Пловец (Йоаким Зандер) читать книгу онлайн полностью на iPad, iPhone, android | 7books.ru

Пловец (Йоаким Зандер)

Йоаким Зандер

Пловец

 

 

Июль 1980 года

Дамаск, Сирия

 

Каждый раз, когда я тебя обнимаю, последний. Я знал это с нашего первого объятья. И когда ты вернулась и сунула мне в руки ребенка и я, измученный бессонницей, прижал его к груди, я снова подумал, что все это в последний раз.

Ты смотришь на меня ясным, словно обещание дождя, взглядом, и я понимаю, что тебе все известно. Давно уже известно. О моем предательстве. И в это мгновение мы оба чувствуем его смердящее дыхание, его грохочущее неровное сердцебиение.

Ребенок беспокойно ворочалcя в кроватке. Я хотел его взять, но ты успевала раньше. Взяла на руки и протянула мне. Ты чувствуешь его дыхание, слышишь стук его сердца сквозь одеяльце, связанное твоей мамой. Его сердце – мое сердце. Предательству своей крови и плоти нет оправдания. Это нельзя ни объяснить, ни извинить. Любая попытка будет обманом и лицемерием. И в том, и в другом мне нет равных.

 

Город раскалился до предела. Два месяца без дождя. Камни и асфальт горячее лавы. По вечерам город больше не серый и не бежевый. Он весь одно сплошное марево из жары. Высохший, обезвоженный, изможденный. От жары мозг ничего не соображает. В воздухе запах гниющего мусора и выхлопных газов, сквозь который изредка пробивается аромат чеснока и тмина. Но я чувствую только запах младенца. Закрываю глаза, прижимаюсь носом к покрытой легким пушком головке ребенка и вдыхаю аромат. Младенец в моих руках горячий. Слишком горячий. Температура не спадает.

Ты говоришь, что так уже три дня. Вижу, как ты роешься в ящиках в поисках аспирина или другого жаропонижающего. Эта жара. Она сводит с ума. Нам обоим известно, что ничего такого я в квартире не держу. Может, мне это мерещится от жары? Что мы вообще здесь делаем?

– Дай мне ключи от машины, – просишь ты.

Машешь рукой перед лицом, как торговцы на базаре, когда называют цену. Видя, что я сомневаюсь, повторяешь:

– Дай мне эти чертовы ключи!

Голос на октаву выше. Я слышу нотки отчаяния.

– Погоди… Может, лучше я….

Ребенок едва дышит у меня на руках.

– А как ты собираешься попасть в посольство, скажи мне? Ты что, не видишь, что нужно сбить температуру?

Я неохотно достаю связку из кармана. Прижимая другой рукой ребенка к груди, я протягиваю ключи ей, но роняю их на пол прихожей. Со звоном они ударяются о мраморные плитки. Но жара приглушает даже этот звук. Мы одновременно нагибаемся, чтобы поднять их. Наши пальцы соприкасаются. Я смотрю тебе в глаза. Ты отдергиваешь ключи, выпрямляешься и выходишь из квартиры. Я слышу эхо шагов на лестнице и хлопок входной двери.

 

…В поисках тени я выхожу на балкон. Оттуда видно улицу. Из?за жары трудно дышать. Я уже забыл, что такое ветер. Ужасно воняет. Что случилось с жасмином? Когда?то в городе пахло жасмином.

Медальон, который ты дала мне до того, как началась засуха и все стало жаром, обжигает мне грудь. Он принадлежал твоей матери. Я оставлю его здесь. Просто положу на столик в прихожей, украшенный перламутровыми вставками с вкраплением розового дерева, который мы вместе купили на базаре за неделю до того, как ты узнала, что беременна. У меня нет права его носить. Он мне не принадлежит. И никогда не принадлежал.

О выживании мне известно все. В этом городе я знаю каждую улочку, каждое кафе, каждого продавца антиквариата с пышными усами, проворачивающего темные делишки. Я знаю, кто из торговцев едой распространяет сплетни и слухи. Знаю, что видит и слышит мальчик, продающий чай из самовара в метр вышиной у него на плече. Я пил импортный виски в прокуренной комнате с президентом и руководителем организации, которая официально находится в опале. Президент знает мое имя. Точнее, одно из моих имен. В моих руках было много денег. Я помогал им перейти в другие руки – руки, которые могли принести пользу людям, чьи интересы я представляю. На ваших языках я говорю лучше вас. Но я хочу убежать. Отправьте меня в джунгли, в степи, в лобби «Савоя», только дайте мне минуту, чтобы сменить личность. Я ящерица, пожелтевшая былинка, молодой банкир в дорогом костюме в елочку, с длинными волосами, почетными привилегиями и смутным прошлым. Я знаю ваших университетских друзей. Разумеется, через третьих лиц. Меня они никогда не помнят.

Вы не в курсе, но я намного лучше вас. Я быстрее меняюсь. Приспосабливаюсь. Меняю окраску, как хамелеон. Только сущность остается неизменной. У меня нет друзей. Я стараюсь ни с кем не сближаться. Все новые связи я обрубаю, как только возникает риск, что они меня ослабят. Но в последнее время я потерял концентрацию. Я позволил им – кровным связям – связать меня по рукам и ногам.

 

Игра вечна, но эта партия закончена.

Я прижимаю ребенка к груди. Стопой нервно постукиваю по бетону. Перед глазами встают картины смерти. Я встряхиваю головой и мысленно шепчу: «Нет, нет, нет…»

Вздувшееся лицо в канаве у автострады на пути в аэропорт. Выпученные глаза. Мухи. Мухи.

Нет, нет, нет.

Почему я не дал ему уйти? Я же все понимал. Почему уговорил Фираса на еще одну встречу, хоть знал, чем это грозит? Почему не доверился инстинктам? Зачем мне нужно было услышать это еще раз? Еще раз заглянуть ему в глаза, чтобы увидеть, что он скрывает. Увидеть, как мрачнеет его лицо, когда он против воли повторяет свою историю. Увидеть, как у него начинается нервный тик. Мне нужны были эти детали, эти нюансы. Все то, что может помочь отличить правду от лжи, жизнь от смерти. Я жмурю глаза, качаю головой, чувствуя, как на меня накатывает чувство вины. Мне не следовало этого делать.

Но сейчас нельзя терять время. Автомобиль, взятый напрокат одним из моих осведомителей, припаркован за углом. В багажнике – рюкзак с одеждой, деньгами и новым паспортом. Путь к бегству разработан и записан невидимыми чернилами у меня в голове. Это единственное решение. Раствориться в воздухе. Слиться с маревом, запахом чеснока, тмина, помоев и выхлопных газов. В хороший день – и жасмина тоже.

Я приподнимаю ребенка. Смотрю на него. У малышки твои глаза. Так будет проще. Кто способен покинуть собственного ребенка? Даже чтобы защитить. Предательство – это предательство. Ложь – это ложь. Давайте называть вещи своими именами.

Шум с улицы. Голоса, но слов с третьего этажа не разобрать. Машины медленно ползут по раскаленному бетону, изнемогая от зноя. Щелчки незапускающегося двигателя. Машина никак не хочет заводиться. Крутить ключ бесполезно.

Я подхожу ближе к перилам. Солнце жжет нестерпимо. Меня тут же бросает в пот, хоть руки, лицо, спина и грудь и так все мокрые. Я наклоняюсь, смотрю на старый ржавый зеленый «Рено» на другой стороне улицы. В голове роятся мысли. Мне повезло найти место так близко к дому. Сколько еще машина простоит там, прежде чем люди поймут, что ее бросили? Может, ты сама отыщешь ключи и отгонишь ее? Хотя зачем тебе это?

Солнечные блики на стекле. Прищурившись, я вижу тебя. Твои красивые длинные волосы потеряли блеск из?за бессонных ночей и зноя. На изможденном лице написаны раздражение и тревога. И все равно ты прекрасна. Ты самая прекрасная женщина на свете. И я смотрю на тебя в последний раз. В моем сердце словно поворачивается нож.

– Рррр, – рычит мотор, но не заводится.

Это знак. Один из тысяч знаков, которые я научился замечать и которые до сих пор спасали мне жизнь. Слишком поздно, понимаю я, слишком поздно. Инстинкт подвел меня. Смертельный ужас, беспомощность, вина, вина, вина… Вот что успеваю я испытать, прежде чем все превращается в одну сплошную боль.

Когда взрыв сотрясает воздух, я уже лежу на полу. Барабанные перепонки чуть не лопаются от шума, который не смогла приглушить жара. Взрыв был короткий, но очень мощный. Все мое тело покрыто осколками стекла, кусочками металла и бетона.

За взрывом наступает тишина. Мне кажется, что я ранен. Я знаю, что раз чувствую это, значит, я жив. Я пытаюсь понять, где мои руки. Что они держат. Что лежит подо мной. Я приподнимаюсь на локтях. Руки меня слушаются. Трещит стекло. Подо мной лежит ребенок. Мои ладони плотно прижаты к ее ушам. Она тяжело дышит. Она вся горячая. Но без единой царапины.

 

8 декабря 2013 года

Упсала

 

Махмуд Шаммош не был параноиком. Как раз наоборот. Он считал себя рациональным высокообразованным человеком, уверенно идущим к своей цели. Махмуд не верил в конспирационные теории и сверхъестественное. Это все для подростков, джихадистов и прочих фанатов альтернативной истории. Он сам привык добиваться всего в жизни, не ища утешения в религии или поддержки в секте. Он своими собственными силами выбился в люди и сбежал из бетонных джунглей пригорода. Сам победил безнадежность и нищету. Его путь к докторской позиции в Упсальском университете был тернистым, но он сам его прошел. Махмуд верил, что самое просто решение в девяти из десяти случаев – верное. Паранойя – это для лузеров.

Приложив усилия, он вытащил свой ржавый «Крещент» из кучи припаркованных перед «Каролиной Редививой» велосипедов. Когда?то давно он был синего цвета. Красивые новые велосипеды водились только у первокурсников. Ветераны знали, что не пройдет и недели, как их украдут. Велосипед Махмуда был на грани того, чтобы отправить его на свалку, но пока еще на ходу, так что кражи можно было не опасаться.

Он несколько раз нажал на педали, а дальше велосипед сам поехал вниз с холма.

Прожив в Упсале семь лет, он не уставал наслаждаться ощущением ветра, бьющего в лицо, когда несешься вниз по улице Дроттнинггатан. Руки, сжимающие руль, заледенели. Он невольно обернулся. Огни библиотеки одиноко горели в декабрьских сумерках. Никто его не преследовал.

Рецепция юридического факультета на площади Гамлаторьет была украшена к Рождеству. Елка и свечи Адвента были зажжены даже в воскресенье, но в коридоре на четвертом этаже было темно. Махмуд отпер дверь в свой крохотный кабинет и отключил сигнализацию. Включив лампу, он присел за компьютер.

Сидя спиной к окну, он отодвинул в сторону книги о приватизации государственных предприятий и правах человека.

Если все пойдет по плану, то скоро выйдет его собственная книга «Приватизация войны». Так же называлась его докторская. Книга была написана наполовину, и это наполняло его гордостью.

Книга и докторская потребовали от него много исследовательской работы и научных поездок, что не характерно для юридического факультета. Но такова была его задумка. Махмуд проповедовал современный междисциплинарный подход. Он провел более пятидесяти интервью с сотрудниками частных американских и британских компаний в Ираке и Афганистане. Эти компании выполняли функцию, которая раньше возлагалась на военных. Они занимались транспортировкой грузов, обеспечением, охраной и даже боевой деятельностью.

Сперва он надеялся раскопать сенсацию – новые Абу?Грэйб или Май Лай – и стать знаменитым ученым, разоблачившим преступления. Его происхождение было бы ему только на руку. Но Махмуду не удалось ничего раскопать. Но тем не менее его статьями заинтересовался «Европейский журнал по международному праву» и шведская газета «Дагенс Нюхетер». За публикациями последовало интервью с «Си?эн?эн» в Кабуле. После этого его внезапно начали приглашать на международные конференции и симпозиумы. Во рту у Махмуда появился сладкий вкус скорого успеха. А потом пришло это странное послание.

 

Со вздохом Махмуд достал толстую стопку бумаги из стола. Последняя глава его докторской. Первая страница была вся испещрена комментариями, сделанными красными чернилами. Его руководителем был офицер в запасе, который всячески пытался вставить в работу свои собственные мысли. С тяжелым сердцем Махмуд отложил стопку в сторону. Сначала почта.

Старый компьютер заворчал, когда Махмуд попытался открыть электронный ящик. Наверно, ему не нравилось работать по воскресеньям. Компьютерное обеспечение в университете знавало лучшие времена. Но это тоже говорило о статусе факультета. Студенты поступали сюда не ради современных удобств, а ради пятисотлетних традиций.

Махмуд посмотрел в окно. Кабинет у него был крошечный, но из окна открывался великолепный вид – один из лучших в Упсале. Вид на реку Фурисон и дом, который Ингмар Бергман снимал в фильме «Фанни и Александр». Как он называется? Академикварнен? Там, между собором и замком, в призрачном свете фонарей, во всем великолепии своей торжественности и буржуазности. Махмуд редко думал об этом, но вид здесь резко отличался от видов в местах, где он вырос. Перед глазами встала разбитая детская площадка в бетонных джунглях пригорода. Махмуд прогнал видение и вернулся к почте. Одно новое письмо, без темы. Ничего удивительного. Он проверял почту всего четверть часа назад в библиотеке. Махмуд уже собирался удалить его, приняв за спам, но его внимание привлек адрес – Jagare00@hotmail.com[1]. Пульс у Махмуда участился. Это было уже второе послание с этого адреса. Первое пришло сразу, как он вернулся из своей последней поездки в Афганистан, и именно оно и стало причиной паранойи, обычно Махмуду не свойственной.

Письмо было на шведском. И возникало ощущение, что отправили его из Афганистана.

 

Шаммош,

я видел твое интервью на «Си?эн?эн» пару дней назад. Похоже, ты настроен серьезно. Мы можем встретиться в Кабуле в ближайшие дни? У меня есть информация, которая может представлять для тебя интерес. Но будь осторожен. За тобой следят.

Мужество, сила, выносливость.

 

Тон письма был фамильярным. И последние слова Махмуду были знакомы. Видимо, отправитель хорошо его знал. За тобой следят. Махмуд отмахнулся от письма. Посмеялся. Решил, что друзья решили так над ним подшутить. Скоро придет новое письмо в стиле «Повёлся!».

Его новые друзья часто подтрунивали над его прошлым. Но никто так и не признался в розыгрыше. И Махмуд встревожился. Он начал чаще оглядываться. Просто на всякий случай. Осторожность никогда не помешает.

И в первый же вечер он увидел нечто подозрительное. Обычный «Вольво V70» серого цвета под неработающим фонарем перед его домом в Лутхагене. И парой дней позже та же машина стояла перед спортзалом, где Махмуд играл в баскетбол. Он запомнил номер. И вскоре машина стала попадаться ему повсюду. Совпадение? Вряд ли. Махмуд поежился. Он повернулся к компьютеру и открыл новое сообщение. Может, теперь шутник раскроет себя?

Снова письмо на шведском.

 

Шаммош,

я свяжусь с тобой в Брюсселе. Нам надо поговорить.

Мужество, сила, выносливость.

 

Махмуд занервничал. Hо откуда этому человеку известно, что он собирается в Брюссель? Только научный руководитель Шаммоша знал, что он принял приглашение выступить на конференции, которую устраивает Международная кризисная группа в четверг.

По коже у него побежали мурашки. Под ложечкой сосало. Может, это все?таки шутка? А серый «Вольво» – плод воображения? Но все равно у него было ощущение, что за ним следят. Почему?

Может, стоит подождать и посмотреть, свяжется с ним кто?то в Брюсселе или нет. Но, прежде чем пойти домой, нужно написать письмо, которое давно пора было написать, и наладить испорченные отношения.

 

Клара Вальден появилась в его жизни внезапно. Однажды она просто оказалась там, обнимающая его шею руками и с головой на его плече. У Махмуда был тяжелый период в жизни. Он ощущал пустоту и отчаяние, не мог спать и был бесконечно одинок. И однажды она постучалась в дверь его холодной пустой комнатки с минимумом мебели.

– Я видела тебя на лекциях, – сказала она. – Ты единственный, кто выглядит более одиноким, чем я себя чувствую. И я пошла за тобой. Безумие, да?

Она вошла в его квартиру и его жизнь и положила свое одиночество рядом с его. И Махмуд позволил ей. Позволил своему одиночеству лежать рядом с ее, пока они не стали одним целым. Это было освобождение. Им не нужно было разговаривать. Им достаточно было лежать на его спартанском матрасе на полу или на узкой жесткой кровати Клары в Ракарбергет под скрипучие звуки соула с граммофонных пластинок, купленных на барахолке.

Махмуд вспоминал те времена почти каждый день. Вспоминал, как они старались не дышать, чтобы не порвать ту тонкую оболочку, которая их окружала, вспоминал, как их сердца бились в унисон с ритмом песни Принца Филиппа Майклса «Я так счастлив».

Но с самого начала он знал, что ничего у них не получится. Потому что внутри него было что?то, что противилось их союзу. Он держал это в тайне от Клары, в самом дальнем уголке своего сердца. И когда Клару приняли в Лондонскую школу экономики, они поклялись, что они будут встречаться на расстоянии, потому что расстояние не имеет никакого значения для столь сильных чувств, как у них. Но глубоко внутри Махмуд знал, что это конец.

Внутри него горел огонь, который он столько времени пытался погасить. Он никогда не забудет глаз Клары, когда они прощались в Арланде, и он шептал заученные наизусть слова. Что им нужно взять паузу. Что они не должны мешать карьере друг друга. Что это не конец, а новая возможность. И прочие глупости. Клара ничего не сказала. Ни слова. Но она смотрела на него не отрываясь. И когда он закончил, точнее, когда язык перестал его слушаться, в ее глазах не было ни следа от нежности и любви. Она смотрела на него с отвращением. У Махмуда на глазах выступили слезы. Клара подняла сумки и пошла к стойке регистрации. Она не обернулась. Это было три года назад. С тех пор они ни разу не разговаривали.

 

Махмуд наклонился над клавиатурой. Открыл новое письмо. Он только и думал, что о встрече с Кларой с тех пор, как получил приглашение в Брюссель. Но не мог набраться смелости и написать ей.

«Давай же, – приказал он себе. – Соберись».

Полчаса у него ушло на то, чтобы написать сообщение длиной в пять строчек. Еще четверть часа он потратил на то, чтобы убрать все двусмысленные места и все намеки на отчаяние и прошлое, которое их связывало. Наконец, собравшись с духом, он нажал на иконку «Отправить».

Первое, что он увидел, выйдя из здания факультета, это серую «Вольво» на парковке у реки. Отстегивая велосипед, он услышал, как водитель серой «Вольво» завел мотор и включил фары. Фары осветили реку. Махмуду стало страшно. По?настоящему страшно.

 

8 декабря 2013 года

Шхер Святой Анны

 

Наступившая тишина оглушала громче, чем выстрелы из дробовика, сделанные секунду назад. Единственное, что ее нарушало, это далекое кряканье уток над фьордом и тявканье собаки, рвущейся с поводка. Море и скалы были серого цвета. Серыми были голые деревья и сухая трава. Ветер шелестел сухим камышом на берегу.

– Ты промазала, – сказал пожилой мужчина с биноклем.

– Не может быть, – ответила молодая женщина с дробовиком в руках. Ствол холодил ей щеку. – Может, первый мимо, но второй?то точно ее уложил, – возразила она. – Спусти Альберта с поводка. Посмотрим, что он принесет.

Пожилой мужчина отцепил поводок от ошейника спаниеля. Собака с громким лаем бросилась в заросли камыша и дальше вниз по скалам.

– Ты промазала. Поверь мне. Теряешь навык, Клара.

Он разочарованно покачал головой. Но девушка только улыбнулась.

– Ты всегда так говоришь, дед. Каждый раз, когда мы охотимся, говоришь, что я промазала. И что я ничего не умею. – Она снова улыбнулась. – И каждый раз Альберт возвращается с воскресным ужином в зубах.

Мужчина покачал головой.

– Я говорю только то, что вижу в бинокль, – пробормотал он.

Из рюкзака, прислоненного к камню, он достал термос и две чашки.

– Чашечку кофе, и поедем домой будить бабушку, – сказал он.

С берега донесся радостный лай и за ним всплеск воды.

Клара улыбнулась и потрепала деда по щеке.

– Теряю навык? Что ты там говорил?

Мужчина подмигнул ей и протянул чашку кофе. Другой рукой он выудил из потайного кармана фляжку.

– Ну, что, охотница, плеснуть тебе, чтобы отметить твой триумф?

– Что? У тебя спиртное с собой? Ты хоть знаешь, сколько сейчас времени? Я все бабушке расскажу.

Клара покачала головой, но позволила деду плеснуть ей самогону в кофе. Не успела она поднести чашку к губам, как в кармане ее штормовки зазвонил мобильный. Со вздохом Клара вернула чашку деду.

– От дьявола никуда не спрячешься, – усмехнулся дед.

Клара нащупала свой «Блэкберри» и ничуть не удивилась, увидев на дисплее имя «Эва?Карин». Начальница. Ветеран социал?демократической партии и член Европарламента Эва?Карин Буман.

– А, – простонала она, нажимая кнопу приема. – Привет, Эва?Карин, – сказала она голосом на октаву выше, чем говорила до этого с дедом.

– Клара, милая, как хорошо, что я до тебя дозвонилась. У нас все очень плохо, поверь мне. Гленнис позвонил и спросил, какова наша позиция по поводу отчета об интернет?безопасности, а я этот отчет даже не открывала. Столько дел было….

Сигнал пропал. Клара бросила взгляд на часы. Почти девять. Эва?Карин наверняка в поезде в Арланду. Клара обвела взглядом скалы. Было так странно говорить здесь с Эвой?Карин. Ее голос нарушал мир и спокойствие этого отдаленного уголка природы.

– …Может, ты подготовишь мне краткое содержание? До пяти часов, хорошо? Чтобы я успела с ним ознакомиться перед встречей. Успеешь? Ты же у нас ангел.

– Подготовлю, – ответила Клара. – Но, Эва?Карин, ты, наверное, забыла, что я в Швеции и вылечу в Брюссель сегодня после обеда. Я могу не успеть к пяти.

– Клара, я знаю, что ты в Швеции, – перебила Эва?Карин тоном, не принимающим возражения, – но ты же можешь работать в самолете? У тебя же все выходные были свободны, не так ли?

Клара присела на корточки и склонила голову. Сегодня воскресенье. Свободная у нее была только суббота. Так жить нельзя.

– Клара? Клара? Ты меня слышишь? – снова голос Эвы?Карин в трубке.

Клара прокашлялась, потрясла головой, сделала глубокий вдох и бодрым голосом заискивающе ответила:

– Конечно, Эва?Карин. Без проблем. Я пришлю тебе резюме до пяти.

 

Спустя полчаса Клара Вальден снова была в комнате, в которой выросла, с розовыми обоями в цветочек. Она выпросила их, когда ей было девять. Босыми ступнями она чувствовала гладкие полированные доски пола. Из окна видно было Балтийское море и голые ветки деревьев. На волнах – белые барашки. Скоро начнется шторм. Надо спешить. Друг детства Буссе Бенгтссон, живущий по соседству, обещал подбросить ее до Норчёпинга. Там она сядет на поезд до Арланды, потом на самолет в Брюссель и вернется к своей обычной жизни.

Она стянула кофту «Хелли Хансен» через голову и надела светлую водолазку и кардиган с асимметричным узором. Потом сняла старые штаны, одолженные у бабушки, и надела джинсы из японского денима. На ноги Клара вместо резиновых сапог, которые были на ней на охоте, наденет кроссовки «Найк» из лимитированной коллекции. Осталось подвести глаза черным и причесать густые черные волосы. Теперь из зеркала на туалетном столике на нее смотрел другой человек. Половицы скрипели под ногами, пока девушка собиралась.

Клара поднялась со стула и открыла дверцу на чердак. В темноте она нащупала старую коробку из?под обуви с фотографиями. Она разложила их перед собой на полу.

– Опять рассматриваешь старые снимки?

Клара обернулась. В слабом свете из окна бабушка казалась очень худой и хрупкой. Не зная ее, сложно было бы поверить, что она запросто может залезть на яблоню, чтобы спугнуть птиц, желающих полакомиться осенними плодами.

Голубые глаза, как у дедушки. Они могли бы быть родственниками. Но в их местах с этим шутить не принято. Кожа гладкая, почти без морщин. Бабушка никогда не пользовалась косметикой. Ее кожа знала только солнце, смех и соленую воду – так она всегда говорила. На вид ей нельзя было дать больше шестидесяти, но на самом деле через пару месяцев она отметит свое семидесятипятилетие.

– Только пару минут, – ответила Клара.

– Почему бы тебе не взять их с собой в Брюссель? Я тебя не понимаю. Тут они нам на что?

Бабушка покачала головой. В глазах у нее появилась грусть.

На мгновение Кларе показалось, что она хотела что?то сказать, но передумала.

– Не знаю, – призналась Клар. – Но тут они на своем месте. Как там у вас? Печенье еще осталось?

Она собрала фотографии и бережно уложила в коробку, а потом спустилась вслед за бабушкой по скрипучей лестнице.

– Вот она где! Одета вся по?городскому!

Буссе Бенгтссон ждал Клару на причале. Сколько уже раз он вот так ждал, когда Клара появится на тропинке, ведущей от дома ее бабушки и дедушки в шхерах. Ноги Клары знали этот путь наизусть. Знали каждый камушек, каждый корень, каждую канавку на пути.

– Отстань, Буссе, ты говоришь, прямо как мой дед!

Они обнялись. Буссе был на пару лет старше Клары. Они практически выросли вместе на острове. Буссе был ей как брат. Хотя других двух настолько непохожих людей было поискать.

Они представляли собой странную пару. Клара была невысокого роста и худенькая. В классе она училась лучше всех. Она хорошо играла в футбол и даже выступала за команду мальчиков.

Буссе обожал рыбалку, а когда подрос – охоту, выпивку и драку. Клара всегда мечтала уехать. Буссе и представить себе не мог, что можно покинуть шхеры. Каждый день они вместе ездили в школу. Летом на лодке, а зимой на катере на воздушной подушке. Неудивительно, что они стали близкими друзьями.

Клара запрыгнула на борт и принялась убирать канат, пока Буссе выруливал свою старую рабочую лошадку в море. Закончив, она присоединилась к нему за штурвалом. Волны усилились. Белые барашки внушали тревогу.

– Вечером будет шторм, – сообщил Буссе.

– Я слышала, – ответила Клара.

 

17 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Маленький парк, который было видно из окна Георга Лёва на седьмом этаже здания крупнейшего в мире пиар?агентства.

«Мёрчант?энд?Тэйлор» на площади Де Мееус в Брюсселе выглядел холодным и заброшенным. Георг Лёв ненавидел декабрь. Особенно он ненавидел Рождество. Из окна видно было также украшенную к Рождеству улицу Рю Люксембург, ведущую к Европарламенту, и это для него было постоянным источником раздражения. «И даже после Рождества эти чертовы украшения будут висеть на улицах до конца февраля», – подумал он.

Еще неделя, и нужно будет ехать домой, в восьмикомнатную квартиру на улице Родмансгатан, и отчитываться перед родственниками за прошедший год.

В квартире будет стоять елка в стиле Эльзы Бесков. Будут гореть живые свечи и рождественские звезды?фонарики. На праздничном столе будут марципан, сладости, приготовленные его новой женой Эллен, и дорогущий шоколад, который Георг обычно привозит с собой из Брюсселя и который родители неохотно поставят в центр стола, поскольку так принято поступать с подарками.

Сытые и довольные родственники будут сидеть на диванах марки «Свенскт Тенн» с кружечками домашнего глёгга в руках. Лопающиеся от пафоса и самодовольства, они будут обмениваться многозначительными взглядами, слушая рассказы Георга о его работе «лоббистом». Причем «лоббист» в их устах звучало как «экскременты» или «нувориш».

Крохотная кофеварка «Неспрессо» с бурчанием наполнила его чашку наполовину. Третий за утро эспрессо, хотя на часах только десять. Он явно нервничал перед утренней встречей с новым клиентом – фирмой «Диджитал Солюшнс». Начальник Георга, директор по Европе американец Ричард Эпплби сказал, что они специально попросили Георга. Это ему было только на руку. Хорошо, когда люди тебя знают. Особенно если ты славишься тем, что умеешь пробивать интересы в Брюсселе. Менять политический климат и склонять весы в свою сторону.

Но почему?то у Георга было плохое предчувствие. Он ничего не знал о новом клиенте. В интернете был миллион фирм с названием «Диджитал Солюшнс».

Ну что делать? Надо включить харизму и выяснить, что им нужно. Если у них есть деньги, какая разница, кто они и чем занимаются.

«Мёрчант?энд?Тэйлор» не был поборником морали. You pay you play – «Кто платит, тот и решает», – так звучало их неофициальное кредо. Химикалии, оружие, табак – ничто их не останавливало. Эпплби даже представлял интересы Северной Кореи в начале девяностых. Хотя, может, это только миф. Неважно. Но Георг предпочитал быть в курсе того, чем занимаются его клиенты, и желательно до первой встречи.

Он все еще потел после утреннего сеанса игры в сквош в спортзале. Светло?голубая рубашка от «Тернбулл?энд?Эссер» прилипла к спине. Фу, как противно. Оставалось только надеяться, что гости ничего не заметят. И с кофе надо завязывать.

Скорчив гримасу, он опрокинул в рот чашку эспрессо.

Георг пил кофе, как итальянцы. Один эспрессо всегда стоя. Он считал это признаком хорошего тона и пил стоя, даже в своем кабинете, когда его никто не видел. Важно было никогда не расслабляться и не забываться, чтобы сохранять имидж. Ты то, как ты выглядишь.

Без пяти десять. Он собрал бумаги, блокнот, ручку. Бумаги не имели отношения к клиенту, но ему не нужно этого знать. Он не хотел заявиться на встречу с одной ручкой, как это делают практиканты.

Георгу нравилась переговорная на седьмом этаже, и он предпочитал проводить встречи именно там. Угловая комната выходила на две стороны. Из окон открывался вид на офисные здания, напоминая Георгу о начале его карьеры. Уже семь лет он работал в этом пиар?агентстве. Прозрачные стены, отделяющие переговорную от опен?спейса, одним нажатием кнопки можно было сделать непрозрачными. Они на глазах у изумленных зрителей словно покрывались инеем.

Первые недели на работе Георг тоже сидел в опен?спейсе и писал скучные аналитические отчеты для клиентов из сахародобывающей, автомобильной, химической и прочей промышленности и составлял тупые новостные рассылки. Тогда эти заиндевевшие стены казались ему самой прикольной вещью на свете. Ему нравилось смотреть, как старшие консультанты приходили в итальянских туфлях ручной работы, нажимали кнопку и скрывали переговорную от любопытных глаз.

Теперь же сам Георг ловил на себе взгляды младших клерков. Он прекрасно их понимал. Когда?то он сам бросал те же взгляды в сторону переговорной. Многие из тех, с кем он работал вместе в начале карьеры, до сих пор были среди них. Не всем удалось сделать такую стремительную карьеру, как Георгу, и во взглядах коллег угадывалась зависть. Но они старались не подавать виду. Улыбались, махали, играли в игру.

Георгу повезло попасть в это агентство после того, как он уволился из шведской адвокатской фирмы «Готтлиб» три года назад. Отца раздражал уже тот факт, что он работал с коммерческим правом в «Готтлибе». Для членов семьи Лёвов существовало только уголовное право. Только один принцип имел значение. Виновен или невиновен. Все эти гражданские процессы, мировые и деньги – это было низко и вульгарно. Это было для нуворишей и полукровок, не знакомых с традициями и этикетом, говорил его отец. Хорошо еще, что он не знал об обстоятельствах увольнения Георга из адвокатской фирмы.

Отец немного успокоился, когда сын поступил на магистерскую программу в престижный Колледж Европы в Брюгге – элитный университет с французской системой образования, где учились сливки высшего общества Брюсселя.

Отец надеялся, что сын образумился и наконец сделает нормальную карьеру. Например, в министерстве иностранных дел или Европейской комиссии в Брюсселе. Чтобы ему не пришлось его стыдиться.

Георг знал, что после работы в «Готтлибе» карьеру в Швеции ему не сделать. Так что он решил со своим свежим дипломом по европейскому праву попытать счастья в Брюсселе. Но только не в адвокатских конторах. Хватит с него бессонных ночей и бесконечных отчетов и контрактов.

 

Пиар?агентства были совсем другой историей. Шикарные офисы. Красивые девушки в костюмах и на каблуках. Холодильники с бесплатной колой и пивом. Дорогие кофеварки и никаких автоматов.

После серых грязных тротуаров Брюсселя прохладное и светлое здание «Мёрчант?энд?Тэйлор», отделанное деревом и стеклом, с бесшумными лифтами, казалось ему раем. Конечно, стартовые зарплаты были у них намного меньше, чем в американских адвокатских конторах, но там были хорошие перспективы. И через пару лет работы предоставляли в лизинг служебную машину. И не просто какую?нибудь развалюху, а «Ауди», «BMW» или «Ягуар».

Английские и американские пиар?агентства в Брюсселе играли роль легионеров. Они торговали местами, информацией и влиянием, не ограничивая себя никакими моральными или идеологическими запретами. В выигрыше оказывался тот, кто предлагал наивысшую ставку. Естественно, многие их презирали, считая лоббизм грязной игрой. Георг влюбился в эту работу с первого взгляда. Это была его среда, его люди. А отец пусть думает что хочет.

Георг вошел в переговорную и закрыл за собой дверь. Его взбесило, что клиент уже сидел в кресле из светлой кожи. Секретаршам было велено просить клиентов ждать на рецепции. Но Георг не подал виду. Только нажал кнопку затемнения окон.

 

– Мистер Рейпер! Добро пожаловать в «Мёрчант?энд?Тэйлор»! – сказал он, изображая самую широкую из своих улыбок, и протянул руку с безупречным маникюром клиенту.

На вид ему было лет шестьдесят. Он грузно сидел в эргономическом кресле, даже не пытаясь держать спину ровно. Он не был жирным в прямом смысле этого слова, скорее одутловатым, похожим на сдувшийся воздушный шарик. Возникало ощущение, что он живет на растворимом кофе и самолетной еде. Голова почти лысая, только по краям пучки седых волос.

Лицо имело желтоватый оттенок человека, все время проводящего в закрытых помещениях. От левого виска к углу рта шел толстый белый шрам. Одет он был в застиранную черную кофту и бежевые чиносы со складками после глажки. На ремне виднелись карманы для айфона и фонарика. На безупречно чистом стеклянном столе перед ним лежал засаленный блокнот и синяя бейсбольная кепка с эмблемой «Джорджтайн Хойас» – спортивной команды университета Джорджтауна.

Его поза, его расслабленные жесты, то, что он даже не взглянул на Георга, – все это говорило о том, что этот человек обладает властью. Георг почувствовал, как кожа у него покрывается мурашками, – инстинктивная реакция на угрозу, исходящую от нового клиента. Со страхом и отвращением он подумал, что лучше ему никогда не узнать историю этого ужасного шрама.

– Доброе утро, мистер Лёв. Спасибо, что нашли время встретиться со мной, – ответил Рейпер, пожимая протянутую ему руку.

Он произнес фамилию Георга правильно. Неожиданно для американца явно из южных штатов.

– Вам принесли кофе? Я прошу прощения. Новая секретарша. Знаете, как это бывает.

Рейпер кивнул и оглянулся по сторонам.

– Мне нравится ваш офис, мистер Лёв. Особенно этот искусственный иней на стеклянных стенах. Это просто поразительно.

– Да, мы пытаемся произвести впечатление на клиентов, – с притворной робостью отозвался Георг.

Они сели друг напротив друга. Георг разровнял бумаги, которые принес с собой, и положил сверху блокнот.

– Так чем мы можем помочь «Диджитал Солюшнс»? – спросил он, снова улыбаясь.

Он мог это себе позволить, зная, что клиент платит за консультацию поминутно, и платит немало.

Рейпер откинулся на спинку кресла и тоже улыбнулся кривой – из?за шрама – улыбкой. Георг подавил желание отвернуться. Глаза у Рейпера тоже были странные. В искусственном освещении они казались то зелеными, то карими. Взгляд был равнодушный и холодный. И к тому же он никогда не моргал, что придавало ему сходство с рептилией.

– Вот как обстоят дела, – произнес Рейпер и подтолкнул в сторону Георга лист А4. – Я знаю, что вы кичитесь тем, как все у вас тут конфиденциально в «Мёрчант?энд?Тэйлор», но мне также известно, что стоит ветру сменить направление, вы начинаете петь как канарейки. Так что просто предупреждаю.

Георг проглядел глазами документ. Стандартное соглашение между ним и «Диджитал Солюшнс» о неразглашении. Он не имеет права передавать детали переговоров третьим лицам и вообще говорить, что он работает на них или знает об их существовании. В случае нарушения условий договора он должен будет выплатить астрономическую сумму в качестве компенсации. Ничего необычного. Большинство его клиентов настаивали на анонимности и не желали, чтобы общественности стало известно об их сотрудничестве с продажными пиарщиками из «Мёрчант?энд?Тэйлор».

– Тут написано, что договор подписан в Вашингтоне, но мы в Брюсселе, – заметил Георг.

– Да, – согласился Рейпер, что?то читавший на айфоне. – Наши адвокаты решили, что так будет проще, чтобы не возникло споров о месте разбирательства в дальнейшем.

Он пожал плечами и оторвался от телефона.

– Но, думаю, вы лучше меня осведомлены о подобных соглашениях.

В голосе появились резкие нотки, а в холодных глазах – намек на интерес. У Георга было плохое предчувствие. Разумеется, он за свою карьеру подписал сотни таких соглашений. Но что?то в тоне Рейпера, в его мимике подсказывало ему, что на этот раз все действительно серьезно. Более того, Рейпер говорил так, словно ему было известно о прошлом Георга, но это невозможно. Никто ничего не знает. Наверное, ему показалось.

Георг достал «Монблан» из нагрудного кармана, одним росчерком поставил свою подпись под соглашением и подвинул к Рейперу.

– Начнем! – предложил он.

– Отлично, – равнодушно произнес Рейпер.

Не отрывая глаз от айфона, он сложил соглашение и сунул в карман старого пиджака. Потом бережно убрал айфон в карман на поясе и поднял глаза на Георга:

– Для начала нам нужна помощь с переводом.

 

Август 1980 года

Северная Вирджиния, США

 

Что?то тревожит Сьюзен. Я вижу это по ее лицу. В этом нет ничего странного. Я давно уже научился читать мысли по лицам людей, по жестам различать малейшие нюансы эмоционального состояния, по выражению глаз или нервному подрагиванию пальцев. Я всегда знаю, что человек скажет в следующую секунду. Это один из тысячи навыков выживания, которыми я обладаю. И когда она говорит, я уже не слушаю. Я разглядываю ее серый костюм, высветленные волосы, водянистые глаза. Вижу пятна кофе на рукавах пиджака, наверняка пролитого по пути на работу.

Она живет в Белтсвилле, Гринбелте, Глендейле. Один из бесконечных пригородов, где живут обычные американцы. Она водит «Форд». Все, что она читает, имеет гриф секретности. Как многие из нас, она завязала с алкоголем. Все мы либо пьем слишком много, либо ничего. Донаты и слабый кофе в методистской церкви по воскресеньям. Обсуждения хора, детского сада, отпуска. Сьюзен обычная средняя американка. Ей тридцать пять. Она купила дом в ипотеку и меняет машину раз в два года. Двое детей. Они с мужем копят им на образование. Но все это только часть картины. Часть игры. Всем нам кажется, что повседневность слишком серая и занудная. Что мы не делаем и не производим ничего важного, ничем не рискуем. Кондиционер работает слишком сильно. По коже бегут мурашки от холода. В ушах по?прежнему звенит после взрыва. Каждую ночь мне снится этот взрыв и твои растрепанные волосы. Я просыпаюсь весь в поту, среди перекрученных простыней и одеял, судорожно сжимая подушку.

– Они обе были в машине? – спросила она, присаживаясь на краешек единственного стула для посетителей в моей крошечной комнате.

Я киваю и смотрю ей в глаза, не мигая.

– Какой ужас, – говорит она. – Мне жаль. Очень жаль. Эта работа опасна для жизни. Они заплатили высокую цену.

Но в глазах у нее нет жалости. Она такая же нейтральная, как ее машина, дом, плохо пошитый костюм. Я смотрю в окно на парковку с тонкими зелеными деревьями. Отсюда шоссе почти не видно. Мы молчим. Пыль кружится в лучах солнца, проникающего в окно. Она здесь не для того, чтобы выражать соболезнования. Точнее, не только для этого.

– Почему ты поехал в Париж? – спросила она. – Почему не в Дамаск или Каир?

Я пожимаю плечами, снова смотрю прямо ей в глаза.

– Таков был первоначальный план. Лодка из Латакии в Ларнаку. Самолет в Афины. Ночной поезд в Париж. У меня были билеты из Де Голля в Дюлль, но я решил, что в сложившихся обстоятельствах лучше показаться в Париже.

– После всего, что случилось….Может, стоило все?таки поехать в Дамаск? – спрашивает она любезным тоном.

Она делает вид, что ее цель выразить соболезнования и убедиться, что со мной все в порядке. Но мы оба знаем, что это лицемерие. На самом деле у нее совсем другие причины. Всегда есть другие причины.

– Я все рассказал на дебрифинге[2], – отвечаю я. – Бомба предназначалась мне. Я выполнил предписания протокола и оставался там, пока не был уверен, что никто не застрелит меня на парковке перед посольством.

Она прислоняется к спинке стула. Теребит кольцо на руке.

Постукивает пальцем по крышке стола.

Стук, стук, стук.

– Ты переоцениваешь сирийцев и их союзников, – говорит она. – Вероятно, все, на что они способны, это подорвать бомбу в Дамаске.

– Возможно, – согласился я. – Но я хотел быть уверенным.

Сьюзен кивает. Ответ ее удовлетворил. Пока все по протоколу. Никаких следов. Она смотрит мне прямо в глаза.

– Мы возьмем им, – говорит она. – Дамаск, Каир, Бейрут… все наши бюро на Ближнем Востоке занимаются этим. Это займет время, но мы найдем виновного. Ты же знаешь.

Я киваю. Во мне только пробиваются ростки мести.

Она наклоняется ближе. И снова заговаривает, но уже другим тоном:

– А информация, полученная от твоего контакта? Фираса? У которого был доступ к контрактам по оружию для воздушных сил?

– Доставка оружия сирийцам.

– Ты ведь сообщил это только мне? Не на дебрифинге? Никому больше?

– Только тебе, – уверяю я.

– Возможно, это ложный след, но все нужно проверить. Я не хочу сеять панику.

– Я понимаю. Это останется между нами.

Она смотрит в окно, встает.

– С тобой все в порядке?

Тон голоса прежний, отстраненный.

– В порядке.

– Возьми отпуск до конца недели. Поплавай. Выпей!

На прощание она похлопывает дверь рукой, словно желая меня подбодрить. Она знает, что мне нравится плавать. Они все обо мне знают.

 

Вода в общественном бассейне слишком теплая, но я все равно предпочитаю ее бассейну в Лэнгли. Выныривая, чтобы вдохнуть воздуха, я слышу крики школьников, вибрирующие, как волны радара между выложенными плиткой стенами. Я доплываю до конца дорожки, поворачиваюсь и плыву обратно. В бассейне пахнет хлоркой. Я мог бы даже участвовать в Олимпийских играх, если бы захотел, но мои амбиции ограничивались поступлением в университет Мичигана. Я об этом не жалею. Я ни о чем не жалею. Если все время сожалеть, тогда и жить нет смысла. А весь смысл моей жизни в выживании. Выживание – это единственное, что имеет для меня смысл. Я хорошо знаю, что такое ложь. Но ложь необходима, чтобы поддерживать хрупкую реальность. Без лжи все разрушится. Ложь – это опора моста, переброшенного с одного берега на другой. Только благодаря ей вы можете попасть на другой берег. Правда такими достоинствами не обладает.

Но тем не менее я запросил рапорт, хотя подозревал, что у меня нет прав доступа к файлам такой секретности. Нам запрещают читать отчеты, касающиеся нас самих. И если такой рапорт и попадет в мои руки, то содержаться в нем будет одна ложь. Мой запрос не был удовлетворен. Я испытал облегчение. Не хочу, чтобы они мне лгали.

Я сижу в грязной раздевалке. Ноги трясутся после физической нагрузки. Но чувство вины острее. Оно пронзает меня разрядами электрического тока, не дает расслабиться, не дает отвлечься. В бассейне я думал только о воде, но стоило мне выйти, как тут же перед глазами встали картины – машина не заводится, ребенок среди осколков стекла, камни и куски бетона.

Дома я делаю себе коктейль «Ржавый гвоздь» с ромом и сажусь перед телевизором. В гостиной холодно. В углу несколько коробок для переезда. Внутри ничего ценного. Я сижу на новом диване и смотрю повтор бейсбольного матча. Мне все равно, кто играет. Квартира – современная бетонная коробка с гаражом, в отдалении от шоссе с его успокаивающим гулом. Пахнет краской и кондиционером. Мышцы ноют. Я проплыл десять километров. Вдвое больше обычного. Матч окончен. Я наливаю себе третий стакан и переключаю на Джонни Карсона. Но мне невыносимо слушать шутки о Рональде Рейгане. Слишком банально. Слишком скучно. Слишком медленно.

С тех пор, как я вернулся, время тянется медленно. Я привык к полевым условиям. Стратегии, анализ, политиканство в Лэнгли, Пентагон мне скучны. Все происходит слишком медленно. Дайте мне новый паспорт, новый язык, новую жизнь. Выбросите меня в Дамаске, Бейруте, Каире. Я знаю, как заводить контакты и как поддерживать их с помощью чая, виски и сигарет. Я умею так приготовить таббулех, что мои гости сразу начинают вспоминать детство в Алеппо. И у меня на балконе всегда есть лучшее ливанское вино.

Там на балконе в лучах закатного солнца, вдыхая аромат жасмина, под аккомпанемент голосов дипломатов, бандитов и политиков я добываю нужную мне информацию. Информацию, которая помогает нам выжить. Разумеется, взамен я тоже отдаю информацию, и в ходе этой сделки кто?нибудь всегда умирает. Ничья – это не про нас. Нам важно сохранить статус?кво.

Теперь они требуют, чтобы по возвращении мы посещали терапевта. Как будто одного дебрифинга мало. Причем с самого первого дня, когда тебя колбасит от смены часовых поясов и акклиматизации, а в голосе арабский, русский и португальский не дают вспомнить родной язык. Когда ты чувствуешь себя потерянным среди всех этих телефонов, принтеров и факсов.

Но мы вынуждены часами рассказывать о времени, проведенном в другой стране с другой культурой, в тысячах километров от шоссе, KFC и скучной повседневной жизни. И разумеется, это не то, что они хотят услышать. Потому что это невозможно выразить словами. Что я могу сказать? Что я изображал арабского торговца в Дамаске, торговал оружием, и информацией, и властью, получая за это зарплату из денег налогоплательщиков в надежде, что когда?нибудь в мои руки попадет что?нибудь по?настоящему стоящее?

И что, вернувшись домой, я чувствую себя кроликом, вытащенным из норы, которого ослепил солнечный свет?

О чем мне рассказывать? О том, в чем я не могу признаться даже себе самому? Если начну рассказывать, меня уже не остановить. А если начну думать об этом – умру.

А я только и умею, что выживать. Улыбнувшись, смотрю на часы. По окончании сеанса терапии я встаю, надеваю синий пиджак и возвращаюсь к себе домой – в эту серую дыру, которую трудно назвать домом.

Время ползет. Я жду, пока карантин закончится. Жду, когда мне на стол упадет папка с новой личностью, билетами на самолет и новым банковским счетом, чтобы можно было начать все сначала. Я жду новой партии. Я не могу иначе.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Железнодорожная станция под аэропортом Завентем находится в состоянии перманентной перестройки. Повсюду заграждения, предупредительные знаки, оранжевые фонари и строительная техника.

Махмуд продирался сквозь толпу, чтобы успеть на поезд в Брюссель. Среди пассажиров – лоббисты и прочие пешки на службе европейской интеграции с «Файнэншл Таймс», торчащими из чемоданов «Самсонайт», и мобильными телефонами, приклеенными к уху. Ортодоксальные евреи, все в черном, ждут поезда на Антверпен. Семьи с детьми и с огромными чемоданами, собирающиеся в отпуск в Таиланд. Машинист дал сигнал свистком, и Махмуд рванулся вперед, чтобы успеть влезть в поезд. В эту минуту рюкзак, висевший на одном плече, соскользнул прямо на перрон. Махмуд остановился и посмотрел вниз. Рюкзака нигде не было. Он нагнулся ниже. Толпа оттеснила его в сторону от дверей. Кто?то коснулся его плеча.

– Это ваш?

Молодая девушка, его ровесница, со светлыми волосами, убранными в хвост, в спортивной одежде, смотрит на него огромными зелеными глазами. В руках у нее рюкзак Махмуда.

– Да, большое спасибо! – ответил Махмуд.

С рюкзаком и чемоданом ему удалось втиснуться в поезд и даже найти свободное место у окна. Со вздохом облегчения он рухнул на потрескавшееся оранжевое сиденье.

Кряхтя и пыхтя, поезд тронулся. Махмуд достал программу мероприятий. Список участников впечатлял. Члены Европарламента, офицеры НАТО, посол, журналисты из крупных международных газет. Махмуд занервничал.

Почему он раньше не подготовился! Он зажмурился, чтобы прояснить мысли, но бессонная ночь взяла свое, и он погрузился в глубокий сон, какой случается только во время поездок.

 

– Это в пяти минутах ходьбы отсюда, мистер Шаммош, – сообщил импозантный портье отеля «Бристоль», чей внушительный тон резко контрастировал с юным – лет двадцать на вид – возрастом.

– Замечательно, – сказал Махмуд, сворачивая карту и убирая ее в свой старый рюкзак. Защитного цвета и довольно потрепанный, он явно начал свое жизненное путешествие в армии. Дизайн напоминал складной парашют.

Как и портье, отель «Бристоль» пытался придать себе солидности, которой у него, принимая во внимание юный возраст, не могло быть. Красные ковры, красное дерево, кожа и прочие атрибуты британского мужского клуба – все это дизайнеры использовали при оформлении интерьера, чтобы заставить постояльцев забыть о том, что они остановились всего?навсего в одном из множества отелей международной гостиничной сети.

– Кстати, мистер Шаммош, вам передали письмо, – сказал портье и положил на стойку толстый, тщательно заклеенный конверт.

Номер Махмуда был крохотным и безликим, как все номера в мыльных операх. Никаких намеков на британскую эксцентричность. Стандартный гостиничный интерьер без тени индивидуальности. Махмуд задернул шторы. Окно выходило на грязный внутренний двор. Редкие снежинки кружились в воздухе, словно недоумевая, почему они здесь, а не на горке или катке.

Махмуд положил рюкзак на кровать и с конвертом в руках присел в продавленное кресло у окна. На нем черным фломастером было написано имя Махмуда. Дрожащими руками он вскрыл конверт и замер. Потом набрал в грудь воздуха и вывалил содержимое конверта на колени.

Мобильный телефон, зарядка и сложенный лист бумаги. Махмуд перевернул телефон. Дешевый «Самсунг». Такие продают на бензозаправках сразу с сим?картами за 400 крон. Он вставил аккумулятор, упакованный отдельно, и включил телефон. Он завибрировал. Телефонная книжка пуста. Никаких сообщений.

С глубоким вздохом Махмуд развернул бумагу. Внутри оказался еще один лист поменьше. Махмуд выронил его на ковер. Нагнувшись, он поднял бумажку и увидел машинописные строки по?шведски.

 

У меня есть информация. Я не знаю, как ей распорядиться. Мне нужна твоя помощь. Это касается твоих исследований. Нам надо встретиться. Завтра держи телефон включенным между 13.00 и 13.30 и будь готов к марш?броску. Все остальное время держи телефон без аккумулятора. Я свяжусь с тобой.

Мужество, сила, выносливость.

 

Махмуд перевел взгляд на телефон.

«Марш?бросок», «мужество, сила, выносливость».

Слова из другого времени, другой жизни. Кто?то знал о Махмуде то, что он давно забыл.

Рассеянно Махмуд поднял второй лист, внутрь которого было вложено послание. Расправив его, он инстинктивно отпрянул, шокированный картиной, представшей его глазам.

Это была расплывчатая фотография плохого качества, распечатанная на старом принтере. Но изображение было легко разобрать.

Судя по всему, сделана она была мобильным телефоном или дешевой мыльницей и потом распечатана на листе А4. На первом плане лежал на носилках связанный ремнями мужчина. Плоть едва прикрыта лохмотьями. Все тело в ранах и синяках. На руках, на шее и на груди круглые ожоги от сигарет. Кто?то использовал его тело как пепельницу. Но это было не самое ужасное.

Самое ужасное были его глаза. Они не просто казались пустыми, они действительно были пустыми. Поднеся лист к лицу, он увидел на месте глаз темные дыры. По краям запекшаяся кровь. К горлу подступила тошнота. Махмуд понял, что глаза или выкололи, или выжгли. По снимку нельзя было понять, жив несчастный или мертв.

Махмуд смотрел на снимок, не в силах пошевелиться. Потом заставил себя перевернуть лист изображением вниз. Это какой?то ад. Ужас в безжалостном свете вспышки. Комната, похожая на больничную палату. Носилки с ремнями. Кровь. Пытка.

Махмуд много повидал во время своих поездок по Ирану и Афганистану. Страдание, нищета, тюрьмы и пытки были ему не в новинку. Но это фото все равно шокировало его. Это было хуже, чем Абу?Грэйб.

– Господи, – прошептал Махмуд, хотя обычно не обращался к своему богу этим словом.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Она почувствовала аромат его парфюма – крепкого, мужского, с древесными нотками – прежде, чем он коснулся ее руки. В голове сразу стало легко. Легкие наполнились кислородом, а тело бросило в жар. Мысли о встрече, на которую она шла, испарились, и Клара позволила затащить себя в небольшое пустое фойе перед одним из залов Европарламента. Ковры заглушали шум из коридора и зала для прессы.

– Я скучал по тебе, – сказал Кирилл Гувелье по?английски и притянул девушку к себе для поцелуя.

Его английский представлял собой причудливую смесь американского акцента и французских дифтонгов. Губы его были нежными, но настойчивыми. Этот мужчина привык получать то, что хотел.

– Я не знала, что на этой неделе ты в Брюсселе, – пробормотала Клара, чувствуя, как начинает возбуждаться.

– Я и не планировал.

Он сказал что?то еще, но она не расслышала из?за шума крови, пульсирующей в висках. Ее безумно тянуло к этому мужчине. Кирилл оторвался от нее и улыбнулся.

– Разве нам нужен предлог для встречи? – спросил он.

– Мог бы и смс прислать, – пожурила Клара. – Но я рада, что ты здесь.

И она прижалась к губам возлюбленного в новом поцелуе и закрыла глаза, решив не обращать внимания на его странное и даже пренебрежительное отношение к ней. Ее пальцы расстегнули пуговицу на сером пиджаке, проникли внутрь и погладили мускулистую грудь через тонкую светло?голубую рубашку. Его мышцы напряглись под ее пальцами. Кирилл застонал. Кларе нравилось вызывать у него такую реакцию.

– Я не подумал об смс, – простонал он. – Но теперь я здесь.

– Надолго? Мы успеем встретиться?

Клара втянула ноздрями его аромат, словно желая оставить его себе на память.

– Только один день. И сегодня будет поздний ужин.

Она чувствовала его дыхание на своей щеке, щетину, теплые сухие руки. Перед его мужской привлекательностью Клара была беззащитна. Разочарование от того, что они не увидятся вечером, причиняло физическую боль. Клара кивнула.

– Даже пообедать вместе не сможем? – спросила она, утыкаясь носом ему в ухо.

– Ты ужасна, – сказал он. – Ужасна и прекрасна. Как я могу тебе отказать. Обед?

Клара кивнула.

– У меня еще одна встреча. Полвторого у тебя?

Кирилл достал телефон и проверил ежедневник.

– Я перенесу собрание штаба на четыре. Ужин только в восемь.

Клара поцеловала его на прощание и оттолкнула от себя.

– Иди. Увидимся через пару часов.

Кирилл улыбнулся.

– Жду с нетерпением.

Она кивнула. Ей было грустно. Потому что их встречи всегда были такими короткими.

– Выходи первым. Не нужно, чтобы нас видели вместе.

Кивнув, Кирилл застегнул пуговицу и поправил галстук.

– До встречи.

И ушел не оборачиваясь.

 

Клара стояла, прислонившись к стене. На губах остался вкус поцелуя. Она зажмурилась, потом открыла глаза. Шум в ушах не стихал. Бешеное сердцебиение. Она сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Поморгала глазами, поправила прическу. Как это произошло?

Как удалось Кириллу проникнуть через все те ограждения, которые она возвела вокруг себя? Преодолеть замки, колючую проволоку, сторожевых собак и подобраться прямо к ее сердцу? Произошло именно то, чего она так опасалась. Нет, она боялась не любви, любовь – это прекрасно. Она боялась того, что неизбежно наступает после. Необъяснимого. Измены. Пустоты. Отчаяния. А именно это ее ждет, если она не остановится.

Почему именно сейчас? Почему она не смогла держать дистанцию? Клара знала, что привлекательна. Мужчины боролись за ее внимание. В Европарламенте не было недостатка в умных, интеллигентных, амбициозных мужчинах, и Клара могла бы получить любого. По крайней мере, на одну ночь.

Нет, она не вела жизнь монахини. Первые полгода в Европарламенте в ней начала просыпаться чувственность. После Махмуда, его предательства, год в Лондоне был сплошным кошмаром. Не так она представляла свою учебу там. Клара мечтала о Лондоне с тех пор, как после школы провела там одна целое лето. Ей нравилось танцевать под звуки соула в клубе «10 °Club» на Оксфорд?стрит. Нравилось покупать платья в стиле шестидесятых в Кэмдене и старые пластинки на рынке Спайталфилдз. Встречать рассвет в кафе на Олдкомптон?стрит. Возвращаться домой на ночных автобусах. Флиртовать с болезненно худыми юношами с длинными челками в крошечных квартирках в Брикстоне и Айлингтоне.

Но в ее второй приезд Лондон стал дождливой одиночной тюремной камерой. Первые месяцы она провела словно в забытьи. Клара не помнила, чем занималась, помнила только осень, дождь и холод в студенческой комнате в паре кварталов от Стрэнда. Холод проникал сквозь старые окна, и ни одна грелка не спасала. Смутно она помнила часы, проведенные в библиотеке на Португал?стрит, где пряталась от холода и одиночества. Время тянулось бесконечно.

Но хуже всего было чувство вины. Ей казалось, что она предает себя, не используя шанс, который ей выпал. Ведь Клара была там, куда всегда стремилась, – в Лондоне. Училась по престижной магистерской программе в любимом городе. Но впервые Клара чувствовала себя так, словно она сбилась с пути.

Ее спасло появление Габриэллы. Клара никогда не забудет, как ждала ее приезда у заиндевевшего окна в своей пустой комнате. Габриэлла выпрыгнула из такси. В рыжих волосах поблескивали снежинки. Она расплатилась в небрежной манере человека, который уже начал подниматься по крутой карьерной лестнице в известной адвокатской конторе. Габриэлла посмотрела вверх и увидела Клару в освещенном окне четвертого этажа. И даже с такого расстояния Клара увидела тепло и решимость в ее взгляде. В университете они часто сталкивались на лекциях. Они были на одном потоке, но Клара не стремилась к общению. У нее был Махмуд, с которым она познакомилась во втором семестре, и ей больше никто не был нужен. Она называла его Муди[3]. Потому что это прозвище ему подходило. Он был подвержен сменам настроения. Темпераментный, часто мрачный и угрюмый, он все время о чем?то думал и пытался скрыть свой истинный характер под маской сдержанности.

В детстве у Клары никогда не было лучшей подруги. И когда они с Габриэллой оказались в одной группе, Клара была потрясена не меньше, чем когда познакомилась с Махмудом. Она и представить себе не могла, что в мире может существовать другой человек, который тоже любит северный соул и винтажные платья. Махмуд посмеивался над ее удивлением и над их дружбой, но Клара была рада, что в ее жизни появился еще кто?то, кроме Муди.

Но потом в самые мрачные осенние дни в Лондоне Клара начала жалеть, что пустила Габриэллу в свою жизнь. Ей стоило ограничиться Муди. Может, если бы они продолжали все время проводить вместе, не отвлекаясь на других людей, разрыва бы не случилось.

Но когда она увидела Габриэллу у своего дома в Лондоне, увидела решимость в ее глазах, Клара поняла, что было безумием так думать. Без Габриэллы она бы умерла. Габриэлла приехала, чтобы спасти ей жизнь. Не больше и не меньше. И ей это удалось. Лондон так и не стал городом, о котором мечтала Клара, но к ней вернулись силы и желание жить. Она сдала экзамены, написала дипломную работу и разослала резюме. А когда известный и уважаемый политик Эва?Карин Буман пригласила ее на интервью, Клара вспомнила, что у нее есть амбиции. Возможность работать под началом настоящего политика, быть ближе к миру власть имущих, миру больших денег, быть причастной к принятию важных решений – все это вызывало у Клары живой энтузиазм.

Первые полгода пролетели как один миг. Клара старалась не обращать внимания на капризы Эвы?Карин и ее чрезмерные требования. На что она обращала внимание, так это на то, что в мире оказалось полно парней с широкими плечами, хорошим музыкальным вкусом и модными стрижками. Это было для нее в новинку. Все казалось Кларе новым приключением. Встречаться с ними было весело и порой даже приятно.

Но с Кириллом все было по?другому. Начиналось все как игра, но очень быстро Клара заметила, что теряет контроль. Или уже потеряла. Поправив одежду, она вздохнула. Против воли ей вспомнился Махмуд. Наверное, все дело в письме, которое она получила пару дней назад и на которое еще не ответила.

Клара покачала головой. «Муди, Муди, – прошептала она, – что происходит?»

 

19 декабря 2013 года

Брюссель

 

– Мистер Шаммош? У вас есть что добавить по этому вопросу? Например, по поводу последнего утверждения профессора Лефарка о причинах актов насилия и радикализации сил сопротивления в Ираке и Афганистане?

Модератором конференции Международной кризисной группы, посвященной частным компаниям в зонах военных конфликтов, выступал бывший посол Бенджамин Баттон. Он выжидающе смотрел на Махмуда. Махмуд оторвался от блокнота и спокойно встретил его взгляд. На губах его играла улыбка. Махмуд был в своей стихии. Ни следа нервозности, которую он испытал, когда сел за стол перед тысячеголовым змеем в лице публики, среди которой были политики, журналисты, ученые…

– Разумеется, – кивнул он. – Я хотел бы сказать, что ужасные поступки, свидетельства которых мы получили, например нечеловеческое обращение с заключенными в Абу?Грэйб, безусловно, приводит к радикализации. Говоря прямо…

Ему даже не нужно было продумывать свою речь. Слова рождались сами собой и лились изо рта прозрачным и спокойным ручейком, как это бывало в Упсале, когда ему доводилось читать лекции по интересующим его предметам, что бывало очень редко. Глаза присутствующих были обращены к нему. Люди слушали его с живым интересом. Позевывания прекратились, глаза засверкали, ручки запорхали над блокнотами, чтобы записать основные мысли. Все, что он видел вокруг, и звуки его голоса наполняли Махмуда энергией и гордостью. Он был вдохновлен своим профессионализмом и ораторским талантом. Махмуд Шаммош, ученый?суперзвезда.

Опытный модератор, сэр Бенджамин воспользовался паузой в речи Махмуда и предложил продолжить дискуссию за ланчем, который подадут в фойе. Проделал он это весьма элегантно, но Махмуд разозлился. Конечно, он заметил, что восхищение в глазах публики начало сменяться чем?то другим, но все равно это был его момент. Его шанс побыть в центре внимания. Ну что поделаешь. Может, представится шанс продолжить речь за обедом. Какой же мощный выброс адреналина он ощущал. Внимание публики – вот настоящая награда за годы исследовательского труда.

Поднявшись, он достал из рюкзака сотовый и аккумулятор. Стоило ему включить телефон, как тот тут же завибрировал. Два пропущенных звонка. Неизвестный номер. Махмуд напрягся. Телефон снова зазвонил, и сердце Махмуда сделало сальто.

Извинившись, он пошел к дверям, ведущим, как он уже знал, в туалет. Толкнув дверь, он нажал кнопку приема. Адреналин от выступления еще бурлил в крови, а тут еще этот звонок. Перед глазами встала фотография пытки.

– Махмуд Шаммош, – прошептал он.

– Какая подпись стояла в письмах, которые ты получил?

Голос был механическим, словно собеседник использовал специальное оборудование, чтобы остаться анонимом. Во рту пересохло.

– Мужество, сила, выносливость, – ответил он, входя в туалет.

Писсуар и одна кабинка. Пустая.

– Где ты?

– Международная кризисная группа. Авеню Луиз. Кто ты?

– Выйди из здания. Сядь на метро до Артс?луа. Там пересядь на поезд до Гаре Сентраль. Покружи по вокзалу, чтобы избавиться от слежки. Проедешь пару станций обратно и садись на поезд до Гаре дю Миди. Смотри, чтобы за тобой не было хвоста.

Махмуд оцепенел.

– Мы знаем друг друга с Карлсборга, не так ли? Поэтому ты со мной связался?

– Когда будешь на Гаре дю Миди, вставь аккумулятор и позвони по этому номеру. Ты получишь новые инструкции.

Махмуд пытался определить, чей это голос, но напрасно. Голос был ему незнаком.

– Окей. Но о чем речь? Что ты хочешь рассказать? Это шутка?

Стоит ли ввязываться в такую авантюру? Стоит ли доверять анониму?

– Это не шутка. Следуй инструкциям. Мне нужна твоя помощь. Что ты теряешь?

– Окей, – сказал Махмуд. – Но я могу выехать не раньше, чем через час.

– Окей. Вынь аккумулятор и никому не говори об этом звонке. Это серьезно. Скорее всего, за тобой следят. Это не шутка.

Собеседник отключился. Махмуд посмотрел на свое отражение в зеркале над раковиной. Что за странное чувство у него в груди? Сомнения? Нервозность? Любопытство?

Любопытство, решил он. Действительно, что он теряет?

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

В лобби «Мёрчант?энд?Тэйлор» Георга ждал бритоголовый мужчина старше его лет на пять. Его прекрасной физической форме можно было только позавидовать. Георгу с его сквошем и вялыми занятиями на тренажерах оставалось только мечтать о таких мышцах. Несмотря на костюм и рубашку, он выглядел чужим в офисном здании. Видно было, что он создан, чтобы штурмовать горы и форсировать реки, а не протирать штаны в офисе. Он был похож на Мэтта Дэймона из фильмов про Борна, подумал Георг с завистью. Наверно, тренируется каждый день.

– Мистер Браун? – спросил Георг, протягивая руку.

– Именно. Можете звать меня Джош, – ответил мужчина без галстука и ослепительно улыбнулся, продемонстрировав белоснежные американские зубы.

– Я Георг.

Рукопожатие было крепким. Георг не спешил убирать руку. Важно было определить потенциал противника. Георг сдался первым. Отпустил руку и показал гостю на лифт.

– Рейпер все рассказал?

Это был не вопрос, а констатация.

– Да, – ответил Георг, вызывая лифт. – Вам нужно перевести документы. И вы готовы заплатить вдвойне, но я должен сразу забыть прочитанное.

Джош улыбнулся. На этот раз улыбка вышла кривой, как у Рейпера. И надменной, словно ему одному была известна конфиденциальная информация. Он едва заметно покачал головой.

– Про деньги я ничего не знаю. Это дело Рейпера. Моя задача заключается в том, чтобы проследить, что документы не покинут комнату. Ничего личного. Такая работа. Надеюсь, вы понимаете.

Они вышли из лифта. Ботинки Георга ручной работы стучали по паркету из дерева редкой породы. Кроссовки Джоша ступали бесшумно.

– Я должен попросить вас закрыть дверь, – сказал Джош.

– Разумеется, – неохотно подчинился Георг.

Джош достал из синей сумки, которая у него была на плече, какой?то черный агрегат, похожий на айпод старой модели, и, уставившись в дисплей, обошел комнату кругом. Довольный результатом, он убрал аппарат и присел в кресло. Пораженный, Георг думал было спросить, чем он занимается, но решил не выдавать своего любопытства. Итак, все преимущества на стороне противника. Вместо расспросов Георг присел за стол и ждал, когда Джош проявит инициативу.

– Вот, – сказал Джош, доставая черный ноутбук и зеленую папку из сумки. – Документы из папки нужно перевести. Перевод сохранить в этом компьютере и нигде больше. Не нужно волноваться о стиле. Главное – передать смысл. Если у нас будут вопросы, мы с вами свяжемся. Можно, я налью себе кофе?

Он посмотрел в сторону кофемашины рядом с мини?баром. Георг кивнул. Потом открыл зеленую папку. Номера страниц были закрашены черным фломастером. Как и имена и названия. В правом верхнем углу на первых страницах кто?то, наверное Джош, нарисовал черный квадрат. Георг быстро пролистал папку. Первый документ представлял собой отчет службы государственной безопасности Швеции – СЭПО. Под намалеванным черным квадратом, судя по всему, скрывался штемпель «Секретно». Это было досье на конкретного человека.

Георг поднял глаза. При мысли о том, что он читает секретные документы, Георг ощутил приятное волнение. Потому что в деле с такими отчетами речь может идти только об одном – о шпионаже.

В этом у Георга не было никаких сомнений. Передать эти документы Рейперу и его корешам мог только шпион. Невероятно. Георгу страшно было даже подумать о том, какое наказание его ждет, если все это вскроется. Просто держать в руках эти бумаги – уже преступление.

Но эта опасность возбуждала. Георг всегда хотел быть причастным к миру больших денег и больших секретов.

Это был подробный отчет о юноше арабского происхождения, живущем в депрессивной многоэтажке в пригороде Стокгольма Тенсте. Фото дома прилагалось. «Как можно так жить? – подумал Георг. – Советский Союз какой?то».

В отчете значилось, что указанный юноша – старший из трех братьев. Отец воспитывал их в одиночку, поскольку мать умерла во время израильских бомбардировок в Ливане до того, как они бежали в Швецию. Судя по всему, автор отчета расспрашивал учителей и друзей юноши. Написан отчет был сухим канцелярским языком. «Высшие баллы… Имеет сильное стремление улучшить свою жизнь… Поразительно высокая мотивация… Отличные способности к изучению языков. Свободно говорит и пишет на шведском, арабском и английском… Интересуется политикой, но не участвует в политических движениях». Много внимания в документе уделялось религиозным взглядам объекта наблюдения. «Светский мусульманин без связей с радикальными элементами и местной мечетью» – так звучал вывод. В разделе «Свободное время и социальная жизнь» было написано, что круг общения юноши ограничивается спортсменами, которые тренируются вместе с ним. Судя по всему, юноша занимался бегом и баскетболом. Также было написано, что у него нет близких друзей, только приятели, и что сам он «интроверт с парадоксально сильно развитыми лидерскими качествами». Последний раздел назывался «Общий вывод». В нем объекта признавали «по всем параметрам подходящим для особой службы». Смысл этих слов от Георга ускользал. Но в его задачу входило не понимать, а переводить.

Второй документ был длиннее – около тридцати страниц и, судя по дате, совсем свежий. На первой странице заголовок «Причины для наблюдения» и короткий текст:

Достоверные сведения от иностранных разведывательных служб заставляют сделать вывод, что данный объект имеет связи с подрывными элементами в Ираке или Афганистане. Смотри досье S?K/R/00058349.

Дальше описывалась актуальная жизненная ситуация этого человека. Юридическое образование. Бывший спикер студенческого кружка интересующихся международной политикой. Аспирантура юридического факультета. Дисциплины, которые он преподает. Фотографии дома с окном квартиры, обведенным красным. Баскетбол в студенческом спортзале два раза в неделю. Роман с Кларой Вальден, закончившийся пару лет назад. Ее имя не было замазано.

Георг поднялся и прошел к кофемашине.

– Клара Вальден, – пробормотал он себе под нос.

– Простите? – спросил Джош, поднимая глаза от мобильного телефона.

Он сидел у окна с видом на парк. Капли дождя стекали по стеклу. По радио передали, что ожидается буря. Небо затянуло темными тучами. В переговорной тоже было темно, хотя до вечера еще далеко.

– Клара Вальден, – повторил Георг.

Он сразу понял, о ком речь. Он знал всех шведов в Брюсселе. А Клару невозможно было не запомнить. Не потому, что она имела какое?то влияние, нет. Она была девочкой на побегушках у ветерана шведской политики Буман – парламентария и социалистки, главным образом занимавшейся международными отношениями. Нет, Клара привлекла его внимание своей внешностью. Она была в первой пятерке его списка самых горячих ассистенток в парламенте.

– Она работает в Европарламенте, – сказал он.

– Именно так, – спокойно ответил Джош. – Рейпер хочет, чтобы ты за ней следил. Есть вероятность, что она поддерживает связь с террористом, на чей след мы хотим выйти.

Террорист. В ушах у Георга зашумело.

– Следил? Как вы это себе представляете?

Георг не знал что думать. Террористы. Секретная служба. Слежка.

Эйфория от прочтения секретных документов прошла, и на смену ей явилась тревога.

– Ничего сверхъестественного. Для начала стань ее другом в социальных сетях. Мы бы и сами справились, если бы владели шведским языком.

Георг вернулся за стол. Остальные документы состояли из протоколов слежки. Коротких описаний того, что объект делал в течение дня. Георгу даже стало жаль беднягу, работа которого заключалась в том, чтобы весь день следить за домом объекта.

Пара вещей привлекли его внимание. Отчет сопровождался детальными описаниями квартиры и кабинета объекта с фотоснимками. Это было вторжение в личную жизнь. Но, судя по всему, СЭПО или тех, кто заказал этот отчет, такие мелочи, как закон о неприкосновенности частной жизни, не останавливали. От этого Георгу было не по себе. Там даже приводились выдержки из переписки объекта. Два письма с необычного адреса от человека, который хотел встретиться с объектом в Ираке, а потом в Брюсселе. Короткий имейл на адрес Клары Вальден, отправленный пару дней назад. Имя адресата обведено фломастером. Наверно, дело рук Рейпера или Джоша. Георг не считал себя человеком высоких моральных принципов, но все равно ему было неприятно копаться в чьем?то грязном белье. Однако выбора у него не было. Он тоже был винтиком в машине глобального пиар?агентства.

– Полагаю, это займет полдня, – сказал он Джошу, откладывая документ в сторону.

– Тогда чем раньше начнем, тем лучше, – улыбнулся Джош.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Целый час Махмуд провел в брюссельском метро, выполняя инструкции звонившего. Пересаживался со станции на станцию и так далее. Платформа станции Гаре дю Миди пустовала. Низкие тучи затянули небо. Было темно, как вечером. Дождь поливал потрескавшийся бетон. Единственным ярким пятном были граффити на стенах зала ожидания посреди перрона. Спрятавшись за колонну, он вставил аккумулятор в телефон, не забывая смотреть, не поднимается ли кто?нибудь по эскалатору. Пульс его участился. Дыхание стало прерывистым. Все вокруг – пустой перрон, дождь, ржавые рельсы – казалось реальнее, ощутимее. Настоящее приключение. Игра.

 

Еще раз оглядев перрон, он набрал последний номер. Ответили после первого гудка.

– Возьми такси до Гаре дю Норд. Смени такси до Музея Африки в Тервурене. Там ты будешь через час. Окей?

– Окей, – ответил Махмуд.

– Посмотри выставку. Не спеши. В комнате с жирафом есть запасной выход. Без десяти семь выйди через него в парк. Дверь будет открыта, а сигнализация отключена. В парке будет пруд. Обойди его с правой стороны. Напротив увидишь статую. Справа от нее на окраине леса будет скамейка, скрытая кустами. Я буду там в семь часов. Не опаздывай.

 

Январь 1985 года

Стокгольм

 

Снег приглушал все звуки. Если закрыть глаза, можно забыть, что ты в городе. Снег похрустывает под подошвами, ветер бьет в лицо. Я один на озере. Иду по льду против ветра. Неба не видно. Один сплошной снег. Я иду быстро, словно от меня зависит, как долго будет длиться зима в мире.

Мысли мои обращаются к другим временам. Временам армий и парадов, битв и развевающихся штандартов. Мне грустно. Город прекрасен и торжественен, как на похоронах. Автомобили ездят с включенными фарами, несмотря на то, что на дворе день. Если можно назвать эти несколько часов бледного света между рассветом и закатом днем. Одет я слишком легко. Единственное, что не дает мне замерзнуть, это синий пуховик, который я не надевал с колледжа.

Меня ждут в американском посольстве. Новые документы уже готовы. Никто не знает, кто я. Никто не знает, куда я направляюсь. Но у них есть инструкции и приказ не задавать лишних вопросов. Я запираю сумку в сейфе военного атташе и отклоняю любезное приглашение поужинать. Ему сложно скрыть свое любопытство. И я его понимаю. За каждой тайной кроется еще одна. За каждой ложью – новая ложь. Пару секунд я думаю, задать вопрос или нет. Это риск, но я готов на него пойти. Возможно, это мой единственный шанс.

– Мне нужна помощь одного из ваших местных сотрудников. Кого?то, кто говорит по?шведски и знает, как работает шведская социальная система.

– Конечно, – отвечает он, обрадованный тем, что может помочь.

Он приятный мужчина, которого легко представить в ирландском пабе рассказывающим истории о войне и приключениях.

– Но у нас нет никого, кому можно было бы доверять в делах повышенной секретности.

– Это неважно, – отвечаю я. – Мне нужно найти знакомого, который должен был вернуться в Швецию.

– Понимаю. В отделе прессы есть аналитики. Я попрошу секретаря прислать вам кого?нибудь из них.

 

…Я иду маршрутом, который нарисовал на карте в комнате и заучил наизусть. Брожу по узким улочкам, заполненным туристами, чтобы убедиться, что я не ошибся и те, кто был у меня на хвосте, потеряли меня в метро. Говорят, в Стокгольме все проще. В Хельсинки куда сложнее. Может, и так.

Остался один час. Я сажусь в такси у дворца и прошу отвезти меня в Юргорден. Шофер не понимает, куда мне надо, и я вынужден показать ему место на карте. Это вызывает у меня стресс. Он наверняка запомнит американского пассажира. Я не люблю оставлять следы.

Но уже слишком поздно. Я прошу высадить меня у моста. Он не понимает. Плохо говорит по?английски. Я вынужден снова показать. Внешность у водителя арабская, но я не могу перейти на другой язык. Слишком опасно. Слава богу, за нами нет слежки.

В туалете перед входом в этнографический музей Скансен я меняю синий пуховик на пальто бежевого цвета. Снимаю красную шапку. Достаю из сумки желтую папку и кладу в синий нейлоновый рюкзак.

Пустую сумку без отпечатков пальцев я оставляю рядом с мусорной корзиной в одной из кабинок. Затем иду к парому. Уже темнеет.

В три пятнадцать я поднимаюсь на борт парома. Он стоит один на носу. Как мы и договаривались. Очки с тонированными стеклами, бежевое пальто с гвоздикой в петлице. Усы по пышности не уступают усам его верховного руководителя. С таким лицом можно сделать хорошую карьеру в правительственных зданиях Багдада. Я встаю рядом. Смотрю на пену, взбиваемую винтами. Неубранные рождественские украшения поблескивают в парке аттракционов на берегу. Плавание займет не больше десяти минут.

– Ассалям алейкум, – говорю я.

– Ва аляйкум ассалям, – на автомате отвечает он и удивлено добавляет: – Вы говорите по?арабски?

– Что вы хотите сообщить? Наверное, что?то важное, раз американцы послали своего человека аж в Стокгольм.

– Вчерашние снимки со спутника. Иранский флот пытается перекрыть трафик в Персидском заливе. Артиллерия готовится к атаке на Багдад.

Я оглядываюсь по сторонам и протягиваю папку собеседнику. С кивком он убирает ее в портфель, не открывая. Несмотря на защиту от ветра, нам все равно холодно.

– Это все?

Он не скрывает разочарования. Видно, что все это он уже знает.

Я качаю головой.

– Есть кое?что еще. Мы нашли пять компаний, которые готовы продать то, что вам нужно. Они хотят встретиться в Цюрихе через две недели. Вся информация в папке. Надеюсь, мне не нужно говорить, что это очень деликатная тема.

Глаза сверкнули. В них проснулся интерес.

– Химия? – спросил он.

– Лучше.

Он кивает. Огни парка аттракционов отражаются у него в очках. Под ногами под палубой вибрирует мотор.

– Мы вам благодарны, – произнес он наконец.

Я кивнул.

– Благодарите не меня. Я только курьер. И, разумеется, те, кто меня послал, рассчитывают на благодарность, но вы можете обсудить это в Цюрихе.

Мы молчим. Слышен шум мотора. Если ему и холодно, то он этого нее показывает. Лицо за очками невозмутимо. Шарф винно?красного цвета аккуратно повязан. На пальто из верблюжьей шерсти ни пылинки. Усы придают ему внушительности.

Глаза его обращены к южной набережной, где пришвартован огромный красно?белый паром, к городу, карабкающемуся вверх по холму за ним. Снежинки медленно кружатся между нами. Я молчу. Даю ему время. Но сам я весь в напряжении, как будто по мне пустили электрический ток. Мне кажется, я могу растопить снег. Месть – отличное топливо.

– Никто ничего не знает, – говорит он. – Ни мы, ни сирийцы, никто.

Он поворачивается ко мне и снимает очки. Глаза под ними неожиданно теплые и человечные.

– Это была ваша семья? – спрашивает он.

Я молчу, смело встречая его взгляд. Он все знает. Это риторический вопрос. Но я заглядываю ему в глаза, пытаясь понять, что творится у него в голове.

– Мне жаль, – говорит он. – Правда. Вы нам очень помогли. Жаль, что я не располагаю информацией, которая вам нужна.

Я киваю. Если это ложь, то он превосходный лжец.

– Вы же знаете, что это ничего не значит? Что у меня нет информации. Наша система более органичная, чем ваша. Меньше документов, быстрее принимаются решения. Подобная информация никогда не выходит за пределы узкого круга спецслужб.

Я киваю. Мне все известно о том, как быстро у них принимаются решения.

– Кто?то посылает сигнал, другой передает дальше, цепочка очень длинная.

– Но всегда есть слухи, – возражаю я. – Всегда.

– Конечно, – говорит он. Кивок. Грустная улыбка. – Но слухам нельзя верить.

– Даже если это единственный источник информации?

Он молчит. Только внимательно смотрит на меня, не моргая. На усах и на бровях у него застыли льдинки.

– Иногда лучше забыть прошлое и идти дальше. Предоставить все Богу. Иншалла. Как того захочет Бог.

Мы расходимся в разные стороны. Меня раздирают сомнения. Я снова несу смерть.

По Страндвэген возвращаюсь в посольство, не пытаясь сбросить слежку. Пусть следят. Местная сотрудница Луиза ждет меня за столом в крошечном кабинете, где работают два сотрудника. Судя по всему, в здании остались только мы одни.

– Вы опоздали, – говорит она, поправляя длинные светлые волосы.

Ей около тридцати. Не красавица. Но есть в ее серьезности что?то привлекательное. И ее английский с американским акцентом и певучими шведскими интонациями мне до боли знаком.

– Мне нужно забрать детей из сада.

– Мне жаль, – искренне говорю я.

Она кладет на стол передо мной бумаги.

– Вот женщина, которую вы искали, – говорит она. – Это свидетельство о смерти. Она работала в министерстве иностранных дел и погибла в результате взрыва в Дамаске.

Я тупо киваю и смотрю на бумагу на неизвестном языке.

– Я нашла несколько статей об этом в шведской прессе. Здесь много об этом писали. Я сама помню это происшествие. Нечасто шведские дипломаты погибают на службе за границей. Я сделала копии. Судя по всему, бомба предназначалась другому человеку. Она погибла по ошибке.

У меня подкашиваются ноги. Я опускаюсь на стул рядом.

– У нее была дочь, – говорю я безжизненным голосом.

Луиза кивает.

– Да. У нее была дочь, которая выжила. Очень странная история. В прессе писали, что она погибла вместе с матерью в машине, но, копнув глубже…

Она убрала волосы со лба и бросила нетерпеливый взгляд на часы на узком запястье.

– Ее можно найти в регистре. Клара Вальден. Я попросила приятеля в министерстве проверить.

Она пролистала документы.

– Нет никаких письменных свидетельств, но, если верить слухам, ее нашли завернутой в одеяло у посольства Швеции в Дамаске в день взрыва. Историю постарались замять, чтобы с девочкой ничего не случилось.

Все внутри меня замирает.

– Что с ней стало?

– Она живет с бабушкой и дедушкой в шхерах на западе страны… Как называется это место?.. Ах, да, Аспойя.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Клара сделала глубокий вдох и нашла глазами цветочки на обоях, чтобы успокоиться и подавить желание зарыться носом в шею голого Кирилла, такого сонного, всего в нескольких сантиметрах от нее в постели. Несмотря на то что оба они были голые, несмотря на то что она исследовала все его тело руками и губами, такой жест был бы слишком нежным, слишком интимным.

А в их отношениях не было нежности. Страсть – да. В присутствии Кирилла из нее буквально сыпались искры. Ее безумно влекло к нему. Никогда и ни к кому Клара не испытывала такого сильного влечения, но она подозревала, что причина была в его недоступности.

Сколько раз в последние месяцы она просыпалась на рассвете и видела Кирилла полуодетым и спешащим на встречу? Сколько раз ее будил скрип лестницы? Сколько раз они отменяли свидания, потому что Кирилл не мог вырваться со встречи или ужина или ему срочно нужно было в аэропорт? Их свидания можно было по пальцам пересчитать. Двадцать? Вряд ли. Скорее, пятнадцать. Кирилл, как и большинство европарламентариев, бывал в Брюсселе только пару дней в неделю. Остальное время он был в разъездах или дома в Париже, угождая избирателям.

Когда они начали встречаться, Клару все устраивало. Больше ей и не нужно было. Кирилл был интересным и умным молодым человеком. Они прекрасно подходили друг другу в постели. От одного взгляда на него у Клары подгибались колени. В постели он мог делать с ней все что хотел. И она чувствовала, что эта беспомощность Кирилла возбуждает. В постели он бывал жестким. Его руки крепко сжимали ее шею, плечи, зарывались ей в волосы, когда он прижимал девушку к постели, чтобы взять сзади. На ее губах все еще был вкус его кожи. Все, что их связывало, это страсть. Непреодолимое влечение. Но в их отношениях не было нежности, не было интимности. И именно это и давало им свободу реализовывать свои сексуальные желания.

Они ничего друг от друга не требовали. У них не было общего прошлого, не было планов на будущее.

Вот почему Клара так удивилась, когда Кирилл внезапно повернулся и уставился на девушку. Он долго смотрел на нее, не говоря ни слова. В его темных глазах читался намек на иронию. Клара смутилась. Она робко встретила его взгляд и молчала, не зная, что он от нее ждет.

– Почему у тебя нет фотографий семьи? – спросил он. – Я был у тебя много раз, но ничего о тебе не знаю. Не совсем так, но….

Он словно только что осознал свою наготу и потянул одеяло на себя, чтобы прикрыться.

– Мы говорим о парламенте, о политике, о мире. О еде. Но никогда о тебе. О твоей семье. Твоем доме. А сейчас я понял, что и снимков у тебя дома нет. Все, кто живет за границей, держат фотографии родственников. А ты нет. Почему?

Его голос, его американский английский с французским акцентом. Он учился в США? Клара отвела взгляд и легла на спину, уставившись в потолок. Она сделала глубокий вдох.

Клара чувствовала, что не готова к смене характера их отношений. Ее устраивало все как есть. Но она знала, что глубоко внутри она мечтает о том, чтобы раскрыться Кириллу, рассказать ему свою историю, и чтобы он тоже раскрылся ей. Но Кларе нужно время. Нужно свыкнуться с этой мыслью. Она не может вот так, без предупреждения, без времени на раздумья, взять и начать все рассказывать. Так что Клара пожала плечами и сказала со вздохом:

– Не знаю. Не думала об этом. Да и фотографий у меня мало.

Клара приподнялась на постели, повернулась и опустила ноги на холодный пол.

– Чушь, – сказал Кирилл ей в спину. – У всех есть семейные фото.

Неужели он не понимает, что ей нужно время? Неужели не может подождать? Дать ей передышку?

– Расскажи мне хоть что?нибудь. У тебя есть братья? Сестры? Чем занимаются твои родители? Все что угодно.

Она повернулась. Изобразила раздражение.

– У меня нет ни братьев, ни сестер, – ответила она, надевая черный лифчик.

Клара провела пальцами по черным волосам до плеч, заправила пряди за уши.

– Я единственный ребенок.

Она подняла телефон со столика и посмотрела на часы.

– Вставай. У меня встреча через полчаса. Надо спешить.

Клара улыбнулась, чтобы смягчить тон, но не слишком убедительно, и показала на лестницу.

– Тебе неприятен этот разговор?

Он взмахнул руками, обрадованный тем, что ему удалось хоть что?то вытянуть из нее. От этого Клара еще сильнее напряглась.

– Почему ты так думаешь? Почему тебе кажется, что мне неприятно говорить о моей семье? Хорошо, ты прав. Мне неприятен этот разговор. Окей? Ты доволен?

Клара пронзила его взглядом голубых глаз. Ей хотелось поскорей покончить с этой дискуссией. Кирилл поднял руки в знак примирения и сел в постели.

– Окей. Если ты не хочешь об этом говорить…. – пробормотал он, натягивая трусы. – Я спросил только из вежливости.

Через пару минут они, уже одетые, ждали в гостиной, пока приедет такси. Пора было возвращаться на работу.

– Прости, – сказала Клара. – Я не хотела так реагировать. Это был обычный вопрос.

Она протянула руку и коснулась его, но Кирилл даже не посмотрел на нее. Вид у него был обиженный. Наверно, его прошлые любовницы были дружелюбнее.

– Ничего, – ответил он, запуская пальцы в волосы. – Я понимаю. Я не хочу доставлять тебе неудобства.

– Моя семья….

Кирилл повернулся к ней. В глазах снова вспыхнул интерес.

– Мою семью легко описать. Это мои бабушка и дедушка. Вот и все. И моя лучшая подруга Габриэлла. У меня были парни, короткие романы. И одни серьезные отношения. Иногда одинокими темными вечерами я жалею, что они закончились. Этого достаточно?

– Почему вы расстались? Не может быть, чтобы он бросил тебя.

– Об этом мы можем поговорить в другой раз. Но это было трудное время. Мне нужно было учиться в Лондоне, потом работать здесь. У нас не было будущего, так что правильно, что мы расстались.

– А твои родители? – осторожно спросил Кирилл, не желая ее огорчить.

– У меня нет родителей. Мама погибла, когда мне было два месяца. У бабушки с дедушкой есть фотографии, но никаких воспоминаний о ней у меня не осталось. Никаких.

Она посмотрела ему прямо в глаза. Ее трагическое прошлое. Одиночество. Депрессия. Меньше всего Кларе хотелось обсуждать это с ним. Кларе не хотелось видеть сочувствие в глазах, жалость к бедной сироте, выросшей в шхерах с бабушкой и дедушкой. Все эти понимание, симпатия, жалость – ей это было не нужно. Потому что Клара не хотела быть тем, кого жалеют. Она хотела быть сильной женщиной, не нуждающейся в жалости.

Кирилл кивнул и убрал прядь волос, упавшую ей на лоб.

– Мне жаль. Я не знал, – сказал он.

Он взял руку Клары в свою. Она не стала ее отдергивать, но и на ласку не ответила.

– Я не знаю своего отца. Знаю только, что он американец и что мама познакомилась с ним в Дамаске. Она работала там в посольстве. Возможно, он тоже был дипломатом. Или бизнесменом. Мама своим родителям ничего не рассказывала, а потом погибла в результате взрыва. В ее машину подложили бомбу.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Пока Махмуд ехал в такси через правительственный квартал в Музей Африки, располагавшийся в Тервурене к северу от центра, началась снежная буря. Мокрый снег залеплял окна старого «Мерседеса». Ветер грозился сбить машину с курса. На часах была только половина шестого, а темно было, как ночью. Плохой знак, подумал Махмуд. Он поднял глаза на офисные здания, где заседали люди, решавшие судьбу Европы. Здания уходили в небо, скрываясь в темных тучах. Такси ползло между ними со скоростью улитки. Рю Белльярд – одна из главных артерий правительственного квартала – была забита машинами. Одна из полос была перекрыта. Водитель выругался по?французски. Что?то про шлюх и политиков и их связь, насколько позволял понять школьный французский Махмуда.

Он посмотрел в заднее окно. Стеклянные фасады домов. Огни прожектора. Было так темно, что непонятно, преследуют его или нет. Махмуд сомневался, что это возможно. Его маневры в метро были настолько иррациональны, что никакая слежка не могла бы их повторить. Да еще эта смена такси. Если бы он своими глазами не видел «Вольво» в Упсале, то вообще утверждал бы, что такая слежка невозможна. Но он ее видел и теперь не спешил отрицать такую вероятность. Внезапно за ними раздался вой сирен. Огни от синих мигалок забегали по стеклу. Краем глаза Махмуд увидел, как по перекрытой полосе приближаются на бешеной скорости полицейские на мотоциклах. За ними следовала полицейская машина с мигалкой, а за ней ряд черных «мерседесов» последней модели. Спереди были флажки – Евросоюза и похожий на флаг Афганистана. Ветер нещадно трепал тонкую ткань. Может, готовятся к встрече по Афганистану? Разрабатывают новый план Маршалла? Который наконец вернет мир в эту горную страну? А может, просто посол едет в аэропорт.

Когда Махмуд уже потерял надежду выбраться из пробки, она вдруг рассосалась, и они оказались на полупустой дороге через парк или лес. Махмуд снова ощутил волнение. Во рту пересохло. Внезапно он пожалел, что никому не рассказал, куда собирается. Нужно было хотя бы сообщить Кларе. Но она даже на имейл не ответила. Что бы он ей написал? «Привет, Клара! За мной следят. Я отправляюсь на встречу с человеком, который хочет передать мне секретную информацию»?

Да она решила бы, что я параноик. Или шизофреник. Следят? Вот как.

Нет, это безумие. И он обещал, что никому не расскажет. Он один. Ничего с этим не поделаешь. Надо успокоиться.

 

Махмуд попросил таксиста высадить его на повороте и за пять минут дошел до музея. На часах было шесть. Парковка у музея превратилась в болото из воды и грязи. Он с трудом обогнул массивное здание, за которым простирался ухоженный парк с посыпанными гравием дорожками, подстриженными кустами и серыми лужайками. Парк был плохо освещен, но Махмуд все равно остановился, чтобы посмотреть, где ему надо быть через час.

Он нашел глазами большой пруд перед входом. Но больше в темноте ничего было не разобрать. Придется полагаться на интуицию.

Спустя полчаса он смог констатировать, что страна с таким противоречивым колонизаторским прошлым могла бы создать музей и поинтереснее. Внимания заслуживало только само здание. А заполнено оно было поеденными молью чучелами жирафов, пыльными витринами с животными помельче и парой обязательных копий и щитов из Центральной Африки. То же самое, что можно увидеть в любом второсортном музее естественной истории. Но, впрочем, он сюда пришел не историю бельгийских колоний изучать.

Без десяти семь по громкой связи объявили, что музей закрывается через десять минут. Махмуд медленно вернулся в нужный зал. Он был в помещении один. Тень огромного жирафа падала поперек зала. Махмуд набрался решимости и одним рывком дернул на себя дверь. Пора.

Дверь распахнулась, и порыв ветра чуть не сбил Махмуда с ног. Дождь прекратился, и, судя по вырывающимся из его рта облачкам пара, температура опустилась на пару градусов за то время, что он бродил по музею.

Махмуд поежился, но пошел вниз по узкой стальной лестнице, ведущей вниз на посыпанную гравием мокрую дорожку. Пруд перед музеем был освещен, но остальной парк утопал в темноте. Махмуд пошел вперед, стараясь держаться в тени. Он обошел пруд справа, проклиная себя за то, что не взял с собой никакой другой обуви, помимо выходных ботинок под костюм. Носки уже промокли насквозь. В ботинках хлюпала ледяная вода. А ведь сухие ноги – залог здоровья зимой. Любой солдат вам скажет, что нет ничего важнее. Но для Махмуда солдатские дни остались в прошлом.

Часы с подсвеченным циферблатом показывали 18.53. Осталось семь минут. Махмуд пошел через кусты. Замер и прислушался. В парке было тихо. Только в отдалении – слабый шум от дороги. Час пик для европейских чиновников и дипломатов.

С того места, где он стоял, хорошо видно было музей. И ни души. Никто его не преследовал.

Махмуд повернулся и нашел глазами статую, которую упоминал тот человек по телефону. Бронзовая статуя поблескивала в свете, отражавшемся от пруда. Он повернул направо, прошел через лужайку и увидел рощицу. Он пошел дальше и там за вечнозеленым кустарником увидел контуры парковой скамьи. Махмуд замер. Справа на скамейке сидел человек.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Ровно в семь часов вечера в четверг Георг вошел в ресторан «Ком ше суа». Дорогие рестораны в Брюсселе стали частью его новой жизни. Он всегда приходил вовремя, давно уже расставшись с дурной привычкой опаздывать. На лице у него сияла улыбка. Закончив перевод, Георг вернулся к себе в кабинет. Эпплби заглянул и предложил обсудить годовой бонус Георга за ужином в ресторане с двумя мишленовскими звездами. Это было чудесное предложение. За это он и любил свою новую жизнь. Можно было смириться с любыми скучными переводами и идиотскими заданиями ради роскошной жизни. Не успел он переступить порог заведения, как к нему подскочил официант.

– Месье Лёв? Месье Эпплби ждет вас на втором этаже, – сообщил он по?французски.

– Мерси, – ответил Георг, следуя за ним.

В ресторане царило оживление, но шум голосов приглушали ковры. Гости все в галстуках и при деньгах. Дамы ставят сумочки на специальные табуретки. Настроение у Георга сразу улучшилось. Это его стихия. Роскошные рестораны, официанты, знающие его в лицо.

Бокал шампанского. Крошечная, совсем крошечная доза кокаина в туалете, и у него будет все, о чем только можно мечтать. Они поднялись по узкой лестнице, и официант толкнул вперед потайную дверь, замаскированную под зеркало. Видимо, ужинать они будут в приватной комнате.

Эпплби сидел один за столом, накрытым на двоих, и что?то писал в своем «Блэкберри». Он жестом велел Георгу садиться. Комната была отделана панелями из светлого дерева. Тяжелые шторы обрамляли окно. На стене позади Эпплби висел большой натюрморт маслом в массивной раме. У окна два кожаных кресла. Наверняка чтобы удобно было пить коньяк. Это было не по вкусу Георгу. Слишком старомодно. Ему не нравилась старая мебель, собирающая пыль. Георг предпочитал белые стены, сталь, стекло. Стиль журнала «Wallpaper». Но, с другой стороны, в этом ресторане чувствовался класс. И деньги.

– Входи, входи же! Присаживайся. Как у тебя дела, старина?

Эпплби часто использовал такие выражения. Ему нравилось придавать своей речи британский лоск. Нелегко быть американцем в Брюсселе.

– Спасибо, чудесно! – ответил Георг.

– Гарсон! Бутылку шампанского!

Эпплби картинно нажал на кнопку «отправить» на телефоне и положил его на стол.

«“Гарсон”, – подумал Георг. – Только американцы сейчас так обращаются к официантам».

– Итак, Георг, что ты думаешь о «Ком ше суа»? Ты уже здесь бывал?

– Пару раз.

– Замечательно, – воскликнул Эпплби и тут же потерял интерес к вопросу. – Что закажешь? Я уже выбрал.

Георг открыл меню. Кольчестерские устрицы. Камбала с медальонами из омара. Георг спрятал улыбку.

Эпплби кивнул.

– Осталось только решить, кто будет платить за этот маленький ужин, – сказал он, расплываясь в улыбке.

Белые зубы сверкнули. Секретарши болтают, что он похож на акулу, вспомнил Георг.

Большой, гладкий и гибкий. Маленькие черные злые глазки. Георг улыбнулся в ответ, но уже не так уверенно. Георг надеялся, что этот безумец не рассчитывает, что он заплатит за ужин, на который его самого пригласили? Особенно учитывая тот факт, что зарплата Эпплби была в десять раз больше немаленького оклада Георга.

– Табак или коньяк? – провозгласил Эпплеби, доставая монетку в один евро из кармана. – Орел, то бишь король Альберт, будет «Филип Моррис», а решка – «Хеннесси».

Обе компании являлись клиентами «Мёрчант?энд?Тэйлор». Эпплби подкинул монетку. Выпал орел.

– Прекрасно. Платит «Филип Моррис».

Он с довольным видом убрал монетку.

– Время тоже на них запишем. Три часа. И выставим завтра счет.

Это было восхитительно. Обеды и ужины время от времени записывались на счет клиентов, даже если не имели никакого отношения к лоббированию их интересов. Но чтобы записать ужин на 400 евро – с этим Георг до сих пор не сталкивался. А если еще к этому добавить 350 евро – стоимость часа времени Георга и 500 евро – наверняка столько стоит час Эпплби – и «Филип Моррис» придется отвалить кругленькую сумму за чужой ужин. Почти 25 000 шведских крон за мероприятие, не имеющее к ним никакого отношения. Это была игра по?крупному. Элитная серия. Все серьезно. Развод на большие бабки. Пусть эти свиньи заплатят. У них денег как грязи.

Они обсудили клиентов Георга и заказы, потом слухи и сплетни в офисе. Беседа была непринужденной. Но что?то не давало Георгу покоя. Ужин в «Ком ше суа» был слишком роскошен даже по меркам «Мёрчант?энд?Тэйлор». Они словно ходили вокруг да около какого?то деликатного предмета, о котором Эпплби не осмеливался заговорить. У Георга появилось плохое предчувствие. И в черных глазах Эпплби он видел подтверждение своим догадкам. Взгляд акулы. И жесты у него были нетерпеливые, словно он хотел побыстрее покончить с ужином и перейти к более существенным занятиям. Как будто этот ужин был только наживкой.

Георг опрокинул в рот остатки шампанского и улыбнулся Эпплби. «Давай, говори, – мысленно произнес он. – Я готов».

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Они увидели друг друга одновременно. Мужчина поднялся и сделал шаг вперед. Их с Махмудом разделяло менее двадцати метров. Он выставил вперед руку в предупреждающем жесте. Махмуд замер.

– Подходи медленно. Руки опусти вдоль тела, – приказал он по?шведски.

Махмуд узнал голос. Он был грубее и ниже, чем когда он слышал его в последний раз. Махмуд застыл, раздираемый противоречивыми чувствами.

– Линдман? – спросил он.

– Шаммош, – ответил человек. – Рад, что ты смог выбраться.

Они стояли молча. Даже в темноте видно было, как изменился Линдман. И неудивительно. Десять лет прошло. Он стал накачанным, с широкими плечами, бугрящимися от анаболиков мышцами и квадратной челюстью. Короткие светлые волосы, которые он по?прежнему стриг не длиннее трех миллиметров, как велено десантникам, поредели. Изможденное лицо все в морщинах. Одежда – широкие джинсы и защитного цвета куртка M60 – старая и мятая, как будто в ней спали.

– Давно не виделись, – проговорил Махмуд.

Голос его звучал неуверенно.

– Как ты узнал, что я в Брюсселе?

Линдман пожал плечами.

– Прогуглил твое имя, нашел семинар, позвонил в Кризисную группу и узнал, где ты остановишься. Вот и все.

Он посмотрел поверх плеча Махмуда на парк.

– Ты уверен, что за тобой нет хвоста?

– Я сделал все, как ты просил, и даже больше, – ответил Махмуд с улыбкой, которая тут же исчезла. Встреча с Линдманом заставляла его нервничать. Особенно учитывая, при каких обстоятельствах они встретились.

Линдман ничего не ответил. Он вслушивался в звуки парка. Но слышно было только шум от дороги и свист ветра в листве.

– В последнее время дела идут не так хорошо, как мне хотелось бы, – сказал он наконец.

– И? – спросил Махмуд.

Линдман едва заметно покачал головой.

– Не знаю, сколько у нас времени.

Его глаза снова заметались по парку, высматривая что?то в темноте. Он сделал глубокий вдох, словно собираясь с силами.

– То, что произошло. Давно. Когда мы были молодыми… – начал он.

– Не такими уж и молодыми, – поправил Махмуд. – Мы уже все соображали.

Внутри него вспыхнуло пламя ярости. Махмуда обдало жаром. Он чувствовал, как ярость нарастает. Сколько лет он уже не дает ей вырваться наружу. И каких чудовищных усилий воли требует ее подавление.

– Но это не важно. Зачем ты вызвал меня сюда? И что это за секретность такая?

Линдман сфокусировал взгляд на Махмуде. Он смотрел на него так, словно видел впервые, словно до этого он не осознавал, что он не один в парке. Линдман облизал губы. Он сильно нервничал. Руки его беспрерывно двигались.

– Дело в том… – начал он. Откашлялся и снова посмотрел прямо на Махмуда. – Я видел вещи, которые ты не можешь даже представить. Я столько повидал. – Он снова замолчал. Покачал головой. Почесал щеку. – Это безумие, понимаешь? И у меня есть информация, понимаешь? Опасная. Чертовски опасная. То, что я видел… ты и представить не можешь, что это было.

– Ты о фото, которое передал мне?

– Да, фото… Ты сам все видел. Такого рода вещи. Теперь понимаешь, почему я говорю «безумие»?

Линдман покачивался, когда говорил, переминался с ноги на ногу. Взгляд был то мечущимся, то напряженным. Челюсти работали, словно что?то пережевывая. Он что?то принял, подумал Махмуд. Он явно под наркотой.

– Я там работал. В Афганистане. После школы офицеров. С американцами. Ты не поверишь, что я видел. И у меня есть доказательства.

Прежнее волнение сменилось разочарованием. Какой же он идиот. Махмуд должен был догадаться, что все это несерьезно. Он просто навоображал себе всякого. Даже решил, что за ним следят. А тот серый «Вольво» наверняка просто принадлежит соседу, который тоже работает в университете.

Случайное совпадение. Других вариантов нет. И как ему только могло прийти в голову, что он может представлять для кого?то интерес. Ему стало жаль Линдмана. Когда?то он был королем Карлсборга, самым популярным парнем. А теперь превратился в законченного наркомана и отупевшего качка.

– Какие доказательства? – устало спросил Махмуд.

– Из Кабула я поехал в Париж, сечешь? Прихватив ящик с их драгоценными документами. Понимаешь?

Линдман буравил его взглядом.

– Нет, я ничего не понимаю, – признался Махмуд.

Линдман напрягся:

– Не важно. У меня куча фотографий. Видео. Подобных тому снимку, что я тебе отправил. Пытки, убийства, издевательства. Называй как хочешь. Целый ноут этого добра.

– И где он, Линдман?

– В секретном месте в Париже.

Он достал кошелек из кармана и помахал им перед носом у Махмуда.

– Поверь мне, все хорошо спрятано, – пробормотал он.

– Верю, – солгал Махмуд. – Хорошо, допустим, что у тебя есть сенсационные материалы. Но зачем тебе я?

Линдман нагнулся ближе, обдав Махмуда зловонным запахом изо рта. Ветер в кронах деревьев продолжал свистеть. Издалека доносился шум машин.

– Бабло, – сказал он. – Я все продам за хорошую цену. Обеспечу себе достойную старость. Это моя пенсия. Ты поможешь мне раздобыть эти деньги. Ты же знаешь, с кем переговорить. Кто готов хорошо заплатить. Ты займешься обменом. Сначала бабки, потом снимки.

– Бабки? – удивился Махмуд. – Ты думаешь, я тебе заплачу? Ты с ума сошел?

Линдман покачал головой.

– Нет, – Линдмана явно раздражали эти вопросы. Он сделал глубокий вдох и, с трудом скрывая нетерпение в голосе, продолжил: – Не ты. Ты можешь связать меня с нужными людьми. С прессой, например. Цена – пять миллионов. Ни эре меньше. Передай им. И есть еще одна проблема.

Внезапно он замер. Взгляд заметался по парку.

Махмуд понял, что стало причиной. Шестое чувство, натренированное за время обучения стрельбе, подсказало ему ответ. В парке они теперь были не одни.

 

19 декабря

Брюссель, Бельгия

 

Покончив с ужином, Георг с Эпплби переместились в кожаные кресла у окна. В бокалах поблескивал кальвадос. Убаюканный болтовней и вкусной едой, Георг уже решил было, что зря тревожился.

– Я буду с тобой честен, Георг. Думаю, ты в курсе, что от тебя требуется, чтобы подняться на верхнюю ступеньку карьерной лестницы. Сколько ты уже в «Мёрчант?энд?Тэйлор»? Три года?

– Три года и пару месяцев. Время пролетело незаметно, – ответил Георг.

– И правда. Ты сделал стремительную карьеру. У меня после трех лет даже своего кабинета не было, – скривился Эпплби. – Но у тебя на двадцать процентов больше счетов за консультации, чем у твоих ровесников в брюссельском офисе, а это означает, что ты приносишь на двадцать процентов больше денег. Клиентам ты нравишься. Мне ты нравишься.

Эпплби замолк, словно о чем?то задумался. Георг терпеливо ждал продолжения. Начало хорошее.

Эпплби откинулся на спинку кожаного кресла и посмотрел на просвет на содержимое бокала.

– В нашем деле деньги важнее всего, Георг, – сказал он. – Приносить деньги и не приносить проблем – вот что главное. Конечно, это универсальный принцип, но наша отрасль особенная. Народ не знает, что такое лоббизм. Не знает, чем мы занимаемся, не знает, почему это важно. Вот почему эти уроды все время на нас нападают. Называют нас аморальными типами, беспринципными пешками капиталистов. Опросы показывают, что все ненавидят пиарщиков и не доверяют им.

Эпплби всплеснул руками, словно не в силах понять, как это ему кто?то может не доверять.

– Политики нас ненавидят. Постоянно говорят, что наше влияние нужно ограничить. Но суровая правда заключается в том, что ни один из них не выжил бы и недели без нашей помощи и наших подсказок. Где бы они были без нас? И кто бы за них голосовал? Это ведь мы мобилизуем их электорат. Мы масло в этой машине. Благодаря нам колесики вращаются изо дня в день. Так что они должны смириться с тем, что мы иногда подстраиваем машину под потребности наших клиентов. Тем более что этого никто не видит. Это небольшая цена за все то, что мы для них делаем.

Эпплби отпил из бокала.

Георгу безумно захотелось курить, но он не мог вот так просто покинуть босса во время беседы и выйти покурить.

– И не всегда это делается открыто, – продолжал Эпплби. – Некоторые из наших клиентов предпочитают конфиденциальность, и не все наши методы, прямо говоря, легальны. Но в этом нет ничего удивительного. Таковы правила игры. И порой мы тоже нуждаемся в защите и поддержке.

Он сделал паузу. Взгляд устремлен в пустоту. Георгу внезапно показалось, что он под кайфом или навеселе. А ведь раньше был как стеклышко.

– Не уверен, что понимаю, к чему ты клонишь… – сказал Георг, поднося бокал к губам.

Эпплби обернулся.

– Нет? Ну я тебя понимаю. То, о чем мы говорим, – above your paygrade – выше твоего зарплатного уровня. Я не могу раскрывать детали. Когда?нибудь ты все узнаешь. Если, конечно, решишь остаться в нашей отрасли. Тогда тебе придется все узнать. Я хочу сказать, что у нас есть защитники в разных сферах общества. Точнее, мы защищаем интересы друг друга, если так можно выразиться. Помогаем друг другу добиваться желаемого. Услуга за услугу, так сказать. И иногда мы оказываемся в долгу перед ними, и приходит день, когда нас просят вернуть этот долг. Не всегда это нам по вкусу. Но другого выбора у нас нет.

Эпплби повернулся и посмотрел Георгу прямо в глаза.

Нет, он не был пьян. Напротив. Трезвее трезвого. Георг занервничал. Это то, чего он боялся. Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Вот тебе и приглашение на ужин.

– По долгам нужно платить. Но это только на пользу обществу. Разве не об этом ваш премьер?министр написал книгу в девяностые? Должник никогда не обретет свободу или что?то в этом роде.

– Да, я не знал, что ее перевели на английский язык. И, кстати, я за него не голосовал, – ответил Георг.

– Ах, да, – улыбнулся Эпплби. – В отличие от большинства твоих соотечественников, ты против социал?демократов. В любом случае мы не свободны. За «Мёрчант?энд?Тэйлор» долг, который нужно вернуть. И не один, откровенно говоря. Мы злоупотребили помощью, и настала пора платить по счетам. Но все равно мы в выигрыше, поскольку их помощь для нас намного ценнее, чем та мелочь, о которой они просят нас. И это касается не только агентства, но и сотрудников, выполняющих их просьбы. Ты понимаешь, что я имею в виду?

Георг почувствовал, как по коже бегут мурашки. Он на пороге чего?то грандиозного. Тайное общество, братство власть имущих.

– Не совсем, – признался он. – Ты имеешь в виду что?то конкретное?

Эпплби не ответил. Вместо этого он бросил взгляд на массивные наручные часы и только потом продолжил:

– Некоторые клиенты не те, за кого себя выдают, – сказал он. – Заруби это себе на носу. Это облегчит тебе задачу. Не засоряй мозг лишними мыслями. Просто делай то, что тебя просят. Выполняй задания. Выставляй счета. Так всем нам будет проще. И помни, что «Мёрчант?энд?Тэйлор» не забывает тех, кто помог им заплатить по счетам. Ты многого достиг. Пора сделать следующий шаг. И тут уже недостаточно быть хорошим лоббистом. Нужно доказать лояльность компании. Преданность «Мёрчант?энд?Тэйлор». Преданность нашим клиентам. Тот, кому это удастся, пойдет далеко. Очень далеко. Но помни также, что с теми, кто не сможет доказать свою преданность, у нас, well[4], разговор короткий.

Эпплби повернулся к Георгу. Глаза, как у акулы, сверкнули.

Георг не знал что сказать на это. Он сделал глоток кальвадоса. Отвратительный вкус. Как у дрожжей. Георг ненавидел кальвадос. Это Эпплби про «Диджитал Солюшнс», догадался он. Ему сразу не понравился этот Рейпер.

– Уже поздно. Пора по домам. К сожалению, даже я не могу выставить «Филип Моррис» счет за всю ночь, – сухо рассмеялся Эпплби и поднялся.

Георг тоже встал. Они вместе вышли на улицу. Георг пару раз споткнулся. Видимо, он выпил больше, чем предполагал. Холод пробирал до костей. Они ждали такси на тротуаре. Эпплби сел в первую машину и, прежде чем закрыть дверцу, повернулся к Георгу:

– Не волнуйся, Георг. Воспринимай это как приключение. Все, кто имеет вес в нашем агентстве, когда?то оказывались в твоей ситуации. Просто делай, что говорят, и не задумывайся. Окей?

– Окей, – неуверенно ответил Георг. – Правда, я так полностью и не понял, о чем идет речь.

– Не думай об этом. Просто делай, что просят, и выставляй счет. У тебя все получится, я чувствую. Увидимся завтра.

С этими словами Эпплби захлопнул дверцу. Такси медленно отъехало, осветив фарами рождественские украшения на узкой улице.

Георг зажег сигарету и поднял воротник пальто. Снежинки падали на плечи и волосы.

– Чертов декабрь! – выругался он и с облегчением нащупал в кармане пакетик с кокаином.

Может, заглянуть в «Пляс Люкс»? Вечер только начинается.

 

19 декабря 2013 года

Брюссель, Бельгия

 

Что?то изменилось. Что?то было не так. Что?то с воздухом, с тишиной. Махмуд инстинктивно сжался на скамейке и повернулся к лужайке. Но в темноте было ничего не разглядеть. Снежинка упала ему на щеку. Ветер немного стих, и температура упала еще на несколько градусов. Махмуд напряг слух. Но все, что было слышно, это шелест ветра в ветвях над ними и в отдалении – шум дороги. И все равно что?то было не так.

Повернувшись к Линдману, он увидел, как по его лицу прыгает крошечная красная точка. И этого было достаточно. За доли секунды Махмуд понял, что это за точка.

– Ложись! – крикнул он. – Стреляют!

Не отрывая взгляда от Линдмана, он упал животом вниз на мокрую холодную траву. Лежа на земле, он чуть приподнял голову и в то же мгновенье голова Линдмана откинулась назад, тело подпрыгнуло на сантиметр, сделало неуклюжее сальто, словно в абсурдной пародии на балет. Чудовищная балерина из пиксаровских мультиков. Закончив пируэт, Линдман рухнул на скамейку. Словно марионетка, которой перерезали веревочки, и больше нечему стало удерживать ее прямо.

Махмуд был в панике, но инстинкт оказался сильнее страха. Сам не понимая как, он определил направление, откуда был произведен выстрел и где скрывается убийца. Помогая себе локтями и коленями, он подполз к безжизненному телу Линдмана, стараясь держаться вне зоны прицела. Из парка теперь доносился шепот и шум от шагов по мокрой траве. Рука Махмуда натолкнулась на что?то мягкое у скамейки. Кошелек Линдмана.

Махмуд машинально сунул его в карман. Его руки ощупали тело Линдмана. Время словно остановилось. Махмуд стянул тело со скамейки вниз на землю, чтобы прикрыться им, хотя и знал, что это бесполезно.

И тут он снова увидел красную точку на обезображенном лице Линдмана. Линдман снова подпрыгнул. Голова дернулась в сторону. Что?то мокрое и теплое попало на лицо Махмуда. Он тут же выпустил руку Линдмана и в панике бросился в кусты на краю опушки.

Все, о чем он мог думать, это кровь. Его кровь у меня на лице! Выстрела и на этот раз он не услышал, но увидел красную точку на стволе дерева прямо перед ним. Словно в ускоренной съемке Махмуд увидел, как пуля вошла в дерево и как во все стороны полетели ошметки коры. «Они целятся в меня, – подумал он с удивлением. – Стреляют в меня из пистолета с глушителем». Согнувшись, он бросился бежать со всех ног в лес. Между деревьев виднелись огни улиц, ведущих к Тервурену. С лица на пальто капала кровь Линдмана.

В такси он не мог вспомнить, как ему удалось выбраться из парка. Он помнил только шаги за спиной. Хруст веток. Голоса американцев. Кровь на лице. Пар изо рта.

Он смутно помнил, как добежал до дороги, пересек ее, пробежал мимо особняков и по узким улочкам добрался до исторического центра Тервурена. Как он сел в такси, Махмуд не помнил. Он действовал на автомате. Им руководил инстинкт выживания. Выжить – вот что главное.

Махмуд откинулся на спинку сиденья и зажмурился. Он ощущал нечеловеческую усталость.

Перед глазами у него все еще стояла картина, как красная точка пляшет по небритому лицу Линдмана и как его пронзает невидимая пуля. Как им удалось его выследить? Где Махмуд допустил промашку? Это он привел их к Линдману. Это его вина, что Линдман убит.

Махмуд даже не заметил, что в машине играет радио, пока музыка не стихла и из динамика не донесся серьезный мужской голос. Новости. Махмуд бросил взгляд на часы. 20:51. Два часа прошло со времени встречи с Линдманом. За каких?то два часа его жизнь перевернулась с ног на голову. Неужели он так долго прятался на задних дворах в Тервурене? А потом его посетила новая мысль: какие такие новости начинаются без десяти девять?

И только потом Махмуд напряг слух и начал выискивать знакомые слова в потоке бельгийского французского. И он их услышал. Убийство. Тервурен. Особо опасен.

Все это означало только одно. Его ищут по подозрению в убийстве Линдмана. Салон такси словно сжался вокруг него. Крыша грозила придавить его. Стало нечем дышать.

Он увидел, как таксист?араб судорожно нажимает кнопки, пытаясь сменить станцию. Увидел испуганные взгляды в зеркале заднего вида. И вспомнил все, чему его учили в Карлсборге. И самое важное правило. «Будь креативным».

И, прежде чем таксист успел сообразить, что происходит, Махмуд уже сидел рядом с ним на переднем сиденье, прижав шариковую ручку к артерии на шее у бедняги. Махмуд был поразительно спокоен, словно все его чувства притупились.

– Ни звука, понял? – сказал он глухо по?арабски. – А не то перережу тебе горло, клянусь!

Пот выступил у шофера на лице. В глазах паника. «У меня получилось», – подумал Махмуд.

– Езжай прямо в Брюссель, – велел он. – Спокойно. Никаких выкрутасов.

Глаза шофера метались между дорогой и Махмудом. Он едва заметно кивнул.

Через несколько минут Махмуд заметил, что движение замедлилось. В зеркалах появились огни синих мигалок, отражавшихся в мокром асфальте. Дороги перекрыты. Разумеется. Такси замедлило ход, встраиваясь в очередь из машин. Меняй план. Будь креативным. Промедление опасно для жизни.

– Слушай, что я тебе говорю, – спокойно произнес Махмуд. – У меня на теле бомба. Настоящая бомба, понял? Я джихадист.

Свободной рукой он взял таксиста за лицо и заставил посмотреть на него. Наклонившись очень близко, чтобы шофер ощутил его дыхание, кислое от выброса адреналина, он произнес:

– Я собираюсь взорвать себя. Аллах Акбар. Вместе со всеми неверными!

Шофер едва дышал. Пульс бился под ручкой, которую Махмуд еще сильнее прижал к шее. Из глаз потекли слезы.

– Ты можешь спастись, – продолжил Махмуд. – Когда я прикажу, откроешь дверь и бросишься бежать со всех ног. Не смотри по сторонам. Беги вперед. Если не успеешь пробежать триста метров, взорвешься вместе с неверными свиньями. Понял?

Шофер кивнул со всхлипом.

– Да?да. Пожалуйста, у меня семья, я мусульманин.

– Делай, как я скажу, и останешься жив. Отстегни ремень.

Таксист повиновался. Махмуд нагнулся вперед. Там были полицейские. С автоматами. Три полицейские машины в десяти машинах от них. Рано. Нужно выбрать подходящий момент.

– Видишь вон ту узкую улицу? – спросил он, показывая на плохо освещенную улицу, по диагонали уходящую от них вдоль рядов серых невысоких домов. – Там ты будешь в безопасности. Когда я досчитаю до трех, ты откроешь дверцу и бросишься бежать со всех ног. Понял?

Шофер посмотрел в указанном направлении и кивнул. В глазах была благодарность. Словно Махмуд действительно готов был спасти ему жизнь. Пять машин до кордона.

– Готов? – спросил Махмуд.

Во рту стальной вкус крови. Снова усталость. Невыносимая, непреодолимая.

– Да! – крикнул шофер. – Готов!

– Хорошо. На счет три. Один. Два. Три.

Не успел Махмуд произнести «три», как шофер распахнул дверцу и бросился бежать. Он споткнулся, и на секунду Махмуд испугался, что он упадет, но таксисту удалось сохранить равновесие, и он бросился бежать со скоростью человека, спасающего свою жизнь.

Пара секунд потребовалась полицейским в двадцати метрах от них, чтобы понять, что происходит. Араб бежит со всех ног прочь от полицейского кордона. Еще секунды хаоса и удивления, за которыми последовали приказы. Полицейские с фонариками бросились вдогонку. Дальше Махмуд ждать не стал. Он осторожно вылез из машины и пошел в противоположном направлении.

За спиной он слышал крики и стук ног полицейских, бросившихся догонять таксиста, но его самого никто не преследовал. Согнувшись, он пробежал вдоль узкой улочки под прикрытие живой изгороди. Идея обращаться в полицию резко утратила свою привлекательность.

 

Весна 1988 года

Афганистан

 

Наконец они послали меня в Афганистан. Прекрасный, ужасный, упрямый Афганистан, где время остановилось и так и не пошло дальше.

– Ты знаешь регион, – сказали новые начальники.

Что они понимают, всю жизнь просиживая штаны в кабинетах и переговорных?

– Ты знаешь язык, – продолжают они. Их мысли уже о следующей встрече, следующем совещании, о том, как подлизаться к главному начальнику.

У меня нет сил объяснять им, что я говорю на арабском, а не на фарси и не на пушту. В руках у меня билеты, новый паспорт, обещание забыть грехи прошлого и надежда на светлое будущее.

С замотанными платками головами и с автоматами Калашникова на плече мы пересекаем границу Пакистана с Афганистаном в старом ржавом грузовике «Тойота». Со стороны мы похожи на местных бандитов. Дороги в плачевном состоянии. Пыль плотным слоем покрывает тело. На рынке под Джелалабадом я прикупил британский штык с отметкой «1842 год».

Эти горы – надгробные камни империй, пытавшихся ими овладеть. Сперва британцы. Затем русские. Все отступили, неся огромные потери. Что?то есть в этих горах. Я посылаю отчеты начальству о Муджахеддинах[5], о том, какие они сильные и решительные. Но также о том, какие они неуправляемые. Однажды нам придется пожинать плоды того, что мы создали в Афганистане. Слой снимается за слоем. Никто в Вашингтоне не обращает внимания на экстремизм. Религия только одна из составляющих в гигантском плавильном котле. Но все изменилось. За идеологией всегда приходит религия. И те, кто был друзьями, становятся врагами.

 

Мой проступок или прощен, или забыт. Пять лет мне пришлось провести в Лэнгли, прежде чем мне доверили хотя бы выступить в роли посыльного. Бесконечные дни бумажной работы. Каждодневные поездки по шоссе на работу. Бассейн и телевизор. Бесконечная скука повседневности. Наказание за мою ошибку. За то, что я позволил себе привязаться к другому человеку. За то, что ненадолго утратил фокус. Как будто я мало наказан.

Я думал, что со временем мне станет легче. Что я не буду так страдать при мысли о том, что я покинул. И не один, а два раза. Я внушил себе, что со встречей с Энни все изменится к лучшему. После нескольких месяцев с походами в рестораны, кино, вечерами перед телевизором и визитом к ее родителям в Коннектикут мы поженились.

Но все это был только внешний антураж. Красивый фасад, за которым кроется пустота. И ни одна лампа не могла осветить этот неполноценный дом.

Наконец Сьюзен постучалась ко мне в кабинет. Она была в тщательно выглаженном темно?синем костюме. Плохо прокрашенные волосы, как всегда, в беспорядке. Как же долго я ждал этого момента. Сердце готово было выпрыгнуть из груди. Дрожащими руками я открыл серую папку со штемпелем «Секретно». Я забыл обо всем, пока читал страницу за страницей отчеты, написанные наспех и с ошибками, в лихорадочным состоянии, агентами в Аммане, Каире, Бейруте, Париже, Лондоне. Все остальное утратило для меня значение. Я зажмурился, прежде чем перевернуть плотный листок фотобумаги. Я медленно открыл глаза и увидел на фото твоего убийцу.

 

Энни только смотрела на меня, пока я рассказывал о новом задании, стараясь скрыть свой восторг и стремление к побегу и избегая подробностей операции. Я знал, что Энни не будет плакать. Не такая она была женщина. Не такие у нас были отношения. Но все равно ей лучше ничего не знать о моих планах мести. Энни ничего не сказала. Она только поднялась и принялась убирать остатки нашего безрадостного ужина из Макдоналдса. Стук ее шагов поглотил палас в гостиной.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] «Jagare» в переводе со шведского значит «охотник». Здесь и далее – примечания переводчика.

 

[2] Дебрифинг – разговор после кризиса или трагедии с целью снижения риска негативных последствий и уменьшения стресса.

 

[3] Moody (англ.) – подверженный частым переменам настроения.

 

[4] Ну, в общем (англ.).

 

[5] Муджахеддины – афганское сопротивление, борцы за веру.

 

Яндекс.Метрика