Дженет Уинтерсон

Разрыв во времени

Шекспир XXI века

Посвящается Рут Ренделл 1930–2015

Прожив полвека, понимаем с удивлением и ощущением убийственной свободы: все то, что замышляли мы и не сбылось, на самом деле не могло осуществиться – и надо постараться сделать лучше.

«Городу Шеридану» Роберт Лоуэлл

Оригинал

Место действия. Пьеса начинается на Сицилии, одном из многих вымышленных шекспировских островов.

Время действия. Вымышленное.

Сюжет. Поликсен, король Богемии, уже девять месяцев гостит у своего друга детства Леонта, короля Сицилии. Поликсен надумал вернуться домой. Леонт пытается уговорить друга остаться еще ненадолго, но тот не поддается на уговоры.

Гермиона, беременная супруга Леонта, тоже просит Поликсена остаться, и он соглашается.

Леонт вдруг вбивает себе в голову, что Гермиона изменяет ему с Поликсеном и что ребенок, которого она носит под сердцем, Поликсенов.

Леонт вызывает к себе Камилло, знатного сицилийского вельможу, и велит ему отравить Поликсена. Однако Камилло не выполняет приказ и предупреждает Поликсена, что Леонт вознамерился его убить. Поликсен бежит с Сицилии. Камилло бежит вместе с ним.

Узнав об этом, Леонт впадает в ярость и публично обвиняет жену в измене. Он бросает ее в темницу, не слушая возражений придворных, и особенно – знатной дамы Паулины, единственной, кто нашел в себе мужество открыто противостоять самодуру Леонту.

Леонт взбешен тем, что никто не верит его безумным обвинениям в адрес жены, и, опасаясь, как бы его не назвали тираном, посылает гонца к Дельфийскому оракулу.

Тем временем Гермиона рожает девочку. Леонт не признает ее своей дочерью и повелевает умертвить младенца.

Паулина приносит дитя Леонту в надежде, что его сердце смягчится, когда он увидит малышку. Однако Леонт разъяряется еще пуще и грозится выбить ребенку мозги. Но Паулину не так легко запугать, и Леонт соглашается, чтобы ребенка увезли с острова и бросили где‑нибудь на произвол судьбы. Об этом должен позаботиться Антигон, муж Паулины.

Антигон уезжает. Леонт приводит Гермиону в суд, где всячески ее унижает. Но чем больше он оскорбляет жену, тем с большим достоинством отвечает она на его сумасшедшие обвинения.

В разгар потешного суда входит гонец с прорицанием от оракула. Дельфийский оракул называет Леонта ревнивым тираном и утверждает, что Гермиона и Поликсен невиновны и новорожденное дитя тоже невиновно, и у Леонта не будет наследника, пока он не отыщет ребенка.

Леонт снова впадает в ярость и называет оракула лжецом. В ту же минуту приходит известие, что единственный сын Леонта, юный Мамиллий, умер.

Гермиона падает без чувств. Леонт раскаивается, но уже поздно.

Королева мертва.

Место действия. Богемия. В настоящее время входит в состав Чехии. Выхода к морю там никогда не было.

Сюжет. Антигон оставляет маленькую Пердиту на берегу Богемии, вместе с деньгами и несколькими памятными вещами – знаками ее королевского происхождения, – и спешит вернуться на корабль, пока не начался шторм. Его корабль идет ко дну. Сам Антигон погибает. Его смерть обозначает ремарка, наверное, самая знаменитая за всю историю театра: Убегает, преследуемый медведем.

Местный бродяга Автолик все замечает, но не делает ничего, разве что совершает пару‑тройку карманных краж. Пердиту находят бедный пастух и его полоумный сын по прозвищу Клоун. Пожалев брошенного ребенка, они забирают девочку себе.

Время действия. Шестнадцать лет спустя.

Принц Флоризель, сын Поликсена, влюбляется в Пердиту. Он думает, что она – дочь пастуха.

В селении проходит праздник по случаю стрижки овец. Наш пастух и его сын Клоун теперь богаты благодаря деньгам, найденным вместе с Пердитой.

Флоризель притворяется обыкновенным парнем, совсем не принцем. В порыве страсти он просит Пердиту стать его женой и приглашает в свидетели двух пожилых незнакомцев.

Как вскоре выяснится, незнакомцы – это переодетые Поликсен и Камилло.

Пока Пердита и Флоризель признаются друг другу в любви, бродяга Автолик шарит по чужим карманам, врет напропалую и развлекается на празднике.

Автолик – самый приятный из всех злодеев Шекспира: предприимчивый, неунывающий, остроумный. По сути, он никому не желает зла.

Клоун развлекает своих подружек‑пастушек Мопсу и Доркас, старый пастух поздравляет всех с праздником. И тут Поликсен объявляет, кто он такой на самом деле, и грозит смертью всем присутствующим.

Преисполненный ярости, он приказывает Флоризелю забыть о Пердите. Камилло видит, что у него появился шанс возвратиться домой. Он предлагает Флоризелю и Пердите бежать на Силицию. Те соглашаются и уезжают.

Следом за ними едут старый пастух, Клоун и Автолик.

Место действия. Сицилия.

Время действия. Стремительное настоящее.

Сюжет. Флоризель и Пердита прибывают ко двору Леонта. Царя влечет к юной красавице, но вскоре он узнает, что она – его дочь, как только Пастух и Клоун предъявляют ему содержимое сундучка, найденного вместе с ребенком.

Поликсен, бросившийся в погоню за беглецами, мирится с Леонтом и Флоризелем. Конец уже близко. Паулина приглашает всех к себе домой полюбоваться на мраморную статую Гермионы. Статуя стоит как живая, и Леонт бросается к ней, чтобы поцеловать, но Паулина предупреждает его и предлагает убрать статую. В конце пьесы, безо всякого объяснения, предупреждения или психологического обоснования, наши герои устремляются в новую жизнь, обретенную после «разрыва во времени», когда они пребывали в разлуке. Что ждет их дальше? Время покажет.

Кавер‑версия

Действие первое

Новый месяц

Сегодня ночью случилось странное.

Я шел с работы домой, ночь была жаркой, гнетущей, как всегда и бывает в это время года, когда кожа вечно лоснится от пота, а рубашка не высыхает ни на секунду. Я весь вечер играл на пианино в баре, где в то время работал, и никто не желал уходить, и пришлось задержаться там дольше обычного. Сын обещал, что заедет за мной на машине, но не заехал.

Я шел с работы домой. Было, наверное, около двух часов ночи, и бутылка с холодным пивом нагревалась у меня в руке. Я знаю, распитие спиртного на улице запрещено, но я подумал, какого черта, человек вкалывал без перерыва девять часов, подавал выпивку, когда в баре было затишье, и играл на пианино, когда в баре было полно народу. Под живую музыку люди пьют больше, это факт.

Я шел с работы домой, когда небо разломилось надвое и дождь обрушился ледяным градом. Это и был град. Градины размером с мячик для гольфа, твердые, как резиновые мячи. Улица впитала в себя весь жар этого дня, этой недели, этого месяца, этого лета. Градины падали на землю, словно кубики льда – во фритюрницу. Как будто буря рвалась вверх с земли, а не низвергалась с небес. Я мчался сквозь ледяную шрапнель, мелкими перебежками от подъезда к подъезду, и не видел своих ног сквозь шипящий пар. На крыльце церкви я остановился передохнуть на минутку. Внизу бурлила и пузырилась белая пена. Я промок до нитки. Деньги у меня в кармане слиплись друг с другом, мокрые волосы облепили голову. Я смахнул с глаз капли дождя. Слезы дождя. Моя жена умерла год назад. Без толку прятаться. Лучше скорее добраться до дома. Я решил срезать путь. Обычно я не хожу той дорогой. Из‑за «окна жизни».

Приемник для новорожденных, от которых отказались родители, установили в больнице около года назад. Я наблюдал за строителями каждый день, когда навещал жену. Я видел, как заливали бетонную оболочку, видел, как устанавливали стальную коробку и самоблокирующуюся дверцу со стеклянным окошком, как туда проводили тепло, свет и сигнализацию. Один из строителей отказался работать. Считал, что это неправильно, аморально. Знак времени. Впрочем, у времени столько знаков, что если вычитывать их все, можно запросто умереть от разрыва сердца.

В «окне жизни» тепло, безопасно. Когда внутрь кладут ребенка, дверца закрывается и блокируется, в больнице звенит звонок, и очень скоро кто‑то из медсестер спускается за малышом, но не прямо сразу, а так, чтобы у матери было время уйти. Перекресток буквально в двух шагах. Завернула за угол – и все, ее нет.

Однажды я видел такое. Я побежал следом за женщиной. Я крикнул ей:

– Подождите!

Она обернулась и посмотрела на меня. Одна секунда из тех секунд, которыми держится мир. Но она миновала, время двинулось дальше, и женщина ушла прочь.

Я вернулся к приемнику. Он был пуст. Через несколько дней умерла моя жена. Поэтому я не хожу домой той дорогой.

У «окон жизни» есть своя история. Разве не у всего есть история? Думаешь, что живешь в настоящем, но прошлое не отступает. Оно всегда за спиной, словно тень.

Я немного изучил вопрос. В Европе, в Средние века, когда бы они там ни были, тоже существовали приемники для брошенных младенцев. Их называли «колесами подкидышей»: круглые окна в монастырях, куда можно было засунуть младенца и сбежать, уповая на Божью милость.

А еще можно было оставить младенца в лесу, на воспитание волкам или собакам. Оставить младенца без имени, но с чем‑то, с чего начнется история.

Машина проносится мимо. Меня обдает водой из канавы, как будто мне мало. Как будто я и так не промок насквозь. Вот урод! Подъезжает другая машина. Это мой сын, Кло. Я забираюсь внутрь. Он вручает мне полотенце, я вытираю лицо, благодарный и внезапно измученный.

Мы проезжаем пару кварталов. В машине играет радио. Прогноз погоды. Суперлуние. Высокий прилив, волнение на море. Река выходит из берегов. Без необходимости не выходите на улицу. Сидите дома. Это не ураган «Катрина», но и не лучшая ночь для прогулок. Машины, припаркованные у тротуара, утонули в воде до середины колес.

И тут мы видим…

Впереди – черный «БМВ» шестой серии, врезавшийся в стену капотом. Обе двери открыты, и с водительской стороны, и с пассажирской. Впилившись в багажник «БМВ», стоит маленькая машина, явно не из дорогих. Два парня в низко надвинутых капюшонах бьют человека, лежащего на земле. Мой сын жмет на клаксон, едет прямо на них, опускает стекло и кричит: «КАКОГО ХРЕНА?! КАКОГО ХРЕНА?!» Нашу машину резко заносит: один из парней в капюшоне выстрелил нам в переднюю шину. Сын выворачивает руль, машина с глухим стуком ударяется о бордюр у тротуара. Капюшоны запрыгивают в «БМВ» и уносятся прочь, отпихнув маленькую машинку через всю улицу. Избитый мужчина лежит на земле. На вид лет шестидесяти. В хорошем, добротном костюме. Мужчина истекает кровью. Дождь смывает кровь с его лица. Он что‑то говорит. Я опускаюсь рядом с ним на колени. Его глаза широко распахнуты. Он мертв.

Сын глядит на меня – я его отец: что нам делать? Где‑то уже завывает сирена, далеко‑далеко, словно на другой планете.

– Не трогай его, – говорю я сыну. – Разворачивайся и поедем.

– Надо дождаться полицию.

Я качаю головой.

Со спущенной шиной мы кое‑как доезжаем до угла, заворачиваем и медленно едем по улице мимо больницы. «Скорая помощь» выруливает с больничного двора.

– Надо поменять колесо.

– Заезжай на больничную стоянку.

– Надо сказать полицейским о том, что мы видели.

– Он мертв.

Сын заглушает мотор и идет за инструментами в багажнике, чтобы поменять колесо. Я сижу на промокшем сиденье. В больничных окнах горит свет. Я ненавижу эту больницу. Точно так же я сидел в машине, когда умерла жена. Смотрел сквозь лобовое стекло и не видел вообще ничего. Прошел целый день, наступила ночь, и ничего не изменилось, потому что изменилось все.

Я выхожу из машины. Помогаю сыну снять колесо. Он уже достал из багажника запаску. Я запускаю пальцы в раскуроченную резину убитой шины и достаю пулю. Только этого нам не хватало. Я бросаю ее в водосток на краю тротуара.

И вот тогда я вижу свет.

«Окно жизни» освещено.

Почему‑то я знаю, что тут все связано: «БМВ», маленькая машина, мертвый мужчина, ребенок.

Потому что там есть ребенок.

Я иду к «окну жизни», словно в замедленной съемке. Ребенок спит, сосет пальчик. За ним еще не пришли. Почему никто не пришел за ребенком?

Я вдруг понимаю, почти безотчетно, что у меня в руках монтировка. Почти безотчетно открываю дверцу. Это несложно. Я беру ребенка на руки, и он весь светится, как звезда. Она светится, как звезда.

Пребудь со мной, уж меркнет свет дневной,

Густеет мрак. Господь, пребудь со мной!

Когда лишусь опоры я земной,

О Бог всесильный, Ты пребудь со мной.[1]

Сегодня утром церковь переполнена. Нас собралось около двух тысяч. Наводнение никому не помешало прийти. Пастор говорит: «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют ее» [2].

Это из Песни Песней царя Соломона. Мы поем то, что знаем.

Церковь Божественного Завета начиналась с лачуги, выросла в большой дом, а потом – в небольшой городок. В основном сюда ходят черные. Но и белые тоже. Белым труднее поверить в то, что у них есть, во что верить. Они цепляются за конкретику вроде семи дней Творения или воскресения Христа. Меня самого эти вопросы не мучают. Если Бога нет, то после смерти мне хуже не будет. Я просто умру. Если Бог есть… Да, я слышу, как вы говорите: «И где он, твой Бог?»

Я не знаю, где Бог, но мне кажется, что Бог знает, где я. У него есть первый в мире навигатор с функцией поиска. Найти Паста.

Паст – это я.

Мы живем вдвоем с сыном Кло. Ему двадцать лет. Он родился здесь. Его мать была из Канады, ее родители – из Индии. Я прибыл сюда на невольничьем корабле – ну, не я лично, а мои гены, в которые вписана Африка. И вот мы здесь, в Новой Богемии, бывшей французской колонии. Сахарные плантации, колониальные особняки, ужас и красота, слитые воедино. Кованые балюстрады, столь любимые туристами. Здания восемнадцатого века, покрашенные розовой, желтой или голубой краской. Деревянные рамы магазинных витрин. Аллеи с темными дверными проемами, что ведут к проституткам.

Есть и река. Широкая, словно будущее, каким оно было раньше. Есть и музыка: всегда где‑то поет женский голос, старик играет на банджо. Может быть, просто парочка погремушек в руках девчонки за кассой. Может быть, скрипка, напоминающая о маме. Может быть, песня, что рождает желание забыть. Что есть память на самом деле, как не мучительное прекословие с прошлым?

Я где‑то читал, что каждые семь лет человеческий организм полностью обновляется. Все до единой клетки. Даже кости отстраивают себя заново, как кораллы. Так почему же мы помним все, что должно было пройти и забыться? Какой смысл в наших шрамах и унижениях? Какой смысл помнить старые добрые времена, когда их больше нет? Я люблю тебя. Я по тебе страшно скучаю. Тебя уже нет.

– Паст! Паст?

Это пастор. Да, спасибо, у меня все хорошо. Да, ночка выдалась еще та. Божий суд над миллионом людских преступлений. Верит ли в это сам пастор? Нет, он не верит. Он верит в глобальное потепление. Господу незачем нас наказывать. Мы наказываем себя сами. Вот почему мы нуждаемся в прощении. Люди не знают, что такое прощение. «Прощение» такое же слово, как «тигр»: есть видеозаписи с тиграми, их существование доказано, но лишь немногие люди видели тигра вблизи, в дикой природе, и осознали, что он существует на самом деле.

Я никогда не прощу себе то, что я сделал…

Однажды ночью, поздней, глубокой ночью, в мертвый час – его не зря так называют – я задушил свою жену на больничной койке. Она была слабой. Я – сильным. Она лежала, подключенная к аппарату искусственного дыхания. Я снял маску с ее лица, зажал ей рот и нос двумя руками и взмолился Иисусу, чтобы он забрал ее на небеса. Он услышал мою молитву.

Монитор запищал. Я знал, что уже очень скоро в палату придут. Меня не волновало, что будет со мной. Но никто не пришел. Пришлось идти самому и кого‑то искать. Медсестер было мало, а пациентов чересчур много. Они не знали, кого винить, хотя я уверен, что подозревали меня. Мы накрыли ее простыней, а потом пришел врач и записал в карте: «Остановка дыхания».

Я не жалею о том, что сделал, но никогда себе этого не прощу. Я поступил правильно, но это было неправильно.

– Вы поступили неправильно, но из правильных побуждений, – сказал пастор. Тут я с ним не согласен. Со стороны, может быть, покажется, что мы просто играем словами, однако разница есть. Он имел в виду, что отбирать у человека жизнь – это неправильно, но я отобрал жизнь жены, чтобы избавить ее от страданий. А я был уверен, что имел право лишить ее жизни. Мы были муж и жена. Единая плоть. Но мои побуждения были неправильные, и вскоре я это понял. Я убил жену не для того, чтобы она не страдала; я убил ее, чтобы не страдать самому.

– Хватит думать об этом, Паст, – говорит пастор.

Я вернулся домой из церкви. Сын смотрел телевизор. Малышка не спала. Она тихонько лежала, глядя в потолок, где свет из окна прочертил полоски теней от жалюзи. Я взял ее на руки, вышел на улицу и понес в больницу. Она была теплой и очень легкой. Легче, чем был мой сын, когда только родился. Мы с женой только‑только перебрались в Новую Богемию. Мы верили в мир, в Бога, в будущее, в любовь, и, самое главное, мы верили друг в друга.

Шагая по улице и прижимая к себе малышку, я провалился в дыру во времени, где два разных потока сливаются воедино. Моя спина распрямилась, шаг сделался легче. Я был молодым человеком, женатым на красивой девушке, и вдруг мы с ней стали родителями.

– Придерживай маленькому головку, – сказала она, когда я нес его на руках. Новая жизнь у меня в объятиях.

Всю неделю после его рождения мы с женой не вставали с постели. Мы спали и ели в кровати, а наш ребенок лежал между нами. Всю неделю мы просто смотрели на него и никак не могли налюбоваться. Мы его сотворили. Без образования и опыта, без университетских дипломов и научных бюджетов, мы сотворили человеческое существо. Что это за безумный, отчаянный мир, где мы творим человеческие существа?

Не уходи.

Что вы сказали, мистер?

Прошу прощения, я замечтался.

Какая славная у вас малышка.

Спасибо.

Женщина проходит мимо. Я вдруг понимаю, что стою посреди людной улицы со спящим ребенком на руках и разговариваю сам с собой. Но я разговариваю не с собой, а с тобой. До сих пор. Всегда. Не уходи.

Понимаете, что я имею в виду, когда говорю о памяти? Моей жены больше нет. Ее уже не существует. Ее паспорт был аннулирован. Банковский счет закрыт. Кто‑то другой носит ее одежду. Но в моих мыслях она жива. Если бы она никогда не жила на свете, а жила лишь в моих мыслях, меня отправили бы в дурку с бредовым расстройством. А так я просто скорблю.

Я понял, что значит скорбеть: жить с кем‑то, кого больше нет.

Где ты?

Рев мотоцикла. Машины, в которых играет радио. Детишки на скейтбордах. Лает собака. Разгружают машину доставки. Две женщины спорят на тротуаре. Все вокруг говорят по мобильным. Парень орет в мегафон: «НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ».

Ну и ладно. Забирайте все. Машины, людей, товары на распродаже. Пусть не останется ничего, кроме земли у меня под ногами и неба над головой. Выключайте все звуки. Стирайте картинки. Пусть ничего не останется между нами. Увижу ли я, как ты идешь мне навстречу под конец дня? Как это бывало прежде, когда мы оба с тобой приходили домой с работы, смертельно уставшие? Подними голову и увидишь меня, мы увидим друг друга, сперва далеко, а потом – все ближе и ближе. Твоя душа вновь в человеческом облике. Атомы в форме твоей любви.

– Это ничего, – сказала она, когда узнала, что умирает.

Ничего? Но тогда весь мир со всем, что в нем – ничто, и небо – ничто, и земля, и твое тело – ничто, и то, как мы занимались любовью – ничто…

Она покачала головой.

– Смерть – ничтожная часть моей жизни. Какая мне разница? Меня просто не будет.

– Но я‑то буду, – сказал я.

– В том‑то и ужас, – сказала она. – Если бы я могла пережить свою смерть для тебя, я бы пережила.

«ТОТАЛЬНАЯ РАСПРОДАЖА. ПОЛНАЯ ЛИКВИДАЦИЯ. НИЧЕГО НЕ ОСТАНЕТСЯ».

Так уже ничего не осталось. Я подхожу к больнице. Вот оно, «окно жизни». Девочка у меня на руках просыпается. Я чувствую, как она зашевелилась. Мы смотрим друг на друга. Ее зыбкие голубые глаза находят мой сумрачный взгляд. Она поднимает крошечную ручку, нежную, как цветок, и прикасается к жесткой, колючей щетине у меня на щеке.

Поток машин в обе стороны не дает перейти улицу. Анонимный мир в непрестанном движении. Мы с малышкой застыли на краю тротуара. Она как будто понимает, что нам предстоит сделать выбор.

Но выбор ли это? Все самое важное в жизни происходит по чистой случайности. А все остальное можно и распланировать.

Я заворачиваю за угол и говорю себе, что непременно об этом подумаю, но ноги сами несут меня к дому. Иногда надо просто принять, что подсказывает тебе сердце. Сердце знает.

Когда я вернулся домой, сын смотрел новости по телевизору. Уточнения по поводу вчерашней бури. Представители властей говорят, что всегда говорят в таких случаях. А потом – объявление. Просьба ко всем, кто был свидетелем происшествия, обратиться туда‑то и туда‑то. Мертвый мужчина. Антоний Гонсалес, гражданин Мексики. При нем найден паспорт. Ограбление. Убийство. Ничего необычного для этого города, не считая погоды.

Но кое‑что необычное все‑таки было.

Он бросил ребенка.

– Откуда ты знаешь, что это он, папа?

– Я знаю, что знаю.

– Надо пойти в полицию.

Как я вырастил сына, который доверяет полиции? Мой сын всем доверяет. Я за него беспокоюсь. Я качаю головой. Он показывает на малышку.

– Если ты не пойдешь в полицию, что мы будем с ней делать?

– Оставим у нас.

Сын глядит на меня, ошарашенный. Нельзя просто взять и оставить себе новорожденного ребенка, чужого ребенка. Это незаконно. Но меня не волнуют вопросы законности. Помощь беспомощным. Разве я не могу ей помочь?

Я покормил ее и поменял ей подгузник. Я купил все, что нужно, по дороге домой. Если бы жена была жива, она бы сделала то же, что делаю я. Мы бы сделали это вместе.

Как будто мне дали жизнь взамен той, что я отобрал.

Как будто это мое прощение.

Вместе с ребенком лежал портфель‑дипломат, словно малышку заранее готовили к карьере в бизнесе. Портфель закрыт на кодовый замок. Я говорю сыну, что если мы сможем найти родителей девочки, то мы их найдем. Мы открываем портфель.

Кло напоминает плохого актера в низкобюджетном телесериале. Челюсть отвисла. Глаза, как блюдца.

– Святые угодники, – говорит Кло. – Они настоящие?

Свеженькие, хрустящие банкноты в толстых пачках, как реквизит в фильме про гангстеров. Пятьдесят пачек. Десять тысяч долларов в каждой.

Под пачками денег лежит мешочек из мягкого бархата. Бриллиантовое ожерелье. Бриллианты – не мелкая крошка. Крупные камни, щедрые, как женское сердце. В глубине переливается чистое время. Словно смотришь в хрустальный шар.

Под бриллиантами – нотный лист. Ноты расписаны от руки. Песня называется «ПЕРДИТА».

Значит, ее так зовут. Утрата. Потерянная малышка.

– Ты теперь на всю жизнь обеспечен, – говорит Кло. – Если не загремишь в тюрьму.

– Она наша, Кло. Теперь она твоя сестра. А я – ее папа.

– Как ты распорядишься деньгами?

Мы переехали в дальний пригород, где нас никто не знал. Я продал квартиру и на вырученные деньги, присовокупив к ним наличные из портфеля, купил бар «Овчарня». Заведение принадлежало мафии, им надо было по‑быстрому прикрыть лавочку, так что они не возражали против наличных. Вопросов нет. По рукам. Бриллианты я положил в банковский сейф на ее имя. До ее восемнадцатилетия.

Я играл песню и научил этой песне малышку. Она запела еще до того, как научилась говорить.

Я учусь быть ей отцом и матерью. Она спрашивает про свою настоящую маму, и я отвечаю, что нам ничего не известно. Я всегда говорил ей правду. По крайней мере, часть правды. Она белая, мы с сыном черные. Она знает, что я ей приемный отец.

Истории надо с чего‑то начаться.

Паук в чаше

Жил‑был человек, и жил он в аэропорту.

Лео и его сын Мило смотрели в огромное, во всю стену, окно в лондонском офисе Лео. Из окна виден пригородный аэропорт и эстуарий Темзы. Мило нравилось наблюдать за взлетающими самолетами. Ему было девять, и он знал на память расписание всех вылетов и прилетов. На стене кабинета висела огромная карта маршрутов, которые обслуживал аэропорт – красные линии, словно артерии на схеме кровообращения мира.

– Он находится в розыске, этот человек? – спросил Лео.

– Никто его не разыскивает, никому он не нужен, – ответил Мило. – Он сбежал от всех и стал сам по себе. Вот почему он живет в аэропорту.

Лео объяснил, что имел в виду, не разыскивает ли того человека полиция.

Мило задумался. В школе им задали написать сочинение. Учитель просил, чтобы они постарались придумать такую начальную строку, которая содержала бы в себе всю историю. Как в сказках, которые начинаются с «Было у короля три сына» или «Жил‑был тролль, влюбленный в принцессу».

– Он не убийца, этот человек, который живет в аэропорту, – сказал Мило. – Но у него нет дома.

– Почему? – спросил Лео.

– Потому что он бедный, – ответил Мило.

– Может быть, ему стоило больше работать, – сказал Лео, – и тогда он сумел бы купить билет на самолет. Смотри… «Британские авиалинии». Рейс в Нью‑Йорк с пересадкой в Шанноне.

Они наблюдали, как самолет оторвался от взлетно‑посадочной полосы, словно гигантская невероятная птица.

– На самом деле динозавры не вымерли, – сказал Лео, – они просто спрятались и дождались, когда можно будет вернуться в облике самолетов.

Мило улыбнулся. Лео взъерошил ему волосы. С сыном Лео был нежен и мягок.

– Когда мы умрем, мы тоже где‑нибудь спрячемся, а потом вернемся уже в другом облике? – спросил Мило.

– Твоя мама считает, что да. Потому что она буддистка. Поговори с ней об этом.

– А ты как считаешь? – спросил Мило. – Смотри! «СитиФлаер», парижский рейс.

– Я никогда не задумывался об этом, – сказал Лео. – Послушай совета, малыш: не стоит задумываться о том, о чем тебе думать не надо.

Лео уволили из банка, когда Мило было четыре года. Две тысячи восьмой. Год, когда грянул мировой финансовый кризис, чему содействовал и сам Лео, накапливая «безрассудные потери», как это назвал генеральный директор. Лео считал это несправедливым. Все, что он делал с деньгами, было рискованно и безрассудно, но никто не пытался его уволить за безрассудную прибыль.

Когда он вышел из банка в последний раз, в элегантном костюме от «Хьюго Босс» и туфлях «Джон Лобб», какие‑то юные демонстранты, противники капитализма, принялись бросать в него яйца. Он на мгновение застыл, глядя на сырую яичницу у себя на пиджаке. Потом сбросил пиджак, схватил двух мальчишек и швырнул их на землю. Третьего Лео впечатал в стену и сломал ему нос.

Кто‑то из оставшихся демонстрантов записал все на видео, и на следующий день Лео арестовали. Генеральный директор банка, бывший начальник Лео, узнал его в записи.

Лео признали виновным в простом нападении без отягчающих обстоятельств, но адвокат отмазал его от тюрьмы на основании частичной вменяемости (человека уволили с работы) и достаточной провокации (яйца). В любом случае пострадавшие были безработными смутьянами. Похоже, никто не заметил, что Лео тоже безработный.

Больше всего его возмущала несправедливость происходящего, когда он выплачивал штраф и покрывал судебные издержки. Не Лео придумал капитализм – его работа заключалась в том, чтобы делать деньги внутри системы, существующей для того, чтобы делать деньги. И терять деньги тоже; по сути, кризис был игрой в музыкальные стулья – пока играет музыка, никого не волнует, что на всех стульев не хватит. Кому охота сидеть, когда можно плясать? Было дело, он терял суммы, сравнимые с ВВП маленького государства, но всегда возвращал все обратно и даже с лихвой. Когда музыка останавливалась, он – временно – приставлял к своим стульям кредитное плечо.

После трехмесячного запоя он угодил в клинику реабилитации алкоголиков, где пробыл три недели, после чего его выписали и посоветовали обратиться к психологу на предмет повышения самооценки.

В течение полугода Лео дважды в неделю ездил на такси из своей Маленькой Венеции в Хэмпстед на встречи с именитым психологом из Восточной Европы. Он ненавидел бесшумную дверь в кабинет. Ненавидел кушетки, обтянутые гобеленом, ненавидел часы и коробку с бумажными носовыми платками. Он ненавидел тот факт – на самом деле два факта, по одному на каждую ногу, – что психолог носил коричневые сандалии с черными носками и постоянно заводил разговор об АМБИ‑ВАЛЕЙНТНОСТИ, как это звучало в его произношении.

– Вы одновременно и любите, и ненавидите свою мать, – сказал доктор Вартц.

– Нет, – сказал Лео. – Просто ненавижу.

– Фсе дело в хорошей грути и плохой грути.

Лео думал о женской груди, пока психолог говорил о Мелани Кляйн. В следующий раз Лео принес на сеанс мужской журнал. Вручил его доктору Вартцу вместе с маркером и попросил обвести в кружок хорошие груди и зачеркнуть крестиком плохие.

– Типичная объективация объекта, одновременно любимого и ненавистного, – сказал доктор Вартц.

Лео вспомнил, что доктор Вартц написал книгу под названием «Объективация объекта». Он принялся размышлять об истории объекта в истории человечества, поскольку стал понимать, что это слово следует произносить дважды, чтобы оно звучало весомо.

Сначала объектов не существовало – была только энергия. Потом, после Большого взрыва или сотворения мира Господом Богом, в зависимости от того, какой вы придерживаетесь точки зрения, сам мир стал объектом (мета‑объектом?), наполненным другими объектами. Их надо было как‑то назвать – отсюда Наименование объектов. Потом люди изобрели кучу всяких вещей: Изобретение объектов. Потом, рассуждал Лео, началось Уничтожение объектов из‑за многочисленных войн и всеобщего человеческого идиотизма.

И есть еще Объект желания. Его желудок сжался в комок.

Потом он подумал об инвентаризации, архивах, каталогах, описях, списках и системах классификации: Регистрация объектов. У его жены была книга, которая ей очень нравилась. Книга какого‑то американского автора. «Безопасность объектов». Сам Лео знал все, что вообще можно знать, о Статусе объектов, что в его понимании означало Объекты статуса, к примеру, его личный вертолет (продан). С появлением квантовой теории мы имеем Странность объектов и, если хорошенько подумать, Смысл объектов. А как же Бессмысленность объектов?

Да. Когда у тебя много денег и ты можешь купить что угодно, ты приходишь к тому, о чем знали Христос и Будда: земные сокровища не стоят вообще ничего. Его забавляла сама мысль о том, что подобное знание обретается на пути, прямо противоположном великим духовным традициям мира.

Он спросил:

– Можно ли по‑настоящему узнать другого человека?

– Нельзя разделять наблюдателя и наблюдаемое, – сказал доктор Вартц.

Почему нельзя? Можно! – подумал Лео, когда вернулся к себе в кабинет. – Для этого и придумали камеры слежения.

Вскоре Лео сообразил, что ему вовсе незачем платить пятьсот фунтов в неделю за два сеанса по пятьдесят минут, чтобы понять, что его недолюбили в детстве. И что он заполнил свою пустоту «чрезмерными барышами», как сформулировал это доктор.

– Мы все занимаемся самолечением, – сказал Лео доктору Вартцу. – Мое чудо‑снадобье – деньги. Алкоголь – просто стрессовая реакция. Теперь с ним покончено.

Лео бросил психотерапию, завязал с выпивкой и создал собственный хедж‑фонд. Он занялся скупкой – разумеется, с кредитным плечом – недооцененных компаний, из которых можно было вывести все ценные активы и потом загрузить по горло долгами. Фонд принес неплохие барыши инвесторам и, конечно, своему создателю. Лео назвал его «Сицилия». Звучно. С легким намеком на мафию. Его мать была итальянкой.

Очень скоро портфель «Сицилии» оценивался в шестьсот миллионов фунтов, и Лео всерьез нацелился на миллиард. Кризис ликвидности в реальном секторе – идеальная возможность делать деньги из воздуха.

Там, у себя в кабинете с видом на аэропорт, Лео увидел, что его замечание смутило Мило. Мило был задумчивым и мечтательным мальчиком – в этом смысле он пошел не в отца, а в мать. Общение Лео с сыном ограничивалось простыми, приземленными вещами, и рассуждения о жизни и смерти к ним не относились. Лео возил Мило на футбол и в бассейн. Он не делал с сыном домашних заданий и не читал ему книжек – этим занималась Мими.

– Мама скоро придет, – проговорил Лео, не зная, что еще сказать.

– Я, наверное, сяду писать сочинение? – спросил Мило.

Лео кивнул.

– Садись в кухне. Возьми там молока и печенья, да?

Мило нравилось приходить на работу к папе. Там всегда были люди, которые с ним возились и угощали чем‑нибудь вкусным, и самое главное – там были самолеты.

Лео обнял Мило. Они любили друг друга. По‑настоящему.

– Жил‑был человек, и жил он в аэропорту, – сказал Мило, выходя из кабинета.

Лео уселся за стол, сделанный из русской березы, отполированной до зеркального блеска. В его кабинете все было белым: снежные стены, полярный кожаный диван, сахарный ковер. На стене висела огромная, увеличенная до размеров плаката черно‑белая фотография жены. Цифровой вариант той же самой фотографии стоял у Лео обоями на экране айфона. Единственное пятно цвета – красный неоновый знак на стене. Дизайн Трейси Эмин.

Знак состоял из двух слов: «РИСК = ЦЕННОСТЬ». Это была переделанная цитата, которую Лео однажды увидел на демонстрации антикапиталистических «оккупантов»: «То, чем ты рискуешь, показывает, что ты ценишь». Этот лозунг беспокоил его до тех пор, пока он его не переделал. Когда Лео основал свою новую компанию, он заказал и неоновый знак.

Лео склонился над селектором:

– Веб‑Камерон! Зайдите ко мне!

Когда Камерон вошел, Лео еще не успел отсмеяться над собственной шуткой. Камерон – бывший военный. Он знает, как выполнять приказы.

– Камерон. Я хочу, чтобы вы установили веб‑камеру в спальне моей жены.

Камерон услышал распоряжение, но не понял услышанное.

– Вы хотите установить камеру визуального наблюдения в спальне вашей жены?

Лео раздраженно поморщился.

– Вы отвечаете за безопасность и транспорт в «Сицилии». Это деликатный вопрос. Я не хочу привлекать никого со стороны. Я хочу, чтобы картинка с камеры выводилась сюда, на мой рабочий компьютер.

Камерон явно чувствовал себя неловко.

– Я видел подобные штуки на порносайтах, но…

– Я не собираюсь дрочить на оцифрованные сиськи моей жены, если вас это тревожит. И мы не будем выкладывать ее видео в Интернет по двадцать фунтов за каждые семь минут для какого‑нибудь прораба, запустившего руку себе в штаны. Это чисто семейное дело. Развод.

– Вы собираетесь развестись с миссис… женой?

– Странный вопрос. У вас в Шотландии все так говорят? Что значит «миссис жена»? Просто жена. У меня нет «мистера жены».

И тут Лео подумал о Ксено. Эта мысль взорвала ему мозг.

– На самом деле, Камерон, я подозреваю, что Мими мне изменяет. И хочу поймать ее с поличным. Вы же знаете, почему веб‑камера так называется?

– Это камера, подключенная к Интернету, – медленно проговорил Камерон.

– К мировой паутине. Это ловчая сеть, Камерон. Чтобы ловить насекомых. Я не могу спать по ночам, потому что у меня в постели копошатся насекомые.

– Ваша жена ждет ребенка, – сказал Камерон.

– Вы считаете, что свиноматка не может визжать от удовольствия, если у нее в утробе зреют поросята?

Камерона бросило в жар. Галстук как будто сдавил горло.

– Вы говорите о вашей жене и ребенке.

– О моем ребенке? О чьем‑то ублюдке. – Лео сломал карандаш, который вертел в руках.

– У вас есть основания подозревать, что Мими вам изменяет?

– В смысле, видел ли я ее с кем‑нибудь? Нет. Сумел ли частный детектив, который следит за ней третий месяц, узнать что‑то такое, чего я не знаю сам: куда она ходит, с кем встречается, с кем ведет переписку по почте и эсэмэс? Нет.

– Вы говорите, что ни с кем ее не видели…

– Не видел.

– Но тогда это просто безумие.

– Вы называете меня безумцем, Камерон? Вы называете меня безумцем?

Лео швырнул на стол две половинки карандаша, резко поднялся и подошел к Камерону. Камерон замер, расслабил колени и напряг мышцы живота. Он знал, как держаться. И знал о крутом нраве Лео. Лео подошел так близко, что Камерон видел поры у него на лице. Он старательно избегал зрительного контакта.

Лео сделал шаг назад и отвернулся к окну.

– Амстердам, – сказал он, глядя на взлетающий самолет. Потом добавил, не оборачиваясь: – Она может видеться с ним каждый день, и никто ничего не заподозрит. Никто, кроме меня. Я постоянно об этом думаю.

– Лео, я не понимаю, о чем вы, – сказал Камерон.

– Это Ксено.

Камерон помедлил, переваривая услышанное.

– Ксено ваш близкий друг. И деловой партнер.

– Держи друзей близко, а врагов еще ближе, да, Камерон?

– Но вы сами сказали, что у вас нет оснований для подозрений.

Лео резко обернулся.

– Интуиция есть не только у женщин, Камерон. Я знаю Ксено всю жизнь.

Знаю Ксено всю жизнь.

С тринадцати лет. Они познакомились в школе‑интернате, куда их обоих определили отцы, отсудившие родительские права у никчемных матерей. Мать Лео ушла от отца к другой женщине. Мать Ксено была психически неуравновешенной алкоголичкой. Интернат был самым обычным, не особо престижным, без каких‑то специальных учебных программ, зато отцы тешили себя мыслью, что воспитывают сыновей как должно, хотя сыновья почти никогда не бывали дома.

На выходных в интернате было тихо и скучно – большинство воспитанников разъезжались по домам. Лео с Ксено выдумывали миры, где им хотелось бы жить.

– Я живу в лесу, – говорил Ксено. – У меня свой деревянный дом. Приходят кролики, я в них стреляю. Пиф‑паф.

– Я живу на Луне, – говорил Лео. – Она сделана из моцареллы.

– Как же ты будешь ходить по комку сыра? – спрашивал Ксено.

– Там не надо ходить, – отвечал Лео. – На Луне нет силы тяжести.

Они слушали Дэвида Боуи, певшего про майора Тома, а Ксено прибился к музыке кантри. Иногда он представлял себя в образе Эммилу Харрис[3].

Они не стремились к тому, чтобы быть как все, и это устраивало их обоих, потому что они и не были такими, как все остальные мальчишки.

К пятнадцати годам они стали неразлучны. Они вступили в школьный стрелковый клуб и состязались друг с другом в тире. Ксено чаще попадал в цель, потому что не торопился и всегда сохранял спокойствие. Лео стрелял быстрее и иной раз выигрывал просто за счет того, что делал больше выстрелов. Они придумали игру: РУЖЬЕ – ПУЛЯ – МИШЕНЬ. Выигрываешь два тура подряд – ты ружье. Один тур проиграешь – ты пуля. Проиграешь два тура подряд – ты мишень. Потом Ксено добавил ДВИЖУЩУЮСЯ МИШЕНЬ и сказал, что так чувствует себя свободнее. Лео этого не понимал. Ему просто хотелось всегда быть ружьем.

Однажды вечером после тира они занялись сексом. Все было банально. Душ. Эрекция. Трехминутное взаимное дрочилово. Никаких поцелуев. Но на следующий день Лео поцеловал Ксено на велосипедной стоянке. Поцеловал и погладил Ксено по лицу. Лео попытался что‑то сказать, но не знал, что говорить. Ксено тоже ничего не сказал. Он вообще был молчаливым. Все равно Ксено немного похож на девчонку, подумал Лео. Ксено, с его огромными серыми глазами и мягкими, темными волосами, падавшими на лицо.

Лео был крепче, выше и сильнее. По комплекции – настоящий регбист. Его уверенные движения лишены всяческого изящества. Зато у Ксено изящества – хоть отбавляй, и это тоже нравилось Лео.

Однажды они пошли купаться. Вода была теплой, небо – хмурым и низким. Чайки носились над мелководьем, высматривая рыбешек. Лео плыл шумно и быстро, явно рисуясь, и быстро устал. Ксено не торопился, но в итоге заплыл дальше.

Лео вышел на берег, оставляя глубокие следы во влажном песке. Он обернулся, уперев руки в боки, и что‑то крикнул Ксено. Солнце светило в глаза. Он не увидел Ксено, и на секунду его пронзил страх.

Но Ксено, конечно, никуда не делся. Вот он, уже плывет к берегу, легко и грациозно, словно дельфин. Лео казалось, что Ксено движется, как волна над водой.

Ксено накатил на берег вместе с прибоем. Лео обнял его за талию и вытащил на песок.

– Ты думаешь о девчонках, когда мы занимаемся этим самым? – спросил Ксено.

– Да, – солгал Лео.

Ксено уже стал тревожиться за себя, что он гей.

Позже, уже у себя в комнате, которую они делили на двоих, они валялись в кровати, сплетясь ногами, и смотрели «Бунтаря без причины»[4]. Обоим хотелось быть Джеймсом Дином, но Ксено хотелось еще и спать с Джеймсом Дином.

– Джеймс Дин был геем, – сказал Ксено.

– А Элвис тоже был геем?

– Нет, он сношался с чизбургером.

– Лично мне не хотелось бы вымазать член в майонезе.

– Даже если я его оближу?

У Лео тут же случилась эрекция. Он расстегнул штаны. Ксено встал на колени и облизал его яйца. Лео погладил Ксено по голове. А потом вдруг рассмеялся. Ксено поднял глаза.

– Я в детстве трахал арбуз, – сказал Лео. – Проковырял ножом дырку и засандалил. Это было волшебно. Потом я всегда просил маму купить арбузы, но никогда их не ел. И вот однажды мама заходит в кухню, и я там стою со спущенными штанами и с насаженным на член арбузом.

– Ну, ты извращенец! Она тебе всыпала?

– Еще как! И заставила папу прочитать мне лекцию о недопустимых объектах желания.

– Это ты обо мне? – спросил Ксено.

– Продолжай, – сказал Лео.

Интернат располагался на побережье, и после обеда в субботу, когда остальные мальчишки разъезжались по домам, Лео с Ксено садились на велосипеды и ехали к скалам.

Однажды Лео предложил:

– Давай, кто быстрее доедет до края. Как в той гонке из «Бунтаря».

Ксено не хотел затевать гонку. Но Лео стал над ним насмехаться.

Они сорвались с места. Оба крутили педали стоя, выкладываясь в полную силу. Лео был ближе к краю. Он въехал в рытвину и чуть замедлился. Ксено вырвался вперед. Лео пригнулся к рулю и поднажал. Он сравнялся с Ксено и пошел на обгон. Его заднее колесо задело переднее колесо Ксено.

Ксено упал. Велосипед оторвался от его тела, рухнул с обрыва и полетел вниз, переворачиваясь, словно в замедленной съемке.

– КСЕНО!

Ответа не было. Лео увидел, как велосипед грохнулся в воду.

Ему надолго запомнилось то мгновение, словно выпавшее из времени. Его бешеное после гонки сердцебиение, что потихонечку замедлялось. Пот у него на груди. Одинокий крик чайки, такой же пронзительный, как его собственный крик.

– КСЕНО!

Лео помчался обратно к школе, сил не было никаких – его подгонял только страх. Его стошнило прямо на ботинки дежурного воспитателя. Воспитатель вызвал полицию. Лео проводил их к утесам. Рация в полицейской машине трещала. Над водой кружил вертолет.

Ксено лежал без сознания на скалистом уступе, не видимом с края обрыва. У него был перелом подвздошной кости и сотрясение мозга, но он упал в густые заросли вереска и только чудом не свалился с уступа.

Врачи «Скорой помощи», прибывшие на вертолете, подняли Ксено на канате и отвезли в больницу, откуда он вышел лишь под конец учебного года.

Лео забросил учебу. Каждый день он ходил на то место на краю утеса. Ходил пешком.

Отец приехал, чтобы с ним поговорить. Свою речь он начал так:

– Я знаю, что мы с тобой никогда не были особенно близки…

И закончил тем, что надо взять себя в руки.

Лео хотел честно признаться, что это он виноват в том, что случилось с Ксено. Он подошел к двери директора интерната. Постоял снаружи. Ушел восвояси. И так – несколько раз.

Наконец он нашел в себе силы навестить Ксено в больнице. Ксено был худым и изможденным. Он лежал под капельницей на вытяжке, весь в гипсе. С перебинтованной головой. Лео, одетый в школьную форму, присел на стул у его койки. Ксено взял его за руку.

И вот тогда Лео расплакался. Тихие слезы, как крупный план в фильме. Ему казалось: все это не по‑настоящему. Это чья‑то чужая жизнь, не его. В реальности так не бывает. Он чуть не убил своего лучшего друга.

Ксено вернулся в школу на следующий год, выпускной. На экзаменах он хорошо сдал математику, информатику и английскую литературу, а все остальное завалил. Лео завалил вообще все. Но это было не важно. Отец обеспечил ему место в банке Барклейз.

Когда Ксено исполнилось восемнадцать, он купил жилой автофургон, потратив часть денег из страхового возмещения, которое во внесудебном порядке выплатили его отцу местные власти за то, что дорога на прибрежных скалах не отвечала нормам безопасности.

У Ксено было достаточно средств, чтобы прожить несколько лет, не заботясь о том, как добывать хлеб насущный. Он взял из приюта собаку, отрастил длинные волосы и превратился в этакого бродячего неохиппи с уклоном в рейв. Он мотался с фестиваля на фестиваль и нигде не задерживался подолгу. Минимум вещей. Никакого мобильного телефона.

Его красота несла в себе некую хрупкую уязвимость. От женщин не было отбоя. Им нравился его безмятежный, задумчивый взгляд. И то, что он читал книги и слушал классическую музыку, даже оперы.

Лео, крупный и плотный, с густыми, по‑скандинавски светлыми волосами, зачесанными назад, с приятной манерой речи, отлично смотрелся в деловом костюме и очень неплохо справлялся в банке. Вкалывал по шестнадцать часов в сутки без всяких жалоб, каждый день в шесть утра ходил в спортзал и напивался каждый вечер, что совсем не влияло на его способность получать прибыль. Очень скоро он разбогател.

В первые три года после школы он виделся с Ксено всего однажды. Ему стало неловко за своего неустроенного, бродячего друга, ничего не добившегося в жизни. Он предложил Ксено деньги.

Ксено лишь посмотрел на него этими бледными, серыми глазами, которые Лео когда‑то любил, и покачал головой. Ему не нужны деньги. Да, денег у него немного, но хватает на все, что нужно: на еду, бензин, книги и на все, что ему хочется делать.

Это расстроило Лео. Как же так? Всем нужны деньги.

– Поживи у меня пару дней, – предложил он. – Хотя бы примешь горячий душ. Сейчас же ноябрь. В твоем этом фургоне все окна так запотели, что вообще ни хрена не видно, что там снаружи. Я возьму отгулы на несколько дней.

Как раз в эти несколько дней Лео узнал, что его друг занимается разработкой компьютерных игр.

Лео играл в «Большой угон» на приставке, и тут в комнату вошел Ксено и швырнул в экран телевизора банановую кожуру.

– Эй! – возмутился Лео. – Ты чего?

– В компьютерных играх новейшие технологии сопрягаются с доисторическим уровнем человеческого развития, – сказал Ксено. – Сплошные тачки, драки, воровство, риск, девочки и награда в конце.

Лео не понимал, в чем проблема. Это как раз его жизнь. Почему в играх должно быть иначе?

– Женщины не играют в компьютерные игры, потому что им это скучно, – продолжал Ксено. – Таким образом, теряется половина потенциального рынка. Почему игры не могут быть такими же интересными, как книги?

Лео считал, что игры намного интереснее книг. Он не читал книги. Ему нравились кино‑ и телефильмы, некоторые театральные постановки, но книги – они слишком тихие. Такие тихие, что слышно, как шелестят страницы.

– Выстраивание отношений. Моральные дилеммы, – сказал Ксено.

– В играх тоже надо заключать союзы.

– Да, но это лишь средство для достижения цели. Я использую тебя, ты используешь меня. В любом случае игры слишком инертны. Книги меняют мировоззрение.

– Нет, не меняют, – ответил Лео. – Если их не читают.

– Почему игры не могут стать настоящим прорывом в мировоззрении? – сказал Ксено. – Почему игры не могут открыть нам глаза, помочь понимать лучше и чувствовать глубже? Неужели тебе самому не хочется чувствовать что‑то, кроме прилива адреналина?

– Ты гей? – вдруг спросил Лео.

Ксено пожал плечами. У него были девушки, но большую любовь он не встретил. Он никогда не влюблялся, но женщины ему нравились. Ему нравилось, когда можно по‑настоящему поговорить. Лео тоже еще никогда не влюблялся.

Вечером они пошли в бар. Крепко выпили. Когда они вернулись домой, Лео пошел к себе в спальню и разделся. Обычно он перед сном смотрел порно. Чтобы лучше спалось. Он позвал Ксено.

– Хочешь, вместе посмотрим на девочек?

Но Ксено не отозвался.

Камерон вышел из кабинета. Лео резко развернулся к окну. Он ненавидел своего друга за то, что тот спит с его женой. Неужели мало других женщин? Куда бы он ни приходил: в бары, клубы, отели – везде были женщины в поисках мужика. Женщины, не отличимые друг от друга. Длинные волосы, длинные ноги, огромные темные очки вполлица, силиконовые груди, большие сумки, высоченные каблуки. Их можно было арендовать на выходные, это не называлось арендой, но обе стороны знали, кто платит, а кто продается. Можно взять одну такую вместе с прокатной машиной в аэропорту. Он улыбнулся. Это было бы выгодное предприятие. «Авис», «герц», «баджет». Выбирайте модель. Тип кузова. Литраж двигателя. Вид страховки.

Мужчины не торопятся обзаводиться семьей. Все его друзья откладывают женитьбу лет до сорока, иногда – до пятидесяти. Но уж если женятся, то не торопятся разводиться. Немного понимания прямо в аэропорту могло бы существенно изменить дело. Мужчина нуждается в понимании, потому что он экзистенциально одинок. Он смотрит во тьму.

В этом‑то и заключается разница между мужчиной и женщиной, подумал Лео. Мужчинам нужны компании и банды, клубы и спорт, учреждения и женщины, потому что мужчины знают: есть лишь пустота и неуверенность в себе. Женщины вечно пытаются устанавливать связи, выстраивать отношения. Как будто один человек может узнать другого. Как будто один человек… тут запищал интерком… может по‑настоящему знать другого.

– Здесь Ксено, – сообщила Паулина.

– Я занят, – сказал Лео.

– Он идет к вам, – сказала Паулина.

У людей с положением Лео всегда есть личные помощники, а вернее, помощницы, которые могли бы подрабатывать супермоделями в обеденный перерыв. У Лео была Паулина. Когда она начинала работать в его бывшем банке, ей было тридцать, она свободно говорила на трех языках, имела диплом экономиста и степень магистра по управлению бизнесом и только что сдала экзамены по бухгалтерскому учету – просто ради развлечения. Она была более образованной, более профессиональной, чем Лео, и с человеческой точки зрения она была лучше него, но она никогда не пыталась использовать свои таланты, чтобы пробиться наверх. Проработка деталей всегда была ее сильной стороной – она могла просмотреть за час двести страниц отчетов по комплексной предынвестиционной проверке и предоставить Лео список основных тезисов, касательно потенциальных партнеров. Она не раз спасала его от сомнительных сделок. Когда Лео уволили из банка, Паулина – единственная из бывших коллег – звонила ему постоянно и справлялась, как у него дела. Когда Лео затеял свое собственное предприятие, он пригласил Паулину работать с ним.

Лео заключал сделки. Паулина прорабатывала детали.

Она знала Лео пятнадцать лет, за которые превратилась из стройной тридцатилетней женщины в дородную, уверенную в себе сорокапятилетнюю матрону. Она вела дела так, как считала нужным, и не боялась высказывать свое мнение.

Благодаря Паулине «Сицилия» стала законопослушной, открытой компанией, возможно, не с самой высокой этикой, но у них были свои стандарты. Лео относился к этому спокойно.

Паулина открыла дверь.

– Я же сказал, что я занят, – пробурчал Лео.

– Ничем ты не занят, – ответила Паулина. – Это я занята.

– Стерва, как она есть, – сказал Лео.

– Гроб, – ответила Паулина.

– Что? – не понял Ксено.

Ксено был стройнее и изящнее Лео и одевался, как творческий человек с хорошим вкусом: зауженные книзу черные брюки из тонкой шерсти, серые замшевые ботинки на шнуровке, серая льняная рубашка – под цвет глаз. Воротник и манжеты рубашки были пепельно‑розовыми. Для парня с нормальной ориентацией он как‑то уж слишком ухожен, подумал Лео, который нисколько не сомневался, что без мальчиков тут не обходится.

– Я подарю тебе на Рождество идиш‑английский разговорник, а пока можешь воспользоваться аудиовизуальным помощником, стоящим прямо перед тобой. Здравствуй, Лео. Я видела обезьян, которые были лучше воспитаны. До свидания, Ксено. Мы будем скучать.

Паулина встала на цыпочки и поцеловала Ксено в щеку.

– Ты же с ним завтра увидишься на банкете, – крикнул Лео вслед Паулине. Когда она вышла, закрыв за собой дверь, он повернулся к Ксено: – Это потому, что она еврейка? Или потому, что женщина?

– В смысле?

– Почему я ее не контролирую?

– Зачем ее контролировать? Она прекрасно справляется со своими обязанностями. И тебе тоже полезно, что рядом есть такой человек. Тебе нужен кто‑то, кто не боится тебе перечить.

– Она хочет меня обанкротить. Знаешь, сколько «Сицилия» тратит на благотворительность? «Спасем детей». Завтра у них банкет, который мы оплатили полностью. Обед для двухсот спонсоров. Лучший диджей. Мими дает бесплатный концерт. Мы сами жертвуем сто тысяч фунтов.

– Можете себе позволить. Лео, я пришел попрощаться. Сегодня я уезжаю. Мне надо вернуться в НоБо.

– С каких пор она так называется?

– Ну, это, как с Сохо… скоро и с Новой Богемией так будет.

– С чего такой спешный отъезд?

– Мне позвонили из школы Зеля. Он снова молчит на уроках.

– Что с ним такое?

– Никто не знает. Он ходит к психотерапевту.

– Восьмилетнему ребенку не нужен психотерапевт.

– Да? Нам‑то точно был нужен.

– Нам были нужны родители.

– Вот и я о том же. Я еду домой.

– А где его мать?

– Она с ним… слушай, я знаю, тебе это странно. Что у меня есть ребенок от женщины, с которой я не живу и которую не люблю. Но мы с ней знали, что делаем.

– И почему же Зель не разговаривает?

– Это удар ниже пояса, Лео.

Лео отвернулся и проговорил:

– У нас завтра встреча с инвесторами.

– Семьи бывают разные, – сказал Ксено. – Правильно?

– Все и вправду так просто и так культурно? – спросил Лео.

– Семейная жизнь – просто один вариант из многих.

– Наряду с изменами и разводом.

– Да что с тобой?

– Я злюсь, что ты пропускаешь важную встречу.

– Мой сын важнее любой важной встречи.

– Хочешь сказать, я плохой отец?

– Нет… это ты только что намекнул, что я плохой отец. Давай больше не будем об этом. У нас были кошмарные семьи. У каждого нового поколения есть возможность жить лучше.

– Ты говоришь, как ведущий видеокурса по саморазвитию.

– А ты как психопат‑трудоголик.

– Я хотя бы нормальный. Я не гей, притворяющийся натуралом, не натурал, притворяющийся геем, и я не использую своего сына как живой щит.

– Все, с меня хватит! – Ксено подхватил свою сумку и направился к выходу. Лео хотел, чтобы Ксено ушел, и хотел, чтобы Ксено остался. Все, как всегда.

– Ксено! Уезжай, если хочешь, но не ищи отговорок. Ты никогда не умел называть вещи своими именами. Каждый раз уклоняешься в сторону.

Ксено поставил сумку на белый диван и обернулся к Лео.

– Хочешь взглянуть на игру? Я кое‑что изменил. Давай покажу прямо сейчас. У тебя будет час времени?

Ксено расстегнул сумку и достал ноутбук. Лео подошел к питьевому фонтанчику и сделал большой глоток.

– Ты ее сделал жестче? А то инвесторы говорят, у тебя вечно сплошные любовь, мир, дружба и власть цветов в волшебной стране.

– Да, все правильно. За убийство уличной проститутки у меня очки не начисляются. – Ксено открыл ноутбук и запустил игру. – Она еще не готова, и я буду ее дорабатывать, но уже можно сказать, что я создал кое‑что необычное. Я думал об этом несколько лет, думал, как ее сделать… игру всей моей жизни.

– Лучше думай о том, что будет продаваться. Нет кровищи – нет продаж.

– То есть я не могу экспериментировать, потому что тебе не видится быстрая прибыль?

– Так, прекращай философию художника с тонкой душевной организацией. Просто покажи мне игру.

Ксено открыл меню выбора места действия. Иконки городов узнавались сразу: Биг‑Бен, Эйфелева башня, Бранденбургские ворота, Харбор‑Бридж, Эмпайр‑стейт‑билдинг…

– Можно выбрать один из девяти городов: Лондон, Париж, Рим, Берлин, Барселона, Нью‑Йорк, Гонконг, Сидней, Шанхай. Меня тошнит от черных плащей и утесов над бурным морем. От мрачных разбомбленных пейзажей. Троллей. Тестостерона. Угнанных автомобилей. В этой игре нет никаких автомобилей.

– Никаких автомобилей? Кто купит такую игру?

– Город захвачен темными ангелами. Можно играть на стороне ангелов, можно – на стороне Сопротивления. У ангелов по два крыла, по четыре или по шесть. У некоторых на крыльях есть глаза. У всех ангелов по два члена.

– То есть все ангелы мужского пола? – уточнил Лео.

– Нет. Но у них по два члена.

– И кого они трахают?

– Всех и каждого. Но это не важно. Они стерильны. Ангелами не рождаются, а становятся… как вампирами.

– А в Сопротивлении?

– Там все смертные. По ходу игры получаешь суперспособности. Если сражаешься с ангелом и побеждаешь, его сила переходит к тебе.

– А сюжет?

– Сюжет такой: потеряно самое важное, что есть в мире. Темные ангелы не хотят, чтобы ты это нашел. Если играешь за Сопротивление, тебе надо найти его раньше ангелов. Если ангелы найдут его первыми, они его уничтожат. И город перейдет к ним навсегда.

– И что это?

Ксено пожал плечами.

– Надо выяснить самому. Там есть приманки, ловушки, обманки, фальшивки. Трудно распознать сразу. Но мне кажется, это ребенок.

– Ребенок?

– Да, такое уже было. Того младенца звали Иисусом.

– Не понимаю.

– Вспомни все сказки о похищенных или подменных детях. Вспомни «Омен» или «Чужого». Ребенок‑самозванец, ребенок‑дьявол и ребенок‑спаситель. Как король Артур или Зигфрид. Новая жизнь. Сияющая сердцевина.

– И где он, этот ребенок?

– Растет где‑то в глуши, никому не известный. Нужно ее найти…

– То есть это девочка?

– Или его… Главное, не ошибиться и не привести не того ребенка. По ходу игры не тех будет много.

– Думаю, Сопротивлению нужны танки.

– Я так и знал, что ты что‑то такое скажешь.

Ксено выбрал иконку в меню.

– Это Париж.

– Это квартира Мими, – удивился Лео. – Что ты там делаешь?

– Там‑то все и началось. Во дворе.

Лео бросило в жар.

– Что началось? Почему идет снег?

– Это не снег. Это перья.

– Что вы там делали? Дрались подушками?

– Так размножаются ангелы… но перья должны упасть на воду или в огонь… В игре, конечно, есть несколько уровней. На четвертом уровне само время становится игроком. Оно может остановиться, замедлиться или ускориться. Независимо от того, за кого ты играешь, на этом уровне ты играешь и против времени. Сама игра называется «Разрыв во времени».

– Что еще за название?

У Лео опять запищал интерком. Это была его жена.

Мими вошла в кабинет. Пока Лео огибал стол, чтобы поцеловать жену, к ней уже подошел Ксено. Лео увидел, как Ксено положил руку ей на поясницу, как Мими подалась ему навстречу. Она чмокнула Ксено в щеку, и они обнялись. Всего на пару секунд, и тем не менее.

Мими подошла к Лео и поцеловала его в губы. Она улыбалась и буквально лучилась счастьем в своей поздней беременности. Она забежала сюда по дороге на репетицию к завтрашнему благотворительному концерту. Ксено отправил ей сообщение, что уезжает.

Она узнала об этом раньше меня.

Мими предложила подбросить Ксено до дома.

И по‑быстрому перепихнуться на дорожку, подумал Лео, но вслух сказал совершенно иное:

– Уговори его остаться до понедельника. Я честно пытался, теперь твоя очередь.

Мими усадила Ксено на белый диван и присела рядом. Она взяла руку Ксено и развернула ладонью вверх.

– Ксено научил меня гадать по руке, – сказала она Лео.

Кто бы сомневался… подумал Лео, а вслух сказал:

– Очередная нью‑эйдж‑бредятина?

Мими склонилась над ладонью Ксено, водя пальцем по линиям. Он наклонился вперед, его темные волосы упали на лицо. Волосы упали на лицо. Лео вдруг стало дурно, потому он видел, как падает Ксено… падает и отдаляется от него.

– Я вижу, что ты отправишься в дальнее путешествие, – сказала Мими. – Через океан.

Они оба рассмеялись. Так задушевно, как могут смеяться лишь близкие люди. Очень близкие люди. Лео, белый как мел, с бешено бьющимся сердцем, невидимым снаружи, чувствовал себя лишним. Как будто его здесь нет.

Мими закрыла глаза.

– Mais, je vois un retard. Je vois… что ты останешься в Лондоне на выходные. Je connais… один твой друг будет петь, et voilà!

Ксено взял руку Мими и перевернул ладонью вверх.

– Я вижу красивого, удивительного ребенка, – проговорил он. – Уже совсем скоро.

Когда они оба ушли, забрав с собой Мило, и Лео остался один, он встал у окна и смотрел, как они все садятся в розовый «фиат» Мими.

Как будто они – семья, подумал он.

Он сел за компьютер и открыл страницу Мими в Википедии. Фотография та же самая, что у него на стене. Мими как сгусток чистейшей энергии.

МИМИ

Материал из Википедии – свободной энциклопедии

Гермиона Дюлане, более известная под псевдонимом Мими (род. 6 ноября 1977) – франко‑американская певица, актриса и автор песен.

Ранние годы

Мими родилась в Нью‑Йорке (США) и выросла в Париже (Франция). Ее отец был французским дипломатом, и семья много ездила по миру. Мать Мими была американкой, так что девочка с раннего детства говорила на двух языках, английском и французском. Свою первую песню собственного сочинения «Une Femme Abandonée» Мими исполнила в шестнадцать лет, после развода родителей. В начале 2000‑х годов начала проявлять интерес к босанове. Выступала в парижских джаз‑клубах и очень скоро привлекла к себе внимание крупных фирм звукозаписи. Дебют Мими на театральной сцене состоялся в 2002 году, в Национальном театре Шайо, в постановке Деборы Уорнер по роману британской писательницы Дженет Уинтерсон «Книга силы».

Музыкальная карьера

В 2001 году Мими подписала контракт с «Virgin Records». Ее первый студийный альбом, «Les Fleurs du Mals», вышедший в 2002 году, соединил в себе музыкальные стили новой волны и босановы. В 2005 году вышел второй сольный альбом Мими, «Ярость». Все песни, вошедшие в этот альбом, исполняются почти без аккомпанемента. Альбом получил золотой статус. Считается, что источником вдохновения «Темного ангела», заглавной песни альбома, послужила история французского поэта Жерара де Нерваля, которому приснился сон об ангеле, упавшем с неба и не сумевшем выбраться из узкого двора‑колодца. Также есть мнение, что в песне отражены бурные отношения певицы с мужем, Лео Кайзером.

Личная жизнь

В 2003 году Мими вышла замуж за Лео Кайзера. В настоящее время семья проживает в Великобритании.

1 апреля 2014 года у Мими и Лео родился сын Мило.

Лео закрыл страницу. Темный ангел. Темный ангел. Темный ангел.

Новый 2000 год Лео, которому тогда было двадцать пять лет, встретил в Париже, в компании пьяных банкиров из «BNP Paribas». Праздничный ужин обошелся им в четыре тысячи евро на шестерых. Лео почти ничего не ел. В какой‑то момент между сменой блюд он вышел на улицу и взял кебаб и кока‑колу в передвижном киоске на набережной Сены. В своем костюме от «Хьюго Босс» он уселся на каменные ступени, ведущие к реке. Там был какой‑то парнишка с крошечной гитарой, певший песню о том, что ты делаешь, моя малышка, когда лежишь в постели одна? Лео дал ему пятьдесят евро, просто чтобы он заткнулся.

В соборе Парижской Богоматери звонили колокола. Где‑то вдалеке гремели пушки. Двухтысячный год. Вроде как приближается конец света?

Лео доел кебаб и встал, чтобы отлить у стены. Чья‑то рука легла ему на ягодицу. У него за спиной стояла женщина. Она предлагала себя за деньги. Сколько? Пятьдесят или сотня. Смотря что будем делать.

Не проронив больше ни слова, они зашли под арку Нового моста. В темноте женщина прислонилась спиной к стене и достала из сумочки презерватив. Она расстегнула пальто и вывалила грудь из бюстгальтера. Лео мял ее грудь, пока дожидался эрекции. Женщина задрала юбку и на минуту просто зажала его член между бедрами. Ему это понравилось. Потом она надела на него презерватив и вставила член куда надо. Трусов она не носила. Он смутно осознавал, что здесь и сейчас присутствует лишь его член. Все остальное было не нужно, не важно, где‑то совсем в другом месте. И все же она была теплой, тугой и очень даже неплохо двигалась. Он быстро кончил, вжавшись лицом в ее шею. От нее пахло жасмином.

Как только он кончил, она достала из сумочки упаковку бумажных салфеток, одну выдала Лео, подтерлась сама и швырнула использованную салфетку в реку. Он подумал, что станет отцом русалок.

Он расплатился. Она чмокнула его в щеку, пожелала счастливого нового года и пошла прочь, стуча каблуками по каменным ступеням.

Лео хотелось окликнуть ее. Попросить задержаться. Он сам не знал, почему. Наверное, она ему понравилась. Но он просто стоял и смотрел, как она поднимается вверх по ступеням, из темноты к свету. Потом двинулся следом, поддавшись минутному порыву.

Наверху он увидел, как она подошла к другой женщине, намного старше, явно не в деле. Та держала коляску со спящим годовалым ребенком, укутанным в теплое одеяло. К остановке подошел автобус, женщины сели в него и уехали.

Пошатываясь на ходу, Лео вернулся в ресторан. Похоже, никто не заметил, что он уходил. Они говорили о винах Шато д’Икем, вкус которых напоминал Лео кукурузный сироп, смешанный с перегноем.

У него кружилась голова. Ему хотелось домой.

Но его приятели уже загружались в лимузин, чтобы ехать в джаз‑клуб. Лео не любил джаз. Он сидел в крошечной темной комнате, пил мексиканское пиво, играл в игры на телефоне и даже не пытался делать вид, что ему нравится это вычурное затяжное соло на расстроенном саксофоне.

Вино и устрицы, съеденные в ресторане, как‑то не подружились с кебабом, кока‑колой и пивом. Лео подташнивало. Он чувствовал себя несчастным и одиноким, поэтому говорил громче обычного, с шумом отодвигал стул, картинно пил пиво прямо из бутылки, хотя на самом деле ему хотелось выпить воды и лечь спать.

Внезапно раздались аплодисменты и свист, и миниатюрная, худенькая, похожая на мальчишку, молодая женщина с лицом хорошенького морячка, с ярко‑красной помадой, в простом черном платье, держащая микрофон так, словно сейчас он скажет ей что‑то важное, запела, не дожидаясь аккомпанемента. Фортепьяно вступило только потом. Барабанщик принялся отбивать ритм.

Мими пела. Ее сильный, чувственный голос пробирал до глубин души. Лео не понимал слов, но сидел, подавшись вперед, словно внимал инструкциям по заданию, которое нельзя провалить. Лео буквально физически ощущал, как что‑то меняется в его сердце.

Он не подумал, а скорее почувствовал: где это место, где я был счастлив? Надо вернуться туда, даже если придется расстаться с жизнью.

Он вспомнил тот день в скалах. До того, как Ксено упал.

Но время не повернешь вспять.

Ксено упал. И теперь он всегда будет падать. Как бы близки они ни были, как бы они ни пытались сблизиться, теперь их навсегда разделяют те пятьдесят футов.

Лео в больнице, Ксено держит его за руку. Ксено ни в чем его не винил. Он ни разу не заговорил о том случае ни с Лео, ни с кем‑то еще. Это сам Лео себя не простил. Это сам Лео установил между ними дистанцию.

Нет, подумал Лео, дистанция была всегда. Я не знал, как сократить этот разрыв, и нарочно его увеличил.

Мими пела:

– Он падает, падает… он влюбляется, как падает в бездну.

Лео помнил по школьным собраниям, что Падение было изгнанием из рая и на страже у райских врат встал грозный ангел с огненным мечом.

Я помню то место, не думал, а чувствовал Лео. Восторг. Уверенность. Узнавание. Радостное возбуждение. Защищенность. Да.

Мысли не дают спать, думай об этом, думай, дай мне день или два, посмотрим, может быть, я надеюсь, не уверен, что да.

Да, да, да, да, да.

Осенью падают листья, деревья стоят голыми и беззащитными. Лео чувствовал себя осенним деревом. Он терял свой покров. Он был голым и беззащитным. Чувствовал, как сквозь него дует ветер. Он был таким легким. Она дула сквозь него, как соленый морской бриз. Хотел бы я, чтоб стала ты морской волной, и вечно‑вечно колебалась в движенье плавном[5].

– Я встретил женщину, – сказал он Ксено. – Хочу тебя с ней познакомить.

Ксено был шафером на свадьбе Лео. Вечером, накануне дня свадьбы, они пошли в бар, только вдвоем. Лео хотел, чтобы Ксено повел его к алтарю – чтобы именно Ксено передал его Мими. Но он лишь отдал Ксено кольцо – так положено. Обручальное кольцо невесты должно храниться у шафера, который потом вручит его жениху.

Ксено открыл коробочку и достал кольцо с бриллиантом. Лео не поскупился. Ксено поднял кольцо к свету. Потом надел его себе на мизинец. Лео рассмеялся счастливым смехом.

– Я ее недостоин, – сказал он.

– Докажи, что достоин, – ответил Ксено. – И не толкай ее близко к краю.

Лео хотел заговорить. Он сглотнул, облизнул губы. Ксено наблюдал за ним с кошачьей сосредоточенностью. Потом снял кольцо, протер его о рубашку, убрал обратно в коробку, а коробку опустил в карман. Он подлил им в бокалы вина и поцеловал Лео в губы – так стремительно, словно и не целовал вовсе.

Планета‑сводня

Вот же безмозглый мудак!

Камерон установил веб‑камеру, но не подключил звук! Лео швырнул в экран белую диванную подушку. И что прикажете делать? Читать по губам?

Там была Мими. Там был Ксено. В ее спальне. Вдвоем.

Ксено лежал на кровати. Он лежал на кровати Мими! Сама Мими стояла посреди комнаты, но, возможно, они уже закончили заниматься сексом в огромной ванной. Нужно будет установить камеру и в ванной тоже.

Мими открыла дверь гардеробной. Она что‑то сказала Ксено. Лео швырнул в экран смятую упаковку от шоколадных драже.

ЧТО ТЫ СКАЗАЛА, СУЧКА?

Ксено встал и вошел в гардеробную следом за Мими.

ЧЕРТ!

Надо установить камеру в гардеробной. Возможно, они там сношаются на меховых шубах. Надо установить камеры по всему дому. Установить камеру у нее во влагалище. Тогда Лео спрячется в ней и увидит, как в нее входит этот маленький член, обрезанный, чистенький и аккуратный. Лео спрячется в ее матке и будет ждать, открыв рот, когда Ксено проникнет внутрь.

Лео попробовал приблизить изображение, но картинка расплылась. Что за дешевое говно приобрел Камерон? А потом Лео увидел, как Ксено приобнял Гермиону. Нет! Он расстегивает ее платье! Лео остановил запись и нажал «Сохранить кадр». Вот оно, доказательство для твердой уверенности. Ха‑ха. У Ксено там явно все затвердело. Пока он расстегивал платье его жены.

Лео смотрел. Платье упало на пол. Мими вошла в спальню в одном белье. Боже, какая она красивая! Большая грудь, изящные тонкие руки, аккуратный живот, где зреет ребенок. Ягодицы крепкие и подтянутые – пилатес три раза в неделю. Великолепные ноги. Она надела чулки на резинке. Для него. Нет, она надела чулки на резинке для Ксено. Лео развязал галстук.

Ксено вышел из гардеробной с платьем в руках.

ДАВАЙ, ПИДОР, ЗАПРАВЬ ЕЙ СЗАДИ, ЧТОБЫ Я ТЕБЯ ВИДЕЛ!

Мими смеялась. Надевая платье, она оперлась о руку Ксено. Она с ним так раскованна, так естественна. Человек так раскован лишь с теми, с кем спит. Мими надела платье, расправила его на большом животе и повернулась спиной к Ксено, чтобы тот застегнул ей молнию. Он застегнул молнию и разгладил ткань, сморщившуюся на ягодицах.

УБЕРИ СВОИ ТОНКИЕ НЕЖНЫЕ ПАЛЬЦЫ С ЗАДНИЦЫ МОЕЙ ЖЕНЫ!

(Лео помнил прикосновения этих тонких и нежных пальцев к своей собственной заднице.)

Мими встала перед зеркалом (ИМ НРАВИТСЯ ДЕЛАТЬ ЭТО ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ?), потом обернулась к Ксено, который сморщил нос, обрисовал в воздухе фигуру Мэрилин Монро в виде песочных часов и вильнул – вильнул! – своей пидорской задницей, словно тайский трансвестит.

ЧТО ТЫ ЕЙ ГОВОРИШЬ, ИЗВРАЩЕНЕЦ?

Гермиона кивнула и повернулась к нему спиной. Ксено расстегнул молнию на ее платье и поцеловал ее в шею – лишь на миг приложился губами, но все равно это был поцелуй. Потом Ксено ушел в гардеробную и вернулся с еще двумя платьями, держа их на вытянутых руках, словно двух дохлых кроликов.

Мими указала на одно из платьев, и вся пантомима началась заново. Молния, сморщенная материя, надутые губы, улыбки, смех, зеркало, запрокинутая голова, взметнувшиеся волосы.

ВЫ, БОЛЬНЫЕ, ДАВАЙТЕ УЖЕ, НАЧИНАЙТЕ.

Дверь спальни открылась, и вошла Паулина.

Лео подумал, что его сейчас стошнит. Паулина! Она заодно с ними. Она их покрывает. Они трахаются у Лео под носом, и Паулина об этом знает.

ОНИ ЧТО, РАЗРЕШАЮТ ТЕБЕ СМОТРЕТЬ, СТАРАЯ ТЫ КОРОВА?

Паулина передала Ксено какие‑то распечатки. Лео вновь увеличил изображение. Но рассмотрел только какие‑то кракозябры, напоминавшие арабскую вязь.

Значит, пока Лео вкалывает, зарабатывая для всех деньги, они собираются устроить оргию у него дома.

У Ксено есть несколько собственных комнат в доме Лео, потому что всем нравится, когда Ксено рядом.

КОНЕЧНО, ВАМ НРАВИТСЯ, КОГДА ОН РЯДОМ, ГРЯЗНЫЕ ШЛЮХИ.

Лео забыл, что Паулина была совладельцем «Сицилии».

МАНДА В КОСТЮМЕ ИЗ «МАРКСА И СПЕНСЕРА», ХОТЯ НА КАЖДОЕ РОЖДЕСТВО Я ДАРЮ ТЕБЕ СЕРТИФИКАТЫ «ЭНН ТЕЙЛОР».

Он забыл, что у Ксено достаточно денег, чтобы остановиться в отеле.

ДАЖЕ НЕ МОЖЕТ СНЯТЬ НОМЕР, НЕТ, ПЯЛИТ МОЮ ЖЕНУ В МОЕЙ ПОСТЕЛИ.

Лео забыл, что у Мими есть свой доход и свой собственный дом.

ВЫШВЫРНУ ТЕБЯ НА УЛИЦУ, ШЛЮХА.

Сводни, шлюхи и воры.

Убил бы всех собственноручно.

ЧТО ТЕПЕРЬ?

Мими была голой. Сняла белье. Голая. Паулина болтала с Ксено, сидя на кровати. Что там у них? «Убийство сестры Джордж»? Паулина – лесбиянка! Это все объясняет! Не может раздобыть себе мужика и сводит баб с мужиками, чтобы потом присоседиться. Уродина, пьяница и лесбиянка. Ну, хорошо. Паулина не пьет. Назовите меня лжецом за бутылкой виски. Трезвая и уродливая лесбиянка.

ЭТО ЖЕ СЕКС ВТРОЕМ!

Сейчас Паулина снимет пиджак и платье из «Маркса и Спенсера». Под платьем будут огромные панталоны, тоже из «Маркса и Спенсера», и бюстгальтер в цветочек на толстых бретельках. Или, может быть, корректирующие трусы от «Спанкс». Лео знал о продукции «Спанкс». Он был одним из инвесторов. Паулина стащит с себя колготы и возляжет своими жирами в сто пятьдесят тонн – ну, хорошо, фунтов – на его жену. Ее обвисшие груди прижмутся к груди Мими – Паулина же будет сверху? Все знания Лео о лесбийском сексе были почерпнуты на порносайтах, но он был уверен, что кто‑то всегда должен быть вверху, а кто‑то – внизу. Но у Мими живот… Она на восьмом месяце. Она не может заниматься сексом, лежа на спине. Значит, если не может внизу – и вверху тоже не может, потому что она, черт возьми, его жена, – остается только на боку. Лесбиянки занимаются сексом на боку? Наверное, да. Сейчас он все увидит. Его голая жена ляжет на бок, и…

Паулина сбросила туфли, забралась с ногами на постель и принялась рыться в сумке… Что она ищет? И тут до Лео дошло: она ищет вибратор.

Паулина достала из сумки малиновый силиконовый вибратор длиной в восемь дюймов, с креплением на ремешках. Она стянула с себя панталоны, закрепила на поясе ремешки. Малиновый монстр гордо торчал из побитых молью, густых седых зарослей у нее на лобке.

На самом деле Паулина все еще рылась в своей необъятной сумке. Она достала очки, айфон и… какую‑то длинную штуку из красной кожи.

ВИБРАТОР РАЗМЕРОМ С ПОДВОДНУЮ ЛОДКУ, ВОТ ЖЕ СТАРАЯ ИЗВРАЩЕНКА!

Это был обыкновенный пенал. Паулина достала ручку и принялась решать кроссворд в «Гардиане».

МАРКСИСТСКИЙ БОЖЕ!

Дверь спальни открылась. Вошла хорошенькая девица, которую Лео видел впервые в жизни. В руках у девицы был пластиковый чехол для одежды, закрытый на молнию.

А НУ БРЫСЬ ИЗ МОЕЙ СПАЛЬНИ, ПРОДАЖНАЯ ТВАРЬ!

Ксено забрал у нее чехол.

ОРГИЯ С ПЕРЕОДЕВАНИЯМИ!

В чехле был синий льняной мужской костюм с приталенной белой рубашкой без воротника. Ксено разложил одежду на кровати и начал расстегивать свою рубашку. У Лео пересохло во рту. Голая грудь его друга, голая спина. Стройная, мальчишеская фигура. Шрам на плече еще виден. Память о том падении со скалы. Паулина рассматривала полуголого Ксено. Крошечное золотое колечко в одном соске. Крошечное золотое колечко в одном ухе. Паулина выпятила бедра. Запустила руку под юбку, схватила себя за промежность. Ксено подошел и взгромоздился на нее. Из гардеробной вышла Мими. Забралась на кровать и прижалась к Ксено. Он обернулся к ней и провел языком ей по горлу.

Но Мими все еще была в гардеробной – и вышла полностью одетой. В маленьком черном платье без рукавов, под которым ее живот казался просто огромным. Словно она собиралась дать жизнь целому миру.

Ксено положил руку ей на живот.

Мими положила руку поверх его руки и вдруг пошатнулась и буквально упала на стул рядом с трюмо. Ксено принес ей воды.

Паулина встала и что‑то сказала. Мими кивнула и пошла к кровати.

Мими прилегла. Паулина подложила подушку ей под голову.

Ксено подошел и встал рядом. Его член, выпиравший из тесных брюк, оказался прямо перед лицом Мими.

ДАВАЙ, ОТСОСИ ЕМУ!

Мими положила ладонь на промежность Ксено. Она расстегнула молнию на его джинсах и выпустила член на волю. Ксено не носил трусов. Мими легла на бок, беременная, лицом к Ксено и принялась целовать его член. Ксено гладил ее по волосам. Потом она взяла его в рот целиком.

Лео вдруг понял, что у него эрекция. Стоя перед экраном компьютера, он расстегнул молнию у себя на брюках и принялся наяривать – грубо и жестко. Он кончил прямо на изображение жены, лежавшей на кровати. Его лучший друг ласково наклонился над ней, предлагая стакан воды.

Все это – ничего?

Мими, Ксено и Паулина поехали в Раундхаус все вместе.

Раньше в этом здании располагалось трамвайное депо, а теперь его перестроили под театр и концертный зал.

Ксено все‑таки уговорили остаться.

– Что с Лео? – спросил Ксено в машине, когда они проезжали мимо Лондонского зоопарка. – Какая муха его укусила? Он как медведь, в попу ужаленный.

– Мешугенер, как он есть.

– Что значит «мешугенер»?

– Лео псих! Он всегда получал то, что хочет, и все делал по‑своему. Поэтому он не умеет контролировать свои чувства, желания и вспышки ярости. Лео – типичный альфа‑самец. Они никогда не взрослеют, просто становятся злее.

– Это из‑за ребенка, – сказала Мими. – Он не хочет второго ребенка.

– Все будет хорошо, – сказала Паулина. – У Лео доброе сердце.

– Он меня больше не любит.

Ксено и Паулина посмотрели на Мими. А потом заговорили разом.

Конечноонтебялюбитонтебябоготворитон безтебяжизнинемыслиттыдлянего всеонзнаетчтобезтебяегожизнь будетпустойутебяпростотакой периодподавленноесостояниеэтонормально когдаужескоророжатьдаможетбытьонневсегдапроявляетзаботуноон следитзакаждымтвоимшагом

– Мне кажется, у него кто‑то есть.

Ксено и Паулина промолчали.

– Когда мы познакомились с Лео, – сказала Мими, – он только и делал, что важничал и похвалялся. Хотел произвести на меня впечатление дорогущей машиной, шикарными ресторанами, золотой кредиткой, открывающей доступ в музеи и художественные галереи после закрытия. Он водил меня в Лувр и музей Орсе в часы, закрытые для посещения. Нанял нам персонального экскурсовода. Лео хотел рассмотреть поближе «Мону Лизу» и «Происхождение мира».

– Супермодель и порнозвезда, – сказал Ксено. – Узнаю старика Лео.

– Он купил открытки с репродукциями обеих картин и рассматривал их в машине по дороге в отель. «Самая знаменитая женщина в мире после Мадонны, – сказал он, глядя на «Происхождение мира», – и никто не знает, как она выглядит».

– Я сказала: «Это порнография в чистом виде. У нее нет головы. Нет лица. Нет личности». Он напрягся и сказал: «Это писалось как порнография, но стало истолкованием всей порнографии. Две эти картины, если поставить их рядом, объясняют, почему мужчины воспринимают женщин как угрозу. Из вашего тела выходит мир и… – тут он взмахнул репродукцией «Моны Лизы», – мы понятия не имеем, что у вас в голове. Знаешь, как это страшно?»

– Он так сказал? Лео?

– Да. И рассказал, что когда его мать уходила от его отца, она пришла попрощаться с Лео, и он не понимал, почему она уезжает, и она сказала, что он еще маленький и все поймет, когда вырастет. «И вот я вырос, – сказал мне Лео. – И до сих пор не понимаю».

– А потом?

– А потом он разорвал обе открытки и выбросил их в окно.

– Почему ты мне никогда не рассказывала об этом?

– Почему ты считаешь, что у Лео есть любовница? – спросила Паулина.

– Лео – собственник, но он боится сближаться с людьми. Если он заведет любовницу, тем самым он оттолкнет меня от себя.

Или просто столкнет… подумал Ксено, но вслух не сказал.

Пока Мими беседовала со звукорежиссером на сцене, Паулина отозвала Ксено в сторонку.

– Нам надо поговорить.

– Что случилось, Паулина?

– Я беспокоюсь. Есть одна старая поговорка: «Беда к беде липнет». Мими права. Лео ведет себя странно. Последние две‑три недели. Он тебе что‑нибудь говорил? О ребенке? О Мими?

– Нет. Просто он бесит меня больше обычного, но он мой друг, и я не обращаю внимания на его закидоны. Ты меня знаешь: в неприятности я не лезу.

– Думаешь, у него кто‑то есть?

Ксено покачал головой.

– Наоборот. У него нет никого. Вообще никого. Понимаешь, о чем я? Потому что он просто в упор никого не видит. Я думал, это из‑за того, что он весь в работе. Но он весь в себе, да?

– Да, он замыкается на себе. В этом он мастер. Но что‑то тут есть еще… Ксено… почему ты уезжаешь?

– У меня есть дела. Я нужен сыну. Но если честно, то да… я чувствую, что мне здесь не рады и я уже злоупотребляю гостеприимством.

– Ты – член семьи.

– Ты – еврейка.

– Ну, так сделай приятное еврейской тете, мечтающей о большой дружной семье. Да, это только мечта, но ведь хорошая же мечта, правда?

– Мне надо уехать, самое позднее – в понедельник.

– Мими нужен друг. А Лео не самый устойчивый человек.

– Мы все неустойчивы в какой‑то мере. Он словно карикатура на неустойчивого человека, вот и все.

– Он словно карикатура на неустойчивого человека, который в конечном итоге такой и есть.

Лео лежал на белом диване в своем белом кабинете и наблюдал, как взлетают самолеты. Он думал о фильме про Супермена, в котором Лоис Лейн погибла и Супермен раскрутил Землю в обратную сторону и повернул время вспять. Катастрофы не происходит. Лоис Лейн не умирает.

Как сделать так, чтобы Мими не умерла?

Мими не умерла – она готовится дать новую жизнь.

В моем понимании она умерла.

Кого колышет твое понимание?

Меня. Мне нужен душевный покой.

Лео думал о прошлом, поворачивая время вспять. Банковские дела требовали его присутствия в Англии. Он попросил Мими поехать с ним, выйти за него замуж, но она отказалась. Он вернулся в Англию. Он не звонил Мими. Она не звонила ему.

А потом…

Потом он попросил Ксено поехать в Париж и разыскать Мими.

В Париж Ксено приехал на поезде, вышел на Северном вокзале, спустился в метро, на четвертую линию, доехал до Сите, а дальше пошел пешком. Мимо здания префектуры полиции, по мосту через Сену. Собор Парижской Богоматери был слева. Книжный «Шекспир и компания» [6] – прямо по курсу. Когда‑то Ксено там работал – целое лето – и спал в подсобке среди стопок книг, на кровати, оккупированной блохами.

Он перешел через дорогу и увидел у входа в магазин его владельца, вспыльчивого грубияна Джорджа Уитмена. Тот сидел на древнем красном мопеде и беседовал с Мими.

Джордж любил хорошеньких девушек. Ему самому было уже хорошо за восемьдесят, а его дочери – двадцать с чем‑то, что говорило о Джордже немало. А еще он любил книги и писателей. Если мужчина не был писателем, Джордж его ни в грош не ставил. Ксено не был исключением.

Ксено подошел к ним. Джордж сердито нахмурился.

– Ты кто такой?

Ксено протянул руку для рукопожатия.

– Добрый день, мистер Уитмен… Я Ксено. Я здесь работал… Я…

– Ксено? Что еще за имечко? – пробурчал Джордж. – В первый раз тебя вижу.

– Это мой друг, – сказала Мими.

Джордж кивнул и завел мопед. Клубы черного дыма окутали проходивших мимо туристов.

– Я уеду на час, а твой друг пусть поможет тебе присмотреть за магазином, – сказал Джордж. – И постарайтесь меня не разорить.

– Привет, Ксено, – сказала Мими. – Добро пожаловать в Париж.

Мими вошла в магазин и уселась за кассой напротив входной двери.

– Я часто присматриваю за его магазином.

– И тебя никто не узнает?

– Люди думают, что я просто похожа. На меня. А я на себя похожа, да.

Ксено рассматривал книги на полках, пока Мими обольщала американских туристов, чтобы те купили всего и побольше.

– Я хочу создать игру, которая будет как книжный магазин, – сказал Ксено. – Смысловые пласты, уровни, поэзия и сюжет. Шанс потеряться и снова найти себя. Ты мне поможешь? Мне нужна женщина.

– Почему женщина?

– Вы видите мир по‑другому.

– Я не интересуюсь компьютерными игрушками.

– Поэтому мне и нужна твоя помощь. Я запущу время по кругу, как в календаре майя. Каждый уровень в этой игре будет как интервал времени – отдельный, но прозрачный, чтобы за тобой могли наблюдать с других уровней и ты сам сознавал, что есть и другие уровни. Может быть, ты сможешь действовать на разных уровнях одновременно, я пока не решил. Знаю только, что это будет игра о том, чего нам не хватает.

– И чего нам не хватает?

– Я хотел, чтобы ты мне сказала. Чего нам не хватает?

Мими вдруг погрустнела. Она долго молчала, а потом спросила:

– Тебя прислал Лео?

– Да… Мими, ты знаешь, зачем я здесь. Лео тебя любит.

– Так любит, что за год ни разу не позвонил?

– А ты ему позвонила?

Мими вновь промолчала.

Джордж вернулся в отвратительном настроении и привез новую кошку. Сказал, чтобы все выметались из магазина, потому что кошатине надо освоиться. Туристов и местных книголюбов вытолкали на улицу. Джордж запер дверь на замок.

– Разве это не плохо для бизнеса? – спросил Ксено.

– Я не теряю деньги, только когда магазин закрыт. Так никто не крадет книги.

Дверь распахнулась и снова захлопнулась.

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

[1] «Пребудь со мной» (Abide with Me) – христианский гимн, сочиненный Генри Фрэнсисом Лайтом (1793–1847) в 1847 г., за три недели до смерти. Перевод И. М. Бессмертной

[2] Песнь Песней 8:7.

[3] Эммилу Харрис – американская певица, автор‑исполнитель музыки в стиле кантри.

[4] Бунтарь без причины (англ. Rebel Without a Cause) – американский художественный фильм Николаса Рэя (1955), молодежная драма. Три номинации на премию «Оскар», в 1990 году фильм был внесен в Национальный реестр фильмов США, имеющих «культурную, историческую или эстетическую» ценность. Главную роль в фильме исполнил актер Джеймс Дин – икона подростков середины 50‑х гг. XX века.

[5] Здесь и далее: «Зимняя сказка» Шекспира цитируется в переводе Т. Щепкиной‑Куперник.

[6] «Шекспир и компания» – легендарный книжный магазин. В 20‑х годах ХХ века в нем собирались такие писатели, как Эзра Паунд, Эрнест Хемингуэй, Джеймс Джойс и Форд Мэдокс Форд.