Лотти Могач

Поцелуй меня первым

Мировой бестселлер

Был вечер пятницы, девятая неделя проекта. В голосе Тессы ничего не изменилось, но, взглянув на ее узкое бледное лицо, я догадалась, что она плакала. Она сидела на кровати, прислонившись к стене, и глядела в потолок. Затем выпрямилась и перевела взгляд в камеру. Прежде я не видела Тессу такой – с пустыми и в то же время испуганными глазами. Такое же выражение глаз было у мамы в последние дни ее жизни.

– Мне страшно, – сказала Тесса.

– Почему? – тупо спросила я.

– Мне безумно страшно, – повторила она и разрыдалась.

Я никогда не видела, чтобы она плакала; вообще‑то, по ее собственному признанию, плакала она редко. Как и я. Это нас объединяло.

Она всхлипнула, тыльной стороной ладони отерла глаза и чуть громче произнесла:

– Понимаешь?

– Конечно, – сказала я, что было не совсем так.

Она молча смотрела в камеру.

– Можно тебя увидеть? – внезапно попросила Тесса.

Я подумала, что она хочет встретиться, и напомнила, что мы договорились этого не делать.

– Включи камеру, – перебила она.

– Лучше не надо, – ответила я.

– Мне хочется тебя увидеть, – сказала Тесса. – Ведь ты же меня видишь.

Она глядела прямо в камеру. Слезы почти высохли. Затем Тесса едва заметно улыбнулась, и я почувствовала, что готова уступить, почти сказала «ну ладно», но вместо этого произнесла:

– Нет, не стоит.

Тесса посмотрела в камеру, пожала плечами, запрокинула голову и устремила немигающий взгляд к потолку.

Если честно, то я не хотела, чтобы она обманулась в своих ожиданиях, увидев меня. Да, это звучит иррационально: кто знает, какой она меня представляла, да и вообще… Какая разница? Но я досконально изучила все черточки Тессы, знала наизусть особенности ее мимики. Невыносимо было думать, что при виде меня на знакомом до боли лице мелькнет тень разочарования.

– Я не смогу, – сказала Тесса, не опуская глаз.

– Сможешь.

Она молчала больше минуты, затем тихо и до странности кротко произнесла:

– Давай закончим на сегодня, хорошо? – и, не дожидаясь ответа, завершила вызов.

* * *

Должна признаться, что с тех пор я не раз мысленно проигрывала этот диалог.

* * *

Скажу только одно: я говорила ей то, что, по моим представлениям, было уместно. Она была расстроена, я ее утешала. Она боялась – впрочем, совершенно естественно. На следующий день она опять была спокойной, вежливой и отрешенной, в ее «нормальном» к тому времени состоянии. О произошедшем мы больше не упоминали.

* * *

Несколько дней спустя она посмотрела в камеру, привычно прикоснулась к объективу.

– Тебе еще что‑нибудь нужно?

Я надеялась, что мы продолжим общаться до самого последнего момента. Но я также знала, что рано или поздно всему приходит конец.

– Кажется, это все, – ответила я.

Она кивнула, будто соглашаясь с собственными мыслями, и отвела взгляд. Я осознала, что вижу ее в последний раз, и ощутила резкий, сильный выброс адреналина. Меня охватило чувство, похожее на грусть.

– Я так тебе благодарна, – после долгого молчания сказала она. – Прощай.

Глядя в камеру, она слегка коснулась виска, будто отдавая честь.

– Прощай, – ответила я. – И спасибо.

– За что? – переспросила Тесса.

– Не знаю.

Она рассматривала что‑то внизу – свою ногу или край кровати. Я молчала, не отводя глаз от ее длинноватого плоского носа, от линии скул, от паутинки морщинок у губ.

Наконец Тесса подняла взгляд, потянулась вперед и выключила камеру. Вот и все. Больше мы не разговаривали.

Среда, 17 августа 2011 года

Здесь невозможно подключиться к Интернету даже через модем.

Я не ожидала, что останусь без связи. Конечно, я попыталась разузнать как можно больше об этом месте, но у коммуны нет собственной веб‑страницы, а на других сайтах были только указания, как сюда добраться. На форумах тоже не нашлось никакой практической информации, только пустые комментарии вроде: «Обожаю это место, здесь такая благодать». Я знаю, что в коммуны приезжают для «воссоединения с природой», но, как я поняла, некоторые живут и работают тут длительное время, а то и постоянно, а потому решила, что должен быть хоть какой‑то способ подключиться к Сети. В конце концов, Испания – развитая страна.

Что касается местности и пейзажа, должна признать, здесь очень мило. Я поставила палатку на поляне, откуда открывается вид на всю долину. Вокруг огромные горы – зеленые и синие, а ближе к горизонту кажутся серыми. У подножия гор вьется тонкая серебристая полоска реки. На самых дальних вершинах лежит снег – странное зрелище в такую жару. Сейчас приближается ночь, небо темнеет и спускается темно‑синяя мгла.

Одна из местных вырядилась эльфийкой: короткий топ едва прикрывает живот, а сандалии зашнурованы до самых колен. У другой огненно‑рыжие волосы скручены по бокам в нечто, по форме напоминающее рога. Много бородатых и длинноволосых мужчин, а некоторые даже носят юбки, как у жрецов в World of Warcraft.

Но вообще‑то большинство живущих здесь выглядят как попрошайки, сидящие у банкоматов на Кентиш‑таун‑роуд, разве что лондонские нищие гораздо бледнее. Я думала, что вряд ли буду особенно выделяться: мама всегда говорила, что у меня волосы как у хиппи – длинные, почти до талии, разделенные на прямой пробор, – но я как будто с другой планеты.

Непохоже, чтобы тут работали в поте лица. Все только и делают, что помешивают угли, сидя у костра, готовят чай в немытых кастрюлях с засохшими следами пищи или стучат на барабанах, или мастерят непонятные штуки из перьев и ниток. Коммуной это можно назвать лишь потому, что этих людей объединяет общее стремление ни за что не платить. Даже палатки здесь редкость: почти все спят в обшарпанных фургонах, разрисованных так, что в глазах рябит, или шалашах из полимерной пленки и покрывал. Все без исключения курят, а иметь собаку, по всей видимости, – святая обязанность, но при этом никто за животными не убирает. Половина моего запаса влажных салфеток ушла на чистку колесиков чемодана.

Что касается удобств… Я не ожидала ничего сверхъестественного, но испытала шок, когда мне указали на небольшой участок за деревьями, рядом с которым висела табличка «Нужник». Обычная яма, ни сидений, ни бумаги; если заглянуть вниз, видны ничем не присыпанные испражнения. После маминой смерти я пообещала себе, что никогда больше не буду иметь дела с чужими выделениями, и решила оборудовать собственное отхожее место в соседних кустах.

Безусловно, каждый имеет полное право жить как угодно, если при этом не ущемляются интересы других. Но чтобы вот так?! Тесса могла поехать, куда ей вздумается. С чего вдруг она решила провести последние дни своей жизни именно тут?

Если, конечно, Тесса вообще здесь была. В Лондоне я практически не сомневалась. Казалось, все сходится. Но теперь я уже не уверена.

И все же, сказала я себе, придется провести здесь неделю и расспросить местных. Этим я и займусь завтра, когда начну обход с ее фотографией. Я уже подготовила легенду, будто ищу подругу, с которой потеряла связь, но знаю, что она приезжала сюда прошлым летом и может все еще находиться где‑то в этих краях. Это не так уж далеко от истины.

Сейчас почти половина десятого, но все еще душно. Перед отъездом я, разумеется, ознакомилась с прогнозом погоды, хотя не совсем представляла себе, что такое тридцатидвухградусная жара. Приходится все время вытирать руки полотенцем, чтобы пот не стекал на клавиатуру.

В августе прошлого года, когда Тесса приехала сюда, было еще хуже – тридцать пять градусов, я проверяла. Впрочем, ей нравилась жара. Тесса выглядела, как здешние обитатели: такие же острые лопатки и ключицы. Она вполне могла бы носить такой же короткий топ, что и женщина‑эльф: я помню, в гардеробе Тессы было что‑то похожее.

Я откинула полог палатки. Высыпали звезды, и взошла луна, такая же яркая, как экран моего ноутбука. Вокруг все стихло, слышно только жужжание насекомых и, кажется – надеюсь! – гудение электрогенератора где‑то неподалеку. Завтра разузнаю. Впрочем, если понадобится, у меня есть запасная батарея для ноутбука.

Дело в том, что я придумала себе еще одно занятие: напишу отчет обо всем, что произошло.

В сущности, идею подала Тесса. С первым же письмом она прислала свою «автобиографию», написанную когда‑то для психиатра. Хотя там и было определенное количество полезных сведений, Тесса, как всегда, то и дело отклонялась от темы, противоречила сама себе и выражала несвоевременные эмоции по поводу давно прошедших событий. Все это затуманивало суть. Мой отчет будет другим. Я напишу правду о том, что случилось. В газетах полно всякой ерунды об Адриане и «Красной таблетке» – от ошибочных представлений до откровенного вранья. Я достаточно рассказала полиции, но у них нет всей полноты картины. По‑моему, важно зафиксировать окончательную версию событий.

О некоторых подробностях вообще никто не знает. Например, о Конноре. Да и кому мне о нем рассказывать? Никакого отношения к расследованию он не имеет, полиция вряд ли им заинтересуется. Кому еще? Разве что Джонти, но мне как‑то неловко. И потом, даже будь у меня слушатель, я бы не решилась. Всякий раз, как я думала о Конноре – а думала я о нем довольно часто, даже во время всей этой истории с полицией, даже когда была уверена, что меня посадят, – со мной как будто случался приступ аллергии. Подступала сильная слабость, но ненадолго: рассудок отвергал мысль о Конноре, словно пытаясь защитить меня от неизбежных сильных эмоций. Вот уже девять месяцев, как я не видела Коннора, и, наверное, мне станет лучше, если я объективно и точно изложу ход событий.

Я еще до конца не решила, что сделаю с записями. Наверное, ничего. Публиковать в интернете точно не стану. Я знаю, что среди нас, «молодежи», так принято, но никогда этого не одобряла. Откровенничать, когда тебя не просили, воображать, что подробности твоей жизни кому‑то интересны, – бессмысленно и неприлично. Конечно, на форуме «Красной таблетки» мы высказывали собственные мнения, но там совсем другое дело. Рассуждения на философскую тему – не треп, о чем в голову взбредет. Да, некоторые действительно использовали сайт вместо исповедальни, публикуя затянутые рассказы о своем «пути», об «ужасном детстве», используя сайт как отдушину для вселенской тоски. Такие сообщения я не комментировала. И сама не писала ничего личного. Фактически, кроме Адриана, никто на форуме не знал ни моего возраста, ни того, что я девушка.

* * *

Итак, в первую очередь я должна сказать, что Адриан не «охотился» за «подверженными влиянию» и «социально изолированными» людьми, как утверждали газеты. Диана, полицейский психолог, тоже без конца твердила об этом и заметно заволновалась, когда узнала, что после маминой смерти я жила одна. Но, во‑первых, я нашла форум «Красной таблетки» спустя три месяца после того, как мама умерла, а во‑вторых – я и раньше сидела за компьютером. Да, когда мамы не стало, я проводила больше времени в интернете, но при моей незанятости это естественно.

Возможно, будь мама жива, все сложилось бы по‑другому: она вряд ли отпустила бы меня на встречу с Адрианом. Но ведь я могла ей солгать – сказать, что иду к окулисту, или придумать что‑нибудь еще и на несколько часов уйти из дома. Я не имела привычки ее обманывать, однако произошедшее научило меня, в числе прочего, что иногда нужно скрыть правду во имя высшего блага.

Итак, невозможно доказать, ввязалась бы я во всю эту историю, будь мама жива, поэтому бесполезно теоретизировать дальше.

Насчет того, что я была «социально изолирована»: действительно, когда я переехала в Ротерхит после смерти мамы, я мало с кем общалась. Мы с мамой всю жизнь прожили в нашем доме в Кентиш‑тауне, а новая квартира оказалась совсем в другом районе, где у меня не было знакомых. До переезда в Ротерхит я даже не знала о его существовании. Диана спросила, почему я намеренно выбрала квартиру так далеко от дома. Видимо, это тоже что‑то там означало. На самом же деле я оказалась в Ротерхите случайно.

Когда выяснилось, что маме осталось жить не больше года, то мы решили продать дом и купить квартиру, где я поселюсь после маминой смерти. Наше финансовое положение было незавидным: невыплаченная ипотека, долги по кредитным карточкам, и, кроме того, хотя я и ухаживала за мамой вместе с медсестрой, которая приходила каждый день, в последние месяцы пришлось нанять сиделку. Состояние мамы ухудшалось, ее надо было поднимать с кровати, носить в туалет – самостоятельно я с этим не справлялась. Еще мне требовалось найти работу, а так как никакого специального образования я не получила, то записалась на дистанционный курс по тестированию программного обеспечения. Дамиан, сын маминой подруги Мэнди, как раз открыл собственную компанию по тестированию программ, и мама договорилась о внештатной должности для меня, чтобы я могла работать из дома. Но сперва следовало пройти курс обучения. Учиться предстояло по три часа ежедневно – еще одна причина подыскать кого‑нибудь мне в помощь.

По нашим подсчетам, выходило, что на покупку квартиры оставалось всего сто сорок тысяч фунтов. Недвижимость в Кентиш‑тауне очень дорогая, так что пришлось рассматривать предложения в соседних районах, но все равно денег хватало только на жилье из категории «не предлагать»: квартиры в ужасном состоянии на последнем этаже жутких муниципальных «свечек», а то и в многоквартирных домах на Северной окружной – грязной трассе с шестиполосным движением, по которой мы с мамой обычно ездили в торговый центр. Часто мне даже не приходилось переступать порог квартиры, чтобы составить окончательное мнение, повернуться и уйти.

Дома я рассказывала маме, как прошел осмотр, и она охала, заслышав про засаленные ковровые дорожки или машину со снятыми колесами, стоящую на кирпичах у въезда к дому. Пенни, сиделка, которую мы наняли, подслушивала, о чем мы говорим, и однажды вмешалась:

– Вот тут в «Дейли экспресс» пишут, что недвижимость в Ротерхите – разумное вложение денег… – Последние три слова она произнесла особенно четко. – Из‑за будущей Олимпиады.

Я не удостоила ее ответом. Эта дура всегда норовила сунуть нос не в свое дело, в обед вечно возилась с судками, и я быстро научилась ее игнорировать. Однако она продолжала встревать в разговор и зудеть о Ротерхите. В конце концов, чтобы Пенни заткнулась, мы с мамой решили, что я посмотрю, есть ли там подходящий вариант.

Квартира находилась на втором этаже дома на Альбион‑стрит, почти у въезда в Ротерхитский туннель. На первом этаже – индийский ресторан под огромной вывеской, утверждавшей (непонятно, почему), что «здесь готовят лучший карри в Ротерхите». Альбион‑стрит оказалась небольшой, но оживленной улицей: по тесным тротуарам сновали подростки на велосипедах, расталкивая прохожих с пакетами; в парикмахерской ритмично гудела музыка. Окна паба на углу завешены государственными флагами, так что снаружи ничего не видно; мужчины распивали пиво, хотя было только три часа пополудни. На ступеньках нужного мне дома валялась разодранная коробка из‑под жареной курицы и горка объедков – куриные кости вперемешку с бледной картошкой в белых пятнах застывшего жира. Наружная входная дверь блестела от жирных следов.

Ничего хорошего это не предвещало, но раз уж я больше часа добиралась сюда на метро, то решила зайти хотя бы на минутку.

В квартире давно никто не жил: входную дверь пришлось хорошенько толкнуть, так как за ней скопилась куча писем. Как только я вошла внутрь, в нос ударил сильный запах жареного лука.

– Это всего на пару часов после полудня, – объяснил риелтор, – пока жарят лук для карри.

Он провел меня в невзрачную спальню, затем на кухню. В объявлении говорилось о «скрытой» террасе на крыше. Действительно, узкая полоска бетонной плиты под окном выходила на задний двор ресторана. Туда, по‑видимому, сбрасывали весь мусор: повсюду виднелись лоснящиеся канистры из‑под масла для жарки и огромные банки из‑под кофе, забрызганные чем‑то густым и коричневым. Надо всем этим кружились мухи. В тесном холле риелтор задел стенку ключами от машины, и на мягкой штукатурке остались две глубокие борозды.

В последнюю очередь мы зашли в гостиную. Там было сумрачно, несмотря на солнечный день: ресторанная вывеска закрывала нижнюю половину окон.

Мы молча постояли в полумраке, и я сказала, что мне пора. Риелтор не удивился. Запирая входную дверь, он заметил:

– Ну что ж, зато всегда можно спуститься и поесть карри.

Я смолчала. Однако потом, в метро, это замечание показалось мне смешным, так что я пересказала его маме.

Мне хотелось, чтобы она засмеялась. Или хотя бы улыбнулась: к тому времени она страдала одышкой и почти не снимала кислородную маску. Однако вместо этого мама проскрипела глухим, дарт‑вейдеровским голосом:

– Очень хорошо.

– Что? – переспросила я.

– Удобно. Если тебе будет лень готовить. Ты неважно готовишь.

Подобного ответа я от мамы не ожидала. Повторяю, я хотела, чтобы она оценила юмор, потому что на самом деле я не ем острое. Шутка именно в этом. Когда мне было одиннадцать, я случайно съела пару ложек карри в гостях у Рашиды, моей подруги. Я тогда вся покраснела, как рак, и меня стошнило. Маме пришлось забрать меня домой.

Стыдно признаться, но мамино замечание вывело меня из себя. Помню, я смотрела на ее лицо, скрытое плотно прилегающей маской, на прозрачные трубочки в носу, и мне пришла в голову дурацкая мысль, будто, вместо того чтобы поддерживать в маме жизнь, эти трубочки, наоборот, высасывали из нее все извилины, оставляя одну шелуху.

– Я терпеть не могу карри! – громко сказала я. – Ты это прекрасно знаешь! Черт, меня на фиг стошнило тогда, у Рашиды. Ты что, забыла?

У меня не было привычки ругаться, и уж конечно, не при маме, но я настолько обозлилась, что мне было все равно. Пенни, которая, как обычно, восседала на диване, оторвалась от своих кроссвордов, а мамино лицо как‑то некрасиво скривилось.

Я вылетела в кухню. Теперь я понимаю – и понимала тогда, – что неразумно повела себя, но в тот момент я не могла ясно рассуждать. Оглядываясь назад, я думаю, что из‑за маминых провалов в памяти я впервые ощутила, какой будет жизнь без нее, когда не останется никого, кто знал бы обо мне такие подробности, вроде того, что случилось у Рашиды.

Я постояла в кухне, чтобы немного остыть. К тому времени кухня уже превратилась в склад маминых лекарств и медицинских приспособлений. Помню, я уставилась на обеденный стол, заставленный коробками с подгузниками – тот самый стол, который мама с вечера накрывала к завтраку, за которым я учила ее играть в шахматы, а она заплела мне косу перед моим собеседованием в «Кафе Неро», – и на меня снизошло что‑то вроде прозрения. Не буду вдаваться в подробности, поскольку не собираюсь писать ничего личного, только факты. Довольно будет сказать, что я поняла: каждый час, потраченный на осмотр квартир, означает минус один час рядом с мамой. Кроме того, мне не важно, каким будет новое жилье. В то время я еще ничего не знала о принципе посредственности, который гласит, что любое место на планете так же заурядно, как и любое другое, но, кажется, следовала именно ему.

Я вернулась в гостиную. Мама лежала, закрыв глаза, голова свесилась набок. Красная шелковая пижама – маме в ней было легче двигаться – впереди потемнела от слюны, сочившейся изо рта. Пенни вытирала маме подбородок, но не очень старательно. Я отняла у Пенни платок, села рядом, погладила маму по голове, попросила прощения и, взяв ее безжизненные руки в свои, сказала, что на самом деле квартира просто замечательная и надо покупать.

Вот так я и стала жить в Ротерхите.

На похоронах ко мне подходили мамины подруги, а также дальние родственники из Йорка, которых я никогда раньше не видела. Все говорили, что зайдут в гости, посмотреть на новую квартиру, и будут рады оказать любую помощь. Впрочем, не встретив ответного энтузиазма, они не стали настаивать. Думаю, не хотели навязываться, посчитав, что меня поддержат близкие друзья.

По‑настоящему мне хотелось поговорить только с Рашидой: ведь она знала маму. С Рашидой мы подружились в старших классах и после школы ходили ко мне играть на компьютере, потому что отец Рашиды ей не позволял. Мама приносила нам тарелку печенья с шоколадной крошкой и взбитые сливки, рассказывала Рашиде, как когда‑то хотела побывать в Индии, но ничего не вышло, а потом она забеременела мной, и теперь надеется, что когда‑нибудь я исполню ее мечту и поеду вместо нее. Тогда мама еще была здорова, хотя часто повторялась и могла сказать какую‑нибудь глупость. «Не хочу я ехать в эту вашу Индию!» – возмущалась я, на что Рашида хихикала и беззвучно отвечала: «Я тоже не хочу».

С Рашидой я не виделась несколько лет, но из ее Хроники на «Фейсбуке» знала, что они со Стюартом, ее женихом, консультантом по вопросам корпоративного управления, переехали в Роттингдин. Я написала ей, что мама умерла; она ответила, что соболезнует и что я непременно должна заехать к ним в гости, если окажусь в тех краях. В ее Хронике появилась новая фотография, на которой Рашида гордо демонстрировала обручальное кольцо. Я разочарованно отметила ее маникюр – с белой полосой на кончике ногтя, как у пустоголовых школьниц.

О маминой смерти я не сообщила больше никому, но сменила адрес проживания на личной странице. Вскоре после этого я получила сообщение от Люси, с которой работала в «Кафе Неро»: оказалось, она стала администратором в бутербродной недалеко от Кэнери‑Уорф. Люси предлагала встретиться. Она всегда была немного со странностями. В перерыв она заходила в соседний магазин косметики и воровала тестеры. Она то и дело приставала, не стащить ли что‑нибудь и для меня, и обиделась, когда я отказалась, хотя и слепой бы заметил, что я не крашусь.

Всего, кроме Рашиды, у меня на «Фейсбуке» было 73 друга, в основном бывшие одноклассницы, но не друзья в полном смысле слова. Каждый добавлял в список «друзей» своих одноклассников и еще ребят из параллельных классов. Получалось как перед рождественскими каникулами, когда все обменивались поздравительными открытками, независимо от реальных симпатий, просто чтобы в обеденный перерыв сравнить, у кого больше. Кое‑какие из этих виртуальных «подруг» активно травили нас с Рашидой, но к девятому классу потеряли интерес, стали думать о мальчиках и переключились на потенциальных соперниц.

Время от времени я получала приглашения на вечеринку, затеянную кем‑то из «друзей». Однажды, в 2009 году, я даже побывала на такой. Мама предложила мне туда сходить, после того как выяснилось, что я сижу дома уже семь месяцев. Вечеринку устроила Тэш Эммерсон в каком‑то огромном и гулком баре в Холборне. Внутри было темно, орала музыка. До сих пор помню одну песню с припевом «Сегодня мы повеселимся», и так без конца. Парадокс в том, что веселья я не ощущала. За стакан сока пришлось выложить целых три с половиной фунта. Все делились историями про «универ», в котором я не училась, а в остальное время фотографировались друг с другом. Само присутствие всех этих людей было для меня утомительно: мне даже пришлось прислониться к стене в своем углу.

Многие из них непременно желали со мной сфотографироваться, хотя, как я уже сказала, нас нельзя было назвать друзьями в полном смысле слова. Помню, как сразу с двух сторон подбежали Луиза Винтергартен и Бет Скун и, обняв меня, как близкие подруги, заулыбались в камеру. Когда щелкнул затвор, они разжали руки, повернулись и ушли. Затем были Люси Нилл, Тэш и Элли Кудроу. Потом фотографии выложили на «Фейсбуке», но никто не потрудился отметить на них меня. Один из снимков я показала маме. Обесцвеченные волосы и оранжевую от искусственного загара кожу мама сочла вульгарными и добавила, что я похожа на Золушку, зажатую между злющими сводными сестрами. Я не сказала ей, что под одной из фотографий кто‑то оставил комментарий: «“сфоткайся с чувырлой” – старый прикол». Мне‑то было наплевать, но я знала, что мама расстроится.

После того ни на какие вечеринки я больше не ходила, но просматривала обновления от «друзей» в ленте новостей. В большинстве случаев я не понимала, о чем они пишут. Какие‑то сплетни о знаменитостях или вообще о незнакомых мне людях, намеки на неизвестные мне телепередачи и клипы с YouTube. Иногда я переходила по ссылкам, чтобы посмотреть, из‑за чего такой восторг, и всегда натыкалась на какой‑то идиотизм, вроде фотографии котенка в винном бокале, или видео, как русский подросток фальшиво поет у себя в комнате. А чего стоили их собственные фотографии, на которых они позировали, выпятив губы и выставив ногу вперед, как лошади на параде. Они все будто побывали на уроке, куда меня не пригласили – не очень‑то и хотелось, – где их научили выпрямлять волосы, рисовать белую полоску на кончиках ногтей, носить часы циферблатом вниз, а сумочку – на сгибе неестественно оттопыренного локтя.

А их статусы на «Фейсбуке»! Вдруг появлялись пространные фразы, не говорящие ни о чем, вроде «иногда лучше ничего не знать» или «ну вот, теперь все псу под хвост». Жизнь этих людей была полна надуманных проблем. Кажется, Ракель Джейкобс как‑то написала, что – «обожемой!» – уронила свой проездной в унитаз. Кому и зачем нужны подобные сведения? На мой взгляд, это глупо и бессмысленно, но ей оставляли комментарии, как будто речь шла о чем‑то действительно интересном, важном или хотя бы забавном, при этом все «сочувствующие» сознательно коверкали слова, например, «дарагая», или выдумывали ненужные сокращения, или ставили XXX в конце каждой фразы, а некоторые вообще изъяснялись на новомодном выдуманном жаргоне: «кавайный», «няшечка» и так далее.

Мне вовсе не хотелось общаться с ними на одном языке. Просто любопытно было наблюдать, как все вокруг овладевали сленгом, как отвечали на комментарии буквально «на лету» – и попадали в точку. Даже для бывших двоечников, вроде Эвы Гринленд, это не составляло труда.

Изредка кто‑нибудь задавал нормальный вопрос, например, в чем преимущества использования внешнего жесткого диска в сравнении со встроенным. На такие вопросы я, как правило, отвечала, а иногда даже получала комментарии. Например, когда я рассказала Эстер Муди, как отменить функцию автозаполнения в «Гугле», она написала в ответ «пасиб, ты чудо! ххх». Однако в большинстве случаев в ленте была пустая болтовня, не имевшая ко мне никакого отношения.

Полагаю, из этого следует, что, если я и была «социально изолирована», то по собственному желанию. Если бы я захотела, то могла бы встретиться с Люси из «Кафе Неро» или сходить на еще одну вечеринку. Но меня это не интересовало.

Мне нравилось одиночество. Все было идеально, пока мама не заболела. Вечера и выходные я проводила у себя в комнате, читала или играла в компьютерные игры, а мама сидела в гостиной, смотрела телевизор, убиралась или раскрашивала свои фигурки. Я спускалась, только когда она звала меня поесть или посидеть вместе. Мы прекрасно проводили время.

Всю мебель из дома я отправила на хранение. За несколько недель до смерти мама договорилась с Пенни, что ее сын, у которого был грузовик, перевезет мебель на новую квартиру. Но я уже тогда была не в ладах с Пенни. Как‑то я взяла ее книжку с кроссвордами судоку и решила парочку. Пенни это не понравилось. Тогда я попыталась втолковать ей, что выбирала только самые сложные, с которыми ей точно не справиться, но она почему‑то обиделась.

Когда мама умерла, Пенни то и дело повторяла, как это странно, ведь у мамы накануне не отмечалось никаких признаков скорой смерти: «Ноги у нее были совсем теплые, и она выпила целую чашку супа». Я даже слышала, как она говорила кому‑то по телефону, что, по ее мнению, смерть «наступила не от естественных причин». Я поняла, что эти слова, сказанные намеренно громким голосом, предназначались именно мне.

Ее сын так и не позвонил. Впрочем, мне было все равно, вывезет он мебель или нет – как ни странно, я не хотела ее забирать. Однажды я села в метро и приехала на склад, увидела среди неуютных, голых стен наш кофейный столик со столешницей из темного стекла, белый комод с ручками, обернутыми полосками резины, – так маме проще было открывать ящики, – диван и кресла, обитые черной кожей; обеденный гонг; генеалогическое древо в высокой раме (мама заказала его за целых девятьсот фунтов), на котором можно было проследить историю нашей семьи вплоть до брака одного из дальних родственников с теткой Анны Болейн. Мне бросился в глаза застекленный угловой шкаф, где мама расставляла готовые фигурки. Сколько я себя помню, он стоял в гостиной, и мне всегда нравилось смотреть на вещицы за стеклом. Но, приткнутый кое‑как среди всей остальной мебели, это был обычный дешевый стеллаж, а раскрашенные фигурки лежали в одной из коробок. Даже если бы я до блеска натерла и полки, и дверцы, и поставила шкаф у себя, разместив фигурки точно так же, как раньше, – все равно это было бы уже не то. Так что я решила оставить всю мебель на складе и продолжала платить 119.99 фунтов в месяц за хранение.

В «Теско экстра», гипермаркете в Ротерхите, я купила все новое. Нужно мне было немного: надувной матрац и простыни, небольшой компьютерный стол, кресло‑мешок, бутербродница. Книги я рассортировала по цвету и сложила стопками у стены. Одежду держала в мешках для мусора: грязную складывала в отдельный мешок, пока не набиралось достаточно, чтобы загрузить стиральную машину в прачечной на углу. Я ведь работала из дома, так что наряжаться было не нужно.

Я без особого труда прошла курс и, как только переехала в новую квартиру, стала работать на Дамиана, сына маминой подруги. Работа была несложная. Два‑три раза в неделю он присылал ссылку на бета‑версию сайта, который следовало проверить на наличие ошибок, сбоев и уязвимостей и составить отчет при помощи специальной программы. Оплата была сдельная. Обычно на выполнение заказа у меня уходило меньше одного дня, в сложных случаях – два. Сдав отчет, я продолжала сидеть за компьютером, играла в игры или читала форум «Красной таблетки». Я поставила рабочий стол у окна и сразу оценила огромное преимущество ресторанной вывески, закрывающей нижнюю половину оконного проема: на экране ноутбука никогда не бывало бликов.

* * *

В полиции мне задавали один и тот же вопрос: как я попала на сайт «Красной таблетки». Я сто раз отвечала, что случайно перешла по ссылке, но, разумеется, все прекрасно помнила. Просто не хотела об этом говорить, но не потому, что мне было страшно или неловко. К делу это не относится, а я твердо решила сообщать полиции лишь наиболее существенные сведения.

Так вот, я переехала, и на компьютерные игры стало уходить до восьми часов в день. Особенно затягивала World of Warcraft. Настолько, что, казалось, основное мое занятие – бродить по Азероту, а не тестировать веб‑сайты. Было приятно ощущать, как быстро проходит время: просидеть за игрой с обеда до полуночи – все равно, что выпить чашку чая в два глотка. Вскоре я дошла до 60‑го уровня, и меня пригласили в одну из развитых гильдий. Два‑три раза в неделю мы собирались на рейды. Пару раз меня выбирали рейд‑лидером, и как‑то во время сборов, когда мы обсуждали подробности зачистки подземелья, один из игроков, эльф крови по прозвищу Глули, заговорил о том, как игровые решения отражают мировоззрение игрока. К примеру, во время распределения добычи некоторые рейд‑лидеры оставляют все лично ими добытое золото себе, а другие распределяют его между всеми рейдерами. Я не рассматривала игру с этой точки зрения, и мысль показалась мне интересной, так что в продолжение разговора Глули прислал ссылку на сайт redpill.co.uk со словами «крутой философский сайт, у тебя будет разрыв шаблона». По ссылке открывалась страница с аудиоподкастами Адриана Дервиша – автора и владельца сайта.

Я отчетливо помню, как загрузила первый подкаст Адриана, хотя прослушала их, пожалуй, не менее сотни. У меня остались заметки – я всегда пишу заметки обо всем, что считаю важным, – но я прекрасно помню текст и без них. Подкаст носил название «Это – точно ноутбук?» и начинался такими словами: «Итак, народ, вопрос дня: насколько познаваем окружающий нас мир?» Затем Адриан охарактеризовал основные исторические вехи в теории познания, от Сократа до «Матрицы». Далее он формулировал утверждение: «Я на все 100 % уверен, что говорю в микрофон», за которым следовало резкое «Но! Что означает “на все 100 %”?». За каждой мыслью пряталась еще одна, ее неожиданное продолжение, как будто разворачиваешь подарок, упакованный во множество слоев оберточной бумаги. Помню, в какой‑то момент Адриан уже с трудом сдерживал негромкий смешок после очередного «но!», как будто ничего забавней быть не может.

В голосе Адриана было что‑то притягательное. Он говорил с мягким американским акцентом и как‑то по‑дружески. Он умел без излишних формальностей объяснить все эти потрясающие, грандиозные идеи, то и дело вставляя непривычные уху словечки, вроде «ребятушки» и «ей‑богу». «Здесь есть чем напрячь ваши философские мозги». Или: «Если вам кажется, что это любопытно, погодите. То ли еще будет!» Через пару минут я остановила запись, поставила ноутбук на пол, легла почти вплотную к динамику, чтобы заглушить уличный шум, и прослушала подкаст с самого начала и до конца.

Потом я приготовила себе горячий бутерброд с сыром и прослушала еще четыре записи подряд, одновременно листая сайт. Подзаголовок гласил: «Выбери истину», и отсылал, конечно, к «Матрице», где у персонажей был выбор – принять синюю таблетку и остаться в неведении или же принять красную и встретиться с реальностью, какой бы неприглядной она ни оказалась.

Я заглянула на форум. В одном из разделов обсуждался подкаст о «реальности» ноутбуков. Меня поразила способность посетителей форума четко и убедительно излагать свои аргументы. Помню, стоило мне прочесть один довод и подумать, что он целиком обоснован, как тут же находился сравнимый по силе контраргумент. Один из участников дискуссии, кажется Рэндфан, написал: «Мы никогда не узнаем, как соотносятся между собой реальность и наш разум. Все, что мы знаем, – лишь наши собственные рассудочные представления о реальности». На что пользователь Кот Феликс ответил: «Почему ты думаешь, что это так и есть? Точнее, почему ты уверен, что действительно знаешь, что это так и есть?», а кто‑то другой добавил: «И вообще, что значит “разум”?».

Кроме разделов, посвященных теоретической философии, были и другие, где обсуждались более конкретные и актуальные вопросы, например, можно ли ставить знак равенства между приглашением на романтический ужин и вызовом проститутки, или насколько этично скачивать музыку из интернета. Была рубрика для обсуждения проблем личного характера, где можно было получить рациональный совет. Одна читательница описала такую ситуацию: на работе она подружилась с коллегой, которая показалась близкой ей по духу, однако потом выяснилось, что коллега верит в ангелов, и теперь непонятно, как и о чем с ней разговаривать.

На главной странице было приветствие от Адриана, в котором говорилось, что, хотя ему интересны почти все направления философии, сам он в душе либертарианец. Стыдно признаться, но я понятия не имела, что это означает, даже слова такого раньше не встречала. Далее он пояснял, что либертарианцы – убежденные сторонники личной свободы и исключительного права собственности на продукты своего труда, а также противники агрессивного насилия: проще говоря, люди вольны делать все, что им вздумается, если их действия не причиняют вреда окружающим. На мой взгляд, с этим было сложно не согласиться.

Некоторые члены форума, ярые приверженцы политических и экономических свобод, вытекающих из концепций либертарианства, активно обсуждали планы упразднения правительства и системы налогообложения, но для них на форуме был соответствующий раздел, куда можно было не заглядывать. Как правило, каждый пользователь выбирал для себя одну‑две интересующие его темы, где преимущественно и оставлял комментарии. Я в основном читала тему «Этика», однако других интересовала «Религия», «Искусство», «Логика» или «Математика».

Сайт оказался противоядием от остального содержимого интернета: по сути, от всего остального мира. Допускалось исключительно рациональное мышление, и об этом немедленно напоминали всякому, кто сбивался на чувства и эмоции. Слова использовались в соответствии с их прямым смыслом: «буквально» означало «буквально». Вдобавок от пользователей ожидалось соблюдение правил грамматики.

Вышесказанное вовсе не значит, что в сообществе нельзя было рассчитывать на поддержку. В своем интервью Рэндал возмущался нетерпимостью Адриана по отношению к несогласным: якобы Адриан, несмотря на декларируемую свободу слова, имел обыкновение банить любого, кто осмеливался критиковать его взгляды или нарушать установленные им правила. Это не так. Адриан закрывал доступ только пользователям, открыто несогласным с ключевыми принципами сообщества, например, верующим или агностикам, а также скандалистам вроде Джоуи К.

Те, кто получал от ворот поворот, вполне того заслуживали. Они вызывали Адриана на бессмысленные споры, умничали, хамили всем подряд. Вначале Адриан терпеливо пытался найти с каждым общий язык, приводить доводы, но иногда ему ничего не оставалось делать, как указать на дверь тем, кто упорно не желал идти ему навстречу и продолжал засорять форум, мешая остальным. Раз уж вам не по душе мой образ мыслей, говорил Адриан, поищите другое место. В интернете полно сайтов о философии.

Пару недель я слушала подкасты и читала форум и наконец отважилась присоединиться. Я быстро придумала имя пользователя – Сполох – и долго не могла решить, какую из любимых цитат взять в качестве «подписи». В конце концов, выбор пал на остроумный афоризм Дугласа Адамса: «Не верь ничему в интернете. Кроме этого. Впрочем, и этому тоже».

Свой первый комментарий я оставила в ветке об альтруизме: там обсуждали, может ли человек поступать абсолютно бескорыстно, без какой‑либо выгоды для себя даже в отдаленной перспективе. Большинство участников дискуссии разделяли мнение, что чистый альтруизм невозможен, однако я так не считала. И я заметила, что, поскольку человек тесно связан с окружающими его людьми, действительного различия между «собственной выгодой» и «выгодой для других» быть не может. Зачастую в «собственных интересах» человека может оказаться самоограничение с целью помочь другим. Вскоре мне ответил один из пользователей. В целом он со мной соглашался, однако указал на некоторые пробелы в аргументации, потом подключились остальные, и началась полноценная дискуссия. Левиафан2009 написал: «Отличный дебют, Сполох!» Дело в том, что большинство новичков ограничивались робким приветствием. Я же сразу включилась в полемику и этим произвела впечатление.

Через две недели я решила создать собственную ветку. С темой я определилась не сразу: искала что‑то цепляющее, но не слишком скандальное или провокационное, иначе меня приняли бы за тролля. Наконец решила поднять вопрос, который занимал меня уже довольно давно: допустимо ли человеку делать лишь то, что ему хочется – например, играть в World of Warcraft, – если при этом он в состоянии содержать себя самостоятельно и никому не причиняет вреда.

Несколько минут после создания новой темы прошли в напряженном ожидании. Казалось, ветка останется пустой. Затем появился первый комментарий. Всего набралось семь, что, как я позже узнала, было неплохо. Большинство старожилов форума не спешили завязывать знакомство с новичками, пока те не докажут серьезность своих намерений. К моему удивлению, в обсуждение включился сам Адриан, высказав мнение, что те, кому повезло иметь стабильное финансовое положение, должны бы воспользоваться этим и помочь менее успешным.

Нельзя сказать, что дискутировать на «Красной таблетке» было легко, особенно поначалу, хотя я быстро освоилась. Методы аргументации позволяли рассуждать практически на любую тему даже при отсутствии прямого опыта. К примеру, я активно участвовала в обсуждении, является ли усыновление более этичным, чем воспитание собственных детей. Я проводила на форуме почти все вечера, отвечая на комментарии в собственных и параллельных ветках. Довольно быстро познакомилась с завсегдатаями. Их было около пятидесяти человек, хотя всего насчитывалось почти четыре тысячи зарегистрированных пользователей со всего мира.

В эту узкую «клику» можно было попасть, только обнаружив интеллект и способность логично мыслить. Меня приняли не сразу, но однажды счастливый момент настал: какой‑то новичок задал заковыристый вопрос в разделе «Этика», и Не‑овца написал: «Сполох, тут без тебя не разобраться!» У меня сложилась репутация знатока в вопросах, связанных с этикой.

Помимо общения на форуме я стала много читать. Адриан вывесил список книг – так называемый «канон», – которые, по его словам, абсолютно необходимы каждому, кто хотел бы использовать сайт по максимуму: «Диалоги» Платона, труды Юма, Канта, Декарта. Я заказала на «Амазоне» несколько книг. Я всегда много читала, но только фантастику и фэнтези, так что сперва пришлось буквально продираться сквозь текст, однако я не бросала и каждый вечер по часу проводила за книгой с карандашом в руке.

Я получила несколько личных сообщений от Адриана. Первое, приветственное, – сразу после регистрации на форуме. Второе, поздравительное, – через три месяца, по истечении «подготовительного» периода (очевидно, продержаться удавалось далеко не всем). Спустя почти полгода пришло еще одно – с предложением пройти тест и получить статус Избранного.

Сайт устроен (точнее, был устроен) так, что после пятнадцатого комментария новичок – Пробужденный – получал статус полноправного пользователя. Большинство не двигалось дальше этого этапа, однако некоторым предлагалось пройти тест на получение статуса Избранного. Таким образом Адриан отмечал людей, потенциально способных к более глубоким рассуждениям. Тем, кому удавалось пройти тест, открывали доступ к закрытой части форума, где уровень дискуссии был на порядок выше. Для Избранных устанавливалась абонентская плата – двадцать фунтов в месяц.

По словам Адриана, он был впечатлен моим участием в дискуссии о стыде и чувстве вины. «Сполох, я приятно удивлен. Ты ужас до чего здорово соображаешь». Должна признать, это было неожиданно.

Разумеется, я согласилась пройти тест. Он состоял из двух частей. В первой следовало сделать моральный выбор в ряде гипотетических конфликтных ситуаций, вроде тех, которые обсуждались на форуме – к примеру, можно ли убивать одного, чтобы сохранить жизнь пятерым. Вторая часть представляла собой психологическую анкету: «Вы скорее флегматичны и невозмутимы», «Вы готовы бескорыстно помогать другим», «Вы можете увидеть общие закономерности за частностями». Допускались только ответы «да» или «нет».

Через несколько часов Адриан сообщил, что я успешно прошла тест. С того момента почти все свободное время я проводила на закрытом форуме для Избранных. Нас было около пятнадцати человек, и мы общались очень активно, часто заходя на форум.

* * *

Итак, день, когда пришло то самое сообщение.

Я готовила отчет, которого Дамиан ждал уже давно. Моя увлеченность «Красной таблеткой» постепенно сказывалась на моей работе, и неделю назад Дамиан в резкой форме заявил, что, хотя он и понимает, что я скорблю о маме, ему придется меня уволить, если я и впредь буду срывать сроки.

Итак, я пыталась поскорей закончить отчет, но тем не менее открыла и прочла новое сообщение от Адриана. С первой строки было ясно: это не дежурное сообщение. Адриан обращался ко мне по имени, хотя на сайте меня знали как «Сполоха». Должно быть, он узнал, как меня зовут, по данным кредитной карты.

Адриан писал:

«Лейла, в последнее время я с интересом слежу за твоими успехами на сайте. Предлагаю встретиться, ты как?»

Он назначил встречу на следующее утро недалеко от Хэмпстед‑Хит.

Пальцы у меня онемели. Сперва я испугалась, что допустила какую‑нибудь оплошность и теперь меня забанят, однако тотчас же отмела эту мысль. У Адриана полно важных дел, с чего бы он захотел лично сообщать мне нечто подобное? Кроме того, из форума, организованного возмущенными бывшими пользователями «Красной таблетки», я знала, что Адриан блокировал нарушителей без предупреждения или церемоний.

Другие возможные объяснения приводили в еще бо́льшую растерянность. Либо он решил сделать меня модератором, и тогда мне предстоит собеседование, либо ему нужно что‑то еще. Но что?

* * *

На сегодня все. Сейчас 4:40 утра. У меня болят глаза. Светает, и приятная ночная прохлада вскоре сменится нестерпимой жарой.

Четверг, 18 августа 2011 года

Утром, проспав совсем немного, я внезапно проснулась от ощущения, будто вот‑вот задохнусь в собственной палатке. Во рту пересохло, на коже проступил липкий пот. Я расстегнула и откинула полог, но тяжелый спертый воздух не принес облегчения. Тогда я перетащила свой надувной матрас в тень дерева и попыталась заснуть.

Однако спать у всех на виду было неловко, и, провертевшись около часа, я решила встать и начать расспросы.

Сначала я сходила в туалет, а когда вышла из‑за кустов, ко мне обратилась невысокая пожилая женщина с коротко остриженными седыми волосами. Она размахивала руками и говорила с таким сильным акцентом, что, только вслушавшись, я поняла: она сердится из‑за моей выгребной ямы. «Хочешь здесь жить – делай как все», – приказала она суровым тоном. Я решила, что разумнее будет не пререкаться, и спросила, была ли она в коммуне прошлым летом.

– Была. – Она сосредоточенно наморщила лоб. – Я здесь каждый год, вот уже четырнадцать лет. Помогала обустроить нашу общину, и поэтому…

Я протянула ей фотографию Тессы.

– Вы узнаете эту женщину?

Она мельком взглянула на фотографию, бросила: «Не помню», повернулась и зашагала прочь.

Надо бы подойти к ней еще раз, когда она успокоится, отметила я про себя и начала обход коммуны с севера. Всем совершеннолетним обитателям я показывала фотографию Тессы и спрашивала, жила ли эта девушка здесь прошлым летом. Первые результаты оказались неутешительными. Какой‑то мужчина с пятью кольцами в нижней губе вроде бы узнал ее, но ничего более конкретного сказать не смог. Другой признал в Тессе некую испанку по имени Лулу, которая семь лет назад открыла бар на Ибице.

Больше всего меня поразило их равнодушие. Никто не полюбопытствовал, зачем я разыскиваю эту женщину. История, которую я сочинила, ни разу не пригодилась. Можно подумать, люди пропадают каждый день. Всем только и хотелось узнать, как я добралась от аэропорта до коммуны. Один парень, услышав, что я приехала на такси, поинтересовался, сколько это стоило, а когда я назвала цифру, выкатил глаза, замахал руками и выдохнул: «Сто сорок евро!» Он повторил это, обращаясь к соседке, заплетавшей косу: «Ты прикинь, сто сорок евро!»

Вот это тоже характерно для здешних. Я морально приготовилась к типичной болтовне о «духовном», «эре Водолея», «эфирных маслах» и тому подобном и зареклась встревать со своим мнением, но все обсуждали лишь, что почем, или кто откуда приехал и куда поедет дальше.

Полагаю, такое безразличное отношение друг к другу было на руку Тессе. Она знала, что здесь не станут ни о чем расспрашивать и задавать неудобные вопросы.

По дороге к палатке до меня снова донесся приятный гул электрогенератора, как и вчера вечером. Он исходил из автофургона, стоящего в стороне от остального лагеря. Дверь была открыта, на пороге женщина кормила грудью младенца. Рядом мальчик лет пяти метал ножик в арбуз. Я отвела глаза от обнаженной груди и поинтересовалась мощностью генератора. «Не знаю», – удивленно ответила женщина. Я обошла автофургон, чтобы посмотреть самой. Оказалось, генератор рассчитан всего на 1200 Ватт. Если я подключу к нему свой ноутбук для зарядки, то вентилятор, наверное, сбавит обороты. Однако ноутбук можно зарядить ночью, когда обитатели фургона уснут: к вечеру жара спадет, и мощность вентилятора можно будет убавить.

Все это я рассказала женщине и попросила разрешения подключить свой трансформатор.

– Да пожалуйста! – ответила она. – Главное, чтобы мы не задохнулись.

Я вспомнила о Тессе и спросила:

– Вы были здесь прошлым летом?

– Нет, мы новички, – рассмеялась она. – Как и ты, наверное. Кстати, меня зовут Энни.

По сравнению с остальными Энни выглядит нормальной: пухлая блондинка с розовой кожей. Волосы слегка растрепанные, но не свалявшиеся и не обритые. Одета почти прилично, если не считать растянутых пройм майки, в которые виден бюстгальтер.

Я подумала, что неплохо бы передвинуть палатку поближе к генератору. Вытащив колышки, я проволокла палатку со всем содержимым поближе к автофургону Энни, почти сто метров. Энни с детьми перебралась под самодельный навес и оттуда наблюдала за мной.

– Ты прямо здесь решила расположиться? – спросила она.

Не знаю, зачем она спросила: как же могло быть иначе, ведь я собиралась заряжать свой ноутбук от ее генератора. Я кивнула и без лишних слов стала вбивать колышки в землю. Энни с сыном молча смотрели на меня.

– Если хочешь, Мило тебе поможет, – наконец сказала Энни. – Он любит ставить палатки.

Я и ответить не успела, как мальчик подбежал и начал молотить по кольям обеими руками, бормоча что‑то нечленораздельное. Он был такой же светловолосый, как и его мать, а когда он присел, я заметила, что ступни у него совсем черные от пыли.

Мне захотелось прилечь – я ведь была на ногах с самого утра. В палатке стояла ужасная духота, и я спросила у Энни, можно ли полежать в тени ее навеса.

– Стеснительной тебя не назовешь, – вздохнула она, но сделала пригласительный жест рукой.

Я втащила матрац под навес, легла на спину, скрестив руки на груди, и закрыла глаза. Теперь, когда рядом были только Энни и Мило, я быстро погрузилась в дрему. Жара заглушила окружающие звуки – птичий щебет, лай собак, нестройный стук барабанов, даже голоса сидящих неподалеку Энни и Мило, – сплавила в неясную мелодию, сопровождающую мои мысли.

Обычно я не помню снов и не придаю им никакого значения. Однако на сей раз передо мной прошла череда не связанных между собой образов. Некоторые из них были навеяны вполне определенным событием – вчерашним перелетом: ведь я впервые летала на самолете. По цвету он был совсем как ярко‑оранжевая упаковка средства от запора. Адская толчея в зале вылета. При виде толпы мне захотелось немедленно сбежать назад в Ротерхит. На смену этому сновидению пришли другие: я брожу по магазину «Маркс и Спенсер» на Кэмден‑Хай‑стрит, а впереди идет мама в бежевом жакете; на веревке, привязанной к дереву, покачивается тело Тессы.

Я проснулась от пронзительного плача. Энни кормила младенца, а Мило помешивал какое‑то варево в кастрюльке на походной печке.

– Уже шесть вечера, – сказала Энни и предложила поужинать.

С собой у меня был недельный запас печенья и хлеба, так что, строго говоря, я не нуждалась в еде, но все‑таки приняла приглашение.

– Обычное овощное рагу, – пояснила Энни. – Ничего особенного.

И была права.

Сиденьями служили толстые низенькие чурбачки, отполированные и покрытые лаком. Их мастерила Энни и продавала туристам на рынке. Я сказала, что вряд ли туристы смогут взять их с собой в самолет: вчера я заметила, что вес провозимого багажа ограничен. «Что ж, тогда им придется оставаться в Испании», – ответила Энни, ничуть не огорчившись возможной потере значительной части клиентуры.

Мило в считаные секунды проглотил свою порцию и стал играть с деревянным шариком на веревочке: подбрасывал его кверху и снова ловил. Мне ничего не оставалось делать, как пытаться вести беседу дальше. К счастью, говорила в основном Энни. Я узнала, что она американка, родом из Коннектикута, а поездка в Испанию – подарок самой себе на сорокалетие.

Удивительно, что ей сорок лет – всего на год больше, чем исполнилось бы Тессе. Энни выглядела гораздо старше. На покрасневшей груди заметны складки, похожие на годичные кольца на спиле дерева. Когда она улыбалась, кожа вокруг глаз шла мелкими морщинками: я насчитала больше десяти, а у Тессы их было всего четыре.

Энни спросила, зачем мне ноутбук, и я рассказала, что пишу дневник. К счастью, в этот момент подбежал Мило и стал болтать о чем‑то своем, а я притворилась, будто внимательно его слушаю, так что дальше продолжать разговор не пришлось.

* * *

Таким был этот день. Сейчас стемнело, кругом тихо. Я закрылась в палатке и могу наконец снять колготки. Продолжаю официальный отчет.

* * *

Адриан назначил встречу в парке Хэмпстед‑Хит, на Саут‑Энд‑Грин. Я приехала туда и удивилась. Оказалось, я неплохо знаю этот район, хотя название площади мне ни о чем не говорило. Я стояла перед Королевской клинической больницей. Там когда‑то лечили маму, а я часами торчала у окна, глядя на площадь, или заходила в «Старбакс» неподалеку. Кафе служило своего рода приемной. В нем всегда сидели бледные люди, обреченно склонившись над чашками остывшего кофе.

Я опустилась на скамью в ротонде посреди площади. Выходя из дому, я надела мамины туфли на высоком каблуке, которые оказались малы. Солнце пригревало, и на соседних скамейках сидели бомжи вперемешку с больничными пациентами, решившими подышать свежим воздухом, хоть выхлопных газов в нем было больше, чем кислорода. Некоторые из пациентов пришли сами, другие – в сопровождении сиделки или медсестры. Один мужчина, желтый, как маргарин, катил за собой капельницу, а какую‑то дряхлую старуху привезли в кресле‑каталке: голова у нее свесилась набок, совсем как у мамы. Будто из шеи вынули все позвонки.

Бездомный, сидевший на краю моей скамьи, жадно пил что‑то из жестяной банки. Было жарко, Адриан опаздывал. Подошел какой‑то парень, молодой, но изможденный, с ввалившимися, как у старика, глазами и сел рядом. Он зажег сигарету и быстро ее выкурил, глядя прямо перед собой. Затем встал, бросил окурок и зашагал прочь, забыв пачку сигарет на подлокотнике.

– Вы забыли свои сигареты! – окликнула я.

Он не обернулся. Я встала и с пачкой в руке пошла за ним, полагая, что он не расслышал. Когда мы с ним поравнялись, он покосился на меня.

– Она пустая.

И ушел.

Я выбросила пустую пачку в урну и села на прежнее место. Позади меня раздался знакомый голос:

– Ты хороший человек, Лейла.

Я обернулась и увидела Адриана. Он улыбался.

Разумеется, я видела Адриана и раньше – на фотографиях и видео – и знала, как он выглядит. На нем была синяя вельветовая рубашка. Она подчеркивала цвет его глаз и очень мне нравилась. Из‑под расстегнутого ворота выглядывал белый полумесяц нательной футболки. Помню, что я подумала тогда, как неуместно выглядит Адриан на фоне этой жалкой ротонды, как пышут здоровьем его округлые розовые щеки.

При виде него я невольно встала и что‑то ответила.

– Я видел, как ты бежала вернуть папиросы, – продолжил он, произнеся странное слово «папиросы» с мягким американским выговором. – А ведь любому другому было бы все равно.

– Правда? – спросила я.

– Конечно, – ответил он и, обойдя скамью, стал передо мной и заглянул в глаза. Он протянул руку, и я пожала ее.

– Очень рад познакомиться, Лейла.

Бездомный с жестянкой вдруг завопил и швырнул ее на землю без какой‑либо очевидной причины.

– Давай найдем более приятное место, – предложил Адриан, удивленно приподняв бровь. – Немного пройдемся. – И добавил: – Красивые туфли. Надеюсь, не жмут?

Адриан пошел впереди, лавируя между автобусами на проезжей части, и вышел на тротуар. Несколько минут мы шли в молчании, пока перед нами не раскинулся обширный зеленый парк.

– Вот и Хэмпстед‑Хит, – сказал Адриан. – Легкие Лондона.

Мы шли по траве мимо дремлющих собак, мимо сидящих лицом к солнцу офисных работников, развернувших свои бутерброды. Адриан спросил, долго ли мне пришлось добираться, а я, в свою очередь, спросила, живет ли он где‑нибудь поблизости.

– Хотелось бы. Где Брикстон, знаешь?

Я знала, что Брикстон довольно далеко от Хэмпстед‑Хита, хотя мне не приходилось там бывать. Мне стало интересно, почему Адриан назначил встречу именно в этом парке, но он снова опередил меня, спросив, что я думаю о предстоящих Олимпийских играх. Мне показалось, он пытался меня разговорить, однако я не задумывалась об Олимпиаде и ответила что‑то нейтральное. И снова вопрос: была ли я подвижным ребенком или сидела за книгами, как он сам. «Предполагаю, что последнее, судя по тому, какая ты вдумчивая». И так далее: за каждым моим ответом следовал другой вопрос, имеющий отдаленное отношение к предыдущему.

Таким образом, за пятнадцать минут мы затронули всевозможные предметы для разговора, и за это время Адриан узнал обо мне больше, чем любой другой человек. За исключением мамы, разумеется, но наш с ней диалог длился неделями и месяцами, перетекая в годы, и складывался из известных только нам контекстов и цитат. Механизм разговора с Адрианом был совсем другим. Наша беседа напоминала странную детскую игру: как можно быстрее обежать все плитки на игровой площадке, наступив на каждую. Разве что мы прыгали от одной темы к другой.

И все же, несмотря на скорость, разговор был естественным: Адриан искренне интересовался тем, что я отвечу, а не задавал вопросы «для галочки». У меня не оставалось времени на раздумья, чего именно он ожидал от меня, но по его отклику я поняла, что отвечаю «правильно»: он соглашался, дополнял или делился собственными размышлениями на тему. Такая словесная «перестрелка» меня не утомляла, а, наоборот, воодушевляла.

Мы гуляли уже минут двадцать и шли в густой тени деревьев, когда Адриан сказал нечто, нарушившее гладкий ход нашего разговора. Мы как раз обсуждали вегетарианство – Адриан тоже оказался вегетарианцем, – и тут он вспомнил, что в Хэмпстеде есть отличный вегетарианский ресторан.

– Ты была? – спросил он. – Обязательно сходи. Мы с Сандрой, моей женой, часто там обедали. Это был наш любимый ресторан. Не в последнюю очередь потому, что официанты всегда помогали завезти внутрь кресло‑каталку.

Я не знала, что у него есть жена, и тем более что она инвалид.

– Эр‑эр‑эс, – пояснил он и тут же, мотнув головой в сторону обогнавшей нас собаки, сказал: – Смотри, какая славная! – после чего спросил, нравятся ли мне животные.

Потом мы заговорили о чем‑то еще, и о его жене в инвалидном кресле больше не вспоминали.

Позже, когда я смогла спокойно обдумать весь наш разговор, до меня дошел смысл его слов. Когда‑то Адриан был женат на женщине с рассеянным склерозом, а сейчас говорил о ней в прошедшем времени.

Благодаря этому совпадению наша встреча приобрела особое значение: между нами обнаружилось еще одно сходство. Я вдруг вспомнила, что Адриан не стал расшифровывать аббревиатуру – рецидивирующий рассеянный склероз, – будто знал наперед, что она мне известна, хотя я никогда не упоминала о маминой болезни ни на сайте, ни во время нашей встречи.

В какой‑то момент я почувствовала, что больно ступать – должно быть, туфли натерли мне мозоль, – и замедлила шаг. Адриан моментально это заметил.

– Бедняжка! – сказал он. – И чего только вы, женщины, не стерпите ради красоты. Давай посидим?

И он кивком указал на скамью с видом на пруд. Мы сели. Адриан повернулся лицом ко мне, положив руку на спинку скамьи. Он приветливо улыбнулся, и я подумала: как странно видеть перед собой лицо человека, который до этого столько раз смотрел на меня с экрана. Я знала это лицо не хуже, чем лицо любого из знакомых, кроме, может быть, мамы.

Газеты без конца писали о «заурядной» внешности Адриана. По мнению одного журналиста, он выглядел как «заместитель заведующего в супермаркете электроники», что мне кажется лишенным смысла: а как «должен» выглядеть заместитель заведующего? Полагаю, Адриан действительно внешне ничем не выделялся: округлые щеки, здоровый цвет лица, редеющие волосы, зачесанные набок, крупноватый нос, небольшие, глубоко посаженные синие глаза. Невысокий – примерно метр семьдесят, – коренастый, но не располневший.

И все же было в нем что‑то необычное, что делало его интересным и привлекательным: уверенность в себе и сосредоточенное внимание к собеседнику. В видеозаписях он всегда смотрел в камеру, как будто беседовал с давним другом, и в жизни у него был такой же прямой взгляд.

– Итак, Лейла, ты наверняка спрашиваешь себя, почему я захотел с тобой встретиться, – сказал Адриан. – Позволь мне говорить начистоту. Я уже писал, насколько впечатлен твоими успехами на сайте. Чем ты зарабатываешь на жизнь?

Я ответила, что тестирую веб‑сайты. Он заговорщицки наклонился ко мне.

– Я слабо разбираюсь в компьютерах, хоть и запустил веб‑сайт. Кто бы мог подумать, правда? Чур, никому ни слова. – Он рассмеялся. – Научишь меня нормально работать на компьютере? Родителей, наверное, уже научила?

Я объяснила, что мама умерла, а отца я никогда не знала, поскольку они с мамой развелись, когда она была беременна.

– А братья и сестры у тебя есть?

– Я – единственный ребенок.

– Надеюсь, мы на форуме хотя бы немного заменили тебе семью, – улыбнулся он.

– Конечно! – воскликнула я и подумала, что это на меня не похоже: слишком много ажиотажа, как у девочки‑подростка на телешоу.

– Знаешь, Лейла, я поражаюсь тому, как мудро ты рассуждаешь. Ты и другие участники форума. Порой мне хочется кричать от восторга, в буквальном смысле. – Он понизил голос. – Я тебе кое в чем признаюсь: вообще‑то я оптимист, но время от времени меня угнетает то, как ограниченно и путано мыслят окружающие. Этот ментальный статус‑кво. Понимаешь, о чем я? Ты задумывалась об этом?

– Да, и не один раз, – горячо согласилась я.

– В такие моменты стоит мне только зайти на сайт, где образованные, увлеченные люди, такие, как ты, искатели истины, заняты обсуждением действительно важных вопросов, и я понимаю: все будет хорошо.

Адриан снова улыбнулся. Его рука все так же лежала на спинке скамьи, и я помню, как его лицо сияло под лучами солнца. Только тогда я с изумлением осознала реальность происходящего: я беседовала один на один с умнейшим человеком, внимания которого домогались все на «Красной таблетке» – а он был поглощен разговором со мной. Он сидел так близко, что я видела поры на его лице и ощущала дыхание, пахнущее мятными карамельками. Над мокасинами Адриана виднелась узенькая полоска носков. Я сидела почти вплотную и могла бы дотронуться до него. Рэндфан все отдал бы за возможность оказаться на моем месте: на прошлой неделе он сообщил, что вытатуировал на руке излюбленную фразу Адриана: «Важно не достижение цели, а то, что встретится на пути».

Нас окружали люди, однако их присутствие не ощущалось, будто мы с Адрианом остались совсем одни. Беспокойство, с которым я шла на встречу, тоже рассеялось: я была почти уверена, что Адриан хочет сделать меня модератором. Там и тогда я была абсолютно счастлива. Я даже могу описать это чувство: как будто все вокруг меня внезапно стало соразмерным.

– Итак, Лейла, что ты думаешь о сайте? – спросил Адриан, откинувшись на спинку скамьи. – Только честно. Мне очень важно твое мнение.

Я ждала этого вопроса и пустилась в рассуждения о том, что «Красная таблетка» – это оазис здравого смысла, место для интеллектуальных поисков, и так далее. Как и прежде, Адриан слушал меня с неподдельным интересом.

– Ты действительно так считаешь? Боже, как приятно это слышать! – воскликнул он и рассказал немного об истории создания сайта, правда, ничего нового: как он запустил сайт в США и как американцы больше интересуются экономическими аспектами либертарианства, в то время как нас, англичан, привлекает философская его сторона.

Адриан подался ко мне.

– Пожалуй, тебе я могу признаться: я и сам склонен рассматривать любой вопрос в первую очередь с точки зрения морали. То есть экономические аспекты, разумеется, важны, но главным образом меня занимает вопрос «как нужно жить».

– Меня тоже! – откликнулась я.

– Взять хотя бы недавнюю дискуссию о праве на смерть, – продолжал он. – Ты очень активно проявила себя. Должно быть, для тебя эта проблематика представляет особенный интерес.

– Да, – согласилась я и почувствовала себя уверенно. – Я считаю, что высшее проявление самособственности – это решить, где и когда умрешь. Невозможно отрицать право на самоубийство, если веришь в автономность личности. Каждый должен выбирать сам, как и когда ему умереть. Это фундаментальное право любого человека.

– А следует ли принимать во внимание этические соображения? – спросил Адриан. – Обязательно ли наличие смертельной болезни, чтобы общество не осуждало человека, решившего покончить с собой?

Я покачала головой.

– Важно качество жизни, а не ее длительность. Пусть каждый решает сам, стоит жить дальше или нет.

Пока мы беседовали, на дороге появился ребенок в панаме, девочка лет двух, неуверенно семенящая на коротких ножках. Она радостно что‑то лепетала и время от времени оглядывалась на отца, шедшего немного позади. Вдруг она оступилась и упала ничком, рядом со скамьей, где сидели мы с Адрианом. Через секунду девочка подняла голову – к щекам пристал мелкий гравий – и раздался пронзительный детский вопль.

Адриан поморщился.

– Пройдемся? – предложил он.

Не дожидаясь моего ответа, он встал, обошел ревущего ребенка и направился дальше. Я последовала за ним. Мы молча прошли по тропе между двух прудов. В одном плескались люди, над бурой водой неслись крики и смех. Адриан поглядел на купальщиков и улыбнулся: по‑видимому, к нему вернулось хорошее расположение духа.

– Скажи‑ка, мисс Лейла, знаком ли тебе постулат о волеизъявлении?

Ну вот, теперь началось собеседование, подумала я. К сожалению, я не знала, о чем речь. Если бы у меня была пару минут, я бы смогла логически вывести смысл из названия, но Адриан, не дожидаясь ответа, продолжил:

– Согласно этому постулату, мы не только не имеем права препятствовать тем, кто решил покончить с собой, но фактически обязаны помочь, если нас прямо попросили об этом.

– Вроде содействия при эвтаназии? – спросила я.

– Похоже, – кивнул Адриан. – Только в данном случае речь идет о содействии в широком смысле. К самому акту суицида оно может и не относиться. Скажем так: в ситуации, когда человек, будучи, по твоему мнению, в здравом уме, просит тебя так или иначе помочь ему уйти из жизни, ты обязана выполнить его волю, в соответствии с постулатом о волеизъявлении.

– Понятно, – кивнула я, все еще озабоченная тем, что не смогла сразу найти точный ответ.

– Это не что иное, как общеизвестный аргумент в пользу эвтаназии, поставленный с ног на голову. Некоторые физически способны наложить на себя руки, но не делают этого из сострадания к своей семье и друзьям. – Адриан вздохнул. – Итак, вот тебе гипотетическая дилемма. Некая женщина больна. Ее болезнь не смертельна, но, по сути, неизлечима и сильно отравляет ей жизнь. После долгих размышлений женщина решает покончить с собой. Однако она знает, что родные и друзья будут убиты горем, и это ее останавливает. Тем не менее ей отчаянно, невыносимо хочется уйти из жизни, и она живет с этой мыслью уже много лет. И вот ей кажется, что она придумала, как совершить самоубийство, не причинив при этом боли своим родным, но ей нужна твоя помощь. Ты бы согласилась помочь ей?

– Разумеется, – ответила я. – Это было бы моим долгом, в соответствии с правом требования.

– Ты и в самом деле необычная девушка, – просиял Адриан. – Сочувствую тем, кто еще этого не понял.

Я покраснела. Мы дошли до луга, круто спускающегося к пруду. Тут и там сидели небольшие группки оживленно болтающих людей, почти скрытые высокой пожелтевшей травой, над которой виднелись только макушки и загорелые колени. Все казалось далеким, словно нарисованным на огромной картине. Единственной реальностью был наш разговор.

– Право требования – сложное понятие, оперировать им может не каждый, – заявил Адриан. – Даже пользователям «Красной таблетки» сложно его осмыслить. Они рассуждают в правильном направлении, но все‑таки у них есть потолок, им не дано постигнуть глубинный смысл и суть реальности. Они цепляются за иллюзии и общественные правила и не могут пробить в них брешь. Они еще не освободились. Это под силу только особому, уникальному человеку, такому, как ты, Лейла. – Он помедлил. – Ведь ты свободна от предрассудков?

Мы спустились к пруду. Какой‑то мужчина швырял фрисби в воду, и его пес, черный лабрадор с округлыми боками, кидался за игрушкой, расплескивая брызги.

– Не знаю, – наконец ответила я. – То есть не думаю, что прошла этот путь. Мне еще многое предстоит узнать, но я готова учиться. Я хочу стать свободной.

Адриан улыбнулся, положил руку мне на плечо и ободряюще сжал его. Он жестом пригласил идти дальше и вот тогда рассказал о Тессе.

Он не называл ее имени, объяснил только, что с ним связалась женщина, которая намерена покончить с собой, втайне от родных и друзей. И она придумала, как: требуется нанять кого‑то, кто симулировал бы ее присутствие в интернете после смерти.

* * *

Конечно, согласилась я не сразу. Адриан настоял, чтобы я подумала как минимум неделю.

– Это большая просьба. Огромная. – Он раскинул руки, чтобы подчеркнуть сказанное. – У тебя уйдет куча времени на подготовку, я уже не говорю о моральной стойкости, которая потребуется. Проект займет минимум полгода. Кроме того, придется держать его в секрете, поскольку, увы, далеко не все разделяют наши прогрессивные взгляды.

Я обдумала услышанное и кивнула.

– Разумеется, тебе положено финансовое вознаграждение, – продолжал Адриан. – Подробности мы обсудим позже. Однако сумма будет невелика: женщина небогата, но ей хочется компенсировать тебе потраченное время. – Он сделал паузу. – Теоретически, если ты решишься помочь ей, сколько денег тебе понадобится?

Вопрос застал меня врасплох, ведь ничего подобного мне раньше и в голову не приходило. Однако пару недель назад я подсчитала свои расходы на еду и прочие потребности. Вышло, что на жизнь мне нужно около 117 фунтов в неделю. По словам Адриана, работа на Тессу предполагает полную занятость, значит, придется прекратить тестировать сайты и жить только на деньги от проекта.

– Как насчет ста семнадцати фунтов в неделю? – спросила я.

Адриан вскинул бровь и кивнул.

– Звучит более чем разумно. Уверен, она возражать не станет.

Перед тем как расстаться у входа в метро, он, ничего не говоря, положил руки мне на плечи и долгим взглядом посмотрел в глаза. Затем улыбнулся и отпустил меня.

– До свидания, Лейла.

В тот день поезд в направлении Ротерхита оказался набит битком. Меня придавило к мужчине в майке, от которого воняло потом, а над ухом галдели туристы, стараясь перекричать грохот вагона. При обычных обстоятельствах я бы сошла на следующей же остановке, но в тот день мне было все равно. Я ничего не замечала, как будто Адриан передал мне защитный плащ.

Три дня я раздумывала над предложением, оценивая его со всех сторон. Я составила список «за» и «против», как в тот раз, когда принимала решение насчет мамы. Однако сейчас я просто проходила знакомые этапы на пути к решению, которое на самом деле созрело у меня в тот же день, почти сразу после прощания с Адрианом.

Он добавил тогда: «Я не знаю никого, кроме тебя, кто мог бы помочь ей, кто одновременно и умен, и милосерден». Он также обещал прийти на помощь, как только потребуется. «Ты не останешься одна. Я всегда буду рядом. Твое благополучие для меня важнее всего».

Мы договорились, что из‑за невежества окружающих проект не следует обсуждать на «Красной таблетке», даже в личных сообщениях. «Лучше поступим так, – сказал Адриан, – если решишься, измени теперешнюю подпись на форуме на цитату из Сократа, если нет – на цитату из Платона. Это будет наш тайный сигнал. – И добавил: – А когда проект начнется, мы свяжемся другим образом. Ты, надеюсь, есть на “Фейсбуке”?»

Мне очень хотелось подобрать подходящую цитату из Сократа, чтобы дать знак. Подумав, я решила остановиться на этой: «Праздны не только бездельники, но и те, кто не на своем месте».

Несмотря на всю решимость, нажимая на кнопку «Отправить», я почувствовала дрожь в руках.

* * *

Диана, полицейский психолог, спросила меня на первой же консультации: «Но разве ты не задумалась, как это вообще возможно? Например, как бы вы на практике избавились от тела?» Я ответила, что подобные мелочи не входили в круг моих обязанностей и к работе я приступила, когда свершилось главное. Так оно и было; однако тогда, в парке, я сама чуть ли не в первую очередь задала этот вопрос: что, если тело найдут и опознают? Адриан успокоил меня, сказав, что, если соблюсти правила предосторожности, пройдут месяцы и годы, прежде чем найдут тело, да и тогда находку вряд ли соотнесут с этой женщиной: ведь она не будет числиться пропавшей без вести. «Каждый год по всей Британии находят более пяти тысяч неопознанных тел. Будет одним телом больше», – сказал он.

Конечно, в тот день я забросала Адриана множеством вопросов. Он согласился, что мы задумали дерзкий, небывалый, в чем‑то даже бредовый план.

– Но в этом‑то вся прелесть, – добавил он чуть погодя. – Помнишь бритву Оккама? Допустим, действительно заподозрят неладное, но никому и в голову не придет, что она покончила с собой, назначив кого‑то вместо себя. Все будут искать более простое объяснение.

Вкратце замысел состоял в следующем. Заинтересованное лицо – как я вскоре узнала, звали ее Тесса – сообщит родственникам и друзьям, что собирается начать новую жизнь за границей, выбрав для этого уединенное место подальше от Англии. Мне она передаст все сведения, необходимые для убедительной онлайн‑переписки от ее лица, все пароли и информацию личного характера. Затем в день «перелета» она уйдет со сцены, покончив с собой где‑нибудь в укромном месте, после чего ключи от ее жизни перейдут ко мне. Отныне я займу ее место, отвечая на письма, ведя ее страничку на «Фейсбуке» и так далее, держа ее родных в уверенности, что с ней все в порядке. Таким образом, я выполню ее желание: убить себя, не причинив страданий семье и друзьям, ускользнуть из мира живых незаметно.

В первую очередь меня озаботило вовсе не то, как подражать ее манере общения. При наличии необходимой информации это было выполнимо: мимоходом ответить на пару писем, несколько раз в неделю сменить статус на «Фейсбуке». По словам Адриана, женщине было под сорок. Возможно, она даже еще не разучилась писать по‑человечески.

Беспокойство вызывали предпосылки, а также заключительная часть проекта. Насколько правдоподобно будет выглядеть решение заинтересованного лица «начать новую жизнь в другой стране»? И самое главное – сколько продлится проект? Ведь не могу же я заниматься им вечно.

Адриан заверил меня, что все продумал. Характер и личные обстоятельства Тессы подходят нам как нельзя лучше. Проект займет около года; в течение этого времени я должна постепенно отдалить Тессу от тех, кто еще будет ей писать, свести на нет контакты с людьми из «прошлой» жизни, сделав ее исчезновение незаметным. «Ты как будто плавно повернешь затемнитель, погрузив ее жизнь в небытие», – сказал Адриан.

Разумеется, тогда я и представить не могла, что проблемы возникнут как раз из‑за электронной переписки и статусов на «Фейсбуке». И что мне не удастся завершить проект.

* * *

Теперь, когда решение было принято, мне не терпелось взяться за дело. Я сидела и ждала, когда же Тесса со мной свяжется. Ждать пришлось долгих два с половиной дня.

Я не знала, как это произойдет. Скорее всего, придет имейл или сообщение на «Фейсбуке». Я оставила Адриану номер своего мобильного, так что она могла и позвонить. Я открыла нужные программы на ноутбуке, положила рядом полностью заряженный телефон и попыталась заняться своими делами. Закончив очередной отчет, я бесцельно переходила с одного сайта на другой, но страницы, мелькавшие на экране, занимали меня не больше, чем доносящееся с улицы нестройное гудение машин, въезжающих в Ротерхитский туннель.

Несмотря на попытки взять себя в руки, ожидание было столь напряженным, что – теперь я могу это признать – на исходе второго дня в голове мутилось. Возникло подозрение, что я попала в ловушку, и вскоре был готов воображаемый сценарий: Адриан, устав отбиваться от обвинений в «промывке мозгов», решил окончательно опровергнуть слухи о своей безответственности и заключил с полицией соглашение. Намереваясь доказать, что он рассчитывал на законопослушность завсегдатаев «Красной таблетки», а также пресекал любые проявления фанатизма или неадекватного поведения, он заманит одного из пользователей – меня – в ловушку, предложив участие в сомнительном деле. И когда я соглашусь, тут же выдаст меня полиции, как ответственный гражданин, не допускающий незаконных поползновений.

Сейчас я, конечно, понимаю – и понимала тогда, – что длительный стресс лишил меня возможности ясно мыслить. Однако как только в голове поселилось подозрение, я оторвалась от экрана и сидела, глядя в никуда, прислушиваясь к звукам с улицы. Всякий раз, как в окне отражались голубые огоньки – в Ротерхите это было обычным делом, – мне чудилось, будто это мигалка приехавшей за мной полицейской машины. На углу дома дети затеяли игру в футбол, и я невольно вздрагивала от каждого удара мяча об стену.

На следующее утро, очнувшись после короткого и беспокойного сна, я почувствовала себя совсем разбитой и издерганной. Теперь не оставалось сомнений в том, что мне предрешено угодить за решетку. Как ни странно, мне этого даже хотелось. Никакой ответственности. Обо всем позаботятся другие. Больше ни с кем не придется разговаривать.

И вот в 13:34 на третий день в нижнем углу экрана появилось уведомление – «1 новое сообщение».

Я тотчас пришла в себя, и мир вновь приобрел четкие очертания. Письмо прислали с адреса smellthecoffeesweetheart@gmail.com. Я предположила, что для проекта Тесса завела новый, анонимный почтовый ящик, но оказалось, что она активно использует его с 2005 года. Никакого скрытого смысла в названии учетной записи не было: просто случайная фраза из фильма, который шел по телевизору в тот день, когда Тесса вносила учетные данные.

Эта ее особенность доставляла мне много хлопот. Я всегда полагала, что каждому поступку есть причина, что любое действие совершается осмысленно, однако в случае Тессы чаще всего бывало наоборот. Это сильно затрудняло мою работу.

Теперь о письме. Оно оказалось пустым – ни единой буквы, даже в заголовке. Только четыре вложения: три текстовых документа и файл JPEG.

Сначала я открыла фотографию.

К тому времени, естественно, я уже примерно представляла себе, как она выглядит. Из короткого рассказа Адриана мне стало известно, что ей 38 лет, живет она на востоке Лондона, в Бетнал‑Грин, и работает в художественной галерее. Но, ввиду ее намерений, я ожидала увидеть женщину средних лет с исстрадавшимся лицом и застывшим взглядом.

Однако женщина на фотографии была совершенно иной. Во‑первых, она была молода и привлекательна, так что, глядя на нее, не возникало желания узнать ее возраст. Ее нельзя было назвать красавицей, как Принцессу Лютик, но сексапильной – да, пожалуй.

Фотограф снял ее на кухне, почти в полный рост. Похоже, праздновали день рождения или еще что‑то, хотя в кадре, кроме Тессы, больше никого не было. Тесса опиралась на длинный, чем‑то залитый кухонный стол, заставленный бутылками разных форм и размеров, между которыми валялись обрезки лайма и стоял голубой пластиковый пакет – пустой, но еще хранивший очертания недавнего содержимого.

На Тессе было что‑то похожее на длинную белую футболку, перехваченную в талии золотым поясом, на манер платья. Одно плечо обнажилось, виднелись сильно выступающие ключицы, как у журнальных моделей. Она была очень смуглая: наполовину чилийка, как я узнала потом, так что даже зимой ее кожа отливала светло‑коричневым. Из‑под импровизированного платья выглядывали голые худые ноги, тонкие, с плохо выраженными мышцами. Мама бы сказала, что у нее «ноги, как у школьницы», хотя мои собственные ноги даже в школьные годы худобой не отличались.

У Тессы были густые, почти черные волосы длиной до плеч. Из‑под челки в камеру смотрели темные карие глаза, довольно широко расставленные. Тесса стояла полуобернувшись, так что было видно, какой у нее длинноватый, чуть приплюснутый нос и четко очерченный подбородок. Она улыбалась, но не дежурной портретной улыбкой, а с видом ребенка, который только что нашкодил, и никто, кроме фотографа, об этом не знает.

Но разве я действительно подумала об этом, когда впервые увидела ее на фотографии? Ведь именно так и было, но об этом я узнала позже. Тогда, в августе 2007 года, на новоселье у Тины, ее подруги, Тесса заперлась в туалете понюхать кокаин вместе с Дэнни, который и сфотографировал ее минуту спустя.

Кстати, вполне возможно, что на первый взгляд ее сексапильность не бросилась мне в глаза и все дело во мнении других.

Я стараюсь объективно восстанавливать последовательность событий и то, как я их воспринимала, не учитывать более поздний опыт, но это непросто. Наверное, точнее будет сказать, что на присланной фотографии Тесса не выглядела уставшей от жизни.

Я внимательно изучила снимок и загрузила остальные файлы. Они все еще хранятся у меня в компьютере. Я открыла документ с названием «Сначала прочти это». Текст привожу дословно:

«Привет, Лейла!

Вот так всегда. Черт. Никаких слов не хватит, чтобы выразить, как я тебе признательна. Ты мне спасаешь жизнь. Звучит нелепо в данной ситуации, но от правды никуда не денешься. Я наверняка еще не раз буду благодарить тебя и начну прямо сейчас. СПАСИБО!

Наверно, надо придумать, с чего начать. Само собой, я в этом новичок, но будет удобней, если я тебе пришлю что‑нибудь для затравки, а потом ты задашь нужные вопросы и заполнишь пробелы, а то я вечно что‑то упускаю из виду. Идет?

Сколько времени это займет, хотя бы примерно? Тебе надо основательно подготовиться, но имей в виду, что я не могу долго ждать. Адриан, конечно же, сказал тебе, что я и так слишком долго жду. Другими словами: можешь начать прямо сейчас?

Еще такое. Мы с Адрианом решили, что нам с тобой лучше не встречаться, а переписываться по электронке. Чтобы не вовлекаться эмоционально. Так будет лучше и для дела, и для тебя.

Вот я сижу тут и думаю – зачем тебе помогать мне? Нет, вообще‑то я знаю. Адриан говорит, ты особенная. Надеюсь. Но должна предупредить: я на фиг больная на всю голову. Пардон.

Ладно. Что, если я тебе пришлю что‑то вроде автобиографии. Я написала ее пару лет назад, когда лечилась у психиатра. С тех пор мало что поменялось, только стало еще хуже. С этого и начнем.

Наконец‑то это произошло. Хоть какая‑то радость в этой гребаной жизни! СПАСИБО!

Чмоки‑чмоки. Тесса

P.S. Как раз вчера виделась с мамой, и она как обычно вела себя по‑свински, и я подумала: «Зачем вообще ради тебя парюсь? Возьму и повешусь, как все нормальные люди, к чему эти комбинации?» Но я не смогу. Не так уж сильно я ее ненавижу, должно быть».

В другом файле было ее рабочее резюме, где указывались полное имя и фамилия, дата рождения, а далее следовало перечисление разнообразных мест работы, мало связанных между собой. Одно время она даже была импресарио группы «Мария безутешная», а в настоящий момент работала на полставке смотрительницей в одной из художественных галерей в Южном Лондоне. Судя по всему, обязанности Тессы заключались в сидение на стуле. Мягко говоря, карьера ей не удалась.

В последнюю очередь я прочла «автобиографию», написанную по совету психиатра. Прежде чем копировать ее сюда, я выверю текст с помощью автоматической проверки орфографии. Это довольно пространное сочинение, а «неповторимый» стиль Тессы может показаться утомительным.

«Детство. Как у всех. Нормальное. Счастливый ребенок, просторный дом за городом, вменяемые родители. Мама, помню, не любила обниматься, если была при параде, и не разрешала нам трогать ее антикварные штучки – боялась, что мы их залапаем. Суховатая, в общем, но жизнь тогда еще никому не отравляла. И вообще, знаете, значение раннего детства сильно преувеличено, хоть вы, психоаналитики, и другого мнения. Юность – вот когда формируется личность, когда вдруг понимаешь, что родители не правят миром, и видишь их в новом свете, такими, как они есть, а до них доходит, что ты – не их продолжение. Ну, или у меня оказались дефектные гены, которые молчали до поры до времени. Не знаю. Могу сказать только, что у меня было нормальное счастливое детство. Если уж на то пошло, то шебутной у нас был мой старший брат, Уильям. Он вечно задирал соседского мальчишку, Шона, а однажды заставил его жевать мокриц. Ввязывался в драки, таскал деньги из маминого кошелька и просаживал их на игровых автоматах в местном пабе. А теперь он хозяин жизни, завел себе уютную женушку и по выходным выезжает пострелять дичь.

Все шло своим чередом, и не помню, как случилось, что к 15 годам я стала сама на себя не похожа. Не знаю, какими словами это еще можно описать, так что пусть будет клише. Первый раз на меня по‑настоящему накатило в тот вечер, когда у Симоны, моей подружки, был день рождения и все собирались идти в паб отмечать, в том числе мальчик, которому я нравилась, из тех ребят, что у всех на слуху. Но вместо того чтобы веселиться, я закрылась в спальне и улеглась в кровать. Родителям я наврала, что простудилась, но все дело было в глубоком ощущении безнадежности. Как бы объяснить. Словно все это время я, сама того не замечая, ходила с петлей на шее, и вдруг подо мной раскрылся люк и я сорвалась вниз.

А через несколько дней настроение резко улучшилось. Как будто в сердце вкололи адреналин, как в кино. Мне не просто полегчало – у меня словно выросли крылья. Мир лежал у моих ног. Я подумала о том мальчике – имени его уже не помню, – запрыгнула на велосипед и поехала к нему, даже не позвонив. Дверь открыла его мама: они ужинали, но я настояла, чтобы он вышел, а когда он, смущенный, показался в дверях, я кинулась ему на шею прямо при всех. Я была неотразима, блистательна, все шли мне навстречу и хотели быть рядом. А затем под ногами снова разверзался люк, и я ползла домой, запиралась от всего у себя в комнате и летела в бездну.

Так продолжалось годами, меня мотало туда‑сюда. Подростки вечно хандрят, убеждала я себя, и мои родители, вероятно, были того же мнения. Но вот у брата все было совсем не так. Да, он хлопал дверьми, дерзил и огрызался, и вообще вел себя по‑свински, но его можно было умаслить, или он сам приходил в себя, стоило ему посмотреть пару серий «Команды “A”».

Мне было около 17, когда я постепенно стала догадываться, что со мной что‑то неладно. Я искала опасных приключений, по ночам уходила из дома, ложась чуть ли не под первого встречного. Однажды я сделала минет отцу своей подруги Келли, когда осталась у нее ночевать. Я чистила зубы, а он проходил мимо и чуть замедлил шаг, чтобы посмотреть на меня, и тогда я взяла его за руку и закрыла дверь. Еще я как‑то тусовалась с друзьями в каком‑то пабе в Эджвере, а когда в одиннадцать ночи все засобирались по домам, потому что предстояло готовиться к выпускным экзаменам, я позвонила родителям и предупредила, что якобы останусь у кого‑то из ребят на ночь, а сама села в такси и отправилась в Сохо. Спросив у прохожего, где здесь самый отвязный клуб, я оказалась в каком‑то подвале, где собирались чудаковатые старики в шарфах и фетровых шляпах. Я болтала и пила все, что наливали. Один из них стал трогать мои сиськи, потом мы отошли в темный угол, но не непроглядный, если вы меня понимаете, и занялись сексом стоя. В шесть утра, когда открылось метро, я поехала прямиком в школу и два часа до звонка проспала на скамейке.

На учебу мне было начхать. Я завалила два выпускных экзамена из трех, но получила «отлично» по изобразительному искусству, и меня зачислили на подготовительный курс в художественный колледж Камбервелл – наиболее и в то же время наименее подходящее для меня место. Двинутых там не просто терпели – их поощряли. В первый же день я обрила голову в студенческом кафе и мигом стала местной знаменитостью. Однажды затеяла вечеринку под кодовым названием «Топлес»… ага, угадали, вход только для тех, кто голый до пояса. Я еще много чего чудила. Пела в отстойной группе, а потом была импресарио в другой, но такой же тухлой. Называлась она «Мария безбожная». От парней не было отбоя. С вечеринок уходила последней. В маниакальной фазе – а я всегда ее предчувствовала по тому, как начинали гореть и покалывать щеки – я с головой уходила в работу и вкалывала с нечеловеческой отдачей, могла написать до десяти картин за ночь, скурив при этом четыре пачки сигарет и врубив на полную вагнеровское «Кольцо нибелунга».

А потом наступало затмение, и голова становилась тяжелой, как будто внутрь залили бетон. Я могла только спать, а когда не спала, лежала с открытыми глазами, предаваясь черным мыслям о собственной смерти и изощренных мучениях для всех, кто так или иначе обижал меня.

Временами я оказывалась на перекрестке этих двух путей и тогда могла завестись с полоборота. Звонила друзьям и на ровном месте начинала на них орать, а потом, когда появился интернет, строчила обвинительные письма тем, кто, как мне казалось, меня когда‑то подвел, или жаловалась в онлайн‑магазины на отсутствие конкретной юбки моего размера, и так далее.

Только лежа в горячей ванне, я более‑менее приходила в себя. Иногда я пролеживала в воде по полдня, и когда домовой бойлер пустел, а вода остывала, я вылезала из ванны и шла на кухню за чайником и кастрюлями с кипятком.

Соседи по квартире довольно скоро устали от моих художеств, мы начали ссориться, и все закончилось тем, что меня попросили съехать. Я ушла жить к своему приятелю Джонни, с которым тогда встречалась, а через неделю мы поругались в хлам, хоть убейте, не помню из‑за чего. Я выбросила его вещи на улицу, а на лобовом стекле машины написала губной помадой: «СУКА». Да, я ходячий стереотип. На следующий день я уже ничего не помнила – Джонни пришлось мне все пересказать.

Иногда так хотелось покоя, хотелось просто побыть собой, что я запрыгивала в поезд и уезжала в какой‑нибудь захудалый городок у моря и там брала номер в гостиничке, из тех, где в каждой комнате на столах для красоты расставлены фарфоровые кошки, а в туалете лежит коврик диких расцветок. Я проводила ночь на влажных нейлоновых простынях и удирала, как только рассветет, потому что платить мне было нечем.

Черт, вот пишу это и хочу сдохнуть. Шутка. А впрочем, нет.

О самоубийстве я думала все время. Казалось, вот он, ответ, – в буквальном смысле. Оставшись одна, я представляла, как ввожу в калькулятор все слагаемые моей жизни, пальцы мелькают, как у супергероя, нажимаю кнопку «равняется» – и на панели большими красными буквами вспыхивает: «УБЕЙ СЕБЯ». Я уже пыталась, в колледже: собирала все таблетки, которые могла найти, затем отправилась в больницу, закрылась в туалете для медперсонала и там их съела, полагая, что труп в больнице никого не удивит и от него тут же избавятся. О том, что меня легко откачают, если найдут, я, конечно, не подумала. Так оно и случилось. У меня всегда были нелады с логикой.

Потом меня забрали насмерть перепуганные и огорченные родители. То есть это папа перепугался, но оставался таким же милым и вялым, а вот мама явно была не в себе. Я вызывала у нее отвращение. Она старалась не дотрагиваться до меня и всю дорогу трепалась о всякой ерунде: что мне надо постричься, или о поставках лазурита из Таиланда – о чем угодно, но не о том, что произошло. Не потому, что это до такой степени ее огорчило или сама мысль о моей попытке причиняла ей боль – нет, она была в ярости. Тут‑то до меня дошло, что мамочка у меня – змея подколодная. Не успела я об этом подумать, как ясно вспомнила свое детство. Ведь как всегда было: если я слушалась, вела себя культурно, прилично выглядела и ни в чем ей не перечила, тогда ее все устраивало. Теперь, когда выяснилось, что я больна, она считала меня второсортным товаром, оправдываясь, что это не ее вина, что в ее чилийской семье с идеальной родословной такого не водилось. Как‑то раз она начала мне выговаривать, что я трачу молодость впустую, мол, у нее в мои годы уже было двое детей и второе замужество. А мне не больно‑то хочется залететь в семнадцать лет, ответила я, выйти замуж, чтобы потом бросить бедолагу, не успевающего за моими аппетитами, и уехать с ребенком в Лондон, где найти себе богатенького простака, держать его под каблуком и сорить его деньгами направо и налево, строя из себя Фриду Кало. С усами, но без таланта. Можете себе представить ее реакцию.

Я ходила в психологическую консультацию: не обижайтесь, но это пустая трата времени. Мне прописали таблетки, которые превращали меня в ходячий труп, я тупела и ничего не чувствовала – ни печали, ни радости, ничего. С таблетками я не человек, а полено. Сперва в «нормальной» жизни была какая‑то новизна: я ходила в паб, смотрела телик, спала по восемь часов, как все люди. Но без мании жилось скучно. Мания стала большой частью меня. Без нее я, как разорившийся аристократ, жила в нетопленой гостиной огромного особняка, а остальные комнаты были заперты, и мебель в них покрыта белыми простынями – от пыли. Не жизнь, а существование.

Постепенно эффект от таблеток слабел, и я скатывалась в прежнее состояние. Тогда меня переводили на другие, и так продолжалось месяцами: новые лекарства, жуткие побочки… А иногда просто хотелось драйва, и я забивала на лечение, и попадала в передряги, и снова были эти невероятные ночи, и жуткие депрессии. Я меняла места работы, меняла приятелей, изменяла им, меняла квартиры. Все было однообразно до боли.

Кажется, тогда я осознала: кто бы чего ни говорил, никакие таблетки, никакая терапия не в силах меня вылечить. Что бы там ни было у меня с головой, это навсегда. Терапия, лекарства – все это чушь собачья. Вот вы на днях говорили о «сражении» с МДП, вроде это дракон, которого надо одолеть, но у меня совершенно другое чувство. Болезнь укоренилась в моем характере, стала частью меня, мне с ней жить до самой смерти. От себя не спасешься. Вот так. Мне где‑то встречалась такая цитата: «От самой себя не излечиться». Вот я чувствую то же самое.

Каждый день, просыпаясь, я решаю, смогу ли жить с собой дальше. Я‑то знаю накатанный сценарий. Знаю, что со мной происходит сейчас. Если меня накачать лекарствами, я утихомирюсь, но буду лишь наполовину жива. Буду существовать. Уйдет запал, я не смогу творить. А в маниакальной фазе я слишком жива, чересчур. Кроме того, мания приходит все реже – с возрастом так, наверное, всегда бывает, – вместо нее накатывает депрессия.

Карьера у меня не сложилась – а ведь я была из крепкого среднего класса, столько денег вложено в мое образование, столько упущенных возможностей. Я все разбазарила, по выражению мамы.

Если я не пью таблетки, я схожу с ума и причиняю боль другим, отчего потом хочется повеситься. А если пью – то гаснет моя искра, я не могу глубоко чувствовать мир и тащу себя сквозь поток жизни, как все остальные, расходую ресурсы, ем и испражняюсь. Из‑за таблеток я не могу нормально думать – начинаю повторять то, что пишут в газетах, занимаю линию наименьшего сопротивления. На днях разгорелся спор, стоит ли покупать красные маки и носить их в день памяти погибших, или это показуха. Я слушала и так и не смогла понять, а что же сама думаю на этот счет. Я веду муторную нормальную жизнь, плыву по течению. И зачем? Ради того чувства, когда понимаешь – с тебя хватит, когда собираешься заполнить очередную налоговую бумажку, а ощущение, будто на тебя навалилась гора, и думаешь: может просто покончить со всем? И так постоянно.

Заглядывая в будущее, я вижу там все ту же тягомотину, только мне при этом на десять дет больше. Когда я смотрюсь в зеркало, то вижу, где намечаются глубокие морщины, как у старух, как у мамы, если бы не вся ее «пластика», – и вот оно, мое будущее, прямо передо мной. Еще несколько лет – и я начну увядать, превратившись в женщину среднего возраста. Уже сейчас мужчины начинают смотреть сквозь меня. Я представляю, как будет стареть мое лицо, как в замедленной киносъемке: быстро углубляются морщины, скорбно опускаются уголки рта, опускаются десны, вылезают седые волосы. И в конце концов я рассыпаюсь в прах. Ах да, чуть не забыла – еще старческий маразм. Сначала стираются воспоминания и жизненный опыт, а потом снимаешь штаны прямо у газетного киоска, как папа. Я не хочу быть заживо погребенной в собственном теле.

Вы спрашивали о детях. Я не собираюсь заводить детей, не возьму на себя такую ответственность. Мне и за собой уследить трудно, какие уж тут дети.

Я живу на автопилоте, повторяю одни и те же действия, все больше и больше растворяясь, сплю, просыпаюсь, ем, хожу в туалет. Не доверяю ни себе, ни своим порывам и чувствам, во мне нет уверенности. То полутруп, то стихийное бедствие. Я больше не хочу так жить.

Впрочем, я все же отхватила свой кусок жизни. Несмотря на депрессуху, на то, сколько огорчений я принесла людям и сколько времени прошляпила в вонючих барах Сохо, несмотря на все свои ошибки, я все‑таки жила, чего не скажешь о многих других. Теперь я знаю, каково это, и не хочу продолжения. В моих словах нет грусти, только то, что я попробовала. Спасибо, но жизнь не для меня».

На этом «автобиография» заканчивалась. Повременив, я открыла новый текстовый документ. Мне бросилось в глаза одно несоответствие: в резюме группа называлась «Мария безутешная», а в этом тексте – «Мария безбожная». Я сделала себе заметку: спросить, как все‑таки правильно. Затем я ответила Тессе, что все получила и готова приступать.

Пятница, 19 августа 2011 года

Две новости за сегодняшний день: Тессу опознали вполне вменяемые парень и девушка, а еще мне удалось зайти в интернет.

Утро выдалось неплохим. Чтобы избежать пробуждения в липкой духоте, как вчера, я не стала застегивать палатку на ночь и улеглась головой к выходу, предварительно повесив на шею маску для сна. С наступлением утра я выползла из палатки, оттащила матрац в тень соседнего дерева и сразу же натянула маску на глаза. Все это я проделала в полусне, так что к двум часам дня выспалась и чувствовала себя посвежевшей.

Я съела на завтрак три печенья, наскоро вытерлась влажными салфетками и отправилась продолжать опрос. Недалеко от центральной поляны двое новоприбывших ставили палатку. Я не сразу разобралась, кто из них парень, а кто – женщина: у обоих длинные прямые волосы, оба тощие, вдобавок девушка плоскогрудая, как доска. В мочки ушей парня вставлены большие втулки черного цвета размером с монету в один евро.

На вопрос, приходилось ли им отдыхать здесь прошлым летом, они ответили утвердительно. Тогда я показала им фотографию Тессы. Они перебросились парой фраз на своем языке, и мужчина сказал, что помнит англичанку, похожую на ту, которая на фотографии. Она приехала одна, но волосы у нее были длиннее, и звали ее не Тесса. В этом они не сомневались, хотя имени вспомнить не смогли, только то, что оно было длиннее и начиналось на «с».

Разумеется, Тесса могла назваться чужим именем. Меня интересовало, как она была одета или о чем говорила, но мои собеседники не могли вспомнить, хотя обещали подумать. Не буду радоваться заранее. Нужно больше сведений.

Я вернулась на свой матрац в тени и только задремала, как вдруг меня потянули за руку.

– Энни тебя с нами зовет, – сказал Мило.

Задняя дверь фургона была закрыта. Энни, сидя за рулем, объяснила, что ей нужно в банк, и пригласила меня съездить с ней в город и купить еды.

– Нельзя же питаться одними печеньями, – упрекнула она.

– А интернет‑кафе там есть?

– Наверняка. Это ведь не глухая деревня, а приморский город, перевалочный пункт для туристов.

Я уселась впереди, вместе с Мило; малыш лежал на заднем сиденье. Мне уже доводилось ездить в автофургоне, когда перевозили мамину мебель на склад, но фургон Энни был совсем другим: очень старая модель. Отсутствие пластиковых деталей и вставок на приборной доске придавало автомобилю какой‑то незавершенный вид. Чего‑то недоставало и колесам: я чувствовала каждый камешек на дороге. Внутри было невообразимо душно и пахло то ли пластмассой, то ли молоком, то ли старыми носками. Везде – не только в кузове, где они жили, но и впереди – что‑то валялось, на полу толстым слоем лежали книги и CD‑диски, боковые окна наполовину заклеены яркими наклейками. С переднего зеркала свисала непонятная пушистая штука на веревочке; Мило, заметив, как пристально я изучаю ее, поторопился объяснить, что это – лапка его кролика.

– Он умер своей смертью, – пояснила Энни и с натугой крутанула руль. Машина глухо и озабоченно закряхтела, очень похоже на мамино покашливание по утрам, но не остановилась, и мы поехали дальше.

Мы выехали на узкую каменистую дорогу, ведущую под гору.

– Так что там за история с пропавшей подругой? – спросила Энни.

Несмотря на то, что я все ей рассказала еще в день приезда, я начала по новой.

– Да, я помню, что ты ее ищешь. Но почему? – перебила она и посмотрела на меня с лукавой полуулыбкой. – Ты влюблена в нее? Между прочим, не вижу в этом ничего дурного.

Я не удостоила ее ответом и продолжала молча смотреть в окно. Это сработало, и Энни стала рассказывать о себе. Не то чтобы я интересовалась подробностями ее жизни, но от меня не требовалось отвечать, и я немного расслабилась: голос Энни и пейзажи, проплывающие за окном, действовали успокаивающе.

Ее американский акцент напоминал мне об Адриане, и, прикрыв глаза, я вспоминала его подкасты, хотя то, о чем щебетала Энни, не шло ни в какое сравнение с его лекциями. Энни рассказывала о своей жизни в Коннектикуте, где у нее небольшой бизнес по производству деревянной мебели ручной работы, а живет она в съемном доме вместе с другой матерью‑одиночкой. Упомянула Энни и об отце Мило: она дала ему «отставку», когда мальчику было два года, но позволяет время от времени видеться с сыном.

– Спорим, ты сейчас думаешь, от кого младшенький? – сказала Энни, кивнув головой в сторону младенца на заднем сиденье, хотя мне было все равно. Ей хотелось второго ребенка, продолжала она, но не возникало желания надолго связываться с мужчинами, так что она «в нужное время переспала» с незнакомцем. Потом она призналась, что беспокоится о том, как скажется на детях отсутствие фигуры отца.

– По‑моему, отец совершенно необязателен.

– Правда?

Я объяснила, что никогда не видела своего отца, который исчез, когда мама была беременна, и мне это нисколько не навредило.

– А твоя мама не переживала, что у нее никого нет? – хмыкнула Энни.

– Нисколечко. Нам и вдвоем было хорошо. Она всегда повторяла, что, пока я рядом, ей никто не нужен.

Энни стала спрашивать про отца, и я рассказала, что знала сама: продавал машины в Ирландии, мечтал о беговой лошади. Еще у него были изящные кисти рук, как у меня.

Я заметила, как изменился пейзаж за окном. Оставив холмы позади, мы выехали на равнину, деревья уступили место длинным невысоким сооружениям из грязно‑белого пластика, переходящим одно в другое, как будто образуя единую нескончаемую конструкцию. Я спросила у Энни, что это. Оказалось, теплицы, где выращивают зелень на продажу.

– Вот откуда берутся помидоры для твоего салата, – сказала она.

Я могла бы ответить, что не ем помидоры, но промолчала.

Мило захотел в туалет, и Энни остановилась у обочины. Я всмотрелась в теплицы. Сквозь непрозрачный пластик виднелись тени, а там, где обшивка разошлась, можно было заглянуть внутрь. В бесконечном зеленом море листвы черные мужские фигуры склонились над растениями. Внутри наверняка стояла невыносимая духота. Больше всего меня поразила тишина. Там, где работают руками, всегда шумно, а тут не слышно ни музыки, ни перекликающихся голосов, только журчание разбрызгивателей. В дороге Энни жаловалась, что кругом засуха, речка возле коммуны почти пересохла, а тут, в теплицах, расходуют массу воды. Странно, если не сказать больше – безнравственно.

Когда мы двинулись дальше, я узнала от Энни, что в теплицах работают в основном нелегальные африканские иммигранты. Прибрежная зона этой части страны совсем рядом с африканским побережьем, и иммигранты тайно пересекают пролив на лодках в поисках лучшей жизни в Европе. Некоторые пробираются дальше на континент, но у большинства нет никаких документов, и они остаются здесь, работают в теплицах.

Через час пятнадцать минут мы въехали на улицы Мотриля. Энни криво припарковала фургон, и мы договорились встретиться через час. Она с детьми отправилась в банк, а я пошла к центру города. Было непривычно тихо и безлюдно, по обеим сторонам пыльной дороги тянулись низенькие строения. Я увидела указатель с изображением волны и пошла в направлении пляжа. По мере приближения к морю здания почему‑то становились выше, загораживая собой вид, как рослые люди впереди толпы.

Внезапно я очутилась на оживленной улице, где гуляли толпы отдыхающих, радикально непохожих на обитателей коммуны. Кто‑то еще не успел загореть, у других была красная, обожженная кожа, третьи явно перестарались с загаром, но все носили нормальную одежду – майки и шорты. За столиками посреди улицы посетители кафе распивали пиво, хотя было только половина пятого. Из открытых дверей магазинов неслась танцевальная музыка, внутри предлагали дешевые пляжные принадлежности, хотя в одной лавке почему‑то торговали тостерами и микроволновками. Все вывески и ресторанные объявления были на английском, у входа в кафе и магазины продавали английские газеты.

Все это было приятно, хотя, возможно, я просто обрадовалась, что на время уехала из коммуны. С моря дул свежий ветер, пахло чипсами и кремом для загара, вокруг ходили нормальные улыбчивые и умиротворенные люди, вроде покупателей в «Теско экстра».

Я побродила еще немного, нашла интернет‑кафе и, заплатив два евро, села за компьютер. Рядом огромных размеров женщина с одышкой просматривала газонокосилки на аукционе Ebay. Сначала я зашла на «Фейсбук», по привычке залогинившись как Тесса, но, разумеется, ничего не вышло: к тому времени ее учетная запись давно была заблокирована. Тогда я попыталась зайти на свою страницу, но не смогла вспомнить пароль, то и дело сбиваясь на пароль Тессы. Правильный пароль я вспомнила только с третьей попытки: «inspectormorse», один из любимых маминых сериалов.

Череда чужих статусов на главной странице выглядела полной бессмыслицей. С таким же успехом я могла читать текст на китайском. Незнакомыми казались даже фотографии и имена моих «друзей»; впрочем, когда мы виделись в школе, я толком не знала, что это за люди, теперь же они стали совершенно чужими. Тэш, Эмма, Карен – случайные имена случайно взятых недалеких девчонок, которые комментируют то, публикуют это, делятся какими‑то ссылками, сопровождая их неуместными выражениями восторга.

Я завершила сессию и проверила почту. Четырнадцать новых писем, почти все – спам. И одно – от Джонти: он писал, что все в порядке, и спрашивал, как я тут, в Испании.

Джонти – это мой квартирант. О нем я расскажу чуть позже.

Потом я сидела, уставившись на панель инструментов. Целыми днями я представляла себе момент, когда наконец‑то зайду в интернет, а теперь не знала, чем себя занять. Все привычные двери были закрыты. Зайти на «Красную таблетку» я не могла, поскольку сайт заблокировали. Вряд ли получилось бы поиграть в World of Warcraft: даже если я и вспомню логин и пароль после вынужденного перерыва, до встречи с Энни оставалось сорок восемь минут – не хватит и на то, чтобы выбрать экипировку для персонажа. Я воображала, будто он надуется и гневно отвернется от меня, уязвленный длительным отсутствием внимания, отказываясь надевать кольчугу или нарочно уронит меч.

Завершив рабочую сессию, я покинула интернет‑кафе, хотя оставалось еще 17 минут, и зашла в соседний минимаркет. Внутри было так холодно, что кожа на руках покрылась пупырышками. Магазин немного напоминал сеть магазинов «Лондис», разве что тут бутылки с алкоголем занимали чуть ли не половину всех полок. Я забеспокоилась, что не смогу прочесть этикетки на испанском или не найду привычных продуктов, но почти весь ассортимент товаров оказался привозным и был мне хорошо знаком. Среди английских продуктов я нашла томатный кетчуп «Хайнц» и чипсы «Уокерз». Я купила три большие пачки чипсов и две упаковки овсяного печенья.

До встречи у фургона оставалось еще почти полчаса, и неожиданно для самой себя я решила зайти в кафе, привлеченная большими яркими фотографиями красиво оформленной еды. Официантка говорила по‑английски. За соседним столиком сидела пожилая пара: мужчина в кресле‑каталке и женщина примерно того же возраста, которая кормила спутника бутербродом с колбасой. Я задумалась. Мы с мамой тоже могли бы уехать в отпуск. В последние годы ее жизни мы не раз обсуждали возможность такого путешествия, но решили остаться дома: слишком много возни с коляской и прочим оборудованием. Теперь, глядя на пару за соседним столиком, я сообразила, что это было бы не так уж и сложно. В Испанию или другую жаркую страну мы бы не поехали: из‑за болезни мама плохо переносила жару, а вот в Корнуолл – возможно. Маме всегда хотелось побывать в корнуоллских деревушках, где снимали один из ее любимых сериалов.

В шесть вечера мы отправились назад в общину. На импровизированной автостоянке припарковали незнакомый фургон. Из него звучала музыка. Новенькие. Я выбралась из машины и направилась к ним. Дверь была открыта, внутри на диванчике лениво развалились несколько парней, широко расставив загорелые волосатые ноги. Кажется, итальянцы, подумала я. У них был такой же «первобытно‑общинный» вид, что и у остальных обитателей коммуны: неопрятные волосы, ожерелья и цепочки на голой груди, – но еще не такой замшелый, как у тех, кто долго здесь живет. Я рассказала новичкам о своих поисках и протянула фотографию Тессы. Они подсели ближе друг к другу, чтобы получше рассмотреть фото, и кто‑то из них воскликнул: «Эй, Луиджи, ты ее помнишь?», и вроде как в шутку ткнул локтем в бок сидевшего рядом приятеля. Все рассмеялись, и кто‑то заговорил по‑итальянски, сопровождая речь неприличным, как мне показалось, жестом. Пришлось довольно настойчиво задать еще несколько вопросов, пока не выяснилось, что они просто шутили.

Я заметила, что они пьют вино, и, уходя, сообщила, что употребление алкоголя на территории коммуны запрещено.

Остаток вечера я провела под своим деревом, поужинала, отерла лицо и руки влажными салфетками. Сейчас 21:46, я уже в палатке. Снаружи перестали барабанить, слышно только жужжание насекомых.

* * *

Теперь о Тессе. Вскоре я поняла, что придется взять ситуацию в свои руки, иначе это может продолжаться бесконечно. За несколько дней Тесса переслала бессмысленный набор писем, фотографий, записей из блогов, не предоставив никакой вводной информации или контекста. Так спешно собираются на каникулы, наобум выхватывая первые попавшиеся вещи из шкафа и швыряя их в чемодан. Никакой продуманной системы.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально