Монахиня Ефимия (Пащенко)

Свой человек на небесах

 

Книги о святых и верующих

 

Об авторе

 

Монахиня Евфимия (Пащенко) работает врачом в московской клинике, а еще она пишет книги, которые пользуются огромным успехом.

Эта книга открывает новый жанр – православный детектив. Главная героиня этих рассказов Нина Сергеевна умудряется попадать в такие ситуации, которые можно разрешить только вмешательством свыше. Но кто он, этот небесный помощник? Чье заступничество избавляет от бед и даже смерти?..

Матушка Евфимия родилась в 1964 г. в Архангельске в семье врачей. В 1987 г. окончила Архангельский медицинский институт, в 2005 г. заочно – Православный Свято‑Тихоновский Богословский институт. В 1993 г. пострижена в рясофор, в 1996 г. – в мантию. С 1986 по 2012 г. несла послушание чтеца‑певчей в храме Святителя Мартина Исповедника (Архангельск).

«Свой человек на небесах» – долгожданный роман монахини Евфимии – писательницы и врача.

 

Глава 1

Буква убивает

 

«…буква убивает, а дух животворит».

2 Кор. 3, 6

 

1984 год… Сидя у окна автобуса, врач‑интерн[1] Нина Сергеевна Н., которую старшие коллеги чаще называли просто Ниной, смотрела на тянувшуюся вдоль дороги равнину, поросшую редким сосняком вперемешку с чахлыми елочками. Унылая картина! А ведь когда‑то здесь простирались леса – непроходимые, величественные леса, которыми издавна славилась Михайловская область. «На Севере – доска, тоска и треска» – вспомнилась Нине знакомая с детских лет поговорка про ее родной край. Треску выловили, леса вырубили. Что осталось? Только пустошь – безжизненная пустошь…безлюдная пустыня… Нет, все‑таки не безлюдная. Ведь где‑то здесь находится деревня со странным названием Хонга[2], куда едет Нина…

– Это Вы спрашивали, когда будет Хонга? – раздалось у нее за спиной. – Да вот же она!

За окном показались одноэтажные домики, баньки, изгороди. Автобус остановился. Подхватив сумку, Нина неуклюже спрыгнула с подножки на обочину, едва не угодив в придорожную лужу. А автобус, устало урча мотором, покатил дальше…

 

* * *

 

Нина оказалась в Хонге не по собственному хотению, а по начальственному велению. Несмотря на то, что в Михайловске был свой мединститут, его выпускники стремились любой ценой устроиться на работу в областном центре. Никто не горел желанием трудиться на непаханой ниве сельской медицины. Поэтому врачей из областной больницы, где Нина проходила интернатуру по терапии, то и дело посылали в командировки по селам и лесопунктам. Теперь настал и ее черед. Разумеется, поскольку Нина была еще интерном и не имела права работать самостоятельно, ее направили в Хонгинскую больницу в помощь единственному тамошнему врачу. Тем не менее, девушке предстояло целый месяц жить вдали от дома и, самое главное, вдали от храма, куда она ходила уже второй год после того, как, будучи на четвертом курсе мединститута, тайно приняла Крещение. Конечно, Нина взяла с собой иконки, Новый Завет и молитвослов, на приобретение которого она в свое время героически потратила половину стипендии. И все‑таки столь длительная разлука с храмом весьма тяготила ее. Оставалось утешаться лишь тем, что преподобные отцы былых времен годами жили в пустынях и лесных чащобах. И уповать – Господь зачтет ей это как подвиг во имя Его. А разве не отрадно чувствовать себя подвижницей?

 

* * *

 

– Скажите, а где тут у вас больница? – спросила Нина встретившуюся ей по дороге старушку в темно‑зеленом платке и поношенной фуфайке.

– А вон где‑ка! – ответила та, показывая рукой на невысокий холм, где виднелось одноэтажное здание, выкрашенное голубой краской. – Как перейдете реку… Река‑то наша зовется Курья…это оттого, что она летом мелеет – куренку впору перейти… Так вот – как перейдете ее да подниметесь в горку, так первым делом там будет почта. Вон она! Так больница сразу за ней. А еще подале…

Впрочем, Нина не стала тратить время на выслушивание импровизированной лекции по местной географии, которую явно намеревалась ей прочесть словоохотливая старушка. Пробормотав «спасибо», она зашагала к мостику, проложенному через… пожалуй, речонку Курью даже сейчас, в пору весеннего половодья, мог без труда форсировать вброд пресловутый куренок… А ее случайная собеседница еще долго стояла и, заслонив рукой глаза от яркого весеннего солнца, смотрела на удалявшуюся незнакомку в городской одежде. Что поделать – в эти края гости из города жаловали слишком редко. И, как правило, не задерживались надолго.

 

* * *

 

Местная больница оказалась немного покосившимся зданием с покатой крышей и мезонином. Как ни странно, у нее было сразу два крыльца – одно справа, другое слева. И Нина остановилась, словно сказочный богатырь перед придорожным камнем с предупреждающей надписью: «налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – меча лишишься, прямо пойдешь – самому тебе живу не быть». Куда же пойти – направо или налево? Ведь оба крыльца совершенно одинаковые…

Немного поразмыслив, Нина выбрала, так сказать, «десной путь». Ведь каждый православный знает и помнит, какая участь ждет тех, кого Господь поставит на Страшном Суде слева от Себя. А потому лучше ходить «правыми стезями». Так учили Нину старые прихожанки храма, куда она ходила после крещения. Направляясь на службу, они старались войти не в широко распахнутые церковные ворота, а в узкую калитку справа от них. Этому благочестивому обычаю они не изменяли даже осенью, когда в аккурат под калиткой разливалась внушительных размеров лужа, ни зимой, когда мороз превращал оный природный водоем в самый настоящий каток. Потому что были уверены – вот он, пресловутый узкий и правый путь!

…Едва Нина под предательский скрип половиц вошла в коридор с наполовину выбеленными, наполовину выкрашенными в грязно‑голубой цвет стенами и множеством дверей, как на нее пахнуло знакомым больничным запахом лекарств, хлорки и подгоревшей каши. И тут одна из дверей отворилась. Из нее в коридор, переваливаясь по‑утиному, вышла невысокая полная женщина лет сорока в белом халате и уставилась на Нину недружелюбно, исподлобья:

– Вы это куда? – буркнула она. – Сегодня нету посещений!

– Я врач из Михайловска. Приехала сюда в командировку, – подчеркнуто вежливо, пожалуй, даже несколько надменно ответила Нина. Потому что сразу поняла – стоящая перед ней хамоватая особа – санитарка или медсестра. В таком случае следует поставить на место нарушительницу служебной субординации… – Где я могу увидеть вашего главного врача?

Похоже, женщина принадлежала к той разновидности грубиянов, которую в народе называют «молодец против овец». Она сразу же стушевалась.

– Подождите тут. Я его сейчас позову, – буркнула она и, заглянув в одну из дверей, вполголоса позвала:

– Павел Иванович! Тут к вам из города приехали!

– Сейчас, Елена Васильевна! Сейчас иду! – раздалось из‑за двери. Вслед за тем на пороге показался высокий плотный мужчина лет пятидесяти с круглым, по‑юношески румяным лицом. Выглядел он моложаво. Однако его коротко стриженные волосы были совсем седыми. Вдобавок, главный врач сильно сутулился, как будто здешние потолки и дверные проемы были слишком низки для него. Или словно для него вошло в привычку быть согбенным…

– Вы ко мне? – спросил он, настороженно вглядываясь в Нину сквозь очки с толстыми стеклами. – Что Вы хотите? А‑а… Вас сюда в командировку направили? – при этих словах он приветливо заулыбался, и голос его зазвучал мягко, даже несколько игриво. – Вот оно что! Тогда с приездом, коллега. Вы как нельзя кстати. Я ведь тут – один за всех. И за терапевта, и за хирурга, и за невропатолога. Да что там – даже зубы удаляю! Помощники мне еще как нужны! Вот завтра мы с Вами и начнем работать вместе. А сегодня отдохните с дороги, осмотритесь. Пойдемте, покажу, где Вы будете жить. Это здесь же, только наверху, в мезонине. Елена Васильевна! – обратился он к медсестре, бдительно наблюдавшей за ним и Ниной. Принесите мне ключ от той комнаты… И постельное белье. Только выберите то, которое поновей… Конечно, обстановка там почти спартанская. Но жить можно. Врачи, которые к нам приезжают, обычно там и живут. И не жалуются.

Теперь Нине стало понятно, с какой целью у здания здешней больницы имеется второй вход. Он ведет на второй этаж, где квартирует здешний персонал. Удобно придумано – спустился по лестнице на улицу, обогнул здание больницы – и ты уже на работе! Хотя жаль, что Нине придется жить по соседству не только с любезным Павлом Ивановичем, но и с этой грубиянкой‑медсестрой. На редкость неприятная особа!

Тем временем неприятная особа молча вручила Нине стопку чистого белья, а Павлу Ивановичу – ключ на самодельном кольце из алюминиевой проволоки.

– Пойдемте, Нина Сергеевна! – произнес главный врач с любезностью хлебосольного хозяина, принимающего у себя дорогую гостью.

К удивлению девушки, им не пришлось выходить на улицу – лестница, которая вела наверх, в мезонин, находилась напротив наружной двери.

 

* * *

 

– Ну, вот и Ваша комната, уважаемая коллега! – Павел Иванович широко распахнул перед Ниной дверь, обитую потертой черной клеенкой, из‑под которой сквозь прорехи выглядывала клочковатая грязная вата. – Располагайтесь как дома! Конечно, здесь одной Вам будет скучновато – что поделать, других жилых комнат здесь нет… Если что‑то будет нужно, найдите меня или Елену Васильевну. Чем можем – поможем. А пока, если позволите, я Вас ненадолго покину и доделаю кое‑какие дела. После чего вернусь к Вам. Вы не против, коллега?

Оставшись одна, Нина огляделась по сторонам. Обстановка комнаты и впрямь была спартанской. В углу – металлическая кровать с матрасом не первой новизны и чистоты. Рядом – круглый стол с обшарпанной и местами прожженной столешницей, пара шатких стульев. На одной из стен, оклеенных выцветшими обоями, красовался календарь за позапрошлый год. Картинка на нем изображала сказочное Лукоморье с пресловутым зеленым дубом, котом на златой цепи, длинноволосой синюшной русалкой и юным поэтом, изумленно взирающим на все эти дивные чудеса… Впрочем, Нина даже обрадовалась столь убогому убранству комнаты – почти монашеская келья. Оставалось лишь развесить иконы и выложить из сумки молитвослов и Новый Завет.

Раскрыв дорожную сумку, она извлекла оттуда Владимирскую икону Божией Матери в овальной пластмассовой рамке и бумажный образок Великомученика и целителя Пантелеимона, наклеенный на золотистую картонку. Перекрестившись и поцеловав края иконок, Нина поставила их на подоконник, в изголовье кровати. Затем расстелила на столе бумажную салфетку и бережно положила на них Новый Завет и молитвослов. А рядом – недавно купленный ею роман Сенкевича «Куда идешь». Надо сказать, что Нина, подобно своим единоверцам‑неофитам, была убеждена, что православному не должно читать светских книг, которые разжигают в человеке страсти, отвлекая от «единого на потребу». И потому, крестившись, она бестрепетно избавилась от некогда любимых ею романов и детективов, выбросив их в мусорный контейнер – туда и дорога всему этому греховному чтиву! Однако для книги Сенкевича было сделано исключение. Ведь в ней повествовалось о святых мучениках, страдавших за Христа во времена нечестивого Нерона[3]. А Нина очень любила читать жития мучеников и исповедников, восхищаясь их подвигами и втайне сожалея о том, что Господь не сподобил ее жить в те времена. Возможно, она тоже стала бы мученицей…

Застелив кровать, Нина уселась на жалобно скрипнувший под нею стул, размышляя, чем бы заняться дальше. Пожалуй, прежде всего, нужно согреться. В этой комнате слишком холодно и сыро – так недолго и простудиться. Конечно, здесь есть печь, а за ней – целая охапка дров. Вот только Нина не умеет топить печи – ведь она почти всю жизнь прожила в доме с паровым отоплением. Конечно, святые терпели и куда более сильные холода, утешая себя тем, что «люта зима, да сладок рай». И все‑таки перспектива провести ночь в нетопленой комнате не радовала Нину. Что ж, придется спать одетой и согреваться чаем. К счастью, она, по совету мамы, взяла с собой кружку и кипятильник. Вот только где же тут водопроводный кран?

Вместо искомого крана на стене возле двери обнаружился пластмассовый рукомойник, единственным содержимым которого оказался дохлый таракан, вероятно, скончавшийся от жажды. А за печкой стояли два пустых ведра. Судя по всему, прежние обитатели этого жилища носили в них воду. Подхватив грохочущие ведра, Нина спустилась по лестнице, на ходу раздумывая, как ей узнать местонахождение колодца. Придется спросить кого‑нибудь…

Выйдя в больничный коридор, она заглянула в первую попавшуюся дверь, и…

– …опять из города прикатила какая‑то… – донесся до Нины резкий голос Елены Васильевны. Медсестра сидела за столом, покрытым цветастой клеенкой, рядом с плитой, уставленной кастрюлями и чайниками. Рядом на табуретке примостилась худощавая печальная женщина – на вид лет пятидесяти, в белом халате и белой косынке, повязанной по самые брови. Судя по всему, то была здешняя повариха. Она с покорным видом слушала медсестру, периодически кивая головой, словно во всем соглашаясь с ней.

Увидев Нину, Елена Васильевна смолкла на полуслове и уставилась на нее с видом человека, воочию убедившегося в правоте поговорки: не поминай, не то явится…

– Простите, а где тут у вас колодец? – спросила Нина медсестру.

Однако Елена Васильевна испуганно таращилась на нее, не в силах вымолвить на слова. Пока на помощь ей не пришла повариха.

– Колодец во дворе, – ответила она, – как выйдете на улицу – поверните направо. Сразу его и увидите… Погодите‑ка! Вы ведь, небось, проголодались с дороги! Вот, выпейте‑ка чайку да кашки поешьте перловой…

И не успела Нина ответить, как она одним взмахом поварешки наполнила тарелку густой кашей и, прихрамывая, направилась к плите за чайником. А медсестра с видимой неохотой подвинулась, чтобы освободить Нине место у стола.

Больничный чай оказался слишком крепким и вдобавок несладким. Да и к перловке Нина никогда не питала особой любви. Однако еда пришлась весьма кстати – она согрелась и повеселела.

Тем временем медсестра изучающе разглядывала Нину своими маленькими проницательными глазками. После чего спросила ее:

– А вы какой врач? Терапевт?

– Нет, я невропатолог, – не без гордости ответила Нина. Подобно многим своим коллегам, она была уверена в превосходстве узких специалистов над терапевтами. И это возвышало ее в собственных глазах…

– Здешний институт кончали? – полюбопытствовала медсестра.

– Да.

– А к нам надолго?

– На месяц.

– А муж у вас есть?

Нина едва не поперхнулась кашей. Что за бестактность! Нет, эту наглую особу следует поставить на место! Сейчас она скажет ей…

– А‑а, вот вы где, коллега!

В кухню, добродушно улыбаясь, вошел Павел Иванович.

– Я вас наверху искал! А вы тут как тут. Я гляжу, Зоя Ивановна (он кивнул в сторону поварихи) вас уже накормила. Так как вы там устроились? Все хорошо? Ничего не нужно?

– Спасибо, Павел Иванович! – ответила Нина. – Все замечательно. Только холодновато…

– Так растопите печку! – посоветовал главный врач.

– Не умею… – призналась Нина.

– Вот как! – усмехнулся Павел Иванович. – Что ж, тогда идемте! Я вас научу топить печку – поверьте, ничего мудреного в этом нет. Заправским истопником станете!

От его слов у Нины потеплело на душе. Какой замечательный человек этот Павел Иванович! Сама доброта и участие! Поспешно допив чай, она вышла из кухни вслед за ним, не замечая, с какой ненавистью смотрит ей вслед Елена Васильевна.

 

* * *

 

– Видите эту дверцу? – тоном многоопытного преподавателя объяснял Павел Иванович. – Сюда мы кладем дрова. Когда эти кончатся, возьмете из поленницы во дворе. Лучше сделать это заранее, чтобы они успели хорошенько просохнуть. А теперь выдвигаем вьюшку: вот она, вверху, видите? Когда дрова прогорят, ее нужно задвинуть назад. Только не слишком рано, иначе угорите. Впрочем, лучше я на первых порах сам прослежу за этим. Вы позволите, коллега, если я стану Вашим личным инструктором по топке печей? Так… теперь берем спички… Эх, вот незадача, на растопку ничего нет! Что ж, придется идти на чердак!

Надо сказать, что в некогда столь любимых Ниной романах и детективах на чердаках старинных особняков и замков обретались всевозможные роковые тайны и клады, обитали привидения и прочие сверхъестественные существа, поселенные туда воображением писателей. Неудивительно, что при упоминании о чердаке сердце Нины затрепетало в предвкушении встречи с тайной…

Увы, ее ждало горчайшее разочарование: больничный чердак был завален сломанной мебелью, ржавыми ведрами, дырявыми кастрюлями, полусгнившей ветошью – одним словом, всевозможным хламом. Зато никаких тайн и кладов не было и в помине!

В дальнем углу чердака были свалены связки бумаг. Павел Иванович с юношеской ловкостью подхватил одну из них, потом другую…

– Что это такое? – полюбопытствовала Нина.

– Свидетельства о смерти, – небрежно бросил главный врач. – Точнее, их копии. Этой макулатуре больше тридцати лет. На что она нужна? Только на растопку и годится…

Нина согласно кивнула. В самом деле, подобному хламу одна дорога – в печку! Так с ним поступают умные люди… в отличие от романтичных дурех с излишне пылким воображением, которому везде мерещатся роковые тайны!

Ей было невдомек, какие загадки могут таиться в старых документах с больничных чердаков!

 

* * *

 

Сидя у печки, Нина смотрела, как алые языки пламени лижут сухие поленья, и те, в ответ на их ласку, занимаются огнем. Время от времени она брала очередной желтоватый бланк, исписанный четким, но неровным, явно стариковским почерком. И, пробежав его глазами, бросала в огонь. Старая бумага ярко вспыхивала и мгновенно сгорала. А рука Нины тянулась за следующим листком…

Но что такое? Не веря своим глазам, девушка внимательно перечитала только что прочитанное: Илья Николаевич Малкин. Профессия: поп. Умер 25 октября 1958 года в возрасте 73 лет. Причина смерти: убит истощением нервных сил.

Что за нелепица? Впрочем, на листках, уже отправленных ею в печку, встречались не менее курьезные записи: «умер от общего одряхления», «от упадка сердечной деятельности». И все‑таки здесь речь шла о смерти, наступившей, так сказать, вследствие естественных причин. Но что за странная запись: «убит истощением нервных сил»? Что скрывается за этой двусмысленной формулировкой? Смерть? Или все‑таки убийство?

– Ну, коллега, как дела? – раздался у нее за спиной голос Павла Ивановича. – Дайте‑ка, взгляну, не пора ли вьюшку закрывать…

– Скажите, Павел Иванович, а кто заполнял эти бумаги… то есть эти свидетельства? – в свою очередь, спросила Нина.

– Да кто его знает! – махнул рукой главный врач. – Видимо, какой‑то здешний фельдшер, а по совместительству еще и ветеринар. Нет, я его и в глаза не видел… Просто – видите, на чем написаны эти свидетельства? На бланках о случке скота. Значит, этот сельский эскулап лечил и двуногих, и четвероногих… И был большим оригиналом! Такие диагнозы изобретал, что хоть в «Крокодил» посылай. Например, «умер от утонутия». Или «смерть наступила вследствие столкновения с упавшим на голову деревом». Ну, и как Вам такие перлы, коллега? Нарочно не придумать!

– А что Вы скажете об этом? – спросила Нина, протягивая ему свою находку.

Пробежав глазами загадочные строки, Павел Иванович недоуменно пожал плечами:

– Белиберда какая‑то! Спьяну он, что ли, это выдумал? Не забивайте себе голову такой ерундой, коллега! Оно того не стоит…

Как ни странно, это категоричное заверение лишь укрепило догадку Нины – отец Илия Малкин не просто умер. Он был убит. Однако, судя по двусмысленной формулировке в его свидетельстве о смерти, кому‑то было выгодно объяснить его смерть неким «истощением нервных сил». Однако не зря Господь сказал: «нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, и ничего не бывает потаенного, что не вышло бы наружу»[4]. Не потому ли Он послал Нину в Хонгу, чтобы она раскрыла это давнее преступление?

Что ж, Господи, благослови!

 

* * *

 

Для начала Нина решила наметить план будущих действий. Ведь герои ее любимых детективов и романов начинали именно с этого. Итак…

В 1958 году в Хонге был убит священник Илия Малкин…

Но если в деревне был батюшка, значит, где‑то здесь есть и церковь. Что ж, завтра же Нина отыщет ее. Ведь откуда лучше всего начать расследование убийства священника, как не с церкви, где он когда‑то служил? Возможно, ей даже удастся отыскать там людей, которые помнят отца Илию. И знают, кто и почему его убил…

…В тот вечер уставшая от избытка впечатлений Нина Сергеевна легла рано и спала крепким сном без сновидений. А потому не слышала, как кто‑то крадучись подошел к ее двери, прислушался и, сунув в дверную щель какой‑то крохотный предмет, удалился прочь.

 

* * *

 

На другое утро, выйдя из своей комнаты, Нина заметила, что на полу лежит какая‑то бумажка, аккуратно свернутая в трубочку. Она подняла импровизированный свиток, развернула его…

На бумажке печатными буквами было написано:

«Берегитесь!»

Что это? Предупреждение? Угроза? Полно! Кто ей может угрожать? И с какой стати? Ведь она никого здесь не знает… Какой‑то глупый розыгрыш… В таком случае, не стоит обращать на него внимание и тем самым давать неведомому забавнику повод к повторению шутки. Впредь неповадно будет…

И все‑таки – кто решил подшутить над ней?

 

* * *

 

Первым делом Нина решила найти Павла Ивановича. Это она сделала без труда – дверь в кабинет главного врача была раскрыта настежь. А сам он сидел у окна и, казалось, был всецело погружен в созерцание восходящего солнца. Однако это не помешало ему заметить Нину, едва она робко перешагнула порог его кабинета. Обернувшись к девушке, главный врач приветливо улыбнулся ей:

– Доброе утро, коллега! Ну, как спалось на новом месте? Не замерзли?

– Спасибо! – ответила Нина, тронутая его участием. – Все просто замечательно!

– Что ж, тогда давайте приступим к работе, – сказал главный врач, – сейчас мы вдвоем совершим обход. Потом вы будете делать это самостоятельно. Если возникнут какие‑то трудности – обращайтесь ко мне. А я тем временем займусь амбулаторным приемом. Амбулатория находится в левой части здания, – пояснил он, перехватив вопросительный взгляд Нины. – Будет желание – приходите. Посмотрите амбулаторию, а то и поможете мне… А теперь идемте!

 

* * *

 

Они вместе заходили в палаты, и Павел Иванович беседовал с каждым пациентом, осматривал его, делал назначения. За ним по пятам, держа в руках самодельную записную книжку, сделанную из половинки школьной тетради в клеточку, тенью следовала Елена Васильевна. Медсестра с собачьим подобострастием глядела на главного врача, ловя каждое его слово. Впрочем, это не мешало ей исподлобья злобно коситься на Нину. Однако девушка делала вид, что не замечает этого. Ведь ненависть, зависть, интриги – удел неверующих людей. Пусть эта наглая, бесцеремонная грубиянка исходит злобой, как жаба – ядом! А она живет по заповедям Христовым, предписывающим любить даже своих врагов и побеждать зло добром! Слава Богу, что она не такая, как Елена Васильевна!

 

* * *

 

Так они обошли шесть палат – три мужские и две женские – и подошли к двери в самом конце больничного коридора, рядом с туалетом. Павел Иванович осторожно приоткрыл ее, заглянул внутрь и так же бесшумно затворил снова.

– Спят! – тихо сказал он. – Ну что ж, тем лучше. Это у нас, коллега, особая палата… так сказать, здешняя палата номер шесть… помните, есть такой рассказ у Чехова?.. Местные острословы прозвали сей уединенный уголок БАМ‑ом[5]. Там лежат две одинокие старухи. У одной метастаз в позвоночник, у другой – слабоумие. В дом престарелых их не берут. Вот они тут и живут, словно в богадельне. Разумеется, на них для проформы заведены истории болезни. Записи в них я делаю сам. Поверьте, коллега: эти старухи абсолютно неинтересны как больные. Вдобавок, помочь им уже нечем. Так что вам не стоит тратить на них время и заходить сюда.

Нину несколько покоробили слова главного врача. Ведь она еще не забыла уроки врачебной этики и деонтологии – пациент – не просто «случай», а живой страдающий человек. Впрочем, похоже, что Павел Иванович лукавит. Поскольку не хочет перекладывать на плечи молодой коллеги всю работу, как это делает кое‑кто из врачей в областной больнице, где работает Нина. Они поручают интернам вести всех своих пациентов, а сами в это время гоняют чаи в ординаторской, болтают о том о сем – одним словом, бездельничают. Если бы они были хоть немного похожи на интеллигентного, участливого Павла Ивановича!

…После обхода проголодавшаяся Нина поспешила на кухню, откуда по всей больнице разносился соблазнительный запах мясных щей. Зоя Ивановна налила ей полную тарелку горячего, ароматного варева. Нина по привычке поискала глазами икону в углу, но, не найдя ее, шепотом прочла молитву, перекрестилась (благо повариха в это время отвернулась), осенила крестным знамением тарелку и приступила к трапезе.

Пока она уписывала щи, а потом треску с картофельным пюре, запивая ее чаем, Зоя Ивановна молча сидела рядом, по‑бабьи сложив руки на животе. Нина чувствовала на себе ее пристальный взгляд. Что ж, новоприбывший гость всегда вызывает любопытство. Вон как вчера ее допрашивала медсестра! «А Вы какой врач будете? А муж у Вас есть?» Хорошо хоть повариха не из любопытных… и все‑таки эта, на вид забитая и покорная женщина явно себе на уме. Ведь не зря говорится: в тихом омуте…

В этот миг мысли Нины приняли другой оборот. А что, если спросить повариху, где находится здешняя церковь? Ведь она наверняка это знает…

– Скажите, Зоя Ивановна… – начала Нина, – а где у вас тут…

Она не успела закончить фразы – в кухню ввалилась Елена Сергеевна и с недовольным видом плюхнулась на жалобно скрипнувшую под ней табуретку.

– Ты на БАМ обед не носила? – спросила она повариху. – А то эти бабки, кажись, проснулись. Сейчас опять орать начнут… как же они мне надоели! Хоть бы сдохли поскорее…

Повариха загремела посудой, наполняя тарелки. А Нина поспешила удалиться. Угораздило же эту мегеру явиться в столь неподходящий момент! В итоге Нине придется самой разыскивать здешнюю церковь. Впрочем, оно и к лучшему. Незачем посвящать в свои дела посторонних. Особенно когда речь идет о расследовании убийства.

 

* * *

 

Впрочем, для начала Нина решила заняться более насущным делом и отыскать колодец. С этой задачей она справилась блестяще. Благо потемневший от времени колодезный сруб мог не заметить разве что слепой. Тут же обнаружилась и кособокая поленница дров. Что ж, вода и дрова налицо. Теперь можно заняться поисками церкви. Вот только откуда их начать?

Нина огляделась по сторонам. За больницей темнел лесок, куда вела неширокая грунтовая дорога. В колеях, оставленных колесами, поблескивала талая вода. Нет, эта дорога ведет не к храму – судя по всему, местные жители ездят в этот лесок по дрова. А церковь находится в деревне. Где ж ей еще быть?

Нина ходила по деревне до сумерек. Заглянула в сельмаг, где бутылки с водкой мирно соседствовали на полках с трехлитровыми банками березового сока и жестянками консервированной морской капусты. Обнаружила наглухо заколоченный деревенский клуб, на стене которого висел выцветший от времени и дождей плакат с надписью «Мы придем к победе коммунизма». Полюбовалась ажурной резьбой на доме, обнесенном невысоким, но добротным забором, – похоже, это была чья‑то дача, а рядом с ней – еще одна. Как видно, кто‑то из местных жителей продал свои дома приезжим дачникам, любителям деревенской экзотики. Что ж, немудрено – из Михайловска до Хонги прямая дорога, и автобус ходит два раза в день…

Нина обошла Хонгу вдоль и поперек. Однако так и не нашла церкви. Впрочем, Нина была настроена решительно. Завтра она продолжит поиски. И будет вести их до тех пор, пока не выяснит, кто и почему убил отца Илию. Пока не дознается до правды!

 

* * *

 

Когда Нина подошла к зданию больницы, было уже совсем темно. Поднявшись по скрипучей лестнице, она вошла в свою комнату, сняла куртку и, усевшись на кровать, перечитала свидетельство о смерти отца Илии. Кто же мог убить священника? И жив ли сейчас человек, осмелившийся совершить столь великий грех?

И тут… Нина содрогнулась: в коридоре послышался приглушенный скрип половиц. Кто это? Что ему здесь нужно? А что, если это тот же самый человек, который когда‑то убил отца Илию? Он боится, что Нина разоблачит его. И решил расправиться с ней.

«Тук‑тук‑тук…» – сквозь бешеное биение своего сердца Нина едва расслышала тихий, осторожный стук в дверь. Честный человек ни за что не стал бы обставлять свой приход такой зловещей таинственностью. Значит, за дверью и впрямь стоит убийца. Господи, что же делать?!

Сколько раз Нина сожалела о том, что не родилась во времена гонений на христиан! И не может засвидетельствовать свою верность Спасителю мученической смертью за Него. Но сейчас, когда к ней в дверь стучалась смерть, она впервые поняла, насколько любит жизнь и не хочет расставаться с нею…

– Кто там? – от страха Нина старалась говорить как можно громче и резче. – Что Вам нужно?

– Это я, коллега! Можно к Вам?

Звуки знакомого голоса мгновенно вернули Нину к жизни. И она поспешила распахнуть дверь. Ведь за нею стоял не убийца, а друг. Такому человеку, как Павел Иванович, можно доверять безраздельно…

– А я Вас искал, коллега, – с добродушной усмешкой произнес главный врач, входя в комнату и окидывая ее внимательным взглядом. Вот его глаза остановились на иконах, стоявших на подоконнике, на лежащих на столе Новом Завете и молитвослове… Впрочем, Нина не заметила этого. Ведь она была так рада, что ее страхи за собственную жизнь оказались напрасными… – Куда это Вы пропали?

– Я ходила в деревню, – честно призналась Нина Сергеевна.

– Вот как! – усмехнулся главный врач. – Знакомились, так сказать, с местными достопримечательностями? Похоже, Вы делали это очень тщательно – Елена Сергеевна сказала мне, что Вы ушли сразу же после обеда…

Вот как! Выходит, медсестра следит за ней! Вот шпионка!

– А что Вы искали? – донесся до нее голос главного врача. – Я бы мог подсказать…

В таком случае, отчего бы не рассказать ему, что она ищет здешнюю церковь? Или все‑таки лучше смолчать? Ведь тогда Нине придется открыть Павлу Ивановичу свою тайну: она – верующая. А это небезопасно. Вон какие неприятности были недавно у пятикурсницы из мединститута, вышедшей замуж за дьякона! Девушку тут же исключили из комсомола, а потом склоняли и спрягали на всех собраниях. Поговаривали, что ей грозит отчисление из института. И хотя этого все‑таки не случилось, новоявленная матушка‑дьяконица вдоволь хлебнула горя… Хотя Павлу Ивановичу можно довериться… Или не стоит до поры посвящать его в свою тайну? Пожалуй, что так…

Похоже, Павел Иванович был огорчен тем, что так и не дождался от Нины ответа. Проследив за тем, как она растапливает печку и напомнив о том, что вьюшку следует закрывать лишь после того, как дрова хорошенько прогорят, он отправился восвояси. А Нина раскрыла молитвослов и принялась читать молитвы на сон грядущий: «…мирен сон и безмятежен даруй ми…» Однако то, что пригрезилось ей в ту ночь, нельзя было назвать иначе как кошмаром.

 

* * *

 

Нине снилось, будто она бредет по бескрайней пустынной равнине, небо над которой было серым и бессолнечным, словно в стране мертвых из какой‑то давным‑давно читанной ею сказки. Путь казался бесконечным, превосходящим ее силы. Но Нина все‑таки шла вперед. Потому что знала – где‑то там, в самом конце этого таинственного странствия, ее ждет отец Илия. Кто, как не он, способен рассказать Нине правду о том, кто его убил, и назвать имя своего убийцы? Она должна узнать правду. И она непременно узнает ее…

И вдруг вдалеке на горизонте появилась высокая, сутулая фигура. Она с нечеловеческой стремительностью приближалась к Нине. Откуда здесь взялся Павел Иванович? Впрочем, разве это так важно? Главное, что ей больше не придется идти одной. Рядом с ней будет надежный друг.

Главный врач приветливо улыбался Нине и махал ей рукой, словно желая сообщить что‑то важное. Но вдруг на ее глазах улыбка сменилась хищным звериным оскалом, лицо Павла Ивановича вытянулось и покрылось косматой серой шерстью… и вот уже над сомлевшей от ужаса Ниной, ощерив острые клыки и злобно рыча, вздыбился огромный волк. Она закричала – и проснулась. Вслед за тем из‑за двери до нее донесся звук чьих‑то поспешно удаляющихся шагов. Похоже, ее кошмарный сон продолжался наяву.

Остаток ночи перепуганная Нина просидела на кровати при свете лампочки, боясь шевельнуться. И даже когда ее комнату осветили яркие лучи утреннего солнца, она долго не решалась выйти из комнаты, опасаясь увидеть в полутемном коридоре что‑нибудь кошмарное. Однако нашла под своей дверью всего‑навсего очередную записку.

Да, это был всего‑навсего клочок бумаги, свернутый в трубочку. Тем не менее Нина боялась поднять его с полу. Наконец набравшись смелости, она подняла и развернула записку.

На сей раз эпистола состояла не из одного, а из двух слов:

«Берегитесь его!»

 

* * *

 

Нина несколько раз перечитала записку. Потом сравнила ее с первой. Судя по всему, их писал один и тот же человек. Мало того, он пользовался одной и той же ручкой и мятыми бумажными листками, явно вырванными из школьной тетрадки в клеточку. Экий никудышный конспиратор!

И все‑таки этот человек следит за Ниной. Точнее, не только за ней. Ведь очередная записка под дверью появляется после того, как к ней приходит Павел Иванович. Значит, он следит за ними обоими. Но с какой стати ему это нужно?

В этот миг Нине вспомнился допрос, который учинила ей медсестра. «А муж у вас есть?» Что ж, в таком случае легко установить и личность шпиона, и причину, по которой он занялся слежкой. Это же ревность, банальная ревность недалекой женщины, интересы которой ограничиваются лишь кухней и кроватью. Она приняла Нину Сергеевну за соперницу, поскольку наверняка сама спит и видит, как бы… обольстить Павла Ивановича. И теперь пытается запугать свою мнимую конкурентку. Вот дура‑то! Но Нина не из таковских. Она не станет бояться угроз недалекой деревенской бабы! А уж Павла Ивановича – и подавно. С какой стати она должна опасаться человека, от которого не видела ничего, кроме добра и участия? Не на ту напали!

 

* * *

 

Перед обходом повеселевшая и осмелевшая Нина заглянула на больничную кухню. Зоя Ивановна уже находилась там и хлопотала над стоящими на плите кастрюлями и чайниками.

– Доброе утро! – приветствовала она Нину Сергеевну. – Будете завтракать? Вы ведь, кажется, вчера с обеда не ели…

Что ж, не зря Нина подозревала, что эта повариха себе на уме. Все примечает… А что, если это она подбрасывает ей записки? Нет, вряд ли. Похоже, эту женщину гнетет какое‑то неизбывное горе, глубокое как море. Впрочем, какое Нине дело до того, что на душе у чужого человека? Как говорил кто‑то из преподобных отцов – знай себя и будет с тебя. И все‑таки Зоя Ивановна – личность подозрительная…

 

* * *

 

Позавтракав, Нина решила навестить Павла Ивановича. Однако его кабинет был закрыт. По‑видимому, главный врач ушел вести прием в амбулаторию. Ведь теперь у него появилась помощница. Да и Елены Сергеевны не видать… знает кошка, чье мясо съела, вот и боится попадаться Нине на глаза. Что ж, это даже к лучшему. А теперь пора начинать обход.

Нина Сергеевна проводила его долго и обстоятельно. Надо сказать, что больные восприняли смену врачей не без любопытства. Кто‑то из мужчин поинтересовался, не уволился ли Павел Иванович. И Нине показалось, что этот человек был бы рад услышать утвердительный ответ. Женщин гораздо больше заинтересовала личность самой Нины. Они расспросили ее, откуда она и надолго ли к ним приехала. А одна старушка, обильно уснащавшая свою речь уменьшительно‑ласкательными суффиксами, между делом поинтересовалась, есть ли у «миленькой враченьки» муж и детки. Ведь наверняка у такой красавицы и умницы нет отбоя от женихов! И хотя это была откровенная лесть, под которой скрывалось все то же женское любопытство, каковому, как и любви, все возрасты покорны, Нина Сергеевна благосклонно приняла неуклюжие комплименты больной. Ведь похвала хоть и не кормит, а сердце греет…

Незаметно она подошла к загадочной палате номер шесть и прислушалась. За дверью царила тишина. Похоже, тамошние обитательницы спали. А что, если взглянуть на них хоть одним глазком? Понятно, что для врача эти больные не представляют никакого интереса. И все‑таки любопытно…

Толкнув жалобно скрипнувшую дверь, Нина осторожно вошла внутрь. Ее обдало тошнотворным запахом мочи и давно не мытого человеческого тела. Зажав нос и рот, девушка подбежала к окну и, едва не сломав ноготь, распахнула наглухо закрытую форточку, чтобы впустить свежий воздух.

– Кто это? – дребезжащий старческий дискант за ее спиной звучал встревоженно, пожалуй, даже испуганно. – Кто это?

Нина обернулась. В тесной зловонной палате было всего две койки, разделенные узким проходом. На одной из них, свернувшись клубочком, лежала женщина, с головы до ног закутанная в одеяло, заправленное в грязный, дырявый пододеяльник – видны были лишь торчащие наружу космы коротких полуседых волос. На другой койке сидела худощавая старушка в мешковатой больничной сорочке, спадавшей с ее костлявых плеч, и напряженно вглядывалась в Нину незрячими белесыми глазами.

– Кто это? Ты, что ль, Зойка? Глянь‑ка, что там с Машкой? Кажись, не дышит… Говорила я ей – не пей ты этих черных горошин – отравит тебя эта ведьма, как пить дать отравит! Да что ты молчишь‑то? Кто ты? Кто?! – теперь в голосе старухи слышался нескрываемый страх.

– Я врач из Михайловска. – Нина Сергеевна старалась говорить нарочито спокойно и доброжелательно, словно перед ней был не взрослый человек, а неразумное дитя. Ведь как еще надлежит держать себя с сумасшедшей, которой повсюду мерещатся ведьмы и отравительницы? Старый – что малый…

– А‑а, вот ты кто‑о… – нараспев промолвила старушка. – А эти‑то куды подевались? Ведьма и этот ейный?.. Нешто убрались‑таки в свое пекло?.. Слава Тебе, Господи!

Она заговорщически хихикнула и перекрестилась. И тут Нина увидела у нее на шее почерневший от времени и пота медный крестик. Выходит, эта старуха верующая. А что, если она знала отца Илию? Впрочем, стоит ли тратить время на разговоры с сумасшедшей? Или все‑таки – попытка не пытка?

– Скажите, а где здесь церковь? – спросила Нина старушку.

– Нету церкви… – ответила та. – Была, да сгорела. В аккурат на Илью‑пророка. Как батюшка помер, тут она и сгорела…

Нина изумилась – похоже, ее собеседница была во вполне ясном разуме. Мало того, в здравой памяти. Ободренная и обрадованная этим открытием, она поспешила задать старушке новый вопрос:

– А вы случайно не знали отца Илию?

– Как же мне его не знать‑то? – ответила та, и голос ее задрожал, словно светлые воспоминания давно минувших лет рвались наружу слезами. – Я ж при нем на крылосе пела! И «Вечную память» ему пела…

Впервые в жизни Нина увидела, как плачет слепая…

– А отчего он умер? – полюбопытствовала она. – Я слышала, будто его убили…

– Убили, – согласилась старушка. – Еще как убили! Тогда все наши так и говорили: убили, мол, батюшку…

– А кто его убил?!

Старушка пожевала губами, словно собираясь с мыслями.

– Кто убил‑то? – тут она понизила голос до шепота и поглядела по сторонам, словно опасаясь, что кто‑то подслушает ее тайну. – Буква его убила. Они все тогда так говорили: мол, буква его убила. Вот оно как…

 

* * *

 

Буква убила… Эти слова можно было счесть бредом, если бы они не подтверждали авторитетное свидетельство местного фельдшера: отец Илия умер не своей смертью. Он был убит. И все‑таки из разговора с обитательницей палаты номер шесть Нине не удалось узнать ничего нового. Разве только то, что церковь, где служил отец Илия, сгорела вскоре после его гибели. Возможно, ее сжег убийца батюшки, заметая следы своего злодеяния… Но что, если сохранилась хотя бы могила отца Илии? Ее непременно нужно найти. Ведь даже безмолвие надгробных камней иногда может многое поведать проницательному человеку. По крайней мере, в некогда любимых Ниной романах и детективах надпись на могильном памятнике или один лишь его вид служили ключом к роковым тайнам. Но где же находится здешнее кладбище?

Выйдя в коридор, Нина лицом к лицу столкнулась с Павлом Ивановичем. Похоже, главный врач был чем‑то встревожен. Потому что даже не поздоровался с нею.

– Что случилось, коллега? – спросил он Нину. – Зачем вы ходили туда? Я же говорил вам – там нет ничего интересного…

– Павел Иванович! – перебила его Нина. – А вы знаете, где находится здешнее кладбище?

– Конечно, знаю, – ответил главный врач, – н‑но… почему это интересует вас?

– Просто… – замялась Нина Сергеевна. – Просто любопытно. Вчера обошла всю деревню, а кладбища нет. Как будто люди тут живут вечно! – усмехнулась она.

– Вот оно что! – понимающе улыбнулся главный врач. Точнее, попытался изобразить на своем лице улыбку. – А я‑то было подумал… Кстати, здешнее кладбище – место весьма интересное. Там есть что посмотреть… если, конечно, поискать хорошенько!

Эти загадочные слова распалили любопытство Нины. И вскоре она, на ходу застегивая куртку, уже шагала по дороге, ведущей на кладбище. Не зная, что из окна ее комнаты за ней встревоженно и злобно наблюдают две пары глаз…

 

* * *

 

…На деревенском кладбище царила поистине кладбищенская тишина. Ее нарушал лишь шум ветра в верхушках сосен: казалось, деревья ласково убаюкивают людей, спящих здесь беспробудным сном. Лес крестов и памятников простирался вдаль, вперемежку с красноватыми свечами сосновых стволов. И Нина медленно шла через этот лес, внимательно рассматривая каждый крест, каждое надгробие. На некоторых, судя по всему заброшенных, могилах желтели цветы мать‑и‑мачехи, словно подтверждая старую истину – тех, кто забыт людьми, не забывает Отец и Царь Небесный… Кое‑где на земляных холмиках виднелись то опрокинутая водочная стопка, то полурастаявшие от влаги карамельки, то зернышки пшена, еще не склеванные птицами. А на одном из них была рассыпана крупа в виде крохотных буковок. Точно такая крупа под названием «Алфавит» продавалась в здешнем сельмаге… да и у них в Михайловске. Мама Нины часто сдабривала ею суп… нескоро же Нине теперь доведется поесть наваристого маминого супа! Она еще и недели не проработала в Хонге. Но как же радостны эти воспоминания о доме, о милой, доброй мамочке! Улыбаясь им, Нина шла вперед мимо безмолвных могил и шумящих над ними сосен, то и дело наклоняясь, чтобы прочесть надпись на очередной надгробной табличке…

Несколько раз ей попадались торчащие из земли ржавые зубья старинных оградок и куски разбитых белокаменных надгробных плит с полустертыми надписями, извещавшими прохожего, что на сем месте покоится тело раба или рабы Божией имярек, чья душа во благих водворится… Самое раннее по времени сохранившееся захоронение относилось к 1959 году, прочие были более поздними.

Куда же девались все старые могилы? В том числе и могила отца Илии Малкина?

Дойдя до самого конца кладбища, но так и не отыскав ее, Нина повернула назад. И вдруг похолодела от ужаса. Навстречу ей быстро и уверенно шел какой‑то человек.

Лишь в этот миг Нина Сергеевна осознала всю безрассудность своего похода на кладбище. И зачем ее только понесло сюда?! Захотелось поиграть в Шерлока Холмса? И вот теперь к ней, похоже, приближается ее Мориарти[6]. Сомнительное утешение – погибнуть от руки того же человека, что некогда убил отца Илию. Но она не хочет умирать! Господи! Господи!

От страха Нина не могла даже молиться. Прислонившись к могильному кресту, она смотрела на приближающегося человека… И непременно упала бы на землю, если бы Павел Иванович не успел подхватить ее.

– Что с Вами, коллега? – доносился до Нины его встревоженный голос. – Вы слышите меня? Что с Вами?

– Все… – еле слышно прошептала она и попыталась улыбнуться, – хорошо…

– Но почему Вы пошли сюда? – настаивал главный врач, тряхнув ее за плечи, чтобы привести в чувство. – Зачем?

Как же он переживал за нее! Нине стало совестно перед заботливым Павлом Ивановичем. Ведь это из‑за нее он сейчас так волнуется! И она поспешила успокоить его:

– Я искала…

– Что? – нетерпеливо переспросил Павел Иванович, и голос его зазвучал жестко и требовательно. – Что Вы искали?

– Могилу… – честно призналась Нина.

– Чью могилу? – Похоже, ответ Нины не успокоил, а еще более встревожил Павла Ивановича.

– Могилу одного священника. – Нина уже достаточно пришла в себя, чтобы пуститься в более пространные объяснения. – Помните, мы с Вами на чердаке нашли копию его свидетельства о смерти. – Его звали отец Илия Малкин. Там было написано, что его убили. Вот я и хочу выяснить, правда ли это и кто его убил. Поэтому я и искала его могилу, – уверенно заключила она.

– Но зачем Вам это нужно? – недоуменно воскликнул главный врач. – Кто он Вам? Чужой человек!

– Нет, – ответила Нина. – Он мне не чужой. Мы с ним одной веры.

– Что?! – изумился Павел Иванович. – Неужели?

– Да, я православная, – подтвердила Нина.

– Вот оно как… – казалось, ее ответ заставил Павла Ивановича призадуматься. – Что ж…

Обратно они шли молча. Нина размышляла о том, что делать дальше. Похоже, ее поиски зашли в тупик. Храм, где служил Илия, сгорел. Могила его не сохранилась. А из людей, знавших покойного священника, ей пока что удалось найти лишь одну‑единственную старуху. Да и то сумасшедшую. Буква его убила… Это такой же бред, как и ее россказни о ведьме‑отравительнице и ее пособнике‑нечистом… И все‑таки почему поход Нины на кладбище так встревожил Павла Ивановича?

Впрочем, девушке не пришлось долго размышлять на этот счет. Ибо впереди ее ждала встреча с очередными, куда более зловещими тайнами…

 

* * *

 

Едва они переступили порог больницы, как в дальнем конце коридора показалась Елена Васильевна. Судя по тому, что полная и неуклюжая медсестра с несвойственной для нее быстротой устремилась им навстречу, за время отсутствия Нины здесь успело произойти что‑то чрезвычайное.

Павел Иванович шагнул к ней, и медсестра что‑то вполголоса затараторила ему на ухо, злобно и подозрительно косясь на девушку, с недоумением взиравшую на эту загадочную сцену. Когда она смолкла, главный врач так же вполголоса, но весьма лаконично ответил ей. Как видно, он дал медсестре какое‑то распоряжение. Потому что Елена Васильевна тотчас же отправилась в обратном направлении и скрылась за одной из дверей. Точнее, за дверью палаты номер шесть…

– Что такое? – встревоженно спросила Нина, подходя к Павлу Ивановичу. – Что‑то случилось?

– Ничего особенного, – ответил главный врач. – Умерла старуха из шестой палаты. Та, что с метастазом в позвоночник. Что ж, как говорится, ожидаемая смерть. Отмучилась…

Павел Иванович старался говорить спокойно. Однако было очевидно – на самом деле он крайне взволнован. Уж слишком бледным сейчас было его лицо, а короткие волосатые пальцы нервно теребили полу куртки. Неужели главный врач так тяжело переживает смерть каждого своего пациента? Как же он сострадателен…

Однако в этот миг до Нины донесся властный голос Павла Ивановича:

– Идите к себе, коллега. Отдохните. Все необходимое я сделаю сам. Спокойной ночи!

И Нина в очередной раз умилилась предупредительности своего старшего коллеги. Павел Иванович понимает, что после происшествия на кладбище, девушка едва держится на ногах от усталости. И потому хочет избавить ее от тягостного зрелища, которое сейчас предстоит ему самому. Он прав – сегодняшний день был слишком богат на события. Пора отдохнуть!

Нина не знала, что совсем скоро ей будет уже не до отдыха…

 

* * *

 

Надо сказать, что она не сразу заметила неладное. Возможно, потому, что за день ее комната успела остыть и снова стала холодной и сырой. Поэтому первым делом Нина затопила печку. А потом долго сидела возле нее, любуясь пляской огня и прихлебывая из эмалированной дорожной кружки горячий чай. Лишь после этого она подошла к столу, где лежали ее книги. И отшатнулась – Нового Завета как не бывало! А ведь эта книга всегда находилась здесь… Или Нина ненароком положила ее в другое место?

Девушка перерыла сумку, осмотрела подоконник, едва не смахнув с него иконы. Потом заглянула под подушку, под стол, под кровать. Напрасно! Книга бесследно исчезла. Причем из запертой комнаты, ключ от которой все это время находился у Нины в кармане. Странно…

Впрочем, ничего странного тут нет – просто, пока ее здесь не было, какой‑то человек тайком пробрался сюда, открыл дверь запасным ключом и украл книгу. Что ж, личность вора установить нетрудно. Это Елена Васильевна. Ведь именно от нее Нина получила ключ от своей комнаты. Значит, запасной ключ – тоже у нее. И эта интриганка решила не ограничиваться слежкой за Ниной и шантажом, а досадить мнимой сопернице еще сильнее – украсть у нее Новый Завет. Поди докажи, что это ее рук дело! Ведь не пойман – не вор!

Хотя, судя по предыдущим выходкам медсестры, она – женщина неумная и недалекая. А потому наверняка спрятала покражу где‑то поблизости. Судя по всему, в своем письменном столе. Он стоит в кабинете, где хранятся лекарства. Дверь в него всегда открыта. Конечно, нехорошо тайком рыться в чужом столе. Ведь это почти то же самое, что воровать… И как только Нина вернется в Михайловск, она на первой же исповеди покается в том, что совершила столь неблаговидный поступок. Однако это было необходимо для того, чтобы обличить воровку. Да и книги жаль. Отец Алексий поймет Нину и отпустит ей этот грех. А Бог простит – ведь она действовала из благих побуждений. Разве это не так?

Теперь остается дождаться ночи. Вечером персонал больницы разойдется по домам. А пациенты улягутся спать. Тогда никто не помешает Нине спуститься вниз и заняться поисками украденной книги. Она не намерена пасовать перед медсестрой‑интриганкой! Она выведет эту стерву на чистую воду!

 

* * *

 

Сидя на кровати, Нина чутко вслушивалась в звуки, доносившиеся снизу: шаги, голоса, хлопанье дверей. Наконец все стихло. Нина посмотрела на часы: было около одиннадцати вечера. Однако на всякий случай девушка решила подождать до полуночи. Как говорится – береженого Бог бережет.

Едва часовая и минутная стрелки ее часов сошлись на цифре 12, Нина на цыпочках прокралась к двери и осторожно приоткрыла ее… Но тут же испуганно захлопнула вновь: по полу, возле самого порога, с противным писком прошмыгнула подозрительная хвостатая тень… Некоторое время Нина не решалась снова выглянуть в темный коридор. Пока, наконец, не успокоила себя: ведь это четвероногое существо само ее боится! Набравшись храбрости, девушка чуть‑чуть приоткрыла дверь, потом смело распахнула ее настежь: на сей раз коридор был пуст. Теперь нужно пройти по нему до самой лестницы, ведущей вниз, и спуститься по ней в больничный коридор. Но как она отыщет дорогу в темноте? Разумеется, можно оставить эту дверь открытой – вон как светло сейчас в коридоре! Но что, если в то время, когда Нина будет заниматься поисками украденной книги, к ней в комнату в поисках съестного проберется мышь или (бр‑р…) крыса? Нет, лучше не рисковать и идти на ощупь. Конечно, это страшновато. Но ведь в коридоре – ни души. В это время все обитатели больницы мирно спят и видят сны. Лишь ей одной сейчас не до сна…

Перекрестившись, Нина вышла за дверь и прикрыла ее. Некоторое время она стояла, раздумывая, не оставить ли на всякий случай хоть крохотную щелку? Все‑таки ей будет не так страшно идти… Однако кого ей бояться? Кроме нее, здесь нет ни души. Успокоив себя этим, Нина решительно закрыла дверь и осторожно, ощупывая руками стены, а ногами – половицы, двинулась вперед в кромешной темноте.

Шаг, другой… Вот под ее ногой предательски скрипнула половица. И сердце Нины испуганно забилось – Господи, спаси и сохрани! Вот ее рука напоролась на торчащую из стены острую щепку. Но Нина не почувствовала боли – она радовалась тому, что преодолела уже половину пути.

Протянув вперед руку, девушка нащупала лестничные перила. Потом осторожно спустила вниз одну ногу, потом другую… Медленно, но верно, она сходила с шаткой лестницы, пока не преодолела и эту часть пути. Вот протянутая рука Нины коснулась дверной ручки – и перед ней открылся больничный коридор, освещенный одной‑единственной лампочкой, да и то в противоположном конце, рядом с уборной. Однако сейчас он показался девушке едва ли не дворцовым залом, осиянным ослепительным блеском множества хрустальных люстр.

Нина прислушалась. Вокруг царила тишина, изредка нарушаемая лишь приглушенными звуками чьего‑то раскатистого храпа. Стараясь ступать как можно тише, она подошла к кабинету Елены Васильевны. К счастью, дверь, как всегда, была не заперта. И глазам Нины предстал белеющий в темноте ряд шкафов, а за ними, в углу на стене – темное пятно сейфа. А вот и письменный стол…

Нина зажгла свет, и, опустившись на колени, начала один за другим выдвигать ящики стола и выкладывать на пол свои находки: папки, школьные тетрадки с засаленными обложками, газетный фунтик, из которого на пол посыпались черные подсолнечные семечки, несколько леденцовых карамелек, пузырек с мастикой, шариковые ручки со стерженьками и без оных, ластик, от времени затвердевший до каменной плотности, скрепки, кнопки, резинки… Вдобавок, из недр стола выбежало несколько тараканов, явно напуганных столь внезапным и дерзким вторжением постороннего в их исконные владения. Теперь в столе не осталось почти ничего. Лишь в углу самого верхнего из ящиков поблескивала пачка перевязанных черной резинкой блистеров с темно‑коричневыми горошинами внутри. Взяв ее в руки, Нина прочла надпись на серебристой фольге: «Аминазин».

Это же сильнодействующее средство! Тогда с какой стати оно находится здесь, а не в сейфе? Вдобавок, судя по цифрам на блистерах, препарат просрочен почти на год. В таком случае, почему его не выбросят? Мало того – один из блистеров почти пуст, из другого вынуто несколько таблеток. А вот еще находка – пустой блистер из‑под аминазина в урне, рядом со столом Елены Васильевны… Похоже, что просроченный сильнодействующий препарат оказался здесь не случайно. Им регулярно пользуются… Но с какой целью?

В этот миг у Нины мороз пробежал по коже. Ей вспомнились откровения старухи из палаты номер шесть: «Говорила я ей: не пей ты этих черных горошин»… Выходит, ее соседка Машка умерла не своей смертью. Она была медленно, но верно отравлена аминазином. И этот препарат ей давала… нетрудно догадаться, кого старуха называла метким словом «ведьма». А она‑то считала Елену Васильевну всего‑навсего воровкой! В то время как она еще и убийца!

Что же делать? Разумеется, прежде всего, ей нужно рассказать о своей находке главному врачу. Павел Иванович должен узнать, что Елена Васильевна – преступница! Конечно, столь страшная новость будет потрясением для этого доброго, интеллигентного человека. Но, как сказал кто‑то из святых, молчание здесь неуместно. Оно лишь умножит грех и пагубу[7].

Господи, помоги!

 

* * *

 

Нина не спала всю ночь, раздумывая, как рассказать Павлу Ивановичу о своей ночной находке, чтобы не возбудить подозрений у Елены Васильевны. Разумеется, их беседа должна произойти наедине. И как можно раньше, прежде чем медсестра обнаружит пропажу аминазина. Ведь вся пачка просроченного лекарства, а также найденный в урне пустой блистер сейчас лежат у Нины в кармане. Неоспоримая улика против убийцы в белом халате…

Но где же ей удастся поговорить с Павлом Ивановичем без свидетелей? Конечно, в амбулатории. Ведь теперь главный врач ведет там прием. Вдобавок, он приглашал Нину посетить амбулаторию. Теперь у нее есть повод для этого.

Только бы медсестра не заподозрила неладного!

 

* * *

 

…Павел Иванович сидел за столом у окна амбулатории и быстро писал что‑то на листе белой бумаги. Серебристая перьевая ручка в его руке ласточкой перелетала со строки на строку, оставляя за собой черный чернильный след – главный врач по старинке писал чернилами. Рядом громоздилась внушительная стопка амбулаторных карт различной толщины с цветными корешками: как видно, сегодня на прием собиралось прийти много пациентов.

Заметив Нину, Павел Иванович прервал свое занятие, отложил в сторону наполовину исписанный бумажный листок, зачем‑то повернув его чистой стороной вверх, и приветствовал ее:

– Доброе утро, коллега! Решили наведаться ко мне в гости? – в мягком голосе главного врача слышались игривые нотки. Судя по лучезарной улыбке на лице Павла Ивановича, сегодня он был в самом благостном расположении духа. Как же Нине было совестно, что сейчас она испортит ему настроение! – Раненько же Вы! Да что с Вами, коллега? На Вас лица нет! Что случилось?

Нина Сергеевна молча протянула ему свою находку. Павел Иванович удивленно уставился на пачку таблеток в ее руке:

– Что это такое? Где Вы это взяли? – дрогнувшим голосом спросил он. Похоже, находка Нины не на шутку встревожила главного врача. Еще бы! Ведь ему невдомек о проделках медсестры. Какое же потрясение ждет Павла Ивановича, когда он узнает, что рядом с ним работает убийца!

– Я нашла это в столе у Елены Васильевны, – ответила Нина. Ей было стыдно признаваться в столь неблаговидном поступке, и потому она поспешила оправдаться. – Видите ли, Павел Иванович, вчера у меня пропал… пропала одна книга… Я стала искать ее… и нашла эти таблетки.

– Странно… – похоже, Павел Иванович уже начал приходить в себя. – Ведь мы уже давно не заказывали аминазин… Так Вы говорите, что нашли его в столе у Елены Васильевны? Что ж, тогда понятно. – Он попытался улыбнуться. – Елена Васильевна у нас женщина бережливая, этакая Коробочка в белом халате. Вот она и пожалела выбрасывать просроченное лекарство, припрятала его у себя в столе, сама не зная зачем, а потом забыла о нем. Что ж, в таком случае я сам его выброшу…

Пристально глядя Нине в глаза, он потянулся рукой к пачке блистеров…

– Подождите! – воскликнула девушка. – Мне кажется, что… что… – Нина пыталась подобрать слова так, чтобы хоть немного смягчить страшную правду, которую сейчас ей придется поведать ничего не подозревающему Павлу Ивановичу. – Мне кажется, что эти таблетки оказались в ее столе не случайно. Елена Сергеевна ими пользуется.

– Не может быть! – охнул Павел Иванович. – Полноте, коллега, что за чушь вы несете! С какой стати она может ими пользоваться?

И тут Нина не выдержала. Торопливо, заикаясь и путая слова от волнения, она принялась рассказывать главному врачу о своем вчерашнем походе в палату номер шесть, о разговоре со старухой, которую поначалу приняла за сумасшедшую. Ведь та уверяла Нину, будто ее соседку Машку травят какими‑то черными горошинами. И вот подтверждение тому, что ее слова отнюдь не бред, – найденная Ниной в столе у Елены Сергеевны пачка аминазина! Медсестра исподтишка травит им безнадежно больных старух… она уже отравила одну из них. Но злодейку еще можно… нужно остановить! Иначе она не ограничится одним убийством, а отравит и другую больную! А потом… кто знает, что она еще натворит! Эта женщина способна на любое преступление!

Похоже, пламенная речь Нины убедила Павла Ивановича. Когда девушка смолкла, он долго молчал, явно потрясенный услышанным. А потом тихо произнес:

– Я верю Вам, коллега. Все, что Вы рассказали, слишком похоже на правду. Теперь я понимаю, почему Вы… Однако будьте осторожны. Постарайтесь не подавать виду, что Вам что‑либо известно. Не выдавайте себя. И сами не предпринимайте никаких действий. Положитесь во всем на меня. Кажется, я знаю, что нужно делать… А теперь возвращайтесь назад, коллега, проводите обход, держитесь как ни в чем не бывало. Главное – никакой самодеятельности. Этим Вы окажете мне неоценимую помощь. Вечером мы обсудим план наших совместных действий. До встречи!

Главный врач улыбнулся Нине. И его улыбка вселила в девушку уверенность – ей и впрямь следует во всем положиться на Павла Ивановича.

 

* * *

 

Нина Сергеевна долго и обстоятельно проводила обход. Потом столь же долго делала записи в историях болезни. Затем отправилась на кухню и пообедала в обществе безмолвной Зои Ивановны, глядевшей на нее с нескрываемой скорбью. Похоже, она ничем не выдала себя. И слава Богу, что так.

Пару раз за этот день девушка видела Елену Васильевну. Она украдкой косилась на медсестру – уж не заметила ли та следы ночного обыска в своем столе? Однако Елена Васильевна с самым безмятежным видом разносила по палатам таблетки, а потом что‑то писала, сидя за столом в своем кабинете. Похоже, она не подозревала, что ее разоблачили. И Нина от души радовалась тому, что сумела так ловко провести преступницу.

Но что же задумал Павел Иванович? Впрочем, вечером Нина узнает об этом. Пока же должно последовать его совету и не предпринимать никаких самостоятельных действий. Ведь он сказал, что это будет наилучшая помощь с ее стороны…

Весь вечер Нина ждала прихода Павла Ивановича. Однако он так не явился. Уж не случилось ли с ним что‑нибудь?

Нина гнала от себя мысли, одну страшнее другой. И обвиняла себя в том, что подтолкнула к гибели этого доброго, кристально честного человека.

 

* * *

 

Каково же было ее удивление, когда на другое утро, спустившись вниз, она обнаружила Павла Ивановича в его кабинете! Главный врач стоял у окна и, глядя на улицу, дробно барабанил по подоконнику своими короткими, проворными пальцами. Экое легкомыслие – заниматься детской игрой вместо того, чтобы думать, как обезвредить преступницу! Впрочем, это не удивительно. Ведь столь честный человек, как Павел Иванович, не искушен в делах подобного рода. Важнее другое – опасения Нины не оправдались. Павел Иванович цел и невредим. Слава Богу!

Главный врач стоял к Нине спиной. Однако едва девушка переступила порог его кабинета, как он прервал свою игру, резко повернулся к ней и одарил гостью приветливой улыбкой:

– Доброе утро, коллега! Простите, что не сдержал обещания…

Нина опасливо покосилась в сторону коридора: как же он неосторожен! Ведь медсестра может подслушать их разговор. И тогда не миновать беды…

Словно угадав, о чем сейчас подумалось девушке, главный врач произнес:

– Не беспокойтесь, коллега. Елена Васильевна вернется только завтра. Вчера вечером она отпросилась у меня по каким‑то срочным делам в Михайловск. Не удивляйтесь, что я отпустил ее. Ведь поступи я иначе, она бы наверняка заподозрила неладное. А, как Вы вчера верно подметили, такие люди ради собственной выгоды или безопасности способны на что угодно… Теперь о деле. Сразу после нашего с Вами разговора я принял все надлежащие меры. И поэтому решил не беспокоить Вас понапрасну: все уже сделано. Думаю, результата следует ожидать через пару‑тройку дней. А пока наберемся терпения и будем ждать. Однако продолжайте соблюдать меры предосторожности: не делайте ничего, способного возбудить ее подозрение. И, главное, никаких самостоятельных действий. Вы мне это обещаете, коллега?

Нина кивнула. Павлу Ивановичу можно доверять… Но что же за меры он предпринял? Тайна, да и только: прямо как в каком‑нибудь романе или детективе! Вот и верь после этого, что лишь писатели для пущей увлекательности своих книжек придумывают всякие захватывающие небылицы!

 

* * *

 

Павел Иванович не ошибся – на следующий день, в субботу, Елена Васильевна снова появилась на работе. Похоже, медсестра не подозревала, что над ее головой уже сгустились грозные тучи, и справедливая кара вот‑вот настигнет злодейку!

Именно поэтому дальнейшие события оказались для Нины полной неожиданностью.

 

* * *

 

В понедельник на рассвете, когда Нина, стоя перед иконами, читала по молитвослову утреннее правило, в дверь ее комнаты постучали.

– Это я, коллега! – послышался снаружи голос Павла Ивановича. – У меня для Вас срочная новость. Откройте!

Нина подбежала к двери и распахнула ее. Сейчас главный врач скажет ей, что в результате предпринятых им мер…

Однако почему Павел Иванович смотрит на нее так сурово? Что случилось?

– Вас срочно вызывают в Михайловск, – сказал главный врач. Судя по всему, ему было неприятно сообщать Нине эту новость, поэтому он старался не глядеть девушке в глаза. – Вчера вечером мне позвонили из гордзрава и сообщили об этом. Но я решил не беспокоить вас до утра. Ближайший автобус до Михайловска отправится через полтора часа. Вы успеете собрать вещи…

– Зачем? – удивилась Нина. – Разве я не вернусь сюда?

– Судя по всему – нет, – уклончиво ответил Павел Иванович.

– Но почему? – недоумевала Нина. – Что случилось?

– Сам не знаю, – пожал плечами главный врач. – Видимо, они намерены прислать сюда постоянного специалиста. – Поверьте, мне очень жаль расставаться с Вами. Вы мне очень помогли. Надеюсь, мы сохраним друг о друге наилучшие воспоминания. Прощайте, коллега!

Оставшись одна, девушка принялась собирать вещи. Уложив в сумку иконы и книги, она уселась на кровать и погрузилась в раздумья. Отчего ее командировка завершилась столь внезапно и преждевременно? Теперь она так и не узнает, кто убил отца Илию Малкина. И, что гораздо важней, не узнает, сбудется ли обещание Павла Ивановича, уверявшего ее: «результата следует ожидать через пару‑тройку дней». Как бы она хотела узнать, что он имел в виду!

Что ж, пора идти на остановку. Впрочем, зачем торопиться? У нее еще хватит времени, чтобы позавтракать. Как говорит ее мама – на дальнюю дорожку необходимо подкрепиться. Разве не так?

Нина отправилась на кухню. Зоя Ивановна была уже там и старательно размешивала поварешкой содержимое стоящей на плите кастрюли. Увидев девушку, она застыла на месте, едва не уронив поварешку в дымящееся варево. Но почему повариха смотрит на нее с такой жалостью? Что ей до Нины? Ведь они почти не знали друг друга…

– Уезжаете? – спросила Зоя Ивановна. В ее устах это одно‑единственное слово звучало так, словно одновременно было и вопросом, и ответом на него. Выходит, она знает о том, что Нина готовится покинуть Хонгу? Но откуда? Хотя немудрено догадаться. Ведь Нина одета по‑дорожному. А Зоя Ивановна – женщина наблюдательная…

– Да, – ответила девушка, – я уезжаю. Павел Иванович сказал, что меня срочно вызывают в Михайловск. Ему вчера позвонили оттуда…

– Вот как! – горько усмехнулась повариха. – Видно, вы им чем‑то сильно насолили!

– Что?! – воскликнула Нина, вскакивая с табуретки. В самом деле, что городит эта странная женщина? В уме ли она?

– Не удивляйтесь, – промолвила Зоя Ивановна, – я знаю, что говорю. Был еще один человек, который тоже им помешал. Я предупреждала его… Только он не послушался меня… И Вам я записки писала, чтобы Вы вели себя осторожнее – как же еще я могла предупредить Вас? Ведь я их боюсь – если бы Вы только знали, как я их боюсь! Но Вы тоже меня не послушались… отчего люди всегда поступают наперекор? Да что теперь говорить! А с ним они поступили еще хуже… Его уже нет в живых… Как говорится, честность сгубила. Да его ли одного! Когда я была еще совсем маленькой… – похоже, Зое Ивановне хотелось поведать Нине то, что много лет лежало камнем у нее на сердце… – Здесь у нас служил один священник. Его звали отец Илья. Мамушка моя его хорошо знала: как‑никак, она была при нем церковной старостой. И рассказывала мне, будто отец Илья, до того как его к нам служить прислали, много лет в лагерях просидел. И будто его там не раз убить пытались… да все‑таки не от людей он смерть принял. Буква его убила…

– Что?! – встрепенулась Нина. Ведь те же самые слова она слышала от сумасшедшей старухи из палаты номер шесть. И вот теперь их повторяет Зоя Ивановна… Уж не ослышалась ли она?

– Буква его убила, – словно угадав, о чем думает Нина, повторила Зоя Ивановна. – Как‑то раз велели ему написать для их главной церковной конторы бумагу… отчет, что ли… А батюшка в счете был не силен, да еще и слаб глазами. Вот он от того отчета умом и повредился. Все бредил какими‑то цифрами, пока не слег да не умер. Вот тогда и пошла молва: буква‑де батюшку убила. Кабы не велели ему тот отчет написать, он бы жил да жил. А мамушка горевала, что отец Илья ее не послушался. Она‑то ему советовала что‑нибудь подмухлевать в том отчете: поди проверь, правда там написана или нет, главное, чтобы на бумаге все гладко выходило. Только он ее за этот совет строго отчитал: мол, никогда он по лжи не жил и на сей раз лгать не станет. Честность его и сгубила. Что поделать – честным людям на свете не житье…

Повариха смолкла. Молчала и Нина. Чем она могла утешить эту несчастную, сломленную горем женщину? Точнее, вдвойне несчастную. Ведь, похоже, Зоя Ивановна не верила в то, что зло, хоть вперед и забегает, да все‑таки не одолевает…

Впрочем, и она хороша. Угораздило же ее вбить себе в голову, будто отца Илию Малкина убили, и заняться расследованием несуществующего преступления!

Нина не знала, что ненароком раскрыла настоящее преступление!

 

* * *

 

Теперь ей предстояло еще одно дело, последнее перед отъездом из Хонги. Она должна найти Павла Ивановича и проститься с ним. Жаль, что они были знакомы слишком недолго. Однако Нина навсегда сохранит самые добрые и незабываемые воспоминания об этом замечательном человеке…

Как ни странно, всегда открытый кабинет Павла Ивановича на сей раз оказался на замке. Впрочем, Нина знала, где искать главного врача. Конечно же, в амбулатории! Выйдя на улицу, она обогнула здание больницы, взбежала на крыльцо, вошла в пустой коридор… В следующий миг до нее донеслись два голоса: мужской и женский. Нина прислушалась:

– Ну что, убралась эта…? – бранное слово в устах Елены Васильевны звучало хлестко, словно пощечина.

Ей ответил мужской голос. Нина сразу же узнала его… Но на сей раз он звучал не мягко и ласково, а злобно и насмешливо:

– Считай, что да. Наверное, она уже на остановке стоит. Теперь можно вздохнуть спокойно. Избавились!

– Ты уверен?

– Еще бы! Я постарался…

В ответ раздался довольный смех Елены Васильевны:

– Какой же ты у меня умный, Пашенка! Повезло мне с тобой!

– Что ж, ты мне тоже очень помогла! Если бы ты не надумала свезти мое письмо в Михайловск, дольше бы ждать пришлось. И тогда эта дура непременно наломала бы дров! Я так боялся, чтобы она чего‑нибудь еще не выкинула! Едва удержал…

Немного погодя Елена Васильевна заговорила вновь:

– А ты уверен, что все обойдется? Ведь она же догадалась, от чего умерла та бабка! И аминазин нашла…

– Ну и что! Это еще доказать надо, что мы с тобой ей умереть помогли! Как‑никак, у старухи был метастаз в позвоночник. Можно было и не спешить… Вот только вдруг ей за это время вздумалось бы изменить завещание. К счастью, эта дура не знает самого главного…

– Того, что бабкин дом нам с тобой был завещан?

– Ну да! Теперь он наш! К лету мы его дачникам продадим… не впервой! Так что будь спокойна! Раз обошлось, два обошлось – на сей раз тоже все обойдется! Уж ты мне поверь! Я постарался…

Нина с содроганием слушала его наглую похвальбу. А она‑то считала Павла Ивановича честным человеком! В то время как на самом деле он оказался подлецом, улыбчивым подлецом, корчащим из себя честного человека! Мало того – убийцей! Как же ей хотелось ворваться в кабинет и обличить обоих преступников! Но она понимала – от этого не будет никакого проку. Гораздо лучше поступить иначе: явиться в горздравотдел и рассказать там о том, что в больнице села Хонга орудует шайка преступников‑отравителей, ради собственной выгоды убивающих одиноких старух. Пусть сейчас эти мерзавцы смеются над ней! Хорошо смеется тот, кто смеется последним!

 

* * *

 

Сразу же по приезде в Михайловск Нина взяла такси и поехала в центр города, к серому четырехэтажному зданию, перед которым высился обелиск со скульптурой, изображающей коренастого бородатого мужика в ненецкой малице, панибратски положившего длань на шею горделивого оленя. Сие произведение искусства, именовавшееся «обелиск Севера», местные острословы прозвали – «третьим будешь?». Что до серого здания, то в нем находились главные государственные учреждения не только города Михайловска, но и всей области.

Первым делом Нина направилась в горздравотдел, на ходу готовясь к пространному рассказу о преступлениях, совершающихся в больнице села Хонга, откуда она только что вернулась. Однако едва девушка назвала свою фамилию, как пожилая сотрудница горздрава прервала ее на полуслове:

– Вообще‑то Вам надо не сюда…

– А куда? – поинтересовалась Нина, опешившая от того, что ее не хотят выслушать.

– В партком.

 

* * *

 

Партком находился в том же самом здании, этажом выше. Войдя в приемную, Нина вошла внутрь и представилась. Услышав ее фамилию, представительный молодой мужчина‑секретарь, сидевший за письменным столом, отозвался:

– Да, Вам и впрямь сюда. У нас есть к Вам ряд вопросов. Подождите здесь.

С этими словами он встал из‑за стола, подошел к расположенной направо двери, за которой находился кабинет его начальника, и скрылся за ней. А Нина принялась раздумывать над тем, какие вопросы могут быть у представителей михайловского парткома к ней, православной христианке? Уж не надеются ли они завербовать ее в свои ряды? Напрасный труд. Нина ни за что не отречется от Христа!

Наконец секретарь появился вновь. Но не один, а в сопровождении какого‑то невысокого мужчины средних лет в сером костюме.

– Я председатель партийного сектора обкома, – представился он Нине, – и хотел бы получить от Вас ответ на ряд вопросов относительно жалобы, поступившей на Вас в райком ВЛКСМ. Вот она.

Вслед за тем он взял в руки исписанный черными чернилами бумажный лист и начал читать вслух:

«Довожу до вашего сведения, что врач‑интерн Нина Сергеевна Н., командированная в больницу села Хонга, систематически занималась там религиозной пропагандой: читала пациентам церковные книги, вела с ними, а также с персоналом больницы разговоры на религиозные темы, тем самым компрометируя высокое звание советского врача, чей долг – исповедовать передовые идеи марксизма‑ленинизма…»

Нина сидела ни жива ни мертва. Не только потому, что пресловутая жалоба представляла собой донос на нее. Девушка понимала – не случайно Павел Иванович был так уверен в собственной безнаказанности. Он, как искусный игрок в шахматы, тщательно рассчитал наперед все ходы. Теперь Нину не станет слушать никто. Вместо этого ее призовут к ответу…

– К сожалению, здесь нет подписи, – заметил председатель парткома. – Однако эта жалоба – очень тревожный сигнал. Ведь Вы не какая‑нибудь малограмотная колхозница, а образованный человек, врач, выпускница одного из лучших вузов нашего города. Поэтому я хочу, чтобы Вы написали объяснительную записку по поводу данной жалобы.

При этих словах секретарь положил перед Ниной несколько листов бумаги и шариковую ручку. И вслед за своим начальником удалился в его кабинет.

 

* * *

 

…Нина сидела, глядя на лежащий перед ней белый бумажный лист. Вот и свершилось то, о чем она так давно мечтала! Сейчас она напишет на нем свое исповедание веры. Пусть говорят, будто честным на свете не житье – она не станет лгать и отпираться! Лучше умереть, чем позволить себе хоть крохотную ложь. Так в свое время поступил отец Илия Малкин. Она поступит так же.

Перекрестившись, Нина начала писать. Да, она верит в Бога, она православная. И никто и ничто не заставит ее отречься от Христа. Да, она привезла с собой в Хонгу церковные книги. Но не читала их никому из пациентов и персонала больницы. Да, она разыскивала местную церковь, потому что интересовалась судьбой одного местного священника…

Закончив, Нина отложила в сторону оставшиеся листы бумаги и ручку. Теперь будь что будет. Главное – она написала правду. И ни за что не отступится от нее!

Вдруг дверь начальственного кабинета отворилась, и оттуда вышел пожилой худощавый незнакомец с добродушным лицом. Подойдя к Нине, он взял в руки ее объяснительную записку, пробежал глазами несколько строк, и…

– Девушка… – голос незнакомца звучал по‑отечески участливо и доброжелательно, – что же Вы делаете? Неужели не понимаете, что этим признанием губите себя? Ведь оно ставит крест на вашей карьере… Я понимаю, Вам дороги ваши убеждения… но зачем ради них ломать собственную жизнь? А сколько горя Вы причините своим родным! Кажется, Ваша мама преподает в мединституте? Подумайте, какой удар Вы нанесете ей! Одумайтесь!

Он говорил с Ниной ласково, словно с ребенком. И с каждым словом этого человека ее решимость пострадать за Христа слабела, сменяясь жалостью к себе, к маме… нет, все‑таки, прежде всего – к себе. В самом деле, зачем ей губить себя? Ведь стоит лишь немного покривить душой ради собственного спасения… потом она исповедает этот грех и искупит его добрыми делами. Господь милостив, Он простит ее, как простил некогда ученика, трикраты отрекшегося от Него. Да только ли его одного?..

– Вот что, – донесся до Нины голос участливого незнакомца, и на стол перед девушкой лег чистый бумажный лист. – Давайте договоримся – я ничего не видел, Вы ничего не писали. Вот видите, я рву эту бумагу! А теперь берите ручку. Вы слышите меня?.. Тогда пишите: по поводу информации, содержащейся в анонимной жалобе на меня, поясняю следующее: я не могла участвовать ни в каких мероприятиях религиозной направленности, поскольку являюсь атеисткой… Пишите, пишите!.. В связи с чем сведения, сообщенные анонимом, являются ложными… Написали? Прекрасно. А теперь дайте мне этот лист.

С этими словами он прошествовал к двери и исчез за ней, унося с собой отречение Нины.

 

* * *

 

Нина не помнила, как вновь очутилась на улице и как потом добралась домой. Словно все это происходило не с нею, а с каким‑то другим человеком. Впрочем, разве это и впрямь было не так? В серое здание в центре города вошла православная христианка, раба Божия Нина. Но кто она теперь? Кто она теперь?

В прихожей Нину встретила мама, встревоженная внезапным возвращением дочери. Но на все ее расспросы девушка отвечала молчанием. В самом деле – что ей сказать маме? Лучше пусть она как можно дольше пребывает в неведении.

Тем временем ее мама хлопотала у плиты. Как видно, ее Ниночка слишком устала с дороги и проголодалась… Но ничего, мама знает, чем ее порадовать. Как раз сегодня она сварила любимый дочкин суп. Покушай, Ниночка!

И вот уже на столе перед Ниной появилась дымящаяся тарелка ароматного супа, щедро приправленного ее любимой крупой под названием «Алфавит». Девушка машинально взяла в руку ложку… и тут же с криком «нет, нет!» уронила ее на пол.

Звон упавшей ложки потонул в отчаянных рыданиях Нины, которая закрывала лицо руками, чтобы не видеть крохотных буковок на дне тарелки. Ей казалось, что они складываются в убийственно правдивое слово, означающее ту, кем она стала.

 

Глава 2

Свидетели

 

Как‑то вечером в квартире врача Нины Сергеевны М. раздался телефонный звонок.

– Алло, Нина Сергеевна! Вы еще не спите? Можно к Вам приехать? Да, сегодня, прямо сейчас. Есть разговор…

– Конечно, Александр Иванович… ой, простите, отец Александр. Благословите. До встречи. Жду.

Спустя полчаса отец Александр уже сидел за столом в маленькой уютной кухне Нины Сергеевны и задушевно беседовал с хозяйкой. Здесь придется пояснить, что еще пару лет назад они были коллегами. То есть работали в одной больнице, хотя и в разных отделениях. Пока Александр Иванович не решил, из врача, так сказать, болезней телесных, стать врачевателем недугов духовных. Или, попросту говоря, принять священный сан. Приход, на который его направили, находился в полусутках езды поездом от города. Вдобавок, чтобы добраться до станции, требовалось еще несколько часов. Поэтому в город о. Александр наведывался редко, лишь по особенно важным делам. С учетом этого и его визит к Нине Сергеевне явно был вызван некоей насущной необходимостью. О чем гость и заявил ей, как говорится, уже с порога, от волнения перейдя на «ты»:

– Слушай, я тут в «Епархиальном Вестнике» читал пару твоих рассказов. Так вот, могу дать тебе хороший сюжет. Про одного священника. Он служил в нашем районе, в селе Н‑ском. Это километрах в тридцати от того поселка, где я живу. Все материалы о нем я тебе привез. Мы уже пытались написать про него статью для «Вестника». Только сухо как‑то вышло. Одни даты: родился, женился, рукоположился… А человека за ними и не видно. А, между прочим, этот священник за Христа пострадал. Вот я и решил поручить это дело тебе. Ну как, напишешь? Тогда – Бог благословит!

 

* * *

 

Недопитый чай давно уже остыл, а Нина все сидела в кухне, перечитывая документы, оставленные ей о. Александром. Это были выписки из следственного дела. Из них явствовало, что священник Никольского храма села Н‑ское, о. Василий Т‑кий, 70 лет от роду, был арестован в 1921 году по обвинению в «контрреволюционной деятельности». При этом на единственном допросе он признался, что, пользуясь темнотой и несознательностью местных жителей, вел среди них антисоветскую агитацию. И что именно он организовал имевшую место два дня назад контрреволюционную сходку возле сельского храма, к участию в которой обманом склонил ряд крестьян. Ниже перечислялись имена и фамилии арестованных участников этой сходки. Из них Нине запомнилось лишь одно, крайне редкое среди православных имя – Иуда. Что до самого священника, то спустя три месяца после вынесения ему приговора он умер в лагере. Собственно, это было все. Если не считать кое‑каких дополнительных деталей, типа того, что о. Василий был сыном дьячка. И, после окончания семинарии, женитьбы и рукоположения почти четверть века прослужил вторым священником в одном из городских храмов. А на сельский приход был переведен вскоре после смерти матушки… Конечно, всего этого было вполне достаточно для написания рассказа или статьи о бесстрашном священнике, который в годы жестоких гонений на веру не побоялся открыто обличить богоборную власть. Более того, вдохновил на сопротивление ей и свою паству. После чего принял от Господа мученический венец… А назвать статью вполне можно было так: «Опыт противостояния тьме». Или – «Несгибаемый страстотерпец».

Но тут Нине вдруг пришли на память слова о. Александра: «а человека за этими датами и не видно». Сначала ей подумалось, что он оговорился. Потому что все необходимые сведения были как раз налицо. И на основании показаний священника его нравственный облик вырисовывался вполне четко и определенно. Однако потом ее стали одолевать сомнения – а все ли в этой истории так просто и понятно, как кажется на первый взгляд? Например, почему о. Василий во время допроса так настаивал на том, что именно он был истинным организатором антисоветской сходки? Конечно, его вполне могли заставить оговорить себя. Но даже в этом случае логичнее было бы ожидать, что он хотя бы попытается приуменьшить свою вину или найти себе какое‑нибудь оправдание. Однако о. Василий, если и стремился кого‑то оправдать, то отнюдь не себя, а крестьян, участвовавших в сходке. Тем самым подписывая приговор самому себе. Вдобавок, было непонятно и то, почему священника, почти всю жизнь прослужившего в городе, вдруг перевели на отдаленный сельский приход. Причем именно после того, как он овдовел. Короче говоря, чем дольше Нина раздумывала над всеми этими фактами, тем более загадочными они ей представлялись.

И тут произошло событие, которое вполне можно было бы назвать чудом. Из разряда, так сказать, тех «обыкновенных чудес», каких в жизни каждого православного человека бывает множество. Окончательно убедившись в том, что история о. Василия полна неразрешимых загадок, Нина решила отвлечься и посмотреть телевизор. Она машинально переключала программы в поисках чего‑нибудь подходящего, как вдруг:

– А сейчас я представлю вам свидетелей! – торжественно возгласил с экрана герой какого‑то зарубежного детектива.

Нина так и ахнула. Вот он, ответ! Действительно, во всем этом деле как раз не хватало свидетелей. То есть тех, кто мог знать о. Василия. А ведь наверняка в селе, где он служил, еще живы те, кто помнит его. Конечно, для этого ей придется самой съездить в Н‑ское. Но разве жаль будет потратить ближайшие выходные ради такого хорошего дела? Вдобавок, можно будет заехать и в гости к о. Александру. То‑то же он удивится, когда она нежданно‑негаданно нагрянет к нему, так сказать, с ответным визитом!

 

* * *

 

Однако радостное настроение Нины изрядно поугасло почти сразу же, как она вышла из поезда. Причем виновата в этом оказалась она сама. Вернее, ее глупое желание устроить сюрприз о. Александру, заявившись к нему без предупреждения. Ах, если бы вместо этого она, наоборот, уведомила его о своем приезде! Тогда проблем было бы куда меньше. Ведь он сразу сказал бы ей то, о чем она узнала, лишь садясь в автобус. Оказывается, села Н‑ского уже давно не существовало. Еще в шестидесятые годы по приказу из столицы закрыли тамошнюю ферму, а весь скот пустили под нож. После чего пришел черед и самого села: часть жителей, лишившись работы, перебрались кто в райцентр или соседние села, а кто и в город. А часть и вовсе – на местное кладбище. Впрочем, ей сказали, что от Никольского храма еще что‑то сохранилось. Благодаря его соседству с сельским кладбищем, куда бывшие жители села и их домашние периодически наведывались навестить родные могилы…

И тут Нина сделала очередную глупость, которую можно было бы извинить только тем, что тот летний день оказался не по‑северному теплым и солнечным. Завидев из окна автобуса поросший соснами холм, на котором виднелись кресты и какое‑то полуразрушенное деревянное здание, она попросила водителя остановиться и высадить ее. И по узкой, еле заметной тропинке, а потом, чуть свернув в сторону, по еще не скошенной траве направилась туда. Сначала она, по привычке, шла быстро, но постепенно замедлила шаг. Ведь день еще только начинался, и можно было никуда не торопиться. Вдобавок, и все вокруг было исполнено непривычным для городского жителя покоем – и густая трава, в которой кое‑где проглядывали полевые цветы, и яркое солнце, и свежий воздух, казавшийся таким же голубым и прозрачным, как небо над ее головой. И тишина, навевавшая мысли о вечности.

Не без усилия поднявшись на крутой холм, Нина оказалась прямо перед храмом. Да, в этом ветхом, покосившемся здании без купола и креста, с трухлявой крышей, поросшей желтоватым мхом, все‑таки еще можно было узнать старинную церковь. Вокруг нее рос густой малинник вперемешку с крапивой. Привстав на цыпочки, Нина попыталась заглянуть в один из зияющих оконных проемов. Но увидела лишь часть стены с остатками побелки, испещренную надписями типа тех, которые можно прочесть на заборах или в подъездах. И тут Нина загорелась желанием проникнуть внутрь храма. Разумеется, это было весьма рискованно и глупо. Но любопытство оказалось сильней здравого смысла, и она решительно шагнула в крапивно‑малинные заросли…

…и тут же в ужасе отпрянула. В кустах раздался громкий треск. Вероятно, там пряталось какое‑то живое существо, которое она нечаянно спугнула. И которое куда больше напугало ее саму. С бешено колотящимся сердцем Нина сбежала с холма, только чудом не переломав себе руки‑ноги, и понеслась прочь от страшного места. Она осмелилась остановиться и оглянуться лишь тогда, когда снова очутилась на нагретом солнцем дорожном асфальте. И увидела вдалеке все тот же зеленый холм, на котором среди темных сосен виднелись кресты и развалины церкви. Вокруг опять царили тишина и покой. Правда, вдалеке пылил возвращавшийся из города порожний лесовоз.

 

* * *

 

Нина с детских лет усвоила, что «голосовать» на дороге – поступок более чем неразумный. Но, как видно, в тот день ей было суждено совершать одну глупость за другой. Поэтому через несколько минут она уже сидела в пропахшей табаком и соляркой кабине лесовоза рядом с водителем, еще довольно молодым мужчиной по имени Андрей. Тем более что им, как выяснилось, было по дороге. Поселок, где служил о. Александр, находился по пути следования лесовоза.

Водитель оказался весьма общительным человеком. Впрочем, Нину тоже нельзя было назвать замкнутой особой. Поэтому она рассказала ему, что едет к своему давнему знакомому, местному священнику. В свою очередь, Андрей заявил, что тоже хорошо знает о. Александра, и недавно крестился у него. А до этого несколько раз завозил ему лес для стройки. По его словам, о. Александр был весьма хозяйственным «батьком». И не только отремонтировал храм, но еще и построил при нем церковный дом и воскресную школу. А также завел двух коров, лошадь, овец, кур и даже пару павлинов… И распахал большое поле под картошку и огород. А сельхозтехника у него лучшая в селе, и управляется он с ней лучше любого из деревенских. Сейчас же он строит возле храма двухэтажную деревянную гостиницу. Потому что народу к нему приезжает много. Даже из самой Москвы… И местные приходят. Сперва из любопытства, посмотреть на новый иконостас да на павлинов. А там, глядишь, и повадятся ходить в храм. А потом и крестятся…

От дел нынешних разговор незаметно перешел, так сказать, на дела давно минувшие. К изумлению Нины, Андрей заявил, что слышал об о. Василии:

– Это, наверное, тот поп, которого мужики н‑ские в Пасху пьяного на телеге по селу возили? Мне про это отец рассказывал. Да еще прибавил, что это как раз мой дед и придумал для смеху его напоить. Да вряд ли сейчас его кто‑то помнит. Вот разве что бабка Матвеевна. Если еще не померла, конечно…

Рассказ Андрея несколько смутил Нину. Ведь то, что она услышала от него, вовсе не соответствовало ее представлениям об о. Василии, как о человеке «без страха и упрека». Впрочем, его упоминание о «бабке Матвеевне» было куда важнее. Из дальнейших расспросов выяснилось, что она живет в деревне, мимо которой они вскоре должны были проехать. Разумеется, было бы непростительно не попытаться узнать от нее что‑нибудь об о. Василии. И вскоре Нина уже шагала по единственной деревенской улице, под приветственный собачий лай из‑за заборов. Нужный ей дом она нашла без труда. Потому что он стоял по соседству с местным магазином, одноэтажным зданием, выкрашенным в заметный издали ярко‑оранжевый цвет, и за это прозванным местными жителями «апельсином».

С первого же взгляда на дом было видно, что живут в нем, как говорится, люди зажиточные, вернее, даже богатые. Он был обит новехонькой импортной вагонкой. Окна обрамляли резные кружева наличников. Слева под крышей торчала круглая тарелка антенны. А прямо перед домом стоял внушительного вида автомобиль, судя по всему – какая‑то дорогая иномарка. В добротном высоком заборе справа и слева от дома виднелись две калитки. Поэтому Нина некоторое время раздумывала, в какую из них постучать. Сперва она подошла к левой, но была встречена столь грозным собачьим лаем, что не решилась приблизиться к ней снова. К счастью, за калиткой справа на огороде копошилась какая‑то пожилая женщина. Вероятно, это была хозяйка дома.

Предположения Нины полностью подтвердились. Анна Петровна (так звали женщину), действительно была хозяйкой дома. Вернее, его правой половины. В левой жил ее взрослый сын с семьей. Между прочим, именно ему принадлежали и монументальный автомобиль, и ярко‑оранжевый магазин. Надо сказать, что поначалу женщина держалась очень настороженно, а потому весьма недружелюбно. Но, узнав, что Нина – врач, сразу подобрела. И даже пригласила ее в дом, посмотреть «больную бабушку». То есть свою мать, Таисию Матвеевну. Иначе говоря, ту самую, упомянутую Андреем, «старушку Матвеевну», которая была жива, но вот уже несколько месяцев после перенесенного инсульта не вставала с постели.

Когда‑то Нина читала, что в старые времена врачи, подмечая особенности походки, внешнего вида и поведения очередного больного, входящего к ним в кабинет, еще до беседы с ним могли поставить ему предварительный диагноз. Ей тоже нельзя было отказать в наблюдательности. И, по врачебной привычке, едва войдя в дом, она успела разглядеть и цветные половики на блестящем свежевыкрашенном полу, и сервант с полками, прогибающимися от фарфора и хрусталя, и розовые шифоновые занавески с пышными рюшами, и японский телевизор в углу, и большой прошлогодний глянцевый календарь на стене с аляповатым изображением пышной красавицы из какого‑то телесериала. Видимо, все это соответствовало представлениям хозяйки о том, как должен выглядеть внутри богатый дом. Зато боковая комнатка, где обитала Таисия Матвеевна, имела весьма убогий вид. Там стоял комод неопределенного цвета, два стула с клеенчатыми спинками (в сиденье одного из них была выпилена круглая дыра, а на другом стояли эмалированная кружка с торчащей из нее ложкой и блюдце с засохшими остатками каши). В правом углу виднелась икона Божией Матери, кажется, Казанской. Под ней на кровати с никелированной спинкой, лежала маленькая худенькая старушка с бледным лицом и запавшими глазами. Большая часть старого ватного одеяла, которым она была прикрыта, сползла на грязный липкий пол, так что Нина сразу же поспешила поправить его. Заметив это, хозяйка пробормотала что‑то типа «совсем плоха старушка стала». После чего принялась наблюдать за тем, как ловко гостья осматривает больную и беседует с нею. А вскоре, как видно, окончательно убедившись, что Нина не солгала ей, назвавшись врачом, она вышла из комнаты, оставив ее наедине с матерью. И Нина уже собралась было спросить Таисию Матвеевну, не помнит ли она отца Василия, как вдруг…

– Доктор, миленький… – голосом, певучим и тихим, как шелест падающей осенней листвы, произнесла старушка, стиснув ее руку и вглядываясь в нее незрячими светло‑голубыми глазами. – …ты бы впрягся в тележку да свез бы меня домой… Дома‑то так хорошо было…

– А откуда Вы? – спросила Нина, не совсем понимая, что та подразумевает под словом «дом».

– Из Никольского… – прошелестела Таисия Матвеевна. При этих словах Нина оживилась:

– А отца Василия Вы знали?

– Как же не знать‑то? Это такой жалостный батюшко был… Я тогда еще маленькой была, и к нему на исповедь ходила. А он меня и спрашивает – в чем, мол, грешна? А я ему, как дома учили: во всем, мол, грешна, батюшко. Тогда он опять спрашивает: а старших‑то слушаешься? Смотри, слушайся их, иначе грех будет… И мачеху слушайся, они с отцом тебе добра хотят… А малину чужую без спросу не рвала ли? Тут я испугалась – а ну как он мачехе расскажет? Это же мы его малину рвали, а он и заметил… А мачеха‑то моя крутенька была, чуть что – сразу за косу, бывало, что и до крови надерет… Ох, думаю, и задаст она мне таску! Стою и молчу, только слезы текут. А он улыбнулся и говорит: полно, Бог простит. Только без спросу больше малину не рвите – грех это. А захотите ягод – приходите, я дам. Потом положил мне руку на голову, благословил. Ну, говорит, иди с Богом, будь умницей. Ох, какой же он был утешный батюшко! А каково тяжко ему‑то самому было…

Старушка затряслась в беззвучном, безутешном плаче. Видимо, своими расспросами Нина разбередила ее давние душевные раны. Но причину ее слез Нина так и не узнала. Потому что в это время вернулась хозяйка и пригласила ее пить чай. Так что взятая Ниной в подарок отцу Александру коробка московских конфет с нарисованными на ней блестящими золотыми куполами оказалась весьма кстати. Впрочем, хотя Анна Петровна стремилась выглядеть радушной хозяйкой, Нине было не по себе. Не только потому, что хозяйку интересовало прежде всего то, как долго еще проживет больная мать. Но и оттого, что все, услышанное ею сегодня об отце Василии, совершенно противоречило тому, каким она его себе представляла. После этого у Нины пропало всякое желание писать о нем. Равно как и искать еще кого‑нибудь, кто мог бы его помнить. И она решила вернуться в город.

Спустя полчаса она уже сидела в пыльном салоне автобуса, едущего на станцию. И даже не заметила, как проехала и старое кладбище, и развалины Никольского храма.

Ей было невдомек, что самой большой глупостью, совершенной ею в тот день, был именно этот отказ от дальнейших поисков.

 

* * *

 

Вернувшись домой, Нина, как говорится, с головой погрузилась в привычные заботы. И совершенно забыла о своей поездке. Тем более что и отец Александр с тех пор ни разу не появлялся в городе. Однако спустя пару месяцев дело отца Василия приняло, как говорится, неожиданный оборот. Потому что в нем появился новый свидетель.

Как‑то в палату к Нине поступила очередная больная. Звали ее Верой Никандровной. За годы врачебной практики Нине редко приходилось видеть таких красивых старых женщин. Хотя, точнее говоря, речь шла не столько о внешней красоте, сколько о чем‑то ином, пронизывавшем весь облик этой старушки, словно некий свет, льющийся откуда‑то изнутри. Это сложно было выразить одним словом: благообразие, интеллигентность, благородство… Но им были проникнуты и речь, и поведение этой восьмидесятилетней женщины. Именно поэтому с первых дней, как она оказалась в больнице, ее полюбили не только соседки по палате, но и медсестры, и врачи. Прежде всего – Нина. Тем более что Вера Никандровна, в свое время работавшая завучем в одной из городских школ, была из тех людей, общение с которыми приносит радость.

Однажды, в очередной раз придя с обходом в палату, где находилась Вера Никандровна, Нина обратила внимание на книгу, которую та читала. Такие книги – с кожаными корешками, в переплетах, оклеенных бумагой с мраморными разводами, ей уже приходилось видеть прежде. Но вот держать в руках – крайне редко. Потому что это была какая‑то старинная книга, из тех, что иногда можно увидеть на полках букинистических магазинов.

– Это Лесков, – сказала Вера Никандровна, перехватив ее вспыхнувший взгляд. – Я его очень люблю читать. И мой дядя тоже любил. Это как раз его книга. Хотите посмотреть?

Перелистывая гладкие, пожелтевшие от времени страницы, Нина добралась до титульного листа. И обмерла. Потому что увидела там аккуратную надпись, сделанную черными чернилами: «Священник Василий Т‑кий».

Вот так, говоря словами поэта, «по воле Бога Самого», Нина встретилась с единственной оставшейся в живых родственницей отца Василия – его племянницей.

 

* * *

 

В отличие от многих старых людей, которые и поныне продолжают жить страхами недавнего прошлого, а потому предпочитают хранить молчание, Вера Никандровна охотно согласилась рассказать Нине о своем дяде. Поэтому в ближайшее дежурство Нины они уединились в ординаторской. И там, за чашкой чая, Вера Никандровна приступила к своему повествованию:

– …Он был моим дядей по матери. И, можно сказать, моим приемным отцом. Они с матушкой взяли меня к себе после того, как отец женился вторично. Его жена не любила меня… А у них с матушкой Поликсенией не было своих детей… Таких людей, как они, я больше никогда не встречала. Как они любили друг друга! Можно сказать, души друг в друге не чаяли. Только матушка иногда говорила мне, что хотела бы пережить его – «чтобы он по мне не наплакался, как без меня один останется». Да вышло иначе – она умерла первой… С тех пор он словно сам не свой стал. И пить начал. После этого его и отправили в село служить. Я тогда хотела с ним поехать, чтобы помогать ему. Да он не разрешил, велел к отцу вернуться. Недолго я там пожила – сбежала от них. Потом в прислугах жила у разных людей, на заводе даже работала. А уже после революции приняли меня в комсомол и отправили учиться в институт… А дядя мой все это время так и служил в том селе. Я у него много раз бывала. Он мне никогда не рассказывал, как ему там жилось. Да только я видела – тяжело ему приходилось. Бедно он жил. И по дому все делал сам, никто ему не помогал. А как случится у кого беда, к нему бегут: «помоги, батюшка». Бывало, он последнее им отдавал. А они за это над ним только смеялись. Особенно один мужик, злой, глумливый, и звали его под стать этому – Иудой. Раз в Пасху, когда дядя с крестным ходом село обходил, зазвал он его к себе и напоил допьяна. Потом со своими дружками посадил его на телегу, да и провез по селу. После того дядя долго болел и пить бросил… Последний раз я к нему приезжала за три дня до его ареста. Он болен был, дома лежал. Если б не я, ему бы тогда и воды подать было некому. А мне через два дня надо было в город вернуться. Вот я ему и говорю – не житье тебе здесь, дядя. Пропадешь ты тут один. Давай уедем вместе в город. Там я за тобой ухаживать буду. А что до церкви – разве мало в городе церквей? Ходи в какую хочешь… Только он отказался. Не могу, говорит, их бросить. Я за них перед Богом в ответе. И тут прибегает какая‑то женщина, плачет в голос: «ой, батюшка, беда! Там у церкви мужики собрались и кричат: «Обманули нас, что Советская власть – народная! Какая же это народная власть, если она у нас последнее отбирает! Не нужна нам такая власть!» И Иуда мой там… Их же за это всех заберут! Батюшка, ради Христа, помоги!» Насилу он ее успокоил и назад отослал. А потом говорит: «Не надо было им этого делать. Да поздно уже…» И смолк, словно задумался о чем‑то. А потом, хоть дело уже к вечеру было, велел мне немедленно в город возвращаться. Потом я узнала, что после моего отъезда он в правление пошел. И сказал, что это он организовал сходку у церкви. А потому пусть накажут его одного, а мужиков отпустят. Только зря он надеялся, что их отпустят – всех их осудили. А самый большой срок ему дали. Там, в лагере, он и погиб. Вот и все…

 

* * *

 

…Вернувшись домой, Нина еще раз перечитала выписки из следственного дела отца Василия. Теперь, после рассказа Веры Никандровны, все тайны и загадки, казавшиеся прежде неразрешимыми, наконец‑то получили объяснение. И Нине стало понятно, почему тогда, два месяца назад, Бог не дал ей написать статью об отце Василии. Ведь она невольно написала бы о нем неправду. А ложь, даже совершенная по неведению или из благих побуждений, неугодна Богу. И, если бы она изобразила его бесстрашным и безупречным героем, то умалила бы его подвиг. Потому что священник, добровольно пошедший на смерть за своих врагов, был самым обыкновенным человеком… в чьей немощи совершилась сила Господня.

 

Глава 3

Великая жатва

 

Тот день начался, как обычно. Закончив обход больных в своих палатах, врач‑невролог Нина Сергеевна Н. направилась в ординаторскую. И тут заметила, что в коридоре у окна, вглядываясь в проходящих мимо людей и явно кого‑то поджидая, стоит терапевт из соседнего отделения Татьяна Игоревна К., слывшая среди коллег особой, весьма неприятной в общении. Но не успела Нина задаться вопросом, чем бы мог быть вызван ее визит и к кому б она могла прийти, как Татьяна Игоревна решительным шагом направилась к ней. Прижав Нину к стене и подозрительно озираясь по сторонам, она громко зашептала:

– Слушай, у тебя, случайно, нет канона о самоубийцах?

И, заметив растерянность на лице Нины, поспешила пояснить:

– Ну, того канона, который читают по самоубийце. Нигде не могу его найти. Может, у тебя есть? Я с него сделаю копию и сразу же верну. Он мне очень нужен. И чем раньше, тем лучше. Можно сказать, от этого зависит моя жизнь.

В юности Нина очень любила читать романы. Особенно те, которые изобиловали всевозможными тайнами и приключениями. Потому что, к сожалению, а возможно, и к счастью, в ее собственной жизни ничего этого не было. Но, хотя увлечение романами давно уже миновало, сейчас на Нину вновь повеяло терпким ароматом некой зловещей тайны, словно сошедшей со страниц тех, полузабытых ею, книг. В самом деле, с чего бы это вдруг ее коллеге срочно понадобился «канон о самовольне живот свой скончавшем»? И почему от этого зависит ее жизнь? Ей было ясно лишь одно – Татьяне Игоревне на самом деле для чего‑то крайне необходим текст этого канона. Иначе бы она не решилась обратиться к человеку, с которым была в ссоре уже три месяца. То есть к ней, к Нине.

Они знали друг друга много лет. Еще с тех пор, когда вместе учились в мединституте. И, можно даже сказать, дружили. По крайней мере, у замкнутой и неприветливой Татьяны Игоревны никогда не было знакомых ближе, чем Нина. А все ее интересы до недавнего времени сводились к работе, хождению по магазинам, просмотру телесериалов да чтению женских романов, которые она «проглатывала» один из другим, не запоминая содержания. В отличие от Нины, к вере она относилась равнодушно. Или, судя по ее язвительным насмешкам над религиозностью подруги, даже враждебно. Однако после того, как год назад Татьяне Игоревне, с юности не отличавшейся крепким здоровьем, пришлось пройти обследование в онкологическом диспансере, она, ко всеобщей неожиданности, крестилась. После чего изменилась до неузнаваемости. Особенно с тех пор, как четыре месяца назад стала ходить в Рождественский храм, настоятель которого, отец Виктор, слыл строгим подвижником, «яко един от древних отцев». И его прихожане, по известной поговорке, стремились походить на своего батюшку. Неудивительно, что Татьяна Игоревна, став духовной дочерью о. Виктора, тоже принялась вести поистине подвижническую жизнь. Так что, если раньше она, по примеру многих сверстниц и коллег, тщательно следила за своей внешностью, стремясь как можно дольше «притворяться молодою», то сейчас, без косметики и украшений, в темной одежде, с гладко зачесанными назад седеющими волосами, собранными в пучок на затылке, и скорбно поджатыми губами, выглядела намного старше своих лет. И в сумке ее, вместо очередного романа, теперь всегда лежал пухлый молитвослов со множеством закладок. С ним соседствовала майонезная баночка с винегретом или картошкой, поскольку после крещения Татьяна Игоревна стала строгой постницей. Так что во время обеда ела отдельно от других врачей, считая грехом даже сидеть за одним столом с неверующими и не постящимися. Разумеется, она много раз гневно обличала и поучала своих коллег, надеясь обратить их ко благочестию. Но добилась лишь того, что перессорилась с ними. А напоследок – и с Ниной, когда та отказалась перейти из собора, куда ходила уже лет десять, в Рождественский храм. В итоге Татьяна Игоревна, обвинив подругу в неуважении к о. Виктору, перестала с ней общаться, и даже при случайных встречах делала вид, что не замечает ее. Так что, если после этого она решила обратиться к Нине за помощью, значит, с ней явно случилась какая‑то беда. Вот только что же с ней произошло?

Впрочем, Нина не стала приставать с расспросами к своей бывшей подруге. А просто пообещала поискать дома нужный ей канон. И, если он найдется, дать его Татьяне Игоревне.

 

* * *

 

Тем не менее, Нине все‑таки хотелось узнать, зачем ей мог понадобиться канон, читаемый по самоубийце. Вдобавок, она не была уверена, есть ли он у нее самой. Именно поэтому, придя домой, она сразу же принялась рыться в своих книгах. И наконец отыскала текст этого канона в одном из молитвословов. Теперь оставалось лишь отдать книгу Татьяне Игоревне. Вот только сделать это можно было не раньше понедельника. То есть через два дня. Потому что завтрашний субботний день Нина, по давней привычке, собиралась посвятить стирке, уборке и тому подобным хозяйственным делам. Конечно, оставалось еще воскресенье. Но, как уже говорилось, они с Татьяной Игоревной ходили в разные храмы. И Нина настолько привыкла к собору, что, к чему таить, ей было совсем не по душе идти на воскресную Литургию в другой храм. Даже ради благого дела…

Однако ее все больше одолевало любопытство. В самом деле, с чего бы Татьяна Игоревна так стремилась заполучить этот канон? Может быть, он нужен кому‑то из ее знакомых? Но вряд ли она стала бы так стараться для чужих людей. Да и какие могут быть знакомые у столь необщительной дамы, как Татьяна Игоревна… Если же он нужен ей самой, то по ком она собирается его читать? Ведь ее родители умерли своей смертью. Кто же тогда этот таинственный самоубийца? А что, если это человек, который когда‑то любил Татьяну Игоревну, но был отвергнут ею? И, не вынеся этого, наложил на себя руки. Теперь же она, не выдержав угрызений совести, собирается замаливать грех, который он совершил по ее вине. Нина знала много подобных историй…из романов, читанных ею в юности. Вот только почему ее бывшая подруга сказала, что от того, удастся или нет ей достать текст канона, зависит ее собственная жизнь? Тогда счет времени для нее может идти уже не на дни, а на часы. Но если Нина привезет ей книгу только в понедельник или даже в воскресенье, то успеет ли она вовремя помочь Татьяне Игоревне? А в том, что той действительно нужна помощь, Нина теперь не сомневалась.

В итоге спустя полчаса она уже звонила в дверь квартиры, где жила ее бывшая подруга.

 

* * *

 

Судя по тому, что в ее окнах горел свет, она была дома. Однако напрасно Нина, стоя на полутемной лестничной площадке, то нажимала на кнопку звонка, то прислушивалась в надежде уловить хоть какой‑то звук за дверью. В квартире Татьяны Игоревны царила мертвая тишина. И тогда Нина поняла, что опоздала. С ее подругой уже случилось нечто страшное и непоправимое. Причем по ее вине… В полном смятении она стала спускаться по лестнице, на ходу пытаясь сообразить, что же теперь ей остается делать. Как вдруг за ее спиной вспыхнул свет. Нина резко обернулась – и от неожиданности едва не скатилась вниз по бетонным ступенькам. В ярко освещенном дверном проеме стояла Татьяна Игоревна.

Да, это была она. Живая и невредимая. Но даже не это удивило Нину. А то, что, судя по выражению лица ее бывшей подруги, она вовсе не обрадовалась ее приходу. Напротив, была раздосадована. И даже не собиралась скрывать этого.

– Прости Христа ради, – процедила Татьяна Игоревна, смиренно опустив глаза. – Просто батюшка не благословляет нам отвлекаться от молитвы. А я как раз дочитывала правило. Но теперь ты уже можешь войти. Если, конечно, у тебя есть ко мне дело.

Едва переступив порог ее квартиры, Нина убедилась, что Татьяна Игоревна сказала ей правду. Потому что сквозь приоткрытую дверь в ее комнату была видна горящая перед иконами лампадка, а ниже, на тумбочке, служившей аналоем, – раскрытый молитвослов, на котором лежали длинные черные четки, какими обычно пользуются монахи. Впрочем, и сама Татьяна Игоревна, в длинном черном платье, с темным платком на голове, сейчас вполне походила если не за инокиню, то на послушницу. Нина не преминула сказать ей об этом – и ее бывшая подруга прямо‑таки расцвела от радости. Да, она уже второй месяц по благословению отца Виктора молится по четкам и читает иноческое келейное правило. И собирается вскоре уйти в монастырь. Потому что наступили последние времена, так что спастись уже невозможно нигде, кроме как за стенами святой обители. А ведь на нее возложена обязанность замаливать не только свои, но еще и чужие грехи…

При этих словах Нина, как говорится, навострила уши. Однако Татьяна Игоревна, окончательно войдя в роль гостеприимной хозяйки, предложила ей разделить с нею трапезу. Или, проще говоря, выпить чаю. После чего пошла на кухню ставить чайник, оставив ее одну в комнате. Так что у Нины было достаточно времени, чтобы оглядеться вокруг.

С того времени, когда она последний раз побывала в этих стенах, многое здесь изменилось, причем до неузнаваемости. Вместо женских романов на полке теперь стояло объемистое «Добротолюбие», а также зачитанные «Житие и чудеса старца Сампсона» и книжка «Старец Антоний», из которых торчало множество закладок. Было там и еще десятка два других книг и брошюр, исключительно духовного содержания. Судя по их названиям, Татьяна Игоревна отдавала предпочтение жизнеописаниям современных старцев, а также книгам про чудеса и загробную жизнь. Вот и сейчас молитвослов на тумбочке соседствовал с толстым томом, озаглавленным «Доказательства существования ада», из которого торчала шариковая ручка. Впрочем, поодаль, под сероватой от пыли салфеткой, виднелась еще одна книга. А именно – Новый Завет.

Над диваном, где прежде висел гобелен в рамке с изображением полунагой египтянки, обнимающей гривастого льва, теперь, словно на витрине церковной лавки, теснилось множество икон. Все они были новыми. Кроме одного образа, висевшего на самом верху, темного, с кое‑где облупившейся краской. На нем был нарисован Спаситель. Только не таким, каким Его обычно изображают на иконах. Не с Евангелием в руке. И не на царском престоле. А со связанными руками, в терновом венце и багрянице. И хотя Нине прежде уже доводилось видеть подобные иконы, причем гораздо более искусной работы, ни на одной из них на лике Спасителя не было выражения столь безмерной скорби и муки… Так что ей вспомнились слова, сказанные Им Апостолам в Гефсимании: «…душа Моя скорбит смертельно; побудьте здесь, и бодрствуйте»[8]. Его мольба, которой в ту страшную ночь не вняли даже самые близкие Его ученики…

– Это икона моего прадеда, – сказала вошедшая в комнату Татьяна Игоревна, перехватив взгляд Нины. – Ее нашли у него в шкафу после того, как он умер. Вернее, отравился. Сам в ад пошел и всю свою семью погубил. Это из‑за него и дядя Вася спился, и тетя Агния замуж не вышла. И в том, что я всю жизнь болею, тоже он виноват. Так мне и батюшка сказал: всех вас Бог за его грех наказал. И после этого я же еще его душу и отмаливать должна! Ведь из всей его родни только и остались, что я да мамина младшая сестра Агния. А она, как всю жизнь верила в свой коммунизм, так до сих пор и верит… старая дура!

От стыда Нина была готова провалиться сквозь землю. Тоже мне, Анна Радклиф выискалась! Барбара Картленд![9] Это же угораздило ее придумать такую нелепую историю об отвергнутом женихе‑самоубийце! Да еще и самой поверить в нее. После чего мчаться сломя голову на другой конец города. Хотя, оказывается, вполне можно было подождать понедельника! Не зря же говорят: «за дурной головой – ногам работа»! Вот к чему приводит чтение романов! А ведь на самом деле все намного проще – в свое время прадед Татьяны Игоревны покончил с собой. А теперь она, по благословению отца Виктора, собирается читать по нем канон «о самовольне живот свой скончавшем». Вот и все. И ничего загадочного тут нет.

Однако Нине не верилось, что православный человек решился наложить на себя руки. Тем самым обрекая свою душу на вечную погибель. Может быть, он умер, что называется, «при невыясненных обстоятельствах», так что его сочли самоубийцей. Но был ли он им на самом деле?

– Увы, здесь нет никакой ошибки, – вздохнула Татьяна Игоревна, когда Нина поделилась с ней своими сомнениями. – Он действительно покончил с собой. У мамы хранились кое‑какие его документы. В том числе и свидетельство о его смерти. Я сама его однажды видела. И там было написано, что он отравился. Сейчас я попробую найти те бумаги. Кажется, я их не выбросила во время последнего ремонта…

Она долго рылась на антресолях, пока, наконец, не извлекла оттуда серый клеенчатый школьный портфельчик. После чего, усевшись на диван вместе с Ниной, принялась перебирать его содержимое. Там было свидетельство о рождении Татьяны Игоревны, а также дипломы и свидетельства о смерти ее родителей, инструкции к швейной машинке, к стиральной машине «Ока», к радиоле «Маяк» и электробритве «Харьков». Было несколько сложенных вчетверо похвальных грамот, поздравительные открытки советских времен, талоны на продукты, пара акций компаний «МММ», старый лотерейный билет… одним словом, все, что угодно, кроме того, что они искали. Но, когда в руках у Татьяны Игоревны оставалось всего лишь несколько пожелтевших от времени бумаг и бумажек, из них с глухим звоном вдруг выпал на пол какой‑то маленький, черный предмет. Нина успела поднять его первой. Это был старый, весь покрытый окисью серебряный крестик.

Вслед за тем Татьяна Игоревна протянула ей наконец‑то нашедшееся свидетельство о смерти своего прадеда. В нем значилось, что Павлушков Дмитрий Иванович, 62 лет, умер 3 ноября 1937 года. И указана причина смерти – отравление морфием. То есть самоубийство.

– Он работал врачом в больнице, – пояснила Татьяна Игоревна. – Поэтому и смог достать морфий. В какой именно? Мама говорила, что в больнице ГУЛАГа, где лечили заключенных из здешних лагерей. А он там был фтизиатром[10]. Хотя о каком лечении туберкулеза могла идти речь в те времена! Самому бы не заболеть. Поэтому мало кто из врачей стремился пойти туда работать. Правда, мама рассказывала, что там он очень хорошо получал. Куда больше, чем раньше, когда работал в амбулатории. Да там еще и продуктовый паек давали. А когда он туда перешел, его дочь, то есть нашу бабушку, взяли работать учительницей музыки в лучшую городскую школу. Как бы теперь сказали, в элитную. Там же учились ее младшие дети, сын Вася и дочь Агния. Пока ему не взбрело в голову наложить на себя руки. Тогда бабушку сразу уволили, а ее детей перевели в другую школу, где училась всякая шантрапа. Представляешь, какой это был удар для всей семьи! И все по его вине! Правда, как только о нем заходила речь, мама сразу заявляла: «о мертвых – либо хорошо, либо – ничего». Она его всегда защищала. Потому что в то время, когда все это случилось, она давно уже работала и замужем была. Вот и не пострадала, как все остальные.

– А что это за крестик? – полюбопытствовала Нина.

– Когда его нашли мертвым, этот крестик был на нем, – ответила Татьяна Игоревна. – По крайней мере, так рассказывала мама. Разумеется, его сразу же сняли… А позже в гардеробе, за одеждой, обнаружили и икону (она подняла глаза к образу Спасителя в терновом венце). Мама не дала их выбросить. У нее были и еще кое‑какие его вещи: деревянный стетоскоп, портсигар, пара запонок. Еще тетрадка была – то ли его дневник, то ли какие‑то записки. А в нее разные бумаги вложены. Я только одну видела: не то письмо, не то заявление, с просьбой улучшить питание и условия содержания больным туберкулезом… Чтобы снизить их смертность. Кажется, так. Ума не приложу, зачем мама так дорожила всем этим хламом? После ее смерти я его сразу же выбросила.

Тем временем Нина заметила среди оставшихся еще не разобранными бумаг надорванный конверт, из которого торчал краешек какой‑то фотографии. Похоже, старинной. И не ошиблась. Судя по тисненой золотом надписи внизу, снимок был сделан в известной городской фотомастерской. Поскольку он выглядел как новый, было ясно, что прежние хозяева бережно хранили его. На нем был изображен священник, на вид лет сорока или чуть старше. С темными глазами, пристально глядевшими из‑под мохнатых бровей, с пышной гривой чуть тронутых сединой волос и небольшой окладистой бородой. Но за его красивой, картинной внешностью угадывалось нечто куда более важное и значимое: ум, сильная воля и тот душевный мир, что отличает людей глубокой веры. Сзади имелась надпись, сделанная черными чернилами: «На молитвенную память другу Мите П. от протоиерея Феодора Адрианова. 10 сентября 1917 г.».

Для Татьяны Игоревны эта находка стала полной неожиданностью. Хотя совершенно не заинтересовала ее. Поэтому она предложила Нине взять фотографию себе. Правда, в обмен на принесенную ею книжку с каноном. И была очень довольна столь выгодным для себя обменом.

Что же до Нины, то все эти рассказы и находки убедили ее в том, что эта давняя история полна тайн и загадок. Правда, теперь не оставалось сомнений – прадед Татьяны Игоревны действительно покончил с собой. Вот только почему он это сделал? Нет ли тут связи с тем письмом, в котором он просил начальство улучшить условия содержания заключенных в лагерной больнице? И эту просьбу потом вменили ему в вину… Или причина была какой‑то иной? Тогда что же могло заставить верующего человека совершить самоубийство? Ведь старый врач явно верил в Бога. Иначе бы он не держал дома икону и не носил бы крестик. В те богоборные времена на такое мог решиться лишь верующий человек. Да и вряд ли атеист стал бы хранить у себя фотографию священника. Разве только в одном случае: их дружба была настолько крепкой, что революция и все последовавшие за ней перемены в стране не прервали ее. Причем, судя по дарственной надписи на фотографии, она началась еще в детские годы. Так что для о. Феодора Дмитрий Иванович навсегда остался «другом Митей»… Дружбу этих двух людей прервала лишь смерть одного из них. Но кто же умер первым?

Вдобавок, чем дольше Нина вглядывалась в лицо священника с фотографии, тем больше оно казалось ей знакомым. Словно раньше она уже где‑то видела его. Однако «обжегшись на молоке, дуют и на воду». И память о недавнем конфузе была еще слишком свежа, чтобы в очередной раз строить домыслы и догадки. Так что Нина решила, что куда разумнее будет встретиться с единственной оставшейся в живых родственницей врача Дмитрия Павлушкова, которая знала его лично. А потому могла пролить свет на тайну его смерти. А именно – с его младшей внучкой, Агнией Васильевной.

На эту встречу Нина возлагала очень большие надежды. Не подозревая, насколько обманется в своих ожиданиях.

 

* * *

 

Встретиться с Агнией Васильевной оказалось отнюдь не так просто, как поначалу представлялось Нине. Ибо Татьяна Игоревна отзывалась о своей родственнице крайне недоброжелательно. А потому не хотела и слышать о том, чтобы познакомить с ней Нину. Причем их вражда была вызвана не только, так сказать, идейными разногласиями. По словам Татьяны Игоревны, ее тетка всю свою жизнь ненавидела их семью. Особенно ее мать, приходившуюся Агнии Васильевне старшей сестрой. И началом этой вражды послужило как раз самоубийство их деда, Дмитрия Павлушкова, последствия которого сказались на всех его родственниках. Кроме старшей дочери, к этому времени уже ставшей взрослой и самостоятельной. В итоге, сколько та ни помогала матери и брату с сестрой, они никогда не простили ей того, что ей, по их мнению, жилось лучше, чем им. А впоследствии, перестав нуждаться в ее помощи, и вовсе порвали с нею отношения. Лишь много лет спустя, уже после смерти сестры, Агния Васильевна снизошла до общения с ее дочерью, Татьяной Игоревной. Возможно потому, что с годами она все больше нуждалась в медицинской помощи, а ее племянница как раз была врачом…

Неудивительно, что Нине пришлось долго уговаривать Татьяну Игоревну устроить их встречу. Вдобавок, найти для нее благовидный предлог. Поскольку, со слов племянницы, Агния Васильевна отличалась крайней подозрительностью, так что во всех незнакомых людях видела воров и убийц. Хотя как раз тут особых затруднений не возникло: старушка давно жаловалась на головокружения, шум в ушах и снижение памяти. А все эти симптомы были как раз «по части» невролога, каковым являлась Нина. Так что ее приход к Агнии Васильевне мог сойти за обыкновенный визит врача. Вдобавок, врача, настолько хорошо знакомого ее племяннице, что та доверила ему заботу о здоровье любимой тети.

Сначала все шло по намеченному плану. Нина осмотрела Агнию Васильевну. Причем очень тщательно. Потом успокоила ее, уверив, что не обнаружила ничего, угрожающего ее здоровью. Затем назначила ей лечение, подробно объяснив характер действия каждого из препаратов и даже записав на бумаге их название, дозировку, способ приема и его длительность. В итоге Агния Васильевна, которая поначалу исподлобья поглядывала на незваную гостью, изъявила желание угостить ее чаем. Следуя за старухой на кухню, Нина обернулась – и поймала удивленный взгляд Татьяны Игоревны. Похоже, Агния Васильевна не удостаивала подобной чести даже собственную племянницу…

Чай оказался настолько слабым, что, похоже, заварку уже неоднократно заливали кипятком. А из угощений на столе стояли лишь щербатое блюдце с засохшим вареньем и вазочка с твердокаменными пряниками. Однако благодаря Нине, догадавшейся захватить с собой рулет и коробку мармелада, эти деликатесы так и остались нетронутыми. Потому что даже подозрительная Агния Васильевна, убедившись, что принесенные гостьей продукты не отравлены, набросилась на мармелад, в одночасье опустошив половину коробки. И при этом жаловалась на обнаглевших чиновников и распоясавшихся бандитов, на то, что жизнь теперь стала совсем плохой, не то что раньше, когда врагов народа расстреливали и оттого в стране царил порядок… А как перестали расстреливать, так не стало никакого порядка, и справедливости тоже не стало. Где же справедливость, если она, проработав всю жизнь, получает такую крохотную пенсию, что и на хлеб‑то едва хватает? А молодежь сейчас пошла бессовестная, ей до стариков и дела нет… Ничего, сами когда‑нибудь состарятся…как аукнется, так и откликнется…

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

[1] Интерн – выпускник мединститута, который проходит годичную стажировку в больнице или поликлинике под руководством кого‑либо из врачей, прежде чем начать работать самостоятельно. Эта стажировка называется интернатурой.

 

[2] Хонга – северный (лешуконский) диалект – сухое дерево.

 

[3] «Куда идешь» (по‑славянски – «Камо грядеши») – роман польского писателя‑классика XIX в. Генрика Сенкевича из времен императора Нерона. В основе сюжета – история любви воина‑язычника Марка Виниция к юной христианке Лигии и его обращения ко Христу.

 

[4] Мк. 4, 22.

 

[5] БАМ – сокращенно Байкало‑Амурская магистраль, знаменитая стройка тех времен.

 

[6] Профессор Мориарти – персонаж из рассказов А. Конан Дойля о Шерлоке Холмсе – «Наполеон преступного мира».

 

[7] Перифраз слов Святителя Филиппа, Митрополита Московского.

 

[8] Мк. 14, 34.

 

[9] Анна Радклиф – старинная писательница, сочинявшая «готические» романы. Барбара Картленд – автор современных любовных романов.

 

[10] Фтизиатр – врач, занимающийся лечением больных туберкулезом.