Тара Сивик

Сласти и страсти, или Забавы новобрачных

* * *

Разрешительное уведомление

Разрешение дается на получение удовольствия только вам лично. Эту книгу нельзя перепродавать или передавать другим людям. Если есть желание поделиться с кем‑то этой книгой, пожалуйста, купите еще по экземпляру на каждого. Благодарю вас за уважение к тяжкому труду автора.

Отказ от ответственности

Это произведение взрослой художественной литературы. Автор не рекомендует хоть в чем‑то вести себя так, как описано на этих страницах, и не потворствует такому поведению. Сюжет не предназначен для малолеток. Прошу обратить внимание, что в романе содержатся откровенные описания сексуального характера, его персонажи сквернословят, употребляют спиртные напитки и вообще развлекаются как могут.

На сей раз – фанатам. Вам, выбравшим книжку автора с ничего не говорящим именем, полюбившим ее и поделившимся ею с миром.

За это – навеки вечная вам моя признательность.

Выражение признательности

Моему редактору Максанну Добсону – люблю тебя, как сестра! Я очень рада, что ты со мной в этом безумном путешествии. Спасибо, что не пырнул меня ножом за то, что повернулась я в грамматике задом к будущим временам.

Спасибо Мэдисон Зейдлер – за то, что она непревзойденный второй читатель рукописи, и за то, что «изнасиловала» меня. Ты чудесный друг, и я рада, что знаю тебя.

Спасибо Кэтрин – за лосося:).

Спасибо Стефани – за то, что учит меня всем премудростям, о каких я и знать никогда не помышляла, а также эпиляции.

Большое, громадное спасибо моей чудесной «уличной команде». Спасибо вам, что любите эти книжки и не боитесь рассказывать о них ни бомжу, ни развеселым шлюхам.

Наконец, но не в последнюю очередь, большущее спасибо всем блогам, где эти книги рецензировались, рекомендовались и поддерживались. Ваши посты в Фейсбуке, посты в блогах, в Твиттере и все остальное, сотворенное вами, поразительны, и я благодарю вас от всего сердца за все, что вы сделали для меня.

1. Ты испортила мне отдралет!

Свечи – проверено.

Цветы – проверено.

Дезодорант… Черт! Про дезодорант‑то я не забыл?

Поднимаю руку над головой, делаю затяжку и чую: совсем мне хорошо.

Теперь только и остается, что дождаться, когда Дженни прибудет домой со своего девичника. С тех самых пор, как три месяца назад у нас родился сын Билли, Клэр с Лиз раз в несколько недель силком заставляют Дженни драть из дому, чтоб повидаться и долбануть с ними по рюмочке‑другой. Жену свою я люблю до смерти, но с ее стороны то и дело бросать наших крох на несколько часов – это все равно что меня за елдак тянуть.

Лады, аналогия не фонтан, поскольку я возвел елдопотягушки в акт искусства. Представьте что‑то в натуре твердое (ХА! Это она так сказала!), за что тянуть, – и вы в дамках.

Дженни едва не отказалась от сегодняшнего выхода в свет, чего я никоим разом не мог допустить. У меня сюрприз замышлен, а чтоб он вышел, она часов на несколько должна быть далеко‑далеко от дома.

С час пришлось мне уговаривать, умолять ее согласиться пойти развеяться, потом еще минут на тридцать она заперлась в комнате, слезы лила, воображая, будто я уже сыт ею по горло и просто хочу от нее избавиться, отчего мне в сотый раз подумалось: куда, едрена‑вошь, подевалась моя жена, забавница и безбашенная сексоголичка?

Канули денечки, когда по пути домой с ужина мы останавливали машину, чтобы трахнуться на заднем сиденье. Растворились в ясном воздухе ночки, когда мой елдак‑отдралет в спасительном заднем проходе проверял, способен ли я еще испытать оргазм. Между прочим, был неспособен. Как и у Дженни на восемь часов язык или губы в отключку впадали. Детки, не пытайтесь такое вытворять дома.

По сути, удалились златые дни секса вообще. Мне осталось только дрочить в одиночку в туалете, когда жена уснет. Грустно это, одному быть, когда приходится брать мобильник в сортир, чтоб не разбудить жену, когда заходишь на «юпорн» и заводишь себе кино. Хуже всего эта занавеска от душа в ванной: на ней Губка Боб Квадратные Штаны, а знаете, как трудно держать елдак торчком, когда на тебя таращится своими громадными зенками Губка Боб и в голове у тебя всю дорогу нудит песенка: «Ловим слизнячка, слизнячка, слизнячка…»?

Лады, не так уж это трудно (ага, еще как!), но все равно. Тут дело принципа. Каждую ночь уже целый год я горблюсь над унитазом с мобильником в руке, неистово надраивая свой отдралет и надеясь не уронить мобильник в воду. Такое, слава богу, всего раз случилось. И вам будет радостно узнать, что и под водой порно все равно крутится. Малость размыто, и звуки: «Оооооооо, засади мне покрепче!» – звучат скорее как: «Муаааа, муааа, муаааабуль!»

Когда три года назад родилась наша дочь Вероника, и без того замечательное либидо Дженни крышу пробило. То был сон, ставший явью. У нас был секс утром, для затравки в обед, ночью как ночной перекусон, на столике для пеленания младенца в туалетной комнате «Уолмарт», в трех бассейнах у соседей и в джакузи еще одного соседа, а одной и впрямь невероятной ночью были задействованы открытая спортплощадка в парке, деревенские курицы и бенгальские огни.

Дженни была ненасытна, и я, признаться, подумывал, не отвалится ли мой отдралет от перегрузки.

Точняк говорю, к тому дело шло. «Слышь, чел, ты про Дрю слышал? У него член отвалился. Ну да, прям от тела отделился и шлепнулся на пол. Впрочем, он пристрастился с женой обезьяньим сексом на крыше своего дома заниматься, так что все в порядке».

Как на духу: я понятия не имею, отчего все переменилось. Билли появился после запланированной беременности, так что непохоже, чтобы шок от негаданной беременности стал тем ведром студеной воды, в которой омылось ее влагалище. Зато очень было похоже на то, что стоило тестовой палочке порозоветь, как все ее дамские части тела вывесили громадную табличку «Производство остановлено».

Не входить, закрыто на ремонт, зомби лицо тебе отгрызут, если сунешься тронуть мое влагалище.

Я все перепробовал. Шептал ей на ушко милые пустячки вроде: «Мой пенис тоскует по твоему влагалищу» и «Слушок был, твой любовный канал тоскует по моему семени». Ничего. Да знаю, сам этому не могу поверить.

Знаю, что беременность с Билли далась Дженни куда тяжелее, чем с Вероникой. Она часто недомогала, а Вероника как раз набирала силы как капризная, ужасная, отвратительная, наводящая страх двухлетка[1]. Нет, я не шучу. Черт бы побрал все эти романы о «грозных двухлетках». Я наполовину ожидал, что наша милая дочурка с передозы сахаристыми хлопьями и колечками ночью отрежет нам головы, пока мы спим, и скормит наши тела злющим собакам. То она обнимала нас, уверяла, что любит, а уже через минуту носилась вокруг нас кругами с воплями «Сладкого!» и швыряла игрушки нам в головы. Дженни все время беременности пугалась поведения Вероники и плохо себя чувствовала, так что секс ушел на задний план. Типа, на задний план задворок чужого дома в двадцати милях от нас по дороге.

Только сегодня вечером я намерен все это поправить. Я возвращаю сексулю обратно, сучки!

Мне не выдержать еще одной ночи, играя в тяни‑толкая с Губкой Бобом. Не говоря уж про то, что я просмотрел все до единого видео на «юпорн» (по два раза) плюс прочел все глупизди на Эротика. точка. ком, а уж когда стал браться за их россказни, только чтоб узнать, чем дело кончится, пропуская эротические сцены, то понял, как глубоко влип в дерьмо.

Последние несколько недель я потратил на составление идеального плана. Картер предложил мне сесть и поговорить с Дженни о том, что меня заботит, но такое, по‑моему, рецепт для птенчика или соплячки какой. Мне незачем плакаться и трепаться о своих чувствах. Мне всего лишь нужен секс с моей женой.

Нервничал я так, что едва сидел на диване да на дверь пялился. В девять часов подъезжает машина Дженни, и вот она отпирает входную дверь.

– А где дети? – спрашивает, закрывая за собой дверь и оглядывая гостиную.

– Я их уже спать уложил, – гордо сообщаю.

Дженни всегда нервничает, оставляя меня одного дома с детьми, когда их укладывать пора. Я всерьез считаю, что ей так и кажется, что, вернувшись домой, она найдет волосы нашей дочери выкрашенными зеленым в лаймовом ситро, а нашего сына сосущим вместо соски черный фломастер, которым он еще раньше раскрасил себе мордочку. Такое и случилось‑то всего один раз, а подумать можно, будто я весь дом сжег до основания или детей продал на черном рынке. Не, в натуре, факт: трехмесячный малыш способен нарисовать у себя на верхней губе в точности гитлеровские усики, а на лбу гаррипоттеровскую молнию, не глядя в зеркало, – это ж полный отпад, едрена‑вошь.

От меня не ускользнуло, что улыбка повяла на ее лице, когда она поняла, что детки уже спят и ей самой их не укладывать. Дженни редко (скорее никогда) не упускает шанса выкупать деток и почитать им сказку перед сном.

Мне помнится время, когда она не пропускала ни одного отсоса.

А‑ааааааа, воспоминания.

– Хорошо с девчонками время провела?

Она плечами жмет, укладывая ключи и пальто на столик в прихожей.

– Нормально. Я на питье не налегала, вот Клэр с Лиз, наверное, и решили, будто я упала в доску€.

– Ты хотела сказать, что они решили, будто ты впала в тоску? – спросил я.

– Да какая разница, я и так вся из сил вздыбилась, – произносит она и плюхается ко мне на диван, откидываясь головой на подушки.

Черт! У Клэр с Лиз была одна‑единственная забота: напоить мою жену допьяна. Для моей задумки она нужна мне пьяной! Ну, при встрече я их вдрызг разнесу. А, ладно, видать, будем делать это трезвыми.

– У меня для тебя сюрприз. Поднимайся наверх в нашу комнату и располагайся поудобней, – говорю ей, подмигивая.

Она с минуту смотрит на меня недоуменно, потом медленно поднимается с дивана и направляется к лестнице.

Я сижу на диване и практически прыгаю вверх‑вниз от возбуждения. Как ребенок на Рождество. Совершенно не в силах ждать, пока она поднимется и увидит, что я сотворил. Знаю: она и трезвой оценит такой офигенный подарок. Это все по местам расставит. Нутром чую. Одна офигенная покупка в секс‑шопе у Лиз – и я разгоню застой в нашей брачной жизни. Я до того бесподобен, едрена‑вошь, что аж невмоготу. Дженни одним глазком на спальню глянет и тут же объявит, что меня надо номинировать на премию «Муж года». Я изысканно соглашусь номинироваться и стану вести себя так, будто у меня и в мыслях нет, до чего ж я обалденный.

Верно, речь надо будет толкнуть, там, смокинг, потому как, знаете ли, коли делать, так по‑большому. «Хотел бы поблагодарить мелких людишек. А мелкими людишками я называю тех, кто все еще обходится без секса и кто не так обалденен, как я».

Я услышал, как в детской заплакал Билли, и – не собираюсь врать – почти взбежал по лестнице, чтобы спросить его, что он, едрена‑вошь, себе думает и что вытворяет. Я ж настрого ему приказал, чтоб он звука не издал после того, как уснет. Малец, похоже, ни слова не понял из того, что я сказал.

Через несколько секунд плач Билли смолк, я молчаливо вознес благодарственную молитву и дал себе слово не забыть купить ему завтра новую игрушку в извинение за то, что едва не ворвался к нему в комнату и обозвал его членовредительным засранцем.

Меня малость беспокоило, что я все еще не слышал ликующего вскрика Дженни, но думалось, она не хочет детей пугать или еще что. Совершенно понятно. Она сдерживает восхищение и ждет, когда я поднимусь наверх, чтоб отблагодарить меня как подобает своими губками на моих мудях. Такой оборот дел для меня приемлем.

Дав Дженни еще несколько минут насладиться сюрпризом и настроившись, я спрыгнул с дивана и, перепрыгивая на лестнице через ступеньку, помчался в нашу комнату.

Бегом одолел коридор, лыбясь до ушей, настежь распахнул дверь спальни в момент, когда мой отдралет обратился в твердь при одной мысли о грядущей ночи. И остолбенел на пороге от того, что увидел. Не могу сыскать слов, способных описать происходившее на моих глазах ужасное зрелище.

– Дрю, лучшего подарка у меня не было! Я обожаю его! – шепчет Дженни. – Еще и свечи?! Боже, да лучшего освещения для этого не придумаешь!

Стою в дверях нашей комнаты и глаз не свожу с того, что вижу, хочется рухнуть на колени и заплакать. Но, заметьте, не «Боже мой, до чего ж я счастлив!». Скорее: «Едрена ж вошь, что творится?»

После трех часов тяжкого труда, пока Дженни не было, я исхитрился установить в углу нашей спальни секс‑качели. Секс‑качели, лучше каких не сыскать. Штука дьявольская, посреди установки я едва не накинулся на нее. Все никак не мог отделаться от видения качающейся на них Дженни, голенькой и ждущей, когда я покачу по ней, как по рельсам. Пришлось три раза сбегать в хозяйственный за материалами, и дело кончилось тем, что я удалил часть потолка, чтобы надежно закрепить несущие стойки. Надо было приладить доски и выслушать советы пяти разных работавших в хозяйственном парней, которые все, как один, с нетерпением ждали моего возвращения с красочным рассказом о том, что и как происходило вечером.

Теперь же, вместо того чтобы вернуться, вальсируя, как бог, и рассказать им о пылком сексе, каким мы занимались, свешиваясь с потолка, придется мне плестись к ним с повинной головой, сгорая от стыда. Не получится поведать офигенную историю о том, как была вызвана полиция из‑за странных, диких, звериных звуков, летевших из нашей комнаты, или о разбитых стеклах в окнах дома из‑за того, что качели раскачались чересчур сильно. Единственное, о чем я мог поведать, – это о том, как пал на коленки и ревел, как девчонка.

Когда я смежу веки на сон грядущий, то придется мне рисовать себе в воображении Дженни, полностью одетую, с нашим трехмесячным сыном на руках, укачивающую его на наших СЕКС‑КАЧЕЛЯХ.

– Но ведь… это мои качели, – громко скулю я и стараюсь не топнуть ногой.

– Тс‑сссссс, я его только‑только опять убаюкала, – шепчет Дженни и сурово смотрит на меня, а сама мягко покачивается из стороны в сторону, не сводя любящего взгляда с Билли… НА МОИХ, МАТЬ‑ИХ‑ДРЮЧЬ, СЕКС‑КАЧЕЛЯХ!

– Секс… меня… качели… плохой… секс… тошнилово.

Чушь. Только она и вылетает у меня изо рта. Чистая чушь.

Подарок, что по замыслу должен был вернуть нашей половой жизни молодость, теперь превратился в новую люльку для младенца.

Тошнилово.

– Иди сюда, Дрю, подсаживайся ко мне на качели. Тут полно места, – тихо говорит Дженни, не сводя глаз с Билли.

Сидеть рядом с женой на секс‑качелях безо ВСЯКОГО секса? Не понимаю, что происходит. Она по‑английски говорит?

– No hablo[2] по‑СЕКСки! Билли плохой! Мой хотеть! – сокрушаюсь я, на этот раз и впрямь топая ногой.

– Дрю! Какая муха тебя нынче укусила? – громко шепчет Дженни.

МОЙ ОТДРАЛЕТ РАССЫХАЕТСЯ, А ГЛАЗА МОИ КРОВЬЮ СОЧАТСЯ! Вот какая муха меня укусила, женщина!

– Ты портишь мне подарок, – жалуется она.

– А ты мой отдралет портишь! – жалуюсь я в ответ.

– Я порчу твой арбалет? Хотя бы что это такое? Я и пальцем твой арбалет не трогала.

Вот уж поверь, мне отлично известно, как долго ты мой отдралет не трогала. Перешептывание явно ни к чему не приводит.

Получив отставку, сую мобильник в карман и направляюсь в ванную, на ходу выискивая новейшие поступления на Эротика. точка. ком.

– Ты куда? – вполголоса спрашивает Дженни, провожая меня взглядом на моем пути позора через всю нашу спальню.

– На задворки, на шашлычок, где Мисти со своим дружком Баффи загнали в угол учителя‑естественника и просят его разъяснить им теорию втроемственности, – печально бормочу я.

2. Неверно, Призрачный Гонщик[3]

Нашему с Дженни браку уже года эдак… четыре. Или три? Нашей дочери Веронике три года, и Дженни точно залетела не в первую брачную ночь. Значит, три, минус год на вынашивание двоих… слушай, три года с мелочью в самый раз будет.

Свадьба у нас была – офигеть! Наши друзья и кучка близких родственников отправились с нами в Вегас, детка! А самое главное что? Не ломай голову: нас поженил Элвис. Не настоящий Элвис. По последним слухам, он был замечен где‑то в Пидмонте, штат Северная Дакота[4]. Парень был фальшивкой на все сто, но все равно усраться, до чего хорош. Дженни одарила меня рубашкой специально для церемонии, на ней крупно печатными буквами было оттиснуто слово «ЖЕНИХ», перечеркнутое гигантским «Х». А внизу приписано: «Невестина сучка».

Я с первой же минуты, как встретил Дженни, знал, что буду ее сучкой, и мне это абсолютно в кайф. Не будь я с ней, то, вполне уверен, сидел бы в тюрьме и вылизывал бы яйца какому‑нибудь козлу, у кого больше всего заначек для курева имелось. Это в лучшем случае. В день, когда мы познакомились, она только‑только закончила готовить очередной бабешник с секс‑игрушками и за несколько минут до начала опробовала товар. Не знаю, было то отсветом недавнего оргазма или нет, только такой пылкой девчушки я отродясь не видывал. Тут же сбросил с себя не шибко высокое звание проститута‑шлюхана и, будто клеем мазанный, прилип к ней.

С той минуты каждый день я не пожалел ни о единой секунде из проведенных с нею. А потому для меня уже внутренней потребностью стало улаживать любые наши нелады – и как можно скорее.

– Ну так и сколько же времени прошло с тех пор, как ты с Дженни сексом занимался? – спрашивает Джим.

Ребятам про несчастный случай с секс‑качелями все известно. Как ни больно было мне изливаться про ужас той ночи на прошлых выходных, они знали про мой замысел и ждали полного отчета о событиях. Сегодня вечером пораньше парни из хозяйственного магазина отпели по мне заупокойную. Момент был, в натуре, трогательный, только я от него весь из себя расстроился и разнюнился. Когда вечером пришел на работу и стал как‑то само по себе носом хлюпать и бормотать что‑то типа «качаться», «сонный пенис» и приговаривать: «Мой сынуля отродье Сатаны», – ребята поняли, что ночь прошла не по‑задуманному.

Рассказал им про гаденькое членовредительство своего дитяти, показал мешочек на молнии с рисом, в котором покоился мой мобильник, и они поняли, что в доме Пэрритов был знаменательный вечер.

– И что важнее, почему твой телефон в мешке вареного риса? – спросил Картер, перегнувшись через стол и ощупав содержимое мешка. Я отпихнул его руку прочь и придвинул мешок к себе поближе.

У нас на автозаводе был обед, и мы сидели за угловым столиком в столовке. Все мы трое по‑прежнему работаем в ночную смену, и нет ничего необычного, что «перерыв на обед» проходил в половине двенадцатого ночи.

– Я уронил мобилу в унитаз, – выдавил я из себя.

– Опять? – со смехом поинтересовался Джим.

– Заткнись, засранец. Пытался пробежать несколько страниц рассказа. Черт бы побрал эти мобильники с сенсорным экраном! И я ведь на сей раз даже не дрочил. Сидел на краешке ванной. Да еще место в рассказе попалось, в натуре, интересное. Баффи пересказывает теорию втроемственности, и Мисти собирается вознаградить ее за такое прилежание. Хотелось глянуть, была ли на Мисти розовая джинсовая юбка и белый топчик, как и в рассказе про их выпускной бал. Очень миленький прикид, в натуре.

Оба друга до того долго зырились на меня, что я чуть было не уверился, что у них лица морозом сковало.

– Тебе всерьез необходимо трахнуться. Прямо, бенать, сейчас, – говорит мне Картер. – И незачем было вареный рис использовать, гений. С чего это, черт побери, он коричневый?

Я глаза на него вытаращил. Рис явно не имел особого значения в этой истории.

– Это рис с ароматом говядины. Белый у нас кончился, – объясняю. – Может, не станем на этом заостряться? Что мне‑то, едрена‑вошь, делать?

– Перестать дрочить свой сучок с ягодками над емкостью с водой, – роняет Джим с каменным выражением лица.

– Ничего я не дрочу. Я любовно поглаживаю. Мне мой пенис нравится. Он добрый малый. А ягодок вообще поглаживание не касается. Погоди, а вы, ребят, что, играетесь со своими? – спрашиваю.

Джим плечами пожимает, откусывая край своего бутерброда с чайной колбасой:

– Иногда играюсь. Приятно порой свести малышек вместе, чтоб не чувствовали они себя покинутыми.

– Согласен. Малыш карманный бильярд проходит долгий путь. Зависит от того, где ты, можешь ли подобраться к ним под правильным углом и доставить им радость. Мне нравится потискать их хорошенько, когда я один. Клэр это делает пальчиками, которые подсаживают малышей так, что ее рот… – Картер умолк на половине фразы, услышав, что я взвыл.

– Извини, чел, – говорит он мне смущенно.

В последнее время такое частенько случается. Картер с Джимом принимаются рассказывать мне офигенные истории про секс со своими женами, а потом умолкают, понимая, что я сижу, гляжу на них, цепляюсь за каждое слово и всухую трахаю ножку стола.

– До меня, мать‑ее‑дрючь, не доходит. У вас с Клэр двое ребятишек, вы почти семь лет как женаты, и все равно у вас потрясный секс. Что, черт побери, я‑то не так делаю? – спрашиваю, отталкивая от себя обед.

– Не думаю, что ты что‑то не так делаешь. Только, по‑моему, у вас, ребятки, время засухи наступило. Всяк через него проходит рано или поздно, – ободряет меня Джим.

– Значит, и вы с Лиз через это прошли? – спрашиваю, оценивая свое положение малость спокойнее.

– Э нет, твою мать. Мы все так же сношаемся, как кролики. Говоря «всяк», я других имел в виду, – заявляет Джим, набив рот чипсами. – Но серьезно: вы когда в последний раз сексом занимались?

Я с минуту сижу, как истукан, делая вид, будто в уме подсчитываю. Только мне эта фигня без надобности. Я точно знаю, насколько давно это было.

– Дельный секс или секс‑секс? – спрашиваю.

– Глупее вопроса в жизни не слышал. Мы мужчины. Всякий секс – дельный, – заявляет Джим.

– Неверно, Призрачный Гонщик. Шаблон тут – до краев. Если Клэр не кончает, для меня в этом ничего дельного, – говорит Картер.

– Ты что, за «Лучшим стрелком»[5] повторяешь?

– Ну да. Лучше, бенать, фильма нет. «Мне нужно это, нужно, чтоб еще быстрей!» – орет Картер, крутя в воздухе кулаком.

– Лады, Дикий Гомик. Если, по‑твоему, кучка потных мужиков без маек, играющая в пляжный волейбол, выглядит звездецово, то я заставлю тебя сложить твои крылышки, Каугар. Твои крылышки настоящего мужика, – возглашает Джим.

– А пошел ты!..

– Само собой. Думается, намедни я перехватил твой взгляд, тайком пикировавший на мой Ф‑14, когда мы писали. А вы с Клэр разыгрываете сцены в спальне? Она зовет тебя Ледяным[6], а ты ее Маверик? – со смехом выпытывает Джим.

– АЛЛЕ! – ору я. – Мужик, у кого нелады, тут. Прошу вас, может, вернемся к чему‑то поважнее?

– Извини, только я впрямь уверен в важности обсуждения половой ориентации Картера, – говорит Джим, а Картер, перегнувшись через стол, тычет его кулаком в плечо.

– Лады, вернемся к первоначальному вопросу. Как давно это было? – спрашивает Картер. – И я не имею в виду «только кончиком» в ночь после рождения Билли. Я говорю о полном контакте, о сексе до самого дома родного, с криками, поминающими свою мамочку.

– Если память подсказывает мне правильно, Картер, то секс с призывами мамочки был только у тебя, – заметил, смеясь, Джим.

– Отвали! Я НЕ звал криком мамочку. Я пытался сделать предложение Клэр, – отбивается Картер.

– Двенадцать месяцев, тринадцать дней, девять часов и тридцать семь минут, – говорю я им, бросая взгляд на часы на противоположной стене. – Прошу прощения: тридцать пять минут.

– Иисусе Христе, – бормочет Джим с выражением ужаса на лице.

– Ты это наобум ляпнул? – спрашивает Картер.

– А вы бы оба, засранцы, попробуйте пожить с вашими женами БЕЗ секса, а потом и поговорим, можно учет вести или нет, – пожаловался я.

– Ты пробовал поговорить с ней об этом, как я тебе советовал? – задает вопрос Картер, самодовольно хмыкая.

– Да, пробовал, так что заткнись, едрена‑вошь.

В наш разговор влез репродуктор, объявивший нам, что до пуска конвейерной линии осталось пять минут. Мы все встаем и, собрав остатки нашего обеда со стола, направляемся к дверям столовой, ведшим к цеху.

– Ты с ней в обычном тоне говорил или старался делать это, не выглядя кретином? – пытает Джим, швыряя свои объедки в мусорный бак.

– Заткнись! Когда речь идет о моей жене, я не кретин, – парирую я.

– Правда? Я почему‑то вспомнил, как ты упрашивал подражателя Элвису на вашей свадьбе в Вегасе добавить к клятве Дженни строчку: «Обязуюсь всегда делать минет с улыбкой на лице и с любовью в сердце», – напоминает мне Джим.

– Что? Это ж законный свадебный обет, который должен быть частью любой свадебной церемонии, – стою я на своем. – Тебе нужна жена, которая отсасывает с хмурой мордой?

Мы идем через цех к своему рабочему месту, и Джим с нами, хотя ему нужно бы быть в другой части цеха на встрече с бригадиром.

– Ладно, у тебя несколько вариантов. Первый – присаживаешься к Дженни и напрямки спрашиваешь, почему она больше не желает секса с тобой. И, говоря о разговоре, я имею в виду любящим тоном ласково расспросить, не беспокоит ли ее что. Всегда начинай с расспросов о ее самочувствии. Если же так и будешь талдычить только про себя да про твой оставленный без внимания Джонсон, то ничего не добьешься. Ты должен дать ей почувствовать свою заботу, – разъясняет Джим.

– Так я ж забочусь. Забочусь, как у нее дела и как она себя чувствует.

– Ну да, лады. Только я в данный момент вполне уверен, что больше тебя заботят ее чувства к твоему пенису, – говорит Джим.

– Правдиво излагаешь, – печально соглашаюсь я.

– Так вот, забудь про словечки: «трахаться», «анальный», «отсос», «одним только кончиком» или «когда ты его целуешь, он губки растягивает в улыбке», – наставляет меня Джим.

– Как же, едрена‑вошь, мне тогда выражаться? Все это – подходящие слова, – ною я.

– Да, все подходящие, когда ты пускаешь их в ход, склоняя ее к сексу с тобой всего через шесть недель после рождения Билли. Я вот уверен, что она поняла «одним только кончиком» буквально, а ты убеждал ее: «Если у тебя влагалище болит после того, как Билли прогрыз в нем ход наружу, меня вполне и сзади устроит», – добавляет Картер.

– Все равно в толк не возьму, что тут плохого. Я старался быть ласковым и улучшить ее самочувствие.

Меня отчаянье одолело: никакого секса все время беременности, а потом пришлось еще шесть недель ждать, когда ее растрюханные интимности обратно сочленятся. Наверное, рассказывать ей о всех моих ночных кошмарах, навеянных видом Билли, головкой пробивавшегося на белый свет, было с моей стороны совсем не здорово. Но она ж меня прям к стенке прижала посреди ночи, когда я проснулся от крика, видя очередной дурной сон. Я еще в полусне пребывал и был неспособен нести ответственность за то, что говорил. Понимаю, что сравнивать рождение нашего сына с фильмом «Инопланетянин», где то маленькое чудовище прорывает себе путь наружу из живота того болвана, было негоже, так ведь я же совсем‑то еще и не проснулся! Помните: кровища, сгустки, слизь, жижа всякая и этот крошка‑уродец рвет чей‑то живот, чтоб выйти вон. Теперь представьте, что то же самое происходит с влагалищем вашей жены. Тем самым влагалищем, которого вы касались, которое чмокали, лизали и боготворили не год и не два. Время требуется, чтоб отделить одно от другого.

С Вероникой Дженни кесарево делали, и я не видел ничего, что творилось ниже ее шеи. Помнились слезы радости, когда нам вручили Веронику и сестра помогла мне надеть на нее первые ползунки с надписью: «Следи за языком, твою мать, в комнате это чертово дитя». Я метался туда‑сюда между Дженни и нашей малышкой и знал: счастливее не был никогда.

Кесарево с Вероникой было вызвано ухудшением сердцебиения у малышки, а вовсе не какими‑то осложнениями, грозившими жизни Дженни. С Билли же врач дал ей «добро» на естественные роды. Вот Дженни и решила, что ей хочется испытать настоящие роды. И это было ужасно. Прекрасно и удивительно должно бы было наблюдать, как любимая мною женщина дарует жизнь нашему сыну, но – не было. Были вопли, плач и ругательства – и это только с моей стороны. Вам даже незачем знать, как завопила Дженни, увидев, что я подобрался вплотную к родильному креслу и сунулся всей мордой прямо к месту боевых действий. И, оказавшись там, уже не мог пошевелиться. Похож был на оленя, застывшего в лучах фар. Или мужика, застигнутого кровавой казнью влагалища его жены. Там такое месиво предстало, что я только и ждал: обернусь и увижу ее акушерку с ножом мясника в руке. Меж ног Дженни отовсюду столько всего текло, что я не понимал, что происходит, едрена‑вошь, как одно влагалище способно исторгнуть столько дряни и оставаться живым. Ее влагалище сгинуть должно бы, утонув во всем этом.

Возможно, то, что через несколько недель после рождения Билли я рассказал Дженни об этом в три часа ночи, и стало одной из причин наших с ней неладов. Говорить с нею опять прямо сейчас о событиях столь памятных и грандиозных – мысль не из лучших.

– Какие еще варианты предлагаешь? – спрашиваю Джима, когда конвейер приходит в движение и я достаю гидравлическую дрель из гнезда на полке у себя над головой.

– Ну, ты всегда можешь попросить своего отца последить за ней. Может, она скрывает что‑то от тебя, – небрежно бросает Джим и отправляется на встречу.

Отец мой частный сыщик, специализирующийся на супругах‑обманщиках и фальшивых бюллетенях. Поскольку я совершенно уверен, что в одном из этого Дженни никак не повинна, то другое остается считать четкой возможностью.

Святые угодники, неужто и впрямь дело в этом? Почему мне прежде такое даже в голову не пришло?

Мне враз поплохело оттого, что моя нежная, любящая Дженни могла бы сделать типа так и сяк, что все это время она лгала мне.

Почему она мне не сказала? Почему, боже, ПОЧЕМУ?

Причина, почему моя жена не желает больше секса со мной, в том, что она придумала себе какую‑то порчу, о какой мне никогда не говорила, и теперь пытается раздаивать своего босса, Клэр, на бабки, чтоб якобы платить за лечение.

3. Уписываться славой

– Погоди, Дрю приладил детскую люльку к потолку? Что‑то тут не так, – говорит Клэр, подписывая накладные, которые я ей распечатала.

Когда семь лет назад я потеряла работу в компании компьютерного дизайна, где работала с самого колледжа, моя лучшая подруга, Клэр, попросила меня помочь ей в ее шоколадной лавке, которой она владела совместно с другой моей лучшей подругой, Лиз. Несколько месяцев я вела все ее дела по маркетингу и компьютерному дизайну, потом нашла другую работу, но все равно помогала Клэр, когда могла. После рождения Вероники я поняла, что не хочу больше тянуть эту лямку с девяти до пяти. Клэр и попросила меня взяться у нее за работу по полной, да и Лиз к тому же умоляла ей помочь.

Так продолжалось три года, и теперь я директор по маркетингу «Соблазна и сладостей», компании, которая разрослась, как на дрожжах. Несколько лет назад Клэр с Лиз решили превратить свой венчурный бизнес во франшизу. И теперь по всему югу расположен десяток магазинов «Соблазн и сладости».

Или по всему западу? Никак не могу запомнить. Не сильна я в геологии… или генеалогии… или что там еще на «г» начинается и на «ия» кончается?

По счастью, поскольку у Клэр с Картером двое детей, у Лиз с Джимом трое и у нас с Дрю двое, все мы решительно настроены на семейный лад. Ребятишки все где‑нибудь на неделе свозятся в магазин, а я могу, если надо, на дому работать, при этом сама себе составляя распорядок дня.

– Да! Ничего круче не видывала. Такие лямки, очень похожие на пристяжные ремни, свисали с потолка, и я могла сесть прямо туда с Билли на руках. Там еще какие‑то чудные типа петель сделаны из ремней, куда, думается, следовало бы ноги совать, но я толком не поняла, зачем они, и ими не пользовалась. Еще в ней, признаться, спинки не было, так что я просто к стене прислонялась, когда не качалась. Видели б вы, как быстро я Билли убаюкала! Потрясная штука! – рассказывала я, забрав подписанные накладные и сканируя их на компьютер.

– Доброе утро, простиглянки! – приветствует нас Лиз, впархивая из двери, соединяющей ее секс‑шоп с «Соблазном и сластями», и усаживается на стоящий в конторе диванчик. – Получилось распечатать заказ на следующую неделю? Мне нужно убедиться, что мне хватит клубничного геля от рвотных позывов. Богом клянусь, по‑моему, миссис Молнар пьет эту дрянь как воду. Или так, или ей просто требуются ведра замораживающего геля, чтоб засунуть себе в глотку один громадный шар Боба Большеяйцего.

Нас всех дрожь пробирает при мысли о м‑ре Молнаре и его члене. Он приходил в магазин к Лиз несколько недель назад сообщить нам, что перенес операцию на открытом сердце, и закончил свой рассказ тем, что показал нам не только тянувшийся до середины груди шрам, но и результат воздействия анестезии на его мужские причиндалы. Одно из его яичек распухло вчетверо против обычного размера. Оно смахивало на грейпфрут, охвативший зубочистку, с боку которого печально торчало одинокое, на сливу похожее яичко.

– Прошу, давайте не будем болтать про Боба Большеяйцего в такую рань, а? У меня вчера была славная ночь, и я хочу уписываться ее славой, – говорю им.

– Упиваться. Говорят УПИВАТЬСЯ славой, – поправляет меня Лиз.

– А‑а, неважно. Ты понимаешь, что я хотела сказать.

Надо мной всегда подтрунивают, потому как я слова путаю. На самом‑то деле я не дурочка. В уме я знаю, что хочу сказать, но на пути к губам оно обычно запутывается.

– Так что произошло вчера вечером после того, как ты унесла свою прозябающую задницу, оставив нас в баре? – вопрошает Лиз. – Погоди!! Святые угодники! Мне доподлинно известно, что произошло, шлюшка ты эдакая! Дрю наконец‑то одарил тебя, так?

Я растерянно глянула на Лиз и спросила:

– Откуда ты знаешь, какой подарок сделал мне Дрю?

– От верблюда! Он у меня его купил, – говорит Лиз, встает с дивана, подхватывает лист бумаги из принтера и рассматривает его.

– Погоди, это твоя была? Ты ею со всеми тремя девчонками пользовалась? Не помню, чтоб ты об этом говорила, – спрашиваю я, выключая компьютер.

– Ты это, твою мать, о чем? Какие еще девчонки?

– Э‑э, ваши дочери. О каких еще девчонках я могла бы говорить?

И Лиз еще считает, что это Я дурочка.

Лиз кладет бумагу на стол и упирает руки в боки:

– За каким чертом мне пользоваться чем‑то подобным со своими дочерьми? Это гадость.

Гадость? Что, черт возьми, в этом гадкого?

– Господи Иисусе, – бормочет Клэр, прикрывая рот рукой и глядя на меня во все глаза. А потом принимается безудержно хохотать. Кланяется в пояс, обхватив себя руками за живот. – О боже! Не могу! Иисусе, щас лопну! – доносится сквозь ее всхлипывающий смех.

– Что смешного‑то, черт побери? – начинаю я сердиться.

– Да, Клэр, просвети нас, – серьезно произносит Лиз. – Качели вроде тех, что Дрю подарил Дженни, штука нешуточная. Эта штука – выше крыши. Он кучу денег за эту штуку выложил.

– Едрена‑печь! Да это ж лучший день ЗА ВСЕ ВРЕМЯ! – смеется Клэр, наконец‑то распрямляясь и отирая слезы с глаз.

– Почему ты это гадостью назвала? Что гадкого в детской люльке? Что, кого‑то на ней стошнило или еще что? – спрашиваю я Лиз. – Ты ж не кормила девчонок на ней голой или еще как‑то, а?

От этих слов Клэр еще больше заходится в хохоте, а Лиз пялится на меня с выражением полного ужаса на лице.

– О боже милостивый. Прошу, скажи мне, что ты этого не делала. Нет… просто… нет, – твердит она.

Что со всеми стряслось, черт побери? Это было самое приятное, что Дрю для меня сделал за долгое время, а они над этим смеются.

– Даже рассказывать не хочу вам больше. Вы просто потешаетесь над Дрю за то, что он такой заботливый, – говорю с обидой.

– Ну нет. Придется тебе рассказать Лиз, насколько Дрю был заботлив. Сделай милость. Пожалуйста, поведай Лиз, какой суперский был у тебя вечер после того, как ты покинула нас. Рассказывай неспешно и ничего не упускай, – молит Клэр, растянув в улыбке рот до ушей.

Я глаза закатываю, показывая, до чего смехотворно отношение их обеих к детской люльке.

– Прекрасно. Только чтоб ни одна из вас ни словечка.

Обе сделали вид, будто закрыли рот на замок и ключ выбросили.

– Вам‑то, девки, понятно, до чего я усталой была, когда вчера из бара уехала. Билли по‑прежнему ночами не спит, и у меня вечность уходит на то, чтобы снова убаюкать его. Так вот, когда приехала домой, Дрю мне и говорит, что меня наверху сюрприз ждет. Я подумала, что это очередной его придурочный предлог, чтоб попытаться сексом заняться.

Клэр всхрюкивает, а после, когда я в нее недобрый взгляд метнула, делает вид, будто закашлялась.

– Поднимаюсь я наверх, и, конечно же, именно в этот момент Билли с плачем просыпается. Я взяла его из кроватки, пошла в нашу комнату и увидела, что Дрю кучу свечей зажег. Я столько жаловалась, что от наших ночников в комнате темно, когда приходится посреди ночи Билли кормить, а при свечах – самое оно! Прохожу в угол спальни, где у меня качалка стоит, чтоб его укачивать можно было, а на ее месте вижу детскую люльку‑качели, свисающую с потолка. – Тут я замолкла, одарив подруг самодовольным взглядом.

Посмотрим, как они теперь над Дрю потешаться станут. Муж мой гигант, он мужчина‑ребенок, но иногда делает приятные и неожиданные вещи.

Давненько он их не делал, но это искупило все.

Пристально гляжу на Лиз, ожидая от нее извинений за грубость.

– Подожди секундочку. Я на минутку, – говорит Лиз, хватает Клэр за локоть и тянет за собой так, что обе они отворачивают лица от меня.

Я закатываю глаза на их спины.

– Не получится. Я вижу, как у вас плечи трясутся. Знаю: вам, девки, смешно.

Девчонки подбираются, поворачиваются обратно, стараясь не давать волю мимике.

– Значит, у вас, ребятки, вчера секса не было? – растерянно вопрошает Лиз.

– Нет! Я ж вам говорила: я пришла домой усталой, потом Билли проснулся. Но, боже ж мой, эта люлька была – лучше не надо! Малыш сразу же опять уснул, да и я, прямо скажем, в ней заснула. Теперь‑то я понимаю, почему вы мне никогда про нее не рассказывали, когда ваши девчонки младенцами были. Боялись, что я попытаюсь украсть ее у вас. Нечего удивляться, что они маленькими так хорошо спали.

Лиз кивает и закрывает глаза, вздевая руку в воздух, словно бы говоря: «СТОП!»

– Извини, я на минуточку, – выговаривает она и тут же, копируя прежнюю позу Клэр, сгибается пополам и с гоготом валится на пол.

– Какого черта?! – воплю я.

– По‑моему, Лиз пытается тебе сообщить, что ты своего кроху баюкала на СЕКС‑качелях, – говорит, хихикая, Клэр.

Я тупо таращу на нее глаза.

– НА. СЕКС. КАЧЕЛЯХ, – чеканит Клэр. – В переводе с латыни «на них трахаться полагается, а не дитя укачивать».

– Что она сказала, – смеется Лиз, вставая, потом прикрывает глаза руками. – О, верный путь на небеса, я на тебя сейчас взглянуть не в силах!

О. Мой. Бог.

– Я убаюкивала своего сына в том, в чем другие трахаются? – шепчу я в ужасе.

– Ну да. Потому они и называются секс‑качели, – разъясняет Клэр.

– Ты на самом деле бедрами в стремена влезала? – смеется Лиз.

– Стремена? О мой бог! Я ими пользовалась как державками для запасных бутылочек, – скулю я.

– О боже, опять поехали! – кричит Клэр, складываясь пополам и хохоча до того, что ее колбасить начинает. – МЕНЯ ЩАС ВЫРВЕТ! – вопит она между приступами хохота.

– Я вас ненавижу, обеих. Вы обе психуки.

Чувствую себя отвратно. Не только потому, что подружки мои психуки, а и потому, что муж мой старался устроить что‑то бесшабашное и забавное, а я это загубила.

Что со мною не так, черт побери?

Я ж когда‑то была дьявольски веселой, раскованной и бесшабашной. Это я лучше всех на свете должна бы знать, что такое секс‑качели. Я же за‑ради бога сделала слепок своего влагалища и подарила его Дрю на нашу годовщину. Мы даже любительские секс‑видеофильмы снимали и выкладывали их на «юпорно». Без наших лиц, конечно. Там такие вещички были, которые ни за что не должны были моей бабушке на глаза попасться. Хотя зачем моей бабке лезть на «юпорн», когда она явно одолела возраст, в котором секс разрешен законом, этого я никак не пойму. Разве не в семьдесят, как говорят, требуется экзамен сдавать, чтоб сексом заниматься? Или, может, это водительских прав касается. Нет, я вполне уверена: это про секс. Независимо от того, секс‑качели – это то, о чем я должна была бы знать в первую очередь.

В последнее время такая чепуха творится все чаще и чаще, Дрю пытается встряхнуть нас, искру высечь, а мне невдомек, что делать, или интереса к этому нет. Мои друзья полностью счастливы в браке и в половой жизни, сподобились детей своих вырастить без отрыва от секса. У нас с Дрю все вполне здорово получалось после того, как чуть больше трех лет назад Вероника родилась. Брак наш окреп, и с сексом мы были неразлейвода. А вот как я Билли забеременела, все прекратилось. Мне вдруг пришлось жонглировать малышом, разрываясь между унитазом, к которому меня приковала беременность почти на полный срок, и работой на полную катушку.

И не в том дело, что я не хочу мужа или не люблю его, просто на первом месте у меня – сон. Пусть работа и по гибкому графику, все равно полно дел, которые приходится делать. Не говоря уж о том, что Дрю работает в ночную смену и мне много всякого достается делать вечером одной.

Мне никогда труда не составляло встать в четыре утра, когда он приходит домой с работы, чтоб трахнуться по‑быстрому. Я обожала секс с ним, когда я полусонная, все еще теплая после половины ночи под одеялом. В первый же раз, когда он полез ко мне с тем же после того, как выяснилось, что я беременна Билли, я его предупредила: сунется со своим пенисом куда‑нибудь ко мне поближе, так я всем его друзьям наябедничаю, что он на работу мои шелковые стринги носит, ему, видите ли, нравится, как они соскальзывают меж ягодиц, когда он наклоняется. После этого всякий раз, стоило его пенису оказаться в радиусе пяти футов[7], как я неслась в туалет, где меня рвало. Вполне уверена: ему это обидно было. Не моя вина, что вид его пениса вызывал спазмы у моего желудка. У Дрю очень красивенький пенис, я его как‑то даже нарисовала. Только что‑то стало напоминать в нем одноглазую медузу, от которой меня мутило. Как Билли родился, так у меня вовсе сил не было даже думать о сексе.

Наш сын ДО СИХ ПОР не спит по ночам. Как раз сейчас мне больше нужна целая ночь сна, чем секс. Ладно, беру слова обратно. Мне точно нужен секс. Просто не в неподходящее время. Всякий раз, когда я его хочу, Дрю либо спит, либо на работе. Желание никогда не возникает, когда мы вместе в одной комнате. Я даже мастурбировать толком больше не могу. Последний раз, как попробовала, так и уснула с вибратором в руке. А тот все продолжал работать.

Дрю, придя с работы, нашел меня раскинувшейся в постели, рука же, откинутая в сторону, сжимала большой розовый вибратор, находившийся при последнем издыхании. Вместо бодрого жужжания: «вырррррррррррррррррр» – звучало нечто вроде: «вырр‑ррр‑вырррр‑р…….рр». Ничего не смогла с собой поделать: вибрация меня убаюкала. Теперь я понимаю, почему малышам нравятся их вибрирующие упругие сиденья в машине. Дрю в восторг пришел, когда я на той неделе закупила в магазине кучу батареек с двойной зарядкой и устроила у себя в тумбочке у кровати целый их склад. Вполне уверена, что слышала, как он плакал в ванной, когда понял, что они мне нужны только для того, чтобы совать под матрац работающий вибратор: с ним уснуть было легче. По крайности, я подумала, что он плакал. Из ванной доносились какие‑то странные звуки, а когда я постучала в дверь, он сказал, что занят – читает.

Мне нужно что‑то сделать, чтобы восставить нашу любовную жизнь.

Восставить? То слово? Это как раз то слово, какое я отыскивала, так? Неважно.

Во‑первых, мне надо что‑то сделать, чтобы привести себя в форму. Три месяца после родов, а я все еще чувствую себя толстой, как бочка. Вес младенца я спустила довольно быстро, но все равно, такое ощущение, что зад у меня огромен. Нужно что‑то и с влагалищем сделать. Быть не может, чтоб он воспринимал его тем же самым, когда мы сексом занимаемся. Хотя по‑настоящему у нас секса‑то и не было после рождения Билли. Я позволяла ему забираться до полпути, он тогда бормотал что‑то про мое неряшливое влагалище, а я в ответ велела ему скатываться с меня. Полно женщин прошли через естественное деторождение, и ни у кого не было болтающихся влагалищ. Я смотрела в Интернете. Пыталась свое разглядеть в зеркале, задрав в ванной ноги на раковину. Это было сразу, как я домой из роддома с Билли пришла, впрочем, разглядела лишь какое‑то жуткое месиво. Наверное, надо было выждать еще несколько недель, только теперь мне невмочь смотреть на сырой мясной фарш: ноги сами собой сводятся и все лицо морщится.

В принципе, я боюсь секса с мужем. Он всегда любил мое влагалище. У него даже рубашка была с надписью: «Я люблю жены влагалище». А что, если секс со мной теперь похож на траханье с банкой мармеладок? Никакого запала, особенно если мармеладки зеленые. Я не про то, что мое влагалище зеленое, зато уверена, что оно трясучее. Я пхнула его слегка, когда в зеркало разглядывала, и оно, пхнутое, точно трепыхалось. Влагалище никогда не должно трястись.

Буду уходить с работы пораньше и ходить на йогу. Приведу тело в норму, может, и чувствовать себя лучше стану и тогда смогу приучить Дрю побольше мне по дому помогать, чтоб не была я такой измотанной всю дорогу. Сегодня Дрю не работает, так что он дома с детьми целый день. Может, немного наклонов да растяжек – все на свои места, куда положено, и вернется, и не буду я терзаться, что губки моего влагалища сильно провисают и шлепаются туда‑сюда. Ни в коем случае нельзя допускать, чтоб их можно было узлом завязать ИЛИ бантиком.

4. Собака Мордой Вниз

– ОН НА КАКАШКУ ГОВОРИТ ГОВНО!

Я громко смеюсь и поднимаю развернутую ладонь, чтоб дочка шлепнула ее своей маленькой пятерней.

Удержаться не могу от смеха всякий раз, когда Вероника повторяет слова и фразы из фильма‑тезки Билли, «Билли Мэдисон». Мы залезли с нею на диван и смотрим лучший фильм всех времен, а Билли спит на своих качелях в нескольких шагах от нас.

Спустя несколько минут в дверь входит Дженни. Вообще‑то она входит в дверь хромая, ковыляет до дивана и садится по другую сторону Вероники, целуя дочь в головку.

– Мама, у тебя бо‑бо? – спрашивает ее Вероника.

Я с ужасом смотрю, как Дженни тащит к себе скамеечку, кладет на нее ногу, откидывается на спинку дивана и сажает Веронику к себе на колени.

Боже ж мой. Вот оно. Это и есть выдуманное повреждение. И как мне это играть? Стоит ли сразу отозвать ее в сторонку и заявить, что она большая толстая лгунья? Погодь, никогда не называй женщину толстой. Особенно после беременности – даже просто в шутку. Убийства последуют. Может, мне лучше подыграть и хранить спокойствие?

– Да, у мамочки бо‑бо, – со вздохом отвечает Дженни.

– ХА‑ХА! – воплю я. – ТЫ УШИБЛАСЬ!

Дженни недобро смотрит на меня, и я тут же стираю с лица улыбку.

Это что еще за едрена‑вошь? Мне ведь никак нельзя радоваться, коли она поранилась, верно? Спокойно, чел. Спокойно.

– То есть отстой, что ты ушиблась, я хотел сказать. Ты ушиблась. Это так отстойно. Я хочу сказать, потому как, знаешь ли, ты ушиблась.

Вот. Гораздо лучше. Спокойствие, выдержка. Ей нипочем не узнать, что ты что‑то подозреваешь.

Недоброе выражение так и не сходит с лица Дженни – надо выкручиваться.

– Ты что, не мог хоть немного прибраться сегодня? В доме бардак.

Оглядываю все игрушки на полу и грязную посуду на кофейном столике.

– Мы заняты были, кино смотрели, – объясняю.

Дженни оборачивается, смотрит на экран и в первый раз замечает, что мы смотрим.

– Серьезно говорю: брось смотреть этот идиотский фильм. Вероника и без того его взахлеб цитирует, – жалобно вздыхает Дженни.

Эта самая подделка профзаболевания уже изменила ее! Раньше она любила этот фильм. Не‑еееееееет!

– Так как же ты ударилась? Знаешь, когда ты по‑настоящему ударилась, – спрашиваю я, сложив руки на коленях и играя в озабоченность.

Не может она знать, что тебе известно. Что, если это как в телешоу «Когда животные нападают»? Может, она и на тебя бросится, братец.

– Ну, я решила сегодня с работы пораньше уйти и попробовать йогой позаниматься. Как выяснилось, я уже не такая гибкая, какой была когда‑то, – сообщает она мне.

Она что, словом «йога» шифрует что‑то? Теперь что, «терпеть до последнего», как она это называет? Не удивлюсь, если есть у нее группа приспешников, кто на нее работает, помогают ей в этом обдуманном вранье.

Йога… как же, точно!

– Попробовала встать в позу Собаки Мордой Вниз и коленку вывихнула, – заканчивает она, положив голову на спинку дивана и закрывая глаза.

Понятно? Целиком поймал ее на вранье. Собака Мордой Вниз – это не поза в йоге. Это китайская пословица или еще что‑то, типа: «Кто в церкви бздит, тот на вонючей скамье сидит». По‑моему, она звучит так: «Кто встает собакой мордой вниз, тот делает как‑как себе в штанишки».

– А Клэр знает? Ты Клэр сказала? Что Клэр сказала? – вопрошаю я.

– Нет, зачем Клэр знать? После йоги я только и хотела, что до дому добраться и ноги задрать. Переговорить с ней у меня и времени еще не было.

Ага‑аааа, значит, она тянет время, план сочиняет. Попалась!

Дженни снимает Веронику с колен и сажает ее рядом с собой, с усилием поднимается с дивана и ковыляет на кухню.

– Ты куда? – спрашиваю.

– Возьму льда, к колену приложить, – отвечает она, а сама на ходу о стену опирается.

От здорово работает! Она, в натуре, все это продумала. Я б никогда не подумал пойти и принести ей лед. И хромота у нее выглядит натурально.

Упражнялась, должно быть.

Вскакиваю, устраиваю спектакль, будто «помогаю» ей с ее «ушибом», когда на самом‑то деле просто хочу посмотреть, не получится ли вывести ее на чистую воду.

Помогая ей идти на кухню, выставляю у нее на пути ногу, и она о нее спотыкается, успевая в последний момент за стол схватиться, а то бы вовсе на пол упала.

– Дрю! Какого черта? Ты что, мне ножку подставил? – вопит она.

– Как твое колено? – спрашиваю, подозрительно глядя на ногу, которую Дженни держит в нескольких дюймах над полом.

– Да что с тобой сегодня? Странно как‑то ведешь себя, – бормочет она, а потом опирается на стул, чтобы выпрямиться, и прыгает на одной ноге к холодильнику, чтобы забрать пузырь со льдом.

– Дженни, смотри у меня! – угрожающе говорю я ей.

– О чем это ты, черт побери? – вопрошает она, садясь за кухонный стол, потом кладет ногу на стул и, морщась, укладывает пузырь со льдом поверх колена.

Век живи… Откуда у нее такое здоровское умение в этом? Никогда не знал, что она такая хорошая притвора. О Иисусе, а ну как это не единственное, в чем она притворяется? О боже мой! Вот почему ей совсем не хочется заниматься сексом со мной. Она устала притворяться!

– Ты притворяешься, когда занимаешься сексом с Клэр, а теперь еще хочешь и обманом из меня деньги тянуть! Сучьи дети! – ору я и с топотом несусь из комнаты.

* * *

Оглядываясь назад, я вполне уверен, что в точности могу указать, где я был не прав с Дженни. Я валил все на естественные роды. Ни один мужчина никогда не должен видеть свою жену в такой ситуации. Ни один мужчина никогда не должен смотреть на живое влагалище в такой ситуации. Впрочем, мертвое влагалище, верно, было бы таким же гадким, потому как оно было бы мертвое. Мертвое липучее влагалище. Такое увидев, вовек не забудешь.

Начался день вполне хорошо. Дженни перехаживала неделю, вот врач и уложил ее с утра пораньше на осмотр в клинику с тем, чтоб роды можно было ускорить. Мы взяли Веронику с собой, поскольку весь день предстояло в основном сидеть да поджидать, как бы чего не случилось. Картер с Клэр согласились взять нашу дочь к себе поспать, как только дела пойдут. Мы делали все положенное, чтобы Вероника не возненавидела своего брата с первого взгляда. Вместе с нею подбирали имя, позволили ей помогать украшать детскую, взяли ее с собой в клинику и тайком сунули в сумку Дженни подарок для вручения Веронике «от ее братика», как только тот родится, – все необходимое, чтоб она не наступила тому на яички и, увидев, не стала звать его говняшом. Если учесть, что именно такое имя она выбрала, то что ж было б странного, если б сестричка так назвала братика, едва его увидев. То было ее новое любимое слово, и тяжко было улестить ее выбрать другое имя, когда мы листали книжку «Как назвать малыша».

– Все равно буду звать его Говняш! Малыш – это говняш!

Как, скажите, сердиться на дочь, ведь то была первая логично связанная ею воедино фраза. В натуре, для меня это был день гордости.

Ближе к обеду в день родов дела пошли серьезные. И, говоря серьезные, я имею в виду до едреной матери серьезные. У Дженни схватки выше крыши, а тут является эта баба, которую так и хочется назвать «Трехнутой сукой»[8]. И это, уверяю, еще самое приличное имя для нее.

– ГДЕ, ТВОЮ МАТЬ, ЭТОТ МУДАК С ЛЕКАРСТВАМИ?

Я прикрыл ладонями Веронике уши и с ужасом воззрился на жену. Дженни никогда не орала и не ругалась в присутствии Вероники. Никогда. Порой повышала голос, но обычно тогда, когда кто‑то не слышал, что она говорит. А тут она повернулась совсем новой своей стороной, к какой я не привык.

– Всего две минуты, как сестра вызвала его, детка. Он скоро придет, – успокаивал я ее, убирая ладони с ушей Вероники.

– ПШЕЛ НА ХЕР!

Я глянул на монитор схваток и увидел, что маленькие волнистые линии взлетели до того высоко, что аппарат стал мигать тревожным красным светом.

– Дыши, детка. Просто дыши. Думай о чем‑то другом, – убеждал я.

– Я ДУМАЮ, КАК БЫ ЗАГНАТЬ ТЕБЕ ЯЙЦА ПРЯМО В ЖОПУ, ЗАСРАНЕЦ!

Уголком глаза я заметил стоявших в дверях Картера и Клэр, на лицах обоих был написан ужас.

– Э‑э, так мы вернемся попозже, – выговорила Клэр и тут же метнулась вон из палаты, прихватив Веронику и бешено шепча через плечо Картеру: – ВОН! ВОН!

Когда Вероника оказалась вне зоны слышимости, я подошел поближе к койке и попытался убрать волосы со лба Дженни, говоря, что все будет как надо, но она вцепилась мне в руку. Никакого преувеличения. Буквально приподнялась и вцепилась зубами в мою ладонь.

Несколько минут спустя появился врач, но когда он сказал Дженни, что не он носит лекарства, я в натуре стал опасаться за жизнь бедняги. Потом он сказал ей, что должен воды спустить, чтоб все пошло по‑настоящему.

А что ж тут уже битый час происходит? Чаепитие с друзьями, едрена‑вошь?

Мне, в натуре, жаль, что не вымарал эту часть истории, потому как выгляжу я в ней гигантским мудаком, было б можно назад вернуться, так вымарал бы.

Только, думается, без нее вам всего не понять.

Врач вскрыл упаковку и извлек из нее штуковину, которой если и подходило какое название, так вязальный крючок. Длинный такой, с закорючкой на конце. Меня, едва я его увидел, сразу смех разобрал.

Врач встал в конце койки и попросил Дженни раздвинуть ноги. Даже не жду от вас вопросов: да, и над этим я посмеялся.

– Слышь, дорогая, по ходу, врач у тебя меж ног вязать собрался, – пошутил я. – Спорить готов, у него одеяло на десяток человек получится при таких‑то длиннющих волосьях, как у тебя на лобке.

Вы слышите? Это вопят мои яйца, схваченные в тиски.

После того как доктор сделал прокол, а я извинялся в поте лица, что не сбрил жене смехотворно длинные лобковые волосы до родов, вновь пошло ожидание. Нет, не ожидание рождения ребенка, а ожидание проклятущих лекарств.

– По‑моему, не надо называть его Билли, – выговаривает Дженни посреди мычания и взвизгивания от боли.

– О чем ты говоришь? – с ужасом спрашиваю, меряя палату шагами от двери и обратно. Яйца мои в себя еще не пришли от зажима из‑за лобкового покрова, так что я сейчас изо всех сил стараюсь не подходить к жене ближе чем на пять футов[9].

– Кто называет детей в честь идиотского фильма? – спрашивает она после глубокого выдоха, ознаменовавшего прекращение схватки.

– У тебя от боли бред, должно быть. Это единственное оправдание той чуши, что ты несешь.

Дженни глянула на меня, и я тут же прикрыл пах руками. Не мог исключить того, что она схватит телефон и запустит им аккурат мне меж ног.

– Это ты меня только что идиоткой назвал? – тихонько спросила она.

Мне, в натуре, тут же надо было бежать без оглядки… потом развернуться и стрелой лететь вон из больничной палаты по коридору, пока не нашлась бы палата с больными сплошь в коме, которые криком бы меня не выдали.

– Если кто ходит как утка и говорит как дурка, тогда – да, да, назвал, – браво ответил я ей, упираясь кулаками в бока.

Ошибка номер два.

Через две секунды мобильник Дженни врезался мне в пах, у меня вырвался громкий стон, а руки сами собой схватились за пострадавших.

– Сыр с галетами! Больно же! Дурочка, «Билли Мэдисон» – это первый фильм, который мы посмотрели вместе. И он величайший фильм всех времен. Мы никак не могли назвать нашего сына иначе, как Билли. У нас уже есть Вероника, названная в честь пылкой учительницы героя, мисс Вероники Вон. Нам нельзя оставлять нашу дочь зависшей в одиночку. Подумай о детях, – убеждал я. – Сделай это ради детей.

– Меня ты больше не любишь, да? – заныла Дженни, слезы полились у нее по щекам, и она обхватила голову руками.

Иисусе милостивый, что происходит прямо сейчас?

Я бросился к койке, схватил ее, плачущую, в объятия.

– Милая, я, конечно же, тебя люблю. Успокойся, – сказал ей.

– КАТИСЬ ТЫ НА ХЕР СО СВОИМ УСПОКОЙСЯ! Я СИЖУ В ЛУЖЕ ВОДЫ ИЗ СВОЕЙ ЖЕ МАТКИ! – заорала она.

Я постарался сдержаться, в натуре постарался, но – не сумел. Меня всего передернуло. Всего‑то делов – околоплодные воды. Вода из ее матки. Она в ней сидит. Маринуется в маточной жидкости.

И вопит:

– О БОЖЕ МОЙ! ТЫ ЧТО, ВЗЯЛ ДА СХОХМИЛ СЕЙЧАС?

Я принялся неистово головой трясти: «Нет», – но ущерб уже причинен.

Тут заявился анестезиолог, катя перед собой тележку с лекарствами, и я только что не умолял его всадить ей побольше чего угодно. Я в тот день, должно быть, в натуре, онемел от мозгов до самого низа, еще до того, как все пустил к едрене‑фене.

Врач позволил остаться мне в палате на время анестезии, и, позвольте вам заметить, ничто не способно подготовить к виду иглы длиной с твою руку, которую втыкают твоей жене в позвоночник. А поскольку она на самом пике схваток, то только и способна, что вздохнуть, когда игла в нее входит.

До тех пор, пока я рта не открыл.

– Ничего себе иглища, едрена‑вошь, – только и молвил.

Дженни глянула на меня, набычилась, волком смотрит. Ну, насколько могла, ведь большой живот согнул ее всю до крайности, а сестра ей на плечи налегала, как могла.

– А ну как она чуточку левее попадет и тебя ни с того ни с сего паралич разобьет? – спросил я в ужасе.

– Заткни… пасть, – выдавила из себя Дженни.

После того как анестезия угнездилась, где ей положено, я еще раз убедился, что в нашем договоре есть пункт, по которому клиника признается виновной и я вхожу в число ее совладельцев, если мою жену парализует. Уж коли суждено мне до самой смерти кормить ее протертым горошком да задницу подтирать, так хоть богатым буду.

– Тебе больше никогда не захочется секса со мной, – рыдала Дженни. – Я вот‑вот через дырку, куда ты свой пенис совал, человечка вытолкну, и тебе никогда больше не захочется туда снова соваться.

Почему, боже, почему? Почему вбила она себе в голову эту картинку? Не было у меня с ней в сексе никаких проблем, когда она Вероникой была беременна. Никогда не было меж нами всех этих глупиздей типа: «О нет, если я малышу больно сделаю или он мой член увидит?» А сейчас? О Иисусе Милостивый, это для меня конец.

– Ну что за глупости! Зачем тебе говорить такое? – спросил я, нервничая.

Может, затем, что это правда. Человечек прокладывает себе путь по этому каналу, и мне что, полагается не испытывать страха по этому поводу?

Семь часов спустя Билли криком возвестил о своем появлении на свет, а меня вырвало в мусорную корзину около койки.

Теперь мне надо как‑то убедить жену, что я не страшусь ее влагалища. По крайности, больше не страшусь.

5. А может, это… САТАНА?!

Я его укокошу. Богом клянусь, я зверски убью своего мужа.

За неделю до рождения Билли Дрю в голову пришла грандиозная мысль: хорошо бы завести котенка. Что‑то маленькое, о чем заботиться и чем освежить нам память, даром, что три года уже, как было у нас что‑то маленькое для забот. Только когда он говорил «нам», «у нас», то на самом деле имел в виду «мне», «у меня».

Само собой, кошечка, Мисс Липпи, названная в честь чокнутой училки из «Билли Мэдисона», миленькая и симпатичненькая, любит, когда мы сворачиваемся калачиком в постели на ночь, тереться розовым носиком о мой, только она еще и какает больше, чем средний человек. В жизни не видела такого количества какашек от существа столь маленького и миленького. Была б она приблудной кошкой, я бы решила, что она падали где‑то наелась, вот и заболела, но Мисс Липпи никуда из дому не выходит. Она в прямом смысле слова домашняя кошка. Я собиралась даже ветеринара вызвать, выяснить, нормально ли такое и не умирает ли кошка от какой‑то какашливой болезни. Уже совсем собралась по телефону звонить, когда Дрю наконец‑то признался, что это он несколько раз кучами валил в кошачий лоток, чтоб посмотреть, на что это похоже.

А я выгребала КОТЯХИ МОЕГО МУЖА! Вы хоть как‑то сечете, насколько это НЕЛАДНО?

И все же даже это не причина, почему прямо сейчас я хочу его укокошить, пусть и должно бы быть. Вот, мало того что у меня трехлетняя дочь, четырехмесячный сын, муж и котенок, так сегодня Дрю заявился домой со щенком.

ЩЕНКОМ!

Ведь, знаете ли, почему бы не накинуть к моему перечню еще одно? Нет, правда, вдобавок ко всему тому дерьму, которое я вывожу, просто лакомством будет подчищать и еще за кем‑то. Веронику с Дрю мне уже пришлось к унитазу приучить, могу теперь еще попробовать приучить и пса. Может, с ним и полегче будет.

Пришлось мне не только отбить у Дрю охоту какать в кошачий лоток. Вскоре после того, как мы с ним поженились, пришлось отучать его писать на деревья перед домом. А это было задолго до того, как у нас дети появились, не говоря уж о щенке. Он утверждал, что моча полезна для деревьев, она помогает им расти быстрее. У наших соседей красивейшие высокие деревья, и Дрю все время видел, как их черный лабрадор задирал на деревья ногу, вот и решил, что пейзажной красоте у дома соседи обязаны своей собаке. Счесть не могу, сколько раз, выглядывая в окна, я видела, как Дрю, «помогая нашим деревьям расти», стоял, держа член в одной руке, а другой приветственно помахивая проезжавшим мимо машинам. Дошло до того, что мне пришлось все время глаз с него не сводить. Как только он начинал ногами сучить да на стуле елозить, я знала: ему надо в туалет. Приходилось хватать его за руку, тащить вверх по лестнице, ставить напротив унитаза и говорить: «Здесь писай! Писай тут и прямо сейчас! На улицу ты НЕ пойдешь, ты меня понял?» Месяца три ушло, прежде чем он привык направляться к лестнице, а не к входной двери, чтобы пописать.

Сейчас Дрю крепко спит рядом со мной, я же последние два часа вся извертелась, стараясь поудобнее устроиться на постели, где кроме нас расположились еще и Мисс Липпи с нашим щенком гончей Ролло Сторожихой. Пока котенок шипит на щенка, а тот в страхе скулит, я лежу и молча замышляю, как убью Дрю, а мои друзья‑подруги помогут мне припрятать тело.

– Святые угодники, да перестань ты скулить, – сонно бормочет Дрю. – Тебе что, выйти надо?

Я приподнимаюсь на локтях, силясь разглядеть Дрю в темноте. Различаю только очертания его садящейся фигуры, чувствую, как заходила кровать, когда он откидывает одеяло и встает.

– Она только что гуляла, – говорю ему тихо, полагая, что он имеет в виду Ролло, которой надо в туалет. Я ее с час назад выносила на улицу, а поскольку собачка не лезет на меня и лицо мне не лижет, я решаю: значит, ее выгуливать ни к чему. Однако Дрю то ли полуспит, то ли ему все до фонаря, только он бормочет что‑то про то, что сейчас его черед собаку выгуливать. Я спорить не собираюсь, ведь коль скоро он приволок эту псину в дом, не посоветовавшись прежде со мной, так может и в туалет ее посреди ночи отнести, черт бы его побрал.

Опустив голову на подушку, я греюсь под одеялом, слушая, как поносит вполголоса Дрю холод на дворе, как убеждает собачку, что лучше ей сделать все по‑быстрому. Дело в том, что раньше днем сильная метель разыгралась, и теперь у нас на заднем дворе снегу по колено, куда мы и выпускаем Ролло делать ее дела. Подхватывает он щенка и направляется из комнаты.

Почему люди так говорят о собаках, справляющих нужду? «Делать свои дела». Чем каканье и писанье похоже на ведение дел? Я делами занимаюсь каждый день, и это включает в себя компьютеры, телефонные разговоры и встречи. Ничего общего с хождением в туалет. Всякий раз, как кто‑нибудь произносит это, я представляю себе шагающего на задний двор пса с собачьим портфельчиком в руке, в пиджачной паре с галстуком.

Бредятина.

Хотите еще пример бредятины? Животные в одежке. Вам известно, что есть целый сайт, посвященный исключительно кошкам, носящим свитера? Они что, «делают свои дела» одетыми в свитера?

Забивая башку всеми этими мыслями, я тянусь по постели, чтоб почесать перед сном головку Мисс Липпи. Только это совсем не головка Мисс Липпи, не такая пушистая.

Пока я на ощупь ищу по постели остальную Мисс Липпи, гадая, может, я совсем и не ее голову трогала, слышу, как внизу открывается дверь на задний двор: значит, Дрю выпустил Ролло. И тут же, услышав, как хлопнула дверь, слышу тонкий скулеж в постели рядом с собой и чувствую влажный щенячий язычок на своем подбородке.

– О нет! От ДЕРЬМО!

Дрю только что вышвырнул Мисс Липпи прямо в снег! Бедняжка Мисс Липпи, она ни дня своей жизни не провела на улице, если не считать того дня, когда Дрю ее домой принес!

Сбрасываю с себя одеяло, хватаю Ролло, выпрыгиваю из постели и со всех ног несусь вниз по лестнице. Уже на последней ступеньке слышу вопли и вой агонии.

Уф, слава богу! Дрю, должно быть, осознал, что наделал, и теперь чувствует себя паршиво. Как это мило с его стороны – расстроился.

Несусь по дому – и замираю как вкопанная в дверях кухни.

Мисс Липпи, насквозь мокрая и вся в снегу, приросла к Дрюшкиной груди. И когда я говорю «приросла», я знаю, что говорю. Спит Дрю без рубашки, так что все когти всех четырех лапок застряли глубоко в его коже, а Дрю орет и старается оторвать котенка от себя.

– МАТЬ ТВОЮ ТАК, ГОВЕНЫШ ТЫ ГРЕБАНЫЙ! СТАЩИТЕ С МЕНЯ ЭТОГО ПРОКЛЯТОГО КОТА! – вопит он и тащит котенка за шерстку, отчего тот воем воет и сердито шипит на своего мучителя.

– Силы небесные! Дрю, ты ж вместо Ролло выбросил Мисс Липпи! – говорю я ему, прижимая к себе Ролло, и смотрю, как мечется кругами Дрю, задевая за разделочный стол и стул, в борьбе с нашей кошечкой.

– ДА НУ? В НАТУРЕ? А Я БЕЗ ПОНЯТИЯ, С ЧЕГО ЭТОТ МОКРЫЙ КОТ‑УБИЙЦА ВЦЕПИЛСЯ МНЕ В КОЖУ! – вопит мне Дрю, а кошка, улучив удобный момент, взбирается еще выше ему на грудь, пока не хватает его зубами за подбородок.

Дрю вопит что было мочи и в то же время пытается оторвать от себя Мисс Липпи. А та уже рычит, слюни из уголков пасти пускает, и у меня складывается впечатление, будто в ближайшее время никуда она уходить не собирается.

– Я Ж СКАЗАЛ, ЧТО ИЗВИНЯЮСЬ, МИСС ЛИППИ! ДА ХВАТИТ, ЕДРЕНА‑ВОШЬ, БОЛЬНО ЖЕ! КЛЯНУСЬ, НЕ СОБИРАЛСЯ Я ТЕБЯ НА СНЕГ ВЫКИДЫВАТЬ!

Дрю с Мисс Липпи такой шум подняли, что, уверена, в любую минуту могли разбудить детей.

– Дрю, умолкни! Ты разбудишь Билли с Вероникой, – громким шепотом я пытаюсь одолеть крик и шипение.

– ДЖЕННИ, НА МНЕ СИДИТ КОШКА‑УБИЙЦА, ДЕРЕТ МНЕ КОГТЯМИ ЛИЦО И ПЫТАЕТСЯ ЕГО СОЖРАТЬ!

Ролло вздыхает и пыхтит у меня на руках на весь этот шум‑гам, укладывается головкой мне на руку и продолжает созерцать.

Дрю наклоняет торс и старается просунуть ладонь между тельцем Мисс Липпи и своей грудью, чтоб оторвать ее от себя, поскольку его попытка оттянуть кошку от груди за шерстку только разозлила животное. Улучив подходящий момент, кошка вцепилась Дрю в лицо и забралась ему на голову, запустив когти в череп.

Виновата, но тут я вынуждена дать волю смеху. Дрю, когда кошка взбирается ему на голову, вытягивается во весь рост и пытается, резко дергая головой, стряхнуть с себя Мисс Липпи, при этом он всю дорогу орет, потому как кошка лишь запускает когти еще глубже.

Мне его вроде жалко становится: на груди, на руках, шее и лице видны следы от когтей и кровь сочится. Ни дать ни взять с Фредди Крюгером[10] сразился. Но потом я припомнила, что он принес в дом не одно, а двух новых животных, притом тогда, когда у нас малыш появился, и происходящее у меня на глазах вроде радость доставило.

– ЭТО ИЗ‑ЗА ТОГО, ЧТО Я В ТВОЙ ЛОТОК НАЛОЖИЛ? Я Ж УЖЕ ИЗВИНИЛСЯ ПЕРЕД ТОБОЙ ЗА ЭТО. БРЫСЬ, ТВОЮ МАТЬ, С МОЕЙ ГОЛОВЫ!

Я зашла на кухню и попробовала помочь Дрю согнать Мисс Липпи с его головы, но он безостановочно башкой тряс и скакал по комнате, не давая мне приблизиться. Так что я села за кухонный стол, зевнула и поудобнее устроила Ролло у себя на коленях.

– ТЫ МСТИТЕЛЬНАЯ СУЧОНКА, МИСС ЛИППИ! ЕЩЕ РАЗ НАБЛЮЕШЬ МНЕ СВОЕЙ ШЕРСТЬЮ В БОТИНОК, СРАЗУ ИДУ К ОБМУРОВЩИКУ И НАГЛУХО ЗАДЕЛЫВАЮ ТЕБЕ ЗАДНИЦУ ОГНЕУПОРНОЙ ГЛИНОЙ!

Похоже на то, что Мисс Липпи понимает, чем грозит ей Дрю. Стоит только ему остановиться, привалившись к разделочному столу, как она поднимается на задних лапах и начинает передними рвать ему лицо с боков. Прямо как в телепередаче «Забавнейшее домашнее видео», когда малыш дразнит кошку без меры, а та в ответ цапает бедняжку за личико. Это всегда смешно, потому как цапают чьего‑то еще ребенка. Оказывается, это еще забавнее.

Зайдясь в смехе, я не видела как, но Дрю наконец‑то удалось стащить Мисс Липпи с головы и швырнуть ее на пол кухни. Кошка шипит еще разок на него и убегает прочь.

– Поверить не могу, что ты не помогла мне. Меня чуть не убили! – жалуется Дрю.

Я закатываю на него глаза и встаю:

– А‑а, перестань, она б тебя не убила.

Прижимая Ролло к груди, поворачиваюсь и ухожу.

– Ты понятия не имеешь, на что способно это чудище. Ты ее глаз не видела. Это ж все равно что смотреть в окошки ада. Меня аж озноб пробивал. Эта кошка Сатана. Об заклад бьюсь, сейчас она наверху пытается высосать души из наших детей. Тебя‑то почему мандраж не колотит? – вопрошает Дрю.

– Кошка эта милочка. Ты швырнул ее прямо в сугроб. И чего ж ты от нее ждал? – спрашиваю я, поднимаясь по лестнице, а Дрю топает следом, шикая на меня.

– Надо перестать говорить о ней. Она, наверное, подслушивает и умышляет нам смерть. Спорить буду, ей известны тридцать пять способов, как нас убить, подстроив все под несчастный случай. Найдут наши окровавленные трупы, а она будет себе сидеть рядом, поглядывая на всех этими громадными, льстивыми, как у Кота в сапогах, глазищами, никто и не подумает, что это она явилась заключить сделку с Дьяволом, – шепчет Дрю, когда мы заходим к себе в комнату.

Он оборачивается, бросает взгляд в оба конца коридора и потом быстро бежит от двери к кладовке. Я смотрю, как он роется там, пока, наконец, не вытаскивает то, что искал, – бейсбольную биту. Вздымает ее на плечо и выпячивает грудь.

– У тебя соображалки не хватает понять, что Мисс Липпи весит не больше шести фунтов[11], и ты готов биться с ней металлической бейсбольной битой, правда? – спрашиваю я, забираясь в постель и уютно располагая рядом с собой Ролло.

– Холодные, мертвые глаза, Дженни! Сколько раз тебе толковать? Тебе вроде как и Сатана не страшен! Он хочет сожрать твою душу! – громко шепчет он, крадучись обходя комнату и нервно заглядывая за тумбочки и под кровать.

– Это просто маленький котенок, Дрю. – Я вздыхаю, а он держит путь в ванную.

Слышу, как вода полилась в раковину вслед за руганью: Дрю промывает полученные царапины. Спустя несколько минут он возвращается в спальню, крепко прижимая к груди биту.

– Этот маленький котенок только что пытался сожрать меня, как рыбку. Хочешь, я вниз схожу и принесу тебе какое‑нибудь оружие? Для тебя – готов всецело. – И на полном серьезе сообщает: – Я храбро встану на пути гнева человекоубийцы, чтоб быть уверенным: сегодня ты сможешь спать спокойно. – А потом принимается бормотать шепотом себе под нос: – Наверно, в первом ящике на кухне слева найду столовый нож поострее, если пораньше слиняю и останусь под прикрытием, пока не смогу вернуться в казарму без риска очередного нападения.

Когда он начинает говорить, как его отец, я понимаю: Дрю умом тронулся.

– Дрю, перестань! Мне не нужно никакое оружие, и ты не отправляешься ни на какую хренову войну. Черт побери! Ты ж не собираешься и впрямь спать с бейсбольной битой, а? – спрашиваю его, когда он лезет под одеяло, все еще прижимая к себе биту.

– Именно так. Именно. Не могу позволить этой твари терроризировать нашу семью. Я ложусь в постель вооруженный и готовый защищать людей, которых люблю, любой ценой. Ты не видела, какое зло было на морде этой твари, когда я, поняв, что бросил ее в сугроб, быстро открыл дверь, чтобы забрать ее. Дженни, она полетела! Поднялась из снега и, едрена‑мышь, ПОЛЕТЕЛА на меня! В глазах ее смерть стояла. Сама вся в снегу, пена вокруг пасти. Зуб даю, и глазищи у нее были красные, – бормочет Дрю.

Я и не думаю отвечать на безумства, вылетающие у него сейчас изо рта. Только‑только я отвернулась и решила вовсе не обращать на него внимания, как он, охнув, вскакивает в постели.

– Ты слышала? – шепчет до того тихо, что я едва слышу.

– Что слышала? – спрашиваю.

– Шшшшшшшшшшш! Слушай, – хмурится он.

Я раздраженно вздыхаю и вслушиваюсь в то, что Дрю, как ему показалось, слышал. Уже рот открываю, чтобы сказать ему, мол, пора вырасти, когда – слышу. Голову склонила, силясь сообразить, что это за чертовщина. Звучит почти как искаженный женский голос. Типа, может, мы внизу телевизор включенным оставили или еще что.

Голос громче звучит, типа приближается. Точно женский голос и звучит как у девчушек из какого‑то телешоу: «Впер, ты ж понимаешь! Впер, о боже мой! Впер, по полной отпад!»

– О боже мой, вроде похоже на «Призраков минувшего Рождества», а? Уж не мы ли это, раз в восьмидесятые родились? Но то ли это «Минувшее Рождество», то ли «Рождество возвращается в будущее»? Я не желаю видеть, как мое возвращается в будущее! Я не готов! – тихо хнычет Дрю.

Пихаю его локтем в бок:

– Тсссс!

Что за чертовщина там у нас в коридоре?

Выжидающе замираем, и теперь я немного рада, что Дрю решил захватить с собой в постель биту. Не думаю, что бита на призрак подействует, но, по крайности, Дрю не соврал, пообещав сделать все, чтоб защитить нас.

Внезапно прямо у себя на пороге видим два горящих красных глаза. Жуткие, уставившиеся на нас. У нас с Дрю на эти горящие глаза совершенно разная реакция. Стоило мне сложить два и шесть: девчачьи голоса и красные глаза, как я сразу понимаю, что это такое.

Дрю же, с другой стороны, делает все, в чем клялся несколько минут назад, с точностью до наоборот.

– ОТ ЖОПА СРАНАЯ, ЕДРЕНА‑МЫШЬ! ЭТО МИСС ЛИППИ! ЕЙ ЕЩЕ КРОВИ ХОЧЕТСЯ! – орет Дрю, бросает биту на пол, вскакивает на постели во весь рост и, наступая мне на ноги, стремглав скачет прочь. Я еще сесть в постели не успела, а он уже всю спальню промахнул и заперся в ванной.

– Дрю, да будет тебе, вертушка! Как приятно, что ты все делаешь, чтобы защитить нас! – кричу я ему в ванную, вставая с кровати, топаю в коридор и подбираю Вероникину электронную говорящую игрушку Ферби. Дочка всегда забывает, наигравшись, выключить ее, и та время от времени по собственному разумению принимается бродить по дому.

– Дженни! ДЕРЖИСЬ, ДЕТКА! – орет Дрю из‑за двери ванной.

Качаю головой и решаю не говорить ему, кого я нашла на пороге спальни и что это не был ни призрак, ни кошка‑убийца. По‑моему, ночь сна на холодном полу ванной подобающее наказание за превращение нашего дома в зоопарк.

Ролло перебирается по постели, пока не сворачивается колечком на изгибе моих ног, а Мисс Липпи, лежавшая в постели аккурат рядом с Дрю (неведомо для него) все время, пока он исходил страхом, скользит вниз под бочок Ролло и укладывается, положив мордочку на собачью спину.

Я засыпаю под доносящееся из‑за двери ванной бормотание Дрю про котят, у которых когтища убийцы.

6. Хмельная удаль

– Может, позвонить ребятам, спросить, как они там? – спрашиваю я Клэр.

– Ты задаешь этот вопрос уже в третий раз за последние тридцать минут, – укоряет Лиз. – Если не заткнешься и не будешь наслаждаться покоем и тишиной, то получишь от меня по шее.

Дрю, Картер и Джим все вместе у нас дома с семью детишками, а мы в доме Лиз и Джима. Я никак не могу отделаться от нервозности. В первый раз все мужчины остались одни с детьми, без нас, унять крики и плач там некому. Только мы способны утихомирить наших мужчин, когда те понимают, сколько гадости исторгается из такого множества детей зараз.

– Что, если кто‑то ударится?

Клэр закатывает на меня глаза.

– Не волнуйся. Гэвин знает, как звонить по 911, если болваны, за каких мы вышли замуж, ударятся.

– Я про детей говорю. Что, если из них кто ударится?

– Понимаю я, что ты про детей. Стараюсь тебя успокоить. Так что уймись, едрена‑печь!

Клэр с Лиз затеяли со мной предприятие «Води за нос, пока сама не поведешься». Они затеивают операцию по восстановлению нашей с Дрю половой жизни. Я все еще не догоняю всего этого «вождения за нос». Никогда ни в чем не водила Дрю за нос. Они и решили, что мне требуется приобщиться к Святому Граалю кино про то, как водить за нос. Так что сегодня днем мы смотрим «Когда Гарри встретил Салли».

– Меня все еще смущает факт, что ты никогда‑никогда не обдуривала Дрю. Как такое возможно? – спрашивает Лиз, вставляя диск и нажимая на клавишу пуска.

– Дрю в любви очень щедрый. Он всегда на все готов, чтобы я кончила первой. А если нет, то приносит мне одну из моих игрушек. Если и с этим не получается, то всегда наготове его язык.

– Лады, остановись. А то ты меня до рвоты доведешь, – стонет Лиз.

– Ну так это ж правда. Он обеими руками владеет одинаково, вот и язык может использовать и так, и так.

– О мой бог, прекрати это безрассудство! – стонет Лиз.

– Так, – спрашивает Клэр, – и что же ты делаешь, если просто слишком устала, чтоб сексом заняться, а он тебя о том упрашивает?

– Хм, говорю ему, что слишком устала для секса, переворачиваюсь на бок и засыпаю.

Обе подруги таращат на меня глаза.

– Что? Что тут такого? Это правда. Я врать ему не собираюсь.

– В данном случае ты точно должна соврать ему. Не то он подумает, что ты больше не хочешь его, – говорит Клэр.

Если совсем честно, то что‑то во мне на самом деле не станет возражать, если Дрю на минутку решит, что я не хочу его больше. Так ему и надо за то, что он устроил через шесть недель после рождения Билли.

– ЙЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕХ!

Вскакиваю в постели от Дрюшкиного (он спит рядом) крика во сне. Он тоже садится, распрямив спину, подрагивая и потирая заспанные глаза.

– Ты в порядке? – спрашиваю его, зевая, и смотрю на часы. Билли, наверное, проснется для кормления еще через час, если только Дрю не разбудил его своим криком.

– В натуре, плохой сон привиделся. О боже мой, это ужас. Оно с когтями и пыталось сожрать меня, а я попробовал крикнуть, так оно мне язык откусило. От ужас! – плакался Дрю.

– Тебе опять во сне Мисс Липпи явилась? – спрашиваю его, опять укладываясь в постели и натягивая одеяло на плечо.

Он смотрит на меня и от волнения принимается грызть ногти.

– Не знаю. Я забыл. Давай сексом займемся.

Дрю разом кинулся головой на подушку, обвил рукой мое тело и прижал меня к себе.

Он принялся целовать мне шею, и, клянусь, я слышала, как он бормотал: «Ты сможешь. Просто не думай про когти».

– Дрю, я не знаю. Может, еще слишком рано?

Я знала: не было слишком рано. Ровно шесть недель прошло со дня, как Билли родился. В тот день мы как раз и могли опять за секс взяться. Пока Дрю увлеченно прокладывал себе поцелуями путь к моей груди, я через его плечо посматривала на будильник, стоявший у кровати с его стороны.

Если б мне уснуть сразу, то все равно поспала б минут пятьдесят до того, как Билли проснется.

– Обещаю, я быстренько, – произнес Дрю посреди поцелуев, стянул с меня майку, высвободив одну грудь, и взялся целовать и посасывать весь мой наполненный холм.

– Осторожней, могу течь дать, – предупредила я.

Я грудью кормлю, вот мои титьки и норовят потечь в неподходящее время. А уже тогда‑то время и было бы самым неподходящим.

Дрю тут же замирает, губы его парят над моим соском.

– Вот тут для меня целая дубина о двух концах. Знаю, что надо назад сдать, поскольку это, типа, нашего малого еда, но извращенец во мне верещит: беги, хватай печенюшек и упейся, – признается он.

– Об этом даже не думай, – велела я, вцепилась ему в волосы и потащила голову обратно к своей.

– Ты и впрямь позволишь мне запустить отдралет в тебя? Ты меня сейчас не дразни. Мое сердце этого не вынесет, – сказал Дрю.

– Да, действуй. Только серьезно, давай побыстрее. Билли скоро проснется.

Дрю оторвался от меня, стащил с себя трусы к коленям, и не успела я глазом моргнуть, как он улегся у меня меж ног.

– Я быстро, обещаю. Засекай время, – выпалил Дрю, стаскивая у меня с бедер трусики и препровождая их к коленям. Движениями ног я помогла им проделать путь до конца и отбросила прочь, когда белье соскользнуло до лодыжки.

– Ты о чем размечтался? – спросила я его, а он обхватил ладонью свое вскинувшееся достоинство и направил его в меня, протащил конец по мне и расположил его у моей щели.

– Было жутко. Твое влагалище обратилось в чудище, и выглядело оно точно так же, как когда у тебя Билли выходил, только у него зубы были и горящие красные глаза, оно хотело меня за лицо куснуть, еще оно было такое обвисшее и болтающееся, все вокруг себя висящей кожей обросло. Прямо страх брал, едрена‑вошь, – объяснял он, а сам проталкивает в меня самый кончик своего отдралета и стонет.

Я рукой ему в плечи уперлась и толканула вверх и с меня немного.

– Ты сейчас вот шутки шутишь или серьезно?

Дрю замолк, тень боли пролегла по его лицу, и я поняла, что не дала ему проникнуть дальше.

Дрю никогда не мог меня обмануть, даже в мелочах. Я знала: тогда он соображал, стоит ли на самом деле говорить мне правду.

– Э‑э, да?

Я со всей силы пхнула его в плечо.

– Ты сейчас вот об этом всерьез? Тебе ночью кошмары снятся про мое ВЛАГАЛИЩЕ? – ору я, пока он неловко встает на колени с торчащим вперед членом, нацеленным прямо в меня.

– Извини! Сны мои мне неподвластны! Это не моя вина! – твердил он.

– Твоя, коли ты думал, что мое влагалище обвисло и болтается! – ответила я криком, отыскивая под одеялом свои трусики, и подтянула их обратно.

– Нет! Прошу тебя! Мне надо это! – заскулил Дрю, когда я сердито отвернулась от него и надела трусики до конца.

Почувствовала, как заходила кровать, тепло его живота согрело мне спину. Прилег подбородком мне на плечо, и я уж обнадеялась, что он готов хорошенько, по‑доброму извиниться за эту лажу.

– Можно, я хоть кончик засуну сзади? – прошептал он мне в ухо. – Если твое влагалище все еще болит, мы с тем же успехом можем и через задник. Отпадно было б, правда?

Я со всей силы двинула локтем ему в живот. Пока он стонал и хныкал, как ребенок, рядом со мной в постели, наш НАСТОЯЩИЙ ребенок принялся плакать у себя в кроватке.

Это произошло шесть недель назад, и с тех пор Дрю даже не пытался заигрывать со мной, не говоря уж о сексе. Ну, не считая секс‑качелей, пожалуй. Я простила ему его безрассудство, ведь, ну, он же парень, а парни народ глупый. Только у меня все еще, если честно, нет настроя для секса, что и возвращает нас к тому уроку, какой Лиз с Клэр вознамерились мне преподать.

– Ты не хочешь, чтоб Дрю думал, будто ты не хочешь его. Отсюда и выражение: «Води за нос, пока сама не поведешься». Если примешься водить за нос, мол, хочешь ты этого, так в конце концов вернешься к привычному течению событий и всамделе станешь хотеть этого.

Что, Дрю и впрямь думает, что я больше не хочу его? Не хочу, чтоб он так думал.

– Дрю никогда на такое не купится. Он с ходу узнает, если я вместо оргазма ему фуфло подкину.

Клэр с Лиз в хохот пустились.

– Ты шутишь, да? Да он никак и нипочем не догадается, – сообщает мне Лиз.

– Ой, уж поверь, Дрю узнает. Он говорит, что чувствует, когда я кончаю. Говорит, влагалище мое сжимает его, если он внутри, и что у него вкус другой, если он меня языком балует, – говорю я девчонкам.

– Чем же ты, твою мать, желудок перед сексом заполняешь, если он вкус различает, чистым бензином? – вопрошает Лиз.

– С чего бы Дрю врать мне про что‑то такое?

– А почему бы Дрю и не соврать тебе про что‑то такое? Нет женщины, чтоб не спросила своего парня, различает ли он, когда она кончает. Мы спрашиваем не чтобы узнать, чувствует ли он, до чего ж это упоительно, и тем самым вознести его самолюбие, мол, он способен тебя до экстаза довести. Мы спрашиваем, просто чтоб убедиться, что он не сумеет разобраться, когда мы его за нос водим, что он не окажется проницательным. Хоть у всех у нас в работе одни и те же части тела, ответ обычно каждый парень дает разный. Доказывая, что они ни бельмеса не разбирают, не считая звуков, какие мы издаем, – разъясняет Лиз.

– Картер сказал мне, что способен различить, когда я кончаю, по тому, что дышать начинаю чаще. Я обычно дышу чаще потому, что устаю в хлам и боюсь, как бы меня сердце не подвело, – говорит Клэр.

– Джим мне сказал, что знает, потому что я всегда его по заднице шлепаю аккурат перед тем, как приход поймать. А я делаю это, чтоб он, мать его, поторопился, потому как спать хочу или потому, что по телику «Шефа» скоро начнут показывать, – добавляет Лиз.

Я потрясенно пялюсь на них обеих, поверить не могу, что это творилось все эти годы, а я про то и знать ничего не ведала. В жизни не знала, что женщины своих мужей за нос водят с оргазмом. По мне, в этом смысла нет. Зачем выходить за того, кто не способен дать тебе приход словить? Так ведь у Лиз и Клэр браки, как скалы, крепкие, значит, что‑то, должно быть, им ведомо.

– Прекрасно, перейдем, черт побери, к потягушкам, чтоб я уяснила, в чем тут суть.

– Со всем моим показным удовольствием, – улыбается Лиз, ставя фильм на быструю перемотку.

* * *

Полтора часа спустя сидим в местном баре‑забегаловке в нескольких кварталах от магазина Лиз и Клэр, а я все никак в себя прийти не могу от фильма.

– То есть, – лепечу им в ужасе, – это настолько взаправду.

– Знаю, так? И мысли другой нет, как та, что Билли Кристал дает пососать Мег Райан под столом, – говорит Лиз, допивая пиво, и делает знак официантке: «Еще по одной».

Решаем, раз уж мы без детей или мужей, значит, должны оттянуться по полной и выпить, как надо. Плюс к тому, девчонки убеждены, что малость хмельной удали поможет мне в вождении за нос, какое я собираюсь испробовать нынче вечером, только для этого им еще надо заказать мне ее. Несколько минут спустя к нашему столику подходит официантка, и Клэр с Лиз заказывают себе еще по пиву.

– А мне любого размера «Хмельную удаль», какая есть у вас в наличии, – говорю я с улыбочкой.

– Простите, чего?

– Не знаю. Подружки велели мне заказать это. У вас что, этого нет? Может, это новинка какая.

Лиз подается вперед и прикрывает мне рот ладонью.

– Просто принесите ей напиток с наивысшим содержанием алкоголя, какой у вас только имеется.

Клэр со смешком выстукивает что‑то на клавиатуре своего сотового.

– Ты что делаешь? Выкладываешь это в Фейсбуке? Не смей! Откуда, по‑твоему, мне было знать, что это не сорт пива? – недовольно ворчу я.

– Если разобраться, идея неплохая. Надо подумать, может ли мой магазин выйти на рынок с собственным сортом пива. «Хмельная удаль» помогает уложить мужиков на века. – Клэр смеется и опускает сотовый обратно в сумочку.

Возвращается официантка с пивом для девчонок и стопариком, наполненным какой‑то розоватой жидкостью, для меня.

– Это что? – спрашиваю ее.

– Это «Чистогон»[12] с капелькой вишневого сока, – поясняет та, прежде чем умчаться к другому столику.

– Уууух, «Чистогон». Звучит миленько, – говорю. И опрокидываю стопарик.

Тут же начинаю кашлять и задыхаться, размахивая ладонью у раскрытого рта.

– ГОРЮ! О БОЖЕ МОЙ, ВСЕ ГОРИТ! – пытаюсь выкрикнуть хриплым голосом, в котором словно пожар полыхает.

– На, запей, – говорит Клэр, пододвигая мне через стол свою кружку пива.

Я ее всю опоражниваю в три больших глотка и бухаю кружкой об стол.

– Ну что ж, вполне уверена, что на вечер хмельной удали хватит с избытком, – со смехом говорит Лиз.

7. «Води за нос, пока сама не поведешься»

– Ты с ума спятил, пшеничные хлебцы! Ты чем ребенка кормишь? – спрашивает Джим, поднося ко мне Билли, которого он держит на вытянутой руке, скорчив брезгливую рожу. – От него воняет, будто он слопал дохлую собаку, покрытую блевотиной и йогуртом, а потом все это высрал.

Сажает Билли ко мне на колени, и стоит мне учуять запах, как тошнота застревает в горле и мне приходится сдержать дыхание.

– Дженни на прошлой неделе перестала грудью кормить и перевела его на молочную смесь и кашу. Может, от этого.

Картер трясет головой:

– Так ни от молочной смеси, ни от каши не воняет. Тут несет, как от прелых яиц, покрытых швейцарским сыром.

Ставлю Билли на пол у своих ног и отступаю от него, чтоб продохнуть.

– Иисусе, в натуре, погано. Как он лыбится‑то? Что, свое не пахнет? Если б я обделался чем‑то с таким же запахом, то уж не лыбился бы, – говорю.

– Ну да, по крайности, что бы то ни было, оно теперь не внутри у него. Представьте, что за бардак у него в желудке был. Ему небось типа «Слава тебе, едрено боже, что это дерьмо из меня вышло». Буквально, – говорит Джим и отступает на несколько гигантских шагов.

Неожиданно пять маленьких девочек принимаются вопить, будто их убивают, и их вопли несутся из детской игровой комнаты в задней части дома, а в гостиную влетает ухмыляющийся Гэвин.

– Ты что наделал? – обращается к нему Картер, пока я роюсь в ящике для подгузников в поисках противогаза и резиновых перчаток.

– Ничего, – отвечает Гэвин и плюхается на диван. – Кто бзднул? Тут воняет.

Мы все указываем на младенца. Из игровой комнаты по‑прежнему несутся крики и плач, только в данный момент нас больше занимает то, как бы от вони, распространяемой моим сыном, на стенах краска не стала лупиться.

Вероника врывается в гостиную, держа в руке обезглавленную голую Барби. За ней шестилетняя София, дочь Картера, и три дочки Джима: Шарлотт, которой тоже шесть, Эйва, пяти лет, и трехлетняя Молли. У всех заплаканные щеки и полны руки голых безголовых Барби.

– ГЭВИН СТАЩИЛ ОДЕЖДУ СО ВСЕХ НАШИХ КУКОЛ И ОТОРВАЛ ИМ ГОЛОВЫ! – визжит Шарлотт.

– Моя куколка без головки! – рыдает Эйва.

– Он на моей Барби сисечки нарисовал! – кричит София, размахивая торсом своей разрисованной Барби перед нашими лицами.

– Слышь, а эти смотрятся вполне‑вполне. Отличное место для сосков выбрал, – говорю я Гэвину.

– А у этой почему большое красное пятно посреди груди и голова обрита? – спрашивает Джим, выхватывая единственную куклу с уцелевшей головой, которую баюкает трехлетняя Молли.

– У нее третий сосок, потому что ее похитили инопланетяне, которые проводили над ней опыты. Остальные Барби объявили ей бойкот и остригли у нее все волосы, когда она спала, – разъясняет Гэвин.

Вопли пяти девчонок становятся еще громче, все мы морщимся от силы издаваемого ими звука.

– О боже мой, пусть они замолкнут! – молит Картер.

– ДЕВЧОНКИ! Стихли! – кричит Джим в попытке быть услышанным. Он живет в доме с тремя девочками и женой, так что стал вполне специалистом по испытаниям и невзгодам от дамского пола. Но, похоже, даже он диву дается на поднятый девочками шум.

А те принимаются плакать еще сильнее, потому как решили, будто Джим на них кричит: распустили сопли, в корчах забились и ножками за милую душу затопали.

– Нет, нет, не надо! Пожалуйста, перестаньте плакать! – молит их Картер и становится на колени, чтоб быть с девчонками лицом к лицу.

– Я ХОЧУ К МАМОЧКЕ! – орет Вероника.

И тут начинается тягомотина на полчаса из всех пяти девчачьих горлышек: «Я ХОЧУ К МАМОЧКЕ».

Нам западло позвонить женам и признаться им, что мы не представляем себе, как разрулить ситуацию. Вместо этого Картер звонит собственной маме. Та советует ему подкупить девочек конфетками. Ровно через шесть секунд после того, как он вешает трубку, у каждой из девочек в руке по сосунчику и улыбка на лице, а сами они отправляются обратно в детскую играть в «Принцесский парад безголовых Барби».

Покой и тишина длятся ровно пятнадцать минут.

Я исхитрился переодеть Билли всего с малостью тошноты в глотке, зато после меня и впрямь вырвало в кухонную раковину, когда я, глянув вниз, понял, что у меня палец в какашках. Тогда руководство берет на себя Картер: дает Билли бутылочку и баюкает его. Гэвин сидит рядом с Картером на диване и играет на электронной игровой приставке, когда громом среди ясного неба раздаются леденящие кровь вопли из игровой комнаты.

– Вы, должно быть, пошутить надо мной решили этой гадостью? – возмущается Джим.

Мы поднимаемся, чтобы понять, что еще за беда приключилась, как вдруг все пять девчонок гигантской кучей вваливаются в гостиную. При ближайшем рассмотрении (после того как нам наконец удалось прекратить крики и расспросить их, почему они каруселью крутятся, сойдясь головами посредине, никак не желая разделяться) мы выясняем, что для маленьких девочек оставленные без присмотра сосунчики это – «ни в коем случае».

– Богородица милостивая. Что случилось? – спрашивает их Джим.

Все они начинают говорить разом, причем у каждой своя (отличная от других) версия происшествия и кто в нем виноват. Одна говорит, что это как‑то связано с жирафом и мобильным телефоном, другая утверждает, что это из‑за птиц, которые вокруг летали, а принцесса вывалилась из своей башни, третья уверяет, что цветные карандаши заговорили и велели ей сделать это.

Я начинаю подумывать, а не обрызгали ли девчонки кислотой игровую комнату вместо того, чтобы тихо‑спокойно играть, посасывая сладкие конфетки.

Думается, разговор жирафа по телефону с птицами, которые нападают на башню Золушки, пока красный карандаш пыряет народ, и есть причина, по которой в настоящее время пять сосунчиков торчат из пяти высоченных начесов, которые, в свою очередь, спутались в один жестко слипшийся шар волос. Девчонки похожи на выводок шестерняшек, сросшихся головами. Несколько минут это кажется забавным – пока до нас не доходит, что единственное средство извлечь сосунчики из их причесок – это стрижка. И нет никакого средства выстричь хоть малость девчачьих волосиков, чтобы мамы этого не заметили.

Стоим мы трое, в ужасе разглядывая девчонок, и гадаем, что делать.

– Клэр меня прибьет. Она Софии волосы отращивала с самого ее рождения. Ей их только подравнивали, – волнуясь, говорит Картер, подходя к нам сзади с Билли, все еще спящим у него на плече. – Может, стоит еще раз маме позвонить?

– НЕТ! Твоей маме звонить не будем. Мы козлы взрослые и сами способны сообразить, как это дерьмо уладить! – взрывается Джим.

– ДЕРЬМО УЛАДИТЬ! – вопит Молли.

– ДЕРЬМО УЛАДИТЬ, ДЕРЬМО УЛАДИТЬ, ДЕРЬМО УЛАДИТЬ! – разом скандируют все пятеро.

– Это нам не по плечу, чел. Мы никогда живыми из этого не выберемся! – ору я Джиму, перекрывая девчачий хор.

– Просто нам план нужен. Где ближайший магазин париков? – спрашивает Джим.

– Ты скажешь! В жизни не слышал ничего глупее! – подает голос Картер.

Я с завистью смотрю на Билли, который сладко спит на плече Картера, невзирая на этот бардак.

– У тебя есть идея получше, гений? – бросает вопросик Джим.

Тупо пялимся втроем друг на друга, в мозгах ни мыслишки, какая спасла бы нас и не позволила бы нашим женам выбить нам зенки ложками.

– Дайте мне ножницы, бритву, банку арахисового масла и какие‑нибудь защитные очки, – произносит Гэвин, присоединяясь к нам. – Я справлюсь.

* * *

Несколько часов спустя Дженни заходит в спальню, где я раскинулся поверх постели, уставясь в потолок.

– Почему головки их Барби висят с нашего потолка? – задает она вопрос, забираясь на кровать со мной рядом и поворачиваясь на спину.

– Понимаешь, Гэвин решил, что все остальные Барби нуждаются в назидании. Он вообразил, что если они увидят, что случается с непослушными Барби, то дважды подумают, прежде чем выставить Кена в розовой пачке с оборками и фиолетовых шпильках на парад Барби.

Мы молча любуемся двадцатью пластиковыми головками, прилепленными скотчем к потолку за волосы.

– Где дети? – спрашивает Дженни.

– Оба в постели. День был долгий.

Я еще фразу не закончил, как Дженни оказывается верхом на мне и рвет с меня одежду. Давненько не было, чтоб она так верховодила. Я тут же обалдел и не шевелился. Глазом не моргнул, как она с меня брюки с трусами стащила, Халка Хогана[13] за грудки хватила и рванула мне футболку до пупа.

– Боже мой! Моя любимая одежка! – воплю я, печально кося глаза на порванную надпись, когда‑то гласившую: «Сучки не гадят, зато упрямятся и обманывают – Ганди».

Дженни отрывает губы от моей груди, откидывается назад и жжет меня взглядом:

– Ты это сейчас всерьез из‑за одежки жаловался?

О Иисусе, да что, твою мать, со мной? Зачем я вообще болтаю???

– Нет, нет, нет, нет! Так держать. Боже, прошу: так держать.

Дженни возвращается к тому, чем занята была, обцеловывая мне грудь и елозя ягодицами по моему вставшему на боевой взвод отдралету.

Мои руки вцепляются ей в бедра и помогают ей еще быстрее двигаться поверх моего елдака.

– Ты все еще в одежде, – бормочу вперемежку со стонами, пока она язычком прокладывает дорожку по моей шее и прихватывает губами мочку уха. – О ШИПУЧКА СЛАДЕНЬКАЯ!

Моя задница заплясала под ее, когда она прошлась языком вокруг моего уха.

Вдруг она отстранилась, и я застонал, не чувствуя ее губ на своем ухе, пока не увидел, как она садится и через голову стягивает с себя блузку. Ее славные титьки рвутся вон из черного кружевного бюстгальтера, а мои руки тут же притягиваются к ним, мнут их ладонями и перекатывают в руках. Она меня к своим близняшкам и близко не подпускала с тех пор, как стала Билли грудью кормить, а я еще и ляпнул про печенюшки с молоком. Я чувствовал себя наркоманом, дорвавшимся до дозы после месяцев воздержания. Хотелось по‑ребячески заплакать оттого, что руки мои заполняла чудесная полнота плоти. Чувствуется, как твердеют ее соски под кружевами, и меня уже не покидает мысль, продержусь ли я так долго, чтобы упиться этим ощущением.

Дженни склоняется ко мне, опять втягивает мочку моего уха в рот, и тепло ее дыхания заставляет меня забыть, что она все еще в юбке и нижнем белье, а я в нее еще не попал. Еще быстрее сучу бедрами у нее меж ног, и она произносит слова, под силой которых я через долю секунды кончу:

– Феликс хочет помурлыкать с Баком.

Да, называем наши интимные места по именам. Судите меня.

Бедра Дженни напирают все быстрее, мой елдак трется о ткань ее трусиков, и я, в натуре, хочу дотянуться и стянуть с нее нижнее белье, пробиться в нее, но уже чую, что мой оргазм на подходе, а руки мои слишком крепко вцепились в ее бедра, чтоб я мог двинуть ими.

Остановить этого не могу, дергаюсь, корчусь и испускаю свой заряд в белый хлопок ее трусов и на изнанку юбки.

– Едрена‑вошь! Мандавошки печеные! – кричу я, когда словленный приход меня в узел вяжет, а пальцы на ногах сами собой скрючиваются.

– Ты уже кончаешь? – спрашивает Дженни.

– Прости! ДА! От едрена‑вошь, ДА!

Она продолжает елозить по мне и неожиданно криком возвещает о собственной истоме.

– Ой, ну дела – и я тоже! Ой, да, да, да! – кричит она, сидя на мне верхом и вертя головой изо всех сил.

– ОХХХХХХХХХХ, ОООООООООЙ!

Лежу совершенно неподвижно, все еще не сообразив, что за чертовщина происходит, а она шлепает ладонями по моей голой груди и продолжает головой вертеть, нахлестывая меня по мордасам своими длинными волосами, ловя при этом самый долгий приход в истории оргазмов.

– ДА! ДА! ДА! ДА! ОХХХХХХХХ ДА ДА ДА!

Я в полном отпаде от ее избытка сил. Мой отдралет уже на посадку идет, вянет, а ее влагалище даже не тронуто. Она попросту с воздухом трахается.

– ДА! ДА! ЕЩЕ, ЕЩЕ! ОХХХХХХХХ ДА!

Еще, собственно, что? Еще лежи и гадай, что сейчас творится?

Наконец, она прекратила всякое движение и рухнула на меня, тяжело дыша и удовлетворенно вздыхая.

Секунды – и она с меня долой, встает возле кровати. Склоняется и чмокает меня в щеку:

– Это было изумительно. Я пойду, ребят проверю.

Она выходит из спальни, а я остаюсь в постели с порванной футболкой, голым от пояса и ниже, со своим увядшим отдралетом, привалившимся к бедру, и двадцатью головками Барби, молчаливо укоряющими меня. И тут слышу долетевший через коридор крик:

– Что, черт побери, случилось с волосами Вероники?!

8. Великий Свами

Две недели минуло с моей попытки испробовать на Дрю «води за нос, пока не поведешься», закончившейся, по‑моему, полным успехом. Он знает, что я по‑прежнему хочу его, и это ненадолго сняло меня с крючка, дав время постараться вернуть моему либидо форму. Было у меня сомненьице, что сыграла я не ахти и Дрю заподозрил, что я в тот день притворялась, но в ходе зажигательной беседы с самой собой я уяснила, что была золотым дождем[14].

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

[1] В массовом сознании американцев (под влиянием научно‑популярных книг, песен и телешоу) утвердилось мнение, что примерно с двух лет всякий ребенок переживает период агрессивной капризности и непослушания.

[2] Не говорю (испорч. исп.).

[3] Имя, под которым известны несколько вымышленных персонажей, сверхъестественных антигероев популярных в США комиксов.

[4] Городок Пидмонт находится в штате Южная Дакота, но героиня фильма «Мерзкий койот» (2000) уверяла, что она из Пидмонта, штата Северная Дакота, и с тех пор выражение стало в США ходовым, значащим примерно то же, что и «он из Тамбова, что на Камчатке».

[5] «Лучший стрелок» – американский кинофильм режиссера Тони Скотта, снятый в 1986 году. Его герой – суперас Ф‑14 по прозвищу Маверик (Скиталец), среди персонажей есть и Каугар (Пума).

[6] Человек‑лед, персонаж американских комиксов.

[7] Около полутора метров.

[8] Название вполне популярной у американцев песенки (и даже не одной).

[9] Чуть более полутора метров.

[10] Вымышленный маньяк‑убийца, главный отрицательный персонаж киносериала ужасов «Кошмар на улице Вязов».

[11] Чуть больше 2,7 килограмма.

[12] Напиток, названный здесь «Чистогоном», в 1979 году был зарегистрирован в Книге рекордов Гиннесса как самый крепкий (до 95 градусов) ликер в мире. В США его не пьют в чистом виде (а в некоторых штатах и не разрешают продавать), он входит в состав многочисленных коктейлей.

[13] Известный американский борец (чемпион мира) и шоумен, чье изображение на футболке носит в США не один Дрю.

[14] Намек на песню группы Тилля Линдеманна «Золотой дождь», довольно откровенно прославляющую физиологию плотских утех.