Моему незаменимому Фредерику
В туманный вечер 22 января 1795 года улица Балле, едва освещенная тусклым фонарем, висящим на грязной веревке, натянутой между домами, выглядела зловеще и мрачно. В Париже, еще не оправившемся после революционных потрясений, плохо освещали улицы, хранящие страшные воспоминания. Эта улица, где стояла старинная тюрьма Ла Форс, была одной из них.
Неожиданно одна из дверей тюрьмы отворилась, и на тротуаре появилась женская фигурка. Женщина приостановилась на пороге и сильно закашлялась. В скудном свете масляной лампы, висящей над будкой, часовой рассмотрел тонкое нежное лицо с ранними морщинками и небесной лазури глаза, обведенные синевой, полные усталости и печали. Светлые волосы не утратили пышности, но потускнели. Женщине было лет тридцать пять, но ей можно было дать без труда на десять лет больше. Сочувствуя бедняжке, часовой хотел было посоветовать ей не задерживаться долго на промозглом холоде, но тут на улице появилась карета и остановилась в нескольких шагах от них. Из кареты вышел пожилой человек и, простирая к женщине руки, торопливо направился к ней.
– Как я боялся, что не увижу вас сегодня вечером, Адриенна! – проговорил он, целуя обретшую свободу узницу.
– Формальностям не было конца. В какой?то миг мне даже почудилось, что меня не выпустят.
Госпожа де Лафайет, прежде чем сесть в карету, посмотрела в последний раз на старинное здание тюрьмы, где провела больше года и так настрадалась. Что и говорить, ей было там и страшно, и жутко, но среди теснящих ее со всех сторон ужасов больше всего леденил сердце нависающий призрак гильотины. Как она дрожала за сына, который, скорее всего, сбежал в Англию или даже в Америку! Как переживала за дочерей, оставшихся в Оверни в старинном фамильном замке Шаваньяк под присмотром старенькой тети! Как беспокоилась за мужа, заключенного в тюрьму в Австрии. Ей довелось увидеть, как поднимались на эшафот самые дорогие ей люди: мать, герцогиня де Ноай, бабушка, старенькая герцогиня д’Эйен и ее юная сестра. Сама она избежала казни. Люди Робеспьера не отважились отдать в руки палача жену де Лафайета, и ей посчастливилось продолжить свой крестный путь и после 9 термидора, когда узники времен террора обрели свободу.
Адриенна де Ноай стала Адриенной де Лафайет, выйдя замуж за человека, которому пришлось выполнить роль тюремщика короля в Тюильри. Иными словами, она оставалась подозрительной личностью для новых хозяев?временщиков. И если покидала наконец тюрьму Ла Форс, то только благодаря вмешательству посла Соединенных Штатов и настоянию Джорджа Вашингтона.
Карета покатила по мостовой, и Адриенна нашла в себе силы улыбнуться своему пожилому родственнику, графу де Шампетьеру, который приехал забрать ее из тюрьмы. И сразу же посыпались вопросы. Дети? Девочки по?прежнему в Шаваньяке, а Жорж, ее сын, в Лондоне. Муж? Относительно мужа новости не так хороши. Он по?прежнему в заключении в австрийской крепости в Ольмюце, и после того, как он попытался бежать осенью прошлого года, за ним стали следить еще более строго. Эта попытка дорого ему обошлась: он упал с лошади, вывихнул бедро, сломал руку и в итоге его выдал крестьянин, у которого он попросил пристанища. Теперь на все просьбы об освобождении отвечают отказом…
И вот уже Адриенна забыла обо всех своих страданиях и думает только о любимом Жильбере. Она уже составила для себя план. Сначала она поедет в Шаваньяк и заберет своих девочек, а потом они все вместе отправятся в Австрию и упадут в ноги императору, моля, чтобы он вернул им супруга и отца…
Мысли Адриенны унеслись далеко?далеко, и граф де Шампетьер, слушая ее, невольно развел руками. Как могла эта изнуренная жизнью женщина сохранить свою глубокую страстную любовь, родившуюся в день ее венчания больше двадцати лет назад?
В этот день, 11 апреля 1774 года, в особняке герцогов де Ноай на улице Сент?Оноре в Париже родовитый и могущественный сеньор Жильбер дю Мотье, маркиз де Лафайет брал в жены мадемуазель Адриенну де Ноай. Ему исполнилось семнадцать лет, ей – едва четырнадцать, они оба были знатны и богаты, и союз этот между двумя могучими семействами был в высшей степени желателен и благопристоен. Судьбе было угодно примешать к взаимным выгодам еще и сердце, и во время свадебной церемонии юная невеста, склонившись к будущему мужу, краснея, нежно прошептала:
– Отныне я навсегда ваша…
Всего несколько слов. Всего одна фраза. Но она была клятвой юного сердца и, возможно, более священной, чем формулы, повторяемые вслед за священником. Адриенна полюбила всем сердцем, всей душой, она будет любить мужа всю свою жизнь.
Между тем тот, кто пробудил к себе эту пылкую и преданную любовь, особой красотой не отличался: высокий мальчик со светло?рыжими волосами, бледной кожей, серыми, скорее тусклыми, глазами и неподвижным лицом. Он был холоден и сдержан, безусловно, застенчив и в обращении довольно неловок. Похоже, что он слишком скоро и неожиданно вырос, однако форму офицера мушкетеров носил не без элегантности. А вот что касается характера, то узнать его было очень трудно: молодой человек был замкнутым.
Вскоре после свадьбы молодые начали свою жизнь при дворе в Версале, и на эту привилегию де Лафайет, принадлежа к одному из самых старинных семейств Франции, имел право. Но его успехи при дворе были совсем незначительными. Там его считали простоватым из?за прямолинейности, с какой он с высоты своего роста позволял себе судить о событиях и людях. Не умея блистать, он заслуживал снисходительной улыбки и даже насмешки. Танцевал он тоже очень плохо. До того плохо, что однажды, глядя, как он танцует, королева Мария?Антуанетта не могла удержаться от смеха…
Смертельная обида молодого офицера имела серьезные последствия.
Вскоре молодой офицер уехал в свой полк в Мец, и туда до него дошли первые известия о революции в Америке. Люди, которых называли инсургентами, старались сбросить ярмо Великобритании. Новости воспламенили Лафайета.
Его юная жена тем временем продолжала жить в Париже, она никогда не появлялась при дворе и жила в нескончаемом ожидании мужа, скрашенном появлением детей.
Сначала она дожидалась, когда Жильбер разлюбит прекрасную Аглаю д’Унольштейн, очаровательную южанку из Прованса, которая в то время была еще и любовницей герцога Орлеанского. Потом она дожидалась, когда супруг вернется из Америки, куда он отправился в 1776 году, задумав таким образом избегнуть последствий доноса на него из?за слишком вольного для офицера образа жизни. Ждала его писем и нескончаемых просьб о деньгах, так как его душа, тело и богатство отныне принадлежали инсургентам, ведь он подружился с их предводителем, великим Джорджем Вашингтоном. А после возвращения из Америки ждала завершения другой его страсти, потому что Жильбер влюбился в красавицу госпожу де Симиан…
В нескончаемом процессе ожидания возник и ослепительный прорыв – возвращение супруга из Америки. Оно стало для Адриенны незабываемым событием, потому что в этот миг она была рядом со своим героем. Франция устроила Лафайету триумфальную встречу… Позабыв, правда, что не одна тысяча французских воинов все еще находится по другую сторону Атлантического океана. Но ведь сама Ее Величество королева проводила до кареты хрупкую маркизу де Лафайет, смущенную и краснеющую. Несколько дней весь королевский двор был у их ног. А затем Адриенна вновь стала одинока, потому что Жильбер отправился путешествовать по Европе, неся добрую весть о свободе, облаченный в строгую форму американских борцов за независимость. Жильбер де Лафайет посетил Испанию, Пруссию, Россию… Государи этих стран с унылыми улыбками принимали этого «республиканца», который взялся давать им уроки современной политики у них на дому.
Ожидание сменилось тревогой, когда открылись Генеральные штаты, и ее супруг сразу принялся толкать вперед революционную колесницу, которая впоследствии раздавит не только его семью, но и всех, кто имел врожденное благородство сочувствовать новым идеям. Лафайет встал на сторону самых яростных противников королевского режима. Он явился в Версаль вместе с толпой народа и отправился спокойно спать, в то время как мятежники угрожали жизни короля, королевы и их детей. Схваченного под Варенном беглеца?короля в Париже стерег Лафайет, запретив под страхом смерти сообщать королю, кто его тюремщик. Мало этого, Лафайет возглавил Национальную гвардию и стал главным тюремщиком королевской семьи в Тюильри… Поступки Лафайета ужасали его семью и родственников, и Адриенна молилась, чтобы судьба обошлась милостиво с человеком, которого она любила и который пожелал связаться с пособниками дьявола…
Лафайету понадобилось пережить трагедию 1792 года, разгром Тюильри, массовые убийства в сентябре месяце, чтобы у него наконец открылись глаза. Тогда вместе со своим штабом, состоящим из свободомыслящих офицеров, он двинулся к границе с Австрией и перешел ее. А в это время по всей Франции уже неистовствовал террор, и все родственники его жены были взяты под стражу. Но в Австрии Лафайета сочли опасным вольнодумцем и тоже посадили в тюрьму.
Вот так обстояли дела, и, поскольку Адриенна не могла вынести мысли, что человек, которого она любит больше жизни и которому простила все, даже гибель близких на эшафоте, находится в тюрьме, то изнуренная узница тюрьмы Ла Форс преобразилась в энергичную заботливую жену. Она пробыла в Париже ровно столько, сколько понадобилось, чтобы привести себя в порядок, а потом уселась вместе с господином Шампетьером, который не пожелал оставлять ее одну в дороге, в дилижанс и отправилась в путь.
Адриенна приехала в Овернь, но и в замке Шаваньяк пробыла всего неделю, обняла свою тетю, старенькую госпожу де Шаваньяк, и приготовила для отъезда в Австрию двух своих дочек.
Если говорить откровенно, то время для того, чтобы хлопотать о муже, было неблагоприятным. Именно тогда император Франц II вел переговоры с правительством республики об освобождении дочери Людовика XVI, юной мадам Руаяль, последней оставшейся в живых из узников башни Тампль. Канцелярии императора было вовсе не до супруги республиканца Лафайета, и ей ни за что не выдали бы паспорт. Пришлось пойти на хитрость.
Благодаря cодействию Буасси д’Англа Адриенна получила паспорт в Гамбург, а в Гамбурге она незамедлительно повидала американского консула. Консулу не составило никакого труда выписать паспорт госпоже Мотье, американской гражданке, которая направлялась в Вену.
По приезде в Вену Адриенне пришлось очень долго ждать – но она ведь привыкла к ожиданию! – аудиенции у императора Франца. Только в начале октября Адриенна смогла отправиться в Шенбрунн, летнюю резиденцию австрийской императорской фамилии. Император оказался молодым человеком двадцати семи лет, и его внешность успокоила просительницу. Стройный любезный юноша блистал флорентийским изяществом, каким наделила его наполовину итальянская кровь. Не был он равнодушен и к женской красоте. И все?таки, когда госпожа де Лафайет бросилась ему в ноги, он не смог скрыть своего раздражения.
– Образ мыслей вашего супруга, мадам, подобен пушечному пороху, – сказал он ей. – Держать вашего мужа под охраной означает обеспечивать покой, и мы не торопимся отказываться от покоя. Тем более что и Франция не спешит вернуть нам дочь королевы?мученицы.
– Сир, надежный источник сообщил мне, что мой муж болен и что его держат в ужасных условиях. Такой великий человек недостоин подобной судьбы!
– Великий человек на родине, но незначительный на чужбине, и тем более в стане врагов. Именно по этой причине генерал находится под надежной охраной. Но могу вас успокоить, с генералом хорошо обращаются и его хорошо кормят.
– Если нельзя смягчить его участь, сир, позвольте мне и моим дочерям разделить ее.
Эта идея не понравилась императору. Он постарался дать понять этой преданной супруге, что крепость – мало подходящее место для благородной дамы с юными дочерьми. Но Адриенна не желала слушать никаких доводов. Она хотела одного: быть вместе с мужем, где бы он ни был, делить с ним его судьбу, как бы она ни сложилась!
Император склонил голову, дав согласие.
Несколько дней спустя, 24 октября, Адриенна, Анастази и Виржини подъехали к крепости Ольмюц в Моравии. Ничего идиллического они не увидели: обрывистые скалы, темные ели, старинные зубчатые стены со следами турецких приступов. Приближаясь к сумрачной крепости, маркиза при одной только мысли о том, что вскоре увидит своего Жильбера, так вдруг ослабела и могла бы лишиться чувств, если бы не поддержка Анастази.
– Надеюсь, мамочка, вы не упадете в обморок в ту самую минуту, когда мы наконец сможем объединиться? – осведомилась молодая девушка.
По правде говоря, семейная жизнь начиналась престранным образом. Сначала, несмотря на письмо императора, которое вручила Адриенна, мать и дочерей обыскали, забрав все деньги и ценные вещи. Затем тюремщик сопроводил их по сырому коридору и вывел во двор. Во дворе надзиратель, который, разумеется, не знал ни слова по?французски, махнул рукой, указывая на низкую дверь с засовами и замками.
– Господи! – прошептала Виржини. – Неужели мы в самом деле увидим папу? А ведь император сказал, что с ним хорошо обращаются!
Адриенна предпочла промолчать. Надзиратель отпер дверь, за ней обнаружилась вторая, тоже запертая не на один замок, и когда, наконец, была открыта и эта, то они вошли в полутемную камеру. С трудом рассмотрели они находящегося в ней человека. Он был неузнаваем – сгорбленный, бледный, истощенный, в лохмотьях…
У Адриенны вырвался крик ужаса, и узник вздрогнул. Он поднял голову, присматриваясь к вошедшим. Честно говоря, он едва мог их разглядеть впотьмах.
– Жильбер, – прошептала несчастная женщина. – Неужели вы нас не узнаете?
На какое?то мгновение она подумала, что муж ее лишился рассудка. Но он уже, захлебываясь от рыданий, плача и смеясь одновременно, бросился к ней в объятия.
– Вы, сердце мое? Уж не сон ли я вижу?
Супружеский поцелуй длился долго. Дочери смотрели на родителей улыбаясь и терпеливо дожидались своей очереди. Отцу было трудно узнать дочерей: они не виделись три года. Но он то и дело повторял, что они будут жить очень счастливо.
Хотя трудно было себе представить, какое счастье может их ждать в подобных условиях. Госпоже де Лафайет было разрешено делить с мужем то, что с трудом можно было назвать камерой, дочерей поместили в соседней тюрьме. Каждый день в полдень их приводили под конвоем повидаться с родителями, и они вместе обедали. Пища была достаточно обильной и вкусной, но, кроме еды, у бедных узников ничего не было, они были лишены даже самых простых, самых необходимых вещей. Ели руками. Как могли, латали свою одежду и все?таки ухитрялись смеяться над нечеловеческими условиями, в которых жили. Они были вместе, и они преодолевали невзгоды с мужеством, которое вызывало восхищение даже у тюремщиков. Адриенна была счастливее всех. Впервые в жизни муж был рядом, его не отнимали у нее ни любовницы, ни государственные дела – никто и ничто! И она искренне желала – и так и говорила! – чтобы такая жизнь не кончалась никогда.
У господина де Лафайета на этот счет было другое мнение. С каждым днем его все больше беспокоило здоровье жены. Он видел, что она час от часу слабеет, и это его тревожило и пугало. Если они обречены на долгое заточение, то хрупкой Адриенне не покинуть Ольмюц живой. Нечеловеческий образ жизни убьет ее. И, в самом деле, Адриенна всерьез заболела. Лафайет попросил у императора разрешения отвезти больную в Вену для консультации с врачом. Франц II дал свое согласие при условии, что больная пообещает больше не возвращаться в Ольмюц. Адриенна отказалась: она предпочитала смерть разлуке с мужем.
Один из тюремщиков, восхищаясь мужеством узницы, согласился передавать письма, которые все они писали копотью и зубочисткой на тряпочках. Письма были адресованы и в Европу, и в Америку. Когда стало известно, что несчастная женщина рискует жизнью, только бы не расставаться с супругом, поднялась буря возмущения. Вашингтон лично написал письмо австрийскому императору, и тот в конце концов уступил. В октябре 1797 года двери крепости распахнулись, и узники вышли на свободу. Здоровье Адриенны требовало настоятельных забот.
Прожив недолгое время в Голландии у госпожи де Тессе, сестры генерала, семья наконец?то вернулась во Францию и поселилась неподалеку от Мелуна, в старинном замке Гранж?Блено, издавна принадлежавшем роду Ноай, который теперь был им возвращен. Для Адриенны наступили мирные сладостные годы рядом с мужем, которого наконец?то выпустила из своих когтей политика. Ей уже не хотелось умирать, и она всеми силами держалась за жизнь. Но сил у нее хватило лишь до Рождества 1807 года.
Смерть застала ее совершенно безмятежной, хрупкая ее ручка покоилась в руке мужа, которого она любила всеми силами своей души.
– Как вы добры, и как же я вас люблю! – вздохнула она. И добавила: – Я буду ждать вас там…
И на этот раз она ждала его двадцать пять лет…
Париж приближался к самым сумрачным из революционных дней. Город, сотрясаемый схватками, с кровью и болью порождал на свет новое общество. Королевская семья, заключенная в Тюильри, жила теперь по?обывательски, а не по?королевски. А на втором этаже Пале?Рояля, над еще новыми пока аркадами, в обширных апартаментах текла жизнь точь?в?точь такая же, как и при старом режиме. Изящные манеры, великолепно сервированный стол, изысканные блюда, бесшумно скользящие лакеи в напудреных париках и в ливреях. А между тем страх уже вынудил богатых и знатных бежать за границу, и многие старинные особняки были заперты на замок. Стало опасно обнаруживать хорошие манеры – это свидетельствовало о том, что ты знавал лучшие дни. Так кто же жил в этих апартаментах?
Красивая и уютная квартира была, оказывается, игорным домом, роскошным притоном, который умело содержали ее владельцы. Их было двое: мужчина лет пятидесяти, господин Окан, бывший плантатор с Мартиники, и его любовница, женщина лет сорока по имени Жанна?Франсуаза?Луиза де Сент?Амарант, брошенная жена, а потом вдова драгунского офицера. Благодаря кругленькому состоянию, привезенному с острова, предприимчивая пара сумела открыть это заведение, где можно было встретить в обществе самых хорошеньких женщин Парижа всех повелителей этого часа: Дантона, Сен?Жюста, Марата и даже Робеспьера, который иногда позволял себе провести здесь вечерок.
Среди женщин, которые украшали собой общество, первое место занимала сама госпожа де Сент?Амарант, поскольку была настоящей красавицей. Но даже она – и уж точно никто другой – не могла затмить свою дочь Эмили, очаровательную девушку семнадцати лет с удивительно светлыми волосами и грациозными манерами. Все завсегдатаи преследовали красавицу пылким вниманием, но она никого не желала слушать. Но в этот, 1792, год голубые глаза Эмили впервые заволоклись слезами, просияв сначала от любви или от того, что ей показалось любовью.
История была простой и обыденной для среды, где удовольствие ставится на первое место. Граф де Тийи, бывший паж короля, юнец?красавчик, порочный до мозга костей, но неотразимо привлекательный, сумел заполучить сердце прекрасной Эмили и ее девственность, потратив на это немало усилий и даже пустив в ход недозволенные средства. Он стал любовником матери, чтобы быть как можно ближе к дочери, и, умело играя на пробужденном желании и ревности, заполучил дочь в свои объятия. Эмили стала его любовницей, но в один прекрасный день мать застала влюбленную парочку и изгнала из дома Тийи, швыряя в него фарфоровыми безделушками из своей гостиной. После чего женщины поговорили между собой и выяснили, каким человеком оказался их возлюбленный.
Сердцу Эмили была нанесена жестокая рана. Она собрала все свое мужество и старалась держаться, но ее бледное личико и покрасневшие глаза говорили о бессонных ночах, и господин Окан, который очень ее любил, решил, что ей нужно помочь, а значит, как?то отвлечь и развлечь. И вот он повел ее в театр Фавар, чтобы послушать нового певца, на которого бегал весь Париж, вернее то, что от него осталось.
Эмили не верила в панацею, которую предложил ей старый добрый друг, но когда увидела появившегося на сцене певца Жана Эллевью, она вмиг забыла Тийи и все свои страдания. Перед ней стоял самый красивый юноша на свете и пел как ангел. В этот вечер давали «Дезертира» Монсиньи, лирическую драму, бывшую тогда в большой моде, произведение, быть может, не великое, но позволявшее гибкому и теплому голосу молодого человека звучать необыкновенно красиво. Выйдя из театра, Эмили с удивлением заметила, что ночь очень теплая, что весна сладко благоухает нежными ароматами, и подумала: очень глупо, когда ты молода и красива, запираться в комнате и проливать слезы.
Нежная, застенчивая Эмили, которая с таким трудом шла на сближение с де Тийи, проснулась утром страстно влюбленной и решила, что Жан Эллевью непременно ответит ей взаимностью. Свою тайну она доверила Мари д’Онэ, своей единственной подруге, и та с радостью взялась ей помочь навсегда забыть о де Тийи. И вот девушки стали каждый вечер посещать театр Фавар, обычно их сопровождала полуглухая старенькая родственница Мари, которая, удобно расположившись, дремала в глубине ложи. Эмили пожирала глазами своего идола, и восхищение ее росло из вечера в вечер. С помощью одной капельдинерши она послала певцу несколько нежных анонимных посланий, которые должны были подогреть его любопытство.
Как?то во второй половине дня подруги пришли посидеть на тенистой скамейке неподалеку от Пале?Рояля, где в те времена было модно прогуливаться, и вдруг заметили пару, при виде которой сердце Эмили забилось быстрее. Очень красивый мужчина в темно?синем английском фраке, державший шляпу под мышкой, волосы которого сияли на солнце, был, само собой разумеется, Эллевью, а рядом с ним… При взгляде на красавицу у бедной влюбленной пересохло в горле. Высокая, с великолепными рыжими волосами, молочно?белой кожей и большими зелеными глазами, она словно плыла по воздуху, не сомневаясь, что ее сияющей красоты невозможно не заметить.
Мари д’Онэ знала «весь Париж» как свои пять пальцев и тут же сообщила подруге, что рыжую красавицу зовут Клотильда Мафлеруа, она балерина, звезда театра Гранд?опера и, по слухам, любовница Эллевью. Увидев, что глаза Эмили наполняются слезами, Мари поспешила добавить, что в этом нет ничего особенного, так как певец пользуется огромным успехом у женщин, что Клотильда всего?навсего содержанка итальянского князя и испанского адмирала и, говорят, груба и скупа, а значит, бессердечна. И вообще, пусть Эмили не приходит в голову ревновать, потому что она без труда вытеснит балерину, если только захочет. «Ты гораздо красивее нее!» – заключила Мари.
Хорошенько подумав, Эмили заказала на следующий день ложу возле авансцены, потом взяла перо и написала следующую записку:
«Ваша поклонница будет завтра в ложе рядом со сценой. Она будет одета в белое, и сердце ее трепещет при каждом звуке вашего голоса. А Вы? Что Вы о ней подумаете?»
Сердце Эмили и в самом деле трепетало, когда следующим вечером она заняла свое место в ложе у самой сцены в обществе старенькой родственницы Мари, которую та великодушно ей одолжила. Эмили просидела перед зеркалом не один час и все спрашивала себя: ответит ли ей Эллевью?
Ответ она получила очень скоро. Едва певец появился на сцене, его синие глаза обратились к ложе, остановились на Эмили, и он улыбнулся. Улыбка убедила Эмили, что ее нашли обворожительно хорошенькой и что герой не ожидал такого приятного сюрприза. Часто во время спектакля нежный взгляд певца обращался к девушке, и Эмили вернулась домой на улицу Вивьен, где ее мать сняла квартиру после истории с де Тийи, бесконечно счастливой. На следующее утро она получила записку, которую прочитала со счастливыми слезами на глазах. «Приходите, – писал певец, – чтобы я мог наконец поцеловать прелестную ручку, которая снизошла до того, чтобы так часто мне рукоплескать…»
Эмили не могла устоять перед столь любезным приглашением и на следующий вечер поспешила в театр, где перед ней отворились двери ложи ее возлюбленного.
Первая встреча была чарующей. Эллевью окружил поклонницу почтительной нежностью, Эмили блистала девичьей скромностью. Привыкшего быть баловнем женщин певца растрогала прелестная неискушенная девочка, так простодушно поведавшая ему о своем чувстве. Она очень отличалась от прожженной интриганки Клотильды Мафлеруа.
Теперь они виделись каждый день. Вскоре Жан признался Эмили в столь же страстной любви к ней. А через несколько дней пожелал большего, чем поцелуи кончиков пальцев. Долго стоять на коленях ему не пришлось. Эмили любила его страстно, и когда он пригласил ее к себе, она отправилась на свидание без малейших колебаний.
Госпоже де Сент?Амарант показалась странной внезапная страсть ее дочери к театру Фавар. Она быстро провела расследование, и щедрые чаевые очень быстро разъяснили ей ситуацию во всех подробностях. Новость не особенно ее огорчила, напротив, она была рада, что новая любовь вымела из сердца Эмили негодяя Тийи, но у нее возникли другие, более практические соображения. Коль скоро Эмили стала любовницей Эллевью, нужно как можно скорее найти ей покладистого мужа, который в будущем станет ей надежной защитой от всяческих сюрпризов, которыми чревата связь с театральным актером.
По счастью, у нее под рукой был как раз именно такой жених. Молодой Сартин, сын бывшего министра морского флота, вот уже не один месяц вздыхал по ее дочери. Он был не красив, и, вполне возможно, недостаточно умен, зато богат и готов на все, лишь бы жениться на своей возлюбленной. Без лишних околичностей госпожа де Сент?Амарант поставила дочери ультиматум: или она соглашается стать госпожой де Сартин, или ее отправят за сто лье от Парижа в деревню. Мораль суровой речи матери была сомнительна, зато не лишена здравого смысла.
Эмили представить себе не могла, что расстанется с Парижем и с возлюбленным. Она приняла условия матери, сообщив все доводы Эллевью. Новость певцу не понравилась, но ему пришлось принять ее. Осенью 1792 года Эмили вышла замуж за Луи?Габриеля де Сартина, который сиял от счастья и гордости и в мыслях не имел бежать за границу в эмиграцию, как ему настоятельно советовали.
Обстановка в Париже между тем накалялась. Королевское семейство держали под замком в башне Тампль, узников в тюрьмах убивали, жить в городе становилось все опаснее. По улицам шатались зловещие фигуры, и приближающаяся зима обещала сделать их еще более страшными. Слуг стало невозможно найти, и заведения в Пале?Рояле теряли клиентов. Но Эмили и Эллевью ничего вокруг не замечали, они жили друг другом и своей любовью. Им не было никакого дела до крушения мира. Для них важно было лишь сжимать друг друга в объятиях.
Пришла зима. Здоровье господина Окана резко ухудшилось, что очень обеспокоило мадам де Сент?Амарант. У ее друга было небольшое имение в Сюси?ан?Бри, и она решила избавить больного от гнетущей обстановки Парижа, поселиться в имении и жить как можно незаметнее. Все они отправились в Сюси, несмотря на горькие слезы Эмили, для которой имение казалось краем света.
Но она поняла, что это не так, когда на третью ночь после их приезда маленькую калитку в саду открыла мужская рука и человек, закутанный в черный плащ, ловко и бесшумно, как кошка, проскользнул в ее теплую спальню, где она ждала его с распростертыми объятиями. Бояться влюбленным было нечего. Граф де Сартин был джентльменом, чуждым буржуазным нравам, он переступал порог спальни жены только по особому приглашению, а приглашали его туда очень редко.
Эмили очень скоро нашла Сюси очаровательным, тем более что установилась ясная осенняя погода. Они с Жаном любили друг друга все более страстно. Вполне возможно, их ненасытную страсть питало подспудное ощущение, что отпущенное им время коротко, что рок скоро настигнет их.
И он вторгся в их жизнь, приняв облик женщины, которую звали Клотильда Мафлеруа.
Балерина, которой поначалу пренебрегал возлюбленный, а потом и вовсе оставил, не смирилась с потерей. Ей не составило большого труда узнать, куда ездит Эллевью и до какой степени он дорожит своими поездками в Сюси?ан?Бри.
Сообразив, что анонимное письмо мужу Эмили ничего не изменит, Клотильда решила отправить донос в Комитет общественного спасения и отправила его, послав туда некоего Анно, молодого человека, которого обиженная дама не удостоила даже взглядом. В письме сообщалось, что дом господина Окана – гнездо заговорщиков?роялистов, связанных с эмиграцией.
Злой рок пожелал, чтобы ненависть балерины сделала ее ясновидящей. Дом в Сюси не раз помогал свидеться старинным друзьям госпожи де Сент?Амарант, одним из которых был, например, барон де Бац.
И вот однажды, приехав на любовное свидание, Эллевью нашел в опустевшем доме одного только бедного господина Окана, который плакал, лежа в кровати. Случилось это 1 апреля 1794 года. Орущая толпа заполонила дом и отхлынула, унося с собой Эмили, ее младшего брата и мужа. Мать Эмили была арестована в тот же день в ее квартире на улице Вивьен, дом 7, но господина Окана не тронули.
– Сам сдохнет, – решил кто?то из блюстителей справедливости. – Не стоит возиться!
Но не из?за жестокого обращения рыдал Окан. Сердце ему надорвал арест Эмили, которая, прощаясь с ним, успела шепнуть: «Скажите, прошу вас, моему дорогому Эллевью, что последняя моя мысль была о нем…»
Певец сжал кулаки. Он не хотел, чтобы Эмили погибла. Это было бы так нелепо! Так несправедливо! И вот он делает все возможное, чтобы вырвать любимую из лап смерти, подвергая риску собственную жизнь. Он подает просьбы, прошения, обивает пороги, но не получает даже позволения навещать Эмили в тюрьме Сент?Пелажи. Эллевью так яростно настаивает, так громко требует справедливости, что один из его друзей сочувственно советует ему умерить свой пыл, потому что обвинения, которые предъявлены его подруге и ее родне, более чем серьезны. А обвинили их в участии в заговоре Анри Адмира, который пытался убить Колло д’Эрбуа, в участии в заговоре Сесиль Рено с целью убить Робеспьера и, наконец, в сотрудничестве с бароном де Бац, собиравшимся выкрасть из Тампля маленького Людовика XVII. Даже если эти обвинения были ложными, все равно каждое из них грозило смертной казнью. И приговор был вынесен незамедлительно: 17 июля на гильотину было отправлено сразу шестьдесят девять человек.
После объявления приговора Эмили перевезли в тюрьму Консьержери, и там она сама обрезала свои чудесные светлые волосы и отдала их тюремщику.
– Когда?нибудь кто?то за ними придет…
Она дожидалась смерти спокойно, не испытывая страха. Она была поглощена своей любовью, для нее ничего больше не существовало. Она знала: своего Жана она будет любить вечно.
Желая поразить толпу, Фукье?Тенвиль приказал, чтобы преступников, посягнувших на безопасность государства, по сути своей отцеубийц, везли на эшафот в красных рубахах.
Эмили ничего не замечала, все ей было безразлично.
В телеге ее мать старалась сохранить горделивое безразличие, младший брат (ему было шестнадцать) плакал, муж с неожиданно пробудившимся мужеством насвистывал романс, а Эмили в ужасной красной рубахе сияла такой неземной красотой, что поразила толпу. Она вглядывалась в лица, ища одно?единственное… Но увидела другое, издевательски насмешливое, – балерина наслаждалась своей местью. Равнодушное презрение мелькнуло во взгляде Эмили, балерина съежилась и растворилась в толпе.
Наконец у ворот в предместье Сент?Антуан Эмили увидела своего возлюбленного. Лицо его было залито слезами, и он протягивал к ней руки с таким отчаянием, что одна из небезызвестных вязальщиц, которых трудно было заподозрить в жалостливом сердце, не без сочувствия проговорила:
– Если светленькая крошка твоя подруга, мне жаль тебя, паренек. Такую девчонку не скоро забудешь…
Нож гильотины упал, и Жан Эллевью с душераздирающим криком бросился прочь сквозь толпу, сметая все на своем пути.
Спустя несколько дней мужчина в глубоком трауре, бледный и состарившийся, пришел в Консьержери за золотистыми волосами, которые оставила для него Эмили. Это было последним воспоминанием о самой прекрасной жертве террора.
Началась эта история в 1785 году. Именно в этом году жители дома № 21 по улице Савуа увидели однажды утром, что у них появился новый жилец – молодой адвокат из провинции, бледный, с тяжелым лицом и чуть косящими глазами. Им и в голову не могло прийти, что этот холодный и малосимпатичный юноша по фамилии Бийо?Варенн очень скоро завоюет сердце самой очаровательной девушки в их доме. И какой девушки! Анжелика Дуа была свежей, пышущей здоровьем блондинкой, возможно, чересчур пухленькой, но в те времена и это было достоинством. Родилась она от не освященной законом связи красавицы немки с французом?откупщиком, оба ее родителя были людьми практичными.
Мать не скрывала, что исполнена самых горделивых надежд относительно своего едва раскрывшегося бутона. И хотя за бутоном не числилось никакого приданого, госпожа Дуа не видела вокруг ни одного мужчины, который бы своей красотой и богатством мог претендовать на руку прекрасной Анжелики. И вот Анжелика встретилась на лестнице с тощим адвокатом, едва прибывшим из родной Ла Рошели. И влюбилась в него. Адвокат тоже в нее влюбился. Страстно. Настолько, насколько позволяли ему холодная голова и безжалостное сердце.
Когда молодые люди сообщили своим родным о намерении пожениться, поднялись возмущенные вопли. Госпожа Дуа в голос оплакивала разбитые надежды, а мэтр Бийо, отец жениха, твердо и непререкаемо отказал в своем согласии. Сурового старика смущал призрак откупщика, имевшего незаконную связь с немкой.
И тогда Жан?Николя, молодой адвокат, дал волю своему красноречию, возможно чрезмерно напыщенному, но тогда напыщенность была в моде, обрушив его на будущую тещу, благо она находилась рядом.
– Мадемуазель Анжелика никогда не пожалеет о том, что предпочла меня другим претендентам на ее руку, сегодня, возможно, более блестящим. Но если сегодня я не приближен к власть имущим, то в чести и порядочности мне не откажешь, и они останутся со мной навечно, и счастье моей жены всегда будет первой моей заботой.
Послушав его речи, госпожа Дуа поплакала еще немного, а потом уступила, подумав, что молодого человека может ждать впереди неплохое будущее. Что же до мэтра Бийо, то решили обойтись без его согласия. Как?никак его сыну уже исполнилось тридцать. И вот 12 сентября 1786 года молодые обвенчались в церкви Сент?Андрэ?дез?Ар и поселились потом на той же улице, но напротив церкви Сен?Огюстэн.
Через несколько месяцев прелестная Анжелика, вполне возможно, была несколько разочарована, потому что хозяйство у них было скудное, а ее супруг в качестве адвоката вовсе не преуспевал. Однако Анжелика почитала своего супруга венцом творения и ничего другого для себя не желала. Она заботилась о нем, ухаживала за ним, готовила вкусные блюда. Бийо?Варенн, со своей стороны решив показать Анжелике, что она и в самом деле вышла замуж за великого человека, засел писать пьесу, выбрав для себя теперь поприще драматурга. Когда?то одну из его пьес поставили в Ла Рошели, правда, прошла она без всякого успеха, и теперь он собирался написать либретто для оперы. «Альзир» так навсегда и останется пленником его письменного стола.
Жизнь молодой четы могла бы оказаться крайне незавидной, если бы не нашелся доброхот и не познакомил несостоявшегося адвоката с одним из его блестящих коллег, занимавшим должность адвоката при Совете короля. Он был известен всему Парижу своим пламенным красноречием и кипучим темпераментом. Звали этого баловня судьбы Дантон. Дантон охотно взял в секретари застегнутого на все пуговицы бессребреника. Холодная сдержанность молодого человека контрастировала с его собственным вулканическим темпераментом.
Революция только начиналась. Поначалу, как соратник Дантона, потом самостоятельно, Бийо?Варенн сделает головокружительную карьеру, к сожалению запятнанную кровью. Незадолго до 10 августа 1792 года он становится членом муниципалитета, затем заместителем прокурора?синдика Коммуны. Тремя неделями позже Бийо?Варенна избирают в Национальный Конвент. Всюду, где бы он ни служил, он брался за дело со свойственной ему ледяной страстностью. И результаты его деятельности будут пугающими, потому что мало кто из революционных деятелей доходил до такой степени безжалостности. Во время сентябрьских убийств, когда убивали заключенных в тюрьмах, и в частности в тюрьме аббатства Сен?Жермен, он одобряет убийц с руками по локоть в крови и обещает им щедрое вознаграждение. Но это было только начало, позже, войдя во вкус, он будет охотно отправлять людей на эшафот.
Шаг за шагом он достигает высших ступеней революционной иерархии: президент якобинского клуба, президент Конвента, член Комитета общественного спасения. И всюду, где бы он ни был, он сеет смерть. Это он отправит под нож гильотины жирондистов, он подтолкнет на эшафот королеву и, наконец, отправит на смерть того, кто вытащил его из нищеты и безвестности, – Дантона!
Но на этом Бийо?Варенн не успокоится. Он будет рукоплескать самым страшным казням: потоплениям в Нанте, расстрелам в Лионе, резне в Аррасе. Он был организатором безжалостных расследований в Оранже, он всегда находился рядом с Фукье?Тенвилем, считая его слишком мягкотелым.
Робеспер, такой же одержимый, не возражал, когда этот человек с мраморным лицом стал носить ярко?красный парик. Он хотел казаться львом, хотел внушать страх… Память о Дантоне преследовала его.
Неужели Робеспьер был таким же одержимым? Нет, не таким же! Вскоре пробьет колокол и для Робеспьера, и подтолкнет его к эшафоту все тот же Бийо?Варенн.
Но Анжелика, если уж говорить откровенно, жила в это время счастливо. Конечно, ей очень не нравился рыжий парик, который так уродовал ее мужа. Но он не поддавался на ее ласковые уговоры снять его. Напротив, даже спал в своем парике, используя его вместо ночного колпака. Анжелика должна была к нему привыкнуть.
Парижане устали от казней, трупов, льющейся крови, страха и ужасов террора. Если присмотреться, то можно было заметить, как поредели ряды революционеров. Все, кто стоял во главе Великой революции, теперь мертвы… Или почти все. Но один, по крайней мере один, остался в живых. И этот один – Бийо?Варенн. Мало?помалу против него копится ненависть. Она становится все ощутимее, она практически осязаема. И вот в ноябре 1795 года Бийо?Варенн идет по парку Пале?Рояль, и на него совершается покушение. Только чудом он сумел избежать расправы. Чуть позже молодежь сжигает перед зданием Конвента его чучело и требует его смерти.
Эта история наделала столько шума, что новое правительство вынуждено реагировать, поскольку не хотело беспорядков в городе.
2 марта 1795 года Бийо?Варенна арестовывают и отдают под суд вместе с его соратниками Колло д’Эрбуа и Барером. Суд приговаривает их к изгнанию, и некоторое время Бийо?Варенн находится под охраной жандармов у себя дома.
Бедная Анжелика в ужасе очнулась от своих сладких снов и замерла от страха от стука колес кареты, которая приехала, чтобы отнять у нее мужа!
Карета приехала 2 апреля. Ее сопровождала злобная, полная ненависти толпа.
Однако выкрики сразу смолкли, когда появился арестант, отрешенный, холодный, по?прежнему в огненно?рыжем парике. Парижане замерли: они не сомневались, что Бийо повезут на эшафот.
Но они ошибались: карета покатила к Комитету общественного спасения. И там бывшие соратники Бийо предложили ему убежище в одном из кабинетов. Ему следовало подождать, пока готовился его переезд из Парижа. Бийо осудили на изгнание. Пришлось ждать ночи, чтобы провести узника через боковую дверь и вновь посадить в карету, которая должна была доставить его в Ла Рошель. Но ему вновь грозила опасность. Стоило людям узнать, кого везут, как в них вспыхивал гнев, и они готовы были тут же расправиться с узником. Однако Бийо не ощущал своей вины, не осознавал, что совершал злодеяния. Он считал себя безукоризненным, видел в себе римлянина, подвергшегося превратностям судьбы, сравнивал себя с поверженным королем.
В Ла Рошели он успел попрощаться с отцом и матерью, а затем был переправлен в тюрьму на острове Олерон, откуда на корабле «Экспедиция» был отправлен в Гвиану. Сорок дней плавания под свинцовым небом не исторгли у узника ни единой жалобы. У капитана был приказ бросить узника в море, если они повстречают английский корабль. Приказ этот льстил тщеславию Бийо.
В Кайенне Бийо какое?то время сидел в крепости, а потом его отправили в каторжную тюрьму Синнамари, место болотистое, пустынное, известное гнилыми лихорадками. Туда заключали самых злостных преступников.
Расхворавшийся Бийо?Варенн лежал в сырой лачуге и дожидался смерти.
Теперь жизнь не радовала бедняжку Анжелику. Соседи ее сторонились, сама она хлопотала о возможности поехать к мужу на остров Олерон, но ей отказали, сообщив, что он отправлен в Кайенну. Под чужим именем она поселилась в бедном квартале, понемногу продавала мебель и вещи, носила что могла в закладную кассу. Перебиваясь в нищете, она думала об одном: как ей соединиться с мужем, которого она обожала. Для ее нежного сердца Жан?Николя был человеком высоких достоинств, с «чистой невинной душой». И она с полной искренностью писала: «Если бы я могла увидеть его еще хоть раз, я умерла бы счастливой…»
И вот наконец успех. Ей удалось получить паспорт и разрешение на отъезд. Она отправила в Ла Рошель скудный багаж, который составлял все ее достояние, но, изнуренная хлопотами и лишениями, заболела… По выходе из больницы, доведенная до крайней степени нищеты, Анжелика скорее всего умерла бы, но на ее пути каким?то чудом оказался добрый человек.
Это был немолодой уже американец по имени Генри Джонсон, богатый судовладелец, давно уже поселившийся во Франции и с воодушевлением наблюдавший за революционными перипетиями. Он восхищался всеми без исключения их участниками, не исключая и Бийо?Варенна. Узнав неизвестно каким образом о бедственном положении, в котором оказалась молодая женщина, он поспешил ей на помощь, представился и с завидной энергией занялся устройством ее дел. Красота Анжелики не оставила его равнодушным, и вскоре она обрела в нем преданного и почтительного поклонника.
Избавив ее от нищеты, он вместе с ней строил грандиозные планы на будущее. Предполагалось, например, нанять морского разбойника, отправить его в Гвиану и похитить Бийо?Варенна, а потом переправить его в Соединенные Штаты, где Анжелика наконец сможет с ним соединиться. План казался вполне осуществимым, и молодая женщина с радостью поспешила известить о нем мужа. Но увы!
Ее муж, по?прежнему считая себя римским мучеником, ответил, что только Конвент, который несправедливо осудил его, имеет право его освободить и бежать он отказывается.
Можно себе представить горе Анжелики, но вскоре она утешилась новым планом. Пусть ее герой отказывается бежать, но зато ей ничего не мешает поехать к нему. Джонсон готов был оплатить дорогу и даже снабдить деньгами, чтобы она смогла там жить. Анжелика сообщила мужу о своем скором прибытии. Но супруг отказался ее принять, ссылаясь на тяготы климата.
Бедная женщина не знала, каким богам молиться и что делать, и тогда американец предложил ей еще один, очень благородный план. Сам он уже был немолод, да и здоровьем похвастаться не мог, жить ему, судя по всему, осталось недолго. Что станется с Анжеликой, когда его не будет рядом? Снова улица и нищета? Единственный выход – это добиться развода и заключить с ним фиктивный брак. Став вдовой, Анжелика сможет передать все унаследованное богатство тому, кого она любит.
Анжелика согласилась. Вполне возможно, она устала от жизни без больших надежд, но наполненную громкими словами, какую вела со своим супругом. Развод состоялся по «причине отсутствия мужа», и мужу о нем не сообщили. Десять дней спустя, 18 января 1797 года, Анжелика вышла замуж за Джонсона, о чем составили акт в мэрии 2?го округа. Теперь она могла спокойно ждать вдовства, которое сделает ее богатой и свободной и позволит наконец соединиться с ее единственным и любимым мужем.
Между тем положение Бийо?Варенна несколько улучшилось. Хворая лихорадкой, он попал под бдительную и преданную опеку монахинь, которым удалось немного растопить его ледяную душу. Он снискал также симпатию адъютанта губернатора, генерала Бернара. Благодаря новым знакомствам жизнь Бийо?Варенна совершенно изменилась. Сумев получить деньги в долг, он купил ферму Орвийе, небольшой клочок земли, на котором росли какао?бобы и фруктовые деревья. Он поселился там с собакой, которой дал кличку Терпение, и стал жить наподобие Робинзона, с той только разницей, что приобрел еще несколько черных рабов для сельскохозяйственных работ, позабыв о своих страстных речах в Конвенте, где неустанно клеймил рабство.
А потом настало утро, когда к нему приехал генерал Бернар и сообщил, что во Франции теперь правят консулы и что генерал Бонапарт объявил о помиловании для всех изгнанников. Генерал сиял от радости, но Бийо?Варенн оставался совершенно спокоен. Он сказал другу, что лично напишет ответ по поводу своего помилования, попросил подождать и некоторое время спустя вручил письмо, где отказывался принять помилование, прибавляя, что не признает французских консулов. Воистину Бийо?Варенн был человеком неуступчивым. Генерала обескуражили его поступки. Вскоре генерала отозвали во Францию, Орвийе он навестил много месяцев спустя и опять привез новости.
В Париже на ужине у приора Марны он сидел рядом с молодой светловолосой красавицей в элегантном траурном платье, на шее у нее был медальон с портретом, и генерал с удивлением узнал миниатюрный портрет Бийо?Варенна. Молодая женщина объяснила ему, что была женой изгнанника и по?прежнему считает себя его женой, несмотря на то, что стала вдовой Генри Джонсона. И она рассказала ему об обстоятельствах и условиях, на которых был заключен новый брак.
Посочувствовав неожиданной и в то же время трогательной истории, Бернар получил письмо от Анжелики и по приезде сразу же поспешил к другу. К несчастью, письмо он по дороге потерял, и теперь мог рассчитывать только на свой ораторский талант. Он рассказал, что Анжелика согласилась на фиктивный брак лишь ради того, чтобы выжить, что она ждет одного только слова от мужа и тотчас же примчится к нему, исполненная любви. Бернар жарко восхвалял Анжелику, на что Бийо?Варенн ответил: мол, жалеть о потере нечего, письмо он порвал бы, не читая, и существуют ошибки, которые не прощаются.
Все было сказано. Бийо вычеркнул Анжелику из своей жизни. Несколько растерянный, Бернар вернулся в Кайенну и написал молодой женщине письмо о жалком результате своего посольства, не понимая, как такое вообще могло произойти.
Между тем понять все было не сложно, если знать, что в жизнь пятидесятилетнего мужчины вошла другая женщина, юная черная рабыня шестнадцати лет по имени Брижит.
Купив девушку, Бийо разлучил ее с близкой подругой, единственной опорой в жизни, и молоденькая рабыня даже пыталась утопиться, но ее спасли. Внимание хозяина к пышным формам и кошачьей грации юной темнокожей девушки вскоре ее утешило. Брижит приобрела над Бийо ни с чем не сравнимое влияние и заняла место хозяйки фермы. Она слыла не менее суровой хозяйкой, чем ее любовник, и жизнь рабов в их поместье была далеко не сахарной. Бич и розги были главными помощниками хозяев.
Необычная чета проживет в любви и согласии всю эпоху Империи, но возвращение к власти Бурбонов обеспокоит Бийо до такой степени, что он решит покинуть Гвиану. Он продаст ферму и рабов, среди которых был и старый негр Линдор. Хозяин не надеется за него выручить ничего.
– Этого отекшего как бочка старика не продашь, – решает он.
И друг равенства просто?напросто бросает несчастного. Вместе с Брижит Бийо переезжает в Америку и устраивается в Нью?Йорке, однако находит, что жизнь там дорогая, а климат скверный. Чета переправляется на Антильские острова в Сан?Доминго. Бийо снимает домишко в Порт?о?Пренс и находит себе место в суде. Он страдает дизентерией, лихорадкой и чувствует, что дни его сочтены. Чувствуя приближение смерти, Бийо не хочет оставаться в городе, где бунтуют черные жители, смертельно пугая белых, и переселяется во внутреннюю часть страны. Там среди холмов 13 июня 1819 года он умирает на руках обожаемой Брижит. Последние слова его были наполнены ненавистью:
– Я слышу голос потомков, они упрекают меня за снисходительность к тиранам.
Анжелика к этому времени была вот уже одиннадцать лет замужем за богатым буржуа по фамилии Кузен?Дюпрак.
25 июня 1775 года граф де Сен?Мори, комендант крепости Жу, чьи мощные стены и казематы возвышались – и возвышаются до сих пор – над ущельем Понтарлье, давал почетным гражданам маленького городка с тем же названием торжественный обед в честь коронации короля. Людовик XVI только что был помазан священным елеем в Реймсе, и вся Франция была обязана достойно отметить это событие.
Для графа, однако, официальный обед был только предлогом, он собирался ослепить празднеством молодую женщину, в которую, несмотря на свои шестьдесят весен, был безоглядно влюблен. Софи де Моннье, прелестной супруге старичка?президента, исполнилось только двадцать, и она была предметом воздыхания большей части мужского населения городка.
Нельзя сказать, что она была так уж хороша собой. Нет. Она была не хороша, она была великолепна. Высокая, статная, с большими черными глазами и густыми волосами цвета воронова крыла, венчавшими ее горделивую головку. Ослепительно белая кожа заставляла забыть о крупных чертах ее несколько кукольного личика, о вздернутом носе и слишком пухлых, но таких ярких и таких чувственных губах.
Привлекательности всему этому великолепию придавало и еще одно обстоятельство: она была замужем за старичком, который был на пятьдесят лет старше ее. Маркиз де Моннье женился на ней, желая досадить своей старшей дочери от первого брака. Старый Моннье не сомневался, что это полное жизни существо прекрасно справится с ролью матери, и поэтому выбрал себе в жены Софи де Рюфей, дочь президента счетной палаты парламента Бургундии.
В те времена не было принято спрашивать мнения дочерей, и Софи без единого слова повиновалась решению маркиза де Рюфей, она уехала из Дижона и стала жить в Понтарлье вместе с тем, кого ей предназначили в мужья. Но если великолепная бургиньонка была создана для материнства, то готовность к отцовству ее супруга была весьма сомнительна. Он, мягко говоря, слишком переоценил свои возможности. Муж не смог предложить своей молодой жене ничего, кроме не слишком блестящей роли хозяйки дома в глухой провинции и еще партнерши по игре в вист, которую обожал. Вынужденный аскетизм мало подходил молодой, полной жизни женщине.
Разумеется, поклонников у нее было хоть отбавляй, и возможностей изменять мужу не меньше. Одна беда: все ее поклонники были примерно того же возраста, что и маркиз де Моннье, ее супруг.
Граф де Сен?Мори тоже был не молод. Но все изменится после пышного обеда, который устроит граф.
В крепости Жу находился узник, не похожий на других. Редко бывало, чтобы в эту глухую провинцию, в крепость, затерянную в горах, отправляли в заключение сына из благородного семейства по королевскому указу и по воле отца, напрямую связанного с королевским двором. Узник этот находился на особом положении, обходились с ним мягко, позволяя жить практически на свободе, полагаясь на данное им слово. Да и сам этот человек был вовсе не ординарной личностью.
Граф Оноре Габриель Рикети де Мирабо принадлежал к одной из самых знатных и прославленных семей Прованса. Предки его были выходцами из Италии, и он тоже унаследовал неистовый нрав, который с завидным постоянством передавался в этом роду от отца к сыну. Молодой Мирабо из?за своего бурного темперамента благодаря стараниям отца сменил в свои двадцать шесть лет уже не одно место заключения. Но справедливости ради следует отметить, что молодой человек проявлял не только буйный нрав, но и способности, близкие к гениальности, а отец его обладал таким же неистовым характером и, похоже, ненавидел сына.
Оноре Габриель начал свою карьеру в Санте, в полку легкой кавалерии. Наделенный бурным темпераментом, он стал причиной не одного скандала, и в конце концов его отправили смирять свой мятежный дух в крепость на острове Ре. Он вышел оттуда, чтобы принять участие в корсиканской кампании.
Чувствуя в себе склонность скорее к перу, чем к шпаге, и не мысля себя солдатом, Оноре Габриель оставляет военную службу и женится. В 1772 году он становится мужем очаровательной Эмили де Мариньян, одной из самых богатых наследниц Экс?ан?Прованса. Нет никакого сомнения, что брак был устроен Мирабо?старшим, поскольку этот человек знал цену деньгам. Однако семейная жизнь не заладилась. Габриель продолжал бегать за юбками, жена его тоже оказалась ветреной особой, и оба они сорили деньгами направо и налево. Даже самому большому состоянию такого не выдержать.
Когда долги молодого семейства составили веселенькую сумму в 200 000 ливров, Мирабо?отец счел, что разгульной жизни сына пора положить конец. И он впервые попросил о королевском указе против сына. Габриеля отправили на жительство в замок Манок, где он жил весьма весело. Тогда его отправили в замок Иф, но там молодой человек соблазнил жену коменданта. Проступок стал последней каплей для маркиза?отца, и он попросил о еще более суровом наказании для сына, и вот тогда Габриеля отправили в крепость Жу. Но и тут в самом скором времени он сумел одержать несколько побед.
Оноре Габриель красотой не отличался. Высокий, массивный, рыжий, с изрытым оспой лицом, крупными чертами, он вдобавок ко всему отличался неуклюжестью. Но его некрасивость, весьма заметная, как и все остальное в нем, не была лишена обаяния. Тонкий рот говорил об уме, темные глаза мгновенно загорались и завораживали, над большим лбом вздымалась львиная грива волос. Вдобавок он обладал красивым глубоким голосом, богатым и выразительным, который в гневе звучал так яростно, что Камиль Демулен впоследствии назовет его Мирабо?Громовержец по контрасту с братом, Мирабо?Бочкой. Своим голосом молодой человек пользовался с немалым искусством.
Вот с каким человеком предстояло познакомиться Софи на обеде графа де Сен?Мори, поскольку начальник крепости был настолько любезен, что пригласил своего именитого узника отпраздновать коронацию короля.
Они сидели рядом, и соседство настолько поразило Софи и так ее взволновало, что она и слова не могла вымолвить. И когда, прощаясь, он попросил разрешения нанести ей визит, она едва смогла пробормотать, что это не представляется ей возможным, так как президент и она вместе с ним в самом скором времени уезжают из Понтарлье в замок Нанс, что неподалеку от Шампаньоль, где обычно проводят лето.
– Тогда мы увидимся осенью, когда вы вернетесь, – отозвался молодой человек, тоже потрясенный до глубины своего сердца.
Стать, лицо молодой женщины, ее волнение, сродни его собственному, – все влекло его к ней и говорило о страсти, которая, вторгаясь, изменяет жизнь.
«Тобою открылась любовь…» – напишет он ей позже. Но пока он только проводит ее взглядом, не понимая, почему ему так горько видеть, как уходит от него эта молодая женщина в шелковом платье. Никогда больше лето не покажется ему бесконечностью.
Хотя, впрочем, Мирабо не остался без утешения. Неподалеку от крепости жила хорошенькая девушка не слишком строгих правил по имени Жаннетон Мишо, с которой он время от времени проводил часок?другой с благословения графа де Сен?Мори, тюремщика весьма снисходительного и понимающего. Но как только Оноре Габриель узнал, что Моннье вернулись в город, он думал только об одном: как ему вновь увидеть Софи, чувствуя, что они созданы друг для друга.
Без большого труда он получил от своего тюремщика разрешение нанести визит вежливости семейству Моннье. А поскольку, как уже известно, президент обожал вист, игру, в которую Мирабо играл с большим искусством, Сен?Мори рассчитывал далеко продвинуться в своем ухаживании за Софи, обеспечив мужу такого замечательного партнера.
Президент пришел в восторг. Он даже попросил Сен?Мори позволить Мирабо какое?то время пожить у них в доме.
– Я отвечаю за молодого человека, мой дорогой! Мы будем играть день и ночь!
Как же, как же! Маркиз был в том возрасте, когда людям трудно обходиться без сна. К тому же и здоровьем маркиз не блистал. В общем, те часы, которые господин де Моннье проводил в постели, Мирабо проводил у ног Софи, для которой он написал «Диалоги», толкующие о правах любви.
«Женщина, сказав мужчине: “Я тебя люблю!” и подарив ему поцелуй, отныне отдает ему все свое расположение. Добродетель не имеет ничего общего с тем, что обычно именуют этим словом, точно так же, как и порок – вовсе не то, что им называют. Добродетель вовсе не монашество, противное человеческому естеству…»
Нетрудно догадаться, как действовали такого рода литературные упражнения на молодую женщину, которая всем своим существом жаждала одного – любви! После не слишком упорной обороны прекрасная госпожа де Моннье отворила перед гостем единственную дверь, за которой он еще не был, – дверь своей спальни.
К несчастью, если только можно употребить в данном контексте это слово, когда речь идет о проявлении счастья, любимая и любящая женщина излучает особый свет, которым озарено ее лицо и каждое движение. Светилась и Софи – ярко, безудержно.
Ее свечение немало удивляло жителей Понтарлье и среди них некую мадам де Сен?Белен, которая называла себя лучшей подругой Софи и уж точно была самой злоязычной сплетницей города.
Под предлогом развеивания кое?каких слухов, которые побежали по городу относительно ее «подруги» и Мирабо, она нанесла молодой женщине визит, который закончился очень плохо. Софи де Моннье, расстроенная враждебными намеками, просто?напросто выставила визитершу за дверь. Разобиженная мадам де Сен?Белен поспешила подбавить дегтя во все известные ей бочки меда, рассказывая повсюду, что Софи своим гневом обличила сама себя.
В маленьком городке, где так редко что?то происходит, любая сплетня становится событием. А эта, наверное, носилась в окружающем пространстве в семимильных сапогах, потому что в самом скором времени все только и говорили, что о мадам де Моннье и Мирабо. Бедный Сен?Мори понял слишком поздно, что своими собственными руками впустил волка в овчарню, куда когда?то сам так хотел попасть. В ярости он послал Мирабо приказ немедленно вернуться в крепость.
Однако дело кончилось водевилем. Начальник крепости получил не вернувшегося узника, а письмо от мужа Софи. В изысканных выражениях президент де Моннье просил своего дорогого друга Сен?Мори повременить и не требовать возвращения молодого человека до праздника Богоявления, поскольку грустно остаться на праздники без такого партнера… Скрепя сердце, влюбленному пришлось уступить.
Но когда после дня Волхвов за Мирабо все?таки пришли, выяснилось, что он исчез и никто не знает, где его искать. В комнате у него нашли только два письма. Одно было адресовано хозяину дома, в нем гость вежливо прощался с ним, другое – Сен?Мори, совсем невежливое и, можно даже сказать, грубое: Мирабо без всяких околичностей заявлял, что видел коменданта в гробу.
Само собой разумеется, что повсюду отправили солдат на поиски беглеца, искали его на дорогах, искали на пограничных постах, но безуспешно. Что не удивительно, потому что беглец и не думал покидать особняк де Моннье. Он укрылся в спальне Софи, комнате с надежными засовами и невероятно большим шкафом, напоминавшим бретонскую кровать?шкаф. Софи хранила в нем платья. И любовника тоже. Ей помогала горничная Марион, если вдруг возникала тревога. Но это случалось редко. Хозяйство в доме вела Марион, а маркиз никогда не переступал порог спальни жены.
Оноре Габриель и Софи выпало несколько дней сумасшедшего счастья, такого неистового и всепоглощающего, что молодой женщине очень захотелось, чтобы оно не кончалось никогда. Но увы! Всему на свете наступает конец. И причинами становятся самые обыденные вещи, коренящиеся в природе нашего естества. На этот раз причиной стал голод.
Аппетит Мирабо был под стать его неистовому темпераменту, такой же невероятный. Каждый день ему требовалось огромное количество пищи. Прожорливость любовника стала неразрешимой проблемой для Софи и Марион. У них не было под рукой запасов, которые позволили бы его прокормить, не было возможности самим стряпать на кухне. Тем более что хозяин дома держал свои денежки при себе и самолично наблюдал за расходом провизии. Когда повар пожаловался на кражи из кладовки, любовники поняли, что нужно искать какой?то выход из создавшегося положения.
– Я должен уехать, ничего другого не придумаешь, – сказал Мирабо. – Мы же не можем прожить всю жизнь у вас в спальне. Граница рядом. Я доберусь до Невшателя, там живет мой издатель Фош, он должен мне приличную сумму. Там я буду тебя ждать. И если ты меня любишь, ты приедешь ко мне!
Если она его любит! Да она жизнь готова за него отдать!
Софи сначала горько расплакалась, а потом согласилась на отъезд любовника, и Мирабо, выбрав ночь потемнее, поцеловал Софи и полез через стену замка.
Он как раз добрался до верха и сел на стене верхом, когда, на его несчастье, во двор вышел слуга де Моннье. Он увидел могучую фигуру молодого человека и поднял тревогу. Мирабо поймали, и вот в окружении слуг он предстал перед президентом.
Однако он был не из тех, кого можно было смутить или напугать. Да, конечно, его поймали, когда он перелезал через стену, это факт… Но факт этот не показывает, чего именно он хотел – выйти или войти. И вот с присущим ему ораторским талантом Мирабо рассказал президенту, как, направляясь в Париж и пробираясь через Понтарлье, он не мог устоять перед страстным желанием повидать дорогого друга. Вот причина его неосторожной дерзости!
Президент и подумать не мог, что Мирабо ему лжет. Он простодушно проглотил эти байки, пожурил молодого друга за безрассудство, накормил ужином, желая смягчить пережитую неприятность, и выпустил из дома в предрассветных сумерках, строго?настрого наказав слугам держать рот на замке. И Мирабо спокойно продолжил свой путь к «Парижу».
Однако стоило захлопнуться воротам за незваным гостем, как нервы Софи не выдержали. С ней случилась истерика, и она настолько лишилась самообладания, что рассказала мужу всю правду и умоляла его отпустить ее, чтобы она могла соединить свою судьбу с Мирабо.
К правде де Моннье отнесся крайне неодобрительно. На следующее утро он поместил Софи в закрытую карету и отправил ее в Дижон, в суровый дом отца. Пребывание там должно было стать для нее и наказанием, и очищением.
Маркиз де Рюфей посадил дочь под замок и в качестве тюремщицы приставил к ней тетушку?канониссу (в благородных семействах всегда есть под рукой такая тетушка).
– Ты не выйдешь отсюда, пока не образумишься! – пообещал он ей.
– Значит, я здесь умру, – ответила Софи, – потому что ничто и никогда не может меня с ним разлучить. И мы будем вместе вопреки всем препятствиям на свете!
Она сама не знала, до чего справедливы были ее слова. Узнав, что случилось с возлюбленной, Мирабо примчался в Дижон, за небольшое количество золота привлек на сторону несчастной одного из слуг маркиза, который устроил ему свидание с Софи ночью в саду. Мирабо пообещал любимой к завтрашнему дню подготовить все необходимое для их совместного побега.
Увы! На следующий день он был узнан, его арестовали и посадили в старинный замок Жандарм.
Старинный замок Жандарм в Дижоне был тюрьмой, но не слишком надежной. Мирабо, как только попал туда, сразу понял, что ему не составит большого труда ее покинуть. Но покинуть тюрьму означало покинуть и Дижон, а значит, и Софи, которая навсегда останется узницей своего отца в особняке Рюфей.
И он с философским спокойствием приготовился провести в этой тюрьме несколько месяцев, поджидая, когда Софи освободится из своего заточения. И вдруг Мирабо узнает, что в самом скором времени он будет переведен в крепость Дуллан.
В тот же миг Мирабо принимает другое решение. Мало того что Дуллан находится у черта на рогах, из тамошней тюрьмы еще и не выберешься: это настоящая крепость, основательно укрепленная и всерьез охраняемая. Теснимый обстоятельствами, Мирабо решает немедленно бежать, и ночью с 25 на 26 мая 1776 года он покидает Дижон. Королевские полицейские пускаются по его следу, и среди них некий Брюгьер, опытная ищейка, который не выпускает беглеца из виду, следуя за ним по пятам в его фантастической одиссее. Сначала они мчатся на юг, где в Лорге, неподалеку от Драгиньяна, Брюгьер едва не хватает Мирабо, но из этой затеи ничего не получается, и вот они уже перешли через Альпы, через перевал Малый Сен?Бернар, оказавшись сначала в Пьемонте, а потом в Швейцарии. Швейцарию они проехали всю: Мирабо стремился к горам Юра и добрался до них. Он обосновался в деревне Верьер, в полутора лье от форта Жу, но по другую сторону границы. А что мог поделать в Швейцарии Брюгьер? Да ничего! И он, чертыхаясь, вернулся во Францию.
Софи тем временем смирилась со своим несчастьем. Она написала мужу, попросила у него прощения и получила разрешение вернуться в Понтарлье. А в Понтарлье она получила тайное письмецо от своего возлюбленного, сообщавшего, что он в Верьере.
И президент был обманут еще раз. В ночь с 24 на 25 августа Софи, переодевшись в мужскую одежду, покинула кров своего супруга, прихватив с собой драгоценности и 20 тысяч ливров золотом. Верхом на лошади тайными тропами, которые она знала не хуже пограничных таможенников, она добралась до границы, перешла через нее и бросилась в объятия Мирабо, который ждал возлюбленную на другой стороне.
Можно себе представить, какой пылкой была встреча двух изголодавшихся по любви влюбленных, живших в разлуке столько месяцев! Однако, как бы ни была хороша уютная деревенька, оставаться там им было нельзя. До Понтарлье и в самом деле было рукой подать.
Беглецы сначала переехали в Невшатель, но долго там тоже не задержались. Они только забрали деньги у издателя Фоша и выправили себе за золото фальшивые паспорта на имя графа и графини де Сен?Матьё, после чего радостно отправились в Голландию, свободную, богатую, счастливую страну, где можно жить как захочется и публиковать все, что вздумается.
Влюбленные поселились в Амстердаме, на улице Калверстрат, в отличие от многих, расположенной в этой северной Венеции на твердой земле. Это и в самом деле очень красивая улица с ярко освещенными домами и магазинами, ломящимися от чудес, которые нидерландские моряки привозят из?за дальних морей. Чего там только не было: изделия из экзотических пород дерева, драгоценные меха, пряности, невиданные фрукты. Софи заворожили всевозможные сокровища, будто бы доставленные из пещеры Али?Бабы.
В Амстердаме, как только они туда приехали, Оноре Габриель повел свою возлюбленную к ювелиру и заказал два золотых кольца с двумя разными девизами. На кольце Софи выгравировали: «Любовь не боится смерти». На кольце Габриеля – «Тобой началась любовь, тобой закончится…»
Обвенчавшись на свой манер, влюбленные начали совместную жизнь, возможно, правда, слишком роскошную и бурную. Мирабо засел писать свое прославленное «Эссе о деспотизме», которое взбудоражит всю Европу, и вступил в масонскую ложу, надеясь с помощью масонов получить голландское гражданство и таким образом защитить себя и свою «супругу», госпожу де Сен?Матьё, от возможных преследований. Он опасался, что во Франции так просто о них не забудут.
И был недалек от истины. Ими занимались, и даже весьма деятельно. Маркиз де Рюфей, отец Софи, счел нужным собрать у себя в дижонском особняке семейный совет, на котором присутствовал не только оставленный муж, что было вполне справедливо, но еще и Мирабо?отец, невероятно ожесточенный против своего буйного отпрыска.
Обсудив положение дел, старцы решили, что президент должен подать жалобу на бесчестного Мирабо, обвинив его в соблазнении и похищении его жены. Отцы обоих любовников настаивали на этой жалобе. Жалоба была подана, и суд Бургундии заочно вынес приговор: Оноре Габриель был приговорен к смертной казни, а Софи – к пожизненному заключению в арестантском доме с бритой головой и клеймом каленым железом на правом плече. Это свидетельствовало о высокой цене, которую приходилось платить за супружескую измену в те времена.
По счастью, никто не знал, где скрываются любящие преступники.
К сожалению, неизвестность продлится не так уж долго. Голод вынудил когда?то Габриеля покинуть спальню Софи, нужда в деньгах обнаружит место, где они укрылись.
Ни Софи, ни Габрель понятия не имели об экономии, они жили так, словно имели в своем распоряжении миллионную ренту. Очень скоро они почувствовали нужду в деньгах, что приводило Мирабо в ярость, потому что «Эссе о деспотизме» принесло немало золота в кассу Фоша, живущего в Швейцарии, но ничего – живущему в Голландии Мирабо, так как издатель не знал, где находится автор.
Мирабо стал подумывать о прямой передаче своих творений голландским издателям, и нашелся голландец, некий Марк?Мишель Рей, живущий на улице Дам и как будто бы известный своими передовыми убеждениями. Мирабо отправился к нему, представился как автор «Эссе», ожидая, что тот примет его в свои объятия и расплачется от радости. Ничего подобного не случилось.
Рей с большим недоверием посмотрел на явившегося к нему графа де Сен?Матьё, который претендовал на авторство знаменитого трактата, тогда как он, издатель и продавец книг, точно знал, что написал его некий Мирабо. Разговор продолжался на все более повышавшихся тонах. В конце концов Мирабо предложил Рею написать письмо Фошу и попросить его описать его автора. К письму он даже приписал своей рукой несколько слов.
Увы! Деловая переписка издателей обернулась настоящей катастрофой. Фош, обрадованный известием, открывшим место пребывания Мирабо, не смог удержаться и болтал о нем направо и налево. А болтовня даже в те отдаленные времена распространялась со скоростью ветра, невзирая на границы. Не прошло и недели, как дижонские старцы уже знали все, что им так хотелось знать.
Им не составило труда получить королевский указ на арест, а городские власти Амстердама должны были выдать преступников?иностранцев. Полицейский, снабженный такими бумагами, отправился в Амстердам. Разумеется, им был тот самый Брюгьер, счастливый в предвкушении того, что наконец?то отпразднует победу, схватив удачливого беглеца.
Майским вечером 1777 года, когда влажный туман окутал Амстердам, будто саваном, любовники были арестованы: он – на улице, она – в их доме на Калверстрат. Их разлучили и отправили в городскую тюрьму.
Софи плакала так, что разжалобила бы даже камни. Она оплакивала не свою будущую судьбу, а разлуку с любимым. Мысль о расставании была для нее невыносима.
Ее слезы вызвали сочувствие Брюгьера, сам по себе он не был злым человеком. Горе молодой женщины не оставило его равнодушным, и в голландской тюрьме, где закончилась счастливая жизнь влюбленных, он устроил им последнее свидание и был настолько деликатен, что даже оставил их наедине.
Сначала они припали друг к другу в страстном поцелуе. Софи обмерла от ужаса при мысли об эшафоте, который ожидал Габриеля. Всей его любви, всего его красноречия недостало, чтобы успокоить ее, убедив, что, как бы ни был суров его отец, он не допустит, чтобы казнь свершилась…
После свидания Софи была в таком отчаянии, что Брюгьер пусть очень неловко, но попытался ее утешить:
– Вы подвергались таким опасностям, мадам… И ради таких пустяков! Разрушить свою жизнь, все бросить – и для чего? Чтобы оказаться в тюрьме и лить слезы в таком цветущем возрасте?
Как ни странно, его слова подействовали. Софи перестала плакать.
– Если любимый подарил тебе великолепный дворец, не стоит горевать, когда в него ударила молния, – ответила Брюгьеру Софи.
Эти горделивые слова не помешали ей попытаться покончить с собой с помощью лауданума[1] в карете, которая везла ее в Париж. Брюгьер ее спас.
Мирабо тоже был немедленно отправлен в Париж, и его посадили в Венсенский замок, в крошечную камеру, которая, по словам самого Мирабо, действовала на него «не хуже мышьяка». Комендант замка господин де Ружмон обращался крайне сурово с заочно приговоренным к казни узником.
Софи поместили в доме мадемуазель Дуэ. Эта дама содержала весьма необычное заведение, к ней помещали женщин из знатных семей, которых считали сумасшедшими. Софи была беременна, поэтому она избежала суровой тюрьмы Сент?Пелажи, клейма каленым железом и стрижки волос. У мадемуазель Дуэ ей жилось, в общем?то, вполне сносно.
7 января 1778 года мадам де Моннье родила девочку, которую назвала Софи Габриель. Но ее лишили радости растить это дитя любви: девочку отвезли в Дёй, неподалеку от Монморанси, где для нее нашли кормилицу. Маленькая Софи умерла в возрасте двух лет, так никогда больше не увидев своей матери.
После рождения ребенка Софи забрали из дома мадемуазель Дуэ, сочтя, что ей там живется слишком хорошо, и отправили в Жьен, в монастырь Сент?Клер, где она жила на положении почти что узницы.
Софи писала возлюбленному страстные письма и всеми силами пыталась смягчить старого президента де Моннье, который не собирался складывать оружия. Пообещав старому скупцу все свое состояние и дав обещание, что не покинет Жьен до тех пор, пока он жив, Софи добилась того, что смертная казнь была отменена.
В это время экономист Дюпон де Немур навещал Мирабо в Венсенском замке в качестве посланника его отца. Подписав согласие на полное подчинение безжалостному родителю, Мирабо получил свободу, но при условии, что будет жить там, где ему укажут.
На этот раз для него выбрали замок Биньон возле Монтаржи. От Монтаржи до Жьена было всего девять с половиной лье, так что новость была не так уж плоха. Мирабо умолил Дюпона, который в каком?то смысле стал его наставником, помочь ему увидеться с возлюбленной. Он по?прежнему любил свою Софи и за время своего заточения написал ей столько писем, что теперь «Письма к Софи» составляют толстенный том.
Дюпон де Немур знал обстоятельства жизни Софи в монастыре и знал доктора Изабо, который лечил ее и чей дом находился рядом с монастырем. Врач сочувствовал молодой женщине, чье здоровье пошатнулось из?за обрушившихся на нее бед, и считал, что ей необходимо вернуть вкус к жизни. Он дал знать Мирабо и Дюпону, что будет ждать их 31 мая 1781 года в трактире Ножан?сюр?Верниссон. Прошло еще несколько часов, и Софи и Оноре, не видевшиеся четыре года, наконец?то встретились и упали друг другу в объятия.
Встреча произошла в покоях Софи, они теперь были довольно обширными и обставлены мебелью, привезенной из Понтарлье. Настоятельница прониклась к Софи дружбой и сочувствием и взяла ее под свое покровительство.
Но увы! Миновали первые минуты, Мирабо смотрел на Софи, и сердце его горестно сжималось. Где та свежая, отважная, полная жизни и веселья женщина, которую он обожал, память о которой жгла его в тюрьме? За эти четыре года она отяжелела, поседела. Ослепительной белизны кожа стала желтой, большие темные глаза потухли, веки обвела красная кайма. Бедная Софи слишком много плакала, она постарела на много лет.
Желая скрыть свое огорчение, Мирабо обвел глазами комнату, и взгляд его остановился на огромном шкафе.
– Неужели это мой шкаф из Понтарлье? – воскликнул он. – Я узнаю его из тысячи!
– Да, это он, – кивнула Софи.
Шкаф вновь стал для них спасением. Воспоминания ожили, отодвинув все перемены, которые стали для Мирабо преградой. Они сели за стол, весело поужинали. В ласковом свете свечей Софи казалась прежней… В спальне их дожидалась постель.
Пять дней они не расставались, как когда?то в Понтарлье. Но прошлое не вернулось. Софи изменилась не только лицом, но и душой. Она стала унылой, плаксивой, беспрестанно горевала о близкой разлуке. А разлука и в самом деле была близка, потому что Мирабо должен был вернуться в замок Биньон. И когда настал час прощанья, Софи снова, в который раз, заплакала:
– Я чувствую, что больше не увижу тебя…
В самом деле, она больше его не увидит. Мирабо станет крупным политическим деятелем, переживет не один час славы. Софи будет коротать дни в монастыре. Она не захочет покидать его, когда на следующий год обретет свободу, потому что президент де Моннье соблаговолит умереть.
Она останется жить в монастыре Сент?Клер, но имя Моннье будет ей так неприятно, что она от него откажется и станет называться маркизой де Маллеруа.
Ее жизнь будет тихо угасать, но ее скрасит еще одна любовная история. В нее влюбится сосед, кавалерийский офицер пятидесяти лет господин де Потера. Он будет умолять ее выйти за него замуж. Софи заставит его ждать ответа восемь лет. И когда наконец ответит согласием, сердце господина де Потера от волнения разорвется и он умрет.
Тогда Софи тоже примет решение распрощаться с жизнью. Она поставит две тлеющих жаровни в гардеробной, крепко?накрепко запрет дверь, сядет в кресло, привяжет себя к нему шнурами от штор и так будет ждать смерти…
В XVIII веке, в веке Просвещения, среди богатых финансистов и откупщиков стало обычаем и даже хорошим тоном брать на себя заботы о воспитании бедной девочки, если она обещала стать хорошенькой, с тем чтобы насладиться расцветающим бутоном. Милое дитя растили как в оранжерее, и прелестный цветок должен был окупить понесенные затраты. Обычно на такое соглашалась какая?нибудь нищая семья.
И вот летним днем 1756 года финансист Александр?Жозеф Ле Риш[2] де ла Поплиньер (а богат он был несметно) увидел в своем прелестном особняке в Пасси даму, которая была еще очень хороша собой, и маленькую девочку, уже обворожительную. Госпожа Дю Кре де Сент?Обэн с десятилетней дочерью Фелисите, которую уже сделала канониссой, приехали из далекой Бургундии. Их плачевное положение растрогало бы любое чувствительное сердце. Дама была замужем, но ее супруг давным?давно покинул свой так называемый замок Шансери возле Исси?Левек в округе Отюн и отправился на остров Гаити в Сан?Доминго, где и жил, стараясь без всякого успеха восстановить свое так называемое «состояние». Не получая от супруга ни вестей, ни денег и дойдя до крайней степени нищеты, супруга не без ностальгии вспомнила о давнем любовнике, который был щедр и в любви, и в деньгах.
Ла Поплиньер оказался на высоте ностальгических воспоминаний. Прием был необыкновенно теплым, ужин обильным и изысканным, после чего даме были предоставлены средства для достойного образа жизни. Что же касается юной Фелисите, то главный откупщик, очарованный ее грацией, объявил, что для молодой красавицы нужны лучшие учителя и самая нежная забота, и он сам проследит за ее воспитанием, и оно будет лучше, чем у принцессы.
Обещание предполагало довольно долгий срок вложений, что могло повести к безвозвратным потерям, поскольку благодетелю было уже шестьдесят пять, а в те времена такой возраст считался глубокой старостью. Но ла Поплиньер не случайно был хорошим финансистом, по натуре он был настоящим игроком, а девочка и впрямь заслуживала забот и внимания. К тому же мать была готова всячески украшать и облегчать долгое ожидание.
И вот, обучаемая лучшими учителями, Фелисите стала настоящим чудом. Когда ей исполнилось пятнадцать лет, ее засыпали приглашениями. Дамы старались залучить ее в свои салоны, потому что она пела, танцевала и играла на арфе лучше небесных ангелов. Успех был так велик, что по совету благодетеля, госпожа де Сент?Обэн назначила цену за публичные выступления дочери, луидор за вечер, который не должен был длиться позже полуночи.
Девочка обожала светскую жизнь, любила выступать, все давало пищу ее живому уму, и добрый ла Поплиньер в экстазе от своего оранжерейного цветка мечтал про себя о волшебной ночи, когда он его сорвет.
И вдруг внезапно возвращается тот, кого меньше всего ждали: блудный отец, пресытившись до отвращения Антильскими островами, и Большими, и Малыми, вернулся на родную землю.
Возвращение отца мало бы изменило судьбу дочери, потому что он не привез с собой состояния, но он приехал не один, а вместе с молодым бургундцем из родовитого семейства, богатым и блестящим офицером. Молодой человек влюбился в юную Фелисите самым романтическим образом, увидев миниатюру с ее портретом. Звали его Шарль де Брюлар граф де Жанлис, и поскольку он был недурен собой, Фелисити ответила ему взаимностью.
Удар был таким неожиданным для доброго ла Поплиньера, лишившегося плода своих забот и долгих упований, что он умер в 1762 году. А 8 ноября 1763 года Шарль де Жанлис, выдержав героическую борьбу со своей родней, считавшей этот брак не просто мезальянсом, но фарсом в самом дурном вкусе, повел к алтарю сияющую Фелисите, которой как нельзя лучше подходило сейчас ее имя, означающее «счастливая».
Семейство де Жанлис встретило новую родственницу кислыми минами, но она очень быстро расположила к себе всю родню. Ее хорошенький маленький носик, слегка и так изящно вздернутый, улавливал самые тонкие флюиды. Искусно пользуясь своим обаянием, она очаровала весь родственный клан и среди прочих тетю своего мужа маркизу де Монтессон, официальную любовницу герцога Орлеанского, на которой впоследствии он и женился, заключив морганатический брак.
Мадам де Монтессон, разумеется, бывала и на больших приемах, и запросто в Пале?Рояле, парижской резиденции Орлеанов. Она правила там погодой, когда в 1769 году юный Филипп Шартрский, старший сын герцога Орлеанского, женился на еще более юной Мари?Аделаиде де Бурбон?Пантьевр. Не кому иному, как мадам де Монтессон, было поручено набрать свиту для юной герцогини.
Поручение было великолепной возможностью оказать протекцию своей родне, и в первую очередь маркиза подумала о жене своего племянника, очаровательной Фелисите де Жанлис, чье очарование было равно добродетели, а добродетель маркиза ценила в первую очередь. Фелисите к этому времени уже родила троих детей и стала образцовой матерью. В светском обществе такое встречалось редко, детей обычно отдавали сначала кормилицам, а потом сыновей – наставникам, а дочерей – в монастырские школы.
Обязанности придворной дамы очень соблазняли юную графиню, но она повела себя весьма тонко, сказав, что Филипп Шартрский печально известен своим распутством, что он грубиян и ругается как извозчик, так что вряд ли его дом может стать подходящим местом для молодой женщины, заботящейся о своем добром имени. Словом, она повела себя так, что мадам де Монтессон вынуждена была чуть ли не умолять ее принять сей весьма почетный пост. И она его приняла. И вот в 1770 году госпожа де Жанлис вступает в Пале?Рояль, а в это время ее муж отправляется в Арденны, где в Шарлевиле стоит его полк.
Твердо решив заботиться о своей репутации, Фелисите стала самой необычной из придворных дам. И еще она, очевидно, решила, что сострадательная душа должна позаботиться и помочь семейству Орлеанов выбраться из дебрей беспросветного невежества, в котором оно погрязло, так как никому на свете не было до этого никакого дела. Фелисите задумала стать этой сострадательной душой и принялась накапливать для этого возможности.
Собственное ее образование походило на кружево, в нем было так много воздуха! Ла Поплиньер заботился в первую очередь об искусствах и хороших манерах, теперь Фелисите принялась изучать языки: английский, итальянский, – занялась географией, ботаникой, живописью, физикой, химией – и Бог знает почему – часовым делом.
Она выделила комнату для кабинета с минералами и раковинами, собирала гербарий и своими занятиями увлекла молоденькую герцогиню Шартрскую. Великолепный монастырь Пантемон на улице Гренель, где она воспитывалась, надо сказать прямо, мало чему ее научил. Что касается герцога Филиппа, то он гораздо больше понимал в бургундских винах и нежности женской кожи, чем в орфографии и арифметике. Он был младше Фелисите на два года, но она отличалась умом и женской мудростью, чтобы не дать ему почувствовать его интеллектуальные изъяны. При этом герцог Шартрский, несмотря на необразованность, разгул и грубость, обладал неоспоримым обаянием, и от госпожи де Жанлис не укрылось то, что оно не оставило ее равнодушной.
А герцог Филипп страстно в нее влюбился. Молодая женщина, полная жизни и веселья, которую он постоянно видел рядом со своей женой во всех салонах и парках, притягивала его невероятно.
В скором времени любовь станет взаимной, и госпожа де Жанлис станет любовницей герцога Шартрского, но герцогиня никогда этого не заподозрит.
Добродетель покажется вам вещью обременительной, если обольстительный принц со всем пылом страсти попросит вас отложить ее подальше…
Любовь Фелисите де Жанлис и герцога Филиппа Шартрского была полна страсти. Признания в любви, слезы счастья, бурные вздохи были в особом изобилии летом 1773 года, когда герцогиня Мари?Аделаида, супруга Филиппа, отправилась на лечение в Форж?лез?О, надеясь забеременеть. Письма, которыми обменивались ее муж, кстати, очень быстро вернувшийся в Париж, и ее придворная дама, весьма красноречивы.
«О, моя любовь, дорогое дитя мое, – пишет герцог. – Нет ничего нежнее и любезнее Вас!..»
Фелисите, владеющая пером более искусно, не устает в ответ выводить пассажи, полные «чувств»:
«Ах, любовь моя! По?настоящему любить я могу только Вас. Только о Вас я думаю беспрестанно, только Вас люблю всеми силами души. Никогда еще друг, дитя или любовник не был так любим, как Вы. Со мной всегда только одна мысль – о Вас, только о Вас, повсюду о Вас!..»
Однако со временем присущая госпоже де Жанлис неистребимая страсть к педагогике, не скроем, весьма активная, побуждает ее к попыткам заняться образованием своего любовника. Она принуждает его прочитать несколько книг – они останутся единственными, которые он прочитал в своей жизни, – и будущий цареубийца Филипп Эгалитэ, читая высокоморальные истории, предложенные ему прелестной возлюбленной, обливался горючими слезами. Фелисите также постаралась приобщить его к живописи, но на этом поприще потерпела полное фиаско.
Филиппа вскоре утомили интеллектуальные потуги. Он был поверхностным, легкомысленным и желал порхать дальше. Очень скоро он вернулся к привычным развлечениям и завел себе новых любовниц.
Страдала ли Фелисите? Без сомнения. Во всяком случае, первое время. Но она была слишком умна, чтобы, ревнуя, выставлять себя на посмешище, или, плача, портить свою красоту. И если уж быть честными до конца, то она не была создана для всепоглощающего чувства, главной ее страстью была все?таки литература.
Мало?помалу из любовницы она превратилась в друга, из наставницы – в писательницу, начав писать романы и новеллы, удивительно талантливые и… совершенно неудобоваримые. В то же время Фелисите продолжает расширять свое образование и копить всевозможные познания.
В 1779 году госпожа де Жанлис становится воспитательницей двух дочерей, которых герцогиня подарила своему супругу. Воды Форжа, безусловно, пошли ей на пользу, потому что к 1779 году в семействе было уже пятеро детей, и пятый только?только родился.
Однако главной датой в жизни Фелисите станет 4 января 1782 года. В этот день Филипп поделится со своей подругой тревогами, связанными со старшими сыновьями: восьмилетним Луи?Филиппом, трусишкой, похожим на девочку, смертельно боящимся собак, и шестилетним Антуаном, который до сих пор ходил за ручку с кем?то из старших. Мальчикам нужно срочно найти опытного наставника. Не может ли она кого?то ему посоветовать?
Фелисите перечислила имена многих достойных людей, но герцог отвергал одного за другим, никто ему не нравился. Утомленная бессмысленной дискуссией, госпожа де Жанлис не без раздражения воскликнула:
– Ну, тогда назначьте меня!
Фелисите пошутила. Действительно, что могло быть смешнее? Но Филипп поймал ее на слове. Такого в истории еще не бывало, это пахло вызовом и скандалом, что очень пришлось по душе Филиппу.
На следующий день под взрывы хохота всего города и двора графиня де Жанлис была объявлена «гувернером» принцев Орлеанских. Ее назначение было подтверждено Людовиком XVI. Король не возражал против того, чтобы ненавистный родственник выставлял себя на смех экстравагантными выходками.
Фелисите принялась за новую работу с невероятным пылом, позабыв даже о существовании мужа, с которым, впрочем, не так давно рассталась. Никогда еще наставник не был столь ответственен и никогда еще результат его усилий не был так успешен.
Начала она с того, что заставила Антуана ходить самостоятельно. Луи?Филиппу, который боялся собак и падал в обморок от запаха уксуса, подарила двух щенков и показала, как делается «ужасная жидкость». А затем наметила такую обширную программу обучения, что Пале?Рояль для нее оказался тесен. Чтобы осуществить ее, она потребовала от бывшего любовника выделить особняк на улице Бельшас, по другую сторону Сены, где намеревалась обосноваться со своими учениками, очевидно вполне справедливо полагая, что дворец их отца не совсем подходящее место для воспитания и обучения детей.
В доме, где расположилась госпожа де Жанлис со своими воспитанниками, в спальнях висели портреты римских императоров, вдоль лестниц – географические карты, на ширмах красовались портреты французских королей. Маленькие Орлеаны изучали кроме трех языков математику, историю, географию, естественные науки, физику, химию, минералогию, механику, литературу и вдобавок еще ремесла: плетение корзин, резьбу по дереву, садоводство, кулинарию, золочение, гончарное ремесло, ткачество, изготовление париков, искусственных цветов и горчицы. Обедали, используя английский язык, гуляли, разговаривая на испанском, а ужин скрашивали беседами на итальянском.
В хорошую погоду все отправлялись в Сен?Лё, где госпожа де Жанлис распорядилась купить ферму, чтобы ее воспитанники научились обращаться с землей, ухаживать за животными, доить коров, сбивать масло, делать сыры, работать на винограднике, печь хлеб и стирать белье. Стараниями госпожи де Жанлис ферма не имела ничего общего с овечками Трианона, у нее работали основательно.
Нет сомнения, что и сейчас подобное обучение вызывает улыбку, а в те времена над ним потешался весь королевский двор. В самом деле, кто видел принцев крови, которые пекут хлеб или стирают? Но вот, поди ж ты…
Однако, когда придут трагические времена революции, когда настанут мрачные дни эмиграции, неожиданные умения юных принцев помогут им остаться в живых. Луи?Филипп, став в 1830 году французским королем, скажет о своем наставнике в юбке:
– Она сделала из меня мужчину.
Так оно и было. К тому же благодаря стараниям госпожи де Жанлис будущий король смог зарабатывать себе на жизнь: живя в Райхенау, он на трех языках преподавал в колледже историю, географию и математику. Не стараясь добиться вершин в науке, принц станет одним из первых европейских профессоров.
И если бы госпожа де Жанлис, которая благополучно переживет революцию, империю и Реставрацию и умрет только 1830 году, когда ее бывший воспитанник взойдет на трон, ограничилась бы одной педагогикой, она запечатлелась бы в памяти потомков как совершенно необыкновенная женщина. Но, к несчастью, она еще писала романы. И романы становились все толще. После нее осталось около ста шестидесяти книг, одна хуже другой, но она считала их настоящими шедеврами.
С годами обворожительный белокурый ангелок с арфой превратился в занудный «синий чулок», выносить характер которого было нелегко.
«“Наставник”, – писала о Фелисите баронесса Оберкиш, которая хорошо ее знала и не отличалась особым злоязычием, – сильно грешит тщеславием. Она педант и придворному платью предпочитает мужской наряд учителя. У нее есть смешной конек: ее арфа. Она повсюду таскает ее за собой и постоянно говорит о ней. Если арфы нет рядом, она играет на корке хлеба и упражняется на шнурках. Посмотришь на нее, и она сразу округлит руки, сделает губы бантиком, примет мечтательный вид и закатит глаза. Господи! Какая же приятная вещь естественность!»
Но кто из нас без недостатков?
10 августа 1792 года. Дворцом Тюильри завладела чернь и хозяйничает в нем. Король Людовик XVI и все королевское семейство укрылись в Ассамблее. Швейцарцы до последнего защищали дворец, но безуспешно, толпа смела защитников, и в двери ворвались подонки предместий – воры, бездельники, бандиты. Теперь дворец у них в руках, и они его грабят.
Тут и там вспыхивают костры, в воздух поднимается дым, смешиваясь с облаками пуха из вспоротых саблями подушек и диванов. Полы погребов устилают бутылочные осколки, на которых вперемешку валяются вусмерть пьяные победители и побежденные с перерезанным горлом. А во дворе злобные ведьмы, исчадия ада на кострах из королевской мебели поджаривают руки и ноги погибших швейцарцев. Город больше не Париж, сейчас на дворе вовсе не лето, и это не победа народа над королевской властью, это жуткая вакханалия, кровавая баня в одном из кругов ада.
А в нескольких шагах от Тюильри, в одном из помещений старинного луврского дворца, где после королей разместились художники, испуганное семейство, дрожа от ужаса, прислушивается к диким воплям, которые раздаются в опасной близости от них. В испуге семья художника Шарля?Антуана Верне, которого обычно зовут Карлом Верне. Семья состоит из его жены Фанни, двух его детей, племянницы и сестры Эмили, супруги знаменитого архитектора Шальгрена. Художник в полном отчаянии. Он застыл перед огромным незаконченным полотном, изображающим вздыбленных лошадей, смотрит и не видит палитры, которую швырнул на пол в яростном негодовании, услышав от одного из учеников, побелевшего от страха, что в дворцовых кухнях убили поваренка и сварили его в котле.
– Что они делают с революцией?! – возопил художник. – Мыслители остались за порогом своих кабинетов, а оголтелая чернь жжет, грабит и топит в крови знамя свободы!
Он так верил в наступающие новые времена, что отказался эмигрировать за границу, как поступили многие из его знакомых и даже родственники. Он не забыл, что ответил шурину Франсуа Шальгрену, когда тот пришел к нему с известием, что уезжает в Италию.
– Мы, художники, – не знать, а трудовой люд, даже если работаем на принцев, – заявил он.
Шальгрен и в самом деле работал на принца, он был архитектором графа Прованского, брата короля, и был одержим идеей отъезда из Парижа. Вполне возможно, он был прав, принц уже уехал, работы ему было ждать неоткуда, зато ему могли поставить в вину нажитое состояние и роскошный образ жизни.
Шальгрен уехал, но уехал один. Его жена, красавица Эмили, отказалась следовать за ним по дорогам изгнания. Она любила свободу, ей нравился вольный дух, которым повеяло над Парижем. И, нужно сказать честно, она не ладила со своим мужем, может быть, из?за разницы в возрасте – все?таки двадцать два года! – а может быть, по причине более интимной, потому что кое?кто подозревал, что сердце молодой женщины отдано другому, но кому именно – никто не знал. Брат взял Эмили под свое крыло, и она переехала к нему в Лувр с маленькой дочкой Франсуазой, а муж отправился в Верону.
В Лувре жили тесновато. Кого здесь только не было: художники, скульпторы, граверы, – но в веселом караван?сарае муз царила доброжелательная сердечность, и до этого страшного дня Эмили ни разу не пожалела, что осталась в Париже.
Зато Карл в эту минуту горько сожалел об этом. По его вине сестра осталась без надежного крова. Эмили всячески успокаивала его, уверяя, что в любом случае никогда бы не уехала.
– Все равно, – подхватила, вмешавшись в разговор Фанни Верне, – нам не из?за чего впадать в панику. Все, что творится в Тюильри, ужасно, но грозит ли опасность нам?
Едва она успела договорить, как в мастерскую вбежал паренек с предупреждением: нужно бежать, и немедленно. Погромщики направляются в Лувр. Кто?то сказал им, что швейцарцы укрылись в мастерских художников.
Паренька звали Этьеном. Он был одним из учеников Луи Давида, модного художника, чья мастерская уж точно была самой просторной. Давид, пламенный революционер, был членом Конвента и личным другом Робеспьера, в эти дни он обладал определенным влиянием. Именно по причине его влиятельности Верне отказался поверить Этьену. С какой это стати станут обыскивать мастерскую Давида? Одного только его присутствия достаточно, чтобы чувствовать себя защищенным. Верне не любил Давида, его крайняя революционность внушала ему тревогу, но вместе с тем считал его соседство полезным.
Однако беда была в том, что в этот катастрофический час Давида не было дома и никто не знал, где его искать. А потом, если хорошо подумать, был ли он способен остановить разбушевавшуюся стихию? Этьен настаивал: нужно срочно бежать! Соседи уже уходят!
В наружной галерее послышались крики и топот ног. Художники толпой покидали Лувр. Если запереть двери, дворец обратится в ловушку. Фанни взяла инициативу в свои руки. Прежде всего надо думать о детях. Они отправятся в Марли, к ее родителям.
У ее отца, гравера Моро?младшего, в Марли был прекрасный деревенский домик, где Фанни с семьей, конечно же, примут с распростертыми объятиями. К несчастью, домик слишком мал и вряд ли там найдется комната для Эмили с Франсуазой. Эмили ничуть не огорчилась: ее подруга Розали Фиёль давно уже зовет ее к себе в замок Ла Мюэтт. А Ла Мюэтт находится как раз по дороге к Марли, так что Эмили останется там.
Все было решено, и семья покинула Лувр. Уже стемнело, так что беглецы проскользнули незамеченными. И как вовремя! Не прошло и получаса, как вооруженная банда ворвалась в старинный дворец.
Пустынными в эту ночь бульварами семейство добралось до замка Ла Мюэтт, где госпожа Фиёль оказала им теплый прием и где они провели остаток ночи.
Госпожа Розали?Анн Фиёль, в девичестве носившая фамилию Боке, была обаятельнейшей женщиной. К тому же она была одной из лучших учениц знаменитой госпожи Виже?Лебрён, придворной художницы королевы. Знаменитая портретистка была подругой Эмили Шальгрен, в ее доме и познакомились две молодые женщины, они подружились, и дружба продолжилась и после отъезда госпожи Виже?Лебрён в Италию. Сотни раз Розали умоляла подругу не ютиться в старом неудобном Лувре, а переселиться к ней. В замке Ла Мюэтт она занимала квартиру консьержки, которую выделила ей Мария?Антуанетта, квартиру просторную, удобную и хорошо проветриваемую. Замок, разумеется, очень скоро был национализирован, и на него покусились заступы разрушителей, но на служебные помещения никто не посягал, и никто не собирался выгонять оттуда их обитателей. Эмили с дочерью провели несколько приятных после парижского пекла дней у подруги, дыша деревенским воздухом и запахом цветов. Но молодая женщина не собиралась злоупотреблять гостеприимством и вскоре нашла себе квартиру по соседству, в Пасси, на улице Буа?ле Ван. Квартира была скромной, ничуть не похожей на роскошные апартаменты прежних дней, зато в ней она чувствовала себя хозяйкой.
В Пасси Эмили зажила тихой жизнью, до того тихой, что ей показалось, будто поселилась она в сотне лье от Парижа. Единственным развлечением ее были встречи с Розали Фиёль, которую она часто навещала, и прогулки с дочкой по красивому парку, разбитому вокруг целебного источника.
В этом парке она и встретила однажды молодого, элегантно одетого мужчину с тяжелым взглядом темных глаз, чьи чувственные губы часто складывались в неприятную презрительную улыбку. Звали его Луи Давид. И этот человек станет ее судьбой.
Эмили Шальгрен была знакома с Давидом, но он ей никогда не нравился. Скажем больше, он внушал ей даже своего рода страх, потому что она знала неистовость его характера и непримиримость в случае недружелюбия. Через Карла и Розали до Пасси докатились вести о том, что случилось в Лувре после разграбления Тюильри, она знала, что Давиду удалось сохранить свою обширную мастерскую, но его жена после сентябрьских кровопролитий уехала от него, забрав с собой обоих детей. Давид смотрел на кровавую бойню глазами заинтересованного зрителя, видя вокруг лишь материал для набросков.
Париж мало?помалу привыкал к всевозможным трагедиям на своих улицах, а Давид с неутолимой жадностью брал их на карандаш, сидя неподалеку с блокнотом на коленях и делая зарисовки. В день, когда королева поднялась на эшафот, Давид был на площади и нарисовал ее последний портрет, жестокий, похожий на карикатуру, говорящий лишь о ненависти. Его супруга, госпожа Давид, не смогла больше выносить своего мужа.
Эмили не успела спросить себя, с какой стати художник вдруг оказался в Пасси, как Давид, держа шляпу в руках, направился прямо к ней. Тут она сообразила, что он к ней и приехал, но вот почему, понять не могла. Оказывается, он приглашал ее вернуться в Лувр и уговаривал с большой горячностью. Он обещал ей свое покровительство и сулил полную безопасность. Сейчас жить интереснее, чем когда?либо, и глупо прятаться в глухом углу. Если она приедет, то, вполне возможно, ей даже вернут часть состояния ее супруга… Эмили изящно отвела от себя это предложение. Она всегда, с самого раннего детства, любила деревенскую жизнь. Еще с тех пор, когда они с братом совершили вместе с отцом, великим художником Жозефом Верне, путешествие по провинциям Франции – в это время отец писал знаменитую серию картин «Порты Франции». И ей так здесь нравится!..
Эмили говорила, Давид смотрел на нее. Несмотря на то, что ей было уже за тридцать, красота ее стала еще ярче. Высокая, тонкая, гибкая, с пышными темными волосами, перехваченными простой голубой лентой с бантом в цвет пояса, обхватившего под грудью черное платье. Большие темные глаза всегда полны огня, лицо дышит гармонией, а руки – у нее самые прелестные ручки в мире! Неожиданная мысль пришла Давиду в голову: а что, если попросить ее позировать? Согласится она приезжать к нему время от времени? Он бы хотел написать ее портрет.
Несмотря на определенное предубеждение, Эмили была польщена, получив такое предложение от великого художника. А Давид был великим художником. К тому же он улыбался ей с такой любезностью, какой она за ним еще не знала. Кроме того, она побоялась, что отказ оскорбит гордеца до глубины души. И она согласилась.
Прошло несколько дней, и Эмили на курсирующем по Сене пассажирском судне добралась до Лувра. По просьбе художника она надела то же самое платье, в каком была при их встрече, и ее стройная шейка так мило выглядывала из облака белой муслиновой косынки, перекрещенной на груди.
Давид посадил ее перед большой красной шторой и принялся за работу. За первым сеансом последовали другие, их было множество. Давид все никак не мог уловить конечного сходства, но на самом деле хотел удержать Эмили как можно дольше возле себя и видеть ее как можно чаще. Она и раньше привлекала его внимание, но теперь он воспылал к ней безудержной страстью, которая у таких неистовых натур может повести к весьма опасным последствиям. Настал день, когда он не смог больше молчать и признался своей модели в любви.
Эмили выслушала его признание без удивления. Она давно привыкла к подобным излияниям и научилась отвечать на них с любезной шутливостью, стараясь не слишком ранить. Однако ответить Давиду ей оказалось нелегко, она его немного побаивалась. Поэтому она разыграла удивление, и отказ ее таил в себе надежду: они знакомы так недавно, так плохо знают друг друга… Пусть пройдет время…
Вместе с тем встревоженная Эмили решила ездить на сеансы пореже и отложила следующий на много дней. Тогда Давид приехал к ней сам. Она сказалась больной. Он привез ей цветы, сладости, мелкие подарки. Он ухаживал за Эмили по всем правилам. Был с ней очень нежен и сказал даже, что останется ее самым верным другом так долго, как она того пожелает.
И она вновь приехала в Лувр.
Но увы! Как только они остались наедине, он не смог долго сдерживать пыл своей страсти. Перед ним женщина, которую он любит, которую страстно желает, он и так слишком долго ждал… Он не может, не хочет жить без нее!
Эмили слушала, глядя на него большими темными глазами, но в них не читалось даже отблеска чувства. Художник попытался ее разжалобить, он даже плакал. Но она не смогла сказать ничего, кроме:
– Я не люблю вас… Я не могу…
Эмили собралась уходить. Тогда он пригрозил ей: «Я донесу на вас, если вы не станете моей». Она побледнела, вздрогнула, но согласием не ответила. Однако теперь в ее глазах он прочитал страх и глубокую тоску. Он пылал страстью, она казалась смертельно испуганным ребенком. И тут Давид вспомнил, что мать Эмили Виржиния Паркер, прелестная англичанка, от которой дочь унаследовала свою красоту, умерла в сумасшедшем доме в Монсо, и испугался сам: не зашел ли он слишком далеко. Если он притронется к ней, она, без сомнения, истошно завопит, разыграется безобразная сцена, и Робеспьер, человек безупречных нравов, никогда не простит ему подобного скандала. Тогда он схватил незаконченное полотно, швырнул его в противоположный угол мастерской и, стиснув зубы, процедил:
– Убирайся! И чтобы я никогда тебя больше не видел! Слышишь? Никогда!
Вскрикнув от ужаса, Эмили бросилась бежать, а в Пасси крепко заперла двери и окна, боясь, что художник вот?вот нагрянет к ней. Но никто к ней не приезжал, и она понемногу успокоилась и стала жить, как жила прежде: виделась с друзьями, с Розали и симпатичным соседом господином Пасторе, администратором парижского департамента. Пришли дни террора. 7 марта 1794 года Пасторе был арестован, вместе с ним арестовали и поэта Андре Шенье, который бывал у него. 20 июня печально известный Бланш, представитель Комитета общественного спасения, явился к Эмили с обыском. Розали Фиёль и другие обитатели замка Ла Мюэтт были арестованы несколько дней тому назад.
У Эмили ничего не нашли… Но на подсвечниках оказался вензель графа Прованского. Большего не потребовалось. В Консьержери Эмили встретилась с Розали Фиёль.
Узнав об аресте сестры, Карл Верне поспешил ей на помощь. Спасти ее, по его мнению, мог только один человек: Давид. Он знал, что произошло между художником и сестрой, но думал, что перед лицом грозящей ей смерти все обиды умолкнут.
Но он плохо знал Давида.
Давид начал с отказа: Эмили – «аристократка». Он пальцем не пошевелит, чтобы ей помочь. Карл просил, умолял, в конце концов Давид соблаговолил дать согласие. Хорошо, он попытается сделать что может, но ничего не обещает. Вполне возможно, что вмешиваться уже поздно.
Но время упущено не было. Робеспьер, к которому отправился Давид после того, как ушел Верне, подписал приказ об освобождении из?под стражи Эмили Шальгрен. Давид держал в руках жизнь женщины, которая его отвергла, ее тело и душу, он стал ее властелином и захотел помучить ее, растянуть ожидание неминуемой смерти.
Вместо того чтобы немедленно отнести приказ в Консьержери, он задержал его у себя, может быть, собираясь сделать предметом торга.
Прошло два дня, и 6 термидора Эмили Шальгрен погибла на эшафоте, воздвигнутом на площади Поверженного трона, вместе с Розали Фиёль, с последней аббатисой Монмартра и целым снопом самых родовитых аристократов, каких то и дело казнили в эти грозные времена. Через три дня на этом же эшафоте был казнен Робеспьер. И Давид, который поклялся, что «выпьет цикуту», если с великим человеком приключится беда, только чудом избежал казни. Бедный художник был в это время болен… Может быть, его мучила совесть?
Но ничего не помешало неподкупному революционеру остаться великим художником и запечатлеть на своем полотне коронацию Наполеона. Дальнейшая его участь находится в ведении Божественной справедливости.
Март 1793 года. Два месяца тому назад на эшафоте упала голова Людовика XVI. Королева с остатками королевского семейства в заточении, и ей не на что надеяться, кроме смерти. Но человек, что мчится из Брюсселя по направлению к Парижу, позабыл о политике. Втянув голову в плечи, напялив шапку до бровей, закутавшись по уши в плащ, он мчится под проливным дождем с бешеной скоростью, на которую только способна его лошадь. Сколько он загнал лошадей, выехав из Брюсселя? Сколько прошло времени с тех пор, как он получил дурную весть, что его жене стало совсем плохо? Дантон не имел понятия. Он был убит горем. Его Габриель умирала. Ни о чем другом он не мог думать.
Он увидел себя таким, каким был шесть лет тому назад: молодой адвокат не у дел, день?деньской сидевший в кафе «Парнасьен» напротив Дворца правосудия. Он пил там дешевое вино и между двумя стаканами мог сыграть партию в домино с хозяином. Звали хозяина Франсуа Жером Шарпантье, и он был очень славный человек, потому что не торопился взыскивать по счетам. И потом, он был отцом Габриель. Ах, Габриель, Габриель! Такая хорошенькая, такая свеженькая!
Щеки как расцветшая роза, маленький алый ротик, темные, сверкающие живыми искорками глаза! Есть от чего закружиться голове молодого человека двадцати семи лет, который до сих пор любил только одну даму – Юстицию!
Говоря откровенно, еще он любил новые общественные идеи, а Габриель нравилось его слушать. Он завораживал ее своими пламенными речами, рисующими удивительное общество, о котором он мечтал.
Красотой Дантон не отличался, можно даже сказать, он был уродлив: с бычьей шеей, плоским носом, двумя шрамами на изъеденном оспой лице, – но голос! Он звучал как орган! И Габриель полюбила некрасивого, но красноречивого юношу.
Оставалось убедить родителей. Адвокат в общем?то их вполне устраивал, лишь бы только сумел наладить дело. А Жорж как раз продал небольшой участок земли, который принадлежал ему в Арси?сюр?Об, где он родился. Папаша Шарпантье одолжил остальное, и Дантон купил себе место адвоката Королевского совета. 27 марта 1787 года король Людовик XVI подписал указ, сделавший адвокатом в его совете человека, который в скором времени потребует его головы. Но вот что забавно: будущий революционер, разумеется, ради престижа не постеснялся записать себя с дворянской приставкой «де»: Жорж?Жак д’Антон.
Венчание состоялось 14 июня того же года в церкви Сен?Жермен?л’Осеруа, и молодая чета поселилась в маленькой квартирке в здании торговой палаты, неподалеку от улицы Ансьен Комеди, и очень скоро начала процветать. У Дантона появилась обширная клиентура. Его дар красноречия творил чудеса. У него появились друзья, и самым дорогим среди них стал Камиль Демулен, их сосед. А друзей было много, они частенько заходили к молодым в гости полакомиться курицей, которую Габриель готовила как никто другой.
В 1788 году у них родился ребенок, но прожил всего только год. Когда Габриель, плача, его похоронила, она уже ждала второго. Второй родился 16 июля 1790 года. К этому времени и Париж, да и Дантон сильно изменились. Бастилия была разрушена. Дантона уносил бурный революционный поток. Напуганная Габриель наблюдала, как ее любящий супруг превращается в разъяренного быка, жаждущего крови.
Дантон был среди тех, кто отвечал за события 20 июня, потом за события 10 августа, и он стал одним из виновников кровавых сентябрьских расправ[3].
Вечером 10 августа, после того как Дантон ударил в набат, призвав народ штурмовать Тюильри, он вернулся домой в изнеможении, покрытый грязью, потом и кровью, но бесконечно счастливый. Он, не раздеваясь, бросился на кровать и сообщил жене:
[1] Опийная настойка на спирту. (Здесь и далее, за исключением специально оговоренных случаев, примечания редактора)
[2] Фамилия Ле Риш по?французски означает «богатый». (Прим. перев.)
[3] 20 июня 1792 года – патриотическая демонстрация народных масс в Тюильрийском дворце; 10 августа 1792 года – взятие Тюильрийского дворца, свержение монархии; 2–6 сентября – убийства в тюрьмах посаженных туда аристократов. (Прим. перев.)
Библиотека электронных книг "Семь Книг" - admin@7books.ru