Шахразада

Страсть принцессы Будур

 

Арабские ночи – 1

 

* * *

– Ты прекрасен, возлюбленный мой, – сладко потянувшись, проговорила Маймуна, дочь Димирьята, одного из знаменитых царей джиннов.

– Уста твои полны меда, о прекраснейшая! – отвечал ее любимый, ифрит Дахнаш, сила которого была известна каждому из потомков Иблиса Проклятого.

Маймуна и Дахнаш, джинния и ифрит, давно и нежно любили друг друга – не так, как любят люди, ибо им дано мгновение, и не так, как любят звери, ибо им не дано души.

Джинны – народ бессмертный, вездесущий, но недобрый. Они любят бесконечно. Но так же вечно могут и ненавидеть. И горе тому, на кого упадет гневный взор джиннии! Женщины больше никогда не будут смотреть в сторону такого мужчины. А если в сердце дочери магического народа вспыхнет ненависть к женщине – горе той, ибо ее дни на земле станут одинокими и печальными.

Но счастье навсегда меняет и темные как ночь души магического народа! Любовь, поселившаяся там, воистину велика – в ее пламени гибнут слабые, но она дарит сильным такое счастье, о каком слагают сказки не одно столетие.

Так случилось и на этот раз – Маймуна и Дахнаш нашли друг друга, и счастье этого союза было велико и благородно.

– Что я могу сделать для тебя, о свет очей моих? – спросил ифрит. Его голос дрожал от нежности.

– И я думаю о том, что же волшебного мне сделать для тебя, Дахнаш.

Они улыбнулись друг другу. Рассвет уже тронул верхушки деревьев. Старая башня, которую люди называли заброшенной, уже много лет верно охраняла необыкновенное чувство детей магического народа.

Маймуна потянулась к возлюбленному. Ее нежные руки обвили сильные плечи ифрита.

– Мне кажется, любовь моя так велика, что я готова раздарить ее всему миру…

Нежное лицо Маймуны осветила улыбка. Она села на ложе, поправила волосы и повернулась к Дахнашу.

– Я придумала! Давай мы найдем двоих – юношу и девушку – и подарим им толику своего счастья!

Дахнаш гулко рассмеялся:

– Отличная мысль! Но я думаю, любимая, что надо найти таких… одиноких, печальных, кто не любит никого в целом мире… Кто сух, как старый высохший сикомор у дороги. Мы подарим им ночь наслаждения счастьем, а потом унесем в разные стороны.

– Зачем?

– Да затем, что найденная любовь много лучше дареной. За ту ночь они поймут, как может быть прекрасно чувство единения! А потом, после трудного пути обретя утерянное, будут во сто крат сильнее радоваться этому обретению!

– А если они не смогут найти друг друга?

– Ну?у мы же им немного поможем!

Маймуна засмеялась:

– Я согласна. Тогда ты ищи юношу, а я буду искать девушку…

– О нет, любимая. Ты будешь искать юношу, а я девушку. И тогда ревность не станет злой советчицей, ее яд не тронет наши души. И мы сможем найти тех, кто по достоинству оценит наш необыкновенный дар.

– Твоя мудрость так же велика, как и твоя нежность. Я согласна – завтра на закате мы расстанемся. Я улечу на запад, а ты лети на восток – чем дальше эти двое будут друг от друга, тем лучше.

И Маймуна потянулась к своему возлюбленному. Ее нежные ладони легли на плечи Дахнаша, скользнули вниз, к талии. Он встал на ноги, поднял любимую и с наслаждением принял желанную ласку, что уже давно будила волшебный огонь в его жадных чреслах.

 

Ушло время разговора. Пришло время безмолвной, но всеобъемлющей страсти. Ифрит застонал и медленно склонился к ней. Маймуна ждала поцелуя. Ее веки опустились, чтобы ничто не нарушило полноты ощущений.

– Не говори ничего, – шепнула она. В ее голосе жил огонь желания. – Эта ночь создана для страсти.

Маймуна всегда хотела его поцелуев, его ласк. Она мечтала, что придет время, и ее любимый останется с ней навсегда и захочет назвать ее не только возлюбленной, но и спутницей на трудном и таком долгом жизненном пути.

Его губы терзали ее уста, а руки безумствовали в длинных, черных как вороново крыло волосах. Эта ласка сводила ее с ума, и она желала, чтобы все это длилось и длилось. Маймуна любила Дахнаша давно, но каждое его прикосновение было словно первое, а каждая ночь с ним – единственной. Сначала поцелуй был грубым и властным, а потом становился все нежнее и ласковее, и Маймуна невольно застонала от удовольствия. Дахнаш раздвинул языком ее разгоряченные губы, давая понять, что он хозяин положения и не намерен от этого отказываться. Но в тот миг, когда она уже хотела сдаться на милость победителя, вдруг все изменилось.

Дахнаш почти остановился, лишь продолжал легонько прикасаться к ее устам. Маймуна не могла насытиться его вкусом, она желала бы продлить эти сладостные ощущения бесконечно. Он обнимал ее одной рукой, сначала лаская плечи, а потом опустил другую и нежно провел ею вдоль спины. Джинния выгнулась навстречу любимому. Теперь ее перси были рядом с его жаждущими губами, и он не замедлил этим воспользоваться. Дахнаш прильнул к груди своей любимой… Она почувствовала, что ее качает на волнах наслаждения… Как только у нее переставала кружиться голова от поцелуев, его руки сразу напоминали, что сладость ночи еще впереди.

Обжигающе горячая ладонь скользнула ниже, к талии, и возбуждение Маймуны разгорелось с новой силой. Подушечкой большого пальца он коснулся ее возбужденной груди, и джинния вскрикнула сквозь поцелуй. Потом ее тело будто обмякло, и первая жаркая волна ураганом пронеслась по низу живота.

От внимания Дахнаша это не ускользнуло, он чуть повернулся и раздвинул бедром ее подкашивающиеся ноги. Поддерживая ее рукой снизу, он чуть сильнее прижал ее к себе – так, чтобы ее жаждущий наслаждения бутон страсти прижался к его ноге – еще одна обжигающая волна наслаждения сотрясла ее тело.

Он по?прежнему не отрывался от ее губ, с удовольствием ощущая, как по телу возлюбленной прокатываются одна за другой волны страсти. И тогда Дахнаш нежно сжал пальцами ее сосок. Маймуна, не в силах сдержаться, вскрикнула и прильнула к нему всем телом. Его жаждущее естество показалось ей необычайно огромным и пылающе?горячим.

Объятия любимого не размыкались. Она ощутила, как ее лоно горячей волной наполнил животворный сок. Сколько еще она сможет терпеть эту сладостную муку?

Словно чувствуя, как нарастает возбуждение любимой, Дахнаш опрокинул ее на меха, что покрывали ложе. Самыми кончиками пальцев он провел от подбородка вниз, по шее и груди. Новая волна нежности и сладкой истомы заставила джиннию негромко застонать.

– Я знаю, прекраснейшая… Но потерпи, сегодня я буду ласкать тебя бесконечно…

И путь, который нашли пальцы ифрита, теперь продолжили его жаркие губы.

«Какое счастье, что мы в страсти так подобны людям! – подумала вдруг Маймуна. – Мы сгораем в огне любви и ласкаем тела любимых точно так же, как это делают дети рода человеческого!»

В высокое окно заглядывала луна. Ее серебристые лучи пытались остудить пыл возлюбленных… Но разве под силу было далекому ночному светилу остудить страсть, которая живет уже не одно столетие?

Дахнаш горящим взором пожирал ее тело. Казалось, он ревнует себя к себе же самому.

– На свете нет никого прекраснее тебя, о лучшая из джинний! – тихо произнес он.

Маймуна подняла руку и нежно провела пальцами по напряженной шее любимого. Этого крошечного касания было довольно, чтобы Дахнаш вскрикнул. Маймуна обняла возлюбленного и в который раз удивилась небывалому наслаждению, какое ей дарило просто ощущение любимого тела.

Губы ифрита коснулись ее ноги выше колена, и джинния издала протяжный стон. Ей казалось, что это прикосновение еще больше воспламенило ее изнутри. Когда Дахнаш дошел до изгиба бедра, Маймуна уже почти лишилась рассудка от желания.

Но этого Дахнашу было недостаточно, он несколько раз коснулся кожи любимой языком, а потом, словно огромная кошка, провел языком от бедра к животу. Джинния уже вся дрожала от желания, но ее любимый был неумолим.

– Еще не время, любимая. Дай мне сначала вкусить сладость твоего тела.

Маймуна не знала, чего ей сейчас хочется больше – отдаться ифриту или, опрокинув его на спину, начать ласкать его так же нежно и обжигающе страстно, как это сейчас делал он. Но тут язык Дахнаша скользнул у нее между ног. Она заставила себя удержаться от протяжного крика, в котором жажда смешивалась с наслаждением.

«О нет, дорогой, еще не время… Тебе еще рано узнавать, чего бы я хотела сейчас…»

Когда Дахнаш приник губами к ее средоточию желаний, она не выдержала и запустила пальцы в его густые черные волосы.

– Прошу тебя… – вдруг мимо воли почти простонала она.

Не говоря ни слова, ифрит уступил и начал ласкать ее еще яростнее. Она напряглась, но не могла сдержать крика восторга. Сейчас, как никогда, Маймуна хотела ощутить себя во власти этого демона любви. Она хотела, чтобы он дарил ей наслаждение всеми возможными способами. Но оказалось, что даже она не могла угадать всего, что уготовил ей изощреннейший из любовников.

Он скользнул пальцем в ее лоно, и она невольно подалась вперед. Неторопливо любуясь всеми тайными складками ее тела, он осторожно ласкал изгибы ее горячего лона.

Маймуна начала ритмично двигать бедрами, не желая отпускать его. Когда палец погрузился еще глубже, она громко застонала.

– О нет! – в забытьи вскрикнула она.

Он слишком хорошо знал, что надо делать. Прошла не одна минута, а он все продолжал ласкать ее так, как только языком и пальцами мужчина умеет ласкать женщину.

Его теплые губы мяли ее нежную плоть, а палец погружался все глубже, и она уже ощущала приближение жаркой волны страсти. Она словно впала в забытье.

Он ласкал ее все утонченнее и настойчивее, и она уже не могла сдерживаться. Протяжный стон вырвался сквозь сомкнутые губы и жаркая волна наслаждения поглотила джиннию.

Когда она очнулась, то почувствовала прохладный ветерок, который приятно остужал ее разгоряченное тело. Буря желаний так ее утомила, что она не в силах была открыть глаза.

Маймума потянулась к своей груди. Она будто стала полнее, тяжелее. Словно во сне, Маймуна провела пальцами по телу, повторяя путь, пройденный губами любимого. Но стоило ей опустить руку к низу живота, как рядом раздался рокочущий смешок.

– О нет, любимая, все только начинается. Это моя игрушка…

И нежный язык вновь коснулся ее цветка наслаждения. Ощущение было таким острым, что причинило мгновенную боль. Маймуна невольно вскрикнула. И в это мгновение ифрит накрыл ее тело своим. Джинния ощутила, как в ее лоно вторглась его плоть, такая нежная и прекрасная, дарующая наслаждение, какое невозможно забыть очень долго. Стоны джиннии и ифрита слились в один. Дети магического народа соединились в едином водовороте наслаждения.

 

А жившие неподалеку люди со страхом прислушивались к гулу, пытаясь понять, просыпается ли это вулкан, или, быть может, пыльная буря из южных пределов пытается добраться до взращенных с любовью садов…

 

Макама[1] первая

 

В тот день Шахраману, царю теплой страны у теплого моря, исполнилось сорок лет. Был он высок, хорош собой и умен. Настолько умен, что понимал: жизнь человека, даже и царя, не вечна, и любому, а особенно царю, нужны наследники. Понимал он и то, что самая большая сладость в жизни – нет, не любовь! – самая большая радость в жизни – научить малыша смотреть на мир твоими глазами, отдать ему все, что сам познал и полюбил. А наследнику царского рода нужно передать много больше.

И был царь Шахраман печален – ибо не имел он наследника. Было царство, богатое и спокойное, были царедворцы, льстивые и изворотливые, был гарем – многочисленный, но скучный.

– О величайший из великих, о мудрейший из мудрых! О чем ты печалишься в такой торжественный день?

Сладкий как патока голос визиря потек от двери в покои. Неумен был визирь, но верток. А потому до сих пор царь оставлял его на этом посту.

– Нет, благородный Гусейн, я не печален. Я лишь задумчив.

– О чем же задумался ты в это светлое утро?

– Я мечтал о наследнике… Достигнув многого, я начал чаще задумываться о том, кому я передам все то, что увидел и узнал, кто сядет на этот трон в тот день, когда я в изнеможении смогу лишь закрыть глаза.

(Визирь уже много раз прикидывал, каково оно – восседать посреди дивана на мягких шелковых подушках…)

– Но ты же еще совсем молод! – в притворном ужасе вскричал визирь.

– Я, точнее, не стар. И я понимаю, что без наследника скоро стану смешон. Ибо всех известных мне царей Аллах милосердный облагодетельствовал детьми и даже внуками. И лишь в моих покоях не слышны детские голоса.

– Но твой гарем – подлинное украшение подлунного мира! Ни у кого из царей нет таких прекрасных наложниц!

Теперь в слащавом голосе визиря слышалось и возмущение. Да, визирь знал, о чем говорил, – частенько евнухи, задобренные щедрой мздой, приводили в покои визиря царских наложниц (эту часть дворца визирь уже давно считал своей… мечтая, впрочем, о том дне, когда назовет своим и тронный зал).

– Они прекрасны, да… Но скучны. И утехой служат лишь на ночь. А с приходом дня мне хочется видеть рядом с собой не кукольное личико… И слышать не «слушаю и повинуюсь!», а слова мудрой и доброй любящей женщины…

Визирь подумал, что нет для мужчины слаще слов, чем «слушаю и повинуюсь!», но предпочел промолчать.

Царь тоже замолчал. Легкий ветерок достиг покоев и нежно коснулся его лица. Это дуновение словно обожгло его. Мысли обрели стройность, и вдруг Шахраману показалось, что из тягучего болота его лодчонку вынесло в стремительную реку. Он принял решение.

– Повелеваю – собери диван и распорядись, чтобы готовили посольство. Я собираюсь в путь. Надеюсь, что через неделю караван уже будет в дороге.

– О всемилостивейший, куда же ты собираешься?

– На юг от Магриба. Туда, где великое Серединное море омывает Черную землю, Кемет.

Визирь заголосил, как торговцы на базаре.

– О царь всех царей, зачем ты отправляешься в это далекое странствие сам? Отчего не отправишь туда меня, своего верного раба?

Царь Шахраман посмотрел на визиря с насмешкой:

– Да, ты прав… Разумнее было бы отправить тебя, да не забыть снабдить походной казной, походным гаремом и отрядом из поваров и виночерпиев. Ибо твоя страсть к дару виноградной лозы, постыдная для правоверного, стала уже известна всем не только в стенах дворца, но и на шумном базаре.

Визирь начал краснеть. Слов у него не осталось – да и какие слова помогут, когда сам царь называет тебя в лицо презренным и недостойным?

А Шахраман продолжал:

– В это путешествие я отправляюсь сам не потому, что ты, визирь, меня обманываешь… Ибо кто не обманывает? Я решил отправиться с посольством к моей кормилице – прекрасной и мудрой Айше. Она уже немолода, но ее уму может позавидовать и мой диван, и все звездочеты мира, вместе взятые.

– Но мудрая Айше не царица… А ты, великий царь, можешь отправлять посольство лишь к равным тебе.

– Айше – если ты забыл, презренный, – тетушка правителя земли Мероэ. Она воспитала женщин царского рода и оказала моим родителям честь, вскормив меня. А потому я отправляюсь к ней сам. Но и ты не останешься здесь, в столице Ай?Гайюры. Ты же отправляйся в северные земли, которые уже заждались посланника от меня. Секретное письмо я тебе передам завтра на закате. Можешь идти готовиться к долгому странствию.

И визирю только и оставалось, что низко поклониться и пробормотать: «Слушаю и повинуюсь!» Пока, к сожалению, не он был хозяином тронного зала, и, похоже, сможет стать им еще не скоро…

А царь Шахраман мысленно уже распрощался со лживым и жадным визирем. Теперь он думал о стране Мероэ – о ее жарких ветрах и медленной реке, о том, как примет его названный брат, племянник доброй Айше. Но более всего царь Шахраман размышлял о настоящей цели своего грядущего путешествия. Он очень любил тетушку Айше, уважал ее за мудрость… И втайне надеялся, что она сможет найти ему хорошую жену – не сладкую и пустую куклу, а женщину, что родит наследника прекрасной земли Ай?Гайюры и скрасит дни царя этой земли.

 

Не обманули ожидания мудрого царя Шахрамана. Уже через неделю унылые верблюды достигли города городов, столицы страны Мероэ. Говорили, что город этот прекрасен, как возвышенная мечта, и богат, как дочь магараджи. Так ли это, царь Шахраман не знал. Он видел только мозаичные мостовые, по которым ноги несли его к жилищу мудрой Айше, кормилицы царей и воспитательницы цариц.

– Что привело тебя в наши края, мальчик мой? – голос Айше звенел от радости. – Не ждала я тебя. Думала, что навеки разошлись наши пути. Слышала я, что страна твоя богата и покойна. А народ радуется такому мудрому и щедрому правителю.

– Как я рад видеть тебя, тетушка! – губы Шахрамана коснулись руки Айше. – Да, мой народ не бедствует, а я, быть может, не так уж мудр, но не скареден.

В пиалы полилось молоко, что аппетитно пахло грушами. Это был секрет умной женщины. Она откармливала козу фруктами, и потому молоко частенько пахло грушей или яблоком, фиником или урюком.

Царь Шахраман вдохнул этот забытый аромат – и словно вернулся в те далекие дни, когда Айше в саду потчевала его молоком и лепешками с медом. Воспоминания были такими сладкими, что на минуту царь даже прикрыл глаза – и словно наяву увидел тот уголок в дворцовом саду… Сейчас деревья разрослись и даже в самый жаркий день там было прохладно.

«Почему я так давно не был там? – спросил себя царь. – Ведь это мой сад… Почему я вершу суд в душных покоях за закрытыми ставнями? Почему более не радуюсь таким мелочам, как лепешки с медом или пение птиц в ветвях старой смоковницы? Почему я стал таким сухим и скучным? Куда делся тот решительный молодой мужчина, который ступил на престол пятнадцать лет назад?»

Не было ответов на эти вопросы, как не может быть ответа на вопрос, почему течет время. Оно уходит очень быстро, унося молодость, но принося опыт. А вместе с опытом приходит и осмотрительность… А за осмотрительностью торопится осторожность, а за ней уже и ее старшая сестра – трусость. Царь Шахраман был опытен и осмотрителен, но очень не хотел дожить до трусости…

– Я пересек Серединное море и пустыню, что отделяли меня от твоего порога, тетушка, для того, чтобы выслушать твой совет.

Айше усмехнулась:

– Неужели правитель прекрасной страны Ай?Гайюры нуждается в совете?

– Нет, совет нужен не правителю и не царю. Совет нужен мне, твоему воспитаннику.

– Ну что ж, мальчик мой, тогда садись рядом, попей молока и поведай мне, какая тревога погнала тебя через море и страны.

И царь Шахраман, не скрывая, рассказал своей кормилице о том, как тревожит его пустой дворец. Вернее, не пустой дворец – а пустота вместо души дворца.

Мудрая Айше слушала его, не прерывая. А когда царь замолчал, светло и радостно ему улыбнулась.

– Да пошлет тебе Аллах милосердный счастье и спокойствие на долгие годы! Твоя печаль легко излечима! Не зря меня все называют старой свахой: я знаю, кто тебе нужен.

Царь Шахраман благодарно склонил голову.

– Эту девочку я воспитывала с младенчества. Я видела, как она делала свои первые шаги, слышала, как малышка произносила свои первые слова. Алия выросла умной девочкой. Она мудра и спокойна, и к тому же она дочь древнего и уважаемого рода, пусть и не царского. Она станет тебе отличной женой.

– А сколько же лет Алие, которую ты так хвалишь?

– Она моложе тебя, царь, но двадцать первая весна ее уже миновала.

– Но почему же никто не взял ее в жены, если она так хороша?

– О, у нее было множество женихов… Но Алия привыкла поступать по своему разумению, и всегда спрашивала у родителей, почему они прочат ей в мужья того или иного мужчину. И каждый раз оказывалось, что мужчина?то лишен многих добродетелей…

– Ну что ж… Можно долго говорить о ней, но, думаю, лучше будет мне самому придти в дом ее родителей и посвататься к такой умной и своенравной девушке…

– Что ты, царь, что ты! Самому тебе идти вовсе не следует. Я надеюсь, что славная Ай?Гайюра еще одну луну простоит без тебя и небесный свод над ней все так же будет сиять тысячами звезд. Позволь мне позаботиться о самом любимом из моих воспитанников!

– Благодарю тебя, мудрая Айше! Делай так, как считаешь нужным!

Вот так и появилась у царя Шахрамана жена – красавица Алия.

Права оказалась мудрая кормилица – была Алия и хороша собой, и умна. Она и внимала царю, и спорила с ним. Она много знала и много умела.

И пришлась она по вкусу царю великой и прекрасной страны Ай?Гайюры. И увез он свою разумную жену в прекрасный город у теплого моря.

А ровно через год родился у царя Шахрамана сын – наследник престола.

Назвал его царь Шахраман Кемалем, ибо был мальчик очень красив[2]. А жена пообещала научить его всему, что известно в мире, чтобы сын был достоин своего отца.

 

Макама вторая

 

Кемаль рос послушным и умным малышом. Когда же он вырос и возмужал, все увидели, что совершеннее этого юноши не было еще в мире человека. Алия сдержала слово, и сын царя Шахрамана был достоин своего отца.

Он был и умен, и красив. Но при этом не кичился красотой, не ухаживал за собой, как изнеженные женщины. Правда, не прочь был весь день провести в банях. Но любил Кемаль и долгие прогулки верхом. Радовали его легкие лодочки, что скользили по водной глади у порта за волнорезом. Радовался юноша и тому, что сам может повести от причала в море и лодчонку, и грузовой корабль, полный товара.

Не было Кемалю и равных в науках – уж такова оказалась его судьба, что учение давалось ему легко. А учителя были людьми достойными: мудрецы, знаменитые ученые. Юноша старался понять каждого из своих наставников. Но, поняв, мог и поспорить – ведь мать научила его с младенчества уважать и собственное мнение. К чести учителей надо сказать, что и они уважали своего ученика. Мать наблюдала за успехами сына с неослабевающим вниманием.

Так прошли годы. В тот день, когда Кемалю исполнилось семнадцать лет, Алия вошла в покои своего мужа. Настало время, когда уже нельзя было избежать трудного разговора. Царя Шахрамана время щадило – вернее, оно словно текло, не задевая его.

Царь был по?прежнему и красив, и умен. Всего несколько седых ниточек светились в его густой шевелюре, а борода была черна как смоль.

– Да храни тебя Аллах милостивый и милосердный, о сапфир моего сердца! – Алия поклонилась мужу.

Царь поспешно встал, ибо он любил и уважал свою жену так же, как и много лет назад – с того дня, когда шариат позволил ему снять покровы, которые окутывают невесту в день свадьбы.

– Алия, свет очей моих!

– Царь, мне надо поговорить с тобой о нашем сыне.

– Что?то случилось? Мальчику нездоровится?

Алия рассмеялась:

– О Шахраман, да наш мальчик здоровее, чем весь табун царских лошадей! И потом, ему уже исполнилось семнадцать. Он силен, как бык, и умен, как тысяча мудрецов. А ты беспокоишься о его здоровье, как будто ему всего годик…

Временами мать и отец словно менялись местами: у Алии хватало спокойствия и рассудительности видеть вещи такими, какими они были на самом деле, а царь Шахраман относился к своей семье как наседка, что защищает цыплят даже от тучки на небосклоне.

– Но тогда о чем ты хотела со мной говорить, о прекраснейшая?

– Позволь мне еще раз повторить: наш мальчик силен, как бык, и умен, как тысяча мудрецов. Но при этом он сторонится женщин, не пытается познать ни одну из наложниц твоего гарема. Я опасалась, что, быть может, ему более по сердцу мужчины. Но нет – даже на самых красивых юношей из мамлюков, охраняющих царские покои, он смотрит равнодушно. И с удовольствием соревнуется с ними в борьбе и в гребле.

– Что же тревожит тебя?

– Меня, о царь, тревожит то, что наш мальчик еще не стал мужчиной. Семнадцать лет – возраст коварный. Вспомни себя…

Царь задумался.

– Ты права, о многомудрая жена моя! В семнадцать я уже не один раз был влюблен. Знал всех наложниц гарема своего отца… И даже был разочарован в радостях телесных.

– А наш сын смотрит на девушек без любопытства. Так, словно ему ведомы все их тайны. Хотя, я знаю это точно, они его возбуждают – ведь Кемаль нормальный, здоровый юноша. Но все мои разговоры об этом он пропускает мимо ушей. Когда же я пытаюсь заговорить о женитьбе, он замыкается и ждет того мига, когда я замолчу.

– Но ему?то всего семнадцать. Быть может, рано говорить с ним о женитьбе?

– Не ты ли, мой великий муж и повелитель, рассказал мне о законах вашего древнего народа? Не от тебя ли я слышала о том, что в семнадцать юноша должен выбрать себе жену… Пусть он женится на девушке не сразу, но он должен выбрать. А Кемаль не думает о выборе, как не думает о женщинах вообще. Словно не помнит, что семнадцать – это возраст мужских поступков.

– Ну что ж, Алия, значит, теперь за дело надо приняться мне.

– Погоди, о царь! Пока мы беседовали, мне пришла в голову одна мысль. Если ничего не получился, тогда я прибегну к твоей помощи.

– Слушаю и повинуюсь, о сокровище моей души!

И царь поцеловал свою прекрасную и умную жену.

Алия рассмеялась и убежала, задев, вероятно намеренно, краем шарфа лицо мужа. Легкий аромат ее благовоний еще висел в воздухе. Царь Шахраман улыбался ей вслед, ни о чем не думая. Он в который раз за последние годы возрадовался тому, что совершил путешествие в поисках своей любимой жены. Потом мысли его вернулись к сыну. И он от всего сердца желал только одного: чтобы мальчику не пришлось встретить свою единственную лишь в зрелые годы.

 

Макама третья

 

Но что же задумала мудрая Алия?

Жена царя бежала по верхним покоям, как девчонка. Ей в голову внезапно пришла забавная мысль: а что будет, если сын проснется рядом с красивой девушкой? Неужели и тогда останется равнодушным? Неужели устоит перед искушением?

Теперь Алие надо было это самое искушение подстроить. Причем так, чтобы ни сын, ни муж, ни бесчисленные царедворцы ни о чем не догадались. Но сначала надо было выбрать ту девушку, которая смогла бы разжечь огонь желания в теле и душе Кемаля. Да, это могло оказаться непростой задачей…

Алия остановилась, а затем присела на скамейку у стены напротив окна в сад. Да, подложить красавицу к спящему сыну – это великолепная мысль… Но вот какой должна быть эта красавица?

Размышления Алии прервал смех за окном – девичий голос звенел, как колокольчик. Царица удивилась: кто в этот жаркий послеполуденный час может резвиться в саду? Она знала, что изнеженные одалиски прятались и от ярких лучей солнца, и от жары в наиболее прохладных покоях женской половины. Но кто же тогда смеется в самом сердце царского сада?

Алия выглянула в окно. Поблекшая от жары листва скрывала подробности происходящего. Ясно было лишь, что две девушки играют у фонтана среди кустов жасмина.

Присмотревшись, царица узнала дочерей звездочета Рашада. Да, этот человек не зря носил такое имя![3] Он был достаточно умен, чтобы знать все на свете, но при этом достаточно мудр, чтобы понимать, что его знания – лишь песчинка в океане жизни. И дочерей своих он воспитал как должно – они были девушками образованными, но не кичливыми.

«Сам Аллах всесильный дает мне знак!» – подумала Алия. Чем больше она смотрела на девушек, тем яснее понимала, что нашла ответ на свой вопрос. Лучше этих двоих ей не найти.

Алмас и Халима, дочери Рашада, знали и уважали царицу. Алию, говоря по правде, любили все во дворце – ибо царица была доброжелательной и прекрасной, словно солнце. Быть может, встречались женщины красивее, чем она, но ни у кого во всем царстве Ай?Гайюра не было такого совершенного сочетания ума и красоты, доброжелательности и милосердия, нежности и понимания.

Две девичьи фигурки одинаково склонились в поклоне, когда царица ступила в заросли жасмина.

Никто из наблюдавших со стороны не догадался бы, о чем так оживленно шептались между собой три женщины. Лишь изредка доносились обрывки фраз да взрывы смеха.

– И помните, красавицы, никому ни слова! Я жду вас у западных покоев в тот час, когда луна поднимется над минаретом!

– Повинуемся, о царица! – две тоненькие фигурки растаяли в жарком мареве.

 

И вот наступил тот час, когда над минаретами показалась луна. До полнолуния оставался только день – и лунный свет широкими потоками лился в высокие окна верхних покоев дворца. Царица и две девушки крались через эти огромные квадраты серебряного света к западным покоям дворца. Алия знала точно, что ее сын уснул. Теперь был самый подходящий час, чтобы попытаться превратить его из юноши в мужчину.

Перед покоями сына царица не увидела стражников, но не удивилась этому – ведь она сама передала им повеление от имени царя.

– Позволь мне сказать, о прекрасная царица!

– Я слушаю тебя, Алмас.

– Я прошу у тебя разрешения одной войти в покои твоего сына. Я давно уже люблю его. Сначала я любила его как брата. Но прекрасней юноши я не знаю и с удовольствием разделю с ним ложе.

– Что ж, пусть будет так. Сделай то, о чем я тебя прошу – и моя награда будет очень щедрой!

– Мне нужна только одна награда, – еле слышно произнесла Алмас, – счастье твоего сына и его нежность.

Алия поцеловала девушку в лоб.

– Достойные слова! Да поможет тебе Аллах всесильный!

За спиной у девушки закрылась дверь.

Легкие шаги по коврам, наверное, услышали бы только призраки – ибо только им под силу скользить по лунному свету так же быстро и неслышно. Алмас приблизилась к ложу Кемаля.

Тот глубоко и спокойно спал. На его лице играла легкая улыбка. И был он в эти мгновения так хорош, что сердце у девушки громко забилось. Так громко, что ей показалось: его стук разбудит не только Кемаля, но и всех глухих старушек на многие фарсахи[4] вокруг. Но было тихо…

Тогда девушка сбросила с себя лиловый чаршаф, избавилась от шелковых шальвар и легла рядом с юношей лишь в одной тонкой сорочке. Алмас вознесла молитву Аллаху всесильному, чтобы он помог ей, и постаралась не уснуть, чтобы не пропустить тот миг, когда станет она желанна Кемалю.

 

Медленно скользила по небу луна, неясные тени играли в темной комнате. Кемаль безмятежно спал. Уже сон начал подкрадываться к Алмас, но тут принц повернулся, и его рука опустилась на тело девушки. Как ни ожидала она этого мига, но это прикосновение обожгло ее, словно тысяча языков пламени. Перед глазами мелькали любовные сцены, описанные в тех книгах из обширной библиотеки ее отца, что она прочитала тайком. Прочитала, мечтая о том миге, когда сможет отдаться ему одному, единственному и прекраснейшему из юношей – принцу Кемалю.

Сколько раз она представляла себе этот миг! Сколько сладостных мгновений провела, лаская свое тело и представляя, что это он ласкает ее! Девушке сейчас казалось, что она похожа на новую настроенную лютню – настроенную умелыми руками для того, чтобы принц смог впервые сыграть на ней великую и прекрасную мелодию любви.

Девушка повернулась лицом к Кемалю, и тот инстинктивно обнял ее и прижал к себе. Но сон его был все так же крепок, а тело спокойно и расслабленно.

«Неужели ничего не будет?»

Словно в ответ на ее немой вопрос Кемаль нахмурился и еще раз провел рукой вдоль тела девушки. Короткая шелковая рубашка чуть задралась, и ладонь принца скользнула по теплой и нежной коже на бедре Алмас. Принц, все еще не просыпаясь, несколько раз провел по обнажившейся ноге девушки… и вдруг навалился на нее всем телом.

Но глаза его были закрыты. Принц спал…

Алмаз попыталась освободиться от этих странных объятий, и в этот миг юноша открыл глаза. Несколько мгновений, не отрываясь, смотрел он на девушку и вдруг прижался губами к ее губам. Алмас не решилась бы назвать это поцелуем. Она знала: поцелуй – это что?то совсем другое. Губы Кемаля были плотно сжаты, и Алмас поняла, что принц все еще не проснулся. И не проснулось его тело.

«Значит, мне надо быть смелее…»

Девушка вспомнила книгу великого учителя любви Ватсьяяны. Сколько изумительных строк тот посвятил поцелую! И как это прикосновение сомкнутых твердых губ не похоже ни на одно описание древнего мудреца! Девушке удалось чуть отклонить голову и нежно коснуться этих сонных губ легким поцелуем мотылька.

Принц широко раскрыл глаза и наконец посмотрел на девушку. Он пытался что?то сказать, но та уже накрыла его губы своими, запечатлев на его устах настоящий поцелуй любви. (Так, во всяком случае, было написано в книге, воспевающей эту великую науку). Этот поцелуй обжег принца, он резко сел, оттолкнув девушку к самому краю ложа.

– Кто ты и что делаешь в моей опочивальне? – в голосе Кемаля было больше испуга, чем интереса.

Алмас расхохоталась. Сейчас она не думала ни о коротенькой рубашке, обнажавшей ее ноги и живот, ни о том, что мужчина, сидящий перед ней, тоже полностью обнажен.

– Ты не узнал меня, принц? Это же я, Алмас, дочь твоего учителя…

– А что ты здесь делаешь?

И тут у Алмас мелькнула великолепная мысль. Она улыбнулась, положила ладонь на грудь Кемаля и промурлыкала:

– Я тебе снюсь…

– Снишься? Но я чувствую твою руку, вижу твое тело…

– Ты видишь сон!.. Спи, принц принцев, свет очей моих…

Девушка легонько надавила на плечи принца, и тот послушно откинулся на подушки. Впервые Алмас была наедине с мужчиной, но она не чувствовала никакого стеснения. Это была просто игра. Да, если ей удастся сделать принца мужчиной, ее ждет награда. Но самой большой наградой была бы любовь Кемаля, его желание и наяву остаться с ней…

Ладони девушки скользили по нежной коже на груди Кемаля, играли волосками… Потом Алмас решилась и провела кончиками пальцев по его соскам. Тот вздрогнул и попытался обнять девушку, но она прошептала:

– Лежи, мой принц… Это лишь сон.

И Кемаль опять откинулся на подушки.

Постепенно руки Алмас становились все смелее. Вот ладонь опустилась на плоский живот Кемаля, вот она погладила мощные мышцы ног… Наконец Алмас решилась коснуться вполне проснувшегося жезла страсти. Нескольких легких движений хватило для того, чтобы возбуждение достигло предела. В этот момент девушка поняла, почему великие учителя любви сравнивали мужское естество со вздыбившимся драконом. Она вспомнила еще одно древнее наставление по любовному искусству и приникла губами к невероятно нежной плоти… Не в силах оторваться, она играла с запретной красотой, ласкала мужской орган языком и ощущала мощь, что таилась под тонкой кожей.

Это было просто божественно! Алмас немного отклонилась назад, слегка раскачиваясь. Она пыталась запомнить сладостные мгновения.

Руки принца легли девушке на спину, заскользили по ней, отзываясь на движения ее рук. Она испытывала невероятное блаженство, когда руки Кемаля скользили по ее телу, словно по гладкому шелку, а жесткие волоски на его груди слегка покалывали ей ладони. Когда же напряженная плоть мужчины всерьез заявила о его желании, Алмас поняла, что вот?вот настанет время для решительных действий.

Но в этот миг Кемаль привстал и поцеловал ее в шею, нежно обхватив руками ее груди.

– Пусть этот сладостный сон длится вечно, – прошептал он.

Девушка улыбнулась, понимая, что страсть победила попытки рассудка понять, что же происходит в этой комнате, где кроме принца не было никого, разве что изменчивые лунные блики.

Алмас не заметила, как закрыла глаза. Ее веки стали такими тяжелыми, а тело таким податливым, что ей казалось, будто она тает в руках Кемаля. Когда его руки легли ей на живот, она открыла глаза и страстно посмотрела на принца.

Тот гладил ее тело, следя за своими руками, пытаясь почувствовать то же, что чувствовала девушка. Необыкновенный жар от этих ладоней поднимался по телу Алмас, а ее руки все продолжали ласкать жезл страсти. Тот яснее ясного показывал, как возбужден принц, как далеки сейчас его желания от попыток понять, что происходит вокруг. Пальцы Кемаля жили своей жизнью. Руки принца опустились к самому низу живота Алмас, они играли темными волосками, пытались проникнуть вглубь… От этих прикосновений Алмас просто сходила с ума.

Наконец она поняла, что надо показать принцу путь, который он ищет, но пока не может найти. Она легла на спину и увлекла принца за собой. И вот наконец ее лоно открылось навстречу тому, кого она мечтала назвать любимым! Это ощущение было просто невероятным, оно переполняло ее. Несколько мгновений боли сменились изумительно сладкими и одновременно острыми ощущениями. Совершая толчки, принц словно опробовал новую, только просыпающуюся в нем силу.

Алмас тихо застонала, не в силах сдержать восторг, и в этот момент огненная лава поглотила ее.

«Так вот какова человеческая любовь! Самое мучительное из мучений и самая сладкая из сладостей жизни!»

Тело Алмас горело огнем наслаждения, а мысли словно заволокло туманом. И лишь восхитительное ощущение единения с любимым испытывала она в эти минуты первой страсти.

 

Розовел восход. Алмас проснулась и почувствовала тепло рук, которые нежным кольцом обнимали ее. Пели птицы в дворцовом саду и вместе с ними пела душа девушки.

«Теперь он мой! Он принадлежит мне и я принадлежу ему!» Алмас вытянулась на ложе и только сейчас заметила, что ее скомканная шелковая рубашка брошена у изголовья, а она обнажена, точно так же, как и принц, лежавший рядом с ней. Но стоило девушке пошевелиться, как ее любимый приподнялся на ложе.

– Алмас! Что ты здесь делаешь? И почему ты…

Кемаль покраснел и поспешно отвел глаза.

– Немедленно уходи отсюда! Прочь!

– Но, мой принц… – испуганно прошептала Алмас – слишком разительной была перемена в ее любимом.

Ночью это был самый ласковый и самый нежный мужчина. Сейчас же он стал холодным, словно каменный истукан.

– Ты обманула меня! Пробралась в мои покои и… нарушила мой сон…

И тут принц запнулся – он вспомнил все, что произошло ночью.

– Так значит, это был не сон?! Нечестная, лживая лисица. Прочь отсюда! Не смей и на фарсах приближаться ко мне и к моим покоям!

И Кемаль поспешно встал и попытался одеться. Ноги не попадали в штанины шелковых шальвар. Наконец ему удалось их натянуть, и он почти выбежал из опочивальни в курительную комнату.

Со слезами на глазах одевалась Алмас. Она печалилась сейчас не о том, что отдала свою невинность, а о том, что сердце принца Кемаля, ее единственного, самого любимого, не ответило на ее нежность. Кемаль остался сухим и жестким, как засохший плющ, что с давних пор обнимает стены старой башни.

Наконец Алмас оделась, потуже затянула кушак и выскользнула из покоев принца.

– Прощай, мой принц, – сквозь слезы произнесла она.

Но ответом ей был лишь звук ее шагов.

Девушка шла по тихим в этот утренний час коридорам дворца. Слезы жгли ее глаза огнем. Но она старалась высушить их, ведь впереди был разговор с Алией – прекрасной царицей.

– Отчего ты плачешь, красавица? – в голосе царицы звучала искренняя забота.

– Я не смогла… – И тут мужество покинуло Алмас. – Я не смогла удержать его возле себя. Он был моим, я была его… Но миг сладости прошел, и принц сбежал от меня… Он никогда больше не посмотрит на меня, никогда не назовет ласковыми словами…

– Не плачь, девочка. Ни один мужчина в мире не стоит слезинки из твоих глаз. Значит, я была неправа, и мой сын такой же заносчивый и самовлюбленный, как и многие другие мужчины. Ну что ж, значит, его надо было завоевывать не хитростью… Это будет мне уроком. Ну, а тебя, маленькая смелая девочка, ждет награда…

– Ничего мне на?адо… – Слезы рекой текли из глаз девушки.

Тогда царица нежно обняла ее за плечи и что?то тихонько зашептала.

– Правда? – Теперь голосок Алмас звучал уже намного тверже. – Он правда согласится взять меня в жены? Даже теперь?

– Салеха я знаю много лет. Это уважаемый и достойный человек. И я знаю наверняка, что он уже давно собирается поговорить об этом с твоим отцом. Он будет тебе замечательным мужем. Я помогу тебе, девочка, забыть моего никчемного сына. И помни – ничего не было. Этой ночью ты крепко спала в своих покоях вместе с сестрой.

– Да, о прекрасная царица, все так и было. Я благодарю тебя…

– Нет, крошка. Это я благодарю тебя за все, что ты сделала для меня. О недостойном Кемале больше и не вспоминай. Дрянной мальчишка! Он не достоин даже тени от твоего волоса! И поплатится за черствость и равнодушие! Иди, девочка. Завтра на закате жди с сестрой меня!

 

Несколько минут царица ходила по своим покоям. Она была вне себя от гнева, но старалась усмирить его. Что ж, во всяком случае, теперь понятно, что душа ее сына еще спит глубоким сном, хотя тело уже проснулось. Значит, не хитрость, а суровый приказ отца должен заставить Кемаля жениться…

Легкие туфли с загнутыми носками все мерили бесценные ковры… Прохладу утра уже сменил дневной жар, но Алия еще размышляла о том, каким способом добиться продления царского рода. Ее размышлений никто не смел прервать – единственным, кто мог бы это сделать, был царь Шахраман, но в этот час, перед вечерним диваном, он, по своему обыкновению, тоже размышлял. И потому в верхних покоях царила благоговейная тишина.

«Что ж, если Кемаль так упрям, то и я, и его отец будем суровы. И если мальчик не согласится жениться, то царь просто прикажет ему это сделать. Посмотрим, сумеет ли мальчишка ослушаться повеления царя!»

 

И Алия отправилась в покои своего мужа. Надо заметить, что царица Алия была не только умна, но она еще была необыкновенно изворотлива. И, несмотря на то что царь Шахраман считал себя тираном и властителем, знала, как помочь мужу принять правильное решение. Вот и сейчас, спеша по залитым солнцем коридорам царских покоев, она мысленно репетировала речь, которая убедит царя Шахрамана выполнить ее волю.

Итак, царица вошла в покои мужа. Тот неспешно отложил мундштук кальяна и вопросительно посмотрел на жену.

Стоит отметить, что царь Шахраман тоже был и умен и изворотлив. Не менее, чем Алия. Чаше всего он прекрасно понимал, чего именно хочет царица, и, выполняя ее волю, доставлял таким образом удовольствие своей жене. Ведь он знал, что та никогда не просила о жестоком или о мести. А маленькие уступки со стороны мудрого мужа молодой жене всегда так приятны. Да, царь Шахраман и царица Алия составляли идеальную пару.

– Да воссияет над тобой светлый свод небесный!

– Здравствуй и ты, моя прекрасная жена! Чем ты хочешь порадовать меня?

– Боюсь, о мой муж и повелитель, что мне радовать тебя нечем.

Алия и в самом деле была и расстроена, и разозлена. А потому без утайки рассказала мужу все, что произошло со вчерашнего вечера.

– Даже ум и красота Алмас не тронули души нашего сына. Он познал женское тело, но остался холоден. Мне иногда кажется, о Шахраман, что он уснул каменным сном и не в силах пробудиться к нормальной человеческой жизни.

– Но, счастье моей жизни, что же мы можем сделать?

– Я думаю, царь, что мальчик может быть сколь угодно заносчив и бесчувственен, но при этом не посмеет ослушаться твоего приказа. Особенно если ты отдашь приказ этот на людях. В день большого праздника – День Трона – к нам съедутся эмиры, визири, вельможи царства. Пригласи на диван и нашего сына. И объяви ему свою волю. В другой день он бы посмел ее оспорить или просто ослушаться, но не тогда, когда на него смотрят десятки недобрых и завистливых глаз.

И подумал про себя царь Шахраман, что никто из его визирей, царедворцев и мудрецов не сравнится умом и хитростью с его женой. «Жаль, что женщина не может стать советником царя Ай?Гайюры. Но, с другой стороны, зачем мне советник, если моя жена так умна – и всегда готова дать мне мудрый совет?!» – такие мысли были, быть может, и недостойны царского разума, но приходили царю Шахраману в голову уже не один раз.

– Ты права, о звезда моего сердца. Я думаю, что мы так и поступим. День Трона наступит в следующее полнолуние – и вот тогда в присутствии гостей я и объявлю свою волю. Но скажи мне, любимая, что будет, если он согласится?

– Ты хотел сказать «не согласится»?

– Нет, милая, я сказал именно то, что хотел сказать. Что будет, если наш сын согласится жениться? Можем ли мы найти ему девушку, достойную его по разуму и рангу?

– О да, мой мудрый супруг. Мы сможем найти такую девушку. Это будет самой легкой и приятной из моих забот. Но скажи мне, а что мы будем делать, если он воспротивится твоей воле?

Царь задумался. Воспротивиться его воле – это было чудовищным проступком, а в глазах царя (но не отца) – настоящим преступлением. Однако Шахраману было ясно, что Алия уже думала об этом и знает ответ и на свой вопрос.

– Для начала, о моя звезда, я хочу услышать твой совет, – проговорил он после минутного молчания.

Да, царь и царица были идеальной парой – Алия прекрасно знала, что царь, ее муж, скажет именно это. Она улыбнулась и проговорила:

– Я боюсь, о царь, что наш сын слишком много узнал непотребного из разговоров твоих придворных. Ведь многие из них, хоть и называются мужчинами, но изнежены и разбалованы хуже юной девицы. Они непозволительно мало ценят женщин и при этом удивляются, когда те, пусть и дурнушки, пренебрегают своим «счастьем». Такие мужчины эгоистичны, неучтивы и похожи больше на женщин, чем сами женщины. А наш сын наслушался их причитаний, что женщины, мол, могут бросить любого, словно медяк на базаре… Что они непостоянны, что они глупы… И вот теперь, мой господин, я думаю, что настало время убедить его, что в жизни все устроено иначе.

Царь Шахраман слушал жену куда внимательнее, чем всех своих советников. Сам он, что естественно, не слышал никаких разговоров своих придворных, ибо те прекрасно знали самую главную фразу, ласкающую слух любого правителя – «слушаю и повинуюсь!».

Царица же тем временем продолжала:

– Если наш сын все же посмеет ослушаться твоего приказа, надо будет запереть его в башне над библиотекой на целый год. Он знает много, но должен узнать куда больше. Пусть прочтет не только наставления по верховой езде или мореплаванию. И если не от нас самих, то пусть хотя бы из книг, средоточия мудрости, узнает о том, каковы женщины и как сладка бывает семейная жизнь. А через год ты еще раз повторишь свой приказ. Надеюсь, года Кемалю хватит для того, чтобы увидеть мир, не искаженный человеческой глупостью.

Слушал Шахраман свою мудрую супругу, и в который уже раз радовался тому, что послушался много лет назад совета мудрой тетушки Айше. Жаль только, что сейчас тетушка уже никакого совета не могла дать своему Шахраману: почти пять лет назад призвал ее к себе Аллах всемилостивый и милосердный. Ибо читаем в хадисе, что Всевышний Аллах сказал: «Я приготовил для Моих праведных служителей то, что не видел еще ни один глаз, и не слышало ни одно ухо, и не чуяло ни одно сердце». А мудрость и доброта Айше были достойны всех наград…

– Да будет так!

Голос царя был силен и властен, и царица улыбнулась про себя самой ироничной из своих улыбок.

 

Макама четвертая

 

В спокойствии и неге текло время, и вот наступил праздник – День Трона. Говорят, День Трона стал праздником благодаря первому из царей Ай?Гайюры, Фархаду Справедливому.

Был он, конечно, не справедлив, но жесток, не мудр, но горд. И тем не менее именно ему прекрасная страна Ай?Гайюра, богатая и процветающая, обязана своим рождением. Кровавой бурей прошел Фархад Справедливый по владениям соседей. Под копытами его конницы оказывались деревни, горящие города. От рук его лазутчиков погибали шахи и визири. Но страна, которую он сшил из кусков, словно портняжка, не только не распалась – наоборот, становилась все сильнее. Фархад дал приют всем, кто хотел начать новую жизнь. Были здесь и младшие сыновья, которым не на что было рассчитывать в родительских домах, были беглые рабы со всего мира, были и откровенные негодяи. Но негодяй – не профессия, и очень скоро эти люди понимали: или становишься достойным человеком, обзаводишься ремеслом и домом, или очень быстро покидаешь гостеприимную на первый взгляд Ай?Гайюру.

Да и преемники Фархада Справедливого были ему под стать. Больше сотни лет цари держали страну в страхе. Но люди жили, богатели, рожали детей, радовались внукам. И со временем страна Ай?Гайюра стала такой, какой знали ее все соседи – изобильной, спокойной, гостеприимной. А царя Ай?Гайюры Шахрамана соседи звали Достойным – и при том совершенно не кривили душой.

Вот потому праздник Трона всегда собирал визирей и вельмож, властителей сопредельных государств и стран, что лежали далеко от границ прекрасной Ай?Гайюры. Столица в этот день была украшена драгоценными коврами – ими устилали улицы, их вешали на стены домов. Отовсюду слышалась музыка, и жители чувствовали себя хозяевами огромного, празднично убранного дома. А какие яства придумывали пекари и повара! Говорят, даже пышные лепешки с горьким сыром и сладкими фигами хлебопек Разван изобрел для праздника Трона!

Об этих лепешках в стране складывали настоящие легенды. Говорили, что вкусивший их всегда остается молодым, что стоит только некрасивой девушке съесть такую лепешку, как она превращается в красавицу, да к тому же желанную всем женихам. Говорили также, что хлебопек Разван продал душу самому Иблису, только бы научиться печь такие лепешки. Но сам Разван лишь усмехался, услышав эти слова. Он?то знал, что в лепешках никакой тайны нет. Просто человек, когда месит тесто и режет сыр, должен думать о самом лучшем в своей жизни, радоваться каждому дню, каждому солнечному лучу, каждой малой радости. И тогда даже простая лепешка станет волшебной – она подарит радость всем, кто вкусит ее, наделит частицей счастья.

Одним словом, празднику Трона радовались в стране Ай?Гайюра все. Давно уже этот день стал негласными смотринами – юноши искали себе невест, а девушки выбирали самых достойных из женихов. Ибо не одной лишь любовью крепки семьи в стране Ай?Гайюра, но уважением друг к другу, радостным трудом во имя счастья тех, кто с тобой рядом. Об этом обычае знали и владетели сопредельных стран – ведь у них тоже были дети и внуки, а составить достойную партию сыну властителя не может девушка из семьи водоноса. Вот потому праздник Трона всегда был и днем сватовства.

На это и рассчитывала Алия. Но полагаться на случай она не могла – ибо мудр не тот, кто лишь ожидает помощи Аллаха, а тот, кто, полагаясь на одобрение его, неустанным трудом приближает свое счастье.

Вот поэтому прекрасная царица и разослала гонцов в те страны, где, как она знала, подрастали дочери, внучки и племянницы царей, высшей знати и магарадж. Алия задумала устроить во дворце необыкновенный праздник с огненными забавами, факирами и фонтанами. Она надеялась, что среди прекрасных гостий ее сын сможет выбрать себе невесту, и тогда жестокий приказ, который царь Шахраман собирался отдать в конце праздника, так и не прозвучит. Да, царица сердилась на сына, но все же не хотела, чтобы сын и отец стали врагами. Не хотела она и того, чтобы сын сам себя сломал, подчинившись суровому отцовскому слову.

Вот потому прекрасная Алия буквально сбилась с ног в последние перед праздником недели.

Дворец преобразился. Необыкновенной красоты ковры устилали все покои, роскошные шелковые занавеси колыхались от малейшего ветерка. Дворцовый сад сиял тысячами великолепных цветов. Кладовые ломились от яств и напитков. От изумительных ароматов сластей сошли с ума даже пчелы в округе… Музыканты со всех уголков столицы были рады принять учтивое приглашение царицы Алии скрасить досуг гостей в праздничные дни.

Не радовался предстоящему празднику только принц. Вернее, он даже не думал о нем. Накануне праздника вместе с конюхами отправился Кемаль купать лошадей в далеком озере. Появился в своих покоях за полночь и без сил упал на постель.

Когда взошло солнце, и наступил самый радостный день в году, принц Кемаль глубоко спал. Ему не снились сны, его не тревожили предчувствия. Вместе в первыми солнечными лучами в его покоях появилось и сиреневое облачко – это джинния Маймуна решилась потревожить принца.

Долгие недели она странствовала по свету, чтобы найти самого черствого и сухого юношу. Повидала многих – и бесчестных, и расчетливых, и злых, и жестоких. Но все они жили чувствами, за что?то сражались, пытались в своей жизни чего?то добиться.

И лишь Кемаль – сильный и умный, умелый и талантливый – жил, ни о чем не задумываясь. Он ничего не хотел, ничего не добивался. Так плывет по бурному потоку тяжелое бревно – его покачивает, но оно неторопливо движется к далекой и неизвестной цели. Одним словом, не нашла Маймуна во всем свете юноши холоднее, чем наследник страны Ай?Гайюра.

И в этот утренний час она появилась, чтобы убедиться в правильности своего суждения. Джинния уже облетела весь дворец, порадовалась вместе с его обитателями, поучаствовала в предпраздничной суете. Только в покоях принца царила тишина. Так мог вести себя лишь человек равнодушный. И джинния убедилась, что более подходящего ей не найти.

Дело было за малым – отыскать такую же девушку. Красотой и умениями, талантами и знаниями она должна была как две капли воды походить на Кемаля и быть такой же сухой и равнодушной.

Каким же окажется огонь любви, если его удастся разжечь в этих двух холодных сердцах?!

И джинния унеслась в старинную башню – ждать вестей от любимого Дахнаша.

 

Макама пятая

 

Далеко?далеко на востоке, там, где из бескрайнего Великого моря встает солнце, раскинулась на островах прекрасная страна Канагава. Назвали ее так в честь сильной и бесконечно мудрой девы?охранительницы, что стояла на страже покоя каждого из жителей уже не одно столетие.

Посредине же самого прекрасного из островов высилась гора Хорай, обитель бессмертных небожителей и мудрецов. А у подножья горы стоял императорский дворец дивной красоты и совершенства.

Островной страной Канагава правил в те дни могущественный император рода Фудзивара, Такэтори. И любимой женой императора была не дочь знатного рода, не наследница многих поколений богатеев, а прекрасная Комати – непревзойденная поэтесса и рассказчица.

Откуда она родом, кем были ее родственники – оставалось тайной для многих. Об этом никогда не говорила и она сама, даже не рассказывала своей дочери историй о бабушке или прабабушке. Когда малышка засыпала, ей рассказывали замечательные сказки о Кагуя?химэ, лунной фее, что родилась среди густых девственных бамбуковых лесов.

Короткими зимними днями девочка слушала завораживающие истории о сказочном герое Момотаро, родившемся из персика, а вечерами у огромного очага кормилица ей рассказывала о Кури?химэ – лесной фее, что прячется в каштановой роще. Так и росла Ситт Будур – в любви, окруженная сказочными героями. А когда стала старше, на смену сказкам пришли танка, изумительной красоты и мудрости стихи?песни, что повествовали о великом и малом, забавном и волнующем. Мать воспитывала принцессу настоящей хозяйкой трона и страны – и девочка выросла сильной, уверенной в себе и решительной.

А потому слезы выступили на глазах у Ситт Будур, когда она услышала от отца и матери, что они присматривают ей достойного жениха.

– Почему я должна выходить за кого?то замуж, отец? Мама?

– Потому что ты выросла, тебе уже исполнилось семнадцать. А в этом возрасте все принцессы рода Фудзивара должны найти себе пару. Ведь ты же хочешь полюбить? Хочешь быть любимой?

– Конечно хочу! Но почему я должна выходить замуж?

– Таков закон нашего древнего рода!

– Но отец, мама, вспомните себя – ведь вы же сначала полюбили друг друга, потом долго странствовали, чтобы обрести друг друга, а потом уже стали мужем и женой…

– Но малышка, ведь ты же принцесса! А твоя мама…

И тут император замолчал. Потупившись, молчала и прекрасная Комати. В северных покоях дворца повисла недобрая тишина. Ее нарушил строгий голос императора:

– Откуда ты знаешь о странствиях?

– Отец, вспомни – это же в твоих покоях к стене прибиты два истертых посоха. Когда я была совсем маленькой, кормилица мне рассказала чудесную историю, почти сказку, о том, как ты из опочивальни услышал танка, произнесенные женским голосом. Тебя так заворожили эти строки, что ты выскочил из покоев, взяв с собой лишь тончайшую рисовую бумагу и кисти.

Улыбка тронула губы прекрасной Комати.

– Да, твой отец тогда был так молод… И так решителен! А что еще рассказывала тебе кормилица?

– Она говорила, что отец услышал твой голос, словно ты была заточена в высокой башне среди отвесных ущелий. Отец вернулся, взял с собой посох, на два дня еды и отправился в горы… Он поднялся к самому убежищу небожителей, но тебя там не нашел. Тогда он спустился к морю, нанял джонку и два года странствовал по землям и морям, чтобы найти тебя и еще раз услышать прекрасные танка, что произносила ты в то утро.

Теперь улыбался и император.

– Да, почти так все и было. Правда, любимая?

Императрица в ответ лишь качнула высокой прической. Но глаза ее были полны печали, было заметно, что мысли Комати где?то очень далеко.

– Вот и я так хочу! Хочу проснуться от прекрасных стихов и в поисках поэта обойти полмира. Но найти его, единственного! И пусть он будет не императором, не принцем… Да кем угодно!!! Я хочу, чтобы к нему потянулась моя душа так же, как твоя душа, отец, потянулась к душе моей прекрасной мамы.

И Ситт Будур выскочила из комнаты.

– Что мы наделали, любимый! Этой девочке никогда не найти того, единственного!..

– Почему ты так думаешь, прекраснейшая?

– Потому что она вбила себе в голову, что надо обойти полмира… А ведь иногда любовь ждет тебя за поворотом коридора… У очага в дворцовой кухне…

Мимо воли голос Комати потеплел.

– Да, не знаю, как бы жил дальше, если б в тот зимний вечер не спустился за саке…

– Или если бы послал за ним кого?то из слуг… Например, моего мужа Тонзо…

– Забудь о прошлом, родная. С той самой минуты, как я тебя увидел там, у очага, ты стала для меня единственной. Я помню как сейчас – ты снимала котел с кипящей водой… И негромко напевала ту самую танка, о которой говорила наша дочь…

 

Духом светел и чист,

не подвластен ни грязи, ни илу

лотос в темном пруду –

и не диво, что жемчугами

засверкала роса на листьях!..[5]

 

– Нет, любимый, – возразила императрица. – Это были весенние стихи… Я тоже помню тот безжалостный день. На кухне плиты пола обжигали холодом ступни – ведь гэта служанкам низшего ранга твой отец носить не позволял… И помню, что я грелась мыслями о весне и стихами о ней. Вот этими:

 

Капли светлой росы,

словно жемчуг на нежно?зеленых

тонких ниточках бус, –

вешним утром долу склонились

молодые побеги ивы…

 

Император тоже хотел возразить, но потом передумал. Для него важно было стереть печаль с лица любимой жены. И он поднялся с подушек, подошел к Комати и нежно поцеловал ее.

Для императора Такэтори жена всегда была светочем и радостью. Вот и сейчас он почувствовал, как нарастает в нем счастливое возбуждение. Он желал ее точно так же, как возжелал, когда увидел босоногую красавицу с огромным котлом в руках. И точно так же, как тогда, ему было все равно, кто перед ним – служанка или императрица. Он знал лишь, что она – единственная, властительница его грез и любовь всей жизни.

 

Комати ответила на его поцелуй с не меньшим жаром. Любовь, которой не один день, а с десяток лет, подобна выдержанному вину. И вкус ее нежнее, и букет тоньше. Да, сейчас и император, и его жена прекрасно знали, что последует дальше. Но радовались мгновениям страсти, наверное, даже больше, чем в тот день, когда впервые смогли остаться вдвоем.

Императрица легко поднялась навстречу мужу. Воспоминания увлекли ее в те дни, когда она была лишь служанкой в кухне, а Такэтори – сыном владыки, великим принцем… Ей вспомнился тот чудовищный котел с кипящей водой, вспомнилось и обожание, вспыхнувшее в глазах наследника.

Тот огонь вспыхивает в глазах императора и сейчас, когда великие боги даруют императорской чете уединение.

Комати взяла мужа за руку.

– Пойдем, милый. Все уже готово.

– Что ты приготовила, волшебница?

– Ты же сам вспомнил тот холодный зимний день и кипящую воду… Нас ждет фуро[6].

Император улыбнулся.

– Фуро вместе с тобой… Это наслаждение.

Уютные покои Комати встретили императратора нежным ароматом жасмина – крохотный кустик, некогда посаженный в чудовищной каменной вазе, разросся, и теперь закрывал почти всю стену. Словно насмехаясь над природой, жасмин цвел два раза в год. Комати объясняла это чудо только тем, что в триаде Огня всегда были волшебники, прекрасно понимающие и растения, и животных.

Тонкая перегородка отделила весь мир – наконец они остались вдвоем. Не император с императрицей, а просто двое нежно любящих друг друга людей.

В комнате для омовений словно стоял туман – поднимался пар от горячей воды.

Комати сбросила одеяние, и теперь на ней была тончайшая рубашка, которая лишь подчеркивала изящество ее фигуры. Император не стал медлить. В дальнем углу остались церемониальные одеяния, а рядом с огромной деревянной чашей сплелись два тела.

Поцелуи Такэтори становились все настойчивее. Он старался оттянуть миг, когда придется разомкнуть объятия. Но Комати шепнула:

– Идем, любимый…

Прошел уже не один год совместной жизни, но сознание того, что она по?прежнему желанна, наполняло ее волшебной силой. Она стянула через голову рубашку и шагнула в блаженный омут горячей воды.

– Иди сюда, мой император. Места хватит для двоих…

Такэтори шагнул в горячую воду. На миг замер, давая Комати возможность полюбоваться его прекрасным телом – по?юношески стройным, источающим мощную, зрелую силу. Чаша для омовений была очень велика – в ней вполне можно было и сидеть, и лежать. Такэтори вытянул ноги так, что бедра жены оказались зажаты между ними. Она чуть свела ноги, и ее колени показались над поверхностью воды.

Обжигающая вода, казалось, проникла в ее кровь – Комати была словно объята огнем. Ее тело жаждало отдаться на милость победителя. Ей хотелось ощутить горячий жезл любви в своих ладонях, а потом и вкус страсти на губах… Она наслаждалась тем, что этот мужчина, самый прекрасный и мудрый из всех мужчин страны Канагава, ее муж.

Сладкая дрожь волной пробежала по ее телу. Комати упивалась каждым мигом, радовалась охватившему ее возбуждению. Она мягко коснулась себя между ног, но Такэтори перехватил ее руку и положил себе на грудь.

– О нет, моя милая. Честь ласкать тебя принадлежит мне!

– А что же буду делать я? – лукаво спросила императрица.

– Ласкать меня. Вода горяча, но жар твоего тела куда горячее. Я хочу насладиться тобой.

Эти слова приводили ее в восторг. Иногда она ловила себя на странной мысли: она не верила, что этот прекрасный мужчина, властелин империи – ее муж. Иногда она чувствовала себя рядом с ним маленькой и робкой. Но только не тогда, когда открывала перед ним свое тело. Не тогда, когда ласкала его. В такие моменты она была сильной и бесстрашной, как тигрица.

Горячие ладони мужа скользили по ее телу, не обделяя вниманием ни единой впадинки. Вода касалась кожи словно нежнейшие шелковые простыни.

Постепенно ласки становились все жарче, тела все сильнее открывались друг другу. Комати видела, как возбужден муж. Именно это возбуждение рождало жар в ее крови, передавалось чреслам, заставляло придумывать все более изощренные ласки, разжигало в ней страсть все сильнее и сильнее.

Комати привстала, чуть сдвинулась вперед и вновь опустилась в воду. Но теперь она оседлала мужа, чувствовала его в себе. И наслаждалась тем, как близки они в это мгновение.

Такэтори застонал, прижал ее к себе и зарылся лицом в ее груди. Он целовал ее неистово, упиваясь нежностью кожи и тем возбуждением, что охватило сейчас их обоих. Движения его становились все увереннее. Им в такт приподнималось из воды тело его жены.

И наконец сладкий стон вырвался из ее сомкнутых уст. Словно в ответ на наслаждение жены, взорвался страстью и сам Такэтори.

 

Макама шестая

 

– Но что же мы все?таки будем делать с нашей дочерью? Неужели позволим ей и дальше мечтать о единственном мужчине, которого, надеюсь, ей суждено встретить?

Императрица завернулась с теплое полотно и обернулась к мужу. Солнечный свет облил тело Такэтори, и Комати вновь залюбовалась мужем: изумительный профиль, сильные руки, мудрые глаза, совершенная фигура. Да, много лет прошло, но это по?прежнему был мужчина ее жизни.

– Боюсь, о повелитель, что наша дочь от нас обоих унаследовала это желание. Ведь и ты мечтал о единственной, и я грезила о мужчине, лучше которого в жизни не найду.

– Неужели среди принцев и сановников не найдется этот единственный?

Комати села поудобнее и улыбнулась мужу.

– Ты так и не понял… Ей нужен не мужчина… Ей нужно ради него что?то сделать… Понимаешь? Как?то заслужить его любовь – или отдать все силы, чтобы на это чувство ответить… Ведь она с горящими глазами говорила именно о странствиях!..

– Но это же еще хуже! Не можем же мы своей монаршей волей отправить в путешествие какого?нибудь принца, чтобы она бросилась в погоню за ним, пытаясь обрести свою большую любовь… И не можем повелеть уехать дочери только для того, чтобы за ней потянулась вереница женихов? Это против всех обычаев!

– Любимый, а разве наш брак был не против обычаев? Вспомни, сколько раз твой отец отсылал тебя в дальние страны и даже за моря, только чтобы ты забыл меня!

– Вот поэтому я и хочу, чтобы наша дочь, прекрасная Ситт Будур, была от этого избавлена. А потому, любимая, я решил так: совсем скоро наступит праздник цветения сакуры. На него, по давно установившейся традиции, съедутся владетели провинций, сановники, цари княжеств и магараджи. Приедут они с сыновьями. Вот на этом празднике и должна будет выбрать себе мужа наша красавица…

– Я повинуюсь тебе, мой император…

 

В суете прошли приготовления к еще одному празднику. Пышный императорский дворец стал еще роскошнее, если вообще такое можно вообразить. Слуги сбились с ног, поставщики двора опустошили лавки и амбары на многие ри[7] вокруг. Портные и ювелиры, сапожники и садовники, каллиграфы и музыканты – все стремились в сад, раскинувшийся вокруг императорских покоев. Всем находилось дело, а мастерство каждого настоящего умельца было щедро вознаграждено. Спешно выстроенные галереи вились вокруг сада, в котором со дня на день должны были расцвести нежным бледно?розовым цветом императорские сакуры. Весна уже вступала в свои права, но ночи были еще холодны. Императрица Комати опасалась, что гости не смогут полюбоваться цветущими деревцами. Но все равно, даже если бы деревья засохли все до единого, гостей надлежало встретить, как положено властителям мира. А потому в день праздника дорожки, что вели от ворот дворца к северным покоям, были заполнены людьми.

Императора приехали поздравить магараджи и князья, вельможи и наместники из провинций, властители далеких и близких стран и островов.

Никого не удивляла пышность убранства, но всех покоряла искренность, с какой императорская чета встречала гостей. Разноцветные фонарики, развешанные в саду, освещали дорожки и лужайки. Мягкий отсвет падал и на лицо императрицы. Только очень близкий человек заметил бы, что она весела лишь внешне… Комати была весьма озабочена тем, что ее дочь – Совершенная Красота, Ситт Будур – не принимала никакого участия в радостных приготовлениях к весеннему празднику.

Обычно девушка вместе с матерью выбирала новые шелка для роскошных нарядных одежд, сочиняла стихи. А затем с придворным каллиграфом выписывала их черной тушью на бледно?розовых, как цветки сакуры, полотнищах, которые слуги развешивали в парадном зале…

Но сейчас все было иначе… Ситт Будур словно во сне бродила по покоям, не думая ни о нарядах, ни о лакомствах. Рука же ее вывела лишь одно танка, задумчивое и немного печальное.

 

О, если б на свете

вовек не бывало вас,

цветущие вишни!

Наверно, тогда бы весною

утешилось сердце мое.[8]

 

Ей не хотелось никого видеть. Впервые за много лет она мечтала о покое, ей стала ненавистна суета, захватившая всех. И даже сказки, которыми с первых дней тешила ее кормилица, внезапно стали ей скучны.

Да, она преклонялась перед отцом и совершенным им подвигом во имя любви. Да, она понимала маму, которая делила свою душу между мужем и поэзией. Но самой девушке хотелось оказаться как можно дальше от покоев, праздника, шума. Она с ужасом думала о той минуте, когда пора будет покинуть свои покои и присоединиться к родителям. А мысль о том, что придется приветствовать гостей… Или выражать радость, общаясь с каким?нибудь очередным напыщенным невеждой… Или принимать ухаживания очередного индийского принца… Почему?то именно индийские принцы внушали ей особое отвращение: то ли своей надменностью, то ли пренебрежением к женщине, которое даже не пытались скрыть… Но, быть может, ей просто нужен был кто?то другой… Совсем другой…

Бамбуковые палочки, подвешенные у входа в крытую галерею, тихо зазвенели – это вошла служанка.

– Ее небесное совершенство императрица Комати ожидает ваше великолепие у входа в праздничные покои.

Принцесса Будур кивнула.

– Я сейчас появлюсь.

Девушка взяла себя в руки. «Ну, если ничего нельзя сделать, значит, надо поиграть в Ледяную Принцессу». Так было в далеком детстве – обидевшись из?за какого?то наказания, малышка Будур становилась Ледяной Принцессой – печальной, неразговорчивой. Она даже двигалась медленно, словно ее и в самом деле заморозили суровые ветра. А теперь эта старая игра показалась ей настоящим спасением от докучливых женихов, которых наверняка ее заботливые родители призвали в изобилии.

«Ну почему они не могут позволить мне жить, как раньше? Почему я должна выбирать себе в мужья какого?то неизвестного, наверняка надутого и глупого принца? Почему я не могу подождать до тех пор, пока не встречу своего единственного?» В душе Ситт Будур начал закипать гнев, но… И из покоев вышла уже Ледяная Принцесса. Шаги ее были легки, за ней, казалось, и в самом деле растекался в теплых сумерках шлейф холода.

Ситт Будур ступила на террасу как раз в тот момент, когда любимые музыкальные инструменты ее матери, кото и сямисэн, заиграли гимн в честь первого цветения. Нежные, тающие в вечерних сумерках звуки словно поднимали принцессу над полом. Будур показалось, что вслед за исчезающими звуками уносится ввысь и ее душа.

Но уже через мгновение звуки дуэта растворились в мощном звучании церемониального оркестра. Это была Кагура – подношение, призванное умилостивить божество, приносящее весну на острова Канагава. Немного грубая и вычурная, Кагура издревле была частью ритуала поклонения императорского двора.

Раньше Ситт Будур видела в этих древних традициях своеобразную красоту, выпестованную столетиями, в течение которых благородный род Фудзивара правил прекрасной страной Канагава. Но сейчас звуки безжалостно впивались ей в уши, вызывая жестокую боль.

Слезы выступили на глазах девушки. Она мечтала лишь о том мгновении, когда сможет исчезнуть с этой ярко освещенной террасы в самом сердце императорского сада, спрятаться в темноте и тишине собственных покоев.

Даже голос мамы, самый нежный и любимый голос на свете, приносил Будур невыносимые муки.

– Что с тобой, девочка? – вполголоса спросила Комати.

Ситт Будур лишь отрицательно покачала головой. Она хотела сказать, что все в порядке, но не могла найти силы произнести хоть слово.

– Тебе нездоровится? Велеть позвать лекаря?

У Будур хватило сил вымолвить:

– Все в порядке, мама.

Комати посмотрела на мужа. Если бы тот повернул голову в сторону своего семейства, он бы увидел обеспокоенность на лице жены. Но ритуал предписывал ему смотреть поверх голов гостей в темнеющее небо. А император всегда (ну или почти всегда) был приверженцем традиций. Вот потому он ожидал, когда отзвенит последняя нота, чтобы приветствовать гостей и открыть празднование.

Ситт Будур тоже посмотрела на отца и поняла, что ей предстоит вытерпеть все до конца.

Оркестр отзвучал. Над садом повисла тишина – все ждали слов императора. Они тоже были традиционными. Такэтори повторял их уже не один десяток раз, но сегодня он решил изменить привычный ход вещей.

– Радостен вечер праздника сакуры! Ждет нас множество добрых дней от сего дня! Как в цветении сакуры видим мы возрождение сил природы, так на сегодняшнем празднике мы станем свидетелями рождения новой ветви императорского древа! Ибо наступил год, когда нашей дочери, Несравненной Красоте, Ситт Будур, исполнится семнадцать. По древней традиции дочь императорского дома в этот год выбирает себе жениха. Пусть силы просыпающейся природы подарят нашей дочери способность ясно видеть, и пусть ею руководит любовь.

Ропот пробежал среди гостей. Холодная рука сжала сердце Будур. «О мой отец! Я последую традиции! Но мое послушание тебя не обрадует!»

Ситт Будур кивнула – драгоценные камни в прическе девушки сверкнули недобрым блеском.

Легкие лакированные гэта зашуршали по доскам помоста. Принцесса подошла к отцу, поклонилась ему и повернулась к гостям. Улыбка на лице императрицы Комати увяла, когда она встретила взгляд дочери. Но останавливать девушку было поздно. Традиция предписывала принцессе сказать свое слово… И Комати поняла, что дочь не ослушается отца, но это послушание будет куда страшнее неповиновения.

В тишине голос Ситт Будур звучал ясно, а слова звенели, как льдинки.

– О благородный отец мой, всесильный император! О моя прекрасная мать, заботливая императрица! Свято повеление традиций! И в этот вечер праздника я выберу себе жениха, своего спутника на долгом жизненном пути!..

Комати огляделась… Лица гостей были так красноречивы! Одни просто радовались празднику, другие заранее предвкушали победу, третьи прикидывали выгоды от такого брака. И не было среди молодых мужских лиц ни одного, которое светилось бы любовью. Никому не интересна была Ситт Будур сама по себе – лишь богатство и положение императора привлекли сюда всех этих принцев, сыновей сановников, князей и наместников… Страх охватил Комати – она поняла, что сейчас произойдет.

А Ситт Будур продолжила:

– Моим мужем станет тот, кто найдет ответы на три загадки, которые я загадаю! Знайте же, гости, верный ответ на каждую из них сможет дать лишь любящее сердце! Холодный разум навсегда ославит говорившего!

Первым все понял император, не зря же его называли светочем и мудрецом – дочь перехитрила его. Но Ситт Будур сказала свое слово. И это было слово дочери императора. А потому благородный Такэтори лишь согласно наклонил голову. Молчала и императрица. Она подумала, что дочь нашла лучший выход из положения – она не оспорила слова отца, но поступила сообразно своему желанию. Императорская честь спасена… Но цена этому – душа самой принцессы.

И в этот миг Комати вспомнила, как малышка Будур играла в Ледяную Принцессу. Сейчас блеск этого сверкающего льда был виден матери в каждом движении девушки.

– Да будет так! – император возвысил голос. – Воздадим же благодарность Аматэрасу, восславим день, когда в саду расцветает сакура!

И Ситт Будур победно улыбнулась. «Теперь все увидят, что такое честь Ледяной Принцессы! Я не знаю, есть ли в целом мире хоть один юноша с пылким сердцем, который найдет правильный ответ на мои загадки!»

 

Макама седьмая

 

Велик и прекрасен праздник Трона. Многие поэты прославляли его. Воспевали они и легендарное гостеприимство Ай?Гайюры, роскошные яства дворцовой кухни и искреннюю радость на лице царицы Алии.

От года к году все торжественнее становился выход из покоев царской четы. Царь Шахраман и царица Алия шествовали по главной улице столицы от дворца к тому месту, где столетия назад был воздвигнут первый дворец царей страны Ай?Гайюра и водружен первый Трон. Теперь о дворце напоминали лишь ворота, украшенные изразцами – пышные и древние, они сияли в солнечных лучах всеми оттенками золота. Пятна охры и киновари, синие мазки индиго, пурпур кошенили слагались в затейливый узор, переплетались цветами и листьями. Некогда под воротами проходили и обозы с награбленным в многочисленных походах добром, и войска?победители. Но теперь это были просто древние ворота в несуществующий дворцовый парк.

Сейчас процессия остановилась в нескольких шагах от этих величественных ворот. Зазвучали и смолкли зурны, затем музыканты всего города заиграли чарующую мелодию, которой уже много лет начинался этот праздник. По обычаю, вслед за музыкантами царь Шахраман проходил под воротами, открывал черную лакированную шкатулку и, зачерпнув из нее горсть мелких монет, бросал их в толпу. Царица и диван присоединялись к повелителю – этот древний ритуал, конечно, никого не мог обогатить, но все жители страны Ай?Гайюра искренне считали, что такая монетка из рук мудрого царя принесет удачу на весь год. А потому вдоль церемониальной дороги и возле ворот собралось немало простого люда.

Но не только ремесленники и слуги – даже чиновники, купцы и богачи не считали зазорным смешаться с толпой в этот день. Быть может, и им улыбнется удача, и монетка упадет в их раскрытую ладонь?

Когда умолкли радостные крики, царь Шахраман поднял руку. Стало тихо, настолько тихо, что слышно было, как вдали, в порту, бьют о каменные причалы невысокие весенние волны.

Это была тоже давняя традиция – не глашатаи разносили повеления, а сам властелин обращался к своим подданным. Обычно царь говорил о радости прихода новой весны, о достоинстве и традициях страны Ай?Гайюра. Но сегодня царь медлил. Он понимал, что народ ждет его слова, но не мог решиться отступить от традиций. «Нет, не сейчас… На диване я оглашу повеление для своего сына. Сейчас не время».

Он посмотрел на свою прекрасную жену. Алия уже поняла, что он принял какое?то решение, и на ее лице застыло выражение ужаса и ожидания скандала. Царь улыбнулся жене.

– Возлюбленный народ мой! Будь счастлив в день этого праздника! Счастлив и я, ваш повелитель, ибо еще один год прожила наша великая и достойная страна в покое и радости. Прошел год, но никто из соседей не стал нашим врагом, не услышали мы плача над погибшими в боях, не стали сиротами дети воинов…

Благодарил царь Шахраман свой народ за вдохновенный труд, восхищался своим народом… А царица Алия облегченно вздохнула, втайне обрадовавшись, что не стал ее муж сейчас говорить о принце и его непонятном настроении.

Кемаль стоял поодаль. Ему церемония казалось пресной и скучной, и лишь уважение к традициям заставило его вообще выйти из своих покоев. Благоговейная тишина, нарушаемая лишь низким голосом царя, действовала на принца усыпляюще. Да к тому же и эта вынужденная неподвижность!.. Кемаль чувствовал себя статуей, каменным изваянием себя самого. А дальше, как он прекрасно знал, будет еще одно шествие – теперь уже обратно во дворец, к парадным покоям. Затем еще одно тягостное стояние, по правую сторону отцовского трона. А ведь праздничный диван мог продлиться не один час!

Гнев и отчаяние наполняли душу принца. Не было в ней сейчас ни капли любви или почитания – лишь усталость и ожидание того мига, когда он сможет скрыться от отцовского взгляда.

 

Зал собраний наполняли эмиры и визири, вельможи царства и великие воины. Переговаривались вполголоса, вели себя сдержанно – ведь царь не любил суеты. А в праздничные дни Шахраман чувствовал себя олицетворением древней истории страны и потому иногда нарочно тянул время, чтобы насладиться мгновением появления на диване, теми секундами, когда в церемониальном зале повисает благоговейная тишина. Пусть всего миг – ведь заседания дивана зачастую напоминали царю разгар торгов на базаре.

Наконец Шахраман ступил на шелковый ковер, что вел к возвышению с царским троном, до которого было всего несколько шагов. По правую руку от трона уже стоял принц. И выражение его лица так не понравилось царю, что он решил именно со своего повеления начать сегодняшний диван.

После молитвы царь занял свое место, обвел взглядом лица царедворцев и проговорил, ни на кого не глядя:

– Предстань передо мной, сын мой, принц Кемаль!

Принц вышел вперед, опустился на колени и трижды поцеловал землю у ног отца. Сердце его сжималось в недобром предчувствии.

– Дитя мое, – заговорил Шахраман. Голос его был сух, но силен. Казалось, он заполнил собой все покои дворца. – Здесь, на диване, собрались все вельможи царства. Перед лицом этих достойных мужей я отдаю тебе повеление и не потерплю возражений. Вот моя воля: ты должен жениться! Я желаю, чтобы ты в течение года выбрал себе в жены дочь царя или девушку иного знатного рода. И я желаю, чтобы на следующий праздник Трона мы сыграли твою свадьбу!

Повисла тишина. Царедворцы молчали. Недоумение читалось на многих лицах – никогда еще царь на диване не отдавал повелений членам своего семейства. Молчали и советники царя. Они понимали, что некие весьма тяжкие размышления вынудили царя дать принцу наказ в присутствии посторонних. Все ждали слов Кемаля.

Гнев застилал юноше глаза. Принц сдерживался изо всех сил, чтобы не закричать в полный голос.

– Отец мой, великий царь Шахраман! Я услышал твое повеление. Знай же, что я не женюсь никогда. Пусть это противоречит твоей воле, пусть я прослыву ослушником, но говорю тебе: я не стану рабом женщины. Ибо нет в мире существа более страшного, коварного и лживого, чем женщина. Ибо все слова любой из них не стоят и медного кебира, за который на базаре можно купить лишь глоток воды.

Наслышан я от многих, читал в древних книгах, что самыми страшными существами издавна почитают женщин. Нет такой силы, которая заставила бы меня выбирать среди них себе жену, спутницу моих дней. Лучше я останусь одиноким и буду доживать свой век в пустыне, чем решусь довериться племени, которое не знает ни слова правды, которому неведомо понятие чести, для которого предательство так же легко и приятно, как утреннее омовение!

Никогда еще царь Шахраман не видел своего сына таким. Никогда еще Кемаль не произносил таких злых и жестоких слов. Напротив, он всегда уважал свою мать – ибо видел, какой любовью окружена она и во дворце, и в царстве. Видел он и то, как царица Алия относится к царю Шахраману.

Но сейчас не разум, а гнев заставлял принца говорить. И потому не было нужды искать в его словах хоть малое зерно истины.

Царь Шахраман прервал своего сына. Он тоже разгневался. Но ведь он был не только отцом, но и царем, правил разными людьми и умел заставить слушать себя.

– Твои слова, принц, жестоки и несправедливы! Но я сейчас не буду требовать, чтобы ты одумался. Ты сказал свое слово. И да будет так. Слушайте же меня, подданные!

За этой древней формулой всегда следовало повеление царя, ослушаться которого было уже невозможно.

– Сим повелеваю заточить принца Кемаля в башню на острове Вахрез, в трех милях от наших берегов. Отныне единственными его собеседниками станут книги, а единственным занятием – чтение и размышление. Раз в неделю я буду отправляться на остров и час беседовать с сыном. И да будет так!

 

Жестокость этого повеления ошеломила всех. Никогда еще царь не был так суров с сыном. Но более всех был потрясен сам принц Кемаль. И не потому, что отец приговаривал его к заточению в старинной башне. Впервые юноша понял, что он более не малыш, что его слово воспринимают как окончательное решение, и ему не дали возможности передумать. Против его воли стала воля отца. И теперь ослушаться царя не мог никто, даже его собственный сын.

Молчал диван. Слово царя было непреложно. И потому визирь сделал знак начальнику стражи, а тот, обернувшись, отдал распоряжение вполголоса. И уже через час принца вместе с сундуками с книгами и одеждой везли на повозке к царской пристани. Поспешно собирался в дорогу и старый воспитатель Кемаля – старик Рашад. Да, тот самый Рашад, чья дочь не так давно пыталась заковать принца в любовные цепи. Старому ученому, в отличие от принца, это путешествие было в радость – ибо его друзьями уже много лет были знания. Книги и свитки он любил куда больше, чем жизнь и дочерей.

Ошеломило решение мужа и царицу. Она ожидала многого, но не такого сурового приговора. Никаких отсрочек, никаких оправданий…

Каменная башня и гулкое эхо, кроме книг, теперь становились спутниками принца Кемаля. Как ни удивительно, но принц радовался этому. Его ждали дни и месяцы одиночества. Но он надеялся, что, по крайней мере, теперь никто не будет приказывать ему искать себе жену.

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Макама – жанр плутовской новеллы в средневековой литературе Востока.

 

[2] Кемаль – красивый (араб.).

 

[3] Рашад – здравый смысл (араб.).

 

[4] Фарсах – мера дины, один фарсах равен около шести километров.

 

[5] Здесь и ниже танка Ёсиминэ Мунэсада (816–890). Перевод А. Долина.

 

[6] Фуро (или офуро) – баня. Чаще бочка, наполненная очень горячей водой.

 

[7] Ри – мера длины в Японии, около 4 км.

 

[8] Танка Аривара Нарихира. Перевод В. Станович.