Саудовской Аравии считают, что материнство – это весь их мир, но есть много одаренных и современных девушек. У нас имеется общество с названием «Дочери Айши».

– Это же имя жены пророка Мухаммеда! – удивляется Марыся.

– Как для своего времени и места жительства, Айша была чрезвычайно независимой женщиной. Можешь к нам присоединиться онлайн. Приглашаю.

Фатима доброжелательно смотрит на молодую подругу своими теплыми карими глазами.

– Там можно найти дружбу или совет, как устоять против окружающего нас мира самцов.

На следующий день поутру женщины выезжают через большие ворота в поселок частных вилл Санта‑Сьерра. Входы закрыты движущейся бетонной оградой с остроконечными прутами, здание охраняется народной гвардией в бронежилетах.

– Ну и бдят за этими вашими резидентами, – удивляется Марыся. – Еще лучше, чем за дипломатами в ДК Эр‑Рияда.

– Нет другого выхода.

– Были в последнее время какие‑нибудь покушения? Опасная ситуация?

– Нужно дуть на холодное, – поясняет Фатима. – Самые серьезные теракты в городе были в 2003–2005 годах, но потом тоже, к сожалению, случались. Ты слышала о нападении на князя? Два года тому назад об этом много говорили.

– Да, припоминаю. – Марыся непроизвольно краснеет, интуиция подсказывает ей, что Хамид приложил к этому руку. Она надеется, что он был на правой стороне. – В Йемене мы подписывались на все саудовские газеты, потому что жили там постоянно.

Она отворачивается, чтобы подруга не заметила ее пылающего лица.

– Так, значит, знаешь. Хвала Аллаху, ничего ужасного с князем не случилось, а после сцапали столько террористов, что тюрьмы трещали по швам. К сожалению, одного схватишь, а на его место приходит другой. Отрастает, как хвост у ящерицы! Поэтому мы тоже должны учитывать, что они предпочитают скопления людей. Тогда их подлый поступок будет более эффектным, а степень поражения – большей. На прицел они взяли не только саудовцев, но и иностранцев, чтобы запугать их и тем самым изгнать из нашей страны. Они хотят довести страну до кризиса, потому что тогда легче будет свершить переворот. Не хотела бы я дожить до этого времени, – говорит она в сильном волнении.

Водитель останавливает машину под навесом, в месте для посетителей. Женщины оставляют абайи в автомобиле и выходят. Их сразу охватывают ужасающая жара и влажность.

– На раз‑два покажу тебе самые интересные места – и убежим. А говорили, что утром будет прохладнее. – Фатима надевает соломенную шляпку, солнцезащитные очки и, взяв Марысю под руку, тянет подругу в сторону электромобиля, в который они пересаживаются.

Поселок действительно такой большой, что нет и речи, чтобы по этой жаре пройти по нему пешком. Тут находится более трехсот вилл, шесть одноэтажных бунгало, шесть двухэтажных домов с огромными садами, а также трехэтажные блочные дома, где клиенты с меньшим бумажником могут взять в аренду двухкомнатные квартиры. Инфраструктура поселка комфортная. Резидентам предоставлены такие приятные вещи, как кафе и рестораны, в которых можно заказать даже алкоголь. Для маленьких детей – игровые площадки с кондиционером. Для заботящихся о фигуре – центры фитнеса и аэробики и кабинеты оздоровления. Здесь есть также магазины, пункты аренды DVD‑дисков, цветочный магазин и бюро путешествий. На территории поселка – два больших бассейна для всех жителей (один из них с искусственными волнами и водопадом) и двадцать поменьше, которые размещены на крыше каждого пятого дома.

– У нас также есть небольшой зоопарк с павлином, козами и двумя лошадками, летний кинотеатр, корты и поля для гольфа. Я думаю, что мы постарались, и это один из лучших поселков такого типа в стране.

Фатима горда, потому что ее семья руководит этим объектом.

– Фахад хочет спроектировать еще концертный зал, ведь сейчас его здесь нет, а иностранцы без музыки и спектаклей жить не могут. Должна признаться тебе, что после стольких лет, проведенных за границей, я тоже уже по этому соскучилась.

– Ну, ты с ума сошла в этой Америке, – говорит Марыся, стараясь приглушить иронией чрезвычайное удивление и легкую зависть.

– Если не знаешь, что теряешь, то и не жаль.

Женщинам не хочется покидать красивый зеленый поселок, и они, несмотря на зной, уже пару часов сидят в тени у голубого бассейна. Из‑под навеса ближайшего ресторана на них веет прохладой: там установлены большие кондиционеры, увлажнители и вентиляторы, которые образуют вокруг легкий бриз. Две иностранки с детьми отдыхают и развлекаются в этом приятном месте, но неприязненно смотрят на двух арабок. Они шепчутся между собой и указывают на них пальцами. Позже зовут кельнера, о чем‑то спрашивают, а когда тот отвечает, кивают, успокоившись, и уже больше не обращают внимания на пришедших.

Подруги решают провести у моря всю первую половину дня. После раннего многочасового посещения торгового центра они страшно хотят пить, поэтому в частном клубе на набережной сразу направляются в кафе и заказывают ледяной чай. В баре днем можно также купить домашнее пиво и вино, соки и различные холодные закуски. Горячий ужин повар готовит уже вечером. В конце концов, сейчас Рамадан.

– Надеюсь, что Аллах меня простит. – Фатима выпивает напиток одним махом, через минуту кривит лицо от боли и хватается рукой за крестец.

– Девушка, не подрывай свое здоровье! – Марыся с беспокойством смотрит на подругу.

– Врач говорил мне выпивать по меньшей мере пол‑литра воды в течение дня, но каждый раз я чувствую себя виноватой, – признается она, опуская глаза. – У меня песок в почках, что в здешнем климате сильно ощущается.

– Моя мама тоже меня предостерегала, что хочешь не хочешь, а немного пить нужно.

– Знаю, знаю. – Фатима с пренебрежением машет рукой. – Сейчас мы уже можем пройтись берегом моря.

Она кладет полотенце на белый пластиковый шезлонг, ставит около него соломенную корзину, снимает бермуды и остается только в сплошном купальнике и обвивающей ее тюлевой тунике.

– Это очень хорошее место для прогулок.

– Прекрасно, этого мне в Саудовской Аравии очень не хватает.

Побережье в самом деле невероятно красиво, как и рассказывала Фатима. Вода бирюзового цвета прозрачна, а риф – на расстоянии вытянутой руки. Разноцветные рыбки подплывают к самому берегу, рассчитывая на кусочек хлеба или крошки хрустящих хлебцев. Дети их подкармливают, поэтому рыбок здесь целые косяки.

– Как чудесно! Я могу взять на память? – Марыся поднимает довольно большой кусок коралла, который нашла на пляже. – Или это запрещено?

– Что ты, глупенькая! Ты же это не отломала и не собираешься вывозить из страны, – смеется Фатима. – Это как если бы было запрещено собирать ракушки. Хуже, когда иностранцы, – Фатима кивает на группу веселящихся мужчин и женщин со светлой веснушчатой кожей, – воруют наши природные богатства и пакуют полные ящики кораллов, переправляя их потом морем. За такие вещи нужно уже наказывать.

– А говорили, что этот пляж только для белых, – вдруг отчетливо слышат они голос жены какого‑то британского контрактника, которая указывает на них пальцем.

– Меня сейчас удар хватит! – Фатима даже бледнеет от злости.

– Что за shit! – без малейшего стеснения продолжает женщина. – Они считают, что могут драть шкуру за аренду этих их домов в охраняемых поселках, за членство в европейских клубах, но не соблюдают условий договора. Хитрые и жадные арабы!

– Как она смеет! – Саудовка не выдерживает и поворачивается в их сторону: – Нас дискриминируют за цвет кожи, веру и стиль одежды во всем мире. И даже у себя дома мы должны это терпеть?! – Отважная жительница Джидды на повышенных тонах говорит по‑английски, а Марыся тянет ее за руку, не желая, чтобы на них завели дело об оскорблении.

– Ведите себя нормально, как цивилизованные люди, и мы с вами будем хорошо обращаться.

Англичанка встает и направляется к местным жительницам со словами:

– Если вы подкладываете бомбы и подрываете себя, трудно радоваться вашей компании!

Все остальные застыли от этих слов, а мужчина, скорее всего супруг наглой иностранки, подтолкнул ее к креслу.

– Я подкладываю бомбы?! – возмущенно кричит Фатима, взмахивая рукой в сторону группы. – Признаться, я уже не удивляюсь тому, что их пытаются выкурить из нашей страны, – говорит она уже значительно тише сквозь стиснутые зубы. – Зачем нам такая гниль?! Они на нас зарабатывают, а не мы на них. И еще так нагло ведут себя, хоть бы каплю уважения имели.

– Так нельзя, – возражает девушка с золотыми волосами. – Мы их отсюда выбросим, они нас – из Европы или Америки, и к чему это приведет? Где диалог между религиями? Где взаимопонимание?

– Выдумки и сказки для наивных бедняков!

– Не будь расисткой, как какая‑то примитивная баба!

– Женщины, я приношу огромные извинения! – Мужчина среднего возраста, с выпирающим животом, одетый только в шорты, обращается к возмущенным арабкам. – Моя жена сквернословит и в бешенстве, оттого что приехала ко мне. Ей здесь не нравится, но так никому себя нельзя вести.

– Да, нам очень жаль! – поддакивают остальные. – Просим прощения!

– Ладно уж! – Фатима пренебрежительно кивает и с неодобрением цокает языком.

Молодые женщины удаляются к своим лежакам. Каждая предается размышлениям, и они не разговаривают друг с другом уже до самого конца пребывания на пляже.

На последний ифтар в Джидде усаживаются только вчетвером.

– Интересно, насколько велика мечеть Пророка в Медине? Я видела на фотографиях, что вся площадь выложена мрамором. А как выглядят могилы Пророка и его двух сподвижников, халифов Абу Бекра и Омара? Я читала еще, что там есть остатки стен старого города, – сыплет вопросами Марыся, радуясь завтрашнему отъезду.

– Так ты туда не помолиться едешь, а больше как туристка? – Хамид осуждающе смотрит на жену и сжимает губы.

– Помолиться тоже… – смутилась молодая женщина.

– Разумеется, разумеется, – между одним куском цыпленка гриль и другим шутливо, но решительно вмешивается Фахад. – Но при случае… – далее поясняет он. – Ведь мы будем ехать почти весь день, так что можно это путешествие использовать и для того, чтобы что‑то узнать.

В конце концов Марыся не выдерживает и подает голос:

– Мне уже не очень нравится эта поездка, если ты ко мне так странно относишься! Я не знаю, что происходит, Хамид.

– Я очень хочу, чтобы завтрашний день был приятным, – наносит ответный удар хмурый Хамид, – но я вижу, что наши цели в этой поездке полностью противоположны. Может, ты хотела бы остаться в Джидде? Хватит того, что я вынудил тебя совершить умру, Медину можешь не посещать.

– Ты вообще меня не заставлял. – Голос Марыси дрожит, она вот‑вот заплачет.

– О’кей, прекрасно! – Фатима заканчивает дискуссию, которая грозит взорваться супружеской ссорой. – Моя новая подруга, проведем весь день около нашего бассейна у дома. Будем грешить, загорая в костюмах‑бикини.

Фахид искренне смеется, а Хамид в очередной раз кривится, что явно свидетельствует о его недовольстве.

В день отъезда в Мекку супруги решили поспать подольше, чтобы им было легче перенести поездку.

– Поселиться мы должны после четырнадцати, значит, можно использовать возможность немного отдохнуть.

– Хорошо. – Марыся не видит повода, чтобы возражать.

– В ихрам[29] вступите у нас или на месте? – спрашивает Фахад.

– В Мекке будет достаточно времени, мы остановимся в отеле на целых три дня, значит, все сделаем спокойно.

– Где остановитесь на привал? – шутит двоюродный брат.

– Думали в «Мёвенпик», но в конце концов решили в «Раффлес Маках Пэлэс». Немного дороже, но условия намного лучше. В стоимость включены ежедневный ифтар и круглосуточный буфет с бутербродами и напитками.

– А пиво подают? – спрашивает Фахад – смешной парень.

– Муж тебя балует, Мириам. – Фатима похлопывает подругу по руке. – Когда мы совершали умру, то останавливались в обычном маленьком отеле в пригороде.

– Все дело в твоей семье. Если бы мы остановились где‑нибудь в другом месте, то нас бы заклевали, – снова шутит родственник и продолжает уже вполне серьезно: – Вы берете какие‑нибудь повышающие иммунитет лекарства? Нужно начать принимать, по крайней мере, за месяц до хаджа.

– Почему? – удивленно спрашивает Марыся, которая впервые это слышит.

– Ну, вы как дети! – друзья дружно качают головами. – Ведь известно, что во время паломничества в Мекку там наибольшее скопление бактерий и вирусов со всего мира, привозимых сюда всеми верующими. Когда уже никакое лекарство не помогает, то семья посылает больного в Мекку, чтобы его вылечил Аллах или святая вода замзам.

– О нет! – Марыся заламывает руки. – Почему об этом не знаешь ты, мой всезнающий муж?! – обращается она с претензией к Хамиду.

– К черту! – Мужчина нервно ударяет пятерней о стол. – Мы будем там всего три дня, причем в отеле класса люкс, а умру совершим максимум за два часа. Не думаю, чтобы кто‑то смог тебя заразить в мгновение ока. Но если ты боишься, то подброшу тебя в аэропорт – и лети себе назад в Эр‑Рияд! Твое общество мне действительно не нужно.

– Что тут поделаешь, сейчас нужно думать, что Insz Allah, все будет хорошо, – Фатима мирит супругов. – Поезжайте с Богом.

Как и планировали, добираются они на место во второй половине дня. Еще есть время, чтобы принять душ, чуток вздремнуть, и вот уже муэдзин оглашает период начала поста. Действительно, вид из апартаментов прекрасный: священную Каабу можно увидеть из окон их зала. До Большой мечети, может, минуты две. Хамид выходит туда на вечернюю молитву. Марыся, рассматривая из‑за шторы толпу, наполняющую площадь, впервые в жизни чувствует панику, застрявшую комком в горле.

– Я боюсь такого количества людей, – признается она мужу. – Кроме того, я не помню, была ли хоть когда‑нибудь в обычной мечети, не говоря уже о такой большой и необычной.

– Так не иди, – холодно отвечает муж. – Я вернусь через полчаса, и мы вместе съедим ифтар. Если, конечно, хочешь.

– Что будет завтра? – Марыся не выдерживает и, молитвенно сложив руки, выражает свои опасения.

– Поднимемся в семь часов утра, тогда не должно быть много людей. – Мужчина тяжело вздыхает. – Представь себе, что самым прекрасным в нашей религии является то, что мы составляем большую непобедимую группу людей, многонациональное сообщество, которое словно большая семья. В этом заключаются мощь и креатив ислама. Когда приверженцы других религий отрекаются от своих святынь, они часто идут в мечеть. Наша численность – это наша сила! Самое важное в паломничестве, малом или большом, – это покорность Аллаху, приближение к нему и воссоединение в молитве со всеми людьми твоей веры, это осознание мощи нашего единения. Ты, очевидно, этого не ощущаешь и не нуждаешься в этом, потому что на самом деле больше христианка и только производишь впечатление мусульманки. Просто живешь в арабской стране и муж у тебя араб, – расстроенно говорит наконец Хамид. В его оценивающем взгляде читается упрек. Затем он поворачивается и уходит, хлопнув дверью.

После часа ожидания Марыся уже не надеется, что Хамид захочет сегодня разделить с ней ужин. Она съедает пару сушеных фиников с разукрашенной лакированной тарелки, выпивает бутылку воды, колы и немного сока из мини‑бара, заедает это шоколадным батончиком и укладывается спать. Она чувствует себя растерянной, шокированной этой ситуацией. Единственное, чего она сейчас хочет, – это возвратиться в Эр‑Рияд и связаться с матерью и Дарьей. Может, действительно они с Хамидом не пара и Марыся как можно скорее должна выехать из Саудовской Аравии и вернуться в Польшу, туда, где ей следует быть?

Муж возвращается в отель на рассвете, но в семь утра уже готов к ихраму и совершению умры. Он искупался и надушился, состриг ногти, укоротил немного волосы и только что побрился, а тело обернул двумя несшитыми кусками белой материи. Одним обвил бедра, а другим – туловище, оставив открытой одну руку. Марыся должна была вместо одежды использовать длинную белую ткань. Но молодая женщина не хочет рисковать, боится, что она с нее спадет, поэтому набрасывает черную абайю и покрывает платком только волосы. Она оставляет в номере бижутерию, не мажет лицо даже кремом, не красит губы и спешит за своим мужем молча, без вопросов и комментариев. В такое раннее время практически нет паломников. Часть из них спит под стенами мечети, а другая готовится к молитве. Супруги обходят Каабу семь раз, после каждого круга обращаются к ней с восклицанием «Allah Akbar!». Потом они направляются к четырехэтажному, длиной более километра дому, в котором находятся два символических места – Сафа и Марва. Нужно семь раз пройти дорогу из одного конца в другой, но иностранная техника, прогресс и богатство Саудовской Аравии значительно облегчают паломникам выполнение этого задания. Сооружение имеет навес, тут полно кондиционеров, увлажнителей и вентиляторов. Тропинки, ведущие к святым местам, не каменистые, как когда‑то, а уложены мрамором. Старые камни оставлены только в конце пути. Для дополнительного удобства есть эскалатор, как на аэродроме, поэтому пилигримы вполне комфортно и без усилий преодолевают путь. После всего этого супруги символически подрезают волосы и, вернувшись, ложатся в постель. Умра заняла у них не более двух часов, Хамид в этом случае не ошибся. Не посоветовавшись с женой, он сократил их пребывание в Мекке, и вечером они возвращаются в Эр‑Рияд. Потом Хамид отвозит жену на их виллу и уходит на целую ночь. Не объясняется и ничего не говорит. Не видит в этом необходимости. Когда под утро он возвращается и укладывается спать, Марыся слышит он него запах алкоголя. Рамадан закончился.

Христианские праздники в Эр‑Рияде

Осень в Эр‑Рияде, как обычно, идет своим чередом. Погода чудесная, напоминает жаркое лето в Европе. Ежедневно светит солнце, через два дня температура достигает даже тридцати градусов. Но вечерами прохладно, а ночью, как это всегда бывает в пустыне, очень холодно. Так как практически не удается различить времен года, человек не замечает течения времени. Дорота вместе с семьей переезжает, пожалуй, в наилучший в Эр‑Рияде поселок с названием «Техас», и с этого времени Марыся просиживает у нее почти все дни. Женщины чувствуют себя здесь вольготно, свободно, не носят абайи, водят автомобили и ходят в короткой одежде. По временам даже забывают, что живут в консервативной мусульманской Саудовской Аравии. Поселок чертовски напоминает Санта‑Сьерру в Джидде, а когда Марыся упоминает об этом, оказывается, что он тоже принадлежит семье бен Ладенов. Благодаря своим контактам и близкому знакомству с Фатимой Марыся для матери добилась огромной скидки в аренде. Семья платит половину от того, что платят все арендаторы. Хамид ограничил общение с польскими родственниками до минимума. Супруги отдаляются друг от друга еще больше, чем во время Рамадана и паломничества.

– Марыся, я тебя не выгоняю, но выходные дни ты все‑таки должна проводить с мужем, – беспокоится мать. – Я не вникаю в то, что произошло между вами в Мекке, но с того времени, как мне кажется, вы живете раздельно.

– Успокойся! – Молодая женщина считает это дело пустяковым и машет пренебрежительно рукой. – Мое супружество гроша ломаного не стоит, – говорит она уже по‑польски, причем вполне прилично, хотя еще с сильным акцентом.

– Хамид чувствует себя, наверное, отстраненным и брошенным. По крайней мере пригласи его сюда на ланч или ужин. Может, хочешь, чтобы позвонила я?

– Я просила, он не захотел, значит, не будем волноваться по этому поводу. Он говорит, что находится слишком далеко от центра и весь перерыв на обед потратил бы на дорогу.

– Он прав. Значит, я сегодня перезвоню и приглашу его сюда на целый день. Поиграют с Лукашем в гольф, мы можем поплавать в бассейне, пообедать в ресторане, а потом поедете домой.

Мать составляет план, который дочери не очень по вкусу.

– Хочешь от меня избавиться? Тебе скучно? Ты нервничаешь? – Арабская Мириам испаряется – Марыська же безошибочно говорит на чистом польском.

– Нет, хочу только, чтобы из‑за меня ты не потеряла мужа. Мать, когда дети стали взрослыми и у них своя жизнь, должна отодвинуться на второй план. Я счастлива, что ты с нами, и порой даже забываю, сколько тебе лет, но ты уже идешь своей дорогой и держись ее.

– Ну и ладно, выброси меня из головы! – Обиженная Марыся подхватывается с пляжного кресла у бассейна, бежит в дом, как попало пакует свои вещи, набрасывает абайю и направляется к парковке. По дороге она звонит водителю.

Когда она переступает порог собственного дома, то чувствует холод, который в нем царит. И не потому, что там постоянно работают кондиционеры. Она осматривается вокруг и видит красиво обставленный зал, столовую, современную кухню, в которых нет жизни. Все отполировано и стоит на своем месте. Нет ни одной дешевой вещи, брошенной бумажки или смятой салфетки, не говоря уже о разбросанной одежде или полотенцах. «Все выглядит так, будто здесь никто не живет», – подытоживает Марыся, и сердце ее разрывается от мысли, что ее муж, которого она по‑прежнему любит, живет один последние пару месяцев в этой холодной гробнице. «Мать, как всегда, права, – признает строптивая женщина. – Я снова потерялась». Она потирает лоб от огорчения. «Моя семья прекрасна, но у них своя жизнь, а я должна иметь свою. Я уже не маленькая девочка и не могу постоянно держаться за мамину юбку. Сейчас так происходит потому, что почти все детство и молодость у меня этого не было, – говорит она себе. – Кроме того, я счастлива находиться с Дарьей. Она не только моя сестра, но и подруга. Эта малышка очень много обо мне знает. Мне с ней лучше, чем с матерью, которая всегда усложняет дело и создает проблемы там, где их нет. Не уверена, будем ли мы когда‑нибудь по‑настоящему близки, как мать и дочь. Возможно, нам так и не удастся преодолеть годы разлуки», – грустно вздыхает она.

– О, что случилось?! – Хамид удивляется, видя Марысю в зале. – Тебе стало скучно или уже поссорились?

– Пришло время пожить в собственном доме, – шутит жена, впервые за последнее время не раздражаясь от злорадных слов. – Если ты не хочешь встречаться с моей семьей…

– Я как раз разговаривал с твоей матерью и принял приглашение на завтра, – прерывает он ее. – На неделе мне достаточно тяжело вырваться и ехать почти час, чтобы съесть с вами ланч, – оправдывается Хамид. – Сама подумай.

– Знаю, – признает она, вставая с кресла. – А на ужин у тебя есть время?

Она ласкается к мужу, хотя ее все время сдерживает то, что он носит длинный, до земли, белый сауб, напоминающий платье.

– Неужели кто‑то соскучился? – Хамид обнимает жену за талию, стараясь вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью. Очень давно. Они чувствуют это оба: их возбуждение вызывает боль.

– Может, съедим что‑нибудь в постели?

Не ожидая ответа, Хамид берет любимую жену на руки и заносит по лестнице в спальню. Их двухмесячное отдаление, печали и претензии, возникшие непонятно откуда, лопаются, как мыльные пузыри. Они вновь самая любящая пара, как в начале супружества.

Наступает четверг, солнечный и теплый. Голубизна неба ошеломляет своими чистыми красками, а птицы щебечут на деревьях, радуясь такой чудесной погоде. «Эр‑Рияд красив не только весной», – думает Марыся, открывая один глаз. Ее разбудил запах кофе и булочек с корицей. «Мама была права», – снова приходит в голову счастливой женщине. После коротких приготовлений, чтобы не тратить чудесный день, они идут к автомобилю.

– Для чего тебе это? – Марыся с отвращением показывает на белый сауб, висящий на плечиках в автомобиле. Она внимательно смотрит на своего красивого худощавого мужа, который прекрасно выглядит в европейском спортивном костюме.

– Мы ведь будем возвращаться вечером, правда?

– Конечно! И что с того?

– Не хочу иметь неприятности. Религиозная полиция нравов снова активизировалась.

– А что происходит? Почему? – удивляется девушка, которая уже полностью забыла о существовании этого органа.

– Приближаются праздники.

– Какие? Ведь Eid al‑Adha[30] давно уже прошел.

– Христианские, глупышка, – смеется Хамид и нежно обнимает ее. – Рождество.

– Ах да! Хоть и не знаю, какое отношение это может иметь к ним. – Марыся поджимает губы и молча садится в автомобиль.

Всю дорогу супруги не произносят ни слова. Они вдруг вспомнили о правилах, господствующих в этой ортодоксальной мусульманской стране. Каждую минуту или он, или она вздыхает. Хамид минует парковку для гостей и подъезжает к главным воротам, предназначенным только для жителей.

– Ты должен был оставить машину там, – показывает пальцем Марыся. – Тебя не впустят. – Она хорошо знает правила поселков этого типа.

– Посмотрим, – отвечает ей муж с хитрой усмешкой на губах.

– Ведь знаешь, что выбора нет. Недостаточно иметь приглашение, нужно еще показать и сдать на сбережение охране игаму[31]. Все для блага жильцов, хотя мне лично трудно принять такой контроль. Сразу чувствуешь себя преступником.

Хамид, не обращая внимания на рассуждения жены, вытягивает какое‑то пронумерованное удостоверение, тычет охраннику под нос, и тот даже без осмотра автомобиля поднимает шлагбаум.

– Меня снова не посвятили в какие‑то подробности, – говорит, вздыхая, Марыся. – Где у тебя нет связей? На Луне? Ты уже был здесь? Такое впечатление, что ты можешь ехать с закрытыми глазами, – удивляется она.

– Я знаю этот поселок как свои пять пальцев.

– Да?

– Еще до отъезда в Йемен мы спроектировали его и контролировали строительство.

От удивления у Марыси вытягивается лицо.

– Наш отдел фирмы занимается его содержанием.

Хамид останавливает машину перед домом родителей и выразительно смотрит на жену.

– Если бы ты ко мне обратилась по вопросу о снижении цены за аренду, а не к глупенькой Фатиме, твои близкие жили бы здесь даром. – С этими словами он выходит из машины, оставляя Марысю в крайнем недоумении.

«Снова я приняла неверное решение, снова ничего ему не сказала и действовала, как кретинка, на свое усмотрение, – подытоживает она в смущении. – Как он мне расскажет что‑нибудь о себе, посвятит в тайны, если я его вообще не информирую о моих действиях, нуждах и мечтах? Разговариваем друг с другом, как два чужих человека: обо всем и ни о чем. Я должна это изменить, – решает она. – Так дальше продолжаться не может, иначе наши отношения окончательно зайдут в тупик».

– Hello! Nice to see you! Ahlan wa sahlan! – слышит она возгласы, доносящиеся с порога, и выбегает, чтобы присоединиться к семье.

– Наконец‑то вы к нам приехали. – Мать встает на цыпочки, притягивает голову зятя и целует его в лоб, чем вызывает яркий румянец на его лице.

– Привет, сестра. – Хамид похлопывает по спине обрадованную Дарью, у которой от одного его вида даже ноги подкашиваются, а ревнивая Марыся быстро обнимает мужа за талию.

– Входите! – Лукаш приглашает всех в дом. – Ну так что? В такую жару выпьем по одному пивку, и мы, парни, пойдем поиграть в гольф, а девушки, как всегда, предпочтут понежиться у бассейна? – задает он риторический вопрос.

В жилище пахнет апельсинами, дом уже украшают рождественские игрушки, а центральное место занимает большая елка. Из колонок льются мелодии польских и иностранных колядок. Царит приятная праздничная атмосфера. Смеха и радости через край. Все чувствуют себя, как если бы были вместе много‑много лет. Даже мать, пожалуй, забыла, что муж ее дочери – араб: она расходилась и рассказывает скабрезные анекдоты. Такой Марыся ее не знает, а знает ли она вообще кого‑нибудь? Марыся задумывается. «Я вижу не дальше своего носа», – оценивает она себя критически.

– Если устанете, то знаете, где нас искать. На два часа у нас заказан столик, – напоминает хозяйка, прощаясь с мужчинами, которые поднимают на плечи большие сумки для гольфа.

– К нам подъедут еще Кинга и Амир с маленькой Сарой.

Девушки уже сидят в ресторане, их сморило на солнце, и они проголодались после многочасового плавания и плескания в воде. Маленький Адаш – необычайно воспитанный ребенок, он сидит сейчас у столика, с большим аппетитом уплетая бутерброды с тунцом. Его светлые волосики создают вокруг головки ореол, а большие голубые глаза (в мать) добавляют ему очарования. Он выглядит как херувимчик.

– Ну и симпатичный у тебя сынок. – Марыся не может оторвать глаз от своего родного брата. – Почему так поздно решились? Я старше его почти на восемнадцать лет! – смеется она возмущенно.

– У нас были проблемы, – тихо признается Дорота.

– Как и у нас, – подключается только что подошедшая Кинга, которая приветственно целует их по очереди.

– Только третий раз удалось оплодотворение in vitro, – признается мать. – Ужас. Сколько мы к врачам ходили, сколько таблеток глотали… – Она тяжело вздыхает.

– Вот видишь, молодежь, – обращается подруга к Марысе, – а тебе кажется, что только ты не можешь забеременеть.

– Ты ничего не говорила о том, что вы хотите иметь ребенка, – удивляется мать, разочарованная тем, что у дочери по‑прежнему есть от нее тайны.

– Это не то, чем можно хвастаться. – Молодая женщина сжимает губы и выразительно смотрит на Кингу. У нее по спине бегут мурашки: она напряглась, ожидая, что эта болтушка через минуту выдаст ее страшную тайну.

– What’s the problem? – У них за спинами неожиданно появляется Лукаш.

– Women’s matter, – деликатно отвечает доктор Амир.

– Моя подруга кричит «караул» и делает большую тайну из того, что они не могут зачать ребенка, – выпалила по‑английски прямолинейная Кинга, а мать, Дарья и Марыся от стыда заливаются краской.

– Как по мне, то это действительно очень деликатное дело и не самая лучшая тема под котлеты. – Отчим Марыси ставит на место сплетницу, окатывая ее холодным взглядом, а Хамид застыл на месте, словно соляной столп.

– Вижу, что все знают тайну нашего алькова, – язвительно шепчет он, наклонившись к уху жены. – И только меня ты в это не посвящаешь, любимая. – Он крепко сжимает ей руку.

Они ждут заказ более часа, потому что в выходные дни в ресторанах полно как жителей поселка, так и их гостей. У столика атмосфера более чем тяжелая, хотя мать, отец и Амир стараются всех раскрепостить. Домашнее вино и пиво льются рекой, а через некоторое время Хамид приносит из бара бутылку черного «Johny Walker».

– Хорошая ли это мысль? – Дорота пробует удержать зятя от того, чтобы тот напился.

Но Хамид только бросает на нее выразительный взгляд, и при этом его черные как уголь глаза полны злости и нескрываемой неприязни.

– На праздники все выезжают из Саудовской Аравии, – говорит Кинга, которая ни на что не обращает внимания и, похоже, собирается затронуть щекотливую тему. – А что вы собираетесь делать? – обращается она к супругам бен Ладен.

– Я не знаю, – отвечает вполголоса Марыся.

– У меня сдача самого большого в Эр‑Рияде проекта, – поясняет Хамид. – До тридцать первого декабря должны закончить, а план валится каждый день.

– Да, действительно, не стоит: просто подвиг перестроить автострады в целом городе за два года. Чрезвычайно быстро, – хвалит Дорота.

– Дорогие, если есть деньги, то можно горы перевернуть! – Кинга недооценивает смелое начинание.

– До сих пор это стоило более десяти миллиардов долларов, – сообщает Хамид с гордостью патриота.

– Ну, видите, основа – это бабки! – подытоживает болтливая молодая полька.

– Я не согласен с тобой, моя дорогая. – Лукаш чувствует, что женщина хочет досадить саудовцу. – Кроме денег, нужны еще воображение и креативность.

– И в первую очередь нужно иметь желание инвестировать деньги на доброе дело, а не только проедать их или прятать в собственный карман, – замечает Дорота.

– Тоже мне! Они имеют столько…

– Слушай! – Марыся нервничает и говорит на повышенных тонах. – Ты определенно должна как можно скорее поехать в отпуск или вообще уехать из этой страны, если так к ней относишься.

– Может, снова сменим тему? – Хамид немного расслабляется. Он доволен, что его жена и ее родня приняли его сторону.

– Мы, пожалуй, тоже выедем недели на три. – Дорота, похоже, не слышит зятя и продолжает: – Не удастся поехать с нами? Хотя бы на неделю?

– Я точно не смогу, но Мириам ведь может к вам присоединиться, – говорит Хамид.

– А что с ее визой? Что с паспортом? – Мать помнит, как они искали документ, и хочет убедиться, что все в порядке.

– Виза на пребывание у нее уже давно есть, а re‑entry будет в течение недели.

– А где паспорт, его нет дома? – проговаривается Дорота.

– Важные документы я держу в сейфе в бюро: несмотря на охрану, наши саудовские виллы не являются безопасным местом, – признается мужчина. – Если хочешь ехать, только скажи, – обращается он к Марысе. – Хорошо иногда поговорить открыто и без обиняков, правда? – Он внимательно смотрит в глаза своей избраннице, которая со времени приезда в Саудовскую Аравию так от него отдалилась.

– Ты прав. – Марыся нежно гладит мужа по руке. – Мы должны над этим поработать.

– Так что, доченька? Хотела бы с нами поехать? – не обращая внимания ни на что, мать кует железо, пока горячо.

– Смывайся с нами в Польшу, сестричка! – просит Дарья на молодежном сленге. – Снег будет идти! Пойдем кататься на санках, лыжах, коньках, – искушает она.

– Не знаю… – сердце девушки разрывается между мужем и польской родней.

– Встретилась бы со старой бабушкой! – Сестра использует мощный аргумент. – Неизвестно, сколько она еще проживет.

– Мое место рядом с Хамидом, – принимает Марыся окончательное решение. – Во время праздников попробую что‑нибудь приготовить. Может, тебе понравится? – обращается она к супругу, а он, очень счастливый, обнимает ее.

– У тебя нет никаких рождественских украшений! – Дорота расстроенно хватается за голову. – Возьми наши, – приходит ей в голову хорошая идея. – Нас ведь здесь не будет. И записи с колядками тоже.

– Не стоит, – вмешивается Хамид. – На днях я еду в командировку в Бахрейн, Мириам может ко мне присоединиться, пусть сама решит. Там этого, кажется, полно. Будем надеяться, что нам удастся перевезти это через границу.

– Прекрасно! У меня будет своя елка! Я так рада! – Марыся бросается мужу на шею, а мать и сестра, видя распирающее молодую женщину счастье, уже не уговаривают ее выехать.

– Моя дочь – взрослый человек, и у нее собственная жизнь, – подытоживает Дорота с грустной улыбкой на лице. – Все хорошо, так и должно быть. Еще когда‑нибудь вместе выберемся, – обещает она.

– Может, в Ливию, мама? – выпаливает Марыся.

– Почему нет? Посмотрим. Весной там красиво.

Семья, знакомые и почти все экспатрианты оставляют глубоко мусульманскую Саудовскую Аравию, чтобы провести Рождество и Новый год в своих христианских домах или в менее строгих исламских странах Ближнего Востока. Чаще всего выезжают в Арабские Эмираты, Катар, ближайший Бахрейн, поскольку, несмотря на то что там доминирующая религия – ислам, они хорошо воспринимают христиан и организуют рождественские торжества, базары, празднества. К тому же там есть костелы, в которых верующие могут помолиться.

– Будь готова к завтрашнему утру, – говорит загнанный в последнее время Хамид, который забегает к жене на минутку. – У меня скоро башка отвалится.

На следующий день Марыся терпеливо ждет мужа, с десяти часов буквально сидя на чемоданах. Со дня приезда в Саудовскую Аравию она не покидала страну ни разу и сейчас вся дрожит от волнения.

«У меня есть паспорт, есть виза, а моя мама только зря перевернула все в моей голове, заставив относиться к мужу с неприязнью и подозрительностью, – думает молодая женщина. – Наверное, она сделала это невольно, но если я и дальше буду слушать ее советы и находиться под ее влиянием, то мой брак разобьется вдребезги. Я должна это как‑то уладить. У меня ведь добрый, только немного скрытный и замкнутый муж. Во время праздников снова начнем разговаривать друг с другом, как это было в Йемене, и все будет хорошо, – обещает она себе. – Нужно наконец‑то вместе пойти к гинекологу. Надо покончить с этими секретами». В очередной раз она смотрит на часы. Уже начало двенадцатого.

– Хамид? Так что с нашим отъездом? – звонит она мужу, не в силах больше ждать. – Что происходит?

– Плохо, любимая. Не знаю, в котором часу буду, потому что все меняется, как в калейдоскопе. Включи по телевизору новости на канале «Аль‑Джазира».

Удивившись, Марыся в ужасе смотрит сводки с мест беспорядков, которые сегодня утром вспыхнули в столице Бахрейна. «Черт побери! – нервничает она. – Я хочу ехать! Это меня не испугает!» – Она топает ногой и от злости до хруста сжимает пальцы.

– Будь рассудительна, – говорит Хамид, который приходит в четыре и сразу принимается отговаривать жену от того, чтобы она сопровождала его в поездке. – Я‑то туда должен добраться, но не ты. Я бы хотел, чтобы ты подождала меня в безопасности дома, – просит он серьезно, держа ее за руку. – Это не игрушки, произошла революция.

– Почему? Ведь им очень неплохо живется!

– Если суннитское меньшинство берет власть над шиитским большинством, то рано или поздно это должно было закончиться. А эмиры в Бахрейне не были так щедры и умны, как наш король.

– Демонстрации только в районах, удаленных от центра, а мы же по задворкам не будем таскаться? Хамид, не преувеличивай! Я еду с тобой!

– Как хочешь, – сдается он и язвительно добавляет: – Знаешь, ты ужасно упрямая баба.

– Ага. Поедем же наконец, чтобы не добираться через пустыню в потемках. Я уже бегу к машине.

Поездка проходит в молчании, каждый из супругов думает о своем. Они отучились разговаривать друг с другом и сейчас даже не пытаются начать все заново. Вновь обстоятельства берут верх. Хамид бесится, оттого что в Бахрейне застопорился большой проект – приостановилось строительство островного поселка, на который фирма бен Ладена выделила уже целое состояние. А из‑за чего все началось? Из‑за расстояния между мечетью шиитов и суннитов. «Что за глупость! – раздражается он и машинально бьет ладонями по рулю и давит на газ. – В самой Манаме целых три христианских костела, и никто по этому поводу не возмущается. Толерантны к чужим и бескомпромиссны к своим. Хуже всего, когда возникают раздоры в лоне той же религии и отщепенцы хотят убить друг друга. – Возмущенный мужчина закусывает губы. – Черт бы их побрал!»

Марыся задумывается о том, не вляпается ли она в какие‑то новые проблемы из‑за своего упрямства. Но если открыты отели, в международном аэропорту каждую минуту приземляется самолет и люди обвешаны праздничными покупками, значит, не может быть так уж плохо. Она все это видела в последних новостях. Корреспонденты утверждали, что волнения вспыхнули только в шиитских районах. «Но беспорядки эти назвали самыми большими за многие годы», – огорчается она, и сердце ее колотится от страха. Люди вышли на улицы, а Марыся боится толпы и того, что ее куда‑то потянут. «Может, нужно было остаться?» – только сейчас она допускает такую возможность, но уже слишком поздно. Перед путешественниками пробегает вся красота окружающего их пейзажа. Большие ярмарки верблюдов, маленькие очаровательные городки, а на заходе солнца они пересекают простирающиеся по обе стороны автострады красные дюны самой большой песчаной пустыни Руб эль‑Хали. Барханы красного, бледно‑розового и бежевого цвета уложены лоскутами, создающими холмы пониже и повыше. Порой песок гладкий, как поверхность озера, другие же волнистые, как бурное море. Иногда на вершине видны караваны верблюдов, возвращающихся с пастбищ. Бедуины живут здесь так же, как и тысячу лет тому назад. Разбивают большие или очень маленькие палатки, рядом – колодец и ограждение для инвентаря, преимущественно сетка, но встречаются также те, которые обнесены вбитыми накрест палочками. Когда лучи заходящего солнца бросают последние отсветы на красные пески, взволнованные путешественники все еще не говорят друг другу ни слова. Им бы только оказаться в отеле, чтобы как можно быстрее из него выбраться и вернуться в безопасную Саудовскую Аравию.

Когда стемнело, они доехали до шикарного центра «Аль‑Дана». В большой красивой комнате с видом на Персидский залив супруги падают от усталости, которая скорее психологическая, чем физическая. Им не хочется даже в ресторан идти, хотя Марыся не должна носить здесь абайю и может сидеть как в мужском, так и в женском обществе. Здесь нет отдельных секций для семей, а женщины могут пойти без сопровождения даже в бар. Супруги заказывают ужин в комнату и поглощают его, просматривая свежие новости, от которых перехватывает дыхание в груди. Большинство арабских стран бурлит, а политологи и политики утверждают, что буря может охватить все исламские народы. Пришла пора больших перемен.

– Слишком много людей обмануто и слишком многих эксплуатировали, вот что! – С этими словами взволнованный Хамид поворачивается к Марысе спиной и делает вид, что спит, но еще долго переворачивается с боку на бок.

«Романтичная поездка вдвоем в первоклассное пятизвездочное заведение, – грустно подытоживает женщина. – Незачем нам, наверное, было и планировать, – скептически думает она и беззвучно роняет слезы на накрахмаленную, пахнущую лавандой наволочку.

Они просыпаются солнечным утром проголодавшиеся и быстро направляются на завтрак. Марыся с удивлением смотрит на мужа, который вышагивает в белом саубе с бриллиантовыми запонками на манжетах и в клетчатом красно‑белом платке на голове.

– Ты ведь не должен! – удивляется она, хватая его за рукав.

– Но хочу! – Мужчина грубо вырывает руку. – Я саудовец и не стыжусь этого, – заявляет он, а Марыся ничего уже не понимает.

– Еще два года тому назад…

– Тогда я утратил свою ментальность, но сейчас снова стал самим собой, – обрывает он ее. – Пребывание в родной стране хорошо на меня повлияло.

– Не знаю…

– Зато я знаю! – Он ускоряет шаг и входит в переполненный зал столовой.

Большинство гостей отеля – это соседи из ближайшего зарубежья, саудовцы, которые любят приезжать в более толерантный Бахрейн, где чувствуют себя избавленными от нравственных запретов и рады находиться в абсолютно свободном пространстве. Все мужчины одеты по‑европейски. Ни один из них не прохаживается в белых одеждах. Даже женщины, которые все же хотят носить абайю, открыли лица, смеются и оживленно жестикулируют. Марыся, одетая в простые джинсы с лайкрой, обтягивающие ее красивые длинные ноги и маленькие круглые ягодицы, и тонкую майку, чувствует себя неловко, как голая. У нее вылетает из головы, что она носила абайю каждый день. Волнистые русые волосы ниспадают до середины спины, и никто из приезжих и местных не может удержаться, чтобы не бросить на нее взгляд. Некоторые мужчины полностью свешиваются и смотрят на молодую женщину, как на феномен. Хамид от бешенства стискивает челюсти и смотрит в пол.

– Эй, Хмеда! Эй, Блонди! – вдруг доносится до ушей идущих супругов звонкий женский голос.

Они окидывают взглядом огромную столовую и видят сидящую в углу у окна необычайную красоту. Девушка одета в комбинезон цвета пантеры, ковбойские сапоги до половины икры, а из глубокого декольте торчит черный кружевной лифчик. Волосы, подстриженные под пажа, старательно уложены и в свете солнечных лучей поблескивают рыжим оттенком. Она очень стройная и восхитительно красивая. «Где я ее видела?» – размышляет Марыся. Но Хамид прекрасно знает эту саудовскую женщину.

– Привет, Ламия. Что ты тут делаешь? – сухо задает он вопрос вежливости.

– Как это что? Отдыхаю! – Девушка смеется, вставая с кресла, целует подошедшую женщину, а мужчине протягивает руку. Тот, однако, руку не подает и стоит неподвижно.

– Вижу, тобой завладели саудовские манеры. – Она презрительно кривит губы, оглядывая его с головы до ног.

– Как красиво ты вырядился, – шутит она. – В цирк идешь? Или пугать маленьких детей?

– Зато ты ничуть не изменилась! – Хамид едва сдерживается. – Всегда псевдоэмансипированная и отважная защитница прав женщин! С тебя станется, княгинюшка! Никто ничего не может с тобой сделать, и ни один мутавва тебя не тронет.

– Ой, бедняжка, – иронизирует она. – Маленький мальчик из богатого дома боится полицейского.

– Пойдем что‑нибудь съедим, не будем тратить время на глупые разговоры.

Муж вдруг хватает Марысю за руку, а та, шокированная его поведением, послушно следует за ним.

– Хорошо тебе развлечься, Ламия, – бросает Хамид на ходу, поворачиваясь к девушке спиной.

– Крепкий орешек решила разгрызть, женщина! – кричит княгиня на арабском через весь зал. – Не позавидуешь.

Супруги в конце концов садятся за столик, официанты смотрят на них с удивлением и неодобрением. Видно, Ламия – их постоянная гостья, потому что они скачут вокруг нее на одной ножке. Супруги же получают почти холодный кофе с прохладным молоком. Марыся думает, не плюнул ли кто‑нибудь туда, часом, из мести. Через минуту она стягивает резинкой длинные и притягивающие всеобщее внимание волосы, набрасывает легкий джемперок, который лежал в сумке, и идет к буфету. «Не буду еще больше глупить, – решает она. – Я ведь пришла сюда позавтракать». Накладывая с верхом тарелку еды, она вспоминает историю сестры Хамида, Айши, и ее дружбы с Ламией, а также свою встречу с княгиней на бабских чайных посиделках. После всего этого она не симпатизировала девушке, но почему ее муж как‑то уж слишком ее ненавидит? Потому что обвиняет в смерти сестры? Но в этом чувстве Марыся чувствует нечто больше, какую‑то огромную страсть. И этот блеск черных глаз саудовца. «Может, они когда‑то были парой? – вдруг приходит ей в голову резонный вопрос. Никогда я этого не узнаю, – отдает она себе отчет. – У этого парня слишком много тайн, которые он не хочет открывать, так что наверняка и эту оставит при себе. Что за жизнь!» – Она тяжело вздыхает, когда вдруг получает осторожный тычок в бок.

– Это я. Не злись за мое поведение, но твой муженек всегда приводил меня в бешенство. – Ламия, накладывая себе пирожных из дрожжевого теста и фруктов, шепчет Марысе в ухо: – Как ты собираешься проводить время в Манаме? Наверняка твой муж приехал по делу и через минуту бросит тебя на произвол судьбы. – Она приветливо улыбается.

– Не совсем так, – возражает Марыся. – Мы договорились с водителем поехать в «Сиф Мол», чтобы купить украшения к празднику.

– Так ты христианка?

– Сама не знаю. Пожалуй, немного по матери, но вся моя жизнь до сих пор прошла в арабской семье и в арабской стране. Мне просто очень нравится приподнятая и необычная атмосфера Рождества.

– Что ж, мне тоже, у меня у самой есть немного украшений, елка и лампочки, – признается собеседница. – Договоримся на ланч. Предлагаю суши‑бар в самом центре, как ты?

– Супер. – Марыся диаметрально меняет свое мнение о княгине и по‑настоящему радуется встрече. Это очень красивая и очень открытая женщина. «Мне хочется получше с ней познакомиться и узнать больше о тайнах прошлого мужа».

– Так, может, в два?

– Прекрасно, до свидания.

После завтрака Хамид едет уладить свои дела, а Марыся садится в поданный «лимузин» и направляется за покупками. Она внимательно оглядывается вокруг и не замечает ничего необычного и опасного. Она надеется, что волнения уже закончились. Если бахрейнцы все еще где‑то и проявляют свое недовольство правительством, то, видимо, на окраинах столицы. Она удивляется столь небольшому количеству покупателей в огромном торговом центре. Рестораны почти пусты, а те, кто идет в «Каррефоур», проскальзывают, крадучись, под стенами. Марыся переступает порог маркета и останавливается на месте в восхищении. «Боже мой, – думает она, – сколько же тут всего!» Она ходит от прилавка к прилавку и осторожно притрагивается к гирляндам, шарам, светильникам, а дольше всего задерживается у искусственных елочек. Она решает купить деревце высотой метр восемьдесят, которое упаковано в совсем небольшой коробок. В конце концов она набивает полную тележку одних украшений. К этому подбрасывает продукты, которые в Саудовской Аравии очень редко появляются в магазинах. Все свежее и намного дешевле. Марыся очарована как свободной атмосферой, так и доброжелательностью, царящей в этой стране. «Вот здесь я могла бы жить», – тяжело вздохнув, подытоживает она. Затем, усевшись в автомобиль, молодая женщина просит водителя проехать по центру и показать ей самые интересные места. У нее еще много времени до условленной встречи. Не прошло и получаса, как звонит телефон.

– Немедленно возвращайся в отель! – взволнованно кричит Хамид.

– Почему? Что происходит? Я хотела еще что‑нибудь съесть в городе.

– Об этом не может быть и речи! Беспорядки охватили центральную площадь Манамы и переходят на Голден Сук. Мы должны как можно скорее выехать! – Он отключается.

После молниеносного сбора вещей и оплаты номера в отеле супруги направляются к мосту, соединяющему две страны.

– Хуже всего, что мы должны еще проехать через весь город. Нужно было снимать номер в отеле, ближайшем к границе, – беспокоится Хамид. – Да, серьезно? – говорит он в телефонную трубку. – Так что же нам сейчас делать? Чтобы оттуда выехать, я должен пересечь Жемчужную площадь! – выкрикивает он.

Лицо его становится бледным. Марыся от испуга едва дышит и внимательно смотрит на улицы, по которым они проезжают. Ничего не происходит, никто не бежит, никто не стреляет, нет военных машин.

– Ну что? – спрашивает она, когда муж заканчивает разговор.

– Нужно ехать окольным путем, боковыми узкими улочками, – сообщает он. – На Жемчужной площади уже нет жемчужины.

– Как это?

– Вместо этого танки, войска и взбесившаяся толпа.

– Боже мой!

Почти через час кружения по вымершим улочкам супругам наконец удается миновать центр Манамы и въехать на мост. Они видят едущие им навстречу танкетки и танки, наполненные военными. Прибывают они со стороны Саудовской Аравии.

– Вмешиваются в дела суверенной страны? – удивляется Марыся.

– Очевидно, у них такой договор, – отвечает мужчина, пытаясь найти оправдание сложившейся ситуации. – Смотри на надписи на автомобилях и нашивки на рукавах военных. GСС[32], наверное, действуют в рамках регионального сотрудничества. – Он вздыхает с облегчением. – Наверняка правительство Бахрейна попросило их о помощи.

– Интересно, что будет твориться на границе? – волнуется Марыся, потому что прибывающие войска для нее – это демонстрация силы.

– Думаю, из соображений безопасности со стороны Саудовской Аравии она уже закрыта, но со стороны Бахрейна для VIP‑персон никогда нет очереди, – успокаивает он жену.

– Черт возьми!

Они видят перед собой около двадцати стоящих автомашин. Почти у всех – дипломатическая регистрация, остальные везут высокопоставленных саудовцев. Автомашины быстро минуют бахрейнскую таможню, но перед тем, как въехать в Саудовскую Аравию, подвергаются тщательному досмотру. Супруги терпеливо ждут, у них нет другого выхода. Мощный джип перед ними задерживают дольше остальных. Таможенники что‑то кричат водителю через открытое стекло и трясут ручку двери багажника, закрытого на центральный замок. Они показывают на стоянку сбоку, и автомобиль медленно въезжает на нее. Рядом с машиной появляется полицейский в форме, главный по смене и мутавва в длинном черном плаще.

– Он‑то что здесь делает? – удивляется Марыся. – Полиция нравов на пограничном пункте? Это уже чересчур!

– Очевидно, перевозят алкоголь, – поясняет Хамид, знакомый с правилами. – Это преступление, моя дорогая.

Разнервничавшийся японец неосмотрительно выскакивает из машины, открывая тем самым все двери, чем и воспользовался молодой служащий. Взорам всех предстает багажник, набитый ящиками с вином, водкой, виски и шампанским.

– Я под охраной Венской конвенции! – кричит пойманный на контрабанде дипломат. – Я пошлю ноту в Министерство иностранных дел вашей долбаной страны!

– Извини, – спокойно отвечает саудовец. – Если хотите ругаться, я могу мгновенно засадить вас в тюрьму за нарушение закона. Не знаете, что у нас запрещена торговля спиртными напитками? Все без исключения, в том числе и вы, vip’ы, должны соблюдать закон.

– Когда вы приходите в наше посольство на приемы и хлещете виски, как свиньи, то все хорошо? Кто‑то же эту водяру должен протаскивать для вас контрабандой!

– Господин, заплатите штраф, – таможенник сует разъяренному дипломату распечатку из компьютера, – и успокойтесь. Я не хочу подкладывать вам свинью, потому что я сам не свинья, но еще минуту так подерзите – получите мандат persona non grata и за два дня распрощаетесь с Саудовской Аравией и неплохими денежками, которые у нас зарабатываете.

Жена разнервничавшегося японца выходит из автомобиля и ищет в сумке кошелек. Она дает мужу кипу денег и гонит его в кассу, а тем временем сотрудники полиции выносят алкоголь из автомобиля и составляют неплохую галерею в магазине. Женщина закуривает сигарету, и в ту же минуту к ней подскакивает мутавва, размахивая руками, как душевнобольной.

– Haram, haram! – кричит он. – Forbidden!

– Запрещено курение сигарет? Я не вижу никакого знака. Если я хочу себе обеспечить рак легких, это уж мое дело!

Полицейский смотрит на нее грозно и ударяет по собственной икре веткой, которую он держит в руке.

После того как уладили неприятное дело, таможенники пребывают в сильном раздражении. Автомобиль дипломата в конце концов отъезжает, приходит очередь Хамида и Марыси. Проверяют их дотошно, и супруги сидят, как на обыске.

– Это твоя жена? – удивляется таможенник. – Иностранка?

– Да.

– Свидетельство о браке предоставьте, – требует он голосом, не допускающим возражений, а Хамид становится бледным, как стена.

– Я же дал семейную игаму, она подтверждает, что мы супруги.

– А я хочу свидетельство о браке! – упирается таможенник, повышая голос.

– Я должен, осел эдакий, позвонить твоему шефу? Хочешь сегодня лишиться места таможенника? – Хамид пробует запугать глупого службиста.

– У нее нет саудовского паспорта, – продолжает цепляться таможенник.

– Найди эту важную визу. Умеешь читать? – Хамид в бешенстве достает мобильный телефон и набирает номер дяди.

– Что тут у нас? – Другой таможенник открывает багажник, отбрасывает плед и пальцем показывает на рождественские украшения. – Любые символы другого вероисповедания, кроме мусульманского, в нашей стране сурово запрещены!

– А это плохо! – Мутавва уже у машины и всовывает нос внутрь.

– Вы не читали Коран? Сам пророк Мухаммед одобрял и уважал людей Книги, – встряет Марыся, не выдержав. – Особенно христиан.

– Таковы законы нашей страны, а вы их нарушаете.

Довольный таможенник радуется, что наконец на чем‑то поймал их.

– Наказание – штраф и конфискация, – информирует он.

«Контрабандисты» только стискивают зубы и опускают глаза, потому что у них, арабов, нет никаких конвенций, которые бы защитили их от того, чтобы посадить в тюрьму и наказать кнутом. Функционеры настолько любезны, что наказывают их только штрафом.

– У меня остались лишь лампочки, которые я положила в сумочку, но нет теперь елочки, на которую я могла бы повесить их, – выдавливает из себя после всего этого Марыся.

По приезде в Эр‑Рияд супруги расходятся по комнатам. Вилла огромная, и у них нет проблем с тем, чтобы избежать общества друг друга. После недавней поездки снова начались тихие дни. Это легко удается, потому что Хамида постоянно нет дома. Иногда по возвращении домой поздно вечером он буркнет пару слов о срывающихся сроках и о том, что много работы, и только. Марыся не спрашивает о подробностях, и на этом их общение заканчивается. Женщина жалеет, что не обменялась номерами телефонов с Ламией, но договаривались они поспешно и соблюдая конспирацию. Однако больше всего Марыся жалеет о том, что не поехала с семьей в Польшу. Только обманывала себя, что во время праздников сблизится с мужем. Радовалась недолгому согласию, заинтересованности и возвращению к нормальным отношениям.

– Если моя жизнь должна и дальше так выглядеть, то благодарю покорно, – признается она Дарье по скайпу, а та не знает, что ответить на это сестре.

– Не всегда легко, доченька, – подключается мать, которая старается сгладить ситуацию. – Отстраненность от дома – типичная черта арабских мужчин. Они предпочитают проводить время с коллегами, тупо куря кальян и выпивая гектолитры чая. Этого не изменишь. Может, конечно, у него много работы, ведь его фирма заканчивает огромный проект. Хотя, по‑моему, на стройке только все разрыли, но не закончили.

– А! – Марыся пренебрежительно машет рукой.

Ей поминутно звонят женщины из семьи бен Ладенов, молодые кузины и старшие тетки, приглашая к себе то на чай, то на ужин, даже на танцевальную вечеринку. Все постоянно говорят о тьме работы на фирме и жалуются, что мужчины чересчур тяжело работают. Как будто хотят оправдать Хамида, но жена не находит этому оправдания. Она сидит одна в праздники, и ей страшно грустно. Все время только и делает, что слоняется из угла в угол. С рождественским ужином ждет до десяти вечера, а потом съедает его в одиночестве. Борщ варит из концентрата, а замороженные пельмени с грибами оставила ей мама. Суп по вкусу как квас с чесноком. Жареная рыба пригорела и пропиталась маслом. Она грызет восточные silki[33], единственное, что ей нравится. «У меня арабский вкус, а еще хочу есть праздничные христианские блюда». Колядки, раздающиеся из колонок, делают ее еще мрачнее. Она заканчивает есть в одиночестве, заливаясь слезами. «Где мое место? – задается вопросом Марыся. – Где же мое место? Кто я?»

Посещение ливийской семьи

Двоюродный брат – большой филантроп

Марыся сбегает по ступенькам вниз и натыкается на ждущую ее служанку Нону.

– Где мой багаж?! – выкрикивает она в панике. – Где чемоданы?!

– В машине, мадам, – услужливо отвечает филиппинка.

– Господин должен был мне еще кое‑что оставить. – Марыся нервно сглатывает, потому что ни в одном из шкафов не видит своего зеленого ливийского паспорта.

– Прошу. – Служанка подает ей продолговатый заклеенный конверт.

Марыся набрасывает абайю, вскакивает в автомобиль и вскрывает «посылку». Под пальцами она чувствует обложку документа. Но тут она находит еще маленькую открыточку. «Если не хочешь сюда возвращаться, то я тебя не заставляю. Ты свободна», – читает она слова, написанные узким каллиграфическим почерком Хамида. Ничего больше, кроме этих нескольких холодных слов. Машина следует по автостраде в аэропорт. Марыся, кроме грусти и обиды, не чувствует ничего. Она так хотела получить паспорт, свободу и возможность выбора! Теперь же все это не радует ее. Два года тому назад она полюбила этого мужчину всем своим юным сердцем. Она хотела быть с ним до конца жизни, иметь от него детей и счастливый дом. Восхищалась его опасной деятельностью, смелостью, современностью и толерантностью. Куда все это подевалось, куда сплыло? Сейчас Хамид ведет себя как типичный арабский самец, который не разговаривает с женой, не обсуждает принятых решений, не ценит ее ум. А может, он просто обычный мужчина‑шовинист и арабы тут ни при чем? Во всем мире таких полным‑полно.

– Хамид с тобой не приехал? – беспокоится мать, которая окружает ее заботой и любовью, как и вся семья. – Могут быть проблемы с твоим выездом из Саудовской Аравии. Я же тебе говорила! Я слышала, нужен кормилец или махрам. У тебя собственная игама?

– Разумеется, нет. – Марыся трясется, как осиновый лист. – У нас общая.

– Дай паспорт, проверю, есть ли там, по крайней мере, обратная виза.

Дорота пытается скрыть волнение, но, когда она тянется за документом дочери, у нее дрожат руки.

– Что это? – Она находит сложенные вчетверо два листочка. На одном – нотариально заверенное разрешение мужа на самостоятельный выезд жены, а на другом – фотокопия семейного удостоверения личности с печатями из соответствующих учреждений.

– Похоже, он не собирался удерживать тебя силой, – скептично подытоживает мать. – Впрочем, нельзя сказать наверняка, что бы он делал, если бы ты хотела выехать с собственным ребенком.

– Дот, у тебя навязчивая идея, которой ты начала заражать твою дочь! – злится Лукаш. – Дай девушке быть счастливой. У нее порядочный, милый и современный муж‑араб. Не обобщай! А если Марыся начнет смотреть на него сквозь лупу, то стопроцентно найдет какой‑нибудь изъян. У молодых сейчас первый супружеский кризис, но это случается повсеместно. Нужно только притереться.

– Ты прав. – Дорота пристыженно опускает голову.

– Спасибо, что защитил моего мужа. – Марыся обнимает раскрасневшегося Лукаша за шею.

– Это просто мужская солидарность, – смеется отчим. – Сейчас, мои дамы, вы едете в отпуск, отдыхаете и возвращаетесь сюда с новыми силами.

К сожалению, из Эр‑Рияда нет прямого сообщения с Триполи. Дорота купила билеты на рейс через Каир, где они будут ждать пару часов в аэропорту. Они проводят его в разговорах, покупках в дьюти‑фри и посещении египетского ресторана. Они и не заметили, как наступило время отлета в Ливию.

– Знаешь, может, нужно было нашу поездку отложить, – беспокоится, как всегда, мать. – Везде беспорядки, волнения, тревога…

– Что ты! Мы так долго планировали и ждали этого момента. В конце концов, посмотри. «Жасминовая революция» в Тунисе прошла совсем безболезненно. Даже в Египте было вполне спокойно, хотя предсказывали резню и убийства. Это социальные перемены, а не религиозные революции, как пугали некоторые. И потом ты же знаешь, что в Ливии ничего не происходит, потому что все любят Муаммара, как отца. И не только такие женщины, как тетка Малика, но каждый ливиец. Из молодых мало кто помнит давние времена, до революции 1969 года. Они воспитывались в период этого режима, и им это подходит.

– Может, ты и права, я всегда сочиняю черные сценарии. Сейчас идеальный момент: ты испытаешь ваш брак, а я должна заботиться об Адаше. Уже летом Дарья не будет так свободна, чтобы выехать на целых две недели.

– Хорошо, что она согласилась. Она очень взрослая, как для подростка.

– Я хотела, чтобы мы провели больше времени вместе. Надеюсь, что так мы приживемся и ты поедешь с нами в Польшу. Она не такая неинтересная, какой кажется, – смеется Дорота. Она обнимает старшую дочь, и они направляются к большому двухэтажному «Джамбо Джету»[34].

После того как пассажиры уселись в удобные кресла и самолет идеально взлетел, стюардессы начинают подавать прекрасно пахнущую арабскую еду. У Дороты и Марыси волчий аппетит (быть может, потому что они нервничают), и они буквально проглатывают свои порции. В самолете тепло, кондиционеры шумят, а моторы гудят ритмично. Все это вызывает у двух женщин внезапную сонливость.

– Не могли бы вы принести подушечки и пледы? – просит Дорота у милой девушки из обслуги.

– Конечно. У нас много места сзади, если хотите, можно там прилечь.

– Хорошая мысль. Восстановим силы.

Дочь остается на своем месте, а Дорота располагается на пару рядов дальше. Она не замечает, когда приходит тяжелый сон, наполненный видениями прошлого – трагическими переживаниями в Ливии.

– Извините. – Она чувствует чье‑то прикосновение к руке и резко поднимается. – Спокойно, я должна только сообщить, что скоро будем приземляться и нужно сесть в кресло и пристегнуть ремни.

– Да, да, спасибо.

Дорота трет глаза и возвращается к действительности. Она переходит на свое место и садится рядом с заспанной дочерью.

– Ничего не изменилось.

Она уставилась в иллюминатор и в волнении не может оторвать глаз от оранжевых полос земли, простирающихся вокруг Триполи.

– Помню, в каком я была шоке от того, что здесь земля такого цвета. Думала, что везде она черная или коричневая. Оливковые рощи и цитрусовые сады по‑прежнему на своем месте, – нервно смеется Дорота, пытаясь рассмотреть город.

– Интересно, Муаид будет нас ждать? – беспокоится Марыся.

– Я Баське тоже звонила, так, на всякий случай.

Когда они вышли из самолета, то почти бегом направились к ленте с багажом, как будто забыли, что это Ливия и здесь никто не спешит и не обращает внимания на то, что спешат другие.

– Тут тоже ничего не изменилось, – говорит Дорота, нервно переминаясь с ноги на ногу, – они работают, как у нас при социализме. От этой системы может хватить удар, ведь так уже нигде не работают, ни в какой стране, даже арабской. Время – это деньги, нужно уделять внимание каждому клиенту, приезжему тоже, – фыркает она от злости и присаживается на тележку, ребра которой впиваются в ее худые ягодицы.

– Наконец‑то! Есть! Привет, Доротка! Давай сюда! Узнаешь меня? – Группа женщин в белом приближается к прилетевшим.

– Ahlan wa sahlan! Как дела?! Хорошо выглядишь! Взрослая дамочка! Как доехали? Как муж? Почему его не привезла? – Ливийцы окружают Марысю, перекрикивая друг друга и не ожидая ответа на заданные вопросы.

– Я с мамой, и этого достаточно, – прерывает она их эйфорию. – Помните Дороту?

Все поддакивают и сразу же идут к худенькой блондинке.

– Hello, Dot! Hi, Blondi! Изменилась, но не так чтоб постарела. Только стала как‑то элегантнее и благороднее.

– Ну, хватит и этого! Для начала хватит! – прерывает Муаид поток нежностей. – Приглашаю всех на ужин ко мне домой, поляков тоже.

Он отвешивает поклон полякам и машет приглашающе рукой.

– Тогда у нас будет достаточно времени, чтобы замучить нашей общительностью этих любимых девушек.

– Так куда нам ехать? – сразу реагирует Баська.

– Туда, где Дорота и Мириам когда‑то жили, рядом с Бен Ашур. В наш семейный дом.

Дорота хватает дочь за руку, считая, что это придаст ей смелости. Она не готова к визиту в печальное место, которое было свидетелем такого большого числа ужасных и подлых поступков. Все прошлое сваливается ей на голову и душит за горло.

– Я думала, что отец его продал! – удивляется Марыся.

– Но я его выкупил, причем со всеми нашими вещами, что в нем еще оставались. – Муаид с гордостью выпячивает грудь.

– Пожалуй, мне удалось его немного оживить, правда, Хадиджа? – обращается он к тетке.

– Этот парень невероятен, в конце концов, увидите сами! – Пухлая ливийка с нежностью похлопывает племянника по обеим щекам, а потом пускается за своим мужем.

Через полчаса кортеж автомобилей въезжает на узкую улочку, по обеим сторонам которой стоят большие трех‑и четырехэтажные виллы. Шесть машин паркуются внутри, у подъезда, оставшиеся – снаружи, вдоль высоких стен, окружающих владения.

– Это моя жена Наджля, – представляет Муаид щуплую маленькую женщину, которая стоит на пороге дома, держа за руку дочку лет четырех.

– Как вы подходите друг другу! – Дорота обнимает девушку, которая выглядит как вторая половинка по‑прежнему худого, хотя уже тридцатилетнего родственника.

– С виду, может, и да, хуже с характерами, – шутливо возражает собеседница, говоря по‑арабски с сильным египетским акцентом.

– Не преувеличивай, котик. – Хадиджа подгоняет всех внутрь, и видно, что она в этом месте по‑прежнему чувствует себя как дома.

Входя в зал, Дорота задерживает дыхание. Он по‑прежнему производит на нее невероятное впечатление, несмотря на то что в своей жизни она уже видела комнаты и больше, и более элегантные, и отделанные с изысканным вкусом. Хотя бы в доме Марыси. Но это первое место в ее жизни, которое так восхитило и очаровало ее. И оно по‑прежнему выглядит точно так же. «У меня дежавю», – вздыхает Дорота. Толстые шерстяные ковры покрывают каждый квадратный метр пола. Тяжелая обитая мебель занимает центральную часть помещения. Маленькие столики, разбросанные по всей комнате, стоят у каждого, пусть даже самого маленького сиденья. С одной стороны находится столовая, отделенная от остальной части мраморной стенкой со столешницей. Стол длинный, около трех метров. Кружевная скатерть искусно задрапирована в ее центральной части, а старые лакированные украшения притягивают взгляд.

Дорота стоит посередине, осматривается вокруг, вглядываясь в каждую подробность. Она еще помнит огромные стрельчатые окна, высокие, более трех метров, закрытые плотными занавесками. Тяжелые вышитые гардины, как и когда‑то, спускаются до пола. На стенах по‑прежнему нет картин, зато есть таблички в богатых рамах, преимущественно черных, с золотыми арабскими письменами. Сейчас Дорота знает, что это фрагменты из Корана. Кроме того, стены покрывают красивые гобелены. По периметру комнаты стоят буфеты из цельного толстого дерева, а в них – безделушки и фотографии в украшенных рамках. Исчезли вазы, кру́жки, кувшины, кувшинчики, сахарницы из фарфора и серебра и весь хрусталь, который так любила мать Ахмеда. Нет уже коллекции изделий из цветного стекла, но взгляд Дороты вдруг притягивает какая‑то маленькая вещица в углу на полке.

– Откуда это у тебя? – обращается она к Муаиду, указывая на маленькую скамейку, как в парке, под стеклянным деревцем с листвой из янтаря. – Я получила это от свекрови, когда мы переезжали на ферму.

Все онемели и смотрят на побледневшее лицо обиженной их семьей женщины.

– Перед отъездом в Йемен мать оставила мне коробку с ценными вещами, которые хотела передать своему внуку, когда тот вернется из Лондона, – к разговору подключается Хадиджа. – Я никогда ее не открывала и четыре года тому назад отдала запечатанной Муаиду.

– Там я это и нашел, как и большинство других прекрасных, но и скомпрометированных вещей, – искренне сообщает мужчина, глядя Дороте прямо в глаза. – Бабушка написала также длинное письмо, где сообщала мне о подробностях истории нашей семьи. Раскрыла тайну, которую мне вряд ли хотелось бы знать, но что поделаешь. Сейчас, по крайней мере, я все знаю. Если захочешь, то можем об этом поговорить, а те безделушки, конечно, твои.

– Поговорим, может, в другой раз – для одного дня это было бы слишком. – Дорота сжимает губы и опускает голову. – Сейчас мы наслаждаемся обществом друг друга, а к семейным тайнам вернемся позже, у нас еще будет время.

Она перестает грустить, присаживается к польским приятельницам. Баська, самая верная подруга с давних времен, нежно обнимает ее.

– Что слышно, девушки, как вы тут живете? – спрашивает Дорота.

– Старая беда и новые проблемы, – отвечает Зоська, а Баська осторожно отодвигается от Дороты.

– По‑прежнему держитесь вместе? Как хорошо! – восклицает Дорота. Она чувствует какой‑то невидимый барьер, который за все эти годы возник между нею и ее старыми подругами.

– Иногда встречаемся, но все реже и реже, ведь у каждой своя жизнь и свои хлопоты. Не то что раньше.

– Хватит кудахтать, старые квочки! – Божена, как всегда, искренна. – Все знают, что в этой стране невозможно жить, и только идиоты еще хотят сидеть тут. Мы с моим старым, например, собираем манатки и валим отсюда. Хватит уже этой каторги. Здесь все, даже самая малость, дорога́ из‑за страданий.

– Когда выезжаете? – удивленно спрашивает Дорота. – После стольких лет тяжело вам будет.

– Тяжело было здесь, причем всегда. Старый заработал хорошую пенсию, и так пролетело двадцать самых лучших лет. В таком дерьме!

– А ты не преувеличиваешь? – возражает Зося.

– Нет!

– Так что ж вы все еще сидите тут?

– Из‑за бабок, которые сейчас не можем получить. В ливийских медицинских учреждениях такая система, что за каждый год положен премиальный оклад, но получают его в конце службы. Если у тебя, например, контракт подписан на три года, то по истечении срока договора или расторжения тебе положено заплатить три оклада. Но, конечно, это не работает. Мало того, что по закону выплата премиальных может задерживаться самое меньшее на шесть месяцев. Чтобы на финише получить от них свои деньги, ты должен просто так сидеть здесь и лазить по учреждениям, умоляя отдать то, что тебе принадлежит. Если мой старый работает в больнице более двадцати лет, то посчитай, сколько он должен получить! Ад!

– Действительно плохо, – соглашается Дорота.

– Ну, уже удалось, заплатили кому надо бакшиш[35], и деньги у нас в кармане. Билеты куплены, чемоданы упакованы – и прощай Геня, мир меняется. Хватит!

– Так когда вы выезжаете? – снова задает вопрос Дорота.

– Через два дня. – Божена счастливо смеется. – Эй, Муаид, а как ты справляешься с проблемой выплаты пенсий в твоей частной клинике? – пытаясь задеть хозяина, спрашивает она на ломаном арабском.

– А что за проблема? – удивляется собеседник. – Раз в месяц приходят в бухгалтерию и получают. Мы все чаще перечисляем на карточку, потому что никто в это смутное время не будет ходить с деньгами по городу, – поясняет он.

– А что с премиальными?

– Как везде. До конца первого квартала следующего года у всех работников они уже в кармане.

– Жаль, что мой старый не попал к тебе, а должен был работать в этой дурацкой государственной больнице.

– В которой?

– Центральной.

– Да… – Муаид уже знает, о чем речь, потому что это наихудшее место работы такого типа в столице. – Когда‑то там платили регулярно и подписывали контракты на неслыханно большие суммы, но сейчас, я слышал, это просто трагедия.

– Собственно, об этом я и рассказывала Дороте. Она удивляется, почему мы выезжаем.

– Я трудоустроил бы твоего мужа тотчас же, и наверняка у него не было бы никаких хлопот.

– Too late, – вздыхает Божена. – Ты как не с этой земли, не из этой страны, не ливиец, – признает она, а Дорота весело смотрит на Муаида, который с возрастом стал необычайно похож на своего биологического отца. Он кажется копией человека с билбордов, расставленных по всему Триполи, только моложе.

– Бася, почему ты ничего не говоришь? – спрашивает Дорота с грустью в голосе. – Почему ты такая печальная? Всегда была такой болтушкой, что слова не вставишь, – смеется она, вспоминая давние времена.

– Я печальная?! – собеседница почти кричит. – Ты шутишь? Тоже собираюсь выезжать.

– Насовсем? – Дорота только качает головой. – А куда? Хасан нашел работу в Польше? – У сидящих вокруг женщин бледнеют лица, они отводят глаза и поднимают брови вверх.

– Ну, необязательно, – загадочно отвечает Баська, встает и первой направляется к столу, который, собственно, уже накрыт. Она накладывает себе большую тарелку с горой и принимается есть, не желая продолжать беседу.

Польки, приглашенные сердечным хозяином, идут за подругой.

Удивленная вскрывшейся ситуацией и потерявшаяся среди чужих людей, Дорота смотрит на свою красивую дочь, которая разговаривает с семьей. «Может, по крайней мере, ее этот приезд в Ливию радует, – думает она про себя. – Для меня это ад, и я жду только, пока все закончится. Впрочем, я не сомневалась, что так и будет, – признается она себе. – Но потерплю, чего не сделаешь для ребенка». Со стороны она видит, однако, что Марыся сидит, как на турецкой казни, и только согласно кивает в ответ на поток слов, который выбрасывает из себя Хадиджа. «Она ее заговорит насмерть, – смеется Дорота над ситуацией. – Когда она стала такой говорливой? – думает она. – Она радуется, потому что живет без стрессов, и это видно по ее полноте. Я должна спасать дочку», – решает она и отправляется на помощь.

– Ahlan wa sahlan, Хадиджа, – здоровается она по‑арабски с бывшей золовкой. – Как вы тут?

– Моя хорошая, Аллах послал мне счастье, видно, я работала добросовестно. – Хадиджа нежно обнимает блондинку, которая ниже ее на голову. – Ты должна увидеть моих чудесных деток, о, какие ангелочки! – Лицо женщины излучает любовь, что заставляет окружающих ее людей сразу же улыбаться. – И муж такой добрый… – Она поворачивается и с гордостью указывает пальцем на высокого мужчину среднего возраста с большим брюшком, а тот мило машет рукой в знак приветствия.

– Супер, женщина, мои поздравления. Mabruk! – Дорота берет дочку под руку и тянет к столу. – Ну как? – шепчет она ей на ухо.

– Какие‑то все чужие, – жалуется ей Марыся.

– Именно, – поддакивает Дорота.

– У тебя тоже такое впечатление?

– Угу.

– Но еда, по крайней мере, не изменилась, – смеется Марыся. – Как всегда, великолепная.

После двухчасовой беседы все собираются по домам.

– Я не зарезервировала места в отеле, – говорит Дорота и беспомощно разводит руками, глядя на уходящих подруг. – Вылетело из головы.

– Я думал, что вы останетесь у меня. – Муаид приглашающе показывает на лестницу, ведущую на второй этаж. – Вас ожидают апартаменты, в которых вы жили много лет тому назад. Место приятное и удобное. Даже кухню пристроили.

– Я вам сняла домик в поселке в местности Айнзара, где сейчас кочуем, – включается Баська. – За городом, свежий воздух и щебетание птиц, – уговаривает она.

– Так вы уже не живете на Гурджи в вашей большой вилле? – удивляется подруга.

– Она была слишком велика для нашей семьи, – объясняет Хасан. – Дочери выехали за границу, остались только втроем с сыном, поэтому…

– Да, да… Именно, именно… – Баська поджимает губы, не желая сейчас разговаривать на эту щекотливую тему. – Об этом я, может, расскажу в следующий раз.

Она выразительно смотрит подруге в глаза.

– А в четверг я приглашаю всех к нам на гриль! – улыбается она, хлопает в ладоши и говорит так громко, как в те времена, когда работала в польской школе и учила малышей первого класса.

– Искренне приглашаю приехать, у меня даже с собой карта, как доехать. Добраться очень легко.

Снова это та самая старая Баська, которую знала Дорота. «Может, у нее выдался плохой день или поругалась с Хасаном», – подытоживает с надеждой Дорота.

– Спасибо, наверняка будем, – без колебаний соглашаются польки.

– Мы тоже, очень приятно. – Муаид, как представитель семьи, чувствует себя обязанным.

– Я поеду с Назимами, а ты, Марыся? – Дорота спрашивает дочку, которая искренне удивлена такому решению. – Я еще не готова тут заночевать, – поясняет мать. – Чересчур много воспоминаний.

– Так мы вас разделим, – заявляет Муаид, который не хочет отпускать двоюродную сестру. – Мириам остается с нами, по крайней мере на эту первую ночь, а завтра попрошу водителя подбросить тебя в деревню к матери. О’кей?

– Все в порядке, нет проблем.

Марыся разочарована. В конце концов, они приехали сюда вместе, чтобы подольше побыть друг с другом, а сейчас, с самого начала, разделяются. Какое‑то недоразумение. Но все соглашаются с таким предложением, и Марыся решает воспользоваться случаем, чтобы немного побыть с глазу на глаз с двоюродным братом.

– А что еще было в этой коробке? – спрашивает она сразу же, как только они удобно усаживаются в креслах.

– Вижу, что не выдержишь даже до утра. Ну и любопытная же ты!

– Я похожа на твою мать. Ведь это она практически воспитала меня, а бабушка только шлифовала. Свою мать я узнаю́ только сейчас, может, у нас и есть какие‑то генетически общие черты, но ничего, что я бы у нее унаследовала.

– Милая моя, уже поздно, а я тоже хочу подготовиться к этому разговору. – Муаид встает и направляется в спальню на первом этаже. – Я уже падаю с ног, потому что на них с шести часов утра, – поясняет он на ходу. – Знаешь, в больнице работа начинается достаточно рано, даже для ее владельца.

– Ты прав, извини, что напрягаю тебя. Твоя жена и дочка уже давно спят, иди к ним, не буду тебя задерживать.

Марыся остается одна. Еще немного кружит по залу, прикасаясь к обломкам прошлого. Позже на минутку выходит в сад. Он как будто стал меньше и выглядит более заросшим. Она находит в конце остатки песочницы, в которой когда‑то играла с детьми тетки Мириам. Сердце сжимается от сожаления, что так, а не иначе сложились судьбы их бедной семьи. Хорошо, что хотя бы оставшиеся ее члены счастливы. Она входит в апартаменты на втором этаже, в которых когда‑то жила с родственниками. Из всей комнаты она помнит только большой шкаф с огромным зеркалом. Марыся принимает душ, садится на кровать, и ее вдруг начинает бить дрожь. «Мать была права, что не захотела оставаться здесь на ночь», – думает она. Марыся чувствует еще присутствие тети Мириам, которая погибла в дорожном происшествии, слышит смех всегда веселой Самиры, уже столько лет лежащей в коме в клинике Муаида, и властный голос любимой Малики, которая всем тут заправляла. Бабушка Надя, погибшая в теракте в Йемене, наверняка посидела бы с ней и развлекла беседой. Она всегда допытывалась, что гнетет внучку, давала хорошие советы и поддерживала ее. Марыся так нуждается сейчас в беседе с кем‑нибудь близким! Она берет телефон и отсылает эсэмэску матери: «Как там, доехали уже? В этом доме страшно. Твое чутье не подвело, ты была права, что не осталась». Через пару минут получает ответ: «Здесь тоже не лучше. Эта Айнзара – страшная дыра: темно, глухо, неприятно. Единственная отрада – свежий воздух в избытке. Домики из жести, полно тараканов. Пожалуй, не сомкну глаз. Иду во двор курить». – «О’кей, не буду морочить голову, постараюсь заснуть».

Дорота выходит на маленькое крыльцо, внимательно глядя под ноги, чтобы не наступить на каких‑нибудь насекомых, которые сыплются с многочисленных эвкалиптовых деревьев. Она приседает с краю на разваливающееся деревянное кресло и осматривается вокруг. Вдруг она видит открывающуюся входную дверь в домике Баськи. Все же подруга не оставила ее, наверняка хочет поговорить. Дорота уже поднимает руку, чтобы помахать ей, когда видит, что женщина идет в противоположном направлении. Баська входит в соседнюю виллу на другой стороне улочки, мощенной гравием. «Entschuldigen Sie», – слышит Дорота шепот подруги, а в ответ – мужской зычный голос. Дверь закрывается.

Баська входит в дом и видит приглушенный свет и усталый взгляд своего любовника.

– Извини, знаю, что уже страшно поздно, но не могла вырваться, – объясняет она с ходу.

– Успокойся, я вообще не сержусь, только едва держусь на ногах. Знаешь ведь, что каждый день встаю чуть свет, – говорит мужчина густым басом.

– Так, может, я уйду? – Женщина поворачивается к выходу.

– Успокойся! – говорит он и, обняв ее за талию, усаживает к себе на колени. – Рассказывай, как там было? Изменилась твоя старая подруга?

– Если уж зашел разговор, то… не такая, как раньше.

– Постарела? – Ральф игриво улыбается. – Приятно было увидеть?

– Нет, все наоборот, прекрасно сохранилась, ухоженная, макияж, маникюр… – Баська с неодобрением смотрит на свои большие руки со сломанными ногтями.

– Хо, хо! – Мужчина лукаво морщит брови.

– А как она себя преподносит! – Женщина кривит губы, подкатывает глаза, руки скрещивает на пышной груди и корчит из себя дворянку. – Ой‑ё…

– Значит, эдакая дамочка в шляпке с перышком.

– Если б ты видел! А когда приехала сюда, до двух не умела считать. Девушка за три копейки из маленького городишки, такая же, как я.

– Ты не за три копейки, а за три миллиона, да и считать умеешь прекрасно. – Ральф старается немного расслабить женщину.

– А как говорит на разных языках, милый, лингвистка просто. Я помню, что она даже по‑польски плохо говорила, а словарный запас был, как у школьницы. Сейчас же по‑английски говорит с британским акцентом, мяу‑мяу, пардон‑хердон, сори‑рессори, I am я ем и вообще. По‑арабски не на диалекте, а как если б прессу читала. Даже ее семейка делала большие глаза.

– Училась, совершенствовалась, ходила на курсы, похвально, – возражает Ральф на эту сплошную критику.

– А если бы ты видел ее шмотки! – Баська, одетая в леггинсы и цветастую тунику до половины бедра, вдруг встает и начинает нервно ходить по маленькому залу, задевая своим большим телом мебель. – Даже не нужно смотреть на этикетки, одна фирма. Зара… Лю что‑то там… Дебенхамс… – Она напряженно думает, стараясь припомнить известные марки. – А я все покупаю на Сук аль‑Джума Сага, самые дешевые китайские шмотки. Если уж что‑либо приобрету турецкое, то это в мир и люди, и прячу эту тряпку на выход, – фыркает она от возмущения.

– Любимая моя, ты страшно завистлива, – искренне подытоживает Ральф.

– Ну, с чего бы это!

– Когда уже отсюда выедем, моя пани, и мы заживем в нормальной стране, то ты тоже будешь этакая госпожа, будешь фрау Барбара. Я куплю эту land под Stettin[36], чтобы построить там для тебя большой прекрасный особняк, – говорит он, протягивая к женщине руки. – Будешь скупать все в самых фирменных магазинах, ходить на маникюр и педикюр, к косметологу, на массаж и в солярий. Даже, может, на фитнес, – смеется он, прижимая к себе пышное тело избранницы. – Будешь землевладелицей! – С этими словами он обнимает ее и крепко целует.

Его страсть вспыхивает молниеносно, и Баська не должна долго ждать, чтобы сильный, как тур, мужчина взял ее на руки и внес в спальню. Он бросает ее на кровать, быстро раздевается и срывает одежду с партнерши.

– Ты что, ошалел, как я вернусь домой? – Смеясь, она быстро сбрасывает шмотки сама.

Любовник без долгого вступления приступает к делу, действуя мощно и быстро. Нежность у него возможна везде, но не в постели. Через несколько минут он уже спит. Баська знает об этой рутине и понимает, что более чем пятидесятилетнего мужчину ей вряд ли удастся изменить. Она лежит рядом с ним возбужденная, разочарованная и неуспокоенная. Она смотрит в полумрак широко открытыми глазами и, придавленная телом партнера, не хочет даже двинуться. Она отдает себе отчет, что ни на что другое в данном случае ей рассчитывать не приходится, и оттого грустит. Связь мужчины и женщины может выглядеть совершенно иначе, она знает это по опыту. Воспоминания наполняют ее сердце, хотя она не хочет этого, мысли мешают успокоиться. Хасан, Хасан, Хасан… Сейчас один лежит в их пустой кровати, а она под боком распутничает с польским немцем, чтобы обеспечить свою старость и гарантировать себе достаток в будущем. А ведь когда‑то им было так хорошо, они так любили друг друга… Именно Хасан показал ей мир и вытянул из маразма польской коммунистической действительности… Прошлое нахлынуло мощной волной. Когда в ее жизни появился Хасан, начались чудесные времена. В жаркий летний день он вошел выпить колы в бар, в котором она подрабатывала во время учебы. Несмелый и закрытый, он целый месяц садился на одном и том же месте и своими черными глазами следил за каждым ее движением. Он понравился Баське с первого взгляда, а она запала ему в душу. Баська, видя нерешительность парня, решила взять дело в свои руки. Она помнит, как если бы это было вчера, когда однажды уже не выдержала и вылила ему целый стакан холодной колы на беленький офицерский мундир. «Как он подскочил!» – смеется она в душе, лежа под боком другого мужчины, который давит на нее тяжелой мускулистой рукой. Потом они должны были чистить и сушить мундир, так все и началось. Однако Баська не бросила работу, потому что хотела быть независимой. Если моряк желал перемолвиться с ней хотя бы парой слов, он был вынужден сидеть в пивнушке целыми вечерами. Он приносил себе книги, потому что был самолюбив, и спустя некоторое время у него уже был собственный маленький столик, зарезервированный на имя господина Хасана. Он тогда был ей за телохранителя. Бесился, когда кто‑нибудь к ней заигрывал, а сейчас? Что случилось? «Ему стали неинтересны ни я, ни семья», – приходит к выводу она. Ни один уважающий себя мужчина, а тем более араб, не потерпел бы такой ситуации, как сейчас. У нее по соседству любовник, а ее муж делает вид, будто ничего о них не знает. «Просто он меня уже не любит», – грустно вздыхает женщина, вспоминая давние, чудесные времена – времена молодости и бешеной любви. Никогда и ни с кем ей уже не будет так хорошо. Она поворачивается и осторожно высвобождается из объятий Ральфа. Садится голая на кровати, поджимает ноги и опирается на них подбородком. Ей хочется вернуть те давние времена, по крайней мере мысленно.

Вспоминает, как растерялась, когда через два года он представил ее своей матери, а та с порога обозвала ее гулящей, а потом выбросила за дверь. Ха! «А я вообще не обращала на это внимания», – улыбается она, гордясь своей отвагой и отчаянностью. Только ее современная тетка их поддержала и посоветовала, чтобы не забивали себе головы глупым вздором. Поженились они после окончания учебы, а отдалась она ему только в первую брачную ночь, как положено, чтобы у него не было ни малейшего сомнения, что она бедная, но порядочная девушка. Он был ее первым мужчиной, но никогда она не жалела, что не была близка ни с кем раньше. «До сегодняшнего времени», – вздыхает Баська, потому что не в восторге от этой ситуации. «Я вляпалась в грязь, и сама в этом виновата», – думает она, опуская глаза от стыда.

Она мысленно возвращается к тем прекрасным мгновениям, которые были в ее жизни. Когда они начали заниматься с Хасаном любовью, то не могли остановиться. Они делали это по десять раз на день, жаждали друг друга и были ненасытны. Ну и, конечно, она моментально забеременела. Научную карьеру не сделала, но была счастлива и тогда могла уже себе позволить быть на содержании мужа. А он получал гигантскую по тем временам зарплату – хватало на оплату аренды большого жилья, автомобиль и обеспеченную жизнь. Польша славилась прекрасной подготовкой и обучением военных, а Ливия без счета вкладывала нефтедоллары в сотни молодых честолюбивых парней, которые в будущем должны были защищать родные границы. Однако после окончания учебы закончились и доходы Хасана. Где в Польше может подработать офицер чужой страны? Разве что разведчиком, но они не хотели рисковать. Он мог еще собирать макулатуру и пустые бутылки. Баська вспоминает, как поддерживала его в те дни и как вместе они достойно переносили нужду. Однако в Польше не было для них места, и они решились на переезд сюда, в Ливию. Так произошло возвращение блудного сына в лоно отчизны и семьи. Их маленькой дочурке Мириам тогда было два года. Как же им было нелегко! Баська вздыхает, и перед ее глазами предстает покойная уже свекровь, старая арабская золза[37].

Баська выдержала в ее доме только полгода. У бабищи был огромный особняк на Гурджи, а Хасан был ее единственным сыном, но она не дала им жить. Что же она выдумывала?! «Хоть бы я никогда не была такой тещей, – желает себе Баська. – Я и не представляла, что женщина может быть настолько зловредной». Эта старуха делала все, чтобы навредить невестке, но Баська не сдавалась. Прежде всего она быстро научилась разговаривать на местном диалекте, потому что без этого никуда. Кроме этого, она хотела знать, что о ней говорит мамочка. А та ей так кости перемывала, так лгала и кляла, что даже слюна с языка капала. Впрочем, она даже простила бы ей эту болтовню, потому что свекровь была старая и глупая. Но не могла пережить того, что свекровь считала ее служанкой, почти рабой. Она приказывала Баське выполнять самую грязную работу, наиболее тяжелую и унизительную. В конце концов свекровь уволила всех служанок и ездила на Баське, как на сивой кобыле. Что Баське поддерживало дух? То, что Хасан всегда становился на ее сторону, стараясь, чтобы ссора не закончилась скандалом, как в корчме. Не один раз молодая супруга думала, что убьет свекровь, ведь они обе были сумасшедшими. Баська тогда настолько уже отчаялась, что была готова перерезать старой бабе горло. Хуже всего было то, что Хасан редко бывал дома. Во‑первых, он искал работу, а когда наконец нашел, должен был ездить туда за сто километров. Трагедия. Но даже в те времена они умели найти выход, спорили друг с другом, размышляли по ночам, не так, как сейчас. Обученный в Польше военный согласился на переезд на базу, куда Макар телят не гонял. «Нет, еще хуже, там никакой бы чертов Макар не выдержал, – вспоминает Баська те дни. – Боже, там были только песок, песок, еще раз песок, потом нефтяная скважина, снова песок, скважина, песок, песок и… военная база». – Она глубоко вздыхает, вспоминая ад, через который ей довелось пройти. Однако же, несмотря на тяжелые условия, она по‑прежнему была счастлива. Они выдержали два года и ни дня дольше. На такое время был рассчитан контракт, который нельзя было прервать или сократить хотя бы на час. Понятно, армия. Потом они сели в машину и уехали, не оглядываясь.

Когда приехали в Триполи, оказалось, что мамочка разболелась и мечтает увидеть своего единственного сына, внучку и блондинку‑невестку. Баське не удалось отвертеться, и они вынуждены были проведать мать. Нотариально заверенный акт на землю уже был готов. И вдруг они получили также деньги отца, который умер на десять лет раньше. Она не забудет, какой они пережили шок! Не имели ничего, бедные, как церковные мыши, – и вдруг в одну минуту стали собственниками большой недвижимости в столице и вдобавок с большими деньгами в кармане. «Как в сказке, – вспоминает она. – А какой тогда был Хасан красивый, какой нежный. Не такой тощий, как сейчас, не сгорбленный, как старик, но в теле, спортивный, ходил всегда пружинящим военным шагом. И был всегда в красивом белом морском мундире. Не то что… «Не сравнивай, – напоминает она себе, глядя на мужчину, сладко спящего рядом. – Уже выбрала, а может, судьба за тебя решила. Сказано – сделано. Это хорошее решение, – убеждает она себя, – чертовски хорошее решение. Счастье мне улыбнулось: кто‑то еще заинтересовался такой старой бабой. Тут, в Ливии, мне придется погибнуть или сгнить вместе с моим мужем. Жизнь – это не сказка, как я когда‑то думала, сейчас знаю, что нужно себе разработать план и прийти к компромиссу. Так происходит в каждом браке, и если я смогла справиться в смешанном супружестве, где еще есть различия в культуре и религии, то совместная жизнь с человеком того же самого европейского происхождения будет идеальна. Я должна только перестать вспоминать, расцарапывать старые раны! Нужно идти напролом и не оглядываться! Гауф». – Она слегка улыбается, снова ложится рядом со своим любовником, который не в курсе ее тревожных дум.

Ральф сладко спит и громко похрапывает. «Хасан никогда не храпел», – мелькает у нее мысль, но Баська тут же прикусывает себе язык и сжимает от злости губы.

Она видит, что лежащий рядом с ней мужчина снова возбужден, и прижимается к нему. «Не сравнивай, – приказывает она себе, – потому что, в общем, Ральф и так выиграет». Баська смотрит на него и плотоядно улыбается. А говорят, что, с точки зрения размеров, арабов не переплюнешь. Напрасно говорят…

Баська в который раз напоминает себе, что важнее всего то, что этот парень заберет ее в Европу и устроит ей спокойную обеспеченную жизнь. Обычную и нудную, с ежедневной рутиной, без взлетов и падений, с пивом, свиными колбасками и отрыжкой после сытного обеда. Она только должна зачеркнуть свое прошлое и Хасана. Окончательно! Решив это, женщина успокаивается и в хорошем настроении притягивает любовника к себе. Ральф сразу просыпается, откликаясь на ее призыв. «Уже не будет никаких шансов на прощение и на любовь с нежным и чутким бывшим мужем», – слабо стучит у нее в голове. Баська в конце громко вздыхает, издавая крик и чувствуя, как слезы ручьем текут у нее из глаз. Она и сама не знает, то ли от упоения, то ли от сожаления.

Марыся после кошмарной, почти бессонной ночи ставит чемодан в багажник частной машины, которую поймал Муаид, и направляется к матери. Она подумывает о том, чтобы сократить время пребывания, которое нельзя назвать очень интересным. Они едут улицами Триполи, и молодая женщина вспоминает свое детство и те далекие беззаботные дни. Несмотря на постоянные угрозы со стороны отца, который непременно хотел забрать ее в качестве служанки для своей новой канадской семьи, она была счастлива, живя с бабушкой в бедном домике на Фашлум. «Те годы уже не вернуть, а взрослая жизнь не всегда такая, какой виделась человеку, когда он планировал ее», – вздыхает она, задумываясь над своей судьбой.

Ранняя весна уже дает о себе знать. Особенно это чувствуется за городом, на открытом пространстве. Еще только первая половина февраля, а обильно цветущий вдоль дороги златоцвет радует глаз ярко‑желтыми соцветиями; поляны покрыты свежей изумрудно‑зеленой травой, украшенной пятнышками мелких разноцветных цветочков. Марыся опускает окно и вдыхает запах земли и кристально свежего воздуха. «Боже мой, в Эр‑Рияде никогда не бывает такой свежести, там нечем дышать!» – Ее мнение о столице Саудовской Аравии, как всегда, критично. Город посреди пустыни не выдерживает сравнения с тем, который расположен в Средиземноморье.

– Мамуль, как спалось? – Марыся спрашивает по‑польски, и Дорота, несмотря на усталость и головную боль, расплывается от счастья.

– Так, как выгляжу, дочур. – Она крепко обнимает девушку. – Разговаривала с Баськой, и она сказала, что пригласит какую‑то женщину, чтобы та основательно убрала этот сарайчик. Прежде всего его нужно полить хлоркой и выгнать тараканов и пауков.

– Супер, тогда я даже не буду заходить. – Марыся отряхивается с отвращением. – Буду спать на этой мини‑терраске. – Она садится на кривой стул, который опасно скрипит.

– Здесь еще хуже, потому что насекомые могут упасть с дерева прямо в твои длинные вьющиеся волосы, – смеется мать, а дочка срывается как ошпаренная.

– У меня идея! Ведь мы не для того сюда приехали, чтобы сидеть в какой‑то норе. Скоро приедет машина с водителем, как в Саудовской Аравии, поедем проведать Самирку в больнице. Что ты на это скажешь?

– Конечно! – Дорота радостно хлопает в ладоши. – А потом – на Зеленую площадь и на Омар Мухтар, куда я ходила на фитнес.

– На шаурму к Розовой мечети! – Марыся пополняет список.

– К Джанзуру на пиццу!

– На Регату – посмотреть море!

– Собираемся! Есть чем заняться!

Дорота вбрасывает чемодан внутрь домика, берет дочь за руку и быстрым шагом шествует на стоянку.

– А что Баська? Не захотела нами заняться?

– Пожалуй, она занята чем‑то другим. Когда Хасан и Адаш вышли утром из дома, она поехала куда‑то с соседом, скорее всего немцем.

– Ага, значит, мы свободные и независимые.

Частная клиника, принадлежащая когда‑то Малике, изменилась до неузнаваемости. Из одноэтажного барака она превратилась в перестроенное современное четырехэтажное здание, обложенное терразитом и камнем, с большим подъездом у главного входа и двумя стоянками по обеим сторонам. Вход полностью застеклен и накрыт цветным тентом, а отделение неотложной помощи находится, как и везде, в отдельном крыле здания. Отведено даже место для маленького скверика с несколькими скамьями, киоском с напитками и закусками, а на первом этаже открыта большая аптека. Коридоры чистые, под стенами поставлены удобные скамьи для ожидающих, а в приемной молодые ливийки мило отвечают на интересующие посетителей вопросы. Дорота и Марыся хотят сразу направиться в кабинет директора и одновременно хозяина клиники.

– Господин Салими ждал вас с самого утра и обо всем меня проинформировал, но буквально минуту назад вынужден был выйти по делам. Вернется через два часа, – сообщает пришедшим сильно накрашенная молодая девушка. – Он просил, чтобы я вам передала, что отделение посттравматологии находится на втором этаже в левом крыле.

Муаид, конечно же, знал, что прежде всего они захотят навестить Самиру.

– Там еще есть кабинет доктора Наджли, которая вас ожидает. Я ей уже звоню.

– Прекрасно, что вы пришли, – молодая худенькая женщина приветливо здоровается и усаживает гостей в удобные кожаные кресла напротив своего письменного стола. – Благодаря Самире мой муж так хорошо зарекомендовал себя в лечении больных, впавших в кому, что в нашем отделении – самое лучшее оборудование в стране. А я, собственно, тоже на этом специализируюсь.

– Это гениально! – Марыся полна надежды, что увидит свою молодую тетю в хорошем состоянии.

– Должна, однако, предупредить, что некоторых более ранних ошибок не удается исправить, – сообщает Наджля грустно, остужая восторженность девушки. – Но у нас есть реальная надежда. Человеческий мозг не исследован, и известны случаи выхода из комы даже после двадцати пяти лет. Надо думать позитивно. Некоторое время назад, когда мы стали заниматься Самирой, после многочисленных исследований и тестов и после того, как сделали энцефалографию, диагноз был малообещающий, – рассказывает Наджля о течении болезни. – Самира перешла в состояние вегетативной комы, из которой половина людей никогда не выходит. Организм живет, но не реагирует на раздражители. Она выглядит так, как будто в сознании, ее веки поднимаются, она двигает конечностями и головой, зевает. Но в действительности поведение это не является ответом на какие‑то внешние или внутренние раздражители. Сразу после случившегося врачи намеренно ввели ее в фармакологическую кому, чтобы мозг быстрее восстановился. Это общепринятая методика. Но они не были очень хорошими специалистами: слишком долго держали ее на сильнодействующих лекарствах. Мы сейчас стараемся устранить результаты этих ошибок.

Мать и дочь переступают порог большой больничной палаты, в которой находится только одна кровать. Марыся прекрасно помнит состояние тетки сразу же после несчастного случая. Оно было тяжелым, даже очень. У нее была серьезная травма черепа, шейного отдела позвоночника, сломанные в нескольких местах руки и ноги. Врачи утверждали, что делают все, чтобы сохранить жизнь молодой женщины. Марыся вспоминает ситуацию, хотя прошло более двенадцати лет. У нее в памяти сохранились специфический хлорный запах клиники, страх и образ всегда веселой Самиры, которая тогда лежала без движения с многочисленными повязками на теле. Нога и рука были на вытяжке. Части лица, которые были видны из‑под бинтов, опухли и приобрели бордово‑фиолетовый оттенок. Биение сердца испугавшейся тогда Марыси заглушали звуки разнообразной аппаратуры: шум насосов, доставляющих больной кислород, ритм сердца, поддерживаемый с помощью компьютера, дуновение кондиционера и жужжание светильников. К пациентке был также подсоединен аппарат для дыхания, из‑за чего казалось, что ее голова неестественно запрокинута. На штативе висели две капельницы: в одной – прозрачная жидкость, в другой – кровь для переливания. Марыся удивляется, что столько помнит со времени первого посещения, но, видимо, она тогда очень сильно переживала, и страшная информация задержалась в голове в виде фильма или фотографии.

Сейчас Самире уже намного лучше. Ей не нужны аппараты для дыхания, ее сердце бьется ритмично, и она может есть сама. Сидит сейчас на кровати, опираясь на поднятый подголовник, двигает руками, как будто что‑то вяжет, и смотрит перед собой широко открытыми глазами. К сожалению, она не видит тех, кто пришел: взгляд ее где‑то блуждает.

– Поверьте, Самира сегодня уже в очень хорошем состоянии. – Наджля похлопывает свою пациентку по стопе, и та осторожно улыбается. – Мы применяем в терапии сенсорную стимуляцию для атаки больного огромным количеством таких раздражителей, как прикосновение, крик, запахи, визуальные раздражители, слова, но окончательные результаты такого лечения появятся не сразу, нужно подождать. Когда мы здесь появились, как же она, несчастная, выглядела! Ее лечили такие коновалы! – взволнованно восклицает врач, так что Самира слегка вздрагивает. – Да что там говорить! Применяли к больной в коме электрошок, щипали ее, кололи толстыми иглами. Ее ребра были почти черными, на ней было множество синяков и кровоподтеков. Это нельзя было показывать посещающим ее родственникам. К сожалению, должна констатировать, что эту девушку мучили. – Женщины в ужасе смотрят на бедную родственницу.

– Возможно, поэтому у нее были такие судороги, когда мы с бабушкой приходили к ней и дотрагивались до ее рук и других частей тела, – делает вывод Марыся. – И, конечно, доктора запрещали ее купать, говорили, что мы можем сделать ей только хуже.

Молодая женщина садится на стул у кровати и осторожно берет руку тетки в свои.

– Она сжимает мою руку, мама, она чувствует!

– Это первичный инстинкт, такой, как у новорожденных, однако мы не можем исключить и того, что ты говоришь. – Доктор смотрит на все профессиональным взглядом.

– Самирка, ты слышишь меня? – Марыся встает, наклоняется над больной и осторожно обнимает ее. – Не плачь. – Из широко открытых пустых глаз катятся большие, как горох, слезы.

– Может, ваш приезд выведет ее из комы? – На пороге появляется Хадиджа с большой корзиной, полной сладостей. – Выглядит она вполне здоровой, только что‑то должно ее встряхнуть. Иногда думаю, что брошу гранату за окном, – смеется она и ласково здоровается с женщинами.

– Ой, лучше не надо. – Наджля с симпатией смотрит на энергичную родственницу мужа. – Ее хорошее состояние – это результат многих лет реабилитации. Прежде всего мы применяли массаж, переворачивали ее, чтобы не было пролежней, а сейчас уже она сама или при небольшой помощи делает упражнения, охотнее всего в ванне с гидромассажем и в бассейне, который у нас находится в подвале. Криотерапию тоже прекрасно переносит. Мы чаще применяем лазерную биостимуляцию и реже – энерготерапию. Во всяком случае, говоря по‑человечески, не применяем к ним электрошок, как к психическим больным.

– Вы молодцы. – Хадиджа обнимает худенькую женщину‑доктора. – Знаете, девочки, сколько детей после несчастных случаев попадает в их клинику? Это место благословенно для больных и иногда является последней надеждой.

– Но это оборудование, о котором вы говорите, должно быть, стоит целое состояние! – Дорота трезво смотрит на жизнь. – Взяли кредит? Ограбили банк?

– Муаид еще не успел вам рассказать?

– О чем?

– Я оставлю это ему, это ваши семейные дела. – Наджля направляется к выходу, а мать с дочерью с удивлением смотрят друг на друга.

– Подожди минутку. – Хадиджа хватает доктора за рукав белого халата. – Мы хотим организовать встречу, но на этот раз у нас на свежем воздухе, – обращается она ко всем. – Аббас приехал бы за Самиркой и девочками. Такая прекрасная весенняя погода, что ты, госпожа доктор, не должна опасаться, что мы навредим твоей пациентке.

– Ты сейчас живешь в Эз‑Завии? – спрашивает Дорота. – Красивый городок, и пляжи хорошие. Я когда‑то там была.

– Вообще‑то, в пригороде, но почти в пяти минутах езды. Мы влюбились в эту землю, у нас сад и пару участков с овощами.

– И огромный дом, и прислуга, и бассейн, и что там еще? – подшучивает доктор над лукаво улыбающейся фермершей.

– Овцы, козы, пара курочек, две лошадки, чтобы дети катались, и верблюд, который бегает за нами, как собачка, и пасется где хочет. Он чудесный, мы купили его, когда он был совсем маленький, может, трехмесячный.

– Я уже хочу все это увидеть! – Марыся не может надивиться. – Когда мы едем?

– Может, в пятницу? Третьего?

– Погоди, погоди, а на какой день Баська приглашала? – прерывает ее Дорота.

– На четверг, все получается. – У Хадиджи все под контролем.

– Так будем гулять, хо‑хо! – Муаид, который как раз возвратился со встречи и слышал последние слова, включается в разговор: – Приглашаю вас, мои дамы, на обед в шикарный ресторан. Таких сейчас появляется все больше, хорошо живется.

Он берет Дороту и Марысю под руки и почти насильно вытягивает из палаты.

– Придете сюда еще не раз, не переживайте.

Итальянский ресторан на Регате, в котором готовят морепродукты, восхитителен. Кроме того, что здесь можно полакомиться вкусно приготовленной рыбой, креветками и кальмарами, ресторан находится на самом берегу моря. Вид ошеломляющий, и женщины в восхищении.

– Сейчас самое время рассказать вам, какое наследство оставила мне бабушка, – возвращается к волнующему всех вопросу Муаид, когда они закончили есть.

– Наверное, это какое‑то огромное наследство, потому что инвестиции ты сделал значительные, – догадывается Дорота.

– Вообще‑то, можно и так сказать, но de facto это наследство после моей матери, которое Надя только передала мне.

– Как это возможно?! – Марыся тоже решает кое‑что рассказать. – Тетя все держала в сейфе в Гане. После ее смерти мы забрали оттуда, наверное, пару десятков тысяч долларов и килограммы золотых украшений. Знаете ведь, какой у нее был пунктик на этом! Бабушка утверждала, что это мое наследство, предназначенное для получения образования. Благодаря этому я могла все время ходить в английские школы. Отец же дал нам после продажи семейного дома какие‑то гроши. Бабушка купила на них маленький старый домик на Фашлум.

– Значит, так бабушка хотела справедливо поделить состояние моей матери. – Мужчина согласно кивает. – Я, как единственный сын, получил больше всех, – клинику и банковский счет в Швейцарии.

– И сколько там было? – не выдерживает Дорота.

– Ровно миллион, – говорит Муаид, непроизвольно сдвигая плечами.

– Чего миллион?

– Ну, долларов, не динаров же, – смеется он.

– Откуда у Малики столько денег? – допытывается Дорота, потому что знает, что зеленые никому с неба не падают. Марыся в шоке сидит с открытым ртом.

– В Швейцарии не дают информации о вкладчиках, но тот, кто открыл счет, оплатил и ячейку на пятьдесят лет. Я нашел там фотографии, письма, перстень с большим бриллиантом и обручальное кольцо. Там была также валентинка с изображением сердца, пронзенного стрелой. В ней было признание в любви, просьба выйти замуж. Признание было немного запоздалым, ведь мне уже было два года… Ну, все, как всегда…

– Что же это за жених, который в качестве свадебного подарка дает миллион долларов? – риторически восклицает Марыся, ведь роман Малики с Муаммаром был в семье всегда секретом Полишинеля. – Даже мой бен Ладен дал только двести тысяч, – весело улыбаясь, добавляет она.

– Так ты неплохо вышла замуж, девушка! – Муаид широко открывает глаза. – Вернемся к делу. Вначале я хотел передать эти деньги какой‑нибудь благотворительной организации. Но по дальнейшему размышлению пришел к выводу, что этим учреждениям вообще нельзя верить. Они коррумпированы. Слышал даже, что из их банковских счетов поддерживались начинания «Аль‑Каиды». Поэтому я решил вложить эти деньги в деятельность, которая принесла бы пользу непосредственно ливийцам, ведь они почти ничего не имеют из денег собственной страны. Знаете ли вы, что ежедневный доход от выработки нефти и газа приносит пятьдесят миллионов долларов, а некоторые жители получают два доллара?! – повышает он голос и вскидывает руки вверх. – Безобразие! Wallahi, злодеяние в массовом масштабе! – От бешенства Муаид тяжело дышит. – Поэтому я инвестировал средства в клинику, особенно в отделение посттравматической реабилитации.

– Да, сами видели. Mabruk, Муаид! – Марыся радостно кивает ему.

– Это не все. Я выкупил ферму и создал на ее базе центр для наркоманов. Я знаю такие учреждения изнутри и понимаю, как это должно функционировать. Сам провел в таком месте два года вначале как пациент, а позже еще пару лет как воспитатель‑волонтер. Лечение трудом – это идеальное решение проблемы. Наркозависимые пашут поле, выращивают клубнику и шампиньоны, к тому же у них есть пара участков с овощами для себя, а также овцы, козы и даже одна корова. Вообще‑то, ферма сама себя содержит, а многие больные не платят даже за пребывание и лекарства. Живут себе спокойно и безопасно, никто в них не тычет пальцами и к тому же возвращают здоровье и психическое равновесие.

Дорота с удивлением смотрит на молодого креативного человека и осторожно похлопывает его по руке.

– Тем не менее, – продолжает Муаид, – что‑то должно принадлежать и нашей семье. Хадиджа получила сто тысяч на дом и другие потребности, а на Самиру я открыл банковский счет в Швейцарии и только жду, что она выйдет из комы, чтобы передать ей эти деньги на новую жизнь. Мириам, оказывается, ты неприлично богата. Твою часть я позволю себе инвестировать в сиротский дом и дом матери‑одиночки. Я давно мечтал об этом, купил уже виллу с большим участком, а твои деньги как раз подоспеют вовремя.

– Конечно, Муаид, у меня денег даже слишком много. Мне больше не нужно, я сама бы тебе что‑нибудь добавила на эту благородную цель.

– Вы, девушки, не знаете, что у нас делают с женщинами, которые беременеют вне брака. Редко, как это было с моей матерью, семья приветствует это, или закрывает глаза, или даже утрясает дело. Чаще всего отец или другой мужчина из семьи сам обвиняет родственницу и сдает ее в исправительный дом. Исправительный дом для взрослого человека! И неважно, забеременела она в результате романа или изнасилования. Тот, кто ее опозорил, ходит себе спокойно на свободе, а поруганная женщина сидит под арестом. Она не выйдет оттуда, пока опекун‑мужчина не захочет простить ее и забрать домой. Иногда их выдают замуж за бедняков, которые берут себе в жены женщин именно из такого заведения.

– Почему? – возмущается Марыся.

– Они не должны платить выкуп, зато получают добрую, покорную и умудренную судьбой женщину, с которой можно сделать все, что хочешь, потому что никто за нее не вступится.

– А как же права человека?! Как это вообще возможно?! – Дорота даже подскакивает на стуле. С ней тоже это могло в прошлом произойти. Ахмед ведь был способен на все.

– В Ливии много несправедливости, и все прекрасно завуалировано. Так действует это правительство, опираясь на ложь, обман, эксплуатацию и несправедливость, – информирует женщин Муаид.

– А я думала, что все здесь счастливы и любят Каддафи, – удивляется Марыся, молодая и наивная.

– На первый взгляд – да. Но как только искренне поговоришь с людьми, то девяносто девять процентов ливийцев желают ему смерти. Он окружает себя только продажными людьми, должен покупать их лояльность, а это, как известно, дорогой товар.

– Ой‑ой‑ой, что делается! – вздыхает Дорота. – Так у вас тоже может дойти до такого переворота, как в Тунисе или Египте, – вдруг приходит ей в голову мысль. – Надеемся, что нет, потому что такие действия всегда приводят к жертвам.

– Патриоты считают, что «Арабская весна» и к нам пришла. – Мужчина понижает голос и осторожно оглядывается вокруг. – Мы перешли на чересчур важные темы, да еще в общественном месте, – говорит он, как конспиратор.

– Да, нужно иметь это в виду. – Польки тоже осматриваются по сторонам, но не видят ничего подозрительного.

– Еще осталась ты, Дорота, – человек, который больше всех пострадал от нашей семьи, – говорит Муаид, возвращаясь к теме наследства, доставшегося от матери. – Пришли мне, милая, свой номер банковского счета, чтобы мы выбросили это из головы.

– Я не знаю, должна ли это делать, мой муж хорошо зарабатывает, нам всего хватает, – стыдливо защищается Дорота. – Может, лучше ты эти деньги используешь на какую‑нибудь благочестивую цель?

– Точно? Ты уверена, что не хочешь ни гроша? Тебе причитается за всю несправедливость и унижение, которые ты испытала. К сожалению, знаю, что в некоторых темных делишках, связанных с тобой, была замешана моя мать. – Он кривит губы. – Бабушка мне об этом написала.

– Тем более не хочу ее денег. Спасибо, Муаид. – Дорота решительно встает из‑за стола, поворачивается, выходит с опущенной головой и идет к машине.

Польско‑ливийские семьи

Поселок в Айнзаре в целом кажется вполне приличным. Плюсы этого места – свежий воздух и множество зелени. Когда‑то это был вполне неплохой лагерь, но с течением времени (к тому же в связи с ужасным управлением) значительно обветшал. Там около пятидесяти одноэтажных домиков, у каждого – маленький садик и крылечко. Два теннисных корта и бассейн, рядом с которым есть место для гриля. Марыся, Дорота и Баська в четверг с самого утра стараются привести в порядок площадку для вечерних посиделок. Сметают горы листьев, которые падают с высоких эвкалиптовых деревьев и не сгребались, наверное, годами. Женщины пакуют их в большие черные мешки, которых насобирали уже три, а конца работы еще не видно. Баська приносит ведро с водой с хлором и обдает деревянные столы и скамьи, Дорота, как Золушка, очищает от пепла большой мангал из красного кирпича. Женщины не разговаривают друг с другом и чувствуют странную скованность. Бывшая подруга до сих пор не открыла тайны, почему они с Хасаном оставили большой дом со всеми удобствами на Гурджи, не сообщила, кто этот сосед, с которым она проводит большую часть времени. Не спросила она и о жизни Дороты или Марыси, ее не интересует, как они нашли друг друга. Единственной реакцией на информацию, что они обе живут в Саудовской Аравии, были ехидные замечания о богатстве этой страны и зарплаты людей, работающих там.

– Вы уже можете доделать остальное, сейчас дам вам скатерти и другие мелочи, а я пойду сделаю пару салатиков. Около двенадцати Баська хочет отпустить девушек.

– Давай мы тебе поможем, на сегодня у нас ничего не запланировано, делать нечего, – предлагает Дорота.

– Лучше отдохните. Вечером посидим, поговорим. Собирайтесь с силами.

– О’кей. – Марыся поворачивается к матери лицом, на котором читается недоумение. До сих пор она была убеждена, что Баська и Дорота – наилучшие подруги со времен их молодости.

– Даже не спросила, не голодны ли мы! – в бешенстве восклицает Дорота и принимается искать сигареты.

– Не слишком ли много ты куришь? Не нервничай, что‑нибудь сообразим. Я специалистка в том, чтобы сделать из ничего что‑то, бабушка меня научила.

– Тебе тоже досталось, доченька. – Мать обнимает ее и прижимается к ее пахнущим шампунем вьющимся волосам.

– Ты знаешь, что мы не обменяли ни единого доллара на динары? – смеется девушка. – Пожалуй, возьму в магазинчике что‑нибудь в долг. Надеюсь, что мне дадут.

– Подожди, я в Эр‑Рияде купила пятьсот.

Мать тянется к красивому кожаному кошельку.

– Так мы спасены! Приготовим себе макароны по‑ливийски. Тунец с подливкой и оливки здесь, пожалуй, должны быть.

– Я всегда очень любила такую красную пасту, помогу тебе.

Перед тем как съесть такое количество углеводов, они сначала решили отправиться на прогулку. Женщины начинают с главных въездных ворот, которые все время стоят открытыми. Есть, правда, будка охранника, но она пустая. Никто не охраняет это место, потому что не от кого. Никто не контролирует, не открывает багажник машины, не проверяет документы. Обеим женщинам, как по команде, приходит в голову сравнение с Саудовской Аравией.

– Свобода и независимость! – смеется Марыся, исполняя танец живота.

– И никакой абайи! – Мать улыбается, присоединяясь к шуткам дочери. – Чувствую себя просто голой! Ох! Что за распущенность! – Она кокетничает, расстегивая одну пуговицу у шеи.

– А где наш махрам? Мама, что будем делать, если нас сцапает мутавва?!

– Дадим ему в морду и скажем, чтоб катился куда подальше. – Дорота обнимает дочь за талию, и они быстрым шагом идут вперед.

У стоянки для посетителей, на которой стоит одна машина, они видят вполне прилично оборудованную площадку для детей и маленький зоопарк. В наскоро сколоченных клетках прохаживаются два гордых павлина с красивейшими многоцветными хвостами, яркие утки и белые гуси. Над лужицей, которая должна напоминать пруд, чистит крылья большой белый лебедь. В другой клетке помещены маленькие черно‑белые козочки, от которых, к сожалению, несет неприятным запашком. Женщины решили заглянуть в магазин, чтобы сориентироваться, чем они могут запастись. Несмотря на их предубеждения, все не так уж плохо. Они находят все необходимые продукты и много тех, которых во время их проживания в Ливии не было.

– Еще возьму себе «Марс» и «Сникерс», – говорит Марыся, которую потянуло на сладенькое. – А ты, мама?

– Что ты! Я толстею от одного только взгляда на шоколад. Не то время, когда я могла позволить себе безнаказанно запихиваться чем попало.

– Ну, прям‑таки, не верю! Для тебя тоже беру, худеть будешь после отпуска, – решает девушка.

За две большие, набитые доверху рекламными листками и едой корзины они платят буквально гроши и оставляют покупки у приятного продавца, желая еще посмотреть лагерь.

– Я поиграла бы в теннис, а ты?

– Я не умею, – признается Дорота. – А где ты научилась?

– В английской школе в Сане. У нас там сногсшибательные спортивные площадки, корты, бассейн и вообще все место замечательное.

– Надя была очень доброй и умной женщиной. Знала, что знания и наука дают женщине свободу.

– Особенно арабской, – подтверждает дочь. – Поэтому я тоже должна в конце концов найти свою дорогу и пойти на какую‑то учебу. Не могу загубить шанс, который дала мне бабушка. Это было бы нечестно по отношению к ней. Ты даже не имеешь понятия, как она боролась со мной, сколько унижений должна была переносить, чтобы я могла учиться.

Дорота с интересом слушает историю дочки.

– Она злилась на меня, когда я ей сообщила, что тут же после получения аттестата выхожу замуж! – Марыся качает головой и весело хохочет. – Сейчас‑то я понимаю. Но тогда уперлась, как осел, и никто не в состоянии был изменить моего решения.

– Ты такая и есть, маленький упрямый ослик. – Мать нежно прижимает ее к себе. – Всегда такая была и в детстве меня донимала.

– Я должна над этим поработать. Может, спросим Баську, есть ли у нее ракетки для тенниса? – возвращается Марыся к прошлой теме. – Я могла бы тебя немного поучить, как ты?

– А что, моя бывшая подруга похожа на человека, который занимается каким‑нибудь видом спорта? – После этого риторического вопроса они долго смеются.

Мать и дочь идут дальше по аллейкам из гравия и минуют ряды домиков, состояние которых зависит только от квартирантов. Некоторые домики недавно выкрашены и огорожены ровными деревянными заборчиками. Садики как нарисованные, украшены по краю цветущими весной цветами. Другие выглядят брошенными, с облупившейся краской на фронтонах. Так, собственно, выглядит и дом Баськи и Хасана. Лагерь огражден металлической сеткой, но она или лежит на земле, или просвечивает дырами.

– Идем? – искушает Марыся Дороту.

– Что ты! Зачем? Это может быть чужая собственность или военная часть. Нас застрелят, как шпионов. – Дорота ничему не верит в этой стране.

– Ну что ты, мама! Мы только посмотрим.

Девушка протискивается сквозь дыру в ограде, но едва успевает поставить ногу на чужую землю, как раздается лай. Свора худых диких собак бросается к ней. Дорота поднимает с земли самый большой камень и кидает в животных, которые с визгом бросаются наутек.

– Марысенька, ты действительно должна поработать над своей идиотской напористостью и бездумностью, – злится Дорота на дочку. – У меня в твоем возрасте уже был ребенок – ты! – бросает она последний аргумент.

– И ты что‑то еще говоришь о моей бездумности? – непокоренная, хотя и сильно напуганная, Марыся метко наносит ответный удар.

Возвращаясь, они проходят мимо дома немца и слышат доносящийся оттуда смех Баськи. После часового блуждания по окрестностям они сильно проголодались и заскакивают в магазин забрать свои покупки. Потом в грязной маленькой кухоньке вместе стряпают себе роскошный обед. Обмениваются при этом новыми впечатлениями, какие получили во время короткого пребывания в Ливии.

– Здесь все изменилось, – комментирует Дорота. – Прежде всего ментальность и сознание людей. Боюсь, чтобы что‑то не началось, тогда мы должны будем отсюда выехать. Может, поменяем обратные билеты с двадцать восьмого на какой‑то более ранний срок?

– Не паникуй! – смеется Марыся, видя испуганное выражение лица матери. – Что с нами здесь может случиться, если мы ни во что не будем вмешиваться? Ведь ты не пойдешь на какую‑то демонстрацию? Мы не за этим сюда приехали.

– Любимая, эта страна – бочка с порохом, достаточно одной искры, чтобы все оказались по уши в дерьме! – Мать ругается только тогда, когда сильно взволнована. – Если что‑то тут начнется, то так быстро не закончится, и неизвестно, в каком направлении будет развиваться. А Каддафи – это не Бен Али из Туниса, он власть легко не отдаст.

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

[1] Abaja – традиционная накидка в мусульманских странах; широкий, свободный плащ, который носят женщины и мужчины; в Саудовской Аравии женщины носят абайи черного цвета. (Здесь и далее примеч. автора, если не указано иное.)

[2] Insz Allah – как Бог даст (араб.).

[3] Bukra – завтра (араб.).

[4] Ja’ani – значит; связка, часто употребляемая в разговорной речи (араб.).

[5] Махрам – мужчина‑опекун (араб.).

[6] Ahlan wa sahlan – привет (араб.).

[7] Keifa haleki? – Как дела? (араб.)

[8] Kullu quejs, tamam? – Все в порядке, хорошо? (араб. лив.)

[9] Сауб – вид длинной, до пят, мужской рубашки, с традиционным воротничком или стойкой и манжетами, застегивается на пуговицы только до пояса (араб.).

[10] Шорба ливийская – ливийский суп; бараний бульон с макаронами в виде риса и чечевицей (араб.).

[11] Джамбия – нож, который традиционно носят за поясом мужчины в Йемене (араб.).

[12] Джидда – местность в Саудовской Аравии у Красного моря, второй по величине город, бывшая столица.

[13] Хадж – паломничество в Мекку (араб.).

[14] Haram – запрет (араб.).

[15] Мутавва – служащий полиции нравов (араб.).

[16] Хиджаб – квадратный платок, закрывающий волосы, уши и шею, но не руки и лицо, который носят мусульманские женщины. Может быть цветным, но в Саудовской Аравии обязательно черный (араб.).

[17] Mafi muszkila – нет проблем (араб.).

[18] Mabruk – на счастье (араб.).

[19] Carpe diem – лови момент, буквально «лови день» (лат.).

[20] Sza Allah – Бог даст (араб.).

[21] В Саудовской Аравии женщины не могут водить автомобиль и не имеют права голоса.

[22] Галабия (джалабия) – мужская одежда в виде длинного платья‑плаща с разрезом у шеи (араб.).

[23] Fisa – быстро (араб.).

[24] Лебен – вид йогурта или кислого молока (араб.).

[25] Ифтар – вечерний прием пищи в месяц Рамадан (араб.).

[26] Умра – небольшое паломничество (араб.).

[27] Кааба – шестигранник, куб; святыня и алтарь в Мекке, самое священное место ислама (араб.).

[28] Медина – город, здесь: старый город (араб.).

[29] Ихрам – состояние духовной чистоты паломника перед большим паломничеством (хадж) и перед малым (умра) (араб.).

[30] Eid al‑Adha – праздник жертвоприношения (араб.).

[31] Игама – удостоверение личности (араб.).

[32] GCC (Gulf Cooperation Council) – Совет сотрудничества арабских государств Персидского залива создан в 1981 г. в Эр‑Рияде, в его состав входят шесть государств региона.

[33] Silki (долма) – маленькие голубцы в виноградных листьях (араб.).

[34] «Джамбо Джет» – «Боинг‑747». (Примеч. пер.)

[35] Бакшиш – плата за услугу (иногда гостинец, взятка, чаевые) (араб.).

[36] Stettin – город Штеттин (нем.).

[37] Золза – жена (араб. лив.).