Юрий Григорьевич Корчевский

Асы. «Сталинские соколы» из будущего

 

Героическая фантастика

 

Истребитель. Ас из будущего

 

Глава 1

Красноармеец

 

Тихон «заболел» дельтапланеризмом год назад, совершенно случайно. Один из приятелей пригласил его как‑то «круто» провести время. Кто из молодых не хочет новых впечатлений, особенно если это будоражит кровь, дает всплеск адреналина?

Они поехали на аэродром ДОСААФ, где базировался аэроклуб любителей сверхмалой авиации, и Тихона прокатили пассажиром на мотодельтаплане. Такие же «покатушки» для отдыхающих устраивают на черноморских курортах. Тихон был в восторге.

Внизу проплывали четкие квадратики полей, ползли по дорогам маленькие машины, серебром блестели озера и реки, в лицо дул ветер, а за спиной рокотал мотор. Красота! Ощущение полной свободы, чего‑то необычного. И все, пропал…

После этого полета Тихон устроился слушателем в аэроклуб, где уже набралась целая группа «больных» небом. Отучился по полной программе – два месяца, налетал пятнадцать часов.

Поднапрягшись, он купил простенький отечественный дельтолет Е‑16, отдав за него серьезные, по его меркам, деньги – 169 тысяч рублей. Для кого‑то, может, сумма небольшая, только в его родном Смоленске зарплаты вовсе не московские. Благо с родителями жил, да и не женат еще, иначе бы и вовсе не скопить. Приобретению был рад, как другой – дорогой и престижной иномарке. Конечно, слабоват моторчик, двадцать две лошадиных силы всего, зато и легок дельтаплан, и бензина расходует немного. Правда, и скорость маленькая, максимально семьдесят пять километров в час. И приборная доска смешная, даже по автомобильным меркам – тахометр и указатель скорости. Зато свобода перемещения полная, в трех степенях, дороги не нужны. Да и для взлета и посадки буквально пятачок ровной земли нужен. На таком аппарате девчонку бы покатать, да место в тележке – как называлось подобие фюзеляжа – только одно.

Отныне, хоть и нравилась ему работа автомеханика, после ее окончания Тихон в аэроклуб спешил, часок‑другой в небе провести. Ну а если непогода, то с такими же «больными» дельтапланеристами поболтать, темы всегда находились. То американцы новую серию дельтапланов выпускать стали, но стоимость кусается, почти два лимона «деревянных» не у каждого найдется. А при такой цене можно и о маленьком самолете подумать. Только для него уже пилотское свидетельство нужно, да и расходы по содержанию самолета по карману бьют. А для легких, до ста пятнадцати килограммов весом, дельтапланов ни свидетельства не надо, ни разрешения диспетчерских служб.

Сегодня была суббота, самый любимый день недели для Тихона. С утра – в аэроклуб. С единомышленниками поболтал, в летный темно‑синий костюм переоделся. В цивильной одежде не полетаешь, ветер во все щели проникает. Да и чем выше забираешься, тем холоднее.

Любимые высоты для Тихона были двести – четыреста метров. И видно все, и не холодно. Один из дельтапланеристов раз забрался на три тысячи метров сдуру, так задубел. И скучно на такой высоте, толком уже ничего на земле не увидишь – облачность, болтанка… Некомфортно.

Короткий разбег – и он уже в воздухе. Постепенно набрал высоту. С двигателем по мощности как у мотоцикла, особо не порезвишься, скороподъемность низкая. Зато потом любуйся видами. Правда, за временем в полете следить надо, бензобак всего десять литров, на час полета.

Тихон решил кружок дать, да не рассчитал немного. Встречный ветер скорость «съел», да и побалтывало. На часы с тревогой посматривать начал. Еще пять минут – и топливо закончится. В принципе – страшного ничего нет, с неработающим двигателем можно неплохо планировать, выбрать ровный участок земли и благополучно сесть. Только где потом бензин взять для взлета? Особенно если все деньги в шкафчике аэроклуба остались. В небе‑то они ни к чему… И как накаркал! Двигатель чихнул, заработал ровно, а через минуту совсем заглох.

Тихон стал подыскивать площадку для посадки, желательно недалеко от жилья, где можно было бы у кого‑нибудь хоть литром‑двумя бензина разжиться. Сердобольные граждане всегда найдутся, тем более что ему немного‑то и надо. Да если бы бензин и был, в воздухе двигатель не запустишь, запуск ручной, как на старом тракторном пускаче либо на газонокосилке.

И тут удача! Площадка ровная, с приличной длиной, и несколько самолетов у опушки. Самолеты – бипланы, похоже – АН‑2. Уже столько десятков лет «аннушкам», как их ласково называют летчики, а все трудятся – в авиалесоохране, в сельхозавиации, в парашютном спорте. Только странно что‑то, вроде бы не было раньше в этих местах аэродрома. Впрочем, может, это и не аэродром полноценный, а взлетно‑посадочная площадка для сельхозавиации. Поработали в одном сельхозпредприятии, перелетели к другому месту. Наверняка так, решил Тихон. И главное – вовремя подвернулась. А вот бензин не подойдет, на «аннушках» авиационный Б‑70. Но при любом аэродроме автомобили технических служб есть, уж литр‑два он у них выцыганит.

Сделав плавный крен, Тихон заложил вираж. Ветер посвистывал в неподвижном винте. Он подвел дельтаплан к началу полосы, колесики шасси коснулись земли. Легкий аппаратик запрыгал на неровностях, зашуршал шинами – при работающем моторе этих звуков не слышно. Притормозив, Тихон завернул к летной стоянке.

И очень удивился. Сверху, с высоты, он принял бипланы за АН‑2, но сейчас перед ним стояли архаичные У‑2, переименованные позже в По‑2 – по имени авиаконструктора А. Н. Поликарпова. Самолет этот был создан еще в 1928 году и выпускался до 1954 года, и построено их было больше 33 тысяч штук, мировой рекорд серии. Вблизи Тихон видел их в первый раз, а в кинохронике военных лет – часто.

Он остановился, расстегнул привязные ремни, снял шлем.

От стоянки к нему уже спешил, как ему вначале подумалось, охранник из ВОХРа – зеленая форма без погон, гимнастерка старого образца. А еще – винтовка на плече с примкнутым штыком.

– Стой! – закричал «вохровец».

– Стою. Видишь, горючка кончилась, пришлось у вас сесть…

– Руки вверх!

– Тю! Ты что, сдурел?

– Иди вперед и не вздумай бежать, оружие применю!

Тихон про себя чертыхнулся – чего тут так рьяно охранять? Музейные экспонаты в виде допотопных У‑2? Но пошел, поскольку против нацеленной на тебя винтовки любые слова не катят.

Они успели пройти полсотни метров, как взгляд Тихона вдруг наткнулся на бензозаправщик. Точно, музейные реликвии собирают, потому как бензовозом была «полуторка», или, официально, ГАЗ‑АА. Вкупе с У‑2 на самолетной стоянке смотрелся здорово, все в тему, в масть. Неужели ролевые игры? Или музей под открытым небом организовать хотят? Он бы не отказался посмотреть поподробнее. Парням в аэроклубе еще сказать надо.

Сзади донесся нарастающий рев самолетного мотора.

Тихон, как и его конвоир, обернулся – на них пикировал самолет.

«Вот чертяка, что вытворяет!» – только и успел подумать Тихон.

На самолете засверкали вспышки, к Тихону и сопровождающему ему «вохровцу» потянулись дымные шнуры трасс, а потом по земле ударили пули, взбивая фонтанчики земли.

Испугаться Тихон не успел: по нему стреляли первый раз в жизни, и все случилось неожиданно, в секунды. Он так и застыл столбом. А вот конвоиру не повезло: несколько пуль попали в него, сбив его с ног.

Самолет сделал горку, и Тихон увидел на его борту свастику. Ё‑мое! Это что, настоящий немец? Истребитель Ме‑109? Шок был такой, что он не мог сдвинуться с места.

Следом за истребителем показалось еще несколько точек. Приблизившись, самолеты встали в круг, передний начал пикировать, и от него отделились темные точки. Раздался взрыв, еще один…

Самолет У‑2, стоявший на крайней стоянке, вспыхнул.

И только тут до Тихона дошло: это не игры, все реально! Он упал на землю и на четвереньках пополз в сторону леса – с началом бомбежки стало по‑настоящему страшно. Но в душе он все равно не верил, что это все всерьез. Ему казалось, что все ненастоящее, как в компьютерной игре. Пройдет пять минут, конвойный встанет, отряхнет пыль с гимнастерки, и они вместе посмеются.

Но самолет на стоянке горел взаправду, и от него шел жар, ощущавшийся на расстоянии. Полотняная обшивка сгорела быстро, обнажив деревянные шпангоуты, как ребра скелета.

А пикировщики заходили снова и снова, сбрасывая бомбы на краю аэродрома, видимо, там была какая‑то цель. В той стороне здорово грохнуло, наверняка бомба угодила в топливохранилище или склад боеприпасов.

Тихон, укрывшись под деревьями, потерял счет времени. Сколько продолжался налет, пять минут или тридцать? Взрывы следовали один за другим, в разных концах аэродрома поднимались столбы дыма от горевших зданий и техники. А еще вселял страх заунывный вой сирен пикировщика.

Наконец самолеты со свастикой улетели.

Некоторое время Тихон еще лежал. Вдруг это обманный ход немцев и самолеты еще вернутся? Однако потом поднялся, отряхнул от пыли комбинезон и попытался понять, что же с ним произошло. То, что он оказался на войне, сомнений у него уже не вызывало. Но как? Ни машины времени, ничего другого, что способствовало этому, у него не было. И не галлюцинации у него, все, что он видит вокруг – горящая и разбитая техника, убитые люди, – все правда. И пока не поздно, решил он, надо выбираться назад тем же путем. На дельтаплане попал сюда, на нем же и обратно. Скорее всего, он попал в петлю времени, в другое, параллельное измерение. И стоит ему взлететь, как он вернется в свое время.

Тихон побежал к дельтаплану. И тут его ждало разочарование: крылья аппарата были изрешечены осколками, двигатель разбит и ремонту уже не подлежал. Да и можно ли было ожидать чего‑либо другого? Крылья из синтетической ткани, яркие, сверху бомбардировщикам видны хорошо, вот кто‑то из немцев и сбросил бомбу, угодившую рядом с его аппаратом.

На глаза навернулись слезы. Он так любил свой мотодельтаплан, который подарил ему много счастливых минут полета, парения в воздухе. Это ведь как у ребенка отобрать любимую игрушку.

Тихон стоял в растерянности. Что делать, куда идти? У него здесь ни знакомых, ни денег, ни документов. Даже страна другая, не Российская Федерация, а СССР. И хоть вокруг свои люди, родной язык, а получается – предки, деды и прадеды. А еще подосадовал на себя – мало интересовался историей своей семьи. Знал, что корни смоленские, его предки издавна здесь жили. Только где их искать? Да и найдет если чудом, что им скажет? И кто поверит, что он, Тихон, их потомок? Выходит, куда ни кинь, всюду клин.

Из состояния ступора, растерянности его вывел властный окрик:

– Боец, ко мне!

Тихон обернулся. В полусотне шагов стоял командир в форме синего цвета, и обращался он именно к нему.

В армии Тихон служил – в автобате, один год. За весь срок службы стрелял из «калашникова» десятью патронами, но уставы строевой и караульной службы помнил.

Подбежав, он вытянулся по стойке «смирно»:

– Здравия желаю!

Ладонь в приветствии к «пустой» голове не прикладывают, и потому он вытянул руки по швам.

У командира две шпалы на петлицах и красная суконная звезда на левом рукаве. Насколько помнил Тихон из истории и кинофильмов, такая звезда – знак принадлежности к политработникам.

– Какой налет, курсант?

Тихон сообразил. Не о вражеском налете речь, а о его часах, проведенных в небе.

– Пятнадцать часов.

– Самостоятельно управлять умеете?

– Так точно!

– Казарму летчиков и штаб разбомбило, надо вывезти в тыл знамя части и документы.

– Слушаюсь! Только на чем?

Знамя части – ее символ, святыня – это Тихон еще во время «срочной» усвоил.

– В дальнем правом углу стоит невредимый самолет. К полету готовился, да летчик с механиком погибли.

– Слушаюсь!

– Прогревай мотор и жди. От самолета – ни на шаг…

– Карта полетная нужна и конечный пункт назначения.

– Все посыльный доставит.

Командир повернулся и ушел. Тихон же поплелся в дальний правый угол. Вот влип! Он же самолетом не управлял никогда!

Хотя У‑2 и был примитивен, летные качества его были высокими, и стоило на разбеге набрать 65–70 километров, как он взлетал сам. Прощал неопытным пилотам самые грубые ошибки, в штопор сваливался только при условии потери скорости почти до нулевой и выходил из него быстро. В полете держался устойчиво, брось ручку и педали – сам будет держать курс и горизонт.

Тихон подошел к самолету в смятении. Боязно было – а ну как не справится? Забрался в кабину. Ха! Да здесь приборов не больше, чем у добротного дельтаплана. Указатель скорости, вариометр, манометр давления масла в двигателе и указатель температуры. А тахометр и вовсе на средней стойке, за кабиной. Так, педали, ручка горизонтальных рулей… А еще бензокран да справа – ручка заливного насоса.

Проще не бывает, освоился за десять минут. В кино видел, что для запуска надо прокрутить винт, – так и мотор дельтаплана можно запустить таким же способом.

За ознакомлением с кабиной он не заметил, как к самолетику подошел молодой лейтенант в сопровождении политрука. На груди у лейтенанта автомат ППД, за спиной – туго набитый «сидор», как называли вещмешок. По‑хозяйски забросив «сидор» в заднюю кабину, лейтенант забрался в самолет.

Но Тихон повернулся к нему:

– А винт кто крутить будет?

Лейтенант стал выбираться из кабины, а Тихон обратился к политруку:

– Вы мне карту полетную обещали и пункт посадки.

– Нет карт, сынок, все сгорели. Смоленск рядом, а от него по железной дороге на восток держись. Как увидишь любой аэродром, садись. А дальше уже дело лейтенанта.

– Слушаюсь!

Лейтенант стал проворачивать винт.

Тихон открыл кран подачи бензина и, подавая бензин в цилиндры, сделал несколько качков заливным насосом.

Лейтенант, видимо, уже имел опыт. Провернув винт несколько раз, он резко рванул его. Мотор взревел, выпустив клуб дыма, и ровно зарокотал.

Только лейтенант обежал крыло, как Тихон крикнул:

– Колодки из‑под колес убери!

Колодки Тихон видел, когда еще в кабину забирался.

Лейтенант выдернул колодки из‑под колес за веревки.

Комиссар отошел в сторону, придерживая рукой фуражку, чтобы ее не сдуло воздушным потоком от винта.

Тихон не торопился. Надо было мотор немного прогреть, если не до девяноста градусов, то уж до сорока точно. С любым двигателем так, но если автомобильный не прогреть, он на первых порах тянуть будет плохо. С авиационным же шутки плохи. Дай на взлете резкий газ – и двигатель захлебнуться может, заглохнуть. Тогда – авария.

Дождавшись, когда стрелка указателя температуры дойдет до середины шкалы, Тихон добавил газ.

Самолет тронулся и медленно пополз со стоянки. Тихон плавненько повернул к началу ВПП, или взлетно‑посадочной полосы. Волновался – не то слово, просто дрейфил. Но назвался груздем – полезай в кузов, обратного пути не было.

Развернувшись у начала полосы, он посмотрел на шест, на котором висел «чулок» – так летчики называли полосатый конус из ткани, показывавший направление ветра, – на небольших аэродромах он до сих пор в ходу. Взлететь надо против ветра, тогда летательный аппарат слушаться рулей будет и разбег меньше.

Тихон переживал зря. Стоило ему дать ручку газа вперед, как мотор взревел на все свои сто лошадиных сил, и самолетик начал разбег. Тихону и делать ничего не пришлось. Едва набрав по указателю скорости семьдесят километров, самолет сам оторвался от полосы.

Когда на высотомере было сто метров, Тихон убавил обороты мотора и бросил свой взгляд на компас. Сейчас они летят на запад, курсом двести семьдесят, а им надо на восток, совсем в другую сторону.

Тихон заложил плавный крен и развернулся на обратный курс. Внизу промелькнул аэродром, с которого они только что взлетели и где еще не осела поднятая винтом пыль.

Управлялся самолет на удивление легко и был послушен.

Тихон успокоился. Вот найдет он ближайший аэродром за Смоленском, сядет и сбежит. Документов нет, а коли он вместо пилота, то должен служить в какой‑то части. А он даже номера ее не знает. Знал бы комиссар или лейтенант, что в задней кабине сидел, что перед ними самозванец, настоящий авантюрист, уже бы расстреляли. А правду расскажи – не поверят, за сказки сочтут.

Справа показался большой город. Тихон узнал его – это Смоленск. И не по очертаниям знакомым, которые уже не раз видел с высоты, а по характерным изгибам Днепра. Город же представился ему незнакомым – ни одной высотной постройки. Но пути железной дороги оказались в тех же местах.

На запад от города – в сторону Орши, на восток – к Кардымово, а дальше – на Москву.

Десять минут лета – и Тихон услышал крики. Повернувшись к задней кабине, он увидел, что лейтенант показывает пальцем вниз. Перегнувшись слегка за борт, он увидел… О, аэродром! В радиусе ста километров все аэродромы – гражданские, военные, учебные, сельхоз‑авиации – он знал назубок. Не было тут аэродрома! Но это в его время.

Заложив вираж, он прибрал обороты мотора и стал снижаться. Опять ощутил волнение, в животе пустота – как пройдет посадка? Ведь это самая сложная часть полета. Приложишься к земле на большой вертикальной скорости, шасси сложится – тогда катастрофа. А если медленно снижаться будешь, полосы не хватит, за ее пределы выкатишься. Тормозов‑то на колесах нет, и это Тихон успел заметить, когда к самолетику подходил. Тормозные барабаны – не мелочь, которую проглядишь.

Скорость уже семьдесят, но самолет устойчив, по вариометру высоту ощутимо теряет. У начала полосы из белого полотна крупно буква «Т» выложена.

Приземлился Тихон немного за ней, причем получилось это у него удачно. Сначала на основное шасси, а как обороты мотора до холостых убрал, так и хвост опустился. Под хвостовым оперением не дутик – хвостовое колесо, как на нормальных самолетах, а костыль – изогнутый металлический штырь. Вот он‑то, как тормоз, сразу скорость и погасил, да так, что при заруливании на стоянку пришлось газ давать.

Едва он встал на стоянку и заглушил двигатель, перекрыв подачу топлива и выключив магнето, как к У‑2 бросился аэродромный люд из технической обслуги. На переднюю часть самолета набросили маскировочную сетку, а на фюзеляж – срубленные ветки для маскировки.

Тихон с лейтенантом выбрались из кабины и направились к штабу.

Тихону было неуютно. Спросят документы, а у него при себе – ни одной бумаги… А здесь все‑таки воинская часть, а не проходной двор.

Когда они шли вдоль стоянки, Тихон обратил внимание на то, что самолеты – устаревшие И‑16. Наши летчики называли их «ишаками» или «курносыми», а немцы – «крысами».

Часовой у входа в штаб отдал честь лейтенанту.

По коридору сновали штабные – писари, секретчики, летчики, и штаб выглядел как растревоженный улей.

Лейтенант с вещмешком зашел к начальнику штаба, а перед тем отдал свой автомат Тихону.

Терпеливо прохаживаясь по коридору, Тихон обратил внимание, что в коридоре на стене висит плакат: «Болтун – находка для шпиона».

Ожидать лейтенанта пришлось около получаса, и вышел он уже без «сидора». Как понял Тихон, в вещмешке было знамя подразделения.

– Идем обедать!

Видимо, лейтенант здесь уже бывал, поскольку шел уверенно и с некоторыми военнослужащими здоровался.

Они уселись за столик в столовой, и Тихон очень удивился, когда к ним подошла официантка. Когда он служил «срочную», в их автобате такого не было.

– Катя, нам бы чего‑нибудь перекусить по‑быстрому, – попросил лейтенант.

– Обед уже прошел, первое закончилось. Остались котлеты с макаронами и компот.

– Неси!

Они не спеша поели. Лейтенант был хмур, молчал, о чем‑то думал, потому как взгляд его был отсутствующий.

Не успели допить компот, как в столовую вошел капитан в армейской форме. И поскольку в зале были только Тихон и лейтенант, к ним он и подошел:

– Здравия желаю! Разрешите?

– Присаживайтесь. Только предупреждаю, первого блюда уже нет.

Капитан засмеялся:

– Я не обедать пришел – за помощью. Мне технари сказали – У‑2 на стоянке ваш стоит?

– Так точно, нашей отдельной эскадрильи. После бомбежки один самолет и остался.

– Выручайте, мне в Тулу срочно надо!

Лейтенант побарабанил пальцами по столу, раздумывая. Пилот не он, но самолет его эскадрильи, и он сейчас старший.

– Мне в штаб армии, – продолжил капитан, видя, что лейтенант колеблется.

– Ладно, я не против.

– А топливо? – Тихон сразу понял, что предстоит новый полет, причем еще дальше от линии фронта.

– Я с техниками договорюсь! – заверил капитан.

– Ну, если так – удачи… – сказал лейтенант.

Транспортное сообщение в первые месяцы вой‑ны было плохим. Дороги забиты эвакуирующимися, беженцами, отступающими частями. Поезда шли вне расписания, редко и заполнены были так, что люди теснились в тамбурах и ехали даже на крышах. И потому самолет для капитана был наилучшим выходом.

Тихон тоже встал, но несколько замешкался. Автомат висел на спинке его стула – брать или нет? Оружие не его, лейтенанта, хотя у того на ремне кобура с пистолетом.

– Забирай, – видя его нерешительность, кивнул лейтенант.

С оружием Тихон почувствовал себя увереннее, хотя зачем пилоту тихоходного самолета личное оружие? Ну, пистолет бы не помешал, а еще лучше – пулемет бы на турели в кабину самолета поставить. Но такие появились позже, когда стали выпускать У‑2ВС. Сначала на нем устанавливали пулемет ПВ‑1, фактически – «максим» с воздушным охлаждением, а потом ДА – «Дегтярева авиационный», или ШКАС калибром 7,62 мм.

Когда они подошли к стоянке, капитан договорился с технарями, самолет заправили маслом и бензином и сняли маскировочную сеть.

Тихон спохватился, что карты нет. Получать ее надо в штурманской, но как туда соваться, если его никто там не знает и документов нет? Решил лететь вдоль железной дороги. Ориентир хороший, не заблудишься.

Капитан уже забрался в кабину и пристегнулся ремнями.

Тихон открыл бензокран и дал отмашку механику. Тот стал проворачивать винт, потом крикнул:

– Контакт!

Тихон включил тумблер магнето.

– Есть контакт!

Механик резко рванул лопасть винта, и мотор ровно зарокотал.

Странно было Тихону слышать этот звук. На современных поршневых самолетах – даже на дельтапланах – обороты большие, по 5–6 тысяч в минуту, а тут по тахометру на холостых – 400, на максимальном – 1700. И моторы тихоходные, и топливо низкокачественное… На таком бензине современный мотор не заводится вообще, почти керосин.

Тихон вырулил к месту старта. Поскольку ВПП была пустой, выпускающий сделал отмашку флагом – взлет разрешен. Пилот дал газ, короткий разбег, всего одиннадцать секунд, – и У‑2 в воздухе.

Тихон набрал высоту в триста метров. Внизу свои, обстрела быть не должно, да и видимость отличная, как говорят летчики – миллион на миллион.

Он нашел железнодорожные пути: рельсы под солнцем поблескивали и служили хорошим ориентиром. Тихон держался правее дороги.

Внизу промелькнуло Ярцево, через четверть часа – Сафоново. При такой скорости через полчаса должна показаться Вязьма.

Тихон был слишком сосредоточен на управлении самолетом и отвлекался только на железнодорожные пути, чтобы не удалиться и не заблудиться. Кроме того, боевого опыта у него не было совсем. В зеркальце заднего вида он не смотрел, да и вообще назад не оборачивался. И это было его серьезной ошибкой, поскольку в боевых условиях летчики постоянно наблюдают за задней и верхней полусферами – опасность подстерегает именно оттуда.

И проворонил! Одна дымная трасса пронеслась рядом, вторая зацепила край крыла. Тихон еще отреагировать не успел, как сзади раздался быстро нарастающий рев авиадвигателя, и над тихоходным самолетиком пронесся Ме‑109Е.

Впервые немцы применили «мессер», прозванный за свой узкий фюзеляж нашими летчиками «худым», еще в Испании, в 1937 году. Тогда на стороне Франко воевали первые модификации этого истребителя – С и Д, с двигателем ЮМО. Наши И‑15 и И‑16, под управлением советских летчиков воевавшие на стороне республиканцев, тогда проявили себя неплохо, показали себя достойными противниками «мессерам».

Немцы рассматривали Испанию как боевой полигон. Они постоянно меняли летный состав, позволяя люфтваффе набрать опыт.

Из итогов боев Вилли Мессершмитт сделал правильные выводы, поставил на истребитель мотор «Даймлер‑Бенц» в 1100 лошадиных сил. Он значительно усовершенствовал самолет, установив 20‑миллиметровую пушку, улучшив аэродинамику, и к началу войны с Советским Союзом немцы получили лучший истребитель и опытных пилотов.

Наше же руководство успокоилось. Раз советские И‑16 бьют немецкие истребители, чего же лучше? Да еще опытные пилоты, воевавшие в Испании, попали под волну репрессий, и «золотой фонд» летчиков был уничтожен.

Мы вступили в войну с устаревшими моделями самолетов и летчиками, не нюхавшими пороха. Достаточно сказать, что «мессер» превосходил И‑16 в скорости на полторы сотни километров и имел пушку. И‑16 Поликарпова был тихоходен, очень строг в управлении, и совладать с ним мог только летчик высокой квалификации, тогда как «мессер» был прост в управлении и доступен летчику среднего уровня.

Только на тот момент Тихон обо всем этом не знал. Да и что он мог предпринять на архаичном тихоходном биплане, да еще не имевшем вооружения?

От мощной струи воздуха, рожденной пролетавшим рядом истребителем, У‑2 стало швырять. Тихон вцепился в ручку управления и инстинктивно сделал правильный шаг – он направил самолетик вниз. С трехсот метров до ста снизился за секунды.

«Мессер» заложил крутой вираж, явно желая одержать личную победу, однако разглядеть У‑2 на фоне леса не смог и удалился на запад.

Случай, едва не приведший к трагедии, сразу многому научил Тихона. Во‑первых, не стоит днем подниматься высоко, лучше идти на бреющем полете. А во‑вторых, нужно постоянно крутить головой, тогда есть шанс выжить.

Но для Тихона сейчас вставала другая проблема: он потерял из вида железнодорожные пути, под ним был лес. Единственное спасение – компас. И он направил самолет курсом девяносто. Рано или поздно, но к каким‑то характерным признакам он выберется, и лучше – к железной дороге.

Через четверть часа лес закончился и показалась железная дорога, по которой паровоз тащил грузовой состав.

Тихон обрадовался – хоть какой‑то ориентир.

Впереди показалась станция.

Тихон сбавил скорость до самой малой и снизился. Успел прочитать на здании станции название – «Исаково». Выходит, Вязьма осталась позади? Проклятый «мессер»! Но теперь хоть ясно, где он находится.

Вдоль путей Тихон полетел на юго‑восток и миновал Мичуринск. Теперь‑то он и в зеркало смотрел, не висит ли на хвосте истребитель, и головой во все стороны крутил, аж шею воротником натер.

Через час полета стало смеркаться, солнце садилось, и Тихон забеспокоился. Если стемнеет, а он все еще будет находиться в воздухе – плохо. В темноте не отыскать площадки, и посадка – гибель.

Вдали еще были видны заводские трубы, освещенные солнцем, а в низинах уже темно.

Лететь оставалось километров десять, когда двигатель вдруг чихнул, а затем заработал ровно. Только этого Тихону не хватало! Он бросил взгляд на приборную доску – показатели в норме. Давление масла – четыре атмосферы, температура масла – девяносто градусов. Остро не хватало указателя уровня топлива, он появится на более поздних модификациях самолета.

Тихон стал набирать высоту. Случись – мотор остановится, можно пилотировать, у биплана качество хорошее. Качество летательного аппарата – это способность планировать без работающего двигателя с километра высоты.

Только он набрал восемьсот метров, как двигатель остановился, словно отрезал. Стал слышен свист ветра в расчалках, и некстати закричал капитан в задней кабине:

– Зачем мотор выключил?

Тихон не ответил. На самолете он планировал впервые и, как тот себя поведет, не представлял. Вцепившись в ручку, он просто смотрел вперед – там, в лесу, виднелась обширная поляна. Туда он и решил садиться, других вариантов все равно не было.

Самолет держался в воздухе устойчиво, планировал, медленно теряя высоту.

Вот и поляна. И вдруг из леса – красная ракета, запрещающая посадку. Да разве взлетишь с неработающим двигателем?

Немного резковато Тихон потянул ручку на себя, самолет «скозлил», подпрыгнул на основном шасси, пробежал немного и опустил хвост. Слышно было, как он шуршит по траве.

Тихон перевел дыхание, кровь от напряжения стучала в висках. Слышно было, как в задней кабине капитан отстегнул привязные ремни.

Сил выбраться из кабины у Тихона не было, и он сидел неподвижно, мокрый от пота.

Из леса раздался крик:

– Всем сидеть на месте, самолет не покидать!

– Чего они там, сдурели? – пробормотал капитан.

Пока садились, стемнело. Лес выделялся черной полосой, но от него в сторону самолета кто‑то шел. Шел медленно и осторожно: шаг – остановка, еще шажок – и опять остановка.

Невидимый в темноте человек снова закричал:

– Не выходите!

Капитан уже обратился к Тихону:

– Мы что, на секретную базу сели?

– Понятия не имею. Бензин у меня закончился, я увидел поляну и сел.

– Вот оно что! А я еще удивился: Тула – вот она, а ты на посадку…

Стал виден смутный силуэт справа. Невидимый человек громко сказал:

– Как вас угораздило сесть на минное поле?

Тихона холодный пот пробил, а капитан так и плюхнулся на сиденье, с которого уже было поднялся.

Человек подошел к самолету, и Тихон увидел в его руках миноискатель.

– Вы что, ракету красную не видели?

– Видели, – ответил он. – Но у нас бензин в баке закончился, выбора не было.

– А, тогда понятно… Повезло вам, все поле в противотанковых минах. Сидите пока, я вокруг про‑верю.

Человек поводил миноискателем под фюзеляжем, у шасси.

– Можно, выбирайтесь. К лесу идти за мной, след в след.

Мина под колесами самолета могла сработать, все‑таки вес у самолета больше, чем у человека. А вот под весом человека – вряд ли, для пехоты есть свои мины.

Но капитан и Тихон были порядком испуганы и шли за незнакомцем осторожно, буквально в затылок ему дышали. И только когда зашли под деревья, перевели дух.

– Фу, добрался! – Капитан вытер лоб рукавом гимнастерки. – До Тулы далеко?

– Пару километров до поселка Горелки, а там трамваем, если он еще ходит.

– Товарищ капитан, – забеспокоился Тихон, – а с самолетом как же? Топливо мне нужно, утром на ближайший аэродром перелететь. И бросить его я здесь не могу.

– Мне сейчас срочно в штаб, все остальные вопросы буду решать позже. Будь тут.

– Так точно!

Капитан поправил командирскую сумку и зашагал в сторону поселка.

Тихон уселся на землю и оперся спиной о дерево. Ноги его уже не держали, настолько полет напряженный выдался. Сначала истребитель обстрелял, потом бензин кончился – уже когда город виден стал. Затем стемнело, и в завершение всех его злоключений – посадка на минном поле. Многовато для одного полета. Выкрутиться удалось, но и сейчас его еще трясло. Не зря говорят – новичкам, пьяным и дуракам везет.

Человек с миноискателем присел рядом:

– Вы откуда такие?

– Из Смоленска.

– Да ну?! И как там?

– Бои тяжелые, но наши держатся.

– Сдюжим! Наполеон вон Москву занял, а убег все равно. И Гитлеру шею свернем.

– Поле зачем минируете?

– Приказ был. Давеча один самолет тоже сесть пытался, да ракету красную увидел и улетел.

– Кабы не бензин, я бы тоже мимо пролетел. Взлетать теперь как?

– Утром придумаем что‑нибудь.

Самолет за Тихоном не числился, но он уже чувствовал ответственность за него, даже уважение. Сначала он его всерьез не воспринимал, уж больно древний. Биплан, смешные расчалки крыльев, полотняная обшивка – того и гляди развалится. А ведь из всех передряг с достоинством вышел и его с капитаном спас. Нет, не бросит он У‑2 посреди минного поля… Хотя вот сейчас можно встать и уйти: он же в списках ни одного военкомата не числится, и документов нет. Пришел из другого времени или измерения, но провел тут день, и как будто всю жизнь прожил. Свой он, русский, и земля тут его. Враг жестокий и сильный пришел, значит – надо сражаться. В конце концов, он рядовой запаса, обученный и годный к строевой. Не в тылу же ему сидеть? Это он сейчас понял, осознал и твердо решил – будет сражаться. И в принципе уже начал. Хотел ведь в юности летчиком стать, но не получилось – по многим причинам. А сейчас удобный случай. После мотодельтаплана У‑2 – как следующая ступень в небо, самолет все же.

Понемногу он успокоился, прилег и уснул. В лесу тепло: июль, ветер слегка кронами деревьев шумит. К утру немного озяб и проснулся.

В паре метров от него спал вчерашний минер, обняв штангу миноискателя. На вид мужику все пятьдесят дать можно, волосы уже с проседью, а в петличках один треугольник. Тихон попытался припомнить, какому же это званию соответствует. Вроде младший сержант, но до конца он не был уверен.

Тихон сел и стал размышлять. Первым делом позавтракать бы, вторым – самолет заправить бензином и маслом. А лететь куда? И как после заправки взлететь с минного поля? То, что они сели и не взорвались, – удача редкая, везение, счастливый случай. Только дважды может не повезти.

Немного погодя проснулся минер:

– Ох, сморило! Доброго утра, товарищ летчик!

– Доброго, – кивнул Тихон. – Перекусить ничего нет?

– Сам бы поел, да нечего. Старшина должен утром привезти, если не забудет.

Раздался далекий гул моторов, причем сверху, и гул необычный.

Тихон вышел из‑под деревьев.

На большой высоте шли ровным строем бомбардировщики, да не наши, немецкие. На восток летят, бомбить.

Тихон спохватился: У‑2 на середине поля стоит и сверху виден отлично. Если немцы заметят и сбросят бомбу, все минное поле может сдетонировать. Мало не покажется: самолет в клочья разнесет, и осколками и его, и минера посечет.

– Вас как зовут?

– Младший сержант Басаргин!

Эка он официально…

– Нам бы самолет к деревьям подтащить, сверху видно как на ладони.

– Это верно. Только мины снимать придется.

– Их по‑любому снимать надо. Если бензин капитан привезет, мне же взлетать придется.

– У меня приказа не было мины снимать, – уперся минер.

– Да ты что, Басаргин! Военную технику бросить прикажешь? Да еще в исправном состоянии! На фронте ведь каждый самолет на особом счету…

– Тьфу, едрит твою! То ставь, то снимай!

– Метров сто мне надо, и развернуть. Сам видишь, лес впереди, мешать будет.

– Вот привезут бензин, тогда сниму.

– Это долго будет.

– Мины третьего дня ставили, дерн над ними пожух, потемнел уже. Если приглядеться, увидишь. Да и порядок расположения знаю. Сами мины снимать не буду, только взрыватели выкручу.

– Не бабахнет?

– Без взрывателя не опасно.

Только к полудню послышался звук мотоцикла, и прямо к ним через лес прикатил бравый капитан на мотоцикле с коляской. За рулем боец, капитан сзади него восседает, а в коляске – две канистры бензина.

– Раз обещал – сделал.

– Спасибо, товарищ капитан. Басаргин, снимай мины!

Тихон ухватил обе канистры. Тяжело, каждая по двадцать литров. Донеся их до самолета, забрался на центроплан. Пробка бензобака перед козырьком пилота, весь полет перед глазами маячила. Бензин из канистры Тихон осторожно перелил в бак, боясь пролить.

Мотоциклист, забрав канистры, укатил, а капитан довольно потер руки:

– Летим?

– А куда? Если в Смоленск, назад, то топлива не хватит. С полным баком недотянули, а сейчас приняли сорок.

– Надо же, не рассчитал, – озадачился командир. – Ну да главное – взлететь, а по ходу еще аэродромы будут – хоть в Калуге, хоть в Вязьме.

– Ага, нас там только и ждут…

– Если вы насчет бензина, то я договорюсь.

– Еще поесть бы…

– Ох! Забыл!

Капитан расстегнул командирскую сумку и достал из нее кольцо полукопченой колбасы и несколько кусков хлеба – все в пергаментную бумагу завернуто.

– Ты ешь, я в столовой подхарчился.

– Басаргин, иди сюда! – крикнул Тихон.

Когда младший сержант подошел, Тихон отломил половину кольца, поделил хлеб и протянул ему половину:

– Угощайся да товарищу капитану спасибо скажи.

– Спасибо…

Басаргин сразу же впился зубами в колбасу.

Тихон последовал его примеру. То ли потому, что проголодался, то ли потому, что колбаса была настоящей, без сои и других современных добавок, но она показалась ему очень вкусной. Запах дурманящий, аж слюни текут.

Угощение съели быстро.

– Ну что, Басаргин, как там с минами?

– Еще два десятка метров пройти, и можно взлетать.

Через полчаса полоса к взлету была готова.

– Басаргин, ты там веточку, что ли, в землю воткни, чтобы я направление видел, в сторону на мины не свернул невзначай.

Когда младший сержант вернулся, втроем они приподняли хвост и развернули самолет на месте. Капитан забрался в заднюю кабину.

Тихон провернул винт и поставил его в положение компрессии.

– Басаргин, помоги. Как я рукой из кабины махну, крутани винт резко. Только руку сразу убери и сам в сторону…

– Понял.

Тихон взобрался в кабину, пристегнулся ремнями и дал сигнал.

Басаргин рванул за винт и сразу метнулся в сторону.

Мотор заработал. Лето, тепло, хороший мотор с полоборота заводиться должен.

Тихон погонял двигатель на малых оборотах. Газу давать нельзя, колодок под колесами нет.

Когда стрелка указателя температуры масла дошла до сорока градусов, он дал полный газ, и самолет пошел на взлет. Подпрыгнув на кочках, У‑2 взмыл в небо.

От Тулы, которая теперь была за спиной, в сторону Москвы тянулась железная дорога. Вдоль нее Тихон и направил самолет. Небо непрерывно оглядывал, в зеркало назад смотрел, учитывая предыдущий опыт.

Через полчаса лету от железнодорожной ветки появилось ответвление влево. На запад пошло, на Калугу. Тихон туда повернул.

Еще через полчаса легкой болтанки он увидел аэродром и на нем – наши И‑15 «Чайка». Так он и приземлился – у посадочного «Т», зарулил на свободную стоянку.

– Товарищ капитан, вы бензин достать обещали…

Когда капитан ушел, Тихон подошел к механикам, поздоровался.

– Хлопцы, где у вас штурманская?

– А вон, где «чулок» висит. Там метеоролог и штурман полка.

Тихон направился туда: надо было добыть полетную карту, сколько можно вдоль железной дороги летать…

Напустив на себя серьезный вид, он открыл дверь дома и поздоровался.

– Мне бы карту…

– А вы, товарищ, из какой эскадрильи? Что‑то я вас не припомню…

– Из отдельной эскадрильи связи. На вашем аэродроме пролетом, а карты местности к западу от Калуги нет.

Штурман хмыкнул, но карту дал.

Тихон поблагодарил, а выйдя, спросил у проходящего техника:

– Где у вас вещевой склад?

Техник показал рукой.

Тихон и тут решил действовать решительно, даже нахраписто. Представившись пилотом самолета связи, потребовал летный планшет – сумку плоскую, с прозрачной стороной из целлулоида тонкого. Удобно: карта в сумке, а кусок местности видно хорошо. В полете карту без планшета на колене не разложишь, ветром сразу порвет.

Планшет ему выдали.

Тихон тогда и вовсе обнаглел, летные очки потребовал. И очки ему выдали. Он был доволен – прибарахлился немного.

Когда он подходил к стоянке, от нее уже отъезжал бензовоз.

– А я уж думал, куда это пилот запропастился? Пришлось механику пачку папирос отдать, чтобы заправить помог.

– Вот спасибо, теперь точно доберемся.

Механик и винт помог провернуть, и мотор запустить.

Тихон вырулил к старту. А стартер – человек с флажком – был удивлен: команды на вылет начальник штаба или руководитель полетов ему не давал, однако отмашку дал. Самолет не их полка, пусть летит.

Уже недалеко от Смоленска им попалась пара немецких истребителей. Но они прошли встречным курсом и на значительно большей высоте. Не заметили У‑2 или решили не отвлекаться от выполнения своего задания, только атаковать не стали.

Тихон благополучно приземлился на аэродроме, с которого взлетел вчера.

Капитан попрощался и ушел, а Тихон снова начал раздумывать: где лейтенанта вчерашнего искать, если он ни должности, ни фамилии его не знает? Решил держаться рядом с самолетом. На аэродроме У‑2 всего один, да и номер его лейтенант запомнить должен – на борту фюзеляжа крупно «09».

Но за весь день лейтенант так и не появился.

Чтобы не остаться голодным, Тихон поплелся в столовую ужинать. Каша с тушенкой и чай с бутербродом подкрепили его силы. И тут дошло: лейтенанта надо ждать именно у столовой, а не на стоянке. И если командир здесь, он обязательно появится.

Спал Тихон на стоянке, под крылом самолета.

Рано утром механики начали прогревать двигатели, и воздух сотрясался от рева десятков моторов. Все‑таки у «ишаков» мотор в четыреста сил и ревет соответственно.

Посвистывая, Тихон пошел в туалетно‑душевую. Там была умывалка – длинная труба с отверстиями. Просто и незамысловато, но одновременно может умываться до двух десятков человек.

В столовой уже было много народу. Немцы делали налеты бомбардировочной авиацией с утра, и истребители готовились к отражению атаки.

Тихон позавтракал и сел в угол за пустой стол, чтобы видеть вход.

Лейтенант заявился около восьми утра, из чего Тихон сделал вывод – командир не из пилотского племени, а политработник или штабист. Он тут же подскочил к нему и вытянулся:

– Товарищ лейтенант, ваше задание выполнено, вчера вернулся на аэродром.

– Какое задание? Ах да, с капитаном… Только я вам не командир.

– Как же, – растерялся Тихон, – я же вывозил вас с аэродрома за Смоленском…

– Вывозил, – кивнул лейтенант, – но не столько меня, сколько знамя и документы.

– Вот о документах я речь и веду. Вы же помните, бомбили нас сильно, у меня все документы сгорели. Красноармейская книжка, продовольственный и вещевой аттестаты, денежный, и форма тоже. В одном комбинезоне остался. Только вы помочь можете, здесь меня не знает никто. А без документов, сами понимаете, я никто.

– Да, сложное положение. Бомбежка сильная была, людей много погибло. Так ведь и эскадрилья перестала существовать, ждем приказа о расформировании. Ладно, попробую, что смогу.

Но оказалось, что лейтенант смог многое. Среди документов, которые он привез в вещмешке, были чистые бланки и печать. Лейтенант заполнил красноармейскую книжку, благо они без фото были, а также вещевой и продовольственный аттестаты.

– А денежный аттестат я не могу тебе выправить. Это прерогатива начфина, а он погиб. Мне и за это влететь может, да что уж теперь… эскадрильи нет, как нет и самолетов.

– И куда мне теперь? Самолет исправен, пилот перед вами… Бросить вверенную мне технику я не могу.

– Экий ты, братец, докучливый. Я сам здесь человек временный, на птичьих правах. Хорошо, идем к начальнику штаба, пусть подскажет, как быть.

Они прошли по коридору, лейтенант постучал в дверь и вошел в кабинет. Тихон остался за дверью. Буквально через несколько минут лейтенант отворил дверь:

– Зайди.

Тихон шагнул через порог, вытянулся по стойке «смирно» и четко сказал:

– Здравия желаю!

Начальство любит, когда все по уставу.

За столом сидел обритый наголо, по моде тех лет, майор с голубыми петлицами на гимнастерке.

– Самолет цел?

– Так точно.

– Формуляр его где?

– На разбомбленном аэродроме остался.

– Значит, у нас в полку служить хочешь?

– Хочу.

– Похвально! Нам самолет для связи нужен. Было в дивизии звено связных самолетов, да ни одного не осталось.

Майор позвонил по полевому телефону:

– Сырцова ко мне.

Лейтенант, видя, что дело уладилось, поднялся с табуретки:

– Разрешите идти?

– Идите.

В кабинет вошел воентехник.

– У нас пополнение, самолет У‑2, представляю его пилота. Выделите стоянку, механика, ну – бензин, обслуга, само собой…

– Слушаюсь.

– И еще: место в казарме покажи, человек новый.

– В какую эскадрилью определить?

– Ни в какую. Мне и командиру полка подчиняться будет.

– Так точно.

Сырцов провел его в казарму, показал койку:

– Твоя будет. Что еще надо?

– Шлем, краги, сапоги, личное оружие…

– А ты откуда прибыл, что ничего нет?

– Из‑под бомбежки. Едва успел взлететь, в чем был. Нет теперь нашей эскадрильи, лейтенанта со знаменем вывез.

– Боевой товарищ, значит. Хорошо, идем покажу.

Через полчаса Тихон уже выглядел как заправский летчик. Сырцов и с механиком его познакомил.

– Потери в полку большие, половина самолетов и треть летчиков. Свободных механиков полно.

Механик крепко пожал Тихону руку:

– Иван Хлыстов.

– Тихон Федоров, – ответил на рукопожатие Тихон.

– Так это твоя «девятка» на дальней стоянке стоит? – спросил механик.

– Моя.

– Тогда пойду знакомиться… Сколько часов налета после техрегламента?

– Тридцать, – соврал Тихон – откуда ему было знать?

Он направился в казарму. Сегодня для него вылетов не будет, надо отоспаться под крышей. Похоже, жизнь в другом измерении начала налаживаться.

Только он уснул крепко, как в казарму гурьбой ввалились летчики, вернувшиеся с задания. Они были взбудоражены, не остыли от недавнего боя и говорили громко.

– Я ему в хвост зашел и только в прицел поймал, а сзади «худой» на хвосте! Очередь дал, сволочь, у меня от обшивки на крыле клочья полетели. Пришлось с переворотом вниз уходить.

– А я по «бомберу» из пулеметов луплю, а он летит как заговоренный. Пушки на «ишаке» не хватает.

– Да тихо вы, черти, человек спит!

Но разве можно спать при таком гомоне?

Тихон проснулся сразу и слушал разговор с закрытыми глазами. В душе он позавидовал этим ребятам: люди воюют, стреляют во врага… Обидно стало. Но одновременно понимал – не дорос он до уровня этих летчиков. Только‑только самолет осваивать стал, опыта нет, и, пересади его на истребитель, собьют в первом же бою. Авиационным вооружением пользоваться не умеет, приемы воздушного боя не знает, высшим пилотажем, вроде «бочек», «мертвой петли», иммельманов, не владеет. И кто он после этого? Неумеха!

Тихон стиснул зубы. Надо учиться, иначе он так и будет летать на У‑2, пока «мессер» не собьет. У немцев преимущество в скорости и оружии, стало быть, противопоставить им он может только мастерство владения машиной, хитрость и осмотрительность. А там уже можно будет и дальше расти. Не всю же вой‑ну – долгие четыре года – ему возить порученцев с секретной почтой.

Решив так, он поднялся с железной кровати – выспаться ночью успеет – и направился в штаб. Видел он в коридоре на двери табличку «Зам. командира полка по летной подготовке».

Постучав и получив ответ, вошел.

– Пилот самолета связи Федоров! – представился Тихон.

Сидевший за столом старший лейтенант уди‑вился:

– Я вас не вызывал.

В комнате было накурено, хоть топор вешай.

– Мне бы книжечку такую, по фигурам воздушного боя, – попросил Тихон.

– Ты же на У‑2, зачем она тебе?

– «Мессер» меня атаковал, хочу овладеть кое‑какими приемами.

– Хм, похвально. – Старлей посмотрел на Тихона с интересом, видимо, нечасто летчики спрашивали такую литературу. Конечно, они летные училища заканчивали, там все это изучали – им‑то подобные книжечки зачем?

Командир снял с полки книгу и протянул ее Тихону:

– Изучай. Что непонятно будет, спросишь. Ты из новичков? Вроде я раньше тебя в полку не видел.

– В отдельной авиаэскадрилье связи служил, пока немцы не разбомбили. Из всей эскадрильи один самолет целый остался.

– Сочувствую, потери и в самом деле большие. Наверное, в аэроклубе учился?

– Так точно!

– Желаю успехов! – И старлей, выйдя из‑за стола, пожал Тихону руку.

Весь вечер Тихон изучал картинки и знакомился с тактическими приемами воздушного боя. Пораньше бы ему эту книгу прочитать.

Изучив одну фигуру, он закрывал глаза и мысленно совершал движения ручкой и педалями. Стоит допустить ошибку, и можно потерять скорость и высоту на выходе из фигуры, а на малой высоте это грозит столкновением с землей.

Устав от чтения, он переключился на изучение карты. Зону полетов надо знать назубок, чтобы больше не летать вдоль железной дороги.

Стыдно временами становилось Тихону за свои досадные промахи, но опыта не было. Однако он горел желанием овладеть азами воздушного боя и когда‑нибудь влиться в строй боевых пилотов.

Все свободное время он штудировал книгу, изучал полетную карту. Летчики эскадрильи, жившие в казарме, вначале добродушно подтрунивали над ним, но комэск быстро их приструнил:

– Забыли, как сами желторотыми пилотами в полк пришли? Лучше помогли бы парню…

Насмешки прекратились, и в один из дней Тихона вызвали в штаб полка.

– Трудное задание поручаю тебе, возможно – смертельно опасное. Смотри. – Начальник штаба подвел его к карте на стене, прикрытой шторкой. Отдернув ткань, он ткнул в карту пальцем: – Вот деревня Малые Вязиги. Там, в окружении – наша дивизия. Надо приземлиться и передать пакет командиру. Знаю, на истребителе быстрее и сподручнее, но одна беда – там нет подходящей посадочной полосы. А для твоего У‑2 пятачок найдется. В случае если немцы собьют, уничтожь пакет, он ни в коем случае не должен попасть в руки врага.

Начштаба вручил ему засургученный пакет.

– Вылет немедленно, по готовности.

– Слушаюсь!

Тихон направился к стоянке, где его встретил механик. Они поздоровались.

– Иван, самолет к полету готов?

– Обижаете… Бензин под пробку, масло по уровню.

– Срочный вылет.

Пока механик снимал струбцины с рулей и элеронов, Тихон разложил карту на нижнем крыле и проложил маршрут по контрольным точкам. Сначала курсом триста десять, потом, после речной излучины, – характерный ориентир, двести семьдесят. Час лета, если не помешают обстоятельства.

Он забрался в кабину, механик провернул винт и установил его в положение компрессии.

– Контакт!

– Есть контакт!

Тихон щелкнул тумблером магнето, механик рванул винт и отскочил в сторону.

Мотор молотил на холостых, прогреваясь.

Тихон пристегнулся привязными ремнями. Плохо, что самолет явно из бывших учебных, сиденье без парашюта. Случись собьют, вся надежда только на то, чтобы посадить аппарат.

За спиной автомат ППД – еще лейтенанта. От истребителя им не отобьешься, но при вынужденной посадке может пригодиться.

Тихон посмотрел на приборы, дал знак механику убрать колодки из‑под колес и вырулил на старт. Тут же получил отмашку флажком и взлетел.

Высоту больше ста метров он не набирал. Сверху, с борта боевого самолета, его заметить трудно, а внизу свои войска, они стрелять не будут.

За характерный стрекот мотора немцы называли У‑2 «кофемолкой», «швейной машинкой».

Когда впереди стали слышны выстрелы орудий и показались дымы, Тихон набрал высоту в шестьсот метров – на такой попасть в самолет могут только из пулемета. Вообще‑то, фанерно‑полотняный самолетик легко сбить днем даже из обычного пехотного пулемета. Скорость мала, бронезащиты нет… На истребителях и то бронезащита есть.

Когда линия фронта, обозначенная на карте прерывистой красной линией, осталась позади, Тихон снизился. Не проглядеть бы излучину, над ней поворот. Не пропустил, углядел, повернул. Засек по часам время – через двадцать минут полета должны показаться эти самые Малые Вязиги…

Рядом с самолетом пронеслась очередь трассирующих пуль. Черт, немцы внизу! Тихон стал выписывать змейку, чтобы не дать пулеметчику прицелиться.

Внизу показались окопы, капонир со стоящей пушкой. Наши или немцы?

Похоже, село то, которое надо.

Он описал полукруг на малой высоте, всего полсотни метров. Уф!

На деревенской улице – броневичок со звездой на башне и крытая санитарная машина – с красным медицинским крестом на боковинах. Тихон даже марку броневика опознал – БА‑27. А главное – бойцы в обмундировании зеленого цвета, руками ему машут, приветствуют.

Тихон выбрал за околицей луг – хоть и невеликий, а места для посадки должно хватить. Истребитель бы тут точно не смог приземлиться.

При посадке самолет раскачивало на кочках, и Тихон с трудом выдерживал педалями направление.

Только он остановился, как заметил, что к самолету бегут наши красноармейцы.

– Здравствуйте, бойцы! – Тихон заглушил мотор и выбрался на крыло. – Мне бы комдива вашего…

– Мы проводим, товарищ летчик.

Двое бойцов довели его до избы, и Тихон вошел.

В тесной деревенской избе, превращенной в штаб, находилось несколько офицеров.

– Здравия желаю! Пилот самолета связи Федоров. У меня пакет для командира дивизии.

Из‑за стола с разложенной на нем картой тяжело поднялся полковник и протянул руку.

Тихон достал из‑за отворота комбинезона пакет.

Полковник изучил печати, вскрыл пакет и пробежал глазами текст на листке бумаги.

– Товарищ полковник, ответ будет? Мне вылетать пора.

– Пять минут. Конопко, доставь к самолету раненого. – И повернулся к Тихону: – Командир полка в грудь ранен, оперировать некому. А тут – оказия.

Полковник набросал на бумаге несколько слов и вручил ее Тихону. Тихон козырнул и вышел.

Санитарный грузовик уже стоял у самолета, в заднюю кабину его грузили раненого. Грудь его была замотана бинтами, сквозь них проступали кровавые пятна.

Тихон вздохнул – вдруг умрет в полете? Условия в кабине спартанские. Раненого транспортировать лежа надо, а тут – сиденье, продуваемое со всех сторон, и опасность обстрела.

Раненый был в сознании, но бледен. Тихон сам застегнул на нем привязные ремни.

– Бойцы, помогайте! Развернуть самолет надо…

Пехотинцы навалились дружно и под руководством Тихона развернули самолетик.

– Кто‑нибудь один, самый смелый, – к винту. По моей команде его крутануть резко надо. Главное – руку вовремя убрать.

Вперед вышел здоровенный детина, обросший недельной щетиной:

– Я крутану.

Двигатель завелся с полоборота, мотор еще остыть не успел. Сразу на взлет. Короткий разбег – и У‑2 в воздухе.

Набирая высоту, Тихон описал над деревней круг. Через пару километров – немецкие позиции, самолет оттуда видели и могут обстрелять. Пришлось делать и второй круг – скороподъемность у самолета плохая, на тысячу метров поднимается долгих семь минут.

Немецкие окопы миновал благополучно. Очень кстати облачность появилась, и Тихон вел самолет под самой кромкой облаков. Появятся немцы – он в облака успеет нырнуть.

Но у излучины реки облачность исчезла.

Тихон сделал поворот и стал снижаться. И очень вовремя, потому что через несколько минут его же курсом пролетели «Хейнкели‑111», сопровождаемые «мессерами». Правда, истребители сопровождения держались значительно выше «бомберов», и на фоне ясного неба Тихон видел их отчетливо, а вот немцы его не заметили.

Над немецкой передовой он набрал высоту и передовую миновал благополучно, а дальше – уже знакомые места…

Приземлившись на своем аэродроме, он подрулил к медпункту и заглушил мотор. Из медпункта выскочили сразу два санитара с носилками.

Тихон помог им вытащить из кабины раненого. Санитары унесли бедолагу, Тихон же направился в штаб и вручил начальнику штаба ответ комдива.

Прочитав ответ, тот сразу схватился за телефон, а Тихон направился в столовую. Время уже было далеко за полдень, и если в столовой что‑нибудь осталось, стало быть – повезло.

Первого не оказалось, зато макарон по‑флотски наелся, а компота и вовсе два стакана досталось. Наконец почувствовал себя довольным: не зря сегодня хлеб ел, помог армии.

У самолета уже крутился Иван, механик. Он издалека свой самолет узнал, и немудрено – в полку такой один. Однако встревожился не на шутку – почему У‑2 у медпункта? При осмотре обнаружил в задней кабине пятна крови. Вытер их ветошью, а сам на Тихона смотрит – не ранен ли…

– Да цел я, цел, – успокоил его Тихон. – Раненого вывозил…

– С передовой?

– Из немецкого тыла. Наша дивизия там окружена, с пакетом летал.

– Тогда я самолет на стоянку отбуксирую, чего ему тут стоять?

– Действуй.

Иван позвал механиков, подняли на плечи хвост самолетика и повезли аппарат к стоянке. Тихон же направился к казарме – устал он сегодня.

 

Глава 2

Пилот

 

Вавиацию попадали двумя путями. В военные летчики – через училища, в гражданские – через аэроклубы Осоавиахима, предшественника ДОСААФ. Был тогда призыв: «Молодежь – на самолет!» И поэтому в эскадрилье никто не удивился, что у Тихона нет военного образования, да и самолет У‑2 был самой распространенной машиной в аэроклубах. Опытные летчики, имевшие приличный налет на У‑2, после переподготовки пересаживались на истребители или вторыми пилотами – на бомбардировщики, а их место занимали молодые парни, только после аэроклубов.

В первые месяцы войны советская авиация понесла тяжелые потери в технике, которая большей частью была уничтожена на своих аэродромах, а главное – в пилотах. Часть летчиков тоже погибла на земле – бомбежки, авианалеты…

Здесь свою роковую роль сыграла синяя форма ВВС. Немецкие истребители, заметив среди отступающих людей в синей форме, расстреливали их целенаправленно. Другие пилоты погибли в неравных боях, поскольку авиатехника наша отставала по летным данным и вооружению от самолетов люфтваффе. Подготовить же летчика – дело долгое и трудозатратное. Необходимы учебные самолеты с двойной кабиной и дублированным управлением, летчики‑инструкторы, бензин. Только страна, имеющая большие ресурсы, могла справиться с этой задачей.

Видя, как упорно Тихон занимается самообразованием, комэск истребителей предложил ему помощь.

– Спроси у начштаба разрешения на полет. Позволит – слетаю с тобой, отработаю фигуры пилотажа.

Тихон уломал начальника. Тот сопротивлялся недолго, понимал – кадры растить надо. Опасался только, что безоружный самолет подловят вражеские истребители, тогда можно потерять сразу двух летчиков.

Взлетели. Комэск Осьмаков сразу взял на себя управление и начал набирать высоту. Они взлетели выше облаков, и комэск в переговорную трубу сказал:

– Облака землю имитировать будут. Если ошибку совершишь, то хотя бы не разобьешься. Начинаем с «бочки», показываю. Руки и ноги на управлении держи и движения запоминай. – И комэск совершил несколько «бочек» подряд.

У Тихона голова кругом пошла. То вверху небо, то внизу…

В этот момент комэск вывел самолет в горизонтальный полет.

– Понял? Повтори! Только порезче, в бою размазывать фигуру некогда.

Тихон стиснул зубы и совершил одну «бочку», вторую…

– Хорошо! А теперь – иммельман. Это половина «мертвой петли», только заканчивается она «полубочкой».

Самолет начал пикировать, потом задрал нос, встал колесами кверху и сделал оборот на сто восемьдесят градусов вокруг оси. Замысловато…

Тихон видел фигуру на рисунке, читал о порядке действий рулями. Только читать или видеть со стороны – это одно, а самому выполнять – совершенно другое. Однако повтор осилил…

– Еще два раза подряд, только за скоростью следи, – услышал он голос комэска.

Потом комэск показал ему, как выполнить скольжение на крыло.

– От очереди с «мессера» на хвосте – самый действенный способ, а лучше – с боевым переворотом на пикирование уйти. «Худой» на вертикальных маневрах сильнее, пробуй сам.

Тихон, как старательный ученик, выполнял все указания. Он как губка впитывал практические навыки, понимая, что все освоенное пригодится в жизни.

Комэск гонял его долго, пока наконец не объявил:

– На посадку пора. Ты что, за временем не следишь? Вот‑вот бензин кончится.

Они вышли к своему аэродрому, и самолет только коснулся колесами земли, как мотор заглох. По инерции они докатились до стоянки, и Тихон поблагодарил комэска.

– Не стоит, одно дело делаем. Будут трудности – обращайся, помогу.

Механик взобрался на центроплан, открыл пробку бензобака:

– Да он сухой, как арык в пустыне!

– Не ругайся, Иван, случайно получилось.

– За случайно бьют отчаянно! А если бы аэродром бомбили или еще что? Ни на запасной аэродром не уйти, ни даже на второй круг!

Механик был прав. К слову сказать, на последующих сериях У‑2 на приборной доске появился бензиномер, и летать стало безопаснее.

В 1941 году стал производиться У‑2 ЛНБ, или легкий ночной бомбардировщик. У двигателя подняли мощность на десять лошадиных сил, за счет чего увеличилась бомбовая нагрузка, поставили глушитель выхлопа, во второй кабине установили пулемет ДА или ШКАС – оба имели винтовочный калибр 7,62 мм.

Утром Тихона отправили с пакетом в Калугу. Он благополучно доставил пакет и возвращался на аэродром. Увидев кучевые облака, вознамерился уже в одиночку повторить фигуры высшего пилотажа, которые изучал вчера с комэском. Заняв высоту восемьсот метров, посмотрел в зеркало – чисто. Но все же обернулся назад: зеркало давало узкий сектор обзора, особенно вверх.

Ёшкин кот! Над ним с превышением метров пятьсот и этим же курсом шел немецкий истребитель Ме‑110. О двух моторах, с мощным пушечно‑пулеметным вооружением, он смахивал очертаниями на наш пикировщик Пе‑2 и был создан для сопровождения бомбардировщиков в дальние рейды, поскольку имел значительно большую дальность полета, чем одномоторный легкий Ме‑109.

С «немца» самолет Тихона заметили. Добыча легкая, фактически развлечение.

Истребитель сделал переворот через крыло и стал пикировать.

Тихон решил не испытывать судьбу и нырнул в облака. В сплошном тумане он повертелся несколько минут, опустился ниже кромки облаков – истребителя не было видно. И тут ему обидно стало: что же он от немца прячется как вор? Он на своей земле, а гоняют его, как борзая лису. Было бы оружие – можно было бы посостязаться. Но ничего, придет еще время, будет и на его улице праздник.

Этим же днем его вызвали в штаб полка.

– Опыт ночных полетов есть?

– Никак нет.

– Тогда рисковать придется. Вечером в самолет загрузят ящики с патронами, и надо будет сесть вот здесь, в чистом поле, – начштаба показал точку на карте.

– Так это же в немецком тылу!

– Правильно. Тебя кавалеристы встретят, груз заберут.

Ситуация на данном участке фронта складывалась странная. 19 июля десятая танковая дивизия немцев заняла Ельню. Под угрозой окружения оказались наши 16, 19 и 20‑я армии. Кольцо вокруг окруженных вот‑вот уже было готово замкнуться, и единственная связь была налажена по понтонной переправе в районе села Соловьево, в 15 километрах от Ярцева, через Днепр.

Переправу оборонял сводный отряд под командованием полковника А. И. Лизюкова. В то время на южном фланге 21‑я армия генерал‑полковника Ф. И. Кузнецова перешла в наступление.

63‑й стрелковый корпус под командованием комкора А. Г. Покровского успешно форсировал Днепр, занял Рогачев и Жлобин и двинулся к Бобруйску. 232‑я дивизия 66‑го стрелкового корпуса продвинулась на запад на 80 километров, заняла переправы на реках Березине и Птичи. 67‑й стрелковый корпус начал наступление в районе Старого Быхова. А 21 июля по тылам могилевско‑смоленской группировки немцев пошла в рейд кавалерийская группировка из трех дивизий.

Наступательные действия готовились в спешке, не были достаточно подготовлены и не имели резервов. Пять дивизий из оперативной группы Качалова попали в окружение и погибли под Рославлем. В дальнейшем подход свежих и полнокровных немецких пехотных дивизий из‑под Минска переломил ход сражения на смоленском направлении, и наши войска оказались в тяжелом положении.

Как раз на помощь кавалеристам и должен был вылететь Тихон.

– Мне что, ночью вылетать?

Ночью Тихон не летал никогда и потому сомневался – как ориентироваться? В нашем ближнем тылу, как и в немецком, соблюдается светомаскировка. Внизу ни зги не видно – ни ориентиров на местности, ни населенных пунктов. А днем лететь в немецкий тыл на тихоходном самолете опасно.

И начальник штаба принял соломоново решение:

– Рассвет в этих местах в четыре пятьдесят. Взлетай в четыре утра, по компасу выйдешь к нужной точке, а к тому времени рассветет.

– Но в четыре утра на аэродроме темно, полосы не видно!

– Умник нашелся! Как вырулишь в начало полосы, на пару минут прожектор включим. Тут уж не мешкай, свет на минуту‑две.

– Понял. А назад?

Начштаба вздохнул. Он получил приказ, который нужно было выполнять.

– Назад либо на бреющем уходи, либо, если это возможно, сиди там весь день. Замаскируй самолет, а взлетай вечером.

Тихон вышел из штаба полка в глубоком смятении.

Он может взлететь, найти конников – но целый день торчать в немецком тылу? Кавалеристы не будут стоять на месте, снимутся и моментально уйдут – как ему в случае опасности запустить мотор? Еще человек нужен.

Он пошел к стоянке – предупредить Ивана о вылете.

У самолета уже стояла «полуторка», и два бойца под руководством механика грузили в заднюю кабину ящики.

– Все, хорош! – остановил бойцов Иван. – У нас не «Дуглас». Вас не останови, весь грузовик перебросите. Я ящики веревкой перетяну, – обратился он к Тихону, – и завяжу морским узлом. Дернешь за конец – моментально развяжется. Плохо только, что центровка задняя получается. Да еще в полете бензин из бака вырабатываться будет.

Бензобак впереди, перед летчиком. Центровка для самолета очень важна. Неправильная – со смещением – может привести к аварии или катастрофе.

– А сколько положили?

– Я прикинул – сто двадцать килограммов.

Тихон разложил на крыле карту – надо было просчитать, хватит ли на обратный путь горючки. Двигатель потребляет тридцать пять литров бензина в час, стало быть, бака хватит на три с половиной часа полета при крейсерской, самой экономичной скорости.

Прикинув расстояние до точки встречи, Тихон умножил его на два – ведь надо было еще назад добираться. Получалось – на полчаса резерв есть. Немного, учитывая разные непредвиденные обстоятельства.

Наказав дежурному разбудить его в три часа, Тихон улегся спать. Однако ему не спалось. Первый вылет ночью, посадка в немецком тылу на неподготовленную площадку… А еще – вполне вероятная встреча с вражескими истребителями. И потому он волновался, переживал за благополучный исход операции, опасался не доставить патроны кавалеристам. О своей жизни он даже и не вспомнил… Опасно? Так наши летчики‑истребители рискуют больше, вступая в бой с немцами. А он кто? Всего‑навсего воздушный извозчик. Туда – пакет, а сюда – патроны. Винтик в огромной военной машине государства, потерю которого оно и не заметит, но который иной раз важен.

Он и не заметил, как сон сморил, а дежурный уже толкает:

– Вставай!

В казарме все спали, только у входа светила синяя лампа – для светомаскировки.

Тихон умылся холодной водой, сразу взбодрился и к стоянке направился уже быстрым шагом. Немного познабливало – то ли от предутренней свежести, то ли от нервного напряжения.

– Аппарат к полету готов! – доложил механик. – Мотор прогрет.

– Спасибо.

Тихон забрался в кабину. Темнотища, никакой подсветки приборной доски. Не приспособлен аппарат для ночных полетов. На стадии проектирования никто и предположить не мог, что учебный самолет будет эксплуатироваться ночью.

Но мышечная память не подвела. Он подкачал бензин – механик уже проворачивал винт.

– Контакт!

– Есть контакт!

Громко взревел в ночной тишине двигатель.

– Удачи! – крикнул Иван.

Тихон вырулил на старт – очень осторожно, видимость плохая. И вдруг вдоль ВПП – яркий свет прожектора. Сразу ручку газа вперед до упора. Секунды – и самолет в воздухе. Едва он оторвался от земли, прожектор погас.

В кабине гулял ветер, было прохладно, даже зябко, и Тихон пожалел, что не надел ватник.

Набрав высоту, он направил самолет на запад. Как посветлеет, он скорректирует курс по компасу.

Через полчаса полета на востоке стало сереть. Внизу промелькнула передовая – окопы, змеей вилась траншея, видны были воронки от бомб и снарядов. Огня никто не открывал: солдаты обеих сторон спали, и бдили только часовые.

Еще через четверть часа солнце поднялось над горизонтом, и Тихон повернул влево, по компасу. Положив на левое колено планшет с картой, он стал искать на земле ориентиры. Так, село, за ним река отблескивает. Нашел на карте ориентиры. Еще пять минут, и можно снижаться. Только бы не к немцам сесть! За прошедшую ночь ситуация могла измениться.

Он подобрал газ, мотор перестал реветь, и самолет начал плавно терять высоту. Уже сто метров… Впереди – подходящая площадка, но где же конники?

Тихон заложил вираж, встал в круг. Если внизу не будет кавалеристов, придется с грузом лететь назад. Ладно, он подождет минуту. Нет, пять – вдруг они просто не успели к месту встречи? Но и кружиться на одном месте опасно. Его самолет издалека виден, немцы могут догадаться о посадке и долбанут из пушек или минометов.

Далеко справа и слева, километрах в десяти, видны дымы, изредка слышны звуки пушечной стрельбы.

И в этот момент из‑за деревьев вылетел десяток всадников. Гимнастерки на них зеленого цвета, стало быть, свои. У немцев кавалеристы тоже были, хоть кавалерия считалась устаревшим видом войск.

Тихон убрал обороты до холостых, спланировал и приземлился. Это только сверху площадка ровной казалась, а на лугу кочки, неровности, и самолет на пробеге трясло и раскачивало. Но шасси крепенькое, рассчитано на грубую посадку, совершенную учениками, и потому выдержало.

Самолет остановился.

Тихон мотор не глушил, расстегнул ремни и выбрался на крыло.

Конники были уже рядом.

– Привет, бойцы!

– Здравия желаем, товарищ пилот!

– Забирайте ящики. – Тихон дернул за веревку, и узел развязался.

Он вынимал ящики из кабины и передавал их конникам. Те сразу крепили их за седлами. На одну лошадь, которая была в поводу, без всадника, погрузили сразу два ящика, связав их между собой.

– Все!

Кабина сзади была пуста.

– Товарищ пилот, пожевать ничего не найдется? – обратился к Тихону один из бойцов.

Но Тихон только развел руками. Неудобно стало, мог бы взять в столовой пару буханок хлеба, да вот не догадался.

– А письмо не возьмете? Все равно ведь к своим летите…

– С удовольствием, давай.

Боец достал из нагрудного кармана замусоленный треугольник и передал его Тихону.

– Сегодня же отдам! – заверил его Тихон.

Всю почту части сдавали в штаб, оттуда ее забирали военные почтовики. Письма просматривали цензоры и то, что им не нравилось, вычеркивали черной краской – нельзя было писать о дислокации части, вооружении.

Конники унеслись прочь.

Тихон был доволен. Задание он выполнил, теперь бы до аэродрома добраться. Большую часть пути сюда он преодолел по темноте, обратно придется лететь посветлу. Для зенитчиков и истребителей он – удобная мишень, тихоходная.

Тихон дал газу и взлетел. Набрав сотню метров высоты, прошел над кавалеристами, помахав им крыльями на прощание, и так же, на высоте сто метров, направился на восток. Он решил набрать высоту перед передовой, чтобы не сбили из стрелкового оружия. А на малой высоте сейчас безопаснее. «Мессеры» над своей территорией высоко летят, на двух тысячах метров, и заметить далеко внизу, у самой земли, маленький самолетик шансов у них мало.

Тихон часто поглядывал в зеркало и периодически оборачивался, следя за задней верхней полусферой.

Через четверть часа он увидел впереди и немного левее дым, а на земле – пожар. Ему стало интересно, и он подвернул немного.

Приблизившись, увидел, что на земле горит самолет. Огнем были охвачены крылья и фюзеляж, и виден был только руль направления с красной звездой. В огне и дыму даже модель самолета опознать было невозможно. А летчик – погиб или успел с парашютом выброситься? И кто его сбил – зенитки или истребитель?

Вдруг в сотне метров от горящего самолета Тихон увидел летчика – тот лежал в небольшой ложбине. Ранен? Или уже мертв?

Увидев самолет, летчик поднял голову и махнул рукой. «Знак какой‑то подает, – понял Тихон. – Но какой? Помощи просит или приказывает улетать?»

Тихон сделал широкий круг и километрах в пяти от места падения самолета заметил на грунтовой дороге три мотоцикла с колясками, направлявшиеся в сторону горящего самолета.

Решение пришло сразу – надо садиться и выручать летчика. Как бросить пилота – своего, советского, во вражеском тылу? Для сбитого летчика перспектива плохая – плен или смерть.

Тихон примерился, посадил самолет и подрулил к ложбине.

Летчик за посадкой наблюдал и, как только Тихон приземлился, выбрался из убежища. Бежать он не мог, так как подволакивал за собой правую ногу, на штанине – кровавое пятно. В руке он держал пистолет, видимо, принял решение в случае необходимости отстреливаться.

Тихон выбрался из кабины и побежал пилоту навстречу.

– Держись за шею!

Пилоту было лет тридцать, на петлицах гимнастерки – лейтенантские «кубари».

Добравшись до самолета, Тихон помог летчику забраться в заднюю кабину. Раненая нога пилота не слушалась, причиняя ему боль, и сквозь стиснутые зубы тот негромко матерился.

– Сам пристегнешься? – спросил его Тихон. – Немцы рядом уже…

– Обязательно!

Лицо у пилота было бледным – то ли от кровопотери, то ли от болевого шока.

Тихон забрался в свою кабину, дал газ, развернул самолет, подняв тучу пыли, и двинул сектор газа вперед до отказа. Почувствовались резкие толчки от колес, потом тряска пропала.

Они взлетели, и, набрав минимальную высоту, Тихон заложил вираж. Если продолжать набор высоты прежним курсом, он как раз на мотоциклистов выйдет, а у них пулеметы.

Дальше он летел уже крадучись, на бреющем полете, когда воздушным потоком от винта раскачивает верхушки деревьев. По такой цели, по авиационной мерке тихоходной, попасть трудно, слишком велико угловое перемещение.

Уже перед линией фронта Тихон набрал высоту восемьсот метров. На передовой были видны вспышки выстрелов, но из‑за рева двигателя и из‑за того, что выхлопные трубы рядом, звуков не было слышно.

За передовой снова вниз подался, к земле. Над своей территорией зениток и стрелкового оружия можно не бояться, лишь бы на истребители не нарваться.

Но обошлось. Полчаса лета – и аэродром. Тихон еще издалека увидел посадочное «Т», приземлился у полотнища, сразу подрулил к медпункту и заглушил мотор.

Из медпункта сразу проявились два санитара, пилота втроем вытащили из кабины и уложили на носилки.

– Погодите, – вдруг попросил летчик, и парни, уже готовые было взяться за ручки носилок, выпрямились. – Как тебя зовут, парень?

– Тихон Федоров.

– До смерти не забуду, спас ты меня. А я – Алексей Смирнов.

– Выздоравливай, может, свидимся еще. Земля‑то – она круглая.

Пилота унесли, и к самолету подбежал запыхавшийся Иван.

– Цел? – он осмотрел Тихона.

– А что мне будет? Раненого доставил.

И только тут Тихон обратил внимание, что самолетные стоянки пустые. Лишь у одного «ишака» со снятыми моторными капотами хлопотали технари.

Иван заметил взгляд Тихона.

– На вылете все. Три десятка бомбардировщиков немецких прошло – по докладу авианаводчика. Наши полетели на перехват.

Иван посмотрел на огромные наручные часы:

– Через пятнадцать минут должны возвратиться, иначе горючка кончится.

К самолету подошли свободные механики, подняли хвост и потащили У‑2 на стоянку. Взаимовыручка в авиации – первое дело.

Тихон же направился в штаб – доложить об успешном выполнении задания.

– Видел я, как ты сел. Раненого от кавалеристов вывез?

– Никак нет. На обратном пути наш сбитый самолет увидел, возле него – раненого летчика. Сел и забрал. Потом к медпункту подрулил.

Начальник штаба осмотрел Тихона с головы до ног, как будто в первый раз увидел.

– Из какого полка? Как фамилия?

– Лейтенант Смирнов. А полк не знаю, не до того было…

– Надо в дивизию доложить, чтобы там знали о судьбе пилота. А ты молодец, парень! Будет из тебя толк.

Тихон смутился. Хвалили на фронте нечасто, а его – так вообще в первый раз.

– Служу трудовому народу!

– Отметим в приказе. А пока отдыхай.

Тихон направился в столовую. Вылетал он ночью, позавтракать не успел и сильно хотел есть.

Но в столовой развели руками:

– От завтрака ничего не осталось, а обед еще не приготовили. Жди.

Однако Тихон ждать не стал и пошел в казарму. Чем ждать, лучше поспать. Уже сквозь сон он слышал, как ревели моторы садящихся истребителей. Однако, против обыкновения, вернувшиеся летчики не шумели и перипетии боя не обсуждали.

Проснулся Тихон к ужину и сразу обратил внимание на необычную малолюдность. Однако он списал ее на то, что пилоты ушли в столовую. Приведя себя в порядок, он направился туда и сам, но по пути свернул на стоянку.

Увиденное потрясло его – стоянка была наполовину пуста! Экипажи на вылетах или… О плохом думать не хотелось.

Народу в столовой тоже было немного, и только постукивание тарелок и вилок говорило о присутствии людей. Стояла тишина, почти никто не разговаривал, а если и говорили, то вполголоса.

Тихон не стал ни к кому приставать с расспросами, а, поужинав, отправился на стоянку.

Механики жили в землянках, рядом со стоянкой, и Ивана, техника своего самолета, он увидел сразу – тот сидел на бревне и курил самокрутку.

Тихон присел рядом:

– Ваня, что случилось? В столовой настроение похоронное.

– Так и есть. В полку потери огромные, половину самолетов за день потеряли. Кто‑то не успел с парашютом выпрыгнуть, летчики видели. Еще должны вернуться, кто на нашей территории сел. По двоим уже звонили в штаб, привезут на машине.

– Ничего себе! Я спал, ничего не знаю…

– Даже похоронить по‑человечески не удастся. Сам знаешь, что остается от летчика и самолета после падения и пожара.

Тихон был удручен. Потери в полку были и раньше, но одна‑две машины.

– Не в курсе, из‑за чего?

– «Худых» втрое больше было, чем наших, к «бомберам» подобраться не дали. Сам понимаешь, против «мессера» наш «ишак» не пляшет.

– Плохо. Но ничего, самолеты пришлют, пилотов…

– Прости меня, Тихон, дурачок ты. Красноармейца в пилота быстро не выучишь, да и самолет не винтовка. Заводы в эвакуации, а немцы, сам видел, прут. Посмотри по нашему полку: ни запчастей, ни моторных масел не хватает, с поврежденных самолетов, что под списание идут, детали снимаем.

Тихону стало неудобно: сморозил глупость, как пацан. Иван же продолжил:

– Завтра полк на другой аэродром перебрасывать будут, дальше на восток. До передовой полсотни километров, если немцы прорвутся – беда! А еще слушок прошел, что из двух полков один сольют.

– Небось брехня.

– У меня дружок в штабе, зачем ему врать? А давай помянем наших летчиков, героически погибших? Не побрезгуешь техническим спиртом?

Тихон кивнул. У механиков такой спирт водился, был дрянного вкуса, но выбора не было. У них и закуска нашлась – хлеб, сало, селедка.

Пили из железных кружек, в тесном кругу. Тихон полагал, что и летчики в казарме поминают друзей и боевых товарищей. С непривычки от спирта у него закружилась голова, сроду не употреблял он спиртного в таких количествах.

На утреннем построении объявили о передислокации полка. Аэродром теперь будет располагаться на семьдесят километров восточнее, под Кряково.

Начальник штаба рассказал о порядке передислокации: взлетать поэскадрильно, ведущий – штурман полка капитан Вялицын. Под конец зачитал приказ о присвоении пилоту Федорову воинского звания «ефрейтор» за спасение летчика из вражеского тыла.

После окончания построения летчики направились к стоянке самолетов. Те пилоты, что жили с Тихоном в одной казарме, подходили, хлопали по плечу, поздравляли. Большая часть летчиков имела звание «сержант» или «старший сержант», и только командиры эскадрилий имели офицерские звания. Это значительно позже все пилоты, вне зависимости от должности – рядовой пилот или командир звена, эскадрильи, – стали офицерами. И из летных училищ выходили младшими лейтенантами или лейтенантами.

Пока было время, Тихон пошел в штаб, где писарь сделал ему в красноармейской книжке запись, а на подпись командира полка шлепнул фиолетовую печать.

Вылетал Тихон последним, посадив в заднюю кабину Ивана. Правда, тот ухитрился под ноги чехол моторный бросить, а в фюзеляж за собой – инструменты.

– Не бросать же добро… А с наших тыловиков станется, бросят все на стоянке.

Механики с запасными частями, инструментами, как и прочий полковой люд, должны были отправиться на новый аэродром на грузовиках.

Перелет прошел спокойно. Тихон летел на бреющем, притерся у посадочного «Т», но Иван сразу указал на свободную стоянку:

– Давай туда. Место удобное: деревья высокие, крона густая – маскировка отличная.

Тихон зарулил, заглушил двигатель. Все оставшиеся в строю истребители полка уже были здесь. Сюда же днем ранее перебазировались остатки другого полка, тоже на «ишаках». Похоже, слухи о слиянии двух полков начинали приобретать зримое подтверждение, командованию и техническим службам проще, когда полк вооружен однотипными самолетами.

Штаб расположился в деревне неподалеку. Летный и технический состав в землянках, только для механиков землянки в полусотне метров, в лесу. А для пилотов – метрах в трехстах. Ранее тут аэродрома не было, картошку на поле сажали. Но землю укатали, землянки вырыли.

Тихон приметил на стоянке еще один У‑2 и пошел знакомиться с пилотом. Им оказался молодой мужчина лет тридцати. Что удивительно, он ходил, слегка прихрамывая.

Когда они познакомились, Виктор Аверьянов – так звали летчика – сказал:

– Ты не удивляйся, что прихрамываю, я здесь человек временный. Ногу повредил, когда на парашюте неудачно приземлился. Месяц‑два – и уйду в «бомберы». Я ведь на СБ летал, а сюда меня эскулапы перевели. Вам, мол, нельзя на скоростных самолетах летать.

– Понятно.

– Меня, боевого летчика, да на эту «этажерку»! Обидно!

– Так ведь временно… – попытался Тихон его утешить.

Новый знакомый также был в курсе слухов о слиянии двух полков в один, полнокровный. Потом речь зашла о полетах.

– Знаешь, Тихон, мне парни из эскадрильи связи сказали, что коли немец сзади налетает, лучше в сторону уходить, а не снижаться.

– Это почему?

– Немцы сначала издалека из пулеметов обстреливают – скорость‑то велика. Если промахнутся, времени исправлять ошибку нет. Так что удумали, суки! Над нашим У‑2 резко «горку» делают, и воздушным потоком от их винта на У‑2 крылья ломает. Самолетик‑то фанерный…

– И что?

– Не понял, что ли? И ты – камнем вниз. Амба! На легких ночных бомбардировщиках кресла уже под парашюты сделаны.

Все верно. Сейчас если собьют, весь расчет на то, что спланируешь. Высота невелика, а планирует У‑2 даже с неработающим двигателем превосходно.

Тихон был удручен услышанным от Виктора – противопоставить «мессеру» он ничего не мог.

Через два дня по всем эскадрильям объявили о слиянии двух полков в один, оба же У‑2 передавались во вновь формируемую отдельную корпусную эскадрилью, базирующуюся на этом же аэродроме. Для обоих пилотов У‑2 это было неожиданностью, но в армии приказы не обсуждают.

Каждый день на аэродром прибывали из полков или из тыла У‑2 разных модификаций. Один – санитарный, который мог загрузить в фюзеляж раненого на носилках, еще один – У‑2ВС, с пулеметом во второй кабине и наружной подвеской для бомб ФАБ‑50.

Пилоты, механики, техники и мотористы знакомились, и Тихон понял, что создают боевое подразделение для заданий.

Все пилоты были с опытом, и самым младшим из них по возрасту и званию оказался Тихон.

Но боевой опыт был не у всех. Один пилот был призван из Узбекистана, где летал в сельхозавиации, опыляя поля от вредителей. Да и призвали его со своим самолетом, только распылители для ядохимикатов сняли.

Три дня эскадрилью никто не трогал – механики готовили самолеты к полетам. Все они были изношены и требовали ремонта. А потом в штаб вызвали сразу троих пилотов. Как сообщил комэск капитан Нефедов, следовало произвести разведку в ближайшем тылу противника. Каждому из пилотов был выделен свой сектор.

– Понимаю, У‑2 – не самый подходящий самолет для разведки, – сказал в завершение инструктажа комэск. – Направляли уже истребитель и бомбардировщик – оба не вернулись с задания. Теперь у штаба армии надежда на вас. По сведениям партизан, к фронту проследовало несколько эшелонов с танками, главной ударной силой вермахта. Отыскать их – ваша главная задача. А уж там – дело наших бомбардировщиков.

К самолетным стоянкам возвращались молча, в задумчивости. Белым днем лететь во вражеский тыл – чистое безумие. У‑2 немцы сбивали и над нашей территорией, что уж говорить о вражеской? На малой высоте пехота может сбить этот самолет из обычного стрелкового оружия, и попадания одной винтовочной пули в мотор достаточно для катастрофы. А немного выше заберешься – истребители доконают. Только выбора не было.

Тихон разложил карту на крыле, отметил границы своего сектора, характерные ориентиры.

Все три самолета взлетели одновременно, но через десять минут полета их курсы разошлись.

Над своей территорией Тихон держал высоту триста метров, но перед линией фронта, хотя она была достаточно условна, поднялся до восьмисот.

На направлении немецких танковых ударов была настоящая передовая – с траншеями, капонирами с пушками. Но были участки – чаще всего заболоченные или лесистые, где не было ни наших, ни немецких войск. Танки там не пройдут, а без их поддержки пехота в бой не идет.

Сектор, выделенный Тихону, имел разные виды – поля, леса.

Для танка поле – самое желанное пространство для атаки. Но в поле танк, а тем более множество танков не спрячешь. Вот и приходилось думать, где искать Панцерваффе.

Для начала он снизился и в первую очередь облетел наиболее вероятные, по его мнению, места – это были лесные массивы с их опушками. На деревьях листвы полно, там танковый полк спрятать можно, но – увы…

Дважды Тихона обстреливали с земли из пулемета, но пока ему везло. Самолет‑то тихоходный – по его авиационным меркам, и для стрельбы по нему надо упреждение брать. Для этого на зенитных пулеметах специальные кольцевые прицелы предусмотрены, и скорострельность пулеметов высокая.

Все пули прошли позади самолета.

Тихон карандашом отмечал районы, где уже побывал. Скоро уже и топливо к концу подойдет, пора поворачивать домой. Отрицательный результат – тоже результат. Стало быть, танки в другом месте собирают в бронированный кулак.

Однако привлек его луг за селом Кобылкино. Вроде ничего подозрительного, кроме стогов сена. Только кто из селян в период военных действий будет сено в стога собирать? Колхозный скот на восток угнали, а у кого своя скотина осталась, так и одной копны хватит. К тому же было еще обстоятельство: километрах в пятидесяти – железнодорожная станция Ходосы. Удобно. Подогнал эшелон с танками, разгрузил и под стогами сена танки спрятал.

Тихон, заложив вираж, встал в круг. Никакого движения. Солдат не видно, никто по нему не стреляет. А ведь район сосредоточения танков зенитчики охранять должны!

Подозрения снять надо. Он должен убедиться, есть на лугу танки или нет. Штабу нужны достоверные сведения, а не его догадки.

Тихон направил самолет к станции, вернее – к дороге от нее. От Ходосов к Мстиславлю и дальше, к Хиславичам, фронт шел. Если танки шли, то именно по дороге, потому как через реки – тот же Сож или Лызу – мосты быть должны.

Даже сверху было видно, в каком ужасном состоянии грейдер. Тут и там воронки, сгоревшие автомобили. Дорогу явно бомбили немецкие войска при отступлении наших, а потом советские войска – наступающих немцев, потому что разбитые или сожженные автомобили были советских и немецких заводов.

От Хиславичей на север, к Кобылкино, тоже дорога, практически прямой большак. И весь изрыт танковыми гусеницами. Грузовик пройдет, и не узнаешь, а за танком или другой гусеничной техникой след всегда остается, даже на асфальте, не говоря уж о земле. Но вот что интересно – перед лугом следы обрываются. Куда же они девались? Танк – не самолет, не взлетит. Пока одно только ясно – замаскировали; скажем – пустили грузовик, а к нему ветки привязали. И танковый след в глаза уже не бросится.

В душе Тихона росло беспокойство. Сесть бы и проверить стога – хоть один, а боязно. Да и топливо осталось только до аэродрома дотянуть.

Так он и улетел назад. Путь не прямой выбрал, через передовую, а по‑над болотами и реками – так безопаснее.

А по прилете в штаб доложил о своих подозрениях, о следах гусениц, обрывающихся в неизвестность, о стогах сена.

– Ты мне тут загадки не загадывай, – повысил голос Нефедов, – что мне в штаб докладывать? Понимаешь, на направлении главного удара пушки надо успеть поставить, иначе оборону прорвут. А дальше до Москвы – только тыловые части, вроде ремонтников, связистов, госпитали, склады… Нас же с тобой под трибунал отдадут, если напортачим.

– Что же делать? – упавшим голосом спросил Тихон.

– Пусть заправят, и вылетай снова. Хоть из сапог выпрыгни, а узнай точно.

– Так точно!

Тихон отправился к стоянке. Там уже стоял бензовоз – Иван готовил самолет к вылету.

Тихон уселся в стороне. Что предпринять?

Иван, заправивший самолет бензином и маслом, подошел к Тихону, вытирая руки ветошью.

– Что пригорюнился, летун?

Тихон рассказал ему о ситуации.

– Это все? – удивился Иван. – Ну так нет ничего проще… Пальни из ракетницы в стог сена – оно же как порох вспыхнет. И сразу видно будет, есть ли под ним техника.

Тихон воспрянул духом:

– Где ракетницу взять?

– Да хоть в БАО.

БАО – это батальон аэродромного обслуживания. У них техника всякая – тягачи для транспортирования самолетов, автостартеры, запускающие авиадвигатели, бензовозы. На них же лежит охрана аэродрома – часовыми по периметру и зенитная. Тихон сам видел две счетверенные установки «максимов» недалеко от старта.

Он двинулся туда, нашел командира.

– Ха! Какие вопросы? Дам, конечно, и ракеты дам. Но только ракетницу потом верни, сам понимаешь – казенное имущество.

– Обязательно.

Ракетница, или, официально, сигнальный пистолет, была тяжелой, но однозарядной. У немцев были и двуствольные.

Старшина на складе спросил:

– Тебе ракеты какого цвета?

– Любого.

Обычно в ходу были зеленые, дающие сигнал к вылету, или красные, запрещающие посадку или объявляющие тревогу.

– Тогда я белые дам. У меня их шесть ящиков, и никто их не берет.

Тихон взял десять патронов, набив ими карманы. А пистолет в кирзовой кобуре подвесил на пояс, на ремень.

Вылетал он с уверенностью – теперь узнает точно. Летел через лес и болото на бреющем и так миновал передовую. Получилось – скрытно для немцев. У них радиосвязью все подразделения насыщены, причем пехота, начиная от командира роты и выше, запросто может напрямую связаться с авиацией, артиллерией, танкистами, дать целеуказание. Момент этот для Тихона важен – не вызовут истребителей. Конечная точка маршрута была известна, населенные пункты он оставлял в стороне.

А вот и луг с копнами сена. Великоваты стога для деревенских!

Тихон бросил управление – самолет и сам прекрасно держался в воздухе. Вытащив ракетницу из кобуры, переломил ствол и втолкнул патрон в патронник. Пистолет держал в правой руке, левой ухватился за ручку управления. Снизился до минимума – двадцать метров – и, пролетая рядом со стогом, выстрелил.

Белая звездочка горящей ракеты с шипением унеслась к копне.

Почти сразу пошел белый дым, потом стог ярко вспыхнул, и из него стали выскакивать танкисты в черной форме, а вскоре показался и контур танка.

Тихон зарядил ракетницу еще раз. Коль пошла такая веселуха, режь последний огурец!

Он уже заложил вираж, собираясь поджечь еще один стог, но лучше бы он этого не делал. С виду мирный до этой минуты луг со стогами окрысился пулеметным огнем. Палили со всех сторон, пули рвали полотняную обшивку крыльев.

Тихон резко отвернул в сторону. Теперь есть о чем доложить командованию. А здорово придумал Иван! Тихон ведь сесть хотел у стогов, проверить. И задание сорвал бы, и сам бы погиб либо в плен попал. Теперь бы еще до наших добраться.

С этим вышло сложнее. Он добрался до леса, посмотрел в зеркало заднего обзора и увидел две точки, довольно быстро приближающиеся. Пара немецких истребителей, получив по рации сигнал, жаждала догнать и сбить нахального русского.

Один истребитель остался на своей высоте, второй стал полого пикировать.

Тихон не отрывал взгляда от зеркала. Вот истребитель уже близко, сейчас откроет огонь.

Тихон качнул ручку управления в сторону, сработав элеронами на крыльях. Это был один из приемов, которым его учил комэск истребителей на старом аэродроме, – скольжение на крыло.

Дымная пушечная трасса пронеслась рядом, а следом, с ревом мотора, – истребитель. Близко совсем, Тихон отчетливо видел кресты на его фюзеляже и крыльях. А еще – нарисованный туз. Наверное, ас.

А сзади уже заходил в атаку второй «худой». Издалека, сволочь, из пулеметов шпарить начал.

Тихон нырнул вниз и шел прямо над деревьями – для истребителя такая высота опасна. Одно неверное движение ручкой – и на такой скорости ошибку уже не исправить.

Истребитель проскочил мимо – с разворотом и набором высоты. Теперь не отстанут, пока не собьют.

Тем временем в атаку уже заходил первый. Для немцев это развлечение. Отпора Тихон дать не может, самолет безоружен, и немецкие пилоты прекрасно об этом осведомлены.

«Худой» сбросил скорость, чтобы было больше времени для прицельной стрельбы.

Сделав «горку» и набрав немного высоты, Тихон взял ручку на себя, иначе не было возможности для маневра, то же скольжение на крыло требует хотя бы ста метров высоты. А истребители уже на хвосте; хоть и далеко, но дистанция стремительно укорачивалась.

«Мессер» открыл огонь, и Тихон снова применил этот прием, но на этот раз он уходил не влево, а вправо, и очередь снова прошла мимо.

От безысходности, от злости, от досады ли Тихон выхватил из кирзовой кобуры ракетницу – в ней еще был патрон, которым он не успел выстрелить по стогу. И, когда немец поравнялся с ним, выстрелил в его сторону.

Сбить из ракетницы самолет – любой, даже У‑2 – невозможно. Но ракета, пролетая немного выше фонаря кабины немца, испугала его. Находившийся в кабине пилот инстинктивно дернулся в сторону, а высота была мала. Задев концом крыла верхушки деревьев, «худой» рухнул в чащу. Оглушительный взрыв потряс окрестности, самолет Тихона сильно подбросило ударной волной.

Тихон поверить не мог. Расскажи кому – не поверят. Из сигнального пистолета сбить Ме‑109? Сказки!

Второй немец выстрела из ракетницы не видел и недоумевал, как это получилось, что его товарищ оказался сбит, а чертова «этажерка» – она же «швейная машинка», да просто недоразумение какое‑то – продолжает лететь.

Фашист явно обозлился. Он зашел сзади и издалека открыл огонь из пушки и пулеметов.

Тихон старался как мог. Он скользил на крыло, выписывал «змейку» – даже «бочку» крутанул. Но немец буквально не снимал пальца с гашетки. На крыльях У‑2 уже живого места не было, перкаль висел клочьями.

И тут удар, мотор мгновенно остановился, видимо, заклинило от попадания. А высоты – всего ничего.

Тихон инстинктивно потянул ручку на себя. Самолет задел хвостовым оперением, а потом и шасси верхушки деревьев. Раздался треск обламывающихся деревьев, хруст ломающихся шпангоутов фюзеляжа. Тихон и испугаться не успел, как по спине сильно ударило и он оказался на земле.

От смерти его спасло то, что сиденье вместе с ним от удара вырвало из кабины и швырнуло на землю. Причем удар приняла на себя спинка. И почти сразу в ушах – нарастающий рев истребителя, а потом – пулеметная очередь.

Надо срочно убираться от самолета, понял Тихон. Он завалился на бок и на четвереньках пополз в сторону.

Немцу показалось мало просто сбить его, он решил уничтожить беззащитный самолетик. Сделав несколько заходов, он расстрелял весь боекомплект. Самолет уже превратился в груду разбитой в щепы фанеры и рваного перкаля крыльев и фюзеляжа, но все никак не хотел гореть.

Так и улетел фриц, не увидев на земле полыхающего костра на месте падения «этажерки».

Тихон же, опираясь на дерево, поднялся. Где он, на чьей территории? Отстегнул и выбросил пустую кирзовую кобуру. Куда делась ракетница, он не помнил. Вытащил из своей кобуры штатный пистолет ТТ, передернул затвор. Надо идти, но сначала необходимо определиться, где восток. По мху на деревьях, по положению солнца он понял, где находится, и пошел в сторону наших.

Но далеко ли до передовой? И как перебраться через линию фронта? В случае если немцы обнаружат его, он решил отстреливаться до последнего патрона. Нет, до предпоследнего. Последний патрон оставить для себя и застрелиться. Лучше смерть, чем позорный плен. Мертвые сраму не имут. Жаль только будет, что он не успеет передать в штаб важные сведения. Обнаружил он танки‑то!

По лесу шел быстро, а на опушку вышел – и замер. Осмотреться надо.

Впереди – небольшая деревня, никакого движения в ней не видно, скорее всего, с приближением фронта жители ее покинули. В деревне могли быть наши, но могли быть и немцы.

Тихон простоял неподвижно около получаса и наконец решился. Пригнувшись, он побежал к деревне.

Ему осталось бежать метров тридцать, когда раздался окрик:

– Стой, стрелять буду!

– Свой я! – мгновенно остановившись и не оборачиваясь, отозвался Тихон.

– Руки вверх и ко мне!

Тихон сунул пистолет в кобуру. Личное оружие за ним числится, в красноармейской книжке номер записан. А утеря либо утрата оружия для бойца – позор.

Он подошел к крайней избе, откуда донесся окрик. Здесь у забора была вырыта стрелковая ячейка. Красноармеец наставил на него винтовку:

– Ты кто?

– Летчик я, наш, советский. Меня над лесом сбили.

– Хм, крутились тут два немецких самолета…

– Мне бы к командиру, сведения важные имею.

– К командиру отведу, пусть решает. Шагай вперед!

Боец шел сзади, почти уперев примкнутый к винтовке штык в спину Тихона.

Пилот обернулся:

– Ты со штыком поосторожнее…

– Разговорчики! – оборвал его конвоир, но на шаг отстал.

Сержант был в одной из четырех изб деревни.

– Ты кого привел, Изместьев?

– Из леса вышел, говорит – наш летчик, товарищ сержант.

– Документы!

Тихон полез в нагрудный карман и достал красноармейскую книжку. Сержант долго изучал ее, наконец вернул.

– Сержант, мне бы с полком связаться. Я разведку проводил, важные сведения имею.

– Рад бы помочь, да связи нет – ни телефона, ни рации. Изместьев, Николаева ко мне! Одна нога здесь – другая там.

Красноармеец убежал.

– И что там у немцев в тылу? – поинтересовался сержант.

– Танки собирают.

– Ну, это и без разведки понятно. На Москву прут. А только – накося выкуси! – сержант свернул из трех пальцев известную комбинацию и поднес ее к носу Тихона.

В избу вошли Изместьев и Николаев.

– По вашему приказанию прибыл! – доложил Николаев.

– Николаев, отведи летчика в роту. Связь ему нужна срочно.

– Так точно! Идемте, товарищ пилот!

Шли по грунтовой дороге.

– Тихо у вас, – заметил Тихон.

– Ага, уже две недели стоим. Самолеты – и наши, и немецкие – все время пролетают. А где сейчас фронт и что там делается, не представляем.

– Пока держимся.

Через двадцать минут бодрого хода они подошли к другой деревне, больше той, из которой вышли.

Николаев подошел к избе.

– Туточки командир роты. А я назад пошел.

– Нет, погоди, – остановил его Тихон. – Ты доложи, что тебя твой командир роты послал, а то как‑то нехорошо получается.

– Настоящего командира роты третьего дня осколком бомбы убило, за него старшина Ферзин, придираться начнет.

– Не начнет…

Оба вошли в избу. Здесь было жутко накурено, за столом у полевого телефона – старшина. Закончив разговор, он встал. Сразу было видно – из кадровых, гимнастерка как влитая сидит, ни одной морщинки.

– Товарищ старшина, я летчика привел. Он из леса вышел, говорит – сбили его.

– Молодец, свободен.

– Есть! – откозырял Николаев, повернулся и вышел.

Старшина попросил документы, изучив их, вернул.

– Бдительность надо проявлять. Слушаю, товарищ летчик.

– Связь с полком нужна, срочно.

– С дивизией попробую созвониться, а вот что касается вашего полка – даже не обещаю.

Старшина долго крутил ручку телефона, потом кричал в трубку:

– Дайте мне второго!

Ждать пришлось несколько минут, потом старшина вскочил с места:

– Здравия желаю, товарищ майор! Старшина Ферзин беспокоит. У меня тут сбитый летчик. Нет, наш. Говорит – связь со своим полком срочно нужна, важные данные имеет. Да, хорошо. Федоров его фамилия, отдельная эскадрилья связи. Так точно! – Старшина положил трубку.

– Садитесь. За вами транспорт пришлют. Курить будете?

– Не курю.

Старшина начал перебирать бумаги на столе, что‑то черкал карандашом.

Через полчаса у избы остановился мотоцикл, и в избу вошел пропыленный мотоциклист. На сером от пыли лице выделялись следы мотоциклетных очков.

– Здравия желаю! Это вас везти?

– Меня.

– Пойдемте.

Мотоцикл был без коляски, трофейный. Мотоциклист толкнул ногой кик‑стартер и уселся на си‑денье.

– Садитесь и держитесь за меня.

Водил красноармеец лихо, Тихон все время боялся свалиться на крутом повороте. Похоже, мотоциклист тормоза в принципе не признавал.

С грунтовой дороги они свернули на тропинку.

– Так короче! – обернувшись на мгновение, прокричал мотоциклист.

Полчаса, и мотоцикл лихо подкатил к одноэтажному кирпичному зданию. «Начальная школа», – прочитал про себя Тихон надпись на фанерном щите.

– Товарищ майор вас ждет.

У входа в школу стоял часовой, но он даже документов не спросил у Тихона.

Тихон вошел. Из какой‑то комнаты доносился стук пишущей машинки, раздавались голоса, и Тихон направился туда.

– Мне бы командира полка…

– Я командир, – повернулся к нему крепкого тело‑сложения мужчина лет сорока с бритой головой и усами а‑ля Ворошилов по военной моде того времени.

– Летчик Федоров, сбит. Имею важные сведения. Мне бы со штабом дивизии связаться или со своим полком.

– Дивизию дам, только не авиационную, а свою, пехотную. Устроит?

Вот незадача! Приказ на авиаразведку был из авиадивизии, в пехотной про него ничего не знали.

– Выручайте, мне на свой аэродром надо, под Кряково.

– Далековато! Но «сталинского сокола» выручим. Вы только пехоту поддержите, без танков и авиации тяжко бойцам.

Майор вышел на крыльцо и приказал мотоциклисту:

– Отвези товарища летчика в Кряково, на аэродром, и дуй назад!

И снова – бешеная гонка по разбитым дорогам. Полтора часа страха – и показался аэродром. Тихон даже при атаке «худых» так не боялся, как во время этой поездки на мотоцикле. О таких сейчас говорят «отмороженный».

У КПП он предъявил документы и сразу развернул мотоцикл, собираясь тут же возвращаться в штаб.

– Федоров! А мы тебя потеряли. Топливо у тебя давно закончиться должно.

– Сбили меня. Два «мессера» атаковали. Один погнался за мной и сам в землю врезался, зато другой расстрелял.

– Хорошо хоть сам живой остался. А самолет мы тебе найдем.

– Обнаружил я танки – под стогами сена.

– Как выявил?

– Из ракетницы в стог выстрелил, он и загорелся. Из сена танкисты выпрыгивать стали, и танк я сам видел. Немцы из пулеметов огонь по мне открыли, едва ноги унес.

– Молодец! Покажи на карте. Полагаю, немцы до утра дислокацию не поменяют. Второй‑то истребитель, что тебя сбил, доложил, поди, в штаб, разведчику‑де конец…

Тихон показал начальнику штаба на карте деревню, луг за ней.

– Объявляю благодарность! Отдыхай, заслужил.

Тихон отправился на стоянку – надо было сказать Ивану о потере самолета.

Иван же, увидев Тихона, бросился ему навстречу и крепко обнял.

– Живой! А я на часы смотрел. А как время вышло, в штаб бегал. Думаю, сел где‑нибудь, по телефону сообщат.

– Сбили меня, два «мессера». Самолету конец.

– Что самолет, что самолет?! Самолет ты новый получишь. Главное – сам живой!

Иван похлопывал Тихона по плечу, лицо его сияло. Видно было, что механик искренне рад возвращению Тихона.

Так Тихон стал «безлошадным», как называли летчиков, оставшихся без самолетов. Три дня он отъедался и отсыпался, слушал сводки Совинформбюро. Они не радовали: почти по всей линии фронта шли тяжелые оборонительные бои. Знал ведь, что до победного мая сорок пятого далеко, но все равно сердце щемило. Сколько бойцов в сырую землю ляжет, скольких не дождутся жены, матери, дети.

На четвертый день Тихона вызвали в штаб эскадрильи, и Нефедов приказал:

– Быстро собирайся. Наш У‑2 в Москву летит. Там самолет получишь, приказ уже есть. Иди в канцелярию, заберешь командировочное предписание.

Тихон даже Ивана предупредить не успел. Получив документы, он выскочил из штаба, когда увидел, что У‑2 уже выруливает со стоянки. Махнув пилоту рукой, Тихон подбежал к самолету и забрался в кабину.

Так неожиданно для себя он оказался на подмосковном аэродроме.

Таких, как он, там уже было с десяток, и каждый хотел получить новую машину как можно быстрее. Толчея, ругань… Но к вечеру все получили формуляры.

Самолеты были подготовлены к перелету, заправлены маслом и бензином. Разумнее было переночевать на аэродроме и вылететь утром, но на аэродроме базировался запасной авиаполк, и казарма была полной. С аэродрома – взлеты и посадки обучающихся, прямо вавилонское столпотворение… Здесь переучивали на новые истребители летчиков, формировали эскадрильи и полки, отправляя их в действующие части, на фронт.

Тихон резонно рассудил, что до сумерек он успеет добраться до Тулы.

Механик помог запустить двигатель, Тихон дал ему поработать для прогрева и взлетел.

Не успел он закончить вираж и лечь на свой курс, как на аэродром рухнул истребитель. Он заходил на посадку, и летчик, видимо, не рассчитал скорость и высоту, ударился шасси, скапотировал и вспыхнул. И все это – на глазах Тихона. У него даже мурашки по коже пробежали – нелепая гибель! А все из‑за того, что не было «спарок» – истребителей с двойной кабиной и управлением. Каждый летчик осваивал самолет сам, без инструктора. Заводы физически не успевали выпускать боевые машины, а фронт и Ставка требовали – нарастить выпуск! Не до учебных самолетов было, а расплачивались летчики… И такая ситуация была со всеми новыми истребителями – «МиГами», «ЛаГГами», «Яками». Впрочем, «МиГи» и «ЛаГГи» быстро сняли с производства, серьезной конкуренции Ме‑109 они оказать не смогли.

Весь полет до Тулы Тихон находился под впечатлением увиденной им катастрофы. Сел уже в сумерках. На чужом аэродроме его не ждали, пришлось клянчить бензин, масло, в столовой не оказалось ужина, и ему дали только чай с хлебом. Но Тихон и этому был рад: весь день провел голодным.

Зато радовался новому, с завода, самолету. На шкворне, в задней кабине, пулемет стоял, под центропланом – держатели для бомб, а под крыльями – направляющие для реактивных снарядов. Хотя в полку о реактивных снарядах слышали, никто их не видел.

Самолет был в модификации У‑2 ЛНБ – легкий ночной бомбардировщик. Наличие пулемета в задней кабине предполагало наличие второго члена экипажа – стрелка. Но разные серии самолетов одного завода могли отличаться друг от друга. На некоторых стоял на крыле курсовой пулемет ШКАС, на других подвешивали контейнеры для сброса зажигательных смесей, у третьих стояли глушители на выхлопной трубе и посадочная фара – чаще под левым крылом. Конечно, все навесное вооружение утяжеляло самолет, увеличивало сопротивление воздуха и снижало скорость.

Утром, едва забрезжил рассвет, Тихон уже поднял самолет с аэродрома – курс от Тулы на свой аэродром он проложил еще вечером. Хоть и в своем тылу был, и до линии фронта далеко – около двухсот, а местами – и трехсот километров, а все равно в зеркало смотрел, оборачивался, жизнь научила и летчики‑истребители. Кто первый врага увидит и примет меры, тот зачастую и победу одерживает.

Однако долетел он спокойно. Болтанка в воздухе была, но для него это было уже привычным делом.

Вот и свой аэродром. Он – как дом родной, тем более что ни родни, ни дома, ни квартиры у Тихона здесь, в этом времени, не было.

Механик Иван встретил Тихона радостно и сразу стал осматривать самолет. Все же новый аппарат, меньше трудовых затрат требует.

Тихон же сходил к оружейникам – те на стоянке истребителей работали. В отдельной эскадрилье связи всего один У‑2 с пулеметом был, да сейчас прибавилось. А на истребителях ленты патронами набить надо да в крыльевые ящики патронные их уложить.

Оказалось, патроны от ШКАСа к пулемету ДА не подходили. С виду – один к одному, но на ящике грозная надпись: «Только для пулеметов ШКАС».

Тихону стало интересно, он поймал за руку старшего оружейника и спросил, в чем разница.

– Да в пороховом заряде, – ответил тот. – Твой ДА от таких патронов разорвет.

Правда, на складе нужные патроны нашлись – их применяли для зенитных «максимов». Пока они вдвоем с Иваном набили все четыре диска, с непривычки посбивали пальцы. Диск не такой, как на пехотном пулемете, патроны в три ряда укладываются.

А потом на аэродроме стало происходить необычное. К штабу истребительного полка подогнали два грузовика ЗиС‑5, откинули борта и поставили грузовики рядом друг с другом. Образовалась высокая площадка.

Через некоторое время на территорию полка въехал автобус на базе «полуторки», и в полку сразу пробежал слух: артисты приехали.

К штабу потянулись все, кто был на аэродроме, – летчики, техники, механики, заправщики, бойцы из БАО. Направились туда и Тихон с Иваном, успев занять места на траве неподалеку от грузовиков. Оказалось, что и в самом деле приехали артисты – из Большого театра. В штабе они переоделись, и было странно видеть нарядно одетых женщин и мужчин в костюмах с бабочками.

Пели русские народные и военные песни под аккомпанемент гитары и аккордеона. Давно не слышавшие песен, пораженные видом и нарядами артистов, бойцы бурно аплодировали.

Концерт на импровизированной площадке шел часа два и всем очень понравился. Живая музыка и пение подняли настроение.

После концерта артисты общались со слушателями.

Тихон пробился в первые ряды. Он в первый раз видел фронтовую бригаду артистов, и ему было интересно послушать.

Молодая артистка обратилась к нему:

– Скажите, вы летчик?

– Летчик, – кивнул в ответ Тихон.

– Страшно в небе?

– Бывает.

– А сколько вы немецких самолетов сбили?

Тихону стало неудобно, наверное, артистка подумала, что он из истребительного полка.

– Ни одного. Я не истребитель, я из эскадрильи связи.

– У, почтовик, – сразу потеряла к нему интерес артистка и брезгливо‑презрительно сморщила свой носик.

Тихон развернулся и ушел. На войне каждый находится на том месте, куда его определили командиры. Труд любой – боевой или трудовой – важен. Без того же механика Ивана, который не сделал ни одного выстрела, полеты Тихона были бы невозможны. А он, Тихон, на самолете, подготовленном к полету механиком, обнаружил танки, которые удачно разбомбили наши бомбардировщики. Вот такая цепочка складывается…

Не всем на войне героями быть, носить на груди ордена, надо кому‑то выполнять тяжелую, незаметную и рутинную работу, без которой не будет ни героев, ни орденов на их груди. Но обидно было: не каждый человек заметен на войне, но его вклад, пусть и небольшой, приближал Великую Победу.

Его догнал Иван, приобнял за плечо:

– Обиделся на артистку?

– Есть немного.

– Плюнь, бабы – они дуры, язык как помело…

Между тем к лету 1942 года был сформирован 588‑й НЛБАП, в котором служили только женщины. А вот орденов или медалей на груди у летчиков не было – не считали нужным давать награды, когда война тяжелая, когда армия отступает. Были герои, которых отметили, о ком газеты писали – как о капитане Гастелло. Другие за свои подвиги награды уже после войны получили, такие, как Девятаев, Маресьев. Некоторым же наград и вовсе не досталось.

Многие немецкие летчики тоже отличались храбростью. Летчик Ганс‑Ульрих Рудель семь раз садился на нашей территории, вывозя сбитых товарищей.

Сами немцы называли своих асов «экспертами». Были среди них выдающиеся летчики, такие, как Эрих Альфред Хартманн, одержавший на Bf‑109 352 победы, и все на Восточном фронте. Или Баркхорн Герхард, воевавший на Bf‑109 и FW‑190, – 301 победа, Гюнтер Ралль на Bf‑109 – 275 побед.

Наши лучшие летчики – Иван Никитович Кожедуб, воевавший на Ла‑5, – 64 победы; Александр Иванович Покрышкин – 59 побед на МиГ‑3, Як‑1 и Р‑39; Гулаев Николай Дмитриевич – 57 побед на Як‑1, Ла‑5.

Лучший финский летчик Эйно Илмарн Юутилайнен – 94 победы. Пилот из США Бонг Айра Ричар – 40 побед на Р‑38; английский летчик Джеймс Эдгар Джонсон – 34 победы.

А вот самым молодым пилотом, воевавшим во Второй мировой войне, стал 14‑летний Аркадий Каманин, сын известного полярного летчика Николая Каманина. С 1943 года он воевал на У‑2 в составе отдельной эскадрильи связи, причем воевал хорошо, чему подтверждение – орден Красного Знамени, два ордена Красной Звезды и три медали.

Обида на артистку притихла, улеглась после обильного возлияния технического спирта вместе с летчиками и механиками на стоянке, да не на виду, а в лесу за самолетами. Пьянка руководством не поощрялась, но изредка душа требовала, особенно после потерь боевых товарищей при полетах. А иной раз – от безделья, когда погода была нелетной.

 

Глава 3

Баба!

 

Тихон успел на новом самолете сделать всего один вылет, и тот ночной. К вечеру последовал вызов в штаб, где ему объявили задание: лететь ночью, совершить посадку у деревни Яново, что между Витебском и Оршей, в Белоруссии, и сдать груз.

– Как же я сяду ночью? – растерялся Тихон.

– Тебе сигнал подадут – три костра треугольником, поле вполне позволяет приземлиться. Скажу больше: там ПС‑84, в младенчестве – «Дуглас», двое суток назад приземлялся, полоса проверенная. Но на цель ты должен выйти точно в ноль часов. Группа ждать долго не может – опасно.

Что опасно, Тихон и сам сразу понял. Что Витебск, а особенно Орша – крупные железнодорожные узлы, а еще – пересечение автомобильных дорог. Для защиты их с воздуха немцы густо поставили зенитные пулеметы и пушки – днем собьют как пить дать. Ночью шанс есть, если посадка пройдет удачно. Все это пронеслось в его голове за секунды.

– Да, едва не забыл: пароль – Москва, отзыв – мушка.

– Зачем мне пароль?

– Отставить вопросы! Мне сказали, что группа в немецкой форме будет, не пальни сдуру.

– Так точно!

– Ни пуха ни пера…

– К черту!

Тихон направился к своей стоянке – предупредить Ивана и увидел, что в самолет уже грузят ящики. Причем делают это не бойцы БАО, как бывало, а незнакомые, в военной форме, но без знаков различия и петлиц. Тихон догадался – груз для диверсантов, иначе к чему такая скрытность?

Сопровождающий груз старший не дал Тихону поговорить с Иваном:

– После побеседуешь, не положено.

– Так я по состоянию самолета…

– Исправлен твой самолет и заправлен полностью.

Тихон собрался разложить на крыле карту, проложить маршрут, однако и здесь вмешался старший:

– Не положено при посторонних.

– Это механик – посторонний?

Ночью в воздухе карту не посмотришь, темно, штурманской подсветки нет. Все характерные ориентиры на местности надо запомнить, причем не те, которые видны днем – колокольня, железная дорога, а только те, что ночью с высоты различимы, особенно реки. Если луны нет, все равно отблескивают, и ни одна река другую изгибами не повторит.

Старший группы сопровождал самолет до старта. Отмашка фонариком – и Тихон дал газ и пошел на взлет. Воздух наверху прохладный, чистый, дымами не пахнет.

Сначала он лег на курс двести сорок, через полчаса полета изменил его на двести девяносто. Не приведи господь ошибиться, тогда вместо оси Орша – Витебск он направится к Орше – Могилеву. Задание сорвет – по голове не погладят. Наверное, диверсию на железнодорожном мосту через Днепр хотят совершить. Самое болезненное место для немцев. Ба‑бах! – и все составы из Минска в сторону Смоленска и от Могилева на Витебск сразу встанут. А ведь железнодорожный мост быстро не восстановить, это не деревянный автомобильный.

Как оказалось позже, Тихон почти угадал. Почти – потому что наши подрывники взорвали сразу три моста. Немцы были вынуждены пускать поезда в обход, а это потеря времени, столь бесценного на войне, в наступлении.

Тихон набрал восемьсот метров – ночью истребителей не стоило бояться. Кроме того, с такой высоты на земле стрекотание слабого мотора практически не слышно. На самолете стоял глушитель выпуска, но он был подключаемым, необходимым при ночной бомбардировке с малых высот. Постоянно летать с включенным глушителем нежелательно, поскольку он отбирает мощность и приводит к излишнему расходу топлива.

Внизу показалась линия фронта. С советской стороны была темнота, но с немецкой солдаты постоянно пускали из траншей осветительные ракеты на парашютиках, хорошо видимые сверху. С высоты передовая не казалась чем‑то страшным и производила впечатление фейерверка на Новый год.

Через пять минут Тихон повернул на десять градусов севернее. Щелкнул бензиновой зажигалкой, что смастерили из винтовочной гильзы механики. Он не курил, но зажигалку имел как средство подсветить.

Ветром пламя задуло сразу. Тихон наклонился книзу, где не было завихрений, поднес зажигалку к часам и снова крутанул колесико. Пламя держалось секунду, но ему хватило этой секунды, чтобы увидеть циферблат – на часах было без пяти минут двенадцать. Если он не ошибся в расчетах, внизу вот‑вот должны вспыхнуть костры.

Описывая нисходящую спираль, Тихон стал снижаться.

Встречающие услышали идущий сверху звук мотора, и сразу полыхнули костры. Тихон поморщился: черт, с какой стороны от костров посадочная полоса?

Неожиданно вспыхнула одиночная фара, осветив изрядный кусок ровного поля. Толково придумали!

Тихон приземлился, и фара сразу погасла. Он держал курс на костры, самолет быстро терял скорость. Как только он остановился, костры погасли.

Тихон отстегнул привязные ремни и взял в руки пистолет.

Раздался шорох, шум шагов.

– Стоять! Пароль? – крикнул Тихон.

– Москва.

– Мушка, – назвал он отзыв.

К самолету приблизились смутные тени. Если бы не предупреждение в штабе, впору было испугаться: вблизи – самые настоящие немцы. Форма, пилотки на голове, кобуры на поясах.

– Забирай груз, все доставлено в целости.

Вместо ответа «немец» с латунной бляхой на шее дважды моргнул фонарем с синим светофильтром.

Раздался треск мотоциклетных моторов, и к самолету подъехали два мотоцикла с колясками. Так вот откуда светила одиночная фара!

Ящики быстро перегрузили в коляску.

– Кто‑нибудь дернет винт? – обратился к присутствующим Тихон.

Сразу после того, как он услышал пароль, Тихон заглушил мотор. Лишний расход топлива, а главное – демаскирующий звук выхлопа.

– Погоди, летчик, обратно пассажира возьмешь.

Из коляски второго мотоцикла помогли выйти человеку. И только когда двое «немцев» поставили его на центроплан, Тихон понял – перед ним женщина. Мало того, она была в немецкой форме и со связанными сзади руками. Женщина на самолете – плохая примета в авиации, как и на корабле.

– Она что, пленная?

– Угадал. Да ты, летчик, не волнуйся, она связана хорошо.

Иметь за спиной, во второй кабине, пленную, хотя бы и связанную, Тихону очень не хотелось – в той же кабине пулемет. А ну как развяжется да из пулемета очередь даст?

– Не возьму, – уперся Тихон. – Мне никто из ваших не говорил. И куда мне ее на своем аэродроме девать? Да ее механики голыми руками порвут.

– Мы о пленной сообщили, когда ты уже взлетел. Птичка интересная, в гебитскомиссариате служит. Очень ценный «язык». А здесь у нас тюрьмы нет. Откажешься – зарежем на твоих глазах, а ты по прилете фитилей в задницу получишь.

Фитилей Тихону не хотелось.

– Грузите, – покорно вздохнул он.

Настроение сразу испортилось. После первой ночной и удачной посадки у него появилась гордость за себя, еще месяц назад он бы так точно не сумел. Значит, месяц прошел не зря.

Когда двое «немцев» погрузили настоящую немку в кабину, Тихон сам плотно застегнул привязные ремни. Во рту пленной торчал тряпичный кляп. Да хоть бы и не было, в полете рев мотора все заглушит.

На взлете костров не зажигали. Затарахтел мотор мотоцикла, зажглась фара. Один из «немцев» дернул винт, и мотор самолета заработал.

Тихон развернул самолет почти на месте, подняв тучу пыли, и сразу – на взлет. Несколько толчков шасси на неровной земле – и он в воздухе.

Набрав высоту, он решил спрямить курс. Стрелка компаса немного фосфоресцировала, поэтому он лег на курс девяносто, на восток. Лишь бы благополучно перелететь линию фронта, а там ему сам черт не брат!

Пленница вела себя спокойно, не дергалась. Уже и до передовой недалеко. Ох, как права оказалась примета о присутствии женщины на борту самолета!

Выстрелов с земли Тихон не слышал, а вспышки видел. Пару раз звякнуло что‑то, видимо, пули попали в самолет. Тихона как по сердцу ножом резануло – самолет‑то новый, да еще над чужой территорией он.

Несколько секунд полет продолжался нормально, потом мотор чихнул и остановился.

Тихона пробил холодный пот. Внизу, на земле, темень. Изредка из‑за облаков луна выглядывает, да как при ее скудном свете внизу место посадки выберешь? Да если и сядешь удачно, как быть, если он во вражеском тылу и с немкой во второй кабине?

Тихон перегнулся за борт. В расчалках свистел ветер, самолет снижался, но в воздухе держался пока что уверенно. Биплан все‑таки, несущая поверхность крыльев большая. Одно плохо: нижнее крыло перекрывает самый нужный сектор обзора. Когда с работающим двигателем да на аэродром заходишь, смотришь вперед. А сейчас скорость до семидесяти упала, фактически посадочная.

В душе Тихон готовился к худшему. Небось «немцы» уже передали по рации в свой штаб, чтобы «языка» встречали. Только вот «посылка» вовремя не придет – если придет вообще… Тихон решил, что, если ему повезет сесть, на что вообще‑то надежды мало, он застрелит немку, а сам как‑нибудь будет выбираться к своим. И все же надежда умирает последней…

Когда на высотомере было уже двести метров, выглянула луна. Блеснула река, и Тихон знал, что обычно рядом – луг. Туда он и направил машину. Конечно, там вполне мог оказаться не луг, а минное поле, поставленное советскими отступающими частями, или карьер – да мало ли что еще?

Земля появилась быстро. Тихон потянул на себя ручку, пытаясь смягчить удар колес о поверхность земли, но все равно посадка получилась жесткой, аж зубы клацнули. Но шасси, рассчитанное на частые посадки с учениками, да нередко еще и ошибающимися при приземлении, выдержало.

Шорох колес, тряска… А впереди надвигалось что‑то темное.

Тихон уперся правой ногой в педаль и развернул самолет, стараясь избежать столкновения. Потеряв на развороте последние остатки скорости, самолет замер.

Тихон облизал пересохшие губы. Ёшкин кот! Повезло! Удачно сесть ночью на незнакомую площадку, да без освещения – это как купить один раз в жизни лотерейный билет и выиграть миллион!

Только это была еще не вся удача, а половина ее. Как быть с самолетом, как поступить с немкой и, наконец, как добраться до своих? Выстрелить в связанную женщину, хоть и врага, было выше его сил, все‑таки прочно в нем сидели гуманистические принципы. А доведись им поменяться местами – немка пальнула бы в него, не раздумывая.

Тихо потрескивал, остывая, мотор. Где он? Сейчас на местности не определишься, надо ждать утра. А при свете дня его обнаружат быстро, и жить останется ровно столько, сколько нужно немцам времени, чтобы подъехать.

Тихон отстегнул ремни и выбрался из кабины. Остро пахло бензином. Черт! Мотор остановился, а он в панике забыл перекрыть кран бензоподачи. Хотя должен, просто обязан был это сделать! Вот олух‑то! Не хватало еще пожара!

Он перегнулся через борт и закрыл кран. Показалось – капает что‑то. Провел рукой внизу, под капотом, и ощутил сырость. Масло течет или бензин? Понюхал руку – бензин. Не трубопровод ли перебила шальная пуля?

В темноте лезть под капот – толку мало. Надо ждать рассвета, а сейчас посмотреть, что вокруг.

Тихон направился в сторону, где смутно что‑то темнело.

О! Да это же лес! До первых деревьев он не доехал при пробеге два десятка метров.

Он прошелся по опушке. Неподалеку рос кустарник. Хм, удобное место. Затащить сюда самолет хвостом вперед, так его и видно со стороны не будет. А если еще и веток наломать и сверху на крылья бросить, так и с самолета не обнаружат. Тихон только сомневался, хватит ли у него сил одному самолет дотащить. Хоть и на колесах, а все‑таки семьсот килограммов, да еще пленница… И хвостовой костыль поднимать надо. Было бы хвостовое колесо, было бы проще.

А пока Тихон улегся на траве. Понервничать сегодня пришлось, надо в себя прийти.

Отдохнув с полчаса, он прислушался – в лесу кипела ночная жизнь. То ночные птицы верещали разными голосами, то сыч мимо пролетел, испугав. Совсем бесшумно крыльями машет, как привидение. Потом ежик рядом пробежал, фыркнул. Ну да, запах бензина не понравился. Но настораживающих звуков, вроде автомобильных моторов, голосов, или запахов – дыма от костра или печки – он не слышал и не чувствовал.

Теперь его спасение – в его руках.

Как только стала сереть ночная мгла, Тихон подошел к кабине. Немка хоть и легкая, килограммов пятьдесят, а пришлось помучиться. Борта в кабине высокие, немка связана, да еще и сопротивляется, упирается ногами.

Тихон ей кулак под нос сунул:

– Будешь брыкаться – все зубы выбью, сволочь фашистская!

И немка, хоть языка не знала, поняла. Ведь вокруг нет никого, кто мог бы прийти к ней на помощь, русского же не стоит злить.

Тихон поставил ее на ноги на центроплан, спрыгнул на землю и снял ее. Мельком заметил, что фигура у немки аппетитная. Когда снимал, держал ее за верхнюю треть бедер, пожалуй, даже немного выше. Взяв немку за руку, он повел ее в лес.

Пленница забрыкалась. Подумала, наверное, – убивать повел. Вот дура‑то! Он мог бы ее и у самолета шлепнуть, если бы захотел.

Но до леса довел. Посадил у дерева, спиной к стволу – так сидеть удобнее.

Когда немного посветлело, прошелся от самолета до кустарника – нет ли кочек или мин? Почему‑то ночью, когда к лесу шел, о минах и не вспомнил.

Подлез под горизонтальные рули, уперся спиной – тяжело, аж в спине трещит – и мелкими шажками повлачил за собой самолет. И кто его назвал легким? Пусть бы сам попробовал его на горбу тащить!

Зайдя в кусты насколько мог, Тихон опустил хвост. Отдышавшись, вышел на опушку – поглядеть на результаты своих трудов. Самолет не выделялся, по крайней мере мотор с винтом не бросался в глаза.

Наломав веток, он накидал их на крылья сверху, а одну огромную ветку пристроил спереди, к винту. Вроде неплохо получилось.

И тут он вспомнил о пленнице. Неспешно подойдя к дереву, возле которого оставил немку, увидел, что ее нет на месте. Вот это номер! Ушла, сука! Немедля бросился ее искать.

Однако пленница ушла недалеко. Собственно, она и не ушла, просто стояла в стороне, сразу не замеченная Тихоном.

– Ты что же это делаешь, сволочь немецкая?

Тем не менее Тихон был рад, что не упустил пленницу. Конечно, сам виноват, не усмотрел. Так ведь и некогда было, самолетом занимался… На затылке у него глаз нет, за всем уследить невозможно.

Пытаясь вернуть себе состояние спокойствия и душевного равновесия, он не сразу понял, что женщина как‑то странно ведет себя. Она ерзала на месте, и взгляд был жалобный, просящий. И только тут до него дошло – да она же в туалет хочет…

Шагнув к немке, Тихон завернул ей юбку, стянул трусы до колен, отступил назад и отвернулся. Тут же услышал характерное журчание.

Когда процесс завершился, Тихон обернулся и увидел, что женщина уже встала. Он натянул ей трусы и опустил юбку. Отступив на шаг, поймал себя на том, что невольно любуется ее фигурой. Хороша – особенно для тех, кто давно не видел женщин и, можно сказать, оголодал в этом плане.

Услышав, что немка что‑то мычит, тут же предупредил ее:

– Крикнешь если, зубы в глотку вобью, – и вытащил кляп.

Прислушавшись, понял, что лопочет немка:

– Вассер…

Тихон понял, что его пленница хочет пить и просит воды. Тут он вспомнил, что была в кабине фляжка с водой. Он сам иной раз в полете пил, если приходилось долго без посадки лететь.

Сбегав к самолету, он принес фляжку с водой, открутил колпачок и поднес фляжку ко рту пленницы.

Женщина пила жадно, и, когда опорожнила фляжку наполовину, Тихон убрал ее:

– Хватит! А то снова пи‑пи запросишь…

Кляп в рот немки он возвращать не стал, чужих пока не видно. Но и выбрасывать тряпку тоже не захотел, в карман сунул.

Странная штука жизнь. Он, Тихон, советский солдат, помог пленной захватчице в туалет сходить, водой ее напоил. Но она ведь немка, враг! Он за знакомыми девчонками так не ухаживал. Правда, они и связаны не были… Расскажи он все пилотам – засмеют. В принципе, простые человеческие нужды.

Он усадил немку на прежнее место.

– Дал бы что поесть, если бы у самого было… Сиди тихо, если жить хочешь, а мне делом заняться надо.

Подойдя к самолету, он снял капоты по обеим сторонам моторного отсека. А неисправность – вот она, прямо на глазах. Пуля дюритовую трубку бензопровода порвала, и мотор без горючки остановился. Можно сказать, повезло. Если бы эта пуля трассирующей была или зажигательной, сгорел бы он в воздухе вместе с немкой. Пожар в воздухе развивается стремительно, минута – и от самолета одни оплавленные обломки. А от У‑2 и этого не останется, поскольку остов самолета фанерно‑деревянный, обтянутый перкалем.

Тихону стало жутковато – по лезвию бритвы прошел. Знала бы немка, что ее свои едва на тот свет не отправили.

Он стал думать, что предпринять. А что без запасных частей сделаешь? Но русский человек всегда выход найдет.

В подкапотном пространстве трубок полно – и медных, и резиновых. Он нашел подходящую по диаметру резиновую, отрезал перочинным ножом кусок сантиметров пять‑шесть длиной. Желательно бы больше, да нельзя, основной шланг укоротится. На дюритовую трубку обрезок насадил с трудом – как раз на место повреждения. Теперь стянуть надо на концах, иначе бензин подтекать будет, а если еще и на горячий выхлопной патрубок попадет – пожар неизбежен.

А вот проволоки он не смог найти – ни одного кусочка. Так у немки коса вроде бы на шпильках держится.

Он подошел к немке. Точно, шпильки есть. Вытащил две – ему больше не надо.

Коса, что лежала на затылке свернутым кренделем, упала вниз. Черт, симпатичная немка… Небось, если косу распустить, волосы до поясницы будут.

Пленница удивилась, залопотала что‑то по‑немецки, но Тихон уже повернулся к ней спиной и направился к самолету. Там стянул, скрутил шпильки на резиновых концах самодельного бандажа. Им бы продержаться всего час, за который он до аэродрома доберется. А там уже механик Иван новую трубку поставит.

Выглядела его заплата коряво, но Тихон надеялся, что свою функцию она выполнит.

Перегнувшись через борт, он открыл бензокран – бензин из места повреждения не капал. Запашок есть, видно, пары проходят, но утечки нет. Он снова перекрыл кран.

Теперь надо ждать вечера. Есть охота, да еще одна забота – запустить мотор в одиночку. Это сделать можно, но действовать надо очень быстро, тогда все получится.

Тихон улегся в паре метров от немки – все под приглядом будет.

Пленница периодически меняла положение: то боком о дерево обопрется, то ноги вытянет.

Время шло, и Тихон успокоился. Самолет к вылету готов, пленная сидит спокойно, проблем не доставляет.

Как очень скоро выяснилось, благодушествовал он зря: уже после полудня послышался рев множества моторов.

Тихон приподнялся, встревожившись. На другом конце поля, по грунтовке, двигалась колонна мотопехоты. Их сопровождали бронетранспортеры с солдатами, несколько грузовиков с пушками на прицепах.

Неожиданно немка, тоже видевшая воинскую часть, вскочила. Ноги‑то у нее не связаны были, только руки. Кинувшись к своим, она громко закричала.

Тихона подбросило как пружиной. В несколько шагов он настиг беглянку, сбил ее с ног и, зажав рот рукой, потащил назад в лес. Крик ее из‑за рева моторов вряд ли услышат, да и расстояние велико, метров триста, а вот увидеть вполне могли.

Он навалился на пленницу всем телом, засунул ей в рот кляп и сгоряча пару раз врезал кулаком, один раз в солнечное сплетение, второй – по лицу. Еще бы веревку ему, привязать ее к дереву, да не было. С тревогой он смотрел на колонну – остановятся или нет?

Только пехотинцы не смотрели по сторонам. Кто дремал на марше, кто байки травил.

Колонна прошла, и лишь некоторое время еще слышались звуки удаляющейся техники – рев моторов и лязг гусениц.

Может, придушить ее? Стрелять – громко, где уверенность, что недалеко патруль немецкий не проезжает или деревня с полицейскими за лесом не стоит?

От удара левая скула у немки отекла. Черт с ней! Предупреждал ведь! Сама на рожон полезла!

Зол на нее Тихон был. А если бы колонна остановилась для отдыха? Против стольких пехотинцев шансов выжить – никаких! Но и он успел бы пристрелить пленницу.

Когда она через какое‑то время замычала, Тихон показал ей фигу, а потом – кулак. Кончилось время, когда он относился к ней по‑людски. Сидела бы смирно – не была бы бита.

Время тянулось медленно, к вечеру начали донимать комары. Тихон отмахивался веткой, с мстительным удовлетворением наблюдая, как летающие кровососы атакуют пленницу. То на лицо и шею усядутся, то на голые ноги.

Немка вертела головой, дергала ногами. А не будет он ей веткой сгонять этих тварей, не заслужила она такого отношения к себе своим поведением!

Когда начало смеркаться, Тихон поднялся – пора было пленницу грузить в самолет. Однако он сначала вывел ее на оправку, как в армии говорят. Вновь завернул юбку, стянул трусы и увидел, что ноги у немки все покусаны, в красных волдырях. Кожа у женщин тоньше, нежнее, укусы болезненнее и сильнее чешутся.

Он повел ее к самолету. На маленький биплан немка глядела с презрением, и одному Тихону грузить ее в кабину было несподручно. Были бы руки свободны у пленницы, помогла бы. Но развязывать ей руки он опасался: неизвестно, чего от нее ждать. Головой вниз ее в кабину не сбросишь, а ногами вперед – поднимать неудобно.

Долго мучился Тихон, но сладил. Кабина‑то высоко, с земли несподручно. Он надел шлем с очками, который на сиденье валялся, потом открыл бензокран, выбрался из самолета и стал проворачивать винт. Это нужно, чтобы бензовоздушную смесь в цилиндры мотора закачать. А затем – бегом на центроплан, включил магнето – и к винту, рванул лопасть вниз и отскочил. Сам не помнит, как через крыло перелез и забрался в кабину.

У самолетов колодок под шасси нет, и потому он понемногу стал сдвигаться вперед, хоть мотор и молотил на холостых оборотах.

Забравшись в кабину, Тихон пристегнулся. Уф! Несколько минут он прогревал мотор, пустив выхлоп через глушитель. С ним выхлоп тоже слышен, но глухо.

Пора взлетать, поле уже еле видно, а ему направление на взлете выдерживать надо. Глушитель отключил – мощность отбирает, ручку газа до упора вперед. Ну, выручай, родимый!

Самолетик взял разбег и взмыл в воздух. Ура! Половина дела сделана. Теперь бы до своих добраться и сесть благополучно. Небось на своем аэродроме его уже не ждут, потеряли. Плохо, что подсветку не организуют, с момента его вылета почти сутки прошли.

Через четверть часа Тихон прошел над линией фронта. Внизу – осветительные ракеты, вспышки выстрелов.

Как только пересек передовую, настроение поднялось, и он стал помаленьку снижаться. На высоте прохладно, немка небось озябла – уж в ее‑то форме.

Уже аэродром должен быть, а внизу темнота.

На сотне метров Тихон стал закладывать виражи. Если аэродром где‑то рядом, должны услышать шум двигателя – на У‑2 выхлоп характерный. Не дураки, догадаются, что своему посадка нужна.

Но все эти рассуждения правильны, если аэродром под ним. Но если аэродром в стороне и он с расчетами ошибся, будет обидно: выкрутиться в такой передряге и разбиться при посадке…

Слева, километрах в полутора, взлетела зеленая ракета, и Тихон направил туда свой самолет. Скоро закончится бензин, надо поторапливаться.

Едва Тихон приблизился к месту сигнала, вспыхнул прожектор – как раз по курсу. Тихон прибрал газ, двигатель чихнул пару раз и заглох. Но это уже ничего не меняло. Полоса перед ним, он ее видит, а самолет управляемо планирует.

Сел! Под колесами захрустел, зашуршал гравий. А вот инерции зарулить на стоянку или к штабу, да чтобы с шиком, не получилось, остановился на середине полосы.

Прожектор сразу погас, к самолету кинулись механики, техники, облепили и вытолкали с полосы. Это первым делом, вдруг полоса срочно нужна будет – такому же бедолаге, как и он сам.

Самолет быстро и дружно закатили на стоянку.

Аэродромный люд начал расходиться. Самолет помогли закатить на стоянку, а теперь у каждого свои дела.

Немка в кабине задергалась, и Иван в испуге спросил:

– Кто у тебя там, в задней кабине?

– Пленная.

– Баба?!

– Как есть немка. Вот что, разговоры потом разводить будем. Я в штаб, а ты никого к самолету не подпускай и немке выбраться не дай.

– Что мне ее, силой удерживать?

– Силой. Я так даже ее два раза кулаком приласкал.

Иван только хмыкнул удивленно, а Тихон направился в штаб эскадрильи.

Его появления там никто не ждал. Начальник штаба только головой покачал:

– Мы тебя уже в списки потерь внесли.

– Поторопились. Надо звонить этим в НКВД, или еще куда. Посылку живую я привез с той стороны фронта.

– Звонили уже ночью и утром, телефон оборвали. А где ты сутки был?

– Обстреляли меня с земли. Пробили бензопровод, сел на вынужденную. Днем неисправность устранил, а поздним вечером вылетел.

– Надо же, как повезло! Ты к самолету иди и посторонних к нему не подпускай.

– Есть!

Тихон подошел к стартеру – так называли выпускающего.

– Кто ракету зеленую дал?

– Я. Как услышал, что У‑2 круги выписывает, сразу подумал – садиться хочет. Ты же один раз почти над нами пролетел.

– Спасибо, земляк, выручил, а то у меня уже горючее кончалось. Как прожектор зажегся, мотор заглох.

– Не за что, одно дело делаем.

Тихон вернулся на стоянку.

– Ты где так долго был? Я уж испереживался весь…

– На обратном пути обстреляли с земли, пробили бензопровод. Сел, днем починил, вечером вылетел – и вот я здесь.

– Ох и повезло тебе! Сгореть же мог!

– Видно, судьба такая.

– Завтра с утречка осмотрю все, исправлю.

– Дюритовую трубку от бензобака к карбюратору менять надо.

– Заменим! – заверил механик.

Ждать пришлось часа два. К стоянке подъехала черная «эмка», или ГАЗ М‑1, и оттуда выбрались комэск и незнакомый военный.

– Вот он летал… – комэск указал на Тихона.

– Доложите, что произошло. А вы, товарищ капитан, можете быть свободны.

Судя по тому, что военный приказывал капитану, он находился в звании не ниже майора.

Тихон вытянулся перед ним по стойке «смирно»:

– Пилот Федоров. До цели долетел благополучно, груз сдал. Ко мне в кабину посадили связанную немку и приказали доставить ее на аэродром. На обратном пути нас обстреляли с земли, повредили бензопровод. Пришлось сесть на вынужденную. Самолет затащил в кусты, замаскировал ветками. Днем устранил неисправность, вечером взлетел.

– Как пленная себя вела?

– Паскудничала. Вдалеке колонна немецкой техники проходила, так она к ним рванула, орать начала. Пришлось силу применить.

– Действия правильные. Механик здесь?

– Туточки я, – вывернулся из‑за самолета Иван.

– Откройте капот. К самолету вы не прикасались?

– Никак нет. Пилот сажал машину с неработающим двигателем, бензин кончился. – Иван быстро открыл капот.

– Фонарь! – приказал военный.

Иван нашел фонарь, принес его.

– Покажите неисправность.

– Да вот же она, видите – шланг с бандажом, проволокой прикручен.

– Уберите бандаж.

Иван вытащил из кармана комбинезона кусачки, перекусил женские шпильки, срезал ножом резину, и дюритовая трубка предстала перед ними во всей своей красе – с разорванной пулей стенкой.

– Подтверждается, – кивнул военный.

До Тихона только сейчас дошло, что проверяли правдивость его слов.

Военный подошел к машине, оттуда выбрались двое – водитель и еще один, с заднего сиденья. Они вытащили пленную из кабины самолета и усадили ее в машину.

– Спасибо, товарищ Федоров! – военный пожал Тихону руку. – Благодарю за находчивость, попрошу вашего комэска отметить вас в приказе. Вы кто по званию?

– Ефрейтор.

– Ну‑ну…

Машина укатила.

– Во дела! – сдвинув фуражку на лоб, поскреб затылок Иван.

– Спать пошел, – пробурчал Тихон, глядя вслед ушедшей уже машине. – Жрать охота – сил нет, но еще больше – спать.

Тихон отправился в землянку – там тихо и безопасно. И только когда стянул сапоги, понял, как он сильно устал.

Утром Иван его не будил. Взлетали и садились самолеты, но рева двигателей Тихон не слышал: это были звуки, привычные для слуха авиатора.

Растолкал его механик уже к обеду:

– Вставай, все проспишь.

– Что – все?

– Отделение бортстрелков привезли. У кого из летчиков самолеты модификации ВС или ЛНБ, тому стрелков дадут.

– Это дело!

– Боюсь, Тихон, тебе они не понравятся.

– Да что мне, жениться на них? Не девки красные – понравятся, не понравятся…

В ответ Иван только хмыкнул – он уже видел прибывших.

Тихон умылся, оделся и отправился к штабу эскадрильи. Там было необычно оживленно. Тихон протолкался сквозь толпу механиков, техников, оружейников и прочего аэродромного люда и остолбенел: нет, только не это!

Перед ним стояли молодые, лет по восемнадцать‑двадцать, девчонки – целое отделение. Как есть – в юбках, волосы из‑под пилоток выбиваются.

Кто‑то, не скрывая своего разочарования, громко сказал:

– Бабы!

Однако его тут же осадил подошедший политрук:

– Где вы видите баб? Это девушки, такие же военнослужащие, как и вы.

Воздушных стрелков построили, вышел комэск. Он громко объявлял фамилию летчика, а затем – бортстрелка.

Тихону досталась Чистякова Екатерина. Он даже расстроился, когда увидел своего бортстрелка: перед ним стояла девчонка полтора метра ростом и весом килограммов сорок пять. Да сможет ли она стрелять и попадет ли в истребитель на хвосте, случись такая беда? Вчера одна терпение его испытывала, сегодня – другой представитель женского пола… Правду говорят в авиации: женщина на самолете – к несчастью. С немкой летел – бензопровод перебили, а какую неприятность сейчас ждать?

Девушек поселили в отдельной землянке. Когда замполит с довольной физиономией повел их к временному жилью, комэск сказал:

– Предупреждаю всех, и не говорите потом, что не слышали: кто из девчонок пожалуется, что пристаете, сам морду набью. Девушки ваши спины прикрывать будут, отнеситесь к ним как к равным. К тому же все они закончили краткосрочные штурманские курсы – большое подспорье при ночной бомбежке.

Когда пилоты разошлись, разговоров о пополнении было много. На аэродроме из женщин были только официантки в столовой, радистка и метеоролог. А тут такое пополнение!

На стоянке самолета Иван «обрадовал»:

– Попаданий было два: одно – в бензопровод, второе – в тягу вертикального руля. На честном слове держалась, удивляюсь, как ты долетел.

Тихон вспомнил, что слышал два удара пуль – один за другим. Одна пуля вошла в бензопровод, а про другую он подумал – насквозь прошла, ведь самолет управлялся.

Утром на построении пилоты стояли уже поэкипажно: впереди – летчик, за ним – стрелок. Для Тихона, как и для других пилотов, – непривычно. До сих пор все рассчитывали только на себя, а кроме того, война – дело тяжелое. Зачастую не удавалось сутками поесть, помыться, самолет приходилось волоком за собой тащить. Не женское это дело. Да еще все девушки, как на подбор, телосложения субтильного.

Тихону сразу вспомнилось: «Коня на скаку остановит, в горящую избу войдет». И продолжение, только уже другого автора: «А кони все скачут и скачут, а избы горят и горят…» А сейчас горела Родина. И, видно, совсем плохо с мужиками у нее, коль женщины к пулемету встали. Он, Тихон, понял бы, если это санитарки, медсестры, связистки. Мужика за ошибку хоть обматерить можно.

Тем не менее, когда они на стоянку пришли, Катя деловито забралась в заднюю кабину, проверила магазины – снаряжены ли? Потом сняла пулемет со шкворня, выбралась, сноровисто разобрала, вычистила, смазала, собрала и водрузила на место. Тихон с Иваном украдкой поглядывали – все ли правильно она делает? В полете уже ничего не исправить, ошибка дорого обойдется.

Потом все девушки получили в штурманской полетные карты, летные планшеты и, разбившись на группы, стали изучать.

– Ой, девчонки, название смешное – Козяки…

Проходивший мимо Тихон только головой покрутил. Им смешно, а из этой деревни его обстреляли. Но ничего, один‑два полета, и смешливость уйдет. Не женское это дело – война, серьезное.

Тем не менее несколько пилотов остались без стрелков – самолетов в эскадрилье было больше, чем на одно отделение новичков.

На обед пошли вместе. Катя ела медленно, и Тихон бросил:

– Сейчас полетов нет, а как будут, времени для приема пищи не будет. Учись все делать быстро.

– Да‑да, я поняла, – Катя покраснела.

Интересно, сколько же ей лет?

Тихон не удержался, спросил.

– Я взрослая уже, мне восемнадцать.

Однако ему что‑то не очень верилось. Но коли военкомат на курсы послал, в действующую армию призвал, стало быть, так оно и есть.

Днем самолеты эскадрильи летали только в свой тыл – с пакетами, как связные. Иногда начальство в штаб дивизии или корпуса доставляли. А самая трудная и опасная работа начиналась ночью. У истребителей же ровно наоборот – днем летают, ночью спят. Они даже подначивали пилотов У‑2:

– Как ни посмотришь – попусту отираетесь на аэродроме. А в столовой – первые…

А вот потери они несли наравне. Пилоты У‑2 чаще от огня зенитной артиллерии, а истребители – от вражеской авиации. Только с прибытием в эскадрилью девушек скидок на женский пол командование не делало.

Первый полет со стрелком Тихон совершил при ночной бомбардировке села Хохлово, недалеко от Смоленска – восточнее его. По данным разведки, немцы устроили там склад, причем зенитное прикрытие было сильным. Днем склад пытались разбомбить штурмовики Ил‑2, но из шести самолетов на аэродром вернулись три, и то изрядно изрешеченные.

На бомбардировку вылетели три самолета. Первый должен был подвесить над целью осветительную бомбу, два других – нанести удар.

Под фюзеляжем самолета Тихона подвесили четыре пятидесятикилограммовые бомбы. Тихону стало беспокойно – двести килограммов плюс бортстрелок. Для маленького самолетика нагрузка большая, кроме того – возрастает расход топлива.

Взлетели три самолета один за другим. Для кого‑то это был первый боевой вылет, а для Тихона – первая ночная бомбардировка. Сбросить бомбы‑то он сбросит, главное – в цель угодить.

Высоту самолетики набирали медленно и на восемьсот метров выходили долгих пятнадцать минут.

Тихон летел последним и ориентировался по огням выхлопов впереди летящих самолетов.

Несколько раз ведущий подправлял курс.

Без помех они перелетели линию фронта. Пилоты на самолетах перевели выхлоп на глушители и сбавили обороты моторов. Самолеты стали медленно терять высоту. Чем ниже высота бомбометания, тем точнее попадания. Но и ниже двухсот метров опускаться нельзя, есть вероятность, что самолеты будут поражены осколками своих же бомб.

Ведущий круто спикировал, сбросил осветительную бомбу на парашюте, и местность озарилась мертвенно‑белым светом. А через несколько секунд – еще одну. Село – как на ладони. Немцам самолеты не видны, они выше осветительных бомб. И рева моторов, по которому можно ориентироваться, зенитчикам не слышно.

Второй самолет сбросил бомбы. Один, второй… четвертый взрыв – Тихон видел всполохи на земле. Промах! Все бомбы легли с недолетом. Прицеливаться неудобно, нижнее крыло перекрывает сектор прицеливания.

Тихон решил сбрасывать бомбы не все сразу, а с секундным интервалом. В таком случае хоть одна бомба да должна попасть в цель.

Ожили немецкие зенитки, малокалиберные «Эрликоны» ощетинились трассирующими очередями. Но пока они пролетали далеко от самолета Тихона.

Пожалуй, пора. Тихон дернул рычаг бомбосбрасывателя один раз, выждал секунду, дернул еще раз – и так все четыре бомбы. Взрывы последовали точно с секундным интервалом, облегченный самолет сразу стал набирать высоту.

Комэск приказывал после сброса бомб сразу уходить в сторону. Но Тихона разбирало любопытство – попал или нет, и он описал вираж.

Длинное здание склада горело с одного торца – в него угодила только одна бомба. Честно сказать, плоховато вышло. И калибр бомб маловат, а главное – прицел визирный никудышный.

Тихон был разочарован. Зенитки лупили во все стороны, а цели не видели.

Ушли они от складов без потерь и через час уже сели на свой аэродром.

На ВПП их встретил сам комэск. Пилоты доложили о выполнении задания.

Когда Нефедов выяснил подробности, он помрачнел:

– В белый свет как в копеечку! Можно сказать, обделались. Повторить вылет! Что прикажете в штаб передавать?

Тихон попросил оружейников вместе с фугасными подвесить хоть одну зажигательную бомбу.

– Нет у нас, их бомбардировщикам дают.

Ну, на нет и суда нет. Хотя слегка обидно. Выходит, их легкие самолеты серьезными бомбардировщиками не считают.

Порядок построения в воздухе был прежним. Уже в полете Тихон решил зайти не так, как в первом вылете. Тогда получилось, что длинная ось склада была поперек курса самолета, потому у второго самолета промашка, а у него – единственное попадание. Но и одно попадание дало результат.

Когда они добрались до цели, пожар в южном крыле еще продолжался. Для летчиков – просто отлично, цель сама себя подсвечивала.

Первый самолет сбросил осветительную бомбу и две фугасных разом, и зенитки сразу открыли бешеную стрельбу.

Второй самолет тоже отбомбился, но Тихон не видел его попаданий, потому что ушел в сторону и описал вираж, заходя с торца склада. Лишь бы курс точно совпал, иначе бомбы рядом лягут.

Так, склад уже в створе, пора.

Тихон дернул рычаг бомбосбрасывателя раз за разом – четыре раза. Еще на земле он попросил Катю смотреть на цель. Зенитки неистовствовали, и ему надо было уводить самолет от огня. Куда попал, он не видел, но Катя закричала в переговорную трубу:

– Два раза точно! Наблюдаю пожар!

Из‑под зенитного огня они ушли. Но своих самолетов не видно, а это значит, что добираться до аэродрома им придется в одиночку.

Отбомбившаяся парочка была уже там. Услышав рокот самолета Тихона, прожектористы включили прожектор.

Едва Тихон успел сесть на полосу, как прозвучало несколько взрывов, и самолеты, которые только что приземлились, загорелись.

Тихон свернул в сторону, а прожектор после первого же взрыва выключился. А сверху – рев моторов и новые взрывы.

Такую вот «подлянку» устроили им немцы. Сильно обозлившись на бомбардировку склада, они выслали в наш тыл одиночный пикировщик Ю‑87. Ориентировочно место расположения нашего аэродрома они знали и явно рассчитывали, что при ночной посадке «швейных машин» аэродром себя явно обозначит.

Так и получилось. Включился прожектор, немец увидел аэродром сверху и отбомбился. Зенитчики из БАО зазевались и стали вести огонь уже вслед, «лаптежник» улетел.

Из двух экипажей уцелела только бортстрелок – она успела выскочить из кабины. Пилота же и второй экипаж посекло осколками.

Пикировщики по ночам обычно не летали, хотя приспособлены были и имели для этого посадочные фары. К тому же они всегда летали эскадрильями, под прикрытием истребителей. На аэродроме же наши расслабились, во время ночных полетов у зенитных пулеметов прислуги не было, поэтому и стрелять начали с задержкой. Да если бы они и были на месте – попробуй ночью попади в неосвещенный самолет…

Днем хоронили погибших – для летчиков это было редкостью. Если их сбивали, то они падали с самолетом далеко от аэродрома, а сбитый самолет зачастую глубоко, на несколько метров, уходил в землю.

Девушки‑стрелки потеряли первую боевую подругу и очень переживали, плакали. В первый раз вой‑на показала им свой звериный оскал, явила себя во всей жестокости.

Хоронили погибших на небольшой поляне, в лесу, за самолетными стоянками. БАО успел до полудня сделать гробы и вырезать звездочки из алюминия со сбитых или списанных самолетов.

Тихон же раздумывал и пришел к выводу, что не стоит брать бортстрелков в ночные полеты. И для самолетов лишняя нагрузка, и для стрелков ненужный риск. Все равно пулемет вниз, по земле, стрелять не сможет – мал угол отрицательного склонения, а воздушных целей ночью нет. Вот днем – другое дело, днем в этом есть настоятельная потребность.

И когда вечером этого же дня всем оставшимся самолетам объявили приказ о ночной бомбардировке, Тихон жестко сказал Кате:

– Сегодня ты со мною не летишь!

– Это почему? – вздернула она подбородок.

– Ночью от стрелка пользы нет, а бомб я больше возьму.

– Я к комэску пойду жаловаться!

– Твое право.

Бомбить надо было передовую немцев, а для этого крупные бомбы не нужны. К бомбосбрасывателям подвесили контейнеры с десятикилограммовыми бомбами, и много, двадцать штук, по десятку в контейнере. Бомбы из одного контейнера накрывали сразу большую площадь, но одно плохо – поодиночке бомбы сбросить нельзя. Ночью в траншеях у немцев только дежурные пулеметчики и ракетчики, пускающие осветительные ракеты. А накат землянки в три‑пять слоев бревен, и маленькой бомбой его не пробьешь. Но беспокоящий эффект от таких полетов был, пехотинцы вынуждены были искать укрытие.

Вылетали с минутным интервалом, чтобы не мешать друг другу над целью. К тому же комэск здраво рассудил, что половина самолетов бомбит траншеи и позиции на север от места подлета, а половина – на юг, охватывая, таким образом, большую протяженность.

Тихон вылетел в одиночку, без стрелка – Иван помог.

– Что ты ерепенишься? – принял он сторону Тихона, видя строптивость девчонки. – Пилот лучше знает боевую обстановку. Раз приказал оставаться, – выполняй. В армии приказам подчиняются, а не обсуждают их.

– А что я девочкам своим скажу? Что струсила?!

– Ни в коем разе! Командир экипажа так решил, а ему виднее. А ты на стоянке подожди, подыши свежим воздухом. Мы же почти в лесу, воздух лесной, говорят – для здоровья полезный.

Тихон и предположить не мог, что Иван может так уговаривать. Прямо дипломатические способности у парня!

К моменту подлета Тихона часть самолетов эскадрильи уже успела отбомбиться, и даже на высоте пахло дымом и пылью. Зато траншеи, окопы обозначены – где пожарами, а где – вспышками выстрелов. Немцы – они аккуратисты, зачастую траншеи досками обшивали, снимая их с заборов ближайших деревень. Вот эти доски, а также бревна накатов на землянках, наблюдательных пунктах и пулеметных точках и горели. Не все, но передовая обозначена была.

Тихон еще на подходе пустил выхлоп через глушитель, прибрал газ и заложил над траншеей вираж. С двухсот метров позиции немецкие проглядывались. Он дернул рычаг бомбосбрасывателя, и вниз пошел первый контейнер. Контейнер сразу раскрылся, разбросав авиабомбы.

Тихон уже успел пролететь метров двести, когда на земле здорово грохнуло – это разом взорвались десять бомб.

Прямо по носу самолета что‑то выделялось на земле. Темнота – она разная, где‑то черная, а в иных местах – темно‑серая. Вот туда и сбросил Тихон второй контейнер, сразу сделав вираж вправо, к своим позициям. Снова слитный взрыв всех бомб разом, а следом – пожар. Интересно, куда он угодил?

Облегченный самолет легко взмыл вверх. Вылет получился удачный, по его самолету попаданий не было, по крайней мере он не слышал, да и самолет хорошо слушался рулей.

При подлете к аэродрому он осмотрелся – не видно ли где хищной тени от вражеской машины? На «Юнкерсах», как и на «мессерах», моторы мощные и в ночной темноте выдают себя пламенем из выхлопных труб. Слишком свежи были в его памяти недавние трагические события с гибелью трех человек из эскадрильи.

На аэродроме, заслышав шум мотора У‑2, включили прожектор. Но едва самолет Тихона коснулся колесами шасси земли на ВПП, он погас.

У зенитных пулеметов дежурили расчеты – командование надлежащие выводы сделало.

Самолет дозаправили, подвесили контейнеры, и эскадрилья повторила боевой вылет – но уже на другой участок передовой.

Спать Тихон лег, когда на востоке начало сереть, предвещая скорый восход. Показалось, что он только смежил веки, а Иван уже трясет его за руку:

– К комэску.

Тихон посмотрел на часы. Полдень. Да что же это они выспаться ему не дают!

Комэск был краток:

– Понимаю, устал после вылетов. Но надо доставить секретный пакет руководству воздушной армии, там фотоснимки ближних и дальних тылов немецкой армии в полосе наступления. Всю ночь пленки проявляли и сушили. Поэтому вылет срочный.

Капитан показал на карте поселок между Калугой и Тулой:

– Здесь площадка для посадки удобная. Штаб прикрывают наши истребители, и потому сюрпризов быть не должно. Но ты все равно поосторожнее. Дорогой ценой нам эти разведданные достались: два экипажа погибли.

– Я не слышал.

– С соседнего аэродрома два СБ летали, сбили их. А потом истребитель с нашего аэродрома облет сделал. Сам еле ноги унес, самолет – как решето.

Тихон пошел к стоянке. Иван уже проворачивал винт, Катя сидела в задней кабине. И как только она узнала о вылете? Наверное, Иван сообщил. В штаб по пустякам не вызывают.

Самолетные стоянки были почти пусты, истребители ушли на боевое задание. Стояли У‑2, пилоты которых отсыпались.

Полет до штаба воздушной армии протекал спокойно. Тихон наблюдал, как периодически мелькают в вышине барражирующие истребители – явно наши, потому что они летели звеном из трех самолетов. У немцев звенья были из двух самолетов, более мобильные в бою – ведущий и ведомый. В столовой и казарме Тихон слышал разговоры летчиков‑истребителей, что и нам надо перенимать такое тактическое построение.

Он нашел поселок, приземлился на стоянке. Росное поле, в центре травы нет – выбили колеса садящихся самолетов.

Подрулив к зданию, Тихон заглушил мотор. Однако охрана сразу закричала:

– Убирай, демаскируешь!

– Да мне на пять минут…

Тихон сдал пакет в секретную часть, получил расписку. Однако, выйдя на крыльцо, увидел, что бойцы уже облепили самолет и пытаются укатить его с поля.

– Отставить! – подбежал он к ним. – Я уже улетаю. Кто‑нибудь, крутаните винт.

Вроде нехитрая операция, но навыки должны быть даже здесь. Не успеешь руку вовремя отдернуть – искалечит.

Но бойцы опыт имели, видимо, связные самолеты приземлялись часто. Как только затарахтел мотор, бойцы развернули самолет хвостом к зданию.

Тихон дал газ и взлетел поперек поля – много ли места самолету надо? Сто метров с лихвой хватает.

Набрав двести метров, он подправил курс самолета точно в сторону своего аэродрома. Земля наша, огня снизу опасаться не стоит, одна забота – «мессеров» успеть углядеть вовремя. И как накаркал.

Катя закричала из переговорной трубы:

– Наблюдаю справа два вражеских истребителя!

Тихон посмотрел в указанном направлении. Там шли два «мессера» под сходящимся курсом с превышением его высоты на километр. Заметят или нет?

Заметили! Пара «худых» сделала крутой разворот и стала пикировать.

От «мессера» с его огромным преимуществом в скорости не уйти. Одно спасение – прижиматься ближе к земле и делать обманные финты, иначе собьют.

– Готовься к стрельбе, – приказал он Кате.

Первый раз с момента прихода девушек в эскадрилью Катя должна была стрелять. Против «мессера» калибр их пулемета мал, винтовочный, и для «худого» попадание такой пули – что слону дробина. Пулемет ШКАС, который таки ставят на У‑2, имеет такие же патроны, но значительно большую скорострельность. Для воздушного боя с его высокими скоростями это важно. Хотя какой воздушный бой? Самозащита слабого, причем негодными средствами.

В зеркале Тихон увидел тонкий фюзеляж истребителя, его окрашенный желтым кок винта. Сейчас откроет огонь. Тихон отклонил ручку влево, пустив самолетик в скольжение элеронами. И почти сразу загрохотал пулемет Кати. С непривычки Тихон в первую секунду испугался, сроду с его самолета огонь не велся.

Мимо пронеслись трассирующие очереди истребителя. Немцы обязательно заряжали в ленты трассирующие патроны – так виден след, трассер, и можно скорректировать стрельбу. Вторую очередь он дать не успел, пронесся мимо с набором высоты, но на его место уже встал ведомый.

Катя стреляла длинными очередями.

Тихон хотел ей крикнуть: «Экономь патроны!», но пулемет смолк. Пилот повернул голову – девушка меняла опустошенный магазин.

В зеркале «худой» нарастал быстро, сейчас начнет стрелять…

Тихон стал выписывать змейку и одновременно снижаться.

Пулеметные очереди истребителя прошли выше и правее. «Худой» пронесся рядом, с боевым разворотом, показав кресты на крыльях. Вот суки! Развлечение нашли! Неужели поблизости нет ни одного нашего истребителя? Сам же видел, как барражировали…

Катя вновь открыла огонь. И снова – длинная, в полмагазина, если не больше, очередь. Эдак она за секунды весь боезапас выпустит… Да хоть бы толк был. «Вот сядем, отругаю по полной, – мелькнула мысль у Тихона. – Интересно, попала она в немца или нет? Куда она стреляет? Ведь в зеркало истребителя не видно».

А немцы придумали новую тактику – они стали атаковать сзади на сходящихся курсах и оба могли стрелять, не мешая друг другу.

До земли сотня метров, но Тихон двинул ручку вперед. Надо было снижаться до бреющего, может быть, тогда отстанут.

Он не успел: немцы открыли огонь. Тихон ощутил резкий удар по левой ноге – как палкой. Нога сразу стала нечувствительной.

Истребители сделали горку.

Снова послышалась стрельба, и Тихон поднял голову вверх. Ага, наши подоспели, на «Яках». Теперь фрицам не до У‑2 будет.

Он двинул рулями, и ногу пронзила резкая боль – даже затошнило, стало дурно.

Тихон посмотрел вниз, на ноги, – левая штанина была бурой от крови. Зацепило пулей. Насколько смог, повернул голову назад.

Катина голова безжизненно болталась, гимнастерка на груди была в крови. Хреново, похоже, наповал. До своего аэродрома недалеко, однако уже появилась слабость, руки и ноги налились как свинцом, любое усилие давалось через напряжение.

Испугался, что скрывать. Аэродром рядом, а он может недотянуть. Хорошо, двигатель исправно тянет и самолет управления слушается. Уже местность знакомая пошла, а в глазах туман, расплывается все.

С облегчением увидел посадочное «Т». Собрав волю и силы в кулак, Тихон приземлился, дотянулся до магнето и выключил зажигание. Двигатель заглох, самолет катился по инерции, но уже неуправляемый. Тихон потерял сознание и не видел, как к остановившемуся самолету побежали люди. Он не чувствовал, как его вытащили из кабины, погрузили на грузовичок‑автостартер и помчались к медпункту. Один из механиков сказал:

– Кровищи‑то натекло!

То, что бортстрелок убит, было ясно с первого взгляда. На груди Кати – три сквозных ранения, она не дышала. И самолет – как решето.

– Досталось ребятам. И как только Тихон долетел на этом хламе?

Иван сопровождал Тихона в медпункт, стоя на подножке грузовика. Еще на ходу он спрыгнул и побежал к медикам:

– Быстрее, пилота ранило, кровью истекает!

На его крик выскочили сразу четверо – врач, военфельдшер и два санитара. На бедро раненой ноги прежде наложили жгут, чтобы остановить кровотечение, а уж потом положить на носилки.

Санитары и Иван сняли с грузовика Тихона и переложили его на носилки. Иван помогал, поддерживал ручки носилок. В медпункте сунулся к врачу:

– Вы, это, если что… Я кровь сдать могу.

– Сейчас капельницу наладим, рану обработаем, не мешай.

Иван терпеливо сидел у медпункта, пока Тихону оказывали помощь. Переживая глубоко в душе, он курил самокрутки одну за другой. Свыклись они друг с другом за время службы. И девчонку было жаль, молоденькая ведь совсем была… Видно – отстреливалась, мешок для гильз почти полный.

В авиации стрелковое оружие имело выброс гильз либо наружу, либо в емкости – вроде коробов или мешков. Не дай бог гильза попадет под тягу или трос – самолет тогда не может управляться.

Иван вздохнул. Фактически Катя своим телом прикрыла Тихона, не она – все пули достались бы пилоту.

Судьба самолета Ивана сейчас не интересовала. Судя по состоянию, У‑2 пойдет на списание, только двигатель на запчасти. Вот и думай после увиденного, что самолетик не боевой. Зря тогда артистка заезжая Тихона походя обидела.

Вышел военврач:

– Рану твоему летчику обработали, сосуды перевязали. Жить будет, но очень слаб. Еще кость большеберцовая перебита. Лангету наложим – и в госпиталь.

– Вот славно! Спасибо вам!

Вскоре пришла санитарная машина, переделанная из автобуса. Стекла закрасили белой краской, сиденья убрали, а на их место установили полки в два этажа для перевозки раненых.

Тихона перевезли в полевой госпиталь в Юхнов, а через несколько дней вместе с другими ранеными – в Калугу.

Немцы, стремясь к Москве, рвались танковым клином как раз на Юхнов, и госпиталь оказался в опасности. Только и здесь Тихон не задержался: поездом его отправили во Владимир.

Он потихоньку поправлялся. Ушла слабость, но кости, перебитые пулей, срастались плохо. Тихон переживал, не останется ли он хромым? Тогда прощай, авиация. Да как бы вообще из армии не комиссовали. И куда потом податься? В артель только, к таким же бедолагам.

Сводки с фронта слушали каждый день, а они день ото дня становились все тревожнее – немцы уже были под Москвой… Каждый из раненых бывал в боях и видел, какие силы есть у немцев. Да и вояки они были опытные, стойкие, упорные в достижении цели. В этих качествах советский солдат немцам не уступал, но вооружением, а главное – запасами снарядов и патронов проигрывал. Положение исправилось только к исходу сорок второго года, самого тяжелого года войны.

С ноги Тихона уже сняли гипс, и он ходил с костылем и палочкой. Но это было все же лучше, чем неделями лежать на кровати. Как шутили раненые, «лучше гипс и кроватка, чем крест и оградка».

В сорок первом году зима вступила в свои права очень рано: уже в сентябре ударили морозы и лег снег. Наступление немцев застопорилось, не готовы они оказались воевать при таких низких температурах. Не заводилась механика, отчаянно мерзли солдаты в своих куцых шинелях, сапогах и пилотках. Да еще из Сибири и Дальнего Востока прибывали свежие дивизии – в валенках, шапках и полушубках, сибирякам к морозам не привыкать. И смекалка русская подчас выручала: под днища танков ставили обогреватели, немцы же понятия не имели о таких приспособлениях.

Нога срослась, правда, левая стала на сантиметр короче правой. Но Тихон не хромал. А потом врачебная комиссия на выписку – годен к строевой или негоден. Тихона признали годным, но документы не отдали. Пришлось ему в госпитале задержаться еще на два дня, когда для летчиков была проведена врачебно‑летная комиссия. Пехотинцам или танкистам проще: признали годным к строевой – и в запасной полк. А у летчиков после ранений еще решали, на каких типах самолетов мог летать выздоровевший. Двух летчиков определили в легкомоторную авиацию, на самолеты Р‑5 и У‑2. Один из них бил себя в грудь:

– Я боевой летчик, истребитель! А вы меня – на У‑2!

– Ничего, с полгодика придется поберечься, не давать значительных нагрузок, – улыбался председатель комиссии, с виду – вылитый Михаил Иванович Калинин, такой же седой и благообразный, с бородкой клинышком.

Другие, такие, как Тихон, ограничений не получили. Его, как и десяток других пилотов, направили в ЗАП – запасной авиаполк. В таких полках происходило переучивание пилотов на другие типы самолетов. Страна отчаянно нуждалась в летчиках‑истребителях, штурмовиках, бомбардировщиках.

ЗАП располагался на окраине города. Летчики‑перегонщики перегоняли с Саратовского авиазавода № 292 истребители Як‑1. Такие производились еще в Химках на заводе № 301 и в Оренбурге на заводе № 47, но в малых количествах.

Як‑1 начал производиться в 1940 году, и до конца выпуска в 1944 году их выпустили 8734 штуки разных модификаций. Был он легок, имел на вооружении одну 20‑миллиметровую пушку ШВАК и два пулемета винтовочного калибра. Максимальная скорость у земли была 437 километров в час, а на высоте 5 километров – 569 километров в час. Но основные бои происходили на высоте 2–3 километров, где Як‑1 уступал «мессеру» в скорости и в вертикальном маневре. За время выпуска самолет постоянно усовершенствовали: появились рация, посадочная фара. Самолет был прост и легок в управлении, доступен летчику невысокой квалификации, устойчив в полете. А за счет малого веса превосходил «худого» в горизонтальном маневре.

Однако летчики, повоевавшие на «Яках», отмечали и недостатки. Так, на пикировании, когда скорость была выше пятисот километров, зачастую с крыльев срывало фанерную обшивку, и самолет разрушался. Плохо открывался фонарь пилотской кабины, из‑за чего некоторые пилоты не закрывали его в бою, теряя в скорости. Из‑за подтекающего маслом двигателя забрызгивался корпус фонаря из триплекса, и посадить машину было трудно, видимости через масляную пленку не было. Но все эти проблемы Тихон испытает на себе позже, когда станет летать.

А пока – краткое изучение материальной части, приемов управления. Группа подобралась разношерстная. Были пилоты, воевавшие на истребителях устаревших конструкций – И‑16 и И‑153, и они хотя бы знали тактику воздушного боя. Были пилоты вроде Тихона, летавшие на У‑2, Р‑5 или небольших пассажирских самолетах, – вот этим новичкам было сложнее всего. Главное – напрягали самостоятельные первые вылеты. Як‑1 еще не выпускали в виде «спарки», двухместного учебного варианта, когда инструктор мог вмешаться и исправить ошибку пилота.

А что ошибки были, видели все. На их глазах пилот посадил самолет, не выпуская шасси, как привык на Р‑5 – у него, как и у У‑2, колеса не убирались. А привычка‑то осталась, ее из памяти быстро не уберешь.

Другой на рулежке развернулся резковато, опора хвостового колеса подломилась, и фюзеляжу досталось. Носовая часть самолета была дюралевой, но после кабины летчика остов обтягивался полотном.

Через две недели после прибытия в ЗАП начались полеты. Непривычно было все, начиная от посадки в кабину: отрегулировать лямки парашюта, потом – привязные ремни сиденья. При рулежке мешал капот двигателя – на У‑2 обзорность вперед была лучше. И скорости – взлетная и посадочная – были значительно выше, тоже навык иметь надо.

Первый вылет был простой. Взлететь, набрать высоту триста метров, построить «коробочку» вокруг аэродрома и сесть. Однако пока Тихон выполнял простейшее упражнение, он взмок. При посадке несколько раз проверял, выпустил ли он шасси, не мала ли скорость. И только он выбрался из кабины, переполненный эмоциями, как его место занял другой пилот.

Те, кто еще не летал, стали его расспрашивать. Все уже пилоты, некоторые имеют большой налет. Но машина для них новая, пугает.

Быстрее всего освоили Як‑1 те, кто летал на «ишаках» и «чайках». И‑16 был строг в управлении и ошибок не прощал. После поликарповского истребителя яковлевский был проще в управлении.

Когда пилоты освоили полеты по кругу, они приступили к более сложным маневрам. Времени на подготовку мало, поэтому занимались с утра до вечера. На завершающей стадии – стрельбы, дело тоже для большинства пилотов новое.

Стреляли на полигоне из пушки и пулеметов. Ощущения необычные: грохот, самолет трясет от отдачи, в кабине запах пороховых газов. Но к моменту стрельб Тихон освоился в кабине и уже не искал глазами кран уборки шасси или бензомер на приборной панели.

Настала пора выпуска. В их летные книжки вписали данные об освоенном типе самолета, а тем, кто не имел сержантского звания, присвоили приказом.

Поскольку Тихон был ефрейтором, он стал младшим сержантом. Летавшие на «ишаках» и уже имевшие звание сержанта стали старшими сержантами, а один – так старшиной, поскольку до госпиталя он занимал должность командира звена.

На радостях устроили нечто вроде небольшого выпускного. В складчину купили водки, немудрящей закуски с ближайшего рынка и отметили выпуск.

Буквально на следующий день прибыл первый «покупатель» – как называли представителей летной части. Надо ли сомневаться в том, что он в первую очередь отобрал тех, кто воевал на истребителях раньше?

Каждый день бывшие курсанты убывали в действующие полки. Те, кто раньше летал на У‑2, мало привлекали «покупателей», и Тихон приуныл. Ему хотелось в действующую армию, воевать с немцами. Зол он был на них – в том числе и за свое ранение, за погибшую Катю. А еще – в казарме ЗАПа было холодно, кормили курсантов по тыловой норме, и им все время хотелось есть.

Через несколько дней к ним в полк прибыл очередной «покупатель». Он построил оставшихся, коих набралось двенадцать человек. Он выкрикивал фамилии по списку и просил сообщить, на каких типах самолетов летал и какой налет.

Лицо «покупателя» показалось Тихону знакомым. Но где он мог его видеть?

Фамилия Федоров была в конце списка, и когда «покупатель» ее выкрикнул, Тихон ответил, как положено в армии:

– Я! – и сделал шаг вперед.

«Покупатель» поднял глаза на Тихона и вдруг застыл:

– Тихон?

– Я.

– Не узнал? Я же Алексей Смирнов! Ты меня из немецкого тыла раненым вывез.

– Товарищ лейтенант, вы?

Только после того, как «покупатель» напомнил ему события середины июля, Тихон вспомнил – видел‑то он его лицо буквально секунды. А потом столько событий произошло… Встретиться не думал – и вдруг такая неожиданность.

– Беру в полк! За храбрость твою беру. А что опыта боевого мало, так подучим!

Так Тихон попал в истребительный полк ПВО, можно сказать – по знакомству.

По приезде на аэродром Смирнов зачислил его в свою эскадрилью. За время, пока они не виделись, он уже вырос до комэска. После госпиталя Смирнов тоже пересел на «Як».

Для защиты Москвы от немецких бомбардировщиков в полк ПВО направляли лучшую технику – «ЛаГГи», «МиГи», «Яки». Но ни один из этих истребителей не мог сравниться с основным истребителем люфтваффе – «Мессершмиттом».

Смирнов отобрал еще двоих пилотов. Налеты на Москву были регулярными и массированными, под сильным прикрытием истребителей. Схватки были ожесточенные, потери с обеих сторон большие. Конечно, лучше бы перехватывать бомбардировщики на дальних подступах к столице, но враг стоял недалеко от Москвы, буквально в десятках километров, и расположить аэродромы между городом и передовой было бы полным безумием. Сигналы о приближающихся стаях бомбардировщиков поступали в истребительные полки ПВО с опозданием, да еще пока истребители со своих аэродромов доберутся, теряя драгоценное время…

Служба ПВО включала посты ВНОС – воздушного наблюдения, оповещения, зенитные батареи, аэростаты, прожектористов, истребителей. И как ни старались немцы, нанести серьезный урон столице они не смогли.

Аэродром, где располагался полк и куда попал Тихон, размещался на северной окраине Москвы. На вооружении у него были «Яки», как определил Тихон – первых серий, с высоким гаргротом за кабиной.

Летчики и вспомогательный персонал жили в помещениях эвакуированного завода. По фронтовым меркам – просто шикарно, особенно если учитывать очень холодную и суровую зиму 1941/42 года. В приспособленных казармах было тепло, из кранов текла вода.

Тихон уже имел опыт службы на полевых аэродромах, где он жил в землянке, а вода, которую надо было еще принести из колодца, была в ведре.

Тяжелее всего зимой приходилось механикам и техникам. Для поддержания постоянной боеготовности к вылету им приходилось подогревать моторы авиационными печками, гнавшими горячий воздух на двигатель и радиаторы – масляный и водяной. Техника в морозы капризничала: замерзали масляные трубопроводы, прихватывало воздушные трубки от водяных пробок, и усилия технического персонала были просто титанические.

Для начала вновь прибывших – после знакомства с пилотами – обмундировали. Им выдали теплые меховые комбинезоны, меховые шлемы, унты. Ведь если на земле было минус тридцать, то на высоте в два‑три километра – еще холоднее, да еще изо всех щелей кабины изрядно дуло, усугубляя ситуацию. Кабины были негерметичные, и иногда от дыхания пилота на плексигласе осаживалась изморозь, ухудшая обзорность.

Несколько дней новички изучали карту района полетов, их вводили в курс боевой обстановки. Особенности были, немцы наряду с Ме‑109 применяли тяжелые двухмоторные истребители сопровождения Ме‑110, сильно вооруженные и имевшие для ночных боев прожектор. А еще летчики отметили на своих картах позиции аэростатов заграждения.

Новичков распределили по звеньям и каждому дали опытного ведущего.

 

Глава 4

Истребитель

 

Ведущим у Тихона был старший сержант Захар Емельянов. Несмотря на то что они были ровесниками, Захар воевал на истребителях с первого дня войны, имел солидный налет и два лично сбитых самолета – «Юнкерс‑88» и «Хейнкель‑111». Он летал ведомым, но после того, как его ведущий пилот был сбит и погиб, его повысили в должности до старшего летчика – в действующей армии карьерный рост из‑за потерь был быстрым.

Новичков в бой пока не пускали, и они совершили несколько парных вылетов – надо было дать возможность паре слетаться. На самолете Захара была полноценная рация, а у Тихона – только приемник. В полете он слышал приказы, но сам передать ничего не мог.

Ведущий наставлял, как его самого учили:

– Твоя задача – удержаться за мной на хвосте и прикрыть меня сзади. За верхней полусферой наблюдай. У «мессеров» излюбленный прием – нападать сверху и сзади, с пикирования. Обстреляют и резко вверх уходят. На горизонтали «Як» с «худым» на равных бороться может, но немцы таких схваток избегают.

В отличие от фронтовой авиации, в некоторых полках ПВО, в нарушение устава, летали парами, а не тройками. В тренировочных полетах Захар выписывал разные виражи, делал горки, петли. Тихон старался не отрываться. Стыдно будет – потерять в бою ведущего. Сложно было, непривычно. Скорости большие, нагрузки знакопеременные. Кроме того, раньше он летал один, был сам себе командир, и отвыкнуть от этого тоже вначале не получалось.

И вот первый боевой вылет. Повезло, что дневной. Немцы обычно совершали налеты ночью, когда их сложнее обнаружить и сбить. А получилось, что немцы направили большую группу истребителей, чтобы расчистить для своих бомбардировщиков воздушное пространство.

Немцы шли по высоте тремя эшелонами, на каждом – по три звена. С нашего аэродрома сразу взлетели две эскадрильи. Кроме «Яков», с другого аэродрома подняли эскадрилью «МиГов».

Тихон удивился – почему так? Потом ему разъяснили: если поднять сразу весь полк, топливо закончится у всех машин одновременно и воздушный сектор окажется не прикрыт. В таких ситуациях немцы зачастую использовали подвесные баки, увеличивавшие дальность полета и время нахождения самолета в воздухе – бензин в первую очередь расходовался из них. При опорожнении или воздушном бое баки сразу сбрасывались, поскольку снижали скорость и не были протектированы, а стало быть, пожароопасны. Основные баки у немецких истребителей заполнялись каучуковой пеной, на «Яках» с этой целью – отработанными газами.

Взлетали парами и сразу начали набирать высоту. Кто выше, у того преимущество: видимость лучше, есть возможность атаковать с пикирования, развить большую скорость.

А уже видны были быстро приближающиеся точки – немецкие истребители.

Первыми вступили в схватку «МиГи». Они связали боем немцев во втором, среднем эшелоне. Вообще‑то, они создавались для высотных боев.

Первый бой в качестве истребителя Тихон запомнил плохо, фрагментарно. Он старался не отстать от ведущего и висел у него на хвосте в двух сотнях метров. Захар стрелял по «худым», Тихон же следил, чтобы в хвост ведущему не пристроился вражеский истребитель. Один попытался, но Тихон нажал на гашетку пушки. Очередь прошла мимо, но немец шарахнулся в сторону, так как понял, что произвести атаку не дадут, собьют самого.

Еще до первого боевого вылета Захар поучал его:

– Стреляй только с малой дистанции, сто – сто пятьдесят метров, и короткими очередями. Три‑четыре выстрела пушки по уязвимым частям. Бей по мотору, кабине, хвостовому оперению. Если перед тобой бомбардировщик, тогда по кабине стрелка – его нужно вывести из строя в первую очередь. Тогда уже можно ближе подобраться. «Бомбер» неповоротлив, но, чтобы сбить его, надо постараться. Ему один мотор подожжешь – он сбрасывает бомбы и на другом моторе уходит. И не верь в сказки, что пикировщик Ю‑87 – легкая добыча. Там и стрелок есть, а уж если вперед него проскочил, так он тебя сам из пушки приласкает.

На «Яке» главное оружие – пушка, да запас снарядов мал. Сначала в снарядных ящиках сто десять штук помещалось в ленте, потом довели до ста тридцати, и это при скорострельности восемьсот выстрелов в минуту. Несколько длинных очередей – и боекомплекта нет.

Скорострельность пулеметов в два раза выше, но повреждения винтовочная пуля наносит небольшие, пулеметы хороши только для стрельбы по пехоте, при штурмовках, что для истребителей ПВО задача нехарактерная.

В небе было тесно от множества машин. Периодически вниз падали горящие или дымящие самолеты. Тихон не успевал даже рассмотреть – свои или чужие, взгляд не успевал фиксировать.

Мотор ревел на максимальных оборотах. Тихона то вжимало в кресло, то он повисал на привязных ремнях. И вдруг зашипел приемник:

– Двадцать второй – отбой! Идем на аэродром!

Двадцать второй – это он, Тихон. Осмотрелся по сторонам, но немцев не было видно. Уцелевшие в бою машины разворачивались и уходили на запад. Знать, бензина в баках осталось на четверть часа, только до аэродрома добраться.

Так же парой они и сели, благо ширина полосы позволяла. Уже в казарме Захар расспрашивать стал, что он видел. Однако Тихону и сказать было нечего.

Захар засмеялся:

– У меня вначале так же было, это уже потом весь бой видеть стал. И ты обвыкнешься. Если в трех первых боях не собьют, долго летать будешь.

Второй вылет оказался ночным, причем взлетела только их пара – посты ВНОС сообщили о пролете одного самолета.

Кругами над аэродромом стали набирать высоту. Ночью следовало опасаться своих же аэростатов – их поднимали на большую высоту.

По рации ведущему сообщили курс самолета. Как только Захар доложил на землю, что он занял эшелон, включили прожектора. Их лучи били ярко и высоко. Когда луч попадал на истребители, Тихон непроизвольно зажмуривался – яркий свет прожектора после полумрака кабины просто слепил.

Но вот прожектор поймал вражеский самолет, и на нем тут же скрестились еще два луча. Летчик попытался маневрировать, но прожектора удерживали его на перекрестье лучей.

Захар тут же приказал:

– Разворот вправо на тридцать и полный газ, догоняем.

Догнать оказалось несложно, это был транспортный «Юнкерс‑52», относительно тихоходный. Он перево‑зил грузы и людей, а еще он десантировал парашютистов. Не для этого ли он направлялся в наш тыл?

– Подходим ближе! – Голос Захара в приемнике. – Только снизу, у него сверху пулемет.

Трехмоторный Ю‑52 выпускался с 1932 года, и сами немцы называли его «Тетушкой Ю» за объемный фюзеляж. В пассажирском варианте он вмещал 17 человек. С начала боевых действий Германии в Европе выпустили военно‑транспортный вариант. По обеим сторонам фюзеляжа прорезали квадратные отверстия, где установили по пулемету MG‑15, а сверху, сразу за пилотской кабиной, – крупнокалиберный пулемет на турели. Ю‑52 широко использовались в воздушно‑десантных операциях, например по захвату острова Крит. Они же снабжали окруженных немцев продовольствием и боеприпасами зимой 1942 года под Сталинградом. Несмотря на три двигателя, самолет был тихоходен, на высоте развивал скорость всего 210 километров в час, однако боевой радиус был велик – 650 километров.

– Сбрасываем скорость, стреляем снизу, с полусферы, – передал Захар.

На малой скорости истребители вели себя неустойчиво, да еще струи от винтов «Юнкерса» вносили свой вклад.

Захар сделал «горку», дал очередь из пушки по правому двигателю и тут же ушел с переворотом вниз.

– Давай, двадцать второй, работай!

Тихон повторил маневр. Темная туша «Юнкерса» быстро вырастала в прицеле.

Он успел дать очередь из пушки прямо по брюху самолета и тут же отвернул, опасаясь столкновения. А где ведущий? Прожектор с земли освещал транспортник, а истребителя Захара не было видно в темноте. Так недолго столкнуться или потерять друг друга.

Захар ситуацию понял:

– Подхожу к транспортнику сзади. Следуй за мной!

Уже понятно. Тихон развернулся и увидел впереди транспортник. Почему же он не горит и не падает? В него стрелял из пушки Захар, стрелял Тихон. И самого Захара не видно, как ни напрягал зрение Тихон. И только когда ведущий открыл огонь, он стал заметен по вспышкам.

На этот раз попадание было точным: из правого двигателя вырвался огонь. Истребитель ведущего отвалил, уступив место Тихону. Прицел ночью не подсвечен, наводить приходилось приблизительно, по носу истребителя.

Тихон дал очередь из пушки по фюзеляжу, успел скорректировать, потянув ручку горизонтальных рулей на себя. Он успел увидеть, как от «Юнкерса» полетели куски обшивки, и в тот же момент сделал резкий вираж влево с уходом вниз. Буквально рядом с транспортником проскочил – ночью дистанцию определить сложнее.

А по приемнику – Захар:

– Горит, сволочь! Ты посмотри! Парашютисты выпрыгивают!

Тихон сделал боевой разворот. Самолет уже полыхал, но видно было в луче прожектора, как от него отделяются черные фигурки, над которыми раскрываются белые купола парашютов. Один, второй… пятый… Экипаж покидает горящую машину или десант? Но это уже не дело истребителей. Внизу, на земле, парашютистов тоже видят и примут меры. Для этого есть войска по охране тыла, НКВД, ми‑лиция.

Перед Тихоном встал острейший вопрос: где аэродром и как на него приземлиться в темноте? Он кинул взгляд на бензиномер – еще полбака топлива есть.

По приемнику раздался голос Захара:

– Иди курсом сто сорок. Как увидишь излучину Москвы‑реки, займешь эшелон триста метров и моргни посадочной фарой три раза. А потом головой крути на триста шестьдесят градусов. Наши зажгут прожектора вдоль полосы, и тут уж не мешкай.

– Понял! – гаркнул Тихон, хотя Захар услышать его не мог.

Вот черт! Объяснял же все Захар раньше, а выскочило из головы.

Тихон выполнил все в точности.

Аэродром оказался сильно в стороне. Иммельман, ручку газа до упора. Прожектора по условиям светомаскировки гореть долго не будут, и надо успеть сесть. Тихон подправил курс, добрал газ и спланировал на полосу.

Только самолет коснулся земли, как прожектора погасли. Тихон убрал газ до холостых и нажал на тормоза.

Когда самолет остановился, он перевел дух. Сердце колотилось – первая ночная посадка на истребителе. Скорости не те, что на У‑2. Сложно все, но получилось.

К самолету подбежали механики:

– Жив?

– Жив!

– Глуши мотор!

Они покатили самолет на стоянку.

Тихон выбрался из кабины на крыло и спрыгнул на землю.

– Емельянов уже сел?

– Пару минут назад, в штаб пошел.

Сбитый «Юнкерс» записали как победу в группе – непонятно ведь, кто конкретно его сбил.

В штабе уже получили подтверждение о сбитом самолете. Без такого от защитников, прожектористов или пехоты сбитый самолет не засчитывали.

Для Тихона это был первый уничтоженный самолет – пусть и в группе. Есть свои особенности в ночном бою, видимость плохая. А еще сесть сложно при возвращении.

Захар похлопал Тихона по плечу:

– Нормально держался! И стрелял точно, я видел. Так держать!

Похвала приятна, что скрывать, хотя без ведущего Тихону ни черта бы не удалось. Опыта не было, а еще волнение мешало, все впервые.

Улеглись спать в казарме, но уснуть у Тихона не получалось. Все время он проигрывал в голове эпизоды боя. Ю‑52 – противник для истребителя слабый, но повозиться пришлось. Скажем, «Юнкерс‑88», «Хейнкель‑111» или «Дорнье» и близко к себе не подпустили бы. У них оборонительное оружие посильнее и огневых точек больше.

К утру сон взял свое, но Захар уже толкал Тихона в бок:

– Подъем! Оправиться – и на завтрак!

Еда на фронте – дело святое.

Тихон быстро вскочил, умылся, оделся по форме, и оба направились в столовую.

Покончив с завтраком, пилоты высыпали на летное поле. Кто‑то из БАО пригнал трофейный мотоцикл «БМВ» с коляской, и они начали гонять по заснеженному полю. Развлечение, однако!

Прокатился и Тихон. Мотоцикл ему понравился: мотор низкооборотный, но тяговитый, разгоняется легко.

Развлечение прервал комэск:

– Парни, помывочный день!

В баню шли строем, но не в ногу – строевики из летчиков плохие.

Какое же это удовольствие – помыться горячей водой, да с мылом, да с мочалкой! Редкое удовольствие в боевых условиях.

Каждому дали по маленькому кусочку хозяйственного мыла. Мылилось оно плохо и по внешнему виду больше напоминало тротил.

Когда одевались в чистое исподнее, стали вспоминать довоенные годы. Некоторые размечтались – выпить бы сейчас пива, да под сушеную воблу!

Тихон молчал, слушал. Не дай бог ляпнешь чего‑нибудь, чего до войны просто не было, «вспомнишь», например, о тех же креветках.

Но во время войны пиво в Москве не продавалось, и мечты пилотов были неосуществимы.

В казарму возвращались в хорошем настроении и с шутками. Тихона напрягало, что все время приходилось себя контролировать. Вроде не шпион, но человек другого времени, он знал, когда закончится война и кто одержит в ней победу. Временами язык чесался сказать об этом, но приходилось помалкивать.

Интенсивные налеты бомбардировщиков на Москву кончились. С начала войны и до конца 1941 года немцы провели 76 налетов. Геринг и Геббельс уверяли нацию, что ПВО в Москве слабая и русская столица будет разрушена. В реальности же пилоты люфтваффе несли большие потери.

Наши, кроме задействованных зенитных батарей, прожекторных дивизионов, аэростатных и истребительных полков закамуфлировали многие узнаваемые здания – Большого театра, библиотеки Ленина, комплекс Кремля, театр Красной армии. Из дерева и фанеры были «выстроены» ложные здания.

Немцы произвели первый налет на Москву уже через месяц после начала войны – 22 июля 1941 года. А уже 27 июля комиссия НКВД на самолете ПС‑84, фактически – лицензионном «Дугласе», совершила облет Москвы, оценивая, хорошо ли проведена маскировка. Днем еще можно было сориентироваться по некоторым характерным особенностям местности – изгибу рек, высотным зданиям. Ночью город жил в режиме светомаскировки, и разглядеть внизу что‑либо было просто невозможно – сплошная темень. Большого ущерба городу бомбардировки не нанесли, хотя некоторые заводы сильно пострадали. Падали бомбы и на территорию Кремля.

Столкнувшись с сильным противодействием, немцы не оставили надежды на бомбардировки, но изменили тактику. Если до января на Москву шли большие группы – до нескольких сотен машин одновременно, то потом налеты стали производиться мелкими группами, поэскадрильно, с разных курсов. Первые ночные вылеты осуществляли без истребительного прикрытия – ночью истребители слепы. Но затем гитлеровцы перебросили из Франции Ме‑110 – тяжелые двухмоторные истребители. Для обычных боев они были слишком неповоротливы и уступали легким истребителям в маневренности. Но они были хорошо вооружены, на них подвесили прожектора и превратили в ночные, благо запас топлива позволял им сопровождать бомбардировщики в дальних рейдах.

Перед войной Гитлер сделал ошибку. Он приказал все внимание уделить фронтовым бомбардировщикам, коих выпустили много – «Юнкерсы», «Дорнье», «Хейнкели». А во время войны, когда появилась потребность в тяжелых и дальних бомбардировщиках, создать их уже не смогли. А потребность такая возникла – для бомбардировок Лондона, Москвы. Частично немцы смогли восполнить их нехватку ракетным оружием – ФАУ‑1 и ФАУ‑2, но только на Западном фронте.

Поздней ночью объявили тревогу, вылетали эскадрильей. Комэск успел сказать, что приближаются три группы бомбардировщиков. Взлетали по готовности, один за другим. Не успевала за взлетевшим самолетом осесть снежная пыль, как уже разбегался следующий истребитель.

Тихон старался не отставать от ведущего. Если на малой скорости после взлета это было нетрудно, то с ростом высоты и скорости – все затруднительней.

Комэск по рации передал ведущему – контролировать северный сектор.

На земле вспыхнули прожектора, стали шарить лучами по небу.

Из‑за опасности напороться на тросы аэростатов истребители держались выше 4,5 тысячи метров. Были надеты кислородные маски – без них дышалось тяжело.

Для немцев, когда они еще только начали налеты, такая высота аэростатов стала неприятным сюрпризом. Над городами на Западном фронте высота подъема аэростатов не превышала 2–2,5 тысячи метров. А ведь чем ниже бомбардировщик, тем точнее попадание.

Луч прожектора поймал серебристый самолет. Издалека было не различить модели, и даже непонятно было – бомбардировщик это, разведчик или истребитель.

– Цель видишь? – спросил Захар, как будто Тихон мог ему ответить.

Ведущий дал по газам – это было видно по удлинившимся языкам пламени из выхлопных труб – и стал набирать высоту. Временами самолет шел на высоте 5–5,5 тысячи метров, куда с трудом «добивали» прожектора. И сейчас самолеты летели почти встречным курсом, быстро сближаясь, суммарная скорость их была около тысячи километров в час.

– Двадцать второй, пролетаем мимо, делаем боевой разворот, заходим в хвост и атакуем, – предупредил по рации Захар.

Так они и сделали: зашли в хвост бомбардировщику – это оказался «Хейнкель‑111». Пилотам были видны выхлопы мотора, под луной отблескивали крылья, фонарь кабины стрелка.

Захар сбросил скорость своего истребителя, уравнивая ее со скоростью бомбардировщика – так больше времени для прицеливания и стрельбы.

Немцы их пока не видели, поэтому не стреляли по истребителям. А вот свет зенитного прожектора к вражескому самолету уже не пробивался, его заслонило облако. На трех тысячах метров была облачность, Тихон сам видел, когда высоту набирал.

Захар открыл огонь сразу и изо всех стволов – по левому двигателю. Попал он или нет, было непонятно, пламени не было, но себя обнаружил. Сразу из двух пулеметных точек бомбардировщика по ведущему открыли огонь. Дистанция была невелика, а у немцев – крупнокалиберные самолеты. Тихон видел, как от «Яка» Захара полетели куски обшивки, и сразу по приемнику раздался голос ведущего:

– Самолет поврежден, двигатель трясет. Попытаюсь дотянуть до аэродрома. Сбей его, Тихон!

Тихон – это уже нарушение правил радиообмена. По рации запрещалось называть фамилии, имена, звания – только номер самолета либо позывной.

Тихон решил не повторять оплошности ведущего и пристроился за бомбардировщиком. По нему не стреляли, мешал киль. Не будут же стрелки лупить из пулемета по собственному хвосту?

Он открыл огонь по кабине верхнего стрелка, сразу из пушки и пулеметов. Короткими очередями, подравнивая по трассерам наводку. Есть попадания, лично видел разрывы снарядов на обшивке. Он и раньше видел на сбитых самолетах эффект от попавших снарядов – развороченные дыры диаметром сантиметров сорок.

Стрелок был убит или ранен, но больше огонь из установки не вели.

Прицелившись, Тихон дал очередь по левому двигателю. Сбить бомбардировщик – хорошо, но его задача – в первую очередь не дать бомбардировщику отбомбиться по городу. Даже если «бомбер» сбросит бомбы в чистое поле, то поставленная задача будет считаться успешно выполненной. А уж если собьют – то отлично выполненной. Теперь же к этому примешивалось еще и чувство мести за Захара – надо сбить во что бы то ни стало!

И в этот момент полыхнул мотор «бомбера».

Пилот бомбардировщика понял: надо уходить, задание выполнить невозможно. Он открыл бомболюки, и вниз посыпались бомбы. Облегченный от смертельного груза самолет стал разворачивать вправо, на запад.

Тихон довернул нос самолета и открыл огонь по правому двигателю. Однако и сам подставился. На темном фоне грузного фюзеляжа «бомбера» засверкали огоньки выстрелов.

Трасса прошла чуть выше истребителя.

Надо зайти точно в хвост, тогда для воздушного стрелка он будет недосягаем.

Тихон описал пологий вираж – теперь он бомбардировщик не упустит ни при каких обстоятельствах. Горящий левый двигатель был как маяк в ночи.

Тихон приблизился, чтобы было наверняка, и открыл огонь из пушки. Против бомбардировщика – самое то. Есть попадание! Вспыхнул второй мотор! «Бомбер» еще держался в воздухе, но уже был обречен.

Бомбардировщик стал покидать экипаж. Тихон видел, как отделялись от корпуса самолета фигурки, как над ними раскрывались купола парашютов – один, второй, третий… Ага, не все, кто‑то убит…

Засмотревшись, Тихон потерял бдительность, так был доволен результатом. И вдруг сзади вспыхнул яркий свет, и в кабине истребителя стало светло, как днем, – это сзади подобрался Ме‑110, включив прожектор. И сразу – огонь из пушек.

Раньше в ночном бою немцы таких самолетов не применяли.

Снаряды били по крыльям, хвосту, один попал в триплекс фонаря кабины. Стекло выдержало – все же толщина бронированного стекла 65 миллиметров, только потрескалось.

Но «мессер» долбил и долбил. Пробит маслопровод, лобовое стекло залито темной массой, потом – удар в спинку сиденья… Броня выдержала, но двигатель остановился – резко, с ударом, видимо, был поврежден блок цилиндров. Все, финита ля комедия! Полет окончен.

«Мессер» отвалил в сторону, иначе столкновение было бы неизбежно.

Тихон успел посмотреть на высотомер – три с половиной тысячи метров. Надо покидать машину.

Он сдвинул фонарь кабины, и в самолет ворвался ветер – студеный, обжигающий лицо. Тихон уже отстегнул привязные ремни, да вспомнил вдруг слова опытных летчиков, кому уже приходилось покидать подбитую машину, – в этой ситуации была опасность удариться о хвостовое оперение своего же самолета. Он резко двинул ручку влево.

Самолет нехотя перевернулся брюхом кверху, и Тихон выпал из кабины. В сантиметре от головы прошел киль. Все, он жив!

Нащупав вытяжное кольцо парашюта, рванул. Ощутил легкий толчок, затем сильный хлопок, рывок, и над его головой раскрылся купол.

Но сильный ветер относил Тихона в сторону. Он присмотрелся к звездному небу. Ёшкин кот! Да его несет на запад! И управлять круглым куполом невозможно, только наблюдать. Он забеспокоился – где угораздит сесть? У своих, на «нейтралке» или у немцев? Два последних варианта не радовали – линия фронта в этом районе была не так далеко. Да еще бомбардировщиком увлекся, за землей не наблюдал. Впрочем, за своим хвостом тоже. Понадеялся – ночь, темно, кто из немецких истребителей сможет его найти? Оказалось – смог! За свою беспечность поплатился. И что за неудачное дежурство? Захара сбили, его сбили… Не успел в полку обжиться, своим стать.

Тихон начал посматривать вниз – где земля? Вокруг снег, и понять невозможно – высоко ли он, этот парашютный прыжок был первым. Как учили – ноги вместе, слегка согнуты в коленях.

Едва вспомнил об этом, как ощутил сильный удар о землю. Его повалило на бок и наполненным ветром куполом парашюта поволокло по снежному полю.

Тихон подтянул стропы, погасил купол и лежа ощупал себя. Цел? Встал на ноги, попрыгал. Нигде ничего не болит, ноги в порядке.

Расстегнув ремни привязной системы, он вырыл в снегу ямку, скомкал парашют, затолкал его в ямку и присыпал снегом. Посмотрел на звезды – ему на юго‑восток… А вокруг – никого, белое поле. Вдали темная полоса, на лес похоже. Ему туда.

Где снега было мало, он шагал бодро. Но попадались участки, где снега было выше колена.

Мороз бодрил, по ощущениям – градусов пятнадцать, а еще ветер… Хорошо, что одежда летная, зимняя: меховой комбинезон, такой же шлем, унты. На глаза летные очки натянул, в них глаза не так слезились от ветра. Первое время службы в полку он еще удивлялся – зачем они пилотам? Захар вразумил:

– Мотор загорится, или фонарь кабины очередью разобьет, тогда они пригодятся, глаза сохранишь. А еще, если маслом лобовое стекло зальет, очки натянешь, фонарь откроешь, голову наружу высунешь – так и приземлишься. Очки не для форса, они необходимость.

Надо же, пригодились, только уже не в полете.

Пробираясь через снег, Тихон основательно взмок. Он расстегнул пуговицы, и ветер вмиг забрался под комбинезон, выстудил грудь. Нет, это не дело, ему только заболеть не хватало. Не зря предки поговорку придумали – пар костей не ломит.

Он застегнулся, остановился передохнуть. Стянув с правой руки перчатку – меховую, с крагами, расстегнул кобуру и вытащил пистолет. Патроны в обойме есть, латунью отблескивают. И «наган» у него был, когда на У‑2 летал. Сейчас ТТ, а он из него еще не стрелял ни разу, не доводилось. Для пилота оружие в первую очередь – это пушка и пулеметы, что на самолете. А вот сейчас он пожалел. Нет чтобы в свободное время потренироваться, к нормальному бою привести.

Было тихо и темно. Ветер завывает, поземку стало нести. Хоть бы деревня какая‑нибудь попалась – узнать, где он, да обогреться. А если сильно повезет, то и из сельсовета позвонить в штаб полка, сообщить, где он, чтобы машину выслали.

Хотя… В штабе телефоны полевые, с ручкой сбоку, которую крутить надо. Еще рации есть, целых две – для связи со штабом ПВО и для связи с самолетами. А вот городского телефона он не видел и номера его не знает. Впрочем, можно и в милицию позвонить или в пожарную часть – там придумают, как с полком связаться.

В лесу было спокойнее. Ветер раскачивал верхушки деревьев, а внизу было тихо, только скрипели промерзшие ветки. Все это ерунда, главное – где он? Если в немецком тылу, надо думать, как выбираться.

За час он пересек лес. Метрах в ста виднелся грейдер, полузасыпанный снегом.

Тихон посмотрел на часы – четыре тридцать. Через два с небольшим часа начнет светать.

Он решил ждать на опушке – на грейдер выходить опасно. Выберется, отойдет от леса – а навстречу немцы. То‑то им радость будет! И ведь не спрячешься в голом поле.

Он уселся под деревом, оперся спиной о ствол – так и дорога видна, и ноги отдохнут.

Медленно тянулись минуты, и через полчаса даже сквозь меховой комбинезон пятая точка стала мерзнуть. Он вскочил, попрыгал, похлопал руками по бедрам, разгоняя кровь. Поднял голову и застыл: на грейдере далеко – три фигуры, в его сторону идут. Или это ему кажется? Да нет… Один упал, двое других его подняли. Селяне? А что им ночью на дороге делать? Сидят по темным избам. Немцы или наши?

Тихон прижался к дереву, чтобы не выделяться. Комбинезон черный, и на фоне снега виден четко. Очки снял, протер от снега рукавицей.

Фигуры приближались. Чертов ветер и снег, а еще темнота! Не видно, какая на них форма, наша серая или зеленоватая немецкая? И из‑за спины стволов винтовок не видно…

Тихон даже дыхание затаил, хотя понимал – кто его услышит, когда ветер так свищет?

Когда фигуры приблизились, он понял: шинелей на них нет, а комбинезоны, как на нем. Захар? Но почему с ним еще двое? Немцы? Очень похоже. Из сбитого им бомбардировщика именно трое и выпрыгивали. Правда, куполов их парашютов он не видел, не до того было.

Уже полсотни метров осталось до идущих, когда Тихон вытащил из кобуры пистолет, передернул затвор и, укрывшись за деревом, крикнул:

– Хальт! Хенде хох!

Немецкий он не учил никогда, но эти несколько слов его заставила выучить война.

Люди перед ним как будто ждали этой команды, разом подняли руки и загалдели радостно – но на немецком. Точно, немцы! И их трое, а он один…

Недолго думая, Тихон прицелился в среднего и выстрелил. Только почему‑то упал крайний справа. Пятьдесят метров для пистолета – много, да еще отсутствие стрелковой практики сделало свое дело.

Двое в комбинезонах залегли, и в ответ прозвучали два выстрела. И что теперь? Ситуация патовая. Немцы видны на снегу, а он хоть и один, но в лесу, за деревьями. Однако Тихон понимал, что долго продолжаться все это не сможет. Рассветет, кто‑нибудь да услышит стрельбу и поспешит посмотреть, кто это у него в лесу стреляет? И хорошо, если подъедут наши – а как немцы? Тогда хоть стреляйся, чего ему очень не хотелось.

Видимо, немцы мыслили так же. Когда они услышали немецкую речь, подумали – свои, дозор, и обрадовались. А он, Тихон, их жестоко разочаровал. Но кто придет на выручку, на помощь?

Через полчаса лежания на ледяном снегу немцы решили предпринять своего рода окружение. Один пополз влево с грейдера, другой – вправо.

Тихон поймал на мушку одного и выстрелил. Немец замер. Попасть – это вряд ли, он в предрассветном сумраке и мушки‑то не видел, стрелял наудачу, навскидку. Но пуля попала где‑то рядом, поскольку немец перестал изображать из себя героя.

Тихон выстрелил по второму и получил выстрел в ответ. Немецкая пуля ударила в дерево неподалеку, сбив ветку, и Тихон перебежал за другое дерево.

Одна мысль мучила сейчас всех – на чьей они территории? От этого зависела дальнейшая их судьба, а может быть, даже и жизнь.

Немцы лежали неподвижно, потом стали перекрикиваться и снова поползли к грейдеру. Ага, посовещаться решили…

И вдруг до Тихона донесся крик на плохом русском:

– Эй! Нихт шиссен, парламентер! Говорить!

– Пусть подойдет один, без оружия! – крикнул в ответ Тихон и тут же перевел: – Айн камарад, нихт пистоле!

Один из немцев поднялся, демонстративно бросил на снег пистолет, сделал пару шагов вперед и остановился в нерешительности.

– Ком, – «подбодрил» его Тихон, – я найн пуф‑пуф!

А как еще объяснишься, если знаешь от силы десяток слов на языке противника?

Немец пересилил себя и зашагал дальше, проваливаясь в снег.

Тихон наблюдал за тем, что на дороге: вдруг это обманный финт и его хотят обвести вокруг пальца? Когда до немца осталось пять шагов, он скомандовал:

– Хальт!

Немец остановился. Он был в летном меховом комбинезоне, лицо молодое – сверстник Тихону. Скорее – воздушный стрелок или штурман, пилот бомбардировщика должен быть постарше, на «бомбере» опыт нужен.

Тут немец заговорил, с трудом подбирая слова:

– Айн зольдатен – пуф! – и показал на ногу.

«Ага, – сообразил Тихон, – я его в ногу ранил. Ёшкин кот, стрелял в грудь одному, попал в ногу другому… Стрелок хренов! А немцы небось подумали – снайпер, обездвижить хотел. Поэтому особо и не рыпались…»

– Артц, помочь! – продолжил немец.

Тоже понятно: врач нужен, а то кровью изойдет. Кабы еще знать, где они сейчас? Немец полагает, что они в тылу у русских, Тихон же не знает.

Немец ткнул пальцем в небо:

– Фейерверкен!

Что он сказать хочет, при чем здесь… Да это же он о сигнале ракетницей! Хочет, чтобы Тихон обозначил себя. А вдруг немцы приедут? Да и из чего стрелять? Из пистолета? Его через километр слышно не будет, а про видимость вообще разговора нет.

– Найн сигнал, пистоле, – Тихон развел руками. Ну нет у него ракетницы…

Немец понял, кивнул.

– Ду бист, – он показал пальцем на своих.

Так, у них ракетница есть.

– Грюн? – это он о цвете ракеты.

– Найн. – Тихон ткнул в то место на шлеме, где на форменной ушанке должна быть красная звезда.

Немец понял, поднял палец:

– Айн?

– Я.

Если так и дальше дело пойдет, хоть в переводчики иди.

Тихон начал вспоминать единичные немецкие слова, которые слышал когда‑то в кинофильмах. Понадобилось, приперло – сразу вспомнил то, что не учил никогда.

– Айн момент… – Немец повернулся и ушел к своим.

Через пару минут хлопнула ракетница, и вверх, озарив все вокруг, взмыла красная ракета.

У Тихона, как и у других летчиков, на случай аварийной посадки к ремню был пристегнут пакет, в котором лежали две шоколадки и пачка печенья – это и был его весь аварийный запас. У немцев, видимо, комплектация была богаче.

Минут через десять – снова хлопок, и вверх опять ушла красная ракета. Хм, может, они для себя помощь вызывают? Кто его знает, какая у немцев сигнализация для такого случая?

Тем не менее ракеты дали эффект. Вдали показался тусклый свет одной фары, и значительно позже – надрывный звук мотора: в их сторону двигался грузовик. Он то и дело застревал – мотор выл, а грузовик стоял.

Но понемногу машина приблизилась и остановилась в полусотне метров от немцев. За кабиной стояли два солдата с винтовками, из кабины лихо выскочил офицер:

– Всем стоять, оружие на землю!

Тихона сразу обдала волна радости – свои! Он на своей земле!

Немцы подняли раненого, поддерживая его под руки.

Бойцы выпрыгнули из кузова, подошли к ним и забрали пистолеты.

До этой минуты Тихон стоял в лесу, сжимая в руке пистолет. Теперь же, сунув его в кобуру, он шагнул из‑за деревьев:

– Бойцы, не стреляйте, я свой!

– Подними руки и шагай сюда, посмотрим, какой ты свой!

Как только Тихон подошел, у него отобрали оружие.

– Всем в кузов!

Бойцы помогли раненому немцу подняться в кузов грузовика. Когда забрались все, они встали возле кабины по углам кузова, держа винтовки наперевес. Пилоты сидят, и Тихон с ними.

Грузовик побуксовал в снегу, развернулся и поехал назад.

Километра через три‑четыре он остановился в селе, у кирпичного дома – до войны в таких располагался сельсовет или правление колхоза. Пленных завели внутрь.

– А, поймали субчиков! Шлепнуть бы их сразу на месте! – сказал лейтенант, сидящий за столом.

– Как «шлепнуть»?! Я свой, истребитель! Сбит был в бою, вот мои документы! – Тихон достал удостоверение и протянул его лейтенанту.

Лейтенант изучил документ, но возвращать его Тихону не торопился.

– Как я понимаю, они немцы? Как же ты в их компании оказался?

– Я бомбардировщик сбил, его экипаж с парашютами выпрыгнул. Потом меня немецкий истребитель сбил. Опустился на парашюте, шел пешком через поле, лес. На грейдере немцев встретил, одного из них ранил в ногу.

– Складно врешь, морда фашистская! Сунцов, перевяжи немцу ногу, и всех в камеру.

– Что, и нашего тоже?

– У нас что, две камеры? Он пока не наш, задержанный. Приедет из НКВД начальник – разберется.

– Товарищ лейтенант, свяжитесь с полком, пусть за мной приедут.

– Надо будет – свяжемся.

И тут Тихон взбунтовался:

– Меня, «сталинского сокола», – к немцам? Я их самолет сбил, летчиков в плен взял – и меня к немцам?! Нет такого в Уставе караульной службы!

Сам Устав писался еще до войны, и о немцах там слова не было. Да и не держал Тихон его в руках никогда в жизни. Но он предполагал, что есть какие‑то положения, внутренние инструкции о содержании задержанных.

Тихон был напорист, чувствовал за собой правду, и лейтенант задумался. А если задержанный в самом деле немецкий самолет сбил и его экипаж в плен взял? Нехорошо получится, можно от начальства по шапке схлопотать, а то и на фронт загреметь – взводным. А о том, сколько дней взводный в окопе живет, лейтенант знал.

– Ладно. Сунцов! Определи его в карцер!

И Тихону:

– Помещение холодное, но отдельное.

Тихон надеялся, что замерзнуть в теплом комбинезоне он не успеет – или из полка приедут его выручать, или начальник лейтенанта появится. Однако, когда Сунцов запирал его в карцере, похожем на узкий пенал, все же попросил:

– Горячего чаю не принесешь? Замерз я что‑то…

– Не положено.

– Я за тебя чуть не погиб, а ты чаю жалеешь? Дрянь ты человек, Сунцов.

Ефрейтор загремел ключами.

Тихон присел на пол в углу – даже топчана нет, чтобы прилечь.

За окном рассвело. Утро было хмурым, с низкими облаками, предвещавшими снег. Стало быть, полетов сегодня не будет. А впрочем, он уже «безлошадный», что ему до погоды?

Часа через два загремели ключи, отворилась дверь. На пороге стоял Сунцов:

– Выходи.

Тихона вместе с немцами погрузили в грузовик, и, пустив клуб дыма и пара из выхлопной трубы, «полуторка» тронулась.

Однако только они выехали из села, как навстречу им попалась черная «эмка». Проскочила, резко затормозила, развернулась в два приема и устремилась вдогонку. Обогнав, остановилась посередине узкой дороги.

Грузовику некуда было деваться, и он тоже встал. Из кабины «полуторки» выбрался на подножку старшина:

– Освободи дорогу!

Но из «эмки» вышли двое командиров. Тихон их не видел, поскольку сидел на дне грузовика, вместе с немцами – под прицелом винтовок двух конвойных.

– Ты как с командиром разговариваешь, старшина? Ко мне!

Голос был грозный, и Тихон узнал своего комэска. Все же лейтенант дозвонился в полк… Наверняка интересовался, не их ли пилот сбит. Погода нелетная, их летчик задержан, вот комэск с одним из старших штурманов и поехал. Штурман по званию капитан, мужик боевой, для поддержки – самое то.

Старшина спрыгнул с подножки грузовика и бегом к командиру. Взводный на черной «эмке» ездить не будет. Раз приказывает – значит, имеет на то право.

– Куда едем, что везем?

– Конвой в Дмитров! – вытянулся старшина.

– Документы!

– Не положено, только представителю войск по охране тыла или НКВД.

– Мы своего сбитого летчика ищем. Передали, он у вас в кутузке сидит. Нехорошо! Герой, а его за решетку!

– Мое дело маленькое, – начал понемногу «сдуваться» старшина, – мне приказали – я исполняю.

Раздался скрип снега под сапогами, затем над бортом кузова возникло лицо Смирнова:

– Федоров! А мы тебя обыскались уже! Ты что с немцами сидишь?

– Я их сбил, в плен взял, а они… – Тихон не договорил.

– Старшина! – гаркнул Смирнов. – Это что же такое творится? Он их самолет сбил, летчиков в плен взял, – а его под конвоем?!

Комэск явно нагнетал обстановку, затеял спектакль, но старшина молчал. Пусть начальство друг с другом разбирается, а его дело маленькое.

– Федоров, вылезай! – скомандовал Смирнов. – С нами в полк поедешь.

– Не имеете права! – Старшина от злости и негодования покраснел и сглупил – схватился за кобуру.

– Ты, крыса тыловая! – пришел в ярость Смирнов. – На меня, красного командира, «сталинского сокола», – с оружием?! Капитан Кравцов, вы видели?

Штурман важно кивнул – он давно понял, что Смирнов валяет дурака.

Старшина растерялся. Если два боевых офицера напишут рапорт, поверят им. В лучшем случае – фронт, в худшем – его самого поведут под конвоем.

– Я случайно…

– Случайно за оружие схватился? – Смирнов повысил голос, а потом протянул руку: – Документы на Федорова!

Старшина достал пакет, нашел удостоверение Федорова и отдал.

Тихон поднялся, собираясь перебраться через борт и спрыгнуть на землю, но один из конвойных поднял винтовку – штык ее едва ли не касался Тихона.

– Сидеть, не то застрелю! Имею право при исполнении!

Ситуация накалялась с каждой секундой.

Разрядил ее капитан Кравцов. Он отозвал Смирнова в сторону, призвал старшину:

– Ты говорил – в Дмитров едешь?

– Так точно.

– Отлично! Нам по пути. Мы за вами поедем, там и разберемся.

Грузовик тронулся и поехал впереди, черная «эмка» – за ним.

Немцы таращили глаза на Тихона и ничего не могли понять. У них пилота могли взять под стражу за трусость в бою, а дальше – трибунал. Но так этот летчик их сбил, что непросто и весьма рискованно.

А Тихон разглядывал пленных. Пилот – лет сорока, с жестким и надменным лицом. Из‑под приоткрытой «молнии» на шее виден Железный крест, наверное, заслужил за бомбежки городов. Но сейчас Тихон поймал себя на том, что злобы и ненависти к пленным он не испытывал. Должен был – они Захара сбили, а вот не было…

Через час они добрались до города. Старшина уже известным ему маршрутом доехал до здания НКВД. Выпрыгнув из кабины, он подошел к «эмке»:

– Товарищ командир! Отдайте документы на задержанного, мне по описи сдать надо.

Смирнов нехотя вернул ему удостоверение Ти‑хона.

Видимо, старшина умолчал в райотделе об инциденте на дороге. Оружия никто не применял, мордобоя не было, и задержанный пилот не пытался покинуть кузов грузовика. А что поговорили на повышенных тонах, так слова к делу не пришьешь. И какой вес имеют слова старшины против слов двух командиров?

Конвой завел пленных и Тихона в здание. Комэск и штурман выкурили по папиросе и тоже зашли. После препирательств с дежурным они прошли к заместителю начальника:

– Здравия желаем! Недоразумение случилось…

Разговаривал штурман, как старший по званию:

– Наш пилот сбил немецкий бомбардировщик, его экипаж покинул самолет на парашютах. Потом Федорова подловил «мессер», поджег его самолет. Федоров выпрыгнул. Приземлился, заметьте, на своей территории.

– Так в чем проблема?

– Он экипаж сбитого им бомбардировщика в плен взял – они к своим пробирались. В перестрелке одного ранил в ногу.

– Правильно.

– Так вот и я об этом… А бойцы по охране тыла задержали его, и уже полсуток наш пилот сидит в кутузке. Сейчас его к вам доставили.

– Разберемся – отпустим.

– Мы не уедем, будем ждать здесь. Потери среди летчиков большие, во вчерашнем отражении налета четверых потеряли. Каждый пилот – на вес золота.

– Попытаемся ускорить.

Им пришлось ждать четыре часа. Сначала допрашивали Тихона, потом – с переводчиком – немцев. Показания сходились, и замначальника лично вернул Тихону документы и пистолет.

– Лучше бы ты их на месте застрелил, – сказал ему замначальника на прощание. – Меньше проблем для тебя самого было бы.

– Не каждый день удается взять врага в плен, – вытянулся по стойке «смирно» Тихон.

В полк они вернулись поздно вечером.

Первым делом, усевшись в «эмку», Тихон спросил о Захаре.

– Жив он, уже утром в полку был. Приземлился недалеко от железнодорожной станции, к военному коменданту заявился. Тот на поезд его посадил. А станция прибытия от нашего аэродрома – в полукилометре.

– Везунчик…

– Вы оба везунчики. Обоих сбили, и на обоих – ни царапины.

– Самолет жалко.

– На войне без потерь не бывает. Летчика надо вырастить, обучить – это долго и затратно. А заводы самолеты каждый день десятками выпускают.

– В запасной полк не направите?

– Смеешься? Только пороху понюхал, службу понял – и чужому дяде отдать? За одного битого двух небитых дают – слышал?

Тихон кивнул.

Зато в полку встреча была радостной. Захар облапил его и сдавил крепко, как медведь.

– Надо отметить твое возвращение и победу. Видел я с земли, как ты «бомбера» сбил – красиво горел.

– «Мессера» на хвосте проморгал.

– С каждым может случиться.

Вылетов не предвиделось – оба были «безлошадными». На радостях, что остались в живых и в полк вернулись, они выпили изрядно. Комэск Смирнов по такому поводу где‑то водки нашел, а не технического спирта. И спал Тихон беспробудно почти сутки после всех треволнений.

Сытая и спокойная жизнь длилась два дня. На третий день всех «безлошадных» летчиков полка на ПС‑84 отправили в Саратов, на авиазавод.

Таковых пилотов набралось десять человек, едва ли не эскадрилья, только на заводе была очередь из получателей. Иные по трое‑четверо суток свой самолет ждали.

Днем пилоты прошлись по городу. Город был в глубоком тылу, бомбардировок не было, и все дома были целые. Но война чувствовалась и здесь. На улицах полно военных, окна бумагой крест‑накрест заклеены, вечером – светомаскировка, темень полная. И комендантский час, куда же без него. Патрули, проверка документов.

Летчики вовремя успели добраться до казармы, которая была на территории завода. Новые самолеты облетывали заводские летчики для выявления дефектов, а только потом передавали их строевым летчикам. «Яки» пользовались у летчиков действующей армии уважением.

При грамотном пилотировании и при условии, что немцы не обладают многократным превосходством, на этом истребителе можно было сражаться. Почти все летчики, воевавшие на фронтах, прошли через этот самолет.

Наконец они получили самолеты – новенькие, еще пахнувшие заводской краской. Подогнали под себя пилотские кресла – и на взлет. Баки полные, можно до своего аэродрома без дозаправки долететь. Однако неуютно, потому как боекомплекта на борту нет: ни снарядов к пушке, ни патронов к пулеметам – не положено было их на перегоне иметь. А нарвись при подходе к Москве на группу «худых» – стали бы легкой добычей.

На свой аэродром садились в сумерках. В полку радость – сразу столько новых самолетов. Не штопаных и ремонтированных неоднократно, с изношенными моторами, какие на стоянках стоят, а новых.

Механики сразу полезли их осматривать, оружейники – заряжать оружие. Прочий свободный люд, имевший художественные способности, наносил на самолеты опознавательные знаки полка, рисовал по трафарету звездочки – сбитые самолеты, – у кого они были. Самолеты‑то новые, а некоторые пилоты уже имели по восемь‑десять‑двенадцать побед.

Сбитый бомбардировщик Тихону засчитали, нарисовали ему одну звездочку, которая смотрелась сиротливо.

Утром – общее собрание летчиков эскадрильи с неизменной политинформацией – о положении на фронтах. Почти сразу вбежал дежурный:

– Готовность номер один!

Летчики кинулись к самолетам. Готовность номер один – это когда пилоты находятся в кабинах, моторы прогреты и истребители готовы взлететь по сигналу.

Тихон пристегнул ремни и запустил двигатель. Видимо, в сторону Москвы двигались бомбардировщики.

Прошло пять, десять минут, когда вверх взмыла ракета.

Взлетали по порядку – первое звено, второе…

Тихон был в четвертом. Пока дошла очередь до него и Захара, услышал голос комэска по приемнику:

– Маленькие, курс двести девяносто, эшелон три тысячи. ВНОС передает – группа из шести «бомберов» под прикрытием.

Оно и понятно: белый день, и прикрытие истребительное просто обязано быть. Не факт, что на Москву летят, но вокруг столицы полно других городов, где есть заводы и фабрики, где живут люди. И задача истребителей ПВО – сорвать бомбардировку, не дать упасть ни одной бомбе. А для этого надо в первую очередь расстроить строй бомбардировщиков, распылить их силы. Когда «бомберы» тесным строем идут, бомбежка массированной выходит, разрушения большие. А кроме того, когда «бомберов» много, один прикрывает другого огнем бортового оружия, и подобраться поближе, на дальность эффективного огня, – еще та задача. Ну и «худые» активно мешать будут, это само собой. При отражении таких налетов первые два звена связывали боем немецкие истребители, другие же атаковали бомбардировщики.

Так получилось и на этот раз. Четверка наших «Яков» завертела карусель с шестью «мессерами», а «Яки» третьего и четвертого звеньев, подошедшие минутой позже, зашли в атаку. Причем с ходу, в лоб. Главное – порядки их расстроить.

«Бомберы» стали активно огрызаться огнем, и со всех пулеметных точек в сторону «Яков» потянулись длинные дымные трассы. На этот раз были «Юнкерсы‑88», старые знакомые.

Захар, выпустив пару пушечных очередей, нырнул вниз, под строй «бомберов». Атаковать снизу неудобно, но меньше риска быть сбитым самому.

Боевой разворот, резкий, с приличной нагрузкой, когда вдавливает в сиденье, и вот перед парой «Яков» видны хвосты «Юнкерсов».

Бортовые стрелки открыли огонь, однако стрелять прицельно им мешало свое хвостовое оперение.

Захар был точно в створе бомбардировщика, сблизился, и Тихон видел, как болтало самолет ведущего воздушными струями от винтов бомбардировщика – близко подошел, чтобы наверняка.

Тихон постоянно оглядывался по сторонам, голова была как на шарнире. Благо шарфом обзавелся из парашютного шелка – не для форса, а чтобы шею не натирало. У иных пилотов без таких импровизированных шарфов кожа на шее после полета до крови стиралась.

Захар открыл огонь по хвостовому оперению бомбардировщика из всех стволов. Полетели куски обшивки. Потом он перенес огонь на кабину стрелка, и пулемет верхней стрелковой точки замолк.

Захар стал стрелять по двигателям, но «бомбер» летел как заговоренный и не загорался. Однако немец все же не выдержал: открылись бомболюки, и бомбы посыпались вниз.

Пилот облегчил свою жизнь: пустой самолет управляется легче, а еще при попадании снарядов с истребителя исчезает возможность детонации и взрыва собственных бомб. А такие случаи были нередки, бомбардировщик просто разносило в клочья. Иной раз и истребителю доставалось, если близко был. В редких случаях осколками поражались другие бомбардировщики, если строй был тесен.

Целью Захара было не допустить бомбежки города, и этот «Юнкерс» бомбить его уже не будет. Ведущий отвернул истребитель к другому бомбардировщику и пристроился сзади.

Верхние стрелки других, соседних «бомберов» открыли по нему огонь.

Захар выпустил по ненавистным крестам очередь и прекратил огонь.

Тихон недоумевал: позиция удобная, почему Захар медлит, почему не стреляет?

И тут же раздался голос Захара из приемника:

– Снаряды кончились, иду на таран!

Тихон был поражен. Конечно, о таранах он слышал на политинформациях, читал, но воочию это ему предстояло увидеть впервые. Тактический ход, очень рискованный, мало кто из летчиков выживал после него.

Захар прибавил газу, истребитель стал сближаться с бомбардировщиком. Видимо, воздушный стрелок доложил пилоту, и «Юнкерс» прибавил газу.

Но Захар догнал его и стал своим винтом рубить хвостовое оперение «бомбера».

Немецкий пилот открыл бомболюк и сбросил разом все бомбы.

Захар резко пошел вниз, Тихон – за ним. Нельзя бросить ведущего, тем более что боекомплект у него израсходован, а самолет наверняка поврежден.

– Двадцать второй, мотор трясет, масло на лобовое стекло выбросило. Далеко до аэродрома?

– Доверни вправо двадцать, должен быть по курсу на удалении тридцать.

И голос комэска по приемнику:

– Четвертая пара, почему вы вышли?

– Получил повреждения, иду на аэродром.

До аэродрома Захар дотянул‑таки. Он открыл фонарь кабины и высунул голову – через залитое маслом лобовое стекло самолета ничего не было видно. Выпустив шасси, коснулся земли и сразу заглушил мотор.

Тихон пронесся над аэродромом – садиться или возвращаться к месту боя? Бензин еще есть, боекомплект не израсходован, самолет исправен. Если он сядет, не примут ли его решение за трусость? Тем более эскадрилья ведет тяжелый бой, и Захар внес свою лепту.

Тихон дал газ, заложил боевой разворот над аэродромом и направился к месту боя. Прикрытия сзади нет, но бомбардировщик он атакует. А там – будь что будет.

Бомбардировщики приблизились, но их оставалось только три машины. Упорные, сволочи! Вокруг них крутились два «Яка», «Мессеры» с «Яками» дерутся дальше.

Из клубка истребителей вывалился один с дымным шлейфом и пошел вниз. От него отделилась фигура летчика, но Тихону не понять было издалека, чей самолет, наш или немецкий?

Он успел набрать высоту, выполнил разворот и сразу пошел в атаку. Выбрал себе цель – левого ведомого. Сверху, с пологого пикирования, открыл огонь из всех стволов сразу по кабине стрелка. Попадания видел сам – вспышки разрывов на фюзеляже и блистере стрелка.

Снова разворот с набором высоты.

От бомбардировщика, что в центре, к «Яку» потянулись трассирующие очереди. Однако Тихон кинулся в новую атаку – на этот раз сверху, по двигателю. Задымил мотор, и Тихон перенес огонь на кабину пилота. Пора было выводить истребитель из пикирования.

Он потянул ручку на себя, аж в глазах потемнело, и ощутил по истребителю удары снизу – с другого бомбардировщика очередью зацепило. Но самолет слушается рулей, мотор работает, сам цел…

Разворот – и новая атака, на этот раз – по второму двигателю стрельбу открыл. И от этого бомбардировщика полетели куски обшивки, потом резко полыхнул факел огня. «Бомбер» еще летел, а из него уже стали выпрыгивать члены экипажа.

Несколько секунд горящий самолет летел по прямой, потом перешел в крутое пикирование и камнем полетел вниз. Наблюдать за тем, как он врежется в землю, времени не было, надо было помогать товарищам.

Оставшиеся бомбардировщики не выдержали, сбросили бомбы и стали разворачиваться на обратный курс. Из шести четыре сбито, и ни один не смог дойти до цели.

Мимо Тихона пронеслись три «Яка». Стало быть, один наш все‑таки сбит.

Тихон пристроился сзади, «мессеры» убрались сопровождать бомбардировщики. Продолжать бой было невозможно, топливо на исходе, да и боекомплекты израсходованы.

Едва он приземлился, на двух истребителях закончилось топливо, моторы остановились на пробеге. Тихон все же вырулил на стоянку.

Только он заглушил мотор и открыл фонарь, сразу поинтересовался у механика:

– Захар цел?

– Цел. И машину восстановим. Винт поменять, прокладки, сальник, да еще пушку, ствол погнут.

Тихон сразу направился в штаб – надо было доложить о таране Захара и о сбитом им самим бомбардировщике. Да и с ведущим встретиться, узнать, как себя чувствует боевой товарищ.

В штабе уже было полно летчиков. Все были оживлены и обсуждали таран – не в каждом полку такие подвиги совершают. И возможность уцелеть после тарана – большая редкость для летчика. Нужен точный расчет, чтобы почти уравнять скорости самолетов. В бою это сложно: пулеметчики бомбардировщиков не дремлют, да и пилоты начинают совершать маневр, чтобы сбросить истребитель с хвоста.

Единственным свидетелем, воочию видевшим момент тарана, оказался Тихон. К нему тут же прилип комиссар и стал выпытывать, что и как произошло, да с подробностями.

– Отличился твой ведущий! Обязательно в армейской многотиражке статью дадим, да с фотографией.

– Хорошо бы про наградной лист не забыть, – ввернул Тихон в словесный поток комиссара.

– Я наверх, в штаб дивизии, доложу, а там уж как начальство решит.

– Так герой Захар‑то!

– Не спорю. Завтра собрание соберем, обсудим, воодушевим, так сказать…

Тихон отошел в сторонку – словесной трескотни он не любил. Пусть бы комиссар сам слетал разок для отражения налета, показал бы на своем примере, как воевать надо. А в штабе сидеть много смелости не надо.

Тихон доложил комэску и начальнику штаба о виденном им таране и о сбитом лично им бомбардировщике.

– Наша пехота уже звонила, немецкие потери подтверждают. Так и запишем тебе один сбитый «Юнкерс». Отдыхай.

Тихон нашел Захара в курилке, где его плотно обступили летчики – каждый хотел послушать, примерить ситуацию на себя – смог бы?

После возвращения с боевого задания, когда схлынуло напряжение, навалилась усталость. Тихон побрел в столовую. Он уселся за стол, надеясь поесть спокойно и в тишине, но вокруг только и разговоров было что о таране.

Насытившись, Тихон отправился в казарму – ему хотелось отдохнуть, а то и вздремнуть. После полетов летчиков никакими работами не занимали.

К концу зимы немцев отбросили от столицы на двести – двести пятьдесят километров, и налеты немецких бомбардировщиков на Москву стали редкими.

Гитлер, начиная войну, во многих вопросах просчитался. В частности, в люфтваффе не было бомбардировщиков дальнего действия, и бомбить Москву для немцев стало затруднительно: у фронтовых бомбардировщиков «Юнкерс‑88» и «Хейнкель‑111» не хватало дальности полета. И с сопровождением истребителями промашка вышла. У Ме‑109 не хватало топлива для сопровождения, а двухмоторных Ме‑110 было недостаточно, да и заняты они были на Западном фронте – для сопровождения полетов на Англию.

Да еще и погода препятствовала. После морозной и снежной зимы резко потеплело, снег начал таять. Дороги, необходимые для подвоза боеприпасов и топлива к аэродромам, развезло.

Истребительный полк, где служил Тихон, оказался в более выигрышном положении, поскольку располагался на окраине города. Проблем с подвозом топлива и боеприпасов у него не было, и взлетно‑посадочная полоса была с твердым покрытием. Правда, воды от таявшего снега на ней было много, и при разбеге самолета из‑под шасси поднимались фонтаны брызг, как у катера.

Однако весенняя погода принесла с собой и неудобства. На земле тепло, многие из пилотов уже сняли куртки и шапки, а летать пока приходилось в меховых комбинезонах. Вроде бы мелочь, но когда в кабине истребителя сидишь в состоянии готовности номер один, не один раз вспотеешь.

Истребители в разведывательные полеты направлять стали. Вроде бы дело фронтовой авиации, но самолетов не хватало, и со многих полевых аэродромов взлететь было невозможно.

Однако ограниченная дальность полета не позволяла забраться на истребителе далеко в немецкий тыл. Полчаса лету до передовой, столько же занимал обратный путь, вот и выходило – над оккупированной территорией можно было летать максимум полчаса. Если же завязывался воздушный бой, шансов вернуться было мало, и потому приземлялись без горючего на любой мало‑мальски подходящей площадке.

Штаб фронта армии требовал свежих данных, а как их добыть?

В один из дней пара «Яков» вылетела на разведку. Ведущий – Захар, ведомый – Тихон. Задание предстояло трудное. Для авиаразведки зачастую использовались пикировщики Пе‑2. У них дальность полета большая, чем на истребителе, есть бортовой стрелок, а главное – установлен фотоаппарат. На истребителе же для довольно объемного фотоаппарата места просто нет, и придется все запоминать, отметки на карте делать несподручно. А еще комэск напутствовал:

– В бой не ввязывайтесь, ваша задача – разведка. От «мессеров» уходите, собьют – потеряются добытые данные, и придется снова высылать разведку. Никаких обстрелов, даже легких целей, только наблюдение и разведка!

Когда они уже шли к машинам, Захар сказал:

– Делай, как я, не отрывайся. Как только линию фронта пересечем, снижаемся до трехсот метров. И скорость триста.

– Опасно, с земли сбить могут.

– А с двух километров высоты да на скорости пятьсот ты много увидишь? Командованию нужны данные о колоннах, подтягиваемых к фронту, о складах. А уж действовать по ним будут бомбардировщики наши или штурмовики.

Решение ведущего было рискованным, но единственным, и только оно могло дать высокий эффект. И слова Захара были правильными. Но случись им встретиться с «худым», эта встреча могла выйти боком. Для противоборства истребителю нужны скорость, высота, маневр… Немцы любят наблюдать сверху, на больших скоростях, да еще со стороны солнца, чтобы не так быстро заметили.

Взлетели парой и сразу полезли в набор высоты. К линии фронта подобрались уже на шести тысячах метров. Никто не обстреливал с земли, и передовую определили только по карте. Близ передовой крупнокалиберную зенитную артиллерию ни наши, ни немцы не имели, их уделом было прикрытие станций, городов, крупных складов. На передовой использовали зенитные пулеметы и малокалиберную автоматическую артиллерию, а они на такую высоту достать не могли. Но у немцев была хорошо развита связь между подразделениями и родами войск, и наверняка о появлении русских истребителей уже сообщили на свои аэродромы.

Истребитель Захара стал снижаться – ведущий предупреждал, что в воздухе он будет соблюдать радиомолчание. Немцы постоянно слушали эфир, в том числе на частотах нашей авиации, и имели радистов, знающих русский язык.

Тихон следовал за Захаром неотступно. Вот уже под крылом мелькают речки, села. Только в отличие от У‑2 все проносится быстро. А ведь пилотам приходилось смотреть не только вниз, но еще и по сторонам, а также вверх. Защита задней полусферы – обязанность ведомого.

Захар заложил вираж, описал полукруг. Что такого он увидел внизу?

– Железнодорожные пути видишь? – раздался в наушниках голос ведущего.

Пути, поблескивающие рельсами, Тихон уже заметил. «Чугунка», как ее называли раньше, заканчивалась тупиком. Обычное явление. Но на заметку это он себе взял, после приземления надо будет спросить у Захара. Но, видимо, ведущий сам увидел или понял то, что не смог понять Тихон, и они проскочили дальше.

Буквально через несколько километров увидели танковую колонну на марше, но прошли стороной, и огонь по ним открыть не успели. Как ни старался Тихон, сосчитать боевые машины он не смог. Р‑р‑раз! – и колонна промелькнула мимо за несколько секунд. Но место ее нахождения и направление движения он приблизительно запомнил.

Тихон с беспокойством поглядывал на стрелку указателя топлива – она неумолимо клонилась к нулю. Надо возвращаться, а Захар все еще ходил галсами и выискивал немчуру. Увлекся, сообщить бы ему. Однако его мысли и беспокойство как будто передались ведущему, и он повернул свой истребитель к линии фронта.

Только появление советских истребителей не осталось незамеченным, и немцы сообщили о них на свои аэродромы. К тому же они поняли, что истребители проводят разведку, иначе бы они уже штурмовали вой‑ска. Не упустить разведчиков с добытыми данными стало их главной задачей.

До передовой оставалось двадцать‑тридцать километров, а это несколько минут полета. «Яки» стали набирать высоту, чтобы проскочить линию фронта без обстрела с земли.

Тихон, непрерывно крутивший головой, заметил сверху и сзади четыре точки. «Худые»! Догоняют быстро. Тихон нарушил радиозапрет.

Всего‑то и успели они набрать три тысячи метров с небольшим.

Захар решил в бой не ввязываться – топливо на исходе, а уйти за счет набора скорости на пикировании. Его истребитель перешел в пологое планирование. Тихон не отставал, только все чаще оборачивался.

«Мессеры» медленно догоняли. Конечно, у них преимущество в скорости, мощные моторы и лучше аэродинамика. Немецкие пилоты старались их догнать, завязать бой над своей территорией. Огонь открыли издалека, но на таком расстоянии попасть можно было только случайно.

«Яки» набрали в пикировании максимальную скорость и уже проскочили передовую на бреющем, как Тихон увидел, что на крыльях «Яка» Захара стала рваться обшивка и отлетать клочьями. Крылья на Як‑1 были деревянными, обтянутыми фанерой, оклеены полотном и покрыты лаком для защиты от влаги. Но предельных скоростей они не выдерживали. На высоте пяти километров в горизонтальном полете «Як» развивал скорость 569 километров в час, а на пикировании – больше. У земли воздух более плотный, вот обшивка и не выдержала.

Истребитель Захара задрал крыло с отлетающей обшивкой, ведущий понял – надо спасаться самому. Фонарь кабины сдвинулся, Захар неуклюже выбрался и перевалился через борт. Тут же раскрылся купол парашюта. До земли было двести метров, и Тихон испугался – успеет ли купол погасить скорость? Но помочь ведущему он ничем не мог.

Навстречу немцам промчалась четверка «ЛаГГов» соседнего полка, и Тихон перевел дух. Драться одному против четверых немцев – значит быть сбитым, без шансов на победу. Ничего, Захар приземлился на своей территории, если не покалечился, и его быстро найдут наземные войска и доставят на аэродром. Тихон же любой ценой должен сообщить разведданные в штаб.

Тихон приземлился на своем аэродроме, и только стал заруливать на свою стоянку, как двигатель чихнул и заглох. От соседней стоянки, где обычно располагался самолет Захара, бежал механик:

– Захар где? Что случилось? Сбили?

– С парашютом выбросился, уже над нашей территорией. Скоро должны привезти.

– Ну слава богу! – и перекрестился. На фронте атеисты начинали верить во все – в бога, в приметы, лишь бы выжить.

Тихон направился в штаб и доложил о происшествии.

– Где Емельянов парашютировался?

Тихон нашел на карте место и ткнул пальцем.

– Если бы не наши «ЛаГГи», амба была бы.

Начальник штаба стал звонить в штаб корпуса ПВО – он был сформирован еще 22 января. Поговорив, отложил трубку.

– Им уже звонили из пехотной дивизии. Жив Емельянов, машину за ним отправили. Теперь докладывай по сути.

Тихон выложил свой планшет с картой – так удобнее. Начал подробно, указав весь маршрут: где колонну танковую встретили, где Захар круг описал у железнодорожного тупика. Почему‑то эта деталь заинтересовала майора:

– Рельсы блестели?

– По‑моему, они всегда блестят.

– Не скажи… Блестят тогда, когда ими пользуются – неужели не обращал внимания? Будешь над какой‑нибудь станцией пролетать, приглядись внимательнее.

– И что из этого следует?

– Наверняка ночью в тупик вагоны загоняют, разгружают технику или боеприпасы, живую силу.

– Следов от гусениц я не наблюдал.

– Так ведь могут цистерны подгонять, а топливо в бензовозы сливать. Если это именно бензин, стало быть, рядом аэродром на небольшом удалении или механизированная часть.

Тихону стало неудобно. Не зря Захар круг описывал, понять хотел. А до него, Тихона, не дошло. Век живи – век учись.

– А теперь покажи, каким маршрутом уходили, где с «худыми» встретились?

– Тут, – Тихон быстро отыскал точку на карте.

– Где‑то у них аэродром подскока есть, чтобы времени на перехват меньше тратить. Но все равно молодцы. Отдыхай, жди ведущего.

– Есть!

Тихон отправился на самолетную стоянку – ему интересно было посмотреть, в порядке ли его машина. После случая с Захаром у него возникло некоторое недоверие к своему самолету. Но механик заверил, что осмотреть материальную часть успел и что замечаний у него нет. К самолету уже подогнали бензовоз и заправили бак. Потом – заправка баллонов сжатым воздухом и двигателя – маслом, истребитель должен быть готов к вылету каждую минуту.

Последний крупный налет на Москву произошел 16 июня 1942 года. Одиночные бомбардировщики прорывались в августе и октябре 1942 года, но потом даже такие налеты прекратились навсегда. Пролетали изредка, на очень большой высоте, разведчики Ю‑88Р, практически недосягаемые.

За время полетов на Москву в 1941–1942 годах погибло две тысячи человек, около шести тысяч было ранено, повреждено или разрушено 5584 жилых здания, 253 школы, 19 театров, много промышленных корпусов. И это – учитывая плотное прикрытие столицы.

В Московский округ ПВО, образованный 5 апреля 1942 года, входили части, ранее приписанные к другим соединениям. Костяк составлял 6‑й истребительный авиакорпус под командованием полковника И. Д. Климова, состоявший из 23 истребительных полков. А еще в округ входили 19 зенитных полков, 13 отдельных зенитных дивизионов, 3 прожекторных полка, 2 полка ВНОС, 2 полка аэростатов заграждения и отдельный батальон связи. Истребителями было уничтожено в воздушных боях 509 вражеских самолетов и еще 567 – на аэродромах при штурмовках, зенитчики уничтожили 180 самолетов, аэростатами – 7, ВНОС – 2. В общей сложности потери люфтваффе под Москвой были велики.

 

Глава 5

Сбит!

 

Клету авиаполки ПВО были перебазированы на аэродромы подальше от столицы для перехвата немецких бомбардировщиков на дальних рубежах. 6‑й авиакорпус стал привлекаться для разведки и штурмовки наряду с истребителями фронтовой авиации. Граница Московского округа ПВО проходила по городам Ковров, Юрьев, Кашин, Калинин, Старица, Ржев, Юхнов, Таруса, Серпухов, Кашира, Зарайск, Рязань, Касимов.

Потеплело, летчики перешли на летние комбинезоны, вместо унтов стали надевать сапоги, и в целом стало гораздо удобнее. Зимняя одежда сковывала движения, да и покидать подбитую машину в летней не в пример удобнее. Кабина тесная, и надо еще ухитриться выбраться из нее с парашютом и при этом не удариться о хвостовое оперение.

Удачно покинуть самолет удавалось не всем. От удара о рули высоты или направления пилоты теряли сознание, не успевали дернуть за кольцо, открыть парашют и спастись. Если в курилке или казарме заходил разговор о том, как покинуть машину, пилоты слушали внимательно, поскольку ни одна инструкция не могла передать бесценный опыт.

Захар получил другой самолет – уже видавший виды, с многочисленными заплатами. Тихон был рад, что его не разлучили с ведущим, а слетанность пары – великое дело.

Условия жизни на полевом аэродроме были хуже, чем в Москве. Летчики жили в избах деревни поблизости, техники, механики, оружейники, мотористы и прочий аэродромный люд – в землянках на окраине летного поля. Что для пилотов было хуже, так это взлетно‑посадочная полоса – ровное поле. Дождь прошел – грязь, солнце жарит – пылища несусветная. Приходилось садиться по очереди, дожидаясь, когда уляжется пыль, поднятая предыдущим самолетом. Почти исчезли ночные полеты – фронтовая авиация с обеих сторон предпочитала действовать днем. Летчиков полка напрягало, что почти все вылеты приходилось совершать над оккупированной территорией. Случись быть сбитым – или плен, или долгие мытарства, пока удастся выбраться к своим. Самым тяжелым было перебраться через линию фронта. У немцев оборона эшелонирована, позиции обычно в три ряда – попробуй переберись. Днем невозможно, а ночью часовые и патрули, осветительные ракеты пускают, пулеметчики наготове. Службу немцы несли ревностно, потому как полковая или дивизионная разведка едва ли не каждую ночь проводила рейды, захватывая «языков».

Немцы, потерпев первое поражение в кампании под Москвой, были еще очень сильны. Не были еще перемолоты в боях кадровые, опытные вояки, легко покорившие Европу. Боевой дух подразделений был высок, вражеская техника по большей части была превосходной, недостатка в топливе, боеприпасах и продовольствии вермахт не испытывал – на них работала вся Европа.

Летом 1942 года немцы начали наступление на юге. Часть армий двинулась к Волге, на Сталинград, стремясь отрезать снабжение русских бакинской нефтью. Другие через Ростов направились на Кавказ, к грозненской нефти. Любая война – это в первую очередь война машин, и всем нужно топливо.

1942 год для Красной армии и страны выдался самым тяжелым. Многие эвакуированные заводы еще не успели обосноваться на новом месте и испытывали большие трудности с персоналом. В армию забирали мужчин, имеющих рабочие специальности, и на их место становились пенсионеры, женщины и подростки. И всех их требовалось сначала обучить. Технологи до минимума упростили технологии, но все равно планы выпуска боевой техники срывались. В авиапромышленности не хватало моторов, алюминия. Из положения выходили, заменяя алюминий деревом и фанерой. Однако самолеты при этом становились тяжелее, хуже управлялись и теряли в скорости.

Несколько вылетов пары и звена прошли благополучно, отражали налеты бомбардировщиков на позиции пехотной дивизии – немцы широко использовали пикировщики Ю‑87. Уже морально устаревшие, тихоходные, пикировщики тем не менее не были легкой добычей. Становясь в круг, они давали отпор истребителям, поскольку спереди имели пушки, а хвост прикрывался стрелком. Да и без сильного истребительного прикрытия в 1942 году они не появлялись. Воздушные бои происходили прямо над передовой, и зрителей‑пехотинцев с обеих сторон хватало.

Периодически из кучи дерущихся самолетов вываливался подбитый или горящий. Если летчик или экипаж были живы, они покидали машину на парашютах. С земли по ним не стреляли, поди разбери – свой это или чужой?

Когда летчик приземлялся на нейтральной полосе, иной раз широкой – пятьсот метров, а иногда и километр противостоящих траншей, туда направлялись группы. Если летчик был чужой, его старались взять в плен, а если свой – вытащить с «нейтралки». Между такими группами порой происходили перестрелки – сначала из стрелкового оружия, а потом и до минометов доходило. Были и казусы. Экипаж сбитого вражеского пикировщика впопыхах, пробиваясь к своим, выбрался к нашим траншеям. Линия фронта причудливо извита была, вот немцы и влипли. Осознали, куда попали, лишь услышав окрик часового на русском, и поворачивать назад было поздно. Так и влипли.

С земли парашютиста и вовсе не разберешь. Все парашюты белые и круглые, на всех пилотах темно‑синие комбинезоны, на головах – шлемофоны. Только вблизи было понятно – орел со свастикой это или «курица», как называли нашу эмблему летчики.

Июньским погожим днем подняли эскадрилью – прикрывать наши штурмовики. На подходе к фронту в немецком тылу авиаразведка обнаружила большую автоколонну. С соседнего – по авиационным меркам – аэродрома подняли Ил‑2, а когда они подлетели к аэродрому истребителей, взлетели «Яки» – они быстроходные и скороподъемные.

Штурмовики догнали быстро. Одно звено «Яков» ушло на высоту – немцы предпочитали нападать сверху. Вскоре звено покорно сопровождало с флангов строй штурмовиков сверху.

Тихон в первый раз видел вблизи эти грозные машины – в то время «Илы» еще не имели хвостовых стрелков, и это было самое уязвимое место в защите.

Немцы знали это и пользовались упущением. Тем более что хвостовая часть фюзеляжа и хвостовое оперение были деревянными, и повредить их было легко – в отличие от бронекапсулы, где находились пилот и двигатель.

На высоте двух тысяч метров пересекли линию фронта.

Штурмовики стали снижаться.

Через десять минут полета они увидели большую автоколонну – крытые грузовики, бензовозы, бронетранспортеры, несколько легковых автомобилей. Немцы прикрывали передвижение колонны малокалиберной зенитной артиллерией.

Только штурмовики начали пикировать, навстречу им ударили «эрликоны». Немцы закупали эти скорострельные пушки в Швейцарии, как и некоторые другие страны.

Штурмовики ударили по колонне сначала реактивными снарядами, потом сбросили бомбы. Над колонной стал подниматься дым от горящей техники. А штурмовики продолжали свою работу, обстреливая технику из пушек.

Зашипела рация:

– Истребители, вижу «худых», восемь самолетов.

Отстрелявшись без потерь, штурмовики повернули на восток. И очень вовремя, иначе «Якам» пришлось бы туго – они должны были и прикрывать штурмующих, и связывать боем подоспевших «мессеров», расстановка сил и так была не в нашу пользу. Если численность истребителей с обеих сторон была равна, то у немцев было более выгодное положение – преимущество в высоте. Да и зашли они со стороны солнца. Нашим оно слепило глаза и мешало.

Схватились! В небе мгновенно стало тесно от самолетов, и Тихон старался удержаться за ведущим. Иной раз ему приходилось уворачиваться от проносящихся сверху «Яков» или «худых». Со всех сторон неслись трассы, и кто в кого стрелял, понять было совершенно невозможно.

Только Захар зашел в хвост немцу, как сверху его уже атаковал «мессер».

Тихон задрал нос самолета и успел дать очередь. Немец шарахнулся в сторону, а по крылу самолета Тихона ударила очередь. Обернувшись, Тихон увидел, что у него на хвосте немец, и тут же ушел с переворотом, а немецкий самолет взорвался – кто‑то из наших летчиков подловил его и всадил несколько снарядов. Один угодил в бензобак.

В кутерьме Тихон едва не потерял Захара, но увидел и пристроился сзади.

Вот еще один истребитель пошел камнем вниз, длинным факелом за ним тянулся огонь и шлейф черного дыма. Наш или немецкий? Из горящего самолета никто не выпрыгнул…

Внезапно по рации поступил неожиданный приказ:

– Я – Первый. Маленькие, уходим…

«Маленькими» по рации обычно называли истребители.

Тихон бросил взгляд на указатель топлива – пора было возвращаться.

У немцев ситуация, видимо, была похожей, поскольку они не стали преследовать уходящие советские истребители, а подались к себе.

Тихон посчитал наших – их было пятеро. Пять машин всего, стало быть – три сбито. Для одного боя – большие потери.

Приземлившись, они направились в штаб полка, и командир передал им благодарность от «горбатых» – они уже вернулись на свой аэродром в полном составе.

Два дня после этого боя непрерывно лил дождь, и вся авиация сидела на аэродромах. Небо было затянуто хмурыми тучами, промозгло, под сапогами хлюпало. Со взлетной полосы подняться затруднительно, грязь. Но даже если бы и взлететь удалось – облачность нижней своей кромкой находилась на высоте ста метров, сориентироваться на местности было невозможно. Как вернуться и найти аэродром, если нет приводов и оборудования?

После дождей еще день пришлось выждать, пока земля просохнет.

Тихон времени зря не терял, буквально наизусть учил карту полетов. В воздухе, в условиях цейтнота, разглядывать планшет некогда, а местность мало того что незнакомая, так еще и линия фронта периодически меняет очертания. То немцы вперед продвинутся на пять – десять километров, то наши. Но в основном шли позиционные бои. У немцев уже не хватало сил, как в сорок первом, наступать по всей линии, от Карелии до Кавказа. Всю мощь – пехоту, танки, авиацию – они бросили в степи, на Сталинград.

После нескольких дней вынужденного отдыха сопровождали наши фронтовые бомбардировщики Ту‑2 на боевые задания. Эта машина на фронте была редкой, поскольку, выпустив небольшую партию самолетов, авиапромышленность выпуск их прекратила. Внешне они очень походили на Пе‑2.

Уже на подходе к аэродрому истребителей они подали сигнал по рации. Взлетать заранее было нельзя, у истребителей меньше дальность полета, и «яшек» они задействовали на пределе.

На войне интуиция – великое дело. Так и на этот раз Тихону лететь не хотелось. Когда он подходил к стоянке самолета, к ногам как будто груз подвесили, да и на душе было муторно. Вроде и здоров, а гнетет что‑то. Однако после взлета настроение улучшилось, да и не до собственных ощущений стало, дело надо делать.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально