Фиона Бартон

Вдова

 

Мировой бестселлер

 

Посвящается Гарри, Тому и Люси, без которых все на свете теряет значение

 

 

 

От автора

 

Дорогой читатель!

Мне привелось довольно долгое время наблюдать за людьми. Причем не просто где‑нибудь в кафе или на вокзале – а по работе. Будучи журналистом, я сделалась, можно сказать, профессиональным наблюдателем («наторелым следаком», как шутим мы между собой), научившись читать язык тела, улавливать малейшие жесты, подмечать характерные для каждого словечки, интонации – то есть видеть и слышать все то, что делает нас столь неповторимыми и интересными для других.

Долгие годы мне доводилось брать интервью и у жертв преступлений, и у осужденных, у людей весьма известных и самых обычных, у тех, кого настигла трагедия и кто встретил на своем пути добрую удачу. Но, странное дело, далеко не всегда мне запоминались люди, притянувшие к себе всеобщее внимание. В память подчас особенно врезались как раз те, что оказывались на периферии событий, – второстепенные участники разыгравшейся драмы. Некоторые и до сих пор встают у меня перед глазами.

На громких судебных процессах, где разбирались ужасные преступления, потрясавшие общественность и мелькавшие в первых заголовках новостей, я всякий раз ловила себя на том, что наблюдаю за женой сидящего на скамье подсудимых, подспудно задаваясь вопросом: а что на самом деле ей известно, что она позволяет себе знать?

Вы тоже вполне можете наблюдать такую женщину, к примеру в теленовостях, и, как бы внимательно ни вглядывались, ничего не различите. Вот она тихонько стоит возле своего мужа на ступенях здания суда. Тот настаивает на своей невиновности, и она кивает и пожимает ему руку, потому что полностью верит в него.

Но что происходит, когда от нее убирают телекамеры, когда весь мир перестает за ней следить?

Передо мной встает привычная вроде бы картинка: вот эти двое у себя дома едят обыкновенный «пастуший пирог», как и любая семейная пара с их улицы. Но они совершенно не способны друг с другом говорить. Единственный звук, доносящийся от их стола, – это скрип ножей и вилок по фарфору, в то время как сами они борются с сомнениями и подозрениями, упрямо просачивающимися под дверь их жилища.

Потому что в отсутствие каких‑либо свидетелей и всего, что отвлекает внимание, маски неминуемо сползают с лица.

Мне все время хотелось узнать – более того, я испытывала в том неодолимую потребность, – как такая женщина уживается с мыслью, что ее муж, ее избранник может оказаться страшным чудовищем.

Так появилась Джин Тейлор – тихая женщина, из тех, что я так часто видела на ступенях суда. Привлекшая мое внимание жена, с непроницаемым лицом наблюдающая, как ее муж дает показания.

В этом первом моем романе Джин рассказывает как предназначенную для публики, так и глубоко личную историю о любимом супруге и их почти счастливом браке, который словно опрокинулся вверх дном в тот день, когда в городе исчез маленький ребенок, а у их порога появились полицейские и журналисты.

Надеюсь, вам понравится моя книга. Писала я ее с большим удовольствием, за что безмерно благодарна своей героине Джин Тейлор и всем тем женщинам, что вдохнули в нее жизнь.

 

Фиона Бартон

 

Глава 1

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Вдова

 

Слышно, как она с хрустом приближается к дому по гравийной дорожке. Сурово как ступает на высоких каблуках! Вот она почти у двери – словно еще колеблясь, приглаживает волосы, убирая пряди с лица. Весьма неплохо одета: пиджак с крупными пуговицами, под ним вполне приличное платье, очки приподняты на голову. Явно не свидетельница Иеговы и не лейбористка. Скорее всего, одна из журналистской братии, просто какая‑то необычная. За сегодня это уже второй визит прессы – и четвертый на неделе. И это у нас еще среда! Держу пари, она скажет: «Простите, что беспокою в столь нелегкое для вас время». Они все так говорят, делая при этом самое что ни на есть глупое лицо. Вроде как сопереживают.

Подожду – любопытно, позвонит ли она второй раз. Приходивший утром мужчина этого делать не стал. Некоторым откровенно бывает до смерти тоскливо пытаться ко мне попасть. Едва коснувшись пальцем звонка, они разворачиваются и спешно утопывают по дорожке, запрыгивают в машину и укатывают прочь. Наверняка тут же отзваниваются своему начальству: дескать, стучались в дверь, но ее не оказалось дома. Какая жалость!

Эта звонит дважды. Потом громко и решительно стучится – тук‑тук‑тук‑тук! Точно полицейский. Внезапно замечает мое лицо в просвете сбоку от гардины и расплывается. Голливудской улыбкой, как сказала бы моя матушка. Затем стучится снова.

Когда я не выдерживаю и открываю дверь, она протягивает мне стоявшую у порога бутылку молока:

– Вряд ли стоит его здесь держать: может скиснуть. Можно мне войти? Чайник вы случайно не ставили?

Я не в силах даже нормально дышать, не то что говорить. Она снова расплывается в улыбке, склонив голову набок.

– Я Кейт, – представляется, – Кейт Уотерс, корреспондент газеты The Daily Post.

– А я… – открываю рот, тут же спохватываясь, что меня она о том не спрашивала.

– Я знаю, кто вы, миссис Тейлор, – говорит гостья.

«Газетный материал» – слышится за этими словами.

– Давайте все‑таки не будем стоять на пороге, – добавляет она, как‑то между прочим просачиваясь в дом.

Я настолько поражена подобным поворотом, что не могу вымолвить ни слова, и мое изумленное молчание она расценивает как разрешение отнести в кухню бутылку молока и заварить мне чаю. Я недоуменно следую за ней. Кухня у меня небольшая, и вдвоем нам делается немного тесно, поскольку Кейт начинает там суетиться, наливая чайник и открывая все шкафчики подряд в поисках чашек и сахарницы. Я же просто стою, ничуть не вмешиваясь в происходящее.

Она весело щебечет о моем кухонном убранстве:

– Как у вас тут мило, какая свеженькая обстановка! Вот бы мне такую кухонку! Вы тут все сами обустроили?

Такое ощущение, будто я разговариваю с подружкой. Совсем не так я представляла себе встречу с прессой. Я ожидала, это будет больше походить на общение с полицией. Что меня ждет сущее мучение, настоящий допрос. Так, по крайней мере, говорил мой муж. Но, как ни странно, все оказалось совсем иначе.

– Да, – киваю ей, – мы выбрали гарнитур с белыми дверцами и взяли к нему красные ручки, потому что это выглядело удивительно опрятно.

Подумать только! Я стою посреди собственного дома с газетчицей, обсуждая с ней отделку своей кухни! У Глена точно бы случился припадок.

– Мне сюда? – спрашивает гостья, и я открываю дверь в гостиную.

Не могу с уверенностью сказать, против ли я, чтобы она туда зашла. Трудно понять, что я вообще в эту минуту чувствую. К тому же сейчас как будто не лучший момент, чтобы возмущаться: она просто садится с чашкой чая в руке и болтает без умолку. Забавно, но мне как будто даже нравится внимание к моей персоне. Теперь, когда не стало Глена, я ощущаю себя немного одиноко в этом доме.

Дамочка, похоже, из тех, что умеют править ситуацией и брать дело в свои руки. И на самом деле это даже здорово, что кто‑то вновь готов мною руководить. Когда мне пришлось в одиночку разбираться со всем, что на меня свалилось, я едва не поддалась панике. Но Кейт Уотерс говорит, будто сумеет разрулить мои проблемы.

И все, что от меня требуется, уверяет она, это рассказать ей о своей жизни.

О моей жизни? Но ведь на самом‑то деле обо мне ей знать и неинтересно. Она явилась к моему порогу вовсе не за тем, чтобы слушать историю Джин Тейлор. Она рассчитывает узнать правду о нем. О Глене. О моем муже.

Понимаете, три недели назад мой муж погиб. Его сбил автобус прямо возле супермаркета «Сейнсбери». Все произошло невероятно быстро: вот он стоит рядом со мной, ворча, что я купила не те хлопья, – и в следующую минуту он уже мертв. Обширная черепно‑мозговая травма, как мне потом объяснили. Так или иначе, его вдруг не стало. Оцепенев на месте, я просто стояла и смотрела, как он лежит на асфальте. Люди кинулись искать, чем бы его прикрыть. На тротуаре оказалось немного крови. Совсем немного – Глен остался бы доволен. Он вообще не выносил пачкотни и грязи.

Все были так милы и внимательны со мной, все пытались убедить меня не смотреть на его тело. Но не могла же я сказать им, что на самом деле только рада его уходу! Что больше уже не будет этой его причуды.

 

Глава 2

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Вдова

 

Разумеется, полиция тут же наведалась в больницу. Даже детектив Боб Спаркс заявился в отделение «неотложки», чтобы поговорить со мной о Глене.

Я ничего не стала рассказывать – ни ему, ни кому‑либо другому. Мол, говорить мне не о чем, и вообще, я слишком расстроена, чтобы о чем‑то толковать. Всплакнула даже малость.

Инспектор Боб Спаркс давно уже прочно вошел в мою жизнь – уже более трех лет тому назад, – хотя с твоим уходом, Глен, он, надо думать, из нее исчезнет.

Ничего этого я, естественно, Кейт Уотерс не говорю. Мы сидим с ней в креслах гостиной, и она легонько покачивает ножкой, обхватив ладонями кружку с чаем.

– Джин, – подает она голос, уже не обращаясь ко мне как к «миссис Тейлор», – последняя неделя была для вас, наверное, особенно ужасной? И это при том, что вам уже довелось пережить.

Я молчу в ответ, глядя себе в колени. Она даже представить себе не может, что я пережила. Да и никто на самом деле этого не знает. Я так никогда и не сумела кому‑то об этом рассказать. Глен говорил: молчание лучше всего.

Некоторое время мы сидим в безмолвии, после чего гостья решает сменить тактику. Она встает с кресла и берет с каминной полки наше с Гленом фото, где оба мы чему‑то смеемся.

– Вы здесь такие молодые. Это еще до того, как вы поженились?

Киваю.

– А вы до этого долго друг друга знали? Еще со школы?

– Нет, не со школы. Мы встретились однажды на автобусной остановке, – начинаю рассказывать я. – Он был очень симпатичным и сумел меня там чем‑то рассмешить. Мне тогда было семнадцать, я стажировалась в парикмахерской в Гринвиче, а он работал в банке. Он был немного меня старше, носил солидный костюм и дорогие ботинки. Вообще, сильно от меня отличался.

Я стараюсь придать своим словам этакий романтический налет, и Кейт Уотерс тут же на это клюет – что‑то быстро строчит в блокноте, взглядывая на меня поверх своих очочков, и этак понимающе кивает. Но меня‑то этим не проведешь!

На самом деле ничего такого уж романтического в Глене не было. Свидания наши проходили главным образом в темноте: в кино, на заднем сиденье его «Эскорта» или в парке, – и особо о чем‑то поговорить времени у нас не было. Зато я хорошо помню, как он впервые сказал, что любит меня. Я тогда вся пошла мурашками, ощущая буквально каждую клеточку своего тела. Первый раз в жизни я по‑настоящему ожила. Я призналась, что тоже люблю его – безумно люблю. Что не могу ни есть, ни спать, не думая о нем.

По дому я тогда бродила как во сне, и мама говорила, что с моей стороны это какая‑то «одержимость». Не знаю точно, что она под этим подразумевала, но мне действительно хотелось быть с Гленом каждый день и час. И вдруг, представляете, он сказал мне, что чувствует то же самое! Мне кажется, мама меня просто малость ревновала. Ведь она во всем тогда рассчитывала на меня.

– Она чересчур за тебя цепляется, Джинни, – заметил Глен. – Это ж ненормально – везде и всюду ходить с дочерью.

Я попыталась объяснить, что мама просто боится выбираться из дома одна, но Глен сказал, что это всего лишь ее эгоизм.

Со мной он вел себя так покровительственно! В пабе занимал мне место подальше от барной стойки («Не хочу, чтобы тебе было слишком шумно».), а в ресторанах за меня заказывал блюда, чтобы я могла отведать что‑нибудь новенькое («Попробуй‑ка, Джинни. Тебе это непременно понравится».). Я послушно пробовала, и порой эти новые кушанья и впрямь были чудесными. Если же нет – я ничего ему не говорила, боясь задеть его чувства. Когда я что‑то делала не так, Глен умолкал, уходя в себя, и мне это страшно не нравилось. Я чувствовала, будто его разочаровала.

Я никогда прежде не ходила с таким парнем, как Глен. С таким, который знает, чего хочет добиться в жизни. Другие были всего‑навсего мальчишками.

Когда два года спустя Глен делал мне предложение, он не стал опускаться на колено. Он крепко прижал меня к себе и сказал:

– Ты принадлежишь мне, Джинни. Мы оба принадлежим друг другу… Давай поженимся.

К тому моменту он, кстати сказать, успел полностью покорить мою матушку. Он приходил к нам неизменно с цветами, говоря ей что‑то типа: «Скромный пустячок для другой женщины моей жизни»[1], чем вызывал у нее польщенный смешок, и потом подолгу мог с ней обсуждать «Улицу Коронации»[2] или же королевское семейство, и маме это очень нравилось. Она не раз мне говорила, что я счастливица. Что он, дескать, вывел меня в свет и теперь сделает из меня что‑нибудь стоящее. Она уже не сомневалась, что он станет окружать меня заботой – и так оно, собственно, и вышло на самом деле.

– А каким он был тогда? – спрашивает Кейт Уотерс, с заинтересованным видом подаваясь вперед, дабы подбодрить меня на откровенность.

«Тогда». В смысле, до того, как началось все это безумие.

– О, Глен был чудесным мужчиной! Очень нежным и любящим, готов был все для меня сделать. Постоянно дарил мне цветы, носил подарки. Называл единственной. У меня от этого голова шла кругом, ведь мне было всего семнадцать!

Гостье, вижу, это нравится. Забавными каракулями она поспешно заносит это в блокнот и снова заглядывается на меня. Я едва сдерживаюсь, чтоб не прыснуть. Во мне, чувствую, уже поднимается волна истерического смеха, однако на выходе она звучит лишь прерывистым всхлипом, и газетчица тут же тянется сочувственно погладить меня ладонью по руке.

– Не огорчайтесь так, все уже позади.

Что верно, то верно. Никакой больше полиции, никакого Глена. И больше никаких причуд.

Сейчас уж не могу точно вспомнить, когда я стала это так называть. Началось все задолго до того, как я сумела найти этому какое‑то название. Начиная с самого бракосочетания в шикарном отеле «Чарльтон Хаус», я слишком уж занята была тем, чтобы сделать наш брак идеальным.

Мои мама с папой считали, что в свои девятнадцать я слишком молода для замужества, однако мы с Гленом их в этом переубедили. Точнее, переубеждал Глен. Он держался настолько уверенно, настолько был ко мне нежным, что в конце концов папа сказал «да», и мы отметили это бутылочкой «Ламбруско».

Как единственной дочери, родители выложили мне на свадьбу кругленькую сумму, и я с утра до вечера просиживала в салонах, разглядывая вместе с мамой каталоги платьев и предвкушая самый знаменательный день в жизни. День нашей свадьбы. Я словно всем существом вцепилась в это событие, заполнив им свою жизнь. Глен же вообще в это не вмешивался.

– Это по твоему ведомству, – сказал он как‑то раз и рассмеялся.

Звучало это так, будто у него тоже имеется некое свое «ведомство». Я решила, что Глен имеет в виду работу, становясь теперь главным кормильцем семьи, как сам он говорил.

– Понимаю, это может показаться старомодным, Джинни, но я хотел бы всячески тебя опекать. Ты все ж таки очень молода, и у нас с тобой столько еще впереди.

Он вечно вынашивал какие‑то грандиозные замыслы, и когда о них рассказывал, звучало это удивительно захватывающе. Он планировал сделаться управляющим филиалом, а потом уйти из банка и основать собственный бизнес. Чтобы, дескать, самому себе быть хозяином и зарабатывать кучу денег. Я уже даже представляла его в шикарном костюме, с секретаршей и большущей машиной. А я… я при этом просто рядом с ним.

– Ничто и никогда между нами не изменится, Джинни, – говорил он. – Я люблю тебя так же, как и ты меня.

И вот мы приобрели себе дом под номером двенадцать и сразу после свадьбы туда переехали. Кстати, и прожили в этом доме по сей день.

Перед домом когда‑то имелся небольшой садик, но мы засыпали все гравием, дабы, по словам Глена, «сэкономить на стрижке газона». Мне бы на самом деле больше понравилась трава, но Глен любил, чтобы все везде было опрятно. Поначалу, когда мы только съехались, мне приходилось нелегко, поскольку прежде я всегда была немножечко неряхой. Дома мама вечно собирала после меня грязные тарелки и выуживала из пылищи под кроватью разномастные носки. Глена бы точно кондрашка хватил, случись ему такое наблюдать!

Вот как сейчас вижу, как он стиснул зубы, а глаза сузились в щелочки, когда мы однажды вечером, еще по первости, пили с Гленом чай, и он поймал меня на том, что я небрежно смахиваю рукой крошки со стола на пол. Я даже не отдавала себе отчета, что делаю, – должно быть, сотни раз уже так сметала не задумываясь, – но больше уже не делала этого ни разу. В этом отношении Глен был для меня что надо: именно он научил, что и как надо делать, чтобы в доме всегда было чисто. Ему нравилось, когда все аккуратно.

На первых порах Глен все мне рассказывал о своей работе в банке: о том, какие у него обязанности, и какая он опора для младших сотрудников, и какие у них в отделе гуляют шутки друг над другом. Рассказывал о своем начальнике, которого терпеть не мог («Он же мнит себя самым лучшим, Джинни!»), и вообще о тех, с кем работал бок о бок. О Джое и Лиз из бэк‑офиса; о Скотте из отдела обслуживания, у которого была ужасная кожа лица, и он краснел по любому поводу; о Мэй, что была у них на стажировке и постоянно делала какие‑то ошибки. Мне нравилось слушать его истории, нравилось узнавать про этот его мир.

Кажется, я пыталась рассказывать ему и о своей работе, однако мы довольно быстро откатывались обратно к банковским делам.

– Парикмахер, конечно, не самая увлекательная на свете профессия, – говорил Глен, – но ты делаешь это великолепно, Джинни, и я очень горжусь тобой.

Он говорил, что хочет заставить меня почувствовать себя уверенней и лучше. И ему это на самом деле удавалось. Быть любимой Гленом казалось мне тогда верхом благополучия.

Кейт Уотерс глядит на меня, снова склоняя голову набок. Что ж, она вроде неплохой человек, и я, пожалуй, дам то, что ей нужно. Прежде я никогда не разговаривала с журналистами – если не считать того, что велела им убираться восвояси, – и даже не представляла, что когда‑либо пущу кого‑то из них в дом. Не один год они время от времени заявлялись к нашей двери, но до сегодняшнего дня ни одному не удавалось проникнуть внутрь. Уж Глен за этим бдительно следил!

Но теперь‑то его нет. Да и Кейт Уотерс кажется мне совсем непохожей на тех газетчиков. Она говорит, будто ощущает со мною «истинное родство». Мол, ей кажется, что мы знаем друг друга уже долгие годы. Я понимаю, что она имеет в виду.

– Должно быть, его смерть обернулась для вас страшным потрясением, – говорит она, опять пожимая мне руку.

Я молча киваю.

Не могу же я ей сказать, как в последние дни лежала без сна, желая, чтобы Глена не стало. Ну не то чтобы он вдруг умер, нет. Я не желала ему ни боли, ни страданий – ничего подобного. Я просто хотела, чтобы рядом со мной его никогда больше не было. Я даже проигрывала в воображении один момент, когда мне звонят из полиции и скорбный низкий голос говорит: «Миссис Тейлор, мне крайне жаль, но у нас скверные вести». И от предвкушения следующей фразы меня почти всегда пробирал смех: «Миссис Тейлор, боюсь, произошел несчастный случай, и ваш муж погиб».

А потом я представляла саму себя – прямо видела воочию, как, всхлипывая, снимаю трубку и звоню его матери, говоря: «Мэри, так жаль, но у меня для вас печальные вести. Насчет Глена. Он мертв», – и она потрясенно вскрикивает. И я представляю, как она предается скорби. Как друзья сочувствуют моей утрате и вокруг меня собирается семья. И от всего этого я испытываю тайное волнение.

Это я‑то – скорбящая вдова? Ох, не смешите вы меня!

Естественно, когда позже это случилось на самом деле, то, казалось, все не по‑настоящему. На какое‑то мгновение в реакции его матери послышалось такое же чувство облегчения, что сидело во мне, – мол, наконец‑то все закончилось, – а потом она опустила руку с трубкой, оплакивая своего мальчика. У нас не было друзей, чтобы сообщить кому‑то о случившемся, да и родственников вокруг меня собралось – раз‑два и обчелся.

Кейт Уотерс между тем щебечет, что ей надо бы воспользоваться уборной и что неплохо бы приготовить еще по чашке чая, и я позволяю ей самой хозяйничать, отдавая свою кружку и показывая ступеньки вниз, к туалету. Когда она удаляется, быстро оглядываю комнату, убеждаясь, что ничего из вещей Глена не пропало. Не сперла ли она себе что‑нибудь как сувенир. А то Глен меня предупреждал. Он мне много чего порассказал об этих господах из прессы.

Вот слышу, как в туалете спускается вода, и довольно скоро в гостиной появляется Кейт с подносом и начинает распространяться насчет того, какая я, должно быть, замечательная женщина, какая верная и преданная жена.

Я же не свожу глаз с нашего свадебного фото на стене над газовым камином. Мы на нем кажемся такими юными, словно просто приоделись ради съемки в родительские наряды. Проследив за моим взглядом, Кейт снимает фотографию со стены.

Она пристраивается на подлокотник моего кресла, и мы вместе разглядываем фото вблизи. Шестое сентября 1989 года. В этот день мы с Гленом связали себя узами брака. Не знаю, почему, но я вдруг начинаю плакать – с того момента, как Глен умер, я впервые плачу по‑настоящему, – и Кейт Уотерс мягко обхватывает меня рукой.

 

Глава 3

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Журналистка

 

Кейт Уотерс поерзала в кресле. Зря она до прихода сюда пила кофе: теперь, еще и после чая, мочевой пузырь отчаянно посылал ей сигналы бедствия, и ей требовалось оставить Джин Тейлор наедине со своими мыслями. Не самый лучший, конечно, вариант на этой стадии игры – особенно сейчас, когда Джин вся как‑то попритихла, попивая чай и глядя куда‑то вдаль. Кейт ужасно опасалась разрушить только что выстроенное между ними взаимопонимание. Сейчас они стояли на очень шаткой ступени: потеряй визуальный контакт – и весь настрой может враз перемениться.

Ее муж Стив однажды сравнил работу Кейт с выслеживанием зверя. Он тогда изрядно перепил риохи на домашнем званом обеде и принялся хвастаться женой перед гостями.

– И вот она подбирается все ближе и ближе, подбрасывая им понемногу доброты и юмора, легонько намекая на «фартинг», на возможность изложить свою сторону дела – и так до тех пор, пока они не станут есть с руки. Вот это настоящее искусство! – распинался он за столом.

Рядом сидели его коллеги из отделения онкологии, и Кейт, натянув свою профессиональную улыбку, бормотала про себя: «Давай, давай, мой милый, теперь‑то ты узнаешь меня еще лучше». Гости в ответ напряженно смеялись, потягивая вино.

Потом, взявшись мыть после гостей посуду, она стала яростно зашвыривать тарелки в раковину с мыльной водой, вытесняя на пол клочья пены. Однако Стив крепко обхватил ее руками и поцеловал в знак примирения.

– Ты ж знаешь, как я восхищаюсь тобой, Кейт, – сказал он. – Ты на самом деле блестяще делаешь свое дело.

Она поцеловала мужа в ответ. Как ни крути, а он был прав. Порой это действительно была игра или, точнее, заигрывание с целью наладить мгновенный контакт с подозрительно, а то и враждебно настроенным незнакомцем. И Кейт это нравилось. Нравился тот разгул адреналина, когда она, опередив свою команду, первой подступала к нужному порогу, когда звонила в дом, прислушиваясь к царящей внутри жизни, когда видела сквозь матовое стекло характерное смещение светотени при приближении кого‑то к дверям и когда двери отворялись, давая начало полномасштабному действу.

Разные приемы используют журналисты, возникнув на пороге своей «жертвы». Один знакомый Кейт, с которым она училась, взял на вооружение эдакий вызывающий сочувствие взор, который сам он называл «последний щеночек в корзинке»; другой вечно ругал новостного редактора, якобы заставляющего его снова стучаться в те же двери; а одна дамочка подсовывала под джемпер подушку, прикидываясь беременной, и просила разрешения воспользоваться туалетом, дабы пробраться в дом.

Все это было не в стиле Кейт. У нее имелись собственные правила: неизменно улыбаться, никогда не подступать вплотную к двери, не начинать разговор с извинений и вообще всячески пытаться отвлечь человека от того факта, что явилась она к нему за газетным материалом. Она уже не раз для завязывания общения применяла оставленное у порога молоко, однако ныне молочники, увы, считались вымирающей породой. И сегодня Кейт была очень довольна собой, что сумела с такой непринужденной легкостью просочиться в дом вдовы.

По правде говоря, у Кейт поначалу и не было в планах туда заходить. Ей хотелось поскорее добраться до своего кабинета и сдать командировочный отчет, пока эти рабочие расходы вконец не обнулили ее собственный счет в банке. Однако ее новостной редактор и слышать об этом не хотел.

– Иди давай стучись к этой вдове, тебе как раз по пути! – голосил в трубку Терри Дикон, пытаясь перекричать анонс новостей по радио, ревущему на полную громкость. – Кто знает, может, сегодня твой счастливый день!

Кейт оставалось лишь вздохнуть. Она сразу поняла, что имеет в виду Терри. На свете была одна‑единственная вдова, у которой на этой неделе все жаждали заполучить интервью. Но также она знала и то, что дорожка к этой вдове натоптана изрядно. Трое ее коллег из The Post уже пытались достучаться до Джин Тейлор, и Кейт была уверена, что она‑то как раз окажется последним корреспондентом в стране, пришедшим к этой вожделенной двери.

Или почти последним.

Добравшись до поворота на улицу, где жила Джин Тейлор, Кейт машинально осмотрелась, нет ли там других представителей прессы, и мгновенно обнаружила мужичка из The Times, топтавшегося возле своей машины. Унылый галстук, заплатки на локтях, на голове сбоку пробор. Классика. Кейт проехала немного вперед вместе с ползущим по главной дороге потоком, не спуская с противника глаз. Похоже, придется ей еще раз обогнуть квартал в надежде, что к ее возвращению конкурент уже исчезнет.

– Черт бы все побрал, – процедила она, включая левый поворотник и поворачивая на боковую улочку, чтобы припарковаться.

Постояв минут пятнадцать и проглядев наскоро свежую ежедневную прессу, Кейт снова пристегнулась и завела авто. В этот момент зазвонил телефон, и она стала рыться в сумке в поисках мобильника. Выудив его, Кейт увидела на дисплее имя Боба Спаркса и снова заглушила мотор.

– Привет, Боб! Ты как там? Что‑нибудь случилось?

Детектив Боб Спаркс чего‑то от нее хотел – это было ясно как божий день. Он был не из тех знакомых, что звонят так просто, потрепаться, и Кейт готова была поспорить, что разговор их продлится не более шестидесяти секунд.

– Привет, Кейт. Спасибо, все хорошо. Порядком занят – ну ты это по себе знаешь. Взялся вести тут пару дел, но ничего особо интересного. Послушай, Кейт. Так, из любопытства: ты все еще работаешь над делом Глена Тейлора?

– Господи, Боб, я что, у тебя на камере слежения? Я ведь как раз собираюсь наведаться к Джин Тейлор.

Спаркс хохотнул:

– Не беспокойся. Насколько мне известно, ты не входишь в список поднадзорных лиц.

– А мне так, на всякий случай, ничего не следует узнать, прежде чем я с ней встречусь? – поинтересовалась Кейт. – Не всплыло чего‑нибудь новенького, с тех пор как погиб Глен?

– Нет, толком ничего. – В его голосе сквозило разочарование. – Думал, может, ты что‑нибудь узнала. По‑любому буду крайне признателен, если свистнешь, ежели женушка заговорит.

– Я обязательно перезвоню, – пообещала Кейт. – Но очень может быть, что она захлопнет дверь перед моим носом. С другими репортерами она, во всяком случае, обошлась именно так.

– О’кей, созвонимся позже.

Конец связи. Кейт взглянула на экран и улыбнулась. Сорок одна секунда. Новый рекорд! При следующей встрече надо будет его этим подколоть.

Пять минут спустя она неторопливо вкатилась на улочку, где жила Джин Тейлор, ныне непривычно свободную от представителей СМИ, и, припарковавшись, прошла по дорожке к дому.

И вот теперь она в доме у вдовы, и ее главная задача – добыть материал.

«О господи, надо как‑то сконцентрироваться», – мысленно говорила она себе, впиваясь ногтями в ладони и надеясь тем самым отвлечься от естественных нужд. Толку от этого, конечно, было ноль.

– Простите, Джин, а будет ли удобно, если я воспользуюсь у вас туалетом? – смущенно улыбаясь, проговорила она. – А то чаек как‑то быстро находит себе выход. Кстати, хотите – я заварю нам еще?

Кивнув, Джин поднялась с места, чтобы показать гостье дорогу.

– Вам сюда, – провела она Кейт и отступила вбок, чтобы та могла проскользнуть мимо в опрятный персиковый проем нижней уборной.

Вымыв руки душистым «гостевым» мылом, Кейт подняла глаза к своему отражению в зеркале. «Видок слегка измотанный», – констатировала она, приглаживая непослушные волосы, и легонько побарабанила подушечками пальцев по наметившимся мешкам под глазами, как учила ее косметолог из салона, время от времени делавшая ей маски.

В кухне Кейт поставила чайник и, пока он закипал, от нечего делать изучила записки и магнитики на холодильнике. Списки для покупок, разные праздничные сувенирчики – в общем, ничего, что могло бы ей что‑то дать.

Фотография четы Тейлоров, снятая в пляжном ресторане, изображала улыбающуюся парочку, перед камерой поднявшую с глаз солнечные очки. Глен Тейлор со взъерошенными темными вихрами, с беспечной отпускной улыбкой и Джин – с выкрашенными по такому случаю в темный блонд волосами, аккуратно заправленными за уши, с макияжем «на выход», слегка поплывшим от жары, и так искоса взглядывающая на мужа. «С обожанием глядит или, может, в благоговейном страхе?» – засомневалась Кейт.

Последние два‑три года явственно отразились на этой женщине с фото. Ждавшая ее в гостиной Джин Тейлор была в бесформенных штанах‑карго, в мешковатой футболке с кардиганом, с выбивающимися из куцего хвостика волосами. Стив вечно подтрунивал над способностью Кейт замечать мелочи, но это была всего лишь часть ее работы. «Просто я уже наторелый следак», – отшучивалась она, с удовольствием выискивая какие‑то мельчайшие, но весьма красноречивые детали. Так, она сразу же отметила грубые, потрескавшиеся ладони Джин – руки парикмахерши, напомнила она себе, – и нервно обкусанную кожу вокруг ногтей. Морщинкам, собравшимся вокруг глаз хозяйки, тоже было о чем рассказать.

Кейт достала телефон и сфотографировала отпускной снимок Тейлоров. Попутно она еще раз отметила, как все в этой кухне безупречно аккуратно. Совсем не так, как у нее дома, где после завтрака сыновей‑подростков кухня остается точно после взрыва: заляпанные кружки, пролитое молоко, недоеденные тосты, оставленная без крышки банка джема с торчащим из нее ножом. И непременно раскиданная по полу, перепачканная футбольная форма.

Чайник наконец – одновременно с мыслями о доме – отключился, Кейт заварила чай и понесла кружки на подносе в гостиную.

Джин отстраненно глядела в пространство, покусывая большой палец.

– Так‑то лучше, – легко сказала Кейт, плюхаясь обратно в кресло. – Вы уж извините. Так, и на чем мы остановились?

Кейт уже начала порядком волноваться. Она около часа провела с Джин Тейлор и чуть не целый блокнот исписала отдельными подробностями детства Джин и ранней поры ее замужества. Но только и всего! Всякий раз, стоило ей вплотную подойти к интересующей ее теме, как Джин тут же сворачивала разговор на нечто для себя безопасное.

В какой‑то момент они пустились в долгую дискуссию о проблемах воспитания детей, и тогда Кейт решила сделать краткий перерыв, приняла очередной настойчивый звонок из редакции.

Терри был вне себя от восторга, когда узнал, где сейчас Кейт.

– Гениально! – завопил он в трубку. – Классно сработано! И что она говорит? Когда сможешь прислать?

Под настороженным взглядом вдовы Кейт пробормотала:

– Подожди секунду, Терри. Здесь очень плохо ловит.

И, с притворным раздражением покивав хозяйке на телефон, выскользнула через кухню в садик за домом.

– Да елки‑палки, Терри, я ж сижу с ней рядом! Я не могу сейчас говорить! – зашипела она в трубку. – Если честно, все идет немного кисло, но кажется, она уже начинает мне доверять. Надо еще над этим поработать.

– Ты уже подписала с ней контракт? – спросил Терри. – Главное, поскорее растряси ее на договор, а уж мы, не торопясь, отработаем его на всю катушку.

– Я не хочу спугнуть ее, форсируя события, Терри. В общем, сделаю все возможное. Созвонимся позже.

Кейт с чувством вдавила кнопку Off и сосредоточилась на дальнейших своих действиях. Может, лучше сразу и без обиняков сказать вдове насчет денежного вознаграждения? Хватит с нее и чая, и сопереживаний, пора уж перестать плясать вокруг да около.

В конце концов, вполне может статься, что после смерти мужа Джин приходится с деньгами нелегко. Глена больше нет, и он уже не может ее содержать. Как не может и помешать ей открыть правду.

 

Глава 4

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Вдова

 

Прошел час, а она все еще здесь. Случись это до сегодняшнего дня, я бы решительно попросила ее удалиться. Обычно я без труда спроваживала стучавшихся ко мне газетчиков – это нетрудно, когда они так грубы и бесцеремонны. Едва сказав «здрасте», тут же принимаются задавать вопросы. Причем вопросы навязчивые и отвратительные. Кейт Уотерс ничего такого неприятного не спрашивала. Во всяком случае, пока.

О чем мы только с ней не переговорили: и когда мы с Гленом покупали этот дом, и почем здесь нынче недвижимость, и что мы переделали в доме по‑своему, и сколько выложили за краску, и какие у нас отношения с соседями, и где я выросла, и куда ходила в школу, и все такое прочее. И что бы я ни рассказывала, она вклинивается со словами типа: «О, я тоже в такую же школу ходила! Терпеть не могла этих учителей, а вы?» Хочет, чтобы мне казалось, будто я болтаю с подружкой. Будто она в точности как я. Умно, конечно, но, похоже, так она ведет себя всякий раз, когда ей требуется интервью.

На самом деле она вовсе не плохой человек. И, кажется, она вполне могла бы мне и понравиться. Она веселая и вроде бы добрая – хотя, возможно, все это лишь лицемерие. Рассказывает мне о муже – о своем «старикане», как она его называет, – беспокоится, что чуть попозже ей понадобится ему звякнуть и предупредить, что она сегодня задержится. Мне не очень понятно, с чего она вдруг так задержится: сейчас еще время ланча, да и живет она всего в получасе езды от Южной окружной дороги, – однако я говорю, что позвонить ей надо прямо сейчас, чтобы муж не волновался. Глен бы точно встревожился. Если бы я где‑нибудь застряла, его не предупредив, он бы мне устроил! «Это очень некрасиво по отношению ко мне», – сказал бы Глен. Но ей я такого говорить не собираюсь.

Гостья со смехом отвечает, что ее «старикан» к этому уже привык, но все равно будет недоволен, поскольку ему придется сидеть с детьми. У нее два подростка, напоминает она, Джейк и Фредди, у которых нет ни стыда, ни совести, ни уважения.

– Ему придется самому готовить ужин, – говорит Кейт, – но готова поспорить, он закажет пиццу. Мальчишкам это страшно понравится.

По ее словам, мальчики чуть не сводят ее со «стариканом» с ума тем, что совершенно не прибираются в своих комнатах.

– Они живут просто в свинарнике каком‑то, Джин, – жалуется она мне. – Вы даже не представляете, сколько чашек из‑под хлопьев я недавно собрала у Джейка в спальне. Чуть не обеденный сервиз! И каждую неделю они теряют носки. Наш дом вообще какой‑то Бермудский треугольник, где пропадают носки и обувь! – И она снова хохочет, потому что очень любит сыновей, какими бы свинтусами они там ни были.

При этом все, о чем могу я думать: Джейк и Фредди – какие прелестные имена! Я приберегаю их на потом, для моей коллекции, а гостье в ответ киваю, будто понимаю ее чувства. Но на самом деле – да ничего подобного! Мне бы ее проблемы! Я бы очень хотела себе такого тинейджера, к которому могла бы придираться почем зря.

Но как бы то ни было, вслух я непроизвольно выдаю ей:

– Глен бы так просто не успокоился, если бы у меня в доме случился беспорядок.

Я всего лишь хотела дать ей понять, что у меня и у самой имелось изрядно проблем, что я, в общем‑то, такая же женщина, как она. Глупо, если разобраться. Как я могла бы быть такой же, как она? Или как кто‑то там еще? Я – это я.

Глен всегда говорил, что я не такая, как все. Когда мы где‑то с ним бывали, он откровенно мною хвалился, рассказывал своим знакомым, какая я у него особенная. Мне же самой это было непонятно. Работала я в скромном салоне с забавным названием «Волосы сегодня» – очередная хохма нашей хозяйки Лесли[3], – где большую часть времени занималась тем, что намывала шампунем дам климактерического возраста, попутно готовя для них кофе. Тогда мне казалось, что парикмахером работать интересно, что в этом есть нечто гламурное. Думала, я буду стричь людям волосы, создавая новые образы и стили. Однако тогда, в свои семнадцать, я считалась распоследним работником в салоне, девочкой на подхвате.

– Джин, – требовательно подзывала меня Лесли, – можешь вымыть моей дамочке голову да подмести тут вокруг кресел?

И никаких тебе «спасибо» и «пожалуйста».

С клиентами у меня все было отлично. Им нравилось делиться со мной новостями и личными проблемами, потому что я внимательно их выслушивала, не пытаясь, как Лесли, давать какие‑то советы. Я улыбалась и кивала, и, пока передо мной распространялись о внуке, который якобы нюхает клей, или о соседях, вышвыривающих за забор собачье дерьмо, я тихо мечтала о своем. За все время, что я там работала, я ни разу не высказывала своего мнения, за исключением дежурного: «Как славно!», никогда ради поддержания разговора не обсуждала своих планов на отпуск. Но меня это, в общем‑то, устраивало. Я ходила на курсы, училась правильно стричь и красить волосы, и понемногу у меня стали появляться свои клиенты. Платили за мою работу не так чтобы уж очень много, но больше я ничего и не умела. В школе я училась так себе, без особых стараний. Мама говорила другим, что у меня дислексия, однако, сказать по правде, мне просто было на все наплевать.

А потом в моей жизни появился Глен – и я вдруг сделалась особенной.

На работе у меня ничего, в сущности, не изменилось. Но теперь я уже не общалась в свободное время с другими девчонками, потому что Глену очень не нравилось, если я где‑то бывала без него. Он говорил, что те девушки пока бессемейные одиночки и гуляют себе, ищут, с кем бы напиться да переспать. Возможно, он был и прав – если то, что они рассказывали по понедельникам, хотя бы близко лежало к истине, – но теперь я под разными предлогами отказывалась разделить с ними компанию, и в конечном итоге меня просто перестали приглашать.

Обычно я очень любила свою работу, поскольку там я могла полностью погрузиться в собственные мысли, во внутренний мир, лишенный напряжения и стрессов. Так я ощущала себя в безопасности: меня окружали запахи краски и нагретых, распрямляемых волос, звуки разговора и льющейся из крана воды, ровный гул фенов, а главное – предсказуемость всего происходящего. Весь мой день определялся лишь тем, что было вписано ступившимся карандашом в журнал записи клиентов.

Все в моей работе было предписано и предрешено – даже обязательная для всех униформа из белой блузки и черных брючек. Исключение составляло наше субботнее облачение, когда всем поголовно следовало являться в джинсах.

– Это унизительно для работника твоей квалификации, – возмутился однажды Глен. – Ты стилист, а не девочка‑подмастерье.

Но так оно или нет, это означало, что большую часть жизни мне не приходилось даже задумываться насчет того, что надеть и чем заняться. Живи себе – ни печалей, ни забот!

Всем в нашем салоне нравился Глен. Он обычно приходил меня встретить по субботам и, опершись о стойку, любил поболтать с Лесли. Ведь мой Глен столько всего знал! Особенно насчет деловой стороны многих вопросов. К тому же он умел рассмешить людей, даже если рассказывал о чем‑то серьезном.

– Твой муж такой умный, – талдычила Лесли. – И к тому же такой привлекательный. Ты просто счастливица, Джин!

Слыша это, я всякий раз сознавала, что у нее в голове не укладывается, как это Глен выбрал меня. Порой я и сама тому дивилась. Когда я говорила это мужу, он со смехом привлекал меня к себе:

– Ты все, что мне нужно в этом мире.

Глен учил меня жизни, помогал видеть суть вещей. Думаю, он помог мне повзрослеть.

Когда мы поженились, я и понятия не имела, как вести хозяйство, распоряжаться деньгами, поэтому Глен мне каждую неделю выдавал деньги на домашние расходы и заставлял записывать в блокноте все, что я потратила. А потом мы с ним усаживались рядом, и он, так сказать, подводил баланс. Сколько всего полезного я от него узнала!..

Кейт снова мне о чем‑то говорит, но начало я прослушала. Что‑то насчет «соглашения». Толкует о деньгах.

– Простите, – говорю ей, – я мыслями далеко унеслась.

Она терпеливо улыбается и вновь подается вперед в кресле.

– Я знаю, как все это нелегко, Джин, когда днем и ночью журналисты дежурят перед вашей дверью. Но если честно, единственный способ от них избавиться – это дать интервью. Тогда они все сразу потеряют к вам интерес и оставят вас в покое.

Я в ответ киваю – просто чтобы показать, что ее слушаю. Но Кейт воспринимает это как‑то слишком приподнято, явно думая, что я согласна.

– Погодите‑погодите, – начинаю я немного паниковать, – я пока что не говорю ни «да», ни «нет». Мне надо все это обдумать.

– Мы бы с радостью перечислили вам причитающееся вознаграждение, – быстро говорит она, – чтобы компенсировать потраченное на нас время и вообще помочь вам в эту трудную пору.

Смешно, не правда ли, как они переворачивают все с ног на голову. Надо же – компенсировать! Она имеет в виду, что они мне заплатят, если я им что‑то выболтаю, однако не рискует предлагать мне это прямо.

В последнее время мне много поступает подобных предложений. Шальные деньги, вроде тех, что выигрывают в лотерее. Видели бы вы, какие послания засовывали мне газетчики в почтовый ящик! И все настолько лживые, что вы бы, их читая, побагровели от стыда!

Но это, пожалуй, лучше, чем присылаемые на наш адрес письма с угрозами и оскорблениями. Бывает, люди вырвут из какой‑нибудь газеты статью о Глене, огромными буквами напишут на ней: «ЧУДОВИЩЕ!» – да еще и подчеркнут несколько раз. Причем порой подчеркивают с такой яростью, что ручка рвет бумагу.

Журналисты, надо сказать, действуют прямо противоположным образом – но и они на самом деле не менее отвратительны.

«Уважаемая миссис Тейлор, – а порой и просто Джин, – надеюсь, Вы не слишком возражаете, что я пишу Вам в столь нелегкое для Вас время, бла‑бла‑бла. О Вас уже столько всего писали, но нам хотелось бы дать Вам возможность изложить собственную версию произошедшего. Бла‑бла‑бла».

Глен обычно с выражением зачитывал их разными потешными голосами, и мы вместе смеялись, после чего я запихивала эти письма в ящик стола. Но все это было еще при жизни Глена. Теперь мне уже не с кем обсудить подобные предложения.

Я опустила взгляд на чай. Он уже порядком остыл, и поверхность слегка затянулась пленкой. Это из‑за молока высокой жирности, на котором всякий раз настаивает Глен. Настаивал. Теперь‑то я вольна покупать и обезжиренное! Эта мысль вызывает у меня невольную улыбку.

Между тем Кейт, которая тут всячески распинается насчет того, какая ответственная у них контора, как щепетильна в деньгах и бог знает что еще, – Кейт видит эту мою улыбку и принимает ее как еще один положительный знак. И предлагает на пару ночей отвезти меня в отель.

– Чтобы скрыться от остальных журналистов и вообще от всего этого напряжения, – объясняет она. – Устроить вам маленький перерывчик.

Да, перерывчик мне явно не повредит.

Тут, точно по сигналу, раздается звонок в дверь. Кейт выглядывает сквозь тюлевые занавески и злобно шипит:

– Проклятье, Джин! Там мужик с местного телевидения. Никак не отзывайтесь, и он уйдет.

Я делаю, что мне велели, – как издавна и завелось. Понимаете, Кейт как бы приняла на себя то, что перестал делать Глен. В любой ситуации брать на себя решение и ответственность. В данном случае – защищать меня от осаждающей дверь прессы. Если не считать того маленького факта, что сама она – тоже из прессы. Ах ты господи, со мною рядом враг!

Я поворачиваюсь к ней, чтобы что‑то сказать, но в этот миг вновь раздается звонок и со стуком подскакивает шторка почтового ящика.

– Миссис Тейлор?! – надрывается в пустую стену чей‑то голос. – Миссис Тейлор! Это Джим Уилсон с канала Capital TV. Я займу всего минутку вашего времени. Всего на пару слов. Вы дома?

Мы с Кейт сидим, молча переглядываясь. Она крайне напряжена. Забавно наблюдать первую реакцию другого человека на то, с чем мне приходится сталкиваться по три раза на дню! Мне хочется сказать ей, что по моему опыту надо просто тихо отсидеться. Бывает, я даже задерживаю дыхание, чтобы они не распознали, что в доме есть хоть одна живая душа.

Однако Кейт спокойно не сидится. Она достает из кармана мобильник.

– Хотите сделать звонок другу? – шучу я, надеясь снять напряжение, и, конечно же, телевизионщик слышит мой голос.

– Миссис Тейлор, я знаю, что вы здесь! Прошу вас, подойдите к двери. Обещаю, я отниму у вас всего минутку! Мне просто необходимо с вами переговорить. Мы хотим предоставить вам трибуну…

Тут Кейт вдруг выкрикивает:

– А ну, катись отсюда на хрен!

Я гляжу на нее во все глаза. Глен бы ни за что не допустил, чтобы в его доме, да еще и женщина, произносила подобные слова!

Взглянув на меня, Кейт тихо роняет «извините» и подносит палец к губам. А телевизионщик и в самом деле катится куда сказали.

– А что, действует! – оценивающе киваю я.

– Вы меня простите, но это единственный язык, который они понимают, – говорит Кейт и разливается смехом. Смех у нее приятный и как будто искренний, к тому же в последнее время я не часто слышала возле себя чей‑то смех. – Ну а теперь давайте‑ка решим насчет отеля, пока сюда еще какой‑нибудь хроникер не нагрянул.

Я молча киваю. Последний раз я жила в отеле, когда мы с Гленом ездили на выходные в Уитстабл[4] – то есть несколько лет назад. В 2004‑м. На нашу пятнадцатилетнюю годовщину.

– Это целая веха, Джинни, – сказал тогда Глен. – За вооруженное ограбление и то обычно меньше дают.

И ему очень понравилась собственная шутка.

И хотя Уитстабл оказался всего в часе езды от нашего дома, остановились мы в прелестном местечке на морском побережье. Лакомились там восхитительным «фиш‑энд‑чипс»[5], подолгу прогуливались вдоль каменистого берега. Я собирала для Глена плоские камешки, он запускал их по волнистой глади, и вместе мы считали, сколько они «напрыгают» кружков. От сильного ветра на мачтах множества собравшихся в гавани лодок аж звенели паруса, а моя прическа превращалась в бесформенное нечто – но мне кажется, тогда я чувствовала себя по‑настоящему счастливой. Глен был совсем немногословен – ему хотелось лишь бродить задумчиво по берегу, и я радовалась, когда мне удавалось как‑то привлечь его внимание.

Видите ли, Глен стал как‑то понемногу удаляться из моей жизни. Вроде и рядом, и в то же время нет – если вы понимаете, о чем я. Компьютер сделался для него более любимой женой, нежели я. Причем, как потом выяснилось, во всех отношениях. У него имелось нечто вроде видеокамеры, и его могли видеть во время разговора, равно как и он мог видеть того, с кем говорит. А подсветка получалась там такая, что все на экране выглядели точно мертвецы. Ну вылитые зомби.

Что мне было делать! Я просто оставила мужа предаваться этому его увлечению. Этой странной причуде.

– Чем ты там занимаешься целыми вечерами? – удивлялась я.

В ответ он только пожимал плечами и отвечал:

– Разговариваю с друзьями. Не более того.

Однако он мог заниматься этим часами. Долгими часами!

Бывало, я просыпалась среди ночи – но Глена рядом со мной в кровати не было. Из гостевой комнаты доносилось его тихое бормотание, но я уже знала, что лучше мужа не беспокоить. Когда он сидел за компьютером, то мое общество сильно не приветствовал. Обычно, когда я приносила ему чашку кофе, то, прежде чем войти, должна была стучаться. Дескать, когда я захожу без стука, он подпрыгивает от неожиданности. Так что я всякий раз стучалась в дверь, а он, тут же отвернув от меня экран, забирал у меня из рук чашку.

– Спасибо, – говорил он.

– Чего там новенького у тебя в компьютере? – спрашивала я.

– Ничего, – отвечал он. – Все как всегда.

Вот и весь разговор.

Сама я никогда не пользовалась компьютером. Это было исключительно по его, Глена, «ведомству».

Но мне кажется, я еще тогда догадалась, что делается у него там что‑то все же не то. Тогда‑то я и стала именовать это «причудой». В смысле говорить ему это вслух и напрямик. Глену не нравилось, конечно, что я это так называю, – но что он, в самом деле, мог мне на это возразить? Совершенно безобидное словечко. Причуда, она и есть причуда. Вроде и что‑то – и в то же время ничего.

Однако, как потом оказалось, это было вовсе не ничего. Это была сущая мерзость. То, чего никто не должен видеть, – а уж тем более платить за то, чтобы на это посмотреть.

Когда полицейские нашли это в его компьютере, Глен сказал мне, что он тут ни при чем.

– Они обнаружили там какую‑то пакость, которой я не загружал. Ужаснейшую дрянь, которая сама проникает к тебе на жесткий диск, когда просматриваешь что‑то совершенно другое, – объяснил он.

Я понятия не имела ни об Интернете, ни о жестких дисках. Разумеется, всякое могло случиться. Разве нет?

– Из‑за этого сейчас кучу людей несправедливо обвиняют, Джинни, – внушал он мне. – Об этом чуть не каждую неделю пишут в газетах. Разные прохиндеи воруют чужие кредитки и расплачиваются по ним за эту пакость. Я этого не делал. Так я в полиции и заявил.

А поскольку в ответ я ничего ему не сказала, Глен продолжал:

– Ты даже не представляешь, каково это – когда тебя обвиняют в чем‑то подобном, притом что ты тут совершенно ни при чем. Это ужасно больно и обидно.

Потянувшись к мужу, я погладила его по руке, и он порывисто схватил меня за кисть, сказав:

– Давай‑ка выпьем чаю, Джинни.

И вместе мы отправились на кухню ставить чайник.

Доставая из холодильника молоко, я вдруг остановилась, глядя на прилепленные к дверце фотоснимки. Вот мы в новогоднюю ночь, красивые и нарядные. Вот, обляпанные оба «магнолией», красим в гостиной потолок. Вот мы в отпуске, вот на ярмарке. Везде мы были вместе, бок о бок. В одной, так сказать, упряжке.

– Не расстраивайся, Джинни. У тебя же есть я, – говорил он всякий раз, когда я возвращалась домой после какой‑то неприятности или когда у меня просто складывался неудачный день. – Мы с тобой одна команда.

И это действительно было так. Слишком много всего у нас стояло на карте, чтобы просто взять и развестись.

И, как мне казалось, мы слишком глубоко во всем этом увязли, чтобы я могла уйти. Ради Глена я даже пошла на ложь.

Впрочем, лгать мне было уже не впервой. Началось это с того, что мне приходилось звонить к нему в банк и говорить, будто он болен, в то время как ему просто не хотелось туда ехать. Затем мне пришлось врать, что я потеряла кредитную карту. Глен тогда сказал, у нас финансовые проблемы и надо, мол, чтобы банк списал по ней какие‑то расходы.

– Никто от этого не пострадает, Джинни, – уверял он. – Ну пожалуйста, всего один разок.

Разумеется, было это вовсе не разок.

Подозреваю, как раз нечто такое и желает услышать от меня Кейт Уотерс.

Слышу, как в прихожей она произносит мое имя, и выглядываю посмотреть. Журналистка разговаривает по мобильному, веля кому‑то к нам приехать и нас отсюда спасти.

Глен называл меня порой своей принцессой, – но уж сегодня‑то точно никто не поспешит спасать меня на белом коне.

Я возвращаюсь на прежнее место, сажусь и просто жду, что будет дальше.

 

Глава 5

 

Понедельник, 2 октября 2006 года

 

Следователь

 

Первый раз услышав имя Беллы Эллиот, детектив Боб Спаркс не смог сдержать улыбку. Его любимую тетушку из целой кучи маминых младших сестер как раз и звали Белла. Та еще была темная лошадка. Это оказалась последняя его улыбка на долгие недели и месяцы вперед.

Звонок в службу экстренной помощи 999 поступил в 15:38. Задыхающийся от паники женский голос кричал:

– Ее украли! Ей всего два годика! Кто‑то ее похитил…

На записи, которую в последующие дни в полиции гоняли раз за разом, слышался мягкий, умиротворяющий альт мужчины‑оператора в отчаянном дуэте с пронзительным, визгливым сопрано звонившей:

– Как зовут вашу малышку?

– Белла! Ее зовут Белла!

– С кем я разговариваю?

– Это ее мама. Доун Эллиот. Она была в саду, перед домом. Наш дом – 44 а по Мэнор‑роуд, в Уэстланде. Помогите мне, умоляю!

– Обязательно поможем, Доун. Я понимаю, как вам тяжело, но, чтобы найти Беллу, нам надо узнать больше подробностей. Когда вы видели ее в последний раз? Она одна была в саду?

– Она играла с котом. Да, одна. После тихого часа. Она там совсем недолго оставалась. Всего несколько минут. Я вышла за ней где‑то в три тридцать, а она пропала. Уже везде все обыскала! Прошу вас, помогите ее найти!

– Хорошо, хорошо. Не вешайте трубку, Доун. Можете вы описать Беллу? Что на ней надето?

– У нее длинные светлые волосы – сегодня завязала ей хвостик. Господи, она ж такая маленькая! Совсем еще кроха… Мне так сразу и не вспомнить, в чем она была. В футболочке и штанишках, наверное… О боже, я ничего не соображаю… Да, на ней были очки! Маленькие такие, круглые, с розовой оправой, – у нее нашли «ленивый глаз». Пожалуйста, отыщите ее! Умоляю!

 

Уже спустя тридцать минут, после того как двоих констеблей из Хэмпширского подразделения отправили убедиться в полученной от Доун Эллиот информации и не медля обыскать весь дом, имя пропавшей девочки, Беллы, дошло до ушей детектива‑инспектора Боба Спаркса.

– Пропала без вести двухлетка! – ворвался к нему в кабинет сержант. – Зовут Белла Эллиот. Уже почти два часа никто ее не видел. Играла перед домом в саду и пропала. В муниципальной застройке на окраине Саутгемптона. Мать бьется в истерике, с ней сейчас там врач.

Сержант Иан Мэттьюс положил шефу на стол тоненькую папочку. На ней черным маркером было выведено имя «Белла Эллиот», на скрепке прикладывалась цветная фотография крохотной девчушки.

Спаркс побарабанил пальцами по фото, внимательно его разглядывая, прежде чем открыть дело.

– Так, и что мы делаем? Где ищем? И где ее отец?

Сержант Мэттьюс тяжело опустился на стул:

– На данный момент обыскали весь дом, чердак и сад. Похоже, дело плохо. Ее нет нигде. Отец у нее вроде как из Мидлендса – так думает мать. У них был короткий роман, окончившийся еще до рождения Беллы. Мы пытаемся его отыскать, но мать нам в этом не помощник. Говорит, ему вовсе незачем это знать.

– А о ней самой что известно? Что собой представляет? И чем она занималась, когда ее двухлетняя дочь играла возле дома? – спросил Спаркс.

– Говорит, готовила для Беллы чай. Дескать, кухня окнами выходит на задний двор, и она не могла видеть девочку. Перед домом, где та играла, лишь низенькая ограда, которая и не ограда‑то вовсе.

– Что за дикая беспечность – оставить без присмотра такое малое дитя, – задумчиво пробормотал Спаркс, пытаясь вспомнить своих двоих отпрысков в том же возрасте.

Теперь‑то Джеймсу уже стукнуло тридцать – подумать только, стал бухгалтером! Саманте исполнилось двадцать шесть, и она второй раз собиралась замуж. А они с Эйлин, интересно, оставляли когда своих карапузов одних в саду? Если честно, он не мог припомнить точно. В ту пору он, скорее всего, мало с ними бывал – вечно был занят на работе. Надо будет спросить у Эйлин, когда вернется домой – если, конечно, вообще сегодня вернется.

Инспектор Спаркс потянулся за плащом, висевшим позади него на крючке, и выудил из кармана ключи от машины.

– Прокачусь‑ка я сам туда, Мэттьюс, взгляну своими глазами. Попринюхиваюсь на месте, поговорю с мамашей. А ты оставайся здесь и, если что, организуй оперативный штаб. До семи я тебе отзвонюсь.

По дороге к Уэстланду он включил в машине радио послушать местные новости. Белла, естественно, была в самом топе. Вот только говоривший журналист не выяснил ничего такого, чего бы Спаркс сам не знал.

«Ну и на том слава богу», – подумал он. Его собственное отношение к СМИ было весьма неоднозначным.

Когда в последний раз произошло исчезновение ребенка, то, стоило вмешаться газетчикам, как все пошло наперекосяк: те устроили собственное расследование и на месте преступления затоптали все что можно. Пятилетнюю Лауру Симпсон из Госпорта в итоге все‑таки нашли, грязную и перепуганную, в чулане у двоюродного дяди. «У них, знаешь, такая семейка, где родственников как грязи», – сказал он тогда Эйлин.

К несчастью, один из журналистов стащил из квартиры матери семейный альбом, и полицейским не попала в руки фотография дяди Джима – уже проходившего по базе данных сексуального преступника, – и они не уловили его связи с пропавшей девочкой.

Тот пытался заняться с ребенком сексом, но у него ничего не вышло, и Спаркс не сомневался: этот тип непременно убил бы девочку, пока сыщики бегали вокруг да около, порой оказываясь в считаных шагах от ее узилища, если бы другой из членов этого развесистого семейства, однажды хорошо надравшись, не позвонил в полицию и не назвал бы его имя. Лауре удалось спастись – с кровоточащими ранами на теле и в душе.

Спаркс до сих пор видел перед собой ее глаза в тот миг, когда он открыл дверь чулана. В них стоял ужас – иначе и не скажешь. Ужас, что он окажется таким же, как ее дядя Джим. Боб тогда запустил вперед женщину‑следователя, чтобы она взяла Лауру на руки. Девочка была спасена. И у всех в глазах стояли слезы – за исключением Лауры. Та вся будто омертвела.

Ему постоянно казалось, что он эту девочку сильно тогда подвел. Что должен был раньше выявить связь между ее исчезновением и дядей. Что должен был, опрашивая родных, задавать иные вопросы. Что должен был гораздо быстрее ее найти. Начальство и пресса расценивали обнаружение девочки как великий успех – однако сам Боб не мог его праздновать. После того, как увидел эти глаза.

«Интересно, где она теперь? – подумал он. – И где, интересно, этот дядя Джим?»

 

На Мэнор‑роуд вовсю толпились репортеры, соседи, полицейские – и все друг друга наперебой расспрашивали, устроив сущую словесную вакханалию.

Приветственно кивая знакомым журналистам, Спаркс протолкнулся через кучку людей, сгрудившихся у калитки дома 44 а.

– Боб! – позвал его женский голос. – Приветствую! Какие новости? Зацепки есть?

Вперед пробилась Кейт Уотерс с насмешливо‑усталой улыбкой на лице. Познакомились они, когда Боб расследовал зверское убийство в Нью‑Форесте. За те недели, пока удалось‑таки прижать к ногтю мужа погибшей, им довелось не раз пропустить на пару стаканчик‑другой да поболтать о разном.

Потом они разъехались кто куда, но постоянно наталкивались друг на друга по разным криминальным делам, встречаясь так, будто и не разлучались вовсе. Не то чтобы дружба – но нечто похожее между ними завязалось. Разумеется, все их общение крутилось исключительно вокруг работы, но Кейт была своим человеком, подумал Боб. Последний раз, к слову сказать, она придержала новые факты в своем материале, пока он, Боб, не был готов объявить о них официально. И за это он был перед Кейт в долгу.

– Привет, Кейт! Я только приехал, но потом, может, и смогу что‑то определенное сказать, – бросил он, ныряя мимо оцепивших дом полицейских в форме.

В гостиной пахло кошками и сигаретами. Доун Эллиот сидела, съежившись, на диване, трясущимися пальцами сжимая мобильник и куклу. Светлые волосы женщины были завязаны в небрежный хвост, отчего она казалась моложе своих лет. Она в изнеможении подняла взгляд на возникшего в дверях высокого представительного мужчину.

– Нашли? – выдавила она.

– Мисс Эллиот, я детектив Боб Спаркс. Я приехал помочь в поисках Беллы и хочу, чтобы вы мне тоже помогли.

– Я уже все рассказала полиции, – напряженно уставилась она на Спаркса. – Что толку задавать мне одни и те же вопросы? Просто найдите ее! Найдите мое дитя! – хрипло выкрикнула Доун.

Боб кивнул и уселся с ней рядом на диван.

– Давайте‑ка, Доун, еще разок вместе все воспроизведем, – мягко сказал он. – Возможно, вам удастся вспомнить что‑то новое.

И она рассказала ему свою историю, судорожными всхлипами перемежая слова.

Белла была единственным ребенком Доун Эллиот, результатом совершенно бесперспективной связи с женатым мужчиной, которого она однажды встретила в ночном клубе. Чудесная милая малышка, что так любила танцевать и смотреть диснеевские мультики.

С соседями Доун общалась нечасто.

– Они все воротят от меня носы: я же мать‑одиночка, живущая на пособия. Считают меня побирушкой, – посетовала она Бобу.

Между тем, пока они беседовали, его люди и волонтеры из этого микрорайона – причем многие даже не переодев рабочую одежду – по всей округе обыскивали задние дворики, мусорные баки, кусты, чердаки, подвалы, сараи, автомобили, собачьи будки и компостные кучи.

Когда уже смеркалось, кто‑то внезапно закричал:

– Белла! Белла! Где ты, лапонька?

Доун Эллиот мигом вскочила на ноги, выглянула в окно.

– Доун, вернитесь и сядьте, пожалуйста, – велел ей Спаркс. – Скажите, а Белла сегодня ни в чем не провинилась?

Доун помотала головой.

– И вы ни из‑за чего на нее сегодня не злились? – продолжал он. – С малыми детками порой бывает ой как непросто. Вам не пришлось сегодня ее отшлепать или что‑то в этом роде?

Таящийся за этими вопросами смысл постепенно дошел до молодой женщины, и она пронзительно завопила в защиту своей невиновности:

– Нет! Конечно же, нет! Я никогда ее не шлепаю! Ну, то есть совсем не часто. Только когда она, бывает, совсем уж что‑то выкинет. Я ничего ей не делала! Кто‑то ее похитил!..

Детектив Спаркс мягко похлопал ее по руке и попросил офицера по связям с семьей[6] приготовить еще чаю.

В этот момент в дверь гостиной заглянул молоденький констебль и жестом показал своему начальнику, что хочет ему кое‑что сказать.

– Один из соседей видел какого‑то парня, околачивался сегодня по округе, – сообщил он Спарксу. – Ему этот тип незнаком.

– Описание есть?

– Да говорит, странный тип. С длинными волосами, неприятного вида. Разглядывал машины.

Спаркс выудил из кармана телефон и позвонил своему сержанту.

– Похоже, есть одна зацепка, – сказал он. – Но о ребенке пока ничего. У нас есть описание подозрительного типа, болтавшегося здесь по улице. Подробности по пути. Давай‑ка присоединяйся к группе. Хочу переговорить со свидетелем.

– И надо проверить всех известных нам сексуальных правонарушителей в этом районе, – добавил инспектор. При мысли о том, что малышка попала в лапы какого‑либо из двадцати одного зарегистрированных в муниципальном микрорайоне Уэстланд подобных преступников, у Боба аж скрутило все внутри.

По базе данных Хэмпширского отделения полиции проходило около трех сотен такого рода нарушителей: разных эксгибиционистов, вуайеристов, доггеров, педофилов и насильников, наряжавшихся в дружелюбных соседей среди ничего не подозревающих жителей микрорайона.

 

Через дорогу, в окне своего аккуратненького домика‑бунгало, старшего следователя поджидал Стэн Спенсер. Спаркса уже успели просветить, что несколько лет назад тот вступил в так называемую соседскую дружину, когда то место, где, по его мнению, он имел полное право парковать свой «Вольво», постоянно занимали заезжие чужаки. По всей видимости, на пенсии Стэну, как и его супруге Сьюзен, мало чем было заняться, и теперь он вовсю наслаждался властью, дарованной ему ночным дозором и планшетом для письма.

Спаркс пожал Спенсеру руку, и вместе они сели поговорить за столом в гостиной.

Сосед тут же обратился к своему дневнику.

– Все это записано, так сказать, сиюминутно, инспектор, – поведал он, и Спаркс еле сдержал улыбку. – После ланча я сидел у окна, поджидая, когда вернется с покупками Сьюзен, и вдруг увидел незнакомого мужчину, он прогуливался по нашей стороне улицы. Видок у этого типа был совсем неблагонадежный – весь такой, знаете ли, грязный и обтрепанный, – и я забеспокоился, не затеял ли он влезть в какую‑нибудь соседскую машину или еще что натворить. Надо все же быть всегда начеку. На тот момент он как раз шел мимо фургона мистера Тредвелла.

Боб Спаркс вопросительно поднял брови.

– Извините, инспектор. Мистер Тредвелл – это сантехник, что живет на нашей улице. У него уже несколько раз взламывали фургончик. Причем последний раз именно я это дело и пресек. Так вот, я вышел из дома, дабы проследить за незнакомцем, но тот уже изрядно прошел вперед. К сожалению, я увидел лишь его спину. Длинные немытые волосы, джинсы, да еще такая, знаете ли, черная куртка типа анорака. Тут у меня дома зазвонил телефон, пришлось вернуться, и к тому моменту, как я снова вышел, этот тип уже исчез.

Спаркс скрупулезно записал все услышанное, и мистер Спенсер, похоже, остался чрезвычайно доволен собой.

– Скажите, а вы видели Беллу, когда выходили из дома на дорожку? – спросил следователь.

Немного поколебавшись, Спенсер отрицательно покачал головой:

– Нет, не видел. Я ее уже несколько дней как не видел. Прелестное созданьице.

 

Пять минут спустя Спаркс уже пристроился на стуле в прихожей у мисс Эллиот и наскоро составил заявление для прессы, после чего вернулся на диван, где все так же сидела Доун.

– Есть новости? – спросила она.

– На данный момент ничего нового, но я намерен обратиться в СМИ с просьбой о помощи в поисках девочки. И еще…

– Что?

– Нам надо отследить каждого, кто сегодня днем оказался в этом районе. Всех тех, что проходили или проезжали по Мэнор‑роуд. Вы часом не видели сегодня прогуливавшегося по вашей улице неизвестного мужчину, Доун? – спросил инспектор. – Вот мистер Спенсер, что живет от вас через дорогу, сообщил, что видел некоего длинноволосого мужчину в темной куртке. Говорит, никогда его прежде не встречал. Может, он тут и ни при чем…

Доун горестно покачала головой, по ее щекам снова покатились слезы.

– Это он забрал Беллу? Это он похитил мое дитя?

 

Глава 6

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Вдова

 

Шаги по гравийной дорожке. Телефон в руках у Кейт издает на сей раз два гудка и умолкает. Вероятно, это у них своего рода сигнал, поскольку та немедленно открывает входную дверь и впускает в дом мужчину с объемистой сумкой через плечо.

– Это Мик, – представляет мне его Кейт. – Мой фотограф.

Мик улыбается и протягивает руку:

– Здравствуйте, миссис Тейлор.

Тут же выясняется, что он приехал отвезти нас в отель.

– В приятное и тихое местечко, – добавляет он.

И вот тут во мне все начинает восставать. Слишком уж быстро все происходит.

– Обождите‑ка… – говорю я, однако никто меня не слышит.

Кейт с Миком вовсю обсуждают, как нам пробраться мимо столпившихся в воротах репортеров. Тот мужик‑телевизионщик наверняка сказал остальным, что у меня в доме кто‑то есть, и теперь они по очереди стучатся в дверь и пытаются докричаться через щель почтового ящика.

Все это ужасно, сущий кошмар! В точности как было вначале. Только тогда кричали гадости в адрес Глена, проклиная его на все лады.

– Что вы натворили, мистер Тейлор?! – орал один.

– У тебя, поди, руки в крови, извращенец чертов? – бросил ему журналист из The Sun, когда Глен вышел вынести мусорное ведро. Причем прошел он прямо перед собравшимися. Один из них, сказал Глен, даже плюнул на тротуар.

Когда муж вернулся, его всего трясло. Бедный мой Глен! Но у него все ж таки была я. Тогда я погладила его по руке, сказала, чтобы не обращал на все это внимания. А теперь я совсем одна и даже не представляю, смогу ли с этим справиться.

Чей‑то голос через дверь принимается выкрикивать ужаснейшие вещи:

– Я знаю, что вы дома, миссис Тейлор! Вам платят, чтобы вы разговорились? Что, по‑вашему, скажут люди, если вы примете эти кровавые деньги?!

Чувствую себя так, будто получила оплеуху. Обернувшись, Кейт гладит меня по руке и говорит, чтобы я пропустила все мимо ушей, и что она постарается, чтобы все это скорее закончилось.

Я бы, может, и рада ей довериться, но не способна сейчас ясно соображать. Что означает «постараться, чтобы все это закончилось»? Если верить Глену, единственный способ с этим совладать – хорошенько затаиться. «Надо это просто пересидеть», – говаривал он.

Кейт, однако, явно собирается в лобовую атаку. И что мне – подняться и в свою очередь велеть им всем замолкнуть? Я бы и не прочь заткнуть им глотки, но это означает оказаться в самом центре внимания. Сама эта мысль меня настолько ужасает, что я не в силах двинуться с места.

– Ну же, Джин! – говорит Кейт, заметив, что я все так же сижу в кресле. – Вместе мы все одолеем. Шажок за шажочком – и в какие‑то пять минут все останется позади, и тогда уже никто не сумеет вас найти.

За исключением ее самой, разумеется.

Все же я больше не в силах выслушивать оскорбления от этих сволочей, собравшихся у дома, и принимаюсь покорно складывать вещи. Взяв в руки сумочку, пихаю в нее кое‑какое белье со стоящей на кухне сушилки. Потом иду наверх за зубной щеткой. Так, а где мои ключи?

– Берите только самое необходимое, – говорит Кейт. Дескать, она купит мне все, что понадобится, когда прибудем на место. «Прибудем куда?» – хочется мне спросить, но Кейт успевает снова отвернуться – разговаривает по мобильнику. Мол, «с конторой».

Когда она общается со своей конторой, голос у нее совершенно меняется. Делается каким‑то напряженным и немного запыхавшимся, будто она только что взбежала по лестнице.

– Ладно, Терри, – говорит она в трубку. – Нет, Джин с нами… Я тебе позже перезвоню.

Не хочет при мне разговаривать. Любопытно: что у нее там в конторе хотят узнать? Сколько денег она мне наобещала? Или как я буду выглядеть на снимках?

Уверена, ей хотелось ответить: «Она тут малость не в порядке, но мы сумеем придать ей приличный вид». Я вдруг впадаю в панику и хочу сказать, что передумала, – однако все развивается слишком стремительно.

Кейт говорит, что собирается «этих типов» отвлечь. Выйдет из парадной двери и заведет машину, делая вид, будто ждет, когда же мы к ней сядем. А мы с Миком тем временем пройдем через садик за домом и перемахнем через ограду в его конце. Поверить не могу, что я на это соглашаюсь! Я снова завожу свое «Постойте…», но Кейт решительно подталкивает меня к задней двери.

И вот мы ждем, пока она выйдет из дома. Вмиг поднявшийся за дверью гвалт кажется оглушительным – точно суматошная стая птиц внезапно сорвалась с моего крыльца.

– Вот живоглоты, – роняет Мик, похоже, имея в виду фотографов. После чего набрасывает мне на голову свою куртку, хватает за руку и быстро тянет за собой через задний выход в сад.

Из‑под куртки практически ничего не видно, к тому же на мне остались эти дурацкие шлепки, из которых постоянно выскальзывают ноги, но я все равно пытаюсь, как могу, бежать. Все это ужасно смешно и нелепо. Еще и куртка без конца с меня съезжает.

О господи, тут еще и Лайза, моя соседка, – глядит на меня разинув рот с окна второго этажа. Я легонько машу ей рукой – сама не знаю зачем. Мы же с ней уже сколько лет не общались!

Вот мы у задней ограды, и Мик помогает мне перебраться наружу. На самом деле забор там не такой уж и высокий – больше для вида, чем для безопасности. На мне брюки – но все равно это перелезание дается нелегко. Мик говорит, что припарковался за углом, и мы осторожно крадемся к концу улочки вдоль тыльной стороны домов, опасаясь, что там окажется кто‑то из газетчиков. Внезапно мне хочется заплакать. Сейчас я сяду в машину с людьми, которых совсем не знаю, и поеду с ними бог весть куда. Пожалуй, это самое безумное, что я когда‑то делала в своей жизни.

Узнай об этом Глен, с ним точно случился бы припадок. Даже допрашиваемый полицией, он предпочитал хранить все в тайне. Мы прожили в этом доме долгие годы – всю нашу совместную жизнь, – и если соседи всегда были только рады пооткровенничать с прессой, мы с Гленом жили очень замкнуто. Так и говорят соседи «очень замкнуто» обычно о тех, у кого в доме вдруг обнаружится труп или где дурно обращаются с детьми. В нашем случае именно так оно и было.

Кто‑то из соседей – должно быть, миссис Гранж из дома напротив – описывая Глена журналистам, сказала, что у него «глаза дьявола». На самом деле глаза у него были просто чудо! Голубые, с длинными ресницами. Глаза невинного мальчишки. От его глаз у меня прямо все внутри переворачивалось.

Как бы то ни было, Глен по любому поводу говорил мне: «Это никого не касается, кроме нас с тобой, Джинни». Вот почему так тяжко было выносить, когда частные наши дела стали вдруг касаться всех и каждого.

В фургоне у фотографа Мика отвратительный бардак. Сквозь накиданные упаковки от бургеров, пакеты из‑под чипсов и старые газеты даже пола не видать! Валяется электрическая бритва, подсоединенная к осветительной штуковине, по всему салону перекатывается большая бутылка кока‑колы.

– Извините за беспорядок, – говорит Мик. – Я, можно сказать, живу в этом фургоне.

Впрочем, я по‑любому не попадаю на переднее сиденье. Мик ведет меня вокруг машины и открывает задние дверцы:

– Давайте‑ка сюда.

Он хватает меня за предплечье и направляет внутрь, придержав мою голову ладонью, чтобы я не стукнулась.

– Выезжаем – пригнитесь пониже. Я скажу, когда все.

– Но… – начинаю я, однако Мик быстро захлопывает дверцы, и я остаюсь сидеть в полутьме среди фото‑ и видеокамер и пыльных мусорных мешков.

 

Глава 7

 

Четверг, 5 октября 2006 года

 

Следователь

 

Боб Спаркс звучно зевнул, вытянул руки над головой и выгнул уже ноющую в рабочем кресле спину. Он старался не смотреть на настольные часы, но они маняще подмигивали Бобу, и тот то и дело косился в их сторону.

Было два часа ночи. Шел третий день поисков Беллы, которые так ни к чему и не привели.

За это время проверили уже десятки звонков насчет длинноволосых и неряшливых мужчин, равно как и прочие возможные зацепки по все расширяющемуся радиусу от места исчезновения девочки, и все же дело двигалось слишком медленно.

Он старался не думать о том, что могло произойти с Беллой Эллиот – или, если честно, что с ней уже произошло. Он все равно должен был ее найти.

– Где же ты, Белла? – спросил он у лежащей перед ним на столе фотографии.

Лицо малышки встречало его везде, куда ни бросишь взгляд. В их оперативном штабе висело с десяток ее фотографий, с которых она улыбалась склонившимся над своими столами следователям, точно святая с миниатюрной иконы, благословляющая их нелегкий труд. Газеты тоже пестрели фотографиями «крошки Беллы».

Спаркс провел рукой по волосам, невольно отметив лысеющее пятно.

– Ну же, думай давай, – сказал он себе, склоняясь перед экраном компьютера.

Он еще раз перечитал все сообщения и полицейские рапорты после проработки живущих в округе сексуальных преступников, ища малейшую нестыковку в каждом из их показаний, но действительно не находил пока ни единой серьезной зацепки.

Спаркс еще разок, напоследок, просмотрел их профили. В большинстве своем – жалкие создания. Одинокие особи мужского пола с воняющим телом и испорченными зубами, обитающие в фантазиях своей огромной веб‑вселенной и ненароком забредшие в реальный мир попытать сомнительного счастья.

Вот наконец и самые злостные нарушители. Его подчиненные навестили дом Пола Сильвера. Долгие годы тот издевался над своими детьми и отмотал за это немалый срок, но его жена («Третья? – подумал Боб. – Или это все та же Диана?») устало подтвердила, что ее старик сейчас за решеткой, отбывает пять лет за квартирную кражу.

– Разносторонний какой, однако, тип, – сказал Спаркс своему сержанту.

Естественно, в первые же сорок восемь часов ориентировки на Беллу были разосланы по всей стране. Полицейские мигом мчались проверять каждое поступившее сообщение, и от некоторых звонков у Спаркса даже заходилось сердце.

Одна женщина, живущая в ближайшем пригороде Ньюарка, позвонила сообщить, что ее новая соседка играет у себя в саду с маленьким ребенком.

– Там крохотная светловолосая девчушка. Я ни разу еще не видела у них в саду каких‑либо детей. Мне всегда казалось, у нее и вовсе детей нет.

Спаркс немедленно направил по указанному адресу наряд из местного отделения и уселся перед телефоном ждать.

– Это племянница соседки, приехавшая погостить из Шотландии, – вскоре доложил ему местный детектив, явно не менее разочарованный, нежели сам Боб. – Сожалею. Может, в следующий раз повезет.

Может быть. Проблема была в том, что большая часть звонков в оперативный штаб обычно поступала от разных жуликов и людей, жаждущих привлечь к себе внимание и стать частью случившейся трагедии.

В итоге последним реальным местом, где кто‑либо, кроме ее матери, видел Беллу, был газетный ларек, стоявший чуть дальше по их улице. Владелица лавки, довольно словоохотливая бабулька, припомнила, как к ней около одиннадцати тридцати зашла мать с маленьким ребенком. Они были ее постоянными покупателями. Доун нередко заглядывала к ней купить сигарет, и этот последний для Беллы приход был запечатлен установленной в киоске дешевой камерой слежения в прерывистой зернистой записи.

Вот маленькая Белла держит возле стойки маму за руку. На следующем кадре появляется Белла с бумажным пакетом в руках и с размытым, неотчетливым лицом – будто она вот‑вот исчезнет с глаз. Еще кадр – и за ней закрывается дверь ларька.

Мать самой Доун Эллиот, если верить списку вызовов, звонила ей по домашнему телефону после ланча, в 2:17. Полиции она сообщила, что услышала в трубке, как внучка громко пытается подпевать: «Боб‑строитель все построит», – и захотела с ней поговорить. Доун позвала Беллу к телефону, но та умчалась за какой‑то игрушкой.

Хронология следующих сорока восьми минут шла исключительно в изложении Доун. Она была довольно сумбурной, наполненной всевозможными домашними делами. Следователям пришлось заставить женщину припомнить все ее действия за этот период: и готовку, и мытье, и складывание детской одежки после барабанной сушилки. Требовалось получить какое‑то представление о том, сколько минут прошло с того момента, как Доун увидела, что Белла идет играть в сад, – а было это, по ее словам, сразу после трех.

Проживающая по соседству Маргарет Эмерсон в 3:25 пополудни ходила забрать какие‑то вещи из машины и с уверенностью утверждала, что в это время в саду напротив никого не было.

– Белла всякий раз кричала мне: «Пиипу‑у!» Это у нее что‑то вроде игры такой было. Бедная крошка! Детке так нравилось чье‑то внимание. Ее маму обычно не очень‑то интересовало, чем она занимается, – осторожно добавила миссис Эмерсон. – Белла вечно играла сама по себе. То куклу катала на машинке возле дома, то за Тимми охотилась, за их котом. Дети, сами знаете, чего только не вытворяют.

– А Белла много плакала? – спросил Боб Спаркс.

Над этим вопросом миссис Эмерсон ненадолго задумалась, потом помотала головой и уверенно ответила:

– Нет, она была очень жизнерадостным созданием.

Семейный доктор с патронажной сестрой это с готовностью подтвердили.

– Очень милое дитя! Чудесная малышка, – в один голос заверили они.

– Мамочке, конечно, самой приходилось трудновато. Согласитесь, в одиночку нелегко растить дитя, – добавил врач, и Спаркс как будто понимающе кивнул.

Все это было занесено в уже порядком распухшие папки с рапортами и показаниями, подтверждавшими, казалось бы, неимоверные старания его группы, – и все‑таки это была одна ничего не стоящая болтовня. Они ни на шаг не продвинулись в расследовании.

«Итак, ключом ко всему является тот длинноволосый мужик», – заключил Спаркс, выключая компьютер. Аккуратно сложив в стопку папки с материалами дела, он направился к дверям, рассчитывая поспать несколько часов.

– Может быть, завтра мы ее все же найдем, – сказал он уже засыпающей жене, добравшись до дома.

 

* * *

 

Спустя неделю, так и не принесшую никаких новостей, ему позвонила Кейт Уотерс.

– Привет, Боб. Наш редактор решил назначить вознаграждение за любую информацию, что помогла бы найти Беллу. Предлагает двадцать штук. Совсем не хило!

Спаркс про себя аж застонал.

– Черт бы побрал эти вознаграждения! – позже сетовал он Мэттьюсу. – Газеты себе снимают сливки популярности, а нам со всей страны названивают разные психи с аферистами.

– Это, конечно, весьма щедро, Кейт, – сказал он журналистке. – Но вы уверены, что сейчас подходящий для этого момент? Мы разрабатываем целую кучу…

– Завтра это появится на первой полосе, Боб, – оборвала его Кейт. – Послушай, я знаю, что полиция обычно не приветствует идею вознаграждений, однако те люди, что, возможно, что‑то видели или слышали, но опасаются звонить в полицию, – узнав про двадцать тысяч, возьмутся‑таки за трубку.

Боб тяжело вздохнул:

– Пойду скажу об этом Доун. Надо ее к этому подготовить.

– Именно, – отозвалась Кейт. – Слушай, Боб, а как по‑твоему, есть шанс устроить с Доун встречу в формате чата? На пресс‑конференциях эта бедная женщина едва способна произнести хоть слово – а тут для нее появится хорошая возможность поговорить о Белле. Я буду с ней исключительно деликатна. Что ты об этом думаешь?

Спаркс подумал, что лучше бы он вообще не отвечал на ее звонок. Ему нравилась Кейт – и, в самом деле, на свете было очень мало журналистов, о ком он мог бы такое сказать, – и в то же время он прекрасно знал, что та гоняется за материалом, точно терьер за костью, и не успокоится, пока не получит желаемое. Однако Боб вовсе не был уверен, что сам он или Доун готовы попасть на такую жаровню.

Доун по‑прежнему оставалась для него по большей части неизвестной величиной. Она представляла собой целый хаос эмоций, напичканный лекарствами от страхов, и не способна была на чем‑то концентрироваться дольше тридцати минут. Боб Спаркс провел с ней уже не один час, понимая, что пока лишь царапает поверхность. Неужели он и вправду готов сейчас спустить на нее Кейт Уотерс?

– Глядишь, она хоть пообщается с кем‑нибудь не из офицеров полиции, Боб, – продолжала увещевать она. – Или это поможет ей еще вдруг что‑нибудь припомнить.

– Я у нее спрошу, Кейт, но не уверен, что она к этому готова. Видишь ли, Доун сидит на транквилизаторах и снотворном и явно не способна на чем‑либо сосредоточиться.

– Ну вот и славненько. Спасибо тебе, Боб. – Он различил в ее голосе довольную улыбку.

– Погоди, еще рано благодарить. Давай я сначала с ней переговорю, а потом перезвоню.

 

У Доун он обнаружил, что женщина сидит на том же месте, где он увидел ее при первой встрече: на диване, превратившемся для нее в своего рода ковчег, в окружении дочкиных игрушек, пустых и смятых сигаретных пачек, вырванных газетных страниц, открыток от мирных доброжелателей и посланий на линованной почтовой бумаге от сердитых злопыхателей.

– Вы сегодня хоть ложились, милочка? – спросил ее Спаркс.

Сью Блэкмен, молодая женщина‑полицейский в форме, исполняющая обязанности офицера по связям с семьей, молча помотала головой и подняла брови.

– Мне не уснуть, – отозвалась Доун. – Я не должна спать, когда она вернется домой.

Спаркс осторожно вывел офицера Блэкмен в прихожую.

– Ей необходимо хоть немного поспать, иначе она попадет в больницу, – шепотом сказал он.

– Я‑то это понимаю, сэр. Днем она понемногу подремывает на диване, но когда темнеет, ни за что не ложится. Говорит, что Белла боится темноты.

 

Глава 8

 

Среда, 11 октября 2006 года

 

Журналистка

 

Кейт Уотерс подъехала к дому на Мэнор‑роуд во время ланча, прихватив с собой фотографа и показушную охапку лилий из супермаркета. Она припарковалась чуть дальше по улице, в стороне от съехавшейся толпы – так, чтобы спокойно выбраться из машины, не привлекая к себе ничьего внимания. Кейт тут же позвонила Бобу Спарксу, давая знать, что она на месте, и проворно проскользнула мимо журналистов, засевших вблизи дома по машинам с биг‑маками. Пока они успели повыскакивать из своих авто, Уотерс была уже внутри. Вслед она услышала, как пара ее коллег громко ругнулись, что их «нагло обдули», и с трудом сдержала улыбку.

Пока Боб Спаркс вел ее к гостиной, Кейт подмечала все вокруг, впитывая, точно губка, каждую деталь царящего в доме беспорядка, словно застывшего после нагрянувшей беды. В прихожей висела курточка Беллы с меховой оторочкой на капюшоне; на перилах лестницы болтался рюкзачок в виде плюшевого мишки; у самой двери глянцево блестели крохотные красные сапожки.

– Пофоткай‑ка все это, Мик, – шепнула она идущему за ней фотографу.

Повсюду, куда ни кинешь взгляд, виднелись игрушки, детские снимки. Все это заставило Кейт вспомнить ее собственную раннюю пору материнства, когда она безуспешно пыталась противостоять этому наплыву хаоса. В тот день, когда она принесла Джейка из больницы домой, она просто сидела, измученная, и ревела. Тут сказался и послеродовой гормональный сбой, и внезапно нахлынувшее на нее чувство ответственности. Помнится, на второй день после его рождения она спрашивала у медсестры, можно ли ей взять ребенка на руки – словно он принадлежал больнице, а не ей.

Мать пропавшей девочки подняла взгляд на вошедших – от беспрестанных слез ее молодое лицо затянулось морщинами, резко сделалось старым. Кейт улыбнулась ей, взяла за руку, собиралась приветственно пожать, но вместо этого только легонько стиснула пальцы.

– Здравствуйте, Доун, – сказала журналистка. – Большое вам спасибо, что согласились со мной поговорить. Я представляю, как вам, должно быть, тяжело, но мы все очень надеемся, что это поможет полиции отыскать Беллу.

Доун молча качнула головой, точно в замедленной съемке.

«Вот черт, а ведь Боб‑то не преувеличивал», – с досадой подумала Кейт.

Она подняла с дивана красного «телепузика»:

– Это кто у нас, По? Мои‑то мальчишки предпочитали «могучих рейнджеров».

Доун взглянула на нее, заметно оживившись:

– Белле нравится По. А еще она очень любит мыльные пузыри – гоняется за ними, все пытается поймать.

Кейт заметила на столе фотографию, на которой малышка как раз этим и занималась, взяла снимок и поднесла Доун.

– А вот и она, – молвила Кейт, и мать взяла у нее из рук рамку со снимком. – Красавица какая! А еще небось и озорница.

Хозяйка благодарно улыбнулась. Две женщины нашли для себя общую тему – материнство, – и Доун защебетала о своей малютке.

«Первый раз за все это время она может поговорить о Белле как о ребенке, а не о жертве преступления», – подумалось Бобу.

– Все‑таки она умница, эта Кейт. Надо отдать ей должное, – сказал он вечером жене. – Она заползает тебе в голову быстрее, чем целая куча моих копов.

Эйлин лишь пожала плечами и вернулась к кроссворду в The Telegraph. Дела полицейские ее так мало волновали, словно совершались где‑то на другой планете.

Чтобы продолжить беседу, Кейт набрала в руки еще разных фотографий и игрушек, и Доун пустилась рассказывать о каждой из них, почти уже не нуждаясь в подталкивающих вопросах. Чтобы не упустить ни слова, Кейт взяла с собой малозаметный диктофон, который спрятала между диванными подушками. В подобной ситуации блокнот был явно неуместен – это слишком уж походило бы на полицейский допрос. Ей же хотелось просто разговорить Доун – услышать от нее об обычных материнских радостях и каждодневных заботах. О том, как Белла собиралась в детский садик, как играла в ванне, с каким восторгом выбирала себе новые сапожки.

– Она так любит животных! Мы как‑то раз ходили в зоопарк, так ее не увести было от обезьянок. Все стояла, наблюдала и так смеялась, – говорила Доун, словно найдя для себя временное прибежище в воспоминаниях о прежней жизни.

«Эти мимолетные образы Беллы и Доун дадут читателю прочувствовать весь тот кошмар, что переживает сейчас мать», – поняла Кейт, уже набрасывая в уме вступление будущей статьи.

«В прихожей у Доун Эллиот стоит пара крохотных красных веллингтоновских сапожек. Ее дочурка Белла сама выбрала их себе пару недель назад, да так и не успела поносить…»

Как раз такое и заглатывает публика. Не одна прочитавшая это дамочка, задрожав в своем халате над утренним чаем с тостами, скажет супругу: «А ведь такое могло бы случиться и с нами».

И редактору газеты такое придется по душе. «До нутра пробирает», – довольно скажет он, расчищая для ее статьи место на первой полосе.

Спустя двадцать минут Доун заметно сникла. Действие лекарств стало явно ослабевать, и к женщине опять начал подступать ужас. Кейт глянула на Мика, тут же поднявшегося с фотокамерой, и осторожно произнесла:

– Давайте мы сфотографируем вас, Доун, с этим чудесным снимком, где Белла играет с мыльными пузырями.

Она послушно, точно сама ребенок, замерла перед камерой.

– Никогда себе этого не прощу, – прошептала она, едва Мик щелкнул затвором. – Мне не следовало выпускать ее одну из дома. Но я же всего‑то хотела приготовить ей чай. Она лишь на минуту осталась без присмотра. Я бы все что угодно сделала, лишь бы отмотать время назад.

Тут она отчаянно вскрикнула, и прерывистые рыдания сотрясли все ее существо. Весь прочий мир словно опять восстал вокруг ее спасительного дивана. Кейт крепко сжала руку Доун.

Кейт Уотерс всегда восхищалась великой силой интервью.

– Когда ты говоришь с реальными людьми – с людьми без раздутого самомнения и не стремящимися тебе что‑либо втюхать, – порой бывает, что человек полностью раскрывается перед тобой, и между вами возникает этакая глубокая и всеобъемлющая близость, – кому‑то объясняла она однажды. Интересно, кому? Должно быть, тому, на кого ей хотелось произвести впечатление.

Кейт помнила каждую строчку каждого своего интервью, что не меньше нынешнего трогали ее до глубины души.

– Вы очень смелый человек, Доун, – молвила она, вновь пожимая хозяйке руку. – Огромное вам спасибо, что поговорили со мной и вообще уделили мне столько времени. Я буду на связи с детективом Спарксом и дам ему знать, когда выйдет статья. А еще оставлю вам свою визитку, и при желании вы всегда сможете со мной пообщаться.

Кейт проворно подхватила свои вещи, незаметно сунув в сумочку диктофон, и освободила свое место подле Доун офицеру по связям с семьей.

Спаркс тут же повел ее с Миком к дверям.

– Здорово получилось. Спасибо тебе, Боб, – шепнула она инспектору в ухо. – Я позвоню тебе попозже, как только напишу.

Тот в ответ молча кивнул, и Кейт скользнула мимо него, навстречу своим разъяренным коллегам.

Оказавшись в машине, она на мгновение застыла, быстро прокручивая в мозгу реплики их разговора и пытаясь свести их в статью. От напряженности минувшей встречи Кейт чувствовала себя вконец опустошенной – ее даже, признаться, немного трясло. В такие моменты она жалела, что бросила курить. Чтобы отвлечься, набрала номер Стива. Ее сразу поприветствовал автоответчик – Стив, похоже, был на обходе, – и Кейт оставила ему сообщение: «Все прошло просто классно. Бедная девчонка, на самом деле. Ей этого никогда не пережить… Я там на вечер вытащила из холодильника лазанью. Созвонимся позже».

Наговаривая текст автоответчику, Кейт не узнавала свой голос, он был словно сдавлен.

«Да соберись же ты, бога ради, Кейт. Возьми себя в руки, это работа, – велела она себе, заводя двигатель и укатывая прочь в поисках тихой парковки, где она могла бы взяться за статью. – Пора уже тебе стать старой и бесчувственной».

 

Уже на следующий день после выхода в свет статьи Доун Эллиот начала вызванивать Кейт Уотерс. Звонила она со своего сотового из ванной комнаты, скрываясь там от вездесущего ока Сью Блэкмен. Она сама не очень понимала, зачем держать это в секрете, просто ей требовалось иметь нечто, принадлежащее ей одной. Теперь все ее существование протекало на виду у полиции, и ей хотелось обрести хоть что‑то в своей жизни нормальное. Хотя бы просто возможность поболтать.

Кейт была взволнована ее звонком. Она даже мечтать не смела о таком подарке, как прямая линия с матерью пропавшей девочки, однако не стала принимать это как должное, а продолжала осторожно развивать их отношения. Она не позволяла себе спрашивать напрямик насчет расследования похищения, что‑либо выпытывать, как‑то давить – ничего, способного спугнуть Доун Эллиот. Вместо этого Кейт общалась с Доун, точно с подружкой, делясь с ней подробностями собственной жизни – обсуждая своих мальчишек, дорожные пробки, новые тряпки, слухи о разных знаменитостях. И Доун в ответ, как того и ожидала Кейт Уотерс, стала поверять ей свои надежды и страхи, делиться последними шагами полицейского расследования.

– Им тут позвонили из‑за границы. Из Испании, откуда‑то из окрестностей Малаги, кажется, – сообщила она Кейт. – Кто‑то отправился туда в отпуск и увидел в парке маленькую девочку, как будто бы похожую на Беллу. Могла она, по‑твоему, там оказаться?

Кейт пробормотала в трубку слова поддержки, быстро все это записав и тут же послав текст корреспонденту из криминальной хроники – запойно пьющему писаке, за последнее время пережившему несколько тяжелых утрат. Он был крайне признателен Кейт, что получил от нее эти эксклюзивные сведения, тут же связался со своим человеком в оперативном штабе, а новостному редактору посоветовал без промедления брать билет на рейс в Испанию.

Увы, там оказалась не Белла. Но все ж таки газета получила весьма эмоциональное интервью с тамошними отпускниками, а также отличный предлог для нового вброса фотографий.

– Ну что же, игра явно стоит свеч, – довольно объявил главный редактор всему отделу новостей и, проходя мимо кресла, где сидела Уотерс, добавил: – Отличная работа, Кейт. Делаешь для всех нас великое дело.

Внутри у нее приятно разлилась гордость, однако ей следовало быть предельно осторожной. Если Боб Спаркс прознает об этих тайных телефонных звонках, получится все же некрасиво.

Спаркс ей нравился. В паре дел, которые он вел, они друг другу помогали. Боб открывал ей некоторые детали расследования, чтобы ее материал мог выделяться из прочей массы статей, а Кейт, в свою очередь, откопав что‑нибудь новенькое и потенциально интересное, тут же давала знать ему. Между ними сложилась своего рода дружба, думала она, полезная для них обоих. Они неплохо друг с другом ладили – и ничего более.

Журналистка даже покраснела, припомнив, как втрескалась в него, точно школьница, когда они первый раз встретились еще в далекие девяностые. Кейт притягивали его немногословное спокойствие и карие глаза, и, когда Боб решил именно с ней пару раз посидеть в кафешке и вместе выпить, она была немало польщена.

Криминальный хроникер с ее предыдущей газеты поддразнивал Кейт насчет ее пикантных отношений со Спарксом, хотя оба они знали, что упомянутый детектив вовсе не такой прыткий донжуан, как многие из его коллег. Спаркс вообще славился тем, что никогда не ходил налево, да и у Кейт не было ни времени, ни склонности к внебрачным связям.

– Честный и несгибаемый коп, – отозвался о Спарксе кто‑то из ее коллег. – Таких уже почти и не осталось.

Теперь Кейт понимала, что рискует дико разозлить Спаркса тем, что у него за спиной поддерживает связь с Доун, однако возможность выведывать материал изнутри того стоила. Может статься, это будет работа всей ее жизни.

И вновь предаваясь статье, она даже отрепетировала возможные аргументы:

– У нас свободная страна, и Доун вольна разговаривать с тем, с кем ей хочется, Боб… Я же не могу запретить ей звонить мне… Сама‑то я ей не звоню… И не задаю ей никаких вопросов насчет расследования. Она просто сама мне все рассказывает.

Впрочем, Кейт знала, что со Спарксом эти доводы не прокатят. Прежде всего потому, что он сам привел ее туда.

«Да ладно тебе, все по‑честному, – с раздражением сказала она себе, мысленно пообещав сообщать Бобу все, что способно помочь полиции в поисках. И в то же время скрестила на удачу пальцы».

Звонок от Спаркса не заставил себя долго ждать.

 

Когда зазвонил сотовый, Кейт подхватила его и поспешила уединиться в коридоре.

– Привет, Боб. Как у тебя дела?

Детектив был явно напряжен и разговаривал с ней соответствующе. Последний разговор Доун из ванной с ее любимой журналисткой подслушала офицер по связям с семьей, и Спаркс теперь как будто был очень разочарован в Кейт. Почему‑то для нее это оказалось более тягостным, чем если бы он взбесился.

– Погоди, Боб. Доун Эллиот – взрослая женщина, и она вольна общаться с кем хочет. Она решила позвонить мне.

– Не сомневаюсь. Но, Кейт, дело же не в этом. Я привел тебя к ней на самое первое интервью, а теперь ты рыщешь там тихонько за моей спиной. Это же может повлиять на следствие, неужели ты этого не понимаешь?

– Послушай, Боб, она звонит мне просто поболтать – и вовсе не о следствии. Ей нужна какая‑то отдушина, хотя бы на пару минут.

– Ну да, а тебе нужен материал. Не надо передо мной разыгрывать сердобольного соцработника, Кейт. Я для этого слишком хорошо тебя знаю.

Ей стало стыдно. Он и правда слишком хорошо ее знал.

– Прости, что огорчила тебя, Боб. Слушай, а давай я выскочу с работы ненадолго? Встретимся, посидим где‑нибудь, пропустим по стаканчику, обсудим, что да как.

– Сейчас я слишком занят. Может быть, на следующей неделе. И еще, Кейт…

– Да‑да, не сомневаюсь, ты уже велел Доун не звонить мне. Но я не собираюсь ее игнорировать, если она мне позвонит.

– Понимаю. Ты будешь делать то, что должна делать, Кейт. Надеюсь, Доун все же образумится. Кто‑то же должен вести себя как взрослый ответственный человек.

– Боб, я делаю свою работу, а ты делаешь свою, – огрызнулась она. – Я не наношу вреда следствию, я поддерживаю его посредством газеты.

– Надеюсь, ты права, Кейт. Все, мне надо идти.

Кейт прислонилась к стене, перебирая в голове совершенно иные доводы для Спаркса. В ее версии она должна была в итоге оказаться на более высокой нравственной ступени, а Спаркс бы виновато пресмыкался перед ней.

«Ничего, Боб остынет», – сказала она себе и отправила Доун послание, где извинилась за возможно причиненные неприятности.

Тут же она получила ответ, заканчивающийся фразой: «Поговорим позже». То есть они по‑прежнему оставались на связи. Кейт ухмыльнулась, глядя на экран, и решила отметить это двойным эспрессо с маффином.

– За наши маленькие победы! – провозгласила она, приподняв в буфете одноразовый стаканчик.

Завтра она отправится в Саутгемптон, встретится с Доун в торговом центре и угостит ее сэндвичем.

 

Глава 9

 

Среда, 9 июня 2010 года

 

Вдова

 

Кейт подсаживается в машину Мика где‑то спустя пару миль, на парковке перед супермаркетом. Со смехом рассказывает, как, увидев, что она уезжает в одиночку, «вся эта свора» ринулась по дорожке к дому посмотреть, у себя ли я.

– Вот же идиоты, – фыркает Кейт. – Ни ума, ни фантазии.

Потом разворачивается на переднем сиденье, обращая ко мне лицо:

– Вы в порядке, Джин?

Голос у нее вновь становится мягким и заботливым. Но меня этим не проведешь! Я‑то знаю, что на меня этой дамочке, в общем, наплевать – ей нужна лишь ее ударная статья.

Я в ответ киваю, храня молчание.

В пути они с Миком то и дело болтают о своей «конторе». Похоже, ее начальник – довольно вздорный тип, любящий поорать и поматериться на подчиненных.

– Он так часто использует слово на «п», что утреннюю новостную «летучку» у него уже давно прозвали «монологом вагины», – поясняет мне Кейт, и они оба ухохатываются.

Я понятия не имею, что может означать этот «монолог вагины», однако оставляю это при себе. У меня вообще такое ощущение, будто мои спутники существуют в каком‑то совершенно ином мире.

Вот Кейт сообщает Мику, что ее новостной редактор – тот самый Терри, с которым она общалась по мобильному, – сейчас вне себя от радости. Надо думать, радость у него такая оттого, что она разжилась‑таки вдовой.

– Будет целый день теперь кружить по редакции. Но, по крайней мере, перестанет мордовать остальных. Он вообще мужик занятный и где‑нибудь в пабе просто душка, гвоздь компании. Но на работе он просиживает за своим столом по двенадцать часов кряду, пялясь в монитор, и отрывается от него только затем, чтобы устроить кому‑нибудь встряску. Просто зомби!

Мик весело смеется.

Я же опускаюсь на спальный мешок. С виду он не слишком чистый, но пахнет от него не так уж плохо, и вскоре я дремлю, а голоса моих спутников сливаются где‑то на заднем фоне в неясный гул. Проснувшись, обнаруживаю, что мы уже приехали.

Отель, куда мы прибыли, большой и явно недешевый. Вроде тех, где вестибюль чуть не сплошняком заставлен цветами, а на стойке администратора лежат настоящие яблоки. Уж не знаю, живые ли у них цветы, но яблоки – точно с ветки. И их, эти яблоки, можно есть сколько захочешь.

Кейт берет дело в свои руки.

– Здравствуйте, у вас забронированы для нас три номера на имя Мюррей, – сообщает она девушке на ресепшене.

Та, улыбаясь, взглядывает в монитор.

– Только мы забронировали их всего пару часов назад, – нетерпеливо добавляет Кейт.

– А, вот и вы, – находит администратор.

Наверно, Мик и есть Мюррей. Он передает девушке свою кредитку, и та переводит взгляд на меня.

Внезапно до меня доходит, как я, должно быть, выгляжу. Надо думать, тот еще видок! После того как я в спешке надела через голову свитер и поспала в машине, волосы, естественно, лежат как попало. В такой одежде еще подумаешь, прилично ли сбегать в магазин, не то что прогуливаться в роскошном отеле. И вот я стою в своей футболке и затрепанных штанах, на ногах – дешевые домашние шлепки, а на стойке тем временем заполняют бланки. Меня записывают как Элизабет Тернер, и я недоуменно взглядываю на Кейт.

Та улыбается и шепотом мне объясняет:

– Так вас никто не сумеет найти. Они ведь бросятся нас искать.

Любопытно, кто такая на самом деле эта Элизабет Тернер и чем сейчас занимается? Прохаживается себе небось с тележкой между рядами какого‑нибудь супермаркета, не прячась ни от какой прессы.

– Ваш багаж? – спрашивают из‑за стойки.

Кейт говорит, что вещи пока в машине и мы потом их заберем. Уже в лифте я смотрю в глаза Кейт, вопросительно подняв брови. Она отвечает мне улыбкой. Вслух мы ничего не говорим, поскольку с нами поднимается портье. Глупость, конечно – нести‑то нам, собственно, и нечего, – но он, дескать, хочет показать нам номера. Ну и чаевые, ясное дело, стрясти. Мой номер 142‑й, рядышком со 144‑м для Кейт. Портье устраивает целое шоу, театрально открывая дверь и заводя меня вовнутрь. Стою, озираюсь по сторонам. Что ж, очень мило. Огромная и очень светлая комната с яркой люстрой. Есть диван, кофейный столик, несколько светильников и снова яблоки. У них, наверное, договор с каким‑нибудь там «Сейнсбери», что столько фруктов вокруг.

– Вас устраивает? – интересуется Кейт.

– О да, – отвечаю, опускаясь на диван, чтобы еще раз неспешно оглядеться.

Тот отель в Испании, где мы провели с Гленом медовый месяц, был далеко не столь роскошным. Всего лишь маленькая семейная гостиница. Впрочем, там тоже оказалось очень даже замечательно. Нам так было весело! Когда мы приехали в отель, у меня в волосах еще пестрело конфетти, а персонал по случаю нашего приезда устроил целый переполох. Нас уже ждали с бутылкой шампанского (штат‑то у них из испанцев, немного сентиментальный), и горничные друг за другом подходили, поздравляли нас и расцеловывали.

Весь свой отпуск мы пролежали у бассейна, не сводя друг с друга глаз. Любуясь друг другом и любя… Как же давно это было!

Кейт сообщает, что здесь есть бассейн. А еще спа‑салон. Я не брала с собой купальника – как, впрочем, и ничего другого, – но Кейт уточняет мой размер и куда‑то отправляется, чтобы «кое‑что» мне раздобыть.

– Все за счет газеты, – добавляет она.

А на время своего отсутствия заказывает мне массаж.

– Чтобы вы немного расслабились, – объясняет она. – Вам понравится. У них там особые эфирные масла – жасмин, лаванда и все такое прочее, – так что можно уснуть прямо на столе. Надо вам все‑таки себя понежить, Джин.

Сама я в этом не уверена, но все же соглашаюсь. Я так и не спросила, как долго собираются меня здесь продержать. Как‑то к слову не пришлось, но, похоже, они тут рассчитывают провести весь уик‑энд.

 

Спустя час я лежу у себя в номере на кровати в гостиничном халате, чувствуя себя настолько расслабленной, что будто парю в воздухе. Глен бы сказал, что от меня «несет, как от будуара проститутки», – но лично мне этот запах очень нравится. Я пахну дорогим парфюмом…

Тут ко мне в дверь стучится Кейт, и я возвращаюсь к тому, с чего все началось, – обратно в реальность.

Кейт изрядно нагружена пакетами.

– Ну вот, Джин, – говорит, – примерьте‑ка это. Посмотрим, подходит ли.

Забавно, как она все время норовит назвать меня по имени. Прямо как сиделка в больнице. Или какой‑то хитрый жулик.

Выбрала она для меня чудесные вещицы. Бледно‑голубой кашемировый джемпер, которого я никогда бы себе не позволила, элегантную белую блузку, легкую юбку, узкие серые брючки, трусики, туфли, купальник, роскошную пену для ванн и прелестную длинную ночную сорочку.

Под ее пристальным взглядом я все это распаковываю.

– Люблю этот цвет. А вы, Джин? – берет она в руки джемпер. – Нежно‑зеленовато‑голубой, как утиное яйцо.

Кейт видит, что мне он тоже нравится, хотя я и стараюсь не слишком это демонстрировать.

– Спасибо, конечно, – говорю, – но на самом деле вряд ли мне все это понадобится. Я же здесь лишь на ночь. Может быть, что‑то из этих вещичек еще можно вернуть назад?

Ничего не ответив, Кейт лишь собирает пустые пакеты и улыбается.

Мы пропустили время ланча, и мои спутники решают чем‑нибудь подкрепиться в номере у Кейт. Единственное, чего мне хочется сейчас, – это какой‑нибудь сэндвич, однако Мик заказывает отбивные и бутылку вина. Мне удается подглядеть: вино им там впарили аж за тридцать два фунта! Да за такие деньги в супермаркете можно взять восемь бутылок шардоне! Мик сказал, что это вино «просто охрененное». Он вообще частенько вставляет словечки типа «хрен», но Кейт как будто этого не замечает. Все ее внимание приковано ко мне.

Когда опустевшие тарелки выставлены для официанта за дверь, Мик отправляется к себе в номер настраивать камеры, а Кейт возвращается в кресло и принимается со мной болтать. Вроде как обычная пустая трескотня – я примерно о том же говорю с клиентками, намывая им голову шампунем. Но я‑то понимаю, что это ненадолго.

– Должно быть, после кончины Глена вы все время пребываете в напряжении, – заводит в конце концов она.

Я киваю, тут же принимаю напряженный вид. Не могу ж я ей сказать, что ничего подобного не было! Если по правде, то я испытала тогда просто удивительное облегчение.

– Как же вы превозмогли все это, Джин?

– Это было ужасно, – отвечаю ей дрогнувшим голосом, вновь превращаясь в давнишнюю Джинни, в ту юную женщину, которой я была, когда только вышла замуж.

Эта Джинни уже не раз спасала меня. Она бестолково брела по жизни, занималась тем, что готовила чай, мыла клиенткам волосы, подметала полы, заправляла постель. Джинни знала, что Глен лишь жертва полицейского заговора, и всячески стояла за мужчину, с которым связала себя узами брака. За мужчину, который был ее избранником.

Поначалу Джинни снова стала возрождаться, когда кто‑то из родственников или из полиции задавал мне разные неприятные вопросы. Но, по мере того как всякая дрянь стала все больше просачиваться к нашему домашнему очагу, Джинни решительно перебралась в дом Глена, и благодаря этому я и смогла вынести последнюю пору нашей с ним совместной жизни.

– Ужасное было потрясение! – говорю я Кейт. – Он ведь свалился под автобус прямо у меня на глазах! Я и вскрикнуть не успела – а его уже не стало. А потом к нам подбежали все эти люди, стали суетиться, что‑то предпринимать. Я же от шока даже шевельнуться не могла, и меня отвезли в больницу, чтобы убедиться, все ли со мной в порядке. Все были так милы со мной и внимательны!

Это пока не выяснилось, кто же он такой.

Видите ли, полиция давно предполагает, что Беллу умыкнул Глен.

Когда они пришли в наш дом и произнесли ее имя, все, что возникло у меня в голове, – так это ее фотография. Это прелестное маленькое личико, крохотные круглые очочки и пластырь на одном глазике[7]. Прямо маленький пиратик! Такая сладенькая – вот так бы и съела! Уже столько месяцев никто не способен ни о чем больше говорить – ни в салоне, ни в магазинах, ни в автобусе. Только о малышке Белле. Как она играла в саду перед домом в Саутгемптоне, и кто‑то вдруг зашел и ее забрал.

Я бы, конечно же, ни за что не пустила свое чадо гулять без присмотра. Бог ты мой, ведь ей всего‑то было два с половиной! Ее мамаше следовало бы получше заботиться о дочке. Глядела небось ток‑шоу с Джереми Кайлом или другую подобную галиматью. С такими людьми вечно что‑то подобное и случается, говаривал Глен. Беспечные существа.

И они – в смысле полицейские – предположили, будто ее забрал Глен. И будто бы он убил малышку. Когда мне такое сказали, у меня аж дыхание свело. Полицейские были первыми, кто об этом заикнулся. Остальные заговорили позднее.

Мы тогда стояли в прихожей, открыв рот. Говорю «мы» – хотя Глен сразу сделался каким‑то отрешенным, с пустым, бессмысленным лицом. И уже ни чуточки не походил на моего прежнего Глена.

Полиция заявилась к нам очень тихо. Никто не ломился в двери, как это показывают в кино. Они лишь аккуратно постучали – так: тук‑тук‑тук‑тук. Глен только‑только вернулся домой с автомойки. Он открыл дверь, а я высунула голову из кухни посмотреть, кто пришел. Два крепких мужичка спросили разрешения войти. Причем один выглядел в точности как наш учитель географии мистер Харрис – в таком же был твидовом пиджаке.

– Мистер Глен Тейлор? – уточнил он, весь из себя тихий и невозмутимый.

– Да, – кивнул Глен и даже спросил, не продают ли они чего часом.

Начало разговора я слышала не очень, но потом эти двое прошли в дом. Представились полицейскими: детектив Боб Спаркс и его помощник сержант.

– Мистер Тейлор, я хотел бы поговорить с вами об исчезновении Беллы Эллиот, – сказал инспектор Спаркс.

Я открыла было рот, собираясь что‑нибудь возразить, заставить этого полицейского умолкнуть, не говорить таких вещей, – но не смогла вымолвить ни слова. А у Глена на лице появилась бессмысленная пустота.

За все то время, что пробыли у нас копы, он ни разу не взглянул на меня. Ни разу не приобнял, не коснулся руки. Потом он объяснил, что просто пребывал в шоке. Глен с полицейскими все о чем‑то говорили, но я совершенно не припоминаю, о чем именно. Я видела, как шевелятся их рты, однако не в состоянии была вникнуть. Что такого мог сделать с Беллой Глен? Он и волоска бы не тронул на голове ребенка. Он любит детей.

Потом они ушли – Глен с полицейскими. Впоследствии муж говорил, что сказал мне «до свиданья», велел не волноваться, уверяя, что это просто какое‑то недоразумение, в котором он непременно разберется. Однако у меня этого в памяти не отложилось. В доме остались уже другие полицейские – этим предстояло меня подробно опросить, порыться в наших вещах. И пока они обыскивали дом, я все вспоминала это его странное лицо, и в голове снова и снова вертелась одна и та же мысль: что на какой‑то миг передо мною предстал не мой муж, а совершенно неизвестный человек.

Потом он рассказал, что кто‑то сообщил полиции, будто в тот день недалеко от того места, где исчезла Белла, Глен доставлял заказ, но что это вовсе ничего не значит. Просто совпадение, уверял он. В тот день в этом микрорайоне побывали сотни людей. К тому же, говорил он, его вовсе и не было рядом с местом преступления – адрес той доставки значился аж за мили в стороне. Но полиция якобы шерстит всех и каждого, выясняя, не видел ли кто чего‑нибудь.

Водителем‑курьером Глен начал работать после того, как его уволили из банка. Там, как он всем объяснял, искали, кого бы сократить, а ему, очень даже кстати, хотелось в жизни перемен. Он всегда мечтал о возможности начать собственное дело и стать себе хозяином.

Истинную причину увольнения я обнаружила однажды в среду вечером. У меня в тот день была аэробика, и с ужином я, соответственно, запоздала. Глен начал на меня орать, почему я вернулась позже обычного, в ярости выкрикивая ужасно резкие, непотребные слова. Такие слова, которых он, как правило, и не произносил. Все в тот вечер было не так. Его гнев и страшные оскорбления заполонили кухню. Он глядел на меня мертвым, невидящим взглядом, точно на чужого человека. Мне даже показалось, он хочет меня ударить. Я застыла у плиты с лопаточкой в руке, в страхе наблюдая, как сжимаются и разжимаются у него кулаки.

«Моя кухня – мое господство», – любили мы пошутить. Но в ту среду все было иначе. Вот уж точно: «Тот, кто в среду был рожден, горьким горем будет полн»[8].

Скандал закончился тем, что Глен хлопнул дверью и тяжело пошагал спать – в гостевую комнату, отдельно от меня. Помню, как я стояла тогда оцепенев под лестницей. Что вообще это было? Что произошло? В тот момент мне не хотелось думать о том, что могло это означать для нас обоих.

«Прекрати, – сказала я себе. – Все будет хорошо. У него, должно быть, неудачный день. Ему просто надо это переспать».

Я стала прибираться, сняла с перил брошенную мужнину куртку и шарф, повесила все это на крючки у двери. В одном из карманов нащупала что‑то жесткое, похожее на письмо. Оказался там белый конверт с прозрачным «окошечком», в котором значилось его имя и наш домашний адрес. Письмо было из банка. Язык в нем был сильно официальный и такой же жесткий, как и сам конверт: «… дознание… непрофессиональное поведение… неподобающее… незамедлительно уволить». Я, конечно, не очень разбираюсь в этом птичьем языке, но все же поняла, что это означает позор. Конец всем нашим мечтам и нашему будущему.

Зажав в руке письмо, я взбежала по лестнице. Решительно ворвалась в гостевую, включила свет. Глен наверняка слышал, как я вошла, но все же сделал вид, что спит, пока я не выкрикнула:

– Что все это значит?!

Он посмотрел на меня как на пустое место.

– Меня уволили, – отозвался он и тут же отвернулся, вновь притворившись спящим.

Наутро Глен явился в нашу спальню, принес чай в моей любимой чашке. Вид у него был такой, будто он всю ночь не спал. Извинился за вчерашнее. Потом сел ко мне на постель, сказал, что в последнее время на него столько всего сразу свалилось, что на работе случилось какое‑то недоразумение и что он вообще никогда не мог поладить со своим начальником. И его, Глена, подставили и в чем‑то обвинили. Но он ничего плохого не делал. Его начальник просто чересчур завистлив.

А еще Глен сказал, что у него имеются огромные планы на будущее, однако, не будь рядом меня, все это сразу потеряет смысл.

– Ты центр мироздания, Джинни, – сказал он, привлекая меня к себе.

Я обняла его в ответ и отпустила свои страхи.

Некий Майк – человек, с которым он подружился в Интернете, – рассказал Глену о работе водителем.

– Это лишь на то время, пока я разберусь, каким мне лучше бизнесом заняться, – пояснил мне муж.

И он туда устроился. Во‑первых, в фирме платили наличными, а во‑вторых, взяли его, что называется, на постоянку. Он, кстати, перестал уже заикаться насчет того, что станет себе хозяином.

На новом месте Глену понадобилось носить униформу, и надо сказать, довольно симпатичную: бледно‑голубую рубашку с логотипом компании на кармане и темно‑синие, как у морских офицеров, брюки. Мужу такое требование пришлось не по душе.

– Это же унизительно, Джинни, – возмущался он. – Я в этой форме словно опять превращаюсь в школяра.

Тем не менее муж быстро к ней привык и с виду чувствовал себя вполне довольным. Каждое утро Глен покидал дом и махал мне на прощанье рукой, отъезжая с парковки, чтобы забрать в гараже при складе свой фургон и уже на нем, как приговаривал он, «отправиться в странствия».

Мне лишь однажды довелось прокатиться с ним. Как‑то в воскресенье перед самым Рождеством начальник доверил ему специальное поручение. Наверное, это было последнее Рождество перед арестом Глена. Съездить требовалось в Кентербери, и я очень рада была туда отправиться.

На пути мы долго сидели в унылом молчании. От нечего делать я шарила в «бардачке». Среди всякой дребедени нашла там конфетки. Угостившись сама, предложила одну Глену, надеясь как‑то его взбодрить. Муж отказался и велел положить конфеты назад.

Фургон у него оказался милым и опрятным. Прям ни единого пятнышка! Обычно мне не приходилось его видеть: ночевал фургон в гараже фирмы, и Глен на собственной машине приезжал за ним по утрам.

– Чудный фургончик, – похвалила я.

Глен в ответ лишь хмыкнул.

– А что там сзади?

– Ничего, – отрезал он и включил радио.

Так оно и оказалось на самом деле. Пока Глен общался с заказчиком, я и туда успела заглянуть. Там было чисто, как в аптеке! Ну, почти. Из‑под края одного из ковриков торчал оторванный уголок от пакетика с конфетами. Ногтем я выковыряла его и, хоть он был порядком грязный и затертый, сунула к себе в карман. Чтобы уж все было идеально.

Кажется, это было так давно! Даже и не припомню, чтобы мы вырывались прокатиться на машине, как все нормальные люди.

 

– Глен Тейлор? – переспрашивает медсестра, резко выдергивая меня из задумчивости, и с насупленным видом записывает имя на бланке.

Явно пытается его припомнить. Я ожидаю неизбежного.

И тут ее осеняет.

– Глен Тейлор? Это что, тот самый, что обвиняется в похищении маленькой девочки? Беллы? – тихо говорит она одному из медиков, я же делаю вид, будто этого не слышу.

Медсестра оборачивается ко мне с заметно посуровевшим лицом.

– Понятно, – произносит она и удаляется.

Должно быть, сделала звоночек, поскольку уже через полчаса репортеры тут как тут. Слоняются по отделению «Скорой помощи», прикидываясь пациентами, – но уж я‑то чую их за милю!

Я сижу опустив голову, отказываясь с кем‑либо из них говорить. Что ж это за люди‑то такие, что охотятся за женщиной, на глазах у которой только что погиб муж!

Полиция, естественно, тоже здесь – как‑никак несчастный случай. Но это не те полицейские, которых мы уже привыкли у себя видеть. Эти уже из здешней, столичной полиции, а не из нашего, Хэмпширского отделения. Полицейские делают свою рутинную работу, берут показания у свидетелей, у меня, у водителя автобуса, который тоже находится здесь, в «Скорой помощи». Похоже, когда он затормозил, то получил крепкий удар по голове. Говорит, что даже не заметил, как Глен шагнул с тротуара.

Да, наверное, и в самом деле не заметил – все случилось так быстро.

Конечно же, в отделении нарисовывается детектив Боб Спаркс. Я знала, что он тут непременно появится – как тот черт, которого ненароком помянули, – однако, судя по тому, как быстро он сюда попал из Саутгемптона, мчался он быстрее ветра. Ко мне он обращается со скорбным таким лицом и словами соболезнования, но у него имеются свои причины для печали. Разумеется, он не желал Глену смерти. Внезапный уход моего мужа означает, что его дело так и останется незакрытым. Бедняга Боб! Эта промашка теперь с ним на всю оставшуюся жизнь.

Он присаживается рядом со мной на пластмассовый стул, берет меня за руку. Я настолько растеряна, что позволяю. Прежде Боб никогда ко мне не прикасался. Вроде как он за меня переживает.

И вот он держит мою руку и говорит тихим, низким голосом. Я знаю, о чем он меня спрашивает, но при этом ничего не слышу – если вы понимаете, о чем я. Он спрашивает, знаю ли я, что Глен сделал с Беллой. Произносит он это очень дружелюбно, говорит, что теперь я вправе открыть тайну, что теперь все можно рассказать. Дескать, я была такой же жертвой, что и Белла.

– Я ничего не знаю насчет Беллы, Боб. И Глен не знал, – говорю я и отнимаю руку, как будто смахиваю слезу.

Уже позднее, в больничном туалете, мне становится плохо. Умывшись и приведя себя в порядок, сажусь на унитаз, прислонясь лбом к приятно прохладному кафелю стены.

 

Глава 10

 

Четверг, 12 октября 2006 года

 

Следователь

 

Детектив Боб Спаркс стоял в помещении оперативного штаба, внимательно разглядывая стенды, куда заносились любые приходящие на ум версии произошедшего и все возможные взаимосвязи. Он даже снял очки и прищурился – вдруг некая смена фокуса что‑нибудь ему да откроет.

Вокруг сада Эллиотов бурлил настоящий водоворот активности, однако в самом эпицентре поисковых действий, в том, что касалось непосредственно Беллы, по‑прежнему зияло пустое место.

«Куча информации – и никаких признаков малышки, – подумал он. – Но ведь она где‑то есть. Что‑то мы явно упускаем».

Криминалисты всей бригадой обработали своим порошком и тщательно обследовали каждый дюйм кирпичной ограды сада и крашеной металлической калитки. Вытянувшиеся в линию офицеры полиции на коленях, точно в неком религиозном шествии, скрупулезно обшарили весь сад, и все ими найденное: какие‑то волокна от одежды Беллы, золотистые волосинки с ее головы, оторванные детали игрушек, брошенные конфетные фантики, – все это ныне хранилось, точно священные реликвии, по пластиковым пакетам.

Однако от похитителя не было ни малейших следов.

– Думаю, этот ублюдок просто перегнулся через стену, поднял девочку и посадил к себе в машину, – сказал Боб Спаркс. – Это бы заняло всего несколько мгновений. Вот она здесь – а вот уже и нету.

У самой ограды со стороны сада криминалисты нашли полуобсосанную красную конфетку.

– Может, выпала у нее изо рта, когда девочку подняли? – предположил Спаркс. – Это что, «Смартис»?

– Я как‑то не шибко разбираюсь в конфетах, шеф, но сейчас найду того, кто нам скажет это точно, – пообещал сержант Мэттьюс.

Вскоре пришел ответ из лаборатории: криминалисты идентифицировали конфету как «Скиттлз». На ней оказалась слюна Беллы – она совпала с образцом, снятым с соски, которую малышка сосала по ночам.

– Она никогда не ела «Скиттлз», – сказала Доун.

«Наверно, он дал ей конфетку, чтобы не расшумелась, – подумал Спаркс. – Прямо как по старинке». Тут же вспомнилось, как совсем мальчиком он вечно слышал от матери: «Никогда не бери конфет у чужих!» А еще про незнакомых дядей с игрушками.

По мере того как детектив проглядывал перечень найденных свидетельств, его энергия заметно шла на убыль. Все, что у них имелось, мало обнадеживало. Не было ни камер видеонаблюдения вдоль улицы – имелся лишь старый добрый мистер Спенсер, – не нашлось ни единого изображения того оборванца ни с одной камеры в округе.

– Может, ему просто очень повезло? – пробормотал Спаркс.

– Да уж, дьявольское везение, – фыркнул сержант.

– Садись‑ка за телефон, Мэттьюс. Узнай, когда нам удастся попасть на «Crimewatch»[9]. Скажи, что это очень срочно.

Телевизионная реконструкция случившегося заняла всего восемь дней, но Спарксу казалось, делали ее целую вечность. Двойника Беллы пришлось искать в детском саду другого городка, поскольку никто из родителей, живущих близ Уэстланда, не соглашался, чтобы их дитя приняло участие в передаче.

– На самом деле их не за что винить, – сказал Спаркс разгневанному режиссеру программы. – Им совсем не хочется видеть свое чадо в качестве жертвы преступления, пусть даже и не по‑настоящему.

В ожидании, когда подготовится съемочная группа, они с директором стояли в конце Мэнор‑роуд, обсуждая, что именно скажет Спаркс, обращаясь к населению за информацией.

– Это будет куда убедительнее сделать в студии, Боб, – уверял его режиссер. – Чтобы было ясно – прежде чем что‑то говорить в эфир, вы для себя уже разложили все по полочкам. И что имеете представление о том, какие на вас посыпятся вопросы.

Спаркс между тем был слишком занят другим, чтобы как следует в это вникнуть. Он только усадил Доун Эллиот в полицейскую машину, как приехала игравшая ее актриса.

– Она в точности как я, – шепнула инспектору Доун.

На ребенка, игравшего ее Беллу, она была глядеть не в силах. Лишь разложила на диване одежду своей девочки, маленькую повязку на голову и запасные Беллины очки, поглаживая каждый из предметов и без конца произнося имя дочери. Затем Спаркс помог ей подняться, и Доун вышла, опираясь на его руку. Никаких слез. Она забралась в машину позади Сью Блэкмен и больше уже не оборачивалась.

Улица затихла, опустела, стала, вероятно, такой, как и в тот злополучный день. Спаркс угрюмо наблюдал, как разворачивалась инсценировка, режиссер ласково призывал «Беллу» бежать в сад вдогонку за позаимствованным серым котом, а ее мать улыбалась своей малышке и старалась не заплакать, стоя недалеко от камеры с шоколадными батончиками в руках на случай, если маленькую актрису все же понадобится чем‑то подкупить.

Миссис Эмерсон вызвалась сыграть собственную скромную роль: с чопорным видом она прошлась по садовой дорожке, изображая, что ищет глазами за соседской оградой свою маленькую подружку, а потом отозвалась на крики «Доун» о помощи. Через дорогу мистер Спенсер разыгрывал, будто внезапно замечает бредущего мимо его дома актера в длинном парике. Отразившееся на его лице недоумение запечатлевал оператор, топтавшийся по бархатцам миссис Спенсер.

Само «похищение» заняло считаные минуты, однако прошло еще добрых три часа, пока режиссер остался удовлетворен результатом и все сгрудились вокруг монитора в киношном фургоне, чтобы посмотреть, что в итоге получилось. Наблюдая, как «Белла» играет в саду, никто не проронил ни слова, лишь мистер Спенсер без умолку обсуждал происшествие со съемочной группой.

Чуть позже один из старших офицеров отвел Спаркса в сторонку:

– Ты заметил, как наш мистер Спенсер все время крутится возле следственной группы и охотно дает газетчикам интервью? Рассказывает им, будто бы видел человека, похитившего девочку. Еще тот, скажу я, искатель славы.

Инспектор сочувственно улыбнулся:

– Такие найдутся везде и всюду. Может, он одинок, измучен жизнью. Я велю Мэттьюсу, чтобы за ним приглядел.

Как и ожидалось, спустя двадцать три дня после исчезновения Беллы телепередача вызвала целую лавину телефонных звонков в студию и в оперативный штаб. Снятый фильм взбудоражил чувства общественности и вызвал среди посланий на сайте телешоу новый всплеск вариаций на тему «У меня сердце разрывается…» и «Почему?! Как же так?!».

Около десятка звонивших уверяли, будто бы видели Беллу, причем многие даже не сомневались, что видели именно ее в каком‑то кафе, или где‑то в автобусе, или на детской площадке. Каждый звонок в программу немедленно проверялся, однако, когда Спаркс в глубине студии принялся в свою очередь отвечать на звонки, оптимизм его стал потихоньку угасать.

 

На следующей неделе, идя по коридору, инспектор Спаркс услышал доносившийся из оперативного штаба резкий гул голосов.

– На детской площадке взяли эксгибициониста, сэр, – доложил ему дежурный офицер. – Всего в двадцати пяти минутах от дома Эллиотов.

– И кто он? Нам он уже известен?

Ли Чемберс был мужчиной средних лет, разведенным водителем такси, который полгода назад уже попадал в поле зрения полиции, будучи допрошен в связи с тем, что обнажился перед двумя пассажирками. Тогда он заявил, что хотел лишь «по‑быстрому отлить», а те успели, мол, что‑то увидеть, когда он застегивался. То есть все случилось абсолютно непреднамеренно. Женщинам не захотелось устраивать разбирательства, привлекая к себе внимание, и полиция отпустила Чемберса восвояси.

Нынче же его обнаружили в Королевском парке, в кустах за качелями и горками, где вовсю резвились дети.

– Я собирался всего лишь отлить, – объяснил он полицейскому, которого вызвала перепуганная мамашка.

– А у вас всегда при этом деле случается эрекция, сэр? Как это, должно быть, затруднительно, – усмехнулся офицер, ведя задержанного к поджидающей его машине.

И вот Ли Чемберс прибыл в центральный полицейский участок Саутгемптона и был помещен в комнату для допросов.

Заглянув туда сквозь вставку из каленого стекла на двери, Спаркс увидел тощего мужичка в трениках и в полосатой рубашке с атрибутикой футбольного клуба «Саутгемптон» и с длинными, завязанными в хвост, сальными волосами.

– Неряшливый, с длинными волосами, – напомнил сержант Мэттьюс.

«Это ты, что ли, украл Беллу? – подумалось Спарксу. – Куда ж ты мог ее девать?»

Когда Спаркс с Мэттьюсом вошли в помещение для допросов, подозреваемый поглядел на них выжидательно.

– Это какая‑то ошибка, – завел он.

– Получай я всякий раз по фунту, как такое слышу… – пробормотал сержант. – Послушайте, почему бы вам сразу нам все не рассказать?

И офицеры придвинули свои стулья поближе к столу.

Некоторое время Чемберс старательно им врал, а они молча ему внимали: и что он просто забежал в кусты справить малую нужду, и что вовсе не выбирал для этого детскую площадку, и что вообще никаких детей не видел и уж тем более с ними не заговаривал. Что это, мол, совершенно невинное недоразумение.

– Скажите‑ка, мистер Чемберс, где вы были в понедельник, второго октября? – внезапно спросил Спаркс.

– Господи, понятия не имею. Работал, наверное. По понедельникам у меня обычный рабочий день. Лучше спросить у диспетчера, он точно знает…

На мгновение вопрос инспектора словно завис в воздухе, и вдруг Чемберс выпучил глаза. Спаркс чуть ли не ожидал услышать звучное «дзинь!».

– Это что, тот самый день, когда пропала девчушка? Уж не считаете ли вы, что я к этому как‑то причастен? Господи, нет, вы не можете так думать!

Оставив Чермберса немного потомиться в одиночку, детектив с сержантом отправились к своим коллегам, уже выяснившим адрес задержанного. Жил он в съемной комнате перепланированного викторианского дома, в одном из самых задрипанных районов города, в квартале «красных фонарей» возле порта.

Полистав лежавшие у его кровати журналы с довольно экстремальным порно, сержант Мэттьюс вздохнул:

– Тут у нас явный женоненавистник. Ни малейшей склонности к сексу с детьми. Что там у вас?

Спаркс же будто онемел. Вырезанные из газет фотографии Доун и Беллы лежали на дне платяного шкафа, аккуратно сложенные в прозрачную пластиковую папку.

Диспетчером такси оказалась усталая женщина за пятьдесят, зябко кутавшаяся на своем совершенно не отапливаемом рабочем месте в зеленый, из толстой пряжи, кардиган, и с митенками на руках.

– Ли Чемберс? Что еще он натворил? Опять где‑то случайно оголился? – хохотнула она и прихлебнула «Ред Булла». – Пакостный он человечишко, – добавила, просматривая записи, – и все о нем того же мнения. Но он, видите ли, знаком с приятелем нашего босса.

Женщину прервало какое‑то механическое шипение и чей‑то голос, из‑за жестяных динамиков кажущийся роботизированным. Она в ответ дала какие‑то малопонятные указания и вновь обратилась к записям:

– Так, на чем мы остановились?

– На понедельнике, второго октября.

– Ага, вот. Ли второго был спозаранку в Фархеме – возил в клинику нашего постоянного клиента. До самого ланча было затишье, а потом от аэропорта в Истли подобрал парочку, следующую в Портсмут. Около четырнадцати ноль‑ноль их высадил, и больше в тот день работы у него не было.

Она сделала для полицейских детальную распечатку и вернулась к микрофону, детективы же тихо вышли, не прощаясь.

– В ночных клубах эту фирмочку именуют не иначе как «насильное такси», – заметил сержант Мэттьюс. – Своим девицам я велел никогда ею не пользоваться.

Следственная группа тем временем перешерстила всю подноготную Чемберса. Его бывшая жена уже ожидала беседы со Спарксом и Мэттьюсом, вовсю опрашивались его коллеги, квартирная хозяйка.

Донна Чемберс, дама с суровым лицом и грубыми, явно собственноручно мелированными прядями, терпеть не могла своего бывшего, однако представить не могла, чтобы он мог как‑то причинить вред ребенку.

– Он всего‑навсего кретин, неспособный удержать это самое в штанах.

Детективам сделалось даже неловко.

– Он что у вас, такой прямо герой‑любовник? – усмехнулся Спаркс.

И тогда последовало долгое, обстоятельное и довольно впечатляющее перечисление того, как Ли «обработал» всех ее подружек, сотрудниц и даже парикмахершу.

– Всякий раз он обещал, что больше такого не повторится, – сказала его обиженая экс‑жена. – У него, дескать, повышенная сексуальная активность, все объяснял он мне. Но как бы то ни было, когда я все‑таки решила его бросить, Ли был крайне огорчен и угрожал даже выследить любого мужика, которого я себе присмотрю, но ничего подобного не случилось. Одни лишь разговоры. Дело в том, что он прирожденный лгунишка. Он не умеет говорить правду.

– А как насчет его эксгибиционистских штучек? Это что‑то новенькое?

Миссис Чемберс пожала плечами:

– Вообще, когда мы были женаты, такого он не вытворял. Может, просто кончились бабы, что перед ним укладывались? Поди ж ты, какая безысходность! Что еще остается? Разве что самое дрянное – ну так ведь он и сам с дрянцой.

Квартирная хозяйка мало что о нем знала. Чемберс исправно платил за комнату, не шумел, вовремя выносил мусор. Идеальный жилец!

Однако другим водителям имелось что рассказать. Один из них поведал следователям о сомнительных журнальчиках, которые Ли Чемберс держал в багажнике своего автомобиля, втихаря ими приторговывал или менялся.

– Обычно он пристраивался с этим делом где‑нибудь рядом с автостанцией для дальнобойщиков или где собираются другие любители подобной хрени, – рассказал водитель. – Сами представляете, что там за фотки: жесткое порно, похищения, изнасилования и всякое тому подобное. Хвастался, что неплохо на этом подзаработал.

 

– Да, тип он, конечно, ужасный, с этим никто не поспорит, но это отнюдь не означает, что он мог похитить ребенка, – с горечью сказал Боб Спаркс сержанту.

В тот же день, во время второго допроса, Ли Чемберс признался, что хранил у себя в папочке вырезки фотографий, потому что ему сильно приглянулась Доун Эллиот.

– Да я всегда вырезал из газет фотографии женщин, что мне понравились. Это куда дешевле журналов, – выкручивался он. – У меня, знаете ли, повышенная сексуальная активность.

– Скажите, мистер Чемберс, куда вы отправились второго октября после того, как отвезли клиентов в Портсмут?

– Домой, – подчеркнуто ответил Ли.

– А кто‑нибудь вас там видел?

– Нет, все были в это время на работе, я был один. Обычно, когда меня отпускают, я сижу, смотрю телевизор и жду очередного вызова.

– Нам тут сообщили, что на той улочке, где перед похищением играла Белла Эллиот, видели прогуливающегося мужчину с длинными волосами.

– Это не я. Я был дома, – тут же отозвался Чемберс, нервно потеребив свой хвостик.

Когда Спаркс вышел из комнаты для допросов в коридор передохнуть, у него было ощущение, будто он в чем‑то порядком измарался.

– Этого Ли надо бы посадить под замок – просто чтобы всем легче дышалось, – проворчал сержант Мэттьюс, выйдя вслед за начальником в коридор.

– Мы переговорили с его тогдашними пассажирами. Они сказали, что он помог им отнести чемоданы, и ему предложили выпить чего‑то прохладительного, но он отказался и тут же укатил. И где он ошивался после этого, никто не видел – никаких свидетелей.

Пока они разговаривали, мимо них в сопровождении полицейского пробрел Ли Чемберс.

– Вы куда? – резко спросил Спаркс.

– В сортир. Когда вы уже меня отпустите?

– Замолчите и вернитесь в помещение для допросов.

Те оба на мгновение застыли на месте, после чего медленно двинулись по коридору обратно.

– Посмотрим, не засветился ли он где на камерах слежения. Еще надо выявить его контакты на сервисных стоянках, где он продавал с багажника свою порнушку. Найти всех этих извращенцев, что колесят тут по магистралям. Выяснить, кто такие, Мэттьюс. Возможно, кто‑то из них и видел его второго октября. Еще свяжись с ребятами из дорожной полиции. Может, они нам кого подскажут.

Когда они вернулись и продолжили допрос, Чемберс хитренько прищурился на них через стол:

– Так ведь они мне своих имен не называют, верно? Все это совершенно анонимно.

Спаркс ожидал, что тот заявит, будто совершает тем самым общественное благо, отвлекая всяких извращенцев от улицы, и Чемберс его в этом не разочаровал.

– А вы бы узнали своих покупателей при следующей встрече? – спросил инспектор.

– Да вряд ли. Пялиться им в лицо, знаете ли, явно не пойдет на пользу бизнесу.

У детективов уже начали опускаться руки, и, выйдя на следующий перерыв, Спаркс объявил, что с этим пора закругляться.

– Надо за ним понаблюдать, но все при этом должны быть уверены, что прорабатываем мы его в связи с «непристойным обнажением». И еще, Мэттьюс, скажи местной прессе – пусть обратят на него внимание в суде. Он вполне заслужил такой публичности.

Когда Ли Чемберсу сообщили, что допрос окончен, он ухмыльнулся. Однако торжество его длилось недолго – лишь до того момента, как его вывели из помещения и препоручили специальному сержанту, ответственному за содержание под стражей.

– Бог ты мой, единственный задержанный и тот эксгибиционист. И это все, чем может похвастаться наше расследование, – посетовал Спаркс.

– Рано опускать руки, шеф, – пробормотал Мэттьюс.

 

Глава 11

 

Четверг, 2 ноября 2006 года

 

Следователь

 

Мэттьюс держал в руках тетрадку Стэна Спенсера, и вид у сержанта был удрученный.

– Я еще разок проглядел его дневник, шеф, перечитал все наблюдения. Очень скрупулезные, надо сказать. И какая на дворе погода, и какие машины припаркованы на улице – указаны даже их владельцы и номера, – и кто куда входил и выходил. Включая, кстати, и Доун.

Инспектор встрепенулся.

– Чуть не каждый день отмечал, в какое время она выходит из дома и когда возвращается.

– Он что, специально за ней следил?

– Да нет, не специально. Тут и все прочие соседи упомянуты. Однако по поводу этих записей к нему возникают кое‑какие вопросы. Дневник обрывается прямо на середине фразы в воскресенье и тут же переключается на понедельник, второе октября, с этой писаниной про длинноволосого типа. Такое впечатление, будто отсутствует страница. А еще – он наверху страницы полностью написал дату, чего обычно никогда не делал.

Спаркс взял в руки дневник, внимательно все рассмотрел, и у него внутри словно все опустилось.

– Бог ты мой, ты что, думаешь, он это подделал?

– Ну, вовсе не обязательно, – поморщился Мэтьюс. – Возможно, когда Спенсер делал воскресные записи, его прервали, и он к ним больше не вернулся. И все же…

– Что?

– Там на обложке указано, что в тетради тридцать два листа, а теперь там только тридцать.

Спаркс провел обеими ладонями по волосам.

– Зачем же ему это понадобилось? Что, он и есть наш преступник? Наш мистер Спенсер решил спрятаться у всех на виду?

 

Открывший им дверь Стэн Спенсер уже оделся для работы в саду, натянул старые брюки, шерстяную шапочку и рабочие перчатки.

– Утро доброе, инспектор! Доброе утро, сержант Мэттьюс! Рад вас видеть. Какие новости?

Спенсер провел их через дом к зимнему саду, где Сьюзен сидела в кресле, читая газету.

– Ты смотри, кто к нам пришел! – защебетал он. – Дорогая, принеси‑ка нашим офицерам что‑нибудь выпить.

– Мистер Спенсер, – попытался Спаркс внести оттенок официальности в их встречу, стремительно превращавшуюся в «утренний кофеек», – мы хотели бы переговорить с вами по поводу ваших записей.

– Конечно, конечно! Спрашивайте, пожалуйста!

– По‑видимому, там отсутствует лист.

– Не представляю, о чем вы, – ответил Стэн, заметно краснея.

Мэттьюс разложил на столе перед ним соответствующие страницы дневника.

– Вот здесь, мистер Спенсер, заканчивается воскресенье – прямо на середине вашей фразы насчет мусора возле дверей Доун. На следующей странице идет уже понедельник и ваши записи о незнакомом мужчине, которого вы якобы видели.

– Но я и вправду его видел, – вскинулся Спенсер. – Я вырвал страницу потому лишь, что сделал там ошибку, только и всего.

За столом повисла тишина.

– Где эта отсутствующая страница, мистер Спенсер? Вы ее сохранили? – мягко спросил Боб Спаркс.

Лицо у Стэна передернулось.

Тут в зимний сад вошла его жена, неся поднос с изящными чашечками и тарелкой с домашним печеньем.

– Угощайтесь, пожалуйста! – весело произнесла она и вдруг ощутила воцарившееся у стола тягостное молчание. – Что случилось?

– Нам бы хотелось немного переговорить с вашим мужем, миссис Спенсер, – молвил детектив.

Она немного помедлила, глядя на лицо Стэна, потом развернулась и вышла, все так же держа в руках поднос.

Спаркс повторил свой вопрос Спенсеру.

– Наверное, засунул ее в ящик стола, – сказал тот и пошел в дом посмотреть.

Вскоре он вернулся со сложенным листком линованной бумаги. Остальные воскресные записи оказались здесь, а с середины страницы шло то, что изначально относилось к понедельнику.

– «Погода: необычайно мягкая для этого времени года, – вслух зачитал Спаркс. – Легально запаркованные авто в течение дня: до полудня – Astra номер сорок четыре, машина акушерки за номером шестьдесят восемь. После полудня – фургон Питера. Незаконно припаркованные на улице машины: до полудня – все те же семь автомобилей, что приезжают на день из загорода; после полудня – то же самое. Под «дворники» засунуты листки, сообщающие о неуместности парковки. Все тихо».

– Так вы, мистер Спенсер, видели длинноволосого мужчину в тот самый день, когда пропала Белла Эллиот?

– Я… Не уверен.

– Не уверены?

– Я правда его видел, но, может статься, это было в какой‑то другой день, инспектор. Наверное, я перепутал.

– А как же ваши «сиюминутные записки», мистер Спенсер?

Стэн зарделся до кончиков ушей.

– Я ошибся, – тихо ответил он. – В тот день столько всего произошло. Я лишь хотел как‑то помочь. Хотел быть полезным для Беллы.

Спаркс, едва совладав с желанием свернуть ему шею, продолжил разговор сухим, официальным тоном допроса:

– Вы что, всерьез полагаете, мистер Спенсер, что могли помочь Белле, направив нас по ложному следу?

Старик угрюмо ссутулился в кресле.

– Я просто хотел помочь, – повторил он.

– Видите ли, мистер Спенсер, у тех людей, что склонны ко лжи, частенько есть что скрывать.

– Мне совершенно нечего скрывать, клянусь вам. Я приличный человек. Я все свое время посвящаю тому, чтобы защищать добро своих соседей от преступных умыслов. По всей нашей улице я предотвращаю угоны машин – причем, заметьте, в одиночку. Спросите хоть у Питера Тредвелла, он вам расскажет. – Стэн вдруг умолк. Потом умоляюще уставился на полицейских: – Что, все теперь узнают, что я так сплоховал?

– Вот как раз это на данный момент нас меньше всего тревожит, – резко сказал инспектор. – Нам потребуется обыскать ваш дом.

И пока оставшиеся полицейские рыскали по Спенсеровым пожиткам, Спаркс с Мэттьюсом покинули дом, предоставив хозяевам возможность поразмыслить о новой своей роли в центре всеобщего внимания.

Выйдя на улицу, сержант задумчиво потер подбородок:

– Не мешало бы, шеф, разузнать о Спенсере у его соседей.

 

В доме у Тредвелла Мэттьюс не услышал ничего, кроме похвалы в адрес «молотка Стэна» и благодарностей его бдительному оку.

– В прошлом году он ловко шуганул хулиганов, пытавшихся взломать двери в мой фургон. Спас мне тем самым инструменты – не то бы точно сперли. Так что надо отдать ему должное, – кивнул мистер Тредвелл. – Теперь‑то я держу машину в гараже – там все же безопаснее.

– Однако в тот день, когда похитили Беллу Эллиот, ваш фургон был припаркован на Мэнор‑роуд. Об этом есть запись в дневнике у мистера Спенсера.

– Нет, его там не могло быть, – возразил Тредвелл. – Сперва я ездил по работе, потом поставил его в гараж. Я так делаю каждый божий день.

Мэттьюс поспешно записал эти подробности к себе в блокнот и сразу поднялся, чтоб уйти.

 

Спаркс все так же стоял возле «бунгало» четы Спенсеров.

– Это какой‑то неизвестный голубой фургон, стоявший на улице в интересующее нас время, – сообщил шефу сержант. – Это не мистера Тредвелла машина.

– Господи боже, – вздохнул Спаркс. – Что еще там навалял этот Спенсер? Задействуй остальных – еще раз хорошенько проглядите свидетельские показания и записи с камер видеонаблюдения в этом районе. И проверьте, у кого из проходящих по нашей базе извращенцев имеется голубой фургон.

Ему никто не ответил, в этом не было необходимости. Понятно, что всех терзали одни и те же мысли. Они потеряли уже целый месяц. В прессе их станут просто распинать!

Спаркс выудил из кармана телефон и позвонил в пресс‑службу, чтобы как‑то снизить возможный ущерб.

– Скажем газетчикам, что у нас появилась новая улика, – произнес он. – Отвлечем их от этого длинноволосого типа. Чуть сбавим натиск на этом фронте и сфокусируемся на поисках голубого фургона. О’кей?

В газетах, с жадностью хватающих любую новую подробность, тут же пропечатали об этом на первых полосах. Между тем из их излюбленного источника никаких комментариев уже не поступало. Мистер Спенсер никому больше дверь не открывал.

 

Глава 12

 

Суббота, 7 апреля 2007 года

 

Следователь

 

Понадобилось еще целых пять месяцев поистине ишачьего труда, отслеживая каждый голубой фургон по всей стране, прежде чем случился какой‑то прорыв.

В канун Пасхи, в Великую субботу, в оперативный штаб поступил звонок от одной из транспортных компаний с южной части Лондона, занимающейся развозкой товаров. В тот день, когда исчезла Белла, одно из принадлежащих ей транспортных средств – а именно голубой цельнометаллический фургон – делал доставку как раз на южном побережье.

Один из опытных офицеров принял сообщение, после чего прямиком отправился к Спарксу.

– Вот это, кажется, для вас, сэр, – сказал он, кладя на стол перед инспектором информационный лист.

Спаркс немедленно перезвонил в контору под названием «Вмиг‑Доставка», чтобы уточнить кое‑какие детали. Менеджер фирмы Алан Джонстоун тут же рассыпался в извинениях, что отнимает у полицейских время. Но он, дескать, только недавно пришел работать в эту компанию, а его жена настояла, чтобы он позвонил в полицию.

– Она только и говорит, что о несчастье с Беллой. Когда я дома обмолвился, во сколько фирме обошлось перекрасить фургоны, она сразу спросила: а какого цвета они были изначально? Когда я сказал, что голубыми, жена аж завопила на весь дом. Теперь‑то они все серебристые. Вот, а потом она и спрашивает: «А полиция‑то их проверяла?» Жена стала на меня крепко наседать, и мне пришлось все же порыться в бумагах. Так вот, я обнаружил, что один из фургонов как раз ездил тогда в Хэмпшир. В самом Саутгемптоне, правда, он не был – может, поэтому прежнее руководство не стало вам об этом сообщать. Наверно, решили, что это не то, из‑за чего вас стоит беспокоить. Вы уж меня извините, но моя жена взяла с меня обещание, что я вам позвоню.

– Не переживайте, мистер Джонстоун, всякая информация для нас очень ценна, – скрестив пальцы, уверил его Спаркс. – Мы крайне признательны, что вы нашли время нам позвонить. А теперь расскажите мне, пожалуйста, подробнее о том фургоне, о его водителе и той самой его поездке.

– Водителем был Майк Дунан, он у нас в штате работал. Теперь ушел. Ему еще пару лет оставалось до пенсии, но у него ужасные проблемы со спиной и он вообще едва ходит, не говоря уж о вождении и таскании посылок. В общем, у Майка второго октября были доставки в Портсмуте и в Винчестере. Развозил запчасти для какой‑то сети гаражей.

Спаркс все это старательно записывал, прижимая подбородком телефон и одновременно левой рукой набивая имя водителя и прочие детали к себе в компьютер. Упомянутый фургон развозил заказы в пределах двадцати миль от Мэнор‑роуд и, в принципе, вполне укладывался во временной интервал происшествия.

– Майк отъехал от склада как раз перед ланчем – это полтора‑два часа пути, если на М25, конечно, нет затора, – добавил мистер Джонстоун.

– А в какое время он передал посылку? – уточнил Спаркс.

– Погодите… Давайте я лучше вам перезвоню, как разберусь во всех этих бумагах.

Едва тот отключился, как Боб Спаркс заорал:

– Мэттьюс! Быстро сюда!

Не успел он поручить сержанту заняться компьютерным поиском, как телефон зазвонил опять.

– Первую он доставил в четырнадцать ноль пять, – сообщил Джонстоун. – Стоит подпись, и все как надо. А вот у второй доставки время не указано. Непонятно, почему. По‑любому, если верить бумагам, то сюда он не возвращался. Контора закрывается в пять часов, и, соответственно, фургон был оставлен на парковке перед офисом, чтобы перед следующим рабочим днем его почистили и пропылесосили.

– Отлично, просто здорово! Нам понадобится с ним поговорить – так, на всякий случай. Вдруг он видел что‑нибудь такое, что будет нам полезно. Где он живет, этот ваш водитель? – спросил Спаркс, всячески стараясь подавить в своем голосе азарт. Он записал в блокнот адрес на юго‑востоке Лондона. – Вы нам чрезвычайно помогли, мистер Джонстоун. Большое спасибо, что позвонили. – И он повесил трубку.

Через час они с Мэттьюсом уже вовсю мчались по трассе М3.

 

На первый взгляд, профиль этого водителя в полицейской компьютерной базе не содержал ничего такого, что могло бы ускорить у следователей пульс. Майку Дунану было уже сильно за пятьдесят, жил он один, многие годы работал водителем, с неохотой платил штрафы за неправильную парковку.

Однако, когда Мэттьюс взялся тщательно изучить базу данных полиции, неожиданно всплыло, что этому субъекту случилось оказаться в сфере интересов ребят из оперативной группы «Голд», что означало возможную его связь с педофильскими сайтами, содержащими сексуальное насилие над детьми. Специалисты из «Голд» занимались тем, что проверяли сотни мужчин на территории Соединенного Королевства, чьи кредитные карты использовались, чтобы оплатить посещение этих весьма специфических сайтов. В первую очередь они фокусировали внимание на тех, кто имел широкий доступ к детям: на учителях, соцработниках, представителях обслуживающего персонала, руководителях скаутских отрядов, – а уж потом приступали к остальным. До Майка Дунана («Дата рождения: 04.05.52, профессия: водитель; статус: арендатор муниципального жилья; разведен, имеет троих детей») они пока что не добрались и при нынешних темпах расследования в ближайшие годы вряд ли должны были к нему наведаться.

– Знаешь, у меня нынче хорошее предчувствие, – поделился Спаркс с Мэттьюсом.

Все было уже готово. Офицеры столичной полиции были тайком расставлены по местам для наблюдения за объектом, но ни один из них не должен был предпринимать никаких действий до прибытия сотрудников Хэмпширского подразделения.

В руке у детектива завибрировал мобильник.

– Все, заходим, – сказал Спаркс, повесив трубку. – Он дома.

 

Майк Дунан сидел в кресле, размечая в газете The Daily Star программку скачек, когда в дверь неожиданно позвонили. Он резко качнулся всем телом вперед и тут же застонал. Острая боль стрельнула в левую ногу, и Майку понадобилось даже немного постоять, чтобы как‑то перевести дух.

– Иду, иду, подождите малость! – прокричал он.

Когда он приоткрыл дверь, выходящую на галерею дома[10], там оказался отнюдь не добрый самаритянин‑сосед, милостиво снабжавший его по субботам лагером и хлебной нарезкой, а двое мужчин в строгих костюмах.

– Если вы мормоны, то жен, хоть и бывших, у меня уже хватает, – фыркнул он и попытался захлопнуть дверь.

– Мистер Майкл Дунан? – осведомился Спаркс. – Мы офицеры полиции, и нам хотелось бы с вами минуточку переговорить.

– Вот черт! Это что, по поводу штрафа за стоянку? Мне казалось, я уже все там разъяснил. Ну заходите, чего уж тут.

Вернувшись в крохотную гостиную своей скромной муниципальной квартирки, Дунан медленно опустился обратно в кресло.

– Проклятая спина, – сморщился он, резко выдохнув от нового спазма боли.

При упоминании имени Беллы Эллиот он сразу перестал содрогаться.

– Бедная крошка! Я как раз в тот день во время ланча ездил по работе в Портсмут. Это вы поэтому ко мне пришли? А ведь я говорил начальнику! Еще когда в газетах напечатали насчет голубого фургона, я сказал, что ему следует вам позвонить – я ведь, сами знаете, как раз на таком голубом и ездил. А он сказал, что, мол, не хочет, чтобы копы что‑либо вынюхивали в его бизнесе. Не знаю, почему – это вы уж сами у него спросите. А я по‑любому был довольно далеко от того места, где жила эта малышка. Выполнил свою работу и сразу вернулся назад.

Дабы загладить недавнюю промашку, Дунан продолжал лебезить, высказывая собственные соображения насчет этого происшествия и насчет того, что должно постичь «того мерзавца, что ее украл».

– Я бы на все пошел, лишь бы он попался мне в руки. Хотя в своем нынешнем состоянии я мало что мог бы с ним сделать.

– И долго вы пребываете в таком состоянии, мистер Дунан? – осведомился инспектор.

– Да уж не один год. Скоро вообще буду в каталке передвигаться.

Полицейские терпеливо его выслушали, после чего обмолвились, что Дунан, по некоторым сведениям, проявляет интерес к детской порнографии. Но стоило им заикнуться об интернет‑расследованиях группы «Голд», он расхохотался:

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] «Другая женщина моей жизни» («Other Woman In My Life») – песня Конвея Твитти (1933–1993), американского певца и композитора, в 70–80‑х гг. популярнейшего исполнителя кантри и рокабилли. (Здесь и далее примечания переводчика.)

 

[2] «Улица Коронации» («Coronation Street») – британский телесериал, стартовавший в 1960 г. и ныне уже насчитывающий около 9000 серий.

 

[3] Хохма заключается в том, что полный текст поговорки звучит как «Hair today, gone tomorrow», что по‑русски означает: «Волосы сегодня были – завтра сплыли».

 

[4] Городок на берегу Северного моря на юго‑востоке Англии.

 

[5] «Фиш‑энд‑чипс» – традиционное блюдо английской кухни, состоящее из обжаренной во фритюре рыбы и нарезанного крупными ломтиками картофеля фри.

 

[6] В британской полиции существует должность офицера по связям с семьей. Это специально обученные сотрудники, через которых происходит все взаимодействие следственной группы с семьей потерпевшего в особо тяжелых случаях: при расследовании убийств и похищений.

 

[7] При лечении у детей «ленивого глаза», или амблиопии, один из наиболее действенных способов – ношение глазной повязки, заставляющей «ленивый глаз» работать.

 

[8] Имеется в виду популярная английская песенка‑потешка «Monday’s Child» («Дитя понедельника») для запоминания маленькими детьми дней недели. За несколько веков существования успела обрести множество версий с сильно разнящимися вариантами.

 

[9] «Crimewatch» – телевизионная программа на британском канале BBC, посвященная криминальной хронике.

 

[10] Здания галерейного типа, где двери и часть окон квартир выходят на идущий вдоль всей стены открытый балкон с лестницами и лифтами по краям, являются довольно дешевым и весьма распространенным вариантом многоэтажной муниципальной застройки в Англии.