Николь Бернье

Незавершенное дело Элизабет Д.

 

 

 

 

Тому, такому щедрому в работе, и всем женщинам, ушедшим слишком рано

 

Я должен найти в себе силы, чтобы сказать, какой стойкой и жизнерадостной, терпеливой и верной ты была, какой объединяющей силой обладала. Доброта твоя оказалась не слабостью твоей, но силой… Ты навсегда со мной, и вместе с тем ты – моя незаживающая рана.

Уоллес Стегнер

Письмо, написанное слишком поздно

 

Глава 1

 

Июнь 2002

 

Мост Джорджа Вашингтона всегда был крепок и красив, его арки – монументальны, а тросы – тонки и высоки. Кейт смотрела, как они, словно ребра, вытягиваются за окном машины. За рулем сидел ее муж – они ехали на восток. Он был опорой оптимизма, этот висячий мост; каждая искусственная плита, ферма, балка вызывали доверие, вопреки гравитации и здравому смыслу.

Солнце светило вовсю, отскакивало от металлических конструкций и ударялось о воду, как бьющееся стекло. Водители встречных машин щурились, как и Кейт, измеряя взглядом длину моста. Что они рассчитывали там увидеть? Грибовидные облака? Арабские надписи? Кейт же искала хоть какой?то видимый знак трагедии там, где стояли башни, – ничего не было. Она посмотрела в сторону Квинса, хотя увидеть то место с такого расстояния было невозможно. Теперь туда смотрели немногие, но она – каждый раз.

Мост кончился, и Кейт выдохнула. Крис оглянулся, и она сделала вид, что смотрит в окно – просто так, без какого?то особенного интереса, – и опустила на колени повлажневшие ладони.

Он повернул зеркало, направив его на заднее сиденье. Дети еще спали.

– Дейв уже вышел на работу? – спросил он тоном, каким говорят о больном с тяжелым диагнозом.

Кейт подняла ногу на приборную панель.

– Уже несколько недель назад. В компании ему разрешили взять столько дней, сколько потребуется.

Крис одобрительно кивнул. Компания поступила правильно, ему нравилось, когда правильные вещи делались без лишнего драматизма.

– Как он поступит с детьми? У нее были близкие родственники?

– Нет. Никого. – Из вентилятора дуло, и ноги мгновенно покрылись гусиной кожей. – Он нашел няню через агентство.

– Не могу представить детей Элизабет с няней…

Та же мысль мелькнула и у нее самой – да, это странно, как если бы Джулия Чайлд[1] передоверила готовку домработнице.

– Ничего особенного. Многие так делают. Не все остаются дома с детьми.

Крис посмотрел на нее с осуждением.

– Кейт, ты же знаешь, я не это имел в виду.

Она отвернулась к окну и потерла глаза, как будто туда что?то попало. Няня в доме Элизабет Мартин.

Сильнее всего Кейт шокировало не то, что она увидела, – некролог, служба; даже не посещение места катастрофы – обуглившейся воронки в Квинсе, хотя не верилось, что здесь когда?нибудь что?то вырастет или будет построено. Сильнее оказались детали: открытая коробка с детским питанием на кухонном столе Мартинов – Кейт увидела ее, когда пришла помочь в первый раз. Реплика насчет того, что Джона потерял свой первый зуб несколько недель назад, но Дейв забыл рассказать про зубную фею. Из?за таких вот вещей некоторые дни отдавались тупой, ноющей болью, которую она не могла ни заглушить, ни объяснить.

Знак впереди показал поворот на Коннектикут. Если парковая дорога забита не так сильно, как остальные, то уже через час они будут на месте. За два года после переезда в Вашингтон, округ Колумбия, они впервые выбрались в путешествие. Учитывая напряженное движение на северо?восточном направлении, сегодня они переночуют в каком?нибудь отеле на границе с Массачусетсом, а утром первым паромом переправятся на остров. Семь недель вместо обычных двух. Крис знал, как это нужно Кейт, и поэтому согласился на такой вариант, но никак этого не выказывал, и она молчала.

Дейв спросил, не завернут ли они по пути за сундучком. Кейт плохо представляла, как ехать в отпуск с этим сундучком, но Дейв Мартин умел воздействовать на людей – они немедленно все бросали, наспех собирались и покорно меняли свои планы.

Впервые Кейт и Крису предстояло собираться вместе с детьми, но без Элизабет. Они не брали с собой Джеймса и Пайпер, когда приезжали на похороны; событие само по себе трогательное и печальное вышло едва ли не душераздирающим из?за малышки в первом ряду, пускавшей слюни и тянувшей ручонки к стоящему на подставке фотопортрету матери. Теперь дети смогут играть вместе, как в прежние времена, а вот взрослых ждут непривычные роли. Дейв будет и хозяином, и хозяйкой, Кейт же – только вежливой гостьей на кухне. Он станет собирать тарелки и разливать по чашечкам молоко, одновременно качая на колене малышку, и Кейт ненавязчиво, чтобы не подумал, будто она сомневается в его компетентности, предложит помочь. Ей придется быть чем?то вроде клея для двух мужчин, сошедшихся единственно ради жен, и руководить детьми – «В друзей песочком не бросаем» и «А теперь с машинкой пусть другой поиграет». Раньше этим занималась Элизабет.

Она занималась всем.

Крис свернул с федеральной автострады на парковую магистраль. Кейт достала памятную записку, присланную адвокатом вместе с инструкциями. Документ напоминал те заполненные образцовым почерком листки?напоминалки: куда сходить, что сделать и купить, – которые постоянно валялись на кухонном столе Элизабет. К записке прилагался старинный ключик. «Я хотела бы добавить кое?что к этой части завещания. Пожалуйста, внесите пункт о том, что сундучок с моими дневниками должен быть передан Кэтрин Спенсер. И, пожалуйста, укажите, подобрав подходящие юридические выражения, что я оставляю их ей, потому что она справедливый и чуткий человек и поступит с ними как должно. Также попросите ее начать с самого начала. Я загляну в ближайшее время и оставлю письмо для нее».

 

Ближе к Коннектикуту придорожного мусора стало заметно меньше, и пейзаж изменился: старые покрышки и брошенная аппаратура сменились березками, азалиями и останками погибшей под колесами живности. Вытянувшиеся вдоль дороги деревья походили на стражей. Очки не справлялись с безжалостным сиянием солнца, и у Кейт снова разболелась голова. Второй день подряд… «Опухоль мозга? Меланома глаза? Может быть, аневризма сосуда?» Она немного опустила стекло. В салоне стало свежее, ветерок унес застоявшийся запах сэндвичей с арахисовым маслом. Кейт перечитывала записку Элизабет, задавая себе вопросы, ответов на которые она не находила. Одно обстоятельство поразило ее сильнее прочих, даже не то, что ее подруга вообще вела дневник, а то, что она что?то скрывала. Что она могла такого секретного написать? «Сегодня мне придется уговорить Джону и Анну довольствоваться сэндвичами с индейкой на ланч»? – вряд ли. И уж точно не то, что она сильно боялась летать. Элизабет нервничала перед полетом, Кейт знала об этом, но не настолько же, чтобы делать специальное дополнение к завещанию! Поразил даже не тот противоречивый факт, что, проявив педантичность и последовательность в отношении всего, что касалось дневников, и назвав имя человека, которому надлежало распоряжаться ими, она не выполнила ясно выраженное намерение объяснить все отдельным письмом. Кейт поразило одно?единственное выбранное подругой слово – «чуткая». Это не то слово, которым ее обычно характеризуют. Даже в повседневном общении с Элизабет Кейт отнюдь не демонстрировала это качество натуры. И тем не менее Элизабет это в ней обнаружила. Размышляя об этом, Кейт чувствовала себя так, словно потеряла вещь, о существовании которой не подозревала, как, например, в случае с утерянным лотерейным билетом, который находишь через несколько лет и узнаешь, что он, оказывается, был выигрышным.

Впервые о предполагаемой поездке Элизабет на запад Кейт услышала в прошлом июле. Спенсеры тоже ехали в отпуск и по пути остановились на ночевку в Коннектикуте. Вечером женщины прогуливались по берегу – они делали так всегда, когда Кейт навещала подругу. Тогда Элизабет и упомянула о подарке от Дейва ко дню рождения – недельной экскурсии в мастерскую живописи. Появилась возможность, сказала она, познакомиться с мексиканским художником, известным своими абстрактными пейзажами, настоящим гуру, почти никогда не покидавшим Оахаку. О своих планах Элизабет говорила воодушевленно, взволнованно жестикулируя, и все перебирала, как четки, нитку сушеной водоросли.

Видеть ее, обычно невозмутимую, такой беспокойной и встревоженной было непривычно и даже странно. Эту поездку Элизабет называла подарком на сорокалетие, выпрошенным два года назад у Дейва, и уже нашла на девятое августа недорогой рейс из аэропорта Кеннеди в Лос?Анджелес. В ста двадцати милях к востоку от него находится национальный парк «Дерево Джошуа», Джошуа?Три, и Элизабет предвкушала, как поедет туда на машине, одна. Надо подзарядить батарейки, сказала она, и нитка водоросли в ее руках с треском лопнула.

Тогда Кейт удивилась. Элизабет почти никуда не ездила и какого?то особенного интереса к путешествиям никогда не проявляла. Кейт знала, что до замужества подруга увлекалась живописью и даже теперь время от времени брала в руки кисть, но полузабытое хобби никак не предполагало поездку через всю страну и расставание с малышкой.

В тот день Кейт видела Элизабет в последний раз. Ее самолет так и не улетел дальше Квинса. «Несчастный случай, – объяснили официальные лица, – невероятное стечение обстоятельств: неблагоприятный ветер, непослушный руль, ошибка пилота». Обстоятельства полета и причины, по которым Элизабет оказалась на борту именно этого самолета, отошли в тень после всего случившегося в сентябре.

 

Глава 2

 

Стоял июнь, но на двери дома Мартинов все еще висели выцветшие на солнце, посеревшие сердечки «валентинок». Дейв распахнул дверь перед поднимавшейся по ступенькам Кейт, следом за ней шел Крис с детьми.

– Радость моя, с каждым разом ты все хорошеешь. Вашингтон явно идет тебе на пользу. Подойди?ка, дай я тебя обниму.

Объятия оказались широкими и крепкими, больше похожими на хватку квотербека[2], чем отставного гольфиста средней руки. Ему практически никогда не удавалось подняться в верхнюю часть таблицы. Сам он обычно говорил, что быть великим спортсменом может лишь тот, кто постоянно держит себя в узде, а такое испытание не для него.

Каждый раз, когда Дейв произносил это, Кейт как будто слышала победную барабанную дробь.

Она высвободилась из объятий, осторожно похлопав его по спине и выразив тем самым поддержку, не прибегая к обычным в таких случаях избитым фразам. Легкий кивок показал, что он ценит участие. Кейт перевела взгляд на Джону.

– Смотрите, как вытянулся! Это потому, что ты уже не ходишь в детский сад?

Она отступила немного в сторону, пропуская Криса и детей.

– Дети, вы же помните Джону? Мы отдали ему наших золотых рыбок, когда переезжали…

Дети стояли молча. Год прошел с тех пор, как они приезжали сюда в последний раз, и уже почти два со времени переезда – вечность для тех, чья память – шесть лет и четыре года.

– Привет, дружок, – сказал Крис, поднимая руку с раскрытой ладонью. Когда ответного жеста не последовало, он опустил ее и потрепал мальчика по голове. – Давненько, парни, мы с вами не виделись! Ну как вы тут?

– Хорошо. – Джона посмотрел на него, щурясь в послеполуденном свете. Пустоту, где когда?то был передний зуб, уже начинал прорезать слегка зазубренный краешек нового, растущего зуба. – А вы знаете, что моя мама умерла?

Рука Криса все еще лежала на голове мальчика; Дейв опустил глаза к полу.

Кейт ждала, что он как?то успокоит сына, скажет, что в этом нет ничего необычного, что это тоже часть жизни. Однако Дейв продолжал изучать порог, впившись скрюченными пальцами ног в деревянные половицы.

Крис нагнулся так, чтобы его глаза оказались на одном уровне с глазами мальчика, и присел, сложив руки на коленях.

– Знаю, дружок. И мне правда очень жаль. Моя мама тоже умерла. Тяжело, да?

– Да, – откликнулся Джона. – Теперь она на небесах и может заботиться о папиной собаке. И я хочу…

Со стороны кухни донеслись механические звуки – не то музыкального инструмента, не то видеоигры, – и мальчик оглянулся, прикидывая, кто из сестер и с чем сейчас играет.

– Я только хочу…

Кейт и Крис ждали с напряженными улыбками. Пожеланий у него могло быть много, да только адресовать их некому. Мальчик стоял, то втягивая, то вытягивая руку из рукава рубашки, как будто потерял ход мысли или уже забыл, что собирался сказать.

– Папа сказал, что мы на мой день рождения поедем в Диснейленд. Правда, пап?

Дейв вскинул голову, словно очнувшись ото сна.

– Конечно. Непременно поедем.

Он положил руку на плечо сына и натянуто улыбнулся.

– Ну все. Давай зови наших друзей в дом да предложи чего?нибудь перекусить, а не забалтывай на пороге.

Летом дом Мартинов часто становился площадкой для обеденных встреч, когда малыши возились в песочнице, а приглядывавшие за ними родители потягивали прохладительное. Задний двор был устроен идеально: дети находились внутри огражденного пространства и в полной безопасности, но при этом не чувствовали себя в заточении. Незамысловатые качели не требовали от родителей особой бдительности и в то же время позволяли детишкам чувствовать себя почти независимыми, не мешая проявлению некоторой вольности. Родителям никогда не приходило в голову отказаться от приглашения на пикник у Мартинов, поскольку это было то редчайшее место, где безмятежно сосуществовали миры играющих детей и беседующих взрослых. Порой казалось, что здесь и комаров намного меньше, чем где?либо по соседству. В общем, это было совершенно очаровательное местечко, укреплявшее ощущение того, что Господь милостив к Мартинам.

Крис стоял у гриля и выскребал щеткой со стальной щетиной пригоревшие к решетке кусочки гамбургеров, его спина напоминала Кейт о том, что после нескольких часов разговоров ни о чем ей пора закругляться. Дейв сидел с банкой пива в шезлонге, вытянув ноги и поглядывая на играющих в прятки детей. Когда кто?то из них оказывался поблизости (из Мартинов или Спенсеров – неважно), он хватал бегуна за руку или за ногу. И пусть его игривость била чуточку через край, дети или не осознавали этого, или просто не обращали внимания. Кейт сидела на веранде посреди всего этого шума и молчала. Ощущение потери непременного участника подобных собраний повисло над двориком, словно туман, меняя вид и восприятие привычных вещей.

Она оглядела знакомый двор. Там, где всегда росли помидоры, теперь зеленым хохолком торчали сорняки. Сетка для роз все так же тянулась по стене дома, не замечая, что садовницы уже нет. Кованая скамейка, треснувшая после того первого сезона, когда ее оставили зимовать на улице, стояла на прежнем месте. На ней они сидели, когда Элизабет сообщила, что снова беременна. В тот момент Кейт испытала такой прилив радости, словно сама должна была подарить новую жизнь. Теперь, тринадцать месяцев спустя, Эмили уже вышла из ползункового возраста и начинала ходить. Кейт держала ее на коленях – маленькую теплую крепышку, и мягкие волосики щекотали ей щеку.

Какое чудо – видеть, как растут дети, как изменяются их черты, попеременно демонстрируя в хитрых генетических прятках схожесть то с одним, то с другим из родителей. У девчушки были такие же, как у отца и четырехлетней сестры Анны, пухлые губы, но глаза ей достались от матери – завораживающе синие, того оттенка, что между васильковым и сапфировым. От Дейва все трое унаследовали густые темные волосы, стричь которые мать отказывалась даже у Джоны. Дейв оставил все как было, так что мальчик с локонами до плеч больше напоминал какого?нибудь эмоционального Джованни, чем настоящего белого американца родом из Коннектикута. Элизабет нравилось сравнивать их черты, выявляя очарование каждого, когда дело доходило до поиска сходств и различий у собственных детей. Лучшее, что она сделала для них, – подарила каждому брата или сестру. Кейт уткнулась носом в головку Эмили и вдохнула запах шампуня «Джонсонс бэби» – тот самый запах, что на каждую женщину, имеющую детей ползункового возраста, действует на уровне рефлексов Павлова.

Эмили добралась пухлыми пальчиками до тарелки Кейт с куском фруктового пирога и миниатюрных пирожных с миндально?абрикосовой начинкой. Кейт перестала покупать десерты в своей любимой городской пекарне, хотя знала, что дает Дейву повод для насмешек. Шеф?кондитер, который сам ничего не печет, – не смешно ли?

– Ну правда, Кейт, – говорил он, обдавая ее запахом персиков и бурбона, когда она ставила на кухонную стойку картонную коробку с покупными пирожными. – Ты единственная среди нас, кто умеет профессионально печь, и ты пользуешься своими умениями в наименьшей степени.

– Ты имеешь в виду, что я единственная обладательница талантов, плодами которых ты хотел бы насладиться? – отвечала она, подталкивая его локтем.

Что правда, то правда, она стала готовить намного проще, когда завела детей. Стряпня требует времени, даже при условии, что навыки стали второй натурой после окончания кулинарной школы. «Какая прекрасная возможность для карьеры», – говорили родители и старшая сестра, подразумевая – «для того, кто не метит в ученые». Суфле и фламбе оказались не слишком востребованы в семье с маленькими детьми, потому она переключилась на более практичные рецепты. Куриный пирог в горшочке на обед и сахарное печенье для детей – с использованием ее эксклюзивной коллекции формочек. Блинчики по выходным, которые она лихо (на что никогда не отважилась бы в присутствии коллег) подбрасывала на сковородке – исключительно на забаву детям. Ей частенько звонили с предложением подменить шеф?кондитера, который то ли ушел, то ли вылетел, и всегда просили, чтобы она приготовила то самое крем?брюле, за которое ее номинировали на награду Фонда Джеймса Берда[3]. Время от времени приходили соблазнительные предложения, одно из которых лежало сейчас на ее столе. И каждый раз она отвечала одинаково: «Спасибо, но… нет, не сейчас». Отвечала после секундной паузы. Впрочем, по тому последнему предложению, что лежало на столе, дать отрицательный ответ Кейт еще не успела.

Дейв знал, на что способна Кейт, когда есть время. На тридцатишестилетие Элизабет она сотворила трехъярусное шоколадное чудо, потратив на его приготовление целый день. В тот вечер, после третьей бутылки вина, две пары сели играть в скрабл, но Кейт с Элизабет саботировали это благое начинание своей несерьезностью, похищая со стола буквы и переставляя слова так, что выходили непристойности. При этом все настолько увлеклись шоколадным тортом, что в конце концов их уже тошнило от сладкого. Дело закончилось зароком повторять такое каждый год.

Но сейчас Кейт сочла за лучшее не делиться своими воспоминаниями с Дейвом. На прошлой неделе Элизабет исполнилось бы тридцать девять.

Сумерки пришли со стрекотом сверчков. Дейв осушил вторую бутылку пива и встал, чтобы отнести тарелки в дом. За ним, неся миски с оставшимся салатом и сальсой, последовала Кейт. Кухня выглядела, в общем, как и всегда, только беспорядка было чуть больше. На столах – посуда и контейнеры, на полках – детские поделки и старые каталоги. Те же две знакомые картины на стене: портрет маленькой девочки с мороженым и вид на два городских особняка. В одном окне мать расчесывала длинные, влажные волосы дочери, а в другом, несколькими футами ниже, веселилась компания, и какая?то женщина заливалась смехом, бесстыдно откинув голову. Кейт не была в восторге от такого подбора – соседство двух этих сцен действовало ей на нервы, неприятно цепляло, и даже сами краски казались слишком густыми и агрессивными.

На холодильнике – все те же семейные фотографии, прикрепленные к дверце алфавитными магнитиками, – снимки, сделанные во время последнего летнего отпуска в Хэмптоне. Элизабет – с длинными, до плеч, выгоревшими платиновыми волосами. Фото со дня рождения Анны (двухлетней давности) и Рождества (с родителями Дейва, сделанное еще раньше). В центре – фотография Элизабет в запахнутом больничном халате, она баюкает новорожденную Эмили и при этом улыбается, как Мона Лиза, преисполненная всей неубывающей радостью материнства.

Кейт стиснула зубы в отчаянной попытке подавить рвущиеся эмоции. Сцена затуманилась, и Элизабет в бледном халате почти потерялась на мягком фоне палаты родильного отделения. Кейт заморгала и выдохнула, стараясь выровнять дыхание. Потом открыла холодильник, убрала молоко и начала медленно сгружать в мусорное ведро остатки начос и сальсы, выигрывая секунды, чтобы украдкой вытереть глаза.

Дейв ничего не заметил. Он стоял, повернувшись к ней спиной, ополаскивая над раковиной тарелки и загружая их в посудомоечную машину. Потом что?то пробормотал через плечо, но слова затерялись в шуме текущей из крана воды. Кейт уловила только «мастерская».

– Извини, что?

– Есть кое?что, о чем тебе нужно знать, это связано с ее увлечением живописью. – Голос звучал бесстрастно, но плечи были напряжены. Закрыв воду, Дейв повернулся к ней лицом, вытирая руки полотенцем. – Она встречалась с одним парнем в Лос?Анджелесе. Ну, да ты, наверное, знаешь об этом и без меня.

Она смотрела на Дейва, пытаясь вспомнить, как это может быть связано с их предыдущим разговором, но ни о чем таком речь не заходила. Оставалось предположить, что он имеет в виду Элизабет.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Она написала в своем дневнике, перед самым отъездом, что собирается путешествовать с каким?то парнем по имени Майкл. А того художника, у которого мастерская, звали не Майкл. – Он отвернулся и стал вытирать посуду из сушилки.

Небрежный тон, непринужденная манера – во всем ощущался перебор. Кейт не знала, что сказать; сочувствие, уверение в обратном напрашивались сами собой, но Дейв, похоже, не принял бы ни того, ни другого. Вместо того она задала самый простой вопрос.

– Значит, ты его прочитал?

Кейт поняла, что сказала что?то не то, только когда было уже поздно. Дейв взглянул на нее с непроницаемым выражением на широком, обычно дружелюбном лице.

– В общем?то, нет. Совсем немного. Это ведь не принято – читать чужие дневники.

И то, как он растянул это «днеееевникиии», как выделил его интонационно, придало слову странное, саркастическое звучание. Сарказм от Дейва Мартина?

Он переключился на кофеварку, хотя и Крис, и Кейт отказались от кофе, и начал забрасывать ложку за ложкой – гораздо больше, чем требовалось на одну заварку.

– Последние месяцы дневник лежал здесь, на тумбочке; вот эта – последняя тетрадь. И есть еще целый сундучок – заперт в кладовке. Прошлым летом она была совсем другой, вымотанной до предела. Может, из?за малышки. Мне просто хотелось знать, жалела ли она, что оставляет нас, или была чертовски рада, что избавляется наконец от всех этих забот и проблем. Похоже, там было и одно, и другое. – Он закрыл крышку фильтра и нажал на кнопку. – На последней странице я прочел о том, как она ждет не дождется встречи с этим парнем, Майклом, и еще кое?что о нем на предыдущих страницах. Подумал, что нужно предупредить, чтобы ты, открыв дневник, не слишком разволновалась.

Кейт посмотрела в окно. Судя по доносившимся звукам, дети прошли пик доброжелательности и перевалили на другую сторону. Кофеварка издавала натужные звуки: вода с трудом пробивалась сквозь слишком плотный слой порошка, и все для того только, чтобы сделать кофе, которого никому не хотелось.

– Дейв, – сказала она. – Это же Элизабет. – Ударение на имени передавало абсурдность неуместных предположений.

Он отвернулся и занялся миской из?под пасты. Остатки, которых хватило бы на несколько ланчей, полетели в кухонный утилизатор. Туда же последовал зеленый салат, четверть свежеразрезанного помидора, половинка красного перца. Элизабет сложила бы все это в герметичный пакет и аккуратно сохранила для следующего раза.

– То немногое, что я прочитал, совсем не похоже на Элизабет. Впрочем, оно ведь и не предназначалось для моих глаз.

Длинная полоска огурца отправилась следом за всем остальным. В воздухе повисла недосказанная фраза: «…иначе она оставила бы их именно мне».

Позвонив Кейт и сообщив о приложении к завещанию, Дейв не стал подталкивать ее к какому?то определенному решению относительно дневников. «Мы с Элизабет никогда этого не обсуждали», – сказал он голосом, лишенным всякого выражения, и замолчал, словно ожидая, что она произнесет нечто глубокомысленное и прозорливое, доказывающее, что его жена заслуживает доверия. Кейт совершенно не представляла, что могло быть в этих дневниках, он же наверняка представлял. А может, проблема в том и заключалась, что не мог.

Дейв включил утилизатор на целую минуту, и завывание машины помогло Кейт соскочить с крючка, даже если бы она знала, как ответить.

В кухню вошел Крис с двумя пижамами в руках.

– Переодену детей перед отъездом. Так будет проще, если они заснут по дороге в мотель. – Словно почувствовав затаенное молчание, он перевел взгляд с Кейт на Дейва.

Кейт провела рукой по волосам и, предвосхищая его вопрос, сказала:

– Если они переодеваются наверху, то пусть поздороваются со своими золотыми рыбками.

– Золотыми рыбками?

Она утомленно потерла глаза.

– Помнишь? Мы оставили их здесь детям, чтобы не везти с собой в Вашингтон. – Крис поднял бровь, но Кейт ничего больше не сказала, и он отправился переодевать детей.

Кейт растерянно посмотрела на стену, на девочку с мороженым, на тревожно диссонирующие особняки из бурого песчаника. Молчание нарушил Дейв:

– Забавно. Элизабет не переносила золотых рыбок: они вгоняли ее в дрожь. Но о ваших заботилась так, словно исполняла долг. Джона тоже неплохо справляется.

За день до переезда в Вашингтон Кейт пришлось изрядно пометаться между их опустевшим домом и домом Мартинов, передавая на хранение вещи, которые могли не перенести путешествия: кое?какие домашние растения, баллон с пропаном, продукты из морозилки, золотых рыбок. Перед последним рейсом Элизабет были вручены аквариум и засыхающее денежное дерево. С растения обвалились толстенькие каплевидные листочки, а от аквариума несло гнилью, но Элизабет приняла их с такой серьезностью, словно ей вручили драгоценный дар.

Судя по некоторым признакам, жизнь Мартинов начинала входить в обычную колею. У двоих старших нормализовался сон. В дом перестали приносить лазанью. И вот теперь эти дневники, что бы они там ни содержали, только мешали исцелению. Кейт попыталась отыскать какой?то контраргумент, опереться на здравую мысль, но ни того, ни другого не нашлось.

– Знаешь, я никогда не слышала от нее даже малейшего намека на то, что она несчастлива. Боже, да она же любила вас больше всего на свете.

Это было лучшее, на что она оказалась способна в данной ситуации.

Дейв вытер руки посудным полотенцем и посмотрел на нее со странной улыбкой, получившейся слишком натянутой от старания. Вежливость не позволила ему скривиться.

– Пора идти, – сказал он. – Погрузим в машину твое замечательное семейство.

 

Кейт стояла на подъездной дорожке, заглядывая в набитую вещами машину через заднюю дверцу. Поверх чемоданов, полотняных сумок и пляжных игрушек нашлось место и для маленького старинного сундучка. Дейв пошел за детьми, чтобы привести их попрощаться. Она вынула ключ, который передал адвокат, и вставила в латунный замок. Механизм сработал, и Кейт, подняв крышку, увидела внутри три стопки толстых, скрепленных спиралью тетрадей, с дюжину или больше. Обложки были украшены: некоторые – рисунками, другие – фотографиями. Она потянулась к одной из разрисованных, но рядом появился Дейв. Он заглянул внутрь и тут же отвел глаза, как от чего?то неприятного. Кейт опустила крышку, коря себя за нетерпеливость. Чтобы достать ключ, понадобилось снова запереть сундук, и одинокий щелчок прозвучал для Дейва еще одним оскорблением. Кейт убрала ключ в застегнутое на молнию отделение кошелька.

Дейв держал в руках тетрадь в простой картонной обложке. Вручая дневник, он избегал встречаться с Кейт взглядом.

– Вот. Та, что лежала в тумбочке.

Она взяла тетрадку и бросила в сумочку, как какую?нибудь порнографию.

 

Машина покатилась по подъездной дорожке, и Кейт в последний раз помахала рукой выстроившимся рядком четверым Мартинам. Они выглядели совершенно так же, как на многочисленных отпускных снимках, сделанных самой Элизабет. Дейв все еще держал в руке листок, на котором она записала номер телефона в арендованном доме. «На случай, если что?то понадобится или надумаете приехать навестить. Мой сотовый там не берет». Он понимающе хмыкнул, и Кейт поняла, что вряд ли снова услышит о нем. После того как Дейв вручил ей последний из дневников и стал прощаться, голос его зазвучал бодрее, как у человека, который с облегчением покончил с трудным делом и отряхнул руки.

Крис повернул влево, вверх по пандусу и на автостраду.

– Что это было – там, на кухне?

Кейт взглянула на детей в зеркало заднего обзора. Оттуда на нее уставились полные любопытства глазенки.

– Расскажу, когда они заснут.

Он включил радио на любимой новостной программе, и салон сразу же заполнил голос диктора: террористы, уровень угрозы – словом, все то, чего не стоило слушать детям. Она отключила задние динамики, хотя следовало бы выключить радио вообще. Сколько Кейт себя помнила, она никогда не пропускала новости, но сейчас ей хотелось отгородиться от потока информации. Она провела пальцами по металлическим спиралям лежащего на коленях дневника, потом посмотрела в зеркало на сундучок, установленный поверх надувных матрасов. Он был выполнен в форме миниатюрного парохода, с выпуклой крышкой, крепкий, густо покрытый лаком и уже непонятно, насколько старый, – может, лет сто, а может, и больше. Такой мог пережить их всех. И уже кое?кого пережил.

Крис держал путь на север по шоссе I?95, идущему параллельно океану. Позади осталось узкое пространство залива Лонг?Айленд, обрамленное морской травой. В сумерках вода казалась твердой, как асфальт. Кейт бегло пролистала страницы тетради. Записи были только на первых. Обложка чистая, ничем не украшенная.

Чего могла ожидать Элизабет, оставляя ей свои записи? Как ни старалась Кейт представить это на протяжении всего прошедшего месяца с лишним, она приходила к одним и тем же вариантам. Первый – положить дневники в банковскую ячейку (для детей). Могла распорядиться в пользу внуков, то есть людей, для которых вся неопределенность истории с художественной мастерской будет представлять интерес всего лишь как некое семейное предание. Второй – передать дневники Дейву, даже несмотря на то, что сама Элизабет этого не сделала. А могла просто сложить из них огромный поминальный костер.

Ни одной из этих возможностей Элизабет не воспользовалась и в своем завещании о них не упомянула. Может быть, она просто сама не знала, чего хочет, и решила передать тетради в руки того, кто способен проявить хоть чуть?чуть объективности, непредвзятости. Кто знает, вдруг она хотела решить все «потом», только этого «потом» так и не настало.

Июльское солнце сияло над пляжем в тот последний раз, когда они вышли вместе погулять. Ее пальцы нервно перебирали полоску морских водорослей. «Такой шанс – позаниматься с ним здесь, в Штатах, выпадает нечасто», – сказала она. Кейт хорошо запомнила тот разговор. Преподаватель был знаменитым пейзажистом. Мексиканец. И звали его не Майкл. Его звали Хесус. Иисус.

Кейт посмотрела на разложенную на коленях тетрадь. Воспоминания о времени, проведенном в Саутбруке, уже стояли на полках памяти: ничем не примечательные годы, прошедшие в кругу добропорядочных молодых мамаш, ведущих себя совершенно предсказуемым образом. Чтение дневников, как подозревала Кейт, вряд ли могло поспособствовать ощущению стабильности и душевного покоя, обрести которые она рассчитывала этим летом.

 

Глава 3

 

В ее беспокойных полуночных мыслях катастрофа выглядела так. Самолет резко кренится сразу после взлета. Вздохи удивления. Неестественная траектория и натужное выравнивание, картина за окном меняется под каким?то сюрреалистическим углом – пригород устремляется вверх. Дверцы багажных полок, распахнувшиеся, словно открытые в испуге рты… Самолет раскачивается из стороны в сторону… Затем визг вышедшей из строя механики где?то под ногами. Крики и ужас… ноутбуки и дамские сумочки, летящие в проход между креслами… и бледная, безмолвная Элизабет, застывшая на месте, осознавшая вдруг, что больше уже никогда не увидит детей.

Если хватило времени, то перед ее глазами, должно быть, пролетела вереница событий, которые пройдут без нее: дни рождения, выпускные, свадьбы. Лица детей, уже взрослых, в том времени, когда они почти забудут, как она выглядела в действительности, когда ее реальный образ заместит в их памяти изображение с фотографии.

Если же на осознание происходящего было отпущено только несколько секунд, то, наверное, все происходило так: Элизабет, вцепившаяся в подлокотник или, может быть, в руку соседа. Обрывки молитвы как рефлекс отчаяния. Имена детей и Дейва на губах. Но в конце – «мама!» – говорят, именно так бывает у всех. Внезапная боль или, что вероятнее, внезапное ничто.

Все эти мысли постоянно возвращались в одну и ту же точку: ее собственные дети, оставшиеся одни, без нее, с Крисом, после чего?то подобного. Болезнь, катастрофа – не имеет значения, как это может произойти. Утрата повиснет на Джеймсе и Пайпер, как одежда не по росту, в которой они идут через весь город, а люди гладят их по голове, здороваясь более приветливо, чем раньше, и даже предлагая небольшие подарки, словно смерть – это нечто вроде маленького праздника. Дети будут ходить в школу в сопровождении отца; его отсутствующий взгляд, словно дверь, распахнутая в длинный коридор бесконечных завтра. Пока они идут по холлу, толпа чуть заметно раздается. Преподаватели младших классов и родители здороваются со Спенсерами с несколько преувеличенной теплотой. Если дети остаются безучастны, то взрослые идут дальше своей дорогой, находя утешение в том, что они хотя бы пытались… Спенсеры движутся по жизни в некоем пузыре скорби, и каждый, мимо кого они проходят, на короткое время попадает в этот пузырь. Куда бы теперь они ни пошли, скорбь всюду следует вместе с ними.

Кейт знала, что так будет, потому что видела это у Мартинов. Выставленное напоказ сочувствие и дети, которым не по себе и которые сбиты с толку необратимостью случившегося.

Кейт потрясла головой и невольно поежилась, отгоняя видение.

Она повернулась на спину и промокнула лицо гостиничной простыней. Потом расправила ее у себя на груди, сложила поверх скрещенные руки – в положение, которое должно было означать полный покой. Временами это помогало. Окно с размытыми тенями и яркая полоса света под дверью. Пожарный детектор на потолке, словно немигающий глаз. Дыхание Криса у самого уха; запах кофе, пробивающийся сквозь запах зубной пасты, – противный и влажный.

Она вылезла из постели, высвободив из дешевых простыней сначала одну, затем другую ногу. Прошла через комнату. Свет маленькой настольной лампы у кресла Криса не разбудит.

На бюро рядом с ключами от автомобиля и бумажником мужа лежали какие?то журналы. В одном рассказывалось про сибирскую язву, в другом про «Аль?Каиду». И это выбор для пляжного чтения. С обложки на нее пустыми глазами смотрел бен Ладен. Кейт подняла валявшуюся у ног футболку и бросила поверх журналов, присела на краешек кресла.

Окна пропускали грохот от идущих по шоссе грузовиков. Настольная лампа тихо и монотонно жужжала. Капала вода в ванной.

Рядом с бюро, между матерчатыми ручками дорожной сумки неясно отсвечивали металлические спирали.

Кейт потянулась и вытащила тетрадь в картонной обложке – ту, с несколькими исписанными страницами. Последняя тетрадь Элизабет.

 

9 июля 2001 года

Сегодня снова виделась с Майклом в городе. Мы встретились в Центральном парке и уселись, скрестив ноги, на старом потертом одеяле у футбольного поля для малышей. Проговорили долго, даже дольше, чем он, возможно, предполагал, и мне стало спокойнее. Он держал мои руки и говорил, что чувствует мою боль. Говорил искренне, убедительно. Думаю, он не способен на иронию.

Он попросил меня приехать в Джошуа?Три, подробно рассказал о доме и том месте, о лошадях, о протянувшихся на мили тропах, ночной жизни пустыни. Когда он касается моей руки, по ней как будто пробегает ток. Его бритая голова лучится, а не отражает свет. Когда он смотрит в мои глаза, я – как никогда раньше – чувствую, что он по?настоящему меня понимает, и тогда мне хочется идти за ним куда угодно.

 

 

22 июля 2001 года

На выходные к нам заезжала Кейт с семьей. Они остановились проездом, направляются в отпуск. Прогулялись по берегу. Утро чудесное, но я была готова взорваться. Я совершенно вымоталась, я на пределе. Даже не верится, что можно вот так спокойно прогуливаться, когда в душе творится такое, и никто ничего не видит.

Мы говорили об искусстве и колледже; ох… она единственная, кто меня понимает. Так и подмывало выложить ей все о поездке, но я сдержалась, рассказала только в общих чертах. Если раскрываешься перед кем?то, это редко приносит облегчение; ты всего лишь сбрасываешь информацию, с которой они не знают, что делать. И потом люди уже смотрят на тебя по?другому. Но мне совсем не хочется, чтобы кто?то здесь узнал обо всем, чтобы это отразилось на детях. Как бы дико это ни прозвучало, я горжусь собой.

 

Кейт провела по лбу дрожащими пальцами, спрашивая себя, готова ли ко всему этому. Не только к тому, что у Элизабет, возможно, были отношения на стороне, но и к тому, чтобы узнать, что на самом деле думала о ней подруга, заглянуть в тот потаенный уголок, куда мы отправляем наши мелкие, повседневные впечатления, мнения и суждения, которые обычно предпочитаем оставлять при себе.

 

6 августа 2001 года

Путевые указания с подробным маршрутом следования до «Дерева Джошуа» распечатаны, подтверждения брони получены, оставшиеся деньги сняты через банкомат. Не могу избавиться от мысли, что Дейв может заметить перерасход в этом месяце; а еще меня беспокоит мысль о том, что стоило бы спрятать и эту тетрадь.

 

До отъезда осталось три дня. Никогда еще я не ждала чего?то так сильно и с таким предвкушением.

 

9 августа 2001 года

6 часов утра

Солнце уже взошло, но дети еще не совсем проснулись. Малышка снова заснула после того, как я ее покормила. У меня есть несколько минут перед тем, как пойти в душ.

Не могу ждать, но и мысль оставить ее, такую маленькую, невыносима.

Сейчас мне необходимо собраться и попрощаться с детьми, не забыть захватить все те принадлежности для рисования, которые они накупили, и втиснуть их как?нибудь вместе с этой ужасной писаниной. Даже среди всего этого мысли продолжают цепляться за мелочи: услышит ли Дейв Эмили, если та заплачет ночью? Не забудет ли вовремя отвести Джону на автобусную остановку? Вспомнит ли, что Анну всегда тошнит от яблочных шкурок? Все может пойти не так, если меня не будет, но, с другой стороны, все может пойти как надо. Какая я эгоистка.

«Зависит от того, что понимать под эгоизмом», – говорит Майкл. Об этом лучше не думать, иначе у меня не хватит сил тронуться с места, когда они будут стоять у дома, посылая воздушные поцелуи и распевая «до скорого, наш аллигатор, пока, наш крокодил».

 

Кейт захлопнула тетрадь и откинулась на спинку жесткого кресла, пропитанную запахом сигарет всех прошедших через комнату гостей. Поскребла подушку из потертой синтетической ткани, отрывая бурые комочки чего?то натурально?искусственного. Дыхание Криса замирало на каждом вдохе.

Она видела Элизабет; как та, приказав двум старшим детям остаться с прогулочной коляской, украдкой, чтобы никто не увидел, снимает деньги в банкомате. Как вынимает банкноты из металлической щели, бросает незаметный взгляд через плечо сквозь выбившиеся пряди волос, единственным движением выдавая, что эти деньги не пойдут ни на оплату счетов за газ, ни на бакалею.

Кейт попыталась представить ее сидящей, сложив ноги по?турецки, на одеяле, с каким?то мужчиной, отнюдь не Дейвом. Попыталась представить солнце и электрический разряд прикосновения, но не смогла. Попыталась представить, каково это – чувствовать, что тебя по?настоящему понимают.

Крис тяжело захрапел, но в смежной комнате у детей было тихо.

Она вытянула из?под футболки на тумбочке ключи от машины, приоткрыв фотографию бен Ладена, неотступно следившего за ней с обложки, и щелкнула выключателем лампы. Задержалась у двери: проверила, с ней ли карточка мотеля и старинный ключ от сундучка Элизабет.

Свет с ярко освещенной дорожки заполнил комнату, но никто не пошевелился. Кейт тихо закрыла за собой дверь и двинулась к парковке, освещенной не так хорошо и в окружении деревьев. Слышно было, как по шоссе то и дело проносятся машины.

Кейт открыла заднюю дверцу, отперла сундучок, положила в него, поверх других, тетрадку и стала копаться, разыскивая предыдущую. Она пролистывала страницы, быстро просматривая даты от 1980?х и 1990?х, пока наконец не дошла до 2000?го и 2001?го. На обложке тетради была фотография Элизабет с Джоной и Анной, яркое солнце освещало три улыбающихся лица. В улыбке и самой осанке Элизабет чувствовались та свобода и раскованность, которую она проявляла не так часто. Образ был ошеломляющий, от него веяло сладкой, щемящей ностальгией по утерянному, оставшемуся недосказанным.

Кейт раскрыла тетрадь. Вообще?то она собиралась положить ее на место, но не смогла устоять, чтобы при тусклой подсветке не просмотреть дневник. Она хотела узнать, как этому Майклу удалось добиться того, чтобы сидеть, держа за руки самую серьезную в мире женщину и мать, в подробностях, ведь, как пишут в журналах для родителей, «дети вырастут, а вы и не заметите».

Ей вдруг показалось, что кто?то рядом наблюдает за ней. Мурашки пробежали по коже. Она быстро обернулась, но на стоянке никого не было, только несколько других машин. Всего лишь узкая полоска деревьев отделяла мотель от шоссе, и, когда мимо проходили полуприцепы, асфальт у нее под ногами вибрировал. Она снова обратилась к тетради, но ощущение осталось – казалось, на нее смотрят те самые, васильково?сапфирового цвета, глаза. И в них просьба – «начни с самого начала».

Медленно, словно подчиняясь чужой воле, она вернула тетрадь с фотографией в сундучок – положила сверху, где всегда можно найти – и взяла нижнюю в крайней стопке слева. Просмотрела еще несколько, нашла тетрадь с черно?белой композицией на обложке. Яркость придавали несколько стикеров – из тех, что всегда можно найти на стеллажах с поздравительными открытками: тюльпаны, улыбающиеся рожицы, котята. Дата на первой странице относилась к 1976 году, когда Элизабет, которая, навскидку, была на год старше Кейт, исполнилось двенадцать лет. Кейт потянула к себе тетрадку и выждала несколько секунд – «смотри, я начинаю отсюда».

Потом открыла и стала читать.

 

12 апреля 1976 года

Дорогой Дневник,

Доктор Тринкер говорит, что мне стоило бы начать вести дневник, чтобы записывать свои мысли, и делать это так, будто я пишу письма своей лучшей подруге или себе самой. Это должно помочь мне «все проработать» и «двигаться дальше». Вообще?то я думаю, что это глупо – писать, чтобы тебе стало лучше. Но сегодня, когда ехала на велосипеде мимо закусочной, куда водила Анну на ее день рождения в феврале, у меня перехватило дыхание, так что пришлось слезть с велосипеда и опустить голову между коленей, как делают при приступе астмы. Что ж, постараюсь. Она так гордилась тем, что ей уже восемь, и невероятно волновалась, представляя, как будет ездить на велосипеде по городу. Я думала, она лопнет от радости, когда мы приехали к зоомагазину и я сказала, что куплю ей в подарок золотую рыбку. Она заставила меня купить одну и себе, чтобы им вдвоем было веселее в аквариуме. Ее рыбка умерла на прошлой неделе. Вот так?то.

Когда пишешь письмо своему дневнику, нужно ли подписываться?

Искренне ваша,

Лиззи Дроган.

 

Кейт прервала чтение, услышав звук, точнее – шорох, за деревьями, позади машины. Деревья отбрасывали густую тень. Она задержала дыхание, но кругом стояла тишина, только земля под ногами подрагивала от проезжающих за деревьями грузовиков. Задняя дверца была еще открыта, и она поняла, что видна, словно на экране, – каждому, кто идет от шоссе или вздумает прогуляться в два часа ночи по дороге, ведущей к мотелю.

Кейт захлопнула дверцу, нажала кнопку на брелоке. Чирикнула сигнализация. Что?то бросилось из?под машины мимо ее ног. У Кейт перехватило дух. Она отпрыгнула назад, выронив тетрадь. Низенький, темный, маленький зверек припустил к мусорным бакам; полосатый хвост подпрыгивал, как флажок на девчачьем велосипеде.

 

* * *

 

Когда Кейт наконец вернулась, в комнате мотеля было тихо и темно. Она уселась в кресло, снова включила настольную лампу и сидела так некоторое время, рассматривая тетрадку с наклейками на обложке. Кейт никогда не видела детских фотографий Элизабет, а несколько отстраненный тон начала повествования не добавлял оптимизма. Она попыталась представить: Элизабет – двенадцать, и она едет на велосипеде в город. Апрельские лужицы вымочили низ брюк. Идет между рядами в магазине канцтоваров, то и дело бормоча под нос «тупо», потом отправляется домой с покупками и садится расклеивать по обложке всех этих котят, с тем энтузиазмом, который может испытывать при этом двенадцатилетняя девчонка. Вот так, от одиночества, она и воспитала в себе привычку вести дневник. Привычку, оставшуюся на всю жизнь.

 

15 апреля 1976 года

Дорогой Дневник,

В автобусе со мной опять никто не заговаривал. Я смотрела в окно и старалась думать про что?нибудь еще, пока мы проезжали по Тэйлор?стрит и сворачивали в сторону от дороги. Никогда в жизни не чувствовала себя более одиноко. Все вокруг в таком шоке и так не похожи на себя, что весь прошедший месяц я ходила как больная. Как будто моя сестра умерла от инфекции, а я заразилась и продолжаю болеть. Хоть бы куда?нибудь уехать.

Искренне ваша,

Лиззи Д.

 

Сестра… Пол мягко поплыл под ногами. Как же так – у Элизабет была сестра, а она не обмолвилась об этом ни словом? Не о том, что она потеряла сестру, а о том, что она у нее была? Элизабет всегда давала понять, что она единственный ребенок, но так скупо говорила об этом, что у Кейт сложилась типичная картина: родители, разошедшиеся во мнении, сколько детей завести, решают, что одного будет вполне достаточно. Или, может, родить второго просто не получилось, что только подогрело решимость самой Элизабет восполнить эту пустоту, родив троих. «А может быть больше», – часто говорила она.

Кейт глубоко вздохнула. Представила, как Пайпер сворачивалась калачиком под боком у Джеймса, когда они спали в машине, – голова к голове – они косвенно подтверждали состоятельность Кейт в роли профессионала и жены.

Она вспомнила свою сестру Рейчел. Сестра – товарищ и соперница; человек, лучше других понимающий, в каком тигле ты формировалась. Сестра – твое дополнение, и, теряя ее, ты теряешь ровно половину себя.

Но прилив сочувствия был все же отравлен мыслью о том, что Элизабет не рассказывала ей всего.

 

27 апреля 1976 года

Дорогой Дневник,

Сказала маме, что собираюсь после школы к Шерри. До сих пор я никогда не была на кладбище одна. Прошла мимо одной могилы, где у надгробия лежали игрушечные зверюшки и машинки. Прочитав дату, я поняла, что здесь похоронен маленький ребенок. Я испугалась, что у меня снова случится приступ удушья, но перестала плакать, пока добиралась до Анны. Трава еще не выросла, и камня в изголовье тоже еще нет. Так что я села и смотрела на эту землю.

Не знаю, что полагается делать, когда приходишь на кладбище. Может, помолиться или что?то в этом роде. Только я не могла думать ни о чем другом, кроме того, что она вот здесь, под этой землей. Ее тело – в зеленом школьном платье, как было на похоронах. Только она ничем не напоминала прежнюю Анну, кроме самодельного браслетика на руке и волос. От того, какой она была на самом деле, не осталось совсем ничего. Ни бестолкового выражения на лице, ни привычки постоянно таскаться за мной по пятам. Меня эта привычка жутко раздражала, но я не могла прикрикнуть на нее, чтобы отвязалась. Это кем же надо быть, чтобы кричать на ребенка, который просто хочет все время быть рядом с тобой?

Вот тогда я и поняла, что она с Господом, потому что там, в гробу, была вовсе не она. На похоронах я воспринимала все совсем не так, как, наверное, полагается. Но когда смотришь на тело, в котором нет ни капли жизни, на тело, ничуть не похожее на того, кого ты знал, даже спящего, на тело холоднее, чем статуя, вот тогда?то и понимаешь, что Бог есть. Ведь что?то должно делать это тело чем?то большим, чем просто тело, и это что?то совсем не кровь, которая в нем течет.

 

 

29 апреля 1976 года

Школьный психолог нагрузила меня работой Маминой Помощницы. Она считает, что мне это на пользу, хотя мне не нравится сидеть с малышами и детишки меня раздражают. Мать в этой семье всегда улыбается и гладит девочку по волосам, обнимает и тискает. Мне вот интересно, делала ли так моя мама, когда я была маленькой, еще до того, как она стала называть меня Угрюмкой и Ворчуньей. Мать в этой семье спрашивала, нравится ли мне ходить в школу, расспрашивала о моей семье, и я поняла, что психолог ничего не рассказала ей об Анне. Что довольно странно, потому что, хоть она и живет в соседнем городке, в стране обо всем знает каждый второй. Во всяком случае, так оно выглядит, стоит только пойти в магазин. Когда она поинтересовалась, есть ли у меня братья и сестры, я не знала, что ответить. Какого ответа теперь могут от меня ожидать?

Я спросила маму, когда она мыла посуду; она долго ничего не отвечала, а потом поглядела в окно перед раковиной. Я не знала, заплачет она или рассердится. Но она просто сказала: лучше отвечать, что у меня никого нет, потому что рассказывать людям о сестре, которая недавно умерла, значит ставить их в неудобное положение, а людям это не нравится. Есть то, о чем можно говорить, а есть то, о чем не стоит. И в любом случае так оно и есть.

Лучше бы у папы с мамой было больше, чем двое, детей. Не слишком?то весело быть родителем, если погибает хороший ребенок и у тебя остается всего один, угрюмый.

 

 

12 мая 1976 года

Я снова пришла сегодня на кладбище и принесла с собой пегого пони Анны. Мне пришлось пробраться тайком в ее комнату, потому что маме не нравится, когда я туда захожу. Все на своих местах, даже ее грязная одежда валяется на полу, а кровать не застелена.

Я рассказала доктору Тринкер о том, как мне влетело на прошлой неделе, когда мама застала меня спящей в кровати Анны. Доктор Тринкер пообещала поговорить с ней, а несколько дней спустя мама сказала, что мне больше не надо посещать доктора Тринкер. Сказала, что мне это ни к чему и что у нас и так все прекрасно.

 

 

15 июня 1976 года

С днем рожденья меня. 13! Я теперь тинейджер. Мне теперь положено болтать бесконечно по телефону и тусоваться в центре. Моя лучшая подруга по?прежнему Шерри, вот и все. Наверно, сперва там никто не знал, что сказать, и я тоже не знала. А потом так и продолжалось, хоть это и странно. Теперь никто уже не говорит мне: «Эй, Лиззи Д.!» Для всех я – «Та Девочка, Чья Сестра Умерла».

Но есть большая новость: мы переезжаем в Коннектикут. Мама разрешила мне обрезать волосы и проколоть уши, а еще я собираюсь называть себя Элизабет, а не Лиззи. В Коннектикуте я буду выделяться среди других только тем, что приехала из Вермонта. Никто из тех, с кем я там познакомлюсь, даже не узнает, что у меня была сестра. Мама говорит, что неплохо начать все заново, сохранив все личное для себя. Так нужно, чтобы окружающие не вели себя странно, как ведут себя здесь. Еще она сказала, что мне стоило бы почаще улыбаться, если я хочу завести друзей.

Я ходила на кладбище, чтобы рассказать Анне о Коннектикуте. Мне плохо оттого, что мы оставляем ее здесь. Это неправильно, что она останется здесь одна и никто не навестит ее и не принесет цветы. Я посадила несколько маминых луковиц тюльпанов, хоть там написано, что здесь сажать нельзя. Мне кажется, я сделала все правильно. Плохо только, что они вырастут там, где их никто не сможет увидеть. И я сказала, что мне жаль. Мне и вправду очень жаль.

 

Отряхнувшись ото сна, Кейт осознала две вещи: слева от нее стоит ребенок, и шею свело так, что нельзя повернуть голову.

– Мам, почему ты здесь спишь? – прямо на уровне глаз – симпатичный принт с феей Динь?Динь на ночной рубашке из полиэстера. – Ты заболела? Мы поедем на паром?

Кейт потянулась к голове и почувствовала боль в шее и плечах. Не стоило ей спать в кресле.

– Нет, что ты, я не заболела. Мы непременно отправимся сегодня на паром. А Джеймс уже встал?

– Он читает книжку в постели, – сообщила Пайпер.

Джеймс начал читать еще совсем маленьким. Вначале он все читал вслух, но прекратил, как только осознал, что взрослые читают про себя. Теперь он читал все без разбора – старые книги, газеты и журналы, даже электронную почту, если Кейт забывала закрыть компьютер. Она не представляла, что он понимает из всего этого, но отдавала себе отчет в том, что пора фильтровать поступающую в дом информацию. Нынешние события мало походили на рассказы из книжек про Дика и Джейн. Кейт ласково потерла дочку по спинке.

– Ну ладно, давай одеваться, чтобы успеть вовремя.

Крис еще лежал в постели, одна нога торчала из?под простыни. Она подошла к кровати, двигая шеей из стороны в сторону, чтобы как?то размять.

– Уже без четверти восемь. Нам пора собираться, если хотим успеть к девяти.

Он что?то пробормотал в ответ, но даже не пошевелился под простыней.

– Я пошла в душ. Проследи, чтобы дети пока оделись, ладно?

Кейт прошла в ванную комнату, стянула брюки для йоги и майку и включила нагреватель на всю мощность. Пусть другие женщины принимают ванны; бьющие тугие струи душа расслабляют больше, чем любой массаж, прогоняют сон лучше, чем кофе. Она ступила под душ, склонив голову, чтобы горячая вода барабанила прямо по напряженным мышцам шеи и плеч. В душе к ней всегда приходили самые лучшие идеи. Несколько лет назад Кейт работала в ресторанах Манхэттена. Она нередко выходила из крошечной кабинки душа в своей квартире с новой концепцией десерта; временами совершенно реальным (лавандовый суп, домашний кекс с ароматом лаванды), временами абстрактным, навеянным геометрией стены в ванной комнате (например, мороженое, покрытое сверху бледными бриллиантами из карамелизированного сахара).

Вода с усилием проталкивалась сквозь отверстия старого мотельного смесителя, и ее шум отдавался в облицованных плиткой стенах маленькой комнатки. Кейт обдумывала все то, что предстояло сделать в съемном доме. Они обещали хозяевам, что заполнят пропаном баллон, помоют уличную мебель, проверят, чтобы в подвале не было грызунов, а во внутреннем дворе – кроликов. И еще ей предстояло забронировать столик в ресторане для их юбилейного обеда – мероприятие уже пользовалось популярностью. Но сквозь обыденные заботы то и дело прорывались мысли о той юной Элизабет. Маленькое серьезное личико, прижатое к окну на Тейлор?стрит; девочка, прозванная Угрюмкой, пытается выяснить, справится ли она с ролью единственного ребенка. Через двадцать пять лет та девочка будет сидеть, подобрав ноги, на одеяле и держаться за руки с мужчиной, который не будет ее мужем. И еще она сделала все возможное, чтобы после ее смерти муж не получил этих дневников.

Кейт обычно сопротивлялась тому, чтобы брать на себя обязательства, выносить суждения: невозможно судить о том, что творится в чужой душе, что движет человеком, когда он поступает так или иначе. Это было у нее в характере и стало ее принципом. «Справедливая и чуткая» – сказала о ней Элизабет.

Их сближение пять лет тому назад не было предопределено. Поначалу детсадовская группа оставалась всего лишь детсадовской группой. Давних друзей Кейт, еще со времен учебы в кулинарной школе, жизнь разбросала по всей стране и даже миру. Когда она собирала их, было весело, ей было уютно и комфортно, совсем не так, как в юности, – в тишине, интеллектуальной замкнутости родительского дома. Здесь, среди своих ровесников, она наконец почувствовала, что ее оценивают скорее по тому, что она может сказать и сделать, чем по тому, чего не может. Тема семьи сознательно не обсуждалась – немногие из женщин, вместе с которыми она оканчивала школу, имели детей, а мужчины редко упоминали о таких вещах. Кейт делала соответствующие попытки не сворачивать на материнские восторги, когда была с ними, хотя иногда сдержаться не удавалось. Тогда она видела перед собой такие же безучастные взгляды, как, бывало, у старшей сестры.

Элизабет была полной противоположностью беззаботности и иронии. Она никогда не говорила ничего просто так и никогда не забывала, что ей сказали. Она помнила про дни рождения, старые истории, не забывала позвонить и проверить, как ты там после того, как вырвала зуб мудрости. Да, с ней нельзя было дойти до несентиментальной откровенности, дать себе волю, сказать что?нибудь скверное, вроде «Я так люблю свою семью, но вся эта жизнь мне просто осточертела». Но через какое?то время это начинало казаться менее важным. Можно дать выход недовольству ребенком – обед не съеден, и гнев выплеснулся, – умолчав о том, что тебе пришлось выйти на улицу, хватая воздух ртом, как выброшенная на берег рыба, чтобы не сказать или не сделать что?то такое, о чем потом пожалеешь. И она бы выслушала и сделала вид, что не замечает слез, которые ты пытаешься сдержать, понимая, что ты не хочешь, чтобы их заметили. Элизабет не составляло труда стать тем самым человеком, которого видишь чаще всех остальных, футболкой, за которой привычно тянешься по утрам, когда не надо производить впечатление на других. Даже после того, как Кейт переехала, Элизабет всегда оставалась при ней регулярными телефонными звонками, неизбежными, как морской прилив. А потом, однажды, ее не стало.

Кейт выключила душ, и визг насадки отозвался в кафельных стенах. Она отжала волосы и насухо вытерла концы, вспомнив, что так же делала Элизабет, когда ребятишки выбегали из?под разбрызгивателя. Ходила между ними, как хозяйка, которой принадлежит частичка каждого, насухо вытирая маленькие головки.

Поначалу смерть Элизабет воспринималась как страшное потрясение с сопутствующими мрачными обязанностями: составлением бесконечных списков тех, кому нужно позвонить, и дел, которые она вызвалась привести в порядок. Но в то время еще не было ощущения, что почти год спустя это будет так же вышибать воздух из легких, как стремительный удар горя прямо в солнечное сплетение. Их близкая дружба была нетипичной. Их не объединяли воспоминания о совместной работе или прежних приятелях. Элизабет не обзавелась привычкой распространяться о шероховатостях брака или допускать, что есть еще пара?тройка вещей, которые ей хотелось бы совместить, а то и заняться ими вместо памперсов. Она не была соседкой, с которой коротаешь ленивый полдень на игровой площадке.

Но вот что самое забавное с теми, кто не вписывается в общую схему: они живут для того, чтобы пропускать все сквозь себя, а когда вдруг куда?то пропадают, то их отсутствие ощущается во всем.

 

Глава 4

 

Машины выстроились за ржавой цепью на дороге, ведущей к паромному терминалу. Незадолго до девяти часов они начали одна за другой въезжать по платформе в пузатый паром, самый большой из тех, что обслуживают остров Грейт?Рок. Груженые машины протискивались внутрь, вписываясь в дверной проем, и осторожно продвигались вперед, пока наконец не останавливались бампер к бамперу, покачиваясь в такт движению судна, словно приученные к перевозкам цирковые животные.

Казалось, с каждым годом число перевозимого паромом грузового транспорта все возрастает. Кейт впервые приехала на остров лет двадцать тому назад вместе с семьей, в которой работала, – помогала с детьми знакомым, на время их ежегодного месячного отпуска. Тогда на остров ходило всего два парома в день, и никаких грузовиков. В то время там было почти невозможно найти продукты, которые не выращивались бы на месте. Сладкая кукуруза продавалась в одном из нескольких безымянных фермерских ларьков, а пирожки покупали у женщины, которая торговала ими в беседке перед домом без всякого меню и расписания. Торговые ряды с морепродуктами ежедневно возникали в юго?западных доках: свежая рыба, лобстеры и моллюски практически каждый полдень.

Доки в прямом смысле делали историю острова Грейт?Рок, хотя с годами об этом забывали. Но так продолжалось ровно до того момента, когда историю оказалось полезно вспомнить заново. В девятнадцатом веке островитяне в основном жили китобойным промыслом. Большинство либо непосредственно участвовало в погоне за китовым жиром, либо так или иначе было с китобоями связано. Во многих отношениях портовая деревня до сих пор воспринималась как город китобоев. Самой ценной недвижимостью остались особняки капитанов; старая церковь китобоев так и стоит в центре поселка, и ее узкую колокольню можно увидеть на всех открытках и картинах с видами города.

Во второй половине двадцатого века, когда большие рыболовецкие конгломераты вытеснили небольшие суда, остров потерял прежнее значение. Особняки опустели и облупились, многие перешли в совместное владение и сдавались в аренду. Выросло количество мелких преступлений, а закрывавшиеся на зиму магазинчики облюбовали бездомные и вандалы. Даже церковь китобоев стала жертвой непогоды, граффити и небрежения. К началу 80?х ее использовали не столько для богослужений, сколько в качестве места сбора членов различных обществ вроде «Анонимных алкоголиков», «Анонимных наркоманов» и «Внесезонной художественной ассоциации», которая вербовала членов из первых двух.

Прошли десятилетия с тех пор, как местные рыбаки обеспечивали достойное существование. Но популярность Грейт?Рока за счет притока туристов выросла. Начался подъем интереса к китобойному промыслу. Ностальгия стала прибыльным товаром, и местный бизнес кормился на славной истории китобоев, как, бывает, внуки живут за счет одряхлевшего богатого патриарха. Магазины и ресторанчики всячески обыгрывали тему в своих названиях. Магазин часов назывался «Кит времени», магазин аксессуаров для волос – «Фонтан», над таверной красовалась надпись «Лепечущие Идиоты», аллюзия на мелвиллского «Моби Дика». Из года в год Кейт наблюдала за тем, как обслуживание туристов становится основной индустрией. Приезжие стали хлебом и маслом острова, и остров изо всех сил старался удовлетворять их запросы.

Но со временем люди становились более ненасытными, а перемены в городе – все более осязаемыми. Вместо магазина вышивки и кружев, торговавшего изделиями местных умельцев, открылся бутик, на витрине которого красовались туфли за 400 долларов. Кока?кола за обедом подавалась в бокалах от Саймона Пирса. Старинные особняки капитанов подверглись реставрации и снова превратились в семейные особняки, пользовавшиеся популярностью у дельцов шоу?бизнеса.

Церковь китобоев была восстановлена и оказалась востребованной как место проведения свадеб – после того, как полированные балясины ее перил появились на фотографиях в свадебном разделе «Нью?Йорк таймс». Охранители старины теперь не сидели без дела и постоянно оглядывались в прошлое, отстаивая его от наскоков новизны.

Нет, остров вовсе не обратился в руины. Оставаясь на северной, сонной земледельческой части и совершая вылазки в город только за мороженым или ради того, чтобы где?нибудь пообедать, вы еще вполне могли провести традиционный отпуск. Именно за этим и приезжали сюда Крис и Кейт. Еще не поженившись, они открыли для себя обойденный рекламой участок берега с узкой полоской пляжа. О своей находке они не распространялись. Каждый сентябрь домовладельцы обязательно получали от них три вещи: благодарственную открытку с фотографией играющих во дворе детей, коробку с домашними бисквитами и чек с оплатой за две недели следующего лета. В этом году у владельцев возникли небольшие затруднения, и они дали согласие на семь недель по более низкой цене, но с условием ухода за домом. Крис договорился со своей фирмой, что будет работать отсюда.

 

* * *

 

Когда паром уже порядочно отошел от берега, дети попросились вниз, в кафетерий – поиграть в карты. Кейт ускользнула в кабину, а Крис повел детей в очередь за апельсиновым соком и рогаликами. Из больших окон открывался вид на Атлантику. Цвет неба совпадал с цветом воды; сегодня он был скорее серовато?белым, чем свинцовым. Небо оказывалось затянутым облаками почти каждый раз, когда им случалось путешествовать на пароме, потому серый цвет ассоциировался у Кейт с отпуском, так же как у других темно?синий ассоциируется с флотом, а розовый – с маленькими девочками. Серым был и их съемный, крытый дранкой дом, и волны, катившиеся за его окнами. Такими же были толстовки, которые дети надевали поверх купальных костюмов, и плавающие в коричнево?сером бульоне моллюски, которых она ела по несколько раз в неделю. Серый стал символом свободы от обыденности, цветом формы Христианской службы по уходу за детьми, посланцы которой заезжали к ним в дом, хотя Крис проводил дома большую часть времени.

Кейт и Крис встретились в Нью?Йорке десять лет тому назад, когда ей было двадцать восемь, а ему – тридцать два. Она работала кондитером в отеле высокого класса в Верхнем Ист?Сайде, он был членом небольшой команды отельных девелоперов, разрабатывавших планы для новых участков.

Переговоры проходили за обедом, в небольшом приватном уголке в дальнем конце кухни. Это была эксклюзивная территория, предназначенная для особых событий – стол на восемь персон, установленный в углу, под полками с коллекцией старинной медной посуды. На столе расцветали воздушные композиции, созданные знаменитым флористом Марселем. Услугами отеля пользовался свадебный салон топ?класса, расположенный через дорогу. Гостевой стол сервировали лучшим фарфором. Не имело значения, что порою не обходилось без брызг жира, хотя однажды крошечное пятнышко привело к судебной тяжбе из?за испорченного костюма от Эрмеса. Этот стол собирал ведущих коммерсантов и в узких кругах именовался – с лукавой претензией на скромность – просто Кухонным Столом.

Но главной ценностью Кухонного Стола была его близость к шефу. Всего в нескольких футах от гостей шеф?повар руководил процессом готовки, поднимая его до уровня искусства с помощью линейных поваров, среди которых была и Кейт. Положение для ее возраста завидное, что только подтверждало мнение родителей и старшей сестры: главное – найти в жизни свое.

В начале девяностых в особую моду начал входить обед как зрелище, когда шеф?повар становился малой знаменитостью, а весь персонал Кухонного Стола демонстрировал технику и даже отвечал на вопросы, если кто?то из гостей проявлял интерес, что, честно сказать, случалось не часто. Но Крис интересовался, да к тому же был хорош до того, что у нее венчик падал из рук. Стоя у линии, смешивая масло с мукой и видя, как он смотрит именно на нее, Кейт однажды чуть не испортила заварное тесто. Рыжевато?светлые волосы были несколько длинны для человека его круга, а морщинки вокруг глаз – возраст, солнце или просто улыбчивость, она не могла бы ответить наверняка, – добавляли лет. Со своей стороны, позже он скажет, что ее лицо – такое бледное под черной прямой челкой, которая вносила в ее образ некоторый драматизм, на фоне стальной поверхности плиты и вентиляционного короба – навело его на мысль о парижских кабаре 1940?х.

Она выделила его среди обедающих, а скорее, отметила то, чем он отличался от других: держался скромно, без громких речей и заявлений, характерных для прочих завсегдатаев кухни. Он благодарил подавальщиц за каждое блюдо. Не обращался с официантками так, словно они работают в мужском клубе. Не смеялся над сомнительными шутками своих красномордых коллег. Он оказался единственным, кто не закуривал сигару – вопреки правилам кухни; забавно, поскольку позже она узнала, что он – курильщик, и когда перед женитьбой она настойчиво добивалась, чтобы он бросил, победа далась нелегко.

Итак, когда Крис предложил Кейт свою карточку и спросил, можно ли обращаться, если ему понадобится консультация по кулинарии (в ближайшие выходные у него предполагался обед, для которого в том числе требовалась выпечка), она согласилась. Это было довольно прозрачным и в высшей степени тонким предлогом, поскольку за годы совместной жизни его навыки в кулинарии ограничились размешиванием сметаны в луковом супе. Но для Кейт это не имело никакого значения, хотя она и подозревала, что он преследует собственные цели.

Решение выйти замуж за Криса Кейт приняла с большей легкостью, чем ожидала, хотя оно и могло изменить всю ее жизнь. Разумеется, между ними возникло влечение и любовные отношения, как это бывает со всеми. Никто и никогда не слушал ее с таким вниманием, без скрытого ожидания, что она даст ему – смех, сплетение в любовном порыве в конце вечера, – кроме себя самой. До рождения Джеймса они три года прожили вместе на Манхэттене. По мере того как Крис постепенно поднимался по служебной лестнице в своей инвестиционной компании, они вместе переезжали с места на место, туда, где его группа оказывала поддержку небольшим самостоятельным собственникам: Белиз, Сиена, Пхукет, Гоа. Она оставила работу в гостиничном ресторане и стала партнером кафе?пекарни в Вест?Виллидже, а также вела небольшое кулинарное шоу на местном кабельном телевидении. Ее фишкой стала демонстрация постоянного лечебного питания для матерей семейства, которые считали, что чересчур заняты для того, чтобы слишком заморачиваться.

«Вы назовете мне три окна в вашем дневном расписании, а я покажу вам, что можно приготовить, воспользовавшись ими, к концу дня, – таков был ее дерзкий фирменный лозунг, – если по?настоящему захотеть, у вас все получится!»

Некоторые выражали несогласие:

«Найдите сначала эти три спокойные минуты и такое блюдо из трех составляющих, чтобы приготовить его за это время», – написал кто?то в ответ. «Пусть сама попробует готовить, когда под ногами путаются несколько малышей, вот тогда и посмотрим, как у нее «все получится», – писала другая. – Не так все просто, как кажется со стороны».

Кейт обычно выбрасывала прочитанные письма. Но это, второе, принесла домой и положила в верхний ящик, как табель с оценками. Ее шоу имело большие рейтинги и шло в течение трех лет, укрепив ее уверенность в том, что в жизни практически всего можно достигнуть, если проявить волю.

На следующей неделе будет их девятая годовщина. И сейчас она могла бы честно сказать, что Крис был ее лучшим другом. С другой стороны, Кейт не сомневалась, что Крис сказал бы то же самое о ней. В деловые поездки он всегда брал с собой ее фотографию, которую очень любил, – стоп?кадр одного момента телешоу, когда она роняет свое суфле. Он сказал, что ничего прекраснее не видел и что все дело в ее искренней, непосредственной веселости, в готовности посмеяться даже над собой.

Когда появились дети, отношения изменились. Их тандем – мы?против?всего?мира – воспринимался как некое корпоративное партнерство, в котором каждый управлял автономным подразделением. Он помогал с детьми, если бывал дома, но чаще его не было. Пожалуй, впервые она почувствовала изменения вскоре после рождения Джеймса, в первые же месяцы, когда любовь соединилась с обязательствами, интимность с обособленностью. За эти несколько месяцев Кейт приняла решение некоторое время не возвращаться на работу – на материнские обязанности оставалось слишком мало времени. Те хаотически разбросанные часы, выпадавшие либо в слишком раннее, либо в слишком позднее время, казалось, никак не совмещались с режимом малыша. Никогда прежде она не испытывала такой безусловной преданности. Никогда не думала, что чувство может быть таким сильным по отношению к тому, кто не может поделиться с тобой ничем, кроме своего существования, своих потребностей и, изредка, улыбки. Вскоре они перебрались в пригород. Впервые она оказалась настолько отрезанной от мира. Порой все ее общение сводилось к пустой болтовне и выяснению отношений с компанией кабельного телевидения. Она почувствовала необходимость записаться в плей?группу через городскую организацию приезжих – хотя бы ради того, чтобы время от времени вырываться из дома и общаться с взрослыми людьми.

Однажды вечером, вернувшись домой, Крис объявил о двухнедельной поездке в Бутан. Вид у него был извиняющийся и виноватый – он понимал, как это называется. Но подо всем этим читалось что?то еще. Предвкушение. Возбуждение. Облегчение. Кейт точно знала, что он был искренен, когда говорил о том, что скучает по ним в поездках. Но она также знала, что муж обожает эти свои путешествия, перемену мест, новую обстановку. Она испытывала то же самое, когда путешествовала вместе с ним.

Что более важно, она осознавала – что?то изменилось. Он не мог больше говорить, что ему нравится бывать в отъезде. Она поступила бы недостойно, указав ему на это. Он был хорошим мужем и отцом, и, что сложнее всего, она нуждалась в нем. Так что Кейт предпочла сдержаться и не сказала ничего. Отправляя в стирку его вещи после поездки в Бутан, она нашла в кармане сор, который приняла за табачные крошки. Это она тоже оставила без комментариев.

В общем, они прожили девять хороших лет, которые не были ничем омрачены, в то время как многие из их друзей ссорились и ловчили, придирались, унижали и разводились. Она ни разу не усомнилась в его преданности и сама ничего не скрывала; во всяком случае, ничего сравнимого по масштабу с поездкой Элизабет в Джошуа?Три с неким Майклом. Если мысли Кейт по временам выходили из?под контроля, то действия не шли дальше осмотра карманов, да и то лишь для того, чтобы, скажем, не закинуть в стирку брюки с оставшимися в карманах деньгами. Однажды она нашла карточку, его собственную, с записанным наискосок иностранным номером телефона и под ним неразборчиво «Мишель». Она бросила карточку ему в ящик бюро, вместе со стойками для воротничков и забытыми монетами, и ничего такого не подумала.

Крис возвратился из кафетерия с Пайпер и Джеймсом. Дети держали лимонад и мороженое.

– Вам просто незнакомо слово «нет», да? – сказала Кейт, когда они подошли поближе. – А было бы неплохо вспомнить. Это не так уж и трудно. Попробуйте как?нибудь.

Крис улыбнулся; на его лице все еще оставались помятости от мотельных простыней. Не успел даже принять душ перед отъездом на паром, но это не важно. Он был из тех мужчин, которых возраст только красит. Кейт никогда ему об этом не говорила, но, несомненно, в нем была та привлекательность, что с годами добавляет мужественности.

Ее взгляд остановился на его туфлях – легких парусиновых сандалиях, которых она прежде не замечала. Купил перед отъездом, когда выходил на ланч, или привез из командировки? Когда?то они делали покупки вместе, а если он делал это сам, то обязательно демонстрировал обновки дома: «Что ты думаешь об этом, милая? Не слишком вызывающе?»

Мелочи, сказала она себе. Вполне естественно, что, когда супруги заняты, какие?то мелочи проходят без обсуждения.

 

Глава 5

 

Ведущая к бунгало грунтовая дорога представляла собой, по сути, две колеи. Черничник, овечий лавр и можжевельник пышно разрослись по сторонам и царапали проезжавшие машины, когда те, пробираясь к дому, кренились то влево, то вправо. Примерно в двух сотнях ярдов впереди колея короткой подъездной дорожки ответвлялась влево. Обшитый дранкой коттедж выглядел обманчиво незатейливым.

Кейт провернула в замке ключ и толкнула дверь, которая открылась с тихим вздохом, напоминающим всасывающий звук открываемой вакуумной упаковки с соком. Дети промчались мимо нее прямо в дом. Кейт опустила на пол две сумки с вещами и оглядела знакомое помещение, совмещавшее в себе гостиную и кухню. Она отдернула тяжелые зимние шторы, закрывавшие обе стены сверху до самого пола, и комната сразу выросла. Огромные окна выходили во двор размером с футбольное поле и лежащий за ним океан.

Дом отличался экономичной компактностью и потому не казался тесным. Деревянные детали интерьера были выкрашены в белый цвет, стены – в кремовый, что создавало ощущение свободного от роскошных аксессуаров пространства; исключением были антикварные напольные часы, несколько подрывавшие собственную серьезность тем, что то и дело принимались звонить невпопад.

Пока Крис разгружал машину, Кейт успела заглянуть в обе спаленки за общей комнатой. Спальня для взрослых была того же размера, что и вторая, но со своей крошечной ванной. Еще в ней была застекленная дверь с выходом на опоясывающую дом веранду. Она прошла по плетеному коврику и открыла дверцу в углу. Внутри кладовки, за перекладиной, на которой обычно висела одежда, в стену была вмонтирована небольшая лестница. В соседней комнате дети спорили из?за кроватей. Она прикоснулась к гладкой древесине, пробежалась пальцами по потертым ступеням, раздумывая, стоит ли вмешаться в детский конфликт. Потом поднялась по лестнице и толкнула потолочный люк. Крышка со стуком откинулась на пол чердака.

Помещение, представлявшее собой нечто среднее между куполом и лофтом, строго говоря, не являлось жилой частью дома и было пристроено владельцами в качестве своего рода мезонина. Приземистое, оно в самой высокой точке достигало почти семи футов, а к угловым точкам опускалось до четырех. Из окон в трех стенах открывался вид на порт. Кейт пролезла в тесный люк и окинула взглядом далекую водную ширь; противоречивое сочетание тесноты, с одной стороны, и необъятного простора, с другой, вызывало ощущение уюта.

Ряды встроенных под окнами полок по всей длине стен были заставлены разными книгами. Единственным предметом мебели на чердаке была приставленная к глухой стене кушетка с бра по обе стороны. Кейт включила оба, и лампочки зажглись, осветив диванчик слева и справа на высоте плеча.

Именно здесь она мысленно видела себя, читающей по вечерам дневники Элизабет. Может, даже сегодня после полудня, если уборка в доме пройдет быстро.

 

21 октября 1979 года

Я бы извинилась, что давно не писала, но это не так. Я ПИСАЛА все эти три года. Новый дневник начала после того, как мы переехали в Коннектикут. Вот только зря писала слишком подробно обо всем – о новой школе, о том, как трудно завести друзей, как сильно я скучаю по Анне, как плохо поступает мама и что все стало намного хуже после того, как ушел папа.

А потом, четыре месяца тому назад, мама нашла и выкинула мой старый дневник. Вычитала из него все самые сокровенные мои мысли и уничтожила. Сказала, что я не имею права выкладывать на бумаге подробности ее частной жизни, но я могу писать снова в том случае, если найду что?то более позитивное и полезное. Вот этим я все время и занимаюсь с тех пор, как она начала захаживать в тот чудной отдел книжного.

Итак, новая попытка. Не стану обещать, что буду писать регулярно, но посмотрим, как пойдет.

 

 

29 ноября 1979 года

День благодарения прошел не так позитивно, как мог бы. Я ждала его со страхом, но, когда семья Клэр пригласила нас к себе, мама (вот чудо) согласилась. Но я все равно переживала. А вдруг мама перепьет «содовой»? Или ляпнет что?нибудь не слишком подходящее? Все возможно. Но беспокоиться не стоило, потому что ничего и не случилось. Когда я проснулась утром в День благодарения, мама спала на диване рядом с кофейным столиком, и мне сразу стало ясно, что пила она не кофе.

Я отправилась на пробежку, а когда вернулась домой, она уже проснулась, но чувствовала себя паршиво, так что к Клэр мы уже не собирались. Когда я попросилась сходить одна, она разозлилась и кричала, что мы все еще семья, черт возьми, пусть даже и небольшая, и должны держаться вместе. Она сказала, чтобы я позвонила Клэр, объяснила, что у нас обеих расстройство желудка, и извинилась. Потом принялась греметь кастрюлями, пытаясь превратить замороженную курицу в праздничную индейку. Но когда начала потрошить, ее снова стошнило, и все изверглось на пижаму. Вот что бывает, когда пьешь не из той чашки.

 

 

6 декабря 1979 года

Только что вернулась после выходных, проведенных с папой. У нас не так уж много общих тем для разговора, но на этот раз нам вместе было уже лучше. Когда я веселая и веду себя нормально, тогда и он спокойный. Думаю, это он виноват, что у нас все развалилось. А может, такое случается со всеми, и остается только улыбаться, улыбаться, улыбаться.

 

 

15 декабря 1979 года

Майкл смотрел на меня сегодня на уроке химии.

Кейт вздрогнула.

Он обернулся ко мне и улыбнулся. В первый раз я подумала, что он смотрел не на меня, но он посмотрел снова, и я улыбнулась в ответ. В конце урока он повернулся, наклонился, прошептал: «Не могла бы ты передать это дальше?» – и вложил мне в руку записку. А когда я обернулась посмотреть, что он имеет в виду, то увидела Алексис Мэтьюз, которая улыбалась и протягивала руку.

Мне даже не захотелось в кафетерий на ланч – настолько была расстроена, так что отправилась в художественную студию, чтобы поработать над рисунком, который готовила в подарок маме на Рождество. Я копирую фотографию Анны, когда ей было шесть. Она сидит на скамейке и ест мороженое, с этой своей довольной сонной улыбкой. У меня это самая любимая ее фотография. Надеюсь, маме рисунок понравится. Все это наше притворство жить?так?словно?ничего?не?случилось не помогает. Может, маме станет легче, если рядом будет Анна в своем лучшем виде.

 

 

12 января 1980 года

Я в Сарасоте вместе с папой. Мы поехали вдвоем на один из выездных аудитов. Пробыли здесь почти две недели, и это было очень круто – учиться плавать на доске и под парусом. Но я знаю, что он меня обманывает. Никакой это не отложенный рождественский подарок. Я получила разрешение у учителей и взяла с собой учебники, но он даже не поинтересовался, делаю я уроки или нет.

Думаю, мама куда?то уезжала. Когда она вчера звонила, то было слышно, как шумит ветер, словно она где?то на улице. На заднем плане звучали голоса, и она говорила как?то сонно и устало. Трижды я пыталась дозвониться домой, но никто не ответил.

Перед отъездом, когда все думали, что я собираю сумки в своей комнате, я видела их с лестницы. Мама плакала. Папа не обнял, а положил руку ей на плечо и погладил. Я слышала, как он говорит: «Думаю, это поможет. Лично я не решился бы на подобное, но хуже не будет». Позже, когда я спросила его об этом, он ответил, что не представляет, о чем я говорю.

Рождество прошло нормально. Думаю, моя картина ей понравилась, но в конечном счете идея оказалась не очень хорошей. В общем, я представляла, что все будет так: она разворачивает картину, вздох удивления и неожиданности и улыбка; потом она меня обнимает… «Как красиво, Лиззи, спасибо. Как чудесно, что ты помнишь о ней».

А потом мы бы стали говорить о том, как обе скучаем без Анны, и, может, закончили бы какими?нибудь приятными забавными воспоминаниями.

А вот как все прошло на самом деле. Когда мама открыла картину, то вдохнула и посмотрела на нее такими широко открытыми глазами, какие у нее бывают, когда она смотрит по телевизору все эти шоу про стихийные бедствия. Так она просидела довольно долго, и я не представляла, что же будет, когда мама снова сможет дышать. Только через минуту она улыбнулась и медленно произнесла: «Спасибо. Ты отлично рисуешь. Я должна подумать, где это повесить». Потом поднялась наверх. Когда папа заехал забрать меня к себе на Рождество, я попыталась разбудить ее, попрощаться. Но рядом с кроватью валялась пустая «содовая». Так что даже не знаю, слышала ли она, как я уезжаю.

 

 

15 июня 1980 года

С днем рождения! Встречаю семнадцатилетие. Мама и папа вместе сделали мне подарок: летний велосипедный тур, чтобы я могла усовершенствовать свои художественные навыки, как мне удалось подслушать. Весь июль я буду путешествовать на велосипеде по Колорадо, принимать участие в семинарах по живописи и останавливаться в студенческих общежитиях. Затем, когда вернусь домой, мы проедем на машине по колледжам, куда?то с мамой, куда?то с папой.

Маме, кажется, намного лучше. После моей поездки во Флориду она ведет себя как самая обычная мать. Получила работу в рекламном агентстве и не «болеет» с самого Рождества. Я собралась с духом и спросила, куда она ездила, когда я была во Флориде, но она ответила, что, разумеется, была дома. Это прозвучало как?то неестественно и чересчур мило. А может, я все придумала. Похоже, на эту тему лучше не разговаривать.

Наконец?то мама повесила картину с Анной. Когда я стою перед ней, то вспоминаю о том, что когда?то была не одна. Это не такое уж плохое чувство.

 

 

26 августа 1980 года

Только что вернулась из Нью?Йоркского университета. Едва вошла в кампус, как сразу поняла, что хочу быть здесь. Пусть даже никто меня не ждет. Я уже вижу себя расхаживающей по Гринвич?Виллидж и рисующей окружающих людей и здания. Нравится, что тут мало порядка, грязновато и неряшливо, все как в реальной жизни.

 

Пиццерия расположилась на самом краю города, простенько и недорого. С кухни шел жар, который, смешиваясь с волнами воздуха, создавал что?то вроде тумана. Мощные вентиляторы помогали мало, они не могли даже сдуть пыль, осевшую на вентиляционном коробе. Кейт смахнула со лба потную челку и посмотрела на Криса через пластиковый стол.

– Даже не верится, что дом в нашем распоряжении на целых семь недель.

– Ты имеешь в виду, что не можешь представить, как это я семь недель не должен ходить в офис.

Он допил воду из чашки и встряхнул оставшийся на дне лед.

– Как часто, по?твоему, тебе придется уезжать с острова?

– Ну, не знаю. Возможно, не чаще раза в неделю.

Кейт оглядела гладкий пластик стола. Повертела в руке стеклянный сырный шейкер, постучала краешком по серому ламинату.

Он криво улыбнулся. «В самом деле?» – раньше она не выражала недовольства по поводу его командировок.

– Но я же не в отпуске все это время. Ты об этом знаешь.

– Знаю. Все в порядке.

Крошечные, кренящиеся то вправо, то влево самолетики. Она сохранила нейтральное выражение лица.

– И не всегда будет с ночевкой. Этим летом много работы за пределами Бостона, но иногда придется снимать номер.

Так они и говорили, когда были помоложе, имея в виду тех, кто уж слишком откровенно вел себя на публике – «сними номер». Она кисло усмехнулась.

– Кейт, – он неверно понял ее реакцию. – Если мне придется задержаться, то, может быть, твоя сестра приедет.

Рейчел до сих пор жила неподалеку от родителей в Пало?Альто, вышла замуж и осела там. Ее знали в Стэнфорде и за его пределами по исследованиям в области экономики минимальной заработной платы. Она настойчиво звала Кейт прилететь и встретиться с ней где?нибудь – «только мы вдвоем». Похоже, просто не понимала, насколько это нелегко с детьми на руках. Готовность отодвинуть в сторону дела, перекроить расписание и выделить среди конференций время для младшей сестры, единственной во всем мире, представлялось ей несомненным козырем против трудностей Кейт. Что такое в сравнении с этим маленькие дети и вечно разъезжающий муж?

Эти поездки, когда они все?таки удавались, предпринимались с самыми лучшими намерениями. Всегда присутствовал подтекст сестринской близости и стирания разницы в возрасте, тех четырех лет, что давали Рейчел возможность всегда быть далеко впереди буквально во всем. Труднее было забыть многое из того, что Рейчел говорила в детстве, ее снисходительную похвалу оценок Кейт. Слишком очевидно было, что к Кейт применимы совсем иные стандарты. Случались и моменты жестокости, когда звучали слова вроде «усыновляя, НИКОГДА не знаешь, что получишь в результате». Слова произносились вскользь, с этаким невинным изумлением. Разумеется, напоминания о том, что твоя младшая сестра – приемный ребенок, это всего лишь бездумные детские штучки, которые дети не так уж редко проделывают по отношению друг к другу. А когда Кейт потребовались доказательства, что все это неправда, она уже знала, где найти фотографии мамы, когда та была беременна. В семье, где обычным делом были интеллектуальные споры и ценилась сила разума, Кейт ощущала себя чужой, и слова Рейчел задевали за живое.

Блеск интеллекта не всегда сочетается с социальными навыками, и Рейчел была не самым желанным гостем на вечеринках, не слишком подходила для легкого трепа, ее трудно было развлечь. Временами Кейт спрашивала себя, уж не является ли решение сестры не заводить детей результатом ее интеллектуального напряжения или наоборот. Растить детей – это принимать абсурд и ценить абсурд и жизнь в самом приземленном их понимании – с туповатыми каламбурами, дурацким юмором и бесконечными шутками. Принимать и ценить или просто терпеть.

И все же между сестрами существовала связь, и оспаривать этот факт не приходилось. Независимо от того, были воспоминания Кейт кислыми плодами воображения или звонкими отголосками светлых дней, она умела находить в Рейчел то, что открывало в ней некую удивительную женственность. У Рейчел был поразительно непринужденный, абсолютно счастливый смех. Когда этот смех слышал отец, он, бывало, отрывался от своих бумаг в уставленном книжными полками кабинете, спускал очки на самый кончик носа и, улыбаясь, смотрел на дочерей. В такие моменты он светился от радости, как человек, чье предназначение исполнено, надежды осуществились, чье сердце может остановиться уже завтра. Но для самой Кейт это становилось порою чем?то вроде утомительной чечетки, в которой ее комическая партия уравновешивала другую – изящную.

– Можно мне порисовать, пока мы ждем пиццу? – спросил Джеймс. Порывшись в сумке, Кейт дала ему блокнот.

– Мне тоже. Давай играть в палача, мам, – сказала Пайпер с энтузиазмом ребенка, который не подозревает, сколького он еще не знает, и которого это нисколько не заботит. Она сжала вымазанными маркером пальцами карандаш и нарисовала кривые виселицы, а под ними семь горизонтальных линий. Предполагалось, что итоговое слово не могло быть угадано никем, кроме самой Пайпер.

«Уверенная в себе» – вот как охарактеризовала ее учительница в детском саду. Стремится пробовать новое. Но слишком чувствительна к критике. Когда видит, что делает что?то не так: вылезла за контур, написала лишние «п» в своем имени, – то обычно бросает фломастер и уходит. Кейт редко вмешивалась в действия дочки: не в ее характере было настаивать на совершенстве. Так откуда же в Пайпер эта стыдливость? Может, учительница слишком категорична? Или няня? Трудно разобраться в том, кто и что может сказать твоим детям.

Официант принес пиццу, полностью покрытую овощами и пепперони. Каждый из детей, взяв себе по куску, тут же начал выбирать сверху то, что не соответствовало его вкусу.

– Собираешься позвонить Максу, пока ты здесь? – Крис взял себе кусок и перевернул, давая жиру стечь на бумажную тарелку.

– Да. В этом году ему особенно нужна помощь.

Крис откусил от своей порции, и половины куска как не бывало.

– Я думал, он собирается продавать.

– У него есть предложения, только ничего еще не решено. Но делать что?то надо.

– Жаль будет, если продаст.

На двери пиццерии резко звякнул колокольчик, сообщая о приходе еще одной семьи – родителей с четырьмя маленькими детьми. Крис наблюдал за тем, как они заняли места в дальнем конце комнаты. Дети тихонько сели и взяли меню.

– Ты перезвонила тому парню?

Она нахмурилась, не улавливая ход его мысли. Пайпер второй раз взяла шейкер с сыром, хотя ее кусок был уже весь покрыт белым слоем. Кейт постучала по ее тарелке, давая знать, что пора браться за еду, а шейкер вернула на место.

– Тому парню, что предлагает работу, – пояснил Крис. – Тому, что открывает заведение на Дюпон?Серкл.

Он передвинул несколько соцветий брокколи, коснулся пепперони, а потом собрал кусочки перца и смахнул их в сторону, словно арбузные семечки.

Энтони, старый друг Кейт по кулинарной школе, позвонил ей как раз перед отъездом в отпуск. Он согласился принять должность шеф?повара в новом ресторане в Вашингтоне и хотел, чтобы Кейт отвечала за кондитерский ассортимент. Это была просто блестящая возможность. Меню должно основываться на местных органических ингредиентах, а декор выполняла команда известных дизайнеров, уже сделавшая имя в восточных штатах.

Она покачала головой.

– Так и не собралась перезвонить.

– Да, хлопот много, – кивнул он.

– Дело не в том. Просто…

– У, как горячо! – взвыла Пайпер и схватилась за рот рукой.

– Что? Ох, милая, ты же посыпала его красным перцем, – сказала Кейт, прижимая салфетку к губам девочки. – Тебе ведь разрешили брать только шейкер с сыром!

Крис положил на тарелку Пайпер новый кусок и поставил рядом сырный шейкер.

– А в чем тогда дело? – спросил он.

Тем временем Джеймс наигрался с перечницей и снова подвинул ее поближе к тарелке сестры. Кейт изъяла у него перец и переставила на соседний столик.

– Просто… Просто мне трудно представить, как это можно совместить с детьми.

Работа в ресторане жутко выматывает. Им придется нанять няню, которая станет работать по расписанию Кейт, а когда Крис будет в отъезде, ее придется задерживать дольше. Прежде такое уже случалось. Когда Пайпер была совсем малышкой, Кейт работала в только что открывшемся бистро в городе. Вечерняя смена заканчивалась поздно. Домой она возвращалась взбудораженная, мысли искрили идеями насчет различных комбинаций меню и недовольством поставщиками. Много раз ей приходилось перед сном заваривать успокоительный травяной чай, чтобы снова вернуться к домашним делам. Однажды утром, спускаясь вниз, она вдруг вспомнила, что вроде бы забыла накануне вечером выключить плиту. После этого случая на протяжении двух недель ее преследовали кошмарные видения – искра и возгорание; Криса нет дома, а она в таком вот неадекватном состоянии. Закончилось тем, что она послала в ресторан отказ. Не могла заставить себя работать в такое позднее время сразу после рождения малышки. Так Кейт говорила всем, даже Крису. Но дело было скорее в том, что работа поглощала ее настолько, что это приводило к пренебрежению благополучием семьи. Она просто не хотела видеть себя такой.

– Мне тоже непонятно, как это можно совместить. Слишком сложно, – согласился Крис. – Я хотел сказать, как нам лучше поступить, взять няню на полный день? Или, может, подойдет «au pair»?[4]

 

Он бросил взгляд на семью в конце зала. Все четверо детей спокойно сидели и рисовали. Прямо?таки образец дисциплинированности и хорошего поведения – несомненное свидетельство того, что по крайней мере один из родителей постоянно дома, или оба – по графику.

Она стала говорить о том, что помощь au pair дешевле, но прервала себя. Выглядело так, словно ее интересует только финансовая сторона дела, словно она ставит вопрос так, что им не помешал бы еще один источник доходов. Прошлый опыт показал – ничего хорошего из этого не выйдет.

– Выпечка – это обычно ранние утренние часы работы, – сказала она, словно это могло решить все дело.

– Только не в стартапах. Тебя засосет. И как мы уложимся в такое расписание?

– О, Крис, я просто не знаю. Придется изворачиваться, что?то придумывать. Ведь так бывает у всех, кто любит свою работу, да? Люди как?то выкручиваются.

Они посмотрели друг на друга через стол, словно соперники. Дети уловили изменение в тоне разговора и уставились на них.

– О чем вы говорите? – поинтересовался Джеймс.

– Просто обсуждаем, чем займемся завтра, – ответила Кейт.

– Я хочу на пляж. И поиграть в мини?гольф, – заявил Джеймс. – Одну партию утром, одну днем. Потом поплавать.

– Ну, все сразу не получится. Иногда… – Крис вытер салфеткой рот и быстро глянул на Кейт. – Иногда приходится делать выбор.

 

Ночная поездка по острову напоминала полет в космосе. По Харвест?роуд не было фонарей, и лишь в редких домах светились окна, скрытые густым пологом деревьев. Заросли белого дуба и виргинской сосны темными стенами вставали по обе стороны от дороги, то и дело открывая провалы там, где начинались пастбища для лам, напоминающие в темноте большие пустые комнаты.

Доехав до поворота на дорожку, они спугнули кроликов огнями фар. Несколько лет тому назад этих маленьких животных обвинили во вспышке на острове эпидемии туляремии. Два человека умерли от бактериальной инфекции, и это повергло весь остров в панику. Хотя туляремия редко приводит к смертельному исходу, газеты Восточного побережья регулярно помещали на своих страницах карикатуры, изображавшие оскалившихся грызунов (Багз Банниз!), и большинство отпускников аннулировало аренду. Когда Кейт и Крис решали, куда поехать, назойливая реклама казалась глупой, шанс подхватить вирус – ничтожным. В этих обстоятельствах они попытались найти лучший вариант, поскольку плата опустилась до минимума. Но в итоге они вернулись в свое бунгало. Им и в самом деле не нужно было ничего более просторного, расположение казалось идеальным, а ностальгия перевешивала все преимущества шикарных предложений.

Кролики, милые сказочные зверюшки… Их высыхающие на солнце экскременты выделяли в воздух вирусы, которые при вдыхании становились причиной инфекции. Кейт проследила за убегающими кроликами и потерла шею, занемевшую от покалывающих ее горячих иголочек.

Если бы туляремия дала вспышку в этом году, весь тот шум уже не показался бы ей таким глупым. Как и шанс подхватить заразу. Но ведь возможность еще далеко не реальность.

 

Глава 6

 

С некоторых пор Кейт стала редко читать газеты. Они лежали там, где их бросил Крис, – на столике во дворе. Заголовки выглядывали из?под посуды, оставленной после завтрака. Тревожные фразы среди пустых мисок и липких тарелок. «Страх перед терроризмом толкает жителей на закупку антибиотиков…» Внизу страницы: «Токсины из окружающей среды приводят к заболеваниям». Она бросила взгляд на газету, оглядела двор. Дети играли в крокет, перепрыгивая через воротца. «Атаки на пригороды…»

Вопреки здравому смыслу, Кейт отодвинула в сторону тарелки, чтобы полностью прочитать заголовок.

 

ПО ЗАЯВЛЕНИЮ ОФИЦИАЛЬНЫХ ВЛАСТЕЙ, АТАКИ ТЕРРОРИСТОВ?СМЕРТНИКОВ НА ПРИГОРОДЫ ПРАКТИЧЕСКИ НЕВОЗМОЖНО ПРЕДОТВРАТИТЬ

«…Власти Вашингтона признают, что террориста?смертника невозможно вычислить в многолюдной толпе – например, на территории торгового центра или пешеходной зоны города. «Если кто?то одержим идеей проникнуть в многолюдное место и устроить теракт, – заявил пожелавший остаться неизвестным чиновник, – остановить его практически невозможно». Другой представитель спецслужб сообщил об интересе, который террористические организации проявляют к малым городам в расчете на то, что подобные атаки приведут к дальнейшему росту неуверенности среди населения США».

 

Она опять поставила тарелку в центр газеты и с чашечкой кофе откинулась на спинку стула, наблюдая за детьми. Каждый день приносил что?то новое, чего она вчера еще просто не могла себе вообразить. Вначале казалось, что возможно все, что по телевизору могут передать сообщение об отравлении калифорнийского водохранилища сибирской язвой, об обнаружении у домашнего скота вируса коровьего бешенства, о занесенной в аэропорт Кеннеди лихорадке Эбола. Теперь новости перестали ее удивлять, хоть это не означало, что у нее понизился порог восприимчивости. Скорее возникало ощущение, что ты попал в пейзаж Эшера, где все привычные вещи словно сошли с ума.

Она всегда соблюдала осторожность в общепринятых вещах. Огнетушитель на кухне, тревожная сигнализация в доме. Вот только сама природа опасности изменилась за прошедший год. Несколько месяцев тому назад возникло подозрение, что некий злоумышленник подобрался к системе водоснабжения Вашингтона, потом угроза взрыва вызвала необходимость срочной эвакуации метро. В это время Кейт как раз стояла в ожидании поезда. Затем она в течение тридцати минут поднималась на поверхность через какие?то туннели, вместе с перепуганными пассажирами, не понимавшими, что происходит.

Она сделала то немногое, что было в ее силах. Если в Вашингтоне дела так плохи, то маленький домик друга в сельской глуши Мэриленда вполне может послужить убежищем. Автомобиль загрузили бутылками с питьевой водой и консервами. Насчет домика в Мэриленде они с Крисом решали вместе. Большинство знакомых из Вашингтона подготовили какие?то запасные варианты. А вот припасы в машине – исключительно ее идея. Пришлось перетаскивать в багажник тяжеленные картонные коробки. Когда Крис их увидел, у него глаза полезли на лоб: «Ты просто смеешься надо мой, Кейт. Это же Вашингтон, а не Чернобыль!» Тогда она рассмеялась и все убрала. А то, что лежало в отсеке для запасного колеса, он просто не заметил.

Отодвинув в сторону газету, Кейт допила остатки кофе. Между прочим, последний кофе в доме. Она взялась за ручку и стала составлять список необходимых продуктов. Начала с того, что нужно для приготовления завтраков, и закончила своими любимыми продуктами для обеда. «Рисовый винный уксус, имбирь, куриные грудки…» Дети во дворе тем временем успели перейти от крокета к грязевому душу, посыпая голову друг другу травой вместе с комками земли. «Моющие средства, шампуни» – прибавила Кейт.

Только сегодня вечером она не станет ничего готовить, ну, за исключением чего?нибудь самого легкого, для детей. Они договорились со студенткой местного колледжа насчет помощи с детьми и собирались отметить годовщину в своем любимом ресторане. «Флокс» открылся пять лет тому назад как эклектик?кафе – в лесу, но быстро приобрел до некоторой степени культовый статус благодаря кухне из свежих даров моря и выращенных здесь же, на острове, органических продуктов. Вскоре его заметили газеты и журналы, и хозяева открыли новый зал, что привлекло новых покровителей – охотников до горяченького. Заказать столик становилось проблемой, несмотря на то что качество падало из?за наплыва клиентов. Посетители готовы есть выращенного в резервуаре морского окуня, скользкого от вонючих водорослей, лишь бы только в меню это было представлено как новомодный тренд.

Наверно, Кейт следовало бы глотать слюнки в предвкушении великолепно приготовленных, а потом убранных кем?то другим блюд. Можно сделать прическу и надеть то вечернее розовое платье с открытой спиной и без рукавов. Слишком женственное на ее вкус, но очень нравится Крису. Они бы выпили по бокалу вина и перемыли косточки посетителям бара, разговаривали бы много и ни о чем, как в былые дни. К ней вернется острый юмор, а он будет улыбаться с тем забытым выражением удовольствия, которое не имеет никакого отношения к работе. Потом они вернутся в бунгало, расплатятся с няней и, даже не почистив зубы, завалятся в постель.

Но на нее снова накатила апатия. В последнее время все чаще возникало чувство обманутых ожиданий, а если так, то зачем стараться. Эту двойственность и разочарование она испытала несколько недель тому назад, за обедом с подругами. Ей нравились эти женщины, такие же мамы из детского сада, куда ходила Пайпер. Но весь вечер не оставляло ощущение, словно что?то идет не так. Она не могла поддерживать общий разговор и шутить вместе со всеми, реагировала на все с опозданием. Домашний ремонт никогда не был ее сильной стороной. Но даже когда речь заходила о детях, она не знала, что сказать. Все это было не важно; она не могла отделаться от ощущения, что долго так не продлится.

Эти настроения появились после смерти Элизабет, но вместо того, чтобы постепенно сойти на нет, они только укреплялись, проявляясь все сильнее. Порой на нее будто наплывал туман, и в голове не оставалось ни одной мысли, которой стоило бы поделиться; порой в душе вырастала паника, казалось, что?то вот?вот пойдет не так. Она всегда заботилась о безопасности своей семьи, но это было совсем другое. Опасность таилась повсюду – стремительная и ускользающая, и нигде и никто не был к ней готов. Казалось, Кейт одна ощущает ее присутствие в воздухе, едва уловимый душок, как первый, металлический, момент дождя.

Она ничего не говорила Крису, не могла даже представить себе это. Зато представляла, что он мог бы сказать в ответ. После того как Крис перестанет улыбаться (а его первой мыслью непременно будет, что она шутит), выражение лица начнет меняться, он попытается осознать, с чем имеет дело, и в глазах появится сострадание. Он предложит ей то же, что и всегда, – походить в тренажерный зал, снова заняться плаванием или вступить в профессиональный интернет?клуб поваров. Ему могло бы даже прийти в голову, что это прямое подтверждение того, что Кейт должна принять новое предложение, поскольку, оставаясь дома, она просто сходит с ума. А еще хуже, что она уже настолько тронулась, что не способна работать, поэтому лучше ей найти «кого?то, с кем можно поговорить». Ведь это тяжело – потерять подругу, и да, возможно, все произошедшее отразилось на ней особенно сильно.

Получить такого рода предложение с его стороны… это что?то. Крис был из тех людей, которые предпочитают во всем обходиться своими силами, и слово «терапия» не входило в его лексикон.

Этого Кейт и боялась: не профессиональной помощи, мысль о которой приходила ей в голову, но необходимости в которой она не видела, а того, что Крис будет смотреть на нее и видеть неуравновешенность и слабость.

Как давно они никуда не выходили, чтобы вместе пообедать – только вдвоем. Ей представлялась хрупкая тишина, попытки поговорить проваливаются одна за другой и в конце концов сменяются ничего не значащей болтовней о том, какая завтра будет погода и стоит ли идти на пляж. Таких вечеров, когда после возвращения домой они сновали друг возле друга, часами не произнося ни слова, погруженные в собственные дела, случалось немало. Кейт была благодарна за несколько часов тихой сосредоточенности, но порою ощущала нехватку спокойного дружеского общения, молчаливого союза единомышленников. Жизнь каждого текла по своему расписанию, и она больше не могла с уверенностью сказать, что у них одинаковые взгляды на то?то и то?то.

Но разве это возможно, одиночество вдвоем? Кейт порой пыталась представить себе, что будет, если после обеда она войдет в его кабинет с книгой или ноутбуком, сядет на диван, а не останется, как обычно, в гостиной. Что тогда? Может, он взглянет на нее поверх своего компьютера с удивленным видом, а потом улыбнется: «Эй, привет». Или она уловит колебание? Она тихонько сидит рядом; каждый ощущает присутствие другого в комнате, и каждому это мешает. Стоит одному пошевелиться, как другой тут же отрывается от работы. Она могла бы иногда комментировать что?то из прочитанного, только комментарий вряд ли можно правильно оценить без контекста. Через час или около того она встает, потянувшись, пробормотав, что уже поздно. А следующим вечером она уже остается в гостиной. Уединение – дар. Но уединение с другим человеком – это уже искусство.

Ей как?то не приходило в голову поместить в такую ситуацию Элизабет и Дейва. Но, если вдуматься, отношения у них, скорее всего, были ровные. Элизабет читает книгу, Дейв сидит на кожаном диване, просматривает рекламные предложения нового снаряжения для гольфа. Когда он встает, идет за чашечкой кофе или мороженым и спрашивает, не нужно ли ей что?нибудь, она отвечает благодарной улыбкой. А могло быть и иначе. Может, ей хотелось, чтобы он вернулся в комнату с двумя бокалами вина, встал, заслонив телевизор, и отобрал у нее книжку.

Кто знает, в жизни так много невысказанных желаний.

 

* * *

 

Два вечера подряд Кейт читала дневник, засиживаясь на чердаке допоздна, когда уже последние суда возвращались в темную гавань и движущиеся огоньки напоминали фосфоресцирующих рыб. Во второй вечер она открыла дневник с некоторым колебанием. Представляя, какой была ее подруга в средней школе, она видела новоиспеченного редактора ежегодника, типичную американскую школьницу, подрабатывающую бебиситтером. Но та девушка, что вырисовывалась на страницах дневника, выглядела не такой жизнерадостной, как многие, более независимой и творческой, но в то же время гораздо более одинокой. Кейт поймала себя на том, что хотела бы увидеть фотографию подруги и понять, какой она была до того, как стала мамашей, надевающей болтающиеся серьги?тыквинки на Хэллоуин.

Прочитанные прошлым вечером многостраничные записи относились к последнему школьному году. Элизабет скрупулезно заносила в дневник те детали, которыми обмениваются шепотом подружки. Ожидая ответа на посланные в колледжи заявления, она занималась живописью и немного подрабатывала. Как и многие ее подруги, она пробовала алкоголь; выпивка на воскресных вечеринках давала странное ощущение расплывчатости, размывая ту черту, где заканчивалась одна и начинались другие. Они сидели с Майклом в машине, включив радио. Когда он поцеловал ее, то позволил себе только касаться лица и не стал сразу же запускать руку под блузку. Элизабет расценила это как показатель чистоты намерений и таила надежду, что скоро он попросит ее сидеть с ним за отдельным столиком в кафетерии, как делали другие пары.

Преподаватель живописи дал ей рекомендацию в картинную галерею, которая продвигала работы молодых художников. Элизабет писала, что у нее закружилась голова, когда две ее работы были проданы по сто долларов каждая. Она сохранила свою любимую; набросок к картине в дневнике показывал повторяющиеся и перекрывающие друг друга колеса в стиле Уорхола. Наконец из Нью?Йоркского университета пришел толстый конверт.

Она вела дневник на протяжении всей весны и лета, страницы кричали о страстном желании завести друзей, иметь самую что ни на есть обычную мать и настоящие отношения с Майклом. Но проходили месяцы, а ожидания не осуществлялись. И тон охладел. С Майклом она встречалась чаще всего по вечерам и уже перестала мечтать о том, что он предложит разделить с ним столик в кафетерии, и прекратила намекать на то, что ее семья была когда?то больше: он не проявил к теме ни малейшего интереса.

Напольные часы пробили в густой темноте под лестницей. Кейт заставила себя закрыть тетрадку. Нет, хотелось крикнуть ей. Не доверяй ему! Хотя, конечно, сделанного уже не воротишь.

 

Глава 7

 

Бриз играл краем скатерти; сомелье откупорил бутылку с вином и плеснул в бокал Кейт. Она немного покрутила вино в бокале. Немного, потому что не любила тех, кто делает это, чтобы порисоваться. Кивнула, показывая, что ее устраивает. Сомелье наполнил два бокала и бесшумно удалился.

Внутренний дворик был устроен недавно, так же как гостиная, пристроенная после положительных оценок в отчетах изданий, специализирующихся на проблемах питания. Вокруг мощенной плиткой террасы высажены аккуратно подстриженные кусты, словно загон, отгораживающий посетителей от территории сада. Метрдотель устроил Кейт и Криса неподалеку от маленького пруда с декоративными карпами. Может, даже слишком близко. Случись ей уронить нож, он непременно упал бы в воду наподобие гарпуна.

Прошлым летом там, где они сейчас сидели, стояли только четыре столика с видом на цветочные клумбы и рядочки ароматических трав. Столики были расставлены настолько уединенно, что за десертом рука Криса соскользнула ей под платье. Пальцы, прохладные от бокала с вином, сжали бедро.

Крис откинулся назад так, что одна из стальных ножек стула оказалась в нескольких дюймах от края пруда. Улыбнулся. Ему всегда нравилось наблюдать, как она выбирает вино, ведя доверительную беседу о предлагаемых в меню напитках и блюдах. Кейт чувствовала, как его взгляд сопровождает ее руку с бокалом, останавливается на ее губах у ободка, на изгибе шеи, когда она поднимает бокал. Он сжал пробку кончиками пальцев и посмотрел на нее через стол.

– Мне нравится это платье. Хорошо выглядишь сегодня.

– Ты тоже.

Лето и впрямь шло ему на пользу. Лицо под солнцем не покраснело, но приобрело медный оттенок, а в пронизанных серебристыми нитями волосах явственнее проступило золото. Под воротничком – крепкая, сильная шея, подбородок не потерял четкого контура. Небольшой вес, набранный после того, как Крис бросил курить, ушел благодаря диете и занятиям спортом.

Она опустила взгляд на его туфли – рыжевато?коричневые лоферы.

– Сегодня решил оставить свои эко?сандалии дома?

– Не нравятся? А мне казалось, они вполне в твоем вкусе. – Он выставил ногу из?под стола. – Купил в прошлом месяце, когда ездил в Сиэтл. В отеле жили участники курсов по сплочению коллектива.

– Тебе же такое нравится.

– Ну да, особенно игры по выстраиванию доверия и бдения у костра.

Они переглянулись с улыбкой людей, знающих цену насильственной групповой близости.

Из зала доносился шум дружелюбных голосов – там собралась компания, где все друг друга хорошо знают. В дальнем конце открытой площадки было намного спокойнее. В стриженых кронах деревьев мерцали светлячки, легкий ветерок поигрывал салфеткой на коленях Кейт. Сонные карпы в пруду резко метнулись и снова затихли.

Крис сидел, сложив руки на животе, и смотрел на нее. В его взгляде читалось ожидание. Кейт не нашлась что сказать и только улыбнулась. Она задумалась, а улыбка так и застыла на губах, словно приклеенная.

– Что?то не так? – поинтересовался он.

– Нет. Все нормально. А что?

– Ты как?то притихла. – Он отвел глаза, вглядываясь в дальнюю часть патио. Снова наступила пауза. Теперь ее очередь. По шее прокатилась волна жара, и Кейт приложила к ней прохладные пальцы.

– И как продвигаются дела с этим вашим проектом в Сиэтле? – Она попыталась найти тему. – Получится?

– Надеюсь. Место отличное. Кое?что потребуется подновить, кое?что выставить на продажу, но в целом – должно получиться.

Где?то в противоположном конце патио загремел поднос, зазвенело разбитое стекло, женщина охнула, подавшись от брызг. Последовали выкрики про испорченное платье, извинения, шипение содовой. Ворчание продолжалось еще какое?то время. Кейт снова взглянула на Криса и вернулась к теме.

– Значит, ты теперь будешь часто уезжать?

– Думаю, придется съездить еще несколько раз. Сроки поджимают. – Он улыбнулся немного удивленно, зная, что ей неинтересен проект в Сиэтле. – Полагаю, одну из поездок можно было бы совместить с отпуском. Сходили бы с детьми в «Маунт?рейнир», съездили бы на пароме на Ванкувер?Айленд. У тебя нет там знакомых в каком?нибудь пансионате?

Подошедший с закусками официант поставил тарелку с тушеными мидиями перед Крисом, свекольный салат с горгонзолой перед Кейт. Кроваво?красные кубики свеклы пламенели на фоне белого с голубыми прожилками сыра.

Кейт представила путешествие с Джеймсом и Пайпер в Сиэтл, походы на рыбный рынок, а потом в «Маунт?рейнир» – выше и выше сквозь пелену облаков. Они проплыли бы на пароме через Пьюджет?Саунд в Канаду, прогулялись бы у здания Парламента и по причалу с яхтами и вернулись к вечернему чаю в напоминающий замок отель. Детям может так понравиться, что они, чего доброго, еще захотят остаться. В двадцать она путешествовала, с кленовым листом на рюкзаке. Так делали и все ее знакомые – испытанная тактика для нейтрализации антиамериканских настроений за границей. Их дети будут пить чистую ледниковую воду и говорить с повышением интонации в конце предложения, словно постоянно задавая вопрос. Им не будет грозить бесконечная борьба с южным соседом.

Она отправила в рот кусочек свеклы и слизнула красный сок с зубцов своей вилки.

 

Крис заказал десерт и вручил меню официанту. Кейт допила вино. Это был ее второй бокал. Пузырьки кипели, попадая в глаза и на кожу, пальцы и губы, невесомые и живые. Утренние тревоги уже казались надуманными. У них все прекрасно. Ей так хорошо. Может, все дело в том, что нужно почаще выходить из дома. Вот так, все просто.

Крис откинулся на спинку стула.

– Прошлым вечером ты снова допоздна читала эти дневники.

Кейт взяла бутылку и налила немного вина в свой бокал, потом плеснула мужу.

– Так странно читать и наблюдать за тем, как человек живет, думает, планирует, не зная, что грядет. В молодости Элизабет очень любила искусство. Хотела заниматься живописью в Нью?Йорке.

Крис подвигал из стороны в сторону бокал, наблюдая, как колышется, скользя по стенкам, вино. Потом обвел взглядом дворик.

– А там больше ничего не было про ее отношения с этим парнем, Майклом?

Вот к этому все в конечном итоге и сводилось. Единственным действительно вызывающим интерес моментом в жизни тридцативосьмилетней женщины, оказалось не то, что она совершила, а то, что скрыла.

– Нет. Сейчас я еще только читаю про ее годы в школе. Все так печально. Она была довольно одинока, и отношения с родителями нельзя назвать безоблачными.

– Как?то не вяжется с Элизабет.

– Знаю. Словно я читаю о какой?то незнакомке.

Родительская группа формировалась совершенно произвольно. Восемь новоиспеченных мамаш собрались вместе в городском клубе для приезжих. Поначалу Кейт чувствовала себя немного не в своей тарелке. Слишком уж все приглаженные для раннего утра, слишком пресные разговоры. Но за три года существования группа сплотилась в некое товарищество: вечеринки по праздникам, совместная готовка в ответственные моменты. Ближе всего Кейт сошлась с Элизабет; именно с ней не надо было придумывать, чем заполнить тишину, если и говорить особенно не о чем. В этом молчании было не выраженное словами понимание… Кейт бы не смогла объяснить, чего именно. Чего?то простого и в то же время – важного. Но молчание, как и одиночество, может заключать в себе любую долю как комфорта, так и дискомфорта, любую степень правды.

– Никак не могу поверить, что она ничего не рассказала мне о своей сестре.

Говоря «сестра», она имела в виду «роман».

– Может, просто хотела сохранить это для себя. Или не подвернулось подходящего случая. Знаешь, как бывает? Годы прошли, прежде чем наш финансовый директор признался, что был когда?то алкоголиком. – Крис задумчиво помолчал. – Ты знакома с Энди, нашим директором по связям?

– Конечно. Тот парень, с которым мы обедали? С ним еще жена была. Перед самым нашим переездом.

– Так я только недавно узнал, что это его вторая жена. Первая, от которой у него дети, умерла от рака несколько лет назад.

Кейт попыталась припомнить тот совместный обед. Были ли какие?то сигналы, указывавшие на то, что это второй брак?

– Он только сейчас об этом сказал? Вы же так много времени проводите вместе в поездках.

– Да, порядочно. Вот я и говорю – ни за что бы не подумал.

Официант принес десерт – творожный пудинг с гранатом для Криса и фондю для Кейт. Она выложила ягоды цепочкой и покрутила их в шоколаде. Поначалу от них оставался какой?то след, но потом и он разгладился.

– Пятнадцатого был день рождения Элизабет. Ей бы исполнилось тридцать девять.

Кейт потыкала в шоколадную поверхность длинной тонкой вилочкой.

– В прошлом году в ее день рождения Эмили был всего только месяц. Год назад они даже не представляли, что ожидает впереди.

Интересно, о чем думала Элизабет, задувая свечи? Сама Кейт ежегодно загадывала одно и то же – чтобы в семье все были счастливы и здоровы. Только на свой собственный день рождения три месяца назад, когда ей исполнилось тридцать восемь, эти пожелания вдруг показались лишенными смысла. Сколько надо счастья, чтобы быть счастливым? И сколько здоровья, чтобы быть здоровым?

– Интересно, стала бы она менять что?то, если бы знала, что это ее последний год?

Крис изучающе посмотрел на нее.

– Ты слишком погрузилась в это за последние дни.

– Во что?

– В прошлое. Смотришь назад, анализируешь задним числом. «Год назад», «в это время два месяца назад».

Он вытянул ноги, и суставы коленей тихонько хрустнули. Сначала один, а потом другой.

– Не представляю, что интересного ты в этом нашла.

Он произнес это так, словно и впрямь всего лишь любопытствовал. Но что?то еще было в его интонации. Терпеливость. Или нетерпение. При определенном навыке одно вполне могло маскировать другое.

– Я могу предположить, что в этом есть нечто пикантное, – рассматривать прошлое человека, который еще не знает, что с ним случится. Размышлять над тем, как кто?то рядом, простодушный и всем довольный, идет по жизни, не имея понятия о приближении того, что разрушит весь его мир. Порой и я спрашиваю себя, как бы мы жили, если бы знали все наперед.

Веселость, навеянная вином, рассеялась. Осталась только усталость. Кейт уже не помнила, как поменялась тема разговора, но это было совсем не то, чего бы ей хотелось. Она оглянулась через плечо, выискивая официанта. Надо на что?то переключиться. Может, выпить чашечку кофе или заказать бокал портвейна.

– Ну, чему быть, того не миновать. И человеку не дано узнать об этом загодя, – продолжал Крис. – Не стоит сейчас судить себя тогдашнюю.

Слова задели ее за живое.

– Это не попытка судить. – Как можно считать человека ответственным за то, о чем он не знал и чего не сделал? – Это простое любопытство. По крайней мере, реальная проверка того, как ты живешь сегодня. Взять хотя бы тот случай, когда все испугались бомбы в метро…

Он покачал головой.

– Тебе уже пора бы забыть об этом, Кейт. Тревога оказалась ложной.

Медленно, по темному туннелю… Все двигались вверх, к выходу, но как же медленно. Она чувствовала запах дыма и даже прикрыла ладонью рот в ожидании удушья и огня.

Вилочка для фондю дрогнула, и Кейт положила ее на десертную тарелку.

– Знаю. Дело не в этом.

– Дело в том, что у тебя все прекрасно, у детей – тоже, у нас все хорошо. Невозможно знать, что будет завтра, а значит, надо просто жить – без сожалений, доводя все до конца. Правильно?

Она совсем не то имела в виду и теперь нахмурилась, глядя в свой шоколад.

– Мне просто хочется, чтобы ты выбросила из головы эти мысли про «последний оставшийся день жизни». Все эти ретроспективы, погружение в прошлое, попытки понять, как жить по?другому. Это не помогает. От этого ничего не изменится.

Крис смахнул в пруд несколько крошек со стола. Жирные карпы одновременно, как по команде, развернулись к ним.

Ретроспективы. Да, можно и так сказать. Не то чтобы он был не прав; за последний год в системе ее мышления появился новый инструмент – рефлексия, способ, помогающий сохранять чувство времени и понимать его. «В этот самый день год назад…» Если бы существовал способ убрать временной зазор, поставить две временные точки рядом, чтобы знание более позднего момента соседствовало с наивностью первого и помогло бы смягчить удар. До прошлой осени, когда весь мир дважды летел под откос, она была одним человеком. Теперь стала другим.

– Знаешь, – продолжал он, вонзая вилку в последний кусок пудинга, – я прочитал, что ученые прогнозируют взлет рождаемости. Все, кто уже справился с потрясениями прошлого года, обзавелись еще одним ребенком. Инвестиция в будущее, оптимизм и надежда, ну и все в этом роде.

Его голос звучал невозмутимо, или, скорее, он пытался говорить невозмутимым голосом, опустив взгляд на тарелку с десертом. Но потом быстро взглянул на нее, проверяя реакцию на свои слова, и криво улыбнулся.

Она скептически рассмеялась.

– Ты серьезно? При всех этих бесконечных разъездах, ты не шутишь?

– Все меняется к лучшему. Ты же знаешь, – сейчас лучше, чем было.

Это правда. Как правда и то, как она привыкла к его поездкам, что появились кое?какие компенсации. Она стала готовить попроще. Стала реже просыпаться по ночам. Когда у него только начиналась эпоха постоянных разъездов, она бы ни за что не подумала, что придет к этому.

Кейт покачала головой.

– Что такое случилось с мистером Два?и?Хватит?

– Ну, просто мы довольно хорошо справляемся с двумя, ведь так? Попробуй только сказать, что это не самые счастливые и уравновешенные дети из тех, что ты видишь вокруг!

– Иногда.

– Иногда.

Кейт подумала об Эмили Мартин, как та сидела у нее на коленях, запустив свои пальчики?сосисочки в ее тарелку. Запах детского шампуня. Она бы солгала, сказав, что такие мысли не приходили ей в голову. Но уж никак не сейчас. Опасное это дело – иметь детей больше, чем рук.

 

Вернувшись домой и расплатившись с няней, Крис заявил, что хочет пройтись по пляжу, глотнуть свежего воздуха и посмотреть на корабли в гавани. Кейт тихонько заглянула в детскую, укрыла торчащие из?под одеяла ножки Пайпер и подобрала с пола мягкого динозавра Джеймса, без которого он не засыпал, хотя и утверждал обратное. В спальне уже горел свет, Кейт сняла розовое платье и натянула черную майку. Сегодня не до дневников.

Почистив зубы, она нанесла на лицо крем, какую?то очередную ерунду, рекомендованную дерматологическим спа как средство от старения кожи с минералами. Бесплатную консультацию она выиграла на аукционе, проходившем у них в детском саду. Но на этом бесплатная часть программы закончилась, и угрызения совести до сих пор терзали ее каждый раз, стоило только открыть две крошечные бутылочки с сывороткой.

Вот так они назвали свое средство – сыворотка! Так серьезно, словно бутылочки – надо же как?то оправдать их цену – извлекались из кейса Джеймса Бонда. И все же она их купила. А вдруг в них действительно что?то такое есть – молекулярные сахара, кислоты с труднопроизносимыми названиями? Почему так трудно поверить в то, что все это невидимое и не слишком понятное поможет, когда на свете бог знает сколько такого, что только вредит? Она отвернулась от зеркала в ванной и щелкнула выключателем.

Едва успев перешагнуть порог спальни, Кейт увидела на кровати открытую тетрадь. Она была того же размера, что остальные дневники Элизабет, только обложка казалась незнакомой. Несомненно, одна из тех тетрадок, что лежат на самом дне сундучка. Дверь в кладовку была открыта. И люк над лестницей тоже. С чего бы это няня стала совать повсюду свой нос? Как она узнала про комнату наверху, почему заинтересовалась именно тетрадями?

Задняя дверь открылась и снова закрылась настолько мягко, что было понятно – вошедший старается не разбудить детей. Кейт быстро засунула тетрадку в ящик ночного столика. В дверях появился Крис, растрепанный, в расстегнутой рубашке. Он стоял, прислонившись к притолоке, и смотрел на Кейт, одетую в старенькую обтягивающую майку.

Некоторые вещи в браке становятся вполне предсказуемыми, есть точные знаки и привычки. Читая дамские журналы, Кейт просто не могла принять утверждение о вреде этой предсказуемости в отношениях. Вопросы и ответы передаются стенографией прикосновений, чтобы не задеть ничьих чувств неправильным толкованием послания. Рука остановилась на плече – это одно, пошла по спине ниже – совсем другое. Быстрый поцелуй в щеку – ночной сон, поцелуй на полсекунды дольше – сон пока отменяется. Даже ее старенькая майка имела свой перевод. Сон пока отменяется.

Когда они откатились на кровати друг от друга, секундой позже, он снова повернулся к ней с долгим поцелуем. Помедлил. Она поняла, что это значит. «У нас снова все хорошо, так?» За обедом он вел себя несколько пренебрежительно и сам это понимал. Не настолько, чтобы помешать близости, но разве все уже забыто? Вряд ли. Она могла бы вернуть поцелуй, приблизительно так же, как это сделал муж, заверяя в том, что он не совершил никакого проступка. Все шло, как и всегда. И не важно, что это не так, не совсем так. Разве сейчас об этом речь? И совсем уж не о том, что желание, прежде приходившее само собой, инстинкты, влечение, возбуждение от прикосновения – больше не приходят с былой естественностью.

Возвращая поцелуй, Кейт задержала его на мгновение дольше, чем обычно. «Все хорошо».

В этот момент ей почудилось под ароматом пасты что?то знакомое, то, чего она не заметила раньше. Не пино?нуар и не пудинг, не мидии. Острый и едкий, за запахом зубной пасты и ополаскивателя пробивался привкус табака.

Нет. Только не это. Сколько сил потрачено.

Кейт представила, как, выйдя на пляж, Крис оглядывается через плечо, чтобы убедиться – дом уже скрылся из виду. Наклоняется над согнутыми лодочкой ладонями, прикуривает сигарету. Глубокий вдох, глаза щурятся в предвкушении удовольствия. Жгучего удовольствия от тайного наслаждения.

 

Глава 8

 

Продолжавшаяся месяцами борьба Криса с вредной привычкой не была предметом их общей гордости. Вскоре после того, как они обручились, Кейт начала наступление. Он и сам прекрасно знал мрачную статистику, но заявлял, что не доверяет ей. Твердил, что все раздувается чиновниками от медицины, экстремистами здорового образа жизни, средствами информации.

Но однажды он заявил, что бросил. О том, как ему удалось этого добиться и каковы успехи, рассказывать Крис не желал – ему хотелось, чтобы все было тихо. Только, как оказалось, он так и не смог перебороть себя. За те месяцы, что прошли со дня зарока и открытия, что он продолжает курить, ей не раз случалось находить окурки в квартире и спички в машине. Это еще с тех дней, отмахивался он. Или остались от кого?то другого. А однажды, посмотрев ей прямо в глаза, очень прямо и спокойно, он заявил, что запах вовсе и не от сигарет. Прозвучало это так же, как если бы он сказал, что земля – плоская. Кейт оказалась перед необходимостью примирить совершенно противоположные вещи. Первое: это запах табака. Второе: Крис ей не лжет.

Он настаивал на своем и отказывался признавать что?либо другое. Вот почему, когда она узнала правду, эта нечестность так ранила ее. Смущала собственная наивность, чувство, что ее принимают за дурочку. Все выглядело так, словно она ошибалась и в определении себя самой.

Они остались вместе, ведь это всего?навсего курение. Но две мысли не покидали Кейт: ее муж способен утаивать, а она может не видеть того, что происходит у нее под носом.

 

Крис уже давно отвернулся и преспокойно спал, о чем свидетельствовало глубокое и ровное дыхание, а Кейт никак не могла сомкнуть глаз. Когда стало понятно, что все попытки безуспешны, она встала и поднялась по гладким ступенькам в чердачную комнату с дневником, который нашла открытым на кровати. Перед тем как положить тетрадку на прежнее место в сундучок, какое?то время сжимала ее в руках. Тетрадка была написана через несколько лет после той, которую она читала сейчас. Кейт перевернула сразу несколько страниц. Ее взгляд привлекла фраза со словами «мое наказание». Она начала читать.

Но в тот же момент ощутила какое?то движение то ли на плече, то ли в нем самом. Не прикосновение, просто легкая дрожь в усталых мускулах, но чувство было такое, словно это бабушка напоминающим жестом положила руку на плечо ребенка. Вниз по руке пробежали мурашки, выгоревшие волоски встали дыбом на загорелой коже. Она осторожно покосилась вбок, зная, что ничего там не увидит. И никого не увидит. И медленно вернула тетрадку на прежнее место.

Кейт села на кушетку с той тетрадью, которую читала вчера. Эта тетрадь открывала годы, проведенные Элизабет в колледже.

 

5 октября 1981 года

Нью?Йоркский университет

Я была умной, я была осторожной, но, видно, недостаточно умной и осторожной. Это немыслимо. Слова все какие?то не те. Я не знаю, что делать дальше.

Нет, неправда. Знаю.

Глупая, глупая девчонка. Теперь придется разбираться самой. О том, чтобы звонить Майклу, не может быть и речи, особенно если вспомнить, как он вел себя в конце лета. Я рассказала ему об Анне и несчастном случае. Заканчивая рассказ, я уже ревела, как ребенок, а он вел себя так, будто я записалась к нему на прием по психотерапии. Уезжая в школу, я дала ему свой новый номер телефона в общежитии, а он посмотрел на него так, словно не мог дождаться, когда можно будет выбросить эту бумажку.

Прошлым вечером я поняла, что просто не могу вынести никого рядом, поэтому пошла гулять. От площади Вашингтона до Юнион?сквер, потом по Парк?авеню, дальше до Гранд?сентрал, потом в парк, мимо Плазы, где какая?то невеста, как в сказке, безмолвно спускалась вниз по ступеням, потом назад по Грэмерси свернула на 20?ю, посидела напротив ограждения у фасада Национального клуба искусств, в котором я на прошлой неделе поклялась себе, что здесь когда?нибудь откроется выставка моих работ.

Я просидела там довольно долго. Клуб искусств – небольшое, но замечательнейшее здание. В эти двери входят замечательные люди, а потом они появляются в огромном эркере с бокалом вина. Они даже нос почесывают креативно и изысканно. Они кажутся неуязвимыми, как будто никакие бедствия не могут нарушить их планы. Вот бы найти окольный путь, чтобы не бросать колледж и не работать, поднимая в одиночку ребенка, а оказаться сразу здесь и принимать поздравления с успехом собственной выставки. Да только нет такого. Не могу представить ни одного вразумительного сценария. Какая из меня мать, если я и за себя с трудом отвечаю.

Мне назначено на следующую неделю. Это всего лишь небольшое скопление клеток, что?то похожее на йогуртовые бактерии или вроде того. Так я говорю себе.

 

Кейт пришлось перечитать начало и следующие несколько страниц не один раз. Нет, она могла поверить в то, что Элизабет решилась на аборт. И не удивилась, что подруга не рассказывала об этом. Поразило то, что Элизабет так мало написала об этом. Еще одна страница – и больше ни слова.

Описание тех лет, что Элизабет провела в колледже, походило на роман, так мало оно соотносилось с женщиной, которую знала Кейт. Элизабет с головой погрузилась в артистическую жизнь Нью?Йорка. Записалась в студенческое художественное объединение, принимала участие в мультимедийных выставках. Те фотографии, что попадались между страницами дневника, давали представление о необычайно смелых полотнах, изображавших рельефные модели. На некоторых виднелись наклейки с выставок; на всех в правом нижнем углу стояла подпись – Элизабет Д.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Американский шеф?повар, соавтор книги «Осваивая искусство французской кухни», ведущая на американском телевидении.

 

[2] Позиция игрока команды нападения в американском и канадском футболе.

 

[3] Американская организация по охране кулинарного наследия, ежегодно выдает прогнозы развития ресторанной индустрии и присуждает награды в различных кулинарных номинациях.

 

[4] Помощница (по хозяйству, по занятиям с ребенком).