Чарльз Паллисер

Изгнание

 

 

 

 

Предисловие

 

Ниже следует мое изложение документа, который на многие годы затерялся в архиве Торчестера. Это дневник, проливающий свет на убийство, в свое время привлекшее всеобщее внимание, но впоследствии совершенно забытое, поскольку никому так и не было предъявлено обвинение.

Дневник представляет собой переплетенный в кожу блокнот ин?кварто в триста страниц нелинованной бумаги, из которых сами записи занимают двести восемьдесят. Кто?то вклеил в него несколько анонимных писем, относящихся к делу. Я воспроизвел их в точности и в тех же местах, где обнаружил. Но одно из них в дневник вклеено не было, а было получено из другого источника. Оно является последним и наиболее разоблачительным.

Вот часть этого письма:

 

Думаешь, что можешь трахнуть любую девчонку и просто смыться, потому что очень важный? Своих потаскух сношай сколько угодно, но если тронешь порядочную девушку, то заплатишь. Я говорю не о деньгах. Ты заплатишь кровью. Думаешь, сможешь сбежать? Ошибаешься. Когда мы опять с тобой встретимся, твои дружки тебе не помогут. Я тебя убью, но сперва так замучаю, что ты завоешь о пощаде. Ты гордишься своим хреном. Посмотрим, сможет ли он настрогать тебе наследника, когда я засуну его в твою лживую глотку!

 

Угроза была осуществлена полностью.

В конце дневника говорится, что полицейский зачитал выдержку из этого письма, но признался, что ему не позволили увидеть его целиком. Я был заинтригован этим обстоятельством и, заподозрив, что здесь скрыто нечто очень важное, решил попытаться отыскать оригинал. В конце я вернусь к этому вопросу.

 

ЧП.

 

 

Дневник Ричарда Шенстоуна: с 12 декабря 1863?го по 13 января 1864 года

 

Cуббота, 12 декабря, 10 часов вечера

 

Потрясен тем, как мама меня встретила. Когда я внезапно появился перед ней, она воскликнула не то «Вильям», не то «Вилли». Не припомню никого с таким именем, за кого она могла бы меня принять, и вряд ли она ждала кого?то в столь поздний час в таком захолустье. Но самое странное, что она мне не обрадовалась.

То же самое касается Эффи! При виде собственного брата она явно испугалась.

Интересно, как долго я выдержу в этой жуткой глуши. Когда минуту тому назад я приподнял занавеску и выглянул в окно, то не увидел ничего, кроме луны, бледно сияющей над серебристым простором грязи и воды – все такое гладкое, что невозможно понять, где заканчивается топь и начинается море. Ничего. Ни единого дома. Ни огонька.

Не ожидал, что дом в таком состоянии. Похоже, для его благоустройства не сделано ничего. Тем не менее семья здесь уже несколько недель.

И багаж мой застрял! Все из?за дрянного извозчика, который довез меня от станции в Торчестере и, побоявшись увязнуть в грязи, заставил сгрузить багаж в зловонной пивной. А грубиян хозяин содрал целый шиллинг, но не дал и трех минут, чтобы забрать самое ценное. И вот я вынужден вести счет расходам, чтобы не угодить в старую историю. Это будет несложно: тратить деньги здесь не на что.

 

* * *

 

Памятка: ВСТУПИТЕЛЬНЫЙ БАЛАНС: 13 шиллингов 4 1/2 пенни. РАСХОД: Повозка до Уитминстера (2 ш. 3 п.), хранение багажа в течение трех дней 4 п. в день (1 ш.)

ИТОГО: 3 ш. 3п.

САЛЬДО: 10 ш. 1 1/2 п.

 

* * *

 

Потом два часа пешком по грязной извилистой дороге, пока, наконец?то, я не завернул за облезлую зеленую ограду, и вот передо мной раскинулась гавань, заполненная соленым болотом, тянущимся далеко до самого моря, словно огромное пятно черных чернил на промокашке. В сгущающихся сумерках я смог разглядеть древний дом с беспорядочно торчащими над крышей печными трубами, похожими на старческие руки, вытянутые к серому небу. Действительно, это самое захолустное место в Англии.

Открыв обитую железными заклепками дверь, я оказался в просторной прихожей с древней дубовой лестницей, стенами, покрытыми черными панелями и узкими створчатыми окнами. Огонь в камине не горел, и в комнате было так темно, что мне показалось, будто я ошибся адресом.

Я прошел через одну неуютную комнату, потом через другую, ныряя под низкие проемы дверей. В тесной буфетной, освещенной мерцающей масляной лампой, я вдруг натолкнулся на маленькую старушку, склонившуюся над комодом спиной ко мне. Она обернулась. Это была матушка! Она не сразу признала меня, так же как и я ее.

– Вилли? Я не ждала вас так рано! – воскликнула она.

– Кто такой Вилли? – спросил я.

– Ричард? Это ты?

Теперь она показалась испуганной.

– Мама, а кто, по?твоему, должен прийти?

Она подошла, и мне показалось, что она собирается меня поцеловать, но мать лишь протянула руку и коснулась моей куртки, словно подумала, что я призрак.

– Какого такого Вилли ты ждала?

– Я не сказала «Вилли». Ты ослышался. Я просто удивилась, потому что не думала, что ты вернешься до Рождества.

– Почему меня не встречали?

– Думала, что на каникулы ты отправишься путешествовать.

– Разве мое письмо не дошло?

Она покачала головой. Я его опередил! Неужели не рада, что я вернулся?

Она приблизилась ко мне и, встав на цыпочки, поцеловала. Потом, отступив на шаг, оглядела меня:

– Ричард, как ты похудел. Тебе надо больше есть.

Странно, что некоторые мамы воспринимают детей словно вещи. Она оглядела меня так, будто я старый стол, который она собиралась купить. Я почти испугался, что мать начнет простукивать мои ноги, чтобы услышать, как они звучат.

Потом она произнесла:

– Оставайся здесь. Твоя сестра должна узнать, что ты приехал.

Удивительно! Эффи тоже здесь! Неужели моя привередливая сестра способна терпеть этот мрак, грязь, отсутствие газа и ковров?

Я поднял свечу. На комоде была аккуратно сложена стопка постельного белья и полотенец, две подушки – все накрахмаленное и отутюженное, а также два эмалированных металлических тазика. Она заметила, что я уставился на все это. В доме кто?то болен?

– Нет, – сказала она, – будет лучше, если прежде всего я провожу тебя в комнату. Где багаж?

– Пришлось оставить в «Черном льве». Его привезут, когда погода наладится.

Она повернулась и повела меня через несколько маленьких темных комнатушек.

– Странный старый особняк, – сказал я, следуя за ней через низкие двери и длинные коридоры. – Ты унаследовала его после смерти отца?

Она смутилась и сказала:

– Да. Хериард Хауз мой. Он принадлежал моей семье в течение столетий.

Мы поднялись по лестнице и прошли по длинному коридору. Скрип неровных половиц напоминал птичий щебет.

Она открыла дверь и провела меня в большую мрачную комнату с кроватью под пологом. Запахло плесенью.

– Распоряжусь, чтобы горничная принесла тебе горячей воды умыться после долгого путешествия.

– Горничная?

– Служанка Бетси.

– Полагаю, никого из прежних слуг не удалось уговорить приехать сюда?

– Ричард, как только будешь готов, спускайся… Здесь мы обедаем рано.

Она ушла.

Через несколько минут за дверью словно мышь заскреблась, и вошло маленькое робкое существо с кувшином горячей воды в руках. Я не увидел лица, поскольку она отвернулась. Чтобы заставить ее повернуться ко мне, я спросил:

– Тебя зовут Бетси?

Не взглянув на меня, она пробормотала:

– Да, сэр.

Потом ретировалась.

Я умылся, сменил белье и спустился вниз.

В холле вдруг оказалась Эффи. Она удивилась нашей встрече так же сильно, как и я. Кроме того, было похоже, что она пришла с улицы из?под дождя. В потемках мы остановились лицом друг к другу. Она выглядела так, словно собралась на бал: волосы ее были высоко уложены, а бархатное темно?зеленое платье я на ней никогда прежде не видел. Плечи Эффи были сильно обнажены, очень глубокое декольте открывало грудь особенно эффектно. По обнаженным плечам катились дождинки прямо за корсет. Она превратилась в очень красивую девушку, высокую, черноволосую, с огромными серыми глазами, правильными чертами лица.

Когда я был маленький, она, не стесняясь, раздевалась в моем присутствии до нижнего белья и даже дальше, но однажды, когда мне было около двенадцати, она заметила, как я на нее смотрю. Не знаю, что Эффи увидела в моем взгляде, но больше она не раздевалась при мне никогда. Сестра молча повернулась ко мне спиной и взбежала по лестнице.

Матушку я нашел в большой комнате в дальней части особняка. Она сидела и, как я видел много раз в другом доме, вышивала на пяльцах.

Я сказал:

– Ты не предупредила, что к обеду у нас принято наряжаться.

– Что ты имеешь в виду, Ричард? – ответила она.

Я объяснил, что видел Эффи, разодетую, словно жена уличного торговца в субботний вечер.

– Полагаю, сестра принарядилась специально для тебя.

– Почему же такая реакция? Уставилась на меня, будто олень на заряженный ствол охотника, и ускакала.

Мама продолжила:

– Твоя сестра очень красивая молодая женщина, и ей приятно украшать себя. После того как мы уехали из города, у нее таких возможностей было мало.

С легкой улыбкой она добавила:

– Как Евфимия похожа на меня в этом возрасте.

Когда я сел, мать спросила:

– Почему ты здесь, Ричард? Мне казалось, что ты собирался в Лейкс.

– Вышло так, что я не смог себе это позволить.

– После всего случившегося просто необходимо было развеяться!

– Мама, тебе столько пришлось вынести. Я должен был быть рядом с тобой на похоронах.

– Ради чего? – спросила она почти сердито.

– Жаль, что не сообщила своевременно. Ты же знала, что об этом напишут в газетах.

– Думала, так будет лучше. Не стоит обсуждать это теперь.

(Лучше! А ведь я был очень шокирован, когда прочитал о смерти отца в газете.)

Я сказал:

– Мама, я до сих пор не знаю, что произошло.

– Ричард, мы говорили о твоих каникулах. Если дело в деньгах, то я могу немного помочь.

– Весьма благодарен, но слишком поздно. К сожалению, мой друг сейчас поехать не сможет.

Она снова принялась за работу и сказала:

– Было бы лучше, если бы ты пока уехал и вернулся, когда мы подготовим дом для житья.

– Хочу помочь вам.

– Это женская работа, Ричард. Ты будешь только мешать. Почему бы тебе не съездить к Томасу?

– Какой сюрприз. К дяде Томасу? Вы с ним теперь общаетесь?

– Я написала ему о смерти брата.

(А мне ничего не написала!)

– И он был на похоронах, – прибавила она довольно нервно.

– Ну вот, – вздохнул я. – Мама, ты прислала телеграмму, прося остаться в Кембридже, а потом я узнаю, что пропустил похороны!

Не поднимая глаз, она сказала:

– Я Томаса не приглашала. Он сам приехал. И надо было кое?что обсудить. Например, твои расходы на учебу. Он решил продолжать платить. Именно поэтому тебе следует съездить к нему как можно скорее – поблагодарить за то, что он делает для тебя. Возможно, дядя будет платить и в дальнейшем.

Но мне не хотелось. И почему мама так благосклонна к дядюшке? Даже отец не мог терпеть собственного брата. Однако судьба мне благоволила.

– Что?то горит? – вскрикнул я.

Почти неосознанно я ощутил неприятный затхлый запах, словно что?то протухло.

– Возможно, – сказала мама, вставая. – Зря доверила Бетси приготовление обеда… Пойду, может, удастся спасти хоть что?нибудь из съестного.

 

* * *

 

Как сильно она состарилась и, кажется, стала еще меньше. В то первое мгновение, когда я увидел маму, думая, что незнаком с ней, она показалась мне старушкой. Похоже, она за собой уже не следит так, как прежде. Волосы растрепаны, лицо бледное, одета в какое?то выцветшее старое платье, которое я даже не помню. То, что случилось в ноябре, сильно ее состарило. Мне хотелось сказать, что я ее люблю, но именно в этот момент она меньше всего была похожа на ту маму, какую я всегда знал.

 

* * *

 

Я взял свечу и отправился в темные комнаты вокруг кухни – искать папино вино.

Мне повезло, и в заплесневелом комоде в маленькой буфетной я нашел дюжину бутылок отцовского бордо. Я заметил, что полотенца и тазики, лежавшие здесь раньше, исчезли.

Когда я присоединился к маме в столовой, она многозначительно посмотрела на спиртное, но ничего не сказала.

Наконец моя сестра соблаговолила спуститься, и было ясно, что опоздала она потому, что переменила свой прекрасный наряд. Удостоен ли я был нежным приветствием и поцелуем сестры? Вовсе нет. Эффи вошла и села, даже не взглянув на меня, хотя мы виделись впервые с тех пор, как я уехал в начале октября, если не считать нашего неловкого столкновения несколько минут тому назад.

– Эффи, очень рад тебя видеть, – сказал я.

– Позволь узнать, как долго мы будем иметь удовольствие наслаждаться твоим обществом? – спросила она.

– Пока я не сочту нужным уехать.

– Дети, – весело произнесла мама, – давайте постараемся хорошо провести время друг с другом.

– Ричард уже старается, – многозначительно произнесла сестра, когда я поднес бокал к губам.

– Что случилось с остальным вином папы? – спросил я. – У него было такое прекрасное бордо. А еще книги.

– Предпочтения выдают тебя. Вижу, что книги на жалком втором месте.

– У нас остались некоторые, – сказала мама. – Я сложила их в одной из комнат в дальней части дома.

Как раз в этот момент Бетси внесла суп, и я наконец?то разглядел ее лицо – бледная, большие карие глаза, тонкие губки, сжатые будто в тайной решимости.

Когда она ушла, я попытался догадаться, из чего был суп:

– Определенно, для навара сюда добавили кожаный башмак. И немного золы с…

– Вовсе не смешно, – прервала меня Эффи.

Я очень сдержанно произнес:

– Просто хочу приободрить вас. Знаю, тебе было трудно.

– Что ты об этом знаешь? – сказала она. – Смерть папы ничего не изменила в твоей жизни. За учебу в благословенном колледже продолжают платить. Спасибо дяде Томасу. Полагаю, через несколько недель ты туда вернешься. А мы с мамой так и останемся в этой грязной дыре. Тебе просто не стоит здесь находиться. Почему ты приехал так рано?

Бетси возвратилась за тарелками, и сестра замолчала.

Воспользовавшись возможностью сменить тему, я сказал:

– Вы виделись с кем?то из наших новых соседей?

– Думаешь, здесь есть кто?то, с кем я бы хотела знаться? В этом дремучем болоте?

– Должны же быть те, с кем стоит познакомиться, – сказал я. – Как насчет церкви на Страттон Певерел? Насколько я понимаю, где церковь, там и священник, и большинство из них, несмотря на слабые умственные способности, умеют хотя бы читать.

– Мама, как долго нам терпеть эти детские шуточки? Он вернулся гораздо более несносным, чем раньше.

– Дети, дети, – с упреком произнесла матушка.

– Просто хочу сказать, что в округе наверняка есть какое?то общество и с ним можно сблизиться, коли уж прежние знакомые остались в городе, – сказал я.

– Ты всем казался странным и эксцентричным. В Торчестере у тебя никогда не было друзей. Кроме того противного мальчишки, с которым ты дружил в школе. Он ведь был твоим другом?

Не понимаю, как она могла спросить меня об этом. В Харроу у нас с Бартоломео не было ничего общего. Разве что мы оба были из одного города, и поскольку оба выиграли стипендию, то нас презирали за ум.

– Мама, зачем вы приехали жить сюда? – спросил я.

– О, ради всего святого! – воскликнула Эффи.

– Ричард, мы теперь очень бедные.

– Я все понимаю. Никакой пенсии. Конечно, это меняет дело. Хотя ты ведь должна получать пенсию от Церкви?

– Но я ничего не получаю…

– Почему? Прошло уже два месяца.

– Давайте сменим тему, – сказала мама и посмотрела на Бетси, которая внесла большое блюдо. Служанка сняла крышку и тотчас убежала, словно хотела исчезнуть из комнаты, пока мы с ней не расправились. Мы уставились на наш обед. В густом желеобразном месиве плавало несколько черных комков. Мама нервно ткнула в содержимое большой ложкой и разложила по тарелкам. На вкус оно было ничуть не лучше, чем на вид.

Евфимия вдруг спросила:

– Почему ты не поехал в Лейк Дистрикт? Тебя не ждали еще неделю.

– Ричард здесь долго не пробудет, – сказала мама. – Он собирается навестить дядю Томаса.

– Когда? – спросила сестра.

Мне это надоело. Я сказал:

– Мама, у меня нет наличных, и в данный момент не смею просить деньги у тебя.

Ради собственной забавы я добавил:

– Дяде Томасу придется потерпеть.

– Сынок, я лучше знаю, что тебе нужно делать, – резко произнесла мама.

Потом, словно пытаясь смягчить свои слова, она продолжила:

– Ты пробудешь здесь хотя бы до понедельника, и, когда мы завтра сходим в церковь, ты сам увидишь, что может предложить тебе здешнее общество.

Должно быть, я нахмурился, потому что она продолжила:

– У настоятеля две довольно хорошенькие дочки, и обе приблизительно твоего возраста.

– Нет, мама, определенно нет, – встряла Эффи. – Одной всего четырнадцать или пятнадцать, а другая лишь на год моложе меня.

– Как я сказала, моя дорогая, они приблизительно в возрасте твоего брата.

– Едва ли, – заметил я. – Ты же не думаешь, что у меня может быть что?то с четырнадцатилетней школьницей.

– По той же причине, – быстро вставила Эффи, – старшую вряд ли заинтересует мальчик семнадцати лет.

– Семнадцати с половиной, – заметил я. – Там будет еще кто?то, ради кого стоило месить грязь?

– Там будет дама, которая в церковь ходит под вуалью, – сказала мама. – У нее прекрасный старый особняк на улице Грин. Похоже, она живет одна. В смысле, только со слугами.

– Ну что же, я заинтригован.

– Если завтра будет дождь, то ты можешь сходить один, – произнесла мама.

– Я пойду при любой погоде, – заявила сестра.

– Хочешь поговорить с миссис Куэнс? – нахмурившись, сказала мама. – Тебе все еще нужны билеты?

– О чем ты? – удивился я.

– В начале января в городе будет благотворительный бал, куда Евфимия очень хочет попасть.

– А какое отношение к нему имеет миссис Куэнс? – спросил я. – Кто она?

– Жена настоятеля и председатель организационного комитета бала, – разъяснила мама и повернулась к Эффи. – Однако не думаю, что мы можем себе позволить пойти на бал.

– Я решила, что можем, – довольно резко произнесла сестра.

– Тогда, если завтра будет сыро, нам с тобой в церковь лучше не ходить. О билетах у миссис Куэнс может справиться Ричард.

– И попросить один для себя, – сказал я.

– К тому времени ты уедешь, – выпалила Эффи.

– Неужели?

Мама быстро произнесла:

– Евфимия, надеюсь, в понедельник погода будет сухая.

– Куда ты идешь в понедельник? – спросил я Эффи.

В ответ на ее молчание мама сказала:

– В дом к леди Терревест.

Я вопросительно поднял брови.

– Я знала ее много лет тому назад. Теперь она очень состарилась. Евфимия ее навещает.

– Зачем? – спросил я Эффи.

За сестру ответила мама:

– Чтобы поиграть на пианино и почитать для нее. Леди совсем немощна и не выходит из дома.

Я был удивлен. Эффи не из тех, кто стал бы заниматься такими вещами.

 

* * *

 

Когда мы закончили обед, то перешли в лучшую гостиную в передней части дома, где Бетси развела огонь в камине. И очень кстати! Несмотря на мягкую для этого времени года погоду, в доме было холодно. В углу стояло пианино, привезенное с улицы Пребендери. Эффи сразу направилась к нему и начала играть что?то громкое и сердитое.

Мама уселась сбоку у камина с вышиванием, корзинка с рукоделием притулилась к ее руке, словно средневековый редут. Я взял «Тристии» Овидия и растянулся на диване.

Спустя какое?то время я тихо произнес, хотя на фоне того шума, что производила Эффи, понижать голос не было надобности:

– Я обязан сидеть тут каждый вечер и слушать это?

– Мы не можем себе позволить развести огонь в другой комнате.

Я представил себе перспективу бесконечных тоскливых вечеров в грязном старом доме со скорбящей старухой и истеричной молодухой, а еще с книгами, которые сам же привез. Большая их часть все еще застряла где?то вместе с багажом.

Спустя минуту мама сказала:

– Тем не менее ты должен уехать в Лондон хотя бы в среду.

Я взял ее холодную руку и произнес как можно тише:

– Я так ничего и не знаю о том, как папа…

Она испугалась бы гораздо меньше, если бы я поднял на нее кулак. Все это время Эффи колотила по клавишам старого «Бродвуда». Мама выдернула руку и опустила глаза к вышиванию, но спустя несколько секунд произнесла:

– Очень трудно об этом говорить, Ричард. Все произошло так неожиданно. Его сердце…

Она замолчала.

– Это был сердечный приступ? – тихо спросил я.

– Думаю, да.

Он был намного старше мамы. Лет шестидесяти или шестидесяти одного. И его мучили сердечные аритмии и боли. Я хотел было спросить еще, но она подняла руку, словно отводя удар, и сказала:

– Обожди до завтрашнего вечера. После обеда у нас будет семейный совет.

Семейный совет. Странно было проводить его без председательства отца.

Я встал и несколько раз прошелся по комнате. Невозможно было терпеть шум, издаваемый Эффи, и жар от камина. Что?то пробубнив маме, я выскочил из комнаты и поднялся сюда, хотя без камина здесь довольно холодно.

 

Час ночи

 

Пишу эти строки и слышу, как морские птицы вопят, будто призраки утопших моряков.

Не понимаю, почему Евфимия так хочет, чтобы я уехал. О смерти отца она говорила настолько равнодушно, что трудно поверить, что сестра расстроена. Тем не менее уверен, что она скорбит. Все фиалки увяли после смерти отца.

Когда я узнал о случившемся, у меня мелькнула странная мысль: больше не надо бояться, что меня вынудят стать священником. Это первая в моей жизни смерть. Я и представить себе никогда не мог, на что она будет похожа. И теперь ощущаю ее так: я стою на краю скалы, смотрю вдаль, и вдруг огромный пласт земли обрывается в море. Кажется, мне изменило само пространство. Там, где прежде была суша, теперь широкий пролив. Море вдруг подступило ближе.

И что это за дело с дядей Томасом, на которое намекает мама? Неужели он хочет, чтобы я работал в его торговом доме? Своим временем и энергией я могу распорядиться гораздо лучше, чем сохнуть над цифрами в мрачной конторе.

 

Два часа

 

Тишина. Я положил перо и прислушался. Не слыхать ни звука, ни шороха. Поскольку ночь безветренная, не слышно даже шума листьев в саду. Прилив совершенно отошел, и моря тоже не слышно. Я только что взглянул на бледную луну, сияющую сквозь кисею облаков. На поверхности болота ее свет мерцает длинными полосами.

Свеча романтически оплыла, и пришло время погасить ее. Вот и закончился мой первый день в доме предков.

 

Половина четвертого

 

Проснулся внезапно. Показалось, что снаружи дома слышатся шаги, словно кто?то бродит вокруг. Я вылез из постели, не зажигая свечи, вышел в коридор и посмотрел в окно. Кругом сплошная темень. Послышались тихие голоса, и, странно, один из них показался более низким, чем у женщины. Я долго стоял, прислушиваясь, и постепенно звуки, принятые мной за человеческие, превратились в шорох листвы и слабый шум волн.

 

Воскресенье, 13 декабря, два часа

 

Пишу в передней гостиной. Слышна возня в дальней части дома, где мама и Бетси готовят завтрак. Дождь надвигается с неспешной неизбежностью, и хотя я пытаюсь быть оптимистичным, все равно знаю, что сегодня не смогу выбраться из этого ужасного старого дома. Не смогу пройти ни дюйма, чтобы не промокнуть насквозь и не поскользнуться в грязи.

Однако возбуждение помогает мне преодолеть себя. Мысленно вернусь в сегодняшнее утро.

Я почти проснулся, было очень рано, когда послышались то громкие, то тихие голоса оживленного спора. Лишь через несколько мгновений я сообразил, что это кричат чайки на карнизе крыши, а значит, погода испортится еще больше.

Маму и сестру я нашел в столовой, где они только что закончили завтрак. Ночью дождя не было, и дорога в церковь обещала быть достаточно сухой.

Поэтому спустя несколько минут респектабельная семья, состоящая из вдовы церковного настоятеля и детей, в самых лучших воскресных нарядах отправилась на молитву.

При дневном свете я увидел, что дом расположен на возвышении, окруженном болотистой местностью. Можно представить его стоящим на острове.

Пока мы шли, случилось странное происшествие. Роскошный экипаж поравнялся с нами, и в нем сидели мистер и миссис Ллойд, которых мама и папа знавали в Торчестере. (У них была дочь приблизительно моего возраста, Люси.) Тем не менее все сделали вид, что не знакомы. Я попытался выяснить, почему, но мама лишь покачала головой.

Колокольню мы увидели раньше, чем добрались до Страттон Певерел и услышали мерный звон колокола. Показалась церковь Якова Меньшего. Я всегда сильно симпатизировал этому святому, хотя не знал о нем ничего, кроме имени.

Мы сели на свои места. Спустя минуту с помпезной важностью вышел священник в сопровождении служек. На нем было трактарианское[1] облачение, в котором он походил на баранью ногу.

Я огляделся. На лучших местах я увидел только Ллойдов и еще одну семью, супругов с детьми.

– Гринакры, – прошептала мама.

Потом тихонько вошла высокая дама и села на огражденную скамью.

Найти семью священника было нетрудно. Миссис Куэнс, женщина крупная, в платье в цветочек, с красным лицом, выдававшим вспыльчивый характер (следую изречению: «Не зли румяных»)[2].

Рядом сидела пожилая дама, на которую я поначалу не обратил внимания. Конечно же, я заинтересовался дочерьми. Младшая, слегка курносая со сверкающими темными глазами и длинными золотыми волосами, не скрывая любопытства, постоянно оглядывалась. Но ей всего лет четырнадцать или пятнадцать, поэтому не стоит ради нее терять голову.

Сестра ее высокая и тоненькая. Когда она наконец?то оглянулась, я увидел длинное меланхоличное лицо, огромные серые глаза, эффектно выделяющиеся на фоне алебастровой кожи. Движения ее медленные и томные. Я не сводил с нее глаз в течение всей службы, которую ее отец вел неторопливо, словно ломовая лошадь, тянущая телегу, тяжело груженную цитатами. Мне казалось, что она никогда меня не заметит. Но девушка наконец?то повернула голову в мою сторону, и я почувствовал, что покраснел.

Когда мы выходили из церкви, священник стоял на крыльце с женой – безмятежная демонстрация кружев, подбородков и щек, – церемонно пожимая руки удаляющейся паствы. Куэнс произвел на меня впечатление легкой воинственности. Нос у него был массивный, а рот малюсенький, словно съежившийся в испуге перед мощным носом, в то время как глаза казались нерешительными, будто удивленными, зачем они вовсе там оказались.

Когда мама представила меня Куэнсу, священник небрежно кивнул и повернулся к следующему прихожанину.

Но его жена поздоровалась со мной за руку. Казалось, она вот?вот нахмурится, но невидимые нити благопристойности растягивали губы женщины в подобие улыбки. Ее дряблые щеки грузно свисали, а маленькие глаза скрывались в глазницах, будто меткие стрелки, выслеживающие цель.

Дама кивнула, узнав нас, и сказала мне:

– Надеюсь, печальные события не повлияли на ваши планы на будущее. Вы собирались принять духовный сан?

Я глупо покачал головой и промямлил что?то невнятное. Посчитав меня недоумком, она разочарованно отпустила мою руку. Дама довольно ядовито улыбнулась Эффи и сказала:

– Мисс Шенстоун, с сожалением вынуждена сообщить, что ваша просьба касательно билетов отклонена.

Евфимия, настойчивая девушка, воскликнула:

– Удивлена, что все билеты уже проданы.

– Имеется в виду другое, мисс Шенстоун. Ваша просьба рассмотрена комитетом, и было принято решение о невозможности удовлетворить ее.

Эффи, не знающая латыни, обладала стоическим духом в гораздо большей степени, чем я, поэтому спокойно восприняла ответ женщины.

Потом случилось что?то очень странное. Дама под вуалью теперь стояла за нами. Миссис Куэнс бросила на нее колючий взгляд и, повысив голос, произнесла:

– Вы можете преуспеть, если обратитесь напрямую к лорду Торчестеру. Незнакомка добьется у него гораздо большего, чем жена простого священника.

Я присоединился к маме с сестрой, и мы медленно пошли по гравийной дорожке в сторону ворот, словно уцелевшие ратники с поля боя. Мама слышала каждое слово этой ядовитой тирады и выглядела измученной и раздавленной.

Когда я проходил мимо дочерей священника, та, что помоложе, уронила зонтик. Я подхватил его и подал ей, и девушка с благодарностью мне улыбнулась. Старая дама, сопровождавшая их, сказала:

– Благодарю, молодой человек. Очень любезно с вашей стороны.

(Буквальный смысл: отвратительный самец, как смеешь ты смущать девственную скромность моей подопечной.)

– Надеюсь мой сын ведет себя пристойно, – сказала мама.

(Буквальный смысл: уж не думаешь ли ты, что мой сын пытается приударить за такой бесстыдной девчонкой.)

Пожилая дама повернулась к маме и произнесла в самой почтительной манере:

– Прошу прощения. Я не знала, что этот молодой джентльмен ваш сын.

Это была невысокая пожилая женщина с маленьким круглым пенсне, которое постоянно падало с носа. Она находилась в вечном движении, как мелкое животное, которое во время кормежки постоянно оглядывается по сторонам, высматривая крадущегося хищника. Голова ее всегда настороженно склонена, будто она прислушивается, не приближается ли ястреб?перепелятник (миссис Куэнс!).

Мама с улыбкой протянула руку, и мы все представились друг другу. Пожилая дама оказалась мисс Биттлстоун, а девочек звали Энид (старшая) и Гвиневра.

Словно старая подсадная уточка, мисс Биттлстоун захлопала своими потрепанными крылышками светской беседы и отправилась в полет:

– Я только что говорила юным леди, как замечательно видеть столько новых лиц. – Она улыбнулась Евфимии. – Для девочек было бы полезно обзавестись новыми друзьями.

Гвиневра подняла взор, переглянулась со мной и даже улыбнулась.

В этот момент раздался мужской смех оттуда, где мистер и миссис Ллойд разговаривали с дамой под вуалью. Мама спросила:

– Кто эта дама?

– Миссис Пейтресс. Она вдова.

Мисс Биттлстоун подошла к нам поближе и тихим трагическим голосом, словно не желая, чтобы ее услышали девочки, осторожно добавила:

– Вероятно.

Слово было произнесено с мягкой расчетливостью наемного убийцы, вонзающего кинжал в нежную шею.

Вспомнив, что сказала миссис Куэнс, я спросил:

– Миссис Пейтресс знакома с лордом Торчестером?

Младшая девочка сделала неудачную попытку скрыть усмешку. Пожилая дама с ужасом и раздражением посмотрела на меня:

– Что заставило вас спросить об этом, мастер Шенстоун?

(Мастер?![3] Я уже не школьник.)

Я рассказал о том, что миссис Куэнс упомянула герцога и взглянула на миссис Пейтресс так, словно между ними была какая?то связь.

Голосом, полным сдержанного благоговения, старая дева произнесла:

– Конечно, миссис Куэнс и настоятель знают лорда Торчестера, они присутствовали на обеде в замке.

– Какая честь, – вежливо прошептала мама.

И Энид была среди гостей. Мисс Биттлстоун кивнула в сторону старшей девочки:

– Она была приглашена, когда в замке останавливался племянник герцога. Почтенный мистер Давенант Боргойн. Очаровательный молодой человек.

Юная леди отвернулась, чтобы скрыть румянец от такого комплимента в адрес ее волшебной привлекательности.

– Он пригласил Энид на обед, – торжествующе сказала старуха.

– Хотя он не мог взять ее за руку, – лукаво вставила младшая сестра. – И не мог танцевать.

– Бедный юноша, – согласилась пожилая дама. – С ним недавно случилось большое несчастье. Он хромал, и рука его была на подвязке. Очень романтично! Он смотрелся так, будто только что с триумфом вернулся с великой битвы.

Мисс Биттлстоун вдруг побледнела. Я проследил ее взгляд и увидел, что миссис Куэнс смотрит на нее со зловещей усмешкой. Быстро откланявшись, пожилая дама умчалась прочь, уводя за собой девочек.

Когда они вышли за пределы слышимости, Евфимия сказала:

– Какая злая старая сплетница эта женщина. Что миссис Пейтресс ей сделала, чтобы так пачкать ее имя, предполагая, что она вовсе не вдова, и намекая на непристойную связь с герцогом?

– Таинственная вдова, – сказал я.

– Почему ты везде ищешь таинственность? – возмутилась сестра. – Почему у тебя все обязательно должно превратиться в захватывающую историю бульварного сорта?

– Ясно, что Ллойды не верят наветам мисс Биттлстоун, – успокаивающе произнесла мама.

– Или же ссора миссис Пейтресс и миссис Куэнс помогла ей подружиться с ними, – предположила Евфимия.

Я добавил:

– В таком случае нам надо лишь знать, с кем поссориться, и успех в обществе обеспечен. Похоже, мы движемся в верном направлении.

Евфимия повернулась ко мне и сказала:

– Ты все превращаешь в шутку. Однажды шутки выйдут тебе боком.

 

* * *

 

Я пытался услышать имя «Вилли» или нечто похожее. Ничего. И я не заметил мужчину, реально подходящего на роль на ухажера сестры. Конечно же, это не помощник священника. Зная сестру, думаю, что Эффи претендует на нечто большее, чем простой церковный служка – одноклеточное клерикального типа.

 

Половина восьмого

 

Просидел дома весь день. Мне бы прогуляться, исследовать местность, но помешал нескончаемый дождь.

Вижу таинственное повсюду. Ничего не надо придумывать. Оно вокруг меня:

№ 1. Каковы обстоятельства смерти отца и почему мама так сильно не хочет об этом говорить?

№ 2. Кто такой Вилли (или Вильям) и почему мама его ждала в воскресенье вечером?

№ 3. Для чего прошлым вечером Эффи так нарядилась, и что она делала на улице под дождем?

№ 4. И почему ей так сильно хочется пойти на бал, несмотря на дальность и дороговизну?

№ 5. Почему мадам Куэнс не дала ей билета, а Ллойды делают вид, что не знают нас?

 

* * *

 

Энид. Что за восхитительное существо. Нежные черты в обрамлении темных волос. Светлые глаза из?под длинных ресниц. Она окружена флером томной меланхолии.

 

* * *

 

Когда мы закончили обед, я нелестно отозвался о качестве трапезы, и матушка сказала:

– Я наняла кое?кого, чтобы позаботиться об этом.

– Кухарку? – воскликнул я.

Мама кивнула.

– Надеюсь, она приедет, когда привезут твой багаж.

– Этого не случится, пока дороги не станут проходимы, – сказал я.

Возможно, мой тон меня выдал, потому что Евфимия спросила:

– Что такого драгоценного в твоем багаже?

– Только мои книги и флейта.

– Отсутствие книг делает тебя таким ершистым? Если не можешь быть более сдержанным, почему бы тебе не остановиться где?нибудь в другом месте?

– Я тут не остановился, – сказал я. – Я здесь живу.

Она продолжила, словно ничего не слышала:

– У тебя в Кембридже есть друзья? Если так, то почему бы не погостить у них?

– Конечно, есть, – сказал я. – Некоторые очень близкие, потому что мне важно не количество, а качество друзей.

Она нахмурилась, и я понял, что попал в точку.

– У тебя в Торчестере тоже было много друзей, Евфимия, – примиряюще произнесла мама.

– Как же, помню! Народное ополчение, – сказал я. – Старшие лейтенанты Мод и Сесилия, а еще Люсинда?

Мама предупредительно посмотрела на меня.

– А что я такого сказал? Ты виделась с ними с тех пор, как переехала сюда?

– Мы слишком далеко, Ричард, – сказала мама.

Я заметил, что Эффи раздражалась все больше и больше, но какой?то дьявольский дух заставил меня дразнить ее:

– Что? Не виделась даже с Мод?

Это ее лучшая подруга. По крайней мере, была. Красотка, и ужасно соблазнительная с такими ослепительными глазами и неуловимой улыбкой. Она дочь архидьякона Витакер?Смита. Богатый отец ее избаловал, и Мод привыкла получать все, что захочет. Наверное, ее высокомерные манеры раздражают сестру. Несколько раз я бывал у них в доме вместе с Эффи, и они, не умолкая, говорили о нарядах и женихах. Там был еще младший брат, его имени я не запомнил, но он талантливый музыкант, и приходил к нам в дом, чтобы заниматься пением с отцом, а потом стал петь в кафедральном хоре. Когда я узнал, что его отослали на учебу в школу, то подумал, что он станет ее ненавидеть так же, как я, поскольку брат казался тихим, задумчивым мальчиком, который не сможет вписаться в такое разбитное место, как Харроу. Персеваль! Вот как его звали. Сдается мне, что Мод и Эффи слишком похожи, чтобы дружить долго.

– О, замолчи, пожалуйста! – воскликнула Эффи. – Ты здесь никому не нужен. Почему бы тебе просто не уехать?

– Эффи, Эффи, – взмолилась мама.

– Нам и без него живется несладко… Нет, не могу больше. Я застряла здесь, и у меня ничего не осталось.

– У тебя есть музыка, – сказала мама. – Тебе надо прилежно заниматься, и обретешь уверенность и покой.

– Ненавижу музыку! – воскликнула Эффи. – Я ее ненавижу.

Она встала и выбежала из комнаты. Минуту спустя мы услышали, как она сердито взбежала вверх по лестнице.

Я с изумлением взглянул на маму.

– Полагаю, она была в предвкушении бала и собиралась повидаться со всеми своими подругами, – сказал я.

– Ричард, пожалуйста, никогда больше не упоминай при ней Мод.

– Ага! – заметил я. – Значит, они поссорились?

Мать не ответила, и все стало еще запутаннее. Почему Эффи так сильно хотелось поехать на бал? Девушки постоянно ссорятся из?за своих кавалеров.

Мы с мамой перешли в гостиную, и, сев на старый диван, она принялась за вязание. Шел дождь. Я чувствовал себя скверно, на душе было мрачно, словно меня загнали в угол. Хотелось бродить по полям, чтобы в лицо дул чистый прохладный ветер. Взялся было за книгу, но через некоторое время мы снова заговорили.

Она вспомнила разные истории о папе, которые мне так нравились в детстве. В раннем возрасте унаследовав от своего отца приличное состояние, он потратил его с невероятной щедростью. Однажды папа устроил пышный бал и заказал в Лондоне огромный торт?мороженое, но тот растаял, едва его привезли, и пол покрылся липкой жидкостью, поэтому танцоры скользили и падали в разные стороны.

Потом мама рассказала историю, какой я никогда от нее не слышал. Один из наших предков, живший в этом самом доме, влюбился в соседскую девушку, но ее родители не позволили им жениться. Поэтому однажды ночью он привел подругу в дом. Братья девушки ворвались и убили его. Мама закончила так:

– Говорят, она сошла с ума и ушла в болота, где ее поглотила топь. И говорят еще, что по ночам она все еще бродит по берегу.

– Это прекрасная легенда, но, уверен, в ней ни слова правды.

– Возможно, – сказала она, – однако у двери в дальней гостиной имеется красное пятно, якобы от крови, пролитой юношей.

Конечно, мы тотчас отправились, чтобы найти это пятно. Позади нас вдруг появилась Евфимия.

– Чем вы заняты? – спросила она, усмехнувшись полуиронично, полупримирительно.

На обратном пути в гостиную пришлось рассказать историю ей.

Бетси принесла чайник и тарелку с круглыми серыми штуковинами, которые, по ее утверждению, были печеньем. Все снова вернулось на круги своя.

 

* * *

 

Только что вспомнил, что Люси Ллойд была дерзкой маленькой девчонкой с рыже?золотыми кудрями, ниспадающими ей на спину.

 

* * *

 

Думаю о том, как мама склонила голову над пятном, внимательно разглядывая его, словно надеясь увидеть какое?то послание от своего предка. Тогда я заметил, что ее волосы стали совсем седые. События последних недель ее сильно подкосили. Исчезла легкость в походке.

 

* * *

Одиннадцать часов

 

За обедом сестра начала говорить об отце и о том, какую утрату понесла не только наша семья, но и церковь:

– Папу уважали все прихожане. И более того, я уверена, что его любили.

Я непроизвольно посмотрел на сестру. Уверен, что отца уважали коллеги и простой люд, но, боюсь, мало кто из них любил его. Церковный регент его просто ненавидел, и я помню, как однажды он почти крикнул: «Этого человека я даже близко не подпущу к моим хористам!»

Я встретился взглядом с мамой, и мне показалось, что она удивлена словам Эффи так же, как и я.

 

* * *

 

За два с половиной месяца моего отсутствия сестра сильно повзрослела. Она теперь настоящая женщина. Кажется, даже пополнела. Но черты ее лица стали мягче, хотя нрав не улучшился.

В конце ужина мы остались за столом, пили чай, и я попросил маму рассказать все.

– Дело в деньгах, Ричард, – сказала она. – Теперь у нас очень маленький доход.

– Но ты же получишь папино пособие?

– Пособия не будет, – мрачно произнесла она. – Чтобы выплатить долги отца, пришлось все продать.

– Что ты имеешь в виду?

– Всем занимался мистер Боддингтон.

Мама слишком доверчива. Этот тип выжимает из своих клиентов целые состояния.

Я спросил:

– Тогда на что мы будем жить?

– Ни на что, кроме моей собственной ежегодной ренты.

Сотня фунтов! Около восьмой части папиного жалованья! Как на это прожить?

– Ты сказала, что пришлось продать все, – сказал я. – Но пианино ты все же оставила.

– Я купила его на аукционе, – xолодно произнесла Эффи. – На свои собственные деньги.

– Был аукцион?

Тайком от мамы Евфимия бросила на меня хмурый взгляд и покачала головой.

Мама произнесла:

– Но я хочу сказать кое?что, Ричард. Дядя Томас намекнул, что предложит тебе работу, как только ты получишь диплом.

Ужасная перспектива! Не успел я избежать смертного приговора отца, видевшего меня священником, как приходится иметь дело с его братом, приговорившим меня к пожизненной торговле! Невыносимо! Мне решительно захотелось сменить тему.

– Ты сказала, что мы бедны, но нанимаешь кухарку! – воскликнул я.

– Ненадолго, – сказала мама. – Она только научит Бетси готовить.

(Легче научить ее летать, иронизирую я мысленно.)

– Не больше двух недель, – сказал я.

– Кто ты такой, чтобы так говорить? – возмутилась Эффи. – Ты ведешь себя надменно и уверенно, но ты всего лишь школьник. Следующие два года будешь жить на подачки дяди Томаса, а я скоро найду работу и стану независимой.

– Евфимия ищет место гувернантки, – сказала мама.

– Об этом надо было посоветоваться со мной, – ответил я. – Моя сестра – гувернантка! Какое унижение. Теперь я глава семьи.

Евфимия фыркнула.

– Не думаю, что можешь им быть, пока тебе не исполнится двадцать один год, – произнесла мама. – К тому времени ты получишь диплом и будешь работать у дяди Томаса. У него нет детей, поэтому однажды…

Увидев мое лицо, она замолчала.

– Ричард, – сказала мать, – мы с сестрой зависим от тебя. Я хочу, чтобы Евфимия удачно вышла замуж, хочу гордиться тобой и убедиться в том, что ты устроился в жизни. И что я буду рядом и смогу разделить вашу радость.

– Мама, – начал я, – должен сообщить что?то важное. Три года до получения диплома – слишком долго. В колледже я говорил о своем будущем.

Она выглядела такой заинтересованной, что я не смог сказать правду и просто сообщил:

– Мы обсудили возможность окончания колледжа раньше срока.

Она улыбнулась и сказала:

– Это совпадает с предложением Томаса.

Я отвернулся и уставился в лицо сестры. Оно похоже на горный водоем в сумерках. Если смотреть в него, то не видно ничего, кроме черной поверхности и собственного отражения.

 

* * *

 

Эффи упражняется на пианино ради собственного удовольствия или чтобы повысить шансы получить работу? Она играет и размеренные «гувернантские» пьески, и грохочущего Бетховена со всевозможными вывертами, себе на радость.

 

Час ночи

 

Не могу не думать об Энид. Все время возвращаюсь к тому моменту, когда в церкви наши глаза встретились и она так застенчиво отвернула головку.

 

Два часа

 

Западный ветер усиливается, и, уверен, завтра он принесет дождь. Чувствую, как поднимаются черные испарения. O, taedium vitae![4] Если бы только мой багаж был здесь.

 

Четверть четвертого

 

Пока я писал, несколько минут назад раздался звук, похожий на плач от боли. Я взял свечу и вышел в коридор. Ничего. Проходя по коридору на первом этаже, кажется, услышал шепот, но, думаю, это был ветер.

Я поднялся по задней лестнице и обнаружил маленькую комнатку с узкой кроватью, накрытой одеялом. Странно.

 

Понедельник, 14 декабря, два часа

 

День выдался неприятный и тяжелый, но, по крайней мере, было сухо, и поэтому Евфимия после завтрака отправилась к леди Терревест.

Мы с мамой сидели за столом, принимая пищу, когда пришло судьбоносное письмо.

Его принесла почтальонша в сильно заштопанном плаще и мужских ботинках. Позднее я узнал, что ее зовут Старая Ханна.

Старуха пошла ковыляющей походкой и исчезла в переулке. Я вручил маме письмо, которое она доставила.

Мать взглянула и воскликнула:

– Оно от тебя!

Прочитав, она посмотрела с таким выражением, что у меня сжалось сердце.

– Что это значит?

– Неприятности в колледже. Я провалил экзамен.

– Кажется, учителя говорили, что ты закончишь курс раньше.

– Ты неправильно поняла. Имеется в виду возможность моего возвращения туда. Колледж пока не принял решение.

Минуту она молчала, потом сказала:

– Тебе следует поехать к Томасу, пока он не получил извещение из колледжа.

– Мама, это самое худшее, что можно сделать. Ты же знаешь, как он презирает студентов.

Она сидела, безвольно опустив руки, потом печально произнесла:

– Я думала, что ты поможешь сестре встать на ноги. А теперь ей самой надо заботиться о тебе.

Она замялась, а затем сказала:

– Несколько месяцев тому назад у нее появились отношения с молодым человеком, но все кончилось очень плохо.

– О чем ты, мама? Ее скомпрометировал какой?то мужчина?

– Позволь рассказать то, что я знаю, Ричард. И не делай никаких выводов. У них возникло взаимопонимание, но потом выяснилось, что есть обстоятельства, препятствующие союзу.

Я начал что?то говорить, но она подняла руку:

– Не спрашивай меня об этом. Я сказала ровно столько, сколько должна.

Я собирался уточнить, являются ли «обстоятельства» последствием смерти отца.

 

Шесть часов

 

У меня нет времени написать все, что хочется, потому что я слышу отдаленный стук кастрюль и сковородок и чувствую запах чего?то похожего на еду.

Несмотря на то, что утро обещало ясный день, в полдень небо потемнело, и послышался отдаленный гром, словно над болотом выстрелила пушка. Ветер налетал порывами, казалось, что это великан стучит в стены дома. В дальних комнатах хлопали двери, и трещали старые оконные рамы, было похоже, что в особняк ворвались испуганные чужаки.

Пока мы с мамой сидели и пили чай после завтрака, в окна, заливая карнизы, стучал дождь.

– Бедная девочка на обратном пути промокнет до костей! – воскликнула мать. – Будь хорошим мальчиком и отнеси ей зонтик.

Мне не оставалось ничего иного, как послушаться. Когда я открыл дверь, чтобы отважно ринуться под ливень, она попросила:

– Ричард, на обратном пути расскажи сестре новости из Кембриджа.

Я кивнул и вышел.

Пока я преодолевал порывы ветра, меня окутала светлая пелена дождя. Вдали в мареве темного тумана истекали влагой холмы. Не успел я перебраться на другую сторону Страттон Херриард, как заметил женщину, стоявшую под навесом открытого амбара. Она отчаянно вцепилась в вывернутый наизнанку зонтик со сломанной спицей. Это была дама под вуалью, которую я видел в церкви. Таинственная миссис Пейтресс.

Я показал ей свой зонт и сказал, что буду счастлив сопроводить ее в деревню.

– А вам он не нужен? – сказала она, лукаво улыбнувшись потому, что зонт был откровенно дамский.

Когда я объяснил свою миссию, сказав, что по пути мы встретим Эффи, она приняла предложение. Мы разговорились буквально обо всем на свете! О том, что невозможно жить без музыки. О наслаждении, какое дают книги.

Мы почти добрались до церкви, и вот появилась Евфимия. Я заметил, что она удивлена. Как же, ее никчемный брат сумел привлечь внимание такой замечательной соседки!

Мы сошлись, и я начал знакомить девушек. Миссис Пейтресс настояла, чтобы я держал зонт над сестрой. Так как мы дружно отказались это сделать, она заметила:

– Нелепо стоять здесь и мокнуть. Давайте войдем в дом.

Мы последовали за ней по дорожке в сторону красивого дома из красного кирпича с высокой крутой крышей в стиле Реставрации. Миссис Пейтресс позвонила в дверь. Нам немедленно открыла молоденькая служанка в аккуратном чепце.

Горничная приняла одежду, и мы последовали за миссис Пейтресс в гостиную в передней части дома. Я услышал, как дама распорядилась, чтобы служанка развела в гостиной камин. Там были диваны и элегантные стулья, картины и полки, доверху заставленные книгами.

Мы расселись у пылающего камина, и вскоре Эффи и миссис Пейтресс разговорились об ужасной погоде, о местной глухомани, невыразительности окрестных пейзажей и так далее.

Вдруг она сказала:

– Пойдемте взглянем на мое пианино. Комната, должно быть, уже согрелась.

Дама повела нас через прихожую в мастерскую – большую комнату в форме буквы «L» с видом в сад.

Даже я смог понять, каким прекрасным музыкальным инструментом она обладает.

Пока Эффи восхищалась, миссис Пейтресс пригласила ее в ближайший день, чтобы поиграть в четыре руки. Сестра выразила радость по поводу такой возможности.

Миссис Пейтресс повернулась ко мне и спросила, увлечен ли я музыкой так же, как сестра.

Я ответил, что плохо играю на флейте и что большую часть времени провожу читая, а в хорошую погоду гуляю. Мне нравится сельская местность, и я восхищаюсь историей зданий и судьбами людей.

Она спросила:

– Интересно, знакомы ли вы с пожилым джентльменом, который живет здесь и увлекается древностями. Его зовут «мистер Фордрайнер».

Я отвечал, что не знаю его и очень хотел бы познакомиться.

Они с Эффи говорили о бале и о том, что неприязнь миссис Куэнс лишила нас возможности быть там. Миссис Пейтресс рассказала, как она непреднамеренно оскорбила эту ужасную особу невинным замечанием во время званого обеда, устроенного герцогом Торчестером. Дама добавила:

– Он патронирует бал, и миссис Куэнс в комитете, потому что она и ее супруг знакомы с его светлостью. Считается, что их дочь пользуется вниманием его племянника, мистера Даневанта Боргойна.

– Знаю его, – сказал я. – Несколько лет тому назад он учился в Кембридже.

(Этот тип проиграл целое состояние, содержал стадо шлюх, чтобы забавляться с друзьями, а когда исчез, то задолжал огромные деньги мелким торговцам, от чего они просто разорились.)

Миссис Пейтресс добавила:

– Начинается бал, и все ломают голову, какую барышню мистер Боргойн пригласит на танец.

Вспомнив то, что рассказала мисс Биттлстоун, я заметил:

– Если только с ним не случится нового несчастья.

Мисс Пейтресс удивленно посмотрела на меня и ответила:

– Он теперь редко выходит по вечерам.

 

* * *

 

Теперь реплика старушки кажется мне весьма странной. Зачем Даневанту Боргойну бояться новой неприятности? И почему он избегает вечерних прогулок?

 

* * *

 

На минуту я потерял нить разговора, а потом услышал, как миссис Пейтресс говорит:

– Знаю, люди недоумевают, зачем я сюда приехала. Причина простая. У меня давнишняя связь с морем и этими болотами.

Она расспросила о нашей матушке и вдруг воскликнула:

– Приходите на чай! Приходите с матушкой в среду.

Мы приняли приглашение.

Потом произошло что?то странное. Дверь открылась, и вошла женщина средних лет, похожая на домработницу. На ней были очки с маленькими овальными стеклами. Глядя прямо на миссис Пейтресс, она сказала:

– Мэм, будьте любезны немедленно проследовать за мной.

Отрывисто бросив «простите», дама поднялась и поспешила из комнаты. Когда она уходила, послышался странный звук, похожий на стон. Но дверь быстро захлопнулась за женщинами, и все стихло. Мы с Эффи удивленно уставились друг на друга. Потом сестра встала и поспешила за угол, в другую часть комнаты, сказав:

– Стой там и начни говорить, если войдет миссис Пейтресс или еще кто?то.

– Что мне сказать?

– Что угодно, тупица. Надо, чтобы ты предупредил меня, если кто?то появится.

Она подбежала к письменному столу и стала открывать ящики. Проверив содержимое одного, сестра выдвигала следующий. Я видел, как она схватила что?то белое – лист бумаги?

– Что это? – спросил я.

Она не ответила.

Спустя минуту миссис Пейтресс вернулась с расстроенным видом. Я громко произнес:

– Надеюсь, ничего не случилось.

Эффи медленно подошла к нам, сделав вид, будто только что любовалась садом. Взглянув на картину, сестра сказала:

– Просто очаровательно. Это собор в Глосестере?

Дама ответила:

– Нет, в Солсбери. Я там жила несколько лет, однако в силу обстоятельств оказалась вынуждена заботиться о себе сама. – Вдруг она сказала: – Дорогуша, не сочтите меня непростительно грубой, но позвольте узнать, кто так отлично крахмалит ваши воротнички? Я тайком ими восхищаюсь. Не могу добиться от моей прачки достойного результата.

– Мы не сдаем в стирку, – сказала Эффи. – В доме есть человек, способный отлично выполнить эту работу.

Бетси? Может ли она вообще справиться хоть с чем?то? Кухарка из нее точно никудышная.

Спустя минуту Эффи воскликнула:

– Святые небеса, часы бьют шесть! Неужели мы отняли у вас столько времени?

Когда горничная открыла дверь, мы увидели, что дождь еще не закончился. Миссис Пейтресс настояла на том, чтобы мы взяли второй зонтик.

Помня обещание маме, на обратном пути я попытался затронуть тему Кембриджа. Однако как только я произнес это слово, Эффи остановилась и повернулась ко мне. Порывы ветра раскачивали зонтик над ее головой.

– Мама не сказала бы тебе такого, потому что не хочет ранить твои чувства, но ты должен уехать как можно скорее. Если не поедешь к дяде Томасу, то возвращайся в Кембридж. Она хочет навести в доме порядок, а твое присутствие мешает.

Остаток пути мы прошли молча.

 

* * *

 

Когда вы вошли в прихожую, стряхивая дождинки с себя и зонтиков, мама спросила, почему мы так задержались.

Мы принялись наперебой рассказывать о нашем длинном путешествии, о доброжелательности миссис Пейтресс, о том, сколько у нее прекрасных книг, о замечательном фортепьяно и так далее.

– Но ты сможешь увидеть все сама, – сказал я. – Она пригласила нас на чай в среду.

Мама нахмурилась.

– Что? Она ведь совсем не знакома со мной! Это странно. Дама ничего не рассказала о своем прошлом?

– Дала знать, что вдова, – произнесла Эффи.

– Неужели? – удивился я. – Ничего подобного не слышал.

– Не умеешь читать между слов, – сказала Эффи, бросив на меня быстрый презрительный взгляд. – Помнишь: «В силу обстоятельств оказалась вынуждена заботиться о себе сама»?

– Прямо так и сказала? – медленно спросила мама.

– Мама, я тебя не понимаю, – пробормотала Евфимия.

– Рискованно вступать в связь с теми, кто оскандалился.

Евфимия ответила:

– Если для герцога миссис Пейтресс хороша, то для нас и подавно.

Мама встревожилась.

– Что ты имеешь в виду, говоря «хороша для герцога»?

– Она в отличных отношениях с лордом Торчестером.

Мама сжала губы и сменила тему.

 

* * *

 

Бетси способна хоть на что?то. Очень интересная мысль. Возможно, она не красавица, но она девушка, и весьма молодая. Не слишком ли? У нее маленькая неоформившаяся грудь. Возможно, служанка уже начала испытывать боль неудовлетворенного желания. Как бы мне хотелось провести пальцами по ее шейке от затылка вниз под воротничок блузки.

 

* * *

 

Жаль, что упоминание герцога насторожило маму! Если бы мы подружились с миссис Пейтресс, жизнь в этой глухомани стала бы терпимой.

 

* * *

 

Когда я писал эти строки, раздался стук в дверь, вошла Бетси и сказала:

– Мне нужна ванна для молодой госпожи.

Она склонилась, чтобы поднять медную ванну, и я спросил:

– Бетси, ты трешь Эффи спину?

Служанка опустила глаза и ничего не ответила. Некоторое время я размышлял, стоит ли просить Бетси помочь мне помыться. Нельзя ее напугать, а то она сболтнет чего?нибудь маме.

 

* * *

 

Совершенно очевидно, что Эффи порвала с Мод, и, возможно, с остальными друзьями в городе. В таком случае почему сестра так хочет купить билеты на бал, где будут ее бывшие подруги? Тем более что билеты нам не по карману.

 

Одиннадцать часов

 

Когда мы сели обедать, в окна хлестал дождь, а ветер стучал ставнями. Я сказал Бетси:

– В такую погоду будет трудно добраться до дома.

Она уставилась на меня так, словно я заговорил на греческом.

Мама спросила:

– О чем ты? Служанка никуда не уходит, она спит здесь.

Я с удивлением взглянул на девушку. Та сказала:

– Я живу в той маленькой комнатке наверху, сэр. Разве вы об этом не знали?

Показалось, что она улыбнулась, произнося «в той маленькой комнатке», словно мне о ней известно. Знает ли Бетси, что прошлой ночью я был наверху? Склонен думать, что так и есть. Хитрая маленькая обезьянка.

Мама сообщила Эффи, что у меня печальные новости. Я был вынужден рассказать про Кембридж.

– Значит, за те два дня, пока ты здесь, тебе не хватило смелости признаться? – возмутилась Эффи.

Я смолчал, а она продолжила:

– Теперь дядя Томас не станет платить, и ты не вернешься в Кембридж к началу курса, не так ли? Ты временно исключен?

Услышав это, мать вздрогнула, испуганно уставившись на меня.

– Это всего лишь означает, что на какое?то время колледж отстраняет меня от занятий, – сказал я. – Мама, я тебе уже говорил.

– Полагаю, у тебя долги? – сказала Евфимия.

Я не ответил.

– Ричард, сколько ты должен? – спросила мама.

– Не более двадцати фунтов.

– Ах, вот как! – воскликнула Евфимия. – Может быть, «не более двадцати тысяч фунтов»?! Здесь ты остаться не можешь. Нам тебя не прокормить.

– Ну что ты, – возмутилась мама.

– Это правда. У нас с тобой каждый пенни на счету.

А сами кухарку наняли!

Я произнес:

– Мама тратится на нас в одинаковой степени.

Сестра раздраженно сказала:

– За себя я плачу сама. Пора бы и тебе начать. Так что ты собираешься делать? Все, что связано с юриспруденцией и медициной, исключено. Найди работу частного репетитора или устройся в школу.

– Там никаких достойных перспектив, – заметил я.

– А какие, по?твоему, перспективы у меня? – не унималась сестра. – Гувернантка! Ты представляешь, какие унижения мне придется терпеть?

– Дети, дети, – сказала матушка. – Мы так ни к чему не придем.

– Ты ведь знаешь Ричарда. Если его не подтолкнуть, он будет просто сидеть и бездельничать. Брат должен найти способ заработать на жизнь.

– Прежде всего я получу диплом. Надеюсь, это тебя устроит.

– Да неужели?! Воображаешь, что дядя Томас будет теперь платить за тебя?

– Перестаньте, – взмолилась матушка. – Вы скандалите, словно ирландские жестянщики на чердаке.

В этот момент вошла Бетси, и мама резко произнесла:

– Отправляйся на кухню и жди, когда позовут.

Девушка выбежала вон, а она продолжила:

– Я пытаюсь обеспечить вам достойное существование. Позаботилась, чтобы у нас была нормальная еда, приличная одежда. Так прекратите же кричать и оскорблять друг друга.

Она расплакалась.

– Это все ты, – сказала Евфимия. – Все такой же эгоист и ничего не делаешь, с тех пор как вернулся.

– Не смей так разговаривать с братом, – сквозь слезы вымолвила мама. – Ты ничуть не лучше его. Даже хуже, насколько тебе известно.

Евфимия развернулась и свирепо взглянула на нее. Сестра собиралась что?то сказать.

– Больше не желаю обсуждать это! – вскрикнула матушка и почти выбежала из комнаты.

Мы с Евфимией одновременно встали и переглянулись над остатками еды на столе.

– Видишь, что ты наделал, – сказала Эффи. – Уезжай сейчас же, если у тебя есть хоть немного достоинства.

Никогда не видел маму в таком состоянии. Раньше она всегда держала себя в руках во время семейных ссор.

Евфимия ушла, и я вдруг вспомнил бедную Бетси, которая, наверное, спряталась на кухне. Я отправился туда и нашел ее в буфетной за чисткой сковороды.

– Тебе уютно в этой маленькой комнатушке? – спросил я.

Она не ответила. Я вдруг представил, как она час за часом сидит здесь одна.

– Бетси, – повторил я, – хочу сегодня вечером принять ванну.

– Я сейчас подниму ванну наверх к вам, сэр, а потом принесу горячую воду.

– Приходи как можно позднее, – добавил я.

В этот момент пришла Евфимия и попросила вернуться с ней в гостиную. Как только мы спустились, она закрыла дверь и сказала:

– Можешь дурачить маму, но не меня. Что ты на самом деле натворил в Кембридже?

– Я не обязан оправдываться перед тобой.

К моему изумлению, опустившись на стул, она произнесла мягким и даже сочувственным тоном:

– Ричард, думаю, ты не совсем понимаешь, что пришлось пережить маме в последние несколько месяцев. Трагедия случилась в твое отсутствие. Матушка лишь хотела защитить тебя.

– От чего защитить? – спросил я. – Почему она не позволила мне быть на похоронах?

– Не хотела, чтобы ты услышал те ужасные слухи, какие пошли об отце.

– Требую подробностей!

Она раздраженно пожала плечами.

– Ты же знаешь, как завидовали ему другие священники, и можешь представить, что они говорили. Дело не в этом. Всего за две недели она потеряла все: мужа, дом, положение в обществе и так называемых друзей. Я за маму сильно беспокоюсь. Тебе не стоит доставлять ей новые неприятности.

Слова Эффи и особенно манера, в какой они были высказаны, произвели на меня сильное впечатление, и я пообещал не делать ничего, усугубляющего ситуацию. Расстались мы по?доброму.

 

* * *

 

Временно исключен. Откуда Евфимия знает это слово? Сослан в деревню. Кажусь себе ненужным, словно старый башмак.

 

* * *

 

Дорогой дядя Томас!

Пишу к вам, чтобы чистосердечно во всем признаться…

 

* * *

 

Уже за полночь. Бетси еще не пришла, хотя недавно принесла ванну. Очень скоро должна появиться.

 

* * *

 

[Один из нескольких эпизодов, описанных Ричардом по?английски, но греческими буквами. Вероятно, с той целью, чтобы никто не смог прочесть дневник в случае, если он попадет в руки матери или сестры, поскольку в то время женщины языкам обучались редко. Я просто переписал текст латинским шрифтом. Прим. ЧП.]

 

Видела ли она мужской орган? Интересно, можно ли предложить ей шесть пенсов, чтобы Бетси взяла его в руку? Я сяду в ванну, она будет наливать воду, а он вдруг встанет из воды, и она не сможет не заметить его, а я на нее посмотрю, и она зарумянится, и я скажу: не хочешь потрогать? Она скажет: «О, сэр, я не могу». Я скажу: «Бетси, получишь шестипенсовик. Только подержи его немного». Служанка обрадуется: «Так много, сэр». Потом протягивает свою нежную ручку и обхватывает его и…

?

 

[Конец отрывка, записанного греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Половина второго ночи

 

К половине первого я понял, что Бетси не придет.

[Отрывок, записанный греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Не могу избавиться от мыслей, что она рядом со мной в этой маленькой комнате. Раздевается и вползает в ночную сорочку. Просвечивает ее маленькая девичья грудь.

?

 

[Конец отрывка, записанного греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Вторник, 15 декабря, три часа

 

Слава богу, сегодня дождь закончился, хотя все еще слякотно, и мой багаж, скорее всего, не привезут.

Я спустился в столовую позавтракать. Мама и Эффи заканчивали свою трапезу.

Они обсуждали недавний визит к миссис Пейтресс, и матушка сказала:

– Мы пытаемся найти объяснение письму.

– Какому письму?

– Пока дама показывала вам свои владения, Евфимия заметила на секретере письмо, адресованное кому?то в Солсбери, но не Пейтресс. Откуда у нее письмо?

– Кому оно адресовано? – спросил я.

– Миссис Гуйилфойл, – сказала Евфимия.

Мать тихо произнесла:

– У лорда Торчестера в Солсбери дом.

– Мама, – возмутился я, – неужели ты предполагаешь какую?то непристойную связь?

– Тогда почему она сюда приехала?

Сестра ответила:

– Она намекнула на личные обстоятельства…

Матушка скривила губы.

Я знал, что она подумала.

Я сказал:

– Если вы так интересуетесь ее личной жизнью, то в среду можете обсудить все с миссис Пейтресс сами.

– Едва ли мы к ней пойдем, – ответила мама.

– Почему бы и нет?

Должно быть, я произнес это очень сердито, потому что они обе удивленно посмотрели на меня.

– Миссис Куэнс… – начала мама.

– Ты собираешься учитывать ее мнение?! – воскликнул я.

– Не перебивай, Ричард. Миссис Куэнс с предубеждением относится к миссис Пейтресс. А нам не стоит противопоставлять себя общественному мнению.

По?моему, это уже слишком. Единственный умный и доброжелательный человек во всей округе хочет подружиться с нами, а мы обсуждаем, принять ее или нет!

Евфимия спросила:

– Знаешь, почему миссис Куэнс пытается предать миссис Пейтресс остракизму?

Мама кивнула.

– Она надеется, что одна из ее дочерей выйдет замуж за племянника герцога.

– Которая? – спросил я.

– Скорей всего, Энид, – небрежно произнесла Евфимия. – Куэнсы боятся, что миссис Пейтресс может этому помешать.

– Понимаю, – сказала мама. – Если она выйдет замуж за герцога и родит ему сына, племянник не унаследует ни титула, ни состояния.

(Должен заметить, что это маловероятно, поскольку старику под шестьдесят или даже под восемьдесят.)

Евфимия встала и объявила, что отправляется к леди Терревест.

Я воспользовался ее отсутствием, чтобы убедить маму отложить мой отъезд до тех пор, пока не прибудет багаж с вещами, необходимыми мне в дороге. Раз погода похолодала, возможно, повозка доставит его завтра или через пару дней. Такой довод мама приняла и позволила остаться до пятницы.

 

Семь часов

 

Когда я добрался до деревни, дым над печными трубами стоял низко, и пахло угольной сажей вперемежку с туманом, но даже здесь меня преследовал запах болота и моря. Рождественские свечи в окнах напоминали о балах, которые, наверное, все еще проходят в Торчестере без нас.

В конце деревни я обогнал высокого сутулого незнакомца, идущего быстрой походкой. Я ему кивнул, но он не обратил внимания.

Темнело, поэтому пришлось ускориться. Еще раз пройдясь по Бэттлфилд, я увидел Эффи в нескольких сотнях ярдов впереди меня. Она направлялась в сторону Страттон Херриард.

Что ей там делать? Если она ушла к леди Терревест, то уже должна быть там, а возвращаться еще слишком рано. И все же мы с ней теперь были более чем в миле от дороги.

Стараясь, чтобы она меня не заметила, я пошел за сестрой на расстоянии около сотни ярдов. Я не смел подобраться к ней слишком близко, боясь, что Эффи обернется. Но в сгущающихся сумерках я мог идти на достаточно близком от нее расстоянии, не рискуя быть замеченным. Я видел, как она вошла в дом, а потом подошел к нему сам и ходил по дорожке минут десять или пятнадцать, чтобы никто не догадался, что я следил за сестрой до самого дома.

 

Половина девятого

 

За обедом съел очень мало. Что же со мной, весь аппетит пропал. Как мне не хватает… Просто с ума схожу, и все тут. Мама забеспокоилась, и Эффи бросила на меня понимающий взгляд. На одно короткое мгновение, чтобы матушка ничего не заподозрила.

После обеда я нашел сестру одну и спросил, что она делала на Бэттлфилд. Она сильно возмутилась. Когда наконец Эффи удостоила меня ответом, то попыталась убедить в том, что я ошибся, поскольку дома она была вовремя. Я проявил настойчивость, и она спросила:

– Хочешь сказать, что следил за мной?

– Нет, конечно, – ответил я.

– Если не веришь мне, спроси маму. Ты за мной не шпионь, и я не буду задавать вопросов о том, во что ты вляпался в Кембридже.

Я сказал, что понятия не имею, о чем она.

Именно в этот момент в комнату вошла матушка, и Эффи сказала:

– Мама, Ричард утверждает, что видел меня на Бэттлфилд около шести часов, но ты же подтвердишь, что домой я пришла раньше пяти, не так ли? Пусть он выбросит из головы свои абсурдные фантазии!

Мама посмотрела на меня, потом на нее и сказала:

– Ричард, не придирайся к сестре.

– Я к ней не придираюсь, просто заметил, что видел ее там. Но если ты утверждаешь, что Эффи была дома в это время, тогда мне нечего сказать.

Мама кивнула, не глядя на меня, села и взялась за рукоделие.

Не понимаю, почему матушка солгала, и, главное, по такому пустяку. Этого нельзя было оставить просто так. Через несколько минут я спросил:

– Мама, ты считаешь, что мне не следует поднимать эту тему?

Она стала нервно перебирать рукоделие.

– Ты не вправе шпионить за сестрой.

Евфимия торжествующе улыбнулась мне и сказала:

– Ричард скучает и всего лишь старается позабавить себя, провоцируя родную сестру. Похоже, он сильно нервничает без того, что у него в багаже. К чему ты так сильно привязан?

– Странный вопрос, – сказала мама.

– Сильно привязан к моим книгам, если ты об этом, – ответил я.

Потом я ушел. Неужели она все знает?

 

* * *

 

Сильный холодный ветер бушевал весь вечер так, что стены старого дома содрогались под его порывами, словно от огня артиллерии. Но ветер хотя бы развеял туман, и мама сказала, что вскоре наступят холода и выпадет снег. Тогда прибудет мой замечательный багаж!

 

Половина десятого вечера

 

Перед тем как подняться, в коридоре перед лестницей я столкнулся со служанкой.

– Ты замерзла? – спросил я и обхватил ее за талию.

Она даже не моргнула. Я осторожно провел рукой по талии вниз к ягодицам, а потом по животику и сказал:

– Похоже, что тебе не холодно.

Она уставилась на меня с нахальной усмешкой.

Я сказал:

– Руки у тебя тоже теплые.

Они были обнажены почти до локтя, и я коснулся ладоней. Наклонившись, я ее поцеловал, но она, засмеявшись, опустила голову и выбежала из комнаты.

Поднявшись наверх, я увидел, что служанка наполнила ванну, но вода была уже чуть теплая. Тем не менее я забрался туда, и воздух обжег мою кожу внезапным холодом.

 

* * *

 

Какая она худенькая и как легко одета. Все ребра наружу.

 

* * *

 

Теперь я вижу, что мама просто души не чает в Евфимии. Готова угодить любой прихоти. Она смотрит на нее, словно скряга на свое золото.

 

* * *

 

Я хотя бы постарался откровенно не лгать маме о моем положении в Кембридже, пусть и подвел ее к тому, чтобы она сделала неверные выводы. Эффи гораздо труднее провести, но, обманывая ее, я не чувствую угрызений совести.

 

Половина шестого

 

Ни звука, только скрип моего пера.

Сегодня вечером все трое просидели внизу за чтением, вязанием и бренчанием на пианино (распределяйте сами.) В какой?то момент некий демон бестактности сподвигнул меня высказать вслух свои мысли:

– Только подумайте, – сказал я, – насколько иначе было всего полгода тому назад. Мы бы теперь сидели в гостиной на Пребендэри?стрит в ожидании папы.

Обе женщины замерли, но на меня не взглянули. Уверен, они помнили, как старательно мы прислушивались, когда папа поднимался по лестнице, пытаясь понять, в настроении он или, как говорила мама, «не в духе». Если отец спотыкался на ступеньках, то ничего хорошего это не предвещало.

 

Шесть часов утра

 

Я заперт в этом доме и в собственном теле. Я хочу парить, реять над простором полей. Проснувшись два часа тому назад, я так и не сомкнул глаз. Как плохо без… Как холодно. За последние несколько часов сильно подморозило. Я пишу теперь онемевшими руками. Но хотя бы дороги замерзнут, и, возможно, этот проклятый извозчик рискнет своими колесами. Я сижу тут, закутавшись во все, что можно, но ничто меня не греет, кроме мечты о моем багаже.

Мы с Эдмундом однажды пытались бросить, но продержались лишь два дня. Теперь уже пять. Сегодня ночью было хуже всего. Болела каждая косточка, и подташнивало. При мысли о еде меня выворачивает.

 

Среда, 16 декабря, семь часов вечера

 

Наконец?то дождался. Я пишу, а передо мной… Дыра в тюремной стене мира, через которую я могу сбежать в сверхреальность воображения! Одним усилием воли я сумею вернуться. Сегодня ночью, когда дом заснет, я покину телесную оболочку и уплыву в открытое пространство.

 

* * *

 

Когда я проснулся, свет был слабее обычного, и я заметил лед на внутренней стороне оконных рам и перекладин. Он сформировал толстые наросты. Первой мыслью было, что теперь мой багаж обязательно прибудет.

Потом началось раздражительно беспокойное утро. Наконец мне стало совершенно невыносимо, и я поспешил вон из дома, поднялся по дороге и пошел дальше по тропинке в сторону Бэттлфилда.

Странный случай. Перейдя через косогор, я увидел молодого рабочего в выцветшем красном платке, небрежно повязанном на шее. Он увлеченно беседовал с высоким человеком, похожим на знатного джентльмена, хотя бедно одетого и потрепанного. Когда я приблизился, последний ушел в противоположном направлении, так что я не увидел лица. Тот ли это человек, которого я встретил вчера в сумерках? Не уверен.

Мне стало так любопытно, что я подошел к молодому человеку и спросил, как пройти на Брэнкстон Хилл.

Вид у него был хмурый. Из?за большой выступающей челюсти казалось, что он раздраженно стиснул зубы. Глаза у рабочего были широко распахнуты, будто он ожидал, что его начнут несправедливо обвинять, и заранее злился. Он не смотрел в мою сторону. На мой вопрос рабочий лишь махнул рукой в направлении Брэнкстон Хилла и ушел.

 

* * *

 

В три мы отправились в гости к миссис Пейтресс на чай. Проходя по Страттон Певерес, я увидел сестер Куэнс, идущих нам навстречу. Младшенькая болтала, а Энид задумалась о чем?то, отчего казалась еще очаровательней. До чего же красивое создание. Ее взгляд быстро скользнул по мне, и на щеках девушки появился легкий румянец. Я не смог удержаться и через несколько ярдов оглянулся еще раз. На нас смотрела только младшая, но не Энид.

Войдя в теплый дом миссис Пейтресс, мы с Эффи представили маму и расселись.

Говорили мы о морозе, и, когда я упомянул о том, что теперь моей сестре будет легче ходить к миссис Терревест, хозяйка дома спросила:

– Я слышала, что эта леди – родственница герцога Торчестера. Она ваш старый друг?

Мама ответила с некоторым смущением:

– Вообще?то мы с ней в родстве.

(Странно, что она никогда мне об этом не говорила.)

Разговор зашел о вдовьем положении мамы. И миссис Пейтресс сказала:

– Сочувствую вам. Женщине без мужа приходится трудно.

Она занялась чайником. Матушка многозначительно посмотрела на Эффи, а потом задала осторожный вопрос:

– Догадываюсь, что вы жили в Солсбери? – Когда миссис Пейтресс, улыбнувшись, кивнула, мама сказала: – Милый город. Должно быть, жизнь там была непростой.

– Да, непростой, – произнесла миссис Пейтресс. – Я приехала сюда ради того, кто мне очень дорог. Я пожертвовала для него всем, чем может пожертвовать любящая женщина.

Мама покраснела, опустила взор и больше не произнесла ни слова. Спустя несколько минут она встала со словами:

– Нам пора.

Думаю, всех удивила внезапность такого решения. В доме мы провели меньше часа.

Прощаясь у дверей, я сказал:

– Мы забыли вернуть зонтик, который одолжили у вас.

– Мне не к спеху, – махнула рукой миссис Пейтресс, но мама сухо произнесла, что очень скоро пришлет его со мной.

Не успели мы сделать несколько шагов, как мама объявила:

– Наше знакомство с этой леди закончено.

Мы с Эффи запротестовали, но она с негодованием произнесла:

– Я думаю только о тебе, Евфимия. Ты девушка незамужняя и не можешь водиться со скандальной особой.

Домой мы шли в гробовом молчании. Подойдя к развилке, ведущей к особняку, мы услышали звук горна, и через несколько минут раздался стук и грохот повозки. Она ехала от нашего дома, и это был, как я надеялся, тот самый извозчик, который привез меня и мой багаж на Уитминстер. Возница придержал лошадей и, когда мы с ним поравнялись, сказал, что оставил мой багаж возле дома.

– Чертовски трудно было на такой узкой дороге, – заметил мужчина.

Когда мама протянула деньги, он добавил:

– Наконец?то избавился от этой бабы.

Я совсем забыл про кухарку.

Как мне хотелось поскорее добраться до дома и содержимого багажа, но когда повозка уехала, мама сказала:

– Ричард, на завтра хочу пригласить мисс Биттлстоун на чай. Пойди к ней и узнай, сможет ли она у нас быть.

Полагаю, это приглашение должно стать попыткой примирения с Куэнсами. Теперь мы отказались от дружбы с единственным человеком в округе, достойным внимания, и пытаемся задобрить ее гонителей!

Я ушел, но вскоре потерял путь и решил расспросить старого селянина в гетрах, свободной рубахе и с мятым, потрепанным цилиндром на голове. У него были роскошные бакенбарды, таких я давно уже не видел: белоснежные и вьющиеся по обеим щекам, словно причудливые украшения. Он держал перед собой незажженную трубку, а голубые глаза его были такими старыми, что показалось, будто он ждал меня здесь с сотворения мира. Узнав у него то, что было нужно, я собрался уходить, но мужчина заметил:

– Ваше лицо мне не знакомо. Вы из семьи, которая живет в старом доме Херриард?

Я кивнул.

– Этот особняк – унылая развалина, – сказал он. – Знаете, что о нем говорят?

– Что там был убит человек, который совратил девушку?

Старик посмотрел на меня с улыбкой.

– Убийство совершили ее братья, – добавил я.

– Да, – сказал он. – Проклятые Боргойны.

– Правда? – с удивлением спросил я.

– Конечно. А вы знаете про ребятенка?

Я покачал головой.

– К тому времени, как в дом пришли братья, девица родила малыша. Убив любовника, они бросили младенца в камин, а ее утащили домой.

Я ужаснулся и поблагодарил его за любопытную историю.

Наконец мне удалось отыскать дом мисс Биттлстоун. Это маленькая халупа с выбеленными штукатуркой стенами и соломенной крышей.

Я постучал в дверь рукой, потому что колотушки не было, и вошел, услышав удивленное бормотанье.

Внутри находилась единственная комната с шаткой лестницей, ведущей в комнатушку наверху. Было холодно. Единственным источником тепла был маленький камин. Хозяйка коттеджа стояла перед ним, держа в руке длинную вилку с нанизанным на нее жирным куском бекона.

– О, мистер Шенстоун, какая неожиданность. Я никого не ждала, а вас тем более! – воскликнула мисс Биттлстоун.

Я сообщил ей о приглашении мамы. Приглашение самой королевы не могло бы вызвать большую радость.

Старушка уговорила меня сесть в потертое, но некогда красивое кресло.

Она притворно улыбнулась и произнесла:

– Тут всегда сидит миссис Куэнс, когда удостаивает меня визитом. Это один из немногих предметов, который я смогла привезти из Челтенхэма.

Мисс Биттлстоун сообщила это с таким пафосом, что мне вдруг представилось, как старушка бежит из охваченного огнем города с креслом на спине, будто Эней, бегущий из Трои с телом отца на плечах.

Она вдруг воскликнула, обращаясь к тощему черному коту:

– Тиддлс, не беспокойся, ты свое получишь.

Потом дама сняла кусочек мяса с вилки и протянула животному. Питомец моментально проглотил мясо. Подозреваю, что он питается лучше своей глупой хозяйки.

 

* * *

 

Войдя к себе в дом, я чуть не споткнулся о чемодан. Мой восхитительный, огромный, драгоценный чемодан! Он слишком тяжелый, чтобы тащить его наверх, поэтому я достал самое нужное и спрятал у себя в комнате. Потом распаковал остальное и перетащил сюда, наверх.

Пока я ползал на коленях вокруг чемодана, раздался низкий голос:

– Вы, должно быть, молодой мистер Ричард.

Я обернулся. Это была мисс Ясс, кухарка, женщина крупная, приблизительно маминого возраста. У нее было мясистое лицо и маленькие черные глазки, словно черные смородинки в недопеченной сдобной булке, и толстые складки кожи, свисающие, как сырое тесто с края противня.

Матушка говорила, что кухарка дурна собой, но реальность превзошла все мои ожидания.

Я спросил, где она работала раньше, и мисс Ясс назвала несколько мест. Похоже, кухарка долго нигде не задерживалась. Ответы ее были смесью дерзости и уклончивости. Я решил узнать, что она любит готовить больше всего. Ее белое, словно бумага, круглое лицо уставилось на меня. Женщина произнесла:

– Овсянку.

Ну что же, сварить овсянку могу даже я.

Потом пришла мама и резко спросила:

– Мисс Ясс, а обед готовить вы собираетесь?

Женщина нагло взглянула на нее и, развернувшись, словно ломовая лошадь, почуявшая конец пути, потащилась на кухню.

– Ричард, не отвлекай ее от работы, – сказала мама.

Обед оказался таким же отвратительным, какой выходил у Бетси. Не понимаю, зачем мама наняла помощницу, не умеющую готовить. Но, если честно, кухарка нам не по карману, даже если бы она была Сойер[5] в юбке.

 

Одиннадцать часов

 

Двадцать минут тому назад я спустился в гостиную и нашел Эффи в слезах, сидящую на диване. Она отвернулась от меня. Я спросил, в чем дело, и сестра раздраженно ответила:

– Думаешь, я могу быть счастлива, живя вот так? Щеголяя в таких заштопанных, выцветших старых платьях, не видя никого неделями.

Я ответил, что мне тоже трудно.

Она с негодованием сказала:

– А мы?то надеялись, что ты не станешь создавать нам проблемы, что выучишься и начнешь работать у дяди Томаса.

Я начал защищаться, и она наконец закричала:

– Прошу тебя, уезжай!

 

* * *

 

Интересно, неужели у нее все еще разбито сердце?

 

Полночь

 

Должно быть, мама не знает о бедном Эдмунде и его проклятых родственниках – кровожадных пиявках. Семью Эда интересуют не деньги. Они одержимы местью.

 

* * *

 

Меня преследует ее милое лицо, ее безмятежность, ее скромное молчание.

О, прекрасная Энид, такая же очаровательная, как ее имя.

 

* * *

 

Дорогой дядя Томас!

Вынужден отклонить предложение, поскольку не имею намерения работать старшим управляющим вашего магазина.

 

* * *

 

Большая вареная картошка в тесте напоминает огромного белого слизняка. Интересно, где такие обитают?

 

* * *

 

Чувствую, как кровь течет по моим венам.

 

* * *

 

После длительного перерыва (неделя?) мне кажется, что я пробую в первый раз. Все увиденное имеет особое значение, даже если ускользает от меня, словно я пытаюсь схватиться за клубы тумана. Я плыву среди низких стелющихся облаков, гляжу вниз на дома. Они скопились на зеленом ковре и кажутся игрушечными Я опускаюсь на дерево в сотне футов над землей. Испуганные птицы разлетаются от меня. Молочно?мутный лунный свет льется в стеклянный кувшин, полный воды.

 

* * *

 

Замерзшая трава. Маленькие зеленые льдинки, хрустящие под ногами.

Я поднимаю взор к огромному небесному куполу, усыпанному крошечными искрами, и смеюсь над мелочностью наших приземленных устремлений.

Колодец замерз и покрылся льдом, словно толстыми бриллиантовыми ожерельями или хрустальными ветвями волшебного дерева.

 

* * *

 

Толстуху поселили рядом с комнатой Бетси. Проклятье, проклятье, проклятье. Узнал об этом, когда крался мимо и услышал трубную симфонию раскатов ее дыхания, сотрясающих дом с каждым движением ее диафрагмы.

 

Четверг, 17 декабря, половина двенадцатого

 

Утром проснулся поздно и чувствовал себя ужасно. Потом будет лучше. Холод был такой сильный, что не хотелось вылезать из кровати. Когда я спустился к завтраку, Евфимия встала и вышла.

Мама укоризненно качала головой. Она была сильно рассержена. Матушка сказала:

– То, что случилось ночью, не должно повториться больше никогда.

Пришлось признаться, что я почти ничего не помню.

Она ответила:

– Ты бродил ночью, полураздетый вышел во двор в страшный холод и кричал, словно сумасшедший. Отныне тебе дозволено выпивать не больше одного стакана.

Когда Евфимия ушла к леди Терревест, мама сказала, что собирается что?то сообщить мне. Я уселся рядом на диване, она отложила рукоделие, а потом дрожащим голосом произнесла:

– Ричард, ты должен знать, что в жизни мне всегда приходилось о ком?то заботиться. Твой отец был сложным человеком. Если иногда он и был с тобой строг, то лишь потому, что надеялся на твой будущий успех в жизни. Нельзя забывать, что папа пережил много неудач.

(Я подумал: «Скоро начнет про карьеру священника».)

– Насколько тебе известно, он так и не получил митру. Именно поэтому папа мечтал о том, что сын сделает успешную карьеру в Церкви. Знаю, у тебя совсем другие планы, и больше не будем об этом. Но теперь пришло время определиться, чем ты будешь заниматься в жизни. Почему бы не написать дяде Томасу? Извинись за свое поведение и скажи, что если его великодушное предложение все еще в силе, ты с благодарностью его примешь.

– Что, мама? Я должен пресмыкаться перед человеком, который ненавидел своего собственного брата и навредил ему?

– Не говори так, Ричард. Он платил за твое обучение в Кембридже. Поступил бы он так, если бы ненавидел папу? История гораздо более запутанная, чем тебе рассказывали. Братья поссорились из?за нашей женитьбы.

– Знаю, он был против, но не понимаю почему.

– Я объясню, – продолжила она. – Когда мы объявили о помолвке, мои тетушки и дядюшки пришли в ужас. Они глядели на него и Томаса свысока, потому что наш отец был всего лишь служащим в юридической конторе.

– Но разве он не заступился за тебя?

Она начала нервно теребить свое рукоделие, а потом сказала:

– К тому времени он уже был нездоров.

У меня появилось ужасно странное чувство. Мама что?то скрыла или даже исказила правду.

– Но он сдал нам с твоим отцом этот дом в аренду на двадцать один год.

– Ты же говорила, что дом твой! Что дед оставил его тебе.

– Да, но по завещанию, которое кузина Сибилла теперь оспорила. Как только дело решится, дом будет мой.

– Если мы его отсудим. А если нет? Когда истекает аренда?

– В следующем декабре, – сказала она, запинаясь.

– Значит, если мы проиграем, нам негде будет жить. Что говорит Боддингтон?

Она опустила глаза и пробормотала:

– Его тревожат расходы.

– Насколько они велики?

– Я заплатила сотню фунтов.

– Сто фунтов! Мама, суд нас погубит! Об этом надо поговорить с Боддингтоном.

Мама опустила пяльцы:

– Нет! Я тебе запрещаю. Не вмешивайся.

– Не понимаю, зачем обращаться в суд, чтобы получить то, что твое по завещанию отца.

Она не ответила.

 

* * *

 

Я совершенно уверен, что человек, разбивший сердце Эффи, – племянник герцога. Конечно же, он наследник титула и всех богатств. Неужели Эффи почти герцогиня?

 

Четыре часа

 

Утро выдалось морозное и ясное, и мне надо было выбраться на свежий воздух. Я прошел через деревню, бесцельно побрел куда?то и, к своему удивлению, вскоре оказался в деревне Традвел, где жила леди Терревест. Я подумал, что хорошо бы посмотреть на ее особняк, поэтому узнал дорогу и подошел к высокому дому из красного кирпича. Он выглядел безрадостным и угрюмым.

Чувствуя, что Эффи скоро выйдет, я устроился немного поодаль у дороги за большим деревом. Естественно, спустя полчаса она появилась и, держась на расстоянии, я проследовал за ней до самого дома. Сестра вошла в магазин на несколько минут, но больше никуда не заходила.

После ланча я решил протянуть руку дружбы и сказал ей:

– Давай сыграем дуэтом? Моя флейта теперь со мной.

– Ты не способен держать ритм, – ответила она.

 

Восемь часов

 

Только что спустился в гостиную. Матушка сидела на диване и тяжело кашляла. Когда мама выходила из комнаты, я заметил, что она уронила носовой платок. На нем были пятна крови. Неужели она серьезно больна? Неужели Евфимия говорила именно об этом? Если так, то понятно, для чего служили полотенца и тазы, замеченные мною сразу по приезде и впоследствии исчезнувшие.

 

Девять часов

 

Мама и Эффи снова поругались – повышенные тона и хлопанье дверей, – но когда пришла мисс Биттлстоун, сумели примириться или, по крайней мере, создали видимость добрых отношений.

Наша гостья – первая гостья в доме! – была принята радушно, и я наблюдал, как мама взяла на себя роль, которую ей часто приходилось играть в прежние времена, когда она председательствовала за чайным столом, где собирались жены младшего духовного звена. Очаровательная, внимательная, даже веселая. «Орудует сладкими речами, словно рапирой», – говаривал папа.

Мне было поручено открыть дверь и с должным почтением провести старуху в гостиную. Было холодно, даже несмотря на то, что ради нашей гостьи Бетси развела в камине огонь.

Едва я открыл дверь, как старая склочница без умолку замолотила языком. Мы узнали, что она единственный ребенок обедневшего священника, который был духовником Куэнсов в Челтенхэме. Когда Куэнсы переехали сюда около трех лет назад, ее «столь милостиво» пригласили жить рядом с ними.

Да, чтобы стать бесплатной нянькой и наставницей.

Чай, к которому, насколько я понял, она была непривычна, развязал ей язык еще больше, и она сообщила, что настоятель недавно унаследовал довольно приличное состояние. Поэтому Энид наследница, и у нее серьезные шансы захомутать герцога.

Дама намекнула, что Давенант Боргойн почти сделал девушке предложение, и радостно призналась, что Ллойды рассвирепели, когда прямо из?под носа их единственной дочери утащили такой завидный куш.

Когда закончили перемывать им косточки, мама спросила:

– Стало быть, миссис Пейтресс дружна с Ллойдами, не так ли?

– Ах, миссис Пейтресс! – громко воскликнула мисс Биттлстоун, с восторгом накидываясь на новое аппетитное «блюдо». – Об этой леди ходит немало слухов. Она словно нарочно возбуждает интерес к себе. Приехала сюда со своими слугами, но ни один из них не промолвил ни слова о хозяйке. Решительно, она вынуждает соседей относиться к ней подозрительно. Многое в этой особе вызывает любопытство. Странные выезды в карете поздно ночью. Загадочные крики в доме – то ли плач, то ли гнев.

Во время этого потока слов мы сидели в молчании. Потом мама повернулась ко мне и сказала:

– Я вспомнила, что ей нужно вернуть зонтик. Не сходишь ли прямо сейчас, сынок?

Я заметил, что еще не допил чай, и получил отсрочку.

У меня появился шанс кое?что узнать.

– Мисс Биттлстоун, – спросил я, – племянник герцога теперь его наследник?

– Да, поэтому юношу следует называть достопочтенный мистер Давенант Боргойн, – подтвердила она с подобострастием. Титулы и звания она произносила словно девственница, рассыпающая цветочные лепестки вокруг майского древа[6].

Я продолжил:

– А теперь вообразите, что мистер Давенант Боргойн умирает, не оставив наследника…

Старушка тихонько вскрикнула почти в непритворном ужасе. Я понял, что она решила принести в жертву благопристойность, лишь бы попасть в заповедный театр сплетен, куда я ее завлекал. Спустя мгновение я добавил:

– В таком случае к кому переходит титул герцога и состояние?

– О, мистер Шенстоун, – сказала она, положив руку на сердце. – Какой ужасный вопрос, особенно после того прискорбного случая, когда бедного мистера Боргойна чуть не убили.

– Вы хотели сказать – после нападения? – спросил я.

Она косо взглянула на меня.

– Я имею в виду ранение, мистер Шенстоун. А что касается вашего вопроса… У герцога нет других законных наследников. Поэтому титул перейдет дальнему кузену.

– А недвижимость, земля, деньги?

Мисс Биттлстоун опустила взор:

– Они перейдут к ближайшему родственнику герцога.

– И кто же он? – спросил я.

Не глядя на меня, она тихо промолвила:

– Насколько я знаю, это родственник его покойного брата.

Я сделал последнюю попытку:

– Воображаю, каким завидным призом считается мистер Давенант Боргойн, его титул и состояние. Должно быть, герцог озабочен выбором супруги для племянника.

– Могу вам кое?что рассказать про это! – воскликнула мисс Биттлстоун. – О том, как безжалостная родня не дала молодому человеку жениться на той, кого он любил! – Тут она зарделась и сказала: – Ох, не стоило и начинать.

– Продолжайте, вы нас заинтриговали! – воскликнула Эффи.

Мисс Биттлстоун выглядела взволнованной и вместе с тем весьма довольной.

– Больше ничего не скажу, а то будут неприятности.

– Ну же, – произнесла Эффи с очаровательной улыбкой. – Нам всем не терпится послушать.

– Хорошо, – сказала мисс Биттлстоун. – Но поклянитесь, что ни слова никому не скажете.

И старуха начала:

– Несколько лет тому назад в… в общем, в одном большом городе на западе Англии жила семья. У них была дочь семнадцати лет. Отец был священником… Зря я это сказала! Тем не менее он был викарием, и его церковь посещал один молодой человек из очень знатной семьи. Достигнув совершеннолетия, он бы унаследовал огромное состояние и когда?нибудь стал виконтом.

– Наверно, что?то произошло между этим счастливчиком и дочерью викария?

– Они безумно влюбились, – выдохнула старуха. – Как романтично, не правда ли? Но его родня воспротивилась всеми возможными способами, и в итоге юношу увезли из Бата в Брайтон.

– А юная леди впала в отчаянье? – с невинным видом спросила Евфимия.

– Именно так, – ответила мисс Биттлстоун. – Ее семья отправилась на отдых в Брайтон всего через неделю или две после случившегося. И девушка нашла способ общаться со своим любовником.

– Ричард, – резко произнесла мама. – Ты допил свой чай. Верни теперь зонтик.

Выбора у меня не осталось.

Когда я постучал в парадную дверь миссис Пейтресс, открыл слуга, которого я раньше не видел. Невысокий, коренастый, словно отставной жокей. Я передал ему зонтик.

Выходя из ворот, я почти наткнулся на проходивших мимо людей. Это были пожилой мужчина с огромной кожаной сумкой и… девушка.

– Добрый день, – сказал я. – Вы собираетесь навестить миссис Пейтресс?

Старик удивился моему вопросу и заявил, что такой не знает. Поэтому мне пришлось объяснить, что я принял его за мистера Фордрайнера.

– Но меня зовут именно так! – воскликнул он.

Выяснилось, что я неправильно понял миссис Пейтресс. Должно быть, она только слышала про мистера Фордрайнера и его археологические изыскания, но лично знакома не была.

Когда недоразумение рассеялось, мы оба рассмеялись. Потом мы представились по форме. Он понравился мне сразу. Таких профессоров я часто встречал в Кембридже. У него лицо ребенка пятидесяти лет: невинное, круглое и любознательное. Из?за маленького круглого пенсне смотрит пара живых глаз. Из?под шляпы аккуратно свисают несколько жидких ухоженных седых прядей, словно растения, тянущиеся к свету. Когда профессор молчит, его губы сердито поджаты, словно он раздумывает, прыгнуть через глубокую яму или нет.

Карманы Фордрайнера оттопырились из?за набитых в них инструментов, предположительно для измерения и описания всевозможных находок. Поэтому он похож на профессора, притворяющегося военно?морским офицером.

Он махнул рукой в сторону девушки и сказал:

– Моя племянница.

Я поздоровался с мисс Фордрайнер за руку. Она весьма хорошенькая и приятных, скромных манер. Девушка опустила взор и молчала. За все время общения она вообще не произнесла ни слова. Трудно было разглядеть ее милое личико, но в итоге у меня сложилась картина: тонкие черты, как фарфоровые, и совершенно прелестный маленький носик, который делал ее похожей на мейссенскую пастушку.

Какое?то время нам было по пути, поскольку семейство направлялось к Бэттлфилд, и мы шли вместе. Я спросил о его увлечении археологией, и он вдохновенно рассказал, что надеялся произвести раскопки на Монумент Хилл, где на вершине холма отчетливо просматривалась насыпь с башней наверху.

– Интересно, что коренные жители до сих пор называют это место по?старому – «Фаулер Хилл». Знаете англосаксонский?

– Боюсь, что нет.

– Так вот, слово это происходит от «флаг?флор», что означает «украшенный пол». Точно так же называется деревня, где недавно обнаружили римскую виллу с мозаичным полом.

– Стало быть, вы думаете, что у холма находится римская вилла с таким полом?

– Я уверен в этом. Дорога, старая римская мостовая, тянется несколько сотен ярдов. Страттон происходит от «straet tun» и означает «город дороги».

Он вдруг замолчал и спросил:

– Надеюсь, мой рассказ вам не кажется скучным?

– Совсем наоборот. Мне очень интересно.

Он довольно улыбнулся и сказал:

– Меня редко приглашают в гости. Считают занудой, потому что я слишком много говорю о старых черепках и костях. И я даже рад, что меня таким воспринимают. По?моему, зануда – человек, который забавляется тем, что развлекает соседей.

Я изобразил крайнюю заинтересованность, и он вытащил из кармана горсть цветных камешков.

– Я нашел эти камешки из мозаики. Они доказывают существование виллы.

Вдруг он прервался, глядя на башню, и воскликнул:

– Надеюсь, это проклятое сооружение не стоит на ее месте!

– А зачем возвели башню?

– В честь сражения, случившегося во время гражданской войны, – сказал он. – Спустя почти полстолетия ее построил один из Боргойнов.

Старик посмотрел на девушку и заговорил тихо:

– Он был известным повесой и меблировал комнаты специально для развлечений с молодыми женщинами из местной округи, которых заманивал туда с помощью всяческих уловок.

– Я кое?что знаю о Боргойнах, – сказал я. – Я живу в Херриард Хауз и происхожу из этой семьи.

– В самом деле? – Старик взглянул на меня с интересом.

Я сказал, что слышал историю о Херриарде, который сбежал с девушкой из семьи Боргойнов, а ее братья выследили их и убили. Я повторил слова старого поселянина о судьбе новорожденного.

– Есть документы, подтверждающие эту историю, – кивнул мистер Фордрайнер.

Потом мы обсудили – в основном говорил мистер Фордрайнер – трудность определения возраста ископаемых артефактов, свидетельства Пейли и абсурдность его аргументов в защиту хронологии епископа Ашера, отодвинувшего дату сотворения мира к 4004 веку до Рождества Христова. Поговорили о бритве Оккама, которая не велит множить сущности без необходимости (это касается недавней работы мистера Дарвина).

Пока мы разговаривали, девушка слушала нас с таким умным выражением лица, что я был уверен: она готова внести свой вклад в нашу беседу. Я несколько раз посмотрел на нее, приглашая к разговору, но она скромно опускала глаза и не произносила ни слова.

Когда прошло около четверти часа, девушка вдруг тронула старика за руку. Он замолчал, извинился, что вынужден завершить беседу, и сообщил, что готов пообщаться со мной в любой день, когда я захочу.

Потом с улыбкой добавил:

– Как?нибудь приходите к нам на чай, и мы продолжим разговор.

– Было бы замечательно, – сказал я. – Где вы живете?

Он замялся, и мне показалось, что ему мой вопрос не понравился.

– Дня через два пришлю вам человека с адресом, – сказал он.

– Вы живете в старом особняке в Бикли Фарант? Слышал, что он выставлен на продажу.

У меня появилась идея – сумасшедшая, насколько я теперь понимаю – послать девушке стихотворение. Казалось, что я чем?то обидел старика. Но если мне придется пойти к ним, то надо знать, где это!

Он нехотя произнес:

– Нет, мы поселились в Хейшот Хауз. В деревне с таким же названием.

Я сказал девушке:

– Мисс Фордрайнер, с нетерпением буду ждать новой встречи с вами.

Она с улыбкой взглянула на старого джентльмена, но ничего не сказала.

К моему удивлению, он нахмурился и с внезапным раздражением сказал:

– Моя племянница очень застенчива.

Потом повернулся и ушел, а девушка засеменила вслед за ним.

Даже не знаю, что и думать.

 

* * *

 

Придя домой, я нашел маму и Евфимию в гостиной. Сильно пахло печным чадом.

– Мисс Биттлстоун уже закончила свой рассказ? – спросил я.

Мама улыбнулась:

– Язык у нее без костей, как говорила моя старая няня. Но ей бы лучше не сплетничать со всеми подряд.

– Догадываюсь, что это за семья, которая так сильно хотела выдать свою дочь за состоятельного пэра, – сказал я.

Эффи взглянула на меня.

– Ты ушел совсем не вовремя.

Мама объяснила, что труба начала дымить сразу после моего ухода, и требовалась мужская помощь.

– Возможно, виновата смена направления ветра, – предположил я. – Тогда тяга в трубе может измениться.

– Не знаю, нормально ли это, – сказала мама. – Но оттуда доносились странные звуки. Шорох и свист.

Я попытался заглянуть в огромную трубу.

– Странно, – сказал я, и тут какой?то чертенок заставил меня добавить: – Может быть, это неприкаянный дух. Интересно, сколько несчастных маленьких младенцев вылетели дымом из нее? Возможно, страдающий дух одного из них продолжает витать здесь.

Мама покачала головой, а я продолжил:

– Подобную историю я услышал недавно.

Я поведал им про встречу с мистером Фордрайнером и девушкой и заметил, что старик подтвердил историческую достоверность маминой легенды.

Потом я добавил:

– Матушка упустила важную деталь, связанную с камином, поскольку в легенде он играет значительную роль. Когда братья сюда пришли, убили нашего предка и забрали свою сестру домой, они бросили ее младенца прямо в огонь.

К моему изумлению, Евфимия издала протяжный стон и, резко поднявшись, побледнела, словно молоко. Потом сестра выбежала из комнаты.

Я недоуменно уставился на маму.

Она покачала головой.

– Ох, Ричард. Неужели ты не понимаешь, что такие вещи нельзя говорить? Особенно при молодой девушке.

Она поспешила за сестрой.

Неужели Евфимия боится привидений? Она, основательно стоящая на ногах и презирающая мои фантазии?

Эффи не спустилась к обеду, и мама послала Бетси отнести ей что?нибудь. Пока мы ели, я сказал матушке, что теперь совершенно не понимаю сестру (будто я ее вообще когда?нибудь понимал). Почему она так расстроилась?

Можно ли что?то разузнать у мамы? Вероятно, нет, потому что она ушла от темы, мастерски умея избегать нежелательных разговоров.

Задвигая занавески на окнах перед отходом ко сну, она подозвала меня взглянуть. С темно?серого неба тихо падали снежинки, порхая и сверкая, опускались на землю.

 

Одиннадцать часов

 

На самом деле мои долги гораздо больше, чем я сказал маме. Пытаюсь избавить ее от лишних переживаний. Деньги, какие я задолжал, мне дал приятель по имени Эдмунд Вебстер, чья семья теперь требует их, и я боюсь, что они могут до меня добраться.

 

* * *

 

Перед обедом я с мамой зашел на кухню и спросил кухарку:

– Что вы готовите, мисс Ясс?

– Ну, для вас, молодой господин, разносолов не будет, – ответила она.

Потом она захихикала, словно старая ведьма, и мама меня прогнала.

 

Половина двенадцатого

 

Несколько минут назад услышал за деревянной панелью мелкий топот. Крысы. Они живут здесь столько же, сколько Херриарды! И в последнее время питаются гораздо лучше хозяев.

 

Полночь

 

Несколько минут тому назад, раздвинув занавески, я смотрел, как падает снег, и обнаружил, что занавески на одном из окон у Евфимии сдвинуты не очень плотно. Поскольку у нее горела свеча, я смог увидеть движение силуэта, который, уверен, принадлежал моей сестре. Потом я заметил в комнате еще кого?то, но в тот момент свеча погасла. Это была мама?

 

* * *

 

До чего же милое личико у Фордрайнер. И такая красивая тонкая шейка. Как мне хочется провести по ней рукой, коснуться губами. На ощупь словно лепесток розы. Она в моих объятиях.

 

[Отрывок, записанный греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Мы в этой комнате, лежим с ней в кровати, и я обнимаю ее, губами легонько лаская ее шею и нежно поглаживая. Мой жезл упирается в ее плоть. Словно дитя, нашедшее новую игрушку, она спрашивает: «Что это?» И протягивает ручку и касается его, и ласкает его пальчиками, и кладет мою руку себе на…

?

 

[Конец отрывка, записанного греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Час ночи

 

Странно, что над заснеженной землей лай собак разносится гораздо громче.

Уверен, что все спят. Я ждал достаточно долго. Не терпится преодолеть границы нашего приземленного существования. Маленький ритуал, которому научил меня Эдмунд – он священник, я служитель. Перевоплощение, таинство воображения.

Я готов расплавить на пламени свечи маленький темный эластичный шарик, а потом капнуть в трубку. Он раскрепощает. Первая волна словно согревает все тело, вселяя в него ощущение покоя и бодрящего сознания безграничных возможностей. Я не просто чувствую реальность, но ощущаю ее с большей силой.

 

Два часа

 

Теперь не слышно ни звука, только шум волн у берега. Бесчисленные пузырьки.

 

Половина шестого

 

Только что вернулся с другого конца Страттон Херриард. Какое удовольствие тихонько сбежать из сонного дома и бродить по округе. Я шел сквозь безмолвные деревни. Окна везде темные. Ночь и тьма принадлежат мне. Пока мои соседи видят сны, я брожу вокруг их домов. Заглядываю в окна, если там все еще горят свечи.

Я бродил по сумрачным полям и болотам, пока не пришел на край земли, где беспокойно плещется море. Луна будто золотой шар, расколотый надвое, а океан покрылся рябью, словно морщинистая рука старухи. У берега я разглядел лодки с горящими в тумане фонарями и понял, что рыбаки заняты делом.

Я обошел вокруг и вдоль болотистого берега вернулся обратно.

 

Пятница, 18 декабря, полдень

 

Сегодня утром проснулся с головной болью и увидел, что после моего возвращения нападало еще несколько дюймов снега. Дом стоит под огромным пушистым одеялом. Из?под дверей тянет сибирским сквозняком, а расшатанные рамы сильно дребезжат. Дня два дороги будут непроходимы, поэтому о моем отъезде пока нет и речи. Не могу понять, доволен я или нет.

 

* * *

 

Мама вдруг спросила:

– Мне послышалось или ты вчера ночью пришел очень поздно?

Неожиданно даже для самого себя я начал все отрицать. Прошлой ночью я проявил слабость, а новому соблазну поддаваться так скоро нельзя.

 

Четыре часа пополудни

 

После ланча пошел посмотреть монумент. Это восьмигранная башня футов сорока в высоту, с нелепым куполом, охваченным кольцом классических колонн.

Когда я пересекал тропинку между деревней и берегом, то заметил девиц Куэнс в сопровождении их провожатой. Когда расстояние между нами сократилось, Гвиневер остановилась и что?то сказала. Ее сестра взглянула на меня и неприязненно нахмурилась. Мы шли в различных направлениях, но Гвиневер повела их ко мне.

Просто не знаю, как понять эту Энид. Неужели она насмехается надо мной своим молчанием? Неужели не догадывается, что я к ней чувствую?

Старуха воскликнула:

– Мы с мистером Шенстоуном давнишние друзья.

Девушки переглянулись.

– Мы наслышаны о вашем чаепитии, – сказала Гвиневер. Она продолжила разговор, и я впервые смог хорошенько ее разглядеть. Как бы мне хотелось, чтобы она была постарше. Хотя бы на год или два. К шестнадцати она станет совсем красавица. На левой щечке возле губ у нее маленькая ямочка, придающая ей удивительное очарование. Ах, эта маленькая лукавая лисичка.

Она начала говорить о бале, о том, какой у нее будет наряд. Потом спросила:

– Вы там будете, мистер Шенстоун? Вы и ваша сестра?

Гвиневер хихикнула, театрально прикрыв рот рукой.

Она должна знать, что ее мать отказала Эффи в билете. Я теперь вижу ее радостное лицо и уверен, что маленькая проказница меня дразнила.

– С кем вы собираетесь танцевать? С миссис Пейтресс?

Энид сказала:

– Не будь дурочкой. Ты же отлично знаешь, что ее там не будет.

Гвиневер повернулась к своей гувернантке.

– Она тоже в мамином черном списке, мисс Биттлстоун?

(Тоже? Стало быть, мы, Шенстоуны, в этом списке?)

Старушка в смущении замерла.

Гвиневер обратилась ко мне:

– Бал дает герцог, а открыть его должен мистер Давенант Боргойн, племянник. Все очень интересуются, кого из молодых леди он собирается пригласить на танец.

Энид понимающе посмотрела на нее. Неужели она и этот тип должны пожениться?

– Он ужасно красив, – сказала Гвиневер. – Не так ли, Энид?

Сестра послушно зарумянилась.

– И очень высок. А какого роста вы, мистер Шенстоун?

– О, моя дорогая девочка, какой нескромный вопрос, – прошептала мисс Биттлстоун. – Веди себя приличнее.

Гвиневер хихикнула.

Я сообщил ей свой рост, и она сказала:

– У мистера Давенанта Боргойна преимущество в целых три дюйма.

Я сразу подумал о высоком человеке, которого встретил во вторник.

Минуту спустя Гвиневер заговорила о принципах, какими руководствуется ее мать, когда продает билеты.

– Никаких гувернанток, – говорит мама.

Энид кивнула и сказала:

– Только леди.

Гвиневер сдвинула брови, словно оказалась искренне озадачена.

– А что думаете вы, мисс Биттлстоун? Можно ли считать за леди женщину, работающую по найму? Мама говорит, что нет.

– Весьма уважаю мнение вашей мамы, но леди – та, кто ведет себя соответственно.

Гвиневер сделала вид, что сильно задумалась, и спросила:

– Мисс Биттлстоун, может ли незамужняя женщина вести себя не совсем пристойно и при этом считаться леди?

– Э?э?э, – задумчиво произнесла престарелая леди. – Это зависит от многого.

– Предположим, что девушку видели выходящей из дома мужчины в десять часов вечера, – продолжила Гвиневер. – А дом находится, скажем, в городе на Хилл Стрит, где, как известно, проживают несколько неженатых мужчин…

– Ты говоришь о нумерах для холостяков? – вскрикнула старушка.

– Да, мисс Биттлстоун, – сказала Гвиневер с видом самой невинности.

– Мое милое дитя! Ни одна порядочная женщина не пережила бы такого позора.

Старушка рассерженно забормотала что?то и поспешила увести своих подопечных. На этом мы расстались, а я пошел дальше. Маленькая сплетница была капризной и жеманной одновременно. Никаких сомнений, что она станет отчаянной кокеткой.

Потом я увидел вдали двоих – мужчину и женщину. Мужчина был очень высокого роста. Женщиной, как выяснилось, когда я подошел ближе, оказалась моя сестра. Было видно, что они идут рука об руку и смеются. Временами их головы сближались, и они замирали на несколько мгновений.

Подобраться ближе я не мог, потому что пройти незамеченным через открытое пространство было невозможно. Но перед тем как я сумел окольным путем приблизиться к ним, спустились сумерки и скрыли влюбленных от меня.

Как всегда, Евфимия не задумывается о том, что может опозорить семью. Она никогда не учитывает чувства других. Папа разрешал ей делать все, что вздумается. Меня бил за малейшую провинность, а ей прощал серьезные проступки. Но, кажется, она просто не думает о том, что делает. Девушка, воспитанная в холе и заботе, едва ли может трезво взглянуть на эту ситуацию. Если бы она видела и слышала то, что видел и слышал я в Кембридже, то осознала бы, что попала в очень трудное положение.

 

Семь часов

 

Пару часов тому назад произошло нечто странное. Я пошел на кухню, поискать Бетси, и увидел, как мисс Ясс раскладывает на столе какие?то травы. Я спросил, что это, и она сказала:

– Пижма и болотная мята.

Я сказал, что не слышал про их использование в кулинарии, а она ответила:

– Смотря что готовить, верно?

 

* * *

 

Сегодня рано утром в гостиной я внезапно повернулся и увидел, что Евфимия смотрит на меня с откровенным отвращением. Никогда не сталкивался с такой открытой неприязнью. Что бы это значило?

 

Одиннадцать часов вечера

 

Неприятная сцена после обеда. Выпив кофе, мы перешли в гостиную, и Эффи начала барабанить по пианино, постоянно жалуясь, что для игры у нее слишком замерзли руки и что инструмент совершенно расстроен. Ну что же, мы сами лишили себя возможности играть на отличном пианино, отвернувшись от миссис Пейтресс.

Я сел на диван рядом с мамой и открыл книгу, а она занялась вышиванием. Евфимия играла все громче и громче, наконец я вышел из себя и почти закричал на нее:

– Под твой грохот невозможно читать.

Какая же она эгоистка! Ради своего удовольствия готова забыть про всех остальных.

– Можешь подняться и читать у себя в комнате, – сказала сестра. – Ты проводишь там немало времени. Одному небу известно, чем ты занимаешься.

При этих словах она многозначительно посмотрела на меня.

– Ты слишком много читаешь, – пробормотала мама. С губы у нее свисала нитка, и она была похожа на хорька с мышью в зубах. – Ты совсем как твой отец, он тоже вечно сидел, уткнувшись носом в книгу.

В редкие дни, подумал я, когда был дома и трезвый.

Потом Евфимия сказала:

– Ричард, люди гораздо интереснее книг… Их нельзя поставить на полку, когда надоест.

– Никогда не считал людей неинтересными. Наоборот, они всегда казались мне удивительными и такими разными, что я люблю, уединившись с книгой, неспешно наслаждаться историями их жизней, – ответил я.

– Все с тобой ясно! Ты считаешь, что люди созданы для твоей пользы, – сказала сестра.

– Смешно. Это ведь именно тебя интересует в людях только то, что они могут дать.

Мама упрекнула меня, не выпуская изо рта нитки.

Мои слова задели Евфимию.

– Это ложь. Люди стараются для меня потому, что я им нравлюсь, и потому, что сами этого хотят. А кто захочет сделать что?нибудь для тебя?

– Думаешь, меня не любят?

– Если вы собираетесь ругаться, то я пошла спать, – произнесла мама.

– Я не хочу ссориться, брат первый начал.

– Эффи, ты ведешь себя как маленькая. Я и прежде говорила, скажу и теперь, что ты старше Ричарда и должна быть более сдержанной.

Евфимия съязвила:

– Скажешь ли ты это, когда мне исполнится пятьдесят, а ему сорок семь?

– К тому времени меня уже на свете не будет, – поморщилась мама.

– Ты меня всегда наказываешь строже потому, что Ричард младше.

– Неправда, – сказала мама.

– Ты всегда хотела, чтобы я была мальчиком, потому что так желал папа, а ты во всем потакала ему.

– Полная ерунда! – воскликнула мама, все еще держа иголку в руке, при этом очки сползли ей на нос. – Ты всегда была любимицей отца, даже когда родился Ричард.

– А тебе ведь не нравилось?

Мама вздрогнула и произнесла:

– Что ты имеешь в виду?

– Ты ревновала и всегда пыталась встрять между мной и папой. Ты завидовала его вниманию ко мне.

Мама зажала руками уши и, когда Евфимия замолчала, медленно встала, уронив пяльцы на пол. Она произнесла:

– Не желаю, чтобы со мной разговаривали в таком тоне. – Матушка медленно подошла к двери и обернулась. – Если бы отец был жив, ты бы не осмелилась так говорить с матерью.

Потом она вышла из комнаты.

– Как жестоко с твоей стороны. Неужели не видишь, сколько боли ты причинила ей? – сказал я.

– Говорить ты мастер! Но, оставаясь здесь, ты ранишь ее еще больше. Да и отцу ты тоже доставлял много проблем.

– Разве не ты заявляла, что он предпочитал тебя?

– Мой дорогой брат, я не имела в виду, что он любил тебя больше меня. – (Ненавижу, когда она обращается ко мне свысока, будто старше на целое поколение.) – Но ты ведь мальчик, предполагалось, что станешь его преемником и всех нас прославишь. Ты, подобно Иакову, украл благословение, предназначенное для старшего ребенка в семье. И посмотри теперь, как ты всех разочаровал. Папа хотя бы не дожил до этого, но он все же догадывался, что Ричард не станет тем сыном, на которого можно возлагать свои надежды.

– Это ложь!

– Незадолго до смерти он говорил, что о тебе в Харроу отзывались как о легкомысленном и ленивом ученике. А ему приходилось экономить, чтобы ты мог там учиться. Он боялся, что из сынка так ничего и не получится, и его опасения подтвердились, когда он узнал, что в Кембридже ты связался с дурной компанией. – Дрогнувшим от нахлынувших чувств голосом она произнесла: – То, что он умер вскоре после этого, не простое совпадение.

– Чушь выдуманная, чтобы опозорить меня! Ты всегда хотела настроить родителей против сына. Лгала обо мне.

Она почти крикнула:

– Ты сам настроил их против себя! Проявил себя ленивым и беспутным, вот они и стали возлагать надежды на дочь.

– Я не виноват, что отношения испортились. Папа отослал меня в Харроу, несмотря на то, что я ненавидел это место и умолял позволить ходить в городскую школу.

– Отец хотел сделать из тебя человека, надеялся, что это удастся в Харроу, и ужасно расстроился, когда ничего не вышло.

– Он никогда так не считал.

– Считал. Ты не понимаешь, что происходило на самом деле. Ты был тогда слишком маленький. Папа любил меня, пока не появился сын. Как только ты достаточно подрос, чтобы забавлять его, он потерял ко мне всякий интерес. Наконец?то у него появился разлюбимый сыночек. А про меня забыли.

– Он бил меня и ругал, а к тебе даже пальцем не притрагивался, – сказал я.

– Его беспокоило, что из тебя получится. Меня он годами не замечал.

– Неправда. Отец тебя любил. Помнишь, как он занимался с тобой музыкой. Ты унаследовала его музыкальные способности, а я нет. Он на меня злился за это.

Она сказала:

– Позволь кое?что напомнить. С девяти лет я ходила с папой на репетиции хора, но когда тебе исполнилось столько же, он вместо меня стал брать тебя.

– Но тебе было уже почти двенадцать. Неприлично пускать девушку туда, где одни мужчины и мальчики.

– Вовсе не так. Отец гордился, что у него есть сын. А ты его так подвел.

Это было слишком. Я ушел.

 

* * *

 

Неужели Эффи действительно думает, что моя ссылка в Харроу была привилегией? Время, проведенное там, все еще снится в кошмарных снах. Столовая, скука и побои. Нападки учителей ничто в сравнении с тем, что в первые годы вытворяли с нами, малышами, старшеклассники и задиристые дети, особенно с нелюбимыми учениками.

Евфимия даже не могла себе представить, что было в Большом зале, когда нас там заперли ночью – пятьдесят мальчиков всех возрастов и без наставников. Мне много раз приходилось драться, чтобы защитить себя. Бартоломео, наоборот, сдался без борьбы. Каким он был хитрым пронырой! Ему никто не доверял, и в глазах других детей я был опорочен только потому, что был из того же города.

 

* * *

 

Евфимия всегда пользовалась вниманием родителей. Она первенец, обаятельная девочка, красивее меня и музыкально одаренная. Папа обращался с ней гораздо более нежно, чем со мной. Ему нравилось ее присутствие рядом. Он чаще проводил время с ней, чем со мной.

 

* * *

 

Эти девушки. Прелестные кокетки. Не могу не думать о них.

 

[Отрывок, записанный греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Я в полях, и начинается дождь. Их я встречаю, спрятавшихся под деревом, и привожу сюда. Они насквозь промокли. Перед пылающим камином я уговариваю их снять мокрую одежду. Отвернувшись от меня и краснея, Энид снимает блузку. Она заворачивается в полотенце, которое я ей дал. Младшая быстро раздевается донага, но в полотенце заворачивается небрежно, и оно свисает с груди, едва прикрывая живот. Она слишком мала, чтобы понять, какое удовольствие доставляет мужчине вид ее прелестного тела. Гвиневер говорит: «Но вы тоже промокли». Она невинно проводит рукой по моим брюкам и замечает, как он встает. Она говорит: «Вам здесь больно?» И начинает снимать с меня…

?

 

[Конец отрывка, записанного греческими буквами. Прим. ЧП.]

 

Суббота, 19 декабря, одиннадцать часов

 

К завтраку спустился поздно и нашел маму в очень странном настроении. Она казалась напряженной и была тихой, словно кто?то принес ей плохие вести. Я упомянул о шуме, который мы слышали. Она сказала, что это крысы, и попросила купить сегодня отравы. На столе позади нее я увидел письмо, но матушка ничего про него не сказала.

 

Полдень

 

После завтрака в одиночестве читал в гостиной. Из глубины дома слышались раздраженные голоса. Пришла мама и рассказала, в чем дело. Бетси пожаловалась, что весь день мерзнет, потому что к теплу у нее доступ только на кухне, где горит огонь, но рядом спит мисс Ясс, заслоняя его.

Мама недоумевает, что делает Бетси, когда не работает. У нее нет друзей, потому что она не местная.

Я сказал:

– Возможно, читает.

Она не умеет читать. Евфимия обещала научить ее, хотя, похоже, забыла об этом.

 

Два часа

 

Только что закончили ланч. Все в дурном настроении. О чем спорят мама и Эффи? Я часто слышу громкие разговоры, но когда вхожу в комнату, они замолкают.

 

Четыре часа

 

Что?то странное произошло сегодня в маленьком магазине. (Мама дала мне цент и шесть пенсов купить ей иголки, нитки и крысиного яда.) У миссис Дарнтон, которая держит лавку, лицо костистое, наблюдательное, умное. Она худощавая, высокого роста, с крючковатым носом, губы ее сердито поджаты. Каково это, родиться в таком захолустье в бедности с явными умственными задатками и не получить никакого образования? Ясно, что неиспользованные таланты теперь направлены на любопытство в отношении соседей, поскольку она увлеченно разговаривала с другой женщиной приблизительно ее возраста, но в физическом плане полной противоположностью: огромной, словно пузырь, толстухой.

Они близко склонились друг к другу и перешептывались, поэтому не заметили, как я вошел. Держась подальше от газовой горелки возле двери, я затаился в углу. Изредка вторая женщина посмеивалась, мелко тряся головой.

Расслышал только отрывки, потому что в самые любопытные моменты они переходили на тихий шепот:

ДАРНТОН: «Должно быть, ненавидит надменного племянника герцога…»

БОЛТУНЬЯ: «Много раз я собственными ушами слышала, как он навеселе говорил, что ему хочется выдавить кишки племянника, а потом ими же и придушить».

ДАРНТОН: «Наверное, ему тошно видеть, что все права перешли к младшему брату, и понимать, что его вышвырнул какой?то поскребыш, как это сделал Исав. Точно, он его ненавидит. Несомненно так. Именно поэтому говорят, что именно он… в ту ночь на Смитфилд… выстрелил в него…»

Болтунья потерла свой нос большим пальцем и хитро прищурилась.

В этот момент я нечаянно прошуршал газетой, известив дам о своем присутствии.

Миссис Дарнтон осведомилась, что я намерен купить, и когда я сказал «крысиный яд», то взглянула на меня так, словно думала, будто я намерен уморить им всю деревню. Не сводя с меня глаз, она крикнула:

– Сьюки!

В тот же миг из глубины ее владений вынырнуло маленькое, забитое, бесцветное, словно застиранное полотенце, существо. Оно горбилось, глаза испуганно бегали. Мисс Дарнтон рявкнула: «Крысиный яд!» Существо метнулось в темный угол магазина и вернулось с маленьким кувшинчиком.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Трактарианство, оно же Оксфордское движение – возникшее в 1840?х годах движение внутри англиканства за восстановление традиционных аспектов богослужения.

 

[2] Непереводимая игра слов – перейти Рубикон/сердить румяных (cross the rubicon/cross the rubicund.)

 

[3] Так в начале XIX века называли школьников в письменном обращении.

 

[4] Скука жизни (лат.)

 

[5] Алексис Бенуа Сойер (1810–1858) – знаменитый в викторианской Англии французский шеф?повар.

 

[6] Украшенный цветами столб, традиционное украшение на праздник 1 мая в Англии.