Морис Дантек

Фактор «ноль» (сборник)

 

Национальный Bestселлер

 

 

Спасибо моей семье

Спасибо Давиду Керзану

Спасибо детям Вавилона

 

 

 

Пишущие машинки 1.0

 

К северу неба

 

Мир – это пустыня, по которой бродят толпы людей.

Эрнест Хэлло

 

1. Башня

 

Я родился тем утром. В восемь часов сорок шесть минут и сорок секунд, если быть точным. В то же мгновение я и умер.

Надо признать, погода в тот день была чудесная, как на заказ. Я собирался родиться – а для этого должен был умереть. Вот почему я оказался здесь, в этом уникальном месте: чтобы в последний раз стать тем, кем я был.

Я собирался стать человеком, а потом исчезнуть из списков живых. Я собирался родиться, чтобы наконец умереть и уйти из мира людей. Я собирался появиться на свет для того, чтобы вскоре покинуть его.

Мне кажется, эта причина ничем не хуже любой другой.

Этот процесс стал для меня привычкой. Чтобы возродиться, я должен был умереть. Чтобы иметь возможность умереть, я должен был возродиться. Я создан из этого парадокса. Такова моя сущность, таково мое сознание, такова моя жизнь. Я ведь несколько больше, чем человеческое существо. Я пришел издалека. Мои цели, как и мое происхождение, вам неизвестны.

С того дня, как стало очевидно, что Времена кончаются, я все очень тщательно подготовил, предусмотрел, распланировал. Все – от первого моего постнатального[1] крика до последнего жеста перед смертью. Все, что должно было произойти здесь, в месте моего рождения, в месте, где моя смерть обретет иной смысл, более значимый, чем она сама.

Я все предусмотрел, все спланировал. Наступило время уходить – послание не оставляло сомнений. А посланиям необходимо следовать, для того они и существуют. Такова их функция в нашей корпорации. Это значит, что мне нужно уйти. Покинуть мир людей. Миссия выполнена, наблюдение за экспериментом закончено. Несколько лет передышки перед великим уходом, чтобы успеть завершить текущие дела, уничтожить все следы пребывания в этом мире и затем подготовить процесс. Ведь для нас, живущих здесь, но не здесь родившихся, смерть и жизнь чередуются непрерывно благодаря технологиям, в которых вы не сможете понять даже базовой идеи. Наш «запас» смертей и жизней обычно установлен заранее. Их количество определяется надобностями Миссии, но при этом может подвергнуться изменениям. Наше рождение в качестве людей в последний раз – предвестник скорого расчеловечивания, и смерть становится возвращением к изначальному существованию. Так мы созданы. Поэтому мы живем среди вас уже тысячелетия, а вы ни о чем даже не подозреваете.

Мне нужно умереть и снова родиться. Родиться в качестве человека и пройти через двери смерти, в которые я уже столько раз входил. Теперь я должен приготовиться открыть и закрыть их окончательно, чтобы вернуться в свое истинное тело, в биофизическую машину, которая и является моей подлинной сущностью.

На самом деле все было очень просто.

Я собирался родиться в то прекрасное сентябрьское утро, в восемь часов сорок шесть минут.

Я собирался родиться, чтобы получить возможность умереть. Я собирался умереть, чтобы получить возможность вновь родиться. Я собирался появиться среди людей, чтобы затем их покинуть.

Мы играем с жизнью и смертью, с вечностью и хаосом. Принимая настоящий вызов, брошенный прямо в лицо, мы балансируем на грани биологических и политических возможностей, совершая истинный прорыв в бездны, которыми заканчивается любая человеческая история. Жертвоприношение. Молния. Воспоминание, приходящее из будущего. И это самопожертвование совершается именно в момент моего рождения?смерти. Самопожертвование – натянутая струна, соединяющая оба невозможных полюса моего существования, и я уже вижу его очертания периферийным зрением.

Итак, в восемь часов сорок шесть минут и сколько?то там секунд, божественным сентябрьским утром, я нахожусь в просторном холле юридической фирмы, название которой я забыл. Оно не имеет никакого значения, как не имеет значения надгробие среди других надгробий. Вот он я, вот синее небо и вот летнее солнце, отражающееся на всех стеклянных стенах башен финансового центра. Я должен буду родиться в свете золотого луча, упавшего на модный паркет во французском стиле, посреди пышной приемной одной из многочисленных международных адвокатских контор, завладевших кварталом, городом, миром. То есть я стою, думаю я, в центре мира, в центре центрального квартала центрального города центра мира, в центре пересечения потоков всех родов информации, торговой, промышленной, финансовой, полицейской, технической, научной, политико?экономической, метеорологической, мафиозной, секретной, более того, в центре всех миров. Итак, вот он я, восемь часов сорок шесть минут и дюжина секунд, сверхъестественно солнечное утро. Я сейчас появлюсь прямо здесь, где сойдутся все миры, словно во время мощного ядерного взрыва. Я стою практически посередине башни, на девяностом этаже, красивая круглая цифра – и объявляю секретаршам, сидящим за столами, о том, что мир, который мы знаем, скоро исчезнет вместе с ними, с их коллегами, со мной, со всеми присутствующими в этом месте людьми. Я должен буду родиться, потому что мне нужно покинуть человечество, с которым я при этом непростительно тесно связан. Я смотрю на черную точку в небе, черную точку, которая постепенно увеличивается, позволяя увидеть свою форму и строение, черную точку, очень быстро приближающуюся к большим стеклянным поверхностям, за которыми я улыбаюсь мужчинам и женщинам, снующим вокруг меня. Их самые последние мысли заняты клеточками таблиц или программным обеспечением перевода.

Итак, вот он я, в Северной башне Всемирного торгового центра, время – восемь часов сорок шесть минут и почти тридцать секунд. Вот я, вот самолет. Самолет, летящий перерезать пуповину, столь прочно связывающую меня с псевдочеловечеством, в представителей которого я столько раз воплощался, покинув свою истинную сущность, сущность звездного пришельца.

Вот он я, тот, кто сейчас родится. В то время как остальные умрут. Вот он я, тот, кто сможет умереть, в то время как остальные продолжат свое существование. Вот он я, тот, кто скоро останется единственным человеческим существом на этом особом участке башни.

Поскольку я – не человек.

Я остаюсь частицей человечества на этой Земле, негативом, силуэтом после соляризации[2] атомной вспышкой. Самолет уже хорошо виден. Он летит на небольшой высоте, прямо на нас.

Я сейчас появлюсь на свет. В восемь часов сорок шесть минут и тридцать пять секунд.

Я сейчас появлюсь. На дворе сентябрь, погода хорошая и теплая.

Я появлюсь на свет одиннадцатого сентября, в восемь часов сорок шесть минут и примерно сорок секунд. Ожидание кажется вечностью. Огромная тень устремляется к своей конечной цели, к своей судьбе, ко всем нам, к башне.

Вот он, самолет, во всей своей грубой значимости, во всей своей баллистической мощи, со всем своим грохотом. Это не только физический объект, это движущаяся волна. Воющая волна, разбивающаяся о башню. Да и не только волна. Это еще страшное и непостижимое событие, насквозь пронесшееся через башню, прежде чем мозг успел осознать, что происходит, и прежде чем что?либо произошло.

Сила взрыва и удара неописуема, она взрывает сами понятия времени и пространства. Жар, свет, чернота – все это лишь составляющие прилива волны, всего лишь степени напряженности события. Все приходит в движение.

Огонь в стекле, пламя в металле, металл в металле, огонь в бетоне. Грохот обрушивающихся стен и взрывающихся баков. Рев пламени, жуткие обломки искореженной стали. Вопли, неясное эхо, доносящееся сразу и отовсюду практически одновременно, нарастающая симфония страха. И огромные куски башни, обрушивающиеся на меня в тучах обжигающей пыли.

Вот и все. Я умираю, я родился.

Я родился в ту секунду, когда взорвался мир.

 

Я все предусмотрел, потому что я все знал. Знал заранее. Я просчитал все с точностью сверхмощного компьютера. Я знал число и точное время столкновения уже за несколько недель. Предкогнитивное и нейроконтролируемое мультимодальное интуитивное видение. Знания, являющиеся основой нашего обучения.

Я все предвидел, я все знал и поэтому предупредил начальство.

Я послал срочное сообщение по гиперлинии усиленных биофотонов, которую подключил к передаточной станции. По моим сведениям, она находится на орбите Титана. Оттуда информация в декодированном виде будет доставлена к Материнскому Кораблю.

Я оповестил начальство, предупредил его. Я, можно сказать, встревожил его тщетной просьбой о том, чтобы чертова священная политика невмешательства, определяющая наше поведение касательно дел человечества, была пересмотрена.

Но законы антропопланетарных исследований незыблемы: возможность применения особых мер – нарушающих основные правила – может быть объективно рассмотрена только при условии, что угроза нависает над всем биологическим видом.

Четырех одновременных террористических актов – даже такого масштаба – оказалось недостаточно. Их причислили к обычным гуманитарным катастрофам. Мне было сказано: homo sapiens и не такое видел, ты?то знаешь.

Тогда я подчеркнул, что подобное событие послужит причиной войны, которая по размаху перекроет все предыдущие, вместе взятые. Оно послужит причиной войны, истребительной, как Потоп, причиной настоящего Армагеддона. Я попытался разъяснить противоречия между наукой и религией, толкающие мир людей в пропасть. Я доказал, что позитивистский нигилизм с его бесконечной обратной связью очень быстро помешает человечеству продолжить его технические и научные эксперименты. Подкрепляя свои слова страстной аргументацией, я нарисовал картину того, что произойдет, когда homo sapiens этой планеты погрузится во всевозможные шарлатанские утопии, которые только сможет создать его воображение. Возможно, что для погрузившегося во тьму постапокалиптических пожаров человечества роль творца начнет играть нечто вроде жертвенной планетарной пострелигии в разобранном виде. Последние прожитые мной века, несомненно, доказывали, что логическая линия развития движется именно к этой точке разрыва.

Катастрофа была неминуема, это очевидно. Но меня не послушали. Материнский Корабль остался глух к моим многочисленным запросам. Мне бесцеремонно напомнили о том, что я провожу на Земле последние годы. Я не должен поддаваться известному сопереживательному межвидовому синдрому. Миссия должна выполняться так же, как она выполнялась в течение целого тысячелетия, и мне нужно готовиться к уходу согласно обычной процедуре.

Вот почему я решил действовать. Противодействовать. Действовать против правил. Наперекор обычаям и процедурам. Я решил возродиться в последний раз в качестве человека, как и предписывается инструкцией по Уходу, но не следовать «обычной процедуре» и не совершать «Уход согласно правилам». Я готовил худшее из возможных предательств. Предательство по отношению к себе, по отношению ко всему, чем я являлся. Из простого наблюдателя я решил превратиться в действующее лицо человеческой истории. Хуже того, я решил воспользоваться несколькими месяцами или годами оставшегося мне земного срока и дополнить свое предательство – рождение в человечестве – жертвой, открытием к смерти, недоступной моей биофизической структуре, ожидающей меня где?то там, далеко, в месте, которое люди называют Кольцом Астероидов.

Я решил умереть?родиться в тот самый момент, когда послание Материнского Корабля предупредило, что мне остается работать на планете людей несколько несчастных лет и возвращение, таким образом, неминуемо.

События, казалось, специально складывались так, чтобы способствовать созданию великого заговора, превосходящего масштаб не только моей скромной персоны, но и шести миллиардов людей, за которыми я шпионил в течение тысячи лет.

События идеально подходили для того, чтобы все перевернуть, все сжечь, все уничтожить.

Как вот эту башню.

Башню, до сих пор содрогающуюся от удара.

Башню, все верхние этажи которой уже охвачены пламенем.

 

Самолет врезался в Северную башню точно на четыре этажа выше нас, с северной стороны, на уровне девяносто четвертого этажа. Я знал все параметры катастрофы. Расстояние в эти четыре этажа являлось очень ненадежной защитой от монстра, столкнувшегося с конструкцией. Оно было немедленно преодолено ударной волной и огромными металлическими обломками, пылающими и летящими почти со сверхзвуковой скоростью. Взрыв баков выплеснул во все четыре стороны света более восьмидесяти тысяч литров легко воспламеняющейся, мгновенно вспыхнувшей жидкости, разлетевшейся огненным шаром, примерно как вакуумные бомбы, которые американцы взрывали в песках Ирака. Четыре верхних этажа (до девяносто восьмого включительно) оказались просто уничтоженными. Их охватил сильнейший пожар, со страшной скоростью рванувший вверх. Через четверть часа после взрыва девяносто второй и девяносто третий этажи тоже горели.

Камикадзе прекрасно знали, что делают: им были известны масса самолета, его скорость, объем топлива, одновременно взрывчатого и легко воспламеняющегося, горящего с температурой в тысячу двести градусов по Цельсию. Высокая, отлично видимая, четкая цель, исключающая возможность промаха. Большая, хрупкая конструкция из металла, стекла и бетона. Стальное основание, которое немедленно рассыплется на части, не выдержав воздействия современного горючего.

Если вызвавший пожар взрыв сразу же устремил основное пламя к вершине башни, то жидкое топливо было вынуждено подчиниться законам гравитации. Потоки, ручейки, струи, водопады горящего керосина потекли вниз, занимая возникшие из?за удара проломы, лестничные площадки, шахты лифтов, образуя на своем пути смертоносные костры. Верхние этажи тем временем заволакивало огнем и дымом, заключая все живое в раскаленную металлическую клетку, где невозможно было дышать. Скоро крыша превратится в огромную горящую плиту. Скоро вся башня целиком станет одним вертикальным сгустком ада.

Когда я пришел в сознание, то обнаружил, что лежу под кучей дымящихся обломков рядом с телом секретарши, с которой разговаривал десять минут назад. От нее не осталось ничего, кроме имени, которое позже будет выгравировано на мемориальной стене.

Биосистема, вживленная у меня между лопатками, подала сигнал инициализации. Вот. У меня появилось новое тело. Новая структура ДНК. Новый мозг. Я стал другой личностью. Новое имя, новая жизнь. Прошлого я лишился, но память сохранил. Истории у меня больше не было. Мне оставалось написать ее. Настоящее представляло собой зону полного разрушения. Будущее походило на потухшую звезду.

Я посмотрел на распростертую рядом девушку. Повсюду лежали тела, ни одно из них не шевелилось. Некоторым из них недоставало рук или ног. Что ж, я правильно все рассчитал. Мы были в зоне действия ударной волны и увлекаемых ею обломков, но довольно далеко от эпицентра пожара.

Ей повезло. Ее тело, быть может, найдут, хотя бы некоторые его части. Те, кто умер, задохнувшись и сгорев на этажах, расположенных над самолетом, уже стали тенями в сумраке. Стали пеплом, который скоро смешается с раздробленным в порошок бетоном башни.

Я ведь знал обо всем этом.

Потому я здесь и оказался. Потому я пришел сюда возродиться, после того как пришел сюда умереть.

Я все знал. Все – с точностью до минуты, словно проследил за ходом катастрофы по CNN, только неделями раньше.

Телевизионный экран, подключенный к каналу Времени, показал мне все необходимые кадры. Для нас в этом нет ничего особенного, мы уже очень давно сделали из своей центральной нервной системы настоящее оружие. Такое событие не могло ускользнуть от новейшего оборудования, каковым является мой мозг.

Да. Я знал все. Самолеты, расписания, аэропорты отправления, маршрут, точки столкновения и так далее. Все. Где. Когда. Как. Кто.

Все, кроме самого главного.

Я не знал, что буду делать я. Это была сумеречная зона, мертвое пространство моей сверхинтуиции. Я должен был прийти сюда. Я должен был умереть здесь с тем, чтобы здесь же возродиться, в последний раз изменив тело?личность не в клинической тиши моей подпольной лаборатории, а прямо в центре катастрофы, при помощи вживленной в спину портативной системы. Я возродился так, словно был навеки связан с человечеством, за которым шпионил до этого, как энтомолог, наблюдающий за колонией насекомых. Но что потом? После этого возрождения? Ничего. Я ничего об этом не знал. Здесь, как я догадывался, начиналось пространство моей свободы. Территория, освещаемая лишь собственными поступками. То есть наступал тот самый решающий миг, после которого в любой момент может стать слишком поздно.

Катастрофа была удачной. В этом смысле удачной. То, что я собирался сделать, несомненно, явится лишь особой концентрацией тех деяний, которые люди совершат в течение следующего столетия, начавшегося с этого самолета и этой башни.

Это будет неожиданно и почти незаметно. Это будет постепенная, шаг за шагом, инверсия того, что сделали исламские камикадзе. Это будет секрет.

Да, катастрофа была удачной.

 

Я нахожусь на девяностом этаже Северной башни. Точное время – восемь часов сорок шесть минут и сколько?то секунд. На двух этажах подо мной и на десяти этажах надо мной горят рассыпавшиеся в порошок обломки самолета. Огромные грубые отверстия в потолке, в стенах и в полу. Широкие оконные стекла разлетелись в пыль на всех четырех сторонах здания так же, как и горизонтальные перегородки, отделявшие кабинеты друг от друга, сметенные и разодранные в клочья, словно листы бумаги, вне зависимости от того, где они когда?то стояли. Этажи прямо над остатками самолета стали единым костром с белыми вспышками, адом сверхвысокой температуры. Я чувствую его испепеляющий жар, обдувающий мое новое тело раскаленным ветром, я чувствую его в каждой частице вдыхаемого мной пыльного воздуха, я его чувствую так, словно горящие угли находятся в каждом нейроне, подключенном к «здесь и сейчас». Я знаю, что у меня остается мало времени до того, как нижние этажи постигнет та же участь, что этажи в зоне удара и те, что находятся непосредственно над ними. Пространство, отделяющее меня от этого круга ада, частично охвачено пламенем. Место, где нахожусь я, уже затянуто плывущим со всех сторон коричневым и серым дымом, залито потоками жидкого огня, усеяно занимающимися повсюду мелкими кострами. На поверхности сохранившихся стен вспыхивают пылающие венчики, сплошь испещренный трещинами пол покрыт золотыми лужами. Наверху, надо мной, сквозь проломы разных размеров можно увидеть картину апокалипсиса с раскаленными торнадо, обвивающимися вокруг обнажившихся основ конструкции, световыми туннелями, полными страшного жара, шарами пламени, трепещущими, словно ядерные сердца во время синтеза. Все это объято тяжелыми серыми тучами, неустанно наступающими на этажи, проникающими в трещины, в щели, в звездообразные пробоины. По металлическим опорам башни ползет жидкий огонь, словно вытекающее из кузнечного горна расплавленное золото.

Я только что родился в самом Аду, я только что родился в Мире Людей.

 

2. Девяносто первый этаж

 

Катастрофы такого масштаба – источник парадоксов. Так, одним из первых последствий любого пожара становится невозможность что?либо увидеть.

Конечно, ведь появляется дым, который, благодаря вентиляции, проникает всюду. Пробивающийся сквозь густые клубы дыма свет пламени странным образом подчеркивает окружающую темноту, или, лучше сказать, ощущение слепоты, подобное тому, которое возникает тогда, когда фары наталкиваются на плотную пелену тумана.

Кроме того, самолет погрузил здание в травматический хаос, окутавший его высокий остов крошечными дымящимися, повисшими в солнечном воздухе осколками, дополняемыми торнадо сажи, с воем вырывающимся изо всех отверстий выше девяносто второго этажа. Поэтому солнце превратилось в бледное воспоминание, проглядывающее сквозь смешение дымов различного происхождения, а главное, прекратилась подача электричества. Мгновенное затемнение. Всеобщая авария. Ночь. Ночь среди бела дня.

В таких случаях даже ясным, солнечным утром любая башня с огромными стеклянными окнами – вроде той, в которой я нахожусь, – немедленно погружается в полную темноту.

В такие моменты понимаешь, что для современного урбанистического сооружения день и ночь – это одно и то же явление, управляемое разницей электрического сопротивления. В такие моменты понимаешь, что город – это устройство, которое может сломаться так же легко, как обычный стартер. Что же тогда говорить об одной из его башен, пусть и самой высокой?

Особенно самой высокой.

Я слышу отчаянные крики всех застрявших в лифтах людей, я слышу, как они стучат по металлическим стенкам, в то время как огонь, возможно, уже начинает превращать кабины в жуткие духовки, подвешенные над сотней этажей пустоты.

Да, я нахожусь здесь и сейчас, и если виден свет, то лишь тот, что может в любой момент уничтожить.

Но что же я должен делать? Что же я должен делать здесь и сейчас, посреди Ада?

Каким поступком ознаменую я мою новую и последнюю жизнь псевдочеловека, шпионящего за человечеством, здесь и сейчас, посреди Мира Людей?

Если я решился ослушаться всех приказов, то, как я догадываюсь, жертва того стоит. Это будет секрет, повисший между небом и землей, подобно этой стеклянной башне, разрушенной самолетом. Мой поступок предаст все, для чего я был создан, хуже того, он предаст все, что я мог бы сделать, вместо того чтобы совершать его. Он уничтожит возможность всякой моей деятельности, сделает из меня существо, не ведающее детерминизма[3], неуловимое для любых средств обнаружения, человеческих и нечеловеческих.

Это – секрет, о котором я совершенно ничего не знаю, потому что он является измерением, которое моя жизнь здесь и сейчас проложит в других измерениях. Он – оружие, направленное одновременно против того, чем я был, против того, чем я мог быть, и – особенно – против всего, чем я быть не могу.

Это секрет, который сделает из меня человеческое существо.

Существо, созданное для Ада.

Существо, созданное для этого прекрасного сентябрьского утра.

 

Погода солнечная, осеннее утро просто божественно. Самолет, который врезался в башню, зажег примерно на десяти ее этажах керосиновый пожар.

Двадцать первый век начался. Двадцать первый век будет устрашающе прекрасен. Двадцать первый век будет нескончаем.

Да и кто же сможет его остановить?

Итак, нет еще девяти утра, а я уже вновь родился в человеческом образе посреди разрушений, оставленных на своем пути человечеством, впавшим в идолопоклонство перед самим собой. Я умер – и снова родился, так как должен умереть опять, и скоро, чтобы получить возможность покинуть, на этот раз окончательно, свой передвижной наблюдательный пост, то есть свое человеческое тело, и вернуться в изначальную метаорганическую структуру, там, высоко, среди звезд.

Я не принадлежу к этому миру, и, несмотря на это, я тайно соединился с ним узами крови и пепла. Я не человек, но, несмотря на это, я скоро стану последним живым существом в этой башне.

Хотя… Не совсем так.

Я не стану единственным.

Ибо я пришел сюда не с целью совершить последнюю трансформацию в недрах человеческих теней. Я пришел сюда не только исключительно ради себя, не ради своего прошлого, настоящего, не ради своей судьбы, гибели, искупления. Я не знаю, почему пришел сюда. Я знаю лишь, что это гораздо важнее, чем моя персона, гораздо важнее, чем все мои ложные жизни, посвященные подглядыванию за родом человеческим, гораздо важнее, чем сама Миссия.

Я не знаю, почему я пришел. Мертвая зона происходящих событий. Великая сумеречная зона.

Но именно в сумерках проступают тени.

Причину, по которой я нахожусь здесь и сейчас, в этой охваченной пламенем башне, прямо под тем, что осталось от «Боинга?767», совершавшего рейс номер одиннадцать авиакомпании «Америкен Эрлайнс» из Бостона, я заметил только что. То есть я различил шум, который она производила. Природу этого шума мне удалось узнать: за тысячелетие исследовательской деятельности на Планете Людей я имел возможность изучить все вариации подобных звуков.

Я услышал голос, человеческий голос.

Этот человеческий голос звучит надо мной, он идет с верхнего, девяносто первого, этажа и сопровождается движением, которое мои глаза заметили на периферии зоны видимости.

Голос принадлежит ребенку.

Маленькой девочке.

Вот теперь я знаю, зачем пришел сюда. Я знаю, почему пришел умереть и возродиться в этой разбитой башне.

Я пришел ради этого ребенка.

На секунду мне это кажется столь очевидным и столь незначительным по сравнению с титанической ирреальностью летучего монстра, только что врезавшегося в высокую стеклянную башню, что я с трудом убеждаю себя в истинности происходящего. В наличии этого присутствия.

Но нет никаких сомнений.

Никаких.

Поскольку моя персона имеет миллионы вариантов выбора в микросекунду, то принимает единственное роковое решение в пространстве существования.

Итак, я родился и скоро умру.

Но я выживу.

И эта маленькая девочка – тоже.

 

Она плакала и издавала короткие стоны, словно раненое животное. Я дал бы ей на вид лет шесть. Девочка спаслась, она была жива и уже стала сиротой. Сквозь грохот пожара я услышал, как она произносила слова «мама, мама», прерываемые рыданиями. Сероватые клубы дыма плыли над ней газообразными эскадрильями, пляшущие отблески пламени окружали ее оранжевым океаном.

Я видел ее, я смотрел на нее, она находилась примерно в четырех метрах надо мной.

Она меня видела, она на меня смотрела. Я стоял внизу, бесконечно далеко.

Находилась ли она с самого начала на этом этаже? Там, где ползла сейчас по краю пролома, образовавшегося от взрыва, с распухшим лицом и в обгоревшей одежде? Упала ли сверху, катясь вниз с этажа на этаж от места удара?

Или же это чудом спасшаяся пассажирка самолета?

Было девять часов утра, на дворе стояла божественная погода, и конец Мира уже начался. Я протянул руки к маленькой девочке и просто сказал ей: «Иди ко мне, надо отсюда уходить. Быстро».

Она помедлила одну или две минуты, но ее слезы быстро высохли, а стоны почти сразу же затихли.

Она видела меня, она смотрела на меня. Ад бушевал прямо над ней. Там, видимо, горело и тело ее матери.

Надо было уходить.

С этим незнакомцем.

Незнакомцем со всех точек зрения, и даже в гораздо большей степени, чем она могла вообразить. С незнакомцем, дающим единственную надежду не погибнуть здесь, в аду пожара, озарявшего тьму.

Она прыгнула в мои протянутые, уверенно поймавшие ее руки.

Ее пылающее мокрое лицо уткнулось мне в шею.

Наш этаж, как и тот, с которого она спустилась, скоро захватит бушующий огонь. Я знал все – все, что случится, всю последовательность событий с точностью до минуты.

Нельзя было терять ни единого мига.

Надо было спускаться. Спускаться, пока второй самолет не врезался в Южную башню. Спускаться, пока она не обрушилась. Надо было спускаться, пока не обрушилась наша башня.

Я прекрасно знал хронологию событий, что было очень слабым подспорьем в нынешнем положении. Я отлично знал, что не Северная башня первой обрушится под собственной тяжестью. Но это, если учесть окончательный результат операции, не имело большого значения. Напротив, кто?то говорил, то есть… скажет, что обрушение Южной башни сыграло первостепенную роль в том, что тридцать минут спустя Северная башня взорвалась целиком.

Я знал столько вещей про все эти события, потому что мог следить за ними по телевидению будущего. Они все сводились к одному. Они создавали единый катаклизм, готовый длиться в течение веков и отзывающийся эхом, видимо, как в самых древних снах, так и в самых отдаленных мифах будущего.

Я знал даже самое худшее. Я говорю о цифрах. О статистике. Об отчетах следствия. Об итогах.

Согласно Царству Чисел, чуть более шестисот человек оказались заблокированными в Южной башне ниже и выше места удара, после того как самолет авиакомпании «Юнайтед Эрлайнс», летевший рейсом 175, в девять часов ноль две минуты и несколько секунд врезался во вторую верхнюю треть здания, в часть, занимаемую этажами с семьдесят восьмого по восемьдесят четвертый. Около двадцати человек сумели выбраться наружу невредимыми до рокового обрушения. Оно произошло менее чем через час, в девять часов пятьдесят девять минут и две секунды.

В ВТЦ?1, в Северной башне, где находился я, вокруг места удара и взрыва, между девяносто четвертым и девяносто восьмым этажами, оказались заблокированными одна тысяча триста шестьдесят шесть человек. Согласно имевшимся у меня цифрам, ни одного выжившего зарегистрировано не было. Мои видения открыли мне, что взрывчатая траектория первого самолета стала куда более разрушительной, чем у его собрата во второй башне. Я смог установить, что многие этажи частично обрушились под местом удара, увлекая за собой вниз потоки керосина, все лифты мгновенно остановились, а проходы к аварийным выходам на крышу или на лестницы оказались непонятным образом перегороженными.

Очевидность жестокости, еще более страшной, чем удар самолета в башню, – вот причина, по которой я нахожусь здесь и сейчас. Вот секрет, который я спрячу под обломками самолетов и башен.

Я здесь для того, чтобы заставить Числа лгать. Я здесь, чтобы противопоставить свою тайную нечеловечность их патетической человечности. Я выберусь из Северной башни, и не только выберусь. Я спасу не себя одного. Останусь я, охваченная пламенем башня и маленькая девочка, упавшая в мои руки из ада, устроенного на земле.

 

Итак, вперед, let’s roll![4] Десять часов, двадцать восемь минут – это последний срок. Время, до которого надо будет обязательно покинуть пределы башни. Я знаю все заранее с точностью швейцарского хронометра.

Я знаю, что сейчас девять часов и горстка секунд. Я знаю, что нахожусь здесь, чтобы бросить вызов всему космосу.

Я все знаю заранее, то есть я смог предусмотреть все… или почти все. Да, почти все.

Например, то, что лестничная площадка северной стороны – ближайшей к нам – серьезно повреждена ударом. Я вижу и слышу, как там вьются огромные столбы пламени. Нужно как можно быстрее найти другую лестницу. Я должен найти способ вырваться из этой ловушки.

Я должен буду сразиться с целой башней. Думаю, мне придется приручить ее.

Да, я думаю, что буду вынужден подружиться с ней. Ибо кто еще может стать здесь моим союзником, кроме машинной триады: башня – самолет – пожар?

Северная башня, мой единственный друг…

Коридоры заполнены тяжелым дымом. Я слышу голоса, крики, но практически ничего не вижу.

Дышать становится совершенно невозможно, огонь отравляет этажи, расположенные под участком взрыва, почти так же быстро, как и те, что находятся над пеклом. После изучения результатов расследования и из фильмов я знаю: все придут к заключению, что пожар в конце концов охватил значительную часть семьдесят девятого и восьмидесятого этажей. Сквозь то, что осталось от огромных стеклянных окон, я периодически вижу силуэты падающих тел. Вертикальными астероидами в жуткой тишине мелькают серые и черные тени заживо замурованных, выбравших роковое решение из двух вариантов гибели. Коридоры задымлены, так же как лестницы и шахты лифтов, оттуда эхом доносятся крики жертв, застрявших в кабинках. Тяжелые серые спирали вырываются из тонких щелей между закрытыми дверьми; все этажи, расположенные над нами, отныне стали смерчем огня и дыма, разрастающимся во все четыре стороны света. Наше бегство будет напоминать переход через зону боевых действий.

Я знаю все, я все предусмотрел.

Чтобы уберечься от ядовитого дыма, заполняющего этажи, нужно закрыть рот и нос влажной тряпкой.

Тряпка – шапочка из шерсти и акрила, обмотанная хлопчатобумажным шарфом, который я прикрепил при помощи липучек; вода – содержимое нескольких маленьких бутылочек. Все дополняется очками для ныряния. Это – для нее, это будет ее боевая форма для борьбы с Числами, это будет ее скафандр для путешествия сквозь сумерки.

– Я тебя понесу на себе большую часть пути. Проще всего сделать так: полезай мне на спину, ногами обхвати меня за пояс, возьмись за лямки рюкзака, чтобы держаться как следует. Если мне надо будет воспользоваться топором, я тебя на минутку поставлю на землю. Готова?

Она просто кивнула головой, оставив на моей шее влажный след. Я передал девочке шапочку, очки, добросовестно полил водой ее закрытое таким образом лицо, дал возможность устроиться на моей спине и начал свой поход.

Надо было поторапливаться. Пожар уже пожирал этаж, с которого она спрыгнула, и частично распространился на тот этаж, где мы находились. Он пылал над нами, он догонял нас, он подступал к нам.

И мы начали спускаться.

Мой мозг работает лучше, чем микропроцессор. И он, конечно, знал о том, что вот?вот случится.

Ровно в девять часов две минуты и одиннадцать секунд, когда мы не преодолели еще и трех этажей, произошло событие.

Произошел какой?то толчок, от ударной волны все здание содрогнулось и словно повернулось вокруг своей оси. С верхних этажей на нас полетели обломки, в основном в виде горящих факелов разной формы и происхождения. Конструкция, поддерживавшая находившуюся перед нами лестницу, просела, расколов целый марш ступеней. Вслед за этим обвалилась часть потолка и загородила нам проход.

Вот так и есть.

– Что это было? – спросила меня девочка, которую я поставил на пол рядом с собой, чтобы быстро достать из рюкзака пожарный топорик и попытаться взломать крепко запертую дверь аварийного выхода.

Я знал все. На преодоление каждого этажа нам понадобится по меньшей мере целая минута. Сейчас мы находимся на восемьдесят седьмом этаже. Спуск по уровням здания будет долгим и опасным. Некоторые из них будут заполнены дымом, может быть, охвачены огнем или просто разрушены, как этот участок, который я должен обогнуть. Нам надо пройти восемьдесят семь этажей, и мне остается менее девяноста минут, чтобы успеть до обрушения башни.

Я познакомился с этим уравнением уже довольно давно, но только теперь я понимаю, что оно действительно собой представляет. Ради этого я пришел, ради этого я решил возродиться здесь. Я, конечно, хотел победить цифры, но еще больше я хотел заставить реальность лгать, я хотел уничтожить невозможное.

– Это вторая башня, – ответил я ей спокойно.

Я ни в коем случае не собирался держать ее во власти иллюзий, словно в ловушке, совершенно не желал прятать от нее правду и защищать ее от кошмара. Она уже была погружена в него полностью.

– Это второй всадник, – добавил я. И начал выбивать дверь.

Я заметил у нее на шее брелок протестантов с ясно узнаваемым гугенотским крестом. Мы находимся в Соединенных Штатах, последней религиозной цивилизации Запада, она поймет мой намек, подумал я.

И она его прекрасно поняла.

 

Восьмидесятый этаж. Прошло больше пятнадцати минут. Мы не укладываемся во время. Совсем. На лестнице западной стороны, до которой мы в конце концов добрались, нам встречаются толпы бредущих людей. Некоторые из них только что нашли аварийный выход из своего коридора. Дым на этом этаже кажется не таким густым, я понимаю, что он все?таки распространился по всему зданию благодаря вентиляционным каналам. Люди собираются в группы, в полной темноте они пытаются спуститься вниз. Я слышу голоса, плач, жалобы. Я касаюсь тел, чувствую чужое дыхание, учащенное от страха и физических усилий. Кто?то, обрывками фраз, еще полных ужаса, рассказывает, как он чудом спасся от страшного пожара, бушующего наверху, начиная с девяносто второго этажа здания. Это люди. Они все погибнут. А я должен спасти маленькую девочку. У меня нет никакого выбора.

 

Семьдесят пятый этаж. Спуск по?прежнему идет медленно, среди групп людей, которые погибнут. Я – не человек. Я – великолепная подделка. Признаюсь, ничто – даже самые усовершенствованные медицинские анализы – не обнаружит ни малейших отличий, но к вашему виду я действительно не принадлежу. На самом деле я – будущее вашего вида. Я долго за вами наблюдал, более тысячи лет, и я видел все, на что вы способны.

Иногда, кстати, на чудеса.

Нередко и на злодеяния.

Подобные тому, посреди которого я умер, а потом возродился, перед тем как получить возможность покинуть наконец телесную оболочку. Подобные тому, посреди которого я торопливо иду вниз по задымленным лестницам, преследуемый титаническим пожаром, рычащим над нами, и ужасающе быстрым ходом времени, тикающим в моем мозгу, как цифры атомных часов, огромных, как весь мир.

Я – подобие человеческого существа. Я обладаю всем, что имеют представители вашего племени, но я сохранил и часть того, чем был изначально. Наши специалисты умеют перепрограммировать генетические коды, как шпионский шифр, с секретными устройствами.

По этой причине я вижу в темноте.

По этой причине мокрая шапочка мне совершенно не нужна: мои легкие, как и мои глаза, быстро адаптируются к новой окружающей экосистеме, они сами отфильтровывают разнообразные токсические вещества, которые мне приходится вдыхать. Поэтому, кстати, меня и мучает следующий вопрос: если я не знал в точности, что здесь буду делать, зачем тогда я захватил с собой небольшой комплект спасательного оборудования, рассчитанного на человеческое существо?

Если я не знал, то, значит, кто?то другой, скорее всего, все?таки знал.

 

Семидесятый этаж. Больше десяти минут на пять этажей. Такой темп никуда не годится. Никуда. Распластанные тела загромождают лестничные пролеты. Те, кто еще пытается спускаться вниз, делают это со скоростью насекомых, цепляясь друг за друга в темноте, замедляя свое, а следовательно, и наше продвижение вперед. Я быстро понимаю, что на нижних этажах дым такой же густой, как и на верхних. Он действительно со смертельной равномерностью распространился по всему зданию благодаря новейшей системе вентиляции. Лестницы заполнены лежащими телами, людьми, упавшими рядом с дверями, задыхающимися, неспособными больше двигаться. Кого?то, с икотой и спазмами, рвет у бетонной стены. На некоторых лестничных площадках и над нами дым становится особенно густым. Кажется, пожар пылает по?прежнему, становясь лишь сильнее. Практически везде слышатся крики и жалобы, эхом доносясь ниоткуда и уходя в никуда. Смерть присутствует здесь во всем своем великолепии, она пришла забрать то, что ей причитается. Я все время смачиваю водой шапочку малышки. Я говорю ей, чтобы она сосала ткань, постоянно поставляя влагу в организм. Я бегу в потемках, заполненных умирающими людьми. Я должен победить время и пространство. Я должен победить мир.

Я должен победить башню.

Башню и все, что стоит на нашем пути.

 

Шестидесятый этаж. Я наконец нашел подходящий темп, теперь я бесцеремонно перепрыгиваю через встречающиеся тела. Если передо мной стоит группа людей, я грубо, без колебаний, врезаюсь в нее. Когда надо, я отпихиваю, оттаскиваю, бью, отталкиваю тех, кто не отходит в сторону. Иногда мне приходится наступать на тела. Я соревнуюсь со счетчиком, пульсирующим в моей голове, борюсь со временем и пространством, борюсь со всем, борюсь с умирающими людьми, борюсь с теми, кто скоро умрет.

Я борюсь с целым миром… или, вернее, с тем, что от него осталось.

 

Пятидесятый этаж. Странно, этажи по мере нашего спуска становятся все безлюднее, словно по воле судьбы большинство посетителей в это утро отправились в верхнюю половину башни и не смогли оттуда спуститься. Но я вижу в ночи и дышу ядовитым дымом. Ничто уже не замедляет моего бешеного бега сквозь темноту, вниз, все ниже и ниже, в глубь спирального колодца, который выведет нас к свету.

Я бегу, сознательно поддерживая темп, не слишком разгоняясь, чтобы не перенапрягать дыхательные органы и вследствие этого не задохнуться. Да, дым теперь везде. Верхние этажи горят, средние постепенно занимают потоки пылающего керосина, нижние, кажется, пока еще не охвачены пожаром. Но все, абсолютно все они погружены в ночь, ночь и туман.

Башня – это мир.

Мир, который зачеркнет себя на карте.

Мир, который превратится в Нулевую Отметку самоуничтожившегося участка земли.

Мир, из которого я должен вырваться, пока еще не слишком поздно. Пока еще моя только что обретенная свобода не ограничилась полумиллионом тонн бетона и металла.

Oh, babe, let’s roll!

 

Сороковой этаж. Я чувствую, что весь взмок. В этом состоянии я нахожусь с первых минут эксперимента, с начала пожара, возникшего после удара. Башня стала машиной по производству жары и темноты. Жара с той же скоростью, что и дым, распространяется по всем этажам, по вентиляционным каналам, по шахтам лифтов, по лестницам, по пробоинам, проделанным пожаром или столкновением различных предметов. Во мне она умножается беспрерывным движением. Я сам – жара, я – огонь. Я – башня, я – часы в моей голове. Время – девять часов пятьдесят три минуты семнадцать секунд. Теперь мне требуется чуть менее пятидесяти секунд, чтобы спуститься на один этаж. Я должен держаться. Более того, я должен любой ценой увеличить скорость движения. Мы нагоняем отставание по времени. Я должен бежать быстрее, наплевать на возможные легочные осложнения, на охватившую меня усталость, на жару.

Наплевать на меня.

 

Тридцатый этаж. Чуть больше половины минуты на этаж, ясно, что я не смогу двигаться быстрее: дым одинаково густой на всех этажах. Я постоянно увлажняю лицо малышки, мои запасы минеральной воды на исходе, легкие перегрелись, но останавливаться ни в коем случае нельзя. Только не сейчас, когда я уже выигрываю эту гонку на время, тикающее у меня в голове, когда я начинаю заставлять лгать Числа, когда я научился покорять башню. Девять часов пятьдесят восемь минут сорок четыре секунды. Я скатываюсь по лестничному пролету на очередной этаж, здесь нас ждут лишь темнота, ядовитый дым и тишина.

Тишина погребального склепа, едва нарушаемая отдаленной, глухой вибрацией, производимой пожирающим верхние этажи пожаром.

Но часы, тикающие у меня в голове, знают все об очередности событий, о времени их наступления. Они знают все об их разрушительном потенциале.

Поэтому в девять часов пятьдесят девять минут десять секунд я продолжаю бег в туманных сумерках и почти не обращаю внимания на вибрацию, словно спускающуюся с неба, как будто устремившийся к нам пожар.

Я знаю, что это. Это не пожар Северной башни.

Это Южная башня.

В эти секунды совсем рядом с нашей обрушивается Южная башня.

 

3. Ночь и туман

 

Катастрофы по определению обладают неожиданным и не поддающимся предсказаниям характером. Террористы ни в коем случае не могли предусмотреть спровоцированную ими цепь трагических и роковых событий. Даже самый лучший физик не сумел бы составить заранее это великое уравнение Курносой.

Первым последствием обрушения Южной башни, естественно, явилась гибель всех, кто в тот момент находился в ней или поблизости. Это последствие стало в некоторой степени очевидным для наблюдателей, находившихся на близлежащих улицах или у экранов телевизоров. Как и для меня, уловившего сигнал многими неделями раньше.

Но никто, кроме тех, кто оказался тогда замурованным внутри и должен был погибнуть, не знал, что происходило в Северной башне в тот момент, когда Южная башня взорвалась.

Никто.

Ни один человек, во всяком случае. Никто, судя по итогам расследования, отчетам, статистике. Никто из Царства Чисел.

А в Северной башне во время обрушения Южной башни произошло следующее. Огромный поезд мчится на нас с небес. Его вибрация периодически прерывается резкими звуками, напоминающими ритм движения вагонов на стыках между рельсами. Глухой шум, кажется, идет от дальней звезды. Темп стука учащается, одновременно с этим он делается громче, отчетливее, ближе, все ближе и ближе, совсем близко. Он так близко, что уже настиг нас. Он похож на титаническое повторение первого удара самолета. В этот миг всё разлетается в пыльное облако. Всё.

Башня непрерывно содрогается сверху донизу. Девочка слетает с моей спины, а я теряю равновесие и падаю на последнюю ступеньку перед лестничной площадкой двадцать восьмого этажа. Я слышу, как она кричит. Я вижу ее, ловлю и быстро водворяю себе на плечи. Мы находимся в непроницаемом облаке, белом, как смерть.

Она не произнесла ни слова, ее глаза полны простого детского ужаса. Она больше ничего не скажет. Можно подумать, что она догадалась.

Воздействие взрыва Южной башни на ее соседку имеет совершенно естественные последствия. Чудовищные, порой раскаленные настолько, словно они вылетели из жерла вулкана, тучи обломков и пыли проникли в отверстия здания, в частности в вентиляционные люки и в разбитые ударной волной по всей высоте небоскреба окна, и пронеслись из стороны в сторону по каждому этажу. Страшная вибрация нарушила целостность многих элементов конструкции, уже затронутых ударом самолета и последовавшим за ним пожаром. Тросы, державшие кабинки лифтов, почти все оборвались, лестничные площадки целых этажей обрушились вниз.

К ним в хаосе темноты, еще худшей, чем царила до того, присоединились перегородки, полы, балки, убивая, калеча, заключая в ловушки всех, кто еще оставался живым внутри Северной башни.

 

Всех.

Всех, даже меня.

Даже меня и эту маленькую девочку.

Эту маленькую девочку, которую я все?таки спасу.

Нас почти полностью засыпало лавиной строительного мусора. Некоторые верхние этажи западной лестницы частично обрушилась. Я очень быстро понимаю, что если преодолеть определенные препятствия, то можно добраться до ступенек, находящихся в нескольких метрах от меня. Они сохранились в относительно хорошем состоянии и продолжают вести на двадцать седьмой этаж. У нас остается шанс. У нас остается шанс победить Числа и тех, кто убивает ради них.

Нам остается то, ради чего я сюда пришел.

Двадцать пятый этаж. Да. Мы прошли. Лестницы завалены обломками, строительным мусором и пылью, но нам удается продолжить спуск. Я открываю последнюю бутылочку с водой и выливаю ее содержимое на шапочку, закрывающую лицо девочки, спасшейся с девяносто первого этажа. Мы прошли. Мы спускаемся.

Конечно, уже не в прежнем темпе, но мы спускаемся, идем вниз, движемся к этому извращенному видению надежды, спускаемся в глубину тьмы, туда, где только свет может позволить себе существовать для тех, кто пережил башню.

Мы ее переживем.

Мы и есть само выживание. Чудо случится. Я его уполномоченный. Я для этого пришел, для этого умер, для этого смог возродиться, чтобы умереть по?настоящему.

Я готов к жертве.

Жертва – это не отданная жизнь, это – побежденная смерть.

Жертва – это вывести маленькую девочку из Северной башни, пока она еще окончательно не обрушилась. Жертва – это предать все, чем я являюсь, ради человечества, которое того не стоит, за исключением единичных случаев, располагающих к спасению.

Поскольку это человечество – не концепт. Это не концепт, в нем росту всего?то метр с двадцатью сантиметрами, веса – двадцать пять килограммов плоти, крови, костей, и оно обхватило меня за спину. Я не концепт пришел спасти от Чисел, статистики и всех объединившихся случайностей.

Это лишь маленькая девочка, возраст которой мне неизвестен. Полагаю, ей около шести лет. Маленькая девочка, о которой я не располагаю никакими, даже самыми элементарными, сведениями. Маленькая девочка, которую я вытаскиваю из огромного рокового, пылающего здания, мне совершенно незнакома. И я для нее совершенно чужой человек.

Поэтому мы и спускаемся вместе вниз, пробираясь сквозь обломки Южной башни, в недра того, что остается от Северной башни. Поэтому мы и победим башни, самолеты, пожары и тьму.

Поэтому я пришел.

Ради нее.

Ради моей дочери.

 

* * *

 

Двадцатый этаж. Удивительно, кажется, густой дым понемногу рассеивается. Несомненно, ударная волна от обрушившейся Южной башни повредила систему вентиляции, не позволяя дыму от пожара на верхних этажах отравить своими ядовитыми клубами нижнюю часть здания. Ведь загоревшиеся нефтяные скважины гасят взрывом хорошей дозы нитроглицерина. В любом случае, здесь остается только воздушная пыль, долетевшая от рухнувшей башни. Мы спускаемся еще на один этаж. Мой нейронный процессор тоже работает безостановочно. Мы направляемся теперь к девятнадцатому этажу, сейчас десять часов десять минут тридцать восемь секунд. Времени у нас, кажется, остается очень мало.

Очень мало.

Слишком мало.

К тому же проход к нижнему этажу, я понимаю это за одну секунду, основательно завален. Обвалились лестницы нескольких уровней. Здесь уже не пройдешь.

А пройти надо.

Надо победить Числа, победить самолет, башню, все объединившиеся случайности. Придется рискнуть всем, и в первую очередь своей собственной жизнью.

 

Восемнадцатый этаж. Так вот где действительно нельзя пройти. Так вот где мы должны преодолеть границы возможного. Так вот где завязались узлом все миры. На восемнадцатом этаже.

Мы уже почти видим нашу конечную цель, почти видим свет, почти видим надежду. И мы застряли. Как раз здесь. На восемнадцатом этаже. Любой человек, после всех выпавших на нашу долю испытаний, пришел бы в этот момент в отчаяние и сам закрыл бы дверь, ведущую к спасению.

Но я ведь не настоящий человек.

Я еще в меньшей степени человек, чем эта башня и этот самолет. Чем все башни и все самолеты.

Ни одна человеческая машина, ни одна человеческая катастрофа, ни одна человеческая идеология не может победить уполномоченного Миссии. Целая куча запасных жизней ждет нас в матрицах эмбриогенеза. Пусть я во время взрыва даже истратил последнюю из имевшихся в наличии, ничто не помешает мне победить машину «башня?самолет?пожар». Ничто не помешает мне победить все мыслимые Числа.

Я не мог больше лишить себя жизни для того, чтобы воскреснуть, иначе я с самого начала сыграл бы роль человеческого парашюта для девочки с девяносто первого этажа. Но я мог попробовать сделать нечто, еще более трудное: победить машину, став машиной в большей степени, чем она сама.

Я мог снова полностью превратиться в то, что я предал. Это была бы окончательная измена, поставленная на службу против самой себя.

И я просто сказал девочке с девяносто первого этажа: забудь то, что ты сейчас увидишь, – ты этого не видела. Я не делал того, что я сейчас сделаю. Того, что сейчас произойдет, не было.

И этого не было. Потому что я этого не делал. Потому что она этого не видела.

Во всяком случае, так она скажет вам.

 

* * *

 

Семнадцатый, шестнадцатый, пятнадцатый этажи… мы прошли, мы спускаемся. Ничего интересного, одни клубы пыли. Я выливаю остатки воды из последней бутылочки на лицо девочки, счетчик напоминает о том, что мы еле?еле вписываемся в расписание. Нужно бежать, продолжать бежать, все время бежать вниз, к свету.

 

Двенадцатый, одиннадцатый, десятый этажи…

Ох, нет! Проход снова завален, да еще каким?то странным образом. Кажется, в этой части здания просел целый этаж, даже два, точно. Это означает, что мы выиграли два лишних пролета, по которым не надо спускаться, но огромное скопление металлических балок, раздробленного бетона и горы пыли разнообразного происхождения закрывают нам путь. Я еще раз стану бесчеловечнее, чем все человечество, вместе взятое, сделаюсь большей машиной, чем все машины на свете. Держись покрепче, следуй за моим движением и не бойся, вот и все… Мне по плечу бег с преодолением и гораздо более сложных препятствий. Тайные возможности моего метаболизма позволяют мне совершать такие атлетические подвиги, которым позавидовали бы ваши самые анаболические чемпионы. Итак, мы проходим просевшие этажи. На самом деле я прыгаю из одного пролома, образовавшегося в конструкции здания, в другой. Да, я понимаю, что в данный момент, когда вертикаль противостоит вам всей своей мощью, надо отдаться во власть сил притяжения. Если у вас нет возможности спуститься, нужно падать. Парадокс, но препятствие лишь ускоряет наше движение к цели. За несколько мгновений я спустился вниз на три этажа.

С каждой секундой я все лучше понимаю природу наблюдаемого нами феноменального явления. Мы находимся в основании Северной башни. Но не свет встречает нас здесь. За это время взрыв Южной башни погрузил даже выход в кромешную тьму.

 

Последние шесть этажей. Всего шесть этажей, и мы обретем свободу света целого неба. Всего шесть этажей, и я совершу чудо победы над машиной «башня?самолет?пожар».

Но мы снова застреваем. На этот раз кучи строительного мусора заполнили лестничную площадку буквально до потолка, все остальное, кажется, обрушилось под их массой. Мы стоим у заваленной лестничной клетки. Мы находимся рядом с аварийным выходом, его дверь все еще качается на развинтившихся болтах. Я знаю, что за ней – узкий коридор, а там окна, стекла превратились в порошок. Тут я, даже не спустив девочку на пол, сжимаю в руке пожарный топорик и чередой рассчитанных ударов, как сумасшедший, разбиваю дверь и бегу по коридорчику к тому, что являлось застекленной поверхностью башни. Все вокруг меня разрушено, я могу увидеть происходящее под нами, на улице. Я могу глотнуть в качестве свежего воздуха менее плотную разновидность того дыма, которым мы до сих пор дышали.

Шок от катастрофы чувствуется во всем. Колоссальный геологический хаос, вызванный обрушением ТВЦ?2, полностью завладел городским пространством. Горы дымящихся развалин, ряды килотонн строительного мусора, кучи пыли, перевернутые, опрокинутые, впечатавшиеся друг в друга, порой просто погребенные в сугробах пепла автомобили, бредущие в разные стороны люди, некоторые из них в форме. Я убеждаюсь в том, что главный вход в Северную башню наполовину загорожен лежащим на боку автобусом, и мгновенно усваиваю топологию местности. Если я правильно рассчитываю параметры нашего передвижения, частичное проседание лестничных площадок, высокие насыпи, образованные обломками Южной башни, то земля находится в метрах десяти от нас, может быть, чуть дальше. Я сам не знаю, как решение зарождается в моей голове. Другие, мужчины и женщины, тоже прыгали с башни, но с верхних этажей, с трехсотметровой высоты, а мы без особых потерь приземлимся на относительно мягкую почву, на превратившийся в песок бетон и в разнообразного происхождения пыль, уж конечно гораздо менее твердые, чем ровный асфальт и твердое покрытие проезжей части. Я умею действовать и в более сложных условиях, я смогу проконтролировать это последнее падение с завершающего этапа маршрута нашей борьбы. Пятнадцатиметровая высота нас уже не остановит. Теперь я знаю, как использовать башню, чтобы правильно упасть с нее. Для удачного приземления я сумею извлечь пользу и из той башни, что обрушилась. В самом худшем случае я сломаю кость ноги, но в подпольной лаборатории у меня есть все необходимое, чтобы как можно быстрее исправить положение. Мои метаболические гиперфункции позволят мне добраться туда без труда. Поскольку лаборатория находится неподалеку.

Более того, она совсем рядом.

Поток сменяющих друг друга решений приводит к падению как к итогу сознательного выбора.

К тому падению, во время которого я бросаюсь на огромную груду обломков, некогда являвшихся Южной башней Всемирного торгового центра.

Маленькая девочка с девяносто первого этажа даже не вскрикнула. Она вышла победительницей из схватки с невозможным. Она знает, что самый худший выбор всегда лучше, чем отсутствие какого?либо выбора.

Она знает, что мы вырвались из ночи, из ночи и тумана.

 

4. Там, где улицы носят 3000 названий

 

Вот и все. Мы покинули Северную башню, которая пылает над нами. Мы пробираемся сквозь еще дымящиеся обломки Южной башни, обрушившейся полчаса назад и обозначившей собой, под собой и через себя окончательные очертания апокалипсиса.

Я хорошо знаю свой мозг и часы, неумолимо отсчитывающие в нем время.

Я хорошо знаю все, что произойдет. Я хорошо знаю город Нью?Йорк.

Мы бежим по обломкам Южной башни, я делаю все для того, чтобы как можно скорее отдалиться от ее сестры?близнеца. Учитывая отправную точку нашего маршрута, мы двигаемся в сторону меридиана острова Манхэттен. По пути я замечаю разрозненные группы тел, упавших с пылающих этажей на землю, на бетонные навесы входов, на крыши нескольких близлежащих зданий. Я вижу также людей, собравшихся в просторном вестибюле Северной башни, заваленном тоннами строительного мусора. Десятки пожарных.

Кроме того, я различаю полицейских, окружающих место взрыва рухнувшей башни. Среди них я обнаруживаю людей в темных костюмах, фотографирующих, снимающих на портативные видеокамеры, записывающих рассказы очевидцев… Один из них направляется ко мне и решительно протягивает круглый значок со всей значимостью, в нем заключенной: «Полиция США». А вот моя значимость другая. Я мгновенно импровизирую. Это один их наших базовых методов – манипуляция информацией, хитрость, ложь, обман, нейроактивное повествование, моментальная фабрикация правды: «Эта малышка – дочь сенатора Вайоминга, я – доктор Уильямсон, его личный врач, мне нужно в ближайшую больницу, за оцеплением нас ждет служебная машина, срочно занимайтесь остальными». Мой голос настроен на практически гипнотическую частоту, приказ для подкорки, как называют его на нашем жаргоне. Человек застывает на месте, а я продолжаю бежать, не дожидаясь никакого ответа. Действовать нужно срочно, тут каждый за себя: это конец Света. Мне, конечно, следовало бы их предупредить, но на это нет времени. Кстати, что они тут делают? Они что, не понимают геофизическую неотвратимость того, что случится?

Я инстинктивно закрываю голову курткой и скорее бегу прочь от Северной башни, но часы, тикающие в моем мозгу, так же неумолимы, как микропроцессор компьютера.

Менее чем через минуту башня обрушится.

А мы не отдалились от нее еще и на сотню метров, мы еще под ней, мы почти еще в ней, как все эти люди, которые сейчас умрут.

 

* * *

 

Теперь я бегу в хорошем темпе по тому, что было большой эспланадой, примыкавшей к бывшей западной стороне Южной башни. Вокруг нас металлическими мумиями поблескивают в рассеянном свете каркасы перевернутых, побелевших от пыли автомобилей и автобусов. Мы уже видим Черч?стрит, мы повернулись спиной ко всей зоне ВТЦ, и я сквозь взвешенную в воздухе пыль замечаю там, впереди, улицы и проспекты, еще заполненные толпой, которая в панике покидает квартал. Я держусь заданного ритма, потом я начинаю бежать изо всех сил, потому что понимаю, что время идет.

Или, вернее, уже не идет.

Потому что точное время – десять часов двадцать восемь минут и какие?то доли секунды.

Это время конца.

Время конца Северной башни. Я пробегаю еще несколько шагов на полной скорости, делаю еще несколько вздохов полной грудью и, самое главное, не оборачиваюсь.

Этот миг надо победить. Шум начала обвала уже слышится, такой же, как при падении Южной башни, но более отчетливый, более стремительный, гораздо более сильный, гораздо более страшный.

Поскольку мы все еще под ней, мы почти еще в ней, она еще может нас победить.

О, да, мы еще в ней. Мы пробежали всего двести пятьдесят метров, с трудом преодолевая естественные преграды, возникавшие то тут, то там посреди этого нового асфальта с белой доминантой, где под окружающими нас гигантскими холмами дымятся пожары, пожирающие глубины ньюйоркских недр. Мы вышли из башни, но башня продолжает давить на нас своим присутствием, особенно в момент своего исчезновения.

Четверть километра, быть может, чуть меньше – это не так уж плохо для бега среди обломков Южной башни, особенно с девочкой, вцепившейся мне в спину в виде дополнительного груза.

Не так уж и плохо, нет, неплохо для не?человека, только что возродившегося к жизни под разрушительным самолетом, не так уж и плохо для не?человека, сумевшего спуститься с девяностого этажа менее чем за девяносто минут.

Действительно, не так уж и плохо, принимая во внимание все обстоятельства.

Не так уж плохо, но недостаточно.

Недостаточно, поскольку Нью?Йорк обрушивается.

Недостаточно, когда повторяется то, что мы пережили во тьме Северной башни. Теперь, когда она взрывается, мы переживем это под открытым небом, на дымящихся руинах Южной башни.

Ряд небывалых явлений происходит здесь и сейчас.

Сначала обрушение, стремительное и при этом как будто навсегда застывшее во времени и пространстве. Этажи, падающие, согласно законам самоубийственной металлургии, друг на друга. Циклон пыли разнообразных сплавов и обломков, взрывающийся, словно гигантский шар, в момент последнего удара сложившейся конструкции о землю и немедленно высвобождающий всю свою кинетическую энергию.

Это нечто огромное, гигантское и сверхмощное. Это туча, угрожающе заряженная горящими осколками, это пылающее облако смертельной плотности. Облако, катящееся и разбухающее, словно сферический вал прибоя, несомое колоссальной ударной волной и заставившее содрогнуться, казалось, всю планету до основания. Кстати, ведь именно это оно и сделало?

Это облако, разрастающееся в пространстве во всех трех направлениях, как пирокластический поток лавы, пожирающий склоны вулкана. Облако, увеличивающееся в размерах так быстро, что нарушается линейность времени. Облако, которое взрывается. Облако, каждая вспышка в котором рождает новое облако. Облако, которое нас преследует; облако, которое нас нагоняет. Облако, которое нас окутывает; облако, которое нас погребает под собой. Облако, которое останавливает наше движение всей мощью своего инфернального полета. Облако, которое останавливает течение жизни всего мира.

 

Как я сумел выбраться из?под горы обломков и обжигающей пыли? Спросите об этом гору, если сможете. Осознайте раз и навсегда, что мой метаболизм может адаптироваться к самой разнообразной внешней среде, наши специалисты говорят – метаморфический генетический код. Поэтому я дышал под упавшей с неба горящей землей. Я со сверхчеловеческой скоростью прорыл руками туннель наружу, я трансформировал свое тело так, чтобы оно сумело, так сказать, проплыть сквозь рыхлую консистенцию лавины. Я смог сделать массу вещей, о которых вы никогда не узнаете, и на этот раз никакой необходимости просить девочку хранить тайну я не испытывал. Пока я вместе с ней вылезал на дымящуюся поверхность из?под огромной кучи бетона и изуродованного металла, она уже потеряла сознание.

Я знал, что следовало делать. Это было предусмотрено, поскольку было предсказуемо. Я в некоторой степени врач, причем, несомненно, единственный врач на этой планете, который способен провести нейрохирургическую операцию над самим собой, да еще в состоянии глубокой комы.

На теле девочки появились новые ожоги, помимо тех, которые они получила, выбираясь из зоны взрыва. Я осмотрю их потом, сейчас у меня нет нужного оборудования.

Я вызываю у нее рвоту. Это легко. Одной рукой нажать на желудок, два пальца другой – засунуть в глотку. Струйка желчи вытекает у нее изо рта, но в сознание девочка не приходит. Жалко, что у меня больше нет никакой жидкости, последние запасы минеральной воды я израсходовал в башне.

Хотя, ну?ка, ну?ка… при мне находится этот маленький предмет из прошлой жизни, в которой я служил офицером среднего звена в армии Ее Величества королевы Виктории в Южной Африке век назад.

Я и забыл про нее. Я носил эту вещь всегда при себе со времен кровавой битвы против взбунтовавшихся буров, в Оранжевой провинции, где мне ее дал умирающий сержант шотландского полка. Оплетенная плоская бутылочка шотландского односолодового виски. Я достаю флягу из внутреннего кармана и почти удивляюсь, увидев, как она поблескивает в моих руках. Немедленно прикладываю ее ко рту девочки.

Ее горло инстинктивно жадно глотает золотистую жидкость – и тут же извергает ее обратно, так же инстинктивно. Девочку начинает тошнить по?настоящему; наполовину задохнувшись, она издает булькающие звуки, я вижу, как ее глаза широко открываются от паники, вот и все. Она, по крайней мере, вышла из летаргии.

Секунду наблюдаю за представшим нам видом абсолютного разрушения: слившиеся воедино остатки обеих башен создали огромное облако дыма и пыли, направляющееся одновременно и к Южной бухте, к Северной бухте, к автостраде Джо ДиМаджжио, к Рокфеллер?Парку и Гудзону, и к Черч?стрит, к Бродвею и Церкви Святой Троицы, Бэттери?парку, Саут?стрит, Уолл?стрит, Седер?стрит, Либерти?стрит, Нассау?стрит, Мейден?лайн, Парк?роуд, доходящее до Энн?стрит на севере, угрожающее автоколоннам на Франклин Делано Рузвельт и Бруклинскому мосту, через который все еще бежит огромная толпа, устремляясь прочь от торгового центра на юг. Облако плывет над Нижним Манхэттеном, а вскоре и над всем остальным городом. Над нами медленно поднимается колоссальный, похожий на атомный, гриб, закрывая солнце дымчатым фильтром неожиданно наступившей зимы. Атмосфера вокруг меня насыщена строительной пылью, слипшиеся хлопья пепла и невесомые частицы разнообразного происхождения летят под небом, покрытым тучами в виде постоянно перемещающихся огромных воздушных масс. Можно подумать, что идет снег. Можно подумать, что в Нью?Йорке среди лета идет снег. Это потрясающе красиво.

Еще глоток. Еще один рвотный позыв. Я сгибаю девочку пополам, нажимаю ей на желудок, чтобы она извергла из своего организма всю эту дрянь. Спиртное поможет ей, превратит все в жидкость, к тому же оно является антисептическим средством.

Поэтому я заставляю ее пить и вызываю таким образом тошноту.

Потом заставляю пить снова.

И снова.

Девочка быстро пьянеет, я вижу это по ее затуманившимся глазам. Дикция становится менее четкой, невнятной, моторика нарушается. Не страшно. Мы можем немного подождать.

Да, мы можем подождать, находясь в нескольких метрах от того, что скоро назовут Ground Zero (Нулевой Отметкой). Мы можем подождать еще немного, с нами уже ничего не случится.

Все уже случилось.

 

5. Cities on flame with rock’n’roll[5]

 

Потом, через некоторое время, я взял девочку за руку, и, не говоря ни слова, мы пошли на север, к Трайбеке, до Уолкер?стрит, к углу Авеню Америки, туда, где я и живу.

Мы покинули место событий в то время, когда армада полицейских всех сортов, в сопровождении многочисленных пожарных, добровольцев?спасателей и солдат Национальной гвардии, в буквальном смысле слова ринулась к руинам обеих башен. Я снова заметил присутствие людей в темных костюмах, толпящихся вокруг больших, мощных, черных внедорожников. Они только что приехали, я понял это по их сияющим и целехоньким корпусам, которые резко отличались от сотен каркасов машин, усеивавших разрушенный участок города и выбеленных со всех сторон цементной мукой. Один из мужчин опять, кажется, нами заинтересовался. Он посмотрел на нас, обернулся, чтобы несколько секунд поговорить с коллегами, но, когда попытался найти нас глазами снова, я уже растворился в пейзаже.

Дома я смогу оказать тебе первую помощь. Ты, наверное, не дочь сенатора Вайоминга, но я?то на самом деле врач, – сказал я девочке, когда мы проходили мимо сильно изуродованного Федерал?билдинга.

 

Мы шли медленным, ровным шагом по тому, что осталось от северной части Вест?стрит, неузнаваемой, заваленной тоннами пыли и обломков. Мы видели дома, в разной степени затронутые двойной катастрофой. Я узнал только пострадавшие здания Центра сценических искусств, к которым мы направлялись. Я заметил северные границы периметра безопасности Национальной гвардии, чуть выше здания городского совета, и Мюррей?стрит. Небо потемнело, а ведь еще даже не наступил полдень.

Произошло Солнечное Затмение.

Я жил чуть повыше, примерно в километре от Ground Zero, Нулевой Отметки, в одной из типичных для Нижнего Вест?Сайда квартир, на юге Гринвич?Виллиджа, неподалеку от Маленькой Италии, Чайна?туана и Сохо, прямо в космополитическом сердце города, в нескольких домах от нью?йоркского Музея пожарного дела, построенного в 1904 году во славу пожарных города. Можно было подумать, что мне действительно захотели отправить ясное до предела послание, специально усадив в первые ряды.

В любом случае я бы пересек весь город, всю Америку, весь континент, весь мир, только бы не опоздать на свидание с самолетом.

На свидание с концом планетарной цивилизации не опаздывают.

 

Такой явилась нам эпоха, в которой люди будут жить. Вот как начинался век, в котором должна была жить девочка. Таким оказался мир, который я собирался покинуть навсегда.

Облака пыли огромным шлейфом плыли по небу над нами, дыхание взрывов выбросило тяжелый дым пожаров и горящие обломки башен высоко в атмосферу, дождь из мельчайших осколков падал на разные кварталы города. Здесь, в Трайбеке, мы были недалеко от места двойного столкновения, и тонкая туманная сеть пронизывала воздух сиянием золотой пыли.

Я отметил про себя, что подобные катаклизмы взрывают реальность мира и обнажают скрытую красоту.

И сразу же – что многочисленные дураки назовут эту красоту, открывшуюся, как тайна, самым ужасающим зрелищем.

Затем – что, скорее всего, это будут современные художники.

Они не поймут, что из?за случившегося запылали все города мира, что все охваченные пламенем города истории слились здесь воедино из?за человеческого поступка, явившегося искрой, из?за которой разгорелся пожар. Они не поймут, что это неожиданно случившееся событие явилось лишь отрицанием всего, что могло предупредить, предсказать катастрофу. Они не поймут, что одно произнесенное слово уже давно оставило кратер на Нулевой Отметке любого общества?мира.

Это общество?мир было уже ни обществом, ни миром, но огромным полем битвы, где каждый в любой момент мог сменить статус жертвы на статус палача и наоборот.

Общество без мира – это разрушение свобод.

Мир без общества – это мир, напрочь лишенный безопасности.

Я располагал целым тысячелетием для того, чтобы в этом убедиться.

Дом – это, конечно, невидимая крепость, я всегда неукоснительно соблюдал установленные Миссией требования по безопасности. И уж явно не сегодня я буду их нарушать.

Я быстро оглянулся, потом приложил ладонь к простой медной табличке, прикрепленной над основной замочной скважиной. Цифровая идентификация.

Теперь нужно было, чтобы опознавательная система одобрила присутствие моей нежданной гостьи.

– Положи руку на дощечку.

Девочка подчинилась мне, не выказав и малейших признаков удивления.

Я подождал одну?две секунды, потом снова прижал пальцы к медной дощечке, быстро начертил свой автограф и зашифрованный код, подтверждавший мое согласие на проникновение девочки в дом.

Я услышал слабое урчание, его особая частота означала, что все в порядке. Дверь была защищена тремя замками, укрепленными на перекладине из титановой стали. Я вставил в скважины ключи и мгновенно повернул их.

Открыв дверь, я понял, что нервно поглядываю по сторонам на случай, если люди в темных костюмах последовали за нами или просто ведут расследование в этом секторе города.

Я подтолкнул малышку в прихожую, зашел вслед за ней и запер за собой дверь на два оборота. Я знал, что система внутреннего наблюдения следит за нами самым внимательным образом, регистрируя все возможные сведения о человеке, которого я провел в святилище.

Вот мы и пришли домой. В самый последний дом, где я буду жить.

Девочка пришла в дом, из которого нет выхода.

Он исчезнет вместе с нами.

 

Я включил телевизор. По CNN, как и по всем остальным каналам, можно было наблюдать за тем, что мы только что пережили. Бесконечные повторы двух столкновений и двух взрывов привели меня в какое?то странное, отстраненное состояние, похожее на туманную мечтательность.

Потом я попросил девочку принять душ и положить одежду в стиральную машину.

Я все предусмотрел, все подготовил, все спланировал. Все, кроме нее. У меня не было сменной одежды для девочки шести лет.

Я нашел пижамы, домашние халаты, несколько маек. Пока обойдемся этим. Я спросил ее, не хочет ли она чего?нибудь выпить или съесть, пока я готовлю инструменты для ее осмотра.

Она выпила немного кока?колы, остававшейся в холодильнике, проглотила яблоко, потом еще одно, а я тем временем, в предвидении соответствующих врачебных действий, оборудовал особую операционную.

Для врачебных действий над маленькой девочкой, о которой я не знал ничего, вплоть до имени, и которую спас от башен?самолетов?пожаров.

Я пришел сюда, чтобы спасти ее от уничтожавшего себя мира, который я собирался покинуть.

Ее раны оказались неопасными; не пришлось прибегать к серьезным хирургическим вмешательствам, требующим полной анестезии. Я обработал гематомы, ссадины, несколько мышечных разрывов, порезы, только?только начинавшие зарубцовываться на ее посиневшем от ударов и ожогов теле, на опухшем лице.

– У тебя нет ничего серьезного, раны болезненные, но поверхностные, – сказал я ей. – Будешь в течение недели применять противовоспалительные, анальгетики и заживляющие средства, а потом посмотрим на результат. Хорошо?

Она утвердительно кивнула, как делает каждый пациент на приеме у своего лечащего врача.

Потом, без всякой связи, просто потому, что время пришло, я спросил ее:

– Как тебя зовут?

Она долго смотрела на меня. Ее взгляд, напоминающий кристаллы чистого углерода, словно далекий пульсар, послал свой свет прямо в мои глаза.

– Меня зовут Люси.

Ее зовут Люси.

– Люси Скайбридж, – добавила она.

Ее зовут Люси Скайбридж.

Я посмотрел на нее с улыбкой, которая сияла ярче солнца.

– Тебя зовут Люси Скайбридж, – ответил я. – Естественно.

Она была маленькой девочкой с девяносто первого этажа, девочкой, упавшей с места взрыва, девочкой невозможного, девочкой, которую я пришел спасти от башен?самолетов?пожаров.

Свет.

Мост между небом и землей[6]. Люси Скайбридж.

Я начал смеяться. Я смеялся над всеми теми, кто в этом мире (а их немало) по?настоящему верит в случайности.

 

Я знал все, я предусмотрел все, кроме нее. Но это практически не меняло планов военных действий, по крайней мере ближайших.

Я все приготовил, поскольку все знал. Я все спланировал, поскольку это было мое последнее задание.

Новым домом стал загородный особняк, периодически служивший для операций по репатриации, он даже был записан не на мое имя. Он ждал меня на северной границе штата, в Аппалачах, неподалеку от Квебека. Это был даже не вполне дом, скорее некий перевалочный пункт на моем пути к обиталищу совсем другого свойства.

Перед моим Великим Уходом агентство по хранению и перевозке мебели возьмет на себя временное складирование, а затем транспортировку до канадской границы всех вещей, в том числе библиотеки. Той, что занимает длинный центральный коридор квартиры, моей личной библиотеки, моих тысячелетних воспоминаний, записанных в стольких книгах.

Я знаю. Я все предусмотрел, все спланировал. У меня будет чуть больше недели для того, чтобы до приезда перевозчиков упаковать книги в коробки и полностью уничтожить все следы моего пребывания в квартире. Времени вполне достаточно. В квартал будет трудно проехать, у перевозчиков будет много хлопот с въездом в Южный Манхэттен и с выездом из него. Желаю им отлично повеселиться.

Я в это время буду уже далеко, но работы у меня тоже будет много. Я должен буду организовать последнее большое путешествие до севера Канады, туда, откуда система дезорбитации заберет меня и доставит на Материнский Корабль.

И если я предусмотрел, подготовил и спланировал все, кроме нее, то теперь мне нужно предусмотреть, подготовить и спланировать все, что станет с этой маленькой девочкой, у которой нет больше ни родителей, ни мира.

Вечером я уложил ее спать в гостевой спальне. Сам рухнул на диван в гостиной перед экраном, на котором по CNN, все время повторяя, показывали события этого дня.

Я быстро погрузился в сон, распластавшись на коже дивана, убаюканный громом столкновений, до изнеможения повторяемым электронно?лучевой трубкой.

В ту ночь я впервые увидел во сне людей в темных костюмах.

Они бежали среди пылающих, обрушивающихся башен, преследуя меня в облаках непрекращающихся взрывов, в тучах пепла, дыма и парящих в воздухе обломков, между перевернутых машин и гор изломанных предметов. Они все время гнались за мной, держа в руках свои круглые полицейские значки. Они беспрерывно задавали мне один и тот же вопрос: КТО ВЫ?

И я помню, что всякий раз совершенно был неспособен ответить им.

 

6. Обсерватория человеческого мира

 

Когда я проснулся, над городом едва поднималась заря. Я ничего не ощущал, мое тело, казалось, исчезло, – да и существовало ли оно когда?нибудь? Память стала туманной пеленой, похожей на пыль, окутавшую Южный Манхэттен. Мне понадобились долгие минуты, чтобы опять привыкнуть к своему собственному дому, хотя я уходил из него всего лишь на сутки. Привыкнуть, узнать его, приручить, вновь почувствовать себя его хозяином. Сначала гостиная с включенным телевизором, знакомые вещи, по моему вкусу расставленная мебель, цвет обоев. Потом общая картина всей квартиры. Мысленная картина того, чего не видишь, но помнишь. Первый этаж: прихожая, длинный центральный коридор, большая гостиная, кухня, туалет, гостевая спальня, моя собственная спальня с примыкающей к ней ванной комнатой. Второй этаж: просторная мастерская, мой кабинет, выходящий прямо в маленькую комнатку, вторая ванная, маленькая гостиная. Небольшая кухонька, довольно обширное помещение с запасами вина, с уголком для кое?каких поделок, с многочисленными, еще не распакованными после переезда коробками, со старыми, еще из прошлых жизней, чемоданами, некоторые из которых я сохранил со времен взятия Сен?Жан д’Акра. И наконец, под самой крышей, большое пустое пространство, третий этаж, который пока служит лишь хранилищем для куч газет, журналов и для моих разнообразных наблюдательных устройств.

Еще больше времени мне понадобилось, чтобы связать воедино бурю чувств и образов, постепенно овладевших моим рассудком.

В результате, когда я встал и неторопливо направился в сторону ванной, то знал, что случилась катастрофа, что я пользуюсь в данный момент своим последним телом гомосапиенса, что я скоро вернусь на Материнский Корабль и что я удочерил маленькую человеческую девочку.

Маленькую девочку, упавшую с девяносто первого этажа Северной башни Всемирного торгового центра, маленькую девочку, упавшую из человеческого ада в руки мнимого человека, готовящегося улететь на небо.

Я разместил ее в очень спокойной гостевой спальне, выходящей на южную сторону. Из ее окон, правда, было видно огромную разрушенную зону, в которую превратился Всемирный торговый центр, но так девочка скорее примирится с реальностью, подумал я. Она крепко спала, когда я заглянул в приоткрытую дверь.

Я снова принял душ. Мне казалось, что миллионы тонн измельченных обломков прилипли к моей коже. У меня было ощущение, что вся эта масса пепла буквально просочилась сквозь поры внутрь моего тела, что я ношу в себе останки человеческой цивилизации. Катастрофа впечаталась в мой новый организм не только морально, но и физически.

Да, физически, органически, метаболически. Поскольку все это порошкообразное вещество, весь этот пепел, все эти обломки состоят из измельченной человеческой плоти, из людской угольной пыли, из останков тел.

И никакой душ тут не поможет.

Я был ими.

 

Солнце поднялось над Нью?Йорком, над разрушенным Манхэттеном, пронизывая слабым радужным свечением туман из пепла, отдельные пласты которого продолжали висеть над городом.

Я посмотрел в одно из двух окон, расположенных на южной стороне маленького трехэтажного особнячка, превращенного Фальсификаторами в безличный дом, в нечто вроде огромной мастерской, совершенно в духе времени, но со своим характером. В Нью?Йорке, чтобы остаться анонимным, лучше проявлять некоторую долю эксцентричности.

Передо мной открылось странное зрелище. Город, казалось, обступил со всех сторон какую?то огромную пустоту. Было ясно, что не видно ничего. Отсутствие в тот день стало тем единственным, что присутствовало.

Две огромные башни исчезли с лица земли, словно никогда и не существовали. Манхэттен, Нью?Йорк, Соединенные Штаты, весь мир очутились в параллельной вселенной. Во вселенной, где Всемирный торговый центр не нависает над Уолл?стрит, в очень спокойной, несуществующей вселенной, без всяких самолетов?самоубийц, без гигантского пожара, без взрывов.

Во вселенной, не имеющей шансов на существование.

Все начало утра я бродил по квартире, словно после долгого путешествия. Я узнавал детали своей жизни, которую на самом деле собирался покинуть.

Я ходил по длинному центральному коридору, служившему библиотекой. Шкафы высотой в человеческий рост стояли вдоль стен, друг напротив друга. Во время своей неспешной прогулки я смотрел на сотни толстых, тщательно расставленных томов, иногда легко касался их рукой, пытаясь снова соединиться с каждым, вспомнить содержавшийся в них опыт, заключавшуюся в них жизнь.

Книги, которые я покупал и хранил в течение своего долгого существования, находились в основном у меня в кабинете. Они лежали в комнатах, на прибитых к стенам разнообразных полках, аккуратно стояли в английском викторианском шкафу в гостиной. Научные трактаты были рассортированы по стеллажам в медицинской мастерской, некоторые, не очень важные, валялись кипами в подсобке или на третьем этаже.

Здесь, в коридоре, тоже выстроились книги. Хранимые в течение веков, но не приобретенные.

Эти книги я не покупал.

Я их написал.

Одна тысяча три тома.

Тысяча три тома, пронумерованных по двум параллельным принципам: номер серии, то есть обычные цифры, обозначавшие место произведения в процессе написания: том 1, том 2, том 3 и так далее.

А сверху на каждом экземпляре находилось еще одно число.

Ряд этих чисел начинался с 998. По левой стене – четные, по правой – нечетные.

Ряд заканчивался две тысячи первым годом – еще не завершенным произведением, носившим по первой нумерации номер 1003.

2001–1003 = 998.

Проделайте вычисления сами, если нужно.

Я начал писать свой повествовательный отчет в девятьсот девяносто восьмом году по христианскому летоисчислению, и тысяча три года спустя событие, которое приведет мир к критическому ряду катастроф, вынудило меня прервать создание живой библиотеки для того, чтобы спасти одну маленькую человеческую книжицу, одну повесть, состоящую из плоти, крови и нервов. Спасти в то самое время, как я готовился покинуть ее разрушающийся мир.

Ситуация сложилась еще более безнадежная, чем та, что мы пережили в башне, еще более безнадежная, чем положение этого разрушающегося мира. Настолько безнадежная, что она и была, похоже, нашим последним шансом.

 

Примерно полмиллиона лет мы наблюдаем за вами, чуть больше двенадцати тысяч лет мы регулярно посылаем своих Наблюдателей жить на Земле и внедряться в самые разные слои общества.

Раньше другой звездный конгломерат занимался этой частью неба, но мы их победили и вытеснили. Отныне только наша цивилизация имеет право тем или иным образом входить с вами в контакт.

Но практически никогда не входит.

За исключением нас, Наблюдателей.

Но даже если мы состоим с вами в отношениях на постоянной основе, то вы – в ответ, можно сказать, – никогда не входите в контакт с нами. Мы находимся в совершенно асимметричной ситуации, в односторонней связи, или, скорее, в связи, направления которой ни при каких обстоятельствах не пересекаются.

Мы – Наблюдатели. Мы шпионим за вами. В течение целых веков мы следим за целыми нациями.

Мы видим вас. Вы нас не видите. Мы знаем все о вашей жизни. А вы не знаете даже о нашем существовании.

Наша Миссия – максимально раствориться в обществе, в которое внедрился, на любой социальной ступени, и регулярно делать подробные и точные отчеты о его эволюции. От нас также требуется общее мнение о ситуации в вашем мире в переживаемый момент.

Естественно, никто никогда от меня не требовал создания тысячи трех томов, рассказывающих о тысяче трех годах, проведенных на этой планете. Наши технологии связи соединяют разум, как искусственный, так и естественный, напрямую и передают информацию по каналам вне измерений в бесконечное число раз быстрее скорости света. Помимо моих регулярно отправляемых в коммуникационный центр анализов, квантовое сознание Материнского Корабля видит то, что я переживаю каждый день, одновременно со мной, с разницей в пикосекунду.

А книги я написал, чтобы помнить о том, что сделал за эти века, в течение моих сменявших друг друга жизней.

То, что Материнский Корабль вовремя получает мои отчеты, прекрасно. То, что они надлежащим образом зарегистрированы в метамашинах планетарного контроля, тоже очень хорошо.

Но я хотел обрести память. Память осязаемую, видимую, отложившуюся одновременно и на некоем физическом объекте, и в глубине моего мозга.

Поэтому я быстро понял, в чем для меня заключается смысл литературы. Материнский Корабль не счел нужным этому препятствовать, просто приказал усилить меры безопасности и позаботиться о конфиденциальности информации.

С течением времени, по мере расширения библиотеки, я установил соответствующую систему для ее защиты. С течением веков и в результате эволюции земной техники я приобрел опыт настоящего специалиста. В первой половине девятнадцатого века я был даже взломщиком высокого класса в Центральной Европе и в Германии. Когда я сражался с бурами в Южной Африке, я придумал противопартизанскую тактику боя, приспособленную к новым методам ведения войны, которые применяли взбунтовавшиеся африканеры. Говорили, что сам Лоуренс Аравийский вдохновился нашими новациями, так же как и первые специальные подразделения, появившиеся в Азии во время китайско?японской войны тридцатых годов. В двадцатые годы я работал во Франции на производстве сейфов Фише[7]. Во время Второй мировой войны я служил в Блечли?парк, в британских шифровальных спецподразделениях, которые раскрыли код немецкой машины Энигма[8]. После смерти в 1945?м я воскрес в Соединенных Штатах, откуда с тех пор и не уезжал. И в этой американской жизни среди прочих освоенных мною прекрасных профессий я много раз обращался к электронике, применяемой в разнообразных системах безопасности.

Снаружи не видно ничего, но достаточно, не произведя соответствующих процедур, засунуть в квартиру мизинец, как очутишься в ловушке. В ловушке, облаченной в форму дома.

В ловушке, которую следует как можно быстрее покинуть, пока она не захлопнулась, пока не прибыла полиция.

Или пока она вас не убила.

Я хочу сказать, не заставила вас навсегда исчезнуть с лица земли.

Дом создан так же, как и я. У него двойная личина. Или даже тройная, если учесть его гражданскую внешность нормального жилища.

Двойная личина в том смысле, что это – машина?ловушка. А тройная в том смысле, что это – машина?организм.

Любая ловушка по определению двойственна, а любой человек по определению тройственен, мы знаем об этом уже миллионы лет.

В этом?то дом и похож на меня.

Первая личина – маска, персона, формирующая видимость реальности, это первый круг, круг явных феноменов.

Вторая личина – машина?ловушка, земная, задуманная и созданная согласно соответствующим эпохе технологиям. Это второй круг. Это секрет?приманка.

Поскольку под первым слоем мер безопасности, более или менее нормальным, более или менее легальным, более или менее невидимым, есть еще одна личина, перевернутая личина, личина секретного оружия. Нанотехнологического. Третий круг. Круг, из которого нет выхода.

Если – по тем или иным причинам – первый барьер не сработал или не сумел остановить вторжение, в игру вступает Невидимый Дом.

Он снабжен арсеналом, обнаружить который не способна ни одна земная машина, даже та система, чьим секретным резервом Дом является.

Это третий круг, он же последний. Но на самом деле – первый. Поскольку он есть и альфа, и омега.

В долю секунды любой объект, расцененный как чужеродный, будет буквально расщеплен на атомы и останется от него лишь горстка пепла. Методы выбираются в зависимости от обстоятельств, применяются различные излучения, выбор средств неисчислим. В результате несколько более сложных действий нарушитель может быть также перемещен в любую точку во времени и в пространстве. Он может оказаться на орбите Ганимеда, в жерле вулкана на Земле или на Венере, на глубине три тысячи метров водного или гелиевого океана, а то и в клинической обсервационной матрице Материнского Корабля.

В любом случае, нарушитель исчезает из Дома, никаких следов его пребывания не остается.

Он никогда туда не входил. И не мог из него выйти.

Такое случалось несколько раз.

 

Я прожил в этой ловушке десяток лет. Для нас это, в общем, норма – десять лет в зоне наблюдения. Когда я воскрес в августе 1945 года, то шесть лет провел в Альбукерке, в Нью?Мехико, где был авиационным механиком, потом, после краткого пребывания в Лас?Вегасе, где я ознакомился с новыми системами наблюдения, поработав в нескольких казино, уехал в Хьюстон, в Техас. Там до 1959 года я трудился в компании, специализировавшейся на воздушной безопасности, а сразу после работал на субподрядчика компании «Локхид» в Колорадо. Летом 1966 года я проехал через Атланту, что в Джорджии, потом до начала семидесятых жил в Сан?Франциско. В самый разгар «власти цветов», когда Хэйт?Эшбери заполонили хиппи, я работал инженером?акустиком, затем отправился в Нэшвилл, где оставался до конца десятилетия и открыл собственную фирму по производству средств электронного наблюдения, оснастившую большинство звукозаписывающих студий города. Затем, после краткого визита в Вашингтон, перед поездкой в Сиэтл, последовали целых три года, проведенные в качестве военного контрагента, в Миссуле, в Монтане, потом я ненадолго заскочил в Чикаго – это было в 1992?м – и, наконец, переехал в старый добрый Нью?Йорк.

Я проехал Соединенные Штаты с востока на запад и с севера на юг, вдоль и поперек.

Жизнь на Земле для нас, Наблюдателей, двойственна. С одной стороны, это интеграция в наблюдаемое общество. Наше мнимое существование. С другой – тайна. Правда.

С одной стороны, невероятная жестокость человеческой судьбы, с другой – некий кибернетический комфорт, регулирующий все, что касается нашей нечеловеческой жизни.

Мы не ведаем бытовых забот. Мы знаем, что специальное агентство, служащих которого, Фальсификаторов, мы никогда не увидим, неустанно изготавливает для нас всевозможные виды удостоверений, вплоть до свидетельств о смерти и о рождении. Они открывают и закрывают наши банковские счета, занимаются нашими паспортами, биографиями, школьными, налоговыми, медицинскими документами, нашими переездами, а главное, нашими домами, где мы возрождаемся в эмбриогенетических лабораториях. Все необходимое куплено заранее анонимной компанией, находящейся в налоговом или каком?нибудь другом раю, по специфическому контракту, дающему нам право пользования жилищем.

Когда Материнский Корабль посылает мне задание сменить зону наблюдения или тело?жизнь, Фальсификаторы уже работают, подготавливая мой переезд в другой, ожидающий меня мир.

Мне важны только детали, внешняя сторона. Я занимаюсь лишь тем, чем занимался бы любой обычный человек.

 

Отсюда, из дома на Уокер?стрит, я девять лет наблюдал за жизнью жителей Нью?Йорка конца двадцатого столетия. Я уже понимал, что начинается новая эпоха, и, конечно, мне на смену пора прислать нового Наблюдателя.

Я наблюдал за их жизнью до последней секунды. До секунды, в которую Нью?Йорк принес свое тело в жертву начинающемуся веку. Да, несомненно, пора было уезжать. Тысячу лет я провел в Европе, в Азии, в обеих Америках, в Африке. Добрых полвека прожил в сердце Нового Света, который создавали для себя люди. Пятьдесят лет ездил по территории всех возможностей, включая самые худшие. Пятьдесят лет расшифровывал карту изменений, порой отвратительных. Пятьдесят лет колесил по Соединенным Штатам из конца в конец. Пятьдесят лет пробыл среди человечества, пережившего атомную молнию. Пятьдесят лет, которые словно впитали в себя, извратив, все предшествовавшее им тысячелетие.

В Америке, что бы с вами ни происходило, вы никогда не теряете время зря. Америка – первая цивилизация, которая живет со скоростью света. Цивилизация, которая, скорее всего, так же быстро и погибнет.

И я тоже жил с ее скоростью, в вечном свете ядерной вспышки. Я превратился в существо, куда более худшее, чем обычный американец. Я превратился в планетарного американца.

Я приближался к катастрофе с профессионализмом опытного пилота истребителя и беспечностью молодого камикадзе.

Я собирался стать в большей степени американцем, чем сами американцы. Я собирался пережить Северную башню.

 

Иногда я подвожу итог моим многочисленным жизням, проведенным на Земле, особенно последнему – американскому – воплощению. Понятно, что именно здесь я должен был закончить свои дни на этой планете.

Некоторые периоды нашей жизни не являются действительно неотъемлемой частью Миссии наблюдения. Они служат для укрепления формирующейся личности, помогают скрыть тайну, дают возможность лгать, говоря правду.

До приезда в Сиэтл, где я работал в отделе защиты программных обеспечений «Майкрософт», я действительно жил в Монтане. Я мог описать Скалистые горы не хуже любого флатландца[9], я мог совершенно безбоязненно затеять разговор с уроженцем тех мест, я мог даже случайно встретить человека, с которым там познакомился. Точно так же дело обстояло и с пребыванием в Атланте, которое предшествовало прибытию в Калифорнию, и с Чикаго, после которого я отправился в Нью?Йорк.

Это служило во благо основной цели Миссии – Наблюдения за Миром Людей, то есть было небесполезно.

И это помогало скрыть еще одну серьезную тайну.

Дело в том, что единственная настоящая проблема для нас – метаболизм.

Я хочу сказать, дело в возрасте. Если я вам сейчас открою количество прожитого мною времени в эквиваленте земных лет, вы, скорее всего, не сможете или не захотите мне поверить. Вы поверите мне, если я скажу, что своими глазами видел, как люди, жившие по берегам великих ближневосточных рек, начали возводить странные здания из камня в форме пирамид? Что вы скажете, если я поведаю о том, что также наблюдал – правда, еще очень юным – за людьми, которые впервые нарисовали контур своей руки на стене темной пещеры на юге Франции?

Не важно.

Наша основная проблема заключается в том, что в глазах вашего племени, имеющего в распоряжении самое большее несколько столетий, мы не стареем.

При помощи наших геронтогенных ускорителей нам в лучшем случае удается взять несколько тысяч лет. Это десять, пятнадцать лет по вашим меркам. Ничего значительного. Поэтому Материнский Корабль программирует нас на время смерти, правдоподобное с точки зрения человеческого общества, и создает всю эту невидимую структуру с Фальсификаторами. До сотого дня рождения мы дотягиваем без труда, это несколько месяцев нашей истинной жизни, простая формальность. Но потом Материнский Корабль приступает к нашему перевоплощению. Если пятидесятилетний человек, только что закончивший университет, просто привлекает к себе внимание, то девяностолетний старец, который выглядит моложе сорока лет, вызывает уже настоящие подозрения. Применение косметической микрохирургии все чаще становится необходимостью.

Поэтому во время исполнения Миссии мы всегда умираем молодыми, редко в более зрелом возрасте, чем средняя продолжительность человеческой жизни в соответствующий период.

Мы умеем делать много разных вещей. Но требовать от нас невозможного тоже не стоит. Мы не можем регрессировать по собственной воле. Мы не можем быть совершенно такими же, как вы. Потому что мы такие, какими, быть может, и вы когда?нибудь станете.

 

Малышка проснулась. Я слышу доносящиеся из ее комнаты шорохи.

Она встала с кровати. Открывает дверь, точнее, приоткрывает.

Потом высовывает голову в щель и видит огромный коридор.

В конце этого коридора стоит человек, который держит в руке одну из своих книг.

Человек, спасший ее из горящей башни, залечивший ее раны. Человек, ни о чем ее не спрашивающий, ну, почти ни о чем. Человек, которому о ней ничего не известно, но который ведет себя так, словно знает ее всю жизнь.

Этот человек готовит ей завтрак, наполняет ей ванну, предупреждает о том, что выйдет прогуляться до Сохо, чтобы купить ей подходящую одежду, пока она будет умываться. Она может посмотреть телевизор. Есть даже игровая приставка «Нинтендо».

Она жадно ест хлопья с молоком, а человек наблюдает за ней, хотя вроде бы даже и не смотрит в ее сторону. Она уже заметила: что бы ни происходило и где бы это ни происходило, этот человек словно живет двумя жизнями одновременно. Есть жизнь, которой он живет. И за этой же самой жизнью он сам наблюдает со стороны. Как будто в его теле действительно соседствуют два человека, то есть две жизни. Две жизни, одна из которых наблюдает за второй. Это не совсем нормально. Но разве можно назвать нормальным и весь этот мир? Башни?самолеты?пожары. Зрелищное убийство в прямом эфире. Они убили ее мать. Они убили ее шесть тысяч раз.

У девочки выступили слезы на глазах. Человек?который?наблюдал заметил это, и губы его проговорили слова, полные самого глубокого презрения:

– Не плачь. Они просто пошлые архитекторы?любители. Они – ничтожества. И всегда ими были. И всегда ими останутся. Твоя мать жива, хотя бы в твоей памяти. А они мертвы… навсегда, для всего мира. Особенно для будущего мира.

Смерть, где твое жало? – спрашивал святой Павел.

Они убили ее мать и еще больше пяти тысяч человек. Они разрушили две башни. Они всего лишь повысили тарифы на рекламу на телевизионных каналах.

Нужно было переходить к другой теме.

– Где твой отец?

Мой голос пробил тишину. Я надеялся, что она перестанет плакать, не дойдя до настоящих рыданий. Я надеялся, что она уничтожит окончательное отсутствие замещающим воспоминанием, хотя бы временно.

Я знал, что ее мать умерла, знал где, знал как.

Я ничего не знал об отцовской линии. Мужчина тоже погиб под обломками Всемирного торгового центра? Она теперь одна на всем свете? Остаются ли у нее где?нибудь родственники? Люди, которым может взбрести в голову ее искать?

Первые, якобы официальные цифры последствий катастрофы уже непрерывно бежали по всем каналам телевидения. Их будут менять почти каждый день, в сторону понижения, пока не установят окончательное число. Учитывая ситуацию, сложившуюся в Северной башне, маленькая Люси Скайбридж очень быстро попадет в число жертв, если уже не попала. Но я должен был знать. По крайней мере, насчет отца.

– У меня нет отца, – ответила она с холодностью, на которую только может быть способна девочка ее возраста.

Простого отрицания мне показалось недостаточно. Я всего лишь получил некоторую информацию, причем непригодную к использованию.

– Он умер? Он находился вместе с вами в башне?

Молчание, разбавленное кукурузными хлопьями «Келлогс».

– Нет. Его не было с нами в башне.

«Очень хорошо, его не было в башне», – подумал я, но это нисколько не проясняло ситуацию в целом. Я начинал понимать, что эта девочка сможет противостоять допросу в полиции.

Тишина по?прежнему нарушалась лишь хрустом кукурузных хлопьев.

– Он не живет с нами. Он никогда не жил с нами.

Это уже не холодность. Это температура, приближающаяся к абсолютному нулю.

Я понял.

– Он бросил нас, когда мне было всего шесть месяцев. Он исчез на долгие годы. А потом мама сказала мне, что он умирает от СПИДа… где?то в Лос?Анджелесе.

Двойной отказ, один из них – роковой. Отец еще жив, но это ненадолго. Скорее всего, он видел свою дочь лишь несколько раз в жизни.

У него нашлись дела поважнее в Городе Ангелов.

Падших Ангелов.

Других родственников она не знала. Ее мать, сирота с рождения, словно генетически передала свою судьбу дочери.

С отцовской стороны, естественно, тоже никого.

Девочка абсолютно одна на этом свете. Она действительно оказалась именно той, ради кого я пришел туда. Она действительно стала той, что тайно спаслась с девяносто первого этажа Северной башни.

– Твоя дата рождения?

Она как будто удивилась. Разговор все больше напоминал допрос в полиции.

Да он им, кстати, и являлся.

– Шестое июня тысяча девятьсот девяносто четвертого года.

«Чуть больше семи лет», – подумал я. Я не сильно ошибся в своих предположениях.

– Баулдер, Колорадо, – добавила она, хотя я ничего и не спрашивал.

Я знал. Но не сделал никаких замечаний по этому поводу.

– Вы с матерью жили в Нью?Йорке?

– Да, она работала на девяносто втором этаже в службе информатики. Мы пришли вместе, потому что должны были идти в школу на родительское собрание… Все внезапно взорвалось, очень быстро загорелся огонь, а под потолком появился дым… Потом потолок на нас упал… и все загорелось на верхнем этаже, и весь этот огонь… упал на нас, пол раскололся, я упала вниз вместе с обломками и… Передо мной была большая дыра… я звала маму…

Я знал. За время своей тысячелетней жизни я не раз видел много людей, сожженных различным образом.

Ее мать осталась на верхнем этаже, там, где образовалось настоящее пекло. А я просто оказался в нужном месте в нужное время.

– Очень хорошо. Прими ванну, я приготовил для тебя халат и чистую майку. Я вернусь где?нибудь через час. На звонки не отвечай, дверь никому не открывай. Телевизор слишком громко не включай. Жди меня.

Я заметил искру беспокойства в ее глазах. Почти сразу после рождения девочка была брошена отцом, в семь лет потеряла мать. Потери начинали представляться ей отправными точками мира.

– Не бойся, я вернусь. Да куда мне и деться?

– Вы… вы в полицию не пойдете?

– В полицию? – спросил я, громко засмеявшись. – Почему в полицию? Ты, насколько мне известно, никаких преступлений не совершала.

– Но… вы можете поднять тревогу… вы знаете… эти люди, которые занимаются такими детьми, как я… я не хочу в приют или в эту… приемную семью, как они говорят. Мама мне рассказывала, что это такое.

– С тех пор все несколько изменилось, но могу тебя уверить, что иду просто купить тебе подходящую одежду, а не кого?то там предупреждать.

Она оглядывалась, пытаясь успокоиться, ее взгляд затуманился от бушевавших внутри ее чувств.

– Доверься мне.

 

7. Me and my black box[10]

 

Ну вот, девочка с девяносто первого этажа идет на поправку.

Медицинские процедуры начинают приносить результаты. Новая одежда ей очень идет. В общем, я неплохо справился с задачей.

Типичная маленькая американская девочка начала двадцать первого века.

В Сохо я не скупился. Накупил очень много вещей, да еще в двойном экземпляре.

«Геп?кид», «Дизель», «Гесс», «Ла Сенца?герл» – канадские шмотки, «Найк», «Томми Хилфигер», несколько японских фирм. Космополитично. По?нью?йоркски. По?американски.

Девочка после Нулевой Отметки.

– Мне нужно будет неделю поработать, надо подготовить дом к переезду.

Она пристально посмотрела на меня угольными глазами, полными пламени башен:

– К переезду? Вы уезжаете?

– Мы уезжаем. Нас ждет маленький сельский домик на севере штата. Если ты, конечно, согласна со мной туда отправиться.

Тишина, мучительное ожидание, напоминающее миг до того, как самолет врезался в башню.

Вот он, момент истины.

Она продолжает сверлить меня глазами человека, который спасся от огромных машин разрушения.

Она сверлит меня глазами, которые видели упавший на Землю ад.

Она улыбается мне:

– Да. Если вы не против… то я хочу поехать с вами.

Решение.

Момент.

Развилка судьбы.

– Очень хорошо. Как я тебе сказал, я буду очень занят ближайшие восемь дней. Ребенку в этом доме заняться особенно нечем, постарайся не скучать.

– Я могу пойти поиграть в маленький скверик, что по дороге к Чайна?тауну.

Я вздохнул.

Тяжело вздохнул:

– Нет. Не обижайся на меня. Я тебе потом объясню, но нужно от кое?кого получить подтверждение. Тебе нельзя выходить из этого дома. Ни под каким предлогом. Ни в коем случае.

Я имел дело с девочкой, которая выжила после взрыва башни, умела подчиниться мне в самые ответственные моменты и смогла принять невозможное, все, что есть невозможного в мире. С девочкой, несомненно, чрезвычайно умной.

С девочкой, чьи глаза светятся огнем, от которого они спаслись.

Осложнений не будет.

Она будет вести себя с дисциплинированностью тех, кто спасся после самых страшных катастроф.

– Все будет хорошо, – добавил я.

Замечание бессмысленное и – одновременно с этим – глупое.

 

Я имел серьезные основания для того, чтобы запрещать девочке выходить из дома и приказывать ей оставаться под защитой невидимой ловушки.

Веские основания.

Четыре или пять оснований. Может быть, даже немного больше.

Основания в виде сплоченной группы, хорошо организованной.

Основания в темных костюмах, сидящие в двух?трех больших черных внедорожниках, которые я видел накануне у ВТЦ.

К этим основаниям принадлежит человек на пассажирском сиденье одного из «фордов?юкон», медленно проезжавших по Кенел?стрит в тот момент, когда я возвращался из Сохо с пакетами одежды в руках.

Этот человек пристально смотрел на нас во время нашего выхода из Северной башни. Вблизи в чистом воздухе без примеси дыма он напоминает мне одну знакомую фигуру и одно знакомое лицо. Что это? Эффект дежавю, объясняемый силой пережитого накануне катаклизма?

Внедорожники проезжают, мне удается смешаться с толпой, предусмотрительно загородив пакетами лицо.

Да, я знаю этого человека. Он пристально разглядывает людей на тротуаре и на пешеходном переходе. Он что?то ищет, он кого?то ищет.

Я прекрасно знаю, кого он ищет, хотя не знаю точно почему.

Он ищет меня, потому что я взял маленькую Люси Скайбридж под свою защиту. Ведь я не знаю, кто она такая на самом деле. Она – не дочь сенатора Вайоминга, но с ней могут быть связаны какие?то другие тайны. И я приближаюсь к этим тайнам.

Что, видимо, им совсем не по нраву.

Скорее всего, они будут кружить по всему Южному Манхэттену день и ночь. По их виду я понимаю, что они останутся здесь надолго.

Дойдя до места, откуда видно Уокер?стрит, понимаю, что не только Люси не выйдет больше из дома, но и я тоже.

Осталось лишь завернуть в китайский супермаркет на Кенел?стрит, чтобы заполнить холодильник на долгое время вперед.

 

Так потянулись дни, похожие друг на друга, которые мы провели в дарохранительнице дома?ловушки.

Я заполнял коробки, складывал вещи в ящики, распихивал их по картонкам, рассортировывал книги, убирал кухонную утварь, компьютерные принадлежности, одежду, рабочие инструменты, военные медали и несколько старых фамильных картин. Я проверял содержимое чемоданов, выбрасывал немыслимое количество ненужных предметов в огромные черные пластиковые пакеты для мусора, в предпоследний день я отключил все земные системы безопасности.

Она немного ела, пила диетическую коку, смотрела сериалы для подростков, играла иногда с видеоприставкой, слушала мои немногочисленные диски с роком или поп?музыкой времен пребывания в Сан?Франциско, Нэшвилле и Сиэтле. Несколько раз я заставал ее с одной из моих книг в руках.

И так каждый день, каждый час, каждую минуту.

Я собирал коробки с книгами. Она смотрела книги из той коробки, где они были с картинками.

Я отключал электронные системы. В конце концов ей пришлось слушать транзисторный приемник пятидесятых годов.

Я аккуратно перевязывал веревкой старинные вещи, некоторым из них было больше тысячи лет. Она включала приставку «Нинтендо».

Она оставалась маленькой американской девочкой образца двадцать первого века.

Маленькой американской девочкой, которую я заберу с собой, вместе со всеми ящиками.

Маленькой американской девочкой, спасшейся от керосина и плавящегося металла, маленькой тайной с Нулевой Отметки. Маленькой девочкой из черного ящика.

Моей дочерью.

 

Как я и ожидал, самой нудной работой стало раскладывание моей библиотеки по пронумерованным ящикам.

Не только тысячи томов, составляющих рассказ о моей трансисторической жизни, но и разбросанных по разным комнатам дома примерно пяти тысяч книг. Добрая часть из них – первопечатные арабские, византийские и индийские медицинские трактаты, относящиеся порой к десятому веку нашей эры. Всего пришлось рассортировать, уложить стопками в картонные коробки и тщательно заклеить скотчем шесть тысяч книг.

Как раз тогда средства массовой информации объявили о гибели шести тысяч человек. Нам пришлось подождать около недели, и, когда мы уже уезжали из Нью?Йорка, в эфире впервые прозвучало число, приближающееся к истине: две тысячи семьсот пятьдесят две жертвы. Я беспрестанно повторял: шесть тысяч погибших, шесть тысяч книг. Прощальная мантра не?человека, покидающего этот мир, становящийся не?миром. Приходилось признать очевидность, неотразимую кинетику самолета, врезавшегося в башню. Я должен был оказаться там. Я должен был очутиться на девяностом этаже, я должен был спасти малышку, упавшую с места столкновения, я должен был смешаться с обломками самолета?башни?пожара, с человеческим пеплом, являвшимся частью этих обломков, с миром внутри мира, появившимся на поверхности Земли, на участке Нулевой Отметки, в момент двойного взрыва двух гигантских вертикалей.

В арифметическом плане я ошибался, как и все. Но я знал, что в онтологическом[11] плане, напротив, ни одно живое существо на Земле не подошло настолько близко к месту удара правды, как я.

Упаковка в ящики специальной мастерской оказалась делом таким же долгим и еще более деликатным. Мне пришлось разобрать все системы, миниатюрный радиотелескоп, средства связи с Материнским Кораблем, декодеры, блоки настройки биологических часов, антивирусные мультисистемы, медицинское оборудование, приборы для обнаружения антигенов, сканеры, нейрозонды, не говоря уже об объемных кубах для перевоплощения. Единственной задачей, которую я бросил, не завершив, оказалось уничтожение покрывавших стены мастерской сотен уравнений (некоторые из них неизвестны землянам). Я целиком погрузился в них немедленно после просмотра телеснов. С их помощью я рассчитал все возможные углы падения. При помощи решительных алгоритмов я установил, в какой час, в какой башне, на каком этаже я должен оказаться. Я вычислил все прямые последствия катастрофы. И произвел расчеты гораздо быстрее, чем компьютеры земного производства, которые я использовал для работы.

Я производил расчеты быстрее, чем они, не останавливаясь, как они. День и ночь.

Небольшой нейрохимический синтез адреналина, кофеина, кокаина… Мозг действительно обладает массой ресурсов.

Я оглядываю потухшим взглядом числа, взрывающиеся полотном Поллока[12] на всех окружающих меня стенах. Они останутся здесь, зашифрованной загадкой Нулевой Отметки, ожидая кого?нибудь, кто будет в состоянии их декодировать. Я оставил даже большой рисунок двух башен?близнецов, прямо рядом с окном, через которое я видел их каждый день в течение почти десяти лет.

Библиотека, мастерская, комнаты, запасы… Ящики, коробки, картонки, чемоданы.

American life[13].

Итак, когда пришла бандероль, дом был завален разного рода емкостями, разбросанными по всем этажам. В посылке «ФедЭкс» было то, что я просил.

Во время нашего последнего перевоплощения, согласно тысячелетней традиции, мы можем, по желанию, в самом начале процесса попросить «идентификационное переназначение» последней минуты, при условии, естественно, что оно не входит в противоречие ни с основными правилами, ни с целью Миссии.

Это наша своеобразная «последняя сигарета». Фальсификаторы для этого изменяют некоторые необходимые детали в длинной цепи поддельных документов.

Я ждал всего сорок восемь часов. Очень быстро, особенно после встречи с типами на внедорожнике, необходимость такого изменения стала очевидной. Достаточно было посмотреть телевизор. Границы между Соединенными Штатами и внешним миром теперь закрыты. Даже граница с Канадой, куда я собирался ехать.

Мы с Люси Скайбридж никуда не доберемся благополучно, пока нас не связывает какая?нибудь любая степень родства.

Фальсификаторы изъяли настоящего отца из ее документов. Он скоро и на самом деле исчезнет. Все будет хорошо.

Так я получил два новых паспорта, на ее имя и на свое: Джеймс Вильямсон Скайбридж. Еще водительские права, безукоризненно оформленный медицинский полис.

Вот, все сделано.

Не только я удочерил эту маленькую девочку, упавшую с небес. Стало ясно, что и она меня приняла. И более того, стало совершенно очевидно, что по мере того, как она становилась моей дочерью, я становился ее отцом, хотя я был никем, в человеческом смысле, во всяком случае.

Итак, все готово. Завтра мы уезжаем на север.

Завтра мы покидаем этот мир.

 

8. Немного на север от катастрофы

 

Дорога. Дорога к северу Штата. Дорога к Аппалачам.

Пыльная, освещенная солнцем дорога. Американская дорога. Дорога?горизонт, дорога?горизонтальность. Дорога, которая уводит нас вдаль от метрополии, вдаль от машин «башни?самолеты?пожары», вдаль от искусственного снега, вдаль от огненных облаков.

Дорога, которая ведет нас в горы, туда, где цивилизация является еще частью природы.

Дорога скорее указывает мне судьбоносное направление, чем просто ведет к заданной точке. Я еду на север. Конечно, я еду к арктическому магнитному полюсу, к месту последнего свидания. Но главное, я нахожусь сейчас в состоянии некоего охватившего меня изнутри экстаза, словно в глубине меня взорвалась звезда и озарила все вокруг. Если это счастье или то, что люди им называют, тогда я его испытываю с подобной удивительной силой впервые за тысячу лет. Мне кажется, что все, абсолютно все бесконечно связано, что каждый луч света превратился в музыку, что каждый звук стал полетом фотонов, что каждый вздох ветра может объять весь мир.

Нисколько не сомневаюсь в том, что квантовая память Материнского Корабля проанализирует эту новую «эмоциональную извилину» с самым живым интересом.

Это все дорога. Это она виновата в появлении такого эпифеномена.

Потому что дорога не только ведет меня к некоему месту, которое я найду по его географическим координатам, она соединяет меня с маленькой девочкой из черного ящика в данный момент пространства и времени, в момент, кажущийся мне вечностью. Этот момент – это сейчас, этот момент – это всегда.

Это дорога.

 

Домик в Аппалачах станет моим последним убежищем, он и создан для временного проживания. Когда час свидания действительно приблизится, я оставлю его, ни о чем не заботясь. Я буду жить у обочины дорог, в мотелях, в кемпингах, на парковках – не важно где, лишь бы все ближе и ближе к северу. Насколько я знаю, моя репатриация состоится не раньше чем через два или три года. За этот период я доведу до совершенства анонимность моего пребывания в анонимной Америке. Когда я получу последнее указание, мне надо будет всего лишь пересечь канадскую границу и двинуться на север.

Все ближе и ближе к северу.

Длительность последнего путешествия позволит Фальсификаторам уничтожить следы, еще оставшиеся после моего пребывания на Земле с тысячного года, она даст мне возможность уладить текущие дела, закончить Миссию, достойно подготовить уход.

И навязать Материнскому Кораблю свой план, который я сейчас составляю.

Полный бак. Остановка Экссон. Поворот на Сиракузы. «Додж?караван». Семейный пикап. Одна из самых продаваемых машин в Северной Америке. Типичный средний класс. Механизированная анонимность. Мы слушаем разные радиостанции на тех частотах, которые встречаются по дороге. Погода великолепная.

Погода такая же отличная, как в тот день, когда мир обрушился в пыли башен.

Нас ведет дорога?горизонт. Голубая тень гор возникает в конце пути, вздымая свою вертикальность как парадоксальное продолжение тоталитарной горизонтальности.

В Америке препятствие всегда скрывает выход. Выход часто таит в себе ловушку. А ловушка иногда оказывается вашим самым последним шансом.

 

Мой тысячелетний опыт научил меня следующему: чтобы тебя не замечали, не надо прятаться. Исчезнуть, в смысле, попытка исчезнуть – иногда лучший способ привлечь к себе всеобщее внимание. А невидимым можно стать, выдвинувшись на передний план.

Как в старой доброй истории с «Украденным письмом» Эдгара Аллана По, которое просто открыто лежало на столе в гостиной, на виду у всех. Один мой друг, французский взломщик, где?то в году тысяча восемьсот пятидесятом посоветовал мне: «Если ты хочешь спрятать иголку, не засовывай ее в стог сена. Спрячь ее в куче иголок».

Чтобы сохранить анонимность, надо стать иголкой в куче иголок. Нужно не выделяться из социальной среды, а раствориться в ней. Не нужно пытаться прятать свою непохожесть в иллюзии Чисел. Надо стать числом среди чисел. Не надо делаться таким же, как все.

Нужно быть всеми.

Здесь мы будем всеми. Мы там, где Америка действительно находится и где она одновременно совершенно теряется. Это срединные земли, мы по?прежнему в штате Нью?Йорк, но мы могли бы быть и в горных районах западных и южных штатов. Мы могли бы быть в Монтане, в Скалистых горах, в Баулдере, Колорадо.

Мы будем у себя дома.

Поскольку мы не будем нигде.

Как и все.

Мы будем всеми другими, мы уже они и есть. Во всяком случае, мы уже не мы сами. Ни один из нас двоих. Она, как и я, я, как и она, по разным причинам и совершенно разными способами вышли из состава человечества, но взамен все человечество словно вошло в нас.

Поскольку одна из нас уже не человек, а другой никогда им и не был, мы стали последними живыми представителями рода людского на этой Земле. Мы – последние живые люди. Мы – выжившие представители человечества.

Дорога. Сверкающая, черно?серая масса гор. Изумрудная зелень лесов. Солнце, продолжающее освещать дорогу, дорогу – горизонт?гору. Дорогу, ведущую нас к северу, уже берущую приступом склон Аппалачей, направляющуюся к небу, которое бьет нам в глаза синей электрической лазурью. Дорога?небо, дорога?свет, взрывающаяся в солнечном сиянии. Дорога?небо, странно преломляющаяся в лобовом стекле, затопленном бурными фотонами. Дорога?горизонт, расстилающая перед нами отрезок бесконечности линией сверкающей пыли, воображаемые концы которой не видны, поскольку постоянно уходят все дальше вперед.

Мы – в мире перевернутой личины. Там, где мы тайно подготовим Великий Уход, там, где мы предадим и человечество, и метачеловечество, которое за ним наблюдает, там, где мы будем лгать людям так же, как и существам из моей цивилизации.

Там, где мы изобретем правду.

 

Конечно, как всегда, эта правда будет секретом. Секретом, который взрослый не?человек будет каждый день делить с девчушкой, родившейся на Земле.

За время моего тысячелетнего пребывания в этом мире я много раз женился, но я ни разу не создал семью. Мой внеземной геном прекрасно совмещается с вашим, мы ведь, в конце концов, тоже «люди».

В этом и заключается проблема. Нам категорически запрещено генетически смешиваться с местным населением – это может дать совершенно неконтролируемые мутации.

Мы знаем, что несколько раз в течение тысяч и тысяч лет, которые длится Опыт, некоторые Наблюдатели?ренегаты нарушили Закон. Их безжалостно выследили и истребили специальные агенты Материнского Корабля, Контролеры, которые немедленно занялись также и их возможным потомством. С тех пор каждый Наблюдатель, выполняющий Миссию, запрограммирован так, что он не способен размножаться биологически: вазэктомия[14] всегда сопровождает его во всех перевоплощениях.

Нам остается усыновление, обычно мы выбираем эту дорогу.

Выбрал ее и я.

И она выбрала меня.

Без Фальсификаторов мы никогда не располагали бы такой свободой маневра при сменах тела?жизни или зон наблюдения.

Когда мы добрались до нового дома, то обнаружили, что все в нем уже готово к нашему приезду. Его только что убрали. Холодильник заполнили продуктами. Все было устроено удобно и функционально.

На столе я нашел папку с документами. Вот что сделает нас двумя иголками в куче иголок. Нам был уже назначен визит к врачу в ближайшем городе для общего осмотра. Я уже стал членом местного астрономического клуба, малышка уже поступила в школу. Передо мной лежала копия письма, якобы посланного мной директору учебного заведения, в котором я рассказывал о гибели матери девочки во время взрывов во Всемирном торговом центре и о своем решении вследствие этого уехать с места трагедии. Я понимал Фальсификаторов. Мать в конце концов будет идентифицирована как жертва или объявлена пропавшей без вести. Ее имя рано или поздно появится в списках. Имя Люси, кстати, тоже. В таких вопросах лучше не лгать. Я не стал менять нашу фамилию, потому что подумал, что это может нанести ненужную травму психике девочки, а значит, может увеличить вероятность того, что на нас обратят внимание. Для меня это уже вошло в привычку.

Если меня будут спрашивать, я отвечу, что Федеральное бюро еще не закончило свои трагические подсчеты. В конце концов, они обнаружат, что Люси Скайбридж не погибла вместе со своей матерью во время обрушения Северной башни Всемирного торгового центра. Если дело будет затягиваться, я пожалуюсь на некомпетентность и ошибки, свойственные любой бюрократии.

Лгать можно.

Но ложь должна быть правдивее, чем сама истина.

Скорее всего, я привлеку к себе определенное внимание, но оно очень быстро будет погребено под геополитикой, как погребены под ковром из пепла окрестности обрушившейся башни. Люди расщедрятся, конечно, на некоторое сочувствие, но затем наши особенности смешаются с особенностями всех остальных.

Итак, будучи еще большими американцами, чем средние американцы, в таком обществе, как американское, где слава – образ жизни, мы спрячемся без труда.

Мы заскользим по гребню волны в состоянии контролируемого зыбкого равновесия. Мы подготовимся к Великому Уходу, мы победим людей, их машины, звезды, существа, которые на них живут.

Мы станем семьей.

 

9. American life

 

Первые дни осени протекли мирно. Деревянный дом стоял на краю утеса, над маленьким озером, от которого можно было выйти на узенькую извилистую тропинку, петлявшую по склону.

Обычный домик в горах, быть может, чуть больших размеров, чем его собратья. Из удобного чердака я сделал себе одновременно спальню и кабинет. Малышку я разместил в просторной комнате на первом этаже, второй этаж стал продолжением библиотеки. Уровень комфорта был, в общем, деревенский, но малышке, кажется, нравилось.

Мы добросовестно выполнили все наши обязательства: сначала нанесли визит врачу в клинике города, потом я посетил астрономический клуб, где представился и познакомился с маленьким обществом, занимавшимся делами ассоциации.

Ну и наконец, я проводил Люси в первый раз в школу, где накануне встретился с директором заведения, неким господином Осборном. Он задал мне ожидаемые мною вопросы и получил на них неожиданные для него ответы.

– Психологическая травма?

– Да. Поэтому я попрошу вас соблюдать некоторую сдержанность касательно этой темы, даже по отношению и к учителям. Даже особенно по отношению к учителям.

– Мне кажется, напротив. По крайней мере, ее классный руководитель должен быть поставлен в курс дела.

– Моя дочь не хочет. Ее товарищи по классу могут что?нибудь заподозрить. Я знаю, что она ни в коем случае этого не желает. И ее лечащие врачи солидарны со мной в этом отношении, можете мне поверить.

Лечащие врачи – это я, я и все остальные, что живут во мне уже тысячу лет.

Директор, выпрямившись, неподвижно сидел в кресле. Он столкнулся с событием, выходившим за пределы его понимания, событием высотой в четыреста метров и в сто десять этажей, событием, обогнавшим его на несколько световых лет, событием, переросшим его, несмотря то что рост события был один метр двадцать сантиметров.

Я должен был вбить гвозди в крышку гроба его убежденности.

– Травма, полученная на Манхэттене, оказалась чрезвычайно серьезной, я абсолютно уверен в том, что вы это понимаете. Девочку наблюдает группа терапевтов очень высокого уровня. Они по этому поводу высказываются весьма решительно: ничто, в пределах возможного, не должно напоминать ей о случившемся и о гибели матери, что, само по себе, уже непросто… нам с вами, вам и мне, надо сделать все, чтобы ей не пришлось говорить на эту тему во время перемен.

Перетянуть жертву на свою сторону, чтобы потом было легче ее съесть.

Взвалить на капрала видимость ответственности, достойной генерала.

Миссия. Важная Миссия.

Призвать хранить тайну, разделив ее с ним.

Люди почти всегда поддаются подобному искушению.

Особенно если они застряли в начальной школе в Аппалачах.

Особенно если они такие же, как все.

Если они такие же, как мы.

Это ведь только мы не такие, как они.

 

Так началась американская жизнь. Мы стали семьей. Мы ездим за покупками в разные торговые центры близлежащих городов. Мы иногда ходим в кино, хотя у меня есть спутниковая антенна, обеспечивающая просмотр в общем примерно трехсот каналов. Я довольно нерегулярно посещаю астрономический клуб, поддерживая свой образ рассеянного чудака?программиста. Благодаря этому я не должен следовать какому?либо расписанию.

Каждое утро я бужу девочку и отвожу в школу. После обеда я ее оттуда забираю. В субботу – уроки и отдых. В воскресенье – отдых и молитвы.

Эта девочка очень религиозна. Во всяком случае, нет ни малейших сомнений в том, что она стала таковой в минуту, когда я ее встретил, в секунду, когда ее мать погибла в огне.

Она молится. Часто. В воскресенье мы ходим в ближайший храм пятидесятников. В течение моих прошлых жизней я был приверженцем Римско?католической, Русской православной, англиканской и протестантской конгрегационалистской церквей (говоря лишь о христианской религии), так что привыкнуть к здешним литургиям для меня не проблема. Более того, все свершается само собой, естественным образом, в процессе абсолютно свободного волеизъявления. Мне удается запомниться некоторым прихожанам, но затем я почти сразу же исчезаю. Я опережаю людской поток, я скольжу по океану жестов, отношений, поведения, улыбок, я использую изученные методы для того, чтобы мое лицо как можно скорее выветрилось у людей из памяти и осталось там размытым пятном.

Поскольку мне понадобится вся свобода не?человека, чтобы жить в центре Крепости, там, где свобода, как форма жизни, представляет собой опасность.

Мы находимся в штате Нью?Йорк. Даже здесь, в Аппалачах, наши соседи являют собой не совсем классический пример деревенских жителей. За исключением нашего домика, стоящего на краю Френч Роу, на берегу озера, остальные коттеджи половину года пребывают пустыми. Мы образуем некую полувременную деревню, чьи обитатели разделены зеленой чащей леса. В нашей деревне все знакомы, но знают друг о друге немного. И этого вполне достаточно. Поскольку мы – это все. Мы – ничем особенным не отличающаяся часть мира, содержащая в себе весь мир, мы – ветвь цивилизации, еще принадлежащая природе.

У нас живут адвокаты, инженеры, преподаватели университета, государственные чиновники, автогонщик НАСКАР в отставке, нью?йоркский издатель, работающий большей частью на дому, канадский поп?продюсер, проводящий отпуск вдали от бессмысленного и навязчивого стресса «хипа», журналистка радиостанции «Фокс ньюс», покрывающей север штата. Она проводит здесь в основном выходные и немногочисленные отгулы, которые может себе позволить. У нас живет бывший пилот ВМФ США, целыми днями в любую погоду совершающий погружения в озеро, чемпион по кикбоксингу, восстанавливающий силы бесконечными лесными пробежками. У нас регулярно появляется специалистка по маркетингу из Нью?Йорка, чаще всего чтобы за несколько дней пребывания на природе закончить текущую работу. У нас живет супружеская пара дизайнеров, переехавшая из Канзас Сити в Албани и не выходящая из дома долгие месяцы. У нас живет составитель биографий военных английского происхождения, практически никогда не показывающийся на улице. Еще живут еще несколько бывших рабочих и инженеров с углеперерабатывающих предприятий из долины и давно закрытых автомобильных заводов. Есть горстка лесопилен, рассыпавшихся до самого Квебека. Живут несколько профессиональных лесорубов.

Здесь есть все, чем мы являемся. Чем мы еще являемся.

Американская жизнь.

 

Так проходят недели, в ритме смены времен года, чьи климатические колебания здесь, вдали от города с кондиционированным воздухом, действительно заметны. В городе разницы нет, день или ночь, огонь или холод, дым или свежий ветер.

Здесь же, в горах, ведущих прямо к сердцу Квебека, недели подчинены изменениям геологического времени.

Недели подчинены ритму американской жизни. Мы находимся там, где человек еще должен делать усилие, чтобы, в большей или в меньшей степени, приспособиться к природе, и где природа уже научилась, в большей или меньшей степени, приспосабливаться к человеку.

Зима здесь уже канадская. Граница – понятие политическое, она не принимает во внимание таинственную экономику ветра, горные цепи, океаны и паковые льды[15].

Зима сурова на севере Аппалачей. А весна приходит неожиданно. За две?три недели все меняется: на ветках набухают почки, листья стремительно распускаются навстречу солнцу, которое с каждым днем становится все жарче, а сами дни делаются все длиннее и длиннее.

Малышка тоже расцветает, как весенняя природа вокруг нас. Ее школьные успехи просто сногсшибательны, до такой степени, что в конце апреля меня спрашивают, не буду ли я возражать, если ее переведут не на один, а сразу на два класса вперед. Я отвечаю, что хотел бы, чтобы она закончила текущий месяц, а затем мне прислали подробный отчет о ее успеваемости, а также официальный запрос по всей надлежащей форме.

Я просто хочу быть совершенно уверенным, что правильно себя веду со школьной администрацией. Я хочу усовершенствоваться в роли отца?педанта и не хочу совершить ни единой ошибки, хочу отреагировать безукоризненно.

Я должен ее защитить, и в первую очередь от нее самой.

Я видел, с какой быстротой она выросла за несколько месяцев, прошедших с Нулевого дня.

Она не только стала взрослее многих живущих вокруг нее людей, она становится практически настолько же взрослой, как такой «человек», как я.

Надо сказать, что это довольно естественно.

Естественно, потому что на самом деле правда заставляет перешагнуть порог бесконечности.

В течение этого года инициации я все объяснил ей по крупицам, словно постепенно выкладывая пазл. Объяснил при помощи эпизодов, следовавших один за другим. Я начал с того, что дополнил ее школьный курс математики и истории данными, известными только моей цивилизации. Мнемотехнические сверхбыстрые методы, решение наиболее простых уравнений, неизвестные ментальные операторы. Я сообщил ей несколько исторических фактов, а главное, все расставил по местам в огромной космологической перспективе. Через какое?то время она смогла допустить существование других «человечеств» в Галактике. Она поняла, что, согласно требованиям логики, эти человечества появились не одновременно. Они шли разными путями развития, кто – быстрее, кто – медленнее, знали поражения, взлеты, падения, возрождения, уж кому как повезло, в результате чего бесконечность сопряженных различий создала огромное созвездие человеческих цивилизаций. Это основа тайны человеческой экспансии в Космосе: мы уникальны, и в то же время мы многочисленны. По образу и подобию Бога мы являемся единичностью, которая парадоксальным образом структурирует свою сущность, вбирая в себя множественность миров.

Я тогда не очень?то был уверен в успехе своей затеи, но мне действительно показалось, что Люси прекрасно поняла то, что я хотел сказать.

Когда пришли коробки с вещами, я оборудовал в просторном некрашеном бетонном подвале дома специальную мастерскую, показал ее Люси и в общих чертах объяснил, для чего она предназначена. Одновременно я показал ей портативную систему срочного действия, которую использовал в башне.

Я в нескольких словах рассказал ей, кто я на самом деле, откуда появился, почему нахожусь здесь, когда и как собираюсь уходить.

Она посмотрела на меня долгим взглядом и ничего не сказала.

Она, наверное, вспомнила башню. Она, наверное, уже о чем?то догадывалась.

А может быть, знала всегда?

 

Потом я показал ей тысячу своих книг, некоторые из которых позволил прочесть. Я начал распаковывать коробки с оставшейся библиотекой, когда заметил, что ее взгляд привлекло собрание томов, написанных святой Терезой Авильской[16].

Удивленный тем, что юная евангелистка проявляет интерес к католической святой, я неуверенным жестом протянул ей книги.

– Одна подруга мамы из Мэриленда, католичка, часто рассказывала об этой женщине… и еще о Терезе из Лизье[17].

Не знаю почему, мама очень интересовалась святыми кармелитками.

Ну что же, все складывается удачно. Таких книг у меня предостаточно. Ей будет чем заняться у полки с книгами по теологии. Я начал собирать их в ту эпоху, когда номиналистские[18] диспуты бушевали в Оксфорде и Сорбонне.

Когда весна окончательно наступила во всем своем сиянии новых красок и звуков, а школьная администрация прислала мне официальный запрос касательно перевода Люси на два класса вперед, я в тот же вечер поговорил об этом с девочкой и посоветовал ей принять предложение:

– Ты выиграешь целый год, тебе будет не так скучно. База у тебя заложена. Летом еще раз все повторим. Не волнуйся. У тебя лучшие оценки абсолютно по всем предметам.

– Нет. В прошлом месяце у меня было «А» с минусом[19] по английскому, а в начале года у меня было два «Б» с плюсом по математике.

– Да. Это успех, у меня в руках твои последние оценки. Результаты за май на таком же высоком уровне, и я уверен, в июне они останутся точно такими же. Естественно, лучше просто не бывает. Остается только перепрыгнуть через класс.

Конечно, я убедил ее. Я начинал очень серьезно воспринимать свои обязанности человеческого отца.

Настало лето.

Лето, которое закончится первой годовщиной катастрофы.

Температура беспрерывно прыгала.

Все стало желтым. Золотым. Огненным.

В один из последних дней школьных занятий Люси я получил из школы записку от директора с приглашением посетить его до окончания уроков.

Я немедленно назначил ему встречу в тот же вечер. Я не мог пребывать в неведении относительно вопроса, касавшегося моей дочери, больше нескольких часов.

 

Директор пристально посмотрел на меня поверх очков в роговой оправе, придававших ему, совершенно незаслуженно, вид именитого профессора из восточноевропейского университета.

– Я случайно наткнулся на сайт ФБР, связанный с трагедией во Всемирном торговом центре. Имя Люси Скайбридж все еще значится в списке без вести пропавших.

«Случайно… – подумал я, – не надо было мне говорить этих слов, они меня выдают».

Я глубоко вздохнул, выражая смирение.

– Я заметил это еще в то время, когда вы записались в школу, устроил небольшую рутинную проверочку, но тогда я мог понять… полная неразбериха…

Сейчас я ему представлю пример настоящей неразберихи.

– Я два раза писал в нью?йоркское отделение ФБР, но ответа не получил. Я думаю, что они, наверное, еще немного перегружены… как вы считаете?

Я резко перебил его, главное, не дать ему возможности проявить инициативу в рассудочном мышлении.

– Они знают, что она не исчезла, потому что я им представил все возможные документы, подтверждающие это, просто информация еще не дошла до веб?мастера сайта. Вот такая нелепая случайность. Как я вам уже сказал, у них много других забот, помимо подобных проблем, особенно когда дело касается как раз не жертвы. Слушайте, я им напишу в третий раз и отправлю копию письма в Департамент внутренних дел.

Директору ничего не оставалось, как молча кивнуть головой. Он столкнулся с чем?то гораздо большим, чем он сам. Он столкнулся с не?человеком, который спас маленькую девочку из охваченной пламенем башни.

А главное, он столкнулся с самим собой. Он столкнулся с загадкой американской жизни.

В Афганистане уже более шести месяцев идет военная операция, все федеральные агентства по безопасности и сбору сведений подвергнуты программе глубокой реструктуризации, которая отдает их в ведение огромного Департамента внутренних дел. Американские флаги реют над страной повсюду: на каждом углу каждой улицы, над витринами магазинчиков, над общественным транспортом. На подоконниках, на дверях, на пилонах, стоящих в садах, над навесами гаражей, на спутниковых антеннах и на стеклах машин, грузовиков, экскаваторов. На значках, которые люди носят на отворотах пиджаков, курток, на рубашках, на майках, на пальто… американские флаги везде, у всех.

У всех, то есть у нас.

Мы в большей степени американцы, чем сами американцы. Мы пережили Северную башню.

Главное, мы в большей степени американцы, чем весь остальной мир, который еще ничего не пережил, ничего из того, что за этим следует в виде машин «башен?самолетов?пожаров».

Мы уже готовы к уходу, мы настроены решительнее, мы готовы отправиться дальше и выше.

Директор ничего не может поделать с этим тайным и критическим единением, с катастрофами и с тем, что их превосходит.

Люси теперь является этим единением. Она знает все об операции, о Миссии, о нашей тайной жизни. Я не утаил ни малейшей детали. Она прекрасно знает, кто я.

А главное, она знает, что скоро станет такой же, как я.

Способность сделать это автоматически реактивировалась в моей нейронной структуре во время последнего перевоплощения. Я должен просто перенаправить одну из моих систем биопрограммной безопасности. Я это сделаю, у меня получится. У меня уже получается.

Это займет время. Это займет необходимое время. И достаточное время.

Примерно такой отрезок времени, который я должен провести здесь.

Словно все объединившиеся беды Земли вызвали дождь чудес.

 

Год, подумал я, возвращаясь. Максимум год. Период полного учебного года, пока не прозвучит первый сигнал тревоги.

Я быстро составил план боевых действий. Скорее всего, в течение будущего года секрет удастся сохранить. Административные осложнения, межведомственная неразбериха, бюрократическая некомпетентность, война с терроризмом – мир уже сам по себе являлся аргументом в мою пользу. И никогда еще он не был аргументом настолько убедительным. Девочка побьет в школе все рекорды успеваемости, и нас, вероятно, оставят в покое до экзаменов.

Потом, с течением времени, положение, несомненно, станет несколько осложняться, но тогда уже приблизится момент, когда все утратит значение.

Момент возвращения к звездам.

Кроме того, я мог прибегнуть к помощи Фальсификаторов. Я мог подчеркнуть, что «заключительный этап наблюдательной Миссии» потребовал некой операции по фальсификации реальности, я не был обязан входить в детали, достаточно было согласия Материнского Корабля.

Я дошел до такого искажения действительности в своих отчетах, что представил спасение девочки с девяносто первого этажа последним экспериментом полного погружения в человечество. Это так и было, но не в том смысле, в каком поняли мои слова ответственные руководители Миссии.

Операция может оказаться сложной, поскольку провести ее нужно прямо в недрах самых засекреченных федеральных систем безопасности. Степень их секретности особенно возросла с тех пор, как произошли «события». Мне дали знать, что Генеральное агентство Фальсификации и Симуляции изучит соотношение «риск/польза» этого предприятия и в соответствующие срок предоставит мне результаты исследования. Я сердился на себя за то, что не подумал об этом раньше. Я сердился на себя за то, что не начал с этого.

Я сердился на себя за то, что зря потратил время на борьбу с миром.

Я действовал гораздо живее, когда у меня под ногами горела башня. И не должен был забывать этот урок.

Для нас с Люси Скайбридж весь человеческий мир являлся горящей башней.

Башней, из которой мы должны убежать совершенно тайно.

 

Секрет скрывает неправду. Во всяком случае, не в этом заключается его основная роль. Секрет должен спрятать ложь.

Секрет – это семантическая ловушка. Он – высказанная другими словами сентенция об иголке и куче иголок. Настоящий секрет должен казаться мнимым. Он тем лучше защищен, чем больше захвата предоставляет противнику. Цель секрета – привлечь вас, создав впечатление, что он ускользает, а потом заморочить вам голову, создав впечатление, что вы приближаетесь к сути.

Настоящий секрет накручивается вокруг оборотной оси лжи, обмана. Он укрывает тайну, являющуюся секретом еще более глубоким, чем он сам, секретом бесконечно более ярким, чем потемки лабиринта выдумок и измышлений, поскольку наступает тот невыразимый миг, когда неправда, соблюдая самый полный секрет, разоблачает иллюзию, из которой она сделана.

Так лето завершилось поминовением покушений одиннадцатого сентября.

– Хочешь, чтобы мы съездили в Нью?Йорк?

Она ограничилась тем, что отрицательно покачала головой.

– Точно? Они там почти все расчистили, будет торжественная церемония с участием «U2».

– Нет, – повторила она и погрузилась в абсолютное молчание.

Она не хотела снова видеть Нулевую Отметку – место, где ее мать безвозвратно смешалась с обломками башни, где она сделалась порошкообразными частицами башни, где она сама превратилась в башню. Башню, которая обрушилась на ее собственную дочь.

Генетический анализ останков, найденных в руинах, продолжался в различных криминалистических лабораториях ФБР. Жертвы, чьи тела были найдены нерасчлененными или почти нерасчлененными, были немногочисленны. В первую траурную годовщину еще очень небольшое количество могил смогло принять человеческие субстраты, на какой бы стадии разложения они ни находились.

Я предложил ей после посещения храма, где она может помолиться за свою мать, совершить большую прогулку по озеру. Я мог попросить взаймы одну из лодок у капитана Купера. Мне удалось установить с ним добрососедские отношения, так же как и с военным биографом. Благодаря обширному опыту службы в армиях, которые сталкивались между собой в течение тысячи лет, у меня появилось некое инстинктивное понимание вещей, касающихся войны. Я был флибустьером, «береговым братом» шотландского происхождения, разбойничавшим в Карибском море и Южной Атлантике в 1690–1700 годах, я знаю, что такое жизнь моряка. В пятидесятые годы я работал в гражданской авиации, потом в фирме программного обеспечения, являвшейся субподрядчиком компаний «Боинг» и «Майкрософт», я разбираюсь в вопросах воздушной безопасности, и я быстро нашел общий язык с бывшим пилотом.

Озеро. Озеро – это именно то, что нужно малышке сегодня. Прекрасная водная гладь с большим, поросшим лесом островом посередине. Огромное серо?голубое зеркало, серебряные блики на котором бегут рябью по всем волнам, поднимающимся под порывами ветра. Ветерок дышит теплом, солнце светит в полуденном небе, наверху все – бесконечно синего цвета, а внизу подсвечено золотом. Я спокойно и равномерно работаю веслами, мы удаляемся от острова на северо?запад, к маленькой серовато?черной бухте с каменистым берегом, чья мокрая галька блестит на солнце. Мне кажется, Берюль, великий теолог Контрреформации, говорил, что Красота созданного мира связана с Благодатью Божьей и является гармоническим откликом последней. «Я вижу тесное единение между Творцом природы и Творцом Благодати», – писал он где?то. Это был, видимо, один из самых серьезных пунктов расхождения между католической доктриной и доктриной Лютера, который считал, что лишь Божья Милость, в виде веры, способна спасти человека, существо, по сути своей дурное.

Великие истины бывают засыпаны неисчислимым количеством ошибок. Большие ошибки бывают спрятаны под горсткой истин.

Я здесь не для того, чтобы искать выход из религиозного кризиса пятисотлетней давности, я здесь, чтобы применить на практике то, чему научился за тысячу лет и что Берюль действительно сумел понять в свое время.

Красота – знак Благодати. Знак. То есть что?то, что начертано. То есть что?то, что изображено. Что?то, что заключает в себе некое сообщение.

Природа, окружающая нас со всех сторон, словно стремится показать нам, до какой степени она настоящая. Горы, лес, озеро, остров, скалы, деревья, вода, небо, свет – все напоминает знаки письма. Все выглядит так, словно должно обязательно здесь находиться. Именно в такой форме. Под аккомпанемент именно таких звуков.

– Созерцание Красоты как дара Божьей Благодати не есть грех, – сказал я Люси. – Мир, по сути, не является дурным, иначе Господь его не создал бы. Я прекрасно знаю, что излагаю римско?католическую точку зрения, я тебя предупреждаю.

Я давно понял, что она происходит из семьи с сильными религиозными традициями. Я был вынужден играть на ее поле. Которое одновременно становилось и моим.

Тысячелетие, подобное тому, что прожил я, чрезвычайно просвещает в плане философии.

– Странно, вы знаете, моя мама знала кучу народа, среди них была одна старая дама с Юга, баптистка. Однажды вечером, незадолго до взрывов, я помню, они выпили вместе с мамой немного бурбона и какое?то время спустя начали смеяться, но я понимала, что говорят они, тем не менее, всерьез.

– Что? Над чем они смеялись и что было всерьез?

– Они говорили о папе.

– О папе?

Я ожидал услышать одну из злых шуток, иногда отпускаемых в протестантских кругах по поводу святого понтифика.

– Женщина?баптистка, госпожа Уилкерсон, сказала маме: «Знаете, госпожа Скайбридж, на самом деле я думаю, что мы все католики, так же как ваша подруга из Мэриленда!»

Я ничего не ответил, хотя и был несколько поражен.

– Да, мама сказала потом, что такое часто можно услышать от некоторых баптистов и даже от методистов. Во всяком случае, хотя они и смеялись из?за бурбона, говорили они серьезно, как я вам и описала. И еще они говорили, что нужно, чтобы протестантская Церковь снова соединилась с Римской, потому что они раскололись на самом?то деле просто из?за недоразумения.

– Из?за недоразумения? Нет, вы послушайте ее… больше двух веков религиозных войн!

– Она так говорила, эта госпожа Уилкерсон: если в положениях тысяча пятьсот девятнадцатого года встречались ошибки, надо было просто объясниться и уладить проблему. Может быть, и случился бы какой?нибудь раскол, но сторонников у него оказалось бы очень немного, а последствий не больше, чем от коптов?монофизитов. И Церковь действительно реформировалась бы… вся целиком. Чего она не может сделать вот уже больше века. Именно этого Лютер и хотел, как и многие другие. Я согласна с ней. А вы нет?

Теперь вы не удивляетесь тому, что она перескакивает через целый учебный год, словно через простого гимнастического коня?

 

Прогулка по озеру дала ожидаемый результат. Мы описали полный круг, обогнув остров, покрытый первобытными скалами и узловатыми, почтенными деревьями, которые сквозь свою густую листву, казалось, молча наблюдали за эрратическими[20] камнями, являвшимися частью Канадского щита. Когда мы пристали к берегу, я почувствовал, что Люси безмятежна, почти радостна. Берюль оказался прав даже в отношении маленькой американской гугенотки.

Я, проходя мимо, поблагодарил капитана Купера, готовящего свой «Зодиак» к погружению. Мы обменялись несколькими словами, как всегда посвященными боевым действиям, происходившим на другом конце света.

– Эта война будет очень долго идти, вот к чему надо себя готовить, господин Купер. Мы ее конца не увидим… ни вы, ни я.

«Особенно я», – подумал я, сдерживая улыбку.

Потом мы вернулись в дом, полный летних ароматов и запахов со сладким привкусом, остающимся на языке и губах. Воздух напоен этим тростниковым сахаром, смешанным с жарой и порождающим жажду. Все варианты жажды.

Я готовлю плотный полдник, политый соком всевозможных фруктов. По телевизору почти по всем каналам показывают подготовку к большой мемориальной церемонии.

Люси все?таки решила ее посмотреть. Она не хочет возвращаться на Нулевую Отметку, к этой братской могиле де?факто, но она согласилась увидеть, как U2 выкрикнут «where the streets have no name»[21] у огромной электронной стены, на которой замелькают имена жертв.

Мы оба знаем, что среди них будет имя ее матери.

Имя ее матери и ее имя.

Но это, кажется, ее уже не волнует. Она – маленькая американская девочка. Она адаптировалась. Она поняла. Она многое поняла.

Лето заканчивается. Девочке теперь уже чуть больше восьми лет. Выросла она действительно с удивительной быстротой.

Ей дают почти на два года больше ее возраста, и дело тут не в росте или каких?нибудь других антропометрических данных. Таково ее поведение, все, даже самые незначительные жесты, ее взгляд, манера выражать свои мысли или молчать.

Я удивляюсь тому, что не успел этого заметить. Не успел или не сумел.

Как странно: разве не вчера еще я мчался вниз по лестницам пылающей, готовой обрушиться башни?

 

10. Год бога Марса

 

Я сказал капитану Куперу, что начавшаяся война будет идти очень долго. Это не то чтобы неправильно. Это немного неточно.

Потому что эта «война» будет не просто «какой?то» войной. Война изменит в корне свой характер: из мировой она станет глобальной, то есть уже не геополитической, а метанациональной, спутниковой, кибернетической, ризомической, космополитической. Без всякой точной локализации, без всякой стратегической симметрии, без всякого оперативного прогнозирования, разбросанной по десяткам, сотням, тысячам фронтов одновременно. Фронтов, которые уже будут не фронтами, а зонами временного хаоса, Нулевыми Отметками большей или меньшей интенсивности. Это будет фрактальная война. Вирусная. Ее особенностью станет бесконечность, которая действительно превратится в систему общего программирования жизни на этой планете.

Хуже того, ее металокальный характер выведет ее за пределы околоземного пространства, географического пространства, социального пространства, политического пространства, более того, эта война разлетится во все стороны времени. Как я и предупреждал начальство, она вберет в себя все прошедшие войны, станет дьявольским синтезом всего, что совершил человек страшного в течение своей истории, а главное, объединит все конфликты будущего и станет для них испытательным участком в режиме реального времени.

Каждая война вберет в себя последующую, конец одной войны спровоцирует начало другой. Каждая война послужит звеном в общей цепи войн.

Эта метавойна станет моделью в натуральную величину. Сам мир будет моделью. Каждая война в нем превратится в то, чем она, по сути, является: величайшей wargame[22]. И эта война всех времен и народов скоро сделается wargame всех времен и народов.

Глобальная война превратится, таким образом, в сферу познания для всего человечества. Благодаря ей человек научится быть человеком, благодаря ей он сумеет жить и умирать стоя, с оружием в руках, благодаря ей он, видимо, поймет, как не уничтожить себя окончательно.

Такова будет участь человечества, с которым мы, она и я, уже не познакомимся, поскольку скоро, через год, в крайнем случае – через два, я получу судьбоносный сигнал.

Мы оставим эту землю ее Великой Глобальной Войне и людям, которые начнут учиться выживать в ней.

Мы оставим федеральные бюро и школьные комиссии, мы оставим пылающие башни и Нулевые Отметки, мы оставим также ледниковые озера и сентябрьский лунный свет.

Но пока мир устремляется в красный туннель войны, я готовлюсь к своей личной битве, секретной, как все личное.

Я готовлюсь расставить ловушку как для людей с Матери?Земли, так и для братьев с Материнского Корабля.

Я готовлюсь превратить маленькую девочку из башни, маленькую девочку из черного ящика, маленькую американскую девочку, да, я готовлюсь превратить ее в путешественницу к звездам, в свою настоящую дочь.

Я готовлюсь к возможности жертвы.

 

Предупреждающие сны вернулись к концу года, как раз перед Рождеством. Я осыпал малышку разнообразными подарками, а себе подарил только лишь огнестрельное оружие. Легальное, автоматическое охотничье ружье, самозарядное, помповое, марки «ремингтон», двенадцатого калибра. Я приобретал все большее сходство с ними. Я действительно подчинялся ритму американской жизни, я становился тем, чем они были, как раз в тот момент, когда они превращались в то, чем я уже не буду. Люси пришла в восторг от рождественских яслей, которые я заказал местному ремесленнику. Она впервые поцеловала меня. Меня всего словно залило мягким светом. Эта минута напомнила мне неповторимое мгновение, пережитое мной когда?то на дороге, эта минута явилась противоположным полюсом нашего бегства из объятой пламенем башни.

Но в это же время предупреждающие сны появились вновь. И возможно, не без причины.

Да, конечно, причина была.

Естественно, ведь целые недели все только об этом и говорили: возрастающее напряжение в отношениях с Ираком, угрозы Америки, проволочки ООН. Я снова получил сообщение по каналу будущего.

В течение нескольких наполовину бессонных ночей, пребывая между сном и явью, я смог увидеть адский ритм грядущих событий. Бесплотный прозрачный экран появлялся в поле моего зрения. Я увидел на нем песок, самолеты, вертолеты, людей в форме, взрывы, смерть, кровь, рыдающих женщин, разорванных на части детей, обугленные машины, горящие танки. Я увидел на нем вооруженные банды, саботаж, я увидел, как бывший руководитель государства вылезает из ямы, в которой прятался несколько месяцев. Потом я увидел начало внутриисламистской гражданской войны, с военизированной милицией, с эскадронами смерти, с разнообразными камикадзе. Я увидел мечети, разрушенные мусульманами, и другие мечети, сметенные с лица земли другими мусульманами, уже в наказание. Я увидел то, что все больше напоминало конец света. Я смог увидеть развитие всех событий: успешное окончание начатой военной миссии, крах режима, ликующие толпы, опрокинутую статую диктатора, затем нескончаемые волны покушений. Я увидел подсчеты погибших в бою американских солдат, потом картины из будущего остановились, словно в стоп?кадре, в ночь с 2006 на 2007 год, на счетчике появилась цифра – три тысячи солдат.

Примерно три тысячи человек на тот момент считались погибшими при взрывах Всемирного торгового центра.

Совпадение цифр никак не могло быть случайным. Трагическая равноценность, озаренная жертвенным огнем. Одна жертва взрыва. Один солдат. Ни больше ни меньше. Американская жизнь продолжается.

Но продолжается она отдельно от остального мира, словно параллельно или, скорее даже, по диагонали по отношению к остальному человечеству.

Я понял, насколько Америка будет одинока. Все более и более одинока.

Я понял, насколько человеку на этой планете необходимо как можно быстрее столкнуться с этой войной. Столкнуться с самим собой. С тем, что от него осталось.

Балансируя на краю пропасти, он найдет, быть может, в себе силы, необходимые для подлинного возрождения.

Только приблизившись к месту взрыва, вникаешь в настоящую суть столкновения.

Только подойдя к грани полного уничтожения, он осознает, быть может, если только он еще на это способен, истинную цену творения.

Но мы с Люси Скайбридж будем уже далеко, чрезвычайно далеко. Мы уже покинем башню?мир, башню – пылающий мир, башню?мир, которая вот?вот обрушится.

 

Когда начался 2003 год, жизнь в деревне шла полным ходом.

Однажды, сухим, солнечным и довольно холодным днем, я возвращался с прогулки по берегу озера и встретил капитана Купера, который готовился к своему обычному ежедневному погружению.

Разговор сразу принял чрезвычайно знакомое нам направление.

Мне не следовало рассказывать бывшему военному летчику слишком многое. Главное, нельзя было раскрывать факт существования экрана, пришедшего из будущего и преломляющего время, я мог всего лишь попытаться поддержать горящий огонек разума соседа. Я мог дать ему почувствовать запах пожаров, запах пороха, запах трупов. Запах приближающегося мира. Мира, уже пришедшего.

– Американская армия победит Саддама Хусейна и возьмет Багдад за месяц или два, – говорил я соседу. – Три месяца – максимум. – Я совершенно сознательно лгал, все произойдет гораздо быстрее. – Вы увидите, будет почти так же смешно, как первая война в Заливе.

– Вы так действительно думаете? Говорят, что их войска состоят из фанатиков и будут биться до последнего.

– Такая же пропагандистская белиберда, что и в тысяча девятьсот девяносто первом году, господин Купер. Восемьдесят – девяносто процентов иракских призывников исчезнут в песках пустыни при первой же настоящей стычке, остальные последуют их примеру во время общего наступления. Вы увидите, они все будут сдаваться, как тогда. Останутся лишь части республиканской гвардии, федаины[23] Саддама, служащая ему милиция партии Баас и его личная охрана. Они не продержатся долго.

– То есть вам кажется, что победа будет быстрой и уверенной?

– На этом этапе операции – вне всякого сомнения. Состоится практически классический блицкриг. Плацдарм готов, иракская армия уже побеждена, и большинство ее генералов, очевидно, об этом знают. Это не проблема.

– Это не проблема? А что же тогда проблема?

Я позволил себе подарить ему сувенир, который мне показался милым, приятным и практически полным сочувствия.

– Проблемы как раз начнутся позже, капитан Купер. Поскольку война откроет совершенно незнакомое и непредсказуемое политическое пространство в самой гуще проблемы, внутри исламистской пороховой бочки. Крах Саддама Хусейна будет благосклонно воспринят иракским народом, это очевидно. Но возникает следующий вопрос: как управлять страной, три религиозно?этнические группы населения которой состоят в непримиримых противоречиях и каждая проявляет лояльность по отношению к соперничающим между собой мощным государствам региона? При этом я не говорю обо всяких меньшинствах. Самое главное тут не ошибиться в выборе союзника, а следовательно, и противника после низложения диктатора. В общих чертах, американское правительство должно будет суметь применить теорию Клаузевица[24] на практике и оказаться способным сделать из политики продолжение войны другими способами.

– А разве Клаузевиц не утверждал обратное?

– Конечно, – ответил я. – Он жил больше ста пятидесяти лет назад. Извините меня, капитан Купер, я должен вас покинуть, но сами подумайте, Пентагону необходимо выработать чертовски эффективный план, очень продуманный план действий на постсаддамовский период, потому что именно здесь находится зона взрыва. Благодаря институционному вакууму множество партий пожелает захватить власть и, следовательно, любой ценой вытеснить нас из страны. Я готов заключить с вами пари на сто к одному, что американское правительство будет вынуждено опираться на некоторых представителей партии Баас и на ее только что разгромленную армию для того, чтобы контролировать ситуацию.

Я наговорил уже слишком много – наступление союзных войск начнется еще только через два месяца.

– А впрочем, все это лишь рассуждения, господин Купер, признаю, но что мы можем сделать еще, мы ведь ничего не решаем, не так ли?

– Что касается меня, я пойду готовить «Зодиак», господин Скайбридж. Не припомню такой теплой зимы. Уже середина января, а озеро до сих пор не замерзло.

По этому поводу я тоже мог рассказать кучу вещей.

Но я подумал, что не стоит портить ему день. Кроме того, мне уже было пора идти забирать малышку из школы.

По дороге предстояло еще кое?что купить. Надо было отправить по почте несколько официальных писем. Надо было сменить масло в «додже?караване» у дилера «Крайслера». Я обязательно хотел вернуться домой до темноты. Будет передача об истории Земли, о том периоде, когда она представляла собой ледяной шар, примерно шестьсот миллионов лет назад. Я хотел посмотреть ее вместе с Люси.

Я хотел пополнить запас дров.

Меня ждала еще не разложенная часть библиотеки.

Я хотел разобрать и почистить «ремингтон».

Я хотел продолжить написание последнего тома моей автобиографии.

Я хотел продолжить мои тренировочные занятия.

Я хотел продолжить тайно готовиться.

У меня было полно работы.

Американская жизнь брала свое.

 

Малышка следила за событиями так же, как и все мы. И она прекрасно понимала то, о чем я говорил нашим соседям. Весна началась вместе с наступлением союзников на вооруженные силы Саддама Хусейна. Весна началась вместе с войной, которая не закончится.

События войны разворачивались именно так, как я видел во время сеансов предсказаний. Война оказалась точно такой, какой я ее наблюдал в полусне на экране. Она показалась мне даже менее реальной.

– Они и не подозревают о том, что наделали, взорвав башни.

– Вы думаете, что это и есть Конец Света, предсказанный Писанием? Некоторые люди из Конгрегации утверждают именно так, я слышала…

Я подавил смешок, который, даже будучи лишенным всякого сарказма, прозвучал бы неуважительно.

– Мы не умеем, даже скорее вы не умеете читать Писание. И ты, конечно, понимаешь, что я имею в виду не религиозные разногласия между католическими и протестантскими группировками. Теперь ты знаешь, кто я. Ты знаешь, откуда я пришел и куда я иду. Ты знаешь то, чего не знает никто в мире.

– Да, я знаю. А что мы не можем прочесть в Писании?

– Понятие Конца Света. Вы все читаете о Конце Света сквозь очки подслеповатого старика по имени Аристотель, который считал время цепью мгновений, линией, созданной из точек… без начала и конца, естественно. К линии всегда можно добавить точку, не так ли?

– Но у мира ведь было начало, значит, будет и конец.

– Конечно, было начало и будет конец. Только он не находится на линии времени, как считал Аристотель, а служит точкой соединения с тем, что вечно, как время «ч» в Большом взрыве, неким инициальным «Да будет свет!». Конец присутствует во всем, везде и всегда, в форме, которую можно назвать потенциальной, и он активизируется в некий неведомый момент, вне времени, поскольку конец запечатает время границами бесконечного.

– Но война, которая началась в Ираке, военные операции в Афганистане, взрывы одиннадцатого сентября… как вы думаете, это некий знак для нас?

– Конечно, это некий знак для нас, Люси. Это знак того, что надо покидать этот мир, и как можно быстрее.

 

Люси Скайбридж опять лучшая ученица в классе. Это означает полную коллекцию самых высоких баллов, которые возможно получить. Это несложно. Ее классный руководитель очень озадачен. Уровень знаний Люси снова позволяет ей перепрыгнуть через класс. Во время последнего педагогического совета решено опять отправить мне официальное предложение от дирекции о переводе девочки на два года вперед. Подобное происшествие в школе – редкость. Надо заметить, что учебное заведение маленького городка в Аппалачах действительно не привыкло к таким явлениям третьего типа.

Ведь это девочка из «башен?самолетов?пожаров», девочка из черного ящика. Я нахожусь еще только на подготовительном этапе, на этапе базового обучения, на этапе предварительной мутации, но она действительно уже не совсем простая девочки с Земли. Она постепенно превращается в мою дочь, она постепенно становится инопланетянкой.

Процесс довольно прост. Надо было просто суметь, не привлекая внимания Материнского Корабля, отключить биопрограммную систему безопасности, которая сильно ограничивала мой доступ к собственным возможностям.

Только эта операция потребовала от меня полтора года. Квантовое сознание, как у Материнского Корабля, обмануть не так?то легко.

Мои возможности – это биопрограммная система, способная вводить нейровирусы в нервные клетки другого человека, а тщательно отобранные ретрогенные элементы – в его генетический код. Мы можем, без всякого сомнения, его менять. То есть ускорять эволюционную трансформацию, вектором которой он является.

При помощи нейровирусов и ретрогенных элементов я могу за один учебный год продвинуть Люси на многие тысячи лет вперед.

И именно это я и сделаю.

 

Лето пришло, война в Ираке выиграна, а покой потерян навсегда, причем абсолютно для всего мира. Если по этому поводу до сих пор остаются какие?то сомнения, то грядущие месяцы примирят всех стратегов планеты. Неожиданно, как и предсказывали мне картины из будущего, конфликт незаметно меняет цель. Речь идет не о победе в войне, а о том, чтобы заставить своего или своих противников потерять покой.

Война действительно вышла на металокальный этап. Я прекрасно видел, что многие державы, соревнуясь, боролись за контроль над страной, но ни одна не сумела заключить длительный союз с кем бы то ни было. Шла метавойна, где каждый сам за себя, а все – против всех. Война целого мира против целого мира.

По сравнению с происходящим варварство, сопровождавшее прожитые мной века, кажется детскими игрушками. Столетняя война сделалась коротеньким историческим эпизодом. Хиросима стала ослепительным горизонтом человечества, Освенцим размножился, превратившись в зияющие пропасти. Ничего или почти ничего не останется после человечества, за исключением, быть может, нескольких руин, посреди которых будут бродить люди без будущего и без прошлого.

Наступало время уходить. В последний раз насладившись Красотой в гармонии с Благодатью, которые еще присутствуют в этом Мире.

В этом году опять мы останемся на летние каникулы в горах, неподалеку от дома. Люси не испытывает ни малейшего желания покидать лес, озеро, свой остров, свои галечные пляжи. Здесь она словно защищена от мира, от мира гибельного грохота, от мира взрывающихся городов.

Я прекрасно знаю, до какой степени иллюзорно это ощущение, но основным достоинством иллюзии является видимость, служащая одновременно ключом к расшифровке. Безмятежность Люси, пусть иллюзорная с точки зрения того, что я знаю и о чем догадываюсь, является определяющим фактором, позволяющим мне активизировать в ней истину.

А истина – это не только то, чем Люси постепенно становится, но также и то, что в ней проявляется сразу.

Мои эволюционные нейровирусы воздействуют на метаболические функции, на генетический код, на структуру коры головного мозга, но они при этом не трансформируют человека, как я, наверное, поспешно заявил выше.

На самом деле, мы ничего не трансформируем, мы просто открываем то, что уже существует, мы всего?навсего даем человеку дом, в котором он может жить, как говорил некий Мартин Хайдеггер[25]. Происходит не трансформация, а квантовый скачок, происходят кардинальные изменения, происходит новое видообразование, происходит отрыв, парадоксальным образом использующий все, чем человек был до этого, для того, чтобы резко бросить его в его собственное будущее. Чуть?чуть поторапливая отдельно взятую эволюцию одного человеческого существа, мы не только не совершаем абсолютно ничего, что шло бы вразрез с Законами Созданного Мира, но даже не «используем» их вслепую, как это умеет делать ваше племя. Напротив, мы уже давно поняли, что для того, чтобы научиться в какой?то степени управлять этими законами, нужно начать служить им, что и происходит во всех человеческих цивилизациях, доросших до галактической стадии.

Так я и поступил с маленькой Люси Скайбридж.

Общая акселерация – это абсолютно кинетический момент в онтологии человека, над которым проводится эксперимент. Она позволяет всему тому, что спрятано, скрыто в человеческом теле, открыться наконец владельцу этого тела.

Ну, а потом надо работать.

И Люси Скайбридж была отличной ученицей.

 

К началу школьных занятий 2003 года Люси уже достигла огромных успехов. Ей девять лет, но, с учетом произошедших с ней мутаций, ей – девять веков. Это еще ребенок, даже по меркам того мира, откуда я пришел. Ей девять лет. Это маленькая американская девочка. Эта маленькая девочка умеет различать отпечатки радужной оболочки глаза на расстоянии, видит в полной темноте, слышит звуковые частоты, недоступные человеческому уху, и учится их различать. То же самое происходит со световым спектром. Она начинает экспериментировать с телепатией, то есть пытается производить манипуляции по нейроквантовому взаимодействию с находящимся на близком расстоянии мозгом, раскодировать который не так?то просто. Она делает первые опыты по предвидению будущего.

Я получаю телепередачи из грядущего.

У нее все происходит на Нулевой Отметке. Она оказывается на кровати среди руин обеих башен, и там, сквозь пепел, летящий над дымящимися камнями и обломками, навстречу ей устремляется эскадрилья листов бумаги, еще тысячи страниц кружатся в воздухе и покрывают собой то, что осталось от улиц.

Листы исписаны рукой ее матери, она в этом уверена. Люси узнает ее почерк.

Вселенная такая же, как и любая другая, думаю я, ничем не хуже моей. В любом случае, ясно, что это перевернутое измерение создано специально для нее.

Конечно, я принял предложение школы. Люси снова перепрыгнула через класс. К несчастью, я плохо рассчитал последствия событий, и она становится объектом повышенного внимания со стороны других учеников. Она не ощущает по отношению к себе никаких видимых признаков отторжения, остракизма или даже агрессивности, но я отдаю себе отчет в том, что с течением недель ее одиночество усиливается. Для окружающих ее людей, пусть и не подозревающих об истинном положении вещей, маленькая Люси Скайбридж все равно является своеобразной инопланетянкой.

Я даже не знаю, что и сказать малышке.

Одиночество, непохожесть на других отныне станут для нее нормой. И даже судьбой. Все то время, которое мы проведем на Земле, в своем собственном мире она будет чувствовать себя все большей и большей изгнанницей.

Только тогда, когда мы уйдем отсюда, девочка в определенной степени сможет воссоединиться с человечеством.

С человечеством, которое убило ее мать.

 

Холодным осенним днем (когда листья еще краснели на деревьях) я наведался к дилеру «Крайслера», чтобы забрать зимние шины. Я просто маниакально предусмотрителен, это точно. Я все замечаю, все записываю, все предвижу, все рассчитываю. И речи не может быть о том, чтобы меня в самом центре Аппалачей застала врасплох снежная буря, пришедшая с канадского севера. Оттуда, куда мне скоро надо будет отправиться, чтобы там затеряться.

Поскольку именно для того, чтобы там затеряться, я должен обладать возможностью туда отправиться.

Сейчас конец ноября. Я чувствую, что дата судьбоносного сигнала близка. Это инстинкт. В секретной лаборатории я получил многократные подтверждения того, что неовидообразование Люси пройдет без малейших затруднений.

Проходящие недели подтверждают, что технический контроль уже необязателен. Мне достаточно подержать ее за руку, стоя на берегу озера или выходя из школы, достаточно посмотреть на нее, встретить ее взгляд, обменяться с ней несколькими словами. Мне достаточно жить рядом с ней, чтобы все стало очевидным.

Я выигрываю пари, я одерживаю победу в споре, который затеял со всем Космосом. Со всем Космосом и с теми, кто в нем обитает, живет, убивает и умирает. С Космосом и его маленькими инженерами, и человеческими, и не?человеческими.

Я поставил «додж» в просторный гараж примерно часа в три пополудни.

В приемной меня уже ожидали, поскольку я позвонил и напомнил о своем визите, назначенном во время последней встречи, много месяцев тому назад.

Я все рассчитал.

Главное, я это знаю точно, не дать себя вычислить.

И как раз именно в этот момент кто?то пытается меня вычислить.

 

Я давно уже их не видел, эти черные внедорожники, этих людей в темных костюмах, эти пристальные взгляды, эти дымчатые очки, еще более внимательно следящие за всем, что происходит вокруг.

Они поставили машины в просторном паркинге, примыкающем к гаражу дилера. Не везет – так не везет, подумал я. Я различаю лица, хотя не узнаю их. У меня опять возникает ощущение дежавю при появлении мужчины, которого я замечал уже дважды в Манхэттене. Теперь его сопровождает молодой человек в роговых очках, в светлом костюме, не похожий на остальных. Он чем?то напоминает врача. Странно, он тоже внушает мне необъяснимое чувство, что я его где?то видел или встречал.

Во время одной из моих прошлых жизней?

Это точно люди? Или Контролеры, посланные с Материнского Корабля с секретной миссией?

Нет, я, наверное, о чем?нибудь догадался бы и почувствовал бы их приближение, я ведь тоже не совсем человек.

Уголком глаза слежу за парнем, который похож на руководителя группы. Он издалека вычисляет меня. Он рассчитывает. Он отбирает данные. Он пытается понять, подхожу ли я под описание, фотографию, фоторобот.

Со дня взрывов моя внешность несколько изменилась, но, без сомнения, не настолько, чтобы не привлечь их внимания.

Какого черта они делают тут, на севере штата? В самом центре Аппалачей, в гуще американского нигде?

Не важно.

Вопрос стоит так: как вернуться домой, избежав слежки? Как заставить их потеряться в американском нигде? Как подменить мир в их глазах?

Это возможно.

Это требует большого расхода энергии, но это возможно.

Я могу обмануть их мозг. Сделать так, чтобы окружающий мир на ограниченное время изменился в их нейронных структурах. Чтобы на настоящую Вселенную наложилась целая параллельная, заняла ее место, превратилась в реальность.

Большой расход энергии.

Очень большой.

Как их много. Их, как минимум, шестеро, даже семеро. Это много.

Это гораздо больше того количества, при котором, согласно принятым правилам, можно пытаться действовать. Но я уже давно не придерживаюсь ни того, что принято, ни каких бы то ни было правил.

Операция потребует превышения резерва энергии, отводимого на подобного рода маневр. Это риск.

Нет.

Единственный риск – это бездействие.

У меня снова горит под ногами башня.

На этот раз я не буду сомневаться ни секунды.

Я быстро программирую нейронную частоту.

Все, готово.

Ну, скажем, сейчас будет готово. Чтобы создать другой мир, нужно чуть?чуть времени.

 

Когда я вхожу в дом, Люси бросает на меня тревожный взгляд. Я должен выглядеть жизнерадостным. Отличный денек, с самого утра чудная погода, холодновато, чувствуется приближение зимы, но все такое желтое, такое золотое, такое медное, такое рыжее, такое неподдельно живое.

Я вижу себя в наружное зеркало заднего вида, в зеркалах в прихожей, в глазах малышки.

Я мертвенно?бледен, весь в поту, глаза испещрены красными прожилками, губы словно иссушены самым обжигающим ветром пустынь. Я дрожу. Я испытываю боль во всем теле. Я не помню, как я доехал до дома.

Она спрашивает меня, что случилось. Я не отвечаю и даже не уверен, что слышу ее.

Я поднимаюсь и запираюсь в своей комнате под крышей.

Я должен подумать.

Я не должен впадать в панику.

Я должен выработать план действий.

Я должен избавиться от этих людей.

Я не должен впадать в панику.

Нет никаких оснований для паники.

Во?первых, никогда больше не оставлять малышку дома одну, пусть деревня стала сплоченной общиной, пусть капитан Купер всегда настороже и следит за любым посторонним человеком, появившимся в наших местах, точно так же, как и военный биограф, и семья лесорубов на перекрестке с Фишнет Роу. Я не могу позволить себе ни малейшего риска.

Затем, чтобы хорошенько вогнать гвозди в крышку их гроба, я информирую Материнский Корабль об их угрожающем присутствии и прошу срочно принять меры. Если я сумел затронуть их индивидуальную память, было бы неплохо проделать то же самое с памятью системы, на которую они работают. Мне обещают специальное вмешательство Фальсификаторов.

Я со своей стороны – на всякий случай – должен предусмотреть возможность срочного переезда.

Я должен быть готов в один прекрасный день сразиться с людьми в темных костюмах.

А главное, не должен впадать в панику.

Они ничего не могут с нами сделать. Они ничего уже не могут с ней сделать.

Она – моя дочь.

Они не отнимут ее у меня.

Они ничего не могут с нами сделать.

Мы уже не принадлежим этому миру.

 

11. Против Башни?Мира

 

В самом начале 2004 года я получаю сигнал.

Среди ночи, конечно. Классическое послание, получаемое в полубессознательном состоянии.

Так и есть, мгновение приближается. Мгновение Великого Ухода.

Пора.

Я знаю, что она готова, точно так же, как и я. Но я знаю, что и люди в темных костюмах, где?то там, тоже готовятся.

Материнский Корабль, видимо, ускорил час возвращения. Материнскому Кораблю не понравилась эта история с людьми в темных костюмах. Материнский Корабль хорошо меня понимает. Надо сказать, что он – это немного я.

Остается лишь покинуть Аппалачи, Соединенные Штаты и подняться на север. Еще немного ближе к северу.

Пересечь границу и ехать на север севера, к северу Канады.

Материнский Корабль посылает редкие сообщения, каждый час, из соображений безопасности, а также сохраняя возможность импровизации в последний момент. Материнский Корабль не только существо, обладающее интеллектом, это еще и военная машина.

Все, что мне известно на сегодня, так это место, куда я для начала должен прибыть, и время, когда я должен там появиться.

Местом назначения оказался Квебек. Северный район, город под названием Фермон. Я должен оказаться там не позднее первого июня. Ни в коем случае нельзя обращать на себя внимание. Обычная процедура.

Мне нужно уладить мелкие проблемы. Фальсификаторы займутся домом и его содержимым, все будет отправлено по световому зонду на Материнский Корабль. Они пошлют в школу фальшивую копию официального документа из канадского общеобразовательного заведения, «куда поступила ученица Люси Скайбридж во время учебного года». Они заплатят налоги, закроют все, уже ставшие ненужными, банковские счета, аннулируют страховки, уничтожат врачебные записи, фискальные досье, бухгалтерские файлы, даже убьют человека, двоих, если нужно – и десятерых. Любой след моего пребывания на этой планете исчезнет. Дом будет быстро перепродан, не важно кому. Нас забудут.

Даже в школе в конце концов забудут Люси Скайбридж и ее необыкновенные способности.

У них останется только смутное воспоминание о недолгом пребывании, а геологическая прочность мира опять навяжет им свои правила. В частности, о чем нужно думать, о чем следует помнить, о чем нужно забыть – и о чем ни в коем случае нельзя забывать.

Меня только одно и тревожит – это именно память. Память, являющаяся врагом таких, как мы.

Это не память капитана Купера, или школьных учителей, или дилера «Крайслера».

Эта память, эта опасность, спряталась в черепах людей в темных костюмах, людей, которые добрались даже до Аппалачей. Я смог в последний момент их обмануть, Фальсификаторы залезли в их систему, но они здесь, рядом, и преследуют нас.

Я не знаю почему, но эти люди разыскивают нас, чтобы помешать Миссии завершиться так, как я задумал.

Кто они такие, чтобы посметь сопротивляться полномочному Наблюдателю?

Кто они такие, чтобы стремиться арестовать человека, выжившего после взрыва Северной башни?

Кто они такие, чтобы пытаться сделать из нас пленников своего мира?

Не знаю, что на меня нашло, но впервые за тысячу лет земного эксперимента мной овладевает неистовое чувство, которое я определяю как ненависть. Это странное ощущение, оно ширится, как поток, который подпитывает сам себя. Оно начало расти постепенно, после неожиданной встречи с людьми в темных костюмах, но с течением недель принимает уже тревожные масштабы.

А теперь, когда Материнский Корабль прислал мне сигнал об уходе, во мне словно открылся какой?то клапан, как будто предохранитель вышел из строя.

Какое?то невыразимо жестокое чувство охватывает меня, когда я мысленно представляю свою дочь рядом с людьми в темных костюмах.

Что?то готово взорваться во мне, провоцируя максимальное количество человеческих жертв, как только я допускаю возможность того, что люди в темных костюмах решат разлучить нас.

Что?то делает из меня моего собственного двойника?монстра, когда я осознаю то, что они собираются сделать, то, для чего они и добрались сюда.

Раньше я не знал ненависти. Это животное чувство. Ледяное. Я знал ярость, возмущение, гнев, но они другие. Гнев может довести вас до грубости и, конечно, даже до убийства. Но ненависть, кажется, находится на другом уровне интенсивности. Который способен радикально изменить природу явления.

Ненависть – это машина. И пока источник энергии питает ее, она безостановочно работает день и ночь. А источник энергии – это она сама.

Очевидно, что это может вести к жестокости в чистом виде. Это может вести к убийству, может стать итогом скрупулезного плана, а главное, это может привести и к гораздо худшим последствиям. Это может привести к произведению очень сложных расчетов, к дьявольским хитростям, к безжалостным ловушкам, это может снова сделать меня человеком.

 

Идут дни, я успокаиваюсь и восстанавливаю силы. Сотворить, пусть за несколько минут, параллельный мир для полдюжины человеческих интеллектов, используя предоставленные для такого типа операций резервы, действительно невозможно, так категорически заявляет наш Учебник с инструкциями. Последствия могут оказаться по определению непредсказуемыми.

Но я сумел создать «сеть прерываний» в глубинах их психики. Я навсегда расколол часть пространства?времени великолепной иллюзией, в которой я просто?напросто не существовал. Я смог исчезнуть у них на глазах, а они не заметили ни малейшего подозрительного движения: в некоторых нейронных структурах их мозга наверняка произошли разрушения. Должен признаться, я этому порадовался.

Эта процедура изменит их память, являющуюся врагом людей, ищущих правду, то есть людей, ищущих секреты. Память о недавних событиях у людей в темных костюмах оказалась в различной степени поражена. Они сбиты с толку, испытывают частичную амнезию, не помнят, почему они приехали в это странное место. Основные детали их расследования навсегда потеряны, они должны все начинать практически с самого начала.

С Нью?Йорк Сити.

С Нулевой Отметки.

Их амнезия, личная или коллективная, человеческая или кибернетическая, даже относительная, представляет собой время, выигранное мной, нами. Изменяя их память, их памяти, механически и органически, я обеспечивал себе реальную возможность исчезновения. Я не был Богом, не обладал метакосмическим могуществом для создания мира, одновременно неповторимого и бесконечного, не мог даже постоянно фальсифицировать реальность для обмана всех интеллектов этой планеты. Но я располагал достаточной силой, чтобы поразить мозг нескольких людей на расстоянии. Впервые за мое земное существование я пользовался этой своей способностью, испытывая странное, смешанное чувство удовлетворенности и какой?то зачарованности.

Я еще раз отреагировал адекватно, как тому научил меня тысячелетний опыт. Как тогда, когда я выбрался из пылающей башни, когда я принял ряд последовательных решений, которые привели меня вместе с маленькой девочкой с девяносто первого этажа сюда, к границе Соединенных Штатов и Канады.

Как тогда, когда я принял последовавшие затем еще более судьбоносные решения.

И последнее решение, которое я принял только что.

 

Хотя я и сумел отразить удар на этот раз, мы по?прежнему находимся под угрозой. На некоторое время я оторвался от них, но скоро они снова пойдут по нашему следу, вернутся рыскать по всей округе, опять будут гнаться за нами по пятам.

У меня просто нет выбора.

Да и был ли он когда?нибудь у меня?

Теперь Материнский Корабль дал мне зеленый свет, это будет ультразеленый код, это будет экспресс?переезд. До момента ухода нам остается максимум месяц. Это война. Мы тоже уйдем на фронт, мы – rapid deployment force[26]. Я предупреждаю Люси. Говорю ей о том, чтобы в школе она делала вид, что ничего не происходит. Нужно снова быть иголками в куче иголок.

Я сообщаю Материнскому Кораблю о своем нынешнем положении и очень быстро получаю сообщение от Фальсификаторов с уточнением деталей будущей операции.

Это действительно война. Это план боевых действий. Это wargame, самая опасная из всех wargame в мире.

Я еще раз обыграю башню?мир при помощи скорости. Башню?мир и ее стражников, людей в темных костюмах, которые хотят помешать нам уйти.

Уйти на север.

Уйти в небо.

Да, я принимаю стратегическое решение в результате минутного, максимум пятиминутного размышления. Я играю блиц?партию против башни?мира. Я должен все время обгонять ее, опережать ее на шаг.

Я не должен ни в коем случае забывать о ней.

Выбор делается быстро: все необходимое уложено в «додж?караван», из которого я вытащил заднее сиденье, чтобы освободить максимум пространства. Багажник на крыше тоже не помешает. Моя портативная система перевоплощения. Миниатюрный радиотелескоп со встроенным GPS?навигатором. Запас одежды, особенно для малышки. Несколько книг, среди них четыре последних тома автобиографии, с описанием событий, начинающихся с 2001 года, один из них едва начат. Разные инструменты для починки и поделок, ружье «ремингтон», все документы, необходимые для пересечения границы (срочная посылка от Фальсификаторов), кухонная утварь, запас продуктов, полный набор оборудования для жизни в кемпинге.

Остальным Фальсификаторы займутся во время перепродажи дома. Они уничтожат все, что принадлежало мне на этой Земле, все, чем я был. Они распылят со скоростью света коллекцию предметов, принадлежавших странной личности, которая уже будет не совсем мной, которой уже не будет там, которой там никогда не было.

Уладив детали различных процедур с Материнским Кораблем, я назначаю отъезд через неделю. Фальсификаторам нужно время для изготовления документов, официально объясняющих наш стремительный отъезд в Канаду, в частности рукописного письма с моей подписью. Еще понадобится время на доставку бумаг по почте, время для того, чтобы различные службы получили нашу корреспонденцию.

Неделя. Семь дней, и ни днем больше.

У меня будет время отобрать все необходимое. У меня будет время тщательно подготовить путешествие на север Квебека, ознакомиться с картами дорог, выучить их наизусть, подготовить десятки запасных маршрутов. Я даю малышке немного времени для того, чтобы последний раз погрузиться в Красоту как дар Благодати, а сам работаю. Я даю ей время, необходимое для привыкания к мысли о неизбежном отъезде. Я свожу риск к минимуму, я снова успеваю убежать в нужный момент из мира?башни.

Мы покинули Аппалачи первого февраля, в самой середине североамериканской зимы.

Накануне нашего отъезда озеро покрылось тонким слоем льда.

Оно сверкало, мерцало золотом, лазурью, ртутью, словно чудо, явления которого мы ждали до последнего мгновенья. Оно сверкало позади нас, озаряя будущее, на которое мы променяли его сияющее соседство.

Оно сверкало, подтверждая, что мы выбрали правильное время, правильное направление, правильное решение.

Она сверкало, освещая нам дорогу.

Дорогу к северу неба.

 

12. Американада

 

Граница. Здесь она становится политической, здесь она всегда так ирреальна с точки зрения природных явлений, явлений истинного мира, и именно здесь она как раз ощутима, конкретна, вечна и опасна.

Здесь она человечна.

Офицер таможенной службы по отношению к нам выказывает не больше подозрения, чем по отношению к остальным машинам, стоящим гуськом у больших стеклянных кабинок. Он изначально подозрителен по отношению ко всему миру и абсолютно беспристрастен. Он делает свою работу. Он охраняет Крепость. Когда подходит наша очередь, я начинаю спокойно рассказывать тщательно выученный и давно отрепетированный сценарий.

Мы находимся в театре мира. Мы играем в одну из самых великих игр. Мы находимся там, где война прикидывается миром, а мир является просто одной из вариаций интенсивности текущей войны.

Все документы в порядке, естественно. Это же подделки, изготовленные Агентством Фальсификации Материнского Корабля. Можно сказать, что они более реальны, чем сами настоящие документы.

К ружью «ремингтон» прилагаются охотничий билет штата Нью?Йорк, его федеральные идентификационные документы и карточка члена Национальной стрелковой ассоциации, практически пропуск VIP, универсальный ausweis[27] в стране Второй Поправки.

Водительские права проверены, паспорта тоже. Сведения о наших личностях тщательно сверены с компьютерными данными, срок действия наших формуляров канадских эмигрантов проверен. Нас спрашивают о причинах отъезда на север. Я показываю письмо, полученное из канадской школы, и письмо, написанное директором школы в Аппалачах, то есть оба сфабрикованных Фальсификаторами документа.

– Ее мать умерла одиннадцатого сентября во Всемирном торговом центре. Мой канадский друг?психотерапевт сможет помочь ей лучше, чем разные клиники, в которые мы обращались в Аппалачах, где мы жили.

– Куда именно вы едете? – бесцеремонно спрашивает таможенник.

– Это написано в документах. Школа находится в Валь?д‘Ор в Абитиби. Мы проведем несколько дней у друзей в Монреале, перед тем как переехать в наш новый дом.

Если люди в темных костюмах доберутся сюда, до пограничного пункта Ляколль, они узнают, что я отправился в большую метрополию на юг Квебека, а потом – на запад провинции.

Фермон находится рядом с Лабрадором. Строго на север и чуть?чуть на восток. Я рассыпаю по дороге за нами белые камешки, ведущие туда, куда мы не едем.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Постнатальный (от лат. post – после и natalis – относящийся к рождению) – послеродовой. Обычно постнатальным называют начальный период развития после рождения у млекопитающих.

 

[2] Соляризация (фр. solarisation, от лат. Solaris – солнечный, sol – солнце), фотографический эффект, заключающийся в том, что при большой засвеченности фотоматериала оптическая плотность получаемого на нем после проявления почернения фотографического тем меньше, чем больше экспозиция, а не наоборот, как это имеет место при умеренных экспозициях, обычно применяемых в фотографии.

 

[3] Детерминизм (от лат. determino – определяю), философское учение об объективной закономерной взаимосвязи и взаимообусловленности явлений материального и духовного мира. Центральным ядром Д. служит положение о существовании причинности, т. е. такой связи явлений, в которой одно явление (причина) при вполне определенных условиях с необходимостью порождает, производит другое явление (следствие). – Примеч. пер.

 

[4] Поехали! (англ.), слова Тодда Бимера, пассажира авиарейса № 93, захваченного 11 сентября 2001 года террористами, сказанные в последнем звонке перед попыткой отбить у них лайнер. Рейс № 93 упал в штате Пенсильвания; слова пассажира стали лозунгом, очень популярным в ВВС США. – Примеч. пер.

 

[5] Города, объятые пламенем и рок?н?роллом (англ.). – Примеч. пер.

 

[6] Sky – небо, bridge – мост (англ.). – Примеч. пер.

 

[7] Александр Фише (Alexandre Fichet) – француз, изобретатель огнестойкого сейфа, основатель одноименной компании (1824), известной в России с конца XIX в., в том числе как поставщик императорского двора. Сегодня фирма, продолжая оставаться лидером рынка, носит название Fichet?Bauche.

 

[8] Энигма (Enigma) – портативная шифровальная машина, использовавшаяся для шифрования и дешифрования секретных сообщений. Энигма использовалась в коммерческих целях, а также в военных и государственных службах во многих странах мира, но наибольшее распространение получила в нацистской Германии во время Второй мировой войны.

 

[9] «Флатландия» (в английском варианте – «Flatland: A Romance of Many Dimensions») – научно?фантастический роман Эдвина Э. Эбботта о двумерном мире, который вышел в свет в 1884 году.

 

[10] Я и мой черный ящик. – Примеч. пер.

 

[11] Онтология (греч. on, ontos – сущее, logos – учение) – учение о бытии; в классической философии – учение о бытии как таковом, выступающее (наряду с гносеологией, антропологией и др.) базовым компонентом философской системы.

 

[12] Поллок, Джексон (Pollock, Jackson) (1912–1956), американский художник, один из наиболее известных представителей абстрактного экспрессионизма 1950?х годов.

 

[13] Американская жизнь (англ.). – Примеч. пер.

 

[14] Вазэктомия – стерилизация мужчин; метод хирургической контрацепции.

 

[15] Паковые льды (пак) – многолетние льды толщиной 3–5 м.

 

[16] Тереза Авильская (Тереза де Хесус, св. Тереза де Сепеда и Аумада) (1515–1582) – испанская религиозно?мистическая писательница, в значительной степени преодолевшая традиционалистскую схоластическую терминологию.

 

[17] Св. Тереза из Лизье (2 января 1873, Алансон, Франция – 30 сентября 1897, Лизье) (фр. Th?r?se de Lisieux), св. Тереза Младенца Иисуса и Святого Лика (фр. Sainte Th?r?se de l’Enfant J?sus et de la Sainte Face), св. Тереза Малая, в миру Тереза Мартен, – католическая святая, кармелитская монахиня, одна из трех женщин, удостоенных титула Учитель Церкви.

 

[18] Номинализм (лат. nominalis – относящийся к именам, именной, от nomen – имя) – философское учение, согласно которому названия таких понятий, как «животное», «эмоция» – это не собственные имена цельных сущностей, а общие имена (универсалии), своего рода переменные, вместо которых можно подставлять имена конкретные (например, вместо общего имени «человек» – собственные имена Петр, Павел, Анна, Мария и проч.).

 

[19] А – лучшая оценка. – Примеч. пер.

 

[20] Валуны эрратические (от лат. erraticus – блуждающий) – валуны горных пород, не встречающихся в данной местности в коренном залегании, принесенные материковым ледником, некогда проникшим сюда из очень отдаленных мест.

 

[21] Где у улиц нет названий (англ.). – Примеч. пер.

 

[22] Военная игра (англ.). – Примеч. пер.

 

[23] Федаины (перс.), фидаины (араб.) – жертвующие собой. Так называют участников национально?освободительных и революционных движений, партизан в странах Ближнего и Среднего Востока.

 

[24] Клаузевиц, Карл (Clausewitz Karl) (1.6.1780, Бург, около Магдебурга, – 16.11.1831, Бреслау, ныне Вроцлав, Польша), немецкий военный теоретик и историк, прусский генерал.

 

[25] Хайдеггер, Мартин (Heidegger Martin), (26.9.1889?26.5.1976) – немецкий философ. Создал учение о бытии как об основополагающей и неопределимой, но всем причастной стихии мироздания. Известен также своеобразной поэтичностью своих текстов и использованием диалектного немецкого языка в серьезных трудах.

 

[26] Силы быстрого реагирования (англ.). – Примеч. пер.

 

[27] Удостоверение личности (нем.). – Примеч. пер.