Александр Глебович Невзоров

Искусство оскорблять

 

Ангедония. Проект Данишевского

 

Искусство оскорблять

 

Кратчайший конспект цикла лекций в «Эрарте»[1]

 

Прошу отметить, что я ни к чему не призываю. Более того, мне бы не хотелось, чтобы мои взгляды кто‑либо разделял. Массовое должно оставаться массовым, а штучное – штучным. Есть набор представлений, который ни в коем случае не должен становиться общепринятым.

В данный конспектик я надергал самые разные фрагменты своих лекций. Их генеральная тема – абсолютное свободомыслие и, как следствие, мастерство публицистики. А оно порой нуждается в весьма экзотических иллюстрациях. Естественно, в этом качестве я использую темы и образы, наиболее понятные моим слушателям.

Зачем нужно абсолютное свободомыслие? Разумеется, оно не цель, хотя иногда и позволяет наслаждаться необолваненностью. Оно – инструмент, без которого нет смысла заниматься ни публицистикой, ни наукой.

Политика была, есть и будет прекрасным материалом для отработки навыков глумления. Особенно в этом качестве хороша политическая реальность РФ. Она так сочна и маразматична, что трудно представить себе лучший тренажер. Конечно, хулиганская вольность обращения с ее фактурой приходит только в том случае, когда вы совершенно свободны вообще от любых политических взглядов.

Итак, рассмотрим события последнего месяца.

Национальная эрекция, которую так долго вызывал Кремль, наконец‑то свершилась. Одновременно встал и вопрос ее дальнейшего применения.

Но!

Принимающий орган у Сирии оказался ничтожно мал, у Донбасса заминирован, а на Прибалтику чертово НАТО успело нацепить пояс целомудрия. Запасной вариант с Беларусью тоже провалился. Там оказалось все так крепко забито картошкой, что всунуть эрегированное русское величие было некуда. Что теперь делать с этой эрекцией, никому не понятно. Рано или поздно Кремлю снова придется стучать зубами о стакан, напоминая «братьям и сестрам» о волшебных возможностях ладошек.

Этот гадкий момент приближается. Публика соскучилась по державности, то есть по фронтам, застенкам и карточкам. Она хочет в кандалы и под плети. А Кремль таковыми в товарном количестве не располагает. Кроме шоу «ходячее кладбище», ему нечего предложить населению.

До последней минуты теплилась надежда на воскрешение пыточных традиций. Но, как выяснилось, максимум, на что может рассчитывать общество, – это истязание концертом из дурацких развалин. Росстат пока замалчивает цифру умученных виолончелями, но вряд ли она может впечатлить наследников ГУЛАГа.

Как мракобесные, так и либеральные аналитики – в страшном беспокойстве. Они обнюхивают пресс‑выделения друг друга и с попугайской настойчивостью диагностируют у оппонентов «вирус фашизма», «революцию» и «русофобию». Они всегда на слезе, им всегда больно. Конечно, пейзаж украсили бы катафалки, но, к сожалению, от боли за отчизну никто из аналитиков пока не умер.

Они скулят, но соглашаются и дальше быть одним из монстриков на диком полотне России. Увы, никто не хочет дистанцироваться и увидеть чумное очарование ситуации. Они не умеют воспринимать страну как грандиозный анатомический театр, где на каждом столе разложены готовые к препарации смыслы и редкие сущности.

Аналитики сами переморочили себе головы своими причитаниями про «отечество», «народ», «мораль», etc. Эти обременения, конечно, милы, но именно они лишают возможности ясно мыслить. Именно от них следует избавляться в первую очередь. Впрочем, как и от любых политических взглядов и пристрастий. Публицист, нагруженный данными понятиями, напоминает анатома, который ходит в прозекторскую не резать, а рыдать.

Лучше не иметь никакой родины, чем культивировать в этом качестве какую‑нибудь дрянь. Просто потому, что «так получилось» и «мать». Не следует терпеть сумасшедшую старуху, которая душит внуков и поджигает портьеры. Один проворот глобуса свидетельствует о том, что выбор возможных «родин» достаточно велик. (Разумеется, это не касается тех ситуаций, когда в перспективе маячит очень большое наследство. Тогда можно потерпеть даже портьеры.)

 

* * *

 

Про «народ» следует забыть, как и про уважение к его «выбору».

Тот факт, что зрители «битвыэкстрасенсов», кричатели «крымнаш» и выпиватели миллиарда бутылок водки выбрали себе кумиров, ни к чему не должен обязывать. Политические предпочтения этой публики имеют такую же ценность, как и их интеллектуальные или культурные пристрастия (то есть нулевую). Понятие «народ» – это всего лишь часть примитивной агитки, сочиненной режимом. Как попы вещают от имени «бога», так и режимы от имени «народа». А упоминание властью этого скользкого понятия говорит лишь о том, что она делает ставку на самые примитивные свойства населения.

 

* * *

 

Иными словами, никогда не надо упускать возможности поиздеваться над властью. Для этого можно использовать любой предлог, а если его нет, то следует его создать. А уж вытирание ног о различные святыни – это самая важная часть профессии публициста. Впрочем, разнообразие святынь обязывает и к разнообразию подошв. Большинство святынь ядовиты и требуют прочного протектора на башмаках.

К сожалению, закон РФ лишил нас приятной возможности оскорблять чувства верующих. Но осталось еще много всяких «сакральностей», которые по своей глупости ничем не уступают религии. Например, традиции, идеологии и патриотизм.

При этом не следует опасаться повредить чьи‑нибудь убеждения. Настоящий патриот никогда не откажется от своей уверенности в том, что кролики живут в шляпе фокусника.

 

* * *

 

Кстати.

Качество мышления может иметь и прямой практический смысл. Вспомним Иеремию Бентама. Этот дерзкий для своего времени мыслитель был мумифицирован. Ларец с его останками разместили в холле Лондонского университетского колледжа. Но со временем вокруг мощей Бентама начались загадочные события. Крышка ларца наутро оказывалась отодвинутой. По ночам в холле билось стекло и регистрировались странные звуки.

Как выяснилось, один из лаборантов, г‑н Милль, повадился собирать «нечто вроде масла, вытекавшее из головы Бентама». Г‑н Милль пояснил, что эта субстанция наилучшим образом подходит для смазки лабораторных хронометров. Ряд опытов подтвердил, что «масло» действительно вне конкуренции.

Разумеется, предположение о связи меж интеллектом Бентама и качеством смазки для хронометров – это абсолютная глупость. Но, как и всякая чушь, данная история может служить прекрасной аллегорией того, как голова ученого служит науке.

 

* * *

 

Иногда бывают забавные реплики из аудитории.

В частности, прозвучал вопрос о том, какое произведение художественной литературы на меня повлияло в детстве.

Я честно ответил, что, скорее всего, «Преступление и наказание», которое меня уговорили (по диагонали) прочесть. Я был маленьким и еще не умел защищаться от всей этой макулатуры.

Но от данной книжки определенный смысл все же был. Я хорошо усвоил, что, крупно набезобразничав, никогда не следует терзаться. Именно «угрызения совести» чаще всего и ведут к разоблачению. Они существенно искажают поведение и в результате приводят к «проколу».

 

Кирилл – просветитель пингвинов, или Истина неподтертого зада

 

I

 

Антарктическая проповедь Гундяева имела несомненный успех: шестнадцать пингвинов приняли православие. Вероятно, теперь придется поменять привычный титул на новый: Патриарх Московский и Всея Пингвинов.

Но дело совсем не в новых статусах. Все гораздо стратегичнее. Чудо о пингвинах было явлено «русскому мiру» «во утешение», а также для предотвращения возможного раскола церкви после посиделок на Кубе.

Чрезвычайные меры предосторожности понятны. По идее, «русский мiр» в феврале мог разорваться на тысячи сект.

Поясним.

Еще недавно лоно РПЦ казалось вечным и уютным. Но кубинский финт ушами перечеркнул всё. Важнейшие традиции православия, по сути, были означены Гундяевым как забавное недоразумение, а убеждения чтимых русских святых – как глупость. Вживую чмокнуть папскую ласту, конечно, не получилось, но, как известно, поцелуи бывают и «воздушными». Православие со всеми его ненавистниками «латинской ереси», вроде Феодосия Печерского и Иоанна Кронштадского, было «слито» за пару часов милой беседы.

Как только таинство большого слива завершилось, то нажалась соответствующая кнопка и в черепах церковных функционеров заработали моторчики. Их жужжание гласило, что на Кубе произошла «встреча тысячелетия», полная непостижимых уму смыслов. Событию был присвоен официальный статус «благодатного». Стало понятно, что при необходимости можно будет оправдать слияние РПЦ даже с культом вуду.

Но!

Никаких потрясений и расколов не произошло.

Не запылали скиты, и не возгремели вериги мучеников. Православная масса просто не заметила обрушение тысячелетней традиции своей веры. Сперва сработал трюк опингвинивания, а затем богомольцев отвлекла няня и другие лабутэны.

В недалеком прошлом значительно меньшие корректировки церковного курса затапливали страну кровью. Самосожжениями и смутами отвечала православная Русь на ничтожные изменения своих духовных традиций.

А вот глобальная выходка Кирилла не произвела на православных вообще никакого впечатления. Конечно, не обошлось без полемик в курилках семинарий. Но там обсуждался лишь один вопрос: правда ли то, что на исторической встрече Франциск сидел в ластах, тщательно прикрытых рясою? (Это, кстати, возможно, т. к. папа откровенно маялся желанием искупаться и ждал завершения тягомотного «слива».)

Завистливое беспокойство семинаристов вызвала и краснота патриаршего носа, что впрочем, легко объясняется кубинской жарой и ромом.

Нос и ласты… Для паствы, которая когда‑то легко убивала и умирала за способ сложения пальчиков, это, конечно, несолидно. Деградация очевидна, но причина ее проста. Религиозная вера сегодня – явление чисто декоративное. Конечно, она еще пригодна как повод для доносов, погромов и хамства, но само ее содержание самим же «верующим» абсолютно безразлично.

Вероятно, можно переписать иконостасы, заменив физиономии святых ликами пингвинов. Бунтов не последует. Благочестивая публика возблагодарит начальство и умилится клювикам.

Православие выдохлось. Ничего удивительного. Даже смертоносный уран со временем трансмутирует в химически скучный свинец.

 

II

 

Впрочем, среди погасшей паствы РПЦ имеются и исключения. Неопингвиненные уже проглотили слезы, а теперь мечутся и вопиют: где теперь спасать душу свою?

Их терзания, конечно, оправданы. Но бедолаг хочется утешить. Ведь рынок религиозных услуг велик и разнообразен. А уж способы спасения души представлены на нем в самом широком ассортименте.

Есть люксовые методики, а есть и вполне приличные образцы экономкласса. Есть дремучая архаика, а есть и крутой модернизм.

Конечно, верующий человек предпочитает максимально древние способы, справедливо полагая, что чем невежественнее и тупее был изобретатель «душеспасения», тем больше истины в его методике.

Это правильный подход к проблеме. Убежденность в существовании души – непременный компонент именно дикарских представлений и первобытного мышления. Только ничем не замутненная примитивность рождает подлинную духовность. Не случайно в эпоху раннего христианства так ценилась «veris ani intersi», что переводится как «истина неподтертого зада».

Поясним смысл этого красивого термина, который можно употреблять как в прямом, так и в переносном смысле.

Для разрешения богословских или мировоззренческих споров всегда приглашался какой‑нибудь знаменитый отшельник. Отметим, что антисанитарное состояние старца было лучшим свидетельством его духовности. Разумеется, эффектные вериги тоже имели значение. Но подлинная причастность к богу и истине все же определялась по степени загажености.

Последуем этой благочестивой логике.

Желая найти лучший способ «спасения души», нам надо выбрать из всех задниц мировой истории самую неподтертую. Ее‑то мнение и будет самым авторитетным.

Конкуренция здесь очень высока. Не хотелось бы расстраивать патриотов, но их команда – в аутсайдерах. Конечно, и русская церковь может похвастаться глупостью, дикостью и антисанитарией своих учителей. Но… но в данном жанре существуют образцы более впечатляющие. И гораздо более древние. Соответственно, и способы спасения есть получше, чем долбежка лбом об пол или жевание мяса бога.

С ними следует ознакомиться, сделать свой выбор – и навсегда выбросить из головы ласты и красный нос.

Удивительно изящна методика приморских даяков. Их шаманы привязывают к пальцам рук множество рыболовных крючков. В момент отделения души от тела – они ловко подсекают ее, зацепляют и тащат.

Но!

При этом они так орут и колотят в бубны, что еще ни одному этнографу не удалось расслышать ответ на свой вопрос о судьбе пойманной души. Конечно, это не так обидно, как полный иконостас пингвинов, но неопределенность удручает.

У народности гайда дело обстоит получше. Их колдуны используют большую полую кость, в которую закупоривают заблудившиеся или отлетевшие души.

У разных дикарей методики душеспасения существенно разнятся. Почему? Дело в том, что не существует единого мнения даже о дислокации души в организме человека. Богословы с костью в носу не могут договориться с богословами в митрах.

Папуасы, парапсихологи, кафры и библейские евреи уверены, что она находится в крови. Тасманийцы, бушмены и православные философы определили местом ее обитания сердце. Племена овамбо, Платон и эскимосы располагали душу в груди и печени, а платоники обнаружили еще одну (добавочную), таящуюся в пояснично‑крестцовом отделе позвоночника. По мнению древних лангобардов, душа, имеющая вид змеи, обитает в кишечнике, а у коряков ее можно наблюдать на макушке в виде небольшого огонька.

Эта неопределенность усложняет дело спасения. Но, к счастью, зулусы изобрели метод, примиряющий все противоречия. Этот великий народ совсем недавно перестал есть сигареты и узнал их настоящее предназначение. Лидируя в деле духовности, зулусы ревностно относятся к душе и ее спасению. Ими разработана процедура, для которой нужны всего пять барабанов, мешки и коптильня. Иконостас, потиры и купола не требуются.

Как же свершается таинство спасения?

«Преемник умершего отрезает с трупа часть его половых органов, разрезает на куски левую руку, рассекает нижнюю губу и вырезает с середины лба кусок кожи. Все это он коптит на огне, а потом зашивает в мешочки разной величины» (Б. Оля).

Процесс занимает несколько дней. Сопровождается визгом и барабанным боем. Если в период копчения ритм всех пяти барабанов был выдержан правильно, то душе обеспечено и спасение, и практически неограниченный срок хранения. Участие пингвинов в церемонии не предусмотрено.

 

 

Двуглавый пенис

 

Рано или поздно настанет день, когда заплаканные проценты снова будут выть над телом хозяина. Назначится день похорон. Но, пока публика украшается бантиками, а караулы шлифуют печальный канкан, непременно должна свершиться одна пикантная процедура.

Великую голову оскальпируют и пустят в последний распил.

Все будет как полагается. Скальп подвесят на бельевой прищепке, чтобы его ненароком не заблевали приставленные к вскрытию лейтенанты. В обнаженную лобную кость вгрызется болгарка. Мозг извлекут и потискают, чтобы выдавить лишние жидкости и побуревшую кровь. Взвесят, измерят и сделают пару укольчиков. А потом загрузят в формалин.

Опустевший череп скрепят саморезами. Скальп оденут обратно и причешут на косой пробор. Так что, когда лафет затарахтит по брусчатке, в великой голове уже ни будет ни черта.

Через пару недель формалин сделает свое дело. Полушария приобретут приятную резиновость и станут пригодны для изучения. Ничего экстраординарного. Это происходит с мозгом каждого заметного персонажа как местной, так и мировой истории.

Конечно, на вскрытии не всегда дежурят бледные лейтенанты, но сама процедура неизменна. Диктаторы, ученые, литераторы, etc., как правило, укладываются в гроб уже без мозгов.

Дело в том, что до сих пор жива уверенность: через особенности извилин, борозд и желудочков можно разгадать тот «гений и дерзновение», что отличали владельца данного органа от прочих homo.

Это относительно свеженькая тенденция. Ей не более двух столетий.

Разумеется, раньше все было по‑другому. Наши деды высоко ценили головной мозг человека. В основании черепа проламывалась дыра, удобная для пролезания лапы, захвата и поедания всех полушарных субстратов. Но когда время питекантропов прошло и нравы огрубели, мозг стали вытряхивать без всякого гастрономического (или иного) применения. Так, в частности, поступали египтяне, любившие сушить и раскрашивать своих покойников. Библия, разумеется, понятия не имела о роли этого органа, а прочие античники полагали, что внутри черепа располагается то же самое вещество, как и в любой другой кости.

Впрочем, вряд ли имеет смысл перечислять все забавности, из которых состоит история постижения мозга. Каждая новая эпоха стремилась глупостью затмить предыдущую.

Но! Несколько фриков, несмотря на насмешки, костры и проклятия, все же ухитрились понять роль головного мозга и связать свои понимания в систему. Своими трудами они создали во времени цепочку утверждений возрастающей точности. Это был долгий и кропотливый процесс, грубо разрушавший массовые представления. В результате свершился очередной парадоксальный «фазовый переход». Мнение единиц поломало убеждения сотен миллионов и стало общепринятым. Человечество согласилось с тем, что своими успехами оно обязано именно головному мозгу.

Поначалу все это забавляло и восхищало. Сложился культ мозга. Но вскоре культ отцепился от реальности и начал жить своей глянцевой жизнью. Кочуя по изданиям, он соседствует с ягодицами моделей и вместе с ними хорошеет. На сегодняшний день гламурный образ «полушарий со стрелочками» окончательно вытеснил научное понимание, основанное на фактах и важнейших теориях.

Почему это произошло?

Дело в том, что научное знание здесь опять поцапалось с догматами культуры. Разумеется, победил миф об уникальности человека, а знание похоронили в скучных монографиях.

Давайте его раскопаем и посмотрим: а в чем же оно заключается?

Прежде всего в том, что мозг человека – заурядный продукт эволюционного конвейера, совсем не подходящий для «венца творения».

Этот мозг экономкласса, крайне ограниченный в своих возможностях. Что, впрочем, не удивительно. Ведь он был изготовлен для обеспечения нехитрых нужд питекантропа. За последний миллион лет в этом мозге кое‑что атрофировалось, а кое‑что развилось. Но все по мелочам. «Класс», разумеется, не поменялся.

Обладатель такого мозга обречен на ущербное восприятие событий и явлений. Его органы чувств не воспринимают инфразвук, ультразвук, поляризованный свет, магнетизм и все виды электромагнитного излучения (кроме видимого света). Ему недоступны события всех уровней микромира, а также дифракция, электрорецепция и активная сонация, наделяющая часть животных «звуковидением» и т. д. Будем откровенны: этот мозг чем‑то напоминает колено.

От человека скрыты как минимум три четверти важнейших явлений природы. Он схож со слепым и глухим дурачком в Диснейленде, над которым разрываются фейерверки и все вокруг сверкает, горланит, гремит и пляшет. А наш дурачок уверен, что бредет в тишине, по серому, пустому коридорчику клиники. По сравнению с истинной картиной мира наше пространство бесцветно и примитивно.

К примеру: материя окружающей среды насыщена ярчайшими электромагнитными происшествиями. Они то раздирают, то сшивают реальность. Но в мозгу человека нет субстратов, которые могли бы это зарегистрировать и сделать частью сознания.

Да, появились приборы, позволяющие человеку увидеть часть того, что скрыто от его прямого восприятия. Но это всего лишь компенсаторы.

Поясним.

Каменное рубило возместило homo отсутствие нормальных когтей и зубов, а масс‑спектрометры и микроскопы – недостатки мозга. Отметим, что это возмещение кратковременно и доступно лишь единицам. Оно, по сути, ничего не меняет, так как знакомит только с отдельными явлениями. Не существует прибора, который мог бы одновременно и симфонично компенсировать человеку все то, чего он лишен. (Отметим, что сам факт появления приборных компенсаторов является лучшим доказательством того, насколько скрытая от мозга информация была необходима человеку.)

Также следует помнить, что мозг homo – наследник всех этапов развития нервной системы позвоночных. Это нелегкое наследство. Оно постоянно подгружает примитивность в наше поведение, но отказаться от него нет возможности. А вот командование мозгом навсегда осталось за его самыми древними структурами. Напомним, что они сформировались в эпоху палеозоя, когда сила и полноценность агрессий решали почти все, а «иные» качества были совершенно лишними.

Закончился палеозой. Пришло веселое время питекантропов. Оно добавило к наследству еще и деменцию, миллионы лет бывшую нормативным состоянием древнего человека.

Во всем этом нет никакой трагедии. Следует лишь понимать, что иллюзии неуместны. Бедный homo – явно не тот любимец эволюции, на котором она сосредоточила все свои усилия. Конечно, заключенный в нашем черепе ресурс позволил рассчитать альфа‑константу и температуру Планка. Это впечатляет.

Но есть подозрение, что оснований для гордости немного. Вспомним, с каким трудом эти высоты дались человечеству. Процесс их постижения «от сих до сих» занял 5 тысяч лет.

Но столько усилий потребовалось не потому, что явления так сложны. Скорее всего, они очевидны и примитивны. Натужность их открытия объясняется лишь низкими «техническими» характеристиками мозга открывателей.

Как видим, знание истории головного мозга закрывает вопрос о его «таинственных» потенциалах. Тем не менее романтики продолжают поиск материального субстрата «гениальности». Научные институты годами толкут воду в ступе, выискивая в маринованных мозгах склонность к лидерству или ораторский дар.

Великие злодеи XX века исследовались с особой тщательностью. Исключение составил Сталин. Как только у «отца народов» была посмертно подтверждена дифаллия, интерес к его извилинам испарился, а все внимание сосредоточилось на редком уродстве.

К слову.

Самого Иосифа Виссарионовича двуглавость собственного пениса только радовала. Были тайно изготовлены маленькие короны, ленточки и гербы. По вечерам Сталин создавал пикантные композиции, приглашая ближний круг созерцать и умиляться. Кстати, диагноз «паранойя» был поставлен ему Бехтеревым, когда Коба, искрясь и краснея, показал свою «конструкцию» старому психиатру.

С другими маньяками дела обстояли не лучше.

Мозг Чикатило был безнадежно испорчен. Приводившие «вышку» в исполнение прапорщики перестарались и разнесли голову Андрея Романовича в клочья. Другой серийный убийца, Теодор Банди, тоже не смог предложить свои полушария науке. Они сварились в его черепе, когда шериф испытал на Банди предельную мощь тюремного электростула.

Мозг потрошителя Даммера запретил изымать его сентиментальный папа, а вот маньяк Уэйн мозговедов порадовал. Изъятие свершилось аккуратно и вовремя. Но никаких различий меж мозговым веществом Уэйна и известными стандартами не обнаружилось.

С Лениным было еще забавнее. Мозг Ильича был превращен в 30 тысяч препаратов. Над ними 50 лет потели 400 нейроморфологов, гистологов и молекулярных биологов. 13 профессоров так переутомились, что сами отправились на препараты. Двое застрелились, а шестеро свихнулись окончательно. Один из свихнувшихся был уличен коллегами в поедании микропрепаратов латерального коленчатого тела мозга Ленина. Над полушариями Ильича разразились сотни истерик, а общий литраж пролитых слез не поддается учету.

ЦК ВКПб, Наркомздрав СССР и лично товарищ Сталин с каждым годом все категоричнее требовали выявления хоть какой‑нибудь уникальности. Этого же хотела и зрелая советская власть. Академика Саркисова, который руководил исследованиями, весь состав спецотдела ЦК уговаривал найти «хоть что‑нибудь».

Но, как гласило итоговое заключение, «…основные особенности мозга В. И. Ленина типичны для почти каждого третьего мозга». Эти данные, разумеется, были долго засекречены. А потом стали никому не интересны.

Но упрямый homo не хочет расставаться со своей мечтой. Так что церебральная комедия повторится и лейтенантам вновь придется заедать лимончиком рвотный рефлекс.

Ожидаемого результата не будет. Субстрат гениальности, разумеется, не обнаружится. Что, впрочем, никак не помешает владельцу очередной «великой» головы с комфортом разместиться в Мавзолее. Выселять Ильича не придется, так как Мавзолей – заведение двуспальное. А при желании там поместится и еще парочка маньяков, включая обладателя двуглавого пениса.

 

Миллион лет слабоумия

 

I

 

Религиозную веру можно сравнить с покровной шерстью. На первых этапах эволюции густая, сальная шерсть на человеке была вполне уместна. Она грела его, защищала и обеспечивала легким завтраком: в ее зарослях всегда можно было наловить калорийных паразитов. Но прошло несколько миллионов лет, и начался процесс разволосения. Сперва из грязного колтуна показалась голая физиономия. Затем наступила эпоха общего облысения человека. Эволюция неумолимо освобождала его от покровной шерсти, от ее съедобных обитателей и сладости постоянного чесания.

Конечно, это было очень жестоко. Но деваться было некуда. Приходилось лысеть, так как, чуть‑чуть взойдя по иерархической лестнице, homo получил доступ к крупной падали. К тушам больших мертвых животных. А этот продукт требовал глубокого погружения. Содержащиеся в нем жидкие и полужидкие гнилостные субстраты пропитывали шерсть и окончательно превращали наших прадедов в ходячую помойку. Так что разволосение человека произошло по той же причине, что и обнажение шеи у грифов. Но гриф – птица деликатная. Она глубоко в падаль не лезла и посему сохранила большую часть оперения. А вот homo оголился почти полностью.

Возможно, все происходило не совсем так, как представляется мне. Но это и не важно. По той или иной причине человек избавился от уютной покровной шерсти. И это оказалось чрезвычайно полезно для его развития, размножения и выживания.

Примерно то же самое должно было произойти и с покровной шерстью его разума, с религиозной верой. Когда‑то для примитивного дикарского мышления она была естественна и комфортна. Она согревала и дарила чесательную сладость молитвы. В ней заводились приятно зудящие убеждения. Но по мере изменения интеллектуальной среды эта «шерсть» тоже должна была исчезнуть.

Тем не менее этого не произошло. До сих пор ее носят 90 % людей. Эту «шерсть» подкрашивают, завивают и стригут в соответствии с религиозной модой и местной культурой. Конечно, на ней могут быть большие или малые проплешины, но все же, вопреки всем законам развития, в целом она сохраняется.

У нее сотни названий: каббала, православие, синтоизм, буддизм, ислам, метафизика, etc. Но, несмотря на множество имен и окрасов, это единое явление, имеющее одну природу и одно назначение. Атрибутика культов различна, но смысл у них общий: наличие внешнего управления миром.

Эту «шерсть» клочьями выдирала наука и выщипывала публицистика. Но она росла как ни в чем не бывало. Наконец квантовая механика препарировала саму реальность. В ее глубине обнаружился набор физических явлений, генерирующих всю видимую и невидимую материю. Разумеется, никаким «внешним управлением» там и не пахло. Но «шерсть» легко пережила и это.

Культивируя злобу и запреты, она всегда откровенно мешала развитию человека. На ее возгонку были впустую потрачены драгоценные столетия. Именно ею запускались «социальные» лифты, возносящие во власть самых примитивных представителей вида. Очевидна и ее бесполезность: любые долбежки лбом в пол перед символом любого божества как минимум безрезультатны.

Согласно всем законам развития, о вере должны были бы остаться только забавные воспоминания. Но эта «шерсть» слезать не собирается, а по‑прежнему определяет мировоззрение абсолютного большинства людей.

Массовость религиозной веры не доказывает ее обоснованности или нужности. Можно взять 200 000 000 уток и выучить их одновременно крякать при виде надувного шарика. Утиное единодушие, конечно, произведет шоковое впечатление. Но оно будет не доказательством необычайных свойств шарика, а, скорее, характеристикой уток.

Иными словами, тайну веры следует искать там, где она и находится: в коренных особенностях homo. То есть там, где наши познания и так ущербны, а благодаря усилиям антропологии и психологии с каждым годом становятся все хуже.

Дело в том, что для понимания явления необходимо знать его происхождение.

Фундаментальные качества человека сформировались в ту эпоху, когда понятие «спасти свою шкуру» употреблялось в прямом, а не в переносном смысле. Так называемый «доисторический» период был самым продолжительным и важным для нашего вида. Тогда и решилось, каким быть человеку. Весь механизм нашей высшей нервной деятельности – плод именно того периода, когда homo был стайным животным, промышлявшим поиском падали и каннибализмом. За несколько миллионов лет заложились и закрепились все видовые повадки, особенности поведения и биологические привычки. Абсолютно все основные качества человека родом из той эпохи. В том числе и то свойство, что побуждает целовать доски с картинками или отрезать головы гяурам.

О влиятельности этого периода говорят и цифры: так называемый «доисторический» период – это как минимум 200 тысяч поколений, а так называемый «исторический» – всего 200. Заметим, что биология учит нас тому, что каждый организм есть колеблющаяся сумма свойств всех его предшественников.

Все то, что предъявляет нам фиксированная история (200 поколений от Шумера), – это пустяк. К тому моменту, как возникла письменность, homo окончательно сложился и лишь реализовывал свои особенности.

Следует понимать, что пудреный парик или каску со звездой надевал не кто‑то, а правнук питекантропа, наследник всех свойств этого милого существа. Он же размышлял о гравитации, строил пирамиды и лязгал дверьми газовых камер.

Образ сжигателя ведьм, военного убийцы, вечного насильника, изощренного палача плохо вяжется с гуманистической концепцией эволюции человека. Но стоит только вспомнить, что изнасилования, убийства и все дериваты этих забав были основным делом человека в течение многих миллионов лет, – и сразу все становится на свои места.

Впрочем, у нас нет амбиций характеризовать весь путь этого сообразительного животного. Наша задача гораздо проще: понять, какие именно свойства человека до сих пор сохраняют на его разуме покровную шерсть.

Как возникла и из чего была сделана религиозная вера, более‑менее понятно. Напомню, вопрос не в этом, а в тех глубинных качествах homo, которые обеспечили вере поразительную живучесть. Следовательно, нам надлежит спуститься по хронологической шкале на пару‑тройку миллионов лет и вглядеться в хитрые глазки наших прадедов.

А тут начинаются проблемы. Нам не к кому обратиться за помощью и фактами. Как выясняется, эволюцией человека занимается не фундаментальная наука, а некая описательная дисциплина, настоянная на фантазиях и опасно граничащая с изящной словесностью.

С момента учреждения Нобелевской премии прошло 115 лет. Медаль с профилем симпатичного динамитчика стала главным критерием так называемой «научности». Разумеется, с этим не всегда соглашаются те, кому она не досталась и не достанется. Но сегодня не существует более авторитетного регистратора достоверности и важности знаний, чем премия Альфреда Нобеля.

Конечно, Нобелевский комитет не всегда был безупречен в своих оценках «персонального вклада» ученых. Случалось, что он обижал великих и прославлял незначительных. Впрочем, это касалось только персоналий. Непосредственно сами дисциплины, расширявшие знания о вселенной и ее содержимом, регулярно осыпались нобелевским золотом. Физиология пищеварения, реликтовое излучение, генетика и квантовая механика всегда получали то, что им причиталось по праву.

Разумеется, труды комитета имели и обратный эффект. Очертился «нобелевский» круг, за пределами которого осталось все, что не имеет отношения к подлинной науке. Очерчивание было произведено «больно, но аккуратно». Не было никакого разжигания междисциплинарной розни в духе Резерфорда, утверждавшего, что «наука делится на физику и на собирание марок». Разделение на «настоящие науки», «не очень науки» и «вовсе не науки» свершилось как бы само собой. Без деклараций. Через непреклонное и последовательное пресечение попыток «малого знания» пробраться в главный круг.

Хорошей иллюстрацией служит пример так называемого «психоанализа». Одиннадцать раз он выдвигался своими поклонниками на премию и столько же раз был отклонен. Астрологи, историки, антропологи, лингвисты etc. тоже не раз лицезрели ледяную улыбочку Нобелевского комитета, возвращавшего их работы «как не имеющие отношения к фундаментальной науке».

Итак, приговор давно прозвучал.

В 2009 году была предпринята попытка его обжаловать и допустить «не совсем науки» к рассмотрению комиссиями Королевской академии. Но инициаторов этой идеи вежливо выпороли, а тему закрыли. Особо отметим, что по умолчанию принято щадить чувства представителей «малого знания» и как можно реже называть вещи своими именами. Более того, никому в голову не придет вслух насмехаться над их глянцевыми фолиантами, над их коллекциями косточек‑камешков и фантазийными трактовками данных артефактов. Считается, что сам факт неприятия «малого знания» в нобелевские дисциплины все объясняет и не требует комментариев. А несогласным предоставляется свобода истекать ядом в любых количествах.

Согласно «нобелевскому счету» в разряде «не наук» находятся: астрология, уфология, психология, лингвистика, история, антропология, археология, хиромантия, демонология, филология, теология, социология и еще несколько «логий» помладше и поскандальнее. Эти разные премудрости связаны общей бедой. Все они абсолютно бесплодны. Точное историческое знание так же невозможно, как и вызов демона.

А у неточного знания есть одна маленькая проблема: оно попросту не является знанием и пригодно только для забавы. Впрочем, не будем лишний раз бередить раны «не наук».

Все это отнюдь не означает, что археология навсегда поставлена в один ряд с уфологией, а антропология – с хиромантией. Разумеется, это не так. И у археологии, и у антропологии остается шанс стать реальными науками. Возможно, эти дисциплины когда‑нибудь преодолеют свою «второсортность», обзаведутся собственными Эйнштейнами и придут за золотом Нобеля. Конечно, этот шанс призрачен. Но он есть. В отличие от демонологии антропология, например, все же имеет дело с реальностью. Но научится ли она обращаться с ней столь виртуозно, чтобы предложить миру выводы, равные константам физики, – большой вопрос.

 

II

 

Разумеется, тщетность антропологических изысканий могла бы оставаться личным делом этой дисциплины. Строго говоря, все ее провалы никому не могут причинить ущерба, так как не оказывают никакого влияния на процессы познания мира. Конечно, густота лобкового волоса монголоидов – это очень важный вопрос, но, стиснув зубы, можно обойтись и без его решения.

Если бы дело ограничивалось этой и подобными задачами, то никто не тревожил бы антропологию в ее дальнем чуланчике.

Но!

На свою беду именно она оказалась изучательницей такой воспаленной темы, как эволюция человека. В середине XIX века Дарвин, Гексли и Геккель указали на крайне «низкое биологическое происхождение» homo. Более того, они завещали потомкам разгадать природу и смысл трансмутаций этого животного. «Потомком» вызвалась быть антропология. Ей очень хотелось стать востребованной и важной наукой. Но за 150 лет она, разумеется, не смогла разобраться в причинах превращения животного homo хотя бы в искусствоведа.

Впрочем, надо отдать должное антропологам. С технической частью работы они справились: выкопали, помыли и красиво разложили наборы камешков и косточек. С помощью таких инсталляций удалось вчерне обозначить те изменения, которые произошли с телом животного homo за несколько миллионов лет.

Но, как выяснилось, к загадке человека и происхождению его свойств все это не имеет ни малейшего отношения. Косточки, разумеется, не объясняют причин эволюционной карьеры homo, не расшифровывают причин ее странной этапности и не дают представления о мотивации, которая вынуждала это животное меняться.

Иными словами, мы видим полное фиаско. Все вопросы так и остались без ответов. И нет надежд, что ответы появятся.

Как же столь важная материя оказалась в ведении столь маломощной дисциплины?

Ответ прост. Реальной науке в вопросе эволюции человека пока делать нечего. Но не по причине того, что предмет изучения не интересен. А лишь потому, что не с чем работать. Отсутствуют проверяемые факты, которые можно было бы сложить в самоподдерживающуюся систему. В ту самую, что порождает крупнокалиберные догадки, а затем и открытия.

Пример такого сложения мы видим в физике, химии, физиологии, биологии. В антропологии этого не случилось. По многим причинам.

В это сложно поверить, но среди авторов антропогенеза нет и не было никого равновесного Планку, Борну, Фейнману, Галилею или Павлову. За все время своего существования эта дисциплина не породила ни одного великого или хотя бы громкого научного имени. Интеллектуальная элита человечества никогда не занималась темой развития человека.

Этот важнейший вопрос был отдан на откуп набору «мутных дедушек», никому не известных за пределами круга интересантов. Вот уже 150 лет эти середнячки списывают друг у друга домыслы о животном, которое каким‑то волшебным образом допрогрессировалось до ипотеки и презервативов.

Это отсутствие «имен» удивительно. Ведь разгадка эволюции homo сулила и сулит грандиозные лавры. По идее, на этом вопросе должна была сфокусироваться вся интеллектуальная мощь Европы. Но… даже самые хищные и честолюбивые интеллектуалы в него никогда и не заглядывали. Только по одной причине. Там «и не пахло наживой». Нет фактов – нет и науки, а следовательно, нет настоящей славы или большого золота.

Впрочем, там, где нет науки, как правило, укореняются и расцветают весьма забавные домыслы. Что, собственно, и произошло.

Вспомним «теорию первобытного общества», которая в том или ином виде господствует в палеоантропологии. Она мимикрирует, меняет имена, мастерит «обвесы» из передовой фразеологии, но ее суть остается неизменной. Что же это за теория? Изложим ее кратко и без церемоний.

Это красивая повесть о целеустремленном питекантропе, который мечтал стать человеком. Ради этого он самосовершенствовался и таинственным образом передавал свой опыт следующим поколениям. При отсутствии письменности это было трудновато, но питекантроп справился. Через пару миллионов лет ему наконец удалось вырастить свой мозг до нужных размеров. Мозг стал вполне пригоден для изобретения трусов и нагана. Но наш питекантроп продолжал скромничать и довольствовался ролью стайного животного, шнырявшего в поисках падали. Ничтожество своего положения он компенсировал философствованиями у костра, а также отчаянным промискуитетом и каннибализмом. Вероятно, ему это казалось очень романтичным. Периодически наш герой обколачивал камни и прятал свои поделки в разных местах. Так он провел еще миллион лет, но вдруг вспомнил о своей старой, почти позабытой мечте. И тут же изменился: прикрыл гениталии и перестал есть родственников. Именно эту загадочную метаморфозу и назвали «неолитической революцией». А она уже вывела человека на финишную прямую к фараонам, моцартам и электрическим стульям. Мечта наконец сбылась.

Разумеется, столь откровенная белиберда должна иметь и очень забавные корни.

Поищем. И легко обнаружим эти корни в «пещерных» развлекательных романах начала ХХ века Ж. Рони «Борьба за огонь», «Пещерный лев» и «Вамирэх»; в повестях Д’Эрвильи и Клода Сенака. Там в пещерах рыдают красотки, а герои машут дубинами и всячески поощряют инструментально‑социальный прогресс.

Очевидно, что именно дубина Вамирэха указала антропологии вектор развития. Та послушалась и покорно пошла в указанном направлении. Напомним, что с интеллектуалами в этой дисциплине всегда было плохо. Критически осмыслить навязанную культурой фальшь и восстать против нее было некому. В результате этого печального стечения обстоятельств труды столпов антропологии – Вейнертов‑Алексеевых‑Зубовых‑Гюнтеров‑Нестурхов, etc., по сути, являются озанудленным пересказом беллетристики Д’Эрвильи и Рони‑старшего. И ничем больше.

Как мог случиться такой конфуз? Очень просто. Трагикомедия «малого знания» началась в конце XIX века, когда ученые господа‑антропологи Циммерман, Вайц, Клаач, Ранке, etc. разродились первыми исследованиями филогенеза homo. Им удалось собрать практически все глупости и небылицы о «допотопных обитателях планеты» и изложить их с академическим пафосом.

Публикации этих трудов вдохновили беллетристов на создание уже литературных образов пещерных людей. Естественно, «первобытные» романы писались по лекалам любовно‑героических драм. Не трудно заметить, что все «вамирэхи» и «гаммлы» – это стандартные типажи бульварного жанра начала ХХ века. Они мыслят, действуют и страдают по его законам. Конечно, они одеты в шкуры, озарены кострами и могут погрызть кость. Но на переносицах этих питекантропов заметны следы пенсне.

«Пещерная» тема оказалась победоносной и быстро захватила книжный рынок и массмедиа. Романтический дикарь Вамирэх зарычал со всех газетных полос и обложек. Разумеется, тут же подсуетились живописцы и скульпторы. В нагнетании фальши художникам удалось перещеголять даже литераторов. Вернисажи заполнились «храбрецами каменного века». Кисти и резцы Кунерта, Февра, Кремье и иже с ними быстро сформировали нужную эстетику, а та легко породила стереотип «героя‑охотника» и древнего прогрессиста. Стереотип стал массовым и легко закрепился: отважный мечтатель с дубиной вполне отвечал самым строгим требованиям к «прадедушке». Такого предка иметь было не стыдно, он не разрушал нарциссический миф культуры, а даже добавлял в него пикантности.

Юная и еще очень тщедушная антропология не смогла устоять против многоопытного монстра культуры и «легла под него». Иными словами, культура здесь опять нокаутировала науку, навязав ей абсолютно ложный образ древнего человека.

Под влияние культурного стереотипа, разумеется, подпало следующее поколение антропологов. (Напомню, что Резерфордов и Гейзенбергов среди них не было.) Оно принялось обслуживать стереотип – и «собака закусила свой хвост». Началось вечное вращение антропогенеза вокруг вымысла бульварных романистов. Круг замкнулся. Как следствие, возникла «теория первобытного общества», сделанная не из фактов, а из мнений и выдумок. Именно по этой причине «малое знание» и не способно ответить ни на один вопрос, включая тот, что рассматривается нами.

Разумеется, винить тут некого, мы видим несчастный случай. Но вся эта глупейшая история сохраняет свое влияние по настоящее время. Бедного Вамирэха продолжают доить в надежде на то, что из него наконец закапает научная истина.

Конечно, никто не посягает на священное право оставаться дураком. Но пусть антропологи сами таращатся в свой подойник. Как знать, может быть, произойдет чудо: он наполнится константами, а Нобелевский комитет признает антропологию наукой.

Впрочем, в том, что она ею пока не является, тоже есть свои преимущества. Мы получаем право «гулять по буфету, ни в чем себе не отказывая». Где нет констант, не может быть и ошибок.

 

III

 

Чтобы решить наш вопрос, разумеется, надо в первую очередь вымести из темы весь смысловой мусор, накопленный антропологией за 150 лет. Включая и «вамирэхов», и специфическую терминологию. Она хороша лишь для создания «дымовой завесы», скрывающей бесплодность этой дисциплины.

Вероятно, подлинная история раннего homo была совсем другой и слагалась по совершенно иным принципам, нежели полагает антропология. Однако ее подробностей мы никогда не узнаем. Конечно, есть раскопочные «полуфакты» и намеки, но количество их ничтожно, а пустоты меж ними огромны. Надо иметь мужество оставлять пустоты пустотами, а не заполнять их фантазиями и спекуляциями.

Впрочем, не все так безнадежно. Кое‑что у нас есть. Мы можем объективно и точно определить «умственное состояние» древнего человека. Сделав это, мы легко вычислим и некоторые его фундаментальные свойства. (Возможно, среди них завалялось то самое, что позволяет религиозной вере сохраняться до настоящего времени.) Узнать, каким было существо, умершее миллион лет назад, мы можем по принципу исключения. Через простой подсчет того, чего оно было лишено.

Полное перечисление того, что было неведомо питекантропу, – бессмысленное дело. Это практически все, из чего «сделан» человек. И это касается отнюдь не квантов и не трудов Павлова. Нет, речь идет о простейших знаниях и понятиях, обязательных для каждого человека.

Итак, берем собирательный образ человека и начинаем вычитать из него позицию за позицией. Отчислив все, чего просто не мог знать ранний homo, мы получим существо, не дотягивающее даже до нормального слабоумия. С соответствующими повадками и поведением. Это и есть наш прадед. Мы увидим, что его «умственный капитал» значительно меньше, чем у вечных узников режимных психиатрических клиник. Тем не менее, судя по огромной продолжительности «доисторической эпохи», питекантропу в его дементности было вполне уютно. А вот первые опыты мышления должны были причинять ему почти боль, разрушая комфорт привычного безмыслия.

Питекантроп не виноват. Он и не мог быть другим. Но за миллионы лет слабоумие впиталось в вид и стало одним из режимов работы ЦНС. Его функция – защита от дискомфорта, причиняемого развитием. Со временем оно похорошело и стало очень влиятельной силой, обеспечившей человека множеством незатейливых радостей. Вероятно, в том числе и религиозной верой. Каждую победу слабоумия над развитием золотила культура, услужливо превращая очередную глупость в объект «всемирного наследия» и «веху цивилизации».

Простой пример – пирамиды Египта. По сути, это первый зримый символ торжества слабоумия. Их возведение означало, что дальнейшую судьбу человечества во многом будет определять его дементное прошлое.

Поясним.

После загадочной «неолитической революции» homo сбился в крупные стаи. Произошла неизбежная социализация. Ее следствием стали письменность и накопление практического опыта обращения с камнями, глиной, деревом, металлом, etc. Египетская эпоха рафинировала и усугубила этот первичный набор знаний. Она же, впервые в истории вида, объединила эти технологии с усилиями сотен тысяч человек и в результате воздвигла пирамиды.

Но зачем она это сделала? Для чего понадобились огромные сооружения, обошедшиеся в тысячи грыж и смертей? Как выяснилось, исключительно для того, чтобы положить в них парочку сушеных покойников.

Возможно, это совпадение, но такой подход весьма характерен для клинической картины деменции. Слабоумный пациент, овладев каким‑нибудь новым навыком или предметом, как правило, придумывает для него самое идиотское применение.

Анналы психиатрии хранят память об узнике Сальпетриера, беззлобном и тихом Алене Морсоне. Он был на хорошем счету и иногда помогал ставить клистир буйным больным. Эти процедуры так впечатляли тихоню, что однажды он не выдержал и похитил прибор. Морсон удалился с ним на крышу больницы, где использовал клистир как телескоп для наблюдений за звездами. По мнению почти всех пациентов, ему удалось открыть множество новых планет и созвездий. Все они были загадочны и прекрасны. Правда, одна из планет Морсона почему‑то была покрыта густой шерстью.

 

 

Одинокая Россия желает познакомиться

 

Судя по всему, «русский бог» не справился со своими основными обязанностями. Несмотря на то что в сжатые сроки был развернут его масштабный культ, Иегова‑Иисус оказался неспособным обеспечить даже такую мелочь, как импортозамещение. Не говоря уже о цене на нефть и мало‑мальской прицельности бомбометания.

Может быть, стоит сменить бога?

Следует помнить, что на небесном рынке труда околачиваются сотни временно безработных, но еще вполне респектабельных богов и богинь. Они предлагают свои услуги как частным лицам, так и целым народам, гарантируя решение продовольственно‑товарных дефицитов и вечность выбравшего их режима.

К примеру, сейчас совершенно свободна древнеегипетская специалистка по плодородию богиня Мут. «Русскому мiру» должен быть чрезвычайно близок ее имидж. Это ненасытно кровожадная мать, рожающая взрослых солдат и с улыбкой пожирающая их трупы. Это противница абортов, косметики, астрономии и туризма. У нее прекрасные рекомендации с последнего места работы: коллеги по пантеону, а также многие папирусы пирамид характеризуют Мут как упертую и мстительную извращенку. Что особенно ценно, красавица‑богиня имеет вагину невероятных размеров, что позволит накрыть ею остатки науки и промышленности РФ. И тогда уже ничто не помешает установлению в стране тотальной духовности.

Отметим, что материальная сторона культа этой богини существенно экономичнее православия. Нет необходимости в километрах парчи и тоннах бижутерии. Тем не менее сам обряд единения с Мут гораздо зрелищнее, чем крестные ходы и литургии.

Один раз в году верховное жречество и первые лица государства должны собраться на берегу «полноводной реки» и публично совершить над ее водами акт мастурбации. Древнеегипетское начальство изливало семя свое в Нил. Но сойдет и любая другая акватория, вроде Волжской, Невской или Москвы‑реки. Никакой ломки иерархии не потребуется. Церковное руководство надо будет лишь побрить наголо и немножко раздеть. Согласно заверениям Книги мертвых, исполнение этого таинства гарантирует плодородие земель и рост национальной валюты.

Вопрос приживаемости этой древнеегипетской скрепы может быть решен в кратчайшие сроки. Если Россия всерьез относится к одной религиозной белиберде, то почему бы ей с таким же почтением не отнестись и к другой?

Сегодня мы имеем возможность наблюдать за вызреванием нарыва национального величия. И уже понятно, что русские полны решимости вырастить его до чрезвычайных размеров и во имя этого рекорда готовы на все. На отказ от свобод, прав, продуктов, медицины, курортов, развития, благополучия и технологий. На обнищание и изоляцию. На полный разрыв с цивилизацией. Им очень хочется, затворившись от мира, сосать свою самобытность и лелеять драгоценный нарыв.

Несомненно, это очень возвышенный выбор. Конечно, он не слишком оригинален. Нации уже неоднократно выращивали нечто подобное.

К сожалению, было экспериментально доказано, что такие нарывы содержат лишь боль, нищету, разруху, очереди и похоронки. Причем в столь неограниченных количествах, что хватает на всех. И на тех, кто жаждет страданий, и на тех, кого похоронки в восторг не приводят. Более в этих нарывах ничего нет. Да и гной не отличается особой питательностью.

Наивная Россия полагает, что в ее фурункуле будет что‑то другое. Что сочность нарыва стоит благополучия пары‑тройки поколений. Что трясение кокошниками, брюхами, крестами, бородами и ржавыми ракетами будет иметь результатом самоподдерживающееся процветание и вечное общенародное счастье.

Но, как выяснилось, национальное величие – редкостно бессмысленная штука, не имеющая никакого практического применения и смысла. Оно не способно ни одеть, ни прокормить, ни вылечить. Оно годится только для того, чтобы выдавить слезы восторга из физиономий изборских черносотенцев, празднующих победу над инакомыслием и презервативами.

А более ни для чего. Стремление к нему – пустая трата времени, отнятого от действительного развития. Пройдет пара лет, нарыв лопнет. Разоренная – и резко поумневшая – страна опять начнет подмигивать соседям по миру, кланяться и знакомиться с ними заново.

Возможно, соседи опять поверят и отложат заготовленные для России осиновые колья. Что, впрочем, маловероятно. Высосанная своим нарывом, РФ будет так слаба и беспомощна, что соседям трудно будет удержаться от соблазна раздербанить ее окончательно. В этом случае «русский бог» уже точно не спасет. Вся надежда только на красавицу Мут и эффективность старого египетского обряда над речкой.

 

Не стареют душой сельдереи

 

Все погибшие «за родину» отдавали свою жизнь за глупости, ошибки или капризы режима

 

К ветеранам ВОВ, а также к любым иным реалиям СССР или РФ данный текст не имеет никакого отношения. Все совпадения случайны.

В 1870‑х годах дагеротипы (первые фотографии) перестали быть диковинкой и начали распространяться в Европе. Именно это обстоятельство позволило хозяйкам публичных домов Гамбурга многократно повысить доходность своих заведений. Причем без каких‑либо затрат на обновление или улучшение штата.

Каким образом?

Очень просто. Подвыпившим матросам демонстрировалась фотографическая карточка девицы неописуемой соблазнительности. Бандерша клялась в том, что именно это существо и достанется щедрому клиенту.

Матросики раскалялись, выворачивали карманы и занимали очередь. А хозяйка, воспользовавшись сложной системой дверей борделя, куда‑то исчезала.

Через некоторое время звучал колокольчик, дверь отворялась, и матрос получал возможность взгромоздиться на «гения чистой красоты». Разумеется, все происходило в полной темноте. Как правило, роль «совершенства с дагеротипа» играла сама бандерша, успевшая забежать, стащить затхлые панталоны и расположиться в удобной позе. Тьма и краткость контакта спасали ее от разоблачения, а матрос до конца своих дней сохранял уверенность, что прожил жизнь не зря.

Как вы, вероятно, уже догадались, сценка в лупанарии иллюстрирует схему отношений человека с режимом и «родиной». Иллюстрация корректна. Ведь и у «родины» большая часть скрыта во тьме истории, что дает власти возможность подсунуть клиенту все что угодно.

Режим может быть сколь угодно глуп, злобен и губителен. Он может плескаться в «крови и гное народа», насиловать, унижать и убивать миллионы своих подданных. Но если он умеет показывать один‑единственный фокус, то убиваемое и насилуемое население всегда будет ему благодарно.

От режима требуется всего лишь суметь прикинуться «родиной». Сделать это не просто, а очень просто. Дело в том, что понятие «родина» является настолько абстрактным и иллюзорным, что легко трансформируется в любую политическую материю. Образуется забавный конструкт, в котором иллюзия и реальность слиты без всяких видимых швов и переходов. Где кончается одно и начинается другое, различить почти невозможно.

Конечно, на 99,9 % данный конструкт состоит из чистого режима. Однако не следует преуменьшать и роль иллюзии. У нее важная наркотическая функция, которая позволяет власти резать по живому и мертвому, творя «от имени отечества» любые дикости.

Практически каждый режим с легкостью проделывает эту подмену. Конечно, это жульничество чистой воды, но народ жаждет быть одураченным. Он хочет родину. Отказать ему в этом – еще большая жестокость, чем гноить в лагерях и расстреливать.

Строго говоря, прекрасное понятие «родина» является чистым надувательством. Никакой «родины» ни у кого никогда не существовало. Была лишь последовательность режимов, которые распоряжались населением к своему собственному благу. Чтобы «жить долго и счастливо», режимы ткали нужную им мифологию и пропитывали ее ядом патриотической романтики. Этой паутиной и обволакивалось поколение за поколением.

Разумеется, иногда такие паутины бывают сотканы виртуозно, хотя чаще встречаются образчики попроще. Лучшим сырьем для их изготовления являются байки о подвигах предков. Как известно, такие сказки можно генерировать в неограниченных количествах. В пределах собственного языка и своей культуры любая нация никак не ограничена в этих фантазиях. Иллюзия «родины», сделанная из таких ингредиентов, обеспечивает прекрасное послушание и должную энергичность одураченных.

Конечно, от режима требуются некоторые усилия для того, чтобы патриотическая паутина была крепкой, клейкой и ядовитой. Но этот труд окупается. Ведь все погибшие «за родину» на самом деле всегда отдавали свою жизнь за режим. За его глупости, ошибки или капризы. (Разумеется, они думали иначе.)

Отметим, что «родины» не ведут войн и не устраивают репрессий. Они бесплотны и существуют только в воображении. Войны и репрессии – это всегда забава режимов.

Во всем этом нет ничего страшного. Это обыденный, всех устраивающий порядок вещей. Погибшие, как правило, довольны, а изувеченные как минимум удовлетворены. Мало того что трюк подмены срабатывает безотказно, сама по себе война – это редкая и приятная возможность для населения соприкоснуться с величием исторических процессов, подвигом, святостью, жертвенностью и другой белибердой.

Долгое время режимы концентрировали память о своем военном величии в парадных портретах и монументах властителей. Выжившую в сражениях мелкоту бросали гнить в нищете и забвении. Затем пришло осознание, что культ обвешенных побрякушками стареньких солдатиков, отдавших за режим глаза или ноги, может работать на него продуктивнее, чем любые портреты и триумфальные арки.

Сыграло свою роль и гениальное изобретение в виде военных наград. Как известно, эта древняя хитрость позволяет любой власти совершить очень выгодный обмен. Человек отдает режиму слух, зрение, годы или конечности, а взамен получает блестящую блямбочку. Как правило, жертва такого мошенничества очень радуется тому, что ее надурили, и гордится символом своей глупости.

В лупанариях Рима дряхлых любителей побренчать медалями называли «апиями», то есть сельдереями (от лат. apium). Возможно, это прозвище возникло из‑за традиции украшать веточками апиума гробницы, но скорее по причине сходства ветеранских физиономий с корнем сельдерея.

Со временем сельдерейская составляющая стала важной деталью иллюзии «родины». Началось восторженное почитание апиев, вне зависимости от того, за что именно они уродовались и получали свои блямбочки.

Но!

Мы знаем, что бывают режимы, даже умирать за которые – преступление. Те, что превращают страны в тюрьмы и всё пропитывают рабством, доносами и смертью. Те, что убивают и гноят миллионы своих же граждан, а недобитых и недопосаженых – унижают и насилуют.

Но если возникает внешняя угроза, то и тут идет в ход старый трюк по имени «родина». И он опять срабатывает. Миллионы строятся и с песнями идут умирать за возможность и дальше жить в смерти.

А защитив режим и вернувшись, победители покорно залезают обратно в свои кандалы и клетки. И потом еще долго вспоминают, как спасли «отечество», хотя на самом деле они отстояли лишь право нищенствовать, строчить друг на друга доносы и дохнуть в расстрельных рвах.

Этот экзотический выбор мог бы показаться загадкой, если бы мы не знали о всемогуществе одного старого трюка. Остается один вопрос: сколь долго, а главное, зачем надо сохранять память об этом выборе?

 

Голый патриарх, или Закон Микки‑Мауса

 

Недавний конфуз, происшедший с обладателем «Серебряной калоши», доказал старую истину: патриарх может быть каким угодно, но только не голым. Он может быть мрачным распутником, как Феофил, или, напротив, веселым кастратом, как Стефан I, ставший «святейшим» в 18 лет. Он может быть бородавчатым, как тайный еретик Кирилл Лукарий, или прославиться невероятной силой и громкостью испускания газов, как Иоанн Грамматик – «свечи гасящий и хоры заглушающий».

Константинопольский, Иерусалимский, Антиохийский и другие патриаршие престолы хранят отпечатки самых благочестивых ягодиц мира. Нередко их владельцы были глухими, хромыми, лысыми и косыми. Порой они бывали припадочными, а иногда страдали диареей, подагрой или недержанием. Но, как выяснилось за две тысячи лет, любая специфика внешности, поведения или здоровья не имела и не имеет никакого значения для исполнения обязанностей «святейшего».

Впрочем, одно строжайшее табу всегда существовало: никогда и ни при каких условиях патриарх не мог быть голым. Тем более он не мог в таком виде дефилировать в поисках мелких курортных удовольствий. И дело совсем не в старческом «телес обвисании», и не в потешности семейных «труселей», а в том, что патриарх, как и любой другой актер исторического театра, ровно на 100 % «сделан» из своего костюма, грима и роли. «Ибо парча – это кожа его, а параман – тело его». Разоблачать патриарха не следует, ибо даже в русском языке слово «разоблачать» имеет отчетливый двойной смысл, в том числе и крайне неприятный для разоблачаемого. Лишенный наряда и аксессуаров, переодетый в простое «тело», любой патриарх лишается своей ролевой магии, «десакрализуется» и превращается в заурядного старикашку, место которого в очереди за пивом.

Но дело совсем не в многострадальном Кирюше, который умудрился вляпаться в очередной скандал. В данном случае он служит лишь наглядным пособием, с помощью которого мы можем проиллюстрировать мысль о хрупкости всякого «высокого» образа и через это подобраться к надуманности таких понятий, как «личность», «харизма» и «пассионарность».

Как видим, нагота бывает почти смертельна. В той или иной степени это касается любого персонажа как церковной, так и светской истории. Понятие «нагота», конечно, не следует трактовать только в прямом смысле этого слова. Позолоченная кожура любого сакрального «фрукта» – это не только клобук, панагия, латы, мундир или перья. Это и навороты героических фантазий, и «натянутые» на персонажа нужные факты, которые легко штампуются летописцами и корректируются историками. Счистив эту кожуру, мы почти гарантированно получим что‑нибудь весьма жалкое. Следует помнить, что любая «историческая фигура» соотносится с реальным человеком, из которого она «сделана», примерно так же, как Микки‑Маус с обыкновенной мышью.

Поясним.

Есть многомиллиардный бренд: блистательный Микки, герой всемирного культа. Эта мышь занимает пьедесталы в Диснейлендах и служит там объектом своеобразного поклонения. Миллионы людей украшаются изображениями Микки или его символикой (ушками), участвуют в посвященных ему шествиях, фейерверках, праздниках и вообще всеми способами «умиляются имени его». А есть реальный прототип милого Микки – Mus musculus: грызун со специфическим запахом мочи и способностью перепакостить все, с чем он соприкасается.

Поучаствовав в диснеевском культе мыши и сняв «ушки», поклонники смышленого Микки привычно травят своих домашних «маусов» фосфидом цинка или ломают им хребты в мышеловках. Их можно понять. Прототипы героев, как правило, заслуживают именно фосфида. И это касается не только мышек.

Если мы вскроем позолоченные туши истории или культуры, то непременно обнаружим, что они кишат прототипами и их дериватами (производными). Как правило, их связь между собой полностью обусловлена «законом Микки‑Мауса». Закон действует как в одну, так и в другую сторону: реальные персонажи обвешиваются красивыми мифологемами, а к мифическим героям «приделываются» свойства реальных людей.

Даже волшебный деревянный мальчик Пиноккио – и тот, как выясняется, был «срисован» с пожилого инвалида‑алкоголика Пиноккио Санчеса, который на ярмарках Тосканы промышлял демонстрацией своих протезов. Деревянными у Санчеса были ноги, левая рука и часть носа. Его спектакли не отличались режиссерскими изысками: суставчатым протезом ноги Санчес бил под зад ассистента. Тот с воплями падал, а вечно пьяный Пиноккио вскидывал «под козырек» деревянную руку и кокетливо раскланивался.

Кстати. «Закон Микки‑Мауса» ставит точку в дискуссии об историчности И. Христа. Применив его к столь щекотливой теме, мы не оставим в ней никакой интриги. Вполне возможно, что какой‑то экзальтированный раввин с тяжелой судьбою и с именно таким «Ф.И.О.» действительно жил и умер в Иудее I века, а конструкторы христианства просто использовали его как «вешалку», на которую нацепили паранормальные способности и прочий «суповой набор» античного божества (т. е. непорочное зачатие, чудеса, воскресение и т. д.).

Также вспомним Маугли. В киплинговской легенде это осиянный блеском древнеиндийского золота разговорчивый красавец, а также друг кобр, слонов и крестьянок. Но! Мы знаем, с кого Киплинг списал своего Маугли. И можем оценить контраст меж знаменитым образом и действительностью.

В миссионерских приютах Султанопура и Агры писатель имел возможность потрогать концом своей трости подлинных «диких» детей. Отличительной чертой «лесных» детишек были кровоточивые мозолистые наросты на локтях и коленях размером с «кекс на две персоны», так как передвигались они только на четвереньках. Настоящие «маугли» отличались полным отсутствием речи и каких‑либо проблесков интеллекта. Обследовавший их доктор Д. Уишау свидетельствует, что «дикие индусские мальчики были действительными идиотами, какова бы ни была причина их идиотизма». Они пачкали все своими фекалиями, до крови кусали обслугу за ноги и постоянно мастурбировали. Впрочем, в условиях приюта они, как правило, умирали быстрее, чем у добрых индусов созревало окончательное решение об их удавлении.

Иногда наличие прототипа очевидно, но сам он остается скрыт от потомков и исследователей. Романтикам это позволяет надеяться на то, что, к примеру, «Маленький принц» был плодом лишь педофильских галлюцинаций французского летчика, но не существовал in carne (в мясе).

Культ богов, пророков, героев, полководцев и других «пассионариев» – один из самых любимых культов homo. Человечество млеет от перьев, мундиров и «харизм», а именами своих любимцев маркирует эпохи. На этом культе основаны религии, история и культура. К сожалению, для его разрушения недостаточно одного, даже химически чистого цинизма самой высокой концентрации. Требуется нечто более существенное.

Иллюзия того, что в человеческих стаях существуют особи, наделенные чрезвычайными свойствами, качественно отличающими их от других людей, является очень стойкой. Существует даже отрасль истории, всерьез изучающая «пассионариев». Люди очень любят приписывать глобальные события особенностям той или иной «личности».

Это забавное заблуждение имеет много корней. Один из них – отсутствие понимания того, что практически все «харизматики» на 100 % сделаны из случайных обстоятельств, а также из требований политической моды и специфики своего времени. В чуть другой реальности они остались бы никем, а их «удивительные» свойства не оказали бы никакого влияния ни на историю, ни на культуру. (Представьте себе Моцарта в раннем неолите, Резерфорда во времена крестовых походов или Гитлера как жителя блокадного Ленинграда.)

Оценивая «великие имена», не следует забывать, что за каждым Микки‑Маусом прячется обычная мышь. Особенно хорошо это видно на еще «теплых» примерах Наполеона, Гитлера, Сталина, Мао или им подобных фигур. На них списывается вся кровь и глупость, хотя данные фигуранты были лишь «вишенками на тортах» своих эпох и народов. Вся Германия была Гитлером, а СССР – Сталиным. В произошедших трагедиях личные качества вождей не имели никакого особенного значения.

Конечно, все они могли отчасти влиять на процессы, но не в силу наличия какой‑то «харизмы», а лишь потому, что имели чисто механическую возможность это делать. Но напомним, что они не изобретали ее самостоятельно, а лишь пользовались тем механизмом власти, который образовался во времена фараонов и не претерпел существенных изменений.

Но! Среди них нет Саурона‑гипнотизатора, который мог бы волшебным образом внушить доброму и наивному народу идеи рейха или «русского мiра». Диктаторы и президенты – это лишь тамбурмажоры, которые с помощью «жезла власти» задают ритм конвульсиям злобы и восторга, возникающим в массах естественным образом. Если жезл опустится или будет отброшен, «оркестрик» играть не перестанет.

По всей вероятности, любая роль личности в истории – очередной самообман, а некая интеллектуальная или поведенческая уникальность – миф, в реальности не существующий и ни на что не влияющий.

Впрочем, до тех пор пока мы остаемся в так называемом культурно‑историческом поле, где все оценочно и зыбко, данные утверждения остаются лишь декларацией. Чтобы доказать их, нам придется переместиться в качественно иные сферы.

По счастью, помимо солдафонов, пророков и вождей, образ каждого из которых самым очевидным образом подчинен «закону М.‑Мауса», мы располагаем и фигурами другого свойства. Теми, кто в действительности менял реальность мира или повышал шансы нашего вида на выживание. Мы имеем в виду творцов науки. Вот на их‑то примере мы и попытаемся доказать недоказуемое: вздорность и выдуманность представлений об уникальности личности.

Напомним, что взаимосвязь личности ученого и его открытия является несомненной и общепринятой догмой (такой же несомненной, как связь особых свойств Сталина и репрессий). Быть может, существенный вклад в науку – это действительно результат совершенно особых, неповторимых свойств, присущих лишь конкретному ученому и никому иному? Полная уверенность в том, что дело обстоит именно так, была однозначно высказана множеством творцов современного знания. Наилучшим образом эту мысль сформулировал нейрофизиолог, лауреат Нобелевской премии Джон Кэрью Экклз, видевший именно в факте научных открытий лучшие доказательства свободы воли человека и «великий фактор личности».

Джеймс Дьюи Уотсон, тоже лауреат Нобелевской премии, сооткрыватель структуры ДНК и автор «Молекулярной биология гена», которую по праву можно назвать одной из самых важных книг человечества, полагал, что «каждый шаг (науки) вперед, а иногда и назад – очень часто событие глубоко личное, в котором главную роль играют человеческие характеры и национальные традиции».

Еще более категоричен другой нобелевский лауреат – Кристиан де Дюв, который пишет, что «создание теории – это напряженный творческий процесс, несущий на себе отпечаток личности автора», а эйнштейновская теория относительности, по мнению Де Дюва, несет на себе «отпечаток индивидуальных, личностных черт, свойственных только ее создателю».

На первый взгляд данная точка зрения кажется единственно логичной и возможной. Но лишь на первый взгляд. А при соприкосновении с фактами от этого красивого предположения не остается даже loci udi (мокрого места).

Дело в том, что очень многие важнейшие изобретения, а также выявления законов природы и свойств материи были почти синхронно совершены учеными, никак не связанными между собой, полностью независимыми друг от друга, разнесенными национально, географически, социально и религиозно.

Вероятно, здесь все же следует остановиться и конкретизировать понятие «независимость открытий в науке».

Что же это такое?

Это термин, которым мы маркируем некий высокий научный результат, если к нему пришли ученые, не имеющие возможности заимствовать мысли и идеи друг у друга. Приведем краткую подборку фактов, то есть перечислим те открытия, которые были совершены «независимо» и «одновременно»:

Кавендишем и Кулоном открыт закон притяжения и отталкивания электрических зарядов; Парацельсом и У. фон Гуттеном заявлено о влиянии сифилиса на головной и спинной мозг; Ж. Жансеном и Локайером сделан спектральный анализ протуберанцев солнечного диска; Рамзаем и Лангле выявлены свойства гелия; Дарвином и Уоллесом сформулирована теория эволюции; Адамсом и Леверье обнаружена планета Нептун; Маркони и Поповым изобретено радио; Опариным и Холдейном открыты принципы абиогенеза; Мариоттом и Бойлем вычислены особенности поведения газов; Августом Теплером и Вильгельмом Гольцем изобретена электрофорная машина; Скалигером и Арецио осознано существование кинестезии; Гей‑Люссаком, Жаком Шарлем и Дальтоном выведен закон объемов; фон Герике и Торичелли определены свойства вакуума; Ж. Фернелем и П. Форестом определено отравляющее влияние ртути на головной мозг; Галилеем, де Шезо и Ольберсом разгадан парадокс черноты Вселенной; Борелли и Жюреном обнаружены капиллярные явления; Герцем и Лоджем зафиксированы электромагнитные волны; Томсоном, Джермером и Дэвиссоном расшифрована дифракция электронов; Ньютоном и Гуком определен закон обратной пропорциональности квадрату расстояний; Гюйгенсом и Галилеем созданы маятниковые часы; Котуньо и Можанди выяснена роль ликвора и законы его циркуляции меж желудочками мозга; Декартом и Снеллиусом открыт эффект преломления света; Беннетом и Эанди смоделирован электроскоп; Шееле, Пристли и Лавуазье классифицирован водород; Мальпигием и Г. Баджливи зафиксирован механизм возникновения гемиплегии; Майером и Джоулем понят принцип эквивалентности; Галилеем и Шейнером обнаружены пятна на Солнце; Латуром и Фарадеем установлено сжижение газов; Дальтоном и Вольтой описано поведение паров; Менделеевым и Мейром открыт периодический закон; Вейнбергом и Харди доказан закон генетического равновесия; Расселом и Герцшпрунгом составлены диаграммы‑классификаторы звезд; Мюрреем Гелл‑Маном и Дж. Цвейгом написана квантовая модель элементарных частиц (гипотеза кварков); Мёбиусом и Листером выведен парадокс «ленты Мёбиуса»; Лобачевским и Бойяи разработана гиперболическая геометрия.

Список можно продолжить, но полагаем, что приведенного достаточно.

Итак, мы убедились в том, что ученые, не имеющие меж собой ничего общего ни по воспитанию, ни по образованию, ни по убеждениям, никак не знакомые между собой, примерно в одно и то же время приходили к одним и тем же выводам по важнейшим вопросам мироздания.

Даже в нашем коротеньком списке смешались модники и неряхи, пламенные фашисты и унылые русские инженеры, утонченные академики и пивовары, весельчаки и меланхолики, фанатичные христиане и атеисты, убежденные холостяки и примерные главы семейств, плебеи и аристократы, а также бургомистры, коммунисты, роялисты, пэры, революционеры, настоятели монастырей и дуэлянты.

Перечисленное нами выше – лишь видимая, официальная часть образов великих ученых. В большинстве случаев деликатность не позволяла биографам углубляться в некоторые особенности их быта, привычек и наклонностей. Но мы знаем, что у любого homo имеется очень живописная оборотная сторона.

Подозревая об этом, мы можем обоснованно предположить, что различия меж свершителями одних и тех же открытий были еще разительнее: меж фон Герике и Торичелли, Мариоттом и Бойлем, Маркони и Поповым были не просто «разницы», а целые «пропасти».

И тем не менее они, независимо друг от друга, в одно и то же время приходили к одним и тем же судьбоносным выводам. Все личностные, национальные, религиозные, бытовые, политические разницы не играли никакой роли.

Но быть может, эта несвязанность открытия и личности присуща лишь относительно локальным прозрениям? Быть может, самые грандиозные теории все же основаны на неких неповторимых чертах их создателя?

Нет. Как мы можем убедиться, подмеченная нами закономерность распространяется на любые открытия, независимо от их масштаба.

К примеру:

Чарльз Дарвин и Альфред Рассел Уоллес никогда не встречались и не общались. До 1858 года Дарвин понятия не имел о существовании Альфреда Рассела. Но в июне указанного выше года Уоллес прислал Дарвину набросок статьи «К тенденции независимого возникновения вариаций из оригинальной формы». Распечатав пакет, потрясенный Дарвин увидел в строках Уоллеса свою собственную теорию, нюансы которой он скрывал до времени даже от столь близких друзей, как Хукер и Лайель.

«Я никогда не видел более поразительного совпадения. Если бы у Уоллеса был мой черновик, написанный в 1842 году, он не смог бы сочинить для него лучшего резюме» (Дарвин о работе Уоллеса).

Разумеется, есть теории не менее глобальные, чем эволюционная. Абиогенетическая была независимо разработана Александром Ивановичем Опариным и Джоном Холдейном, которые были очень надежно изолированы друг от друга географией, разностью научных школ и самой банальной политикой (то есть некоторой «закупоренностью» раннего СССР). Поначалу оба трагично восприняли известие о наличии «конкурента» на другом континенте, но ситуацию (отчасти) спас рыцарственный Холдейн, признавший разработки Опарина более емкими и масштабными, а соответственно, и более значимыми.

Неоднозначное происхождение также имеют теории: квантовая, генетического кода, относительности и условных рефлексов. При всем (условном) благоговении перед именами Эйнштейна, Павлова, Крика, Планка никого из них нельзя назвать их «автором» (в примитивном и однозначном смысле слова «автор»).

Мы можем осторожно сделать вывод, что нам нет и не может быть никакого дела до бытовых привычек или личных взглядов того или иного создателя науки. Все слагаемые личности не имеют никакого значения. Как, впрочем, и сама личность. Ученый может быть сатанистом, жадиной, онанистом, мотом, ростовщиком, карманником, религиозным фанатиком, педофилом, убийцей, клеветником, завистником, героем, вором, гомосексуалистом, девственником, нормальным развратником, ханжой или кощунником, угрюмым молчуном или блестящим оратором. Для результата его работы все это имеет не больше значения, чем форма крышки его гроба. Или цвет его глаз.

Он может быть самоучкой, как Реомюр, Фаренгейт, Ампер, Лаплас, Дальтон, Кеплер, а может быть аббатом, как Мендель, или журналистом, как Энгельс, академиком, как Опарин, или наемником, как Декарт, переплетчиком, как Фарадей, школьным учителем, как Циолковский, приказчиком в бакалейной лавке, как Шлиман, или профессиональным обитателем лабораторий, как К. С. Лешли. Но и это все тоже ничего не значит. В историю науки данные персонажи вошли «обнаженными», при входе сбросив сутаны, латы, сюртуки и лабораторные халаты. Впрочем, как выясняется, дело не ограничилось предметами гардероба. Строго говоря, там же, при входе, они оставили и свои имена.

Дело в том, что в самом открытии мы никогда не найдем примет личности того, кто его совершил. Оно удивительно «безлико» и никак не связано с характером, привычками и взглядами его автора.

Давайте «отвяжем» постижение ДНК от имен Крика, Уотсона, Уилкинса, Франклин, Эвери, Чаргаффа и на несколько минут забудем эти имена. Забудем и трагикомедию, сопутствовавшую пониманию роли и «пространственной конфигурации» дезоксирибонуклеиновой кислоты. Сделав все это, найдем ли мы в спиралях азотистых оснований или в порядке водородных связей хотя бы отголоски того пикантного факта, что Дж. Уотсон вообще не знал химии, а Ф. Крик не имел никакой научной степени? Нет. Не найдем.

Увидим ли мы в разгаданной последовательности аденина – тимина – гуанина – цитозина грустную тень О. Т. Эвери или слезы умирающей Франклин? Опять‑таки нет. Не увидим.

А теперь заглянем в окуляр микроскопа. Есть ли там напоминание о голландском суконщике, играющем стеклянными шариками (с их помощью в цеховой среде было принято инспектировать качество сукна)? Сперва он просто забавлялся. Но затем, комбинируя то шарики, то их половинки, суконщик разглядел сквозь них движения сперматозоидов в «вязкой жидкости, собранной после законного соития с г‑жой Левенгук».

Содержится ли в окуляре микроскопа хоть какое‑то указание на фасон шляпы этого суконщика, или на то, какому божеству он кланялся по воскресеньям? Разумеется, нет. Не содержится.

Как видим, все личностное опять дематериализовалось и сгинуло, как не имеющее никакого значения. Более того, у нас появилось еще одно основание для уверенности в том, что между индивидуальностью ученого и его открытием нет вообще никакой связи.

Итак. Мы видим, с какой легкостью можно разрушить один из основных мифов культуры. Миф о личности и ее «чрезвычайном значении».

Но что мы получаем взамен него?

Почти ничего, за исключением образа науки как реальности, живущей по своим законам. Самые великие имена в ней оказываются почти слепыми исполнителями закона неизбежного развития интеллекта. Того самого интеллекта, который всегда найдет правильное местечко и шалуну Кирюше, и Бонапарту, и самому Микки‑Маусу.

 

Конец РПЦ. Как это будет

 

«Отец церкви» Ориген Александрийский был настоящим христианином. Поэтому он дословно исполнил наказ своего бога, высказанный в Евангелии (Мтф.19:12), – и широким жестом отхватил себе детородный орган по самые тестикулы, став скопцом «ради царствия небесного».

К сожалению, его благочестивому примеру последовали не все христиане, хотя обмен пениса на «царствие небесное» с их точки зрения должен быть чрезвычайно выгодным делом. Можно сказать, сделкой жизни.

В русской церкви это евангельское предложение тоже, как правило, игнорировалось. Митрополиты, архиепископы и епископы, не говоря уже о монашествующей братии и мирянах, выбирая между «царствием небесным» и собственным пенисом, уверенно выбирали пенис. Это вдвойне печально, так как именно опыт Оригена мог бы предохранить РПЦ от множества неприятностей в прошлом и настоящем, а также научить ее стойкости, которая, возможно, ей скоро потребуется.

Очень долго существовала иллюзия, что РПЦ умеет намертво спаиваться с любым видом государственной идеологии, а погибнуть может только вместе с ней. Именно этому православных учила специально придуманная история России. Именно нечто подобное внушил им идеолог русского нацизма – Федор Достоевский. Это всегда придавало попам необыкновенную уверенность в судьбе собственного бизнеса и своем корпоративном благополучии.

Конечно, церковная торговля ничем – это бизнес сверхдоходный. Но и чрезвычайно хрупкий, так как полностью зависит от капризов и настроения власти. А также от того, насколько власть уверена в эффективности церкви.

Судорожно спасающий страну от распада, сегодняшний Кремль, разумеется, пускает в дело все, что есть под рукой. Все, что может «скрепить» страну, особо не разбираясь в качестве этих скреп. В том числе и церковь. Но не исключено, что абсолютная неэффективность РПЦ рано или поздно будет им замечена.

Что произойдет в этом случае?

РПЦ, конечно, забылась и недооценила опасность такого разоблачения.

Как мы помним, церковь всегда утверждала: она – понятие вечное и никакие «врата адовы не одолеют ее». Но сегодняшнее православие, вероятно, слабо представляет себе подлинный потенциал этих «врат».

Если разоблачение состоится и в очередной раз станет понятно, что церковь никого ни с кем не скрепляет, то, вероятно, произойдет следующее.

В этот раз не будет никаких «львов рыкающих, плоти христиан жаждущих», и никаких матросов со штычками. Попов никто и пальцем не тронет. Все будет гораздо хуже.

Ставшая ненужной Кремлю, РПЦ мгновенно утратит неприкосновенность во всех СМИ.

Заскрипят, отворятся те самые «врата» – и грянет из них голубой гром.

Все главные каналы ТВ заполнят заплаканные пономари, иподьяконы, послушники, семинаристы и юные иноки. И каждый из них будет живописать злоключения ануса своего, который ежедневно был терзаем «митрополиты, архиепископы и епископы». И терзаем не всегда с молитвой.

Шоумены, еще вчера, преданно чмокавшие попам ручки, будут гневно трясти документами уголовных дел, выведывая у плакс пикантные подробности анальных практик, а узнавая – рыдать вместе с ними, «исказив ужасом лица свои».

Разумеется, не все скандалы будут окрашены в чисто голубой цвет. Найдется в эфире местечко и для пары сотен черных педофильских историй. Тут еще шире отворятся «врата» – и восплачут не только жертвы и шоумены.

Тут будут рыдать все: мамаши, доверившие попам деток, сами детишки, удаленные бабушки по скайпу, операторы и студийные клакеры. Даже суровые криминалисты, приглашенные в эфир для рассказа о специфике вагинальных и сфинктерных разрывов у несовершеннолетних, тоже «излиют слезы своя».

Следует понимать, что рыдательный потенциал данной темы, конечно, не бездонен, но достаточно глубок. СМИ отработают его по полной программе, вероятно, не раз вспомнив про Оригена Александрийского.

Конечно, публике надо не только поплакать, но и похохотать. Обеспечение веселья по церковной теме тоже не будет проблемой.

В этом смысле отличным информационным товаром станут страсти в женских монастырях. Обыватель узнает наконец, что такое «глубокий сестринский» поцелуй, постигнет настоящий смысл выращивания инокинями кабачков сорта цукини и поймет подлинное предназначение молоденьких послушниц.

Нетрудно предсказать и все последующие перемены медийных блюд.

Скорбные гаишники зальют эфиры кровью, поведав тысячи историй о поповском беспределе на дорогах.

Училки во весь голос затянут песнь о нелепости «основ православия» в школах.

Прозревшие главы администраций развернут батальные полотна, повествуя о своих битвах с жадными попами за социальную недвижимость и госземли.

Проснутся тетеньки из СЭС. Они затрещат о вирусных пузырчатках полости рта, кандидозах, гнойных флегмонах и других болезнях, неизбежно передающихся в том случае, когда сотни не очень здоровых людей что‑нибудь едят одной ложкой из одной миски, как это бывает при обряде причастия.

Медийный рынок ненасытен до всякой сочной жути: «врата» отворятся настежь – и РПЦ припомнят все. Что было и чего не было. Затравленные попы будут искать колокольни, чтобы быть с них сброшенными, но не найдут их; они будут хвататься за чаши с ядом, но в тех окажется лишь старый кефир.

А шоу‑бизнес, истосковавшийся за годы русской весны по свежатинке, продолжит распинать бедолаг.

Особенно будут стараться те, кто сильнее прочих подхалимничал на крестных ходах и молитвенных стояниях: депутаты, певички‑державницы, мотоциклисты и другие разносчики православной духовности.

Разумеется, тут же сыщутся охотники поковыряться в загадочной смерти Редигера (Алексия II) и в церковных финансах. Увы, один‑единственный аудит денежных проделок духовенства превратит епископат РПЦ в толпу печальных зэков. Попов погонят из школ и армии, а отжатые ими планетарии и больницы вернут государству.

Последним и самым страшным ударом «врат» будет установка в церквях кассовых аппаратов. После этого рынок магических услуг рухнет.

К такому варианту «гонений» РПЦ окажется абсолютно не готовой. Под хохот публики Гундяев сбежит, переодевшись распятым мальчиком из Донбасса. Чаплин прикупит котелок, наконец отрастит нормальные усики и продолжит служить своей фамилии в московском мюзик‑холле. А сама церковь скукожится и надолго замолкнет.

У нее, конечно, будет выбор: либо сгинуть окончательно, растворившись в сотне других культов, либо выжить и продолжить борьбу за возвращение клиентов.

Выжить ей будет не просто.

Ватикан, оказавшийся в похожей, но менее сложной ситуации, пошел ва‑банк. Он резко смахнул со стола отпедофилированных им младенцев «яко же не бывших» и свершил резкую имиджевую реформу. Вместо папы‑истукана он предложил папу‑шпану. Это был сильный ход, но фингалом и трамвайным билетиком Франциска полностью прикрыть «большой ватиканский срам» все‑таки пока не удалось. Следующим шагом, вероятно, будет рогатка, случайно обнаруженная ЦРУ в личных вещах понтифика. По крайней мере, иезуиты все надежды на спасение католичества возлагают именно на нее.

А вот РПЦ так легко отделаться не получится. Придется менять не только девочек, но и мебель. Ставшая ненужной Кремлю, РПЦ вынуждена будет подчиниться свирепым законам шоу‑бизнеса. В обряды и литургическую практику придется вносить кардинальные изменения. Очень неплохо будет смотреться выезд нового патриарха из царских врат на моноколесном электросамокате, а также энергичные «танцы с чашами». Так как сильный медийный резонанс имел только один прецедент плясок в церкви, то преподавать хореографию в семинариях, вероятно, будут приглашены Pussy Riot.

Возможно, РПЦ изобретет еще какие‑нибудь приманки. Возможно, она вернет себе часть своей старой клиентуры и будет, никем больше не обижаемая, под стрекот кассовых аппаратов существовать по темным углам страны. Разумеется, под крепким надзором налоговых органов и СЭС, постепенно разрушаясь под тяжестью собственной ненужности. Но ни к каким существенным вопросам и событиям РПЦ допущена уже никогда не будет. Так что если России и суждена дальнейшая история, то она явно будет свершаться без попов.

 

Крылышко или ножку?

 

Долгожданная точка в истории царских останков

Идентификацию скелета Николая II проводят с таким рвением, как будто бы его кости собирают не для символического погребения, а для изготовления уникального холодца.

Двадцать лет очень дорогие комиссии фехтуют чьими‑то берцовыми костями и сверлят уши чиновников генетической терминологией. Двадцать лет криминалисты мажут друг другу лица грязью из «ганинойямы» и «понасенковалога», а патриоты репетируют рыдания над гробом последнего царя. Пресса и публика томятся в ожидании дня икс, когда под тысячегласное пение останки Николая Кровавого будут торжественно размещены в саркофаге Петропавловской крепости.

Хотя, как и любое другое, данное захоронение имеет весьма условный смысл. Никакая подлинность скелета и не требуется. Главное, чтобы «костюмчик сидел»; надгробная плита должна быть оснащена рекордным количеством двуглавых орлов и экстраординарной династической терминологией. Этого будет совершенно достаточно. По сути, нет никакой разницы, какие именно кости будут под ней сложены. Это могут быть останки любого дворника или двадцати пяти морских свинок. Более того, в саркофаг можно вообще ничего не класть. А можно разместить там швабры или загранпаспорт Кобзона.

Что бы там ни лежало, казачки почетного караула все равно расчувствуются в ожидании поминальной водки. А народу совершенно безразлично, что именно будет находиться в могиле. Приливы его чувств регулируются не тождеством ДНК, а мощью оцеплений и присутствием на церемонии «первых лиц».

Напомним, что совсем недавно был поставлен эксперимент с известным «поясом». По степени подлинности этот предмет можно сравнивать только с «настоящим» пропеллером Карлсона, который недавно экспонировался на выставке «Мир маленьких придурков».

Но! Эксперимент оказался удачным. Сработала «память материала»: Россия воспользовалась первым же предлогом, чтобы принять привычную ей форму огромной заплаканной очереди. В известном смысле мероприятие оказалось даже успешнее, чем опыты с другими святынями: с Мавзолеем и Макдоналдсом. Возможно, это произошло потому, что организаторы «пояса» сумели реализовать огромный поцелуечный потенциал народа.

Конечно, к наполнению царского саркофага необходимо активнее привлекать РПЦ с ее огромным опытом одурачивания граждан.

Вспомним двадцатые годы. Большевики тогда произвели показательные вскрытия топовых церковных мощехранилищ. Помимо гнилых костей, кукол и личинок моли они обнаружили там даже дамские подмышечники, чайники, доски и банку фиксатуара «Брокар». Все производилось публично, фиксировалось на кино – и фотопленку, но на последующей почитаемости артефактов никак не отразилось.

Как только злодеи в пейсах и кожанках уложили «мощи» обратно, воцерковленная публика продолжила молитвенное общение с чайниками и фиксатуаром.

В истории с царскими останками можно перенять этот драгоценный опыт.

Тотальное воскресение мертвецов, которое обещает христианская догматика, вероятно, будет сопровождаться различными катаклизмами и объявлением чрезвычайного положения. В такой ситуации нет особой разницы, кто именно вылезет из‑под могильной плиты в Петропавловке: свинки, дворник или половинка Николая II.

Конечно, подготавливая день икс, следует еще поработать над образом последнего царя, который пока тянет только на недалекого дядечку с папироской и балеринкой.

Вероятно, кроме его умения руководить массовыми расстрелами населения на Невском проспекте, стоит вспомнить и его страсть к выкладыванию геометрических узоров из лично убитых им котов и ворон.

Не следует, вероятно, делать только одного. Ни в коем случае не надо на крышке саркофага в Петропавловке упоминать запредельный рейтинг этого дядечки.

 

Мухоморы победы

 

Пойдет ли человечеству на пользу глобальная атомная война?

 

Ружьишко, конечно, зависелось. С тех пор как его разместили на «гвоздике» Хиросимы, ядерное оружие украшает сцену человеческой истории, напоминая о том, что все самое интересное еще впереди. Согласно законам драматургии это ружьишко, конечно, выстрелит. Сможет ли оно кардинально изменить существующую реальность и конструкцию цивилизации?

Само событие, по всей вероятности, неизбежно.

Почему? Потому что за 70 лет, прошедших с того момента, когда первый ядерный мухомор вырос над японским захолустьем, не произошло даже частичного поумнения homo. Напротив. Различные дикарские игрушки вроде традиций, религий, побед и патриотизмов стали еще популярнее. Все фундаментальные иллюзии тоже чувствуют себя прекрасно и продолжают определять мировоззрение абсолютного большинства. Человек остается во власти сказок о своей уникальности, бессмертной душе, божественной любви и важности национальных интересов.

Напомним, что все эти красивые химеры вечно голодны, а насыщаются они только кровью. Много веков химеры демонстративно чавкали поколениями и целыми народами, но человечество продолжает ими умиляться. Увы, оно не трезвеет, несмотря на весь свой горький опыт. Оно твердо уверено, что у цивилизации – отличный этический фундамент.

Вообще, как выяснилось, иллюзии – штука огнеупорная. Костры веры, пожары революций и пламя войн не причиняют им никакого вреда. Вероятно, пришло время испытать их чем‑нибудь погорячее. Необходимые температуры как раз и могут быть предоставлены как обычными урановыми бомбами, так и различными «слоечками» типа FFF или W88.

Впрочем, иллюзионные накопления столь обширны, что урановые градусы зажарят лишь малую часть заблуждений человека о самом себе. Того, что останется, будет вполне достаточно, чтобы при случае повторить ядерный фейерверк.

Корневых причин происшедшего искать, разумеется, никто не будет. Культура и история подольют масла, и событие получит оценку в соответствии с имеющимися «этическими представлениями». Это автоматически выведет ситуацию на второй, а затем и на третий круг. Так что надеяться на то, что в тритий‑урановом огне человечество переплавится во что‑нибудь поприличнее, наверное, все же не следует.

Конечно, существует утешительная байка о том, что неким «сдерживающим фактором» сработает обоюдная смертоносность ядерного бомбометания. Полагаю, что это утверждение ошибочно.

Дело в том, что любые атомные удары не представляют никакой опасности для тех, кто принимает решение об их нанесении. В распоряжении решателей имеются комфортабельные бункеры, из которых можно безопасно наблюдать за взаимными ядерными бесчинствами. Разумеется, наблюдать со слезами на глазах, нашептывая (в зависимости от континента) песенки про пальмы или березки. Из глубины этих бункеров (по радиосвязи) можно будет по‑сталински постучать зубами о стакан и в очередной раз напомнить, что «мы за ценой не постоим». И перепуганная «цена», испепеляясь вместе со своими котами, домами и детишками, опять будет вынуждена согласиться с такой щедростью. А как иначе? «Цена» приучена служить расходным материалом для обеспечения нужд различных родин, религий, границ, а также общей эстетики истории в целом. С «ценой» достаточно лишь поговорить (из бетонных недр) от имени и по поручению великих иллюзий, чтобы она расчувствовалась и подставила лбы под потоки нейтронов.

Хотя винить во всем только решателей судеб было бы некорректно; мы имеем дело с фактом взаимной дрессировки. Люди сами приучили власть расходовать их на «великие цели» безоглядно и безотчетно.

Это положение можно иллюстрировать множеством примеров, но самым свежим будет так называемый «Бессмертный полк», шествие которого иногда можно наблюдать в России. Суть мероприятия заключается в том, что идущие большими организованными колоннами граждане РФ несут на палках портреты погибших на войне родственников. Это символизирует сплочение народа в скорби и безмолвный, но грозный вызов тому врагу, по вине которого погибли изображенные на портретах люди. Но!

Чрезвычайно велика вероятность того, что примерно на трети портретов запечатлены те, кто был уничтожен исключительно по вине самого советского командования: перебитые заградбатальонами, брошенные в бессмысленные атаки, заморенные фронтовым или тыловым голодом, замороженные, «сваренные» в котлах, а также расстрелянные пьяными СМЕРШевцами. Солдатское мясо в России всегда было исключительно дешево и, как правило, тратилось генералами с феерической расточительностью. Но никому из участников шествия не придет в голову обвинить в смерти отца или прадеда тех мясников‑генералов СССР, которые были действительными виновниками гибели их близких. Тем самым шествие «Бессмертного полка» превращается в индульгенцию власти, в предложение ей и впредь расходовать жизни без всякого стеснения.

Как известно, основой русской духовности и идентичности является еврейский фольклор, воплощенный в так называемом православии. В данном случае он не учит фаршировать щуку, но зато прививает стойкую привычку распинаться и распинать. Увы, к XXI столетию православная идея настолько выдохлась, что вряд ли сможет послужить хорошим наркозом в тот день, когда над РФ и миром поднимутся ядерные мухоморы победы.

Вся надежда только на манекенщиц и теноров, которые продолжают утверждать, что «красота спасет мир». Вероятно, им вскоре представится возможность поразить ею продукты деления 235‑го урана или дейтерида лития. Правда, возможны справедливые опасения, что диалог теноров с нейтронами может быть увлекательным, но недолгим.

 

Дразнилка для гуся. Окончание дискуссии о Галилее

 

Если со мной говорят от лица истины, я сразу понимаю, что имею дело с идиотом

 

Специалисты по «сидению на стуле» что‑то расшалились и взялись меня поучать. Кажется, они всерьез вообразили, что прошлое – это их собственность, куда без конвоя историков никому даже и заглядывать не следует.

Полагаю, что стоит воспользоваться этой ситуацией и прояснить отношения меж нашими двумя ремеслами. (А заодно дать историкам урок вежливости.) Разумеется, я могу это сделать только с позиции публицистики.

Что же это за позиция? Поясняю.

Публицистика – это пулеметное гнездо на колокольне. Она дает возможность с разумной высоты расстреливать кого угодно, а также устраивать любые фейерверки, при этом ни за что не отвечая.

В качестве учебного пособия я намерен использовать вот эту рецензию на мою статью об одном эпизоде войны подлинного знания с «научным миром». Благодаря появлению данного труда мы имеем добротный и очень свежий «препарат» стандартного видения трагедии Галилея.

Возьмем указочку и пройдемся по этому «препарату».

Начнем с того, что у нашего рецензента, несомненно, есть личная мотивация. Она не совсем понятна. Остается надеяться, что это простой зуд быть замеченным. Хуже, если им движет «магическая связь с прошлым» и знание «истинной картины» событий. В этом случае ему пора подумать об участии в «битве экстрасенсов».

Для начала мы остановимся на более лестном для нашего рецензента предположении: это всего лишь зуд. Если это так, то данная мотивация должна оказать специфическое влияние на набор аргументов и выводы.

Наш «препарат» сейчас даст нам возможность это выяснить.

Мы увидим, как легко в умелых руках «историческое знание» гнется и рихтуется, приспосабливаясь к обслуживанию любой цели и идеи. Так как у этого знания нет никакого реального фактологического костяка, то оно крайне пластично. У него нет констант и даже догматов. С ним можно вытворять все что угодно. Я это делаю вполне откровенно, причем заранее предупреждаю, что буду по своему усмотрению «округлять» фактуру. Но, оказывается, то же самое втихаря делает и наш историк‑рецензент. А это уже непорядок.

Напомню, что публицистика сама не роется в архивах и сундуках. Она лишь пользуется тем, что подготовлено для нее корифеями различных дисциплин. Ее задача – делать глобальные выводы, обобщать и формулировать. А уж какую именно из множества предложенных ей доктрин она выберет – это ее личное дело. История служит публицистике. Но никак не наоборот.

Дело историка – добыть для публициста материал и красиво разложить свой «товар», стараясь при этом не пакостить соседу, который на соседнем лотке предлагает свой. Дело публициста – пройтись по этим торговым рядам, выбрать приглянувшееся и использовать его для парадигм и выводов.

Но наш рецензент пытается нарушить правила этой вечной игры. Озвучивая свой загадочный зуд, он делает вид, что никаких иных представлений о процессе Галилея, кроме его собственных, вообще не существует. Это тем более забавно, что игнорируются версии, принадлежащие исследователям значительно более известным и успешным, чем он сам.

Итак, внимание. (Обнажаем указку.)

У Сантильяны, Ронана, Хаммеля, Сперанского, Эйнштейна, Коэна, Менкена, Льоцци et cetera нет почти никаких сомнений в том, что процесс Галилея был цеховой склокой астрономов и математиков. Сантильяна однозначно свидетельствует о «научном» характере процесса. Колин Ронан пишет о том, что «происшествие с Галилеем напоминает эпизод из советских времен, когда находившийся в фаворе Лысенко преследовал генетиков». Чарльз Хаммель убежден, что «осуждению Галилея послужили лишь интриги ученых». Сперанский приводит этот процесс как пример противостояния аристотелианцев с математиками. Отметим, что у Эйнштейна (хотя он лишь коснулся темы) тоже не было сомнений в научной подоплеке процесса.

Передвинем указочку чуть ниже по тексту, туда, где рецензент настаивает на банальной трактовке процесса как противостояния знания и веры.

Стремилась ли церковь осудить Галилео? Отметим, что даже доминиканцы, всегда жаждущие кого‑нибудь сжечь, и то (в лице Мараффи) выступают за оправдание Галилея. Папа в письме герцогу Тосканскому пишет о Галилее: «Мы видим в нем не только великие дарования к науке, но также и любовь к благочестию. Он более, чем кто‑либо, одарен всеми качествами, дающими ему право на папское благоволение».

Почему‑то рецензентом «забыто» и то, что после процесса папа продолжил выплачивать уличенному в злостной ереси Галилею… пенсию (Хаммель). Маловероятно, что эта общеизвестная подробность неведома рецензенту. Возможно, она умышленно изъята им из набора доводов, так как разрушает миф о том, что Урбан сильно надулся на Галилео.

Как видим, наш зоил умело замалчивает неудобные для себя детали. Это прекрасно, так как подтверждает нашу версию о мотивации «зудом», а не «магическим видением прошлого». Скорее всего, наш рецензент здоров и просто играется безответными «фактами».

Но! Историку играться надо аккуратнее. Пассаж про епитимию вышел очень коряво. По версии рецензента, папа «наказал» Галилея чтением псалмов.

(Здесь следует вычертить кончиком указки самую замысловатую козябру из всех возможных.)

Однако даже самому захудалому медиевисту следует знать, что чтение псалмов не может считаться настоящей епитимией, поскольку входит в обиходное молитвенное правило каждого католика. Дополнительные псалмы могли назначаться духовником, узнавшим на исповеди о том, что его чадо, к примеру, чрезмерно увлеклось рассматриванием писающих прачек. «Прописав» еретику Галилею псалмы, Урбан, вероятно, просто «подмигнул» ему, лишний раз напомнив обиженному старику про исключительную мягкость приговора и старую дружбу.

«Ученость» или неученость папы Урбана – тоже весьма дискутивный вопрос. Наш милый критик берет на себя смелость аттестовать познания Урбана в астрономии и математике и приходит к выводам, неутешительным для бедного Барберини. Но! (Стучим указкой.) Вероятно, ему следовало бы припомнить, что Погребысский, Майстров, Фигуиер характеризуют папу именно как «ученого»; Хаммель представляет Маттео Барберини не иначе как «ученого математика», а Р. Коэн – как астронома.

Был ли Галилео медиком? (Рисуем указкой знак вопроса.) Безусловно, по единственному имевшемуся у него образованию он медик. Правда и оно не было завершено, что позволило современникам обзывать Галилея «лекарем‑недоучкой» или просто «недоучкой», а биографам именовать его «великим недоучкой» (Предтеченский).

У меня нет ни малейшего желания и дальше щелкать по носу бедного рецензента. Полагаю, приведенного достаточно, чтобы убедиться либо в намеренных подтасовках и передергиваниях, либо в некоторой неполноте его знаний. Впрочем, я надеюсь на то, что за свой труд он щедро вознагражден читательским ажиотажем и ликованием местной общественности.

Конечно, «дураки и гуси созданы специально для того, чтобы их дразнили». Но мы не будем больше беспокоить нашего доцента. Его следует оставить во власти его зуда. А возможно, в мире его «фиолетовых грибов» и уверенности в магической связи историка с прошлым. В том, что только он знает «подлинную картину» былого.

Будем откровенны: такое состояние историка никому не мешает. Если он способен добывать в своей архивной шахте «руду» и аккуратно подавать ее наверх, в науку и публицистику, то беднягу не следует лишний раз нервировать. Пусть ворчит. Он как может делает свое нелегкое дело. В утешение оставим ему опечатку в дате смерти кардинала. Здесь у него есть законная возможность раздуть щеки «профессионального историка» и почувствовать свою незаменимость.

Разговор совершенно о другом. О вещах гораздо более сложных и важных. И историк в таком разговоре уже неуместен. (Откладываем указку.) Настоящая проблема заключается в том, что моя картина суда над Галилеем точно так же фальшива, как и та, что предлагается моим рецензентом. Будем откровенны: они равноценны по своей ущербности. Ни у меня, ни у него нет ни единого факта.

Поясню. Все, что мы не можем многократно проверить и повторить, не может считаться фактом в строгом смысле этого слова. А другого смысла, кроме строгого, у этого слова, увы, не существует. Мы лишь можем допускать, что, возможно, дело было «так» или примерно «так».

Любое событие, как крупное, так и мельчайшее, состоит из огромного множества слагаемых. Достаточно легкого искажения любого из них, смещения любого акцента, изменения порядка нюансов – и вся огромная картина обрушивается в «неточность». А из неточности есть одна дорога – в «нефакт», то есть в беллетристику, которая отличается от сочинений Саббатини или Дюма лишь занудством.

Реальное прошлое – это россыпи вероятностей, допущений, косвенных свидетельств, артефактов, клочки воспоминаний, обрывки догадок, наборы баек и двусмысленные документы. Эти россыпи огромны, но ни в какую цельную картину они обратно никогда не сложатся.

Приведем поясняющий пример. Предположим, нам удалось бы собрать все колечки, сережки, кулончики, запонки и зубные коронки, сделанные из золота, добытого, к примеру, в жилах Чувальского месторождения. Предположим, все это золото мы бы переплавили, частично раздробили, частично спекли, затем отчешуили и попытались бы вернуть обратно в берега уральской речки. Но как бы тщательно мы ни произвели все эти действия, воссоздать жилу во всей ее цельности, ветвистости и специфичности химического состава именно чувальского золота у нас никогда не получится. Почему? По множеству причин. Уникальность его химсостава исчезла в тиглях ювелиров, которые очищали или тонировали металл присадками. Милая гвоздеобразность крохотных вкрапов золота в руду безвозвратно утрачена в плавилках и ретортах. Воссоздать ее геометрию заново могли бы только процессы силурийского катаклаза и катагенеза, которые уже никогда не повторятся.

Но даже если бы мы смогли ценой каких‑то немыслимых усилий восстановить химсостав и даже форму золотых вкрапов, все равно проложить жилы обратно не получится. Все вмещавшие их породы измельчены и перемешаны в процессе золотодобычи. Чтобы вернуть изначальные слоения кварцевых толщ, сфалеритов и блеклой руды, нам пришлось бы заново создавать Землю.

Примерно так же обстоит дело и с «жилами» событий подлинной истории. Во многом это вина историков. Желая изготовить свой «кулончик или колечко», каждый из них вновь перелопачивал и дробил «вмещающие породы» – и лишь усугублял хаос.

Отчасти это прекрасно. Поняв, что никаких «фактов истории» не существует, мы получаем право на исключительную свободу обращения с материей прошлого. Пытаясь найти ответы на различные вопросы, сегодня мы имеем право на все: на искажения, фантазии, на применение чистой лжи и любые подтасовки. Ведь, подбирая наугад «числовой шифр» к замку того или иного события, мы вправе использовать любые «цифры». Как справедливо говорил классик, характеризовавший историю как самую бессмысленную из дисциплин: «Не имеет значения, какой именно вздор предпочитается другому вздору».

Смириться с отсутствием настоящей картины былого очень тяжело. Homo выдрессированы на то, что наличие у них понятной и лестной для них «истории» – это важная часть их бытия. Согласиться с тем, что известная история – это, по всей вероятности, на 98 % иллюзия, грубо состряпанный и многократно переписанный миф, вероятно, будет для них невыносимо. Но рано или поздно это придется сделать. Ведь когда‑нибудь и история станет наукой.

Возможно, лет через двести физика научится конструировать квантовую картинку любого прошедшего события. Теоретически это не так сложно и вполне реально. Возможно, эти картинки будут иметь строгую послойность, и наука научится «отлистывать» квадриллионы таких картинок и созерцать квантовую реальность, бывшую 800, 300 или 300 000 лет назад. Научившись придавать ей зримость или расшифровывать ее математически, люди смогут поглядеть в глаза эргастеру, узнать, была ли в реальности битва при Фермопилах, и подсчитать количество грудей Анны Болейн. Утверждения, домыслы и допущения обретут проверяемость. В истории появятся факты – и она наконец станет наукой.

Впрочем, для того чтобы это произошло, должно прийти целое поколение фриков. Таких же бесстрашных и фанатичных, как Коперник, Галилей, Дарвин, Вагенер, Агассис, Эвери, Гамов, Шлиман и Фарадей. Впрочем, новым фрикам будет потяжелее, так как хребтина доценского мира со времен спора Галилея с Ватиканом существенно добавила в прочности и толщине.

 

Особо опасное мышление. Из истории фриков

 

Наука потешалась над Галилеем, предлагая ему глядеть на небеса не в телескоп, а в большой клистир (по профессии Галилео был не астрономом, а медиком). Как известно, дело кончилось тем, что доктор Галилей очень глубоко засадил этот клистир в зад штатной учености XVII столетия. Вынуть она его так и не смогла, но со временем научилась им приветливо помахивать

 

Макс Борн еще в 1968 году хладнокровно отметил, что «наука разрушает этический фундамент цивилизации». Будем надеяться, что Борн прав и дело именно так и обстоит. Плохо лишь то, что наука разрушает этот негодный фундамент слишком медленно.

Вспомним, что «этика», как, впрочем, и все прочие «красивые» понятия, предназначена для придуманного существа, не имеющего ничего общего с реальным человеком. Когда данный «фундамент» создавался, homo еще ничего не знал о самом себе. И, уж разумеется, не ожидал, что из «венца творения» он будет скоро разжалован в сообразительное, но очень агрессивное животное, навсегда обреченное таскать в себе свойства всей предшествующей ему эволюционной цепочки.

Гуманисты наивно удивляются абсолютной неспособности этики всерьез влиять на поведение человека. Но в этом нет ничего странного. Та этика, что была придумана для правнуков Адама, непригодна для потомков диметродона.

Как мы видим на примерах прошлого, ставка на этот фиктивный «этический фундамент» непременно приводила к очередному конфузу: по самому пустяковому поводу homo снова и снова заваливал планету трупами, насиловал, разрушал и калечил, существенно тормозя развитие своего вида. Затем он делал передышку и вновь предавался любимой забаве. Впрочем, как мы знаем, и само мастерство трупотворения, воплощенное в культе солдафонов и военной героике, тоже является существенной частью «этического фундамента».

По множеству причин его разрушение, подмеченное Борном, идет недопустимо медленно. Особых надежд на скорое и эффективное его уничтожение, разумеется, нет. По всей вероятности, прежде чем наука разгромит эту фальшивку и на смену ей будет создана какая‑нибудь новая основа для поведения, более подходящая реальному homo, люди трижды успеют захлебнуться в собственном гное.

Почему?

Прежде всего по причине весьма неспешного развития самой науки. Эта неспешность имеет много причин. В первую очередь это, конечно, весьма ограниченные возможности мозга человека и та «деменция», которую homo унаследовал у прямых предков, миллионы лет являвшихся обычными стайными животными‑падальщиками.

Тормозит развитие науки и культура, почти целиком основанная на нарциссическом культе «венца творения».

Еще одной существенной причиной является тот факт, что свободомыслие нигде не преследуется с такой яростью, как в академической среде, а реальные движители науки немедленно получают клеймо «фриков».

Всякому пришедшему в «мир науки» гораздо комфортнее встроиться в марширующие колонны до́центов, выучить их корпоративные кричалки и всю жизнь покорно «считать свои ракушки». Эта серенькая судьба незавидна, но она полностью страхует от самых страшных обвинений – в занятиях «лженаукой» и во «фричестве».

Судьбы Галилея и его условного «близнеца» в XX веке Освальда Теодора Эвери – прекрасная иллюстрация к обширной и поучительной истории фриков.

Драма доктора Галилео, как и все, что принадлежит истории, не содержит фактов в серьезном смысле этого слова. Следовательно, мы можем несколько «округлять» имеющуюся условную фактуру, то есть делать то же самое, что стыдливо (и молча) делают все историки.

Конечно, есть некая грань в бесстыдстве интерпретации. Ее всегда приятно переходить, но в данном случае этого, к сожалению, не потребуется. История Галилея, как ее ни поверни, не потеряет своих главных очертаний.

Говоря о XVI и XVII столетиях, мы делаем ошибку, размежевывая науку того времени и церковь. Это неверно. Церковь и наука были одним целым.

В XVII веке официальных ученых, ориентированных на обеспечение богословской картины мира, были тысячи. Каждый из них имел возможность публиковаться и занимать кафедры лучших университетов. Мы можем, конечно, следуя традиции, назвать их «схоластами», но это обозначение будет очень условным.

Отметим, что среди «схоластов» были не только мастера красивого шарлатанства или подтасовщики фактов. Ничего подобного. В большинстве это были абсолютно добросовестные исследователи.

Да, они не сумели преодолеть притяжение «христианской истины» и именно под нее «гнули и рихтовали» естественные науки. Но делали они это вполне искренне и самоотверженно.

Именно официальная наука Ватикана и считалась настоящей ученостью, а такие, как Бруно, Коперник, Галилей и Везалий, имели репутацию «фриков», экзотических прыщиков, вскочивших на благородном носу подлинного знания.

Коперник неслучайно так долго тянул с публикациями своих открытий, понимая, что De Revolutionibus Orbium Coelestium Libri Sex будет квалифицированно осмеян и объявлен лженаукой. Он писал: «Меня пугает мысль о презрении из‑за новизны и отличий моей теории» (цит. по M.B. Hall. The Scientific renaissance 1450–1630).

Как выяснилось чуть позже, Коперник оказался прав. Его труд на долгое время стал объектом не академических обсуждений, а лишь насмешек. Над ним глумились многие. От авторов популярных дидактических поэм и энциклопедий (Де Бартаса и Ж. Бодена) до столпов науки (Тихо Браге и Ф. Бэкона).

С церковной же точки зрения никакого особого криминала в работе Коперника не наблюдалось. Папа Лев Х отнесся к ней иронично, но весьма доброжелательно, а кардинальская курия его поддержала. В 1532 году система Коперника была официально представлена на чтениях в Ватиканских садах, причем не кем‑то, а личным секретарем папы. Коперниканство вообще воспринималось благодушно, пока ситуацию не обострил скандалист Бруно, объявивший себя его верным адептом.

В XVI–XVII веках научная ревность уже существовала. «Специалисты» умели защищать свои «владения» от любых чужаков. Чтобы получить право голоса в науке, необходимо было примкнуть к соответствующей касте (астрономов, химиков, картографов), разумеется, полностью разделяя ее взгляды по всем ключевым вопросам. Была отработана и тактика нейтрализации диссидентов и пришельцев, нелегально пробравшихся в дисциплину. Она была примитивна, но она работала.

Каста умело использовала тактические преимущества своей «высоты». Она устраивала академический погром новых взглядов, а затем обязательно спускала свою оценку «этажом ниже», к беллетристам, прессе и интеллигенции (в самом широком смысле этих понятий, вполне применительных и к XVII веку). Те, мало понимавшие в сути вопроса, но доверяющие званиям и титулам, охотно начинали травлю, за пару лет превращая практически любого новатора в посмешище. Так повторялось из века в век.

Копернику, разумеется, припомнили то, что по профессии он церковный староста, но в астрономии – дилетант; Галилею рекомендовали почаще глядеть в клистир, а не в телескоп, намекая на его основную профессию.

Периодически возникали отчаянные персонажи, которые пытались ломать хребты и академической касте, и ее подпевалам. Если дело доходило до открытого и упорного противостояния, то в ход шли дрова. Как показал пример Бруно, пяти поленниц хватало, чтобы прекратить любой спор, ставший некомфортным для академиков.

Драма Галилея – это отнюдь не конфликт церкви и знания. (Такое представление сложилось под влиянием пристрастных атеистических брошюр.) Конечно, христианская составляющая в этой истории была, но отнюдь не она была доминантой. Драма Галилея – это преимущественно внутринаучное противостояние; это схватка благородного академизма с дерзким «фриком», зачем‑то посягнувшим на здравые и, как тогда казалось, очень перспективные представления о Вселенной.

Присмотримся.

Обвинители и судьи Галилея – исключительно ученые. Пусть вас не вводят в заблуждения их церковно‑иерархические титулы. Инициировавший и возглавивший процесс папа Урбан VIII (Маттео Барберини) – известный астроном своего времени, убежденный геоцентрик, последователь Аристотеля и Птолемея. Кстати, именно Урбан VIII с предельной резкостью осудил «охоту за ведьмами» в Германии и первым сократил бюджеты провинциальных консисторий инквизиции. Барберини, до того как стал папой, много лет дружил с Галилеем и даже посвящал ему восхищенные стансы. Друзья подолгу и страстно спорили о «конструкции неба». Более того, та работа Галилея, что стала основным предметом обсуждения на процессе, была сделана по прямому указанию Урбана, предложившего Галилею сравнить системы Птолемея и Коперника в фундаментальном труде.

Как видим, главное действующее лицо процесса, папа Урбан VIII, на роль фанатика‑мракобеса категорически не годится.

Второй по значимости (заочный) персонаж – великий инквизитор, кардинал Роберто Беллармино. На его мнение в ходе дознания постоянно ссылались обе стороны. Он был не просто знаменитым ученым, но настоящей звездой академизма. И тоже если и не другом, то приятелем Галилея. Его отношение к коперниканству как к научной гипотезе отнюдь не было «инквизиторски» однозначным. Именно он в свое время пожурил астронома за излишнюю приверженность к занятной, но «лженаучной» идее движения Земли и предложил Галилею изыскать доказательства поубедительнее, чем простые ссылки на Коперника.

Еще в 1616 году Беллармино дал научное заключение, в котором черным по белому было начертано: «Если сказать, что предположение о движении Земли и неподвижности Солнца позволяет представить все явления лучше, чем принятие эксцентриков и эпициклов, то это будет сказано прекрасно и не влечет за собой никакой опасности. Для математика этого вполне достаточно».

(Впрочем, умерший в 1623 году Беллармино присутствовал на процессе 1633 года лишь в виде очень влиятельной тени.)

Прочие фигуранты процесса, как непосредственные, так и заочные, участвовавшие в нем своими трудами или консультациями, сплошь математики, механики и астрономы. Иезуит Горацио Грасси был исследователем природы комет, а Киарамонти – создателем фундаментального труда De tribus stellis quae annuis. Столь же высок был научный авторитет Ф. Бонавентуры, Дж. Полакко (автора Anticopernicus catholicus), В. Магно, Клавия (Христифора Клау), А. Фоскарини и других обвинителей и осторожных защитников.

Никто из этих ученых мужей не стал бы оспаривать шаровидность Земли, длину ее экваториальной окружности или сам факт движения планет. Они прекрасно знали работы Эратосфена Киренского, Аристотеля, Птолемея, Кеплера и легко чертили геоцентрические схемы Тихо Браге. Любой из этих «схоластов» мог математически доказать, что коперниковские (прусские) таблицы местоположения планет имеют ряд существенных изъянов, заметных любому «настоящему» астроному.

«Схоласты» в совершенстве знали современную им физику, следовательно, были убеждены, что тело обладает лишь одним видом движения и уже по этой одной причине Земля не может одновременно вращаться вокруг собственной оси и двигаться вокруг Солнца. Они искренне полагали, что на их стороне не только научные хитросплетения, но и самый обыкновенный здравый смысл: под их ногами ничего не вращалось, а планеты явно кружили вокруг Земли, то отдаляясь, то приближаясь. Коперниковская система, на которой базировались взгляды Галилея, для «схоластов» была ошибкой, уже сданной в архив по причине своей нелепости. А упрямство фанатично преданного ей Галилея – антинаучной выходкой милого, но «спятившего старика», тормозящей развитие естествознания.

Мы все как‑то подзабыли, что в качестве существенного аргумента в пользу доказательства вращения Земли Галилей предъявлял наличие на ней… приливов и отливов. При этом он категорически отрицал влияние Луны на эти явления. Ошибочность данного аргумента уже тогда была очевидна.

Галилей, как и любой homo, вообще умел и любил ошибаться. Он делал это сочно и яростно. В научном споре с Орацио Грасси, ученым иезуитом (который был консультантом папской стороны процесса), Галилео утверждал, что кометы – это испарения земли, «нагревающиеся за счет своей исключительной мягкости». Грасси возражал: кометы – это вполне реальные космические тела, имеющие свои орбиты. Галилей весьма едко высмеял иезуита, но, как выяснилось впоследствии, прав был все‑таки Орацио.

Повторяем: конечно, в процессе затрагивалась и церковная догматика, но лишь по той причине, что Библия вообще была точкой отсчета того времени, в том числе и для науки. Но если бы сутью процесса был конфликт гелиоцентризма и догматов веры, а обвинители – церковными фанатиками, то Галилея сожгли бы без всяких собеседований, споров и увещеваний.

Главная загадка этого судилища – грубейшее нарушение всех правил и принципов инквизиционного дознания. Установив преступление против основ веры и получив его неопровержимое доказательство в виде признания, Урбан VIII обязан был отправить Галилея на костер. Однако этого не случилось.

Еретик, успевший растиражировать свои взгляды в книге, не был даже заключен хотя бы на год murus largus, то есть так называемым «легким заточением», предполагавшим сухую камеру, без приковывания к стене, полу или потолку. Следует отметить, что сам процесс дознания производился не в подвалах инквизиции, а в одном из римских дворцов. Галилей провел под замком всего несколько дней после третьего (второго?) допроса. Местом его краткого заключения были пятикомнатные дворцовые покои с видом на Ватиканские сады. Галилею были приданы слуга и камердинер.

Чуть позже папа устал переубеждать старика, вспылил и предъявил в защиту геоцентрической теории набор щипчиков из пыточного арсенала инквизиции. (Его лишь показали обвиняемому, да и то издали.) Галилею этот довод показался настолько убедительным, что он сразу признал научную правоту своего старого друга Барберини.

После отречения Галилей был направлен «под домашний арест» в поместье Алчетри, где до своей смерти проживал с родственниками, прислугой, с правом принимать гостей и заниматься исследованиями.

Невозможно объяснить и тот факт, что на Галилея так и не было возложено никакой епитимьи, хотя любой нарушитель границы церковных канонов как минимум приговаривался к нашивке на одежду желтых кругов и крестов, оповещавших, что их носитель повинен в «некоторой» ереси.

Как видите, стоило нам присмотреться повнимательнее, отбросив стереотипы, и на наших глазах история Галилея превратилась в тривиальную цеховую склоку астрономов, в состязание гипотез, которое формально выиграл Ватикан, заклеймивший взгляды оппонента «лженаукой».

От того, что происходит сегодня в Кембридже или Миланском университете, «гелиоцентрическая драма» отличается лишь наличием властных возможностей у одной из дискутирующих сторон. Ничем более.

Папа при этом повел себя не как церковный иерарх, а как рыцарь и ученый. Приговор Галилею (с поправкой на жесткость того времени) – это блестящий образчик академической учтивости и благородства.

Если мы поищем аналоги галилеевской истории в «светлых научных столетиях», то обнаружим их без всякого труда. Но ни великодушия, ни жалости к оппоненту мы уже не увидим. Лауреат Сталинской премии профессор Ольга Лепешинская, почтеннейший профессор Фон Гебра, директор Института генетики АН СССР Т. Д. Лысенко, ведущий биохимик Рокфеллеровского института А. Мирский, а также Линнеевский кавалер, глава естественно‑исторического отдела Британского музея Р. Оуэн – при возможности «административно» дотянуться до оппонента и уничтожить его проявляли себя гораздо подлее и жестче, чем инквизиторы XVII столетия.

Впрочем, не будем брать «кровавые» хрестоматийные примеры, когда носители самых высоких научных степеней негодяйничали на полную катушку, отправляя несогласных с их гипотезами по тюрьмам, лагерям и психбольницам. Возьмем «мирную» историю Теодора Освальда Эвери (1877–1955), которая в ХХ веке почти «дословно» повторила драму Галилео Галилея.

Эвери задолго до Уотсона и Крика понял роль дезоксирибо‑нуклеиновой кислоты и провозгласил, что именно ДНК и есть тот самый «трансформирующий агент», управляющий белками и их порядком. На свою беду, Эвери не только продекларировал, но и предметно доказал то, что именно ДНК ответственна за хранение и перенос генетической информации. Поставленный им опыт с пневмококковыми бактериями был (и остается) более чем убедительным.

Эвери экстрагировал ДНК из штамма пневмококковых бактерий, которые имели капсулы вокруг клеток и посему назывались «гладкими». Эвери ввел эту ДНК в те клетки пневмококков, что не имели капсул. Существенное количество потомков обычных бактерий превратились в гладкие.

Что в результате случилось с Эвери? Его унизили всеми способами, растерзали и выкинули из науки. Кто это сделал? Попы‑мракобесы? Нет.

Это сделал авторитетнейший и милейший Альфред Мирский, ведущий биохимик Рокфеллеровского института, устроивший травлю с «улюлюканьем», загонщиками и «стрелками на номерах». Он лишний раз подтвердил, что является прекрасным организатором научного процесса, мобилизовав для травли безответного Эвери практически всех генетиков и биохимиков Англии и Америки. Мнение о том, что «Эвери в науке не место» стало общераспространенным, а его имя – нарицательным для обозначения «фрика». К издевательствам было аккуратно добавлено прямое административное давление, благо Эвери был работником Рокфеллеровского института.

Теодор Освальд, сделавший одно из самых важных за всю историю науки открытий, не был ни бойцом, ни трибуном. Он вообще не отличался храбростью и умением за себя постоять. Сломленный травлей, он отрекся от своего открытия, признав его ложным, и в связи с «утратой научного авторитета» покинул академический мир, уволился и полностью прекратил все исследования. Он прожил еще несколько лет, не прикасаясь ни к какой литературе, ни с кем не контактируя и ничем не интересуясь. Его домочадцы знали, что любой разговор о генах, кислотах и белках вызывает у Теодора Эвери безмолвные слезы и долгое оцепенение.

До сих пор неизвестно, узнал ли вообще Эвери о том, что его открытие было безоговорочно подтверждено, а сам он номинирован на Нобелевскую премию. К нему пытался пробиться Эрвин Чаргафф, но Эвери отказался общаться, а вскоре умер.

Существуют десятки примеров такого рода. Каждый связан с открытиями в важнейших вопросах познания. И каждый из них есть свидетельство отчаянной дерзости тех, кто не побоялся обвинений в лженауке, клейма «фрика» и презрения до́центской массы.

Конечно, всегда есть риск оказаться реальным дураком и, шагнув через все «сплошные», остаться посмешищем. Но это уже как «карта ляжет».

 

Россия в поисках ада

 

Некоторые явления становятся более понятными через аналогию. Для того чтобы разобраться в том, зачем и почему вдруг в России раскопался Иосиф Виссарионович, вспомним один старый, но эффектный эксперимент с пауками.

Итак. Выберем в семействе ликозид (Lycosidae) самого агрессивного самца и аккуратно отделим ему кончики педипальп (лапок, на которых находятся мешочки со спермой). Затем сделаем паучку рассечение пигидия (попки) и извлечем еле видимые половые протоки. Ланцетом перенесем их на стеклышко и туда же положим отделенные педипальпы. Разумеется, созданный нами сексуальный натюрморт внешне будет существенно проигрывать живому возбужденному арахниду, которого мы разместим рядом со стеклышком.

Но если мы все сделали правильно и выбрали для препарации действительно самого злобного самца, то контрольная самочка‑ликозида выберет наш натюрморт. Живой самец будет ею проигнорирован. Бедняга затоскует, и все его восемь глаз, один за другим, грустно потухнут. А вот самочка, заламывая лапки и дрожа, будет притираться к стеклу своим гонопором, упрямо пытаясь совокупиться с запахом мертвого злодея.

Все это сильно напоминает новый «выбор России», которая сегодня не скрывает симпатии к Иосифу Сталину. Разумеется, сколько бы РФ ни «елозила задом по стеклышку», она не забеременеет никем похожим на Виссарионовича. Но она елозит. Она в очевидной тоске… и охоте.

Похоже, тысяча лет непрерывных изнасилований и побоев не прошли для нее даром. У нее выработалась стойкая привычка быть битой, и ей нужен тот, кто сможет поизгаляться над ней по‑настоящему. Путин, судя по всему, Россией в этом качестве не воспринимается. Страна не видит в нем настоящего, сортового тирана, способного так же смачно плескаться в ее крови, как это делал Иосиф.

Конечно, Россию можно понять. Ей вновь становится скучно. Национальный экономический апокалипсис, для наступления которого было сделано все, что возможно, как‑то глупо «завис»; мерзкие майя с обещанным «концом света» надурили, а долгожданная война заглохла, как фанерная «Армата». Никаких других общенациональных развлечений для «народа‑богоносца» в ближайшем будущем не просматривается. Остался только запах мертвого Виссарионыча, которому Россия решила демонстративно отдаться за неимением других доступных забав.

Ничего особо трагичного в этом нет. По множеству причин реконструировать подлинный сталинизм в масштабах страны сегодня невозможно. Но наблюдаемый ныне феномен «неосталинизма» вполне достоин исследования. Конечно, он декоративен, но ему не откажешь в знаковости и способности характеризовать народные массы. Это состояние России тем более любопытно, что инфекция сталинизма идет явно не из Кремля, а самозарождается в «недрах народных».

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] «Эрарта» – музей современного искусства в Санкт‑Петербурге.