Вероника Мелан

Чейзер. Крутой вираж

 

Знаки соблазна

Чейзер – 2

 

 

 

* * *

 

Глава 1

 

– Вставай, принцесса.

– М‑м‑м, а уже пора?

Лайза потянулась, нежась на шелковых, украшенных розовыми лилиями простынях, и сонно улыбнулась.

– Еще чуть‑чуть… полежи со мной, Мак.

– Не могу.

– Ну полежи… Я тебя обниму, прижмусь к тебе, и мы посопим. Пять минут.

Стоящий у шкафа высокий темноволосый мужчина рассмеялся.

– Ты сама просила тебя разбудить – сегодня ждет клиент. Тот самый, ради которого ты решилась делать проект. Я говорил, оставь его своим дизайнерам, но ты бываешь чертовски упертой, красавица.

Из‑под натянутого на лицо одеяла раздалось недовольное «м‑м‑м‑м».

– Мы могли бы заняться чем‑нибудь интересным…

– Не сомневаюсь. Неинтересным мы давно не занимаемся, и, поверь, я готов по первому зову, но мне нужно идти на работу – Дрейк вызывает.

– Он всегда вызывает не вовремя.

– Не ворчи, вечером мы наверстаем упущенное.

Тот, кто стянул с ее лица одеяло, теперь смотрел на сонную, со спутанными черными волосами Лайзу и мягко улыбался. Глаза цвета прелой листвы, темная щетина, красиво очерченные и чуть дерзкие от неизменного изгиба губы – идеальный представитель мужского пола. Идеальный спутник жизни. Ее идеальный Мак Аллертон.

– Я заказал тебе круассаны к завтраку. Через пять минут доставят. Спустишься?

– Угу.

– Тогда я пошел.

– Люблю тебя.

– Я тоже тебя люблю, чертенок. Увидимся вечером. И надень то белье, что я купил вчера.

– То, где есть две ниточки и три сеточки, через которые все видно?

– Точно.

Вместо ответа Лайза загадочно улыбнулась и хитро прищурила глаза.

– Нет‑нет! Дразнить будешь позже. Вечером!

Он знал ее наизусть. Легкое касание губ – нежнейший поцелуй, ее пятерня в его волосах, а через несколько секунд – хлопнувшая дверь и оставшийся в комнате запах мужского парфюма.

М‑м‑м‑м, какое прекрасное утро. Если бы не клиент, ради которого нужно подниматься…

Ах, да! Через пять минут доставят круассаны.

Одеяло упало с кровати, и в тот же момент пропал и сон. Словно улетел из комнаты в приоткрытое окно, за которым царило лето.

 

* * *

 

– Как видите, помещение очень большое, в нем много перегородок. Дизайн будет сложным, в смешанном стиле – Виола бы хотела, чтобы из коридора в кухню вел арочный свод. И несколько колонн. Это возможно?

– Конечно.

Сидя в просторной гостиной Лайнела Боуэна – одного из самых богатых предпринимателей Нордейла, который только что приобрел новую, пока еще пустую квартиру в центральном небоскребе на Парк‑Интен‑Драйв, – Лайза рассматривала разложенные по всему столу широкоформатные фотографии.

Ему, Лайнелу, очень шел легкий бежевый пиджак, с которым идеально сочетался красно‑коричневый галстук: оба предмета одежды выгодно подчеркивали русые волосы, загорелую кожу и ореховые глаза – стилист миллионера поработал на славу. Лайзе нравились клиенты с хорошим вкусом – такие могли полноценно оценить ее талант в разработке уникальных и неповторимых стилей интерьера.

– Мы поэтому и попросили заняться этим проектом именно вас. Во‑первых, сами за себя говорят ваши работы. Нет, мы, конечно, просмотрели портфолио каждого из ваших дизайнеров, но таких работ, как у вас, нет ни у кого из них. Во‑вторых, нам вас настоятельно рекомендовал Стив Маккилен, с которым вы работали ранее.

– Да, я его помню. Очень приятный человек.

– Мой друг, – гордо заявил Лайнел и улыбнулся. Затем откашлялся и вновь стал деловитым. – Позвольте детально рассказать вам, что будет находиться в каждой комнате…

Лайза достала блокнот и принялась делать пометки, параллельно раздумывая о том, чем займется после встречи. Наверное, домой она пойдет пешком – скажет Боуэну, что не нуждается в водителе (хотя спасибо ему за то, что ее так любезно доставили сюда), прогуляется до торгового центра в летнем сквере, отдохнет, посидит возле фонтанов, съест в кофейне на первом этаже кусочек любимого десерта, просмотрит захваченную впопыхах при выходе из дома почту. Там, конечно, ничего интересного, но вдруг? Заодно разносит новые прекрасные туфли от Kiadi – будет млеть от собственного отражения в каждой витрине, ведь они так хорошо сочетаются с белым брючным костюмом.

Если бы Мак не ушел так рано, он бы точно не удержался – достал бы ее, как конфетку из обертки, и насладился бы каждым кусочком, и в итоге на работу опоздали бы они оба. Ничего, еще увидит. Вечером. И снимет.

Лайза улыбнулась собственным мыслям и покачала ногой; в солнечном свете блеснул на лакированной поверхности декоративный ромбик – ее обновка, ее отличный выбор, ее шикарные новые туфли. А вокруг – отличный день и обещающий стать прекрасным вечер.

Жизнь хороша. И если у кого‑то она была лучше, чем у нее, Лайза никогда в жизни бы не поменялась – никогда и ни за что!

Как может стать лучше то, что уже прекрасно?

 

* * *

 

В два часа дня кофейня пустовала.

Лайза заняла дальний столик, бросила на диван дорогую сумку и достала только что подписанный контракт – полюбовалась напечатанной снизу цифрой, счастливо вздохнула и зажмурилась.

Ее полмиллиона долларов! Ее собственные первые полмиллиона! А‑а‑а!

Конечно, Мак хорошо зарабатывает и в деньгах они не нуждаются, но ведь это самый первый ее собственный ощутимый заработок – и за что? Аванс за любимую работу, к которой хотелось приступить уже сегодня. Чувствуя, как от нетерпения зудят ладони, Лайза приказала себе успокоиться, но не удержалась и расплылась в широкой счастливой улыбке. Вот Мак обрадуется! За нее, за успешный бизнес, за умение находить клиентов – таких клиентов!

Эх!

Подошедшая официантка записала в блокнот заказ – огромную чашку кофе и малиновый торт со взбитыми сливками, – вежливо кивнула и удалилась.

Так, с чего бы начать? Точнее, чем продолжить чудесный день? Позвонить Элли? Обрадовать, что через часок забежит в гости? Полистать фото по проекту, подобрать нужные? Нет, это позже. Ах да, почта – она же прихватила ее на выходе из дома с собой и не успела просмотреть в машине.

Ерзая на мягком диване, Лайза достала несколько сложенных вдвое рекламных проспектов и конвертов и принялась их перебирать. Так, это счета, это приглашение для ее агентства принять участие в аукционе на получение выгодного проекта – пока не надо, они и так завалены работой, – реклама‑реклама‑реклама, еще один счет…

А это что за конверт? Белый, с голограммой Комиссии и двумя напечатанными словами «Лайзе Аллертон».

На безбрежно синем небе хорошего настроения возникло первое облачко.

Комиссия? Лайзе Аллертон? Что может быть внутри? Зачем?

Подошедшая официантка поставила на стол тарелку с куском торта и чашку кофе, но Лайза тут же отодвинула кофе в сторону; при взгляде на конверт в затылке задребезжал сигнал тревоги.

Должно быть, ошибка. Или же пустяк.

Пустяк с голограммой Комиссии?

Дрожащие руки принялись отрывать сбоку полоску, на свет показался сложенный вдвое листок; глаза спешно побежали по строкам:

 

«Уважаемая Лайза Аллертон. Уведомляем Вас о том, что вы достигли права совершить Переход на Уровень 15… Прибыть надлежит по адресу… Во избежание санкций со стороны Комиссии Вы должны посетить Портал не позднее шестнадцати часов даты, указанной на обороте…»

 

Теперь сердце колотилось глухо и болезненно. Переход? Зачем? Ей совсем не нужен этот Переход…

Дата. Где эта чертова дата?

Взгляд застыл – влип, как залипает в клейкую поверхность муха, в цифры. Лайза ощутила холод в позвоночнике.

Это же сегодня.

Сегодня!

Договор, торт, кофе, мысли о проекте и предстоящем вечере – все моментально оказалось забыто; дрожал в руке белый лист бумаги. Взгляд, словно не способный сдержать эмоции неврастеник, носился от одной строчки к другой.

Санкции Комиссии… Портал… Переход.

Ей не нужен – НЕ НУЖЕН – этот чертов Переход!

Что делать, кому звонить?

– Мак? Мак? Ты можешь говорить?

Из телефонной трубки сначала доносился непонятный шорох, затем раздался звук выстрела – Лайза вздрогнула.

– Принцесса… – запыхавшийся шепот в трубке совсем не напоминал знакомый голос, который она привыкла слышать по утрам. – Не могу пока говорить. Перезвоню.

Послышался щелчок и короткие гудки. Какое‑то время Лайза одеревенело смотрела прямо перед собой; всё: цветы на подоконниках, мягкие диваны, коричневые столы – все это теперь находилось в другой реальности, не в той, в которой пребывала она сама.

Этот Переход должен состояться через два часа. Уже через два часа… меньше! Через час тридцать семь, а Мак занят, он работает и не сможет ей ничего подсказать. Тогда кто? Как ей быть?

Кофе показался ей безвкусным, торт – приторным, но она продолжала впихивать в себя кусочек за кусочком – знакомое действие, привычное и понятное. Прожевать, проглотить, отломить вилкой еще…

Никогда в жизни она не решалась набрать вбитый когда‑то для особого случая номер, но теперь, как ей казалось, этот случай наступил.

Дрейк. Где в контактах Великий Дрейк? Уж он‑то точно сможет подсказать, если не пошлет ее куда подальше за то, что оторвала Творца от великих деяний.

Пусть лучше пошлет… Пусть скажет что угодно, но только поможет. Хотя бы советом – двумя словами!

Но Дрейк не послал.

Он вообще не ответил.

Гудки лились один за другим, пока после двадцать пятого, тридцатого (или пятидесятого?) женский голос не сообщил о том, что «абонент недоступен».

Ужас. Наверное, ее впервые в жизни охватил ужас.

Тихо. Сидеть. Успокоиться. Все не так плохо. Кто‑то говорил, что совсем не обязательно Переходить на следующий Уровень – всегда можно остаться здесь, надо только сообщить Порталу о своем желании, точнее нежелании уходить – выразить протест против пересечения ненужной черты. Ведь память можно оставить? Меган ведь попросила оставить ей память, значит, можно попросить и о «непереходе».

Какой богатый сюрпризами день. Совершенно не узнавая себя прежнюю – ту, что еще час назад порхала по улице, счастливая от того, что заключила самый выгодный в жизни договор, – Лайза вновь взяла в руки трубку мобильного и принялась искать номер Меган.

Ей, насколько подсказывала память, она тоже собиралась позвонить впервые в жизни.

 

Мысли плавали, как растаявшее и перемешавшееся разноцветное мороженое – розовое, зеленое, коричневое.

Меган сказала, что с «голосом» можно договориться. Нет, поговорить. Голосу, который звучит в стенах Портала, можно высказать свои желания, а решения уже будут принимать «там».

Где‑то там.

Согласятся ли «там» оставить Лайзу на четырнадцатом? Ведь если нет, то она уйдет в новую жизнь, в новые города – туда, откуда не сможет позвонить Маку и где он не сможет ее найти, ведь работникам спецотряда выданы пропуска свободного передвижения по уровням с первого по четырнадцатый. По четырнадцатый, не по пятнадцатый.

И, если она уйдет, Чейзеру не помогут ни его связи, ни способности – а значит, уходить нельзя. Но и не появиться в Портале нельзя – уже всего через час и двенадцать минут, – иначе санкции…

Санкции‑санкции‑санкции.

Может, наплевать на санкции и порвать письмо? Не получала! А потом уже разбираться с Дрейком, если, конечно, разбираться придет сам Дрейк, а не его послушники в серебристой форме, которым будет наплевать, Аллертон она или не Аллертон. Ведь им может и не быть дела до того, что она женщина одного из любимчиков начальства.

Бл….

Идти придется.

Холод в позвоночнике вернулся.

Кофе остыл, лежали на тарелке превращенные в раскрошенную массу из коржа и крема остатки торта. Застыл внизу договора горделивый росчерк о том, что Лайза согласна взяться за работу и получить за нее какие‑то жалкие и невообразимо прекрасные полмиллиона долларов.

Сейчас бы она всё отдала, только бы не видеть странного письма с голограммой. Все, кроме Мака. Даже этот договор. Подумаешь, деньги – заработает еще.

Тикали на запястье часы, им вторили часы на дисплее мобильного; время утекало сквозь пальцы.

И вообще, чего она волнуется? Ну, съездит по указанному адресу, войдет в комнату – или чего у них там? Скажет «не хочу на пятнадцатый» и выйдет довольная – обратно в счастливый день, в счастливую жизнь, в объятья любимого мужчины этим вечером.

Все, наверное, проще, нежели она себе напридумывала, ведь так? Люди склонны надумывать, и она не исключение.

Не нужно бояться того, чего еще не видел. Для чего? Чтобы испортить себе нервы?

С этой напускной бравадой Лайза в третий раз за последние полчаса взяла в руки телефон, чтобы открыть в приложениях карту города и отыскать указанный в письме адрес.

 

* * *

 

Теперь она жалела, что не выехала утром из гаража на собственной машине – хотела проветриться с чужим водителем. Что ж, проветрилась – и теперь трясется в пыльном автобусе, глядя на полузнакомые и вовсе не знакомые улицы города.

Артешон‑Драйв, 34 – оказалось, что это у чёрта на куличках. Если автобус не будет подолгу стоять на остановках, она едва успеет к месту назначения в срок.

15:28.

До момента «Х» осталось всего тридцать две минуты, а Мак даже не знает, в каком направлении она выдвинулась и зачем. У Мака задание, стрельба, шум – Лайза надеялась, что он выйдет из передряги живым. Всегда выходил – это его работа, и он отлично с ней справляется. Несмотря на самовнушение, она все равно волновалась всякий раз, когда он уходил из дома. Что ж, такова жизнь женщины, которая предпочла жить с мужчиной, выбравшим опасную профессию.

Нет, она не жалела – никогда не жалела о том, что они встретились, что пережили вместе взлеты и падения, что выстояли, несмотря на жизненные бури, и преодолели все преграды, что выбрали остаться вместе. Они любили друг друга.

Она ни о чем не жалела, совсем ни о чем, просто волновалась.

А еще хотела как можно скорее выбраться из злополучного Портала.

Лишь бы получилось. Лишь бы только все вышло так, как хотела она, а не кто‑то неведомый ей сверху.

За окнами автобуса плыл тонущий в июньской жаре и утопающий в цветах мирный, ничего не подозревающий Нордейл.

 

* * *

 

Белая комната‑коробка, единственный стул без спинки и экран напротив. Всё.

По непонятной причине Лайзе казалось, что это здание под номером тридцать четыре вообще существовало только для тех, кому предстоял Переход. Люди шли по улице и не видели его – одноэтажный дом‑будку, куда она не вошла – ввалилась, красная и запыхавшаяся от бега на высоких каблуках.

Ну почему? Почему в письме не стояла завтрашняя дата? Или послезавтрашняя? Тогда бы они успели обговорить ее действия с Маком, сумели бы найти решение и выход, и она не сидела бы сейчас здесь, глядя на три возникшие на экране картинки с абрисами незнакомых городов незнакомого Уровня.

– Лайза Аллертон, вы предпочитаете переселение в Лоуэр, Данверт или Винтур‑Сити? Если вам нужна более подробная информация по инфраструктуре и населению, произнесите вслух слово «Инфо», если желаете выбрать город, то произнесите «один» для выбора города Лоуэр, «два» для выбора города «Денверт» или «три» для…

– Я не желаю переселяться, нет, слышите?

Голос притих. На экране возникла надпись: «Запрос не ясен. Повторите».

Лайза сжала кулаки.

– Я не хочу переселяться ни в один из этих городов! Ни в какой. Я хочу остаться здесь.

– Запрос «здесь» не определен. Пожалуйста, выберите город и произнесите цифру «один», «два» или «три». После этого вам будет предложен список выбора финансовых пакетов, а также…

– Стойте! – она даже привстала с примитивной трехногой табуретки – попросту не смогла усидеть на месте. – Нет! Не хочу уходить с четырнадцатого Уровня, слышите? Хочу остаться в Нордейле, здесь! И сохраните мне память. Я не желаю Перехода!!!

– Вы не желаете Перехода – правильно ли определен запрос?

– Да! – от облегчения кулаки разжались, и Лайза вновь опустилась на стул. Она думала, будет сложнее, но система поняла, кажется, поняла. – Я хочу остаться здесь. И сохраните мне память – я знаю, что это возможно.

– Сохранение памяти – запрос принят.

– И я хочу вернуться обратно, – далекие очертания незнакомых городов не вызывали ничего, кроме ненависти. Пусть они замечательные – эти Лоуэры, Денверты и Виртуры… как их там, но она хочет вернуться домой, и это все. – Я хочу домой.

– Домой?

Система надолго зависла – по экрану побежали цифры; города куда‑то пропали.

Лайза вновь почувствовала тревогу и подкатившую к горлу тошноту. Правильно ли она поступила, произнеся слово «домой» вслух, поймет ли его система? Ведь для нее нет дома – есть только написанная внутри какого‑то чипа программа.

– Домой, – после паузы вернулся в кабинку голос. Мужской или женский? Странный – она никак не могла определить его пол. – Вы хотите покинуть Уровни?

– Нет!!! – если что‑то и могло поставить волосы дыбом, так это фраза «покинуть Уровни». – Я не хочу покидать Уровни! Я хочу вернуться назад. В Нордейл!

Боже, Мак! Она в одном шаге от того, чтобы исчезнуть из этого мира навсегда. Создатель, помоги ей! Мак, ты слышишь? Не дай ей уйти, удержи невидимой рукой…

Теперь пот тек не только по спине, но и по шее, затылку, вискам. В кабинке было душно; сердце билось так сильно, что казалось, все тело сотрясается в такт.

– Назад. В Нордейл. – Собеседник‑попугай начинал ее злить, однако оставалось ощущение, что искусственный интеллект напряженно работает. – Назад – это в начало?

– Что?

– Вы хотите вернуться в начало четырнадцатого Уровня?

– Я хочу вернуться назад. В Нордейл. Что здесь непонятного?

– Назад. Подтверждение принято.

Откуда‑то возникло ощущение неправильности – диалог получался глупым, как если бы его вели два глухих человека. Нет, один глухой человек – она‑то ведь не глухая. И не искусственная.

– Лайза Аллертон, сообщаем вам, что Переход на пятнадцатый Уровень был вами отменен. Вы изъявили желание вернуться назад на четырнадцатый Уровень. Подтвердите.

– Да. Подтверждаю.

Верно ли она говорит? Меган утешала: это просто. Наверное, ей было просто…

– Система отправляет вас… – возникла пауза, в течение которой пот с Лайзы стек в сотый раз, – …назад. Все ли верно?

Все ли верно? Она не знала. Вроде бы.

– Меня отправляют в Нордейл?

– Да.

– То есть я выйду и окажусь на четырнадцатом Уровне, а не где‑то еще?

– Выход назначен на четырнадцатый Уровень.

По экрану продолжали бежать цифры – внутреннее беспокойство, словно океанские волны, то отпускало, то накатывало вновь. Вроде бы все верно. Верно. Сейчас она выйдет из будки на знакомую улицу, выдохнет, успокоится и пойдет домой. Нет, не домой: сначала – в ближайший бар, где в кои‑то веки выпьет виски. А когда уже «отсохнет», то пойдет домой. Домой – какое же это сладкое слово… Все самое страшное уже позади, она прошла это испытание. Не легко, но прошла.

– Мне… уже можно выходить?

– Дверь разблокирована. Счастливого Пути!

– И вам, – ответила она саркастично и совершенно неискренне, но кто бы заботился об искренности для робота? – счастливого Пути.

И, прежде чем подняться и покинуть будку‑Портал, вежливо добавила:

– Спасибо за диалог.

Получеловеческий голос промолчал.

 

Она вышла на улицу, словно пьяная, – вновь вывалилась из будки, как вываливаются из дверей бара после трех стаканчиков в хорошей компании. Огляделась, убедилась, что вокруг знакомая местность, после чего вдохнула полной грудью и расплылась в счастливой улыбке.

Свободна. Свободна! СВОБОДНА!

Лето, солнце, жара. Она на улице, и она в Нордейле, на четырнадцатом, – что еще нужно для счастья? Лайза сделала несколько шагов, радостно мотнула сумкой и… остановилась. Потому что ощутила, что пятки более не стоят на высоких шпильках.

Что за черт?..

Посмотрела вниз.

Новых туфель больше не было. Вместо них ступни утопали в мягких знакомых кроссовках – тех самых, которые она несколько месяцев назад убрала в стенной шкаф: решила не выкидывать, оставила для редких прогулок или пробежек.

Кроссовки? Да ну и пусть!

Эйфория все еще плескалась в наполненной счастьем голове. Будка, видимо, переодела ее – не беда! Главное, выпустила наружу там, где требовалось, а туфли… Ну, они наверняка найдутся дома.

Как и белый костюм…

Вместо дорогой вискозной ткани – металлизированной синтетики – руки теперь скользили по… хлопку.

Что‑о‑о?

Лайза оттянула подол, с удивлением узнала старый рисунок – в этой майке она иногда, когда было особенно жарко, ходила на работу, но тоже ее давно не носила (с год?), – и раздраженно фыркнула.

Значит, Портал переодел ее всю.

Ну и пусть. Наверное, система, выпуская ее наружу, все‑таки сбилась. Все эти нули и единицы, непонятные знаки и цифры. Наверное, не смогла симулировать ту же одежду, в которой посетительница вошла внутрь, и, как результат, одела во что попало. Спасибо хоть в свое…

Не особенно напрягаясь по поводу изменившегося внешнего вида, Лайза бодро зашагала прочь от того места на Артешон‑Драйв, где ранее стояло небольшое помещение без окон и с единственным входом.

Она оказалась права: стоило выйти наружу, и будка за спиной пропала.

 

Полноценно оценить «ущерб», нанесенный Порталом одежде, удалось лишь тогда, когда Лайза достигла ближайшей витрины магазина.

Мало того, что на ногах оказались кроссовки, а на теле – старая майка, так еще и руки держали старую сумку – вот зараза. А новая была хороша, очень хороша – Лайза ее любила и теперь отчаянно надеялась, что та тоже найдется дома в шкафу.

Чертова будка! Чертова система. Сложно было выпустить, как впустила?

Идиоты.

Вытащив руки из карманов не менее старых и разношенных, чем кроссовки, штанов, она толкнула дверь в первый попавшийся бар и направилась к стойке.

Виски! Она себе обещала: как только покинет Портал, сразу же выпьет виски, а обещания нужно выполнять.

Повернувшиеся было на звук женского голоса завсегдатаи‑мужчины быстро уловили грозное выражение лица расположившейся на высоком табурете женщины‑фурии, после чего потеряли к даме всякий интерес – с ней им явно ничего не светит – и равнодушно вернулись к созерцанию своих стаканов.

Даме тем временем принесли заказ.

 

Гораздо сильнее обнаруженного в сумке серебристого мобильника – того самого, который она закинула в ящик стола сразу же после того, как получила в подарок от любимого новый, белый, – ее потрясло отсутствие на пальце кольца.

Кольца Мака.

Ее любимой драгоценности – тонкого ободка и переплетающихся букв «МА» в обрамлении бриллиантов.

Чертова машина! Поганый Портал, что он сделал с ее вещами? Куда он дел все то, что было на ней при входе в ненавистное помещение? Одежда – ладно, но кольцо? Ее бесценное, чудесное, великолепное и любимое до дрожи в коленях кольцо – куда исчезло оно? Вот расстроится Мак! А уж как расстроилась она сама…

Глоток виски, еще один.

Лайза ненавидела крепкие напитки, тем более неразбавленные, но ведь обещала себе, что выпьет, отметит удачно пройденное испытание – порадуется, что не попала в переделку.

Да уж, не попала. С каждой минутой верить в это становилось все труднее.

Роясь в бежевой кожаной сумке и обнаруживая все больше странных вещей – ключи от прежней квартиры, записную книжку с заметками по проектам, которые делала так давно, что даже не помнила имена заказчиков, таблетки «Барофена» (у нее болит голова? Да ее голова не болит с тех самых пор, как Чейзер вылечил ее после памятной погони), – Лайза тонула в ощущении случившейся беды.

Нет, что‑то пошло не так. Совершенно очевидно пошло не так. Почему у нее в руках старые предметы, а на теле – старые вещи?

Память? Нет, память осталась при ней, а вот номер Мака Аллертона исчез из контактов мобильного точно так же, как исчезло с пальца кольцо, – попросту канул в небытие.

– Виски… Мне еще один виски! Срочно!

Бармен поспешил выполнить заказ – уловил в голосе посетительницы истеричные нотки. Долил в стакан янтарной жидкости и тут же поспешил удалиться.

– Быть этого не может… Ключей от дома тоже нет. Только от старой квартиры…

Что… Что происходит?

Лайза чувствовала, что начинает дрожать – от непонимания, от страха, от паники, наступающей на нее неотвратимо, словно ураган, надвигающийся на город, колотящий в окна и срывающий хлипкие двери с петель. Она должна поехать домой. В особняк, к Маку. Он обязательно объяснит ей произошедшее, успокоит, прижмет к себе теплыми руками и, как бывало всякий раз, покажет, что мир остался стабилен, безопасен и понятен. Привычно прошепчет: «Тебе нечего бояться, принцесса, я же с тобой…»

Да, домой. Если Мак еще не вернулся с задания, она дождется его. Заодно успокоится, поищет в шкафах сумку и новые туфли. Отыщет костюм, прижмется к ткани лицом, поймет, что ничего страшного не произошло, увидит подписанный утром договор лежащим в кабинете на ее столе.

Это просто шутка – неудачная, дурацкая шутка, сбой, и все будет хорошо. Будет.

Должно… нет, обязано быть!

 

* * *

 

Нордейл пах солнцем, одуванчиками, цветущим шиповником и летом.

В старой сумке нашлись деньги, чтобы расплатиться с барменом, но их не хватило на такси.

Двадцать три доллара. Когда она вообще в последний раз выходила из дома с такой мизерной суммой в кармане? О чем думала?

Двадцать три доллара. Ерунда какая‑то…

От бара «Выпей у Чарли» до особняка на Карлетон‑Драйв – два с половиной или три часа пешком. Если автобус полз в этот район почти сорок минут, то на своих двоих она доберется домой только к закату. И хорошо, что на ногах кроссовки – впервые с момента выхода из Портала Лайза порадовалась этому факту.

Ладно, все не так плохо. Теплый день, отличная погода, густые тени деревьев укрывают от солнца. На обочинах – тополиный пух, воздух густо пахнет разросшейся по обочинам дороги травой, улица идет под уклон – шагать легко. А если еще и попадется киоск с прохладной водой, то жизнь и вовсе наладится. Наверняка где‑то по пути встретится автобусная остановка, и тогда Лайза сядет на подходящий маршрут.

Разум царапнула неуловимая тревожащая мысль: тополиный пух в конце июля? Так бывает? Наверное, бывает, постаралась успокоить себя Лайза. Бывает. Погодная аномалия, жаркий район, климатический сдвиг. Ведь в Нордейле есть вечно осенний парк, так почему бы в августе на незнакомой улице не лежать тополиному пуху?

Чем дальше она двигалась по направлению к центру города – тихая аллея, бульвар, перекресток, – тем многолюднее становились улицы. По бокам запестрели вывески магазинов, громче затарахтел транспорт, к свежему аромату цветущей зелени все чаще начал примешиваться запах выхлопов.

Воды… Надо бы все‑таки купить воды.

Огибая легко одетых пешеходов – в этот жаркий день все старались облачиться в сарафаны, шорты и шлепки, – Лайза щурилась от солнца и пыталась понять: не киоск ли с водой маячит впереди по курсу?

Точно, он. Небольшой холодильник, ряды бутылок на полках, ползущий по земле шнур и тень от наклонившегося зонтика. То, что нужно, чтобы сделать небольшую остановку и передохнуть; она заторопилась вперед.

 

Как же жарко…

Синоптики точно не обещали такой жары – она смотрела выпуск утренних новостей, когда жевала круассаны, и совершенно точно помнила прогноз погоды: плюс двадцать два, плюс двадцать четыре. Она никогда бы не надела белый костюм, если бы знала, что столбик термометра поднимется до плюс тридцати. А вокруг точно тридцать, если не больше.

От ледяной воды сводило горло, но Лайза глотала ее без остановки. Допьет эту – купит еще, чтобы была с собой: никому не нужен солнечный удар, тем более когда дел так много.

Притаившись в тени пыльного синего зонта, она наблюдала за тем, как к киоску подошел немолодой мужчина в кепке, попросил продать ему бутылку холодного чая.

Нет, чай – это не то, а вот кепка – это хорошо, это правильно. Ей бы и самой не повредил головной убор… черт бы подрал нерадивых синоптиков.

За спиной, где располагался газетный стенд, послышались голоса – подошел покупатель, поднялся с небольшого колченогого стула продавец.

– Сегодняшняя есть?

– А как же! «Новости Нордейла», «Сегодня», «Городская жизнь», «Четырнадцатый»…

– Нет, «Четырнадцатый» не надо – там всё про всё, а вот «Новости» возьму. Есть что интересное?

– Конечно! Вчера завершился марафон по сбору средств для открытия нового городского парка, ушел с поста начальник финансовой корпорации Тюрье…

– Неинтересно.

– …Открылся новый торговый центр и ресторан для гурманов – это в центре, запустили дополнительную линию автобусов по Шестьдесят Четвертой улице до площади Летуар, есть результаты спортивных матчей, наконец‑то выбрали имя новому мосту через Айлу…

– Ну, и как назвали?

– Голберн. Хорошее название, да? Мне нравится.

Стоящая с пустой бутылкой в руке Лайза застыла. Затем медленно повернулась вокруг собственной оси, удивленно уставилась на продавца – молодого вихрастого парня в белой футболке, – посмотрела на покупателя – мужчину с недовольным, но аристократическим лицом, – опять перевела взгляд на мальчишку и хмыкнула.

– Вы чего? Этот мост переименовали еще в прошлом году. Сначала в Голберн, потом в Оутервэй. «Голберн» жителям не понравилось – прожило всего неделю.

– Ошибаетесь, – близко посаженные глаза на узком лице мигнули. – Только вчера утвердили Голберн. Вот, тут все написано. У вас, наверное, новости из какой‑нибудь желтой прессы.

В руках продавца зашуршала газета.

– И «Сегодня» об этом пишет, и «Четырнадцатый»…

Да быть такого не может! Какие еще желтые новости? Лайза сама посмеивалась над непостоянством жителей восточного района: то одно им подавай, то другое – все никак не могли угомониться.

– Оутервэй, я говорю! Уже год как. Так и оставили.

– Да вы посмотрите!

Молчаливый покупатель, так и не определившийся с выбором периодики, с интересом наблюдал за спором продавца и темноволосой девушки.

– Вот, читайте сами.

Перед глазами раскрылись два широких листа; Лайза уткнулась носом в газету и с удивлением прочитала: «Решено! Мост через Айлу получит имя Голберн».

– Да быть такого не может. У вас какое‑то старое издание.

– Старое? – паренек искренне возмутился. – Дата сегодняшняя, новости за вчера. У меня не бывает старых газет.

Теперь мужик с недовольным лицом улыбался – перепалка его развлекала. На звуки спора высунулся из соседнего ларька лысый продавец.

Нет, точно не Голберн! Она докажет этому пройдохе, который торгует непонятно чем, что мост давно уже носит другое…

В этот момент ее глаза переползли к напечатанной в правом верхнем углу дате – «27 июля. II216».

Ну да, число сегодняшнее… Дата, год.

В этот момент где‑то на задворках сознания тревожно зазвенел колокольчик.

Двадцать седьмое июля – это сегодня, да. Но год‑то… Год должен быть II217 – именно таким он был с утра.

– А‑а‑а! Ну вот и ошибка! Вы продаете газеты за прошлый год.

– Что?! Какой прошлый год? – паренек тут же притянул газету к себе и уткнулся в нее. – Вы что такое говорите! Год правильный, этот!

– Да какой же этот, если на дворе двести семнадцатый год второго тысячелетия?

– Двести шестнадцатый, дамочка. Вы что, с дуба рухнули? Двести шестнадцатый.

Теперь он смотрел на нее как на диверсанта, пытающегося подорвать продажи. «Идите уже отсюда, идите, – говорили карие глаза, – вы пугаете моих покупателей!»

– Ну как же! Сегодня двести семнадцатый год, я же точно это знаю!

Молчавший до того покупатель вступил в разговор.

– Нет, милочка. Двести шестнадцатый. Все верно, второго тысячелетия.

– Ага, – подтвердила лысая, торчащая из ларька голова. – До двести семнадцатого еще дожить надо!

– Да вы что!.. – голос Лайзы вдруг ослаб, перешел на хриплый шепот. – Быть такого не может. Ведь… не может?

«Вы мозгами двинулись», – вещал взглядом молодой продавец.

– Вы просто перепутали. Так случается. Наверное, хорошо погуляли накануне?

Кажется, мужику с аристократическим лицом стало ее жалко.

– Да перегрелась просто, бывает.

– А что, вы говорите, мосту могут дать другое имя?

Последней фразы Лайза не расслышала – перед глазами стояла напечатанная в углу газеты дата «27 июля. II216».

II216… II216… II216… Быть такого не может. Год не тот. НЕ ТОТ!

– Это… какая‑то ошибка…

Она чувствовала себя плохо – утомившейся, перегревшейся, безвольной, стоящей совсем не там, где должна была стоять. Все эти слова, лица, люди, газеты – ее начинало тошнить…

– Хотите еще воды? – участливо спросил за спиной лысый. – Я вам просто так дам, без денег.

– Не надо… Ничего не надо.

Это Нордейл. Июль.

Но год не тот.

Двадцать седьмое июля не того года. Как?..

Не разбирая направления и желая лишь одного – сесть, рухнуть на газон, – Лайза слепо попятилась прочь из спасительной тени зонтика, прочь от газетного стенда, прочь от говорящих ерунду людей.

– Возьмите все‑таки воды. Девушка! Возьмите…

Хлопнула дверь; невысокий лысый человек, одетый в шорты и бежевую майку, вышел из ларька, в руках он держал пластиковую бутыль.

– Эй, дамочка? Не нужно садиться на траву… Вам плохо? Возьмите воду, слышите? Возьмите.

Откуда‑то сверху на нее смотрели два расплывчатых пятна – взволнованные лица парня в белой футболке и так ничего и не купившего мужчины с аристократическим лицом; в ладонь упиралось дно холодной бутылки.

 

* * *

 

Спустя полчала Лайза яростно топала ногами по земле, приминая траву.

– Я. Не! Просилась! Сюда! В Нордейл, но не сюда! НЕ НАЗАД во времени!

Редкие прохожие смотрели на нее как на психопатку, а она, не обращая внимания на изумленные взгляды, зло пинала землю.

– Покажись! Покажись, чертова будка! Дай мне войти!!!

На ее крики оборачивались, удивленно таращили глаза, какой‑то парень даже заблаговременно перешел на другую сторону улицы.

– Исчезла, и все?! Думаешь, тебе это сойдет с рук? Чертов Портал! Чертов! Возникни назад, и поговорим…

Она была готова драться, боксировать, бросаться на стены, драть обшивку двери руками.

Если бы были стены. Если бы провалившееся сквозь землю помещение Портала возникло вновь.

– Где ты? Где? Куда ты подевался?

Лайза упала на землю и принялась ползать между деревьями по покрытому травой и цветами пятачку – теперь комья земли полетели уже из‑под пальцев.

– Покажись!

Выдернутый стебель подорожника отлетел на проезжую часть, в ствол березы ударился испещренный корневищами пук земли, печальная участь постигла и колышущиеся рядом листья лопуха.

– Ну! Давай же! Покажись…

Всего за несколько минут мирно цветущая полянка превратилась в изборожденный человеком‑бульдозером котлован, на поверхности которого валялись обрывки соцветий, вырванные с корнем одуванчики, выкорчеванные до основания стебли осота и даже кусты крапивы.

Руки покрылись волдырями и царапинами, кожа горела. Не замечая того, что одежда, колени и обувь в черных разводах, не обращая внимания на боль, Лайза сидела на земле и смотрела прямо перед собой остекленевшими глазами; сердце тяжело и медленно выбивало похоронный марш.

Портал исчез. Откинул ее на год назад и исчез.

Навсегда.

Она что‑то сделала не так, что‑то не так сказала и теперь находится в Нордейле – тем же днем, но год назад. И это означает, что все те события, что случились позже, еще не произошли. Переезд, совместная отделка дома, счастливые дни с Маком…

О Боже, нет! Она вообще не знает Мака, а он ее. Нет, нет, НЕТ! Так вот почему в телефоне нет номера, а на пальце – кольца…

Боже, не‑е‑ет…

Несмотря на жару, Лайзу бил озноб.

Старый телефон, старая одежда, старые записи… Все старое. Ничего не было, вообще ничего не было. Эта чертова будка – трижды проклятая будка – стерла не просто историю – она стерла лучшую часть жизни. Их совместной жизни.

Чувствуя, как по щекам катятся слезы, Лайза резко и плотно прижала грязную ладонь к губам – не сделай она этого, и на всю летнюю утопающую в жаре улицу раздался бы тоскливый вой.

 

Нет, нет, нет, все не так, все совсем не так! Одежда пропала, кольцо тоже – пусть, но Мак помнит, должен помнить – он не смог бы ее забыть!

Он тебя не знает.

От ввинчиваемых внутренним голосом фраз Лайзе становилось настолько муторно, что мыслительный процесс тут же прерывался, замерзал, чтобы через секунду, перешагнув через ненужную версию, выдаваемую паникершей‑логикой, продолжить выстраивать новые теории случившегося.

Будка просто пошутила с одеждой и вещами – всего лишь!

И с годом.

Может, все‑таки ошибся продавец? Или, может, она действительно все это время жила в двести шестнадцатом году, а с Маком они познакомились в двести пятнадцатом?

Сегодня утром был двести семнадцатый, и ты прекрасно это знаешь.

«Не знаю! – хотелось кричать ей ненавистному голосу. – Не знаю! Не знаю! Я больше ничего не знаю».

Теперь она сидела на лавке в ближайшем сквере, куда добрела на автопилоте, – грязная, напряженная, взвинченная до упора и одновременно подавленная – и смотрела на колышущиеся по асфальту тени ветвей и мелькающие среди них солнечные зайчики. Под ногами валялась пустая сигаретная пачка; вдали радостно сверкали струи фонтана; в чаше, спасаясь от жары, купались воробьи.

Где она живет? Где она жила до того, как переехала к Маку?

В квартире на Оушен‑Драйв.

Эта мысль показалась Лайзе настолько же дискомфортной, как если бы кто‑то попросил ее переобуться из новых туфель в старые неудобные тапки. Нет, она давно их переросла. Как переросла и ту квартиру…

Вновь захлестнуло отчаяние. Гребаная почта! Зачем она забрала ее с собой? Оставила бы в ящике, и плевать на последующие санкции. Санкции… Да любые наложенные санкции были бы лучше того, что случилось теперь!

Мак, Боже, Мак… ты ничего не знаешь… Где‑то там, в будущем, твоя Лайза никогда не вернется домой, а ты, наверное, будешь ждать.

Она представила его удивленное лицо при входе в пустой дом: тихие комнаты, висящая в шкафу одежда, все еще смятое покрывало, остатки круассана в мусорке, магнит «Я тебя люблю» на холодильнике – на нем синий мишка обнимает другого, розовую девочку с цветочком в руках. Туда Лайза уже не вернется. Не войдет в двери, не крикнет радостно: «Это я, любимый», не бросится в распростертые объятья, не зароется носом в пахнущую туалетной водой майку, не почувствует, как теплые пальцы перебирают на затылке волосы…

Она не вернется туда, потому что теперь сидит здесь. На лавочке. А в той временной ветке уже ничего не произойдет – она оборвалась, наверное. Или обрекла Мака на одиночество.

Сердце и горло сдавило одновременно. Если бы не присевшая в этот момент на скамейку старушка, Лайза разрыдалась бы в голос, а так она лишь осторожно промокнула глаза, отодвинулась в сторону и сделала вид, что рассматривает фонтан.

Соседка тем временем достала из пакета книгу, протерла висящие на цепочке очки и аккуратно водрузила их на нос – раскрыла страницы на месте воткнутой между ними закладки‑календарика, взялась за чтение.

– Простите… – Лайза не хотела спрашивать, но не смогла себя сдержать. Боялась ответа, как мазохист боится очередного удара плетью, но и ждала его тоже. – Можно вопрос?

– Конечно.

Пожилая дама зачем‑то сняла очки; закладка‑календарик вернулась на место.

– Какой сейчас… сегодня год? – Глупый вопрос, тупой. Как в фильмах про сумасшедших героев, которые не удосужились прочитать инструкцию, прежде чем воспользовались машиной времени. – Двести шестнадцатый?

– Все верно, двести шестнадцатый.

– А двести семнадцатый еще не наступал?

Старушка захлопала глазами, ее испещренные морщинками губы неодобрительно поджались: ясно, тоже решила, что Лайза слишком много приняла на грудь накануне.

– Нет, вы не подумайте… я не пью…

Поздно. Пакет, куда отправилась книга, раздраженно захрустел; вновь мелькнули полы длинной юбки – женщина поднялась и зашагала прочь. От греха подальше. Прежде чем присесть вновь, она пропустила не одну, не две, а целых четыре по счету от Лайзы скамейки.

 

* * *

 

Эта мысль пугала сильнее всех прочих: ей необходимо вернуться в особняк и встретиться с Маком. Необходимо убедиться, что он…

Не помнит.

Если бы Лайзе сообщили о том, что ее новую машину угнали, она бы расстроилась, но после пожала бы плечами – это всего лишь машина, найдут. Если бы попросили вновь сесть на мотоцикл – скрипнула бы зубами и пошла переодеваться в кожаные штаны: надо, так надо. Если бы клиент отказался подписывать контракт – фыркнула бы и отправилась на поиски нового.

Потому что это всего лишь неприятность, а неприятности исправимы – дело житейское, она всегда переносила их стойко.

А вот теперь расклеилась.

За окном вечерело; золотились улицы и окна домов – она все‑таки нашла остановку и села в попутный автобус, – и по мере того как двери открывались и закрывались на остановках, приближая ее к конечной точке путешествия, все сильнее хотела сбежать. Попросту выпрыгнуть из салона и нестись сломя голову, пока не выдохнется, не выбьется из сил и не рухнет на землю, чтобы посидеть с закрытыми глазами, а после открыть их и обнаружить, что все это было сном. Что на дворе, как и прежде, двести семнадцатый год.

И можно идти домой…

Штаны не хотели очищаться – три, не три, а пятна все равно оставались. Лайза, насколько это было возможно, отряхнула штанины и майку, убрала с них налипшие семена, пыльцу и приставшие зеленые колючки, но одежда все равно выглядела убого.

Правильно, кто‑то ползал по земле на коленях, искал Портал. Кому расскажи – не поверит.

Может, сначала домой? Привести себя в порядок: помыться, расчесаться, накраситься? Но ведь если Мак помнит, то вспомнит ее и такой. И примет. И будет рад независимо от того, похожа Лайза на оборванку или нищенку.

Мак… Ты ведь узнаешь меня? Узнаешь?

Он узнает, уверяла она себя. Уверяла все оставшиеся четыре остановки, пока двери не открылись перед знакомым магазином продуктов «Яркий островок», от которого до особняка всего несколько домов. А вот стоило сойти с подножки и услышать, как автобус, чихнув, отъезжает прочь, вся напускная бравада скатилась с нее, как с измазанной жиром сковородки стекает вода.

Кольца нет, нового мобильника нет. Кто такая Лайза Дайкин ему, Маку? Незнакомка с растрепанными волосами и грязными коленями?

Прежде чем она наконец смогла сделать шаг в нужном направлении, длинная тонкая стрелка часов, висящих на здании напротив, медленно сдвинулась на десять минут правее.

 

– Ну пожалуйста, откройся! Пожалуйста…

Пальцы вновь и вновь давили на знакомые кнопки, вводили вызубренную комбинацию, но при нажатии «звездочки» замок выдавал неприятный звук, а на экране каждый раз появлялась надпись: «Неверный код».

– Нет, быть такого не может.

Может. Она знала: может. Просто это неправильно, вот в чем дело. Ворота должны открыться. Должны, пожалуйста!

Сенсор также не принимал ее отпечаток пальца – сканировал и выдавал ошибку «Доступ запрещен».

– Черт!

Конечно, запрещен – ты тут не живешь.

Живу… Живу… Жила еще этим утром.

Лайза взялась за прохладные прутья и потрясла их; послышался гулкий металлический звук. Да, с утра она самолично закрывала эти ворота с помощью пульта, который всегда хранился на дне сумки – той сумки, другой.

– Открывайтесь, черт вас дери! Открывайтесь…

Чувствуя, как рушится последняя надежда на благополучный исход, она не удержалась, со всей силы тряхнула массивные створки, а затем пнула по ним кроссовком – неприятно лязгнули болты, качнулась приделанная наверху камера.

– Дерьмо! Вы должны открыться! Должны… Это мой дом!

Шум остановившейся сзади машины она услышала тогда, когда ворота еще не перестали дрожать.

– Отойди, – раздался за спиной холодный приказ.

Лайза резко обернулась и отшатнулась.

Он сидел в машине – ее Мак, – сидел и смотрел из открытого окна водительской дверцы холодным как стылая ночь взглядом; губы поджаты, брови недобро нахмурены, лицо спокойно.

Он! Он приехал – ее любимый, ее ненаглядный, самый дорогой в мире человек… и теперь взирал на нее так, будто она была досадной мошкой, непонятно зачем решившей покружить перед лицом.

– Мак! Это я… Лайза! Это я… привет… – сначала закричала она и тут же перешла на смущенное бормотание, чувствуя, как дрожат колени, руки, дрожит все. – Это я!

Тишина. Тихий рокот двигателя и отсутствие слов.

– Это я, Лайза. Ты… Ты (какой дурацкий вопрос) помнишь меня?

Сердце забилось как сумасшедшее. Лайза все смотрела на знакомое лицо, согнутый локоть, черную машину – ту самую машину, – жадно разглядывала лоб, брови, уши, щетину и все никак не могла остановиться.

– А должен?

Эти слова вогнали ее почти в кому – в то самое состояние, когда глаза открыты, но сознание едва ли воспринимает то, что передает зрение.

– Должен? – прошептала она хрипло. – Конечно, должен. Это же я…

– Отойди от ворот.

Да она и так, и так уже отошла – шагнула к машине, хотела было положить руки на дверцу, но непривычно холодный взгляд остановил ее; Лайзе хотелось в негодовании топнуть ногой и разрыдаться у него же на плече.

– Да посмотри же на меня! Неужели не узнаешь? Мак Аллертон, не смей так со мной…

Отсутствие намека на понимание в его глазах резало ее, рвало на части, кололо невидимыми шипами. Улыбнись, пожалуйста, улыбнись и скажи, что это все дурацкая шутка, начавшийся с самого утра розыгрыш. Выйди, прижми, обними!

Еще чуть‑чуть – и она расплачется.

– У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, откуда ты знаешь мое имя, – когда из окна машины показалось нацеленное на нее дуло, к первому и еще не прошедшему шоку прибавился второй. – И очень хотелось бы, чтобы ответ прозвучал правдоподобно. Итак, один, два…

Держа ствол в одной руке, он смотрел на часы, а она не могла вымолвить ни слова. Слушала бешеный стук своего сердца и почему‑то думала о том, что туалетной водой, запах которой долетал до нее, он давно не пользовался. Это «КреНоше», ее они заменили на «ПрестижНуатон» – вместе выбрали в парфюмерном отделе, когда ходили за ее новым телефоном.

– …Три, четыре…

– Элли… – слова будто царапали горло куском стекла. – Я подруга Эллион Декстер. Она рассказала мне о тебе…

Правдоподобно? Это звучит правдоподобно?

Ее колени продолжали дрожать и тогда, когда дуло исчезло. Самый большой, самый немыслимый кошмар воплотился в жизнь – Мак ее не помнил. Смотрел и не узнавал, целил в нее из пистолета, не желал, чтобы она приближалась к его машине.

Если бы в этот момент кто‑то случайно подсунул ей яду, она бы выпила его, не задумываясь.

– Сегодня твой день, не так ли? – водитель равнодушно улыбнулся, нажал на кнопку пульта; ворота перед машиной начали расходиться в сторону.

– Мой день?

Она не понимала. Ее день?

Взгляд Лайзы приклеился к расползающимся створкам. Сейчас он уедет, а она останется – здесь, на улице, не с ним…

– Да, твой. Потому что сегодня ты не умрешь. Скажи спасибо Элли.

И черная машина, линии и изгибы которой она так хорошо помнила, неторопливо проехала мимо.

 

Раньше она не понимала суицидников. Считала их слабыми людьми, раздувающими свою личную, часто маленькую проблему до кризиса мировых масштабов; людьми, превращающими муху в слона. А теперь, сидя на лавочке у той же остановки, где ранее сошла с автобуса, вдруг неожиданно и спокойно приняла факт их существования. Нет, они не мягкотелы, эти люди… Просто проблемы иногда бывают очень сложными, почти нерешаемыми, а твои руки – слишком слабыми, чтобы остановить неправильно вращающееся колесо судьбы. Иногда Создатель взваливает на твои плечи слишком много – поднять бы, да трясутся колени и на исходе силы.

Так бывает, да… просто бывает.

Шли по своим делам прохожие, качалась растущая у бордюра трава, плыл над дорогой выхлоп от проехавшего мимо грузовика, медленно и неслышно садилось солнце. Жара спала.

Июль. Двадцать седьмое число.

Двести шестнадцатый год.

Где‑то там, в собственном доме (куда никогда не ступала ее нога), собирается ужинать Мак: вешает на стул в спальне футболку, раздумывает о том, что достать и разогреть из холодильника. Он уже забыл, что встретил странную девчонку у ворот, – проехал мимо и стер ее из памяти. Она не цель, не подлежащий уничтожению объект, а значит, стоит ли помнить?

А Лайза…

Она сидит на остановке, смотрит на грязные колени, на расцарапанные ладони, смотрит вдаль, на противоположную сторону улицы, – туда, где растет куст шиповника, – и, кажется, уже не задается вопросом «за что?», не ищет глубокий смысл жизни. Кажется, она вообще потеряла способность мыслить.

И хорошо. Пусть эта способность никогда не возвращается, никогда. Пусть она тоже забудет сегодняшний день, пусть он случайно выпадет из памяти, пусть канет в ту временную ветку, которую она никогда не проживет.

Некогда знакомую улицу тихо накрывали синеватые сумерки; звякал над дверью «Яркого островка» колокольчик, выпускал наружу людей, держащих пакеты – с чаем, печеньем, сыром или молоком. Они пойдут домой, у них все здорово – дома их помнят и ждут.

Спокойно, мирно, пусто, почти хорошо: ни мыслей, ни эмоций – вакуум.

Кажется, ей тоже надо куда‑то идти. Но куда?

На номер и маршрутную карту подъехавшего автобуса – третьего по счету – Лайза смотрела стеклянными глазами.

 

* * *

 

Ее квартира всегда была аккуратной, с любовью обставленной и уютной, но входить в нее этим вечером оказалось сродни попытке влезть в старую разбитую скорлупу – тесную, выцветшую, с колющимися и цепляющимися за раны краями. И теперь, свернувшись на диване калачиком, Лайза думала о том, что ее выкинуло из жизни – вышвырнуло гигантской волной из моря на берег. Нет, жизнь осталась, она кипит там, за окном, только внутри образовалась жуткая пустота.

Что‑то нужно делать, как‑то трепыхаться, что‑то предпринимать, но силы иссякли – их не осталось на то, чтобы придумать хотя бы одну стоящую идею. Все вокруг стало неважным, чужим, а из головы не уходило лицо Мака. Знакомое любимое лицо с незнакомым взглядом.

«У тебя есть пять секунд, чтобы объяснить, откуда ты знаешь мое имя…»

Откуда?

Знал бы ты, как много я о тебе знаю… И как сильно я тебя люблю. Почему, Мак? За что?

А ведь где‑то там есть «ее» Мак, который этим вечером не дождался любимую домой. Наверное, есть. Если временную ветку – их ветку, – в которой он существовал, не стер Портал.

Эти мысли причиняли столько боли, что приходилось гнать их прочь. Отцепитесь, отстаньте!

Она отдохнет, успокоится и обязательно что‑нибудь придумает. Она еще не на краю, по крайней мере, не на самом, а значит, поборется, не сдастся вот так просто.

Только бы заснуть, только бы унять беспокойный мозг, твердящий, что ничто уже не станет прежним.

Нет, станет! Она же Лайза, она сумеет найти выход из ситуации, и Мак все вспомнит. Ей бы только пережить этот вечер, пережить этот кошмар и не поверить в него – не сделать его своей новой реальностью. Потому что выход исчезает только тогда, когда человек верит, что выхода больше нет. А это не так. Не так.

Из‑под закрытых век, стекая по щеке к уху и образуя на подушке мокрое пятно, одна за другой катились слезинки.

 

Глава 2

 

Утро принесло с собой острые как бритва размышления, трезвость рассудка и пустоту в сердце. Вокруг лежали те же узорчатые подушки, разлаписто упершись в ковер, стоял тот же бежевый с сиреневым рисунком диван, окружали стены пустой и тихой квартиры – бывшей квартиры.

Значит, она не перенеслась. Не проснулась в собственном времени, не открыла глаза там, где должна была, – в постели Мака, под его теплой рукой.

Холод усилился.

Нужно что‑то делать. Срочно что‑то делать.

Лайзе казалось, что если она не исправит эту чудовищную ситуацию сейчас, то не исправит ее уже никогда: время насмехалось над ней, заглатывало в бездонную пасть, приказывало смириться.

Смириться…

Ну уж нет!

Распахнутая форточка впустила в комнату радостный щебет птиц, свежий июльский ветер и шелест листвы, наполнила тишину гулом проходящих под окнами машин.

Уставившиеся в окно глаза осоловело созерцали зеленую улицу; в голове медленно двигались по кругу мысли, словно гигантские шестерни, застревающие в щедро рассыпанном паникой невидимом песке.

Весь этот ужас исправлять должен тот, кто его придумал, а не она, Лайза. Она лишь выполнила предписание: вошла в будку, выслушала предложение робота и вежливо отказалась от Перехода. Всё. Всё!

В груди завертелась новая волна злости: да, она ошиблась в одном слове… или в двух. Где‑то озвучила неверный запрос, выдала некорректную формулировку, но не она, черт возьми, строила Портал, не она – Дрейк! Вот ему и отвечать… Пусть теперь выслушает жертву обстоятельств, натянет на непроницаемое лицо скорбное выражение, сочувственно похлопает ее по плечу и все уладит.

Как? Не ее дело.

Вообще. Не ее. Чертово. Дело!

Ему придется что‑нибудь придумать – пусть хоть наизнанку вывернется, перекроит всю свою гадскую систему и отправит ее наконец назад.

Да, Дрейк!

Ей стало легче. Хотя бы на минуту. Конечно, он поможет, должен помочь: она ведь не женщина мусорщика из дома по Сорок Второй, она – женщина Мака Аллертона.

Бывшая.

Настоящая! И всегда ей будет!

Пусть даже никто пока об этом не знает… не помнит.

Собрав воедино хлипкую часть плана, шаткую и наспех склеенную изолентой, Лайза принялась размышлять о том, кто в отсутствие прямого телефонного номера сможет связать ее с Начальником.

Ответ пришел сразу: Элли.

А если не Элли, то Рен.

Да, точно – Рен Декстер.

 

* * *

 

Рассказ дался ей не просто тяжело – он стал настоящей пыткой. Сорокаминутным испытанием, во время которого Лайзе то и дело хотелось схватить подругу за ворот голубой блузки, тряхнуть и заорать прямо в недоумевающее лицо: «Да! Целый год! Мы жили с ним вместе целый год! Я же тебе объяснила, как все произошло, объяснила про Портал, про ошибку, про временной скачок… Ну нельзя же быть такой… дурой!»

Нет, она ничего из этого не сделала и вместо этого сидела на кухонном табурете и корила себя за непонятно откуда взявшуюся агрессию – раззявившего клыкастую пасть монстра.

Элли ничего не помнит… не может помнить. Она не виновата… не виновата…

Но то, как подруга возила десертной ложкой, размазывая по кромке просыпавшийся на блюдце сахар, то, как она намертво уперлась взглядом в чашку, лишь бы не смотреть в глаза Лайзе – свихнувшейся Лайзе, – откровенно говоря, бесило.

– Ты… и Мак? – сахаринки налипали на замоченную в кофе ложку, утопали в коричневой лужице‑следе, радостно ныряли в мелкий омут с головой, чтобы стать частью сладкой жижи; пузато надувалась от ветра прозрачная белесая занавеска в цветочек. Ухоженно поблескивала выгнутыми боками тщательно вымытая посуда – Элли ее натирает или Антонио? – Поверить не могу… Нет, я, конечно, пару раз думала о том, чтобы вас познакомить, но, зная твой характер… и его характер… вы оба такие разные…

Лайза тихо зверела.

«Да кто ты такая, чтобы судить? Кто?! Откуда тебе знать, подошли бы мы друг другу или нет? А ведь мы подошли, мы жили очень счастливо…»

Она всерьез опасалась, что, если сейчас позволит себе открыть рот и выпустит наружу хоть одно ядовитое слово‑пчелу, долгие и крепкие отношения уже никогда не станут прежними. Элли не поймет: ни неоправданной ярости, ни сжавшихся кулаков, ни вылившейся на голову серной кислоты в виде горькой фразы.

Спокойно… Спокойно…

– Ты нас и не знакомила. Мы познакомились сами, случайно.

– Как здорово! Ой… наверное, не здорово теперь, да? Но знаешь, все это так похоже на сказку…

На выдумку.

Лишь бы не раздулись, как у быка, ноздри, лишь бы не повалил из ушей злой черный дым.

– Он не помнит меня теперь. Не помнит ничего из того, что было. А я помню…

– А… – Элли неуверенно замялась. Понимала, что даже озвученное устами близкой подруги подобное предположение может стать катализатором ссоры, но все же решилась: – А ты уверена, что это все тебе не…

– Приснилось?

Теперь Лайзе однозначно казалось, что ее невидимые клыки уже никогда не втянутся обратно – так и останутся висеть, упираясь не то в шею, не то в пузо, а не то и вовсе бороздя острыми концами кухонный пол. Большие клыки, крепкие.

– Уверена, – более безэмоциональным произнесением этого слова мог бы гордиться только робот. Или Дрейк. Пережив очередной приступ раздражения, она добавила: – Столько деталей, столько подробностей, столько информации. Откуда я, по‑твоему, могла ее взять?

– Ну…

И тишина.

Внятный ответ, да уж. Крайне полный и исчерпывающий, тем более что продолжения за многозначительным «ну» так и не последовало. Снова скажет «приснилось»? Если да, то Лайза покинет эту квартиру в течение минуты. А она еще думала, что будет плакать на плече – рыдать, икая от слез и выпитой воды, утирать сопли белоснежной салфеткой и вновь изливать на идеально чистой кухне волны горькой на судьбу обиды.

– Мы жили вместе, понимаешь? – горло сжалось от спазма, запершило. – Жили душа в душу, как пара, как счастливые люди. Как вы с Реном.

– Правда?

Кажется, Элли начала понимать. А если не понимать, то хотя бы сочувствовать – перестала смотреть как на идиотку, прониклась не то искренностью тона, не то правдивым выражением в глазах, которое не сымитировать, не подделать, как ни старайся.

– Да. У меня было его кольцо… Я каждый завиток на нем помню, – Лайза потрогала палец – пустой, раздетый и одинокий. – А теперь оно исчезло, как все остальное. Моя сумка, другая одежда и… ваша память.

– Грустно. И глупо, – белокурая подруга вдруг стала прежней, верящей. Голубые глаза наполнились печалью и тем самым состраданием, на которое Лайза с самого начала рассчитывала. – А знаешь, жаль, что я этого не помню. Ни вашей встречи, ни твоего звонка, что ты пыталась сделать из его кинозала, ни ваших счастливых лиц. Я бы, наверное, очень обрадовалась.

Все, теперь Лайзе хотелось плакать – безудержно, навзрыд. Оказывается, куда как лучше, когда на тебя смотрят как на обезумевшую дуру, нежели когда окружают жалостливой заботой.

– Я исправлю, – прорычала она самой себе, чужой кухне, всему свету. – Я все исправлю, слышишь?

– Но как?

– Как? Придумаю… Нет, пусть придумывает Дрейк. Ты поможешь мне с ним связаться?

– Я?

– А кто еще?

– Но я…

«Я его боюсь, – вот что она хотела сказать и не сказала. – Боюсь до дрожи в коленях, до спазмов в желудке, до панической атаки».

Конечно, стоило сразу сообразить, что звонить злому и страшному Начальнику Элли не пожелает даже под пытками. Не после Корпуса, пусть даже все осталось в прошлом.[1]

– Тогда Рен. Пусть об этой встрече договорится он. Ты сможешь попросить?

– С… смогу.

– Спасибо. Я буду очень ждать. – Лайза наклонилась вперед и впервые с того момента, как пришла в этот дом, коснулась пальцев подруги. – Мне это очень нужно. Очень, слышишь?

– Лай… – сокращение прозвучало родным и знакомым, на секунду повернуло время вспять – не туда, где холодно и одиноко, а туда, где ее когда‑то помнили и любили.

– Что?

– А ты уверена, что хочешь этого? – секундное замешательство, неуверенность, страх. – Хочешь вернуться в свое другое прошлое?

– Конечно! – С чего тут размышлять? Прыгнула бы прямо сейчас и ни секунды не медлила бы. – А почему ты спрашиваешь?

– Но ведь тогда… ты отсюда исчезнешь? И я тебя больше не увижу?

Какой странный, глубокий и правомерный вопрос. Действительно, что случится, когда Лайза отправится (если отправится) назад? Она исчезнет из этой временно́й ветки как никогда не существовавшая личность? Нет, постойте, все не так: просто здесь останется другая Лайза, которая никогда не знала о новой… наверное. Ведь жила же она здесь до этого, работала, покупала квартиру, чинила «Мираж» и общалась с Элли. Вот она и будет жить дальше…

Сложно, запутанно, до кома в горле и скрипа в голове.

Наверное, Элли даже не вспомнит, что другая Лайза‑попаданка приходила к ней в гости и рассказывала небылицы, – это вычеркнется из реальности, как никогда не явившееся на свет событие. Все просто потечет своим чередом, гладко и непрерывно.

Интересно, а где та Лайза, что жила здесь до меня? Или это и есть я? Одна‑единственная на все временные ветки?

Чертов Дрейк.

– Все… будет хорошо, – она не рискнула произнести «Ты все забудешь. И я тоже». Вместо этого неуверенно улыбнулась и постаралась утешить их обеих: – Все… как‑нибудь уладится. Верь в это, ладно?

Верь.

Легко сказать и нелегко сделать.

– Главное, поговори с Реном и сделай это как можно скорее.

– Хорошо.

– Тогда я буду ждать звонка.

Уже у самой двери Элли, все это время мучительно запиравшая рвущийся наружу вопрос внутри, не удержалась и выдохнула:

– Слушай… А там, в будущем, у нас с Реном все хорошо? Мы не поругаемся?

Полутьма коридора скрыла мягкую усмешку на ненакрашенных губах.

– Нет, не поругаетесь. Так и будете жить, как два счастливых голубка.

Вырвавшийся вздох облегчения; неуверенное переминание обутых в домашние тапочки ног.

– Спасибо. Наверное, это глупо, но это важно.

– Не за что. Всегда рада помочь.

И, чувствуя себя дешевым и неудавшимся предсказателем чужих судеб, темноволосая гостья с неслышным вздохом выскользнула за дверь.

 

Все ли у нас будет хорошо? Не поругаемся?

«А какая будет погода? А из важных новостей что в ближайшее время произойдет?»

Смешно: поверить сначала не поверила, а после принялась спрашивать про дальнейшую судьбу – все ли там прекрасно? Люди есть люди: хорошие или плохие, знакомые или впервые встретившиеся – все как один любопытные и все в первую очередь думают лишь о себе.

– Не поругаетесь… – все еще бурчала себе под нос Лайза пятью минутами позже, шагая по отсыревшей от мелкого дождя мостовой. Слипшиеся нерасчесанные волосы, грязные со вчерашнего дня штаны – она что, не могла залезть в шкаф и выбрать что‑то приличное?

Не могла – и эта мысль пугала. Не могла, потому что все то, что лежало в шкафу – старое и «местное», – не родное, пусть даже купленное за кровные деньги, а вот запятнанные травой штаны – они свои, памятные и почему‑то очень нужные. Они – часть ее прошлого и настоящего, они, пусть и болезненно, напоминали о том, что будка была – существовала на самом деле, и Лайза, ползая по земле, искала ее. Долго искала. А переоденься она в «старое», и вдруг забудется настоящая жизнь – та самая, любимая? Вдруг она упустит прошлое, позволит ему соскользнуть с кончиков пальцев и сама не заметит, как белый парус оттолкнутого от берега кораблика превратится в точку на горизонте, а после и вовсе исчезнет за гребнем очередной волны.

И тогда все покажется сном даже ей.

Нет.

Нет‑нет‑нет.

Дрейк. Он позвонит. Точнее, позвонит Рен – Элли обещала, – и выход обязательно найдется. Вот только бы набраться терпения, не лопнуть от эмоций, не свихнуться от бездействия и ожидания непонятно чего.

Лайза уловила разлитый в воздухе запах жареной картошки. Истосковавшийся по еде желудок недовольно заурчал. Поесть бы… и кофе.

Интересно, сколько у нее на счету денег? Жаль, не проверила перед выходом из дома – теперь либо искать банкомат, либо, чтобы не рисковать, возвращаться в квартиру. А там тишина: там пусто, холодно и даже жутко. Там снова нахлынут воспоминания о вчерашнем дне, да и не только о вчерашнем: всплывут в памяти подписанный договор, счастливое утро, смеющиеся глаза, родной голос и теплые слова: «Просыпайся, принцесса…»

Черт, лучше бы она перенеслась на пятнадцатый, чем назад. Они бы что‑нибудь придумали, потому что в этом случае Мак помнил бы ее.

А теперь…

Едва ли в мире есть чувство хуже, чем жалость к самому себе, но в этот момент, удрученная собственным бессилием, Лайза целиком отдалась именно ему, «саможалению» – остановилась на тротуаре, рассеянным взглядом окинула окрестности: перила невысокого пешеходного мостика, ухоженный зеленый газон, проехавшего мимо велосипедиста, – и нервно стерла ладонью согревающие щеки слезы.

 

Остаток пути до дома она думала о том, сколько времени нужно человеку для того, чтобы свихнуться? Месяц? Неделя? День? А может, одна лишь роковая минута, в течение которой происходит ужасное, навсегда разрушающее жизнь событие? И после этой минуты, как ни старайся, себя прежнего уже не собрать?

Она еще не сдалась, но уже изменилась. Потому что изменилось все вокруг – не ландшафт, не шахматная доска, но расстановка на ней фигур. Как быть тому, который всю жизнь был уверен, что у него есть три закадычных друга: Джон, Ларри и Флин, а тут вдруг небесный глас заявляет, что Джон, Ларри и Флин никогда не были твоими друзьями, что они вообще тебя не знают?

И знать не хотят.

Как быть человеку, который вот уже год жил на Карлетон‑Драйв, 21, а вчера подошел к закрытым створкам ворот и увидел, что замок сменен? Как реагировать на осознание того, что твой любимый человек – тот самый человек, с которым ты породнился телом, душой, сознанием, эмоциями, – вдруг перестал узнавать твое лицо?

Лайзе казалось, она падает. Что почва под ногами – не более чем дешевая жалкая иллюзия, призванная заставить ее поверить в правдоподобность нового существования, что все эти люди, деревья, здания, дороги, машины – все это вымышленный и наскоро выстроенный Порталом мир, созданный с одной целью – лишить ее душевного равновесия. Сейчас и навсегда.

Что ж, она его лишилась, и, кажется, надолго.

Она не помнила, как забрела в винный магазин и как долго смотрела на пузатые бутылки, неспособная выбрать какую‑то одну. Не помнила ни подозрительного взгляда продавца, с удивлением и неприязнью разглядывающего ее грязные штаны; не помнила, о чем думала, стоя в полутемном зале, как расплачивалась за покупку. Помнила лишь, что дальше по пути домой ее сопровождала схваченная за горло, словно ненавистный противник, бутылка шампанского.

Почему шампанского? Этого она тоже не знала.

Консьерж, глядя на прошедшего мимо и погруженного в невеселые думы жильца, вслух здороваться не стал – задумчиво поскреб пальцами щеку и вернулся к чтению газеты.

 

Одно дело, когда меняешь жизненные события сам, например, говоришь Джону: «Ты больше не мой друг!» – и тот, обиженный, злой и мрачный, уходит. В этом случае все понятно: налицо очевидная связь между твоим собственным действием и результатом. Сам отправил товарища прочь – сам увидел в дверном проеме его спину. Точно так же с остальным: когда говоришь прохожему на улице гадость, тот огрызается в ответ; когда ленишься на работе, теряешь премиальные; когда перестаешь общаться с приятелями, они постепенно перестают общаться с тобой. Не все, но перестают. Наверное.

Но что такого сделала Лайза, чтобы получить то, что получила? Неправильно связала между собой два слова – «домой» и «назад»? Не совсем корректно выстроила формулировку внутри проклятой будки? Ошиблась при озвучивании собственного желания?

Да, она произнесла слово «назад» – ошибка, фатальное совпадение, нелепость, – но ведь она совсем не просила кидать ее во времени. Не ныла: «Пусть друзья меня забудут, пусть Мак меня никогда не вспомнит! Смените на моей двери замки, и пусть я снова буду жить на старом месте…» Оно бы и неплохо, если бы Портал послушался и сделал так, как она просила, НО ВЕДЬ ОНА ВСЕГО ЭТОГО НЕ ПРОСИЛА! Не умоляла переместить ее на год в прошлое, не требовала от судьбы повернуть время вспять и уж точно не просила переодевать ее в эти чертовы… чертовы тряпки…

В белой фарфоровой кружке пузырилось шампанское. Вкус праздника в день разрухи.

Когда черное успело стать белым, а белое – черным? И куда, ударившись о потолок, улетела пробка? За шкаф?

К черту…

Она всего лишь хотела выйти на улицу и пойти домой. К Маку, к прежней жизни. Она хотела такой малости – уверенности в собственном выборе, правильности решений, стабильности. Простой стабильности – это что, так много? Стабильности, черт подери! Когда сказал «хочу выйти на улицу» – и вышел на ту же улицу. ТУ ЖЕ УЛИЦУ. В то же время. В те же день и год. Всего лишь.

Хуже всего, что она никак не могла перестать себя жалеть. Сидела на подоконнике у раскрытого окна, смотрела вниз на мирно шелестящие кроны деревьев, на залитую солнцем дорогу, на пешеходов – как они размеренно прогуливаются (не как она, едва передвигая ставшие слишком тяжелыми ноги), и лица у них без выражения налипшей на них вечной скорби, – слушала изредка сигналящие друг другу «эй, уступи дорогу!» машины и тонула в бескрайнем, не видимом глазу океане отчаяния.

Да, небо наказывает нерадивых людей за проступки. Существует Карма – плата за ошибки, существует Высшая Система правосудия – та, что где‑то далеко, много выше Комиссии, много выше всех человеческих представлений о сущем, – но почему ее, Лайзу, наказали, кажется, сразу за всё? За все когда‑либо совершенные грехи?

А как еще это воспринимать? Она не подвернула ногу, не лишилась ценного клиента, не потеряла контракт на полмиллиона долларов, не поругалась с подругой. Нет, она потеряла сразу все – и себя, и Мака. Все, чем жила, чем дышала и чем дорожила.

Глупо. И очень обидно.

И теперь она одна. Может делать все что угодно, может быть кем угодно. Может стать алкоголиком или не стать (кому какое дело?), может пойти гулять на улицу или сутками лежать на диване, может выйти на прежнюю работу, а может сменить ее к чертовой матери на совсем другую, любимую или нет (хорошую, высокооплачиваемую, тупую, ненужную) работу. Она может уехать в другой город, и никто не заметит. Никто не позвонит, не спросит «куда ты потерялась, принцесса?», не посмотрит вслед, не заберет.

Потому что больше нет его – Охотника. Некому смотреть, некому приезжать, некому забирать.

Шампанское из бутылки порция за порцией перемещалось в кружку; бормотал о своем город, шелестели кроны деревьев. Ясное голубое со всполохами оранжевого небо, прекрасная погода, солнце, тянущее за собой скорый закат и тихий вечер.

Что бывает, если человек очень долго взбирался вверх по крутой лестнице, а потом неожиданно упал с нее – поскользнулся и скатился до самого низа? Лезет ли он по той же лестнице вновь? Или решает, что оно того не стоит? Выбирает другую лестницу – такую, чтобы отличалась ступенями или перилами, – и возобновляет попытки? И сколько раз можно взбираться, не жалея себя, на одну и ту же гору? Сколько? Сколько…

Позвонить бы Элли, поплакаться на плече, выпить бы вместе, но та не помнит событий последнего года. А если еще хоть раз прозвучит вопрос «Ты уверена, что тебе все это не приснилось?», Лайза точно стукнет кулаком куда придется. И хорошо, если по дивану или в крайнем случае в стену.

В шипящее шампанское закапали злые соленые слезы.

 

Она проснулась спустя два часа после того, как заснула, трезвой и опустошенной, с ноющими висками. Несколько минут отчаянно цеплялась за вожделенную пустоту в голове – смотрела на стоящую на подоконнике бутылку и шептала: «Только не думай, не думай, не думай…» – но в какой‑то момент реле сорвало, и понеслось.

Вкравшийся в комнату закат обнял сидящую на диване Лайзу розоватыми лучами, обогрел, приласкал, расслабил, заставил начать размышлять. Заставил вспомнить.

Вот здесь на полке стояла книга – толстая, в рифленой обложке, нижний край помят – «300 позиций любви». Мак принес ее в квартиру… Когда? Успел, подкинул, зачеркнул три позиции маркером…

Может, этого не было?

Было.

На этом ковре она когда‑то сидела, не замечая затекших ног, рисовала картину. Яхту. Выводила на ее борту слово «Мечта», а вокруг валялись карандаши…

Приснилось?

Не приснилось. Все было наяву.

Сначала рисунок яхты, затем куча записок, которые так никто и не решился передать, а после – множество упаковок с крупой, консервами, хлебом – их она собиралась взять с собой на катер. Катер… На котором собиралась плыть, чтобы искать Мака.

Как давно.

Недавно.

Давно.

Недавно.

Не было…

– Было! – выкрикнула она вслух пустой комнате и одновременно сжала зубы и кулаки.

«Я не дам себе поверить, что всего этого не было. Не дам себе сойти с ума. Забыть».

Все было. Все. И если поганый голос разума еще раз попытается ей напеть, что самые ценные воспоминания ее жизни – ложь, она заткнет его так, что тот уже никогда не выберется наружу.

Все было. Мак. Ее счастливая жизнь. Пробуждения по утрам, улыбки, смех, дела, поездки… Была та погоня, когда она думала, что умрет, были стол и свет лампы… Была боль, много боли, а после было счастье, укутанное теплыми мужскими руками. Они жили вместе, занимались любовью, строили планы, ходили в гости. Смотрели по вечерам фильмы, работали в гараже, ужинали, разговаривали и снова любили друг друга. Всегда любили. Ни дня не прошло, чтобы их чувство потеряло искру – оно всегда горело между ними ярко: иногда грело, иногда жгло, но никогда не гасло.

– Тату… – сорвался вдруг с губ хриплый шепот, и рука непроизвольно потянулась к ключице. – Тату… Печать!

И Лайза резво вскочила с дивана. Метнулась в спальню, шлепнула по пути пятерней по выключателю, распахнула дверцу шкафа и уставилась в зеркало на свое отражение. Оттянула майку, увидела знакомые коричневые очертания и судорожно выдохнула. Печать сохранилась, не исчезла – Печать Мака: ее линии, проступившие сквозь тонкую кожу, бледно, но отчетливо выделялись над левой грудью. Ее драгоценность. Доказательство. Единственное, что осталось из прежней жизни после проклятого Портала.

Теперь сердце билось тяжело и гулко, но размеренно, как у воина, который вдруг осознал, что предстоит еще одна битва. Сложная битва, тяжелая, но ей быть. И хорошо, что быть, потому что Лайза вдруг почувствовала, что впервые за последние двое суток обрела подобие почвы под ногами.

Да, год назад она нашла мужчину, а день назад случилось черт знает что, и она потеряла все, что имела: дом, в котором жила, свою вторую половину, счастье.

Но Печать осталась. И значит, есть шанс вернуть всё на место – вновь повернуть время вспять или же… переписать историю.

 

Глава 3

 

Следующим утром Лайза пришла к единственному показавшемуся ей правильным выводу: начиная с этого момента она не должна позволять воспоминаниям и связанным с ними чувствам брать верх над логикой и мешать мыслительному процессу. Процессу, который позволит ей выстроить новый план и начать действовать. Воспоминания страшны, когда приходят не вовремя, так как следом за ними захлестывают эмоции. А затем слезы. А после и вовсе пропадает желание что‑либо делать, опускаются руки, и, если так, она не должна поддаваться на провокации собственного нестабильного и шаткого в последнее время разума.

Не должна. Ни в коем случае. Даже если очень хочется.

Именно об этом она думала, глядя под капот стоящего в гараже «Миража», где уже с полгода красовался полностью замененный Маком двигатель. Старый движок он выкидывать не стал, спустил в подпол – сказал, разберет на детали.

И вот теперь тот самый старый движок она и созерцала, стоя в полутемном гараже, свет в который попадал сквозь единственное прямоугольное окно, вделанное под самой крышей.

Старый. Потому что его никто не заменил. Потому что Мака нет.

Решительно настроенная не поддаваться эмоциям, Лайза отшвырнула прочь навязчивый и не годящийся ни для чего, кроме как потопить ее в слезах окончательно, предательский голос, после чего захлопнула крышку капота; в воздух взвились потоки пыли.

«Мираж» есть, и хорошо. Какой бы в нем ни был двигатель, он работает, и это единственное, что важно, так как через полчаса ей нужно быть на работе. Старой и уже не любимой, но все еще приносящей доход. А доход сейчас очень нужен, очень – на счету, как показал поход в виртуальный личный кабинет, осталось всего две с хвостиком тысячи долларов.

Мало. Очень мало. Главное, чтобы ей по прибытии не сообщили об увольнении.

Что, если я приеду, и окажется, что я пропустила неделю или две? Вдруг прежняя я плохо работала? Вдруг она давно уже уволилась по собственному желанию, а я внезапно появлюсь на пороге?..

Шебуршащуюся, словно комок червей, кучу сомнений Лайза так же решительно отодвинула в сторону, после чего отряхнула ладони и направилась к водительской дверце.

Телефон в кармане зазвонил за секунду до того, как она повернула в замке ключ.

– Алло?

– Лайза? Это я! – раздался в трубке радостный, но не без ноток скрытой настороженности голос.

– Привет, Элли.

Секундная пауза прервалась потоком вопросов:

– Как у тебя дела? Что делаешь? Как себя чувствуешь? Не занята?

И среди всех вопросов не прозвучал только один, самый важный: «Не бредишь? Тебе сегодня лучше? Больше нет всех этих странных галлюцинаций?». Подруга никогда бы не решилась спросить подобное вслух, но напряженность и слишком беззаботный тон говорили сами за себя.

– Все хорошо, собираюсь на работу.

На том конце раздался облегченный вздох.

– Может, встретимся сегодня?

– Я, – взревевший двигатель «Миража» на время перекрыл слышимость, и Лайза почти прокричала в трубку, – пока не знаю. Скажи, ты говорила с Реном? Ты передала ему мою просьбу?

На этот раз пауза на другом конце окрасилась скорбным молчанием. «Значит, ты все еще бредишь, – говорила она без слов. – Значит, я не зря волнуюсь».

– Да, я передала. Он сказал, что увидится с Начальником на днях, а там по обстоятельствам.

– Хорошо, спасибо тебе. Я буду ждать.

– Значит… – Элли вновь попыталась пересилить себя и задать неприятный вопрос, но не смогла. «Значит, ты все еще веришь в то, что говорила вчера. Но как же так? Почему же это случилось с тобой? И ты думаешь, это пройдет само?» – звучало в тишине, но сквозь треск помех прозвучало другое: – Позвони мне, как освободишься. Может, сходим в кафе?

– Конечно, – легко согласилась Лайза, глядя на медленно ползущую вверх створку гаража. – Сходим.

И нажала кнопку отбоя.

В ближайшее время они в кафе не сходят.

Не вдвоем – это она знала наверняка.

 

Он разбудил ее поцелуем, нежным касанием губ. Потерся носом о ее подбородок, притянул к себе теплой сильной рукой, улыбнулся. Он пах сном, собой и их домом, а она нежилась, ощущая, как пальцы перебирают разметавшиеся по подушке пряди – оттягивают, гладят, завивают в колечки…

– С добрым утром, принцесса…

Лайза вздрогнула и попыталась вынырнуть из глубин памяти, куда вновь провалилась, стоило ей опуститься на стул перед знакомым, заваленным папками столом. Ее неудержимо тянуло вниз, в водоворот, засасывало, увлекало ко дну, а вокруг кружились пузырьки, много пузырьков: они сопровождали тонущее тело, танцевали, уплывали наверх, к свету, в то время как сама она погружалась все дальше, все глубже, все безвозвратней.

Ей нужно вернуться, выплыть, ей нужно вздохнуть, ей не хватает воздуха, воздуха…

Ей не хватает его.

Мака.

Дрожащие пальцы вцепились в кромку стола: она снова позволила себе это – соскользнуть. А все потому, что, как только первоначальный стресс прошел, она тут же расслабилась, забылась.

Ее приняли обратно, как принимают работника, который никуда не исчезал, – легко, обычно, без вопросов и без укоров. Оказалось, Лайза отсутствовала всего день, и, когда на вопрос о причине пропуска она попыталась что‑то промычать, шеф попросту махнул рукой: иди занимайся делами, их много.

Ее здесь помнили, знали. Вот только теперь она сама едва помнила бывшего начальника и собственных коллег. Как же звали того рыжего, с короткой бородкой, – Вилли? Или Уортвиль? У него, кажется, квартира на углу Шестой по Тритон‑Драйв, над пиццерией – она заходила туда однажды, забирала диск с файлами для текстур…

Старый стол, широкое без занавесок окно, компьютер, пыльная в тех местах, где ее редко касались, клавиатура.

Здесь она работала, здесь проводила большую часть времени. Год назад. А теперь, глядя в черный экран выключенного монитора и свое размытое отражение в нем, осознавала пугающую истину: она бы чувствовала себя комфортней, перенеси ее Портал в вовсе незнакомый ей мир, а не сюда – в место, которое она покинула так давно. Она пережила его, переросла. Ей теперь было бы проще среди инопланетян с зелеными ушками, нежели с теми, чьи имена она вот уже несколько минут силилась вспомнить.

Не подойдешь же к человеку, которого ты видел пару дней назад, и не спросишь: «Эй, парень, напомни, как тебя зовут. А то я, кажется, забыла…»

Хорошо, если на нее посмотрят как на перебравшую накануне. А если как на сумасшедшую?

Ничего, вскоре кто‑нибудь окликнет рыжего по имени, и тогда все вспомнится. А пока бы поработать.

 

«РидоГраф3Д» казался тяжелым, неповоротливым и ленивым, словно престарелый кит. Курсор по экрану двигался медленно, окна меню всплывали неохотно, объекты на расчерченное сеткой поле перемещались так затруднительно, будто даже в виртуальном мире весили пару тонн, не меньше.

Все верно – компьютеры сотрудникам сменят к февралю: принесут тяжелые ящики с системными блоками, переустановят софт, заменят процессоры и платы. Тогда и появится «РидоГраф2» – ровно за неделю до того, как Лайза положит на стол начальника заявление об уходе…

Майлз Кетч не захочет его подписывать. Будет хмуриться, увещевать о премиальных, петь о повышении зарплаты, о том, что для такого сотрудника, как Лайза Дайкин – пардон, уже Аллертон, – они выделят отдельный кабинет с супербыстрым компьютером.

Не поможет.

Четвертого февраля она радостно соберет свои немногочисленные вещи в коробку и, улыбаясь, навсегда покинет здание «КомАрта». Мурча от наслаждения, оставит эти стены, чтобы, подобно новенькой сверкающей лодке, выдвинуться в свободное плавание – ее собственную жизнь. Уже спустя месяц она откроет новую фирму (будет мучиться с выбором названия недолго – сутки или двое, жевать ломтики жареной картошки на пару с Маком и смеяться по поводу того, что «ЛайДиозо» звучит куда лучше «МакЛайкин»), а уже через день после официального принятия на себя управленческой ответственности возьмется подыскивать квалифицированных сотрудников. Найдет пятерых, их вполне хватит для того, чтобы обеспечить себя возможностью заниматься лишь выборочными проектами по желанию: брать дорогостоящие эксклюзивы, получать за них большие деньги и при этом оставаться с вагоном и маленькой тележкой свободного времени. Да‑да, именно тогда и начнется ее идеальная жизнь.

Это произойдет в феврале.

Если произойдет…

Мак, помнится, тогда ждал ее на парковке позади здания. А в этот раз будет ли? Что случится в этом феврале? Окажется ли на парковке хоть одна машина, помимо ее собственной?

Хотелось ему позвонить.

Маку.

Нонсенс.

Но хотелось так сильно, что пришлось убрать телефон на дно сумочки, а саму сумочку отнести в шкафчик для хранения ценных вещей и запереть его на навесной замок. Ключ – в горшке с цветком под слоем влажной земли, куда, если полезешь, измажешь все ладони; она специально так сделала. Чтобы не полезть, не достать, не набрать номер.

Потому что звонить некому – на том конце ее никто не узнает.

Логика в голове размахивала невидимой секирой, пытаясь побороть одетую в броню неадекватную «истеричку», которая бросалась вперед со словами: «Я хочу его увидеть! Хочу! Дайте!» «Увидеть кого, дура? – орала в ответ логика. – Ты пойдешь к нему и все испортишь! А у тебя есть один‑единственный шанс все исправить. Один! Другого не будет! Сначала продумаем план…»

Внутренняя «истеричка» не сдавалась. Ей было все равно на «давай подумаем» и «всего один шанс» – ей хотелось увидеть Мака. Лайзе хотелось увидеть Мака. Против них двоих логика сдавала позиции.

Работать. Ей надо работать. Как‑то.

Уже закончился обеденный перерыв, а она все так же вяло возила курсором по экрану – чужая гостиная не желала оформляться даже в идею, не говоря уже о воплощении в финальный эскиз. Изредка мимо стола ходил Майлз – заглядывал за перегородку, покряхтывал, но молчал.

К четырем часам выяснилось, что рыжебородого все‑таки звали Вилли.

В пять пятнадцать Лайза поймала себя на мысли, что вот уже час пытается отрендерить текстуру паркетного пола – пола для комнаты, в которой она расставила всего два стула и один подсвечник. Подсвечник? Терзался голодными спазмами желудок; чуть раньше, не желая разговаривать с коллегами, она пропустила обед.

А к половине седьмого, не выполнив и половину назначенной на день работы, она чувствовала себя полной, неспособной адекватно мыслить психопаткой. Хотелось рыдать, кричать, размазывать сопли у кого‑нибудь на плече, пить виски прямо из горлышка и, захлебываясь бессвязной речью, выть белугой. Упасть бы на кровать и забыться, а лучше упасть прямо на пол и колотить по нему кулаками. Получить бы удар в челюсть или же укол прямо в задницу… Ей бы порцию успокоительного… Или психиатра. Кого‑нибудь, кто бы помог пережить хотя бы этот день, помог привести в порядок эмоции, просто подержал бы ее голову на плече, прошептал что‑нибудь невразумительное, но успокаивающее…

К семи часам вокруг стало тихо – работники покинули офис.

И только она одна, отупевшая от переживаний, продолжала сидеть за рабочим столом, слепо глядя на всплывший посреди экрана прямоугольник с сообщением об ошибке: «Программа выполнила недопустимую операцию и будет закрыта. Сохранить данные?»

Сохранить ли данные?

Она уже один раз сохранила – в собственной памяти. И, кажется, лучше бы она этого не делала.

Почему‑то дрожал подбородок. Курсор переместился к варианту «нет», трясущийся палец нажал на кнопку.

 

* * *

 

Дура. Ей надо было отправиться на пятнадцатый!

Ее пропажу обнаружили бы очень быстро: Мак позвонил бы Бернарде, Бернарда бы отыскала ее местоположение и перенеслась в любое место, в любой мир – ей‑то, Бернарде, выдан допуск на перемещение по всем уровням, включая двадцать пятый.

Дура! Почему не подумала об этом раньше? А почему не подумала о том, чтобы позвонить ей прямо из кафе, попросить о помощи? Ну и что, что Дрейк не ответил, – Ди ответила бы наверняка.

Если бы не находилась в тот момент в своем мире.

Ну и что! Пусть находилась бы. Лайза все равно упустила и эту возможность, она вообще много чего упустила. Потому что не додумала, не позволила себе домыслить, слишком торопилась, паникерша хренова!

Да‑да, и дура.

«Да иди ты!»

Прекрасный мысленный диалог. Ей хотелось смеяться. Нет, безумно хохотать на весь салон машины.

За окнами неслись потонувшие в синеве улицы Нордейла. Неслись непозволительно быстро – Лайза превышала скорость и плевала на ограничения. Ей нужно проветриться, нужно подумать, в квартире она свихнется окончательно.

Да, Бернарда бы исправила ситуацию легко – один прыжок, и «пропажа» дома, прижатая к теплой груди, нежилась бы в родных запахах, попивала бы горячий какао и в сотый раз пересказывала бы Маку, как сильно напугалась, когда получила пресловутое сообщение о переходе.

Теперь не до какао.

Теперь Лайза официально не знакома ни с Диной, ни с Шерин, ни с Меган, ни даже с командой. А Ани‑Ра вообще еще не появилась… Бедняга Дэйн… Жди.

Всего одна идиотская оплошность – один торопливый шаг, одна неверно составленная фраза, – и Лайза вновь гонит «Мираж» по улицам уже давно канувшего в прошлое Нордейла, молодого, еще не дожившего до всех тех событий, до которых дожила она.

Ее не знают ни Халк, ни Дэйн, ни Стивен, ни Баал… Ее больше никто не знает. Одна лишь Элли – связующее звено между всеми ними.

Хрень полная. Так не должно было случиться, не должно! Но случилось. Только бы не сорваться, не развалиться на части окончательно, не свихнуться. Пережить бы хотя бы этот день. И еще один. Когда‑то должно стать легче.

Интересно, почему при словах «назад» Портал не перекинул ее в самое начало четырнадцатого уровня? То есть еще на два года назад – в то время, когда она со стертой памятью впервые шагнула в благословенные земли Нордейла? Тогда бы ей снова пришлось искать работу и квартиру, жить впроголодь, посылать наспех составленное после дизайнерских курсов резюме сначала в «ВитаДо», а затем в «КомАрт». Почему? Загадка номер один.

Но помимо загадки номер один существовала и другая – загадка номер два: а осталась ли «жить» та временная ветка, из которой Лайза ушла сюда? И если да, существовал ли в ней Мак?

И появилась ли там другая Лайза?

От этих мыслей разрывалась голова и исходил черным дымком разум.

Нужно будет спросить обо всем Дрейка. При встрече.

Скоро. Скоро…

Вывернув с визгом шин на проспект Аль‑Доран, «Мираж» задел левым колесом двойную сплошную и пронесся на желтый сигнал светофора; сбоку и сзади одновременно просигналили два водителя. Лайза лишь холодно взглянула в зеркало заднего вида, средний палец показывать не стала. Сжала губы, вызвала в голове схему улиц и уже через полминуты свернула с проспекта на прилегающую, обросшую по сторонам тополями улицу Рутье. Сегодня ей все равно куда ехать, лишь бы не домой – там она окончательно треснет по швам.

А в машине думается лучше, чем в четырех стенах. Пусть лучше будет дорога, возмущенные клаксоны и мельтешащая впереди разметка – уж лучше так, чем черное, неподвижное и застывшее со всех сторон отчаяние.

 

Карлетон‑Драйв.

Пустая дорога, отдыхающие от дневной жары укутанные в сумерки особняки, притихшие газоны, безмолвные ограды, тишина.

Конечно, куда еще могла привести бессвязно мыслящую Лайзу любая дорога? Только сюда – к дому Мака.

Ее собственному дому.

«Мираж» притаился у обочины тенью – фары погашены, двигатель спит.

Она смотрела на особняк с грустью, обидой и жадностью – на его светящиеся на втором этаже окна, на знакомые стены, покатую крышу, створки ворот, проглядывающую сквозь прутья дорожку и аккуратно стриженные газоны.

Вчера утром она сама прошествовала по этой дорожке к выходу. В другую жизнь. А сегодня это уже чужой дом, куда ни разу не ступала ее нога. И в гардеробной у спальни не висит на плечиках ее белый костюм, не сложены на нижних полках сумочки, не стоят, красуясь лакированными боками и длинными шпильками, туфли.

Может, стоят чужие?

От этой мысли ей сделалось дурно.

Надо что‑то сделать, надо поговорить, рассказать, объяснить… Надо пересилить себя и постучать в дом, встретиться заново, во второй раз, только чтобы более удачно, не с застывшим упреком в глазах и под дулом пистолета. Но как? Что сказать у порога? Кем представить себя, чтобы дверь не захлопнулась сразу перед носом?

Да ее не пропустят даже за ограду.

Внутри клокотала обида на всю вселенную – так не должно было получиться. А‑а‑а, пустое. Внимание снова жадно переключилось на светящиеся и частично занавешенные окна.

Что он делает? Чем занят? Работает, отдыхает, читает, смотрит телевизор? Ей бы хоть одним глазком увидеть того, кто так плотно, мягко и насовсем вошел в ее жизнь – и без кого она теперь не мыслила своего существования. Зачем их разделили? Зачем оторвали, отодрали с кровью родную душу, и теперь так холодно?..

Закрыть бы глаза, проснуться бы в другом месте – внутри особняка, а не в «Мираже» за воротами.

Зачем? Зачем? Зачем?

Нужно что‑то придумать, решиться, переломить ситуацию, но что сказать? Что?

Наверное, свою первую и, возможно, фатальную ошибку Лайза совершила бы уже в этот вечер, но ей не позволили – дальний конец улицы прорезал яркий свет фар, в воздухе раздался грохот шестицилиндрового двигателя темного джипа.

Машина, которую Лайза поначалу никак не могла разглядеть из‑за бьющих прямо в глаза лучей, стала узнаваемой, стоило фарам погаснуть. Она остановилась у знакомых ворот и заурчала спокойно, приглушенно, ожидая открытия гейта.

Дэйн! Это джип Дэйна!

Ах ты, блин… Сегодня, значит, гости! Вечеринка? Дружеские посиделки? Рабочий визит?

Ага, как же – будут пить бренди, сидя в мягких креслах в кабинете, обсуждать последнее (или новое) задание, перебрасываться шутками, жаловаться на судьбу, которая никак не подкинет этим двоим подходящих женщин. Будут, как пить дать! Потому что Эльконто всегда жалуется и ни за что не пропустит нытье на излюбленную тему, а Мак будет кивать. Наверное. Или потому что захочет поддержать друга, или потому что невзначай возьмет и задумается: а где она действительно есть, его любимая женщина? Где до сих пор ходит, где слоняется?

А она тут! Сидит, блин, в «Мираже» у его же собственных ворот и думает, как бы сделаться бесплотной тенью и пробраться внутрь одного из самых охраняемых домов Нордейла. Как бы пересечь восемь хитроумно скрытых ловушек вокруг особняка и еще штук двадцать (если не считать видеонаблюдение) внутри.

Твою ж баранку…

Эльконто тем временем дождался разрешающего на открытие ворот сигнала и заехал внутрь.

Зар‑р‑ра‑а‑аза.

Нет, она любила Эльконто. Как человека, как умелого руководителя, как балагура и шутника. Как друга. Но сейчас предпочла бы оказаться здоровой мускулистой бабой в набедренной повязке, с топориком и в рогатом шлеме; вломиться в дом, вышвырнуть снайпера прочь, откатить его машину к реке, а затем вернуться и привязать Мака к перилам, чтобы через секунду вновь превратиться в себя – в хрупкую, растерянную и большеглазую Лайзу – и сесть напротив со словами: «Мак, ты ведь меня помнишь?»

Она бы не сдалась так просто – она бы сидела напротив него вечность. Кормила бы, поила, гладила. И постоянно ждала бы: ну давай, мелькни же в глазах, узнавание; вернись, его потерянная память; войди же, правильное осознание ситуации, в черепную коробку…

Нет, она становится сумасшедшей. И идеи ей приходят в голову такие же.

Мак не вспомнит ее, даже если она продержит его связанным хоть год. Человек не может вспомнить того, чего не знает. Да и мускулистую бабу с дубинкой он скрутил бы мгновенно. Или пристрелил бы.

Сколько продержалась Ани с ножом против Дэйна? Секунд пятнадцать?[2] А ведь она кинулась на Эльконто, будучи тренированной, после двух месяцев «Войны». Тогда сколько продержалась бы Лайза против Мака – полторы секунды, пока не превратилась бы в скулящий бублик?

Входная дверь отворилась, на пороге показался силуэт высокого мускулистого мужчины.

Мак!

Лайза была готова скулить и визжать, как выброшенный на помойку щенок: Мак, там в дверях ее любимый Мак!

Эльконто шагнул внутрь, дверь захлопнулась.

Черт!

Тень черного угловатого джипа осталась дремать у ворот гаража. Синие глаза впились в очертания внедорожника – это его Ани хотела подорвать бомбой? И не подорвала.

Ну, может, еще подорвет…

Боже, о чем она думает? Нет‑нет, совсем не о том, что в данный момент, будь у нее в наличии бомба, она сама подложила бы ее под днище снайперской машины.

Зато тогда бы они снова вышли во двор – Дэйн и Мак. Мак. Она увидела бы его еще разок…

Все, надо валить отсюда как можно скорее, иначе она попросту свихнется. Потому что мысленно Лайза как маленькая бестия уже полчаса бегает по дому, трогает чужие обои, мебель, посуду на кухне, покрывала в спальне и надрывно орет: «Это все мое! Мое‑е‑е!!!»

Нет, этот дом больше не ее. И мебель в этом доме тоже не ее, и обои…

Зло и резко завелся в тишине улицы двигатель «Миража»; вспыхнули фары, завизжали по асфальту шины.

 

* * *

 

Пока Мак просматривал бумаги, завезенные ему ехавшим из Реактора коллегой, Дэйн развалился в кресле, водрузил длинные ноги на пуф и каждые три секунды переключал каналы: послушный телевизор то захлебывался нервным смехом героя сериала «Ночь на пятницу», то монотонно бубнил голосом ведущего, то пел ртом белобрысой певички. Не в силах отыскать программу по душе, снайпер тем временем с не меньшей, нежели нажатие пультовой кнопки, частотой запускал гигантскую лапу в вазочку с солеными крекерами и складывал их в рот. Шумно жевал, ворчал о том, что телевидение, «похоже, окончательно спеклось», стряхивал крошки с груди на ковер и тут же тянулся за новыми крекерами.

Аллертон хмурился. Не из‑за крекеров – из‑за бумаг.

За последние сутки в Нордейле всплыло еще три документа с поддельными печатями Комиссии. Подделывалось не только тиснение, но и сложная в изготовлении голограмма – кто‑то приобрел крайне дорогостоящее оборудование. Отличить подделку «на глаз» не представлялось возможным; Дрейк злился, а они все никак не могли отыскать ни одной сто́ящей зацепки. В привезенных документах значилось еще три адреса; с этими людьми Маку предстояло потолковать как можно скорее.

– Как они это делают, блин? – проворчал он под нос самому себе.

– Что? – отозвался Дэйн, рот которого был набит крекерами, и вместо «что» прозвучало «фто».

– Как выстраивают такую цепочку, что клиент получает чистый бланк с печатью, а узнать, от кого приходит исполненный заказ, невозможно?

– Хитрят. Используют кучу посредников. Среднее звено зачищают, цепь рвется.

Мак отложил бумаги в сторону и фыркнул.

– Уверен, что мои визиты этой ночью тоже окажутся пустышкой, а ехать все равно придется.

– Ну, работа есть работа. Мне тоже в штаб пора, а я вот у тебя сижу… Блин, надо ехать. Слушай! – Дэйн внезапно оживился, перестал жевать, снял ноги с пуфа и подался вперед. – Знаешь, что я сегодня услышал в Реакторе? Ну, краем уха.

– Что?

– Что Дрейк в следующем году собирается внедрять систему «Вторая половина». Это такой сервис для жителей Уровней, который предоставит возможность узнать, кто является твоей второй половиной, представляешь? Типа, пришел, зашел в будочку, заплатил бабки и увидел на экране лицо идеальной женщины. Ты как, пошел бы в такой?

В глазах Аллертона читалась откровенная ирония.

– Нет, не пошел бы.

– Почему?

– Да потому что такие вещи должны случаться… естественным путем. Не хочу, чтобы какая‑то система решала за меня, кто мне подходит, а кто нет.

– А «естественным» – это как? Хочешь, чтобы кто‑то сверху придвинул тебя и твою бабу лицом к лицу, как солдатиков на шахматной доске?

Эльконто всегда мыслил «солдатиками».

– Ну, как‑то так. Встреча должна произойти сама. Случай, судьба, совпадение, не знаю…

Мак вдруг совершенно не к месту вспомнил недавнюю встречу с девчонкой, которая трясла его ворота, – да уж, совпадение. А после подумал о том, что так и не выкроил минуту спросить Элли о том, какого черта ее подруга делала возле его дома. Ничего, позже.

– А вот я бы сходил! – грохотал тем временем на всю гостиную Эльконто. – Да‑да, сходил бы. Заплатил бы деньгу, увидел бы прекрасное личико, выяснил бы личность, а после купил бы цветов и направился бы прямиком по указанному адресу.

– Типа, она тебя бы уже ждала в пеньюаре и с бутылкой вина в руке.

– Эй! Ну я нашел бы способ ее убедить…

– Не сомневаюсь. А что, если бы на экране тебе показали не красавицу, а страшилу?

Снайпер нервно сглотнул – видимо, представил что‑то конкретное и тут же проникся жалостью к себе.

– Тогда бы я к ней не пошел.

– Но ведь идеальная? – насмехался друг.

– Идеальная. И страшная?

– Да. Идеальная и страшная. Стирала бы твои носки, пекла бы пирожки, готовила бы лучше всех. И приходилось бы тебе к ней каждый вечер возвращаться. Ведь идеальная же, так система сказала.

– Да ну тебя! – махнул лапищей Эльконто и поднялся с кресла. – Вот умеешь же ты на корню убить всякий энтузиазм! Тьфу. Пойду я лучше в штаб, а то у тебя телевизор всякую ерунду показывает.

– Ну да, твой показывает картины куда интереснее.

– А то!

И двухметровый мужчина, по спине которого елозила тонкая белая косичка, покинул гостиную. Мак усмехнулся, скользнул взглядом по пустой миске и куче валяющихся на столе крошек и пошел провожать гостя.

 

* * *

 

– Ты – боец. Ты – боец. Ты – боец, – шепотом повторяла себе Лайза слова, которым учил ее когда‑то Мак. «Даже если сложно, помни, что боец всегда справится, потому что обладает сильной волей и несгибаемым духом – духом Воина. И ты справишься. Потому что ты – боец».

Беда заключалась в том, что, глядя на стелющееся впереди ночное шоссе – то самое шоссе Нордейл – Делвик, на котором когда‑то (в прошлой жизни) случилась погоня, – она совсем не чувствовала себя бойцом. Размазней, плаксой, слабачкой, ничтожеством. Кем угодно, только не бойцом.

Мелькающие по сторонам тени кустов, слившиеся в сплошную линию прямоугольники разметки, черное полотно дороги и пятно света от фар – ее одинокий ночник в царстве мрака. Почти такие же, как и той памятной ночью, облака на горизонте – фиолетовые, багровые, далекие. Тот же бетон, те же указатели, та же дорога – на этот раз ведущая в никуда.

– Я не боец, Мак, – прошептала Лайза, размазывая по щеке слезы. Сто двадцать километров. Сто двадцать пять. – Я не могу. Не могу…

Может, ей стоит отпустить? Отпустить все – прошлое, любимого мужчину, – принять свершившееся? Может, некоторые события даны именно для того, чтобы принять факт их существования и смириться? Не правильней ли будет поместить фото из памяти под стекло и положить на дно бездонного сундука? Чтобы лишь иногда, по праздникам, извлекать его на свет, касаться дрожащими пальцами пыльного лица, грустно и, может быть, уже почти без боли улыбаться любимым чертам, закапывать их слезами. Смотреть на выцветший портрет и думать о том, что когда‑то где‑то все пошло неправильно. Почему? Нет ответа. Но к тому моменту у нее, наверное, будет другая жизнь – другая работа, другой город, другой мужчина, хороший и добрый. С ним они будут ездить на пикники, сидеть вечерами перед камином, делиться впечатлениями о прошедшем дне, ему – другому – она будет рассказывать о своих мечтах. Давних и новых.

И не будет Элли. Потому что с Элли она не сможет общаться. Не захочет, больно. Не будет команды – Дэйна, Аарона, Баала, Халка, – не будет вечеринок, сотрется в памяти жизнь в компании спецотряда, забудутся Меган и Шерин, забудется Бернарда, ни к чему станет Дрейк…

И тогда не нужно будет думать про погоню, которая так и не состоялась во второй раз, не придется искать способ выжить, не нужно будет больше плакать в темном салоне, рассекая «Миражом» бесконечную ночь.

Все забудется. Когда‑то.

Однажды она будет всем говорить, что в ее жизни все хорошо, конечно, хорошо.

А как же иначе?

В какой‑то момент перед глазами вместо разметки всплыло лицо Мака – пыльный портрет‑фотография, который предстояло поместить в сундук, – и тот шар боли, что все это время рос в груди, лопнул.

Лайза ударила по тормозам – зад машины пошел юзом, покрышки, оставляя черные следы, завизжали по асфальту. Стоило «Миражу» остановиться, она вывалилась наружу и скорчилась на дороге. Вжалась в нее ладонями и коленями, скукожилась, склонилась лбом над потрескавшимся бетоном, проскребла по нему ногтями и сквозь рыдания, почти не пропускающие слова, прохрипела:

– Не хочу так, не хочу… Пожалуйста… Верните все обратно. Заберите меня назад, слышите? Или заберите меня совсем…

На застывшую рядом с автомобилем девчонку с грустью на бледном лице взирала луна.

 

Глава 4

 

– Помогите мне. Пожалуйста.

Охрипший голос в одной‑единственной фразе выдал всю глубину душевной драмы.

Дрейк стоял у окна, повернувшись спиной. Лайза смотрела на его аккуратно подстриженный затылок, чуть ссутуленные плечи, на очерченную ярким белым светом скулу, подбородок и кончик носа.

Она думала, он уделит ей минут пять, может, десять, – но сидела в этом кабинете уже час и все это время говорила‑говорила‑говорила: рассказывала свою историю во всех подробностях не во второй раз – в третий.

Во второй ее с нежеланием, почти против воли пришлось поведать Рену. Потому что спустя два дня после той ночи, когда она носилась по шоссе, рыдая в салоне «Миража», позвонила Элли, сказала, что Декстер не может устроить встречу с Начальником, не объяснив тому причины.

– Ты должна приехать, – попросила она по телефону, – я не могу рассказать ему сама, понимаешь? Потому что тогда все будет звучать глупо. Что я ему скажу? Это для Лайзы, которая вернулась из будущего? Он не поверит мне, но поверит тебе… Может быть.

Может быть.

Ей пришлось поехать.

В тот день она кое‑как преодолела страх, что ее снова примут за сумасшедшую, и, заикаясь и поначалу путаясь в словах, рассказала о том, что произошло. Да, был Портал, да, она знает всю команду, да, она жила с Маком и носила его кольцо, да, да и да… Детали‑детали‑детали, множество деталей: Шерин, Меган, Дэлл, Баал, Бернарда – все те, про кого она не должна была знать, но знала.

Рен, как и Дрейк теперь, стоял, повернувшись лицом к окну, и молчал. Он не произнес ни слова, даже когда она, озвучив свою просьбу устроить ей свидание с Начальником, отправилась прочь из его кабинета.

А потом позвонил Дрейк. Сам.

Это произошло еще три дня спустя; за ней прислали машину. И снова кабинет, снова ее душещипательная история, множество подробностей и тишина в ответ.

Лайза сидела тихо, как мышь. Не терла ладони о штаны, потому что те не потели – она больше не нервничала, эмоционально высохла изнутри, не чувствовала, как гулко колотится сердце, потому что, вопреки ожиданиям, оно стучало тихо и редко. Она не пыталась кричать: «Ну сделайте же что‑нибудь! Сейчас! Ну поторопитесь же, ведь я страдаю…»

Да, она страдала, но не громко и не снаружи – внутри. И сил на то, чтобы кричать, не осталось – она тратила их на то, чтобы заставлять себя ходить на работу. Ненавистные лица, вечно пыльный, сколько ни протирай, компьютер, опостылевшие чужие проекты по дизайну. И только при виде знакомой фигуры Гарри – живого и цветущего Гарри – в ее душе скребся робкий план, а в голове пульсировала одна и та же мысль: погоня состоится девятого. Девятого числа. Ждать осталось шесть дней. Недолго.

– Вы ведь знали, что это случилось, да? – спустя минуту осмелилась прервать тишину Лайза. – Что произошла ошибка, что меня закинуло назад…

– Не знал.

При этих словах ее сердце гулко стукнуло в груди.

Значит, зря она все последние дни убеждала себя, что уже почти ничего не чувствует и не ждет. Значит, ждала. И где‑то глубоко в душе продолжала надеяться, что Великий и Ужасный (как звала иногда Дрейка Бернарда) возьмет да и поможет вопреки всем «но» и «против».

– Как же так? Вы ведь обо всем знаете… Всегда.

– Не всегда.

Самый главный человек на Уровнях повернулся к ней лицом; брови хмурые, губы поджаты, скулы и подбородок острые – такими они становились в те моменты, когда Начальник уходил в глубокие размышления о вселенских материях. Руки сложены на груди, поза напряженная, взгляд тяжелый.

– Вы простите, что я так… – зачем‑то залепетала она, оправдываясь, – что я к вам неуважительно – может, вам так кажется сейчас. Просто… «там» мы были знакомы, и я знала вас лучше. А вы знали меня. Ведь много времени прошло… Вы иногда приходили на вечеринки, праздники… С Бернардой и…

Начальник хмурился все сильнее. Лайза заткнулась; фраза повисла в воздухе незавершенной.

– Значит, мы изменили Порталы на автоматические, – произнес он тихо и, кажется, самому себе. – И оставили системные функции включенными. Зря, придется это учесть…

– Системные функции?

Ее вновь начала бить дрожь – пока еще мелкая, но уже ощутимая. Чертовы нервы, все беды от них.

– Да. Ты случайно воспользовалась системной функцией, оставленной для работников Комиссии на случай, если она понадобится.

– Но я ничего не делала…

– Специально, я знаю, – закончил за нее Начальник. – Ты вышла на нее случайно, и в этом проблема. Значит, могут быть еще такие ошибки. Хотя нет, уже не могут – та ветка застыла.

Что он имеет в виду? Какая ветка застыла – та самая, где остался Мак?

Теперь ей хотелось поторопить разговор, вытрясти из Дрейка все то, что она так жаждала услышать.

– Если системная функция работает, то вы могли бы «закинуть» меня назад? То есть вперед, в будущее?

– Все не так просто.

– Не просто, но возможно?

Он снова молчал. Слишком долго молчал; теперь ее ладони вспотели, с новой силой вспыхнула жажда услышать, что хороший исход возможен, ярче прежнего заполыхал внутри факел негаснущей надежды.

– Я должен кое‑что тебе объяснить, – вздохнул Дрейк. – Это будет сложно понять и еще сложнее принять, но тебе придется это сделать.

Сердце замерло. Лайза затаила дыхание.

Ей показалась, что она готова выскочить из кабинета сейчас же – по крайней мере, ее душа уже летела прочь к двери, а тело осталось сидеть на месте.

«Я не хочу. Не хочу слышать. И принимать».

Дрейк опустился на стул по другую сторону стола и вытянул из пачки чистый лист бумаги; сжал пальцами ручку.

– Готова?

Нет.

Но кого бы это волновало?

 

Она слушала его сложные объяснения так, как слушает легенды о местных богах прибывший из далеких стран чужеземец: с недоверием, злостью, почти что с отторжением. Нет, все не так – планета не плоская, она многогранная. Нет, моря не превращаются у горизонта в водопады – они сливаются в единую реку и уходят на запад. Нет, в небе нет великого воеводы, который правит миром, – там звезды, на каждой из которых сидит по волшебнику в колпаке, каждый из которых пишет судьбу человечества – по одному дню за раз…

– Ты спрашиваешь, появилась ли там, в будущем, другая Лайза? Нет, не появилась. Но там нет как такового и Мака, потому что ни ты и ни он до этого момента еще просто не дожили. Не вступили в него, понимаешь?

Ручка двигалась над листом – чертила линии, сферы, пересечения. Лайзе казалось, что три линии – это уже сложно, а их появлялось все больше – они соединялись между собой, пересекались, выстраивались в некие, как называл их Дрейк, «кольца времени».

– Пойми, ситуаций множество. Потенциальных. Как в прошлом, так и в будущем. Их миллионы, миллиарды для каждого человека – «что могло бы случиться, если бы», «что случилось», «что не случилось, потому что»… Все они остаются в пространстве и времени в виде конструкций, схем, каркасов, готовых ожить в том случае, если, двигаясь по цепочке событий, до них кто‑то дойдет. Но пока этого не произошло, это не полноценно существующие ветки времени, о которых ты говоришь, – это потенциально возможные событийные вероятности. Понимаешь?

Она не понимала.

– То есть той ветки, в которой остался Мак, больше не существует?

– Нет, не существует. Существует только ее вероятность случиться.

Ей стало трудно слушать и еще труднее говорить.

Значит там, в будущем, ее никто не потерял и не ищет. Значит, зря она переживала, что Мак в тот вечер вернулся в пустой дом, а после тратил часы на звонки, расспрашивал друзей – пытался выяснить, куда пропала любимая. Переживал, расстраивался, изнывал от тоски, пытался отыскать ее с помощью внутреннего видения… Никто никуда не звонил. Никто не переживал. Все застыло.

– Того будущего больше нет, – подвела она страшный итог хрипло и почувствовала, что еще секунда – и она растеряет последние крохи душевных сил, завалится прямо на пол и больше никогда‑никогда не захочет вставать.

– Оно есть, – вздохнул Дрейк, на короткий момент встретился с Лайзой взглядом и почему‑то отвернулся. Он хотел, искренне пытался объяснить, но ему было сложно говорить с человеком – не таким, как он сам. – Теоретически оно прописано среди миллиардов других потенциально возможных для тебя и Мака будущих. Но пока тебя там нет, оно всего лишь каркас, пустующая конструкция, куда не пришел сам человек – его физическое тело и душа.

Он силился объяснить, а она силилась понять.

– То есть будущее все‑таки есть?

Кажется, застывшая кровь вновь запульсировала по венам только теперь. Сколько еще «вверх‑вниз» ей придется пережить, прежде чем наступит ясность?

– Есть. Но туда не попасть, если все не пойдет в точности таким же образом, как уже случалось до этого. Под «таким же» я имею в виду всё до мельчайших совпадений, которые ты не просто глазом не увидишь – даже подумать о них не сможешь.

– А если задать функции Порталу? Ведь если временна́я конструкция уже есть, значит, Портал мог бы туда перенести?

Надежда. Снова подала голос глупая она.

– Если попробовать задать такое количество известных и неизвестных Порталу, то существует огромная вероятность того, что он перенесет тебя не в конкретно ТВОЕ будущее, а в чуть иное, отличающееся от ожидаемого будущего. Например, ты зайдешь в дом и поймешь, что у тебя не тот интерьер…

– Плевать.

– Или не те друзья.

Уже сложнее.

– Или Мак не помнит часть того, что помнишь ты, так как, перемещаясь в будущее скачком, ты можешь миновать некоторые из тех событий, которые ты помнишь сейчас, потому что во время самого скачка ты пройдешь не по той же самой дороге, а по иной, чуть в стороне. И это приведет не только к изменениям в твоей собственной жизни или жизни Мака, но потенциально к изменениям в жизнях еще сотен или даже тысяч людей. Теперь ты понимаешь, о чем я говорю?

Кажется, она начинала понимать.

Нет, не то, что прыжок в будущее невозможен или осуществить его очень сложно. Мысль мелькнула словно молния – яркая вспышка света, – и Лайза неожиданно осознала, к чему именно клонит Начальник.

– Вы пытаетесь мне сказать… – начала она тихо, – что никогда не решитесь переправить меня обратно, да? Не потому что нельзя, а потому что вы этого не сделаете, так?

Дрейк тяжело смотрел на нее. Она одна против стабильного будущего сотен или даже тысяч других людей. Травинка в поле. Оловянный солдатик. Тот, кого можно принести в жертву. Потому что, если она снова прыгнет, нет никакой гарантии, что кто‑то другой, тот, кто действительно важен Дрейку или этому миру, пройдет, как и должен, по нужной дороге и осуществит свою судьбу. Заставит свершиться по‑настоящему важные события, а не какие‑то там… личные и никому не нужные, такие, как у Лайзы Дайкин. Пусть даже на кону стоит счастье Мака Аллертона.

Робот. Творец без души. Равнодушная машина, просчитывающая все наперед. Как она могла надеяться…

Хотелось горько улыбнуться.

– Знаешь, какой шанс на то, что ты попадешь именно в то же самое место и время, из которого ушла? – вместо прямого ответа спросил сидящий напротив Дрейк.

Зачем задавать очевидный вопрос? Но она задала:

– Какой?

– Один к трем миллиардам. Можешь считать его нулевым.

Лайза больше не слышала цифр – слух отключился; вместо этого сидела и концентрировалась на образовавшейся внутри пустоте, вакууме: ни мыслей, не эмоций, одна лишь похожая на пыль от взрыва горечь.

Снова «нет». Еще одно «нет» в череде десятков и сотен «нет», которые прозвучали в ее голове до этого. Как же она устала от плохих новостей… Их и так уже накопились вагон и маленькая тележка.

– А Печать? – услышала она со стороны собственный голос – какая‑то часть внутри нее еще не сдалась, продолжала думать, анализировать. – Почему, когда исчезло все, не исчезла она?

Начальник вздохнул. Утомился растолковывать? Уже потратил слишком много времени?

– Потому что Печать Воина, – снизошел он до объяснения, – это сложное энергетическое формирование, которое Портал стереть не способен. Его можем удалить только мы и только здесь, в лаборатории.

– Но я могу показать ее Маку!

– Можешь, – прозвучало в ответ неожиданно жестко. – И он ее не узнает.

– Узнает!

Она вдруг сорвалась на крик, совсем как маленькая девочка, которой только что сказали, что нет, она не хочет «ту розовую сумку».

– Не узнает. – Холодная усмешка в ответ. – Ты еще не разбилась на мотоцикле, и Печать не была сформирована Маком, что означает – на его теле ничего нет. Он даже не помнит о возможности ее формирования – об этом помнит Стивен. И даже если бы Аллертон помнил, что подобную энергоструктуру можно создать, он никогда не смог бы предположить, как может выглядеть конечный рисунок – для каждой пары он индивидуален. Так что Печать, точнее, ее недееспособный контур, есть у тебя, но не у него.

«Недееспособный контур».

Почему‑то за эти слова ей вдруг захотелось плюнуть Дрейку в лицо. Это для него ее тату – «недееспособный контур», а для Лайзы – прямое доказательство стабильности ее собственного ума.

Недееспособный контур.

«Сволочь ты, Начальник».

– И все равно я – его пара! – сжав зубы, зачем‑то процедила она мужчине с холодными серо‑голубыми глазами. – Я – его вторая половина. И пусть об этом не знает он, но об этом знаю я.

– Тогда у тебя есть все шансы доказать это ему, так? – неожиданно мягко улыбнулся Дрейк.

Он, кажется, жалел ее, даже сочувствовал – по такому лицу не прочитать наверняка, но эта улыбка вдруг сделала невозможное – вернула к жизни жгучие слезы; веки защипало.

Лайза резко отвернулась, уперлась взглядом в идеально белую стену.

Она любила его по‑своему – Дрейка, «этого» или «того», не важно. Да, немножко боялась его, но все же (как любят «нечужого» человека) любила – всегда знала, что он защитник, что не бросит, и теперь вдруг, отозвавшись на одну‑единственную улыбку, потянулась к нему, как увядающий цветочек к солнцу.

«Помоги. Защити. Хотя бы не бросай на произвол судьбы».

– Я не знаю, что мне делать.

– Попробуй повторить историю.

И это советовал он? После того как сказал, что всего учесть невозможно?

– Но… детали…

Дрейк Дамиен‑Ферно вдруг опустился перед ней на колени, за руки брать не стал – нельзя, она знала, – заглянул в глаза и мягко произнес:

– Тогда у вас будет новая история. Тысячи ее вариантов. Новое – не всегда хуже старого, но люди никогда об этом не помнят.

Теперь она плакала, и они оба делали вид, что не замечают этого.

– Я пока не могу принять новое, – задыхалась Лайза.

– Стоит сделать шаг, и станет легче: появятся новые чувства, эмоции, впечатления. Ты все увидишь сама.

– Да?

– Да. А я… – Он замялся – никогда не любил признавать ошибок вслух, но, когда ситуация вынуждала, умел это делать. – …Я могу помочь чем‑то другим – ты только попроси.

Великое одолжение – попросить о чем угодно у самого Дрейка.

– Кроме прыжка в будущее?

– Кроме него. Психологическая или материальная помощь, что угодно.

Лайза почему‑то застыла при этих словах. Психологическая помощь – ходить и каждый вечер плакаться на судьбу Начальнику? Или одному из его работников? Ну уж нет, спасибо.

– Деньги я заработаю. И с остальным справлюсь сама. Спасибо.

– Мое предложение будет в силе тогда, когда оно тебе понадобится.

То было последнее, что она услышала, выходя из кабинета.

 

Ей, наверное, стоило бы обидеться.

Но сколько же можно обижаться? На все подряд: людей, судьбу, случай?

Август едва вступил в свои права, но уже вовсю баловал людей прекрасной погодой: светил с неба ласковым солнцем, обдувал прохожих непрогревшимся и оттого свежим ветерком, обнимал город и людей, золотил мостовые.

Лайза шагала по тротуару, привычно пустая внутри; подошвы кроссовок мягко впечатывались в дорожную пыль – она целую вечность не носила каблуков.

«Попробуй повторить историю. А если нет, постарайся принять новое».

Она сможет?

Сможет. Потому что кроме этого настоящего больше нет никакого другого.

Кто‑то однажды сказал: все беды оттого, что люди постоянно сравнивают то, что в их жизни есть сейчас, с тем, что к этому моменту могло бы быть.

Так и есть. К этому моменту у нее могла быть другая жизнь. И Мак.

Нет, другой жизни не могло быть. Если есть то, что есть сейчас, значит, не могло – с этим придется смириться.

И теперь абсолютно все, что однажды появится в жизни новой Лайзы, зависит только от нее самой.

А сейчас… Забывшая всё Элли. Незнакомый мужчина по прозвищу Чейзер. Узнавший ее заново Дрейк.

Не густо. Почти ничего.

Она почему‑то не рассказала ему про поддельные печати, про свое участие в том деле, когда ее чуть не подстрелили, не упомянула о том, что знает, где находится логово бандитов. Нет, не скрыла – забыла.

Отсюда до дома пешком шесть кварталов; пружинили подошвы старых кроссовок, шелестели кроны тополей, пыталось отогреть душу солнце.

Пусто и одиноко.

Ничего, еще будет шанс.

На все.

 

Спустя полчаса, сама не понимая, как так получилось, Лайза обнаружила себя не дома, а в гостиной у Элли – сидящей на диване, захлебывающейся рыданиями и не способной вымолвить ни слова. Ее гладили по спине руки, качались, переплетаясь с ее собственными темными, белокурые локоны подруги, а у самого уха звучал шепот:

– Ну что ты? Успокойся… Успокойся, слышишь? Или я тоже буду плакать. Он не отправил тебя назад? Не смог?

Лайза качнула головой и всхлипнула – громко, горестно, изливая в пространство волны боли.

Занавешенная волосами, она не увидела ни того, как приоткрылась дверь, ни того, как в комнату мягко и неслышно вошел Рен.

Он опустился на колени перед диваном – ей вдруг захотелось улыбнуться (за последний час уже два человека опускались перед ней на колени, и какие люди!), – взял ее дрожащую холодную ладонь в свою, заставил посмотреть на себя.

«У тебя нет Мака, я знаю. Но у тебя есть мы», – говорили его глаза; Лайза сжала его теплые пальцы и благодарно всхлипнула еще раз.

 

* * *

 

– Я ведь звонила тебе из его дома, помнишь, я говорила?

Теперь слова давались легко, слезы высохли. Наверное, немного подсохла и душа – превратилась из зловонного болота в прозрачную и неглубокую лужу.

– Помню. – Элли улыбнулась и прижала руки к губам. Что‑то случилось, и теперь она верила – Лайза видела это по глазам. Приятное чувство, пусть и запоздалое.

– Да, звонила из его кинотеатра. Нашла голосовое управление, выяснила адрес его особняка и приказала системе набрать твой номер.

– А я?

Ей не терпелось узнать продолжение, а Лайзе стало легко рассказывать: все это – история из прошлого. Почти что сказка.

– Ты ответила и все повторяла: «Алло! Алло! Я вас не слышу…» Но я не успела ничего сказать, потому что в этот момент вошел Мак и увидел, что я пытаюсь сообщить, что меня похитили. Он тут же зажал мне рот ладонью и пригрозил – не помню, чем пригрозил, но пикнуть я не смела. А после выдернул из сети шнур, и связь прервалась. А так бы ты передала Рену, что меня украли…

– И назвала бы ему адрес Мака! Вот была бы хохма!

Элли улыбалась широко, открыто и радостно. Лайза вернулась к ней – не важно какая, старая или новая, но вернулась, – и между ними вновь чувствовалась связь, как и раньше. Подруги – они ими были, они ими всегда будут.

В кружках стыл чай, красовались на крохотных испеченных Антонио булочках кремовые завитушки.

– Да, если бы ты дала Рену адрес Мака, он бы сильно удивился. А я‑то, представляешь? Я его тогда не знала… Не знала, что он из спецотряда, что они все – друзья.

– Страшно, наверное, было?

– Временами страшно. Но… Еще было интересно – я чувствовала, как между нами что‑то происходит, как зарождаются чувства.

– Красиво, – прошептала Элли и с грустной улыбкой посмотрела на плавающие в кружке чайные листики.

– Да, красиво. А еще я знаю, какая девушка будет у Дэйна.

– Да?! Расскажи!

– Нет, не могу, – Лайза покачала головой. – Вдруг я расскажу, и тогда он ее не встретит?

– Ну хоть как зовут?

– Нет.

– Ну внешность опиши.

– Неа.

– Ну хоть что‑нибудь – я же помру от любопытства! Она ведь ему подойдет, да?

– Очень.

– Просто не верится, – прошептала Элли, – наш Дэйн встретит девушку. А скоро?

– В следующем году.

Ответила. И отчего‑то снова погрустнела.

У них все случится – там все определено, а у нее? Лайза подняла глаза на Элли и впервые увидела у той на лице серьезное, чуть хмурое и непривычно решительное выражение.

– Не грусти только, ладно?

– Я постараюсь, – прошептала Лайза тихо.

– Мы что‑нибудь придумаем. Обязательно придумаем.

 

* * *

 

Дома, сидя на диване и монотонно жуя кунжутное печенье, Лайза задавалась вопросом: почему одни люди в период стресса теряют аппетит, а другие, наоборот, начинают тянуть в рот все подряд? Что за дурацкая привычка?

Вечерело. То втягивалась в приоткрытый проем форточки, то выдувалась обратно занавеска; в квартире было тихо.

Можно включить телевизор. А еще надо сходить в магазин, купить продуктов, но Лайза ни о чем не могла думать: два часа назад она прошла мимо его дверей – забыла зайти внутрь, – а теперь все никак не могла вытолкать себя на улицу.

Печенье и тишина создавали ощущение ложного уюта, хрупкого комфорта, который она так часто силилась отыскать в последние дни, и потому вместо нужного похода в магазин из коробки в рот механически одна за другой отправлялись кунжутные пластинки; хруст отвлекал от ощущения образовавшей внутри пустоты.

Наверное, часть ее приняла тот факт, что прошлому придется остаться в прошлом, и между разумом и частью сознания, которая так и не смогла смириться, выросла стена – из‑за нее и ощущалась пустота в душе. Она помогала не сорваться, не зарыдать, сохранить остатки душевного равновесия.

Рядом с пустотой в душе робко пристроилась благодарность Рену за то, что устроил сегодняшнюю встречу, а заодно и Элли, которая, несмотря на недавнее недоверие, сумела‑таки изменить мнение и помочь подруге, нашла простые, но такие нужные слова, долго отпаивала чаем и слушала сбивчивый рассказ о прошлом. Улыбалась, посверкивая глазами, и всеми силами старалась поддержать.

«Мы что‑нибудь придумаем. Обязательно. Ты только не грусти…»

Лайза смотрела на печенье, которое держала в руке, – на корочку из плотно спрессованных и залитых сиропом семечек сверху, – и думала: а как она сама отреагировала бы, приди Элли к ней в гости и начни рассказывать «небылицы»?

«Представляешь, – захлебывалась бы белокурая подруга, – мы с Реном жили вместе целый год! Я носила его кольцо, я знаю, как выглядят комнаты его дома, я знаю все его привычки, все про него знаю…»

А Лайза бы помнила – знала, – что они незнакомы. Что Рен вообще никогда в жизни не встречал Эллион.

А та бы утверждала обратное: «Я помню тебя, твоих подруг, помню, что произойдет в будущем, ведь я прожила его, это будущее, а потом Портал…»

Сложно ей было бы поверить в подобную историю?

Наверное, не сложно, вот только мир после такого рассказа показался бы… хрупким. И ни к одному Порталу Лайза бы близко не подошла, и за Мака после этого держалась бы куда крепче – вообще не выпускала бы его руку из своей…

Вот и Элли, наверное, теперь точно так же не выпускает руку Рена. Да и он ее. Держит, не отпускает.

Чтобы не дать предательской мысли «вот бы увидеть Мака» высунуть кончик любопытного носа наружу, Лайза поднялась с дивана, очистила пальцы от налипших семечек и пошла выкидывать пустую коробку.

 

Глава 5

 

Вооружившись фразой «Проигравший смотрит назад, а победитель – всегда вперед», следующие пять дней Лайза жила, следуя строгому расписанию: вставала пораньше, тщательно накладывала макияж и подбирала одежду, наклеивала на лицо доброжелательную улыбку и приезжала в офис без опозданий. Работу выполняла без вдохновения, но выполняла – Майлз оттаял, – стала чаще появляться у кофейного автомата, возобновила общение с коллегами и даже несколько раз включала молчащий обычно у компьютера дисковый проигрыватель – делала вид, что наслаждается музыкой.

И все это время, чувствуя себя не то героиней криминального фильма, не то шпионкой, она внимательно наблюдала за Гарри: как и во что тот одевался, с каким настроением появлялся на рабочем месте, не выказывал ли излишней нервозности или другого непривычного поведения – ведь скоро ему передадут бумаги. Или уже передали?

Старина Олдридж вел себя, на первый взгляд, обычно: ежедневно заигрывал с секретаршей, благоухал на весь этаж одеколоном, жевал луковые сэндвичи и постоянно насвистывал «Милашку Розу». По этому свисту, а также по меняющимся с утра ярким пиджакам – с синего в клеточку на красный, с красного на темно‑зеленый в полоску, с зеленого на коричневый, цвета свежей детской неожиданности, – его перемещение легко отслеживалось по этажу. Вот Гарри на рабочем месте, вот Гарри гарцует к шефу в офис, вот отправился перекусить, вот вернулся и наливает четвертый стакан кофе за час.

Дважды Лайза подсаживалась к нему за стол в кафе во время обеденных перерывов и заводила дружеские безо всякой темы беседы: расспрашивала о проектах, улыбалась, шутила, поднимала болезненную для всех работников отдела тему повышения зарплаты, пересказывала утренние новости и всем своим видом будто сообщала: «Видишь? Я твой друг. Мне ты можешь доверять, да‑да, можешь».

Трижды она «случайно» натыкалась на Олдриджа у кофейного автомата и, смеясь, хлопала того по плечу, несколько раз «неожиданно» встречала его у входа в «КомАрт» и один раз даже подошла к его столу с вопросом о том, какой из только что созданных ей эскизов ему нравится больше.

– Я же доверяю твоему профессиональному мнению, – говорили ее губы. И «принеси мне бумаги!» – говорили ее глаза; Гарри делал вид, что ничего особенного не происходит, и польщенно улыбался.

– Вот этот набросок лучше, – стучал он холеным ногтем по одному из листов, – ты же видишь, здесь все гармоничней: обои, расстановка мебели, свет распределяется правильнее…

«Кого бы интересовало твое чертово мнение», – искусственная улыбка давалась ей так же легко, как манекену в витрине.

На дворе стоял восьмой день августа; до момента Х остались сутки.

Ближе к вечеру в то же время, что и год назад, Лайза постучалась в кабинет начальника и попросила выходной.

– Много работы, – пробурчал Майлз, не поднимая глаз от планшета.

Ее ладони вспотели; позвоночник начало покалывать от напряжения – ей нужен этот выходной. Именно этот и никакой другой.

– Мне очень надо. Очень! Зато потом я целую неделю буду пахать как вол – в два раза больше сделаю, вот увидите.

Сработало – мистер Кетч махнул рукой; Лайза почувствовала себя всплывшим после трехминутного погружения ныряльщиком – от облегчения кружилась голова.

Из кабинета она выскользнула под трель разразившегося звонком телефонного аппарата босса и успела увидеть, как коричневый пиджак Олдриджа мелькнул в проходе – Гарри отправился на выход.

 

Вечером, уже почти перед самым сном, который, по опасениям Лайзы, мог в эту ночь не прийти вовсе, позвонила Элли. Разговор вышел коротким, почти куцым, но содержательным.

– Завтра? – коротко спросила подруга.

– Завтра, – раздался такой же короткий ответ.

– Удачи тебе во всем. Отзвонись, ладно?

– Как только смогу.

– Если потеряешься… я буду знать, что все нормально.

– Да.

– Все. Удачи.

– И тебе. Спокойной ночи.

Какое‑то время Лайза смотрела на застывшую с телефонной трубкой у уха тень на стене – сопела, думала, пыталась понять, сильно ли нервничает, – затем оставила бесполезные попытки осознать свое эмоциональное состояние – оно напоминало нервно дребезжащую струну, – положила трубку на тумбочку и отправилась спать.

 

* * *

 

Утро дня Х

 

Девять тридцать.

Кажется, в тот день она ела круассаны. На завтрак. Их оставил под дверью сосед.

Нет – она нашла их под дверью позже, после того как вышла из душа и приняла из рук Гарри бумаги.

То есть ей обязательно сейчас нужно сходить в душ? А вдруг она пропустит звонок в дверь – попросту не услышит его? И так ли важно, что именно она съест на завтрак? Напряжение нарастало; при мыслях о еде желудок бунтовал.

Десять утра.

Дрейк сказал, что история должна повториться во всех деталях – во всех. Неужели этот хитрец имел в виду то самое – ВО ВСЕХ‑ВСЕХ?

«Иначе история не придет к тому же финалу, что и раньше», – кивнул в ее голове Дрейк.

Черт. Ведь вчера уже были некоторые расхождения: например, раньше она не спрашивала мнения Олдриджа о собственных эскизах – это считается? Или есть то, что не считается, – некритичные, так сказать, моменты?

Лайза нервничала. И чем больше стрелка часов удалялась от десятичасовой отметки, тем ощутимей становилась дрожь в ладонях.

Во сколько должен пожаловать коллега по работе – в одиннадцать? Около одиннадцати? Она не помнила точное время, и оттого, одетая в халат и так и не приняв душ, кружила по комнате, как загнанный в ловушку волк.

Нужно сходить в душ – вдруг это критично?

Нет, к черту душ – какая разница, будут ее волосы мокрыми, как тогда, или останутся сухими?

Гарри, где ты, Гарри? Уже пора.

Она то торчала у окна, всматривалась в проезжающие внизу машины – не остановится ли какая‑нибудь у подъезда? – то вдруг начинала перебирать шкафчики, искать хлопья для завтрака.

Ты их не покупала. Ты не ходила в магазин.

Все верно. В последние дни она питалась исключительно на работе.

В сотый раз сообразив, что завтракать нечем, Лайза вновь принималась нервничать и кружить по комнате. Гарри, ну где же ты? Ведь уже почти одиннадцать.

Может, его не пропустил консьерж? Может, он застрял между этажами в лифте? Может…

Все триста тысяч всевозможных предположений, начинающихся со слов «может», ей пришлось оставить спустя полчаса, когда стрелка часов надменно переползла на отметку в пятнадцать минут двенадцатого.

Он не приедет.

Эта мысль прозвучала в голове чужим голосом – холодным и абсолютно уверенным в своей правоте.

Что‑то пошло не так. Гарри не приедет.

Ошарашенная внезапным понимаем того, что время Х прошло, а Олдридж так и не появился (и уже не появится), Лайза несколько секунд стеклянными глазами смотрела на полку с книгами. Затем рванулась к стоящему на столике телефону и принялась судорожно нажимать на кнопки.

Какой же номер у рыжего Вилли – на конце двести сорок восемь или двести сорок семь? Кажется, сорок семь…

– Вилли! Вилли! – заорала она не своим голосом, стоило коллеге отозваться на звонок. – Скажи, а Гарри сегодня на работе?

– На работе, – спокойно ответили ей, – а что, собственно, случилось?

– Ничего, – хрипло прошептала Лайза, ударом бойца впечатала трубку в аппарат и бросилась в спальню одеваться.

Ей нужно в гараж, ей нужно как можно скорее попасть на работу.

 

В офис она приехала с рекордной скоростью – вместо обычных двадцати шести потратила на дорогу всего тринадцать минут, – пулей пролетела мимо охранников к лифту, едва успела предъявить пропуск на своем этаже и кивнуть секретарше Джил, после чего бегом бросилась по коридору.

«Где… Где… Рабочий стол… Гарри…» Мысли, кажется, запыхались вместе с дыханием.

Бежать до дальнего конца помещения не пришлось – серо‑желтый пиджак в голубую полосочку она увидела еще издалека. У кофейного автомата.

 

– О, а у тебя разве не выходной? Или ты на прогулку? Спортивную пробежку?

Пегий благоухающий одеколоном хлыщ кивнул на ее спортивный костюм (первое, что попалось под руку в шкафу) и кроссовки.

Лайза не заметила, как сжала кулаки.

– Гарри… Почему ты… здесь?

Пластиковый стаканчик, наполнившись коричневым кипятком, перекочевал в руки Олдриджа; светлые ресницы дернулись вместе с нервно дрогнувшими веками. Другой бы не заметил – она заметила.

– А где я должен быть? – веселый смешок тоже не скрыл напряженности. – Это вот ты почему здесь? Тебя‑то как раз быть здесь…

– Гарри, что ты делаешь? – она сама не заметила, как сменила тон на заботливый и ласковый – таким наставляют на путь истинный заблудившегося малыша. – Тебя ведь здесь не должно быть. Зачем ты приехал в офис? Зачем? Ты ведь собирался ко мне…

Сказала и запнулась. Она не должна была говорить ничего подобного, но поздно – Олдридж застыл у стены, его рот приоткрылся:

– Откуда ты знаешь? Я… собирался… Но передумал.

– Почему передумал, Гарри? Почему? – Лайзе хотелось сделать две вещи одновременно – зло зарыдать и удушить стоящего напротив мужчину, который рушил ее день… рушил ее жизнь. – Разве ты не знаешь, что я твой друг? Что ты можешь мне доверять? Помнишь, ты прикрыл меня однажды перед шефом, неужели не думал, что и я смогу помочь?

– Помочь кому? Мне?

Ее коллега заметно побледнел. Наверное, она говорит не то и не так, но что еще сказать идиоту, который только что решил не везти ей домой те самые нужные бумаги?

– Я же за тебя, разве ты не знаешь? – продолжала обиженно, но исключительно ласково упрекать Лайза – так подходят с тапком к обоссавшему все углы коту. – Ты всегда мог мне доверять, ведь так?..

– Ты… О чем ты говоришь?

– Ну, я чувствовала, что в последнее время ты сам не свой, понимаешь? Чувствовала, что тебе может понадобиться помощь, – и почему‑то ждала тебя сегодня, а ты не приехал…

– Я… – Гарри вдруг умолк на полуслове, его глаза подозрительно прищурились, а кофе в руке задрожал; песочного цвета глаза, светлые ресницы, серый с разводами пиджак – все это слилось для Лайзы в один‑единственный ненавистный объект. – Ты… одна из них… Да‑да! Как я сразу не догадался!

– Одна из кого? – опешила Лайза. Мимо них по коридору прошел рыжий Вилли – кивнул в знак приветствия, деловито посмотрел на часы и зашагал быстрее.

– Ты… не могла знать, что я собирался к тебе, но знала. Ты хотела, чтобы я привез их тебе, да?

Он вдруг сорвался на фальцет, почти что на писк; они оба знали, о чем речь.

– Гарри… Я…

– Ты следила за мной, – не унимался Олдридж, – ходила за мной по пятам, липла, все пыталась дать понять, мол, я твой друг, а на самом деле хотела заполучить бумаги…

Вот он и произнес это слово вслух.

– Ты идиот, Олдридж, – вдруг жестко и совсем не ласково отрубила Лайза. – Что ты наделал, ты сам‑то знаешь? Ты мог отдать их мне, и все было бы иначе…

Для нее. Не для него.

– Вот почему ты приехала… – дрожащая рука наполовину расплескала кофе из стаканчика; несколько капель попало на идеально начищенные ботинки.

– Отдай их мне. Еще есть шанс, – она сделала шаг навстречу; внутри все клокотало.

Разговор получался совсем не тот – совсем не такой, как она представляла себе; от напряжения казалось, что воздух сейчас заискрит.

– Оставь меня… – Олдридж попятился, оступился, попал пяткой на брошенный мимо урны стакан.

– Гарри, не дури!

– Оставь меня в покое… Я знал… Я с самого начала знал…

– Гарри, тебя убьют из‑за этих бумаг сегодня. Слышишь?

– Что? Что ты такое говоришь?

– Еще не поздно! Скажи, они того стоят? Стоят твоей жизни? – она шипела на него, как разъяренная кошка; на них смотрели.

– Значит, вы уже все решили?

– Да я… Я не одна из них!

– Все… Не приближайся ко мне. Никогда. – Он вдруг развернулся и кинулся прочь по коридору. Тот самый Гарри Олдридж, который этим утром не привез ей бумаги, понесся так быстро, что едва не потерял равновесие, – толкнул по пути возвращающегося Вилли, случайно сбил рукой с ближайшего стола подставку для карандашей – те с грохотом раскатились по полу – и почти снес с петель ведущую наружу дверь.

– Га‑а‑а‑а‑арри‑и‑и‑и‑и! – донесся ему вслед протяжный и отчаянный вой; все работники как один посмотрели на Лайзу; из кабинета высунулась голова шефа.

– Что здесь, черт возьми, происходит?!

Офис сковала полная и непривычная тишина.

 

* * *

 

Она шагала по улице, злая как фурия, а внутри бурлил фонтан бешенства, обиды и полной абсолютной растерянности.

«Не следовало» – именно таким заголовком можно было обозначить не только сегодняшний день, но и всю ее жизнь – по крайней мере, в течение последних двух недель. Впереди стелилась улица, все дальше за спиной оставалась парковка с «Миражом», в который ей пока не хотелось садиться.

И первым «не следовало» в списке стояло: «Не следовало ехать в офис и встречаться с Гарри».

На что она надеялась, черт ее подери? На то, что Гарри увидит ее и вдруг одумается? Покорно протянет ей портфельчик, извинится за непристойное поведение и попросит прощения? Что вот так просто передаст ей злосчастные, еж их дери, документы?

«А как? – рычала Лайза на себя мысленно. – Нужно было сесть посреди гостиной и начать размазывать по лицу сопли? Нужно было сменить занавески, переклеить обои, выпить за свое здоровье и начать наконец новую жизнь?»

В офисе по крайней мере был шанс – последний шанс заполучить бумаги и повернуть‑таки историю в нужное русло.

Но история этого не захотела. Противная, поганая, своевольная история, она развернулась толстой задницей к Лайзе и зашагала прочь в совершенно ином направлении. И всё потому, что Лайзе не следовало в последние дни (да‑да, второе «не следовало» из списка) слишком дружелюбно вести себя с Олдриджем. Но ведь она хотела как лучше! Точно, она много где хотела «как лучше»: принимая повестку от Комиссии, направляясь в Портал, задавая ему неверные данные, а после – звеня воротами у дома Мака, она везде хотела «как лучше».

Б…!

Хотелось материться – долго, звучно и беспрестанно.

«Попробуй повторить историю».

«Дрейк, ты ведь знал, что это невозможно. С самого начала знал, но пытался утешить. Как можно вести себя точь‑в‑точь как год назад? Ты бы тоже не смог – никто не смог бы…»

Теперь она пыталась утешить себя саму? Подбодрить? Развеселить? Да ей и так хотелось смеяться – над собой, над жизнью, над тем, сколько еще раз она будет силиться не потерять то, чего уже нет. Сколько еще времени ей понадобится для того, чтобы осознать непреложную истину: «В одну реку не войти дважды»? Час? День? Год?

Нет, нисколько не понадобится.

Лайза шагала по улице и улыбалась – недобро, жестко и равнодушно. Все, история уже не пойдет как раньше.

Гарри ушел. Бумаг нет. Погони не будет.

Не стоило и надеяться.

И еще не стоило орать в офисе на шефа – все‑таки он был прав: своим появлением она устроила беспорядок, нарушила дисциплину и возмутила обстановку.

Мда. Не стоило.

Да ну и черт с ним – теперь всё в прошлом.

 

По крайней мере, она попыталась.

Сделала все, что смогла, и этим вечером, вернувшись домой, не будет винить себя. Ни за бездействие, ни за малодушие, ни за отсутствие храбрости. Все эти дни она плела лассо для судьбы, училась размахивать им, накидывать, арканить, но… не вышло. Наверное, никто не вправе арканить судьбу, никто: ни Дрейк, ни тем более она, Лайза.

«Мираж» остался километрах в трех – прочь от офиса она шагала так долго, пока не выкипела злость и не осталась ровная, чуть апатичная трезвость рассудка; агрессия схлынула. Парк; под задом – теплый, прогретый солнцем бетонный парапет; на ногах – старые кроссовки; прекрасный день, выходной. Новая жизнь, новая судьба – иди куда захочешь, делай что хочешь.

Но вместо того чтобы предаваться размышлению о тщетности бытия, Лайза думала о другом: ее история изменилась, но она не изменилась у другого человека – у Гарри.

Сегодня Олдридж погибнет.

Нет, не то чтобы Гарри был ей особенно симпатичен, но он умрет. Станет трупом, никогда больше не вдохнет, не выйдет на работу, не начертит очередной эскиз. Документы или нет – заслужил ли он такое?

Она, конечно, не Создатель, чтобы решать, кому жить, а кому умереть, но все‑таки может попытаться повлиять на его судьбу. Она сделает то, что сможет, а уж там, на небе, примут окончательное решение о том, сколько Олдриджу предстоит топтать ногами землю. Пусть этим вечером у нее совсем не будет повода себя винить.

Осталось определиться с одной маленькой деталью: кому звонить?

Гарри, поддельные бумаги, печати, голограммы – все это она могла бы позже использовать для другого – для знакомства с Маком, например. Заглянуть к нему на огонек, использовать наличие информации как предлог для встречи, напроситься на чай…

Угу, а потом долго и путано объяснять, откуда у нее данные о поддельных печатях.

«Да, тут такое дело… Понимаешь, мы были с тобой знакомы и жили год вместе. Я твоя девушка, твоя судьба, ты просто всего этого не помнишь… Ну, не спрашивай, так случается. А о печатях я знаю, потому что ты сам использовал меня как наживку. Что? Кровь? Нет, во мне твоя кровь, поэтому я нечувствительна к слежке на расстоянии. Что? Откуда во мне твоя кровь?..»

Черт. Такой разговор для нового знакомства не годился – на данном этапе Мак отпадал.

Тогда Дрейк? Начальник бы точно оценил ее помощь и содействие и, может быть, даже помог бы…

Не помог бы. Он уже дал понять, что ни при каких условиях не отправит Лайзу назад, и, значит, для такого пустякового дела незачем беспокоить Великого и Ужасного.

Оставался Рен.

Вот его‑то номер Лайза, сидя на бетонном парапете и глядя на раскинувшийся перед глазами безмятежный пруд, и набрала.

– Рен, привет! Ты мог бы подъехать? У меня есть важная информация о том, что случится сегодня вечером. Это связано с поддельными документами, которые вы ищете. Будешь? Хорошо, жду.

Декстер сказал, что подъедет ровно через двенадцать минут.

Лайза хмыкнула: какая точность! А если он решит перед выходом сходить в туалет, то подъедет ровно через двенадцать минут и сорок три секунды?

По глади пруда, то и дело ныряя клювом в воду в поисках пищи, плавали три утки.

 

* * *

 

– Может, мне уехать?

– Куда?

– К морю, например. Проветриться, провести несколько дней в одиночестве, отвлечься. Иначе я пойду к нему и наговорю глупостей. Пойду, не смогу себя удержать.

Элли покачала головой.

– Не надо тебе уезжать. Сейчас такой момент, когда все решения будут казаться глупыми, понимаешь?

– Понимаю.

Между ними стояли бутылка вина и два стакана. Семь вечера; на столе лежали вытащенные из пакета круассаны – те, что утром оставил у двери сосед Джереми; теперь ими закусывали.

Она каким‑то образом узнала, что ничего не вышло. Спросила у Рена? Догадалась о провале плана после того, как Лайза отделалась по телефону одной фразой: «Давай позже, ладно?» Так или иначе, Элли оценила ситуацию верно и своим приходом спасла Лайзу от второй величайшей за последние две недели депрессии. Просто позвонила в дверь, вошла в квартиру, не здороваясь, и водрузила на стол бумажный пакет с логотипом «Алко». Вытащила из него две темные бутылки, плитку шоколада и несколько яблок – прекрасный набор для задушевной вечерней беседы. А ведь Эллион Декстер – когда‑то Бланкет (да, были благие времена) – на памяти Лайзы почти не пила. Значит, пришло время.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Речь идет о событиях, описанных в книге «Ассасин».

 

[2] Здесь идет речь о событиях, описанных в романе «Уровень: Война».