Пен Фартинг

Пёс, который изменил мой взгляд на мир. Приключения и счастливая судьба пса Наузада

Такие же, как мы

Пролог

– Сержант, я подумал, может, вы что‑то с этим сделаете? – Мейс, молоденький морской пехотинец, который незадолго до того связался со мной по рации и позвал на караульный пост, обложенный мешками с песком, ткнул рукой вперед, указывая на дорожное заграждение с колючей проволокой. Оно находилось примерно в сотне ярдов к северу от нашей базы, развернутой в афганском городке Наузаде.

Баррикада, густо обмотанная блестящей новенькой колючкой, была установлена, чтобы помешать подрывнику‑смертнику врезаться на машине в толстые глинобитные стены, окружавшие базу. Но сейчас она преградила путь кому‑то другому: маленькому белому, насмерть перепуганному псу.

Я сразу заметил проволочную петлю у него на шее. Мне и раньше доводилось видеть в Афганистане собак, которых привязывали таким образом. Этому бедолаге, судя по всему, удалось вырваться на свободу, но когда он попытался миновать наше заграждение, волочившийся следом кусок проволоки запутался в колючем ограждении. Чем сильнее пес вырывался, тем туже затягивалась петля. Еще немного – и ему настал бы конец.

– Вот черт, – пробормотал я.

Сотня ярдов, разделявшая нас с собакой, считалась запретной зоной. И тут уж точно было не место для игры в армию спасения. Заграждение было установлено на единственной «настоящей» дороге в этой части провинции Гильменд – асфальтированная однополоска тянулась с севера на юг примерно метров четыреста. Когда‑то по ее обочине стояли лавки, торговавшие фруктами, овощами, часами, обувью, лекарствами и даже кассетами с музыкой. Все это добро щедро вываливалось на прилавки, в надежде прельстить тех, кто будет проезжать мимо.

Но сейчас там не было ни души, фасады магазинчиков, все в дырах от пуль, вострились покореженными металлическими щитами и обломками досок. Не место для прогулок, определенно, даже если в руках у тебя будет самый большой на свете белый флаг. Слишком велики шансы словить шальную пулю или нарваться на засаду местных боевиков Талибана, которые давно облюбовали проулки, ведущие прочь от дороги. Один из этих проулков мы даже называли Гранатовым – в честь «подарков», которые оттуда чаще всего прилетали.

И сейчас я обозревал окрестности, прекрасно понимая, что в любом из окрестных зданий могут скрываться талибы, которые только и ждут, когда кто‑то из наших покинет лагерь.

Я закрыл глаза и спросил себя: ну почему такое должно было случиться именно со мной.

При этом я четко осознавал, что проще всего будет приказать Мейсу продолжать нести караул, как ни в чем не бывало, и забыть про собаку. Многие на моем месте так бы и поступили, не задумываясь. Пусть подыхает от голода или удушит себя проволочной петлей. Черт возьми, да этого пса могли и в качестве мишени использовать.

Но я знал, что не смогу отвернуться и уйти. Особенно с учетом всего, что нам довелось пережить за последние четыре месяца в Гильменде.

Я открыл глаза и снова посмотрел на белого пса. Он больше не вырывался и теперь лежал на земле, тяжело дыша.

Я изложил Мейсу свой план, хотя планом это можно было назвать лишь с натяжкой. Потом снял рацию и лишнее снаряжение, поставил все это на землю, рядом с мешками, а в карман штанов на всякий случай засунул лишнюю обойму.

Задумка была проста. В передней части блокпоста имелась узкая щель, через которую часовой смотрел наружу, и там вполне можно было протиснуться боком, хоть и не без труда. Я собирался выбраться через эту щель, спуститься к краю крыши, на которой был установлен пост, спрыгнуть оттуда на песочное укрепление вдоль стены, четырьмя футами ниже и наконец рвануть к дороге.

Я помахал рукой дозорному на соседнем посту. Он помахал мне в ответ.

Сперва я выставил из щели дуло автомата, затем пролез сам. Мейс осматривал улицу: не покажутся ли из засады плохие парни. Я не слишком хорошо представлял, что буду делать, если талибы решат напасть. Мне ясно было только одно: обратно на пост придется залезть очень, очень быстро. В надежде, что я окажусь быстрее, чем тот, кто станет в меня стрелять.

Я еще раз осмотрелся по сторонам, но все было тихо. Даже жутковато стало.

– До встречи, – сказал я Мейсу и спрыгнул на землю.

В своей жизни мне доводилось совершать немало глупых поступков. Приземлившись на асфальтовое покрытие, я подумал, что, возможно, ничего глупее я еще не делал.

Сердце билось учащенно. Я сделал глубокий вдох. «Постарайся сделать так, чтобы тебя не подстрелили, придурок, иначе ты уже никому не поможешь, и этой собаке тоже», – строго сказал я сам себе.

Все мое внимание сейчас было сосредоточено на разгромленных лавчонках вдоль дороги. Тысячи теней таились в каждом из этих полуразрушенных строений, а значит, в каждом были тысячи укрытий, где мог прятаться враг. Но пока что все было тихо.

«Да, пока что», – пробормотал я себе под нос.

Время утекало сквозь пальцы. В последний раз я посмотрел на мир через прицел, а потом двинулся к собаке, поводя дулом во все стороны и зорко глядя то вправо, то влево. Пригнувшись, я выбежал на середину дороги, до собаки оставалось каких‑то ярдов семьдесят. До сих пор казалось, что он смирился со своей судьбой, однако стоило мне подойти ближе, и он снова начал вырываться из проволочных тисков. Похоже, он боялся, что я могу причинить ему боль.

– Тихо, песик, я свой, – окликнул я, подходя ближе.

Я понимал, что мой голос звучит слишком громко, но собака сражалась с колючкой и производила достаточно шума. Металлическая проволока лязгала и клацала по железным стойкам, так что в радиусе доброй мили любой мог понять, что я затеял.

– Давай, дружок, я не хочу, чтобы талибы меня засекли, хорошо?

Времени на то, чтобы подбираться к нему медленно и осторожно, у меня не было.

Повесив автомат на плечо, я так глубоко, как только мог, просунул руку с кусачками в свившуюся кольцами колючку. Я не боялся, что пес может попытаться меня укусить: на мне была куртка и боевые кожаные перчатки. Да и не такой уж он был крупный. Тощий, явно страдавший от недоедания, со свалявшейся белой шерстью… Он испуганно смотрел на меня все время, пока я резал проволоку.

Стоило мне освободить его, и пес рванул прочь, перепрыгнув через препятствие. На шее у него по‑прежнему болталась проволочная петля, но я понадеялся, что рано или поздно она ослабнет и свалится.

– Удачи, приятель, – пожелал я псу, проводив его взглядом.

Оглядевшись по сторонам, я внезапно сообразил, насколько это небезопасно. Торчать посреди пустынной улицы в самом что ни на есть талибском районе Афганистана едва ли было благоразумно.

Я развернулся и быстро направился обратно к караульному посту, то и дело озираясь.

– Браво, сержант, – поприветствовал меня Мейс, когда я забрался обратно внутрь.

Я никак не мог отдышаться: последний рывок потребовал слишком много усилий, и пришлось карабкаться на стену. Но все равно, обернувшись на дорогу, я не смог сдержать улыбку. Пса нигде не было видно.

– Только пусть это останется между нами, ага? – заметил я, отряхиваясь.

– О чем разговор, – ухмыльнулся Мейс.

Я хлопнул его по плечу, собрал свою амуницию и по приставной лестнице выбрался с поста тем путем, как и полагалось. Только сейчас до меня начало в полной мере доходить, что я натворил.

Похоже, ситуация полностью вышла из‑под контроля. Но как и почему я внезапно оказался тем человеком, который в ответе за судьбу всех бродячих собак в Гильменде?

1

Выбор сделан

Полгода назад

Я потянулся вверх, пытаясь подтянуться, но узкая шершавая «полка», за которую удалось зацепиться, не показалась мне достаточно надежной. Да и будь она чуть крепче, я сомневался, что сумею удержать вес тела на кончиках пальцев одной только левой руки.

Я посмотрел вниз на тонкий стальной трос, который закрепил на скале двумя футами ниже, – это была моя страховка на случай падения. Трос шел к алюминиевому крюку, вбитому в полудюймовую[1] расселину, и к нему крепилась веревка, надежно пристегнутая к моей страховочной обвязке. Вся эта система не выглядела достаточно прочной, чтобы удержать от падения крепкого десантника. Но я не сомневался, что этого окажется достаточно.

Раздумывая над следующим своим движением, я понял, что стоит мне сдвинуться в сторону от удобных опор, на которых я балансировал до сих пор, – возврата назад не будет. Стоит сместить левую руку, и придется карабкаться вверх без остановки, пока я не достигну края скальной стены. Так что – все или ничего.

Я уже готовился к броску, как вдруг снизу донесся знакомый голос:

– Ну, что ты там застрял, ниндзя‑альпинист? Через пару часов стемнеет.

Я осторожно опустил голову, пройдясь взглядом вдоль истончающейся страховочной веревке, змеившейся по камням, и увидел на том конце Лизу. Она смотрела на меня и улыбалась с подбадривающим видом, удерживая в руках стопор, призванный затормозить мое падение, если я все‑таки сорвусь со скалы.

Есть одна проблема, когда твоя жена служит на флоте, подумалось мне. У них такое же чувство юмора, что и у десантников. Как и мы, они свято верят, что лучший способ помочь человеку сделать что‑то трудно исполнимое – это пнуть его покрепче.

– Лиза… я тут пытаюсь решить, как правильнее подняться. Ты не против?

– Что может быть проще? Подтянись левой рукой – и вперед, – откликнулась она таким небрежным тоном, как будто в мире не было ничего легче. И тут Бимер, наш совершенно безмозглый спаниель, принялся на меня лаять. Это был его традиционный способ потребовать: «Иди скорее сюда, я вокруг тебя побегаю!»

К нему присоединилась Физз, наш ротвейлер, которая, как и Бимер, была привязана к стволу здоровенного дуба, и вскоре окрестности огласил их хоровой лай.

– Ладно, – смирился я, – сейчас поползу. Только замолчите. – Закрыв глаза и вдохнув поглубже, я вновь повернулся к скале лицом, едва не утыкаясь носом в иззубренную гранитную стену.

Ни о чем особо не задумываясь, я устремился вверх. Левая рука ухватилась за опору, ногами я уперся в холодные камни и подтолкнул себя еще выше. К счастью, там обнаружилась новая зацепка, потом еще одна – и вот уже я перевалил за край скалы. Откатившись подальше от края, я подергал за страховку и дал знак, что подъем окончен, а потом поднялся посмотреть, как там Лиза, Бимер и Физз.

Лиза взирала на меня снизу вверх с хорошо знакомым выражением на лице, которое словно говорило: «Вот видишь, а ты боялся. Хотя мог туда забраться еще полчаса назад!» Собаки радостно скакали вокруг нее. Они знали, что ожиданию у дерева наконец пришел конец и скоро мы двинемся в путь.

Что может быть лучше отпуска летом?

Последние четыре месяца я не делал ничего другого, кроме как ел, спал, дышал и готовился к полугодовой командировке в Афганистан, где нам предстояло воевать с талибами. Мне и еще двум десяткам молодых парней из 5‑го отряда команды «Кило» 42‑го батальона королевской морской пехоты, вместе с которыми мы проводили все эти месяцы в сплошных тренировках, почти без перерывов на личную жизнь. Бесконечные часы мы находились на залитых дождем стрельбищах на северо‑востоке Великобритании. После этого были долгие марш‑броски по холмистой местности в Тетфорде. Мы отрабатывали всевозможные сценарии, основанные на прошлом опыте боев в Афганистане, чтобы суметь справиться с любой критической ситуацией.

Временами было тяжело, парням приходилось многому учиться с нуля, но понемногу все втянулись. Я с гордостью смотрел, как вчерашние новобранцы превращаются в закаленных десантников.

После такой усиленной подготовки я должен был бы радоваться, когда Афганистан наконец замаячил на горизонте. В конце концов, ведь именно об этом я мечтал еще мальчишкой, в своем родном городке на юго‑восточном побережье Англии, где мы с приятелями ничем другим не занимались, кроме игры в солдатиков. Мы устраивали засады в лесу за домом моей бабушки, скидывали на вражеские позиции игрушечные бомбы и грезили о том, когда наконец‑то окажемся в настоящем вертолете и отправимся воевать против плохих парней. Теперь мечта, наконец, обретала плоть.

Но, получая каждодневные отчеты от армейских подразделений, на смену которым нас должны были отправить, я все чаще терзался сомнениями. А что, если мы подготовились недостаточно хорошо? Вдруг я забуду, что надо делать?

Впрочем, с первых же дней отпуска я постарался сосредоточиться на том, чтобы выбросить все военные мысли из головы – по крайней мере, на эти три недели. Собаки здорово помогали, переключая внимание на себя. Физз и Бимер были идеальными спутниками для долгих прогулок по Дармуру, и я был очень этому рад, поскольку больше всего любил гулять и карабкаться по скалам.

Физз была типичным ротвейлером, яркого черно‑подпалого окраса, с закрученным хвостом. Сейчас ей было уже шесть лет, мы взяли ее щенком от манчестерского заводчика. Из девяти пушистиков Лиза выбрала самого бойкого, шустрого и любопытного. Для Лизы это была любовь с первого взгляда, и Физз до сих пор остается ее собакой.

За эти годы мы огребли свою долю оскорблений от случайных прохожих, неспособных отличить таксу от сенбернара, но при этом свято убежденных в том, что все ротвейлеры суть порождения дьявола. Однако я был твердо уверен и тогда и сейчас стою на том, что воспитание превыше всего. Если не считать тех случаев, когда она давала волю своим охотничьим инстинктам, гоняясь за котами или белками, Физз была самым добрым и нежным ротвейлером на свете. Конечно, если кто‑то проявлял агрессию по отношению к ней, она могла рыкнуть, но тут уж, надо признать, она была в своем праве. Если кто‑то ударит меня – я ударю в ответ. Тем не менее нечего и говорить, что я никогда не оставил бы Физз с посторонними людьми, и мы всегда водили ее на поводке.

Бимер, наш черно‑белый спрингер‑спаниель, был просто гиперактивным, настолько гиперактивным, что, скажем прямо, это порой раздражало. Но винить его в этом ни у кого бы не повернулся язык. Он страстно обожал все грязное и мокрое. Например, для него не было большего удовольствия, чем искупаться в самом вонючем пруду, где поят скот, погрузившись поглубже, так, чтобы только глаза виднелись над поверхностью. Само собой разумеется, чаще всего он вытворял это, когда мы отправлялись на длительную прогулку, забыв положить в машину тряпку или полотенце, после чего нам предстоял долгий и мучительный путь домой. Его мы взяли из приюта для брошенных животных в Сомерсете. После того как мы купили Физз, мы решили, что следующим нашим псом непременно должен стать бездомный, ведь так много таких, кому нужны хорошие хозяева. И я знал, что мы приняли верное решение с того самого дня, как забрали Бимера из приюта. Он ни на миг после этого не переставал вилять хвостом. И единственное, о чем я сожалел, вспоминая тот далекий день, это о бесконечных рядах клеток, где лаяли и виляли хвостами другие собаки, которым тоже хотелось, чтобы кто‑то подарил им дом и любовь. Если бы мы могли, мы забрали бы их всех с собой. У нас разрывалось сердце при мысли о том, что мы уйдем, а они так и останутся в вольерах.

Мы не были до конца честны с сотрудниками приюта для животных, которые решали, можно ли нам забрать Бимера. Они хотели быть уверены в том, что он окажется в стабильной семье, что ни я, ни Лиза не проводим слишком много времени на работе, и Бимер не будет оставаться в одиночестве больше четырех часов в день.

Но поскольку мы с ней оба – люди армейские, это означает, что дома мы бывали далеко не столь часто, как хотелось бы. И все же мы не сомневались, что Бимер к этому привыкнет, как привыкла и Физз, и у них будет совершенно замечательная жизнь. Я сильно сомневаюсь, что и любая другая собака отказалась бы от той жизни, которую вели Физз и Бимер у нас.

Через пару лет эти двое сделались совершенно неразлучными. Мы даже к ветеринару не могли отвезти их поодиночке, им непременно надо было ехать вдвоем, что очень забавляло врача. То же самое – если я день проводил на базе в Плимуте. Им непременно надо было сопровождать меня вдвоем, как будто если бы кто‑то один остался дома – он рисковал бы упустить что‑то интересное. Просто удивительно, сколько бывалых десантников робко стучались в двери спортзала, чтобы им разрешили войти, и опасливо косились на Физз, которая несла караул у входа. Я мог лишь покачать головой, призывая их не бояться. Потом они с явным облегчением проскальзывали мимо Физз, которая при этом даже ухом не вела в их сторону.

Путешествовать наши собаки тоже очень любили. Достаточно было просто спросить: кто хочет покататься – и они тут же устремлялись сломя голову по дорожке к машине. В пикапе они обычно устраивались сзади и глазели на дорогу часами напролет. Прошлым летом на серпантине в Альпах Физз не отклеивалась от окна на протяжении добрых девяти часов.

С Лизой мы познакомились десятью годами ранее, в Северном Уэльсе. Она собиралась стать инструктором по физической подготовке и училась в том же военном центре, где я занимался с будущими десантниками скалолазанием.

Мы отлично поладили и старались не терять друг друга из вида, но понадобился один удачный звонок по телефону через год, чтобы между нами завязалось что‑то всерьез. Совершенно случайно мы выяснили, что на выходные планируем оказаться в одном и том же месте, и это стало отправной точкой для самых главных взаимоотношений в моей жизни.

У нас с самого начала было много общего. Мои друзья уже успели подружиться с Лизой, и с ее приятелями я мог перешучиваться без всякого стеснения. Лиза обожала футбол и болела за «Манчестер Юнайтед», я занимался скалолазанием. Когда мы решили пожениться, в первую очередь мы договорились, что я начну увлекаться футболом, а она – альпинизмом.

Для меня в этом не было ничего сложного. В юности я был заядлым болельщиком, до сих пор помню свой восторг, когда в 1978 году команда Ипсвича, за которую я тогда болел, разгромила «Манчестер Юнайтед» со счетом 6:0. К тому же мой отец и брат тоже были горячими поклонниками футбола, так что для себя я никаких проблем в этом не видел. Свою часть сделки Лиза тоже выполнила на отлично.

Теперь почти каждые выходные мы запихивали собак в машину и отправлялись на пустоши в поисках подходящих скал, чтобы по ним полазить. До тех пор пока мы успевали вернуться домой к началу вечернего матча, Лиза была счастлива. Наши отношения были – и остаются – построены на доверии, мы не держим друг от друга секретов. Меня до сих пор продолжает забавлять тот факт, что из всех наших женатых друзей только у нас с Лизой имеется совместный счет в банке.

Когда я закончил свой сеанс скалолазания, солнце уже клонилось к закату. Мы запрыгнули в машину и отправились на поиски подходящего сельского паба и остановились в небольшой деревушке. В саду были столики, и мы расположились там, чтобы собаки могли примоститься рядом в ожидании, пока им бросят что‑нибудь вкусненькое. Сегодня им досталось немного лазаньи и жареной картошки. Для меня это был изумительно ленивый день, и я провел час, наслаждаясь покоем.

Мы с Лизой болтали, как обычно. Немного пофантазировали о том, как купим наконец себе дом, когда уволимся из армии. Уэльс был предпочтительнее всего, здесь мы были единодушны. Мы хотели купить маленькую гостиницу в горах, я бы водил экскурсии и обучал альпинистов, собакам нашлось бы, где вволю побегать.

Но с недавних пор мы начали задумываться насчет Америки. Я сомневался, что с учетом того, как дорожает жизнь в Великобритании, я смогу зарабатывать здесь достаточно одним только альпинизмом.

Так заканчивался вечер, мы болтали о совершенно обычных, бытовых вещах. Но время от времени мой взгляд терялся в пространстве, и я думал об Афганистане и о том, что ждет меня впереди.

Тогда я понятия не имел, насколько эта командировка изменит всю мою жизнь.

Я сидел в небольшой пристройке, дул сильный северный ветер, дождь лупил по стенам так, что порой заглушал звуки стрельбы, доносившиеся с полигона.

В углу стоял аккумуляторный радиоприемник, по BBC шли дебаты по поводу присутствия британских войск в Афганистане. Они говорили о тех местах, где я должен был оказаться по долгу службы меньше чем через неделю.

Ничего хорошего говорившие не сообщали.

Основным предметом обсуждения в новостях была вчерашняя гибель молодого военнослужащего Королевского уэльского фузилерного полка. Также появились новые подробности о вертолете, разбившемся несколько дней назад под Кандагаром. Погибли четырнадцать человек, и среди них один морской пехотинец.

За последние недели я проглотил множество таких отчетов, новости звучали не только по радио, их печатали и в газетах. В частности, немало писали о парашютном полке, на смену которому должны были прийти мы, когда их срок службы подойдет к концу. Немало материалов в прессе описывали жизнь в так называемых «убежищах», расположенных в самых заброшенных уголках страны. Как можно было называть безопасным убежищем комплекс глинобитных хижин в самом сердце местности, занятой религиозными фундаменталистами, вооруженными до зубов и готовых перестрелять всех, кто с ними не согласен, – это было выше моего понимания.

Сообщалось, что талибы пытаются брать наших парней измором, не оставляя им времени на сон. Эти убежища постоянно обстреливались из пулеметов и гранатометов. Поступали сведения о том, что бойцы в этих районах испытывают дефицит еды и питья из‑за постоянных проблем со снабжением. Такое место службы не казалось мне слишком привлекательным.

Я прекрасно знал, что именно за всем этим и пошел в свое время в морскую пехоту, но в данный момент мой энтузиазм был на нуле. Были и другие поводы для беспокойства. Я знал, что Лиза, точно так же как и другие члены семей военнослужащих, и все те, у кого там служили близкие и любимые люди, будет читать газеты и слушать радио. Судя по тем данным, которые мы получали на базе, реальная ситуация была еще хуже, чем ее описывали в прессе.

Если раньше я и ощущал радостное возбуждение при мысли об Афганистане, сейчас от него не осталось и следа. Я нервничал и ощущал страх. Я любил жизнь, я хотел проводить время с Лизой, гулять с собаками по холмам и ни о чем не думать, но теперь для этого было слишком поздно. До отъезда оставалось три дня. И все реальнее становилась перспектива погибнуть в Афганистане.

Я знал, что, когда прибуду на место, все это прекратится. Там не будет времени зацикливаться на мелочах, гадать о том, что сейчас происходит дома, никаких больше поездок с собаками на работу и посиделок в пабе с Лизой, никаких планов на выходные, скалолазания и футбола. Я буду полностью сосредоточен на решении стоящих передо мной задач. Никакой личной жизни, отдыха, постоянное ожидание того, что среди ночи тебя поднимут и отправят разбираться с каким‑нибудь особо неприятным дерьмом.

Помимо этого, под моей ответственностью находились два десятка молодых парней, и я знал, что моя основная задача – сделать все для того, чтобы и я, и они вернулись домой живыми и невредимыми. Ничего лишнего. Просто работа, которую надо выполнить как можно лучше.

Я посмотрел на ребят своего 5‑го отряда и увидел, что они тоже прислушиваются к каждому слову, доносившемуся из радиоприемника. Некоторые из них едва успели пройти курс обучения, пара человек завершили его всего лишь на прошлой неделе. Младшему было 18 лет, то есть почти на два десятка лет моложе меня. Я чувствовал себя слишком старым для всей этой компании, но, вероятно, в этом и есть весь смысл: когда ты помощник командира, у тебя достаточно опыта, чтобы присматривать за молодняком. Мы прошли 32‑недельный курс тренировок, который многие называют самыми жесткими в мире, и я был практически уверен, что, когда дойдет до дела, мы все справимся самым лучшим образом.

И все‑таки сомнения терзали меня в глубине души. Готовы ли они по‑настоящему? Как они воспримут жизнь на передовой?

Я вновь всмотрелся в эти юные лица, пока все они слышали радио, и заметил в них тень неуверенности. Это нехорошо, решил я и поднялся с места. В таких случаях помогает лишь одно чудодейственное средство.

Я знал, что у нас оставалось еще сорок минут до выхода на полигон, чтобы вволю наползаться по залитым дождем торфяникам и пострелять по мишеням. Но получасовая разминка еще никому не приносила вреда.

– Так, все поднялись, и на выход. Будем упражняться и поднимать боевой дух! – гаркнул я. Из двадцати человек только один направился к выходу.

– А ну, пошевеливайтесь, – рявкнул я еще громче.

– Но там же дождь, сержант, – заныл Тим, один из самых юных и усердных моих подопечных.

– Да, конечно, я уверен, что талибы это поймут и позволят нам посидеть под крышей, если дождь пойдет там, – возразил я самым ядовитым сержантским тоном.

– Так в Афганистане же дождя не бывает, – встрял еще один пехотинец.

Я изумленно покачал головой.

– М‑да, как я вижу, география – не твоя сильная сторона. – Я еще раз оглядел всех присутствующих. – А теперь на выход – и поживее!

Прощаться – всегда непросто. Прощаться, не зная, когда ты вернешься домой – самое паршивое чувство, какое только есть на свете. Я не пытался скрывать своих чувств, и вряд ли маска «железного десантника» могла кого‑то обмануть.

– Давай, закидывай вещи, а то сейчас и я разревусь. – Я попытался улыбнуться, но лучше от этого никому из нас не стало.

Даже Физз с Бимером каким‑то образом чуяли неладное. Они понимали, что вещи снаружи означают мой отъезд. Никто из них не бросился наружу, когда открылась дверь, хотя обычно они всегда так делали. Оба пса сидели бок о бок на своих лежанках и смотрели на меня. Я наклонился и по очереди потрепал их по морде.

– Физз, остаешься за главную. И чтобы никаких гонок за белками, поняла?

Она продолжала смотреть на меня большими печальными карими глазами, на морде застыло недоуменное выражение.

– Терпеть не могу такие моменты. – Я тряхнул головой и в последний раз обнял Лизу.

Мне хотелось бы удерживать ее в своих объятиях гораздо дольше. Слезы катились у нее по щекам. Я повернулся к выходу и, не оборачиваясь больше, двинулся прочь.

2

Спецоперация

Когда стихли последние отголоски взрыва, вид с той точки, где я находился, не изменился ни на йоту. Не считая, разумеется, дымного облака в форме гриба, разраставшегося на фоне утреннего неба.

Внизу, среди тесных улочек, проулков, глинобитных халуп и прочих городских построек не было заметно никакого движения. Даже привычные птичьи трели не нарушали тишину. С недавнего времени я уже знал, что после минометных выстрелов – это самое обычное дело. Как и все прочие местные обитатели, афганские птицы прятались, едва начинался обстрел, и появлялись вновь, только когда все заканчивалось. Должно было пройти какое‑то время, пока они не займут привычные места на ветках деревьев, сиротливо торчавших к северу от нашей базы, окруженной глинобитными стенами. Базы, которая на время стала домом для меня и еще тридцати пяти морских пехотинцев нашей роты.

Всего две недели назад мы прибыли в небольшой торговый городишко под названием Наузад. И за весь этот недолгий срок талибы ни единого дня не оставляли нас в покое.

Чаще всего минометный обстрел начинался с утра или примерно за полчаса до заката. Талибы не были идиотами, они понимали, что в темное время суток мы без труда вычислим их позиции по вспышкам дульного пламени. Поэтому ночами они только перемещались по окрестностям, меняя местоположение.

Самым безопасным для них был лесистый участок, окрещенный нами Центральным Талибаном и расположенный на другой стороне вади – речного русла, пересыхавшего в сухой сезон и наполнявшегося водой только после дождей. В обычное время местные использовали вади как проезжую дорогу, и мы, понятное дело, тут же его окрестили Талибской магистралью. По слухам, в свое время зачистить этот лес и призвать местных моджахедов к порядку не удалось даже советской армии, и если слухи были правдивы, это не внушало мне особого оптимизма.

Когда развеялись остатки дыма после минометного выстрела, я внимательно изучил дальние окрестности через прицельное устройство своего оружия, но не заметил никаких шевелений, которые могли бы выдать позиции плохих парней.

На первый взгляд, Наузад выглядел точной копией декораций из монти‑пайтоновской «Жизни Брайана». Тут ничего не менялось за сотни лет. Не было электричества, отсутствовали элементарные удобства. Вездесущая пыль лезла в рот и нос, липла ко всем нашим вещам. Запах человеческих отходов был нестерпимым, особенно в жаркие дни, которые стояли здесь до самого прихода зимы.

При этом надо сказать, окрестный пейзаж был потрясающе красивым.

К югу до бесконечности простиралась афганская пустыня, голая и необитаемая, если не считать бродячих козопасов, каким‑то образом ухитрявшихся выживать в этих суровых краях. А в пяти‑шести километрах к западу, северу и востоку от города начинались горы, вздымавшиеся посреди пустошей. На севере высился острый пик Нарум‑Кук, от которого отходили две гряды к западу и востоку, а вдалеке за ними высились бесконечные отроги гор Заркух‑Маздурак.

На многие мили нигде, кроме предгорий, не было видно никаких следов зелени. Зато окрестности Талибской магистрали, тянувшейся на северо‑восток, густо поросли деревьями и невысоким, зато очень жизнестойким кустарником. Растительность здесь выживала только благодаря зимним дождям, которые разражались совершенно непредсказуемо, заполняя глубокие вади водой. Как нам уже стало ясно, в городе постоянно шли бои, самые ожесточенные с тех пор, как силы коалиции отстранили талибов от власти. Наузад, расположенный в начале долины Сангин, был транзитной остановкой для талибов, направлявшихся на запад, к двум другим крупным стратегическим точкам: дамбе Каджаки и торговому городу Сангин, которым тоже – как и нам – изрядно доставалось по ходу. Подозреваю, что нападавшие использовали нас, как тренировочную мишень на пути к основным целям.

Все дороги, ведущие в город, были одинаково небезопасны, поэтому в Наузад нас перебрасывали по воздуху, и это была довольно масштабная операция. Армейское подразделение, которое мы прибыли сменить, обороняло от талибов этот изолированный блокпост свыше ста дней. Они прибыли сюда, свято веря, как и все прочие, что политики говорят правду, и в ходе трехлетней миротворческой миссии в Афганистане им вообще не придется стрелять. Когда они покидали Афганистан, в общей сложности ими было выпущено примерно 87000 патронов – и все это без какого‑либо положительного результата, если смотреть со стратегической точки зрения. Талибы потеряли убитыми свыше двухсот пятидесяти человек, но они все еще были здесь и делали все возможное, чтобы помешать Международным силам содействия безопасности навести порядок в стране и начать ее восстанавливать. Я очень надеялся, что у нас все будет иначе. Хотелось верить, что мы справимся хоть немного лучше.

– Интересно, они уже закончили развлекаться? Только я позавтракать собрался. Вот гады, – пробормотал себе под нос Хатч, один из самых опытных моих капралов, ни на секунду при этом не отрываясь от прицела пулемета, установленного на мешках с песком.

И точно, оглянувшись, я увидел, что все нижние мешки щедро заляпаны фасолью с беконом. Завтрак Хатча приземлился там же, где и он сам, когда начался обстрел.

– Надеюсь, что это все, – отозвался я, – хотя кто их знает. Обычно вроде стреляют по три раза, а сейчас было только два.

Хатч ничего не сказал.

– И вообще, тебе похудеть на пару фунтов – самое то. Так что скажи им спасибо.

Дома, в Плимуте, Хатч был одним из тех, кто посещал спортзал для того, чтобы поддерживать физическую форму, а не чтобы ее набрать. У него была жена и дети, более жизнерадостного молодого капрала я не мог бы себе и представить. Хотя, подозреваю, его жена была бы счастливее, если бы он избрал какой‑то иной жизненный путь.

Я по‑прежнему осматривал заросли, но никаких следов стрелявших не было и в помине. Где же эти черти прячутся? Вскоре я получил ответ на этот вопрос.

– Холм всем постам – атака! – выкрикнул голос у меня в наушниках. Это означало, что ребята с пункта наблюдения на холме, который возвышался над городом, заметили вдалеке демаскирующее облачко дыма.

– Всем пригнуться, началось! – проорал я так, чтобы меня слышала вся база. Парни, которые не были на дежурстве, собрались посмотреть, что происходит. – По нам ведут огонь. В укрытие, живо!

Они посмотрели на меня с угрюмой обреченностью, потом развернулись и разбежались обратно по камерам. Когда‑то на месте нашей базы располагался полицейский участок, и более безопасного места, чем помещения для заключенных, тут не было.

Медленно нарастающий вой приближающегося снаряда – это хорошо звучит только в кино, но сейчас мне было адски страшно. Никогда не знаешь, куда ударит, это всегда лотерея.

К счастью для нас, на сей раз стрелявшие не отличались особой меткостью.

Я услышал взрыв далеко позади, за пределами нашей базы, и огляделся, оценивая урон, нанесенный этому некогда цветущему городу. Впрочем, даже если попадание пришлось в жилой дом, это уже никому не могло повредить. На расстоянии двухсот метров от нашей базы никто не селился, это было слишком опасно. Ближайшие здания вдоль дороги, которая вела к рынку, давно превратились в развалины. На месте дверных проемов и торговых витрин виднелись лишь покореженные куски металла и дерева, внутри все давно было разграблено.

В северных районах города до сих пор жили люди, но мы пока не отправляли патрули с базы так далеко и понятия не имели, сколько их там. С учетом разрухи, принесенной непрекращающимися боями, обитатели юга сделали самый разумный выбор из всех возможных: упаковали свои пожитки и уехали из города в надежде, что все это когда‑нибудь закончится.

Их решение выглядело еще более разумным теперь, когда наши ребята с холма открыли огонь из тяжелых пулеметов по тому месту, где засели минометчики. Одного предательского дымового облачка, очевидно, оказалось достаточно, чтобы они засекли точное место, откуда по нам велась стрельба.

За выстрелами пулемета 50‑го калибра нам было почти ничего не слышно.

– Похоже, мы опять пропустим завтрак, толстяк! – проорал я Хатчу, перекрикивая шум.

Он обернулся ко мне с горящими глазами, показал неприличный жест и тут же вновь приник к прицелу.

Месяц назад из Великобритании мы прилетели прямиком в Кэмп Бастион, основную военную базу британских вооруженных сил в Афганистане. Этот огромный лагерь был назван в честь первого британского солдата, погибшего в ходе конфликта. Он располагался посреди пустыни в провинции Гильменд, и вокруг на многие мили не было ровным счетом ничего. К базе даже не вела асфальтированная дорога, и только пыльные колеи расчерчивали бездорожье.

Бастион являлся самым крупным палаточным лагерем своего типа. Что особенно впечатляет, он был возведен инженерными войсками в 2006 году всего за три месяца. Сейчас это место стало домом для четырех с лишним тысяч британских военнослужащих.

Большую часть лагеря составляли бесконечные ряды совершенно одинаковых палаток с крытыми проходами между ними. Попытка отыскать магазинчик военно‑торговой службы экспедиционных войск, где продавалась газировка в банках и шоколадные батончики, было испытанием не для слабых духом. Кстати, а вот зачем там продавались очки для плавания, с учетом того, что на тысячу миль вокруг не было и намека на бассейн, так и осталось для меня загадкой.

Жара свыше ста градусов по Фаренгейту (38 °C) для этих мест не была редкостью, афганское солнце в середине дня палило безжалостно. Цитируя Робби Уильямса из фильма «Доброе утро, Вьетнам», я бы сказал, что было «жарко, чертовски жарко, да просто жарко, как в печке». Стоило прогуляться по Бастиону в рубашке, и подмышки уже были мокры от пота, так что я боялся даже вообразить, каково будет бегать по пустыне в полной выкладке. Ладно, сказал я себе, по крайней мере, можно не беспокоиться, что я тут растолстею.

Помимо жары, больше всего в Афганистане нам поначалу досаждала пыль: она была повсюду, в буквальном смысле повсюду. Она проникала в спальники, липла к рукам, забиралась под ногти, проникала в еду, питье и, что особенно неприятно, под шлемы.

За те несколько дней, что мы провели в Бастионе, пыль стала главным раздражителем в повседневной жизни. Мне не пришлось говорить своим парням, чтобы они не забывали чистить оружие ежедневно, они делали это без напоминания. Но стоило высунуться из палаток наружу, вся работа шла насмарку. За считаные секунды ветерок наносил на очищенный металл тончайший слой пыли, который налипал на ружейное масло, превращаясь в суперклей.

Еще хуже стало, когда мы начали выбираться на открытую местность для тренировок. Облака пыли неслись к нам по пустыне, набирая скорость, как чудовищные приливные волны. По возвращении в лагерь мы все, как один, напоминали посетителей салона красоты с грязевыми масками на лицах, вот только здесь за это удовольствие не надо было платить косметологу. Единственное, куда пыль не пробиралась, были защитные очки.

За все это время у нас выдался лишь один свободный вечер, и я провел его, любуясь закатом с крыши одного из наблюдательных постов по периметру лагеря. Погруженный в свои мысли, я отследил взглядом подлетавший к базе боевой вертолет СН47, который заходил с востока, а затем, сделав разворот прямо на фоне заходящего солнца, направился прямиком к посадочной площадке рядом с полевым госпиталем, минуя основной аэродром. Это означало, что привезли раненых. Сцена была прямо как из военных фильмов, которые я любил смотреть в детстве.

Если кто из нас и надеялся поначалу на то, что в Кэмп Бастионе удастся удобно устроиться, этим мечтам вскоре пришел конец. Из шести месяцев, которые нам предстояло провести в Афганистане, на палаточный городок отводилось от силы четыре недели. Все остальное время нас ожидал «настоящий Афганистан», а это уже совсем другое место.

Нам дали всего пару дней на акклиматизацию, а потом перебросили в маленький торговый городок под названием Гиришк, где надежды на сравнительно мирную командировку развеялись как дым. Первый же патруль вступил в перестрелку с талибами.

Через старые кварталы Гиришка мы прошли для встречи с национальной полицией Афганистана (НПА), стоявшей на охране большой дамбы, возведенной китайцами. Это был важный стратегический объект в регионе. В какой‑то момент, когда мы говорили с полицейскими, они указали нам на группу людей, видневшихся на холме по соседству. Они сказали нам, что это талибы, но вмешиваться мы не могли, поэтому стрелять никто не стал. Однако, когда мы направились через город обратно, талибы принялись палить из минометов и из стрелкового оружия как по нам, так и по афганцам. Нам ничего не оставалось, кроме как вступить в бой. Пара ракет, выпущенных с истребителя «Харриер», который был вызван нам в помощь, положили бою конец. Для многих из нас момент отрезвления наступил именно тогда: мы осознали, что тренировки подошли к концу, и мы действительно находимся в боевой ситуации.

Мы патрулировали окрестности дамбы две недели, после чего нас отправили обратно в Бастион для подготовки к переброске в Наузад, где нам предстояло провести по меньшей мере два месяца. Утверждалось, что здесь безопасно. Именно на этой «безопасной» базе я сейчас и наблюдал из‑за мешков с песком – не прилетит ли в нас очередной реактивный снаряд.

Я как раз собирался пообедать безвкусными пайковыми сухарями и загадочно пахнущей массой из консервной банки с этикеткой «мясной фарш», когда пришел вызов по рации. Меня ожидали в комнате совещаний, где мы обустроили свой штаб. Поскольку за последние пару дней мой обед ничем не отличался от сегодняшнего, я был рад поводу засунуть сухари обратно в зеленую упаковку. Трусцой добежав до штаба, я просунул голову в дверь.

– Звали, босс? – Оглядевшись, я обнаружил в комнате четырех человек. Для тесного помещения даже этого было слишком много.

Как выяснилось, босс – он же командир нашего подразделения – оживленно переговаривался с кем‑то по рации.

Связист махнул мне рукой, я помахал в ответ. За это время босс закончил говорить.

– Сдается мне, сержант, это по вашей части. С холма сообщили, что НПАшники вышли за ворота. Во‑первых, я им не давал на это разрешения, а во‑вторых, они третируют какую‑то псину. – Он знал о моей любви к собакам, поскольку сам неоднократно перешагивал через Физз по пути в спортзал, на нашей базе в Плимуте. – В общем, разберитесь, в чем дело, верните их обратно, и все это подипломатичнее как‑нибудь.

– Нет проблем, босс, уже иду.

Я торопливо нацепил на себя амуницию, поскольку без полной защиты наружу выходить запрещалось, даже ненадолго, и поскольку в одиночку я пойти не мог, то помимо Хатча прихватил еще Дэйва – второго нашего бывалого капрала.

Дэйв дослужился до этого звания как раз перед отправкой в Афганистан, после окончания командных курсов для младшего состава. Он обожал свою работу. И самое приятное – по крайней мере, по его словам, – было оттрубить весь день на службе, а потом отправиться по барам развлекаться с красотками. Правда, другие парни утверждали, что навыки флирта у Дэйва оставляют желать лучшего. Из наших разговоров я знал, что Дэйв, как и я, вырос среди собак и очень их любит.

Пока мы собирались, я в двух словах описал ситуацию, после чего мы направились к западным воротам. В левом ухе у меня теперь был вставлен наушник, и я мог слушать встревоженные переговоры между дозорным с холма и дежурным в главном здании.

– База, это Холм. Парни говорят, что местные скоро умучают псину до смерти. Что нам делать? Прием.

– Холм, говорит База. Ничего не предпринимайте, 2 °C уже выдвинулся в этом направлении, следите за ним.

2 °C – произносится как «два нуля чарли» – был мой позывной.

– Холм – Базе. Вас понял. Надеюсь, он им врежет как следует. Конец связи.

Я предупредил Хатча и Дэйва, что холм бдит, но на выходе с базы мы все равно прикрывали друг друга максимально тщательно. Хатч опустился на одно колено за глинобитной стеной на углу проулка, который вел к воротам, а мы с Дэйвом сделали стремительную перебежку по открытой местности. Затем Дэйв залег в самой удобной позиции для стрельбы, Хатч нас нагнал, и с ним вместе мы переместились на новую точку.

За два квартала было слышно, как где‑то впереди лает очень обозленный пес.

Никакого плана действий у меня не было.

Местная полиция была призвана правительством Карзая вернуть Афганистан к стабильности, но, скажем прямо, они получали сущие гроши и минимум подготовки. К тому же у местных жителей они не пользовались особой любовью. Защиты ради, полицейские прятались у нас на базе, что вызывало недовольство горожан. Мы постоянно слышали жалобы на то, что полиция вымогает у местных еду и деньги, но до сих пор не получили этому доказательств.

Пока мы продвигались вперед, я думал о том, что нужно вести себя по возможности профессионально. В конце концов, мы прибыли сюда спасать афганский народ, а не афганских собак. Надо было действовать хладнокровно и уравновешенно. Я не мог себе позволить ссориться с полицией, ведь они, по крайней мере на словах, были нашими союзниками. Но жестокостей по отношению к животным я терпеть тоже не собирался. Особенно когда большая пушка в руках.

Мы продвигались по улице осторожно, не выходя на середину, прижимаясь к стенам домов, и наконец оказались на расчищенной площадке. Хатч занял позицию для прикрытия. Я продолжил идти вперед, Дэйв пристроился рядом. Это еще одна важная вещь, которой мы научились в Афганистане, не столько даже военная тактика, сколько политика. Рядом с главным всегда должен идти телохранитель, это показатель уверенности и силы.

В двадцати шагах от нас, посреди небольшой площади стоял белый пикап. На крыше восседал командир подразделения НПА в длинном, просторном оливково‑зеленом балахоне. Его помощник стоял в грузовичке с гранатометом на плече. Когда я появился в их поле зрения, они безучастно уставились на меня.

Вскоре я увидел, из‑за чего стоит такой гвалт. Прямо перед пикапом двое полицейских помоложе тянули в разные стороны самого крупного пса, какого я видел в своей жизни. Этот серо‑белый здоровяк в холке достигал не меньше четырех футов, у него была башка, как у медведя гризли, и зубы под стать. Он рычал, всем своим видом показывая: «Кто первым сунется – разорву».

Я сразу заметил, что у пса были отрезаны уши. О таком мне доводилось читать и раньше. Это означало, что пес принимал участие в собачьих боях – одном из самых популярных развлечений в Афганистане.

Перед тем как нас сюда направили, я нагуглил по Сети все, что мог, о местных обычаях и культуре. Собачьи бои оказались одной из самых неприятных деталей. Этой традиции было много веков от роду, она была очень распространена среди афганских родовых кланов. Владелец боевого пса мог рассчитывать на неплохие деньги и уважение окружающих.

Картинки, найденные в Интернете, удовольствия не доставляли. Ни один нормальный владелец собаки с таким бы иметь дела не стал. Собак крупных пород стравливали друг с другом, не оставляя иного выбора, кроме ожесточенной кровавой схватки – до победы или, нередко, до смерти. Уши и хвосты собакам отрезали ножом без какой‑либо анестезии, чтобы в драке их не могли повредить и бой длился дольше. Собак в Афганистане было много, и никто о них не заботился. Хотя, будем справедливы, и человеческая жизнь ценилась здесь ненамного выше.

Ирония ситуации состояла в том, что, когда к власти пришли талибы, они запретили обучение во всех формах, но также запретили и собачьи бои, поскольку сочли их противоречащими исламу. Когда в 2001 году силы Коалиции отстранили «Талибан» от власти в Кабуле, правительству не было никакого дела до этого кровавого развлечения, и поединки стали проводиться вновь. Шаг вперед, два шага назад.

Я наблюдал за псом, над которым продолжали издеваться полицейские: было очевидно, что он держится из последних сил. Особенно меня потрясли отрезанные уши. Я и до того был готов на все, чтобы освободить собаку, а теперь решимости только прибавилось.

Молоденький полицейский с трудом удерживал пса, который вырывался и сопротивлялся, как бык на родео. Они смастерили из витой проволоки некое подобие поводка и обмотали им собаку за шею и задние лапы. Это означало, что ни назад, ни вперед пес двигаться не мог, и чем сильнее он вырывался, тем туже запутывался в проволочных петлях. Понятно, что от этого он злился еще сильнее.

Я не знал, что делать, если пес все‑таки вырвется на свободу. Навряд ли он понял бы, что я хочу ему помочь, и поэтому я осторожно сделал шаг назад.

– Салям алейкум, – поздоровался я с командиром. Нас учили на курсах перед отправкой сюда, что в любой ситуации вежливо будет сперва поздороваться со старшим.

Он это явно оценил, ответил на мое приветствие положенным образом, затем кивнул своему младшему сотруднику – единственному среди них, кто хоть немного говорил по‑английски.

– Зачем вы пришли? – спросил он, поигрывая пальцами на спусковом крючке автомата Калашникова. Никому из моих парней никогда и в голову не пришло бы вести себя таким образом. Вообще, автомат смотрелся для него слишком большим, он вряд ли даже стрелять умел толком, но жизнь в этих краях была совсем другой, чем та, к которой мы привыкли.

– Переведи командиру, что вы должны вернуться на базу, – сказал я. – Вы вышли с базы без разрешения. Наши ребята на холме вас чуть не спутали с талибами.

Тут я слегка приврал эффекта ради, но решил, что могу себе это позволить для упрощения ситуации. Молоденький полицейский обратился к старшему на пушту, они перебросились парой фраз, а затем переводчик объяснил, что командир хотел бы через пару недель в Лашкар‑Гаре поучаствовать в местном чемпионате по собачьим боям.

– Он хочет выставить эту собаку. – Он кивнул на здоровенного пса, которого наше присутствие рядом явно раздражало еще сильнее.

Ясно. Значит, простых решений ожидать не приходилось.

– А где командир эти пару недель собирается держать пса? – поинтересовался я.

Пока переводчик обращался с этим к своему боссу, я думал о том, что мы сейчас стоим на слишком открытом, опасном месте. С Талибской магистрали все наши движения наверняка отлично просматривались. Словно для того, чтобы напомнить мне о потенциальной опасности, парни на холме по рации передавали информацию обо всех наших действиях в штаб базы. Скорее всего, мой шеф сейчас это слушал.

– Вернитесь на базу, 2 °C, – скомандовали мне по рации.

Я посмотрел на Хатча, и тот, вздернув брови, покосился на меня в ответ. Затем он мотнул головой в сторону перелеска и Талибской магистрали. Я понял, что он имеет в виду, и решил, что пора немного ускорить события.

– Скажи командиру, что наш босс не разрешит держать такую собаку у нас на базе, – заявил я пацану. – Но я знаю, где можно ее держать.

Было очевидно, что пес настроен к людям не слишком дружелюбно, исходя из прошлого опыта, и я не хотел рисковать. Заведи я его на базу, он мог бы запросто покалечить кого‑то из наших. С другой стороны, я сильно сомневался, что полицейские в состоянии соорудить ему нормальный вольер, даже если они готовы присматривать за животным. Но я знал место, которое для этого идеально подходило: полуразрушенное здание, стоявшее как раз по соседству с базой.

– Надо идти, – заявил я, указывая себе за спину.

Между старшим полицейским и младшим завязался спор, но под конец начальник все же спрыгнул с машины и, не глядя на меня, забрался на водительское сиденье.

– Он будет держать собаку за пределами базы, – пояснил мне младший, забрасывая «калаш» за спину с таким независимым видом, как будто его боссу эта идея пришла в голову только что.

– Ладно, меня это устроит, – ответил я, подавая знак дозорным с холма, что мы готовы возвращаться.

Мы сопроводили полицейских до базы. Дэйв шел первым, за ним – пикапчик, затем два молоденьких полицейских тащили собаку, которая к этому моменту уже лишилась воли к сопротивлению. Мы с Хатчем шли в этом цирке замыкающими.

Вероятно, все мои хитрые планы по освобождению пса были написаны у меня на лице, потому что Хатч то и дело косился на меня с любопытством. В ответ я взглянул на него, всем своим видом говоря: «Скоро узнаешь».

– Думаете, босса такой вариант устроит, сержант? – спросил Хатч, пока мы с ним экипировались на закате.

Он знал, что я терпеть не могу, когда он так ко мне обращается. Это типично армейская манера, но морпехи не упускают ни единой возможности подчеркнуть, что они к обычной армии не относятся.

– Типа того, – ответил я.

– В каком это смысле – типа того? – Хатч с деланным недоумением уставился на меня. – Типа – он на самом деле об этом не знает?

– Он сказал, чтобы я разобрался. Вот я и разбираюсь, – ответил я, улыбаясь в ответ и протягивая ему кусачки. – Держи, я думаю, тебе это может пригодиться.

Когда мы вернулись в штаб, я доложился боссу по поводу собаки. Он велел мне разобраться с проблемой, по возможности, не слишком огорчая местную полицию. О том, что я задумал, он меня не спрашивал.

От прохладного вечернего воздуха по коже побежали мурашки. После заката сразу становилось холоднее.

Я поднял воротник куртки, застегнулся поплотнее и присоединился к Хатчу и питу, еще одному из наших, кто согласился пожертвовать тремя часами заслуженного сна ради этого приключения. Без лишних слов мы вскарабкались на крышу здания на задах базы, где раньше располагались камеры для заключенных. Крыша была выкрашена в белый цвет и оттого казалась изготовленной из чего‑то посолиднее, чем солома и глина. Впрочем, сегодня при неяркой растущей луне определить ее цвет было почти невозможно.

Под прикрытием темноты, как нас учили, мы добежали до парапета, шедшего по краю, и залегли там, в тенях, отбрасываемых луной.

Полицейские жили в небольшом, неопрятном строеньице недалеко от задних ворот базы. Что особенно досадно, они никогда не упускали случая высунуть нос и полюбопытствовать, что происходит, когда ворота с характерным лязгом открывались. Если мы хотели освободить собаку, нельзя было дать им заподозрить неладное. Это означало, что через ворота мы выйти не могли, и оставалось только перелезать через стену.

С того места, где мы находились, уже виден был разрушенный дом, в котором полицейские заперли собаку. Там царила кромешная тьма, но я знал, что внутри прячется громадный связанный, очень злой пес. Хотя, возможно, конечно, к этому времени он уже слегка успокоился. По крайней мере, я на это очень рассчитывал.

После того как мы спустились бы со стены, оставалось бы преодолеть еще шагов сорок до того места, где держали собаку. Я оглянулся на здание полиции. Дверь была закрыта наглухо. Сквозь грязные занавески изнутри пробивался слабый свет, а значит, они там были чем‑то заняты. Скорее всего, как обычно курили марихуану. Меня это полностью устраивало.

Мы спустили с пятнадцатифутовой стены легкую штурмовую алюминиевую лестницу. Ее длины на всю стену не хватало, так что вдобавок для страховки мы прихватили веревку.

На глинобитный крыше закрепить ее было не за что, поэтому мне предстояло спускаться первым, а Хатчу или Питу – страховать меня с веревкой в руках. Я перекинул ноги с края крыши и повис, едва доставая ногами до верхней ступеньки лесенки. Укрепиться на ней было непросто. Я не мог посмотреть вниз, чтобы прицелиться поточнее, да еще и штурмовая винтовка перевернулась за спиной и теперь ствол тыкался мне под колено. Я стиснул зубы от резкой боли. И, как будто всего этого было недостаточно, вес брони и амуниции неумолимо тянул меня вниз.

Все‑таки мне каким‑то образом удалось встать на лестницу. Медленно, ведя ладонями по стене, я начал нащупывать ступеньку за ступенькой. Оставалось лишь надеяться, что низ лестницы не перекосится и я не свалюсь. Это было бы неприятно. Конечно, ситуация имела мало общего со скалолазанием, но все же эта мысль вызвала у меня улыбку.

Я поднял голову и увидел сверху ухмыляющегося Хатча.

– Ты веревку держишь там, черт возьми? – прошипел я.

– Ох ты ж… Забыл совсем.

Оказавшись на земле, я придержал низ лестницы, чтобы Хатчу было проще спуститься. Пит должен был оставаться на крыше и прикрывать наше возвращение, если мы решили бы вновь воспользоваться лестницей.

– Пошли.

Разумеется, прежде чем выйти с базы, я предупредил часовых, которым предстояло в это время дежурить. Меньше всего мне улыбалась перспектива быть подстреленным своими же парнями.

Держа оружие наготове, мы, бегом и пригнувшись, пересекли открытое пространство. Сердитая псина услышала нас еще на полпути.

– Вот тебе и хваленая скрытность коммандос, – прошептал я Хатчу, пока мы бежали по темноте. Собака за стеной сходила с ума. Мы добрались наконец до входа в строение и начали осматриваться по сторонам. Ничего, кроме груд мусора и щебня, куда ни посмотри.

Пес был заперт в развалинах старого дома. Он изо всех сил бился грудью в деревянную дверь, как чудовище из фильмов ужасов.

– И как мы его выпустим? – шепотом спросил Хатч. Не то чтобы я сам не задавался тем же вопросом.

К этому моменту во всем Наузаде уже наверное не осталось человека, не осведомленного о происходящем. Звуки в темноте всегда звучат громче и разносятся дальше, особенно когда кто‑то пытается спасти очень озлобленного афганского боевого пса.

– Просто откроем дверь? – предположил я.

Лица Хатча я не видел, потому что мы стояли с ним в глубокой тени, но я и без того знал, что он едва ли выглядит счастливым при мысли о том, что через пару секунд на свободе окажется рассерженная псина размером с медведя. Говоря по правде, я тоже прилива восторга не ощущал.

– Готов?

Ответа я ждать не стал.

Я пнул дверь изо всех сил. Старый замок не выдержал, и с громким треском дверь открылась внутрь. На пороге вырос сгусток рычащей тьмы.

– Бежим.

Этого говорить не требовалось, Хатч метнулся прочь раньше.

Мы обежали здание кругом, напрочь забыв о том, что у нас при себе автоматическое оружие и гранаты. Только когда мы наконец притормозили, чтобы перевести дыхание, до нас дошло, что никакая адская гончая нас не преследует. Мы не спеша приходили в себя в темноте. Хатч выдал мне свой фирменный иронический взгляд. Судя по шуму, пес до сих пор оставался в доме. Я подтолкнул Хатча локтем, и мы осторожно прокрались обратно, чтобы понять, в чем дело.

Разглядеть, что конкретно удерживало его внутри, никак не удавалось, но, судя по всему, свободы у пса было достаточно, чтобы напасть на нас, если мы подойдем ближе. Скорее всего, проволока на шее и на задних лапах была оставлена на месте. Я быстро осознал, что у нас нет ни единого шанса пробраться в помещение и освободить собаку.

Ни один план не выдерживает первого столкновения с реальностью, так нам говорят и повторяют раз за разом. И данный случай исключением не стал. К счастью, именно поэтому у меня имелся запасной план. Я полез в карман и достал колбасу. Ее я прихватил из нашей столовки перед выходом.

– План Б, – заявил я Хатчу. Он, судя по всему, уже был настроен делать ноги. И отчасти был прав: мы понятия не имели, насколько крепко собака привязана. Окажись он на свободе, этот пес перегрыз бы нам горло в считаные секунды.

Я швырнул колбасу на землю, она приземлилась точнехонько у пса перед мордой. Он тут же прекратил вырываться и стал принюхиваться. Потыкав носом в пыль пару секунд, он разом слопал колбасу. По‑моему, даже не жуя. Я подтолкнул Хатча назад, вдоль стены.

– Теперь будем ждать, да? – спросил он.

Я кивнул.

– И как долго?

У меня об этом не было ни малейшего представления. Я попросил у нашего врача порцию валиума, чтобы свалить взрослого мужчину, да еще и с запасом. Он сразу догадался, зачем это мне. Талибы нас сегодня не беспокоили, так что собачий инцидент быстро стал темой для пересудов на базе. Скормить псу валиум с помощью колбасы было проще всего.

Мы присели на корточки и шепотом болтали какое‑то время в ожидании, пока пес не заснет. Чтобы быть в курсе происходящего на базе, у меня имелась рация, но, к счастью, пока что она молчала. Время от времени с одного из дозорных постов мне посылали сигнал, что у них все тихо, и мы по‑прежнему в зоне их видимости. Каждый раз я подавал им в темноте знак, что у нас тоже все в норме.

Наконец – когда прошла, как нам уже казалось, целая вечность, но на самом деле не больше часа – пес затих окончательно. Тишина стояла жуткая и зловещая.

Мы вернулись к двери и обнаружили собаку на пороге. Громадная голова, не обезображенная злобным оскалом, выглядела даже симпатичной. При этом он все‑таки не заснул до конца, глаза оставались приоткрытыми, и время от времени пес похрюкивал. Когда я потянулся вперед, он никак не отреагировал, и я потрепал его по голове рукой в перчатке. Кажется, он даже вздохнул с облегчением. У меня с собой была еще колбаса, уже без успокоительного, и я начал скармливать ему кусочки. Теперь он ел медленнее и даже жевал.

Так мы просидели добрых полчаса, пока Хатч пытался перерезать эту чертову проволоку своими кусачками. Полицейские постарались на славу. Проволока была перекручена раза четыре сложными петлями и обвивала шею пса, туловище и задние лапы, чтобы он уж точно никуда не сбежал. Понятия не имею, как они собирались заходить в дом и забирать пса, когда пришло бы время везти его на собачьи бои.

Наконец Хатч покончил с последней проволочной петлей.

– Эпично, – констатировал он, поднимаясь на ноги.

Я в последний раз потрепал собаку по голове, и мы вышли из развалин на свежий воздух. Отсюда нам было хорошо видно, как пес поднялся на ноги, сперва пошатываясь, но затем все более уверенно, и устремился прочь, туда, где рыскала его стая. Бродячих собак в городе хватало. Холодными ночами они подбирались к базе совсем близко.

Мы оба прекрасно понимали, что в любой момент, пока мы старались перерезать проволоку, пес мог на нас напасть.

Но он этого не сделал.

Мы без проблем добрались до стены. Хатч первым взобрался по лестнице, которую я поддерживал снизу. Но когда я последовал за ним, выяснилось, что, балансируя на верхней ступеньке, я не могу дотянуться до края стены, чтобы за него ухватиться. Видимо, нижняя опора лестницы ушла в грязь. Я поднял глаза в надежде, что кто‑то сверху протянет мне руку, но там не было ни души. Одной рукой я дернул за веревку и убедился, что никто ее не держит на том конце.

– Пен, быстрее, они идут.

– Кто идет? – громким шепотом переспросил я, пытаясь удержаться на верхнем кольце лестницы.

– Афганский патруль, – тревожно донеслось по рации.

– Черт.

На нашей базе располагался также взвод афганской национальной армии. Мы с ними почти не пересекались, они держались от нас в стороне. Но временами они патрулировали задние ворота, и об этой мелочи я как‑то позабыл. Последнее, чего бы мне хотелось, это объяснять афганцам, почему я карабкаюсь на стену нашей собственной базы посреди ночи.

В ножнах на поясе у меня висел морпеховский кинжал, и сейчас я потянулся за ним. Это была скорее символическая деталь, чем настоящее оружие, и до сих пор мне и в голову не могло прийти, для чего‑то его использовать. Но сейчас я изо всех сил вогнал его в глинобитную стену, как ледоруб. Он зашел достаточно крепко, и я подтянулся на нем выше, болтая ногами в воздухе. Стена была удручающе гладкой. Но до верхней кромки оставалось совсем чуть‑чуть.

Это была хорошая новость. А плохая состояла в том, что мне надо было удержать не только собственный вес, но и все снаряжение. Рано или поздно кинжал мог не выдержать.

– Руку дайте, черт побери, – зашипел я двум десантникам, бессмысленно торчавшим на краю, в каких‑то сантиметрах надо мной.

К счастью, до них наконец дошло, Пит ухватил меня за запястье и с силой потянул вверх. Вскарабкиваясь на стену, я увидел также остолбеневшего афганского часового.

Хатч все это время стоял в тени и ржал, глядя, как меня вытягивают наверх, точно тряпичную куклу. Наконец я оказался в безопасности.

– Дозорный из тебя что надо, Пит. – Я выпрямился, пытаясь отдышаться. – Ты же вроде говорил, что они идут. А не что они уже здесь.

Афганец что‑то сказал, но я его не понял.

Поэтому я просто потрепал обалдевшего солдата по плечу и пошел к краю крыши, к другой лестнице, что вела вниз, на базу.

Через пару минут я оказался в безопасности, под своей москитной сеткой. Заснул я с улыбкой на губах, даже не подозревая о том, какое влияние события сегодняшней ночи окажут на всю мою последующую жизнь.

3

Местные собаки

Мы пробыли в Наузаде чуть больше недели, но это уже ощущалось, как целая вечность.

Рутинная повседневность складывалась по большей части из смен, проведенных на дежурстве на дозорном посту, где приходилось часами таращиться на афганский пейзаж перед глазами, и редких патрулирований ближайших окрестностей базы, с осмотром переулков и заброшенных строений.

Сказать по правде, для большинства самым значимым моментом дня было наконец‑то залезть в спальник, который парни называли «ускорителем времени», и закрыть глаза. К сожалению, полноценный ночной сон чаще всего оставался недостижимой мечтой с учетом того, как было составлено расписание дежурств.

Наверное, гражданским это было бы сложно представить, но нередко для нас минометные обстрелы талибов оказывались единственным, что хоть как‑то скрашивало унылые дни.

Отряд гуркхских стрелков из восьми человек, сопровождавший нас в Наузад, специализировался на инженерных работах. Хотя у нас имелись для этого специально подготовленные десантники, сейчас они были заняты в другом месте. Гуркхи оказались невероятно трудолюбивы. С того момента, как они прибыли на базу под начало капрала, который изъяснялся с нами на ломаном английском, они без устали трудились, чтобы сделать базу более обустроенной и пригодной для жизни. Обычно произвести впечатление на морпеха непросто – когда дело касается армии (поскольку морпехи официально являются частью военно‑морского флота и к армии не относятся). Но отряду гуркхов удалось завоевать наше уважение сразу и навсегда.

Афганские архитекторы, создававшие нашу базу – точнее, тот комплекс построек с внутренними дворами, окруженный глинобитными стенами, где наша база размещалась, – были продуктом другой эпохи, скорее всего той, когда нога британцев еще не ступала на афганскую землю. Им казалось, что одного‑единственного входа более чем достаточно, и его проделали в восточной стене.

Не надо было быть гением, чтобы представить, с какими предосторожностями мы покидали базу и возвращались на нее после патрулирования, особенно с учетом того, что совсем недавно талибы считали этот город своей вотчиной. В настоящий момент ворота смотрели в прямо противоположную сторону от той, где пролегала Гранатовая аллея – окрещенная так еще нашими преемниками, солдатами воздушно‑десантной бригады. Наскоро заделанные дыры в стенах по обе стороны ворот свидетельствовали о меткости минометчиков, которые обстреливали базу все то время, пока они несли тут службу. К счастью для нас, с момента нашего прибытия Гранатовая аллея вела себя тихо.

В общем, через пару дней после того, как мы обосновались в Наузаде, начальство решило, что нам необходимы вторые ворота в другой части внешней стены. Пусть талибы поломают голову, откуда мы появимся. По крайней мере, идея была именно такова.

Гуркхи с удовольствием взялись за дело.

Гуркхский капрал быстро высчитал, какой величины дыра должна быть проделана в стене, заложил взрывчатку, прикрепив ее к коротким деревянным плашкам, которые были распределены по всей поверхности. Все те из нас, кто не было занят на дежурстве, с интересом наблюдали с безопасного расстояния, как гуркх, ответственный за взрыв, с невозмутимым видом поджег спичку и запалил фитиль, после чего беззаботно пошел прочь, даже не оглядываясь на творение рук своих.

От взрыва у нас перехватило дыхание. Ударная волна сотрясла всю базу до основания. Когда пыль наконец осела, мы увидели гуркхов, поздравляющих друг дружку с успехом, и зияющую дыру в стене толщиной три фута, через которую теперь запросто мог проехать автомобиль.

На входе установили огромные двустворчатые металлические ворота. Петли привинтили к мощным столбам‑опорам, вбитым в землю по обе стороны пробоины в стене. Четыре петли, приваренных к створкам, удерживали засов, который не давал воротам отворяться самим по себе. Железяка весила добрую тонну, и обычно, чтобы сдвинуть ее с места, требовались усилия двух морпехов. В одиночку сделать это было почти невозможно.

То, как эти новехонькие металлические ворота скрежетали и грохотал засов, напоминало сцену из фильма ужасов. Я не мог удержаться от мысли, что по другую сторону должен стоять, скрестив на груди руки, граф Дракула и ждать, пока ворота откроют.

Хотя мы вполовину уменьшили шансы нападения при выходе патруля за пределы базы, это тут же привело к возникновению новой проблемы: теперь бродячие собаки Наузада могли нарушать нашу линию обороны, поскольку новые ворота на добрый фут не доставали до земли. Этого зазора было достаточно, чтобы туда могла протиснуться решительная псина, и к нам на базу регулярно стали наведываться изголодавшиеся собаки в поисках пропитания.

Крупную свору не заметить было бы сложно. Они рыскали по городу и вблизи базы. Их было несколько десятков, всех пород и расцветок. Там были длинношерстные псы и короткошерстные. Были крупные, похожие на мастифов, другие скорее напоминали помесь грейхаунда со спаниелем. Общим для всех было одно: они выглядели ободранными и голодными. Ошейников не было ни у кого, поэтому я понял, что они бродячие.

Днем стая обычно вела себя тихо из‑за жары. Но по мере того, как проходил ноябрь и с севера задували холодные ветра, собаки вели себя все более оживленно. Со своего дозорного поста на северной стороне я мог видеть, как по меньшей мере, полсотни собак в поисках объедков снуют по периметру Базы. Бинокль ночного зрения показывал мне в темноте, как они вылизываются, играют и обнюхивают друг друга.

Полагаю, что именно из‑за наступающих холодов они были вынуждены постоянно передвигаться. Иногда они выли и лаяли, как будто заклиная луну подарить им хоть немного тепла в этом безжизненном белом свечении.

Собаки знали, что, кроме нашей базы, в этом районе нет других источников пропитания. Яма, где сжигались все отходы, находилась прямо за задними воротами. Пару раз я в изумлении наблюдал, как самые смелые – или, возможно, самые голодные – разрывали дымящийся мусор в поисках объедков, не павших жертвой огня.

Как‑то ночью, когда весь этот заброшенный город выглядел особенно притихшим и неподвижным, я заметил молодого пса. Он был тощим, но юрким, с длинными мягкими ушами. Длинный хвост все время находился в движении, пес весело вилял им все то время, что сновал по окрестностям, и в нем невозможно было заподозрить животное, чье выживание зависит от успешных поисков пищи. Он выглядел радостным и беззаботным.

Наблюдая за тем, как тощая псина скачет и охотится на собственную тень, я внезапно вспомнил Бимера, который тоже вечно вилял хвостом, носясь кругами без всякого смысла.

Я знал, что эти собаки могут представлять опасность для человека, – в этом сомнений не было никаких, – но решил, что ночью они могут все же стать нам союзниками. Если талибы попытаются подобраться к базе в темноте, собаки могут выявить их приближение, заинтересовавшись новыми, непривычными запахами.

Лично мне бы точно не понравилось, если бы я лежал в канаве, прячась ото всех, и тут бродячие псы явились бы меня обнюхать.

Когда собаки пробирались на базу через щель под воротами, они всегда первым делом устремлялись к мусорным пакетам, которые мы выставляли у задней стены, чтобы с первыми лучами солнца выбросить их в яму для сжигания. Обычно после этого рассвет озарял бесчисленные упаковки от сухпайка и прочий мусор, щедро раскиданный вдоль стены, там, где их объедали собаки.

Против того, чтобы собирать мусор, я ничего не имел, но вот горы собачьего помета, видневшиеся тут и там среди рваных мешков, никакого удовольствия не доставляли. Совсем иначе я представлял себе начало нового трудового дня.

Как‑то утром я отправился на очередную уборку, после того как ночью там похозяйничала свора, и был шокирован, обнаружив среди мусорных пакетов мертвого пса. Внешне он напоминал сенбернара, шкура выглядела тусклой и грязной. Похоже, он умер от старости, поскольку никаких ран на теле заметно не было. Оставить его разлагаться на полуденном солнце я не мог, но и нести на руках – тоже. Поэтому я обвязал его веревкой поперек туловища и отволок к мусорной яме.

Я старался не чувствовать жалости, пока тащил его по земле. Наверняка это был умный и хитрый пес, раз сумел дожить до таких лет. Странно, как он ухитрился пролезть под воротами – для этого он был крупноват. Но когда я закрывал створку, то обнаружил, что этот умник прокопал в сухой земле канавку. Стало ясно, что проблему с воротами необходимо решать как можно скорее.

Когда я закончил возиться со старым псом, я взял лопату и прокопал канаву с внутренней части ворот, примерно в фут глубиной и полфута шириной. Эту канаву я заполнил большими камнями, которых рядом с базой было полным‑полно. Это было не сложно. Я уже начинал раздражаться, что не могу нормально делать зарядку каждое утро, как привык, и теперь радовался возможности размять мышцы. Камни в канаве я постарался уложить как можно плотнее, после чего укрыл их слоем грунта, который был снят, когда я копал канаву. Теперь до низа ворот оставалось не больше шести дюймов, и даже самый тощий и решительный пес не смог бы пролезть под ними. Мои старания привлекли внимание нескольких молодых собак, которые подбежали полюбопытствовать, какую еду им выбросят на сей раз, а одна из них даже ухитрилась проскользнуть в приоткрытые ворота. Делом своих рук я остался очень доволен, но вот выгнать наружу бродячего пса оказалось не так‑то просто. Пришлось пожертвовать упаковкой бекона и фасолью в банке. Пес был совсем молоденький, и вскоре он уже покорно уселся у ворот, как будто ожидая, что я сейчас выведу его на прогулку. Я распахнул створку. Снаружи еще несколько собратьев выжидающе косились на ворота. Я их шуганул, и они принялись прыгать и вертеться в пыли, так что я вновь невольно вспомнил про Бимера и Физз, оставшихся дома. Эти собаки были такими же игривыми и любопытными, как их сородичи на другом конце света.

Остатки еды я небольшими кучками разложил на земле. Запах для них был настолько завораживающим, что они мгновенно забыли о моем присутствии и устремились вперед. Я воспользовался этим отвлекающим маневром, чтобы ускользнуть за ворота, отныне надежно защищенные от незваных гостей.

Мне было жаль оставлять их снаружи, но я понимал, что делаю это ради общего блага. Да и, собственно, что я мог сделать еще? По крайней мере, так наши мусорные пакеты будут в безопасности.

Крики, подбадривающие вопли и восторженные возгласы слышались все громче, по мере того как я приближался к концу проулка. Я посмотрел на Дэйва, контролировавшего вход в боковую уловку слева. Он растерянно пожал плечами и покачал головой в ответ. Ему тоже было непонятно, что творится там, за углом.

Обычно местные так близко к базе не подходили, особенно большими группами. Ничего интересного здесь для них больше не было. Интересно, что же привело их сюда сейчас?

Я возглавлял небольшую патрульную группу, и нашей задачей было убедиться, что талибы не пытаются прокрасться к базе по одному из узеньких проулков. Послеобеденное солнце припекало, как ненормальное, и не прошло и десяти минут, как с меня под защитным костюмом ручьями лился пот. Мне не терпелось вернуться на базу и слегка остыть, но тут мы услышали голоса толпы, и сразу стало ясно, что об отдыхе можно забыть.

Телеграфный столб, который, вероятно, обеспечивал раньше телефонную связь в Наузаде, покосился и теперь лежал, привалившись к глинобитной стене. Мне нужно было обойти его, если я хотел завернуть за угол, не выставляя себя при этом мишенью для любого стрелка. Но, насколько я мог судить, столб висел на чудом сохранившихся проводах, и положение его было очень неустойчивым. Любое неловкое движение, и он свалится. Однако выбора не было. Я хотел увидеть, что происходит за углом, так что пришлось поднырнуть под столбом, стараясь не зацепиться за него антенной рации, торчавшей у меня из рюкзака.

Дальше по улице – самой широкой из тех, что вели к нашей базе с запада, – я обнаружил полтора десятка афганцев, собравшихся кругом. На большинстве была узнаваемая темно‑зеленая камуфляжная форма афганской армии, а остальные оказались афганскими полицейскими с нашей же базы. На них были свободные голубые одежды, которые они обычно носили только по «официальным поводам».

Они явно покинули базу без разрешения, поскольку наш патруль никто не предупреждал, что в окрестностях могут быть союзники. И поскольку мы вышли патрулировать не так давно, это означало, что они ушли еще позже. И здравый смысл свой они тоже очевидно оставили на базе, поскольку оружия при себе ни у кого не было. Не самая разумная идея в Наузаде.

Я подал Дэйву знак подойти ближе, как вдруг услышал отчаянный лай с того места, где собралась толпа. Присмотревшись, я заметил, что афганцы чему‑то радуются и кричат еще громче, чем прежде. Потом в толпе показался просвет, и я смог разглядеть в центре круга двух обозленных псов.

Мне сразу стало ясно, что происходит. «Твари», – пробормотал я.

Мало того что неделю назад полицейские пытались поймать для боев бродячего пса. Теперь они устроили собачьи бои прямо в Наузаде. Такого я себе и представить не мог.

Я увидел, как одна из собак упала в грязь с глухим, неприятным звуком. Второй пес, куда более крупный, прыгнул к ней, широко раскрыв пасть, чтобы наброситься на собаку, пытавшуюся подняться с земли. Лязгнули зубы, псы пытались вцепиться друг другу в глотку – это было единственное слабое место у обоих, поскольку от ушей у них остались только окровавленные ошметки.

Меня не так просто вывести из себя. Я давно научился не ввязываться в драки и спокойно проходить мимо. Но совсем иначе я реагирую, когда речь идет о жестокости по отношению к животным. Они не могут за себя постоять. И стерпеть этого я не мог. Я приехал в Афганистан помогать людям встать на ноги, а не потворствовать варварским обычаям. С меня хватило случая с собакой у полицейских. Я больше не хотел играть в дипломатию.

Не задумываясь, я двинулся в сторону вопящей толпы. Сейчас мне было хорошо видно, насколько одна из собак крупнее другой. Большая напоминала мастифа, та, что поменьше, имела очень отдаленное сходство с немецкой овчаркой. Хотя большинство афганцев стояли ко мне спиной, я видел, что они используют длинные палки, чтобы бить и подначивать собак. Сцена, которая разворачивалась у меня на глазах, была куда хуже всего, что я видел в Интернете.

Я всегда пытаюсь сперва понять чужую культуру и разобраться во всем, прежде чем осуждать, но этим собакам никто не давал выбора: они либо дрались, либо их избивали. И я сломался.

Афганцы были так поглощены происходящим, что даже не заметили моего появления. Псы вновь кидались друг на друга. Более крупный явно выигрывал, он был сильнее и сумел сбить меньшего наземь, а теперь, оскалившись, готов был устремиться вперед и закончить бой. Афганцы закричали еще громче.

Я ворвался в круг так решительно, что сбил с ног двоих полицейских, и они едва успели подставить руки, чтобы не рухнуть в грязь лицом.

– Какого черта тут происходит? – проорал я, оказавшись в центре круга.

Скорее всего, это было бессмысленно. У меня не было переводчика. Но я надеялся, что злость в моем голосе преодолеет языковой барьер.

Все как один, они повернулись на меня, в широко раскрытых глазах вспыхнула ненависть. Но я отвлек их на пару мгновений, и этого оказалось достаточно, чтобы оба пса рванули прочь через проход, который я создал своим появлением.

Теперь афганцы принялись сердито орать на меня. Я понятия не имел, что они говорили, но, подозреваю, им очень не понравилось мое вмешательство.

Через толпу, сгрудившуюся от меня в паре шагов, наконец протолкался старший из полицейских. Он толкнул меня в грудь и начал что‑то говорить, плюясь словами. Он был так близко, что я чувствовал мерзкий запах у него изо рта. Это было нестерпимо.

– Отойди, чувак, – сказал я ему и с силой толкнул в грудь ладонью.

Он оступился и плюхнулся на землю, среди мусора. Пыль облачком поднялась вокруг него. В другой ситуации я счел бы это комичным, но сейчас было не до смеха. Только что я нарушил все правила дипломатии, потому что толкнул их старшего, но я плохо соображал, что делаю в этот момент.

– Не смей меня больше трогать, – произнес я, тыча в него пальцем, и взялся за автомат, висевший у меня на боку.

У меня было жуткое ощущение, что все это закончится очень скверно.

Афганцы орали и вопили, надвигаясь все ближе и указывая в ту сторону, куда убежали собаки. Я отступил на шаг, чтобы между нами образовалось свободное пространство. За это время полицейский поднялся на ноги. И тут я понял, что, отступая, вот‑вот упрусь спиной в стену. Я осыпал ругательствами полицейского, который в свою очередь выкрикивал в мой адрес, вероятно, что‑то не слишком вежливое.

Я уже думал, что из этой ситуации невозможно выбраться невредимым, как вдруг Дэйв протолкался через афганцев и встал рядом со мной.

– Круто, Пен, – бросил он. – А теперь сваливаем отсюда. – После чего ухватил меня за руку и потащил прочь, туда, где стоял наш патруль.

Я видел, что парни уже приготовились к бою. Очень быстро афганцы поняли, что если будут преследовать нас, то нос к носу столкнутся с солдатами.

Парням даже не пришлось браться за оружие, до местных все дошло и без этого. Их загорелые, обветренные лица были искажены яростью. Дэйв дал знак морпехам, и мы двинулись прочь от устроенного мной переполоха.

Когда мы отошли на достаточное расстояние, я обернулся на афганцев в последний раз и посмотрел на полицейского, которого сбил с ног. Он стоял неподвижно, но по‑прежнему что‑то орал, его крики и ругательства звучали по всему проулку. Желание вернуться и размазать его по стене было нестерпимым. Меня трясло от бешенства.

Но Дэйв явно понял, о чем я думаю, и потащил меня вперед еще быстрее. Нам нужно было догнать патруль и оказаться в безопасности. Все понимали, что у меня это всерьез. Я не собирался стоять и смотреть, как стравливают собак. И мне было плевать, что допускает какая культура.

Полуразрушенное строение стояло в западной части нашей базы, по другую сторону от пустой широкой площадки, отделявшей его от обитаемых зданий. Иногда полицейские там готовили, если по какой‑то причине не успевали сделать этого в дневные часы. Разводить огонь в темное время суток было запрещено. Талибы ни за что не упустили бы такую мишень.

Строение было в плохом состоянии. Там не было ни окон, ни дверей и стоял отвратительный запах. Из трещин в некрашеных стенах сыпалась пыль.

С того момента, как наше подразделение прибыло на базу, на это здание мы не обращали особого внимания. Но сегодня я решил туда заглянуть, поскольку хотел хоть ненадолго укрыться от палящего полуденного солнца.

Температура сразу упала на пару градусов, стоило переступить порог и пройти в основное помещение. Сейчас прохлада показалась мне благословением, но афганская зима стремительно приближалась, и у меня было мало надежды на то, что толстые стены будут хранить тепло. И никакого отопления у нас не было.

Центральное помещение было небольшим, два прохода вели из него в боковые, более просторные комнаты. В каждой из них имелось по небольшому окошку, впускавшему солнечные лучи, но в целом здесь царил полумрак, и что‑то разглядеть было непросто.

Я снял с пояса фонарь и включил его.

Мебели тут не было, на полу стояла какая‑то кухонная утварь и валялась пара оберток. Однако чуть подальше я заметил какую‑то старую бумагу, придавленную пятью какими‑то странными предметами, положенными друг на друга. Мне стало любопытно, и я подошел поближе. Предмет оказался грубо слепленной глиняной плашкой, похожей на облицовочную плитку, только раз в десять толще. Посередине плитки имелись четыре отпечатка длинных листьев, направленные из центра к краям так, что отчасти это напоминало компас. Я повертел тяжелую плитку в руках. Зачем кому‑то было тратить столько времени и усилий, чтобы это сделать, вместо того чтобы заняться чем‑то более важным? Я не мог найти объяснения. Мне казалось, в этих краях выживание отнимает все силы.

Я сделал еще три шага в темноту. Слева обнаружилась ниша, совершенно неприметная с первого взгляда. Я пригляделся и понял, что это еще один узкий проход, ведущий в маленькую кладовую.

В глубине души я надеялся, что, исследуя это строение, найду какие‑то следы прошлого, хотя, разумеется, здесь должны были все исследовать задолго до меня.

Чего я меньше всего ожидал, так это низкого угрожающего рычания, которое донеслось внезапно из кладовой. Это застало меня врасплох.

Я поводил фонариком ниже и обнаружил источник звука. В луче света отразились два больших красных глаза. Из темноты вновь послышалось рычание. Глаза смотрели на меня, не мигая.

Я отступил на шаг, чтобы осветить фонарем все помещение. Так мне удалось разглядеть собаку, свернувшуюся калачиком у дальней стены. Я сразу признал ее. Это был смахивающий на овчарку пес, которого заставляли драться у меня на глазах пару дней назад.

– О, черт, – сказал я. Мне это выражение показалось как нельзя более подходящим к случаю.

Пес снова зарычал, но не пошевелился.

Какого черта он тут делал? И, главное, кто его сюда впустил? Я точно знал, что ворота стали неприступными с тех пор, как я ими занялся всерьез.

– Это полицейские тебя сюда притащили, да? – шепотом спросил я собаку. Поскольку он был не таким уж маленьким, на полу в этой крохотной кладовке ему едва хватало места, чтобы лежать свернувшись. Задние ноги были плотно прижаты к туловищу.

Он поднял голову к свету, пытаясь разглядеть чужака, вторгшегося в его убежище. Теперь я видел, что мордой он и впрямь слегка похож на овчарку, если не считать обрубков на месте ушей. Правый был все еще покрыт запекшейся кровью. Шерсть у пса на спине была короткой, палевой, а передние лапы до колен оказались белыми, как будто он надел носки.

Пес лежал и смотрел на меня.

– Значит так, я несъедобный, – сказал я ему, чувствуя прилив облегчения. Еда – это язык, который понимают все животные. – Хочешь печеньку? – поинтересовался я и опустил фонарь на землю, чтобы пес мог меня как следует разглядеть. Я присел на корточки и полез в передний карман за галетами, которые носил с собой постоянно. Называть их печеньем означало им сильно польстить: на вкус они больше всего напоминали затхлый картон. Но мы уже знали, что талибы могут напасть в любой момент, и никому не хотелось застрять на наблюдательном посту на несколько часов без всякой еды, даже если пить после этих галет хотелось неимоверно.

Я протянул к собаке левую руку, держа печенье между большим и указательным пальцами на тот случай, если он все‑таки решит, что я выгляжу более аппетитно. Я уже видел, какие у него клыки. Знакомиться с ними ближе мне не хотелось.

Он снова зарычал. Это был низкий звук, как будто пробудился какой‑то зверь из ночных кошмаров. Я вздрогнул, но все равно продолжал тянуться к нему. Нас с псом разделял еще добрый фут.

– Тихо, Пен, спокойно, – бормотал я сам себе, осторожно придвигаясь ближе. Я отчаянно надеялся, что пес меня просто пугает, но на самом деле настроен не агрессивно.

– Хороший мальчик. Я тебя не обижу, – негромко сказал я ему, – они вкусные, правда!

Я помахал коричневой галетой у пса перед носом. На сей раз дернулся он. Потом посмотрел на галету и с подозрением принюхался. Сомневаюсь, чтобы до сих пор ему доводилось пробовать что‑то подобное. Потянувшись, он попытался взять галету зубами.

– Хороший мальчик. У меня еще есть.

Меня порадовало, что в галетах пес все‑таки заинтересован больше, чем во мне.

Я вытащил из зеленой упаковки еще одно печенье и подтолкнул к нему, но когда моя рука оказалась слишком близко, он внезапно гавкнул и без предупреждения клацнул челюстями.

Я отреагировал слишком быстро, метнулся назад и плюхнулся на задницу.

Собака при этом не шевельнулась, двигалась только голова. Но угрозу он озвучил достаточно ясно.

– Ладно. Я понял, границы не нарушаем. Все хорошо, Мистер Злобный Пес. – Я бросил ему галету и медленно поднялся.

На этот раз он не стал тратить время и принюхиваться, а просто потянулся вперед, ухватил зубами угощение и принялся жевать.

– Так, приятель, я пойду принесу тебе воды. Она точно не помешает.

Я знал, что оставлять пса на свободе посреди базы нельзя. И мне не хотелось думать о том, какая участь ждет бедолагу в руках полицейских.

Но база теперь была собаконепроницаемой, и он не смог бы сбежать, даже если бы захотел. Значит, мне предстояло вывести его наружу. Однако здравый смысл подсказывал, что мне это не удастся, пока пес не станет мне доверять. Я уж точно не собирался тащить его за ворота насильно.

Я вышел из здания и чуть не ослеп от яркого послеполуденного солнца. Дойдя до того места, откуда мы брали воду, я взял одну из канистр, которые использовали для мытья посуды. Она еще была полна на четверть. Вернувшись в дом, я обнаружил на полу большую серебристую миску, которую полицейские иногда использовали для готовки. Ее ставили на открытый огонь, и снаружи она вся почернела от копоти, а изнутри налипли пригоревшие остатки пищи.

Я наскоро сполоснул ее и постарался убрать пальцами хотя бы часть этой грязи. Потом налил воды побольше и осторожно занес ее в полутемное помещение, где лежал сердитый пес. За время моего отсутствия тут ничего не изменилось. На этот раз я постарался быть аккуратнее и вежливо поставил миску на пол. Я не хотел снова приземлиться на пятую точку.

Пес не шелохнулся. Я слегка подтолкнул миску. Он не зарычал.

– Хороший мальчик. Вот видишь, я на твоей стороне, – сказал я самым дружелюбным тоном, на какой был способен.

Взглянув на часы, я увидел, что до совещания в 16:00 остается всего ничего, так что пришлось высыпать остатки галет прямо в миску.

– До встречи, приятель. А пока – приятного аппетита.

Он радостно принялся за еду, и я ушел, но основной вопрос оставался по‑прежнему нерешенным. Я и так, и сяк прокручивал его в мозгу, пока шел на совещание, но ответа не находил. Как вытащить за пределы базы афганского боевого пса, не лишившись руки?

Мне снился дом, когда писк будильника разбудил меня. Было полвторого ночи, самое время начинать новый день. Всего два часа назад я забрался в спальный мешок. Теперь, расстегивая молнию, я ощущал ночную прохладу, так что одеваться и надевать ботинки пришлось как можно быстрее. К счастью, мне надо было пройти всего пару десятков шагов, чтобы оказаться в теплом помещении, где меня ждало дежурство в эфире.

Проходя по открытой территории, я заметил силуэт, подсвеченный серебристым светом луны. Это был бойцовый пес, безухая голова ясно выделялась на фоне глинобитной стены. Я остановился посмотреть на него. Без предупреждения он с трудом поднялся, подтягивая задние лапы, и, пошатываясь, двинулся ко мне.

Я едва не пустился бежать, но тут же велел себе не валять дурака и застыл неподвижно, дожидаясь, пока пес подойдет. Он приблизился и принялся обнюхивать мои штаны.

Я внезапно понял, что все это время боялся вздохнуть.

Правой рукой я потянулся к собачьей голове. В последний момент до меня дошло, что, скорее всего, его никогда раньше не гладили. Но было уже поздно, моя ладонь почти касалась его морды.

Я держал руку так, чтобы пес мог ее понюхать. Он несколько раз глубоко втянул воздух с негромким звуком «умф», а потом внезапно сел рядом.

Стоило рискнуть. Я осторожно погладил его по башке, стараясь не касаться тех мест, где были уши. Он не отшатнулся, а наоборот, боднул меня в ладонь. Я почесал сильнее, так чтобы он почувствовал. Пес при этом издал негромкое ворчание, но в этом звуке не было агрессии, оно звучало гораздо мягче, чем прежде. Почти так же порыкивали от удовольствия Физз и Бимер, и я решил, что все делаю правильно.

Я снова посмотрел на часы, они показывали 01:56. Через пару минут мне предстояло сменить Датчи, еще одного нашего сержанта, у рации. Хотя, скорее всего, он не стал бы сердиться, задержись я немного: обычно в это время он играл в покер со связистом на другой станции. На кон они не ставили ничего дороже конфет. Сомневаюсь, что на всю базу у нас наличными нашлось бы хоть двести баков: деньги здесь были совершенно не в ходу.

Еще некоторое время я стоял под яркой афганской луной и дышал прохладным ночным воздухом вместе с псом, который наслаждался человеческой лаской – впервые за всю свою одинокую и безрадостную жизнь.

4

Собачий смотритель

Несколько дней стояло затишье, талибы не высовывались, но и мы прекратили патрулирование из‑за отсутствия поддержки с воздуха. Приоритетными по Гильменду сейчас считались другие операции.

Эта краткая передышка позволила нам заняться благоустройством базы. Сегодня мы взялись за постройку душевых.

В Наузаде, как собственно и почти везде в Гильменде, не было водопроводной воды, и мы привезли с собой душ на солнечных батареях. Это были здоровенные черные пластиковые канистры, которые наполняли водой и выкладывали нагреваться на солнце. Через несколько часов их подвешивали на какую‑нибудь крепкую опору, прикрепляли разбрызгиватель, и два человека успевали наскоро помыться, пока в канистре еще оставалась вода.

Это было не так уж плохо. За эти пару секунд под теплой водой можно было даже успеть побриться одноразовой бритвой, которые все мы везли с собой. И, несмотря на всю их «одноразовость», каждое такое лезвие мы использовали по нескольку дней кряду, потому что запас был небезграничен. Сходить в магазин и купить новую упаковку – о такой роскоши нечего было и мечтать. Поддержание строгого запрета на бороды, который действовал в роте, давалось нам через боль в прямом и переносном смысле.

Мы начали с того, что вырыли отводную канаву для воды, чтобы она не скапливалась грязной лужей под жилыми строениями. Теперь вода должна была утекать на небольшой огород, разбитый местной полицией. Я спрашивал, что за растения они там посадили. Радостные улыбки и жесты, имитирующие курение, сказали мне все, что я должен был об этом знать.

После того как мы прокопали канаву, парни нашли на складе старую, ненужную мешковину. Ее привязали к душевым стойкам, и получилась вполне сносная загородка.

Мыться бок о бок с товарищами – для нас в этом нет ничего необычного, но местные полицейские на этот счет имели собственное мнение. Их неимоверно смешило, что мы готовы вставать под душ по двое, обнаженными, под тонкую струйку воды. Но теперь это зрелище было скрыто от их глаз. Мы не шокировали их, они не смеялись над нами.

Когда все было почти закончено, я поручил довести работу до конца одному из младших капралов, а сам пошел проверить, как там мой бойцовый пес.

Он все еще прятался в полуразрушенном здании в течение дня и появлялся только ночью, у задних ворот. Там он рылся в мусорных мешках в поисках объедков. Я не знал, в курсе ли местные полицейские, что он здесь, но то, что именно они притащили его на базу – в этом у меня сомнений не было.

Пару раз, когда я пытался помешать ему потрошить пакеты с мусором и раскидывать повсюду обертки, он угрожающе рычал на меня. Чтобы спасти оставшиеся мешки – и свои руки – я вместо этого кидал ему открытый сухпаек.

Но вдали от помойки он вел себя совсем иначе. Если мы с ним не виделись в течение дня, он бросался ко мне, когда я шел в радиорубку. С учетом веса килограмм в тридцать, он мог бы запросто сбить меня с ног, если бы захотел.

Поначалу я относился к нему с опаской. Трудно было поверить в его дружелюбие, когда у мусорных мешков он вел себя настолько агрессивно. Но к третьему разу до меня наконец дошло, что он действительно рад меня видеть. И, сказать по правде, я тоже был рад видеть его. Наше подразделение почти не взаимодействовало с местными жителями, потому что мы редко выходили в патрули. И, кажется, на какое‑то время этот пес стал для меня воплощением всего Наузада.

Я обнаружил его сидящим среди подсохшей грязи рядом с домом, где он обычно прятался. Он с наслаждением принимал от меня и внимание, и галеты, которые я ему щедро скармливал. Между нами царило полное доверие, и теперь я мог наконец рассмотреть его повнимательнее при свете дня.

На правой стороне морды, под глазом было три глубоких шрама, скорее всего, полученных в прошлых боях. Похоже, ему вообще повезло, что он не ослеп.

Подкармливая пса галетами, я взглянул также на его окровавленное ухо. Выглядело оно хуже некуда, над ним постоянно роились мухи, и я не хотел, чтобы возникло заражение крови. Свободной рукой я попробовал втереть вокруг уха антисептический крем, который был у меня с собой. Я был готов к тому, что мои старания не понравятся израненному псу, но он мирно поедал галеты из моей левой руки и ни на что другое внимания не обращал.

Интересно, в скольких боях он принимал участие? Мне было жаль и его, и других собак за стенами нашей базы, которые постоянно искали объедки для пропитания. Это была тяжелая, недостойная жизнь. Но что я мог сделать, чтобы помочь ему и тысячам других собак в Афганистане?

В Великобритании я мог бы связаться с фондами защиты животных, и тысячи добровольцев включились бы в общий проект. Но я был на другом конце света. И я не мог сделать ничего – только кормить пса галетами.

Я ощущал отчаяние оттого, что не в моих силах было что‑либо изменить. Но я не мог и просто опустить руки. Проблема была в том, что с этим псом мы уже начали становиться друзьями.

Я был рад услышать голос Лизы, пусть даже в два часа ночи, и ощущение было такое, словно она находится на Луне.

Наконец пришла моя очередь звонить домой по спутниковому телефону, который был у нас в роте. Наверное, стоило бы радоваться тому, что нам вообще его выдали, однако, когда аппарат один на шестьдесят человек, довольно трудно им воспользоваться, так что недельные карточки с двадцатиминутным лимитом на разговоры редко когда удавалось выболтать до конца. Самой неприятной была необходимость постоянно подзаряжать единственный аккумулятор. Второй проблемой оказалась нехватка времени, особенно с учетом пяти часов разницы между нами и Великобританией.

Политика меня никогда особо не интересовала, но я мог иронично покачать головой всякий раз, когда слышал, что очередной политик обещает улучшить бытовые условия для солдат в зонах боевых действий. Добавочные сетевые терминалы или минуты разговора – все это отлично смотрелось в теории, но ничего существенного не меняло в нашей повседневной жизни на базе. Нам говорили, что недавний визит Тони Блэра в Афганистан существенно повысил боевой дух войск. Но там, где я находился, никому не было до этого никакого дела. Для нас все оставалось по‑прежнему. Уж лучше бы они раздали нам деньги, которые ушли на то, чтобы доставить его сюда. Вот это точно подняло бы боевой дух.

По крайней мере, Лиза тоже служила в армии, и ей не привыкать подолгу оставаться без связи. Пару лет назад она несла службу на корабле «Манчестер» в Карибском заливе, где они участвовали в операции по борьбе с наркоторговлей, и мы привыкли довольствоваться ежедневными мэйлами и короткими звонками на рассвете. Мы хорошо знали, с чем приходится сталкиваться каждому из нас на службе, и не любили говорить об этом вслух.

Многим другим приходилось куда тяжелее, парням не удавалось объяснить любимым девушкам, что у них нет никакой возможности дозваниваться чаще. Письма о разрыве были не редкостью на Бастионе.

Также Лиза знала, что я не обо всем могу говорить открыто по телефону. Нас предупреждали, что звонки здесь отслеживаются многими участниками боевых действий. Но, скажем честно, мне было без разницы, кто и где может слушать мои расспросы о здоровье Бимера и Физз, а также что нового у наших с Лизой общих знакомых.

Я дождался, когда почти все темы для разговора оказались исчерпаны, и лишь тогда упомянул бойцового пса. Мне пришлось несколько минут потратить на объяснения, как я его нашел и как оказался свидетелем собачьих боев.

На другом конце провода послышался вздох.

– Милый… не надо привозить домой собаку из Афганистана, – сказала Лиза. Ее голос звучал без всякого раздражения, она старалась быть практичной. И я не мог ее осуждать.

– Я все понимаю, но надо же как‑то ему помочь. У него ушей нет, Лиза. Должна же быть в Афганистане какая‑то организация для помощи животным… – Мой голос звучал почти умоляюще.

– И что они сделают?

– Как что? Найдут для него хороший дом, я надеюсь?

Внезапно до меня дошло, что я толком вообще не думал об этом до сих пор. Кто захочет брать в дом бойцового афганского пса?

– Ладно, ладно, я поищу, – обещала Лиза, явно больше для того, чтобы меня успокоить.

– Я люблю тебя, милая, – сказал я ей. И это была чистая правда.

– Ты ужасен. Но я тоже тебя люблю, – отозвалась она. – Береги себя.

Я нажал кнопку сброса прежде, чем в трубке послышались гудки.

Ненавижу прощаться.

Пока Лиза, как я надеялся, вела поиски нужной нам организации защиты животных, мне надо было как‑то урегулировать с начальством вопрос о пребывании бойцового пса на базе. Как минимум это означало, что ему надо было соорудить закрытый загончик. Его темперамент все еще оставался для меня загадкой, поэтому нельзя было рисковать и выпускать его гулять по базе свободно. Он мог запросто покусать кого‑то из парней. Кроме того, я не хотел, чтобы полицейские вновь заставляли его драться с другими собаками.

В любом случае, для начала мне стоило поставить в известность босса. Это была его база, в конце концов.

Я дождался окончания офицерской летучки на следующее утро и зажал его в угол, когда все расходились.

– Босс, поговорить можно? – спросил я.

Босс был высоким и жилистым, при любом удобном случае он любил нам напомнить, что болеет за шотландскую сборную по футболу – ведь как раз перед нашей отправкой сюда начался чемпионат Европы. Мы старались с ним на эту тему не спорить. Вообще, он всегда говорил ровным тоном, его было непросто вывести из себя. Он был очень дружелюбным офицером, и мне нравилось с ним работать. Оба его сержанта временами приходили и давали советы по разным поводам, он всегда внимательно нас выслушивал и иногда делал, как мы говорили.

Я не стал ходить вокруг да около. Он знал, как я бесился после столкновения с местными на собачьих боях. Я надеялся, что в этом он на моей стороне. Я рассказал, как обнаружил пса в заброшенном строении и что теперь хочу пристроить его в приют для животных и он молча кивнул. Я слегка приврал, заявив, будто Лиза уже подыскала организацию, которая готова этим заняться.

– Тут главное транспорт найти, – сказал я.

Все это время босс молчал, только сдержанно улыбался.

Он не сказал «да», но не сказал и «нет», и я воспринял это как разрешение делать и дальше то, что я запланировал.

С улыбкой я направился к двери.

– Так как вы его назвали, сержант Фартинг?

Я остановился и повернулся к нему. Он по‑прежнему усмехался, но при этом смотрел куда‑то в потолок, качая головой.

– О, точно, босс, вы правы, имени у него пока нет. Я доложусь, как только что‑то придумаю.

По пути в казарму я погрузился в раздумья. Собаке и вправду нужна была кличка. Патрон? Нет. Ройал? Тоже нет, военные словечки ему не слишком подходили. Может, Эй‑Би? Так называлось печенье, которое он обожал – «Галеты Эй‑Би». Я понятия не имел почему.

Я отыскал Дэйва и остальных его приятелей, которые сейчас были не на дежурстве, за деревянным столом, ставшим центром ежедневного нытья. Сегодня все оплакивали так называемый правительственный бонус для военнослужащих, по которому мы должны были получать налоговую скидку на налоги, уплаченные за полгода афганской командировки. Вероятно, эта мера была призвана нас всех осчастливить, но беда в том, что размер скидки вычислялся по жалованью рядового состава. А поскольку большинство из нас получало несколько больше, все эти скидки не работали и вполовину так хорошо, как можно было надеяться. Страдать по этому поводу мы могли часами.

– Ну что, как все прошло? – поинтересовался Дэйв, когда я к ним присоединился. Последние три недели он был занят тем, что отращивал себе совершенно чудовищного вида усы щеточкой. Сейчас перед ним лежал журнал с голыми красотками на обложке. Пару раз Дэйв пробовал покормить пса, но, невзирая на все благие намерения, в ответ получил лишь грозное рычание и лай.

– Нормально, босс вроде не против. Он не сказал «нет», по крайней мере, – ответил я. – Зато спросил, как мы назвали собаку. Идеи есть?

– Может, Коммандос? – предложил Дэйв, одним глазом по‑прежнему не отрываясь от глянцевых картинок.

– Что‑то в этом роде, ага. Или, может, Морпех?

Дэн, один из парней, видевших за столом, отложил свой журнал.

– Наузад? – предложил он.

Дэйв встрепенулся, теперь все его внимание было устремлено на нас.

– Этот город тоже потрепан в боях, верно? – продолжал Дэн, объясняя, почему выбрал такое имя. – И пес тоже. Ушей нет, шрамы на морде…

Это было точно подмечено. Наузад – звучало неплохо, и в этом был смысл.

– Отлично, Дэн. – Я улыбнулся: – Освобождаю тебя сегодня от вечернего дежурства.

– Правда? – Он расплылся в счастливой улыбке.

– Нет, – ответил я, жестоко возвращая его с небес на землю. – Мог бы освободить, будь у меня больше людей, но нет. Может, как‑нибудь в другой раз.

Поднимаясь, чтобы уйти, я широко ухмыльнулся:

– И дождись, пока я отойду достаточно далеко, прежде чем обзывать меня козлом.

Место было вроде бы подходящее. Строение давно лишилось крыши и одной стены. Приложив толику воображения и инженерных умений, который, как уверяла Лиза, у меня отсутствовали напрочь, я мог натянуть сетку по периметру и устроить для Наузада загончик.

Я посмотрел на него. Он был привязан к железному столбу у меня за спиной и лежал там, в тени, тяжело дыша. Солнце в полдень палило так, что жарко было всем – что сумасшедшим псам, что чокнутым англичанам. Хотя, может, чокнутым тут был только я один.

У меня оставалось два часа до дежурства. Я собирался заняться написанием писем, но потом решил, что можно и подождать. Времени как раз должно было хватить на загончик. Теоретически… потому что я в жизни еще ничего подобного не делал.

Я собрал брошенную проволоку и куски сетки рабицы, брошенной нашими инженерами. Ребята помогли мне все это распрямить. Восемь футов должно было хватить для трех стен, а кроме того, я планировал сделать дверь на петлях, чтобы удобнее было кормить Наузада.

Была лишь одна проблема: весь пол в этом здании был усеян кучками человеческого дерьма. Полицейские наотрез отказывались пользоваться нашими туалетами и, судя по всему, устроили тут отхожее место. Дерьмо было повсюду, даже на узком подоконнике, на высоте мне по пояс. Понятия не имею, как им это удалось.

К счастью, за это время я успел стать настоящим экспертом по сжиганию экскрементов. Каждую субботу у нас был ритуал по очистке туалетной платформы и сжиганию отходов, чтобы там не вились миллионы черных мух. Это была моя ответственность как сержанта, хотя в рекрутской армейской брошюре о такой перспективе почему‑то забыли упомянуть. Проще всего было смешать бензин с дизельным топливом и какое‑то время дать дерьму промокнуть. Не знаю почему, но когда я бросал туда зажженную спичку, меня охватывало удовлетворение. Странные вещи случаются с людьми, которым нечем заняться от скуки.

Сейчас у нас было полно горючего. Я притащил одну канистру бензина и одну солярки. Становилось все жарче, и запах стал еще более отвратительным. Я нацепил солнцезащитные очки и замотал платком рот и нос.

– Надеюсь, ты это оценишь, приятель, – обернулся я к Наузаду, дремавшему в тенечке. Я заметил двух крупных мух песочного цвета, которые мелькнули в короткой жесткой шерсти у него на загривке и исчезли. Я уже пытался с ними разделаться, но эти твари оказались слишком шустрыми. Хотя рано или поздно с этим надо было что‑то придумать.

Я зажег спичку и с безопасного расстояния бросил ее на пол. Звук, с которым полыхнуло топливо, на секунду вырвал Наузада из спячки.

Все следующие полчаса, что я возился с вольером, пес даже ухом в мою сторону не повел.

Сгоревшее дерьмо было несложно убрать лопатой. Скажем прямо, не самая завидная работенка. Я все сгреб в большой черный пакет для мусора и отнес в яму. Хотя на лице у меня был платок, я все‑таки старался дышать как можно реже.

Проволока отлично встала на место, как только я вбил в землю два «позаимствованных» штыря, на которые обычно крепится колючка. Все держалось идеально, загончик оказался огорожен со всех сторон, калитка была достаточно широкой, чтобы я мог туда протиснуться, и открывалась без проблем.

К этому моменту вокруг уже собрались любопытные из числа тех, кто не был занят на дежурстве. Всем было интересно, с чем я тут ковыряюсь. Многие знали о моем плане отправить Наузада в собачий приют, кто‑то поддерживал меня, другие считали сумасшедшим. Мне было все равно. Главное, я нашел себе занятие и делал что‑то позитивное.

Правда, у меня не нашлось ответа, когда один из ребят поинтересовался, где будет прятаться Наузад, когда нас будут обстреливать из миномета. Мне не хотелось признаваться в том, что я напрочь забыл о крыше для загона. А теперь на это времени уже не оставалось. Я сказал себе, что подумаю об этом потом.

Проработав таким образом два часа, я завел недоумевающего пса в его новый дом, а сам отправился в радиорубку.

Дежурство тянулось бесконечно, как случалось всегда, когда талибы не включались в игру. Радиостанция потрескивала, когда ее кто‑то проверял, – вот собственно и все.

За пару дней до этого мы высылали патруль в северо‑восточную часть города и получили известие о том, что городские старейшины пытаются договориться о перемирии. В этом был свой резон: по сведениям нашей разведки, у талибов был дефицит тяжелых вооружений в этом районе, так что они готовы были пойти на прекращение огня. С другой стороны, городские старейшины сами себя загнали в угол. Они настаивали на том, чтобы мы патрулировали только территорию вокруг базы, а это означало, что талибы беспрепятственно смогут подвозить боеприпасы. Но мы были вынуждены предоставить им самим вести переговоры с лидерами Талибана. Только если дипломатия не сработала бы – тогда в дело должны были вступить мы. Однако лично у меня на мирный исход особой надежды не было.

Сейчас старейшины не хотели, чтобы мы продолжали патрулировать, поскольку боялись, чтобы талибы не восприняли это как враждебные действия и не открыли огонь снова. И, как ни противно, но мы были вынуждены уступить.

Когда дежурство наконец подошло к концу, я пошел к себе, но на полпути решил свернуть и проверить, как себя чувствует Наузад в новом жилище.

Каково же было мое изумление, когда я обнаружил преобразившийся загон. Когда я уходил, тут не было ничего, кроме проволочной сетки, но теперь пес лежал в тени под навесом из камуфляжного брезента. Более того, четверть загона занимал теперь небольшой противоминометный бункер в два фута высотой, из мешков с песком и фанеры, служившей в качестве опоры. Забираться внутрь можно было через небольшой лаз. Я улыбнулся и одобрительно кивнул.

Я знал, насколько сильно парни ненавидят наполнять мешки песком, а значит, не только мне хотелось позаботиться об этой несчастной псине. Я любовался делом их рук, но очень надеялся при этом, что укрытие Наузаду не понадобится.

Мы стояли в очереди в столовой, парни перешучивались, обменивались новостями с дозорных пунктов. Хотя нас на базе было очень мало, количество слухов, рождавшихся каждый день, поражало воображение. Последнее, что я слышал, – это что на Рождество к нам приедет повар из пятизвездочного ресторана.

Тем временем с кухни появился наш собственный шеф‑повар, с двумя кастрюлями дымящегося карри, которые он поставил на раздаточный стол. Как выяснилось за последние пару дней, этот юный герой добровольно сходил на поварские курсы, чтобы кормить нас получше. Увы, при этом половину занятий он пропустил – и ничему, кроме карри, так и не научился.

Стоило ему поставить еду, как небо над головой ворвалось тысячами красных линий. Это означало, что талибы снова вернулись в город.

Нам не было нужды кричать: «Тревога!», но и я, и второй сержант все равно отреагировали одновременно, разгоняя очередь. Почти все морпехи и без наших команд кинулись бежать.

– И какого черта мне теперь с этим делать? – завопил повар, которого едва было слышно за грохотом взрывающихся снарядов. Со злости он швырнул поварешку, чудом не угодив мне по голове, когда я подхватывал у дверей оружие и бронежилет.

– В холодильник засунь, мы еще вернемся! – проорал я ему на бегу.

Его ответ донесся до меня, когда я уже почти достиг северного дозорного поста, где было сейчас мое место:

– Сержант, так у нас же нет холодильника…

Взрывы раздавались примерно метрах в семистах от нас. Ослепительные белые вспышки озаряли окрестные здания, когда наши минометы накрывали их цели, как будто здесь велась непрерывная фотосъемка.

По рации сообщили, что наши позиции на холме прицельно обстреливаются из автоматического оружия. Талибы явно решили отыграться за спокойствие последних дней. Босс отдал команду, и мы принялись координировать ответный огонь с дозорных пунктов, чтобы накрыть позиции противника. Наблюдатель к востоку от меня сообщил, что по ним тоже стреляют из автоматов. Я сомневался, что в ближайшее время нам доведется попробовать карри.

С холма усилили обстрел позиций противника, но теперь им пришлось работать одновременно по двум точкам. Старший ротный сержант управлял огнем с нашей базы, чтобы погасить вражескую «подсветку» и дать возможность навестись нашим стрелкам.

Шум стоял оглушающий. Небо полыхало, с двух сторон подожженное трассирующими снарядами. Со своей стороны мы внимательно следили за окрестными улицами, поскольку талибы могли воспользоваться обстрелом, чтобы подобраться к нам ближе.

Я вспомнил про Наузада и понадеялся, что с ним все будет в порядке. Я сам перепугался до одури и прекрасно мог представить себе, что должен сейчас чувствовать и без того порядком напуганный бойцовый пес, запертый в клетке. Теперь я еще сильнее был благодарен парням, соорудившим для него убежище. Хотелось верить, что там он будет в безопасности. От стаи бродячих псов, сновавшей за стенами базы, сейчас не осталось и следа.

Когда шум усилился еще больше, мне пришлось вдеть наушник, чтобы я мог слышать сообщения по рации, которыми перебрасывались база и холм. Босс сообщил на Бастион, что у нас боевая ситуация, а значит, там нас поставят в самый верх списка, куда надо срочно высылать авиацию на подмогу. Другими словами, очень скоро на позиции талибов обрушится огненный ураган.

– Холм – базе, Вдоводел идет на 5. Прием. – Меня всегда забавляло, что один из пилотов истребителей называл себя «Вдоводелом».

– Понял, дайте старт за одну минуту. Конец связи.

В таких переговорах всегда использовали условные обозначения и коды, чтобы для гражданского лица они звучали полной тарабарщиной. Но для нас в пару коротких фраз уложилось все необходимое. Через пять минут следовало ожидать светопреставления.

Я старался не думать больше, как там Наузад. В первую очередь я должен был позаботиться о парнях, которыми я командовал. Но я все равно чувствовал себя виноватым, что никак не могу объяснить псу, что все будет в порядке, и избавить от всего этого безумия. Ничего не поделаешь, руки у меня были связаны.

Наш переводчик тем временем перехватывал сообщения, которые талибы слали друг другу по рации. Пока что их нимало не тревожила перспектива оказаться под обстрелом. С изрядным злорадством я подумал, что через минуту‑другую все это изменится.

– Всем постам, говорит база, внимание – 30 секунд до начала.

С холма уже прекратили вести огонь, чтобы позволить F18 подлететь и сбросить на цели 500‑фунтовые бомбы.

На долю секунды настала звенящая тишина, мы все ждали взрыва. Две вспышки ослепили нас. На мгновение даже горы на горизонте высветились на фоне чернильно‑темного неба.

А потом мы ощутили взрывную волну.

Воздушная стена налетела на нас от эпицентра, и крыша наблюдательного пункта затряслась.

– Вот, черт, – пробормотал наш пулеметчик, присевший рядом со мной.

Потом ударила звуковая волна, и на какое‑то время мы все оглохли. Звук отражался от гор, постепенно слабея, пока наконец не затих..

– Прекратить огонь, – скомандовал я. Мы стали ждать, пока на холме осмотрятся и сообщат о результатах бомбардировки.

Переводчик уже какое‑то время молчал, и это внушало надежду. Не то чтобы я хотел нести ответственность за чью‑то смерть, но талибам дали достаточно шансов решить все свои споры мирным путем. Хуже того, они начали стрелять первыми.

Все было тихо. Город выглядел замершим и темным. В воздухе пахло порохом, не было заметно никакого движения вокруг. Две световых ракеты были выпущены в ту сторону, где прежде находились вражеские позиции. Они рассыпались тысячами мелких огоньков на крохотных парашютах. Тени танцевали под ними, пока огни опускались на землю.

– Холм – Базе, огневые точки бездействуют. Прием.

– База – Холму, понял вас, ведите наблюдение. Конец связи.

Еще с полчаса мы сидели тихо в темноте, в ожидании, не проявятся ли талибы. Мне отчаянно хотелось проверить, как там Наузад, но я не мог рисковать. Если талибы уцелели, они могли снова открыть огонь, пока меня нет на боевом посту. Темнота за бойницами казалась непроницаемой. Если там, снаружи, кто‑то и был, они явно опасались что‑либо предпринимать. По рации докладывали с остальных постов, что у них тоже все в порядке. Никто из наших не пострадал.

Наконец подал голос босс.

– База – всем постам, перехвачено сообщение противника. Цитирую: «Все в порядке. Чудом уцелели. До встречи дома». Конец связи.

Мы все начали смеяться. За полтора часа перестрелки все, что нам удалось, – это напугать их, чтобы они убрались восвояси.

– Как они уцелели, черт возьми? – удивился Дэйв, наш второй стрелок. – Под бомбами‑то… Вот суки, поверить не могу.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

[1] Автор преимущественно использует британские единицы измерения. Дюйм – 2,54 см; фут – 30,48 см; миля (сухопутная) – примерно 1,6 км; фунт – примерно 454 г.