Дэвид Марк

Сумерки зимы

 

Моим бабушкам и дедушкам посвящаю – отменным рассказчикам

 

Не действует по принужденью милость;

Как теплый дождь, она спадает с неба

На землю и вдвойне благословенна:

Тем, кто дает и кто берет ее.

Уильям Шекспир «Венецианский купец»[1]

 

 

Стремительный, непредсказуемый, с харизматичным героем, с тревожной атмосферой – все как надо в этом дебютном романе.

 

В портовом Гулле, десятилетия не знавшем снега, метель. Снег сыпет который день, небо цвета ртути низко нависло над землей, в городе ночь сменяется сумерками, которые сменяются ночью. Зимние сумерки и в душе Эктора Макэвоя, детектива из убойного отдела Гулля. Дома его ждет красавица?жена и очаровательный маленький сын, в отделе его уважают, хотя  сторонятся, но ему не дает покоя прошлое, оставившее отметины на его теле…

Серия подозрительных смертей происходит в этом городе на севере Англии. Старый рыбак погибает в открытом море; девочка?подросток заколота на ступенях церкви после рождественской службы; алкоголик сгорел заживо при странных обстоятельствах… Между этими смертями нет ничего общего. Но на взгляд Эктора Макэвоя, рыжего гиганта с кроткими глазами, есть. И пусть ему никто не верит, он убежден, что это не простые убийства. Он ведь и сам чуть не стал жертвой, столкнувшись с убийцей, лицо которого было спрятано под маской, оставлявшей открытыми лишь глаза. Ярко?синие глаза, полные слез…

Тревожный и стильный детектив выдающегося криминального репортера. В детективном жанре появился новый оригинальный голос. Герой Дэвида Марка сложен, неординарен и очень интересен. Британский детектив в лучших традициях. Publisher’s Weekly

 

Сумасшедший сюжетный темп, яркие персонажи и неотразимый главный герой –  чрезвычайно многообещающий старт.  The Guardian

 

Оригинально и увлекательно. Дэвид Марк – исключительный талант. Вэл МакДермид

 

Первый кандидат в детективном жанре на коронацию, будущим детективщикам придется бороться за определение «новый Дэвид Марк». Bookpage.com

 

Дэвид Марк разворачивает действие своего детектива в местах, идеальных для нуара – удаленный от всего на свете Гулль, где вечные дождь и ветер служат отличным саундтреком для загадочных историй. Самые настоятельные рекомендации. И в нетерпеливом ожидании следующей книги. Euro Crime.

Виртуозно?мастерский роман с жестким детективным сюжетом, лирической линией героя и интеллектуальными ребусами. Daily Mail

 

У Дэвида Марка огромный потенциал, чтобы стать главной звездой британского детектива. Shots

 

Роман, в котором бушуют чувства, от любви до ненависти. I Will Read Books

 

«Сумерки зимы» – не просто детектив, в романе ставится очень сложный и серьезный вопрос о том, что есть милосердие. Fife Leader

 

Безусловно, скоро по Галлю будут бродить туристы, привлеченные сюда детективами про Эктора МакЭвоя. На литературной карте скоро появится еще один город. Seven

Идеально кинематографический стиль. South Wales Echo

 

Марк родился в 1977 году в самой неуютной части Соединенного Королевства – в графстве Камбрия, что на северо?западе Англии, где практически круглый год льют дожди и дуют сильнейшие ветра. Д. Марк 12 лет работал криминальным репортером для разных региональных изданий, сотрудничество с провинциальными газетами не помешало ему стать авторитетом в этой области, фактически звездой криминальной журналистики национального масштаба. «Сумерки зимы» – его дебютный роман, которым открывается детективная серия про сержанта Эктора МакЭвоя. Обивать пороги издательств и литературных агентств Дэвида Марку не пришлось – за его дебютную книгу боролись сразу несколько крупных английских издательств, и в результате права на нее были проданы с аукциона за очень немалую сумму. Книга сразу вызвала огромный интерес в Англии. Главное книжное телешоу станы «Книжный Клуб Ричарда и Джуди» выбрало детектив Дэвида Марка детективом года. Первый тираж в 200 000 экземпляров разошелся практически мгновенно. И это при том, что «Сумеркам зимы» пришлось конкурировать с «Исчезнувшей» Гиллиан Флинн, на раскрутку которой были потрачены деньги, сравнимые с годовым бюджетом скромной страны. С самого начала Дэвида Марка стали называть сменой уставшему Йену Рэнкину, который как раз тогда заявил, что он завершает серию про своего героя инспектора Ребуса. В 2013 году вышла вторая книга Дэвида Марка про Эктора МакЭвоя, а в 2014?м – третья. И в том же году права на экранизацию книг купила одна из основных британских телекомпаний. В начале 2016 года должен выйти первый сезон детективного серила про Эктора МакЭвоя.

 

Дэвид

 

От журналистики Дэвид теперь отошел, сосредоточившись на книгах. Живет он с подругой, двумя детьми и двумя собаками на перестроенной ферме, отстоящей на несколько миль от ближайших соседей – идеальное место, чтобы писать стильные, мрачноватые и идеально британские детективы. Тем более, что и увлечения писателя способствуют этому – книги, виски и бокс по телевизору.

 

Пролог

 

Старик поднимает взгляд, и на короткий миг чудится, будто его глаза бессильны что?либо различить. Сорок пролетевших лет мешают ему рассмотреть сидящую перед ним журналистку.

– Мистер Стейн? – Теплая ладонь заботливо касается костлявого колена. – Поделитесь воспоминаниями о тех минутах?

Нужно усилие, чтобы перебраться из прошлого в настоящее.

Он моргает.

Стариковская боязнь растерять остатки памяти. Он приказывает себе собраться.

Ты все еще здесь, твердит он про себя. Ты еще живой.

– Мистер Стейн? Фред?

Ты живой еще, упрямо повторяет он. Сухогруз «Карла». Семьдесят миль до побережья Исландии. Последнее интервью на камбузе, въевшаяся в стены вонь горелого масла и пережженного кофе; рокот дизеля и ошметки пены; удушливый запашок давно не мытых тел и сопревшей шерсти.

Так много воспоминаний.

Старик опять моргает. Уже входит в привычку. Что?то нет слез, думает он. А поплакать не мешало бы.

Женщину он видит ясно. Журналистка сидит на краешке стула подавшись вперед – прямо как жокей в седле. Тянет микрофон к его лицу; так малыши суют взрослым леденец, чтобы поделиться.

Глаза закрываются, и воспоминания накрывают его волной.

Он вновь молод, готовится к восемнадцатичасовой вахте, натягивает джемпер, затвердевший от рыбьих кишок и засохшей слизи. Греет ладони кружкой чая и глотает овсянку, торопливо набивая желудок. Все тело болит. И пальцы, сколько ни грей, точно чужие. Слышит голос шкипера. Нервные окрики. Орудует багром. Тесаком. Рубит лед. Летящие во все стороны куски могут раскроить череп, если вовремя не увернуться. Он чувствует, как судно начинает…

– Ветер, шум, – говорит старик, и упрятанные в карман куртки пальцы сами собой скрещиваются, касаясь шелковистой пачки «Бенсон энд Хеджес». Застарелая привычка, память о католическом воспитании.

– Сможете описать этот шум?

– Все равно что в доме посреди пустоши, – говорит он, щуря один глаз. – Ветер налетал со всех сторон сразу. И выл. Ревел. Бросался, точно хотел разнести нас в щепы. Да я сам ходуном ходил от ветра. Дрожал, что твой камертон, вместе с палубой, хоть и стоял чертовым столбом как вкопанный, как примерзший намертво.

Журналистка кивает оператору, просит продолжать съемку. Отличный персонаж этот милый старикан в костюме с благотворительной распродажи и в галстуке с эмблемой «Кингстон Ровере»[2]. Неплохо держится, учитывая, что ему пришлось пережить. Холод переносит получше, чем она. Да и качка ему нипочем. Желудок у него явно луженый. Она?то едва справляется с тошнотой – с того момента, как они вошли в этот атмосферный фронт, а пребывание в засаленной кухне, до потолка заляпанной брызгами стряпни, только усугубляет ситуацию, но другого помещения, способного вместить их троих и аппаратуру, на сухогрузе попросту нет. «Камбуз, не кухня», – с дотошностью профессионала поправляет она себя.

– Продолжайте, мистер Стейн.

– Если начистоту, голубушка, то я помню сапоги, – говорит старик, глядя в сторону. – Сапоги моих корешей. Как они скрипели. Наверху, на палубе. Они свистели. Резиновые подошвы повизгивали на досках. Раньше я такого не слыхал. Восемь лет на тральщиках, и сроду не слыхал ничьих шагов. Мотор да генераторы не давали. А в ту ночь слышал. Ветер стих, будто нарочно, чтоб я услыхал, как топочут подметки. Мило с его стороны, да? Сволочь, а не ветер. Он словно дух переводил, готовясь расправиться с нами. А я стоял там и думал: «Я слышу сапоги». Даже сорок лет спустя помню, как повизгивали. Визжали эти сапоги, черт бы их драл. С тех пор не переношу скрип резины. В дождь из дому не выйду. Стоит заслышать, как подошва скользит на чем?то мокром, у меня сразу ноги подкашиваются. Даже думать об этом не желаю. Вот что в том рейсе было неправильно. Не волны.

Не клятая погода. А то, как «велли»[3] скрипели по мокрой палубе, чувство такое, будто слышу их до сих пор…

Она понимающе кивает в ответ. Кэролайн. Тридцать с хвостиком. Большие деревянные серьги и мальчишечья стрижка. Глядеть особо не на что, зато в себе уверена и схватывает все на лету. И накрашена по высшему классу – как дикторша из теленовостей. Лондонский акцент и дорогущее кольцо на пальце с малость облупившимся за время плавания маникюром.

– Потом ветер опять припустил, – продолжает старик. – Сидишь будто в жестянке, по которой кто?то лупит крикетным молотком. Нет, хуже. Будто на аэродроме, откуда взлетают сразу сотни самолетов. И тут на нас покатили волны. Пена замерзала еще в воздухе, ощущение, словно тебя колют миллионом иголок сразу. Лицо и руки исколоты. А глаза точно кто?то заталкивает внутрь головы. Шагу сам сделать не могу. Швыряет туда?сюда, колотит обо все, что подвернется. Чертов пинбол, и я внутри него. Так и болтался, дожидаясь, когда все закончится. Уж точно сломал пару костей, да только боли не было. Будто не мог переживать все сразу. Короче, только шум да холод. И словно тебя рвет на части.

Довольна теперь, думает он. Нравится ей. Да и он сам чувствует гордость. Уж сорок лет минуло с той поры, как он пересказывал эту историю без пинты в руке, – да и та кружка с чаем, в которую он вцепился пухлым, мраморно?розовым кулаком, уже остыла, так ни разу и не поднесенная к губам.

– И когда же был отдан приказ покинуть судно?

– Все так перемешалось. Темно было. Огни?то погасли, как мы налетели на скалы. Видели когда?нибудь снег вперемешку с морской пеной, да еще в темноте? Все равно что внутри телевизора без антенны. Там и распрямиться во весь рост не выйдет. Кто его разберет, где верх, где низ…

Старик проводит рукой по щеке. Ловит одинокую слезу. Смотрит на нее, обвиняюще застывшую на узловатых, обветренных костяшках. Давно он не видел собственных слез. С самой смерти жены. Слезы и тогда подкрались внезапно. После похорон. После поминок. Когда все разошлись по домам, а он взялся перемыть посуду, смахнуть крошки да корки в мусорное ведро. Слезы хлынули, точно кто?то отворил шлюзы. Они текли так долго, что под конец он уже удивленно смеялся, стоя над раковиной в кухне и воображая два крана по обе стороны носа: осушал тот самый океан, от которого отказался ради нее.

– Мистер Стейн…

– На том и покончим, голубушка. Передохните, лады? – Голос сиплый. С отзвуком сигарет и горького пива. Старик вдруг начинает дрожать. Так и трясется внутри своего костюма с вытертыми до блеска рукавами и пузырями на коленях. И потеет в придачу.

Кажется, Кэролайн готова возразить. Объяснить, что для этого они и устроили съемку. Что любые переживания в кадре помогут зрителям понять, как глубоко затронули его былые события. Но вовремя обрывает себя, сообразив, что это прозвучит так, словно она советует шестидесятитрехлетнему мужчине расхныкаться перед камерой.

– Завтра, голубушка. Сразу после как?его?там.

– Ладно, – кивает она и знаком показывает оператору: сворачиваемся. – Вы ведь в курсе, что будет, так?

– Не сомневаюсь, вы подскажете.

– Так. Капитан согласился выделить нам час на месте крушения. Встанем напротив, погода будет не ахти, но на церемонию времени хватит. Закутайтесь потеплее, ладно? Как договаривались, простой венок с памятной табличкой. Мы отснимем, как вы бросаете его за борт.

– Вот и хорошо, голубушка, – говорит он, и собственный голос уже не кажется знакомым. Какой?то писк. Почти как резиновая подошва на мокрых досках.

Грудь вдруг стискивает боль. Старик дарит репортерше улыбку доброго дедушки, желает покойной ночи и, не обращая внимания на протесты коленных суставов, отрывается от твердой спинки стула и вразвалку двигается к распахнутой двери. Три шага. Он протискивается в узкий коридор и торопится к палубе – уже много лет не ходил так быстро. Кто?то из команды идет навстречу. Кивнув, улыбается и дает дорогу старику. Бормочет что?то по?исландски и ухмыляется, но Фред не в том сейчас состоянии, чтобы припомнить хоть пару слов языка, которым уже десятки лет не пользовался, так что моряку в оранжевой робе он отвечает лишь сдавленным кашлем.

Он не может дышать. По руке, по плечам растекается острая боль.

Хрипя, хватая ртом воздух, топая по ступеням, он вываливается на палубу, точно рыба из сетей, и, крепко зажмурившись, набирает полную грудь леденящего, ревущего ветра.

Палуба пустынна. Позади него горой громоздятся контейнеры, которые супертанкер сбросит уже через три дня. Ближе к носу судна светятся желтые квадраты рубки. Бледное свечение галогенных ламп размытыми кругами лоснится на зеленой палубе.

Старик смотрит на воду Гадает, как теперь выглядят его товарищи. Лежат ли скелетами на дне, или море разметало кости, перемешало. Думает, не перепутались ли ноги Джорджи Бланшара с ногами Арчи Картрайта. Эти двое никогда не ладили.

Старик представляет себе собственный труп – там, на дне.

Размышляет о том, как бездарно растратил сорок краденых лет.

Лезет в карман и вытаскивает сигареты. Многие годы минули с тех пор, как ему приходилось чиркать спичкой при пятибалльном шквале, но он еще не запамятовал, как прятать пламя в кулак, как затягиваться сигаретным дымом. Привалившись спиной к планширю, он оглядывается, наводя порядок в мыслях. Смотрит на сгрызенный ноготь луны, скользящий вниз к подушке туч. Смотрит на пляску белых отсветов, которые судно оставляет на черной воде.

Почему именно ты, Фред? Почему ты вернулся, а они – нет? Почему…

Завершить мысль Фреду не удается. Он так и не докурил сигарету. Так и не бросил в море венок с табличкой, прощаясь с восемнадцатью сотоварищами, которые не вернулись живыми из того рейса.

Ему показалось, что судно налетело на мель. Его швырнуло вперед. Ударило о поручень, выбило из легких воздух, протаранило грудь осколком сломанного ребра. Ноги ослабели, на губах запузырилась кровь. Он сполз на колени, затем на живот, пытаясь пальцами уцепиться за скользкую палубу. От падения осколок ребра отломился, и агония внутри полыхнула алым, на мгновение рассекла туман сознания, заставила открыть глаза.

Он попытался приподняться, оторваться от палубы. Позвать на помощь.

И тогда чьи?то сильные руки сгребли его, словно лопатка повара – распадающийся кусок жареной трески. Всего какой?то миг, единственный миг он смотрел в глаза человеку.

А затем – ощущение полета. Нет, неуклюжего падения. Холод, сопротивление воздуха. Ветер в ушах, брызги на лице.

Удар.

Ломающий кости, рвущий внутренности удар о днище небольшой деревянной лодки, пляшущей на волнах цвета эля.

Приоткрываясь болезненными толчками, глаза его увидели, как удаляется судно. Притупленное сознание все?таки уловило, что крошечная спасательная шлюпка болтается в открытом океане.

Старик был слишком слаб, чтобы копаться в памяти, но по мере того, как по телу его разливался холод, а со всех сторон надвигалась чернота, в мозгу все отчетливее стучала мысль о том, что все это уже было.

Что все это с ним не впервые.

 

Часть первая

 

Глава 1

 

14.14, Холи?Тринити?сквер. Две недели до Рождества.

Воздух пах снегом. Покалывал язык. Металлический привкус, просто ощущение на нёбе. Холодное, ментоловое. Чуть отдает медью.

Макэвой вдохнул поглубже. Заполнил себя воздухом. Бодрящим, насыщенным воздухом Йоркшира. Соль и брызги с побережья; дымок с нефтеперегонных заводов; жженые какао?бобы с шоколадной фабрики; едкий запах комбикормов, поутру разгруженных в доке; сигареты и жареная пища городских бедняков – в воздухе собран весь этот крепко облажавшийся город.

Вот он, Гулль. Дом.

Макэвой смотрел на небо, исполосованное лохмотьями облаков.

Холодно, как в могиле.

Поискал взглядом солнце. Покрутил головой туда и сюда, пытаясь отыскать источник яркого, водянистого света, что растекался по рыночной площади, оставляя в тени окна кофеен и пабов, взявших в кольцо суету городского сердца. Улыбнулся, найдя?таки солнце, скромно умостившееся позади церкви, – оно было точно прибито к небу острием церковного шпиля, укрыто накидкой из строительных лесов и брезента.

– Еще, папа! Еще!

Макэвой опустил взгляд на сына. Скорчил зверскую гримасу.

– Прости, отвлекся.

Поднял вилку и просунул очередной кусок шоколадного торта в широко открытый рот малыша. Следил, как тот жует, глотает и снова распахивает рот – совсем как птенец в ожидании кормежки.

– Вот ты кто! – засмеялся Макэвой, решив, что Фину понравится такое сравнение. – Птичка?невеличка, ждешь червячка.

– Фьють?фьють! – пискнул Финли, хлопая руками?крыльями. – Хочу еще червяка.

Макэвой фыркнул, сгреб остатки торта с блюдца и поцеловал сына в лоб. Фину тепло в его курточке с начесом, на голове у него вязаная шапка с помпоном, так что Макэвою не уловить восхитительного запаха детского шампуня. Он подавил искушение сдернуть с Финли шапку и вдохнуть аромат свежескошенной травы и медовых сотов, неизменный запах рыжей шевелюры сына, но на летней террасе модного кафе, сверкавшей глянцем столов и металлическим блеском стульев, стоял лютый холод, так что он лишь пощекотал сынишку под подбородком и порадовался его улыбке.

– А когда мама вернется? – спросил Фин, вытер лицо уголком бумажной салфетки и слизнул с губ шоколадную крошку.

– Скоро. – Макэвой глянул на часы. – Она отправилась за подарками для папы.

– Подарками? А за что?

– Я ведь был хорошим мальчиком.

– Как я?

– Точно, – снова расмеялся Макэвой. – Я был очень?очень хорошим. Рождественский Дед принесет мне целый мешок подарков. Много?много?много.

Через две недели Рождество, и Фин найдет под серебристыми ветвями и красной мишурой искусственной елки горку аккуратно завернутых, с любовью украшенных свертков. Подарки потянут на месячный заработок Макэвоя, не меньше. Половину гостиной их ничем не примечательного дома на две семьи, недавно возведенного в северной части города, заполонят футбольные мячи, солдатики да обновки. Они начали покупать все это еще в июне, незадолго до того, как Ройзин обнаружила, что снова ждет ребенка. Такие траты им не по карману. Даже и половина не по карману. Но он знал, как жена любит Рождество, а потому кредитной карточке пришлось несладко. Для Ройзин – все что угодно. Рождественским утром в собственном чулке она обнаружит платиновое ожерелье с гранатами. А потом красную кожаную куртку, которая окажется в самый раз, когда Ройзин сбросит послеродовой жирок, и коллекцию дисков со всеми сериями «Секса в большом городе», и билеты на мартовский концерт UB?40. Конечно, Ройзин заверещит от восторга, ему так нравится этот ее щебет. Подбежит к зеркалу и примерит куртку прямо поверх мешковатой футболки, поверх большущего живота. Ее милое, с тонкими чертами лицо озарится улыбкой, и Ройзин осыплет мужа поцелуями, совсем позабыв, что Рождество – детский праздник и что их сын еще не успел сорвать обертку с первого своего подарка.

Ощутив на груди вибрацию, Макэвой отвлекся от этих мыслей и достал из внутреннего кармана два тонких мобильных телефона. Мимолетное разочарование – вибрировал «домашний» аппарат. Сообщение от Ройзин: Я такое купила… Тебе понравится! Хххх. Усмехнувшись, он отправил строчку поцелуев в ответ. И тут же услышал презрительный голос отца: Слюнтяй дерьмовый! Стряхнул этот голос пожатием плеч.

– Глупенькая у тебя мама, – сообщил он Фину, и тот серьезно кивнул в ответ.

– Да, – подтвердил мальчик, – она такая.

Чтобы Макэвой заулыбался, ему достаточно мельком подумать о жене. Говорят, любить по?настоящему – значит заботиться о ком?то больше, чем о себе самом. Бессмыслица. Для Макэвоя первый встречный важнее его самого. Да он жизнью пожертвует ради спасения незнакомца. Но его любовь к Ройзин столь же совершенна и невообразима, как и она сама – изящная, страстная, верная, отважная. Сердце его в надежных руках.

Какое?то время Макэвой бездумно смотрел перед собой, на церковь. Он всего пару раз бывал внутри. За те пять лет, что протекли с их переезда в Гулль, он успел побывать в большей части заметных зданий города. Они с Ройзин однажды ходили в собор на часовое выступление Кёльнского филармонического оркестра. Его концерт мало тронул, но жена была счастлива. Макэвой скучал, листал программку, хлопал по мере надобности, заливал музыку в мозги, как напиток – в пересохшее горло, время от времени поглядывая на Ройзин. Она совершенно растворилась в мощном звучании струнных, призрачным и величественным эхом лившемся на них с арочных сводов.

Когда гул прохожих и транспорта вдруг почему?то стих, Макэвой расслышал голос мальчика?певчего – хрупкие ноты, летящие над площадью. Песня лавировала меж пешеходами, как нить в ткацком станке, заставляя людей оборачиваться, замедлять шаг, обрывать разговоры. Рождественское чудо. Улыбки. Веселые возгласы.

Макэвою вдруг захотелось сводить туда Фина. Постоять при входе, послушать службу. Спеть «Как во царском граде Давидовом», держа сына за руку и глядя, как мерцают на стенах отблески свечей. Когда, сделав заказ, они отошли от стойки кафе, Фин завороженно смотрел, как скрывается за большими, обитыми железом церковными дверьми хвост процессии певчих и священнослужителей. Смущенный своим невежеством, Макэвой так и не сумел объяснить сыну, почему одеяния такие разные, но их многоцветье только распалило любопытство Фина.

– А зачем там мальчики и девочки? – спросил он, тыча пальцем в хористов, похожих на перечницы в своих красных накидках с белыми воротничками.

Макэвой подосадовал, что не может ответить. Воспитанный в католической вере, он не удосужился разобраться в тайном смысле облачений англиканской церкви.

Макэвой мысленно затянул «узелок на память», пообещав себе исправить это упущение, и обернулся: не видать ли Ройзин? Куда там, ее и не разглядишь за потоком покупателей, опасливо семенящих по скользкой брусчатке, которая выстилает старый город. В каком?нибудь из ближайших центров, скажем в Йорке или в Линкольне, эти улицы были бы заполнены туристами. Но здесь Гулль. Последняя остановка на пути в никуда, у самой кромки моря, край света.

Вот опять дрожь у сердца. На этот раз вызов по «рабочему» мобильнику. Отвечая, он ощутил, как внутри все сжалось.

– Сержант уголовной полиции Макэвой, отдел борьбы с особо опасными преступлениями. – От названия собственной должности у него до сих пор дух захватывало.

– Расслабься, сержант. Проверка связи. – Это была Хелен Тремберг, высокая женщина, детектив?констебль, пару месяцев назад перевелась сюда из Гримсби, едва успев распрощаться с патрульной униформой.

– Отлично. Что у нас?

– Все тихо, учитывая сезонный всплеск. Выходные, наверное. Город мирно тратит денежки, так что по мелочам. Домашняя ссора на Беверли?роуд, хотим спустить на тормозах. Семейная вечеринка обернулась мордобоем, не более. Да, еще. Пэ?Гэ?Ка интересовался, не найдешь ли ты минутку перезвонить ему.

– Вот как? – Макэвой постарался, чтобы голос звучал ровно. – А что, собственно…

– Не о чем беспокоиться. Вроде бы ты можешь оказать ему услугу. Не кричал, ничего такого. Грязно не выражался.

Оба рассмеялись. Помощник главного констебля – фигура вовсе не зловещая. Костлявый, рассудительный, с тихим голосом и вежливыми манерами, он скорее походил на банковского клерка, чем на грозу карманников; самым заметным его вкладом в работу местной полиции стали внедрение «коллективного доступа к локальной сети» и циркуляр, рекомендовавший сотрудникам воздержаться от употребления бранных слов во время визита принцессы Анны в здание управления на Прайори?роуд.

– Ясно. Значит, ничего срочного?

– Прости, сержант. Я бы и звонить не стала, но ты хотел быть в курсе…

– Нет?нет. Правильно сделала.

Макэвой со вздохом отключил вызов. Его непосредственная начальница, и.о. следственного инспектора Триш Фарао, уехала слушать лекции, а оба инспектора рангом повыше его собственного взяли выходные. Случись что?нибудь из ряда вон, именно Макэвою придется принять бразды правления. И даже немного стыдясь, он все равно надеялся, что произойдет нечто серьезное, пусть даже все шишки потом и свалятся на него. По твердому убеждению Макэвоя, они неизбежны. Преступление произойдет, не стоит сомневаться. Снег выпадет, так или иначе; вопрос только в том, где именно и какой толщины наметет сугроб.

К столику подошла официантка, обнаженные руки в гусиной коже. Состроила беззлобную рожицу Макэвою и его сыну.

– Вы что, психи? – спросила она, подчеркнуто дрожа от холода.

– Я не псих, – возмутился Фин. – Сама ты псих.

Макэвой улыбнулся сыну, но одернул: грубить взрослым нельзя.

– Славный выдался денек. – Он перевел взгляд на официантку: черная юбка, черная футболка, на вид немного за тридцать.

– Говорят, снег пойдет, – сказала она, собирая тарелки с остатками шоколадного торта, стакан из?под лимонада и кружку, в которой был горячий шоколад, выпитый Макэвоем в три обжигающетерпких глотка.

– Сегодня слегка припорошит, и только. А через день?другой ждите настоящий снегопад, пару дюймов точно наметет.

Официантка оглядела его. Здоровенный парень, широкая грудь, в дорогом двубортном пальто. Хорош собой, даже буйные рыжие лохмы не портят. Ростом под два метра, но в движениях заметна некая сдержанность – не иначе, побаивается собственных габаритов, тревожится, что сломает или разобьет ненароком что?нибудь. И акцент довольно приметный, то ли «аристократичный», то ли «шотландский».

– Так вы метеоролог? – с улыбкой спросила официантка.

– Я вырос в диком краю. Там у людей есть чутье на такие вещи.

Официантка улыбнулась Фину, кивнула на Макэвоя:

– Значит, у твоего папы чутье на погоду?

Невозмутимо глядя на нее, Фин объявил:

– Мы маму ждем.

– Да что ты? И куда же подевалась мама?

“За подарками для папы.

– Так вы, значит, хорошо себя вели? – с профессиональной игривостью поинтересовалась официантка у Макэвоя. Ее взгляд еще раз пробежался по мощной фигуре, крепкой шее, круглому лицу с квадратной челюстью, словно бы исполосованному тончайшими шрамами.

Макэвой усмехнулся:

– Стараюсь.

Официантка одарила его еще одной улыбкой и поспешно нырнула внутрь кафе.

Макэвой медленно выдохнул. Усадил Фина понадежнее. Из кожаной сумки у его ног достал блокнот и коробку цветных карандашей. «Портфель на лямке», как назвала сумку Ройзин, подарив пару месяцев назад, вместе с модным пальто и целым трио дорогих костюмов. «Просто доверься мне, – сказала жена, стащив с Макэвоя затертые черные брюки и отобрав любимую непромокаемую куртку – Рискни. Хоть ненадолго позволь мне тебя одевать».

Он подчинился. Одевался под ее присмотром. Таскал сумку на плече. Понемногу привык к пальто, которое оказалось теплым, не намокало под дождем, да и благодаря этому пальто поток колкостей в адрес его непокорных рыжих волос почти иссяк.

Макэвой возражал, мол, не одежда красит человека, но Ройзин упорствовала: «Когда люди встречают полицейского, это должен быть человек, с которым нужно считаться. Внушающий доверие. Уверенный в себе и с отменным чувством стиля. Ты ведь не Коломбо. Ты просто плохо одет».

Так сержант уголовной полиции Эктор Макэвой пал жертвой моды. Его появление в Управлении утром понедельника вызвало шквал улюлюканья, возгласов восторга и хорового пения припева из заглавной темы «Сыромятной плети»[4]. Но все шутки оказались беззлобными. «Ты и в лучшие времена выглядишь донельзя опасным типом, – привалясь к стене камеры предварительного заключения, заметил детектив?констебль Бен Нильсен, вместе с Макэвоем дожидаясь подозреваемого в краже со взломом. – А теперь и вовсе: загородишь дверной проем, под мышкой дамская сумочка, и бедные уголовники со страху помрут, гадая, застрелишь ты их или отымеешь. С места не сдвинутся».

Макэвою нравился Нильсен. Он был одним из полудюжины новичков, за последние полгода присланных руководством с единственной целью постараться отскрести позорные пятна прошлого. Избавиться от зловонных следов эпохи, одновременно прославившей и ославившей самого Макэвоя. Ведь это он – тот самый полицейский, что подвел под увольнение старшего инспектора и спровоцировал внутреннее разбирательство, которое разметало по сторонам компанию нечистых на руку сыщиков из уголовного отдела. Это он умудрился миновать все скандалы и разоблачения, не заработав ни единого нарекания в послужной лист. И это он разделался с Дугом Роупером, едва не погибнув под мостом Хамбер от руки человека, чьи злодеяния останутся известны лишь высшему начальству, что залатало репутацию Макэвоя ловчее, чем хирурги из Королевской больницы Гулля латают раненых. И это он отказался принять предложение о безболезненном переводе в уютный полицейский участок где?нибудь в глубинке. Как результат – работает теперь в команде, которая не доверяет ему. Под началом женщины, которая никогда не повышает на него голос. И изо всех сил старается не выделяться, таская повсюду сумку «Самсонит» с регулируемым ремешком и водонепроницаемыми карманами, будь они неладны…

Фарао пришлось начинать без раскачки. После разоблачения Дуга Роупера главный констебль решил, что старую команду плохиша следует реорганизовать в элитное подразделение, которое будет заниматься тяжкими преступлениями. В убойный отдел, ведомый твердой, опытной рукой и укомплектованный лучшими оперативниками графства Хамберсайд. Никто и помыслить не мог, что рулить убойным назначат Триш Фарао – бойкую на язык, резкую и решительную дамочку из самой глуши графства. Фаворитом считался старший инспектор Колин Рэй – в паре со своей протеже Шарон Арчер, которая стала бы его правой рукой. Вот только главный констебль, которому требовалась эффектная строка в пресс?релизе, остановил свой выбор на Триш. Выписал ее из Гримсби и велел не миндальничать. Заместителями Фарао, впрочем, он назначил как раз Рэя и Арчер, чему те совсем не обрадовались. По слухам, парочке сообщили, что в реальности руководить будут они, а новый босс не более чем вывеска, громоотвод – на случай, если что?то пойдет не так. Триш Фарао, однако, придерживалась иной точки зрения и, увидев шанс выстроить нечто особенное, рьяно взялась отбирать людей в свою команду. Впрочем, на каждого ее новобранца Рэй отвечал собственными назначениями. И вскоре убойный отдел погряз в интригах, разделившись на два враждующих лагеря – упрямых старых вояк Рэя и прогрессивно мыслящих новичков?специалистов, отобранных Фарао.

Макэвой не примкнул ни к одному лагерю. На его визитке значился убойный отдел, но, по сути, он был сам по себе. И о переводе сюда он попросил сам, получив назначение в качестве сдержанной благодарности от высшего начальства. Его перевод стал наградой за то, что он чуть не загнулся при исполнении служебного долга, который никто не просил исполнять.

По правде говоря, в отделе у него была роль полномочного посла и талисмана: образованный, вежливый, внушительной наружности, Макэвой воплощал собой Дивный Новый Мир[5] полиции Хамберсайда. Он будто был создан для выступлений в Женском институте[6] и местных школах, да к тому же в конце года на него можно свалить доклад о потребностях полиции в новом программном обеспечении.

– Пап, ты чего?

Пока Макэвой оглядывал площадь, ощущение скорого снегопада вдруг сгустилось. Он где?то слышал, будто в мороз снегопадов не бывает, но детство, прошедшее в жестких, беспощадных объятиях гор на западе Шотландии, научило его, что никакие морозы снегу не помеха. Еще немного, и холод скует землю. Ветер закружит снежинки, не позволяя им осесть. Поднимется вьюга, слепящая глаза, обращающая пальцы в камни…

По нёбу Макэвоя растекся знакомый металлический привкус, и на миг он подумал, до чего же вкус подступающей метели схож с кисловатым вкусом крови.

И тут раздались крики. Громкие. Истошные. На несколько голосов. Это точно не подвыпившая девица, за которой гонится подруга или которую щекочет ухажер. В криках звенел ужас, будто ночной кошмар сорвался с цепи.

Макэвой развернулся в сторону шума. Движение на площади резко замерло, словно все эти скользящие по брусчатке мужчины, женщины, дети – лишь механические танцоры под крышкой музыкальной шкатулки и теперь их плавное вращение небрежно остановили.

Он привстал, выбрался из?за стола и пристально вгляделся в церковные двери. Шагнул вперед, осознал, что стол по?прежнему цепляется за его ноги. Дернулся, отшвырнул стол и сорвался с места.

Макэвой мчался через площадь, чувствуя движение со всех сторон. «Назад!» – орал он и махал руками, пытаясь остановить зевак, уже подтягивавшихся к церкви Святой Троицы. По жилам вовсю хлестал адреналин, к лицу прилила кровь. И только у церковного крыльца он вспомнил про сына. Дернулся, точно внезапно охромевший конь, конечности тут же налились тяжестью. Обернулся, посмотрел через площадь. Четырехлетний мальчик так и сидел перед перевернутым столом, рот распахнут – не иначе зовет отца.

На какой?то миг Макэвой растерялся, не зная, куда бежать. В буквальном смысле остолбенел от нерешительности.

Из церковных дверей выбежал человек. Весь в черном.

И едва из разверстого зева дома Господня вырвалась эта тень, вопли усилились: в руке, перепачканной красным, что?то блестело. Времени защититься у Макэвоя не было. Он лишь успел увидеть, как взлетело вверх лезвие. И опустилось. И вот он уже лежит навзничь, глядя в меркнущее небо, прислушиваясь к топоту бегущих ног. К далеким сиренам. К голосу рядом. К прикосновению чьих?то рук.

Все будет нормально. Ты только держись. Держись, парень.

И другой голос, сильнее и тверже, как уверенный штрих черного карандаша среди неясной мешанины растушевки. Голос, полный муки:

– Он убил ее. Она умерла. Умерла!

Глядя широко раскрытыми глазами в небо, Макэвой первым на площади заметил, как начался снегопад.

 

Глава 2

 

Она лежит там, где упала; перекручена и смята на ступенях алтаря – одна нога задрана вверх, неестественно вывернутая в колене, слетевшая с ноги кроссовка повисла на затянутых чулком пальцах.

Темнокожая девушка, лицо и руки насыщенного цвета темного дерева, запрокинутые ладони светлее – как топленое молоко. Совсем юная. Так и не пережившая муки отрочества. Такой рано покупать сигареты. Рано заниматься сексом. Рано умирать.

Никто не пытался делать искусственное дыхание. Девушка была вся исколота. Давить ей на грудь – что мокрую губку выжимать.

Белоснежная накидка собралась под спиной; плотная чистая ткань, натянувшись, подчеркивала линию маленькой твердой груди.

Алая кровь девушки пропитала облачение только с одной стороны, оставив другую нетронутой. Если бы не гримаса боли, исказившая лицо, могло бы показаться, что чудовищному надругательству подверглась лишь половина ее хрупкого тела.

Лицо же свидетельствовало о другом. Она умерла в агонии. И кровь, залившая щеки, шею, подбородок и губы, выглядела так, будто ее швыряли полными пригоршнями. Она словно окропила девушку мутно?красным дождем, пока та лежала на церковных ступенях, вперив невидящий взор в далекие изгибы сводов и звезды на фреске.

– Бедная, бедная девочка…

Макэвой стоял у алтаря, вцепившись широкой ладонью в деревянную спинку первого ряда скамей. Его душила тошнота, кружилась голова, наливающаяся над глазом шишка мешала видеть. Фельдшер настаивал на немедленной госпитализации и рентгене, но Макэвой, которому служебные травмы не в диковинку, уже разобрался, что удар был хоть и болезненным, но не опасным. А боль можно перетерпеть.

– Легко отделался, сержант?

Голос эхом разлетелся по гулкой каверне пустой церкви. Макэвой обернулся слишком резко, и череп взорвался новым залпом боли. Он опустился на скамью – прийти в себя, пока Хелен Тремберг идет по центральному проходу. Дурнота не отступала.

– Прошу прощения, детектив?констебль Тремберг?

– Мне сказали, он и тебя мог порезать. Повезло.

Щеки горят, вся наэлектризована. Уже час, как Хелен превратила комнатку священника во временный штаб, полицейскими в форме она распоряжалась на редкость уверенно, и кто?то из молодых констеблей уже назвал ее «мэм», посчитав Тремберг большой шишкой. Ей это понравилось. Как и нравилось все остальное: раздавать указания, выслушивать доклады, следить за исполнением. Десяток полицейских уже сняли с прихожан первую стопку показаний, добыли имена с адресами у тех, кто не мог пока прийти в себя от потрясения и внятно рассказать о виденном.

– Он ударил меня рукояткой, а не лезвием.

– Наверное, ты ему приглянулся. Ведь тебя проще прикончить, чем вырубить. Шок, времени нет, в руке мачете. И все же он бьет в глаз рукояткой, вместо того чтобы полоснуть? Шанс на миллион.

Макэвой смотрел на носки своих ботинок, дожидаясь, пока в голове не стихнет пульсация.

Он уже предвкушал пересуды. С его репутацией офисного грызуна, знатока сводных таблиц и баз данных, компьютеров и технологий – и чтоб именно его вырубил на месте преступления главный подозреваемый? Да он уже слышал смешки.

– Твой малыш нормально добрался домой?

Макэвой кивнул. Сглотнул, откашлялся.

– Ройзин забрала. За Фином присмотрела официантка. Думаю, теперь они оба меня ненавидят.

– Официантка?

Макэвой усмехнулся:

– Ага, и она, наверное, тоже.

Они молчали. Тремберг впервые разрешила себе взглянуть на тело девушки. Покачав головой, отвела взгляд. Уткнулась в блокнот. Все по правилам, никаких промашек. Хелен никогда не нервничала на месте преступления, но в этом Макэвое ее что?то смущало. И дело не в том, что он такой здоровенный. Была в нем какая?то меланхолия, некое подспудное, спрятанное внутри напряжение, отчего чувствуешь себя с ним неуютно. И это при том, что Тремберг отлично ладила с парнями в Управлении. Она с ними на равных, травит, как и все, анекдоты, может перепить большинство коллег?мужчин – свежа как огурец, когда они уже под столом валяются.

Но с этим сержантом все как?то иначе, она не понимает, как держать себя с ним. Макэвой все принимает слишком близко к сердцу и прямо помешан на правилах. Что относится, помимо прочего, к заполнению бланков, к ссылкам на верные параграфы с перечислением пунктов, к использованию политкорректных выражений по отношению к каждому подонку, с которым им приходится иметь дело.

Тремберг знала, что у Макэвоя есть тайны. Год назад в Кантри?парке произошло нечто странное. Одному именитому копу это «странное» стоило работы, а самого Макэвоя на долгие месяцы уложило на больничную койку. Он перенес опасное ранение, это ей известно. Тонкие шрамы остались на лице и, говорят, под дорогими шмотками, в которых Макэвою, похоже, не особо уютно. Тремберг влилась в команду Фарао всего за пару недель до того, как Макэвой вернулся с больничного, и предвкушала знакомство с героем. Но первая же встреча разочаровала. Она увидела маленького человека, заточенного в исполинском теле. Макэвой оказался скромным тихоней – этакий клерк, трепыхавшийся в шкуре колосса. И эти глаза! Большие, исполненные грусти телячьи глаза. Казалось, они ни на миг не перестают сомневаться, оценивать, отвергать и осуждать. Временами он напоминал ей престарелого шотландского короля, укутанного в плед, с мечом на коленях: то и дело кашляет, шмыгает носом, но все еще способен махнуть древним орудием и одним ударом обезглавить быка.

Тремберг в упор разглядывала напарника. Остается лишь на небеса уповать, что им удастся хоть немного продвинуться, прежде чем старший инспектор Колин Рэй и его ручная тюлениха ворвутся сюда и испортят все веселье.

Макэвой встал. Распрямился, ухватившись за скамью. Заметил, что в поисках поддержки его ладонь легла на томик Библии в кожаном переплете.

– Никакого милосердия, – пробормотал он.

– Сержант?

– В уме не укладывается, – тихо сказал Макэвой. Шея, лицо его были красными от напряжения. – Почему ее? Почему здесь? Почему теперь? – Он взмахнул похожей на лопату пятерней. – И зачем?

– Мир жесток, – пожала плечами Тремберг.

Макэвой, не поднимая головы, гладил обложку Библии.

– Глава и стих, – прошептал он.

– Ее звали Дафна Коттон, – заговорила Тремберг уже не таким скребущим голосом, будто скорбной сцене удалось смягчить ее. – Пятнадцать лет. Четыре года прихожанка этой церкви. Приемный ребенок…

– Не так быстро, – попросил Макэвой. У него логический склад ума, но разбираться в деталях куда проще, если те занесены в блокнот по порядку. Ему нравится процесс следствия, стройность последовательных заметок. Но из?за боли в голове и тумана в сознании он не знал, что именно удержится в памяти. – Дафна Коттон, – повторил он. – Пятнадцать. Удочерена. Она местная?

Тремберг с недоумением глянула на него:

– Сержант?

– Здесь у нас черная девочка, детектив?констебль Тремберг. Может, она родом с другого континента?

– А ведь и верно. Не имею понятия.

– Ясно.

Оба разочарованы в себе и друг в друге. Макэвоя беспокоило мелькнувшее слово – «черная». Не стоило ли воспользоваться профессиональным арго? Может, вообще не нужно упоминать цвет кожи? Это профессионализм или обычный расизм? В полиции найдется еще пара человек, кому свойственно обременять себя подобными сомнениями, но если бы не Ройзин, умеющая успокоить, Макэвой давно бы нажил язву, изводя себя такой чепухой.

– Итак, – он еще раз оглядел тело девушки и перевел взгляд вверх, к церковным сводам, – что сказали свидетели?

Тремберг сверилась с блокнотом.

– Она служка, сержант. Из тех, что несут свечи во время шествия. Сидят перед алтарем, пока идет служба. Принимают посох, который протягивает священник, и убирают подальше. В общем, сплошь церемонии и пышные жесты. Большая честь, надо думать. Она занималась этим с двенадцати лет. – Неприкрытый сарказм в голосе Тремберг не оставлял сомнений, что ее собственные религиозные убеждения недалеко ушли от агностицизма.

– Не часто посещаешь воскресные службы? – с усмешкой спросил Макэвой.

Тремберг фыркнула:

– В моем семействе, сержант, воскресенья были для другого таинства – «Формулы?1». Правда, соблюдали мы их истово.

В дальнем конце центрального прохода под внезапным порывом ветра хлопнула дверь, и в ритмичных вспышках синих огней Макэвой успел заметить надгробные камни и ворота, рождественские гирлянды и полисменов в форме. Он ясно представил происходящее. Сумерки. Констебли в желтых дождевиках приматывают сине?белую ленту оцепления к кованым воротам. Выпивохи из паба напротив глазеют поверх ополовиненных кружек, а автомобили едва не сталкиваются перед церковью, скрежеща тормозами; взволнованные водители выскакивают к домочадцам, топчущимся на заснеженной площади, чтобы увезти их наконец прочь от пережитого ужаса.

– Значит, убийца точно знал, что найдет ее здесь?

– Если целью была именно Дафна, сержант. Жертву он мог выбрать и случайно.

– Справедливо. На обратное что?нибудь указывает?

– Пожалуй, нет. Хотя у меня есть показания Юэна Лича, который вспомнил, как нападавший оттолкнул двух других служек, чтобы добраться до нее, но в такой суматохе…

– А остальные что говорят?

– Ничего определенного. У алтаря неожиданно возникла чья?то фигура, и уже в следующий миг подозреваемый повалил девушку и принялся ее кромсать. Может, что?то прояснится, когда свидетели соберутся с мыслями, но им потребуется время.

– Патрульные молчат? Никто не видел убийцу?

– Как в воду канул. Слишком ветрено для вертолета, да и поздно уже. Но, учитывая кровь, которой он был залит, кто?то мог запомнить…

– Хорошо.

Макэвой посмотрел на Тремберг. Если сравнивать с Ройзин, внешность Хелен особо примечательной не назовешь, но, на вкус Макэвоя, таким лицом запросто мог бы заинтересоваться художник. Тонкие, эльфийские черты и круглая голова – как ужин гурмана посреди простецкой тарелки. Высокая и атлетичная, на вид тридцать с хвостиком, одевается неброско, не выставляет себя ни объектом вожделения для коллег?мужчин, ни соперницей для женщин с более агрессивным складом ума. С нею не скучно, она предприимчива, умеет ладить с людьми и, хотя едва заметное подергивание уголков губ выдает ее охотничье возбуждение, Макэвою нравится апломб, которым она маскирует волнение.

– А ее близкие, они были в церкви?

– Нет. Хотя обычно приходят. Причетник сказал, они друзья церкви, что бы сие ни значило. Во всяком случае, сегодня Дафна была одна. Родные высадили ее неподалеку, домой собиралась вернуться самостоятельно, – по словам другого служки, парнишки постарше. Хочет стать священником. Или викарием. Не знаю, в чем там разница.

– Но им сообщили? Родители знают?

– Да, сэр. Мы уже связались с семьей. Я решила, ты захочешь пообщаться с ними сразу, как только очухаешься.

Макэвой скупо усмехнулся. Он доволен, что успел подняться: останься он сидеть, колени уже запрыгали бы от чувства, которое человек не столь педантичный назвал бы «волнением». Но это вовсе не нервы. Это предвкушение. Он желает знать, кем была Дафна Коттон. Желает знать, кто убил ее и почему. Хочет понять, как вышло, что лезвие мачете миновало его самого, Эктора Макэвоя. И почему в глазах убийцы стояли слезы. Желает доказать, что ему по силам разобраться в этом деле, что он больше чем просто «коп, скинувший Дуга Роупера».

Макэвой оглядел церковь, это величественное, вселяющее благоговейный трепет пространство. Останется ли оно прежним? Смогут ли прихожане вновь занять свои места на скамьях и не вспомнить, как из рядов паствы выскочил убийца и расправился с девушкой в тот момент, когда она, со свечой в руках, служила в храме?

Он зажмурился. Провел ладонью по лицу. Вновь открыв глаза, увидел перед собой гигантского золоченого орла со сложенными крыльями. Задумался о значении образа. Что делает здесь орел – у края нефа, повернутый к готическим ступеням, ведущим на кафедру? Интересно, кто поставил здесь птицу и зачем? Мысли мелькали все быстрее. Значит, так. Убийство в церкви, за две недели до Рождества. Он невольно сморщился, вспомнив, как менее двух часов назад пение церковного хора выплескивалось на площадь, согревая сердца всем, кто его слышал. Что должна была ощутить Дафна Коттон в те кошмарные секунды, когда объятия веры, хранившей ее саму и других прихожан, пробил холодный клинок?

– Машина уже ждет, сержант, – нетерпеливо сказала Тремберг. – Бен Нильсен мчится сюда, чтобы организовать опрос свидетелей. Мы вызвали детских психологов, которые поговорят с мальчишками из хора. Кажется, у них был наилучший обзор, у бедняжек…

Макэвой направился было к выходу, но тут во внутреннем кармане ожил мобильник. Дрожь в руке выдавала растущую тревогу. Самому надо было связаться с начальством! Доложить обстановку, привязать свое имя к расследованию этого дела. Но, пока балом правила неопытная детектив?констебль Тремберг, сам он валялся на носилках в «Скорой помощи».

– Сержант уголовной полиции Макэвой.

– Макэвой? Говорит помощник главного констебля Эверетт. Что у вас там? – Голос натянут и суров.

– У нас все под контролем, сэр. Мы уже на пути к родственникам убитой…

– Кто это «мы»?

– Детектив?констебль Хелен Тремберг и я, сэр…

– Не Фарао?

Макэвой с трудом сглотнул. Словно кто?то льет ледяную воду в пустой желудок, и тот сразу сводит судорогой.

– Следственный инспектор Фарао проводит выходные на курсах, сэр. И я, как старший по званию дежурный офицер…

– Фарао мне уже звонила, Макэвой. Отменила свои курсы, едва услыхав о новостях. Это ведь убийство, сержант. В самой большой, самой старой церкви города. В той церкви, где крестили Уильяма Уилберфорса[7]. Какой?то псих зарезал девочку на глазах у прихожан? Ситуация требует свистать всех наверх, дружище.

– Значит, вы хотите, чтобы я ввел ее в курс событий сразу, как только поговорю с семьей девочки?

– Нет. – Ответ Эверетта настолько категоричен, что Макэвою даже смешно становится при мысли, что он мог вообразить себя во главе расследования.

– Да, сэр? – упавшим голосом произнес он, расстроившись, как школьник, которому сообщили, что в футбольную команду его не берут.

За его спиной Тремберг сунула в рот две подушечки жевательной резинки и принялась ожесточенно работать челюстями, уже сообразив, к чему ведет разговор.

– У меня к тебе другое поручение, Макэвой. Насчет чего я просил перезвонить, – продолжил Эверетт.

– Да, сэр, мне передали вашу просьбу, но….

– Теперь уже неважно, да у тебя и своих забот хватало. Зато теперь, раз уж ты не занят следствием, сумеешь мне помочь. Точнее, окажешь услугу.

Глаза Макэвоя закрываются. Он едва слышит Эверетта.

– Если это в моих силах, сэр.

– Превосходно. Так вот, мне звонил приятель из Саутгемптона. Похоже, с одним старичком из тамошних краев произошел несчастный случай, пока тот снимал документальное кино далеко в море. Ужасно, ужасно. Старик родом из наших мест, и семья имеется. Сестра в Бифорде. По идее, кто?то из констеблей мог бы заехать и сообщить ей дурные вести, но эта дама, как бы выразиться… – Эверетт вдруг запнулся, как стеснительный гость, произносящий тост на свадьбе. – Видишь ли, она замужем за вице?председателем комитета при полицейском Управлении. Крайне важная леди. Они с мужем большие сторонники новшеств, которые программа развития сил правопорядка рассчитывает продвинуть в ближайшие годы. И поскольку ты всегда так здорово ладишь с людьми…

В ушах у Макэвоя что?то шипит, сердце бьется о грудную клетку. Ноздри заполняет запах крови. Приоткрыв глаза, он видит, как Тремберг шагает прочь, в походке ее угадывается презрение. Она?то найдет способ попасть в команду Фарао.

Делай, что умеешь, Маковой. Будь мягок, прояви сочувствие. Исполняй прихоти Эверетта. Не высовывайся, тяни лямку, отрабатывай жалованье. Люби жену…

– Да, сэр.

 

Глава 3

 

Макэвой сбросил скорость до двадцати миль в час. Щурился в темноту, пока дворники угловатого седана грязными полосами размазывали сверкающие на лобовом стекле капли дождя. Глаза напряженно вглядывались в ночь, окутанную декабрьской промозглостью. Напрягшись, он различил гнезда дроздов на нижних ветвях придорожных деревьев. Мертвые, сгнившие стебли борщевика и льнянки переломленными копьями торчали вдоль размытых обочин. Сзади по мокрому гравию что?то прошелестело, наверное, кролик – в запотевшем зеркале мелькнула светлая тень.

Уже шесть вечера. От дома Макэвоя на севере Гулля до Бифорда двадцать миль вдоль побережья, и возвращение впотьмах займет никак не меньше часа. По дороге в центральный участок придется проехать мимо дома, досадливо подумал Макэвой, но главный констебль недавним приказом запретил оставлять служебный автомобиль до утра без письменной санкции; скорее всего, для директивы имелись веские причины, а потому придется ей следовать.

Справа в полосе зелени возник просвет, и Маковой мягко направил неуклюжую машину в пустоту, которую уже давно выискивал. Весенним днем здешний пейзаж наверняка радует акварельными переходами – коричневые оттенки вспаханной земли и нежность взошедшей кукурузы, но в этом стигийском мраке[8] одна лишь пустынная унылость. Наконец под колесами захрустел обнадеживающе твердый гравий подъездной дороги, и Макэвой с облегчением выдохнул: из темноты выплывала громада шиферно?серого загородного дома.

Вспыхнул сенсорный фонарь, и Макэвой припарковался на овальной площадке, рядом с грязным внедорожником. На заднее крыльцо вышла пожилая дама. Несмотря на выражение недоумения, лицо ее было красиво. Хрупкая, держится прямо. Неброские украшения – очки для чтения в дизайнерской оправе, хрустальные серьги от Сваровски, легчайший след розоватой помады – подчеркивают тонкие, правильные черты. Коротко стриженные волосы словно нарисованы карандашом. На женщине теплая безрукавка поверх огненно?рыжего свитера; безупречно отглаженные брюки цвета морской волны заправлены в толстые шерстяные носки. В руке – бокал с едва заметным мазком красного на донышке.

Макэвой открыл дверцу машины, и порыв ветра едва не сорвал с его шеи галстук.

– Это частное владение, – сказала дама, нагнувшись к паре «Веллингтонов», стоящих у двери. – Вы заблудились? Должно быть, искали поворот на Дриффилд?роуд?

Макэвой чувствовал, как по щекам карабкается теплая волна румянца. Захлопнул дверцу прежде, чем стопка листков на пассажирском сиденье затеяла играть с ветром в догонялки.

– Миссис Стейн?Коллинсон? Барбара Стейн?Коллинсон?

Женщина остановилась, не дойдя до машины.

– Да. А что случилось?

– Миссис Стейн?Коллинсон, я сержант уголовной полиции Эктор Макэвой. Быть может, зайдем в дом? Боюсь, у меня…

Она качнула головой, но жест был адресован не полицейскому. Женщина словно обращалась к своим мыслям. Воспоминаниям. Лицо ее смягчилось.

– Фред, – сказала она. – Допрыгался старый дурак.

Макэвой пытался поймать взгляд женщины, чтобы успокоить, заставить выслушать, – обычно это получалось у него неплохо, но женщина смотрела в сторону. Ситуация с самого начала складывалась неловкая, и Макэвою стало не по себе – ведь, по мнению начальства, именно для таких дел он и годится в первую очередь. Застыв на месте, он смотрел, как на гравий ложатся снежные хлопья. Осторожно хлюпнул носом – холод уже аукнулся насморком.

– Так его уже нашли, верно? – наконец спросила женщина.

– Быть может, мы могли бы…

Пронзительный взгляд заставил Макэвоя осечься. Она стояла напротив, ожесточенно качала головой, отчего очки съехали с носа, тонкое лицо словно вдруг огрубело. Точно кусая воздух, женщина выкрикнула:

– На сорок чертовых лет опоздал!

 

– Могу я попросить вас снять ботинки? У нас в кухне бежевый ковер.

Макэвой наклонился и принялся распутывать размокшие тройные узлы на шнурках. Быстро оглядел маленькую прихожую. Никаких резиновых сапог в поле зрения. Никаких собачьих корзин. Никаких мусорных мешков или грозящих обвалом газетных штабелей, предназначенных для растопки. Приезжие, подумал он.

– Ну, – сказала женщина, возвышаясь над ним, точно королева, намеревающаяся возвести его в рыцарское достоинство, – и где его нашли?

Макэвой скосил глаза вверх, лицо ее он мог нашарить взглядом, лишь вывернув шею, но тогда придется развязывать шнурки на ощупь.

– Если вы дадите еще секунду, миссис Стейн?Коллинсон…

Она оборвала его просьбу раздраженным вздохом. Макэвой представил, как посуровело ее лицо. Интересно, что хуже – сообщить ей подробности в этой нелепой позе или же заставить дождаться, пока он снимет ботинки?

– Фреда Стейна нашли в семидесяти милях от берегов Исландии, – сказал он, постаравшись вложить в голос побольше сочувственных ноток. – Он так и находился в шлюпке. Ее заметили с проходящего мимо грузового судна, и спасатели сразу же отправились на место.

Наконец ему удалось стащить один ботинок, перепачкав, правда, пальцы. Он исподтишка вытер их о брючину и принялся за второй.

– Полагаю, старый дурень устроил себе экзамен на выживание, – тихо произнесла она. – Ни за что не принял бы таблетки. Только не наш Фред. Хотел почувствовать то же, что чувствовали они. В жизни бы не догадалась, что он задумал такое. Да и кто догадался бы? Всегда такой весельчак, шутки?прибаутки, вечно всех угощает…

Совладав со вторым ботинком, Макэвой поспешно распрямился. Женщины рядом уже не было, и он с облегчением покинул прихожую. Как ни странно, в просторной кухне царил беспорядок, скорее характерный для комнат в студенческом общежитии. Вокруг глубокой керамической раковины под большим окном без занавесок громоздились стопки немытых тарелок, конфорки плиты у дальней стены заляпаны жиром и чем?то вроде соуса для спагетти. Вся поверхность квадратного дубового стола, стоящего в центре комнаты, занята газетами и счетами, а на драгоценном ковре, уже много лет как не особенно бежевом, тут и там красуются кучки смятого белья, явно ждущего стирки. Цепкий полицейский взгляд Макэвоя подметил подсохшие капли вина на донцах бокалов, выстроенных у раковины. Даже пивные кружки с выдавленными в стекле логотипами пабов использовались, похоже, для распития кларета.

– Вот и он сам, – сказала миссис Стейн?Коллинсон, кивая на стену позади Макэвоя.

Он обернулся и оказался перед целой галереей лиц – на десятке пробковых досок как попало понатыканы, приклеены скотчем, пригвождены фотографии. Черно?белые вперемешку с цветными, снимки за последние полсотни лет.

– Вот, рядом с нашей Элис. Внучатая племянница Питера, если не путаю. Вон тот, похожий на кота, упившегося сливками.

Макэвой вгляделся в снимок, на который она указывала. Красавец с роскошной черной шевелюрой, зачесанной назад, на манер старых рокеров, держит пинту пива и ухмыляется в объектив. По одежде ясно, что снимок сделан в середине восьмидесятых. Значит, ему здесь тридцать с чем?то. Как и самому Макэвою сейчас. В расцвете сил.

– Хорош собою, – заметил Макэвой.

– А он в этом и не сомневался, – ответила миссис Стейн?Коллинсон. Черты ее лица смягчились, она погладила фото бледными пальцами в кольцах. – Бедный Фред. – Она обернулась к Макэвою, словно впервые его заметив: – Хорошо, что вы приехали. Не очень?то приятно услыхать такое по телефону. Да еще когда Питер в отъезде.

– Питер?

– Мой муж. Сказать по правде, он плотно работает с полицией. Может, вы его знаете? Много лет заседал в совете при полицейском Управлении, пока не устал от всего этого. Он ведь уже не так молод.

Упоминание о полицейском Управлении было сродни пощечине. Макэвой перевел дух. Пора сделать то, зачем явился сюда.

– Да, мне известно, с какой самоотверженностью ваш муж отдавал свои силы, поддерживая полицию. Едва узнав печальные новости о мистере Стейне, помощник главного констебля Эверетт попросил меня приехать и лично известить вас. Если потребуется, мы готовы прислать высококлассного специалиста по психологической поддержке, и он…

Миссис Стейн?Коллинсон останавила его улыбкой, от которой лицо ее снова сделалось красивым. И полным жизни.

– Нет нужды. – Она нахмурилась. – Простите, как, вы сказали, вас зовут?

– Сержант уголовной полиции Макэвой.

– Нет, ваше имя?

Теперь уже нахмурился Макэвой.

– Эктор. Для англичан то же, что и Гектор. Хотя большой разницы нет, разве что в написании.

– Кому?то теперь несдобровать, верно? – вдруг спросила Барбара Стейн?Коллинсон, словно вспомнив, зачем этот человек стоит, в носках, посреди ее кухни. – То есть мы не хотели, чтобы Фред плыл туда, но он уверял, что о нем позаботятся. Должно быть, задумал все, сразу как они с ним связались. Мы знали, конечно, как глубоко его затронула та старая трагедия, но для меня это все равно потрясение. Вот уж не думала, что он решится, хотя…

Макэвой нахмурился, отодвинул от стола один из стульев и без приглашения сел. Миссис Стейн?Коллинсон удалось его озадачить. Его заинтриговала история ее брата, этого пижона с фотографии, история со съемками для телевидения и норвежским танкером, выудившим из свинцово?серого моря спасательную шлюпку.

– Простите, миссис Стейн?Коллинсон, но меня лишь в самых общих чертах ознакомили с делом. Быть может, вы смогли бы прояснить обстоятельства трагедии, к которой имел отношение ваш брат…

Миссис Стейн?Коллинсон испустила долгий вздох, наполнила свой бокал, подошла к столу, убрала со стула стопку белья и села напротив Макэвоя.

– Если вы не из местных, то вряд ли слыхали про «Ярборо», – начала она. – Четвертый по счету траулер. Ушел на дно последним. Три остальных утонули в 1968 году Столько жизней. Столько молодых парней. Газеты лишь об этом и писали. До них наконец дошло то, что мы и так давно уже знали. Дьявольски опасная работа.

Она взяла карандаш, лежавший среди бумаг на столе, зажала в пальцах, точно сигарету. Взгляд ее был устремлен в пространство, и Макэвой вдруг увидел в этой богатой даме девчушку, выросшую на востоке Гулля. Воспитанную в рыбацкой семье, среди дыма коптилен и вони нестираных спецовок. Барбару Стейн. Для друзей – Бабе. Удачно вышла замуж, обзавелась жильем за городом. Так и не привыкла. Так и не почувствовала себя дома. Держалась поближе к Гуллю, чтобы время от времени звонить маме.

– Прошу вас, – тихо сказал Макэвой, уже безо всякого натужного сочувствия в голосе. После он наверняка упрекнет себя в излишней самоуверенности, но сейчас ему казалось, что он хорошо понимает эту женщину. – Продолжайте.

– К тому времени, как сгинул «Ярборо», газеты были сыты этими историями по горло. Как и все мы. Заметка не попала на первую полосу, это случилось лишь потом. Восемнадцать человек, бывалых рыбаков и мальчишек, утащили на дно лед, и ветер, и волны. В семидесяти милях от Исландии. – Она качнула головой. Сделала глоток. – Наш Фред был единственным, кто выжил. Вернулся невредимым, пережив худшую бурю столетия. Сумел забраться в шлюпку и очнулся где?то у черта на куличках. Прошло три дня, прежде чем мы получили весточку. Так что, наверное, именно поэтому я и сейчас не плачу, видите? Я дождалась брата. И Сара, его жена, она получила назад своего Фреда. Газетчики из шкуры вон лезли, пытаясь разговорить его, но Фред не желал ничего слышать. Не отвечал на расспросы. Брат всего на пару лет старше меня, и мы всегда были близки, даже если детьми мутузили друг дружку. Это я сняла тогда трубку и услышала, что он жив. Британский консул в Исландии не смог связаться с Сарой, так что позвонил нам. Сначала я решила, это розыгрыш. Потом Фред сам подошел к телефону. Сказал: «Привет», ясно и громко, словно сидел в соседней комнате.

Лицо миссис Стейн?Коллинсон смягчилось, точно она заново переживала то мгновение. Макэвой заметил ее взгляд, брошенный на телефонный аппарат на стене у плиты.

– Даже представить себе не могу, – сказал он. И это была не пустая банальность для поддержания беседы: он действительно не мог вообразить чувство, когда теряешь близкого человека, а потом обретаешь его снова.

– Словом, он вернулся. Шумиха вскоре стихла. Сара попросила его не выходить больше в море, и брат согласился. Не думаю, чтобы уговаривать пришлось долго. Устроился на работу в доках. Проработал там почитай что тридцать лет и вышел на пенсию, вконец подорвав здоровье. Что?то в груди. Ему то и дело звонили – то писатели, то журналисты, кому хотелось услышать его историю, но он всегда отвечал отказом. А потом, когда умерла Сара, думаю, он впервые осознал, что и сам смертен. У них была дочь, но она рано оставила родное гнездо. Так что у брата вдруг зачесались руки. Я вправду думаю, найдись кто желающий взять его, Фред вернулся бы на траулер, да только в наше время таких не сыщешь.

Барбара Стейн?Коллинсон попыталась привстать, но колено ее явно воспротивилось, и Макэвой, не дожидаясь просьбы, поднялся, шагнул к тумбе, взял бутылку Наполнил бокал, и женщина поблагодарила его взглядом.

– А недавно он позвонил и сказал, что с ним связались эти телевизионщики. Снимают документальный фильм о Черной зиме, и он поплывет с ними на сухогрузе, чтобы бросить в воду венок и попрощаться с товарищами. Разумеется, это было как гром среди ясного неба. За все годы я почти не вспоминала о том, что случилось, и, думаю, для самого Фреда чудесное спасение превратилось в старую байку, не больше. Он сам как?то сказал, что у него такое чувство, будто все произошло с кем?то другим. Но, наверное, просто прятал все внутри, чтобы однажды отправиться туда и проделать это.

Нижняя губа у нее задрожала, и она вытянула из рукава платок.

– Видимо, за участие в фильме должны были заплатить?

– Ну это уж наверняка. – Барбара Стейн?Коллинсон усмехнулась, глянула на стену в фотографиях. – Он всегда знал, как заработать, наш Фред. И, кстати, умел тратить деньги. Впрочем, рыбный промысел всех этому учит. Месяц вкалываешь где?то вдалеке, потом трое суток дома. Набитый карман и несколько часов на траты. Их так и прозвали: «миллионеры на три дня».

– Значит, это последнее, что вы слышали?

– От него самого? Да. Но три дня назад нам позвонила женщина из телекомпании. Должно быть, номер значился в его списке контактов на экстренный случай. Она сказала, что Фред исчез, одна из спасательных шлюпок тоже пропала, что его ищут. И что разговоры о случившемся давались Фреду с трудом. Что она обязательно свяжется с нами. Вот, собственно, и все. По?моему, просто глупость: спустя столько лет? Погибнуть в море, как и его товарищи?..

Она замолчала, не сводя с Макэвоя настороженных голубых глаз.

– Прозвучит ужасно, Гектор, но почему он просто не наглотался таблеток? Зачем эти выкрутасы? Думаете, он чувствовал себя виноватым? Захотел уйти, как и его друзья в шестьдесят восьмом? Сдается мне, леди с телевидения на то и намекала, да только на Фреда это попросту не похоже. Он сделал бы все тихо, без лишнего шума. Он обожал сыпать небылицами, производя впечатление на дам, но даже не пожелал говорить с газетчиками, когда все случилось, – так зачем было устраивать теперь такую драму?

– Возможно, потому он и согласился сниматься? Чтобы попасть туда, где затонул траулер?

Долгий ответный вздох шел из самой глубины ее существа. Будто она хотела полностью очистить легкие.

– Возможно. – Она осушила бокал.

– Я очень вам сочувствую, миссис Стейн?Коллинсон.

Она кивнула. Улыбнулась:

– Барбара.

Макэвой протянул руку, его ладони коснулись прохладные, мягкие пальцы.

– И что теперь будет? Говорю вам, эти люди навряд ли окружили его заботой. Он ведь старик, а они позволили ему уйти на палубу и сотворить такое! Мне многое непонятно…

Макэвой поймал себя на том, что согласно кивает. Вопросы имелись и у него. Какая?то мысль скреблась в сознании. Надо бы узнать побольше, докопаться до сути. Нужно рассказать этой милой даме, почему спустя сорок лет после трагедии ее брат погиб – в точности так же, как едва не погиб в молодости.

Он помнил, что не следует обещать, что он обязательно свяжется, когда выяснит, что же произошло. Знал, что не нужно оставлять номер домашнего телефона и просить позвонить, если она вспомнит еще что?нибудь. Если возникнут вопросы. Или просто захочется поговорить.

Но именно это он и сделал.

 

Глава 4

 

Макэвой выдернул мобильник из кармана и вновь прослушал сообщение. Даже искаженное крошечным динамиком, раздражение в женском голосе не спутать ни с чем.

– Макэвой, это опять я. Сколько раз повторять? У меня хватает забот и поважнее, чем за тобою гоняться. Ты нужен нам здесь, так что шевели уже задницей.

Голос Триш Фарао. Последнее сообщение оставлено всего через сорок пять минут после первого, но между ними было еще шесть, включая приглушенный, настороженный шепот Бена Нильсена, рекомендовавший Макэвою немедленно бросить все, чем бы тот ни занимался, иначе он рискует лишиться жизненно важных частей тела.

Перед зданием полиции ошивалось с полтора десятка репортеров, но на него они внимания не обратили, так что Макэвою удалось проскользнуть в большие двойные двери, а затем и в холл приземистого строения из стекла и кирпича, так и не услыхав ни единого вопроса.

– Оперативный штаб? – выпалил он.

– Тебе Фарао? – уточнил плечистый, бледный дежурный. Он сидел на вращающемся кресле с кружкой кофе и книгой в твердом переплете. Мускулистый, хотя и не первой молодости, дежурный производил впечатление человека, привыкшего к ритму ночных смен и не намеренного позволить кому?то нарушать заведенный порядок. Воротник форменной рубашки с коротким рукавом туго стягивал шею, отчего казалось, будто круглая голова существует отдельно от тела.

– Точно.

– Пока обустраивают. Загляни в старый кабинет Роупера. Дорогу знаешь?

Макэвой посмотрел на него в упор. Попытался понять, не прозвучало ли в голосе ехидцы. Почувствовал, как щеки обдало жаром.

– Как?нибудь найду, – неуверенно улыбнулся он.

– Ха, еще б ты не нашел, – фыркнул дежурный.

Макэвой отвернулся. Он привык к подобному отношению. Привык к презрению и злости, недоверию и откровенной неприязни со стороны той части полицейской братии, которой Дуг Роупер оказывал протекцию.

Он знал, что, если бы не его габариты, многие коллеги уже плюнули бы ему в лицо.

Без спешки он двинулся по коридору, но, скрывшись из поля зрения дежурного, сорвался на бег. Поднялся на этаж, перепрыгивая через две ступеньки. Вдоль по другому коридору. Размытыми кляксами мимо проносились фотоснимки, плакаты, предупреждения и призывы, налепленные на доски объявлений и прямо на обшарпанные стены.

Голоса. Крики. Топот. Грохот. Сквозь двойные двери красного дерева, прямиком в львиное логово.

Макэвой уже поднял руку, чтобы постучать, как дверь кабинета рывком распахнулась. Из комнаты вылетела разъяренная Триш Фарао, договаривая на бегу:

– …им давно пора это понять, Бен.

Миловидная женщина сорока с чем?то лет, она больше походила на уборщицу, чем на старшего следователя. Росту в Триш едва за оговоренный инструкцией минимум, пухленькая, с длинными черными волосами, которые раз в полгода подвергаются стрижке?укладке, а в остальное время прозябают безо всякого ухода. У нее четверо детей, и она изливает на своих подчиненных ту же смесь нежности, гордости и агрессивного недовольства, которую отработала на отпрысках. Триш не держит дистанции с подчиненными, не чурается флирта и до одури пугает молодых коллег мужского пола, распространяя на них своеобразные чары из разряда «мама?твой?лучший?друг». Макэвою она напоминала персонажа Анны Бэнкрофт в «Выпускнике»[9]. Обручальное кольцо на пальце, хотя среди фотографий на ее рабочем столе не было снимка мужчины.

Увидев Макэвоя, Триш резко остановилась, и детектив?констебль Нильсен по инерции ткнулся ей в спину. Развернувшись, она обожгла его взглядом, а потом ощерилась на Макэвоя:

– На ловца и зверь!

– Мэм, я находился в зоне плохого радиоприема, выполнял особое задание помощника главного констебля Эверетта, и…

– Тсс. – Триш приложила палец к губам, а затем выставила перед собой ладони; глаза ее были зажмурены, она выжидала, как будто считала до десяти.

Какое?то время все трое – детектив?констебль Нильсен и сержант Макэвой, словно непутевые, нескладные ученики?прогульщики, и их расстроенная учительница – молча стояли в коридоре.

Наконец Триш выдохнула.

– В общем, ты уже здесь. Не сомневаюсь, причины у тебя имелись. Бен тебе все расскажет, и сразу садись за базу данных. Телефоны уже навряд ли чем?то помогут, но нам нужно поскорее забить всех прихожан в эту твою таблицу. Я ведь не ошибаюсь, для того она и предназначена? Тьма свидетелей из самых разных кругов. Связи между…

– Да?да, – заторопился Макэвой, – почти как диаграмма Венна[10]. Выясняем все, что можно, об определенной группе людей, загружаем данные в систему и отслеживаем все параллели или, точнее сказать, нахлесты, и…

– Договорились! – улыбнулась Фарао. – Я и говорю, Бен введет тебя в курс наших дел и возьмет твои показания.

– Мэм?

– Ты и сам свидетель, Макэвой. Ты видел преступника. Черт возьми, да тебе по морде дали орудием убийства! И о чем вы оба только думали, ты и Эверетт, когда…

– Я выполнял приказ, мэм.

– Так выполняй мой. – Глянув на часы, Триш Фарао добавила: – Планерка ровно в восемь, – и быстро пошла по коридору, стуча каблуками байкерских сапог.

Детектив?констебль Нильсен, приподняв бровь, оглядел Макэвоя. Они напоминали подростков, которым сошла с рук очередная выходка; в ярко освещенную комнату они вошли, не в силах скрыть довольных улыбок.

Детективы?констебли Хелен Тремберг и Софи Киркленд сидели за одним столом, вперясь в раскрытый ноутбук. Софи жевала ломоть пиццы, небрежно тыча им во что?то на экране. Во всем кабинете это был единственный компьютер. В остальном – пусто, если не считать старых папок с бумагами и разнокалиберных мусорных пакетов, которые, кажется, уже не первый месяц подпирают тут стену.

– Президентские апартаменты, – сказал Бен, подводя Макэвоя к полукругу пластиковых кресел у окна.

– Похоже на то. Почему здесь? Отчего не у нас на Прайори?

– Говорят, так удобнее. Приказ с самого верха. Думаю, там вообразили себе заголовки.

– Какие, например?

– Да обычную хрень. Мы прохлаждаемся в восьми милях от места преступления, когда ближайший участок всего в трех сотнях ярдов оттуда.

– Но ведь на Прайори есть все необходимое, – возразил Макэвой. – И как только Фарао решилась?..

– Она ни при чем. Спросить ее, так это полный идиотизм. Но ей пришлось срываться с места в карьер. И не успела она толком набрать темп, как помощник главного констебля издал пресс?релиз: следствие координирует местная полицейская команда, из городского центра.

– Значит, мы догоняем ушедший поезд?

– На долбаном трехколесном драндулете, сержант.

Макэвой вздохнул. Плюхнулся в кресло с твердой спинкой, посмотрел на часы.

– Что нам известно?

– Точно известно следующее. – Нильсен открыл блокнот. – Дафна Коттон, пятнадцать лет. Проживала в Фергус?гроув, Хессл, с Тамарой и Полом Коттон. Милое местечко, сержант. На съезде с шоссе. Дом с террасой, три спальни. Большой сад перед домом, задний двор. Знаешь эти дома? Друг за дружкой, неподалеку от кладбища?

Макэвой кивнул. Еще когда Ройзин носила Фина, они ездили туда смотреть жилье. Он решил, что такой дом им не подойдет. Мало места для парковки и слишком тесная кухня. Хотя район очень даже ничего.

– А братья? Сестры?

– Отдел по родственным связям уже выясняет, но лично я – не думаю. Ее родители немолоды. Белые, скорее всего.

Макэвой прищурился:

– Как это?

– Она приемная дочь, сержант, – пояснил Нильсен.

– Ее могла удочерить и темнокожая пара, констебль, – сказал Макэвой.

Нильсен посмотрел на потолок, точно впервые обдумывал такую возможность.

– Да, – согласился он, – и такое не исключено.

Оба какое?то время сидели молча, размышляя. Вслушиваясь в голоса коллег. Хелен Тремберг зачитывала имена прихожан, а Софи Киркленд распределяла свидетелей между сотрудниками уголовного отдела.

– Но не в этом случае, – сказал Нильсен.

– Не в этом, – согласился Макэвой, а про себя добавил, что надо бы расслабиться и не раскрывать рта, пока не потребуется сказать что?то стоящее.

Нильсен выдержал почтительную паузу. Затем широко улыбнулся и заговорил:

– В общем, ее родители, понятное дело, в шоке. Их там не оказалось, видишь ли. Обычно мать ходит на службу вместе с Дафной, но сегодня занималась подготовкой рождественской пирушки. Отец был на работе.

– В субботу? Где же он работает?

– У них транспортная фирма, грузовые перевозки, вроде того.

Резко развернувшись, Бен окликнул Хелен Тремберг:

– Чем занимается папаша, Хеллс?Беллс?[11]

Хелен оттолкнулась от стола и катнула свое кресло к мужчинам. Улыбнулась Макэвою:

– Все?таки с нами, да?

Макэвой постарался сдержать довольную ухмылку. Он вдруг ощутил теплоту к ней, да и к Бену тоже. Не хочется признавать, но он разволновался. Хорошо снова быть в команде.

– Логистика, значит? – уточнил он подчеркнуто ровным голосом.

– Если верить веб?сайту, они доставляют гуманитарную помощь в труднодоступные места. Контракты с разными благотворительными организациями. Помните, мы относим старые свитера и всякое прочее в пункты, где женщины суют их в большие мешки? Ну вот, такие компании доставляют все барахло туда, где люди в нем нуждаются. Товарняками, по морю, по воздуху.

– Ясно. – Макэвой пометил у себя в блокноте. – Продолжай.

– Ну, короче говоря, у этой пары был собственный ребенок, но он умер. Лейкемия. В общем, Дафну удочерили через международное агентство, когда ей было десять. Целый год ушел на оформление бумаг, но здесь все в полном порядке. Она родом из Сьерра?Леоне, кстати. Потеряла родных в геноциде. Трагичная история.

Макэвой кивнул. Он мало что помнил о политической подоплеке давних вооруженных конфликтов. В памяти засели лишь размытые телевизионные картинки об изуверствах. Невинные жертвы, жизнь которых проходит под градом пуль и ударами лезвий.

– А что означает мачете? Не совсем обычное орудие, верно?

– Фарао тоже интересовалась, – ответил Нильсен. – Уже выясняем.

– И они регулярно посещают церковь? Как она сделалась служкой?

– Видимо, она с самого начала была верующая. Сама из религиозной семьи. Все те ужасы, какие она повидала в родных краях, не отвратили ее от Бога. Мать Дафны – ее приемная мать – отвела дочь в церковь Святой Троицы, когда показывала город в день ее приезда, и та решила, что в жизни не видела ничего прекраснее. С тех пор она часто туда возвращалась. По словам матери, в день, когда Дафна начала помогать во время службы, ее гордости не было предела.

Макэвой попытался составить мысленный портрет Дафны Коттон. Девочки, которую вырвали из жути гражданской войны, нарядили в белое одеяние и позволили держать свечу во время богослужения.

– У нас есть фото? – тихо спросил он.

Хелен встала, быстро прошла к столу и тут же вернулась с цветной фотокопией семейного снимка. Улыбающаяся Дафна зажата между приемными родителями – низенькими, толстенькими, седеющими. Бридлингтонское побережье на заднем плане. Какая?то зловещая, неестественная синева неба. Вся картинка чересчур глянцевая, едва ли не слишком идеальная. Макэвой спросил себя, кто мог сфотографировать. Что за бедняга, проходивший мимо, сделал снимок, который теперь стал фиксацией трагедии? Макэвой сделал собственный мысленный снимок. Спрятал его в память. Теперь эта улыбающаяся, счастливая девчушка – его представление о Дафне Коттон. Наложил его на окровавленный, изломанный труп. Определил ее смерть в раздел трагедий, где ей и место.

– Значит, в церкви она бывала часто?

– Три вечера в будни и дважды по воскресеньям.

– Самоотверженно.

– Еще бы, но Дафна была умницей. Не забывала про домашние задания. Училась исключительно на пятерки, по словам матери. С учителями мы еще не говорили.

– Какая школа?

– «Хессл». Недалеко от дома, ходила пешком. Рождественские каникулы начинаются со вторника.

– Нужно поговорить с ее подругами. Учителями. Всеми, кто ее знал.

– Как раз этим мы с Софи и заняты, сержант. Поделили обязанности, – с притворным смирением сказала Тремберг. Точно попросила старенького папашу не беспокоиться: обо всем уже позаботились.

– Отлично, отлично, – пробормотал Макэвой, пытаясь навести порядок в мыслях.

– Может, снимем твои показания, сержант? Лучше сразу с этим разобраться, завтра будет не до того.

Макэвой кивнул, уже сообразив, что его собственный вклад в расследование ограничится свидетельскими показаниями и знаменитой системой учета данных. Но он уже просунул ногу в эту дверь, и шанс принести пользу, поймать убийцу пока не упущен. Макэвой мысленно вернулся на несколько часов назад, в кровавый хаос на площади. К тому мигу, когда мужчина, лицо которого было спрятано под балаклавой, выскочил из церкви и посмотрел ему прямо в глаза.

– Есть что?то определенное, сержант? – спросил Нильсен без особой надежды в голосе. – Какая?то черта, которую ты смог бы узнать?

Макэвой прикрыл глаза. Позволил лицу в маске всплыть в сознании. Отодвинул от себя мороз, летящий снег, крики прохожих. Сосредоточился на одном моменте. На одной картинке. Одной сцене.

– Да, – сказал он и внезапно понял, что это важно, очень важно. – Он плакал.

Вглядываясь в голубые радужки, застывшие на мысленном кадре, казалось, он различал собственное отражение во влажных зрачках. С сухих губ сорвался едва различимый шепот:

– Почему ты плакал? И по кому?

 

Глава 5

 

Дом к северу от города, к востоку от всего остального; три поворота налево и один направо сразу за границей нового участка – кварталов, возведенных для молодых семей по плану, который мог бы соорудить ребенок с листом миллиметровки и коробочкой домиков для игры в «Монополию».

Три спальни. Черепичная плитка в шахматную клетку. Терраса, крышу которой подпирают крашеные шпалы, и задний дворик в девять бетонных плит. Вся отделка – унылая безликость, в расчете на людей, покупающих через агента, не глядя.

Вот и дом, подумал Макэвой; до смерти уставший, он сонно припарковал свой минивэн у обочины, глядя на жену – кинозвезду в прямоугольной афише окна. Она ждала его с сыном на руках, оба махали папочке.

Поздно. Слишком поздно, и Фину давно пора спать. Должно быть, вздремнул вечерком. Теперь не уснет всю ночь, будет прыгать на родительской кровати, примерять отцовские ботинки и топать в них по кухонному линолеуму, давя воображаемых чудищ.

Это ради него Ройзин уложила мальчика поспать днем, чтобы вечером Фин был полон сил и смог поднять папочке настроение, когда тот вернется после работы, с головой, разрывающейся от напора мыслей.

Ройзин распахнула дверь, и Макэвой не смог решить, кого целовать первым. А потому обнял сразу обоих. Ощутил, как к щеке прижалась голова Фина. Другой щеки коснулись губы Ройзин, мягкие и теплые. Он притискивал жену и сына к себе, а рука Ройзин мягко гладила его по спине. Макэвой вбирал их тепло, вдыхал его запах.

– Прости меня, – прошептал он, не совсем уверенный, кому именно: жене, или мальчику, или мирозданию.

Наконец он отстранился. Ройзин шагнула назад, пропуская мужа в маленькую прихожую, упиравшуюся в лестницу. Закрыв дверь, он повернулся и смахнул со стены рисунок, которому от него доставалось чуть ли не каждый день уже два года – все то время, что семья жила в этом доме, который он впервые может назвать собственным. Супруги привычно рассмеялись. Макэвой нагнулся, поднял рисунок и неуклюже повесил обратно на гвоздь. Карандашный набросок горного склона, выполненный неуверенной, неопытной рукой. Когда?то, пока воспоминания детства оставались символом счастливых времен, рисунок многое значил для Макэвоя, но теперь, после появления в его жизни Фина, рисунок потерял свое значение. И после появления Ройзин, конечно.

Как же она красива. Худенькая и темноволосая; происхождение выдает чуточку смуглая, песочного оттенка кожа. Отец Макэвоя с первого взгляда определил этот оттенок как «торфяной» – у него это прозвучало комплиментом.

Сегодня на Ройзин облегающий фигуру спортивный костюм, волосы рассыпаны по плечам. В мочках ушей лишь пара маленьких колечек. Прежде их украшали ряды карабкавшихся все выше сережек, но Фин полюбил дергать за них, и в последние месяцы Ройзин пришлось себя ограничить. То же и с золотом, поблескивающим на шее. Она носит две цепочки. На одной качается пластинка с ее именем: подарок отца на шестнадцатилетие. На другой – простая жемчужина, застывшая дождевая капля, которую Макэвой преподнес в их свадебную ночь на случай, если одного только сердца в качестве дара покажется мало.

Не дожидаясь просьбы, Ройзин передает Фина отцу. Просияв, ребенок широко распахивает рот и принимается передразнивать выражение лица Макэвоя. Оба хмурятся, ухмыляются, дурашливо плачут, щелкают зубами, изображая монстров, пока не принимаются хохотать, – и Фин извивается в восторге. Наконец Макэвой спускает мальчика на пол, и тот, облаченный в голубые джинсы, белую рубашку и крошечную жилетку, враскачку бежит наверх, тараторя на придуманном языке, который Макэвой, к своему великому сожалению, едва понимает.

– Ты ждала, – заметил он, входя в гостиную.

Ройзин собиралась развесить сегодня рождественские украшения. У них есть пластиковая елка и набор игрушек, полдюжины флажков для веревочки над электрокамином, но все пока лежит в картонной коробке у кухонной двери.

– Без тебя совсем не так весело, – ответила жена. – Сделаем это вместе, как?нибудь потом. Как обычные семьи.

Макэвой снял пальто, бросил на спинку кресла. Ройзин обняла его снова, чтобы ощутить его тело без преграды в виде громоздкого пальто. Макушка жены достает ему до подбородка, и Макэвой целует ее. Волосы пахнут свежей выпечкой, чем?то сладким и праздничным. Пирожками с изюмом, пожалуй.

– Прости, что задержался, – сказал он, но Ройзин притянула лицо мужа к своему.

В ее поцелуях Макэвою чудились вишня и корица. Они так и стояли неподвижно в обрамлении окна, пока в гостиной не появился Фин и не принялся молотить по отцовской ноге деревянной коровой.

– Это мне дедушка прислал, – похвастался Фин, поднимая игрушку выше. – Корова. Корова!

Макэвой взял ее в руки. Рассмотрел, узнавая почерк резчика. Представил отца: у верстака, стекла очков припорошены опилками, в руках, затянутых в обрезанные перчатки, нож или стамеска, – сосредоточенный на миниатюрных деталях, он вдыхает жизнь в деревянные игрушки.

– А открытка была?

– Все как обычно, – сказала Ройзин, не глядя на него. – Надеется, что Фин вырастет большим и сильным. Что он слушается родителей и ест овощи. И что очень скоро они обязательно встретятся.

Все письма отец Макэвоя адресует мальчику. После шумной ссоры, случившейся во время беременности Ройзин, он ни разу не заговорил с сыном, и тот знает: у отца достанет упрямства сойти в могилу, так и не уступив. Будь Макэвой способен думать об отце с обидой, то фыркнул бы: интересно, а кто, по мнению старого дуралея, станет читать его письма четырехлетнему внуку? Но он приучил себя отметать подобные ехидные мысли.

Макэвой погладил гладкую поверхность игрушки. Словно хотел кончиками пальцев впитать немного мудрости и опыта. Затем протянул фигурку сыну, и тот снова унесся прочь. Проводив Фина взглядом, Макэвой обернулся к Ройзин, вид у него был потерянно?виноватый.

– Ты побежал на крики, Эктор. Ты не мог поступить иначе.

– И кем я себя выставил? Бросил сына, чтобы спасти непонятно кого.

– Ты выставил себя хорошим человеком.

Макэвой обвел взглядом гостиную. Здесь есть все, что ему нужно от жизни. Жена в объятиях и ребенок, играющий у ног. Он втянул в себя воздух, выдохнул и задышал размеренно, глубоко, смакуя каждый глоток этих мгновений. И вдруг уловил нечто чужеродное. Запах. Слабый. Почти неразличимый за привычными домашними запахами пряностей и мыла. Будто мотылек, порхающий на самой кромке обзора. Легчайшее дуновение. Кровь. Вспомнилась Дафна Коттон. Он попробовал вообразить, что переживает ее отец. Попробовал почувствовать этого человека, ощутить с ним связь, передать ему свое сочувствие.

И снова притянул к себе Ройзин.

Он презирал себя за волну тепла, растекшуюся в груди. Как можно быть таким счастливым, когда чей?то невинный ребенок лежит на прозекторском столе?

 

Глава 6

 

08.04. Старый кабинет Роупера в здании на Куинс?Гарденс.

Полицейский сходняк.

 

Зады уперты в столы; ноги покоятся на стульях?вертушках, спины привалились к голым стенам. Полный ассортимент криво заправленных сорочек и галстуков с распродажи в супермаркете. Никто не курит, но в помещении все равно стоит никотиновопивной дух.

Макэвой чинно сидит в центре – по всем правилам, на стуле с твердой спинкой, с ноутбуком на коленях. Галстук туго затянут на болезненно?красноватой после энергичного, беспощадного мытья шее.

Старается не елозить ногами по истертому ковру. Прислушивается к разговорам. Поучаствовать в них у него нет шанса. Как?

Позади шесть часов сна и плотный завтрак, который до сих пор не желает утихомириться в желудке. Каждый выдох – сиплое дуновение омлета и зернового хлеба. В сумке у ног припрятан термос с горячей водой и мятными листочками, но Макэвой не решается отвинтить крышку в этой набитой полицейскими комнате. Он не перенесет едких шуточек. Не стоит привлекать внимание. Не здесь. Не сейчас.

Он посмотрел на часы. Опаздывает.

– Так, мальчики и девочки! – Фарао хлопнула в ладоши, ворвавшись в кабинет. – Я с пяти часов на ногах, я ни хрена не завтракала, а через минуту у меня пресс?конференция с кучей задротов, желающих знать, как мы допустили расправу над девочкой в самый канун Рождества. Я бы многое отдала, чтобы ответить: мы уже изловили психа, который это совершил. Да только не смогу. Мы его не поймали. Мы даже не знаем наверняка, что он психопат.

– Ну, я точно не стал бы просить его посидеть с детьми, мэм, – сострил Бен Нильсен, вызвав одобрительные смешки.

– Я тоже, Бен, но уж лучше этот тип, чем ты. Помни, у меня самой имеется дочь?подросток.

Хохот и улюлюканье. Пенопластовый стаканчик полетел в ухмыляющегося Нильсена.

– Я что хочу сказать. – Фарао отбросила волосы со лба. – Мы до сих пор не знаем, было ли убийство случайным. Не знаем, двигали убийцей религиозные мотивы или он попросту терпеть не может церковников. Нам пока не ясно, была ли Дафна Коттон заранее намеченной жертвой. Откуда взялась маска?балаклава? Зачем прятать лицо, если атака спонтанная? И орудие убийства. Что означает мачете?

– Мы подозреваем проявление расовой ненависти? – спросила Хелен Тремберг под аккомпанемент страдальческих стонов.

– Мы подозреваем все подряд, родная моя. В преступление еще не воткнут флажок «расовая ненависть», но черная кожа жертвы означает, что такую возможность следует учесть.

– Вот же блядство.

Колин Рэй говорит за всех: каждому здесь ясно, чем это грозит. Преступления на расовой почве – готовый рецепт для заголовков на первой полосе и геморроя для полиции. Это активисты с транспарантами у входа; это истеричные требования не только толпы, но и с самого верха раскрыть дело как можно скорее. Начальство все еще вздрагивает, вспоминая, как десять лет назад молодой чернокожий умер в камере предварительного заключения. Пресса не позволила им забыть тот случай. Видеозапись происшествия представили публике в ходе расследования, а потом без перерыва крутили по новостным каналам. На записи четверо полисменов беззаботно болтали, пока парень хрипел, умирая на холодном плиточном полу обезьянника в Куинс?Гарденс.

– В общем, теперь мы на виду, как рыбки в банке, – заключила Фарао. – Нужно по?быстрому раскрыть дело, но стоит помнить о том, что за нами наблюдают. Речь идет о новости национального масштаба. Людям не по вкусу, когда такое убийство портит им праздник. Они хотят, чтобы мы вернули им чувство безопасности. Итак, мальчики и девочки, все случилось около девятнадцати часов тому назад, что дает засранцу неплохую фору. Меньше чем через час в утреннем выпуске новостей прозвучит обращение к свидетелям, и всем вам придется попотеть, отвечая на звонки. Их станут направлять в этот самый кабинет. Вот?вот, в ближайшие полчаса клоуны с отвертками протянут сюда кабель. Проще говоря, от дебилов не будет отбою, но нам важен любой клочок сведений. Каждое имя следует проработать.

Замолчав, она отыскала взглядом Макэвоя. Кивнула ему.

– Насколько я знаю, все здесь с техникой на «ты», а если что не так, обратитесь к нашему спецу. Макэвой продемонстрирует чудеса новейшей базы данных.

Новые стоны. Приглушенное чертыханье со всех сторон.

– Тихо?тихо, детки, – улыбнулась Фарао. – Я распутывала дела, когда под весом страшно важных бумажек полы прогибались, а потому система Макэвоя, если она способна помочь нам сообразить, чем мы заняты, обязательно принесет пользу. Лично я считаю себя опытным пользователем и когда?то добралась до третьего уровня тетриса, а всем остальным не мешало бы наверстать упущенное.

Макэвой рассмеялся с остальными. И получил в награду от Фарао персональную улыбку и едва заметное подмигивание.

– Не забывайте, – прибавила она, – Макэвой видел этого типа. Да и сам мог бы стать жертвой, не успей он отразить удар лбом.

Новые смешки, но теперь они звучали как?то теплее и дружелюбнее, так что Макэвою захотелось встать, раскланяться и сказать что?то смешное. Но Фарао уже продолжала инструктаж:

– Короче, каждому из вас уже следовало найти себе занятие на пару ближайших часов. Нам нужны показания свидетелей. Нужны съемки камер наблюдения, каждый дюйм площади. Куда он делся, выбежав из церкви? И самое главное, нам требуется знать все, что только можно, о Дафне Коттон. Нужно разобрать ее жизнь на кирпичики. К обеду будут результаты вскрытия, к вечеру – отчет токсиколога. Уж постарайтесь, люди. Никто из вас не захочет жить в городе, где можно безнаказанно зарезать в церкви девочку. Рождество же, в конце концов.

Она хищно улыбнулась своему войску и крутанулась к двери – дервиш парфюма и звенящих побрякушек; по дороге к выходу ладони Фарао мимолетно касались плеч и рук, вселяя в команду веру в свои силы.

Какое?то время все молчали.

Наконец Колин Рэй шагнул к окну и отдернул шторы. За стеклом ночная темень и отражение сидящих полукругом мужчин и женщин. Неожиданно четкая картина – монохромный, холодный, неопрятный реализм стоп?кадра.

Из всех полицейских, уставившихся на отражение, только Эктору Макэвою не захотелось отвернуться.

 

Вот уже шесть часов кряду они только и делают, что отвечают на звонки. За пыльными, покрытыми липким налетом оконными стеклами небо почти завершило незаметный переход от насыщенно?серого к мягко?черному. По?прежнему висят низкие, набухшие облака, но настоящего снега придется подождать пару дней. Похоже, в этом году нам все?таки повезет увидеть Белое Рождество, думал Макэвой, который в юности иного Рождества и не знал. Он радуется скорому снегопаду: снег заставит его жену и сына улыбнуться.

Макэвой и Хелен Тремберг – единственные настоящие полицейские в кабинете. Один из свободных столов занял сотрудник по работе с общественностью, а Джемма Тянь, хорошенькая китаянка из отдела по связям с прессой, устроилась прямо на подоконнике: склонившись, вычеркивает большие пассажи из пресс?релиза. Она красива, как топ?модель, и ее точеные ягодицы давно не дают покоя Бену Нильсену Да и сам Макэвой напрягается, стараясь не пялиться.

В одиночку или попарно полицейские покинули оперативный штаб. Триш Фарао и Бен Нильсен отправились наблюдать за вскрытием жертвы. Два детектива помоложе берут показания у тех прихожан, кто вчера был не в состоянии говорить связно. Как раз перед ланчем Софи Киркленд приняла звонок от хозяйки паба, чьи камеры слежения запечатлели черную фигуру, мелькнувшую в кадре минут через пять после нападения. С собой Софи прихватила двух полисменов в форме, чтобы прочесать окрестности паба на предмет улик.

Колин Рэй и Шер Арчер уехали поговорить с осведомителем. Звонок в его халупу уже дал реальную зацепку. Кто?то из завсегдатаев бара при гостинице «Кингстон» распустил язык. По уверениям стукача, мужик и прежде не жаловал иностранцев да приезжих, а когда повар из иранской пекарни увел у него жену, он принялся орать, что так этого не оставит. Наводку отмели бы как пустую брехню, если б не быстрая проверка по Национальной полицейской базе, показавшая, что этот тип дважды привлекался за незаконное хранение оружия и один раз – за нанесение увечий. Колину Рэю, в принципе, предписывалось командовать штабом, но он счел, что лучше остальных подходит для проверки этой версии, и был таков. Арчер, обычно старавшаяся не отставать, потащилась следом, так что отвечать на звонки остались только Макэвой и Хелен Тремберг.

Макэвой просматривал сделанные записи. Он исчеркал множество страниц, внося в свой разлинованный блокнот имена и числа, детали и версии. В написанном никому не разобраться, он единственный в Управлении владеет скорописью «Тилайн»[12]. Выучил в свободное время, пока стажировался. Как?то его прикрепили к старшему по званию, и Макэвой таскался за ним весь день, поражаясь той быстроте, с какой длинные тирады его начальника записывал «допущенный к телу» журналист. Полгода кропотливых занятий не прошли даром, даже если он периодически изумлял и веселил своих коллег иероглифами в блокноте: еще один верный признак, что у Макэвоя не все дома.

Звонков пока немного, утренний телепризыв не излечил горожан от «воскресного» синдрома. Люди наслаждаются выходными, выезжают с семьями за город или расслабляются в пабах. Необходимость звонить в полицию и давать показания в деле об убийстве представляется им, скорее, будничным делом, которое лучше оставить до рабочих часов «с девяти до пяти». В общем, перегрузки «горячей линии», на которую рассчитывала команда Макэвоя, так и не случилось. Звонки едва оправдывали сверхурочное дежурство.

Но по крайней мере, оперативный штаб уже начал обретать форму – благодаря в основном Макэвою, который ввиду вынужденного бездействия развернул бурную деятельность. Прикатил из соседнего кабинета белую магнитную доску и набросал на ней схему вчерашних событий. В самом центре доски красуется его собственное описание подозреваемого, выполненное толстым красным маркером. Среднее телосложение. Средний рост. Темная одежда. Балаклава. Слезящиеся голубые глаза. Не больно?то много, и все это понимают. Макэвой не мог выразиться точнее, но все равно испытывал угрызения совести из?за того, что не рассмотрел нападавшего лучше.

На дальнюю от двери стену он приколол карту города. Пунктиром разноцветных кнопок проследил на ней траекторию передвижения подозреваемого, убегавшего с Тринити?сквер. Каждая кнопка – чье?то свидетельство, надежное или не очень. Вся картина составлена на основе показаний очевидцев, записей систем видеонаблюдения и выстроенных по ним догадок. Глядя на нее, можно предположить, что подозреваемый двинулся по городским улицам на восток, за реку, прежде чем его след потерялся где?то в районе Драйпулского моста. Группа полицейских отработала маршрут, но не нашла ничего, кроме отпечатка ботинка в снегу – в месте, указанном кем?то из наиболее надежных свидетелей. Никаких следов орудия преступления. Констебли дружно решили, что мачете преступник забросил в реку. Выслушав этот короткий доклад, Фарао с такой силой хлопнула ладонями о крышку стола, что один из ее браслетов лопнул.

Телефон на столе вновь зазвонил. Макэвой снял трубку из бежевой пластмассы:

– Уголовный отдел полиции. Оперативный штаб.

На другом конце линии – дрожащий от волнения женский голос:

– Я хотела поговорить с кем?нибудь насчет Дафны. Насчет Дафны Коттон. – И тихое, ненужное уточнение: – Той девочки, которую вчера убили.

– Можете говорить со мной. Сержант полиции Эктор Макэвой…

– Ладно…

Голос слишком дрожащий, чтобы по нему представить собеседницу, но Макэвою показалось, что она его ровесница.

– У вас есть сведениями, которые…

Женщина втягивает воздух, и Макэвой догадался, что свои слова она успела отрепетировать. Хочет выдохнуть их сразу, не мешкая.

– Я внештатный преподаватель, выхожу на замену. Около года тому назад я работала в школе «Хессл». Там, где училась Дафна. Мы отлично поладили. Она была милой девочкой. Умненькой, вдумчивой. Хорошо писала сочинения, знаете ли. Это я и преподаю. Английский. Дафна показывала мне кое?что из своих рассказов. У нее был настоящий талант.

Женщина сделала паузу. Когда заговорила снова, голос ее надломился.

– Не спешите, – мягко посоветовал Макэвой.

Вздох. Шмыганье носом. Кашель, чтобы прочистить забитое слезами горло.

– Я ездила работать волонтером в ту часть света, откуда Дафна родом. Видела кое?что из того, что довелось видеть ей. Мы разговорились. Не знаю, наверное, я стала для нее кем?то вроде исповедника. Она выложила мне все, что скрывала от прочих. В ее рассказах было много всякого. Такого, о чем юной девушке знать не следует. Она сильно стеснялась, когда я расспрашивала ее, так что я стала давать ей литературные задания. Чтобы помочь исторгнуть все то, что отравляло ее изнутри.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Пер. Т. Щепкиной?Куперник.

 

[2] Hull Kingston Rovers (англ.) – профессиональная команда регбистов из Гулля. – Здесь и далее примеч. перев.

 

[3] От Wellington boots {англ.) – высокие сапоги.

 

[4] Популярный телесериал в жанре вестерн производства канала CBS (1959–1966).

 

[5] Отсылка к сатирической утопии Олдоса Хаксли «О, дивный новый мир!», где описано счастливое кастовое общество.

 

[6] В Великобритании – организация, объединяющая живущих в сельской местности женщин.

 

[7] Уильям Уилберфорс (1759–1833) – британский политик и филантроп, лидер движения за запрет работорговли.

 

[8] Т. е. в темноте, окутывающей мифологическую реку Стикс, которая отделяет мир живых от царства мертвых.

 

[9] Комедийная драма американского режиссера Майка Николса (1967).

 

[10] Схематичное изображение всех возможных пересечений нескольких множеств, описанное в книге «Символическая логика» (1881) англичанина Джона Венна.

 

[11] Ироничное прозвище, производное от имени «Хелен». Hell’s Bells (англ.) – «адовы колокола».

 

[12] Стенографическая система, разработанная в 1968 году британцем Джеймсом Хиллом и с тех пор входящая в программу обучения журналистов.