Татьяна Игоревна Луганцева

Наследство

Детектив с огоньком

Глава 1

Яна Цветкова уныло смотрела в окно на медленно падающий снег и бегущих по своим делам людей, охваченных предпраздничной суетой. Лица у всех были озабоченные, но веселые. Перед Новым годом все пребывали в приподнятом настроении, в ожидании чуда. Ждала чуда и госпожа Цветкова.

Она пришла на встречу со своей знакомой Елизаветой Лариной в одно из московских кафе. Женщины расположились за дальним столиком и заказали кофе. Лиза сама напросилась с ней встретиться и теперь без умолку трещала о своих мужчинах и любовных победах.

– Когда ты уже угомонишься? – удивленно спросила Яна.

– А чего это ты меня угомонить хочешь? Я и не собираюсь… Я – женщина, а это звучит гордо.

Яна, уже уставшая слушать про ее похождения, медленно размешивала сахар в чашечке.

Яна Карловна Цветкова родилась в Твери, в тихом провинциальном городке, где стиль жизни и размеренность быта резко отличались от столичного. Мама Яны, Валентина Петровна, всю жизнь проработала в Театре юного зрителя, сыграв несметное количество принцесс, золушек, баб‑йог и прочих кикимор. Яна все сознательное детство провела за кулисами и наблюдала закулисную жизнь во всей ее красе. Ей в голову не приходило стать актрисой, хотя задатки у нее были неплохие. По крайней мере, так считала ее мама. Маленькую Яну бросало в дрожь, когда красавица‑принцесса снимала с головы парик и отклеивала ресницы, смывала кремом грим и превращалась в немолодую, усталую женщину. Под воздушным невесомым платьем скрывался утягивающий корсет, призванный сделать стройным отнюдь не девичье тело, а под длинными перчатками уже дрябловатые руки. Так в неокрепшем сознании девочки разрушалось сказочное волшебство. Еще более нелепо и подозрительно выглядело действо, когда пьяного, чуть живого или не отошедшего от вчерашнего актера запихивали в костюм Колобка или Серого волка. Наблюдая за ним на сцене, Яна знала, что это не глуповатый волчище или беззаботный персонаж из муки и сметаны, а жуткий, небритый мужик с красными глазами и перегаром. И если кого‑то и манит прекрасный мир театра, где можно перевоплотиться в кого угодно, то Яну это обстоятельство только пугало. Мама, конечно, пыталась убедить ее в обратном.

– Ты пойми, дорогая! – с жаром восклицала она. – Просто ты видишь не самый лучший пример артистического искусства, когда возрастные дядьки и тетки играют сказочки для детей. Естественно, и реквизит соответствующий, и выглядим мы как фрики… – Валентина Петровна, всю жизнь посвятившая искусству, говорила несколько наигранно. – Но что делать? У меня, например, внешность такая, что только в ТЮЗе Буратино играть… А у тебя же талант и внешние данные потрясающие. Ты у меня высокая, стройная, с длинными роскошными волосами. А глаза какие! Яркие, голубые! А темперамент какой! – явно гордилась дочкой Валентина Петровна. – Тебя возьмут в любой драматический театр! И не абы где, а в Москве! – Для мамы Яны это была высшая точка в карьере.

Яна же сопротивлялась как могла и в итоге поступила в медицинский институт на стоматологический факультет, который успешно и окончила. Оригинальностью Яна, конечно, была и в отца и в мать.

В молодости Валентина Петровна упорно отвергала ухаживания коллег и богатых поклонников, но ни с того ни с сего ответила взаимностью рабочему сцены и родила от него дочь. Жили они более менее сносно, но в тяжелые кризисные времена отец Яны бросил копеечную работу в театре и подался на кладбище плотником. Валентина Петровна играла зайчиков и лисичек в полупустом зале, а он строгал гробы. Вот такая семейная идиллия.

Все бы могло и дальше идти таким чередом, если бы отец Яны не пил как сапожник. Однажды он в очередной раз напился, поскользнулся на мокрой глине и упал в вырытую глубокую могилу. Как на грех, в тот день лил проливной дождь, и отец Яны не смог выбраться, он просто‑напросто захлебнулся. Жуткий конец, но весьма предсказуемый, учитывая образ жизни, который он вел.

Замужем Яна была четыре раза, причем два последних раза за одним и тем же человеком. Про свои браки она говорила так: «Ошибка юности», «Ошибка более зрелой юности – 2» и «Настоящая любовь, которую оценила и не жалею об этом, потому что блондинка».

Ее последним мужем был Ричард Анисов, бизнесмен из Москвы, в браке с которым Яна родила единственного ребенка, сына Вову. Ричард любил Яну и принимал ее такой, как она есть. К сожалению, жизнь сделала неожиданный кульбит и познакомила госпожу Цветкову с Карлом Штольбергом, настоящим чешским князем. Карл был свободен, добр и красив как Аполлон. Впервые в жизни страсть и любовь накрыли Яну с головой, заставив позабыть о долге и семье. Их мучительные отношения продолжались несколько лет. Яна не смогла скрывать от Ричарда, что полюбила другого, поэтому их брак потерпел полное фиаско.

Оглядываясь на свою жизнь, больше всего Яна переживала и сожалела о том, что причинила Ричарду такую боль. Для него ее уход стал просто шоком. Долгих три года он еще ждал и надеялся, что страсть Яны утихнет, она одумается и вернется к нему. Яне от этого было еще мучительнее, потому что она‑то знала, что Карл Штольберг единственный человек, которого она полюбила по‑настоящему. И также она знала, что их отношения обречены. Она понимала, что никогда не уедет из страны, что не сможет вести тот образ жизни, который должна вести жена графа. Запихнуть свое «я» в какие‑либо рамки Яна никогда не смогла бы.

Карл терпеливо ждал, но всякому терпению приходит конец. К тому же он был заложником обстоятельств. Граф имел определенные обязательства перед родом, и ему нужен был наследник. И хотя Яна была молода душой, но… находилась уже в таком возрасте, что родить не смогла. Наследника Карлу подарила совсем молоденькая чешка, на которой он в конце концов и женился. В ту же секунду Яна поставила точку в их отношениях, пожелав молодым счастья. И хотя ей было очень больно, в глубине души она всегда знала, что именно так все и произойдет.

Карл еще некоторое время на что‑то надеялся, хотя, зная характер Яны, тоже понимал, что это конец… Сказать, что их сердца пострадали – ничего не сказать. Яна ощущала себя словно выжженная земля после атомной войны, на которой еще сотни лет ничего не будет расти. Беда в том, что у человека нет много времени на восстановление… жизнь слишком коротка. И Яна, собрав всю волю в кулак, продолжала жить и даже периодически с кем‑то заводила отношения.

Ричард к тому времени снова обрел семью, у них родился ребенок, и Яна радовалась за него, хотя чувство вины перед ним ее все равно не покидало. Она чувствовала, что и Ричард, и Карл продолжали ее любить, но ни одному из них она больше не могла ответить взаимностью, все отношения должны остаться в прошлом. Они и остались… Конечно, зачастую люди сами себе создают трудности, но бывает, и жизнь преподносит такие сюрпризы, что ты вынуждена подчиниться реалиям.

Яна знала, что ни Ричард, ни Карл никогда бы не отказали ей в помощи, если бы она к ним обратилась. Но Карла она не потревожила ни разу, слишком гордая была. А вот Ричард так или иначе принимал участие в ее жизни и был в курсе того, как и чем живет его бывшая супруга. Конечно, в первую очередь Ричард беспокоился о сыне и помогал ему. С этим Яна смирилась, но для себя она ничего никогда не просила. К тому же госпожа Цветкова была женщиной не сказать что богатой, но и далеко не бедной.

Яна Карловна была директором московской стоматологической клиники «Белоснежка». И хотя клиника была небольшой, на рынке существовала уже давно и приносила стабильный доход. Коллектив благодаря стараниям Яны подобрался дружный, поэтому Яна с удовольствием занималась любимым делом, иногда даже сама работала как врач. График у нее был свободный, она во многом полагалась на своего заместителя, которому доверяла. И такой образ жизни ее полностью устраивал. Она могла посвятить время и сыну, и себе, и работе…

Периодически в жизни Цветковой возникали романы, но проходили они, как правило, без последствий, и капли от нервов Яна не пила. К тому же она была твердо убеждена, что крепкие браки строятся на детях и все же смолоду. А в ее возрасте, когда сердце уже узнало, что такое любовь и чем все это может закончиться, полюбить еще раз было очень трудно, фактически невозможно. Одно дело, когда люди встречались по страсти, по любви, чтобы создать семью, родить детей, прожить счастливую жизнь и умереть в один день… А что оставалось Яне? Умереть в один день? Ну хорошо… еще встретить счастливую старость. Остальные жизненные этапы были пройдены, и ни к чему хорошему они не привели. Поэтому с оптимизмом смотреть в будущее Яна не могла, хоть и старалась изо всех сил.

– Ты вообще слышишь меня? – спросила Елизавета, доедавшая четвертое пирожное.

– Я? Да, конечно…

– Цветкова, ну я же вижу, что нет. Мой предыдущий был в постели просто зверь, но…

– Ты знаешь, мне пора идти, – вдруг прервала ее на полуслове Яна.

– Как? Так вот сразу? – оторопела Лиза. – Мы же хотели посидеть, поболтать…

«Это ты хотела, и болтаешь тоже только ты», – подумала Яна, оставила деньги и решительно покинула кафе, уже на ходу накидывая полушубок из ярко‑рыжей лисы, который ей очень шел.

Госпожа Цветкова вообще была очень яркая, стильная женщина с весьма своеобразной внешностью. Хоть Валентина Петровна и говорила, что ее дочь высокая и стройная, сама Яна согласилась бы только с определением «высокая». Сто семьдесят пять сантиметров плюс туфли на высоченных каблуках, которые она не снимала. Поэтому ее ноги из просто длинных превращались в длиннющие, словно она носила гордое звание «фигура‑циркуль». А вот что касается стройности, тут Яна с мамой готова была поспорить. Госпожа Цветкова была дамой худой, а лучше сказать – тощей. Угловатые локти, острые коленки, впалые щеки. Хотя Яна считалась привлекательной – густые светлые волосы, пронзительно‑голубые выразительные глаза, прямой нос, подвижный рот. Конечно, Яна давно могла бы придать губам сексуальности и увеличить их до размера сарделек, но она твердо решила сохранить свое лицо. Да и сексуальность в ее понятии заключалась в мозгах, а не в других частях тела, и смысл тогда их увеличивать?

Одевалась она настолько ярко и неординарно, словно ее предками были цыгане. Излюбленными нарядами Цветковой уже много лет оставались короткие платья и юбки с воланами. Ася, ее единственная подруга, с которой она дружила с трех лет, удивлялась:

– Слушай, что ты опять на себя надела? Это неприлично! Тебе по возрасту уже нельзя носить такие короткие юбки, но как ни странно, тебе идет!

– Поэтому я и ношу их совершенно спокойно! – отвечала Цветкова.

– У многих молодых фигуры хуже, – вздыхала привлекательная шатенка Ася, моргая глазами светло‑орехового цвета.

Она работала адвокатом по уголовным делам и воспитывала без мужа двух дочерей. Почему‑то на мужчин ей катастрофически не везло, к ней липли мужики намного моложе ее, к тому же, как правило, безработные.

Ася защищала своих любовников от нападок подруги как могла. Один раз она очень рассмешила Яну. Будучи в состоянии легкого подпития и уже понимая, что ее очередной роман терпит крах, Ася выдала загадочную фразу:

– Никакой он не альфонс! Так… всего лишь легкий жигало.

Яна потом долго вспоминала ей этого «легкого жигало».

Кроме всего прочего Яна питала склонность к крупным украшениям – золотым, серебряным, с камнями невероятных размеров, блеск которых грозил ослепить всякого, кто на них посмотрит.

– В прошлой жизни ты была хозяйкой медной горы, – заключила как‑то Ася и добавила: – И золотой жилы.

– А еще алмазного рудника! Обижаешь… – ответила Яна, смеясь.

Расставшись с болтушкой Лизаветой, Яна вышла на улицу и, подхваченная ветром, понеслась к своему ярко‑красному «Пежо». Это был уже второй «Пежо» ярко‑красного цвета в ее жизни. Яна пробовала пересесть на машину другого цвета, но из этого ничего не вышло. Сердце снова потянулось к красному «Пежо».

– Вот бы мне и с мужчинами быть такой же верной и постоянной, – вздохнула тогда Цветкова, – как с машиной‑то. Но железный конь не предает в отличие от людей. Эх, моя девочка! – разговаривала с автомобилем Цветкова.

Она села за руль и включила отопление. Снег пошел еще сильнее, и дворники едва с ним справлялись.

«Похоже, что этот Новый год я буду встречать с Агриппиной Павловной», – грустно подумала Яна, имея в виду свою домоправительницу. Ричард забрал их сына на все зимние каникулы и улетел с новой семьей в Швейцарию на горнолыжный курорт. «Лучше бы и я с ними напросилась», – продолжала размышлять Яна и представила лицо Люды, нынешней жены Ричарда, когда бы он спросил: «Можно моя бывшая поедет с нами?» Конечно, Люда не стала бы возражать. Люда была очень доброй, милой и покладистой. Именно такую женщину Яна всегда и желала бывшему мужу. Но даже при минимальном общении с Людмилой Цветкова всегда чувствовала, что Люда ревнует ее к Ричарду. Грешным делом Яна и сама подсознательно понимала, что Ричард любит ее. Это мучило и напрягало, поэтому Яна не очень любила бывать у них в загородном доме, а вот сын часто бывал в гостях у отца.

– А может, к Асе в гости пойти? – вслух произнесла Яна.

Дома даже елки нет. Да и зачем? Ребенка весь Новый год не будет, ей с Агриппиной Павловной лишние хлопоты ни к чему.

– Новый год без елки, без ребенка, без любимого, без желания и настроения, – констатировала Яна и тронулась в долгий путь до дома по предпраздничным пробкам.

Задребезжал телефон.

– Алло? Виталий? Что хочешь? – резко спросила Яна.

Это был давний друг – следователь, майор полиции. Дело в том, что волею судьбы госпожа Цветкова не раз становилась свидетелем того или иного преступления, а иногда и сама была то подозреваемой, то жертвой. В общем, обладала Яна Карловна потрясающей способностью влипать во все неприятности на свете. И все было бы ничего, если бы она не пыталась еще и расследовать их, чем доводила ситуацию до абсурда, а Виталия Николаевича – до белого каления. Этот «одинокий волк сыска» давно смирился с тем, что когда‑то судьба свела его с Яной Карловной Цветковой и воспринимал ее как проклятие своей жизни. Агриппина Павловна и Ася даже предположили, что Виталий Николаевич влюблен в Яну, тайно, в глубине души, где‑то очень‑очень глубоко. Но если майор и был воздыхателем Цветковой, то он понимал, что такая женщина, как Яна, вряд ли ответит ему взаимностью. Она была слишком неординарной, непредсказуемой, к тому же все время витала мыслями в облаках. Да и Агриппина Павловна с большим сожалением и знанием дела сообщала всем Яниным друзьям и приятелям, что все попытки увлечь Цветкову бесполезны, так как она продолжает сохнуть по своему «заморскому принцу», имея в виду Карла Штольберга.

В такие минуты Яна называла ее «домомучительницей».

– Чего ты мне душу терзаешь? Зачем ты мне все время о нем напоминаешь?

– Как будто ты о нем забыла хоть на минуту! – фыркала домоправительница и удалялась с гордо поднятой головой.

«А ведь она на сто процентов права!» – вздыхала Яна.

Никакие яркие романы, возникшие в ее жизни после Карла, не вычеркнули его из памяти, словно он вошел в ее сердце самым твердым на земле алмазом, а все остальные – так… мужчины‑печеньки, которые разваливаются от еле моросящего дождичка и легкого дуновения ветерка.

– Что делаешь? – спросил Виталий Николаевич.

– Стою в пробке.

– Понятно! Затаривалась в магазинах! – хмыкнул Виталий Николаевич.

– Веришь – ничего еще не покупала, встречалась с одной знакомой, и то зря. Задурила мне всю голову! – ответила Яна.

– А что на Новый год делаешь? – спросил майор.

– Я? Да не знаю…

– Я вот тебя пригласить хотел… – И голос в трубке затих.

– Куда?

– Яна, не тупи! На Новый год! Мы тут с мужиками едем к одному на дачу! Чистый снег, банька, шашлычки из того, что подстрелим!

– Чего? – переспросила Яна.

– Цветкова, ты проверь, у тебя случайно выхлопы не в салон идут? На охоту, говорю, пойдем, подстрелим кабана и зажарим на вертеле! Такого Нового года не забудешь никогда!

Яна же, с трудом представляющая себя на рыбалке и охоте, вообще не понимала, что ей там делать.

– Ты сказал, что едешь с мужиками. Я, конечно, тронута, что ты воспринимаешь меня как «рубаху‑парня», но…

– Яна, мужики едут с женами, ну а я… тебя приглашаю. Вы очаг будете контролировать.

– Чего?

– Чего‑чего… Уют, говорю, создавать! – не вытерпел Виталий Николаевич. – А мы на охоту.

– А если вы ничего не поймаете, мы что будем кушать на Новый год? Консервы? – уточнила Яна.

– Как это мы не поймаем?! – возмутился Виталий Николаевич. – Еще скажи, промажем и не подстрелим никого! Едет весь следственный отдел, да там такие ребята – в глаз белке попадут!

– А ты не кипятись! Чего ты орешь на меня? Позвонил и орешь! Жениться тебе надо, Виталий! Хотя с таким испорченным характером кто за тебя пойдет?..

– А ты не пекись о моей нелегкой судьбе и личной жизни! Все будет хорошо! Ты мне скажи, едешь или нет? Хорошие люди, веселая компания!

– Ты знаешь… извини меня, но я себя не представляю в сугробах, у очага, в компании незнакомых теток. А потом, ты меня знаешь! Мне еще и кабана в последний момент станет жалко, не дам его убить и испорчу всей компании праздник!

– Это возможно, – вздохнул явно расстроенный Виталий Николаевич, – ну, если передумаешь… Я на связи.

– Спасибо! С наступающим.

Яна наконец‑то попала на улицу, где происходило хоть какое‑то движение, и включила радио. Но в этот момент снова зазвонил телефон.

– Привет, это Артур.

– Привет, – мысленно улыбнулась Яна. С Артуром у нее сейчас был роман, но в последнее время они часто ссорились. Яна не понимала его приступов раздражения, потому что ее как раз все устраивало. А вот Артура, похоже, нет.

– Я как приходящий мужчина для секса! Я чувствую, что меня используют! – кипятился он.

– А ты не чувствуй, – отвечала Яна. – Я‑то думала, что у нас отношения!

– Отношения, но какие‑то странные, – отвечал Артур. – Я же звал тебя с сыном ко мне, жить вместе, вести совместное хозяйство!

– А на кого я оставлю Агриппину Павловну, позвольте? – спрашивала Яна.

– Ты так о ней говоришь, словно она – собака! Я имею в виду, не может за себя постоять и себя обслужить!

– Она не сможет жить одна! Агриппина Павловна всю жизнь жила в семье Ричарда и с Ричардом. Что ей стоило после нашего развода остаться со мной! Потому что у меня маленький ребенок оставался от ее любимого Ричарда, и ему больше нужна была помощь. Теперь Вова для нее все! И я ее брошу?

– Господи! Яна! Я что, монстр или садист? Конечно, возьмите с собой и Агриппину Павловну! – соглашался Артур.

Яна же все время находила причину, чтобы оттягивать этот «счастливый момент» жития вместе.

Артур предполагал, и не без основания, что госпожа Цветкова просто ищет причины, чтобы не жить с ним вместе, и сильно на это обижался. Это не могло не напрягать Яну, но Артур ей нравился, и он тоже не отпускал ее.

– Я сделаю тебе сюрприз! – заявил по телефону Артур.

Яна посмотрела на свои руки, лежавшие на руле, и увидела, как ее светлые волосики встали дыбом. А это означало только одно – что Яна Цветкова очень не любила сюрпризы.

– Я хочу… ну, в общем, я решил… – мялся между тем Артур. – Ты должна тоже решить… В общем, это будет и легче запомнить как годовщину. Вот с этого Нового года мы проживем долгую совместную жизнь. Пойдет отсчет, так сказать…

Яна по похолодевшим кончикам пальцев поняла, что Артур собрался делать ей предложение, и почему‑то жутко этого испугалась.

– Артур, я сейчас не могу об этом говорить! Я в тяжелой дорожной ситуации, мне неудобно говорить, – пробормотала она.

– Яна, я купил кольцо! Хорошо, не можешь говорить сейчас, я понимаю. Но тебе придется поговорить об этом в Новый год! – сказал расстроенный Артур и отключил связь.

Яна не успела побольше вдохнуть воздуха в легкие, как сразу же заметила пропущенный вызов своего бывшего мужа.

– Ричард, ты звонил? – спросила она на его деловое «Да, Яна!».

– Я звонил, – подтвердил он.

– Чего хотел? Как Вова?

– С ним все в порядке. Я хотел… – вдруг начал мяться Ричард, почти так же как перед этим Артур.

Яна свела брови.

– Я тут подумал, почему ты должна встречать праздник без сына, с Агриппиной Павловной? Приезжай к нам, и ты, и Агриппина… Вова будет счастлив. С Людой я тоже поговорил, она только «за». Давай встретим Новый год большой дружной семьей? – предложил он.

– Ричард, ты себя кем возомнил? – спросила Цветкова.

– Не понял.

– А я поняла! Во главе стола сидит хозяин – хан, падишах, уж не знаю кто еще! То есть ты! По левую руку от него старая жена со старшим ребенком, по правую руку младшая жена с младшим ребенком. Все друг друга любят и встречают дружной семьей Новый год! – Яна разгорячилась так, что запотело стекло.

– Яна! Ну что ты говоришь?! Ты же знаешь, что я не имею в виду ничего такого! – возразил Ричард.

– Но выглядит это именно так! И потом, почему ты решил, что я собираюсь встречать Новый год одна?! Откуда такая осведомленность?!

– Яна, извини, если обидел, но…

– Никаких но! С Новым годом, дорогой! – ответила Яна и отключила телефон вовсе. – С ума все посходили сегодня, что ли? Решили довести меня до сумасшествия?! – продолжала возмущаться она.

С горем пополам Яна все же добралась до дома, а когда вошла в квартиру, с удивлением услышала, как Агриппина Павловна с кем‑то щебечет, хотя время было уже не детское.

«По телефону, что ли? Или сама с собой», – подумала Яна, скидывая сапоги.

– Агриппина Павловна?

– Яночка, иди на кухню! Тут тебе сюрприз! – прокричала ей домоправительница.

– Просто вечер сюрпр… – сказала Яна и замерла на пороге, увидев на кухне Валентину Петровну.

– Мама?! – Удивлению Яны не было предела. – Вот сюрприз так сюрприз!

– Я проездом, и я к тебе! – обняла ее Валентина Петровна и усадила рядом с собой. – Как же давно я тебя не видела.

– С полгода, – ответила Яна.

– Давно… – вздохнула Валентина Петровна и закинула ногу на ногу.

Это была миниатюрная, несмотря на почтенный возраст, очень привлекательная женщина, с пышными короткими рыжими волосами и умело наложенным макияжем. То, что она актриса, чувствовалось и по поставленному голосу, и по осанке, и по выдержанным паузам и по несколько театральным жестам. Она не становилась другой, выходя из театра, Валентина Петровна всегда была одинаковой. Это было еще одним фактором, из‑за которого Яна не хотела стать актрисой. Ее с детства не покидало чувство, что мама всегда была не совсем ее мамой. И это напрягало. Только с возрастом Яна поняла, что Валентина Петровна ее любила, просто она такой вот эфемерный человек, и театр явился для нее спасением.

– Как вы тут, дорогие мои москвичи? – спросила Валентина Петровна.

– Да у нас‑то все хорошо! – успокоила ее очень радостная Агриппина Павловна, которая обожала гостей, а еще больше любила кормить этих гостей до отвала.

Вот и сейчас на столе стояло домашнее вишневое варенье, благоухала горка только что испеченных блинов, лежали паштет, также собственного приготовления Агриппины Павловны, нарезка колбасы и хорошего сыра, а судя по фартуку в муке и работающей духовке, Агриппина Павловна успела закинуть в духовку и пирожки.

– Агриппина, как всегда, на высоте! Я, по крайней мере, всегда спокойна, что ты накормлена благодаря этой женщине, – сказала Валентина Петровна.

– Только вот на худобе ее это никак не сказывается, – ответила зардевшаяся Агриппина Павловна.

– Да не обращай внимания! Яна с детства такая! – махнула рукой Валентина Петровна. – Жаль, что Ричард с Вовой уехали! Они бы обрадовались твоему приезду, – сказала Яна, моя руки и присаживаясь за стол.

Агриппина Павловна тут же поставила перед ней тарелку и положила столовые приборы.

– Я сюрпризом. Да и ненадолго. Мне через час в аэропорт! – закатила глаза Валентина Петровна.

– Тогда на дорожку! – Агриппина Павловна выставила штоф с коньяком и три хрустальные рюмочки.

– Если только по чуть‑чуть, – согласилась Валентина Петровна, косясь на наручные часы. – Родная моя дочь! – обратилась она к Яне с рюмкой в руке, словно это был тост.

– Не пугай меня! – передернула плечами Яна. – Это звучит так, словно следующее, что ты скажешь, будет: «Я тебе не настоящая мать! Пришло время рассказать правду!»

– Нет, не до такой степени, – рассмеялась Валентина Петровна. – Я хочу рассказать о Ларисе Ивановне, нашей старейшей сотруднице, ведущей характерной актрисе. Ты же ее хорошо знаешь? Она с тобой и нянчилась…

– Тетю Ларису‑то? Знаю, конечно! Она меня пугала все время…

– Так она то пеньков играла, то кикимор, то Бабу‑ягу… Грим такой, – пояснила Валентина Петровна.

– Ага! Пеньков! – передразнила Яна. – Это мне повезло, что я заикой не стала. А что с ней?

– Так сын у нее неудачный уродился, ну, это‑то тебе известно.

– Я знаю, ты говорила, что он и сидел, и пил, и наркотики употреблял.

– А потом он умер, но после себя успел оставить потомство – дочку. Мама у нее тоже наркоманка, что и не удивительно, в одной компании гуляли. Они от ребенка отказалась, а вот Лариса Ивановна взяла единственную свою кровиночку себе. А ведь ей уже под шестьдесят, и ей очень тяжело. Девочка совсем слабая и больная. Требуется лечение, лекарства.

– Я поняла, я дам, – кивнула Цветкова.

– Не хватит денег всю жизнь всех содержать и лечить. Ты не дослушала. Большие проблемы и у Илюшина Степана Сергеевича.

– Твоего партнера? – удивленно вскинула бровь Яна.

Степан Сергеевич всю жизнь играл принцев, Иванов‑царевичей, князей. Обладал зычным голосом, очень импозантной внешностью и своеобразным чувством юмора.

– Ему же тоже хорошо за пятьдесят лет, и вот несколько лет назад он перенес стресс, который пережил рано или поздно любой артист. Главный режиссер долго терпел и еще дольше извинялся, но сказал, что больше не может давать ему роли героев‑любовников. Мол, это уже понятно не только родителям, но даже детям. Его перевели на возрастные роли – Леший, Кощей Бессмертный… И грим такой, что Степан испугался, насколько он уже не свеж и стар, что только и может теперь прятать свою увядшую внешность под слоем грима… В общем, обычно такой непростой период проходят красивые женщины, но Степан был красивым мужчиной и для него смена амплуа явилась шоком. Короче, Степан Сергеевич заработал инфаркт.

– Господи! – ахнула Яна. – Серьезно все?

– Да вроде выжил, но тоже требуется какое‑то шунтирование, дорогая операция в Москве. Еще у нас пара артистов на грани черты бедности, и дела в нашем театре пошли из ряда вон плохо. Новых спектаклей нет, финансирования ни от города, ни от спонсоров нет. Зрителей стало очень мало, перестали люди ходить в наш театр, разве что только на новогодние елки, и все. Остальное время тишина и болото. Не знаю даже, в чем проблема. Труппа старая, не интересны мы стали. А новенькие не идут… или в Москву, или, на худой конец, в местный драматический театр, но никак не в ТЮЗ. Поэтому и получается, что выходит в тираж труппа ископаемых животных, то есть наша.

– Неужели так все плохо? – удивилась Яна. – Ты мне не говорила.

– А чего зря расстраивать? Да и была слабая надежда, что театр получит городскую субсидию. Мы на это все рассчитывали. А тут – на, отказ! Театр становится нерентабельным, и пошли разговоры, что его хотят совсем закрыть. Наши все в шоке! Лариса Ивановна даже высказалась, что жизнь самоубийством покончила бы, если бы не внучка. Настроение у всех просто упадническое, шоковое.

Яна хлопала длинными ресницами, все пытаясь понять, что маме надо именно от нее. Ей, конечно, было трудно слушать про такие сложности в театре, в закулисье которого она фактически выросла и знала всех этих людей, которые сейчас пребывали в таком бедственном положении. Но одно дело – помочь кому‑то точечно и совсем другое – всему театру… этого она не потянула бы точно.

– И тут мы узнаем, что в наш город приезжает известный режиссер, который совместно с австрийским телевидением будет снимать художественный фильм‑сказку для детей и взрослых. И в нашем же городе будет проходить кастинг на роль Снегурочки. Артисты приедут и из Москвы, и из Вены, и еще откуда‑то… Знаю, что из питерского театра юного зрителя тоже будут. И нашему театру тоже предложили поучаствовать в кастинге, правда, очень скептически, но все же предложили. И у нас появился очень неплохой шанс. То есть если наша актриса проходит на главную роль, то ей выплачивают такой гонорар, что хватит и ей, и всему театру на подъем. Там буквально миллионы!

Яна все еще не понимала, что требовалось от нее.

– И вот мы решили выдвинуть на кастинг от нашего театра свою Снегурочку – тебя! – наконец‑таки выдала «умную мысль» Валентина Петровна, прямо скажем, не без гордости.

Кусок еды выпал изо рта Яны обратно в тарелку. Агриппина Павловна тоже, похоже, не поняла.

– Кого? – переспросила она.

– Яну! Нашу Яночку! – умиленно сложила руки Валентина Петровна.

– Мама, ты что? Какая я Снегурочка? – недоумевала Яна. – Мне за сорок уже!

– И что? Ты хорошо выглядишь! А потом, у нас в труппе ты самая молодая. Вот из меня точно Снегурка для серьезного кастинга не выйдет, а ты – самое то!

– Мама, ты о чем? Я не в вашей труппе! Я врач‑стоматолог! – ответила ей Цветкова, выпивая коньяк.

– Яна! И ты, и я знаем, что ты – закулисный ребенок, ты хорошо знаешь всю нашу «кухню». Лучше, чем кто‑либо! А то, что у тебя прирожденный артистический талант, это тебе тоже говорили всегда и все, начиная от не самых последних артистов и заканчивая именитыми режиссерами. И вот настал твой звездный час! – Валентина Петровна протянула к дочери руки.

Яна же при этом выглядела так, словно настал ее конец.

– Да, я знаю, что ты никогда не хотела быть артисткой, и это был твой абсолютно осознанный выбор…

– Вот именно! Я никогда и не играла. Тем более главную роль! Не поздновато ли начинать? – прервала ее Яна.

– Яна, ты делаешь это ради нас! Не последних людей из твоего детства. Им всем нужна помощь!

– Да понимаю я все! Но, мама! Ты смотришь на меня в через розовые очки. Я для тебя и лучше всех, и талантливее! Но не для этого дела, мама! Зависит судьба театра! Да ты что? Вам надо нанять самую лучшую актрису, чтобы она выиграла для вас этот кастинг!

– Яна, ты сама‑то себя слышишь? О чем ты говоришь? Откуда у нас деньги нанять лучшую актрису? И потом, кто кроме тебя отдаст нам гонорар? Это должен быть свой человек! В общем, я тебе все передала! Это не моя материнская просьба! Это решение было принято коллективом единогласно! – торжественно произнесла Валентина Петровна.

Волосики встали дыбом на руках у Яны. Весь коллектив возлагал на нее надежды. Отказать в такой ситуации она не могла, это‑то и пугало.

– Когда меня спросят, кто я, откуда я, что мне говорить? – спросила Яна.

– Ты давно зачислена к нам в труппу, то есть задним числом, – сразу же оживилась Валентина Петровна. – Все предупреждены, что ты актриса нашего ТЮЗа Яна Карловна Цветкова.

Яна вздохнула, а Агриппина Павловна так и сидела, подняв поварешку, словно держа перед собой распятие.

– А где все это будет проходить? – спросила Яна.

– Говорю же, у нас, в Твери, сразу же и съемки на натуре.

– А кастинг? – спросила Яна. – Который я благополучно провалю?

– Не говори так! Плохие мысли материализуются! Кастинг будет проходить в нашем театре. Рядом арендована гостиница для дорогих гостей и всей съемочной группы.

– А я где буду жить? В гостинице? Я же вроде как актриса местного театра, – спросила Цветкова.

– Не говори глупости. Ты будешь жить в нашей квартире, вот ключи, – выложила перед Яной на стол связку Валентина Петровна и снова посмотрела на часы. – Ну, мне пора…

– Мавр сделал дело, мавр может уходить, – прошипела сквозь зубы Яна. – И куда же это?

– Да летим с подружкой на Новый год в Прагу! – ответила уже совсем беззаботным тоном Валентина Петровна. – Вот заехала к тебе по дорожке. А что ты так на меня смотришь? Все же нормально! Зачем мне оставаться? Все зависит от тебя! От меня – ничего. Я верю в тебя и мысленно с тобой! – Валентина Петровна встала из‑за стола. – Мне на самом деле пора. Опоздаю на самолет.

Агриппина Павловна наконец‑таки перестала играть в детскую игру «Замри!» и засуетилась на кухне.

– Вот, возьми пирожков с пылу с жару на дорожку!

– Спасибо, – улыбнулась Валентина Петровна и, уже стоя в дверях, посмотрела на Яну, давая последние указания: – Помни, правда на твоей стороне! Играй так, что позади Москва! Родные стены помогут! И еще… У Люси, нашего гримера от бога, с квартирой проблемы, поэтому она временно живет у меня. Но вы же всегда ладили! Пока, девочки! – Валентина Петровна упорхнула, оставив после себя шлейф дорогого парфюма.

– Ну что, Снегурочка? Пирожки будешь? – спросила Агриппина Павловна, честно говоря, не зная, что ей еще сказать.

– Неудачная шутка, – откликнулась Цветкова.

– Так тебе в образ входить надо, – сказала Агриппина Павловна. – И кстати, а где твой Дедушка Мороз?

Глава 2

Когда Яна приезжала в родной город, ее посещали весьма разные мысли. Вроде как Тверь находится недалеко от Москвы, но разница чувствовалась, словно ты скатывалась на детских санках с крутой горы. С суетной, очень проблематичной и оживленной жизни в мегаполисе – в тихую, размеренную, провинциальную тишь‑благодать. Здесь был другой воздух, другие люди, другой микроклимат. Яне каждый уголок в городе был знаком, но она понимала, что уже давно стала столичным жителем, и долго бы жить в своем городе не хотела. Не тянул он уже, хоть и располагал. Взяв такси на вокзале, она поехала по домашнему адресу.

– С наступающим! – посмотрел на нее водитель в зеркало заднего вида.

– Спасибо.

– Из Москвы «Сапсаном»?

– Угу.

– Больно вы серьезная, кем же работаете? – продолжал допытываться словоохотливый водитель.

– Не поверите – Снегурочкой! – ответила Яна, смотря на проплывающий за окном заснеженный пейзаж.

– Снегурочкой? – переспросил водитель. – Так это здорово! Сейчас самый чёс! А где ваш Дед Мороз? – улыбался он.

Яна медленно перевела на него взгляд.

– Вы все издеваетесь, что ли?

– Кто? И чем?

– Идиотским вопросом. Дед Мороз мой застрял на Северном полюсе, оленям подковы меняет и рога подпиливает. Я Снегурочка‑одиночка! Индивидуалка! – гаркнула Яна.

– Да не кипятитесь! Я же по‑доброму спрашиваю! Я, может, заказик хочу подбросить. Я понимаю, что вы у нас штучка столичная, что задешево никто работать не будет, но заказчики люди солидные. Заплатят хорошо! За такую‑то Снегурочку!

Водитель остановился у дома Яны и открыл блокнот.

– Вот адресок!

– Когда мероприятие? – спросила Яна.

– Сегодня часов в десять.

– Ого! Не поздновато для хороводов‑то? – удивилась Яна, расплатилась и взяла адрес.

В связи с жалким положением ее родного театра Яна поняла, что добыча денег для нее сейчас первоначальная задача и ни от чего отказываться нельзя. А тут они сами в руки плывут. Потом Яна на сто процентов была уверена, что никакой кастинг на серьезный художественный фильм она не пройдет. Как говорится, слухи о ее таланте в этом вопросе сильно преувеличены. Она сняла с карточки двести тысяч рублей, у бывшего мужа просить не собиралась и хотела решить хотя бы точечно материальные проблемы сотрудников ТЮЗа, то есть если не спасти весь театр, то хотя бы так…

Водитель выгрузил чемоданы Яны, окинул ее стройные ноги одобрительным, чисто мужским взглядом, присвистнул для большей убедительности и укатил.

Яна на своих шпильках сразу же увязла в сугробе по колени, поняв, что такая модельная обувь для очищенного от снега центра Москвы, но не для провинции. Складывалось впечатление, что здесь снег не убирали вовсе. Может, у города и снегоуборочной техники нет? Но дворники хотя бы должны быть!

Еле‑еле, сначала с одним чемоданом, затем с другим Яна перебралась в подъезд и, чертыхаясь, потащилась на четвертый этаж. Яна позвонила в квартиру, дверь открылась, и Цветкова почувствовала себя героиней фильма «Хроники Нарнии», где дверь в обычный бельевой шкаф оказалась телепортом в сказочный мир. Вся квартира была украшена воздушными шариками, цветами и серпантином, а встречать ее вышла толпа народу, весело кричащих: «Ура! Наша Яна приехала!» На головах собравшихся красовались какие‑то клоунские колпаки, которые обычно надевали на дни рождения. В некоторых лицах Яна с трудом узнала сотрудников театра, где работала ее мама. Затем раздался резкий хлопок, Яна почувствовала на себе обжигающее пламя, потом в глаза потемнело, и Яна впала в состояние, когда никто тебя не беспокоит. Слух покидал бренное тело Цветковой в последнюю очередь, поэтому она еще успела услышать, как истошный женский голос прокричал:

– Ты что сделал, идиот?! Ты же ей петардой в лицо выстрелил! Ты же ее убил! Лишил зрения и убил! Кто же людям в лицо направляет?! Господи, что же делать?!

– Я же не знал, я же не хотел… Радостная встреча, радостный фейерверк, – отвечал дрожащий мужской голос.

Рассудок Яны погрузился во мрак.

Глава 3

– Да все будет хорошо. Ну подумаешь, ожоги… Обработаем рану, и все. Главное, зрение цело, – слышала Цветкова голоса каких‑то ангелов, которые порхали над ней и что‑то делали. «Видимо, окропляют святой водой, сто процентов…» – подумала Яна и открыла один глаз.

– Очнулась? – тут же приветливо спросила Люся Попова, гример ТЮЗа.

Яна моргнула глазом, искренне радуясь, что видит.

– В больницу поедешь? – все так же участливо поинтересовалась Люся – женщина весьма неопределенного возраста и всегда странно выглядевшая. Такая а‑ля «городская сумасшедшая». Мама же Яны всегда строго пресекала все попытки кого‑либо обвинить ее подругу в какой‑либо неадекватности. Она не уставала повторять, что Люся – очень творческий, тонко чувствующий человек с совершенно своим, особым внутренним миром, который иногда прорывается наружу и принимает причудливые для окружающих, но Люсе абсолютно понятные формы. Только один раз Валентина Петровна не нашлась что сказать, когда Люся по весне пришла на работу с дуршлагом на голове. Пояснила она это тем, что ей приснился сон, будто она – цветочная фея. Поэтому с утра Люся насыпала себе на голову цветочных семян и решила, что день будет находиться в основном на свежем воздухе, так как передавали дождь. А дуршлаг для того, чтобы каждый цветочек нашел свое место и все равномерно проросло. Тогда Валентина Петровна быстренько увела Люсю с работы, прекратив этот откровенный бред. Люсю куда‑то поместили, подлечили, и она вернулась на работу в своем обычном странном состоянии. Правда, в первый же день она объяснила свое долгое отсутствие тем, что превращалась в клумбу. А когда цветы выросли, их просто срезали, оформили в букеты и раздали хорошим людям. Сотрудники театра не нашлись, что ей на такое заявление ответить, оставалось только поздравить. Слава богу, Люся к этой теме больше не возвращалась.

– В больницу? – переспросила Яна. – А надо?

– Мы вот вызывали врача, он сосед твоей мамы по лестничной клетке, – скосила глаза Люся на пожилого мужчину.

– Здрасте! Лев Николаевич, – представился тот. – Ну что я могу сказать…

– Что? – переспросила Яна. – Говорите громче, ничего не слышно!

– Контузия у вас! – явно напрягся Лев Николаевич. – Поэтому слышать немного хуже будете, но потом все восстановится! Восстановится, говорю! А зрение, смотрю, нормальное! Глазки мигают, вовремя ты глаза закрыла! Только бровки с речниками опалились и челочка, – несколько замешкался доктор и добавил: – И щечки…

Яна сразу же поняла, в чем дело. Когда люди переходят на такой вот ласково‑уменьшительный стиль общения, «глазки, щечки, бровки…», это может означать, что идет общение с ребенком, со слабоумным человеком или пытаются смягчить степень чего‑либо. В данном случае степень повреждения. Яна села, пытаясь унять головокружение, и наконец‑таки смогла увидеть всех собравшихся. Здесь были и ведущий актер Степан Сергеевич, и характерная актриса Лариса Ивановна, и совсем молоденькая девушка, которую Яна видела в первый раз. Они все еще оставались в этих нелепых бумажных колпаках. Лица были как у грустных клоунов.

– Яночка, извини меня, – развел дрожащие руки Степан Сергеевич, – это я тебе разрядил снаряд в лицо. Валентина Петровна меня убьет.

– Старый дурак! – стукнула его по спине Лариса Ивановна. – Мы хотели по‑торжественному! Ты входишь! Так давно не видели салют! Ну, на салют нас не хватило, а вот на петарду… Только не уследила я, что Степа прямо на тебя ее и направил!

– Ладно, ничего! – каким‑то глухим голосом ответила Яна и замерла.

Она провела языком по небным и язычным поверхностям, словно проверяя, не хочет ли никто из органов расстаться с ее ртом. Зубы остались ей верны, только чувствовался жуткий привкус гари.

– Подведите меня к зеркалу, – попросила Яна, понимая, что кричит, так как сама себя не слышала.

– Да что там смотреть, – начала было Лариса Ивановна, но осеклась под строгим взглядом Яны и бросилась помогать своим коллегам.

Совместными усилиями Яну подняли и отвели в ванную комнату с белоснежной плиткой и ослепляющим светом. Валентина Петровна очень любила белый цвет и в одежде, и в интерьере.

Пока стареющие артисты, ведущие себя как дети, вели Цветкову в ванную, она почувствовала себя Вием.

«Его так же выводила всякая нечисть, чтобы он им помог», – подумала она и обрадовалась, что не озвучила эту мысль вслух, а то это прозвучало бы как‑то странно… двусмысленно… Конечно, эти артисты не являлись нечистью.

Яна всмотрелась в зеркало в центре ванной комнаты слегка близорукими глазами и очень пожалела, что близорукость у нее не сильная.

В зеркале отражалось серое лицо с какими‑то неестественно красными носом и щеками и упрямо торчащим подбородком. Брови и ресницы были совершенно опалены, глаза – спасибо, что на месте, – абсолютно красные, как у мартовского зайца. Челка завивалась вверх черными пружинками. Яна дотронулась до них, и пепел осыпался, оставив коротенькую, глупо торчащую челочку. Яна выругалась и осмотрела волосы сзади – но они не пострадали. Но самое нелепое и странное, что Яна обнаружила у себя, это какие‑то разноцветные пятна размером с горошину, покрывающие ее сероватую кожу. Такая веселая ветрянка.

– Пепел должен смыться, – заверил ее Лев Николаевич.

– Господи… что это?

– А это совсем пройдет, – сразу же стала успокаивать ее Люся. – Это у нас конфетти было… тоже некстати. А тут взрыв, и вот…

– Мне в морду лица, извините, взрывом впечатало конфетти? – удивилась Яна. – Я не могла даже в самой жуткой фантазии это представить.

– Выглядит не очень, – согласилась с ней Люся. – А так‑то ты как? В больницу поедешь? Вызывать «скорую»?

– А зачем мне в больницу? Руки‑ноги на месте. Конфетти с кожи убирать? Повеселить медицинских работников? Нет уж… не хочу. Я не люблю больницы, – ответила Яна, – и никуда не поеду.

– Извини меня! Честное слово, я не хотел, – еще раз совершенно искренне сказал Степан Сергеевич.

– Не берите в голову, зла не держу, все бывает, – как могла успокоила его Яна.

– Я даже не знаю, как я так… Это от радости! Так все ждали тебя, Яночка! Никогда себе не прощу!

– Я же говорю – проехали! Не будем больше об этом! – попросила Яна.

– Так я больше не нужен? – спросил Лев Николаевич.

– Как не нужен? – всполошилась Люся. – Вы нам так помогли! Как хорошо, когда сосед – врач! Валентина Петровна всегда о вас говорила только в превосходной степени!

– Премного благодарен! – заулыбался Лев Николаевич.

– Поэтому, раз все обошлось, просим всех к столу! Мы же наготовили, Яну ждали! – Люся вела себя как радушная хозяйка.

– И я? – уточнила Яна Цветкова.

– Конечно! Сейчас ты – главный повод!

Яну так же под руки отволокли на кухню, правда, шла она уже порезвее, и усадили во главе стола.

У Яны даже слезы навернулись на глаза от обилия вкусностей, и все было приготовлено с такой душой, теплотой и вниманием. Селедка под шубой, салат оливье, домашние разносолы, фаршированные яйца и обжаренная курочка. И конечно же испеченный своими руками тортик, украшенный какими‑то разноцветными цветами.

«Интересно, из чего они сделаны? Из какой‑то мастики?» – подумала Цветкова, восседая за столом, как принцесса на троне.

Степан Сергеевич вцепился в бутылку шампанского и принялся ее открывать, направив в лицо Яны.

– Да что же происходит! – схватила бутылку Люся и повернула горлышко вверх, в потолок.

– Извините, – снова сконфузился ведущий артист ТЮЗа.

– Если бы я тебя не знала, то подумала бы, что ты переквалифицировался в киллера, – хохотнула Люся.

– Ага! А первый заказ – это я? Я не согласна! – возмутилась Яна.

– Я бы никогда… – снова начал Степан Сергеевич.

– Я шучу! – прервала его Яна. Бутылка была откупорена, а за ней и вторая! Настроение Яны улучшалось с каждой секундой.

Она весело хрустела огурцом, находясь в очень хорошей для себя компании.

«Как же они все постарели, – невольно подумала Яна, – эти люди всю жизнь дарят другим радость, они работают с моей мамой всю жизнь, и сейчас им нужна помощь. Ах да! Помощь, и в основном материальная!»

– Друзья мои! Я же забыла! Сегодня у меня заказ Снегурочкой в одно место! Там очень хорошо заплатят! – сказала Цветкова, отставляя бокал с шампанским.

– Господи, Яночка! Не успела приехать, как уже на работу? Валентина Петровна говорила, что ты трудоголик, но я не думала, что до такой степени, – всплеснула руками Люся.

– Нам же деньги нужны? – уточнила Яна.

– Нужны, – вздохнула Лариса Ивановна.

– Ну вот… началось уже – зарабатывание‑то. Пригласили вот Снегурочкой.

– Заодно и в роль вживешься сразу же! – вдруг разулыбалась Люся.

– Только костюма‑то нет, – вдруг вспомнила Цветкова.

– Так не беда! Театр‑то рядом, зайдем и возьмем любой на выбор, – ответила Люся.

– Ребята, не забывайте! Завтра в одиннадцать утра пробы! – налил себе водочки после двух бокалов шампанского Степан Сергеевич.

– К‑как завтра? – поперхнулась Яна. – Уже?

– А чего тянуть‑то? А потом, это не мы решаем! Так назначено. У них все быстро, актрису одну знаменитую ждали. Как ее величество вернулось, сразу же и назначили. Время – деньги! Скорее к съемкам хотят приступать! – ответила Лариса Ивановна. – Поэтому лучше сегодня лечь поспать пораньше, отоспаться.

– Какое отоспаться?! Я теперь месяц спать не буду! – воскликнула Яна.

– Наоборот, ей лучше порепетировать! И вот если сегодня поймает кураж, то и завтра все пройдет на «ура», – высказал совершенно диаметрально противоположную точку зрения Степан Сергеевич и внезапно предложил Яне: – А поехали вместе? Я Дедом Морозом, ты Снегурочкой? А то куда тебе одной в ночь‑то? Да и сподручнее со мной будет! Покажу класс, так и быть! Покажу, как на сцене работать! – блеснул он глазами.

– Еще пару стаканов, и ты покажешь класс засыпания лицом в салате, – с сомнением посмотрела на него Лариса Ивановна.

– Да разве это доза для Илюшина? Только для расслабления!

– Вы бы не сильно расслаблялись с сердцем‑то больным, – отметила Яна.

– Валентина Петровна тебе уже напела? Эти слухи сильно преувеличены! – отмахнулся Степан Сергеевич, расплескивая спиртное. – Я еще молод, и здоров, и полон творческих сил!

– А что мы там будем делать? – спросила Яна.

– Доверься мне! В моей жизни было столько этих детских представлений, утренников, новогодних вечеров, что любого стошнит. Я понял одно: если нет никакого предварительного сценария, то в работе с детьми просто необходима импровизация. Вот и будем импровизировать! Люди богатые, есть караоке, будем петь, водить хороводы, читать стихи и играть.

Яна слушала его, открыв рот, и понимала, что теперь, что бы ни случилось, она поедет на заказ только с Степаном Сергеевичем. Они еще выпили за удачную операцию, потом за здоровье Яны в целом, конкретно за то, что она осталась со зрением, за удачные завтрашние пробы и еще за что‑то.

Потом к Яне вернулись силы и они всей нетрезвой группой двинулись к ТЮЗу.

Всю дорогу Люся болтала в оглохшее ухо Яны без умолку:

– В главной роли сниматься будет звезда! Русского происхождения, но живет во Франции! Петр Ньиман. Слышала о таком? У него мама была известной балериной, ее приглашали в годы дружбы между народами сняться в Голливуд, там‑то она и закрутила любовь со звездой индийского кино, да так, что назад в Россию ее определенные службы не пустили. Точнее, аккуратно намекнули, что ее присутствие в Советском Союзе будет нежелательным. Из труппы Большого ее сразу же исключили. А все из‑за того, что ее избранник в прессе имел неосторожность высказаться против социалистической угрозы и отдать предпочтение Америке. Дело в том, что он очень хотел переехать в Америку, грезил Голливудом.

– У меня голова сейчас лопнет, – тихо сказала Цветкова, не понимая, зачем ей столько ненужной информации.

– Так подожди! Интересно же! Красавец‑богач, такой индус, прямо как с картинки! И наша хрупкая балерина сугубо славянской внешности. Пара была потрясающая, они в своей страсти и зачали чудо‑ребенка! – закатила глаза Люся.

Яна с интересом смотрела на нее и думала только об одном. Откуда Люся могла знать о страсти и любви? Она ни разу не была замужем, не имела детей, и мама даже поговаривала, что у нее вообще мужчин не было. А тут такое упоение о «зачатии чудо‑ребенка», словно она лично присутствовала со свечкой.

– И в чем чудо? – не поняла Цветкова.

– А ты что, не слышала, что в межнациональных браках часто рождаются безумно красивые дети, и еще очень талантливые! Вот это как раз тот случай! Только воспитывался мальчик уже без отца, вместе эта пара продержалась очень недолго. Да оно и понятно – разность культур! У него еще и индийская жена оказалась, к несказанному удивлению балерины. В общем, в Голливуд он полетел один, а она осталась на чужбине с годовалым сыном на руках – это очень распространенная история для многих русских женщин. Но нашлись добрые люди, помогли матери Петра перебраться в Европу, в более привычные для нее условия, потому что этот индийский миллионер бросил их совсем без средств к существованию. А в итоге облил свою русскую любовь грязью и не признал сына, заявил, что что ему полукровка не нужен, что у него есть и сын, и дочь от его первой жены. Поначалу маме Петра, а звали ее Анастасия, пришлось совсем тяжело, они перебивались с хлеба на воду. Ребенок, росший в таких условиях, часто болел, пока иммунитет совсем не дал трещину и Петр очень тяжело заболел. Его положили в больницу для бедных, но там Анастасии честно сказали, что без дорогостоящего лечения ее сын не проживет и пары месяцев. Анастасия в то время уже устроилась санитаркой в эту больницу. Но сутки пребывания в больнице стоили Анастасии ее месячного заработка. Тогда она впервые попыталась выйти на отца Пети и в отчаянии попросить помощи – спасти их ребенка. Но ей сухо ответили, что их проблемы господина не волнуют, и даже если кто‑то умрет, ему все равно, потому что для него они давно умерли. Анастасия не понимала такой жестокости к ни в чем не повинному ребенку, но сделать ничего не могла. Тогда она решилась на последний, отчаянный шаг. Она накрасилась, нарядилась и направилась прямиком к директору больницы. Невзирая на все препоны, ворвалась к нему в кабинет и открыто предложила себя, расстегнув платье: «На любых ваших условиях! Я буду вашей любовницей, я буду у вас мыть, убирать, готовить, только спасите мне сына!» Балерины тяжело рожают, и роды Анастасии не стали исключением. Она больше не могла иметь детей. А Анастасия была очень красивой. Белая, фарфоровая кожа, белокурые длинные волосы, завивающиеся на концах, светлые глаза и, естественно, стройная фигура. Она продавала себя фактически в рабство. И пусть жизнь уже немного потрепала ее красоту, руки огрубели, появились легкие тени усталости под глазами, но она все равно была еще молода и отчаянно красива. Директор клиники побагровел и приказал охране вывести ее. А те еще и переусердствовали и сдали Анастасию в полицию за аморальное поведение. Она не поняла, почему он так жестоко ей отказал, потому не заметила неказистого мужчину невысокого роста, сидевшего в углу кабинета и ставшего невольным свидетелем этой неприглядной сцены. «Извините, месье Филипп, – обратился к нему директор, когда Анастасию, бледную, обмякшую, в слезах вывели из кабинета, – ходят всякие сумасшедшие… Да еще и иностранцы! Русская!» – с долей пренебрежения сказал директор, вытирая пот с разгоряченного лба. «А у меня дед русский, – вдруг ответил месье Филипп. – Он бежал во Францию в Гражданскую войну, а в нашей семье всегда помнят свои корни и бережно относятся ко всему, что связано с Россией». – «Ой, извините! Я не то имел в виду! Просто люди разные! Вы – человек такого уровня, а среди этих приезжих столько разложившихся личностей! Вот и эта особа легкого поведения – тому живой пример!» – разгорячился директор. «Интересно вы о людях судите, совсем не зная их, – прищурился Филипп, – и ни капли сожаления. Вы разглядели в этой девушке проститутку? А я увидел горе отчаявшейся матери». – «Хорошо, пусть будет так, – вздохнул директор, – но мы не можем помогать всем отчаявшимся матерям! Ваши же деньги и пострадают!» – «А вы, оказывается, бережете мои деньги? Боюсь, что у нас очень разный подход к деньгам и отношение к людям! А это означает, что нам не по пути. Я увольняю вас с должности директора клиники, и это вопрос решенный». Дело в том, что Филипп был не последний человек во Франции – крупный бизнесмен, аристократ, политик, который очень активно занимался благотворительностью и меценатством. Он столько денег зарабатывал! Но и раздавал их легко. Строительство социальных объектов тоже входило в зону его интересов. В этой больнице, полностью построенной и оборудованной по последнему слову техники на его деньги, Филипп был единственным акционером и вполне мог устанавливать свои порядки, в законных пределах, конечно. Это включало и кадровые перестановки.

Анастасия же, находившаяся в полицейском участке, просто не хотела больше жить. У нее словно отняли последний шанс, последнюю возможность. Все мысли были только о сыне. А он умирал…

Люся вздохнула и замолчала. Глаза ее смотрели куда‑то вдаль, мысли тоже были далеко.

– Эй! – дотронулась до нее Яна. – Ты на месте?

– Что? А… да! А вот и театр! Пришли!

– Нет, постой‑ка! С места не тронемся, пока не услышим конец истории, – возмутилась Лариса Ивановна.

– Да! Я чуть не прослезился! – поддержал ее Степан Сергеевич. – Хочешь горло водочкой промочить? – Он достал из кармана початую бутылку.

– Не хочу! – замотала головой Люся. – Пойдемте в реквизиторскую.

– А рассказ? – спросили все хором.

– Какой рассказ? – удивленно переспросила Люся, хлопая ресницами, и, зная Люсю, все поняли, что она уже ничего не помнит.

На лице Ларисы Ивановны читалось сильное разочарование, а вот Яна не сдавалась:

– У меня завтра пробы на главную роль.

– Снегурочки, я знаю! – кивнула Люся.

– Так вот роль принца исполняет Петр Ньиман.

– Знаю! – радовала всех Люся. – Безумно красивый, талантливый и настоящая звезда.

– А вот история его родителей нам не совсем ясна. Кстати, откуда ты ее так подробно знаешь?

– Я? – переспросила Люся и хлопнула себя по лбу. – Ну конечно! Я же передачу смотрела про Петра! Она была приурочена как раз к его приезду в Россию. Я еще и в Интернете порылась, много интересной информации нашла. Очень интересная судьба! Петр в России не снимался, немного в Голливуде, но в основном в Европе. Но в Голливуд сниматься его все время зовут, он сам не хочет. Его выбор – европейское кино. А мама его была русской балериной, и случилась у нее любовь с известным индийским актером…

– Стоп! – остановила гримершу Яна. – С того момента, как Анастасия оказалась в полицейском участке…

Люся на мгновение «зависла» и продолжила:

– Сидела она там вся в слезах и хотела умереть. И тут вошел в камеру полицейский и сообщил, что за нее внесен залог и Анастасия свободна. Ничего не понимая, растерявшаяся молодая женщина вышла из полицейского участка. Там ее ждал невысокий господин в дорогой одежде. Он взял ее холодную, дрожащую руку в свою теплую и надежную ладонь и поцеловал. «Я помогу вам без всяких условий. Это моя больница, и ваш сын сегодня же будет там лечиться». Ноги Анастасии подогнулись, она хотела упасть перед ним на колени, но он не дал. Филипп больше никогда не дал этой женщине унизиться или что‑то просить. Год они боролись за жизнь Петра, Филипп всегда был рядом, потом он стал ее самым надежным другом и очень долго ждал, пока в сердце Анастасии проснутся к нему еще и другие чувства – страсть и любовь. Ей было тридцать лет, ему пятьдесят, когда она поняла, что готова еще к отношениям с другими мужчинами. Боль и обида от отношений с индийским другом поутихли, и она вспомнила, что тоже живой человек, женщина. Она попыталась построить любовь с некоторыми молодыми мужчинами. Филипп тактично исчез из ее жизни. Он‑то давно любил ее, еще с той минуты, когда впервые увидел. Удивительно, но Филипп никогда не был женат, он словно ждал свою «жену‑декабристку» всю жизнь и очень обрадовался, что его серьезный выбор пал именно на русскую женщину. Взыграли, видимо, гены деда. Он и сам не ожидал от себя такого сильного чувства, которое разбудила в нем Анастасия в таком уже солидном возрасте. По жизни у Филиппа, конечно, были женщины, отношения с которыми сходили на нет, когда они понимали, что он не собирается на них жениться. Они всегда оставались добрыми друзьями, Филипп всегда им всем помогал. А тут он почувствовал такую боль, поняв, что Анастасия его не любит, и предпочел сделать так, чтобы больше не быть рядом, чтобы не видеть ее. Анастасии же понадобилось несколько месяцев, чтобы понять то, что она ему и сказала, ворвавшись как‑то вечером в его апартаменты. «Ты преступник! Как ты мог быть все время рядом, а потом исчезнуть вместе с моим сердцем? Я пытаюсь себя найти, и ничего не получается! Я смеюсь и ловлю себя на мысли, что думаю о тебе, я грущу и снова думаю о тебе! Я жить без тебя не могу! Ты нужен мне и Пете! Не бросай нас! Я тебя люблю!» Так Филипп услышал главные слова от главной женщины в его жизни. И больше они уже не расставались. Своих детей Бог им не дал по причине бесплодия Анастасии из‑за неудачных родов. Филипп усыновил Петра и все вложил в этого мальчика. Они объездили весь мир. Петя изучал языки, музицировал, рисовал и развивался. Он оказался очень творчески одаренным человеком. Однажды заметили его актерские способности, абсолютно правильную речь и ум и пригласили в актерский кружок. Так судьба Петра была решена. Филипп ушел из жизни пять лет назад, абсолютно счастливым, на руках Анастасии и сына. Он успел порадоваться славе и успеху Петра. Это была красивая история помощи, любви… Анастасия организовала благотворительный фонд, назвала его именем мужа «Филипп» и помогает всем и вся. А ум и деловая хватка мужа, который очень грамотно вложил свой капитал, помогают ей в этом, то есть приносят прибыль до сих пор. Эта прибыль и идет на благотворительность, Анастасия продолжает дело мужчины всей ее жизни.

Яну так и подмывало спросить, что стало с тем индийским подлецом, который так кинул своего сына, но она боялась нарушить ход мысли Люси, а то как бы потом не пришлось снова вспоминать, откуда она знает биографию Петра Ньимана, и начинать все сначала. Но Люся, словно почувствовав ее позыв, сказала:

– Вот как в жизни бывает! Бог‑то все видит и рано или поздно раздает по заслугам! Этот паразит индийский хотел славы в Голливуде, но не добился ее, а вот его непризнанный сын сделал это. Отец его в Америке пристрастился к алкоголю и азартным играм, быстренько спустил свое состояние, то есть несколько лет пошиковал и в итоге остался у «разбитого корыта». Ему пришлось вернуться в Индию, но и там его больше никто не ждал. Ему уже никак было не вернуть былую славу. Эти высокооплачиваемые роли героев‑любовников, фактически национальных героев, уже исполняли другие, молодые звезды индийского кино. А отец Петра, вроде как его звали Ригх, уже сильно потолстел, обрюзг, спился, в общем… На экране выглядел ужасно и ему стали предлагать второстепенные роли или роли злодеев, но тоже не главные. И то благодаря былой славе. В общем, кончил он плохо, в полной нищете. Индийские дети от него открестились, потому что той семье он мало чем помогал, и к тому же на их глазах все время еще и их мать обижал. Они выросли не богатыми людьми, не получили должного образования. И тогда он вспомнил о своем уже богатом и знаменитом сыне и подал на Петра в суд о признании своего отцовства и назначения ему алиментов от сына. Представляете, все‑таки какой плохой человек? Тогда Петр добровольно назначил ему солидное содержание, но видеться с ним даже один раз отказался. Ригх подал снова в суд, чтобы заставить Петра видеться с ним и общаться. Видимо, стал сентиментальным в старости. Но суд, естественно, ему отказал. Он получал от сына деньги, больше ничего без его согласия он получить не мог. Ни один суд не может человека заставить с тобой общаться, любить и прочее, если человек этого не хочет. И на его многочисленные просьбы и всю грязь, что папаша стал лить на сына и Анастасию в недобросовестной прессе, Петр остался безучастен и не дал ни одного интервью. Они ведут себя с матерью очень достойно в отличие от этого алкоголика. А уж папаша‑то старается, что Анастасия была русской проституткой, которую приставил к нему КГБ, чтобы она отобрала от него все его миллионы русским на ядерные бомбы и угрозу во всем мире, что она так и сделала и теперь они с сыном издеваются над ним, пребывающем в нищете и болезнях. Этими грязными мемуарами он и живет в своей злобе и ненависти. А про индийских детей он и не вспоминает, потому что с них ничего не возьмешь.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально