Патрик Модиано

Кафе утраченной молодости

Будущие нобелевские лауреаты

* * *

Из двух дверей, ведущих в кафе, она всегда выбирала самую узкую, ту, что называлась «темной». Садилась она за один и тот же столик в глубине зала. Поначалу она ни с кем не разговаривала, но потом познакомилась с завсегдатаями «Конде», большинство из которых было одного возраста, где?то от девятнадцати до двадцати пяти лет. Иногда она подсаживалась к их столикам, но чаще всего оставалась на своем месте.

Приходила она в разное время. Вы могли увидеть ее рано утром. В другой раз она появлялась около полуночи и сидела до самого закрытия. Во всем районе это кафе закрывалось позже других, за исключением разве что «Букета» или «Ла Пергола», а таких странных посетителей не было больше нигде. Теперь, когда прошло время, мне кажется, что одно лишь ее присутствие делало это место и его обитателей такими необычными, словно все вокруг было пропитано ароматом ее духов.

Представим, что вас привели туда с завязанными глазами, посадили за столик, сняли повязку и через пару минут спросили: в каком месте Парижа вы сейчас находитесь? Вам достаточно было бы взглянуть на своих соседей, послушать их разговоры, и, может быть, вы бы догадались: неподалеку от «Одеона», который в дождливую погоду представляется мне таким мрачным.

Однажды в «Конде» заявился фотограф. В его облике не было ничего такого, что отличало бы его от других посетителей кафе. Тех же лет, небрежно одетый. Куртка не по росту, полотняные брюки, тяжелые армейские ботинки. Он сделал массу снимков постоянных клиентов. Да и сам он вскоре стал таким же, так что для всех эти фото стали чем?то вроде семейного альбома. Много позже фотографии попали в какой?то альбом, посвященный Парижу, и под каждой были указаны имена или прозвища запечатленных. Ее можно было увидеть почти на каждой. Как говорят киношники, она лучше всех притягивала свет. Ее замечаешь сразу. Внизу страницы, где располагаются примечания, она значится как Луки. «Слева направо: Закария, Луки, Тарзан, Жан?Мишель, Фред и Али Шериф». «Спереди, за стойкой: Луки. Позади нее: Аннет, Дон Карлос, Мирей, Адамов и доктор Вала». На фото она держится прямо, тогда как остальные принимают расслабленные позы. Например, тот, кого звали Фред, спит, положив голову на сиденье, обтянутое «чертовой кожей», и к тому же видно, что он не брился уже много дней. Необходимо упомянуть: прозвище Луки она получила уже после того, как стала посещать «Конде». Я был там, когда она пришла к полуночи. Из всех посетителей оставались только Тарзан, Фред, Закария и Мирей, сидевшие за одним столиком. И Тарзан закричал: «Смотрите, вот Луки!» Сперва она оторопела, но потом улыбнулась. Закария приподнялся со своего места и молвил с преувеличенной важностью: «Я совершаю обряд крещения. Отныне тебя зовут Луки». И по мере того как шло время, а они все продолжали обращаться к ней по имени, я увидел, что ей становится легче. Да, легче. В самом деле, чем больше я думаю об этом, тем больше склоняюсь к своему первому впечатлению: она искала убежища здесь, в «Конде», словно спасаясь от какой?то опасности. Эта мысль пришла ко мне, когда я увидел ее одну, сидевшую в глубине зала, где никто не мог ее видеть. Да и в компании она привлекала к себе мало внимания. Она оставалась молчаливой, сдержанной и довольствовалась ролью слушателя. И еще я подумал, что шумные компании, «луженые глотки», она предпочитала ради вящей безопасности, иначе ни за что не села бы за столик к Закария, Жан?Мишелю, Фреду, Тарзану и Хупа… Среди них она была всего лишь декорацией, безымянным статистом; в примечаниях под фотографиями о таких обычно пишут: «Неизвестный» или просто: «Х». Да, поначалу я ни разу не видел ее с кем?либо наедине. И потом не было ничего такого; все наши горлопаны звали ее за глаза Луки, ведь это было ее ненастоящее имя.

Тем не менее, если присмотреться, можно было заметить некоторые особенности, отличавшие ее от других. Она внимательно следила за одеждой, что было не в правилах завсегдатаев «Конде». Однажды вечером в компании Хупа, Тарзана и Али Шерифа она прикуривала сигарету, и я был поражен тонкостью ее пальцев. Ногти ее, покрытые бесцветным лаком, блестели. Это может показаться пустяками. Хорошо, будем более основательными. Но для этого необходимо как?то охарактеризовать основное население «Конде». Ну?с, возраст их был где?то между девятнадцатью и двадцатью пятью, за исключением разве что Адамова, Бабилэ и доктора Вала, которые приближались к полтиннику. Об этом, впрочем, никто и не помнил. Бабилэ, Адамов и доктор не старели, так что к ним вполне можно было бы применить звучное и старомодное определение «богема». Я ищу в словаре статью «богема» и читаю: «Человек, ведущий бродячую, беспорядочную жизнь, не заботящийся о завтрашнем дне». Да, вот определение, которое прекрасно подходило ко всем обитателям «Конде». Некоторые из них, как, например, Тарзан, Жан?Мишель или Фред, в юности неоднократно попадали в полицию, а Хупа в шестнадцать лет сбежал из исправительного дома Бон?Пастер. Но они жили на Левом берегу, и большинство из них было причастно к миру искусства и литературы. Сам я еще учился. Я не осмеливался говорить им все это, да, по сути, и не принадлежал к их компании.

Я видел, насколько она не похожа на других. Где была она, пока не стала Луки? Посетители кафе имели привычку ходить с книгой, которую небрежно бросали на стол, отчего обложка всегда была покрыта пятнами от вина. «Сказания Мальдорор», «Озарения», «Таинственные преграды»… Она же поначалу приходила с пустыми руками. Конечно же, потом ей захотелось быть как все, и однажды я заметил ее одну, читающей. С тех пор книга стала ее постоянным спутником. Сидя с Адамовым или с кем?нибудь еще, она выкладывала книгу на стол так, словно это был ее паспорт или карточка постоянного клиента, которая подтверждала ее право находиться в их обществе. Но никто – ни Адамов, ни Бабилэ, ни Тарзан, ни Хупа – не обращал на это никакого внимания. Книга была карманного формата, в засаленной обложке, из тех, что покупаешь по случаю на перроне. Заглавие было набрано огромными красными буквами: «Потерянный горизонт». Мне это название ни о чем не говорило. Неплохо было бы спросить ее о сюжете, но я по глупости решил, что она только делает вид, будто читает, и что «Потерянный горизонт» не больше чем принадлежность, делающая ее своим человеком в «Конде». Если бы какой?нибудь прохожий украдкой заглянул бы через окно – и даже прижался бы на мгновение лбом к стеклу, – он увидел бы людей, которые ничем не отличались от обычных студентов. Но тотчас же изменил бы свое мнение, если бы обратил внимание на количество выпивки, потребляемое за столиком, где собирались Тарзан, Мирей, Хупа и Фред. В тихих кафе Латинского квартала никогда не пили столько. Конечно, в дневные часы «Конде» могло сбить с толку кого угодно. Но с наступлением вечера сюда начинали подтягиваться те, кого некий сентиментальный философ назвал «утраченной молодостью». Но почему же именно в это кафе, а не в какое?нибудь другое? Да потому, что хозяйка заведения, мадам Шадли, никогда ничему не удивлялась и проявляла особое расположение к постоянным посетителям. Много лет спустя, когда на улицах квартала не осталось ничего, кроме модных бутиков, а на месте «Конде» оказался кожгалантерейный магазин, на другом берегу Сены я случайно встретил мадам Шадли, поднимавшуюся по улице Бланш. Узнала она меня не сразу. Мы долго шли с ней рядом и вспоминали «Конде». Ее муж, алжирец, купил это заведение после войны. Мадам Шадли помнила нас всех по именам. Она часто задумывалась о наших судьбах, но не питала по этому поводу иллюзий. Она знала с самого начала, что для нас все это может плохо закончиться. «Бездомные собаки», – сказала она мне. И когда мы уже прощались у дверей аптеки на площади Бланш, мадам Шадли вдруг произнесла, глядя мне прямо в глаза:

– Больше всех мне нравилась Луки.

А когда она сидела в компании Тарзана, Хупа и Фреда, пила ли она наравне с ними, или же только делала вид, чтобы их не раздражать? Но как бы то ни было, пить она умела; сидела всегда прямо, жесты ее оставались неспешными и плавными, а на губах играла едва заметная улыбка. За стойкой проще – вам нужно только улучить момент, когда ваши подвыпившие друзья отвернутся, и выплеснуть свой стакан в мойку. Но там, за столиками «Конде», это было куда более сложной задачей. Вы были обязаны принимать участие в попойке. Ваши товарищи проявляли крайнюю обидчивость, и если вы не следовали за ними до самого конца, то считались недостойными их общества. Что же до иной отравы, то я вполне могу предположить, что Луки употребляла ее кое с кем из ребят. Однако ни в ее взгляде, ни в поведении ничто не свидетельствовало о переживаемых ею «путешествиях».

Я часто задавался вопросом: слышала ли она о «Конде» до того, как пришла туда в первый раз. А может быть, кто?то назначил ей там свидание, а сам не пришел. Значит, она должна была приходить в кафе день за днем, просиживать там вечера напролет в надежде увидеть его, ибо это кафе оставалось для них единственным местом встречи. Ни адреса, ни номера телефона – только название кафе. А быть может, она зашла в «Конде» случайно, как я. Оказалась в нашем квартале и заскочила переждать дождь. Мне всегда казалось, что некоторые места являются чем?то вроде магнита, и вы, проходя мимо, незаметно для себя чувствуете силу их притяжения. Какая?нибудь пологая улочка, освещенный солнцем тротуар или даже неосвещенный… Или же хлынувший ливень. И вот вас притягивает к этому месту, и вам уже не вырваться. Мне кажется, что «Конде» благодаря своему расположению обладало такой магнетической силой, и что если бы кто?нибудь произвел соответствующие расчеты вероятностей, то результат был бы однозначным: как ни велик был квартал, человек обязательно прошел бы мимо «Конде». Я?то знаю об этом кое?что.

Один из компании, по имени Боуинг, которого все звали Капитаном, с одобрения остальных задумал такую штуку. В течение трех лет он записывал имена посетителей «Конде» по мере их появления и каждый раз при этом фиксировал время и день недели. Затем он попросил о том же двоих приятелей из «Букета» и «Ла Пергола», каковые заведения оставались открытыми всю ночь. К несчастью, там посетители не всегда называли свои имена.

По сути, Боуинг пытался спасти от забвения мотыльков, что порхали вокруг горящего ночника. Он рассказывал, что мечтает создать список, где были бы указаны имена всех посетителей всех парижских кафе за сто лет, с отметками о времени прихода и ухода. Его преследовала идея, по его собственному выражению, «точек пересечения».

В этом непрерывном потоке мужчин, женщин, детей, собак, проходящих мимо и растворяющихся на перекрестках, время от времени возникало одно и то же лицо. Да, как и полагал Боуинг, в водовороте большого города следовало найти несколько точек пересечения. Перед отъездом за границу он дал мне тетрадь, в которой были отмечены все клиенты, что заходили в «Конде» в течение трех лет. Она значилась там только лишь под своим прозвищем Луки, и первый раз ее имя появилось 23 января. Зима того года выдалась особенно суровой, и некоторые из нас торчали в «Конде» целыми днями, спасаясь от мороза. Капитан также отмечал и наши адреса, так чтобы можно было проследить привычный путь каждого от дома до кафе. Это был еще один способ Боуинга нащупать точки пересечения. Ее адрес появился позже. Только 18 марта мы читаем: «4.00, Луки, ул. Ферма, д. 16, XIV округ». Но 5 сентября того же года адрес изменился: «23.40, Луки, ул. Сэль, д. 8, XIV округ». Думаю, что Боуинг отмечал наши пути до «Конде» на большой карте Парижа, да еще и разноцветными ручками. Возможно, он хотел убедиться в том, что на пути к цели мы имеем возможность встретить друг друга.

И ведь верно. Я припоминаю, как столкнулся однажды с Луки в чужом квартале, куда я заходил отдать визит какому?то дальнему родственнику. Выйдя от него, я направился к станции метро «Пор?Майо» и в самом конце Гранд?Армэ увидел Луки. Я уставился на нее, и она скользнула по мне беспокойным взглядом, словно уличенная в чем?то нехорошем. Я протянул руку и произнес: «Мы виделись в „Конде“», – и тотчас же мне показалось, что наше кафе находится чуть ли не на самом краю света. Она смущенно улыбнулась:

– Ну да… в «Конде»…

Она появилась там совсем недавно, еще не перезнакомилась с другими ребятами, и Закария еще не успел окрестить ее Луки.

– Хм, ничего местечко это «Конде».

Она согласно кивнула.

Мы немного прошлись вдвоем, и она рассказала мне, что живет в этом квартале. Глупо конечно, но мне следовало тогда узнать ее настоящее имя. Потом мы расстались у ворот Майо, перед входом в подземку; я посмотрел ей вслед. Она удалялась в сторону Нейи и Булонского леса, шаги ее становились все медленнее, будто она ждала, что кто?нибудь ее остановит.

Я думал, что Луки больше не придет в «Конде» и я ничего о ней не узнаю. Она уходила, исчезала, по выражению Боуинга, в «безликости большого города». Он намеревался победить эту безликость, испещряя нашими именами странички своей тетради. Стодевяностостраничной тетрадищи «КлерФонтен» в красной пластиковой обложке. Честно говоря, это не дало особого результата. Можно перелистать все страницы с ускользающими именами и адресами, но вы так ничего и не узнаете ни обо мне, ни о других, кто там указан. А Капитан полагал, что достаточно, по крайней мере, будет составить большой список, и тогда… В «Конде» мы никогда не спрашивали друг друга, откуда кто. Мы были слишком молоды, у нас не было прошлого, которое можно скрывать, мы жили в настоящем. Даже пожилые, вроде Адамова, Бабилэ или доктора Вала, не распространялись о своей прошлой жизни. Довольно того, что они были там, среди нас. И только теперь, когда прошло уже столько времени, я испытываю чувство сожаления: мне хотелось бы, чтобы Боуинг был более точен в своих записях, чтобы о каждом он оставил хотя бы несколько слов. Или же он действительно думал, что имени и адреса окажется вполне достаточно, чтобы узнать потом о чьей?нибудь судьбе? Или даже одного?единственного имени, да к тому же еще и не настоящего? «Луки. Понедельник, 12 февраля. 23.00». «Луки. 28 апреля, 14.00». Еще он записывал, какое место за столом занимал каждый из пришедших. А иногда нет ни имени, ни фамилии. Три раза, в июне того года, он написал: «Луки и брюнет в замшевой куртке». Он не спросил у того парня, как его зовут, а может быть, тот не пожелал отвечать. Очевидно, этот человек не был постоянным посетителем кафе. Брюнет в замшевой куртке пропал навсегда в шуме парижских улиц, и Боуингу удалось лишь ухватить его тень. И потом, в его тетради много неточностей. В конце концов я припомнил кое?какие узловые моменты, которые утвердили меня в мысли, что Луки впервые появилась в кафе не в январе, как указал Боуинг. Я знаю, что она уже приходила раньше. Капитан отметил ее только тогда, когда остальные стали звать ее Луки, а до этого, как мне кажется, он просто не замечал ее присутствия. Ей было отказано даже в праве на заметку вроде такой: «14.00. Зеленоглазый брюнет». А ее спутник удостоился такой чести.

Она пришла в октябре предыдущего года. В тетради Капитана я нашел такую запись: «15 октября. 21.00. День рождения Закария. За столиком: Аннет, Дон Карлос, Мирей, Хупа, Фред, Адамов». Я отлично помню – она тоже была там. Почему же Боуинг не нашел возможности узнать ее имя? Свидетельства слишком ненадежны и противоречивы, но я точно помню, что видел ее в тот вечер. Меня поразило, что Боуинг ее не заметил. Ее скромность, улыбка, плавные жесты и особенно молчаливость. Она сидела рядом с Адамовым. Может быть, и в «Конде» ее привел именно он. Я часто видел Адамова неподалеку от театра «Одеон» и дальше у церкви Сен?Жюльен?ле?Повр. И каждый раз он шел, положив руку на плечо молоденькой барышни. Этакий слепец с поводырем. Тем не менее он имел такой вид, будто все замечает своими печальными, собачьими глазами. И каждый раз мне казалось, что поводырем ему служила уже новая девушка. Поводырем или медсестрой… Так почему бы не она? Действительно, ведь тогда она ушла из «Конде» с Адамовым – я видел, как они шагали по пустынной улице в сторону «Одеона». Адамов держал руку у нее на плече и механически двигался вперед. Казалось, что она боится идти слишком быстро; иногда она на мгновение останавливалась, словно желая дать своему спутнику перевести дух. У «Одеона» Адамов пожал ей руку в свойственной ему немного торжественной манере, и девушка исчезла в пасти метро. Он же, словно сомнамбула, тронулся в сторону улицы Сент?Андре?дез?Ар.

Так, а что же девушка? Она стала постоянно приходить в кафе, начиная с осени. И это, конечно, не случайность. Мне осень никогда не казалась печальной порой. Палая листва и ранние сумерки не навевали мне мыслей о конце, а скорее будили во мне надежды. Поздними октябрьскими вечерами парижский воздух насыщен электричеством, даже в дождливую погоду. В такое время я не кисну и не вздыхаю о быстротечности времени. У меня такое ощущение, будто я могу все. Да, год начинается именно в октябре. Время, когда стартуют занятия в школах, время проектов и замыслов. Стало быть, если она пришла в «Конде» осенью, это означает, что она порвала со своей прошлой жизнью и, как пишут в романах, «сменила кожу». Есть одно обстоятельство, которое подтверждает мою догадку. В «Конде» ей дали новое имя, а Закария в тот день даже сказал что?то о «крещении». В каком?то смысле это было ее второе рождение.

Что до брюнета в замшевой куртке, то его, к сожалению, нет ни на одной из фотографий. Жаль. Часто фото публикуют в газете вместе с объявлением и так находят, кого искали. А может, он был из компании, о которой Боуинг ничего не знал и о которой просто поленился спросить?

Вчера вечером я внимательно просмотрел все страницы тетради. «Луки с брюнетом в замшевой куртке». К своему большому удивлению, я заметил, что запись об этом незнакомце появляется не только в июне. В самом низу страницы наспех нацарапано: «24 мая. Луки с брюнетом в замшевой куртке». А в апреле есть еще два упоминания. Я спрашивал Боуинга, зачем каждый раз он подчеркивал ее имя синим карандашом, словно желая выделить среди других. «Это не я», – сказал Капитан. Он сидел как?то за стойкой и заносил в свою тетрадь имена пришедших посетителей, и в это время к нему обратился мужчина. Мужчине было около сорока, и, кажется, это был знакомый доктора Вала. Голос у него оказался мягкий, он курил сигареты с фильтром. Он располагал к себе, и Боуинг кое?что рассказал ему о своей «Золотой Книге», как он называл тетрадь. Незнакомец тут же заинтересовался. Он назвался «издателем». О, конечно, он знал того фотографа, что приходил в «Конде» делать снимки. Он намеревался издать альбом «Парижское кафе». Так что нельзя ли ему взять до завтра эту тетрадь – она весьма помогла бы при составлении подписей под фотографиями. На следующий день он принес ее обратно, и больше в «Конде» его не видели. Что поразило Капитана, так это то, что имя Луки оказалось подчеркнуто синим карандашом. Тогда Боуинг захотел узнать об этом издателе побольше и обратился к доктору Вала. Тот удивился: «А, так он вам сказал, что он издатель?» Доктор был с ним шапочно знаком, так как часто видел его у «Мален», что на улице Сен?Бенуа, и в баре «Монтана», где они играли в «четыреста двадцать одно». Этот парень постоянно обретался в квартале. Имя? Кэслей.

Боуингу показалось, что Вала стеснялся говорить о своем приятеле. А когда Капитан упомянул о тетради и о синем карандаше, то во взгляде доктора мелькнула тревога. Буквально на мгновение. Потом доктор улыбнулся и сказал: «Должно быть, малышка ему нужна зачем?то… Она очень мила… Но что за странная мысль – заносить в тетрадь наши имена? Я только диву даюсь, глядя на вас и ваших друзей… Эти ваши патафизические опыты…» Он валил все в одну кучу – патафизику*, леттризм**, автоматическое письмо, метаграфию и прочие эксперименты, которым предавались такие близкие к литературе люди, как сам Боуинг, Жан?Мишель, Фред, Бабилэ, Ларронд и Адамов. «Да к тому же это опасно, – добавил он, посерьезнев. – Ваша тетрадка – это наводка для полиции. Нас могут сцапать всех одним махом».

Боуинг запротестовал и попытался объяснить свою теорию точек пересечения; но с того дня ему стало казаться, что доктор Вала перестал ему доверять и сторонится его.

Этот Кэслей не просто отмечал имя Луки. Каждый раз, когда в тетради рядом с нею упоминался «брюнет в замшевой куртке», имя оказывалось подчеркнуто дважды. Это чрезвычайно обеспокоило Боуинга, и все последующие дни он бродил по улице Сен?Бенуа в надежде разыскать самозваного издателя у «Ля Мален» или в «Монтане» и потребовать от него объяснений. Но тот так и пропал. Сам же Капитан некоторое время спустя был вынужден покинуть Францию. Он оставил мне тетрадь, рассчитывая, что я найду того человека. Но теперь уже слишком поздно. К тому же если то время и оживает иногда в моей памяти, то только благодаря вопросам, которые остались без ответа.

Иногда, когда я возвращаюсь домой из конторы или же одинокими воскресными вечерами, в памяти моей всплывает одно обстоятельство. Со всем тщанием я стараюсь собрать все воедино, записывая на оставшихся чистых страницах тетради Боуинга. Теперь и я отправляюсь на поиски точек пересечения. Мне это доставляет такое же удовольствие, как для других кроссворды или раскладывание пасьянсов. Имена и даты в тетради очень помогают мне, благодаря им мне время от времени удается уточнить какой?нибудь факт: например, было ли в полдень такого?то числа солнце или же шел дождь. Я всегда был очень восприимчив к погоде.

Однажды Луки пришла в «Конде» с мокрыми от дождя волосами. Весной и осенью с неба без конца капает. За стойкой была мадам Шадли. Она поднялась к себе, в свою малюсенькую квартирку, что располагалась над кафе, и принесла полотенце. Как указывает запись в тетради, за столиком в тот вечер собрались Закария, Аннет, Дон Карлос, Мирей, Хупа, Фред и Морис?Рафаэль. Закария взял полотенце, промокнул им шевелюру Луки, а затем обернул его вокруг ее головы на манер тюрбана. Луки подсела к ним, ей дали выпить грога. Она так и просидела допоздна с тюрбаном на голове. В два часа ночи мы собрались расходиться, но на улице все еще шел дождь. Мы стали в проеме двери. Мадам Шадли прибрала в зале и отправилась спать. Она открыла окно и предложила нам подняться к ней. Но Морис?Рафаэль очень вежливо ответил:

– О, не стоит, мадам. Мы вам только помешаем…

Это был темноволосый, приятной наружности человек, чуть постарше нас, частый посетитель «Конде». Закария звал его Ягуаром за его походку и кошачьи повадки. У него, так же как у Адамова и Ларронда, вышло несколько книг, но мы никогда не говорили об этом. Этого человека окутывала завеса тайны, и мы даже полагали, что он связан с преступным миром.

Дождь усилился, но для большинства это не имело большого значения, поскольку они жили неподалеку. Вскоре из всей компании остались Луки, Морис?Рафаэль и я.

– Пойдемте к машине, – предложил Морис?Рафаэль.

Мы побежали под дождем вниз по улице, туда, где была припаркована его машина, старенький черный «форд». Луки села рядом с водителем, а я устроился на заднем сиденье.

– Кого отвезти первым? – осведомился Морис?Рафаэль.

Луки сказала ему свой адрес, уточнив, что это где?то за кладбищем Монпарнас.

– А, так вы, значит, живете в преддверии, – заметил Морис?Рафаэль.

Готов поклясться, что ни я, ни Луки так и не поняли, что означало это «преддверие».

Я попросил отвезти меня к Люксембургскому саду, поближе к Вальдеграс. Мне не хотелось, чтобы Морис?Рафаэль знал, где я живу, поскольку боялся лишних расспросов.

Потом я пожал руки Луки и Морису?Рафаэлю, отметив про себя, что никто из них не знал, как меня звать. Я не очень?то исправно посещал «Конде», да и держался в стороне. Мне было достаточно слушать их всех, мне было хорошо в их компании. «Конде» являлось для меня чем?то вроде убежища, где я спасался от скуки жизни. Там была часть самого меня – лучшая часть, – которая там и осталась.

– Вы правильно сделали, что поселились на Вальдеграс, – произнес Морис?Рафаэль.

Он улыбнулся, и мне показалось, что в его улыбке помимо вежливости сквозила и ирония.

– До скорого, – попрощалась Луки.

Я вышел из машины и подождал, пока она скроется из виду по направлению к Пор?Рояль, а затем повернул назад. На самом деле я жил не в районе Вальдеграс, а чуть дальше, в доме № 85 по бульвару Сен?Мишель, где чудесным образом нашел себе комнату сразу по приезде в Париж. Из окна я мог видеть фасад моего института.

Этой ночью я не мог оторвать взгляда от величественного здания и от широкой каменной лестницы, ведущей ко входу. Что они бы подумали, если б узнали, что я почти каждый день поднимался по ней, что я учился в Горном институте? Закария, Хупа, Али Шериф или Дон Карлос – могли ли они знать, что это такое? Следовало держать это в тайне, иначе они высмеяли бы меня и стали бы презирать. Что для Адамова, Ларронда или для Мориса?Рафаэля Горный институт? Да ничто. Они посоветовали бы мне не приходить больше в «Конде». А я посещал это место не для того, чтобы однажды получить такой совет… Луки и Морис?Рафаэль, должно быть, уже были по другую сторону кладбища Монпарнас, этого «преддверия». А я все еще стоял во тьме у окна и неотрывно смотрел на черный фасад. Здание походило на заброшенный вокзал в каком?нибудь провинциальном городке. На стене соседнего дома я заметил следы от пуль, словно здесь кого?то расстреливали. Я повторял про себя эти два слова, и с каждым разом они казались мне все более и более необычными: «Горный институт».

* * *

Мне повезло, что моим соседом за столиком в «Конде» оказался тот юноша, с которым удалось завязать непринужденную беседу. В этом заведении я оказался впервые; молодой человек годился мне в сыновья. Тетрадь, в которую он записывал день за днем, вечер за вечером всех посетителей кафе, сильно облегчила мою работу. Жаль, конечно, что пришлось скрыть от него истинную причину, по которой мне потребовались его записи. Когда я сказал ему, что являюсь издателем, я солгал.

И, конечно же, я видел, что он поверил мне. Быть на двадцать лет старше других – преимущество. Никто не интересуется твоим прошлым. А если кто?нибудь и задаст пару ничего не значащих вопросов о том, как ты жил до сих пор, то ведь можно и присочинить. Новая жизнь! И никто не будет проверять. И пока рассказываете все эти небылицы о своей воображаемой жизни, вам кажется, что вы находились в каком?то затхлом помещении, куда вдруг ворвался поток свежего воздуха. Окно с треском распахнулось, и в налетевшем ветре с простора захлопали жалюзи. И вы снова видите будущее.

Издатель… Это мне пришло в голову мгновенно. Спроси меня кто?нибудь, кто я вот уже лет двадцать, как я бы ответил: «издатель». Ну вот, сегодня и спросили. Ничего не изменилось, словно и не прошло столько времени.

Однако нельзя стереть все прошлое начисто. Всегда останутся свидетели, люди, среди которых ты жил. Однажды вечером в «Монтане» я спросил доктора Вала о дате его рождения. Оказывается, мы родились в один и тот же год. Я напомнил ему, что некогда мы уже встречались с ним в этом же самом баре, когда еще посетители были не в пример нынешним. Впрочем, мне кажется, что мы встречались с ним гораздо раньше, в других местах Парижа, на Правом берегу. Точно виделись.

Это были не самые лучшие воспоминания, и Вала перебил меня, заказав четверть литра минеральной воды «Виттель», причем голос его сделался каким?то сухим. Я заткнулся. Мы живем благодаря неким умолчаниям. Мы много знаем о других, поэтому избегаем друг друга. Разумеется, лучше всего окончательно пропасть, исчезнуть из виду.

И какое странное совпадение… Сегодня я наткнулся на доктора Вала, впервые перешагнув порог «Конде». Он сидел в середине зала за столиком в компании двух?трех молодых людей. Я вошел, и он бросил на меня испуганный взгляд, словно привидение увидел. Я улыбнулся ему и молча пожал руку. Я чувствовал, что стоит мне сказать хоть слово, и он упадет в обморок прямо на глазах своих новых друзей. Я сел в другом углу зала на кожаное сиденьице, и он успокоился. Оттуда мне было удобно наблюдать, не рискуя встретиться с ним взглядом. А он что?то говорил тем юнцам тихим голосом, нависая над ними, словно боялся, что я смогу подслушать. Чтобы убить время, я стал придумывать слова, которые бросил бы ему преувеличенно светским тоном и которые заставили бы его вспотеть. «Ах, вы все еще работаете врачом?» А потом, выдержав паузу: «А скажите, вы до сих пор практикуете на набережной Луи?Блерио? Ну, если, конечно, у вас не остался кабинет на улице Москвы… А помните, у Фресн… давно это было… Надеюсь, без тяжких последствий?» Я чуть не лопнул от смеха, сидя там, в своем углу. Да, мы не стареем. Проходят годы, а люди и вещи в конце концов становятся такими смешными, что вы на них смотрите глазами ребенка.

Тогда, в первый раз, мне пришлось долго ждать. Она так и не появилась. Следовало запастись терпением – придет в другой раз. Я оглядел посетителей кафе. Большинству из них не исполнилось еще и двадцати пяти лет. Это была, как выразился бы романист девятнадцатого столетия, «студенческая богема». Но, по моему мнению, мало кто из них действительно учился в Сорбонне или в Горной школе. Должен заметить, что, разглядев эту публику поближе, я испытал некоторую озабоченность насчет их будущего.

В кафе вошли двое. Вошли почти одновременно. Одним из них был Адамов, а другим – тот самый брюнет с пружинистой походкой, который выпустил несколько книг под именем Морис?Рафаэль. Адамова я знал в лицо. Когда?то он почти целыми днями сидел в Олд неви. Забыть его взгляд было непросто. Кажется, я оказал ему маленькую услугу, устроив его дела в те времена, когда у меня оставались кой?какие связи в Службе общей информации. Морис?Рафаэль также был частым посетителем местных кафе. Поговаривали, что после войны у него были неприятности; его и звали иначе. Я тогда работал у Блемана.

Они облокотились на стойку. Морис?Рафаэль остался стоять, а Адамов, сморщившись от боли, опустился на табурет. Меня он и не заметил. Впрочем, что для него теперь могло значить мое лицо? Затем к стойке подошли трое, среди них была светловолосая девушка с челкой, в помятом плаще. Морис?Рафаэль протянул им пачку сигарет и широко улыбнулся. Адамов же выглядел куда менее любезным. В глазах его сквозила тревога, так что можно было подумать, что он побаивается тех троих.

У меня в кармане лежало два снимка этой Жаклин Деланк… Еще Блеман удивлялся, как это мне удается опознавать с ходу любого человека. Мне было довольно раз увидеть чье?нибудь лицо, чтобы оно оставалось навеки запечатленным в моей памяти. Блеман все время подшучивал над моим даром узнавать людей, будь они повернуты ко мне в три четверти, а то и спиной.

Я был совершенно спокоен. Едва девушка вошла в зал, как я уже знал, что это именно она.

К стойке повернулся доктор Вала; наши взгляды встретились. Он дружески махнул мне рукой. Я почувствовал сильное желание подойти к его столику и сказать, что хотел бы задать ему пару вопросов. Потом я бы отозвал его в сторонку, показал фотографии и спросил: «Узнаете?» Было б полезно побольше выяснить об этой барышне от кого?нибудь из завсегдатаев «Конде».

Я выведал, в каком отеле она остановилась, и отправился туда. Для визита выбрал вторую половину дня – меньше шансов, что она будет дома. Во всяком случае, надеялся на это. Кроме того, я мог бы порасспросить о ней портье.

Стоял погожий осенний денек, и я решил пройтись пешком. Свернув с набережной, не спеша направился в глубь городских кварталов. На улице Шерш?Миди солнце било мне в глаза. Я зашел в «Пса?курилку» опрокинуть стопочку коньяку. На душе было тоскливо. Сквозь стекло витрины виднелась авеню Мен.

Достаточно перейти на правую сторону улицы, и я был бы уже у цели. Так что не имелось никаких причин для уныния. Пока шествовал по улице, ко мне возвращалось спокойствие. Я был уверен в том, что ее не будет у себя, но все же не стоило заходить в отель да еще задавать вопросы. Я побродил вокруг, как это делают сыщики. Времени было в запасе, к тому же мне за это платили.

Выйдя на улицу Сэль, я решил приступить к делу с чистым сердцем. Тихая и серенькая улочка напоминала даже не пригород, не деревню, а те волшебные места, что зовутся «глубинкой». Я вошел в отель и остановился у стойки. Никого. Я подождал минут десять, молясь про себя, чтобы она не появилась именно сейчас. Открылась дверь, показалась женщина с темными, коротко остриженными волосами, вся в черном. Я добавил в голос меду:

– Я по поводу Жаклин Деланк.

Мне подумалось, что она должна была зарегистрироваться под своей девичьей фамилией.

Женщина улыбнулась и вынула из ящичка конверт.

– Вы же мсье Ролан?

Это еще кто? Я машинально кивнул, и она протянула мне конверт, на котором виднелась надпись синими чернилами: «Ролану». Конверт оказался незапечатанным.

На большом листе я прочел: «Ролан, можешь найти меня с пяти вечера в „Конде“. Или же позвони по номеру AUTEUIL 15–28 и оставь для меня сообщение».

Подписано: «Луки». Это что, уменьшительное от Жаклин?

Я сложил листок, положил его обратно в конверт и отдал женщине за стойкой.

– Извините… Произошла ошибка… Это не мне…

Женщина ничего не сказала и сунула конверт в ящик.

– Давно она тут живет?

Мгновение женщина колебалась, а потом ответила приветливым голосом:

– Ну, что?то около месяца.

– Одна?

– Да.

Похоже, ей было все равно, на какие вопросы отвечать. Женщина выглядела весьма утомленной.

– Большое спасибо, – поклонился я.

– Не за что.

Я предпочел не задерживаться. С минуты на минуту мог появиться этот Ролан. Я вновь оказался на авеню Мен и пошел по ней в обратном направлении. В «Псе?курилке» я заказал еще коньяку. Потом нашел в справочнике адрес «Конде». Оно располагалось где?то в районе «Одеона». Было четыре часа дня, времени хватало. Я набрал AUTEUIL 15–28. Услыхал сухой голос, словно из говорящего будильника: «Вы позвонили на автобазу „Ля Фонтен“. Чем могу служить?» Я попросил Жаклин Деланк. «Сейчас ее нет… Что?нибудь ей передать?» Я уже хотел положить трубку, но все же заставил себя выдавить: «Нет, ничего не нужно, спасибо».

Чтобы понять людей, прежде всего необходимо с максимально возможной точностью определить маршруты их перемещений. Я несколько раз повторил тихим голосом: «Отель на улице Сэль. Автобаза „Ля Фонтен“. Кафе „Конде“. Луки». И, конечно же, Нейи, между Булонским лесом и Сеной, где назначил мне встречу тот тип, чтобы рассказать о своей жене Жаклин Шуро, урожденной Деланк.

Не помню, кто же посоветовал ему обратиться ко мне. Впрочем, неважно. Конечно же, он нашел мой адрес в телефонном справочнике. Я спустился в метро за час до встречи. Ветка была прямая. В Саблон я вышел и прогуливался еще с полчаса. У меня привычка – сначала осмотреться, а потом уж влезать в дело. В свое время Блеман корил меня за это, говоря, что я только теряю время. «Нужно сразу бросаться в воду, а не бегать вокруг бассейна», – твердил он. Я же думал иначе. Не следует делать резких движений: помедленнее, поспокойнее, и духи этого места легко пропустят вас.

В воздухе пахло осенью и деревней. Я шел по аллее, окаймлявшей Ботанический сад, по левой ее стороне, вдоль конной дорожки, где начинался лес. Хорошо, если бы это была просто прогулка!

У этого Жан?Пьера Шуро был какой?то бесцветный голос, когда он позвонил мне и назначил встречу. Он сказал только, что речь пойдет о его жене. Я уже почти дошел; тут представил его, шествующим, как и я, вдоль конной дорожки, выходящим из сада. Сколько же ему лет? По телефону его голос показался мне моложавым, но голоса часто обманчивы.

В какую супружескую драму, в какой кошмар хотел он меня втянуть? Я чувствовал, как меня охватывает уныние; мне больше не хотелось идти на встречу. Я направился через Буа в сторону пруда Сен?Джеймс, к небольшому озерцу, которое зимой превращалось в прибежище любителей катания на коньках. Вокруг не было никого, и у меня возникло ощущение, словно я нахожусь далеко от Парижа, где?то в Солони. В который раз мне удалось победить тоску. Профессиональное любопытство заставило меня повернуть обратно, в сторону Нейи… Солонь… Нейи… Я представил себе долгие дождливые вечера, которые проводили в Нейи эти Шуро. А там, в Солони, в сумерках слышны звуки охотничьего рога. А его жена, ездила ли она когда?нибудь в дамском седле? Я рассмеялся и вспомнил слова Блемана: «Кэслей, вы слишком быстро впечатляетесь. Вам бы романы писать…»

Он жил в самом конце, у Мадридских ворот, в доме современной постройки с огромным застекленным входом. Мне было сказано пройти в холл, а потом налево. Там я должен был увидеть табличку с его фамилией. «Я живу на первом этаже», – сказал он. Меня удивила та грусть, с которой он произнес эти слова. А потом он надолго замолчал, словно устыдившись своего признания.

– Ну а точный адрес? – спросил я его.

– Дом одиннадцать по авеню Бретвиль. Записали? Одиннадцать… В четыре часа, нормально?

Голос его окреп, в нем послышались почти светские нотки.

Вот небольшая золоченая табличка: «Жан?Пьер Шуро», а под нею – глазок. Я позвонил. Потом стал ждать. Стоя в этом пустынном и безмолвном холле, подумал, что пришел слишком поздно. Он покончил с собой. Но тут же подобная мысль показалась мне смешной, и я снова почувствовал желание бросить все, выйти из этого холла на свежий воздух, снова гулять и думать о Солони… Я позвонил еще, на этот раз дав три коротких. Дверь тотчас же отворилась, словно он притаился за нею и разглядывал меня через глазок.

Темные коротко остриженные волосы, на вид лет сорок, рост много выше среднего. Темно?синий костюм, голубая рубашка с распахнутым воротом. Он провел меня в комнату, судя по всему гостиную, указал на диван, перед которым стоял низенький столик, и мы сели рядом друг с другом. Чтобы привести его в чувство, я произнес как можно мягче:

– Итак, речь идет о вашей жене?

Он старался казаться равнодушным и слегка улыбнулся мне. Да, его жена исчезла около двух месяцев назад после обычной ссоры. Неужели я первый человек, с кем он говорит после того? Металлические ставни на одном из окон были закрыты – так что же, он и из дому не выходит последние два месяца? Но кроме этих ставней в гостиной не было заметно никакого беспорядка, никакой запущенности. Да и сам хозяин после минуты нерешительности глядел гораздо бодрее.

– Надеюсь, что все выяснится достаточно быстро, – наконец произнес он.

Я взглянул на него внимательнее. Очень светлые глаза под черными бровями. Высокие скулы, красивый профиль. И в поведении, и в жестах его чувствовался спортсмен, что подчеркивала его короткая стрижка. Его легко было представить на палубе яхты, с обнаженным торсом, эдаким одиноким морским странником. И, несмотря на все его обаяние, жена все же бросила его.

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально