Сергей Александрович Ковалев

На грани

 

 

 

* * *

 

Рассказчик, которому есть что рассказать

 

Мне повезло стать одним из первых читателей книги Сергея Ковалева, чемпиона мира в полутяжелом весе по версиям WBA, IBF и WBO и одного из лучших боксеров современности. Но это не та радость, которую я хотел бы оставить при себе. Я, конечно, эгоист, но не в такой степени. Замечательно, что теперь с книгой Ковалева могут ознакомиться все, кто хочет. А кто пока не хочет, неизбежно захочет, если откроет ее на любом месте и прочитает пару страниц. Такая жизнь, такие обстоятельства и такие приключения даются не каждому. И слава богу, что не каждому, потому что мало кто из этих «каждых» вышел бы из них хотя бы наполовину целым и на четверть невредимым. Куда скорее – с битой мордой и ущемленным самолюбием.

Почему‑то так получается, что те, кому нечего рассказать, рассказывать умеют, только хватает их на три минуты или на пару страниц, а дальше идет более или менее художественное вранье и мечты о себе другом, состоявшемся, умном, смелом и красивом. А вот те, кому есть что рассказать и кто действительно состоялся, либо вообще молчат, словно воды в рот набрали, либо ограничиваются сухим перечислением фактов, как будто сообщают тебе расписание поездов, на которых ты и не думал никуда ехать.

Сергей Ковалев является ярким представителем последней, очень редкой, но, к счастью, никогда окончательно не исчезающей категории – ему есть что рассказать, и он умеет это делать. При этом он не певец своей жизни и не воспеватель себя любимого, каких хватает среди больших и особенно малых знаменитостей. Сергей не пытается ничего скрыть и не старается казаться ни лучше, ни хуже, чем он есть. Он не считает, что все и всегда делал правильно, но и самобичеванием с упоением тоже не занимается. Он просто рассказывает. Рассказывает о своей жизни, которая началась в Челябинске, а продолжалась по всему миру, в том числе и в таких местах, в какие он даже не мечтал попасть.

Это история человека, который открыл все двери, годами перед ним закрывающиеся, который спотыкался по дороге, но всегда удерживался на ногах и дальше шел только еще более твердой походкой – человека, который не прощал врагов и не забывал друзей. Короче говоря, был таким, каким хочет быть почти каждый мужик, но не может. Не дано. Не получается.

С удивительным спокойствием Сергей говорит о самых безумных и опасных ситуациях, в которых большинство из нас сумело бы только войти в ступор и уже не выйти из него, а он сориентировался, проявил недоступное большинству людей мужество, уцелел и выжил, а теперь с улыбкой рассказывает нам о них. Перед нами предстает вся замысловатая панорама его жизни, все люди, которые наставляли его на путь истинный и сбивали с него. Он помнит всех и все, даже адреса, где все происходило.

Сергей не пытается говорить красиво, он рассказывает о своей жизни на своем непричесанном языке, идеально подходящем для этой челябинско‑калифорнийской истории, где подлинно каждое слово, где нет ничего придуманного или неискреннего. Именно это позволяет нам, читателям, воочию увидеть и челябинскую улицу 90‑х с ее жесткими законами и нравами, и тихую американскую глубинку, где все спит последние двести лет, и роскошные, переполненные знаменитостями спортивные залы, где проходят теперь его бои. Сергей не терял голову ни тогда, когда его пытались покалечить, а может быть, и убить, ни теперь, когда миллионы людей собираются у своих телевизоров по всему миру, чтобы на него посмотреть.

Книга обрывается буквально на полуслове. Это как мемуары генерала, написанные до окончания войны. Все правильно: Сергей – действующий чемпион, и в его жизни еще ничего не закончено. В заключение могу только выразить надежду на то, что когда‑нибудь выйдет и вторая часть этой книги, и я опять стану одним из первых ее читателей.

И еще два слова специально для прекрасного пола. Милые дамы, почитайте эту книгу, чтобы убедиться, что настоящие мужчины проживают не только в женских романах.

 

Александр Беленький

 

Что‑то вроде предисловия. Пробный прыжок в пропасть

 

Я проснулся. Проснулся целый и невредимый у себя дома в Челябинске. В окно светило солнце, и, как обычно, я собирался вылезти из кровати, чтобы сходить в туалет и умыться, как тут я вспомнил вчерашний вечер.

Было такое ощущение, будто ужас проснулся где‑то рядом со мной. Меня обуял тот же страх, что я испытывал вчера весь вечер до того момента, пока не уснул. А испытал я то, о чем раньше и подумать не мог, что не с чем было даже сравнить.

Я глубоко выдохнул со словами: «Слава богу, я жив. Слава богу, все уже позади». Может быть даже, что я сказал это вслух. И тут же, сразу после этого выдоха облегчения, ко мне пришла совсем другая мысль: «Еще охота!» И этот страх, что секунду назад, как мне казалось, покинул меня, вернулся снова, но уже намного более сильный, будто он привел с собой поддержку.

 

В компании таких же молодых ребят я попробовал тяжелейший наркотик – героин.

 

Мне изо всех сил хотелось забыть то, что произошло вчера, сделать вид, что ничего не было или что мне все это приснилось. Но это было. Было не во сне, и чем сильнее я старался оттолкнуть это от себя, тем сильнее все это о себе напоминало и постепенно заполнило всю мою голову, всего меня и всю комнату, где я был, весь мой мир.

Я никого не убил. Я никому ничего плохого не сделал. Я просто поддался любопытству, как очень многие тогда в моем возрасте. Мне было шестнадцать. И в компании таких же молодых ребят, а я был самым младшим из них, всем остальным было чуть больше семнадцати, я попробовал тяжелейший наркотик – героин.

 

Я проклинал весь вчерашний вечер и все за то, что поддался своему любопытству и сделал себе этот проклятый укол, отправивший меня в места, расположенные совсем рядом со смертью.

 

Я был уверен, что это пройдет бесследно. Мысли были типа: «Ну, что такого будет с одного раза? Просто попробую, что это такое, и все. Ведь все же в жизни нужно попробовать». А сейчас, утром, я понимал, что попробовал прыгнуть в пропасть. Ведь интересно же узнать, как это: вот так взять и полететь, как все те «летчики», с кем я был вчера вместе. Вот я и полетел с ними. Что же я натворил? Идиот! И как теперь это исправить? Как исправишь, когда все уже сделано? Оставалось только делать что‑то дальше, и делать незамедлительно. Надо было действовать, и в верном направлении, если я все еще хотел жить.

Я не испытал абсолютно никакого кайфа или удовлетворения. Я проклинал весь вчерашний вечер и все, что было с ним связано, крыл себя за то, что поддался своему любопытству и сделал себе этот проклятый укол, отправивший меня в места, расположенные совсем рядом со смертью. Сейчас‑то я это понимал и только спрашивал себя: «Зачем я это сделал?!»

И тут я, наконец, начал действовать. Говорю «наконец», хотя на самом деле прошло совсем мало времени, но оно как‑то долго тянулось. Страх того, что я уколюсь еще и сяду на иглу окончательно, был настолько сильным, что овладел моим разумом и начал рулить мною. Я вспомнил, что я спортсмен, что я боксер и что я занялся боксом для того, чтобы стать чемпионом мира и обеспечить свою жизнь, а также облегчить жизнь моих родных. Именно об этом я думал, еще когда начал заниматься боксом в 11 лет. Я не имел права пускать свою жизнь и жизнь своих близких под откос.

Я быстро надел футболку, шорты, запрыгнул в кроссовки и побежал сломя голову вокруг парка Победы, что в районе ЧТЗ. Я бежал и думал обо всем том, что было в моей жизни раньше, что было сейчас, что ожидало меня в будущем и что я мог потерять, став наркоманом.

Я был в таком состоянии, что многого не запомнил. Я не могу сказать, какая была погода, было холодно или жарко, солнечно или пасмурно. Помню, когда проснулся – светило солнце, а потом, когда побежал, не помню.

Помню, какая‑то собака шарахнулась от меня, какая‑то женщина дико посмотрела. А может, мне это просто кажется сейчас или было во время какой‑то другой пробежки? А тогда я просто бежал и думал, бежал и думал.

Нет, никакого кайфа или эйфории я не испытал! Наоборот! Вроде бы, как мне говорили, меня должно было «торкнуть», а единственное, что я действительно испытал, так это такой страх, с которым раньше никогда не сталкивался. От этой дряни еще тошнит, наизнанку выворачивает. В общем, вместо получения кайфа я почувствовал себя какой‑то овцой.

После приема героина, когда он начал действовать, меня первым делом обуял страх, что я могу «отъехать» от передозировки. Ведь некоторые пацаны тогда закончили свой любопытный поход в этот дикий мир именно так, и с моим близким другом это чуть не случилось. Но больше всего меня поразило то, что, попробовав эту дрянь и вдоволь помучившись, после того, как я долго молил бога, чтобы меня отпустило, проснулся я все‑таки с мыслью: «Еще охота!» Да, я уже говорил об этом, но так оно и было. Эта мысль все время возвращалась, и я никак не мог от нее отделаться.

Ни понять, ни объяснить это «еще охота!» я не мог. Поэтому я просто бежал и благодарил бога за то, что проснулся дома, а не в компании вчерашних друзей. Представлял, что если бы сейчас была возможность уколоться еще раз, я бы мог не устоять, и тогда все: моя жизнь покатилась бы ко всем чертям.

Сейчас я часто вспоминаю то главное утро в моей жизни, когда решилась моя судьба.

 

Я рад, я горжусь собой, что не повелся на провокацию дьявола, который попытался сломать меня и столкнуть с того пути, на который я встал еще в 11 лет.

 

Если бы я тогда не справился с этим дьяволом или с собой, кто тут разберет, с кем именно, сейчас не было бы никакого чемпиона мира Сергея Ковалева, никакого Krusher’а. Был бы могильный камень на челябинском кладбище. Там хватает таких камней на могилах молодых пацанов, которые тоже думали, что попробуют и ничего не будет.

Ту свою пробежку я не забуду никогда. Я бежал. Нет, я не буду говорить, что за мной бежал героин, а я пытался от него скрыться. За мной или со мной бежал не героин, а бежали мои собственные дьявольские мысли о повторной дозе, которые в конце концов устали и отстали от меня далеко‑далеко. Они пытались обречь меня на провал в жизни, на зависимость от этой дряни и на смерть, а я был спортсменом, мечтающим сделать себя в большом спорте. От них уже и следа не осталось, а я все бежал. И только когда я окончательно убедился, что эти мысли отстали, отстали от меня навсегда и вообще сдохли, я перешел на шаг после целого часа этого бега на выживание.

Я шел, совсем еще пацан, который вдруг на час стал взрослым. То, что я сейчас рассказываю, отлилось в какие‑то ясные слова позже. Тогда я действовал скорее на инстинкте. И он меня выручил. Я схватился за то, что было самым здоровым в моей жизни, и не ошибся. Я дышал, чувствуя воздух всеми легкими. Нет, никаких больше пробных прыжков в пропасть в моей жизни не будет. Хотя, конечно, никогда не говори «никогда», но все же. На дворе тогда и так стояло такое время, что возможностей погибнуть ни за что было предостаточно, как, в принципе, и сейчас. Время не так изменилось, как многие думают. Не надо было искать дополнительно эти возможности, чтобы потеряться. К тому же это путь слабака, человека, который боится жизни, который перед ней капитулирует и уходит в наркотический мир, где, как ему кажется, он все может. Уходит совсем ненадолго, потому что в этом мире никто надолго не задерживается. В нем тебя ждет либо смерть, либо тюрьма. А может, и смерть в тюрьме.

Потом я забыл об этой истории. Привычная жизнь, тренировки вытеснили ее из памяти. Когда я отошел на безопасное расстояние во времени от того приема героина, я снова все вспомнил, чтобы уже не забывать. Чтобы это всегда напоминало мне, как близко я подошел к краю, как споткнулся, как упал и как зацепился за спорт и выкарабкался. А ведь мог и не выкарабкаться. Мог. А если бы вторая доза все‑таки оказалась под рукой? Я, конечно, могу сказать, что справился со всем сам, могу гордиться собой за то, что нашел выход. Это правда. Я справился сам. Мне никто не помогал. Но мне еще и повезло.

 

Часть первая. Как закалялся Коваль

 

Отцы

 

Мне было 12 лет, когда я познакомился со своим родным отцом, в мае 95‑го. Хорошо запомнил, потому что это произошло вскоре после одного очень важного дня в моей жизни. 1 декабря 1994 года я пошел на первую в своей жизни боксерскую тренировку. А с отцом встретился через несколько месяцев после этого.

Правда, между этими событиями еще много чего произошло. Я успел принять участие в двух соревнованиях по боксу. Через полтора месяца после того, как впервые пришел в боксерский зал, в середине января, занял второе место на первенстве города. Вроде как и неплохо, но остался тогда недоволен результатом. До сих пор считаю и даже уверен, что выиграл бы тогда город, если бы мой тренер, Новиков Сергей Владимирович, дал мне другую принципиальную установку. Он был тренер молодой, амбициозный, жесткий. Только что закончил свою боксерскую карьеру. Мы его боялись, естественно, уважали, и я не посмел его ослушаться.

Первый бой я выиграл за явным преимуществом. Тогда у меня не было никакой тактики и техники. Я просто выходил в ринг и без всякой разведки сразу шел в атаку с ударами, забивал противника с обеих рук, всегда делая акцент на ударах справа. Я же правша. Такой бокс у меня был в первых 20 боях.

А перед финальным боем тренер мне сказал, чтобы я работал одной левой. Я так проработал весь бой. Ну и проиграл. Тогда я очень удивился этому. Как я мог проиграть, если выполнял установку тренера? С одной стороны, жалел, что послушался, с другой – он же тренер и знает, как надо выигрывать. И все‑таки я послушался и проиграл.

Это сейчас я понимаю, что этим самым он хотел дать мне понять, что у меня есть не только правая рука, которой я преимущественно работал на тренировках и в первом бою на этом турнире. Но в результате тогда я долгое время так и не смог обнаружить у себя в арсенале левой руки.

Мой следующий турнир был уже международным. Он проходил в Копейске, городе, где я родился, в 10 км от Челябинска. Там ежегодно 23 февраля проводится турнир в честь Дня защитника Отечества. Вот на него‑то я и поехал. Там я провел два боя и оба выиграл за явным преимуществом. Тогда я отработал уже в своем стиле. Такая вот насыщенная жизнь у меня была в те годы. Бокс очень быстро входил в нее, и его становилось все больше.

В очередной раз к нам в гости в Челябинск из Копейска приехала моя тетка. В Копейске остались жить все наши родственники. Она сказала, что встретила моего родного отца на автостанции в Копейске, проговорила с ним около получаса, и он просил передать мне 50 рублей в качестве подарка на мой день рождения.

Для нас тогда это были серьезные деньги. Мы с мамой тут же пошли на китайский рынок, что был напротив цирка, и купили мне белые кеды, у нас в Челябинске они были очень модными, и спортивный костюм «стрелки». Кажется, еще и на футболку хватило. Все этого хотели, но не все могли себе это позволить. Помню, я такой счастливый ходил! Наверное, ни одна обновка в жизни мне такой радости до этого не приносила.

После этого мой двоюродный брат Алексей, он был старше меня, ему было 18, мне сказал: «Думаю, пришло время познакомить тебя с отцом, он очень хочет». И я согласился. Это не было напрямую связано с подарком. Просто, если с тобой хочет познакомиться родной отец и проявляет внимание, не нужно ему отказывать. Нельзя пренебрегать знакомством с родным отцом, который тянется к тебе.

Вскоре я с ним познакомился. Честно говоря, я не знал, правильно я сделал или нет, что стал с ним общаться. Чувствовал в этом какую‑то измену своему настоящему отцу, который меня растил. Неправильным мне это казалось. Мальчишкой ведь совсем был. Посоветовался с братом, он мне сказал, что ничего неправильного в том, что я делаю, нет. А все равно какой‑то дискомфорт от этого я ощущал.

Ничего удивительного. Ведь до этого я считал родным отцом своего отчима. И сейчас вообще‑то считаю. Просто он очень рано занял место отца. Мне было четыре с половиной года, когда мама вернулась из роддома с моим младшим братом, до этого она вышла замуж, и отчим стал жить с нами. Я был в том возрасте, когда не задаешься вопросами типа: это мой биологический отец или не биологический. Слов таких не знал. Папа и папа. О том, что у меня есть какой‑то родной отец, заговорили, только когда мне было лет одиннадцать.

И надо же было так случиться, что мой отчим умер почти одновременно с тем, как я познакомился с родным отцом. Это произошло в марте 1995 года. У них там что‑то с мамой не ладилось в последнее время. В общем, однажды батя забухал. С утра ушел на работу и пропал на три дня. Мы все забеспокоились, что он пропал. В милиции не принимали заявление на розыск, объясняя это тем, что он недостаточно времени отсутствует, чтобы принимать какие‑то меры. Но мы‑то понимали, что произошло что‑то нехорошее. Стали искать сами. Мама начала обзванивать все больницы. Там не нашли. Нашли в морге.

«Как нам рассказали, его привезли из бара, что находился в гастрономе «Тракторозаводский» на перекрестке улиц Героев Танкограда и Котина. Он купил бутылку коньяка, сел за барной стойкой. Выпил пару рюмок и уснул, положив голову на скрещенные руки. Мало ли кто в баре засыпает, его и не трогали. Продавщица из бара закрывалась на обед, подошла его разбудить, тронула его, а он упал со стула замертво и лежит без движения. Видимо, какое‑то время уже был мертвым. Вызвала «Скорую», милицию…

 

Вот так мое детство и разделилось на время до и после смерти отца.

 

Помню, на похоронах брат мой младший, он совсем маленький тогда еще был, семь лет ему было, просто не вкуривал, что произошло, а я ревел в три ручья. Близким и родным человеком он мне был. Я‑то уже в том возрасте хорошо понимал, что произошло.

Отец воевал в Афганистане, и на похоронах было много его друзей с армии. Он у них был в авторитете. Уважали его очень. Помню еще, там говорили, мол, вот как бывает, на войне пуля его не нашла, а на гражданке водка убила. Тяжело, конечно, все это осознавать было. И время тогда еще тяжелое было, само по себе, даже без смерти близких людей, а тут еще такое…

 

До и после смерти

 

Что можно рассказать о раннем детстве? Ничего необычного для наших мест в нем не было. Я родился в поселке Горняк Копейского городского округа. Это такой шахтерский город с населением в 100 тысяч человек, застроенный пятиэтажками и девятиэтажками, состоящий из разбросанных в радиусе 20 км поселков. И мать, и отец, и бабушка, и дедушка у меня оттуда родом. Все мои корни там.

Это уже потом мы перебрались в Челябинск. Даже не помню толком, когда и как это было. Совсем еще щеглом был. Года три‑четыре, наверное. Мама у меня работала на ЧТЗ крановщицей в сталелитейном цехе. Там она, кстати, с моим новым отцом и познакомилась.

Сначала мама ездила на ЧТЗ из Копейска, потом от завода дали одну комнату в общежитии по улице Ленина, 4. Жили мы там поначалу втроем: мама, старшая сестра и я. Потом, когда она вышла замуж, нам дали вторую комнату. После рождения брата жили уже впятером – мать, сестра, отец с младшим братом и я. Сестра у меня старшая 1980 года рождения, от первого маминого брака. В 1991 году мама перешла работать на другой завод – КПД и СК, который производил цементные части для строительства панельных многоэтажных домов. После этого нас стали вежливо просить съехать из общежития.

Тогда мы переехали в коммуналку на улицу Савина, 4. Это на седьмом участке, что около хоккейной школы «Трактор». Там было три комнаты. Две из них – наши. Мы там жили впятером, а в третьей, самой большой – баба Нюра. Вот так и прожили мы бок о бок с чужим человеком около десяти лет. После того как она умерла, в ее комнату заехал ее племянник. Он прожил с нами несколько лет. Потом его закрыли.

Комната пустовала какое‑то время, а потом там по очереди пожила куча родственников бабы Нюры. Дочка того самого племянника с семьей, еще кто‑то. Потом все‑таки они решили эту комнату продать, и я ее выкупил два года назад. Мама с моей сестрой и племянниками до сих пор живут в этой квартире. Вообще, эти дома были построены в конце 20‑х. Они давно под снос предназначены, но все никак не снесут. Квартиру эту мы приватизировали, так что, если снесут, есть гарантия того, что получим новое жилье. Я, кстати, до сих пор прописан по тому адресу.

Помню, при Союзе мы по талонам разные продукты получали. Да и деньги были. Родители даже обсуждали покупку автомобиля. Ели разные вкусности, пирожные, мороженое, даже собаку колбасой кормили. Когда Союз развалился, мы это сразу почувствовали на себе своими животами.

 

Сладости‑вкусности пропали в нашей большой семье, и считалось, что, если в холодильнике есть хотя бы яйца, это уже хороший день.

 

Я вырос, можно сказать, на чае с хлебом, яйцах и картошке. В то время в Копейске давали поля под картошку от заводов, шинного, пластмассового. Тетя и дядя работали на этих заводах, и они каждый год получали такие участки. Там мы по весне сажали картошку, а осенью собирали урожай. Делалось это все таким семейным кланом. С семьями моих отцов отношения почему‑то не скрепились. Но у мамы две родные сестры и брат, у всех семьи. В общем, «пахали» всей семьей и выживали. Картошка в доме была всегда. Трудно, конечно, было, но тогда всем было тяжело. Время такое наступило.

Район, куда мы переехали, был хоккейный, и сам двор был тоже хоккейный. Я уже говорил, что там была хоккейная школа «Трактор», а напротив была 52‑я школа, где тоже хоккеисты учились. Через несколько домов и улицу Горького была 18‑я школа, и там тоже учились хоккеисты. Эта школа была еще более хоккейной. В общем, спортивные были места. Но тогда был настоящий бум анаши и клея «Момент», который в наших краях никого в стороне не оставил. Не оставил и меня. Мы, пацаны, всеми способами старались намутить денег, чтобы купить клей с пакетами. Когда мне было двенадцать, мы все лето промохали клей, все мои ровесники были просто одержимы этим. Всем нравилось получать глюки, вдыхая пары этого клея.

На следующий год пошла анаша. Курили и настоящую, и тот мусор, который нам впаривали барыги. За ней мы ездили в основном в Ленинский район либо на ЧМЗ, эти районы тоже отличались своим характером, как и ЧТЗ. Своих денег я никогда не вкидывал на это дело, мне было жалко тратить на эту дрянь. Понимал, что это не то, на что надо тратить деньги, заработанные честным трудом. Зависимости от анаши у меня не было, но когда она была – курил за компанию. Возраст такой. Своих мозгов не было, чтобы отдавать себе отчет в том, что делаешь. Были мозги всей компании, если это вообще мозгами можно назвать. Ты делаешь то, что делают твои друзья. Думать уже потом начали, годам к семнадцати.

Но все‑таки клей, анаша тогда считались у нас мелочью. От тяжелых наркотиков мы держались в стороне. А их тоже хватало. Сначала пошла «ханка». Это опиум. Один мой близкий друг, тоже боксер, кстати, который всегда эту наркоту презирал, попал не в ту компанию и попробовал. Меня там не было. Так получилось, что мы порознь поехали на сборы. В общем, мой друг был один, и уж не знаю почему, наверное, он и сам не знает почему, он попробовал эту «ханку». Попробовал – и чуть не «отъехал». Очень плохо ему было. Пацаны «Скорую» вызывать побоялись и не стали, но сами что‑то уже понимали в этом и кое‑как часа за полтора привели его в состояние, похожее на жизнь.

Вроде бы должно это было меня предостеречь. Но вышло так, что позже, когда уже вот этот мой друг был на сборах, а я остался в городе и оказался в такой же ситуации, я тоже попробовал настоящую дрянь. Только уже не «ханку», а героин, с чего я и начал свой рассказ.

Я потом часто думал, какая странная штука эти наркотики. Вроде и не нравятся, а затягивают. И быстро так, что с одного укола можно было потеряться. И люди, если слабые духом, или те, у кого есть серьезные головняки, или те, кто совсем ничем не занят в жизни и бездельничает, все они могут втянуться сразу. И никакого разбега им не надо.

Мы все о себе думаем, что мы‑то не такие, мы сильные, они сломаются, а я никогда, а червоточина сидит в каждом. И бывают моменты, когда любой может сломаться. Так что лучше не экспериментировать. Тем более что не все мы сами о себе знаем.

Баловство с клеем и анашой никогда не было в моей жизни основным делом. Ничего подобного. Я тогда проводил одну тренировку в день. Ну, мог раз в неделю пропустить, найдя какую‑то причину, ну, два раза. Причем вовсе не обязательно из‑за анаши. Просто мальцом еще был совсем, хотелось иногда больше погулять на улице, отдохнуть от тяжелых спаррингов[1], а мы тренировались тогда уже вполне профессионально. К тому же все эти левые движения проходили обычно по вечерам. Покурили по мелочи, а завтра снова на тренировку.

Мы делали своими руками такие особые места, обычно в подвалах многоэтажек. Называли их «балдежные хаты». Притаскивали туда различные диваны, чтобы там можно было зимой посидеть, а не болтаться по улицам. Если не было «хаты», собирались у кого‑то из пацанов в подъезде на его этаже, так как «хаты», бывало, разбирали слесаря и милиция, когда их находили. Вот так и проводили время.

 

Драка перед боем

 

Драк на улице у нас хватало. Рассказывать обо всех, думаю, не стоит. Попадало и мне. Бумаги не хватит, чтобы все эти драки описать. Да и забылось многое. Это же не что‑то особенное было.

 

Драки были частью нашей тогдашней пацанской жизни.

 

Но были и такие, которые сыграли большую роль в моем становлении и как человека, и как боксера.

Вот одна такая. Мне тогда лет семнадцать было. Приехал со сборов. Потом должен был ехать на турнир. И вот встречаю своих пацанов. Да, тут надо кое‑что объяснить. В 1990‑е и начале 2000‑х в Челябинске был такой авторитет по фамилии Халиуллин. У него были спортзалы по всему городу. В них ходили все желающие пацаны разных возрастов: кто потренироваться серьезно, кто просто для себя, кто за поддержкой. Каждый зал – семья. Если кого‑то из этого зала где‑то в городе обижали, то они всем залом собирались и решали вопрос с обидчиком. Масштабы таких вопросов бывали разными. Иногда собирались все залы города и ездили на стрелки целыми автобусами.

И вот мои кенты мне рассказывают, что у них была какая‑то стычка с халиками. Так обычно халиуллинских называли. Те бухие были, слово за слово, произошла драка. Наши вышли победителями и поставили их на место. Ну, вот теперь нас и ожидала разборка с ними. А в нашей компании тогда оставалось всего только человек десять. Кто откололся сам, кого откололи, кто другими делами занялся, кого закрыли, кто отъехал.

И вот кто‑то из наших девчонок, а у всех подруги были, уж не знаю, откуда они узнали, но нам сказали: «Ждите халиков сегодня. Обязательно придут». Придут так придут. Мы правы, значит, все по чесноку будет – поговорим. Но палки все‑таки заготовили и припрятали метрах в десяти от себя, так, на всякий случай. Потом про них и забыли.

Короче говоря, сидим, как обычно, вечером на своем месте – там такие жердочки и лавочки были. Дом буквой «П», подъезд угловой. В случае чего – бежать некуда, да и как‑то не по нашим понятиям было бегать от кого‑то.

От того подъезда, где мы сидели вечерами, что влево, что вправо шли многоподъездные дома, длиной метров по 130–150, видно издалека. Мы сидим на лавочке и видим, что из‑за угла дома выходит бригада, человек тридцать. Мы переглянулись и дали друг другу понять, что справимся с ними, если начнется возня. Пацаны у нас в компании крепкие были. Половина – боксеры, вторая половина – хорошие дворовые бойцы. В общем, все нормально. Стоим, ждем, настраиваемся.

А тут видим: с другой стороны выходит еще группа, человек тридцать‑сорок. Ну, думаем, тут уже разобраться вряд ли получится. Придется на словах вывозить.

Видим, пострадавшие вперед вышли. Двое, кстати из них, были моими одноклассниками. Один с рукой перевязанной, другой с ухом забинтованным, и говорят нам: «Кто тут старший?» Я тогда к ним обратился и говорю: «Ну, чего мы тут будем драться, войну начинать? Зачем? Давайте выясним все мирно». А в ответ мне один из этих терпил показывает на свое забинтованное ухо и говорит: «Серега, такое не прощается».

Тут их старший выходит и опять спрашивает: «Кто тут старший?» Я тогда понял, что никакого разговора не получится, и бросился на того, кто ближе всех стоял. Тут и понеслось. Пошла большая массовая драка. Нас мало очень было, но половина из тех, кто пришел с нами драться, были просто лохи, ходившие в эти залы чисто за поддержкой, чтобы их не обижали. Но выезжать на такие мероприятия было необходимым условием всех залов Халиуллина.

В какой‑то момент меня окружили человек десять. Там чуть ли не на каждого из нас было по десять человек. Но все знали, кто в нашей компании был боксером, поэтому и внимание было к нам особенным. Каждый делал все возможное, чтобы нас нейтрализовать и сбить с ног. Тогда, под адреналином, все удары, что прилетали ко мне, я даже не чувствовал, только замечал, что что‑то касается моего тела, и не более того. Вижу, в меня палка летит, я от нее уклончик и в ответ удар. Словно как тренер учил на тренировке. После каждого защитного действия сам бил много, конечно, и с ног сбивал. Уклоняюсь‑бью, ныряю‑бью. Где‑то ногой пнешь. В общем, как начал, так и работаю. Одного зацепил – упал, другого – тоже упал. Третий за ним. Пацаны тоже рубятся со всеми дай боже. В какой‑то момент почувствовал, что кровь идет с головы, понял, что мне голову пробили, как потом оказалось, аж в двух местах.

И тут халики дрогнули и попятились назад. Только потом стало ясно почему. Мы свои припрятанные колы даже в руки не взяли, все слишком быстро началось. У одного из наших пацанов был нож, и он на него насадил их старшего из этого зала, откуда основная масса собралась. У него кровь пошла. Те, кто рядом был, испугались, подхватили его под руки. И начали отступать. Остальные тоже дрогнули и стали убегать.

Обошлось. Никто не погиб. Правда, после этого кипиша встреча у нас была с их старшими, где все всё поняли и дали по рукам. Но медикаменты в больничку пострадавшему пришлось принести.

А у меня и свои проблемы были. Одна сечка небольшая, а вот вторую нужно было зашивать. А зашивать я не мог. Мне через два дня надо было лететь в Италию на турнир. Если бы я пришел к врачу с такой травмой, меня бы зашили, и ни в какую Италию я бы уже не полетел.

Там вообще непростая история была. В 2001 году на юниорской России в Волгограде я вышел в финал, но там меня слили в бою против Ивана Решетникова из Перми. Я боксировал тогда в весе до 75 кг. По официальным результатам того турнира он должен был ехать на первенство Европы по юниорам. За меня заступились тогда люди, хотевшие добиться справедливости, говорили: «Кого вы везете? Ковалев же избил его в одну калитку». Вот тогда и решили послать меня на этот международный турнир класса «A» в Италию. Сказали: выиграешь – поедешь на чемпионат. И вот мне ехать на этот турнир через два дня, а у меня две сечки на голове.

Что мне было делать? Я взял мокрое полотенце, приложил к голове и пролежал с ним всю ночь, чтобы рана хоть как‑то затянулась.

 

Вот так, «лечась» мокрым полотенцем, я и провел почти все время, что мне оставалось до отъезда, а потом с пробитой головой поехал в Италию.

 

Первый бой там у меня был с поляком. Резвый такой парень. Выскочил на меня в первом раунде с ударом слева. Я сайдстепом[2] его провалил, но он слегка все же дотянулся до моего подбородка. Я почувствовал, что пропустил совсем легкий удар… и сел на задницу! Нокдаун![3] Ничего себе! Я удара‑то практически не почувствовал, но все равно потерялся от него и упал!

Отсчитали мне нокдаун. Первый раунд закончился. Пришел, сел в угол и тут понял, что у меня происходит что‑то странное со зрением. Такое ощущение, будто я в подзорную трубу смотрю. Вижу только какой‑то узкий коридор перед собой, шириной с мою голову, а что правее и левее, не вижу вообще. Только все мерцает какими‑то яркими вспышками.

Сам не знаю как, но второй и третий раунд по очкам я выиграл, а с ними и весь бой. Когда уже ехали обратно, мне в автобусе совсем плохо стало. Казах один со мной рядом сидел и все со мной поговорить пытался, он в моем весе выступал, жаловался, что его до соревнований не допустили, а мне так плохо, что я и рот толком открыть не могу, только жду, когда же мы наконец доедем и я смогу остаться один.

Когда приехали, я едва успел зайти в свой номер, как меня стало рвать, и рвало минут двадцать. Без остановки рвало, рвало, рвало. Я понимал, что это от того, что мне пробили голову в той перепалке в Челябинске.

На следующий день я решил прикинуть, сколько во мне веса осталось. Встал на весы – семьдесят триста! Это при том, что дрался в семьдесят пять. То есть совсем недовесок. Я съел все, что мог, а мог немного, потому что ничего не лезло. У меня сотрясение мозга было. Какой там есть? Все‑таки съел чего‑то, положил в шорты двухсотграммовый медный брелок с ключом от номера и пошел на официальное взвешивание. Я еще удивился, что такие здоровенные брелоки существуют. Видимо, чувствовал, что он мне понадобится.

И вот одетый, с брелоком в кармане шортов, в футболке и носках я все‑таки потянул на семьдесят один триста. То есть хотя бы вписался в свою категорию. Предыдущий вес тогда был до 71 кг.

Там на взвешивании еще кто‑то замечание мне сделал, что я в одежде. Да и вес – семьдесят один триста! И это при том, что я в носках, шортах и футболке. Но потом кто‑то из организаторов на меня взглянул и махнул рукой, мол, его дело. Хочет боксировать – пусть боксирует. По крайней мере, я так понял.

После взвешивания я вернулся в отель и снова спать. Бои начинались в шесть вечера. В четыре выезжали из отеля. Против меня вышел здоровенный армянин с такими накачанными мышцами. Я понял, что сегодня, чтобы выиграть, мне нужно только не пропустить. В результате я выиграл по очкам, 9–3.

Приехал в отель и опять спал. Сейчас я понимаю, что инстинктивно принял самое правильное решение. Таким образом я дал своему организму возможность прийти в себя и хоть как‑то восстановиться.

 

Я не мог позволить себе проиграть в том турнире, потому что я уже тогда поставил себе цель добиться в боксе и в жизни того, чего я добился сейчас.

 

Значит, надо было побеждать. Я не мог допустить, чтобы из‑за какой‑то драки годы тренировок были потрачены впустую. Кроме того, я уже был достаточно взрослым человеком, чтобы понимать, что все мое будущее и будущее моей семьи будет зависеть от бокса. Что я умел, кроме бокса? Куда мне было идти, если бы я не добился в нем ничего? Анашу курить? Быть торпедой в бригаде? Подчиняться кому‑то и выполнять разные поручения? Я не хотел. Не мое это. К тому же я уже слишком хорошо знал, что такая жизнь красивая, но короткая.

Вот такие мысли у меня были тогда перед финалом. К тому времени дали знать о себе часы покоя, которые я себе устраивал каждый день. У меня уже не было никакой тошноты, головокружения. Но соперник у меня был очень серьезный. Венгр, финалист прошлогоднего чемпионата мира, а я его просто разорвал. Даже сам от себя в таком состоянии ничего подобного не ожидал. Счет был 16–4 в мою пользу.

Приехал домой. Настроение потрясающее было. В таком состоянии всех победить! Думал, теперь поеду на чемпионат Европы, как мне обещали, а в итоге никуда не поехал. Тогда я еще не знал, что так пройдет практически вся моя любительская карьера.

 

Выигрывал соревнования, после которых должен был ехать на основной чемпионат года, и никуда не ехал. Добирался до финала на турнире – а дальше все решала политика.

 

Кого‑то хотели видеть победителем больше, чем меня. Они ехали вместо меня на основные турниры, но золота так и не привозили.

Но это уже другая история.

 

Первые враги

 

Когда я смотрю назад, возникает ощущение, что сама жизнь толкала меня к боксу. У меня ведь и в мыслях никогда не было им заниматься, даже не знал, что это у нас в Челябинске возможно.

Времена тогда у пацанят были, конечно, как будни боевые, не то что сейчас. Различных драк довольно много было. Это я говорю о временах еще до бокса. Банда на банду, как это тогда все называли, или внутри своей банды. Вроде бы и дружили, но все равно оставалось чувство соперничества, все равно выясняли, кто тут сильнее, кто главный, кто самый крутой. Дрались и один на один, и компания на компанию, стенка на стенку, как угодно. Но это было все по‑детски, конечно.

Пацаны из одного или нескольких дворов объединялись в эти самые банды, названия себе придумывали. У нас на районе самые старшие были «Монахи». Но это уже взрослые пацаны были. Некоторые из них даже машины имели: «шестерки», «восьмерки».

Мы, те, кто помоложе, все равнялись на них. Конфликты между пацанами из разных участков и районов часто имели совершенно определенную цель. В них, например, решалось, кто будет сегодня работать на заправке. Когда машины подъезжали к колонке, мы вставляли пистолеты в баки, заправляли их. Водители нам за это платили, что называется, кто сколько даст.

Вот за эти места на заправках и бывали драки. Били, чтобы отбить у конкурентов желание туда вообще приходить. Кто‑то ломался, кто‑то нет. Иногда дрались двор на двор. Забивали стрелку: в том или ином дворе, но в основном на недостроенном заброшенном футбольном стадионе. Все это, безусловно, повлияло на то, что я стал таким, какой я есть.

В школе тоже шло постоянное выяснение отношений, все время выявляли лидера. С одноклассником моим Димкой Максимкиным дрались постоянно. Я считался самым сильным, он вторым после меня. Так у нас с ним каждая перемена была боевой. Звонок прозвенел, из класса вышли и тут же за дело.

А потом, в пятом классе, к нам пришел пацан‑хоккеист, звали Денис, крупный такой, на голову выше меня. Вот и с ним я тоже сцепился, так как уже был лидером. В принципе, я всегда был лидером в своем классе. А тут этот хоккеист пришел и начал как‑то себя проявлять. Ну и в результате мы подрались. По‑серьезке получилось. Носы друг другу разбили, но я вышел победителем.

На уроках мы любовные записки девчонкам кидали, как сейчас эсэмэски. Была одна девочка, которая нравилась и мне, и Димке Максимкину, и мы дрались еще и из‑за нее. Понятно, что это были все детские драки, но для нас это были серьезные моменты нашей тогдашней жизни.

Впрочем, детские‑то детские, а продолжение некоторые истории имели вполне серьезное. В том числе и эта, с Димкой.

Пока мы не переехали из общежития ЧТЗ в коммуналку на 7‑й участок, я учился вместе с Димкой в 107‑й школе. После переезда я оттуда ушел. Если говорить честно, то уйти из старой школы мне пришлось не из‑за того, что мы сменили место жительства, а из‑за неуспеваемости и возникших на старом месте проблем, которые никакого отношения к учебе не имели.

Девочку, из‑за которой мы с Димкой постоянно дрались, звали Леной. Драки эти постепенно стали чем‑то таким привычным, обыденным. Казалось, так будет всегда, ни лучше, ни хуже. Но вот 1 сентября, когда мы перешли в шестой класс, ко мне подошли с предъявой старшеки из восьмого. Я знал их. Это были друзья Димки. Они позвали меня за школу и там сказали, чтобы я больше никогда не подходил к его возлюбленной. А чтобы я это хорошо себе уяснил, еще втроем неплохо попинали меня.

Так у меня появились первые серьезные враги в том возрасте.

На 7‑м участке, куда мы переехали, я часто ходил на стадион через дорогу попинать мяч по воротам. Дворовым авторитетом там был парень по имени Женя, но все его называли Джоном. Ему тогда было лет шестнадцать‑семнадцать, но выглядел он моложе. Ростом чуть выше меня, худощавый, одевался скромно. Помню, когда я увидел его в первый раз, на нем были такие широкие штаны и футболка. Выглядел он никак не угрожающе. Может быть, поэтому я и вел себя с ним довольно дерзко. И тогда он как‑то раз подошел ко мне и без всяких разговоров пробил снизу, то ли слева, то ли справа, в солнечное сплетение, там уж не до этого. И я тут же сложился. Теперь знакомство с местным авторитетом состоялось у меня по полной программе.

После этого отношения у нас с ним наладились. На улице так часто бывает. И вот однажды, когда мы с Джоном и другими пацанами играли в футбол, я увидел, как по улице идут двое из той троицы, которая побила меня за школой 1 сентября. Я остановил на них взгляд, и Джон, конечно, не мог этого не заметить и спросил меня: «Кто это?» Я сказал ему.

Он, недолго думая, окликнул их, они остановились, и мы подошли к ним. В своей обычной манере, без лишних слов, Джон тут же без разбору навалял ногами обоим по животам и лицам. Надо сказать, что он очень умело владел своими ногами. Бил ими быстро, точно и сильно, хотя никогда ничем не занимался. Получив по паре «хайкиков»[4], эти двое бросились бежать.

После этого в 107‑й школе у меня начались большие проблемы. Обиженные старшеки пасли меня, пытались выловить после уроков и прессануть. Но у них этого не получалось. Бывало, что кто‑то меня выручал или что‑то еще помогало. С успеваемостью у меня и так были проблемы, учиться я вообще не очень хотел, а теперь я стал еще и прогуливать школу. Из‑за всех этих мелких проблем, вместе взятых, мне и пришлось уйти из старой школы, и я перешел в 52‑ю, по новому месту жительства.

 

Джон

 

Я бы хотел сделать небольшое отступление, чтобы еще немного рассказать о Джоне, так как этот человек сыграл в моей жизни определенную роль. Даже затрудняюсь сказать, какую именно. С одной стороны, он мне серьезно помог. С другой – показал, чего в этой жизни не надо делать, чтобы не загреметь всерьез и надолго.

Именно с Джоном и его прикентовкой мы ходили зарабатывать деньги на заправку «Лукойл», что была в районе автобусной остановки «Кинотеатр Спартак». Джон, с которым мы познакомились через удар в дыхло, тепло ко мне относился, и я это чувствовал. Это давало мне какую‑то уверенность в себе, особенно после того, как он без лишних слов, без разборки просто побил моих обидчиков из 107‑й школы.

В общем, с этим парнем я чувствовал себя комфортно на районе, в отличие от тех времен, когда его не было рядом. Но у нашей дружбы была и другая сторона. Джон подтягивал меня ко многим своим мутным делам, где приходилось лазить по форточкам, и не только.

Мы забирали всякую мелочь и велосипеды у незнакомых нам пацанов. На рынках воровали фрукты. Однажды ночью в компании трех человек мы даже перелезли через забор на Первый хлебокомбинат за пастилой для пряников. Правда, полакомиться ею у нас не получилось. Мы нарвались тогда на засаду, и Джона поймали. Он крикнул, чтобы я убегал, если есть возможность. Мне удалось убежать. Джон не впервые был в милиции, и его снова отпустили на следующий день.

После этого на какое‑то время я перестал участвовать в таких делах. Мне всегда по душе было зарабатывать деньги честным путем, и я совсем не представлял себя в местах не столь отдаленных, попасть в которые было проще простого. Мне всегда было интереснее и спокойнее заправлять и мыть машины.

 

С тех денег, что я зарабатывал на улице, ровно половину я отдавал маме.

 

Сам старался никогда не просить у нее денег, хотя, конечно, бывали исключения.

С Джоном я впервые попробовал многие вещи. С ним в свои 11 лет я узнал, что такое сигареты «Опал» и «Ту‑154». Чуть позже попробовал насвай, о котором до этого только что‑то видел и слышал по телевизору. Когда мне было 13, Джон «накурил меня» марихуаной. Хорошо помню это дурацкое состояние. Все смеялись надо мной, а я был в полном недоумении, почему они смеются. Тогда я не понял это дерьмо и не втянулся, но, когда стал старше, мы курили эту дрянь каждый день по нескольку раз вместо сигарет.

 

Улица с ее дурными законами играла с каждым из нас в рулетку.

 

Часто от всего этого меня отвлекал бокс, к которому я тоже проявлял большой интерес. Сейчас я понимаю, каким дураком был в те зеленые годы, когда казалось, что думать своими мозгами незачем. Собственно, многие вещи мы и делали, вообще не задумываясь ни о чем – ни о последствиях, ни о том, хорошо это или плохо. Мы этого тогда не осознавали, но улица с ее дурными законами играла с каждым из нас в рулетку, а мы только каждый день пропадали на ней, даже забывая зайти домой поесть. Хотя домашняя еда вряд ли могла заманить кого‑то из нас домой, так как у всех холодильники были пустые. Все тогда выживали по‑своему. Мы, например, как я уже рассказывал, сажали картошку на полях, которые от завода давали моей тете в Копейске, и хотя бы картошка была у нас круглый год. Ее могло не быть только в том случае, если я не съездил в Копейск и не достал ее из той ямы, в которой она хранилась у нашей бабушки.

 

От хоккея к боксу

 

Но не одними драками и выяснением отношений в школе мы жили. Другим важным моментом был хоккей. А как могло быть иначе, если рядом была хоккейная школа «Трактора»? С восьми лет я занимался в дворовой хоккейной команде. По вечерам мы ходили на игровые площадки этой школы. Их там было две: одна стандартная большая, а вторая – мини, для малышей. Вход был свободный. Через полтора года я попал в группу к тренеру Перегудову Виктору Михайловичу уже в саму школу. Дальше я параллельно ходил два‑три раза в неделю к Перегудову и еще пару раз в дворовую команду.

Дворовая‑то она была дворовая, но там все было нормально устроено. Была своя раздевалка. И вот как‑то раз раздевалку вскрыли и дернули оттуда все, что могли унести. У меня ушел шлем, нагрудник, наколенники. Коньки с крагами висели отдельно, они были на месте, а остальное все унесли. Некоторое время я еще ходил в школу «Трактор», надеясь, что какую‑нибудь форму там раздобуду. Тогда мы менялись всякими вещами, получая именно то, что нам было нужно, одному – одно, другому – другое. О том, чтобы купить новую форму, и речи не было, она была дорогая.

В общем, вечерами я продолжал ходить просто на коньках кататься. Там же катался один парень, нерусский, он еще все время выходил на лед в щитках, налокотниках и наколенниках поверх спортивного костюма. Тогда было модно, если у тебя были все эти штуки, выставлять их напоказ. Ну, а мне было обидно, что у него это все есть, а у меня нету, и я его все время подстегивал, говорил: «Чего ты тут разоделся и понтуешься своей формой?»

Скоро я перестал играть в хоккей и потом ходил месяца три‑четыре на борьбу в «стекляшку», Дворец спорта, где еще была секция баскетбола, но со временем тоже забыл туда дорогу.

После борьбы ходил в кружок картинга и авиамодельный в ДЮТ ЧТЗ (Дом юного техника), где занял второе место на соревнованиях по сделанным вручную точным бумажным копиям самолетов, после чего расстроился, что не выиграл, и забросил это дело. Потом снова записался в секцию вольной борьбы в спортклуб ЧТЗ, где уже позже начал заниматься боксом.

В то время у нас большой популярностью пользовался фильм «Не отступать и не сдаваться» с Ван Даммом, который, наверное, тоже сыграл свою роль в том, что я в конце концов оказался в боксерском зале. Я этот фильм четыре или пять раз смотрел. Это мне лет девять было или чуть больше.

 

Не знаю почему, но бокс казался мне чем‑то совершенно недосягаемым.

 

Денег на билеты у нас не было. Мы находили на улице использованные билеты в хорошем состоянии, ровненькие, чистенькие, немятые, но с оторванным контролем, и шли в кинотеатр. Давали их бабушке при входе, а она говорила: «Билеты же использованные!» Тогда мы играли роль маленьких обманутых школьников, которым продали такие билеты нехорошие старшеклассники. В общем, любые варианты использовали, чтобы только снова посмотреть этот фильм. В другой раз били на жалость: «Мама дала денег, а мы потеряли!» При этом у кого‑то в руках могло быть мороженое. Но нас обычно пускали.

В школе я сидел за последней партой с моим приятелем Русланом Багаутдиновым. Сидели как‑то на уроке, болтали, учиться ведь неохота было, и тут он мне говорит: «А я на бокс записался». Я так удивился, не знал, что это можно было сделать. Не знаю почему, но бокс казался мне чем‑то совершенно недосягаемым, а тут Руслан еще добавил, что тренер им сказал: «Приходите сами и друзей приводите».

Оказалось, можно и на бокс записаться. И для него никакой особой формы не надо. Ну, шорты, кеды. Я и пошел записываться в зал бокса спортивного клуба ЧТЗ. В первый раз пришел вместе с мамой. Тренер сказал ей, что надо принести медицинскую справку и пять рублей за месяц занятий в секции бокса. Получил я справку и на первую тренировку пришел уже один. Сказал маме, что сам доберусь.

 

Стеснялся, что мама будет смотреть мою тренировку.

 

До зала была всего одна остановка от дома. Пешком дойти рядом.

Вход в этот зал был по наружной железной лестнице на второй этаж‑балкон. И вот мы сидим там на лавочке и оттуда сверху смотрим, что в зале происходит. Перед нами заканчивала тренировку группа, которую вел заслуженный тренер РСФСР Беляев Альберт Николаевич, а его помощником был Новиков Сергей Владимирович, который потом и стал моим основным тренером.

А народ постепенно подтягивался. И тут вдруг заходит парень в пуховике и с сумкой. Это был тот самый пацан, с которым я на ледовой площадке кусался при каждой встрече. Что это значит?

Он вошел и поздоровался с Альбертом Николаевичем. А тот ему кричит в ответ, как родному: «Здравствуй, Звиади. Здравствуй, дорогой, ты куда пропал?» И тут я понял, что они давно знакомы, и думаю: ничего себе сюрприз. А почему он его по кличке зовет? Я тогда думал, что это кличка, а не имя, и все понять не мог: почему Звиади?

Звиади пошел в раздевалку, переоделся, вернулся и тут увидел меня. Подошел ко мне и говорит: «Здорово! Так это ты там, на катке, на меня понтовался?» Я, конечно, с пониманием того, что он боксер и в этом зале уже не в первый раз, судя по их приветствиям с тренером, осторожно ему отвечаю: «Ты сам понтовался, что катался со щитками напоказ». И тут он говорит: «Да ладно, не принимай близко к сердцу. Все нормально. Я никакого зла на тебя не держу. Давай потренируемся, потом пообщаемся».

После тренировки он ко мне подошел и сказал: «Выходи завтра, пойдем с нами, погуляем‑полазим». «Лазить» на нашем языке означало что‑то вроде гулять и общаться вместе в одной компании. В общем, таким образом я стал членом одной из самых уважаемых на районе банд. Он так и сказал: «Если хочешь, будешь теперь с нами».

 

Мой лучший друг

 

Когда я познакомился со Звиади, он подтянул меня к себе, и я стал реже общаться с Джоном. Из‑за бокса у меня стало куда меньше свободного времени, но, честно говоря, я все же иногда находил его, чтобы заниматься не совсем правильными делами. Однако время взяло свое, и бокс постепенно стал занимать все большее место в моей жизни, или скорее это я сам все больше входил в боксерскую жизнь, и Звиади сыграл в этом большую роль.

Звиади родился в Грузии, и в возрасте шести лет он с родителями и младшим братом Онисом переехал жить в Челябинск. Его мама отлично готовила и работала в ресторанах нашего города, так что мы часто после тренировки направлялись к нему домой на вкусный ужин. Папа у Звиади работал в собственном обувном цехе, который едва приносил им средства на самую скромную жизнь.

Я стал проводить все больше времени в компании Звиади, потому что его жизненные принципы были мне больше по душе, чем принципы Джона. Вместе со Звиади мы шли на тренировку и вместе шли с нее, мечтая и рассуждая каждый о своем будущем. Его семья жила так же бедно, как и моя, поэтому наши мечты и цели были похожи, и они сходились в одном: что однажды благодаря боксу мы поднимемся с колен бедности и сможем обеспечить наше будущее и помочь нашим семьям. С таким настроем мы все реже и реже стали прогуливать тренировки и все больше и больше внимания стали уделять боксу.

Наша компашка, все те пацаны, с кем мы плотно и ежедневно общались в подростковом возрасте, звалась «зоновские». Такое название она получила из‑за прозвища Звиади. Его все называли «Зона», потому что он первым из нас отважился побриться наголо, заразив позже всех остальных. Звиади и правда выглядел так, как будто только что с зоны вернулся. Я же не имел каких‑то прозвищ или кличек всю свою жизнь, за исключением одной. После того как мы все посмотрели фильм «Однажды в Америке», пацаны стали называть меня «Лапша», объясняя это тем, что по характеру я похож на героя этого фильма с такой кличкой. Но долго это погоняло за мной не продержалось, так как чаще всего меня называли «Коваль». Так я и остался Ковалем своего счастья и своего жизненного пути.

 

Наши мечты со Звиади и цели были похожи, и они сходились в одном: что однажды благодаря боксу мы поднимемся с колен бедности и сможем обеспечить наше будущее и помочь нашим семьям.

 

Ребят из другой банды, которые были с улицы Первой Пятилетки, называли душманами. Мы часто встречались, скидывались, я уж не помню, какие тогда деньги были, ну, в общем, по мелочи и играли на них в футбол. Та команда, которая выигрывала, забирала кассу. Потом покупали пиво и сидели во дворе, попивая его. Но я в пивных запоях редко участвовал.

Обычно мы со Звиади встречались где‑то на улице и вместе шли на тренировку. Жили в пяти минутах друг от друга. Я чуть ближе к залу, он чуть дальше. Звиади жил напротив Монтажного колледжа, техникума, проще говоря. Там учились пацаны, с которыми мы тоже вместе лазили, и там процветали разные наркоманские движения. Такие времена тогда были.

Но многие ребята и из колледжа, и из тех, с кем мы в футбол играли, сумели взяться за голову и слезть с этой дряни. Кому‑то, может быть, даже этот наш дворовый футбол помог. Ну, а у меня помимо футбола, в который я умел и любил играть, был, конечно, бокс.

Когда мы, опять‑таки вместе со Звиади, перевелись в другой боксерский клуб, находившийся в лесопарковой зоне города, мы стали ездить туда на трамваях и троллейбусах. Деньги на проезд находились не всегда, часто мы катались зайцами, и нередко с нами по дороге на тренировку или домой случались всякие приключения, причем далеко не всегда приятные.

Один раз даже произошла серьезная потасовка на остановке «Алое Поле». Водитель троллейбуса решил выгнать нас, безбилетных, и распустил руки. Он не ожидал, что получит отпор от еще далеко не взрослых пацанов. Тогда мне было всего 15. Я подрался с этим водителем прямо на остановке, а когда за него заступились прохожие, то поучаствовать в этой потасовке пришлось уже и всем остальным нашим пацанам. Мимо проезжали менты в гражданском на обычной машине, и они вмешались в драку и разняли всех нас. Нам повезло, что главный из них отнесся к этой ситуации с пониманием, когда узнал, из‑за чего произошел конфликт, и отпустил нас на все четыре стороны. Мы пошли в тот день до дома пешком, так как у меня была порвана моя новая рубашка, которую я купил накануне. Ехать в таком виде было неудобно. Для меня тогда это была очень серьезная потеря. Зато такие ситуации очень сближают друзей.

Мы со Звиади продолжали тренироваться бок о бок много лет. Сам он после юниорского ринга, выполнив норматив мастера спорта, завязал с боксом. На то было несколько причин. С одной стороны – традиционное для бокса несправедливое судейство, а с другой – он нашел возможность зарабатывать хорошие деньги иной темой, не имеющей отношения к боксу. Ну а что касается меня, то я надолго остался со своей мечтой один на один. В 17 лет я выиграл чемпионат Урала и тоже выполнил мастера. Весной 2001‑го я стал МСМК (мастер спорта международного класса), выиграв турнир класса «А» в Италии, куда поехал после той самой разборки с «халиками», о которой уже рассказывал.

А со Звиади, с которым прошла вся моя юность, мы дружим до сих пор. Вы и сейчас можете во время боев видеть его в моем углу. Я горжусь тем, что у меня есть такой друг. В свое время мы с ним вместе выбивали дерьмо из тех пацанов, которые травились опиумом и героином после того, как я сам попробовал эту дрянь. Я и сейчас думаю, что мы здорово им помогли. Звиади мне как старший брат, который всегда придет на помощь, даст хороший совет и поможет принять более мудрое решение. На сегодняшний день он управляет крупной оценочной компанией «Эксперт 365» в Москве, помогая людям в их сложных жизненных ситуациях. Он с каждым годом растет как личность и как бизнесмен, что не перестает меня удивлять и радовать.

 

Тот, кто выковал Коваля

 

Прозанимавшись со Звиади в секции на ЧТЗ полтора года, мы вместе перешли в клуб «Урал», что был в центре города, где находились главные челябинские спортивные сооружения. Но до этого еще много чего произошло.

На ЧТЗ Беляев был главным тренером, а Новиков – у него на подмоге. Но это в вечернее время, а по утрам Новиков вел занятия самостоятельно. Это он решил выставить меня на мой первый турнир на первенство города, а потом – на турнир 23 февраля, который я выиграл. После этого я стал приходить к нему и в утренние часы. Он давал мне освобождение от школы, так что тренировки всегда в радость были. Новиков собрал всех пацанов, кто подавал надежды и в ком он что‑то видел. Он сколотил из нас хорошую компанию. С частью этих ребят мы общаемся по сей день. С некоторыми стали близкими друзьями.

Новиков очень сплотил нас, характер в нас воспитывал, учил не быть «девочками», не лить слезы по каждому синяку. Травм мы тогда получали много, пальцы выбивали, носы разбивали и те же синяки зарабатывали. Новиков создал такую атмосферу, что было стыдно жаловаться, стыдно показывать слабость. Мы всегда думали, что же подумают о нас те же пацаны, которые собрались в зале, или те, с которыми мы вместе гуляли на улице. Поэтому ходили на тренировки, стиснув зубы, и все терпели. Еще, когда Новиков позвал нас тренироваться по утрам, он сказал: «Я вас научу драться, научу преодолевать страх, научу вас много чему, и не надо мне никаких денег». Так что я заплатил только за первые два месяца тренировок, а потом уже ходил бесплатно.

Параллельно своим ходом шла и уличная жизнь. Если в 10–11 драки были еще детские, до первой крови, до первого падения, то в 13–14 уже все шло по‑серьезке. Иногда и колы в ход шли. Временами головы пробивали. Попадало и мне.

В 1995 году мы поехали в первый спортивный лагерь ЧТЗ на озере Малый Сунукуль. Ездили туда три года подряд. Это тоже нас очень сплотило. Осенью 1996 года к нам в клуб ЧТЗ стали приезжать ребята из боксерских секций с других районов, с ЧМЗ, с Ленинского района, даже из Копейска и области. У нас был хороший зал с кольцами, где можно было поиграть в баскетбол и в регби в качестве разминки. Но эти ребята к нам не играть приезжали, а драться.

Мы их всех побеждали, и к нам скоро перестали приезжать. С конца 1996 года каждую пятницу мы стали выезжать в клуб «Урал» на боевую практику, сначала и в другие места, но потом только туда. Позже этот клуб назвали областным учебным центром олимпийской подготовки. С 1997 года мы стали боксировать под эгидой клуба «Урал».

Наш тренер Новиков перешел туда вместе с нами. Видимо, там, в центре, что‑то в нас заметили и пригласили. Сначала мы ездили в «Урал» только по пятницам, потом по понедельникам, средам и пятницам, потому что у клуба в ЧТЗ появились какие‑то задолженности перед заводом за свет, еще за что‑то, и постепенно там все затухло. Ну, не совсем все. Беляев по‑прежнему там работал, ему же надо было как‑то зарабатывать себе на жизнь, и он продолжал вести платные занятия в своей группе, преподавал там свой бокс, правда, это было что‑то вроде группы здоровья. Но он был молодец! После инсульта лет в шестьдесят он был на левую сторону парализован. Несмотря на это, он ходил пешком две остановки на работу и там одной рукой держал лапу своим ученикам. Так и работал. Заслуженный тренер РСФСР был. Умер года два назад. Кажется, ему тогда было уже 86 лет.

Итак, мы окончательно перешли в клуб «Урал». С нами по‑прежнему был наш тренер Новиков, чем дальше – тем больше.

 

Это уже даже не совсем тренировки были. Это был настоящий бойцовский клуб, и, когда мы шли туда, мы знали, на что идем. Если честно, то, как говорится у нас в Челябинске, «шли на измене».

 

На нашем сленге слово «измена» имеет совершенно другое значение – страх. Там с ним много выражений есть. «У меня такая измена была драться с ним» – переводится «я очень боялся драться с ним». «Был на измене» – означает, что боялся. «С такой изменой туда шел» – значит, шел со страхом. Хорошее слово, если вдуматься. Страх – это ведь измена самому себе. Ты из страха не делаешь то, что хочешь сделать. Значит, ты как бы сам себе изменяешь. Так вот, мы в свой бойцовский клуб по субботам к Новикову «шли с изменой», боялись. Но мы шли. Мы с дороги не сворачивали. Мы себя преодолевали. И теперь уже живем свои жизни «без измены», оставаясь самими собой.

Нас там было всего человек семь‑восемь‑десять, и мы проводили настоящие боевые спарринги. А какими они были – зависело только от настроения нашего тренера. Если хорошее – спарринги проводили в игровой форме, если чем‑то недоволен был или зол на кого‑то – то в очень жесткой. Сначала работали один на один, потом он увлекался и говорил: «Теперь двое против одного!» В первый раз мы от такой команды просто обалдели: как это?! А потом ничего, привыкли. На тебя налетают двое, а ты от них отмахиваешься. А он смотрел и, как я понимаю, оценивал, как мы там справлялись, и тут новую команду давал: «Трое против одного!» Сейчас об этом вспоминать забавно, а тогда было страшновато. Но правда заключалась в том, что мы потихоньку адаптировались к тому, чтобы работать и с двумя, и с тремя. Привыкали даже, понимали, что и это несмертельно.

Боксировали мы и с самим Новиковым. Он надевал перчатки и вызывал кого‑то из нас. Конечно, он нас не бил по‑настоящему, но он давал нам возможность преодолеть свой страх. Страх постепенно переходил в спортивное волнение. Поработав с ним, мы потом выходили на ринг с нашими ровесниками и очень комфортно себя чувствовали. Новиков и сейчас такой, из зала не вылезает. Работает по‑прежнему в том самом клубе «Урал». Вот только ученики уже не те у него пошли. Это ведь центр города, а там живут по большей части маменькины сынки. С них совсем другой спрос. Они и похныкать могут, и родителям пожаловаться, если тренер где‑то жестко с ними обходится.

У нас все было не так.

Я очень благодарен Новикову. Это он закалил мой характер. Позже у меня уже пошли с ним какие‑то терки непонятные, но он сыграл в моей жизни очень большую роль, и я это никогда не забуду.

 

Нам стыдно было жаловаться. Кто хотел пожаловаться – тот просто уходил и забывал дорогу в зал, а кто оставался – тот не жаловался.

 

Потом у меня в жизни случилась первая дальняя поездка. Мы отправились на турнир в город Миасс, ехать туда два часа на электричке. То, что мы так далеко уехали, меня как‑то дополнительно мотивировало. В Миассе я провел два или три боя, все выиграл, один, по‑моему, за явным преимуществом. Я тогда редко проходил всю дистанцию. Обычно побеждал досрочно.

После этого мы стали много ездить. В мае 1997 года я выиграл первенство Урала, которое дало мне выход на первенство России в Сочи. Теперь мне предстояла совсем дальняя поездка. В июле это было. Три дня мы ехали и тренировались на больших станциях, вроде Самары и Пензы, где поезд стоял по полчаса и менял составы. Мы выскакивали на платформу, тренер нам лапы[5] держал. Минут по 15–20 в целом тренировались. На ходу поезда в тамбурах по лапам били. В общем, застаиваться у нас не получалось.

Приехали. Первый бой я выиграл по очкам. Кажется, тогда я боксировал в весе до 46 кг, а в финале я выиграл за явным преимуществом, стал чемпионом России! Так гордился этим!

В конце августа я вернулся в Челябинск. В Копейске в конце августа – День шахтера, и там же проводили турнир, посвященный этому празднику. В первом бою я боксировал с пацаном из Сатки. Это город в 140 километрах от Челябинска. Звали его Руслан Резяпов. Ну, я тогда подумал: я чемпион России, а он там с какой‑то Сатки!

Сейчас я его… Если честно, задрал нос. А парень оказался настоящим уличным рубакой. Он как вышел, так и стал в меня всаживать жесткие удары. Я оказался к этому не готов и не смог собраться по ходу боя. От некоторых ударов у меня ноги подкашивались. Не падал, но в стоячих нокдаунах был. Бой не останавливали, как я понимаю, давая мне шанс переломить его, я ведь приехал в статусе победителя первенства России. Надеялись, что я что‑то сделаю, а мой соперник был никому не известен.

Но я проиграл по очкам, а когда вышел с ринга, понял, что никакой я не чемпион России, а обычный боксер, как и все. И мой титул – лабуда полная. Вот так меня спустили с небес на землю. Я по сей день очень благодарен Руслану за то поражение, которое он мне нанес.

 

Тот бой очень многому меня научил. Я на своем опыте понял, что нельзя недооценивать соперника.

 

Я никогда не забываю ни самого Руслана, ни тот бой. Для меня он как будто вчера был. Поэтому проходных соперников для меня не бывает.

Было время, когда мы много ездили по турнирам. Например, в Уфу. А жили все бедно. Едет большая группа, а еды с собой толком взять не могли. Ну, хлеб брали. Самую дешевую лапшу покупали. Пара человек только могла позволить себе взять курицу или мясо, вот они всех нас и кормили. Но ничего, мы и такие почти всех побеждали.

 

Смена тренера

 

1999 год до определенного момента был для меня более успешным. Я стал победителем первенства России в Новороссийске и, таким образом, завоевал путевку на первенство Европы в Баку.

Несмотря на то что путевка была у меня в кармане, ее приходилось отстаивать, как сегодня я защищаю свои чемпионские пояса. Все время приходилось соперничать с финалистом России, и было понимание того, что, если ты где‑то плохо отбоксируешь в боевой тренировке, старший тренер сборной России может изменить свое мнение, и тогда твоя путевка легко поменяет хозяина.

И как раз в это время, в начале 1999 года, мои отношения с первым тренером Сергеем Владимировичем Новиковым резко осложнились и стали очень напряженными по самым разным причинам.

Одна из них – это моя огромная любовь к технике. В то время моей мечтой был мотоцикл. И эта мечта подвигла меня получить водительские права на него. Времени не было, но в силу упертости своего характера я стал совмещать тренировки с изучением ПДД. Новиков был резко против. Пошли конфликты.

Результатом наших трений стало то, что практически на все учебно‑тренировочные сборы я стал ездить один. И даже на некоторые соревнования тоже выезжал один. Тренеры с нашей области помогали мне, секундировали[6] на соревнованиях, указывали на мои ошибки во время сборов и подсказывали, как их исправить.

Пройдя весь путь «защиты» путевки на Европу, на первенство я отправился также один. За мной присматривал всеми уважаемый заслуженный тренер России Виктор Борисович Фархутдинов. Он очень классный мужик и человек. Я всегда к нему прислушивался.

К Европе я тогда гонял с 62 до 57 кг, чтобы войти в соответствующую категорию, а в таком возрасте согнать 5 кг очень тяжело и не совсем безопасно для здоровья. К тому же именно в тот год я начал стремительно расти и набирать вес, что делало любую сгонку особенно изнурительной.

Весь заключительный сбор я тренировался и «защищал» свою путевку из последних сил. И только в день боя на Европе я вошел в свою физическую форму. Именно в этот день с самого утра я стал чувствовать себя так, будто с меня сняли тяжеленные рыцарские доспехи.

Я почувствовал такую легкость и уверенность в своих силах, что отлично настроился на стартовый бой первенства. Жребий распорядился так, что я попал на боксера из России. Так бывает. На первенстве России этот парень представлял Дагестан, откуда он и был родом. После поражения мне в первом бою на первенстве России он перебрался в Азербайджан и получил путевку на первенство Европы уже от Азербайджана.

На этот раз я выиграл у него с еще большим преимуществом, чем на первенстве России, но победу мне не присудили. Тогда я был ребенком и, естественно, воспринимал все иначе, чем сейчас. Мне это показалось концом всей моей карьеры, чуть ли не концом жизни. По крайней мере, я так считал первые два месяца после возвращения домой. Была долгая депрессия. Но прошло время. Меня здорово поддержали мои друзья и тренеры, объяснив мне, что настоящий бокс начинается только на взрослом ринге и что у меня все еще впереди.

Короче говоря, жизнь у меня была и так не простая, и то, что наступил момент, когда мне надо было окончательно сменить тренера, никак не делал ее проще. Это вообще трудно и для тренера, и для ученика.

 

Ты понимаешь, что этот человек дал тебе все, что мог, и больше дать не может, а он этого не понимает или не хочет понимать.

 

Новиков давал нам установку ломать противника. Мы и ломали. На уровне России это прокатывало. А дальше нам приходилось все тяжелее. Мы по‑прежнему ломали, но иногда это самим нам слишком дорого стоило. В 1999–2000 годах я уже тренировался фактически самостоятельно и даже на сборы в Кисловодск и на турниры какие‑то ездил без Новикова. В боях секундировал меня обычно Борисыч из Златоуста, которого я упомянул чуть раньше, или какой‑то другой тренер, с которым у меня были хорошие отношения и с которым мы общались на сборах.

В «Урале» тоже увидели, что наши отношения с Новиковым разладились, а там у нас была заведующая Надежда Николаевна, и она ко мне как‑то подходит и говорит: «А ты бы хотел, чтобы твоим тренером был Рощенко Владимир Викторович?»

Рощенко был тогда главным тренером сборной Урала «по мужикам», и мы смотрели на него как на бога. А тогда в эту команду входили Плетнев, Разяпов, Митяшев, Алымов… а мы чего? Мы щеглы, они для нас местные кумиры были.

Так или иначе, но я начал тренироваться у Рощенко, а он, между прочим, заслуженный тренер России. Он поработал со мной месяца четыре, может быть, пять, и я поехал на турнир «Олимпийские надежды» в Новотроицк, это в Оренбургской области.

Я там отбоксировал так, что все ахнули. У меня был тогда постоянный соперник Коля Галочкин, я у него выигрывал, но трудно, тяжело, а тут, потренировавшись с Рощенко, я в Новотроицке встретился с ним в первом же бою и просто его не почувствовал. Рощенко очень много дал мне и в технике, и в тактике, и с этого момента я стал совершенно иначе развиваться, вышел на новый для себя уровень.

Тут я хотел бы остановиться еще на одном моменте, который должны уяснить для себя совсем молодые пацаны.

 

Каким бы талантливым ты ни был, никто ничего с неба тебе не достанет.

 

Многие думают, что я всю жизнь шел от победы к победе. Ну, во‑первых, если говорить о моей любительской карьере, то это было не совсем так. Почему – другой вопрос, но не так. Во‑вторых, можно сказать, что я шел от травмы к травме. Этот момент присутствует в жизни любого профессионального спортсмена постоянно, и это то, что может порушить твою карьеру в любой момент раз и навсегда.

И у меня все было тоже очень непросто. У меня до сих пор есть определенные проблемы со здоровьем из‑за травм, но я их преодолеваю. Я хочу пройти свой путь до конца, до того момента, когда я смогу сказать: «Я не зря работал столько лет. Я доволен тем, чего достиг». Тем пацанам, которые не верят в себя, которые сомневаются, я хочу сказать, что им нужно просто работать. И если будешь хорошо работать, то сомнения уйдут, а уверенность в себе, наоборот, появится.

Я считаю, что мои главные достоинства – это характер и трудолюбие. Ну, терпение еще. Куда без него в боксе? Я работал, даже когда не было сил, и терпел. Месяц за месяцем, год за годом.

 

Я работал, даже когда не было сил, и терпел.

 

Хочу рассказать еще об одном эпизоде из моей карьеры. Произошел он несколько позже только что описанных событий, но он здесь будет весьма к месту.

В 2003 году я принимал участие в чемпионате Урала по юниорам, который проходил в Челябинске и давал выход на чемпионат России. Я тогда по каким‑то причинам пропустил несколько отборочных турниров, и это была моя последняя возможность попасть на тот чемпионат России. И надо же было такому случиться, что я в первом же бою сломал большой палец левой руки. Но поначалу я этого, конечно, не знал.

Вот после боя я подошел к врачу из нашего спортклуба «Алмаз» Борису Александровичу и сказал, что, видимо, выбил палец, так как он очень болит. Он попытался вправить его, но ничего не получалось. Только боль адская была. Тогда Борис Александрович просто на всякий случай отправил меня в больницу. Там мне сделали снимок, который показал, что у меня перелом со смещением, и меня отправили гипсовать палец.

Я понял, что если я загипсуюсь, то ни на какую Россию не поеду. Я пошел из одного кабинета в другой. В руке у меня было направление. Выйдя в коридор, я его скомкал, выбросил в урну и вместо того, чтобы пойти в гипсовый, отправился домой.

Там я привязал к руке дощечку. Так и спал. Утром пошел на соревнования. Взвесился. А потом сказал Борису Александровичу, который один знал о моей травме: «Чего делать? Палец сломан». Он ответил: «Либо давай обезболим, либо снимайся». Я сказал, что сниматься не буду, так как мне надо ехать на Россию. Тогда он перед боем вколол мне лидокаин, обезболивающее. Кое‑как засунул левую руку в перчатку, а потом, боксируя фактически одной правой, я выиграл бой и попал в финал.

 

Он ответил: «Либо давай обезболим, либо снимайся».

 

Пришел домой, и тут лидокаин стал отходить. Боль нечеловеческая была. Орал, не знал, куда деваться. Привязал палец к дощечке, чтобы он не болтался. Принял какие‑то обезболивающие и все равно всю ночь не спал. А утром пошел на бой. В это время у меня уже была небольшая температура, где‑то 37,4. Палец, а он был сломан в том месте, где он переходит в запястье, уже посинел.

Борис Александрович хотел мне снова вколоть лидокаин, но я отказался, так как помнил, как больно мне было вчера. Вот так, без обезболивающего, я и вышел боксировать против боксера из Перми, фамилию уже не помню. Работал одной правой рукой. Мне все кричали: «Левой, левой, левой!» А что я мог левой? Но в результате я все равно выиграл бой, честно, заслуженно, безо всякой судейской «помощи» стал чемпионом Урала, получил путевку на чемпионат России, однако после той победы в финале я отправился в травматологическое отделение, и мне там загипсовали руку. На следующий день я пришел в наш клуб с загипсованной рукой, и меня там так ошалело встретили, все спрашивали: «Ты когда успел палец сломать?» Я ответил: «Да еще в первом бою!» И тренеры тогда мне шутя: «Ах ты, гад! А мы‑то думали: что за дела такие? Чего он одной правой работает?» То есть о переломе знали только три человека: я, доктор и мой первый тренер Новиков Сергей Владимирович.

Вот на такие жертвы и на такой риск приходилось идти, чтобы стать первым, стать лучшим, а в конце концов, если без высоких слов, чтобы заработать денег, чтобы помочь семье.

 

Комментарий А. Беленького

 

Как многие очень талантливые люди, Сергей Ковалев не в полной мере осознает, насколько уже в самом начале своего боксерского пути он далеко стоял от среднего или даже сильного, но обычного парня, который пришел позаниматься боксом для себя и для того, чтобы поувереннее чувствовать себя на улице.

Сергей не видит ничего удивительного в том, что после полутора месяцев занятий боксом его выставили на первый достаточно крупный турнир в городе, известном своими спортивными традициями, а менее чем через три – на второй. Причем, что очень важно, Ковалев для своего возраста был не слишком крупным и не слишком мелким. В этих весах бывает «дефицит кадров», и выставляют тех, кто есть. Нет, Сергей был вполне стандартным по своим габаритам мальчишкой. Значит, у тренеров был большой выбор, и они могли отправить на соревнования гораздо более опытного парня, а они выставили его. Следовательно, они уже тогда увидели в нем что‑то особенное.

Еще меньше Сергея удивляет то, что на первом турнире он занял второе место, а на втором – первое. Он считает, что мог победить на обоих. Самое главное, что действительно мог. Дело в том, что, когда такой «природный» боец, поднаторевший в дворовых схватках, приходит в боксерскую школу, ему приходится ломать его уличную технику, которая может не сработать в бою с опытным боксером, и во многом его начинают учить заново. Именно это и пытался сделать его первый тренер, который настаивал на том, чтобы он больше работал передней, левой, рукой, так как это основа бокса, без которой не может быть продвижения выше определенного уровня.

Однако на начальном этапе такие попытки внести коррективы в стиль молодого бойца приводят к тому, что он начинает работать хуже, а не лучше. Многие «уличные» после этого уходят из боксерских секций. Драться на хорошем уровне они умеют и так, а особых спортивных амбиций у них нет, однако это явно не был случай Ковалева, которому, судя по его рассказу, мысль оставить боксерскую школу никогда даже в голову не приходила, хотя он без видимого сожаления уходил из других спортивных секций. Значит, он нашел свое дело и где‑то в глубине души сразу понял это.

Еще менее типичной выглядит его реакция на неожиданные и обидные поражения. Большинство даже куда более взрослых и зрелых людей в таких ситуациях винят всех, кроме себя. Из‑за такой видимой «мелочи» очень многие талантливейшие люди либо ничего не добились в спорте, либо не смогли выйти на уровень своих возможностей. Ковалев же, несмотря на совсем юный возраст, считал, за исключением поражения в финале первого турнира, виноватым главным образом себя. Это большая редкость и верный признак боксера с большим будущим.

Однако был один момент, с которым Ковалеву просто повезло, и он полностью отдает себе в этом отчет. Это, конечно, его первый тренер Сергей Новиков. Основа всего в боксе – это не техника. Главное – победить свой страх. Есть великое множество тренеров, которые умеют прекрасно ставить технику, ставить удар, но они не умеют «ставить характер». Разумеется, если в этом характере изначально нет стержня и в нем не на что опереться, то с человеком уже ничего не поделаешь. Но у большинства стержень есть, в том числе и у тех, кто сам об этом не подозревает. Судя по рассказу Сергея Ковалева, его тренер С. В. Новиков это понимал прекрасно. Именно на воспитании боевого характера у своих учеников Новиков сосредоточил основное внимание, и создается отчетливое впечатление, что он умел добиваться своего. Такой наставник нужен всегда, а нужнее всего – в начале пути, и он у Ковалева был, и его роль неоценима.

Однако дальше вступила в свои безжалостные права иная правда жизни. В истории бокса было полтора случая на миллион (если это и преувеличение, то не слишком сильное), когда талантливый боксер, сделавший серьезную карьеру, всю свою спортивную жизнь оставался со своим первым тренером. С одной стороны, важнее первого тренера нет никого. Если с ним не повезло, на этом может все и закончиться. С другой – нет тренеров, которые умеют все. Тот, кто начинает работать с нуля, редко может «шлифовать бриллиант». И наоборот. Почти для каждого нового этапа нужен новый тренер.

Кроме того, тут имеются и серьезные психологические проблемы. Парень приходит в секцию мальчишкой, он вырастает, становится взрослым, а тренер остается примерно таким же, каким и был. Разница между, скажем, тридцатью двумя годами и тридцатью семью куда меньше, чем между двенадцатью и семнадцатью. Тренер по‑прежнему видит в своем подопечном мальчишку, а тот уже взрослый или почти взрослый человек, со своими представлениями обо всем, в том числе и о боксе. И очень часто прав бывает не учитель, а ученик.

Расставание с первым тренером – это всегда тяжело. Очень часто он через всю жизнь проносит обиду на ученика за «измену». Понять, что ты уже дал своему ученику все и теперь тебе нужно отойти в сторону, не может и не хочет практически никто. Широко известно, что бывший чемпион мира в тяжелом весе Леннокс Льюис сохранял очень теплые человеческие отношения со своим первым тренером Арни Бемом (Arnie Boehm) до самой его смерти в 2002 году и приглашал его на все свои бои, оплачивая перелет первым классом в любую точку мира, и по сей день Леннокс дружит с другим своим тренером, еще любительских времен, румыном из Канады Адрианом Теодореску, который никак не претендовал на то, чтобы чему‑то учить Льюиса, когда тот перешел в профессионалы.

Но такие случаи – это очень редкие исключения. Если разобраться, то работа первого тренера – одна из самых нужных, но при этом и одна из самых неблагодарных в мире. Это касается далеко не только бокса и не только спорта. И никто в этой несправедливости жизни не виноват. Разве что сама жизнь.

 

 

Часть вторая. Улица, бокс, клубы, машины…

 

Растущий организм

 

Моя любительская карьера, начиная со старших юношей, была очень насыщенной и зачастую спорной. Начало интригам было положено на первенстве России в 1998 году в Оренбурге, когда я вышел в финал в категории до 51 кг против дагестанца Хабиба Аллахвердиева[7]. Бой получился очень захватывающим и равным. Многие говорили, что наш бой был лучшим на всем первенстве. Одни считали, что я победил, другие – что он. Победу отдали Аллахвердиеву, и это было честно. Но если бы победу отдали мне – это тоже было бы честно. Вот так бывает.

Став серебряным призером, я попал в национальную сборную среди старших юношей и закрепился там как второй номер. В этом же году начались учебно‑тренировочные сборы в Подольске к первенству Европы. После всех сборов меня так и не отобрали на Европу, и вместо соревнований после окончания подготовки я поехал отдыхать домой.

Чуть позже я стал быстро расти и, естественно, набирать вес. На первенстве страны в 1999 году я уже боксировал в категории до 57 кг, где был отобран на первенство Европы в Баку. Там я также выступал в категории до 57 кг, но тогда мне уже было нелегко делать вес, и я гонял с 62 кг. В 2000 году, перескочив через весовую категорию до 60 кг, я боксировал в весе до 63,5 кг. Но и в этой категории провел буквально пару соревнований и перешел в категорию до 67 кг. В этом весе я дебютировал и выиграл отборочный турнир к первенству мира среди юниоров 1982–1983 годов рождения. В финале я победил Николая Бурлякова, а он в полуфинале прошел лидера и победителя первенства России в этом весе Валерия Щуклина.

Сложилась двоякая ситуация, и, чтобы принять окончательное решение о том, кто поедет на первенство мира по юниорам 2000 года, главные тренеры решили на сборах в Кисловодске организовать контрольный спарринг между мной и Щуклиным. Я этот спарринг провел не очень ярко, но все же не проиграл. На следующем сборе, уже на заключительном этапе подготовки к первенству мира, нам сделали повторный спарринг, где я разбил Щуклина в одну калитку, да еще и с тяжелым нокдауном. Короче говоря, спарринг я выиграл более чем убедительно. Меня все поздравляли, говорили: «Серый! Ты едешь, едешь, едешь!» – но в итоге на первенство мира на Кубу поехал все равно Щуклин и стал там вторым. По сей день не знаю, почему тренеры решили послать его, а не меня.

Я тем временем продолжал ездить по сборам. Мне это нравилось, так как там всегда разнообразно и сытно кормили. Я продолжал быстро расти. Причем мышцы за моим собственным ростом не поспевали, и меня стала беспокоить поясница. В 2000 году, когда я боксировал на традиционном тогда Кубке России в Красноярске, поясница всерьез дала о себе знать. Мне тогда очень помог врач сборной Андрей Палыч. Он по своей методике вводил мне в спину длиннющие иголки, чтобы снять спазмы. В общем, пытался вылечить меня методом тыка. На время помогало.

В том же году я выступал на чемпионате России в Саратове, где дошел до финала. Там встретился с Евгением Путиловым, который в 1999 году стал чемпионом Европы в нашем возрасте, причем все бои там выиграл за явным преимуществом. Но это было тогда, а наш бой сложился совершенно иначе. И я сам, и многие другие сочли, что Путилова я тогда победил, но сказался его авторитет чемпиона России и чемпиона Европы, и победу отдали ему.

На то, что там что‑то болит, особого внимания я не обращал. Считал, что поболит да перестанет. Ну, впрочем, как всегда. В результате в том же богатом на события 2000 году на турнире в Златоусте в финальном бою я серьезно сорвал спину. Как показало обследование, у меня произошел разрыв фиброзного кольца в поясничном отделе, две грыжи образовалось. Долгое время я мог только ходить, и то осторожно. Не мог поворачиваться, разворачиваться, наклоняться. В общем, был во многом ограничен в своих движениях. Само собой, не мог бегать. Врачи мне тогда запретили заниматься боксом. Жути понагнали, сказали, что грыжи могут вылезти, передавить нервы, что меня в случае непослушания ждет инвалидная коляска и все в таком духе. Короче говоря, только что живьем не похоронили. Тогда впервые передо мной встал выбор, который потом вставал много раз: заниматься боксом дальше, рискуя здоровьем, или нет. Хочешь не хочешь, эти мысли всегда напоминали о себе.

Неделю походил, боль ушла, я решил снова начать заниматься, и на первой же тренировке снова срыв.

После этого я уже лечился полгода. Грязелечение, физиотерапия, иглорефлексотерапия, плюс к этому постепенно начал закачивать спину различными упражнениями. В общем, потихоньку‑потихоньку я вернулся в спортзал, а в 2001 году снова начал серьезно боксировать. Спину продолжал закачивать постоянно, стал принимать участие в серьезных турнирах. В том же году выступал на первенстве России среди юниоров в Волгограде, где проиграл в финале пермяку Решетникову. То есть у него самого я выиграл, причем с запасом, а проиграл Пермской федерации, которая за него встала горой. Мастерства у этого Решетникова не было никакого, просто деревянный боксер. Единственное, что у меня не получилось в том бою, – это выиграть его нокаутом. Хотя я все равно чисто выиграл. Но победу дали ему, он поехал на чемпионат Европы и проиграл там в первом бою. И зачем за него только лямку тянули? Зачем его туда возили? Зачем меня засудили? Кому это было нужно? Как и многое другое в моей любительской карьере, это мне тогда было непонятно.

В 2002 году я провел свой первый бой на взрослом ринге с пермяком Михайловым на уровне чемпионата России. Это было в Ростове. Выступал тогда в категории до 71 кг. Тот бой я проиграл, по‑моему, очень спорным решением. Это стало традицией. Если было какое‑то сомнение, его никогда не трактовали в мою пользу. И даже если не было никаких сомнений, победу мне часто не отдавали. Каждый такой эпизод был крайне неприятен сам по себе, а с годами это стало еще накапливаться. Сформировалось как бы понимание того, что с Ковалевым это не раз проходило, значит, и сейчас прокатит.

В 2003 году я снова выступал на чемпионате России, уже в Ульяновске, и там во втором бою проиграл Матвею Коробову, который и стал в тот год чемпионом, выиграв в финале у Гайдарбека Гайдарбекова. В том поединке судья мне просто не дал боксировать. Стоп – удар ниже пояса, стоп – удар открытой перчаткой[8], стоп – ты его держишь… Конечно, это в конце концов ударило по нервам, и боя не получилось.

Ну, да, меня «не хотели». Я никого здесь не берусь судить. Допустим, стал бы я сейчас тренером, а мои друзья, например, по сборной, тоже стали бы тренерами. И вот идут соревнования, на которых выступают наши подопечные – конечно, мы нашли бы способы о чем‑то договориться, как‑то их продвигать. Вот и тогда были у тренеров такие же связи, дружба, они тоже друг другу помогали. С другой стороны, ведь и боксер, за которого тянут лямку, тоже должен быть достойным. Иначе чего он добьется на международном турнире без своих заступников? Ничего. Сам не победил и другим не дал. Но почему‑то об этом часто забывают.

Вообще очень важно, кто за тобой стоит. Нашу уральскую федерацию возглавлял Евгений Вайнштейн. Как я теперь понимаю, он в меня просто не верил и поддерживал только моего друга и однофамильца Геннадия Ковалева, который на Олимпиаде в Афинах дрался в категории до 54 кг, в Пекине в 64 кг. Но и тут тоже все непросто. Обвинять легче всего, а что бы ты сделал, если бы оказался на месте конкретного человека, которого берешься судить?

Кто бы дал нашему руководству выставить на Олимпийские игры или на чемпионат мира двух человек от Челябинска? Никогда бы такого не допустили. Тут своя негласная квота была, это и ежу понятно. Он сделал ставку на Геннадия Ковалева. Он всюду выезжал, а я был как бы запасным вариантом. Если почему‑то не сможет выехать Матвей Коробов или Артур Бетербиев[9], то тогда есть Сергей Ковалев. Вот я и прокатался по всем сборам как запасной вариант и очень качественный спарринг‑партнер.

Я не возьмусь комментировать, почему те, кто тогда возглавлял сборную России, так решили. Я этого не знаю. Наверное, они решили, что Коробов лучше меня. Или Бетербиев лучше меня. Хотя как Бетербиев мог быть лучше меня тогда? Он ведь еще был совершенно сырым. Я до сих пор считаю, что выходил в финалы и полуфиналы чемпионатов России на своих дрожжах, а там уже все решала политика.

 

Я считаю, что мне искусственно не давали стать первым номером в сборной, к чему я стремился. Меня часто обвиняли в том, что я не режимил.

 

Действительно, никакого режима я не соблюдал, но всегда был на лидирующих позициях. Почему я не режимил? Да потому что не видел в этом смысла.

 

Не было поддержки за спиной, а без нее режимь, не режимь – результат будет тот же самый. Кого пропихнут, тот и пройдет в чемпионы.

 

Например, почему на Кубок мира 2005 года в Москву поехал не я, а Бетербиев? Я тогда выступал в категории до 75 кг, а Бетербиев – до 81 кг. Но Халил Хамитович Лукманов, который ездил с нами по сборам как старший тренер от Челябинской области и отвечал за нас в целом, предложил Александру Лебзяку[10] посмотреть меня в спарринге с Бетербиевым.

Спарринг провели в Кисловодске под занавес сбора. На спарринг я вышел с некоторой опаской, так как на сборе по ОФП проводить контрольный спарринг было совсем неуместно. Да еще и первый бой, пусть даже спарринг, но в новой категории – это всегда напряжение. К тому же у Бетербиева была репутация очень опасного бьющего бойца.

Может быть, из‑за этого напряжения я набросился на него с самого начала боя. В результате вчистую выиграл первые два раунда. Там такие удары проходили, что у него голова до поясницы отлетала. А потом у меня руки упали, и в третьем и четвертом раундах я почти ничего не делал. Тут два фактора сложились. Я не совсем верно рассчитал силы, к тому же в новом весе работал. Но еще важнее было то, что я не знал, что мне придется проводить такой спарринг, и в течение всего сбора не скромничал в работе с тяжелыми весами. Привело это к тому, что молочка (молочная кислота) после первых двух раундов забила мышцы, они сковались, и я даже руки толком поднять не мог. В общем, закончил бой кое‑как. Но, если считать по очкам, то бой я выиграл, что бы Бетербиев сейчас ни говорил. Но, несмотря на все это, на Кубок поехал он. Опять сорок пять.

Я понимаю тогдашнего старшего тренера сборной, а в прошлом олимпийского чемпиона Александра Лебзяка. Он увидел, что я устал в последних раундах, вообще в весе до 81 кг еще не обкатался, и выбрал Бетербиева. Меня в очередной раз отодвинули. Но жизнь так повернулась, что сейчас я благодарен Лебзяку за то, что он меня тогда не взял на Кубок.

 

Я вообще ни об одном моменте в моей любительской карьере не жалею. Все, что со мной тогда происходило, в итоге привело меня туда, где я сейчас нахожусь.

 

Теперь я часто думаю, что если бы я стал призером мира или Олимпиады, то счел бы это своим пределом.

 

Бывает, что удача делает человека слабее, а бывает, что неудача – сильнее. Никогда не знаешь, что в конечном счете тебе поможет.

 

Такая же история у меня случилась на чемпионате Урала «по мужикам», когда мы боксировали в Ханты‑Мансийске. Я вес согнал, взвесился и тут же наелся и напился так, как лысый добрался до расчески. Мы же не режимили, как профессионалы, многого просто не знали, как и что может повлиять на организм.

И вот бой. Я боксировал с Кириллом Березиным, сыном главного тренера Ханты‑Мансийского округа Станислава Матвеевича. Тоже начал резво, а после двух раундов рук поднять не мог. Опять третий и четвертый раунды еле провел. Но за первые два раунда я набрал столько очков, что он не смог их отыграть за третий и четвертый.

В 2005 году я боксировал на чемпионате России в Магнитогорске. Выступал тогда уже в весе до 75 кг. В том же году, но месяцем раньше в Москве прошел Кубок мира. Победителем в моем весе там стал Матвей Коробов. Чемпионы Кубка в Магнитогорске не выступали. Они были освобождены. А я в Магнитогорске стал чемпионом. Таким образом, в нашем весе появилось два лидера: победитель Кубка мира Матвей Коробов и чемпион России Сергей Ковалев. А еще перед чемпионатом в Магнитогорске была договоренность о том, что тот, кто станет там чемпионом, проведет контрольный спарринг с победителем Куба мира Матвеем Коробовым.

Чемпионат мира был в Пекине, поэтому на последний сбор команда поехала во Владивосток, где в самом начале я провел с Коробовым контрольный спарринг. Первая тренировка была разминочная, а уже на второй нас поставили в пару, чтобы посмотреть, кто же из нас лучше.

Я хорошо начал тот спарринг. Контролировал весь первый раунд. И вот секунд за двадцать до гонга я провел левый сбоку и тут же ощутил непонятное чувство в кулаке. После этого удара я почувствовал, что больше не могу сжать кулак. Довел раунд до конца, пришел в свой угол. Меня тогда секундировал Халил Хамитович Лукманов. Он был всем доволен и начал мне говорить, где доработать для полного успеха. А я ему отвечаю: «Подождите, Халил Хамитович. У меня тут какие‑то проблемы с левой рукой».

Мне сняли перчатку, а у меня там из‑под бинта, которым затейпирована рука, на большом пальце торчит здоровенная опухоль, и я этим пальцем совершенно не могу шевелить. Позвали врача сборной. Он как только глянул, поставил диагноз: сухожилие порвано. И действительно, я не мог пошевелить большим пальцем. На следующий день я поехал домой в Челябинск, где меня и прооперировали.

В результате получилось, что я не боксировал на чемпионате России в 2006 году, залечивал травму, но со счетов меня тогда никто не списывал.

 

Уличная пауза

 

Между чемпионатами в Магнитогорске и в Якутске прошло два года. Боксировать я не мог, и вот так получилось, что в 23 года из‑за травмы и возникшей паузы я снова окунулся в уличную жизнь. Причем по полной программе.

Я тогда все время общался с авторитетами нашего города. Зарабатывал в основном уличными темами. Никаких серьезных денег это, конечно, не давало, но хорошей подпиткой было. Плюс что‑то я продолжал получать от бокса. Примерно 20 тысяч в месяц, а уличные движения давали еще тысяч 50–60. В сумме было нормально. Ездил я тогда уже на подержанном «Мерседесе» E240.

Вообще это было интересное время. Там все как‑то тесно было связано: бокс, улица, машины, о которых я мечтал в юности. Я вел довольно активную жизнь. Мало спал. Сам не понимал, как у меня батареек хватало. После ночных клубов мог поехать по делам, которые я всегда находил, чтобы прокормить себя и как‑то помочь маме. «Мерс» мой был моим домом и офисом, гонял на нем везде, куда только можно было. Иногда даже не очень близко, по области и за ее пределы. Доехать, скажем, до Магнитогорска 320 км – это вообще не вопрос был. Два с половиной часа, и ты на месте. Уфа – 400 км, легко! Мне нравились дальние поездки, и особенно в ночь. За сутки я мог объехать три города в области. Дома я тогда мало бывал. С подругой моей, Натальей, которая позже стала моей женой, возникало часто недопонимание из‑за моего отсутствия. Бывало, что я возвращался поздно ночью либо мог по звонку уехать из дома посреди ночи. Если кенты звонят, ты подрываешься и едешь.

Ситуации бывали разные, иногда опасные. Многое приходилось разруливать самому, не призывая старших на помощь. Все пацаны были заняты своими делами. Хлопот всегда хватало. Обращался к ним только в самых крайних случаях, если уж совсем припекало меня или кого‑то из близких пацанов. Причем часто это не было связано с нашим родом деятельности.

Например, была такая история. Я попытался организовать парковку во дворе. Люди оставляли там свои машины. Но были деятели, которые наживались на этом, вскрывая машины. Сдергивали магнитолы или даже колеса. Это у нас в Челябинске развито и по сей день. Я младшего брательника к этому привлек. Тариф для клиента – двадцатка за ночь – и спи спокойно, мы посмотрим. Сам я ничего на этом не зарабатывал. Только помогал брату и его друзьям, причем хорошим ответственным пацанам, получить немного денег за полезную работу.

Все функционировало нормально. Ничего не крали, не снимали. Все довольны. Но у нас во дворе жила тетя по прозвищу Мурзилка, своеобразная такая, и у нее завелся очередной ухажер. И вот в одну прекрасную ночь этот самый ухажер приперся к пацанам с предъявой: «Чего тут машин понаставили?» Брат ответил: «Они всегда тут стояли, а мы за ними просто присматриваем». Какой‑то базар завязался. Брат мне позвонил. Я приехал. Объяснил ему то же самое, что брат уже рассказал: «Машины эти стояли здесь всегда. Мы только их охраняем, чтобы такой бухой, как ты, не пнул, проходя мимо. А если кто и пнет, чтобы было с кого спросить».

Ну, и тут он на меня понес. Получился конфликт. Он кинулся на меня с ударом. Пришлось ему шлепнуть навстречу, а я понятия не имел, кто это такой. Но кто бы он ни был, за такие слова, которые он мне сказал, любой уважающий себя мужчина ударит по лицу. Тут у меня просто выбора не было.

Тетя его сразу же вызвала милицию, и тут оказалось, что он и сам милиционер. Прошло буквально минут пять, глядим – едут три машины с мигалками, но без звука. Такой жути она нагнала по телефону, что они, видимо, выехали все, кто мог. Я недолго думая встал на ногу и убежал. Мне пришлось пару дней дома не появляться, пока все не замнется. Вот тогда мои старшие ребята все и порешали. Ухажера Мурзилки выгнали из органов, но мне все же пришлось ему денег дать, чтобы он себе зубы вставил и забрал заявление.

В этом случае старшие мне действительно помогли. Но обычно мы все свои дела решали сами и на своем уровне. Мы работали по определенным схемам. Например, есть бизнесмен. Он свободный, что называется, сам по себе. Новичок совсем на этом рынке. К нему подъезжают и спрашивают: «Поддержка тебе нужна в случае разного рода проблем? Это ведь жизнь большого города». Он отвечает: «Нет, не нужна. Я сам справляюсь. И вообще у меня не бывает проблем». Тогда наши же ребята создавали ему проблему. Забивали нам стрелку через него же. Мы встречались у него на глазах, как будто друг друга и знать не знали. Могли друг друга и по лицу ударить. Били, конечно, не на поражение, но видимость хорошо создавали, не подкопаешься.

Трудно даже представить себе, какие артистические таланты пропадают на улице среди самых обычных дворовых пацанов. Бизнесмен этот верил всему, что видел, а как было таким выдающимся артистам, которые всю душу в игру вкладывали, не поверить? Что он вообще в этой жизни видел, кроме каких‑то счетов? Что он об этой жизни знал?

После таких мероприятий птичка была в клетке. Коммерсы начинали дружить с нами и считать, что с такими замечательными ребятами они под надежным крылом, что проблем у них больше нет, а если появятся, то они решатся без них.

К тому же, если у этого бизнесмена на самом деле возникали реальные проблемы, то они решались на полном серьезе, и порой даже с большим риском для жизни.

 

Всегда найдутся какие‑то умники, которые не хотят жить по законам улицы и считают себя круче всех.

 

Часто наезжали на бизнесмена, вымогая у него деньги или долю в бизнесе за то, что никогда не будут его беспокоить. Но, как правило, бизнесмены тогда уже с кем‑то работали.

В общем, я и раньше поддерживал связь с улицей, с людьми, которые никакого отношения к боксу, к спорту не имели, которые только улицей и жили. Однако теперь этот вынужденный простой из‑за травмы заставил меня чаще с ними общаться. Время было такое, что честной работой, например, на заводе, было невозможно хорошо заработать, чтобы ездить на хорошей машине, жить в хорошей квартире. Как боксер, я получал зарплату, которой едва хватало на пропитание. С натяжкой хватало. Я был членом сборной России, лучшим в своем регионе, на Урале, всегда был призером чемпионата России, только раз третьим был – в Якутске, но при этом я не мог купить себе самый простой автомобиль российского производства. И даже в кредит.

 

Лирическое отступление: автомобили, автомобили…

 

Я всегда очень любил машины. Наверное, можно сказать, что они были частью моей жизни, даже когда у меня самого никакой машины еще не было.

Первая моя машина была «ВАЗ‑21013», ее мне подарил мой родной отец в мои девятнадцать лет. Первая машина – это как первая девушка. Все внимание только ей. На ней я любил просто кататься. Кататься днем и ночью.

В то время в весе Гены Ковалева выступал еще Максим Халиков. Гена стал чемпионом России и ездил на все турниры и соревнования, а в Максима в силу его образа жизни не особо верили. Считали ненадежным. Говорили, что он мог в любой момент получить травму, что он не слишком серьезно относился к делу. Но он ездил всюду на правах запасного, получая при этом хорошую зарплату от магнитогорского клуба «Кредо». Вот мы с ним всю область и объездили. На различные горнолыжки в наших краях катались и еще много куда.

Я в эту «копейку» всю душу вкладывал. Мерседесовские сиденья в ней установил, диски красивые. В общем, ухаживал за ней, словно за любимой девушкой. В нашем кругу это была легендарная машина. Отец капитальный ремонт ей сделал, и она была в отличном состоянии. Разгонял ее до 150 километров в час. Гаишники меня как‑то раз остановили на трассе, спрашивают: «Куда же ты так свою старушку разогнал?»

А начиналось все не так чтобы очень хорошо. Через полтора месяца после того, как отец мне ее подарил, я на ней в аварию попал – меня трамвай протаранил. Я устроился работать водителем в одну фирму, которая распространяла по области всякого рода товары, а я возил курьеров. Чем больше курьер продавал, тем выше становился его статус в фирме. Ну а мне чем больше километров я наматывал, тем большие бонусы давали. Затягивали тоже работать курьером в эту секту, но я отказался, аргументируя это тем, что не променяю руль на беготню такого рода.

В один день я наездил километров 200. А в фирме было правило: кто больше 100 км в день проезжал – тому денежный бонус. Как только я доставил курьера на фирму, я поехал к своей девочке, своей по‑настоящему первой любви, а о пробеге сообщить забыл. Уж слишком соскучился по ней, и хотелось скорее ее увидеть. Когда я уже вспомнил про то, что не сообщил, сколько накатал за день, то был уже в 10 минутах от места работы. И тут я замешкался, вернуться или нет. Бонус терять не хотелось. Бороться тогда за каждую копейку приходилось. Бокс тогда денег еще не давал.

Ехал я по улице Труда из центра в сторону ЧТЗ, около гостиницы «Малахит». И тут я решил вернуться. Начал разворачиваться, и при развороте налево меня в левый бок протаранил трамвай. Мне очень тогда повезло, что эта палка, которая у него впереди торчит, «колбаса», проткнула мне не дверь, а переднее крыло.

Я вышел через правую дверь, потому что обе двери с водительской стороны оказались в салоне машины. Женщина‑водитель трамвая тоже выходит, говорит: «Ты чего, не слышал: я тебе звенела, звенела!» Я ей: «Да если бы звенела, то я наверняка бы услышал? Я ничего не слышал». Парень ко мне подошел, сунул мне сигарету, говорит: «На, покури, успокойся». Ну, я стою, курю, успокаиваюсь понемногу, правила вспоминаю и права водительские, на которые сдал месяцев за девять до этого. Получается, она права. Да и вообще «трамвай всегда прав». Она меня спрашивает: «ГАИ будем вызывать?» Я отвечаю: «Не надо. И так все ясно. Я тут не прав».

Трамвай уехал. У меня две двери в салоне, но машина едет. Доехал я на ней до девчонки своей. Позже приехал к бате. Рассказал, что да как. Он немного поругал меня сначала, но уже через пару минут успокоился, сказал: «Ладно, сынок, не переживай». А мне тогда на сборы надо было ехать, и отец говорит: «Приедешь – все нормально будет! Сделаем ее!»

И действительно, приехал – машина как новая. Но трамваев, когда за рулем, я с тех пор не то что боюсь, но как‑то опасаюсь. Все мне кажется, что они в меня целятся.

На этой машине я проехал всю Свердловскую и Челябинскую области. Однажды на ней я сбил человека, но тут уже моей вины никакой не было. Я проехал на зеленый сигнал светофора. Слева впереди меня шла «Газель», и вот из‑за нее вдруг и выскочил этот старик, который переходил дорогу в неположенном месте. Я вбил по тормозам, дело было зимой, резина шипованная, но и она не помогла. Машину повело в его сторону, и я его сбил. Все так быстро произошло! Страшно так было! Он вылетел из валенок и перелетел через машину! Я думал, что ему конец. Очень перепугался тогда.

Тут по дороге мимо «Скорая» едет. Я выбегаю навстречу, торможу ее. Они его забрали, записали все мои данные, вызвали милицию. Приехали, ну, там все, как обычно в таких случаях, осмотрели, записали. Потом забрали у меня права, дали временные. Взяли показания у этого старика пострадавшего. Живой остался, но досталось ему очень сильно: сотрясение мозга, зубы выбиты, перелом таза. Помню, потом я ему еще валенки привез. Очень сильно переживал, помочь ему хотелось хоть чем‑то, а денег не было совсем. Хотелось извиниться, что все так получилось, хотя, как уже говорил, вины моей никакой не было. Оказался он не в том месте и не в то время, да еще выпивший. Что с таким человеком может случиться? Правильно: все, что угодно. Но он честный был. Подтвердил все мои показания, с меня сняли все обвинения, права вернули.

Я тогда настоящий шок испытал и урок на всю жизнь получил. Увидел, как легко можно попасть за решетку. И как легко, оказывается, убить человека, когда ты сам этого совершенно не ожидаешь, не думаешь об этом, даже представить себе не можешь. Потом мне пришлось узнать об этом еще лучше и с куда худшими последствиями, но об этом в свое время.

 

Как легко, оказывается, убить человека, когда ты сам этого совершенно не ожидаешь, не думаешь об этом, даже представить себе не можешь.

 

Старика я сбил в 2003 году. На этой машине я проездил еще год. Я тогда учился в Уральской физкультурной академии. У пацанов в нашей компании потихоньку появлялись «шестерки» как минимум, а у кого и «восьмерки», и «девятки», а я все на своем верном «боливаре» катался. Я по‑прежнему любил свою машину, но мне как‑то неудобно на ней ездить стало.

Решил я ее продать, но это оказалось не так просто. Прирос я к ней больше, чем сам думал, и каждый раз откладывал продажу. Сам с собой играл. Говорил себе: вот проснусь завтра рано и поеду на авторынок, а просыпался поздно. Не потому что спать уж очень хотелось, а нарочно, потому что продавать машину в глубине души не хотел. Но и спать тоже очень хотелось. И так продолжалось больше полугода.

В конце концов я ее продал, конечно. Одному парню, узбеку с Центрального рынка, которому она очень понравилась, он мне потом говорил, что дважды на ней уже в Ташкент съездил, и никаких проблем с ней не было, так что собирался еще долго на ней кататься. В отличном состоянии она была.

То, что получил за свою любимую «копейку», я положил на сберкнижку, чтобы не потратить, и потом два года ходил пешком, копил деньги, чтобы купить «восьмерку» или «девятку». А тут я выиграл Россию в 2005 году, и федерация подарила мне четырнадцатую модель. Но у меня вскоре произошло ДТП не по моей вине. В меня врезались, я получил деньги по страховке, их хватило на ремонт, и еще немного налички осталось. Плюс еще деньги на книжке лежали. Я собрал со всех концов все, что у меня было, и под новый 2006 год во Владимире купил «Фольксваген Гольф».

Как я гнал эту машину – это отдельная история. Ехал с моими друзьями‑боксерами, Сашей Солянниковым и Андреем Стрелковым. Они как раз приехали с турнира в Словакии в Москву, оттуда добрались до Владимира. Вот мы сели с ними на этот «Фольксваген» и поехали. Отъехали километров 250, и у него стала вылетать пятая передача. Раз, два, а потом вообще захрустела.

Мы остановились на пустыре каком‑то. Потом включили аварийку и поехали – на первой передаче. За 20 минут проехали километров пять. Осмелели потихоньку. На второй поехали, потом на третьей, на четвертой. Пошли на пятой, она опять захрустела. Но на четвертой ехать можно – и хорошо. Мы на ней разгонялись до 170, аварийку выключили, всех обогнали.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Спарринг – тренировочный бой. (Прим. ред.)

 

[2] Сайдстеп (от англ. sidestep) – шаг в сторону. (Прим. ред.) Более подробно см. словарь терминов.

 

[3] Нокдаун – ситуация, в которой боксер под воздействием удара либо упал, либо коснулся пола любой третьей точкой, либо от падения его спасли только канаты. (Прим. ред.)

 

[4] Хайкик – в кикбоксинге высокий (обычно в голову) удар ногой.

 

[5] Боксерские лапы – тренировочный снаряд, небольшие плотные плоские подушки, которые тренер и тот, кто выполняет его роль, надевают на руки, а боксер наносит по ним удары.

 

[6] Секундант – как правило, тренер или его помощник, которые помогают боксеру в промежутках между раундами: дают советы по бою, обрабатывают раны, крутят полотенце (обмахивают) для вентиляции легких и т. д. Часто боксеру во время боя секундируют не один, а два и более человек.

 

[7] Аллахвердиев Хабиб – известный российский боксер, выступавший как на любительском, так и на профессиональном ринге. См. стр. 345.

 

[8] Удар открытой перчаткой – удар внутренней стороной перчатки, которая прикрывает тыльную сторону ладони. Запрещен правилами бокса. Такой удар чреват травмами, так как с этой стороны у перчатки расположены швы и она не защищена набивкой.

 

[9] Бетербиев Артур – российской боксер, любитель и профессионал. Чемпион мира по любителям 2009 года и чемпион Европы 2006 и 2010 годов. В 2013 году перешел в профессионалы. Провел 10 боев, во всех одержал победы нокаутом.

 

[10] Лебзяк Александр – чемпион мира по любителям 1997 года, чемпион Олимпийских игр в Сиднее 2000 года, главный тренер сборной 2005–2008 годов и с 2013 года по наст. вр. (Прим. ред.)