М. Дж. Роуз

Великое зло

 

Феникс в огне – 5

 

* * *

Кристоферу Гортнеру, который помог мне почувствовать душу этого романа.

И Лиз Берри, показавшей мне его сердце.

 

Некоторые мысли – молитвы сами по себе.

И в каком бы положении ни находилось тело, душа в эти мгновения стоит на коленях.

Виктор Гюго

 

 

 

Глава 1

 

30 октября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

Каждая история начинается с холодка предвкушения. Цель так желанна, так ясна; нам сияет путеводная звезда, и мы стремимся вперед, не ведая страха. Не всегда понимая, что главное – путь, который нам суждено одолеть. И только одолевая его, мы обретаем себя.

Эта удивительная история началась у моря. Его звуки и запахи были знаками препинания, а колебания стихии – глаголами. Я пишу, а волны гневно бьются о скалы, и когда вода отступает, камень как будто плачет. Словно природа старается выразить то, что у меня на сердце. То, что мне не по силам высказать вслух; то, что я могу доверить лишь бумаге, только здесь, в этом сокровенном месте, только для тебя, Фантин…

Эта история о заблудившемся человеке. Утратившем не только родину, но и рассудок. Я рассказываю о случившемся честно и правдиво. Согласишься ли ты с такой оценкой – не знаю. Однако мой долг тебе велик, Фантин; и наименьшее, что в моих силах, – попробовать объясниться, рассказать, что и почему я делал.

Эта история началась на юге Франции в первых числах сентября тысяча восемьсот сорок третьего года. Судьбою положено, чтобы пролог этой пьесы состоялся на фоне моря.

Я поехал отдохнуть от забот и развеяться в компании любовницы – ты знаешь ее под именем Джульетты Д. Мы были в пути уже три недели, когда добрались до острова Олерон. Стояла изнуряющая жара, воздух застыл от зноя. Ни ветерка, ни прохлады.

– Будто грешники в преисподней, – заметил я, когда мы добрались до гостиницы. О, знать бы тогда, насколько вещей окажется моя фраза…

Везде, где мы проезжали, разговоры велись только об удушающей жаре – а еще о странном поветрии, уже унесшем жизни множества детей. Даже моя любимая бухта – и та не дарила облегчения. Ни освежающего морского бриза, ни птичьих трелей. Я бродил вдоль солончаков, стараясь ступать по выброшенным на берег водорослям, а не по мокрой грязи. Вокруг было пусто; только вдали перекликались каторжники.

Первый раз в жизни я не обрел подле моря радости и покоя. Казалось, в душе поселилась смерть. Как будто не остров возвышался над гладью воды – но гроб. И не луна светила с небес – а факел могильщика.

Обеспокоенные загадочной лихорадкой, желая избежать тягостной атмосферы этого места, мы решили изменить планы и отбыть завтра же с утра.

На следующий день угрюмые матросы на судне только и говорили, что об утопленниках: за последнее время в окрестностях произошло несколько таких случаев.

– Смерть преследует нас, – сказал я Джульетте.

Мы прибыли в Рошфор, на материк – усталые, подавленные, страдающие от жажды. Несколько мучительных часов ожидания кареты до Ла?Рошели. Хотелось провести их в тени, и мы отправились на городскую площадь, поискать тихое место. В кафе было прохладно и малолюдно. Мы сели и заказали пиво.

На столе лежали газеты; Джульетта рассматривала карикатуры, а я взялся изучать политические новости.

И тут мимо витрины прошла коренастая женщина, прошла и отвлекла меня от рассуждений господина редактора. С нею был ребенок, маленькая девочка лет восьми?девяти. Внезапно женщина споткнулась и упала. Ребенок замер на миг, как будто бы в изумлении. Затем лицо девочки исказилось от испуга, она присела рядом с матерью на корточки и робко ее коснулась.

Я отложил в памяти эту сцену, чтобы использовать потом в романе. Тревога на детском лице. Материнское беспокойство и любовь – когда женщина вставала, опираясь на протянутую руку дочери…

А затем, томимый дурными предчувствиями, я вернулся к новостям. Политика – глупая вещь, и в нее играют только глупцы. Бывает, решается чья?то судьба, даже жизнь – а они все болтают, озабоченные лишь тем, как поплотнее набить бумажник. Жадность и ложь разрушают мораль, превращая людей в чудовищ. Вот и газеты переполнены сообщениями о человеческих страданиях – чему же тут удивляться? Кризис в Испании, волнения в Париже – и что это? – передо мной мелькнуло мое собственное имя.

Заметки о моих политических взглядах, рецензии на стихи – не такая уж редкая вещь. Но здесь было другое. Страшные, немыслимые слова вышибли из груди дыхание. Пот покатился по лицу. Этого не может быть. Это какая?то ошибка…

– Что там, Виктор, дорогой?

Я поднял голову. Лицо Джульетты расплывалось перед глазами.

– Не может быть, – прошептал я и протянул ей газету. Прочитанное молотом стучало в голове…

«Яхта перевернулась… на борту… супруга Шарля Вакери, Леопольдина, дочь Виктора Гюго… Обнаружено тело Пьера Вакери. Вероятно, мсье Ш. Вакери, прекрасный пловец, захлебнулся при попытке спасти жену и родственников… когда несчастную молодую женщину выловили из воды, она уже не дышала…»

Из газеты я узнал то, что моя жена Адель, оставленная дома, в Гавре, и остальные дети знали уже несколько дней: через восемь месяцев после свадьбы мою старшую дочь, мою дорогую Дидин вместе с мужем поглотили воды Сены – неподалеку от Вилькье.

Несколько страшных часов мы с Джульеттой бесцельно бродили по городу в ожидании дилижанса, который отвез нас в Париж. Позже Джульетта описала мне этот день: как мы брели по площади под палящими лучами солнца, как укрывались в тени от зноя и от назойливых взглядов горожан: те уже слышали о несчастье и, узнав меня, хотели быть свидетелями нашей горестной прогулки.

Ничего этого я не запомнил. Перед глазами стояли картины ужасного события. Вот яхта спускается по реке. Ветер поднимает волны. Яхта ныряет носом… погружается… Сотрясается. Опрокидывается. Течение яростно подхватывает тела и увлекает в водоворот. Лицо дочери. Удивление. Испуг. Она пытается плыть. Платье сковывает движения, пеленает бьющееся тело. Руки взывают о помощи. Она отчаянно рвется вдохнуть воздух, но рот заполняет лишь речная грязь. Ее искаженное лицо, и над ним – толща воды. Кожа утрачивает живой цвет, руки беспомощно колотят по воде. Рыбешка, застрявшая в ее прекрасных спутанных локонах. Широко распахнутые глаза, в которых навечно поселяется темнота, изгоняя свет, к которому она так стремилась с речного дна.

Но этого просто не может быть, твердил я Джульетте. Горе накрыло меня плотной пеленой; пелена становилась все непроницаемее, все гуще: озеро скорби, море, океан… Нет никакой ошибки, я осознавал это. Горе поглотило меня, впитало, увлекло…

Ах, если бы я только мог оказаться рядом с моей Дидин – как стало бы легко!

С каждым вдохом ужас и чувство вины давили на мои плечи все сильнее…

Мое дитя умирало – а я в тот момент развлекался с любовницей. Моя супруга, Адель, оказалась с горем один на один.

И что еще ужаснее: останься я в Гавре, все могло случиться иначе. Возможно, меня и Адель пригласили бы на речную прогулку на борту яхты. Возможно, я сумел бы спасти мое возлюбленное дитя.

Но меня там не было, не было – и дочь моего сердца, дитя моей души… она ушла.

 

* * *

 

Нет печали более щемящей, чем печаль человека, потерявшего ребенка. Именно это чувство не отпускало меня; именно оно привело меня в конце концов в то состояние ума, в котором я пребываю до сих пор; именно оно руководило мной, когда, два года назад, я впервые оказался на острове Джерси в полудобровольном политическом изгнании из дорогой Франции. Десятилетие скорби оставило тонкий осадок надежды. Я не принадлежал ни к одной религии, не отправлял ритуалов – но вера, вера моя была сильна. Вера в перерождение – для себя и тех, кого я любил всем сердцем. Как же не верить в это? Ведь если продолжения нет, то к чему вся наша жизнь? Какова цель испытываемых нами страданий, переживаемых мук, невыносимых тягот? Единственное, что помогало мне преодолевать один мучительный день за другим, – уверенность, что Дидин ушла не насовсем.

Моя любовь к дочери – стержень всей этой истории. Мое возлюбленное дитя, свет очей… Я знаю, любой отец скажет то же самое, но Дидин и впрямь была особенной. Я видел ее душу. Ощущал ее. В мире, полном нищеты, страданий и ужасной несправедливости, Дидин была моим чудом. Путеводной звездой. Счастьем.

А на Джерси она стала моим безумием.

Когда умирает кто?то, кого ты любишь настолько сильно, ты на некоторое время тоже выпадаешь из житейского круговорота, переживая свою утрату. Боль существования без того, кто ушел, слишком велика. А потом ты начинаешь возрождаться к жизни: медленно, медленно… Начинаешь заново испытывать голод и жажду. Учишься ценить маленькие повседневные радости: вкус еды, аромат хорошего вина, душевный разговор… Чувствуешь интерес к политике и морали, негодуешь и возмущаешься… Все это возвращается постепенно, мало?помалу. И вот однажды утром, любуясь рассветом, ты осознаешь, что дочь твоя мертва, а ты – ты по?прежнему жив.

Чего я не знал тогда – что боль, такая же крепкая, как моя любовь, – боль остается. Ощущение утраты не исчезло и не ослабело. Я желал услышать голос дочери, увидеть ее смеющиеся глаза, снова ощутить, как она опирается на мое плечо, читая написанные мною строки. О, если бы я мог хотя бы еще раз обсудить с нею то, что волнует меня, – ведь то же самое волновало и ее!

Все эти годы меня обуревала болезненная жажда встречи. Один раз, пусть даже во сне. Я возносил молитвы жестокому Богу, забравшему мое дитя. Я просил его позволить мне увидеть ее. Хотя бы для того, чтобы сказать: «Прощай. И прости». Меня не было рядом, когда земля принимала ее мертвое тело. И это терзает меня. Я молил Его (не доброго и не справедливого) позволить мне хотя бы один короткий взгляд, чтобы я мог удостовериться: мое дитя прошло сквозь врата и ныне обрело покой на небесах…

Но эта встреча не была мне дарована.

Так случилось, что сразу после нашего прибытия на Джерси в годовщину смерти дорогой Дидин с недельным визитом из Парижа приехала моя подруга детства Дельфина де Жирарден, автор нескольких пьес. Она привезла с собою не только утонченность и изысканность столичной жизни, но и новое дьявольское увлечение. С тех пор все изменилось.

Мой ежедневный распорядок на Джерси мало отличался от привычного по Парижу. Почти всегда мы обедали семейным кругом. Совсем просто: мясо или рыба, овощи, свежий хлеб, вино и сдоба. Наша кухарка здесь была во всех отношениях так же хороша, как оставленная во Франции, только миловиднее и моложе. Ее tarte framboise[1] был так же аппетитен, как губы, вкус которых мне посчастливилось узнать.

К приезду Дельфины Каролина расстаралась с обедом: суп из лобстера, шоколадный мусс и прочие изысканные яства. По высшему разряду, совсем как в знаменитом парижском ресторане «Гран?Вефур».

Пока мы ели, о печальной годовщине никто не упоминал. Мы с женою сроднились с этой потерей, и для нас один скорбный день ничем не отличался от другого. А портить горестными вздохами вечер для всех остальных – зачем? Дельфина развлекала нас свежими парижскими сплетнями. Она рассказывала, как идут дела у наших друзей, кто из них сменил место жительства, какие пьесы имеют успех у публики, а какие провалились. Делилась слухами о сердечных тайнах и о скандалах в обществе. Перечисляла популярные у публики и разорившиеся рестораны.

А потом она поведала о новом безумии, захватившем Париж: салонной игре под названием «говорящий стол», позволяющей беседовать с мертвыми.

Это слово, «мертвые», эхом прошелестело по столовой. Заметила ли Дельфина взгляд, который супруга украдкой бросила на меня? И как я привычно отвел глаза? Как мой сын Шарль лихорадочно допил содержимое бокала? Как закашлялся его брат, Франсуа?Виктор? И как наша младшая дочь, тоже Адель, в честь матери, опустила голову и как слезы полились по ее щекам?

Не знаю, поняла ли Дельфина нашу реакцию. Она увлеченно щебетала, рассказывая о сеансах, которые ей довелось посетить, и перечисляла духов, которых удалось вызвать.

Меня всегда восхищала способность разума выходить за пределы, обусловленные возможностями плоти. Результатом таких опытов стало создание «Французского клуба гашишистов», куда, кроме меня, входили также Бальзак и Дюма. Сладкий запах дыма дарил сновидения, которые невозможно вообразить. Но я понимал, что их порождает мой собственный рассудок, – а я мечтал оказаться вне его пространства. Именно к этому я всегда стремился: вырваться наружу, порвать узкие оковы моей личной реальности.

Меня также привлекали дерзкие теории Фридриха Месмера. Данный ученый предполагал, что все взаимосвязано, что телесные флюиды соединяют в единое целое не только нас друг с другом, но и человечество со Вселенной; что баланс этих флюидов влияет на благополучие тела и разума. Я лично был свидетелем того, как магниты калибровали телесные флюиды моего сына Франсуа?Виктора, когда он был здоров, и помогали рекалибровать их верное течение во время болезни, способствуя его исцелению. Однажды я позволил адепту месмеризма попробовать ввести меня в транс, поскольку надеялся, что стану более восприимчивым к прорицанию будущего. Увы, достигнуть желаемого состояния мне так и не удалось.

Спиритизм, о котором взахлеб рассказывала Дельфина, заинтересовал меня. Основоположник этого нового учения, мсье Ипполит Леон Денизар?Ривайль, известный больше под именем Аллан Кардек, считал, что мы можем общаться с мертвыми. Он заявлял о множественности перерождений. Мы были воплощены раньше и воплотимся снова. Он утверждал, что познал тайны реинкарнации, когда проживал жизнь кельтского друида, и потом еще раз – в античной Греции, когда водил знакомство с Пифагором.

Такое совпадение показалось мне не случайным: здесь, на Джерси, земля сохранила руины множества сооружений эпохи кельтов. Я рассказал об этом Дельфине.

– Здесь совершенно обычное дело во время прогулки в лесу или по берегу наткнуться на следы их святилищ или могильников.

Она спросила, соглашусь ли я сопровождать ее назавтра, и после утвердительного ответа продолжила рассказ о сеансах, которые ей довелось посещать в Париже.

– Но как столоверчение помогает установить связь с духами? – спросила моя супруга.

– Мы избираем медиума, который опускает руки на маленький трехногий табурет, поставленный на стол. Духи общаются с живыми, постукивая ножками табурета определенным образом. В этом сезоне весь бомонд вызывает умерших.

Мы забросали ее вопросами, она терпеливо отвечала и в конце концов заявила:

– Невозможно объяснить все тонкости. Вы позволите мне продемонстрировать? Мы попробуем провести такой сеанс, и вы сами все поймете. Согласны?

Кроме моей супруги, загорелись все.

– Bien[2], – промолвила Дельфина. – Нас здесь шестеро. Кто?нибудь да сумеет установить связь.

 

Идея казалась достаточно безвредной. Я был заинтригован и в то же время испытывал сомнения. Связываться с миром духов таким легкомысленным способом… впрочем, посмотрим.

Так все и началось.

В тот первый вечер я не стал садиться за стол. Просто наблюдал со стороны, как каждый поочередно старается вызвать духа, используя табурет о четырех ногах. Все были исполнены рвения, но безрезультатно. Попробовав раз, мои гости ощутили решимость добиться своего. И на следующий день, когда мы возвращались после прогулки по окрестностям, Дельфина попросила сопроводить ее по лавкам: ей хотелось найти табурет, более пригодный для проведения сеанса, меньше размером и о трех ногах. Возможно, сказала она, все дело в этом.

Но замена большого четырехногого табурета маленьким трехногим не изменила ничего. Духи молчали.

Четыре дня спустя, заскучав, я предложил бросить глупую затею.

– Еще разочек, – взмолился мой старший сын, – папа?, теперь ваш черед сесть к столу, а я положу руки на табурет. Мы не испробовали только эту комбинацию.

Удивительно, но я согласился. Я всегда слишком сурово относился к Шарлю и здесь, на Джерси, старался чаще поддерживать его.

Мы предприняли эту – я думал, последнюю – попытку 11 сентября.

Тем вечером с нами обедали Дельфина, Огюст Вакери, генерал Ле Фло и Пьер Ревеню. К столу подали жареную курицу, приправленный зеленью картофель, спаржу и яблочный пирог. На столе стояло хорошее красное вино, но я почти не пил. Участие в сеансе предполагает ясную голову, не затуманенную алкоголем или приступом сонливости. Пока Дельфина готовила все необходимое, я позволил себе лишь послеобеденную трубку гашиша, чтобы прочистить мозги, взбодрить разум и повысить восприимчивость.

Наш дом на Джерси выходил на Ла?Манш; окна глядели прямо на пролив. В тот вечер море завораживало: волны без устали бились о берег, заполняя тишину гневной музыкой. Море тоже изнывает от нетерпения и ожидания чего?то необычного, подумал я тогда.

И необычное случилось. Четвертый сеанс привел нас в ужас и восторг одновременно. Он оказался пугающим и прекрасным; приоткрыл дверь такой силе, что ни человек, ни зверь, ни сам Господь не могли помешать ей. Тем вечером иной мир распахнул нам свое пространство, он затянул в себя море, небо, звезды…

Он соблазнял и манил, и не в слабых человеческих силах было противиться искушению. Предложенный дар сломал мою жизнь – и твою тоже.

…Стена, отграничивающая прошлое от настоящего, треснула. Ветер, распахнувший окна гостиной одиннадцатого сентября тысяча восемьсот пятьдесят третьего года, соединил наше «сейчас» с невообразимым, немыслимым. Открылся проход.

– Коснитесь пальцами табурета, – велела Дельфина.

Шарль повиновался.

– Что бы ни случилось, не отпускайте руки, – продолжила она инструкции. – Франсуа?Виктор, как только ножки табурета сдвинутся, начинайте записывать. Один удар – «да», два удара – «нет». Помните, о чем я говорила: число ударов соответствует порядку букв в алфавите. Тщательно ведите записи; позднее мы все расшифруем.

Мы расселись, развлекающиеся игрой взрослые. Все испытывали любопытство, и только один из них ощущал желание настолько исступленное и яростное, что оно через эфир воздействовало на духов.

Как я надеялся, что это не обман и не ловкий трюк!.. Я отчаянно желал поговорить с той, что умерла. В последний день мемориальной недели, в годовщину смерти Леопольдины я страстно желал поговорить с дочерью.

– Откройте свой разум, – напутствовала нас Дельфина. – Впустите духов. Приветствуйте их, позвольте им говорить.

Миновала почти целая минута, покуда маленький табурет не зашевелился. Одна из ножек стукнула. Снова. И снова.

– Кто здесь? – спросила Дельфина, и возбуждение поднималось в ее голосе подобно пузырькам в бокале шампанского. – Ты здесь?

Тук, тук.

Мне никогда не забыть звук, с которым ножки постукивали по столу. Так стучат в окно ветви дерева. Хлопает дверь. Падает крышка шкатулки. Невинный звук, так мне тогда казалось. Как же я ошибался: ведь с каждым ударом в плодородной почве моего неспокойного рассудка прорастало семя безумия… Каждый удар нес злобу и вырождение; он развращал.

– Кто там? – вскрикнула, нервничая, моя жена.

Постукивания медленно следовали одно за другим. Франсуа?Виктор прилежно делал записи, но во мне крепла уверенность, что они хаотичны и лишены какого бы то ни было смысла. Выражение лица Дельфины говорило о том же.

Очередная попытка. Очередная неудача. Вот что я тогда подумал.

И вдруг ритм изменился, стал более выраженным.

Франсуа?Виктор старательно записывал количество ударов. Но непостижимым образом я заранее предчувствовал, какое слово названо; я как будто бы обрел способность понимать шепот пространства. Ах, это трудно объяснить, еще труднее убедить кого?то. Но поверьте, во время этого и последующих сеансов со мной действительно говорили духи! Не настолько громко, чтобы это услышали другие, – но разговор этот не был плодом моего воображения.

Я здесь. Я с вами.

Затем стук прекратился. Табурет перестал покачиваться. На этот раз он оставался недвижим почти полных две минуты. Я уже был готов отодвинуть стул и встать, когда все началось снова. Табурет пришел в движение. Затрясся. Слегка сдвинулся, а потом снова занял прежнее место. Было ли это всего лишь неосознанным желанием Шарля?

– Кто говорит с нами? Дух, что был прежде? – вопросила Дельфина.

Два удара.

Нет.

– Кто ты?

Пять ударов. Остановка.

Д

Шестнадцать.

О

Долгая последовательность ударов. Шарль насчитал двадцать пять. Остановка.

Ч

Затем тридцать.

Ь

Мне потребовалась лишь секунда, чтобы услышать слово, которое ножки табурета выстукивали так долго. Одно слово. «Дочь».

Затем пауза и новая серия ударов. Новое слово.

М

Семь.

Ё

Затем восемнадцать.

Р

Я знал и это слово. Знал задолго до того, как раздался последний удар.

Дочь. Мертвая.

– Кто ты? – снова спросила Дельфина.

И дух назвал имя. Удар за ударом. Буква за буквой.

Л… Е… О… П… О… Л… Ь… Д… И… Н… А

– Это и вправду ты, Дидин? – вскричал я. – Это ты?

Мне не было нужды ожидать неторопливых ударов. Я знал и без того. Мою уверенность подтвердил единственный удар.

Тук.

Да.

– Ты счастлива?

Да.

– Где ты?

Свет.

– Как мы можем быть рядом с тобой?

Любовь.

– Ты видишь нас? Чувствуешь, как мы несчастливы?

Да.

Изучение людской природы – моя страсть; я умею читать лица и понимаю, что творится у человека на сердце, какие бы слова ни произносили его губы. Когда раздались удары, я оглядел присутствующих, подозревая ловкий трюк. Может быть, Шарль подталкивает табурет? Может быть, он решился на это в отчаянии, день за днем наблюдая нашу неизбывную скорбь? Или это просто жестокая шутка?

Я задал прямой вопрос, и он поклялся, что ни при чем. Я посмотрел на остальных детей, на супругу. Ей приходится сносить мои разглагольствования, сказала она. Но ее ненависть ко мне не настолько велика, чтобы подвергнуть меня такому наказанию. Это не Адель. В ее глазах стояли слезы, и наша младшая дочь, названная в честь матери, рыдала рядом с нею.

Нет, это не было шуткой. Треножник древней прорицательницы Сивиллы вошел в нашу жизнь.

Снаружи завывал ветер, посылал морю горестные упреки, а море отвечало ему ревом и плеском волн. Стихиям не требовались жалкие человеческие слова.

Я задал последний вопрос:

– Ты придешь снова?

Один стук. То самое «да», которое я так надеялся услышать.

В тот самый момент жизнь изменилась.

Я никогда не верил в духов, с сомнением слушал истории о привидениях – но тут я поверил. Или, как заявил бы священник, я допустил дьявола в свою жизнь.

Но священник ошибся бы. Я не только позволил ему войти. Я предоставил дьяволу теплый и уютный кров, место, где он мог передохнуть от своих трудов. Я открыл ему свою душу…

 

Глава 2

 

14 августа, наши дни.

США, север штата Коннектикут

С тех пор, как полтора месяца назад Жас л’Этуаль покинула Париж, каждый раз, просыпаясь по утрам, она давала себе слово последовать наконец совету брата Робби и держаться настоящего. Прощаясь, он поцеловал ее в лоб, ласково поправил выбившуюся прядь вьющихся волос и сказал:

– Если ты сумеешь это сделать, Жас, то сумеешь исцелиться.

Пробираясь по лесу вместе с Малахаем Самюэльсом, она пробовала сосредоточиться, как и предлагал Робби, на происходящем здесь и сейчас, не позволяя мыслям уноситься в прошлое, не позволяя, чтобы тоска снова поглотила ее.

Держись настоящего.

Здесь, в настоящем, было много всего. Свежий воздух пах травой и яблоками. Рядом шагал наставник, день обещал множество интересных вещей.

Держись настоящего.

Впереди показалась ограда с табличкой «Проход запрещен». Они подошли ближе; небо стремительно затягивало тучами. Озоновый запах начинающейся грозы ударил в ноздри, и девушку зазнобило. Это знак: им стоит повернуть назад. Она встряхнулась и обругала себя за детскую реакцию. Здесь не сказки братьев Гримм, а она не Гретель. И уж совершенно точно – Малахай не братец Гензель. Психоаналитик с оксфордским дипломом, содиректор престижного нью?йоркского фонда «Феникс». Фонд существовал полтора века и занимался научными исследованиями в области реинкарнации. Земли вокруг принадлежали Малахаю, его семья владела ими уже две сотни лет. Здесь, в этом месте, с нею не может случиться ничего плохого.

 

* * *

 

Чуть раньше, когда они заканчивали ленч, Малахай предложил ей небольшую прогулку.

– Куда? – полюбопытствовала она.

– Навестить мой таинственный сад.

Больше он ничего ей не объяснил.

Малахай не любил отвечать на прямые вопросы. Что это – старомодная застенчивость или современная бесцеремонность? С ловкостью иллюзиониста он излечивал детей от ночных кошмаров и отказывался объяснять, как это делает. Он был волшебником. Возможно, это единственное, что Жас знала наверняка. Разве не он избавил ее от галлюцинаций, которые терзали ее несколько лет? Приступы исчезли без следа, когда ей было четырнадцать, – развеялись в бодрящем альпийском воздухе.

Одевшись по?походному, они вышли из гостиной через стеклянную дверь. Дом, увенчанный башенками и горгульями, остался за спиной. Ступени каменной террасы вели в ухоженный сад. Покрытая гравием тропинка проходила через заросли шиповника, гортензии, декоративных растений – в синих, розовых, пурпурных, лавандовых тонах. Воздух наполнял густой аромат цветения.

Они миновали железные кованые ворота, дошли до беседки в викторианском стиле, и к запаху цветов добавился запах свежескошенной травы.

А от беседки оставалось всего несколько десятков шагов до яблоневого сада. Деревья были старыми и искривленными, но ветви склонялись от тяжести зеленых, еще не созревших плодов.

Пройдя через сад, они поднялись на невысокий холм, впереди высился лес.

Здесь начиналось царство природы в ее первозданном виде, а человек только оберегал и защищал ее. Повсюду висели предупреждения: черной краской неровными буквами на неошкуренных досках было выведено:

 

Частная собственность.

Вход строго воспрещен.

Паломникам и туристам – тоже.

 

Паломникам?

Жас собиралась расспросить Малахая, но он ушел далеко вперед и ждал ее уже по ту сторону обозначенной границы, на краю зарослей болиголова, рядом с соснами.

Они вместе шагнули под полог леса.

Глубокие сине?зеленые тени деревьев, чей густой аромат окутал Жас со всех сторон. Обычно запах смолы ей нравился, но сейчас его концентрация зашкаливала. Он причинял боль. Как если бы вечнозеленые хвойные иголки кололи ноздри. Ее здесь не ждали. Она всего лишь незваный гость.

– Это прекрасно. – Малахай распахнул руки в обращенном к лесу объятии.

– Да.

Она ощущала не только красоту окружающей природы, но и ее напор. Казалось, первобытный, необузданный лес таит в себе угрозу. Рядом с зелеными великанами она сама была такой хрупкой! Они стояли здесь, когда ни мама, ни бабушка еще не родились. Эта земля принадлежала деревьям. Именно они были хозяевами этих мест, а люди – люди просто вторглись в их пространство.

Темные своды леса не пропускали солнечный свет – даже те его лучи, которые смогли пробиться сквозь толщу облаков. Тени слились, и густая непроницаемая тьма окутала девушку и ее спутника.

Будучи автором и продюсером телепередачи, в которой исследовалось происхождение мифов, Жас отлично знала, какую гигантскую роль играли тени в верованиях Древней Эллады и Египта.

Из всего античного наследия самой ужасной была легенда об Агаве, матери Пенфея. Заколдованная Дионисом, Агава утратила свою тень, а с тенью – осознание того, что она женщина и мать. Она стала вести себя подобно мужчине: дерзко, жестоко, безжалостно. Разум уступил страстям, и страсти поглотили все ее существо. Ее переполняла дикая ярость. Все чаще и чаще сознание схлестывалось с темными глубинами бессознательного, и бессознательное побеждало. И однажды в приступе безумия Агава совершила невозвратное: она убила собственного сына.

Вот тогда?то, после детоубийства, с нею случилось то самое страшное, что не отпускало мысли Жас, пугая ее до умопомрачения. Страшнее не бывает. Агава похоронила собственного ребенка и жила еще долго?долго, ни на минуту не переставая оплакивать потерю.

Жас доводилось читать Карла Юнга. Ученый считал, что наше «я» обладает теневой стороной – это все, что есть в нас негативного, надломленного. Часть души, которой мы должны противостоять, если хотим когда?либо обрести целостность. Жас знала, что в ее душе эта битва еще даже не началась, что она только предстоит.

Малахай тоже знал об этом. Семнадцать лет назад он был ее лечащим врачом в Швейцарии, в клинике Бликсер Рат. О ее тенях им довелось вести подробные беседы.

– Ты в порядке? – Малахай притормозил и посмотрел на нее.

– В порядке.

Это все, что Жас позволила себе произнести вслух. Как объяснить ему свою обостренную реакцию на это место так, чтобы он не забеспокоился? В мае она предприняла поездку домой, в Париж, – впервые за много лет, чтобы помочь брату в поисках утраченной «Книги утерянных ароматов», предание о которой передавалось в их семье из поколения в поколение. И с тех пор Малахай не отводил от нее внимательного взгляда. Пытаясь привести в норму жизнь Робби, она нанесла ущерб себе: опасность, которой они оба подверглись, не прошла бесследно, разбудив память. Жас утратила равновесие. И поэтому теперь Малахай все чаще замерял ее «эмоциональную температуру». Казалось, сейчас он опять нуждается в ежеминутном подтверждении, что с нею все в порядке. Впервые с тех самых пор, как ей исполнилось четырнадцать.

Нет, обеспокоить наставника – и тем самым сорвать прогулку – в планы Жас вовсе не входило. Малахай ясно дал понять: ему важно, чтобы она увидела это особое место. Самое меньшее, чем она может отблагодарить его за все, что он для нее сделал, – не вести себя по?свински, не пугать и не устраивать припадков. Но прежде чем двинуться дальше, она все?таки обернулась. Тропинка, по которой они добрались сюда, пропала из виду. Даже если бы она захотела удрать, пути назад не было.

Удрать…

Это всего лишь прогулка по принадлежащим давнему другу владениям. Нет опасности, абсолютно никакой! У нее просто разыгралось воображение.

Держись настоящего.

Она следовала за своим проводником, шагая меж гигантских уродливых сосен. Толстый ковер сосновых иголок и опавших листьев скрывал вылезшие на поверхность огромные корни и сухие ветки, и каждый шаг становился испытанием. Она споткнулась, но Малахай ушел далеко вперед и ничего не заметил. Свидетелями ее неловкости были только птицы. Подбадривая себя, она пошла дальше.

Внезапно откуда?то донесся новый звук – и новый запах. И то, и другое было трудно опознать. Но вот они с Малахаем неожиданно повернули и увидели водопад, каскадом слетающий по камням. Брызги, падавшие на лицо, отдавали железом. Пахло влажной землей и мокрыми листьями. Чем ближе они подходили, тем сильнее становился аромат.

– Нам нужно в определенное место? – спросила она после получаса блужданий. – Или ты просто показываешь мне лес?

Дорогу им преградила мертвая сосна, жертва бури или гниения.

– Время слишком драгоценно, чтобы расточать его впустую. У меня всегда есть цель, пора бы уже и знать. А сегодня я веду тебя в такое место, которое, возможно, ты ищешь, сама того не понимая.

– О чем ты?

Вопрос еще звучал, а Жас понимала, что наставник не ответит. Малахай обожал загадки. Она смотрела, как он неуклюже перебирается через поваленное дерево, подволакивая больную ногу, и беспокоилась о его здоровье. Сколько все?таки ему лет? За шестьдесят? Больше? Он был самым твердым человеком из всех, кого она знала. Он никогда не поддавался эмоциям, делал то, что нужно было сделать. Иногда он казался безжалостным. Но он не был таким. Для нее – уж точно.

Она опять занимается самоедством. После возвращения из Парижа Жас постоянно испытывала тревогу. Гораздо чаще, чем прежде. То, что раньше только позабавило бы, теперь задевало всерьез.

 

Мы так хрупки.

Миг – и случится беда.

А от нас почти ничего не зависит.

 

Малахай отряхнул руки и пошел вперед.

– Мы почти на месте.

Через несколько минут тропинка прекратила петлять, стала прямой, как центральный проход собора, и наконец оборвалась.

Малахай широко раскинул руки.

– Добро пожаловать в мой тайный сад.

Здесь росли дубы. Под их кронами воздух радовал прохладой. Нес аромат земли и мха – чувственный, темный.

Высыхая, мох пахнет дубовой корой, палыми листьями, даже морем. Еще во времена Античности люди понимали, что запах самого мха не важен, – важно то, что он способен связывать другие запахи. Именно тонкий запах мха сводил все ароматы в единое целое, создавая новый, бархатистый мягкий аромат. Делая его изысканным, необычным и незабываемым.

– Изумительные деревья, – прошептала Жас.

– Величавые.

Дуб играл в мифологии важную роль и имел для Жас особое значение.

– «Друид» значит «ведающий дуб», – сказала она. – Все друидические ритуалы вершились в дубовых рощах.

– О! Тебе пришли на ум кельты… Забавно.

– Почему?

Малахай не ответил, только сделал знак рукой: пойдем.

Тропинка вилась меж деревьев, теряясь под наслоениями сухих листьев, сломанных веток и желудей. Жас снова споткнулась, не удержалась на ногах и начала падать.

Уже у самой земли Малахай успел подхватить ее под руку и поддержать.

– Как ты? – спросил он с той озабоченностью, которую ей часто доводилось слышать прошедшим летом.

– Отлично. Спасибо.

– Осторожней. Земля здесь неровная, нога может провалиться, а под листвою не разглядеть.

Жас кивнула. Меньше всего она сейчас думала про неровную почву под ногами. Мох, гниющие листья, сырая земля издавали резкий терпкий запах, и этот запах пьянил ее. Ароматы кружили голову и мутили рассудок. Казалось, она ощущает бег времени. Вращение Земли, цветение и увядание растений, смену сезонов. Живое рождалось и умирало, становясь пищей следующим поколениям.

Запах возрождения? Или смерти?

Они подошли к огромным валунам, сложенным в двойной круг. Ей доводилось видеть древние каменные календари и в Европе, и в Новой Англии. Сейчас сомнений почти не возникло. Понятно, почему Малахай упомянул ее увлечение кельтами.

Он провел ее вокруг этих величественных развалин, Жас внимательно рассматривала их.

– Когда это было сооружено? Ты ведь наверняка знаешь, – спросила девушка.

– Предварительная датировка – две тысячи лет до нашей эры.

– Немыслимо. – Жас испытывала возбуждение и азарт.

Она приблизилась к мегалиту с полуденной стороны, не заходя внутрь круга, и углубилась в изучение. Через несколько минут ей удалось рассмотреть обе стороны и исцарапанную поверхность камня.

– Смотри, выжжены какие?то знаки! Похоже, здесь проводили ритуалы.

– Я тоже так думаю, – ответил Малахай. – Но проверить это мы не можем.

– Ты прав. Как и расшифровать резьбу… Мы знаем о прошлом так мало!

Она положила руку на иссеченный непогодой камень, пытаясь представить, что – или кто – когда?то лежало на его гладкой поверхности.

– Мы знали бы гораздо больше, если б не боялись заниматься исследованиями за рамками того, что называется традиционной наукой, – фыркнул Малахай.

Его слова задели ее, но Жас промолчала. Самюэльс был одним из ведущих в мире специалистов по реинкарнации. Последние два месяца прошли в спорах: Жас отказывалась признавать факт перерождения. Да, летом в Париже у нее было несколько необъяснимых видений. Или все?таки галлюцинаций? Почему нужно считать, что она вспомнила фрагменты своих прежних жизней? Да, приступы возникали всякий раз как реакция на запах – как будто запахи переключали что?то в ее разуме. Но ведь ничего сверхъестественного в этом не было! Существует множество природных галлюциногенов, которые срабатывают именно так, если их вдохнуть или принять внутрь. Шаманы, монахи, мистики, суфии издавна используют их, чтобы войти в медитативное состояние и вызвать видения.

Малахай был уверен, что дикие скачки ее сознания – это память о прежних рождениях, но Жас не торопилась разделить эту его точку зрения. В конце концов она потребовала, чтобы наставник дал ей время и не докучал: она хотела самостоятельно во всем разобраться. Он с неохотой согласился. Хотя по?прежнему позволял себе подобные колкости.

– Как ты думаешь, кто соорудил это? Американские аборигены? – вернулась Жас к интересующей ее теме.

– Ну, мы находили наконечники стрел, глиняные черепки – это действительно образцы палеоиндейской культуры. Но мы полагаем, что были еще другие. Раньше.

– Кельты?! Ты вправду так думаешь?

– Пойдем. Я покажу тебе кое?что еще.

Каменный круг сам по себе стоил того, чтобы бить ноги.

– Еще? На самом деле? Это изумительно, Малахай! А что еще?

– Много всякого. Это место – прямо?таки шкатулка с сюрпризом: на двухстах сорока пяти акрах мы обнаружили по крайней мере пять мест, где есть настолько же древние развалины.

– Как давно эти земли принадлежат твоей семье?

– Группа философов?трансценденталистов, обнаружившая это место, верила в священную природу этих мест. Но из всех них только у моего предка Тревора Телмеджа были средства, чтобы выкупить землю. Он приобрел ее в конце девятнадцатого века и намеревался обустроить здесь прибежище. В библиотеке есть даже планы постройки.

– А потом?

– Его застрелили.

– Ужасно.

– Преступника так и не нашли. Я подозреваю братоубийство. Дэвенпорт Телмедж быстренько женился на вдове погибшего брата, переехал в его фамильное гнездо, усыновил детей и взял на себя управление всем семейным достоянием. Младшим братьям оставалось только кусать локти.

В тоне Малахая проскальзывали странные нотки. Он рассказывал о Дэвенпорте, пожалуй, даже с сочувствием: необычно по отношению к тому, кто, возможно, убил брата.

Лес начал редеть. Пробираясь сквозь траву и кустарник, они подошли к земляной насыпи; ступени вели наверх, к маленькой каменной лачуге. Она почти полностью ушла в почву, только вход виднелся. Еще одна типично кельтская конструкция того периода. Девушке ужасно хотелось остановиться и рассмотреть хижину внимательнее.

– Можно? – спросила она Малахая.

– На обратном пути.

– Это место – настоящий клад. Почему я не видела упоминаний о нем ни в одной статье? Как тебе удалось хранить его втайне так долго?

– С огромным трудом. Ведь гибель Тревора Телмеджа широко обсуждалась в печати. Историки страсть как любят перемывать косточки известным семействам – особенно если в их шкафах обнаружится несколько спрятанных скелетов. Пришлось приложить множество усилий, чтобы не допустить сюда посторонних.

– Не говоря уж о твоих работах по реинкарнации. Передовые научные исследования в сфере регрессионной терапии. Вот уж лакомый кусочек для журналистов, – пошутила Жас.

– Едва ли, – улыбнулся Малахай. – Как бы то ни было, мы справились. Особенно большой шум поднялся лет тридцать назад, когда одно из индейских племен предъявило свои права на эту землю. Но поскольку свидетельств того, что эти постройки возведены именно их предками, не было, от их притязаний просто отмахнулись.

– Даже если индейцы обнаружили и использовали эти постройки, возводил их кто?то другой. Это я тебе точно говорю, – заметила Жас.

Малахай взглянул на нее одобрительно. Они подошли к подъему на насыпь, и он обогнал спутницу, забираясь на лестницу из грубо отесанных камней. Травмированное бедро болело, но он решительно шагал вперед.

Тучи становились все темнее, затягивая свинцовое небо. Жас подняла голову; на лицо упали первые капли.

– Не растаешь? – улыбаясь, спросил Малахай.

Его улыбка всегда казалась ей странной. Губы старательно улыбались, но глаза оставались холодными.

– Не сахарная, – она улыбнулась ему в ответ.

– Ну, тогда не будем бояться маленького дождика.

Нет, Жас не боялась дождя. И грозы не боялась, Малахаю это было хорошо известно. Единственное, что заставляло ее впадать в панику, – любой карниз, край, обрыв. Редкая фобия впервые проявила себя в детстве. Они с братом играли в прятки и часто залезали на крышу. Ведь в каминных трубах и за выступами было так замечательно укрываться. Однажды, осторожно шагая по крыше в поисках брата, она услышала доносящиеся снизу голоса. Подобралась поближе к краю. Свесила голову. На улице стояли родители и ругались. Их перебранка казалась особенно громкой и мерзкой. Девочка была так поглощена выкрикиваемыми ими в адрес друг друга угрозами и оскорблениями, что не заметила, как сзади к ней подкрался Робби. И окликнул. Услышав свое имя, она резко дернулась от испуга. Левая нога заскользила по карнизу, сорвалась.

Жас падала. Робби вцепился в нее мертвой хваткой и тянул вверх по черепице. Ее руки оказались исцарапаны. Но брат сумел все?таки удержать ее от падения, спасти от переломов или чего похуже.

Во время психотерапевтических сеансов они с Малахаем яростно спорили, можно ли считать ее несостоявшееся падение с той крыши символом, метафорой. Когда разговоры не помогли, он, надеясь избавить ее от фобии, провел несколько сеансов гипноза. Когда не помогло и это, Самюэльс предположил, что этот страх – след трагедии, пережитой в предшествующей жизни.

Как и раньше, еще в клинике Бликсер Рат, когда он пытался связать современные события с прошлыми жизнями, она отвергала саму мысль об этом.

– Если погода окончательно испортится, мы всегда успеем укрыться в развалинах там, наверху, – заверил Малахай. – Я в любом случае собирался показать их тебе. Во время летнего солнцестояния лучи солнца проходят через отверстие в восточной стене, свет падает на пол и освещает несколько каменных плит с высеченными на них рунами. Их еще никто не смог дешифровать.

– Я бы посмотрела. Можно?

Он кивнул. Жас подошла поближе и принялась исследовать лачугу. Опустилась на колени и пальцем провела по вырезанным в камне рунам.

– Кое?что напоминает.

– Что?

– Посмотри сюда. Похоже, это Дагда, верховное божество кельтской мифологии. У него была арфа, вырезанная из дуба. Он играл, и сезоны сменяли друг друга. Тебе не кажется, что здесь изображена как раз эта арфа?

Малахай пригляделся.

– Знаешь, вполне вероятно. Если хочешь, можем на обратном пути пройти здесь еще раз. А сейчас надо трогаться. Я хочу показать тебе остальное – пока дождь не хлынул.

– Остальное?! Это еще не все?!

Он тихо засмеялся. Они отправились дальше, и Жас поинтересовалась, кто занимался датировкой. Странно, что приглашенный специалист не распознал изображение арфы.

– О, это была тонкая игра. Мы хотели получить информацию, но опасались, что эксперт придет от увиденного в экстаз и пожелает опубликовать результаты, раскрыв местонахождение памятника. Пришлось потратиться на щедрые гранты лично археологу и историку. Своего рода взятка. В результате ни в одной книге, ни на одном интернет?сайте нет ни слова о наших находках. Но была и обратная сторона медали – на таких условиях я не смог пригласить кое?кого из экспертов.

Впереди показалась аллея дубов?гигантов. Сразу за ней, в центре расчищенного участка, располагался каменный монолит. Даже в сгущающихся грозовых сумерках он сиял серебром. Что заставляло его излучать свет? Чешуйки слюды?

Когда до монолита оставалось пятнадцать шагов, Малахай тронул ее плечо.

– Погоди. Прежде чем идти дальше, скажи мне, как ты себя чувствуешь?

– Прекрасно. А что?

– Зафиксируй этот момент. Запомни свое психологическое и физиологическое состояние.

– Да зачем?

Он качнул головой.

– Всему свое время. Просто выполни мою просьбу, ладно?

Жас кивнула, закрыла глаза. Эмоции, самочувствие…

– О’кей.

Все еще держа ее за руку, Малахай двинулся вперед.

– Эксперты, которых я привозил сюда… некоторые из них… утверждали, что этим сооружениям по меньшей мере четыре тысячи лет. Некий весьма уважаемый член эзотерического сообщества полагал, что здесь когда?то размещался межгалактический портал.

– Но ты ведь этому не веришь? Реинкарнация – это одно, но следы пришельцев?..

– Следы пришельцев… памятник кельтской цивилизации… чем бы это сооружение ни было на самом деле… Тебе ведь нужен новый материал по мифам и легендам для следующего телесезона? Это интересно?

Малахай намекал на телешоу «В поисках мифов», которое вела Жас; так же называлась написанная ею книга.

– Какое великодушие, – сказала она. – Я думала, ты хочешь утаить это место.

– Хочу, разумеется. Можешь фотографировать и вести съемку. Только не указывай в публикациях координаты местности.

Девушку аж затрясло от возбуждения. Если ей повезет, то это конец долгого поиска, и эти развалины станут новым сюжетом для ее программы. Но не успела Жас прикинуть, какие именно мифы можно связать с этим местом, Малахай указал ей на гигантский мегалит, расположенный совсем рядом.

Жас никогда не слышала, чтобы за пределами Западной Европы попадались такие огромные.

– Я уверен, что именно этот камень, – Малахай торжественно взмахнул рукой, – именно это сооружение – сердце всего древнего комплекса. Если хочешь, мы можем осмотреть его подробнее.

В его голосе слышалось нечто странное. Окажись они сейчас в другом месте, не будь внимание Жас так поглощено видом развалин, она обязательно поинтересовалась бы, о чем он умолчал. Но руины так тянули ее к себе!

Посреди пустого расчищенного места находился огромный валун высотой в два человеческих роста и шириной в три обхвата. Жас приблизилась к нему. Его поверхность, несущая на себе следы пролетевших столетий, была вся исписана рунами. Снова волшебная арфа Дагды? И, похоже, еще один его атрибут – неиссякаемый котел с едой.

Основание валуна окружал ров из гальки, отделяя камень от покрытой травой насыпи.

Начал накрапывать дождь. Жас отвела взгляд от развалин и покосилась на Малахая.

– Задержимся еще на минуточку? Я заберусь наверх – хотя бы прикоснуться…

Он кивнул.

Жас пересекла ручеек гальки и подошла к камню.

Поверхность камня казалась теплой, теплее воздуха. Жас принюхалась. Она всегда думала, что так пахнет луна. Порох, земля и соль; шершавая, но прекрасная металлическая нотка.

Девушка повернулась к Малахаю, оставшемуся по другую сторону рва, собираясь поинтересоваться, что еще его эксперты сказали насчет камня. И в этот момент на нее внезапно накатила волна глубокой печали. Настолько сильной, что хотелось только одного – рыдать.

Она застыла на месте. Капли дождя стекали по лицу, она ничего не ощущала, просто ждала, когда пройдет этот неожиданный приступ. Но с каждым мгновеньем становилось только хуже.

– Жас? – тихо и обеспокоенно позвал Малахай. – С тобою все в порядке?

Та беззвучно кивнула.

– Жас?! На самом деле в порядке?

– Не сказала бы. – Она сама слышала, как дрожит ее голос.

– Что стряслось?

Она помедлила с ответом. Все ее попытки «держаться настоящего» разом провалились. Как объяснить ему то бесконечное одиночество, что обрушилось сейчас на нее? Как будто мама умерла не семнадцать лет назад, а только что. Как будто ей сию секунду сообщили о страшном диагнозе отца. О кончине бабушки. Как будто только что, а не два месяца назад, она в Париже рассталась с Гриффином Нортом.

Тоска давила и сжимала сердце. Накатила память обо всех перенесенных утратах, обо всех смертях, о потере любимого человека, которого она так отчаянно старалась удержать. Гигантская шелковая сеть, сотканная из печали, накрыла ее с головой. Взяла в плен.

– Малахай, что со мной? – прошептала она. – О таком я никогда не слышала.

– Ученые обнаружили здесь очень высокие показатели электромагнитного излучения. Считается, что этот вид поля воздействует на центры головного мозга, управляющие эмоциями. А я скажу иначе: мы внутри своего рода воронки. Энергия Земли собирается и фокусируется здесь. Зачем, мы можем только предполагать. Способность распознавать такие места людьми давно утрачена. Вот эта энергия и подействовала на тебя.

Жас рванулась прочь. Хотела перепрыгнуть галечную канавку и вязкую насыпь, оказаться там, где в безопасности стоял Малахай. И чтобы никакого электромагнитного поля! Но будто какая?то сила приковала ее к месту, и она осталась недвижима, как те огромные величественные деревья, что окружали ее со всех сторон, – такая же, как они, часть пейзажа.

– Ты тоже чувствуешь? – спросила она у спутника.

Он покачал головой. Мука и разочарование исказили его лицо. То же выражение было у него, когда Жас поинтересовалась, помнит ли он сам что?нибудь из своих прошлых жизней, и Малахай признался, что нет. Чего он только не испробовал: медитации, гипноз, эксперименты с наркотиками… Факт остается фактом: человек, положивший всю жизнь на исследование перерождений, так и не смог разбудить собственную память.

Внезапно грянул раскат грома, и немедленно хлынул ливень. Это произошло так неожиданно и так быстро, что ни Жас, ни Малахай не успели добежать до укрытия и моментально вымокли до нитки.

Не дождь – неистовый шквал. Сорвавшаяся с привязи ярость. Меньше чем через минуту ров вокруг валуна заполнился, и Жас оказалась на острове. Она понимала, разумеется, что ров не может быть особенно глубоким и что его легко перепрыгнуть или перейти вброд. Понимала разумом. Но отчаяние и чувство безнадежности не позволяли ей стронуться с места.

Одна за другой темное небо осветили три вспышки молнии. За каждой следовал раскат грома. Все громче и громче с каждым разом. Так, согласно кельтской мифологии, раскручивал свое колесо бог грома Таранис.

Гроза ревела. Малахай что?то кричал и отчаянно жестикулировал. Жас до безумия хотела сдвинуться с места, убежать от опасности. Но не могла.

Очередной раскат оглушил ее. А последовавший за ним новый разряд молнии залил все вокруг электрическим сиянием. Казалось, Малахай тоже начал светиться. Неподалеку упало дерево. Жас вдохнула горький запах тлеющей древесины.

Малахай дико размахивал руками и кричал. Она различила только одно слово: «Прячься!» – но пошевелиться была не в силах. Да и не хотела, по правде?то говоря. Все слезы, что она так долго держала в себе, сейчас непонятным образом нашли выход. Ей надо было выплакать их. Отпустить. Отмыть себя дочиста – и жить, наконец, настоящим!

– Жас!!! – отчаянно закричал Малахай, когда гром и молния ударили почти одновременно.

Время замедлилось. Запах камня, даже более сильный, чем запах дождя, главенствовал надо всем. Ее «я» застыло в капле между «сейчас» и «через мгновение». Мгновение, которое может и не наступить, – если все закончится в пылающей вспышке света. Девушка отчетливо понимала, что произошло; рассудок был кристально ясен. Поразительно, какое множество мыслей способно уложиться в такой краткий миг.

В ее мозгу вспыхнуло воспоминание об исследовании, которое она когда?то проводила по Зевсу. Страшные подробности. Планету одновременно терзают тысяча восемьсот сильных гроз. Молния бьет за секунду восемьдесят – сто раз; сорок миллионов ударов в год.

Ученые до сих пор не могут вычислить, какое количество электрических зарядов изливается во время этих гроз на Землю. Зато могут шаманы. Знают мистики и мудрецы. В эти последние безумные мгновения Жас осознала, что женщина, стоящая под открытым небом во время грозы, – идеальная мишень для истечения электричества. Великолепный сосуд для гнева молнии. Для ее огненного поцелуя.

 

Глава 3

 

Больно. Жас не понимала, где она, – все перекрывала боль. Живот скрутило спазмом. И лишь когда боль отступила, Жас осознала, что лежит в гостевой комнате дома Малахая.

Хозяин был тут же: он дремал, скорчившись в кресле у ее постели; книга выпала из рук.

Да, точно. Малахай говорил, что побудет рядом – дождется, пока она заснет. Но зачем? Что произошло? Что случилось перед тем, как он произнес эту фразу?

Лес… Мегалит…

Она сжалась: снова скрутил спазм. Между ног текло что?то теплое и липкое.

Превозмогая боль, Жас осторожно поднялась, взяла с тумбочки несессер и поплелась в ванную.

У нее всегда были проблемы с месячными. Стрессы и походные условия не могли не повлиять на цикл. Вроде случилась задержка. В июне. Или в июле. Или раньше?

Поэтому несколько дней назад она все?таки купила тест на беременность. Распечатала упаковку – а потом сидела на краешке кровати, уставившись на пластиковую полоску так, будто это бесценный экспонат из Греции или Анатолии. Смотрела и думала: а что делать, если она и вправду в положении? Мужа или постоянного парня у нее не было. Несколько коротких ночей в конце мая в Париже – вновь воскресшая страсть к мужчине, в которого она давно влюблена и который, так или иначе, присутствовал в ее жизни всегда. Но Гриффин женат. В его семье не все ладится, и он изо всех сил пытается спасти брак. Жас ни в коем случае не хотела влезать в отношения супругов, и без того непростые. И если она теперь беременна, то что, спрашивается, делать?

В отличие от большинства подруг Жас никогда не думала о материнстве. Никогда не позволяла себе даже мечтать об этом: боялась, что станет для своего ребенка такой же матерью, какой Одри была для них с братом. Детство нанесло незаживающие раны, и Жас не хотела причинить такую же боль другой человеческой душе. Не надо, чтобы кто?то еще испытал то, что пришлось испытать ей.

Но если она беременна – избавиться от ребенка?! Особенно если это ребенок Гриффина? Не слишком ли многое она уже потеряла?

Жас так и не использовала тест. Убрала упаковку в аптечку, решив, что проверит позже, когда вернется после уик?энда у Малахая. Теперь в этом не было необходимости. Теперь она знала точно. Не знала только, как справиться с этим знанием.

Женщина умылась и попробовала восстановить в памяти то, что произошло в лесу.

Молния не задела ее – но ударила совсем рядом. Полыхнула вспышка, громыхнул гром. Грохнуло так, что затряслась земля. Ее пробрало до печенок – аж зубы застучали друг об друга. Ноздри заполнил едкий запах горящих листьев. Жас отпрянула – и впечаталась в твердую неподатливую поверхность камня. Вокруг падали листья, трещали ветки деревьев – и все заливал стоящий стеной дождь.

А потом откуда?то выскочил Малахай, помог преодолеть ров и втолкнул в одну из каменных хижин: там они и дожидались окончания ливня. Он помог ей избавиться от кроссовок. Резиновые подошвы тлели, носки как будто кто?то вытащил из костра. Но на коже девушки молния не оставила ни одного следа. Малахай надеялся, что удара электрическим током удалось избежать.

Но не было ли доказательством могущества стихии то, что сейчас медленно сочилось из ее тела? Означает ли произошедшее, что ей предстоит оплакивать новую потерю?

Закрывая косметичку, Жас вспомнила страшное отчаяние, которое обрушилось на нее прямо перед бурей. И чудесный горький запах. Аромат чего?то изначального. Леса. Звезд. Она помнила его: казалось, он заложен в кодах ее ДНК – но разве такое возможно? Она помнила его на глубинном, подсознательном уровне.

Малахай утверждал, что не ощущает никаких странных запахов. И ничего толком не разглядел: его ослепила молния.

Жас проглотила две таблетки обезболивающего. Умылась. Причесалась. Надела платье и потуже затянула пояс.

Даже если приступов больше не будет, ей не уснуть. Поэтому она не вернулась в спальню, а пошла вниз. Выпьет чашку чаю, вот что она сделает. По примеру Робби.

От мысли о брате стало легче. Сейчас она ему позвонит. Выпьет чаю и позвонит Робби. Такой план. В этот момент сомнений ей нужна была хоть какая?нибудь определенность.

Дом был спроектирован в неоготическом стиле середины XIX века: великолепный в ярком солнечном свете, ночью он казался зловещим. Проходя через полутемный холл, она слышала, как под ковром скрипели половицы; по стенам метались тени.

Центральная лестница была огромна, и Жас, спускаясь по ней, чувствовала себя карлицей. В отделанных мореным дубом нишах через равные промежутки располагались семейные портреты. Глаза почивших хозяйских родственников, казалось, провожали ее.

В кухне Жас включила чайник. Дожидаясь, пока закипит вода, она бездумно смотрела в окно. Матовый свет луны очерчивал высокие деревья, сейчас гнущиеся под порывами урагана. Осень еще не наступила, но листья кружились и падали на землю. Большую ветку отломило ветром и пронесло по воздуху. Она задела мраморного ангела, сшибла его с постамента, пролетела дальше и рухнула в бассейн.

В библиотеке было уютнее. По крайней мере, здесь тяжелые шторы закрывали окна, заглушая безжалостный рев бури.

Руки тряслись. В баре стояла бутылка арманьяка: Жас заметила ее вчера, когда Малахай готовил мартини. Она плеснула немного в чай и сделала глоток. Острый бодрящий запах. Жидкий, теплый и успокаивающий. В этой комнате, как и во всем остальном доме, время будто остановилось. Современная отделка помещения лишь усиливала чувство, что ныряешь в прошлое. Когда Жас приехала сюда впервые, это показалось ей странным, даже сбивающим с толку. Но сейчас обстановка в доме даровала ей благословенный уход от реальности. Здесь пахло выделанной кожей. Теплый, темный, такой мужской запах. Создание аромата с обертонами кожи – аромата сафьяна – было испытанием мастерства для всякого великого парфюмера. Запах кожи в этой библиотеке напомнил ей композицию, созданную дедом. Дом «Л’Этуаль» по?прежнему выпускал туалетную воду с этим ароматом. И хотя в каталогах она значилась как мужская, Жас часто ее использовала.

Смакуя чай, она разглядывала книжные полки и надписи, выведенные позолотой на корешках, представляя людей, которые собирали коллекцию десятилетие за десятилетием и читали все эти тома.

Что?то светилось за горой книг. Девушка обошла большой стол. Включенный ноутбук последней марки – немыслимый предмет в комнате, где, казалось, застыл XIX век.

Ноутбук был открыт на странице поисковой системы. Жас села в удобное кожаное кресло, поставила на стол чашку, набрала «поражение молнией» и запустила программу. Через пару секунд был готов результат. В десятой по счету ссылке значилось «воздействие на организм». Жас прочитала историю женщины по имени Энн Дауни, которая вместе с группой туристов сплавлялась по реке, когда в байдарку попала молния. Некоторые погибли на месте. Выжившие оказались тяжело ранены.

«Когда тело прошивает разряд напряжением в миллионы вольт, клетки мозга выгорают или травмируются; это приводит к отеку мозговых тканей, кровоизлиянию или эпилептическим припадкам. Проходя через организм, электрический разряд поражает сердце, легкие и почки…»

В глаза бросилась фраза:

«Если молния бьет в беременную женщину, то или происходит самопроизвольный немедленный выкидыш, или плод вынашивается до конца, но после родов ребенок умирает».

Жас захлопнула ноутбук. Прикрыла глаза. Выкидыш. Все?таки выкидыш.

Она быстро встала, спеша оказаться подальше от экрана со страшным текстом. Не заметила на полу портфель Малахая, споткнулась. Портфель упал и раскрылся, содержимое вывалилось на ковер.

Присев на корточки, Жас собирала бумаги и засовывала их обратно. Там, за окном, все еще завывал ветер и лил дождь. При каждом ударе грома она невольно вздрагивала. Худшее позади. Или… лучшее? Была беременность или нет – сейчас уже неважно, верно? Что толку зацикливаться на этом, ведь теперь ничего не изменить. Пройдет и это, повторила она про себя фразу, которую часто произносила мать.

 

Пройдет и это.

 

Жас не обращала внимания на документы, которые запихивала обратно в портфель, пока на глаза ей не попалось собственное имя, выведенное на конверте.

 

Жас л’Этуаль

Для вручения через м?ра Малахая Самюэльса,

фонд «Феникс»,

Нью?Йорк, 83?я Западная ул., дом 19.

 

Написано с сильным наклоном, как будто левой рукой. В мифологии все написанное левой рукой всегда связывали с Люцифером и черной магией.

Жас повернула конверт обратной стороной к себе и обнаружила, что он распечатан. Почти хирургически ровный разрез был выполнен ножом для бумаг. Таким, как нож из ляпис?лазури, который Малахай держал у себя на столе в кабинете фонда «Феникс». Но почему же Самюэльс вскрыл адресованное ей письмо?

В обратном адресе значилось:

 

Вилла «Лесные ручьи», остров Джерси, Англия.

 

Тисненное на плотной бумаге название показалось ей знакомым. Но память молчала.

От кого же это?

Вытащив лист бумаги, Жас просмотрела текст. Не читая, просто в поисках подписи.

Тео.

Без фамилии. Она никогда и не знала его фамилию. Пациенты клиники Бликсер Рат не знали фамилий друг друга. Руководство больницы заботилось о сохранении тайны личности.

Жас не вспоминала о нем очень давно, но сейчас перед глазами возник образ странного подростка, встреченного ею семнадцать лет назад. Как необычно – прошло так много времени, и Тео ее нашел…

Тогда стояло лето. Жас гуляла по горной тропинке и за поворотом наткнулась на него: он сидел на камне, который Жас считала своим. Тео, задумавшись, смотрел вдаль и ничего не замечал, пока под ее ногой не хрустнула ветка.

Некрасивый, тощий, долговязый; какая там мужская привлекательность… Выгоревшие на солнце волосы, собранные в хвост, подчеркивали выступающие скулы и высокий лоб. Глаза, которые пристально рассматривали ее, были блекло?голубого цвета, как будто пролитые слезы смыли все краски. На лице застыло затравленное выражение.

Жас потянуло к нему, как тянет железные опилки к полюсу магнита. Никогда раньше с нею не случалось ничего подобного, и такая реакция собственного тела ее удивила и напугала.

Ей тогда было четырнадцать. Гормоны кипели в крови, а уж что творилось с воображением! Первый раз мальчик до такой степени привлекал ее и будоражил. К тому же он эстетически соответствовал ее представлению о юных греческих героях, легенды о которых она читала в школе.

Жас, подобно многим ровесницам, была не очень уверена в себе. При встрече с мальчиками она замыкалась, испытывая смущение, и больше, чем когда?либо, осознавала свою непривлекательность. Миленькой в привычном смысле этого слова она никогда не была. Каштановые тугие локоны свешивались на лицо – будто змеи Медузы Горгоны. Слишком длинная шея. Слишком крупный нос. Глаза цвета тусклой зелени – не искрящиеся, скорее, задумчивые. Она казалась старомодной и совсем не напоминала девушек с телеэкранов и журнальных обложек. В музеях, куда ее водила мать, Жас узнавала похожие черты на картинах прерафаэлитов: томные женщины, средневековые сюжеты, яркие краски…

Но Тео посмотрел на нее не с пренебрежением, а с любопытством. И Жас заметила на его щеках густой румянец. Такой же, как на своих собственных. Захваченная врасплох, она отвернулась. И бросилась бежать.

Две недели Жас и Тео молча бродили друг около друга кругами. Два подростка, которые хотят познакомиться, но стесняются. Как многие школьники их возраста. Только дело происходило не в школе – а в психиатрической клинике в Швейцарских Альпах, где лечили пограничные состояния, шизофрению и неуравновешенность.

Пациентов не запирали. Не было охранников. Здесь проходили курс лечения только подростки, не отличавшиеся буйным поведением. Персонал клиники всячески способствовал тому, чтобы пациенты заводили друзей и участвовали в совместных мероприятиях. Если их поведение не вызывало нареканий, им разрешалось в свободное от процедур время ходить на прогулки, плавать, играть друг с другом в теннис.

Однако любовные отношения были под запретом. Равно как алкоголь, сигареты и наркотические препараты. Посылки и письма досматривались на предмет контрабанды.

За первое нарушение ждал суровый выговор. Последующие приводили к запрету прогулок и прочим ограничениям режима.

Тео нарушил все существующие правила. Но долгое время об этом не знал никто, кроме Жас.

Он твердил, что, соблюдая правила, чувствует себя узником. Поэтому никогда не предупреждал персонал клиники о намерении прогуляться: шел якобы в библиотеку и, никем не замеченный, выпрыгивал из окна на задворки здания. А когда возвращался, приносил наркотики: обычно марихуану, а иногда кое?что посильнее. Давал кухонным работникам такие взятки, что они не могли устоять, – и имел неограниченный доступ к сигаретам и алкоголю.

До его появления Жас была образцовым пациентом. Нарушать правила никогда даже не приходило ей в голову. Их встреча все изменила. Поскольку девочка находилась в клинике уже несколько месяцев и пользовалась определенным доверием, первые эксцессы – нарушения комендантского часа – никого особо не встревожили.

Сначала не встревожили…

 

Дорогая Жас!

С того лета, когда мы встретились, прошло много времени. Странное было лето. Больше всего я сожалею о том, что, покидая Бликсер Рат, не узнал твою фамилию – вообще ничего о тебе не узнал. Все эти годы я пытался тебя разыскать, но не представлял, как это сделать. В наиболее мрачные мгновения жизни я даже сомневался, была ли ты на самом деле – или это просто еще одно наваждение прошлого.

А теперь к делу. Я живу на острове Джерси, в доме предков вместе с двумя пожилыми тетушками, сестрами деда. У меня здесь художественная галерея, доставшаяся в наследство от матери. Еще полгода назад я был женат и счастлив в браке. Потом моя жена трагически погибла. Детей у нас не было.

Пытаясь справиться с потерей, я находил утешение в чтении. Отдавал книгам все свое время. Копался в семейной библиотеке, следил за поступлениями в местный книжный магазин.

Почему я пишу это письмо…

В том магазине я наткнулся на твою книгу. Оказывается, ты исследуешь мифы. Книга замечательная; она напомнила о том лете, которое мы провели в Бликсер Рат. А еще дала мне недостающий ключ – твою фамилию. Но, даже зная ее, я не смог выяснить, где ты живешь, не нашел твой почтовый адрес. Поэтому я пишу тебе через Малахая. Не знаю, почему такой простой способ не пришел мне в голову раньше. Может быть, оттого, что раньше необходимость найти тебя не была такой острой, как сейчас.

Две недели назад в семейной библиотеке в книге XIX века я обнаружил письмо. Оно написано в 1855 году образованным джентльменом и содержит предположение, что существуют доказательства тех сказаний о друидах, которые ты упоминаешь в своей книге.

У меня есть основания полагать, что рисунки, которые мы делали в клинике, связаны с этой загадкой. Каменный круг, помнишь? Трудно поверить, но на рисунке в том письме XIX века – тот же круг.

И поэтому я приглашаю тебя. Согласишься ли ты приехать на Джерси и помочь мне с поисками доказательств? Это было бы…

 

 

Глава 4

 

– Ну, как ты?

Жас подняла глаза.

В дверном проеме стоял Малахай. Даже в домашних брюках, шелковом халате и бархатных шлепанцах он представлял образец элегантности. И совсем не напоминал человека, неожиданно уснувшего в кресле.

– Я проснулся, а тебя нет.

Жас кивнула.

– Мне… Мне не спалось.

Она не стала говорить о спазмах. Вот будь он медиком… Но нет, и тогда не стоило бы, пожалуй. Не такое уж сильное у нее кровотечение. Вот и нечего. Жас заставила себя выбросить из головы мысли о возможных последствиях. Она справится сама. Чуть позже, посидит в одиночестве и справится. А сейчас нужно разобраться с письмом.

Малахай покосился на ее кружку, затем на графин с бренди, неровно поставленный на полку, и спросил:

– Я посижу с тобой, не возражаешь?

– Конечно.

Малахай всегда держался отстраненно?вежливо, и поначалу это успокаивало. Ей импонировала его старомодность. Напоминала о дедушке – которому она была обязана как своим именем, так и любовью к книгам. Когда Жас только родилась, дед принес матери букет свежесрезанных гиацинтов. Одри была так очарована их ароматом, что назвала новорожденную дочь в их честь: Жассант, «гиацинт» по?французски.

Малахай плеснул в хрустальный бокал на палец янтарной жидкости и расположился по другую сторону стола, лицом к ней.

– В таком доме хорошо находиться во время разгула стихии: спокойно, безопасно… Но когда я жил здесь ребенком, ночные грозы приводили меня в ужас. Под фундаментом дома находится усыпальница, и я представлял, как дождь вымывает почву и мертвые освобождаются.

Жас, уже готовая к спору из?за письма, страшно удивилась. И, конечно, не могла не спросить про могилы.

– Внизу расположены семейные склепы: здесь лежат мои предки, начиная с Тревора Телмеджа и его брата Дэвенпорта.

– Прямо под домом?

– Ну да, в цокольном этаже. Завтра покажу, если хочешь. Прекрасный подземный сад камней. Еще мраморные скамьи и действующий фонтан. Хорошее место для раздумий и медитации.

– А почему под домом?

– Мой предок не желал, чтобы его похоронили на обычном кладбище. Боялся, что грабители раскопают могилу и нарушат его сон. Понимаешь ли, он не верил, что это окончательно.

– Он верил в реинкарнацию?

– Всецело. Был убежден, что перерождение – реальность, а смерть – лишь передышка в бесконечной цепи. Разрабатывал детальные планы, как, уже в следующей жизни, найти свой дом, ценности и банковские счета – и завладеть всем этим. Чтобы не начинать снова с нуля.

– И что? После его смерти кто?нибудь пришел за наследством?

– О таком я не слышал, но…

Малахай умолк: заметил конверт. Перевел взгляд на листок, который она все еще держала в руке.

– Что это ты читаешь? – спросил он.

Девушка протянула ему письмо.

– Могу я узнать, как ты его обнаружила?

– Оно адресовано мне. А ты его вскрыл. Так что это я должна задавать тебе вопросы, – возразила Жас.

– Не считая того, что ты копалась в моем портфеле. Не знаю, кто должен злиться сильнее.

– Злиться? Я просто споткнулась о твой портфель. Случайно. И когда складывала бумаги обратно, обнаружила это письмо.

Уголок его рта приподнялся в иронической усмешке.

– Случайностей не бывает. Равно как и совпадений.

– Что лишает тебя последнего оправдания. Поскольку если ты не распечатал письмо по ошибке, зачем на самом деле его вскрыл?

– Чтобы тебя защитить.

– Ой, Малахай… Мы же не герои готического романа. Это просто смешно. Ты ведь прочел письмо? Тео полагает, что на острове Джерси есть доказательства, подтверждающие кельтские мифы. С какой стати меня нужно защищать от моей же работы?

– Ты можешь исследовать кельтские мифы без посещения острова Джерси.

На заданный девушкой вопрос Малахай предпочел не отвечать.

– Разве тебя касается, где именно я провожу свои исследования? Известно, что на острове множество неолитических памятников, в том числе кельтских. Если он наткнулся на что?либо, подтверждающее, что друиды…

Малахай перебил ее:

– Разве то, что я показал тебе сегодня, недостаточно важно?

– Слушай, не уводи разговор в сторону! Что плохого в поездке на Джерси? Ты привез меня сюда именно поэтому? Предложить мне одни развалины взамен других – тех, что ты от меня скрыл?

– Нет! Я подумал… – Он помолчал и заговорил снова. – Просто поверь, что у меня есть основания считать… Лучше всего для тебя – проигнорировать это приглашение.

– С какой стати?

– Ты мне не доверяешь?

– Малахай, ты вскрыл адресованное мне письмо. И не сказал ни слова. Это грубое вмешательство в чужую жизнь. С чего я должна тебе доверять?

Живот снова скрутили спазмы. Жас сделала большой глоток остывшего чая.

Самюэльс встал, подошел к камину и поворошил угли. Хотя для середины августа ночь была прохладной и огонь совсем не помешал бы, девушка видела, что он просто тянет время. Обдумывая при этом, как лучше поступить в сложившейся ситуации. Глядя на него, на человека, которого, как ей казалось, она знала до донышка, Жас понимала, как мало ей на самом деле о нем известно. Отношения всегда строились только в одну сторону.

– Малахай, в чем дело?

Он зажег спичку. Запах серы ударил ей в нос. Отработанным движением Малахай бросил горящую палочку в середину растопки. Первая искорка. Следующая… Пламя пробежало по дровам. Повеяло ярким свежим ароматом горящего сандалового дерева и кедра. Горько и пряно запахло смолой.

– Ты не хочешь отвечать? – спросила она.

Он отвернулся от камина – медленно – и пошел к ней. Огонь пылал у него за спиной, погружая во мрак лицо. Его тень плясала по потолку. Самюэльс как будто решался что?то произнести. Затем передумал, шагнул к стеллажам и вытянул нечто, спрятанное между парой книг.

– Малахай, что происходит? Ведь до сих пор нет ни одного надежного доказательства того, что друиды существовали. Если у Тео появились такие доказательства, я хочу с ними ознакомиться. Что за непонятные игры?

Он мгновенье подержал предмет в ладонях, погладил его и поставил на стол перед Жас. Филин. Вырезанный из янтаря, украшенный драгоценными камнями. Не больше трех дюймов в высоту. Изумительный. Совершенный. В неярком свете лампы от Тиффани бриллиантовые глаза птицы мерцали почти магически.

– Фаберже. – Малахай, смакуя, произнес это имя, подчеркивая вес и значимость фигурки. – Редкий и невероятно ценный экспонат.

Он поднял птицу со стола и протянул ее девушке.

Жас рассматривала филина, чувствуя на себе взгляд Малахая. Он всегда был одним из самых важных людей в ее жизни. Но кем была для него она? Очередным курьезом в коллекции? Экспонатом и пациентом, каких много?

В годы ее юности Малахай оказался первым из полудюжины приглашенных бабушкой психотерапевтов, кто помог ей на самом деле. Она приехала в клинику Бликсер Рат, страдая всеми симптомами пограничного состояния, усугубленными к тому же недавней смертью матери, чье самоубийство нанесло страшный удар и по Жас, и по ее младшему брату. Для девочки потрясение оказалось слишком сильным: ведь именно она обнаружила тело Одри и прочла предсмертную записку, в которой ни слова не было о детях – только злость на последнего любовника.

Именно Малахай, за двенадцать месяцев ее пребывания в клинике и тысячу с лишним часов психотерапевтических сеансов, дал Жас точку опоры, помог выбраться из депрессии. И потом остался в ее жизни, назначая встречи каждые несколько месяцев, чтобы убедиться, что с нею по?прежнему все в порядке. Всегда подбадривал. Если требовалось, давал совет.

А в мае, когда брат попал в беду и она помчалась в Париж, чтобы быть рядом с ним, Малахай приехал следом. Не только наблюдал за развитием событий, но и оказывал деятельную помощь – она и не привыкла к такому. И не ожидала.

– Филин, – рассказывал он теперь, – одно из самых любопытных созданий. Он бодрствует, когда спит остальной мир. Видит в темноте. Как это занимательно – воспринимать реальность, когда все вокруг дремлет. Что эта птица замечает такого, что проходит мимо остальных?

Самюэльс помолчал.

– Знаешь, у меня когда?то был филин.

Жас удивилась этому признанию: Малахай очень редко рассказывал о себе.

– Он позволял мне заботиться о себе, – задумчиво произнес он.

– А жил где? В доме?

– Нет. Мы тогда жили недалеко от Лондона, рядом с птичьим заповедником, и он просто подружился со мной. Наверное, чувствовал, что одинокий мальчик, который вечно сам по себе, нуждается в друге. Я много узнал тогда про птиц и зверей, населявших тамошние леса. Эти существа лучше и чище людей. У нас все слишком запутано.

Жас вернула фигурку Малахаю, и он благоговейно поставил ее обратно на полку, взяв оттуда другую: янтарный шар со сложным узором, вырезанным на поверхности.

– Тоже удивительная вещь. Азиатская печать. Раритет. Не важно, на какую часть нажать, – оттиск получится одинаковым.

Жас ожидала, что он сейчас достанет палочку воска и покажет. Она не сомневалась, что этим оттиском Малахай запечатывает личные письма. Так же, как лес вокруг, – этот дом, экспонаты коллекции, да и сам Малахай были как бы вне времени. А ее как раз занимали иные времена, древние легенды: те, исследование которых превратилось в поиски Святого Грааля. Именно это нас и соединяет, подумала Жас. Они больше не были врачом и пациентом – но связь осталась.

– …по крайней мере, на первый взгляд. – Он продолжал рассказывать о печати как ни в чем не бывало. – Но есть крошечные детали, видимые только через лупу, отличающие одну конфигурацию от другой. Каждая – уникальна.

Малахай взял шар и покатал его между ладонями.

– Глаза лгут.

– Ты ответишь на мой вопрос?

– Тео был сложным подростком.

– Да. Я тоже.

– Вы очень плохо влияли друг на друга.

– Я такого не помню. Мы дружили. Там, в клинике, он был моим единственным другом. Настоящим другом.

Малахай вздохнул.

– Тебе придется принять это на веру, Жас. Врачебная тайна. Я не могу рассказать тебе детали – но поверь, общение с Тео для тебя опасно. Не имею права объяснить, почему. Но это так.

Девушка посмотрела на него, пытаясь прочесть хоть что?то в выражении его лица. Тщетно.

– Друиды верили в перерождение душ, – сказала она, не отводя взгляда от полупрозрачного янтарного шара, который Малахай все еще держал в руках. Казалось, в его сердцевине живет мягкий теплый огонь.

– Верили.

– Если я поеду, то обязательно поделюсь с тобою всем, что узнаю о мифах. Могу поискать подтверждения не только своих гипотез, но и твоей.

– Перерождение – не легенда. Знаешь, о том же самом я разговаривал с Гриффином Нортом. Каких?то пару месяцев назад.

Жас постаралась не вздрогнуть. Но к горлу подступили слезы. Нельзя сейчас думать о Гриффине! Эта рана еще болела. Он уже не часть ее жизни, и им никогда не быть вместе. Он рядом с женой и маленькой дочкой. Он принадлежит им.

Она глубоко вдохнула.

Соберись.

– Я поищу подтверждение твоей теории – так лучше? – спросила она, не давая мыслям разбегаться. – Может быть, на острове что?то осталось…

Жас знала, как Малахай рвется найти один из легендарных артефактов, с помощью которого можно разбудить память о прежних жизнях. Некоторые исследователи предполагали, что четыре – шесть тысяч лет назад в долине Инда мистиками были созданы инструменты для медитаций, помогающие людям входить в состояние глубокого транса, во время которого они получали доступ к памяти о прежних рождениях.

Считалось, что таких реликвий всего двенадцать. Двенадцать – мистическое число; оно повторяется, рассуждал Малахай, в различных религиях и в природе. Двенадцать артефактов, позволяющих пробиться сквозь мембрану времени.

Малахай полагал, что за последние годы два артефакта были найдены. Первый – несколько драгоценных камней, а второй – флейта, изготовленная из человеческой кости. Найдены – и почти сразу потеряны. Третий артефакт – благовоние, которое включало обонятельную память организма, – тоже недавно всплывал на поверхность и тоже исчез. Но молва об этих реликвиях продолжала разрастаться. Рассказывали, что ради них убивали; что на их поиски транжирились родовые состояния. Их разыскивали охотники за сокровищами, а честным наивным коллекционерам ловкачи предлагали купить за сумасшедшие деньги «единственный подлинный экземпляр». Снимались приключенческие ленты, писались триллеры. Сочинялись сюжеты о том, как эти инструменты древних служили сегодняшнему злу.

Именно в этом воплотился Святой Грааль Малахая. Он вожделел его так же, как иные вожделеют власти и денег.

– Не пытайся подкупить меня, твое благополучие гораздо важнее, – сказал он.

– Как интересно. Мне казалось, что важнее тех артефактов для тебя ничего нет.

– Мне больно это слышать, Жас. Ты в самом деле считаешь, что я способен принести твою безопасность в жертву древнему экспонату?

Отсвет каминного огня падал на его лицо. Задай он ей вопрос еще мгновение назад, она не знала бы, что ответить. Малахай не просто исследовал реинкарнацию; он глубоко верил в идею перерождений. Именно по этой причине Самюэльс оказался в девяностые годы в швейцарской клинике Бликсер Рат.

Подобно Карлу Густаву Юнгу, Малахай полагал: то, что традиционная психиатрия считает расстройством личности и пытается лечить, является на самом деле шрамами, нанесенными в предыдущих рождениях. Память об иных существованиях поднимается из глубин сознания и вызывает страхи, фобии, повышенную тревожность, даже появление второго «я». Если бы можно было проследить неразрешенные конфликты прежних жизней и разрешить их, в теперешнем рождении личность сумела бы исцелиться.

Малахай приехал в клинику, поскольку регрессионная терапия была частью ее лечебной программы. Используя гипноз, он изучал недавнее и отдаленное прошлое пациентов. Похороненное прошлое. Жас не очень подходила для этого: даже под гипнозом она не могла забраться в память глубже, чем к воспоминаниям о собственном детстве.

Идею реинкарнации нельзя было назвать страстью Малахая – в этом была вся его жизнь. Девушку всегда восхищали пыл и глубокая вера, с которой он занимался исследованиями. Она даже слегка завидовала: у Малахая была та точка отсчета, которой недоставало ей самой. Жас всегда хотела принадлежать к категории людей, точно знающих, в чем заключается их главное дело; людей, хранящих неизменную верность призванию.

Ее же одинаково привлекали разнообразные религии, мифы и легенды – хотя сама она не верила ни во что. Если уж совсем жестко, то по?настоящему Жас была уверена только в одном: как бы ты ни любил и ни заботился о близком тебе человеке – будь то друг, родственник или возлюбленный, – все равно рано или поздно тебя предадут. Ни в чем – и ни в ком – нельзя быть уверенным. Время и пережитые испытания сделали из нее циника.

«В поисках мифов» – и книга, и телепрограмма – были как раз таким циничным взглядом на мифологию. Разумеется, все эти истории имели ценность – как собрание метафор. Но самым главным и самым трудным было выяснить ту хрупкую основу, на которой зиждились мифы. Жас надеялась проследить хотя бы некоторые из них до конкретного человека или события, породившего его, и продемонстрировать, как то немногое, что было действительным зерном истины, преувеличивалось и романтизировалось, превращалось в сказку. Если ей удастся сделать это, она поможет людям избежать муки обманутых ожиданий. Избавит их от глупого стремления мечтать о несбыточном.

Разве у нее не было возможности убедиться в этом на собственном опыте? Ее отец довел себя до изнеможения, пытаясь оправдать ожидания старших родственников и следовать «духу семьи». Не приобрел ничего важного – но утратил многое из того, чем дорожил. Стремление матери достичь славы на литературном поприще при весьма скромных талантах так сокрушило ее самооценку, что она фактически сломала собственную жизнь.

Но результаты программы оказались совершенно другими. Люди смотрели – и загорались интересом. Обнаружилось, что выяснять, из какого крошечного зерна действительности разрослось дерево мифологии, – упоительное занятие. Ее критический анализ не разочаровывал, а воодушевлял.

– Ну, если это твой самый сильный козырь, ты проиграл, – заявила Жас, складывая письмо от Тео и помещая его обратно в конверт, который Малахай оставил на столе. – Ты не привел мне ни одной сколько?нибудь серьезной причины, почему я должна отказаться от приглашения.

– Разве твоя безопасность – недостаточная причина?

– Достаточная, если б я считала, что моя безопасность на самом деле под угрозой. Но ты не говоришь ничего конкретного. Все, что ты сказал, – что когда мы были подростками, Тео и я, мы – потенциально – стали кем? Соучастниками преступления? Так я это знаю. Я помню все правила, которые мы нарушали тем летом.

– Ты не просто нарушала правила. Ты нарушала их по его указке. Тебя использовали. Тео испытывал тягу к саморазрушению и подвергал опасности не только себя, но и тебя. Вы бродили по безлюдным местам; выходили за границы территории; нарушали комендантский час. Он тебя спаивал и приучал к марихуане…

– Мне было четырнадцать, и я потеряла от него голову.

– Дело куда серьезнее. Не подростковая влюбленность – зависимость, гораздо более глубокая.

– Может, и так. Но я была тогда просто ребенком.

– А что, если я скажу тебе, что он все еще имеет над тобою власть? Нам пришлось отправить его домой, Жас. Мы не смогли его излечить. Вполне возможно, что он до сих пор болен.

– Но ведь прошло семнадцать лет! Он был тогда шестнадцатилетним депрессивным подростком! Неужели ты сам не видишь, как нелогично и надуманно это звучит?!

– Неважно, как это звучит. Ты же все равно решила отправиться туда, верно?

– Перестань говорить загадками! О чем ты?

– Он соблазнял тебя, Жас. И я вовсе не о сексе. Я об эмоциях. О твоем сознании. Он использовал тебя для достижения своих целей.

– Малахай, ты так говоришь… Как будто он злой колду?н.

– Уж коли пошел такой разговор – именно так я и дума?ю.

 

Глава 5

 

8 сентября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

В последние два года мои домашние и наши самые близкие друзья привыкли проводить сеансы чуть ли не каждый вечер. Тушили газовые рожки; приносили свечи: по паре на каминную доску и буфет. Мы усаживались за карточный стол, и кто?то пальцами касался небольшого табурета, размещенного в центре. Все поочередно задавали вопрос, а мой сын Франсуа?Виктор считал количество ударов. Часто посещавшие нас духи оказывались настолько разговорчивыми, что сеанс затягивался до полуночи, а то и дольше. Никто не возражал.

Что толкало нас к столу: скука или любопытство? Могу сказать только о себе. Меня вело наваждение, сумасшедшая жажда заново поговорить с моей Дидин. Я нуждался в уверенности, что там, среди света и покоя, где она теперь обитает, ей хорошо. Она приходила всего дважды с момента первого явления, и всего на несколько минут.

Я был безутешен. Эти редкие свидания только усиливали боль потери. Она оставила нас во плоти – а сейчас и ее душа удалялась. Скорбь не стихала, она становилась все острее. И краткие мимолетные встречи только усугубляли муку.

Если не считать моего стремления разговаривать с Дидин вновь и вновь, сеансы имели грандиозный успех. Выражусь сильнее: они потрясали. Наша маленькая группа стала проводником самых блестящих умов мировой цивилизации; они являлись говорить со мной и наделять своей мудростью. Шекспир, Данте Алигьери, Моцарт, Ганнибал, Вальтер Скотт, Жанна д’Арк, Моисей, Иуда, Галилео Галилей, Наполеон… И, простите мне это нечестивое заявление, нас посетил даже Иисус Христос. Более ста пятнадцати душ, не только люди, но и абстрактные идеи: Индия, переселение душ, океан.

Но мой дневник не предназначен для записи бесед, которые мы вели с этими грандиозными умами; о них я поведал в другом месте. Цель этих строк – запечатлеть ту фигуру, которая сумела пробить дорогу к моей душе и почти разрушила ее. И должен сказать, Фантин, мой милый друг, почти разрушила и твою тоже.

В ночь на восьмое сентября мы сидели за столом и пытались дозваться кого?нибудь из духов, когда я услышал собачий лай. Не того рода, как когда деревенский пес лает на цыпленка. Нет. Тот звук могло издавать только свирепое и одновременно всеми брошенное существо. Через несколько мгновений к первому голосу присоединились другие. Дьявольская какофония, присущая разве что адским псам. Полагаю, тебе доводилось слышать о таких тварях. Их описывают как сверхъестественно быстрых псов со злыми глазами, горящими красным или желтым светом. Они сторожат вход в царство мертвых, преследуя заблудшие души и охраняя сокровища преисподней. Нельзя смотреть им в глаза. Говорят, третий взгляд принесет несчастному гибель. Услышать их вой – дурной знак. Он предвещает смерть или нечто еще худшее.

Этот гулкий вибрирующий вой нас смутил; все гадали, что могло вызвать у животных такую реакцию. В разгаре обсуждения моя супруга поднялась с кресла.

– Эти псы… Что?то мне нехорошо, – сказала она слабым голосом.

Идея прервать сеанс не привела меня в восторг, и я поинтересовался у общества, готовы ли они остаться и все?таки попробовать вызвать духа. Те ответили согласием, и Шарль вновь коснулся пальцами табурета.

– Кажется, здесь кто?то есть, – заметил он. – Дух, ты меня слышишь?

Я снова надеялся, что к нам снизошла Дидин. Всякий раз, в этот последний момент неизвестности, прежде чем дух называл себя, я страстно жаждал уловить имя моей возлюбленной дочери. Но в ту ночь нам отозвалась не она. Явился иной дух – тот, кого мы желали встретить менее всего.

В комнате похолодало. Адель, моя другая дочь, отошла от стола и подбросила дров в камин. Пламя загудело с новой силой, но пробирающая до озноба сырость никуда не делась. Снаружи безумствовал ветер, задувая в распахнутые окна; свечи на каминной полке и буфете погасли. Только пламя в очаге теперь освещало комнату – и нас, молчаливых и подавленных. Черный спаниель Понто, бедняга, которого мы приютили, зарычал, в его гортани рождался низкий глубокий звук. Наша кошка Гриз громко зашипела и, вздыбив шерсть, умчалась вверх по лестнице.

– Кто здесь? – спросил Шарль.

Наконец раздалось долгожданное постукивание. И вместе с ним в голове моей зазвучал голос: голос с той стороны, я слышал его всякий раз во время сеансов, и он произносил слова; они в точности совпадали с тем, что впоследствии расшифровывал в своем блокноте Франсуа?Виктор.

Желающий помочь друг.

– В чем помочь? – спросил я.

Отыскать Леопольдину.

Меня охватила дрожь. Кровь заледенела в жилах; сердце медлило с ударами, как будто превратившись в кусок льда.

– Ты пригласишь ее дух принять участие в наших сеансах?

Если это все, к чему ты стремишься.

– А к чему еще я могу стремиться?

Безмолвие.

– Я жажду встречи с ней. Есть иной способ?

Возможно.

– Что я должен сделать?

Доказать, что достоин.

– Это испытание? Ты меня проверяешь?

Да.

– Кто ты, чтобы требовать такого?

Мы уже встречались. Ты не узнаешь меня? Какое оскорбление!

– Не играйте со мной, сударь. Назовитесь!

Тебе нужна дочь. Я могу ее вернуть.

– Но не во плоти?

Вернуть ее в тварный мир.

– Что это значит?!

В свое время поймешь.

– Ты не желаешь объяснить?

Я не могу открыть больше, пока ты не прошел испытание.

– Но кто ты?

А ты не догадался?

– Нет, дьявол меня разрази! Кто ты?

Ты веришь, что Зло существует?

– Верю.

Без доказательств?

– Нет, почему. Я видел Зло. Вздернутых на виселицы мужчин. Избитых невинных детей. Женщин, умирающих от голода.

А веришь ли ты в независимость и свободу разума?

– Конечно. Для всех. Навсегда.

Из всех архангелов кто является воплощением ее?

Я дрожал, почти страшась произнести имя. Трепеща от мысли, сформировавшейся в моем мозгу.

Так кто?

– Люцифер.

Да, тот, кого страшатся и почитают. Как и тебя, Гюго. Ведь и твой острый ум вызывает страх и трепет, однако ты не дьявол, согласен?

– Да.

Для писателя ты чересчур немногословен.

Я не смог удержаться и рассмеялся. Постукивание не прекращалось; голос в моей голове не замолк ни на мгновенье.

Вот твое испытание. Сложи обо мне поэму, бард. Прославь меня во всем величии. Вознеси силу духа – моего и твоего. Духа того, кто воспаряет, творит, дерзает, не боясь ханжества узколобых, стремящихся к власти людишек. Как назвать этот грандиозный труд – решать тебе. Но я предпочел бы «Конец Люцифера». Или ты пожелаешь использовать другое мое имя. То, которое выбрал я сам.

Мне не потребовалось времени на раздумья. Я знал это имя и сейчас прошептал его.

– Призрак Гробницы?

Он не ответил. Да это было и не нужно. Именно этот момент он выбрал, чтобы нас покинуть. Я понял это, поскольку в комнате потеплело, и меня больше не бил озноб. Даже кровь побежала по жилам быстрее. А я и не знал, какая дрожь меня сотрясает. Не знал, покуда она не прекратилась.

Извинившись перед гостями и домочадцами, я поспешно поднялся наверх. Я старался описывать события сразу по окончании сеанса, пока они еще свежи в моей памяти.

Наш дом, как тебе известно, Фантин, выходит на океан. Моя комната расположена наверху, она как будто плывет на самой вершине пенного вала, что бьется под окнами. В письме другу я писал, что «обитаю на самом краю великого океана; под его неумолчный говор я медленно превращаюсь в сновидца и сомнамбулу. Смотрю на этот беспредельный простор, на этот гигантский разум, рядом с которым я настолько мал и ограничен, что вскоре от меня здесь ничего не останется, кроме Божьего замысла».

Тем вечером, как обычно, собравшись описывать сеанс, я распахнул окно, впустив в комнату влажный морской воздух. Перед сеансом я курил гашиш. Теперь я снова разжег трубку, стал к конторке и записал все слова, которые поведал мне Призрак.

Ничто не отвлекало меня. И твердыня моего скепсиса пала. Правила логики безмолвствовали. Я открыл разум возможностям, которые дарует ночь, магии тьмы, безграничности тех идей, что были мне явлены.

Я не видел ничего, кроме строк, возникающих на бумаге. Я не слышал, как затихает дом, как бьется сердце, как плещут о камни волны. Я воспринимал лишь то, что создавал сейчас. Не свои собственные слова, нет. Фиксируя на бумаге то, что говорилось на сеансах духами, я был всего лишь смиренным писцом. Здесь, в вышине, моим пером водили гости из потустороннего мира; именно они подсказывали и разъясняли не понятое мною с первого раза, словно сеансы были всего лишь репетицией, а наше истинное общение происходило в этой уединенной комнате.

Фиксируя на бумаге наш разговор с Призраком Гробницы, я изнемогал. В просторной комнате были настежь распахнуты окна, и все же тело мое покрылось по?том, а легкие жгло как от удушья. Я желал освободиться. Вдохнуть свежий ночной воздух, найти покой в прикосновении к материальному миру. Я решил отправиться к Джульетте. Прогулка взбодрит меня, а ее объятия утешат.

Небо было затянуто тучами. Но несмотря на это, я пошел берегом, а не по дороге. Неумолчный рокот волн, соленый бодрящий воздух и шорох песка под ногами всегда притягивали меня.

На берегу я некоторое время стоял, глядя на бушующее море и размышляя о предложении, которое сделал мне дух. Меня переполняли одновременно изумление и ужас, любопытство и досада. Почему же я поверил ему? Ведь вернуть дочь невозможно. И какой ценой? Ценой поэмы? Нелепый обмен.

Внезапно я почувствовал, что рядом кто?то есть. Я резко обернулся. Никого.

Я поднял глаза к небесам, гадая: там ли обитает моя возлюбленная Дидин? Часто ли смотрит вниз, на землю, проницая взором облака? А может быть, она и сейчас со мной?

Я всегда считал: если нам не по силам осмыслить устройство небесного свода, нестись в бешеной скачке по горним холмам и плыть под всеми парусами по горним морям, то не дано и уверенно рассуждать о том, кто населяет небеса – и каким образом удается этим существам понимать друг друга.

Но в последние два года, после сотни проведенных сеансов, мне было дозволено хоть краешком глаза взглянуть на его устройство. Разве нет?

Именно этот вопрос занимал мой ум во время той поздней прогулки. Через некоторое время я заметил, что навстречу мне кто?то движется. Сначала я не разобрал, кто это, мужчина или женщина. Но подойдя ближе, узнал хорошенькую горничную, недавно нанятую моей дорогой Джульеттой. Фантин, ты шла вдоль берега, глядя на бушующую стихию. Небо прояснилось, и в свете луны твоя белая сорочка светила, как маяк.

Я уже знал, что ты, как и я, находишься здесь в изгнании. В доме у Джульетты я видел тебя дважды или трижды, и всякий раз в глаза бросалась твоя печаль. Ты была укутана в нее, как в плащ. Она застилала глаза, меняя их цвет с голубого на блекло?серый. Ты даже пахла печалью. Так пахнут цветы, миг расцвета которых уже миновал. Увядающие цветы.

Я приблизился и увидел серебряную дорожку слез на твоей щеке.

Я оказался незваным гостем, но молча уйти было бы признаком неучтивости.

– Добрый вечер, Фантин.

– Добрый вечер, мсье Гюго.

В доме ты вела себя скромно. Там в моем присутствии ты опускала глаза и смущалась. Здесь же все было не так. Ты держалась открыто, почти вызывающе. Как будто берег принадлежал одной тебе – и я вторгся на твою территорию.

Я ступал на шаг позади. Должен признать: первые несколько минут нашей совместной прогулки я был настолько поглощен случившимся в моем доме, что почти тебя не замечал.

Погруженный в мысли, такие же мрачные, как море, я пытался понять суть того, что открылось мне вечером. Ни к чему не придя, я испытал потребность обсудить это с кем?либо посторонним. И спросил:

– Ты веришь в духов?

– Вы имеете в виду призраков?

– Ну да. Духи умерших. Веришь, что они способны с нами говорить?

Ты кивнула. Твои кудри вились на ветру, придавая важному вопросу оттенок некоторой фривольности и насмешки.

– О да. Я часто ощущаю присутствие матушки и чувствую аромат ее туалетной воды, когда никого нет поблизости. Это так утешает…

– Она и вправду говорит с тобой или ты просто вспоминаешь ее образ? Ты на самом деле полагаешь, что ее дух парит где?то рядом, смотрит на тебя, приходит к тебе?

Берег в этом месте был каменистый, и, начав отвечать, ты споткнулась. Я подался вперед, намереваясь тебя поддержать. И тут я ощутил твой аромат. Тот же самый, что в доме Джульетты, но теперь, вблизи, я ловил едва различимые оттенки, смешанные с запахом роз. Жасмин, лимон… На мгновение я зажмурился, желая запомнить странный запах. В доме Джульетты ты ходила с убранными волосами, спрятав их под чепец. Форма горничной скрывала пышную грудь и тонкую талию. Все это сейчас предстало моему взору. Густые темные волосы волнами спадали на спину. Там, в доме, ты была обычной служанкой. Здесь я увидел страстную страдающую женщину.

– Матушка говорит со мной, я верю.

Я сказал:

– Сегодня годовщина смерти моей дочери.

Слова набатом обрушились на нас. Они гудели колокольным звоном до тех пор, пока их не унес ветер и не заглушил шум волн.

– Я тоже потеряла ребенка, – прошептала ты. – Моя дочь родилась мертвой.

– Но ты так молода.

– Мне двадцать пять.

Ты произнесла это так, словно это глубокая старость.

– А что твой муж?

Твой взгляд снова устремился в морскую даль.

– Погиб?

Водная стихия забирает множество жизней, уж мне ли не знать?

– Он не был моим мужем. Но – да, погиб.

– Ты потеряла их обоих разом?

Ты отрицательно качнула головой.

– Но я все еще их оплакиваю.

– А если бы тебе удалось поговорить с матерью? Спросить, каково ей там, в загробном мире? Узнать, нашла ли она твою малютку и заботится ли о ней? Ты бы захотела?

– Конечно.

– Что бы ты отдала за такую возможность?

– Все, что попросят.

А затем ты взглянула на меня как на лишенного рассудка.

– Но ведь такого способа нет?!

– Возможно, есть.

И я рассказал тебе о сеансах. Я помню, сначала ты едва удержалась, чтобы не рассмеяться мне в лицо. Ты задавала вопросы, и я понимал, что ты считаешь меня глупцом и чудаком. Но шаг за шагом, слово за словом – и твое недоверие сменилось любопытством.

В тот момент ты оставила след в моем сердце. Ничем я не восторгался так сильно, как готовностью отбросить недоверие и открыть разум новому.

– Как звали вашу дочь?

Я ответил:

– Леопольдина. Но я звал ее Дидин.

– И вы говорили с вашей Дидин?

– Я не слышал ее голос. Но верю, что это она говорила со мной.

Ты внимательно посмотрела на меня. Уже не как на глупца – иначе.

Несколько минут мы шли в молчании. Я думал о тебе, испытывая любопытство. Ясно, что ты получила хорошее образование. Место горничной в таком захолустье, как Нормандские острова, – не для тебя.

– Как давно ты живешь на Джерси?

– Два с половиной года. До мадам Друэ я служила у другой леди.

– И что случилось?

– Она была уже немолода. Летом она скончалась.

– А в Париже ты тоже служила горничной?

– Нет. Я работала в магазине у отца.

– Что за магазин?

– Мой отец – известный парфюмер.

– Его больше нет?

Ты кивнула.

Волны бились о скалы, вплетая свой голос в эту симфонию смерти. Я отдавал себе отчет, что мое любопытство неуместно. Твои короткие, сжатые ответы ясно показывали: тебе тяжело вспоминать прошлое. И мне не хотелось тебя ранить. Но я писатель, я нуждаюсь в таких историях. Я мягко спросил:

– А что теперь с магазином?

– Он перешел к дядюшке, тот тоже работал с нами.

– Мог я слышать его название?

– Вероятно. Наша семья ведет дело с давних пор.

Ты назвала имя. Конечно, я хорошо его знал: старая семейная фирма. Прежде я часто покупал там духи в подарок жене, дочерям, даже Джульетте. На несколько мгновений я унесся мыслями в прошлое. Я так давно не бывал дома, не видел дорогой моему сердцу Париж. Я так скучал.

Мы шли вдоль берега, и дом Джульетты остался далеко позади. Я не очень хорошо знал эти места: попасть сюда можно только во время отлива. Со всех сторон нас окружали скалы. В лунном свете я заметил несколько ведущих в глубь камня отверстий. Пещеры. Они часто встречаются среди скал и вызывают мое любопытство. Если верить рассказам местных жителей, их стены покрыты древними рисунками; помещения в толще породы использовались в былые времена как убежища, храмы и склепы. На другой стороне острова я уже исследовал несколько пещер: они величественны и полны загадок.

– Вы бывали внутри? – спросила ты, будто читая мои мысли.

– Не здесь.

– О, побывайте! Некоторые из них поражают.

– А ты? Не боишься, что можно остаться там навсегда? Говорят, во время прилива кое?где вода заливает все выходы и обратного пути нет.

– Я бы не возражала.

Так ясно показать, что тебе очень плохо. Ты произнесла эту фразу без пафоса, не пытаясь пробудить во мне сострадание. Ты раскрылась передо мной, еще не зная, что семена этого доверия взойдут в моей душе. И к каким бедам это приведет.

Я кивнул, склоняя голову перед твоей утратой. Скорбь – это то, что мне понятно. Соблазн найти облегчение от бесконечной печали – о, я хорошо с ним знаком!

– И я…

Горло сжал спазм. Я не мог говорить о своей боли. Произнести вслух значило погрузиться в самое пучину отчаяния.

Ты молчала, и я это оценил. Ты не подталкивала меня к беседе, ты просто ждала. Твое терпение – дар. Молчать с тобой рядом было так легко. Ах, Фантин… Спасибо тебе за это.

Я продолжал расспросы.

– Что произошло в Париже, что тебе пришлось спасаться бегством?

Ты заколебалась. И я понял, что веду себя нетерпеливо и непростительно настойчиво.

– Не сердись. Жена считает меня грубым, и Джульетта в этом с нею сходится. Она подшучивает над моей страстью вытягивать из людей истории. Я слишком жаден до человеческих комедий, трагедий и фарсов. Джульетта утверждает, что все услышанное – и подслушанное – я убираю в папку и храню до лучших времен. Собираю черты характера, добавляю пикантные подробности, все хорошенько перемешиваю, держу на огне, и – ап! – публике представлена новая книга. Но я всего лишь предлагаю свое восприятие жизни. Как зеркало, в котором можно увидеть самого себя, только при другом освещении.

Ты по?прежнему не отводила глаз от бесконечного темного моря. Твои плечи начали вздрагивать.

– Озябла? – спросил я. – Возьмешь мой сюртук?

– Нет. Нет, спасибо.

– Так в чем дело?

Ты показала на бурлящую воду.

– Иногда мне кажется, она зовет меня. Жаль, мне недостает храбрости услышать ее призыв.

– А если б достало, что бы ты сделала?

Я страшился твоего ответа, но что?то внутри меня хотело его услышать.

– Я бы последовала ему. Отдала бы себя морю.

– Ты настолько сильно жаждешь смерти?

– Нет. Нельзя сказать, что я хочу умереть. Я просто не могу больше жить. Я не могу так сильно тосковать по нему, так страстно желать.

А затем ты повернулась ко мне, и я увидел твое потрясение.

– Ты и сама этого не понимала?

Ты качнула головой.

– Пожалуйста, простите меня. У меня нет права так с вами разговаривать. Навешивать это бремя на вас.

Ты и вправду выглядела подавленной.

– Не обижай меня, Фантин. Все это время мы гуляли и беседовали, как равные. Мужчина и женщина, которые разделяют одинаковую боль утраты. Мужчина и женщина, раскрывающие друг другу сердце под этим ночным небом. Если б я не желал слушать, то сказал бы тебе об этом давным?давно.

Ты склонила голову. Я взял тебя за подбородок и приподнял лицо. Твоя кожа была нежна, и, несмотря на тяжелый разговор, меня окатила волна удовольствия.

В этом мое благословение и мое проклятие. Мои страсти спрятаны глубоко, но они всегда готовы выплеснуться на поверхность. Сексуальное наслаждение – мой способ вырваться из рутины; способ куда более верный, нежели все мои романы, пьесы, стихи или политические памфлеты.

Это сильнее меня. Только потакая своим страстям, своей похоти, нахожу я забвение, коего жаждет моя душа.

Я наклонился вперед. Медленно, предупреждая тебя о своих намерениях: ведь я не злодей и не развратник, чтобы вырывать поцелуи силой. Ты не отшатнулась, не вздрогнула. И тогда я нежно тебя поцеловал. Ты никак не откликнулась на мой поцелуй, даже выражение лица осталось прежним.

Ах, Фантин, ты была уже почти мертва, но еще этого не знала.

– Ты не нуждаешься? Мадам Друэ платит тебе довольно?

– Все хорошо.

Вот теперь ты заколебалась.

– Что такое, Фантин?

– Я слышала о вас, мсье Гюго.

– И что же?

– Слышала от других служанок…

Ты смущенно замолкла. Я улыбнулся.

– Так скажи мне, какие ужасы тебе поведали?

– Нет, совсем наоборот. Они говорят, вы добрый и щедрый, и если девушке нужны деньги, вы нежны с нею и почти ничего не просите взамен.

– Ты желаешь, чтобы я был щедр с тобой?

– Если это вам поможет, мсье. Если я вам нужна, то буду счастлива дать вам то, что вы пожелаете, – но никаких денег я не возьму.

– Но почему?

– Из?за тоски.

– Твоей?

– Нет, мсье, вашей.

Я не знал, что сказать. Давно я не встречал ни в ком такого понимания. Поэтому я поцеловал тебя еще раз. А затем мы повернули обратно, идя по собственным следам.

– Я бы все?таки хотел заплатить тебе.

Я повторил свое предложение опять.

– Нет, в этом нет необходимости.

– Но если я не заплачу?…

Я оборвал себя. Почему я рассердился на твой упорный отказ принять монеты в обмен на то, о чем я хотел бы тебя попросить? Почему я был так настойчив?

Второй раз за вечер ты предугадала мои мысли:

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Если вы не заплатите, то вам придется ухаживать за мною, а этого вы не хотите.

Ты напомнила мне ночную нимфу. Девушка с разметанными по ветру волосами, сверкающими серо?голубыми глазами, отражающими блеск волн и лунный свет.

– А ты хочешь, чтобы я ухаживал?

Ты объяснила:

– Никто не заботился обо мне уже очень давно. Я снова хочу испытать это чувство. Совсем немного. Проверить, достаточно ли этого, чтобы удержать меня в жизни.

– Ты поразительное создание… Предлагаешь мне сделку?

Ты улыбнулась.

– Можно сказать и так.

Я отодвинулся. Погладил твои прекрасные волосы, завладел локоном. И снова ощутил запах. Что за аромат! Он больше подошел бы даме, восседающей в гостиной за чашкой чая, чем служанке, бредущей по берегу острова Джерси.

Я достал из кармана пригоршню монет и раскрыл ладонь.

– Уверена, что не возьмешь?

– Здесь, на острове, многие с радостью возьмут их, мсье. Но не я. Если вы чего?либо хотите от меня, я подарю вам это безо всяких денег, в обмен на те чувства, которые вы, возможно, испытаете по отношению ко мне.

Ты решительно согнула мои пальцы поверх монет, отвергая предложение ясно и определенно. А затем… затем ты прижалась ко мне. Подарила поцелуй и ответила на мой. У меня перехватило дыхание.

Отодвинувшись, ты произнесла одно слово:

– Спасибо.

Я поразился.

– Во имя неба, за что?!

– За то, что заставили о многом задуматься. Первый раз за долгое время. А теперь я должна идти.

– Позволь мне тебя проводить.

– Нет, у вас есть дела куда важнее, чем я.

Но я не хотел, чтобы ты оставалась одна под чернильно?черным небом. Боялся, что ты решишься и шагнешь с берега в глубину. Представлять, как ты погружаешься в воду, как намокает и тяжелеет платье, как оно тянет тебя вниз, как тебя поглощает стихия, – я не мог! Я не мог опять воображать крутящийся водоворот, песок и водоросли в прекрасных волосах. Я спасу тебя, Фантин. Спасу хотя бы тебя.

Я смотрел тебе вслед. Ты свернула к дому Джульетты. А я больше не жаждал любовных объятий, душа просила одиночества. Поэтому я снова вышел на берег и отправился вдоль моря домой.

По дороге в «Марин?Террас» мне снова чудился звук шагов за спиной, я чувствовал аромат дыма и ладана. Я повернулся – но сзади были только тени и камни, да соленый запах моря.

Долго мои мысли сопровождал лишь плеск волн. А потом вдалеке раздался яростный собачий лай. Цепные псы лают на чужаков не так. Это существо предупреждало всех, кто готов услышать: бойтесь меня. Потом ему ответили другие собачьи голоса. Все повторилось.

Обычно я не страшусь ни человека, ни зверя, но в тот день мне было не по себе. Я нагнулся и поднял с земли булыжник. Таким можно нанести сильный удар разбойнику… или собаке. Я шагал к дому, и шершавая поверхность камня успокаивала и ободряла меня.

Лишь оказавшись дома и крепко заперев дверь, я успокоился и внимательно рассмотрел свое орудие. Кусок кварца почти совершенной овальной формы. Абсолютно белый, но не мертвого мраморного оттенка, а цвета очень нежной женской кожи. В мерцающем свете свечей я разглядел очертания женского лица, которое создавалось на поверхности камня рисунком трещин, царапин и впадин. А потом со все возрастающим изумлением обнаружил в этом лице черты моей утонувшей дочери. Как если бы сам великий Роден работал над барельефом и только начал наносить резцом линии, выявив ее сокровенную суть.

Любуясь, я поместил находку на каминную доску. Интересно, заметят ли сходство этого лица с лицом Дидин мои домочадцы?

Поднявшись к себе наверх, я распахнул окна и снял влажную одежду. Шумело море. Налив себе бренди и сделав глоток, я обратил взор в ночную тьму.

…Твои мягкие щеки под моими пальцами, твои податливые губы, запах роз и лимона. Твои печальные слова…

Такое облегчение – разговор без притворства. И с женой, и даже с Джульеттой такое получается все реже. Я позволил тебе увидеть, как печаль терзает меня, и не беспокоился о том, как это знание на тебя подействует.

Я шагнул к письменному столу. С пером в руке, пока меня омывает ветер, пока внизу спят домочадцы, я спешил записать историю этой странной ночи, которая началась со спиритического сеанса и завершилась встречей двух призраков – твоим, Фантин, и моим.

 

Глава 6

 

22 августа, наши дни.

Нью?Йорк

Ледяное прикосновение кольца вызывало беспокойство. Указательный палец и руку пробирал холод, и девушку зазнобило, несмотря на то, что в цокольном этаже музея «Метрополитен» было тепло. Выполненное из медного сплава в форме искусно переплетенного ободка с печаткой?узлом. Сложный кельтский узор. В центре – странное, похожее на привидение лицо с пустыми, уставившимися прямо на нее глазницами. Жас разглядывала его, как загипнотизированная. Еще один аргумент в пользу поездки на остров Джерси.

Двадцать шесть веков… Кто был его последним владельцем, чью руку оно украшало? Мужчины? Женщины? Ритуальный предмет или просто знак любви и уважения? Жас знала, что кельты делились на племена и каждым правил король. Население состояло из друидов – жрецов и жриц, – воинов, знати и простого люда. Вожди одаривали кольцами воинов, и те носили их как знак признания и символ могущества. Для жрецов кольца служили подтверждением статуса.

– Как долго этот экспонат находится в коллекции музея? – спросила Жас у Кристины Баллок, смотрителя зала средневековой культуры.

– Это дар Джозефа и Бригитты Хатценбехлер. В две тысячи девятом году они передали нам значительную часть своей коллекции. Почти все хранится у нас в отделе.

Жас повертела рукой, подставляя кольцо под свет лампы. Оно будило воображение. Свидетель эпохи кельтского расцвета – и лишний аргумент в пользу поездки на остров Джерси.

Несмотря на настойчивые просьбы Малахая – или, наоборот, из?за них, – Жас решила, что отказываться от такого замечательного шанса, как приглашение Тео, нельзя. На острове Джерси сохранилось больше сотни исторических памятников кельтского периода. Из?за геологических процессов почва сдвигается, и на свет появляются новые находки. Если Тео Гаспар что?то нашел, она хочет это увидеть.

Обычно, когда Жас бралась за новое исследование, она старалась прочитать как можно больше материалов по теме, изучить все доступные экспонаты. За прошедшие после получения письма несколько недель женщина собрала множество фотографий: развалины древних сооружений, археологические находки, иллюстрации к кельтским мифам и легендам.

Этот визит в музей «Метрополитен» должен был стать ключевым моментом на этапе подготовки.

Баллок встретила ее в фойе музея. Они на лифте спустились в цокольный этаж и больше четверти часа шли лабиринтами коридоров, оказавшись наконец в изолированной комнате без окон – музейном запаснике. Здесь на высоких стеллажах хранились снабженные учетными карточками сотни экспонатов, свидетелей эпохи. Они манили к себе: Жас испытывала настоящий зуд от желания прикоснуться, рассмотреть их поближе.

Баллок достала со стеллажей дюжину предметов, когда?то принадлежавших древним кельтам. Кроме кольца, на столе сейчас лежали два браслета, меч, три монеты, две фибулы, пряжка ремня и несколько деталей конской сбруи. Несмотря на то что все эти предметы имели бытовое назначение, они были красивы и великолепно выполнены. Просто, но изящно.

О культуре, которую можно проследить на три с половиной тысячи лет назад, до бронзового века, нам почти ничего не известно. Большая часть свидетельств оставлена римлянами, авторами предубежденными и пристрастными: ведь для них мирные кельты?язычники были жалкими варварами. За вуалью предрассудков едва различалось то, что Жас считала сложным, глубоко духовным и развитым обществом.

– Вы исследуете какой?то конкретный миф? – спросила Баллок.

– Пока нет. Все зависит от того, что мне удастся здесь обнаружить.

Кольцо на пальце мешало сосредоточиться. Она ощущала тяжесть металла, его прикосновение к коже. Обычно Жас носила только серьги: кольца вызывали у нее дискомфорт, казались неуместными, она вечно боялась их потерять. Но это кольцо село как влитое – как будто оно было создано именно для нее. Совсем новое чувство: не страх потери, а радость обретения.

– Где его обнаружили?

Баллок сверилась с учетной карточкой и хмыкнула.

– Могильник, Британские острова. Забавное совпадение.

Любимая присказка Малахая рефреном отозвалась в голове Жас: «Совпадений не бывает».

– Как и египтян, – говорила между тем Баллок, – кельтов, особенно знатных, хоронили вместе с личными вещами и предметами домашнего обихода; в могилу помещали оружие и даже колесницы. Именно по этой причине до нас дошло так много памятников того времени.

– Если верить в бессмертие души, круговорот жизни и смерти, похоронные ритуалы приобретают совсем другой смысл.

Вздохнув, Жас стала снимать кольцо.

Ее тут же охватило ощущение утраты, такое сильное, что даже вытеснило исследовательский азарт, охвативший ее при виде остальных экспонатов. Баллок ничего не заметила: она раскладывала на столе один предмет за другим и давала краткое описание, – поэтому Жас оставила кольцо на пальце и взяла меч, протянутый ей смотрителем.

– Сокровище. Вершина мастерства. Шедевр для своего времени, – прокомментировала та.

Эфес представлял собой стилизованную фигурку воина. Искусная резьба: тонко выполненное лицо, выразительные глаза, хорошо различимая прическа.

– Прекрасно, – согласилась Жас.

– Возможно, лучшее из найденного при раскопках.

– Где его обнаружили?

– На территории современной Швейцарии. Еще одно доказательство распространения кельтской культуры. Нам передали его в тысяча девятьсот девяносто девятом году.

Жас разглядывала меч. Очарованная затейливым, похожим на булатный, узором, она пыталась понять, как мастер сумел выковать подобное чудо.

А затем появился звук. Металлическое лязганье? Звон колокольчика? Жас подняла голову и прислушалась. Звук доносился издалека. Слишком смутный, чтобы его можно было разобрать четко.

Постепенно все вокруг заполнил аромат – еще мгновение назад его не было, она не сомневалась! Жас принюхалась. Горящее дерево, дым, ладан и еще какой?то сладковатый запах. Что это? Она снова втянула воздух.

– Вам кажется, что здесь чем?то пахнет? – спросила у нее Баллок.

По самой форме вопроса Жас поняла, что смотритель ничего не ощущает. Обоняние Жас было очень тонким: она различала оттенки, недоступные другим людям. Ее нос всегда работал как отлаженный, хорошо настроенный инструмент. До прошлого лета это не мешало ей жить. Но в Париже она раз за разом ощущала запахи, не воспринимаемые остальными, и эти неуловимые «сигналы» приводили к галлюцинациям. Возвращение к тому состоянию, которое, казалось, безвозвратно ушло после лечения в швейцарской клинике, сбивало с толку и пугало.

В июне она вернулась в Нью?Йорк. С тех пор приступы не повторялись, и Жас выкинула произошедшее из головы. Но если они опять вернутся… В Париже она не могла контролировать свое состояние; сможет ли сейчас?

Внезапно по рукам пробежала дрожь, как будто иголочками закололо. Так обычно начинались галлюцинации. Запахи вокруг усилились, стали гуще. Свет померк. Жас пробовала сопротивляться, но тени подступали все ближе.

Мысли расплывались, как будто она покинула свой собственный разум и отправилась в путешествие по чужому. Жас огляделась. На белых стенах возникли потеки красного. На пол капала кровь. И пахло… сладко. Комнату заполнили скорбные причитания. Рыдала потрясенная горем женщина, рыдала так, что ушам Жас становилось больно.

Она напрягла все силы и попыталась выдернуть себя в реальность. Надо было непременно выбраться из кошмарного видения. Иначе она так и застрянет в нем и никогда не восстановит свою целостность.

В клинике Малахай научил девушку упражнениям, которые помогали ей выйти из галлюцинации. Личные заповеди здравого рассудка:

Открой окно. Впусти свежий воздух.

Но здесь не было окон. Значит, надо переходить к следующему шагу.

Сделай долгий, глубокий вдох. Считай… два… три… четыре.

Жас начала глубоко, размеренно дышать. Два… три… четыре… Снова. И снова. Теперь она почувствовала запах реальности. Запах чего?то, произведенного людьми. Духи. Слишком сладкие. Духи Кристины Баллок? Отлично. Ей удалось вернуться в настоящее. Нужно закрепиться здесь и выдернуть свой разум из засасывающей его воронки.

Отвлеки себя какой?нибудь задачей.

Сейчас попробуем различить их состав.

Жас вдохнула снова. Почувствовала композицию, выделила каждую нотку в отдельности: мускус, бензойные масла и карамель.

Стало получше. Теперь избавимся от дрожи. Жас осторожно положила меч, который отчаянно сжимала, вдохнула снова и начала считать: два… три… четыре. Снова. Вот, уже совсем хорошо.

Сколько все это длилось? Казалось, больше пяти минут – но по прежнему опыту она знала, что прошло всего несколько секунд. Бросив на Баллок взгляд, Жас подумала, что смотритель вообще ничего не заметила. Она как ни в чем не бывало продолжала рассказ:

– …обнаруживают все новые кельтские захоронения. Поскольку над ними зачастую возводились курганы, почва сдвинулась и надежно их спрятала. Веками они были укрыты от глаз. Сейчас находка может произойти совершенно случайно: очередное колебание почвы, и мы получаем новый, неизвестный науке могильник. Недавно в Шотландии обнаружили такое погребение при расчистке леса.

Баллок встала, и на мгновение ее тень заслонила кольцо. Всего краткий миг – но медь, кажется, засияла ярче. Конечно, это разгулялось воображение, но Жас показалось, что металл нагрелся. А через несколько секунд стал почти горячим. Жас стянула с пальца артефакт и посмотрела на оставшийся след. Как светлая полоска на загорелой коже, только наоборот: «загар» проявился под кольцом – и нигде более. Руку жгло, но девушка старалась удержаться и не тереть ее. Должно быть, аллергия на растворители, которые в музее используют для чистки металла.

Но весь вечер и ночью кожа на указательном пальце левой руки горела. Через два дня, садясь в самолет, который увозил ее в Англию, и подавая стюардессе посадочный талон, Жас заметила, что полоска стала светлее – однако никуда не делась.

 

Глава 7

 

5 сентября, наши дни.

Пролив Ла?Манш

Туристический сезон закончился, и на пароме едва ли набралось с десяток пассажиров. Судно трясло на волнах, дул сильный ветер, но Жас наслаждалась поездкой. Она провела несколько дней в Лондоне: сначала отоспалась как следует, чтобы сгладить разницу в часовых поясах, а затем поработала. Сегодня утром она совершила приятную четырехчасовую поездку на поезде до прибрежного городка Пул, а оттуда на такси добралась до пристани.

Рейс до острова Джерси, длительностью три и три четверти часа, перевалил за половину. Все это время Жас провела на верхней палубе в одиночестве, и лишь пять минут назад к ней присоединилась женщина. Пожилая, сильно за шестьдесят, в шелковом шарфе, завязанном под подбородком так, чтобы укрыть от порывов ветра каштановые волосы. Красный кашемировый жакет, свитер ему в тон, черные слаксы и черные же, на невысоком каблуке, туфли. Слишком нарядно для морского путешествия, подумала Жас.

Женщина направилась к скамье. В это время паром качнуло, она потеряла равновесие, и Жас едва успела ее подхватить.

– Не ушиблись?

– Все хорошо, дорогая, благодарю вас.

Женщина огляделась и заметила, что ее саквояж раскрылся, а вещи покатились по палубе. Паром по?прежнему качало.

– Давайте я помогу.

Жас присела на корточки. В бумажнике, который она подобрала с палубы и отдала женщине, не было ничего необычного. В серебряной расческе и зеркальце – тоже. Вещи дорогие, но самые заурядные.

– Я собираюсь сходить за чаем, – сказала Жас, протягивая женщине тюбик губной помады. – Принести вам? Или, может быть, кофе?

– Было бы здорово. Мне, пожалуйста, чай с лимоном и без сахара.

Когда девушка вернулась, дама сидела и рассматривала море за бортом. Рослая, статная. Знающая, чего хочет, и твердо стоящая на ногах. Про таких женщин думаешь, что у них важный пост в косметической компании или издательском доме. Стол в кабинете, а на нем – свежие цветы. У таких женщин жемчуг не бывает искусственным. Такие женщины никогда не выглядят глупо.

– Спасибо за помощь. – Дама сделала глоток чая и качнула головой. – Не среагируй вы так быстро, я бы упала и расшиблась. Я возвращаюсь от дочери и слегка нервничаю.

Жас не нашлась, что сказать, и молча отхлебнула из чашки.

– Все из?за дочкиного мужа. Мы с ним – небо и земля. Дочь взбунтовалась против материнского воинствующего атеизма и вышла замуж за священника. Добродетель и благочестие в тяжелой форме, страшное дело. Оливия и не замечает, какой он ограниченный. Конечно, он считает, что я тлетворно влияю на его жену…

– Почему?

– Страх перед неизвестным – могучая сила. – Женщина сделала глоток.

Туман густел. Жас уже ничего не различала вокруг себя. Казалось, облака спустились с неба и укутали судно. Кожа покрылась влагой, волосы стали виться сильнее. Соленый морской запах был таким же извечным, как ароматы леса в Коннектикуте в тот день, когда они с Малахаем попали в грозу.

Женщина задумчиво произнесла:

– Можно увидеть человека – и сразу понять, что он чужой. Речь, разумеется, не о тех, с кем вы никогда раньше не встречались, – как вы и я, например. Я говорю о людях, которые, сколько бы вы ни были знакомы, навсегда останутся чужаками. Кто?то, про кого вы знаете: «Я никогда не смогу понять этого человека, не смогу откровенно с ним поговорить». То же самое, только наоборот: можно первый раз встретить человека и увидеть в нем родственную душу.

Жак кивнула.

– О да.

– С вами такое было.

Когда семнадцать лет назад Жас впервые повстречала Тео Гаспара, то ощутила мгновенное чувство общности. Много лет спустя то же произошло в первую встречу с Гриффином Нортом. Связь возникла на глубоком, непостижимом уровне, возникла почти мгновенно. Та связь, которую она по?прежнему пыталась разорвать. Им не быть вместе. Они не принадлежат друг другу. Ей придется найти способ не тосковать о несбыточном.

Женщина заметила:

– Когда такое происходит, следует довериться сердцу, а не разуму.

– Почему вы об этом заговорили?

Жас даже слегка испугалась. Складывалось впечатление, что женщина читает ее мысли.

– Боюсь, никакой загадки. Я психотерапевт, знаю, как считывать людей. А у вас очень выразительное лицо. Если я сказала что?то, расстроившее вас, прошу прощения.

В саквояже у Жас лежала тетрадь в роскошном ярко?зеленом кожаном переплете. Подарок матери на тринадцатилетие. «Записывай все, что снится, хорошее и дурное, – сказала она тогда. – Если ты делаешь запись, сновидения становятся частью реальности, и тогда ты можешь управлять ими, а не наоборот».

В случае самой Одри это не сработало. Ее не спасли даже собственные стихи. Тем не менее Жас продолжала следовать материнскому совету. И когда она оказалась в Бликсер Рат, Малахай поддержал это начинание. Он даже убедил ее дополнить дневник перечислением совпадений, с которыми ей доводилось сталкиваться. Жас перевернула тетрадь задом наперед, открыла с чистой страницы и начала вести список.

– Когда?нибудь, – сказал наставник, – ты перечтешь написанное и увидишь, какой дорогой движется твоя жизнь. На каждой важной развилке ты сможешь обернуться и понять, что привело тебя сюда. Но важно не только понимать; нужно держаться настоящего, проживать именно свою жизнь. Каждый момент. Когда ты научишься этому, моя работа будет выполнена.

Каждый год Жас покупала к тетради дополнительный блок. Сейчас стопка из восемнадцати «томов» хранилась у нее дома. В последние годы характер записей в лицевой части тетради поменялся: она набрасывала планы, как будет проводить исследование мифов. А вот конспекты с обратной стороны тетради остались прежними: она все еще вела список совпадений. Не возвращалась к его началу, не просматривала, но продолжала вести, и это превратилось в привычку.

Где?то вдалеке завыла сирена, и звук разнесся по воде. Предостережение в тумане. Больше похожее на человеческий крик, чем на сигнал механизма.

– Какую школу вы практикуете? – спросила Жас.

– Карла Густава Юнга.

Ничего удивительного – вполне можно было понять по тому, что говорила женщина.

– Я так и предполагала. Методика Юнга присутствовала в моей жизни долгое время.

Второй сигнал сирены почти заглушил это признание.

Жас путешествовала много и часто, но по?прежнему нервничала, когда приходилось собираться в дорогу. Не столько из?за страха перед авиакатастрофами, кораблекрушениями и авариями на железной дороге, сколько от мысли, что впереди ждет неизведанное, и чем все кончится – победой или поражением, – неизвестно.

– Вы сюда в отпуск?

– По делам.

Рукав свитера у собеседницы слегка задрался, и из?под него выглянул браслет: черненое золото, плетение в виде косы. Очень похожий на тот старинный кельтский артефакт, который в Нью?Йорке показала ей Кристина Баллок.

– Позвольте, я угадаю. – Женщина, оценивающе прищурившись, оглядела Жас. – Большинство людей, приезжающих на остров по делам, занимаются бизнесом и финансами.

Жас знала, что остров Джерси – одна из немногих офшорных зон мирового банковского капитала. При населении в девяносто тысяч человек на острове обосновались сорок пять банков; здесь были зарегистрированы тридцать две тысячи компаний. На счетах хранились гигантские миллиардные вклады.

– Нет… пожалуй, нет. Финансы для вас – слишком бездушное занятие. Я?то знаю, моя семья владеет банком. Им руководил мой отец, еще раньше – дед. А теперь – племянник. Холодный, сухой бизнес. Вы умеете вести себя жестко, но… Нет, это не по вам, верно?

Жас заметила, как ловко собеседница перешла от бизнеса к личности, и засмеялась. Так точно ее еще не описывали. Подобное мог сказать про нее брат.

– А, поняла! – воскликнула женщина, не оставившая надежду определить род занятий Жас. – Вы гонитесь за своей судьбой.

– В смысле? – удивилась девушка.

Ее пожилая собеседница улыбнулась; в зеленых глазах зажегся огонек. Она наслаждалась разговором.

– Ну… обручального кольца или чего?то в этом роде у вас нет. То есть вы свободны. Почти нет багажа. За все время нашего разговора вы ни разу не доставали телефон. Значит, не ждете срочных СМС?сообщений или писем. Следовательно, не испытываете давления, ни личного, ни делового. Значит, ни к людям, ни к месту вас ничего не привязывает. Это очевидная часть. Не столь очевидно: в вас есть все приметы ищущего. С некоторыми мне прежде доводилось сталкиваться. Одну могу назвать точно: вы ищете особого знания. Находите связующие нити – и делитесь этим знанием с людьми. Это видно по тому, как вы смотрите за борт, как глядите на меня, по вопросам, которые вы задаете. И, что гораздо важнее, – по тем, которые вы не задаете.

Жас было не по себе, что ее анализирует незнакомка, – но проницательность женщины изумляла.

– Не спорьте. Это профессиональное.

Дама открыла записную книжку, покопалась и протянула Жас визитку. Плотная бумага, тиснение в виде геральдической птицы – возможно, феникса или орла. Под изображением птицы было имя, Минерва Истмонд, телефонный номер и адрес: Великобритания, о. Джерси, приход Сент?Хелиер.

– Это адрес и телефон моего офиса, – пояснила она. – На случай, если вам что?нибудь понадобится. Чашка чая, книги по народному творчеству – или просто знакомое лицо. Еще у меня есть множество карт. Особенно старинных. У нашего семейства большая коллекция.

– Огромное спасибо. Возможно, обращусь. Я приехала с исследовательскими целями.

– Кто бы ни показал путь, в дорогу отправляешься ты сам.

Какой сюрреалистический разговор получается, подумала Жас.

– Почему вы это сказали?

– Нет сознания, отдельного от остальных. Мы дышим общим воздухом. Души порою чувствуют друг друга, видят темные пятна даже при ярком свете солнца.

Минерва посмотрела на затянутое дымкой небо.

– На Джерси солнце бывает чаще, чем на других островах. Но сейчас здесь невесело. Туман может держаться сутками. А если холодает, то сырость пробирает до костей. Словно после летнего нашествия туристов остров желает отдохнуть, поэтому задергивает шторы на окнах и запирает двери. Но все это не должно вас останавливать. Хотя, как мне кажется, тайны не любят яркого света. У нас здесь многое спрятано от посторонних глаз: не только банковские счета, но и пещеры. Именно они, а не деньги в сейфах, наше истинное сокровище. Именно там, в пещерах, все еще живут мифы.

Снова звучно загудела сирена.

– Мы прибываем в порт, – сказала Минерва. – Хорошо оказаться дома.

Жас попыталась обнаружить хотя бы какие?то признаки суши, разглядеть дома, строения, корабли – но все закрывала густая серая стена.

 

Глава 8

 

14 сентября 1855 года.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

Стать объектом интереса призраков – страшно. Это я мог предположить заранее. Но даже и вообразить не мог, как это изнурительно тяжело! О, сколько сил требует общение с духами! И с какой ловкостью они соблазняют меня, обещая власть и могущество… Без их пристального внимания я уже не мог жить. Оно приводило в ужас и притягивало одновременно. Какой священный трепет я испытывал в их присутствии!

Некоторые духи уже не ограничивались сеансами; они являлись мне и после их завершения. Тревожа мой сон ночь за ночью, приводили меня в состояние паники. Я не мог спрятаться от них за запертыми дверями и закрытыми окнами. Они с легкостью преодолевали стены. Эти бесплотные создания – я не мог удержать их.

В последние четыре ночи один дух ведет себя куда более дерзко, чем остальные.

Все начинается, когда дом затихает и везде гасят лампы. Сначала раздаются странные звуки. Стонут половицы, скрипят оконные рамы. Жалюзи крепко заперты, но мои вещи начинают передвигаться. Летают бумаги. Комнату медленно наполняет свет, яркий, неземной, потусторонний. И в его ореоле появляется женщина, которую жители острова зовут Белой Дамой.

Она явилась нам во время одного из сеансов год назад – и с тех пор ни разу, вплоть до дня нашей с тобой встречи на берегу, Фантин. Теперь же она приходит каждый день. И если бы во время сеансов! Эта доисторическая кокетка взывает ко мне в кабинете, теребит, когда я сплю, будит. Встав предо мною, эта древняя соблазнительница, красивая и искушенная, как любая парижская блудница, предлагает мне свои прелести. В обмен она хочет того же, что желал Призрак: поэмы в ее честь.

Я знаю, что никогда не смогу удовлетворить свое вожделение с призраком. Сама мысль об этом безумна! Но я ее хочу. Я жажду ощущать ее так, как это доступно лишь смертным друг с другом: через вкус, через касание, через запах. Однако призраки бесплотны, и наши органы чувств молчат. Они – лишь тень, туман.

Страсть к духу – что может быть абсурднее? Но почему?то все это кажется мне неважным. Логика безмолвствует, зато поэтическое чувство изливается в полную силу. Я утратил спокойный сон. День за днем я вожделею объятий Призрака больше, чем объятий живых.

И куда ни шло, если б она нарушала лишь мой покой!.. Дух моей призрачной Дамы настолько силен, что она может проницать мембрану между миром телесным и миром потусторонним. Мой цирюльник рассказывал, что однажды, поздно вечером возвращаясь домой, видел, как она крадется под окнами нашего особняка. Мальчик?посыльный из бакалейной лавки, рано утром развозя товар, тоже на нее наткнулся. Он умчался прочь в совершеннейшем ужасе и наотрез отказался далее нас обслуживать.

Слышала ли ты местное сказание об этой Даме в белом? Это наследие друидов, легенда, которую так любят вспоминать жители острова.

В полутора километрах от моего дома возвышается огромный менгир. Без сомнения, это один из самых больших стоячих камней на острове, который относится к эпохе друидов. С ним иногда связывают легенду. Говорят, что это сосуд, в котором содержится душа Белой Дамы, ее тюрьма на весь светлый день, где ей суждено испытывать покаяние. И только ночью ей позволено покидать камень. Она бродит по острову, но с первыми лучами солнца отправляется обратно в узилище.

Дама убила свое дитя. На наших сеансах она подтвердила это, заявив, что является первой женщиной на Джерси, совершившей детоубийство. Ее наказание длится уже три тысячи лет, и она считает, что ее душа навеки заключена в огромном стоячем камне.

Вчера днем она снова посетила наш сеанс. Говорила о вечности, бесконечности и о вынесенном ей приговоре. Впоследствии я удалился в свою комнату и несколько часов записывал нашу беседу, вспоминая ее голос и фиксируя все упомянутые ею подробности.

С каждой минутой мне становилось все хуже, бросало в жар. Я распахнул все окна: но едва я сделал это, ветер донес адский вой. Этот звук не давал сосредоточиться, отвлекал. Однако стоило мне закрыть окно, наваливалась духота, и дыхание пресекалось.

Отбросив перо, оставив тетрадь на столе, даже не побеспокоившись убрать ее в ящик, я спустился вниз и вышел на крыльцо. Вдохнул свежий воздух и поспешил на берег. Я хотел оказаться на берегу, как можно дальше от удушливого общества Дамы в белом и от воя адского пса.

Не прошло и четверти часа, как меня окликнули:

– Мсье Гюго?

Я повернулся и увидел главу местного отделения полиции, коннетабля[3] Джесси Трента. Навершие его полицейской дубинки серебристо отблескивало в свете луны.

– Добрый вечер, коннетабль.

Трент – высокий, атлетически сложенный мужчина с глубокими морщинами вокруг глаз и угрюмыми складками на лбу. Я часто сталкивался с ним во время ночных блужданий, и за два года мы переговорили обо всем, от политических проблем на острове до различия между сыновьями и дочками. Его первая жена умерла в родах три года назад, давая жизнь их пятому мальчику. Он женился вторично; новая жена недавно подарила ему долгожданную дочь. Он всегда поражал меня: заботливый отец, из карманов его кителя вечно торчали игрушки для всего выводка, и эта ночь исключением не стала. Я заметил полоску красной ткани, связанной так, что получилась собака.

– Давно гуляете, сэр?

– Не дольше четверти часа. Что?то случилось?

– Слышали адский вой?

– Собачий? Да, слышал, а что?

– Пропал ребенок. Мать говорит: около дома лаяла собака. Что?то нам не по себе. Вы ведь знаете: на острове вроде нашего полно легенд… Мы организуем поиски.

На Джерси мне довелось услышать множество историй, связанных с собаками. Чаще всего рассказывали о черном псе, блуждающем по скалам у Боули?бэй в приходе Тринити. Те, кому случалось столкнуться с чудовищем, утверждали, что оно носилось вокруг них с ужасной скоростью – а затем просто растворялось в воздухе.

– Чье дитя пропало? – спросил я.

– Тома Митчема. Вы знакомы?

– Торговец рыбой?

Трент кивнул.

– Малышка Лили. На прошлой неделе исполнилось десять.

Он говорил так, словно знал девочку. Не удивлюсь, коли так и было. Если я ничего не путаю, старший сын Трента был ей ровесником.

– Когда она пропала?

– Трудно сказать точно. Лили отправилась спать вместе с двумя сестрами. Было около семи часов вечера. Миссис Митчем занялась починкой белья и штопкой. Примерно через час она услышала откуда?то с улицы собачий лай. Ей это показалось странным. Их собственная собака тоже заволновалась и начала с рычанием кидаться на окна. Лай и рычание все не прекращались, и миссис Митчем встала – задвинуть засовы на окнах и проверить замки. Когда она зашла в комнату к детям, то увидела, что окно распахнуто, а кровать Лили пуста. Сначала миссис Митчем обошла дом. Потом осмотрела сад и дорожку. Лили – послушная девочка, очень привязанная к матери. Если б она услышала, что ее зовут, то обязательно отозвалась бы. Но девочка не откликнулась, и мать послала одного из сыновей в таверну, за отцом. Митчем направился прямо ко мне. В Сент?Хелиер дети пропадают нечасто. Конечно, кое?кто сбегает, переправившись на лодке по морю, но не в десять же лет!.. Да и все лодки на месте.

– Возможно, Лили просто вышла к воющей собаке? Некоторые люди не в силах терпеть страдания животных. Я знаю это по себе.

– Я тоже сначала так подумал. Но что это за пес: несчастный или злобный? И пока девочка его искала, куда она могла забрести? К скалам? К морю? И что с ней все?таки произошло: она упала и расшиблась – или?..

– Если поисковая команда уже собрана, Трент, я хотел бы присоединиться. И если требуется, пришлю сыновей.

– Да, помощь нам не повредит. Если сегодня поиски не увенчаются успехом, то на рассвете мы к вам постучимся.

– Прошу вас, не будем ждать утра. Позвольте мне принять участие прямо сейчас. Я все равно теперь не смогу заснуть.

Трент нашел мне палку, чтобы при необходимости было чем обороняться, и сказал, что будет рад спутнику.

– Возможно, собака больна бешенством, поэтому в одиночку лучше не ходить. Я разбил людей на отряды, но до сих пор нас было нечетное число.

Мы с ним спустились на берег.

Я заметил:

– Насколько мне известно, здесь, на острове, не обходится без преступлений: драки, пьяные ссоры, воровство… Случалось ли что?либо необъяснимое? Часто ли происходят убийства?

– Ребенок ушел из дома, мсье Гюго. Пропал. Почему вы заговорили о мертвых?

Но у меня возникло предчувствие – как бы я хотел ошибиться! – что девочка мертва. Или скоро умрет, если мы ее не найдем.

– Не давайте воли воображению, – предостерег меня Трент. – Писатель, особенно великий, везде ищет драматические обстоятельства. Но, возможно, мы просто имеем дело с девочкой, которая ушла за лающей собакой.

Добровольные полицейские силы острова Джерси состоят из ста пятидесяти семи человек, разделенных по двенадцати приходам. Приход Сент?Хелиер, с населением более двадцати тысяч человек, охраняли три десятка полицейских. Сейчас все они и добровольцы вроде меня инспектировали дороги, осматривали поля и лес, забирались на скалы, проверяли пещеры на берегу – и звали, звали девочку. «Лили… Лили… Лили…» – беспрестанно звучало в воздухе. Иногда – гимном надежде. Иногда – похоронным хоралом.

Становилось все холоднее. Совершив большой круг, мы вернулись к заливу Сент?Обен. Вдали виднелся Замок Елизаветы. Добраться до него можно было только во время отлива, поэтому мы прошли мимо. Мы продолжали звать девочку, искали ее следы. При свете дня развалины замка манили к себе, но с заходом солнца их громада пугала и вызывала недоброе предчувствие. Особенно той ночью.

Опускался туман, и лунный свет едва проникал сквозь него. Но через десять минут мы уже не видели замка, такой густой стала пелена. Трент настаивал, чтобы мы прервали поиски до утра. Выбора не оставалось. Мы уже не видели, куда ставим ноги, и риск упасть со скалы рос с каждым шагом.

Туман был таким плотным, что почти сразу мы утратили чувство направления.

– Искать обратный путь бесполезно, – раздраженно произнес Трент. – Скалы совсем рядом. В такой мгле ничего не стоит расшибиться.

Я стер с лица капельки осевшей влаги. Волосы вымокли, словно под дождем.

– И что вы предлагаете?

Трент остановился и вздохнул.

– Нужно двигаться от моря в глубь острова. Где?то правее находится выпас: пахнет коровами. Там нам ничего не угрожает.

Я тоже ощущал запах коровьего навоза; с той стороны пахло землей, а не соленой коварной пучиной.

Мы направились туда, куда подсказывало обоняние, и вышли к полю. Трент напоминал слепца: руки выставлены перед собой, шаги мелкие, неуверенные. Должно быть, я выглядел так же.

– Здесь стена, мсье Гюго, – окликнул он меня. – Можно укрыться. Идите на мой голос.

Мы схоронились от ветра в изгибе каменной ограды. Я спросил Трента, что ему известно о замке. Его развалины часто попадались мне на глаза, но я так и не удосужился их исследовать. Мог ли там спрятаться ребенок? И если да, то грозит ли девочке опасность?

– Замок Елизаветы был назван в честь королевы и построен в тысяча пятьсот девяностом году. Раньше в том месте находилась хижина, в которой наш покровитель, святой Хелиер, жил отшельником в шестом веке. Книги по истории утверждают, что первым обитателем замка стал сэр Уолтер Рейли в бытность его губернатором Джерси. Позже, во времена Гражданской войны, там скрывался будущий король Карл Второй. Сейчас в развалинах порой что?то случается; за время, что я руковожу здесь полицией, было несколько инцидентов. В основном с путешественниками. Пытаются залезать на башенки и зубцы, хотя не у всех имеется соответствующая подготовка. Но если Лили там, то ей ничего особо не грозит.

– А что насчет привидений?

– Мсье Гюго, для таких разговоров время неподходящее.

– Как раз наоборот.

Трент вздохнул.

– Такие ученые люди, как вы, не верят в привидения, верно?

Еще несколько недель назад я бы согласился. Но не теперь. Не теперь.

– Существует множество вещей, коннетабль, в которых мы не уверены.

– В любом случае рассказывать истории будете только вы.

– Ну, я?то свои собственные истории уже слышал.

Он засмеялся. Его смех разрядил напряжение, но затем произошло нечто странное. Казалось, звук отразился от стен и рикошетом вернулся обратно. Сейчас смех уже не казался жизнерадостным: он был бездушным, тревожным, полным беспокойства.

Я уверен, Трент слышал то же самое. Но ни один из нас не сказал ни слова. Вместо этого мой спутник извинился, что ему нечем меня развлечь.

– Простите, сэр. Но я не знаю историй о привидениях.

Затрудняюсь сказать, почему я не поверил ему. Может быть, в его голосе явственно звучало колебание? Но я не сомневался: стены замка полнятся мрачными историями, которые только и ждут, чтобы их вытащили на свет. Убежден, за каждым камнем фасада кроется свой рассказ.

Мы оба молчали, и звуки ночи, почти не слышимые минуту назад, окружили нас. Волны бились о скалы, ухал филин, где?то вдалеке выли псы, верещали сверчки, и ветер не находил покоя, бросаясь на все преграды на своем пути. Пока я слушал эту симфонию ночи, Трент заснул.

Люди, которым, как ему, приходится тяжко трудиться, часто приобретают умение быстро засыпать независимо от места и обстоятельств. Я не обладаю этим полезным навыком, поэтому привалился к сырым камням и слушал звуки ночи, пытаясь различить детский плач и представляя ужас родителей.

Чтобы стать хорошим писателем, нужно иметь сострадание и воображение. Именно эти качества помогают в творчестве, но они же разрывают душу. Ты не только переживаешь собственные беды, борешься с собственными страстями, тревожишься за собственную семью – ты вынужден нести бремя переживаний и страстей множества чужих людей.

Стоит мне услышать о чьем?нибудь горе – и оно обрушивается и на меня тоже: чужие мысли, чужая боль, чужие невзгоды.

Утешение я нахожу только в женских объятиях. Нахожу отраду и покой.

Но сегодня покоя не было.

Я закрыл глаза, заставляя себя расслабиться и заснуть. Но едва я сомкнул веки, обострился слух. Собачий лай приблизился – внезапно, рывком. Пес выл, выл настойчиво, как?то по?особому. Как будто в издаваемых им звуках был некий смысл. Это его лай преследовал меня в последнее время? Что хотела сообщить мне эта тварь?

Внезапно я ощутил рядом чье?то присутствие, вдохнул запах дыма и ладана – и чего?то еще, наводящего на мысль о памятниках древности, которые пощадило время. Странный аромат для морского побережья.

Я вспоминал тебя, Фантин. Я бродил по извилистым поворотам твоей судьбы, как по узким улочкам города. Я заглядывал в окна, подсматривая за чужой жизнью. Родительский дом и безопасность. Первая встреча с возлюбленным. Ремесло парфюмера. Смерть отца. Изгнание. Каково это для женщины: остаться без крова, оказаться брошенной на произвол судьбы, плыть по течению?

Внезапно меня охватило стремление увидеть тебя. Почему именно сейчас? Какие струны задела во мне твоя история? Тогда я этого не знал. Думаю, знаю теперь. Меня привлекала твоя опустошенность, привлекала и вызывала любопытство. Я никогда прежде не встречал женщину, которая бы так выгорела эмоционально и до такой степени смирилась бы с этим. Женщину, мертвую изнутри и принявшую это с полным равнодушием.

Когда мне становится известна только часть чьей?то истории, недостающие куски терзают меня, как язва. Мне не дает покоя жажда заполнить пробелы. Так вышло и с тобою. Кто был твой возлюбленный? Почему он оставил тебя? Знал ли о твоей беременности?

Я хотел большего. Хотел знать все подробности, всю историю целиком. Это было нечто серьезнее, чем чистое любопытство. Насущная, острая потребность. Но почему?

Ты хочешь завладеть ее душой и тем самым исцелить свою собственную.

Мысли принадлежали не мне. Некто или нечто заронил в мой разум эту мысль. Она всплывала в моем уме так же, как слова духов, когда они говорили со мной.

Я возразил, не вслух, но мысленно:

– Нет. Я не желаю владеть чьей?то душой. Я не настолько чудовищен.

Настолько. Как и все люди. Признание этого – первый шаг.

– К чему?

Этот вопрос я, забывшись, задал вслух.

Трент дремал некрепко. Услышав мой голос, он открыл глаза.

– Что?то случилось?

Я покачал головой:

– Нет. Я тоже задремал. И, видно, говорил во сне.

Я солгал. Мне было страшно. Последовал ли за мной один из духов, что мы вызывали во время сеанса? Может ли случиться, что некая сущность, которой мы открыли дверь во время салонных игр, не вернулась в загробный мир, но осталась здесь, со мною? Был ли я вовлечен в беседу настолько реальную, что стал отвечать?

 

Глава 9

 

Наши дни.

Джерси, Нормандские острова, Великобритания

Большинство путешественников сочли бы номер в гостинице «Уэббер?Инн» привлекательным. На стенах – бумажные обои с мелким растительным рисунком, слегка выцветшим, но это только придавало комнате очарования. Подушки на плетеной мебели обиты тканью в тон, все очень уютно. Кровать в викторианском стиле со стеганым одеялом, на полу – плисовый ковер спокойного зеленого цвета.

Но Жас минимализм и модерн нравились куда больше, чем очарование старины. Белые полотенца – а не розовые в кружавчиках. Вся ее работа была связана с историей. Пыль веков всегда лежала на ее волосах. Поэтому здесь, в повседневной жизни, душа жаждала чистоты и ясности.

Жас разбирала багаж и вспоминала поездку на пароме. Движение сквозь туман, когда не видно ни ориентиров, ни направления, – это нечто особенное. Ощущение влаги на лице было словно касание паутины. Да еще пожилая дама – как она ухитрилась так много увидеть? Любопытно.

Паром как будто преодолел не Ла?Манш, а некий невидимый барьер, унеся ее во вневременье. Здесь все оказалось затянуто туманом. Пока такси везло ее в гостиницу, девушка не увидела ничего, что отличало бы остров от любого другого места: просто улицы и здания, люди и автомобили.

Жас заранее изучила карты и знала, как изолирован остров от суши, насколько люди здесь отрезаны от всей остальной цивилизации. Даже если б она хотела сейчас покинуть остров, то не смогла бы. Пришлось бы ждать обратного рейса парома: во Францию или Великобританию.

Жас убрала в шкаф последнюю вещь, закрыла чемодан и села к столу, на котором красовался кувшин с гигантским букетом дамасских роз. Любимый аромат парфюмеров: с незапамятных времен их выращивали, чтобы получить ароматические масла. Наклонив голову, Жас погрузила нос в бархатистые лепестки и вдохнула сладкий запах.

Мало какие современные ароматы могли сравниться с завораживающей прелестью живых цветов; разве что принадлежащие семье л’Этуаль духи марки «Руж». Это был единственный парфюм с ароматом розы, который Жас использовала. Но даже «Руж» не мог соперничать с живыми цветами.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Малиновый пирог (фр.).

 

[2] Хорошо (фр.).

 

[3] Виктор Гюго (и автор) допускает ошибку: без сомнения, имелся в виду констебль (низший полицейский чин в Англии), а не коннетабль (высшая военная государственная должность в средневековом Французском королевстве). Впрочем, у обоих этих слов единое происхождение от лат. comes stabuli (начальник конюшен).