Бентли Литтл

Дом

 

 

 

Спасибо моим родителям Ларри и Розанне за дом, в котором я вырос, и спасибо моей жене Вай Сау за дом, в котором я живу.

Также спасибо моему агенту Доминик Эйбел.

Это десятилетие было долгим, странным… но мы по?прежнему здесь

 

 

Иллюстрация на переплете В. Коробейникова

Дизайн переплета А. Саукова.

 

Пролог

 

Штат Калифорния

 

Тедди жил в аэропорту вот уже восемь лет.

Он понимал, что это плохо, понимал, что это серьезное психическое заболевание, но за все это время ни разу не смог заставить себя покинуть здание аэровокзала. Тедди не помнил точно, что именно вынудило его укрыться здесь, однако теперь это уже не имело значения. Здесь был его дом, здесь был его мир, и он был здесь счастлив. Деньги Тедди подбирал с пола – мелкие монетки, выданные на сдачу торговыми автоматами и телефонами; а если подпирало, занимался попрошайничеством. Еду покупал в дешевых кафе и закусочных, а их в аэропорту было изобилие. Шорты и футболки покупал или просто воровал в магазинах сувениров. Бесплатным чтивом ему служили газеты и журналы, оставленные другими людьми, – печатные издания, купленные, чтобы скоротать время в ожидании вылета.

Здание аэропорта, отапливаемое зимой и освежаемое кондиционерами летом, работало круглосуточно и всегда было заполнено народом, – поперечный разрез человеческого общества. Здесь Тедди никогда не было скучно. Он всегда находил себе собеседника, одинокого путешественника или человека, встречающего своего родственника, заводил с ним разговор, жадно впитывая события чужой жизни, сочиняя впечатляющие выдумки о своей собственной, а затем двигался дальше, обогащенный этой мимолетной встречей.

Как говорится, Тедди был человеком общительным, и ничто не доставляло ему такого удовольствия, как знакомиться с новыми людьми, заводить новых друзей, говорить и слушать, ощущая жизнь, от которой он сам отказался.

Тедди тщательно следил за собой. Вещи свои он держал в камере хранения, белье менял ежедневно, стирая его по ночам в туалете, а затем высушивая феном. Тело регулярно протирал влажными салфетками, голову мыл шампунем из дорожного несессера, приобретенного в магазине сувениров. Если не считать тех редких случаев, когда ему приходилось заниматься попрошайничеством, никто бы не принял его за бездомного; он провел здесь уже столько времени, что знал график работы всех заведений, знал, когда сотрудники службы безопасности совершают обход и какими маршрутами движутся, и поэтому без труда избегал нежелательных встреч с обслуживающим персоналом. С другой стороны, продавцы, официанты, сторожа видели его так часто, что принимали за человека, который много летает, и относились к нему с необычайным уважением.

Однако в последнее время у Тедди появились подозрения, что он здесь не один.

Что?то жило в аэропорту рядом с ним.

От этой мысли его охватывала ледяная дрожь. Не было ничего определенного, никаких существенных доказательств, а только смутное ощущение того, что в его жизненное пространство вторгся какой?то другой обитатель, однако этого было достаточно, чтобы он постоянно был как на иголках.

Здесь обитало еще что?то.

Не кто?то.

А именно что?то.

Тедди сам не смог бы объяснить, почему он это решил, но дело обстояло так, и это приводило его в ужас. Он знал, что в случае чего сможет покинуть здание аэровокзала, покинуть аэропорт, затеряться в беспорядочной суете Лос?Анджелеса, однако даже не рассматривал такую возможность. Рассудок, здравый смысл подсказывали ему поступить именно таким образом, однако чувства говорили совершенно другое. Была ли загвоздка в суеверии или психозе, но Тедди понимал, что никогда не сможет покинуть аэропорт, и, следовательно, все подобные варианты были исключены.

А это означало, что он навсегда застрял здесь.

Вместе с тем неизвестным, что также обитало в аэропорту.

При свете дня эта мысль не особенно беспокоила Тедди. Но с наступлением ночи, как, например, сейчас, когда толпы редели, когда освещение наполовину приглушалось, когда мир снаружи исчезал во мраке…

Тедди поежился.

На прошлой неделе он как?то раз вернулся из туалета, после того как быстро вымыл голову, на свое кресло у окна во всю стену на восточной стороне крыла «Дельта», – и обнаружил, что его журналы передвинуты. И не просто передвинуты. С ними повозились. Страница в «Ньюсуике» с понравившейся ему статьей была вырвана, «Плейбой», спрятанный среди прочей периодики, оказался на самом верху, раскрытый на центральном развороте, а журнал «Пипл» сброшен на пол. В течение последнего часа в этом крыле здания аэропорта не было ни души, и по дороге в туалет и обратно Тедди никого не встретил, однако доказательства были налицо. Быстро собрав свои пожитки, он поспешил в более многолюдную часть аэровокзала.

В следующую ночь у Тедди с собой не было ни газет, ни журналов, и он уже приготовился немного вздремнуть, как вдруг увидел на креслах, которые присмотрел для устройства ночлега, разложенные журналы «Оружие и боеприпасы», «Охота», «Американский охотник», «Охотник и добыча». На полу перед креслами красовались нарисованные пролитым малиновым джемом контуры окровавленной лапы, а рядом с нею – хищный оскал.

Это что?то охотилось за ним.

Тедди понял, что это предостережение. Или же с ним вели игру. Так или иначе, ему это не понравилось, и он, вдруг заметив, что народ в этой части аэровокзала начинает редеть и снаружи уже опустилась ночь, спешно собрал свои пожитки. Тедди увидел свое отражение в огромном окне, выходящем на взлетно?посадочную полосу – призрак на фоне непроницаемого мрака, – и эта бесплотность собственного образа напугала его, наполнила ощущением того, что он уже умер.

Тедди быстро направился обратно к магазинам. После первого предостережения он старался держаться рядом с людьми, рядом со светом. Охранники уже несколько раз подозрительно поглядывали на него, и он понимал, что рискует выдать себя, но ничего не мог с собой поделать. Ему было страшно оставаться в одиночестве.

Тедди боялся того, что это может его найти.

Боялся, что оно сделает ему что?то плохое.

Торопливо идя к магазинам, Тедди обернулся. В дальнем конце погруженного в полумрак крыла, у пустых стоек регистрации, которые когда?то занимала компания «Пан Американ», он увидел иссиня?черную тень, передвигающийся бесформенный силуэт, скользнувший по пустынному коридору к креслу, в котором он сидел еще минуту назад.

Тедди перешел на бег. По его лицу градом струился пот, сердце бешено колотилось. Его охватило нелепое, но стойкое ощущение того, что эта тень, существо, чудовище, чем бы оно ни было, заметило его и теперь гонится за ним – и вот?вот настигнет и сожрет прямо перед закусочной.

Однако Тедди добрался до закусочной без проблем, увидел охранника, кассиршу, мужчину в костюме за столиком, читающего газету, молодую пару, пытающуюся успокоить плачущего ребенка, и, когда оглянулся, в тускло освещенном крыле не было ничего необычного.

Тяжело дыша, все еще трясясь, Тедди вошел в закусочную. Он сознавал, что выглядит не лучшим образом, поэтому, подойдя к стойке и попросив стакан воды, отер со лба пот и, перехватив взгляд, который бросила на охранника кассирша, тотчас же сунул руку в карман, вытащил оттуда несколько монеток и заказал кофе.

На самом деле кофе Тедди не хотел, но ему нужно было сесть, прийти в себя, нужно было побыть рядом с другими людьми, и он, поблагодарив кассиршу, уселся рядом со столиком с подносами в углу маленького зала.

Черт возьми, что происходит? Неужели он сходит с ума? Возможно. Тедди прекрасно понимал, что он, скажем прямо, и так не самый нормальный человек на свете. Однако сейчас он был уверен в том, что это не галлюцинации, что он не страдает от видений. Что?то определенно повозилось с его журналами, что?то определенно нарисовало зловещее изображение на полу.

И он определенно видел черную тень.

Тедди поднял взгляд. Охранник по?прежнему подозрительно поглядывал на него, и он подумал, что ему следует посмотреться в зеркало и привести себя в порядок. Нельзя разбить всю свою жизнь, разрушить создававшийся на протяжении почти целого десятилетия чистый, благопристойный уклад только потому, что ему страшно.

Потому что за ним что?то охотится.

Рядом с закусочной был туалет, и Тедди, оставив на столике газету, портфель и кофе, направился туда.

– Вы не могли бы присмотреть за моими вещами? – бросил он официантке, постаравшись изобразить тон Важного Путешественника.

– Конечно, – улыбнулась ему та.

– Благодарю вас.

У него на душе стало чуть легче. Его маскарад не раскрыт, он здесь в безопасности, в окружении других людей. Пройдя в туалет, Тедди посмотрел на себя в зеркало. Сегодня он еще не брился, и на щеках уже проступала неопрятная щетина, однако сейчас главной проблемой были слипшиеся от пота волосы, поэтому Тедди достал расческу, сполоснул ее под струей из крана и провел по голове.

Так гораздо лучше.

Внезапно поймав себя на том, что ему нужно отлить, Тедди подошел к ближайшему писсуару, расстегнул молнию на ширинке…

…и краем глаза увидел бесформенную черную тень.

Она лишь на какое?то мгновение задержалась в зеркале, но Тедди уже стремительно обернулся, застегивая ширинку. Во рту у него пересохло, сердце снова колотилось.

Ему на плечо легла холодная рука.

– Нет! – завопил он, отшатнувшись в сторону.

Но у него за спиной никого не было.

Тедди со всех ног выбежал из туалета.

 

Штат Вайоминг

Мне мать сказала бы, что это предзнаменование, и Пэтти в общем?то была склонна с нею согласиться. Если бы она рассказала все Хьюбу, тот бы высмеял ее саму, ее мать и вообще всю ее родню, посоветовал бы отправиться назад в Средневековье, однако Хьюб знал далеко не все. Наука могла объяснить многое, но еще много оставалось такого, что до сих пор не поддавалось объяснению, а Пэтти не настолько закостенела, чтобы автоматически отмахиваться от всего, что не вязалось с ее сложившимися убеждениями.

Она уставилась на ворону, усевшуюся на мусорный бак. Та выдержала ее взгляд, моргнула.

Ворона уже сидела здесь, когда Пэтти вышла из дома, чтобы развесить белье, – самая большая ворона из всех, каких она когда?либо видела, и птица не улетела, когда Пэтти проходила мимо нее, а осталась на месте и наблюдала за тем, как она развешивает на веревке нижнее белье, носки и полотенца. Пэтти прикрикнула на нее, топнула ногой, сделала угрожающее движение, но ворона нисколько не испугалась. Казалось, она понимала, что женщина ее не тронет, и спокойно занималась своими делами. Ворона не собиралась улетать до тех пор, пока не сделает то, ради чего сюда прилетела.

Пэтти не могла сказать, в чем тут дело, но ее не покидало ощущение, что ворона пытается о чем?то предупредить ее, что птицу прислали сюда с какой?то целью, чтобы что?то ей сообщить, и она, Пэтти, должна была сама догадаться, в чем дело.

Ей очень хотелось, чтобы рядом была ее мать.

Пэтти еще какое?то время таращилась на ворону, затем прошла мимо нее в дом. Надо будет позвонить матери. Вот что она сделает. Она опишет ворону, восстановит точную последовательность событий, и, может быть, мать определит, в чем тут дело.

Когда Пэтти входила в дом, ворона каркнула один раз. А затем – еще дважды в то самое мгновение, когда она взяла телефон на кухне и стала набирать номер.

Пэтти пожалела о том, что рядом нет Хьюба. У него наверняка нашлось бы какое?нибудь остроумное объяснение тому, почему воронье карканье так точно совпало по времени с действиями его жены, но Пэтти не сомневалась в том, что даже от него не укрылась бы эта странная взаимосвязь.

Линия оказалась занята, и Пэтти, кладя трубку на телефон, услышала еще одно резкое карканье. Открыв дверь на улицу, она взглянула на мусорный бак, но вороны там уже не было. Вернувшись в дом, Пэтти быстро прошла по комнатам, выглядывая в окна, но вороны нигде не было видно. Ни на крыше, ни на крыльце, ни на земле, ни на деревьях. Да и в небе не было ни одной птицы. Ворона словно бесследно растаяла.

Выйдя на крыльцо, Пэтти огляделась по сторонам. Вдалеке величественно возвышались Тетоны, увенчанные шапками вечного снега, сливающимися с ясным бело?голубым осенним небом. Прямо впереди за пастбищем начинались луга, заросшие бурой пожухлой травой, плавно поднимающиеся вверх по склону, и конец этих лугов переходил в подножие гор.

Пэтти посмотрела вправо, туда, где стоял гараж, но не увидела поднимающиеся над дорогой клубы пыли.

Она подумала о том, как было бы хорошо, если б Хьюб поскорее вернулся домой. Он уехал в город за кофе и мукой, но ей начинало казаться, что его нет уже слишком долго. Хотелось надеяться, у машины не возникли проблемы с двигателем. Меньше всего им сейчас нужен еще один счет из автосервиса. Хьюб до сих пор выплачивал кредит за купленный в июле водяной насос. Новых дополнительных расходов они позволить себе не могли. Особенно если учесть, что не за горами зима.

Возвращаясь в дом, Пэтти машинально постучала ногами о порог, хотя по земле сейчас не ходила. Пройдя в гостиную, она направилась к телефону на маленьком дубовом столике у дивана, чтобы еще раз позвонить матери, как вдруг краем глаза заметила за сеткой на входной двери какое?то движение. Застыв на месте, Пэтти медленно положила трубку на рычажки и вернулась к двери.

Они приближались со стороны гор. Огромная толпа. Это было похоже на маленькую армию, несущуюся вниз по пологому склону.

И действительно, это была маленькая армия.

Ибо все бегущие были ростом с ребенка. Это было видно даже на таком расстоянии. Но только это были не дети. Что?то в строении их тел, в характере движений указывало на то, что они старше.

Значительно старше.

Добежав до высокой травы, они нырнули в нее, и теперь Пэтти видела только колыхание стеблей, похожее на узкую полоску, оставленную дуновением ветерка на лугу.

Кто они? Эльфы? Гномы? Определенно, что?то сверхъестественное. Не карлики и не дети. Даже на таком удалении бросалось в глаза, что они какие?то странные, не от мира сего. Это были не человеческие существа.

Высокая трава колыхалась взад и вперед. Узкая движущаяся полоска направлялась прямо к ранчо. Пэтти стояла на месте, не шелохнувшись. Она поймала себя на том, что ей совсем не страшно.

Но вскоре все изменилось.

Трава перед пастбищем судорожно задергалась, и они выбежали на открытое место, потрясая оружием, сделанным из бейсбольных бит, звериных черепов, подков и костей. Они были разрисованы как клоуны: красные носы, белые лица, намалеванные губы, разноцветные волосы.

Но только Пэтти сразу же поняла, что это не грим.

Они выбежали на пастбище из высокой травы. Пятеро. Десятеро. Пятнадцать. Двадцать. Ничто не могло замедлить их продвижение. Их коротенькие ноги с силой отталкивались от земли, пронося тела мимо скопления валунов посреди пастбища, перебрасывая их через невысокую ограду, которую Хьюб соорудил для коров. Следом за ними неслось что?то, похожее на тучу насекомых. Вероятно, это были пчелы. Или жуки.

Пэтти поспешно закрыла входную дверь, заперла ее на замок. Однако, еще занимаясь этим, она уже чувствовала, что не будет в безопасности в своем доме. Единственной надеждой на спасение было бежать, покинуть дом в расчете на то, что неизвестные создания задержатся в нем на какое?то время, дав ей возможность скрыться. Пэтти понятия не имела, с чем ей предстоит иметь дело и что им нужно. Теперь она уже с трудом верила в то, что у нее хватило ума просто стоять на крыльце и наблюдать за приближением этих тварей, в то время как нужно было срочно уносить ноги.

Теперь Пэтти понимала, предвестником чего было появление вороны. Птица явилась предзнаменованием, предостережением, и она, Пэтти, вероятно, догадалась бы, в чем дело, если бы обращала чуть больше внимания на наставления матери, а не на парней.

Пэтти выбежала из дома через черный вход и заперла за собой дверь. У нее в сознании промелькнула вся ее жизнь. Критика собственных изъянов и недостатков, разбор задним числом ошибок и просчетов. Наверное, итогом всего этого должна была стать мысль о том, что, если бы в прошлом она вела себя по?другому, сейчас она не оказалась бы в этом безвыходном положении, но все же Пэтти на самом деле не верила, что это помогло бы.

Нельзя рассчитывать на то, что ей удастся убежать от этих созданий. Пэтти это понимала. Поэтому она побежала к сараю в надежде, что если спустится в погреб и запрется изнутри, то будет спасена. Дом отделял ее от преследователей, и Пэтти надеялась, что он скроет ее передвижения, спрячет ее – по крайней мере, до тех пор, пока она не спустится в погреб. Однако еще прежде чем она успела добежать до сарая, позади послышались стук костей, кряхтение и шумное дыхание. Пэтти оглянулась на бегу: твари настигали ее, двигаясь быстрее, чем это было в человеческих силах, обтекая дом с обеих сторон, пробегая по земле. Крошечные ручонки хватали ее за бедра, лезли между ног, чтобы схватить за промежность. Пэтти оказалась окружена со всех сторон, и когда ручонки тех, кто был сзади, повалили ее, она упала на тех, кто находился впереди. Один, судя по всему, предводитель, взобравшись на колоду справа от бельевой веревки, прыгал на ней, потрясая маракасом, сделанным из крысиного черепа.

Твари оказались еще меньше размером, чем казалось Пэтти сначала – не больше двух футов, – но они обладали могучим телосложением, все были вооружены, и их было слишком много. Они перевернули Пэтти на спину, и один зажал ей голову с обеих сторон. Двое схватили ее левую руку, двое – правую, и еще по двое схватили обе ноги, распластав ее на земле.

Одна тварь по?прежнему упорно цеплялась за ее промежность.

Пэтти истерично разрыдалась, но даже сквозь слезы она увидела, что ошиблась вначале. Вокруг созданий роились не пчелы или жуки, а несметные полчища букашек. И все они были какими?то странными, не такие, как нужно, в корне измененные и пугающе неправильные разновидности обыкновенных насекомых.

На лицо Пэтти опустилась бабочка с головой кричащего младенца. Плюнув ей на нос, она улетела.

Пэтти понимала, что умрет, и кричала изо всех сил в надежде на то, что кто?нибудь – возвратившийся Хьюб, проходящий мимо турист, заглянувший в гости сосед – услышит ее, однако похожим на клоунов чудовищам, судя по всему, не было до этого никакого дела, и они даже не пытались зажать ей рот. Они позволяли Пэтти вопить сколько душе угодно, и это безразличие, уверенность в том, что никто не придет на помощь, больше, чем что бы то ни было, убедило ее в полной безнадежности положения.

Создание, державшее ее за голову, посмотрело ей в лицо, раскрыло рот, и с его зеленых губ слетели звуки пианино.

Предводитель с маракасом из крысиного черепа, прыгающий на колоде, указал на Пэтти и что?то крикнул, и у него изо рта вырвались звуки струнного квартета.

Пэтти уже не кричала, а беззвучно плакала, всхлипывала, и смешанные с соплями слезы скапливались в углублениях у нее на лице.

Ей на грудь положили череп опоссума.

Словно во сне Пэтти услышала шум подъезжающей к дому машины Хьюба, услышала, как он захлопнул дверь и окликнул ее по имени. Какую?то кратчайшую долю секунды она обдумывала, не крикнуть ли ей что есть мочи, предупредить мужа, чтобы тот уносил отсюда ноги, спасая себя. Однако любовь ее была не настолько альтруистична, и Пэтти не хотела умирать здесь в одиночестве, среди чудовищ. Она хотела, чтобы муж спас ее, и поэтому громко позвала его по имени:

– Хьюб!

– Пэтти? – откликнулся он.

– Хьюб!

Ей хотелось сказать больше, добавить дополнительную информацию, попросить Хьюба прихватить из машины ружье, чтобы он разнес этих чудовищ ко всем чертям, однако ее сознание и голосовые органы больше не взаимодействовали друг с другом, и она продолжала выкрикивать одно лишь имя:

– Хьюб!

Ее приподняли, наклонили вперед, и она увидела, как ее муж выбежал из?за угла дома и наткнулся на стену клоуноподобных созданий. Они запрыгнули ему на голову, на грудь, схватили за руки, увлекая на землю. Вверх взметнулось оружие – кости и бейсбольные биты, черепа и подковы.

Предводитель прыгал на колоде, отдавая приказания убить Хьюба голосом струнного квартета.

Твари забили Хьюба до смерти под звуки симфонии.

 

Штат Мичиган

Это была настоящая жизнь.

Дженнингс шел следом за проводником по густым зарослям, держа наготове лук. В прошлом году он возил Глорию в Палм?Спрингс, а еще годом раньше – на Гавайи, но в этом году, видит бог, он настоял на своем, и они сняли домик на севере Мичигана. Дженнингс решил наконец заняться тем, что хотелось ему самому, и если это означало, что Глории придется или смотреть видео у себя в комнате, или слоняться по единственному универмагу этого забытом богом городка, пусть будет так.

Дженнингс договорился о том, чтобы за время двухнедельного пребывания здесь несколько раз сходить на охоту. Пострелять уток. Ночью поохотиться на медведя.

И еще вот это.

Трехдневная охота с луком.

Из всех трех видов охоты этот был лучшим, он доставлял Дженнингсу самое большое наслаждение. До сих пор ему еще никогда не доводилось пользоваться луком и стрелами, и потребовалось какое?то время, чтобы он освоился с техникой и особенностями этого вида стрельбы, но Том, проводник, похвалил его, сказав, что он прирожденный лучник. Дженнингс и сам это чувствовал; ему нравилось преодолевать трудности охоты с луком. Он чувствовал себя ближе к природе, словно был частью леса, а не просто посторонним чужаком – и, как следствие, получал от охоты еще больше удовольствия. Это давало новые эмоции, и хотя Дженнингсу до сих пор еще не удалось подстрелить крупную добычу, даже промахи получались более волнительными и захватывающими, чем некоторые победы, добытые с помощью ружья.

Всего их было четверо: Том, сам Дженнингс, Джад Вейсс, удалившийся на покой помощник шерифа из Аризоны, и Уэбб Дебойяр, авиадиспетчер из Орландо, штат Флорида. Но сегодня Джад и Уэбб остались в лагере, и Том взял с собой одного Дженнингса, выслеживать лося. В случае удачи можно будет повесить дома над камином рога.

Двое охотников шли по следу лося, крупного самца, с самого полудня, а часы Дженнингса уже показывали три часа. Однако время пролетело незаметно. Это было так здорово – находиться в лесу, чувствовать себя частью круга жизни природы, и Дженнингс не мог припомнить, когда в последний раз испытывал такой прилив жизненных сил.

Внезапно Том поднял руку, приказывая остановиться.

Застыв на месте, Дженнингс проследил за взглядом проводника.

Он увидел самца лося.

Огромный сохатый стоял неподвижно в кустах, окруживших засохшую ель. Наверное, Дженнингс не заметил бы его, двинулся бы вперед напролом, спугнул лося и не успел сделать выстрел, однако Том знал этот лес буквально как свои пять пальцев, и он тотчас же заметил животное.

По жилам Дженнингса разлилась кровь, накачанная адреналином. На взводе, он поднял лук, вложил стрелу и натянул тетиву. План был предельно прост: он выстрелит в лося, и если выстрел окажется несмертельным, если животное будет не убито, а только ранено, его прикончит Том.

Подробности этого показались Дженнингсу слишком жуткими, когда он слушал инструкцию проводника в фактории, откуда они начали свой путь; однако сейчас мысль о том, чтобы наброситься на животное со здоровенным ножом, одолеть его в рукопашной – или, точнее, копытопашной – схватке и вырвать ему сердце, казалась ему апофеозом охоты, и Дженнингс жалел о том, что Том не научил его, как это сделать.

Лось сделал шаг, поднял голову, посмотрел на людей.

– Стреляйте! – крикнул Том.

Прицелившись, Дженнингс выпустил стрелу.

Он завалил лося одним выстрелом.

Том тотчас же бросился вперед, в кусты, сжимая нож. Дженнингс неловко поспешил за проводником, увидел, как тот, прыгнув к упавшему животному, вспорол ему брюхо.

Покрытая шерстью шкура разделилась, вываливая содержимое внутренностей.

Из зияющей раны показалось тело отца Дженнингса.

Выронив лук, стрелок попятился назад, чувствуя, что у него пересохло во рту. Том также отпрянул от мертвого животного с выражением изумления и безотчетного ужаса на лице. Крепко зажав в руке окровавленный нож, он выставил его вперед.

Дженнингс почувствовал, как от промежности вниз по ноге разливается теплая влага: он наделал в штаны. Ему хотелось закричать, но он не мог. Ни он, ни Том не произнесли ни слова, не издали ни звука.

Отец Дженнингса поднялся на ноги. Он был в костюме, но и костюм, и его кожа были покрыты кровью и какой?то прозрачной липкой жижей. Отец уменьшился в росте, стал чуть ли не карликом, но он нисколько не постарел – или, по крайней мере, возраст никак не отразился у него на лице.

Первой глупой мыслью Дженнингса было то, что его отец не умер, что вместо него похоронили кого?то другого, но он вспомнил, что своими глазами видел мертвое тело отца, и понял, что его отец умер, а это какое?то… чудовище.

Отец Дженнингса двинулся от выпотрошенного лося на Тома. Проводник сделал несколько выпадов ножом, однако его движения были слишком медленными, и острое лезвие только вспарывало воздух.

Шея Тома хрустнула, ломаясь, после чего отец Дженнингса развернулся и двинулся через маленькую поляну к своему сыну, с безумной ухмылкой на лице.

У него на зубах блестела лосиная кровь.

Дженнингс попытался убежать, продраться сквозь кустарник, броситься через лес к лагерю, однако отец перехватил его, прежде чем он успел сделать несколько шагов. Его сбили на землю, и он ощутил на себе вес уменьшившегося в размерах отцовского тела. Сильные руки обхватили его шею, пальцы впились в плоть.

«Папа!» – попытался крикнуть он.

Однако воздух не мог покинуть его легкие, чтобы образовать слова. Окружающий мир померк, и перед глазами осталась только непроницаемая темнота.

 

Нью?Йорк

Выйдя из ванной, Шелли бросила взгляд на лежащего на кровати Сэма. Оторвавшись от журнала, тот одарил ее теплой улыбкой, и она отвернулась. С годами муж становился все более сентиментальным, и это начинало раздражать Шелли. Теперь Сэм плакал, смотря кино – плоские, примитивные слезливые мелодрамы, которые, даже на ее взгляд, были неестественными и натянутыми; и Шелли раздражало слышать, как Сэм рядом шмыгает носом, видеть, как он вытирает пальцем влагу в уголках глаз. Сэм не проронил ни слезинки, когда умер Дэвид, не плакал, когда ушли из жизни его родители, и вот теперь он заливался слезами, переживая за не очень хорошо выписанных вымышленных персонажей, искусственно ввергнутых в неправдоподобно запутанные перипетии.

Порой Шелли задумывалась, зачем она вышла за него замуж.

Тряхнув головой, она подошла к трюмо, взяла расческу и…

В зеркале было еще одно лицо.

Шелли заморгала, закрыла глаза. Отвела взгляд, снова посмотрела в зеркало. Но лицо по?прежнему было там – старая карга с невозможно сморщенной пергаментной кожей, черные глазки, прищуренные в злобные щелочки, рот практически без губ, скривленный в жесткой жестокой усмешке.

Мэри Уорт.

Шелли попятилась назад, во рту у нее пересохло, однако она не могла отвести взгляд. В зеркале ей было видно перевернутое отражение спальни, Сэм, сидящий на кровати, откинувшись на спинку, читающий журнал. А на переднем плане было лицо, у самого трюмо, смотрящее на нее со зловещей сосредоточенностью. Сначала Шелли показалось, что лицо лишено тела, но чем дольше она смотрела в зеркало, тем больше деталей замечала, и теперь она уже могла разглядеть согнутые плечи под черным платьем, хотя нельзя было сказать, существовало ли оно с самого начала или же материализовалось у нее на глазах.

Мэри Уорт.

Это было то самое лицо, которое Шелли ожидала увидеть тогда, много лет назад, когда она вместе с сестрами и подругами на вечеринках играла ночи напролет во все те игры, которыми увлекались все американские сверстницы. Самой любимой у них была «Мэри Уорт», и они прилежно по очереди стояли перед зеркалом, закрыв глаза, и повторяли: «Мэри Уорт, Мэри Уорт, Мэри Уорт, Мэри Уорт…» Считалось, что если повторить это имя сто раз подряд, появится сама старуха. Ни у кого из девочек ни разу не хватило духа дойти до ста; струсив, они с криками разбегались по своим кроватям и спальным мешкам, сломавшись на сорока – сорока пяти, и сама Шелли сознательно останавливалась, не доходя до пятидесяти, потому что и это число казалось магическим, и она боялась, что к этому моменту Мэри Уорт уже появится хотя бы частично, а ей совсем не хотелось ее видеть.

Шелли не могла сказать, кто научил ее этой игре, где это впервые произошло, и она даже не помнила, что когда?либо видела портрет Мэри Уорт или хотя бы слышала описание ее внешности. Ей было известно лишь то, что Мэри Уорт – древняя старуха и очень страшная.

Но теперь Шелли сознавала, что лицо в зеркале полностью соответствовало тому, как она представляла себе Мэри Уорт.

Посмотрев в зеркало, Шелли недоуменно заморгала.

А куда подевалось ее собственное отражение?

До этого самого мгновения она этого не замечала, но хотя вся обстановка спальни четко отражалась в зеркале, самой ее в отражении не было.

Ее место заняла Мэри Уорт.

Если до этого Шелли было страшно, то теперь ее обуял безотчетный ужас. Она в полном оцепенении смотрела на то, как старая карга достала из?под платья длинный серебряный нож, стиснула сморщенными костлявыми пальцами потемневшую от времени рукоятку. Быстро оглянувшись, Шелли убедилась в том, что никакой настоящей Мэри Уорт в комнате нет, затем перевела взгляд на собственное тело, проверяя, что не произошло никакого наложения, что на ней не надето черное платье и она не держит нож, о существовании которого не догадывалась.

Нет.

Однако в зеркале ее самой по?прежнему не было видно, а Мэри Уорт, криво усмехаясь, развернулась, крепче стиснула нож и направилась к кровати, на которой лежал и читал Сэм.

Уставившись в зеркало, Шелли увидела, как старая карга начала наносить удары. Услышав за спиной крики Сэма, она стремительно обернулась.

Никакой Мэри Уорт по?прежнему не было, однако Сэм корчился на кровати, со свежими ранами на груди и бедре, из глубоких разрезов медленно вытекала или хлестала фонтаном кровь, в зависимости от того, какие сосуды оказались рассечены. Кровью были забрызганы его грудь и выпавший у него из рук журнал, розовая простыня и наволочки, спинка кровати, тумбочка и индийский ковер на паркетном полу.

Не было слышно никаких звуков помимо истошных воплей Сэма, и, пожалуй, это было самым пугающим. В зеркале отражение Мэри Уорт смеялось, хохотало, однако соответствующие звуки отсутствовали. Ее голос, если таковой существовал, оставался за стеклом, слышимый лишь в том мире, и хотя ее действия проявлялись в реальной спальне, тела и голоса здесь не было.

Откуда появилась Мэри Уорт? Никто ее не призывал.

Тут чего?то недоставало. Шелли еще готова была принять концепцию вызова злобного духа, но она не могла поверить, что Мэри Уорт способна появляться по собственной воле, без того, чтобы ее вызвали. Все должно было быть не так, и хотя речь шла лишь о детской игре, во всех легендах есть зерно правды.

Крики Сэма оборвались. Он был мертв, но Мэри Уорт продолжала наносить удары, и безжизненное тело дергалось на кровати.

Шелли также не кричала. Она не была в панике, ей не было страшно, и хотя, возможно, все отчасти объяснялось шоком, смерть Сэма не стала для нее таким ужасающим поворотным событием, каким должна была бы быть. На самом деле Шелли как бы оставалась в стороне; происходящее в спальне было чем?то отдаленным, плоским, словно на экране телевизора, и отражение в зеркале казалось чуточку ближе только из?за присутствия пугающего лица Мэри Уорт.

Мэри Уорт.

И даже зловещая старуха была далеко не такой страшной, какой должна была бы быть. Шелли постепенно привыкала к ее сморщенному лицу, и у нее мелькнула мысль, что, возможно, она все?таки вызвала старую каргу, подсознательно желая, чтобы та сделала именно то, что она сделала…

Нет!

Пусть их с Сэмом пути разошлись. Наверное, Шелли его больше не любила. Но даже в самых безумных мечтах она не желала его смерти. Все это было делом Мэри Уорт; она тут ни при чем.

Но обвинят в убийстве мужа ее.

Эта внезапная догадка оглушила Шелли. Снова обернувшись на кровать, она увидела окровавленное тело Сэма, вскрытую грудную полость, в которой были видны внутренние органы.

Шелли посмотрела в зеркало.

Отражение Мэри Уорт снова стояло на ее месте перед трюмо, глядя на нее.

И оно улыбалось.

 

Часть I

Снаружи

 

Глава 1

Дэниел

 

– Просыпайся!

Дэниел слышал голос жены, чувствовал прикосновение ее рук, ласково трясущих его, однако ему уже давно не приходилось вставать так рано, и все его тело отчаянно сопротивлялось. Он застонал, перевернулся на другой бок, глубже зарываясь под одеяло.

– Собеседование назначено на десять часов, – сказала жена, и за внешней приятностью ее голоса прозвучала такая серьезная настойчивость, что Дэниел глубоко вздохнул, откинул одеяло и уселся в постели.

Марго уже оделась, готовая отправиться на работу. Она стояла рядом с кроватью и смотрела на мужа.

– Извини, – сказала она, – но я уже ухожу. Я отвезу Тони, и мне хотелось убедиться перед уходом, что ты уже встал. Иначе ты никогда не проснешься.

– Я уже встал, – заверил ее Дэниел, поднимаясь на ноги.

Он попытался было поцеловать жену, но та поморщила нос и отвернулась.

– Прополощи рот!

– Но это же так романтично!

– Лучше молчи. – Марго чмокнула его в щеку. – Позвонишь мне на работу после собеседования. Я хочу знать, как все пройдет.

Дэниел подобрал с пола брюки.

– Знаешь, я могу забрать Тони.

– Тебе это не по пути. К тому же у меня есть немного времени. – Марго направилась к двери. – Я серьезно говорю, прополощи рот. Проще простого потерять работу из?за того, что от тебя несет по?том или дурно пахнет изо рта.

Дэниел проводил жену в прихожую, где у двери уже ждал Тони с ранцем в руках. Все шторы были подняты, и на улице четверо?пятеро одинаково одетых подростков стояли, прислонившись к невысокой кирпичной стене, которая отделяла дворик от тротуара. Один бритый наголо парень загасил окурок о стену и швырнул его во дворик.

Должно быть, Марго увидела выражение лица мужа, поскольку нахмурилась и пригрозила пальцем.

– Не смей делать замечание этим парням! Нам здесь жить, а Тони учится с ними в одной школе. Все, что ты им сделаешь, они выместят на нем!

Тони промолчал, однако мольба во взгляде сына лучше всяких слов сказала Дэниелу, что он согласен с матерью на все сто.

– Хорошо, – кивнул Дэниел.

Он проводил взглядом, как жена и сын вышли на улицу, помахал им рукой, после чего закрыл и запер дверь и направился в ванную, чтобы принять душ.

Прикосновение горячей воды к коже оказалось приятным, и Дэниел задержался под душем дольше обыкновенного, наслаждаясь горячим паром, затянувшим комнату, и уютным ощущением пульсации воды по не отошедшей от сна спине.

Прошло уже больше года с тех пор, как сокращение штата вынудило его уйти с последнего места работы в компании «Томпсон», и хотя выпуски новостей каждый вечер бодро сообщали о том, что основные экономические показатели растут и фондовый рынок переживает небывалый подъем, у Дэниела не было надежды найти работу в ближайшей перспективе, и он не видел на горизонте изменений к лучшему. За последние тринадцать месяцев Дэниел побывал во всех агентствах по трудоустройству в Филадельфии и ближайших окрестностях, однако за все это время ему так и не подвернулось ничего подходящего, и рынок труда был перенасыщен такими же оставшимися без работы управляющими среднего звена, борющимися за одни и те же вакансии.

Дэниел уже не раз подумывал о том, чтобы переехать в другой город, но у Марго работа по?прежнему была, она исправно приносила домой зарплату, и, сказать по правде, дом был у них с женой единственным осязаемым имуществом. Это был их якорь, купленный и полностью оплаченный родителями Марго, которые оставили его с потрохами им в наследство. И пусть Дэниел не считал Пенсильванию лучшим местом для жизни; если дойдет до крайности, если Марго потеряет работу и им отрежут телефон, электричество и газ, они все равно смогут кое?как ютиться в гостиной в спальных мешках, питаясь крекерами, прихваченными из гостиничных холлов.

Выключая душ, Дэниел усмехнулся, развеселенный ходом собственных мыслей. Как не переставала повторять Марго, ему не нужно впадать в мелодраматизм.

Однако он не мог обойтись без мелодраматизма.

Так жизнь была интереснее.

Дэниел вытерся, побрился, почистил зубы, причесался и оделся. В костюме он выглядел консервативно, представительно, респектабельно. Поправив галстук, Дэниел посмотрелся в зеркало, отрабатывая улыбку. Он не питал особых надежд относительно сегодняшнего собеседования. Конечно, то, что его пригласили на встречу, а не отвергли с ходу, было хорошим знаком, но он уже прошел десятки собеседований с тех пор, как остался без работы, и ни разу это ни к чему не привело.

И все же уже достаточно долго его вообще не приглашали на собеседование, так что, по крайней мере, сегодня у него будет возможность попрактиковать подзабытые навыки.

Дэниел приехал в центральную часть Филадельфии и заплатил пять долларов за то, чтобы оставить машину на подземной стоянке под «Бронсон?билдинг». Компании «Каттинг эдж», занимающейся разработкой программного обеспечения, которая искала нового сотрудника, в здании принадлежали три последних этажа, и Дэниел поднялся на лифте наверх, быстро смазав пересохшие губы гигиенической помадой перед тем, как открылись стальные двери кабины.

Его тотчас же провели в кабинет, где молодая деловитая девица, только из колледжа, представилась начальником отдела кадров. Она предложила Дэниелу сесть в мягкое кресло напротив ее письменного стола, и они разговаривали где?то с полчаса. Это было собеседование, но вообще?то оно больше напоминало дружескую беседу, и Дэниел поймал себя на том, что такой неформальный подход позволил ему расслабиться. Конкретно о будущей работе речь не шла: они говорили в основном о Дэниеле, о его жизни, увлечениях, но он почувствовал, что по этому разговору девица составила о нем определенное мнение, и наградой ему явилось то, что она наконец встала и сказала:

– Полагаю, вы справитесь с работой у нас. У вас есть образование, желание работать, и, думаю, у вас все получится. Я хочу, чтобы вы познакомились с президентом нашей фирмы и поговорили с ним.

Дэниел прошел следом за ней по застеленному ковровой дорожкой коридору в другой, более просторный кабинет. Девица постучала в косяк открытой двери, затем жестом предложила Дэниелу пройти в кабинет.

Президент компании был из тех, кто из кожи вон лезет, стараясь произвести впечатление своего в доску парня. В документах компании он именовал себя «У.Л. Уильямс (Бад)». Дэниел терпеть не мог тех, кто предпочитал называться прозвищем. И еще больше он не мог терпеть тех, кто ограничивался одними инициалами. И то и другое вместе представляло собой смертельное сочетание. «Никогда не доверяй человеку, который не пользуется именем, полученным от родителей», – всегда говорил ему отец, и Дэниел отнесся к этому наставлению очень серьезно.

И все же работа была ему нужна и он не мог позволить себе выбирать и капризничать, поэтому сел напротив У.?Л. Уильямса (Бада) и улыбнулся.

Президент фирмы пробежал взглядом резюме, которое держал в руках.

– Вижу, в прошлом вы работали над составлением технической документации.

– Да, – кивнул Дэниел. – В компании «Томпсон».

– Работа вам нравилась?

– Нет, – искренне признался Дэниел, осознав свою ошибку еще до того, как сказал это. – Я хочу сказать, сама работа мне нравилась, но мне не нравился… кое?кто из тех, с кем я работал.

– Именно поэтому вы уволились?

– Да, сэр.

– У нас в «Каттинг эдж» мы любим командный дух.

– С этим никаких проблем, – солгал Дэниел. – Я сам командный игрок. А это было лишь досадное недоразумение.

Президент улыбнулся.

– Да. – Он встал. – Что ж, спасибо за то, что заглянули ко мне.

Дэниел тоже встал и протянул руку.

– Спасибо за то, что приняли меня.

– Мы вам позвоним, – сказал У.?Л. Уильямс (Бад), пожимая Дэниелу руку.

Но тот понимал, что никто ему не позвонит. Он совершил страшную глупость и провалил испытание. Из здания Дэниел выходил, чувствуя опустошение и раздражение, и его настроение еще больше ухудшилось, когда он спускался вниз на лифте, так как до него вдруг дошло, что он впустую потратил пять долларов на парковку.

«Назвался груздем, полезай в кузов», – решил Дэниел. Он приехал в центр города и уже потратил пятерку, так почему бы не спустить еще несколько долларов? Приехав в «Макдоналдс», Дэниел накупил себе нездоровой высококалорийной еды, стремясь загасить горечь разочарования.

Домой он возвратился к полудню и как раз успел застать по кабельному каналу старый вестерн Джона Форда[1]. Дэниел сидел в кресле перед телевизором, но не мог сосредоточить внимание на фильме и вместо этого размышлял о своих тщетных усилиях найти работу. На экране герой Джона Уэйна скакал на лошади по пустынным пескам перед величественными красными скалами, и Дэниел гадал, каково было бы жить в Аризоне. Сейчас рынок труда на Западе переживал бум, и Дэниел в который уже раз подумал о том, что, наверное, будет лучше сняться с места и последовать за солнцем, вместо того чтобы торчать в этом убогом доме и ждать у моря погоды.

По крайней мере, он не был шовинистом и не держал на Марго зла за то, что она приносила домой деньги. Дэниел был признателен жене, что у нее имелась постоянная работа, и у него не было никаких заскоков насчет того, что именно ему надлежит быть главным кормильцем семьи. Они с Марго не соперничали между собой, а были командой, один за всех и все за одного, и Дэниел гордился успехами жены. И все же он сам не мог жить без работы. Он не был творческой натурой, художником, писателем или музыкантом, и ему было нечем занять свободное время. Дело было даже не в деньгах: в первую очередь Дэниелу хотелось развеять чувство собственной бесполезности.

Зазвонил телефон. Это была Марго. Дэниел начисто забыл о том, что обещал ей позвонить. Быстро извинившись, он вкратце обрисовал жене то, как прошло утро.

– Значит, все выглядит неважно, да? – вздохнула та.

– Я не тешу себя напрасными надеждами.

– Не бери в голову, – сказала Марго. – Что?нибудь обязательно подвернется.

– Точно.

– Ты сегодня занят?

– Ага, – презрительно фыркнул Дэниел. – Дел по горло.

– Мне нужно, чтобы ты сходил в магазин и купил гамбургеров и говяжьего фарша. Я забыла дома кредитную карточку, а наличных у меня с собой нет.

– У меня тоже нет наличных.

– Моя карточка или на комоде, или в ванной на раковине.

– На раковине?

– Избавь меня от нравоучений.

– Извини.

– На обратном пути я заберу Тони.

– Я могу забрать его сам.

– Тебе это предстоит завтра. Мы поменяемся машинами.

Дэниел все понял.

– Тони стесняется «Бьюика»?

– Он ничего не сказал, но, думаю, стесняется. Ты же знаешь, какие подростки в этом возрасте. Они всего стесняются.

– Особенно своих родителей.

– Особенно своих родителей, – рассмеявшись, согласилась Марго. В трубке послышался какой?то шум, голоса. – Обожди секундочку, – сказала она. Последовала пауза, в течение которой жена вполголоса говорила с какой?то другой женщиной. – Мне нужно бежать, – наконец сказала Марго в трубку. – У нас тут чрезвычайная ситуация. Не забудь сходить в магазин.

– Не забуду. Я тебя люблю.

– И я тебя. Пока.

Положив трубку, Дэниел выключил телевизор и прошел через кухню в коридор. Без звуков телевизора в доме воцарилась тишина, неуютная тишина, и Дэниел тотчас же начал насвистывать какую?то глупую мелодию, чтобы создать хоть какой?нибудь шум.

Войдя в спальню, он ощутил смутное беспокойство; это чувство усилилось, когда он прошел мимо трюмо и приблизился к узкой двери, ведущей в ванную. Ощущение было странным, Дэниел узнал его не сразу, и ему потребовалось какое?то время, чтобы осознать, что это страх. Не рациональный страх физической опасности, который он иногда испытывал в зрелом возрасте, а безосновательный, беспочвенный, сверхъестественный ужас, обыкновенно ассоциируемый с детством. Это был страх перед букой, страх перед привидением, чувство, с которым Дэниел не сталкивался уже десятилетиями, и, несмотря на то, что почувствовал себя глупо, он обернулся, ожидая увидеть за спиной какую?то фигуру или силуэт, не в силах стряхнуть ощущение, что за ним следят, хотя в комнате никого не было.

Черт побери, откуда все это взялось? Каких?нибудь пару минут назад он говорил по телефону с Марго – совершенно нормальный разговор, о том, чтобы сходить в магазин за продуктами, – и вот теперь его чуть не хватила кондрашка при мысли о том, что нужно пройти через свою собственную спальню!

Дэниел понимал, что это иррационально, глупо, но чувство не уходило, даже после того как он нашел кредитную карточку Марго на полочке рядом с раковиной, вместе со щеткой для волос, даже после того как он поспешно покинул спальню и вернулся в коридор.

И только когда Дэниел наконец выскочил из дома, оказался на крыльце и запер за собой дверь, паника прошла и он смог спокойно вздохнуть.

Стресс.

Наверное, он сам не отдавал себе отчет в том, как страстно желает получить это место в «Каттинг эдж».

Или это, или в течение последних пяти минут в доме завелись призраки.

Может быть, Марго умерла.

Или Тони.

Дэниел решительно прогнал из головы эти мысли. Вот прямой путь к мании преследования. Навязчивому неврозу. Никаких призраков не бывает, есть только чересчур активное воображение, которое, пробыв в коме последние двадцать лет, не решило внезапно объявить о своем существовании.

Стресс.

Несомненно, всему виною стресс.

Тем не менее Дэниел вздохнул спокойнее, когда оказался в машине, на пути к продовольственному магазину, а дом остался позади.

 

После ужина он сидел вместе с Тони за столом на кухне, помогая сыну делать уроки, а Марго мыла посуду.

Наконец сын расправился с домашним заданием и спросил, можно ли ему посмотреть телевизор.

– Только до половины девятого, – предупредил его Дэниел. – Затем нужно лечь спать. Завтра утром школа.

– Но, папа…

– Никаких но!

Тони выскользнул в гостиную.

– В следующем году мы будем разрешать ему не ложиться спать до девяти, – сказала Марго.

– Если он будет хорошо учиться.

Марго улыбнулась:

– Наверное, ты даже представить себе не мог, что с годами превратишься в своего отца, ведь так?

Отодвинув стул, Дэниел подошел к раковине, положил руки жене на плечо и чмокнул ее в правое ушко.

– Я люблю тебя, миссис Андерсон.

– Знаю.

– Разве ты не должна была ответить: «И я тебя тоже люблю»?

– Действия говорят громче слов. – Она понизила голос. – Я собиралась продемонстрировать тебе это чуть позже.

– Вот за что я тебя люблю, – просиял Дэниел.

Снаружи донесся рев двигателя «Чарджера» без глушителя – громоподобный раскат, от которого содрогнулась земля, набравший крещендо и быстро затихнувший.

– Приехал твой брат. – Дэниел вернулся за стол.

– Будь с ним повежливее.

– Я всегда вежлив с ним.

– Брайан тебя уважает.

– Спорим, что он обязательно упомянет о том, что я до сих пор без работы?

Выглянув в окно, Марго снова занялась посудой, делая вид, будто не знает о том, что здесь кто?то есть.

– Замолчи!

Постучав в дверь, Брайан прошел на кухню и, кивнув сестре, сел за стол.

– Ну как, дружище, нашел работу?

– Нет.

– У меня есть одна наводка. Может, ничего и не выгорит, но у одного моего кореша брат диск?жокей. Знаешь, вечеринки, танцы и прочее дерьмо. Так вот, он ищет чувака, который помогал бы ему таскать аппаратуру. Оплата сдельная, вкалывать в основном по ночам, но это что?то. Если повезет, можно даже получать на чай.

– Я так не думаю, – покачал головой Дэниел.

– Ты что, парень? Потаскать колонки, поторчать, послушать музыку, получить за это «бабки»… Работенка непыльная.

– Танцевальная музыка действует на меня угнетающе.

– Если хочешь действительно угнетающей музыки, послушай «Бич бойз». Самая угнетающая музыка на свете, черт побери. Я от нее просто балдею!

Возможность устроиться на работу оказалась забыта, как только Брайан заговорил о музыке, перечисляя в хронологическом порядке все свои пристрастия за последние двадцать лет. Что и к лучшему. Брайан был парень неплохой, но с причудами, и разговоры о так называемых «вакансиях» он заводил только для того, чтобы вбить Дэниелу в голову, что он работает, а тот – нет. Брайан был на шесть лет старше Марго, на пять лет старше Дэниела, и хотя он по?своему любил и поддерживал сестру, втайне его раздражало то, что и у Марго, и у Дэниела более респектабельная, лучше оплачиваемая работа. Поэтому с тех самых пор как Дэниела выставили на улицу, Брайан был на седьмом небе от счастья.

Было уже одиннадцать, когда он наконец ушел, напоследок схватив сестру за талию и крутанув ее. Дэниел и Марго вышли на крыльцо проводить его, и Брайан, уезжая, разбудил своей машиной половину соседей.

Дэниел закрыл дверь, запер замок, и Марго его поцеловала.

– Спасибо.

– Ну, как?никак он родственник, – криво усмехнулся Дэниел.

– Ты был выше всяческих похвал. Готов получить вознаграждение?

– Жду не дождусь весь вечер.

– Только дай я сначала посмотрю, спит ли Тони.

Марго заглянула в комнату сына, а Дэниел, убедившись в том, что наружные двери заперты, погасил свет и направился в спальню. Марго уже стояла перед зеркалом и распускала волосы. Дэниел запер за собой дверь и прошел в комнату. Бросив взгляд на узкую дверь в ванную, он увидел темноту, тень. Его снова охватило смутное беспокойство, ощущение того, что что?то не так, и он, быстро пройдя к ванной, зажег свет и с удовлетворением отметил, что все в порядке.

Сегодня днем, вынося мусор, Дэниел увидел в переулке за домом какую?то тень. Определить эту тень он не смог, но она показалась ему смутно знакомой: маленькая фигура – можно сказать, карлик – в рваном плаще или платье, развевающемся на ветру. Времени было около двух часов дня – вероятно, часть суток, внушающая наименьший страх, однако прямоугольные тени, отбрасываемые развернутыми к востоку гаражами, полностью накрывали узкий переулок, и вкупе с затянутым низкими тучами небом это создавало непривычно угрюмое зрелище. Бросив пакет с мусором в бак, Дэниел повернулся к дому и краем глаза заметил какое?то движение. Оглянувшись, он увидел в глубине переулка на фоне белого забора маленькую тень с длинными волосами в потрепанном плаще до колен, трепещущем на ветру. Тень не шевелилась, стояла совершенно неподвижно, лишь ее волосы и рваное одеяние развевались на ветру, и это зрелище отозвалось в сознании Дэниела тревожными нотками. Он почувствовал, что уже видел этого карлика, но не смог вспомнить, где и когда. Дэниел обернулся по сторонам, ища взглядом человека, отбрасывающего эту тень, но никого не увидел.

Тень подняла руку и поманила его к себе.

Дэниела тотчас же захлестнула холодная волна. Ему стало страшно, он испугался на подсознательном уровне, хотя и не мог сказать почему; быстро покинув переулок, он пересек дворик, вошел в дом, запер дверь черного входа и задернул шторы, чтобы ничего не видеть.

Сняв тапочки и брюки, Дэниел тяжело опустился на кровать. Мысль о той тени не покидала его весь вечер, навязчивая, пугающая своей фамильярной близостью, и хотя ему хотелось рассказать обо всем Марго, он промолчал. Дэниел прекрасно сознавал, как все это глупо, и ему не хотелось, чтобы она решила, будто он сидит дома без дела целыми днями, выдумывает всяческие ужасы, чтобы себя напугать, дает волю своему воображению, потому что ему нечем заняться.

Расстегнув рубашку, Дэниел сбросил ее на пол и откинулся на кровать.

Закончив возиться с волосами, Марго разделась и направилась в ванную.

– Я быстро сполоснусь.

Дэниел приподнялся на локте.

– Не надо.

Остановившись, Марго обернулась и вопросительно подняла брови.

– Я хочу, чтобы все было грязно.

Улыбнувшись, она вернулась к кровати и забралась под одеяло.

– Мне нравится, что ты хочешь, чтобы все было грязно.

Потом они лежали в кровати, обессиленные и вспотевшие. Протянув руку, Дэниел взял пульт, включил телевизор и начал переключать каналы. Марго прильнула к нему.

– Ты обратил внимание, – помолчав, спросила она, – что Тони в последнее время ведет себя… несколько странно?

Дэниел вопросительно посмотрел на нее.

– В каком смысле странно?

– Не знаю. Он стал скрытным. Подозрительным. Подолгу остается один у себя в комнате.

– Мальчик? У себя в комнате? Один? Скрытный? Подозрительный? – Дэниел улыбнулся. – Гм. Интересно, чем он там занимается?

Марго ткнула его в плечо.

– Прекрати!

– Ты не находила пятна у него на постельном белье?

– Знаешь, порой ты бываешь невыносимым пошляком!

– Извини, но это совершенно нормально…

– Это ненормально. Вот что я хочу тебе сказать. Об этом я знаю. Ведь это я стираю его трусы. Но тут… это что?то другое.

– Что именно? Наркотики? Мелкое воровство из магазинов? Подростковые банды?

– Нет?нет, совсем не то.

– Тогда что же?

– Не знаю. Но это что?то… жуткое.

Жуткое.

Дэниел ничего не ответил, притворившись, что смотрит телевизор.

Марго отправилась в ванную, приняла душ, вернулась и забралась под одеяло, и вскоре Дэниел почувствовал, как ее тело расслабилось, отдаваясь сну; дыхание изменилось.

Выждав немного, он осторожно высвободился из объятий жены и передвинулся к краю кровати. Посмотрев на спящую Марго, ласково провел ладонью по ее волосам. Она такая красивая, и он так счастлив рядом с нею, однако в его сознание непрошено закралась леденящая мысль, что долго это не продлится, и избавиться от нее не удалось. Это было то самое чувство, которое он испытал утром, – тревожное, сводящее с ума предчувствие того, что с Марго и Тони случится какая?то беда, и он снова подумал о той странной тени.

Жуткой.

Перевернувшись на спину, Дэниел закрыл глаза, усилием воли заставляя себя ни о чем не думать, заставляя себя заснуть. Это произошло не сразу. Он слышал, как по телевизору ток?шоу сменилось выпуском новостей, слышал, как выпуск новостей закончился и начался фильм.

Лишь где?то к середине фильма Дэниел наконец забылся сном.

Ему снился сон, и в этом сне маленькая тень проникла в дом, а он сам сидел в кресле в гостиной, парализованный ужасом, и бессильно наблюдал за тем, как тень носится по коридору, ища Марго, ища Тони.

 

Глава 2

Лори

 

Лори Митчелл обвела взглядом зал заседаний. Главы отделов прилежно делали записи в блокнотах.

Зал заседаний.

Гораздо лучше ему подошло бы название «зал засыпаний».

Лори украдкой взглянула на часы. Хоффман продолжал монотонно бубнить об увеличении доходов отделения, повторяя избитые истины, услышанные на последнем заседании совета директоров, и, судя по всему, заканчивать в ближайшее время не собирался.

Господи, как же Лори ненавидела эти совещания!

В окна было видно небо, чистое, безоблачное. Вид открывался до самого залива, и в промежуток между двумя зданиями можно было различить на голубой глади моря маленький темный силуэт острова Алькатрас. Лори вдруг поймала себя на мысли, что будет, если здесь произойдет сильное землетрясение. Выстоит здание или обрушится? А если обрушится, они провалятся вниз, сквозь этажи, или же строение повалится набок и их выбросит в пустоту? Скорее всего, разрушения будут иметь случайный характер: разные участки разных этажей останутся нетронутыми или развалятся на части, убивая всех тех, кому не посчастливится оказаться не в то время не в том месте.

Наверное, подобные фантазии были нездоровыми, но, по крайней мере, они помогали скоротать время.

Лори снова обвела взглядом зал, своих коллег и начальство, и уже не в первый раз подумала, что она здесь чужая. Компания «Автоматические интерфейсы» пригласила ее на работу сразу же после окончания колледжа, Лори поднималась по служебной лестнице и вот уже пять лет занимала свою нынешнюю должность, однако до сих пор считала себя самозванцем, переодетым ребенком, которому успешно удается убеждать взрослых в том, что он один из них.

Есть ли у нее хоть что?нибудь общее со всеми этими людьми?

Нет. Она жила в фальшивом пластмассовом мире преуспевающих амбициозных молодых людей, и по жестокой прихоти судьбы у нее были способности к бизнесу, она хорошо выполняла свою работу.

Сама Лори росла совершенно в другой обстановке, в маленьком провинциальном городке к югу от залива, в самые последние годы движения хиппи, и родители воспитали их с Джошем не так, как было принято: они учили своих детей почтительному отношению к природе, делали упор на индивидуальность. Одержимость внешним впечатлением, повышенное внимание к финансам и материальным сторонам, составлявшие значительную часть жизни ее коллег по работе, были для нее совершенно чужды. В то же время Лори сознавала необходимость не выделяться на общем фоне и без труда носила маску конформизма, покупала правильную одежду, заказывала правильную еду, всячески подкрепляя созданный образ успешной деловой женщины. Вот почему сейчас она находилась здесь.

Странно, как повернулась жизнь. Родители Лори нелепо погибли в автомобильной катастрофе, когда она оканчивала школу, и среди опустошающего горя и бездонного чувства утраты девушка с удивлением обнаружила, что родители составили завещание, позаботившись о том, чтобы выделить средства для высшего образования для них с Джошем. Лори ни за что не предположила бы, что отец или мать обратятся к ним с таким четким требованием, но вот оно было, написанное черным по белому, и поверенный объяснил, что эти деньги можно потратить только на книги и обучение. В противном случае они будут переданы в «Гринпис».

Таким образом, ее родители?хиппи были в каком?то смысле ответственны за то, что она стала главой отдела преуспевающей компании.

Где?то еще через полчаса Хоффман наконец закончил говорить, совещание завершилось, и главы отделов разошлись по своим кабинетам. Том Дженсон, координатор отдела развития, предложил Лори пойти после работы в кафе, но она отказалась, сославшись на то, что хочет отдохнуть.

– Я тебя не виню, – согласился Том. – Неделя выдалась ужасная.

– Увидимся в понедельник, – улыбнулась Лори.

Уйдя с работы на час раньше, она направилась пешком в центр города. Мимо проехал автобус с туристами?японцами, и она помахала одному из них, который ее сфотографировал.

Как она делала это каждую пятницу, Лори заглянула к своему брату. Вот уже три года как тот работал в книжном магазине, и было отрадно видеть, что он наконец нашел работу по душе, однако в последнее время Джош начал слишком глубоко копаться в восточных религиях и философских книгах.

Этот интерес он унаследовал от матери.

В частности, именно поэтому Лори любила заглядывать к брату.

Когда она вошла в магазин, Джош занимался покупателем. Помахав ему, Лори принялась разглядывать журналы, а брат продолжал оживленно обсуждать с покупателем работы Карлоса Кастанеды[2].

Наконец покупатель выбрал книгу и ушел, и Лори подошла к прилавку.

– Как у тебя дела? – спросила она.

Джош поднял взгляд.

– Я собирался задать тебе этот же самый вопрос.

– Так плохо, да?

Он молча кивнул.

Положив сумочку на прилавок, Лори вздохнула.

– Неделя выдалась долгой.

– И не говори!

Лори рассказала о мелочных склоках и подковерной борьбе, развернувшейся после недавней реструктуризации отделения, перешла к скучным совещаниям и бесконечным документам и закончила иском, предъявленным компании бывшим сотрудником, которого она в свое время принимала на работу.

– Веселенькая у тебя жизнь!

– Ты прав. Веселее не придумаешь.

– А как у тебя с Мэттом?

– Замечательно. Тут всё в порядке.

– Ты могла бы найти себе другую работу.

– Нет. Тут дело не в работе, а… а в положении. С тех самых пор как меня повысили в должности, мне приходится тратить все время на человеческие ресурсы, вместо того чтобы заниматься делом.

– «Человеческие ресурсы»? – усмехнулся Джош.

– Ты совершенно прав. Я вконец испортилась. Теперь я изъясняюсь на корпоративном жаргоне.

– Как я уже говорил, ты можешь найти другую работу.

Лори молча покачала головой.

– У тебя постоянный стресс. Вот в чем твоя главная проблема. Я тут прочитал одну книгу…

– Джош!

– Я совершенно серьезно. Она о духовном самосознании и управлении энергией. Тебе в жизни недостает духовности. Вот в чем корень всех твоих проблем. Вот в чем корень большинства мировых проблем.

– Честное слово, сегодня у меня нет настроения это слушать.

– Лори…

– Послушай, я рада, что у тебя есть хобби, это очень интересно и все такое, но просто я не верю, что могу зайти к тебе в магазин, купить за пять долларов книжонку, выпущенную на деньги автора, и найти в ней ответы на вопросы, разрешить которые не смогли величайшие человеческие умы.

– Напрасно ты настроена так враждебно…

– Нет, Джош, я права. Я поступаю так потому, что каждый раз, когда захожу к тебе, ты пытаешься запихнуть мне в глотку какую?нибудь новую религию. А мне нужно, чтобы ты оставался просто моим братом, чтобы я могла поплакать тебе в жилетку, без того чтобы ты пытался обратить меня в новую веру.

– Ты просто очень закоснелая.

– Если Альберт Эйнштейн не знал, в чем смысл жизни, ты тоже не можешь это знать.

Джош отвернулся, и Лори, схватив его за руку, вздохнула.

– Извини. Сегодняшний день выдался нудным, и вся неделя была тяжелой. Я не хотела вымещать все на тебе.

Повернувшись к ней, Джош криво усмехнулся.

– А для чего еще нужны братья?

Лори стиснула его в объятиях.

– Мне просто нужно прийти домой, полежать в горячей ванне, расслабиться вместе с Мэттом и посмотреть пустую комедию. – Она взяла с прилавка свою сумочку. – Я тебе еще позвоню, хорошо?

Джош кивнул.

– И в следующий раз мы обязательно обсудим твою дурацкую религию.

Он рассмеялся:

– Договорились.

Помахав брату рукой, Лори вышла на запруженную людьми улицу. Утром на работу она доехала на метро, но домой решила вернуться пешком. Идти было недалеко, и Лори хотела немного размяться. Также ей нужно было время, чтобы подумать.

Лори остановилась у перекрестка, дожидаясь сигнала светофора, и рядом затормозил кабриолет. Водитель произвольно переключал радиостанции, и в радиусе целого квартала грохотал оглушительный калейдоскоп: рэп, диско, хеви?метал, альтернативный рок. Зажегся зеленый свет, кабриолет рванул с места, и Лори пересекла улицу, слушая затихающую вдалеке музыку, теперь уже примитивную попсу.

Она скучала по музыке семидесятых. Для неискушенных людей это было десятилетие диско, однако Лори увлекалась прогрессив?роком, музыкальным течением, которое шло на риск, раздвигало границы, открывало простор артистическому честолюбию и способностям. В настоящее время все исполнители были прилизаны под посредственность, боялись поднимать голову, боялись отойти от общепринятой линии и выставить себя на посмешище, и, как следствие, музыкальная сцена была неизлечимо банальной.

Искусство.

Вот что уважала Лори.

И вот почему была так счастлива с Мэттом.

Они встречались уже целый год, последние четыре месяца жили вместе, и в то время как ситуация на работе менялась в ту и в другую сторону, дома Лори была счастлива как никогда. Она считала Мэтта настоящим художником. Он создавал свои работы не ради денег, не ради славы, не ради признания собратьев по искусству.

Он это делал, потому что не мог иначе.

В одежде и внешнем виде Мэтт также не придерживался установленных правил, и это еще сильнее убеждало Лори в его искренности. Художников Сан?Франциско условно можно было разделить на две группы: щеголи, разодетые по последней моде, с затейливыми прическами, и неряхи в одежде из магазинов распродаж с растрепанными волосами. Мэтт же больше походил на торгового специалиста или государственного служащего, и то обстоятельство, что он не считал нужным подстраиваться под созданный средствами массовой информации образ художника, заставляло Лори принимать его за чистую монету.

На самом деле Мэтт работал в компании. «Монтгомери уордс». Фотоаппараты, видеокамеры и аксессуары. Деньги, заработанные с девяти до пяти, Мэтт использовал для финансирования своего увлечения: он снимал фильмы в парке «Золотые ворота» и его окрестностях с участием «найденных» актеров – людей, которым он прямо на улицах давал прочитать свои сценарии. Закончив фильм, Мэтт переписывал его на видеокассеты, которые раздавал своим знакомым и коллегам по работе с просьбой размножить их и распространить еще дальше. Лори знала, что большинство из тех, кто смотрел его работы, и не догадывалось о том, что именно он автор этого фильма. Мэтт неизменно делал вид, будто ему просто попалась на глаза какая?то низкобюджетная киношка и он хочет ею поделиться.

Лори находила это очаровательным.

Когда она подошла к дому, «Мустанг» Мэтта стоял перед входом. В приподнятом настроении Лори пересекла маленький двор и поднялась на крыльцо. Входная дверь была не заперта – как обычно, – и Лори вошла в дом. Она уже собиралась крикнуть в духе Люси Рикардо[3] «Милый, я пришла!», но затем решила преподнести Мэтту сюрприз и беззвучно прошла в гостиную.

Из туалета доносились какие?то звуки, и Лори подошла к открытой двери и увидела…

…обнаженную блондинку, которая сидела на унитазе, раздвинув ноги.

А Мэтт, ее любимый художник, стоял перед унитазом на коленях, погрузив голову между ног блондинки.

Не было ни немого мгновения потрясения, ни вообще какой?либо заминки. Ворвавшись в туалет, Лори схватила Мэтта за волосы.

– Убирайся вон! – воскликнула она. – Убирайся ко всем чертям из моего дома!

Мэтт вскочил на ноги, комично тряся застывшим в эрекции членом, блондинка принялась лихорадочно собирать свои вещи. Но Лори не отставала от них. Вонзив пальцы Мэтту в плечо, она со всей силы толкнула его в коридор и, подобрав с пола его разбросанные вещи, швырнула их ему вслед. Блондинку Лори пальцем не тронула, но продолжала выкрикивать гневные эпитеты, относившиеся к обоим. Женщина, поспешно натянув трусики и футболку, выбежала из туалета, сжимая в охапке брюки, лифчик, колготки и туфли.

Лори расплакалась. Это было чертовски некстати; ей хотелось дождаться, чтобы они покинули дом, хотелось изобразить, что она в бешенстве и ей нисколько не больно, но она ничего не могла с собой поделать.

– Чтоб ты сдох, Мэтт! – всхлипывая, кричала Лори. – Чтоб ты сдох, Мэтт! Чтоб ты сдох, долбаный извращенец! Чтоб ты сдох!

Полуодетые, Мэтт и блондинка пробежали по коридору и выскочили на улицу. Они не потрудились закрыть за собой дверь, и Лори успела мельком увидеть, как Мэтт неуклюже забирается в машину и возится с ключами. Захлопнув дверь, она заперла ее на щеколду.

Наконец женщина обессиленно сползла на пол и прислонилась к твердому холодному дереву. Все произошло так быстро… Еще какую?то минуту назад она была счастливой, возбужденной, готовой расслабиться в обществе Мэтта и начать отдыхать; и вот уже вся ее жизнь перевернута вверх дном. Любимый мужчина предал ее, и Лори казалось, что ей выпотрошили внутренности. У нее не было времени подумать, осознать произошедшее; ее просто бросили в воду и заставили плыть.

Она сидела на полу и плакала. Через какое?то время слезы прекратились. Боль не утихла, но уже не рвала сердце, превратившись из незваного пришельца в частицу ее организма, и Лори могла с нею справляться. Встав, она вытерла глаза, вытерла лицо и прошла в гостиную. Подойдя к унитазу, поморщилась с отвращением, чувствуя, что ее вот?вот вырвет, и спустила воду.

Она тщательно вымыла руки, отскоблила их, затем прошла в спальню и обессиленно упала на кровать. Ее по?прежнему трясло от ярости, однако под яростью зияла пустота. Мысли лихорадочно носились, в памяти мелькали образы последних месяцев, проведенных вместе с Мэттом, и она старалась понять, могла ли предвидеть надвигающуюся катастрофу.

Временами Лори думала, как упростилась бы ее жизнь, если б она была лесбиянкой. По крайней мере, она понимает женский склад ума. И ей не придется подстраиваться к козлам?мужикам, которые учат ее, что думать и как себя вести, а потом предают.

Лори растянулась на кровати.

Лесбиянка.

Ей вспомнилось, что в детстве она обещала одной девочке, что выйдет за нее замуж, а жила эта девочка… где? В соседнем доме? На соседней улице? Лори не смогла вспомнить. Имя девочки она тоже не помнила, но зато помнила, как та выглядела – худенькая и грязная, хорошенькая в естественном, неиспорченном, наивном смысле. Даже сейчас воспоминание возбудило ее, и она, усевшись в кровати, покачала головой.

Что с нею не так?

Быть может, все дело в том, что ее влечет к женщинам? Быть может, все эти годы она подавляла свои истинные чувства, и именно поэтому ей на жизненном пути встречались одни неудачники и каждый раз ее отношения с мужчиной оканчивались катастрофой?

Нет. Лори мысленно представила себе белокурую кралю Мэтта, обнаженную, лихорадочно натягивающую одежду, и этот образ не пробудил в ней ничего, ни даже малейшего влечения, а только раскаленную добела ярость и жгучую ненависть. Она всегда считала себя человеком миролюбивым, чуждым насилия, но теперь понимала, как можно совершить убийство.

Если б в доме имелось оружие, она, вероятно, пристрелила бы обоих.

Вздохнув, Лори призадумалась, затем встала и стала разбирать шкаф и ящики комода, выбрасывая вещи Мэтта на пол. Собрав все в кучу, швырнула их на диван, после чего систематически осмотрела весь дом, выискивая все, что ему принадлежало.

Лори выбросила все во двор, абсолютно все, в том числе его искусство, изо всех сил швырнув кинокамеру на землю и растоптав драгоценные кассеты. В итоге двор, площадка перед домом, тротуар оказались засыпаны одеждой и вещами, электронным оборудованием и компакт?дисками. Малыши, игравшие на улице в бейсбол, с любопытством взирали на происходящее, но Лори было все равно. Она снова захлопнула дверь и заперла ее, теперь уже чувствуя себя значительно лучше.

Она оставит все до завтра, даст Мэтту возможность забрать свои вещи. Но если утром это дерьмо все еще будет здесь, она позвонит в детский приют или какую?нибудь другую благотворительную организацию и предложит все увезти.

 

Утро было без тумана, без облаков, и Лори стояла на крыльце, смотря на небо. Для Сан?Франциско большая редкость, чтобы солнце светило так рано, чтобы голубое небо проглядывало до полудня, и, несмотря на все недавние события, необычно хорошая погода прояснила настроение Лори. Впервые больше чем за неделю у нее шевельнулась надежда.

Тиа Гвитеррес, молодая женщина, живущая по соседству, приветливо помахала с крыльца своего дома.

– Прекрасный день, правда?

– В кои?то веки, – кивнула Лори.

– Вам нужно взять выходной, сказать на работе, что заболели.

– И вам тоже.

– А я так и сделала, – улыбнулась Тиа.

Лори тоже улыбнулась. Она уже давно не пропускала работу. И у нее уже накопилось много часов за сверхурочные. Но нет, она не может. Работы очень много. Надо разобраться со счетами Мигера: судя по всему, специальное программное обеспечение, разработанное по заказу производителя, оказалось неудовлетворительным, и вот теперь Мигер настаивал на том, чтобы все недостатки устранили бесплатно и в самое ближайшее время. А в три часа дня Лори должна будет председательствовать на совещании, посвященном гибкому увеличению прибыли.

Определенно, взять выходной сегодня она не может.

Однако никто не мешает ей дойти до работы пешком. Вернувшись в дом, Лори поправила перед зеркалом волосы, проглотила несколько драже витамина С, взяла сумочку и портфель. Выйдя из дома и заперев за собой дверь, она помахала Тиа, все еще стоявшей на крыльце, и направилась на работу. День действительно выдался превосходным, солнце ласкало кожу – теплое, свежее и бодрящее. Казалось, в такой погожий день люди должны были быть более дружелюбными, и за следующий час Лори столько раз поздоровалась с незнакомцами, сколько не здоровалась за предыдущие полгода.

Она опоздала на двадцать минут, однако никто этого не заметил и никому не было до этого дела. Попросив Мару в ближайший час ни с кем ее не соединять, Лори решила еще раз просмотреть дело Мигера.

Однако дело она так и не просмотрела. Ей было трудно сосредоточиться, и, прочитав четыре или пять раз один и тот же документ, Лори в конце концов оставила бесплодные попытки и подошла к окну, выходящему на залив.

Что она здесь делает?

Лори периодически задавала себе этот вопрос, но до сих пор не могла найти на него удовлетворительного ответа.

Наверное, наступает момент, когда то, что ты рассматривал как временное занятие, подминает тебя под себя. И маска, которую ты носил в ожидании того, пока не найдешь себя, становится твоей сутью.

Неужели именно это произошло с нею?

Да.

Лори всегда была человеком ответственным, и после гибели родителей она старалась заботиться о Джоше, обеспечить его всем, устроить ему стабильную жизнь, насколько это было возможно в данных обстоятельствах. Она с самого начала собиралась не стоять на месте, бросить эту работу, отказаться от такого образа жизни, как только брат встанет на ноги и остепенится, – но Джош так и не встал на ноги, так и не остепенился, а ее всё продвигали и продвигали на работе, и в какой?то момент уже стало глупо думать о том, чтобы уволиться и заняться чем?либо другим.

Вот она и торчит здесь.

В довершение ко всему теперь Лори осталась совсем одна. Здание стабильных любовных отношений, как оказалось, было выстроено на песке, и теперь ей предстояло начинать все заново, с чистого листа – хотя, даже по прошествии такого времени, она до сих пор точно не знала, как это сделать.

Вздохнув, Лори снова уставилась в окно, на улицу далеко внизу и на крошечные игрушечные машины. Месячные задерживались уже на два дня. Вот что беспокоило ее больше всего, вот чем были заняты ее мысли. И хотя появление ребенка, несомненно, заставит ее переменить жизнь, ей не хотелось родить ребенка от Мэтта. Она не хотела иметь никаких дел с этим извращенным неудачником, и хотя ее биологические часы неумолимо тикали, она до сих пор не могла точно сказать, хочет ли становиться матерью. У нее не было жгучего желания произвести потомство, не было глубоко укоренившейся потребности нянчиться с чем?то маленьким, несмышленым и трогательно беззащитным, не было склонности провести следующие восемнадцать лет жизни, обеспечивая материальное благосостояние другого человеческого существа и руководя его интеллектуальным и эмоциональным развитием.

Лори сомневалась в том, что готова взять на себя ответственность за воспитание котенка, не говоря уж о ребенке.

А что, если она все?таки беременна? Надо будет сделать аборт? Лори не знала ответ на этот вопрос. Ей не хотелось идти на крайние меры, и все же исключать такую возможность было нельзя. В настоящий момент у нее не было никаких чувств к тому, что, возможно, росло внутри нее, – никаких защитных материнских чувств, никаких уз. Но кто может сказать, что будет дальше? Может быть, она оставит ребенка, и это пойдет ей на пользу. Возможно, ребенок заставит ее совершить те самые перемены, которые помогут избавиться от болезни среднего возраста или того, что ее мучит.

А может быть, и не заставит.

Напоследок бросив еще раз взгляд в окно, на этот раз опять на залив, Лори вернулась за стол и снова попыталась заняться делом Мигера.

 

Прежде чем направиться домой, она заглянула в книжный магазин. Джош был занят: он обсуждал даосизм с покупателем, судя по всему, разделяющим его взгляды. Лори была не в том настроении, чтобы торчать здесь битый час или сколько потребуется, чтобы брат выдохся, поэтому, вежливо полистав книги и выждав десять подобающих минут, она улыбнулась Джошу, послала ему воздушный поцелуй и направилась к выходу.

– Подожди! – окликнул ее брат, поднимая руку.

Лори изобразила жестом, будто набирает номер телефона.

– Я тебе позвоню, – преувеличенно громким голосом произнесла она, словно обращалась к глухому, старающемуся прочитать по ее губам.

Кивнув, Джош соединил в колечко большой и указательный пальцы, показывая, что всё в порядке, и снова повернулся к покупателю.

День клонился к вечеру, солнце уже скрылось за двумя высокими зданиями, и в сгущающихся сумерках растворилось жизнерадостное тепло, царившее в городе утром. Небо над головой все еще оставалось голубым и безоблачным, однако спрятавшееся заходящее солнце украло у него всю привлекательность, и Лори, направляясь к себе по заваленному мусором тротуару, чувствовала холод, одиночество и странное беспокойство. На улице было много машин, но пешеходы встречались редко, и почему?то это обстоятельство показалось ей неправильным.

Быть может, она все?таки беременна. Быть может, разыгравшиеся гормоны влияют на ее чувства.

Двадцать минут спустя, когда Лори уже покинула деловой центр города и проходила через квартал старых зданий Викторианской эпохи, в которых сейчас размещались антикварные лавки и кафе, она вдруг увидела на стоянке перед «Старбакс» «Мустанг» Мэтта.

У нее бешено заколотилось сердце. А может быть, это вовсе не его машина. Быть может, это чья?то чужая машина, такого же цвета, с такой же наклейкой на заднем стекле… Пройдя несколько шагов вперед, Лори остановилась и посмотрела на номерной знак.

Нет, это все?таки была машина Мэтта.

Что он здесь делает? Он ведь даже не любит кофе.

Наверное, у него здесь свидание.

Но почему он остается совсем рядом с районом, где живет Лори? Она ждала, что Мэтт постарается держаться от нее как можно дальше, предположив, что из простого приличия он переберется в другой район города. Лори никак не думала, что он будет ошиваться здесь.

Быть может, его стерва живет где?то неподалеку…

Разумное предположение. Вероятно, Мэтт познакомился со своей шлюхой, когда смылся с работы и шатался по району, притворяясь, будто работает над своим шедевром, в то время как она, Лори, действительно занималась работой в «Автоматических интерфейсах».

Лори подумала было о том, чтобы дождаться Мэтта у машины, устроить сцену, напугать его, прилюдно объявив о том, что она беременна, однако поняла, что это лишь фантазия. Даже сейчас, когда Лори просто смотрела на его машину, сердце у нее колотилось так сильно, что мешало дышать. Не могло быть и речи о том, чтобы у нее хватило духа встретиться с Мэттом лицом к лицу. Только не сейчас. Может быть, как?нибудь потом.

Поэтому Лори собралась просто пройти мимо, притвориться, будто она ничего не заметила, а если Мэтт именно в этот момент выйдет к машине, даже не взглянуть на него, но в конце концов она решила перейти на противоположную сторону и переулком пройти к Юнион?стрит.

В переулке было темно, обступившие его с обеих сторон здания перекрывали тот немногий свет, что остался от вечерних сумерек. К Лори вернулось беспокойство. Тени вселили в нее неуютное чувство, и она ускорила шаг по выщербленному, раскрошившемуся асфальту, не переходя на бег, не собираясь делать уступку страху, и все же спеша поскорее дойти до противоположного конца. Ей хотелось надеяться, что внешне ее тревога никак не проявляется. Лори пыталась убедить себя в том, что ее пугают лишь обыкновенные реальные опасности города, что она боится хулиганов, бандитов, пьяниц и наркоманов, однако это было не так. Напрасно она старалась повернуть все так, подвести рациональное объяснение; ее беспокойство было основано на чем?то менее определенном, чем?то эфемерном, чего ей не удавалось ухватить, и независимо от того, объяснялось все стрессом, гормонами или какой?либо еще причиной, ей хотелось только поскорее покинуть переулок, оказаться на многолюдной улице и поспешить домой.

Девочка ждала ее в самом конце переулка.

Лори почти добралась до Юнион?стрит, уже собиралась шагнуть с растрескавшегося асфальта на тротуар, но тут увидела в тени справа какое?то движение, мелькнувшее белое пятно, которое напугало ее и заставило ахнуть.

Это была девочка лет десяти?одиннадцати, худенький ребенок с грязными волосами и грязным лицом и в еще более грязной одежде: белом нарядном платье, обтрепанном, покрытом пятнами и разводами. По внешнему виду девочки можно было предположить, что она подверглась побоям и насилию, но в то же время она не производила впечатления жертвы, в ней не было страха, робости и эмоциональной замкнутости, чего можно было бы ожидать после подобных злоключений. Больше того, девочка держалась совершенно спокойно. Шагнув к Лори, она посмотрела ей в лицо.

– Добрый вечер!

– Привет, – пробормотала Лори, и только когда произнесла это слово, до нее дошло, что в девочке было что?то старомодное, какой?то анахронизм, проявившийся в формальном «добрый вечер», в решительной походке и внешнем самообладании. Но если при других обстоятельствах все это, возможно, показалось бы милым и очаровательным, здесь, в полумраке пустынного переулка, это выглядело неестественно и сбивало с толку.

Также в девочке было что?то смутно эротическое, что?то чувственное, обусловленное тем, как длинные волосы ниспадали на левую половину лица, как она стояла, вызывающе раздвинув босые ноги.

Что это за мысли?

Посмотрев девочке в лицо, Лори увидела под слоем грязи естественную красоту, увидела на детских чертах понимающее, взрослое выражение и почувствовала, как у нее в груди шевельнулось что?то странное и незнакомое, что?то… сексуальное.

Сексуальное?

Черт побери, что с ней случилось?

Девочка хитро улыбнулась.

– Хочешь посмотреть на мои трусики?

Покачав головой, Лори попятилась, но девочка уже задрала подол грязного платья, открывая чистые белые трусики, и Лори помимо воли уставилась на них. Она не понимала, что здесь происходит, однако обтягивающая хлопчатобумажная ткань и отчетливо обрисованные интимные места подействовали на нее возбуждающе, и Лори не могла оторвать взгляд.

Девочка рассмеялась – писклявое детское хихиканье, на середине сменившееся грудным женским смехом. Не опуская подол, девочка развернулась, демонстрируя обтянутую трусиками попку.

Лори охватил страх. Она не понимала, что происходит, но ей почему?то казалось, что она должна все понимать, должна знать, кто эта девочка и почему она так себя ведет.

Снова повернувшись к ней лицом, девочка понимающе улыбнулась.

– Хочешь посмотреть на мою пипиську?

Развернувшись, Лори бросилась бежать.

Она уже почти дошла до Юнион?стрит, можно было бы просто шагнуть мимо девочки и оказаться на улице, но даже перспектива снова пробежать по погруженному в полумрак переулку и, возможно, столкнуться с Мэттом, была предпочтительнее того, что ей пришлось бы приблизиться к девочке, рискуя случайным соприкосновением.

Лори запыхалась, добежав до конца переулка, но она повернула влево и продолжала бежать, мимо не двинувшегося с места «Мустанга» Мэтта на противоположной стороне улицы, вверх в гору, не останавливаясь до самого своего дома.

Лори заперла двери и задернула шторы на окнах.

Ночью ей снилась та девочка, и во сне девочка лежала с нею в кровати, обнаженная. Она целовала девочку в губы, и ее губы были мягкими и ласковыми, а нежное детское тело – теплым и утонченно чувственным, а прикосновение набухающей груди – до боли эротическим. Лори еще никогда не испытывала подобное возбуждение, и хотя в какой?то момент она поняла, что в действительности ничего этого нет, что ей все снится, она не хотела, чтобы сон заканчивался, и усилием воли старалась его продолжить, подправить, чтобы досмотреть до конца. Она терлась о девочку, ощущая у нее между ног нежную женственность, и у нее начала выделяться смазка, так интенсивно, как до этого не бывало ни разу в жизни, и липкая влага стекала по бедрам, покрывая пленкой кожу. Несмотря на то что влагалище Лори оставалось нетронутым, она достигла оргазма и даже прикусила губу, чтобы не крикнуть. Наслаждение волна за волной накатывалось на нее, разливаясь от промежности во всех направлениях, и ее тело содрогалось в непроизвольных спазмах.

Когда Лори наконец проснулась, она обнаружила, что у нее начались месячные.

 

Глава 3

Нортон

 

В этот год осень пришла рано. Был еще конец августа, только?только начались занятия в школе, но деревья за окном классной комнаты уже светились красной и желтой радугой на фоне тусклой серости неба Айовы.

Нортон Джонсон терпеть не мог в такой день находиться в помещении. Это противоречило всем позывам его тела, и именно в такие дни он всерьез подумывал о том, чтобы принять предложение совета попечителей и уйти на пенсию.

Однако о выходе на пенсию не могло быть и речи. Повернувшись к классу, Нортон обвел взглядом равнодушные скучающие лица подростков. Он нужен этим ребятам. Они сами этого не знают, но он им нужен. Пусть остальные учителя школы считают его динозавром, реликтом минувшей эпохи, но Нортон не сомневался в том, что эти ребята смогут чему?то научиться, смогут преодолеть расслабляющую родительскую опеку и настойчивое влияние средств массовой информации, составляющие их мир, только с помощью того, кто любит их настолько, что готов прижать носом к мельничному жернову. Доброе старое обучение. Вот что им нужно. Лекции, конспекты, чтение, домашние задания, контрольные работы. А не «кооперативная учеба», не новомодные штучки нынешних «специалистов» в области образования.

Все это Нортон уже проходил. В конце шестидесятых, в начале семидесятых. Когда учителя «доверительно беседовали» со своими учениками. Когда в классе английского языка вместо парт на полу лежали мягкие подушки. Когда ученикам разрешалось самостоятельно выбирать себе программу обучения и проверять свои работы, оценивая собственную успеваемость. Нортон в одиночку сопротивлялся этому безумству, настаивая на том, что нет ничего плохого в старых проверенных методах обучения, которые он сам успешно применял на протяжении многих лет.

И тогда над ним также смеялись. Но те дни пришли и ушли.

А он по?прежнему работал здесь.

Нынешнее заблуждение процесса обучения заключалось в том, что факты и даты не нужны, что ученикам вместо «информации» необходимо усваивать «концепции», и Нортон был полон решимости переждать и эту тенденцию, остаться в школе, продолжать работать в качестве председателя отделения до тех пор пока и это не пройдет.

И всё же…

Он с тоской посмотрел в окно. Наверное, в воздухе пахнет дымом из каминов. Легкий ветерок, налетающий на деревья, наверное, холодный и свежий.

Сделав над собой усилие, Нортон сосредоточился на уроке.

Как ни больно ему было в этом признаться, на самом деле в последнее время его мысли начинали блуждать гораздо чаще, чем прежде. Нельзя сказать, что он впал в старческий маразм и потерял способность концентрировать внимание. Нет, дело было в другом. Просто теперь у него изменились приоритеты. Умом Нортон по?прежнему считал, что на первом месте для него стоит работа, однако его эмоциональные потребности менялись. Он уже больше не получал прежнего удовлетворения от преподавания. Все чаще он ловил себя на том, что ему хочется удовлетворить более простые, более приземленные желания.

Реалии пожилого возраста.

Нортон бросил взгляд на часы над доской. Урок подходил к концу, поэтому учитель коротко рассказал о нацистских экспериментах и докторе Менгеле[4], что, как обычно, вызвало заметное повышение внимания со стороны учеников.

Как всегда, Нортон постарался изложить информацию в исторической перспективе, придать ей какой?то контекст, произвести на учеников впечатление, продемонстрировать им, почему эта тема так важна. Заставить их думать.

– Последствия этого мы продолжаем наблюдать и по сей день, – сказал Нортон. – Эксперименты, проводившиеся нацистами над людьми, какими бы чудовищными они ни были, дали ценную научную информацию, которая в настоящее время может использоваться для благих целей. И это дилемма. Являются ли эти знания запятнанными вследствие того, каким путем они были получены? Многие полагают, что из зла никогда не получится ничего хорошего, и признание научной ценности этой информации косвенно оправдывает деяния нацистов. Другие уверены, что знания являются знаниями, и сами по себе они не могут быть ни плохими, ни хорошими, а метод, каким они были получены, не имеет никакого отношения к их ценности. Есть и те, кто считает, что если зло принесло хоть какую?то пользу, значит, все эти жертвы погибли не напрасно. Это очень сложный вопрос, и на него нет простого ответа.

Прозвенел звонок.

– Подумайте над этим в выходные. Возможно, вам предстоит написать сочинение. – Нортон улыбнулся, увидев, как ученики, собиравшие книги и тетради, застонали, услышав его слова. – И желаю вам хорошо отдохнуть.

– Отдыхаем мы всегда хорошо! – крикнул Грег Васс, бросаясь к двери.

 

Когда Нортон вышел из школы, погода по?прежнему была прекрасная, и он направился напрямик через футбольное поле к Пятой улице. В конце поля на полосе травы вдоль забора, отделяющего территорию школы от улицы, увидел вереницу огромных рыжих муравьев, марширующих от отверстия в земле к брошенному пакету из?под бутербродов, и остановился понаблюдать за ними. Было что?то ироничное в том, что муравьи, эти нацисты царства насекомых, наиболее часто подвергались геноциду. Мухи и комары, пауки и жуки обыкновенно убивались поодиночке; но муравьев давили или травили ядом сотнями, тысячами за раз – одним ударом уничтожались целые колонии.

Нортон нахмурился, вспоминая один случай из детства. Как?то раз они с соседской девчонкой подожгли муравейник, облив его керосином и бросив спичку, а затем смотрели, как в языках пламени корчатся и обугливаются маленькие тельца. Они бросали в костер и других насекомых, жуков и пауков, всех, кого только могли поймать. Они едва не сожгли и котенка, вот только огонь погас до того, как им удалось поймать бедное животное.

Нортон закрыл глаза. Откуда пришло это воспоминание?

Внезапно ему стало не по себе, он ощутил легкое головокружение. Сделав глубокий вдох, Нортон вышел в распахнутую калитку на улицу. День больше не казался прекрасным, и вместо того чтобы неспешно прогуляться, наслаждаясь прохладой преждевременной осени, Нортон быстро направился по Пятой улице к дому.

Когда он пришел, Кэрол готовила на кухне ужин, но у него не было настроения говорить с нею, поэтому он лишь мимоходом бросил жене приветствие, швырнул портфель на полку рядом с вешалкой, схватил с журнального столика «Ньюсуик» и заперся в туалете. И просидел там целый час, пока Кэрол не постучала в дверь и не спросила, собирается он провести на унитазе всю ночь или же все?таки выйдет ужинать. Нортон крикнул, что выйдет через минуту, и когда он вошел в гостиную, стол уже был накрыт. Кэрол достала хороший сервиз. Посреди стола стояли полная салатница, миска с картофельным пюре и корзинка с рулетами.

«Ого», – подумал Нортон.

Из кухни появилась Кэрол с аппетитно пахнущим бифштексом на серебряном подносе.

– Что это? – спросил Нортон, когда жена поставила поднос на стол.

– Ты это о чем?

– Вот об этом. – Он обвел рукой стол. – Что случилось?

– Ничего, – ответила Кэрол. – Просто у меня хорошее настроение и я решила приготовить на ужин что?нибудь особенное. Разве это преступление?

– Нет, не преступление. Но обыкновенно ты предпринимаешь такие усилия только тогда, когда тебе что?нибудь нужно. Или… – Нортон пристально посмотрел на жену. – Ты попала в аварию? Разбила машину?

– Ты меня оскорбляешь! – сверкнула глазами Кэрол. – Я же сказала, что у меня просто хорошее настроение. – Она помолчала. – Было хорошее настроение.

Какое?то мгновение они смотрели друг на друга, затем Кэрол отвернулась и ушла на кухню. Нортон сел за стол и принялся за ужин. Еда выглядела аппетитно, и он наложил себе щедрые порции всего. Вернувшаяся Кэрол поставила перед ним стакан молока.

Некоторое время они ели молча – такое положение дел устраивало Нортона как нельзя лучше; однако Кэрол, судя по всему, в отсутствии беседы чувствовала себя неуютно, поэтому в конце концов она нарушила молчание.

– Разве тебе не хочется узнать, почему у меня хорошее настроение? Почему я счастлива?

Нортон вздохнул:

– Почему ты счастлива?

– Потому что у нас состоялось первое в новом сезоне собрание.

– И что же вы собираетесь ставить в этом году? Снова «Энни»?[5] Мир просто не может обходиться без любительских постановок «Энни»!

Кэрол швырнула вилку на стол.

– Самодовольный осел!

– Что ты имеешь в виду?

– Ну почему ты вечно стремишься принизить все, чем я занимаюсь?

– Я не стремлюсь принизить все, чем ты занимаешься.

– Тогда как это называется?

– Я тебя не…

– Ты меня не критикуешь? Черта с два, именно этим ты и занимаешься! И, к твоему сведению, в этом году мы ставим «Компанию» Сондхейма[6]. – Посмотрев на мужа, Кэрол сверкнула глазами. – И не вздумай говорить, что нам эта постановка не по силам!

– У меня и в мыслях этого не было, – возразил Нортон.

Однако на самом деле он собирался сказать именно это. И спасло его только то, что жена говорила гораздо быстрее и не дала ему рот раскрыть.

«Почему я так себя веду? – подумал Нортон. – Что заставляет меня нападать на жену, принижать ее способности, издеваться над ее достижениями, порочить все то, что она делает?» Он вовсе не считал себя умнее и талантливее Кэрол, как она часто намекала. В то же время нельзя было сказать и то, будто он страдает комплексом неполноценности и стремится выместить это на окружающих. Нет, все было проще. Проще – и в то же время гораздо сложнее.

Нортону доставляло удовольствие делать людям больно.

Муравьи.

Шумно вздохнув, он уставился в тарелку с пюре. Ему было очень нелегко сделать это признание, дать себе четкую убийственную оценку, честно сказать, что у него есть качества, которыми он предпочел бы не обладать. Мало кто мог распознать в себе подобные низменные, предосудительные побуждения…

«Господи! – подумал Нортон. – Я ведь даже хвалюсь этим, поздравляю себя с тем, что разглядел в себе мерзавца!»

Черт возьми, что с ним происходит?

Все началось с этих проклятых муравьев.

Нортон поднял взгляд на сидящую напротив Кэрол.

– Извини, – пробормотал он. – Просто я… просто день выдался тяжелым.

– Я имею в виду не только сегодня, – сказала Кэрол.

– Понимаю, понимаю…

– Нет, ты ничего не понимаешь.

– Кэрол, что ты от меня хочешь? Я уже извинился перед тобой.

– Порой ты бываешь заносчивым эгоистом и не замечаешь никого вокруг.

– Я…

– Прямо сейчас я не хочу с тобой говорить, Норт. Просто заткнись и доедай ужин.

Они молча закончили ужин, после чего Нортон отправился в гостиную смотреть документальный фильм о Гражданской войне, а Кэрол удалилась на кухню.

 

Закончив проверять последнюю контрольную, Нортон, покачав головой, положил тетрадь в стопку. Конечно, он не ожидал высоких результатов, однако итоговые оценки оказались еще хуже, чем он предполагал.

Похоже, дети с каждым годом становились все тупее и тупее.

Вздохнув, Нортон взял чашку и допил последний глоток остывшего кофе. На самом деле его ученики не были глупыми, однако они были необразованными и не имели желания учиться. У них не имелось наставника, который указал бы им, что и почему они должны знать. Нортону приходилось слышать, как нынешних подростков называли «поколением после всеобщей грамотности», и эта характеристика точно описывала суть происходящего. Они не читали, не были знакомы с основополагающими фактами и мыслями, лежащими в основе западной культуры, и даже не следили за текущими событиями, но в то же время имели энциклопедические познания в телевизионных сериалах и низкопробной поп?музыке. Даже лучшие ученики обладали каким?то извращенным умом: воспитанные на средствах массовой информации дети, интересующиеся одной банальностью, интеллектуальной валютой своей эпохи.

Такое положение дел было крайне печальным.

Нортон протер воспаленные глаза и поднял взгляд на часы над книжным шкафом. Полночь. Кэрол легла спать несколько часов назад, и ему тоже давно пора, но сначала был фильм про Гражданскую войну, потом нужно было проверять контрольные, и вот теперь уже наступил четверг. Нортон встал из?за стола и потянулся. Конечно, можно было поступить так, как поступили бы на его месте большинство коллег?учителей: отложить проверку контрольных на завтра. Или можно было бы вместо контрольной устроить тест и поручить проверку работ автомату.

Однако Нортон не собирался отступать от своих принципов, менять сложившуюся годами концепцию преподавания. И хотя он смертельно устал и сможет урвать лишь несколько часов сна, по крайней мере, завтра он пойдет на работу с чистой совестью.

Пройдя на кухню, Нортон поставил чашку в посудомоечную машину, затем направился в ванную, чтобы снять зубной протез.

Когда он вошел в спальню, Кэрол спала мертвым сном и храпела. Она не проснулась даже тогда, когда он зажег свет. Нортон разделся, аккуратно сложил одежду и положил ее на деревянную тумбочку из кедра в ногах кровати, после чего снова погасил свет. Добравшись на ощупь до кровати, забрался под одеяло.

Кэрол застонала во сне, заерзала, перевернулась на другой бок.

Тело жены было теплым, чуть ли не горячим. Она частенько называла Нортона «трупом» за то, что его тело всегда было холодным, и ему приходилось улыбаться, поскольку это было недалеко от истины. Он преуспел в жизни, и долгие годы потворства своим слабостям превратили его в полную развалину. Он был старым и сознавал это. Его нисколько не удивило бы, если б у него отказало сердце, печень или какой?нибудь другой орган.

Кэрол значительно моложе его – сорок пять лет против его шестидесяти двух. Нортон находил определенное утешение в сознании того, что он умрет первым. Разумеется, это был чистой воды эгоизм, но он всегда был в какой?то степени эгоистом, и это его нисколько не беспокоило. Ему не придется продолжать жить без Кэрол, не придется переносить еще одну сейсмическую подвижку в своем образе жизни. Естественно, Кэрол будет нелегко, но она сильнее его и справится. Черт возьми, возможно, даже снова выйдет замуж…

Так почему же он так мерзко ведет себя по отношению к ней?

Дело обстояло так далеко не всегда. Даже Кэрол вынуждена была это признать. Когда они только поженились, Нортон был от нее без ума, и хотя страсть со временем несколько остыла, он по?прежнему любил жену. Вот только сейчас она не столько очаровывала, сколько раздражала его. Его выводило из себя ее поведение, ее слова, поступки. И сам Нортон не мог сказать, в чем тут дело. Вероятно, во всем был виноват он сам. Кажется, Кэрол с годами совсем не изменилась. А вот он сам изменился. Переменилось что?то в его жизни, с годами дал о себе знать народившийся ген холостяцкого одиночества, благодаря которому Нортон теперь предпочитал не находиться в обществе, а побыть один. У него сложился определенный образ жизни, выработались привычки, и хотя он по?прежнему любил Кэрол, она по?прежнему была ему дорога и он по?прежнему в ней нуждался, ему становилось все труднее быть рядом с нею.

Нортон бросил взгляд на лежащую рядом женщину. Кэрол сохранила внешнюю привлекательность. Даже во сне, с раскрытым ртом, всклокоченными волосами, размазанным по подбородку, щекам и лбу ночным кремом она оставалась необыкновенно симпатичной женщиной. И Нортон не мог представить себе, что рядом с ним в постели не будет этого тела. Он по?прежнему получал удовольствие и тогда, когда Кэрол бодрствовала, – ему становилось все труднее переносить ее разговоры. Когда они сидели вместе в комнате – он читал, а она шила, или оба смотрели телевизор, каждый занимался каким?то своим делом, – все было прекрасно. И только когда начинали разговаривать друг с другом, обнажались различия между ними; только разговор вызывал у Нортона раздражение и враждебность, заставляя задуматься, не лучше ли ему было остаться холостяком.

Если б они с Кэрол оба были глухонемыми, то жили бы счастливо. Нортон устроился рядом с женой, и та во сне перевернулась на бок. Он положил руку ей на плечо, накрыл ладонью грудь, а она прижалась ягодицами ему к паху, даже во сне автоматически принимая позу, которая, как они уже давно выяснили, была наиболее удобной.

Несмотря на усталость и поздний час, Нортон заснул не сразу: его сознание концентрировалось на всем и ни на чем, мысли переходили от Кэрол к школе, от старых друзей к поездке в Италию, совершенной в 1953 году, и недавней поездке президента в Японию, витая все расширяющимися кругами; его сознание выстраивало логические цепочки, которые сначала казались натянутыми, но затем становились совершенно естественными, по мере того как сон вступал в свои права.

Нортон проснулся от яростной тряски.

Он тотчас же уселся в постели, чувствуя, как объятое паникой сердце колотится так, словно вот?вот вырвется из груди. Сначала ему показалось, что это землетрясение, но он быстро сообразил, что трясется одна только кровать, что раскидистый цветок рядом с зашторенным окном неподвижен, что остальная комната не трясется.

Нога лягнула его по ноге. Рука ударила наотмашь по животу.

Это была Кэрол.

У нее начались судороги.

Нортон растерялся, не зная, что делать. Сбросив одеяло, он соскочил с кровати и схватил одежду, кляня себя за то, что пропустил последний семинар по первой медицинской помощи, устроенный в школе для учителей. Тогда он думал, что ему это никогда не пригодится. Здоровье у Кэрол лучше, чем у него, а если у кого?нибудь постороннего возникнут проблемы, можно позвонить по 911, поэтому Нортон вместо того, чтобы идти на семинар, остался в классе готовить экзаменационные билеты.

И вот теперь он был перепуган, растерян, оглушен. Широко раскрытые глаза Кэрол безумно вращались, голова сотрясалась в частых спазмах. Из открытого рта вывалился язык, казалось, ставший вдвое длиннее нормального, и во все стороны летели брызги слюны. Влажные потеки протянулись на щеках и подбородке, отдельные капли падали на подушку, на простыню, Нортону на руку. Под его ладонью плечевые и грудные мышцы тела Кэрол напряглись, сжались в тугие канаты, удивительно сильные, и они не переставая дергались в пугающе неестественном ритме.

Нортон не знал, в чем дело. Он был уверен, что сердце тут ни при чем, но не мог даже предположить, что это – эпилептический припадок, инсульт или последствия опухоли головного мозга. Казалось, все происходит в кино: так вели себя на экране одержимые бесами, и Нортон понятия не имел, то ли ему нужно крепко держать жену, то ли лучше оставить ее в покое, то ли нужно дать ей какое?нибудь лекарство. Он где?то слышал, что, если у человека припадок, надо положить ему в рот бумажник, чтобы не дать проглотить собственный язык, однако язык Кэрол вывалился изо рта, и не было никакой опасности того, что она его проглотит.

Припадок не проходил.

Нортон не мог сказать, как давно начались судороги, как давно он проснулся, но даже если сделать поправку на его искаженное представление о времени, прошло уже по крайней мере несколько минут.

Кажется, припадок должен был бы уже закончиться?

Однако мышцы тела Кэрол только твердели еще больше, вибрирующие спазмы становились все сильнее и интенсивнее. Как долго человеческое тело сможет переносить нечто подобное без необратимых изменений? Не получит ли травму головной мозг, заключенный в бешено трясущейся голове? Что происходит с внутренними органами, находящимися в грудной клетке?

Изо рта Кэрол не вырывалось ни звука – был только неслышный, почти свистящий шум, издаваемый бьющимся в конвульсиях телом, тонущий в громком стуке спинки кровати, колотящейся о стену; но теперь где?то в глубине горла нарастал низкий гул, вибрирующий в такт неудержимо сотрясающейся голове.

Отпустив жену, Нортон соскочил с кровати. Все зашло слишком далеко. Судороги не проходили, не ослабевали, и было очевидно, что его попытки удержать ее тело, не дать ему трястись, усилием воли положить конец приступу оказались совершенно бесполезны.

Выбежав из спальни, Нортон бросился к телефону и, сорвав трубку, набрал 911, стараясь поднести ее к уху. Он объяснил ответившей ему женщине, бесстрастной словно робот, кто он такой, где находится и в чем дело, и хотя весь разговор продолжался, наверное, не больше одной минуты, ему показалось, что прошли все пятнадцать. Диспетчер пообещала тотчас же выслать карету «Скорой помощи». Нортон выронил трубку, не потрудившись положить ее на рычажки, и бегом вернулся в спальню.

К тому времени как он вернулся, приступ закончился. Кэрол больше не билась в судорогах.

Она была мертва.

 

Глава 4

Сторми

 

Сторми Сэлинджер возвращался из Таоса по переходящим одна в другую проселочным дорогам, пересекающим горы Сангре?де?Кристо. Ехать по автостраде было бы быстрее, но Сторми предпочитал окольный путь; на пустынных участках между соседними поселками он выжимал газ, чтобы сократить время.

За лобовым стеклом простиралось бескрайнее голубое небо с уходящими до самого горизонта вездесущими белыми облаками, как на полотнах Джорджии О’Киф[7].

Сторми любил эту дорогу. Луга, реки, деревья, ранчо. Именно поэтому он перебрался сюда, именно поэтому покинул Лос?Анджелес. Выключив кондиционер, он опустил стекло, наслаждаясь ветром в лицо, вдыхая запах сосен и сена, пыли и воды.

В Лос?Анджелесе Сторми боялся опускать в машине стекло. Не только из?за опасения перед уличными грабителями, не только потому, что на всех перекрестках и светофорах машины осаждали бездомные ветераны, выпрашивающие деньги, но просто потому, что сам воздух был ядовитый. Самый грязный воздух в стране, круглый год. Проклятие, даже в те дни, когда в прогнозе погоды по Калифорнийскому телевидению говорилось о «хорошем качестве воздуха», рассмотреть горы Сан?Габриэль можно было только тогда, когда подъедешь к ним вплотную.

Так жить нельзя.

Сторми устал от Лос?Анджелеса: от самого города, от людей, от образа их жизни. Устал от своих друзей, от их самодовольства, эгоизма, снисходительного отношения ко всем, кто не входит в их узкий кружок, от принудительной элитарности, которая у этих людей считалась культурой. Сторми связался с группой снобов из мира кино – модных сценаристов, снимающих рекламные ролики, молодых выпускников престижных художественных училищ, начинающих режиссеров, мнящих себя гениями. У всех этих людей не было почти ничего общего, кроме интереса к кино. Как успешный менеджер по продаже видеофильмов, как страстный поклонник кино, заработавший миллионы, действуя на самой окраине киноиндустрии, Сторми был принят в этот кружок – свидетельство того, что непреодолимых стен не бывает; однако он прекрасно понимал, что его новые знакомые, притворяясь, будто поддерживают его, и без зазрения совести пользуясь его щедростью, в то же время демонстрировали неприкрытую зависть, и когда начинались серьезные обсуждения какого?либо фильма, к его мнению относились без всякого уважения, тем самым показывая ему, что на самом деле он в их среде чужой.

И это не переставало чертовски раздражать Сторми.

Он оказался единственным членом кружка, кто демонстрировал хоть какую?то независимость, кто не принимал автоматически господствующее мнение и не подстраивал свои вкусы под общепринятое единообразие. На самом деле все эти люди были полными ничтожествами, однако они неизменно вели себя так, словно имели право судить искусство кино от имени всего общества, и любой фильм, одобренный ими, провозглашался шедевром. Они начисто отвергали все современные комедии, но в то же время пели дифирамбы Лорелу и Харди, кидающим друг в друга торты[8]. И дело было не в том, что метание тортов по своей сути было лучше, чем, скажем, шутки с хлопушками в фильме с участием Джима Керри[9]; но просто они считали это «классикой», что автоматически устанавливало высокий стандарт качества.

С годами Сторми все больше и больше надоедало это интеллектуальное кровосмешение, однообразные интересы и точки зрения. Отчасти виноват в этом был он сам. Он считал этих людей своими друзьями, он сам их выбрал. Он застелил эту кровать – и теперь должен был в ней спать.

Поэтому однажды Сторми просто собрал пожитки, продал дом в Брентвуде и перебрался в Санта?Фе.

И теперь он управлял своими делами отсюда.

Сторми промчался через Трухас, маленькую деревушку, где Роберт Редфорд[10] снимал «Войну на бобовом поле Милагро».

Впервые он побывал в Нью?Мексико еще подростком, вместе со своими родителями, и с тех самых пор эти места навсегда запечатлелись у него в памяти. Семья совершила поездку по туристическому кольцу – гипсовые солончаки Уайт?Сэндс, Карлсбадские пещеры, колониальная архитектура Санта?Фе, пуэбло Таоса, – и это произвело на маленького Сторми неизгладимое впечатление. Он родился и вырос в Чикаго, и сухой зной бескрайних прерий, огромное небо над головой затронули в его душе такие струны, о существовании которых он прежде не подозревал. Еще тогда Сторми понял, что хочет жить именно здесь, когда вырастет, что именно здесь хочет провести свою жизнь.

Однако вся кино– и видеоиндустрия сосредоточены в южной части Калифорнии, и когда Сторми заработал достаточно денег, чтобы перебраться туда, лос?анджелесская жизнь засосала его так, что вырваться он смог только через несколько лет.

Он никогда не сожалел об этом решении.

Проезжая через Чимайо, Сторми не удержался и бросил взгляд на узкую проселочную дорогу, ведущую к Эль?Сантуарио. При взгляде на маленькую церквушку из кирпича?сырца у него неизменно бегали по коже мурашки. Все эти подпорки и раскосы в крохотном помещении, покрытом чудодейственной пылью. Согласно легенде, церквушка была построена с применением глины, обладающей целительными силами, и каждый год толпы верующих стекались сюда, чтобы вылечить свои недуги и болезни. Безногие инвалиды в надежде исцелиться оставляли свои костыли на улице. Сам Сторми не был человеком религиозным, он не верил в чудеса, но и не отрицал их; однако в этой разновидности христианства скрывалось что?то первобытное и языческое, что?то дохристианское. Возможно, все дело было просто в том, что он в свое время просмотрел слишком много фильмов, распространением которых занимался, однако от всего этого ему становилось не по себе.

Еще через десять минут Сторми выехал на автостраду и помчался в направлении Санта?Фе. Когда он вернулся в свой офис, не было еще и трех часов.

– Ну как все прошло? – спросила Джоан, когда он вошел в кабинет.

– Кто знает… Раскусить этого мерзавца невозможно.

Плюхнувшись в огромное кресло за письменным столом, Сторми открыл стоящую рядом с компьютером банку с конфетами и высыпал себе в рот горсть шоколадных драже. Он ездил в Таос на переговоры с организатором кинофестиваля, намереваясь включить в этом году в конкурсный показ один из принадлежащих ему фильмов. У него было то, что он считал своей законной находкой: пересказ «Макбета», перенесенного в индейскую резервацию, снятый двадцатипятилетним парнем?хопи[11], не имеющим специального образования, который, работая в службе охраны национального парка Бетатакин, на протяжении нескольких лет откладывал деньги на свой фильм.

Это была та самая история успеха, какие в последнее время полюбили средства массовой информации, пишущие про индустрию развлечений, и Сторми по праву рассчитывал, что ему воздадут по заслугам. Фильм был частью пакетного соглашения, заключенного с обанкротившейся местной компанией проката «Четыре угла», и хотя по большей части Сторми доставались второсортные боевики, это был самый настоящий фильм, и впервые в жизни Сторми получил возможность представить зрителям работу неизвестного таланта.

Может быть, ему нужно предложить фильм на кинофестиваль в Сандансе.

Определенно, это поднимет его статус в киноиндустрии.

К тому же парень это заслужил.

Сторми попробовал представить себе, какой будет реакция его бывших друзей из Лос?Анджелеса, когда они обнаружат, что он предлагает в прокат фильм, который был показан в конкурсной программе фестиваля в Сандансе, и эта картина вызвала у него улыбку.

– Хочешь, я завтра ему позвоню? – предложила Джоан. – Чуточку надавлю на него?

Сторми кивнул:

– Скажи, чтобы обязательно просмотрел видеокассету. И еще скажи, что у него есть сорок восемь часов. В Сандансе заинтересовались фильмом.

– Правда? – широко раскрыла глаза Джоан.

– Нет, – усмехнулся Сторми. Он сделал театральную паузу. – По крайней мере, пока что.

– Значит, у нас в руках будущий победитель, да?

– Очень на это надеюсь, – подтвердил Сторми.

 

Он засиделся допоздна, работая с контрактами. Джоан уже ушла домой, поэтому Сторми сам запер офис. К тому времени как он вернется домой, Роберта уже уйдет на занятия, поэтому по дороге Сторми завернул в «Макдоналдс» и купил гамбургер, пакетик жареной картошки и шоколадный коктейль. Роберта постоянно донимала его по поводу диеты, утверждая, что человек, который так питается, просто не может быть здоровым, как будто у него было моральное обязательство употреблять в пищу исключительно гастрономические изыски. Подобно большинству излишне полных людей, Роберта обращала слишком много внимания на еду, считая ее очень важной составляющей жизни. Если б она считала секс таким же важным, как и еду, и вкладывала бы столько же усилий в занятие любовью, сколько в выбор блюд на ужин, их брак был бы крепким.

Секс.

Когда это было в последний раз? Месяц назад? Два месяца? Сторми не мог сказать точно. Он знал только то, что у них с Робертой уже давно ничего не было.

Сторми попытался вспомнить свою первую девушку. Как ее звали? Доун? Донна? Как?то так. Странно, что он это забыл. Считается, что первую запоминаешь на всю жизнь, разве нет? Она была бедная и грязная. Это Сторми помнил. Именно этим отчасти и объяснялась ее притягательность. Она была совсем не похожа на идеально отскобленные образчики женственности, которых приглашали в дом; она была другой, дикой, и именно это понравилось Сторми. Девчонка заставила его проделать с ней такое, о чем он прежде даже не слышал, и за одно то лето он узнал о сексе все, что только нужно о нем знать.

И с тех пор было одно сплошное падение.

Сторми уже давно не думал о той девчонке; он попытался вспомнить, что произошло, почему они расстались. Наверное, это было после пожара, после того как они переехали, но сказать точно он не мог.

Сторми вздохнул. Все это не имело больше никакого значения. Подъехав к дому, он поставил машину рядом с огромным колючим кустом. Какое?то время Сторми сидел в машине и смотрел на темные окна дома и не в первый раз жалел о том, что женился, что вообще встретил Роберту.

 

В пятницу Сторми, как обычно, ушел с работы рано и отправился в «Хоган». Это был обыкновенный бар, а не артистическое кафе, и в нем отсутствовал фальшивый антураж Юго?Запада, якобы «создававший атмосферу» в модных заведениях Санта?Фе, чего Сторми терпеть не мог.

Сегодня работал Джимбо, и Сторми, попросив пива, остался у стойки, дожидаясь, когда бармен принесет его заказ. Чуть дальше у стойки стояли еще двое, увлеченные громким разговором, и Сторми помимо воли прислушался.

– Куда подевались диктаторы? – спрашивал тот, что стоял к нему ближе. – Помнишь, мы всегда называли тех лидеров стран, которые нам не нравились, «диктаторами»? Был панамский диктатор Мануэль Норьега, был ливийский диктатор Муаммар Каддафи. Мы никогда не называли их «генералами», «президентами» или какими?либо другими официальными титулами. Для нас они всегда были «диктаторами». Почему мы не говорим так теперь?

– Ты пьян, – заметил его приятель.

– Возможно. Но все же я имею право задать этот вопрос.

– Мы делаем так только тогда, когда хотим вызвать этих людей на конфронтацию, – вставил Сторми. – Мы делаем так, чтобы показать всем, что это плохие люди. Так общественное мнение готовится к войне.

– А ты кто такой? – с неприязнью посмотрел на него пьяный. – Не любишь Америку, сукин ты сын?

Его приятель положил ему руку на плечо. Сторми виновато улыбнулся.

– Простите. Я не хотел вам мешать.

– Я знаю твою мамашу, – ткнул в него пальцем пьяный. – Она дает всем направо и налево…

Джимбо принес пиво, и Сторми расплатился.

– Спасибо.

Он направился к столику в дальнем конце зала, рядом с музыкальным автоматом.

– Я с тобой говорю! – крикнул ему вслед пьяный.

– Заткнись! – попытался успокоить его приятель.

Не обращая на них внимания, Сторми хлебнул пива. День выдался удачный. Фестиваль в Таосе взял фильм парня?хопи и не только включил его в конкурсный показ, но и выделил лучшее время. В довершение ко всему «Толстушка», эротический фильм ужасов, который Сторми подобрал после того, как от него отказалась одна второстепенная фирма, только что удостоился восторженного отзыва в популярном журнале. А это означало, что объемы проката и продаж взметнутся до небес.

Порой жизнь бывает прекрасной.

Сторми взглянул на часы. Десять минут пятого. Они с Кеном договорились встретиться здесь в четверть пятого, однако Кен хронически опаздывал, и Сторми приготовился ждать до половины. Он отпил еще один глоток пива, совсем маленький, стараясь растянуть его подольше.

К его удивлению, Кен в кои?то веки пришел вовремя. Остановив Карлину, официантку, он заказал пиво и грузно плюхнулся на стул напротив друга.

– Как у тебя выдался день?

– Когда работаешь в судебно?медицинской экспертизе, каждый день похож на праздник. Я же тебе говорил, как только возникнет желание, приходи, и я устрою тебе ознакомительную экскурсию и покажу, на что это похоже.

– Нет уж, спасибо.

– Сегодня у нас была смерть от рака.

– Я так понимаю, смерть не совсем обычная?

– Смотреть на все это еще можно, но вот запах… – Кен покачал головой. – Когда вскрывают человека, который страдал раком толстой кишки, запах незабываемый.

– Все это очень аппетитно… Ты будешь заказывать закуски?

– А то как же! – усмехнулся Кен. – Печеночный паштет?

– Это просто отвратительно!

– Да ты у нас неженка!

– А ты – бесчувственный психопат, которого нисколько не трогают кровь и выпотрошенные внутренности.

– Ко всему привыкаешь, – пожал плечами Кен. – Я хочу сказать, до того как появился СПИД, мы покупали обед в «Макдоналдсе», ставили пакеты на вскрытый труп и спокойно ели. Иногда, когда к нам заглядывают гости, мы нарочно подшучиваем над ними и, скажем, начинаем перебрасываться селезенкой. Понимаешь, просто чтобы напугать. – Он рассмеялся. – Но теперь все стали осторожными. СПИД и вирусный гепатит, дружище. С этой заразой шутки плохи. Так что с тех пор в нашей работе не осталось ничего веселого.

Карлина принесла пиво Кену, и Сторми тоже попросил еще один бокал.

– Я тебе давно говорю, – продолжал Кен, – ты обязательно должен вставить это дерьмо в какой?нибудь фильм. Чтобы показать всем, что такое работа судебного патологоанатома. Зрителям это понравится.

– Я не снимаю фильмы, я только выпускаю их в прокат. И если не брать любителей «Лиц смерти», не думаю, что подобное творчество соберет большую аудиторию. В мире ненормальных далеко не так много, как ты думаешь.

– Кстати, о ненормальном. Вчера я говорил с Томом Утчакой о том, что происходит в резервации.

– А что происходит в резервации?

– Много странного и мерзкого.

Сторми подался вперед. Это уже становилось интересным.

– Ты ведь знаешь Тома, верно? Он ведь не дурак и не суеверный. – Кен понизил голос. – Том говорит, его отец вернулся в резервацию.

– Я полагал, его отец умер.

– Совершенно верно.

Растерянно заморгав, Сторми начал было что?то говорить, но закрыл рот.

– Том говорит, что видел отца у старого дома своих родителей. Кажется, сейчас этот дом пустует. Как?то раз он проезжал мимо и увидел своего отца, стоящего посреди поля. Том остановился, чтобы убедиться в том, действительно ли видит то, что видит, и отец улыбнулся ему и помахал рукой, а потом направился к нему. Том рванул с места… И он не единственный. Многие видели своих умерших родственников. Том не знает, что думать, но, по его словам, по резервации прошел слух, что потусторонний мир переполнен, там больше не осталось места для новых умерших, и кое?кто из мертвых удирает оттуда и возвращается в наш мир.

Помимо своей воли Сторми почувствовал, как по спине пробежали мурашки.

– Это кто, призраки или воскресшие мертвецы?

– Мертвецы. Ожившие и воскресшие. Это не полуразложившиеся зомби – они вернулись назад, бодрые и свежие. Том говорит, его отец выглядел как в лучшие годы.

– Но ты?то не веришь в этот бред, ведь так?

– Я уже давно знаю Тома, и хоть сам я ничего такого не видел, но все же верю ему.

– Тебе ежедневно приходится возиться с мертвецами. Как ты можешь?..

– Могу что? – Кен помолчал. – Знаешь, чем больше я узнаю?, тем больше понимаю, как мало знаю. Это расхожий штамп, но когда я окончил школу, мне казалось, что я знаю всё, и когда я только начал работать на этом месте, я не поверил бы во все эти рассказы даже после того, как отец Тома заявился бы ко мне в спальню и схватил меня за яйца. Но с годами я усвоил, что нужно прислушиваться не только к зазубренным фактам из учебников. Усвоил, что нужно прислушиваться к людям и анализировать каждую конкретную ситуацию. И как бы безумно это ни казалось, я считаю такой подход оправданным. Я считаю его правильным.

Сторми хотел посмеяться над своим другом, хотел отругать его за то, что тот верит в бредовые предрассудки, однако Кен искренне верил в то, что говорил, и это смутило Сторми.

– На самом деле тут не одни только мертвецы. Судя по всему, жители этой резервации видели… оживших кукол. Своих качин[12], которых они мастерят для туристов. Я так понимаю, те, кто занимался этим ремеслом, теперь даже близко не подходят к своим мастерским. Они все закрылись.

– Все это тебе рассказал Том?

– О нет. Ты же его знаешь. Об отце я узнал только потому, что напрямую спросил его. До меня дошло из других источников о том, что происходят странные вещи, и я решил проверить, в чем дело.

Сторми уставился в дно своего пустого бокала. Во всем этом было что?то смутно знакомое, но он никак не мог за это ухватиться. Это было в каком?то кино? Вряд ли. Связь была более существенной, более личной, более прочной. Сторми еще не владел всеми деталями, но он уже видел в этих странных явлениях продолжение чего?то, что случилось прежде, – хотя он и не знал, о каком «чем?то» идет речь.

Он неуверенно кашлянул.

– Эти «ожившие» куклы… Они ходят? По ночам?

– В самую точку, – кивнул Кен.

Можно было бы и самому догадаться. Это совершенно логично. Чем еще могут заниматься ожившие куклы? Однако Сторми не высказывал свою догадку. Он знал наверняка. Или помнил. Сторми не мог сказать, в чем тут дело. У него перед глазами стоял образ примитивной обтрепанной куклы, медленно покачивающейся на негнущихся ногах, целеустремленно шагающей по длинному темному коридору.

По длинному темному коридору?

Сторми не хотел думать об этом, и он был очень признателен Карлине за то, что та именно в этот момент подошла к столику. Расплатившись, он оставил ей щедрые чаевые и завел разговор ни о чем, стараясь удержать ее, однако «Хоган» заполнялся людьми, закончившими работу, и официантка поспешила обслуживать новых посетителей.

Кен собирался рассказать еще что?то о резервации, описать какое?то другое сверхъестественное событие, произошедшее там, но Сторми не дал ему вымолвить ни слова и переменил тему, спросив у друга, успел ли тот просмотреть новые видеокассеты, которые он ему дал на прошлой неделе. Кен их уже просмотрел, и один фильм вызвал у него лютую ненависть, поэтому он прямо выложил Сторми, почему ненавидит этот фильм, а тот притворился, будто обиделся, сделал вид, будто защищает фильм, – однако внутри себя он облегченно вздохнул, радуясь тому, что тема резервации осталась позади.

Однако она по?прежнему была здесь, у него в сознании, и Сторми думал о ней на протяжении всего ужина, по дороге домой, и к тому времени как лег спать, забравшись в постель к уже спящей Роберте, он уже практически не сомневался в том, что у него самого когда?то была живая кукла.

 

Глава 5

Марк

 

Кристина умерла.

Марк сидел один в большой угловой кабинке заведения Дэнни в Индио, когда пришло это известие, и ему потребовалось какое?то время, чтобы осмыслить его. Он держал в руке чашку с остывшим кофе, делая вид, что пьет, чтобы официантка не пришла и не спросила, нужно ли ему что?нибудь, и смотрел в окно на ржавые вагоны, застывшие на железнодорожной ветке напротив. Небо прояснилось, стало прозрачно?голубым, и перистые облака, принесенные со стороны пустыни, окрасились в нежно?розовый цвет. Первые машины, транзитные грузовики с редким вкраплением легковушек, постепенно заполняли пустынное шоссе.

И вдруг до Марка дошло.

Кристина умерла.

Он едва не выронил чашку, но все же усилием воли ему удалось заставить трясущуюся руку опустить ее на блюдце. Марк понятия не имел, как и отчего умерла Кристина, – никаких подробностей пока что не было, но он со всей определенностью прочувствовал, что ее больше нет в живых.

Он остался один.

Марк не встречался со своей сестрой уже больше десяти лет. Когда он уходил из дома, она была шестнадцатилетней девочкой с брекетами на зубах, только что покинувшей стадию гадкого утенка; та красивая женщина, которой ей предстояло стать, уже просматривалась в чертах ее лица, но все же до этого оставалось еще года два. Марку было труднее расстаться с Кристиной, чем с родителями и друзьями, и именно из?за нее он едва не остался. Все лето Марк уговаривал сестру отправиться вместе с ним, убеждал ее, что она может спастись, только если вырвет себя с корнем и со всех ног убежит из Драй?Ривер, но Кристина отвечала, что не хочет никуда бежать, ей не нужно никуда бежать, она и так счастлива.

И вот теперь она умерла.

Подсознательно Марк чувствовал, что все кончится именно этим, и ему было стыдно, что он не приложил больше усилий, чтобы спасти сестру, что не вернулся к ней, чтобы еще раз поговорить. Конечно, он писал Кристине письма, но это было далеко не одно и то же, и все его письма были о нем самом, а не о ней, о том, где он находится, что делает, куда собирается направиться дальше.

Марк не очень переживал смерть отца. Он получил эту информацию, она зарегистрировалась у него в сознании, и он вернулся к прежнему образу жизни. Вот когда ему нужно было вернуться за Кристиной. Марк думал об этом. В то время он жил в Колорадо?Спрингс, работал в сетевом магазине, и у него как раз был обеденный перерыв; он сидел на ступеньках черного входа, курил и смотрел на облака, когда пришло известие о смерти отца. Марк понимал, что ему следует ощутить скорбь, и какая?то его часть хотела ощутить скорбь, однако за это время произошло много всего, и он ощутил лишь легкое сожаление по поводу того, что они с отцом так и не установили друг с другом более тесную связь.

Докурив, Марк растоптал каблуком окурок и вернулся в магазин, дорабатывать свою смену.

Вот когда он должен был вернуться домой. Вот когда он должен был вернуться за Кристиной.

Марк думал об этом, и вечером, придя домой, он даже набрал номер родителей. Странно, что за столько лет он так и не забыл этот номер. Однако после первого же гудка Марк положил трубку и остаток вечера просидел, уставившись на телефон. В глубине души он надеялся, что Кристина сама позвонит ему, но, разумеется, это было невозможно. Даже если бы сестра что?либо почувствовала, она не знала номер его телефона.

На следующий день Марк уволился с работы, получил причитающиеся ему деньги, отправил Кристине открытку и поехал в Юту.

Кристина.

Он подвел сестру. Больше всего на свете Марк хотел заботиться о сестре, оберегать ее от того, чтобы она не оказалась в плену обстоятельств, как это произошло со всеми остальными, однако ему это не удалось. Его не оказалось рядом с Кристиной, когда та в нем нуждалась, он боялся за себя и не мог думать о ней.

И вот теперь для него лучше всего было оставаться в движении, не оглядываться назад, горевать по сестре по?своему, в глубине души, и продолжать жить своей жизнью. За все это время он ни разу не побывал дома; и теперь не было никакого смысла возвращаться. После того как его не найдут в положенный срок, имущество будет распродано с аукциона, и на том все закончится.

Однако Марк не мог на это пойти. Только не теперь. Он в долгу перед Кристиной. Ему нужно вернуться и все уладить.

И узнать, как она умерла.

Рассвет уступал место утру, и за окном уже можно было различить финиковые пальмы там, где до того виднелись неясные силуэты. Взяв чашку, Марк допил последние капли остывшего кофе. Заведение Дэнни постепенно заполнялось народом. В двух кабинках справа устроились туристы, путешествующие семьями; у стойки заказывали завтрак строители в рабочей одежде.

Марк потянулся за своим рюкзаком. В зал вошла пожилая женщина со своей племянницей или внучкой лет пятнадцати?шестнадцати. Девушка была смуглая, с длинными волосами, и почему?то она напомнила Марку Кристину. Внезапно ему захотелось расплакаться.

Оставив в пепельнице доллар за кофе и на чай, Марк поспешно покинул кабинку и вышел на улицу.

Он остановился перед входом в заведение, учащенно дыша. Сухой и теплый воздух ласкал легкие, каждый вдох словно откачивал слезы, готовые брызнуть из глаз.

Марк вдруг подумал, какой была Кристина, когда стала взрослой? И вообще, стала ли она взрослой? Ей было двадцать шесть лет, однако возраст ничего не значил. Мысленно Марк по?прежнему видел сестру такой, какой она была, когда он покинул дом, – одержимую симпатичными мальчиками, поп?музыкой и школьными сплетнями. Он помнил, как она плакала, когда он уходил из дома, и как он обещал вернуться и навестить ее, помнил прикосновение ее рук, когда она на прощание стиснула его в объятиях…

Марк заплакал.

Он сердито отер слезы, глубоко вздохнул, надел рюкзак и пошел. Как ему было хорошо известно, на его месте большинство людей захотело бы кому?нибудь высказаться, поплакать в чью?то жилетку, однако Марк был рад тому, что рядом с ним никого нет. Он считал горе сугубо личным чувством, которым не нужно ни с кем делиться. В настоящий момент Марк не хотел забивать себе голову чужими заботами: не промочит ли он своими слезами новую рубашку, не отрывает ли человека от важной встречи, не опаздывают ли из?за него на обед, не ведет ли он себя чересчур эмоционально или, наоборот, чересчур спокойно. Сейчас ему нужно было побыть наедине с собой, чтобы почувствовать то, что он должен был почувствовать, без того, чтобы кто?то посторонний влиял на его чувства.

Мимо пронеслась машина, и под ноги Марку шлепнулся наполовину полный бумажный стаканчик из «Макдоналдса», забрызгав ему штанины джинсов кофе. Он успел расслышать презрительный смешок водителя.

– Козел! – в сердцах пробормотал Марк.

И все же это происшествие вернуло его в реальный мир, и он был признателен этому.

Задумавшись на мгновение, Марк быстро перешел на противоположную сторону шоссе и, повернувшись лицом к потоку машин, поднял большой палец. До сегодняшнего утра он направлялся на юг Калифорнии, намереваясь найти работу на стройке в Лос?Анджелесе, но теперь собирался сделать то, что должен был сделать еще давным?давно.

Марк принял решение вернуться домой.

 

«Лендровер» ехал по шоссе номер 60. Водитель молчал, а Марк продолжал мысленно мусолить то, что его сестры нет в живых. Ночевал он в пустыне неподалеку от Куартзайта, и хотя он ожидал, что проведет без сна всю ночь, глядя на звезды, он заснул практически сразу же, как только забрался в спальный мешок, и проснулся только тогда, когда над горами появился краешек солнца.

Его Силы иссякали. До тех пор пока была жива Кристина, до тех пор пока существовала эта кровная связь, Марк мог подпитываться от нее, но теперь Силы иссякали с каждым часом. Сейчас от них оставалась только слабая пульсация, но скоро не станет и ее. Марку уже приходилось пользоваться собственной памятью, полагаться на свои мысли и догадки. Для него явилось большим разочарованием обнаружить, насколько он зависит от Сил, какую значительную его часть они составляют, и вот теперь, когда они таяли, он чувствовал себя более одиноким, чем когда?либо в жизни, как будто у него отняли какое?то из чувств – зрение или слух.

До сих пор он даже не отдавал себе отчет, как часто пользовался Силами.

В этом было нечто пугающее.

Вероятно, Марк не сел бы в эту машину, но он вдруг обнаружил, что не может определить, что представляет собою водитель.

Похоже, дни его путешествий на попутных машинах закончились. Однако главной потерей была Кристина. Отсутствие Сил являлось не более чем неудобством. Смерть Кристины была трагедией.

«Лендровер» ехал в Финикс. Безликие умирающие городки сменяли друг друга: пустые здания из шлакоблоков стояли так редко, что трудно было определить, где заканчивается одно поселение и начинается следующее.

За окном промелькнул заброшенный магазин. Выцветшая розовая краска на грязном стекле витрины провозглашала: «Тотальная распродажа! Полная ликвидация товара!» Перед магазином стояли на блоках машины без колес, обнажив ржавую подвеску, корпуса были помяты до неузнаваемости.

Белый крест на краю выжженной пустыни обозначал место гибели какого?то водителя. Увидев его, Марк вдруг задумался, а кто взял на себя все хлопоты по организации похорон Кристины? Интересно, Биллингс еще там? Остался ли работник после смерти обоих родителей? Или же Кристина отпустила его на все четыре стороны? Были ли у сестры подруги? Быть может, именно они обо всем позаботились.

Марк очень надеялся на то, что не опоздает. Он хотел успеть на похороны. А если похорон не будет, если власти округа или управление социального обеспечения просто погребут тело, Марк намеревался исправить это и достойно проводить сестру в последний путь.

Кристина этого заслужила.

Марк закрыл глаза, убаюканный жарой, молчанием водителя и равномерным движением «Лендровера». Он мысленно представил себе образ Кристины, такой, какой он видел ее в последний раз: шорты и маечка, светлые волосы, длинные и прямые, брекеты на зубах, сверкающие в солнечных лучах, в глазах слезы, за спиной родительский дом…

Дом.

Марк редко вспоминал о доме, старался вообще о нем не вспоминать. В детстве он смотрел по телевизору фильм «Гигант», и его тогда жутко напугало, как та вилла в готическом стиле была похожа на дом, в котором жила их семья. Как и дом из кино, их жилище стояло в полном одиночестве на плоской пустынной равнине – темный островок в бескрайнем ржаво?буром море. Два этажа и мансарда, терраса вокруг всего строения, потемневшее от времени дерево и постоянно закрытые ставнями окна, высокие фронтоны и чугунные флюгера создавали впечатление возраста, солидности, старинной авторитарной власти. Здание выглядело устрашающе, и оно неизменно пугало школьных друзей Марка, которые в ужасе таращились на него широко раскрытыми глазами, приближались к нему осторожно, с трепетом и едва скрытым страхом, – в отличие от дома из кино, к которому, несмотря на его внешний вид, относились как к чему?то совершенно обычному.

Фильм тревожил Марка. Не то чтобы это был традиционный фильм ужасов – наоборот, легкая эпическая драма с комедийными оттенками, – но зловещий образ мрачного дома вселял страх. Где?то в середине фильма внутреннее убранство дома полностью переменилось, и это было совсем неплохо. Светлые стены и современная мебель выглядели фальшивыми, искусственными, что помогло Марку отделить дом из кино от своего собственного.

А его отцу фильм очень нравился.

Марк еще в глубоком детстве чувствовал, что его родители не такие, как все. Они не поддерживали тесных контактов с обитателями соседних ранчо, живущих в городке Драй?Ривер, общаясь только с Биллингсом, работником отца, да со старинными друзьями и родственниками, изредка приезжавшими с Востока. Даже когда Марк пошел в школу и у него появились свои друзья, его не покидало ощущение, что родители этого не одобряют, что, будь их воля, они не пускали бы в дом никого постороннего, – а друзья Марка не имели ничего против этого, поскольку дом внушал им ужас. В конце концов дело кончилось тем, что Марк почти все детство провел в домах чужих людей, выдумав себе несуществующую семью, о которой он рассказывал знакомым, частенько прибегая к откровенной лжи, чтобы представить своих родителей более нормальными. Со временем его личная мифология расширилась, включив в себя Кристину.

Пожалуй, именно четко установленный уклад жизни их семьи впервые заставил Марка задуматься о том, чтобы уйти из дома. Отец каждое утро заставлял детей завтракать ровно в шесть часов, каждый вечер они ужинали также ровно в шесть, за столом все неизменно сидели на строго определенных местах, спать дети ложились ровно в девять вечера, а перед сном по часу сидели каждый в своей комнате, читая молитвы. Марк знал, что другие родители так не делают. Конечно, и другие люди читали молитвы и ели вместе, и все же они не втискивали свою жизнь в такие строгие рамки.

И они не лупили своих детей, когда те из?за какой?либо мелкой оплошности или просчета опаздывали на секунду?другую на один из ритуалов.

Как лупили Марка и его сестру их родители.

И все же это была его семья. И он ни в коем случае не должен был покидать Кристину. Он был ей нужен. Он принимал на себя удары, которые в противном случае достались бы ей. И не позволял ей смиряться с безумием родителей, по возможности сохраняя ее связь с реальным миром.

И тут произошло это.

Даже по прошествии такого времени при воспоминании об этом у Марка мурашки пробежали по коже.

Это случилось в воскресенье, во второй половине дня. В самый разгар лета. В сезон муссонов. Кристина и родители уехали в город, и Марк остался дома один. Биллингс был в курятнике, кормил цыплят. Марк не любил находиться дома один, даже несмотря на то, что он прожил здесь всю свою жизнь, и до сих пор ему успешно удавалось увиливать от этой неприятной ситуации. Он не оставался дома один с тех пор, когда в пятилетнем возрасте заблудился в лабиринте коридоров и комнат. Отец тогда обнаружил его рыдающим в темном коридоре, казалось, не имевшем конца.

Теперь Марк был старше, он уже окончил среднюю школу, но по?прежнему ощущал себя маленьким мальчиком, по?прежнему испытывал тот самый гнетущий страх, сидя у себя в комнате и сознавая, что, кроме него, в доме нет никого. Марк подумал было выйти на улицу, найти какое?нибудь занятие в сарае, в поле или в курятнике и там дождаться возвращения родителей, однако комната его была наверху, и у него не было ни малейшего желания спускаться вниз, в гостиную. До входной двери было слишком далеко, и Марк в конце концов решил, что будет лучше, если он просто останется здесь и будет ждать за закрытой дверью возвращения родителей и сестры.

У него в комнате был стереокомплекс, и Марк, включив музыку, принялся листать автомобильный журнал, стараясь не думать о беззвучной пустоте дома, однако где?то через час началась гроза, как это часто бывало летом, и электричество вырубилось. Свет, поморгав, погас, музыка угасла до замедленного низкого гула, затем вообще смолкла.

Окно комнаты выходило на дорожку и крыльцо, однако сплошные тучи почти не пропускали света. Была не ночь, но и не день, и это промежуточное состояние еще больше усилило зловещую атмосферу, царящую в доме.

Марк схватил журнал, делая вид, будто ему нисколько не страшно, будто во всем этом нет ничего необычного. Он надеялся, что Биллингс вернулся через черную дверь и занимается чем?либо на кухне или в мастерской, однако тишина в доме была полной, и Марк понял, что работник по?прежнему где?то на улице и он дома совершенно один.

В коридоре было темно. Его освещало лишь маленькое окошко с матовым стеклом в противоположном конце, над лестницей. Двери всех выходящих в него комнат были закрыты. У Марка высыпали мурашки. Он бегом пересек коридор и слетел вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Лестница выходила в другой коридор, и Марк уже выбежал в него, как вдруг заметил впереди какое?то движение.

С бешено колотящимся сердцем он застыл на месте.

В полумраке в дальнем конце коридора стояла маленькая фигура – бледное пятно на фоне темных красных и коричневых красок стен, пола и потолка.

Дочь Биллингса.

Девочка была умственно отсталой. Она не жила дома вместе с отцом, а спала на койке возле инкубатора, потому что ей нравилось находиться рядом с цыплятами. Биллингс никогда не говорил о дочери, и родители строго?настрого предупредили Марка и Кристину никогда не заводить разговор о девочке в присутствии работника. Марк уже давно ее не видел – больше того, он вообще забыл о ее существовании, и сейчас не мог вспомнить, встречал ли ее когда?либо в доме, однако это была та самая девочка. Она была старше Кристины – сколько себя помнил Марк, девочка была всегда, – но выглядела значительно младше. Десять?одиннадцать лет, максимум.

Было в ней что?то такое, от чего Марку стало не по себе.

Он стоял на месте, глядя на девочку, и гадал, как она попала в дом.

– Марк…

Ему еще ни разу не приходилось слышать, как она говорит, и при звуках ее голоса его прошиб ледяной озноб. Говорила девочка совсем не так, как разговаривают умственно отсталые. Голос у нее был чистый, мягкий, женственный. Она говорила негромко, но голос ее отчетливо разнесся по погруженному в тишину коридору, и в нем было что?то неестественное. На девочке была надета длинная рубашка, и хотя света со спины не было, Марк сразу же понял, что под рубашкой ничего нет.

Девочка поманила его к себе, подозвала движением бледной руки, и охвативший его озноб усилился. По коридору гулял холодный сквозняк, хотя кондиционер не работал и все окна в доме были закрыты. Единственными звуками были легкий шелест ткани рубашки по голым ногам и оглушительный стук крови в висках Марка.

– Марк, – повторила девочка, улыбаясь, подзывая его, и он двинулся к ней, не желая показывать свой страх, не желая признавать беспокойство.

Марк мысленно взмолился в отчаянии, призывая своих родителей поскорее вернуться, призывая Биллингса войти в дом в поисках своей дочери. Он сам не знал почему, но у него не было желания оставаться наедине с этой девочкой, и хотя всего час назад он рассмеялся бы, если б кто?нибудь предположил, что при виде умственно отсталой дочери работника его охватит дрожь, теперь ему было совсем не до смеха.

У него вспотели руки, и он вытер их о штаны, остановившись шагах в десяти от девочки. Позади нее стоял стул, стул из красного дерева в тон обшивке стен, но Марк не мог припомнить, что когда?либо видел его.

Ветер дул ему в лицо, трепал волосы. Марк попытался сделать вид, будто всё в порядке.

– Привет, – сказал он. – Где твой отец?

– Марк, – снова произнесла девочка.

Ему вдруг подумалось, что она знает одно только это слово.

Однако по ее голосу нисколько нельзя было предположить, что у нее с головой не всё в порядке, и на этот раз в нем прозвучало что?то… чувственное.

Сместившись влево, девочка переставила стул и, улыбнувшись Марку, повернулась к нему задом и медленно склонилась над сиденьем так, что рубашка задралась, открывая молочную белизну голых ягодиц.

– Трахни меня, – тихо промолвила она. – Трахни меня в задницу!

Потрясенный Марк попятился назад.

– Нет… – затряс головой он.

– Я люблю, чтобы было пожестче. Трахни меня по полной!

Тут было что?то не так, что?то в корне неправильное, уходящее гораздо глубже, чем излишне искушенная девочка со своей пугающе неестественной нимфоманией. Марк чувствовал, ощущал это – буквально осязаемое присутствие, враждебная обстановка, которая включала в себя дочь Биллингса, но не ограничивалась ею. Все то, что внушало Марку страх в этом доме, все угрозы, которые он подсознательно чувствовал, – все это сейчас было здесь, и Марк понимал, что ему нужно как можно быстрее убираться отсюда, пока не произошло ничего страшного.

Он продолжал пятиться, не отрывая взгляда от девочки.

– Я этого хочу, – настаивала та. – Хочу этого прямо сейчас!

– Нет.

– Я хочу, чтобы ты трахнул меня в задницу.

– Нет! – решительно ответил Марк.

– Твой отец это делает. – Оглянувшись, девочка улыбнулась, и ее улыбка была полна пороком, растлением, выходящим далеко за рамки просто секса, аморальной извращенностью, для которой происходящее было лишь наиболее простым и самым очевидным проявлением. – Он причиняет мне боль.

Марк бросился бежать. Развернувшись, он взмыл вверх по лестнице к себе в комнату, а у него за спиной звучал презрительный смех девочки. Тихие звуки многократно усиливались, отражаясь от стен темного коридора.

Марк осмелился покинуть свою комнату только тогда, когда родители вернулись домой и Кристина, постучав в дверь, попросила его помочь разгрузить из машины сумки с продуктами.

После всего этого Марк смог подключиться к Силам. Наверное, они были рядом все время, и он объяснял их воздействие на низком уровне тому страху и ужасу, который вселял в него дом, однако встреча с дочерью Биллингса явилась своеобразным стартером, запустившим этот мощный двигатель. На самом деле для Марка Силы были все равно что шестым чувством, и ему даже не приходилось концентрировать свое внимание, чтобы воспользоваться ими. Подобно зрению, слуху, обонянию, осязанию и вкусу, это был физический отклик на людей, места и предметы, который он ощущал, естественная частица его, обеспечивающая ввод данных, а головной мозг их принимал и обрабатывал.

Теперь Марк отчетливо чувствовал порочность дома, своих родителей, и понимал, что рано или поздно ему придется отсюда бежать. Он здесь чужой, ему здесь не место, и или он отвергнет дом, или дом отвергнет его самого.

У Марка не было никакого желания оставаться здесь, чтобы узнать, чем все закончится, когда это произойдет.

От Биллингса никаких сигналов он не получал – работник оставался белым пятном, и Марка это пугало. Они с Биллингсом всегда великолепно ладили друг с другом, работник был для него все равно что родным дядей, однако отныне всякий раз, увидев его, Марк вспоминал его дочь, и те черты, которые прежде делали Биллингса таким добрым и заботливым, теперь казались лживыми и фальшивыми, и Марк старался держаться от него подальше.

Похоже, его родители что?то заподозрили, похоже, они почувствовали новообретенные Силы, и их отношение к сыну изменилось. Не кардинально, но в мелочах. От Марка по?прежнему требовали строго придерживаться установленных отцом правил, в определенное время находиться в определенном месте и совершать определенные действия, однако теперь появилась некоторая осторожность, эмоциональное дистанцирование, и хотя по отношению к Кристине их поведение не изменилось, у Марка крепло ощущение, что родители не станут возражать, если он уйдет из дома.

Марк стал проводить вне дома как можно больше времени, ночуя у друзей, в пустыне или хотя бы на крыльце, однако как?то раз ночью он снова увидел дочь Биллингса, в дверях курятника, белую в лунном свете, призывающую его, – и поспешил в дом, к себе в комнату, снова услышав позади ее легкий смех.

После этого случая Марк попробовал уговорить Кристину уйти из дома вместе с ним, убежать прочь, однако, хотя сестре здесь также было плохо, хотя, как ему казалось, она втайне от себя испытывала страх перед дочерью Биллингса, она никак не могла покинуть родителей. Тщетно Марк убеждал ее в том, что можно будет написать или позвонить, сообщить отцу и матери, где они находятся и почему ушли из дома, – Кристина твердо стояла на своем. Здесь был ее дом, и она не собиралась никуда из него уходить.

Марк обрабатывал сестру до конца лета, однако все его усилия приводили к обратному результату. Кристина еще больше укрепилась в своем решении остаться, не менять сложившийся образ жизни. Она понимала, почему брат хочет уйти из дома, и хотя из эгоистических соображений ей хотелось, чтобы он остался, она заверила его в том, что будет всегда его любить и поддерживать во всех начинаниях, какими бы они ни были.

А затем ненормальная девочка ночью пришла к Марку в спальню.

На этот раз было видно, что у нее не все дома, и она ничего не говорила, однако эротичность ее движений ничуть не ослабла, и сочетание умственной отсталости и откровенной чувственности получалось пугающим.

Марк был уверен в том, что он запер дверь и окно, и сейчас он быстро огляделся вокруг, проверяя, где произошла измена. Но и дверь, и окно оставались закрытыми и запертыми. Их никто не трогал.

Девочка хихикнула.

Стиснув одеяло, Марк натянул его до самого подбородка, сместился назад к спинке кровати и подобрал под себя ноги. Он был объят ужасом, ему хотелось кричать, однако его мозг полностью потерял контроль над телом, и изо рта вырвался лишь сухой выдох.

Девочка наклонилась, задирая рубашку, и схватила себя за лодыжки. Марк снова увидел ее белые ягодицы, а она выглянула на него между ног и улыбнулась.

В этот момент Марк окончательно убедился в том, что должен немедленно покинуть дом. Уйдет Кристина вместе с ним или нет, он больше не мог здесь оставаться.

Тут Марк закричал, и через считаные мгновения Кристина и родители были у двери его спальни. Оттолкнув согнувшуюся девочку, Марк отпер замок и распахнул дверь настежь, но, разумеется, когда все вошли в комнату, дочери Биллингса там уже не было. Родители заявили, что ему приснился кошмар и он ведет себя как ребенок, а Кристина сказала, что верит брату. Но Марк воспользовался Силами и понял, что родители как раз ему верят, а вот Кристина, добрая душа – нет.

Марк ушел из дома на следующий день, предупредив одну только Кристину. Остальным он сказал, что отправляется в город к друзьям. Уходя, Марк увидел в окне чердака девочку – белый силуэт на черном фоне; она махала ему, и хотя он не мог разглядеть ее лицо, у него не было сомнений в том, что она улыбалась…

– Эй! С вами все в порядке?

Открыв глаза, Марк поймал на себе встревоженный взгляд водителя «Лендровера». Он покачал головой.

– Что? Нет, все хорошо.

– Мне показалось, у вас начался приступ. Вы бились в судорогах, колотили ногой в дверь…

– Извините.

– Это был самый настоящий припадок.

Марк украдкой придавил свой напрягшийся в эрекции член.

– Мне приснился кошмарный сон, – тряхнув головой, сказал он. – Просто кошмарный сон.

 

Глава 6

Дэниел

 

Кто?то забросил им во дворик дохлую кошку – вероятно, уличная шпана, – и Дэниел, осторожно поднимая лопатой с земли окоченевший трупик, мысленно дал себе слово надрать задницу малолетнему подонку, совершившему это. Скорее всего, эту гадость сделали просто так, и ничего личного тут не было, однако дело это не меняло, и Дэниел в который раз подумал, действительно ли они с женой владеют этим домом и не пришло ли время расстаться с ним. Квартал неудержимо скатывался вниз, и, возможно, лучше поскорее уехать отсюда, пока еще можно выручить за дом приличные деньги, пока улица еще не превратилась окончательно в трущобу.

Хотя Марго на это не согласится. Это ее малая родина, на этой улице она выросла, и в ее сознании квартал по?прежнему такой же, каким был в ее детстве. Она словно видит все вокруг в розовых очках, мысленно добавляя красоты и прелести, которых здесь давно уже нет. Оба соседних дома в запущенном состоянии, их дворики превратились в пустыри, заросшие сорняками, обитают в них сменяющие друг друга опустившиеся личности, однако в глазах Марго это все те же дома друзей ее детства, но только с новыми хозяевами.

Поморщившись, Дэниел вытянул лопату перед собой, пересек двор и вышел в переулок, где выбросил кошку в мусорный бак. Наверное, ему следовало позвонить городским властям и доложить о происшествии, чтобы сюда приехали сотрудники отдела защиты животных и забрали труп, но Дэниелу хотелось избавиться от кошки как можно быстрее и тише. Он не хотел привлекать внимание к случившемуся. Не хотел потворствовать тем, кто совершил эту мерзость.

Перед тем как пройти в калитку, Дэниел огляделся по сторонам и с удовлетворением отметил, что не увидел ничего необычного, никаких странных теней, ничего. Поставив лопату в гараж, он вернулся в дом, где Марго уже допивала апельсиновый сок и кричала Тони, чтобы тот поторопился и почистил зубы, так как им уже пора выходить. Дэниел сунул руку жене под юбку, но та поспешно отдернулась и недовольно посмотрела на него.

– Что это ты сегодня встал так рано? – подозрительно спросила она. – Тебе ведь не нужно идти на собеседование?

– Не нужно.

Дэниел подумал было о том, чтобы сказать ей правду, признаться, что ему приснился кошмар и он не смог больше заснуть, а когда вышел на улицу за газетами, нашел во дворе дохлую кошку, однако ему не хотелось расстраивать жену перед уходом на работу, поэтому он просто сказал:

– Я хочу сегодня прибрать в доме. Вот и решил начать пораньше.

Марго подозрительно смерила его взглядом.

– Честное слово!

Теперь Дэниел был в ловушке, он сам загнал себя в угол, поэтому после того, как Марго и Тони уехали, он подметал и мыл, протирал пыль и чистил пылесосом, и когда он наконец закончил, подошло время обеда. Почти всю вторую половину дня Дэниел проспал, задремав в самое жаркое время, и только случайный телефонный звонок разбудил его до того, как пришло время забирать Тони.

Дожидаясь сына на стоянке перед школой, Дэниел снова почувствовал необходимость переезда. Уроки еще не закончились, а перед административным зданием стояла группа крепко сбитых подростков, куривших в открытую. Они были в белых футболках и одинаковых мешковатых брюках. Вскоре к ним присоединились две разбитных девицы, одетых чересчур откровенно для своего возраста.

Наконец прозвенел звонок, и тут словно прорвало плотину. Из дверей хлынула толпа школьников, идущих, бегущих, разговаривающих, орущих. От потока отделялись отдельные фигуры, направляясь к машинам своих родителей. Значительная часть устремилась к двум желтым школьным автобусам. Остальные пошли домой пешком, разделившись на пары или небольшие группы.

Дэниел высматривал Тони, стараясь разглядеть лицо сына в море одинаковых лиц, и наконец увидел его, идущего в одиночестве к машине. Один бритоголовый юнец, стоящий перед административным зданием, швырнул пустую банку из?под кока?колы и вяло крикнул:

– Эй, слюнтяй! Поедешь домой с мамочкой и папочкой?

Но Дэниел ради сына сделал вид, будто ничего не услышал, и улыбнулся садящемуся в машину Тони.

– Ну, как прошел день?

– Лучше некуда, – язвительно ответил сын.

Дэниел рассмеялся.

– Что ж, по крайней мере, сегодня пятница.

– Точно, – согласился Тони. – По крайней мере, сегодня пятница.

По дороге домой они молчали. Настроив радио на старую песню Джо Джексона, Дэниел вслушивался в слова, подпевая про себя, вспоминая, когда вышел этот альбом, и только свернув к дому, вдруг сообразил, что они с сыном не сказали друг другу ни слова. Он посмотрел на Тони.

– У тебя всё в порядке?

Тот молча кивнул.

– Точно? Ни о чем не хочешь сказать?

– Ни о чем. – Схватив портфель, Тони вышел из машины.

Дэниел проследовал за сыном в дом. Марго еще не было, но она должна была вернуться меньше чем через час, и Дэниел решил заняться ужином. Сегодня у жены на работе состоялось несколько напряженных встреч, и хотя она обещала, что сварганит что?нибудь, когда вернется домой, Дэниел решил преподнести ей маленький сюрприз. Пусть Марго отдохнет; сегодня ужин приготовит он.

Дэниел полистал кулинарные книги жены, заглянул в холодильник и на полки, проверяя, что есть в наличии, и в конце концов остановил свой выбор на мясе в горшочках. В кулинарной книге утверждалось, что приготовить это блюдо «легко и быстро». Называлось ориентировочное время – пятнадцать минут, однако Дэниел по своему опыту знал, что будет очень хорошо, если он управится за час.

Бросив портфель на стол на кухне, Тони достал из холодильника банку кока?колы и направился к себе в спальню.

– А уроки? – окликнул сына Дэниел.

– Сегодня же пятница!

– Сделай все уроки сегодня, и в выходные будешь свободен.

– Я сделаю их в воскресенье.

Дэниел хотел было поспорить с сыном, но затем решил оставить его в покое. Взяв со стола портфель, он отнес его в гостиную и положил на журнальный столик рядом с кипой сегодняшних газет.

Ему потребовалось больше часа, чтобы приготовить ужин, и Марго возвратилась домой до того, как он закончил, но она была тронута предусмотрительностью мужа и крепко обняла его, когда он отправлял горшочек в духовку.

– Я тебя люблю, мой кулинар.

Обернувшись, Дэниел чмокнул ее в губы.

– И я тебя тоже люблю.

Мясо в горшочке получилось не ахти, но все же лучше, чем он ожидал, а Марго расхвалила еду до самых небес, расписывая ее вкус такими словами, что Тони закатил глаза и сказал:

– Успокойся, мама!

Рассмеявшись, Дэниел посмотрел на жену.

– Таким тонким намеком ты хочешь предложить мне готовить ужин почаще?

– Да нет же… – начала было та.

– Ни в коем случае! – подхватил Тони.

– Просто я тронута твоей заботой и хочу, чтобы ты это знал.

Отставив стул, Тони встал.

– Терпеть не могу подобные телячьи нежности! Я ухожу.

Родители с улыбкой проводили его взглядом.

– Все действительно просто прекрасно, – сказала Марго, когда они остались одни. – Я тобой горжусь.

– Спасибо.

Как всегда, Дэниел вызвался помыть посуду, и, как всегда, Марго ему отказала. Поэтому он отправился в гостиную и успел посмотреть заключительную часть выпуска местных новостей, а затем международные новости. После новостей не было ничего, кроме повторов, пустых телешоу и однообразных сериалов, поэтому Дэниел выключил телевизор и вернулся на кухню, где Марго доедала над раковиной апельсин.

– Где Тони? – спросила она.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Джон Форд (1894–1973) – американский кинорежиссер и писатель, крупнейший мастер вестерна, единственный в истории обладатель четырех премий «Оскар» за лучшую режиссуру.

 

[2] Карлос Кастанеда (р. 1935) – американский антрополог и писатель. Родился в Бразилии. Долгое время жил среди мексиканских индейцев племени яки, изучая искусство шаманов.

 

[3] Люси Рикардо – персонаж популярного американского телесериала «Я люблю Люси».

 

[4] Йозеф Менгеле (1911–1979) – нацистский преступник, врач, проводивший медицинские опыты над узниками концлагеря «Освенцим».

 

[5] «Энни» – популярный бродвейский мюзикл (1977).

 

[6] Сондхейм, Стивен Джошуа (р. 1930) – американский композитор и либреттист, автор многих известных бродвейских мюзиклов.

 

[7] О’Киф, Джорджия (1887–1986) – американская художница, автор абстрактных произведений, символика которой навеяна миром природы, в основном штата Невада, в котором она проживала длительное время.

 

[8] Лорел, Стэн (1890–1965) и Харди, Оливер (1892–1957) – один из популярнейших голливудских дуэтов 1920–30?х годов, мастера фарсовой клоунады.

 

[9] Керри, Джим (р. 1962) – популярный канадско?американский актер?комик.

 

[10] Редфорд, Чарльз Роберт (р. 1936) – известный американский киноактер и режиссер.

 

[11] Хопи – индейский народ, проживающий в одноименной резервации на северо?востоке Аризоны. Традиционно принадлежит к группе народов пуэбло.

 

[12] Качина – в верованиях и мифологии индейцев пуэбло дух невидимых жизненных сил.