Том Кокс

Под лапой. Исповедь кошатника

 

Кошки, собаки и их хозяева

 

* * *

 

Посвящается моей любящей жене Ди и коту Флампу, с которым я познакомился в Интернете

 

С неизбежностью пребывая среди распущенной и безнравственной богемы, в этом коте ты обретешь пример достойного поведения, который, без сомнения, послужит противоядием от отравленной чаши соблазнов[1].

П.Г. Вудхаус. История Уэбстера

 

Ну не рвет ли когти кот, когда его опасность ждет?

Айзек Хейз, музыкальная тема из фильма «Шафт»

 

 

 

Хроника моих кошек

 

Киса (1971–1975)

Феликс (1972–1989)

Табс (1986–1987)

Монти, он же Щеголь (1987–1998)

Дейзи, она же Слинк (1991–2007)

Медведь (с 1995)

Джанет (с 1997)

Брюер (2001–2002)

Ральф, в девичестве Пруденс (с 2001)

Шипли (с 2001)

Пабло (с 2005)

Бутси (с 2005)

 

Пролог

 

Для начала парочка фактов: меня зовут Том, я обожаю кошек, и примерно тридцать три года назад одна из них погибла по моей вине – в этом я практически не сомневаюсь.

Всем известен стереотипный образ сумасшедшей кошатницы. В «Симпсонах» этому второстепенному персонажу даже не требовалось имя – ее и так сразу запомнили. У сумасшедшей кошатницы нет детей, вся ее жизнь – это кошки, в доме грязь, да и за собой она не следит.

По правде говоря, несправедливо, что существует такой стереотип, когда противоположный образ – сумасшедший собачник – еще не прижился. Получается, что лучший друг человека помогает хозяину с достоинством провести пожилые годы, тогда как лучший друг старой, неприятно пахнущей кошатницы сопровождает ее в походах в супермаркет, где та покупает лишь солодовый хлеб, несколько сеток для волос, упаковку нарезанной ветчины и двадцать четыре баночки корма «Феликс». О сумасшедших кошатниках говорят гораздо реже, но я готов заявить, что такой тип существует – и помешан он на кошках не меньше, чем его единомышленницы женского пола.

Конечно, я не совсем уж сумасшедший. Да, в доме наверняка будет пахнуть, если пару дней не пылесосить и не заглядывать под диван, но здоровью это ничем не грозит. И еще я как‑то повязал галстук одному из моих котов, пока тот спал, однако за исключением того случая – никакой кошачьей одежды, и «моими пушистыми детками» я их точно не называю. Правда, котов у меня целых шесть, и каждый из них, с точки зрения ухода, все равно что миниатюрная копия Мэрайи Кэри. Пока вы это прочитаете, в мой дом наверняка забредет еще один самодовольный комок шерсти, решит, что тут здорово, и уляжется на один из кошачьих гамаков, которые я специально повесил у батареи. Может, я даже сумею не обращать внимания на отвратительный чавкающий звук, с которым он вылизывает свой зад. С таким я уже сталкивался и столкнусь еще не раз.

Вот рассказываю вам об этом и будто нарушаю некий запрет. Почему многие мужчины с недоверием относятся к кошкам и почему многие люди с подозрением смотрят на мужчин, которым кошки нравятся? Неужели думают, что любители котиков изобретают коварный пушистый план по свержению человеческого рода?

Признаться другу традиционной ориентации в том, что ты, гетеросексуал, любишь кошек, – все равно что рассказать ему о своей коллекции плюшевых мишек или похвалить его «миленький» вязаный жилет. Однако статистика явно противоречит сложившемуся образу изгоя общества, который приписывают мужчинам‑кошатникам: по данным на 2008 год, в Соединенном Королевстве Великобритании и Северной Ирландии проживает около 9 миллионов кошек, а во всем мире их, наверное, больше миллиарда; глупо считать, что только женщины балуют своих кошек и чешут их под подбородком.

Так каков он, кошатник? Доктор Зло из «Остина Пауэрса»? Пенсионер в кальсонах, у которого в еде кошачья шерсть, а диван пропах мочой? Или владелец букинистического магазина, похожий на трансвестита? А может (р‑р‑р, ш‑ш‑ш!) – метросексуал? Допустим, так, но среди кошатников есть и великие американские писатели (Марк Твен), и борцы с демонами (Энтони Хэд, главная звезда сериала «Баффи – истребительница вампиров»), и математики (Исаак Ньютон), и мировые лидеры (Уинстон Черчилль). Повесьте на нас ярлык, и мы, с безразличием наших четвероногих союзников, стряхнем с себя стереотипы и продолжим жить по‑своему. Кто‑то скрывает от мира свою любовь к кошкам, кто‑то воспринимает все с излишней серьезностью, но есть среди нас и обычные ребята, которые не думают, что их мужественность подрывает желание проводить время с самым популярным в мире домашним животным.

Кстати говоря, у многих есть своя, как это назвал бы психоаналитик, «кошачья история», и чтобы проследить мою, надо начать с начала – и я имею в виду с самого начала.

 

* * *

 

Когда я задаюсь вопросом: «Как так вышло, что мою жизнь всецело поглотили кошки?», то обычно вспоминаю два определяющих события. Одно из них произошло во мраке деревенского сада в 1998 году и на тот момент казалось по‑своему важным, другое – в еще более мрачном месте в начале 1995 года, когда слово «определяющий», как и все остальные, вовсе не имело значения. Видеть сквозь околоплодную жидкость и слой кожи ребенку не дано, поэтому с Кисой, первой кошкой в моей жизни, лично я так и не познакомился. По словам родителей, она была эдакой помесью кругляша Пакмана и гремлина: Киса поднимала клубы пыли и сметала все на своем пути, после чего забиралась под карниз, где, тихо пофыркивая, планировала следующую атаку. «Она бы запросто оттяпала тебе руку», – громкоголосо объяснял отец. Долгие годы я и не думал сомневаться в правдивости этой истории и правильности решения родителей усыпить Кису, когда мама была на пятом месяце беременности.

В детстве «Легенда о Кисе» была неотъемлемой частью истории семьи Кокс – наряду с рассказами о том, как я чуть не умер от разрыва аппендикса и как отец за десять фунтов купил малышку «моррис‑майнор».

Совсем недавно я увидел фотографии, на которых запечатлена маленькая, песочного цвета кошечка, не имеющая на вид ничего общего с постоянно звучавшими в нашем доме историями о разодранных до крови руках и запуганных почтальонах. И кстати, а как же Феликс, еще одна мурлыка с не самым оригинальным именем, которая жила у родителей в 1970‑х? Согласно нашему кошачьему семейному древу, Феликс, нежное существо с добрым характером и мягчайшей шерсткой, родилась в 1972 году. Как же эта безобидная зверушка не просто продержалась два года при суровом господстве Кисы, но и родила котят? Разве та не сожрала бы их и не выплюнула бы переваренную массу под ноги молочнику?

Мама рассказывает, что Киса всегда отличалась невероятной подлостью, но, после того как ее сбила машина – родители нашли Кису с переломанными задними лапами недалеко от дома, – она превратилась в порождение ада. И хотя Киса вновь встала на лапы, до конца она не оправилась и от боли еще больше озлобилась. Правда, в конечном счете именно мое предстоящее рождение стало причиной того, что следующая поездка Кисы к ветеринару оказалась последней.

«Ты поступил бы так же, если бы ждал своего первенца», – повторяет мама. Трудно поверить, но вряд ли я узнаю точно – в ближайшее время беременеть не собираюсь.

Как знать, может, из‑за смерти Кисы я всю жизнь и чувствую потребность окружать себя кошками; пусть пачкают диван, командуют мной – я буду их баловать. Вполне вероятно, что будь Киса жива после моего рождения, то сейчас бы у меня осталось на один глаз меньше, а эти строки я писал бы, поглаживая добермана‑пинчера. В любом случае, когда все детство тебя тяготит мысль о том, что ты стал причиной смерти животного, это наверняка повлияет на твое будущее – хочешь ты того или нет.

Имя и инициалы у меня тоже подходящие: в первый же день учебы в школе одноклассник стал напевать песенку из мультика «Топ Кэт» («А друзья называют его Т.К.!»)[2], так что моя судьба, считай, была определена.

Есть и другая теория, объясняющая мою любовь к кошкам, – я всегда любил трудности. А еще, когда живешь у черта на куличках и до дома ближайшего одноклассника километров пятнадцать, приходится довольствоваться любой компанией, пусть даже твои приятели способны лишь с негодованием мяукнуть в ответ, высокомерно задрав подбородок.

Мы жили в трехкомнатной половине дома на двух хозяев, в сельской местности на северо‑востоке Центральных графств, и в 1978 году мой типичный летний день проходил примерно так: я, трехлетний мальчишка, жевал землю в саду, пытался подружиться с коровами Гордона Уитчелла или испытывал на Феликс гомеопатический массаж, хотя и не знал тогда, что это такое. Феликс, которая была для мамы как ребенок, наверняка вздохнула с облегчением, когда Киса внезапно отправилась «в дом пушистых престарелых», но передышка была недолгой. Не надо быть ученым‑зоологом, чтобы понять, почему на многих фотографиях из моего раннего детства у Феликс такой встревоженный вид – как только вы заметите, что на снимках за ней везде тянется пара тоненьких ручонок, все станет ясно.

Вскоре после четвертого лета моей жизни на этой планете Феликс решила, что довольно с нее прятаться под диванами и играть роль мячика для снятия стресса, и ушла жить к нашей соседке, милой старушке Фло, которой, как утверждал отец, только что исполнилось 134 года. Феликс прожила у Фло три года, а потом бабуля умерла, и ее дом купил запойный врач на пенсии, который скорее бы стал вытирать черно‑белой шерстью разлитое пиво, чем отдавать Феликс самые лакомые кусочки.

Когда она к нам вернулась, меня интересовали уже совсем другие вещи: логово в лесу у закрывшейся шахты, трюки на велике, драгоценная статуэтка из «Звездных войн», которую расплавил Иэн Со, жуткий девятилетний мальчишка, живший через три дома. Несмотря на это, Феликс обходила меня стороной, особенно когда я держал в руках что‑нибудь острое.

В моменты самобичевания раннее детство представляется мне классическим примером уединенной загородной жизни единственного ребенка в семье. Когда же я пребываю в хорошем настроении, те годы кажутся типичной городской утопией эпохи постхиппи, когда все только и делали, что перекладывали друг на друга ответственность. Мне всегда нравилась местность, которую родители с легким презрением называли «пригородом», но для меня это был лишь отрезок на пути (где иногда ломался то мамин, то папин драндулет) от дома до школы в центре города, где мама преподавала, а я учился.

Начальная школа Клэрмонт вобрала в себя лучшее от эры хиппи, при этом здесь не хвалились прогрессивным подходом или принадлежностью к среднему классу. В этой школе я взбивал масло и играл в «Драконы и подземелья» с одноклассниками, которых звали Асиф, Эсме, Дэнни и Соррел[3], затем шел домой и в сотый раз перечитывал «Бесподобного мистера Фокса» Роальда Даля и «Охотника на мышей» Дика Кинга‑Смита, а потом ловил жуков‑плавунцов для моего самодельного прудика в саду.

На фотографиях из школы Клэрмонт мы с одноклассниками всех национальностей и слоев общества стоим в махровых толстовках, с всклокоченными волосами и радостно улыбаемся, что прекрасно описывает первые десять лет моей жизни, но более точную картину можно составить по снимкам из сада за нашим домом в Бринсли и фото, сделанным в те же годы на каникулах. «О да‑а!» – кричу я, когда мама достает старые альбомы. «Это я с Билли, псом боксерской породы, мы подружились с ним тогда в Дорсете – помню, хозяева палаточного лагеря еще возили меня на ярмарку в Уэймут… А вот индоутки, которые пробрались на кухню, когда мы жили в Бате… Эти черно‑белые котята прибились к нам в Италии, мы назвали их Ивел и Книвел в честь трюкача‑мотоциклиста… А с тем мальчишкой из Германии – он ударился головой о дно бассейна, и его увезли в больницу – я лишь раз успел поиграть в настольный теннис».

 

* * *

 

Учитывая мою пугающую способность помнить имена чужих питомцев спустя двадцать лет, я со стыдом признаюсь, что очень мало помню про Табс, мою вторую кошку. Уверен, причиной тому вовсе не отсутствие любви и заботы с моей стороны, ведь я никогда прежде не испытывал ничего похожего на раздирающую изнутри пустоту, когда Табс, которой тогда только исполнился год, сбила машина. В тот момент она, как и каждый вечер, с радостью бежала к дому встречать нас.

Умерла она, слава богу, мгновенно, будто спокойно уснула, а на обочине осталась лишь крошечная капля крови. Мне было двенадцать, однако я до сих пор четко помню, как дрожащим голосом рассказывал миссис Дет, учительнице по математике, про печальное событие, из‑за которого я не сделал домашнюю работу (миссис Дет была строгой, но при этом очень понимающей, так что зря Уэйн Смит и Бо О’Дауд с задней парты прозвали ее миссис Смерть[4]).

Родители решили меня утешить и отвезли в кошачий приют в Бертон‑Джойс, где я сразу подружился с Монти, крепким рыже‑белым малышом – именно так, «малышом» – с озорным взглядом.

По дороге домой запах испражнений Монти смешался с ароматом купленного на вынос карри, и я почувствовал себя предателем. Со слезами на глазах я спросил у мамы, не поспешил ли я «заменить» Табс. Эти мысли мучили меня, но уже к вечеру, когда Монти, издавая булькающие звуки, стал прыгать на шторы в гостиной, мои сомнения немного рассеялись.

Монти лишь время от времени уделял нам внимание, отчего казался чуть более аристократичным по сравнению со своими сородичами. Такой зверь не мог не понравиться даже заядлому котоненавистнику. Дикие животные размером поменьше фазана боялись его, другие коты брали с него пример, женщины из книжного клуба, разведенные и с выкрашенными хной волосами, желали быть рядом с ним. В глазах Монти я видел сумасбродство… но он знал меру.

Если бы понадобилось подобрать для Монти песню, я бы взял «У тебя есть друг» Кэрол Кинг или музыкальную тему из фильма «Шафт» Айзека Хейза. Однажды, как раз когда Монти бродил по крыше над моей комнатой, я слушал музыку из «Шафта» – фанковый ритм и слова «ну не рвет ли когти кот, когда его опасность ждет» о «непростом парне» как нельзя лучше подходили Монти. Вряд ли он, конечно, как у Хейза, «рисковал своей шкурой ради ближнего», ведь Монти был всего лишь котом и не собирался выходить за рамки эгоистичности своего вида. Но будь такое возможно, он наверняка пошел бы на любое рискованное дело – лишь бы это не было связано с водой.

После на удивление несдержанного выступления за задернутым (или, скорее, сдернутым) занавесом в первый вечер Монти немедля приступил к делу и кратко изложил свои требования к жизни в нашем доме. Вот что они в себя включали:

1. Ни в коем случае не пытаться сделать из него домашнего котика, который только и знает, что сидеть у хозяина на коленях.
2. Никаких фенов в пределах пятнадцати метров.
3. Куриная грудка (сырая) как минимум три раза в неделю.
4. Возможность неограниченно упиваться жизнью, а также водой из туалета на втором этаже – и никаких ехидных замечаний по поводу антисанитарии.
5. Никакой ревности или собственнических настроений, если Монти вдруг случится проявить нежность к другому существу. Можно сколько угодно тереться о молочников/моих одноклассников/медработников, – я всегда останусь его Важнейшим Человеком.
6. Подзывать Монти только по правилу «раз‑два», изображая то высокий, то низкий звук сирены.

В обмен на это я получал:

1. Персональную пушистую побудку по утрам, включая легкое похлопывание лапой по щеке в промежутке между половиной седьмого и семью утра.
2. Неиссякаемый запас мышей, чьи внутренности есть я не обязан.
3. Гордо восседающего на окне питомца, который ждет моего возвращения домой.
4. Уникальный опыт «кошачьего вертикального взлета» – впечатляющее зрелище, какого прежде я не видел.
5. Проявление по‑настоящему выдающихся способностей в игре «Газонные полевки» (она же «Подбрось грызуна»).
6. Гарантию того, что он всегда будет рядом, особенно в трудные моменты.

Быть хозяином Монти было все равно что завести необычайно разумную и при этом абсолютно нельстивую собаку, которая сама за собой убирает. И Монти, прямо как пес, больше всего любил гулять вместе с хозяином. Впервые это случилось в 1990 году, когда однажды утром на середине пути к остановке школьного автобуса (а это около полутора километров) я обернулся и увидел, что Монти с довольным видом спешит за мной. Не очень‑то хотелось знакомить его с Уэйном Смитом, Бо О’Даудом и остальными ребятами, с которыми я ходил на биологию, так что я проводил Монти назад домой, принес ему с кухни батончик «Кранчи» и сделал вид, будто устраиваюсь на диване, а сам, пока он не видит, выбежал через заднюю дверь.

К тому времени родители перебрались поближе к городу, и дальнейшее исследование совместного времяпрепровождения человека и его мурлыки, которому уделяется так мало внимания, стало невозможным; в частности, этому препятствовали уборочные машины, выезд на автомагистраль и соседний поселок, постоянно упоминаемый в новостях в связи с пироманией его жителей. Тем не менее про себя я отметил, что не мешает вернуться к этому делу, когда мы опять переедем в сельскую местность. Опыт подсказывал, что рядом с городом мы долго не задержимся.

Когда я был маленьким, мы часто переезжали, и для меня это был привычный ритм жизни. Новый дом, новые друзья, а потом, примерно через год, мама с мрачным видом заходит ко мне в комнату и говорит, что пора снова упаковывать мой домашний компьютер ZX81 и коллекцию комиксов «Бино». Когда мы обосновались в седьмом за мои почти восемнадцать лет доме, перемены уже поднадоели, и мне вовсе не хотелось жить в каком‑нибудь арендованном домике на северной окраине Ноттингема, откуда до ближайшего клуба ехать с час. Сам дом стоял в паре километров от проселочной дороги – настолько узкой, что две машины не могли разъехаться на ней, не задев живую изгородь.

Зато это было отличное место для прогулок с котом.

Никаких поводков или ошейников, ведь Монти быстро усвоил правила: видишь автомобиль или бордер‑колли – бегом в ближайшие кусты, и тогда противник лишь удивленно покачает головой, решив, что промелькнувший белый комок – всего лишь обман зрения. Затем идешь вдоль изгороди со стороны поля, параллельно шагам хозяина, пока угроза не исчезнет. Правда, большую часть времени нам с Монти по пути никто не попадался. Перед выходом из дома папа кричал мне: «Остерегайся придурков!»; куда бы я ни шел, он всегда предупреждал меня о придурках, но в этой части Ноттингема его волнения были вполне оправданны – и мы отправлялись на холм и делали круг, не теряя из виду дом. Всего получалось километров пять, а по времени прогулка занимала примерно столько же, сколько Монти по возвращении домой лакал живительную влагу из унитаза.

Будучи обладателем роскошных «штанишек», на прогулках Монти с величественным видом вышагивал впереди. Время от времени я, образно говоря, щелкал его по носу – выбегал вперед и прятался в кустах, что было подло с моей стороны, ведь Монти приходилось делать то, чего он так стеснялся: мяукать. Голосок у Монти был на удивление писклявый и тоненький, так что мяукал он только в самом крайнем случае. Каждый раз розыгрыш удавался: я прятался среди листвы, и через пару минут Монти начинал пищать с неподдельным ужасом кота, навсегда потерявшего хозяина. Или он просто потакал моим причудам? Еще бы, парень, который прячется от своего кота… С таким дурачком надо быть добродушным и терпеливым.

Мы с Монти провели вместе одиннадцать лет, и за это время наши отношения стали настолько идеальными, насколько они могут быть у человека с котом: тесная связь, в которой сохранялась по‑мужски разумная дистанция. Грустил я или болел, Монти всегда был рядом, готовый предложить пусть не крепкие объятия, но молчаливую поддержку – прямо хвостатый Гэри Купер. Когда Монти хотел пройти мимо своего любимого дерева с дуплом, он мог на меня рассчитывать. Монти не приносил мне газету и не лаял в ответ на мой зов, зато понимал, какой из многочисленных издаваемых мной звуков означал «Я готовлю курицу и, если ты перестанешь драть ковер, дам кусочек», а какой – «Я шлепну тебе в тарелку еще немного этой отвратительной бурды, давай‑ка доедай побыстрее». Так же и я среди его редких отчетливых писков различал «Я поймал горностая и неспеша разделался с ним в Шервудском лесу» и «Я пошел попить из унитаза в туалете внизу, а дверь, как назло, захлопнулась».

Летом 1998 года я съехал от родителей, и мне предстоял мучительный выбор – брать ли Монти с собой? За двухкомнатным домиком неподалеку от Ноттингема, который я снял вместе с моей девушкой, был лишь крошечный садик, граничивший с парковкой у супермаркета, – не лучшее место для кота, привыкшего с властным видом совершать обход своих бесконечных зеленых угодий. Или я ошибался? «Может, со временем станет просторнее», – убеждал я себя, и в этом была доля правды – проблемой оказалось именно время, а не территория.

Всего через месяц после моего отъезда отец нашел Монти лежащим в мокрой от росы траве: вид у него был, как всегда, безупречный. От чего он умер? От сердечного приступа, крысиного яда, эмболии? Никто так и не понял, а мама не догадалась отвезти Монти к ветеринару, чтобы выяснить причину; на тот момент это казалось ей неважным, и лишь позже они с отцом выдумали другие версии: может, мстительный молочник или мелкие паршивцы из Окволда, поселка поблизости. Мой дедушка по маминой линии – в честь которого меня и назвали – совершенно здоровый человек, внезапно умер от кровоизлияния в мозг в сорок шесть лет, но я не предполагал, что подобное может случиться с котом, и уж тем более с этим котом. Монти славился крепким телосложением: царапины на носу заживали за пару часов, а ветеринары с опаской подходили к нему, когда надо было сделать прививку.

В тот день я поехал по работе в Лондон, и когда родители сумели связаться со мной, Монти уже был похоронен в саду под терносливой (он любил, усевшись под деревом, мерить равнодушным взглядом соседских куропаток). Когда тем же вечером я приехал домой, о его существовании напоминала только миска недоеденных галет.

Утерев слезы и забравшись назад в машину, я вдруг услышал, как свистом подзываю Монти – странно, учитывая, что я не разжимал губ. Ошеломленный, я осмотрелся вокруг с чувством легкой паранойи и тут вспомнил, что на телефонном проводе за окном моей спальни часто сидела птичка, которая любила подражать то звонку нашего радиотелефона, то традиционному звуку сирены, которым я звал Монти обедать. Я прислушался и уже думал осыпать проклятиями эту гадкую, бессердечную небесную тварь, но пришлось признать, что в этом был смысл: по дороге в лишенный кошек съемный дом в моем внутреннем музыкальном автомате все крутился этот звук: «Уи‑у‑у, уи‑у‑у, уи‑у‑у…», пока не превращался в совершенно другую песню на тот же мотив: «Вино‑ва‑ат, вино‑ва‑ат, вино‑ва‑ат…»

В тот вечер я поклялся себе: больше никаких кошек. Помнится, тогда я был настроен решительно, и теперь понимаю – то был поворотный момент в моей жизни. Только я еще не знал какой.

 

* * *

 

УСКОЛЬЗНУВШИЕ: СПИСОК КОШЕК, КОТОРЫХ Я БЫЛ БЫ НЕ ПРОЧЬ ВЗЯТЬ СЕБЕ, НО В СИЛУ НЕПРЕОДОЛИМЫХ ПРЕПЯТСТВИЙ НЕ СМОГ

 

Тряпичный котик[5] (1976–1979)

Окрас: кислотно‑розовый в белую полоску.

Откуда: магазинчик Эмили (откуда у семилетней девочки магазин?).

Хозяйка: Эмили.

Отличительные черты и особенности: ленивые манеры, обвислое со всех сторон тело, склонность к накоплению хлама и выдумыванию невероятных историй о русалках.

Любимая фраза: «Сейчас зевну‑у‑у‑у!»

Почему у нас не сложилось бы: а кто бы мне его отдал? Если любимая тряпичная зверушка Эмили терялась, собственнические чувства хозяйки могли превратиться в убийственную ярость. Да и лишнее тряпье мне в доме ни к чему.

 

Креветка (1988–1993)

Окрас: черепаховый.

Откуда: гольф‑клуб «Крипсли‑Эдж» в Ноттингеме.

Хозяин: управляющий гольф‑клубом «Крипсли‑Эдж».

Отличительные черты и особенности: толстяк, слегка неприветлив, внезапно начинает шипеть, любит появляться у восемнадцатой лунки в неподходящий момент.

Любимая фраза: «Я тут ни при чем, это все ты».

Почему у нас бы не сложилось: все большая неприязнь к гольфу (с моей стороны), все большая неприязнь к неуемным ласкам женщин из команды по бриджу (со стороны Креветки), от которых он становился еще ворчливее и гневно шипел: «Я вам не игрушка».

 

Гранди (1994–1998)

Окрас: бело‑рыжий.

Откуда: Джедлинг, Ноттингем.

Хозяева: вечно отсутствующие соседи моей подружки.

Отличительные черты и особенности: мяв, как у прокуренного Рода Стюарта; жалобный взгляд.

Любимая фраза: «Жизнь безрадостна».

Почему у нас не сложилось бы: непрерывное мяукание, низкое и скрипучее, слушать каждый день – с ума сойти можно, не говоря уже о том, что выкрасть кричащую кошку было бы трудно.

 

Арчи (1995)

Окрас: темно‑полосатый.

Откуда: Йорк.

Хозяин: неизвестно.

Отличительные черты и особенности: походка вразвалочку, огромный живот, подозрительная тяга к метлам в кладовке.

Любимая фраза: «Да, у меня мальчишеское имя, и что? Джейми Ли Кертис это не помешало. Думаешь, у меня тут бананы, что ли?»

Почему у нас не сложилось бы: в Йорке я пробыл недолго – бросил университет через три месяца.

 

Геркулес (1996)

Окрас: песочно‑полосатый.

Откуда: Ньюкасл.

Хозяин: естественно‑научный факультет Университета Ньюкасла (не подтверждено).

Отличительные черты и особенности: идеальное сочетание внушительного вида и чарующей доброты. Любитель устроить борьбу со студентами.

Любимая фраза: «Люби того, кто рядом!»

Почему у нас не сложилось бы: ограниченное право на встречи. Неуверенность в себе из‑за отсутствия академического статуса. Риск быть задавленным в толпе. Вероятные ссоры на тему: «И как понять, что ты правда меня любишь, если и всех остальных ты тоже любишь?»

 

Безымянная и на удивление молчаливая кошка из лагеря в Италии, где бродячие собаки не давали мне спать всю ночь (1998)

Окрас: черный.

Откуда: Доноратико, Тоскана.

Хозяин: неизвестно.

Отличительные черты и особенности: необъяснимое желание забираться под машину, пугающая немногословность.

Любимая фраза: «…».

Почему у нас не сложилось бы: языковой барьер; преграда в виде расстояния: проблему можно было бы решить, переехав в Средиземноморье, но и тогда я жил бы в постоянной тревоге из‑за диких тосканских собак.

 

Настанет время кошатника

 

Хорошо, что вы не прогуливались со мной по пригороду в самом начале этого столетия.

Спросите хоть Нереального Эда, который в то время постоянно ходил со мной по клубам. Мы с ним тогда частенько веселились: напивались, бесцельно шатались по улицам, потом, страдая от похмелья, слонялись с чересчур радостным видом. Эд поведал бы вам обо всех невероятных опасностях, которые таил в себе, особенно в сырую погоду, кипарис, попадавшийся нам на пути от Крауч‑Хилл к станции метро «Арчвэй». Тем не менее Эд никогда не оставался в долгу, да и я не собирался неожиданно толкать кого попало в заросли кипариса – надо было знать человека хотя бы пару‑тройку лет, и человек этот, чтобы заслужить подобное отношение, должен был быть вроде Эда (то есть таким, кто хватает друзей за руки, постоянно дергает ногой и считает, что основу всех комических сценок составляет использование слова «хрен» в разных значениях). Но будь вы даже незнакомцем, не склонным к сюрреалистическому мышлению и находящимся на безопасном расстоянии от недр влажных кустов, вскоре вам стало бы ясно, что пойти со мной на прогулку по зеленым улицам северного Лондона было большой ошибкой.

Начиналось бы все по‑дружески, вполне заурядно. Вот вы рассказываете мне, какой вчера смотрели фильм или на каком были концерте. «А Том умеет слушать! – думаете вы. – Ему интересно узнать, что «Чокнутый профессор‑2» не особо смешной фильм – отпилить палец ржавой ножовкой и то веселее!» Или, познакомившись ближе, вы рассказываете мне что‑нибудь о коллеге, на которую запали. Темп повествования задан, близится долгожданная кульминация – невыносимо занудному сослуживцу надо успеть на поезд, и вы с будущей, если повезет, подружкой остаетесь в пабе наедине… и тут вы с досадой замечаете, как мой взгляд скользит в другую сторону, и я бросаюсь в кусты через дорогу. «Что это он творит?» – думаете вы. Все станет ясно, когда спустя полминуты я вернусь.

– Ну разве он не классный? – скажу я вам, поднимая на руки моего нового друга. – Так и хочется обнять, да?

– Э‑э, да, – ответите вы. – Он… очень милый. А его хозяева не будут против?

– Мы ведь просто знакомимся, правда, котик? Пра‑а‑вда? Заберу‑ка я тебя домой. О, нравится, когда я здесь чешу? Твое любимое местечко, за загривком?

Вы уже посматриваете на часы, в окне соседнего дома вдруг дергается занавеска.

– А как насчет подбородочка, м‑м? Приятно? Ух, урчишь, как настоящий мужчина! Будь ты мафиози, тебя звали бы Крестный Кот, да? Прости, мой милый мяукающий друг, Тому пора в паб, но он обязательно вернется повидать тебя. Да, еще как вернется! Уж не сомневайся, ведь ты лучший кот во всем мире. Лучший кот, да!

Я до сих пор не могу пройти по улице, не познакомившись по пути с каждой кошкой. Однако когда мне было лет так двадцать пять, эти знакомства были… безумнее, чем обычно. Друзья тогда нашли для этого процесса более подходящее название – «поиск невесты».

– А ты и правда любишь кошек.

Что тут скажешь? Сделав неверный выбор в пользу жизни, лишенной кошек, довольствуешься пушистой любовью как придется, даже второпях.

Прошло два года с тех пор, как умер Монти, и я вроде бы даже смирился. Пусть не с тем, что его смерть была неизбежна или предрешена, – я хотя бы признал, что, окажись я снова перед выбором и не знай я ничего о его последствиях, все равно не забрал бы Монти к себе в новый дом. Однако моя уверенность в том, что легкий взмах «крыла бабочки» с моей стороны – прогулки подольше, лишний кусочек курицы – спас бы Монти от кончины в холодной сырой траве, никуда не подевалась. Признав свое позорное дезертирство, я поклялся обойтись без кошек – и строго соблюдал эту клятву, пока через несколько месяцев не переехал в Лондон, где поселился в квартире без общего садика.

Переехать южнее меня вынудила новая работа: я стал рок‑критиком в «Гардиан». Хотя жизнь в захолустье, пожалуй, не назовешь лучшей школой для музыкального обозревателя, в молодые годы у меня было и время, и место для того, чтобы быстро научиться новому делу и заполнить культурные пробелы, возникшие в юношестве из‑за того, что грезил я только о будущем профессионального игрока в гольф.

Может, атмосфера окраин деревушки Окволд на севере Ноттингема, где рядом с нашим домом погиб Монти, и не была идеальной для двадцатилетнего меломана, но именно там я превратился из парня, дважды бросившего учебу и перебивающегося пособием по безработице – если не подворачивался заработок на заводе или в супермаркете, – в музыкального критика, который пишет для общенациональной газеты. Именно из того дома я отправлял письма музыкантам в Денвер, штат Колорадо, и Атенс, штат Джорджия, именно там я составлял и редактировал дешевый фэнзин, благодаря которому мне предложили готовить материалы для журнала «NME», «Нью мюзикл экспресс».

Красноречивые редакторы – в основном наркоманы и выпускники частных школ, – которые наняли меня писать об американских арт‑рокерах и стареющих неформалах шестидесятых и семидесятых, понятия не имели, что пишу я, глядя на коров в поле, а от моего дома километров пять до автобусной остановки и много‑много больше – до ближайшего клуба. О том, что я завалил четыре выпускных экзамена в школе и проучился в университете всего три месяца, они тоже не подозревали. Я этого не скрывал, просто в мире музыкальной журналистики рассказывать о своем образовании было не круто, чересчур буржуазно, а ровесников вовсе не волновали события, происходившие за пределами центрального Лондона, если только речь не шла о Манчестере, Ливерпуле или Глазго. В общем, обсуждение последнего сингла рок‑группы «Rocket From The Crypt» точно не стоило прерывать автобиографическим рассказом.

Как‑то я зашел c парой коллег из «NME» в паб рядом с редакцией журнала, и кто‑то поинтересовался, где каждый из нас впервые услышал классический альбом «Forever Changes» группы «Love». Один мучительно правдоподобный ответ («дома у подружки‑гота, которая делала мне минет») следовал за другим («укуриваясь на рассвете у берегов Темзы»). Я все больше сомневался, стоит ли мне говорить «у себя в комнате, вытирая кровь землеройки и пытаясь заразиться чумой от клопов из подушки», когда, к счастью, тему сменили, и до меня очередь не дошла.

Я не стеснялся быть «деревенщиной», в каком‑то смысле мне даже нравилось отличаться этим от остальных, но я все равно понял, что пришло время окунуться в гущу событий.

Я с неистовством бросился в омут лондонской жизни – разве что не забрался на Биг‑Бен, чтобы станцевать танец гусеницы. Так продолжалось больше года. Как и многие другие музыкальные журналисты, я глушил пиво и каждую неделю посещал четыре‑пять концертов. В отличие от других музыкальных журналистов, после концерта я обычно шел в ночной клуб и танцевал до упаду под старые хиты фанка и диско, а потом, если оставался часок‑другой, в еще один клуб, где все снова повторялось. Не самый подходящий образ жизни для того, кто хочет завести животное, но мне нравилось. Однако мне было понятно, что это не просто перерыв между двумя кошками. Почему после смерти Монти я не побежал жаловаться в Королевское общество защиты животных или Лигу защиты кошек? Наверное, хотел сдержать свою клятву, но скорее всего просто остерегался действий впадающих в крайности защитников кошек. Мне всегда нравились кошки: их самодовольная походка, как бы говорящая «отвали!»; изящные лапы, хвосты и мордочки; прирожденная раздражительность – та еще умора, а малая толика проявленной ими любви – все равно что с трудом заработанная победа. Теперь же мое многолетнее стремление снискать кошачью благосклонность смешалось с чувством вины: если все кошки не могут быть моими, лучше не заводить ни одной.

Ну, не то чтобы «ни одной». Одна кошка у меня все же была. Или вроде того.

Дейзи вообще мне не предназначалась, мы считали ее маминой кошкой, хотя называть ее «чьей‑то» было бы неправильно. Этот жалкий нервозный комочек черепахового окраса появился у нас на кухне под столом в 1991 году – у подруги моей кузины Фэй недавно окотилась кошка. Ситуация была неожиданной, но мы с радостью приняли Дейзи в семью; ее же чувства по поводу новой домашней обстановки оказались противоречивыми. Когда Монти загнал бедняжку под диван, Дейзи засомневалась еще больше.

Людские прозвища обычно объяснить легко; кошачьи клички часто более отвлеченные и не настолько понятные. Почему я порой называл Монти «Понсом», Щеголем? Трудно сказать. Однажды мама по понятным лишь ей причинам (понятным ли?) решила назвать его Понсонби[6]. Я сократил имя – пожалуй, для аристократичности. Что касается Дейзи, появление ее второй клички – Слинк, Крадущаяся, – не такая уж загадка. Не скажу, что Монти обижал ее: да, он гонял Дейзи, будто мяч для регби, но клоки шерсти по дому не летали. Монти просто напоминал ей, что в его безупречном кошачьем расписании нет времени для скромной и дерганой сводной сестрички, тем более слегка отсталой – ну кто еще шипит, когда хорошо, и мурчит, когда страшно? С каждой новой атакой Дейзи, чья походка поначалу смахивала на поступь таксы, пригибалась все ниже, и в какой‑то момент стало ясно, что окликая ее первоначальным именем, мы обманываем и Дейзи, и самих себя.

Мы думали, что после смерти Монти Слинк выберется из своей скорлупы, но этого не произошло; впрочем, и отец, которому она, такая непохожая на Монти, все время напоминала о потере любимца, не способствовал укреплению нервов Слинк: он топал ногами и вопил каждый раз, когда она забиралась под его кресло. Я понимал, что приложил недостаточно усилий, чтобы сблизиться со Слинк, и наши отношения в итоге свелись вот к чему: я без особой надежды протягивал руку, а она внезапно скрывалась под диваном, где мурчала от ярости.

Я убеждал себя, что такой расклад меня устраивает: бурная светская жизнь, хорошая работа и кошка. Хотя она была, судя по всему, психически неуравновешенной и едва помнила, кто я такой, я все равно навещал ее почти каждый месяц. Однако когда летом 2000 года я переехал из (окраин) Крауч‑Энда на севере Лондона в (окраины) Блэкхит, что в полном зелени южном Лондоне, перестал налегать на пиво, выспался и начал проводить больше времени дома, то понял, что лишь прятал свою любовь к кошкам в тесном шкафу: можно подпереть створки, но рано или поздно чувства выберутся наружу с новой силой.

Итак, содержимое шкафа вывалилось, что было неизбежно, и богемных, прожигающих жизнь ребят, с которыми я в то время общался, это шокировало: они‑то думали, что главная любовь моей жизни – это банка «Будвайзера» или блюз‑рок‑группа «Fleetweed Mac». Даже давним знакомым, типа совершенно равнодушного к животным Нереального Эда, не приходилось прежде пересекаться с «кошачьей стороной» моей личности. Мне было двадцать пять лет, и кошатников среди моих друзей мужского пола можно было пересчитать по пальцам… по одному пальцу[7]. И пусть мы вступали в дивную новую эпоху мужчин, где главными, раздутыми до предела темами стали сыворотка для волос, отшелушивающий скраб для лица и Джордж Клуни, для длинноволосых парней, что вращались в известных своей андрогинностью музыкальных кругах, было дикостью увидеть, как их коллега дружит с котом. Могу себе представить, насколько это странно: идешь себе по дороге, ведешь вполне нормальную беседу с человеком, у которого вроде бы простые понятия о жизни, и вдруг он срывается с места, бежит через дорогу за каким‑то комком шерсти и вообще ведет себя так, будто ему пересадили мозг неряшливой семидесятидвухлетней вдовы. Но что тут такого? Как по мне, так в Лондоне столько мерзостей, что, когда к тебе подходит прекрасное существо с блестящей шерсткой и тыкается в руку холодным носиком, только приятно остановиться на пару мгновений и порадоваться тому, что оно просто есть.

Как ни странно, с противоположным полом ситуация складывалась ненамного лучше. Можно подумать, что мужчина, которого привлекают кошатницы, – это все равно что женщина, которой нравятся одержимые футболом и пускающие газы парни. Однако все девушки, которыми я увлекался, либо испытывали к моим любимым животным полное безразличие, либо страдали аллергией на шерсть. Видели бы вы мою последнюю подружку: у той глаза едва не выскакивали из орбит при одном только упоминании Общества защиты животных. Хотя мы пытались делать вид, будто в нашем ноттингемском домике отлично живется и без кошек, мне стало ясно, что наши отношения зайдут в тупик, когда я начал завоевывать внимание соседского кота Чарли, черно‑белого и носатого, подкармливая его мяском из местного гастронома. Если в разгар горячего спора с вечно шумящими соседями вы все равно угощаете колбасками их мурлыку, значит, вам явно не хватает кошачьего внимания. Представляю, что говорили своим парням, любителям бульварных газет, эти две девчонки, которые без конца врубали на всю громкость «Музыка звучит лучше с тобой» группы «Stardust»: «Этот странный сосед подозрительно любит нашего кота!» Кота, который своих хозяек вообще мало интересовал.

Ди была совершенно другой.

Думаю, я понял, что она та самая, еще до нашей прогулки по южному Лондону, но встреча с рыжим здоровяком тем сентябрьским вечером подтвердила мои догадки. Не помню, по какой именно улице мы шли через район Блэкхит, однако никогда не забуду, как почувствовал ее одобрение, когда я взял котяру на руки. Ди не задергалась и не стала в позу, а начала на пару со мной расхваливать Его лохматое величество.

Целый год мы с Ди пересекались то на вечеринках, то на концертах, то в офисах: мы бывали в одних и тех же местах, у нас было много общих знакомых, но мы постоянно упускали шанс познакомиться. Как только это случилось, мы сразу же сблизились. Ди, такая умная, забавная и красивая, просто поразила меня. Приятным бонусом оказались схожие вкусы в кино, книгах и музыке, а еще – невероятно! – она оказалась кошатницей. Более того, у нее жили два кота.

– Правда, они меня терпеть не могут, – сказала Ди, почесывая загривок рыжего толстяка. – Один в особенности. Он прямо‑таки злой гений: одного взгляда достаточно, чтобы понять – замышляется мое убийство.

Рыжий толстяк едва не таял в руках Ди и был готов на все – хоть бегать за мячиком по парку в южном Лондоне, так что она явно преувеличивала. Заядлый кошатник, я понимал, каково это – чувствовать, что животное относится к тебе пренебрежительно. Жить с кошками – все равно что прийти на крутую вечеринку и общаться со знаменитостями, обладателями хищного взгляда и завышенной самооценки. По этим глазам было понятно: собеседник в любой момент променяет вас на вкусный бутерброд или разговор с бывшей звездой дневного телешоу. Высокомерные взгляды, смена настроения, а то и полное безразличие… со временем ко всему этому привыкаешь. И хотя хвастаться нехорошо, я был уверен, что все проблемы Ди решатся, как только я очарую ее котов. Десятикилограммовые рыжие бандиты из Блэкхита не мурчат на плече у каждого прохожего: для этого требуется редкое сочетание хитрости, терпения, напускной беззаботности и чутья – эти качества я выработал в компании как моих кошек, так и множества мурлык бесконечных родственников, друзей, врагов и равнодушных незнакомцев.

Тем не менее Ди настаивала на своем. Мы стали проводить все больше времени вместе, и она все больше жаловалась на предательства Медведя, старшего из ее котов.

Жизнь Медведя была полна трудностей. Владелец одного зоомагазина на юго‑востоке Лондона нашел его на обочине шоссе М23 – в полиэтиленовом пакете вместе с шестью братьями и сестрами. Когда Ди принесла это крошечное черное тельце домой, Медведь три раза – безуспешно – пытался выскочить в закрытое окно, после чего с сердитым видом забился под диван, где и просидел следующие четырнадцать часов – Ди ничего не могла поделать. Не считая неохотно подставленного для почеса уха (уха Медведя, а не Ди), первые признаки привязанности кот проявил лишь неделю спустя, и то, к удивлению Ди, объектом своей любви он выбрал ее друга Нила, который одевался в готическом стиле и красил глаза, а в свободное время переписывал фразы с надгробий или, закрывшись у себя в комнате, сочинял стихи, стуча по пишущей машинке 1950‑х годов.

– Наверное, в тот момент я и поняла, к каким мужчинам расположен Медведь, – объяснила Ди.

К счастью, тогда Ди играла на бас‑гитаре в полной амбиций гаражной рок‑группе и в основном дружила с довольно эксцентричными ребятами. Именно этим творческим парням и доставались редкие, но пугающе яростные атаки Медведя, который кусал их за руки, а Ди приходилось убирать разбросанный по всей комнате наполнитель и осторожно протирать ему рану на шее, оставшуюся после встречи с уличным котом в Ист‑Энде.

По словам Ди, Медведь порой смотрел на тебя так, будто это ты виноват во всех его невзгодах – особенно после того, как Ди, ее тогдашний парень‑актер и Медведь отравились угарным газом в ее квартире в восточном Лондоне. Ди с Актером вскоре выздоровели, но для кота последствия оказались более серьезными: к списку недугов Медведя прибавилась астма. Помимо этого у него была прокушена шея, оборвано ухо, дергался глаз, хвост был искривлен, а еще он страдал от комплекса неполноценности – огромного, размером с Уэльс. Мало того, теперь Медведю приходилось мириться с присутствием котенка, пушистого и безнадежно недалекого малыша по имени Джанет.

Начало 2000 года выдалось на редкость спокойным для Медведя временем. Он не только крепко привязался к Актеру, который прежде никогда не любил кошек, но и впервые за всю жизнь целых четыре месяца не посещал ветеринара. Правда, тем же летом Ди с Актером расстались, и все пошло прахом. Ди пришлось переехать, Медведь тяжело переживал разлуку с Актером, у него вдруг появилась аллергия на блох и стала выпадать шерсть. Затем от лекарства от аллергии у Медведя выпало еще больше шерсти, и после этого у кота не осталось никаких сомнений в том, что Ди – его главный враг. Тогда и началось настоящее противостояние. Ну или что‑то вроде того: одна сторона использовала все виды оружия, в том числе и психологического, а другая пряталась в окопах, изредка предлагая своему мучителю дорогущую пармскую ветчину и пытаясь повысить его самооценку фразами вроде: «Ты красавец, и плевать, что люди это не замечают».

Наконец Ди подобрала подходящий курс лечения от блох, и у Медведя снова начала отрастать шерсть, однако за неделю до нашего с ним знакомства он вдруг опять стал ужасно линять. У Ди теперь не было сада, и Медведю казалось, что лотком – вечно полным гигантских отходов Джанета, как бы часто Ди ни меняла наполнитель, – единолично завладел его не сильно обремененный интеллектом сосед. Я не ожидал наткнуться на экскременты Медведя спустя всего полминуты пребывания в квартире у моей новой девушки, но чувство тошноты быстро сменилось восхищением – как он умудрился оставить фекалии в кармане свежевыстиранного халата Ди?

– Наверное… присел как‑то сбоку, – решил я, осмотрев улики.

– О, это еще пустяки, – сказала Ди, держа в руках влажную салфетку и мешок для мусора. – Советую не оставлять бумажник на видном месте.

Прошло два часа, а преступник так и не появился.

– Может, сбежал? – спросил я.

– Куда ему бежать? Все окна закрыты. Нет, он где‑то здесь, я прямо чувствую его взгляд. Смотрит на нас с осуждением, а мы и не подозреваем.

У Ди было всего две комнаты – спальня и небольшая гостиная, слишком тесная для такого беспокойного кота, но за четыре года старательного увиливания от двуногих Медведь в совершенстве постиг искусство камуфляжа. Чего не скажешь о Джанете – не успели мы войти и наткнуться на испачканный халат, как кот прискакал в гостиную, будто радостный лабрадор, и едва не затоптал место преступления. Трудно было поверить, что это гигантское неуклюжее существо и есть тот маленький комочек черного меха, который как‑то зимним вечером, прямо в духе Диккенса, Ди принесли уличные мальчишки.

– Мисс, у нас папа умер – может, возьмете себе кошечку? – умоляли дети.

Во‑первых, Джанета держали вниз головой – того гляди, лапы оторвутся, во‑вторых, по телику шла очень интересная серия «Друзей», и Ди недолго думая пошла на риск и приняла Джанета в свой дом, где тот и жил счастливо и беззаботно. Правда, когда Ди повезла его к ветеринару, чтобы стерилизовать, оказалось, что Джанет – это мальчик[8].

Мы сходили в индийский ресторан и взяли еду на вынос, затем ввернувшись, устроились на диване. Джанет растянулся у наших ног (мое очарование сработало: как только я почесал его за ухом, он просто растекся по подушке рядом со мной), и я уже, считай, забыл о Медведе. Если он и надумает вылезти из своего укрытия, то будет делать это постепенно: сначала высунет из‑за шкафа нос, неуверенно выставит лапку, отойдет назад, потом опять сделает шаг вперед, подозрительно принюхается. Каково же было мое удивление, когда я вдруг на секунду оторвался от экрана телевизора и обнаружил, что Медведь сидит рядом с моей порцией карри и дерзко смотрит прямо мне в глаза.

– Ага, вот о чем я забыла тебе сказать. Медведь обожает индийскую еду.

За последнее время я столько о нем слышал, что даже поразился – он всего лишь кот. Я‑то ожидал увидеть эдакую помесь Голлума из «Властелина Колец» и мрачного парнишки‑самоубийцы из «Общества мертвых поэтов». Медведь больше походил на тасманского дьявола, или, точнее, на смесь сумасшедшего тасманского дьявола из мультиков, с большой головой и тощими лапами, с настоящим зверьком, слегка медведеобразным. Круглая мордочка, прямо как у медвежонка Паддингтона, вполне оправдывала его кличку, но в остальном вид у кота был жалкий: шерсть выпала, а где осталась, торчала в разные стороны, только хвост, по‑прежнему изогнутый, живо и с любопытством подергивался.

– Ужасно, да? Мне каждый раз стыдно перед новыми знакомыми, – сказала Ди. – Я спрашиваю себя: «Неужели я плохая хозяйка?» Я правда пыталась облегчить ему жизнь, но после платы за квартиру остается всего 150 фунтов, и на ветеринара особо не потратишься. А он постоянно попадает в неприятности.

Считается, что в кошачьем этикете самое грубое – пристально смотреть в глаза. Если вы хотите подружиться с кошкой, надо смотреть на нее, слегка прищурившись – это говорит о ваших добрых намерениях, – либо вообще отвести взгляд. Монти частенько смотрел мне прямо в глаза, отчего я верил, что этот кот считает меня настоящим, живым другом, а не просто второстепенным актером в посвященном ему фильме. Но вот так Монти никогда на меня не смотрел. В глазах Медведя отражалась боль, накопившаяся за всю его жизнь. А еще я не мог отделаться от ощущения, что он, подобно Терминатору, просвечивает меня рентгеновским зрением.

 

Имя: Том

Возраст: 25 лет

Рост: 179 см 3 мм

Отношение к тому, что так и не вырос до 180 см: легкая обида с долей печали.

Сколько было кошек: четыре (пять, если считать ту, что жила через два дома от бабули Тома – пока хозяева были на работе, он делал вид, что кошка его).

Любит: животных, лохматых рок‑музыкантов из 70‑х, мармеладки.

Считает своими героями: Крамера из сериала «Сайнфелд», Чувака из фильма «Большой Лебовски».

Особые таланты: набивание мяча для гольфа клюшкой, танцы в стиле диско, умение ладить с кошками (как он считает).

Слабости: к милым усикам, холодным носам, молящему взгляду зеленых глаз, одежде.

Предрасположенность к умилению кошачьими: 9,8 из 10.

Возможность использования котом в качестве слуги: 9,9 из 10.

 

За несколько недель до этого в известной газете опубликовали мой негативный отзыв на альбом одной занудной кантри‑группы. И вот в ночном клубе, где я, как обычно, коротал время, ко мне подошел некий парень из фирмы звукозаписи, которая выпустила тот альбом. Разумеется, мой отзыв не мог привести его в восторг, но он вдруг заявил:

– Ладно тебе, сколько можно дуться! Пора уже нам забыть об этом.

Я вообще не знал, что этот парень был в клубе, и уж тем более не предполагал, что весь вечер он мысленно закидывал меня кинжалами. О чем «нам» надо забыть, я тоже не понял: я ведь всего лишь слегка поиздевался над музыкой унылых парней в ковбойских шляпах.

И вот именно таким взглядом смотрел на меня Медведь; это одновременно беспокоило и смущало. Чем я заслужил такой пронизывающий взгляд? Может, я когда‑то прошел мимо него на улице и предпочел погладить какую‑нибудь более ухоженную на вид кошечку? Или он тоже принимал участие в записи того депрессивного кантри‑альбома? Или дело в ревности? Тогда я не понимаю, зачем подкладывать экскременты в халат любимой хозяйки… Хотя, конечно, каждый проявляет свою любовь по‑своему.

Мы смотрели друг на друга с бесконечную минуту. Такую игру в гляделки можно прервать только крепким объятием, приступом рыданий или дракой. Первый вариант был явно не про нас, а два других я не исключал.

Кто‑то должен был первый прервать молчание.

– Эй… Медведь! – дружелюбно обратился к нему я, произнося его имя нараспев и нервно поглядывая на Ди.

Я привык манерно растягивать нелепые кошачьи имена, но сейчас это было ошибкой – как будто Ева Браун радостно кричит Гитлеру: «Фюрер, обед готов!»

Медведь неуверенно ступил вперед, не отводя от меня взгляда, и понюхал курицу в моей тарелке. Если честно, я хотел отложить этот кусочек и потом завернуть в лепешку, однако решил, что разик можно и поделиться. Он лизнул курицу. Затем лизнул снова – и вдруг, будто услышав некий пугающий, но неразличимый для человеческого уха звук, подскочил, напоследок взглянул на меня с отвращением и смылся – спрятался среди коробок. Больше в тот вечер Медведь не показывался.

– Могло быть и хуже, – заверила Ди. – Он хотя бы не наблевал тебе в кроссовки. Похоже, ты ему нравишься.

 

* * *

 

Когда я проснулся на следующее утро, солнце заливало мою крохотную квартирку‑студию в Блэкхит. Я вышел погулять, купить газету: невозможно было не насладиться красотой этого мира. Обычно такой жизнерадостный настрой посещал меня к вечеру, по дороге к бару, но в тот момент я не думал ни о пиве, ни об очередном концерте. Позже я устроился за рабочим столом, и даже мысль о том, что надо писать рецензию на новый альбом группы «Simply Red», не портила мне настроение. Вдруг я заметил, что на автоответчике мигает зеленый огонек.

Сообщение от Ди. Не то чтобы она была расстроена, но голос ее дрожал.

– Я пытаюсь не принимать это близко к сердцу, и ты тоже не переживай, – сказала Ди. – Сегодня утром Медведь сбежал через окно. Я уже обыскалась: его нигде нет.

 

* * *

 

КИСА, КОТЯРА ИЛИ СУПЕРЗЛОДЕЙ: (РУКОВОДСТВО НЕПОЛНОЕ) ПО ОПРЕДЕЛЕНИЮ ХАРАКТЕРА НЕПОРОДИСТОЙ КОШКИ

 

Киса

• Обычно худая.
• Довольно общительная, отчего в крайних случаях приобретает репутацию местного клоуна.
• Короткошерстная.
• С выразительными усами.
• Любит спать, вытянувшись во всю длину, и сидеть на окне.

 

Котяра

• Стремится к успеху в обществе.
• Любит греться на солнце.
• Обладатель звучного мява.
• Считает, что все ему должны, и при этом настолько ленив, что не вылезет из кровати ни за какие плюшки.
• Полудлинношерстный или длинношерстный.
• Спит, свернувшись калачиком.
• Обожает коробки.

 

Суперзлодей

• Невероятные навыки маскировки и поиска укромных мест.
• Немигающий взор.
• Объемные испражнения.
• Чувствительная кожа.
• Помнит все давние обиды.
• Любит спать, крепко свернувшись в клубок.
• Должен всегда находиться в выигрышном положении и смотреть на других сверху.

 

Хуже недокота

 

К счастью, Медведь вскоре вернулся. Окна в квартире Ди были маленькие, затемненные и выходили на закрытый участок пустоши, так что искать там кота было нелегкой задачей. Ди решила взглянуть на это с практической точки зрения: раз Медведь сумел протиснуться в восьмисантиметровую щель, то сможет залезть и обратно. Естественно, через три дня раздалось жалобное «мяу‑ау‑ау» и под окном заскребли когти – Медведь возвещал о своем возвращении, которое тем же вечером отпраздновал особым способом, забравшись в уютную винтажную сумку хозяйки. У выражения «сесть в лужу» появилось совершенно новое значение.

Ди решила, что это знак, и через несколько недель, пусть и неохотно, отдала Медведя Актеру. Хотя решение далось Ди непросто, оно было продиктовано логикой, ведь а) Актер ужасно скучал по Медведю; б) у него была квартира с садиком и в) Актер не собирал коллекцию винтажных сумочек.

Уже вскоре Актер сообщил нам о серьезных переменах: кот был счастлив и игрив, шерсть быстро отрастала, а по вечерам с дерзким видом и высоко подняв хвост он удирал в сад, чтобы глянуть, не выйдет ли поиграть соседский кот.

– Они даже устраивают шуточные драки, – сказала Ди.

– В смысле? – спросил я.

– Ну, он слегка треплет Медведя за холку, а тот кусает Актера за руку. Все это немного странно, но они ладят.

Странно? Да это просто отлично!

С одной стороны, для меня это было своего рода поражение: я всегда нравился кошкам, а тут меня невзлюбил питомец девушки, с которой я уже подумывал провести остаток жизни. Более того, доверие Медведя завоевал какой‑то бесчувственный котофоб!.. С другой стороны, не могу сказать, что я сильно расстроился. За то недолгое время, что я знал Медведя, кот относился ко мне как к противному отчиму, который пытается умаслить проблемного ребенка от первого брака своей жены. Когда я смотрел Медведю в глаза, мне казалось, что он задумал что‑то недоброе. И пока собирает информацию.

В феврале мы с Ди переехали в просторную квартиру в другой части района Блэкхит (на окраине), и я быстро подружился с Джанетом, хотя причиной тому вряд ли был мой врожденный талант ладить с кошками, да и великим достижением это не назовешь. Джанет общался со всеми, начиная с почтальона, о которого он терся каждое утро, до облезлой лисы, с которой он, как идиот, дружелюбно сидел в тишине нашего садика на три квартиры. Как‑то я валялся вместе с ним на газоне, и Джанет вдруг поймал мышку. «Наконец я увижу его темную сторону», – подумал я, но он просто взял и заурчал. Его единственным врагом был крепкий соседский кот черно‑белого окраса, с которым Джанет каждое утро устраивал зрелищную драку с клубами дыма и мощными ударами, прямо как в комиксах.

Джанет любил и Медведя. Вместе они напоминали мне персонажей Джона Стейнбека из повести «О мышах и людях»: Джанет походил на большого тупого Ленни, а Медведь – на маленького расчетливого Джорджа. Правда, в книге Ленни всегда был неотъемлемой частью хитрых планов Джорджа, а Медведь редко снисходил до того, чтобы включить Джанета в свои интриги. Обычно они мирно сосуществовали, не шипели и не бросались друг на друга, но изредка Джанета накрывало волной любви к своему менее крупному товарищу, и тогда он внезапно выскакивал и заключал Медведя в объятия. Тот каждый раз оказывался в неловком и недостойном кота положении, точно мини‑автомобиль, попавший под грузовик.

Медведь, должно быть, думал, что с переездом к Актеру наконец избавился от этого любвеобильного идиота гигантских размеров, так что могу представить, каково было его разочарование, когда котам пришлось воссоединиться. В мае следующего года Актер попал в больницу: в Вулидже на него напала какая‑то банда, и ему предстояло отлеживаться дома у родителей. А хозяйкой Медведя на это время вновь предстояло стать Ди. Мы быстро договорились о переезде Медведя и встретились для передачи «товара» на нейтральной территории в каком‑то темном переулке, как будто Актер вез нам не тощего домашнего кота, а кейс с героином или нелегально ввезенными в страну когтями панды. Итак, мы вернулись домой с Медведем. Не успел он осторожно высунуться из корзинки и беспокойно принюхаться, как вдруг Джанет встретил его радостным прыжком сзади.

 

* * *

 

Я не видел Медведя полгода: он заметно поправился, на спине отросла шерсть, но живот по‑прежнему оставался лысым, а взгляд стал непривычно выразительным и задумчивым. Раньше он напоминал ранимого поэта, теперь же на лбу у Медведя словно было написано: «Вот не повезло, так не повезло», при этом меня не переставало удивлять разнообразие эмоций, которое выражали его глаза. Медведь однозначно точил на нас зуб, а так как я работал дома, большая часть его недовольства доставалась именно мне.

Я всегда считал, что в доме без кошек нет души. Правда, в таком доме обычно чисто, и хотя в период с 1998 по 2000 год, когда я жил без кошек, я ничуть не скучал по следам от грязных лап и распотрошенным мышам на пороге, без мокрых носиков и вздернутых хвостов в квартире было пусто и одиноко. Тогда я мечтал, что однажды обустрою себе домашний офис, где исполненные достоинства комочки шерсти будут дремать, свесив лапы, на факсе и клавиатуре. С приходом Джанета в мою жизнь мечта практически осуществилась: я откладывал сроки сдачи материалов, лишь бы поиграть с ним в гостиной в кошачий футбол, а еще учил его греть мне ноги, пока я сижу за рабочим столом. Я даже не разозлился, когда Джанет прыгнул на телефон и сорвал мне важный разговор с редактором. Отличный шанс перезвонить и сказать: «Простите, у меня тут кот сел на трубку!» Всего год назад я мог лишь грезить о таком безумном и недостижимом будущем.

Когда вернулся Медведь, идеальные отношения Человека и Кота постепенно стали рушиться. Одна из проблем заключалась в том, что непредсказуемому Медведю ни под каким предлогом не разрешалось бродить по улице вместе со сводным братом. «Не дай ему сбежать!» – повторяла Ди каждое утро перед уходом на работу. Вот как обычно начинался мой день: я подвозил Ди до станции, возвращался домой и в панике осознавал, что в квартире только один кот. Следующие двадцать минут я в ужасе искал Медведя, после чего падал на пол в кухне и заглядывал за бортик под духовкой. Оттуда на меня подозрительно смотрели три блестящих глаза. В страхе я думал: «Что за жуткий монстр прячется здесь?», а затем понимал, что третья светящаяся точка – всего лишь старый мраморный шарик. Медведь умудрялся протиснуться в единственное место, откуда я не мог его вытащить. Как бы я ни выманивал его мясом и другими вкусностями, он не поддавался, и где‑то около 10 утра я наконец бросал эту затею – пора было садиться за работу. Полчаса я проводил в спокойствии, пока краем глаза вдруг не замечал, как мимо двери моего кабинета проносится черной стрелой кот, а за ним следует еще одна черная стрела – более крупная, с высунутым языком.

Может, Джанет и доставал брата, но для Медведя он скорее был соперником, а не врагом, а значит, иногда можно было забыть о разногласиях и объединить силы. Казалось, эту парочку сводит вместе желание неожиданно помешать моим планам заняться хоть чем‑то полезным. Иногда меня отвлекал звук скребущихся когтей: я шел на кухню, где оба кота, встав на задние лапы, царапали дверцы шкафчика – слаженно, прямо как похитители бриллиантов или оценщики недвижимости, проверяющие, насколько крепкая в доме перегородка.

Что же они замышляли? Почему приступ астмы нападал на Медведя именно тогда, когда Джанет тошнило? Неужели Джордж наконец понял, что может использовать Ленни в своих целях? Осознал ли Ленни, что является частью плана Джорджа, или он просто радовался, что у него появился новый товарищ по играм вместо старой дряхлой лисы?

Непослушное животное может стать отличным оправданием вашей неработоспособности, а иные люди вам даже посочувствуют. Бывают «трудные собаки»; от непредсказуемой ламы вообще проблем не оберешься, особенно когда в работе поджимают сроки, а если речь зайдет, скажем, о резвом хорьке по имени Чарльз, вы, несомненно, услышите самые искренние соболезнования. Кошки же считаются спокойными питомцами. Пожалуйтесь каким‑нибудь молодым родителям, что кошки не дают вам спать по ночам – вот увидите, они перестанут отвечать на ваши звонки. Но поверьте, в то время мне было по‑настоящему тяжело. Правда, по сравнению с бессонными ночами, когда Медведь и Джанет словно воссоздавали сцены из фильма «Тернер и Хуч», это были всего лишь цветочки.

Обычно Медведь выжидал, когда мы с Ди будем валиться с ног от усталости, – тогда он и нападал. Мы забирались в кровать после трудного рабочего дня, прямо как первооткрыватели, готовые установить флаг на вершине горы, и вдруг – боже, поздно! – замечали пятно. В цель он попадал с удивительной точностью – без помощи рулетки и компаса. Даже прижавшись к стене и втянув животы, мы не могли избежать контакта с плодами его трудов.

У нас есть снимок, который лучше всего отражает тот период жизни: Ди сфотографировала меня сидящим под одеялом на диване – под глазами мешки, взгляд затуманенный. В ногах устроились Джанет и Медведь, у одного совершенно отсутствующий счастливый взгляд, другой дьявольским взором смотрит в объектив. Сзади на снимке Ди нацарапала: «Том, Джанет и Медведь – на раскладном диване из‑за Медведя. Блэкхит, 2001 год». Конечно, любому здравомыслящему человеку, которым прежде не помыкали кошки, это покажется невероятно странным. Я и сам порой сомневаюсь, насколько разумно позволять кошкам занимать единственный чистый клочок постели, когда всего пять минут назад одна из них нагадила на матрас, но к тому моменту привычные правила отношений между человеком и котом уже неприменимы. Медведь заставил меня сомневаться: такой ли уж я опытный знаток кошек? Дело было не только в странных мявах посреди ночи – я бежал на кухню, потому что думал, что в пожарной сигнализации сел аккумулятор. И не в беспокойном ожидании очередного коричневого пятна или желтой лужицы (у вас явные проблемы с питомцем, если, налив чашечку чая, вы удивляетесь: «Мне кажется… или у него какой‑то резкий запах?»).

Все было бы намного проще, знай я, что Медведь меня недолюбливает. В этом я как раз сомневался, ведь нападки с его стороны перемежались с сильнейшим проявлением чувств. Ярость Медведя пугала меня, но разве не дружелюбие суперзлодеев вселяет наибольший страх? Когда этот кот ненавидел всех вокруг, его шерсть была жесткой, точно иголки у дикобраза; а с внезапным приходом хорошего настроения становилась похожей на липучку. У меня на руках он громко и устрашающе мурчал, словно пытался ко мне навечно приклеиться, и это напоминало не столько о приставучей девушке, сколько о страдающем от недостатка общения друге, который разве что ваше имя не вырезает у себя на руке – что в какой‑то мере лестно.

Эти приступы страсти казались бессистемными и необъяснимыми, но если задуматься, какая‑то логика в них все же имелась. Чаще всего Медведь лез ко мне, когда я болел, когда мне надо было срочно сдавать статью или когда мы с Ди ругались.

Последние семь лет я зарабатывал на жизнь статьями о музыке, но как только мне стали хорошо платить, я заинтересовался процессом писательства в более широком смысле. И когда многотиражный глянцевый журнал предложил мне вести их регулярную колонку о семейной жизни, я сразу же согласился.

– Правда, время поджимает, ответ нам нужен в течение пары часов, – предупредил редактор. – А писать надо о чем‑нибудь необычном в повседневной жизни. Про всякие мелочи, о которых все думают, но не решаются заговорить. Есть мысли?

– Ну, есть одна идея, – сказал я. – Только странная.

– Какая же?

– В общем… тема такая: «По‑моему, в нашего кота вселился бывший парень моей подруги».

 

* * *

 

Сейчас я понимаю, что написать заметку под названием «Жизнь с врагом» было не слишком благородно с моей стороны; правда, я изменил имена действующих лиц и постарался не упоминать самые жуткие моменты (про инцидент с карманом халата мне говорить запретили). Перед тем как отправить статью в редакцию, я показал ее Ди, и, хотя она не обрадовалась тому, что о ее любимце теперь узнает вся страна, пришлось признать: все написанное мной было правдой. Ди сама говорила, насколько схожи характерами Актер и Медведь, а окажись вы в кошачьем теле, никакие ограничения, связанные с новым обликом, не помешают вам добиться четкой цели: разрушить чьи‑то отношения, чем и занимался Медведь в те две недели, что находился под нашей опекой.

Сам Медведь навестил меня, как раз когда я вычитывал статью перед отправкой – устроился на коленях и громко замурчал, поглядывая то на меня, то на экран компьютера. Я забеспокоился: Ди с уверенностью заявляла, что Медведь не любитель сидеть на коленках; пожалуй, именно такого и стоит ожидать от бывшего парня, притворяющегося котом.

По правде сказать, я ни разу не виделся с Актером. Судя по словам Ди, он был неплохим человеком, только чересчур эмоциональным. Они с Ди больше не общались – разве что насчет кота, – да и у самого Актера, похоже, появилась новая девушка. К тому же он был не в курсе личной жизни Ди. С другой стороны, как‑то подозрительно, что Актер не связывался с нами с тех пор, как попал в больницу. Мне кажется, или Медведь и правда помрачнел, когда я напечатал «лицедей‑неудачник», а затем передумал и стер?

Перед сном в голове у меня крутились не новые идеи, а тревожные мысли. Вдруг Актер больше не появится? Какое будущее ждет меня и этого тощего расчетливого кота, которого я, как ни странно, успел немного полюбить? И если Медведь все‑таки не Актер в шкуре кота, а просто необычайно чувствительное и восприимчивое животное, которое при этом умеет читать, не сочтет ли он написанное мной предательством?

Уснул я только часа в 3 ночи, и уже в 3.05 Медведь, как обычно, завыл, изображая звуки сломанной сигнализации, а в 3.09 Джанет начал тыкаться мордой мне в нос. Так он будил меня постоянно, давая понять: «Дружище, мне себя не переделать: надо кутить всю ночь напролет». Учитывая, что в нашей квартире только я спал не так крепко, как персонажи из вампирских романов Энн Райс, вполне логично, что мне и приходилось откликаться на ночной кошачий зов. Две недели спустя я уже выработал четкий план: отвести Медведя на кухню, закрыть дверь, проверить, закрыто ли окно и все другие пути отступления. Затем: поднять окошко в спальне, через которое другой пушистый зад выскользнет на улицу и с шумом приземлится на карниз этажом ниже, где живет сердитый полковник в отставке. Закрыть окно, проверить, закрыто ли окно. Открыть дверь на кухню, угостить Медведя чем‑нибудь вкусненьким и потолковать с ним о недостатках бродячей жизни.

Правда, сегодня выдался первый по‑настоящему жаркий день, а я всегда плохо сплю в духоте. Что с того, если я открою окошко? Совсем чуть‑чуть.

– Ди, я приоткрою окно? – спросил я.

– Мне кажется, профессор Лакмус. Или Дюпон и Дюпонн.

Во сне Ди часто упоминала персонажей из комиксов «Приключения Тинтина», и это, среди множества других привычек, мне в ней очень нравилось.

– Я спросил, можно открыть окно?

– Ты про Мелка?[9] Он дома?

Видимо, Ди разрешила, и я подошел к окну. Всего на пару‑тройку сантиметров, что тут такого?

Медведь идеально выбрал время: я наконец погрузился в сладкий сон, поэтому не видел, как он убежал, зато слышал. Даже Ди проснулась – такой звук раздается не каждый день. Так рвется в атаку маленький бравый солдат, так гремит крыса, забираясь вверх по водостоку. Так спускается вниз по трубе Медведь… На карту поставлено все. Когда я осознал, что происходит, то мигом оказался у окна, хотя голова как будто еще оставалась на подушке. Поздно: теперь, вдыхая ночной воздух сквозь крошечную щель, я слышал лишь гул машин и топот лап вдалеке.

 

* * *

 

Я часто думаю о том, где Медведь провел следующие пять с половиной недель. Через четыре дня после его побега позвонил Актер: он был готов забрать Медведя, но услышал от Ди плохие новости. К счастью, она не упомянула, что во всем виноват ее новый парень, который, кстати говоря, считает Медведя Актером в кошачьей шкуре. Если Медведь и сбежал к нему, Актер нам в этом не признался.

Конечно, Медведя могли случайно запереть где‑нибудь в сарае или гараже, его мог на время похитить какой‑нибудь встревоженный пенсионер, пахнущий кошачьей мятой, но когда я вспоминаю то время, Медведь представляется мне странствующим котом, кадры из жизни которого сменяются под песню «Wasn’t Born to Follow» – «Рожденный идти вспять» – группы «The Byrds». Вот Медведь на рассвете отправляется в путь, покупает пачку сигарет на круглосуточной заправке, едет на метро в центр Лондона, на Трафальгарской площади просит сфотографировать его, как будто он откусывает головы голубям, выступает перед прохожими у собора Святого Павла, снимает квартиру в Камдене с какими‑то грубиянами, связывается с плохой компанией, впутывается в историю с неудачным ограблением на птичьем дворе и опускается до торговли своим телом среди бродяг Кеннинг‑Тауна, лишь бы собрать средства для продления Доклендского легкого метро в Блэкхит.

Правда, пока он отсутствовал, мне было не до фантазий. Я не находил себе места и каждый день утром и вечером бродил по окрестностям, зря радуясь мелькнувшему вдалеке хвосту или черному мусорному мешку. Я даже не волновался, что подумает обо мне шайка подростков в Луишеме, когда я во все горло кричал, проходя мимо них: «Медведь! Медведь!»

Я все просил и просил прощения у Ди, но из нас двоих именно она философски отнеслась к побегу Медведя. Что поделаешь, этот кот шел своим путем. Я тоже потихоньку смирился, однако мне недоставало наших с Медведем непостоянных отношений. Я, конечно же, любил Джанета: нельзя было не поладить с котом, который, стоило только легко коснуться его шейки, послушно плюхался у ног, – но иногда хотелось испытать свои силы. Почему я не ценил с трудом заработанное внимание приставучего альтер эго Медведя, известного как «Медведь Коала»? Или те моменты, когда он, будучи в хорошем настроении, слегка водил ушком, как только я его касался?

«Самоволка» Медведя представляла проблему и для нашего будущего. Той весной, в 2001 году, мы с Ди впервые провели вместе отпуск: поехали в Норфолк, где она жила до десяти лет и где мне всегда очень нравилось. Несмотря на дорожающую недвижимость, в Норфолке можно было найти приличный дом по сносной цене. Мы оба снова влюбились в это место и тут же составили безумный план: осенью Ди уйдет с работы, мы поженимся и устроимся в какой‑нибудь сельской местности, где нас никто не знает.

Ди, как и я, всегда действовала спонтанно, что зачастую мешало нам в жизни, но на этот раз такое решение было вполне разумным. Незадолго до нашего знакомства на Ди напали: около 8 утра она шла по улице в восточном Лондоне, где какие‑то проститутки ударили ее по голове плоскогубцами и стащили кошелек. Ди получила серьезные повреждения и с тех пор побаивалась ходить по Лондону, да и я ужасно волновался каждое утро, когда она уходила на работу. Как‑то мимо нее в переполненном вагоне метро протискивался один идиот в деловом костюме: своим тяжелым кейсом он заехал Ди по голове. В тот день мне позвонили редакторы из журнала, где работала Ди, и сказали, что она не вернулась в офис с обеда. Через полчаса Ди приехала домой – взгляд мутный, потрясенный. Никого из коллег она не предупредила – забыла.

Мы с Ди с теплом вспоминали, как росли в сельской местности, хотя в то же время понимали, что недооценивали жизнь за городом. Я, например, недавно решил выбраться (в переносном смысле) из зловонных вод мира музыки, но этого было мало – теперь меня тянуло действительно уехать из столицы. К тому же я получил предложение написать книгу, а этим мне хотелось бы заняться вдалеке от городского шума, в идиллическом местечке, где я буду стучать по клавиатуре под блеяние овец и журчание ручейка. Или хотя бы там, где поменьше кофеен «Старбакс» и букинистических магазинов, которые вечно меня отвлекают. До переезда оставалось еще несколько недель, но мы оба понимали, что никуда не поедем, если Медведь не вернется. Мы представляли, как он прибегает к пустой квартире и с грустью прижимает свой мокрый нос к окну.

То, что в собственном доме за городом мы обязательно заведем котят, даже не обсуждалось. Два прекрасно подходящих друг другу кошатника, которые не намерены в ближайшее время заводить потомство, но полны романтики, плюс замечательный сад – что тут думать? Впервые я заговорил об этом во время длительного отсутствия Медведя: наверное, мной двигало желание загладить вину за открытое окно, а также спасти всех кошек мира – оно не покидало меня с тех пор, как три года назад надо мной издевалась птичка, изображавшая вопли Монти.

Когда Стив и Сью, наши друзья‑кошатники, принесли домой беззаботную полосатую Молли и сказали, что у мамы этой кошечки вот‑вот снова появятся котята, мысль о дополнительном количестве пушистых хвостиков стала неотъемлемой частью наших планов касательно нового дома. Мы твердо решили, что этими малышами не собираемся заменить Медведя, да и вряд ли они свергнут с трона Джанета. Ди, как и я, с радостью ждала этого момента – и я вовсе не собирался делать из котят маленьких индейцев, смачивая их шерстку водой и ставя ее в ирокез (именно так Стив развлекался с Молли, когда ему становилось скучно).

– Котята, – все чаще повторяла мне Ди с приближением переезда.

– Котята, – отвечал я.

Несмотря на переживания из‑за Медведя, мы все же немного успокоились и стали планировать новую жизнь. В этом и заключалась наша главная ошибка.

Следовало понять, что Медведь инстинктивно, даже телепатически чувствует, как продвигается наш план, и расстояние ему не помеха. Еще месяц блужданий в духе Оруэлла, поклонника «любительского бродяжничества», и по возвращении домой Медведь был бы неприятно удивлен лишними двенадцатью лапами. Еще два месяца, и, не застав нас на прежнем месте, Медведю пришлось бы просить тепла, поддержки и мясных консервов у шумной семьи греков по соседству и их горластого бигля. Невероятно, но Медведь вернулся именно в тот день, когда наконец, пусть с опозданием, напечатали мою статью «Жизнь с врагом». Я вышел в киоск за журналом, а вернувшись, обнаружил, что по нашему садику носится какое‑то маленькое напуганное существо. Сначала я подумал, это хорек или ласка, но когда через пару секунд я впустил Медведя внутрь, воняло от него хуже, чем от любого дикого зверя.

В следующие три часа Медведь не выпускал меня из виду да и из своих гадких объятий тоже. Вот и доказательство моей теории о том, что любвеобильность кота прямо пропорциональна тому, насколько он грязный. Дома Медведю стало легче: об этом говорило все его тело, от носа до самого кончика невероятно выразительного хвоста (см. ниже), который прежде казался лишь знаком препинания в его мрачном внутреннем монологе. Меня тоже то и дело накрывала волна любви и легкости: я наклонялся, чтобы поцеловать Медведя, но, почувствовав вонь (нечто среднее между капустой и дохлым зверьком), сразу отходил.

 

 

* * *

 

Я так долго чувствовал себя злодеем, что был несказанно рад возможности сообщить Ди отличную новость. Конечно, я не лазил по убогим уголкам Лондона, чтобы вытащить Медведя из лап злобного преступного босса. Я не бросался спасать его из‑под колес машины и даже не снимал с высокого дерева, но когда он метнулся ко мне через газон, голодный и жаждущий компании чистого и теплого человека, о которого можно незаметно вытереть странную зеленую штуку, прилипшую к боку слева, я был рядом. А это что‑то значило.

Ди, естественно, пришла в восторг, однако мысль о том, что Медведя вскоре придется отдать Актеру, омрачала ее радость. Неужели Медведю суждено всю жизнь скитаться из одного дома в другой, словно нежеланному ребенку? Сможет ли Ди окружить его любовью, как по‑настоящему своего кота? Между Ди и Актером состоялся очередной напряженный разговор по телефону, и они решили, что лучше вернуть Медведя как можно быстрее. У Ди оставался всего час на то, чтобы проявить заботу о коте, которую тот неохотно принимал. Настало время паковать вещи.

Мы давно поняли, что от одного только вида обычной кошачьей корзинки Медведь забивается в угол или шмыгает в ближайшую щель, так что мы решили устроить его в некоем подобии переноски биоразлагаемой и пирамидальной формы, которую Ди дал ветеринар‑норвежец. Именно в этой переноске Медведя привезли к нам два месяца назад. Я понимал, что он сочтет это очередным предательством со стороны Ди, и вызвался усадить Медведя в коробку – картонные рамки, в отличие от культурных или социальных, вполне могли удержать его. Как бы он ни сопротивлялся, проворные руки и умело подставленное блюдце сгущенки сделали свое дело.

Некоторые считают, что самый печальный взгляд – это глаза обиженной собаки. Что ж, этим людям незнакомо настоящее горе животного: по их ошибочному мнению, питомец может либо хмуриться, либо радоваться. Брось песику мяч или резиновую курицу с пищалкой, и у запыхавшегося простачка вновь поднимется настроение. Обидев кошку, вы будете долго об этом жалеть. Вряд ли я забуду взгляд, которым одарил меня Медведь, когда я закрывал его в коробке. Я по‑прежнему вижу эти глаза, широко раскрытые и полные мольбы, но в то же время прищуренные и хитрые. Его ушко опять неповторимо завернулось, только теперь это указывало на нечто иное – Медведь решительно настроился стать жестоким: «Однажды я проберусь к тебе в комнату и зацарапаю до смерти».

Я больше не считал Медведя своим противником. Напротив, я сдался. Когда в прошлый раз я открывал эту коробку, то считал себя настоящим знатоком кошек. У меня была своя история жизни с мурлыками, свои проблемы с ними, однако теперь что‑то изменилось. Я не представлял, встретимся ли мы с Медведем снова, но очень на это надеялся. И понимал, что если наша встреча состоится, то только на его условиях. Да, но разве это не произойдет уже в моем собственном доме, который я приобрел под закладную? Разве не мы будем кормить его, а значит, устанавливать правила?.. Кого я обманываю, все это лишь притворство, чтобы над нами не смеялись остальные. Я знал, что буду ему подчиняться.

 

* * *

 

Выдержки из кошачьего словаряЧасть первая

Ар‑р‑гр‑р

Звук, сопровождающий вычесывание – или попытку вычесывания – ушного клеща.

Бодаться

Тыкаться холодным мокрым носом в ладонь или руку хозяина. Обычно считается выражением любви; впрочем, известно и под названием «вытирать сопли».

Бодаться головой

Более масштабная версия «бодания», задействующая всю верхнюю часть головы. Чаще всего применяется в непосредственной близости от баночки мясного желе.

Время размышлений

Задумчивые моменты в лотке или на свежевзрыхленной земле, когда пропадает вся напускная гордость, взгляд становится далеким и мечтательным, и на двадцать‑тридцать секунд все в мире кажется прекрасным. Жаль только газеты рядом нет.

 

Котикет

Древний и загадочный социальный закон, которому подчиняется кошачья вселенная, что помогает множеству этих хладнокровных машин для убийства жить в относительной гармонии, зачастую под одной крышей. В какой ситуации прогнать старенького кота с его любимого кресла считается хорошим тоном? Почему в один день практически уткнуться носом в зад другого кота – это нормально, а уже завтра просто принюхаться рядом – совершенно неприемлемо? Кто и как в случайно собравшейся голодной толпе двуличных норфолкских кошек решает, кому достанется первый кусок? Почему капелька мочи на шторе делает кота «крутым» в пределах одной комнаты, но «недомужчиной» сразу за ее порогом? Как кошка понимает, что такое «сад» и где его пределы? Все это до сих пор неизвестно человеку, однако объясняется кошачьим этикетом.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Перевод И. Гуровой.

 

[2] Инициалы автора (Tom Cox – T.C.) совпадают с первыми буквами названия упомянутого мультфильма и одноименного персонажа (Top Cat). Кроме того, котов (самцов) называют «tom». – Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, примеч. пер.

 

[3] Асиф – арабское имя, Эсме и Соррел – французские имена; такое разнообразие характерно для эры хиппи, выступавших против расизма.

 

[4] В английском созвучны слова Deeth (фамилия учительницы) и death (смерть).

 

[5] Герой британской детской телепередачи 1974 г.

 

[6] Артур Понсонби – британский политик и общественный деятель; его фамилия созвучна слову «ponce» – «щеголь».

 

[7] Лео – потрясающий парень, весельчак, каких поискать. А еще у него были самые обвисшие во всем северном Лондоне усы, и он обожал проводить выходные, отдаваясь куражу шопинга в компании своих лучших подружек. Некоторые девушки делали неправильные выводы о его ориентации и упускали возможность отлично повеселиться – не только в винтажном отделе «Топшоп», но и у Лео дома, с его старенькой полосатой кошкой Таб‑Таб. Ее покорности оставалось только поражаться: Лео натирал паркет в своей квартире в Кентиш‑Таун ее плюшевым черным мехом, а Таб‑Таб лишь с любовью смотрела на своего хозяина. – Примеч. автора.

 

[8] «Откуда мне было знать? – возмущалась Ди. – У него там все пушисто». – Примеч. автора.

 

[9] Мелок – белый пес, постоянный спутник и верный друг Тинтина, главного героя комиксов.