Медаль за убийство | Фрэнсис Броуди читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Медаль за убийство | Фрэнсис Броуди

Фрэнсис Броуди

Медаль за убийство

 

Чай, кофе и убийства

Частный детектив Кейт Шеклтон – 2

 

 

 

* * *
 

Головоломка для Кейт Шеклтон

 

Моей сестре Патриции

 

 

 

Пролог

 

Большая часть второй половины дня ушла на то, чтобы составить письмо из вырезанных из журнала букв. При этом, хотя и стараешься как можно аккуратнее опускать кисточку в банку с клеем, часть клея все равно остается на пальцах, и его приходится периодически отчищать. От запаха клея болит голова, но надежды придают сил.

Высохнув, лист бумаги становится плотным. Было бы смешно, если бы уменьшилось само письмо. В конце там было написано:

 

ОДНА ТЫСЯЧА ФУНТОВ ЧТОБЫ ПОЛУЧИТЬ ОБРАТНО ЛЮСИ ЖИВОЙ

ЖДИТЕ УКАЗАНИЙ

ЕСЛИ ОБРАТИТЕСЬ В ПОЛИЦИЮ ОНА УМРЕТ

 

Да, то же самое произойдет и с ней. Неудача означает конец, успех же – начало чего‑то нового.

Акт первый, явление первое.

 

Глава 1

 

Душным утром августовской пятницы мы отправились в моем синем кабриолете «Джоветт» выпуска 1910 года на назначенную в 9.30 встречу.

Джим Сайкс, мой помощник, отставной полицейский, искренне полагал, что он не выглядит как отставной полицейский, но смотрится просто как сухощавый и всегда настороженный человек, напоминая тем самым одного из местных котов. Проведя десятидневный отпуск в заливе Робин Гуда с женой и семьей, он загорел и приобрел беззаботный вид, с которым, как я подозревала, он вскоре расстанется.

Мне пришлось резко затормозить, позволив сумасшедшей старухе, поднявшей свою клюку, чтобы остановить уличное движение, перейти через Вудхауз‑Лэйн.

Груженая костями и тряпьем телега, которую тянул битюг‑тяжеловоз шайрской породы, терпеливо остановился рядом с нами. Парень, сидевший на облучке рядом с погонщиком, показал на меня пальцем и спросил Сайкса:

– Неужели никто не говорил вам, что женщины не умеют водить машины?

Сайкс изумленно на него уставился, а потом просто провел большим пальцем по горлу.

– Да брось ты, – сказала я, нажимая на акселератор. – Это ведь может быть сочтено угрожающим поведением.

– Угрожающим? Да я просто придушу его.

Сайксу всегда трудно отпустить ситуацию. Если бы он был уткой, вода, собравшаяся на его спине, утопила бы его.

Мы невозмутимо продолжили наш путь, я без происшествий привела автомашину в центр города Лидса и припарковала ее у ювелирного салона с двумя фасадами, стоявшего на улице Нижняя Бриггейт[1]. Три золотых шара, красовавшиеся по верху салона, свидетельствовали, что его хозяин занимается также и ссудой денег под залог.

В зеркальном стекле витрины я мельком увидела свое отражение. Что же считается стильным носить женщине‑детективу в нынешний сезон под ее кожаной курткой для поездок в автомобиле? Шелковое платье коричневого с бирюзой цвета и жакет, сшитый по одной из моделей Коко Шанель, шляпка «колоколом» и летние перчатки в тон коричневатому платью. Моя мать нахмурилась, увидев эти цвета – она считает их пережитком царившего повсюду в войну цвета хаки, однако они вполне сочетаются с моим легким загаром и каштановыми волосами.

В ювелирных салонах всегда какая‑то несколько затхлая атмосфера, подобно той, что в церквях и банках. Этот салон благоухал лавандовой мастикой и замшей. Молодой продавец с гладко причесанной копной волос и в темном деловом костюме стоял за прилавком‑витриной. Почтительно склонив голову, он демонстрировал юной паре палетту с кольцами.

Господин Муни, худощавый человек, облаченный в серый костюм, с просвечивающей сквозь волосы плешинкой, улыбнулся нам улыбкой, вполне достойной Моны Лизы. Он решил не приглашать нас в укромную заднюю комнату для переговоров.

– Одну минуту!

С этими словами он исчез в помещениях за прилавком и вскоре вернулся, принеся для меня кресло. Его любезность обернулась тем, что надо мной, имевшей пять футов и два дюйма росту[2], подобно двум шкафам, высились он сам и Сайкс. Последний предпочел занять время доставанием блокнота и карандаша.

Я попросила господина Муни рассказать нам об инциденте, который произошел в прошлый понедельник, 21 августа 1922 года.

Он вздохнул и поскреб подбородок.

– За тридцать лет, проведенные мною здесь, у нас ничего подобного не случалось, да и раньше, при моем отце, тоже.

Начав рассказывать свою историю, он взял стоявший у прилавка стул и уселся на него. Руки его непроизвольно сжались в кулаки, костяшки пальцев побелели. Говорил он вполне свободно, поскольку уже рассказывал обо всем происшедшем в полиции.

– Около полудня я вышел на улицу прогуляться и вернулся в салон через полчаса. Затем на прогулку отправился мой помощник, юный мистер Холл. Я убежден в действенности подобной разминки в середине рабочего дня.

Сказав это, он приостановился, словно ожидая наших возражений по поводу своей теории.

– Я поступаю так же, господин Муни, – услышала я собственную ложь. – Вот только вчера я прошла от гряды Вудхаус до утесов Адель.

Моя энергичная выдумка подвигла господина Муни вернуться к своему повествованию:

– Когда я был здесь один, в салон вошел парень. Меня утешает только то, что основная его ярость обрушилась на меня, а не на молодого Холла.

При имени Холла носок ботинка Сайкса коснулся моей ноги. Я отпихнула его. Как будто мне самой не пришло бы в голову задать вопрос:

– А как давно работает у вас господин Холл?

В ответ последовала пятиминутная подробная характеристика молодого Альберта Холла. Надеюсь, Сайкс делал необходимые пометки в блокноте, поскольку все мои усилия были направлены на то, чтобы не захихикать. Почему мать господина Холла назвала его Альбертом? Назвала бы его Бертом. Или Элом. Как угодно, только не мемориалом в честь принца‑консорта и потерянной любви королевы Виктории[3].

Описав своего помощника, господин Муни глубоко вздохнул, прежде чем продолжить рассказ; глаза его сузились, поскольку он принялся описывать грустную сцену.

– Человек этот был ростом примерно пять футов и шесть дюймов[4], худощав, немного сутул, выглядел довольно моложаво. На нем был темноватый плащ и фетровая шляпа. Сказал мне, что хотел бы взять деньги взаймы под залог. Показал, покачивая, цепочку от часов из двадцатидвухкаратного золота[5] и попросил двенадцать шиллингов. Я закончил оформление необходимых документов, взял цепочку и вручил ему деньги. Закончив сделку, я положил цепочку в мешочек.

– Вы можете вспомнить еще какие‑нибудь подробности, господин Муни?

– День был довольно теплым. Парень вытер лоб носовым платком. И мне запомнился этот запах, когда он вытащил платок… – Рассказчик нахмурился.

– И что это был за запах?

– Что‑то кружащее голову.

– Может, лосьон для волос?

– Нет. Похоже и на полироль, и на розы. Полиция не обратила на это внимания. У полицейского офицера, который побывал здесь, не было нормального обоняния, он сказал, что это вполне мог быть запах полироли для прилавка. По его словам, человек может испытывать повышенное чувство внимания ко всему, когда происходит нечто необычное или неприятное.

– Итак, вы завершили сделку, – вернула я рассказчика к случившемуся.

– Да. Я отсчитал двенадцать шиллингов, положил цепочку в мешочек…

– А потом?

– Мы пожелали друг другу всего доброго. Он повернулся к выходу из салона. В этот момент я обернулся, чтобы положить в сейф мешочек с цепочкой. Но я не услышал звонка колокольчика, когда открывают дверь. И повернулся обратно, чтобы взглянуть, не случилось ли чего со звонком. Такое бывает, знаете ли…

Господин Муни остановился, как будто не решаясь восстановить картину происшествия. Веко его глаза нервно задергалось, и ему потребовалось несколько секунд, чтобы взять себя в руки.

Я сказала:

– Полиция, наверно, должна быть вам благодарна за то, что вы успели так много запомнить. Но что же было потом?

Господин Муни громко сглотнул. Лишь глубоко вздохнув, он смог продолжить:

– Он вообще не был у двери. Он оказался у меня за спиной. Не успел я закрыть сейф, как он схватил меня за горло, вырвал из моих рук мешочек с цепью и выгреб все, что мог, из сейфа. К тому времени, как я пришел в себя, его и след простыл. Я позвонил в полицию. Констебль появился через несколько минут. Но полицейским не удалось найти ни его, ни похищенных вещей. Он оставил ложный адрес в Хэдингли‑Лейн. Полиция это тоже проверила. Я обратил внимание на то, что вы живете в Хэдингли, госпожа Шеклтон. Знаю, что это прозвучит абсурдно, но моя жена сочла это добрым знаком.

– Что ж, будем надеяться.

Сайкс поднял взгляд от своих заметок в блокноте.

– Господин Муни, не можете ли вы сообщить нам еще что‑нибудь о его особенностях, манерах, выговоре?

Потерпевший пожал плечами:

– Я так старался описать вам его, что, вполне возможно, что‑то домысливаю. Но было в нем нечто утонченное. Точно сказать я все‑таки не могу. Однако было что‑то изысканное в нем, так что когда он набросился на меня, я был захвачен буквально врасплох. Понимаю, это звучит смешно, и я никак не могу это объяснить. Было в нем что‑то от клерка. Возможно, его сутуловатость навела меня на такую мысль. Но точнее я сказать не могу.

– Не было ли у него какого‑нибудь местного выговора? – спросил Сайкс.

– Вполне учтивый, но без всяких особенностей. Я бы сказал, никаких местных отличий.

– А полиция пыталась обнаружить отпечатки пальцев? – поинтересовалась я.

– Да, но ничего не нашли. Признаться, я не слишком надеюсь, что они найдут его или унесенные им вещи. И это самое страшное. Если бы он разбил стекло прилавка и схватил только что сделанные вещи, это было бы еще полбеды. То, что он сделал – гораздо хуже. Он, поймите, похитил доверие моих клиентов! Ведь они вернутся, чтобы выкупить свои заклады. И что же я им скажу?

Мы с Сайксом обменялись взглядами. К нам еще не обращались ювелиры с просьбами помочь найти подходящие слова утешения для их огорченных клиентов.

– И именно для этого вы и вызвали нас, господин Муни? – уточнила я.

– Ну, было бы неплохо, если бы вы смогли найти этого типа.

Стараясь, чтобы мои слова звучали более уверенно, чем я себя чувствовала, я произнесла:

– Мистер Сайкс и я приложим все усилия, чтобы вернуть ваши вещи.

– Чем больше времени проходит, тем меньше надежды остается, – господин Муни пошарил у себя на рабочем столе и достал из‑под пары пинцетов папку. – Здесь копия того списка, что я передал полиции, перечислены все похищенные вещи: комплект из золотых запонок и заколки для галстука, три цепочки для часов, двое карманных часов, четыре кольца и браслет. Там же подробное описание каждой вещи – вы увидите. Это ужасно для ломбарда – потерять доверие клиентов. У большинства этих вещей есть и высокая нематериальная ценность. Если они для меня потеряны, то я должен известить их владельцев и обеспечить компенсацию. Это дело весьма деликатное. Двое владельцев – испытывающие финансовые трудности пожилые дамы, всецело доверяющие мне. Одна из них заложила мне старинное кольцо своей матери. И я подумал, что, может, вы, госпожа Шеклтон, были бы столь добры, чтобы лично позвонить им и… с величайшим тактом, конечно… обрисовать им ситуацию…

Теперь я могла понять, почему эти пожилые леди так доверяли господину Муни – из‑за его деликатной обходительности, старомодной вежливости, тщательной заботливости.

Я постаралась скрыть свое удивление от просьбы стать посланцем к клиентам господина Муни. Вряд ли кому‑либо из сыщиков приходилось слышать такую просьбу.

– А господин Сайкс мог бы поговорить с вашими клиентами‑мужчинами? Похоже, вы желали именно этого?

Господин Муни, похоже, испытал облегчение от того, что я договорила за него.

– Именно так. Тогда бы я мог, когда они придут к окончанию срока заклада, обеспечить им компенсацию.

Я взглянула на список имен и адресов.

– Они далеко не все местные жители.

Господин Муни улыбнулся:

– Просто у меня самый лучший ломбард в районе железнодорожной станции. Аристократы, знаете, порой испытывают неловкость, если им приходится обращаться в ближайший к ним ломбард.

– Тогда мы сможем начать сразу же, господин Муни. – Я вопросительно посмотрела на Сайкса, дожидаясь его согласия.

Сайкс кивнул:

– Конечно.

– Благодарю вас. Как вы думаете, что лучше всего им сказать?

Я попыталась представить себя стучащей в двери клиентов ломбарда и объясняющей им ситуацию.

– Просто правду об ограблении, без всяких там деталей, и еще сказать, что если они придут к вам в назначенный срок с закладной квитанцией, то будет достигнуто некое соглашение, либо же им предложат замену. Думаю, это было бы лучшим выходом.

– Да, да, я тоже так думаю.

Господин Муни, однако же, позволил себе и определенную надежду:

– Разумеется, если вы или полиция обнаружите похищенные вещи, это стало бы самым лучшим выходом…

– Полиция уже приходила к вам? – спросил Сайкс.

Господин Муни испустил жалобный вздох.

– Только чтобы сказать – у них нет ничего для меня нового.

Он склонил голову, словно пытаясь укрыться от постыдной ситуации, в которой оказался. Когда он снова поднял глаза, я заметила в них нечто вроде отчаяния. Он облизнул свои тонкие губы.

– Кажется, это самые тяжелые, самые трудные дни в моей жизни. Не могу поверить, что я оказался таким беспечным и позволил всему этому случиться.

– С вашего позволения, я осмотрю ваш салон, – сказал Сайкс и тут же удалился, оставив меня сочувствовать господину Муни.

– В той цепочке для часов, которую грабитель принес якобы в заклад, было что‑нибудь особенное?

– Разве я не сказал вам? К ней была прикреплена золотая монета. В этом нет ничего необычного, но это была южноафриканская монета, золотой рэнд.

– Думаю, это сможет помочь, – произнесла я, стараясь, чтобы голос звучал ободряюще.

Не меньше сотни тысяч британских мужчин служили или работали в Южной Африке. Круг подозреваемых сужался.

Затем мы обсудили условия. Господин Муни уже выписал щедрый чек в качестве предварительного гонорара. Я уложила чек в свою сумку и заверила господина Муни, что мы приложим все усилия. Он проводил нас до выхода из салона.

Как только за нашими спинами закрылась дверь, я вспомнила свое последнее посещение ювелирного салона господина Муни. Я пошла туда, чтобы купить подарок накануне отправления на воинскую учебу моего мужа Джеральда. Будучи хирургом, он поехал на фронт добровольцем в самом начале Великой войны[6], в угаре патриотизма и отваги. Он пропал без вести, предположительно был убит, в 1918 году. Его исчезновение стало загадкой, которую я уже никогда не смогу разрешить. Он мог быть где‑то живым, больной или потерявший память. Поскольку Джеральд оставил меня хорошо обеспеченной женщиной, я могу решать другие загадки, которые лишь едва трогают мое сердце. Тогда я купила мужу карманную серебряную фляжку. Теперь я ношу ее в своей сумочке.

Мои воспоминания прервал Сайкс:

– Могу я сесть за руль?

– Нет, я вас не пущу. Не обращайте внимания на удивленные взгляды и разные замечания. Вам стоит примириться с тем, что женщины способны на то же, что и мужчины.

 

Глава 2

 

Следуя указаниям Сайкса, разбиравшегося с планом города, я выехала из центра города через Беккет‑стрит и вдоль Хэрэхилс‑роуд. Дорсет‑маунт оказалась респектабельной улицей, состоящей из домов из красного кирпича и расположенной за торговыми центрами. Я припарковалась у магазинов, чувствуя подспудное нежелание общаться с бедной женщиной по столь частному делу.

Сайкс остался в автомобиле. Я была слишком хорошо одета для этого района и чувствовала себя неловко, ступая по тротуару в новых коричневых туфлях с ремешками. Пожалуй, лучше будет, если удастся зайти с черного хода. На счастье, дверь оказалась чуть приоткрытой, а полноватая, приятная женщина убирала двор, подметая его щеткой.

– Миссис Симмонс?

При моем вопросе она схватилась за сердце.

– Неужели Солли? – воскликнула она. – Что‑то случилось?

– Нет, ничего не произошло. Никто не пострадал.

Она ослабила пальцы с побелевшими костяшками, которыми сжимала рукоять метлы, и привалилась спиной к стене.

– Что случилось?

– Могу я войти на минутку во двор?

Миссис Симмонс открыла калитку. Стоя около двери в ее угольный сарай, я в самых общих чертах рассказала об ограблении ломбарда господина Муни. Она восприняла эту новость куда спокойнее, чем я ожидала.

– Бедный господин Муни! Если он сможет что‑нибудь сделать для меня, то этого вполне довольно. Бывает, случаются вещи и куда хуже…

 

– Ну, не все они воспримут это так спокойно, – хмуро произнес Сайкс, когда мы вернулись в приемную моего офиса.

Он внимательно разглядывал доставленный недавно палисандровый шкаф для хранения папок с делами.

– Это для наших досье, – объяснила ему я.

– Что ж, надеюсь, судьба не примет это как искушение, и у нас будет что сюда ставить.

– Да, господин Сайкс, умеете вы найти добрые слова для ободрения.

Правда же заключалась в том, что расследование ограбления ломбарда стало всего лишь вторым нашим подрядом в качестве частных детективов. До этого же мне доводилось только утешать других женщин, которые, как и я, пытались найти ответы на вопросы, возникшие по окончании войны.

Мы положили список украденных у господина Муни вещей на стол между нами. Сайкс с хмурым видом принялся выписывать из него фамилии и адреса мужчин, чьи заложенные в ломбард вещи были украдены, проставляя напротив них даты предполагаемого выкупа. Я проделывала то же самое с женскими адресами, поставив галочку напротив фамилии миссис Симмонс, у которой уже побывала, и обрисовав ее реакцию. Теперь в моем списке осталось четыре человека, и шесть у Сайкса. Заклад вещей в ломбард был распространен среди небогатых кругов населения, и занимались им в равной степени как мужчины, так и женщины.

– На какие мысли наводит вас тот факт, что грабитель в качестве ложного адреса указал Хэдингли, господин Сайкс? Может, он хорошо знает этот район?

Сайкс пробурчал нечто, похожее на выражение сомнения. Он вообще во многих случаях предпочитал объясняться не словами, а звуками. В частности, этот его вздох должен был выразить неверие в то, что грабитель проживает где‑нибудь в Хэдингли.

– Трудно сказать, – наконец ответил он. – Скорее всего, он живет совсем в другом месте и назвал Хэдингли, чтобы просто сбить Муни с толку.

В этот момент в комнату вошла моя экономка миссис Сагден, неся в руках поднос, на котором был сервирован ранний ланч из пирога со свининой, помидоров, огурцов и чайника с чаем.

– Вам лучше сейчас поесть, если вы собираетесь в Харрогейт, миссис Шеклтон.

Сквозь очки, едва держащиеся на кончике ее носа, она бросила взгляд на мой блокнот. Вообще‑то она – воплощенная скрытность, разумеется, когда речь не идет о том, чтобы докладывать о моем поведении моей матери.

– Об этом еще никто не знает, – удивилась она. – Я ни слова не слышала о том, что старый мистер Муни ограблен!

Сайкс нахмурился. Все это никак не вязалось с тем, к чему он привык, работая в полиции.

– Для его дел не пошло бы на пользу, если бы об этом стало известно, миссис Сагден, – сказала я, передавая ему тарелку.

Когда миссис Сагден вышла из комнаты, Сайкс задумчиво произнес:

– Пожалуй, мне стоит поговорить с моим приятелем в полицейском участке Миллгарт. Он там сегодня дежурный сержант. Мы с ним вместе учились в школе. Он даст мне знать, если есть какие‑нибудь сведения о нашем утонченном джентльмене‑грабителе ювелирки и о попытках продать награбленное.

– А как насчет его помощника, мистера Холла?

– Постараюсь что‑нибудь узнать и о нем. А потом отправлюсь в часовню Аллертон, чтобы повидаться с мистером Бингом, который должен выкупить свою цепочку для часов в следующий вторник.

– А я теперь отправлюсь в Харрогейт, к миссис де Врие.

Мистер Муни описал ее как знатную даму, которая раз в год, каждое лето, закладывает кольцо своей матери. Не скажу, что перспектива сообщить ей о пропаже кольца приводила меня в восторг. Но, поскольку срок выкупа наступал в следующий понедельник, другого выхода не оставалось. К тому же я направлялась туда, намереваясь совместить дело и удовольствие. Я откусила кусочек пирога со свининой, который оказался отменным на вкус.

– Ах, да, – вспомнил и Сайкс. – Вы же сегодня идете в театр. – И спросил, стараясь, чтобы это прозвучало как бы между прочим: – Вы поедете туда на машине?

– Нет. На сегодня машина ваша. Если вы не прочь подождать меня полчаса, пока я переоденусь и соберусь, то можете подбросить меня на вокзал. В самом начале второго там есть поезд.

Он подцепил вилкой кружок маринованного лука.

– Надо же – Харрогейт. Жаль, что наша милая дама не заложила свое кольцо ближе к дому. Уж в Харрогейте никаких преступлений никогда не происходит.

 

Глава 3

 

Когда дежурный на платформе дал свисток к отправлению поезда от станции Лидса, я достала из сумочки книгу. Но тут же дверь вагона распахнулась. Клуб дыма с платформы смешался с запахом фиалок. Смутно знакомая мне дама лет сорока с изящной фигурой, пробормотав с облегчением, что она успела сесть в поезд, сложила зонтик от солнца кремового цвета и расстегнула верхнюю кнопку зеленого атласного жакета.

– Ох, как же жарко сегодня, – произнесла она, устраивая под ногами свои сумку и пакеты, раскладывая мелкие вещицы на противоположном сидении.

Тяжело вздохнув, она опустилась на свое место, достала из сумочки венецианский веер, отделанный слоновой костью и шелком, и принялась им обмахиваться.

Паровоз дал гудок к отправлению.

Конечно! Этот изысканный тонкий профиль, гладко зачесанные назад волосы, изящные туфельки. Женщина‑бельгийка играла в том любительском спектакле, на котором мне довелось побывать вечером. Режиссер спектакля, яркая дама, с которой я познакомилась на одной вечеринке, упросила меня сфотографировать труппу. Это оказалось приятной задачей. Моя фотокамера просто в них влюбилась.

Эта бельгийка и ее муж играли английского олдермена[7] и его жену. Она несколько переигрывала, чтобы больше походить на решительную матрону. Мэриэл, режиссер, с которой я познакомилась, сказала, что они много репетировали, и порой их дикция была воистину превосходна.

Женщина почувствовала мой взгляд, когда я пыталась вспомнить ее имя, и тоже меня узнала.

– Ах, вы ведь фотографировали нас, миссис…

– Шеклтон. А вы играли в пьесе роль жены олдермена, но в реальной жизни вы…

– Ах, в жизни, в реальной жизни… Чересчур много всего. Но да, я мадам Гиртс. Оливия Гиртс. Пожалуйста, угощайтесь, это «Пармские фиалки»[8].

Вообще‑то я предпочитаю грушевые леденцы, но лучше появиться в Харрогейте со свежим дыханием.

– Благодарю вас.

Будет ли выглядеть бестактно, если я прекращу разговор с ней и продолжу свое чтение? Она улыбнулась и сама ответила на непроизнесенный мною вопрос:

– Я вижу, вы как раз читаете сценарий нашей пьесы. «Анна из “Пяти городов”»[9].

– Да, но только одну главу. Мне было интересно, каким образом Мэриэл переложила эту пьесу для вашего спектакля. Думаю, это непростая задача.

Мадам Гиртс снова заработала своим веером.

– Не стану вас отвлекать. Пожалуйста, продолжайте чтение. Я буду смотреть в окно.

Когда мы приближались к Харрогейту, я захлопнула книгу.

– Как ужасно! Здесь же совершенно другая развязка. Ведь один из персонажей повесился.

– Эту сцену просто выбросили. И мы теперь не видим, как его сын перерезает веревку, на которой тот висит. – Мадам Гиртс вздохнула. – Несчастный человек. Но эта героиня пьесы – просто скучная и неинтересная девчонка. Я бы хотела встряхнуть ее: скажи же, заговори! Постой за себя!

Ее слова меня рассмешили. Я совершенно точно знала, что она имела в виду.

«Анна из “Пяти городов”» – это история современной Золушки, но только без доброй волшебницы. Анна – дочь скупца. В свой двадцать первый день рождения она получает наследство, но распоряжается им ее скупой отец. Сама же она не осмеливается потратить и цента. Анна собирается выйти замуж за посещающего ее город бизнесмена. Слишком поздно она понимает, что ее сердце отдано молодому неудачнику Вилли Прайсу, сыну ее разорившегося арендатора. В отчаянии старый мистер Прайс кончает жизнь самоубийством. В моем кратком пересказе эта пьеса звучит мелодраматично, но в ней пульсирует настоящая жизнь. Настоящим богатством Анны является ее внутренний мир. Ее чувства прекрасны и возвышенны, полны искреннего отвращения к лицемерию. Но она не может облечь свои мысли в слова, даже в душе. Да, далеко не самый легкий материал для постановки на сцене.

Мадам Гиртс убрала свой веер в сумочку и застегнула ворот жакета. Поезд, скрипнув тормозами, остановился у платформы. Она придвинулась ближе и взяла мои руки в свои ладони. Сначала я подумала, что так она выражает сочувствие в связи с душераздирающим концом этой пьесы, но она пристально взглянула мне в глаза и попросила:

– Пожалуйста, не говорите ни одной живой душе, что я была в этом поезде. – И хотя мы находились одни в купе, она понизила голос до едва слышного шепота: – Как замужняя женщина, вы же знаете, что лучше всего держать в тайне маленькие женские проблемы со здоровьем. Видите ли, мой муж, мсье Гиртс… Если он узнает, что я ездила на поезде в Лидс, то обязательно все превратно поймет. Он так ревнив… Всегда вопросы, где ты была, с кем встречалась, что делала. Ах! Вы не можете себе представить…

Я улыбнулась:

– Я и не думала упоминать, что встретила вас. Поверьте, я не пророню ни слова.

Мадам Гиртс доверительно склонилась ко мне.

– Ах, вы благородная женщина. Вам…

К счастью, именно в этот момент станционный служитель открыл дверь в наше купе, тем самым спасая меня от новых медицинских секретов.

– Мы увидимся сегодня? – спросила мадам Гиртс, когда мы расставались у выхода из вокзала. – Вы придете на наше заключительное представление?

– Ни за что на свете не пропустила бы его.

 

Я оставила свою сумку с вещами для ночевки в Харрогейте в камере хранения вокзала. Появиться на пороге дома несчастной миссис де Врие с новостями о пропаже кольца ее матери было для меня достаточно тяжело. К тому же я не хотела создавать у нее впечатление, будто появилась в городе только для того, чтобы побывать у нее.

Пробившись через толпу приехавших и уезжающих пассажиров у входа на вокзал, я зашла в привокзальный книжный магазин. В разделе справочников и путеводителей нашла план города Харрогейт. По счастливому совпадению, миссис де Врие жила на той же улице, что и моя знакомая, театральный режиссер, которая обещала приютить меня на ночь.

Ориентируясь по карте, я прикинула, что Сент‑Клемент‑роуд находилась примерно в миле от вокзала. Увы, в действительности оказалось иначе. На безоблачном небе сияло солнце, все вокруг плавилось в послеполуденной жаре, и, проходя через Западный парк, я почувствовала, что начинаю слабеть. Платье из крепдешина не лучшее одеяние в послеобеденную жару. К тому же я изменила своей обычной расхожей обуви с коричневыми ремешками в пользу туфель на довольно высоких каблуках, в которых намеревалась также посетить театр. Теперь мне приходилось едва ли не ковылять на них. «Ты приехала сюда не для того, чтобы прохлаждаться в тени парка», – сказала я себе. Однако окружающая обстановка искушала и заставляла вспомнить былое. Необозримые зеленые поляны, аромат травы и крошечные маргаритки пробуждали далекие детские воспоминания. Мы с матерью как‑то побывали в Харрогейте, еще до того, как у нее появились близнецы, мои братья. Отец участвовал в полицейской конференции, а мама и я просто бродили по городу и его паркам ради удовольствия. Порой отцу удавалось вырваться на часок, чтобы погулять с нами. Я помнила, как мы все втроем сидели на траве, а потом я снова и снова скатывалась с вершины огромного холма, восторгаясь тому, как земля и небо меняются местами, а трава колет мне руки и ноги. Теперь же я не видела никакого огромного холма, только пологий откос.

К тому времени, когда я вышла на Сент‑Клемент‑роуд, мои ноги, как казалось, стали вдвое больше своего нормального размера. Но я решила не обращать на боль внимания и придала лицу сосредоточенное выражение, готовясь через несколько минут постучать в дверь дома номер 92. Даже с визитной карточкой мистера Муни, которую я хотела показать миссис де Врие, разговор с ней мог оказаться неловким. Идеальным вариантом было бы, если бы она оказалась дома одна, пригласила бы меня войти, а я, дав отдых натруженным ногам, осторожно объяснила бы всю ситуацию с заложенным кольцом.

Но тут моя удача начала от меня отворачиваться. Лишь пройдя всю улицу из конца в конец, я наконец‑то поняла, что на ней нет дома под номером 92.

Я замедлила шаги и остановилась перед стеной, которой был обнесен сад Мэриэл Джеймисон. Ее дом представлял собой четырехэтажное здание красного кирпича, имевшее общую стену с соседним домом, построенным, видимо, около середины прошлого века. Часть домов на улице были хорошо ухоженными, с заботливо покрашенными дверями и оконными рамами, элегантно повешенными шторами за окнами, геранью и петуньями в длинных коробах под окнами, с тщательно возделанными маленькими садиками перед входом.

На давно не крашенном доме Мэриэл старая краска потрескалась и отстала. Одна из ступеней, ведущих ко входной двери, была сломана. Сад зарос крапивой и чертополохом, а два еще выживших куста роз с трудом боролись за жизненное пространство.

Продолжая надеяться на то, что Мэриэл еще может быть дома, где я смогу дать отдых своим натруженным ногам, я одолела семь ступеней, ведущих к входной двери. На ней было два колокольчика и две таблички с именами: капитан Уолфендейл и мисс Фелл. И никакой миссис Джеймисон. Сквозь стекло эркера виднелись рыцарские доспехи.

Спустившись на пару ступенек, я смогла заглянуть в окно так, чтобы меня не заметили изнутри. Двое мужчин сидели за низким столиком перед камином, склоняясь головами к тому, что могло быть шахматной доской. Один из них, возможно, и был капитаном Уолфендейлом, чье имя красовалось на дверной табличке. Пожалуй, лучше не тревожить его и его партнера по игре. Мэриэл явно давно не живет в Харрогейте. Возможно, у нее вообще нет на двери таблички с именем.

Внезапно входная дверь распахнулась. Оказалось, ее толкает своей маленькой головкой собака породы пекинес. Когда дверь открылась пошире, я увидела, что поводок, пристегнутый к ее ошейнику, держит в руке пожилая женщина с округлым добродушным лицом. При виде меня она схватилась левой рукой за сердце.

– О Боже! Вы меня напугали.

– Извините, так получилось. Я ищу мисс Джеймисон.

– У мисс Джеймисон комната ниже, на первом этаже. – Ее голос был хорошо поставлен, даже несколько театрален. – Но ее нет дома. Она недавно ушла, я видела.

Вот и конец мечтам об отдыхе для моих усталых ног.

– Что ж, ладно, не имеет значения.

Пекинес обнюхал мои туфли, словно зная, что они мне тесны.

– Встречусь с ней попозже. Я приехала, чтобы посмотреть спектакль.

– О, тогда мы, возможно, снова встретимся. Я ведь тоже буду на спектакле. У вас ведь здесь какое‑то дело, мисс…

– Миссис Шеклтон. Я должна сделать несколько фотографий.

– Ну да, вы ведь уже фотографировали. Я многое о вас слышала.

Теперь ее голос стал намного ласковее. Мы вместе спустились по ступеням и остановились на тротуаре.

– Мне, наверное, лучше вернуться в город и там встретиться с мисс Джеймисон.

Я наклонилась и погладила пекинеса по маленькой шелковистой головке, надеясь войти в доверие к его хозяйке перед следующим вопросом.

– Мисс Фелл, пока мы не расстались…

Пекинес натянул поводок, пытаясь увести свою хозяйку.

– Здесь где‑то неподалеку живет подруга моей матери, вот только я не знаю ее адреса. Ее зовут миссис де Врие.

Мисс Фелл воззрилась на меня, не в силах скрыть свое удивление. Или же это было потрясение? Имя миссис де Врие было ей известно, я не сомневалась. Пекинес снова натянул поводок, связывающий его с хозяйкой. Мисс Фелл позволила ему утянуть себя через улицу с такой скоростью, что она успела только, обернувшись, бросить на ходу:

– Извините! Я никогда о ней не слышала.

Это была явная ложь. Но почему? В этот момент странная мысль пришла мне в голову. Сейчас я стояла у дома № 29 по Сент‑Клемент‑роуд. Миссис де Врие жила в несуществующем доме № 92. Цифры просто переставлены местами.

Притянув к ногам юбку, чтобы не зацепить гигантский чертополох в саду, я решила все же взглянуть на ту квартиру, в которой мне предстояло провести грядущую ночь. Сделав несколько шагов по узкой тропинке, я спустилась по трем ступенькам, которые вели к двери в цокольный этаж. Здесь висела табличка с именем «Рут – часовой мастер».

Рут был поразительно красивый молодой человек, один из актеров в «Анне из “Пяти Городов”». Выведя его на сцену из затхлого мрака его комнаты в цокольном этаже, Мэриэл сделала доброе дело для женского населения Харрогейта. Я миновала его дверь. В тыльной части здания у Мэриэл имелся свой собственный вход, не отмеченный никакой табличкой. Припав к ее окну, я увидела слабо освещенную полуподвальную комнату с узкой кроватью и шезлонгом. Мисс Фелл была права: Мэриэл уже ушла из дома.

Возвращаясь назад, я заметила Дэна Рута. Он сидел спиной ко мне, глядя на камин, и показался мне мальчишкой, ждущим Санта‑Клауса, который должен появиться через дымоход. Его широкоплечая фигура была облачена в белую рубашку, черные брюки и жилет.

По роли в пьесе он показался мне чрезвычайно любезным и фотогеничным человеком. Его симпатичная внешность оказалась бы вполне к месту на лондонской сцене или на экранах кинотеатров, хотя тамошние положительные герои всегда были брюнетами. Этот же Адонис был блондином с кожей медового цвета и улыбкой, от которой женские сердца наверняка начинали биться чаще.

Внезапно Рут повернулся, будто почувствовав мой взгляд. До чего же неудобно оказаться застигнутой, когда глазеешь на человека в окно! Как ни в чем не бывало он подошел к двери и открыл ее, все также в фартуке часовщика.

Соображай быстрее, сказала я себе.

– Извините, что засмотрелась на ваше окно. Я думала, что смогу увидеть здесь Мэриэл. Мы с ней договорились встретиться в Садовой долине, но я подумала, что, может, смогу застать ее здесь, пока она не ушла.

По крайней мере, он вспомнил меня:

– Миссис Шеклтон, почему бы вам не сделать здесь еще фотографию? – Рут достал из жилетного кармана часы. – Она ушла около получаса назад. Сказала что‑то вроде того, что сначала ей нужно зайти в театр.

Золотая монета, прикрепленная к цепочке его часов, привлекла мое внимание, но его движение было таким быстрым, что я не успела разглядеть, что это за монета. Я едва удержалась, чтобы не спросить: а не южноафриканский ли рэнд у вас на цепочке и не вы ли ограбили ломбард ювелира на этой неделе?

Рут очаровательно улыбнулся:

– Прошу простить меня. Я бы с удовольствием пригласил вас к себе или вызвался проводить вас, но у меня много работы, которую нужно закончить.

– О, все в порядке.

– В таком случае, до свидания, – довольно резко попрощался он со мной.

– До свидания.

Теперь я почувствовала себя полной идиоткой. Да женщины, по всей видимости, протоптали уже тропинку к его двери. Думаю, вы могли бы уделить мне чуточку больше времени, разлюбезный мистер Рут.

Удрученная своей незадачливостью, я побрела обратно в город, и, сделав несколько поворотов, нашла на Кембридж‑стрит обувной магазин компании Криспин. Посмотрев выставленную там обувь, я с большой неохотой купила пару туфель на низком каблуке, которые вполне бы устроили какую‑нибудь пожилую даму. Продавщица, молодая женщина примерно моих лет, выглядела усталой и, похоже, была довольна, что ей удалось уговорить меня сделать эту покупку. Когда я спросила ее, как пройти на главпочтамт, она проводила меня до двери.

– Это практически рядом, миссис. Вам только нужно повернуть за угол.

Она отдала мне завернутые в бумагу мои собственные туфли, и я отправилась на главпочтамт, выглядя гораздо менее элегантно.

В справочнике жителей города мне не удалось найти никакой де Врие ни на Сент‑Клемент‑роуд, ни на прилегающих к ней улицах. Не было этой фамилии и в телефонном справочнике. Это меня совершенно не удивило. Далеко не каждый житель спешит обзавестись такой роскошью, как телефон, особенно если их экономическая ситуация заставляет их брать в долг деньги под залог семейных драгоценностей.

Взяв бланк телеграммы, я составила текст сообщения для Сайкса:

 

«На Сент‑Клемент‑роуд неудача тчк Уточните правильный адрес»

 

Отдавая телеграмму для передачи, я заплатила за свои девять слов и указала для ответа адрес Мэриэл.

 

Я натолкнулась на Мэриэл около Садовой долины. Она приветствовала меня, широко раскинув руки и сжав в своих объятиях. Ее крупное овальное лицо и выразительные глаза светились восхищением. Я стригу свои волосы достаточно коротко. В противоположность моим, ее длинные, свободно распущенные волосы были скреплены заколками лишь у висков и схвачены на макушке гребнем. Ниспадающая широкая юбка, обвивающая ноги, просторная блузка с длинными рукавами и жилет, расшитый фиолетовым шелком, придавали ей экзотический цыганский вид.

Отбросив всякие мысли о работе, я прошлась с ней по аллее, которая вела мимо возвышения для оркестра, игравшего какую‑то маршевую мелодию. Маленькая девочка катала по траве обруч. В один момент она потеряла над ним контроль, и обруч пересек аллею, по которой мы шли.

– Будем считать этот обруч знаком удачи, – сказала Мэриэл. – А то Сельскохозяйственную выставку на прошлой неделе едва не смыло дождями, а поля для гольфа просто залило – как будто прорвало трубу.

– Такая погода должна была отпугнуть туристов.

– Да они просто продолжают пить воды и принимать ванны. Это ничуть не повредит моим спектаклям. Прекрасная вещь – театральная касса.

Мы дошли до кафе‑кондитерской и сели за столик. Мэриэл повернулась лицом к солнцу и сидела так, закрыв глаза, пока официант прибирал столик и раскладывал перед нами меню, а затем обернулась ко мне:

– Это напоминает мне один из тех прекрасных дней, когда моя мать пела в «Ла Скала». Я так и сидела во второй половине дня, когда она отдыхала перед представлением… – Взглянув на меня поверх развернутого меню, Мэриэл заметила: – Вы очень сдержанны в еде. – Это прозвучало едва ли не с осуждением. – Вы могли бы заказать куда больше этого отличного мороженого. На прошлой неделе я попробовала здесь фисташковое, и к тому же у них прекрасный выбор пирожных и эклеров.

Оркестр на эстраде начал играть венский вальс. Ближе к концу танца к нам подошел официант и записал наши заказы.

– До чего же здесь хорошо, Мэриэл, – произнесла я, чувствуя себя расслабленной и довольной жизнью.

– У них здесь замечательные музыканты. Отцы города считают, что музыка снимает тревогу и поднимает настроение. И я действительно ощущаю себя бодрой. Взгляните на это!

Мэриэл положила передо мной газету. Совсем как тогда, дома, с миссис Сагден, обожавшей статьи о всяких выходках и преступлениях. Но тут все же был Харрогейт. В номере «Геральд» за среду в одной колонке был приведен список туристов, приехавших за неделю для лечения на водах – их фамилии были сгруппированы в порядке отелей, в которых те остановились. Мэриэл указала на одну из них.

– Вот посмотрите. Это он.

– Беррингтон Уитли?

– Он самый.

Она оглянулась по сторонам, словно желая убедиться, что никто нас не подслушивает.

– Забавный толстячок, человек с лицом цвета горящих углей, совершенно белыми волосами и густыми черными бровями. Вы не сможете ни с кем его спутать.

Говоря это, она обрисовала пальцами на своем лице упомянутые детали, чтобы я уж точно ничего не перепутала в его описании.

У меня появились подозрения.

– Но почему я не должна его ни с кем перепутать?

Официант подошел и поставил перед нами заказанные салаты. Мэриэл заговорила, лишь когда он удалился:

– Потому, дорогая Кейт, что я хочу, чтобы вы превознесли меня до небес, когда будуте сидеть рядом с ним нынешним вечером. Он же известнейший театральный импресарио из Манчестера.

– А что делает импресарио?

Мэриэл воззрилась на меня с таким видом, словно я задала этот вопрос шутки ради.

– Он ставит пьесы, разумеется, возит их по всей стране, играет на лучших сценах. Если ему понравится моя постановка… Давайте скажем ему, что это была моя постановка. Аплодируйте, пока у вас не заболят ладони. Да и крикнуть пару раз «браво» не помешало бы.

Я произнесла с некоторым сомнением:

– Не могла даже представить, что мне предстоит ходатайствовать за вас.

Она закрыла глаза, запрокинула голову и повела плечами.

– Моя жизнь вот‑вот может измениться. Печенкой это чувствую!

Мы заговорили о нашем общем друге, на карнавальной вечеринке у которого в прошлый раз встречали Новый год.

Мэриэл попросила принести еще хлеба и тайком сунула его вместе с помидором в свою сумочку.

– В Харрогейте мне повезло. Мог ли кто‑нибудь вообразить, что мне удастся снять зал в оперном театре для любительской постановки в разгар сезона? Это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Я попыталась сделать первый шаг и найти что‑нибудь в Лондоне, но ничего не вышло. Я была на побегушках у любовницы помощника костюмера. Каждый день казался пыткой – я просто зарывала свой талант в землю.

Я слушала ее рассказ о пошиве театральных костюмов до тех пор, пока юноша‑официант не принес нам пирожные и мороженое. Мороженое, кстати, уже начало таять в послеобеденной жаре.

Мэриэл спросила у официанта, как его зовут, а затем поинтересовалась:

– Хорошо, Малколм, а что вы можете сказать нам о постановках в оперном театре на этой неделе?

– Вроде бы, мадам, там ставят переложение романа Арнольда Беннета, «Анна из “Пяти городов”».

– Вы слышали что‑нибудь об этом? – спросила она.

Официант покраснел и явно собрался удалиться.

– Ну так что? – не отставала от него Мэриэл.

– Я не уверен, что читал этот роман, – сознался он. – Но мне говорили, что самая красивая девушка Харрогейта играет там довольно большую роль.

– Благодарю вас. Это воистину превосходная рекомендация.

Ответ, похоже, вполне ее удовлетворил.

– Не имеет значения, что они говорят, дорогая Кейт, пусть пока чешут языками. – Она перелистнула страницу газеты. – Прочитайте этот обзор.

Я просмотрела часть статей. Ее постановка и в самом деле заслужила немало хвалебных отзывов.

Мэриэл вытерла платком каплю мороженого с подбородка.

– Знаете, почему я выбрала для постановки эту вещь, «Анну из “Пяти городов”»?

– Действительно, объяснить довольно трудно. Я бы, например, взялась за что‑нибудь уже готовое для постановки. – Я надкусила свой шоколадный эклер.

– Я выбрала ее, потому что она раскрывает лицемерие, подлость, угнетение, тиранию.

Размахивая своей ложкой, Мэриэл умудрилась послать кусочек мороженого на шляпу женщине за соседним столиком. Учитывая то, что мороженое почти совершенно растаяло, это был впечатляющий бросок. Разглагольствуя о спектакле, она привлекла внимание довольно большой части посетителей к нашему столику.

Народу в кафе было довольно много. Поскольку все они не спешили расходиться, нам с Мэриэл следовало поторопиться.

Официант принес счет. Мэриэл тут же его схватила.

– Нет, это моя забота! – Она открыла свою вместительную сумку и принялась в ней рыться. – Знаете, я забыла свой проклятый кошелек в театре. До чего же паршиво!

Я взяла счет у нее из рук.

– Так вот, я ведь говорила, Кейт, про «Анну из “Пяти городов”». Эта героиня понятия не имеет, как сопротивляться обстоятельствам, потому что всегда жила, задавленная тиранией. У нее просто нет слов, чтобы выразить мысли; она не способна защищать свою жизнь и говорить то, что хочет. А в Люси Уолфендейл я нашла самую идеальную Анну.

– Вы увидели в ней такую же личность?

– О, Боже, конечно, нет. Нет никого, кто был бы более отличен от нее, чем Люси.

 

В театре, пока Мэриэл болтала со швейцаром, я прямиком направилась в театральную кассу.

В кассе седая кассирша с бифокальными очками на носу вручила мне пригласительный билет на вечернее представление. Я поблагодарила ее и спросила:

– Вы не знаете, не покупала ли миссис де Врие билет на этот спектакль? Я приехала сюда из Лидса, но не знаю ее адреса, и надеялась, что она тоже может прийти сюда нынешним вечером.

Предлог был хорош, но не сработал.

Женщина покачала головой:

– Половина Харрогейта уже побывала на этом представлении, но это имя мне ни о чем не говорит. – Она нахмурилась. – Де Врие, говорите? Звучит вроде как бельгийская фамилия. Бельгийцы здесь держатся особняком, если вы хотите знать мое мнение.

 

Глава 4

 

После финальной сцены «Анны из “Пяти городов”» занавес опустился. Актеры труппы под восторженные аплодисменты публики, выходя перед занавесом, раскланивались с залом. Девушку, исполнявшую ведущую роль, встретили крики «Браво!», когда она вышла вперед. По обе стороны от нее раскланивались со зрителями и два молодых человека: герой одного получил руку Анны, а герой другого – трагически умер. Сама же Анна поклонилась зрителям только один раз.

Мистер Беррингтон Уитли, сидевший справа от меня и облаченный в бархат импресарио, о котором говорила Мэриэл, громко аплодировал актерам.

В антракте мы с ним отошли от первого ряда кресел партера вглубь зала, чтобы хотя бы на время отделаться от неприятного театрала, который опоздал к началу представления, дымил сигарой едва ли не в лицо актерам и, обращаясь ко мне, комментировал действие, шурша при этом обертками мятных конфет.

Когда аплодисменты стихли, мы с мистером Уитли выбрались из вестибюля, где теснилась публика, и остановились у основания лестницы, ведшей к гардеробу и бару. Он повернулся ко мне.

– Эта девушка, игравшая Анну…

– Люси Уолфендейл. – Я запомнила ее имя еще со времени, когда фотографировала актеров.

– Она наверняка оставляет по жизни за собой след из разбитых сердец и опустошенных бумажников, такое бывает. Но подобная актриса случается лишь однажды за целое поколение. Она совершенно естественна.

Сзади послышался звук, напоминающий рычание. Это оказался тот любитель мятных конфет и сигар, от которого мы и сбежали сюда. С изрядной долей раздражения в голосе он пробурчал:

– Такие совершенные существа, как мисс Люси Уолфендейл, появляются не раз в поколение, а раз в жизни.

Мистер Уитли удивленно подмигнул мне. Он произнес:

– Я говорил только об ее актерских возможностях, сэр. Сейчас, во время своего тура по глубинке, я разыскиваю достойные театральные представления. И я хотел бы завтра поговорить с мисс Уолфендейл.

Любитель сигар сморщил нос от отвращения. Он не отставал от нас ни на шаг, пока мы поднимались по широкой лестнице.

– Мисс Уолфендейл не будет выступать ни на какой сцене. Ее будущее здесь.

Мистер Уитли в показном удивлении двинул бровью.

– Вы ее отец, сэр?

– Ее отец? – переспросил любитель сигар, даже приостановившись на шаг.

В какой‑то момент мне показалось, что он сейчас ударит мистера Уитли. Но он только пожевал сигару и холодно произнес:

– Я – Лоуренс Милнер, старый друг ее семьи. Мисс Уолфендейл – респектабельная девушка. Ее выступление в любительском спектакле вместе с друзьями вполне приемлемо. Но о профессиональном театре не может быть и речи.

Пытаясь хоть как‑то разрядить ситуацию, я заметила:

– Молодые ребята тоже отлично смотрелись.

– Один из них – мой сын, – сообщил Лоуренс Милнер. – И у него больше не будет времени для подобных занятий.

Он уже говорил это во время спектакля, и сходство между ними просматривалось вполне ясно. И старший, и младший Милнеры обладали белокурыми волосами с рыжеватым оттенком.

Я решила не обращать на него внимания.

– Не кажется ли вам, мистер Уитли, что Дилан Эштон просто превосходно сыграл роль Вилли? Он представляется искренне влюбленным в Анну.

– Да это вовсе не сыграно, – пробормотал мистер Уитли доброжелательным тоном.

Мистер Милнер протолкался мимо нас и локтями проложил себе дорогу к бару.

Мистер Уитли взял меня под руку.

– Талант мисс Джеймисон в качестве режиссера заключается в том, чтобы понять, что надо сократить и что сыграть.

– О, и что же она сократила?

Мэриэл и я покинули театр последними, когда все зрители уже разошлись. Она хотела удостовериться, что никто ничего не забыл в гардеробе. Когда швейцар провожал нас к служебному выходу, она горячо поблагодарила его, сказав, что никогда не забудет его любезность.

– Да, не помешало бы дать ему чаевые, – прошептала она мне на ухо. – Но со всем этим барахлом в сумке я не могу найти свой кошелек.

Как только мы вышли из театра и ступили на маленькую боковую улицу, крупные капли теплого летнего дождя превратились в тугие струи ливня. Я поспешила укрыться у входа в ближайший магазин и принялась рыться в своей битком набитой сумке.

– Где‑то здесь у меня был зонтик.

Мэриэл набросила на голову капюшон.

– Вы должны позволить мне нести зонтик. Я ведь повыше.

Моя нога коснулась чего‑то на тротуаре. Я взглянула вниз и тут же, вскрикнув, шагнула назад, чтобы не наступить на земле человека.

– Он пьян? – спросила Мэриэл, беря у меня зонтик и со свистом раскрывая его.

Наклонившись, я коснулась рукой теплой щеки лежащего человека. Шляпы на нем не было. Легкие светлые волосы с рыжеватым оттенком частично скрывали его лоб. Жилет на нем был расстегнут, одной пуговицы не хватало. Позднее я удивлялась тому, что успела заметить все эти мелкие детали. Возможно, в душе я не желала видеть рукоять кинжала, торчащего у человека из груди. При свете газового фонаря я различила полоску крови, стекавшей по его накрахмаленной сорочке.

Я застыла на месте, на секунду подумав, не было ли это какой‑нибудь дурацкой сценической уловкой вроде кинжала с уходящим в рукоять клинком. Лежавший мог вскочить на ноги и рассмеяться в голос. Однако он остался лежать. В колеблющемся свете фонаря мой взор стал различать и другие детали. Выступающий вперед подбородок, широкий нос. Это было красивое лицо, на котором застыло выражение сердитого удивления, словно его губы не ожидали столь быстро лишиться своей сигары.

– Это тот человек… Который сидел рядом со мной. Он мертв.

Мэриэл вскрикнула:

– Только не мистер Уитли!

Сунув свою сумку в руки Мэриэл, я нагнулась, чтобы пощупать пульс на шее мужчины, уже понимая, что делаю это напрасно.

Мэриэл отступила на шаг и со страхом в голосе произнесла:

– Это же Лоуренс Милнер!

Я выпрямилась и, когда наши глаза встретились, я прочитала ужас в ее взгляде. Она быстро проговорила:

– Но ведь там, на площади перед театром, стоит его машина!

Она торопливо повернулась, ища взглядом его машину, как будто тело на земле было каким‑то обманом зрения, а настоящий мистер Милнер вполне себе жив и сидит за рулем своего автомобиля.

– Кто‑то порезал ему шины, – добавила она.

Однако это больше не заботило мистера Милнера.

Я ждала Мэриэл, чтобы вернуться вместе с ней назад по аллее.

– Ужасно, ужасно! – Это все, что она могла произнести.

Тело лежало у меня за спиной. Мэриэл закрывала мне путь. Несколько минут я не могла сдвинуться с места.

Кто‑то из нас должен был что‑то предпринять. Мэриэл, похоже, потеряла всякое самообладание.

– Оставайся здесь, Мэриэл. Я пойду скажу швейцару, чтобы он позвонил в полицию.

При этих моих словах она, словно придя в себя, повернулась и бросилась назад к служебному входу, крикнув на бегу:

– Я ему скажу.

Зонтик она унесла с собой. Мне пришлось выбирать: или же остаться под хлещущими струями дождя спиной к витрине, или же разделить пятачок под навесом при входе вместе с мертвецом. Я предпочла дождь.

 

Глава 5

 

Люси Уолфендейл имела шумный успех в роли Анны Теллрайт. От бурных аплодисментов публики ей казалось, что зал вокруг плывет. Она чувствовала, что ее дух заполняет весь театр, доходит до каждого зрителя и поддерживается их аплодисментами. По окончании спектакля ей хотелось выпить шампанского и закружиться в танце в каком‑нибудь великолепном зале. Но вместо этого ей пришлось довольствоваться порцией хереса в баре театра и отбивать атаки старого распутника Лоуренса Милнера, годившегося ей в отцы.

Если бы не присутствие ее старых друзей, она могла бы сойти от этого с ума.

Теперь же, ближе к полуночи, она сидела на багажнике велосипеда. Капли дождя падали ей на затылок и стекали по спине.

– Не могла себе даже представить, что в довершение всего еще и насквозь промокну, – сказала Люси, прижимаясь к спине Дилана. – Терпеть не могу кататься на велосипеде под дождем.

Дилан не ответил. Он крутил педали велосипеда, везшего их по ухабистой дороге, с такой силой, будто за ними гнался дьявол.

Лишь при повороте на Стоунхук‑роуд он замедлил ход.

– Дождь и не собирается ослабевать. Хочешь вернуться?

– Нет!

Молча они продолжили катить по извилистой дороге. Дождь прекратился столь же внезапно, как и начался. Наконец в темном поле стали вырисовываться очертания башни, освещенной луной. От вида ее в ночи Люси содрогнулась. Она выглядела совсем не так, чем днем. Даже угрожающе.

Дилан замедлил ход и, остановившись, прислонил велосипед к автобусной остановке на обочине дороги. Люси сошла с багажника, стряхивая с себя дождевые капли и переступая с ноги на ногу.

– Минуточку… Позволь мне… – Она оперлась о плечо спутника, напрягая мышцы ног. – Ох, хо‑хо! До чего же затекли ноги!

Подол ее юбки был влажным от брызг, летевших с колеса.

Дилан прислонил велосипед к живой ограде из боярышника и отсоединил велосипедный фонарь от рулевой колонки.

– Еще есть время, чтобы передумать.

– Да не будь ты ребенком! – Взяв у него фонарь, Люси стала искать просвет в ограде. – Я для себя уже решила.

Он, последовав за ней, протянул руку, пытаясь остановить ее:

– В самом деле решила? Почему бы тебе не быть дома, когда почтальон придет утром? И перехватить эту записку, прежде чем ее увидит дедушка?

– Дилан! Тогда я буду мокрой курицей!

Люси стряхнула его руку, освобождаясь от захвата. Да пусть он трусит, если хочет. Дилан был чем‑то похож на нее – лишь немного повыше, худощавый, и в нем до сих пор проглядывало что‑то детское.

– Я не могу найти этот просвет! – воскликнула она. – Нам придется перелезать через ворота. – Держа фонарь в одной руке, она поставила ногу на вторую перекладину ворот.

– Не ходи за мной без толку. Ты обещал помочь.

– Но то было солнечным днем, – запинаясь, отозвался Дилан. – И тогда это казалось неплохой идеей.

Люси была на одной половинке ворот, он на другой. Никто из них не двигался. Она коснулась рукой его плеча.

– Я должна сделать это. Я только хочу получить то, что принадлежит мне.

Это произошло во второй половине солнечного июньского воскресенья, во время их совместной репетиции. Она взяла с него обещание хранить все в тайне и поведала, что хочет учиться на актрису и даже подала заявление на поступление в Королевскую академию театрального искусства (КАТИ). Правда, Люси не питала особых надежд на то, что из ее намерения что‑то выйдет. Когда же ее пригласили на прослушивание, она боялась, что не сумеет найти предлога для оправдания своего двухдневного отсутствия и не сможет сэкономить необходимую сумму для поездки в Лондон. Ее дед своей скупостью очень напоминал скупца из пьесы. Но, будучи Люси, она все же нашла деньги. А также с успехом прошла прослушивание, получила предложение поступить в КАТИ и намеревалась принять его.

В свой двадцать первый день рождения, став совершеннолетней, она напрямую попросила у деда наследство, которое, как она знала, принадлежало ей. Он отказал ей наотрез.

Тогда Люси пришла в голову идея письменно потребовать выкуп за себя саму же. Тысячи фунтов стерлингов ей вполне хватило бы, чтобы заплатить взнос в КАТИ, на съемное жилье и проживание в Лондоне.

Теперь она стояла здесь этой дождливой августовской ночью, добиваясь исполнения своей мечты с помощью одного лишь Дилана. Однако он оказался просто тряпкой и трусом.

– Что, если твой дедушка поймет, что это ты отправила письмо с требованием выкупа?

– Ну и пусть понимает. Тогда он будет знать, что я настроена серьезно. – С этими словами Люси зашагала по полю.

Дилан, спустившись, бросился ее догонять.

– Но тогда он обратится в полицию!

Она обернулась. Их путь освещала луна. Дилан уставился себе под ноги, боясь наступить на лютики и ромашки.

– Дед не обратится в полицию. Он заплатит, потому что испугается.

– Но чего? – спросил Дилан.

Они находились так близко друг к другу, что Люси внезапно пришла в голову картина: вот стоят в поле два чучела в потрепанных обносках. Вдвоем они разогнали бы всех хищных птиц в округе. Но ей пришлось бы работать за двоих – у Дилана за душой не было ни капли отваги или инициативы.

– Не знаю точно, чего он больше всего боится. Возможно, скандала.

Еще в детстве Люси поняла, что ее дед не хочет привлекать к себе внимания.

Каблуки ее туфель стали понемногу погружаться в размякшую почву. Влажная трава сквозь носки щекотала кожу лодыжек.

Люси направила луч фонаря за замок в древней дубовой двери. Дилан вставил в скважину большой железный ключ и провернул его. Дверь отворилась с протяжным скрипом. Молодые люди замерли на пороге. Люси вздрогнула.

– Да здесь все черно как смоль!

– Именно об этом я и говорил. Тебе здесь не понравится. Ночью тут страшно бродить…

Люси шагнула внутрь. Луч фонаря высветил растрескавшийся паркет и темное пространство под ним. Дилан сказал:

– Стой! Половицы расходятся, а внизу десятифутовая пустота. Есть куда падать.

Люси вцепилась пальцами в его рукав.

– Тогда давай поднимемся по лестнице вверх. Не смотри вниз.

Дилан фыркнул:

– Ну и запашок! Там, внизу наверняка хранили что‑то, что сгнило. Потому и половицы растрескались.

Прямая лестница с двумя отсутствовавшими ступенями вела на верхний этаж.

– Держись, Люси!

– Не суетись!

Узкое окно с треснувшим стеклом пропускало немного лунного света.

Когда глаза привыкли к сумраку, Люси разобрала, что все осталось на своих местах именно так, как она оставила: одеяла, бутылка воды, жестяная коробка из‑под печенья с едой, свечи и спички. Она чиркнула спичкой и зажгла свечу.

Дыхание Дилана участилось.

– Да здесь все может полыхнуть так, что не успеем оглянуться… И дернуло же меня…

– Все будет в порядке.

Она зажгла вторую свечу и накапала на пол лужицу расплавленного воска, на который затем и установила эту свечу.

– Это безумие, – простонал Дилан.

– Иногда безумие – лучший выход. И ты вряд ли скажешь так, когда все закончится. Я требую только то, что мне причитается. А слова «тысяча фунтов стерлингов» могли бы прозвучать весомо, если не произносить их слишком быстро. Ради Бога, если уж вымышленный персонаж вроде Анны Теллрайт может сделать ставку в игре на пятьдесят тысяч фунтов… Да там будет кое‑что и для тебя, за помощь мне.

– Я не хочу никаких денег.

– Ничего плохого произойти не должно. В конце концов, я могу в любой момент отказаться от этой идеи и выйти из игры, так что прекрати волноваться. – Она положила руку на его плечо. – Давай посмотрим на луну. И посчитаем звезды. И потанцуем на этих зубчатых стенах. Ведь так их называют?

Люси подвела его к узкой винтовой лестнице.

– Поднимемся на самый верх. Я захватила с собой компас. И покажу тебе стороны горизонта.

Дилан нерешительно последовал за ней.

– Я знаю стороны горизонта, но как‑то не настроен танцевать.

– О, взгляни, ступеньки здесь вполне прочные.

Они поднялись на верхнюю площадку башни.

– Разве это не прекрасно? – Люси раскинула руки. – Здесь видно на мили вокруг!

Свет полной луны заливал окружавшие башню поля. К востоку темным пятном виднелась густая роща. На безоблачном небе сияли звезды. На дальних полях днем уже начался сенокос, и запах свежескошенной травы еще витал в воздухе. Дилан задумчиво произнес:

– Кто бы ни построил эту башню, он поднимался сюда, чтобы посмотреть на звезды.

– Или танцевать здесь со своей истинной любовью.

Люси вытянула руки перед собой и запела:

 

Даже если бы ты был единственным парнем в мире,

А я бы была единственной девушкой,

Нам бы ни до чего не было

Никакого дела в этом мире…

 

– Ну же! Потанцуй со мной!

– Я вижу сон, – пробормотал Дилан, кладя одну руку ей на талию, а другую на плечо. – Но скоро я проснусь.

– Продолжай смотреть сон, но пой.

– Если бы ты была единственной девушкой на свете…

Они кружились вдоль парапета башни.

– Когда я буду актрисой, ты сможешь прийти за кулисы любой сцены в мире и спросить меня. Я никогда не забываю тех, кто был моим другом, когда я нуждалась в нем. Я чувствую, что люблю тебя, как Анна любила Вилли. Истинно и навечно.

– Но тогда…

– Шшш… – Люси приложила палец к его губам. – Я буду помнить тебя всегда и везде, куда бы меня ни забросила жизнь. – Она засмеялась своим мыслям. – А здорово мы ускользнули от старого Милнера. Он явно намеревался подвезти меня.

– Он намеревался проделать не только это, – заметил Дилан.

– Представляю его лицо!

– Ладно, не будем о нем.

– Гнусный тип. Если бы я была мужчиной и характерным актером, то стала бы даже изучать его. Как можно быть таким… – Она издала звук, имитирующий рвоту. – Можешь вообразить – они с дедом серьезно думали, что я выйду за него замуж!

– Да уж, могу представить.

– Что у них в мозгах – в какое время и в какой стране они живут?

– Никто не должен заставлять тебя выйти замуж. Человек всегда может сказать «Я не согласен», как и «Я согласен». Так или иначе, не стоит думать об этом. Тебе будут сниться кошмары.

– А теперь тебе пора уходить, Дилан.

– Позволь мне остаться и охранять тебя. Я посмотрю, как ты спишь.

– Ты сделал достаточно. К тому же тебе надо быть в форме для работы завтра. Девушки станут толпиться у витрины «Крукер и Ко», чтобы хоть мельком увидеть тебя.

– Сильно сомневаюсь.

Дилан неохотно поднял воротник. Люси проводила его до входной двери. Он не захотел взять фонарь.

– Луна скоро выйдет из‑за облаков. Доброй ночи, Люси.

– Доброй ночи.

Она заперла дверь на замок, поднялась по лестнице и смотрела в окно, как он шел к воротам. Дойдя до них, Дилан повернулся и помахал рукой.

На секунду ей показалось, что он повернет назад и бегом бросится обратно к ней.

 

Вчера Люси «позаимствовала» из армейского наследия своего дедушки плащ‑палатку и одеяла цвета хаки. Попросив у подруги велосипед, она засветло привезла все необходимое в башню. Там она выбрала себе место у стены на верхнем этаже, на уровне ниже парапета. Сумка из декоративной ткани с ручкой через плечо должна была послужить подушкой.

Она прекрасно понимала, что затеяла большую и опасную игру. Что, если прочитав письмо с требованием выкупа, ее дед откажется от своих привычек и обратится к властям? Что ж, те не смогут найти ее здесь. Да и никто бы не смог. Это место оказалось заброшено многие годы тому назад.

Конечно, завтра будет суббота, и дед не сможет пойти в банк. Но Люси принимала это в расчет. Пусть он как следует попотеет, пусть помучается и всю субботу, и воскресенье. Пусть почувствует, что сходит с ума. Тогда утром в понедельник он будет первым, кто откроет двери банка.

Люси нахмурилась. Конечно, вполне могло оказаться и так, что у него на самом деле нет ее наследства, что он давно проиграл его или растратил его и просто морочил ей голову все эти годы, говоря о каком‑то неопределенном будущем, которое якобы начнется с рассветом 6 августа этого года, с ее двадцать первого дня рождения.

В таком случае ему бы лучше всего узнать, как раздобыть деньги, потому что они ей нужны. Она зажила бы тогда своей жизнью, не имеющей ничего общего с ним и его оружием, военной формой, медалями, всей этой древней ерундой.

В темноте что‑то коснулось лица Люси. Будто какое‑то невидимое существо пронеслось над ее волосами, издавая едва различимое постукивание. Она лежала очень тихо. А башня, казалось, жила своей собственной жизнью, двигалась и дышала. Ее укромные уголки и трещины хранили запах давнишних урожаев. В горле словно теснилась древняя пыль, от которой першило. Серые каменные стены башни дышали вечностью, деревянный пол – страданием и распадом.

«Вышедшее из употребления строение» – так наверняка описал бы ее Дилан, если бы башне довелось оказаться в каталогах компании «Крукер и Ко», агентов по продаже недвижимости.

Люси выбрала эту башню как место своего тайного местопребывания после того, как отказалась от всех остальных вариантов. Дилан рисковал бы остаться без работы, если бы предоставил ей укрытие в своих комнатах, расположенных над офисом компании. Подруги могли не понять ее решения и необходимость хранить все дело в тайне. К тому же у подруг были матери, которые вполне могли и проболтаться.

Была и еще одна причина, не имевшая ничего общего с логикой или здравым смыслом: в детстве Люси обожала сказки. Она чувствовала в них отголосок истины, созвучной с чем‑то в ее душе. Героиня этих сказок – девушка, дочь мельника или принцесса, – поняв свое истинное «я», получала в награду исполнение заветного желания. Но для этого она должна была выдержать некое испытание, в одиночку сразиться с обстоятельствами без всякой уверенности в успехе.

Не умея облечь это в слова, Люси знала, что, если проведет три ночи в этой башне, то ее будущее окажется у нее в руках. И это должны быть именно три ночи, волшебное число «три». Сегодня, в ночь с пятницы на субботу, ее дед наверняка спит крепким сном, ничего не подозревая. Но в субботу утром, когда письмо с требованием выкупа окажется на половике у двери, он должен начать беспокоиться. Весь субботний день он будет ломать голову и соображать, как раздобыть деньги – тысячу фунтов стерлингов. Возможно, он достанет свои банковские книги и примется за подсчеты. Обычно мысль о расставании даже с самой ничтожной суммой приводила его в ярость. Когда приходил какой‑либо счет, весь дом начинал ходить ходуном. До чего же Люси была рада, что скоро вырвется из этого мавзолея! Всю ночь с субботы на воскресенье ее дед проведет без сна. Весь воскресный день он будет мерить шагами свою комнату. Единственным человеком, который, возможно, обо все узнает, станет мистер Милнер – его партнер по настольным играм и единомышленник по планам о том, как разрушить ее жизнь. Если так, то пусть они вместе думают о том, где раздобыть деньги. Утром в понедельник ее дед должен отправиться в банк. А к полудню понедельника придет ее избавление.

Бедный старый дедушка. Люси ничего не могла с собой поделать – в глубине души она его жалела. Но ему не следовало быть таким скаредным. Он прожил свою жизнь, а теперь она вправе жить по‑своему!

Люси поплотнее закуталась в одеяло. Чтобы поскорее заснуть, она принялась рисовать в воображении все башни сказочных замков из прочитанных книг.

Она перебирала в памяти все хитросплетения сказочных интриг. В ее видениях возникали шелковистые волосы, плывущие в небе и переплетающиеся со звездами. Перед ее мысленным взором возникал старичок‑гном, разрывавший себя надвое. Она представляла себя Анной из пьесы, получившей наследство, но все же не знающей, как жить. Люси казалось, что она садится на волшебный поезд снов.

Однако свисток паровоза этого чудесного поезда сменился вдруг уханьем совы. Люси проснулась, парализованная страхом.

Кто‑то стоял там, заполняя собой пространство лестничной клетки. Люси хотела заговорить, встать и спросить: «Кто вы такой?» – но оттуда не доносилось ни звука. Сама же она не могла пошевелить и пальцем.

Когда она снова открыла глаза, фигура, испугавшая ее, исчезла. Люси задумалась, не был ли это один из снов, когда ты наверняка знаешь, что спишь, но кто‑то присутствует в твоем сне. Но в таком сне ты все же можешь пошевелить рукой.

Люси села.

– Есть кто‑то здесь? Дилан!

Никто не ответил.

Надев туфли, она снова произнесла:

– Есть кто там?

Исподволь она даже ждала, что какой‑нибудь гном набросит на нее шелковое лассо или ведьма прошепчет проклятья.

По шаткой винтовой лестнице Люси поднялась на верхнюю площадку башни и подошла к зубчатому парапету. В сумрачном свете луны дальние копны сена приобрели очертания жилища ведьмы. Аромат клевера доносился словно из другого времени, из давно прошедших столетий. В глубине леса что‑то двигалось – может, лиса вышла на охоту, или же там спокойно пасся олень, чувствуя себя в безопасности в этот предрассветный час.

Скоро, очень скоро ее жизнь наконец двинется правильной дорогой.

 

Глава 6

 

Все‑таки это ужасно – закончить жизненный путь таким образом, дождливой ночью у входа в магазин. Какое‑то время, показавшееся очень долгим, я ждала, когда Мэриэл возвратится и скажет, что полиция уже направляется к нам.

Я прошлась от аллеи до шоссе, где был припаркован автомобиль мистера Милнера. По противоположной стороне улицы шла какая‑то парочка. Женщина хихикала в ответ на шутки своего спутника. Он бросил взгляд на меня и прошептал ей что‑то на ухо. Дама тоже взглянула на меня, праздношатающуюся одиночку, и оба ускорили шаг. Стало понятно, за кого они меня приняли.

Ночь вступала в свои права, начинало холодать. Я вернулась на аллею, подальше от входа в магазин. Возможно, будущие покупатели и рабочие магазина иногда почувствуют холод, пересекая порог, где сейчас лежит тело. Дверной проем может сохранить память об ужасном деянии и о последних мгновениях жизни мистера Милнера…

Не об этом сейчас нужно размышлять, одернула я себя. Нужно еще раз взглянуть на тело. Мне показалось, что оно шевельнулось. Пересиливая себя, я снова проверила пульс у мистера Милнера. Нет ни проблеска жизни, ни полувздоха… Тело уже успело остыть.

Кинжал вонзился ему в сердце. Он вошел так глубоко, что снаружи виднелась одна лишь рукоять. Небольшое кровавое пятно на одежде образовало почти симметричный рисунок. Я отвернулась и снова зашагала по аллее. Почему же не приезжает полиция?

Цилиндр мистера Милнера лежал на краю тротуара, около его автомобиля. Разрезы на шинах казались какими‑то нелепыми. Неужели недостаточно было убить человека – зачем вымещать свою ненависть еще и на резине его покрышек? Мне это казалось актом гнева или безумия.

Я вздрогнула и огляделась по сторонам. Убийца ведь мог еще оставаться здесь, скрываться в другом подъезде! Может, та случайная парочка спасла меня? А вдруг преступник прятался в автомобиле – присел там за спинкой сидения и ждал, готовый в любую секунду наброситься на меня? Я услышала негромкий вскрик и только через секунду поняла, что это мой собственный голос. Этот голос был моим собственным. Кто‑нибудь приедет, кто‑нибудь скоро приедет! Мне приходилось видеть людей, умерших в госпиталях от ран, от болезней – но не так! Не в тихом мирном курортном городке[10], у входа в магазин.

Я набралась смелости и заглянула в автомобиль. Там никого не было. В водосточном желобе, около заднего колеса, лежал какой‑то поблескивавший предмет. Я наклонилась. Это оказалась запонка. Улика! Я мимоходом подивилась человеческой способности думать одновременно о самых разных предметах. И, почувствовав головокружение, побрела обратно по аллее. Наши с Мэриэл сумки оставались там, куда мы их положили. Я присела на свою.

Я не собираюсь падать в обморок. Надо опустить голову между колен. Что, если он подойдет сзади? Я не собираюсь падать в обморок. Я не упаду в обморок!

Спустя еще какое‑то время, показавшееся мне вечностью, появились Мэриэл вместе со швейцаром. Я крикнула им:

– Не подходите к дверному проему! Полиция наверняка захочет осмотреть место преступления.

Швейцар долго смотрел на тело Милнера. Затем мы втроем пошли к шоссе и стали ждать.

Сержант и полицейский констебль появились первыми, одетые в черную форму с темными пуговицами. Более молодым из этой парочки был констебль, почти юноша с бледным лицом, чисто выбритый и еще по‑юношески неуклюжий. Более старший сержант носил узкие усики и ходил, выворачивая ступни. Он сразу прошел в переулок. Когда мы сообщали наши имена и адреса констеблю, я услышала глухой стук копыт. Перед нами остановился пони, запряженный в рессорную двуколку. На тротуар спустился дородный человек в цилиндре и фраке.

– Добрый вечер, доктор.

С этими словами констебль зажег фонарь и пошел впереди доктора в переулок. Внезапно я ощутила приступ паники. Что, если Милнер еще жив? Возможно, я ошиблась. Немедленная помощь могла бы спасти ему жизнь!

В шагах, возвращающихся из переулка людей не чувствовалось и признака какой‑либо спешки.

От медика исходил сильный запах виски. Он достал из внутреннего кармана небольшой блокнот и карандаш.

– Вы можете сказать, мадам, в какое время заметили покойного?

Я осознала, что совершила ошибку, не посмотрев на часы.

– Да мы тут разбирались с зонтиком, – только и смогла промямлить я.

Доктор все же пометил в блокноте какое‑то время. Мэриэл простонала:

– Я не вынесу этого! Бедняга… Полагаю, единственным утешением может быть то, что перед смертью он посмотрел прекрасный спектакль.

– Вы думаете, она в шоке? – негромко спросил у меня доктор.

Я мысленно поблагодарила его за то, что он, кажется, не заметил, что и я снова начала дрожать. И как могла спокойно ответила:

– По всей видимости.

Сержант сел в двуколку, оставив констебля охранять место происшествия.

– Вы отвезете нас домой? – поинтересовалась Мэриэл, когда сержант протянул нам руку, помогая сесть в двуколку.

Сержант коротко бросил извозчику:

– Рэглан‑стрит!

– Но я живу на Сент‑Клемент‑роуд… – начала Мэриэл.

– Если вы не возражаете, леди, – мягко произнес сержант, – то я бы хотел отвезти вас в участок и угостить чашечкой чая.

 

Глава 7

 

– Да уж, каково вам побывать в такой переделке, – посочувствовал пожилой сержант, провожая нас в холодную комнату в глубине полицейского участка.

Мы устало опустились на скамьи за столом, покрытым пятнами от непогашенных сигарет и пролитого чая.

– Вы дрожите от холода, – с этими словами он накинул на мои плечи старое армейское одеяло.

Мэриэл погладила меня по руке.

– Кейт такая храбрая. Она оставалась около тела.

Я невольно позавидовала Мэриэл в этот момент. Похоже, она внутренне отстранилась от произошедшего, будто нахождение нами тела стало еще одной написанной сценой, эпилогом к ее спектаклю.

Констебль вышел из комнаты и вскоре вернулся с двумя большими кружками из белого фаянса, наполненными крепким сладким чаем. Все еще дрожа, я покопалась в своей сумке и вытащила карманную фляжку Джеральда. Как бы я хотела, чтобы Джеральд был сейчас рядом…

Я открутила крышку фляжки. В ней хранилось достойное количество бренди – по вполне приличной добавке в каждую из наших кружек. Это за тебя, Джеральд, где бы ты ни был. В этом мире или в другом. Разве не было бы чудесно, если вдруг в один из дней ты бы снова вошел в мою жизнь?

Констебль оставался в одной комнате с нами, заметив дружеским тоном:

– Не обращайте на меня внимания.

– Но мы же не арестованы, верно? – спросила Мэриэл.

– О, ни в коем случае, мисс. Вам просто будет необходимо дать показания.

Мы сидели, потягивая горячий чай и слушая громкое тиканье больших круглых часов на стене. Их стрелки медленно двигались к полуночи. Неужели это происходит с нами? Казалось неприличным хотеть как можно быстрее покинуть полицейский участок. Но что же мы можем указать в своих «показаниях»? Вряд ли мы сумеем забыть ужас обнаружения тела после всего одной ночи сна или бессонницы.

Мэриэл склонилась ко мне, снимая какой‑то волосок со своей шляпы.

– Это просто ужасно. Как в одном из тех немецких фильмов, где все… О, вы же знаете.

Тот проблеск страха, который я заметила у нее раньше, похоже, вернулся – возможно, это был страх от пребывания рядом с мертвым. Выпрямившись, она глубоко вздохнула. И спустя мгновение произнесла вполголоса, скорее для себя, чем для меня:

– Я произвела хорошее впечатление на мистера Уитли.

– Да, в самом деле.

– Он сказал, что теперь его можно называть по имени. Как думаешь, я и вправду произвела на него хорошее впечатление?

– Мэриэл, ради всего святого!

Я закрыла глаза, не зная, что сказать. Называть ее слова глупостью или беспечностью было бы невежливо. Однако, анализируя ее слова, я по крайней мере отвлеклась от собственных мыслей. Она находит убежище в театре, сказала я себе, подобно тому, как запойный пьяница – в бутылке.

– Не отмахивайся от меня, Кейт! Я же только стараюсь поддержать разговор, разобраться в происходящем. Я говорила тебе, что он пригласил меня завтра вместе пообедать?

Она и в самом деле упомянула об этом.

– Да.

– Он собирался поставить что‑нибудь из Ибсена и спрашивал меня, какую его вещь лучше всего сыграть. Что ты думаешь об этом?

Звук шагов и голоса в коридоре избавили меня от необходимости отвечать на этот вопрос.

Охранявший нас сержант встал по стойке «смирно», как только дверь в комнату открылась. Вошедший человек был одет в отличный темный костюм и безупречно чистую сорочку с темно‑зеленым галстуком. Что‑то в его облике показалось мне знакомым, особенно глаза – карие с зелеными крапинками. Светлые коротко стриженные волосы разделял тонкий пробор. Заметна была и легкая небритость на подбородке. Он выглядел несколько усталым.

– Приветствую вас, леди. Я инспектор Чарльз из Скотленд‑Ярда.

Шагнув ближе, он пожал нам руки, пока мы в свою очередь представлялись. Все почему‑то казалось мне в этот момент нереальным, словно могло исчезнуть и оказаться столь же ненастоящим, как и драма, разыгравшаяся на сцене всего пару часов назад.

Мэриэл задержала его руку в своей.

– Боже, да неужели вас тут так много, следователей по делам об убийствах? Вы ведь не могли приехать из Лондона.

Прежде чем ответить, инспектор мгновение помедлил, будто решая, как много может рассказать.

– Сейчас я должен был возвращаться ночным поездом в Лондон. Не так уж часто меня вызывают на север, так что это станет моим третьим расследованием в Йоркшире. Надеюсь, это не войдет в обычай.

Говоря, инспектор Чарльз смотрел на меня, и тут я сообразила, что именно он появился на сцене в Бриджстеде, когда несколько месяцев назад я работала там по поручению Табиты Брайтуэйт. Я расследовала загадочное исчезновение Джошуа Брайтуэйта, миллионера, владельца фабрики и горячо любимого отца Табиты. И это стало моим первым делом в качестве детектива.

Насколько я помнила, инспектор Чарльз хотел тогда от меня отделаться. После того дела я задавалась вопросом, не считал ли он меня ответственной за то, что местный полицейский оказался не сведущим в составлении протокола с описанием сцены преступления.

Инспектор кивнул нависавшему над ним сержанту:

– Сержант, возьмите, пожалуйста, показания у мисс Джеймисон. В детали не вдавайтесь. – Затем повернулся ко мне. – Миссис Шеклтон?

– Да.

– Будьте так добры, пройдемте со мной.

Я последовала за ним по коридору в комнату, где в камине горел огонь. Он подтянул кресла поближе к огню.

– Прошу простить, что вас заставили ждать.

Я была в каком‑то ступоре и ничего не ответила. Поэтому молодому белокожему констеблю, сидевшему за столом у стены с блокнотом наготове, не удалось ничего записать.

– Я признателен вам за то, что вы сохраняли место преступления в неприкосновенности с того самого момента, как обнаружили тело. И благодарен за то, что вы заметили запонку. Несколько недель назад у меня был случай, когда один болван, деревенский полисмен, и некая женщина‑фотограф истоптали весь дом. Просто чудо, что кое‑какие клочки улик сохранились.

О да, он прекрасно меня запомнил.

– Если вы имеете ввиду Бриджстед… – начала я, готовая напомнить ему один‑другой его прокол.

– Но это было тогда, а теперь у нас совершенно другое, – быстро произнес он.

Тут я подумала: может, он вспомнил про тот случай, чтобы вывести меня из ступора.

Инспектор достал небольшую сумку для улик и положил запонку на небольшой клочок бумаги. Она была размером чуть больше половины квадратного дюйма, с золотой полоской по контуру, а в центре находился полосчатый агат с прожилками белого, черного и коричневого цветов.

– Запонка в хорошем состоянии, никаких царапин, но имеется небольшая потертость с обратной стороны.

– Это прекрасно видно, – заметила я. – Вы считаете, что она может принадлежать убийце?

Запонка была не столь дорогой, чтобы принадлежать мистеру Милнеру. Ее вполне могли купить в любом отделе галантереи для мужчин или в ювелирном магазине невысокого пошиба.

– Вполне возможно, а также она может указывать на драку, – сказал инспектор. – Она вам знакома?

Я отрицательно покачала головой. И подумала, что запонки можно заметить только, если они вызывающе вульгарны или вы влюблены в их владельца.

– До этого вечера вы были знакомы с мистером Милнером?

– Нет. Я сидела рядом с ним все первое действие, а потом пересела в задние ряды.

Инспектор вопросительно приподнял бровь.

– Почему?

– Я не люблю сидеть в первом ряду, а он не был идеальным театралом. Его сын играл в этом спектакле. Мистер Милнер постоянно комментировал происходившее на сцене.

– И что именно он говорил?

Если собеседник раздражает, а его комментарии являются непрошенными, то просто удивительно, сколько из них пролетает мимо ушей. Однако некоторые сентенции мистера Милнера по‑прежнему крутились у меня в уме.

– Он критически относился к участию своего сына в спектакле. Сказал, что, будучи в возрасте Родни, он служил в Южной Африке.

– Что‑нибудь еще?

– Это представление должно было стать последним для его сына. Мистер Милнер смотрел этот спектакль несколько раз. Боюсь, он просто старался завести меня, поэтому не очень‑то сочувствую бедняге. По его словам, он надеялся на то, что Родни больше не ступит на сцену, во всяком случае, в ближайшее время. Мол, Родни будет лучше смотреться, торгуя автомобилями.

Юный констебль за столом быстро записывал все сказанное. Он был еще не настолько опытен, чтобы скрыть отсутствие интереса к моим словам.

Я достала из сумочки программу представления и открыла ее на странице с рекламой мистера Милнера.

 

 

АВТОМАСТЕРСКАЯ МИЛНЕР И СЫН

(основана в 1903 году)

Саммерфилд‑авеню

Харрогейт

Единственный районный агент

«Остин», «Де Дион», «Форд», «Уолсели»

Поставляются любые марки автомобилей

Официальная ремонтная мастерская

от Королевского автомобильного клуба и т. д.

Агенты А. А.

Шины – бензин – принадлежности

Телеграфный адрес: «Мотор»; телефон: 417

 

Инспектор взял программку.

– Не будете возражать, если я ее заберу?

– Пожалуйста.

Инспектор Чарльз перевернул лист и стал просматривать список труппы.

– Видимо, это его сын, Родни Милнер, в роли Генри Майнора.

– Да. Родни играет подающего надежды бизнесмена, которому и достается девушка.

В присутствии инспектора было нечто, внушающее доверие. Он неторопливо и внимательно просматривал список труппы.

– Вы подозреваете кого‑нибудь из труппы или покровителя театра? – спросила я.

Инспектор вытянул ноги.

– Слишком рано говорить об этом, – мягко произнес он, не подавая виду, что я задала глупый вопрос. – Следует держать сознание открытым для всех версий. Ограбления не было. Его бумажник остался при нем.

– О! – произнесла я несколько нелепо. – Мистер Милнер показался мне человеком, у которого всегда при себе толстая пачка банкнот.

Он сложил пальцы рук домиком.

– Миссис Шеклтон, если мистер Милнер пришел в театр не для того, чтобы насладиться блестящей игрой своего сына, то для чего?

Внутренний голос тут же подсказал мне: «Не стоит говорить плохо о мертвых».

– Продавать автомобили в баре после спектакля? Я далеко в этом не уверен.

Мне показалось некрасивым представить мистера Милнера как распутника или далеко не самого лучшего театрала. Однако слово должно быть произнесено.

– Он обожал Люси Уолфендейл, молодую ведущую актрису. И предлагал проводить ее до дому, но она ушла вместе со своими друзьями.

Карандаш констебля за столиком со скрипом забегал по бумаге.

– Продолжайте.

– Мистер Милнер произвел на меня впечатление человека, который будет настаивать на своем. Я даже посочувствовала Люси. Когда к нам присоединилась мадам Гиртс, мне удалось освободиться.

– Мадам Гиртс? – уточнил инспектор.

Констебль, занятый записью моих показаний, насторожился и выжидающе посмотрел на меня. Я знаю, что у полиции принято использовать конфиденциальную информацию только для нужд следствия, но этот парень выглядел как‑то слишком уж заинтересованным в моих словах, и мне это не понравилось. Что‑то удержало меня от того, чтобы поведать, как мадам Гиртс с проворством голодной акулы вцепилась в руку Милнера и увела его прочь.

– Она и ее муж участвовали в спектакле, – произнесла я тоном, который мне самой показался чересчур чопорным. – Я оставила мистера Милнера с мадам Гиртс, и это был последний раз, когда я говорила с ним.

Инспектор сразу же обратил внимание на мой намек. Это был последний раз, когда я говорила с ним, но не последний раз, когда я видела его живым.

Он повернулся к констеблю, который замер над своими записями.

– Пожалуй, на этом мы закончим. Не вызовите ли вы кэб?

– Сейчас, сэр!

Когда констебль вышел из комнаты, инспектор взглянул на меня в упор.

– Миссис Шеклтон, вы наблюдательны, и ваши показания весьма ценны для нас. Было бы несправедливо дольше задерживать вас, особенно после того, что вам пришлось пережить. Но не будете ли вы столь любезны дать завтра письменные показания о том, что имело место после окончания спектакля?

– Конечно. Однако я не хотела бы смущать людей…

– Скажем, мадам Гиртс?

– Да.

Инспектор заметил мою уловку. С ним надо держать ухо востро.

Он вздохнул и мягко произнес:

– Поверьте, если это не будет иметь сколько‑нибудь существенного отношения к делу, я не стану тратить на него столь ценного для меня времени. Пожалуйста, расскажите мне все.

Пользуясь тем, что констебль покинул комнату, я вздохнула и начала рассказывать:

– Они удалились вместе, мистер Милнер и мадам Гиртс. Она ушла первой, а он последовал за ней несколько мгновений спустя.

Я почувствовала, что краснею при мысли о том, что инспектор может подумать – я подглядывала за ними, хотя и не собиралась этого делать.

– Через некоторое время я пошла в гримерную, чтобы взять там свою сумку со всем необходимым для ночевки – я забросила ее туда, забрав из камеры хранения вокзала. Это сущий лабиринт помещений за сценой. Я ошиблась дверью и, приоткрыв ее, увидела мистера Милнера и мадам Гиртс. Слава Богу, они меня не заметили. Они были чересчур заняты друг с другом.

– Продолжайте.

– Думаю, в юридических терминах это было in flagrante delicto[11]. – Я порадовалась тому, что вспомнила это выражение – оно звучит пристойнее, чем рассказ об их занятиях.

Инспектор подался вперед всем телом.

– Мог еще кто‑нибудь заметить их там?

В этот момент дверь открыл констебль.

– Транспорт здесь, сэр.

Инспектор проводил меня на улицу, где ждала колесная двуколка, в которую был запряжен пони. В ней уже сидела Мэриэл, придерживая наши сумки.

– Миссис Шеклтон, вы позволите? – С этими словами инспектор Чарльз с отменной любезностью взял мою руку под локоть, помогая мне подняться в двуколку.

Констебль уселся в повозку вместе с нами. Возможно, теперь мы считались важными свидетелями, которым необходима полицейская охрана.

 

Глава 8

 

В полуподвальном этаже квартиры в доме № 29 на Сент‑Клемент‑роуд светилось одиночное окошко.

– Явиться домой под охраной полиции, – пробормотала Мэриэл. – Если мой зануда хозяин, вечно болтающий всякую чепуху, выглянет сейчас в окно, то придет в полный восторг.

– Вот вы и дома, леди. Я подожду, пока вы войдете внутрь. – С этими словами констебль спрыгнул с повозки, принял наши сумки, а потом помог нам спуститься на землю.

Я внезапно вспомнила, что мне было поручено передать известие.

– Мэриэл, Люси Уолфендейл просила меня сообщить ее деду, что она переночует у… я забыла ее имя. В общем, у одной из актрис.

– Элисон?

– Точно, у нее. Думаю, будет лучше, если он услышит это от тебя.

– А я уверена, что ничуть не лучше, – решительно возразила Мэриэл. – Я его почти не знаю.

Я чувствовала себя как никогда усталой и больше всего на свете хотела оказаться в постели.

На первом этаже открылось окно, выпустив в ночной сад полоску света. В окне появилось лицо человека в ночном колпаке типа «крошки Вилли Винки»[12].

Мэриэл охнула и бросилась в сад, чтобы выглянувший ее не увидел, выпалив на бегу:

– Ты уж лучше сама передай слова Люси ее старику. Я оставлю дверь закрытой на щеколду.

Она, обходя сад по периметру, направилась к задней части дома.

– Мэриэл! – взмолилась я.

Подруга приостановилась, почти прижимаясь к стене, и отрицательно покачала головой:

– Люси попросила именно тебя передать ее слова деду, потому что прекрасно знает, как он относится ко мне. Он очень мелочен во всем, что касается денег. Я сказала, что заплачу ему попозже. Едва он меня увидит, как его тут же ослепит блеск фунтов, шиллингов и пенсов.

Появившееся в окне лицо обрело голос и вопросило:

– Люси? Это вы там?

Голова у меня пошла кругом.

– Я забыла его имя.

– Такое же, как и у Люси. Уолфендейл. Обратитесь к нему как к капитану, отдайте ему честь – и он будет есть из ваших рук.

Старик смотрел, как я поднимаюсь по ступенькам крыльца. Не дожидаясь, пока я постучу, он открыл дверь. В тот же самый момент возница гикнул, и пони потянул двуколку. Ритмичный стук его копыт нарушил тишину ночи.

Света в прихожей не было, но проникавший из комнаты луч света развеивал мрак. Смотревший на меня пожилой джентльмен носил на голове свешивающийся на сторону ночной колпак. Поверх полосатой пижамы на плечах у него была наброшена старая армейская шинель, на ногах красовалась пара древних поношенных кожаных шлепанцев. Ему было где‑то за семьдесят, но старик обладал коренастой плотной фигурой и сохранял явно армейскую выправку. На лице выделялись лихо закрученные усы. Одной рукой он потирал свою совершенно лысую макушку.

В нарочито легкомысленном тоне, для чего мне пришлось сделать над собой усилие, я отрапортовала:

– Прошу извинить, что беспокою вас, капитан Уолфендейл. Донесение с передовой в штаб‑квартиру. Люси сегодня расположилась на бивуак у своей подруги Элисон. Мне поручили доложить вам.

– Да ведь уже час ночи! Чего вдруг она сообщает мне об этом так поздно?

В полиции нас попросили ничего не рассказывать про убийство, поэтому я немного помедлила с ответом.

– Прошу простить за столь поздний час. Но этим вечером я была в театре на спектакле и задержалась, чтобы помочь. Завтра за ними прибывает туристическое агентство. Ведь не замечаешь времени, когда приходится сворачивать лагерь.

Хотела бы я думать, что военный жаргон произвел на него впечатление. Глядя на меня, хозяин склонил голову набок.

– Но кто вы, мадам?

Не имея возможности назвать ему свое звание и личный номер, я испытала некоторый дискомфорт.

– Я – миссис Шеклтон.

– Люси просила вас зайти сюда?

– Я на одну только ночь остановилась у мисс Джеймисон, которая здесь живет.

– Вы сказали, ваша фамилия Шеклтон?

– Да.

– Тогда у меня кое‑что для вас есть. Пожалуйста, войдите в комнату.

Недоумевая – что у него может быть для меня? – я вошла внутрь. Находившийся в верхней квартире пекинес, почуяв меня, залаял.

Капитан некоторое время оглядывался по сторонам, словно пытаясь вспомнить, куда он положил то, что хотел передать мне. Затем взял лежавший на буфете конверт.

– Получил это донесение пару часов назад. Телеграмма. Едва не развернул почтальона обратно. Не признал ваше имя.

– Благодарю вас.

Это должен быть ответ Сайкса. Только бы я не ошиблась, записывая адрес неудачливой миссис де Врие. Сайкс мне этого не спустит.

– Вы не будете возражать, если я прочитаю это прямо сейчас?

– Не угодно ли вам присесть? – вежливо предложил капитан. – Вот сюда, под лампу.

Он проявил заботу обо мне – ведь по мнению многих людей, телеграмма почти обязательно приносит плохие вести.

– Благодарю.

Он отступил на пару шагов, но все же остался рядом, в напряженном ожидании, словно я могла внезапно потерять сознание и пришлось бы приводить меня в чувство. Сообщение Сайкса было кратким:

«Адрес правильный».

Итак, трогательная дама, отдающая в заклад бриллиантовое кольцо своей матери, указала фальшивый адрес. А то и вымышленное имя. Но почему?

– Надеюсь, никаких плохих вестей?

Капитан Уолфендейл задал этот вопрос с легкой хрипотцой в голосе, словно недавно оправился от ангины.

– Нет, все в порядке. Благодарю вас, капитан. Не буду больше надоедать вам.

Открывая ящик буфета, он предупредил:

– Не споткнитесь, когда будете искать снаружи вход к миссис Джеймисон. Вот, возьмите фонарик. Я покажу вам заднюю лестницу, которая ведет в ее помещения.

Капитан ухитрился оттенком голоса выразить свое пренебрежение к занимаемым ею комнатам. Мэриэл бы это оценила.

Тем же фонариком он осветил мне дорогу сквозь темную прихожую.

– Здесь надо менять сетку в лампе[13].

– Да уж, это не сделают за пару минут, – согласилась я.

Подсвечивая фонариком, Уолфендейл вел меня по проходу.

– Стало быть, вы не из этих театралов?

– Нет. Я делала фотографии спектакля.

– Ну да, конечно. Припоминаю, что Люси говорила мне о вас. Что вы великолепный фотограф. Заглянул как‑то во вторник вечером в театр за кулисы. Люси великолепно играла свою роль, да и все они тоже. – Он понизил голос. – Но только никогда больше не буду заходить за кулисы. Ничего личного, вы понимаете, но вся эта богема…

Дойдя до дальней стены прихожей, он открыл передо мной дверь.

– Эта лестница ведет к комнатам мисс Джеймисон. Я подожду здесь, пока вы спуститесь до ее двери, просто чтобы убедиться, что она не закрыта и вы не останетесь на лестнице.

Держа сумку в руках, я остановилась на верхней ступеньке лестницы. Капитан не выказал желания расстаться со своим фонариком, но освещал им весь спуск. Я повернулась к нему.

– Капитан Уолфендейл, вы сражались на Великой[14] войне?

Что‑то заставило меня задать этот вопрос. Наверно, то, что он был в звании капитана. В том же звании, что и Джеральд. Может, они даже встречались.

Ну почему я всегда ожидаю совершенно невероятной случайности, что наткнусь на человека, который скажет: «О да, капитан Джеральд Шеклтон, отличный парень, как же, знавал я его!»

– К сожалению, нет, – ответил капитан Уолфендейл. – Моим последним спектаклем стала Южная Африка, и каким же спектаклем она была[15]!

– Тогда вы второй человек из тех, с кем я разговаривала нынешним вечером и кто сражался там.

– В самом деле? – произнес он неопределенным тоном, который, во всяком случае, не служил приглашением к дальнейшему разговору.

Тем не менее, несмотря на его пренебрежительное отношение к этой теме, я продолжила:

– Да, я сидела в театре рядом с мистером Милнером.

Что‑то как будто щелкнуло в моем усталом мозгу. Когда мне несколько раньше довелось заглянуть в окно квартиры Уолфендейла, он играл в настольную игру с каким‑то человеком. У которого были такие же светлые волосы с рыжинкой, как и у Лоуренса Милнера.

– Вы же должны знать его, – настаивала я.

– Ах, Милнер, – отозвался капитан, – этот автомобильный человек. Да, он был в Южной Африке. Но все это уже давно в прошлом. Люди успели позабыть про эту войну.

– Ну, далеко не все, – заметила я, вспоминая старого полковника, близкого друга моей тетки, который порой возвращался к данной теме.

– Мы должны были войти туда. Видите ли, они отказали англичанам в праве участвовать в выборах. Мы же хотели сохранить Южную Африку в составе Британской империи, под правлением закона. Иначе там бы началась всеобщая свалка. Не поймите меня превратно, среди буров есть и хорошие, и плохие, но все они просто упертые в Библию фермеры. Они не созданы для управления золотыми шахтами и работы с бриллиантами[16].

Было уже слишком поздно, чтобы продолжать подобный разговор на ступенях черной лестницы, но меня продолжал интересовать вопрос – почему капитан даже не упоминал о Милнере, а лишь ограничивался общими рассуждениями о той войне – войне, которая ни в коем случае не была забыта?

– Вы служили вместе с мистером Милнером? – спросила я.

– Да я видел все это представление. Началось в 99‑м, и предполагалось, что мы вскоре освободим Кимберли, но это заняло больше времени, чем кто‑либо мог предположить. Братец бур оказался довольно‑таки удивительным врагом. Изрядный паршивец. Поднимает было белый флаг, а когда ты подходишь к нему поближе – и бац!

– В таком случае доброй ночи, капитан.

Я стала спускаться вниз по освещенной тусклым светом фонарика узкой лестнице. Возможно, днем через окно я видела у капитана Уолфендейла отнюдь не Милнера. Но если мои предположения все же оправдаются и они были давними друзьями, то смерть Милнера станет большим ударом для старика.

 

Глава 9

 

Капрал Лоуренс Милнер высунул голову из окна вагона, больной от этой чертовой жары, больной от тесноты – поезд был набит солдатами, как банка консервов – сардинами. Донкастерские[17] болваны играли в карты со ставкой по фартингу[18]. «Ходячий скелет» из Скиптона[19] высосал свою фляжку до последней капли воды. Все окна в поезде были открыты, чтобы дать возможность солдатам вдохнуть хоть глоток свежего воздуха. Целый состав горячих, потных типов, пытающихся дышать.

В какую же грязную кровавую войну им предстоит быть втянутыми! Сражаться, чтобы преподать урок Крюгеру[20]. Сражаться за то, чтобы англичане в Трансваале получили право голосовать на выборах. Милнер за всю жизнь ни разу не голосовал, да и его отец тоже. Никто никогда не говорил ему – вот тебе, парень, бюллетень, иди голосовать. Если бы ему и сказали такое, он бы рассказал, что стоит сделать с этой бумажкой. Ясно как белый день, для чего все это надо. К вящей славе Британской империи? Нет, к вящей славе алмазных копей. К вящей славе золотых шахт. Курам на смех, если только не думать о том, что следующая пуля может быть предназначена для тебя.

По крайней мере, он, Милнер, едет в поезде, а не тащится, как некоторые бедняги, пешком из Белмона и Грастана[21] на Кимберли.

Сейчас на дворе ноябрь. В Англии это время туманов, дождей, вечно серого неба. Здесь же это, должно быть, время весны. Все вверх дном в этой чертовой стране. С равнины поднимаются облака пыли. За равнинами вздымаются чертовы горы и дальше – еще и еще чертовы горы. Это и есть пресловутое «бремя белого человека»[22] – вариться на медленном огне в котлах во славу империи. Ублюдки буры только и ждут случая, чтобы внезапно атаковать, а меднолобое начальство слишком глупо, чтобы понять это. Братцы буры воюют исподтишка. Выстрелят и исчезают. Что за алмазы, что за золото. И нигде ни души. Все, что Милнер заработал за свои труды – это пропыленную рожу и язык размером с воловий. И чем скорее он надает бурам по шее, тем скорее вернется домой, чтобы заработать хоть немного денег.

Поезд замедлил ход. Милнер перекатил сигарету во рту. Поезд, заскрипев тормозами, остановился. Клочок папиросной бумаги прилип к пересохшим губам. Теперь он мог слышать разговоры капитана и его лизоблюда‑денщика в соседнем отсеке вагона. Милнер подался всем телом, прислушиваясь к ним. Ходили слухи, что буры заминировали железнодорожный мост через реку Моддер. Милнер услышал высокомерный тон капитана Уолфендейла, спросившего у своего сержанта:

– Что ты там видишь?

Милнер не смог удержать смешок. Этот ленивый придурок с погонами капитана даже не хочет поднять свою задницу, чтобы посмотреть в окно. Нет, конечно, пусть лучше это сделает его денщик, когда закончит лизать ту самую задницу.

Сержант Лэмптон заблеял своим козлиным голоском, сдергивая от избытка почтения форменную фуражку при каждом слове:

– Ничего, кроме поселка. Открытая равнина, местные называют ее вельд. Пылища…

Милнер предположил, что капитан начал разворачивать свою пропитанную джином тушу.

– И никого встречающего?

– Пока нет, сэр.

– Но ведь они должны были услышать этот чертов поезд.

– Вот ваш форменный мундир, сэр.

«Да ты бы еще встал перед ним на колени, – подумал Милнер. – Чего мелочиться».

– А вот ваш пояс, фуражка, краги.

– Боже, как жарко.

– Вот влажное полотенце, сэр.

Через несколько минут Милнер увидел, как эта парочка выбирается из поезда. Первым вышел, разумеется, сержант, придержав дверь отсека для офицера. Милнер подумал, что он не знает ничего более мерзкого, чем раболепство перед офицером. Капитан Уолфендейл и сержант Лэмптон были всего в нескольких футах от него. Милнер инстинктивно подался вглубь отсека так, чтобы смотреть, не привлекая к себе внимания. Его раздражало то, что эти двое могли теперь видеть куда больше, чем он.

Прирученный страус выбрался из куста акации и сделал несколько шагов вперед, словно приветствуя вновь прибывших.

– Подойди немного поближе, и ты окажешься сегодня вечером у меня на тарелке, – пробормотал Милнер.

Существо склонило набок маленькую аккуратную головку с глазом‑бусинкой, сразу напомнив хозяина бара, опытным взглядом оценивающего ситуацию в своем заведении.

Из всех вагонов поезда высовывались головы солдат. Такое множество усталых взглядов могло свести с ума.

Капитан повернулся к своим подчиненным и деланно‑сочувственным голосом, который не обманул Милнера, произнес:

– Извините, ребята. Война должна была приготовить для нас и комфортабельный зал ожидания, но этого почему‑то никогда не случается.

Фырканье и облако капель слюны стали ответом на его немудрящую шутку. Но только не Милнера.

Напрягая слух, он услышал негромко сказанные сержантом Лэмптоном слова:

– Я прикажу им высаживаться, сэр.

Капитан понизил голос:

– Да пусть эти олухи подождут. Скоро им опять тащиться по этой пыли.

Надо еще прикинуть, кто из нас больший олух, подумал Милнер. Увидев приближавшуюся небольшую группу встречающих, он понял, почему Уолфи предпочел держать их в поезде. Несколько человек во главе с майором быстро шли по мосту.

Приблизившись, майор резко козырнул.

– Капитан Уолфендейл?

– Так точно.

– Рад видеть вас здесь, сэр.

Когда капитан ушел, Лэмптон повернулся к поезду и дал команду на выход.

 

С наступлением сумерек лагерь был развернут, палатки стояли аккуратными рядами. Солдаты выстроились в очередь за порцией пайка, состоявшего из консервированной говядины, жестких галет и горячего сладкого чая. В качестве приветствия вновь прибывшим разразилась гроза, хлеставшая по палаткам крупными каплями прохладного дождя.

Сержант обратил свое покрытое пылью лицо к африканским небесам и провел языком по губам, чтобы ощутить влагу дождевых капель.

В своей палатке капитан делал очередную запись в дневнике. Солдаты думают, что им предстоит просто забавное представление. Сквозь брезентовые стенки палатки до него доносились голоса солдат, которые первыми получили свой паек и теперь располагали свободным временем. Они распевали скабрезные песенки, громко обсуждали очередной бросок при игре в кости. Порыв ветра забросил сизый клуб дыма от лагерного костра сквозь вход палатки. Солдаты поддерживали огонь в костре сухими ветвями акации и эвкалипта.

Среди солдат разгорелся жаркий спор, как и всегда, по совершенно ничтожному случаю. Рядовой из Блэкберна возжелал поймать с помощью лассо страуса и таскать с собой в качестве талисмана. Его друг категорически возражал против этого. Он утверждал, что страус определенно является шпионом буров.

Сержант Лэмптон просунул голову сквозь вход палатки.

– Все в порядке, сэр?

– Угомоните их, – велел капитан. – И преподайте им урок.

Сержант колебался.

– Просто сделайте это. А потом проследите за тем, о чем я вас просил.

Глубоко вздохнув, сержант опустил за собой брезентовое полотнище палатки. Он утихомирил одного рядового хуком в челюсть, а его товарища – ударом по ребрам.

– Вы беспокоите капитана, – сообщил он им в качестве объяснения.

Наступила относительная тишина.

Худощавый молодой африканский парень, наивный и опасливый, приблизился к сержанту.

– Слово для сержанта Лэма, – сообщил он.

Сержант приблизился к парню, так, чтобы никто из солдат не услышал их разговора.

– Какое слово?

– Для капитана Уолфа, комната.

Сказав это, парень остался неподвижен, и сержант Лэмптон дал ему мелкую монету.

– Ступай.

– Благодарю, баас[23].

Сержант Люмптон снова заглянул в палатку капитана.

– Все в порядке, сэр.

Капитан кивнул и принялся натягивать китель мундира.

Сержант Лэмптон проводил взглядом капитана, направляющегося в сторону тропинки, которая должна была привести его в гостиницу, где в арендованном номере его ждала женщина из племени кафров. Всегда одно и то же, подумал он. Джин. Самая удобная палатка. Женщина. В таком вот порядке.

 

Телеги, в которые запряжены мулы, будут тащить сложенные конусовидные палатки, спальные принадлежности, большие орудия и кухонные котлы. У каждого из африканцев‑погонщиков мулов было нечто вроде примитивной гармоники. Сержант Лэмптон ночью сквозь сон слышал их игру и пение. Проснувшись утром, он даже попробовал воспроизвести их мелодии на своей губной гармошке. На ум ему пришла странная мысль, что, может, мулы обладают музыкальным слухом и будут добровольно служить своим хозяевам.

В четыре часа душного туманного утра, под раздающиеся команды к выступлению солдаты заваливали лагерный костер все новыми порциями сухих веток акации. Дым костра должен был ввести вражеских разведчиков в заблуждение, имитируя продолжение стоянки. Собственные же дозоры, высланные вперед, доложили, что впереди все чисто – врагов нет. Солдатам следовало совершить марш вдоль железнодорожной линии, неся на себе винтовки, еду и боеприпасы. Ушедший поезд должен возвратиться с подкреплением, тяжелыми орудиями и инженерами, которым предстояло работать с железной дорогой, ремонтируя ее и восстанавливая связь. Они также должны были починить и взорванный мост.

Задолго до того, как лорд Метьюэн[24] произнес свою зажигательную речь – британское мужество, британская внезапность, Британская империя, – солдатский телеграф принес весть о том, что их перебросят под Кимберли.

Генерал сообщил об этом лейтенанту. Лейтенант шепнул капитану Уолфендейлу. Капитан Уолфендейл сказал сержанту Лэмптону. Тот поделился с капралом Милнером.

– Так я и знал, – сказал Милнер.

В Кимберли располагалась глубочайшая в мире алмазная шахта. Ее владельцы ели тосты с джемом с золотых тарелок и запивали еду пивом из золотых кружек. Но Кимберли осадили буры.

Капитан Уолфендейл готов был выступить в путь.

Начальник станции сообщил, что несколько буров зарылись в речную грязь, как водяные крысы. Что ж, скоро увидим их. Разведчик говорил о шести тысячах? Скорее их сотен шесть.

Сержант Лэмптон пришел в отчаяние от облика своего капитана.

– Вы станете легкой добычей, капитан, со всем этим шиком и блеском. Позвольте мне…

Сержант зачерпнул горсть речной грязи, чтобы скрыть сияние пуговиц своего капитана, блеск звезд на погонах и пряжки пояса. Капитан нахмурился – он любил чистоту.

Вскоре был слышен только ровный монотонный звук тяжелых шагов по невысокой жесткой траве и небольшим камням. Вверх взлетела небольшая тупоголовая птица, вспугнутая ими.

Должно быть, насчет закапывания неприятеля в речную грязь – это просто сказки. Какой идиот станет скрываться в полной грязи траншее? Если буры могут оказаться где угодно, то они будут на холмах. Разведчики ушли вперед и просигналят, когда солнце взойдет над горизонтом и можно будет пустить в ход гелиограф[25].

Капитан Уолфендейл впал в такое состояние сознания, что ему стало казаться, будто он едет верхом по английской загородной дороге, вполне спокойно, а справа от него возвышаются тополя и протекает река. И теперь его лошади необходим отдых в тени английского дуба. А в тени сейчас градусов девяносто[26]. Поскольку английских дубов нигде не было, капитан остановил колонну у подножия небольшого холма. Сержант тут же расстелил свою плащ‑палатку. Капитан опустился на нее, сделал глоток воды, достал из кармана платок.

Стрельба началась, когда всадники повели лошадей на водопой. Поначалу было непонятно, откуда ведется огонь. Град пуль разорвал воздух. От неожиданности капитан вскочил на ноги и тут же почувствовал удар пули. Сержант прыгнул к нему, повалил на землю и закрыл своим телом.

Темные пятна расползались по штанине форменных брюк капитана и по рукаву его мундира. Сержант увидел оба пятна. Одно из них, по крайней мере, было кровяным.

– Лежите, не поднимайтесь! – Теперь приказы отдавал сержант. – Не поднимайте головы!

Сам сержант тоже вжался в землю, не выпуская из рук винтовки и высматривая цель. Капрал‑ирландец внезапно рванулся к реке, прикрываясь лошадью. Через мгновение и он, и лошадь упали, сраженные пулями. Буров, вооруженных маузеровскими винтовками, бившими на милю, нельзя было различить ни на вершинах холмов, ни у берега реки.

Без скал вокруг, которые можно было бы использовать как укрытие, без мешков с песком, без фургонов, за которые возможно спрятаться, солдаты стали живыми мишенями на стрельбище, сидящими на воде утками, с той только разницей, что солдаты не сидели, а лежали на земле, при этом некоторые скрывались под одеялами.

Прикладом винтовки, руками, ногтями сержант начал выкапывать нечто вроде окопа. Почва в этом месте была песчаной. Если бы только они могли выжить до темноты, продержаться до наступления ночи… Он перетащил капитана в вырытое им углубление, помогая ему ползти, так что в какие‑то мгновения они напоминали со стороны двух ребятишек, играющих в песок на пляже. Укрытие было неважнецким, но, если капитан будет лежать спокойно, как ему велел сержант, он сможет избежать новой, смертельной пули.

Затем сержант пополз на животе дальше от реки. Он миновал хитроумного капрала Милнера, укрывшегося между тушей убитой лошади и телом павшего товарища.

Пули били в землю, как градины. Одна из них задела волосы Лэптона, когда он пробирался ползком к небольшой ложбинке на местности. Дым и пыль застилали ему глаза. Горло горело. Он моргнул и вжался всем телом в землю, поскольку показалось, что наступил его последний час. Но, похоже, на этот раз его миновало. Он и не хотел закончить свою жизнь подобным образом. Ему надо было стать унтер‑офицером, заработать еще несколько лычек, заслужить уважение сотоварищей, а не быть мальчиком на побегушках, только и делая, что выполняя всякие поручения капитана битых тридцать часов в сутки. Перекрученные железнодорожные рельсы взлетели в воздух и врезались в землю рядом с ним. Невидимки‑буры перекрыли пути на север, юг и восток, но в западном направлении вроде было бы поспокойнее.

Сержант на счастье прикоснулся рукой к искореженной рельсе.

Нельзя оставлять капитана. Надо обязательно вернуться к капитану.

Неожиданно впереди перед ним появилось лицо юноши, высунувшегося из замаскированной траншеи. Какое‑то мгновение юный бур и сержант удивленно смотрели друг на друга. Доли секунды, а не долгую минуту, если руководствоваться ощущениями.

Ли‑Метфорд[27] сержанта имел десятизарядный магазин, но мудрая британская армия оснастила ее дополнительной деталью, чтобы солдат, потерявший самообладание, не опустошил весь магазин одной очередью. Сержант Лэмптон мог выстрелить только один раз, а затем требовалось передернуть затвор винтовки. Но есть ли сейчас патрон в патроннике? Лэмптон никак не мог этого вспомнить. Ласково погладив винтовку, он нажал на спуск. И уже через секунду скользнул в окоп рядом с мертвым буром.

Под покровом темноты он осмелился выбраться из окопа. Каким‑то чудом полуоглушенная лошадь позволила ему поймать себя за узду и привязать. Узкая полоска месяца давала света едва ли больше, чем одинокая свеча в бальной зале. А месяц вообще пришел на помощь сержанту, скрывшись за каким‑то облаком. Осторожно ступая, сержант нашел своего капитана. Напрягая все силы, Лэмптон взгромоздил его себе на спину, донес до привязанной лошади и кое‑как помог забраться в седло.

Запад. Доносивший ранее оттуда грохот перестрелки и внезапно наступившая тишина вселили в Лэмптона надежду, что в этом направлении можно проникнуть сквозь линии буров. Они плелись туда всю ночь до рассвета, когда запах пищи, готовившейся на лагерном костре, подсказал, что они неподалеку от какого‑то солдатского бивака. Но кто мог сказать, были это буры или британцы?

– Отдохнем здесь, – предложил сержант.

Но капитан, похоже, обрел второе дыхание:

– Нет, идем туда!

Сержант повиновался. Капитан обладал каким‑то шестым чувством в отношении всяческих удобств, и оказался прав. На горизонте вырисовался фермерский дом.

Томми[28], стоявший на часах у ворот, сказал:

– Мы прорвались. Эти ребята буры проделали свой обычный трюк с исчезновением.

Он помог сержанту довести капитана до фермерского дома. Лэмптон из последних сил стал по стойке «смирно».

– Кто здесь у вас командир? – спросил он.

– Майор схватил пулю в шею, сержант.

Таким образом, капитан оказался в лагере старшим по званию. Два хайлендера[29] подняли его и уложили его на стол. Тыльная сторона его ног оказалась покрыта крупными волдырями от лежания под палящим солнцем. Эти же двое горцев удерживали капитана, пока сержант Люмптон извлекал пулю из его бедра.

Прибывший вскоре генерал поздоровался с Уолфендейлом за руку.

– Вы проявили недюжинную отвагу, прорвавшись с боем. Вы будете представлены к награде.

Капитан улыбнулся:

– Сумел разглядеть, что у противника слабый фланг. Ударил всеми силами туда, рассеял неприятеля.

– Не торчите без дела, сержант, – буркнул генерал. – Займитесь чем‑нибудь полезным. Найдите себе еду.

Сержант еще немного помедлил, уже почти не ожидая слов признательности от своего капитана. Их и не последовало.

 

Глава 10

 

Слишком усталая, чтобы уснуть, я лежала на узкой кровати Мэриэл. Тонкий матрас был вытерт до такой степени, что чувствовались все пружины. Такой дискомфорт напомнил мне о пребывании в добровольческом медицинском отряде, когда мы воспринимали подобные неудобства как нечто само собой разумеющееся.

У противоположной стены комнаты посапывала на шезлонге Мэриэл, иногда тихонько всхрапывая.

Моя слабость заключается в том, что меня заинтриговывают люди, в особенности же такие, которым есть что рассказать. Мэриэл была именно из таких людей. Мы встретились на костюмированной вечеринке, устроенной одним из наших общих друзей. Он примерно очертил круг представленных на вечеринке персонажей. По приходе гости тут же получали указание найти подходящих к их костюмам участников вечеринки. Я была одета в костюм Пьеро, клоуна, облаченного в свободную белую блузу с жабо на шее и с колпаком на голове. Мне удалось довольно быстро найти Пьеретту, персонаж все той же итальянской комедии дель арте. На Мэриэл была элегантная балетная юбка, ярко расцвеченный крестьянский жилет и треуголка. Она не отпускала меня от себя, пока мы сидели на лестнице и пили самодельный домашний коктейль (и кстати, в итоге его перепили).

Мэриэл выросла в концертных залах и за кулисами театров, путешествуя по свету со своей матерью, оперной певицей. Она говорила на нескольких языках и была обучена игре на скрипке и других инструментах различными музыкантами оркестров. Скрипка стала ее первой любовью, и Мэриэл искренне считала, что преуспела в игре на ней. Ее мать оставила карьеру певицы, когда снова вышла замуж в Швейцарии, незадолго до Великой войны. Ее отчим почему‑то решил, что брак дает ему права и на жизнь Мэриэл. Она же все меньше проводила времени в их апартаментах и тяготела к театральной труппе русских эмигрантов. Она работала в этой труппе «на подхвате», играла роли типа «кушать подано» или вообще без слов и познала всю изнанку работы актеров и управляющих. Мастерство ее игры на скрипке оказалось недостаточным для работы в оркестре, поэтому она крутилась за кулисами, выполняла обязанности костюмера, реквизитора, составляла расписания репетиций, продавала билеты на спектакли. Средства к существованию она добывала где и когда могла.

Рассказ о ее жизни произвел на меня большое впечатление – за ним скрывались изрядные жизненные трудности. Мне показалось, что я понимаю ее, а также то, почему она с такой страстью уходила в театральную жизнь, предпочитая ее жизни реальной. Когда Мэриэл спросила, не соглашусь ли я сделать ряд фотографий предстоящего спектакля, я ответила согласием. Мы чокнулись, и я дала ей свой адрес. Вот, кстати, урок мне на будущее – не пить самопальный коктейль в больших объемах.

В общем, благодаря именно той костюмированной вечеринке я, до предела вымотанная, оказалась теперь здесь. И, как только я закрывала глаза, перед моим внутренним взором появлялось лицо мистера Милнера. Если бы я была сейчас дома, то просто бы встала и спустилась вниз. Однако комната Мэриэл и без того располагалась настолько «внизу», что вам не составило бы труда добраться до канализации или оказаться в Аиде. По крайней мере, пока не рассветет, податься отсюда некуда.

Я прикинула, что сейчас должно быть около трех часов утра. Наступила суббота. Скоро окрестный мир начнет пробуждаться к жизни.

И по крайней мере, не только мне в эту ночь не спалось. Из расположенной выше квартиры тоже доносился звук шагов – капитан мерил шагами комнату.

Что ж, если заснуть не удается, можно заняться чем‑то другим. Инспектор Чарльз просил меня дать письменные показания. Ладно, он их получит. Если, не поднимая много шума, я смогу зажечь свечу на каминной полке, поставить ее на стол и достать шкатулку с письменными принадлежностями из сумки, то смогу заняться ими.

Да, надо сделать это сейчас, решила я. Тогда утром, по дороге к железнодорожной станции, я смогу оставить свои показания в полицейском участке и вернусь домой вовремя, чтобы успеть зайти еще к паре человек по делам мистера Муни. Бедняга уже выписал мне чек, так что имеет право на первоочередность.

Сквозь занавески проникало довольно лунного света, чтобы я смогла различить свечу и спички. К счастью, Мэриэл спала спиной ко мне. Она продолжала спокойно посапывать и тогда, когда я достала из сумки свои письменные принадлежности. Театральная программка Мэриэл лежала на столе. Я использовала ее как шпаргалку, чтобы вспомнить имена участников труппы.

 

«Свидетельские показания миссис Кейт Шеклтон, суббота, 26 августа 1922 года.

Я познакомилась с мисс Джеймисон в прошлом декабре через нашего общего друга. Примерно три месяца назад она попросила меня сделать ряд фотографий спектакля «Анна из “Пяти Городов”». Затем она пригласила меня посмотреть этот спектакль.

Прошлым вечером во время представления я сидела в первом ряду по соседству с мистером Беррингтоном Уитли, театральным продюсером из Манчестера. Мистер Милнер появился через десять минут после начала спектакля. Он занял свободное кресло слева от меня. После антракта я пересела в задние ряды, как и мистер Уитли. Мистер Милнер довольно много разговаривал во время первого действия.

В ходе спектакля и после него мистер Милнер выражал восхищение игрой ведущей актрисы, Люси Уолфендейл.

В баре театра мистер Уитли разговаривал с мисс Джеймисон. Затем он отправился в свою гостиницу, «Гранд‑отель». Мисс Джеймисон много общалась со зрителями, переходя в баре от одной группы к другой, принимала поздравления.

Зная, что я остановлюсь на ночь у мисс Джеймисон, Люси Уолфендейл попросила меня напомнить ее деду (домовладельцу мисс Джеймисон, капитану Уолфендейлу), что она намеревается переночевать у своей подруги Элисон Харт. (Элисон играла в спектакле роль Беатрис Саттон.) Когда мы с Люси разговаривали, к нам подошел мистер Милнер и весьма настойчиво предложил подвезти мисс Уолфендейл домой. Она ответила, что пока не собирается идти домой. По ее поведению было понятно, что его настойчивость ей неприятна. Она вернулась к своим молодым друзьям: Родни Милнеру, Элисон Харт и Дилану Эштону. Они окружили ее кольцом и, насколько я могу судить, все время оставались вместе и вместе покинули театр, сопровождаемые также еще одним молодым человеком, имени которого я не знаю.

Из сочувствия к Люси, потому что, как я поняла, мистер Милнер был ей неприятен, я поддерживала разговор с ним. У меня сложилось представление о нем как о тщеславном человеке, который рад похвастаться своими жизненными успехами. Мистер Милнер рассказал мне, что в молодости он служил в полицейских силах в Южной Африке, а с началом англо‑бурской войны записался в армию. В армии он вырос до капрала. Демобилизовавшись после окончания войны, он возвратился в Англию, в Лондон. Сначала приходилось трудно, но потом старый товарищ (имени он не назвал) помог ему. Мистер Милнер перебрался в Харрогейт, где и начал свое дело.

Мы разговаривали с ним до тех поры, пока мадам Гиртс (игравшая в спектакле жену олдермена) не увела мистера Милнера из бара.

Члены труппы в разное время заходили в гардеробную, чтобы взять свои вещи, поскольку ее нужно было освободить до завтрашнего дня. Я также направилась в гардеробную за сумкой с вещами для ночевки.

Будучи не знакома с расположением помещений за кулисами, я открыла не ту дверь и увидела мадам Гиртс и мистера Милнера в компрометирующей и интимной ситуации. Незаметная для них, я закрыла дверь. Мистер Гиртс в этот момент шел по коридору. Испытывая сочувствие к нему, я попыталась отвлечь его внимание, попросив помочь мне найти мою сумку. Он пришел мне на помощь, но не вернулся к бару. Возможно, мистер Гиртс прервал общение своей жены и мистера Милнера.

Мисс Джеймисон и я, по моему мнению, были последними зрителями, покинувшими театр. Мы вышли через служебный вход примерно в 23.30».

 

Написав это, я помедлила. Что еще я могла бы указать здесь? «Все дальнейшее вам известно». Но если инспектор надеется получить полные показания тех, кто покинул театр последним, то в таком случае он будет разочарован.

 

«Когда мы выходили из театра, начался дождь. Идя по переулку, в который открывалась дверь служебного входа, я спряталась от дождя под навесом над входом в магазин и увидела там мистера Милнера, лежавшего с ножом в груди. Хотя я и поняла, что он мертв, я все же пощупала пульс у него на шее. Мисс Джеймисон вернулась в театр за помощью. Автомобиль мистера Милнера был припаркован у дороги в конце переулка, и шины оказались порезаны. В придорожной канаве я заметила запонку.

Кейт Шеклтон».

 

К тому времени, когда я закончила писать показания, солнце уже взошло. Я намеревалась одеться и как можно скорее отправиться домой. Однако усталость взяла свое. Я упала навзничь на кровать, как камень на дно водоема. Когда я начала погружаться в сон, перед моими глазами мелькнули лица мистера Милнера и капитана Уолфендейла. Они были молодыми, и на их головах красовались военные фуражки.

 

Глава 11

 

Внезапно проснувшись, я не сразу смогла сообразить, где нахожусь. В ушах отдавался какой‑то глухой свинцовый звук. Придя в себя, я вспомнила, что я сейчас в комнате Мэриэл Джеймисон на Сент‑Клемент‑роуд в городе Харрогейт. А глухой звук производил кто‑то, ходивший взад и вперед в комнате над нами.

Интересно, знает ли проснувшийся Харрогейт про убийство, которое было совершено в самом его благопристойном центре? Бедняга Родни Милнер. Его отец мог быть хамоватым хулиганом, развратником и позером, но все же ужасно окончить жизнь так – под навесом у входа в магазин с ножом в сердце.

Снаружи уличный продавец‑разносчик катил свою тележку по булыжной мостовой, скороговоркой выкрикивая названия своих товаров. Пружины кровати заскрипели, когда я повернулась на бок. Окно было закрыто тонкими клетчатыми занавесками, но света вполне хватало, чтобы я могла разглядеть обстановку комнаты. В стоявшем на подоконнике синем кувшине покоился букетик уже увядших ноготков. Мэриэл приложила немало сил, чтобы превратить эту безрадостную комнату с пятнами влаги на стенах в уютное убежище. Циновки из кокосового волокна образовывали тропинку от двери до плиты. Связанная крючком накидка теперь застилала шезлонг.

Плита постепенно нагревалась. Помятый чайник начинал испускать тонкую струйку пара. Тарелки были поставлены для подогрева.

Когда я встала с постели, воспоминания о событиях прошлой ночи заставили меня замедлить движения. Усилием воли я отбросила эти мысли. Скоро я вернусь обратно в Лидс и побываю у следующего человека, упомянутого в списке мистера Муни, миссис Тейлор в Раундхее[30], заложившую цепочку для часов.

На столе лежала записка:

 

Вышла купить яиц. – М.

 

Небольшой кусочек мыла сорта «Солнечный свет» лежал на дощечке для сушки посуды вместе с влажным изрядно потертым полотенцем Мэриэл. Она, должно быть, встала, оделась и умылась очень тихо. Над мелкой раковиной красовался единственный кран с холодной водой, сама же раковина имела многочисленные сколы и повреждения, но была безупречно чистой. Я быстро умылась и вытерлась сухим углом полотенца.

Вчера вечером я не распаковывала свои вещи. Моя палевая полотняная юбка помялась в сумке, но ее можно привести в порядок. Кремовая блузка сохранилась лучше, так что, если сегодняшний день окажется столь же жарким, как и вчерашний, жакетка мне не понадобится.

Я причесала волосы, глядя в стоявшее на подоконнике треснувшее зеркало, и легонько пощипала щеки, которые были бледнее обычного. Рядом с комодом стоял большой ящик из‑под чая с приоткрытой крышкой, в котором виднелись сваленные в кучу юбки и блузки. Стало быть, она держит свою одежду в ящике из‑под чая. Это может объяснить постоянно исходивший от нее едва уловимый аромат «дарджилинга»[31]. В моей голове возникли еще кое‑какие мысли, но тут меня отвлек громкий стук.

Сначала я не могла понять, откуда он исходит. Но, заметив промелькнувшую за окном тень, я сунула ноги в туфли и, не застегивая их, прошаркала к двери и повернула ручку замка.

Дюжий полицейский устремил взгляд прямо на меня.

– Мисс Джеймисон? – спросил он.

Сердце у меня заколотилось. Полицейские не имеют обыкновения барабанить в дверь в восемь часов субботнего утра, чтобы сообщить вам нечто приятное. Неужели это арест?

– Нет, констебль. Мисс Джеймисон нет дома.

– А кто вы? – поинтересовался он, прищурившись.

– Миссис Шеклтон.

Неужели Мэриэл попала под подозрение? Она, как и другие участники спектакля, незадолго до окончания вечера на какое‑то время удалялась, чтобы собрать свои вещи. Но могла ли Мэриэл быть убийцей? Нет. У нее не имелось для этого никаких мотивов. А если бы она увела меня по переулку в другую сторону, я бы и не увидела мертвое тело. И вообще, не могла же она совершить преступление?

Тон полицейского стал жестким.

– Были ли вы в маленьком парке полчаса назад?

Его поведение и тон вселили в меня беспокойство.

– Нет.

Констебль строго взглянул на меня.

– Цветники в муниципальных парках предназначены для удовольствия жителей Харрогейта, а не для личного использования или наслаждения, не для сбора по своему желанию. Пожалуйста, известите мисс Джеймисон, что она должна прийти в полицейский участок.

Я совершила над собой неимоверное усилие, чтобы не расхохотаться прямо ему в лицо от облегчения, что его визит не связан с убийством. Местная жизнь Харрогейта должна следовать своим ровным курсом, независимо ни от каких произошедших в городе убийств. А если кто‑то имел неосторожность сорвать пару цветочков, то на него должна была обрушиться вся тяжесть законной кары.

Навестивший нас полицейский явно не принадлежал к сливкам местных правоохранительных сил и не был выбран для расследования убийства.

В моем сознании возник образ Мэриэл, рвущей цветы с клумбы городского парка. Словно некий безумный адвокат‑защитник, я взяла со стола кувшин с увядшими ноготками.

– Эти цветы никак не могли быть сорваны полчаса назад.

Пожалуй, он не был так уж глуп и мгновенно возразил на мой довод:

– Эти – нет. Их она нарвала раньше. За подобным она была замечена не один раз.

Бедная Мэриэл. За все ее труды по спектаклю хоть кто‑нибудь должен был поднести ей букет. Я была готова дать пинок самой себе, что не подумала об этом.

– Я уверена, что здесь какое‑то недоразумение.

– Ах, – медленно произнес он, словно раздумывая, на чем бы подловить меня. – Но тогда где же мисс Джеймисон?

Это был хитрый вопрос. И я чуть не сказала: так она же позади вас, потому что в этот самый момент Мэриэл появилась на верхних ступенях лестницы, ведущей в полуподвал. Она держала в руке корзинку с покупками, которые были закрыты сверху небольшим куском белой материи, а уж на ней лежал пучок гиацинтов, голубые цветы и зелень стеблей и листьев которых ярко выделялись на фоне материи.

Мэриэл всегда поражала меня своей сообразительностью и быстротой реакции. Я думаю, только такой характер и может быть у человека, который способен ставить пьесы, руководить актерами и создавать чудеса драмы, держа при этом свои вещи в ящике из‑под чая.

– В ванной, – произнесла она одними губами, показывая в то же время большим пальцем, что она войдет через парадный вход.

После этой мимической сценки она тут же исчезла.

– Она сейчас в ванной, – сообщила я.

– В ванной? – В голосе констебля прозвучало сомнение. Судя по всему, он явно не поверил в то, что обитатель каморки в полуподвале может располагать ванной комнатой.

– Пожалуйста, войдите, констебль. Я скажу ей.

Полицейский осторожно вошел в комнату, будто ожидая некой ловушки, снял свой форменный шлем и прижал его к груди, как щит. Я взяла со стола записку Мэриэл и сунула ее в карман.

Это мое движение тут же вызвало его подозрительный взгляд.

– Констебль, если вы собираетесь вернуться в полицейский участок, то не будете ли так любезны передать этот конверт инспектору Чарльзу из Скотленд‑Ярда?

Я протянула ему конверт со своими показаниями.

Его тон немедленно изменился от близкого к угрожающему до почти подобострастного:

– Да, конечно, мадам, передам обязательно.

Пока он прятал конверт в карман своего мундира, я взяла с раковины водопровода старое поношенное полотенце. Быстро прошла через заднюю дверь и поднялась по неосвещенной лестнице на первый этаж. Мэриэл стояла здесь, явно сомневаясь: оставаться ли здесь или продолжить свой путь и юркнуть в ванную. Корзина с покупками и цветами стояла на полу.

Я протянула ей полотенце со словами:

– Обмотай вокруг головы.

– О, отлично проделано!

Мэриэл схватила полотенце и обернула в него свои волосы. Сбросив с ног туфли, она прошептала:

– Кто‑нибудь видел, как я брала молоко?

– Не молоко.

– Тогда яйца?

– И не яйца.

– Тогда какого же черта он приперся…

– Тебя видели рвущей цветы.

– И из‑за этой мелочи… Я думала, у них есть более серьезные вещи, которыми стоит заняться. Цветы все равно завянут. А так я могу получить от них хоть немного удовольствия.

Она стала спускаться по лестнице, бормоча про себя:

– У меня нет времени, чтобы разгуливать по паркам, нюхая цветочки и наслаждаясь флорой. Я занятая женщина. И если я могу получить толику наслаждения за счет налогоплательщиков…

– Ш‑ш‑ш… Он же не глухой, – прошипела я. Удивиательно, что такой дуайен[32] театральных подмостков не чувствует, что ее сценический шепот хорошо слышен.

Намеренно повысив голос, Мэриэл произнесла:

– Что, в наше время девушка уже не может вымыть голову? – А, войдя в комнату, просияв, улыбнулась констеблю: – Доброе утро, офицер.

Он сделал шаг назад от ее ящика из‑под чая, как будто тот обжигал ему пальцы.

– Доброе утро, мисс. – Прищурившись, он обвел Мэриэл подозрительным взглядом.

Она же потерла волосы полотенцем, словно высушивая их.

На какое‑то мгновение мне показалось, что полицейский сейчас сорвет с ее головы полотенце и пощупает волосы. Мысли проносились в его голове так быстро, что веки нервно подергивались. Может, он думал о том, что все знакомые ему женщины моют голову вечером пятницы, а не утром в субботу?

– Я – Мэриэл Джеймисон. А это моя давняя подруга миссис Шеклтон, которая любезно приехала сюда вчера, чтобы побывать на последнем представлении моей постановки пьесы «Анна из “Пяти городов”». Вы видели этот спектакль, офицер?

– Спектакль не смотрел, но видел объявления о нем.

Туман подозрительности начал рассеиваться на его широком лице. Дама из театральной среды не обязательно должна мыть голову по тому же графику, что и другие женщины.

– Леди, проходя по парку, видела, как некая женщина, по приметам похожая на вас, рвала нынешним утром цветы в Западном парке.

Мэриэл вздохнула и заправила прядь волос, выбившуюся из‑под полотенца.

– Боюсь, я человек не очень‑то приметный. Она, должно быть, перепутала меня с кем‑то другим. Не составите ли вы нам, констебль, компанию за чашкой чая?

Чайник, закипев, начал пофыркивать. Констебль напряженно обдумывал ее предложение. А я, стоя ближе всех к черной лестнице, услышала какой‑то едва уловимый шум за внутренней дверью. Кто‑то подслушивал.

– Чайник почти закипел, – сообщила Мэриэл.

Слово «почти» вряд ли правильно описывало то, что сейчас происходило с чайником. Констебль, наконец приняв решение, надел свой шлем и откланялся.

Только когда за ним закрылась внешняя дверь, раздался негромкий стук в дверь внутреннюю. В полумраке прохода для слуг стоял капитан. Он показался мне не таким высоким, как накануне вечером.

– Все в порядке, леди?

Мэриэл размотала полотенце с головы.

– Заходите, капитан.

– Что хотел от вас этот констебль? Я не разобрал ни единого слова. Не слышал, о чем был разговор.

Мэриэл провела рукой по волосам.

– Он хотел знать, не довелось ли мне видеть человека, кравшего в парке цветы.

– Кравшего муку?[33]

– Нет, цветы – цветы с клумбы.

– И что вы ему сказали?

– Что, конечно, не видела, иначе сразу бы сообщила в полицию, – ответила Мэриэл, доставая расческу.

Капитан покачал головой и с явным усилием произнес:

– Цветы? Суета и ерунда по поводу каких‑то цветов. Им что, этим полицейским, совсем нечем заняться? Я уж было подумал, что‑нибудь случилось с Люси.

Мэриэл на секунду прекратила расчесывать волосы.

– Что‑то не так, капитан?

– Нет, нет. Все в порядке.

Он повернулся, чтобы вернуться к себе. На первой ступеньке он, похоже, запнулся, но тут же восстановил равновесие.

У Мэриэл округлились глаза. Она показала пальцем на верхнюю площадку лестницы.

– Корзина! – прошептала она. – Я оставила ее на площадке.

Я кивнула ей в знак того, что принесу ее, и повернулась, чтобы последовать за капитаном вверх по крутой лестнице. Он шел раздражающе медленно, опираясь рукой о стену. Одолев все ступени, он остановился на площадке, явно не собираясь как можно быстрее скрыться в своей квартире. Повернувшись, он посмотрел мне в лицо. Спрашивал ли он себя, зачем я последовала за ним по лестнице? Наклонившись, я подняла корзину, набросив белую материю на цветы.

Протянув дрожащую руку, словно желая прикоснуться ко мне, он сказал:

– До вашего отъезда, миссис Шеклтон, не будете ли вы так любезны заглянуть ко мне для конфиденциального разговора?

Я помедлила с ответом, не понимая, о чем он хочет побеседовать со мной.

– Но это только между нами. Ничего общего с мисс Джеймисон… – Он кивнул в сторону комнаты Мэриэл. – Сугубо личный разговор, если вы не возражаете.

Я осторожно надела корзину на руку, помня, что в ней находятся украденные яйца и молоко[34], а также цветы.

– Хорошо, капитан. Я зайду к вам после завтрака.

Я подобрала туфли, которые Мэриэл сбросила с ног.

Интересно, что именно капитан собирается приватно сообщить мне? Какие‑нибудь сведения о Джеральде? Хотя, конечно, моя надежда смехотворна.

Он медленно побрел к двери своей собственной квартиры, как человек, преодолевший долгий путь.

Неся корзину и яйца, я стала спускаться вниз по лестнице, тоже двигаясь довольно медленно, словно его неторопливость передалась и мне.

Мэриэл стояла над чугунной сковородкой, на которой трещали ломтики топящегося жира. Я поставила корзинку на стул и протянула ей утиные яйца.

Она тут же выпустила первое из них на сковородку.

– Не слишком ли оно большое? Может, мы его поделим?

– Хорошо. Ты будешь делать болтунью?

– Да. Надо еще каплю молока. Плеснешь?

Я нашла в корзине молоко и плеснула немного прямо на сковороду. Оно зашипело, и Мэриэл принялась разбалтывать желтки.

– Спасибо, что разобралась с нашей местной полицией, Кейт. Было бы как‑то неловко давать показания перед местными судьями, вроде тех, что я давала мистеру Уитли. Ты спасла мою шкуру.

– Но не было же никакой необходимости обирать людей, Мэриэл! Мы могли бы просто выйти и позавтракать где‑нибудь. И я бы купила тебе букет цветов.

– Все это как‑то слишком буржуазно, – сказала Мэриэл, отметая мои слова взмахом руки. – Ты мой гость, и должна сытно позавтракать. Как правило, я веду себя по правилам, но тут вся моя наличность ушла на это представление. Театр страшно прожорлив, Кейт. Однажды он проглотит и мое сердце.

Я расставила на столе тарелки и разложила столовые приборы. Ноготки склонили свои увядшие головки. Я поменяла воду в кувшине и сменила ноготки на свежие гиацинты, добытые благодаря муниципальной щедрости Харрогейта.

– Ты знаешь, что мистер Уитли пригласил меня сегодня на ланч? – спросила Мэриэл, целиком сосредоточившись на разделе болтуньи из одного утиного яйца между нашими тарелками.

– Ты уже говорила это вчера вечером. Причем дважды.

Мэриэл состроила гримасу:

– Я могла бы сказать кое‑что в свою защиту, но ты же не захочешь слушать.

– Что? И что ты можешь сказать?

– Что жизнь коротка, а искусство вечно. Я должна оставить свой след в театре, и если для этого надо стать немного, скажем, неправильной, я полагаю, что…

– Ты была совершенно бесчувственной. А теперь к тому же превратилась в воришку, и тебя еще и покрываю. Хватит меня дурачить. Это не то, что я должна делать, учитывая свое занятие.

– О, да. Я забыла, что ты у нас частный сыщик. Но, Кейт, нам же надо было чем‑то позавтракать. Я не хочу появляться в «Гранд‑отеле» голодной. Когда человек голоден, он ведет себя очень странно, не так ли?

«Что я здесь делаю?» – спросила я себя, жадно поглощая болтунью из утиного яйца и слушая советы Мэриэл о том, что сковороду не следует мыть после готовки – лучше вытереть ее куском газетной бумаги.

Потом она сменила тему и принялась рассказывать о знаменитых людях, с которыми ей довелось повстречаться. Вытирая свою тарелку кусочком хлеба, она произнесла:

– Я тебе говорила, что однажды познакомилась с Джорджем Бернардом Шоу?

– Нет.

– Это было за ужином по системе «шведский стол», и я надеялась с ним побеседовать. Он мог бы помочь мне сделать карьеру. Но я была так голодна в тот день, что постоянно думала о еде! Он заметил, как я прячу кусок жареной курятины в свою сумочку. Со стыда я хотела провалиться сквозь землю! Ты же знаешь, он вегетарианец. – Мэриэл вздохнула, вспоминая об утраченном шансе. – Он тогда объяснял нам технику Фредерика Александера[35] – не мне лично, а всем, кто находился в этой комнате, на примере вставания с дивана. Он говорил, что в этот момент вы должны вообразить струну, которая проходит сквозь макушку вашей головы и идет вдоль всего позвоночника. Слышала когда‑нибудь об этом?

– Нет.

– Это метод избавления от физического и ментального напряжения тела путем осознанного изменения осанки. После переобучения всей мускульной системы тела его движения становятся простыми и легкими. Это пошло бы тебе на пользу, Кейт. Ты ведь выглядела очень напряженной недавно, когда спустилась с лестницы.

Хотела бы я обладать такими нервами, как у нее! Да и как мне не быть напряженной? Сначала найти мертвое тело, а потом еще и нагло врать, чтобы спасти ее от ареста за кражу…

Одним движением Мэриэл поднялась с кресла, сбросила покрывало с шезлонга на пол и легла на него навзничь.

– Понимаешь, используя эту технику, ты можешь контролировать каждую часть своего тела, и все напряжение уходит.

– Занимайся этим сама, мне не до того. Твой домовладелец хочет о чем‑то поговорить со мной.

В то же мгновение она села на полу, вытянувшись в струнку.

– О чем же это?

– Думаю, о своих военных подвигах.

– Ладно, пока ты будешь там наверху, я займусь отработкой техники Александера. Но меня удивляет, что капитан вдруг захотел поговорить с тобой о войне. Это что‑то необычное. Чаще всего он просто бродит по комнате часами взад‑вперед, особенно ночами, когда я пытаюсь заснуть.

Уже поставив ногу на ступеньку лестницы, я приостановилась.

– Довольно необычно, когда старик растит молодую девушку. А что произошло с родителями Люси и женой капитана?

Мэриэл с присвистом выдохнула и закрыла глаза.

– Да ходили разговоры, что все они погибли где‑то в глубинке Черной Африки. Единственным выжившим оказался старый дедушка, худший исход для Люси.

 

Глава 12

 

Капитан Уолфендейл осторожно приоткрыл дверь в свою квартиру и бросил взгляд через мое плечо.

– Вы сказали мисс Джеймисон, что я просил вас зайти?

– Она полагает, что вы намерены поговорить со мной о войне.

Он кивнул:

– Благодарю вас. Я так и думал, что вы проявите осторожность. Пожалуйста, войдите, миссис Шеклтон. И простите за эти шпионские игры.

Я проследовала за капитаном в гостиную его квартиры с высокими потолками, искусно выполненными карнизами и небольшой люстрой.

Справа от входа стояли два шкафа из мореного дуба, сквозь стеклянные дверцы которых виднелись хранившиеся там стрелковое оружие, медали и ордена. Две вырезанные из дерева фигурки зулусских воинов бдительно охраняли графин с виски, пристроенный на буфете.

По обе стороны от встроенного в стену камина стояли простые кресла, одно обтянутое кожей, а другое – потертым бархатом. Между этими креслами, прямо против топки камина, лежала шкура тигра с головой, пасть которой была разинута в постоянном оскале, а стеклянные глаза угрожающе поблескивали. Стены были украшены холодным оружием и охотничьими трофеями, среди которых выделялись голова оленя с грустными глазами и бивни могучего слона. Капитан Уолфендейл, стоя около кожаного кресла, жестом предложил мне сесть в другое. За его плечом, на верху дубового шкафа высились еще два образца искусства таксидермиста: мангуст и свернувшаяся кобра.

По одну сторону эркера красовались средневековые латы на невысокой подставке. По другую его сторону – портновский манекен подросткового размера, облаченный в бриджи, куртку и широкополую шляпу. Пистолет, безусловно, имевший какое‑то определенное название, был прикреплен лентой к руке манекена. Между латами и манекеном стояла цветущая аспидистра[36] в медном горшке.

Я уселась в кресло и стала терпеливо ждать, когда капитан заговорит.

Ему потребовалось довольно долгое время, чтобы устроиться в своем кресле. Он осторожно уложил руки на подлокотники, словно в них мог таиться какой‑то неприятный секрет.

– Моя внучка сказала, что вы не только фотограф, но и частный детектив.

– Да. Она спросила меня, чем я занимаюсь в жизни, кроме фотографии.

Это было несколько необычно. Куда чаще молодые люди так поглощены собственной жизнью, что не интересуются жизнью людей более старшего возраста. Но Люси Уолфендейл уже исполнился двадцать один год, и она была достаточно взрослой, чтобы интересоваться, как устраивают свою жизнь другие женщины.

Капитан продолжал рассказывать мне то, что я уже знала:

– В этом месяце Люси стала совершеннолетней. Теперь мне нужно проделать свою работу. Она должна выйти замуж.

И куда это намерение приведет, подумалось мне. Надеюсь, он не станет спрашивать моего совета.

– Я ведь упомянул, что этот разговор сугубо доверительный, миссис Шеклтон?

Терпеть не могу, когда люди повторяют уже сказанное, а настаивать на конфиденциальности – просто оскорбление.

– Вы уже говорили, и нет необходимости повторять.

– Извините. Взгляните вот на это.

Он поднялся с кресла, взял с каминной полки белый конверт и протянул его мне. Почтовая марка была погашена штемпелем Харрогейта со вчерашней датой. Имя и адрес были написаны на конверте печатными буквами.

 

КАПИТАН Р. О. УОЛФЕНДЕЙЛ К. В.[37]

29 СТ‑КЛЕМЕНТ‑РОУД

ХАРРОГЕЙТ

 

Я была поражена.

– Крест Виктории? Вы один из его немногих кавалеров, капитан.

Он пренебрежительно махнул рукой:

– Я хочу, чтобы вы прочитали послание.

Я осторожно вытащила из конверта листок бумаги, держа его за уголок. Послание, составленное из вырезанных из журнала букв, гласило:

 

ОДНА ТЫСЯЧА ФУНТОВ ЗА ВОЗВРАТ ЛЮСИ ЖИВОЙ

ОЖИДАЙТЕ УКАЗАНИЙ

ОБРАТИТЕСЬ В ПОЛИЦИЮ ОНА УМРЕТ

 

Поначалу все это представилось мне какой‑то детской шалостью. Это казалось слишком нелепым, чтобы быть реальной угрозой. Но в следующий момент я вспомнила об обнаружении тела театрала у входа в магазин. Однако между этими событиями не имелось никакой связи! Люси находилась в компании своих молодых друзей. Никто не смог бы похитить ее, верно?

– Когда вы получили это послание?

Кресло подо мной было мягким и глубоким. Но то обстоятельство, что я держу в руках подобное письмо и пытаюсь осмыслить ситуацию, заставило меня выпрямиться.

– Оно пришло с первой почтой, в семь тридцать.

Капитан снова опустился в свое кресло, пристально глядя на меня. Лишь его пальцы, барабанившие по ручке кресла, выдавали волнение.

– Что вы думаете об этом, миссис Шеклтон?

– Понятия не имею, что с этим делать, капитан Уолфендейл.

Он понимающе кивнул:

– Я спрашиваю по двум причинам. Во‑первых, именно вы были тем человеком, который принес мне известие о том, что Люси проведет ночь с Элисон.

Пауза, наступившая после этой фразы, повисла в воздухе как обвинение.

– А вторая причина?

– Потому что вы – частный детектив.

– Вы сказали, что я принесла вам «известие» о том, что Люси проведет ночь у Элисон. Но Люси просила меня напомнить вам, что она может так поступить.

– Напомнить! – Он покачал головой. – Я еще не выжил из ума. Если бы Люси сказала мне, что она может остаться у подруги, я бы это запомнил. Когда вы передали мне слова Люси, я ожидал, что она вернется утром, говоря «я могла бы позвонить вам, если бы вы установили себе телефон». Она всегда обвиняла меня в нежелании идти в ногу с двадцатым веком. Несколько месяцев твердила мне о телефоне, как будто телефон – один из предметов первой необходимости.

– Я могу только повторить то, что она мне сказала. И я не знаю, что делать с этим посланием. А у вас есть какие‑нибудь мысли?

Он отрицательно покачал головой.

– Капитан Уолфендейл, есть очень простой способ проверить, надо ли серьезно воспринимать это послание, это требование. Выясните, была ли Люси у Элисон.

Он рывком поднялся из кресла.

– А что, если она у нее не была? Что тогда? Даже одним только вопросом я дам понять миссис Харт и Элисон, что Люси не ночевала прошлой ночью дома. Это может разрушить ее репутацию. Она ведь помолвлена, если вы не знаете, нашла прекрасную партию. Но такое… Для чего это проделано? Для того, чтобы помучить меня? Неужели какой‑то мерзавец завладел ею?

– Простите, но я не знаю, что еще можно предложить. Я передала вам ее слова и все. Я едва знакома с Люси или Элисон. Похищение кажется мне маловероятным.

Но столь же маловероятным мне представлялось и убийство.

Капитан взял в руки фотографию в рамке, стоявшую на столе рядом с ним. Эту фотографию сделала я для рекламного объявления о спектакле.

– Только взгляните на нее, – произнес он. – Она просто красавица. Красавицей была и ее мать, но Люси… На этом фото от нее исходит сияние. Как вам удалось показать ее такой… воздушной?

Когда люди спрашивают о технике фотографии, их редко интересуют технические детали.

– Я сделала эту фотографию в тот день, когда вокруг нее был такой ореол, – ответила я.

Он улыбнулся.

– Как долго вы были опекуном Люси, капитан?

– После смерти ее родителей.

– Она когда‑нибудь раньше исчезала подобным образом?

– Нет, – решительно отверг он такое предположение. – Безусловно, нет.

– Вы просили моего совета. Если бы я хоть немного знала о ее прошлом, это могло бы помочь.

Он поставил фотографию обратно на стол и снова опустился в кресло.

– Она лишилась родителей, когда ей не было и двух лет. Она не помнит их. Ее мать умерла от инфлюэнцы, отец погиб в автокатастрофе в африканском вельде. Нянька привезла ее в Великобританию. К тому времени я уже овдовел. Я перебрался в Харрогейт, когда умерла моя тетка и оставила мне этот дом в собственность, что здорово меня выручило. Люси, таким образом, была обеспечена стабильность. Мисс Фелл, моя соседка с верхнего этажа, очень помогла мне. Она не замужем, но вырастила своих братьев и сестер.

– А няня здесь не осталась?

– Очень ненадолго.

Конверт и записка лежали у меня на коленях.

– Вы принимаете эту угрозу всерьез?

Капитан вскочил на ноги, видимо, будучи не в силах сдержать волнение.

– А как же еще мне это воспринимать? – Он начал мерить шагами комнату. – Я же не могу извлечь эту тысячу фунтов из воздуха. Это просто абсурд.

– Тогда постарайтесь успокоиться. Прогуляйтесь до дома Элисон, скажите, что проходили мимо. Поздравьте Элисон с прекрасной игрой. Вы ведь видели этот спектакль?

Я все еще недоумевала, почему он так осторожничал, когда я прошлым вечером упомянула о мистере Милнере. Было бы вполне естественно сказать, что он находился здесь после обеда, когда я видела их играющими в какую‑то настольную игру.

– Вы были прошлым вечером на спектакле?

Мог ли он убить мистера Милнера, разъяренный его приставаниями к своей внучке?

– Вчера я вообще не выходил из дома, – твердо ответил капитан. – Он оперся локтем руки на каминную полку, словно нуждаясь в опоре. – Я видел этот спектакль во вторник.

Не в состоянии сохранять спокойствие, он с новой энергией почти бросился к окну, словно надеясь увидеть на улице Люси и Элисон.

– Наверное, вы правы, миссис Шеклтон. Скорее всего, это какая‑то шутка. Просто девичья шалость. Они собираются прийти и начать подшучивать надо мной, говоря: «Ну, теперь‑то ты установишь телефон?»

– Капитан, скажу вам откровенно. Я не говорила, что думаю, будто это просто шалость. Но вам, чтобы убедиться, нужно повидаться с Элисон Харт.

Капитан постоял у окна, спиной ко мне, еще несколько долгих мгновений. Потом повернулся, положив руку на лоб, словно ослепленный внезапной болью.

– Даже если это просто шалость, как она могла так поступить со мной?

Я начала испытывать нетерпение. Можно было бы сказать: «Вы обращаетесь ко мне за консультацией в моем профессиональном качестве? Извините, но сейчас я работаю по другому делу».

Капитан вздохнул:

– Миссис Харт – вдова. Если я загляну к ней, а девушки не окажется дома, она, будучи леди, может превратно истолковать мой визит. – Он взглянул на выставленные в шкафу свидетельства своего боевого прошлого, словно рассчитывая получить от них вдохновение. – Я мог иметь дело с перебежчиками индусами или египтянами. Мог иметь дело с бурами. Но я не знаю, что делать со своей собственной внучкой. Женщины… этот пол никогда не отличался ясностью… Здесь я просто‑напросто теряюсь.

Не привлекая его внимания, я тщательно уложила записку с требованием выкупа и конверт в свою сумку. Возможно, бумагу надо будет проверить на наличие отпечатков пальцев, но я не хотела настораживать его, сказав это. Внезапно он показался мне уязвимым, хлипким стариком.

– Скажите, а при каких обстоятельствах вы были награждены крестом Виктории, капитан?

Он бросил на меня быстрый взгляд. Несколько секунд мне казалось, что он не ответит на мой вопрос.

Потом он махнул рукой:

– Мы пытались прорвать блокаду Кимберли. Попали в засаду, устроенную бурами. Мне удалось пробиться через окружение буров, будучи раненым и под их огнем. Вот и все, да и было это так давно. Тогда я был другим человеком. Сказать по правде, когда вы достигаете определенного положения, появляются вещи, которыми вам просто не надо заниматься. У меня был тогда отличный денщик, которого я никогда не ценил по достоинству. Этой медалью следовало бы наградить его.

Поднявшись из кресла, я повесила сумку на плечо.

– Скажите, где живет Элисон Харт?

 

Глава 13

 

Я подходила к дому Элисон Харт, оправдывая свое отступление от поручения владельца ломбарда тем, что смогу узнать у миссис Харт что‑нибудь относительно миссис де Врие. Створки садовых ворот бесшумно и легко повернулись на хорошо смазанных петлях. Дорожка, вымощенная зеленой плиткой, сквозь стыки между которыми не осмеливались пробиваться сорняки, вела прямо к дому через ухоженный сад, воздух в котором был напоен ароматом роз. Слева от дорожки росли красные розы различных оттенков. Они были тщательно подрезаны, так что только самые яркие и лучшие цветы и бутоны радовали взор. С правой стороны от дорожки росли только белые розы.

Выкрашенная зеленой краской дверь радовала красочными витражами из толстого стекла. Изображенные на них удлиненные тюльпаны красного и сиреневого цветов поднимались до самой притолоки. Я позвонила в бронзовый колокольчик и скрестила пальцы. Плотная вязаная занавеска за дверью пресекала всякую попытку проникнуть взором сквозь стекло витражей.

Дверь мне открыла миссис Харт собственной персоной. Статная женщина с высоко поднятой головой на мощной шее и четко очерченными скулами пригласила меня войти в дом, как только я представилась и упомянула о пьесе Арнольда Беннета «Анна из “Пяти городов”».

– Элисон дала мне свой экземпляр пьесы после того, как я сфотографировала всю труппу. И я обещала ей ее вернуть.

– Элисон сейчас нет дома, но вы, пожалуйста, войдите.

Размеренным неторопливым шагом, который заставил меня почувствовать, будто я присоединяюсь к некой процессии, она провела меня в просторную залу, украшенную глубоко врезанным в кроваво‑красный камень барельефом. Затем я проследовала за ней в столовую, не отрывая взгляда от пучка серых волос на ее затылке, свисающим до основания шеи.

Полностью раскрытый стол занимал весь центр комнаты. Он был покрыт плотной саржевой скатертью и засыпан множеством словно высыпавшихся из рога изобилия лакомств и ручных поделок. Под крышку стола были задвинуты четыре кресла.

Надеюсь, настанет день, когда столовые в английских домах не будут загромождены неживыми предметами. Но этот день случится не скоро. На верху буфета высилось чучело павлина, с полностью раскрытым великолепным хвостом, глаза чучела посматривали вниз из‑под сверкающего стеклянного колпака, как будто требуя извинений.

– Значит, вас привела сюда эта пьеса, – со вздохом произнесла миссис Харт. – Все возвращается к этому спектаклю.

Она перехватила мой взгляд, устремленный на павлина.

– Берт погиб естественной смертью, – пояснила она. – Его сердце не выдержало после злополучной стычки со Скиппи.

Она вытащила из‑под столешницы кресло и предложила мне сесть, а затем позвонила в стоявший на каминной полке колокольчик.

– Не выпьете ли чашечку чая?

– Только если это не обеспокоит вас. Я вижу, вы очень заняты.

– Мне нравится беспокойство. – Она села в кресло напротив меня и попросила появившуюся в дверном проеме девушку‑горничную принести чая. – Обычно мне помогает Элисон, да и Люси тоже. Но сегодня мне приходится управляться одной. Вы бы мне очень помогли, сворачивая эти листы бумаги «фунтиками». Вот как это делается.

Она взяла квадратный лист пергаментной бумаги, свернула его конусом и загнула острый хвостик. Я повторила ее действия, она же начала наполнять первый фунтик розовыми и белыми зефиринками.

– Впервые их нет здесь, чтобы помочь мне. Сначала спектакль, потом им надо было поделиться впечатлениями.

Теперь, уже сидя за столом, я смогла с близкого расстояния рассмотреть то, что было на нем. Наряду с домашними зефиринками и ирисками здесь были и подносы с чудесными тортиками, которые только дожидались, когда их поместят в приготовленные для них жестянки, банки варенья, стеганые чехлы для чайников, вышитые фигурки бегунов и добродетельные вышивки в стиле сэмплер[38], воспевающие прелести дома и семейного очага. Собранные вместе, похожие на переворачиваемые формы для песчаных «куличиков», стояли маленькие шкатулки в форме ведерок. Они были оклеены картинками, вырезанными из журналов и старых книг, и покрыты сверху лаком. Одна из них была покрыта изображениями собак и щенков, другие – кошек и котят, лошадей и жеребят, полевых цветов и так далее.

– Вы любуетесь поделками Люси и Элисон, – произнесла миссис Харт, оторвавшись на минуту от перекладывания сладостей. – Разумеется, все это сделано ими до начала репетиций. А когда репетиции начались, у них уже не было времени ни на что другое.

– Но ведь для вырезания этих картинок нужно немало терпения, да и времени, чтобы собрать и подобрать их по темам.

Миссис Харт любовно улыбнулась.

– Такой уж характер у Элисон. Если ей что‑нибудь приходит в голову, она всегда доводит свою задумку до конца.

Она взяла в руку шкатулку, покрытую изображениями детей и подростков. Рисунки покрывали всю ее поверхность: лица серьезные, спящие, улыбающиеся, плачущие; пухлые детские тела, в различных позах, спокойно спящие.

– А теперь скажите, – с улыбкой спросила миссис Харт, – каково было, по вашему, первоначальное назначение этих шкатулок?

– Не могу себе представить.

– Попробуйте угадать.

– Возможно, для детей, играть в песочке на берегу моря?

– Ничего даже близкого! Попробуйте еще раз. – Она помахала в воздухе шкатулкой с изображениями деревьев и плюща, поворачивая ей и так, и эдак, словно желая дать мне подсказку. – Если вы спросите меня, для животных, растений или минералов эти штуки, то ответ будет «для животных».

– Но ведь они металлические.

– Именно так.

Мне пришло в голову, что, если принять во внимание всю эту груду поделок, может показаться, что она несколько не в себе. Возможно, Элисон и Люси именно так и относились к своим матери и деду и решили имитировать похищение, раздобыть тысячу фунтов стерлингов и сбежать из страны.

– Я сдаюсь.

В этот момент вернулась горничная, неся в руках поднос, который казался слишком большим для нее. Я смотрела, как она осторожно поставила его на самый угол заваленного всякими поделками стола.

Мисс Харт освободила немного пространства на столе, сдвинув бесформенные шлепанцы, которые вызвали у меня ассоциацию с изрезанной старой засаленной фетровой шляпой.

– Анни, подскажите миссис Шеклтон. Она не может угадать первоначальное назначение этих декоративных шкатулок.

Анни вздохнула:

– Требуха. В них была требуха. Мясник сохраняет ее для нас.

С этими словами она поспешила ретироваться.

Миссис Харт возвратила ее новым звонком колокольчика.

– Анни! Я точно знаю, что Элисон сделала несколько фунтов шоколадных конфет. Ты не знаешь, где они?

Анни глубоко вздохнула, словно предполагая насладиться своими следующими словами.

– Вы же знаете, как мисс Элисон относится к шоколаду, мадам. Вы можете с первого раза угадать, где они.

Миссис Харт подождала, пока Анни закрыла за собой дверь.

– Глупая девчонка. Попробовала бы она так насмехаться над самой Элисон. – Она принялась размешивать заварку в чайнике. – Но разве эти рисунки не превращают пустые коробки в настоящие произведения искусства?

– Безусловно. В самые великолепные.

И тут меня осенила. Я вполне могла оказаться в плену. Вскоре она вполне могла предложить мне вязальные спицы, клубок шерстяных ниток и какой‑нибудь образец накидки на чайник. И я бы не смогла покинуть ее дом, пока не связала бы дюжину таких накидок. Руководство каторжных тюрем вполне могло бы позаимствовать пару‑тройку методов у миссис Харт. Да что там трепля пакли! Детские игрушки!

Чтобы не показаться грубой, я выпила чашку чая, посидела еще несколько минут обсуждая спектакль и игру Элисон в нем, лихорадочно соображая между тем, каким бы образом выяснить, где сейчас могут быть Элисон и Люси.

Мои намерения навести справки о неуловимой миссис де Врие немедленно испарились. Если она существует, миссис Харт, вне всякого сомнения, знакома с ней, а миссис де Врие вряд ли будет благодарна мне за упоминание ее имени в доме такого основательного человека.

– Их репетиции проходили порой довольно странным образом, – рассказывала тем временем миссис Харт, и в голосе ее крепли нотки неодобрения. – Я вполне могла предположить, что мисс Джеймисон усвоила богемные нравы. И это порой меня тревожило, хотя, разумеется, Элисон и Люси вполне уравновешенные девушки, а Родни Милнер – очаровательный молодой человек. Однако порой все трое пускались порой во все тяжкие, чтобы, как они объясняли, войти в образ. Не только учили слова роли, но и воображали себя Генри Майнором, Энн Теллрайт и Беатрис Саттон. До чего необычно! Отправляясь на пикник, брали с собой не то, что любили сами, но то, что, по их мнению, должны были предпочитать их герои.

– Но ведь то, что делает мисс Джеймисон, обычно срабатывает. Представление получилось вполне неординарным.

Миссис Харт улыбнулась:

– Мне кажется, что мисс Джеймисон весьма успешно подобрала исполнителей ролей. Так, например, Элисон играла Беатрис Саттон, которая обожает шоколад.

– Как вы считаете, Элисон скоро вернется? – спросила я. – Мне бы хотелось еще раз поздравить ее с успехом в спектакле.

– Она проводит уикэнд у Люси.

Ах, так вот в чем дело. Они обеспечили алиби друг другу. Но для чего?

– Они давно дружат?

– Они вместе учились в нашем городском женском колледже. – Миссис Харт долила мне чай. – Пожалуйста, угощайтесь печеньем.

– Благодарю.

– Конечно, Элисон настояла на том, чтобы найти себе работу после окончания колледжа. Сейчас у нее хорошее место в одной адвокатской конторе. Ее отец никогда бы не позволил ей сделать это, будь он в живых.

– Должно быть, у Элисон и Люси осталось много друзей по колледжу.

Миссис Харт снова принялась укладывать зефир в сделанные «фунтики».

– Времена меняются, и многие из девушек стали работать. Они переписываются, но многие занимаются своими делами, как Элисон и Люси.

– Полагаю, то, что они учавствуют в любительских спектаклях, расширяет их круг знакомств.

Миссис Харт опустила взгляд на плитку ирисок.

– Сможете ли вы расколоть эту плитку на отдельные ириски?

– Могу попробовать.

– Отлично, потому что я в этом отношении безнадежна. Так что вы спросили?

– Что у них наверняка появились новые друзья с тех пор, как они стали играть в спектаклях. А я лучше не буду разделять ириски, пока не закончу с чаем.

– Отличная мысль. Отец точно не одобрил бы все эти театральные дела, да и я не очень‑то их жалую, но порой из этого выходит толк. – Она хитро улыбнулась.

– О?

– Только между нами. Я думаю, что спектакли могут укрепить дружбу, а дружба может перерасти в ухаживание, если я осмелюсь так сказать.

– Для Элисон или Люси?

– Элисон. Мне кажется, что она и Родни Милнер очень сблизились за время репетиций. То же самое думали когда‑то и про Родни и Люси… но на самом‑то деле эти двое куда больше были похожи на брата с сестрой.

Родни Милнер. Он был членом небольшой группы молодых людей, вращающихся вокруг Люси: Родни, Элисон и еще один молодой парень. Я надеюсь, что, где бы Люси ни была сейчас, она в безопасности и не одна. Возможно, эта компания просто гуляет где‑нибудь, не обращая особого внимания на стрелки часов. Тогда это вполне можно будет сохранить в надежном и вежливом сообществе родителей и опекунов.

Я положила пластину ирисок на чайный поднос, опустила его на пол, встала на колени и принялась разбивать ее небольшим молоточком.

– Я очень признательна вам, миссис Шеклтон. Мне так непривычно остаться одной в базарный день. Я не теряю надежды, что девушки решили пошутить надо мной и все‑таки придут до обеда. Им нравится бывать на церковном базаре.

– Надеюсь, там будет очень весело, – сказала я.

– Я тоже надеюсь на это. Но, конечно, в этом есть и весьма серьезная сторона. Мы делим всю выручку между церковными фондами и благотворительностью. В этом году предмет нашей благотворительности – приют для незамужних матерей.

– Весьма достойное дело.

– Я рада, что вы так думаете. Сама я, правда, предпочитаю приют для вдов и сирот. Они, по крайней мере, не по своей вине оказались в столь затруднительном положении. Но, может, вы зайдете к нам на базар? Мы открывается в два часа дня.

– Хорошо, спасибо, что предупредили меня.

Я вернула разбитый блок ирисок на стол и осталась стоять, демонстрируя свое желание откланяться. Миссис Харт намека не поняла.

Она откинулась на спинку кресла.

– Конечно, не все леди – члены комитета были совершенно довольны нашим выбором. Кое‑кто из нас считает, что, поддерживая этих несчастных, мы попустительствуем безнравственности, принижаем моральные ценности, потворствуем греху, а не противодействуем ему. Но мы делаем то, что мы делаем. Благотворительность продолжает оставаться благотворительностью. Викарий стал всем для этих падших женщин. А что делать тем, кто не пал, но ковыляет так, как может? Вот что я хотела бы знать.

– Я положу книгу вот сюда, можно?

Я поставила томик пьес с «Анной из “Пяти городов”» на сервант рядом с павлином.

– Сожалею, что не встретилась с Элисон.

– Понимаете, одно время я имела бы союзницу в лице миссис Милнер. Она была практичная, рассудительная женщина и очень любила бедную, лишившуюся матери Люси. Разумеется, поскольку капитан Уолфендейл и мистер Милнер сражались в свое время плечом к плечу, а Люси и Родни были почти ровесниками, обе семьи были очень близки. Два старых солдата. Хотя мистер Милнер далеко не так уж стар, а теперь овдовел…

Миссис Харт еще не слышала про убийство. Подумав об этом, я перестала слушать то, что она говорила. Я даже оперлась рукой о стол, чтобы не покачнуться. Получается, что Люси и Элисон исчезли в то же самое время, когда произошло убийство Лоуренса Милнера? Как утверждает миссис Харт, Элисон и Родни Милнер влюблены друг в друга, а Люси едва ли не сестра Родни.

Что‑то здесь было не чисто, а я не могла понять, что. Но это и не мое дело. Я должна известить полицию. Вполне возможно, что события вчерашнего вечера, заставившие мои нервы натянуться до предела, подвигли меня видеть связи там, где их не существовало. Информация. Именно она мне необходима, прежде чем я стану тратить время инспектора Чарльза. Что было общего между убитым человеком и капитаном?

– Миссис Харт, полагаю, у вас есть телефон.

– Я не могу без него обходиться, и поэтому несу расходы.

– Вы не будете против, если я позвоню от вас и возмещу расходы?

Хозяйка колебалась. Я достала из сумки кошелек.

– Да, конечно. Сюда, пожалуйста. Он в комнате, которая была кабинетом моего мужа.

Она, сопроводив меня по залу, открыла дверь в комнату, где все стены были уставлены книжными шкафами, полки которых едва не ломились от юридических фолиантов. На столике у окна помещался телефон.

Как бы то ни было, я воспользовалась шансом застать дома моего лондонского двоюродного брата Джеймса. Он занимает довольно высокий пост в военном министерстве и хорошо знаком с пожилым полковником, который знает каждого британского офицера, участника англо‑бурской войны, поскольку все они встречаются на торжественном обеде в день освобождения Ледисмита[39]. Трубку телефона в Лондоне взяла Хоуп, жена Джеймса. Мы обменялись с ней несколькими фразами, а затем я попросила позвать к телефону Джеймса. Хоуп, как жена военного, привыкла держать в строжайшем секрете все, кроме, может быть, прогноза погоды. И хотя я терпеть не могу упоминать по телефону конкретные имена, я попросила Джеймса выяснить все возможное о капрале Лоуренсе Милнере и капитане Уолфендейле. В качестве предлога я назвала то обстоятельство, что они оба храбро воевали, а теперь один из них будет помогать писать некролог про другого. Джеймс все мгновенно понял и сказал, что пришлет телеграмму на мой домашний адрес.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Одна из пешеходных улиц в центре города Лидс, на которой сосредоточены торговые и зрелищные заведения. – Здесь и далее: примеч. пер.

 

[2] Т. е. примерно 157 см.

 

[3] Мемориал принца Альберта (англ. Albert Memorial) – монумент в Кенсингстонском парке Лондона, Великобритания. Памятник был открыт в 1875 году королевой Викторией в честь своего мужа Альберта, скончавшегося в 1861 году от тифа.

 

[4] Около 167 см.

 

[5] 916 пробы.

 

[6] Имеется в виду Первая мировая война.

 

[7] Олдермен – член городского совета или совета графства, в историческом контексте вельможа, наместник, правитель.

 

[8] Сорт леденцов.

 

[9] Пьеса английского писателя Арнольда Беннетта из цикла произведений о промышленном районе «Пять городов». В своих романах и пьесах Беннетт в деталях описывает жизнь среднего класса и их семейный уклад, не высказывая негативного отношения ни к кому из персонажей.

 

[10] Харрогейт. В южной части графства Северный Йоркшир (Англия) расположен престижный спа‑курорт Харрогейт, который стал популярным благодаря открытым в 1571 году минеральным источникам, богатым железом, серой и солями. Окружающие город долины, реки и луга в соединении с целебными водами Харрогейта стали привлекать многих англичан, желавших отдохнуть на свежем воздухе.

Особенно большой наплыв представителей английской аристократии наблюдался в XVIII–XIX вв. Этому способствовало строительство гостиниц, чайных домов для проведения традиционных церемоний чаепития, открытие Королевского театра, создание ряда красивых парков, включая Уэлли‑Гарденс, Стрей, Харлой‑Карр и др.

Сегодня в Харрогейте существует несколько музеев и галерей, часть из которых расположены в старинных особняках. В городе популярны также пеший и велосипедный туризм (рядом находится Национальный парк Йоркшир‑Дейлз), альпинизм, игра в гольф, теннис, крикет и т. д.

В Харрогейте произошло два события, прославивших город. Во‑первых, именно здесь провела инкогнито несколько недель известная писательница Агата Кристи, исчезнувшая таинственным образом в 1926 году. Позднее стало известно, что она намеренно скрывалась от семьи, а в гостинице зарегистрировалась под именем любовницы своего мужа. Во‑вторых, в 2007 году здесь были обнаружены сокровища викингов, среди которых оказалось около 700 монет различных государств, включая Афганистан. – Примеч. авт.

 

[11] Игра слов. В строго юридическом значении in flagrante delicto (лат.) – на месте совершения преступления, в момент совершения преступления. В то же время в английском языке употребляется как эвфемизм «на месте и в момент совершения прелюбодеяния».

 

[12] Крошка Вилли Винки – персонаж шотландской народной детской песенки, часто используемой в качестве колыбельной.

 

[13] Имеется в виду асбестовая калильная сетка газовой лампы. Раскаляясь, испускает гораздо более яркий свет, чем просто газовый рожок.

 

[14] Имеется в виду Первая мировая война.

 

[15] Речь идет о второй англо‑бурской войне 1899–1902 годов, закончившейся победой англичан.

 

[16] На юге Африканского континента в XIX веке были созданы переселенцами из Нидерландов («бурами» – «крестьянами», «фермерами») два бурских государства – Трансвааль и Оранжевая республика, независимость которых была признана Великобританией. Однако ближе к концу XIX века на их территориях были обнаружены крупнейшие месторождения алмазов и золота, разрабатывать которые стали выходцы из Европы – в основном англичане и немцы, тогда как буры продолжали заниматься скотоводством и земледелием. Со временем эти выходцы из Европы начали претендовать на получение прав гражданства. Под этим предлогом Великобритания стала наращивать свой военный контингент в соседней Капской колонии. Буры нанесли превентивный удар. В 1899 году началась англо‑бурская война, закончившаяся победой англичан и созданием в 1910 году Южно‑Африканского союза, в который вошли территории бурских государств.

 

[17] Донкастер (англ. Doncaster) – город в Великобритании, в графстве Южный Йоркшир.

 

[18] Фартинг – до введения десятичной денежной системы в Великобритании – самая мелкая монета, 1/4 часть пенни.

 

[19] Скиптон – маленький городок в Северном Йоркшире, Великобритания.

 

[20] Стефанус Йоханнес Паулус Крюгер (упоминается также как Пауль Крюгер) (африк. Stephanus Johannes Paulus Kruger; 10 октября 1825, Колесберг – 14 июля 1904, Кларанс, кантон Во, Швейцария), известный по почтительному прозвищу «Дядюшка Пауль» (африк. Oom Paul) – президент Южно‑Африканской республики в 1883–1900 годах. Участник военных операций буров против африканского населения. В период англо‑бурской войны 1899–1902 один из руководителей сопротивления буров английским войскам.

 

[21] Белмон, Грастан – названия различных мелких поселков в современной ЮАР.

 

[22] Имеется ввиду воспетое Р. Киплингом «бремя белых» в одноименном стихотворении.

 

[23] Баас (африкаанс) – босс, хозяин, начальник (обращение к вышестоящему).

 

[24] Пол Сэнфорд Метьюэн (англ. Paul Sanford Methuen; 1 сентября 1845 – 30 октября 1932) – британский военачальник, фельдмаршал (1911). В ноябре 1899 года послан в Южную Африку командиром 1‑й дивизии, но действовал неудачно: буры остановили его отряд на реке Моддер 28 ноября 1899 года (при этом он был слегка ранен), далее он потерпел поражение под Магерсфонтейном 11 декабря. В 1902 году он сам попал в плен, но был освобожден вследствие тяжелых ранений.

 

[25] Гелиограф (от др. – греч. ἥλιος – Солнце и γράφω – пишу) в технике связи – оптический телеграф, устройство для передачи информации на расстояние посредством световых вспышек. Главной частью гелиографа является закрепленное в рамке зеркало, наклонами которого производится сигнализация серией вспышек солнечного света (как правило, азбукой Морзе) в направлении получателя сигнала.

 

[26] По шкале Фаренгейта. По Цельсию – около 33° С.

 

[27] Британская армейская винтовка с продольно‑скользящим затвором. В 1888 году заменила винтовку Мартини‑Генри, но менее чем через десять лет уступила винтовке Ли‑Энфилд.

 

[28] «Томми Аткинс» (англ. Tommy Atkins, чаще просто «Томми») – прозвище простых солдат вооруженных сил Великобритании.

 

[29] Хайлендеры (шотландские горцы, жители Шотландского нагорья, от англ. high land – «высокая земля, возвышенность») – субэтническая группа шотландцев, проживающая на северо‑западе Шотландии и Гебридских островах.

 

[30] Раундхей – городской парк в Лидсе, один из крупнейших городских парков Европы, имеет площадь 2,8 км2

 

[31] Дарджи́линг (англ. Darjeeling) – чай, выращенный в окрестностях одноименного города в северной горной части Индии в Гималаях, собранный и изготовленный с соблюдением определенных условий.

 

[32] Дуайе́н (фр. doyen – старшина, старейшина) – глава дипломатического корпуса, старший по классу и по времени аккредитования в данной стране дипломатический представитель. Здесь – в смысле ветеран, давно занимающийся своим делом и знающий все его нюансы.

 

[33] Капитан не расслышал: Мэриэл произнесла «flowers» – цветы, а ему послышалось «flour» – мука.

 

[34] В английской глубинке было принято так, что разносчики самых необходимых продуктов оставляли их просто на крыльце частных особняков с последующей оплатой за месяц. Вероятно, Мэриэл «прошлась» именно по этим продуктам.

 

[35] Техника Ф. М. Александера – комплекс упражнений, помогающий людям правильно использовать собственное тело, гармонично задействовать собственные мышцы. В основе метода лежит идея о том, что у людей вырабатываются привычки неправильного использования своего тела, выражающееся в манере держать осанку и производить движения, ведущие к чрезмерной нагрузке на опорно‑двигательный аппарат, что является одной из основных причин нарушения функционирования организма. К помощи методики Ф. М. Александера прибегали тысячи профессиональных актеров, телеведущих, политиков, педагогов, музыкантов, психологов и писателей во всем мире.

 

[36] Аспидистра (лат. Aspidistra) – род многолетних бесстебельных травянистых растений семейства Спаржевые (Asparagaceae).

 

[37] К. В. – Крест Викто́рии (англ. Victoria Cross, VC) – высшая военная награда Великобритании, вручается за героизм, проявленный в боевой обстановке. Крестом Виктории могут быть награждены военнослужащие всех званий и родов войск, а также гражданские лица, подчиняющиеся военному командованию.

 

[38] Сэмплер – разновидность вышивки, в которой изображенные разными стежками картины объединены одной общей темой и оформлены в одну рамку.

 

[39] Осада Ледисмита – эпизод начального этапа второй англо‑бурской войны. Затяжная осада города Ледисмита бурскими войсками, начавшаяся 2 ноября 1899 года и закончившаяся 28 февраля 1900 года. 30 октября 1899 года началась битва у Ледисмита. 2 ноября 1899 года британские войска отступили в город, потеряв 1200 убитыми, ранеными и пленными. 27 февраля 1900 года британские войска под командованием Редверса Буллера, нанеся бурам удар извне, прорвали блокаду Ледисмита. 28 февраля 1900 года остатки бурских войск отступили.

 

скачать книгу для ознакомления:
Яндекс.Метрика