Игорь Леонидович Срибный

Даша из морской пехоты

Военно-полевая любовь

Часть первая

Глава 1

За этот черный, прокопченный и простреленный день моряки отбили восемь немецких атак. В окопы пришли все – врачи, медсестры, ездовые, раненые, контуженые. Голодные, ибо питаться было нечем, – ночью под обстрелом на поле удалось собрать ведро мороженой картошки. Ею накормили раненых. Не хватало боеприпасов, и их собирали на поле боя у убитых гитлеровцев.

Лишь под вечер немцы прекратили атаки.

В затяжных боях под Дуванкоем отряд морской пехоты, укомплектованный краснофлотцами с крейсеров «Красный Кавказ» и «Красный Крым», понес жесточайшие потери – были убиты или ранены все офицеры отряда, и командование принял на себя старшина 1‑й статьи Андрей Паршаков. Андрей был из команды минных специалистов, и его командир никак не хотел отпускать его на берег в формируемый отряд морской пехоты.

Но в отряд была назначена санинструктором старший матрос Дарья Ракитина… Андрей давно был влюблен в Дашу и видел, что девушке он тоже небезразличен. Она, конечно, не была редкой красавицей, из тех, кто разбивает сердца по пути в ближайшую бакалейную лавку. Нет, Дарья пленила его сердце не внешними прелестями, а совсем другими качествами – детская непосредственность и чистая, открытая душа – вот что поразило Андрея еще в первую их встречу.

– Товарищ старший лейтенант! – взмолился Андрей, стоя навытяжку перед командиром. – Отпустите, молю! Я ведь родом из Инкермана! Это ж мои родные места.

– Да ладно вам, краснофлотец Паршаков! – усмехнулся командир. – Главная причина ведь другая, верно? И сдается мне, что причина эта зовется старший матрос Ракитина…

– А хоть бы и так! – Андрей не унимался. – Разве эта причина не заслуживает моего присутствия в бою рядом с нею, чтобы защитить и уберечь?!

– Заслуживает, Андрей! – сдался вдруг старший лейтенант Решетов. – Конечно, заслуживает. Пожалуй, это твоя обязанность, и она ничуть не менее почетна, чем твоя святая обязанность защитить и уберечь от фашистской гадины нашу Родину… Что ж, я походатайствую, чтобы тебя включили в список.

Вечером Андрей зашел в корабельный лазарет.

Даша стояла спиной к нему, укладывая огромную санитарную сумку.

– Господи, как ты ее таскать‑то будешь? – произнес Андрей.

– Вот чертяка! – вскрикнула Даша, оборачиваясь. – Напугал! Ты чего подкрадываешься?

– А я не подкрадывался, – сказал, улыбаясь, Андрей. – Просто я петли переборки хорошо промазал. Вот они и не скрежещут, как раньше. Слушай, Дашка, меня включили в список! Я иду с отрядом!

Глаза девушки радостно блеснули…

– Как же тебя Решетов отпустил? – сказала девушка – она и не пыталась скрыть радость.

– Уговорил! – сказал Андрей. – Я же не могу отпустить тебя на берег одну с сотней мужиков, которые наверняка начнут приставать к тебе с разными непристойными предложениями руки и сердца.

– Почему одну? – Даша сделала вид, что обиделась. – Со мной еще Маша Королева идет.

– К тебе будут приставать пятьдесят самых достойных моряков! А к Маше будет приставать вторая полусотня мужчин!

– Вот болтун! – воскликнула Даша. – Язык без костей! Ладно, Андрюш, иди уже! У меня еще куча дел перед высадкой.

– Пойду! – Андрей чмокнул девушку в щеку. – Увидимся на посадке. Я тебя в свой мотобот постараюсь определить.

Андрей дошел до переборки и оглянулся, загадав желание. Даша смотрела ему вослед, и лицо юноши осветилось радостной улыбкой. На миг Андрей почувствовал себя на вершине высокой горы, но тут же смутился, увидев все понимающую улыбку девушки. И его чувства сразу стали двойственными: с одной стороны, восхитительными, а с другой – смешными. Они опасно кружили голову и были сильнее, чем устоявшиеся привычки к скромности, сомнениям или угрызениям совести. Так всегда бывает, когда внезапно осознаешь, что ты нравишься кому‑то…

Ранним утром 1 ноября 1941 года моряки под командованием капитан‑лейтенанта Боярова высадились на берег. Высадка проходила под сильным огнем противника. Перегруженные до отказа мотоботы, имевшие глубокую осадку, сели на мель в двухстах метрах от берега. Морским пехотинцам пришлось преодолевать полосу прибоя, двигаясь по горло в ледяной воде. Волны периодически накрывали их с головой, и если бы не Андрей, который забрал у Дарьи ее сумку и автомат, вряд ли бы ей с ее невеликим ростом удалось добраться до берега.

И все‑таки отряд вышел на берег, в боевые порядки мотострелковой бригады, а попросту – пехоты…

Проблемы начались практически с первого дня высадки. Не хватало медикаментов, одежды, продовольствия. В сутки моряки получали двести граммов сухарей и полбанки консервов на брата. Сказывалась нехватка боеприпасов, приходилось беречь каждый снаряд, каждый патрон. Превосходство быстроходных немецких десантных барж в вооружении перед советскими катерами позволило им осуществить блокаду плацдарма со стороны моря.

Бой закончился, и Андрей с трудом добрел до блиндажа, упав на жесткую скамью. Скоро пришла Дарья – вся запорошенная белой каменной пылью, в рассеченном на рукаве ватнике. Девушка присела рядом, аккуратно положив у ног свою санитарную сумку.

– Я устала, Андрей, – произнесла Даша каким‑то безжизненным голосом, склоняя голову на плечо любимого. – Я смертельно устала. Знаешь, что сегодня было?

Андрей сидел прямо, прислонившись спиной к стене блиндажа. Он был подавлен – отряд понес такие потери, что начни сейчас гитлеровцы новую атаку, отбивать ее будет некому. Да, и нечем – патронов почти не оставалось…

– Что, милая? – Ему хотелось как‑то приободрить девушку, но сил не было даже для разговора.

– Я должна тебе рассказать… – сказала Даша, слегка приподняв голову. – Я вытаскивала раненого. От танка. Вдруг вижу, лежит второй – тоже танкист. Пришлось тащить обоих. Одного протащу – оставляю, потом – другого. У обоих ожоги сильные, а у одного еще и перебиты ноги, и он истекает кровью. И вдруг, когда я подальше от места боя отползла, меньше стало дыма и гари, вдруг обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: там наши гибнут, а я фашиста спасаю. Меня просто накрыла паника… Там, в дыму‑то, не разобралась… Вижу: человек умирает, человек кричит… «А‑а‑а!..» Они оба обгоревшие, черные. Одинаковые. А тут я разглядела: на рукаве нашивка – череп и что‑то на немецком… Враг! И что теперь? Тащу нашего раненого и думаю: «Возвращаться мне за тем или нет?» Я понимала, что если я его оставлю, то он скоро умрет. От потери крови… И я… Я поползла за ним, Андрей. Я продолжала тащить их обоих… Это же… Человек… Раненый… Самые страшные бои были сегодня… Самые‑самые… Сашку Червева убило миной… На моих глазах… А я же его лечила еще там, на корабле.

– Ты постарайся уснуть, милая, – пробормотал Андрей. – Тебе нужно отдохнуть.

Дарья как‑то по‑детски всхлипнула и замолчала… И только теперь Андрей вспомнил, что ей вчера исполнилось девятнадцать…

Вчера, 7 ноября, в годовщину Октябрьской революции, у Дарьи был день рождения, но Андрею, который теперь командовал моряками, было не до поздравлений. Да и Дарья постоянно находилась на поле боя, вынося раненых…

– С днем рождения, Дашуня! – произнес Андрей. – Прости, что вчера не поздравил.

– Я вытащила их обоих! – Даша, казалось, не слышала его слов. – Я дотащила того немца‑танкиста до наших окопов… А пацаны его добили!.. Он же был… Сказали, что он был из СС…

Андрей промолчал, ибо что можно было сказать Даше после того, что она пережила сегодня…

– Скажи, Андрей! – вдруг с надрывом выговорила Даша. – Разве у человека бывает два сердца? Одно сердце для ненависти, а второе – для любви?.. Да?!

– Нет, Дашуня! – тихо сказал Андрей. – У человека оно одно!

Глава 2

Едва рассвело, Андрей выбрался из блиндажа и, вооружившись биноклем, принялся изучать позиции гитлеровцев. Затем перевел взгляд на полосу земли, на которой вот уже восемь дней убивают друг друга люди – или уже не люди?

Прямо перед ним лежало поле… Жуткое зрелище было это поле – избитое воронками от снарядов, оно казалось лунным. Ни кустика, ни травинки – голая, изрытая глина, напичканная каменным крошевом, осколками, костями и отравленная толом. Земля как будто сгорела, оплавилась… Андрей подумал, что очень долго на этой земле не будет расти даже вездесущий бурьян…

Он вспомнил вдруг о Дарье, которая спала сейчас в блиндаже, свернувшись калачиком, и улыбнулся – сколько же в ней детской непосредственности и доброты! То, что сейчас переживала эта, по сути, еще совсем девочка, не сделало ее ни грубой, ни циничной, ни слабой! Она была смертельно усталой, да! Но продолжала свято верить во все хорошее в людях… И если бы сейчас она стояла рядом с ним, она наверняка бы сказала: «Закончится война, и люди вылечат поле боя! И разобьют на нем виноградники…»

Немцы не стреляли, видимо, выдохлись после недели затяжных боев… И Андрей погрузился в воспоминания…

Он познакомился с Дарьей Ракитиной в лазарете на крейсере «Красный Кавказ». Это было 10 сентября 1941 года. Дату Андрей запомнил потому, что, обработав и забинтовав его руку, поврежденную в рейде по минированию фарватера, она стала записывать его данные в журнал приема больных и раненых и дважды переспросила «какое сегодня число?».

И тогда Андрей подумал, что девушка впервые видела и обрабатывала настоящую рану… Он ошибся. Просто каждую рану, которую доводилось обрабатывать Даше, она воспринимала как свою собственную – вместе с болью и грязью…

– Ты как сюда попала, девушка? – спросил он.

– Я вам не девушка! – приосанилась Дарья. – А старший матрос Ракитина! Будьте любезны обращаться по званию!

– Надо же! – цокнул языком Андрей. – Какая строгая! И давно ты на кораблях?

– Ой, недавно! – вспыхнула Дарья. – Но я, знаете, уже оказывала помощь раненым! Да! И неоднократно.

– Это где же? – удивился Андрей. – В твои‑то юные годы?

– А я училась в техникуме советской торговли в Пятигорске. А после занятий ходила на курсы медсестер. Окончила курсы, война началась с Финляндией. И у нас в поселке Горячеводском открыли госпиталь для раненых на финской войне. Я, например, ходила дежурить в госпиталь, помогала медперсоналу ухаживать за больными и ранеными. Это во‑первых.

– Ух ты! – воскликнул Андрей. – А будет еще и «во‑вторых»?

– Так точно! – очень серьезно ответила девушка. – Во‑вторых, мне скоро исполнится аж целых девятнадцать лет. А вы, товарищ старшина 1‑й статьи, разговариваете со мной как с ребенком!

– А скоро – это, наверно, через полгода? – рассмеялся Андрей.

– Вот уж нет! – отрезала Дарья. – Скоро – это седьмого ноября! В день Великой Октябрьской революции.

Если бы тогда, в сентябре, кто‑то сказал Андрею, что краснофлотцев снимут с кораблей и отправят в морскую пехоту, а день рождения Даши они встретят в окопах, под непрерывным огнем вражеской артиллерии, он бы не поверил.

А Даша понравилась ему сразу, с первой встречи… И когда он несколько дней после ранения ходил к ней на перевязки и она мило щебетала, рассказывая о своей довоенной жизни, он понял, что влюбился. Андрей не стал терзать себя мыслями о том, что это не ко времени и не к месту, что идет война… Он просто хотел быть девушке опорой даже в этой, далеко не мирной жизни. Андрей думал, что сейчас, когда идет война, он сможет сделать для нее гораздо больше, и главное – защитить ее. Он еще не знал, от чего, но знал, что должен…

Даше тоже понравился старшина 1‑й статьи Паршаков. Когда он уходил после перевязок, ей становилось грустно. Оставаясь на дежурстве в одиночестве, она вдруг стала ощущать странную пустоту, которая наваливалась на нее, становилась осязаемой. И она с нетерпением молодости ждала следующего визита Андрея. Даша, перевязывая его рану, прикасалась к руке Андрея, и словно искорки пробегали по ее рукам, передавая моряку ее тепло и нежность. И ей было хорошо в эти минуты.

Даша уже любила в той, другой жизни, которая осталась далеко‑далеко за бортом корабля. Или ей казалось, что любила?.. Но ведь она даже позволила Ванечке Лобову поцеловать себя! Два раза! Значит, любила? После занятий в техникуме Ванечка каждый день провожал ее до улицы Анисимова, где она жила с мамой и котом Абреком, который драл всех окрестных котов и потому гордо ходил, покрытый с головы до кончика хвоста боевыми ранениями. И Даша вынуждена была почти каждый день лечить его… зеленкой.

Но сейчас, с Андреем, все было не так, как с Ванечкой…

Единственный раз им повезло отправиться на берег в увольнение вместе. Это было еще до того, как войска 11‑й немецкой армии подошли к передовому оборонительному рубежу города и начали готовиться к его штурму. А с 29 октября 1941 года в Севастополе было введено осадное положение и увольнения на берег с кораблей были запрещены.

Андрей и Даша бесцельно бродили по пустынным улицам Севастополя, живущего по законам военного времени, отчего напряжение ощущалось во всем. Даже в погоде, швырявшей тяжелые волны на берег так, словно море стремилось непременно разрушить набережную. Несколько часов в увольнении пролетели для них так, как будто они пребывали в каком‑то другом измерении. Это был волшебный мир случайных прикосновений и взглядов, которые повергали в небытие рассудок. И, когда их прогулка по улицам города подходила к концу, они с каждым новым шагом приближались к реальности, подстерегавшей их в сумерках улиц и проходных дворов, и колдовство постепенно рассеивалось, оставляя после себя лишь болезненное желание и беспокойство, которому не было названия. Имей Андрей достаточный опыт в общении с женщинами, он бы, безусловно, понял, что его попытки сдерживать эмоции и обрести благоразумие были лишь жалким отголоском той бури, которая бушевала в душе Дарьи…

Они остановились у трапа корабля и посмотрели друг на друга, даже не пытаясь скрыть захлестнувшие обоих чувства.

И Андрея вдруг прорвало:

– Даша, я часто думал о тебе. Скажи мне сейчас, что ты ни разу не вспомнила меня, и я уйду. И больше никогда не зайду к тебе в лазарет.

– Я тоже думала о тебе, и мне не хватало тебя, Андрей, – тихо сказала девушка. – Но сейчас мы должны подняться по трапу, доложить вахтенному о том, что прибыли из увольнения, и разойтись по своим постам… Я буду ждать тебя! Ты приходи, когда сможешь… Милый…

Даша легонько прикоснулась к щеке Андрея губами и быстро взбежала по трапу.

Глава 3

Положение с боеприпасами становилось катастрофическим, и Андрей вынужден был рисковать людьми, чтобы добыть оружие и патроны. Ночью он отправил на поле боя разведчиков, осознавая, что они могут нарваться на команды гитлеровцев, собирающих после боя своих раненых и убитых. И тогда вряд ли кто‑то из разведчиков вернется.

Но другого выхода не было…

На рассвете разведчики притащили с поля боя кучу «фрицевских» автоматов с подсумками, набитыми запасными магазинами.

– Живем, Андрюха! – блеснув белыми зубами на закопченном лице, сказал, отдуваясь, матрос Димка Кораблев. – Я еще и гранат подсобрал.

Он бросил в окоп свой «сидор», глухо звякнувший металлом о каменистое дно окопа.

Вслед за Димкой в окоп спустились остальные четверо. И все с «уловом»…

Моряки быстро разобрали трофейное оружие и заняли свои места в окопах – атаки немцев ожидали с минуты на минуту.

Зябко ежась в утреннем тумане, к Андрею подошла Даша. Поверх бушлата на ней, как и вчера, был надет солдатский ватник, который Даше подарили пехотинцы после того, как она вытащила с поля боя их раненного в обе ноги капитана – командира роты.

– Андрюш, что, и сегодня будет такой же ад, как вчера? – спросила девушка. – Не дай бог!

Паршаков осторожно убрал с ее примятой со сна щеки щепку.

– Думаю, да, родная, – тихо сказал он. – Слышишь, моторы ревут? Это фрицы прогревают двигатели танков. Значит, и сегодня нас попытаются выбить танковой атакой. А наш последний танк сгорел вчера… Да и снарядов на час боя осталось.

– О, Господи! – сказала Даша и… вдруг истово перекрестилась…

– Эй, девонька, ты что?! – шутливо воскликнул Андрей. – Ты же комсомолка! Чего крестишься?!

– Мама сказала, чтоб я в трудную минуту всегда Господа призывала на помощь! Он поможет! – на полном серьезе ответила Даша. – Хочешь, покажу чего‑то…

Она расстегнула крючки застегнутого под самое горло бушлата и вынула из‑под тельняшки маленький серебряный крестик.

– Вот! – сказала Даша. – Бабушка мне повесила на шею уже у поезда. Не сниму, и не смей приказывать!

Она споро убрала крестик под одежду.

– Да у меня и в мыслях не было! – сказал, улыбнувшись, Андрей. – Носи, коль бабушка наказала!

В этот момент немцы начали атаку. Первый – пристрелочный снаряд разорвался метрах в десяти от окопа, и Дашу с Андреем засыпало каменной крошкой. Потом они рвались беспорядочно – справа, слева, спереди, сзади… Поднятая ввысь каменная пыль скрыла от глаз не такие уж далекие позиции врага…

– Ну, началось! – сказал Андрей. – Все, Дашуня! Я пошел воевать! Ты это…

Андрей замялся…

– Не рискуй понапрасну? – улыбнулась Дарья. – Так если я не буду рисковать, то все раненые на поле боя останутся!

– Ну да! Именно это я и хотел сказать! – улыбнулся Андрей и передернул затвор немецкого автомата.

Позади Паршакова послышался какой‑то шорох, и в окоп свалились пятеро моряков с противотанковыми ружьями.

– Эй, старшина! – отплевываясь, прохрипел старший из них. – Мы из 18‑го батальона морской пехоты. Нас послали бить танки, которые вас, говорят, уже дожали до черточки. Где твой командир?

– Я за командира! – ответил Андрей. – Старшина 1‑й статьи Паршаков! А офицеры… Кто убит, кто ранен… Словом, нет у нас больше офицеров.

– Понял тебя, моряк! Ладно, докладываю тебе, командир! Я политрук Фильченков! Как видишь, у нас три ружья, сто патронов и два помощника вместо трех. Пока мы добирались до ваших позиций, погиб краснофлотец Рязанов… Так что давай мне одного человека в боевой расчет!

– Романов! – крикнул Андрей. – Бегом сюда! Пойдешь вот с товарищем политруком бить танки!

– Это мы с самым дорогим нашим удовольствием! – белозубо оскалился Романов.

– Попрошу ответить так, как положено по уставу! – стер улыбку разведчика окрик политрука. – Рас‑с‑спустились…

– Есть, товарищ политрук! – Не так‑то просто было смутить одессита Мишку Романова. – Есть отвечать по уставу!

– Так, командир! – сказал Фильченков. – Нам надо определиться с огневыми точками для противотанковых ружей…

– Вот матрос Романов вам их и укажет! – сказал Андрей, не отводя напряженного взгляда от немецких позиций, где уже началось движение. – Он разведчик и излазил на брюхе всю степь перед нами.

Даша вынесла пятерых… Отбив в рукопашной очередную атаку немецких автоматчиков, моряки откатились в свои окопы, и только Дашина работа была бесконечной. Она не могла себе позволить отдыхать, пока слышались стоны с оставленного противниками горящего поля…

Она видела раненого, но ей нужно было дать себе передышку – сил уже не оставалось. Нет, не отдых, какое там?! Просто отдышаться…

Прижимаясь всем телом к земле, Даша поползла к тому месту, где заметила раненого моряка. Несколько метров показались ей километрами, пока она добралась до воронки, где он лежал.

– Сейчас я тебе помогу, родной! – прошептала Даша, переворачивая раненого на спину… – Ох ты, Боже мой!

Даша поперхнулась и прикрыла рот грязной, окровавленной рукой…

Своим телом матрос прикрывал то, что осталось у него от почти отрубленной осколком левой руки. Рука держалась на полоске размочаленной мышцы и обрывках бушлата…

Дарья попыталась разобрать плоть, но быстро поняла, что это бесполезно. Руку нужно было отнять, чтобы наложить жгут и остановить кровь, хлеставшую из раны. Она открыла свою сумку и поняла, что там нет ни скальпеля, ни ножниц.

– Вот тебе на! – девушка не смогла сдержать слез. – Прости, родной! Прости! Сумка телепалась‑телепалась на боку, пока я ползала туда‑сюда, и где‑то выпали ножницы! И скальпель! Господи! Что мне теперь делать?!

И вдруг, словно озарение нашло на девушку, и она сразу успокоилась…

Даша зубами перегрызла мякоть, удерживающую руку, которая уже и рукой‑то не была. Достала бинт и наложила жгут, останавливая кровь.

Когда она закончила и стала бинтовать рану, раненый открыл глаза.

– Дашка! – прохрипел он. – Скорей, скорей, Даша! Наши ведь бьются! Я еще повоюю…

Она плакала и тащила. Тащила и плакала…

Ей помогли опустить раненого в окоп. Он снова был без сознания и едва дышал.

– Эдик Бекетов… – сказал кто‑то из моряков. – Даша, он не помрет?

– Откуда же я знаю, родные?! – Даша не выдержала невыносимого напряжения и разрыдалась…

Сквозь толпу моряков, обступивших медсестру, к ней с трудом пробился Андрей.

Он обнял Дашу и повел ее в блиндаж.

Андрей не стал ни утешать девушку, ни расспрашивать… Он помог ей снять ватник, который уже нельзя было считать обмундированием, поскольку был он донельзя исполосован острыми камнями и осколками, и окровавленная вата из порывов торчала клочьями. Андрей уложил любимую на скамью и, прикрыв ее плащ‑палаткой, тихо сказал: «Ты отдохни, милая. Просто полежи и отдохни».

Дарья была настолько измотана, что уговаривать ее не пришлось. Едва закрыв глаза, она провалилась в глубокий, почти обморочный сон. И уже не слышала, как снова загрохотало снаружи и земля содрогнулась от страшного удара сотен тонн металла, начиненного тротилом, который снова и снова рвал и кромсал беззащитную крымскую степь, нанося страшные раны, которые не заживут и через десятки лет…

Глава 4

Даша отдыхала, вытащив с поля боя восемь раненых и израсходовав на это весь свой запас жизненных сил. Вместо нее сейчас была в поле ее напарница Маша Королева. Девушки договорились между собой периодически сменять друг друга, чтобы у каждой была хотя бы небольшая пауза для отдыха, ибо обе находились уже на пределе своих физических и волевых возможностей.

Только здесь, в окопах, Даша поняла, что женщине совершенно незачем прикасаться к жуткому ремеслу войны. Есть сугубо мужские ремесла, которыми женщина не должна заниматься. В их числе ремесло солдата. Воина.

Но совершенно ясно стало для нее и то, что война – это не ремесло, а гигантское бедствие, которое пришло из‑за границ ее Родины и вторглось в жизнь каждого, независимо от пола и возраста.

И женщины должны мужественно противостоять этому бедствию наравне с мужчинами.

Даша сжала виски руками и откинулась на стенку блиндажа, раскачиваясь телом.

«И все же, и все же… Здесь все не так! Неправильно!» – ей хотелось кричать, выть. «Женщины не должно быть на войне», – думала она. «Хотя бы ради того, чтобы не превращаться из женщины в товарища по оружию, в «медсестричку», в Родину‑мать, наконец. Чтобы оставаться привлекательной, мягкой и желанной, чтобы сохранять свою хрупкость и слабость. Свою женственность… Чтобы мужчинам после того, как закончится эта треклятая война, не было стыдно взглянуть в женские глаза, бывшие свидетелями тех ужасов, которые мужчины творили, убивая людей. И чтобы женщина могла смотреть на мужчин с прежним интересом, приветливо и с небольшой долей кокетства. Смотреть как на мужчину, не вспоминая при этом воплей обнаженного мяса – изрезанной, изрубленной, изорванной, сожженной солдатской плоти; не слыша совсем не по‑мужски жалобных криков погибающих, унизительные мольбы о пощаде пленных, рыданий уцелевших; не видя забрызганные кровью лица с дикими глазами, в которых отражаются огни пожаров».

Она вспомнила свое недавнее прошлое и в нем себя – смеющуюся девушку с яркими серо‑голубыми глазами, опушенными густыми ресницами, в летнем платье, с разлетающимся колоколом от любого движения подолом, в легких парусиновых туфельках. Вспомнила стайку подруг и, словно наяву, услышала стук каблучков и нежные мелодичные голоса, увидела искрящиеся жизнью женские глаза, и в этих глазах – главную тайну женщины – способность давать жизнь.

Но нет, это был не стук каблучков… Это кто‑то из моряков дал очередь из пулемета, чтобы попугать фрицев…

И сразу тяжело и больно навалилась на ее хрупкие плечи реальность сегодняшнего дня. Даша вынула из кармана бушлата изрядно поцарапанное зеркальце и взглянула на свое отражение.

Из овала зеркальца на нее смотрела совершенно незнакомая ей женщина… У нее было суровое, изборожденное морщинами лицо, с темными пятнами и разводами копоти, зло нахмуренными бровями, с обметанными лихорадкой, потрескавшимися губами, обрамленное солдатской стрижкой «под ноль». Некрасивое лицо. Страшное.

Низко согнувшись, в блиндаж шагнул Андрей Паршаков, и Даша испуганно убрала зеркальце, совершенно позабыв, что обладательницей лица из зеркальной глубины была она сама.

Андрей устало присел рядом, поставив автомат между колен. Он закрыл глаза и прислонился спиной к стене блиндажа. Даша услышала, как за тонкой дощатой переборкой посыпалась земля от этого движения.

– Что там, Андрюша? – тихо спросила она.

В углу, занавешенном плащ‑палаткой, застонал кто‑то из раненых, и она тут же встрепенулась, готовая бежать туда по первому зову.

Андрей удержал ее, положив свою широкую ладонь на ее тонкую девичью кисть.

– Плохо там, Дашуня! – сказал Андрей и взыграл желваками на обтянутых сухой кожей скулах. – Сегодня мы отбили двадцать атак. И потеряли двадцать моряков убитыми. Остальные ранены… Из тех, кто сражался здесь с первого ноября, осталось пять человек. Пять человек, Даша! И это… Это страшно! Я послал посыльного в штаб доложить о нашем положении… Не знаю, что они там смогут придумать, но в любом случае ночью мы начнем отход, ибо сражаться дальше мы не в состоянии. Нет бойцов!

– А раненые? – Даша готова была разрыдаться – сколько же боли было в голосе Андрея! Неземной боли… – Мы же не бросим их здесь?

– Да, еще сорок раненых. Которых мы должны вынести. Вынести во что бы то ни стало! – голос Андрея звучал глухо, как из подземелья. – Каким бы ни было решение штаба, к ночи я начну готовить переход! Я уже послал предупредить командира пехотинцев, что в полночь мы оставим позиции.

Андрей мельком взглянул на Дашу, и его сердце чуть не разорвалось от боли. Ему стало стыдно – он думал сейчас обо всех, об убитых, о раненых, совершенно не думая о ней – о девушке, которую он любил всем сердцем. Ему стало стыдно, потому что он совсем не думал о том, каково ей – хрупкой слабой девочке ковыряться в раненых, по локоть в крови, среди стонов, проклятий и пятиэтажной матерщины? Каково худенькой девчонке вытаскивать под обстрелом с поля раненого бойца, весящего под центнер, да еще волочь при этом на себе его винтовку или автомат! Или стирать завшивленное солдатское белье…

– Дашуня, прости меня! – хрипло сказал Андрей. – Прости, дорогая! Я должен был хоть как‑то облегчить тебе твою работу, но мне было не до этого. Я сейчас чувствую себя последним подлецом, ибо все эти дни мои мысли были заняты другими вопросами. Но только не тобой.

– Господи, Андрюша, ты о чем?! – воскликнула Дарья. – Да разве было у тебя время думать обо мне, когда чуть ли не с первого дня ты взвалил на себя ношу командира отряда?! Я же видела, как ты буквально разрываешься на части, организовывая оборону и ответные атаки моряков. А я… Я чувствовала твой локоть даже тогда, когда ты на минутку присаживался рядом со мной во время затишья. Мне было достаточно этого, поверь. Ты был жив, был рядом, и это давало мне силы снова и снова ползти на поле боя за очередным раненым. Не казни себя, Андрей. Ты делал все, что мог, и не в твоих силах было сделать больше.

– Я должен был дать тебе возможность полноценно отдохнуть, должен…

– Боже мой, Андрей! Что ты несешь?! – Дарью вдруг прорвало, и она прервала его монолог. – Что ты мог сделать?!

Она рывком сорвала с головы шапку‑ушанку, обнажив обритую наголо голову.

– Ты видишь это? Видишь?! Я втайне от тебя попросила старшину Михеева побрить меня! Потому что меня достали вши! У меня были шикарные густые волосы, но их не промоешь водой из солдатского котелка. Да и вода у нас на вес золота… И знаешь что? Знаешь?! Я тебе скажу! У Михеева, хоть он и наш старшина, не оказалось для меня и Машки бюстгальтеров, да еще и подходящих размеров! И он взамен выдал нам по две пары солдатских трусов. У меня сапоги сорокового размера, а ношу я тридцать шестой! Ты мог бы заняться вот этими моими, казалось бы, простыми проблемами? Мог?!

Она разрыдалась, уткнувшись головой в его пропахший потом и порохом бушлат.

Андрей гладил ее колючую мальчишечью голову и… с трудом сдерживал подступившие к краям глаз слезы…

Ему было двадцать лет, но сейчас он чувствовал себя пожилым, изрядно пожившим‑победовавшим и истерзанным жизнью человеком…

Глава 5

Сауле – по‑литовски солнце. Она и была похожа на солнце: с волосами цвета вымытой дождями пшеницы, с рыжими веснушками на щеках, расцветающих мягкими ямочками, когда Сауле улыбалась… У нее были мягкие, нежные руки с такими же ямочками у оснований пальцев, как и на щеках, длинные, крепкие ноги, серые с голубоватым отливом глаза…

Еще до вторжения Германии в Советский Союз Сауле входила в одну из подпольных антибольшевистских групп, действовавших на территории Литвы. Ее муж Пятрас Раудис был настолько захвачен борьбой с Советами, что за те две недели, что прошли со дня их венчания, он не нашел ни минутки, чтобы исполнить свой супружеский долг… Сауле, будучи замужней женщиной, так и осталась девственницей, поскольку Пятрас был убит при нападении на патруль советских пограничников, и Сауле, у которой не было родителей, потеряв и мужа, осталась сиротой. Она поклялась жестоко отомстить за смерть мужа, и теперь смыслом ее жизни стала война. Она и раньше неплохо стреляла из мелкокалиберной винтовки, занимая призовые места в соревнованиях среди литовской молодежи, а теперь, вступив по призыву бригаденфюрера СС Висоцки в батальон СС, стала, что называется, профессиональным снайпером. До того момента, как батальон литовцев перебросили в Крым, на снайперском счету Сауле было уже семь русских, и она гордо носила на плечах погоны унтер‑офицера.

Ее напарником стал Брюно Сюткис. Так уж случилось, что Сюткис попал в снайперскую школу в городе Вильнюсе, когда Сауле была уже там инструктором, и ей пришлось готовить его к боевой работе. Школа располагалась в казармах неподалеку от собора Святых Петра и Павла. Здесь же размещалось военное училище, в котором готовили офицеров. Учебные курсы продолжались с 30 мая по конец июля 1941 года. Весь выпуск курсантов июля 1941 года и часть инструкторов были в спешном порядке экипированы и отправлены в Советский Крым 3 августа.

Брюно Сюткис – худой, костистый, весь перевитый крепкими мускулами, понравился Сауле с первого взгляда. Было в нем что‑то такое животное, что заставляло ее тело напрягаться в каком‑то доселе неведомом предвкушении, а низ живота начинал сладко ныть. Когда Сауле на занятиях легла рядом с курсантом Сюткисом, показывая ему способы маскировки на местности, и будто случайно коснулась его напряженных ягодиц, ее накрыла неведомая ранее сладкая волна, и когда она откатилась, показывая прием ухода с отработанной позиции, ее штаны между ногами были мокрыми.

После занятий инструкторы дотошно разбирали ошибки и нарушения курсантов, и, когда Сауле стала раскладывать по пунктам действия Сюткиса, он понимающе улыбнулся ей и подмигнул правым глазом.

Сауле зарделась…

Курсанты спали в десятиместных помещениях, и Сауле пришлось вызвать Сюткиса по тревоге, пообещав ему ночные стрельбы. «Стрельбы» состоялись в комнате Сауле, откуда она буквально выгнала свою напарницу – инструктора Олесю Месечко.

Сауле рычала, срывая с Сюткиса одежду, она готова была рвать его плоть зубами, лишь бы то, чего она так страстно желала, случилось как можно скорее. Но грубый на вид, простецкий, словно деревенский конюх, мужлан Брюно оказался опытным соблазнителем. Он руками и губами довел ее до такого состояния, что по бедрам у нее потекло. И только тогда он сотворил чудо. Потом они лежали на мокрых простынях, и Сауле нежно теребила зубами мочку его уха. Ей было плевать на кровь, обильно измаравшую простыни, на жесткую субординацию в войсках СС… Для нее сейчас существовал только ее любимый Брюно.

Это чувство, внезапно возникшее и непредсказуемое, не помешало Сауле подготовить из Сюткиса классного снайпера, и, когда на плацу был зачитан приказ об отправке личного состава снайперской школы в Крым, лицо Сауле просияло. Она совсем не обратила внимания на лицо Сюткиса, враз покрывшееся белыми пятнами страха.

В Крыму они не сразу стали выходить на боевые, ибо те офицеры, которые пришли сюда из Франции и Норвегии, были не готовы к снайперской войне и не могли найти применения снайперским парам. Их попытались использовать как… разведчиков. Но первая же пара, отправленная в разведку, принесла неожиданный результат – три убитых офицера и три солдата противника за ночь…

И только тогда до командования дошло, зачем на войне нужны снайперы.

Вот уже два месяца Сауле находилась в Крыму, в 15‑й дивизии СС. Ей нравилось ремесло снайпера. Ей нравилось убивать… Она чувствовала себя хозяйкой жизней моряков и солдатиков, загнанных Советами в окопы Крыма. И она стреляла, изощряясь в жестокости…

В последнее время танковая рота, к которой приписали группу Сауле, действовала против отряда морской пехоты советских. За первые три дня работы Сауле выбила весь командный состав моряков, оставив парочку командиров для Брюно.

И ей непонятно было, как это Брюно, которого она неоднократно выводила на точный выстрел, мешкает, не стреляет в нужный момент… А когда звучал его выстрел, цель, как правило, оказывалась уже недоступной. Ослепленная любовью, Сауле упорно не хотела видеть, что Брюно – ее мужиковатый увалень Брюно просто не хочет убивать людей, невзирая на то, что они считались его врагами. Что его глаза белели, когда она убивала моряков одного за другим, одного за другим…

Пару раз Сауле после удачного выстрела ловила его взгляды, полные ненависти, но ведь не зря говорят, что любовь способна творить чудеса… Сауле принимала эти взгляды за взгляды, преисполненные пламенной любви.

В конце концов Сюткис не выдержал и, чувствуя, что еще немного, и он сорвется и, не дай бог, убьет Сауле, отправился к гауптману Хольту, командиру роты.

– Герр гауптман, – сказал Сюткис. – Я чувствую, что созрел для великих дел во славу Рейха, но… мой напарник унтер‑офицер Сауле Раудене глушит мои инициативы, предпочитая все цели поражать лично. Мне же остается роль бездушного статиста, призванного лишь подтверждать каждый ее удачный выстрел по врагу. Между тем я классный снайпер, закончивший снайперскую школу с самыми высокими оценками. Я хочу работать в одиночку, без назойливой опеки унтер‑офицера Раудене. Прошу вас дать мне соответствующее разрешение.

– Послушайте, Сюткис, – сказал Хольт. – Здесь передний край, понимаете?! Никто здесь не будет делать только то, что хотел бы делать! Вы назначены для работы в паре с унтер‑офицером Раудене, вот и будьте добры, работайте! Я не буду из‑за ваших прихотей пересматривать приказ о назначении снайперских пар. Понимаете? Все! Вы свободны!

Сюткис щелкнул каблуками и вышел. В душе у него все кипело. Он еще больше проникся ненавистью к напарнице и уже твердо решил, что при первой же возможности убьет ее, сымитировав выстрел вражеского снайпера в грудь Сауле.

Нужно было только поймать удобный момент для выстрела, который не повлечет за собой мгновенное окружение его позиции…

Но пришла ночь, и Сюткис покорно отправился в блиндаж Сауле…

Глава 6

Около половины восьмого вечера из штаба возвратился посыльный.

Захлебываясь словами, он доложил, что остаткам отряда приказано отойти до первой линии обороны города. В 22:00 к ним должны подойти два легких танка для прикрытия отхода и четыре грузовика для эвакуации раненых.

Немцы уже в сумерках предприняли две вялые атаки и, получив отпор от моряков и пехотинцев, откатились.

Ночью, соблюдая все меры светомаскировки и стараясь все делать без шума, оставшиеся в живых моряки погрузили раненых на прибывшие полуторки, а сами оседлали броню танков.

До штаба добрались без приключений, и Андрей отправился на доклад.

Несмотря на поздний час, командующий Севастопольским оборонительным районом вице‑адмирал Октябрьский не спал – слишком много забот свалилось на него в этот грозный день и час. По последним данным разведки, на 11 ноября гитлеровцы назначили штурм Севастополя, стянув под город более тысячи орудий и около сотни танков. Главный удар планировался со стороны Мекензиевых гор к Северной бухте.

А у защитников Севастополя уже тогда стала ощущаться острая нехватка продуктов, боеприпасов, медикаментов. Но особую тревогу командующего вызывало отсутствие подготовленных, имеющих боевой опыт офицеров, особенно младших – взводного и ротного звена.

Выслушав доклад старшины 1‑й статьи Паршакова, адмирал задумался.

– Вот что, сынок! – твердо сказал он. – Ты, наверно, слышал о том, что в Севастополе сформирован 3‑й Черноморский полк морской пехоты?

– Так точно, товарищ вице‑адмирал! – ответил Андрей.

– Так вот, это первое подразделение морской пехоты, которое специально сформировано для проведения десантных операций. Но вся беда в том, что свежесформированному полку явно не хватает организации и дисциплины. Например, оказалось, что хотя весь полк укомплектовали моряками, большинство из них не умеет ходить, а тем более бегать по кораблю, двигаться по трапам и сходням, производить посадку в баркас на волне. Более того, при проведении тренировок выяснилось, что многие не умеют плавать и боятся воды – среди последних, как ни странно, оказались не только матросы, но и офицеры. Понимаешь, о чем я говорю?

– Так точно, товарищ вице‑адмирал! – сказал Андрей. – Вы хотите услышать от меня, как произошло, что в полк, предназначенный для проведения десантных операций, попали люди, далекие от моря?

– Именно это я и хочу от тебя услышать! – подтвердил адмирал. – Но говори правду – только то, что думаешь!

– Думаю, получив приказ выделить матросов и офицеров для укомплектования полка, командиры кораблей списали на берег тех, кто не особо‑то отличался в боевой и политической подготовке, нарушителей дисциплины и просто тех моряков, которые на кораблях служили спустя рукава. Никто, ни один командир не отдаст моряков, которые добились высоких показателей, грамотных и умелых. Прошу прощения, если высказался слишком дерзко.

– Что ж, вероятно, в твоих словах есть доля истины… Поскольку здесь ведь не только дисциплина хромает. Не лучше обстоят дела и с огневой подготовкой, и с умением пользоваться своим оружием… Я хочу назначить тебя в полк командиром взвода! Ты уже имеешь боевой опыт и доказал свое умение руководить личным составом в тяжелейших боях. Я даже не хочу спрашивать тебя, потянешь ли ты сию весьма нелегкую ношу. Уверен – потянешь! Идите, товарищ младший лейтенант, готовьтесь принять штурмовой взвод в составе 3‑го Черноморского полка морской пехоты!

– Но я не младш… – начал было Андрей, но адмирал прервал его.

– Утром я подпишу приказ о присвоении вам звания «младший лейтенант», товарищ краснофлотец. Полк базируется в районе хутора Загордянского, там же проходит подготовку под командованием майора Харичева Петра Васильевича. Вот в его распоряжение вы и отправитесь. Есть вопросы?

– Так точно, товарищ вице‑адмирал! Прошу вас отправить в полк и тех моряков, которые вышли вместе со мной с передовой! Всех!

– Разумное требование! – поддержал Андрея командующий. – Вы уже прошли боевое слаживание со своими товарищами по оружию, и это пойдет на пользу общему делу. Но вот санинструктор ваш останется здесь – в полевом госпитале, поскольку штат медработников в полку укомплектован.

Андрею показалось, что пол уходит из‑под его ног… Известие о скорой разлуке с Дашей ошеломило его до такой степени, что он потерял дар речи…

– У вас все? – адмирал удивленно взглянул на моряка.

– Так точно! – Андрей собрал всю свою волю в кулак. – Разрешите идти?

– Идите! Утром явитесь за документами на себя и своих людей. А сейчас отдыхайте!

На ставших вдруг ватными ногах Андрей отправился под большой навес около штаба, служивший подобием полевого стана в колхозах, где бригады полеводов принимали пищу. Там его ожидали моряки, вышедшие вместе с ним из ада.

– Ну, что? – спросил Романов, блеснув в темноте зубами. – Наша дальнейшая судьба?

– 3‑й Черноморский полк морской пехоты! – сказал Андрей, устало присаживаясь за стол, на котором стояла накрытая полотенцем тарелка. – Все, кроме Даши.

– А я?! – воскликнула девушка.

– Ты, Даша, отправишься в полевой армейский госпиталь… Будешь служить там, пока я не найду возможность перевести тебя в полк. А я найду такую возможность, обещаю!

Даша загрустила… Предстоящая разлука с любимым огорошила ее, выбила из колеи, но не настолько, чтобы она забыла свои женские обязанности.

– Конечно, найдешь, Андрей! – сказала она. – Кто бы сомневался! А сейчас поешь. Мы оставили тебе макароны по‑флотски. С настоящим мясом! Они еще теплые!

Дарья сняла полотенце с тарелки, и запах мяса приятно защекотал ноздри.

И только сейчас Андрей понял, насколько он изголодался в окопах…

Утром моряки искупались в бане.

Андрей с изумлением смотрел на абсолютно черные потоки воды, смываемые с его тела тугой струей. Он с остервенением тер свое тело мочалкой, сдирая с него окопную грязь, и с тоской вспоминал родной корабль, где можно было позволить себе мыться хоть каждый день. Он никогда не думал, что кусок мыла и вода могут быть столь желанными…

Потом он отправился в штаб и получил на руки назначения, аттестаты и паек на трое суток.

Попутный транспорт в направлении хутора Загордянского ожидался в 12:00, и у Андрея появилось время проводить Дашу в госпиталь.

Начмеда они нашли на улице… Он сидел на перевернутой вверх дном лодке и курил папиросу, задумчиво глядя в морскую даль.

Дарья представилась ему и протянула свое назначение.

Майор медицинской службы долго смотрел в назначение, будто искал там знакомые буквы…

– Старший матрос Ракитина, – наконец‑то оторвался он от бумажки. – Вы знаете, что такое армейский госпиталь? Не‑ет, вы не знаете, что это такое. Так я позволю себе объяснить вам! Армейский полевой госпиталь – это бесконечный поток окровавленных, корчащихся от боли солдат и матросов. Операции одна за другой без перерыва на отдых. Были случаи, когда я не спал по три дня. Госпиталь всегда переполнен ранеными. А условия в нем чудовищные – холод, отсутствие медикаментов и даже простой ваты… Вот так‑то, девонька моя! А вы мене тут говорите!

– Но я…

– Ой, только не надо мне говорить! – начмед не дал Даше и слова сказать. – Будете работать в операционном блоке. Ну, я не знаю, сколько вы там выдержите…

– Товарищ майор! – Андрей счел нужным прервать монолог начмеда. – Эта «девонька» за восемь дней непрерывных боев вынесла с поля боя около полусотни раненых. С их оружием, поскольку каждый ствол был для нас на вес золота… Там же, на поле боя, она умудрялась оказывать им первую помощь. Что она выдержала, не каждый мужик смог бы выдержать!

– Вот как! – начмед взглянул на Дарью по‑иному. – Вот, значит, как! Что ж, старший матрос Ракитина, сработаемся! И… прошу простить мне мою желчность. Ведь что бывает?! Приходит девушка на службу в госпиталь… Видит работу хирургов и… все! Она напугалась, побелела и… убежала из операционной, спрятавшись за палаткой. Но раненых – нескончаемый поток. И ваш покорный слуга Наум Михайлович вместо того, чтобы оперировать раненых, вынужден ходить за палатками, искать сбежавших девчат и пинками загонять их обратно в операционный блок! А что прикажете делать?! Но… Они ведь девчонки, а девчонки боятся подходить к раненым. Вот так и живем…

Завидев прибывшую машину с ранеными, начмед тяжело поднялся, уперев руки в колени.

– Пойдемте, товарищ Ракитина, я покажу вам ваше место. Прощайтесь с вашим молодым человеком довольно геройской наружности! Даю вам ровно одну минуту!

И отвернулся, позволив влюбленным поцеловать друг друга в сухие, потрескавшиеся губы…

Глава 7

Вечером, после жестокого боя, гауптман Хольт вызвал к себе Сауле.

– Сегодня я потерял четыре танка! – без предисловий заговорил офицер, утирая грязным платком черное от гари лицо. – Вместе с экипажами. На мое счастье, бронебойный снаряд или пуля, выпущенная из ПТР, пробила броню в нескольких сантиметрах от моей головы… И я, как видите, жив. Это нужно прекратить, унтер‑офицер Раудене, вам понятно?!

– Прекратить что, герр гауптман? – Сауле пожала плечами – она не понимала, чего хочет от нее командир роты.

– Доннер веттер! – выругался Хольт. – Нужно вычислить все гнезда, в которых засели эти русские вороны с ПТР, и уничтожить их! Неужели непонятно?

– Вот теперь понятно, герр гауптман! – спокойно сказала Сауле. – Я уйду на рассвете и убью русских стрелков еще до того, как вы начнете свои атаки.

– Надеюсь! – коротко бросил Хольт и зло отбросил в угол блиндажа грязную тряпку, в которую он превратил свой платок.

– Только одна просьба, герр гауптман! – Сауле вытянулась. – Я выйду на позицию к 5:00 часам. Мне понадобится еще тридцать минут, чтобы обустроить себе и напарнику место для ведения огня, и еще тридцать – на детальное изучение позиций противника. Значит, в 6:00 я буду готова к работе. В это время вы должны будете отдать приказ начать обстреливать позиции моряков и имитировать подготовку к скорой танковой атаке. Это возможно?

Гауптман внимательно посмотрел на Сауле.

– Чувствуется солидная подготовка! – удовлетворенно промолвил Хольт. – Теперь я начинаю верить в ваш успех, унтер‑офицер Раудене. Да, это возможно! В 6:00 мы начнем обстрел и запустим танковые двигатели. Этого будет достаточно?

– Более чем, герр гауптман! – щелкнула каблуками Сауле. – Разрешите идти?

Гауптман сухо кивнул…

Небо на востоке только‑только начало сереть, когда Сауле, а за нею верный, как собачонка, Сюткис выползли на взгорок, похожий на разрушенный временем скифский курган. Укрыться здесь явно было негде, и Сюткис сразу занервничал.

Сауле проползла верхушку кургана справа‑налево, потом обратно, высматривая место, откуда ей откроются позиции советских моряков.

– Копай здесь! – наконец сказала она и отползла, чтобы дать возможность напарнику окопаться.

– Нас на этой голой вершине вычислят после первого твоего выстрела, – угрюмо прохрипел Сюткис, вонзая лопату в каменистую почву.

– Ты дурак, Брюно! – тихо сказала Сауле. – Никто не ожидает, что снайперы выберут такое открытое место для засады. Здесь нас будут высматривать в самую последнюю очередь. Это раз. Ну а два – я закончу свою работу гораздо раньше того мгновения, когда кто‑то с той стороны попытается выяснить, откуда бьет снайпер! К тому же в грохоте артобстрела с русских позиций наши выстрелы никто не услышит!

Грязно‑серый рассвет выдался хмурым и неприветливым. Около шести часов, когда Брюно уже закончил рытье стрелковых ячеек и снайперы удобно устроились в своих «лежках», накрывшись камуфлированными накидками, с неба посыпался мелкий колючий дождик, а над полем боя поползли рваные клочья серого тумана.

– Нормально, Брюно! – подала голос Сауле. – Погодка как раз для нас! Ты только не мешкай, бей уродов, как только я подам команду.

Сюткис промолчал…

– Ты слышишь меня, Брюно? – не унималась Сауле.

– Слышу, не ори! – коротко бросил Сюткис. Он готов был убить ее прямо здесь и сейчас…

В 6:00 началась артподготовка. Над головами снайперов зашелестели снаряды, и Сюткис инстинктивно втянул голову в плечи, вжимаясь в землю.

Взревели моторы танков, и практически сразу Сауле обнаружила движение в нескольких метрах от основной линии окопов русских. Она настроила оптику бинокля и разглядела ход, выдвинутый вперед, в сторону поля. Ход был накрыт сверху каким‑то хламом и присыпан каменной крошкой… Несомненно, это была стрелковая ячейка. Именно там, в ее сумерках, показался и исчез длинный ствол противотанкового ружья.

Сауле взяла винтовку и приготовилась ждать. Вскоре, откинув полог масксети, в ячейке показалась голова моряка с биноклем. На голове была надета офицерская фуражка, и Сауле стала плавно выбирать ход спускового крючка…

– Брюно, ты видишь? – спросила она. Сюткис со своего места должен был видеть то же, что и она. Но напарник молчал…

– Брюно! – Сауле забеспокоилась и повернула голову в его сторону.

– Чего тебе?! – голос Брюно звучал глухо, словно его засыпало землей.

– Что с тобой?!

– Ничего! Все в порядке! – Брюно шевельнулся в своем окопе.

Сауле повернула голову… Моряка в ячейке уже не было…

– Свинья! – выругалась Сауле. – Из‑за тебя я потеряла цель!

«Значит, я сейчас спас чью‑то жизнь!» – подумал Сюткис, но вслух ничего не сказал.

Сауле вновь взялась за бинокль. В пятидесяти метрах от первой обнаруженной ею ячейки она увидела вторую. Два моряка устанавливали ружье, накрытое мешковиной, пряча ствол между двумя замшелыми валунами. Сверху ей хорошо было видно, как они укладывают на бруствер длинные бронебойные патроны.

– Брюно! – она готова была стрелять.

– Вижу двоих с противотанковым ружьем! – отозвался напарник.

Сауле произвела два выстрела…

За час, прошедший после выхода немецких танков на позиции для атаки, Сауле убила шесть человек – три боевых расчета ПТР, полностью подавив противотанковую оборону врага.

Но, помаячив на виду у русских, танки отошли на исходные позиции. Так и не начав атаку…

Ночью Сауле в кровь разодрала ногтями спину своего любовника, отрываясь за потерянную цель и испорченное на охоте настроение… Почувствовав горячую кровь под ладошками и вдохнув ее запах, она вдруг испытала такой оргазм, о котором даже не мечтала…

Сюткис молча стерпел боль и унижение…

Глава 8

Старый начмед Наум Михайлович знал, о чем говорил… С первых же дней своей службы в госпитале Даша окунулась в тяжкий труд и познала крайнее напряжение своих физических и душевных сил.

Всем медсестрам, не только ей – новенькой – было нелегко… Они в госпитале делали все: и лечили, и дежурили, и ухаживали, и грузили, и носили, и стирали, и варили, и кормили, и охраняли, и несли ответственность за оборудование и имущество госпиталя.

В середине ноября вдруг резко похолодало. С неба посыпалась снежная крупа, а мелкие лужи по утрам сковывало морозцем. Здание госпиталя не отапливалось. Раненых клали на пол, слегка притрушенный прелой соломой, прямо в одежде. Не хватало не только кроватей и матрасов, но и посуды. Только солдатские котелки да ложки…

Наум Михайлович, издерганный заботами, днями и ночами – весь на оголенных нервах, держался из последних сил, на одной воле, сжатой в кулак. Поскольку командование ничем помочь не могло – у него просто не было ресурсов для этого, Наум Михайлович однажды бросил все и поехал в Севастополь, по предприятиям и заводам. За шефской помощью… С кем он говорил и как, так и осталось тайной, но через пару дней в госпиталь привезли доски и брусья, и матросы из команды выздоравливающих стали делать из привезенного леса подобие коек, натягивая на деревянные рамы брезент. С какой‑то севастопольской фабрики привезли уже готовые чехлы для матрасов, наволочки и техническую вату, и весь медперсонал с утра до ночи и с ночи до утра трудился, набивая этой ватой чехлы и наволочки. Готовые – тут же бросали на свежесбитые койки и укладывали на них тяжелораненых. Беспокойные раненые не лежали спокойно – в горячке они метались, бредили. Койки под ними рассыпались, раненые падали на пол – кто вниз головой, кто ногами, кто боком. Все это сопровождалось стонами, криками и, конечно, трехэтажным русским матом…

Особо донимали вражеские бомбардировщики. Немцы, как известно, не щадили никого и бомбили даже здания и палатки с медицинскими крестами. Однажды, когда хирургическая команда готовилась к сложной операции, начался авиационный налет. Рядом стали рваться бомбы, палатки медперсонала вспороли пулеметные очереди. Но никто даже не подумал прервать операцию, ибо промедление однозначно грозило смертью раненому. Никто не ушел со своего поста… Напряжение возросло до предела… И вдруг совсем рядом с операционной грохнул мощный взрыв. Колыхнулись металлические жалюзи, посыпались стекла… От удара взрывной волны разлетелись в разные стороны операционные сестры, и лишь хирург капитан Волошин стоял у операционного стола глыбой… Через несколько секунд медсестры и анестезиолог с ассистентом оправились от потрясения и вернулись к столу. Но… капитан Волошин стоял, низко склонив голову, повесив руки… Оперировать было уже некого – единственный осколок, влетевший в операционную, пролетел в сантиметрах между оперирующими и попал в раненого, который уже находился под наркозом, и убил его… Это было ужасно!

А вскоре произошел тот самый кошмарный случай, который Даше не забыть никогда… Госпиталь курировал особист – старший лейтенант НКВД Сущенко. Он вел себя высокомерно со всеми, начиная от врачей и заканчивая санитарками и шофером дядей Славой. Сущенко ото всех требовал к своей особе повышенного внимания, к обслуживающему персоналу относился как к людям низшего сорта. Как‑то, заглянув в столовую, он увидел молоденькую очень красивую медсестру Оксану Бабий, которая работала в тот день на кухне. Ей было семнадцать лет. Оксана понравилась особисту, и он стал преследовать ее, не давая проходу и не считаясь ни с ее желаниями, ни с мнением окружающих. Оксана избегала его как могла. С ним дважды пытался поговорить Наум Михайлович и вроде бы добился, чтобы офицер оставил Оксану в покое. Сущенко, казалось, успокоился, и весь госпиталь вздохнул с облегчением. Но через два дня, вечером, когда медсестры понесли белье в прачечную, они увидели Сущенко, который шел за ними следом. Его вид не предвещал ничего хорошего – он явно был пьян…

Дарья, Настя Воронова и Оксанка забежали в прачечную, закрыли дверь и втроем изо всех сил держали ее… Особист, как зверь, ломился в помещение, но, поняв, что его не впустят, грязно выругался, достал пистолет и выстрелил прямо в дверь. Сорвав таким образом свою злость, Сущенко развернулся и ушел не оглядываясь…

Перепуганные медсестры не сразу отпустили злополучную дверь… А когда Дарья разжала, наконец, руки, побелевшие в суставах от напряжения, и оглянулась на Оксанку, та, взявшись двумя руками за голову, медленно‑медленно оседала. Ноги ее вдруг подломились, и девушка упала на пол.

Пуля сквозь дверь попала ей в голову и убила…

А тем временем разъяренный Сущенко, выходя с территории госпиталя, попутно застрелил выздоравливающего матроса Бугрова, который дежурил на входе…

Оксану Бабий, всеми любимую медицинскую сестричку, хоронили всем госпиталем. Она лежала в гробу, как живая, – молодая, красивая и… спокойная. Многие раненые, повидавшие десятки смертей, терявшие друзей в боях, глядя на покойную Оксанку, не смущаясь, смахивали слезы с обветренных скул. Всех потрясла эта нелепая смерть – не в бою и не от пули врага…

А старший лейтенант Сущенко… Все сошло ему с рук. Не помогли и рапорты начальника госпиталя, которому самому потом пришлось столкнуться по этому поводу с серьезными неприятностями.

Жизнь в госпитале между тем продолжалась. Начались перебои со средствами для наркоза, и теперь часто приходилось делать операции при полном сознании раненых. Основным наркотиком одно время был медицинский спирт… Потом стало недоставать и его. Оперируемых и держали, и привязывали, и давали раненому в зубы ветку, чтобы стиснул и терпел, терпел. Некоторые страшно кричали и впадали в болевой шок, из которого их нелегко было потом вывести. Дарье порой бывало страшно, но наградой за такие мучения было чудесное выздоровление многих бойцов, считавшихся безнадежными.

Категорически не хватало питания… Все чаще и чаще Наум Михайлович в ущерб врачебным процедурам срывал медсестер и санитарок и посылал их по близлежащим поселкам за провиантом или отправлял собирать на неубранных полях мерзлую картошку. Девушки мыли окоченевшими руками клубни, очищали от примерзшей грязи, размораживали, варили. И такой картошкой приходилось кормить раненых. Но мало кто роптал – война есть война…

И все чаще и чаще Даша думала об Андрее… С того дня, как он проводил ее до госпиталя, девушка ничего не знала о нем, и сердце болезненно сжималось при мысли о том, что его штурмовой взвод может быть сейчас на самых опасных участках фронта…

Глава 9

Подходы к окраине города гитлеровцы постоянно подсвечивали осветительными ракетами… Мертвенно‑бледный свет «осветиловок» зависал над песчаными барханами, тянущимися вдоль русла реки, над раскинувшейся невдалеке кипарисовой рощей, серебрил рельсы на полотне железной дороги.

Со стороны немецко‑румынских позиций слабый ветерок доносил возбуждающий запах вареных сосисок и приторно‑сладкий – свиной тушенки.

Где‑то вдалеке дружно залаяли одичавшие псы…

Романов беспокойно заерзал у рельса, и Паршаков толкнул его локтем.

– Ну не могу я спокойно запах мяса переносить! – зло пробурчал матрос. – Меня он бесит после нашей мороженой картошки!

– Скоро пойдем, не дергайся! – осадил разведчика Андрей.

Сливаясь в белых маскхалатах со снежной крупой, припорошившей окрестности Севастополя, разведчики уже почти час лежали, укрываясь за рельсами, на железнодорожной насыпи. Наконец на левом берегу речушки трижды сонно проухал оголодавший филин. Это был условный сигнал о том, что группа прикрытия вышла на позиции.

Дождавшись, когда погаснет очередная «осветиловка», Андрей локтем толкнул Романова и тихо сказал: «Пошли!»

Разведчики редкой цепью скользнули через железнодорожную насыпь. До батареи гитлеровцев было метров сто, но разведчикам пришлось потратить на их преодоление более получаса, замирая в снегу во время вспышек осветительных ракет, запас которых у фашистов, похоже, был неиссякаемым.

Гаубицы, как и положено, были укрыты в капонирах, около них суетились румыны – Андрей опознал их по остроконечным пилоткам, натянутым на уши. Эта батарея уже трое суток сводила на нет все попытки моряков и пехотинцев прорваться к окруженному на окраине города полку морской пехоты. Артиллерийский огонь по пристрелянным ориентирам заставлял бойцов падать в снег и откатываться на исходные позиции, неся бессмысленные потери. А по ночам гаубицы лупили по жилым кварталам, снося дом за домом. Пока, наконец, командование не приняло решение остановить этот расстрел, отправив группу разведчиков морской пехоты под командованием младшего лейтенанта Паршакова разобраться с батареей и ее обслугой.

Наконец, разведчики подобрались к позиции артиллеристов на расстояние броска…

– Как только они произведут следующий залп, атакуем! – сказал Андрей Романову. – Передай по цепи!

Румыны закинули в казенники очередную порцию снарядов, и залп разведчиков слился с гаубичным залпом…

Разведчики ворвались на позицию.

– Саперы, работайте! – приказал Андрей.

Трое саперов быстро заложили фугасы под гаубицы, заминировали ящики со снарядами, укрытые в капонире в ста метрах от позиции.

– Все, командир! – выдохнул, тяжело дыша, командир саперов Балуев, подбежав к группе из темноты.

– Отходим! – крикнул Паршаков, и разведчики ушли за насыпь. Внизу, в редком голом кустарнике улеглись на стылую землю, и Балуев, накинув электропровода на клеммы КПМ, вставил в гнездо сбоку прибора приводную ручку и резко закрутил ее. Как только на панели зажглась сигнальная лампочка, сапер утопил в гнезде кнопку подрыва…

За насыпью рвануло так, что под разведчиками вздрогнула и тяжело вздохнула земля. На головы и плечи с сухим шорохом посыпались с неба мелкие камни и комья смерзшейся земли. От наступившей после взрыва тишины зазвенело в ушах…

Но тишина не затянулась надолго. Со стороны частного сектора зазвучали громкие голоса, раздались одиночные выстрелы. Там, видимо, был грамотный командир, и очень скоро автоматный огонь накрыл железнодорожную насыпь.

– За мной! – приказал Андрей, и разведчики, низко пригибаясь, побежали к реке.

У реки встретились с группой прикрытия.

– Как у вас?! – спросил Паршаков, сплевывая вязкую, горькую слюну.

– Со стороны улицы заходят автоматчики! Много! – ответил Димка Кораблев, который был в группе прикрытия старшим. – Путь один – через реку! А дальше по обстановке!

– Вперед! – сказал Андрей и первым шагнул в звенящий струями по корочке прибрежного льда поток.

За рекой побежали, обходя частный сектор по широкой дуге. Слева замаячили огоньки выстрелов. Разведчики приблизились к пригородному шоссе, и тут со стороны немецких позиций послышался рев автомобильных двигателей.

– Назад, к насыпи! – крикнул Андрей.

Разведчики рванули к насыпи и упали в тень домика обходчика у железнодорожного переезда. И вовремя… Мимо них по шоссе пролетели три армейских грузовика, набитых солдатами. Заскрежетав тормозами, машины встали в ста метрах от переезда. Из кузовов повалили на землю автоматчики. Построившись в цепь, немцы или румыны – в темноте не разберешь – пошли по направлению к реке.

– Опоздали! – злорадно прошипел Кораблев. – Надо было на пару минут раньше.

– Не радуйся! – оборвал его Андрей. – Скоро они наткнутся на наши следы у реки и сообразят, что мы пошли в обход частного сектора. Вот тогда нам будет хреново! Очень хреново!

– И что делать? – спросил лежащий слева от командира Романов.

– Будем прорываться! – ответил Андрей. – Идем только по проплешинам, по пригоркам, где ветер сдул снег с земли. Нужно уйти как можно дальше, пока нас не обнаружили.

Паршаков прекрасно понимал ситуацию – как бы далеко они ни оторвались, это даст совсем небольшую фору: обнаружение группы теперь лишь вопрос времени.

Он не ошибся, – преследователи шли буквально по пятам разведчиков, и очень скоро группа прикрытия вступила в перестрелку с противником.

– Вперед! – крикнул Андрей. – Уходим через рощу! Не останавливаться!

Низко пригнувшись, моряки ринулись в кипарисовую рощу. По стволам деревьев тут же злобно застучали пули, расшвыривая вокруг куски коры. Сухие ветки хлестали по плечам и разгоряченным бегом лицам, и уже не было сил уворачиваться от них. Люди дышали загнанно, с надсадным сипом.

– Бежать, морские волки, бежать! – выдыхал Паршаков. – Кто встанет, убью!

Настало время стать жестоким, холодной яростью, как плетью, подстегивать бегущих на последнем дыхании людей. По себе знал: сейчас единственным желанием моряков было упасть, уткнуться горячим лицом в мокрую траву, шершавым языком слизать холодные капли и больше не вставать. Но это верная смерть. Еще более мучительная, чем этот изнуряющий бег. Поэтому – бежать, прикусить губы до крови и бежать.

Очень скоро на дорогах появятся машины, заслоны перекроют пути вероятного движения группы, а наутро округа наполнится лаем собак – отряды немцев и румын станут прочесывать квадрат за квадратом. Единственный шанс вырваться из кольца – бежать, перекрывая все нормативы, выжимая из тела все и еще в два раза больше, чтобы оказаться за чертой, проведенной штабным офицером вермахта на карте. Чтобы уйти от верной смерти, нужно совершить нечеловеческое усилие на грани самой смерти. И Паршаков гнал своих людей, хотя у самого сердце уже было готово взорваться в груди.

Но фашистские офицеры быстро сообразили, что у разведчиков только один путь, и не успели они добраться до речушки, как наперерез им с улицы вырвались два бронетранспортера и грузовик, перекрывая этот единственный путь…

– Вперед! Вперед! – заорал Андрей и, присев на одно колено, прочертил пунктиром пуль ветровое стекло грузовой машины. Автомобиль вильнул колесами и ткнулся бампером в дерево, перекрыв дорогу броневикам.

Разведчики успели войти в реку…

Один из бронетранспортеров, ломая кусты, обошел грузовик, и его пулемет взбил фонтаны воды в реке, рассеивая разведчиков. Вслед за ним выбежали автоматчики…

В три прыжка Андрей пересек речушку и упал за тощую акацию. Он быстро расстрелял магазин своего автомата, но заставил гитлеровцев залечь у реки и вести неприцельный огонь. Андрей улыбнулся, растянув в усмешке сухие губы, глядя, как моряки выходят, отстреливаясь, на берег.

Когда последним пробежал мимо него матрос Романов, Андрей уже знал, что будет делать. Он сменил магазин автомата, встал в полный рост и, стреляя прицельно, пошел вдоль берега, уводя погоню за собой.

Непрерывно стреляя, гитлеровцы потянулись за ним.

Андрей подпустил их метров на пятьдесят и стал бить одиночными, выцеливая и снимая их одного за другим. Фашисты снова залегли, видя, как валятся на снег их камрады.

Андрей менял опустевший магазин, когда, вскинув голову, увидел летящую прямо в него гранату…

– Только не это! – заорал Андрей и рванул что было сил прочь от своего укрытия.

Его ноги словно летели, не касаясь земли. Он не чувствовал, как ерзал и больно бил по спине вещмешок с гранатами и патронами, плечевые ремни которого расслабились, ему не мешал автомат, о затвор которого он отбил на бегу локоть…

Андрея остановил столб черного дыма и выплеснувшейся из‑под его ног земли. Он будто налетел на стену… Взрывная волна толкнула его тело назад. Оседая на враз ослабевших ногах, он всем своим существом ожидал страшного удара в живот, почему‑то только в живот. Он непроизвольно прикрыл живот руками и раскрыл рот для крика. Его било, пока он падал, но не осколками, а жесткими, смерзшимися комьями земли: в грудь, по ногам… Тошнотворно пахнул в лицо тротиловый смрад.

Оглушенный, Андрей несколько мгновений прислушивался к своему организму, все еще не веря, что жив… И, только увидев фонтанчики земли, взбиваемые пулями прямо у его глаз, очнулся. Он вскочил на негнущиеся ноги и в два прыжка достиг черной, дымящейся воронки, свалившись в нее. Подобрался, скорчился, вжимаясь в теплое черное чрево вывороченной взрывом земли.

Темные фигурки немцев неумолимо приближались, увеличиваясь в размерах. Андрей стрелял и отбегал. Стрелял и отбегал…

А потом над его головой полетели в сторону гитлеровцев огненные смерчи. Андрей понял, что наши все‑таки засекли по вспышкам цели и начали огневой налет…

Он не знал, сколько раз и куда был ранен. Боль терзала все его большое, сильное тело, и он не хотел видеть свои раны. Он настолько устал и отупел от всего ужаса этой бесконечной ночи, что ему было сейчас плевать, убьют его или все же удастся выйти к своим…

Светало… Андрей забился в бетонную трубу ливневки, проложенную под шоссе, и оттуда отстреливался, пока гитлеровцы куда‑то не исчезли. Он оглядел пустынное теперь поле, простиравшееся до самой железнодорожной насыпи, и, опустив голову, вдруг увидел перед своим лицом ртутно блестевшую лужицу, вытаявшую от множества падающих на лед стреляных гильз. Лужица была круглой, словно блюдце, и в ее блестящей поверхности отражалось утреннее небо. Андрей смотрел в лужицу и видел круг небесной синевы, куда ему нестерпимо захотелось погрузиться. Провалиться в эту спокойную, тихую глубину как в другой мир, раствориться в ней легким облачком. Там, в этой глубине, в которую он вглядывался, было удивительно много света, воздуха, неба. Внезапно из глубины небес выплыло его изможденное лицо, искаженное невыносимой болью, и он понял, что видит в луже свое отражение… И сразу же боль стала столь пронзительной, что казалось, она разорвет его на куски…

Чтобы отвлечься, Андрей подтянул автомат и вскрыл диск магазина. Там оставалось три патрона. Два врагу, один себе… Как же хочется спать… Глаза просто слипаются… Шары на спинке огромной кровати… Блестящие, и в них отражается веселое солнышко за окном… Это же… Это же бабушкин дом! Тепло… Пахнет свежеиспеченным хлебом, полынью, пучки которой бабушка с весны развешивала по углам… Он выходит из спальни и видит на столе, укрытом расшитой скатеркой, круглый дымящийся каравай, а около него – глечик с парным молоком и берестяная солонка с крупной сероватой солью… Как же тепло в бабушкином доме…

Глава 10

Оттеснив морскую пехоту с рубежей обороны, танкисты заняли территорию винсовхоза «Родина». Наконец‑то можно было обустроиться в более‑менее пригодных для жизни помещениях, смыть в бане окопную грязь, поспать на настоящих кроватях.

Группе снайперской поддержки отвели две комнаты в общежитии совхоза, одна из них досталась Сауле, а во второй разместились четверо ее подчиненных.

В первый же вечер пребывания на новой территории Сауле отличилась…

Мотопатруль пригнал к главной усадьбе цыганский табор из пяти кибиток, который задержали в степи. В каждой кибитке было по пять‑шесть детей, мал мала меньше. И Сауле предложила коллегам развлечение…

Сюткис знал, что его напарница готовилась в снайперской школе по особой программе, именуемой «блицмедхен» – программа предназначалась только для девушек, которых специально обучали скоростной стрельбе. Но воочию Сюткис увидел мастерство подруги впервые.

Несколько солдат загнали цыганских детей на чердак усадьбы. Внизу удобно расположились, как в зрительном зале, офицеры‑танкисты и штабные.

Сауле стояла метрах в пятидесяти от здания усадьбы, широко расставив ноги, держа винтовку на изготовку. Затем началось страшное…

Солдаты подбрасывали детей в воздух, а Сауле стреляла по живым мишеням, как по дичи. Наиболее удачные выстрелы, когда ребенок после попадания несколько раз прокручивался в воздухе, словно тряпичная кукла, сопровождались аплодисментами. Она ни разу не промазала…

Молодая цыганка каким‑то чудом порвала путы на руках и со страшным криком бросилась на Сауле. Та встретила ее жестоким ударом приклада в лицо. Девушку подняли…

Двое солдат держали цыганку за руки, а Сауле, довольно урча, вынула шомпол и, разорвав на девушке платье, стала бить ее концом шомпола по соскам. Через пять минут многочисленные юбки цыганки пропитались кровью, и песок под ее босыми ногами почернел…

Сюткис почувствовал, что еще немного, и он хлопнется в обморок, как девица. Он тихо‑тихо ушел за постройки и проблевался.

Пару дней снайперы отдыхали, а на третий день получили задание.

Начальник разведки полка нашел в документах совхоза план подземных коммуникаций. Он внимательно изучил его и обнаружил, что через систему коллекторов можно выйти на позиции русских. Первыми туда пошли разведчики, которые подтвердили, что коллектор ведет к трехэтажным домам поселка, откуда до новых позиций моряков порядка трехсот метров – дистанция вполне реальная для снайперской стрельбы.

Естественно, Сауле должна была идти первой – она не могла допустить, чтобы лавры первенства в таком ответственном деле достались кому‑то другому. Сюткис, скрипнув в бессильной злобе зубами, отправился готовить снаряжение.

Труба, через которую им пришлось пробираться, оказалась канализационным коллектором.

Металлические скобы в лазе были покрыты какой‑то дурно пахнущей слизью, и Сауле брезгливо наморщила свой носик.

– Дай тряпку! – сказала она, едва коснувшись ботинками дна лаза.

Сюткис протянул ей свой платок. Девушка обтерла им перчатки и швырнула на пол, в жидкую грязь, покрывающую бетонный пол коллектора. Сюткису вытирать перчатки было нечем, и скоро он обнаружил, что слизь на них долго не высыхает.

Включив фонарик, Сауле, на память заучившая план, уверенно двинулась вперед и привела их к котельной. Толкнув люк, она выбралась наружу, кивнула напарнику и, пригибаясь, быстро добежала до подъезда трехэтажного дома.

Дом был необитаем. На третьем этаже Сауле облюбовала угловую квартиру. Сюткис тут же занялся оборудованием снайперского места. Подтянув к окну стол, он подтащил к нему второй из зала и составил их торцами. В спальне он сдернул с кровати матрас. Но когда он начал раскатывать его на столах, в нос ударил аммиачный запах застарелой мочи – видимо, на нем долгое время спал ребенок. Сауле со злобой взглянула на него и отшвырнула матрас.

– Ищи другой, идиот! – прошипела она.

Сюткис притащил другой матрас – с большой кровати. На него уложил две подушки – одна на другую. Сауле легла на приготовленное ложе и, подтянув тело к окну, осторожно осмотрелась. Улица и перекресток просматривались до сквера, где были позиции русских моряков. Она приготовила винтовку к стрельбе и посмотрела в оптику…

Сюткис довольствовался тем, что поставил под другое окно табурет, уложив цевье винтовки на стопку книг из книжного шкафа…

Два часа прошли в полном бездействии. Наконец, внимание Сауле привлекло какое‑то движение на чердаке в доме напротив. Там кто‑то был. У слухового окна… Она ясно видела, как колыхнулась занавеска, а потом в окне что‑то блеснуло. Наблюдательный пункт морпехов, не иначе! Сауле посмотрела на дальномер – расстояние до заинтересовавшего ее окна было чуть больше двухсот метров. Реальная дистанция. Теперь все внимание ее было приковано к этому окну…

– Брюно, ты видишь? – тихо спросила она.

– Что я должен видеть? – пробурчал напарник.

– Слуховое окно на чердаке. Дом напротив, – сказала Сауле.

– Вижу занавеску! – сказал Сюткис. – Она неподвижна.

– Наблюдай! – приказала Сауле.

Нет, она не ошиблась… Вскоре занавесь на окне шевельнулась и медленно приоткрылась… Сауле плавно выбрала холостой ход спускового крючка, приготовившись к выстрелу. У окна показался русский… В том, что это был наблюдатель, который вел наблюдение за позициями танкистов, она нисколько не сомневалась и потому злорадно ухмыльнулась… Русский был в каске, из‑под обреза которой блеснули линзы бинокля. Сауле выстрелила прямо в блик, увидев, как брызнули в разные стороны стекла…

– Ne tavo kiсkis, ne tu ir kishkis (Не твой заяц, не ты и суйся), – тихо произнесла Сауле по‑литовски, внимательно глядя в прицел.

Она ожидала, что кто‑то обязательно должен посмотреть в окно, чтобы определить, откуда был произведен выстрел. Она ждала появления второго наблюдателя, привычно ощущая, как мокреют штаны между ногами…

– Ты не хочешь снять второго, Сюткис? – беззлобно произнесла Сауле, заранее зная, каков будет ответ…

– Мне придется стрелять под углом! – ответил Брюно. – Снизу вверх. Не очень удобная позиция для хорошего выстрела.

– Ладно, Брюно! – сказала Сауле. – Отработаешь свой выстрел в постели! Ты понял меня?

– Отработаю! – буркнул Сюткис.

– Смотри, когда появится второй, шевельнись на своем месте, сделай, чтоб он тебя обнаружил и показался! А я сниму его! – приказала Сауле.

«А если он снимет меня?» – подумал Сюткис, но вслух, как всегда, ничего не сказал.

И Сауле дождалась появления второго. На душе у нее было легко! Хорошее боевое настроение… Она четко увидела в прицел голову напарника только что убитого ею наблюдателя и теперь валила второго! Палец Сауле плавно потянул спуск, выстрелив в мир раскаленным сгустком смерти…

– Все, хватит на сегодня! – крикнула она, спрыгивая со стола. – Уходим, быстро!

Пригибаясь и петляя, они проделали обратный путь до котельной. Но никто по ним не стрелял – здесь была мертвая зона…

Когда выбрались из лаза на своей стороне, Сауле расплылась в улыбке.

– С удачной охотой, Брюно! – сказала она. – Оставь снаряжение и жди меня в моей комнате. Я доложу командиру о результатах выхода и сразу же приду. Да! Не вздумай мыться! Мне нравится, когда от тебя пахнет мужчиной!..

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально