Роберт Бертон

Разум VS Мозг. Разговор на разных языках

 

Психология. Лабиринты мозга

 

 

Из этой книги вы узнаете:

• Насколько можно верить данным современной нейробиологии – Введение, Гл. 13
• Каким образом понимание нашего внутреннего Я может пролить свет на наш разум – Гл. 1
• Почему наше внутреннее Я кажется нам исключительным, но на деле иллюзорно – Гл. 1, 6
• Откуда у нас берется ощущение, что именно мы порождаем то или иное свое действие – Гл. 2, 3
• Как причинно?следственные связи влияют на ход наших мыслей и действия – Гл. 4
• Почему скорость обработки информации не говорит о высоком интеллекте – Гл. 5
• Как эмоции и ментальные ощущения влияют на наши мысли – Гл. 6
• Почему ученые до сих пор не могут объяснить некоторые особенности поведения – Гл. 7
• Чем объясняется то, что мы не способны полностью понять мысли других людей – Гл. 8, 9
• Что происходит в нашем мозге и разуме, когда мы считаем, что ни о чем не думаем – Гл. 9
• Почему невозможно изучить и описать то, как работает сознание человека – Гл. 10
• Можно ли, исследуя мозг гениев, понять, почему они стали гениями – Гл. 11
• Как мозг и разум влияют на личность человека – и наоборот – Гл. 12
• Почему наши поступки не всегда отображают наши сознательные решения – Гл. 13

 

Введение

 

Книга – это единственное место, где вы можете рассматривать хрупкую мысль, не поломав ее, или исследовать взрывоопасную идею, не боясь быть отброшенным взрывной волной. Это одно из совсем немногих оставшихся нам райских мест, где человеческий разум может одновременно чувствовать, что ему брошен вызов и обеспечена неприкосновенность.

Эдвард П. Морган[1]

 

Каждый из нас имеет довольно четкое представление о том, что такое наш сознающий разум. Это то неясно?расплывчатое и, скорее всего, невидимое «нечто», находящееся непосредственно позади нашего лба, которое несет ответственность за все наши мысли. Но за пределами такого представления о разуме начинаются разногласия. Кто?то утверждает, что разум – это просто программное обеспечение мозга или то, что мозг производит. Другие придерживаются более глобальных взглядов, считая разум безграничной нематериальной сущностью, выходящей за пределы физического тела и продолжающей существовать после его смерти. Для большинства из нас это мерило человека и одновременно инструмент для измерения этим мерилом. Ценность такого суждения о человеке, в свою очередь, зависит от наших убеждений относительно того, как работает разум: в какой мере наши мысли и поведение диктуются врожденной биологической предрасположенностью и непроизвольной, неосознанной деятельностью мозга, а в какой контролируются нашим сознанием.

Выводы, вытекающие из определения этой пропорции, имеют громадное значение как на личном, так и на глобальном уровне. Мы постоянно стоим перед задачей понимания собственного разума и разума других, идет ли речь о распознавании намерений или о приписывании персональной ответственности за оценку угрозы ядерной атаки со стороны Северной Кореи и Ирана. И все же мы не имеем ни малейшего представления о том, что такое разум. Несмотря на 2500 лет размышлений и феноменальные прорывы в фундаментальной нейробиологии в последние десятилетия, зазор между тем, что происходит в мозгу, и тем, что переживается сознательно, остается terra incognita. Хотя многим ученым хочется верить в то, что через эту пропасть может быть перекинут надежный мост, они заблуждаются.

Наука – единственный инструмент, которым мы располагаем для создания основанного на фактах понимания природы нашего разума. Но как с достаточной степенью достоверности изучить то, что нельзя оценить и измерить? Понимание того, как работает мозг, полезно для описания биологических функций, но оно по?прежнему оставляет нас теряться в догадках в отношении наших осознанных переживаний. Разглядывание самых точных изображений мозга дает нам не больше шансов увидеть, что мы чувствуем, когда испытываем любовь или отчаяние, чем изучение отдельных пикселей в картинах Чака Клоуза[2] – получить целостное представление о живописи. (Чтобы оценить, насколько мало мы на самом деле знаем о разуме, достаточно заметить, что некоторые выдающиеся философы по?прежнему спорят о том, играет ли вообще разум какую?либо роль в нашем поведении.)

Тем не менее с использованием новых мощных методов, например, функциональной магнитно?резонансной томографии (фМРТ), когнитивная наука – наука о процессах познания – де?факто стала средством объяснения поведения, бросившись в вакуум, образованный неспособностью предшествующих психологических и философских теорий выполнить свои обещания. Сегодня нейробиология воспринимается как дисциплина, представляющая исключительно адекватную модель разума, т. е. как создатель и хранитель его культурной мифологии. Она завоевала статус единственной дисциплины, достойной этого титула. В связи с этим начал появляться новый язык: нейроэкономика, нейроэстетика, нейротеология, нейроинновации, нейролингвистика, нейромаркетинг, нейронетворкинг. Философы наперебой приводят неврологические исследования различных мозговых поражений в качестве доказательства своих теорий, с помощью фМРТ объясняются обвалы рынков, а нейробиологи рассказывают нам, почему мы предпочитаем кока?колу пепси.

Это развитие событий устраивает как ученых, так и широкую общественность. То, что мы в узком кругу занятых изучением мозга исследователей когда?то считали метафизическим теоретизированием, все чаще подается и воспринимается как научно обоснованные факты. И подобно ребенку, получившему новую игрушку, научное сообщество не намерено прислушиваться к предостережениям [1].

Гонка началась. Приз, Священный Грааль науки (и большей части философии сознания) – это объяснение того, как мозг создает разум. Но нехватка надежных исходных постулатов и единого мнения относительно того, что «есть» разум, вылилась в несвязную и разрозненную массу бездоказательных и часто противоречивых результатов в исследованиях поведения. Попробуйте открыть газету или журнал и не наткнуться на очередную нейробиологическую сенсацию, претендующую на объяснение нашего поведения. Я ежедневно наблюдаю, как наиболее сложные аспекты человеческого поведения сводятся к отдельным невразумительным утверждениям. Только представьте, какое количество сомнительных предположений и логических несоответствий стоит за заголовком, появившимся недавно в моем любимом научно?популярном журнале: «В мозге найдено возможное местоположение свободной воли» [2]. Или такой заголовок в британской газете: «Ответственность за плохое поведение ложится на гены, а не на плохое воспитание» [3]. Хотя результаты некоторых исследований действительно оказываются научным прорывом, большая их часть переоценивается, не отличается надежностью, уводит в ложном направлении, служит корыстным интересам и подчас просто нелепы.

Если бы все это было предметом исключительно академической озабоченности, я бы не стал тратить время на эту книгу. Меня беспокоит ситуация, когда недостаток ясности понимания того, что мы можем, а чего не можем сказать о разуме, в сочетании с распространенным убеждением в безграничной силе науки становится рецептом потенциальной катастрофы. Стоит вспомнить о примерах прошлого, когда психоанализ рекламировался как точная наука, а шизофрения приписывалась влиянию деспотичных матерей (так называемым «шизофреногенным» матерям). А как насчет колоссальных страданий, порожденных теми психологами, которые, не задумываясь, создали Синдром Восстановленной Памяти[3], недостаточно понимая, как работает память? Или продвижение лауреатом Нобелевской премии Эгашом Монишем префронтальной лоботомии, основываясь только на том, что пациенты становились более управляемыми? Целые семьи страдали от идей, которые казались на тот момент вполне осмысленными.

Тем не менее ученые, исследующие мозг, как мотыльки, летящие на свечу, или как страдающие амнезией, забывшие уроки истории, повторяют одни и те же ошибки. Хотя их часто необоснованные утверждения о природе разума легко объяснить проявлением амбиций, корысти, невежества или других психологических «причуд», эта книга будет исходить из более основательной предпосылки: наш мозг обладает непроизвольно работающими механизмами, которые, с одной стороны, делают невозможным объективное мышление, с другой стороны, создают иллюзию того, что мы являемся рациональными созданиями, способными полностью понять разум, созданный этими самыми механизмами.

 

Зазор между тем, что происходит в мозгу, и тем, что переживается сознательно, до сих пор остается terra incognita

 

В ходе эволюции наш мозг развивался по частям; противоречия, несоответствия и парадоксы оказались встроены в наши когнитивные механизмы. Наша биологическая конструкция заставляет нас испытывать необоснованные чувства в отношении себя, своих мыслей и действий. Мы обладаем безудержным любопытством и желанием понять, как устроен мир. Мы выработали поразительную способность видеть во всем схемы и закономерности независимо от того, существуют ли они вне нашего восприятия. Прибавьте ко всем этим характеристикам объективные когнитивные ограничения и получите общий фон, на котором развивается современная нейробиология.

С моей точки зрения, первым шагом любого научного исследования должно быть честное и открытое признание ограниченности человеческого мышления. Но сотни выпускающихся книг и статей о нашей врожденной иррациональности мало что делают для того, чтобы обуздать слишком далеко идущие выводы, порождаемые верой в чистое рациональное мышление, которая по?прежнему кажется непоколебимой. Для нейробиологов и философов, как и для каждого из нас, примитивное внутреннее переживание собственной правоты является гораздо более убедительным, чем идея, что мощь нашего рационального мышления имеет свои границы.

Выдающийся нейробиолог Антонио Дамасио уверенно заявляет, что объяснение сознания уже рядом [4]. Философ Дэниел Деннет недавно сказал: «Я не вижу причин полагать, что мозг не может понять методов собственного функционирования. Только оттого, что мозг сложен и состоит из 100 миллионов нейронов и квадриллиона синаптических связей, мы не должны заключать, что не сможем разобраться, что в нем происходит» [5]. Некоторые ученые, как ныне покойный нобелевский лауреат Фрэнсис Крик, убеждают, что мозг и разум – это одно и то же и что разум может быть использован для того, чтобы сделать это утверждение. Количество таких грандиозных прогнозов, скорее всего, будет расти, поскольку все больше людей выходит на популярное и конкурентоспособное поле нейробиологии (в 2009 г. свыше тысячи выпускников вузов получили степень доктора философии[4] в области нейробиологии наряду с еще большим количеством этих степеней, присужденных в смежных специальностях, в частности психологии, не говоря уже о десятках тысяч тех, кто уже трудится в этом поле).

Мы находимся в поворотной точке истории самопонимания. Предлагаем ли мы результаты фМРТ?сканирования в качестве доказательства наличия сознания, заявляем ли, что можем использовать данные об электрофизиологической активности мозга для чтения мыслей и детекции лжи, объявляем ли, что конкретные гены отвечают за определенное поведение, – все это часть процесса переопределения нейробиологией человеческой природы. Наука – это путь проб и ошибок. Чтобы отделить плохие научные данные от хороших, требуется время. Тем не менее в этой все более ускоряющейся среде, где обладание информацией выдается за мудрость, а потребность общественного признания зачастую берет верх над осторожностью и необходимостью проверки результатов, поспешные научные выводы становятся нормой, и это нередко приводит к комическим последствиям, по крайней мере, когда последствия не оказываются трагическими. Что сейчас действительно необходимо, так это устойчивая методика изучения взаимоотношения мозга и разума, которая не уходила бы в прошлое с каждым очередным исследованием или наблюдением. Если 2500 лет не принесли нам единого и целостного представления о разуме, настало время рассмотреть альтернативные возможности.

Чтобы понять точку зрения, изложенную в этой книге, представьте, что вам не терпится приступить к исследованиям, но у вас нет необходимого самого современного микроскопа. Вам удается добыть его у друга, владельца магазина подержанного высокотехнологичного оборудования. Вы понятия не имеете, кто был предыдущим владельцем микроскопа, в каком он состоянии и можно ли доверять словам друга, что он «отлично работает». Как любой первоклассный специалист, начиная исследование, вы сначала проверите линзы микроскопа, чтобы убедиться в отсутствии загрязнений, дефектов и специфических особенностей, которые могут создать оптическую иллюзию или иным способом исказить изображение. В конечном итоге точность исследований всегда ограничена качеством ваших инструментов.

Обычно, когда мы говорим об исследовательских инструментах, мы имеем в виду оборудование и метод исследования. Задача ученого – убедиться в надежности оборудования и в том, что методология не вызывает сомнений, а также обеспечить валидность и воспроизводимость результатов. Но такой способ восприятия науки не учитывает принципиальную ограниченность познания, причина которой в том, что наш разум сам выдумывает вопросы и ищет на них ответы. Если разум сам обеспечивает возможность своего изучения, возможно, имеет смысл оценить потенциальные ограничения этого инструмента так же, как мы оцениваем несовершенства оптики микроскопа?

Моей целью при создании этой книги было бросить вызов некоторым базовым допущениям, пропитывающим все поле исследований мозга – от традиционной нейробиологии до когнитивной психологии и теоретических аргументов, выдвигаемых философией сознания. Хотя экспериментальная когнитивная наука и более фундаментальная нейробиология часто рассматриваются как самостоятельные дисциплины, действующие на различных уровнях изучения (клинический против уровня фундаментальной науки), я объединяю их как два перекрывающихся способа осмыслять разум. Для простоты я буду называть все поле нейробиологией. В книге есть выдержки из большого числа научных исследований, но при этом она также полагается на мои собственные мысленные эксперименты и опыт, примеры из клинической практики и даже литературные наблюдения. По?моему, эта книга – самое подходящее чтение для полуночной медитации. Моя цель не столько в том, чтобы ответить на вечные вопросы о разуме, сколько оспорить те предположения и допущения, которые лежат в основе этих вопросов. В конечном итоге эта книга ставит под сомнение природу вопросов о разуме, которые нам кажется интересным задавать, несмотря на то что мы не способны на них научно ответить.

 

Эта книга ставит под сомнение вопросы о разуме, которые нам хочется задать, если при этом мы не способны на них научно ответить

 

Я не рассчитываю, что моя книга непременно станет единственным или лучшим набором трактовок и подходов к основной проблеме разума. С учетом моего утверждения, что необъективность и иррациональность являются неизбежными аспектами любой цепи логических рассуждений, очень вероятно, что существуют изъяны и в моей логике, и в моем прочтении трудов других авторов. К счастью, нет никакой нужды в том, чтобы все утверждения были неопровержимы. Если хотя бы одно из моих предположений звучит правдоподобно, этого достаточно. Моя цель не в том, чтобы предложить однозначные ответы, а скорее в том, чтобы указать на потенциальные ловушки и тупики, а также способствовать росту осведомленности о сложности, которую влечет за собой и с которой всегда будет связано исследование разума как таковое. Понимание, где линзы наших основных инструментов познания изначально замутнены, позволяет нам учесть сопутствующие искажения. Если инструмент не приспособлен для конкретных исследований, то с этим ничего не поделаешь. Рискуя показаться циничным, скажу, что если у меня, как мне кажется, есть убедительная причина верить в то, что я не умею летать, то я лучше верну свои восковые крылья тем ученым, которые мне их продали, чем открою окно и прыгну за ложным выводом.

Моя книга содержит массу критики в адрес современной нейробиологии, однако в мои намерения не входит предъявить обвинение этой области науки или ее отдельным представителям. Я вдохновлен той центральной ролью, которую нейробиология и нейробиологи играют как в улучшении нашей повседневной жизни, так и в нашем самопонимании. Для изучения физического мира не существует другого метода, кроме научного, так и многие мои утверждения будут опираться на свидетельства фундаментальной и когнитивной наук.

Сегодня высказывается много критических замечаний – как со стороны общественности, так и со стороны научного сообщества – в отношении конкретных технологий, в частности фМРТ. Например, мы знаем, что фМРТ регистрирует увеличение притока крови к активной зоне мозга. Она может предоставить динамическую картину изменения уровня активности мозга в процессе выполнения задачи, мыслительной или двигательной. Тем не менее фМРТ не позволяет напрямую измерить активность нейронов. Однако моя главная цель не в том, чтобы рассматривать методические проблемы, которые могут быть преодолены в будущем [6]. Я заинтересован в том, чтобы указать на наши естественные ограничения, которые едва ли сдадутся технологическому прогрессу. В связи с этим я сосредоточусь на ограничениях самого предмета нейробиологических исследований и тех выводов, которые эта наука способна сделать с должной достоверностью. Я также не возражаю против теоретических размышлений. В конце концов, вся эта книга, хоть она и основана на научных свидетельствах, плод теоретических размышлений в чистом виде. Они?то и есть главная тема этой книги. Научный метод может принести немало полезной информации, но любое применение полученных данных для понимания разума навсегда останется личной интерпретацией, а не научным фактом.

 

Глава 1

Форма вашего разума

 

Вы не поверите, сколько всего вы не знаете об игре, в которую играете всю жизнь.

Брэнч Рики[5]

 

Все сложные биологические системы – включая вас и меня – используют информацию от органов чувств для наблюдения за окружающей средой. Мы осведомлены об окружающем мире благодаря таким чувствам, как зрение и слух. Мы знаем о нашем собственном внутреннем физическом мире благодаря таким генерируемым внутри нас ощущениям, как голод и жажда. Поскольку подавляющее большинство мыслей появляется за пределами сознания, не удивительно, что появилась система чувств, которая информирует сознающий разум о подсознательной когнитивной активности. Трудно представить, какую роль мог бы играть сознающий разум в отсутствие возможности узнавать об этой активности, или даже могла ли вообще существовать такая вещь, как разум, в подобном случае.

Будь мы машинами, наш разум имел бы жидкокристаллический дисплей, сообщающий нам о том, что происходит под капотом. Но как разумные существа, а не машины, мы обладаем гораздо более сложной системой для отслеживания активности, происходящей ниже порога сознания. Вместо психической панели управления, напичканной мигающими лампочками, мы выработали целый арсенал когнитивных ощущений. Я использовал словосочетание «когнитивные ощущения» ради простоты, не для обозначения того феномена, который обычно относят к категории эмоций или настроений, а скорее, чтобы указать на определенный тип переживаний, которые мы ассоциируем с мышлением. Он включает в себя такие разнообразные психические состояния, как переживание знания, причинности, агентивности[6] и намерения.

Чтобы обладать смыслом, эти чувства должны быть связаны с когнитивной активностью, о которой они сообщают. Точно так же, как чувство жажды должно включать желание выпить жидкость, уведомление о подсознательных расчетах и вычислениях должно восприниматься как нечто похожее на расчеты и вычисления. И это камень преткновения. Голод и жажда с готовностью воспринимаются как сигналы нашего тела, а переживания, связанные с неосознаваемыми этапами процесса мышления, воспринимаются как следствие осмысленной деятельности сознающего разума.

 

Возьмем пример из области зрительного восприятия. Представьте, что вы пришли на футбольный матч. Вы сфокусированы на игре и безразличны к лицам окружающих. Однако, когда вы поворачиваете голову, чтобы взглянуть на табло, ваша зрительная система подсознательно регистрирует в толпе лицо, которое она опознает как старого приятеля Сэма. Ваша зрительная кора сравнивает воспринятый образ лица с ранее сохраненными воспоминаниями о лице Сэма и высчитывает вероятность того, что лицо в толпе принадлежит именно Сэму. Если схожесть достаточно велика, мозг посылает в сознание образ лица наряду с отдельным ощущением узнавания. Вы чувствуете, будто осознанно оценили лицо и опознали его как Сэма. В зависимости от интенсивности чувства узнавания вы будете также ощущать вероятность того, что правильно опознали это лицо. Она может варьироваться от ощущения «возможно» или «похоже, но с другой стороны…» до полной уверенности.

Получение зрительной информации о лице хотя и не производит изначально никакого сознательного впечатления, запускает два независимых подсознательных процесса обработки информации мозгом. Один – абсолютно механистический, не сопровождающийся никаким эмоционально?чувственным тоном, – это сравнение лица Сэма со всеми ранее сохраненными в памяти лицами. Другой, чисто субъективный, – это чувство узнавания. Оба достигают сознания как единое целое: зрительное восприятие Сэма и одновременное чувство, что это действительно Сэм. И хотя эти процессы возникают за пределами нашего сознания, мы переживаем их как результат акта осознанного узнавания. Таким образом, низкоуровневая активность мозга ощущается на высоком уровне как сознательный акт.

 

Поскольку мы знаем, что мозг превосходно справляется с распознаванием образов без участия сознания, нам легко принять, что узнавание происходит неосознанно, вопреки тому, как оно ощущается. Но существует огромное количество ментальных ощущений, настолько близко связанных с нашим представлением о сознательной активности, что мысль о том, что они не находятся под нашим сознательным контролем, кажется неправдоподобной.

В моей предыдущей книге «On Being Certain»[7] я разработал концепцию непроизвольных ментальных ощущений (involuntary mental sensations) – спонтанно возникающих переживаний относительно собственных мыслей, которые воспринимаются нами как одна из сторон сознательно контролируемого процесса мышления. Хотя мы ощущаем, что они являются результатом сознательных размышлений и представляют рациональные выводы, они не более преднамеренны, чем чувства любви или гнева. В этой книге я рассматривал чувства знания, уверенности и убежденности – чувства, касающиеся качества собственных мыслей и варьирующиеся от туманного наития и интуитивных ощущений до полной убежденности и переживания прозрения.

Сейчас я понимаю, что чувство знания является частью особой, настроенной на ментальное сенсорной системы, которая включает также чувство собственного Я, чувство выбора, чувство контроля над мыслями и действиями, чувства нравственности и справедливости и даже процесс того, как мы устанавливаем причинно?следственные связи. Все вместе эти непроизвольные ощущения составляют большую часть нашего переживания обладания разумом. Кроме того, они оказывают фундаментальное влияние на наше представление о том, что «есть» разум.

Важно понимать, что когнитивный аспект мышления – производимые мозгом вычисления – не имеет чувственного компонента. Все наши ощущения от когнитивных вычислений поступают к нам через отдельные чувства, сопровождающие их в сознание. Например – хотя это и противоречит нашим ощущениям, – нет способа объективно проследить происхождение мысли. С одной стороны, источником «возникающих у меня» и «неожиданно приходящих мне в голову» идей мы склонны считать бессознательное. С другой стороны, испытывая чувство непосредственного «думания» мысли, мы скорее всего придем к заключению, что она является результатом сознательно контролируемого процесса. Но это различие между осознаваемыми и неосознаваемыми мыслями – не что иное, как различные проявления непроизвольных ментальных ощущений.

Это разделение между самими мыслями (скрытыми ментальными вычислениями) и тем, как мы переживаем процесс мышления, является центральной проблемой любого изыскания, направленного на понимание того, что такое разум. Разум предстает перед нами только в индивидуальном опыте, его нельзя положить под микроскоп, взвесить или измерить, ткнуть щупом или ввести в него зонд. Увидеть то, как наше чувство разума возникает из беспорядочных и часто трудноописываемых взаимодействий противоречивых, не контролируемых произвольно ощущений, – необходимый первый шаг к пониманию того, что разум может сказать о себе.

 

Мы и наш мозг

 

Вас подрезали на шоссе, отчего вы пришли в ярость. Вы посигналили, показали водителю средний палец, высказали все, что о нем думаете, и не забыли упомянуть, что такое скотство – верный индикатор близкого краха цивилизации. Ваша супруга в тысячный раз напомнила вам о необходимости хоть чуть?чуть контролировать себя. Конечно, дорогая, неохотно соглашаетесь вы, тогда как ваш разум мечется между продолжающимися мыслями о мести и болезненным пониманием, что вы ведете себя как двухлетний ребенок.

Вы быстро призвали на помощь множество внешне обоснованных объяснений вашего поведения: тяжелый день, бессонница, новое лекарство от давления, которое вы начали принимать пару недель назад, давние проблемы с самоконтролем, нерешенные детские обиды и растущие опасения по поводу уменьшения вашего счета в пенсионном фонде. С другой стороны, ваш отец заводился с пол?оборота и был склонен выдавать внешне ничем не обусловленные гневные тирады. Возможно, вы унаследовали несколько плотно закрученных витков связанной с сердитостью ДНК. Если бы только существовал надежный метод самоанализа. Но ваш разум разматывает кажущуюся бесконечной комбинацию возможных причин, превращая саму концепцию самопознания в сильно преувеличенный миф, ненадежный эмоциональный костыль, не дающий впасть в отчаяние.

Однако необходимо с чего?то начать! И хотя вопрос об изменении генов на сегодняшний день не стоит, вероятно, вы можете заняться своими финансовыми проблемами. Вернувшись домой, вы просматриваете бумаги своего пенсионного счета. Ваш лучший друг – финансовый гений – сообщает вам тысячу причин, почему биржевые цены сейчас самые низкие за все поколение, и говорит, что вы должны «покупать, покупать и покупать». Его аргументы убедительны. Вы загрузили своего виртуального брокера, нацелили палец на кнопку «Купить», но как будто под воздействием какой?то невидимой силы в корне изменили планы и все продали. Вы озадачены своим поступком. Кажется, вы себя не контролировали.

Позже в тот вечер, пролистывая популярный журнал по психологии, вы прочитали о том, что исследования с помощью фМРТ продемонстрировали, что область мозга, контролирующая движение рук, активизируется прежде, чем вы осознаете намерение двинуть своей рукой. Исследования электрической активности мозга (ЭЭГ) подтверждают это открытие. Не может быть, думаете вы. Вы решаете провести простой лабораторный эксперимент. Вы думаете о том, чтобы сделать движение рукой, но не принимаете окончательного решения сделать это. Ваша рука спокойно лежит на коленке, ожидая инструкций. Затем вы сознательно решаете пошевелить пальцами. Вы прилагаете некоторое усилие, и, как и ожидалось, ваши пальцы двигаются по команде.

Но, если исследования с помощью фМРТ и ЭЭГ говорят правду, ваше переживание произвольности движения пальцев – не что иное, как успокоительная иллюзия, навязанная вам подсознанием, преследующим собственные цели. Только постфактум ваше подсознание дает «вам» знать о том, что оно решило и начало реализовывать заранее. Взглянув на свою руку, будто она обладает собственным разумом, вы задумываетесь: кто же принял решение? «Кто я?» – спрашиваете вы себя и понимаете, что не уверены в том, кто задает этот вопрос и кто ожидает ответа.

 

Чтобы начать отвечать на вопрос, что же такое разум, мы сначала должны понять его официального представителя – наше внутреннее Я

 

Чтобы прийти к чему?то, отдаленно напоминающему ответ на вопрос, что же такое разум, мы сначала должны поработать над пониманием его официального представителя – нашего внутреннего Я. Разум не является объективно существующим органом, как печень или селезенка. Это неотъемлемый аспект нашего Я, части того, что делает нас индивидуумами в противоположность объектам. Он является центром нашего существа, главным пультом управления нашими мыслями и действиями. Именно центральную функцию Я – генерацию мыслей и действий – мы обычно имеем в виду, когда говорим о разуме. Эволюция – не лингвист. На практическом уровне внутреннее Я и разум неразделимы. Трудно представить функциональное Я без разума и наоборот. Оба являются неотъемлемыми элементами того, что мы подразумеваем, говоря Я. Когда пациент с болезнью Альцгеймера «теряет разум», его неизбежно описывают как «потерявшего себя». Хотя мы с готовностью можем проводить мысленные эксперименты с мозгом, лежащим в чане, но не можем даже на секунду представить себе разум в банке. Разум должен быть физически воплощен, должно быть что?то или кто?то, обладающий мыслями и осуществляющий действия. К счастью, у нас есть комплекс встроенных механизмов для создания интуитивного чувства дома для разума – физической личности.

 

Где Я?

 

Возможно, одним из наиболее универсальных и в то же время очень личных ментальных переживаний является ощущение того, где в нашем теле обосновалось наше Я. У многих из нас есть устойчивое ощущение, что центр нашего существа находится в нескольких дюймах позади лба, непосредственно над глазами. Но если бы мы могли снять крышку нашего черепа и тщательно изучить каждый сантиметр наших мозгов до субатомного уровня, мы бы не нашли там гомункула, маленького Я, управляющего кораблем, присматривающего за магазинчиком, держащего поводья наших сознательных действий или даже просто праздношатающегося. Мы нигде не сможем отыскать центр нашего существа.

На сугубо интеллектуальном уровне даже наименее научно осведомленные из нас понимают, что ментальные состояния независимо от того, насколько психологическим кажется их происхождение, на самом деле возникают из состояний мозга. Все, что мы испытываем, производится лишенными разума мозговыми клетками и синапсами. Тем не менее мы не можем избавиться от противоречивого чувства существования собственного Я, настолько отделенного от состояния мозгового субстрата, что мы оказываемся способны понять это утверждение. И даже когда я писал это предложение, у меня было недвусмысленное чувство, что существует определенное Я, которое как пишет, так и читает этот текст, и что это Я находится внутри более крупного устройства, за которое я, по крайней мере до некоторой степени, несу ответственность – моего собственного тела.

Невозможно представить, каково это – не иметь устойчивого чувства Себя. Мы не могли бы предпринимать сложные действия, думать о том, что «могло бы произойти» в прошлом, размышлять о будущем и строить планы [7]. Да, было бы очень здорово, если б мы могли время от времени переключать рубильник, освобождающий нас от низменного груза личной вовлеченности и непрекращающегося внутреннего диалога, но физическое чувство Себя так не работает. Оно так же неконтролируемо, как голод или жажда.

Оставим на время в стороне личностные аспекты Я – хронику вашей жизни, которую вы пересказываете себе и другим. Я хочу сосредоточиться на базовых физических ощущениях, которые вместе создают каркас личности, на который вы навешиваете свои воспоминания, истории и переживания, поскольку именно физическое чувство себя создает прибежище для нашего ощущения разума. Мы не воспринимаем свой разум находящимся в забегаловке в нескольких кварталах от нас, где он размышляет о Вселенной, потягивая пивко. Для большинства из нас большую часть времени разум обитает в границах ощущаемого нами пространства собственного Я.

Пространственные аспекты восприятия Я связаны с неосознаваемой работой определенных мозговых механизмов, тогда как восприятие пространственных характеристик разума не ограничено нашей биологией. В принципе разум может быть чем угодно, что мы способны себе представить. Это различие между ощущением разума и теоретизированием о разуме имеет решающее значение для целостного понимания того, чем «является» разум. Чтобы заложить фундамент этого понимания, нам сначала надо разобраться, как восприятие пространственных характеристик собственного разума направляет его исследование.

Всякое нейробиологическое исследование стремится разложить сложные психические состояния на управляемые компоненты. Один из возможных способов – изучение пациентов с локальными повреждениями мозга, которые клинически затрагивают только один из этих компонентов, – оказался эффективным при разработке моделей работы сенсорных систем. В частности, этот метод помог выяснить, что наша зрительная система состоит из целого ряда специализированных нейронных цепей (модулей). Каждый модуль обрабатывает свой аспект зрительного восприятия, например линии, контуры, цвета или направление движения. Вместе они создают зрительный образ. Мы будем использовать этот же подход для препарирования различных ментальных ощущений, которые совместно образуют наше чувство Я.

Для начала рассмотрим три примера того, насколько радикально нарушения электрической активности мозга могут изменить чувство Я. Читая эти описания, обратите внимание, как чувство физического положения может отличаться от ощущаемого положения той точки, откуда ведется наблюдение за миром.

 

ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ

Пациент № 1

Молодой человек 21 года, шесть лет страдающий от практически неконтролируемых судорожных припадков, проснулся с необычным, ошеломляющим ощущением. Встав с кровати и обернувшись, он увидел себя по?прежнему лежащим в постели. Он разозлился на «того парня, который, я знаю, был мной и который не собирался вставать и рисковал опоздать на работу». Молодой человек попытался разбудить спящее тело, начав кричать на него, затем попытавшись трясти и даже попрыгав на своем «alter еgo из кровати». Но тело не реагировало. Озадаченный столь очевидным раздвоением собственного существования, молодой человек испугался своей неспособности сказать, кто из двух людей является им на самом деле. Несколько раз его телесное осознание переключалось со стоящего на лежащего в постели и обратно. В лежачем состоянии он ощущал себя вполне проснувшимся, но полностью парализованным и напуганным фигурой самого себя, склонившегося над ним и колотящего его. Он подошел к окну спальни и снова взглянул на свое тело, по?прежнему лежащее в постели. Чтобы «прекратить непереносимое чувство разделенности надвое», он выпрыгнул из окна третьего этажа.

 

К счастью, молодой человек упал на кусты и отделался синяками и царапинами. Неврологическое обследование зафиксировало периодическую судорожную активность, провоцируемую медленно растущей опухолью в левой височной доле мужчины. Опухоль была успешно удалена [8, 9].

Художественная литература полна удивительных историй про двойников?доппельгангеров. «Вильям Вильсон» Эдгара Аллана По в попытке заколоть своего двойника убил себя. В «Портрете Дориана Грея» Оскара Уайльда герой покончил с собой, чтобы избежать ужаса преследования со стороны его второго Я. Читая подобные истории, мы с готовностью подавляем свое недоверие: мы понимаем, что это метафора, а не реалистический рассказ. Хотя приведенная выше история и кажется фантазией, она представляет собой правдивое описание относительно редкого неврологического феномена – аутоскопии, который наблюдается при определенных типах пароксизмальной мозговой активности (т. е. судорожных расстройствах и мигрени). Такое ощущение временно раздвоенного и нестабильного Я обеспечивает замечательную отправную точку для движения к пониманию того, как генерируется чувство физического Я.

 

Пациент № 2

55?летний мужчина, страдавший судорожными припадками с 14 лет, испытывал повторяющиеся однообразные приступы странных телесных ощущений. Иногда он начинал неожиданно ощущать, что кто?то чужой внедрился в левую часть его тела и теперь левая половина его головы, верхняя часть его туловища, его левая рука и нога больше ему не принадлежат. Во время одного из приступов он чувствовал, что существует только в правой половине своего тела, при этом он сохранил способность вести нормальную деятельность и даже читать лекции.

 

Пациент № 3

30?летний мужчина в течение 12 лет страдал судорожными припадками, для которых было характерно ощущение онемения в ногах, груди и шее. Во время приступов он терял ощущение всего, что находится ниже его подбородка, так что ему казалось, что голова отделена от тела. Он одновременно ощущал себя как наблюдателем своего тела, так и объектом собственного наблюдения [10].

 

В первом примере больной чувствовал и знал, что он стоит у кровати, но при этом сохранял непоколебимую уверенность, что иллюзорное тело, лежащее в кровати, тоже принадлежит ему. Это ощущение принадлежности – можно назвать это чувством «свойности» (mineness) – многими специалистами в области познания расценивается как центральный элемент самоосознания. Посмотрите на свои руки. Хотя у вас нет сомнений в том, что это ваши руки, установление факта принадлежности не требует сознательного размышления. Чувство принадлежности является настоящим ощущением, не отличающимся от ощущения веса книги, которую вы в данный момент держите в руках. Зрительная и проприоцептивная[8] входящая информация сообщает нам о положении частей тела, тактильная информация позволяет определить, с чем мы соприкасаемся. Собранная вместе, эта информация преобразуется в целостную схему тела – репрезентативную карту тела и его отношения к окружающему миру, которое ощущается как «свое».

Представьте себе, какое бы замешательство мы испытывали, если бы нам пришлось всякий раз проводить различие между «собой» и тем, что нас окружает, или, что еще хуже, тем, что является «мной», а что – «другим». Видя руку, быстро приближающуюся к вашему лицу, вы не могли бы сразу понять, сами вы неосознанно решили почесаться или вас собираются ударить. К счастью для нас, эволюция снабдила нас встроенным методом немедленного распознавания границ своего тела и его частей. Это ощущение себя физического не только позволяет нам двигаться по окружающему миру, но и дает возможность ориентироваться в мире собственного воображения – как в альтернативных вариантах прошлого – т. е. в том, что могло бы случиться «если бы только…» – так и в сценариях будущего. На эту наиболее базовую схему пространственных параметров «себя» мы навешиваем наше нефизическое Я – нашу коллекцию мыслей и воспоминаний [11].

Чувство принадлежности опирается на неосознаваемые механизмы, сообщающие нам о тождественности текущего образа тела ранее зафиксированной схеме тела [12]. Пациент № 2 представляет нам впечатляющую картину того, как это чувство обладания определенными частями тела в момент приступа может временно отключиться. Такая потеря чувства принадлежности одной стороны тела часто наблюдается у пациентов с поражением правой теменной доли, которая, как полагают, играет важную роль в поддержании схемы тела. Пациенты с подобными повреждениями сообщают, что одна сторона тела больше не ощущается «своей», и часто приписывают владение ею внешней силе. Я до сих пор помню миссис А., пожилую служительницу Пятидесятнической церкви, которая после кровоизлияния в правую теменную долю начала считать, что левая сторона ее тела принадлежит Дьяволу. Она вновь и вновь хватала правой рукой свою парализованную левую руку и пыталась сбросить ее с кровати. Никакие аргументы не могли убедить ее, что рука, от которой она так настойчиво пытается избавиться, принадлежит ей.

(Небольшое замечание: хотя отказ признавать части тела чаще всего связан с повреждениями правой теменной области, премоторные зоны лобных долей тоже участвуют в формировании чувства себя, включая узнавание частей тела. Однако последнее слово в отношении стоящей за этим нейроанатомии еще не сказано [13]. Цель данного обсуждения – указать на неподконтрольный нам нейрональный базис подобных психических состояний, а не обозначить четкую позицию в отношении соответствующей нейроанатомии, поскольку она с большой долей вероятности будет изменена дальнейшими исследованиями [14].)

Вторая черта, общая для пациентов № 1 и 3, – это измененное чувство того, где существует Я. Пациент № 1 описывает чувство Я, которое быстро перескакивает туда?сюда между двумя телами. Пациент № 3 – некое подобие раздвоения зрения, при котором он одновременно является и наблюдателем, и наблюдаемым. Такие описания связанного с электрофизиологическими нарушениями отделения чувства Я от физического тела указывают, что это чувство рождается в системе проведения нервных импульсов.

Разобщенность между ощущаемым местоположением Я и местом, где физически находится ваше тело, является отличительной чертой описаний внетелесного опыта (ВТО). Швейцарский нейробиолог Олаф Бланке и его коллеги продемонстрировали, что ВТО может быть напрямую спровоцирован судорожной активностью, стимуляцией мозга и некоторыми психотропными веществами [15]. Пациенты обычно описывают его как парение или зависание над собственным телом, иногда в процессе они наблюдают хирургическую операцию или даже собственную смерть. Несмотря на бесчисленные фантастические объяснения, ВТО является не чем иным, как иллюзией, следствием физиологических причуд [16–18].

Исследования подобных иллюзий восприятия привнесли новое понимание того, насколько легко физически манипулировать чувством собственного Я. Один из самых известных трюков здесь – эксперимент с иллюзией резиновой руки. Испытуемый сидит у стола, и одна его рука убрана под стол так, что ее не видно. На столе перед ним лежит искусственная резиновая рука. Субъекта просят сфокусировать свое внимание на ней. Когда экспериментатор одновременно проводит по спрятанной и резиновой руке кисточкой, зрительная информация – наблюдение кисточки, касающейся резиновой руки, – подавляет у тестируемого проприоцептивное знание о положении его спрятанной руки. Через одну?две минуты человек начинает воспринимать резиновую руку как собственную [19].

Современные исследования расширили этот опыт до тела в целом, создав иллюзию обмена телами. Через изменение ракурса, под которым испытуемый видит себя, чувство принадлежности телу может быть перенесено на манекен или даже на другого человека. Фокус в том, чтобы создать зрительный образ тела испытуемого, отличающийся от привычного опыта, получаемого при взгляде вниз с уровня наших глаз на собственное тело. Чтобы добиться этого, каждый участник исследования снабжался закрепленным на голове дисплеем – модифицированным шлемом виртуальной реальности, связанным с видеокамерой, расположенной за спиной испытуемого. Взгляд на себя с позиции камеры вызывает некую форму ВТО: человек указывает местоположение точки, из которой он наблюдает мир, за пределами своего физического тела.

Поняв, насколько легко можно манипулировать чувством местоположения собственного Я через изменение поступающей сенсорной информации, два шведских нейробиолога разработали несколько чертовски остроумных экспериментов [20]. В одном из них исследователи заставляли испытуемых почувствовать себя находящимися внутри манекена, который располагался неподалеку. Даже отчетливо видя, что манекен стоит отдельно от них, испытуемые не могли отделаться от чувства, что они находятся внутри манекена. До какой степени это чувство принадлежности Я распространялось на манекен, можно было наблюдать, когда к манекену подносили нож. В этот момент у испытуемых усиливалось потоотделение, регистрировалась кожно?гальваническая реакция[9], а свое состояние они описывали как тревогу. Изменение входящей сенсорной информации заставляло людей эмоционально идентифицировать себя с иллюзией [21].

Результаты этих исследований поражают: наиболее базовые аспекты чувства Я – его физическое измерение и местоположение точки, которую мы полагаем центром нашего наблюдения за миром, – конструируются на основании сенсорного восприятия. Трудно избежать сравнения с виртуальным аватаром. И то, и другое является чистой выдумкой, которая, однако, обеспечивает реальное чувство самоидентичности. И точно так же, как рост, вес или параметры виртуального аватара могут быть изменены, параметры Я тоже могут быть скорректированы. Рассмотрим следующий эксперимент.

 

Исследования иллюзий восприятия привнесли с собой новое понимание того, насколько легко манипулировать нашим чувством собственного Я

 

В 1990 г., используя микроэлектродные записи, когнитивный нейробиолог Ацуси Ирики обнаружил в теменной области обезьян нейроны, отвечающие одновременно и за зрительную, и за тактильную входящую информацию [22]. Эти клетки активизировались, когда объект располагали рядом с рукой обезьянки, как бы объявляя о присутствии объекта в зоне ее досягаемости. Затем обезьян учили использовать грабли, тем самым расширяя границы пространства, до которого они могли дотянуться. Вскоре те же самые клетки активизировались всякий раз, когда обезьяна видела что?нибудь в зоне, куда она могла дотянуться граблями. Грабли были инкорпорированы в нейронное представление схемы тела обезьяны в качестве продолжения ее руки и кисти [23].

Скорость, с которой происходит это изменение схемы тела, по?настоящему впечатляет. Макаки редко пользуются инструментами в дикой природе, однако за несколько недель тренировок могут стать весьма искусными в их использовании. В течение недели после начала тренировок сканирование с помощью фМРТ обнаруживает рост объема серого вещества в тех областях, которые демонстрировали повышенный уровень активности нейронов. Хотя готового объяснения структурного увеличения объема мозга пока нет, предполагают, что за ним может стоять формирование новых кровеносных сосудов в этой области или даже генерация новых нервных клеток (нейрогенез) [25].

Каким бы ни было анатомическое объяснение данного феномена, очевидно, что мозг обезьян может быть с легкостью реорганизован путем использования инструментов. Похоже, этот вывод применим и к людям. В 2009 г. исследования с помощью фМРТ продемонстрировали аналогичную активацию областей мозга у добровольцев, которых учили использовать новые инструменты [26]. Хотя обычно я с подозрением отношусь к чрезмерно удобному эволюционному объяснению всех физических навыков, трудно не прийти к выводу, что эволюция снабдила нас определенной встроенной гибкостью схемы тела, которая позволяет нам достигать навыков искусного использования инструментов. Но подобная изменчивость психической репрезентации тела распространяется далеко за пределы использования инструментов.

 

У 73?летней миссис В. в результате обширного инсульта правого полушария парализовало левую руку. Ее когнитивные функции остались сохранны, без видимых признаков спутанности сознания, но вместе с тем она демонстрировала полное отсутствие принадлежности и контроля в отношении своей парализованной руки, постоянно повторяя, что та принадлежит кому?то другому. Удивительно, что это полное отсутствие чувства принадлежности распространялось и на обручальные кольца, которые она носила на левой руке. Хотя дама могла отчетливо видеть и описать эти кольца, она не желала признавать, что они принадлежат ей. Когда кольца надели на ее правую руку и показали ей, она тут же согласилась, что это ее кольца. Чтобы проверить, распространяется ли такая потеря чувства «своего» на другие объекты, обычно не ассоциирующиеся с ее левой рукой, в ее левую руку вложили расческу и связку ключей. И то и другое было немедленно распознано как «моя расческа» и «моя ключница». Отсутствие чувства принадлежности было ограничено набором объектов – обручальными кольцами, – которые исторически относились к образу ее левой руки. Как будто до инсульта кольца были включены в расширенную, прежде всего зрительную, схему тела [27].

 

Ученые быстро заметили, что Интернет, видеоигры, виртуальные сетевые пространства, Твиттер, Фэйсбук и другие бесчисленные технологические инновации меняют характер наших нейронных сетей. Представление о расширенном разуме стало общепринятым, и эксперимент с обезьянкой и граблями часто стал подаваться в качестве достоверной демонстрации того, как происходят подобные изменения. Тем не менее даже если мы признаем фундаментальное воздействие окружающей среды на наш мозг, большинство из нас продолжает ощущать, что мы обладаем собственным индивидуальным, изолированным разумом, который имеет, по крайней мере, частичный иммунитет против коварства внешнего мира. Трудно преодолеть базовое чувство того, что разум заключен в границах нашего Я – это ключевое различие между интуитивным восприятием разума и научным представлением о нем.

Я недавно слышал, как выдающийся философ и логик, профессор Калифорнийского университета в Беркли Джон Сёрл, сказал: «Представления о расширенном разуме должны быть ошибочны… В общем случае в философии, если вы приходите к безумному результату, это значит, что вы где?то ошиблись… Так же если кто?то предлагает вам описание разума, которое идет вразрез с вашим собственным опытом, – что ж, вы знаете, что они где?то ошиблись [28]». Сёрл отлично осведомлен о том, что весь опыт – результат субъективного восприятия, а все восприятие фильтруется через неразличимые предубеждения и предпочтения. Ощущения не должны быть единственным мерилом идеи. Тем не менее Сёрл не может отступить от своего собственного ощущения, что он обладает уникальным разумом (чувство принадлежности или обладания), обитающим в его личном теле (чувство физического Я), который самостоятельно сделал это заключение (чувство агентивности). Эта комбинация непроизвольных ментальных ощущений ограничивает его способность принимать во внимание альтернативные возможности того, чем может быть разум, – поучительная демонстрация того, как философские заключения могут диктоваться биологией, а не логикой.

Случай миссис В. приводит нас к взгляду «а?ля Руб Голдберг»[10] на то, как соединение чувства Я и разума может воздействовать на восприятие наших мыслей (в рамках данной дискуссии я отделяю разум от чувства Я, хотя, со всей очевидностью, они в значительной степени перекрываются и, судя по всему, не могут существовать независимо друг от друга). Со временем чувство обладания частью тела (своей рукой) миссис В. стало включать в себя сопутствующие этой части тела предметы (ее кольца). Поскольку разум является пожизненным ключевым компонентом Я, чувство обладания «я», скорее всего, аналогично распространяется на сопутствующий «я» разум. В свою очередь, поскольку наши мысли являются центральным компонентом разума, мы можем ожидать смещения чувства принадлежности с разума на его содержимое – мысли. Поэтому каждый из нас обладает «своим умом» и «своими мыслями».

По мере того как мы исследуем роль ментальных ощущений в создании структуры Я, постарайтесь разобраться, как вы узнаете, что мысль «ваша». Вывод о том, является ли это чувство обладания собственными мыслями осознанным решением или неконтролируемым ментальным ощущением, является критическим для ответа на вопрос «Для чего нужен разум?».

 

Ров вокруг замка

 

Прежде чем покончить с темой физических аспектов Я, рассмотрим независимый, но тесно связанный с ними феномен – чувство личного пространства. У каждого из нас свои предпочтения в отношении того, какой должна быть дистанция между нами и другими. Чуть приблизьтесь, и окажется, что вы уже «вторглись в чужое личное пространство». Если физическое чувство Я является мозговым аналогом глобальной позиционирующей системы (GPS) машины, которая сообщает вам, где находится машина по отношению к объектам окружения, то чувство личного пространства будет эквивалентно сенсорным датчикам машины, мигающим, когда вы оказываетесь слишком близко к другой машине или вот?вот врежетесь задним бампером в опору телефонной линии.

 

Чувство личного пространства может сильно меняться вследствие повреждений мозга [29]. Самый изученный случай здесь – СМ, женщина приблизительно 45 лет с редким генетическим заболеванием, которое привело к обширному двустороннему повреждению ее миндалевидного тела [30]. У СМ репутация бесстрашной и исключительно дружелюбной женщины, имеющей привычку «нарушать» то, что другие воспринимают как свое личное пространство [31]. Во время серии экспериментов по изучению ее чувства личного пространства она подтвердила, что как бы близко собеседник к ней ни находился, это не вызывает у нее дискомфорта. В какой?то момент она подошла к экспериментатору настолько близко, что их носы практически соприкоснулись. Некомфортно стало только экспериментатору [32].

 

Схожее отсутствие необходимости в личном пространстве наблюдается при другом генетическом заболевании – синдроме Уильямса. Хотя он сопровождается рядом нарушений развития и плохой обучаемостью, пациенты с синдромом Уильямса очень общительны, дружелюбны и, как правило, не боятся незнакомцев [33]. Подобно СМ они, очевидно, не нуждаются в сколько?нибудь значительном личном пространстве. Люди, работавшие с детьми с синдромом Уильямса, часто говорят, что они постоянно «у вас перед носом».

Как и в случае СМ, так и у детей с синдромом Уильямса недооценивают роль базовых мозговых механизмов в определении размера буферной зоны, которой мы неосознанно окружаем наше ощущаемое физическое Я. При этом я не предполагаю, что это чувство Себя формируется исключительно нашей биологией. Влияют и этнические и культурные различия. Жители Ближнего Востока и Южной Европы, судя по всему, чувствуют себя более комфортно при меньшем расстоянии до собеседника, чем жители Северной Европы [34]. Независимо от того, влияют на это чувство исключительно биологические или социокультурные факторы или оно является следствием комбинации природы и воспитания, окончательный результат будет проявляться в виде особого психического переживания.

Более вероятно, что чувство личного пространства является продуктом независимого мозгового механизма, чем что чувство физического Я предъявляет миру такие огромные территориальные требования. Хотя эта и следующая главы посвящены демонстрации того, как разнообразные когнитивные ощущения формируют наше чувство Себя, их список ни в коем случае не закончен. Я подозреваю, что специалисты в области когнитивных наук и вы, читатели, сможете предложить немало других кандидатов в этот список. Кроме того, очень вероятно, что эти ощущения будут восприниматься и описываться разными людьми по?разному. Например, недавно я спросил группу психоаналитиков, где, по их ощущениям, находится центральное ядро Я. Большинство выбрало голову, а один почтенный клинический терапевт потерла верхнюю часть живота. Когда я спросил ее, почему она указала на живот, она ответила с насмешливой улыбкой: «Потому что я так чувствую». Начатая мной дискуссия не предполагает создание окончательного и неоспоримого списка определенных ощущений, она скорее нацелена на выработку понимания того, что физическое Я является проекцией непроизвольных ощущений и процесса формирования этих проекций.

Вторая проблема, на которую стоит обратить внимание: если физическое Я – не более чем проекция ментальных ощущений, правильно ли называть его иллюзией? С одной стороны, чувство физического Я очевидно является иллюзией, поскольку не существует физической сущности, к которой относится это чувство. С другой – важно избежать восприятия иллюзии в уничижительном контексте, что иллюзия – это нечто нереальное. Ощущение себя, даже если мы называем его иллюзией, настолько же реально, как реальны боль, страдание или любовь. (Позже мы коснемся этой проблемы сопоставления «реального» и воображаемого или психологического – ложной дихотомии, часто встречающейся в медицинских отчетах.) Несмотря на мое амбивалентное отношение к термину, я решил использовать слово «иллюзия» из практических соображений. Во?первых, понимание иллюзорной природы явления, чтобы иметь с этим явлением дело. Если я вижу, как прямая стеклянная палочка изгибается, когда ее погружают в стакан с водой, я могу сделать соответствующую мысленную поправку относительно своего восприятия. Во?вторых, возможно, что осмысление иллюзорной природы физического Я может привести к конструктивным терапевтическим приемам – действенным методам изменения того, как мы воспринимаем наше физическое Я.

Так, например, отношение к ощущению физического Я, как к иллюзии, потенциально способно пролить свет на некоторые психические расстройства, которые в противном случае выглядят совершенно непонятными. Несколько лет назад я с ужасом и недоверием смотрел документальную передачу канала Discovery Channel про пациентов, которые хотели, чтобы их идеально функционирующую руку или ногу ампутировали. Это расстройство, впервые описанное в 1977 г., относят то к апотемнофилии[11], то к расстройствам идентичности с нарушением восприятия целостности тела. Обычно оно объяснялось как результат действия глубинных психических сил. В конце концов, каждый, кто хочет, чтобы ему отрезали здоровую руку или ногу, – явно сумасшедший. Но истории болезней многих таких пациентов не содержали ни малейших указаний на то, что могло стать причиной расстройства. Часто в них отсутствовали какие бы то ни было психологические расстройства, симптомы или предшествующие психиатрические проблемы. Один из страдающих этим расстройством рассказывал, что ему было всего 4 или 5 лет, когда его впервые поразил вид человека с ампутированной конечностью. Он вспоминает, как в возрасте 7 лет, стоя возле автобуса, он сказал себе: «Если я просто поставлю ногу под заднее колесо автобуса, он переедет ее, и моя нога отделится от тела» [35].

 

В 2009 г. поведенческий невролог В.С. Рамачандран со своими коллегами изучал четырех мужчин с таким расстройством. Используя одну из форм получения функциональных изображений мозга – магнитоэнцефалографию, – они смогли выявить, что при прикосновении к проблемной конечности у этих пациентов наблюдалась поразительно низкая (в сравнении с контрольной группой, сформированной из здоровых людей) электрическая активность в правой верхней теменной извилине (верхней теменной доле) [36]. Область пониженной активности соответствует той зоне, которая была поражена у миссис А., считавшей, что ее рука принадлежит Дьяволу, и одержимой желанием сбросить эту руку со своей кровати.

 

Рамачандран предположил, что существует первичное неврологическое нарушение в области правой теменной доли, отвечающей за интеграцию входящей зрительной, тактильной и моторной информации при создании динамического образа тела. Знание того, что эта мозговая структура имеет дефект, ничего не говорит нам о причине наблюдаемого расстройства, но оно предлагает еще один взгляд на то, как некоторые психические расстройства могут возникать из нарушений чувства физического Я. Оно так же открывает возможность для поиска новых терапевтических решений.

Используя те же принципы, которые стоят за иллюзией резиновой руки, Рамачандран разработал иллюзию зеркального ящика, чтобы уменьшить фантомную боль у людей с ампутированной конечностью [37]. Принцип этого метода прямолинеен: вы пытаетесь обмануть свой мозг, заменяя образ отсутствующей части тела образом прекрасно функционирующей конечности. Если ампутирована рука, пациент располагает зеркало напротив здоровой руки таким образом, что, когда он смотрит на отсутствующую конечность, он видит хорошо функционирующую здоровую руку. Различные методы, в частности легкие упражнения или поглаживание руки, увеличивают эффект от зрительного восприятия. Исследования с использованием функциональной визуализации мозга продемонстрировали, что активность мозга реорганизуется в процессе изменения образа ампутированной руки. Чем интенсивнее происходящая реорганизация, тем больше снижается боль от фантомной конечности [38].

Тот же эффект можно получить в виртуальной среде, когда руки аватара располагаются так, что субъект чувствует, будто руки аватара – это его руки. Перенося чувство принадлежности на виртуальную руку, человек, недавно переживший ампутацию, легче адаптируется к протезу. В результате мозг пациента перепрограммируется, чтобы принять протез как продолжение собственного тела [39]. Другой пример пользы от изменения образа тела – использование инвертированных линз для того, чтобы видеть руку меньше нормального размера. Когда пациенты с хроническими болями в руках видят больную руку в уменьшенном виде, интенсивность переживаемой ими боли снижается. Удивительнее, что у этих пациентов, как было замечено, поврежденные конечности значительно меньше опухают при движениях. И наоборот: при использовании бинокуляров для увеличения размера больной руки, интенсивность боли, о которой сообщали пациенты, и измеряемый объем опухоли увеличивались [40].

Намеренное изменение репрезентации тела открывает обширные возможности для решения разнообразных проблем, характеризующихся нарушениями восприятия собственного тела – от нервной анорексии до дисморфофобий, которые выливаются в обширную пластическую хирургию (вспомните Майкла Джексона или Джоан Риверз[12]) [41]. В конце концов, такие примеры проливают свет и на отношения между изменением облика тела и тем, как мы видим себя в мире, – перспективное направление для научного исследования.

Коротко суммируя сказанное, можно сказать, что чувство целостного образа тела, в котором находится наш центр осознания, плюс восприятие нами мира «от первого лица» совместно формируют каркас нашего Я. Мы даже предложили метафору крепостного рва (в качестве которого выступает чувство личного пространства), окружающего замок, ставший домом для нашего неповторимого королевства. Как бы вы ни описывали все эти чувства, неизбежно окажется, что одно только чистое ощущение является единственным необходимым и достаточным условием, обеспечивающим переживание физического Я, на которое каждый из нас, включая нейробиологов и философов, навешивает собственные восприятия и представления о разуме.

 

 

Глава 2

Агентивность, воля, намерение

 

Пьеса диктует себя сама, но я признаю, что я написал ее – намеренно, злостно, целенаправленно, подчиняясь ее развитию.

Гарольд Пинтер[13] [42]

 

Грозовая ночь. Вы едете по узкой двухполосной дороге. Как только вы огибаете поворот, прямо перед вами поперек дороги неожиданно валится дерево. Не задумываясь, вы выворачиваете через двойную сплошную, избегая столкновения с деревом, но впечатываетесь во встречную новенькую BMW. К счастью, никто не пострадал. Вы извиняетесь перед другим водителем, затем в запале говорите, что вы хороший водитель, но аварии невозможно было избежать. «Я действовал рефлекторно. У меня не было времени подумать». Полностью занятый мыслями о том, как это происшествие поднимет ваши страховые взносы, вы рассеянно лезете в свой бардачок, вытаскиваете документы на регистрацию и страховку автомобиля и передаете их другому водителю.

В этом сценарии вы приписали двум действиям совершенно разную степень преднамеренности и контролируемости, основываясь на своих ощущениях в отношении этих действий. Хотя вы совершили оба действия без тени осознания, вы приписали потерю контроля над машиной своим рефлексам, в то же время взяв на себя полную ответственность за передачу другому водителю своих документов. То, как мы думаем о себе и даже как определяем, что представляет собой наше Я в противоположность биологическим процессам, тесно связано с нашим пониманием таких психологических состояний, как ощущение усилия, воли, намерения, и даже переживанием того «что я делаю в данный момент».

 

Приведение себя в действие

 

Понаблюдайте, как ваша собака или друг бегут за диском фрисби, который вы бросили. Никто из них не бежит к месту, где диск находится в текущий момент. Оба подсознательно просчитывают, где пересечется траектория их текущего направления движения и траектория полета диска. То же самое верно для ситуации, когда орел на лету ловит воробья или лев несется за своим завтраком из газели. Успешность двигательного поведения зависит от постоянно обновляемых подсознательных вычислений, которые учитывают все: от скорости ветра до плотности воздуха и твердости почвы под ногами. Чтобы это сделать, мозгу необходимо представить Я находящимся в ситуации прокладывания своего пути в окружающем мире и способным проделать этот путь. Репрезентации Я, внешнего мира, а также схемы двигательных актов должны быть наготове, чтобы мозг мог смоделировать как «вы» бежите в различных направлениях и с разной скоростью, а затем рассчитать оптимальную траекторию, чтобы вы могли схватить фрисби.

Нейробиолог из Нью?Йоркского университета Рудольфо Льинас даже утверждает, что планирование и предсказание движений является основной причиной наличия психической жизни [43]. Хотя это может звучать как чрезмерное упрощение, его позиция заслуживает внимания. Каждый наш поступок является выполнением некоторого двигательного плана. Большинство абстрактных мыслей посвящены рассмотрению каких?либо прошлых или будущих действий. Невозможно думать о какой бы то ни было проблеме, будь то голосование или медитация, игнорируя, что вы будете в этот момент делать. Не делать ничего – значит тоже действовать. Мышление – это двигательная активность разума.

Льинас указывает, что мозг есть только у тех организмов, которые двигаются. Дереву не нужна центральная нервная система, поскольку оно никуда не ходит, но животному, вышедшему на охоту, необходимо видеть, куда оно движется, и предугадывать – возможно, даже представлять – свое будущее местоположение в мире. Живой иллюстрацией своей теории Льинас считает асцидии. Эти морские обитатели начинают свою жизнь в виде подвижной личинки, обладающей рудиментарным мозгоподобным сгустком из приблизительно 300 нейронов. Но когда асцидия находит гостеприимное место на дне океана и пускает корни, она перестает двигаться. Не имея потребности двигаться, она, очевидно, лишается причин к дальнейшему использованию своего мозга и потому съедает его [44].

К счастью для тех, у кого не такой крепкий желудок, мы эволюционировали дальше асцидии. Наш разум всегда в движении, даже когда мы остаемся на месте. Как только это Я приходит в рабочее состояние, его необходимо поддерживать посредством цели и чувства контроля как над психической, так и над двигательной активностью. Без явного чувства контролируемого и целенаправленного поведения все превратится в рефлексы: не будет потребности в разуме, принимающем сознательные решения [45].

Знакомьтесь, это так называемое чувство агентивности – ощущение того, что именно вы порождаете или являетесь причиной действия. Чтобы внести необходимую ясность, мы заглянем к вам на покерную партию в пятничный вечер. Глупый новичок, сидящий справа от вас, сделал ставку, и ваша очередь поднимать, уравнивать или пасовать. Вы смотрите в свои карты, размышляя, добавить ли несколько фишек или сбросить карты. Глядя на свои пальцы, зависшие над фишками, вы наконец осознаете, что это ваши пальцы (испытывая чувство принадлежности). Затем вы преднамеренно, осознавая свое движение, протягиваете руку к своим фишкам (чувство агентивности). Вы также осведомлены о возможностях использования фишек для повышения или уравнивания ставок. Подбирая несколько дополнительных фишек, чтобы повысить ставку того идиота, который сделал ее, не имея ничего на руках, вы добавляете чувство сознательного выбора одного из доступных вариантов (чувство выбора).

С точки зрения генерируемых мозгом переживаний виртуальное Я чувствует, что дает мудрую оценку поведению другого человека, вслед за которой следует осознанное решение и полностью осмысленный двигательный акт. Тем не менее все эти переживания: чувство Я, принадлежности, выбора и агентивности – являются компонентами системы непроизвольных ментальных ощущений. Все вместе они создают ощущение «Я в действии».

Поднимите руку. Если вы обратите на это действие пристальное внимание, то почувствуете, что поднялась именно ваша рука. Вы будете чувствовать, что безоговорочно намерены поднять руку и осмысленно поднимаете ее. В то же время велика вероятность, что вы не заметили ни одной детали этого движения. Но если вашу руку поднимает кто?то другой – например, ваш врач во время планового осмотра, – вы почувствуете его пальцы на своей руке, пассивное поднятие ее над головой и даже чувство неудобства из?за положения суставов друг относительно друга. Вы по?прежнему будете испытывать чувство принадлежности – поднятая рука будет оставаться вашей, но вы не будете чувствовать это движение как контролируемое вами, т. е. у вас не будет ощущения агентивности. Аналогично, когда ваш друг?невропатолог ударит вас молоточком, вы заметите характерное вздрагивание колена, но это движение будет ощущаться странно, действием, которое вам не принадлежит.

 

Прогнозируемая агентивность

 

Еще в 1860 г. немецкий физик и физиолог Герман фон Гельмгольц знал о том, что некоторые движения, например быстрые перемещения глаз из стороны в сторону при рассматривании объекта, связаны с определенными перцептивными проблемами. В сигнале, поступающем с сетчатки, нет ничего, что помогло бы отличить движение образа, возникающего вследствие движения глаз, от реального движения объекта во внешнем мире. Того, что видят ваши глаза, недостаточно, чтобы определить, движется ли диск фрисби с большой скоростью или же завис без движения перед вами, а иллюзия движения создается вашими быстро сканирующими среду глазами. Только обладание предшествующими знаниями о том, какой может быть траектория полета диска, и знание того, что вы находитесь на улице и играете с другом в фрисби, позволяет вам однозначно «видеть» полет фрисби. Это визуальное восприятие осуществляется мозгом, а не глазами, и является результатом использования как поступающей зрительной информации, так и прежних знаний, для расчета мозгом вероятности того, что фрисби действительно находится в движении (схожая перцептивная двусмысленность возникает, когда вы пытаетесь понять, ваш ли это поезд отъезжает со станции или поезд на соседнем пути прибывает в город).

Предвосхитив достижения современной нейрофизиологии и понимание работы нейронных сетей с петлями обратной связи, Гельмгольц предположил, что восприятие основывается на предсказаниях. В последние годы нейропсихологи подтвердили роль прогнозирования не только в восприятии движущихся объектов, но и в координировании двигательной активности. Вероятно, наиболее убедительным доказательством в пользу метафорического «главного предсказателя» является устанавливающаяся на время связь между активацией первичной двигательной коры, инициирующей движения, и «вышележащими» мозговыми структурами (высокоуровневыми областями коры), участвующими в прогнозировании этого движения [46].

Было неоднократно продемонстрировано, что высокоуровневое предсказание запускается задолго до того, как двигательные импульсы покидают мозг, чтобы активизировать наши мышцы [47]. Мозг просчитывает, куда нам бежать, чтобы перехватить мяч на лету, после чего посылает соответствующие сигналы нашим мышцам. Это бесконечный процесс, в котором «центральный предсказатель» постоянно отслеживает наши направление и скорость движения, чтобы точно задать нашу траекторию. Лучшее физиологическое описание этого механизма выглядит так: намерение активировать мышечные волокна активизирует также отдельные цепи обратной связи, которые информируют «центральный предсказатель» о том, какое мышечное действие должно последовать в результате. Короче, мы воспринимаем наши движения на основе как сенсорной информации, поступающей во время движения от мышц, сухожилий и суставов, так и через отдельный центральный механизм мозга (репрезентативную карту), который располагает предварительными знаниями о том, что мы собираемся сделать [48, 49].

 

Мозг просчитывает, куда нам бежать, чтобы перехватить мяч на лету, после чего посылает соответствующие сигналы нашим мышцам

 

Эти два независимых пути информирования о собственных движениях можно независимо увидеть у пациентов с расстройствами периферической нервной системы, блокирующими поступление сенсорной информации от их рук и/или ног. Хотя такие пациенты испытывают большие проблемы с пониманием того, сколько силы они вложили в движение пораженной конечностью, они по?прежнему обладают точным представлением о том, какое усилие необходимо приложить для совершения движения [50]. Так, если они протягивают руку за стаканом воды, у них возникает чувство необходимого усилия, хотя у них нет обратной связи от рецепторов в руке, которые сообщили бы им, какое усилие прилагается в данный момент. Со временем некоторые пациенты вырабатывают способность использовать происходящее из центральных отделов нервной системы чувство усилия для частичного контроля над конечностью, лишенной периферических ощущений. Хотя это звучит подозрительно, вроде полета с завязанными глазами, даже самое неуклюжее выполнение двигательного акта без поступающей от двигательного органа сенсорной информации возможно только потому, что наш мозг обладает грандиозными способностями к предсказанию параметров осуществляемых нами действий, таких как необходимое для их завершения время, результирующее положение тела, и величина необходимых и достаточных усилий.

То, что мы располагаем мозговыми схемами для будущих действий, неудивительно. Сложные движения были бы невозможны, если б им не предшествовала определенная нервная деятельность, направляющая движение. Подумайте об игре на пианино. Намерение сыграть определенную последовательность нот с определенным ритмом и аппликатурой должно наличествовать до того, как вы начнете исполнение пьесы. Мы бесконечно тренируемся, чтобы превратить этот комплект намерений в нейронный контур, который сможет действовать независимо от нашего сознания. Проигрывая произведение, мы, как и в случае большей части нашей двигательной активности, главным образом осведомлены только о том, что мы намерены сделать. Когда активность осуществляется нормально, мы удовлетворяемся знанием того, что мы намерены совершить действие и что мы контролируем его. Ощущения агентивности оказывается достаточно и необходимости в анализе осуществляемых движений в деталях не возникает.

Если вы хотите сконструировать систему, которая обладала бы исчерпывающими предварительными знаниями о том, что ожидается, и при этом ее работа оставалась бы незаметной, вы должны изобрести метод подавления входящей информации, когда эта информация соответствует тому, что ожидается системой. Вам необходимо уведомление только о неожиданных движениях, сообщающих о том, что что?то пошло не так. Например, ощущение того, намеренно или нет вы завели свою руку за спину, является единственным способом узнать, чешете ли вы спину или вам заломили руку грабители. Если вы неосознанно предчувствовали протягивание руки за спину, то нет причин узнавать об отдельных компонентах движения. Достаточно знать, что ход движения соответствует тому, что от него ожидалось.

 

Прогнозирование вознаграждения

 

Современная модификация известных экспериментов Павлова со слюноотделением у собак помогла разобраться в механизме «центрального предсказания». Исходные эксперименты Павлова были устроены следующим образом: собак приучали к тому, что за звуком звонка следует кормление. Выработка привычки приводила к тому, что слюноотделение у собак начиналось при звуке звонка еще до того, как им приносили пищу. Эта реакция обеспечивалась клетками центров вознаграждения (центров удовольствия) в среднем мозге, вырабатывающими дофамин. До недавнего времени бытовало убеждение, что единственной функцией этих клеток является обеспечение ощущения удовольствия. Последние исследования, проведенные на обезьянах, позволили предположить еще одну возможность: что эти системы также сигнализируют об ошибке в наших ожиданиях вознаграждения.

 

Обезьяне, в нейроны центра удовольствия которой имплантировали электроды, давали световой сигнал, за которым через секунду следовало впрыскивание фруктового сока в ее рот. Сначала вырабатывающие дофамин нейроны вели себя как центры удовольствия – они реагировали на сок повышенной активацией. Однако когда период тренировки был завершен, эти клетки перестали реагировать на сок, а вместо этого стали активироваться сразу после того, как обезьяна видела вспышку света, но до того, как впрыскивался сок. Из «нейронов удовольствия» они стали «нейронами прогноза», сообщающими о том, что сок будет подан через секунду. Если сок поступал, как ожидалось, никакого дальнейшего уведомления не требовалось. Но в случае, если за световым сигналом не следовало подачи сока, эти клетки снижали свою активацию в сравнении с тем, что было до вспышки света – негативная реакция наблюдалась точно в тот момент, когда должен был быть подан сок. В сниженном уровне активации словно содержится уведомление о том, что ожидания не оправдались – хорошего не случилось. В дальнейшем относительный уровень активации от вспышки света и впрыскивания сока будет определяться текущей точностью предсказания. Продолжайте подавать сок, и клетки будут продолжать возбуждаться после вспышки света. Прекратите подачу сока, и со временем клетки перестанут реагировать на световой сигнал.

 

Поскольку точность предсказания определяет уровень активации нейронов, у нас появляется прямой путь к пониманию того, почему входящая сенсорная информация подавляется, когда события развиваются ожидаемым образом. Эффективно работающий мозг должен посылать в сознание только информацию, необходимую для планирования действий, а в остальном нам достаточно знать, что все идет гладко. Ощущение, что все «под контролем», – это способ мозга сообщить нам, что действия осуществляются в соответствии с ожиданиями. Чувство агентивности аналогично другим чувствам, которые мы обсуждали: чувство узнавания уведомляет о подсознательном распознавании образа, чувство уверенности является отражением бессознательных вычислений вероятности собственной правоты.

Нейропсихологи из Университетского колледжа Лондона Сьюзан Блэкмор, Дэниэл Волперт и Крис Фрит разработали неординарный подход к изучению истоков чувства агентивности. Они начали с совершенно тривиального на первый взгляд наблюдения: мы не можем сами себя пощекотать [51]. Выдвинутая ими гипотеза изначально звучала так: наш мозг заранее знает, что мы почувствуем. Он уже располагает информацией об этом, когда направляет двигательную команду пальцам, чтобы они попытались вызвать ощущение щекотки. По сути, если мы располагаем упреждающим знанием о том, что будем испытывать в ближайший момент, ощущение щекотки не может быть неожиданным и прикосновение не будет переживать как щекотку [52].

Чтобы проверить свою гипотезу, Фрит с коллегами обследовали группу лиц, утверждавших, что могут пощекотать сами себя, – а именно пациентов с шизофренией. Этой способностью обладают не все больные шизофренией, а только те, у кого основным симптомом является навязчивая идея, что они не контролируют собственные действия. Такие пациенты обычно заявляют, что ими манипулируют внешние силы. Я до сих пор вспоминаю жуткое описание одного пациента: каково это – быть марионеткой, управляемой космическими нитями! С точки зрения пациента логика безукоризненна. Если вы верите в причинно?следственные отношения и не чувствуете, что самостоятельно начинаете движение, значит, кто?то другой или что?то другое делает это за вас.

Используя данные фМРТ, Фрит с коллегами обнаружили, что больные шизофренией, у которых отсутствует чувство агентивности в отношении собственных действий, характеризуются заметно сниженным уровнем активации в областях мозга, которые были известны как отвечающие за подавление входящей сенсорной информации о телодвижениях. (Извините за двойное отрицание, но сниженный уровень подавления – это эквивалент повышенного сенсорного входа.) По мнению Фрита, следствием повышения чувствительности в отношении собственных движений становится снижение способности к предсказанию этих движений. Это, в свою очередь, ведет к ощущению недостатка контроля над собственными действиями [53]. Хотя невозможно представить, как кто?то подкрадывается к самому себе, такие пациенты вполне способны застать самих себя врасплох настолько, что им удается себя пощекотать, даже если они знают, что должно произойти и что это – дело их собственных рук.

Маловероятно, что нейробиологам удастся связать чувство агентивности с конкретной областью мозга или комплексом нейронных связей. Чувство агентивности возникает из океана разнообразной сенсорной информации, модулируется специфическими зонами мозга, которые контролируют и/или подавляют эту информацию, и может зависеть от других ментальных ощущений, например чувства усилия или принадлежности. Соответственно, в его обеспечении задействована сеть распределенных по всему мозгу зон – от лобной до затылочной доли и мозжечка [54]. Субстрат чувства агентивности следует рассматривать не как отдельную мозговую структуру, а, скорее, как обширно распределенную сложную функциональную систему, которую мы воспринимаем в виде ощущения собственного контроля над действием. Действуя в тандеме с чувством физического Я, чувство агентивности создает ощущение, что каждый из нас является агентом с собственной волей.

Исследования Фритом подавления входящей сенсорной информации неявно подразумевают ведущую роль намерения. Как сказал Фрит, «большую часть времени вы не знаете, что вы делаете. Вы знаете только то, что вы намерены делать. До тех пор, пока все происходит в соответствии с вашими намерениями, вы не осознаете, какие конкретно движения вы совершаете [55]». Вспомним джазовую импровизацию. Вы осознаете только то, что намерены сыграть мягко, или громко, или с определенным чувством. Вы не осознаете положение каждого пальца в каждый момент времени. Искусное исполнение своих намерений без какой?либо осведомленности о состоянии тела – это апофеоз состояния, когда вы, что называется, «в ударе».

 

Рукопашная: битва намерений

 

Знаете фильм «Доктор Стрейнджлав: как я перестал бояться и полюбил бомбу»[14]? Питер Селлерс играет безумного ученого (пародия на Эдварда Теллера[15]) со зловещего вида рукой в кожаной перчатке, которая, кажется, обладает собственным разумом, поочередно то взлетая в нацистском приветствии, то пытаясь задушить Доктора [56]. Одна из лучших сатирических сцен современного кинематографа – потеря контроля над действиями руки [57] – на невропатологическом жаргоне называется синдромом «непослушной руки». Его можно наблюдать в случаях, когда два полушария мозга были разделены хирургическим путем с целью лечения судорожных припадков, а также у пациентов с повреждением различных областей мозга, особенно часто лобной доли с противоположной от руки?анархиста стороны [58]. Хотя в различных историях болезни точная локализация повреждений варьируется, общей чертой является повреждение дополнительной моторной области, которую считают ответственной за превращение намерений в намеренно инициированные действия и задействованной в выборе того, какое действие выполнить [59].

 

Описание синдрома «непослушной руки» позволяет нам увидеть, насколько радикально повреждения мозга могут изменить восприятие человеком произвольности собственных действий. Левая рука одной пациентки «упорно искала и хватала любые близлежащие объекты, подбирала и дергала ее одежду и даже хватала ее за шею во сне. Чтобы предотвратить это, пациентка спала с рукой, привязанной к кровати. Она понимала, что это была ее рука, но говорила, что та кажется ей “отдельным существом”» [60]. Другой пациент рассказывал, что он «переворачивает страницы книги одной рукой, в то время как другая рука пытается закрыть книгу. Правой он пытается намылить мочалку, в то время как левая постоянно кладет мыло обратно в мыльницу. Он пытается открыть правой рукой шкаф, а левая его закрывает». Хотя эти пациенты признают руки своими, они не чувствуют, что контролируют их или являются причиной их движений. Еще одна пациентка утверждала, что кто?то с Луны контролирует ее руку. Такое часто описываемое приписывание агентивности внешним силам называют синдромом чужой руки [61].

 

Движения непослушной конечности противоречат сознательной воле пациента, однако обычно они сложны и целенаправленны в противоположность нецеленаправленным движениям (например, движениям, провоцируемым прямой стимуляцией мозга, или чисто рефлекторной реакцией типа коленного рефлекса). Одна наиболее показательная история болезни демонстрирует проблему приписывания намерения на основании того, что мы сознательно воспринимаем как намерение: «Во время игры в шашки левая рука делала ход, который он не хотел делать, и он поправлял ход правой рукой, однако левая, к большому огорчению пациента, повторяла неправильный ход». Невозможно узнать, почему левая рука выполняла эти действия, и пациент, лишенный ощущения сознательного контроля за этими действиями, ничего не мог нам сказать. Но нет никакого повода считать эти действия полностью случайными и ненамеренными. Непослушная рука действовала в соответствии с некоторыми конкретными двигательными планами, несмотря на то, что намерения и инструкции не осознавались пациентом. Пример с шашками предполагает интригующую возможность того, что конфликтующие движения рук представляют два варианта хода, которые пациент подсознательно учитывал, но только один из ходов ассоциировался с чувством агентивности. Благодаря неврологическому сбою мы смогли заметить путь, по которому не пошли.

Эта демонстрация существования в реальной жизни «двух умов в одном флаконе» демонстрирует, что природа и переживание намерений и целенаправленных действий отделены друг от друга. Намерение совершить акт существует независимо от чувства сознательного волевого действия. Намерение может существовать подсознательно и не сопровождаться никаким сознательным переживанием (как можно видеть из подсознательного намерения игрока в шашки сделать ход, противоречащий его сознательному намерению).

От чувства агентивности до осуществления выбора всего один шаг. В примере игрока в шашки они оказываются двумя аспектами одного акта. К испытываемому пациентом ощущению контроля над движениями его правой руки присоединяется независимое, но совпадающее во времени ощущение, что он сам выбрал данный конкретный ход шашки из всех, что ему доступны. В противоположность этому ни одно из чувств не присутствует, когда он делает альтернативный ход левой рукой. То же верно и в отношении ранее приведенного примера с игрой в покер. Ваш разум делает выбор, и ваша рука берет фишку.

Агентивность и выбор – это две стороны одной руки. И то и другое можно считать аспектами чувства контроля над частью себя – тела (агентивность) и разума (выбор). Таким образом, для чисто психических актов, например, когда мы отдаем предпочтение гамбургеру в противовес салату с тофу, мы используем термин «выбор». Если вы действительно возьмете гамбургер на раздаче, то возникнет наложенное поверх переживания выбора чувство агентивности.

К счастью, среди читателей найдется немного тех, кто непосредственно испытал на себе синдром «непослушной руки». Однако некоторые были свидетелями гипноза или сами подвергались ему. Хотя психологические основы гипноза остаются объектом многочисленных споров, он предоставляет еще одну модель расхождения намерения и чувства агентивности. Стандартная демонстрация гипноза состоит в том, чтобы заставить субъекта поднять руку над головой и при этом дать ему установку не запоминать того, что он совершил это движение. После пробуждения, увидев качающуюся над собой собственную руку, человек может засмеяться или испугаться, но важнее то, что он отрицает всякую ответственность за это действие, а агентивность вылетает в гипнотическую трубу. Или, внушив человеку под гипнозом, что объект слишком тяжел и его невозможно поднять, вы можете наблюдать, как он безуспешно пытается оторвать от пола перо или бусину.

С учетом значительного числа свидетельств в пользу того, что гипноз – реальный феномен, а не «шарлатанство», эти простые фокусы показывают нам, насколько сильно внушение способно влиять/изменять большинство фундаментальных аспектов Я. Хотя большая часть материалов, которые я обсуждал до этого момента, сфокусирована на биологическом субстрате ощущения агентивности и выбора, гипноз остается напоминанием, что даже самые фундаментальные механизмы обеспечения чувства Я могут легко контролироваться извне.

Чувство физического Я обеспечивает нас фундаментом, необходимым для ощущения пространственных аспектов нашего Я. Добавьте сюда чувства намерения, агентивности, усилия и выбора, и вы получите зачаточное «Я в действии». Это те самые основополагающие биологические механизмы, которые необходимы каждому для ощущения себя в качестве обладающих волей агентов, имеющих физические границы [62].

 

 

Глава 3

Причинность

 

Опыт учит нас только тому, что одно событие постоянно следует за другим, не посвящая нас в секреты их родства, связывающего их вместе и заставляющего их происходить нераздельно.

Дэвид Юм [63]

 

Я стою за кулисами во время карнавала, наблюдая, как тренируются жонглеры и шпагоглотатели. Я оборачиваюсь на неожиданный и громкий шум и вижу двух клоунов, яростно спорящих между собой.

Клоун А совершенно взбешен, его голос дрожит от ярости. Клоун Б стоит, широко и недоуменно раскрыв глаза. А внезапно бросается на Б и бьет его кулаком по лицу. Б падает навзничь, его красный нос отлетает в сторону. Один из жонглеров подходит ко мне и спрашивает, что случилось. Я объясняю, что клоун А ударом уложил клоуна Б. Жонглер смеется, поворачивается к клоунам и говорит: «Молодцы, ребята! Вы одурачили невропатолога». Клоун Б вскакивает на ноги, и эти двое снова начинают свою сцену.

Они репетировали. Удар был хорошо спланированным движением, которое выглядело совершенно реально. Клоун Б упал не потому, что клоун А его ударил, он упал в соответствии со сценарием.

Но сценарий тоже не был причиной падения клоуна Б. Причиной падения клоуна Б был сам клоун Б. Или, по крайней мере, так думал клоун Б. Но, с другой стороны, возможно – в зависимости от того, верите ли вы в свободу воли, – что клоун Б не был причиной своего собственного падения. Возможно, этот замечательный театральный трюк был предопределен на субатомном уровне.

 

Причины и их следствия

 

Вероятно, есть одно ментальное ощущение, которое несет наибольшую ответственность за распространившиеся вокруг разума споры. Это сложное и по?философски раздражающее чувство причинно?следственной связи: как мы можем знать базовую причину(ы), вызвавшую последовательность событий. Наука выработала целый спектр методов выявления причинных связей. Однако на персональном уровне мы ощущаем причинность как некое когнитивное чувство. Около 300 лет назад философ Дэвид Юм утверждал, что причинность – это чувство, появляющееся из нашего предшествующего опыта и представляющее собой встроенный в нас механизм связывания отдельных событий в причинно?следственную хронику. Ужасно жаль, что мы не можем вернуться в прошлое и передать письмо с благодарностью тем, кто предоставил нам истинные прозрения, которым предстояло выдержать проверку временем. Как бы то ни было, спасибо вам, Дэвид. В этой главе я попытаюсь посмотреть на наблюдения Юма сквозь призму современной нейрофизиологии.

Вернемся к примеру с клоунами: у меня не было независимого способа определения причины падения клоуна Б. До того как я получил информацию от жонглера, я мог полагаться только на то, что знал из своего прошлого опыта о физических силах и механизмах столкновения кулака с лицом. Без этих знаний о мельчайших подробностях того, как происходит нокдаун, я был бы поставлен в тупик и не смог прийти к какому бы то ни было заключению о том, что чему стало причиной. Все, что я видел бы, – это внешне случайное развитие серии несвязанных событий. Прежние знания – критически важное условие определения любой причинной связи.

Конечно, знание того, что удар кулака может свалить человека с ног, не гарантирует, что именно он вызвал падение клоуна Б. Я лишь верю своим глазам, а мы должны с сожалением признать, что восприятие не всегда сообщает нам истину. То, что я вижу, – не обязательно то, что произошло на самом деле. Если я признаю, что мое восприятие может быть ненадежным, я могу снизить вероятность ложных выводов, вспомнив прежде всего все известные мне возможности искажения восприятия. Но исчерпывающее знание потенциальных ошибок восприятия неизбежно требует полной свободы от этих самых ошибок. Этот замкнутый круг логики – вездесущий слуга субъективности восприятия.

Чтобы увидеть, как мы устанавливаем причинно?следственные связи в самых элементарных ситуациях, рассмотрим следующее знакомое каждому происшествие: вы споткнулись о расшатанную половицу на темной лестнице и ушибли большой палец на ноге. Практически мгновенно вы чувствуете в этом пальце боль. У вас не возникает и тени сомнения, что причина боли – удар о половицу. Но такие, казалось бы, очевидные причинно?следственные отношения между травмой и болью не всегда были для нас настолько очевидными. Мы все видели, как маленький ребенок касается горячей плиты в блаженном неведении о потенциальных последствиях. «Горячая плита причиняет боль» – это урок, который усваивается на основе опыта. Как говорят, обжегшись на молоке, будешь дуть и на воду.

К счастью, мы быстро формируем психическое представление об отношениях между травмой, повреждением тканей и болью. Со временем этот набор отношений, охватывающий сначала только «горячая плита причиняет боль», связывается с другими опытами травм, чтобы превратиться в укоренившееся обобщение: «травма вызывает боль». Знаменитая юмовская проблема индукции – что мы не можем знать, будет ли будущее соответствовать прошлому, – не является проблемой на уровне мозга. Мозг, никогда не проходивший курса философии, – безусловный прагматик. Для него истинны те правила, которые работают. Как любой успешный прогнозист, мозг работает с вероятностными предсказаниями, а не выдает безупречно точные ответы. Мозгу достаточно знать общее правило «чем чаще Б следует за А, тем более вероятно, что А порождает Б». Точно так же, как чувство узнавания является непроизвольным ментальным ощущением, анонсирующим близкое соответствие между воспринимаемым и сохраненным в памяти образами, причинность является непроизвольным ощущением, возникающим как результат неосознаваемого вычисления предсказания, что Б, скорее всего, проистекает из А. Чувство причинности начинается с установления соответствия наблюдаемых последовательностей событий и ранее составленных репрезентативных карт.

 

Мозг, никогда не проходивший курса философии, – безусловный прагматик.

Для него истинны те правила, которые работают

 

Что происходит с не таким удачным соответствием? В конце концов, не бывает двух абсолютно одинаковых переживаний. Для начала изменим временные факторы в вышеприведенном примере. Что, если боль в пальце возникнет не сразу, а двумя днями позже? Неделей позже? Месяцем? По мере того, как проходит время, чувство причинно?следственной связи уменьшается. С другой стороны, что, если боль в большом пальце ноги началась через месяц после того, как вы споткнулись о скейтборд избалованного и невоспитанного сына вашего противного соседа, необдуманно – если не злонамеренно – оставленный на подъездной дорожке к вашему дому? То, что вы подсознательно чувствуете по отношению к соседу и его сыну, имеет критическое значение для принятия решения, является ли боль в вашем большом пальце следствием повышенного уровня мочевой кислоты, вызвавшего приступ подагры, или поводом нанять личного адвоката, специализирующегося на возмещении ущерба от причиненных травм [64].

 

Агентивность и причинность

 

Второй ключ к пониманию чувства причинности – чувство агентивности. Чтобы найти причину события, мы должны быть уверены, что А способно повлиять на Б. Рассмотрим столкновение бильярдных шаров. Чтобы быть уверенным, что шар А может вызвать движение шара Б, вы должны чувствовать, что шар А обладает некоторой способностью воздействовать на позицию другого шара. Это последнее требование приводит в смятение философов, недоумевающих, как нематериальная сущность – разум – может обладать причинной силой в материальном мире. Тем не менее на уровне индивидуального опыта ощущения агентивности достаточно для обеспечения чувства каузальной релевантности разума. Сопоставив наблюдения, что мысль Б устойчиво следует за мыслью А, и интуитивное ощущение того, что наши мысли имеют реальный эффект (агентивность), мы, вероятнее всего, придем к заключению, что мысль А порождает мысль Б.

Агентивность приписывается не только одушевленным и обладающим волей субъектам. Кто из нас хоть раз не приписывал коварное чувство агентивности холодильнику, который «отказывался делать лед», и не приходил в бешенство от простуды, будучи убежденным, что вирус гриппа назло выбрал именно вас? Вопрос «почему я?», возможно, является только шуткой, но сам по себе он предполагает, что намеренность и агентивность характеризуют то, что вызвало у вас болезнь или привело к неудаче – чем бы оно ни было.

Спросите себя: разве вы никогда не проклинали мать?природу, после того как она залила дождем ваш пикник? Сторонники теории разумного начала приписывают намерение эволюции: эволюция породила (иначе говоря, стала причиной) то, что породила, благодаря великому замыслу разумного суперагента (заметьте, как восприятие агентивности быстро трансформируется в ощущение причинности). Даже те, кто составляет непримиримую оппозицию такому основанному на вере приписыванию агентивности, в большинстве своем приписывают агентивность абстрактным идеям. В своей недавней книге «Великий замысел» Стивен Хокинг написал: «Поскольку существует такой закон, как гравитация, Вселенная может и будет создавать себя из ничего» [65]. Если мы готовы приписывать агентивность холодильнику, вирусу гриппа и Вселенной, то приписать агентивность разуму проще простого.

 

Чтобы лучше представить себе сложные и пересекающиеся отношения между агентивностью, намерением и причинностью, представьте, как, будучи маленькими детьми, мы учимся устанавливать причину путем наблюдения последствий наших действий. Допустим, я поддался искушению щелкнуть блестящим выключателем отцовской стереосистемы. Мне хочется знать, что будет. Когда я делаю это, музыка включается гораздо громче, чем я ожидал. Мама затыкает уши пальцами и кричит: «Десерта не получишь!» Сидя в своей комнате, я перебираю в памяти цепь неудачных событий. Я нажал выключатель (агентивность) своей рукой (принадлежность части тела), потому что мне было любопытно и я хотел узнать, что произойдет (намерение). Мое намерение стало причиной того, что мама лишила меня десерта. Общий принцип: чем ближе соответствие между намерением и последствиями, тем более вероятно, что мы придем к выводу, будто последствия были порождены нашим намерением.

 

Личностные черты представляют собой комбинацию природы и воспитания, при этом гены играют в формировании нашей личности значительную роль (это убедительно доказывают исследования разлученных однояйцевых близнецов). Кому?то присущ врожденный оптимизм, другие же видят конец света за каждым углом. Кто?то любит затяжные прыжки с парашютом, а кто?то предпочел бы пристегнуть ремни безопасности и надеть защитную каску, сидя на диване. Если степень выраженности основных личностных черт, таких как оптимизм или принятие риска, имеет большую биологическую составляющую, то из этого следует, что мы будем в разной степени испытывать и непроизвольные ментальные ощущения. Некоторые люди кажутся предрасположенными к уверенности – «я сам все знаю!», тогда как другие постоянно демонстрируют скептицизм – «докажи мне!». Различия в чувстве агентивности можно наблюдать в том, как мы относимся к выборам. Некоторые считают, что один голос способен изменить мировую историю. Другие – что голосовать означает попусту тратить время. Если смотреть на вещи в таком ракурсе, то весьма вероятно, что то, насколько сильно каждый из нас переживает чувство причинности, также будет варьироваться от индивидуума к индивидууму.

 

Чтобы увидеть, в чем может выражаться такое различие в интенсивности ощущения причинности, рассмотрим недавнее исследование генетических предпосылок синдрома «дефицита внимания и гиперактивности» (СДВГ). Ученые из Университета Кардиффа обнаружили генетические различия между двумя группами: контрольной группой нормальных детей и группой детей с диагнозом СДВГ. Ведущий автор исследования заявляет: «Слишком часто люди списывают СДВГ на плохое воспитание или неоптимальное питание. Мне, как врачу, было очевидно, что это скорее всего не так. Сейчас мы можем сказать с уверенностью, что СДВГ является генетическим заболеванием и что мозг детей с этим синдромом развивается не так, как нервная система других детей» [66].

А теперь на самом деле полученные данные: менее чем одна пятая из 360 детей с диагностированным СДВГ обладали определенным генетическим отклонением, тогда как у четырех пятых ничего подобного не наблюдалось. После анализа тех же самых данных другие ученые аналогичной квалификации и специализации пришли к прямо противоположному выводу: в большинстве случаев СДВГ порожден негенетическими факторами [67].

 

Меня невероятно удивляет, что авторы исследования так уверены в причинно?следственных отношениях между генами и сложным, противоречивым, считающимся болезнью поведенческим расстройством. Очевидно, они должны понимать, что поведение является мутной смесью из природы и воспитания и редко может быть связано с единственной причиной. Очень просто счесть их интерпретацию ошибочным принятием корреляции за причинно?следственную связь, но позвольте мне осторожно предположить еще одну возможность. Если каждый из нас обладает собственным характерным для него пороговым значением запуска чувства причинности, то одни и те же данные могут генерировать различную степень ощущения наличия причинно?следственных связей у тех, кто их читает. Хотя все это чисто умозрительные построения, я подозреваю, что обладатели легко запускаемого внутреннего чувства причинности с большей вероятностью сводят сложное поведение к конкретным причинно?следственным отношениям. Тогда как те, у кого порог запуска чувства причинности выше, чувствуют себя более комфортно с двусмысленными и парадоксальными взглядами на человеческую природу (конечно, для меня любое однозначное утверждение относительно поведения будет попаданием в ту же ловушку).

К несчастью для науки, не существует стандартизованной методологии объективного изучения субъективных феноменов, таких как разум. То, что является возможной корреляцией для одного исследователя, другой считает достоверно выявленной причинно?следственной связью. Интерпретация причины переживания субъективного опыта является философским эквивалентом опрашивания каждого исследователя, видит ли он тот же красный цвет, что и вы. Степень и природа причинно?следственных выводов нейробиолога о разуме так же индивидуальна, как его восприятие любви, заката или музыкального произведения.

В основе современной нейробиологии и философии заключена особая ирония: чем сильнее испытываемые человеком непроизвольные ментальные ощущения, такие как чувство Я, агентивности, причинности и уверенности, тем больше он убежден в том, что разум может объяснить сам себя. С учетом того, что мы знаем о неустранимых смещениях и подпороговых искажениях восприятия, нанимать разум в качестве консультанта в вопросах понимания разума подобно тому, чтобы попросить известного мошенника рассказать о себе и представить рекомендации. В конце концов, нам приходится начать сначала, с неприятного, но неизбежного понимания: наш далекий от идеала надежности разум обречен быть одновременно и исследователем, и инструментом исследования самого себя.

 

 

Глава 4

Ощущения и рассуждения

 

Судя по всему, на одних примерах управления движениями тела мы, как бы ни старались, не сможем узнать ничего, кроме того, что одно событие следует за другим, не имея способности постичь какую бы то ни было силу или власть, управляющую причиной, или любую связь между ней и ее предполагаемым следствием. Те же трудности возникают при размышлениях о воздействии разума на тело – когда мы наблюдаем движения последнего, следующие за проявлениями воли первого, но не способны наблюдать или постичь связь, которая соединяет движение и волевой акт, или энергию, с помощью которой разум производит этот эффект. Власть воли над ее собственными способностями и идеями ничуть не более постижима.

Дэвид Юм [68]

 

Представьте себе, что вас – образованного сотрудника, не специализирующегося в области климатологии, – высокопоставленный чиновник попросил помочь сформулировать государственную политику в отношении изменения климата. Гордясь взвешенностью и обоснованностью своих рассуждений, вы отвечаете чиновнику, что вам «необходимо подумать над этим».

Но что значит «подумать над этим»? Как только слова чиновника достигли областей обработки слуховой информации, процесс подготовки предварительных суждений задействует все средства для достижения цели. Задолго (по меркам мозга) до того как вы оказались сознательно осведомлены о смысле вопроса, он активировал все те нейронные сети, которые имеют хоть какое?то отношение к проблеме изменения климата. Ваш мозг будет разбираться в мириадах битов уже хранящихся в нем мыслей о важности компьютерного моделирования и прогнозирования, честности ученых, значимости «климатгейта»[16], чувств в отношении «зеленых», возможном беспокойстве о сохранении численности полярных медведей и о том, можно ли сфабриковать фотографии таяния плавучих льдов в Арктике. Он примет в расчет все ваши внутренние устремления и предпочтения, политические склонности, текущее настроение и интроспективные убеждения о собственном характере. Затем ваш мозг отправит в ваше сознание стартовый образ или мысль, показавшуюся ему наиболее подходящей, вместе со всеми ментальными ощущениями, которые этот образ может запустить [69]. Прежде чем вы сможете начать осознанные размышления, поле вашего разума уже будет наполнено всевозможными поверхностными суждениями и интуитивными переживаниями.

Чтобы понять, как работает этот подпороговый процесс, я позаимствовал у сообщества искусственного интеллекта термин «скрытый слой». Имитируя способ обработки информации, используемый мозгом, ученые, занимающиеся ИИ, смогли создать искусственные нейронные сети (ИНС), способные конвертировать речь в текст, распознавать лица, выигрывать у лучших шахматистов и побеждать в «Своей игре». В то время как обычные компьютерные программы работают строка за строкой, всякий раз выбирая между «да» или «нет», и все возможные события в них запрограммированы заранее, ИНС используют совершенно другой подход. ИНС основываются на простой схеме: вход ? скрытые слои ? выход. Между входящей информацией и выходным сигналом расположена эта – скорее метафорическая, чем конкретная – анатомическая область, содержащая математические программы, обучающиеся на основе опыта [70]. Оценивая каждый элемент входной информации, скрытый слой подготавливает решение (выходной сигнал), которое потом проверяется на точность. Эта обратная связь от выходного сигнала позволяет отрегулировать веса связей в скрытом слое в соответствии с тем, был ли выходной сигнал успешен.

Например, вы на футбольном матче, и ваш мозг получает информацию от вашей сетчатки, которая, как ему кажется, может быть интерпретирована как лицо Сэма. Если это действительно Сэм, то положительная обратная связь спровоцирует формирование более сильных и обширных связей между различными областями мозга, отвечающими за сбор воедино отдельных элементов распознавания его лица. Укрепленная нейронная сеть «Эй, да это же Сэм!» сделает последующее узнавание Сэма более простым и точным. Но, допустим, к следующему разу Сэм отрастил усы. При распознавании учитываются все компоненты: расстояние между глазами, густота бровей, подмигивающий глаз, а затем добавляется неизвестная переменная – новые усы. Ваша цепь «Эй, да это же Сэм!» активизируется, но так же распознает, что существует некое отличие. Может, это не Сэм, а кто?то очень похожий на Сэма. Для уверенности необходимо подтверждение. Если это окажется Сэм, то система обратной связи добавит усы в цепь «Эй, да это же Сэм!».

На самом базовом физиологическом уровне скрытый слой обеспечивает связь между опытом и обучением, основным концептуальным механизмом для генерации и последующей модификации всей нейронной цепи. Но в скрытом слое есть нечто большее, чем просто оценка информации, поступающей от внешнего мира и внутренних сигналов тела. Скрытый слой неразборчив, он учитывает всю входящую информацию независимо от источника. Сознательные мысли, психологические состояния, воспоминания обрабатываются так же, как и базовые зрительные, слуховые и обонятельные раздражители. Все вместе брошено в огромную путаницу входящих данных, которые скрытый слой сортирует, используя встроенные в него математические правила.

Прежде всего среди этой входящей информации от нашего сознающего разума находятся наши желания, стремления и намерения, прошлые и настоящие. Если это перерыв между футбольными таймами и вы бездумно оглядываете толпу, из предыдущих значений переменных, полученных на основе прошлого опыта, скрытому слою известно, что вы не хотите беспокоиться из?за ненужной вам зрительной информации. Он осведомлен, что вы хотите получать уведомления только о знакомых лицах и угрожающих событиях. Однако на этот раз все иначе. Вы сделали огромную ставку на игру и заинтересованы исключительно в концентрации на том, удастся ли вам удвоить свои деньги во втором периоде. Вам нужно, чтобы вас оставили в покое, чтобы спокойно просчитать свои шансы. Вы не хотите, чтобы вас уведомляли о присутствии Сэма двумя рядами ниже. Скрытый слой принимает это обновленное задание и переоценивает входящую информацию. Скорее всего, вы не заметите Сэма, машущего вам рукой, и он потом скажет своей жене, что вы настолько зазнались, что перестали здороваться. На деле сознающая часть разума посылает конкретные рабочие инструкции неосознаваемым процессам в мозгу. Эти команды обновляют должностные обязанности мозга.

Ваши сознательные желания – не самый главный компонент вашей иерархии мотивов. Неисчислимое множество неосознаваемых факторов также служит управлению настройками скрытого слоя. Я не о том, что роль сознательных намерений не является ведущей, а о том, что все сознательные действия разума могут восприниматься лишь как часть входящей информации для гигантского скрытого слоя, который уже взвесил каждый аспект нашей биологии и предшествующего опыта.

Хотя мы склонны думать о восприятии как об исключительно неосознанном процессе, нам также известно о воздействии внимания на восприятие. Некоторые из вас, возможно, смотрели видеоролики, где вас просили сосчитать, сколько раз баскетболисты передали друг другу пас. Занятые этим заданием, многие не замечают гориллу, проходящую через площадку перед игроками. Этот феномен, называемый «слепота по невниманию» [71], обычно демонстрируют, чтобы показать, насколько внимание влияет на восприятие. Внимание опосредованно намерением. Намерение «сосчитать пасы» превращается в серию рабочих инструкций для скрытого слоя. Занятый выполнением вашей команды, он не находит возможности сообщить вам о горилле.

С другой стороны, если вы уперлись в какую?то проблему, например в попытках вспомнить забытое имя или найти решение в новых или сложных отношениях, вы часто будете обнаруживать, что ответ словно сам «сваливается на голову». Хотя это событие выглядит непреднамеренным, как подарок вашей Музы или внезапное интуитивное прозрение, все совсем не так. Когда?то ранее у вас было сознательное намерение решить проблему, но вы оказались не способны сделать это в тот момент. Ваше сознательное намерение сохранилось в настройках скрытого слоя, который мог работать с ним в своем ритме, собирая вместе старые и новые данные до тех пор, пока не достиг возможного решения. И только после этого ответ появился в сознании.

 

Ваши сознательные желания – не самый главный компонент вашей иерархии мотивов. Неисчислимое множество неосознаваемых факторов также играет роль

 

Вернемся к проблеме: что значит «подумаю об этом»? Вы прочитали абзацы текста выше и с грустью признали, что та отправная точка, откуда начинаются ваши размышления, находится вне поля зрения в кипящем когнитивном рагу, с которым не получится произвести обратной разработки. Сколько бы вы ни тыкали и ни ковыряли это блюдо, вы не сможете разделить его компоненты на мясо и картошку. Тем не менее вы стараетесь, как можете, отбросить эти непрошеные чувства, которые можете распознать, и начинаете свой анализ. Вы делаете глубокий вдох и пытаетесь «прояснить свои мысли» – задача, вообще говоря, неблагодарная.

Но что, если б вы могли начать с чистого листа и целенаправленно вести свои размышления, свободные от подсознательных влияний? Мы бы все равно столкнулись с другими серьезными ограничениями осознанного мышления – ограничениями объема рабочей памяти и скорости обработки информации.

 

Переполнение памяти

 

Попробуйте вспомнить номер телефона. Большинство способно помнить семизначные номера, но воспроизведение более длинных номеров, например для международных звонков, вызовет затруднение. Независимо от уровня интеллекта и образования наша кратковременная (рабочая) память может удерживать только около 7 битов информации в каждый конкретный момент. Наиболее одаренные с трудом справляются с более чем 9 или 10 битами. Чтобы обойти это ограничение, мы склонны организовывать материалы в значимые группы, или чанки. Пытаясь сохранить в памяти номер, мы обычно делим его на три группы: код местности (три цифры), затем местный номер, разделенный на две группы из трех и четырех цифр[17]. Запомнить три числа гораздо легче, чем цепочку из 10 цифр. В среднем мы можем сохранять четыре чанка информации в кратковременной памяти.

Представьте, что мозг оборудован электронным буфером обмена данными – эквивалентом оперативной памяти вашего компьютера. Этот буфер обмена может содержать только несколько чанков информации и тем не менее является единственным инструментом для мыслительной работы с содержаниями сознания. Если вы хотите добавить еще данных, вам необходимо освободить место, переписав часть данных из буфера обмена на жесткий диск (в долговременную память). Чтобы лучше понять смысл этой концепции, представьте себе умножение или деление цепочки цифр. Для наиболее легких вычислений мы обычно полагаемся на заученные действия – таблицу умножения из начальной школы. Когда мы выходим за пределы заученных вычислений и начинаем манипулировать числами в нашей голове, мы быстро достигаем пределов своих умственных возможностей. Поиск бумаги и карандаша или калькулятора – это психический эквивалент уведомления о том, что оперативная память переполнена. Те же самые ограничения памяти применяются к нашим способностям манипулировать символами, словами и идеями.

Что еще хуже для тех, кто хочет сохранить свою веру в комплексное сознательное мышление, – это чрезвычайно подавляющий факт того, что информация не задерживается в кратковременной памяти надолго. В течение минуты?двух любая информация, зависшая в кратковременной памяти, либо улетучивается, либо конвертируется в долговременную память. Как только содержания памяти отправлены в подсознательное хранилище, они становятся объектом множества неосознаваемых воздействий. Любая сложная мысль, занимающая больше пары минут, на своем пути из сознания в подсознание и обратно может испытать воздействие со стороны внутренних искажений, и у вас нет никакой возможности узнать, произошло это или нет.

Начиная с эпохи Просвещения, нам говорили, что человек – рациональное существо. И только в последнем столетии широкое признание завоевало представление о неосознаваемом познании. Но хотя мы все больше узнаем о всевозможных формах искажения восприятия и познания, проблема продолжает формулироваться как «мы нашли еще один эффект воздействия неосознанной деятельности мозга на осознаваемый процесс мышления». Однако с учетом мизерного количества доступного времени и оперативной памяти не правильнее ли будет перефразировать вопрос иначе: «Играют ли осознаваемые нами идеи хоть какую?то роль в нашем мышлении и если да, то какую?»

 

Чтобы посмотреть на следствия такого подхода, давайте вернемся к примеру с размышлениями о глобальном изменении климата. Когда вы услышали просьбу чиновника, несколько образов возникли у вас в уме и были прикноплены к доске вашего сознания. Вы выбрали один из них – бедственное положение белых медведей – и начали его обдумывать. Вы придумали несколько причин, почему нужно спасти белых медведей, и парочку – почему ситуация с белыми медведями может продолжать развиваться по пути птицы додо[18]. Теперь ваша умственная доска заполнена. Чтобы поиграть со второй возможностью – подумать над вариантом приобретения в будущем недвижимости на морском побережье Гренландии, – вам необходимо на время отложить белых медведей в хранилище долговременной памяти.

На этом моменте скажите «до свидания» своим исходным размышлениям. Если только вы не подпишетесь под архаичным и давно опровергнутым убеждением в том, что мозг хранит воспоминания подобно mp3?файлам, вам придется скрепя сердце согласиться, что, когда воспоминания перемещаются в долговременную память и обратно, они подвергаются модификации. В процессе размышления о прибрежной недвижимости беглый взгляд на голубую сойку в вашем саду может запустить поток новых ассоциаций, которые незаметно изменят ваше отношение к последствиям глобального потепления для дикой природы. Новые ассоциации будут добавлены к нейронной цепи, содержащей ваши прежние размышления о белых медведях. Это произойдет, хотя вы можете и не быть осознанно осведомлены об этой модификации и даже не вспомните, что видели голубую сойку. Через несколько минут размышлений о Гренландии вы делаете выбор против спекуляции на ее земле и возвращаетесь к мыслям о полярных медведях. Ваши прежние заключения о белых медведях уже содержат в себе новые или измененные элементы, подобно тому, как рассказываемая история преобразуется при игре в «испорченный телефон».

 

Эта неизбежная последовательность событий подрывает всякую надежду на то, что мы способны осознанно осуществлять сложные размышления. Мы просто не обладаем достаточным физиологическим оснащением. Любая мысль, длящаяся дольше пары минут и/или содержащая больше нескольких объектов, будет подвержена неосознаваемой обработке. Даже если б мы знали о действии каждого нейрона и синапса в любой момент времени, мы все равно не знали бы, какие мысли реально остаются в сознании, а какие пришли из подсознания, и чувствовали, будто все они находятся в сознании. До того гипотетического времени, когда наука откроет точный признак, отличающий сознательную деятельность мозга от неосознанной, любая корреляция между физическим состоянием мозга и соответствующим психическим состоянием полностью опирается на вербальные самоотчеты. Если испытуемый говорит вам, что весь процесс его размышлений происходил сознательно, то этому можно доверять не больше, чем утверждению, что жажда – результат сознательного решения.

Размышляя об отношениях между сознаваемыми и неосознаваемыми мыслями, я пришел к пониманию, что связующим звеном является система непроизвольных ментальных ощущений, в частности тех самых ощущений знания, уверенности, агентивности, выбора, усилия и причинности. Без этих ощущений не будет опыта переживания сознаваемой мысли. С ними мы получаем очень сильное чувство того, что пребывающие в сознании мысли отличаются от тех, что были сгенерированы неосознанно, «приходящих в голову», «ниспосланных музами» или «внезапно возникающих» в наших головах. Давайте представим, что вы ощущаете, когда очень стараетесь разобраться в какой?то проблеме.

В начале мысли А вы будете переживать мышление как процесс, чувствуя степень прилагаемых усилий и то, что это именно ваш разум ответственен за возникновение мыслей. Не вдаваясь в семантические тонкости, все вышеперечисленное можно описать как чувство принадлежности (разума), который создает мысль (чувство агентивности) путем акта направления внимания и полной концентрации (чувство усилия). Вслед за начальным этапом, в ходе которого вы осознаете только свои усилия, вы можете быть вознаграждены появлением новой мысли Б. Эта мысль Б будет ощущаться так, будто она была выведена из мысли А (чувство причинности), и, кроме того, будет сопровождаться чувством уверенности в обоснованности такого следствия (чувство знания).

Эта последовательность ментальных ощущений и формирует весь опыт мышления. Мы не осведомлены о том, какие механизмы и шаги задействованы в ходе мышления на самом деле. Болты и гайки познания завинчиваются в полной тишине скрытыми от глаз синапсами и нейронными связями. Если бы акт мышления обладал встроенным в него чувственным сопровождением, мы были бы осведомлены о каждом подсознательном когнитивном действии – невероятно неэффективное решение с точки зрения эволюции. Представьте себя перебирающим все свои полузаконченные подготовленные в подсознании мысли в попытке увернуться от тяжелого грузовика или саблезубого тигра. Уменьшение помех необходимо, если мы хотим достичь достаточной скорости реакции.

 

Реорганизация во времени

 

Следующая сложность: поскольку наш мозг весьма искушен в перенастройке чувства времени, мы не можем полностью доверять той временной последовательности, в которой мы переживаем свои мысли. Когда бейсболист видит мяч, подлетающий к базе, и затем замахивается на него, это радикально искаженное восприятие событий. Психологически невозможно наблюдать, как мяч подлетает к базе, а затем успешно инициировать замах. Осознанное восприятие приближения подачи и время, необходимое для реакции на нее через замах битой, – это непозволительно долго. Чтобы последовательность событий имела для вас ощутимый смысл, ваш мозг реорганизует ваше восприятие. Вы видите подлетающий к базе мяч, прежде чем вы замахнулись, вопреки психологической реальности, состоящей в том, что вы начали действовать для приема подачи и инициировали свой замах через несколько миллисекунд после того, как мяч покинул руку подающего [72]. Этот механизм применим ко всем высокоскоростным видам спорта. По оценкам исследователей, отдельные компоненты последовательности переживаний могут сдвинуться во времени по крайней мере на 120 миллисекунд – определенно достаточно для того, чтобы изменить восприятие нами последовательности собственных мыслей [73].

Применим реорганизацию во времени к восприятию последовательности событий, задействованных в цепи рассуждений. Вы уверены, что ваш разум создал такую последовательность событий: сначала вы подумали о белых медведях (А), затем о прибрежной собственности в Гренландии (Б), но эта мысль была отвергнута ради дальнейших размышлений о будущем полярных медведей (В). С точки зрения вашего опыта эта последовательность упорядочена, так что каждая последующая мысль вызвана предыдущей. Переживаемая вами последовательность событий: А ? Б ? В. Но у нас нет ни одного свидетельства того, как выглядит эта последовательность на уровне мозговых операций.

Мозг способен осуществлять большое число операций одновременно – биологический эквивалент параллельной обработки информации. Мы воспринимаем рациональное мышление как последовательный процесс, в котором одна мысль следует за другой, однако мозг, возможно, работает совсем не так. Представьте, что скрытый слой является гигантским комитетом, каждый член которого защищает свой интерес и который тем не менее генерирует и коллективный продукт. Некоторые члены комитета олицетворяют биологические факторы, другие – опыт прошлого. Все – от вашей ДНК до ваших политических взглядов – получает слово. Входящая информация предоставляется членам комитета, которые затем коллективно голосуют. Результат на выходе – новая мысль – не обязательно будет требовать последующей обработки. Очень может быть, что все члены комитета проголосуют одновременно и итог будет подведен мгновенно. Если так, то наше сознательное переживание мышления как цепи рассуждений может не соответствовать реально происходящим в мозге событиям. Кроме того, если мысль Б переживается как следующая за мыслью А в относительно короткий промежуток времени, мы не можем исключать возможности временной реорганизации – что Б на самом деле появилась раньше А. Поскольку временная реорганизация характерна для многих высокоскоростных видов деятельности, подобных спорту, она вполне может происходить и в ходе мышления.

 

Последовательность мышления

 

Одним из профессоров на моих курсах повышения квалификации был превосходный шотландский невролог, на редкость талантливый диагност, известный своей неспособностью выделить шаги, которые приводили его к диагностическому заключению. Кто?то обвинял его в умственной лености, поскольку он отказывался формализовать свое мышление в виде алгоритма или цепи рассуждений. Когда его просили об этом, он пожимал плечами и немного насмешливо отвечал: «Мой разум так не работает». Тем не менее он оставался образцовым врачом. Когда вставал вопрос об их собственном здоровье, медики были готовы не замечать так бросающейся в глаза необоснованности процесса принятия им решений ради получения оптимального заключения, каким бы образом оно ни было достигнуто. Я не считаю, что скоропалительные суждения – лучший из возможных образов мышления, но настойчивые утверждения этого невролога о том, что его рассуждения выстроены не последовательно, запомнились мне надолго. Что, если его кажущийся небрежным комментарий был ненавязчиво поданным прозрением: решение не всегда является завершением линейного процесса, независимо от того, как оно ощущается?

Мне понадобилось практически 10 лет, чтобы понять, что фундаментальная движущая сила убеждения в линейном характере мышления – это сильное ощущение того, что одна мысль порождает другую. И снова мы возвращаемся к непроизвольным ментальным ощущениям. Скомбинируйте ощущения: 1) чувство физического Я, активно и преднамеренно производящего собственные мысли, которые 2) порождают другие мысли, – и получите отличный рецепт для мощного чувства рационального мышления[19], сопутствующее всякому реальному разуму. Если бы мы не испытывали ощущения, что наши мысли связаны причинно?следственными отношениями, у нас не было бы знакомой нам рабочей модели разума, а вместо нее мы бы имели лишь нечто подобное бесконечно вспыхивающим, как на телеэкране, несвязным битам случайных данных, привлекающих наше внимание. Причинно?следственная связь – это хроника, приводящая в движение мысли.

Для создания функционирующего разума ментальные ощущения должны преодолевать любое и каждое противоречивое свидетельство. Отрицание этих переживаний как причудливых фантазий, сгенерированных мозгом, противоречит нашей биологии. В процессе написания этого абзаца я испытываю сильное чувство создания аргументации шаг за шагом, несмотря на понимание того, что, возможно, не выражаю ничего кроме общего гештальта, возникающего из кипящего когнитивного рагу. В реальности мои идеи могут и не основываться на линейно развивающемся процессе. Вероятно, эта возможность комплекса мыслей, возникающих одновременно, в противоположность последовательной цепи рассуждений, объясняет, почему хорошо продуманный аргумент часто описывают как «представляющий общую картину».

Чтобы лучше понять, чем может быть рациональное мышление, необходимо иметь некоторое представление о том, как соотносятся сознательные и неосознаваемые мысли. Важнее всего понять, что различие это чисто субъективное и едва ли отражает какую?либо фундаментальную биологическую разницу. Не существует достойных доказательств или доводов в пользу того, что «компьютерные вычисления», лежащие в основе мышления, отличаются друг от друга в зависимости от того, осведомлены ли вы о соответствующих мыслях. Чтобы мы могли утверждать, что механизмы работы осознаваемых мыслей отличаются от механизмов неосознаваемого познания, процесс мышления должен был бы меняться при переходе мысли в состояние «осознанной осведомленности» и обратно в подсознание. Но другие процессы в организме не функционируют в подобном режиме. Сердце не меняет характера своих сокращений в зависимости от того, осознаете вы его биение или нет.

Разницу составляет уровень вычислительных возможностей и инициирующий механизм (механизмы). Хотя мозг обладает несопоставимо большими компьютерными возможностями в сравнении с нашим сознающим разумом, ему необходимо сообщать, что делать. Помимо рефлексивных действий и, возможно, простейших расчетов, мозг требует вводных рабочих инструкций. Мозг не будет спонтанно пытаться планировать путешествие только потому, что он может это, точно так же, как он не будет работать над романом или доказывать теорему Ферма только для того, чтобы устроить вам сюрприз. Он предназначен для реализации желаний и стремлений своего владельца и имеет весьма приблизительное представление о том, какой должна быть реакция, чтобы она отвечала требованиям. Когда ваш мозг получает известие о том, что на следующей неделе вы отправляетесь в отпуск, он приходит в действие. Он знает, что неделя отпуска значит для вас и что именно будет подходящим набором возможностей, который можно вам предложить. Как хороший продавец, он отсортирует ваши последние воспоминания и предпочтения, чтобы сделать свои предположения о том, какие из них скорее принесут вам удовольствие.

Чтобы представить такое взаимодействие в компьютерных терминах, подумайте, как вы осуществляете поиск в Гугле. Не важно, насколько мощна поисковая система Гугла, вам необходимо напечатать некоторые инструкции в поисковой строке, чтобы побудить эту систему к действию. Пустая поисковая строка ничего не принесет. Стоит вам ввести ключевую фразу или две, и поисковая система получает цель. Она знает, чего вы хотите. Вы можете спокойно позволить ей провести необходимые действия. Нет нужды делать сложные записи в поисковой строке. Фактически они могут быть неоптимальными или даже запутывающими. Нескольких ключевых слов вполне достаточно для работы поисковой системы. Сознательные мысли являются эквивалентом впечатывания пары указаний в поисковую строку мозга. Это действие отлично подходит для мощности его процессора: нескольких ячеек памяти, заполненных из поисковой строки, вполне достаточно, чтобы запустить самый сложный из компьютеров, который только можно представить. Идеи перемещаются из сознания и обратно, сохраняются, модифицируются, восстанавливаются, постоянно перерабатываются, снова отправляются в долговременную память, еще больше модифицируются, вспоминаются и т. д., пока не будет получено окончательное заключение. Через множество итераций этого процесса мы приходим к тому, что ощущаем как сознательно выведенную цепь рассуждений.

 

Причинно?следственная связь – это хроника, приводящая в движение мысли

 

Позвольте предложить в качестве метафоры трудноуловимые отношения между дирижером и оркестром. Пусть дирижер представляет осознанное познание, музыканты – членов комитета скрытого слоя, музыка – окончательную мысль. Дирижер/музыкальный директор выбирает, какие произведения оркестр сыграет, выбирает темп, окраску и желаемую интерпретацию каждого фрагмента. Каждый музыкант вносит в исполнение собственные прежние рабочие знания, свое искусство, личные убеждения и эстетические взгляды, включая собственное представление об оптимальном исполнении. Тем не менее коллектив смотрит на дирижера в поисках дополнительной входящей информации и постоянного руководства. Слушая исполнение, невозможно субъективно развести влияние дирижера и музыкантов.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Известный американский журналист, комментатор и писатель. – Прим. пер.

 

[2] Современный американский художник, один из крупнейших представителей фотореализма – направления, в основе которого лежит перенесение фотографии на холст с помощью технических средств. – Прим. пер.

 

[3] Неофициальный термин, связанный с использованием различных техник «восстановления» памяти, например гипноза. Практика слишком часто приводила к формированию ложных воспоминаний, в которые пациент верил, как в реальные. В результате этого в США прокатилась волна судебных процессов и тюремных заключений, связанных с сексуальными домогательствами в отношении детей, впоследствии обернувшаяся разоблачением не в меру активных психоаналитиков, формировавших у детей ложные воспоминания. Ошибочной предпосылкой таких действий было то, что память может содержать только «фотографически» зарегистрированную информацию. – Прим. пер.

 

[4] Аналог нашей степени «кандидат наук». – Прим. пер.

 

[5] Американский бейсбольный администратор, прославившийся тем, что в 1945 г. впервые взял в команду высшей лиги чернокожего бейсболиста. – Прим. пер.

 

[6] «Agency» – термин, означающий принципиальную способность «агента» действовать в этом мире. В принципе «agency» является одним из аспектов того, что мы обычно вкладываем в понятие воли, в частности, противопоставляя ее стихии, но в данной книге автор настолько сужает и конкретизирует смысл, вкладываемый в слово «agency», что оно потребовало особого термина. В силу этого термин «агентивность» в данном случае следует понимать исключительно так, как он определен в этой книге. Определение будет дано в главе 2. – Прим. пер.

 

[7] Название можно перевести как «О состоянии “Быть уверенным”». – Прим. пер.

 

[8] Исходящая от проприоцепторов – специфических сенсорных нервных окончаний, которые воспринимают раздражения в тканях собственного тела, связанные с его движением и мышечной активностью. – Прим. пер.

 

[9] Может выступать как показатель функционального состояния центральной нервной системы: проводимость кожи снижается при расслабленном состоянии, повышается при активации ЦНС. – Прим. пер.

 

[10] Американский карикатурист, скульптор, писатель, инженер и изобретатель. Более всего известен серией карикатур, в которых фигурирует так называемая «машина Руба Голдберга» – чрезвычайно сложное, громоздкое и запутанное устройство, выполняющее очень простые функции (например, огромный многоступенчатый механизм, используемый для автоматического вытирания рта салфеткой после каждой съеденной ложки). – Прим. пер.

 

[11] Разновидность сексуального фетишизма, при которой роль фетиша играют уродства или повреждения тела (например, отсутствие конечности). – Прим. пер.

 

[12] Американская комедийная актриса и телеведущая. Считается рекордсменкой по пластическим операциям. – Прим. пер.

 

[13] Один из самых влиятельных британских драматургов своего времени (умер в 2008 г.), лауреат Нобелевской премии по литературе 2005 года. – Прим. пер.

 

[14] «Dr. Strangelove or: How I Learned to Stop Worrying and Love the Bomb» – кинофильм 1964 г. режиссера Стэнли Кубрика. Черная комедия, сатира на американский милитаризм того времени. – Прим. пер.

 

[15] Американский физик, руководитель работ по созданию американской водородной бомбы, сторонник необходимости обеспечения приоритета США в сфере ядерных вооружений. – Прим. пер.

 

[16] Скандал, связанный с утечкой электронного архива из отделения климатологии Университета Восточной Англии в Нориджe в 2009 г. Специальное отделение этого университета является одним из трех основных поставщиков климатических данных для Межправительственной группы экспертов по изменению климата (МГЭИК, IPCC) при ООН. Содержание архива дало возможность критикам теории антропогенного глобального потепления (АГП) утверждать, что – как они и говорили ранее – сторонники теории АГП скрывают и искажают результаты климатических наблюдений и научные данные, противоречащие их теории. – Прим. пер.

 

[17] В России принято эту группу делить еще пополам. – Прим. пер.

 

[18] Маврикийский дронт, или додо, – вымершая нелетающая птица подсемейства дронтов, обитавшая на острове Маврикий в Индийском океане. Стала жертвой охоты людей и завезенных ими хищников. – Прим. пер.

 

[19] Sense of reason – в научном понимании – общая разумность, в бытовом – здравый смысл. В данной работе автор использует этот термин с акцентом на рациональность разумного мышления. – Прим. пер.