Майкл Льюис

Игра на понижение. Тайные пружины финансовой катастрофы

Посвящается Майклу Кинсли, которому я задолжал статью

Самые сложные вещи можно растолковать и последнему тупице, если у него еще нет представления о них; но даже в самом простом не убедить того, кто твердо уверен, что знает, о чем идет речь.

Лев Толстой, 1897 год

Пролог

Полтергейст

Для меня и по сей день остается загадкой желание одного инвестиционного банка с Уолл?стрит платить мне сотни тысяч долларов за мои советы по инвестициям. На тот момент у меня, 24?летнего, отсутствовал какой?либо опыт составления прогнозов роста и падения акций и облигаций. Да и особого желания заниматься этим тоже не было. Важнейшая функция Уолл?стрит состояла в распределении капитала, другими словами, там решали, кто получит деньги, а кто нет. И поверьте, я мало что во всем этом смыслил. Ни бухгалтерского образования, ни опыта управления компанией – собственных сбережений, которыми можно было распоряжаться, и то не было. В 1985 году я по чистой случайности попал в Salomon Brothers, а в 1988?м – уволился оттуда гораздо более состоятельным человеком. И хотя о своей работе в компании я написал целую книгу, все происходившее до сих пор кажется мне нелепостью – и это одна из причин, по которым я с такой легкостью отказался от денег. Мое положение казалось мне слишком шатким. Рано или поздно кто?нибудь вывел бы меня, равно как и многих других, мне подобных, на чистую воду. Рано или поздно настал бы час великой расплаты, Уолл?стрит пробудилась бы от сна и погнала из финансовой сферы сотни, если не тысячи юнцов вроде меня, не имевших ни малейшего права рисковать чужими деньгами или убеждать других людей рисковать ими.

Повествование о моем опыте под названием «Покер лжецов»[1] (Liar’s Poker) велось от лица молодого человека, который успел вовремя умыть руки. Я словно нацарапал и запечатал в бутылку записку для тех, кто пойдет по моим стопам в далеком будущем. Если все эти события не зафиксирует на бумаге их непосредственный участник, думал я, никто в будущем не поверит в то, что подобное когда?либо могло произойти.

Все, что писалось об Уолл?стрит до того момента, касалось преимущественно фондового рынка. С самого начала Уолл?стрит уделяла фондовому рынку основное внимание. Моя же книга описывала главным образом рынок облигаций, поскольку на «пакетировании», продаже и махинациях с растущими долговыми обязательствами США Уолл?стрит в то время зарабатывала гораздо больше денег. Подобная ситуация, на мой взгляд, не могла длиться вечно. Мне казалось, я пишу о делах давно минувших дней, 1980?х годах, когда американский народ лишился финансового рассудка. Я рассчитывал, что читатели будущего придут в ужас, узнав, как в 1986 году генеральный директор Salomon Brothers Джон Гутфройнд, получавший $3,1 млн, едва не угробил компанию. Предполагал, что их поразит история о Хауи Рубине, трейдере Salomon Brothers, работавшем с ипотечными облигациями, который перешел в Merrill Lynch и тут же нанес компании убыток в $250 млн. Хотел удивить их тем, что когда?то директора с Уолл?стрит имели весьма смутное представление о колоссальном риске, на который идут их трейдеры.

Вот такую картину я рисовал; но то, что после знакомства с моим рассказом и моими воспоминаниями читатели скажут: «Как интересно», я и помыслить не мог. Как наивно с моей стороны! Ни на секунду не мог я допустить, что в мире финансов 1980?е годы затянутся еще на добрых два десятилетия или что количественная пропасть между Уолл?стрит и реальной экономикой в конце концов перерастет в качественную. Что трейдер может зарабатывать $47 млн в год и чувствовать себя обделенным. Что рынок ипотечных облигаций, зародившийся в операционном зале Salomon Brothers и представлявшийся на тот момент замечательной идеей, обернется одной из самых грандиозных финансовых катастроф в истории. Что спустя ровно 20 лет после того, как Хауи Рубин оскандалился на всю страну растратой $250 млн, другой трейдер из Morgan Stanley, также по имени Хауи, потеряет на одной сделке $9 млрд. И при этом лишь узкий круг людей в самой компании будет знать, что он натворил и почему.

Приступая к работе над первой книгой, я не ставил перед собой глобальных задач, а всего лишь хотел поведать миру захватывающую, с моей точки зрения, историю. Но если бы вы, угостив меня рюмочкой?другой, полюбопытствовали, какой эффект эта книга должна произвести на читателей, я бы ответил что?нибудь вроде: «Надеюсь, она попадет в руки студентов колледжей, которые не могут определиться со своей карьерой; они прочтут ее, поймут, что не стоит делать деньги на мошенничестве и обмане и откажутся от пламенной или робкой мечты стать финансистами». Я лелеял надежду на то, что какой?нибудь вундеркинд из Университета штата Огайо, в душе мечтающий стать океанографом, прочтет мою книгу, отклонит предложение Goldman Sachs и отправится бороздить моря.

Однако мои надежды не оправдались. Спустя полгода после опубликования «Покера лжецов» я был завален письмами от студентов из Университета штата Огайо, жаждущих узнать, нет ли у меня в запасе еще каких секретов, связанных с Уолл?стрит. Моя книга стала для них руководством к действию.

Двадцать лет после ухода из компании я ждал, что конец той Уолл?стрит, которую я знал, вот?вот наступит. Выходящие за рамки приличия бонусы, нескончаемая вереница трейдеров?мошенников, скандал, потопивший Drexel Burnham, скандал, уничтоживший Джона Гутфройнда и приведший к закату Salomon Brothers, кризис, который последовал за крахом компании Long?Term Capital Management, принадлежавшей моему прежнему начальнику Джону Меривезеру, мыльный пузырь интернет?компаний. Финансовая система вновь и вновь дискредитировала себя. Тем не менее крупные банки с Уолл?стрит, увязшие в скандалах по самые уши, продолжали расти, равно как и гонорары, которые они выплачивали 26?летним юнцам за социально бесполезную работу. Восстания американской молодежи против денежной культуры так и не случилось. Зачем свергать мир родителей, когда его можно покупать и продавать по кусочкам?

В конце концов я отчаялся ждать. Никакой скандал или провал не могут уничтожить эту систему, заключил я.

И тут на сцене появляется Мередит Уитни со своим заявлением. 31 октября 2007 года об Уитни, никому не известном финансовом аналитике из никому не известной финансовой фирмы Oppenheimer & Co., узнал весь мир. В этот день она предсказала, что, если Citigroup, дела которой находились в весьма плачевном состоянии, радикально не урежет дивиденды, ее ожидает неминуемое банкротство. Причинно?следственные связи на фондовом рынке не поддаются однозначному толкованию, однако со всей очевидностью можно было утверждать: прогноз, сделанный Мередит Уитни 31 октября, повлек за собой обвал рынка ценных бумаг. К концу операционного дня точно в соответствии с прогнозом женщины, о существовании которой мало кто знал, акции Citigroup упали на 8 %, а фондовый рынок США потерял $390 млрд. Через четыре дня генеральный директор Citigroup Чак Принс покинул свой пост. Еще через две недели банк сократил размер дивидендов.

С этого момента Мередит Уитни превратилась в фигуру, с авторитетом которой нельзя было не считаться. Она говорила – ей внимали. И советы ее были просты. Хотите узнать реальную стоимость компаний с Уолл?стрит? Присмотритесь повнимательнее к сомнительным активам, на покупку которых были пущены заемные средства, и представьте, что они получат за них в случае срочной продажи. Все эти толпы высокооплачиваемых работников не стоят, по ее мнению, и ломаного гроша. На протяжении 2008 года на заявления банкиров и брокеров о том, что с помощью списаний и привлечения капитала они решили возникшие трудности, она отвечала одно и то же: «Вы не правы! Вы до сих пор не понимаете, насколько безграмотно руководите своей компанией. Вы до сих пор отказываетесь признавать миллиарды долларов убытков по низкокачественным ипотечным облигациям. Стоимость ваших ценных бумаг так же иллюзорна, как и квалифицированность ваших людей». Противники Уитни утверждали, что ее сильно переоценивают; блогеры говорили, что ей просто везло. Да, ее прогнозы сбывались. Но она действительно во многом полагалась на интуицию. Откуда ей было знать, что произойдет с компаниями Уолл?стрит или какие убытки они понесут на рынке низкокачественных ипотечных кредитов, когда даже руководители компаний этого не знали. «Либо так, либо все они лгут, – говорила Мередит, – но мне кажется, они действительно ни о чем не догадывались».

Конечно, не Мередит Уитни погубила Уолл?стрит. Она лишь четко и громко выразила свою точку зрения, которая в итоге оказалась для ситуации в обществе гораздо губительнее, чем многочисленные кампании против коррупции на Уолл?стрит, проводимые прокурорами Нью?Йорка. Если бы рядовой скандал мог уничтожить инвестиционные банки Уолл?стрит, они бы давным?давно прекратили свое существование. Эта женщина ни словом не обмолвилась о коррумпированности банкиров. Она упрекала их в глупости. Как оказалось, люди, в чьи прямые обязанности входило управление чужими капиталами, не могли толком распорядиться даже собственными средствами.

Признаюсь, меня не покидает мысль, что, не уволься я из компании, вина за эту катастрофу вполне могла лечь и на мои плечи. К краху Citigroup оказались причастными мои бывшие коллеги из Salomon Brothers; кое с кем из них я посещал корпоративные курсы профессиональной подготовки. В марте 2008 года я позвонил Мередит Уитни. Наш разговор состоялся незадолго до банкротства инвестиционного банка Bear Stearns, когда его судьба висела на волоске. Если она права, подумал я тогда, то конец финансового мира в том виде, в котором он существовал с 1980?х годов, уже близок. Мне хотелось не только понять, насколько осмысленны ее прогнозы, но и побольше узнать о женщине, каждое слово которой было гвоздем в крышку гроба фондового рынка.

Свою работу на Уолл?стрит выпускница Университета Брауна начала в 1994 году. «Приехав в Нью?Йорк, я даже не подозревала о существовании такой сферы, как аналитические исследования», – вспоминает она. Сначала ей посчастливилось получить работу в Oppenheimer & Co., а потом ее ждала и вовсе редкостная удача: обучение под руководством человека, который участвовал не только в ее карьере, но и в формировании мировоззрения. Звали его Стив Айсман. «Лучшее, что случилось со мной после разговора с руководством Citigroup, это звонок Стива, который сказал, что мною гордится». Поскольку о Стиве Айсмане я ничего раньше не слышал, особого впечатления ее слова на меня не произвели.

А потом я узнал из новостей, что малоизвестный руководитель одного хедж?фонда по имени Джон Полсон заработал порядка $20 млрд для инвесторов и почти $4 млрд положил себе в карман. До этого еще никому на Уолл?стрит не удавалось так быстро заработать такие деньги. Более того, получил он их на игре против тех самых низкокачественных ипотечных облигаций, на которых прокололась Citigroup и многие другие крупные инвестиционные банки Уолл?стрит. Эти инвестиционные банки – как казино Лас?Вегаса: они определяют вероятность. Клиент, который пытается вести против них игру с нулевой суммой, выигрывает лишь время от времени, но не систематически, и уж конечно, его выигрыш не пустит владельцев казино по миру. Тем не менее Джон Полсон являлся клиентом Уолл?стрит. И мы получили пример той же самой некомпетентности, на обличении которой Мередит Уитни сделала себе имя. Казино сильно просчиталось с определением собственных шансов, и это не укрылось от глаз по крайней мере одного человека. Я позвонил Уитни в надежде узнать, не знает ли она кого?нибудь, кто предвидел катаклизм в сфере низкокачественных ипотечных кредитов и сумел прилично нагреть на нем руки. Кто, прежде чем казино спохватилось, успел сообразить, что колесо рулетки начало крутиться с предсказуемым результатом? Кто еще в кулуарах современной финансовой системы разглядел сломанные винтики ее механизма?

Дело происходило в конце 2008 года. Тогда очень многие специалисты утверждали, что предвидели грядущий кризис, но настоящих провидцев оказалось куда как меньше. И еще меньше тех, кому хватило духа сделать ставку на свой прогноз. Слишком сложно противостоять массовой истерии – не дать финансовым новостям обмануть себя, признать, что влиятельные финансисты либо лгут, либо заблуждаются, – и не сойти при этом с ума. Уитни назвала с полдюжины имен – преимущественно инвесторов, за которых она могла лично поручиться. В списке был упомянут Джон Полсон. А на первом месте оказался Стив Айсман.

Глава 1

Истоки

Айсман вошел в мир финансов примерно тогда, когда я с ним распрощался. Он вырос в Нью?Йорке, посещал иешиву, с отличием окончил Пенсильванский университет, а затем, не менее блестяще, Гарвардскую школу права. В 1991 году 31?летний Айсман пришел к выводу: карьера юриста не для него. «Я ненавидел свою работу. Мои родители были брокерами в компании Oppenheimer. Им удалось пристроить меня к себе. Не очень красиво, но уж как есть».

Oppenheimer, принадлежавшая к старой гвардии Уолл?стрит, смогла устоять под напором Goldman Sachs и Morgan Stanley. Она походила скорее на семейный бизнес, нежели на корпорацию. Финансовым консультированием индивидуальных инвесторов от имени Oppenheimer Лиллиан и Эллиот Айсман занимались с начала 1960?х годов. (Лиллиан стояла у истоков брокерского бизнеса компании, а Эллиот, начинавший как адвокат по уголовным делам, присоединился к ней позже, когда ему стали докучать клиенты?мафиози средней руки.) Равно уважаемые и любимые клиентами и коллегами, они имели право нанимать любого человека по своему усмотрению. Еще до того как вызволить сына из ловушки юриспруденции, они подыскали работу в операционном зале для его старой няни. По пути к кабинету отца и матери Айсман проходил мимо женщины, которая когда?то меняла ему подгузники. В Oppenheimer не возражали против семейственности, однако в компании действовало правило: если Лиллиан и Эллиот хотели принять своего сына, они должны были платить ему в течение первого года из своего кармана, в то время как остальные решали, стоит ли вообще платить ему деньги.

Родители Айсмана, традиционно предпочитающие вкладывать в недооцененные акции, всегда учили сына: по?настоящему узнать Уолл?стрит можно, только став финансовым аналитиком. Занявшись финансовым анализом, Стив начал работать на людей, которые формировали мнение о публичных компаниях. В Oppenheimer работали около 25 аналитиков, чьи выкладки Уолл?стрит в большинстве случаев игнорировала. «Чтобы получать деньги, аналитику в Oppenheimer требовалось только одно: делать правильные выводы и умело поднимать шум для привлечения к ним внимания, – говорит Элис Шредер, которая работала в Oppenheimer со страховыми компаниями, затем перешла в Morgan Stanley и в конце концов стала официальным биографом Уоррена Баффетта. И добавляет: «В Oppenheimer нередко шли против тенденций. В крупных же компаниях людям платили за следование в кильватере». У Айсмана обнаружился особый талант поднимать шум и идти против рынка. Поначалу его определили на должность младшего фондового аналитика, человека на подхвате, собственного мнения которому иметь не полагалось. Но в декабре 1991 года, менее чем через год после его прихода на новую работу, ситуация изменилась. Компания Aames Financial, кредитор, работающий на рынке низкокачественных ипотечных кредитов, стала публичной, но в Oppenheimer никто не удосужился выразить свое мнение по этому поводу. Один из специалистов по банковским инвестициям из Oppenheimer, который мечтал заполучить в свои клиенты Aames, отчаянно пытался найти среди сотрудников аналитического отдела хоть кого?нибудь, кто разбирается в ипотечном кредитовании. «Я был всего лишь младшим аналитиком и только начал соображать, что к чему, – вспоминает Айсман, – но заявил этому человеку, что в бытность свою юристом занимался сделкой для Money Store». Айсмана тут же назначили ведущим аналитиком по Aames Financial. «Правда, я умолчал о том, что в мои обязанности входила лишь вычитка документов, а сам я ни черта не смыслил в написанном».

Aames Financial и Money Store, в отличие от таких гигантов, как Goldman Sachs и J. P. Morgan, принадлежали к новому поколению компаний, кредитующих малоимущих американцев и носящих эвфемистическое название «учреждения специализированного финансирования». К этому классу относилось множество малоизвестных компаний, так или иначе связанных с бумом низкокачественных ипотечных кредитов начала 1990?х годов. Aames первой из таких компаний стала публичной. Вторая компания, находившаяся в единоличном ведении Айсмана, называлась Lomas Financial Corp. Ей едва?едва удалось избежать банкротства. «Оценив акции компании, я порекомендовал продавать их, поскольку дела у компании шли из рук вон плохо. Тогда я еще не знал, что нельзя рекомендовать акции компаний к продаже. Мне казалось, из трех имеющихся вариантов – продавать, держать, покупать – я вправе выбирать тот, который сочту нужным». Ему недвусмысленно дали понять, что нужно демонстрировать больший оптимизм, однако оптимизм был не в характере Стива Айсмана. Он мог прикинуться оптимистом, и порой так и делал, однако предпочитал быть самим собой. «Иногда я уже из холла слышал, как он орал в телефонную трубку, – говорит его бывший коллега. – Он радостно разносил в пух и прах акции компаний, с которыми работал. И всегда говорил то, что думает». Айсман не пожелал изменить свои рекомендации относительно акций Lomas Financial даже после того, как компания заверила инвесторов в том, что им нет нужды переживать за ее финансовое состояние, поскольку она захеджировала рыночный риск. «Свою самую гениальную фразу я написал после того, как Lomas заявила о хеджировании рисков, – говорит Айсман и цитирует по памяти: – “Lomas Financial Corporation – образец идеального хеджирования финансового учреждения: она теряет деньги при любой процентной ставке”. Составление данного отчета доставило мне ни с чем не сравнимое удовольствие». Через несколько месяцев после опубликования его оценки Lomas Financial Corporation объявила о банкротстве.

Айсман быстро заработал репутацию аналитика, чьи выводы поднимали на рынке суматоху. «Я словно опять пошел в школу, – вспоминает он. – Постигал тонкости профессии, а потом писал доклад на ту или иную тему». Уолл?стрит считала его самобытным персонажем. Его стиль в одежде отличала смесь изящества и неопрятности: как будто кто?то не поскупился для него на дорогую одежду, но не объяснил, как ее следует носить. Короткие светлые волосы выглядели так, словно он стригся сам. На мягком выразительном добром лице больше всего внимания привлекал рот, возможно, из?за того, что он всегда был приоткрыт. Он будто бы боялся, что не успеет озвучить молниеносно проносящуюся в голове мысль, прежде чем его осенит очередная идея, и поэтому старался держать канал открытым. Все прочие черты лица, как по заказу, отражали каждую зарождавшуюся мысль. С таким лицом в покер не играют.

В его общении с внешним миром прослеживалась определенная закономерность. Множество людей, работавших на Стива Айсмана, любили его или по крайней мере симпатизировали ему, ценили его готовность делиться как деньгами, так и знаниями. «Он прирожденный учитель, – рассказывает одна женщина, которая на него работала. – И к тому же исключительно бережно относится к женщинам». Он производил впечатление маленького мальчика и неудачника, не являясь ни в коем случае ни тем ни другим. Влиятельные же люди, ожидавшие от Айсмана проявления уважения и почтения, от общения с ним нередко приходили в ужас и негодование. «Многие люди не понимали Стива, – рассказывает Мередит Уитни, – но те, кто понимал, питали к нему искреннюю привязанность». Среди тех, кто был настроен против Стива, оказался и глава крупной американской брокерской фирмы. На одном обеде он услышал, как Айсман в присутствии нескольких десятков инвесторов называл его, главу брокерской фирмы, полным профаном в своем деле. Посреди обеда Айсман вышел и не вернулся. («Мне нужно было в уборную, – пояснил тот. – Даже не знаю, почему я не вернулся».) После инцидента руководитель во всеуслышание заявил, что больше никогда не будет иметь со Стивом Айсманом никаких дел. В связи с этим нельзя не упомянуть и президента крупной японской фирмы, занимавшейся торговлей недвижимостью. Он прислал Айсману финансовую отчетность, после чего прибыл лично в сопровождении переводчика, чтобы получить благоприятный отзыв. «Вы не держите акций собственной компании», – заявил Айсман, когда с традиционным японским обменом любезностями было покончено. Переводчик посоветовался с генеральным директором.

«В Японии не принято, чтобы руководители держали акции», – наконец произнес он.

Айсман заметил, что финансовая отчетность японца не раскрывает по?настоящему важные сведения о его компании; но вместо того, чтобы просто сказать об этом, он помахал бумагами в воздухе, словно стряхивая с них дерьмо. «Это… это туалетная бумага, – объявил он. – Переведите».

«Японец снял очки, – вспоминает очевидец этой странной беседы. – У него дрожали губы. Вот?вот могла разразиться третья мировая война. “Туалетная бумага? Туалетная бумага?”»

Как?то раз менеджер одного хедж?фонда начал было описывать Айсмана, которого считал своим другом. Но, рассказав, как тот выставил идиотами и лжецами парочку?другую крупных шишек, менеджер рассмеялся: «Он, конечно, малость несносен, но при этом очень умен, честен и бесстрашен».

«Даже на Уолл?стрит его считают грубым, бесцеремонным и задиристым, – говорит жена Айсмана Валери Фейген. До того как открыть магазин женской одежды Edit New York и посвятить себя воспитанию детей, она работала в J. P. Morgan. – Он не придает большого значения хорошим манерам. Поверьте мне, уж сколько я с ним боролась». После знакомства со Стивом ее мать заметила: «Что ж, использовать его не получится, но продать с аукциона в Объединенном еврейском призыве вполне возможно». Казалось, у него настоящий талант обижать людей. «Он не намеренно, – поясняет жена. – Просто так у него получается. Он знает, что многие называют его эксцентриком, но сам он себя таковым не считает. Стивен поглощен собственными мыслями».

Когда речь заходит о волне недовольства, которую вызывает общение с ним, Айсман удивляется. «Порой я забываюсь», – комментирует он, пожимая плечами.

Вот что гласит одна из многочисленных теорий, посвященных этой личности. Мысли, бродящие в его голове, ему гораздо интереснее, чем собеседники, поэтому первые всегда вытесняли вторых. Многие из тех, кто хорошо знает Айсмана, считают данную теорию несостоятельной. Его мать Лиллиан предлагает свое объяснение. «В Стивене уживаются две личности», – осторожно начинает она. Одна – это ребенок, который, получив в подарок велосипед, о котором долго и страстно мечтал, мчится в Центральный парк и одалживает его первому попавшемуся мальчишке. Мальчишка тут же скрывается из глаз вместе с велосипедом. Вторая – молодой человек, который начинает изучать Талмуд, руководствуясь не интересом к религии, а желанием разобраться во внутренних противоречиях этого писания. Его мать занимала должность председателя Совета по еврейскому образованию в Нью?Йорке, и Айсман усердно штудировал Талмуд в поисках разного рода несоответствий. «Кто еще изучает Талмуд в поисках ошибок?» – задается вопросом его мать. Впоследствии, когда Айсман разбогател и задумался о благотворительности, он остановил свой выбор на организации под названием Footsteps, призванной помогать евреям?хасидам выйти из религии. Он даже деньги не мог жертвовать без того, чтобы не затеять склоку.

Очевидно, что Айсман был любопытной личностью. И на Уолл?стрит он появился в любопытный момент. Возникновение рынка ипотечных облигаций десятью годами ранее позволило Уолл?стрит охватить сферу, к которой она прежде не имела доступа: долговые обязательства обычных американцев. Поначалу мишенью нового рынка была более платежеспособная часть американского населения, но потом он начал подпитываться долгами менее обеспеченных слоев.

У ипотечных облигаций есть ряд существенных отличий от старых добрых корпоративных и государственных облигаций. Ипотечная облигация выпускается не под какой?то гигантский заем с определенным твердым сроком. Она обеспечивается денежными потоками от пула из тысяч жилищных ипотечных кредитов. Стабильность этих денежных потоков всегда представляет определенную проблему, поскольку заемщики имеют право погасить кредит в любой момент по своему усмотрению. Этого вполне достаточно, чтобы отбить у покупателей облигаций охоту вкладывать деньги в бумаги, обеспеченные жилищными ипотеками: заемщики обычно погашают кредиты при падении процентных ставок, когда есть возможность более дешевого рефинансирования, оставляя держателей ипотечных облигаций с кучей денег на руках, вложить которые можно только под более низкие проценты. Инвестор не знает, как скоро к нему вернутся вложенные деньги, ему известно только, что получит он их в самый неподходящий момент. Чтобы устранить подобную неопределенность, мои коллеги из Salomon Brothers, являвшиеся родоначальниками рынка ипотечных облигаций, предприняли мудрый ход. Они взяли гигантский пул жилищных кредитов и раздробили платежи по нему на части, так называемые транши. Покупателя первого транша можно сравнить с владельцем первого этажа во время наводнения: на него обрушивается первая волна досрочных погашений ипотечных кредитов. За это он получает более высокую процентную ставку. Покупатель второго транша – второго этажа небоскреба – принимает на себя вторую волну досрочных погашений в обмен на вторую по величине процентную ставку. И так далее. Инвестор на последнем этаже здания довольствуется самой низкой процентной ставкой, зато имеет наибольшую защиту от сюрпризов.

Инвесторы в ипотечные облигации 1980?х годов больше всего боялись не дефолта, а слишком быстрого погашения кредитов. Пул кредитов, лежащий в основе ипотечных облигаций, соответствовал определенным стандартам по размеру кредитов и платежеспособности заемщиков. Эти стандарты устанавливались правительственными агентствами: Freddie Mac, Fannie Mae и Ginnie Mae. На кредиты распространялись правительственные гарантии; в случае дефолта домовладельцев их долги выплачивались государством. Когда Стив Айсман открыл для себя новую, быстро растущую сферу специализированного финансирования, начался новый виток использования ипотечных облигаций: кредитование, на которое правительственные гарантии не распространялись. Кредиты предоставлялись все менее и менее платежеспособным домовладельцам, которые не собирались покупать новое жилье, а просто хотели получить деньги под уже оплаченную долю недвижимости.

С появлением ипотечных облигаций на основе низкокачественных жилищных кредитов практика решения проблемы досрочного погашения была применена и к проблеме неспособности погасить кредит вообще. Инвестор в первый этаж, или транш, рисковал столкнуться не с досрочным погашением, а с реальными убытками. Он нес потери до тех пор, пока те полностью не съедали его инвестиции, после чего потери нес уже владелец второго этажа. И так далее.

В начале 1990?х годов последствия выдачи проблемных кредитов изучали лишь два аналитика Уолл?стрит. Одним был Стив Айсман, вторым – Сай Джекобс. Джекобс участвовал в той же программе обучения Salomon Brothers, что и я, и работал в небольшом инвестиционном банке под названием Alex Brown. «Во время обучения в Salomon Brothers нам рассказывали о перспективах новой чудесной модели секьюритизации, которую изобрел Льюис Раниери», – вспоминает он. (Раниери можно считать основателем рынка ипотечных облигаций.) Превращение ипотечных кредитов в облигации открывало безграничные и потрясающие перспективы. Пассивы одного всегда были активами другого, но сейчас все больше и больше долгов можно было превратить в листочки бумаги и продать любому желающему. В скором времени Salomon Brothers дал начало небольшим рынкам облигаций, обеспечиваемых самыми разными странными активами: поступлениями по кредитным картам, автомобильными кредитами, арендной платой за воздушные суда, взносами в спортивно?оздоровительные центры. Нашел новые активы, которые можно заложить, – получил новый рынок. Но самым перспективным активом в Америке по?прежнему оставалось жилье. Оплаченная доля недвижимости у американцев с первой ипотекой была огромной; так почему бы не секьюритизировать и ее? «Идея низкокачественных кредитов, – говорит Джекобс, – заключается в том, что вторая ипотека ложится клеймом на заемщика, а это несправедливо. Если твой кредитный рейтинг оказывается чуть хуже, ты платишь намного больше – и намного больше того, чем следовало бы. Превращение облигаций в массовый продукт может снизить стоимость заимствования. Появляется возможность заменить долг по кредитным картам с высокой процентной ставкой более дешевым ипотечным кредитом. И все начинает крутиться».

Предполагалось, что все более тесное взаимодействие между высшими финансовыми кругами и средним классом американцев благотворно скажется на этом сегменте. Повышение эффективности рынков капитала должно было позволить среднему классу платить все более низкие процентные ставки по долгам. В начале 1990?х годов первые кредиторы по низкокачественным ипотекам – The Money Store, Greentree, Aames – продавали свои паи населению с целью более быстрого роста. К середине 1990?х годов на рынке ежегодно появлялись десятки мелких компаний, кредитующих потребителей. Индустрия низкокачественных кредитов была фрагментированной. Поскольку кредиторы продавали другим инвесторам большое количество кредитов в виде ипотечных облигаций, индустрия отличалась, ко всему прочему, высоким моральным риском. «Это был бизнес с шальными деньгами, – говорит Джекобс. – Любой бизнес, построенный только на зарабатывании денег и полном пренебрежении к качеству продаваемого продукта, неизбежно привлекает непорядочных людей. Это была уродливая обратная сторона толковой идеи. Мы с Айсманом верили в великую идею, и нам обоим доводилось иметь дело с весьма нечистоплотными субъектами. В этом заключалась наша работа: отбирать подходящих людей для реализации великой идеи».

На сегмент низкокачественных ипотечных кредитов приходилась лишь незначительная доля кредитного рынка США – несколько десятков миллиардов долларов в год, однако его существование было оправданно даже по мнению Стива Айсмана. «Я думал, это был своего рода ответ на растущее неравенство в доходах, – говорит он. – Распределение доходов в этой стране все больше и больше приобретало искаженные формы, что вело к увеличению числа получателей низкокачественных кредитов». Айсману, разумеется, платили за то, чтобы он поддерживал низкокачественные кредиты: Oppenheimer быстро завоевывала ведущие позиции в новом сегменте. В немалой степени этому способствовал тот факт, что Айсман являлся одним из главных его сторонников. «Я помог многим компаниям индустрии низкокачественных кредитов стать публичными, – говорит Айсман. – И все они пели одну и ту же песню: “Мы помогаем потребителям избавиться от долга по кредитным картам с высокой процентной ставкой и заменить его ипотечным долгом с низким процентом”. И я им верил». Но потом все изменилось.

Детство Винсента Дэниела прошло в Квинсе без всех тех благ, которые Стивен Айсман принимал как должное. Но при встрече с ними обоими можно было подумать, что это Винни вырос в роскоши на Парк?авеню, а Стив – в маленькой квартирке на 82?й авеню. Айсман отличался напористостью, амбициозностью и наполеоновскими планами. Винни был старателен, осторожен и внимателен к деталям. Он был молод, хорошо сложен, с густыми темными волосами и привлекательной внешностью, однако на его лице лежала печать озабоченности – рот вот?вот скривится, брови вот?вот взлетят. Ему было нечего терять, но он постоянно боялся, что у него отнимут нечто очень важное. Его отца убили, когда Винни был еще маленьким (хотя ему никто об этом не рассказывал), и мать устроилась бухгалтером в фирму по продаже промышленных товаров. Винни и его брата она растила одна. Может, все дело в Квинсе, может, в убийстве отца, а может, Винсент Дэниел просто был так устроен, но к своему коллеге он относился с величайшей подозрительностью. С благоговением чемпиона, отзывающегося о еще более великом чемпионе, Стив Айсман заметил: «Винни – это загадка». Айсман, ребенок из семьи, принадлежавшей к сливкам среднего класса, мало удивился, оказавшись вместо Йеля в Пенсильванском университете. Мать Винни, который был выходцем из нижнего сегмента среднего класса, очень гордилась тем, что сын вообще смог поступить в колледж. Гордости ее не было предела, когда после окончания Университета штата Нью?Йорк в Бингемтоне Винни пробился в аудиторскую фирму Arthur Andersen, потерпевшую крах через несколько лет, во время скандала с Enron. «Если ты рос в Квинсе, то быстро понимал, где деньги, – говорит Винни. – На Манхэттене». Его первым заданием на Манхэттене в качестве младшего бухгалтера стала аудиторская проверка Salomon Brothers. Он был шокирован путаницей, царившей в бухгалтерских книгах инвестиционного банка. Никто из коллег?бухгалтеров не мог внятно растолковать ему, почему трейдеры делают так, а не иначе. «Я не понимал, что делаю, – вспоминает Винни. – Но хуже всего то, что и мое руководство ничего не понимало. Я задавал простые вопросы, например: зачем им эта ипотечная облигация? Это просто игра или часть масштабной стратегии? Мне казалось, я должен это знать. Весьма трудно проводить аудиторскую проверку компании, если не можешь увязать концы с концами».

Он пришел к выводу, что бухгалтер, проводящий аудиторскую проверку гигантских фирм с Уолл?стрит, просто не в состоянии определить, несут они убытки или получают прибыль. Они представлялись гигантскими черными ящиками, чьи скрытые механизмы находились в постоянном движении. Через несколько месяцев проверки начальнику Винни до смерти надоели его вопросы. «Он не мог ответить ни на один из них и поэтому заявил: “Винни, это не твоя забота. Тебя наняли делать то?то и то?то. Делай то?то и то?то и держи рот на замке”. Я предпочел убраться оттуда восвояси».

Винни пришлось искать новую работу. Его старый школьный приятель работал в компании Oppenheimer & Co. и получал неплохие деньги. Резюме Винни он передал в отдел по работе с персоналом, откуда оно попало в руки Стива Айсмана. Тот как раз подыскивал человека, который бы помог ему разобраться с чрезвычайно загадочной бухгалтерией одного учреждения, занимавшегося ипотечным кредитованием. «С цифрами у меня нелады, – говорит Айсман. – Я мыслю образами. Мне нужен человек для работы с цифрами». Винни доводилось слышать о тяжелом характере Айсмана, и поэтому он очень удивился, когда при личной встрече Айсмана волновало лишь то, удастся ли им поладить. «Он просто искал хорошего помощника», – говорит Винни. В один прекрасный день Айсман совершенно неожиданно позвонил. До этого они встречались уже два раза. Винни подумал, что ему собираются предложить работу, но вскоре после начала разговора Айсману поступил звонок по другой линии, и он поставил Винни в режим ожидания. Винни прождал 15 минут, но Айсман так и не включился. Он перезвонил только через два месяца и спросил, когда Винни может приступать к работе.

Айсман не помнил, почему так и не вернулся к разговору с Винни, точно так же, как не помнил, почему, отправившись в уборную в разгар важного обеда с известным генеральным директором, не вернулся к столу. Вскоре Винни узнал о причине: переключившись на второй входящий звонок, Айсман услышал о смерти своего первенца, новорожденного сына Макса. Валери, слегшую с гриппом, разбудила ночная няня, которая сообщила, что во сне придавила ребенка и тот задохнулся. Спустя десятилетие близко знавшие Айсмана люди говорили, что это несчастье повлияло на его отношения с окружающим миром. «Стивен всегда верил, что у него на плече сидит ангел, – рассказывает Валери. – С ним не могло случиться ничего плохого. Он находился под постоянной защитой. После смерти Макса ангел исчез. В любой момент что?то плохое может произойти с любым человеком». С того времени она стала замечать происходящие в муже серьезные перемены, и Айсман с этим не спорил. «С глобальной точки зрения смерть Макса не являлась из ряда вон выходящим событием. Таким событием она стала только для меня».

Во всяком случае, Винни никогда не обсуждал случившееся с Айсманом. Но нельзя было не заметить, что это уже совсем не тот человек, с которым он общался несколько месяцев назад. Айсман, проводивший собеседование с Винни, по меркам аналитиков Уолл?стрит, был честным человеком. Компания Oppenheimer входила в число ведущих банков в сфере низкокачественных ипотечных кредитов. Она бы никогда не стала заметной, если бы Айсман, их самый неугомонный аналитик, постоянно не хвалил бы ее. С каким бы удовольствием он ни пинал менее жизнеспособные компании, он признавал, что развитие сферы низкокачественных ипотечных кредитов благотворно сказывалось на экономике США. Его оскорбительные высказывания в адрес одних компаний придавали вес похвалам в адрес других. Но со временем выпады Айсмана стали такими резкими, что его работодатель счел их финансово нецелесообразными. «Он словно что?то почуял, – рассказывает Винни. – И я должен был помочь ему разобраться, что же это такое». Айсман собирался написать отчет с резкой критикой всей ипотечной индустрии, но теперь ему приходилось действовать как никогда осторожно. «Готовя отчет для работодателя, ты можешь дать оптимистичный прогноз и при этом ошибиться, – поясняет Винни. – Но если ты даешь пессимистичный прогноз и при этом ошибаешься, тебя увольняют». Боеприпасы для ведения боевых действий им всего несколько месяцев назад подкинуло рейтинговое агентство Moody’s: оно владело и продавало разнообразную свежую информацию касательно низкокачественных ипотечных кредитов. База данных агентства не позволяла оценивать отдельные кредиты, зато на ее основании можно было составить общую картину кредитных пулов, обеспечивающих ипотечные облигации: сколько из них имело плавающую процентную ставку, сколько заложенных домов были заняты владельцами. Но самое важное, сколько кредитов являются просроченными. Айсман показал Винни базу данных: «Садись в этой комнате и не выходи, пока не разберешься, что здесь к чему». Винни подумалось, что Айсман прекрасно знал, что там было к чему.

Винни приходилось до всего докапываться самостоятельно. «Мне было 26, и я слабо представлял себе, что такое ипотечные ценные бумаги». Айсман тоже в них не особо разбирался – он работал на фондовом рынке, а в Oppenheimer не существовало отдела облигаций. Винни был предоставлен самому себе. По завершении работы он понял, почему от сферы низкокачественных ипотечных кредитов так неприятно пахло. Айсман же учуял этот душок еще раньше. Упомянутые компании демонстрировали только постоянно растущие доходы, но не более того. Помимо всех прочих утаиваемых сведений, компании не раскрывали уровень дефолтов по жилищным кредитам. Когда Айсман попытался узнать его, они сделали вид, что эти данные не относятся к делу, поскольку все кредиты проданы тем, кто выпустил под них ипотечные облигации: риск теперь лежал на других. Это была неправда. Все компании держали небольшую часть выданных кредитов и имели право показывать их ожидаемую будущую стоимость как прибыль. Правила бухгалтерского учета позволяли компании считать, что эти кредиты будут погашены, причем не досрочно. Такое допущение и привело их к гибели.

Внимание Винни первым делом привлек высокий уровень досрочных погашений, характерный для сектора под названием «дома заводского изготовления». («Это звучит лучше, чем “мобильные дома”».) Мобильные дома отличались от бесколесной недвижимости: их стоимость, как и стоимость автомобилей, падала, стоило им выехать за порог магазина. Покупатель мобильного дома в отличие от покупателя обычного дома не мог рассчитывать на рефинансирование по прошествии двух лет и получение свободных денег. Винни задавался одним вопросом: почему погашение производилось так быстро. «Я не видел в этом никакого смысла, но потом нашел причину высокого уровня досрочных погашений: они производились принудительно». «Принудительное досрочное погашение» на бумаге смотрится лучше, чем «дефолт». Покупатели мобильных домов прекращали выплаты по кредитам, мобильные дома изымались за неплатеж, и люди, предоставившие им деньги, получали часть первоначального кредита. «В конце концов я понял, что все низкокачественные кредиты либо погашались досрочно, либо превращались в безнадежные, – говорит Винни. – В этих пулах я видел колоссальный уровень дефолтов». Размер процентной ставки не оправдывал риск предоставления кредитов данному сегменту американского населения. Словно из?за возникшей социальной проблемы привычные правила финансового мира просто перестали действовать. И тут Винни все понял. Как заставить людей почувствовать себя богаче при низких зарплатах? Предоставить им дешевые кредиты.

На тщательный анализ всех пулов низкокачественных ипотечных кредитов у него ушло полгода. Завершив работу, он сообщил Айсману о сделанных выводах. Компании, предоставляющие низкокачественные кредиты, расширялись с такой скоростью и использовали такую запутанную бухгалтерию, что могли скрывать отсутствие реальной прибыли. Она существовала лишь на бумаге. Все эти компании имели один из самых характерных признаков финансовой пирамиды: для поддержания имиджа прибыльных организаций им постоянно требовался капитал для выдачи новых и новых низкокачественных кредитов. «Надо признать, я не был на 100 % уверен в своей правоте, но сказал Стиву, что все это дурно пахнет. Этого ему было достаточно. Думаю, он хотел получить доказательства для понижения рейтинга акций этих компаний».

В своем отчете Айсман в пух и прах разнес кредиторов на рынке низкокачественных кредитов; он последовательно вывел на чистую воду с десяток компаний. «Информация, которую они предоставляют вам, не соответствует реальным цифрам», – заключил Айсман. Компании не оценили его усилий. «Он заварил кашу, – замечает Винни. – Все эти компании обрывали телефоны и орали, что он, мол, ошибается, что у него неверные сведения. А он орал в ответ: “Вы сами предоставили мне эти сведения, чтоб вам пусто было!”» Отчет Айсмана вызвал такую шумиху еще и потому, что автор не оповестил заранее всех тех, кого оскорбил, нарушив тем самым неписаные правила Уолл?стрит. «Стив знал, что отчет вызовет такой скандал. Именно этого он и добивался и не хотел, чтобы ему мешали. А если бы он предупредил всех этих людей, они бы постарались его переубедить».

«Раньше у нас не было возможности оценивать кредиты, поскольку мы не располагали нужной информацией, – говорил Айсман позднее. – Мое имя было тесно связано с этой сферой. Моя репутация строилась на анализе этих ценных бумаг. Одна ошибка могла положить конец моей карьере».

Свой отчет Айсман опубликовал в сентябре 1997 года, в разгар одного из крупнейших, как казалось, экономических бумов в истории США. Меньше чем через год в России произошел дефолт, и хедж?фонд Long?Term Capital Management обанкротился. Были приняты незамедлительные меры безопасности: кредиторам на рынке низкокачественных кредитов отказали в финансировании, и среди них начались массовые банкротства. Их несостоятельность расценивалась как свидетельство пагубной учетной практики, которая позволяла показывать прибыль до ее получения. Никто, кроме Винни, насколько он сам мог судить, не осознавал, насколько порочна существующая практика кредитования. Вот что говорит он сам: «Неэффективность этого рынка вызывала во мне чувство удовлетворения. Если бы дело обстояло иначе, это означало бы, что я плохо выполняю свою работу. Глядя на эти загадочные данные, невозможно ничего понять, так какой смысл тратить время напрасно? Но из всех известных мне людей я единственный, кто тщательно анализировал компании, готовые вот?вот пойти ко дну в период величайшего на моем веку экономического бума. Подноготная экономики раскрывалась передо мной во всей своей красе, и зрелище это было не из приятных».

Именно в тот момент стало ясно, что выводы Айсмана не просто немного циничны. В его голове сложилась картина финансового мира, которая кардинально отличалась – причем в худшую сторону – от автопортрета, нарисованного самим финансовым миром. Через несколько лет он перешел на работу в гигантский хедж?фонд под названием Chilton Investment. Ему больше было неинтересно давать советы по размещению денег. Ему захотелось самому управлять деньгами. Нанимая Айсмана, фонд Chilton Investment имел скрытые мотивы. Вот как отзывался о Стиве его коллега из Chilton Investment: «Нельзя было не признать, что Стив очень умен. Но вопрос заключался в том, умеет ли он правильно выбирать ценные бумаги”». Chilton решил, что не умеет, и поручил Айсману, как и прежде, анализировать компании, а результаты передавать человеку, который и принимал окончательное решение об инвестировании. Айсман хоть и ненавидел свои обязанности, но выполнял их, и благодаря этому узнал то, что подготовило его, в отличие от других, к грядущему кризису. Он раскрыл внутренние секреты рынка потребительских кредитов.

Дело происходило в 2002 году. В США не осталось ни одной публичной компании, предоставляющей низкокачественные кредиты. Выжил, правда, древний гигант потребительского кредитования – Household Finance Corporation. Основанная в 1870?х годах, эта компания долгое время занимала лидирующие позиции в своей сфере. Айсман думал, он хорошо представляет себе деятельность компании, однако оказалось, что это не так. В начале 2002 года к нему в руки попали свежие документы компании с предложением услуг ипотечного кредитования. Генеральный директор Household Finance Corporation Билл Алдингер сумел удержать ее на плаву даже тогда, когда его конкуренты разорились. Казалось, американцы, которые только?только приходили в себя после краха интернет?компаний, были не в состоянии потянуть новые долги, и тем не менее кредиты Household шли нарасхват, как горячие пирожки. Ее доходы во многом поступали от сегмента вторичных ипотек. В документах фигурировал кредит с фиксированной процентной ставкой на 15 лет, однако под ним ловко маскировался кредит на 30 лет. Выплаты, которые владелец недвижимости должен был производить в течение 15 лет, Household как бы растягивала на 30 лет, сбивая клиента с толку одним вопросом: если бы вы производили те же самые долларовые выплаты в течение не 15, а 30 лет, какой была бы ваша эффективная процентная ставка? Грубый и нечестный маневр. Заемщик думал, что эффективная процентная ставка равняется 7 %, хотя в действительности она составляла порядка 12,5 %. «Это было вопиющее мошенничество, – комментирует Айсман. – Они попросту надували своих клиентов».

Ему не потребовалось много времени, чтобы отыскать жалобы заемщиков, которые раскусили обман. Он просмотрел мелкие газеты по всей стране. В городе Беллингхем, штат Вашингтон, последнем городе перед въездом в Канаду, он нашел журналиста по имени Джон Старк, работавшего в Bellingham News. Еще до того, как Айсман неожиданно вышел с ним на связь, Старк написал небольшую статью о четырех местных жителях, которые считали, что Household обманула их, и даже обратились к адвокату, готового вести против компании дело о расторжении ипотечных договоров. «Поначалу я был настроен довольно пессимистично, – вспоминает Старк. – Я полагал, это еще один человек, который взял слишком большой кредит, а потом нанял адвоката. Особого сочувствия я не испытывал». Опубликованная статья вызвала широкий общественный резонанс: сотни жителей Беллингхема и близлежащих городов узнали из газеты, что платят по ипотеке не 7 %, а целых 12,5 %. «К нам постоянно обращались разгневанные заемщики. Многие из них даже не подозревали, на что подписались».

Работа Айсмана превратилась в целенаправленный крестовый поход против Household Finance Corporation. Он общался с корреспондентами газет и журналов. Обзавелся друзьями из Ассоциации общинных организаций за неотложные реформы (ACORN), что, наверное, было первым случаем проявления интереса к организации, защищающей права малоимущих, со стороны сотрудника хедж?фонда с Уолл?стрит. Постоянно названивал в офис генерального прокурора штата Вашингтон. Он не мог поверить в то, что прокурор проводил расследование в отношении Household, но по решению судьи не имел права обнародовать полученные результаты. Айсман раздобыл копию отчета, который подтвердил его худшие опасения. «Я спросил у одного из сотрудников офиса генерального прокурора, почему они не арестуют виновных. А тот ответил: “Это влиятельная компания. Если мы ее накроем, кто будет выдавать кредиты в штате Вашингтон?” Я заметил: “Поверьте, да кредиторы в очередь будут выстраиваться”».

Это дело должно было решаться на федеральном уровне. Household раздавала свои кредиты по всей стране, однако федеральное правительство расписалось в бессилии. В конце 2002 года Household решила урегулировать конфликт во внесудебном порядке и выплатить по коллективному иску $484 млн штрафа, распределенных между 12 штатами. В следующем году компания Household Finance Corporation вместе с гигантским портфелем низкокачественных кредитов была куплена британским финансовым конгломератом HSBC Group за $15,5 млрд.

Айсман испытал настоящий шок. «Я даже помыслить не мог, что такое вообще возможно. Это была не просто какая?то компания, а крупнейшая компания, занимавшаяся кредитованием и замешанная в грандиозной афере. Ее генерального директора следовало подвесить за яйца. А вместо этого они продали компанию, а директор заработал сотню миллионов долларов. Я, признаться, ожидал совсем иного финала». Его негативное отношение к финансовой аристократии в некоторой степени было обусловлено политическими взглядами. «Постепенно передо мной вырисовывались социальные последствия. Если бы пришлось с нуля разрабатывать новое регулирование, основное внимание следовало бы уделить защите людей со средними и более низкими доходами, поскольку их все так и норовили облапошить. Но при существующем режиме этот слой оказывался наименее защищенным».

Каждую среду Айсман уходил с работы в полдень и направлялся в магазин Midtown Comics, куда в это время поступала новая партия комиксов. О жизни различных супергероев ему было известно гораздо больше, чем любому другому взрослому человеку. Он, к примеру, наизусть помнил клятву Зеленого Фонаря, а внутренний мир Бэтмена понимал лучше, чем сам мститель в маске. До смерти сына Айсман читал взрослые версии комиксов, знакомых ему с детства, – Человек?паук был самым любимым. Теперь же он выбирал самые мрачные истории, в которых знакомые сказки переиначивались, чтобы история уже не казалась такой знакомой и меньше походила на сказку. Ему нравилось, когда в отношения Белоснежки и гномов вносилось больше драматизма. Теперь перед его глазами на финансовом рынке разворачивалась совершенно другая сказка. «Я начал углубленно изучать рынок низкокачественных ипотечных кредитов, – говорит он. – Низкокачественные автомобильные кредиты в определенном смысле честнее, поскольку выдаются под фиксированную процентную ставку. Пусть банки берут более высокие комиссии и вырывают из вас сердце, но по крайней мере вы об этом знаете. Низкокачественный ипотечный кредит – это обман. Ты привлекаешь людей уверениями: “Заложив дом, вы сможете погасить другие кредиты – долги по кредитным картам, автомобильный кредит. И обратите внимание на низкую ставку!” Но эта ставка лишь приманка. На деле она оказывается совсем другой».

Все еще преследуемый навязчивой идеей о Household, он посетил обед, организованный одной крупной фирмой с Уолл?стрит. Там выступал Херб Сэндлер, генеральный директор гигантской ссудо?сберегательной ассоциации Golden West Financial Corporation. «Кто?то поинтересовался, верит ли он в бесплатные чековые счета, – вспоминает Айсман. – Тот попросил отключить диктофоны. Все выполнили его просьбу. И тогда он пояснил, что банк отказался от бесплатных чековых счетов, поскольку в действительности такая система ложится на плечи бедных людей дополнительным бременем в виде штрафов за овердрафт. А банки, которые ею пользуются, выезжают за счет того, что обдирают людей еще больше, чем если бы брали плату за чеки».

Айсман задал вопрос: «Ну а что регулирующие органы?» «Им до этого нет дела», – ответил Сэндлер. «Именно тогда я понял, что вся система представляет собой сплошное издевательство над бедными».

В молодости Айсман был горячим приверженцем Республиканской партии. Он входил в организации правого толка, дважды голосовал за Рейгана и даже питал симпатии к Роберту Борку. Однако после знакомства с Уолл?стрит его политические взгляды сместились влево. «Я уже не принадлежал к правым, поскольку поводов, чтобы быть правым, не находилось». К тому моменту, как генеральный директор Household Билл Алдингер положил в карман $100 млн, Айсман готов был стать первым социалистом среди финансистов. «Будучи консервативным республиканцем, ты не задумываешься о том, что одни зарабатывают, грабя других», – говорит он. Теперь такую возможность он не исключал. «Я пришел к выводу, что вся сфера потребительских кредитов существует для того, чтобы снимать с людей последнюю рубаху».

Поскольку хедж?фонд не позволил Айсману управлять деньгами, он уволился и основал собственный фонд. Компания под названием Front?Point Partners, которую вскоре полностью выкупил Morgan Stanley, владела целым рядом хедж?фондов. В начале 2004 года Morgan Stanley позволил Айсману основать фонд, который занимался исключительно финансовыми организациями: банками с Уолл?стрит, домостроительными компаниями, компаниями ипотечного кредитования, компаниями с крупными финансовыми подразделениями, к примеру General Electric (GE), и всеми прочими структурами, имеющими непосредственное отношение к американским финансам. За долю в вознаграждении Morgan Stanley предоставил ему кабинет, мебель и помощников, т. е. все, кроме денег. Деньги Айсман должен был добыть самостоятельно. Он облетел весь мир и встретился с сотней первоклассных инвесторов. «Мы рассчитывали привлечь достаточно средств, но не очень?то в этом преуспели, – вспоминает он. – Все отвечали: “Приятно с вами встретиться. Расскажите о своих успехах”».

К весне 2004 года денег Айсман не нашел и к тому же не был уверен, что вообще когда?нибудь их найдет. Он, конечно, не верил во всеобщую справедливость, в стопроцентный успех или собственную неуязвимость. Посреди ночи он просыпался в поту. Айсман даже начал лечиться, но и здесь был верен себе – лечение проходило необычно, в так называемой «рабочей группе». В спокойной, непринужденной атмосфере группа из нескольких профессионалов делилась своими проблемами с опытным психотерапевтом. Опаздывающий Айсман вихрем врывался на занятия, выпаливал все, что его тревожило, и исчезал прежде, чем остальные успевали поведать о своих затруднениях. После нескольких подобных выходок психотерапевт сделала ему замечание, но он к нему не прислушался. Психотерапевт позвонила жене Айсмана, которую знала лично, и попросила поговорить с мужем. Но и это не принесло результата. «Я всегда знала, когда он посещает занятия, потому что психотерапевт обычно звонила и говорила: “Опять двадцать пять!”» – рассказывает Валери.

Устав от всего этого, Валери предупредила мужа, что, если с последним проектом ничего не выйдет, они переедут в Род?Айленд и откроют небольшую гостиницу. Валери уже провела предварительную разведку и все чаще говорила о том, что муж должен больше времени проводить с недавно родившимися близнецами и о том, что неплохо бы им было заняться разведением цыплят. Айсман с трудом представлял себя разводящим цыплят, но на всякий случай со всем соглашался. «Эта идея так ему претила, – рассказывает жена, – что он принялся работать гораздо усерднее». Объездив в поисках потенциальных инвесторов всю Европу и Соединенные Штаты, Айсман наконец нашел страховую компанию, рискнувшую вложить в его фонд $50 млн. Начало было положено, хотя этих денег и не хватало на создание полноценного фонда.

Зато вместо денег Айсман сумел привлечь людей, чьи взгляды совпадали с его собственными. Винни, выступивший недавно соавтором мрачного отчета под названием «Дом, не оплаченный хотя бы частично, всего лишь помещение, арендованное на заемные средства», тут же перешел к нему. К ним примкнул и двукратный олимпийский чемпион по гребле Портер Коллинз, который работал с Айсманом в Chilton Investment и не понимал, почему такой талант не оценили по достоинству. Третьим стал Дэнни Мозес, занявший должность ведущего трейдера Айсмана. Дэнни, работавший в Oppenheimer & Co. в отделе продаж, сохранил пикантные воспоминания о поступках и словах Айсмана, которые сотрудники редко себе позволяли. Как?то в разгар операционного дня Айсман поднялся на подиум в операционном зале Oppenheimer, призвал всех к вниманию и заявил, что «акции следующих восьми компаний упадут до нуля», после чего перечислил восемь компаний, который вскоре действительно разорились. Выходец из Джорджии, Дэнни, сын профессора, преподававшего финансы, не был столь же заядлым фаталистом, как Винни или Стив, однако разделял их убежденность в том, что ситуация на Уолл?стрит, которая и сейчас?то обстоит неважно, дальше станет совсем скверной. Когда одна фирма с Уолл?стрит предложила ему участие в казавшейся на первый взгляд идеальной сделке, Мозес поинтересовался у менеджера: «Интересное предложение, но у меня к вам есть один вопрос – где здесь подвох?»

«Да ладно вам, мы сомнительными делами не занимаемся», – начал было трейдер, но Дэнни был вежлив и настойчив.

«Мы оба знаем, что такие чудные сделки между мелкими хедж?фондами и крупными фирмами с Уолл?стрит не совершаются просто так. Я проведу сделку, но только после того, как вы объясните мне, каким образом собираетесь меня нагреть». Трейдер во всем признался. А Мозес согласился на сделку.

Все они были в восторге от перспективы сотрудничать с Айсманом. Работая на Айсмана, ты не ощущал, что на кого?то работаешь. Он учил, но не стоял у тебя над душой. Айсман не мог мириться с царящей вокруг глупостью. «Любое заседание на Уолл?стрит Стив умел превратить в комедию, – рассказывает Винни. – Он мог 30 раз подряд просить: “Поясните, что вы имеете в виду”. Или заявить: “Можете повторить то же самое, только по?английски?” Но все эти вопросы задавались не просто так. Они позволяли выяснить, понимают ли участники заседания, о чем ведут речь. Очень часто они этого не понимали!»

К началу 2005 года маленькая команда во главе с Айсманом могла с уверенностью сказать, что огромное количество людей, работающих на Уолл?стрит, плохо представляют, к чему могут привести их действия. Механизм низкокачественного ипотечного кредитования был снова запущен и работал на полную мощность, словно никогда и не останавливался. Если первый акт низкокачественного ипотечного кредитования выглядел странно, то второй вселял ужас. В середине 1990?х годов объем низкокачественных ипотечных кредитов составил $30 млрд, в 2000 году – $130 млрд, из них $55 млрд были превращены в облигации. В 2005 году объем низкокачественных ипотечных кредитов достиг $625 млрд, из которых $507 млрд были использованы для выпуска ипотечных облигаций. Полтриллиона долларов в облигациях, обеспеченных низкокачественными ипотечными кредитами, всего за один год. Этот бизнес процветал даже при росте процентных ставок, что вообще не имело смысла. Еще больше шокировал факт изменения условий кредитования в худшую для заемщиков сторону. В 1996 году 65 % низкокачественных кредитов имели фиксированную процентную ставку; другими словами, типичных заемщиков все равно надували, но они по крайней мере точно знали, сколько должны выплачивать каждый месяц. К 2005 году 75 % низкокачественных ипотечных кредитов имели плавающую ставку, которая не менялась лишь первые два года.

Первая волна финансистов на рынке низкокачественных кредитов погорела из?за небольшой доли кредитов, которую они оставили на своем балансе. Рынок мог бы отделаться малой кровью, если бы руководствовался простым правилом: не давать кредиты людям, которые не могут их выплатить. Но он пошел другим путем: можете кредитовать, только не держите кредиты на своем балансе. Предоставляйте кредиты, потом продавайте их отделам долговых ценных бумаг крупных инвестиционных банков с Уолл?стрит, которые превратят их в облигации и продадут инвесторам. Банк Long Beach Savings первым внедрил модель «выдавать и продавать». Модель стала пользоваться такой популярностью (Уолл?стрит покупает даже те кредиты, которые вы бы не купили!), что была даже основана новая компания под названием B&C mortgage, единственная цель которой заключалась в выдаче кредитов и последующей их продаже. В Lehman Brothers покупку B&C mortgage считали огромной удачей. К началу 2005 года все крупные инвестиционные банки Уолл?стрит глубоко увязли в игре с низкокачественными ипотечными кредитами. В Bear Stearns, Merrill Lynch, Goldman Sachs и Morgan Stanley имелись так называемые «полки» для хранения низкокачественных продуктов, носящих странные названия HEAT, SAIL и GSAMP. Большинство людей даже не догадывалось, что за этими названиями стоят ведущие игроки Уолл?стрит.

Ситуацию на жилищном рынке США и на Уолл?стрит Айсман с командой знали как свои пять пальцев. Им была известна большая часть кредиторов на рынке низкокачественных ипотечных кредитов – тех, кто непосредственно выдавал кредиты. Многие из них были ответственны за катастрофу конца 1990?х годов. Айсман подозревал худшее из того, что Goldman Sachs мог делать с долгами клиентов из нижнего сегмента среднего класса. «Вам следует знать, – говорит он, – что в начале карьеры я реально занимался низкокачественными кредитами. Много чего повидал. А эти ребята только и делали, что лгали. Я уяснил одно: Уолл?стрит наплевать, что она продает». Но при этом он никак не мог понять, кто на второй волне низкокачественного ипотечного кредитования покупал облигации. «Мы постоянно говорили друг другу: придет день, и мы заработаем состояние на короткой продаже этого мусора. Этот рынок лопнет, как мыльный пузырь. Мы только не знаем, когда и как».

Под «этим мусором» Айсман подразумевал акции компаний, связанных с низкокачественным кредитованием. Цены акций порой откалывали замысловатые коленца: он не хотел начинать короткую продажу, пока ситуация с кредитами не начнет ухудшаться. Именно поэтому Винни зорко следил за поведением заемщиков. Каждый месяц 25?го числа он получал данные о выплатах и искал в них признаки малейшего увеличения уровня просрочек. «Согласно получаемым отчетам, кредитоспособность сохранялась на приличном уровне. По крайней мере до второй половины 2005 года».

В первые полтора года владения собственным бизнесом на Айсмана нашло озарение – осознание того, что он упускает нечто очень важное. Он занимался отбором акций, а их судьба все больше и больше зависела от облигаций. По мере роста рынка низкокачественных ипотечных кредитов каждая финансовая компания так или иначе выходила на него. «Рынок долговых ценных бумаг затмил рынок акций, – замечает Айсман. – По сравнению с рынком облигаций рынок акций словно мелкий прыщ». Успех практически любого крупного инвестиционного банка Уолл?стрит зависел от отдела облигаций. В большинстве случаев генеральные директора – Дик Фалд из Lehman Brothers, Джон Мэк из Morgan Stanley, Джимми Кейн из Bear Stearns – раньше занимались облигациями. С 1980?х годов, когда Salomon Brothers, ведущий облигационный оператор, заработал столько денег, что создавалось впечатление, будто он работает совершенно в иной сфере, чем прочие компании, рынок облигаций превратился в настоящую золотую жилу. «Золотое правило: правят бал те, кто владеет золотом», – говорит Айсман.

Большинство не понимало, каким образом 20?летний подъем рынка облигаций мог затмить все остальное. Раньше Айсман тоже этого не понимал. А потом понял. Ему нужно было как следует разобраться с рынком долговых ценных бумаг. Насчет рынка облигаций у него имелись свои планы. Правда, ему было невдомек, что у этого рынка тоже имелись на него виды. Он собирался уничтожить Айсмана.

Глава 2

В стране слепых

Слова от дела отличает подписанный чек.

Уоррен Баффетт

В начале 2004 года на рынке облигаций появилась еще одна фигура из мира акций – Майкл Бэрри. Он изучал все, что касалось предоставления кредитов и заимствования денег в Америке, но никому не рассказывал о своей цели – просто сидел в кабинете в Сан?Хосе, Калифорния, обложившись книгами, статьями и финансовыми отчетами. Особо его интересовало, как работают низкокачественные ипотечные облигации. Индивидуальные кредиты складывались в огромную башню. Верхние этажи первыми возвращали деньги и имели самые высокие рейтинги Moody’s и S&P и самые низкие процентные ставки. Нижние этажи возвращали деньги последними, первыми несли убытки и имели самые низкие рейтинги Moody’s и S&P. Инвесторы в нижние этажи, бравшие на себя наибольший риск, получали более высокий процент по сравнению с теми, кто инвестировал в верхние этажи. Инвесторам, приобретающим ипотечные облигации, приходилось решать задачу, связанную с выбором подходящего этажа башни для вложения, однако Майкл Бэрри не собирался покупать ипотечные облигации. Он раздумывал над возможностью их короткой продажи.

Каждый выпуск ипотечных облигаций сопровождался огромным 130?страничным проспектом. В конце 2004 – начале 2005 года Бэрри бегло просматривал сотни и внимательно штудировал десятки таких проспектов в полной уверенности, что кроме него столько внимания им уделяли разве что составлявшие их юристы, хотя заказать их не составляло труда: на сайте 10KWizard.com это стоило всего $100 в год. Бэрри так описывал ситуацию в одном электронном письме.

Возьмем типичную компанию того времени – кредитора по низкокачественным ипотекам, занимавшегося их выдачей и продажей. Скажем, NovaStar. Транши облигаций будут именоваться следующим образом: NHEL 2004?1, NHEL 2004?2, NHEL 2004?3, NHEL 2005?1 и т. д. NHEL 2004?1 выпускается, к примеру, под кредиты за первые несколько месяцев 2004 года и последние несколько месяцев 2003 года, NHEL 2004?2 – под кредиты за середину года, а NHEL 2004?3 – под кредиты за конец 2004 года. Раздобыв проспекты, можно быстро узнать, что происходит в низкокачественном сегменте индустрии выдачи и продажи ипотечных кредитов. И увидеть, что на начало 2004 года ипотечные кредиты с изменяемой ставкой типа 2/28, по которым до окончания срока выплачиваются только проценты, составляли всего лишь 5,85 % от пула. К концу 2004 года их доля увеличилась до 17,48 %, а к концу лета 2005 года – до 25,34 %. При этом средний скоринг FICO [потребительский кредит] для конкретного пула, доля кредитов с недостаточной документацией [ «кредиты лжеца»], отношение размера кредита к стоимости обеспечения и прочие индикаторы не менялись… Дело в том, что все эти критерии могут оставаться неизменными, несмотря на снижение качества пула ипотечных кредитов в результате роста доли ипотечных кредитов с выплатой только процентов.

Если бы в начале 2004 года вы проанализировали цифры, вам в глаза сразу бы бросилось снижение стандартов кредитования. По мнению Бэрри, они не просто снизились, а достигли дна. Это дно даже имело специальное название: ипотечные кредиты с изменяемой ставкой и отрицательной амортизацией. Вам, покупателю дома, предоставляли возможность не платить, а плюсовать проценты, причитающиеся банку, к основному долгу. Нетрудно догадаться, кому пришелся по душе подобный кредит: тому, у кого нет дохода. Правда, Бэрри не мог понять, что двигало людьми, выдававшими подобные кредиты. «Остерегаться надо бы не заемщиков, а кредиторов, – говорил он. – Заемщики, понятное дело, всегда хотят урвать кусок получше и подешевле. Проявлять выдержку должны кредиторы, а уж если и они теряют голову – берегись». К 2003 году он понял, что заемщики утратили самообладание. К 2005 году стало очевидно: та же участь постигла и кредиторов.

Многие управляющие хедж?фондами предпочитали болтать со своими вкладчиками, легкомысленно пренебрегая рассылкой квартальных писем инвесторам. Бэрри не любил общаться с людьми лицом к лицу и уделял письмам первостепенное внимание, поскольку считал важной обязанностью информировать инвесторов о своих намерениях. В них он пользовался им же самим придуманной фразой, которой описывал сложившуюся ситуацию: «расширение кредитования с помощью специальных инструментов». Он имел в виду следующее: многие не могли позволить себе традиционные ипотечные кредиты, вследствие чего кредиторы постоянно придумывали инструменты, оправдывающие предоставление новых денег. «Было совершенно очевидно, что у кредиторов сорвало крышу и они понижали собственные стандарты с целью увеличения количества выдаваемых кредитов», – сокрушался Бэрри. Он прекрасно понимал истинную причину происходящего: кредиторы продавали кредиты таким компаниям, как Goldman Sachs, Morgan Stanley и Wells Fargo, которые объединяли их в пулы и выпускали под них облигации, которые затем распродавали. В конечном счете на покупку низкокачественных ипотечных кредитов шли, по его разумению, обычные «глупые деньги». Их изучением он тоже займется, но попозже.

Теперь перед Бэрри стояла тактическая проблема. Все транши низкокачественных ипотечных облигаций имели одну общую характеристику: их невозможно было продавать в короткую. Для короткой продажи ценные бумаги нужно заимствовать, а транши ипотечных облигаций такого типа были крошечными и недоступными. Вы могли их покупать либо не покупать, но возможность играть с ними на понижение отсутствовала – на рынке ипотечных облигаций просто не было людей, готовых сбрасывать их. Даже если вы были абсолютно уверены в печальной кончине рынка низкокачественных ипотечных облигаций, воспользоваться своей уверенностью вы не могли. Дома в короткую не продашь. Можно, конечно, затеять такую игру с акциями домостроительных компаний – скажем, Pulte Homes или Toll Brothers, – но это непрямой, дорогостоящий и опасный маневр. Цены акций могли расти намного дольше, чем выдержал бы кошелек Бэрри.

За пару лет до этого Бэрри открыл для себя дефолтные свопы. Они многих сбивали с толку, поскольку по существу представляли собой не своп, а страховой полис, как правило, на корпоративную облигацию с уплатой страховых взносов раз в полгода и фиксированным сроком. Допустим, по 10?летнему дефолтному свопу на $100 млн в облигациях General Electric вы платите по $200 000 в год. Ваши максимальные возможные потери составят $2 млн: $200 000 в год на протяжении 10 лет. Получите же вы максимум $100 млн, если в течение последующих 10 лет General Electric не выполнит свои долговые обязательства и держатели облигаций останутся ни с чем. Вы получаете $100 млн, а тот, кто продал вам дефолтный своп, теряет $100 млн. Это – асимметричная ставка, все равно что ставка на число при игре в рулетку. Максимальные потери – поставленные фишки; но если выпадает ваше число, поставленная сумма увеличивается в 30, 40 или даже 50 раз. «В моем случае дефолтные свопы устраняли проблему неограниченного риска, – поясняет Бэрри. – Если я приобретал такие свопы, потенциальные потери были известны заранее, а потенциальная выгода во много раз их превосходила».

Майк Бэрри был хорошо знаком с рынком корпоративных дефолтных свопов. В 2004 году он начал скупать страховые полисы на те компании, которые, по его мнению, могли пострадать во время кризиса на рынке недвижимости: ипотечные кредиторы, ипотечные страховщики и т. д. Но этого ему было мало. Кризис на рынке недвижимости мог привести к финансовым потерям, но не гарантировал банкротства этих компаний. Бэрри был нужен более эффективный инструмент, позволявший играть против сегмента низкокачественного ипотечного кредитования. Однажды в марте 2005 года Майкл Бэрри закрылся в своем кабинете, опустил жалюзи и уселся читать маловразумительную книгу о кредитных деривативах. И тут его осенило: дефолтные свопы на низкокачественные ипотечные облигации!

На эту мысль его натолкнула книга о развитии рынка облигаций США и о том, как в середине 1990?х годов компания J. P. Morgan впервые вывела на рынок корпоративные дефолтные свопы. Он дошел до абзаца, рассказывающего, зачем банкам вообще понадобились такие свопы. Объяснение нашлось не сразу. В конце концов, самый верный способ оградить себя от риска дефолта General Electric – не кредитовать компанию. Изначально дефолтные свопы служили инструментом хеджирования: один банк предоставил General Electric более крупный кредит, чем хотел, просто потому, что GE попросила об этом, а он побоялся потерять давнего клиента; другой банк усомнился в целесообразности кредитования компании. Однако в скором времени новые деривативы превратились в спекулятивный инструмент: многие хотели поставить на потенциальный дефолт GE. Бэрри осенило: Уолл?стрит придется сделать то же самое в отношении низкокачественных ипотечных облигаций. Учитывая ситуацию на рынке недвижимости, а также поведение кредиторов по низкокачественным ипотекам, рано или поздно обязательно найдутся желающие поставить на низкокачественные ипотечные облигации. Но в этом случае им никак не обойтись без дефолтных свопов.

Дефолтные свопы могли бы решить серьезную проблему, мешавшую осуществлению грандиозной идеи Майка Бэрри: выбор момента для действий. Бэрри был практически уверен, что низкокачественные ипотечные кредиты, выданные в начале 2005 года, станут проблемными. Но поскольку их процентные ставки искусственно занижались и не менялись в течение двух лет, требовалось два года, чтобы это случилось. Низкокачественные ипотеки почти всегда выдавались под плавающий процент, но большинство из них имело зафиксированную на два года низкую «завлекающую» ставку. Кредит, выданный в начале 2005 года, мог иметь двухлетнюю «фиксированную» 6 %?ную ставку, которая в 2007 году вырастала до 11 % и могла спровоцировать волну дефолтов. Едва различимое тиканье, издаваемое кредитами, со временем должно было звучать все громче и громче, пока до многих не дойдет, что это тикает часовой механизм бомбы. После этого уже никто не захочет продавать страховки на низкокачественные ипотечные облигации. Бэрри нужно было выложить фишки на стол сейчас и ждать, пока казино заработает. Теоретически дефолтный своп на 30?летнюю низкокачественную ипотечную облигацию был рассчитан на 30 лет. По прикидкам Бэрри, он должен был окупиться всего за три года.

Единственная проблема заключалась в отсутствии такого инструмента, как дефолтные свопы на низкокачественные ипотечные облигации, по крайней мере он с ним никогда еще не сталкивался. Бэрри нужно было убедить какую?нибудь крупную фирму с Уолл?стрит выпустить их. Но какую же выбрать? Если он прав и рынок недвижимости вот?вот рухнет, финансовые компании с Уолл?стрит, главные игроки на этом рынке, без сомнения, потеряют кучу денег. Нет смысла приобретать страховку у банка, который выйдет из игры, как только наступит пора платить по страховке. Он не стал утруждаться звонками в Bear Stearns и Lehman Brothers, поскольку те были гораздо теснее связаны с рынком ипотечных облигаций, нежели другие компании. Goldman Sachs, Morgan Stanley, Deutsche Bank, Bank of America, UBS, Merrill Lynch и Citigroup имели, по его мнению, большие шансы пережить кризис. Он обзвонил их все. В пяти местах вообще не поняли, о чем он ведет речь; в двух ответили, что появление такого рынка в будущем вполне возможно. Не пройдет и трех лет, как дефолтные свопы на низкокачественные ипотечные облигации вырастут в миллиардный рынок и принесут крупным фирмам с Уолл?стрит убытки на сотни миллиардов долларов. Так или иначе, на предложение Майкла Бэрри в начале 2005 года откликнулись только Deutsche Bank и Goldman Sachs. Никто на Уолл?стрит, насколько он мог судить, не видел перспектив, открывшихся ему.

Майкл Бэрри всегда чувствовал, что отличается от других людей. В два года у него развилась редкая форма рака, и в результате он лишился левого глаза. Мальчик с одним глазом смотрит на мир иначе, чем остальные, но вскоре стало понятно, что дело не только в глазе. Взрослые постоянно твердили, чтобы во время разговора он смотрел собеседникам в глаза. «У меня все силы уходили на то, чтобы смотреть человеку в глаза, – вспоминает Майкл. – Когда я смотрел на человека в упор, я уже не слышал его». Его левый глаз не мог сфокусироваться на собеседнике: «Понятия не имею, что с этим поделать. Люди постоянно стараются сместиться влево, пока не оказываются по мою левую руку, и мне приходится выворачиваться, чтобы смотреть на них здоровым правым глазом».

Во всех своих неудачах в общении Майкл Бэрри винил стеклянный глаз. Ему было трудно расшифровывать невербальные сигналы, исходившие от других людей, а вербальные сигналы он воспринимал порой гораздо буквальнее, чем следовало. «Комплименты у меня выходили все какие?то нескладные, – жалуется он. – Я быстро понял, что, каким бы ни был мой комплимент, результат всегда плачевный». Неспособность вписаться в какую бы то ни было социальную группу Бэрри привык объяснять стеклянным глазом. Глаз чесался, слезился и требовал постоянного ухода. Другие дети не давали ему забыть об увечье. Они все время просили его вынуть глаз из глазницы, но если он поддавался на уговоры, глаз пачкался и выглядел еще отвратительнее, служа поводом для еще более злых насмешек и издевательств.

Стеклянным глазом Майкл объяснял и другие свои специфические качества. Маниакальное чувство справедливости, к примеру. Узнав, что звездных баскетболистов профи за пробежку штрафуют гораздо реже, чем простых игроков, Бэрри перестал смотреть баскетбол; несправедливость этого вида спорта убила в нем всякий интерес к игре. Несмотря на неукротимый дух соперничества, атлетическое сложение, смелость и хорошую физическую подготовку, он был равнодушен к командным видам спорта. Глаз служил прекрасным оправданием. Ведь большинство командных игр предполагают использование мяча, а юноша с нарушением зрения вряд ли мог рассчитывать на блестящую карьеру в таком спорте. Он отчаянно пытался удержаться в футболе, но искусственный глаз то и дело выпадал, стоило ему столкнуться с другими игроками посильнее.

Майклу было трудно разделить проблемы психологического свойства и те, которые вызваны его увечьем: он считал, что стеклянный глаз виноват и в первых, и во вторых. Он не мог примириться с предвзятостью судей. Арбитры, закрывавшие глаза на нарушения, доводили его до исступления. Он предпочитал плавание, которое не предполагало практически никаких контактов. Нет товарищей по команде. Нет никаких неясностей. Ты просто плывешь положенное время и в конце либо выигрываешь, либо проигрываешь.

Он привык почти все время проводить в одиночестве и к 30 годам считал, что у него нет друзей. За плечами остались Школа святой Терезы в Сан?Хосе, Калифорнийский университет в Лос?Анджелесе и Медицинская школа Университета Вандербилта, но за все это время у него ни с кем не сложилось прочных отношений. С двумя людьми, которых он считал своими друзьями и с которыми был знаком в общей сложности 20 лет, Майкл общался по электронной почте и за всю жизнь виделся всего несколько раз. «В моем характере не иметь друзей, – объясняет он. – Мое счастье в моей голове». Жениться, однако, ему удалось дважды. Его первая жена, кореянка, в конце концов перебралась в другой город. («Она постоянно жаловалась, что идея отношений была мне гораздо интереснее, чем их поддержание».) Со второй женой, с которой он до сих пор состоит в браке, американкой вьетнамского происхождения, он познакомился на сайте Match.com. В анкете для сайта он без всяких прикрас описал себя как «студента?медика с одним глазом, трудностями в общении и долгом в $145 000 по студенческому кредиту». Его «беспощадная» честность могла сравниться разве что с одержимостью идеей справедливости.

Одержимость – это еще одно качество, которое Майкл считал своей характерной чертой. Слово «умеренность» было ему неведомо: он либо с головой погружался в ту или иную тему, либо проявлял к ней полнейшее равнодушие. У этой черты имелся как свой минус – ему было гораздо труднее, чем многим другим, симулировать интерес к чужим проблемам и увлечениям, – так и плюс. Уже в детстве он демонстрировал фантастическое умение концентрироваться и учиться, с помощью учителей или без них. Предметы, которые его интересовали, давались ему без малейшего труда. Во время учебы в Калифорнийском университете он с легкостью переключался с английского на экономику да еще умудрялся ходить на подготовительные курсы, позволявшие поступить в самые престижные медицинские школы страны. Свою необычайную способность к концентрации он объяснял отсутствием интереса к человеческому общению, а отсутствие интереса к человеческому общению, как, впрочем, и многое другое, научился приписывать искусственному глазу.

Умение сосредоточенно работать выделяло его даже среди студентов?медиков. В 1998 году, будучи стажером в отделении неврологии в Стэнфордской больнице, Майк обмолвился в присутствии руководства о том, что в перерывах между 14?часовыми сменами две ночи подряд разбирал и собирал персональный компьютер, пытаясь улучшить его работу. Руководство отправило Бэрри к психиатру, который диагностировал маниакально?депрессивный психоз. В ошибочности диагноза молодой человек ни секунды не сомневался: как можно страдать маниакально?депрессивным психозом при отсутствии депрессий? Или, скорее, если депрессия находит на тебя только во время обходов и при необходимости демонстрировать интерес к практике в противоположность изучению медицины? Он стал врачом не потому, что любил медицину, а потому, что учеба в медицинской школе не представлялась ему особенно трудной. При этом медицинская практика либо нагоняла на него тоску, либо вызывала отвращение. О знакомстве с анатомией Бэрри отозвался так: «От одного только вида людей, которые задирали ноги, чтобы подмыться, у меня сводило желудок. Этого мне хватило». О своем отношении к пациентам: «Я хотел помогать людям – правда, не очень сильно».

Он был по?настоящему увлечен компьютерами, но не как техникой. С их помощью он хотел удовлетворить свою главную страсть – изучение внутренних пружин фондового рынка. Эта тема привлекала его еще в школе, когда отец показал ему курсы акций на последней странице газеты, пояснив, что фондовый рынок – гнилое болото и доверять ему, а уж тем более играть на нем не стоит. Еще ребенком Майкл хотел логически упорядочить этот мир чисел. Сначала книги о фондовом рынке были хобби. Но довольно скоро он пришел к выводу: ни в таблицах, ни в графиках, ни в кривых, ни в нескончаемой болтовне множества экспертов никакой логики не прослеживается. А затем лопнул пузырь доткомов, и в одно мгновение фондовый рынок погрузился в хаос. «Конец девяностых фактически вынудил меня причислить себя к стоимостным инвесторам, поскольку действия всех остальных людей представлялись форменным безумием», – рассказывает Бэрри. Стоимостное инвестирование, суть которого сформулировал во время Великой депрессии Бенджамин Грэхем, подразумевало неустанный поиск недооцененных компаний с целью приобретения их акций дешевле ликвидационной стоимости. В самой простой форме модель стоимостного инвестирования была представлена конкретной формулой, но постепенно обрела множество иных модификаций – одну из них использовал Уоррен Баффетт, ученик Бенджамина Грэхема и самый известный стоимостный инвестор.

Бэрри считал, что искусство инвестирования нельзя свести к некой формуле или скопировать. Чем больше он изучал методы Баффетта, тем больше убеждался в этом. В результате анализа он пришел к однозначному выводу: к экстраординарному успеху ведут экстраординарные действия. «Если ты мечтаешь стать успешным инвестором, то должен выбирать стиль, соответствующий твоей личности, – поясняет Бэрри. – В один прекрасный момент я осознал, что Уоррен Баффетт никогда слепо не копировал Бена Грэхема, хотя и не упускал случая поучиться у своего наставника. Он шел своей дорогой и вкладывал деньги, руководствуясь собственными правилами… Я свято верил в то, что быть успешным инвестором тебя не научат ни в одной школе. Найдись такая школа, она стала бы самым популярным учебным заведением в мире с заоблачной платой. Так что существование подобной школы представляется весьма сомнительным». Искусством инвестирования следовало овладевать самостоятельно, формируя собственный уникальный стиль. Средств для инвестирования у Бэрри не было, но всепоглощающий интерес к этому занятию молодой человек пронес через всю жизнь. Он не прослушал ни одного курса по финансам или бухгалтерскому учету, не говоря уже о работе в какой?нибудь фирме с Уолл?стрит. В его распоряжении было примерно $40 000, а долг по студенческому кредиту достигал $145 000. Предыдущие четыре года он проработал в больнице, но тем не менее находил время для самообразования. «Время – вещь растяжимая», – заметил он в электронном письме своему другу в одно воскресное утро 1999 года:

День может пролететь как один миг, а может тянуться пять часов. Как и ты, наверное, я плодотворно использую временные «окна», которые большинство людей расходуют вхолостую. Моя страсть к продуктивному времяпрепровождению стоила мне первого брака, а несколько дней назад едва не лишила невесты. До поступления в колледж в армии мне говорили: «До девяти утра мы успеваем больше, чем другие люди успевают за день», а я думал и успевал сделать больше, чем в армии. Ты ведь знаешь, что некоторые испытывают настоящий кайф от своих занятий, которые заменяют ВСЕ остальное.

У него не было маниакально?депрессивного психоза. Он жил замкнуто и в отрыве от общества, не чувствуя себя при этом одиноким или глубоко несчастным. Он не считал свою жизнь трагедией, полагая, помимо всего прочего, что его своеобразный характер помогает концентрироваться лучше других людей. По его мнению, причиной этого был искусственный глаз. «Мне казалось, что именно из?за него люди считают меня непохожим на них. Вот почему я считал себя непохожим на других». Поскольку он считал себя не таким, как остальные, столкновение с Уолл?стрит не показалось ему из ряда вон выходящим событием.

Однажды поздней ноябрьской ночью 1996 года, подменяя врача в кардиологическом отделении больницы Сент?Томас, Нашвилл, штат Теннесси, Бэрри включил больничный компьютер и зашел на форум techstocks.com. Там он открыл тему «стоимостное инвестирование». Прочтя все, что говорили на форуме об инвестициях, он решил разобраться, как «происходит инвестирование в реальном мире». Рынок в тот момент был одержим интернет?акциями. В 1996 году сайт, посвященный инвестированию в Кремниевую долину, вряд ли можно было назвать подходящим местом для трезвомыслящего стоимостного инвестора. Тем не менее многие заходили на него, и каждый со своим мнением. Некоторые участники форума открыто сомневались в том, что врач может сказать что?нибудь дельное по поводу инвестирования, однако со временем Бэрри стал пользоваться непререкаемым авторитетом. Д?р Майк Бэрри – так он всегда подписывался – был в курсе того, что участники дискуссий следовали его советам и зарабатывали на них деньги.

Как только Бэрри понял, что больше ничего ценного форум предложить ему не может, он ушел с него и завел, как сказали бы сегодня, блог, который тогда представлялся непонятным средством коммуникации. Смена в больнице длилась 16 часов, поэтому блогом он мог заниматься лишь с полуночи до трех утра. В нем Бэрри описывал совершенные на фондовом рынке операции и приводил аргументы в их пользу. В Интернете о нем стали говорить. Вот что рассказал менеджер одного крупного филадельфийского инвестиционного фонда: «Не понимаю, когда он все успевает. Он же интерн. Я видел лишь ту часть его жизни, что не имела отношения к медицине, и не мог сдержать восхищения. Он показывает свои действия на рынке, и люди повторяют их в реальном времени. Он вкладывает в стоимость в разгар бума доткомов. Он, как и мы, покупает акции стоимости, но при этом мы теряем и деньги, и клиентов. Он же получает 50 % прибыли. И это какая?то загадка. Он сам сплошная загадка. И мы не единственные, кто за ним наблюдает».

Майк Бэрри не мог поименно перечислить своих последователей, зато точно знал, в какой сфере работают его читатели. Поначалу это были сотрудники EarthLink и AOL. Обычные рядовые сотрудники. Но вскоре контингент резко сменился. Его сайт стали посещать представители таких взаимных фондов, как Fidelity, и крупных инвестиционных банков с Уолл?стрит вроде Morgan Stanley. Однажды в качестве своей жертвы Бэрри выбрал индексные фонды компании Vanguard и тут же получил от юристов компании предписание прекратить действия. Бэрри понял, что записями в блоге могут руководствоваться даже серьезные инвесторы, правда, с трудом представлял, кто это мог быть. «Он настоящее открытие для рынка, – говорит менеджер одного филадельфийского взаимного фонда. – Он видел закономерности, ускользнувшие от внимания остальных».

К тому моменту, когда в 1998 году Бэрри поступил в ординатуру отделения неврологии Стэнфордской больницы, ночная сетевая деятельность сделала его довольно заметной фигурой среди стоимостных инвесторов. В то время помешательство на интернет?акциях, достигнув своего пика, поразило и медицинский персонал Стэнфордской больницы. «Некоторые стажеры и врачи увлеклись доткомами, – рассказывает Бэрри. – Они покупали и обсуждали все подряд – Polycom, Corel, Razorfish, Pets.com, TIBCO, Microsoft, Dell, Intel. Эти компании я до сих пор помню, но большинство из них сохранились в моей памяти исключительно как «ерунда?какая?то?точка?com». Я держал рот на замке, поскольку не хотел, чтобы остальные знали, чем я занимаюсь в свободное время. Внутренний голос мне подсказывал: меня ждут серьезные неприятности, если остальные врачи прознают о том, что я не предан медицине всей душой и сердцем».

Тот, кого волнует вопрос, достаточно ли он предан медицине, обычно не может похвастаться преданностью. Чем глубже Бэрри погружался в профессию врача, тем сильнее его угнетало общение с людьми. Он попробовал найти убежище в патологоанатомическом отделении, где пациенты хотя бы потрудились умереть, но из этого также ничего не вышло. («Мертвые люди, мертвые органы. Больше мертвых людей, больше мертвых органов. Мне хотелось чего?то более интеллектуального».)

Бэрри вернулся в Сан?Хосе, похоронил отца, повторно женился и был ошибочно квалифицирован как псих, когда закрыл сайт и объявил о том, что уходит из медицины и становится инвестиционным менеджером. Заведующий неврологическим отделением Стэнфордской больницы решил, что Бэрри лишился рассудка, и предложил ему взять годичный отпуск и все хорошенько обдумать. Однако Майк уже все обдумал. «Меня захватила мысль, что если я сумею эффективно управлять портфелем ценных бумаг, то стану успешным человеком, и тогда будет совершенно неважно, что меня воспринимают не так, хотя на самом деле я очень неплохой человек». Но соотношение его активов и пассивов, $40 000 против $145 000, превращало наполнение портфеля в проблему. Его отцу тоже поставили неверный диагноз: врач не сумел разглядеть на рентгенограмме рак. Семья получила небольшую компенсацию. Отец Майкла не одобрял игру на фондовом рынке, однако именно деньги, полученные после его смерти, открыли туда дорогу для сына. Его мать внесла снятые со счета $20 000, а трое братьев – по $10 000. Эти деньги д?р Майкл Бэрри пустил на открытие Scion Capital. (В детстве ему нравилась книга Терри Брукса «Потомки Шаннары», в оригинале – The Scions of Shannara.) Для привлечения клиентов он сочинил впечатляющую рекламу. В ней говорилось: «Состояние инвестора должно быть не менее $15 млн». Подобное требование не могло не впечатлять, поскольку ему не соответствовал не только он сам, но и никто из его знакомых.

Пока Майкл был занят поиском помещения под офис, покупкой мебели и открытием брокерского счета, ему поступило несколько неожиданных звонков. Первым позвонил представитель Gotham Capital – крупного инвестиционного фонда из Нью?Йорка. Основателем Gotham был гуру стоимостного инвестирования Джоэль Гринблатт. Бэрри читал его книгу «Ты можешь стать гением фондового рынка» (You Can Be a Stock Market Genius). («Отвратительное название, но сама книга мне понравилась».) Люди Гринблатта сообщили Бэрри, что неплохо зарабатывают на его идеях и не прочь делать это и впредь. Затем поинтересовались, что Майк Бэрри скажет, если Gotham вложит средства в его фонд? «Мне позвонил сам Джоэль Гринблатт и заявил: “Я все ждал, когда же вы оставите медицину”». Gotham устроил поездку Бэрри с женой в Нью?Йорк (для Бэрри это был первый визит в этот город, да к тому же летели они первым классом) и разместил их в шикарном номере в Intercontinental Hotel.

По пути на встречу с Гринблаттом Бэрри обуял страх, как всегда бывало с ним перед личным общением с людьми. Правда, он утешал себя тем, что люди из Gotham, похоже, читали его блог. «Если сперва прочесть то, что я пишу, а потом встретиться лично, все пройдет как по маслу, – думал он. – Но если я встречаюсь с теми, кто никогда не читал мои опусы, это форменная катастрофа. В средней школе была та же история – даже с учителями». К Бэрри следовало применять метод слепой дегустации: определиться с отношением к нему следовало еще до личного знакомства. В этот раз он столкнулся еще с одной проблемой, поскольку не имел ни малейшего понятия, как одеваются успешные инвестиционные менеджеры. «Он позвонил мне накануне встречи с вопросом, что надеть, – рассказывает один из его друзей, профессиональный инвестиционный менеджер. – У него не водилось галстуков. Зато имелась синяя куртка – для похорон». Еще одна характерная особенность Майка Бэрри. Письменно он изъяснялся довольно официально, даже суховато, а одевался будто на пляж. По пути в офис Gotham он, ударившись в панику, заскочил в магазин Tie Rack и купил галстук.

Явившись в крупную нью?йоркскую инвестиционную компанию разодетый, можно сказать, в пух и прах, Бэрри увидел своих партнеров в футболках и спортивных брюках. Между ними состоялся примерно такой диалог.

– Мы дадим вам миллион долларов.

– Простите?

– Мы хотим выкупить четверть вашего нового хедж?фонда. За миллион долларов.

– Правда?

– Да, мы предлагаем вам миллион долларов.

– После уплаты налогов!

Бэрри всегда мечтал когда?нибудь стоить миллион долларов за вычетом налогов. Последняя фраза просто сорвалась с языка еще того, как он успел до конца сообразить, что к чему. И его мечта сбылась! В один момент благодаря своему блогу Майкл Бэрри из студента?медика по уши в долгах и с чистым капиталом в размере минус $105 000 превратился в миллионера с несколькими непогашенными кредитами. Бэрри не знал тогда, что Джоэль Гринблатт пошел на подобную сделку впервые в жизни. «Он, несомненно, отличался блестящим умом, а столь талантливых молодых людей не так уж много», – говорил Гринблатт.

Вскоре после этой странной беседы Бэрри позвонили из страхового холдинга White Mountains. Руководитель компании Джек Бирн, входивший в круг приближенных Уоррена Баффетта, уже успел побеседовать с представителями Gotham Capital. «Мы не знали, что вы продаете долю в своей фирме», – заявил представитель White Mountains. На что Бэрри ответил, что и сам об этом не знал, пока несколько дней назад ему не предложили миллион долларов после уплаты налогов. Как оказалось, White Mountains также пристально следила за деятельностью Майкла Бэрри. «То, что он был стажером в неврологическом отделении, поразило нас больше всего, – заметил Кип Обертинг, работавший в тот момент в White Mountains. – Когда же он все это успевал?» Из White Mountains Бэрри выжал $600 000 за небольшую долю фонда и обещание выделить $10 млн на инвестирование. «Да, он был единственным, кого мы отыскали через Интернет, просто позвонили и согласились финансировать».

В течение первого года в бизнесе д?ру Майку Берри пришлось ненадолго столкнуться с социальным аспектом работы с деньгами. «Чтобы привлекать достаточные средства, необходимо плотно общаться с людьми, – говорит он, – а мне общение с людьми не доставляет особого удовольствия. Те, кто меня окружает, обычно это хорошо понимают». Он отправился на конференцию, организованную Bank of America, намереваясь представить новый инвестиционный фонд состоятельным инвесторам, что не осталось без внимания участников конференции. Он выступил с речью, обозвав использующийся метод оценки риска идиотическим. На тот момент риск оценивался по волатильности, т. е. по колебаниям цен акций или облигаций в последние несколько лет. Реальный риск связан не с волатильностью; реальный риск представляли неразумные инвестиционные решения. «В общем и целом, – как заметил он позднее, – богатейшие из богатых и их представители признали, что большинство менеджеров не более чем посредственности, а лучшие из них способны получать среднюю доходность при волатильности ниже среднерыночной. По этой логике получается, что доллар, проданный сегодня за 50 центов, завтра – за 60 и послезавтра – за 40, почему?то стоит дешевле, чем доллар, продаваемый по 50 центов три дня подряд. Я утверждаю, что умение купить за 40 центов являет собой возможность, а не риск и что доллар все равно стоит доллар». Его выступление было встречено молчанием, и обедать ему пришлось в одиночестве. Сидя за огромным круглым столом, он наблюдал, как весело болтают остальные участники.

Бэрри не знал точно, что отталкивает от него людей – его слова или его характер. Он досконально изучил биографию Уоррена Баффетта, который каким?то образом умудрился сочетать дикую популярность и колоссальный успех. В молодости у Баффетта также возникали сложности в общении, и, желая освоить секреты эффективного взаимодействия с людьми, он записался на курсы Дейла Карнеги. Майк Бэрри рос в условиях совершенно иной финансовой культуры. Дейла Карнеги вытеснил Интернет. Необходимость личных встреч отпала. Он мог заявить о себе онлайн и ждать, пока на него выйдут инвесторы. Он мог выложить в Сети хитроумные идеи и ждать, пока люди ознакомятся с ними и отдадут ему свои деньги для управления. «По мне, так Баффетт слишком популярен, – говорит Бэрри. – Я вряд ли стану этаким добрым дедушкой».

Такой метод привлечения средств вполне устраивал Майка Бэрри. Более того, он приносил плоды. Открытие Scion Capital обошлось в миллион долларов с небольшим – деньги, полученные от матери и братьев плюс его собственный миллион за вычетом налогов. В 2001 году, а это был его первый год в бизнесе, индекс S&P 500 снизился на 11,88 %. Scion же заработал 55 %. В следующем году S&P 500 снизился еще больше, на 22,1 %, а Scion заработал 16 %. В 2003 году ситуация на фондовом рынке изменилась в лучшую сторону, он вырос на 28,69 %, но и тут Майк Бэрри обошел его – инвестиции в его компанию выросли на 50 %. К концу 2004 года под управлением Майка Бэрри находилось $600 млн, и он стал отказывать инвесторам. «Если бы он согласился принимать деньги по максимуму, то мог бы управлять многими, многими миллиардами долларов, – говорит один из менеджеров нью?йоркского хедж?фонда, с изумлением наблюдавший за деятельностью Бэрри. – Его Scion был плох с точки зрения бизнеса, но хорош с точки зрения инвестирования».

«Нередко процесс привлечения капитала напоминает зрелищное шоу или гонку с препятствиями, – писал Бэрри инвесторам, желая, вероятно, заверить их в том, что любить или даже лично знать своего инвестиционного менеджера вовсе необязательно, – грамотное же инвестирование не терпит суеты и не требует публичности».

Чарли Мунгера, в отличие от его партнера Уоррена Баффетта, расположение окружающих людей совершенно не заботило. В 1995 году Мунгер выступил в Гарвардской школе бизнеса с докладом под названием «Психология ошибочных суждений». Если хотите предсказать поведение человека, говорил Мунгер, оцените его мотивы. Компания FedEx не могла добиться, чтобы ночная смена заканчивала вовремя; что только они не придумывали для ускорения работы, но ничего не помогало. Тогда сотрудникам из ночной смены стали платить не по часовым ставкам, а за смену, и проблема была решена. Компания Xerox разработала новую, более совершенную модель копировального аппарата, но та продавалась гораздо хуже, чем старые модели. Оказалось, за продажу старых моделей торговые агенты получали более высокие комиссионные. «Конечно, можно сказать, что это общеизвестный факт, – заявил Мунгер. – Думаю, людей, которые до конца понимают важность мотивов, наберется не более 5 %. И я давно вхожу в их число. Но всю свою жизнь я недооценивал истинную силу внутренних мотивов. И каждый год с удивлением получаю все новые и новые ей подтверждения».

Комментарии Мунгера во многом перекликались с представлениями Бэрри о рынках и о людях, которые на этих рынках действовали. «Я читал этот доклад и подпишусь под каждым его словом, – признается Бэрри и добавляет: – У Мунгера тоже искусственный глаз». У Бэрри имелся собственный взгляд на данный вопрос, он сформировал его еще в период работы в медицине. Даже когда решаются вопросы жизни и смерти, врачи, медсестры и пациенты нередко руководствуются дурными мотивами. В больницах, где стоимость аппендэктомии была выше, хирурги удаляли больше аппендиксов. В качестве яркого примера можно привести также и офтальмохирургию. В 1990?е годы офтальмологи зарабатывали на удалении катаракты. Одна операция занимала полчаса или даже меньше, и за нее по страховой программе Medicare выплачивалось $1700. В конце 1990?х годов страховая выплата сократилась до $450 за операцию, и доходы офтальмологов?хирургов снизились. Американские врачи тут же освоили рискованную операцию под названием «радиальная кератотомия», и началась повальная мода на исправление незначительных нарушений зрения. Плохо изученная на тот момент манипуляция преподносилась как панацея для людей, носящих контактные линзы. «В действительности же, – говорит Бэрри, – хирургами двигало лишь стремление сохранить высокие доходы, достигавшие порой $1–2 млн в год, оставалось лишь подвести под него обоснование. Медицинская наука не замедлила предложить нечто менее опасное, нежели радиальная кератотомия, и в итоге был разработан метод коррекции под названием LASIK».

Поэтому, занявшись бизнесом, Майк Бэрри позаботился о том, чтобы у него были правильные мотивы. Он считал несправедливым стандартный размер вознаграждения главы хедж?фонда. Обычно оно составляло 2 % от активов; таким образом, менеджеры получали плату просто за объем привлеченных средств. Scion Capital взимал с инвесторов лишь стоимость фактических расходов, – как правило менее 1 % от активов. Прежде чем начать зарабатывать самому, Бэрри вознамерился приумножить капиталы инвесторов. «Вспомните о том, с чего начинал фонд Scion, – говорит один из первых его инвесторов. – У парня не было денег, а он отказывался от вознаграждения, которое все другие фонды считали само собой разумеющимся. Совершенно неслыханно!»

С самого начала Scion Capital невероятно везло. К середине 2005 года, за период, в течение которого фондовый индекс широкого рынка снизился на 6,84 %, активы фонда Бэрри возросли на 242 %, и ему приходилось отказывать новым инвесторам. Казалось, падения и взлеты фондового рынка совершенно не волнуют его многочисленных клиентов; Майк Бэрри инвестировал деньги весьма благоразумно. Он не использовал заемных средств и избегал короткой продажи акций. Он выбирал для покупки обыкновенные акции, сидя в кабинете и изучая финансовую отчетность. Приблизительно за $100 он подписался на услуги системы 10?K Wizard. Все решения в Scion Capital принимались одним?единственным человеком, который закрывался в кабинете с опущенными жалюзи и анализировал информацию, которая ни для кого не была секретом. Он изучал судебные решения, описания совершенных сделок и изменения в законодательстве – все, что могло повлиять на стоимость компании.

Наибольшее внимание он уделял тому, что называл «тьфу?инвестиции». В октябре 2001 года в письме инвесторам он пояснил смысл данного понятия: «Тьфу?инвестирование подразумевает пристальное изучение акций, первая реакция на которые – “тьфу, гадость какая”».

Наглядным примером служит компания с подозрительным названием Avant! Corporation. Бэрри наткнулся на нее в новостях, когда ввел поисковый запрос со словом accepted. Он понимал, что, играя на краю поля, должен находить нестандартные ходы для изменения игры в свою пользу. Другими словами, ему нужно было отыскивать необычные ситуации, которые остальной мир еще не разглядел. «Я не искал новости о случаях мошенничества или обмана, – поясняет он. – Это значило бы оглядываться назад, а я хотел опережать события. Я искал судебные разбирательства, которые могли обернуться поводом для инвестирования. Принятые на рассмотрение судом аргументы, жалобы и решения». Суд принял к рассмотрению возражение от компании – разработчика программного обеспечения Avant! Corporation. Avant! обвинялась в краже у конкурента компьютерного кода, на котором строился весь ее бизнес. На банковском счете компании лежало $100 млн, она генерировала свободный денежный поток $100 млн в год, и тем не менее, ее рыночная стоимость составляла всего $250 млн! Майкл Бэрри принялся копать; вскоре он знал об Avant! Corporation больше, чем кто бы то ни было. Он понимал: даже если руководство компании сядет в тюрьму (что и произошло) и уплатит штрафы (так и получилось), Avant! все равно будет стоить намного дороже, чем ее оценивал рынок. Подавляющее число работавших в ней инженеров составляли китайцы с рабочими визами, оказавшиеся в ловушке, – массового бегства с тонущего корабля можно было не опасаться. Но чтобы заработать на акциях Avant! Бэрри нужно было пережить кратковременные убытки, поскольку шумиха вынудила инвесторов в ужасе избавляться от акций.

Первые акции Avant! Бэрри приобрел в июне 2001 года по $12 за штуку. Вскоре фотография руководства Avant! появилась на обложке Business Week под заголовком «Преступление – прибыльное дело?» Акции упали; Бэрри купил еще. Руководство Avant! отправилось в тюрьму. Акции упали еще ниже. Майк Бэрри продолжал покупать – уже по $2 за штуку. Став крупнейшим акционером Avant! он начал принуждать руководство к изменениям. «Очистив управление от криминальной ауры [бывшего генерального директора], – писал он новым руководителям, – Avant! получила возможность продемонстрировать свою заботу об акционерах». В другом электронном письме, датированном августом, он сообщал: «Avant! до сих пор вызывает у меня такое чувство, будто я сплю с деревенской шлюхой. Как бы профессионально ни удовлетворялись мои пожелания, вряд ли я буду этим хвастаться. Противно донельзя. Я почти уверен, что, надави я на Avant! посильнее, на меня наедет китайская мафия». Через четыре месяца акции Avant! продавались по $22 за штуку. «Классическая операция Майкла Бэрри, – говорит один из его инвесторов. – Стоимость акции вырастает в 10 раз, упав перед этим раза в два».

Подобный подход был не по душе большинству инвесторов, но именно в нем, по мнению Бэрри, и заключалась суть стоимостного инвестирования. Его задача состояла в том, чтобы идти против общих предпочтений. Но он не смог бы этого сделать, если бы зависел от краткосрочных рыночных колебаний, и поэтому, в отличие от большинства хедж?фондов, не позволял инвесторам в короткие сроки выводить свои деньги. Деньги вкладывались в Scion как минимум на год. Бэрри создавал свой фонд для привлечения людей, которые предпочитают ставить на рост, а не падение акций. «В душе я не сторонник игры на понижение, – признается он. – Обычно я не выискиваю компании, которые дешевеют. Рост привлекает меня гораздо больше, чем падение». К тому же риск короткой продажи внушал ему серьезные опасения, поскольку теоретически был неограниченным. Понизиться он мог лишь до нуля, а расти – до бесконечности.

Успех в инвестировании определяется правильностью цены, уплаченной за риск. Постепенно Бэрри пришел к выводу, что он платит не ту цену, причем не только в сфере отдельных акций. Интернет?пузырь лопнул, но цены на дома в Сан?Хосе, эпицентре пузыря, продолжали расти. Он занялся изучением акций строительных фирм и компаний, страхующих жилищные ипотеки, таких как PMI. В мае 2003 года он писал одному из своих друзей, крупному профессиональному инвестору с Восточного побережья, что в сфере недвижимости раздувается настоящий пузырь из?за иррационального поведения кредиторов, бездумно раздающих ипотечные кредиты. «Нужно лишь не пропустить момент, когда даже самые льготные кредиты перестанут толкать рынок [жилья] вверх, – писал он. – Я крайне пессимистически оцениваю ситуацию и допускаю 50 %?ное падение на рынке жилой недвижимости США… Спрос на недвижимость упадет, как только люди увидят, что цены больше не растут. Падение стоимости обеспечения в десятки раз превысит все текущие прогнозы».

Когда в начале 2005 года Бэрри вознамерился играть против рынка низкокачественных ипотечных облигаций, он столкнулся с первой серьезной проблемой. Инвестиционные банки с Уолл?стрит, которые могли продать ему дефолтные свопы, не торопились делать это. Майк Бэрри хотел вложить деньги без промедления, пока рынок недвижимости США не одумался и не обрел способность здраво мыслить. «Я предполагал, что деградация кредитных пулов достигнет критического уровня через пару лет», – заявил он. Это должно произойти, когда «завлекающие» ставки перестанут действовать и ежемесячные выплаты взлетят до небес. Но ему казалось, что рынок неизбежно увидит все, что видел он, и спохватится. Кто?нибудь на Уолл?стрит обратит внимание на чрезмерный риск низкокачественных ипотечных кредитов и повысит стоимость их страхования. «Этот рынок лопнет, прежде чем я успею провернуть задуманную сделку», – писал он в электронном письме.

Поскольку жизнь Бэрри проходила в электронной переписке, его письма запечатлели рождение нового рынка так, как оно виделось первому участнику. Оглядываясь назад, диву даешься, насколько быстро Уолл?стрит, которая совсем недавно не понимала, о чем ей толкуют, и представления не имела о дефолтных свопах на низкокачественные ипотечные облигации, переориентировала свой бизнес на новый инструмент. В таком же хаосе зарождался и рынок ипотечных облигаций, вызванный к жизни фанатическим интересом небольшой горстки людей на задворках больших финансов. Но на становление того рынка ушли годы; новый же встал на ноги, окреп и начал ворочать десятками миллиардов долларов всего за несколько месяцев.

Майку Бэрри, планировавшему приобрести страховку на огромное количество низкокачественных ипотечных облигаций, первым делом предстояло разработать стандартный и одобренный всеми контракт. Тот, кто продаст ему дефолтные свопы на низкокачественные ипотечные облигации, в один прекрасный день будет должен кучу денег. Не исключено, что дилеры попытаются увильнуть от выплаты. Наличие контракта сделает это для них гораздо более сложным, а для Бэрри упростит процесс продажи одному дилеру того, что он купил у другого, и, таким образом, позволит находить лучшие цены. Организация под названием Международная ассоциация по свопам и деривативам (ISDA) взяла на себя обязанности по формализации условий выпуска новых ценных бумаг[2]. У ISDA уже имелись правила регулирования выпуска дефолтных свопов на корпоративные облигации, однако страхование корпоративных облигаций особых сложностей не представляло. Дефолт либо имел место, либо не имел. Компания пропустила выплату процентов – вы платите. Покупатель страховки мог не получить все 100 центов на доллар (так же как и держатель облигации мог не потерять 100 центов на доллар, поскольку активы компании имели определенную стоимость) – независимый судья принимал справедливое и удовлетворительное решение относительно размера возмещения. Если держатели облигаций получали 30 центов на доллар (другими словами, теряли 70 центов), покупателю дефолтного свопа выплачивались 70 центов.

Приобретение страховки на пул американских жилищных ипотек было сопряжено с определенными сложностями, поскольку одномоментный дефолт всему пулу не грозил; владельцы домов переставали платить, как правило, не сразу. Дилеры во главе с Deutsche Bank и Goldman Sachs предложили изящное решение: дефолтные свопы с выплатами по мере наступления страховых событий. Выплаты покупателю свопов – покупателю страховки – производились не единовременно в момент дефолта всего пула ипотечных кредитов, если таковой наступит, а постепенно, по мере прекращения платежей отдельными домовладельцами.

С договором ISDA несколько месяцев работали юристы и трейдеры из крупных фирм с Уолл?стрит, возглавлявших рынок. По неизвестной причине юристу Бэрри, Стиву Друскину, позволили участвовать в телефонных конференциях и даже время от времени вклиниваться и озвучивать точку зрения клиента Уолл?стрит. Фирмы с Уолл?стрит всегда пеклись о кредитоспособности своих клиентов; клиентам же зачастую оставалось слепо верить, что казино сможет рассчитаться с выигравшими. У Майка Бэрри такой уверенности не было. «Я играю не против облигаций, – заявил он. – Я играю против системы». Он не хотел купить страховку от наводнения у Goldman Sachs и остаться ни с чем только потому, что Goldman Sachs смыло волной. Он хотел, чтобы с изменением стоимости договора страхования (скажем, когда вода подступила совсем близко, но еще не разрушила здание) Goldman Sachs и Deutsche Bank предоставляли обеспечение, отражающее рост стоимости того, чем он владеет.

За месяц до окончательного утверждения условий, 19 мая 2005 года, Майк Бэрри заключил первую сделку с низкокачественными ипотечными кредитами. Он купил дефолтные свопы на $60 млн в Deutsche Bank – на шесть разных облигаций, по $10 млн на каждую. «Референсные ценные бумаги», так они назывались. Страховка распространялась не на весь рынок низкокачественных ипотечных облигаций, а на конкретную облигацию, и Бэрри все свое время уделял поиску подходящих бумаг. Он прочел десятки и пролистал сотни проспектов, выискивая самые рискованные кредитные пулы, и уже тогда подозревал (а потом и убедился), что был единственным, кто открывал эти проспекты, не считая составлявших их юристов. К тому же он был, пожалуй, единственным инвестором, занимавшимся старомодным кредитным анализом ипотек, который следовало бы проводить до начала кредитования. Однако со старомодными банками у него не было ничего общего. Он искал не лучшие, а худшие кредиты – с тем, чтобы ставить против них.

Бэрри оценивал влияние отношения суммы кредита к стоимости обеспечения, вторых ипотек, месторасположения жилья, отсутствия кредитной документации, подтверждения доходов заемщиков и с десяток прочих факторов, чтобы установить вероятность превращения ипотечных кредитов, выданных приблизительно в 2005 году, в проблемные. После этого он стал выбирать облигации, обеспеченные наихудшими кредитами. Его удивил тот факт, что Deutsche Bank совершенно не интересовало, против каких облигаций он играл. С точки зрения банка все низкокачественные ипотечные облигации были одинаковыми. Стоимость страховки определялась не независимым анализом, а рейтингом облигации, установленным агентствами Moody’s и Standard & Poor’s[3]. Если кто?то хотел приобрести страховку на предположительно безрисковый транш класса «три А», с него брали 20 базисных пунктов (0,20 %); в случае более рискованных траншей класса А – 50 базисных пунктов (0,50 %); а в случае еще более рискованных траншей класса «три В» – 200 базисных пунктов, т. е. 2 %. (Базисный пункт – это одна сотая процентного пункта.) Больше всего Бэрри интересовали облигации класса «три В», которые могли обесцениться до нуля, если убыток по базисному пулу ипотечных кредитов составлял всего 7 %. Данную операцию он считал малорискованной, которую, хорошенько подумав, можно превратить в беспроигрышный вариант. Даже беглого взгляда на проспекты было достаточно, чтобы заметить существенные различия между облигацией класса «три В» и следующей (доля пула, приходящаяся на кредиты с выплатой только процентов, например). Бэрри вознамерился отобрать наихудшие, беспокоило лишь то, что инвестиционные банки заметят это и пересмотрят свои цены.

Но они опять потрясли и восхитили его: из Goldman Sachs пришло электронное письмо с длинным перечнем дрянных ипотечных облигаций на выбор. «Честно говоря, я едва не утратил дар речи, – говорит он. – Цены на них соответствовали самому низкому рейтингу одного из трех крупнейших рейтинговых агентств». Бэрри мог выбрать все, что пожелает. Это было похоже на покупку страховки от наводнения на дом, расположенный в низине, по той же цене, что и для дома, стоящего на горе.

Рыночная ситуация была лишена всякой логики, но это не остановило фирмы с Уолл?стрит, отчасти из?за Майка Бэрри, который им постоянно докучал. Он не одну неделю донимал Bank of America, пока тот не согласился продать ему дефолтные свопы на $5 млн. Через 20 минут после отправки письма с подтверждением операции они получили ответ от Бэрри: «Можем повторить сделку?» В течение нескольких недель Майк Бэрри купил дефолтные свопы у полдесятка банков на несколько сотен миллионов долларов частями по $5 млн. Никого из продавцов особо не волновало, какие облигации они страхуют. Бэрри обнаружил один пул, который на 100 % состоял из кредитов с отрицательной амортизацией и плавающей ставкой – заемщики по таким кредитам имеют возможность не выплачивать проценты и накапливать долг без конца, возможно до самого дефолта. Goldman Sachs не только продал ему страховку на этот пул, но даже прислал поздравительное письмо, поскольку Бэрри стал первым и на Уолл?стрит, и за ее пределами, кто приобрел страховку на подобный продукт. «Я занимаюсь ликбезом среди специалистов», – глумливо заметил Бэрри в ответном письме.

Его не очень интересовало, почему инвестиционные банкиры, которых все считают проницательными, так дешево продавали страховку. Его больше беспокоило то, что другие разгадают его замыслы и тогда ему не видать удачи. «Я хотел на какое?то время прикинуться дурачком, делая вид, что действую наобум. “Как тебе опять это удалось?” “Где можно найти эту информацию?” или “Правда?” Так я реагировал, когда речь заходила об очевидных вещах». Одно из преимуществ длительной изолированности от общества: он с легкостью верил в свою правоту и ошибочность мнения остального мира.

Чем больше фирмы с Уолл?стрит увязали в новом бизнесе, тем проще становилось делать ставки. В течение первых нескольких месяцев Бэрри удавалось открывать короткие позиции в лучшем случае на $10 млн за раз. В конце июня 2005 года ему позвонили из Goldman Sachs с предложением увеличить объем сделки до $100 млн. На следующий день он писал: «Следует помнить, что мы говорим о $100 млн. Это сумасшедшая сумма. А ею разбрасываются так легко, словно речь идет о трехзначном, а не девятизначном числе».

К концу июля Бэрри владел дефолтными свопами на $750 млн по низкокачественным ипотечным облигациям и про себя гордился этим. «Уверен, в мире не сыскать больше хедж?фонда с подобными инвестициями и ничего похожего по размеру портфеля», – так он писал одному из инвесторов, который прознал, что его инвестиционный менеджер разработал какую?то новую стратегию. Теперь он уже не мог не задумываться над тем, кто стоит по другую сторону сделок: какой безумец продает страховку на облигации, которые должны лопнуть? Дефолтные свопы – игра с нулевой суммой. Если в случае дефолта отобранных низкокачественных ипотечных облигаций Майк Бэрри заработает $100 млн, кто?то эти $100 млн потеряет. Goldman Sachs ясно дал понять, что действует не от своего имени, а исполняет функции посредника между покупателем страховки и продавцом.

Готовность этого человека, кто бы он ни был, продавать дешевую страховку в таких огромных количествах навела Майка Бэрри на очередную идею: основать фонд, который будет заниматься исключительно покупкой страховки на низкокачественные ипотечные облигации. Для фонда с активами в $600 млн, задачей которого являлся отбор акций, его ставка уже была гигантской; но если бы ему удалось привлечь средства исключительно для нового проекта, он мог бы заработать на много миллиардов больше. В августе он составил коммерческое предложение по фонду, названному Milton’s Opus, и разослал его своим инвесторам. (Первым делом все спрашивали: «Что такое Milton’s Opus?» На что Бэрри отвечал: «Потерянный рай»[4], но такой ответ лишь порождал новые вопросы.) Большинство инвесторов не подозревало, что менеджер их фонда просто помешался на тайне за семью печатями под названием дефолтные свопы. Многие не захотели с ними связываться, а некоторые забеспокоились, уж не пустил ли он на эти свопы их деньги.

Получилось, что вместо привлечения дополнительных средств для приобретения дефолтных свопов на низкокачественные ипотечные облигации Бэрри поставил под угрозу существование уже имеющихся вложений. Инвесторы с готовностью доверяли ему покупку акций от их имени, однако все как один ставили под сомнение его способность предвидеть серьезные макроэкономические изменения. И они определенно не понимали, что такого особенного он увидел в многомиллиардном рынке низкокачественных ипотечных облигаций. Milton’s Opus умер быстро и безболезненно. В октябре 2005 года в письме, адресованном инвесторам, Бэрри наконец раскрыл все карты и сообщил, что они держат по меньшей мере миллиард долларов в дефолтных свопах на низкокачественные ипотечные облигации. «Рынок порой ошибается по?крупному», – писал он.

Рынок ошибся, когда дал America Online деньги для покупки Time Warner. Он ошибся, когда сделал ставку против Джорджа Сороса и в пользу британского фунта. И ошибается сейчас, когда демонстрирует оптимизм, словно не замечая самого крупного кредитного пузыря в истории. Благоприятные возможности появляются редко, а грандиозные возможности, позволяющие вложить практически неограниченный капитал и получить громадные прибыли, выпадают еще реже. Избирательная игра на понижение с наиболее проблематичными ипотечными бумагами как раз и является такой возможностью.

Во втором квартале 2005 года объем просрочки по кредитным картам достиг небывалых размеров, несмотря на резкий рост цен на жилье. Иными словами, даже при наличии активов, под которые можно заимствовать, американцы с трудом выполняли свои обязательства. Федеральная резервная система повысила процентные ставки, однако ипотечные ставки продолжали падать – поскольку Уолл?стрит предлагала людям все новые и новые способы заимствования. Бэрри поставил на кон больше миллиарда, но дальше двигаться не мог без привлечения дополнительных средств. Так он и сказал своим инвесторам: американский рынок ипотечных облигаций огромен, больше, чем рынок казначейских векселей и облигаций. Вся экономика зависела от его стабильности, а его стабильность, в свою очередь, зависела от непрерывного роста цен на жилье. «Глупо полагать, что рыночный пузырь можно распознать только в ретроспективе, – писал он. – Есть вполне определенные признаки его надувания. Одна из отличительных черт истерии – стремительный рост числа и сложности случаев мошенничества… По данным ФБР, с 2000 года число случаев мошенничества увеличилось в пять раз». «Сегодняшние махинации с недвижимостью характеризуются тем, что они стали неотъемлемым элементом национальных институтов», – добавил Бэрри.

Все это неоднократно говорилось в квартальных письмах инвесторам в последние два года. Еще в июле 2003 года он разослал им обстоятельное исследование причин и последствий грядущего, по его мнению, краха рынка недвижимости: «Алан Гринспен уверяет нас в том, что в сфере недвижимости в стране не может быть ни ценовых пузырей, ни обвалов, – говорил он. – Безусловно, смехотворное заявление… В 1933 году, на четвертый год Великой депрессии, Соединенные Штаты захлестнул жилищный кризис, когда цены на жилье упали до 10 % от уровня 1925 года. Примерно по половине ипотечного долга прекратились платежи. В 1930?е годы цены на жилье по всей стране упали на 80 %». Эту же тему он снова поднял в январе 2004 года, а потом еще раз в январе 2005 года: «Хотите взять кредит в размере $1 000 000 всего за $25 в месяц? Quicken Loans предлагает ипотеку с изменяемой ставкой и с уплатой только процентов, отличительными характеристиками которой являются отсутствие выплат в течение шести месяцев и ставка 0,03 %. Без всякого сомнения, она направлена на поддержку благоразумной части американского народа – покупателей домов с временными финансовыми трудностями».

Инвесторам не очень понравилось то, что их менеджер все же пустил деньги на сомнительное дело. Как выразился один из них: «У Майка безошибочное чутье на нужные акции. А чем он занимается?» Одни были недовольны тем, что человек, в чьи обязанности входил отбор акций, опустился до никуда не годных ипотечных облигаций; другие удивлялись, почему Goldman Sachs продает дефолтные свопы, если те такой лакомый кусочек; третьи сомневались в разумности попыток объявить конец 70?летнего периода подъема рынка жилой недвижимости; четвертые вообще плохо представляли, что такое дефолтные свопы и в чем их суть. «Я не раз убеждался в том, что апокалипсические прогнозы на американских финансовых рынках редко реализуются в объявленные сроки, – написал Бэрри один инвестор. – За время моей работы они делались неоднократно и обычно не сбывались». В ответ Бэрри пояснил, что, предвидя Армагеддон, он не делает на него ставку. В этом?то и заключалась вся прелесть дефолтных свопов: они позволяли получить огромную прибыль даже в том случае, если лишь крошечная доля этих сомнительных ипотечных кредитов окажется проблемной.

Сам того не желая, он втянулся в дебаты с собственными инвесторами, чего ужасно не любил. «Ненавижу обсуждать идеи с инвесторами, поскольку в таком случае превращаюсь в защитника идеи, а это плохо сказывается на мыслительном процессе». Если вы получаете статус защитника идеи, вам сложно изменить свое мнение на ее счет впоследствии. У него не осталось выбора: люди, доверившие ему деньги, не верили в возможности так называемого макроанализа. Они могли понять, как этот талантливый молодой человек, копающийся в финансовых отчетах, отыскивает маленькие компании, на которые никто больше не обращал внимания. Но они не понимали, зачем ему углубляться в тенденции и глобальные факторы, очевидные для любого американца, смотрящего новостные каналы. «Я слышал, что White Mountains пожелала мне заниматься своим делом, – писал Бэрри одному из своих первых инвесторов. – Правда, я не уверен, что White Mountains хотя бы примерно представляет, чем я занимаюсь». Никто не видел того, что открылось ему: дефолтные свопы были частью его глобального поиска стоимости. «Я нахожусь в непрерывном поиске стоимости, – писал он White Mountains. – Меня не отвлекает ни гольф, ни прочие хобби. Стоимость – вот моя цель».

Основав Scion, Майк Бэрри предупредил инвесторов: поскольку он делает необычные ставки, оценивать результаты его деятельности следует по прошествии некоторого времени, скажем лет пяти. Но теперь инвесторы оценивали буквально каждый его шаг. «Первоначально люди вкладывают в меня деньги из?за моих писем, – говорит он. – Но, сделав инвестицию, они почему?то перестают их читать». Фантастический успех Бэрри привлек множество новых инвесторов, но суть его деятельности интересовала их в гораздо меньшей степени, нежели возможность быстро заработать. Каждый квартал он отчитывался, сколько потерял или заработал на отборе акций. Сейчас же ему приходилось объяснять, что из финансового результата они должны вычесть… страховую премию по низкокачественным ипотечным облигациям. Один из нью?йоркских инвесторов угрожал ему по телефону: «Знаете, многие подумывают о том, чтобы забрать свои деньги».

Поскольку в соответствии с контрактом средства инвесторов были на некоторое время «заблокированы» в Scion Capital, инвесторам не оставалось ничего иного, кроме бомбардировки Бэрри нервными письмами с просьбой обосновать выбранную стратегию. «Люди хотят знать, сколько они получат, +5 % или –5 %, через пару лет, – отвечал он инвестору, выступавшему против новой стратегии. – На самом деле вопрос нужно ставить иначе: кто на протяжении 10 лет делает 10 % в год? И я убежден, что для достижения такого результата мне нужно смотреть дальше ближайшей пары лет… Мне нужно сохранять непреклонность перед лицом массового недовольства, если того требуют фундаментальные показатели». За пять лет с момента основания фонда индекс S&P 500, относительно которого его оценивали, снизился на 6,84 %. За этот же период, как он напомнил инвесторам, рост Scion Capital составил 242 %. Бэрри начал было считать, что сам свил себе веревку, но это было не так. «Я возвожу великолепные замки из песка, – писал он, – но приливная волна накатывает и разрушает их раз за разом, раз за разом».

Как ни странно, но пока инвесторы Майка Бэрри нервничали, контрагенты с Уолл?стрит стали проявлять живой интерес к его замыслам. В конце октября 2005 года ему позвонил трейдер из Goldman Sachs, работавший с низкокачественными ценными бумагами, и поинтересовался, почему тот приобретает дефолтные свопы на такие специфические транши ипотечных облигаций. Во время беседы трейдер обмолвился, что несколько хедж?фондов уже наводили справки в Goldman о том, «как осуществлять короткие продажи на рынке жилья по примеру Scion». Среди любопытствующих оказались и те, кого Бэрри в свое время хотел привлечь в Milton’s Opus. «Эти люди, в общем и целом, понятия не имели, как совершаются подобные операции, и хотели, чтобы Goldman помог им, – писал Бэрри в электронном письме своему финансовому директору. – Подозреваю, что Goldman все?таки помог, хотя и отрицает это». Теперь?то он понял, почему не удалось привлечь деньги для Milton’s Opus. «Если все разжевать, люди приходят в восторг и им начинает казаться, что они и сами со всем справятся, – жаловался он другу по переписке. – А если не разжевывать, дело кажется жутким и непонятным, и мне никто не хочет давать деньги». Таланта выгодно преподносить товар у него не было.

Рынок низкокачественных ипотечных облигаций стал привлекать все больше и больше внимания. Неожиданно 4 ноября, Бэрри получил электронное письмо от Грега Липпманна, занимавшимся такими бумагами в Deutsche Bank. Еще в июне Deutsche Bank прекратил отношения с Майком Бэрри, поскольку тот, по мнению банка, выставлял слишком агрессивные требования в отношении обеспечения. Теперь же их представитель как ни в чем не бывало сообщал, что хотел бы выкупить шесть первоначальных дефолтных свопов, приобретенных Scion в мае. Поскольку $60 млн представляли лишь крошечную долю портфеля Бэрри и поскольку он желал иметь дело с Deutsche Bank не более, чем Deutsche Bank желал иметь дело с ним, то с выгодой для себя перепродал свопы банку. Грег Липпманн тут же отправил еще одно сбивчивое предложение: «Может, вы согласитесь продать и другие облигации?»

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

[1] Майкл Льюис. Покер лжецов. – М.: Олимп?Бизнес, 2008.

[2] ISDA была создана в 1986 году моим руководством из Salomon Brothers для решения проблем, связанных с новомодными тогда процентными свопами. Простая, на взгляд участников, операция – я плачу тебе фиксированную процентную ставку в обмен на плавающую ставку – не могла осуществляться без множества регулирующих ее правил. За этими правилами крылись опасения, что контрагент фирмы с Уолл?стрит в процентном свопе обанкротится и не выполнит обязательств по выплате. Процентные свопы, как и дефолтные свопы, переносили на фирмы с Уолл?стрит кредитный риск других людей, а на других людей – кредитный риск фирм с Уолл?стрит.

[3] Два крупнейших агентства используют разные обозначения для одного и того же. То, что Standard & Poor’s обозначает как ААА, у Moody’s выглядит как Ааа, но и то и другое означает облигацию с наименьшим риском дефолта. Для простоты в тексте используются обозначения S&P, класс ААА называется «три А» и т. д.

В 2008 году, когда оказалось, что рейтинги огромного количества низкокачественные облигаций ни о чем не говорят, разгорелись бурные дебаты относительно их смысла. Инвесторы с Уолл?стрит всегда считали, что они отражают вероятность дефолта. К примеру, вероятность дефолта облигации с рейтингом «три А» в течение первого года после выпуска составляла 1 на 10 000, а облигации с рейтингом «три B» – 1 на 500. В 2008 году рейтинговые агентства заявили, что их рейтинги никогда не предназначались для столь точных оценок. Они лишь пытались проранжировать степени риска.

[4] Поэма английского поэта XVII в. Джона Мильтона (John Milton). – Прим. ред.