Рэнди Тараборрелли

Фрэнк Синатра. «Я делал все по?своему»

 

Биография великого человека

 

Посвящается Розмари Тараборрелли

 

* * *

 

Я не пытаюсь познать тайны жизни. Я просто живу, день за днем, и принимаю то, что дает жизнь… Я наслаждался ею, у меня были хорошие друзья, замечательная семья. Едва ли можно просить судьбу о чем?то большем. Того, что она мне дала, вполне достаточно.

Фрэнк Синатра

 

 

Он ошибался, был скор на суждения и осуждения, не в меру горяч – но он знал радость и страсть, а еще у него была музыка. Подобных Фрэнку Синатре не рождалось на свет – и не родится, по крайней мере, в обозримом будущем. Он был из особого теста, таких изготавливают в единственном экземпляре. И его, без сомнения, это устраивало.

Рэнди Тараборрелли

 

 

Авторское примечание к изданию 2015 года

 

Почти двадцать лет назад я завершил черновой вариант этой книги. Последняя точка в рукописи была поставлена мною в ноябре 1996 года. Через год, опять же в ноябре, рукопись увидела свет. Называлась она «Синатра: По ту сторону легенды».

С Фрэнком Синатрой я встречался четыре раза – в Лос?Анджелесе и Лас?Вегасе, в восьмидесятые годы. За кулисами, после его концертов. Конечно, подобные встречи со знаменитостями ограничиваются выражением восхищения, но и это не безделица. Как?никак, а целых четыре раза я имел возможность пожать руку великого человека и сказать ему, сколь много он и его творчество значат для меня – американца с итальянскими корнями – и моей семьи.

– Спасибо на добром слове, – ответил Синатра после концерта по случаю открытия амфитеатра «Юниверсал» в Лос?Анджелесе.

Это было 30 июля 1982 года. В концерте также участвовала дочь Синатры, Нэнси.

– Я очень ценю вашу похвалу. Всегда приятно встретить такого же макаронника, как ты сам, – добавил Синатра с улыбкой, а Нэнси воскликнула:

– Папа, ну разве можно так! А вдруг этот человек напишет, что ты назвал его макаронником?

Нэнси шутила; Фрэнк шутку понял.

– Не напишет, не бойся, дочка, – сказал он. – Настоящий макаронник вроде этого знает, чем такая писанина чревата.

И Синатра подмигнул мне. Я, конечно, знал, чем такая писанина чревата, потому и выждал тридцать два года и только сейчас привожу хохму.

Для этой книги я буквально закопался в материалах о жизни Фрэнка Синатры; выяснилось, что у нас с ним много общего. И всё?таки я жаждал взять у Синатры настоящее, полноценное интервью. Первую попытку я предпринял в 1996 году, вторую – в 1997?м. Оба раза я не угадывал со временем – Фрэнк был болен, интервью срывались.

– Не ждите – не дождетесь, – сказала его первая жена, Нэнси. – Вы, пожалуй, на несколько лет опоздали.

Я всё понял. Кроме Синатры, у меня было достаточно желанных персон для интервью. Например, я мечтал встретиться с Дином Мартином и Сэмми Дэвисом?младшим – и сделать это не составляло труда. (Читатель, любящий подробности, может обнаружить таковые в списке источников в конце книги.)

Никогда не знаешь заранее, куда тебя, биографа, заведет погоня за информацией, что за люди встретятся в ходе приключения. Работая над данной книгой, я брал интервью у целого ряда ярких, неординарных персонажей, в том числе и у похитителя Фрэнка Синатры?младшего.

Мне было лет семь, когда я узнал, что похищен сын Фрэнка Синатры. Наверно, потому, что о Фрэнке и его связях с мафией я кое?что слыхал от своих деда и бабки – иммигрантов из Италии, – мне подумалось: «Какой идиот мог похитить сына самого Фрэнка Синатры?» В силу своего нежного возраста я не понимал, насколько серьезная сложилась ситуация. Возмужав, я решил во всем разобраться. Я отыскал Барри Кинана, который никогда раньше не рассказывал свою историю иначе как в форме признания на суде. Мне было полезно выслушать полный отчет об одном из самых нашумевших преступлений шестидесятых годов, притом из первых рук. На страницах данной книги эти подробности ждут и многоуважаемого читателя.

В мае 1998?го, примерно через полгода после публикации книги «Синатра: По ту сторону легенды», я всё еще рекламировал свое детище по телевидению. Тогда?то и скончался Синатра. Книга была тотчас же переиздана в твердом переплете под новым названием: «Синатра: Вся жизнь». После чего мне принялись звонить и писать все кому не лень. На меня сыпался град упреков: я?де не связался с А или с Б, в результате чего упустил важную информацию о Фрэнке Синатре. Понимаю: цель биографа – опросить как можно больше лиц, знавших объект исследований, но нельзя же (да и не надо) входить в контакт с каждым таким лицом. (Мы с моими помощниками и так нашли более четырехсот.)

Радуясь, что источников настолько прибавилось, в январе 1999 года я взялся за «издание второе, расширенное и дополненное». В частности, я общался с камердинером Фрэнка, Джорджем Джейкобсом (всего у нас с ним было три интервью).

Вдобавок я снова прокрутил записи прежних интервью и извлек из них дополнительный материал. Однако, прежде чем новая книга (которая должна была появиться в бумажной обложке) получила возможность увидеть свет, мой издатель вышел из бизнеса. Таким образом, на сегодняшний день доступно только издание 1998 года в твердом переплете. Теперь, спустя восемнадцать лет, к столетию со дня рождения Фрэнка Синатры, я с гордостью представляю дополненную версию книги «Синатра: Вся жизнь». Вот эту самую книгу – «Синатра: Я делал всё по?своему».

 

Дж. Рэнди Тараборрелли

Лето 2015

 

 

Предисловие

 

Пожалуй, я бы хотел, чтобы меня запомнили как исполнителя?новатора, чтобы оценили мою особенную манеру исполнения песен. Надеюсь, другие певцы станут учиться петь, как я, и мое искусство меня переживет. А еще я хочу, чтобы обо мне говорили: этот человек наслаждался жизнью, у него были хорошие друзья, замечательная семья. Едва ли можно просить судьбу о чем?то большем. Того, что она мне дала, вполне достаточно.

Фрэнк Синатра в интервью Уолтеру Кронкайту,[1] 16 ноября 1965 г.

 

Фрэнк Синатра – как дефектный алмаз: поверхность сияет, а внутри – так называемые включения, портящие качество. Разумеется, именно они, включения, или скрытые пороки, и делали Фрэнка живым; именно они во многом определяли его характер. Всякому, кто хочет до конца понять Фрэнка Синатру, следует пересечь реку Гудзон в районе нижнего Манхэттена и попасть в городок под названием Хобокен штата Нью?Джерси, где Синатра еще при жизни стал легендой.

К какому жителю Хобокена ни подступи – он непременно водит дружбу с человеком, у которого приятель или родственник знавал либо самого Фрэнка, либо его близких. Любой бармен итальянского происхождения, любой владелец кондитерской, химчистки или комиссионки, любой работник пиццерии старше пятидесяти лет готов поделиться с вами случаем из жизни Синатры, пикантной подробностью о Синатре или анекдотом про Синатру. Каждый жаждет сообщить о том, как он соприкоснулся со знаменитостью. Короче, Синатра давно уже стал персонажем местной хобокенской мифологии.

Неудивительно, ведь Синатра – самый знаменитый уроженец Хобокена. Хобокенцы его обожают и гордятся им. Это видно по лицу всякого, кто говорит о Синатре, вытаскивая из бумажника потертую фотографию, сделанную во время концерта «Фрэнки» в «Латин казино» в Черри?Хиллз. Тем же огнем горят глаза истинного хобокенца, когда он ставит в музыкальном автомате «ту самую» композицию Синатры, под которую танцевал на собственной свадьбе и под которую, без сомнения, будут танцевать его брачующиеся дети, а то и внуки. «Ту самую» композицию, от которой до сих пор слезы наворачиваются.

Поэтому?то в Хобокене – городе, где застекленный второй этаж публичной библиотеки превращен в этакий мемориал – биографу нужно особенно тщательно фильтровать информацию, чтобы не намешать в свое произведение наряду с проверенными фактами и местных мифов. Легендам нет конца, они, обрастая подробностями, передаются из поколения в поколение, – и в результате никто уже и не помнит, откуда взялась информация, и тем более не задумывается о ее достоверности.

Впрочем, и правда, и вымыслы о Синатре доказывают, насколько масштабно его влияние не только на население Хобокена, но и на всю нашу культуру. Одно бесспорно: нет человека более популярного, уважаемого и обожаемого, чем тот, кого хобокенцы запросто называют «Фрэнки».

 

Часть первая

Начало

 

L’America

 

В конце девятнадцатого века Хобокен являлся бедным, захудалым городишкой. Некогда – курорт, излюбленное место отдыха богатых ньюйоркцев – он явно пережил свою славу. В то же время многочисленным амбициозным иммигрантам Хобокен казался городом больших возможностей. С надеждой в сердце, зачастую без гроша, прибывали они в Новый Свет на переполненных, кишащих крысами пассажирских пароходах, а то и добирались кое?как на грузовых судах в антисанитарных условиях. Голландцы, шведы, финны, англичане, ирландцы и шотландцы успели в Америку до 1700 г. Немцы и французские гугеноты – до 1750 г. Ирландцы, бежавшие с родины из?за Великого картофельного голода, управились с переселением к 1845 году. Многие из них пошли работать на фабрики, вместо того чтобы, как в Ирландии, заняться фермерством. Немцы прихлынули в 1848?м, после революции, не оправдавшей надежд на демократию. Именно немцы оказались самыми образованными из иммигрантов; именно они быстро составили городскую аристократию. К тому времени Нью?Джерси – его еще называли «Иностранным штатом» из?за обилия иммигрантов – ударными темпами индустриализировался. Процесс пошел в 1830 году, когда в штате начала развиваться сеть каналов и железных дорог. Даром что в Нью?Джерси оставалось немало фермерских хозяйств, многочисленные фабрики производили стекло, железо, бензин, обрабатывали кожи, шили военную форму. (Кольт выпускал свои знаменитые револьверы, пока не обанкротился и не перебрался из Нью?Джерси в Коннектикут.) Также в Нью?Джерси делали одежду, шляпы, кареты, мебель и еще уйму товаров повседневного спроса. Рабочие для фабрик целыми партиями регулярно поступали из Нью?Йорка, расположенного на противоположном берегу.

Производство было выгодно для развития штата, но в результате стирались границы между районами. В 1861 году один из бизнесменов, Чарльз К. Лэндис, решил, что хорошо было бы построить Вайнленд – деловой и промышленный центр, которым управляли бы жители Новой Англии. Легко сказать – построить! Нужны рабочие для вырубки лесов, а впоследствии – для выращивания сельхозпродукции, чтобы кормить местных жителей. Лэндис решил, что на эту роль отлично подойдут выносливые и работящие итальянцы. Поэтому Лэндис разослал по итальянским городам рекламки, которые расхваливали широкие тенистые улицы и средиземноморский климат несуществующего Вайнленда. Неудивительно, что итальянцы с огромным энтузиазмом ринулись в новые земли, которые называли «l’America». Пожалуй, это была первая партия иммигрантов, ехавших не от плохой жизни, а с расчетом на жизнь лучшую. Среди прочих снялись с места супруги Синатра, Джон и Роза, уроженцы сицилийского города Агридженто. Они отправились в Америку вскоре после рождения сына, Энтони Мартина, сокращенно – Марти (которому суждено было стать отцом Фрэнка). Прибыв в Хобокен, Синатры влились в ряды местного рабочего класса.

Этот город сулил кардинальное изменение жизни, удачу, возможность заработать невообразимое количество денег. Ключевое слово – «сулил».

На деле оказалось другое. Мечту, конечно, никто не отменял, но иммигрантская жизнь в Америке предполагала бесконечную борьбу. Приемные дети Америки ежедневно сталкивались с новыми вызовами своему мужеству и стойкости, а часто – и гордости. Труд был непомерно тяжел; вновь прибывших определяли на скверно оборудованные фабрики или на грязную и унизительную работу вроде уборки мусора. Везеньем считалось – причем на протяжении многих поколений американцев итальянского происхождения, – если иммигрант устраивался парикмахером. Что касается Джона Синатры, не умевшего ни читать, ни писать, он кормил семью, изготовляя карандаши для компании?производителя канцтоваров. Ему платили одиннадцать долларов в неделю.

Некоторые иммигранты очень скоро пришли к выводу, что на родине им было бы куда лучше; пав духом, они возвращались в Италию. Другие продолжали влачить жалкую жизнь в Штатах, проклиная тот день, когда им взбрело в голову покинуть родные края.

Но были и такие, кто сумел выбиться. Такие, кому, как Джону и Розе, удалось добиться успеха. Сами себя они считали счастливцами и радовались, что обеспечили будущее своим детям.

К 1910 году Нью?Джерси стал штатом с самым высоким процентом иммигрантов. Перепись населения показала, что похвастаться родителями – уроженцами этого штата – могут менее сорока процентов местных жителей. Хобокен не являлся исключением. В частности, в западном районе Хобокена, состоявшем из пяти кварталов, соседствовали армяне, англичане, французы, немцы, греки, итальянцы, испанцы, турки, сирийцы, румыны, поляки, русские, китайцы, японцы, австрийцы, швейцарцы, евреи, бельгийцы и голландцы. На каждую партию вновь прибывших старожилы смотрели свысока. Зачастую новички не находили ни поддержки, ни понимания даже у своих земляков, которые успели закрепиться в Америке. Что касается Хобокена, здесь, как и во всем штате, социальной элитой были немцы. Они даже издавали несколько газет на немецком языке, например, «Biergarten»,[2] и имели свой ансамбль духовых инструментов. Их власть в Хобокене длилась до 1914 года. Когда началась Первая мировая война, прогерманские симпатии этнических немцев привели к тому, что их стали арестовывать по подозрению в шпионаже. Многих держали под надзором до самого конца войны. Место элиты заняли ирландцы.

Даром что многие из ирландцев были бедны и имели репутацию хулиганов и бузотеров – им удалось прийти к пониманию внутри своей этнической группы, установить свои правила на официальном уровне.

Итальянцы занимали третью ступень социальной лестницы – после немцев и ирландцев. В то время как немцы и ирландцы жили в просторных домах с удобствами, итальянцы ютились в съемных лачугах. На них смотрели свысока; над ними смеялись; их считали простаками. Район под названием «Маленькая Италия», в котором они обитали, имел репутацию гетто. Но, подобно всем народам и этническим группам, итальянские иммигранты были людьми гордыми и нацеленными на достижение лучшей доли для себя и своих детей. Ощущая себя частью нации, подарившей миру множество великих людей, итальянские иммигранты усвоили соответствующий образ мыслей и линию поведения. Несмотря на свой тогдашний статус, они сохраняли чувство собственного достоинства и соответствующим образом воспитывали детей.

Родитель?итальянец уделял дисциплине массу времени. Дать расшалившемуся малышу подзатыльник имел право даже сосед, а то и вовсе незнакомый человек. Это считалось нормой. Из некоторых книг о Синатре может сложиться впечатление, будто Хобокен был сущим адом. На самом деле для всех иммигрантов он сделался домом. Ведь, как бы трудно им ни жилось, всё равно здесь, в Штатах, оказалось лучше, чем на родине. Здесь их дети могли мечтать. Пусть у них не было денег, зато у них было нечто большее – свобода и надежда.

Юные американцы итальянского происхождения, даром что учились уважать себя и старших, оставались в душе бойцами. Бунтарство было у них в крови. Как и стойкость, выдержка, цепкость. Напористость, самоуверенность, а порой и агрессивность, казалось, от рождения свойственны иммигрантскому сыну или внуку. Как всегда бывает в районах, населенных беднотой, подростки сбивались в стаи.

«С такими соседями надо держать ухо востро, – признавалась Тина Донато, внучка хобокенских иммигрантов. – Улица не прощает ни трусости, ни наивности, ни беззаботности. В Хобокене царил особый дух. Без сомнения, Фрэнк Синатра родился в городе, где кипели самые настоящие страсти».

 

Марти плюс Долли

 

Родители Фрэнка Синатры росли в несхожих условиях как экономических, так и культурных. Неудивительно, что их характеры формировались по?разному.

Марти Синатра (настоящее имя Антонио Мартино Синатра) родился 4 мая 1892 года в Леркара?Фридди, провинция Палермо, что, как известно, на Сицилии. У Марти были голубые глаза, густой румянец и энное количество татуировок. А еще у Марти была астма – результат работы на компанию?производителя канцтоваров.

– Отец с ранних лет вдыхал карандашную пыль – она?то и сгубила его легкие, – говорил Фрэнк. – А куда было деваться? Где бы он взял учителя английского языка?

В результате Марти Синатра стал боксером и выступал под именем Марти О’Брайан. Он сам и его родители сочли, что в Хобокене как на неофициальном, так и на официальном уровне, контролируемом по большей части ирландцами, легче будет добиться успеха под ирландской фамилией. О’Брайаном звался импресарио Марти. Позднее, в 1926 году, после перелома запястья, Марти стал работать котельщиком в доке.

– Папа был человек тихий и обходительный, – вспоминал Фрэнк. – И ужасно одинокий. И застенчивый. Мучился от болезни легких. Когда его начинал бить кашель, он тотчас исчезал. Казалось, он через стену может пройти, лишь бы никого не обеспокоить своими хрипами. Я в нем души не чаял.

Марти влюбился в белокурую и синеглазую Натали Кэтрин Гаравенте (по?домашнему ее называли Долли – то есть Куколка). Дочь иммигрантов из Генуи, Долли родилась в Италии 26 декабря 1896 года и в двухлетнем возрасте была увезена родителями в Штаты. Из?за белой кожи ее часто принимали за ирландку (позднее Долли умело и часто пользовалась этим всеобщим заблуждением).

Несмотря на несходство характеров и происхождения, роман развивался бурно. Тихий, склонный к размышлениям и сомнениям Марти – и шумная, импульсивная, страстная, вспыльчивая Долли! Решительность и энергичность обыкновенно делали ее победительницей в спорах и ссорах с возлюбленным. Марти был амбициозен – в противном случае Долли бы на него и не взглянула, ведь она презирала инертных мужчин – и в то же время обладал нравом куда более мягким, чем его подруга. Имел место и другой фактор. Предки Марти были виноградарями; предки Долли испокон занимались печатанием литографий и все как один получали образование. Марти в отличие от Долли грамотой не владел. Его родители крайне скептически отнеслись к увлечению сына. Во?первых, они сильно недолюбливали генуэзцев, чувствуя их презрение к «не?элите». А во?вторых, они хотели, чтобы Марти женился на «ровне» – какой?нибудь милой сицилийской девушке. Понятно, что и родители Долли были далеко не в восторге от выбора дочери. И речи не шло о том, чтобы ставить каких?то там сицилийцев на одну доску с ними, с генуэзцами. Вдобавок чета Гаравенте справедливо полагала, что их Куколка без труда отыщет куда более перспективного жениха.

Неодобрение четы Синатра и четы Гаравенте поначалу бросало тень на отношения Марти и Долли. Послушайся они родителей, их любовь завяла бы, не успев расцвести. Но они родителей не слушались. И впрямь, с какой стати им подавлять свои чувства? С какой стати зацикливаться на различиях, когда между ними столько общего? Они молоды, им хорошо вдвоем, они влюблены. И Марти, и Долли в душе верили: жизнь – это то, чем человек ее делает. Оба они стремились к лучшему.

И всё?таки Марти сильно колебался насчет того, как следует поступить. Он хотел выждать время, попытаться уломать родителей – вдруг да получится? Долли, по обыкновению, страстно возражала.

– Зачем ждать, Марти? Нужно жить сегодняшним днем. Жизнь так коротка. Я замуж хочу! Сейчас!

Долли была из тех, кого отрицательный ответ лишь подвигает еще яростнее добиваться своего. Например, в 1919 году она приковала себя наручниками в здании мэрии в знак протеста, как суфражистка. Вот какой независимостью суждений обладала Долли Гаравенте! Неодобрение родителями ее выбора само по себе уже являлось дополнительным стимулом продолжать отношения с Марти, к тому же вносило в эти отношения романтику и элемент авантюры. В итоге Долли убедила Марти сбежать и пожениться тайно.

Марти – благонравному и послушному сыну – решение о побеге далось нелегко. Ведь он любил своих родителей и хотел доставлять им радость, а не огорчения. Долли чувствовала примерно то же самое. Однако, обладая более независимым характером, чем ее жених, она была настроена жить по?своему и надеяться, что со временем отец и мать поймут ее.

Итак, Долли и Марти сбежали 14 февраля 1913 года, в день Святого Валентина, и сочетались браком в мэрии Джерси?Сити.

К чести их родителей, надо сказать, что они, хоть и крайне возмутились поступком детей, вскоре изменили мнение об этом союзе. Годом позже, когда Долли уже носила под сердцем Фрэнка, обе семьи смирились с выбором своих отпрысков и даже сдружились. Гаравенте считали, что их дочь «живет во грехе», поскольку ее брак с Марти не был освящен Церковью; их переживания по этому поводу усилились, когда Долли забеременела. Чтобы не мучить родителей, Долли согласилась на венчание, после которого они с Марти перебрались в обшарпанную четырехэтажку, что стояла в самом сердце Маленькой Италии, по адресу: Монро?стрит, 415. Кроме них, в этом доме обитало еще восемь семей.

 

Фрэнк родился

 

Первого декабря 1915 года члены Ассоциации суфражисток собрались на сорок седьмую конференцию в отеле «Астор». Женщины надеялись, что в следующем, 1916 году они наконец получат право голоса. (На самом деле право голоса женщинам было предоставлено лишь в 1920 году.) В это время в Метрополитен?опера давали «Волшебную флейту»; в это время Этель Берримор репетировала главную роль в «Нашей миссис Макчесни»; в это время под слоганом «Самое впечатляющее действо, когда?либо измышленное человеческим разумом» шла рекламная кампания эпического фильма «Рождение нации», снятого В. У. Гриффитом. И всего за пять долларов (платишь сразу) и еще за пять каждый месяц можно было взять напрокат граммофон марки «Виктрола» и к нему целую пачку пластинок. Очень кстати – ведь приближалось Рождество.

Осенью 1915 года на Новую Англию обрушился небывалый снегопад. Он всё еще свирепствовал 12 декабря, когда в квартире на Монро?стрит Долли Синатра разрешилась от бремени мальчиком. Дом, где появился на свет Фрэнк Синатра, давным?давно снесли. Сегодня это историческое место отмечено кирпичной аркой и сине?золотой звездой на тротуаре – весьма странными атрибутами, если учесть общую запущенность этой части Хобокена. В центре звезды написано: «Здесь, на Монро?стрит, 415, 12 декабря 1915 года родился Фрэнсис Альберт Синатра по прозвищу Голос».

Роды были сложнейшие. Акушеру пришлось применить щипцы, чтобы извлечь младенца весом тринадцать с половиной фунтов [почти шесть килограммов] из тела матери, которая весила всего девяносто два фунта [менее сорока двух килограммов]. Младенец едва не умер в процессе; врач, успевший отчаяться, удивился, увидев, что он всё?таки жив. Однако у ребенка имелись серьезные повреждения уха, шеи и щеки, разрыв барабанной перепонки – всё оттого, что паникующий врач неумело и грубо орудовал щипцами. К несчастью, молодая мать тоже получила серьезные травмы и больше не могла иметь детей.

Чтобы заставить новорожденного дышать, его бабушка, миссис Гаравенте, имевшая большой опыт родовспоможения, держала внука под струей холодной воды до тех пор, пока не заработали слабые легкие. Наконец ребенок засучил ножками и закричал. Стало понятно, что он выживет.

– А потом все занялись спасением моей матери, буквально отложив меня в сторону, – как?то сказал Фрэнк Синатра. – Насколько я понимаю, жизнью я целиком и полностью обязан бабушке, ведь она единственная сохранила присутствие духа и способность действовать рационально. Если бы не бабушка, благослови ее господь, я бы просто не существовал.

Юной матери было всего девятнадцать лет, отцу – двадцать три. Ребенка назвали Фрэнсисом. (Второе имя, Альберт, не указано в метрике.) Крещение состоялось 2 апреля 1916 года по римско?католическому обряду в церкви Святого Франциска. Если верить бумагам из хобокенской библиотеки, Фрэнк получил свое имя по воле случая. В крестные отцы Долли и Марти выбрали сотрудника «Джерси обзервер», некоего Фрэнка Гэррика. Крестной матерью стала Анна Гатто. Во время таинства крещения священник спросил Гэррика, как его имя. Тот ответил: «Фрэнк». Рассеянный священник так и окрестил ребенка, хотя родители собирались назвать его Мартином.

Долли на крещении не присутствовала, поскольку еще не оправилась после тяжелых родов, и некому было вразумить невнимательного священника. Марти предпочел не устраивать скандал в церкви. Таким образом, малыш вступил в жизнь под именем Фрэнсис Синатра. Долли, когда узнала об этом, тоже не стала возражать. Она сочла, что имя Фрэнсис обеспечит мальчику полезную связь с крестным отцом?ирландцем (читатель помнит, что ирландцы в то время были «сливками» иммигрантского общества).

История хороша, ничего не скажешь. Долгое время она считалась правдивой. Однако это не так, и подтверждение тому – метрика, заполненная через пять дней после рождения Фрэнка, т. е. за несколько месяцев до крещения. В метрике написано «Фрэнсис Сенестро». Вообще имя Фрэнсис – единственное, что не перепутал клерк (явно не итальянец по происхождению). Во?первых, он исказил фамилию Синатра, во?вторых, фамилию Гаравенте, в?третьих, страной рождения отца ребенка поставил США, а не Италию.

Второе имя, Альберт, родители дали сыну неофициально. Таким образом, в исправленной метрике, появившейся двадцать три года спустя, написано «Фрэнсис А. Синастре». Опять ошибка!

 

Детство Фрэнка

 

Соединенные Штаты Америки официально вступили в Первую мировую войну 6 апреля 1917 года. Вскоре после этого в Хобокен стали прибывать солдаты, чтобы отплыть во Францию. Наряду с виргинским городом Ньюпорт?Ньюс Хобокен превратился в главный пункт отправки на всё время войны. До самого перемирия город находился под военным контролем. Солдаты стояли в карауле на пирсах, патрулировали улицы, выискивали сочувствующих немцам.

В это же время власти закрыли двести тридцать семь баров, находившихся более?менее близко от порта, и ввели сухой закон, сделав Хобокен первым городом в Штатах, испытавшим на себе все прелести запрета на спиртное. Правда, здесь правительство столкнулось с тотальным нежеланием местных властей сотрудничать. Люди хотели, как и раньше, употреблять крепкие напитки; наиболее сообразительные недурно зарабатывали на продаже коктейлей и пива. Таким образом, Нью?Джерси сделался неофициальным центром для всех несогласных с политикой правительства. Вскоре так называемые уважаемые люди, попросту – гангстеры, принялись искать – и находить – лазейки, производить и распространять алкогольные напитки, а подкупленные представители власти смотрели на это сквозь пальцы. Благодаря деньгам и связям гангстеры не знали страха и орудовали не только в Хобокене, но и на всём восточном побережье.

Марти и Долли Синатра – люди предприимчивые, инициативные – воспользовались ситуацией и сумели извлечь пользу из принципа невмешательства, которым руководствовалось правительство США. Иными словами, чета Синатра открыла собственный салун на перекрестке Четвертой улицы и улицы Джефферсона. Салун назывался «В гостях у Марти О’Брайана» и был зарегистрирован на имя Долли, поскольку Марти в то время работал в пожарной части Хобокена и не имел права держать свой бизнес. По воспоминаниям Фрэнка, Марти нередко помогал бутлегерам.

– Он был отважным человеком, – рассказывал Фрэнк во время выступления в Йельской школе права в 1986 году. – Ему платили за сопровождение грузовиков со спиртным. Работа не для слабаков – каждый такой грузовик норовили перехватить конкуренты. Мне тогда было года три, от силы четыре, но я хорошо помню, как однажды ночью в нашей квартире раздались странные звуки, стоны и крики. Наверное, отец сплоховал, вот и получил ранение в голову. Ему, что называется, раскроили череп, он всю кухню кровищей залил. Мама закатила истерику, после которой отец вышел из бутлегерского бизнеса. Вскоре они с мамой и открыли салун.

Как владелица бара, Долли свела знакомство с целым рядом «уважаемых людей», в частности, с сицилийцем Уокси Гордоном – крупной фигурой в криминальном мире, обитавшей по соседству.

– У них [четы Синатра] имелась необходимая поддержка, благодаря которой существовал их бар, – вспоминал один из друзей семьи. – Сами подумайте, что значит владеть баром во времена «сухого закона». Не стоит обманывать себя – без влиятельных знакомых в соответствующих кругах такое заведение не продержалось бы. А Долли – та за словом в карман не лезла. Неустрашимая была женщина!

Долли сама работала барменшей, и действительно, остроумия и сарказма ей было не занимать. В то же время к ней шли за советом. И за помощью в поисках работы – имея связи, она могла в этом посодействовать.

Долли знала в Хобокене буквально каждую собаку и охотно бралась за трудоустройство знакомых. Предприимчивая, амбициозная, державшая нос по ветру, Долли уже через несколько лет стала членом Демократического комитета. Благодаря своей общительности и уверенности она добилась соответствующей репутации в Хобокене. Например, к ней обращались политики из числа ирландских иммигрантов, если им нужны были голоса обитателей Маленькой Италии на выборах. Долли организовала не менее шестисот голосований в своем районе – немногие могли похвастаться такой степенью влияния. Словом, власть у Долли была – и она ею активно пользовалась.

Она неплохо владела английским языком, а также несколькими диалектами итальянского. В те времена и в той обстановке это было редкостью. Однако ладить с Долли удавалось не всем. Она грешила предвзятостью суждений и свысока смотрела на представителей «низших классов». Если уж вобьет себе что?то в голову – попробуй переубеди! Как?то Долли надумала баллотироваться на пост мэра Хобокена. Марти восстал против этой затеи. Он был уверен, что высокий пост окончательно испортит характер жены, а с такой властью ей просто не справиться. В итоге Долли так и не выдвинула свою кандидатуру.

Читатель видит: в Хобокене для слабаков места не было, а все иммигрантки из Италии сталкивались с практически одинаковыми вызовами. Лишь сильная и волевая женщина, наделенная здравым рассудком, предприимчивостью и воображением, могла в полной мере ассимилироваться в этой среде. Создания деликатные, осторожные, хрупкие оставались в Италии, где вели жизнь спокойную, расписанную по часам от рождения до смерти. Сильные, амбициозные женщины вроде Розы Гаравенте, матери Долли, и самой Долли жаждали большего. И чувствовали, что заслуживают большего. Неудивительно, что в их орбиты попадали такие же сильные и амбициозные мужчины.

– Никогда ни от одной женщины я не слышала столь грязных ругательств, как от Долли Синатры, – вспоминает Дорис Коррадо, библиотекарь из Хобокена. – Однажды мы веселились на вечеринке, а за окном шел дождь. И вдруг Долли врывается и кричит: «Господи Иисусе, Пресвятая Дева! Что за дерьмовая погода! Будто мерин с неба сс. т, так его и так!» Долли всегда то медоточивое что?нибудь поет, а в следующую минуту возьмет да и выдаст «твою мать» или «такой?разэтакий».

Американки итальянского происхождения действительно могли со стороны показаться очень грубыми. Достаточно было послушать, как они загоняли своих «ублюдков», «спиногрызов» и «неслухов» на кухню, чтобы накормить их домашними маникотти или мясными тефтельками, покуда не простыл соус (который Долли неизменно называла подливой). Но следует понимать: именно так эти женщины проявляли себя, именно так – по?другому они не умели – выражали любовь к близким. Так – идя напролом, ошибаясь, падая и поднимаясь вновь, порой богохульствуя и отчаянно любя свою семью, – они жили. Долли Синатра не имела времени на телячьи нежности – у нее хватало других занятий. Ее обожали друзья и родные, она обожала их – и этого было ей достаточно. Во всех аспектах она была выдающейся женщиной, и ее влияние на сына трудно переоценить. Конечно, Долли подавляла каждого, кто попадал в ее окружение; однако то же самое можно сказать о взрослом Фрэнке. А Фрэнку?малолетнему ничего не оставалось, кроме как подчиняться своей авторитарной мамочке. Таков был удел всех детей из итальянской диаспоры Хобокена.

Долли почти всецело посвящала себя разнообразной деятельности, не связанной непосредственно с семьей, поэтому Фрэнк с шести и до двенадцати лет находился на попечении бабушки, Розы Гаравенте, и тетушек. Он говаривал, что много времени проводил с «одной чудесной еврейской старушкой». Теперь известно имя этой старушки – миссис Голден. Ее Фрэнк регулярно навещал до самой смерти, до начала пятидесятых годов.

Родственник Фрэнка, Джон Трейди, вспоминает:

– Долли с Марти почти не занимались сыном. Наверное, Фрэнк чувствовал себя «задвинутым». Он был предоставлен сам себе. Уроки не учил, что хотел, то и делал. Школу игнорировал. Он целый год на занятия не ходил, а родители об этом и не догадывались.

Но есть и другие свидетельства. Фрэнка описывают как робкого, ранимого мальчика. Говорят, в детстве он очень походил характером на своего отца. Тот же Джон Трейди сообщает:

– Фрэнк был чувствителен и застенчив. Как и Марти. В жизни не видел таких тихонь.

А подруга детства Синатры, Элен Фьоре Монтефорте, так описывает юного Фрэнка:

– Он всегда безупречно одевался, растрепой не ходил. Носил фетровую шляпу. Этакий шкет, а уже в шляпе. Даже летом.

Задумчивый и ранимый, Фрэнк часто становился объектом насмешек.

– Что такое предвзятость, мне отлично известно, – говорил он. – Мое детство прошло среди хулиганов. Но всякий, кто обзывал меня грязным итальяшкой, немедленно получал в лоб.

Фрэнка дразнили не только по причине происхождения. Насмехались также и над его внешним видом. Ему прицепили кличку «Меченый» – из?за шрамов, оставленных щипцами неловкого акушера. Случалось Фрэнку и быть битым. Рядом с другими хобокенскими мальчишками он выглядел белой вороной уже в 1928 году, когда пошел в школу «Дэвид Э. Ру Джуниор Хай». Долли усугубляла ситуацию, наряжая сына в костюмчики а?ля маленький лорд Фаунтлерой, пошитые ее матерью. У Фрэнка было столько одежды, в частности штанишек, что его прозвали «Ряженый О’Брайан».

– Шли мы как?то с Фрэнком по улице, – рассказывает один из друзей Синатры, – и вдруг какой?то тип крикнул ему: «Привет, макаронник!» Я говорю: «Фрэнк, оставь. Спусти на тормозах». А он: «Нет уж, если я что и спущу, так это спесь с этого пижона». И он начал драться, и ему здорово попало. Фрэнк был не из тех, кому в драках победа достается. Нет, не подумайте – отваги ему было не занимать, а вот силенок не хватало. Потом я его спросил: «Ну и что, стоило связываться?» А он ответил: «Стоило! Больше он меня макаронником не назовет». Через пару дней идем мы по той же улице, и снова этот пацан орет: «Привет, макаронник!» И снова Фрэнк на него с кулаками, и снова бит.

– Никогда не забуду, как меня итальяшкой обзывали, – говорил позднее Фрэнк. – Это травма на всю жизнь. Нет, я этих ребят не виню. Дети, что с них взять. Виноваты родители. Где, как не дома, могли мальчишки наслушаться разговоров про неполноценность представителей других национальностей и конфессий?

Вероятно, именно благодаря детским впечатлениям Фрэнк впоследствии открыто выражал свои взгляды на подобную вражду, если его друзей оскорбляли на почве национальности, происхождения или внешности. Фрэнк публично выступал за расовую терпимость, особенно часто – в те времена, когда эти идеи не пользовались популярностью.

Неожиданными чертами характера Фрэнк был обязан своему отцу, Марти. Именно от отца он унаследовал и приступы тяжелой задумчивости, и доброту, и преданность друзьям. Зато его маниакальная чистоплотность, непробиваемое упрямство и вошедшая в легенды вспыльчивость, уж конечно, привалили от мамочки. Порой маленький Фрэнк до того злился, что полностью терял над собой контроль. Например, он был зациклен на своих шрамах. Ярость на неловкого акушера копилась в нем, дозревала, пока в один прекрасный день Фрэнк не умудрился выяснить, кто именно принимал роды у его матери. Синатра отправился прямо по адресу, намереваясь, видимо, изуродовать недотепу?врача так же, как тот одиннадцать лет назад изуродовал его. К счастью, врача не оказалось дома.

– Он был маленьким макаронником. Говорю так с любовью, потому что сам я – старый макаронник. Подобно всем прочим детям итальянских иммигрантов, он обладал кошмарным характером, – вспоминает Джои Д’Оразио, приятель Фрэнка, моложе его на два года. В детстве Джои жил «по соседству с Долли», чем до сих пор гордится. – Да, нрав у Фрэнки был – жуть. К примеру, играешь с ним в шарики, и он продует. Так тебе же, победителю, не поздоровится, и он все твои шарики заберет. Я, говорит, вообще не проигрываю. А если вдруг и проиграю, вот это будет день так день. Только он никогда не настанет.

Фрэнк рос в атмосфере соперничества и борьбы. Враждовали не только этнические группы за контроль над территорией. В промышленном городе вроде Хобокена каждый спад в экономике оказывал влияние абсолютно на всех. Ни на час не утихала борьба за рабочие места. Важно было иметь влиятельных знакомых, связи – без них на работу не устроиться, тем более – на выгодную. Все рабочие места контролировались политиками. Но был еще один вид соперничества: подросшие хобокенцы конкурировали из?за девчонок. Тут значение имели два фактора – насколько быстро удавалось уломать девчонку, и насколько она была хороша собой. К этому виду конкуренции юный Фрэнк подходил со всей серьезностью.

– Однажды они с моим отцом подрались из?за девчонки. Как Фрэнк ругался! Отец таких слов и не слыхивал, хотя жил в том же районе! – говорит Том Джьянетти, сын приятеля Фрэнка Синатры, Рокки Джьянетти.

Джьянетти?старший рассказывал сыну, что Фрэнк начал волочиться за девчонками лет с тринадцати. Заманивал в переулок и там перепихивался. Язык у Фрэнка был подвешен, он девчонку без труда мог уломать. А раз уломав, держал при себе. Девчонки его не бросали – он сам их бросал. Действительно, Синатра, кажется, всю жизнь был уверен, что может заполучить любую женщину, какая ему приглянется. И эта уверенность с возрастом только крепла. В дальнейшем читатель увидит, что у Синатры хватало и комплексов, однако он никогда не сомневался в своей власти над противоположным полом, в способности кружить головы и разбивать сердца. Уже будучи знаменитым, он вовсю пользовался своим обаянием. Вдобавок Синатра был ужасно ревнив, всех женщин, с которыми имел романы, считал своей собственностью во веки веков. Друзья об этом знали и за милю обходили всех его бывших пассий, независимо от того, сколько лет минуло после окончания романа.

С раннего возраста – задолго до того, как стал знаменитым, – Синатра покорялся своему вздорному характеру. Нечто в сознании диктовало ему: если не можешь победить в игре – вовсе выходи из этой игры и ни секунды лишней не якшайся с другими игроками. Тут виновен следующий фактор: Фрэнк Синатра рос единственным ребенком в семье итальянских иммигрантов – что нетипично ни для этой нации, ни для эпохи в целом. В те времена преобладали многодетные семьи. Каждый ребенок, имея братьев и сестер, быстро учился жить в коллективе, учитывать интересы ближних, довольствоваться своей долей пищи, одежды, родительского внимания и т. п. Если с мнением такого ребенка не считались, он реагировал спокойно. К Фрэнку это не относилось. Он всегда хотел всё делать по?своему, – и, как правило, у него получалось. А если не получалось, если его опережали или задвигали, он просто исчезал из жизни «обидчика».

Постепенно читатель увидит, как год за годом уже взрослый Фрэнк Синатра методично исключал из своей жизни людей, которые, по его мнению, перешли ему дорогу. Можно, конечно, считать такое поведение побочным эффектом славы – дескать, все знаменитости отличаются нетерпимостью и эгоизмом, – но Синатра чуть ли не с рождения обрывал связи с людьми, хоть в чем?то его превзошедшими. Подобно Долли, он вмиг остывал к недавнему другу и навсегда прекращал с ним общение, едва лишь почувствовав намек на обиду.

– Мой сын – совсем как я, – сказала однажды Долли Синатра. – Если мне перейти дорогу, я этого вовек не прощу. Если ему перейти дорогу, он этого вовек не простит.

 

Жизнь в Хобокене

 

Желание стать профессиональным певцом возникло у Фрэнка еще в подростковом возрасте. К 1930 году, когда он поступил в старшую школу Демареста, Фрэнк жизни не мыслил без радио. С 1922 года радио было главным развлечением в Америке, знакомило слушателей со знаменитыми оркестровыми композициями и творчеством вокалистов вроде Бинга Кросби и Расса Колумбо. Пятнадцатилетний Фрэнк слушал и подпевал, и наслаждался звуками своего голоса, подумывая о том, чтобы зарабатывать пением на жизнь – если, конечно, не подвернется что?нибудь более выгодное. А для начала Фрэнк записался в школьный ансамбль, пел на вечеринках, для друзей, участвовал в конкурсах и тому подобное. Его пение нравилось, у него появились поклонники – и это было здорово.

К тому времени семья Синатры перебралась в квартиру аж с тремя спальнями. Дом номер 703 стоял в почти престижном районе – на Парк?авеню. Он цел и сейчас. До старого дома, на перекрестке Монро и Гарден, было всего полмили, но в тогдашнем Хобокене даже это смешное расстояние значило очень много. Семья Синатра поселилась в самом большом доме квартала – пятиэтажном. На фасаде имелись два эркера, а в них – окна почти в метр шириной, в деревянных рамах. Дом и до сих пор выглядит внушительно, выделяется среди остальных, трехэтажных; а уж в 1913 году он, наверное, казался настоящим дворцом.

– Эти Синатры всё время шли в гору, – вспоминает Стив Капьелло. – Остальным хобокенцам было за ними не угнаться. Они вели себя иначе, делали деньги, жили припеваючи. Когда Фрэнки стал звездой, его агент всё пытался создать впечатление, будто Фрэнки рос чуть ли не в трущобах. Помню, я подумал: хороши трущобы! А я тогда где жил? В аду? У моих родителей денег вовсе не водилось, нас было двенадцать человек детей, мы ютились в трех конурках. Да, нам жизнь не улыбалась – не то, что Синатрам.

Другой приятель детства, Джо Лисса, говорит:

– Тут что важно? Быть единственным ребенком в семье. Разница огромная! Фрэнку ни разу не пришлось делиться. Ни брата, ни сестры – всё ему одному доставалось. У него даже своя комната была. Никто из нас и половины того не имел, что имел Фрэнк. Не припомню, чтобы у кого?то из моих приятелей, как у Фрэнка, не было ни братьев, ни сестер. Фрэнк всегда носил новехонькие ботинки – мать ему покупала. У него имелась даже собственная кредитка в магазине готовой одежды! Да чего у него только не было!

Синатры и их соседи в Хобокене не скучали. Жаркими летними вечерами они устраивали посиделки с угощением. «На ура» шли отбивные котлеты, приготовленные Долли. Фрэнку нравилось играть в мяч, а уж когда дело касалось игры в шарики или тасовки бейсбольных карточек, равных ему не было. Чтобы развеяться, Фрэнк с приятелями отправлялся на поезде в «Филуху» (Филадельфию), где ел сандвичи, хотя точно такие же продавались в Хобокене. «Мне сандвич, только без лука», – говорил Фрэнк продавцу, опасаясь, что луковый запах изо рта помешает закадрить девчонку. Домой возвращались опять же на поезде, до отвала наевшись кексов, которые в те времена пекли и продавали только в Филадельфии.

Иногда Фрэнк катал приятелей на отцовском красном «Крайслере». Больше ни одна семья в округе машины не имела. Ребята отправлялись «на пляж» (в курортную зону на восточном побережье), в «Ланик?Сиди» (Атлантик?Сити) чтобы «прошвырнуться» (прогуляться по променаду).

Среди биографов почему?то принято рисовать отрочество Фрэнка Синатры мрачными красками, писать о Фрэнке как об одиноком, печальном мальчике. Это не совсем так. Правда, в старших классах Фрэнку не нравилось, учился он плохо, занятия прогуливал. Говорят, его исключили уже на сорок восьмой день обучения. Сомнительная информация. Сам Фрэнк утверждал, что продержался чуть дольше; школьные архивы точной даты не дают. (По словам дочери Фрэнка, Нэнси, его исключили из школы в выпускном классе.) В любом случае Фрэнк в один прекрасный день школу покинул – и наотрез отказался возвращаться. Марти и Долли были безутешны, но Фрэнк – истинный сын своих родителей – уже всё решил насчет своей жизни.

– Отца в семисотый раз вызвали к директору, – шутил впоследствии Фрэнк. – Директор и говорит: «Вот вам диплом, и чтоб это ваше исчадие ада больше не переступало порог нашей школы!»

Один семестр Фрэнк с грехом пополам проторчал в бизнес?школе Дрейка, а потом надумал поступить в Технологический колледж Стивенса – старейшее профессионально?техническое училище в США, крайне удачно расположенное в Хобокене. Тогда Фрэнком уже владела жажда петь профессионально. Обнаружив в комнате сына фотографии Бинга Кросби, Долли с ужасом узнала, что мальчик намерен стать артистом, а не инженером.

– И думать забудь, – заявила Долли.

Фрэнк принялся возражать:

– Мама, а вдруг пение – как раз то занятие, которое мне дается лучше всего?

– Откуда ты, сукин сын, знаешь, что тебе дается, а что не дается? – вскипела Долли. – Это тебе знать не положено. Это знаю я – твоя мать! Работать пойдешь как миленький. И больше чтоб я ни про какое пение не слышала!

Марти тоже не поддержал сына. Он всю жизнь зарабатывал тяжелым трудом, чтобы закрепиться в земле обетованной – la terra promessa – и достичь американской мечты. В пожарной части Марти Синатра, конечно, состояния не сколотил, но в целом был доволен. Как истинному сицилийцу, ему достаточно было отведать хорошей жизни, а потом уж от этого знания плясать. У сицилийцев есть выражение: «Fari vagnari u puzzi» – «обмакнуть клюв»; так еще отец Марти говаривал. Что?что, а эту малость наша свободная страна им позволить могла.

В 1932 году благодаря доходам от бара Долли и тому факту, что она давным?давно начала копить деньги «на черный день», Синатры смогли приобрести целый трехэтажный (плюс мансарда!) дом с четырьмя спальнями. Помещалось это чудо там же, в Хобокене, на Гарден?стрит, 841, и стоило тринадцать тысяч четыреста долларов – изрядную сумму по тем временам. Такие дома из?за трех этажей носили прозвище «Отец, Сын и Дух Святой». Словом, Синатры в очередной раз подняли свой жизненный уровень. Надо сказать, что их дом был одним из самых дорогих в графстве и соседствовал с себе подобными. К каждой парадной двери вели от боковой дорожки семь – десять цементных ступеней, имелся дополнительный вход – в погреб, где держали вино и уголь, а часто еще и оборудовали вторую кухню. Напротив дома находилась средняя школа Джозефа Ф. Брандта.

 

Первые порывы

 

Долли и Марти, даром что не получили толкового образования, сумели хорошо устроиться в Америке и обеспечить сыну безбедную жизнь. Обоих прямо?таки распирало от гордости при мысли, что, пожалуй, они и на колледж мальчику наскребут. Конечно, придется затянуть пояса. Супруги Синатра начали копить деньги загодя. Пусть я сам неграмотный, думал Марти Синатра, зато мой сын будет учиться в колледже. Стоит ли говорить, каким ударом стало для Марти исключение Фрэнка из школы и его категорический отказ поступать в колледж! Марти ушам своим не верил; ему и не снилось, что сын так сглупит! И Марти Синатру можно понять. В те времена миллионы свежеиспеченных американцев только мечтали о высшем образовании для своих детей, а юный Фрэнк такую возможность упускал. У Марти это в голове не укладывалось. Не желает он, Марти Синатра, чтобы сын повторил его судьбу! Не желает, и точка!

Вообще?то судьба Марти сложилась совсем не плохо. Конечно, он не умел ни читать, ни писать по?английски (Фрэнк никогда ему об этом не напоминал), но Марти был настоящим трудягой и семью свою любил. Как и всякий отец, он желал сыну только добра; мечтал, чтобы парень превзошел его, достиг большего, чем он сам. У сицилийцев, правда, есть пословица: «Не превозноси чадо свое»; однако Марти придерживался другого мнения на данный счет. У него своя пословица имелась: «Сын так должен жить, чтобы отцовская судьба жалкой казалась». Возмущенный перспективой того, что Фрэнк сядет родителям на шею, Марти обозвал сына раздолбаем.

– Пап, я ни разу не раздолбай, – пытался защищаться юный Фрэнк.

– Как же не раздолбай? В школу не ходишь, работать не желаешь. Раздолбай и бездельник, вот ты кто, – горячился Марти. – Всё, разговор окончен!

Впоследствии, когда бы Фрэнк ни вздумал изменить что?то в жизни, отец неизменно называл его раздолбаем. Возможно, Марти надеялся с помощью клички воззвать к здравому смыслу сына. Фрэнк очень обижался. Он так и не простил Марти «раздолбая».

– Я не раздолбай! – вопил он в ответ.

– Не смей на отца голос повышать! – встревала Долли, в обязательном порядке отвешивая сыну подзатыльник.

Впрочем, эффект от клички был, притом почти такой, как и хотелось Марти Синатре. Иными словами, кличка «раздолбай» изрядно мотивировала Фрэнка.

– У него стимул появился благодаря этой кличке, – вспоминал один из родственников Синатры. – Фрэнку хотелось доказать, что отец не прав. Обычная история, ничего особенного.

В начале 1932 года Фрэнк, которому минуло шестнадцать, устроился на работу, чтобы успокоить отца. Фрэнка взяли в порт, принадлежавший кланам Тьетьен и Ланг. Потом он работал на издательство «Лайонс и Карнахан» – распаковывал книги. Впоследствии Фрэнк шутил:

– Отличная работенка. Шестьдесят два доллара пятьдесят центов и грыжа в придачу, а делать всего?ничего – знай себе с напарником тягай ящики по шестьсот фунтов [двести семьдесят два килограмма] да на ручную тележку грузи.

Вскоре ему надоело наживать грыжу, и он перешел в «Юнайтед фрут лайнз», где имел дело с разгрузкой фруктов в порту. Когда же Фрэнк, устав, и эту работу бросил, Марти не замедлил вновь обозвать сына «раздолбаем».

– Раз ты работать не намерен, – пилил он Фрэнка однажды за завтраком, – значит, давай выметайся отсюда. Хочешь висеть балластом – найди кого другого и на нем виси.

А дед с бабкой, добавил Марти, не для того из Италии в Штаты приплыли, чтобы их внучок распрекрасный дармоедом стал.

– Я был в шоке, – рассказывал Фрэнк. – Эти слова до сих пор у меня в ушах звучат. Родной отец меня спросил: «Почему бы тебе самостоятельно не пожить?» На самом деле он имел в виду: убирайся с глаз моих. Помню, я ел яйцо – так оно у меня в глотке застряло, я минут двадцать проглотить его не мог. Мама, как всегда, чуть не разрыдалась, но в конце концов мы договорились. Решили, что мне действительно не повредит пожить самостоятельно. И вот я упаковал вещички и отправился в Нью?Йорк.

Фрэнк снял комнату в Нью?Йорке, однако дело у него не заладилось. За пение никто платить не хотел, другую работу он найти не смог. В итоге Фрэнк вернулся в Хобокен.

– Ну что, теперь работать пойдешь, мистер Моднючие Штаны? – съязвила Долли. – Или тебя надо величать мистер Великий Певец? – И сразу добавила, улыбнувшись и щелкнув сына по лбу: – Ну так что – ты у нас звезда или пока нет?

А дело в том, что Долли и Марти, хоть и противились желанию Фрэнка стать певцом, всё же не могли, как и всякие обожающие родители, удержаться от того, чтобы не толкать его исподволь на это поприще. К тому времени как Фрэнк вернулся из Нью?Йорка в Хобокен, Долли, как и он сам, уже видела в мечтах сына поющим на сцене. Она сообразила: если Фрэнк решился покинуть дом и уехать один в Нью?Йорк – значит, у него есть цель. Ну, или по крайней мере какие?то соображения насчет того, чем заниматься. Однако они жили в Хобокене, а отнюдь не в Голливуде. Долли не представляла, как помочь сыну.

– Долли определенно хлопотала за Фрэнка, – вспоминает Дорис Севанто, близко знавшая Долли и Марти. – Моя мама сказала мне, что Долли ходит по клубам и упрашивает владельцев взять ее сына на работу. Фрэнки одно время действительно пел в хобокенском клубе. Правда, недолго – пока не подрался с боссом. Долли однажды высказалась так: «Понимаете, этот паршивец, в смысле, сын мой – он хочет петь. И голос у него не хуже, чем у других. По?моему, он мог бы карьеру сделать. Только ему моих слов не передавайте, а то он и без того слишком нос задирает».

– Просто в те времена родители?итальянцы помогали своим детям, рожденным в Америке, строить карьеру, даже если сами не одобряли их устремлений, – говорит певец Тони Мартин. – Конечно, поначалу они пытались отговорить отпрыска, наставляли его на путь – зачастую поколачивая, – но, если отпрыск не внимал и продолжал стоять на своем, тогда уж родители сдавались и только спрашивали: «Чем тебе помочь, деточка?»

Родителям Фрэнка было понятно его бунтарство. В конце концов их собственные родители иммигрировали в Америку, ведомые именно этим чувством.

– Ну как они могли не посодействовать ребенку в исполнении его мечты? – рассуждает Тина Донато, которая хорошо знала семью Синатра, поскольку каждое лето в детстве проводила с бабушкой и дедушкой в Маленькой Италии. – Всякий, кто скажет: нет, родители детям препятствовали, просто не понимает главного насчет итальянских иммигрантов. Они детей не задвигали, а продвигали. В крайних случаях – пилили всячески, но на самом?то деле такое пиление только заставляло сына или дочь крепче держаться за свою мечту. В моей семье происходило то же самое, что и в семье Фрэнки. Марти, конечно, хотел для сына другой карьеры. Но, узнав, что Фрэнки мечтает стать певцом, Марти сразу встал на его сторону, хоть и втайне.

Долли и Марти дали сыну шестьдесят пять долларов на покупку микрофона, нот и прочего оборудования, чтобы Фрэнк мог петь в хобокенском ночном клубе. Если уж взбрело ему в голову заняться «этой гадостью» – пением, – пусть у него будет фора перед остальными юнцами, которые того же самого хотят. У кого еще есть такие прибамбасы, а? То?то же. А у Фрэнка они будут – значит, будет и преимущество. Так рассуждала Долли Синатра, и Марти ее поддерживал.

Семнадцатилетний Фрэнк, оснащенный собственным микрофоном, начал по выходным петь с небольшими ансамблями в клубах. Мать даже организовала ему концерт в местной штаб?квартире демократической партии. Пел Фрэнк и на школьных танцульках. Постепенно родители и друзья признали, что амбиции Фрэнка цветут пышным цветом не на пустом месте. А пропорционально этому признанию конкретизировались планы юного Синатры, и вскоре в его голове вполне оформилась цель – стать профессиональным исполнителем. Фрэнк теперь верил, что у него получится.

Он постоянно слушал Бинга Кросби и пытался ему подражать, когда принимал душ. Впрочем, Фрэнк быстро понял: необходимо выработать свой особенный стиль хотя бы потому, что в те времена слишком многие юноши копировали манеру исполнения Кросби или, как выражался Фрэнк, «мурлыкали под Бинга», исполняя такие хиты, как «Еще один шанс» и «Я нашел малышку на миллион в магазине “Всё по пять и по десять центов”». У самого Синатры голос был на целый регистр выше, чем у Бинга Кросби. Он вспоминал, что хотел стать «совсем не таким, как Бинг».

– Бинг был первым, а мы, молодежь – Дик Тодд, Боб Эберли, Перри Комо, Дин Мартин – пытались отвоевать себе место. Я сообразил, что миру едва ли нужен Кросби № 2. Я решил немножко поэкспериментировать, придумать нечто новое. В итоге я принял манеру, больше похожую на бельканто. И должен сказать, что петь так было труднее, чем петь «под Бинга». Гораздо труднее.

Энтузиазм Фрэнка повлиял на родителей – они стали восхищаться талантом отпрыска.

– Фрэнк часто пел дома, причем до того хорошо у него выходило, что мы только диву давались, – однажды призналась Долли.

А еще она и Марти были рады, что сын наконец?то определился.

 

Нэнси

 

Летом 1934 года восемнадцатилетний Фрэнк Синатра стал встречаться с семнадцатилетней Нэнси Кэрол Барбато, дочерью Майка Барбато, штукатура из города Джерси. (Некоторые источники приводят имя «Нэнси Роза Барбато», хотя дочь Фрэнка, тоже Нэнси, утверждает, что второе имя ее матери – Кэрол.)

– Моя мама вышла из бедной семьи, – вспоминает Фрэнк Синатра?младший. – Однажды я спросил: «Мам, как вы жили, ведь у тебя было восемь сестер?» Мама ответила: «Так вот и жили. Когда удастся поесть, а в другой раз и на голодный желудок спать ложишься». Денег у них не было. Вообще. «Получается, мама, тебе родители ничего не покупали?» – говорю. А она: «Ну да, конечно. Я чуть ли не с пеленок усвоила: хочешь какую?то вещь – магнитофон или велосипед, – ищи работу. Заработаешь денег – тогда и купишь. Зато это будет только твоя вещь, никому ты за нее ничем не обязана. А подарков нам с сестрами никто не дарил». Да, мама всегда работала. И меня воспитывала по принципу: заработай – тогда и пользуйся.

Юный Фрэнк, как правило, проводил летние каникулы у любимой тетушки, миссис Джозефины Гаравенте Монако, которая имела домик в Джерси, на океанском побережье. Фрэнк звал ее «тетя Джози». Джозефина, родная сестра Долли, вспоминает:

– Фрэнк нас с ума сводил игрой на укулеле. Сидит, бывало, на крыльце и знай наяривает. И лицо такое отрешенное, будто он один?одинешенек во всем мире. А один раз я заметила, что он болтает с хорошенькой чернявенькой девчушкой. Она тоже жила летом у родни, в доме напротив. Звали ее Нэнси.

Нэнси пилила ногти на крыльце дома своих дяди и тети, у которых вместе с отцом и сестрами проводила каникулы. Фрэнк приблизился, помахивая укулеле, подмигнул Нэнси и сказал:

– Мне бы тоже маникюрчик не повредил. Организуешь?

Он сам не заметил, как увлекся Нэнси.

– Мы чудесно провели то лето. Когда наступила осень, я подумал: что ж, развлеклись – ну и хватит.

Нэнси была смазливенькая, живая, веселая, с соблазнительной фигуркой. И находила Фрэнка ужасно привлекательным. Чего еще требовать от девушки восемнадцатилетнему парню?

Итак, каникулы кончились, и влюбленные разъехались по домам: Фрэнк – в Хобокен, Нэнси – в Джерси. Впрочем, отношения их продолжались. Фрэнк ездил на свидания к Нэнси, а когда у него не хватало денег на автобусный билет, платила Нэнси. Однажды – Фрэнк был совсем на мели, – Нэнси прислала ему свою перчатку с долларовой купюрой в каждом пальце.

Пожалуй, эти четыре года были самыми романтическими за всё время длительных и непростых отношений Фрэнка и Нэнси. Фрэнк посвящал Нэнси стихи, вместе с ней слушал оперы на пластинках. Они ходили гулять на набережную и поглощали крайне популярное лакомство под маркой «Кримсикл» – ванильное мороженое с апельсиновым шербетом – до тех пор, пока обоих не начинало мутить. Фрэнк учил Нэнси канасте – сложной карточной игре, где участники предъявляют комбинацию из семи и более карт. Правда, Фрэнк сам путался в правилах, и поэтому влюбленные не столько играли, сколько хихикали. Фрэнк инстинктивно чувствовал: если он свяжет жизнь с Нэнси, никакие препятствия к тому, чтобы ломиться в закрытые двери, пробовать себя то на одном поприще, то на другом, ему не грозят. Нэнси одобрит любое его начинание, всегда поддержит. Он даже обсудил с ней такие перспективы, заметил, что подобная жизнь не сулит ни быстрых денег, ни даже более?менее сносных гарантий, – и ему показалось, что Нэнси всё поняла. Что?то было в этой девушке особенное, что?то подсказывало: на нее можно положиться.

– Я намерен добраться до самой вершины, – честно предупредил Фрэнк. – И не потерплю хомута на шее.

– Я не стану хомутом, – пообещала Нэнси.

– Я серьезно говорю, – продолжал Фрэнк. – Так ты со мной, да?

– Да, я с тобой, Фрэнки. Я всегда с тобой и за тебя, – пообещала Нэнси.

 

Начало карьеры

 

Первое выступление девятнадцатилетнего Фрэнка перед большой аудиторией состоялось восьмого сентября 1935 года. Бешеной популярностью пользовалась в то время радиопрограмма Эдварда Боуза (больше известного как Майор Боуз), в которой он давал возможность простым ребятам продемонстрировать свои таланты. Транслировалась эта передача в прямом эфире из нью?йоркского театра «Кэпитол»; лишь годом ранее передачу включили в сетку вещания радио «Эн?би?си», а годом позже трансляции стали вести на всю страну. Фрэнк со смехом вспоминал:

– Всякий раз, когда в руках у Боуза оказывался микрофон, он говорил: «Колесо Фортуны вращается – поди знай, когда остановится». По?моему, самое идиотское начало для радиопередачи. Во всяком случае, хуже я не слыхал.

Параллельно с Фрэнком пыталась пробиться группа «Три вспышки», в которой состояли Фред Тамбурро (Тамби), Пэт Принсайп (Принц) и Джеймс Петроцелли (Скелли). Теперь трудно сказать, чья это была светлая мысль – Боуза или Долли – присоединить к ним Фрэнка и сделать из трио «Хобокенскую четверку». Впрочем, это не так уж важно. Главное, что «Хобокенская четверка» сорвала изрядно аплодисментов, скопировав исполнение композиции «Лоск» («Shine»), записанной знаменитыми «Миллз Бразерз» совместно с Бингом Кросби.

По правилам радиошоу Майора Боуза слушатели должны были звонить по спецномеру и голосовать за понравившихся исполнителей. «Хобокенская четверка» набрала огромное количество голосов. Но самое удивительное вот что: уже при первом выступлении Фрэнка перед большой аудиторией стало ясно, что его голос не нуждается в дальнейшей обработке. Пусть Фрэнку недоставало образования и воспитания, пусть он понятия не имел о том, что его ждет – голос у него уже был, и превосходный. «Хобокенская четверка» во главе с Фрэнком выступила еще несколько раз, а вскоре у Фрэнка появилась возможность отправиться в турне с гонораром шестьдесят пять долларов в неделю. Вместе с «Хобокенской четверкой» выступали и многие открытые Боузом талантливые ребята – чечеточники, жонглеры, исполнители на губной гармонике. Всего шоу включало шестнадцать номеров. Фрэнк наслаждался вниманием публики и оттачивал сценическое мастерство.

В составе «Хобокенской четверки» он пел три месяца, до конца 1935 года. Разрыв произошел по банальнейшей причине – Фрэнк во время выступлений отчаянно «перетягивал одеяло на себя». Подмигивал женщинам из зрительного зала, всячески привлекал внимание. Понятно, что это не нравилось его товарищам.

Недовольство подчас выливалось в самые вульгарные драки, и вот Фрэнк, который изначально был не в восторге от перспективы выступать в составе группы, решил завязать с турне.

– Я всегда хотел петь соло. Чтобы на сцене – я один, и всё внимание – только мне, – признавался он много позже.

Впрочем, из этого турне Фрэнк успел выжать максимум. Продолжать выступления с «Хобокенской четверкой» означало топтаться на одном месте. Вдобавок он ужасно скучал по родителям (известно, что Фрэнк посылал матери длинные письма и фотографии) и, конечно, по своей Нэнси.

Правда, возвращение домой не было счастливым. По мнению Марти Синатры, его сын в очередной раз «свалил» с хорошей работы.

Последовала бурная сцена. Марти выступал в своем репертуаре: Фрэнк никогда ничего не добьется, если будет так разбрасываться, и вообще он – раздолбай. Фрэнк, в свою очередь, приводил привычный аргумент: отец просто не понимает его стремлений. И не пытается поддержать его. В тот раз Фрэнк не просто обиделся на отца – он разозлился. Кажется, никогда еще желание доказать, что отец глубоко не прав, не разбирало Фрэнка с такой силой. Долли давно устала от ссор между мужем и сыном. В собственном доме – ни минуты покоя, одни разборки.

– Вы двое меня с ума сведете! – кричала она. – Фрэнки хочет петь, Марти. Так пусть поет, не мешай ему, ради всего святого!

Волевая и напористая, Долли давно определила, кто из них с Марти главный. Во времена, когда мужчина, независимо от личных качеств, считался главой семьи, Долли управляла мужем по своему хотению, даже на людях не пытаясь делать вид, будто мнение Марти что?то значит. Марти смирился.

– Ладно, Долли, будь по?твоему, – говорил он.

Сдался Марти и на этот раз.

– Всё, молчу. – Такой фразой (и смущенной улыбкой) завершился спор с Фрэнком.

Фрэнк начал петь – разумеется, один! – в придорожном кафе неподалеку от городка Инглвуд?Клиффс, в двух милях к северу от моста Джорджа Вашингтона.

Вскоре он познакомился с Хэнком Саниколой – очень пробивным антрепренером. Они быстро сошлись, и Хэнк начал «по?дружески» продвигать Фрэнка. На долгие годы Саникола, тоже сицилиец по происхождению, стал правой рукой Синатры. Он даже время от времени аккомпанировал ему на фортепьяно во время концертов.

– Силы мне было не занимать, – однажды признался Саникола, имевший опыт на боксерском ринге. – Драться я умел. Я выходил вперед и защищал Фрэнка от всяких агрессивных молодчиков в барах.

– Хэнк был отличным парнем, настоящим дагом, – говорил Синатра. Своих друзей он называл «дагами», на английский манер переделывая ругательное, в общем?то слово «даго», то есть «итальяшка», «макаронник». Впрочем, говоря «даг», Фрэнк имел в виду «земляк».

Саникола выбил Фрэнку постоянную работу – устроил в бар «Рустик кэбин». Фрэнк получал там от пятнадцати до тридцати долларов в неделю – обслуживал столики в качестве официанта и пел с группой Гарольда Ардена.

– У нас был слепой пианист, – рассказывал Фрэнк. – Абсолютно слепой и абсолютно лысый. Помню, мы с ним ходили от столика к столику, я таскал его инструмент, он играл, я пел. На крышке стояло блюдце для монет от добрых слушателей.

А ведь эта работа могла и выскользнуть из рук Фрэнка. Дело в том, что Гарольд Арден ему отнюдь не симпатизировал. Между тем Фрэнк жаждал петь.

– Я не по душе лидеру группы, – посетовал он, а Долли сказала:

– Нечего тебе делать в этой забегаловке, да еще по ночам.

– Фрэнк взглянул на меня с тоской, взял на руки свою собаку, Гирли, и заперся у себя в комнате, – вспоминала Долли. – Вскоре из?за двери стали доноситься рыдания, и длилось это добрых два часа. Наверное, тогда я впервые поняла, что значит для Фрэнки пение. Я подошла к телефону и принялась звонить Гарри Стиперу, мэру Норт?Бергена и президенту Союза музыкантов Нью?Джерси. Гарри был также помощником Джеймса Петрильо – его еще называли Мини?Цезарем. А Петрильо, в свою очередь, возглавлял Американскую федерацию музыкантов. Мы с Гарри вместе занимались политической деятельностью и по мере возможности помогали друг другу. Я сказала Гарри: «Что делать? Фрэнки хочет петь в “Рустик кэбин”, а лидер группы его недолюбливает». Я просила дать Фрэнки второй шанс и проследить, чтобы его приняли на работу.

Гарри заверил, что работа уже у Фрэнка в кармане. И сдержал обещание.

Элен Фьоре Монтефорте вспоминает: Долли так боялась, что Фрэнки не встретит в клубе теплый прием, что наприглашала на его выступление друзей и знакомых. В частности, бесплатные (оплаченные Долли Синатрой) билеты получила вся семья Элен.

– Долли не пожалела денег, чтобы обеспечить сыну комфортное первое выступление.

– Пожалуй, тогда?то для Фрэнки всё и началось, – считает Джои Д’Оразио, хобокенский приятель Синатры. – Он знал, что станет звездой. Мы все набились в «Рустик кэбин», чтобы его послушать. Фрэнки хорошо пел. Он пока не был Синатрой, о нет. Я ему сказал: «Знаешь, Фрэнки, голос у тебя что надо, только над ним еще работать и работать». Он оскорбился и говорит: «Заткнись, Джои. Чтоб я больше ни от тебя, ни от родичей твоих ни слова не слышал. Сперва научитесь по?настоящему хвалить, а уж потом рот раскрывайте. По?твоему, мне приятно, когда меня критикуют?» Таков был Фрэнки: либо вы целиком и полностью с ним, либо он вас ненавидит.

В свободное от работы время Фрэнк мотался в Нью?Йорк – ему хотелось держать руку на пульсе большого города, знать, какова там ночная жизнь. Он ходил по ночным клубам, смотрел выступления популярных артистов, учился у них. Использовал все возможности поучаствовать в радиошоу, понять, каков шоу?бизнес с изнанки. Фрэнк даже потратил часть своих кровных на уроки дикции, очень старался избавиться от акцента, который выдавал в нем уроженца Нью?Джерси.

Отношения с Нэнси Барбато продолжались. Немало часов Нэнси потратила на то, чтобы укрепить во Фрэнке веру в собственные силы.

– Ты справишься, ты всего добьешься, – внушала Нэнси своему возлюбленному.

– Откуда такая уверенность? – спрашивал Фрэнк, обнимая ее.

– Просто ты самый талантливый и самый красивый парень из всех, кого я встречала, – говорила Нэнси. Конечно, она пыталась польстить Фрэнку – но и душой не кривила, по ее собственному признанию.

– И много их у тебя было, талантливых да красивых? – спрашивал ревнивый Фрэнк.

– Всего один, – мурлыкала Нэнси.

В начале 1937 года ее родственник устроил Фрэнка на «Эн?би?си», в пятнадцатиминутную программу за семьдесят центов в неделю – большая удача для начинающего певца. Другой родственник Нэнси говорил:

– Фрэнк был готов петь на любых условиях. Не важно, где, почем и как долго. И знаете что? К двадцати одному году он уже был чертовски хорош. Великолепен. Я ему сказал: «Слышь, Фрэнки, у тебя есть голос». А он отвечает: «Конечно, есть. Я вам всем эту мысль уже несколько лет внушить пытаюсь, а до вас доходит, как до жирафов».

Одно время Фрэнк тешился идеей сменить фамилию на Трент в честь своего родственника Джона Трейди, который умер от туберкулеза в возрасте двадцати восьми лет. Этот Трейди был первым в семье артистом – играл на банджо в ансамбле и пел. Фрэнку казалось, что для карьеры полезно будет избавиться от итальянской фамилии «Синатра». Он даже заказал афиши с фамилией «Трент». Вообразите, сколько бы они сейчас стоили! Но Долли предупредила: если Фрэнк откажется от фамилии Синатра, Марти ему задницу надерет. Позднее Фрэнк признавался:

– Лучшее, чего я в жизни НЕ СДЕЛАЛ, – это фамилию не сменил.

 

Повитуха

 

Во времена детства, отрочества и юности Фрэнка его мать, в числе прочего, выполняла функции повитухи. В Хобокене да и в других городах это было обычное дело. Большинство младенцев появлялись на свет не в больницах и не под наблюдением профессиональных акушеров, а при помощи повитух?соседок, прошедших минимальную подготовку. Кроме того, Долли частенько призывали, когда требовалось прервать беременность. Будучи прагматиком, она считала, что оказывает услугу обществу. Некоторые основания так думать у Долли имелись: ведь любая итальянка?католичка, родив внебрачного ребенка, становилась парией. Во многих семьях было по семеро и больше детей – и получить незаконнорожденного внука им совершенно не улыбалось. Таким?то семьям Долли и помогала в полной уверенности, что с нежелательной беременностью можно справиться, как и с любой другой бедой. Разумеется, Долли, сама католичка, нарушала «божий закон» – по крайней мере в глазах очень многих католиков?итальянцев. С другой стороны, семья Синатра не отличалась набожностью и даже в церковь ходила крайне редко. «У меня своя религия, – говаривала Долли. – Я знаю, что делаю. Бог тоже знает, что я делаю. Если бы бог не хотел, чтобы я этим занималась, уж он бы проследил, чтоб эта мысль мне и в голову не пришла». (Кстати, число родов, которые Долли приняла, изрядно превышает число сделанных ею абортов.)

– Моя мать забеременела в тринадцать лет, – рассказывает Дебра Страделла, дочь жительницы Хобокена. – Помню, она мне говорила, что совсем растерялась. Что боялась общественного осуждения. Тогда бабушка позвала Долли Синатру и сказала: моей дочке нужна помощь, а заплатить нечем. Аборт стоил двадцать пять долларов. Долли разрешила платить в рассрочку – по три доллара каждый месяц, и обещала следить за здоровьем своей пациентки. Бабушка сама повела маму к Долли на Гарден?стрит. В подвале у Долли был оборудован абортарий. Долли вошла с черным докторским чемоданчиком, уложила маму на специальный стол, всю операцию проделала собственноручно. Заняло это минут пятнадцать. Мама эту историю часто в подробностях рассказывала, у нас аж мурашки по спинам бегали. А Долли и правда потом навещала маму раз в неделю, лекарства приносила. Конечно, она ее спасла, но всё равно, подпольные аборты делать – это гадко.

С Деброй Страделлой были согласны многие в Хобокене. Действительно, Долли занималась незаконной деятельностью.

– Преступница, вот она кто, – открытым текстом заявляет один из жителей Хобокена. – Тут и рассуждать нечего. Дело незаконное и богопротивное. Кто такую женщину хвалит – сам от нее недалеко ушел.

В 1937 году Долли попалась. После сделанного ею аборта пациентке стало плохо, ее доставили в больницу. Женщина чудом выжила. Долли арестовали, признали виновной в совершении преступления. Тяжба закончилась пятью годами условно. Долли условный срок не приструнил, она все пять лет продолжала свою деятельность в подвале собственного дома. Еще несколько раз ее арестовывали, но всегда отпускали – вероятно, играли свою роль связи в политике. Уж наверное, Долли пользовалась огромным влиянием, если столько раз ее буквально за руку ловили, а до суда дело не доходило. Сейчас хобокенцы, знавшие Долли, а также их потомки говорят о ней со смешанным чувством трепета и восхищения. Мало того что ей удавалось торговать спиртным во время «сухого закона», так она еще и подпольные аборты делала безнаказанно! Поистине не каждая женщина на такое способна.

Перед Долли трепетал весь Хобокен. Политические связи позволяли ей плевать на закон – как человечий, так и божий, – что она и демонстрировала неустанно семидесяти тысячам хобокенцев. Долли считалась одной из самых могущественных женщин и едва ли не самой влиятельной итальянкой в городе. Годы спустя ее сын стал падроне, а пока он не вошел в возраст, этот титул неофициально носила сама Долли.

– Ее боялись до смерти, – вспоминает уроженец Хобокена. – Как ей удавалось весь город в страхе держать – одному богу ведомо. Началось всё с любви и уважения, которые постепенно трансформировались в ужас. Люди на нее пальцами показывали и шептались. А Долли Синатра только радовалась. Для нее это одно значило – на нее внимание обращают. То есть считаются с ней. Она еще гордилась этим. «Меня героиней называют, – говорила. – Может, я и есть героиня». Долли даже в голову не приходило, что для многих она не героиня, а преступница. Поразительная самоуверенность. Впрочем, от последствий страдал Фрэнк.

Тогдашняя подружка Фрэнка, Марион Браш Шрейбер, попыталась было устроить его на работу в школу при храме Святой Девы – предполагалось, что Фрэнк будет выступать по пятницам на танцевальных вечерах. Однако выходцы из Ирландии, которым принадлежала школа, буквально встали на дыбы. Кандидатура Фрэнка даже не обсуждалась из?за того, что его мать делала подпольные аборты. Узнав об этом, Фрэнк впал в свойственную ему и невыносимую для окружающих мрачную задумчивость. Марион вспоминает:

– Он молчал часами. Сидел и наливался тяжелым гневом. Ни слова из него было не вытянуть. Никаких вспышек – только кошмарное молчание.

Другая жительница Хобокена говорит:

– Фрэнки любил свою мать и очень страдал. Но любовь пересиливала общественное мнение. Для Фрэнки мать всегда была права, что бы ни делала. Однажды в баре какой?то парень дурно отозвался о Долли. Парень был пьян – трезвому ему бы это и в голову не пришло. О Долли только перешептывались по углам, а чтобы вслух осудить – ни?ни. Фрэнки этого парня чуть не порвал. Разнимать пришлось. Помню, кровищей весь пол был залит. Когда Фрэнки оттащили от бедняги, он сказал: «Обо мне можешь сколько угодно злословить, мне параллельно. Но имя моей матери трепать не смей, слышишь? Никогда!»

 

«Впусти Фрэнки»

 

1938 год, Фрэнку двадцать два. Он очень хорош собой, обаятелен и самоуверен – последнее обстоятельство помогало укладывать в постель практически любую приглянувшуюся ему девушку. Нет, Нэнси Барбато никуда не делась, отношения продолжались, а связи на стороне никак невесты не касались. Фрэнк умел разделять в жизни духовное и плотское. Он изменял Нэнси исключительно с теми женщинами, с которыми она ну никак не могла пересечься – по крайней мере в обозримом будущем.

– Фрэнки мог заполучить любую, – вспоминает член «Хобокенской четверки» Фред Тамбурро. – Отчасти потому, что хорошо пел. Девушки – они певцов и артистов любят. А что до секса, так я больше таких озабоченных не знаю. Кажется, Фрэнки и змею бы трахнул, если бы девчонки поблизости не оказалось.

– Вполне можно сказать, что Фрэнки постоянно думал о сексе, – вспоминает Нэнси Вентури, одна из тогдашних подруг Синатры. – Он готов был прыгнуть на всё, что шевелится. Он и в постели был особенный. По крайней мере со мной. Очень сексуальный, очень требовательный любовник. А целовался как!.. Я уже старая, а до сих пор всё помню, каждую подробность.

– Господи, Фрэнки, да ты на сексе помешан! – воскликнула Нэнси во время первого свидания, когда они с Фрэнком обжимались на диване у нее дома.

Фрэнк стал возражать:

– Сексом я и сам с собой могу заняться, детка. И занимаюсь, притом каждый день. Ну, ты понимаешь. А сейчас я хочу заняться любовью, да так, чтоб ты вовек не забыла. Давай же, впусти Фрэнки, – мурлыкал он, расстегивая платье Нэнси. – Я покажу тебе, что такое любовь. Впусти большого Фрэнки.

– Я тогда совсем голову потеряла, – продолжает Нэнси Вентури. – Я ему отдалась. Это было в 1938 году. Местные парни и слов таких не знали, не умели девушку увлечь. А Фрэнки говорил – будто уши медом мазал. И он был не из тех, кто дело сделал – и бежать. Нет, Фрэнки оставался на всю ночь, ну или по крайней мере выскальзывал из дома ранним утром, пока мои родители не проснулись. Я чувствовала себя любимой. Но мне было всего тринадцать, даром что выглядела я на все восемнадцать. Что с меня взять? Что я в любви понимала? Однажды ночью, перед этим самым моментом, Фрэнки прошептал мне на ухо: «Я люблю тебя, Нэнси». У меня аж дыхание сперло. Думала, сердце из груди выскочит от восторга. На следующий день я об этом подружке рассказала, а она и говорит: «Ну и дура. У него невеста есть, тоже Нэнси». Тут я и поняла, что Фрэнки не мне, а ей в любви признавался. Я ему позвонила и сказала, что больше мы не увидимся. Ужасно боялась влюбиться. Боли боялась.

А как же отреагировал Фрэнк? Вот как:

– Ладно, детка, будь по?твоему. Может, еще пересечемся. В следующий раз, когда у тебя будет такой секс, вспомни обо мне.

Через три месяца Нэнси Вентури решила, что беременна.

– Я чуть с ума не сошла. Мне же было всего тринадцать лет! Кроме Фрэнки, ко мне ни один парень не прикасался. И вот я ему звоню, вся в слезах, и говорю: «Фрэнки, я беременна!» А он: «Ну и дела! Ну мы и влипли!» Я спрашиваю: «Ты что делать собираешься?» А он: «Не знаю. А ты что хочешь от меня?» Я говорю: «Хочу, чтоб мы с тобой вместе стояли перед алтарем». «Не вопрос, – говорит Фрэнки. – Только неплохо бы что?нибудь другое придумать». Помолчал и добавил: «Может, ты и права. Надо помолиться, чтобы Долли из меня котлету не сделала».

Далее Нэнси Вентури вспоминает:

– Мы с Фрэнки пошли в церковь на перекрестке Седьмой улицы и улицы Джефферсона. Преклонили колени у алтаря. Фрэнки закрыл глаза, нагнул голову и забубнил: «Боже, ты ведь знаешь, что случилось. Эта девчонка залетела. Мне теперь светит нагоняй от матери, а у меня и без того забот хватает. Так что давай, боже, устрой мне передышку, лады? Убери беременность куда хочешь. В общем, ты в таких делах лучше разбираешься. Ну, заметано? Вот и славно. Тогда аминь, и мы пошли». Я и рот раскрыла. Говорю: «Что это за молитва такая?» А Фрэнки как заорет: «Молитва как молитва, что тебе не нравится? Коротко и ясно. Сама меня в церковь затащила, так еще и хочешь, чтоб я, как пастор, соловьем разливался? Хочешь добавить пару слов – пожалуйста». И показал на Распятие. «Вот, он наверняка всё еще слушает. Валяй!»

– Я думала, сейчас нас обоих молния поразит насмерть за такие слова. Закричала как ненормальная: «Пойдем скорей отсюда! Мне страшно!»

Может, молитва Фрэнка не отличалась красноречивостью, зато она помогла. На следующее утро у Нэнси начались месячные.

– Я позвонила Фрэнки и говорю: «Сработало! Я не беременна!» А он: «Видишь, а ты крик подняла вчера. Больше не критикуй мои молитвы». Я уже собиралась трубку повесить, когда он сказал: «Понадобится чудо – обращайся, не стесняйся».

 

Тони

 

Фрэнку было двадцать три, Нэнси – двадцать один. Они успели обручиться и наслаждались серьезными, по мнению Нэнси, отношениями. Все свои побочные связи Фрэнку удавалось держать в тайне от Нэнси – до тех пор, пока он не встретил привлекательную брюнетку по имени Тони Фрэнкл (Антуанетта Делла Пента Фрэнкл) из нью?джерсийского района Лоди. Тони была чуть старше Фрэнка. Поначалу он думал, что и с Тони всё кончится так же быстро и легко, как в других случаях. Не тут?то было. Тони здорово увлеклась, призналась Фрэнку в любви и однажды заявила, что он должен на ней жениться.

– Ты с ума сошла? – возмутился Фрэнк. – Мы так не договаривались!

С Тони он зашел несколько дальше, чем с другими девушками – привез в Лоди своих родителей на семейный ужин с семьей Тони. Ели, конечно, спагетти. Долли новая пассия Фрэнка не понравилась сразу. Главным образом потому, что жила в плохом, по мнению Долли, районе. По возвращении в Хобокен Долли назвала девушку дешевкой. Фрэнк, отнюдь не бывший снобом, в очередной раз поругался с матерью.

– Эта девица тебе еще крови попьет, – убеждала Долли. – Есть в ней что?то скверное. Как она на тебя смотрит – словно кошка на мышь! А про Нэнси ты что, совсем уже забыл?

– Нэнси это не касается, – отвечал Фрэнк.

Долли задохнулась от возмущения, даже разговор не закончила. Пулей вылетела из комнаты. Впрочем, ее слова возымели действие – Фрэнк перестал звонить Тони. Она преследовала его несколько недель кряду, даже заявила, что беременна. Он был как кремень. Тогда Тони измыслила нечто новенькое. По крайней мере до нее обиженные женщины так не мстили. Она заявила на Фрэнка в полицию! Копы скрутили его сразу после ночного выступления в «Рустик кэбин», и было это двадцать второго декабря 1938 года. Обвинение звучало, мягко говоря, странно: «Нарушение клятвы».

Вот какую «телегу» накатала Тони на Фрэнка:

 

«Будучи совершеннолетним холостым мужчиной, сказанный Фрэнсис Синатра, обещая жениться, склонил сказанную Антуанетту Фрэнкл к сексуальным контактам, имевшим место 2 и 9 ноября сего года. До сих пор Антуанетта Фрэнкл пользовалась репутацией добропорядочной особы, а в результате контактов со сказанным Фрэнсисом Синатрой сделалась беременна».

 

И так далее, и тому подобное. Большая часть заявления была просто выдумана обиженной Тони Фрэнкл. Например, она уверяла, что Фрэнк подарил ей кольцо с бриллиантом. Едва ли он мог тогда позволить себе такую трату. Также Тони сообщила, будто бы дралась с Нэнси Барбато в «Рустик кэбин» из?за Фрэнка, хотя на самом деле они никогда не встречались лично. Кроме того, по словам Тони, Фрэнк был обязан жениться на Нэнси, иначе «ее отец его убьет, потому что Нэнси беременна». Нэнси не была беременна. Их с Фрэнком старшая дочь родилась только в 1940 году. Конечно, Фрэнк мог солгать Тони насчет беременности Нэнси.

А вот сама Тони как раз была в положении, и Фрэнк на сей раз оказался не способен «сотворить чудо». Отнюдь не уверенный, что ребенок от него; заявлявший, что у Тони имелись и другие мужчины, Фрэнк тем не менее провел в тюрьме целых шестнадцать часов. Даже фотографии его за решеткой сохранились.

Впрочем, все обвинения с Фрэнка были сняты, когда выяснилось, что Тони – замужем! Правда, она не сдалась, вновь обвинив Фрэнка на сей раз – в адюльтере.

– Вот же нахальная баба, – вспоминал Фрэнк. – Какой адюльтер! Я даже не знал, что она замужем. Это она в адюльтере виновата, а не я!

Это обвинение тоже быстро сняли.

– Тони веселую жизнь Фрэнку устроила, – вспоминает знакомый семьи Синатра, Сальваторе Донато. – На третьем месяце у нее случился выкидыш, а Фрэнк еще долго не мог в себя прийти после этой истории.

Такой пиар был совершенно не нужен двадцатитрехлетнему Фрэнку. В газете «Гудзон диспатч» от 23 декабря 1938 года появилась статья под заголовком «Птичка певчая в клетке за аморальное поведение». Пожалуй, это было первое вмешательство прессы в личную жизнь Фрэнка – и оно ему крайне не понравилось. Джои Д’Оразио вспоминает:

– Фрэнк позвонил в редакцию и заявил: «Вот я до вас доберусь, мозги вам вправлю. Всех порву, кто эту гадость про меня накропал. Я вам покажу, как честного парня птичкой обзывать!»

 

Фрэнк женится на Нэнси

 

Разумеется, Тони Фрэнкл была не единственной, просто она засветилась, а другие девушки – нет. Бесчисленные измены Фрэнка очень беспокоили Нэнси.

– Я в нем не уверена, – жаловалась она Долли.

Что касается самой Долли, она симпатизировала невесте сына и поощряла их отношения, ибо считала, что женитьба приструнит Фрэнка. Нэнси она советовала набраться терпения, убеждала, что, женившись, Фрэнк перестанет ходить налево.

– Долли говорила моей матери, – вспоминает дочь одной из подруг Долли Синатры, – что ей нравится будущая невестка. Фрэнки, дескать, нашел неплохую девушку. Порядочную, а не потаскушку какую?нибудь. Потаскушек в его жизни хоть отбавляй. Правда, бедняжке Нэнси с этим шалопаем туго придется. Она еще немало слез прольет.

В глубине души и Долли, и Нэнси знали, что Фрэнк никогда не будет верным мужем. Большинство итальянцев считали, что в свободное время вольны заниматься тем, чем им заблагорассудится, не важно, есть у них жены или нет. Правда, неизвестно доподлинно, изменял ли жене Марти Синатра. Впрочем, если бы такой грешок за ним случился, Долли уж точно не удивилась бы. Что касается Нэнси, для нее измены отца не были ни тайной, ни шоком. Все так жили в их маленьком мирке – почему Майк Барбато должен отличаться от остальных?

До ареста Нэнси не догадывалась, что Фрэнк ей изменяет. К тому времени они с Фрэнком имели интимные отношения. Надо сказать, что для Нэнси – истинной католички – пойти на добрачный секс с женихом уже значило очень много. Согласие далось ей нелегко. По мнению Нэнси, секс между ней и Фрэнком означал их полную обоюдную принадлежность друг другу, за которой в обязательном порядке должно последовать венчание. А тут появляется Тони – и разрушает всю картину мира.

Связь Фрэнка с Тони не только больно уязвила Нэнси. Эта связь полностью лишила Нэнси иллюзий. Ее мать смотрела на интрижки будущего зятя сквозь пальцы и дочери советовала то же самое. Но Нэнси никак не могла смириться с перспективой иметь неверного мужа. Она устроила Фрэнку немало сцен и в конце концов заставила его «побожиться», что больше ей изменять он не будет.

– Эта Тони – она первая, с кем ты мне изменил? – сквозь слезы спросила Нэнси.

– Нет, не первая, – сознался Фрэнк. – Зато последняя.

Фрэнк не хотел терять Нэнси. Ей он мог полностью довериться, она поддерживала его во всех, даже самых диких начинаниях. Казалось, ее не пугают годы безденежья; она не теряла веры в блестящую карьеру Фрэнка даже тогда, когда отчаивались его отец и мать. Фрэнк раскаивался из?за связи с Тони Фрэнкл, но сумел убедить себя: эта связь не имела к Нэнси никакого отношения. А еще он убедил Нэнси в том, что подобное больше не повторится.

Он был так нежен с Нэнси, так корил себя, что Нэнси согласилась начать подготовку к свадьбе.

Фрэнк и Нэнси обвенчались четвертого февраля 1939 года в Джерси, в храме Богоматери Всех Скорбящих. Венчал их монсеньор Монтелеон. Нэнси надела простое, в пол, платье из белоснежной тафты с глубоким вырезом и небольшим шлейфом, головку украшал венок из матерчатых цветов с жемчужинами и длинной фатой. На ногах были атласные туфельки. Двадцатитрехлетний Фрэнк предстал в смокинге, черных брюках в серую тонкую полоску и шелковом галстуке в тон. В петлице красовалась белая бутоньерка. По признанию Нэнси, жених в день свадьбы преподнес ей нечто особенное – пакетик жевательного мармелада, на дне которого были часики с бриллиантами. Молодым подарили мебель для новой квартиры. Подвенечное платье Нэнси позаимствовала у сестры, а кольцо – золотое, с несколькими бриллиантами – у будущей свекрови.

– Никогда – ни до, ни после – я не видела Фрэнка таким счастливым, – вспоминала Нэнси.

Молодожены не могли позволить себе свадебное путешествие, поэтому сразу после церемонии и обеда отправились в свое новое жилище – крохотную квартирку в Джерси, которую сняли за сорок два доллара в месяц, а обставили благодаря щедрости родственников. Фрэнк продолжил строить карьеру, а Нэнси стала работать секретаршей в городке Элизабет, штат Нью?Джерси, в тресте «Американ тайп фаундерс».

 

 

Часть вторая

Первый луч успеха

 

Гарри Джеймс

 

Без поддержки Нэнси Фрэнку трудно было бы строить певческую карьеру. Конечно, при определенном везении он справился бы и один – он был талантлив и целеустремлен, но ведь известно, что путь к успеху отнюдь не устлан розами, а Нэнси помогала мужу встречать неудачи и разочарования с оптимизмом – как и подобает верной и преданной жене.

Фрэнк был убежден – если ему обломится место вокалиста в ансамбле Гарри Джеймса, дальше можно будет не пробивать себе дорогу лбом. В начале 1939 года Фрэнк работал в ансамбле Боба Честера. Сколько именно времени – не могут припомнить даже его поклонники, которые всегда всё знают. Следовательно, этот опыт не произвел впечатления ни на кого. Возможно, дело ограничилось парой?тройкой выступлений в отеле «Нью?йоркер». Нэнси взяла на работе аванс – пятнадцать долларов, чтобы Фрэнк смог сфотографироваться у профессионала. Предполагалось, что эти фото он подарит тромпетисту Гарри Джеймсу, который недавно расстался с ансамблем Бенни Гудмена, чтобы организовать свой собственный биг?бенд.

В те времена такое понятие, как биг?бенд, существовало только в США. Эра биг?бендов продлилась с конца Великой депрессии и до конца Второй мировой войны, оставив нам в наследство самые запоминающиеся хиты из всех, что были когда?либо написаны в Америке. Петь в биг?бенде мечтал каждый уважающий себя вокалист.

Через приятеля Фрэнк передал свои фото Гарри Джеймсу, и тот вскоре лично появился в «Рустик кэбин», чтобы послушать Фрэнка. По словам последнего, на Гарри большое впечатление произвела его манера исполнения лирических композиций. «Фрэнк будто нашептывал нежности на ушко одной?единственной женщине», – вспоминал Гарри Джеймс.

Знаменитый тромпетист как раз прослушивал певцов в нью?йоркском отеле «Линкольн». Все до единого они очень долго и тщательно готовились перед тем, как спеть. И только Фрэнк не нуждался в подготовке. Задорно усмехнувшись, он подходил к аккомпаниатору, говорил ему, какую песню будет исполнять и в какой тональности, – и пел.

– В тот день кучу народу прослушали, – вспоминает музыкант Артур Херферт, он же Скитс, – но все признавали – как только запел Фрэнк, вопрос с вокалистом был решен.

Тридцатого июня 1939 года Фрэнк дебютировал в биг?бенде Гарри Джеймса. Биг?бенд носил название «Гарри Джеймс и его музыканты» и существовал на тот момент всего три месяца. Концерт состоялся в Балтиморе, в театре «Ипподром»; Фрэнк исполнил композиции «Желание» и «Моя любовь к тебе» (Wishing и My Love for You). Оставшиеся летние месяцы и начало осени биг?бенд провел в турне. Публика была в восторге. Фрэнк всю жизнь с теплотой вспоминал тот период.

Как раз тогда он познакомился с аранжировщиком Билли Мэйем, который работал над очень многими запоминающимися композициями Фрэнка. Мэй вспоминает:

– Я считал Синатру отличным певцом. А вот музыканты из биг?бенда Гарри придерживались мнения, что Синатра – просто выскочка, которого родители?итальянцы мало пороли.

Фрэнку казалось, большего счастья и быть не может – ночь за ночью в пути, то в поезде, то в автомобиле, то в автобусе, по вечерам выступления – в крохотных обшарпанных клубах или в огромных залах с кошмарной акустикой, а он, Фрэнк, поет, и ему за это еще и платят! Вдобавок с ним – молодая жена, то есть что?то вроде медового месяца всё?таки получилось! Нэнси считала, что это время было самым счастливым в их с Фрэнком отношениях. Фрэнк в ловко сидевшем костюме, с пышной прической «помпадур» пел любовные песни, а Нэнси смотрела из?за кулис и, казалось, с каждой новой композицией влюблялась в мужа все сильнее. «До чего же он хорош! – думала Нэнси. – Какого я парня отхватила!»

После выступлений Фрэнка поджидали толпы девушек – каждая надеялась на его особое внимание. А Фрэнк говорил:

– Я женат. Жена меня убьет, если я на сторону стану смотреть.

Денег было мало. Зачастую владельцы клубов платили совсем не ту сумму, на которую договаривались перед концертом. Музыканты и рабочие сцены питались в основном сандвичами с жареным луком. Для Фрэнка, аранжировщика и ударника Нэнси готовила гамбургеры со шпинатом и толченой картошкой. Стоило это удовольствие один доллар. Если же в мясной лавке обнаруживалось вяленое мясо под названием «капикола», все были просто счастливы. Бутылки из?под содовой не выбрасывали, а сдавали, чтобы выручить лишний цент. Да, жилось нелегко, но Фрэнк с Нэнси чувствовали себя на седьмом небе. Когда же Нэнси забеременела, молодожены буквально возликовали.

В том же 1939 году Фрэнк записал несколько композиций с биг?бендом Гарри Джеймса. Самая первая запись датируется тринадцатым июля и была сделана в Нью?Йорке, после выступления биг?бенда в зале «Роузленд». Пластинка с двумя песнями (на одной стороне – «Из глубины моего сердца», на другой – «Меланхолия» (From the Bottom of My Heart и Melancholy Mood соответственно) была выпущена под лейблом «Брансвик». Позднее, тридцать первого августа, биг?бенд записал «Всё или ничего» (All or Nothing at All) с рефреном в исполнении Фрэнка Синатры.

Фрэнк записывал эту песню еще три раза, но первая версия считается самой удачной. После записи еще нескольких запоминающихся композиций он восьмого ноября записал две последние в составе биг?бенда – «Цирибирин», бывшую визитной карточкой Гарри Джеймса, и «Каждый день моей жизни» (Ciribirin и Every Day of My Life, соответственно).

Опыт, полученный Фрэнком в ходе работы с Гарри Джеймсом, трудно переоценить. Фрэнк учился держаться на сцене, показывать себя с лучшей стороны. В коммерческом плане ему, конечно, хотелось большего. Дела у биг?бенда шли вяло. С этими ребятами почти не считались. Однажды во время выступления в Беверли?Хиллз, прямо посреди песни, которую исполнял Фрэнк, владелец заведения объявил, что концерт окончен. Ему, видите ли, не понравилось, что народу в зале мало. За тот прерванный концерт музыкантам не заплатили ни цента.

Словом, Фрэнк дозрел до расставания с Гарри Джеймсом и его музыкантами.

В чикагском отеле «Шерман», на шоу, посвященном союзу музыкантов, помимо биг?бенда Гарри Джеймса выступали другие популярные коллективы, в том числе оркестр Томми Дорси – один из самых раскрученных в США. Дорси, известный как «сентиментальный джентльмен, исполняющий свинг», заметил Фрэнка и пожелал заменить им своего вокалиста, Джека Леонарда. Контракт обещал быть длительным и приносить Фрэнку семьдесят пять долларов в неделю. Фрэнк такого поворота никак не ожидал. Однажды он уже пытался попасть к Дорси в оркестр – и с треском провалился. Он настолько трепетал перед маэстро, что даже петь не мог.

– Стою, рот открываю – и ни звука, – признавался позднее Синатра. – До сих пор, как вспомню, – мороз по коже.

Но то было давно. С тех пор Синатра отточил мастерство, научился держаться на сцене и не робеть, успел показать себя в биг?бенде Гарри Джеймса. И ему очень нужна была эта работа. Тем более что они с Нэнси ждали ребенка, а биг?бенд собирал на выступлениях сущие гроши. Фрэнк знал: надо уходить от Гарри.

К счастью для Фрэнка, Гарри Джеймс проявил понимание и посоветовал заключить контракт с оркестром Дорси – если, конечно, Фрэнк уверен, что так будет лучше. Вообще?то он вполне мог не отпустить Фрэнка – по контракту Фрэнк должен был работать у него еще целых семнадцать месяцев. Позднее, в интервью Фреду Холлу, Джеймс говорил:

– Нэнси была беременна, а мы зарабатывали слишком мало. Мы, конечно, не могли платить Фрэнку семьдесят пять долларов в неделю – сумму, на которую он рассчитывал. Неудивительно, что он захотел перейти к Томми Дорси. Я еще его тогда в шутку попросил – дескать, если у нас в ближайшие полгода дела не наладятся, ты уж, Фрэнки, выхлопочи и мне местечко у Дорси.

Гарри Джеймс никогда не сомневался – Фрэнк Синатра непременно станет звездой. Он показал себя с лучшей стороны, позволив Фрэнку уйти без шума, – за что Фрэнк был ему очень признателен. Его место в биг?бенде занял Дик Хэймс.

И всё?таки моральный выбор дался Фрэнку тяжело. По его мнению, это было предательство – уйти от человека, давшего ему возможность впервые серьезно засветиться на сцене. С Джеймсом он успел подружиться и любил его как родного брата. Вот что Фрэнк рассказывал о прощании с биг?бендом Гарри Джеймса в Буффало, в театре «Ши» в январе 1940 года:

– Автобус с нашими ребятами тронулся (им предстояло проделать долгий путь до коннектикутского города Хартфорд). Перевалило за полночь. Падал снег. Мы уже попрощались, и вот я остался один под снегом, с чемоданом в обнимку. Автобус мигнул хвостовыми огнями, они становились всё меньше, меньше. На глаза мне навернулись слезы, я бросился бежать за автобусом; понял, что не догоню… Какой у этих ребят был задор, какой кураж! Как мне не хотелось расставаться с ними!

Фрэнку вновь случилось поработать с Гарри Джеймсом девятнадцатого июля 1951 года. На студии «Коламбия Рекордс» они записали три композиции: «Касл?Рок», «Ночь» и «Прощай, прощай, любовь» (Castle Rock, Deep Night и Farewell, Farewell to Love). Также они иногда появлялись вместе на концертах в последующие годы. Особенно запоминающимися стали концерты в «Цезарс Пэлес» в 1968 и в 1979 годах. Кроме того, в 1976 году Синатра и Гарри Джеймс исполнили знаменитую песню «Всё или ничего» на концерте Джона Денвера. Гарри Джеймс скончался в июле 1983 года от рака лимфы. Еще за неделю до смерти он усердно работал.

 

Томми Дорси

 

Условия контракта, озвученные Томми Дорси, не просто удивили Фрэнка – они его в ступор ввергли. Оказывается, треть своего гонорара Фрэнк должен был отдавать «на путевые и прочие расходы», а десять процентов – агенту Томми Дорси. Сорок три процента от каждого гроша, заработанного Фрэнком, также получал Дорси (по прошествии первых двух лет, в течение которых Фрэнк зарабатывал по контракту семьдесят пять долларов в неделю; правда, сумму вскоре удвоили). Пожалуй, лучшее определение Томми Дорси дал сам Фрэнк, назвав его мошенником.

– Мошенник и плут. Больше и сказать нечего. – Так он выразился.

Фрэнк решил согласиться на условия Дорси, хотя и понимал, насколько они несправедливые. Думать о том, какие последствия они повлекут в будущем, Фрэнку не хотелось. Ему хотелось петь, хотелось прославиться. Также он знал, что Дорси прослушивал заодно и баритона Аллана Де Витта – иными словами, у Фрэнка имелся соперник. Пусть Де Витт не подошел – сам факт прослушивания постоянно напоминал Фрэнку: есть и другие исполнители, которые спят и видят, как бы подписать кабальный контракт ради одной только перспективы работать с Томми Дорси. Действительно, целые толпы молодых талантов соглашались на не менее скверные условия (хотя более скверных, кажется, никто не предлагал).

В остальном же – если абстрагироваться от грабительского контракта, – жизнь улыбалась двадцатичетырехлетнему Фрэнку Синатре. Он прочно занял место у микрофона в оркестре Томми Дорси. Событие это датируется январем 1940 года. Оркестр в это время был в турне, и Фрэнку прислали билет, чтобы он присоединился к своим новым товарищам. Среди которых были такие выдающиеся музыканты, как Бадди Рич, Банни Берриган, Джо Бушкин и Зигги Элман; аранжировщики вроде Эксела Стордала, Пола Уэстона и Сая Оливера. Среди вокалистов можно назвать Джо Стаффорда и группу «Пайд Пайперс». И вот этот список пополнился именем Фрэнк Синатра. Дело давнее, и сейчас трудно сказать, в каком именно городе Синатра нагнал оркестр Дорси. Агент Дорси, Джек Иген, и дочь Синатры Нэнси уверяют, что это было в Индианаполисе (первое совместное выступление – в театре «Лирик» второго февраля). А вот кларнетист Джонни Минс считает, что это произошло в висконсинском городе Шебойган. Есть и другие версии, в частности, Джо Стаффорд настаивает на одном из двух городов – Миннеаполисе или Милуоки. Сам Фрэнк говорил, что присоединился к оркестру в Балтиморе, а запомнил потому, что сыграл там двадцать семь иннингов в софтбол с новыми коллегами.

Влиться в коллектив получилось не сразу. Причем нелегко было не только Фрэнку – с новыми товарищами, но и новым товарищам – с Фрэнком. Синатра, как мы помним, отличался крутым нравом, и оркестру сразу не понравился. Из?за почти маниакальной чистоплотности ему быстро прицепили кличку Леди Макбет. Впрочем, даже те, кому не пришлись по душе личные качества Фрэнка, не могли не восхищаться его талантом. Шоу обычно начиналось с визитной карточки оркестра – композиции «Я влюбляюсь в тебя» (I’m Getting Sentimental Over You), написанной Дорси. За ней следовал хит «Мари». Один?два номера исполняла Конни Хейнс, затем выступали Джо Стаффорд и «Пайд Пайперс». После них Зигги Элман играл соло на трубе, далее следовал выход Бадди Рича. Наконец, появлялся Фрэнк с каким?нибудь хитом, например, с композицией «К югу от границы» (South to the Border). Он также пел дуэтом с Конни Хейнс, в частности, они исполняли песни «Давай сбежим» и «Ах, взгляни на меня» (Let’s Get Away from It All и Oh, Look at Me Now). Конечно, и порядок выхода исполнителей, и сами композиции варьировались, и по мере того, как росла популярность Фрэнка, росла и доля его участия в каждом шоу.

Первого февраля 1940 года Фрэнк записал первые две песни с оркестром Томми Дорси. Это были «Небо упало» и «Я слишком романтичный» (The Sky Fell Down и Too Romantic). И снова – дороги и новые места: Индиана, Мичиган, Нью?Джерси, Нью?Йорк. В последнем оркестр выступал в театре «Парамаунт» с середины марта до середины апреля, а двадцать третьего мая 1940 года Фрэнк, «Пайд Пайперс» и Томми Дорси вместе с оркестром записали «Я больше никогда не улыбнусь» (I’ll Never Smile Again).

После этой записи карьера Фрэнка круто изменилась. Он словно катапультировался, взлетел к звездам. В оркестре он стал главной фигурой – к немалой досаде Бадди Рича. Известно, что соперничество этих двух исполнителей подчас принимало формы банальных драк. Поскольку эго Фрэнка раздувалось пропорционально объемам продаж пластинок, ухудшились заодно и его отношения с вокалисткой Конни Хейнс. Фрэнк уже не хотел петь с ней дуэтом, хотя и приходилось. Манеру исполнения Конни Хейнс он называл слезоточивой. В итоге, отказавшись от дуэтов, Фрэнк целых две недели вообще не появлялся на сцене – ему не дали сольных номеров. Поистине Фрэнк не был создан для компромиссов и совместной работы. Он так и не влился в коллектив оркестра Дорси. И Бадди Рича, и Конни Хейнс он сильно недолюбливал и даже не пытался скрыть неприязнь. Друзьям Фрэнк говорил, что эти двое ему «одинаково противны». Впрочем, когда в октябре 1944 года к уже знаменитому Синатре подошел после концерта Бадди Рич и сообщил, что намерен создать собственный ансамбль, Синатра выписал ему чек на сорок тысяч долларов и так напутствовал ошалевшего ударника:

– Что ж, желаю удачи. А с денежками она тебе скорее улыбнется.

И похлопал Бадди по спине.

Восьмого июня 1940 года Нэнси Синатра разрешилась дочерью – Нэнси?младшей. Роды проходили в родильном доме «Маргарет Хэйг», в городе Джерси. Фрэнк в это время был в Нью?Йорке.

– Я работал в отеле «Астор», – вспоминал он. – Да, кажется, именно там. Конечно, мне хотелось быть рядом с Нэнси, видеть дочь с первых мгновений ее жизни. Как подумаю, сколько я пропустил действительно важного!.. А что делать – гастроли, турне. Но именно этого дня мне особенно жаль.

Томми Дорси тогда так много значил для Фрэнка, что он позвал его крестить новорожденную.

В этом же месяце оркестр пригласили на «Эн?би?си» – требовалось заменить на лето Боба Хоупа и его варьете?шоу. Таким образом, Фрэнк впервые появился на радио, вещавшем на всю страну. Из?за твердых рейтингов композицию «Лето» (Summer Pastime) поставили в сетку вещания на вечер вторника. Она продержалась более трех с половиной месяцев и немало способствовала раскрутке Фрэнка – уже перед куда большей аудиторией.

В статье для журнала «Лайф» в 1965 году Фрэнк признавался, что именно тот период оказал основное влияние на его исполнительскую манеру. Томми не загружал его наставлениями, работая с другими членами оркестра. А Фрэнк, предоставленный сам себе, как губка, впитывал всё, что видел и слышал – в том числе перенимал технику игры на тромбоне самого Томми Дорси.

 

Брак дает трещину

 

После рождения дочери Нэнси уже не могла путешествовать вместе с мужем, и тогда?то в их браке наметилась первая трещина. Фрэнк изо всех сил делал карьеру – впервые снимался в фильме под названием «Ночи Лас?Вегаса» (Las Vegas Nights). Это было в октябре 1940 года, платили ему самую малость – пятнадцать долларов в день за песню «Я больше никогда не улыбнусь». Он также работал на студии «Парамаунт» в Нью?Йорке (январь 1941) и в этом же месяце, двадцатого числа, записал первый из двадцати девяти синглов с Дорси, «Без песни» (Without a Song).

Естественно, в странствиях ему встречались женщины.

Фрэнк считал: раз Нэнси про этих женщин не знает, так ей и не больно.

Но Нэнси?то знала!

Вспоминает подруга Нэнси, Пэтти Демарест (в то время они жили в одном доме на Берген?авеню, в Джерси):

– Однажды Нэнси пришла ко мне вся зареванная, с дочуркой на руках. Я говорю: «Что случилось?» А она: «Этот сукин сын снова мне изменяет!» «Снова?» – переспрашиваю. Я ведь раньше никогда об изменах Фрэнка не слышала. А Нэнси отвечает: «Да, снова! Он мне с самого начала не был верен».

Почти все друзья Фрэнка быстро узнали, что его брак под угрозой.

– Кажется, это началось в сороковом, – вспоминает Сэмми Кан. – Фрэнку уже тогда не сиделось. Он мне сам говорил что?то про тяжесть брачных уз.

Нэнси по?прежнему любила Фрэнка. Это было нелегко, ведь он очень изменился. Стал слишком эгоцентричным, жил по принципу «что хочу, то и ворочу», не задумываясь, причинял боль близким, в частности жене. Нэнси пыталась закрывать глаза на его дурные качества и поступки, убеждала себя, что терпение и понимание всё исправят. А вышло наоборот – Фрэнк стал презирать жену за ее кротость.

– Хочешь налево сходить – пожалуйста. Мне всё равно, – заявила Нэнси однажды в ночном клубе Манхеттена. Она и Фрэнк были там в компании друзей, и Фрэнк отчаянно флиртовал с официанткой. Слова Нэнси смутили его.

– Жены мужьям такое не говорят. По крайней мере нормальные жены, – выдал Фрэнк. – Что это на тебя нашло, а, Нэнси?

– А что я должна сказать, по?твоему? – парировала Нэнси, глядя Фрэнку прямо в глаза. – Мы ведь оба знаем, что флиртом дело не ограничится.

– Допустим. Но чтобы такое предлагать собственному мужу! Тебе что – понравится, если я с этой лапулей пойду?

– Нет, не понравится. Ну а как мне тогда реагировать?

– Никак. Делай вид, что не замечаешь, – посоветовал Фрэнк, доставая бумажник и выкладывая деньги на стол. – Ты сорвалась и выставила меня перед друзьями в неприглядном свете. Больше так не делай, Нэнси. Это неправильно.

Фрэнк поднялся и пулей вылетел из зала. Нэнси пришлось извиниться перед всей компанией и ретироваться в туалет.

Не то чтобы Фрэнк ее не любил. Любил, просто ему хотелось разнообразия. Его влекло всё новое, а Нэнси… Нэнси была всё та же, прежняя, привычная. Читатель увидит в дальнейшем, что эта тяга к смене впечатлений была проблемой Фрэнка всю жизнь.

– Отца я бы охарактеризовала словом «неуемный», – говорила много лет спустя младшая дочь Фрэнка, Тина. – Он понятия не имел о том, что такое долг, что такое обязательства. Наверное, всему виной его эгоцентризм. Впрочем, не знаю. Пожалуй, лучше будет сказать, что лишь немногие представители его поколения отличались склонностью к самоанализу. Отец был просто тем, кем был, – Фрэнком Синатрой. Со всем хорошим, что подразумевает это имя, и со всем плохим. Или принимайте его таким, или не связывайтесь с ним. Не можете прощать – лучше прекратите всякие отношения. Кстати, очень многие были готовы терпеть только ради того, чтобы короткое время повращаться вокруг звезды по имени Синатра. Моя мама – не исключение.

Итак, Нэнси, из последних сил принимая мужа таким, каким он был, всё?таки жаждала приобщить его к семейным ценностям. Ей требовалась поддержка мужа; дочке требовалось внимание отца. Нэнси отлично знала: когда Фрэнк не с ней и не с малышкой, когда он не в Нью?Джерси, – он ведет шикарную жизнь. А уж во время турне ему стоит только глянуть – и женщины пачками к его ногам падают.

Надо сказать, члены оркестра Томми Дорси сами не ожидали, что вызовут такой ажиотаж. Происходило нечто необычное – Синатра становился сенсацией.

Позднее Фрэнк признавался:

– Думаю, дело было не столько в моей привлекательности, сколько в том, что в тех местах приличного музыканта не видали со времен Бинга – то есть добрых двадцать лет. Вот как только Бинг ушел работать на радио и в кино, так у них и не стало кумиров. Что интересно – поклонники Бинга принадлежали в основном к старшему поколению, а на меня западала молодежь. Наверное, им просто не с кого было лепить себя, а тут появился я. Я начал понимать, что вся эта шумиха – не на пустом месте. Не знаю, в чем там была причина, только я прикинул: пожалуй, во мне и впрямь есть что?то особенное.

– Наверно, я недостаточно хороша, – плакалась Нэнси своей подруге Пэтти Демарест однажды вечером, когда Фрэнк не позвонил после концерта. – Может, если бы я постаралась, я бы смогла его дома удержать. Может, я мало молюсь господу. Да, наверное, так и есть. Надо больше молиться.

– Он остепенится, успокойся, – утешала Пэтти. – Но поработать над собой не помешает. Пусть он поймет, что лучшей женщины ему не найти. Вот что – тебе надо похудеть. Купи новое платье, сделай прическу – и всё образуется.

 

Разрыв с Дорси

 

В январе 1942 года, по версии журнала «Билборд», Синатра стал лучшим вокалистом в Штатах, подвинув самого Бинга Кросби. Пришлось Кросби потесниться и в топе журнала «Даун Бит», а ведь этот топ он возглавлял целых шесть лет.

Первые композиции без оркестра были записаны Фрэнком девятнадцатого января 1942 года на студии «Блубёрд», которая являлась дочерней компанией Американской радиовещательной корпорации (RCA). Томми отнюдь не пришел в восторг от перспективы, что Фрэнк отныне будет работать без него – зато с его аранжировщиком Экселом Стордалом. Впрочем, Томми понимал: если Фрэнку хочется записывать композиции самостоятельно, пускай записывает. Перечить – себе дороже. Таким образом, Фрэнк записал три лирические композиции в сопровождении небольшого оркестра без духовых инструментов. Вот эти песни: «Ночь, которую мы назвали днем» (это была первая версия знаменитой «Ночь и день»), «Песня – это ты» и «Серенада фонарщика» (Night and Day, The Song Is You и The Lamplighter’s Serenade).

К тому времени аудитория оркестра Томми Дорси ходила почти исключительно «на Фрэнка». Встречали его так, что в нем день ото дня крепло желание выступать соло. Оркестр будто связывал его по рукам и ногам. Нет, Фрэнку нужно соло – и только соло!

– Фрэнк планировал свалить из оркестра, – как?то признался Хэнк Саникола. – Ему хотелось настоящей известности. Хотелось немыслимого совершенства. Надоело подчиняться Дорси. Фрэнком интересовалась «Коламбия Рекордс». Его имя было у всех на устах. А Томми и слышать не хотел про его сольную карьеру. Считал, все его ребята должны у него в оркестре до седых волос наяривать.

Фрэнк многому научился у Томми. Например, понял, что вокалист отнюдь не обязан исполнять ту или иную композицию в раз и навсегда установленной манере. А ведь подавляющее большинство тогдашних исполнителей именно так и делало – каждое новое выступление полностью дублировало предыдущее! Дорси показал Синатре, как персонализировать мелодию, чтобы она представала единственной в своем роде, однако безошибочно узнавалась поклонниками в любой интерпретации. Благодаря советам Дорси каждая отдельная песня в исполнении Фрэнка не просто вызывала восторг аудитории – она не приедалась и самому вокалисту. Фрэнк открыл для себя смысл слова «импровизация» – и напропалую импровизировал в соответствии с собственным настроением. Поистине Томми Дорси вырастил уникального исполнителя.

С ним Фрэнк записал несколько восхитительных мелодий, в том числе «Бледная луна», «Ах, взгляни на меня» и «Голубые небеса» (Pale Moon, Oh, Look at Me Now и Blue Skies). Однако настало время продолжать карьеру без Томми.

В начале 1942 года, в Вашингтоне, в гримерке и без свидетелей двадцатишестилетний Фрэнк объявил Томми, что уходит из оркестра.

– Я дозрел, – так выразился Фрэнк. – С оркестром мне больше не по пути.

Дорси, человек авторитарный, окинул Синатру взглядом школьного наставника, которого давно ничем не удивишь.

– Какой тебе смысл уходить? Ты пользуешься успехом в оркестре, на тебя большой спрос.

– Знаю, Томми, знаю, – отвечал Фрэнк. – Просто пора мне двигаться дальше одному. Видишь, я тебя аж за целый год предупредил. По?моему, это честно.

– А по?моему, нечестно, – возразил Томми, глядя не на Фрэнка, а в нотный лист. – И никуда ты не уйдешь.

– Еще как уйду, – парировал Фрэнк. – Сказал – значит, сделаю. А ты можешь подписать контракт с Диком Хэймсом. Он отличный певец.

– Вот кстати, о контракте, – оживился Томми. – Ты не забыл, что тоже имеешь некие обязательства?

– У меня был контракт с Гарри – и что? Гарри просто взял его да порвал, – простодушно объяснил Фрэнк.

– Я тебе не Гарри, – потерял терпение Томми.

– Я всё сказал, – повторил Фрэнк, поднимаясь. – Ровно через год я уйду. Ты предупрежден.

С тех пор Томми разговаривал с Фрэнком только при крайней необходимости. Фрэнку было наплевать – он строил карьеру, искал агентов, заручался поддержкой влиятельных лиц в индустрии развлечений – словом, готовился к уходу из оркестра Томми. Кроме того, Фрэнк брал индивидуальные уроки дикции в Нью?Йорке, у Джона Квинлана, в тщетных попытках избавиться от джерсийского акцента. Впрочем, акцент слышался у него только в разговорной речи. Слова песен Фрэнк научился произносить очень чисто и внятно. Короче, подготовка к борьбе за место в индустрии развлечений шла по всем фронтам, что указывает на крайнюю мотивированность Фрэнка.

Джордж А. Дергом по прозвищу Буллетс, менеджер Томми Дорси, познакомил Фрэнка с Эммануэлем Саксом (сокращенно – Мэни), сотрудником «Коламбия Рекордс». Сакс отвечал за артистов и репертуар на студии и решил, что связь с Фрэнком компании не повредит. Он рассчитывал залучить Фрэнка в «Коламбия Рекордс». Напомним: в то время Фрэнк был скован контрактом в другой звукозаписывающей компании – Американской радиовещательной корпорации (RCA). Мэни, человек огромного обаяния и влияния в музыкальной индустрии, скоро стал одним из лучших друзей Фрэнка.

Рассерженный намерением Синатры уйти из оркестра, Томми в итоге всё же решил его отпустить. Правда, заметил: контракт остается в силе (Фрэнк давно уже называл контракт «вонючей бумажкой»). А Томми по?прежнему рассчитывал получать треть всех доходов Фрэнка до конца его дней, да еще десять процентов, по условиям «вонючей бумажки», должны были отчисляться агенту Томми Дорси. Похоже, Томми вовсе не волновало, что в историю музыки он рискует войти как мошенник и эксплуататор.

Фрэнк решил пока не касаться темы контракта. Время терпит, глядишь, в будущем появится возможность избавиться от кабальных условий. А сейчас нужно уходить из оркестра, не то Дорси передумает.

Последний концерт с оркестром Томми Дорси состоялся третьего сентября 1942 года. Синатра сам представил публике Дика Хэймса, которому было суждено заменить его на сцене. К слову, Хэймс проработал с Дорси лишь полгода, а потом начал сольную карьеру.

А ведь многим вокалистам из биг?бендов это не удалось. Джинни Симмс, Рэй Эберли, Джек Леонард так и не вырвались в свободное плавание. Их печальный пример нисколько не пугал Фрэнка. Эти ребята были просто недурными певцами, привыкшими стоять смирно на эстраде, а Фрэнк несколько лет потратил на оттачивание артистического мастерства. Тренировал органы дыхания, учился любовному речитативу и обращению с микрофоном. Теперь его усилия начали окупаться.

 

«Синатрамания»

 

Свой двадцать седьмой день рождения (двенадцатое декабря 1942 года) Фрэнк встретил на сцене ньюаркского театра «Москью». По воле судьбы на концерте был Боб Уитман, управляющий театра «Парамаунт». Фрэнк привлек его внимание. Вызвал восхищение. Последнее было такой силы, что Уитман спросил самого Бенни Гудмена, «Короля свинга», не против ли тот, чтобы имя Синатры появилось через пару недель на афише возле Таймс?сквер рядом с его, Гудмена, именем.

– А что за птица – Фрэнк Синатра? – отреагировал Гудмен.

Впрочем, едва Фрэнк поступил в театр «Парамаунт», как этот вопрос почти перестали задавать.

Во время Второй мировой войны киноиндустрия процветала. Американцы искали забвения в многочисленных кинотеатрах, построенных по всей стране. Искали – и находили. Городские кинотеатры отличались огромными размерами, нарядными фойе с зеркалами и канделябрами, с плюшевыми диванами, балкончиками и вышколенными швейцарами, готовыми проводить солидного зрителя к креслу. Многие кинотеатры открывались уже в половине девятого утра, ведь люди работали посменно, в том числе ночью. Вот индустрия развлечений и подстраивалась под непривычные, а подчас и немыслимые в мирное время графики. Как правило, залы заполнялись почти под завязку.

Типичная программа состояла из, собственно, художественного фильма и выпуска новостей, например, новостной студии «Мувитон ньюс» с обязательным включением военной сводки. В крупных городах зрителю нередко предлагали и живой концерт. В частности, в нью?йоркском театрально?концертном зале «Радио?сити?мьюзик?холл» выступал знаменитый танцевальный коллектив «Рокеттс». В шоу нередко участвовали и биг?бенды. Что касается Фрэнка, он в тот период появлялся на сцене «Парамаунта» по шесть?семь раз за день.

– Мое первое выступление в «Парамаунт» пришлось на новогоднюю ночь, – вспоминал Фрэнк. – Я явился на репетицию к половине восьмого утра, гляжу на афишу, а там написано: «Впервые на нашей сцене Фрэнк Синатра». Ничего себе, думаю.

По иронии судьбы в тот день показывали фильм с участием Бинга Кросби «Звёздно?полосатый ритм» (Star?Spangled Rhythm), на который народ валом валил.

Дебют Синатры в «Парамаунт» получился громким. Едва Джек Бенни представил его публике, как девчонки в зале буквально сошли с ума. Они принялись вопить «Фрэнки?и?и?и! Фрэнки?и?и?и!». Приступ идолопоклонства был столь неожиданным, что артисты и конферансье просто опешили.

– Что происходит, черт возьми? – спрашивал Бенни Гудмен.

– Пять тысяч малявок топали ногами, визжали, подвывали и хлопали в ладоши, – вспоминает Фрэнк. – Казалось, крыша вот?вот рухнет.

– Я думал, чертов театр провалится в тартарары от этого грохота, – высказался Джек Бенни.

Аудитория, в основном состоявшая из девушек моложе двадцати лет, поголовно носивших белые носочки, отказывалась покидать зал после представления. Девушки пытались скрыться в зале до следующих шоу, и руководитель театра распорядился показывать самые скучные фильмы в надежде, что поклонницы Синатры уйдут сами.

Фрэнк в одночасье стал сенсацией. Поклонники – главным образом юные девицы – у него уже имелись благодаря пластинкам. Теперь же, когда Фрэнк начал выступать в «Парамаунт», интерес к нему вырос в разы и вскоре превратился в культурный феномен. Шоу с ним имело такой успех, что вместо заявленных первоначально двух недель продержалось еще два месяца.

Признательность Фрэнка поклонницам была так велика, что он распорядился купить для них целую гору сандвичей с индейкой. Конечно, девочки ведь изрядно проголодались, день напролет карауля места в зале!.. Покупкой сандвичей занимался менеджер Фрэнка, Ричи Лиселла.

Ничуть не опасаясь не угодить публике, Фрэнк исполнял не одни только проверенные временем хиты. Он был достаточно проницателен, чтобы даже при шквале аплодисментов и приветственного девчачьего визга сохранять самообладание. Иными словами, Фрэнк не ограничивал свои выступления теми песнями, которые аудитория хорошо знала по пластинкам. Нет, он исполнял лиричные, тонкие, пронизанные чувством композиции, вовсе не заботясь, что их слышат впервые и могут не принять. Правда, поклонницы так шумно выражали свой восторг от одного того, что видят Фрэнка «живьем», что слов практически не слышали.

Конечно, «Синатрамания», как метко окрестили это явление журналисты, охватила и взрослых женщин, и мужчин разных возрастов. И всё?таки огромный процент поклонников Фрэнка приходился на девочек от тринадцати до пятнадцати лет. Чем объяснить этот феномен? Вот одна из версий: у девочки этого возраста, как правило, еще нет друга, и Фрэнк является для нее идеальным объектом романтической влюбленности. Наличие жены и дочери делали Фрэнка недоступным, но не вызывали у юных поклонниц ревности – на день рождения маленькой Нэнси ему прислали подарков достаточно, чтобы осчастливить воспитанниц целого сиротского приюта. С другой стороны, он, хоть и взрослый мужчина, был по?мальчишески худощав и даже хрупок, так что вполне мог сойти за «соседского парня».

Наиболее ярые поклонницы не жалели сил, пытаясь заполучить что?нибудь материальное от своего кумира. Известно, что зимой девочки забирали домой снег, на котором отпечатались подошвы Фрэнковых ботинок, и держали эти сокровища в морозилках. В большой цене был пепел от его сигарет. Поклонницы даже подкупали гостиничных горничных, чтобы полежать в постели, еще хранившей тепло тела Фрэнка, прежде чем простыни будут отданы в стирку. Очень скоро в Штатах уже было две тысячи фан?клубов.

По случаю успеха в «Парамаунт» Фрэнк нанял нового агента. Джорджу Эвансу, с которым Фрэнка познакомил Ник Севано, был тогда сорок один год, и в пиаре он поднаторел как никто. Именно Эванс создал имидж таким иконам шоу?бизнеса, как Лина Хорн, Дюк Эллингтон, Дин Мартин и Джерри Льюис.

– Сделай из меня самую яркую звезду, – попросил Фрэнк. – Любой ценой и любым способом. Талант у меня имеется, остальное – твоя забота.

Первым делом Эванс поручил одному из своих ассистентов нанять группу девочек?подростков – чтоб восторженно вопили, едва Фрэнк затянет романтическую балладу. Притом в любом городе и в любом зале. Каждой девчонке было назначено жалованье – пять долларов. Впрочем, можно было и сэкономить – на Фрэнка всегда и всюду так бурно реагировали, что вопли оплаченных поклонниц тонули в воплях поклонниц бесплатных. Второй светлой мыслью Эванса была вот какая: не повредит, решил он, если на выступлении Фрэнка с полдюжины девчонок лишатся чувств. Конечно, только члены команды Синатры знали о том, что по всему зрительному залу рассажены девушки с соответствующим заданием. К немалому удивлению Эванса, за один вечер в обморок хлопнулись тридцать девушек, хотя он оплатил услуги лишь двенадцати из них! А потом девушки стали срывать с себя бюстгальтеры и швырять прямо под ноги своему кумиру.

– Боже всемогущий, что же это делается! – восклицал Фрэнк после выступления.

Позднее, в интервью, он так говорил о том периоде:

– Что я чувствовал? Я сам толком не мог понять. Был ли я доволен? Не знаю. Но уж точно я не испытывал недовольства. Мне всё это ужасно нравилось. Иногда я спрашиваю себя: а с другими артистами такое случалось? Ведь круто же, согласитесь! А тогда я был слишком занят для таких вопросов – нравится не нравится. У меня времени не было остановиться и задуматься.

Чтобы Фрэнк всегда производил сенсацию, Джордж Эванс начал раздавать юным поклонницам бесплатные билеты. Он ставил себе задачу наполнять зрительный зал под завязку в любой час и в любом городе. Также Эванс связывался с представителями прессы – чтобы фотокоры вовремя фиксировали эффект, производимый Синатрой на молодежь. Вскоре вся страна читала – а потом бурно обсуждала – певца в галстуке?бабочке. Журналисты успели дать ему прозвище Голос.

Джордж Эванс организовывал интервью, фотосессии, раздачи автографов, появления на радио – словом, использовал все средства для того, чтобы оповестить общественность: Синатра явился! Для пресс?релизов Эванс переписал биографию Фрэнка, на два года уменьшив его возраст. По версии Эванса, Фрэнк закончил?таки школу, был заядлым спортсменом и сыном родителей, появившихся на свет в Америке. А Долли и вовсе превратилась в сестру милосердия из Красного Креста! Она не возражала, даже подыгрывала. Когда Фрэнка не взяли на военную службу из?за проблем со слухом – как мы помним, акушерскими щипцами у него была повреждена барабанная перепонка, – Долли посетовала журналисту:

– Господи, как же Фрэнки хотел в армию! Мечтал сфотографироваться со мной и отцом в военной форме!

Следует отметить, что сам Синатра никогда не заострял внимание на своем полуглухом ухе, хотя и страдал из?за него. Тем удивительнее успех Фрэнка в музыкальном бизнесе.

Эванс распустил слухи, будто Фрэнк родился в трущобах, будто его нищая семья чудом выживала в районе, кишевшем бандами. Фрэнк и эту версию скушал. По его мнению, подобные россказни были просто частью игры под названием «пиар». Вообще же успешность кампании Эванса во многом опирается на славу, которую Синатра снискал еще до встречи с ним. Многолетняя работа Фрэнка над собой, оттачивание мастерства имели огромное значение, а Эванс только выжал из его таланта максимум для раскрутки.

– Долли названивала знакомым и хвасталась сыном, – вспоминает Джои Д’Оразио. – Ее послушать, так после Моисея в мир и не являлось фигуры важнее, чем Фрэнк. Как?то мы повезли Долли, Марти и еще кое?кого из родственников Фрэнка к нему на концерт. Меня Фрэнк особо попросил: проведи, мол, за кулисы моего старика. Нервничал он ужасно. «Мой старик – он был против пения. Вот что он теперь скажет, а? Думаешь, гордиться будет мной?» Я говорю: «Конечно, будет, круче тебя в шоу?бизнесе никого нет». А Фрэнк этак погрустнел. «Эх, Джои, ты моего старика не знаешь! Весь этот джаз ему не то что не по нраву, а просто он в нем не смыслит. Мой старик хотел, чтоб я в доках надрывался. Это было бы правильно, так он считает».

– У меня сложилось впечатление, – продолжает Джои Д’Оразио, – что от реакции Марти Синатры зависит очень многое. Пусть Фрэнк – звезда, но Марти, если выразит недовольство, сыну всю обедню испортит.

Марти на выступлении как?то притих. Д’Оразио заволновался.

– Ни черта не слышу, надо ж, как они орут, – выдал Синатра?старший во время очередной баллады. – Не пойму – Фрэнки хорошо поет или так себе? Хоть бы на секунду эти девицы замолчали!

Когда Фрэнки раскланялся и исчез, Джои повел его отца за кулисы.

– Что там творилось – уму непостижимо! Мы пробиться не могли. Помню, с пригласительными вышла ошибка, почему?то приятель Фрэнка, Саникола, не внес Марти в список. Я боялся, что его сейчас завернут, он смутится, и всё такое. Дай, думаю, лучше уведу его от греха подальше. Но Марти раздухарился и как рявкнет на вышибалу: «С этой сцены мой сын пел! Фрэнк – мой сын, а я – его отец. Только попробуй не пустить – я тебя в нокаут отправлю. Как пить дать, отправлю!» Я такого не ожидал. Привык, что Марти всегда кроткий, тихий. Видать, ему действительно хотелось к Фрэнку за кулисы!.. Короче, вышибалу мы убедили, он нас пропустил.

У Фрэнка в гримерке было не протолкнуться – поклонники набежали. Когда вошел Марти, все взгляды устремились на него. Будто каждый понял – наступает очень важный момент.

– Здравствуй, папа! – сказал Фрэнк и устремился прямо к Марти. Толпа перед ним расступалась. – Что думаешь о моем выступлении? – спросил Фрэнк с осторожной улыбкой.

– Ни слова не слышал, – признался Марти. – А сам?то ты слышишь, что поешь?

Фрэнк рассмеялся.

– Ну что, я по?прежнему раздолбай? Или как?

Марти прослезился и ответил:

– Нет, мой мальчик – не раздолбай. – И обнял Фрэнка. – Мой мальчик – звезда.

 

«А куда деваться?»

 

Буйный нрав, упрямство и склонность к необдуманным поступкам всю жизнь мешали близким Синатры и ему самому.

– Несносный человек, – говорил о нем Джордж Эванс. – Всегда ему надо доказать, что ты не прав. Но это бы еще ничего. Плохо, что он непременно вынудит тебя с этим его доказательством согласиться.

Фрэнк всю жизнь страдал от бессонницы, а боролся с ней посредством чтения. Он был очень эрудированным человеком, ведь долгие часы, с вечера до зари, проводил за книгами. Фрэнк буквально поглощал книги, не отдавая предпочтения какому?то одному жанру, но его особый интерес вызывала тема расовой толерантности. Среди его любимых произведений – «Американская дилемма: негритянский вопрос и современная демократия» Гуннара Мюрдаля, «История фанатизма в Соединенных Штатах» Густава Майерса, а также роман «Дорога свободы» Говарда Фаста. Синатре требовалось «учитать» себя, иначе он не мог забыться сном. А когда всё?таки засыпал, сон был неглубок и недостаточен. Из?за этого по утрам Фрэнк чувствовал себя усталым, проявлял раздражительность и к обеду, как правило, успевал разругаться со всеми, кто попадался ему под руку. Таковы уж последствия бессонницы. Эванс, впрочем, каким?то образом приноровился почти ко всем неприятным чертам характера Фрэнка. Просто списал их на артистический темперамент и итальянское упрямство. Единственное, чего Эванс не терпел, из?за чего постоянно ссорился с Фрэнком, – это склонность последнего к блуду.

– Помню одну такую стычку, – рассказывает Тед Хечтмен, приятель и деловой партнер Джорджа Эванса с тех времен, когда Эванс открыл офис на Западном побережье. – Стычка имела место на Бродвее, в кабинете у Джорджа. Джордж прямо заявил Фрэнку: прекрати блудить. Фрэнк взъярился: «Не твоя забота. Не суй свой нос в чужой вопрос». Джордж принялся его убеждать: «Карьера страдает. А если слухи дойдут до Нэнси – думаешь, тогда твоя популярность у девчонок останется прежней? Не останется, не надейся. Вылетишь из шоу?бизнеса как миленький». И знаете, чем Фрэнк парировал? «Я тебе, Джордж, за то деньги и плачу, чтобы слухи не просачивались. А если просочатся, это ты у меня, как миленький, с работы вылетишь. Поэтому, чем пугать меня, лучше подумай, как защититься от журналюг». Эванс рассердился. «Я не могу гарантировать, что пресса ничего не узнает. От тебя всего?то и требуется, Фрэнк, – штаны застегнутыми держать. Неужели так трудно?» Фрэнк вышел из себя. «Слышь, приятель, твоя задача – хранить мои тайны от прессы. А моя задача – не давать себе засохнуть. Потому что, когда я доволен, я хорошо пою, а это значит – деньги, для тебя в том числе. Я даже своей жене не объясняю такие элементарные вещи. Почему я должен объяснять их тебе? Всё, ты мне надоел, убирайся отсюда». «Вообще?то, Фрэнки, это мой кабинет, – напомнил Эванс. – Сам убирайся». Фрэнк пулей вылетел, дверью хлопнул.

Весной 1943 года Нэнси снова забеременела, каковой новостью Эванс не замедлил поделиться на пресс?релизе. Думал, теперь можно жить спокойно. И жил – целую неделю.

Рассказывает Тед Хечтмен:

– Нэнси позвонила Джорджу – это был первый такой звонок, потом они повторялись с завидной регулярностью, – и сказала, что не может найти Фрэнка, а он ей нужен, ведь дочурка подцепила какую?то детскую инфекцию. Джордж принялся сам названивать в разные места и наконец вышел на Фрэнка. Тот оттягивался в каком?то задрипанном отеле в пригороде Джерси. Эванс поехал прямо туда, стал стучать в номер. Ответа не последовало, тогда Эванс вошел – дверь была не заперта. В комнате – никого, зато из ванной слышится возня. Джордж, недолго думая, распахивает дверь ванной, а там Фрэнки со стриптизершей по кличке Длинная Губа. Сто лет проживу – не забуду эту кличку. Джордж просто взбеленился. «Фрэнки! – кричит. – Ты в своем уме? А как же Нэнси? Ты вообще о ней не думаешь, да? Господи, где только ты эту шлюху откопал? Поприличнее баб не было, что ли?» И тут Длинная Губа вдруг как зарыдает! «Фрэнки, ты же мне говорил, что разводишься! Ты же мне жениться обещал! Ты лгал, да? Как ты мог, после всего, что между нами было? Мы же столько друг для друга значим!» Фрэнки тем временем шарил по стене в поисках полотенца, чтобы прикрыться, и кричал: «Заткнись! Чтобы я женился на этакой потаскухе? Закатай?ка лучше свою длинную губу!»

Джордж Эванс был потрясен. Такого инфантилизма он от Синатры не ожидал. А Фрэнк плевать хотел на мнение своего агента. Он просто рассердился, что его в такой момент застали. Потом, когда Эванс попытался пристыдить Фрэнка за Длинную Губу, Фрэнк ему повторил: не лезь не в свое дело. И выплеснул на Эванса полстакана «дюбонне».

– Твоя работа – пиар мне обеспечивать. А Нэнси давно притерпелась. Ее всё устраивает.

Но нет, Нэнси не притерпелась, и ситуация ее отнюдь не устраивала.

– К концу 1942 года Нэнси и Фрэнк вместе ложились исключительно для того, чтобы зачать ребенка, – говорит Пэтти Демарест. – Мне кажется, Нэнси хотела детей потому, что ей необходима была любовь и чувство собственной незаменимости. От Фрэнка этого ждать уже не приходилось. Обида на него становилась всё глубже и горше. Нэнси больше не могла отдаваться мужу, как раньше. Он не просто изменял ей – он изменил ее самоё. Нэнси стала жесткой. Фрэнк заставил ее ненавидеть себя за смирение, за покорность судьбе. Она постепенно озлоблялась. В ней трудно стало узнать прежнюю наивную, добрую девушку.

Фрэнк не годился на роль отца. Он любил дочку, но как?то отстраненно. Мысли о ней всегда вытеснялись другими мыслями, а если желание побыть с ребенком всё же возникало, непременно находились неотложные дела, встречи, на которых он был обязан присутствовать, и так далее. Нэнси начала понимать: если она намерена рожать еще, ей придется смириться с тем, что дети будут видеть отца от случая к случаю. Однажды она сказала:

– А куда деваться?

Действительно, без Фрэнка Нэнси стала бы разведенной матерью, не имеющей перспектив устроиться на приличную работу. С Фрэнком она была супругой ярчайшей из звезд эстрады и не нуждалась в деньгах. Выбор казался очевидным, хотя дался Нэнси очень нелегко.

 

1943 год

 

Год начался для Синатры на мажорных нотах. В свои двадцать семь Фрэнк был уже состоявшейся звездой – о том, что карьера его переживает взлет, красноречиво свидетельствовали фото на обложках всех изданий, хоть как?то связанных с шоу?бизнесом.

В январе 1943 года Синатра снова выступает в театре «Парамаунт», на сей раз – с бендом Джонни Лонга. Программа с успехом идет целый месяц. В феврале Фрэнк наряду с Берил Дэвис и Эйлин Бартон становится постоянным гостем радиопрограммы «Твой хит?парад». В том же месяце «Коламбия Пикчерз» выпускает первый фильм с его участием, «Побудка с Беверли» (Reveille with Beverly), в котором Фрэнк сыграл эпизодическую роль, исполнив – без оркестра Томми Дорси! – композицию «Ночь и день». В этом фильме блистала и другая звезда студии «Эм?джи?эм» – чечеточница Энн Миллер.

В первые месяцы 1943 года Фрэнк и Нэнси купили на Лоуренс?авеню в Хасбрак?Хайтс, штат Нью?Джерси, новый дом. В нем было семь комнат, и стоил он двадцать пять тысяч долларов. Поскольку забор к дому не прилагался, многочисленные поклонницы Фрэнка легко могли попасть под самые его окна. Поистине чета Синатра очень быстро привыкла к почти полной публичности.

Джордж Эванс, Хэнк Саникола и другие персонажи из окружения Фрэнка понимали, что на одном только обожании сопливых девчонок его карьера долго не продержится. Команда хотела устроить Синатре ангажемент в клубе «Копакабана», что очень кстати открылся на Шестидесятой улице и уже заключил контракты с такими ориентированными на взрослую аудиторию исполнителями, как Джимми Дуранте и Софи Такер. Управляющий, Джулс Поделл, впрочем, решил не заключать контракт с Синатрой, опасаясь, что он не сможет привлечь достаточное количество взрослых слушателей. В конце марта 1943 года Фрэнк устроился в другой клуб, также ориентированный на взрослых. Назывался этот клуб «Риобамба» и находился на Восточной Пятьдесят седьмой улице. Узнав, что фигурирует на афише как «Бонус к обычному представлению», да еще и клуб, того гляди, закроется, Фрэнк очень рассердился. И всё?таки ангажемент в «Риобамбе» был весомым вкладом в карьеру Фрэнка, к тому же вся команда рассматривала его лишь как стартовую площадку перед прорывом. Сэмми Кан, присутствовавший на первом выступлении, вспоминает:

– Наконец?то зал заполнила солидная публика, искушенная, привыкшая клубиться на Манхэттене до двух?трех часов ночи. А не визгливые безмозглые школьницы!

Эрл Уилсон рассказывает:

– Фрэнк был в смокинге и при обручальном кольце. Завиток волос падал ему на лоб, почти что на правый глаз. С дрожащими губами – как ему это удалось, одному богу ведомо, – он исполнил «Она – удивительная» (She’s Funny That Way) и «Ночь и день» и сорвал бурные аплодисменты. Да, то был восхитительный вечер для всех нас, для всех, кто считал себя, так или иначе, причастным к успеху Фрэнки. Музыкальный критик из «Нью?Йорк пост», Дэнни Ричмен, наклонился ко мне и шепнул: «Он меня за живое тронул».

Теперь, после успеха в «Риобамбе», казалось, что карьере Фрэнка ничто не грозит. Обновленный контракт с «Парамаунт» давал ему две с половиной тысячи долларов в неделю (один только выход с Бенни Гудменом стоил полторы сотни в неделю).

В июне Фрэнк записал на «Коламбия Студиоз» первые композиции с «Исполнителями Бобби Такера». В тот период шла затяжная забастовка музыкантов, и поэтому девять песен были исполнены Фрэнком без инструментального сопровождения, в том числе – «Никогда не знаешь заранее», «Станут болтать, что у нас роман» и, что символично, «Музыка смолкла» (You’ll Never Know, People Will Say We’re in Love и The Music Stopped). Чуть позже «Коламбия» вновь выпустила пластинку «Всё или ничего» (впервые увидевшую свет в 1939 году). Казалось, у этой композиции есть все шансы стать главным хитом Синатры. Он перезаписывал «Всё или ничего» еще трижды – в 1961, 1966 и 1977 годах.

Двенадцатого августа 1943 года Фрэнк и его команда, включая Хэнка Саниколу и аранжировщика Эксела Стордала, прибыла в калифорнийский город Пасадену. Фрэнк собирался исполнить роль самого себя в фильме «Выше и выше» (Higher and Higher). До сих пор, появляясь в фильмах, он только пел, но не играл. Вдобавок у него был контракт на ряд концертов в зале «Голливуд?Боул». Истеричные поклонницы устроили ему на железнодорожном вокзале бурную, переходящую в дебош встречу.

 

Разрыв контракта с Дорси

 

Во время пребывания в Лос?Анджелесе Фрэнк окончательно решился разорвать контракт, подписанный им с Томми Дорси, и отказаться от кабальных условий. Тридцать три и три десятых процента от всех его заработков – в карман Томми? Да еще пожизненно? Да еще десять процентов – агенту Томми?

– А не слипнется у них? – съязвил Фрэнк в разговоре с Хэнком Саниколой, который теперь стал его официальным импресарио.

Напомним: по условиям контракта с Дорси Фрэнк должен был отчислять ему проценты от доходов в «Копакабана», «Риобамба», «Парамаунт». Но не отчислял, что весьма злило Дорси.

Бинг Кросби советовал соскочить поскорее, пока доходы Фрэнка не начали исчисляться миллионами. Фрэнк, полностью согласный, принялся активно разрабатывать соответствующую стратегию. В интервью прессе он теперь обязательно упоминал, что Дорси обманным путем вымогает у него деньги. Поклонники мигом организовали кампанию против Дорси – иначе говоря, завалили его гневными письмами. А потом Джордж Эванс подбил поклонников Фрэнка пикетировать открытие театра «Эрл» в Филадельфии, запланированное Дорси.

Вскоре Синатра и Дорси подали обоюдные иски. Дорси сдаваться не желал. Подумаешь, сделка чудовищно несправедливая! Синатра же на нее согласился (будучи в отчаянном положении и остро нуждаясь в работе), и никуда ему теперь от Дорси не деться.

В августе 1943 года адвокаты враждующих сторон разработали соглашение об условиях расторжения контракта. Мэни Сакс – новый друг Фрэнка из «Коламбия Рекордз» – нашел Синатре адвоката по имени Генри Джефф, также представлявшего Американскую федерацию артистов радио. Джефф сумел задействовать свои связи с Федерацией и убедить Дорси, что дальнейшие «вымогательства» могут вылиться «в проблемку» с высокодоходными выступлениями оркестра на «Эн?би?си». Фрэнк тогда был связан с агентством «Роквелла – О’Кифи», но ему хотелось контракта с Музыкальной корпорацией Америки, каковая корпорация им интересовалась. В конце концов было решено, что Корпорация выкупит Фрэнка у Дорси. Последнему заплатили шестьдесят тысяч долларов. Из этой суммы двадцать пять тысяч дал сам Фрэнк, одолжив у Мэни Сакса. (В пересчете на современные деньги это более восьмисот двадцати пяти тысяч долларов.) Таким образом, Корпорация получала к своим услугам Фрэнка Синатру и соглашалась делить комиссионные с агентством «Роквелла – О’Кифи» до 1948 года.

Много лет спустя распространился слух, будто бы Фрэнк для «убеждения» Томми Дорси задействовал связи в криминальном мире. Говорили, что джерсийский мафиози Вилли Моретти действовал от имени Фрэнка, а именно – приставил пушку к голове Дорси и вынудил его аннулировать контракт. Сам Моретти хвастался: я, мол, это ради Фрэнки сделал; но в 1951 году погиб в мафиозных разборках. Фрэнк всё отрицал, утверждал, что пользовался исключительно услугами лицензированных адвокатов.

Что касается Томми, ему потеря «золотой жилы» в лице Синатры далась нелегко. Во?первых, Томми жалел о деньгах, к которым успел пристраститься; во?вторых, он терпеть не мог проигрывать. В 1951 году в интервью журналу «Американ Меркури» он сообщил, будто бы во время тяжбы к нему явились «трое пижонов» и настоятельно посоветовали «подписать, а то как бы чего не вышло».

– Хоть бы ты в лужу сел, – высказался Томми в лицо Фрэнку при прощании.

Фрэнк не отреагировал. Ему дела не было до обид Томми, он как раз подписал семилетний контракт со студией «РКО» и намеревался заняться кино, начав с «Выше и выше», в котором снимались Джек Хэйли и Мишель Морган. Этот фильм должен был стать актерским дебютом Фрэнка, даром что играть предстояло самого себя, исполнять свои пять песен, в их числе – «Я не сомкнул сегодня ночью глаз» (I Couldn’t Sleep a Wink Last Night). Песня, кстати, была номинирована на премию «Оскар».

Томми Дорси скончался в 1956 году во сне, неожиданно для всех. Хотя они с Синатрой никогда не считались друзьями, они всё же виделись время от времени и даже пару раз вместе работали. За несколько месяцев до смерти Дорси они оба появились в театре «Парамаунт». А в шестидесятые годы Фрэнк записал целый альбом под названием «Я помню Томми». Это была его дань Дорси. Казалось, Фрэнку не надоедает говорить об эпохе Томми Дорси, обо всём хорошем и обо всём плохом, что связано с тем периодом. Даже горький осадок от судебной тяжбы не отравлял Синатре воспоминаний.

 

«Поднять якоря!» Отчаливаем в Лос?Анджелес

 

Десятого января 1944 года Нэнси Синатра всё в том же джерсийском родильном доме «Маргарет Хэйг» подарила жизнь единственному сыну Фрэнка. Счастливый отец был далеко – в Лос?Анджелесе, где шли съемки мюзикла «Шагай веселее». Как раз во время родов Фрэнк выступал на радио, в прямом эфире.

Супруги заранее договорились – если родится мальчик, они назовут его Франклином (в честь Франклина Делано Рузвельта) Уэйном Эммануэлем (в честь близкого друга Фрэнка, Мэни Сакса). Но затем передумали, и малыш получил имя Фрэнсис Уэйн Синатра, в историю же вошел как Фрэнк Синатра?младший.

Фрэнк гордился, что теперь у него есть сын. Он хотел быть малышу хорошим отцом, однако благим порывам, как и раньше, мешали то карьера, то личная жизнь. Нэнси подавила обиду на мужа и полностью отдалась воспитанию детей, утешаясь тем обстоятельством, что ни сама она, ни ее малыши почти ни в чем не нуждаются. Только в заботливом отце и внимательном муже.

Вскоре после рождения сына Фрэнк познакомился с главой компании «Метро?Голдвин?Майер» Луисом Б. Майером. Случилось это на благотворительном концерте в еврейском доме престарелых. Майер был настолько впечатлен исполнением «Старушки Миссисипи» (Ol’ Man River), что решил заключить с Фрэнком контракт – в полном соответствии со слоганом корпорации: «У нас звезд больше, чем на небе». Фрэнку светила отличная компания – Джин Келли, Фред Астер, Кларк Гейбл, Эстер Уильямс. И вскоре пятилетний контракт на полтора миллиона был подписан, заменив собой контракт с «РКО».

Несколько месяцев спустя Фрэнк сказал жене:

– Пора перебираться из Нью?Джерси на Западное побережье.

И купил у Мэри Астор усадьбу в средиземноморском стиле на Вэлли?Спринг?Лейн в пригороде Лос?Анджелеса под названием Толука?Лейк.

Нэнси не хотела переезжать. По крайней мере на Восточном побережье у нее друзья, на которых можно положиться (когда нельзя положиться на мужа или когда его нет рядом – то есть практически всё время). А кому она доверится в далекой Калифорнии? С другой стороны, Фрэнк теперь зарабатывает больше миллиона в год. У него вся работа в Лос?Анджелесе, и киностудия, и прочее. Если Нэнси намерена и дальше оставаться преданной женой, ей следует держать свое недовольство при себе и ехать с мужем. Итак, она согласилась. Постепенно на Западное побережье перебрались ее родители и шесть сестер, так что Нэнси по?прежнему получала поддержку близких людей.

Из Нью?Йорка в Пасадену семья ехала «звездным поездом» под названием «Супершеф», принадлежавшим корпорации «ХХ век». На новом месте Фрэнк продолжил поиски баланса между карьерой и семьей. Если сына он просто любил, то в дочке, Нэнси?младшей, души не чаял. Дочкой Фрэнк любовался, нарадоваться на нее не мог, катал по озеру на каноэ, учил плавать. Каждое утро они вместе завтракали. Фрэнк наслаждался ролью отца, и вдобавок у него имелось время на эту роль. Тогда?то и окрепли узы любви, всю жизнь связывавшие Фрэнка и Нэнси?младшую. Отношения отца и дочери отличались поразительным взаимопониманием; что еще важнее, Нэнси каким?то внутренним чутьем угадывала, когда можно спорить с отцом, а когда лучше помолчать, отступить. Фрэнк и Нэнси были словно настроены на одну волну – причем всю жизнь, до самой смерти Фрэнка.

Пятнадцатого июня 1944 года Фрэнк начал работу над своим первым фильмом на «Эм?джи?эм». Главная роль досталась Джину Келли, а назывался фильм «Поднять якоря!». Сюжет был проще некуда: Келли с Синатрой – матросы, во время увольнительной на берег влипшие в историю. Фильм сочли безобидным и забавным, он сделал неплохие кассовые сборы.

«Поднять якоря!» еще не вышел в прокат, а Синатра успел намутить воду неоднократными критическими заявлениями как в адрес этого конкретного фильма, так и в адрес всей киноиндустрии в целом. Ему не нравилось расписание съемок, и вообще он, мол, намерен развязаться с «этим тухлым бизнесом, в котором занята всякая сволочь». Джек Келлер, пиаривший Фрэнка совместно с Джорджем Эвансом, из кожи вон лез, чтобы сгладить впечатление от этих высказываний. Келлер даже написал от имени Синатры извинения и добился, чтобы их озвучили на радио.

В каком бы фильме Синатра ни снимался, он всё хотел делать по?своему. В случае с «Поднять якоря!» это означало, что на съемочной площадке вместе с Джулом Стайном должен был работать Сэмми Кан. Продюсер Джо Пастернак да и остальные сотрудники киностудии вовсе не хотели иметь дело с Каном, однако верх в перепалке одержал Синатра, а Кан, исполненный благодарности, выложился по полной, чем доказал изначальную правоту Фрэнка.

Следующим номером Синатра повздорил с Джо Пастернаком, и вот по какому поводу. На студии «Эм?джи?эм» актерам категорически запрещалось просматривать текущий съемочный материал. То была прерогатива режиссера, оператора, гримеров и прочих членов съемочной группы, и просмотр производился исключительно с целью понять, насколько успешно продвигается дело. Личный опыт Пастернака показывал: актерам не нравятся эти «куски», они огорчаются, разочаровываются, злятся, что плохо влияет на дальнейшую работу. Но Синатру такое объяснение не устроило. Он закатил скандал, и в итоге Пастернак сдался, согласился показать Фрэнку отснятое «в приватном порядке». Однако Фрэнк заявился на просмотр в компании шестерых приятелей, и этого Пастернак не стерпел – посторонние отснятого не увидят, и точка. Фрэнк ушел, сообщив, что дальше могут снимать без него. Впрочем, через несколько дней он как ни в чем не бывало вновь появился на съемочной площадке. О столь непоследовательном звездном поведении немедленно написали таблоиды (они почему?то всегда получали такие сведения). Синатра и без того имел репутацию «сложного» человека; теперь в пользу этой версии появились дополнительные аргументы.

А тем временем Джин Келли взял под крылышко неуклюжего, не успевшего поднатореть в актерском ремесле Синатру. В фильме требовалось танцевать, и Келли задался целью обучить Фрэнка этому искусству. Фрэнк очень старался, но выдавали его неумение отнюдь не ноги. В небесно?голубых Синатриных глазах словно бы застыл вопрос: «Какое па следует дальше?» Келли шутил: Фрэнк, мол, отодвинул искусство танца на двадцать лет назад.

Работа в фильме «Поднять якоря!» изматывала Фрэнка как эмоционально, так и физически. Только за первую неделю съемок он похудел почти на два килограмма, что при его недоборе веса – всего около пятидесяти семи килограммов – было непозволительно. Фрэнк хотел произвести хорошее впечатление и ужасно боялся «не потянуть» актерскую карьеру. Эти страхи выливались в стычки с долготерпеливым Джином Келли, в требования сократить количество танцевальных сцен. Келли, однако, чувствовал, что Синатра справится, если будет работать над собой. Практически лишенный эгоизма, Джин Келли максимально адаптировал фильм под способности Фрэнка, великодушно лишив самого себя шансов показаться во всей красе.

– Джин, в числе прочих, лепил из меня звезду, – позднее говорил Фрэнк о своем друге Джине Келли.

 

Одиннадцатого октября 1944 года Фрэнк Синатра получил ангажемент от «Парамаунт» на три недели. Юные поклонницы выстроились в очередь за билетами уже к половине пятого утра. Театр открывался в восемь тридцать, и к этому моменту билетов в кассе не осталось. Первое шоу было назначено на двенадцать часов дня. Проблемы возникли, когда поклонницы, посмотрев шоу, стали отказываться выходить из зала, ибо догадались запастись билетами на все шоу в течение дня. А снаружи десять тысяч человек, выстроившись по шестеро в ряд, готовились взять театр штурмом, в то время как еще двадцать тысяч, заблокированные на Таймс?сквер, пытались понять, что это за толпа и по какому поводу она собралась.

Двенадцатого октября вся Америка традиционно празднует открытие себя Христофором Колумбом, выходит по этому случаю на парад. За порядком наблюдают полицейские. Так вот, двести полицейских были срочно отозваны с этого мероприятия, проходившего в нескольких кварталах от Пятой авеню, чтобы навести порядок на Таймс?сквер. Когда очередь в кассу застопорилась, поклонницы потеряли остатки разума. Начались беспорядки. Один полицейский позднее сострил: более дикой девичьей толпы ему не случалось наблюдать с того памятного дня, когда в продажу впервые поступили нейлоновые чулки.

Ажиотаж вокруг Синатры никак не влиял на бдительность его агента, Джорджа Эванса. Эванс был убежден, что подобная популярность – вещь преходящая, что основная аудитория скоро «вырастет» из «Синатрамании», как из детского платьишка. По мнению Эванса, Фрэнку следовало расширять ряды зрелых поклонников. Однако у самого Фрэнка просто в голове не укладывалось, как это тинейджеры, изнывающие от любви к нему, вдруг возьмут да и потеряют интерес.

Девятнадцатого декабря 1944 года, после сеанса звукозаписи в Голливуде, между Эвансом и его партнером, Джеком Келлером, состоялась короткая беседа. Тщательнее необходимого протирая очки, Эванс скорбно качал головой и приговаривал:

– Наш подопечный и слушать ничего не желает.

– По?моему, в случае охлаждения аудитории ему грозит депрессия, – произнес Келлер.

– Точно. А охлаждение неминуемо, – согласился Эванс. – Взять хотя бы Руди Вэлли. Еще пару лет назад его обожали не меньше, чем Фрэнка, а что сейчас? Аудитория от него отвернулась. [Последний хит «Пусть время течет» (As Time Goes By) Вэлли записал в 1943 году. ] С Синатрой будет то же самое. Таковы законы нашего бизнеса.

– Да, но попробуй?ка ему это втолковать, – вздохнул Келлер.

– Отмахивается от наших предупреждений, как от мух, – подхватил Эванс.

Впрочем, был человек, который от предупреждений Эванса не отмахивался, а воспринимал их куда как серьезно. Я говорю о Нэнси. Уже несколько месяцев не прекращались ее ссоры с мужем по поводу мотовства. Фрэнк никогда не отличался склонностью к экономии; даже зарабатывая совсем мало, не думал, сколько и на что тратит. Теперь же он швырял деньги на дорогую одежду, роскошную мебель для их с Нэнси дома, на экстравагантные подарки друзьям и родственникам. Отдыхать он любил тоже со вкусом. Порой роскошные выходные Фрэнк проводил с Нэнси, порой – без нее. Что еще хуже – он сделал несколько рискованных капиталовложений, польстившись на баснословную выгоду в будущем – каковой выгоды, конечно, не последовало.

На плечи Нэнси легла ответственность за семейный бюджет и расходы, связанные с профессиональной деятельностью мужа. С одной стороны, Нэнси не уставала удивляться суммам, которые зарабатывал Фрэнк; с другой стороны, еще больше потрясали ее объемы трат. Фрэнк умудрялся проматывать практически всё, что получал.

– Вечно ты недовольна, – упрекал он жену. – Не думай о будущем. Живи настоящим. Есть только сегодняшний день, зачем беспокоиться о каком?то «завтра»?

– Никакого «завтра» и не будет, – парировала Нэнси, – если мы не начнем делать сбережения.

 

 

Часть третья

Крутизна

 

Голос: 1945–1946

 

Эти годы, помимо киноролей Фрэнка, отмечены записями самых его впечатляющих композиций. Почти всё созданное Синатрой в указанный период стало классикой. Назвать можно, в частности, такие песни, как «Буду осторожен», «Позабудь о грезах» и «У меня лишь одно сердце» (I Should Care, Put Your Dreams Away и I Have But One Heart). Планировалось провести двенадцать сеансов звукозаписи в сорок пятом и еще пятнадцать – в сорок шестом году, результатом которых должны были стать девяносто песен. Далее Фрэнк предполагал растасовать их по нескольким альбомам, что и сделал. Один из этих поразительно успешных альбомов назывался «Голос» (The Voice) и был первым, который Фрэнк записал на виниле.

К процессу звукозаписи Фрэнк относился крайне серьезно. В отличие от большинства вокалистов он лично вникал во все аспекты процесса – от подбора музыкантов и до аранжировки. Большинство жанров – джаз, классика, поп – очень нравились Фрэнку, и он поражал современников глубоким пониманием особенностей каждого жанра. При этом Фрэнк не знал нотной грамоты. Многих удивляет, как это он за всю жизнь не удосужился выучить ноты, а между тем тут в один ряд с Фрэнком можно поставить таких успешных композиторов и музыкантов, как Ирвинг Берлин и Пол Маккартни. Элтон Джон, по его собственному признанию, в юности учил ноты, но благополучно их позабыл. Лучано Паваротти также не владел нотной грамотой.

В случае с Фрэнком она явно была излишней. Фрэнк прислушивался к своему чутью. Если мелодия ему не нравилась, он ее забраковывал, невзирая на правильность с технической точки зрения.

– Я не из тех, кто заморачивается вопросами типа «почему» да «как», – заявил однажды Фрэнк.

Мелодия должна была звучать, и точка. Или, как он выражался, «цеплять».

По распоряжению Фрэнка продюсеры записывали каждое первое исполнение всех его композиций. Тогда, после еще нескольких записей, ему не было обидно, что кураж от чувства новизны потрачен впустую.

Еще один секрет успешности Фрэнка состоял в удивительном понимании им настроений и ожиданий аудитории. Прекрасно начитанный, Фрэнк не афишировал свою эрудицию, никогда не допускал ни слов, ни поступков, способных поставить его на ступень выше уровня большинства поклонниц. Фрэнк позиционировал себя простым хобокенским парнем, без претензий и изысков; простым парнем, на которого внезапно свалилась удача. Ни деньги, ни женщины, ни растущее влияние в шоу?бизнесе не отдаляли Фрэнка от аудитории, ведь юным девицам хотелось видеть его успешным, и они сами наслаждались его успешностью. Выбирая темами песен всем понятные вещи – боль, радость, разбитое сердце и попытки его снова склеить, – Синатра на сто процентов угождал своей аудитории.

 

Дом, в котором он живет

 

В мае 1945 года Фрэнк отправился в первое турне с концертами для военных. Он, комик Фил Силверс и еще ряд артистов имели большой успех за пределами США. Турне длилось семь недель. Увы, по возвращении (шестого июля 1945 года) Фрэнк сделал ряд нелицеприятных комментариев об Объединенной службе организации досуга войск.

– Досугом солдат заведуют сапожники в военной форме, ни бельмеса не смыслящие в шоу?бизнесе, – высказался Фрэнк, чем вызвал очередной скандал.

Против Синатры ополчился, в частности, писатель Ли Мортимер, протеже Уолтера Уинчелла. Этот последний на долгие годы стал одним из самых ярых преследователей Фрэнка в прессе. Таким образом, негатив перевесил все выгоды этого турне.

Недоразумение со Службой организации досуга войск окончательно убедило Джорджа Эванса в том, что Фрэнк непредсказуем.

В это же время Синатра сыграл самого себя в блистательном, «на ура» принятом критикой десятиминутном фильме «Дом, в котором я живу». Темой была выбрана религиозная и расовая толерантность, режиссировал картину Мервин Лерой, продюсировал – Фрэнк Росс, сценарий писал Альберт Мальц. Все доходы от проката пошли на программы по борьбе с подростковой и юношеской преступностью. В 1946 году фильм (последний для Синатры на студии «РКО») получил специального «Оскара».

В том же сорок шестом Фрэнка назвали в прессе коммунистом. Это прозвище тогда получили сразу несколько выдающихся фигур с либеральными взглядами, потому что они публично выступали за терпимость к разнообразию культур и сочувствовали беднякам.

А вот как дело обстояло с Фрэнком. В январе 1946 года Джеральд Л. К. Смит, представитель американских консерваторов, на заседании Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности (HUAC) заявил, будто Синатра выступает «в авангарде» организаций коммунистического толка. Смит, известный расизмом и антисемитизмом, вел тогда собственную передачу на радио. Обвинение его было голословно, никаких доказательств он не представил.

– Сукин сын! – возмущался Фрэнк в кругу друзей. – Подумать только, обозвал меня комми!

Слова Смита, пусть и нелепые, всё же возымели нежелательный для Синатры эффект, ибо были произнесены в обществе, пропитанном антикоммунистической паранойей.

Вскоре после этих событий Джервал Т. Мерфи, руководитель католической религиозной группы «Рыцари Колумба», объявил – Синатра якобы демонстрирует симпатии к коммунизму. А как же, ведь он толкал речь на «митинге красных, куда набежало шестнадцать тысяч леваков». На самом деле Фрэнк (обозвавший Мерфи «долбанутым») выступал перед ветеранами на заседании Независимого гражданского комитета деятелей науки, искусств и свободных профессий. Фрэнк призывал внести в законодательство пункт о социальной защите ветеранов. Он пытался максимально доходчиво объяснить свои взгляды на коммунизм и отношение к этой партии.

– Не люблю коммунистов и, уж конечно, к ним не принадлежу.

Казалось бы, яснее некуда. Впрочем, нагнетание страха перед красными приносило свои плоды. Немало людей поверило, будто Синатра – источник и глашатай так называемой красной угрозы. В частности, на Фрэнка ополчились родители его юных поклонниц, и беспочвенность громких обвинений их ничуть не смущала.

 

Мэрилин Максвелл

 

К 1946 году Фрэнк Синатра прочно закрепился в Голливуде – и получал наслаждение от каждой секунды своей жизни. Калифорния ему нравилась, он считал этот штат самым подходящим для себя. Познакомился почти со всеми местными деятелями шоу?бизнеса, например, с Лорен Бэколл и Хамфри Богартом, Джеком Бенни и Бингом Кросби. Все они рады были свести дружбу с Фрэнком. Так же он близко сошелся с рестораторами. В их числе были Майк Романофф, Дэвид Чейзен и Чарли Моррисон.

Кончилась эпоха персонажей вроде Длинной Губы; теперь на Фрэнка вешались женщины совсем иного толка. Среди них выделялась актриса Лана Тернер, не скрывавшая своих желаний. Фрэнк вел себя, как и раньше – снимал сливки, отнюдь не считая свой брак к тому препятствием.

– Мы тесно общались с сорок пятого по пятьдесят девятый, – вспоминает супруга Фила Силверса, Джо?Кэрролл Силверс. – И ни разу за это время Фрэнк не заговорил ни о Нэнси, ни с ней на людях, не оказал ей ни одного знака внимания.

В апреле сорок пятого в ночном клубе «Мокамбо», что расположен на бульваре Сансет, Синатра познакомился с блистательной брюнеткой Авой Гарднер. Двадцатидвухлетняя Ава была уже кинозвездой – и супругой Микки Руни. Фрэнк в шутку посетовал: мол, опоздал я на Аве жениться, Руни проворнее оказался. Ава отлично знала о Синатриной репутации донжуана – и всё?таки не удержалась, подпала под его чары. Ее номер телефона Фрэнк спрятал в бумажник – «на будущее», как он выразился, подмигнув Аве.

Летом сорок шестого Фрэнк начал ухаживать за двадцатичетырехлетней Мэрилин Максвелл, актрисой и певицей из бенда Кэя Кайсера. Мэрилин, ослепительная блондинка, уроженка штата Айова, с лучезарной улыбкой, внешне походила на Мэрилин Монро, а острила почти на грани фола – вроде Джоан Блонделл или даже скандальной Мэй Уэст. Максвелл только что развелась с актером Джоном Конте, в браке с которым состояла с 1944 года. Фрэнку импонировали ее начитанность, он угадывал в Мэрилин тонкую натуру. Их знакомство продолжалось уже около двух лет. Вместе они появлялись в театре «Люкс Радио» – это было в тот год, когда Максвелл вышла за Конте.

– Такие женщины, как Мэрилин Максвелл, не каждый день встречаются, – вспоминал друг Фрэнка, Ник Севано. – Они с Фрэнком будто с ума сошли.

Когда Фрэнка захватывала страсть, он отнюдь не пытался ей противиться. Напротив, весь отдавался чувству, не думая о последствиях. Пусть роман длился одну ночь – кому какое дело? В случае с Мэрилин Максвелл он сам заговорил о том, что они созданы друг для друга и что он намерен – опять! – просить у Нэнси развод. Правда, о новой мужниной пассии жена узнала не от него, а от доброжелателей. На этот раз Нэнси забеспокоилась – а ведь прежние любовницы Фрэнка ее не особенно напрягали. Теперь он связался не с какой?нибудь хористочкой и не со стриптизершей, о нет! Мэрилин Максвелл, пусть пока и не звезда, была не из тех, кого можно игнорировать. Нэнси просила совета у друзей и родных, и они чуть ли не в один голос говорили: разводись! Не только и не столько из?за Максвелл, сколько из?за самого Фрэнка. Близкие Нэнси недоумевали, как она терпит мужа. Он ведь неисправимый изменщик и вдобавок самовлюбленный донельзя, несносный человек! На жену с высокой вышки плюет, да и на весь институт брака. Настоящей моральной поддержки от него не жди, на понимание не надейся. А что же Нэнси? Нэнси давным?давно раскусила своего мужа – и научилась принимать его таким, каким он был. Она сделала выбор еще несколько лет назад. Но может, пришла пора пересмотреть решение?

Перед самым отъездом Фрэнка в Нью?Йорк (там планировались съемки нового фильма, «Это случилось в Бруклине», партнерами Фрэнка должны были стать Питер Лоуфорд и Джимми Дуранте) супруги Синатра крупно поссорились из?за Мэрилин.

– Нэнси, могу я поговорить с тобой откровенно? – спросил Фрэнк.

– Ты всегда этот вопрос задаешь, когда собираешься солгать, – заметила Нэнси.

Впрочем, на сей раз Фрэнк лгать не хотел. Он прямо сказал жене, что в Нью?Йорке у него назначено свидание с Мэрилин.

– Раз ты так спокойно об этом сообщаешь, значит, у тебя нет ни капли уважения ко мне, – сникла Нэнси и горько расплакалась. Сцена происходила в присутствии родственников, в том числе – Долли и Марти, которые как раз гостили у сына.

Позднее Долли рассказывала, что Фрэнк заявил жене:

– Твоя задача – заботиться о детях. А мои дела с Мэрилин Максвелл тебя не касаются. Запомни это.

Нэнси схватила пепельницу и запустила в мужа. Промахнулась буквально на волосок. Тяжелая пепельница просвистела мимо Синатриного уха и, расколотив окно, влетела в кухню.

– А вот это тебе даром не пройдет, – процедил Фрэнк, направляясь к дверям.

Правда, Долли успела сцапать его за шиворот и дернуть с такой силой, что Фрэнк едва устоял на ногах.

– Проси прощения у своей жены! Живо! – скомандовала Долли.

Фрэнк был не в том настроении, чтобы каяться.

– Ма, пусти меня! – крикнул он, высвобождаясь из цепких рук Долли. – И вообще, не лезь не в свое дело.

И ушел. Нэнси поняла: Мэрилин – просто очередная любовница мужа, наличие «звездности» никакой дополнительной роли не играет. А значит, она, Нэнси, так просто не сдастся. Мало ли было у Фрэнка женщин? Одной больше, одной меньше… Справимся, подумала Нэнси. Вдобавок, когда дело касалось «потаскух» Фрэнка, свекровь неизменно принимала сторону Нэнси.

– Борись! – внушала Долли своей невестке. – Тебе надо сохранить семью. Мой сын – он как ветер в поле. Не ведает, что творит. У вас двое детей – помни о них!

– А вы бы, мама, тоже боролись? – спросила Нэнси (если, конечно, Долли в момент интервью не изменила память).

– Что? Нет, конечно, – тряхнула головой свекровь. – Я бы ему, сукину сыну, просто яйца отрезала, да и дело с концом.

По словам Долли, она лично подобное поведение мужа и пяти секунд терпеть не стала бы. Нэнси, как ей представлялось, обладала куда большей стойкостью и силой духа. Эту мысль Долли и озвучила.

– Ты справишься, – напутствовала она невестку. – Тебе просто больше ничего не остается.

Тут же, при Долли, которая стояла в позе Наполеона, Нэнси принялась звонить Джорджу Эвансу.

– Боюсь, у нас проблема, – сказала Нэнси. – Прошу вас, Джордж, повлияйте как?нибудь на ситуацию с Мэрилин Максвелл.

Джордж Эванс с готовностью – как всегда – принял сторону Нэнси. И немедленно взялся за дело.

Вспоминает Тед Хечтмен.

– В тот раз Джордж не стал скандалить с Фрэнком. Он позвонил самой Мэрилин и сказал примерно следующее: «Вы не забыли, что у вас в контракте оговорено – никаких порочащих связей? Появляясь на публике с женатым мужчиной, вы дискредитируете киностудию, с которой сотрудничаете. Имейте в виду: если засветитесь с Фрэнком Синатрой в Нью?Йорке, вам мало не покажется. Такой скандал будет, какой вам и в страшном сне не снился». Мэрилин отлично знала, что за птица Джордж Эванс, но не могла понять, угроза звучит из его уст или просто предупреждение. На всякий случай Мэрилин решила не показываться в обществе Фрэнка. Эвансу она обещала, что пересмотрит свои отношения с Синатрой, только ей нужно время. Поистине, затевая роман, Мэрилин не представляла, каковы могут быть последствия. Фрэнк, разумеется, очень рассердился на Джорджа. Обзывал его по?всякому, откуда только слов таких набрался? Потому что все его планы полетели коту под хвост.

Джордж Эванс изрядно устал от выходок Фрэнка.

– У парня баксов больше, чем мозгов. Как ни применяй страусиную защиту, а приходится это признать, – говорил он.

Впрочем, битву с Мэрилин Максвелл Эванс выиграл. На какое?то время Нэнси могла расслабиться.

Сам Фрэнк недолго страдал по Мэрилин. Не успела она исчезнуть с его горизонта, как взошла новая звезда. На сей раз – ослепительная Лана Тернер.

 

Лана Тернер

 

Если Нэнси опасалась даже Мэрилин Максвелл, можно только догадываться, какое впечатление на нее произвела связь Фрэнка с голливудской звездой, двадцатишестилетней Ланой Тернер. Ее настоящее имя – Джулия. Она появилась на свет в городе под названием Уоллес, в штате Айдахо. Ее отцу и матери не исполнилось еще и по двадцать лет, когда они стали родителями. В 1931 году десятилетняя Джулия вместе с матерью перебралась в Лос?Анджелес. Отец ее к тому времени стал жертвой убийцы. Голливудская легенда гласит, что Тернер сначала работала в аптеке. Но вообще?то будущую звезду, тогда старшеклассницу, обнаружили в кафе на бульваре Сансет, и сделал это Уильям Р. Уилкерсон, журналист из «Голливуд репортер». Шестнадцатилетняя Тернер привлекла его внимание красотой и неординарностью, и Уилкерсон предложил одному из братьев Маркс[3] – Зеппо Марксу – подписать с девушкой контракт. В 1937 году Маркс заключил для Тернер сделку с «Эм?джи?эм». Луис Б. Майер не сомневался, что Тернер станет новым секс?символом, заменит в этой роли Джин Харлоу, скончавшуюся за полгода до «открытия» Тернер. К моменту встречи с Фрэнком Синатрой за плечами Ланы было уже более двадцати фильмов и два брака. Она жила в роскошном особняке в Бель?Эйр – фешенебельном районе Лос?Анджелеса, наслаждалась славой и богатством и была прямо?таки настроена на любовные отношения. Наличие трехлетней дочки по имени Черил Крейн (от недолгого брака с ресторатором Стивом Крейном) ничуть не влияло ни на звездный стиль жизни Тернер, ни на ее сексапильность. Фрэнк впервые увидел Лану в фильме «Почтальон всегда звонит дважды». Он сразу запал на загорелую блондинку в белоснежных шортах, топе на бретельках и тюрбане. «Я должен ее заполучить, – решил Фрэнк. – Должен, и точка». Через общего знакомого он раздобыл телефон Тернер – и позвонил.

В то время Лана была влюблена в тридцатитрехлетнего Тайрона Пауэра, но отношения как?то не складывались. А уж поклонников своих она даже не считала. Эстер Уильямс, близкая подруга Тернер, рассказывает:

– Гримерка Ланы была через стенку от моей. Как тогда обставляли гримерки? Да очень просто – кушетка, журнальный столик да пара стульев. А у Тернер посреди комнаты красовалась огромная двуспальная кровать с розовыми атласными простынями, а по стенам, помню, всё зеркала, зеркала… Я, как увидела, так даже присвистнула. И впрямь, не надо оканчивать дизайнерские курсы, чтобы сообразить, для чего актрисе подобная обстановка.

По воспоминаниям самого Фрэнка, ни одна из его любовниц не могла сравниться чувственностью с Ланой Тернер. Казалось, ее интересует только одно: как бы поскорее улечься в постель. Фрэнка это вполне устраивало. Затевать разговоры о кино или о его, Фрэнка, карьере было пустым делом. Лана не желала обсуждать даже собственные роли и перспективы! И уж точно Лану не волновала семья Синатры. Первое время он пытался говорить со своей любовницей, но каждая попытка натыкалась на ледяное равнодушие. Мировые события? Плевать на них. Новости? Забудь. Иными словами, Тернер хотела только секса с Фрэнком, и чем чаще, тем лучше.

Он совсем потерял голову. До сих пор ему не встречались женщины, столь зацикленные на своей сексуальной привлекательности. Мужчина видит в ней лишь объект для плотских утех? Так, по мнению Ланы, и должно быть.

Самоуверенность и дерзость – вот что привлекало Фрэнка. Всю свою жизнь он западал на сильных, склонных командовать им женщин. Таких, как Долли Синатра. Нэнси тоже обладала сильным характером, однако сила эта была совсем иного рода. Любовницы Синатры не шли с его женой ни в какое сравнение, все их закидоны казались дешевкой рядом со стойкостью Нэнси, долгие годы хранившей семью. Фрэнк этого не ценил, считал Нэнси скучной. Жену застили дивы вроде Ланы Тернер. Как всегда, чтобы увлечься, Фрэнку хватило двух недель. И в случае с Тернер он прямо сказал жене, что уходит.

– Я теперь с Ланой, – коротко объявил Синатра. – Отпусти меня, Нэнси, слышишь? Дай мне развод.

– Даже не надейся, – отрезала Нэнси.

Она тоже кое?чему научилась. В частности, стремительность, с какой развивался роман Фрэнка, подсказывала его жене: долго эта связь не продлится. А она, Нэнси, не намерена отказываться от семьи, над сохранением которой столько работала, ради очередной интрижки. Пусть даже эта интрижка – с суперзвездой Голливуда. И вот уже по привычке Нэнси позвонила Джорджу Эвансу, чтобы сказать: на сей раз проблема покрупнее прежних, и имя ей – Лана Тернер. Звонок состоялся пятого октября. Джордж не знал, удастся ли ему повлиять на Лану, но обещал попытаться.

Чтобы добыть ее телефон, пришлось обзвонить целый ряд знакомых. Наконец Джордж набрал заветный номер и пригрозил Лане тем же самым, чем столь успешно грозил Мэрилин. Прозвучали слова «пункт о моральном облике» и «расторжение контракта с киностудией». Но Лана Тернер – это не Мэрилин Максвелл! Чтобы Лану запугал какой?то там пиарщик? Да ни в жизнь! Лана только рассмеялась.

– Ну а вы, мистер Эванс, наверное, белый и пушистый? Уж вы?то точно без греха, не так ли?

Затем Лана напомнила Эвансу, что состояние сделала на имидже дрянной девчонки, и вряд ли кого на «Эм?джи?эм» шокирует очередной ее роман – не важно, с женатым мужчиной или с холостым.

– Хотите правду, мистер Эванс? Киношники только и ждут от меня полноценного скандала. Я же им кассовые сборы своими скандалами делаю! – И обрушилась на Джорджа с целой отповедью: – Раз вы ничего лучше не придумали, чтоб меня с Фрэнком разлучить, значит, у вас ума – на ломаный грош! Это вас миссис Синатра науськала, да? Конечно, она! В таком случае мне ее жаль. Бедняжка! А вам должно быть стыдно, мистер Эванс.

Джордж не мог дождаться, пока Тернер замолчит. Зря он вообще ей звонил! Он набрал номер Нэнси и сказал, что с Ланой ничего не вышло.

– Она ненормальная! Психованная! – восклицал Эванс. – Но вы не отчаивайтесь, Нэнси, эта стерва и Фрэнк скоро перегорят. Давайте просто выждем время.

На то же пятое октября, только на вечер, Фрэнк и Лана были приглашены к знаменитой норвежской фигуристке и актрисе Соне Хени. Они танцевали только вдвоем, и Лана – возможно, в пику Джорджу Эвансу – всячески старалась выставить напоказ их отношения. После вечеринки Фрэнк повез Лану в свою новую двухуровневую голливудскую квартиру. Лишь двумя днями ранее он снял это помещение и обставил на тридцать тысяч долларов, уделив внимание антиквариату. Это было сделано исключительно с целью произвести впечатление на Лану. (У Фрэнка уже имелась в Голливуде тайная квартира – по его мнению, недостаточно шикарная для избалованной Тернер.) Впрочем, Лана отнюдь не впала в экстаз. В любовном гнездышке, оборудованном Фрэнком, она только морщилась.

– Сущая барахолка! Чтобы я на эту кровать легла? Ага, жди!

Лана набросила манто, вздернула подбородок и решительными шагами направилась к двери. Поистине, Лана Тернер была актрисой не только в кино, но и в жизни. Особенно она поднаторела в эффектных появлениях и не менее эффектных уходах. Она вела себя так, будто в каждый момент времени на нее направлен луч софита, а где?то поблизости горит красным светом надпись «Выход».

– Ты права, это всё ужасная рухлядь, – поспешно согласился Фрэнк – и повез свою пассию в фешенебельный отель «Беверли?Хиллз», где снял на ночь целое бунгало.

Утром шестого октября Фрэнк сообщил Джорджу Эвансу, что намерен жениться на Лане Тернер, как только Нэнси даст развод. Разговор имел место в лос?анджелесском офисе Эванса. При нем присутствовал Тед Хечтмен.

– Ты идиот, – заявил Джордж, согласно воспоминаниям Теда Хечтмена. И продолжил: Нэнси, дескать, никогда не согласится на развод; он, Джордж, диву дается, как Фрэнк этого не понимает.

– Если она со мной не разведется, я сам с ней разведусь, – сказал Фрэнк. – Нэнси не может удерживать меня в опостылевшем браке.

– Еще как может, – возразил Эванс. – Может и будет. Глаза?то разуй, Фрэнк!

Затем Эванс принялся нахваливать Нэнси и малышей; у него в голове не укладывалось, почему Синатра не ценит своего счастья.

– От тебя одно требуется, Джордж – объяви в прессе о предстоящем разводе, – распорядился Фрэнк и напомнил, что Эванс вообще?то не на Нэнси работает, а на него, на Фрэнка. Также он предположил, что Эванс и Нэнси уже давно в сговоре. Далее последовала перепалка из?за угроз в адрес Ланы. – Как у тебя только язык повернулся пугать ее всякими дурацкими пунктами о моральном облике? – негодовал Фрэнк.

– Так вот и повернулся, – парировал Эванс. – На таких стерв, как твоя Тернер, только один аргумент и действует – что их снимать в кино перестанут.

Фрэнк заинтересовался, скольких еще его женщин Эванс отпугнул с помощью этого проверенного аргумента.

– Джордж солгал, конечно, – вспоминает Тед Хечтмен. – Сказал, что Лана была первой.

– Ты меня перед ней в дурацком свете выставил! – шумел Фрэнк. – Она мне, знаешь, какую сцену закатила? Удивляется, как это я держу на работе тупицу вроде тебя, Джордж.

– Развяжись с ней, Фрэнк, – увещевал Эванс. – По?твоему, мне интересно, что про меня думает Лана Тернер? Мне интересно твою карьеру спасти! Неужели ты этого не понимаешь?

Спор закончился ничем, и Джорджу оставалось только одно – выполнить требование Фрэнка, сообщить прессе, что у четы Синатра не всё гладко. Впрочем, Джордж проявил осторожность – по его версии, семью постигла «размолвка». Также он заверил журналистов, что о разводе и речи нет, и добавил:

– Это первая ссора супругов. Не думаю, что она приведет к серьезным последствиям.

Взбешенная Нэнси упаковала вещи Фрэнка в два чемодана и выбросила на лужайку перед крыльцом.

– Развода этот негодяй не получит, – заявила Нэнси. – Но и жить с ним под одной крышей я не собираюсь.

После появления в прессе новости о «размолвке» Фрэнк решил, что у него теперь руки развязаны. Окучивание Ланы возобновилось с новым усердием. Впрочем, дело было вовсе не в Лане как таковой. Дело было в неуемности Фрэнка, в вечной жажде новизны. Трудно поверить, что он действительно видел в Лане Тернер супругу, надежную спутницу жизни. Но как всегда, верх взяли эмоции. В будущее Фрэнк, по обыкновению, не заглядывал. Проявлялась худшая черта его характера, от которой ему суждено было еще не раз хлебнуть горя. Фрэнк думал только о настоящем моменте, его девизом было «здесь и сейчас». А будущее – оно когда еще настанет! Всё как?нибудь образуется само собой. Пока же Фрэнка обуревало лишь одно желание – обладать Ланой Тернер.

Вечером того дня, когда в прессе появилась статья о «размолвке», Фрэнк и Лана поехали в Палм?Спрингс, где у Ланы была вилла. Они танцевали в клубе «Чи?чи», не обращая внимания на любопытные взгляды и перешептывания. Однако назавтра Лана предприняла попытку отрицать связь с Фрэнком. Она позвонила журналистке Луэлле Парсонс, ведшей колонку светской хроники, и сказала:

– Я не влюблена в Синатру, а он не влюблен в меня. Я еще ни одну семью не разрушила. Что за нелепые обвинения!

(Лана, правда, не упомянула, что одновременно встречается с Тайроном Пауэром, женатым на французской звезде Аннабелле.[4]) Для Ланы не было ничего важнее пиара. Она никогда не упускала случая подогреть интерес к собственной персоне – особенно если для этого требовался скандальчик. Луэлла Парсонс обнародовала признание, и Лана с Фрэнком от души над ним посмеялись.

– Вот дурочка, – приговаривал Фрэнк. – Нельзя же быть такой доверчивой!

Минуло две недели. Любовное пламя начало понемногу затухать, Фрэнк и Лана всё чаще устраивали друг другу сцены ревности. Лана объявила, что не собирается рвать отношения с Тайроном Пауэром. Вдобавок ей шепнули, будто Фрэнк продолжает роман с Мэрилин Максвелл. Доказательств Лана представить не могла, но источник, по ее словам, был надежный (этим источником служила близкая подруга Ланы, Ава Гарднер, в то время – жена бывшего Ланиного мужа, музыканта Арти Шоу).

После очередной бурной сцены Фрэнк, несдержанный и непостоянный, бросил Лану. Как он заявил – навсегда. Да, таков был Фрэнк – моментально воспламенялся и столь же быстро остывал. Неудивительно, что Нэнси не принимала мужа всерьез. А что же Лана?

– Ты еще вернешься, – сказала она. Для нее уход любовника значил не более чем занавес в конце первого акта. – Никуда не денешься.

 

Вмешательство семьи

 

Скандал с Ланой Тернер нанес серьезный удар по имиджу Синатры. А с Ланы всё было как с гуся вода. Она появлялась с Фрэнком где только можно, не таясь – и это при живой жене!

Вспоминает Тед Хетчмен:

– Джордж Эванс собрал семейный совет в доме Синатры. Сам я тогда уже был партнером Эванса, возглавлял лос?анджелесское пиар?бюро. Меня тоже позвали. Присутствовали Долли и Марти, Нэнси и, конечно, сам Фрэнк. Родители и жена, а также мы с Джорждем уселись за кухонный стол и вперили в Синатру осуждающие взгляды.

Афера с Ланой зашла слишком далеко – так начал Джордж Эванс. Фрэнк заерзал на стуле, но промолчал. Джордж развивал мысль: Фрэнк, мол, вляпался в скандал, от которого не только его семья страдает. Нет, Фрэнк подвергается серьезному риску растерять симпатии поклонников. Синатра молчал.

– Что ты как воды в рот набрал! – взъярилась Долли и отвесила сыну подзатыльник. – Что за дьявол в тебя вселился? Нэнси – прекрасная жена, двоих детей тебе родила, терпит твои выходки. Хоть ее пожалей!

– Дай ты ему слово сказать, – произнес Марти.

Долли смерила мужа мрачным взглядом. Фрэнк начал мямлить нечто, отдаленно похожее на извинения.

– Заткнись! – крикнула Долли и снова ударила его, на сей раз по руке. Именно в это мгновение Нэнси осознала, что отношения с Фрэнком нужно разорвать. Однако ради его карьеры, а также ради святости брачных уз она решила дать мужу еще один шанс. Нэнси не плакала, глаза ее были абсолютно сухи. Она словно покорилась судьбе, словно решила до конца нести свой крест.

– Ладно, Нэнси. Раз ты так хочешь, я согласен, – пожал плечами Фрэнк.

Никаких следов раскаяния не было на его лице. Долли отвесила ему второй подзатыльник.

Фрэнк больше ничего не сказал. Он просто сидел, уставившись в одну точку. Годы спустя Тед Хетчмен так описывал состояние Фрэнка:

– Казалось, он изо всех сил старается что?нибудь почувствовать. Фрэнк хмурил лоб, тщась выжать из себя подобающую случаю эмоцию. Например, грусть. Или раскаяние. Или сожаление. Хоть что?нибудь. Тогда я вдруг понял: никаких эмоций он не испытывает. Его душа пуста.

Хетчмен утверждал, что до своих чувств Фрэнк просто не мог добраться.

– Да, он искал в себе некие переживания – но не находил. Потому что их не было. Наверное, Фрэнку в тот момент даже хотелось ощущать угрызения совести – а он ничего не ощущал. Хуже того, он и притвориться не мог.

Чем старше Фрэнк становился, тем явственнее проявлялась у него переменчивость настроения. Он бросался из одной крайности в другую. Апатия, во время которой Фрэнк вообще ничего не чувствовал (именно она обуяла Синатру в тот день); затем – депрессия, когда он бывал угрюм, погружен в самые мрачные мысли и охвачен тотальным недовольством собой; ярость, когда становился непредсказуем; наконец, гипертрофированное возбуждение, когда эмоции били через край. И никаких промежуточных стадий, никаких «оттенков серого». Вдобавок невозможно было угадать, от чего зависят эти состояния, какими внешними обстоятельствами они вызываются.

Современный врач скорее всего диагностировал бы у Синатры биполярное расстройство. На деле же единственный диагноз, когда?либо поставленный Фрэнку психиатром, был «маниакально?депрессивный синдром». К слову, тот же самый психиатр, доктор Ральф Гринсон, пользовал и Мэрилин Монро. О маниакально?депрессивном синдроме он заявил в пятидесятые годы. И не выписал Фрэнку никакого лекарства! А ведь Мэрилин он выписывал таблетки, которые, по мнению многих близких ей людей, и привели к кончине звезды.

– Джордж добрых полчаса распинался на тему, как уладить дело с Ланой, – вспоминает Тед Хетчмен. – Успел целую стратегию разработать. Нэнси и Фрэнк должны были помириться публично. Нэнси после колебаний согласилась. Фрэнк, ко всему в тот день равнодушный, кивнул, точно робот. Долли с Марти поразили меня чрезмерным энтузиазмом.

Несколько дней спустя запланированное воссоединение супругов состоялось на шоу Фила Силверса, в Голливуде, в клубе Макси Розенблюма, боксера и актера, известного как «Слэпси Макси» (Макси Оплеуха). Фрэнк поднялся на сцену, к Филу. Зрители решили, что он последовал внезапному импульсу; на самом деле всё было тщательно продумано. Фрэнк действовал по сценарию Джорджа Эванса, согласованному с Силверсом. Нэнси сидела в зале, за столиком – также в соответствии с инструкциями Эванса. Фрэнк запел «Не бойся вернуться домой» (Going Home); разволновался. Фил, уверенный, что Нэнси и Фрэнк созданы друг для друга, подвел Синатру к столику, за которым, обливаясь слезами, сидела Нэнси. Фрэнк обнял жену. Публика зааплодировала. На следующий день Синатра вернулся в лоно семьи.

Теперь, когда очередное препятствие к семейному счастью было устранено, Нэнси льстила себя надеждой, что всё у нее с Фрэнком наладится, что они заживут, словно «Лана Тернер и на свет не рождалась». Как бы не так! Связь с Ланой фатальным образом повлияла на Нэнси. Она больше не могла доверять мужу. Видимо, причина была в том, что с Ланой Фрэнк не таился, что его роман стал достоянием общественности, попал в прессу. А может, Лана просто явилась той последней каплей, что переполнила чашу терпения Нэнси Синатры. Известно одно: супруги Синатра так и не восстановили отношения после Ланы Тернер.

 

Бриллиантовый браслет

 

В течение следующих нескольких месяцев Фрэнк Синатра изо всех сил старался загладить вину перед Нэнси. В ноябре он купил жене длинное, почти до пят, горностаевое манто и муфту; супруги отправились в Нью?Йорк, где отметились в самых фешенебельных местах. Казалось, они прекрасно проводят время. На Рождество Фрэнк подарил Нэнси жемчужное ожерелье в три нитки. Много внимания он уделял детям – маленькой Нэнси и маленькому Фрэнки. Но хранил ли он верность жене? Нэнси Синатра старалась не вникать. Они вновь жили как любящие супруги, и Нэнси надеялась, что всё уладится. Она не желала знать больше того, что знала. И не задавала вопросов.

– Мой личный опыт показывает, – говаривала Нэнси, – что неверные мужья отлично умеют лгать. Так зачем же задавать им вопросы?

Однажды Нэнси обнаружила в бардачке «Кадиллака», только что купленного для нее Фрэнком, восхитительный бриллиантовый браслет. Нэнси решила, что браслет – очередное подношение провинившегося мужа на семейный алтарь. От сияния бриллиантов у Нэнси дух захватило, однако она спрятала браслет обратно в футляр и положила на место, в бардачок. Пусть Фрэнк сам его вручит, думала Нэнси.

Тридцать первого декабря Фрэнк и Нэнси устроили вечеринку. Собралось не меньше двухсот человек, гости веселились, всё было прекрасно. Разодетые в пух и прах супруги Синатра казались идеальной, счастливой парой. Буквально на секунду Нэнси отошла от мужа, чтобы поболтать с представителем киностудии – и тут заметила эту женщину. О нет, не Лану Тернер! Хуже! На вечеринку явилась Мэрилин Максвелл собственной персоной! Нэнси?то рассчитывала, что проблемой по имени Мэрилин занимается Джордж Эванс. Сама она об этой любовнице мужа несколько месяцев не вспоминала. Так что же Мэрилин делает в ее доме? Приблизившись, Нэнси с ужасом увидела на запястье кинодивы бриллиантовый браслет.

– Откуда у вас эта вещь? – спросила Нэнси.

– Близкий друг подарил, – ответила Мэрилин с ледяной улыбкой.

Нэнси не сорвалась на крик. Она гневно, решительно, однако внешне спокойно заявила:

– Убирайтесь из моего дома. Сейчас же. Я не шучу. Немедленно уходите!

– Что?что? – переспросила Мэрилин. – Я вас не понимаю.

– Всё вы понимаете. Вон отсюда! – отрезала Нэнси. – А вот это – она указала на бриллиантовый браслет, – по праву принадлежит мне. Я за последние восемь лет достаточно натерпелась от этого мерзавца. Я заслужила бриллианты!

Мэрилин даже рот разинула – так удивилась. Послушно расстегнула браслет и отдала Нэнси.

В эту минуту к женщинам подошел Фрэнк, обнял обеих, что?то шепнул жене на ухо. Нэнси высвободилась из объятий.

– Не смей со мной разговаривать! – прошипела она. – Это ты ее пригласил? В мой дом? Как ты посмел!

– Но я… я… извини, Нэнси, – мямлил Фрэнк. – Черт, как неловко вышло. Прости.

Слух о том, что между супругами Синатра неладно, разошелся мигом. Нэнси выбежала в другую комнату, а Мэрилин направилась к гардеробной.

– Ну и дела! – воскликнул Фрэнк, обращаясь к Теду Хетчмену.

– На кой черт тебе было ее приглашать? – спросил Тед (по крайней мере он так заявлял годы спустя).

– По?твоему, я идиот? – возмутился Фрэнк. – Чтобы я свою подругу в дом при жене привел? Может, это Джорджа работа? (Фрэнк имел в виду Джорджа Эванса).

– Вот я у него сейчас и спрошу, – пообещал Тед и бросился искать Джорджа.

– Что стряслось? Что опять стряслось? – кричал Джордж, спешивший из соседней комнаты. Он не присутствовал при сцене с браслетом, но слышал о ней.

Фрэнк спросил Джорджа, не его ли была светлая мысль пригласить Мэрилин.

– Ты рехнулся? – отвечал Джордж. – Или думаешь, что рехнулся я? Зачем мне так вредить Нэнси и тебе самому?

– Значит, Мэрилин захотелось устроить скандал, – сделал вывод Фрэнк.

– А как насчет браслета? Твой подарок, да? – стал допытываться Джордж.

– Да, – сознался Фрэнк, повесив голову. – Не буду отпираться. Это я подарил браслет.

– То есть ты продолжаешь крутить с Мэрилин Максвелл? – уточнил Джордж, злясь не на шутку.

– Не буду отпираться, – повторил Фрэнк, тряхнул головой и стремительно вышел из комнаты.

Через несколько минут возвратилась Мэрилин Максвелл. Теперь на ней была белоснежная меховая накидка.

– Друзья! – заговорила Мэрилин, обращаясь ко всем сразу. – Я вовсе не собиралась портить вечер. Я лишь хотела придать ему изюминку своим присутствием. К сожалению, теперь это невозможно. – Мэрилин сделала эффектный разворот, дернула медную ручку тяжелой входной двери. Дверь распахнулась. Тогда Мэрилин вновь обратила взор на гостей. – Увы, дорогие друзья, мне придется покинуть этот дом, – с чувством произнесла она и шагнула в сырую, промозглую ночь, не потрудившись закрыть за собой дверь.

Лишь когда в помещение ворвался холодный ветер, один из гостей, будто выйдя из оцепенения, встал и со словами: «Лучше оставить холод снаружи, не так ли?» закрыл дверь.

Вечеринка продолжалась как ни в чем не бывало. Только без Нэнси, без хозяйки дома. По воспоминаниям самых преданных друзей Синатры, Джула Стайна и Сэмми Дэвиса, даже они не находили слов, чтобы оправдать его поведение.

Нэнси появилась лишь к концу вечеринки, когда почти все гости разъехались. Осталось около дюжины человек – только родственники и ближайшие друзья. Нэнси намеревалась выпить с ними кофе с ликером, полакомиться десертом. Но как назло, Фрэнк превесело болтал и даже смеялся чему?то с Мэни Саксом и другими своими приятелями. Веселость мужа подлила масла в потухший было огонь ярости Нэнси Синатры. Как может Фрэнк смеяться, когда она, Нэнси, несчастна?

– Нет, вы посмотрите – ему весело! Совесть у тебя есть? – набросилась Нэнси на мужа. – Что я плохого сделала? Чем дала тебе повод так со мной обращаться? Что я сделала, Фрэнк, объясни!

Фрэнк закатил глаза.

– Ну вот, опять снова?здорово! Не начинай, Нэнси. «Что я сделала, что я сделала?» – очень похоже передразнил он. Определенно, Синатра успел выпить лишнего. – Всё я да я! А что насчет меня? Думаешь, мне легко?

Нэнси опешила, ни слова сказать не могла. Зато Фрэнка будто прорвало.

– Какого тебе еще рожна надо? – кричал он, приблизив лицо к лицу жены. – Денег тебе мало? Живется тяжело? Муж у тебя – пустое место? Нет, ты давай, скажи, не стесняйся!

Казалось, Фрэнк просто не может остановиться. Он совсем потерял контроль над собой. Нэнси разрыдалась и выбежала из гостиной.

– Ах, так! – взревел Фрэнк, обращаясь теперь к оставшимся гостям. – Ну так проваливайте все! Вон! Живо! С Новым гребаным годом, будь он неладен! С новым счастьем, так его и так! Убирайтесь к черту. Спектакль окончен.

 

Фрэнк и мафия

 

Одна из самых «долгоиграющих» сплетен о Синатре гласит, что он имел связи с мафией. Слушок об этом появился, едва агенты и адвокаты помогли Фрэнку развязаться с Томми Дорси. О заинтересованности Дорси в сохранении контракта с Фрэнком знали все; когда Фрэнк столь быстро освободился, в его окружении стали поговаривать, будто дело не обошлось без вмешательства влиятельных друзей. Разумеется, хобокенские «братки», по указанию Хэнка Саниколы действительно приложившие к этому руку, едва ли могут считаться полноценными мафиози. Если же забыть про Дорси, то имя Фрэнка стали всерьез связывать с мафией в 1947 году, то есть через несколько лет после расторжения грабительского контракта.

Фрэнк Синатра не уставал объяснять эти сплетни очень простым обстоятельством – своей итальянской фамилией и иммигрантским происхождением. Мол, «Синатра» оканчивается на гласную – вот люди и болтают всякое. Он и его семья даже заявляли, что подвергаются дискриминации. Позиция ясна – только почему тогда другие американцы итальянского происхождения, например, Вик Дамоне, Перри Комо и даже сам Аль Пачино (сыгравший, между прочим, крестного отца в одноименном фильме) не связаны в общественном сознании с мафией? Ведь их фамилии тоже оканчиваются на гласную! Фрэнк и его семья предлагали на этот счет и второе объяснение: в сороковые и пятидесятые годы большую часть ночных клубов держали гангстеры. Следовательно, если человек хотел работать в шоу?бизнесе, ему приходилось иметь дело и с мафией. Это похоже на правду.

Но было и еще одно обстоятельство. Фрэнк плохо разбирался в людях – особенно в тех, с которыми не работал. Это касалось и представителей темного мира. «Уважаемые люди» еще в хобокенский период вызывали восхищение юного Фрэнка, ибо могли ВСЁ. Ну, или почти всё. Фрэнк восторгался их образом жизни, хотел им подражать. В частности, быть свободным от так называемых поведенческих норм. Особенно это желание окрепло, когда Фрэнк женился. Делать что взбредет, не считаться ни с кем – вот признаки успешного человека. Фрэнк так и жил – по?своему, без оглядки. От окружающих он ждал полного понимания, хотя сам понимать ближнего был неспособен. А уж если кто?то перечил Фрэнку, переходил ему дорогу – такого человека Синатра навсегда вычеркивал из своей жизни.

– Он был боссом мафии в своем собственном мире, – так однажды выразился Питер Лоуфорд. – Преклонялся перед криминальными авторитетами, а с близкими обращался как настоящий дон.

В январе 1947 года Фрэнк, которому исполнился тридцать один год, был приглашен на встречу с боссом знаменитой коза ностра, Чарльзом Лучано по прозвищу Счастливчик. А приглашение исходило от Джо Фьячетти, хобокенского приятеля, двоюродного брата и наследника самого Аль Капоне. Сорокадевятилетний Лучано с октября 1946 года тайно жил в Гаване.[5] Жил не тужил: наряду с другой недвижимостью огромное поместье в престижном пригороде Мирамар плюс яхт?клуб, где развлекались богатые кубинцы и граждане США. Лучано затеял первую (после знаменитой Чикагской, что состоялась в 1932 году) сходку главарей американского преступного мира. Место сходки – верхние этажи отеля «Националь», настоящая мекка для игроков и мошенников. Планировалось выработать важные решения, в том числе провести голосование и определить, будет ли Лучано «боссом всех боссов американского преступного мира», capo di tutti capi. Разумеется, делегатов ожидали деловые встречи, совещания, банкеты, вечеринки, куда не допускались посторонние.

Делегаты – все до единого, по сведениям ФБР, члены преступных синдикатов и самые настоящие гангстеры – начали прибывать на сходку. Фрэнк Костелло, Оджи Пайсано, Майк Миранда, Джо Адонис, Томми Браун Луккезе по кличке Трехпалый, Джо Профачи, Вилли Моретти, Джузеппе (Джо) Маджлиоццо по кличке Толстяк, Альберт Анастасиа (он же – Палач), и Джо Бонанно (для своих – Банан) приехали из Нью?Йорка и Нью?Джерси. Флориду представлял Санто Траффиканте, Новый Орлеан – Карлос Марчелло. Глава чикагской мафии Тони Аккардо появился на сходке в компании Рокко и Чарли Фьячетти (родных братьев Джо Фьячетти). Чарли еще носил кличку Удачливый Курок. Также присутствовали – правда, без права голоса по причине своего еврейского происхождения – Филипп Кастел (он же – Денди Фил) и Мейер Лански.

Каждый вновь прибывший первым делом отправлялся на виллу Лучано – засвидетельствовать почтение. После соответствующей церемонии боссу вручался подарок – наличные в конверте (всего собрали сто пятьдесят тысяч долларов). На эти деньги Лучано покупал фишки в казино отеля «Националь». Затем делегата отводили в один из тридцати шести роскошных номеров, специально забронированных для такого случая. Лучано намеревался присоединиться к делегатам во время перерыва в первом совещании Сицилийского Союза.

Джо Фьячетти предложил встретиться с Фрэнком и Нэнси в Майами, где чета Синатра планировала провести февральский отпуск. Уже из Майами Фрэнк в компании Джо, Чарли и Рокко Фьячетти должен был отправиться в Гавану, к Счастливчику Лучано. (Джо, к слову, был самым симпатичным и харизматичным из братьев Фьячетти; правда, ФБР называла его «самым недалеким и наименее агрессивным».) Фрэнк дождаться не мог этого путешествия. Как мы уже упоминали, в Хобокене перед подобными персонажами буквально преклонялись. Фрэнку не терпелось узнать, что заставляет людей вроде Лучано заниматься наркоторговлей; при мысли, что он, Фрэнк Синатра, пообщается с человеком столь опасным и полным противоречий, просто голова кружилась.

Отъезд в Гавану был назначен на тридцать первое января 1947 года. Не существует убедительных свидетельств того, что Фрэнк осознавал, куда именно он попадет. Едва ли слова «сходка представителей преступного мира» вообще вертелись у Фрэнка в голове. И уж точно он не понимал, что сам служит прикрытием этой сходки, придает ей легитимный характер. Фрэнк думал, они с Нэнси просто едут в Гавану, в гости к Лучано. Фрэнк не представлял, какими методами Лучано зазывает гостей! Оказывается, приманкой для них служила перспектива поглядеть на живого Фрэнка Синатру! Или, как пишет биограф Лучано, Мартин А. Гош (в книге «Последнее завещание Счастливчика Лучано»): «Официальная версия насчет повода для сборища была такая: весь банкет затеян в честь молодого итальянца из Нью?Джерси, исполнителя лирических песен, кумира всех девчонок Америки. Короче, в честь Фрэнка Синатры».

 

Нэнси принимает решение

 

В начале февраля 1947 года Нэнси Синатра узнала, что беременна.

Фрэнк ликовал. Нэнси настроения мужа не разделяла. Она уже давно не доверяла Фрэнку; она даже не знала, хочет ли оставаться его женой. Но и до того, чтобы прекратить борьбу за Фрэнка, Нэнси пока не дозрела. Она не сомневалась только в одном: незачем рожать третье дитя в браке, который (как Нэнси теперь была склонна думать) прогнил до самого основания. И вот Нэнси заявила мужу, что намерена сделать аборт.

Фрэнк был неважным отцом. Конечно, он любил дочку и сына, но дети не получали достаточного внимания. В свободное время Фрэнк показывал себя с лучшей стороны – играл с детьми, кормил их, развлекал и смешил. Несомненно, они его обожали. Однако, к сожалению, время для малышей у Фрэнка находилось нечасто. Даже дома он был по большей части занят работой. Сам он не обольщался насчет своих отцовских качеств – ни мысленно, ни на словах. Фрэнк достаточно знал себя – впрочем, как и его дети. Нэнси давно смирилась, но «смирение» не значит «довольство». Чем больше они с Фрэнком обсуждали «детский вопрос», тем сильнее было желание Нэнси прервать беременность.

Фрэнк имел собственное мнение относительно абортов, даром что его мать сама проводила такие операции. Фрэнк этого всю жизнь стыдился, всю жизнь помнил, как к нему относились в Хобокене после ареста Долли. Поэтому намерение жены прервать беременность казалось ему отвратительным. Он умолял Нэнси переменить решение. Говорил, что они с ней всё обсудят во время поездки на Кубу. Однако Нэнси на Кубу не хотела – по крайней мере с Фрэнком. Она лишь согласилась встретить мужа на обратном пути, в Акапулько.

– Ты этого не сделаешь, пока я в отъезде, – сказал Фрэнк.

Прозвучало как приказ. Впрочем, к тому времени Нэнси приказам Фрэнка уже не подчинялась.

Она его поцеловала на прощание. Фрэнк отправился своей дорогой, а Нэнси – своей. Прямиком к врачу.

– Это было очень трудно, – позднее говорила она своей младшей дочери Тине. – Но я знала, что поступаю правильно.

 

С «ребятами» на Кубе

 

Одиннадцатого февраля 1947 года Синатра вместе с братьями Фьячетти прилетел в Гавану и поселился в отеле «Националь». Понадобилось целых два дня, чтобы до Фрэнка дошло: все эти люди, жаждущие получить его автограф, – самые настоящие преступники.

Даже годы спустя друзья Фрэнка категорически отказывались давать интервью о поездке в Гавану. Тем не менее они отлично помнили то, что Фрэнк им рассказывал в частном порядке. По собственному признанию, Фрэнк, вздумав поглядеть на криминальный мир изнутри, нашел его чуть более криминальным, чем ожидал. Однако ретироваться было поздно – да и гордость мешала. Не желая выставлять себя неблагодарным трусом, Фрэнк решил, раз уж его занесло в самую середку мафиозного клубка, остаться и получить удовольствие. И он остался, и получил удовольствие – в частности, от игры в казино, скачек и вечеринки со Счастливчиком Лучано. О том, как воспримут такое поведение поклонники и критики, Фрэнк вообще не думал. Неужели он действительно был столь наивен? Едва ли; но такова его версия… которой он твердо придерживался.

В книге Мартина А. Гоша приведены слова Лучано: «Фрэнк был славным малым, мы все им гордились. Еще бы – тощий хобокенский мальчишка, а голосина такой, что до самых вершин его вознес. Вдобавок Фрэнк – итальянец на сто процентов. Помню, он пел для ребят прямо в отеле. Всем ужасно нравилось. В свое время, когда требовалось посодействовать ему материально, добавить популярности, ребята выложились. Фрэнк работал на бенд Томми Дорси, получал около ста пятидесяти баксов в неделю, а ему нужен был пиар, одежда, разные музыкальные прибамбасы. Это денег стоит, штук пятьдесят – шестьдесят. Я дал добро, и деньги были выделены из нашего фонда. Правда, некоторые ребята еще от себя добавили. За счет этого Фрэнк стал звездой, а в Гавану приехал, чтоб меня уважить и остальных ребят».

Признание Лучано представляется нам лишь попыткой подтвердить: начало карьеры Фрэнка Синатры было положено мафией. Можно ли верить Счастливчику Лучано? Является ли он надежным источником информации о Фрэнке?

Всякого, кто был близок к Синатре, очень удивило бы утверждение, будто от Дорси его освобождали некие «ребята». Тед Хетчмен не верил в эту версию.

– Пятьдесят тысяч? За счет Лучано? Не смешите меня. У Синатры было достаточно состоятельных друзей, например, Эксел [Стордал]. Фрэнк, даже если бы нуждался, к мафии за деньгами не обратился бы. А он и не нуждался. Он был не дурак. Импульсивный, взбалмошный – да, но котелок у него варил как положено. И вообще в те времена выступления проходили куда скромнее, чем сейчас. Ни тебе по костюму на каждый номер, ни подтанцовок с подпевками. У Фрэнка было три смокинга, их он и носил попеременно. Что касается пиара, – продолжает Тед Хетчмен, – до встречи с Джорджем Эвансом Фрэнк сам управлялся. Рявкнет на репортера – вот и пиар. Аранжировки? Аранжировщику платил Томми Дорси. Короче, этот мафиози, Счастливчик Лучано, просто пытается весу себе добавить.

Правдивы слова Лучано или лживы, а попытка приобщиться к чужой славе породила немало страшных историй о связях Синатры с мафией. Ясно одно: Фрэнк имел неосторожность оказаться в неподходящее время в неподходящем месте в неподходящей компании. Разумеется, недруги Фрэнка склонны верить Счастливчику Лучано и его присным; почитатели склонны верить своему кумиру. Остальная часть человечества на эту тему вообще не думает.

Много лет спустя Фрэнк предпринял попытку объяснить свое тогдашнее появление в Гаване. Оказывается, давая в Майами благотворительный концерт для фонда Дэймона Раньона по борьбе с онкологическими заболеваниями, Фрэнк случайно увидел Джо Фьячетти. В ходе разговора выяснилось, что оба летят отдыхать в Гавану. В Гаване же (с кем он туда прибыл, Фрэнк не сообщал) он зашел в бар промочить горло, встретил большую компанию и получил приглашение на ужин. Сидя за столом, он в одном из гостей узнал Счастливчика Лучано.

– Я сразу подумал: вот будет шуму в прессе, если я сейчас же, немедленно не уйду. А уйти было нельзя, иначе бы за столом получился скандал.

Позднее Фрэнк, по его версии, столкнулся с Лучано в казино отеля «Националь».

– Мы только выпили вместе, и я сразу свалил. Сослался на важные дела. А больше я Счастливчика Лучано в жизни не видел.

Хорошая история, добротная. Жаль, что выдуманная – по крайней мере, согласно свидетельствам.

Впрочем, и сам Счастливчик Лучано признавал: Синатра на Кубе ничем нелегальным не занимался.

– Не хочу, чтобы сложилось впечатление, будто я или кто из ребят пытались втянуть Фрэнка в какие?нибудь дела, – свидетельствовал Лучано. – Синатра подарил кое?какую мелочевку ребятам – кому золотой портсигар, кому часы, и только?то. По?моему, самый что ни на есть законопослушный гражданин.

Забыть об этом промахе – поездке на сходку мафиози – Фрэнку не давала пресса. Роберт Рурк, колумнист одной из газет холдинга «Скриппс – Говард», сочинил едкую статью, в которой называл Фрэнка лицемером, выдающим себя за «скромного защитника малых сих», а на самом деле «жаждущим вести дела с персонажами вроде Счастливчика Лучано».

Как читатель видит, поездка в Гавану бросала огромную густую тень на дальнейшую карьеру Синатры, давая недоброжелателям дополнительные поводы его осуждать. Одно время колумнисты желтых изданий и отдельные сотрудники ФБР утверждали, будто Фрэнк привез для Лучано целый чемодан денег – два миллиона долларов мелкими купюрами! Однако близкий друг Синатры признавался:

– Если вы считаете, что Фрэнк мог подарить депортированному из США наркодельцу два миллиона баксов, – вы рехнулись. По?вашему, он разгуливал с чемоданом, полным купюр, в сорок седьмом году? Бред! Я знаю, что было в том чемодане. Чистое белье, вот что. Фрэнк всегда возил с собой смену белья. И стоило это белье баксов пятьдесят, не больше».

От себя добавлю: все делегаты, вместе взятые, скинувшись, наскребли только сто пятьдесят тысяч для своего босса – так с какой стати Синатре было давать целых два миллиона?

 

Сожаления

 

Из Гаваны Фрэнк направился в Акапулько, где его ждала Нэнси. Супруги планировали вместе отдохнуть. Фрэнк еще не знал про аборт – Нэнси только при личной встрече сообщила ему, что ребенка не будет.

– Для папы это была ужасная новость, – говорит Тина Синатра.

Поступок жены потряс Синатру. У него в голове не укладывалось, как Нэнси могла убить их дитя. Фрэнк, конечно, понимал, что причина – его собственное скверное поведение. До конца дней он раскаивался, считая себя повинным в смерти неродившегося младенца.

– Папа не придавал значения своим связям на стороне до тех пор, пока они, все в совокупности, не лишили его бесценного сокровища, не забрали жизнь невинного существа, – рассуждает Тина. – Маме он сказал: больше никогда так не делай, слышишь? Никогда!

Прервав беременность, Нэнси красноречиво показала, что именно думает и о муже, и о дальнейшей жизни с ним. Фрэнку оставалось вновь завоевывать жену. Возможно ли это было в принципе – большой вопрос.

В мае 1947 года Фрэнк Синатра появился на сцене нью?йоркского театра «Кэпитол», где в тридцать пятом имел оглушительный успех. Ему тогда поклонялись, как божеству. Но в последующие годы Фрэнк показал себя самовлюбленным скандалистом и грубияном; жил, будто ему всё позволено. Публика давно потеряла счет некрасивым выходкам своего кумира. Что толку в потрясающих пластинках, которые Фрэнк по?прежнему записывал и выпускал! Объемы продаж падали день ото дня, репутация была загублена – самим Фрэнком, и никем больше.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Кронкайт?мл., Уолтер Лиланд (1916–2009) – американский журналист и телеведущий, человек, которому в 70–80 гг., согласно опросам, американцы доверяли больше всех. Побывав во Вьетнаме во время войны, выступил за ее прекращение, чем заставил президента Линдона Джонсона отказаться от выдвижения своей кандидатуры на второй срок. – Здесь и далее примечания переводчика.

 

[2] Пивной ресторан (нем.).

 

[3] Братья Маркс – популярный комедийный квинтет. Специализировались на «комедии абсурда» с набором стандартных гэгов – пощечин, метания тортов и т. п.

 

[4] Настоящее имя Сюзанна Жоржетта Шарпантье (1907–1996).

 

[5] Условно освобожденный из тюрьмы за сотрудничество с правительством в 1946 г., Лучано был выслан из США на историческую родину, в Италию, но тайно прибыл на Кубу, вновь получив контроль над операциями американской мафии.