Лорен Лейн, Дженнифер Л. Арментраут, Джули Кросс, Софи Джордан, Лиза Десрошес, Мелисса Ландерс, Дженнифер Албин, Коул Гибсен

Первый раз (сборник)

 

Все оттенки желания

 

 

Дженнифер Албин

Между прошлым и будущим

 

То была очередная встреча учеников старшей школы, которую мне в числе остальных присутствующих посчастливилось окончить, и все бы шло превосходно, если бы не одно «но». Сомневаюсь, что моих неприлично пьяных бывших одноклассников могло удивить что‑то настолько же сильно, как внезапное появление незваного гостя на вечеринке в самом Буфорде, штат Техас. Гость этот проделал весьма нелегкое, стоящее героических усилий путешествие, ведь до Буфорда путь не близок и уж отнюдь не легок. Особенно если этот некто – девушка.

Так, я, нацепив важную гримасу, побрела сквозь толпу в своих замшевых ботфортах и по праву считающейся чрезвычайно короткой клетчатой юбке; гардероб мой собран из ненужных вещей моих соседей по комнате общежития Калифорнийского университета в Лос‑Анджелесе – я отучилась семестр на факультете антропологии, и вполне успешно, что не могло не придать мне самоуверенности, – среди которых я оказалась, вероятно, единственным студентом, не имеющим возможности закупаться в «Кмарте». И сейчас всем было совершенно не важно, ни то, что за последние четыре года я не отрывала носа от страниц учебников, ни то, что у меня даже не нашлось времени присоединиться к команде чирлидеров – такой вид внеаудиторных занятий здесь считался наиболее приемлемым для девушек, ибо законы о равноправии полов не просачивались сквозь железный занавес школьной доски.

Буфорд – город маленький, так что я знала всех, и все знали меня, однако я, в отличие от многих, не относилась к типу девиц, готовых напиваться по выходным и развлекаться с парнями на задних сиденьях грузовиков. Кстати, именно недостаток подобной славы заставил меня в свое время покинуть Техас, и он же сделал меня легендой этим вечером. Из всех присутствующих лишь двоим улыбнулась удача достать билеты в мир за пределами Буфорда – и то стало рекордом среди множества поколений выпускников местной старшей школы.

– Жаклин Келли! – меня заключила в объятия девица с копной светлых волос, едва не сбив с ног.

– Таша, – посмеиваясь приветствовала я в ответ, стараясь высвободиться из ее крепкой хватки. – Ты меня задушишь.

Схватив за руку, она повлекала меня во внутренний двор – убежище укурышей, которые мгновенно разбежались под укоризненным взором Таши. Даже в декабре в Южном Техасе было достаточно тепло, чтобы, не облачаясь в зимние вещи, сидеть на улице, однако кто‑то все же развел костер.

– Ты потрясающе выглядишь. Модно и изысканно. Просто мировая женщина!

Я смущенно окинула взглядом свою джинсовую куртку. Одно дело чувствовать себя королевой мира в компании совершенно незнакомых людей, и совсем другое – в обществе бывшей подруги. Внезапно я осознала, как многое изменилось за последние годы – а что осталось прежним.

– Не знаю, как выглядят мировые женщины.

– Забудь, – отмахнулась Таша. – В любом случае, Калифорния на тебя хорошо повлияла. Но я не могу понять, что заставило тебя вернуться в старый добрый Басфорд.

– Рождество. Забыла? – Я невольно усмехнулась, по‑дружески хихикая.

Мы придумали это забавное словечко «Басфорд», когда мне было пять, однако оно смешит меня до сих пор. Несомненно то, что уже в течение ближайших пяти минут Таша напомнит мне, кто я есть: ей свойственно общаться легко и непринужденно. Через пятнадцать лет она по‑прежнему будет жить в этом городе – сердце Таши принадлежит подобным провинциальным городкам. Она относится к типу людей, навеки пускающих корни на любимом клочке земли, и пересадить их в другое место не представляется возможным.

– Где Джесси? – спросила я.

Таша пожала плечами, но лицо ее просияло. Джесси Бьюкенен с третьего класса вызывал у нее такую реакцию. Джесси – неотъемлемая часть корневой системы Таши.

– Да бродит где‑то поблизости, прикидываясь дураком, по обыкновению.

Справедливое замечание.

– Хочешь выпить? – предложила я.

Она рассмеялась, но прекратила, заметив мое смущение. Таша как раз входила в число девушек, злоупотребляющих алкоголем по выходным. Несколько мгновений она молча созерцала меня, затем резко схватила за руку и вскрикнула:

– О чем это я? Итак, ты уехала, а мы с Джесси собрались и свалили в Оклахому – Лас‑Вегас Среднего Запада!

В этот момент я заметила, как что‑то серебряное блеснуло на ее левой руке. Меня не слишком удивил их с Джесси отъезд, однако кольцо на пальце Таши окончательно спутало все мои мысли. Неужели она вышла замуж?

Действительно, у меня появилась замужняя подруга. Однако это не меняло ровным счетом ничего. Таша не такая, как я, – она легко могла связать свою жизнь с мужчиной, принеся клятву хранить ему верность до гробовой доски, в то время как самым важным решением в моей жизни было поступление в университет.

– Поздравляю! За это необходимо выпить, – придумала я предлог.

– Может, и необходимо, только вот… – Таша погладила свой живот.

– О боже мой! – Я ошеломленно уставилась на подругу, поочередно смотря то ей в глаза, то на ее живот – снова и снова, ожидая, что она озвучит очевидное.

– Я стану матерью в апреле, – произнесла она, загадочно улыбнувшись – в этот момент Таша походила на Мадонну, чьи образы не редкость в картинной галерее.

– Как чудесно! – Я мимолетно приобняла ее за плечи, поспешно отстраняясь.

Меня не было всего семь месяцев, и за это время девчонка, с которой я играла в кикбол на переменах, вышла замуж и ждала ребенка. В самом деле, я вернулась в Буфорд, штат Техас.

И тут меня словно сразила молния.

Я вернулась в Буфорд, штат Техас. Вернулась в город, который до сих пор не мог оправиться после закрытия фабрики манекенов, имевшего место целых десять лет назад. Город – где мальчишки считали футбол религией, а девчонки все еще посещали курсы по домоводству. Я всеми силами и средствами пыталась вырваться отсюда – и вот я снова тут, выставляю себя напоказ в надежде столкнуться с тем, чьего общества избегала месяцами. Однако его не может быть здесь: он слишком умен, чтобы возвращаться сюда, даже на праздник. Те, кому удалось покинуть Буфорд, сюда не возвращаются.

«Спокойно, Джек, – приказала я себе. – Это всего лишь Рождество. Все хорошо».

Я направилась к подносу, схватила два картонных стакана и спешно проглотила оказавшееся в них фруктовое желе, прежде чем обнаружила пиво.

Но ведь в действительности я не вернулась в Буфорд – и знала это. У меня появилось острое чувство, будто я застряла на стыке двух этапов моей жизни, лихорадочно ожидая, что, как по волшебству, появится некий свет, который осветил бы мне путь, указал бы верное направление. Ну кому есть дело до беременности Таши? Она по‑прежнему осталась той самой милашкой Ташей Барнс. То есть теперь уже Ташей Бьюкенен.

Пробиваясь сквозь толпу, я вернулась к Таше, обнаружив ее сидевшей вразвалку в садовом кресле.

– Сомневалась, что ты вернешься, – сказала она, наблюдая, как я ставлю другой стул напротив нее.

– Извини. Просто… я была немного удивлена. – Приятно было это признавать.

– Да, я тоже. Я хочу сказать… ты знаешь, что можешь забеременеть, однако не представляешь, что это может произойти с тобой на самом деле.

Таша по‑прежнему держала руки на животе. Была она рада этой беременности или нет, оставалось не ясно.

– Ты не планировала в ближайшее время заводить детей? – спросила я, тут же пожалев о сказанном.

Таша рассмеялась, отрицательно мотая головой.

– Конечно, не планировала, однако, учитывая, что мы сношались как кролики от заката до рассвета, вряд ли беременность можно назвать случайностью.

Повисла долгая пауза. Я все еще не могла поверить своим ушам. «Таша собиралась стать матерью… Она вышла замуж, а я даже не…»

«Черт, я даже мысленно закончить эту фразу не могу!»

– Видела Уэса? – спросила Таша, словно прочитав мои мысли.

Я так неистово замотала головой, что пролила себе на ноги пиво.

– Мы не общаемся. Нью‑Йорк далековато.

– Я думала, ты хотя бы с ним поддерживаешь контакт, – сказала Таша. – Вообще, раньше ты бы никогда не появилась на подобной вечеринке.

Раньше? Мне показалось или в ее голосе действительно промелькнула нотка ностальгии? Да, я сторонилась разных сборищ и встреч. Вообще, напилась‑то я впервые, лишь окончив колледж, и именно та ночь впечаталась в мою память настолько, что мое присутствие на любой вечеринке считалось невозможным – и еще более нереальным казалось мне самой то, что я нашла в себе силы явиться сюда, чтобы увидеться с Уэсли Ашером.

Таша удивленно вздернула бровь – кажется, на этот раз шокирующими оказались мои слова. Когда‑то мы с Уэсом были неразлейвода, лучшими друзьями. Именно благодаря ему я нашла в себе силы и смелость уехать из Буфорда и поступить в УКЛА. Он держал меня в стороне от смазливых парней, чтобы я не потеряла голову, я же ограждала его от девиц. В результате мы оба стали счастливыми обладателями билетов из Техаса, и я отправилась в Калифорнийский университет в Лос‑Анджелесе, а он – в Нью‑Йоркский университет.

И я забыла о его существовании на целых семь месяцев – заставила себя забыть. А теперь острая боль пронзает мое сердце и рвет душу на куски при одном лишь упоминании его имени.

– Просто решила заглянуть, и все, – бросила я в ответ. – А Уэс вернулся в город?

Ну зачем я это спросила? Мне ведь было совершенно не важно, приехал он или нет.

– Конечно, вернулся, – сказала Таша. – И он тоже здесь.

В глазах у меня потемнело, и я, забыв, что приняла две немалые порции желе и разбавила их некоторым количеством пива, прошла в комнату, образ которой расплывался перед моим взором, затем, явственно ощущая тяжесть переполняемой меня жидкости, упала на королевских размеров кровать и протянула руку к практически пустой бутылке вина «Бунз Фарм». Да, этим вечером я безвозвратно потеряла всю свою гордость, но взять себя в руки у меня не получалось.

– О… – Это все, что я смогла изречь в данный момент – остальные слова вылетели у меня из головы.

– Прости, – услышала я голос Таши, последовавшей за мной. Она склонилась над моим распластавшимся на кровати телом и виновато прикусила губу. – Я не знала.

– Чего не знала? – спросила я, обдумывая план побега с вечеринки. Будь я трезвее, то смогла бы перелезть через запертые ворота.

– Что ты все еще влюблена в него.

Каким бы извинительным ни был ее тон, на подобные заявления у нее не было ровным счетом никакого права.

– Я вовсе не влюблена в него!

Взгляд Таши выдавал ее жалость ко мне.

– Не влюблена! – повторила я. Мое желание увидеться с ним вовсе не означает любовь к нему.

Она взглянула куда‑то позади меня.

– Хорошо, потому что он идет сюда, – объявила Таша.

Я мгновенно вскочила на ноги.

– Мне нужно в уборную, – сказала я, но, едва успев тронуться с места, столкнулась лицом к лицу с Уэсом.

Что‑то не то: мне пришлось теперь смотреть на него снизу вверх. Сильно же он вырос с момента нашей последней встречи. Я и понятия не имела, что в нашем возрасте люди еще растут.

– Что они в этом Нью‑Йорке такого добавляют в воду? – Таша встала с кровати, и теперь ее беременность почему‑то казалась мне более очевидной, чем каких‑то пять минут назад. Или это просто я ничего не замечала?

– Да бог его знает, – ответил Уэс, растягивая слова – прожив в Нью‑Йорке чуть больше полугода, он по‑прежнему говорил как техасец. Держу пари, это сводило всех нью‑йоркских девчонок с ума. Но и не только это, разумеется: став выше ростом, он заметно подтянулся фигурой, к тому же, если не ошибаюсь, Уэс за это время неплохо поработал над своим телом – рельефные мускулы его торса прекрасно просматривались через обтягивающую серую футболку. Остались в прошлом его мешковатые клетчатые школьные шорты – теперь Уэс носил обтягивающие джинсы, а с новой стильной прической он и вовсе выглядел как настоящий ньюйоркец. Мальчик, в прошлом году пригласивший меня на студенческий бал, неуклюжий, с длинными руками и ногами и неловкими движениями, теперь стал потрясающим мужчиной.

Он бросил на меня взгляд своих карих глаз, однако лицо его оставалось бесстрастным.

– Джек, какая приятная встреча.

В голосе Уэса сквозил холод, и ни нотки дружелюбия мне не удалось расслышать в его тоне, хотя мы были так близки всего каких‑то семь месяцев назад. Но имею ли я право винить его за это после той ужасной ночи? Я ведь даже не предприняла попытки увидеться с ним перед отъездом в Калифорнию.

Уэс снова повернулся к Таше, и я заметила легкую щетину на его щеках – такую же черную, как волосы.

– Я слышал, тебя можно поздравить.

– Ну кто‑то же должен остаться в Буфорде и рожать детишек. – Таша улыбнулась, поглаживая живот. – Вы двое покинули нас, и нам пришлось восполнить потерю численности населения.

– Я просто поступил в университет, а не уехал навсегда, – сказал Уэс, но я почувствовала ложь в его словах. Я знала, что он без ума от Техаса и душа его навсегда останется здесь, однако, покинув Буфорд однажды, сюда он больше не вернется.

От одной лишь мысли бросить университет и вернуться сюда мне стало дурно. Буфорд так далек от океана, здесь так сухо и жарко, а в пейзаже преобладает грустный навязчивый коричневый цвет. Не знаю, как Уэс относится к Нью‑Йорку, но я до колкой боли в сердце скучаю по активному ритму Лос‑Анджелеса, по пальмам, растущим по всему городу. Я скучаю даже по афишам, вещающим о скором показе нового телешоу. Не говоря уже о песчаных пляжах и причале Санта‑Моника.

– Нет, навсегда, – мягко сказала Таша. Уэс хотел возразить, но она отрицательным жестом остановила его. – Я вас не виню. Мне просто жаль, что вы не уехали вместе.

Я пожелала провалиться сквозь землю. Мы никогда не были вместе!

Мы с Уэсом заключили пакт расстаться с девственностью на студенческом балу, так как для каждого из нас это решение стало бы лучшим выходом из нашего затруднительного положения. Никто из выпускного класса не был девственником, кроме нас двоих. Все в этом техасском захолустье делали это, а уж тем более студенты двух крупнейших колледжей, за исключением если только особо религиозных персон. К тому же я знала Уэса всю жизнь. Если уж я не могу довериться в этом ему, то как мне заставить себя переспать с кем‑то из гораздо более опытных сокурсников в Лос‑Анджелесе? В богатстве их опыта сомневаться не приходится, раз уж моя соседка по комнате, Джен, за полгода сменила трех парней.

– А теперь вы оба в разных концах Земли, – прервала мои размышления Таша. Нью‑Йорк и Лос‑Анджелес, конечно, находятся далеко не в разных частях света, однако я не исключаю, что человеку, проживающему в Буфорде, расстояние между этими городами представляется огромным.

– Калифорния мне не подходит, – ответил Уэс, однако выражение его лица говорило: «Мне не подходит Жаклин». Он ясно дал это понять той ночью, на балу, когда отказался воплощать в жизнь наш план и к утру сбежал от меня – и продолжал избегать моего общества на протяжении последних семи месяцев.

– Прошу меня извинить. – Я демонстративно перевернула стакан. – Пусто.

– И давно ты стала пить? – спросил Уэс мне вслед.

«Приблизительно с тех пор, как ты стал сволочью», – хотелось мне ответить, и громко, однако я не стала, зная, что непременно сорвусь на крик. На кухне я присоединилась к компании, игравшей в квотерс, и вскоре потеряла счет выпитых порций пива. Поблизости стоял мой бывший одноклассник и кричал мне на ухо, чтобы я пила больше. Я уже собиралась встать в очередную очередь за выпивкой, как Уэс утащил меня оттуда.

– Что ты делаешь? – возмущалась я, пытаясь высвободиться.

– Увожу тебя отсюда, пока ты не выставила себя полной дурой.

Он потащил меня прямо к парадной двери, мимо Таши и Джесси, прощающихся с друзьями. Таша схватила Уэса за руку, предоставляя мне шанс сбежать от него, однако я сделала лишь пару жалких шагов назад.

– Мне не нужна твоя забота!

По лицу Таши я поняла, что наяву мои слова звучали не так убедительно, как в моей голове, и уперла руки в бока, дабы придать своему виду уверенности и агрессивности.

– Ты не в себе, – спокойно сказал Уэс. Уверена, сегодня он не выпил ни капли.

– С чего ты это взял? Ты со мной семь месяцев не разговаривал.

– Зачем ты так напиваешься? – с вызовом спросил он.

– Я так напиваюсь, потому что ты меня не трахнул!

Я была сильно пьяна, однако осознавала, что все сейчас пялятся на нас. Это уже слишком для девушки с моей репутацией.

И вдруг Уэс сделал то, чего я ожидала от него меньше всего: он подошел ко мне, обхватил за талию, на забаву толпе, перебросил через плечо и потащил прочь через открытую дверь. Я пыталась ударить его ногой, однако координация сильно подводила меня из‑за количества выпитого алкоголя.

– Прекрати, – велел Уэс.

– Куда ты меня везешь? – спросила я, когда он бросил меня на пассажирское сиденье своего проржавевшего «Форда Ф‑150». – В случае чего меня легко можно найти по мобильнику.

– Жаклин Келли, ты знаешь меня с шести недель от роду, – сказал он, поворачивая ключ в замке зажигания. – Я не серийный убийца.

– Отвези меня домой, – приказала я.

– От тебя за милю несет пивом, – напомнил он.

Справедливое замечание. Мама станет рвать и метать, если увидит меня в таком состоянии.

– Я отвезу тебя в «Квинс». Тебе нужно поесть.

Спорить я не стала, и когда мы припарковались близ «Квинс», ароматы картофеля фри и бургеров мгновенно пробудили во мне голод. Уэс заказал столько еды, что можно было бы прокормить футбольную команду, однако все это съела я одна, с превеликим удовольствием.

– Так вкусно! – говорила я, заглатывая картошку.

– В Нью‑Йорке полным‑полно подобных заведений, – сказал он, – но я ни разу не видел там «Квинс».

– «Ин энд аут» тоже ничего, но с «Квинс» ничто не сравнится, – согласилась я.

– Итак, насчет вечеринки… – начал Уэс.

– Господи, нет! – взмолилась я, мотая головой. – Не марай мою прекрасную трапезу воспоминаниями о моем идиотизме.

Опьянение постепенно отпускало. Я знала, что все еще пьяна, но мысли прояснялись, и меньше всего мне хотелось вспоминать произошедшее на вечеринке.

– Когда я видел тебя в последний раз, ты тоже была пьяна. – Уэс определенно не желал оставлять эту тему. – Ты и в УКЛА так пьешь?

– Вообще‑то нет, – призналась я. – На самом деле это моя первая вечеринка за весь семестр.

Уэсли фыркнул и посмотрел в окно.

– Итак, в последние две наши встречи ты была пьяна. Как это понимать?

Мои конечности онемели, а губы слиплись, так как во рту пересохло. Я не знала, что ему ответить.

– Потому что мне кажется, – Уэс повернулся ко мне, и наши взгляды встретились, – что ты напиваешься только в моем обществе.

Сомневаюсь, что это так. На самом деле я никогда над этим не задумывалась.

– Мы много времени провели вместе, когда учились, гуляли, играли, – напомнила я. – И тогда я не была пьяная.

– Да, но все это было до. – Он вновь отвернулся, барабаня по рулю пальцами. – До того, как мы выдумали этот глупый план.

– Наш план был вовсе не глуп! – выпалила я. – Я все еще девственница, знаешь ли!

– Это не смертельно, – бросил он.

– Но порой это очень мешает.

Я сделала глоток молочного коктейля. Так как я все еще пребывала под воздействием алкоголя, мне с трудом удавалось контролировать себя, чтобы не сказать чего‑нибудь, о чем я впоследствии пожалею. Однако желание узнать было так велико, что я не сдержалась:

– А ты?

– Девственник ли я? – Уэс выдержал короткую паузу, а после медленно помотал головой.

В этот момент мне захотелось и рассмеяться, и разреветься одновременно. Заметив, что руки сами тянутся к ручке, я заставила себя подавить порыв открыть дверь и вновь принялась за еду.

– Кажется, тебе полегчало, – сменил тему Уэс, протягивая мне стакан воды.

Он завел машину и помчался дальше по улице, не проронив больше ни слова. Минутой позже мы остановились возле супермаркета. Уэс скрылся за дверью магазина и вскоре вернулся с бутылкой воды, тюбиком зубной пасты и одноразовой зубной щеткой.

– Спасибо, – пробормотала я. Возможно, из‑за выпивки, но на глаза накатились слезы. Так заботиться обо мне мог только Уэс.

Я быстро почистила зубы, свесив голову через открытое окно автомобиля. Забавно, как порой обыкновенная мятная паста может изменить твои виды на будущее.

– Хочешь прокатиться еще или готова ехать домой? – спросил Уэс, когда мы свернули на гравийную дорогу.

Я не знала, как ответить на этот вопрос. С одной стороны, я была бы счастлива провалиться в сон прямо сейчас, но с другой – еще едва ли полночь, и мама вряд ли легла уже спать.

– Я не хочу домой, – решила я. – Но сомневаюсь, что на такой дороге протяну слишком долго – меня сильно укачивает.

– Просто я знаю здесь одно местечко.

Воцарилась тишина. Уэс вез меня на окраину города, где было так темно, что немногочисленные звезды не могли осветить ночных улиц.

– В Лос‑Анджелесе таких темных улиц не найти. – Я наклонилась вперед, прислоняясь лбом к прохладному лобовому стеклу и стараясь сфокусироваться на дороге.

– Как и в Нью‑Йорке. Город никогда не спит, всю ночь напролет горят фонари…

– И ты ни на миг не остаешься один, – завершила я за него.

– Но тебе всегда одиноко, – добавил он.

Именно так я себя и чувствовала в Лос‑Анджелесе: поглощенная суматохой большого города, окруженная толпами людей, но остающаяся незаметной.

– Иногда мне это нравится, – сказала я. – Если захочу исчезнуть, нужно просто выйти на улицу.

– Поначалу я вливался в этот ритм, ощущал себя его частью, но последнее время шумы города просто перемешиваются у меня в голове, и я предпочитаю абстрагироваться от них.

Уэс остановил машину, вышел и направился к моей двери, чтобы помочь мне выйти. Не знаю, почему я не стала открывать дверь сама.

– И в Нью‑Йорке ты не услышишь сверчков.

Мы остановились у края дороги, после которой начиналось обширное поле, и погрузились в прослушивание яркой симфонии из стрекотания сверчков и шелеста листьев на ветру. Уэс взял мою руку и увлек меня на траву.

– Кажется, все фильмы ужасов, которые я смотрела, примерно так и начинаются, – предупредила я.

Уэс усмехнулся, и не думая останавливаться.

– Ты ведь понятия не имеешь, где находишься, да?

– Не о происшествиях ли на этом самом месте «Техасская резня бензопилой»?

– Все в Калифорнии такие остряки?

– Не‑а. Большинство слишком озабочено своей фигурой и личиком, так что не остается времени оттачивать свое остроумие.

– Как же тебе повезло, что ты обладаешь всеми тремя этими достоинствами.

Я не стала спрашивать, что он имел в виду, да и вряд ли меня это интересовало: все равно, как на это реагировать, я не знала. Уэс был моим лучшим другом. В прошлом. Когда‑то мы проводили вместе столько времени, при этом никогда не обсуждая мои «плюсы», и теперь мужчина, ведущий меня неизвестно куда через поле в свете одной лишь луны, отражавшемся в его блестящих волосах, казался мне совершенно чужим. И мужчина этот, должна признаться, пробуждал во мне сильное волнение. К тому же я невольно задавалась вопросом, чувствует ли он то же по отношению ко мне.

Мы долго шли через поле и остановились лишь у небольшой рощицы, и теперь я точно поняла, куда мы попали – в далекое прошлое.

– Не могу поверить, что не узнала дорогу к твоему дому, – изумилась я.

– Из‑за темноты. – Но в его словах звучала обида. Многое изменилось между нами, и даже общее прошлое превратилось в отдельные отрывки воспоминаний.

Уэс посветил экраном телефона вверх, и тусклого освещения хватило, чтобы стал различим силуэт старого домика на дереве.

– Лучше бы ты светил им, когда тащил меня через поле, – буркнула я, стараясь выхватить из его рук телефон.

– Хотел сделать тебе сюрприз. – Уэс подхватил меня за талию и потянул к себе. – А также хотел проверить, последуешь ли ты за мной в неизвестность.

– Куда угодно, – вырвалось у меня прежде, чем я успела подумать.

Уэс наклонился ко мне и сказал, едва касаясь своими губами моих:

– В самом деле, Жаклин Келли?

Я чувствовала его горячее дыхание и исступленно желала, чтобы он меня поцеловал. Это желание захлестнуло меня целиком, и я мгновенно позабыла обо всем на свете.

– Конечно. – Я отстранилась и бросилась к лестнице, свисающей с домика на дереве. – Когда ты в Лос‑Анджелесе.

Я стала карабкаться по лестнице так быстро, как могла в темноте, и, забравшись наверх, с трудом нащупав пол, проникла в домик. Этому домику было больше пятнадцати лет, он достался Уэсу еще от старших братьев. Но так приятно оказалось заметить здесь несколько игрушек и старых книг, сложенных на шерстяном одеяле.

– Теперь это принадлежит моему племяннику, – сказал Уэс, взбираясь в домик вслед за мной.

Открытие, что дети из Буфорда, штата Техас, все еще играют в домиках на дереве, заставило меня улыбнуться.

– Помнишь, как мы сбежали из дома и решили жить здесь? – спросила я, присаживаясь поджав ноги.

– Родители искали нас с добрый час, – ответил Уэс, тоже располагаясь на одеяле.

– Тогда мы не думали о последствиях.

– Держу пари, сейчас мы поступили бы примерно так же.

– А разве не именно это мы и сделали? – тихо спросила я.

– Но мы же вернулись в Буфорд.

– Только физически, – возразила я. – Уверена, твои мысли сейчас в Нью‑Йорке. Как и, вероятно, твое сердце.

Уэс признал, что больше не девственник, а это вполне может означать, что в Нью‑Йорке его ждет девушка. От этой мысли у меня защемило сердце и к горлу подступил ком.

– Мое сердце здесь. – Он положил руку себе на грудь.

– Значит, ты ничего к ней не чувствовал? – не смогла сдержаться я. Мои мысли были всецело поглощены ею: как ее звали, как она выглядела, как познакомилась с ним?

– Ты о чем?

– Ты сказал, что потерял девственность, – напомнила я, с трудом заставив себя произнести это.

– А, ты об этом. – Уэс пожал плечами и устремил взгляд на звездное небо; голос его звучал спокойно и ровно. – Я плохо помню, как это было. Тогда я в первый и последний раз напился. Она показалась мне хорошенькой. После мы сходили в кафе, но не смогли найти ни одной общей темы. Она просто хотела попробовать техасского ковбоя.

Это признание удивило меня, и я усмехнулась.

– Мне очень жаль, – я с трудом сдерживала смех, – но ты имеешь мало общего с техасским ковбоем.

– У меня буфордский говор. – Уэс произносил каждое слово, сладко растягивая звуки на южный манер. – Давай просто остановимся на том, что и этого было достаточно, чтобы покинуть круг девственников.

Я вслушивалась в каждое его слово и незаметно для себя медленно приближалась к нему, но в какой‑то момент отпрянула, радуясь, что в темноте он не заметит моего румянца от смущения.

– Значит, ты еще не пробовала? – спросил Уэс.

Я замотала головой, ощущая нарастающее чувство неловкости.

– Нет.

Я ожидала, Уэс скажет, что это ничего не значит, однако он просто кивнул, сухо и бесстрастно.

– Ты помнишь выпускной? – спросил он.

– Я помню, что была в отвратительном платье цвета лайма, которое мама купила мне в Галвестоне. А еще несвежий салат и поп‑музыку восьмидесятых. – Я умолчала о многом: например, как предложила Таше украсть у Джесса бутылку дешевого вина, чтобы напиться и тем самым успокоить свои нервы перед выполнением нашего с Уэсом замысла; или как проснулась совершенно нетронутой в этом самом платье, изрядно измятом, и обнаружила Уэса спящим сжавшись калачиком на софе в соседней комнате гостиницы.

– Мне следовало тебе позвонить, – сказал Уэс. – Наутро я был очень зол. Однако мне потребовалось время понять, что злился я на себя, а не на тебя. Но тогда мы были уже в разных городах.

– На «Бунз Фарм» ты не напился до потери сознания. Просто я была еще не готова, иначе не вела бы себя так по‑идиотски в тот вечер.

– Я видел, что ты напиваешься, и не остановил тебя, потому что знал, как ты нервничаешь, – признался он.

– Как ты это понял?

– Я тоже волновался. – Уэс смущенно улыбнулся. – Однако далеко не сразу я осознал почему.

– И поэтому сегодня ты увел меня с вечеринки? – спросила я. – Чтобы не видеть, как я снова напьюсь?

Он кивнул.

– И именно поэтому последние три часа я приводил тебя в трезвое состояние.

– Три часа? – недоверчиво повторила я. Мы постояли у «Квинс» и немного покатались, но неужели прошло уже целых три часа? Теперь мне стало ясно, почему беззаботный веселый тон беседы сменился более серьезным. – В любом случае, ты подбросишь меня домой к маме.

– Я должен признаться. – Уэс нежно провел пальцами по моему бедру, и от этого прикосновения у меня по коже побежали мурашки. – У меня имелась и другая причина отрезвить тебя.

Его руки на моих ногах полностью завладели моим вниманием, и я, с трудом улавливая, в какое русло перетекает разговор, спросила:

– Какая?

Он подвинулся ко мне еще ближе, почти касаясь своими губами моих; действия его были нежны, но повелительны, и меня стремительно охватывала приятная слабость. Уэс поцеловал меня, и я окончательно потеряла контроль над своим телом, теперь без остатка принадлежа ему. Возможно, мы целовались еще три часа – или даже целую вечность, но когда он прервал поцелуй, мне показалось, что длился тот не дольше мгновения.

Не впервые Уэсли Ашер поцеловал меня в этом домике на дереве, но, в отличие от прошлых поцелуев, этот мне не хотелось прерывать.

– Я очень давно хочу этого, Джек, – прошептал он, уткнувшись лицом мне в шею; его теплое дыхание щекотало мне кожу.

– Тогда почему ты не захотел меня после выпускного? – сорвалось у меня с языка.

– С чего ты взяла, что я тебя не хотел? – Уэс засмеялся, словно я ляпнула какую‑нибудь глупость. – Я хотел тебя так сильно, что просто не смог позволить себе переспать с тобой тогда, потому что не хотел, чтобы все ограничилось лишь одной ночью. Я много лет мечтал о том, как мы вместе уедем в большой город, поступим в колледж. Но на выпускном понял, что нам не по пути, и решил, что смогу спокойно прожить и без тебя, без твоей любви. Я ошибался.

Уэс словно заставил меня открыть глаза на то, от чего прежде я старалась спрятаться. Уезжая в Калифорнию, я вовсе не пыталась сбежать из Буфорда – в первую очередь я сбегала от Уэса.

Теперь я не стала ждать его поцелуя – я уселась к нему на колени и обхватила руками его шею, со всей накопившейся за время разлуки страстью прильнув губами к его губам. Он положил руки мне на бедро и крепко прижал меня к себе.

– Я уезжаю через три недели, – сказал Уэс, слегка отстранившись. – Нам не обязательно делать это именно сегодня.

Я отрицательно мотнула головой и заерзала, стараясь нащупать края футболки. Когда я стянула ее через голову, Уэс прикусил нижнюю губу.

– Вот так. Я поняла, что готова, и не хочу ждать больше ни секунды.

Уговаривать его не потребовалось. Он быстро нащупал застежку моего лифчика и расстегнул. Я сбросила его через плечи, позволив Уэсу исследовать мою грудь. Он робко сжимал и поглаживал мои соски, но уже эти прикосновения заставили меня застонать от удовольствия. Никогда прежде я не представала в таком виде перед парнем и уж точно никому не позволяла трогать свое обнаженное тело, а сейчас наслаждалась каждым мгновением новых ощущений.

Уэс приподнял меня, положил на пол и хотел уже расстегнуть «молнию» на моей юбке, но смущенно взглянул мне в глаза, ожидая одобрения. Он продолжал раздевать меня, пока на мне не остались одни ботфорты. Я посмотрела на него, удивленно вскинув бровь.

– Сапоги можно оставить, – сказал он, стягивая свою футболку и обнажая мышцы, которых не было раньше.

Он наклонился ко мне, и наши губы вновь слились в поцелуе, а тела крепко прижались друг к другу. Грубая джинсовая ткань терлась о мои бедра, и я обхватила ногами его талию. Уэс грубо схватил меня за волосы и наклонил мою голову, языком проникая мне в рот. Мои же руки нашли его ширинку. Расстегнув ее, я проникла к нему в боксеры, с приятным удивлением обнаружила, что его плоть затвердела. Приятная волна возбуждения прошла сквозь мое тело.

Оказалось так опьяняюще лежать обнаженной рядом с Уэсли Ашером. Когда‑то я думала, что в сексе с ним не будет ничего необычного, но само предвкушение оказалось столь волнующим, что я сгорала от желания.

– Ты уверена? – шепотом спросил он.

– Да! – громко ответила я, густо покраснев. К счастью, в темноте Уэс этого заметить не мог.

Приподнявшись, он полез за сумкой, чтобы достать презерватив. Туда он запихнул трусы, и я ощутила легкое смущение, увидев его голым, но отвернуться не смогла, особенно когда он надевал презерватив.

Уэс вновь прильнул ко мне и вошел в меня. В этот момент я ощутила сильный жар между ног, но вовсе не от удовольствия – мне было дьявольски больно!

– Ты в порядке? – спросил он.

Я кивнула, хотя слезы наворачивались на глазах – и вовсе не от боли. Медленно, но уже чуть резче Уэс вошел глубже. В какой‑то момент мне показалось, будто меря разрывают изнутри, и я издала тихий стон, дыша поверхностно и прерывисто. Уэс поцелуями собрал мои слезы, взял мою руку и положил на свою грудь, именно там, где бьется сердце.

Он продолжил двигаться, и боль постепенно утихала, сменяясь чем‑то более приятным – чувством наполненности, прежде мне не знакомым. Наши намокшие от пота лбы соприкасались, его дыхание учащалось, и он провел руками вниз по моему телу, крепко обхватив бедра. Уэс дрожал от возбуждения, но старался контролировать свою страсть, чтобы не причинить мне боли.

А потом все кончилось. Он осторожно вышел из меня, вновь спрашивая, все ли в порядке, но я чувствовала себя слишком усталой, чтобы ответить. Уэс лег на спину и прижал меня к себе, пока я безуспешно пыталась подобрать правильные слова, чтобы озвучить свои мысли.

– Как ты себя чувствуешь? – снова спросил он меня.

– Не знаю. Мне казалось, что после этого во мне должно что‑то измениться, но все осталось прежним. – Мой ответ звучал отрывисто и неуверенно.

Уэс смахнул прядь волос с моего лица.

– Ты осталась собой, Джек.

– Изменилось все и одновременно ничего, – продолжила я. – Для меня это оказалось… всем, но все так быстро закончилось.

Он усмехнулся, и я слишком поздно поняла, что сказала.

– Над этим я поработаю, – заверил он.

– Моя помощь нужна? – спросила я, уткнувшись носом в его плечо.

– У нас впереди еще три недели, – напомнил Уэс.

– Отличное времяпрепровождение на Рождество.

– И приятное. – Он улыбнулся, прислонившись ко мне лицом.

Я не смогла не согласиться, тем более что сейчас, при свете луны, лежать рядом с ним было особенно приятно. Уэс вновь нежно поцеловал меня.

– Множество ночей я смотрел на эту луну и мечтал о тебе, Жаклин Келли.

– Долго ты решался мне это сказать, – поддразнила я, шутливо покусывая его подбородок.

– Разные города, разные жизни, – напомнил он.

Я крепко сжала его руку, понимая, что он прав, и в то же время зная, что между нами есть нечто гораздо более значимое и оно связывает нас, независимо от того, как далеко друг от друга мы бы ни находились.

– Но луна одна, – сказала я.

 

Джули Кросс

Рассвет

 

Джек вставил ключ в замочную скважину своей крошечной квартирки на верхнем этаже церкви моего отца, неспешно открыл дверь и повернулся ко мне:

– Может, все‑таки снять комнату в гостинице?

– Нет, это не для нас, – ответила я, покручивая кольцо на пальчике левой руки. Оно казалось мне чужим и непривычным, совсем как новозаведенный питомец: оно несет за собой ответственность, и ты знаешь, что со временем оно станет неотъемлемой частью тебя.

Но Джек уже стал частью меня, так что в новинку для меня было лишь кольцо.

Он открыл дверь, и мы прошли в квартиру‑студию со смежными кухней и спальней. Как только я миновала порог, мое сердце учащенно забилось, и ритм его усилился, когда я услышала щелчок запирающейся двери за спиной. Я с трудом сдерживала порыв потеребить ткань белого платья, доставшегося от моей матери. Вместо этого я окинула взором комнату – от документов и романов, распиханным по углам, до мягкой плюшевой коричневой кушетки, на которой я частенько читала книги после обеда, пока отец читал проповеди и вел службы.

Сквозь мое тело прошла волна ужаса, когда наши с Джеком взгляды встретились. Если этот день окажется для нас последним, если он не вернется с миссии, эта комната никогда не станет для меня прежней.

– Одри? – окликнул он меня, наверняка заметив напряжение.

Я замотала головой – сейчас не время предаваться страхам – и выдавила улыбку, хотя знала, что Джек всегда распознает истинные эмоции.

– Ты такая красивая, – сказал он и, подождав пару мгновений, дабы я прочувствовала его слова, приблизился ко мне.

Вот он – красивый, даже сверх того: он счастливый. И это счастье прямо противоположно тому чувству, которое выдавал его взгляд шесть месяцев назад, когда мы познакомились.

Отец отправил меня встретить мужчину, именуемого мистером Сандерсом, и отнести ему ключи от квартирки, которую руководство церкви недавно решило сдавать. Не знаю, почему, но я предполагала увидеть кого‑нибудь постарше, хотя это место, казалось, идеально подходит для молодого холостяка. Но это же квартира при церкви, а проживание близ священного места должно изначально настраивать на определенный стиль поведения.

Вид Джека, с его юным лицом, темными волосами, мускулистым телом, облокотившегося о дверь своего грязного внедорожника, ошеломил меня. Направляясь тогда к нему со звенящими ключами в руках, я мгновенно ощутила, насколько крепкую стену он воздвиг между собой и окружающим миром. Я почувствовала, сколько призраков терзают его душу – они толпились вокруг него подобно рою пчел. А его глаза… Нет, «грустные» слишком слабое слово. Однако выражение его лица говорило совершенно ясно: он нуждается в близком человеке, он слишком долго был один – и даже его стена не могла этого скрыть.

Так я осталась с ним – помочь ему распаковать вещи.

– Ваш отец священник. Каково это?

Я рассмеялась, открывая коробку, набитую книгами в твердом переплете.

– Не понимаю, что вы хотите услышать.

Джек долго изучал мое лицо, и его пристальный взгляд смутил меня. Я растерянно посмотрела на коробку.

– Кажется, вы подыскиваете ответ, который удивит меня, Одри. Что ж, я подожду. Надеюсь, вы все расскажете мне прежде, чем у меня сформируется собственное мнение на этот счет.

– Вот и сделайте свой вывод, – поддразнила я. – Мы оба знаем, что у вас есть уже по крайней мере два убеждения. Первое: все восемнадцать лет своей жизни я живу точно в раковине, защищенная от всего мирового зла, и от самого дьявола в том числе. Второе: я тайком от родителей бегаю на вечеринки, а при них молюсь в церкви, прикидываясь невинной девой.

– Значит, вы посещаете церковь. – Джек принялся складывать в стопку старые пластинки. – И вам восемнадцать лет. Вы еще школьница или уже студентка?

– Студентка, учусь в колледже, – ответила я, взволнованная его заинтересованностью. Кажется, я раскрыла свой секрет, о котором сама даже не знала.

Я пробежалась взглядом по его пластинкам, читая названия, в надежде, что это поможет мне лучше понять этого таинственного человека.

– Занимаюсь музыкой, – добавила я.

– Музыкой… – повторил Джек, не поднимая глаз.

Вновь воцарилось молчание, которое, выждав некоторое время, я решила нарушить сама:

– А вы?

– Я уже окончил колледж. – Он открыл очередную коробку, на этот раз с одеждой.

– И сколько… вам лет?

– Двадцать три.

Моложе, чем я думала.

– И чем вы занимаетесь? Должно быть, работаете где‑то?

– Я не хожу в церковь, если ваши расспросы ведут к этому. И согласно рекламе, которую ваш отец разместил в газете, религиозность от арендатора не требуется. – Джек выпрямился, забрал книгу из моих рук и кивком указал на дверь. – Спасибо за помощь, Одри. Дальше я справлюсь сам.

 

Джек погладил мою щеку и поцеловал в лоб.

– Может, потанцуем? Исполним свадебный танец?

– Звучит приятно. – Он точно заметил мою фальшивую улыбку, но в искренности моих слов определенно не сомневается.

Джек направился к своим пластинкам, а я наблюдала за ним, стараясь впечатать себе в память каждый его жест. Я люблю музыку Джека и его проигрыватель не меньше, чем его самого. В течение первой пары недель с того дня, как он поселился здесь, я часто запиралась в небольшой комнате под его квартирой и слушала музыку вместе с ним, альбом за альбомом. Иногда Джек включал несколько раз подряд одну и ту же песню. Дженис Джоплин, Джонни Кэш, Элвис Пресли играли чаще остальных. Джек был скрытным и не ждал ни от кого внимания к себе. Я сидела в комнате этажом ниже и смотрела в запятнанное окно, пятый раз подряд слушая «Тюремный рок», – только так я могла разгадать личность Джека Сандерса.

А однажды в воскресенье он пришел в церковь. Поначалу я пела в хоре, но когда мы вышли к алтарю, чтобы исполнить гимн, я заметила его.

Джек смотрел куда‑то вверх, взгляд его казался отстраненным и задумчивым, словно его мысли в тот момент находились где‑то очень далеко, и я поняла, что он не видит меня.

Спустя час после службы мама просила меня отыскать отца, чтобы мы вместе отправились домой на воскресный обед. Джек все еще сидел в церкви, совсем один. Я узнала его со спины; он сидел, опустив голову, словно погрузившись в молитвы. Я застыла на месте, заметив, что отец тоже идет сюда. Он направлялся прямо к Джеку и вскоре присел на скамью рядом с ним.

– Здесь так спокойно, – внезапно заговорил Джек, подняв голову, но не смотря на отца. – Не знаю уж, как Бог, но демоны точно сторонятся этого места.

– Если вы нашли мир, еще не значит, что вы нашли Бога, – ответил отец. – У всех нас есть место, где мы забываем о проблемах и находим покой. Вероятно, для вас это место здесь.

– Может быть, – произнес Джек.

Отец протянул руку и пожал его плечо.

– Оставайся, сколько душе угодно, сын мой.

Когда отец встал, мне было уже не скрыться – он сразу заметил меня. Он замер на миг, а потом направился в мою сторону.

– Мама просила тебя найти. – Отец заметил в моем голосе нотку вины за подслушивание, но виду не подал. Когда мы вышли из церкви, я добавила: – Мне он говорил, что не ходит в церковь.

Отец обнял меня за плечи, увлекая в сторону своего кабинета, рядом с которым нас ждала мама.

– Милая, он пришел в церковь как в здание, а не как в храм Божий. Есть разница.

И с тех пор я видела Джека в этом здании каждый день. В делах земных он оказался гораздо более сведущ, чем остальные прихожане, и нередко предлагал свои услуги в починке протекающего крана, ремонте крыши или замене электрической проводки.

 

Джек, наконец, выбрал пластинку.

– Дай мне минутку выбрать лучшую песню.

– Включай любую, кроме «Сын проповедника».

Мои слова вызвали улыбку на его лице.

– Что ж, я ее чуть не включил. Но ты права, эта песня не подходит.

Я закрыла глаза и стала терпеливо ждать, когда музыка разольется по всему помещению, захлестнет нас полностью и сольет в единое целое, сделает ближе, чем когда‑либо.

Заиграли первые ноты песни Нины Симон «Хорошее настроение», и дюжина эмоций вмиг пробудилась в моей душе. Мое сердце пронзило теплое прикосновение Джека, и он увлек меня в свои объятия, двигаясь в такт музыке. Я положила щеку ему на грудь, холод голубого шелкового галстука покалывал мою кожу. Его рука коснулась застежки свадебного платья, стараясь найти частичку обнаженного тела.

 

Новая заря, новый день

Я начинаю жизнь сначала…

 

Джек взял мою руку и стал покрывать поцелуями ладонь, затем – запястье, потом продолжил двигаться все выше и выше. Я с трудом проглотила ком в горле, боль заполняла мою грудь, угрожая вырваться со слезами в любой момент. Слишком много эмоций для конца, который должен быть началом.

 

И мне так… хорошо.

 

Слезы покатились по щекам, когда начала играть следующая песня, и Джек, отпустив руку, за подбородок приподнял мое лицо.

– Одри, что случилось?

Я уткнулась лицом в его рубашку.

– Мне страшно, – призналась я впервые с тех пор, как он рассказал мне о своей работе, к которой должен был вернуться слишком скоро. – Что если этой ночью все пойдет не так, а потом… потом…

Я не смогла закончить предложение. Ощутив напряжение Джека, я почувствовала себя виноватой и разрыдалась еще сильнее.

– Прости, прости меня! Я обещала, что мне не будет страшно, если ты женишься на мне и нас свяжет навеки нерушимая клятва.

Джек крепче обнял меня, поглаживая мои волосы и продолжая покачиваться под музыку.

– Все хорошо. В твоем страхе нет ничего предосудительного. Но ты не должна злиться на меня за отъезд. Хотя ты можешь попросить меня бросить все и остаться с тобой.

Я подняла взгляд, чтобы посмотреть ему в глаза.

– Я не стану на тебя злиться, обещаю.

Он улыбнулся и нежно смахнул слезы с моего лица.

– Знаю, что не станешь.

Я вновь опустила голову на грудь Джека, слушая спокойный стук его сердца.

– Я могу попросить тебя остаться, могу впасть в отчаяние, когда придет час расставания, и начать умолять, но я никогда не смогу осудить тебя за это.

Джек вздохнул и поцеловал мои волосы.

– Нет, только не ты. Осуждение, злость и тем более ненависть тебе не свойственны.

– А что, если я захочу написать тебе?

– Одри, – предупреждающе произнес он.

– Знаю‑знаю. – Я приподнялась на цыпочки и чмокнула его в шею. Вдохнув его запах, я вспомнила, как впервые оказалась достаточно близко к нему, чтобы ощутить и навсегда запомнить этот, ни на что в мире не похожий, аромат.

Мы с мамой в тот день были в церкви и готовились к прослушиванию, когда я обнаружила неподалеку Джека, по пояс голого, вспотевшего, с ящиком инструментов на поясе. Он смотрел на меня так внимательно, что я невольно запнулась и испортила песню.

 

– Одри? – заинтересованно спросила мама, ее пальцы замерли над клавишами фортепьяно.

– Виновата, извиняюсь, – произнесла я, густо покраснев.

Она окинула взглядом помещение и заметила Джека, стоявшего неподалеку облокотившись о спинку церковной скамьи. Мать встала и сложила ноты, обращаясь к Джеку:

– Ужинаешь сегодня с нами, Джек?

Я приоткрыла рот от удивления – никто не сообщил мне о таких планах. Заметив кивок Джека, я сжала губы. Мама посматривала то на меня, то на него, а после одарила Джека простодушной улыбкой, ненавязчиво попросив его перезвонить ближе к вечеру, и поспешно удалилась. У меня создалось впечатление, что родители хотят свести меня с этим парнем. Вернее сказать, с этим мужчиной.

– Я не знал, что мирская музыка дозволена в храмах, – сказал Джек, выискивая что‑то в ящике с инструментами.

– Она и не дозволена. – Я улыбнулась и села за фортепьяно, начав перебирать ноты. – Мне приходится скрывать свои репетиции от директора хора, и я уверена, что в итоге стану объектом сплетен на целую неделю.

– Предполагаю, годами накопленные связи твоей матери поспособствуют тому, чтобы разговоры о тебе не утихали целых несколько недель. – Он сел рядом со мной за фортепьяно и рассмеялся, увидев мое шокированное лицо. Джек потянулся к клавишам. – Я же горжусь своей склонностью ничего не замечать.

– Я это поняла, – ответила я, не сводя взгляда с его лица.

Правой рукой Джек начал наигрывать медленную мелодию, а после стал играть и левой, отчего наши плечи чуть соприкоснулись.

– Ты мне нравишься, – сказал он, чуть склонившись над инструментом. – У тебя очень милые, располагающие родители. И ты не кажешься нелюдимой, каковыми, я считал, чаще всего бывают дочери священников. Ты просто немного застенчива. Однако ты не стесняешься петь.

Эти слова заставили меня покраснеть от смущения, и я опустила взгляд, лихорадочно, но тщетно пытаясь найти предлог покинуть церковь. Вероятно, такую реакцию вызвало воспоминание о нашей первой встрече, когда Джек совершенно внезапно попросил меня удалиться из его квартиры. Тогда я подумала, что ничуть ему не нравлюсь, и полагала, что ему вообще вряд ли кто‑нибудь может понравиться.

– Мне кажется, быть самой собой не так‑то просто, – произнесла я едва ли не шепотом, признаваясь в том, чего никогда прежде не решалась озвучить. – Конечно, мою жизнь нельзя назвать тяжкой, она довольно проста и скучна, но я чувствую себя гораздо комфортнее под маской персонажа какой‑нибудь пьесы или под мантией чужой лирики.

Джек перестал играть, и в помещении повисла тишина, преисполненная тяжестью ожидания.

– Я всегда притворялся кем‑то другим. Лгал. И в этом моя работа, Одри. Ты спрашивала меня давно, чем я занимаюсь, и я задолжал тебе ответ. Но это будет нашей тайной, хорошо, Одри?

Он зарабатывал на жизнь ложью? Как мошенник?

Наши взгляды встретились, и Джек опустил руки на колени.

– Моя работа опасна, некоторые из нас погибают. – Джек тяжело вздохнул, не отводя глаз. – Я постоянно сталкиваюсь со смертью, а когда на несколько месяцев возвращаюсь домой… обнаруживаю, что потерял очередную часть своего сердца. – Он прижал руку к груди. – И я не знаю, чем все это закончится. Стану ли я чудовищем? Означает ли жажда мести, что я окончательно потерял душу?

В этот момент в моем сердце проснулось так много чувств, и каждым из них я хотела поделиться с этим человеком, опустошенным, потерянным; я хотела помочь ему. Казалось, сам воздух между нами накаляется, и, поддавшись эмоциям, я потянулась вперед и коснулась его губ своими.

Я целовалась прежде лишь раз, и тот опыт стал для меня незабываемой катастрофой. Но сейчас… все было иначе. Это был даже не мой поцелуй. Он принадлежал Джеку.

Он замер, по‑прежнему смотря мне в глаза, но не отстранился и не оттолкнул меня. Прервав поцелуй, я едва заметно улыбнулась, понимая, что бушевавший во мне океан чувств не смог бы вызвать бездушный человек. Джек ошибался насчет себя, и мне просто требовалось немного времени, чтобы доказать ему это. Я встала со скамьи, продолжая смотреть на его потрясенное лицо.

– Увидимся вечером за ужином. Ты ведь знаешь, где мы живем? Позади церкви за кукурузным полем.

Я удалилась прежде, чем он успел спросить меня о чем‑либо. Я даже не подозревала, что Джек заинтересовал меня как мужчина, пока он не поделился со мной своим секретом – подозреваю, что такого он еще не рассказывал никому.

Позднее вечером я по просьбе мамы резала помидоры с нашего огорода, когда папа встречал Джека у парадной двери. Как только он вошел на кухню, я сразу узнала его запах, который врезался в мою память навсегда, хотя на этот раз я не заметила на нем ни капельки пота. Он принял душ и облачился в рубашку и брюки цвета хаки. Сейчас Джек выглядел по‑мужски красивым и одновременно ранимым.

Теперь, за столом в окружении родителей, моя былая уверенность улетучилась моментально, и я ни слова не могла сказать и не покраснеть от стыда. Уже через несколько минут я погрузилась в полное молчание и не проронила ни звука почти до самого окончания ужина. Однако мама заставила меня принять участие в беседе:

– Одри, покажи Джеку свой телескоп.

Осознав ее слова, я едва не опрокинула на пол тарелку. Мама хочет, чтобы я поднялась в свою спальню в компании постороннего мужчины? Неужели она так отчаянно желала, чтобы ее дочь хоть немного пообщалась с представителем противоположного пола?

– Я не думаю… – предприняла я попытку воспротивиться, однако мама жестом попросила меня замолчать.

– Иди, покажи ему. Ты же слышала: в городе он вообще не видел звезд.

Вообще‑то не слышала. Как же я пропустила это?

Как только мы с Джеком встали из‑за стола и смущенно засеменили в сторону лестницы, мои родители внезапно вспомнили, что опаздывают на вечерние библейские проповеди. Как только они вышли за дверь, я услышала тихий смешок Джека.

– Сегодня среда, – сказал он. – Вечерние проповеди по вторникам и пятницам.

– Знаю. – Я замотала головой, ощущая очередной прилив крови к лицу. – Извиняюсь за них. Мне кажется, они просто хотят убедиться, что я умею вести разговоры с посторонними людьми.

Джек снова рассмеялся, но воздержался от комментариев. Я открыла дверь своей комнаты, оформленной преимущественно в белых и пурпурных тонах, и пригласила его войти. Он заметил телескоп и сразу направился к нему. Установив его у окна, Джек стал смотреть на небо, пока я молча стояла позади.

Наконец он повернулся ко мне.

– Эта звезда довольно интересна. Взгляни.

Я подошла и посмотрела в телескоп. Едва взглянув на то место, куда Джек направил телескоп, я ощутила прилив жара к щекам, конечности похолодели, а сердце пустилось вскачь. Я смотрела на окна квартиры Джека, что по ту сторону кукурузного поля. Во рту у меня пересохло, и я не могла заставить себя оторваться от телескопа, боясь поймать его взгляд.

– Забавно, что телескоп был направлен в эту сторону еще до того, как я до него дотронулся, – прошептал он, сделав шаг ближе.

Я задержала дыхание, сердце забилось еще быстрее, когда я почувствовала легкое прикосновение его руки к моей спине. Зажмурившись, я сказала:

– Это не то, что ты думаешь.

– А что я думаю? – Джек наклонился ко мне, и его нос слегка дотронулся до моей щеки. – Я просто думаю, что ты очень наблюдательна. Прямо как я.

Я с облегчением вздохнула и немного расслабилась – но лишь на пару секунд, поскольку Джек нежно убрал мои волосы с плеча и коснулся губами моей шеи. По телу побежали мурашки, а на сердце потеплело. Я закрыла глаза и поддалась ему.

– Спасибо, – сказал он, – за то, что выслушала меня. Мне требовалось с кем‑нибудь поделиться, хотя я не должен был этого делать.

Джек опустил руки мне на плечи и стал ласково поглаживать мои руки. Я дотронулась до его шеи.

– Я никому не расскажу, Джек. Я умею хранить секреты.

– Знаю. – Он медленно повернул меня к себе и поймал мой взгляд. – Когда я впервые пришел в церковь твоего отца, я молился о том, чтобы наконец найти человека, который сможет просто выслушать меня – выслушать, а не осудить, и воздержаться от советов. Я сомневаюсь, что верю в Бога, однако я молился об этом, и мое желание исполнилось. Что все это значит?

На его глазах не было слез, однако в его голосе я услышала такую грусть, что сама едва не заплакала.

– Я не знаю, что это значит, – помотав головой, ответила я.

Джек вздохнул и нежно смахнул с моей щеки слезу, которую я все же не смогла сдержать, и поцеловал меня. В этот момент с моих губ сорвался счастливый вздох, за который я почувствовала себя виноватой, ведь разговор наш явно не располагал к веселью. Однако частичка моих положительных эмоций передалась и Джеку, и он пригласил меня в свои объятия, поцелуй его стал более настойчивым и страстным.

Не знаю, как долго мы целовались, стоя в центре моей спальни, но вдруг Джек прервал поцелуй, тем не менее не отпуская меня из своих объятий.

– Полагаю, оставляя нас наедине, твои родители не учли, что мы можем не только разговаривать.

– Да, об этом они не подумали, – прикусив губу, кивнула я.

– Не хочу потерять их расположение. – Джек сказал это скорее себе, нежели мне. Он отстранился и сделал шаг назад. – Мне бы хотелось пригласить тебя на свидание завтра вечером, – предлагая мне руку, произнес он. – Ты согласна?

– Конечно, – ответила я, положив руку на его ладонь.

 

Я потянулась, чтобы развязать галстук Джека. Его губы изогнулись в теплой улыбке, от которой у меня полегчало на сердце.

– Итак, скажи мне, Одри, насколько хорош вид из твоего телескопа? – спросил он, зная, что упоминание моего способа шпионить за ним заставит меня покраснеть.

Я откинула галстук в сторону и расстегнула верхнюю пуговицу его рубашки.

– Плохо видно. А вот когда ты стоял на лестнице у заднего входа – совсем другое дело.

Джек понимающе улыбнулся и нежно поцеловал меня. Поселившись здесь, он почти каждый день выходил на пробежки, будучи облаченным только в спортивные шорты и кроссовки. Тренировки эти длились долго, и в целом Джек пробегал, наверное, десять или даже двенадцать миль. По пути в квартиру он останавливался у той самой лестницы, что у самого входа, и обливался ледяной водой.

– Тогда я не мог найти себе места и постоянно искал занятие, – проговорил он, почти касаясь своими губами моих.

«И я знаю это».

– А сейчас?

– А сейчас я настолько счастлив, что даже мысли путаются в голове, – сказал Джек, широко улыбаясь.

Однако что‑то в выражении его лица заставило мои пальцы похолодеть, и я напряженно втянула воздух. Этого момента мы давно ждали, несколько раз обсуждали это. Но мне удалось побороть смущение, и я продолжила расстегивать пуговицы на рубашке Джека. Затем я медленно сняла ее, и рубашка упала на пол. Мои пальцы изучали его широкую грудь, я касалась его кожи так нежно, словно в первый раз трогала. И действительно, я до сих пор помню тот день, когда впервые коснулась Джека.

В тот день мы в квартире Джека целовались долго и страстно, и я даже не заметила, как оказалась на кушетке, поверх него. Тогда я, лежа на мужчине, хоть и все еще одетом, могла думать только об одном: «Мне не страшно… мне не страшно», – но даже эти мысли пугали меня. Моя застенчивость долго не позволяла мне решиться на подобную близость. Но Джек, должно быть, почувствовал мой страх. Он прервал поцелуй и заправил мои волосы за уши, чтобы посмотреть мне в глаза.

– Прости меня. Мы не должны торопиться. Не подумал об этом…

Он сел, чуть отстраняясь, но моя рука все еще была на его груди, и я чувствовала, как сильно бьется его сердце. Я заметила, как он часто дрожит, увидела желание в его глазах.

– Я жду, Джек.

– Чего? – нахмурившись, спросил он.

– Я жду, – повторила я, сделав акцент на последнем слове, хотя краска смущения уже залила мое лицо.

– О… ты ждешь. – Он кивнул. – Что ж, это все объясняет. Я понял.

– В самом деле? – Я уставилась на него, стараясь скрыть свое недоверие.

Конечно, брак входил в мои планы, но я не решилась бы выйти замуж прежде, чем встречу подходящего человека. Откровенно говоря, тем вечером я своим вопросом хотела проверить Джека. Я думала, если он не устоит перед соблазном – а во взгляде его читалось откровенное желание, и я знала, что удержаться ему будет непросто, – то для нас не останется никакой надежды.

Я мечтала, чтобы он, когда настанет час возвращаться к опасной работе, отказался от всего этого, забыл о своей карьере и навсегда вернулся домой ко мне. Я хотела, чтобы он нуждался во мне так отчаянно, что я смогла бы увидеть его без защитной брони, в которой он скрывался от остального мира, увидеть его слабость.

Но Джек не такой. Он не открылся мне и не уступил соблазну. Я знала, что последнее ему далось непросто, я чувствовала его внутреннюю борьбу, но Джек способен выиграть в любой битве.

Однажды вечером перед сном я позвонила Джеку, соскучившись по его голосу, и подняла эту тему. Я призналась, что не считаю преступлением добрачные половые отношения, и высказала предположение, что мои родители вряд ли осудят меня, если я вступлю в связь с мужчиной до замужества. Мама даже как‑то сказала мне, что только мне решать, как правильно поступить в подобной ситуации, она мне лишь посоветовала хорошенько подумать, прежде чем сделать выбор. В ответ Джек признался, что страдает ночами, представляя меня, но после по какой‑то причине довольно резко прервал разговор, предварительно пожелав мне спокойной ночи.

Потом я лежала, погрузившись в свои мысли. До сих пор помню, как рассмеялась в подушку, представив, как скромная тихая Одри кокетливо отправляется с красавчиком Джеком принять холодный душ.

 

Музыка все еще играет, и Джек по‑прежнему покачивается ей в такт, но теперь уже пальцы его играют с «молнией» на моем платье. Он медленно опускает змейку, и я замираю, чтобы он снял с меня платье, как я скинула с него рубашку, но Джек не стал этого делать, и я снова прижимаюсь к его груди. Его руки проникли под платье и стали поглаживать обнаженную кожу. Я закрыла глаза и вдохнула в надежде, что это поможет мне избавиться от напряжения.

«Дыши, Одри. Наслаждайся. Не теряй драгоценные секунды».

Рука Джека поднялась выше, задержавшись на секунду, чтобы расстегнуть мой лифчик, и теперь спина была полностью обнажена.

– Я думал об этом моменте с тех пор, как сделал тебе предложение.

Поцеловав его грудь, я ответила:

– Я думала об этом моменте намного раньше.

Его грудь содрогнулась от легкого смешка.

– Что ж, хорошо. Я думал об этом – и ничуть не каюсь – с нашей первой встречи.

Джек медленно втянул воздух и поднял за подбородок мое лицо, наши глаза встретились. Потом он неспешно опустил мое платье, скользнувшее по телу на пол, к моим ногам. Я горела от стыда, осознавая, что он смотрит на меня обнаженную, – это оказалось даже страшнее, чем предвкушение секса.

Лифчик тоже упал вниз, и Джек увлек меня прочь от кучи лежавших на полу вещей. Он знал, что меня уничтожает смущение, поэтому старался не осматривать мое голое тело, вновь приглашая меня в свои объятия. Мы продолжили танцевать. Я уткнулась головой в его грудь, а Джек начал целовать меня: мою шею, мое плечо; он продолжал покрывать мое тело поцелуями, и вскоре я ощутила, что кожа горит словно в огне. Я почувствовала знакомую пульсацию между ног – знакомую, потому что испытывала подобное множество раз во время поцелуев с Джеком, хоть раньше он никогда и не трогал меня без одежды – только мои руки.

Должно быть, подобное воздержание было мучительно для него. Но, я уверена, еще мучительней для него следовать своему принципу всегда и во всем быть лучшим, никогда не проигрывать, не проявлять слабости. Именно поэтому Джек уезжает завтра. Он не передумает.

Слезы покатились по моим щекам. Джек тихо прошептал мне на ухо:

– Останься здесь со мной, Одри. Не уходи в завтра. Еще рано.

Я посмотрела ему в глаза и кивнула. Джек обхватил ладонями мое лицо и стал долго и страстно целовать, и последние слезы упали с моего лица ему на колени. Я задрожала от страха, и ноги подгибались от волнения. Солнце близилось к закату, и помещение наполняли длинные тени. Я смотрела на нашу тень, наблюдая по ней, как Джек целует мои груди. Зрелище оказалось столь красивым и эротичным, что у меня закружилась голова.

Очевидно, Джек почувствовал, что мне тяжело стоять самой, поэтому стал поддерживать меня. Я запустила руки ему в волосы, начала поглаживать по голове, опасаясь, что еще чуть‑чуть и я вовсе не смогу держаться на ногах. Его горячие поцелуи неустанно покрывали мое тело – шею, груди, живот, в один момент губы Джека сомкнулись вокруг моего соска. От удовольствия я задержала дыхание и вцепилась в его волосы еще крепче.

Так вот что значит пробуждение настоящего желания – желания того, что прежде вызывало лишь страх и смущение. Я опустила взгляд, решившись, наконец, посмотреть на Джека, а его поцелуи тем временем опускались все ниже. И только теперь, наблюдая, как его губы ласкают мою кожу, я обнаружила, что мы все еще танцуем. Наш танец стал более эротичным и сексуальным, но мы по‑прежнему двигались в такт музыке. И теперь я наконец обрела недостающую уверенность, почувствовала себя дома.

Заиграла песня «Я очаровываю тебя», и наши движения подстроились под ее ритм. Джек с удовольствием танцевал со мной. Он продолжал осыпать меня поцелуями, не отступая от музыки.

Мы представляли собой симфонию: наши тела превратились в инструменты, звуки которых сливались в единую мелодию.

Я убрала руку с его волос и начала поглаживать себя, напевая слова песни. Джек отстранился и стал смотреть на меня. Я улыбнулась, чувствуя, как, подобно исполнителю песни, накладываю на него свои чары.

Не спеша он поднялся с пола, и мы снова обнялись. Джек положил мои руки себе на плечи; мы целовались и ласкали друг друга, пока я не почувствовала, что теряю рассудок. Наконец, его рука скользнула вниз и остановилась у моих трусиков. Джек взял мою руку и опустил ее к своей, чтобы мы вместе сняли последнюю оставшуюся на мне вещь.

– Покажи мне, – прошептал он, – как ты трогаешь себя.

Хоть смущение мое и ушло, но я не могла не спросить:

– Зачем?

Разве он не должен сделать это сам?

– Я хочу, чтобы мои ласки доставляли тебе удовольствие, – ответил он. – А для этого я должен знать, что тебе нравится.

Я дотронулась его руки и направила ее чуть ниже.

– Что мне нравится?

Джек улыбнулся.

– Ты не обязана этого делать. Но я очень хочу узнать, как ты любишь.

Я сомневалась, что смогу сделать это при нем, и сказала:

– А почему бы тебе первому не показать, что тебе нравится? Я ведь тоже должна знать, как сделать тебе приятно, ведь так?

– Хорошо, – ухмыляясь, ответил он.

И прежде чем я осознала, о чем попросила, Джек отстранился от меня, снял штаны и остался в одном лишь нижнем белье. Он притянул меня ближе и сунул мою руку в свои боксеры. Да, я имела представление о том, что находится у мужчины в трусах, я видела картинки и фотографии, а также я знала, что перед половым актом мужской половой орган твердеет и остается таким на протяжении всего секса. Но ощущать его… оказалось чем‑то совершенно иным. В этот момент я поняла, что не смогла бы сделать подобного ни с кем, кроме Джека. Ни за что – ни с незнакомцем, ни с другом.

Я взяла его член в руку, и Джек положил сверху свою ладонь. Другой рукой я стянула с него боксеры до самых лодыжек. Я хотела видеть, что делаю. Джек задавал ритм моей руке, и этот ритм соответствовал темпу музыки. Я обняла его за талию, притянув к себе как можно ближе, и мы продолжили танцевать.

Джек отстранил свою руку от моей; его дыхание начало сбиваться, мне на плечи упали первые капельки пота с его лба. Я почувствовала себя увереннее – определенно, я все делала правильно, – но внезапно он убрал мою руку и прильнул своими губами к моим.

– Можно мне теперь потрогать тебя? – спросил он, прервав поцелуй.

На миг поколебавшись, я все же решилась и, взяв его руку, направила ее в свои трусики. Джек взял мою свободную дрожащую руку.

– Я хочу видеть тебя всю. Хочу трогать все твое тело. И мне не важно, что будет дальше. Сейчас не время для страха.

Я сделала глубокий вздох и кивнула, прежде чем снять трусики и позволить Джеку увидеть меня полностью обнаженной. Вновь направив его руку на прежнее местечко, я убрала свою, предоставляя ему свободу действий. Наслаждение оказалось так велико, что я боялась приоткрыть рот, стесняясь звуков, которые могла издать. Его палец опустился ниже и аккуратно вошел в меня. И теперь мое дыхание сбилось.

– Нравится? – спросил Джек игриво, когда я положила голову ему на плечо.

Я несколько раз поцеловала его шею, прежде чем ответить:

– Ты доставляешь удовольствие лучше меня.

Он усмехнулся, крепче сжимая меня рукой, обнимающей талию.

– Я так тебя люблю, Одри. Ты прекрасна. Совершенна.

– Ты тоже прекрасен, Джек, – сказала я, отстранив его руку. – Я сомневаюсь, что смогу… знаешь… вести себя с тобой так же, как наедине с собой.

Джек прижал меня к себе, упираясь восставшей плотью в бедра.

– Почему?

– Потому что я смущаюсь, боюсь сделать что‑нибудь не так, не могу забыть о том, что…

Он прервал меня поцелуем и прошептал:

– Я не думаю, что что‑то может пойти не так. Не в твой первый раз. Возможно только, поначалу будет больно.

Джеку неприятно было это признать, как я заключила по выражению его лица. Он не хочет причинять мне боль.

– Ничего страшного. Я готова к этому.

– Но к этому не готов я, – помотав головой, возразил он.

Я не сразу поняла, что Джек имеет в виду, но, поняв, снова направила его руку к себе между ног, стараясь избавиться от всех посторонних мыслей и думать только о нем и ощущениях, которые он мне дарит.

Он обнял меня крепче, продолжая ласкать и проникая вновь пальцем внутрь. Он двигался все быстрее, и вскоре я почувствовала прежнюю слабость в ногах. Чтобы не упасть, я ухватилась за первое, что попалось мне под руку – его ягодицы, твердые, за которые оказалось так удобно держаться.

– Я не позволю тебе упасть, – прошептал Джек.

Уткнувшись лицом в его шею, я отдавалась каждому новому ощущению, замечая, что внутри меня охватывающее все тело тепло формируется в единый ком удовольствия. Я прикусила нижнюю губу, но не смогла сдержать стон, который обратился громким криком, когда я наконец достигла пика наслаждения. Джек продолжал ласкать меня еще несколько секунд, пока мое тело не ослабло полностью. Тогда он приподнял меня, и я обхватила ногами его талию.

Джек положил меня на кровать и навис надо мной, ласково поглаживая мой живот и бедра.

– Мы можем не продолжать, если хочешь. Или мне показать, как работает мой приборчик? – игриво спросил он, вскинув бровь, и я разразилась громким смехом.

Подождав, когда утихнет смех, я протянула руку к его лицу и погладила гладкую щеку.

– Я хочу, чтобы ты занялся со мной любовью. Ведь я невеста и ты должен исполнять мои желания, так?

Джек закатил глаза.

– Уточни: невеста или принцесса?

Я потянула его на себя, пока наши губы не встретились. Подарив Джеку легкий поцелуй, я дотронулась до его руки, сплетая наши пальцы.

– Давай, милый, покажи мне, каково ощущать тебя внутри.

– Романтично. – Он навис надо мной, и лицо его вновь посерьезнело. – Иногда с первого раза не все получается так, как хотелось бы.

– Как на репетиции? – поддразнивая, спросила я. – Ты выводишь ниточка за ниточкой, потом стараешься связать все в один узел, но с первой попытки ничего не вяжется.

– Что‑то вроде того. – Джек улыбнулся. – Узел. Интересное сравнение.

Я почти чувствовала на себе вес его тела. Следующий шаг – профилактика беременности. Однако даже недолгое ожидание томило меня; странно, я желала этого так сильно, что даже большая вероятность неудачи меня не пугала. Джек наклонился и поцеловал меня – так ласково и нежно, словно принося вечную клятву любви и верности. Этот поцелуй напомнил мне тот день, когда Джек попросил моей руки.

 

– Ты хочешь, чтобы я пела здесь? – Мое лицо стало красным как рак.

Джек растянулся на одеяле, которое мы принесли в наше убежище среди кукурузных полей, где‑то между церковью и моим домом.

– Это прекрасное место для репетиции. Никто не услышит и не увидит тебя.

– Не считая тебя, – напомнила я.

– Да, и я дам краткий обзор твоего закрытого представления в церковную сводку новостей. – Он сунул ноты для песни «Я справлюсь сама» мне в руки. – Давай, вставай. Это ведь твой выпускной экзамен, верно?

– Ага… – Я поднялась на ноги, держа ноты, и постаралась придать своему лицу более естественное выражение – хотя бы не искаженное смущением и страхом.

Джек остался лежать, и мой взгляд падал поверх листьев кукурузы, так что я не видела, как он наблюдает за мной. Мое напряжение сменилось хаосом бурлящих чувств – тех, что свойственны влюбленной девушке, пребывающей в страхе, что ее возлюбленный уже отдал кому‑то свое сердце. Я начала петь, с трудом борясь со смущением, еще лишь усиливающимся моим незнанием, насколько хорошо звучит мой голос. Каждый взгляд Джека вызывал у меня сильное сердцебиение, и я вздохнула с облегчением, когда он опустил глаза на оставшиеся у него в руке ноты.

– Что такое BWA?

Присев на одеяло, я посмотрела на листок.

– О, это тип прослушивания в новой нью‑йоркской школе. На прослушивание собираются лучшие режиссеры и дирижеры Бродвея, чтобы отобрать самых достойных абитуриентов.

– Не знал, что ты подаешь документы в подобные заведения.

Я забрала у него документы и спрятала их под ноты.

– Я и не подаю. Мой учитель сказал, что зачтет наше участие в этом прослушивании как выпускной экзамен. Он будет лично контролировать посещаемость, чтобы и будущие студенты тоже сдавали экзамены так. Короткая песенка перед толпой людей с моим учителем в придачу или долгий экзамен по теории музыки, плюс тест и проверка на чтение нот – конечно, я выбрала прослушивание.

Джек забрал у меня листы и, разложив их перед собой, притянул ближе к себе. Я легла на одеяло.

– Что, если ты поступишь?

– Ну да, как бы не так, – закатив глаза, пропела я. – Только подумай, как я могу уехать в Нью‑Йорк? Где там буду жить? И откуда мне взять тридцать пять тысяч в год за обучение? Да, ты видел, что люди приносят в церковь пожертвования каждое воскресенье, однако там денег не так‑то много, и они составляют зарплату для всех служителей храма.

Склонившись надо мной, Джек убрал с моего лица выбившиеся пряди.

– А может, причина просто в том, что ты боишься уезжать из дома в большой город?

– Именно так все и подумают, да? – Я удрученно вздохнула. – Мои родители тоже так считают.

– А я нет. – Фраза Джека прозвучала так убедительно, что ответ застрял у меня в горле. – Ты тихая, но не робкая. Есть разница. Ты узнаешь о людях больше, наблюдая за ними, а не ведя с ними беседы. И ты очень талантлива, Одри. Ты очаровываешь слушателя.

Я улыбнулась и обхватила ладонями его лицо.

– Я уже начинаю подумывать, что ты просто хочешь, чтобы я уехала.

– Я уезжаю.

Моя челюсть отвисла, а глаза округлились от шока, сердце в отчаянии сжалось: «Ужасно! Этого кошмара я боялась несколько месяцев».

– Ты ведь знала об этом раньше. Всегда знала. – Грустное напряжение омрачило его лицо. – Если тебя возьмут в эту школу и у тебя появится все необходимое для жизни в Нью‑Йорке, ты поедешь? Хочешь ли ты этого?

– Мои родители… – Я запнулась, пытаясь понять, к чему он клонит.

– Я спрашиваю тебя не о том, чего хотят твои родители, – поправил меня Джек. – Хочешь ли этого ты?

– Да, – произнесла я на одном дыхании, словно только что поделилась сокровенным секретом. Да, конечно же я этого хотела. Я хотела получить возможность петь, играть на сцене, посвятить свою жизнь искусству. – Я бы поехала, Джек.

Я почувствовала, что напряжение покинуло его тело, и через мгновение увидела легкую улыбку на его лице – ту самую, которую я так любила.

– Моя девочка.

Джек поцеловал меня, медленно и нежно, зарывшись рукой в волосы. Затем, чуть отстранившись, прошептал:

– Выйдешь за меня?

Я решила, что мы все еще играем – как до этого рассуждали о моем поступлении в нью‑йоркскую школу, – и рассмеялась, подергав его за кончик уха; не знаю, почему мне вдруг захотелось это сделать.

– Конечно выйду.

Джек поднялся и нащупал что‑то рукой под одеялом, и вскоре перед моим взором предстала маленькая темная коробочка. Я, ошеломленная, уставилась на нее, мое сердце пустилось вскачь, и я быстро поднялась на дрожащих от волнения руках.

– Это кольцо моей бабушки. – Джек открыл коробочку. – Я уже получил согласие твоего отца, но оно для меня ничего не значит, пока не скажешь «да» ты, Одри. Я просто хотел знать, одобрит ли он наш брак.

Я приоткрыла рот, но не смогла выдавить ни звука.

Джек вытащил кольцо из коробочки и, накинув его себе на мизинец, коснулся рукой моего лица.

– Я люблю тебя. Ты вернула меня к жизни – ты и твоя семья. И я хочу, чтобы ты стала моей женой – даже если через неделю, через день или даже через час мне придется уехать. Ты нужна мне.

Я стянула кольцо с его мизинца и спросила:

– Если я соглашусь, ты все равно уедешь?

Помрачнев, Джек кивнул. Ком горечи застрял у меня в горле. Я сглотнула и, игнорируя полившиеся из глаз слезы, сказала:

– Да.

– Да? – переспросил он, стирая слезы с моих щек. – Серьезно?

– Серьезно. – Улыбнувшись, я вновь прильнула губами к его губам. – Я тоже люблю тебя, Джек.

Он надел кольцо мне на палец, притянул меня ближе, и я оказалась у него на коленях. А после мы целовались, позабыв обо всем на свете.

– Пообещай, – прервав поцелуй, прошептал Джек, уткнувшись в мою шею, – что ты будешь жить полной жизнью, когда я уеду. Обещай, что не будешь предаваться самозабвенно тоске и не бросишь свои мечты.

В этот момент я поняла, что его отъезд очень близок. Когда успели пролететь эти пять месяцев? Как я могла так сильно полюбить его за столь короткий срок?

 

– Тебе больно?

Я сфокусировалась на Джеке и его теле поверх моего. Он уже вошел в меня, но остановился, боясь причинить боль.

– Все хорошо.

– Если все хорошо, тогда почему ты плачешь? – спросил он, смахивая слезы с моего лица.

Напряжение, звучащее в его голосе, заставило меня улыбнуться. Сколько же силы и воли потребовалось ему, чтобы сдерживать свою страсть?

– Я плачу почти из‑за всего. Тебе уже следовало к этому привыкнуть.

– Мне продолжать?

– Да.

Джек снова поцеловал меня, так страстно, что я едва не растаяла в его объятиях. Он крепко держал меня за руки, начиная двигаться внутри меня, и его поцелуй подавил мой стон. Когда боль наконец ушла, на смену ей пришли столь приятные ощущения, о которых я и не подозревала. Джек двигался все быстрее, мы оба прижимались друг к другу все ближе, если такое возможно, и слились в единое целое, подобно двум частичкам одного пазла.

Через несколько минут мы, все еще не отпуская друг друга из объятий, лежали, тяжело дыша; напряжение ушло, осталась лишь любовь. Любовь, слишком маленькая для этой тесной квартиры. Любовь, которая, я надеялась, сможет растянуться на любое расстояние, разлучавшее нас.

Джек перекатился на спину, прижимая меня к своей груди. Мы лежали, опьяненные счастьем и расслабленные, поддающиеся наступающему сну. Возможно, прошел уже час, когда Джек заставил мое сознание выйти из полудремы:

– Спасибо тебе, – раздался в темноте его голос.

Я повернулась и поцеловала его плечо.

– За что?

– За то, что спасла меня, Одри.

Я замерла: в третий раз он сказал мне подобное. Впервые – на мой девятнадцатый день рождения, тогда мы уже два месяца как встречались; второй раз – когда Джек сделал мне предложение. Я приподнялась на локте и внимательно посмотрела на него.

– Что ты имеешь в виду?

Он быстро вдохнул и медленно выдохнул; я поняла, что Джек, наконец, собирается объяснить мне все. Вероятно потому, что потом такой возможности не представится.

«Хватит! Нельзя сейчас думать об этом».

– Первую пару недель, пока я жил здесь, – начал он, – я ощущал в себе столько злости и вины, что хотел – нет, мне требовалось – причинить себе боль. Поначалу я изводил себя физическими упражнениями, отказывая в воде и отдыхе. Я знал, что это вредит моему здоровью. Но это не помогало мне избавиться от мыслей. Я ненавидел себя за то, что смог победить смерть, в отличие от… в отличие от…

– В отличие от кого, Джек? – Я заботливо убрала волосы с его лба, надеясь, что он не заметит, как дрожат мои руки. Мне было очень страшно слушать дальше.

– Моих родителей, – с чувством продолжил он. – И моего лучшего друга. Я потерял их семь месяцев назад, и вместо того чтобы отомстить за них, был вынужден приехать сюда. Но почему я вообще выжил, Одри, ты знаешь?

Я кивнула, хотя, конечно, не знала. Просто я была уверена, что Джек не мог не выжить.

– Я мучил себя несколько недель, но становилось только хуже. – Словно стыдясь смотреть мне в глаза, он отвел взгляд. – Передо мною предстал выбор: самобичевание, петля, ружье или голодная смерть. От голода умерли мои родители и друг, но заставить себя отказаться от еды очень нелегко – в итоге инстинкт самосохранения берет верх.

Я не могла поверить его словам. Я видела грусть в его глазах, но это… И подумать не могла, что Джек так страдает. Поцеловав его в лоб, я намекнула ему продолжать рассказ.

– Прямо здесь, в этой квартире, я сел на пол перед проигрывателем и нацелился пистолетом себе в лоб. – Он говорил спокойно и тихо, но глаза блестели от сдерживаемых слез. – И вдруг в дверь постучала ты.

«Я? Когда?»

Джек прервался, давая мне время обдумать услышанное, и вновь продолжил:

– К тому времени я выпил немало виски и, когда открыл дверь, увидел тебя в белом платье, а позади ярко светило солнце. Ты стояла, сияя, прямо передо мной, и на миг мне даже показалось, что я уже спустил курок и попал на небеса. – Убрав за уши мои волосы, он погладил меня по щеке. – Твоя машина не завелась, помнишь? А тебе нужно было спешить на занятия.

– Вспомнила, – прошептала я, боясь, что мой дрожащий голос заставит Джека остановиться.

– Пока я ремонтировал твою машину, у меня появилась возможность пересмотреть все. – Джек крепче сжал рукой мое лицо, смотря мне прямо в глаза. – Но от тебя мне передалась непоколебимая жажда жизни. Когда я вернулся в комнату и увидел перед проигрывателем пистолет… меня стошнило. – Он грустно рассмеялся. – Ну, конечно, виски тоже поспособствовал. Но теперь я точно знал, что у меня появился выбор: я могу либо продолжить уничтожать себя, либо найти возможность быть ближе к тебе, к твоей семье и надеяться, что это вернет меня к жизни.

Теперь я уже не могла сдерживать слез, как бы ни пыталась сохранять спокойствие. Наконец я поняла все, что прежде Джек рассказывал.

Джек уже в который раз за этот вечер смахнул слезы с моего лица.

– Я рассказал это твоему отцу, прежде чем просить у него твоей руки.

– Рассказал ему? – Я потерла руками глаза. – И что он ответил?

– Он сказал, что хороший человек, зная, что ему придется уехать, не станет похищать чье‑либо сердце. Однако каждый волен выбирать, окружать свою жизнь любовью или гневом.

Значит, мои родители – по крайней мере отец – знали о скором отъезде Джека. Что же еще они знают? Не сказал ли им Джек, куда именно уезжает?

Я заметила, что нахмурилась, когда Джек стал разглаживать морщинки на моем лбу.

– Я знаю, что сейчас не время говорить об этом, но я не хочу забирать с собой твое сердце, Одри. Ты можешь отдать его кому угодно или сохранить себе.

Я улыбнулась, несмотря на слезы, вновь побежавшие по моим щекам.

– Это решать не тебе, Джек Сандерс. И даже не мне.

Наши сердца выбирают сами, кого любить, и мы ничего не можем с этим поделать. Любовь может пройти сама по себе, но если нет…

Джек выдавил улыбку.

– Я так люблю тебя, Одри.

Отстранившись и сделав глубокий вдох, я выпалила вопрос, который волновал меня уже очень давно:

– Люди, на которых ты работаешь… Они… хорошие?

Хорошие ли они? Что это вообще значит? Занимаются ли они благотворительностью? Джек, конечно, хороший, хоть никогда не признает этого сам. Он работает на армию? Мне всегда казалось, что он военный.

Джек ответил мне смехом, красивым искренним смехом.

– Ты переживаешь об этом? Думаешь, я бандит?

Да, этот вариант я тоже рассматривала. Но Джек – хороший, так что ни о какой банде не может быть и речи.

– Я не преступник. И работаю на очень хороших людей, можешь не сомневаться. – Он коснулся моей щеки и вновь привлек меня к своей груди, обнимая за плечи. – Я бы никогда не стал лгать тебе в этом, Одри, поверь.

 

Пришло утро, и сейчас мне нужно собрать всю свою храбрость. Настал тот момент, когда мне во что бы то ни стало нужно сдержать все свои эмоции. Моя лучшая защита – это притвориться спящей, пока Джек суетится, одевается и пакует чемоданы. Труднее всего оказалось дышать по‑прежнему спокойно и размеренно, когда он наклонился ко мне, поцеловал в щеку и прошептал:

– Я люблю тебя.

Другой голос – незнакомый мужской голос – присоединился к Джеку на лестничной площадке перед дверью. Я подождала, пока не завелась машина и не уехала прочь по гравийной дороге, и наконец дала волю чувствам. Прежде чем я осознала, что он уехал, я свернулась калачиком; даже дыхание причиняло мне боль, ведь постель была пропитана его запахом.

В конце концов я смогла отыскать в себе силы взглянуть на мир без него и не расплакаться – ведь я обещала Джеку не впадать в уныние.

На полу осталась деревянная коробка. Я откинула крышку и достала конверт с надписью «Миссис Сандерс», написанную аккуратным почерком Джека.

 

«Одри,

Все мое теперь стало твоим. Больше всего на свете я хочу вернуться домой к тебе, но ты знаешь, что я не могу обещать тебе ничего, кроме того, что ты навсегда останешься в моем сердце. Навсегда!

С любовью,

Джек».

 

Я окинула взглядом содержимое коробки: сберегательные книжки, записки с номерами банковских счетов, золотое ожерелье с бриллиантами, ключи от машины. Я бросилась к окну посмотреть, действительно ли его машина все еще здесь. Убедившись в этом, я вернулась к ящику и достала со дна документ с указанием баланса банковского счета.

Средства, находящиеся в банке Лонг‑Айленда, принадлежали мистеру Джеку Сандерсу и миссис Одри Сандерс. А количество нулей в конце заставило меня несколько раз перечитать содержимое документа, дабы убедиться, что в начале цифры не ноль.

Ноги едва держали меня. Мне не хотелось знать, откуда Джек достал столько денег. Даже держать этот документ оказалось до смерти страшно, и я выронила лист. Но… он же сказал, что работает не на преступников. Он обещал не врать мне! И я ему верила. Это не грязные деньги. Джек со мной так не поступил бы. Кому мне еще верить, кроме него?

И тогда я вспомнила его слова: «Если тебя возьмут в эту школу и у тебя появится все необходимое для жизни в Нью‑Йорке, ты поедешь?»

Он хотел, чтобы я поступила в школу театра и музыки. Стоп… Неужели он поэтому женился на мне? Чтобы оставить мне свое состояние?

Я вытряхнула все сомнения из головы. Если ему так хотелось передать мне свои деньги, он мог бы найти другой способ это сделать, а не связывать себя со мной брачными узами.

Сейчас я должна избавиться от всех плохих мыслей и быть благодарной за все. За Джека.

Я сняла его халат с крючка на двери в ванную и вышла наружу, остановившись на лестничной площадке и греясь в лучах утреннего солнца. Через окно я видела, как по ту сторону поля мама собирает в саду овощи.

Вернувшись в квартиру, я выбрала любимую пластинку Джека – альбом Фрэнка Синатры. Я растянулась на ковре, разводя руки в стороны, и зажмурилась от яркого солнца, лучи которого светили мне прямо в глаза. Я представила, что Джек все еще рядом со мной. Он всегда будет рядом со мной. Наша любовь бессмертна.

 

Два года спустя

Я вышла наружу, и холодный декабрьский ветер чуть не сбил меня с ног. Я застегнула верхние пуговицы своего длинного пальто и потуже затянула шарф. На зимних каникулах в Нью‑Йорке делать нечего, особенно по вечерам. Однако одинокие прогулки от театра до моей квартиры в Манхэттене всегда мне нравились: ведь какие красивые здесь улицы.

Однако сегодня, проходя мимо стеклянных витрин с подарками, я пожалела, что на Рождество не отправилась домой навестить родителей. В моем расписании имелось до марта лишь три свободных дня, и мне показалось глупо тратить их на то, чтобы лишь один день провести дома. Теперь я жалела об этом решении. Мне следовало бы знать, что один день все же лучше, чем ни одного.

Прошло уже два года, а я так и не пожалела, что вышла за него – ни на секунду, – несмотря на то что мы провели вместе всего лишь одну ночь. Но это не значит, что я не тосковала по нему. Не значит, что я не плакала в подушку ночами от одиночества, как плачут, когда теряют частичку своей души. Сейчас же я могла лишь надеяться, что Джеку удалось сделать все задуманное. Что он не умер. Что он стал для остальных героем, каковым всегда являлся в моих глазах.

Я остановилась, чтобы посмотреть на очередную витрину. Здесь стоял такой же проигрыватель, как у Джека. Мое сердце екнуло, вновь проснулась прежняя грусть. Я оставила его проигрыватель в нашей квартире, а в прошлом году в церкви случился пожар. Здание отреставрировали быстро, но вещей Джека теперь не вернуть. Мое сердце вмиг разбилось на мелкие кусочки, когда мама сообщила мне эту новость.

Стянув перчатку с руки, я дотронулась до холодной витрины и закрыла глаза, вспоминая, как я лежала на полу нашей квартиры и слушала Фрэнка Синатру, представляя, что Джек лежит рядом со мной. Я ощутила знакомое тепло, и на глаза вновь стали наворачиваться слезы – порой мое воображение не знает границ.

– Красивое кольцо.

Я вздрогнула, но не открыла глаз. «Твоя фантазия опять разыгралась, Одри, – сказала я себе. – Больше ты не будешь пить шампанское на театральных вечеринках».

Но вдруг я почувствовала, как чья‑то теплая рука коснулась моей. Вернувшись в реальность, я резко обернулась, надеясь, что на улице неподалеку гуляют еще люди: ведь это Нью‑Йорк, и расхаживать одной поздними вечерами опасно. Когда я уже приготовилась бежать, мои глаза встретились с очень знакомым лицом.

Я задержала дыхание, рот приоткрылся от удивления. Я сделала пару шагов назад, пока не столкнулась спиной с витриной. Я не могла ни дышать, ни думать, ни шевелиться.

Его волосы отросли, лицо загорело. Он протянул руку и коснулся моего пальца.

– Думаю, хорошо, что ты все еще носишь его, – сказал он так тихо, что я исполнилась уверенности, что голос его звучал в моем воображении.

– Как… почему… когда? – бормотала я. – Джек?

– Да, это я. – Его глаза блестели и он колебался подойти ближе. – Но тебе нужно подтверждение, так? Спроси меня о чем‑нибудь, что знает только твой Джек.

«Мой Джек».

Наконец я пришла в себя и коснулась его щеки.

– Я знаю, что это ты. Я узнала бы тебя, где и когда угодно. Просто я только что думала о тебе и вот гадаю, действительно ли ты стоишь передо мною или моя фантазия настолько разыгралась, что я уже не отличаю реальность от воображаемого.

Он накрыл рукой мою руку.

– Спроси меня о чем‑нибудь, Одри. О чем угодно.

Мое сердце бешено колотилось, я не могла сконцентрироваться ни на единой мысли. «Джек здесь! О господи, он здесь! Прямо передо мной!» Я выпалила первое, что пришло мне в голову:

– Какого цвета трусики были на мне под свадебным платьем?

– Под свадебным, говоришь? – Он улыбнулся и на миг закрыл глаза. – Светло‑розовые. С тонкой белой линией по краям и маленьким розовым бантиком спереди.

Моя сумочка упала в снег, а я бросилась на шею Джеку. Он легко поднял меня с земли. На улице оказалось довольно людно, и все устремили взгляды на кружащуюся парочку, кричащую от счастья.

Не отпуская меня из рук, Джек поймал такси. Он открыл дверь и усадил меня внутрь, потом вернулся за моей сумочкой. В машине мы безотрывно держались за руки, я не могла отвести от него глаз.

– Не могу поверить, что ты здесь, – говорила я. – Не могу поверить!

Улыбаясь, он замотал головой.

– Мне было необходимо увидеться с тобой, Одри, но это не значит, что я снова должен вторгаться в твою жизнь, после того как оставил тебя одну…

Я рассмеялась, запрокинув голову.

– Ты серьезно, Джек? Ты и есть моя жизнь! Ты был ею с момента нашей первой встречи и оставался ею даже после того, как уехал… – Я смахнула несколько слез, катившихся по моим щекам, и снова посмотрела на Джека. – Не знаю, как ты нашел меня и через что ты прошел за все это время, но теперь мы заживем новой жизнью, верно? Может, уже поцелуешь меня? Я ждала этого два года.

Джек вздохнул, обхватил ладонями мое лицо. Наши губы снова встретились – и теперь я наконец не одна. Сегодня ночью мы снова заснем, обнимаясь как в нашу брачную ночь, только теперь рассвет принесет нам счастье, а не разлуку.

 

Лиза Десрошес

Рана

 

1

 

– В субботу я еду домой отдохнуть, – услышала я из трубки голос Рика.

Если бы вы знали, как меня в этот момент трясло, то решили бы, что он сообщил мне о моей скорой передислокации. Но подобного произойти не может – раненые армии не нужны. Я думала, что прослужу еще хотя бы до лета, пока не встречусь с Риком. Не хотела, чтобы он узнал обо всем раньше.

Что ж, весенних каникул мне не видать.

– Ого… круто… Но мы собирались уехать на время отпуска. – Надеюсь, он не заметил, как дрожит мой голос.

– Черт, Ви! – выругался он, приглушив голос. – До смерти хочу с тобой повидаться. Подождите хотя бы до понедельника, поедем вместе.

Я проглотила застрявший ком в горле и зажмурилась.

– Ну… мы уже взяли билеты на самолет. Так что…

Глупо было продолжать общение с ним, но мне отчаянно требовалось хоть что‑то, не напоминающее о том взрыве. Долгое время я была вдали от дома и не задумывалась над тем, что может случиться здесь.

– Но мы бы классно провели время, – умоляюще пропел Рик.

Мое сердце сжалось, а шрам заболел, когда я наморщилась. Я дотронулась рукой до повязки, обматывающей всю мою голову – через затылок, место, где был раньше мой глаз, и уголок моего рта.

Позади, открываясь, проскрипела дверь, и меня охватила злость: она никогда не стучится!

– Подожди секунду, – бросила я Рику и выключила звук, чтобы не прозвучал его ответ.

– Рене, милая! Ужин готов, – сказала мама, не входя в комнату.

Раньше она никогда не называла меня милой. Такое ощущение, что в ее глазах я снова стала ребенком. Как меня это раздражает! Меня бесит, что теперь мне необходима ее помощь. Ненавижу себя за то, что сейчас действительно как беззащитное дитя, вынужденное заново учиться жить.

Ненависть прочно укоренилась в моей душе, отравляя все вокруг.

– Я разговариваю по телефону. Через минуту буду.

Я подождала, когда закроется дверь, но та не закрылась.

– Я же сказала, мам, сейчас спущусь. – Я как могла старалась скрыть раздражение.

Мать вздохнула. Она слишком много вздыхала. Вероятно, так было всегда, просто раньше я этого не замечала. Сейчас меня это жутко бесило.

– Хорошо, Рене. Но ужин стынет. Не задерживайся.

– Эй, – обратилась я к Рику, когда мать ушла, – я должна ехать.

– И когда ты вернешься?

– Что?

– С каникул. У меня с воскресенья на отдых будет целая неделя, так, может, все‑таки увидимся вечером в следующую субботу?

– О… – Во время паузы я заметила потертость на джинсах и поняла, что слишком часто тру коленку. – Сомневаюсь, что к этому времени мы уже вернемся, но я это выясню.

– Хорошо. Но если нет, то приезжай хотя бы погостить в Сан‑Хосе, – осипшим тихим голосом продолжил он. – Мне очень нужно повидаться с тобой, Ви. Я тут просто с ума схожу.

– Я постараюсь, – едва ли не проревела я.

– Хорошо, постарайся.

– Пока, Рик.

Я бросила трубку и уставилась на телефон. Пора было прекращать это общение, однако одна только мысль о том, что в моей жизни не станет Рика, убивает меня. Теперь он – единственный светлый луч в моем мире мрака.

Смешнее всего то, что в школе Рик мне даже не нравился. Он двумя годами старше меня, и я знала его только как парня лучшей подруги моей старшей сестры Кэти. Вновь я услышала о нем в Афганистане – оказалось, что мой сослуживец Крис был его другом, прошлым летом они вместе работали в «Эпплби». «Мир тесен» – вот как можно наречь ситуацию, когда в пустыне на другом конце света ты встречаешь кого‑то, кто знает того же самого Рика Гамильтона из Фримонта, штат Калифорния. И тогда Крис утратил статус моего лучшего друга. Каждое воскресенье я созванивалась с Риком по скайпу, и постепенно он начинал мне нравиться. А после я заметила, что это не просто дружеская симпатия. Месяцами мы планировали, как проведем время, когда наконец встретимся. Я не могла думать ни о чем, кроме того, чтобы поскорее вернуться домой и увидеть его.

Но я, конечно, не предполагала, что домой меня отправит взрыв бомбы.

Мои глаза были завязаны две недели, и еще неделя у меня ушла на то, чтобы хоть что‑нибудь рассмотреть. До сих пор все очень расплывчатое. Мой лечащий врач посоветовал родителям перестать звонить мне по телефону, а отправлять вместо этого письма по электронной почте. Понимая, что больше всего в тот момент мне хотелось умереть, мама решила сделать все, чтобы хоть как‑то улучшить мое состояние. Ну… в каком‑то смысле мне и стало лучше. Родители писали мне письма таким шрифтом, что одна буква была величиной едва ли не с весь экран, и я действительно начала что‑то видеть.

Начав просматривать свою почту, я в первую очередь увидела множество писем от Рика. Десятки. Первое представляло собой простой упрек за то, что я пропустила наш очередной скайп‑сеанс. Второе выдавало его обеспокоенность. Когда я дошла до сообщения: «Боже, Ви, пожалуйста, скажи, что ты в порядке! Я места себе не нахожу», – то решила написать Рику, что Крис мертв. Думаю, он должен был это узнать. Больше общаться с Риком я не собиралась, однако когда я вернулась в Центральный военный госпиталь Уолтера Рида неделей позднее, он стал названивать каждый день, – и я сдалась. С тех пор прошел месяц.

Он знал, что я получила ранение тогда же, когда убили Криса, но у меня недостало честности признаться, какое именно ранение это было. Не могу объяснить причины такой лжи, разве что мне действительно нравилось его прежнее – нормальное – отношение ко мне. Рик остался частью той жизни, что за пределами больниц и госпиталей, моей прежней жизни, не затронутой смертями и разрушениями. Мы часами болтали по телефону ни о чем и обо всем сразу. Порой мы просто молчали в трубку, слушая дыхание друг друга. Нам не требовалось заполнять тишину словами. На телефоне с ним я просто Рене Варгас, а не Рене Слепое Чудовище. Я могла разговаривать с Риком обо всем на свете, кроме причины, по которой теперь я вынуждена скрываться от посторонних глаз.

У нас были общие знакомые, и я знала, что рано или поздно кто‑то расскажет ему правду. Каждый день я ожидала услышать: «Черт, Варгас! Почему ты не сказала мне?» – или, что еще хуже, вообще больше не дождаться его звонка.

Но я надеялась, что после произошедшего между ним и Лесли ни один из наших старых друзей с ним больше не разговаривает.

Я поднялась и побрела на кухню. В течение первой недели пребывания дома, дождавшись, когда родители уйдут спать, я выходила из комнаты и осматривала дом, вспоминая родные стены. Мне было неприятно привыкать к помещению у кого‑то на глазах. Но до сих пор я все еще иногда натыкалась на что‑нибудь, как, например, сейчас ударилась пальцем о ножку стола.

– Твою мать! – прорычала я, не в силах сдержаться.

– Рене? – послышался обеспокоенный голос мамы из кухни. Через миг она уже держала меня под руку. – Я помогу.

– Не нужна мне помощь! – возразила я, стряхнув ее руку.

– Рене! – вступился за мать отец. – Следи за тоном!

– Все хорошо, – сказала мама, и я едва сдержала порыв попросить ее заткнуться. «Не хорошо. Ничего хорошего!»

– Нет, не хорошо. – Отец словно озвучил мои мысли. – Как бы тяжело ей ни было, она обязана уважать свою мать.

Отец – полная противоположность матери. Согласно его убеждениям, какая бы беда ни приключилась, «ты встаешь и идешь дальше». И он постоянно порицал нас обеих: маму – за то, что нянчится со мной, меня – за то, что огрызаюсь на чрезмерную заботу мамы. Возможно, он говорил слишком грубо, но мне и не нужно сочувствие и уж точно не нужна помощь. Я, конечно, не могла видеть выражения лица матери, но по ее тону догадывалась, с какой жалостью она на меня смотрела.

Оттолкнув ее, я направилась через гостиную в кухню так быстро, как могла. Присев на свое место, я игнорировала все пояснения. Худо‑бедно вижу, что на темной столешнице стоит белая тарелка, а чуть левее – чашка с каким‑то напитком. Не дожидаясь помощи, я положила себе еды, хоть и не зная, что именно.

– О, ты отлично справилась, милая, – сказала мама, точно я трехлетнее дитя. По крайней мере, теперь она не берется нарезать для меня мясо на тарелке.

Я проигнорировала ее, и мы ели в тишине – курицу и какой‑то острый соус. Закончив трапезу, я направилась к раковине и помыла тарелку. В попытке поставить ее на столешницу, я задела другую тарелку – и, судя по звуку, одна из них разбилась.

Я возненавидела себя чуточку сильнее.

– Я пошла спать, – бросила я, выходя из кухни и радуясь, что наконец останусь одна.

– Спокойной ночи, милая! – крикнула мне вслед мама. – Баю‑бай!

«О господи!!!»

Я приняла ванну, переоделась и забралась в постель. Открыв ноутбук, я ввела в поисковик: «Удалить с лица рубцы с помощью пластической хирургии», – и в сотый раз перечитала статьи. И снова никакой пользы это не принесло, потому что все, упуская детали, пишут отзывы о том, как им полегчало после операции.

Но я хочу, чтобы мне полегчало. Я хочу разговаривать с Риком лицом к лицу, не опасаясь, что взгляд на меня вызовет у него рвоту.

Однако меня не допустят к операции в ближайшие месяцы. Я не смогу так долго его избегать. Лучше бы он решил, что я стерва, которая просто не хочет его видеть, – только бы не узнал правду. Нет, пора заканчивать наши… впрочем, не важно, как это называть.

Отложив ноутбук в сторону, я уткнулась в подушку и рыдала до тех пор, пока сон не поглотил меня.

Я подскочила, вновь услышав взрыв, звучащий у меня в ушах, и слышала крики даже тогда, когда уже полностью проснулась. Я‑то знаю, что нахожусь дома, но это не мешает моему подсознанию каждый раз забирать меня в совсем иное место. Мама продолжала настырно таскать меня к психологу по понедельникам, средам и пятницам, но это, конечно, не помогало.

Стерев с лица пот краем простыни, я присела на постели, чувствуя, что пульс постепенно успокаивается и адреналин идет на спад. Снаружи, кажется, светило солнце, но я понятия не имела, сколько сейчас времени, и, откровенно говоря, меня это совершенно не волновало. Сегодня четверг, а это значит, что никуда идти мне не нужно, а Рик не позвонит до вечера.

Я заставила себя подняться и принять душ, оделась и намотала полотенце на голову. На самом деле от моих волос осталось жалкое подобие ершика, и те едва успели подрасти с тех пор, как меня побрили.

Открыв ноутбук, я включила начатую аудиокнигу, вставила наушники и откинулась на подушки. Только устроившись поудобнее, я почувствовала чью‑то руку на забинтованном колене.

– Что, мам? – спросила я, вытащив наушник.

– К тебе пришли. – Она произнесла очень мягко, с ноткой надежды в голосе, однако эффект был бы тем же, если бы она просто бросила в меня взрывчатку.

Я вздрогнула, посмотрела в сторону окна, и мои руки рефлекторно потянулись к лицу, чтобы скрыть шрамы.

– Нет! Мама! Я не хочу никого видеть!

Проскрипела петля, когда дверь приоткрылась шире.

– Ви?

Именно этот голос мне снился, когда я не видела во снах взрывы. Этот голос заставляет меня улыбаться, когда мне кажется, что на свете нет больше счастья. Ради этого голоса я живу.

Но услышать его сейчас оказалось ужаснее смерти.

 

2

 

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, с трудом выдавливая слова, застревающие у меня в горле.

– Я должен был увидеть тебя, Ви. Не смог ждать еще две недели.

Я молилась о том, чтобы посреди пола разверзлась бездна и поглотила меня.

– Мне… нехорошо. Уходи. – И это была не ложь. Я чувствовала, что меня вот‑вот стошнит.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально