Стивен Бут

Вкус крови

 

Бен Купер и Диана Фрай – 3

 

 

***

 

Обладатель литературных наград Barry Award, Gold Dagger и Dagger in the library

 

Бут – это путеводный свет маяка в британской детективной литературе.

Gardian

Стивен Бут – автор, которого нельзя не заметить.

Evening Standart

Бут поражает читателей совершенно неожиданными разгадками преступлений.

Sunday Telegraph

То, как Бут выдерживет общий тон «что‑то здесь не так», роднит его с Рут Ренделл.

Booklist

 

***

 

Посвящается Эрику Джефферсону

 

 

***

 

Мои благодарности за помощь в написании этого романа:

мистеру Ф. Г. Цегеру, секретарю Дербиширского филиала Федерации поляков Великобритании, за информацию о польском языке и обычаях,

инспектору Тони Айру из Департамента полиции Дербишира за консультации по вопросам действия полиции и Авиационному мемориальному центру Линкольншира за прогулку на бомбардировщике «Ланкастер».

 

1

 

Первые новости детектив‑констебль Бен Купер услышал за час до рассвета. Обычно в это время в городе царила мертвая тишина. Но в спальнях муниципальных жилых домов, так же как и в каменных коттеджах‑дуплексах[1], расположившихся полукругом на склонах окружающих холмов, уже просыпались люди, которые с удивлением смотрели на незнакомый мир приглушенных звуков и искаженных чередований света и тени. О предрассветных часах Купер знал все и был уверен, что это не то время, когда стоит находиться на улице. Но на дворе стоял январь, и рассветало в Идендейле поздно. А выпавший за ночь снег превратил обычно размеренную утреннюю жизнь города в кошмар.

Купер поднял воротник своего непромокаемого пальто до самого края фуражки и смахнул с лица снежинки, которые запутались в плохо выбритой в спешке щетине на его щеках. Он шел по одному из переулков по направлению от рыночной площади, пробираясь по свежевыпавшему снегу и скользя на замерзших булыжниках, которыми был вымощен переулок. Двигаясь от одного фонаря к другому и постоянно переходя из света в тень, Бен наконец вышел из переулка навстречу шумному рычанию транспорта, забившему все центральные улицы города и превратившему их в одну неподвижную пробку.

На Холлоугейт десятки разочарованных водителей сидели в своих машинах, стоящих вплотную одна за другой в клубах выхлопных газов. Многие из них ехали практически вслепую – ветровые стекла автомобилей были покрыты наполовину счищенным снегом или слоем полурастаявшей коричневой жижи, с которой не могли справиться примерзшие щетки. Улица была заполнена урчанием моторов, которое эхом отражалось от витрин магазинов и верхних этажей зданий, построенных в девятнадцатом веке. Свет горящих фар превращал сидящих в машинах людей в некое подобие силуэтов, которые обычно изображаются на мишенях в тире.

– Серьезное двойное нападение, по‑видимому, на расовой почве. Приблизительно в ноль двести часов[2]. Район Андербэнка…

Голос в радиоприемнике был чужим и далеким. Охрипший голос уставшего дежурного, который сидит в помещении диспетчерской без окон и даже не имеет возможности узнать, идет ли все еще снег или уже выглянуло солнце. И только дождавшись звонка от кого‑то из патрульных, он сможет об этом спросить. Да, такие вспышки необъяснимой жестокости иногда случались. И тогда на улицах проливалась кровь. В часы перед рассветом.

Купер сошел с тротуара и попал в слой мокрой грязи глубиной не меньше шести дюймов, которая немедленно залилась ему в ботинки и превратилась в полузамерзшую вату. Поскольку на улице в семь часов утра было абсолютно темно, становилось ясно, что ему предстоит очень неприятное дежурство, если только он не сможет добраться до своего шкафчика в штаб‑квартире Управления Е на Уэст‑стрит и по‑быстрому сменить носки.

– Две жертвы мужского пола получили множественные повреждения и находятся, по сообщению медиков, в тяжелом состоянии, – добавил диспетчер.

Бен в этот момент пробирался между бамперами замерших машин на противоположную сторону Холлоугейт. Вокруг него поднимались выхлопные газы, которые скапливались и замирали под уличными фонарями: они не могли исчезнуть с улицы из‑за минусовой температуры и абсолютного безветрия. Эти газы превратились в серое одеяло, которое впитывало уличный свет и медленно кружилось перед темными георгианскими окнами домов, сверкающими от изморози.

– В настоящее время разыскиваются четверо подозреваемых, – рассказывал коллега Купера. – Все четверо – белые мужчины в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет, говорящие с местным акцентом. Одного из них опознали как Эдварда Кемпа, проживающего в Идендейле в доме номер шесть по Били‑стрит. На вид ему тридцать пять лет, короткие каштановые волосы, рост около шести футов[3].

Погода в Скалистом Краю[4] менялась так быстро, что снегопады всегда оказывались для водителей неприятным сюрпризом. Сейчас все дороги вокруг Идендейла наверняка закрыты и останутся закрытыми до тех пор, пока по ним не пройдет снегоуборочная техника. Так что доступ в окружающие город населенные пункты может быть отрезан до завтра или даже до послезавтра.

Купер рано выехал из дома именно из‑за погоды. До города из фермы «У конца моста» он добирался по следу первого снежного плуга, прошедшего по дороге. Покрытые снегом поля вокруг него, сверкающие и девственно чистые, напоминали свадебный пирог, залитый сахарным сиропом и до поры до времени спрятанный в темноте. Все это было здорово, но из‑за спешки пришлось обойтись без завтрака, и теперь Бен чувствовал, что ему необходимы пара тостов с сыром и чашка черного кофе. Поэтому он и направлялся в сторону освещенных окон кафе «Старлайт», свет от которых отражался от нетронутых снежных сугробов.

– Эдварда Кемпа описывают как крепко сбитого мужчину с заметным неприятным запахом. Последний раз его видели одетым в длинное пальто и головной убор. Больше на настоящий момент ничего не известно.

Купер заглянул в окно кафе. За запотевшими стеклами в оконных рамах виднелись фигуры посетителей, закутанные в пальто и куртки с капюшонами, в шарфы и перчатки, и бесконечное количество различных головных уборов, сделанных из меха, кожи и шерсти. Выглядело все это как картинка в каталоге одежды для исследователей Севера.

– Все подозреваемые могут быть вооружены бейсбольными битами или похожим оружием. При контакте необходимо соблюдать осторожность.

Бен уже чувствовал вкус кофе и растаявшего сыра на губах, а в ушах у него звучал хруст поджаренного тоста. Его рот наполнился слюной. Он отвернул рукав пальто и взглянул на часы. У него была еще масса времени до начала смены.

Пока он стоял, уткнувшись носом в стекло, в помещении поднялась чья‑то рука, которая стерла со стекла часть конденсата. В окне появилось лицо женщины, искаженное яростью. Было видно, как она произнесла непристойность и ткнула в направлении лица Купера двумя пальцами, затянутыми в шерстяную перчатку голубого цвета. Полицейский отшатнулся. Сегодня, видимо, придется забыть о тостах и кофе.

– Диспетчерская, пришлите машину к кафе «Старлайт» на Холлоугейт, – сказал Бен в рацию.

– Будет через пару минут, констебль Купер… Как там на улице, все еще темно?

– До рассвета еще целый час, – ответил Бен. – Сам как думаешь?

 

***

 

Хуже всего были лед и пронизывающий ветер. Они, как лезвия, врезались в мозг Мари Теннент и проникали так глубоко, что терлись друг о друга где‑то в глубине ее черепа, наполняя ее голову шумом.

В последний час перед смертью Мари была уверена, что слышит музыку, стонущую в порывах ветра, шуршание колес на покрытой льдом дороге и бормотание голосов где‑то глубоко в снегу. Она отчаянно пыталась как‑то соотнести эти звуки с тем, что могло бы их издавать, дабы разобраться, что с ней происходит. Но музыка была совершенно бессмысленной, а голоса сильно искаженными, как будто бормотание доносилось из транзисторного приемника с садящимися батарейками.

Теннент лежала среди запахов потревоженного снега и влажного воздуха, ощущая на языке вкус крови. Ее тело представляло собой мозаику из обмороженных участков, потерявших всякую чувствительность, и островков боли. Руки и ноги женщины горели в тех местах, где растаявший было снег проник ей под одежду и вновь замерз. Боль в голове постепенно превращалась в жестокую и непереносимую агонию.

Именно из‑за этой боли Мари четко понимала, что звуки, которые она слышала, были вызваны тем, что крохотные косточки в ее внутреннем ухе под влиянием холода сжимались и скручивались. При этом они терлись друг о друга – отсюда и этот тихий шепот и бормотание, которые, будучи пародией на настоящие звуки, сопровождали ее постепенный уход из реального мира. Неприятное и маловразумительное прощание, последнее, сбивающее с толку, послание внешнего мира. Эти звуки были единственными, под аккомпанемент которых она шла в последний путь.

Солнце скрылось за Айронтонг‑хилл, так что теперь занесенная снегом пустошь была в тени и температура на ее поверхности быстро понижалась. Замерзающая женщина чувствовала поцелуи падающих снежинок на своем лице. Но последние лучи солнца все еще освещали самую вершину холма, и в их свете снег и скалы казались голубыми. Сам Айронтонг[5] Мари не видела – его покрытая трещинами поверхность пролегала по южной стороне возвышенности. А вот на севере, там, где среди холмов и пустошей лежало водохранилище Блэкбрук, она заметила блеск воды.

Последнее, что увидела Теннент перед тем, как ее глаза закрылись навечно, была темная вертикальная тень, разрезавшая линию горизонта над холмами. Казалось, что она врезается в серое подбрюшье облаков, как лезвие бритвы. Сознание жертвы ухватилось за эту тень, пока она собирала вместе остатки своей воли, чтобы бороться с болью. В конце концов, этот полуразрушенный осколок посреди заснеженного поля был вовсе не тем местом, где она хотела бы умереть. Он стоял там, где мужчины боролись и умерли вместе. А умирать в одиночестве – это совсем другое.

Перед внутренним взором Мари промелькнули несколько смутных картинок. Они исчезли слишком быстро, чтобы она могла оценить их важность, хотя женщина и понимала, что они как‑то связаны с ее жизнью. Каждая из них сопровождалась мгновенным выбросом запахов, вкусов и звуков, целым калейдоскопом ощущений, которые лишали ее последних сил и уничтожали сами картинки прежде, чем она могла узнать то, что на них было изображено.

Картинки сопровождались голосом – настоящим человеческим голосом, который она помнила, а не призрачным шепотом снега.

– Мы будем вместе, – произнес голос. – Ты счастлива?

А потом прозвучали два последних слова. Они возникли вместе с приступом непереносимой боли, запахом грязных простыней и звуками шагов, раздавшихся у нее над головой. Их произнес тот же самый голос и в то же время не совсем тот же.

– Слишком поздно, – прозвучало у нее в голове.

Мари Теннент никогда больше не увидит заката.

 

***

 

Бен Купер вошел в кафе. В нем было полно посетителей, которые в полусне сидели над своими чашками с чаем, и только клубы пара, которые они втягивали через нос, не позволяли им заснуть окончательно. Как это часто бывает, несколько лиц повернулись в его сторону, когда Бен затопал ногами, чтобы стряхнуть налипший снег.

Возле прилавка сидел одинокий мужчина. На нем было темное пальто и кепка с эмблемой «Манчестер Юнайтед»[6]. Подойдя ближе, Купер почувствовал знакомую вонь. Этот «аромат» значительно отличался от запаха яичницы с беконом и даже от неприятного запаха влажных шерстяных пальто и грязной напольной плитки.

Бен повернулся так, чтобы можно было рассмотреть лицо мужчины.

– С добрым утром, Эдди, – произнес он.

Посетитель настороженно кивнул в ответ. В создавшейся ситуации это было еще хорошо. Все офицеры в штаб‑квартире Управления Е прекрасно знали Эдди Кемпа. Много раз в прошлом он посещал там камеру предварительного заключения и помещения для допросов. Да и сейчас продолжал наведываться в здание на Уэст‑стрит, только с другой, внешней стороны. Теперь у Кемпа была фирма по мытью окон.

– При такой погоде много не наработаешь? – предположил Купер.

– Просто ужас какой‑то. Моя замша для протирки окон превратилась в лед – напоминает высохшие коровьи лепешки, – ответил Эдди.

Вид у Кемпа был потасканный. Красные усталые глаза говорили о том, что он не спал всю ночь. Кафе открывалось в пять утра, и в это время его основными клиентами были почтовые работники, начинавшие свою смену в сортировочном отделении почтамта, водители автобусов, железнодорожники и даже некоторые полицейские. Похоже было на то, что Кемп сидит здесь с самого открытия.

– Прошу вас, положите руки на стол, – велел детектив‑констебль.

– Кажется, ты сегодня испортишь мне завтрак, – произнес Эдди, кисло взглянув на полицейского.

– А мне кажется, что я буду вынужден вас арестовать.

– От судьбы не уйдешь, – вздохнув, произнес Кемп и протянул руки.

 

***

 

Да, это действительно был звук шагов. Шагов, скрипящих на снегу. Сердце Мари Теннент больно ударилось о диафрагму, и адреналин, как кислота, обжег ее мышцы. Она была уверена, что слышит шаги спасателей и еще какие‑то, которые были легче и чаще человеческих. Мари решила, что ее унюхали разыскные собаки и скоро руки спасателей вытащат ее из снега и завернут в одеяло с подогревом. Прикосновение этих дружеских рук согреет ее, а успокаивающие голоса прекратят агонию в ушах. Но шаги прошли мимо. Женщина не могла позвать на помощь, потому что ее тело больше ей не подчинялось и сил у нее совсем не осталось. Рот и язык отказывались подчиняться приказам мозга.

А потом Мари поняла, что ошиблась. Это она услышала шаги волчьих лап или лап каких‑то других хищников, которые живут на пустошах. Она слышала, как они подкрадывались к ней, а потом отскакивали назад, плавя снег своими покрытыми шестью животами и вожделея ухватить кусок ее тела. Теннент представила, как они истекают слюной, с нетерпением ожидая возможности впиться в ее остывающий труп и в то же время пугаясь человеческого запаха. Легкое пощипывание на щеках и веках сказало ей о том, что хищники подошли достаточно близко, чтобы она почувствовала на лице их горячее дыхание. Мари знала, что если откроет глаза, то увидит перед собой челюсти, полные белых клыков, с которых капает слюна. Но открыть глаза она уже не могла – ее влажные от слез веки смерзлись от холода. Она все еще продолжала видеть картинки, но от мороза те лишились всяких красок, и теперь в ее сознании остались только бледно‑серые и темные обрывки воспоминаний, покидающих ее мозг. Умирающая больше не слышала звуков, не чувствовала запахов, не ощущала вкуса и даже не могла нащупать то всеобъемлющее ощущение, которое несколько мгновений назад охватило всю ее сущность, а теперь медленно вытекало у нее меж пальцев. Что это было: страх, горе, гнев, стыд? Или то самое непонятное, но непреодолимое желание, которое преследовало ее всю жизнь?

Мари уже не помнила, как оказалась в снегу с разламывающейся от боли головой и полным крови ртом. Она только знала, что по какой‑то причине обязана встать и пойти домой. И понимала, что эта причина как‑то связана с «Милым Дядюшкой Виктором». Но ледяные пальцы холода выкручивали ее сознание, так что эта причина тоже должна была скоро исчезнуть.

Теннент даже не почувствовала, как сработал ее мочевой пузырь и в снег вылилась струйка теплой жидкости, которая проделала в нем канавку. Вскоре все физические ощущения полностью прекратились. Кожа Мари замерзла, а кровь загустела, и она перестала слышать даже выдуманные звуки. Шаги затихли, и голоса замолчали, просто потому, что их уже никто не мог слышать. Биение сердца замедлилось, и в конце концов оно перестало сокращаться, разгоняя кровь по телу.

Мари Теннент превратилась в песчинку, плывущую по вкрадчивым остаткам воспоминаний. Но и эти остатки уже воронкой вытекали из дырки в ее мозгу и исчезали навечно.

 

***

 

Уже пятый раз Бен Купер смотрел на перекресток Холлоугейт и Хай‑стрит. Цвет светофора поменялся на зеленый, но машины на перекрестке так и не сдвинулись с места.

– Где же эта машина? – произнес констебль, нащупывая в кармане рацию и размышляя, стоит ли портить настроение дежурному на Уэст‑стрит очередной жалобой на чью‑то замедленную реакцию. – Она уже должна быть здесь.

Эдди Кемп был одет в высокие черные непромокаемые ботинки, на которые были завернуты края толстых шерстяных носков, а его пальто было таким длинным, что успело войти в моду раза два‑три с того момента, как он купил его на распродаже армейских запасов где‑то году в 1975‑м. Купер видел, что Кемпу тепло и удобно, и был уверен, что ноги у него наверняка не промокли.

– Можно было бы и такси остановить, – предложил Эдвард. – Или поехать на автобусе. Денег‑то хватит?

– Заткнись, – велел полицейский.

По Хай‑стрит транспорт еще как‑то двигался. Машины осторожно пробирались под крупными снежинками, кружащимися в свете их фар. Какая‑то старушка в ботинках, отороченных мехом, пыталась отыскать в снегу дорогу по водосточному желобу. Она напомнила Куперу его мать. Бен дал себе обещание переговорить с ней вечером и убедить ее в серьезности своих намерений переехать с семейной фермы. После смены он обязательно заглянет к ней.

– Я не собираюсь пешком взбираться в этот подъем, – заметил Кемп. – При такой погоде это небезопасно. А вдруг я поскользнусь и получу травму? Тогда я подам на тебя в суд и вытрясу из полиции тысячи фунтов.

Куперу очень хотелось отодвинуться подальше от вони, исходившей от арестованного, но он боялся ослабить хватку и потерять свою позицию «на восемь часов»[7] у его левого локтя.

– Заткнись, – повторил он. – Мы ждем транспорт.

Детектив ощущал на себе взгляды выходивших из кафе посетителей и слышал звяканье колокольчика над входной дверью. Наверняка они останавливались на мгновение, чтобы посмотреть на двух мужчин, стоявших на краю тротуара. Купер переступил с ноги на ногу, стараясь не ослаблять захвата. При этом он почувствовал, как в его левом ботинке захлюпала вода.

– А может, машина сломалась? – предположил Кемп. – Может быть, она не заводится? В такое холодное утро с дешевыми аккумуляторами происходит черт знает что.

– Машина скоро будет.

На другом конце Холлоугейт владельцы расчищали снег с тротуаров перед своими магазинами, сдвигая его в уродливые кучи на обочине. Красота снега исчезала сразу же, как только по нему проходили первые пешеходы или на него попадали первые брызги грязи, летящие из‑под колес проезжающих мимо машин. К полудню все вокруг испачкается до неузнаваемости.

– Должен предупредить, что у меня очень нежная дыхательная система, – продолжил арестованный. – Она очень чувствительна к холоду и влаге. Если мы здесь простоим достаточно долго, то мне может понадобиться помощь медиков.

– Если ты не заткнешься, то я рассержусь, – предупредил его полицейский.

– Черт побери, ну и что? Засунешь мне снежок за воротник?

На фоне здания Городского совета, сразу же за перекрестком с Хай‑стрит, показались отблески двух синих маячков. И Купер, и Кемп вгляделись повнимательнее. Это оказалась «Скорая помощь». Водитель отчаянно пытался пробраться между рядами еле ползущих машин.

– Это ты молодец, – похвалил Эдди Бена. – Вызвал «Скорую» еще до того, как начал меня избивать.

– Заткнись, – еще раз повторил констебль.

– Если ты немного ослабишь наручники, я смогу позвонить своей супружнице. Она может выволочь санки и привязать к ним собак. Правда, это только корги[8], но все равно получится быстрее, чем с машиной.

Сзади них раздался громкий смех, и Купер повернулся. Перед витриной кафе стояли трое мужчин с руками, засунутыми в карманы курток с капюшонами и бушлатов военного покроя. На всех были надеты тяжелые ботинки, причем на двоих – с металлическими носками, которые обычно носят строители на тот случай, если им на ноги упадет кирпич или строительные леса. Три пары глаз с вызовом смотрели на Купера. Четверо белых мужчин, в возрасте от двадцати пяти до сорока пяти лет. Могут быть вооружены бейсбольными битами или похожим оружием. При контакте соблюдать осторожность.

Раздалось хрипение рации Бена.

– Простите, констебль Купер, – произнес голос диспетчера, – группа поддержки задерживается из‑за пробки на Халли‑роуд. Они прилагают все усилия, но еще минут пять придется подождать.

Один из троицы перед витриной стал лепить руками, одетыми в перчатки, снежок. Короткими, резкими хлопками он придавал ему форму гранаты.

– Черт! – выругался полицейский.

– А может быть, стоит вернуться и выпить еще по чашечке чая? – с улыбкой предложил Кемп, поворачиваясь к Бену. – И снег вроде бы опять начинается… Замерзнем мы здесь к чертовой матери.

 

***

 

К утру тело Мари Теннент замерзло в положении зародыша и покрылось ледяной коркой, как цыпленок в супермаркете. В ее артериях образовались ледяные кристаллы, а пальцы на руках и ногах и другие части тела, которые находились открытыми на морозе, стали белыми и ломкими.

Ночью тело Мари никто не побеспокоил – даже горный заяц, который перепрыгнул через ее ноги и потерся спинкой о ее плечо, оставив на нем клочки меха. Он был все еще коричневого цвета вместо положенного белого зимнего камуфляжа. Заяц испражнился на плечо женщины и оставил на нем клочки меха, омертвевшие клетки эпидермиса и мертвых блох, которых предстояло отыскать патологоанатому. А потом Теннент долго лежала, ожидая чего‑то, как привыкла ждать всю свою жизнь.

Позже, утром, Мари чуть не нашел патрульный лесничий, но он решил повернуть, не доезжая до вершины холма, так как увидел приближение нового снежного заряда, двигавшегося через пустошь Бликлоу. Лесничий вернулся в тепло своей сторожки в долине, двигаясь след в след по своим старым следам и не заметив цепочки небольших следов, которая неожиданно прерывалась в нескольких ярдах от подножия холма.

Начавшийся снегопад быстро прикрыл тело погибшей, нежно укутав его и сгладив острые углы. К вечеру она превратилась в еще одну кочку на припорошенных снегом пустошах над долиной Иден.

Ночью температура понизилась до минус 16 градусов – и с поисками Мари можно было уже не торопиться. Она дождется своего часа.

 

2

 

Детектив‑сержант Диана Фрай всегда знала, что погибнет под лавиной – лавиной бесполезных бумаг. Это произойдет в результате трагического происшествия – одна из коробок с папками перевернется под тяжестью свидетельских показаний, наваленных на нее. Лавина снесет на своем пути и стол Дианы, и вращающийся стул, и сломает их о стену помещения Отдела уголовных расследований, как коробок со спичками. Спасательным командам понадобится много дней, чтобы разыскать ее тело. А когда его найдут, то оно будет изуродовано до неузнаваемости – ее кости будут расплющены неумолимой тяжестью отчетов, которые заполняли ее стол и уже сейчас безжалостно давили ей на мозги.

Горы бумаг заставили девушку вспомнить кое о чем. Она повернула голову и взглянула за окно, пытаясь рассмотреть хоть что‑нибудь за запотевшими стеклами. Ах, да! Снег. Высота белоснежных сугробов за окном ничем не уступала высоте горы отчетов перед ней. И Диана не знала, что хуже – снег или бумаги.

Потом она почувствовала дуновение теплого воздуха. Это работал старый шумный калорифер, который она сегодня утром утащила из отдела экспертов еще до того, как те пришли на работу. Наверное, все‑таки бумаги немного лучше. С ними Фрай сможет провести какое‑то время в тепле. Только мазохист с навязчивой манией может выбрать прогулку по улицам Идендейла в такую погоду, как сегодня. Например, Бен Купер. Наверняка он сейчас где‑то на улицах города в одиночку отважно борется с преступностью, не обращая внимания на свисающие с его ушей сосульки…

Скоро эксперты из следственной бригады начнут обыскивать здание в поисках похищенного обогревателя. Наверняка Диане придется возвратить его, если только не удастся спрятать, когда она услышит их приближение. Его легко можно было предвосхитить по звукам постоянного брюзжания. Но с другой стороны, калорифер – единственный источник тепла в этой комнате. Фрай дотронулась рукой до батареи на стене. Она оказалась чуть теплой и напоминала тело, которое еще не совсем остыло, но уже перешло в состояние ригор мортис[9]. И помощь патологоанатома здесь совсем не нужна – жертва мертва уже как минимум два часа.

Сержант чихнула. По комнате распространялся аромат сосисок и томатного соуса, который постепенно сконцентрировался над делом об ограблении, лежащем на столе прямо перед нею. Именно из‑за этого запаха стены в отделе приобретали странный зеленоватый оттенок, залетевшие сюда мухи дохли, и их трупы потом месяцами поджаривались в плафонах ламп дневного света.

– Гэвин! – позвала Диана.

– М‑м‑м‑м? – послышалось в ответ.

– Ты где?

– М‑м‑м‑м, м‑м‑м‑м, м‑м‑м‑м.

– Я знаю, что ты где‑то здесь. По запаху чувствую.

Над крышкой стола появилась голова. У головы были светлые волосы, розовое лицо и пятна томатного соуса на нижней губе. Детектив‑констебль Гэвин Марфин был нынешним проклятием Дианы Фрай – темперамента у него было поменьше, чем у Бена Купера, а вот томатный соус он проливал на пол ее машины гораздо чаще. У Марфина явно был лишний вес – а ведь после сорока мужчина должен всерьез задумываться о своем сердце.

– Я решил тут немного перекусить, – произнес констебль.

– А ты что, не мог сходить в буфет? – поинтересовалась Диана.

– Не мог.

– Ох, – вздохнула девушка, – прости, пожалуйста, я совсем забыла…

– У нас его просто больше нет. И нам надо самим выкручиваться. Об этом сообщается на всех досках объявлений. Двадцать два года я здесь тружусь – и вот нате вам, они закрывают буфет.

– А где ты тогда взял свою сосиску?

– В булочной на Уэст‑стрит, – ответил Марфин. – Если тебе тоже хочется, то предупреждай заранее.

– Да нет, спасибо. Ты хоть представляешь себе, сколько в этой штуке холестерина? Достаточно, чтобы твои артерии стали твердыми, как камень. Через пять минут ты просто умрешь.

– Ага, если сильно повезет.

От запаха жареного мяса с животом Фрай происходили странные вещи: его крутило и выворачивало от отвращения, как будто само понятие пищи было для него чуждым и отвратительным.

– К тому же в этой сосиске есть чеснок, – добавила Диана.

– Точно, в этом их особенность.

Детектив‑инспектор Пол Хитченс открыл дверь и чуть было не заговорил с Фрай с порога, но потом закрыл рот, вошел в комнату и осмотрелся.

– Томатный соус? Сосиска с чесноком? – поинтересовался он, принюхиваясь.

– Ну‑у‑у, – протянул Марфин, вытирая рот листком бумаги, который он вырывал из стопки для записей. – Это завтрак, сэр.

– Я просто хотел сказать: будь осторожен и не накапай на эти папки. Последний раз, когда это произошло, в Королевской службе уголовного преследования решили, что мы прислали им настоящие пятна крови, чтобы подчеркнуть, сколько мы ее пролили, расследуя дело.

Фрай посмотрела на Марфина. Констебль улыбался во весь рот. Он был абсолютно счастлив. Сержант давно заметила, что иногда еда действительно делает людей счастливыми. А вот инспектор Хитченс в эти дни выглядел не так щеголевато, как раньше, да и окружность живота у него несколько увеличилась. Четыре или пять месяцев назад Пол сошелся со своей подругой, медицинской сестрой. Горько было видеть, как расслабляется мужчина под воздействием семейной жизни.

– Я зашел сказать, что звонил Бен Купер, – пояснил инспектор.

– Только не это! – воскликнула Диана. – Он что, тоже заболел? – Тут она бросила взгляд на пустующие столы в отделе. Со всеми отпусками, отгулами, курсами повышения квалификации и больничными листами помещение отдела начинало напоминать домашнюю трибуну на стадионе футбольного клуба Идендейла. – И что же с ним такое? Ящур или бубонная чума?

– Совсем нет. Честно говоря, я не могу припомнить, чтобы Бен Купер хоть раз пропустил работу из‑за болезни.

– Значит, он не может добраться сюда из‑за снега, – предположила девушка. – Тогда это его собственная проблема – нечего было селиться у черта на куличках.

– Именно поэтому он и купил тот внедорожник с четырьмя ведущими колесами, – заметил Хитченс. – Говорит, что может проехать там, где другие застрянут намертво.

– Тогда в чем же дело? – нетерпеливо спросила Фрай.

– Да ни в чем. Просто по дороге на работу он кое‑кого арестовал.

– Что?

– Надел браслеты на одного из подозреваемых по делу о сегодняшнем двойном нападении. Он, видимо, рано появился в городе и позвонил, чтобы узнать новости. Собирался зайти позавтракать – и в кафе «Старлайт» столкнулся с Кемпом, которого и арестовал. Отлично сработано, нет? Вот как надо начинать рабочий день!

– В этом весь Бен, – заметил Марфин. – Этот парень всегда начеку. Даже во время завтрака не может забыть про работу. У меня, например, от таких мыслей начинается несварение желудка.

– Поверь, Гэвин, несварение у тебя вовсе не от мыслей, – заметила Диана.

– Осторожнее, а то расстроишь Оливера.

Оливером звали резинового лобстера с кнопкой, который сидел на столе Марфина. При нажатии на кнопку он начинал распевать отрывки из песен, как‑то связанных с морем: «Под парусом», «Сад осьминога», «Сидя на берегу залива»… Фрай была уверена, что когда‑нибудь сделает из него пасту и намажет ее на бутерброд Гэвина.

– Вы только посмотрите на эту погоду! – сменил тему Хитченс. – Хуже не придумаешь.

Диана вновь выглянула в окно. Ветер сдувал снежинки с крыш соседних домов, и они ударялись в оконные стекла, оставляя на них влажные пятна, которые стекали вниз по стеклу, размывая слой сажи, покрывавший стекла снаружи. Девушка не помнила, чтобы в Бирмингеме когда‑нибудь шел снег. По крайней мере, он никогда не оставался лежать на земле там, где приземлялся, и не превращался в сугробы высотой по колено. Может быть, это было связано с теплом, которое исходило от широких дорог с несколькими полосами движения, и высотных зданий – этих непременных расслабляющих атрибутов цивилизации. Воспоминания о предыдущей работе в Уэст‑Мидлендс становились для Дианы с каждым днем все дороже, особенно когда она видела за окном примитивную и жесткую арктическую пустыню, с которой теперь была связана ее жизнь. Она уехала из Бирмингема, так и не сказав окончательное «прощайте» своим коллегам, – с таким же успехом она могла сказать: «Я сейчас отъеду, и меня какое‑то время не будет».

– Хотя у нее есть свои преимущества, – закончил инспектор. – Такой снегопад наверняка повлияет на уровень преступности.

Зазвонил телефон Фрай, который прятался где‑то под залежами бумаг.

 

***

 

В доме Грейс Лукаш, расположенном на окраине Идендейла, отопление было включено на полную мощность. После того как с нею случилось несчастье, Грейс совершенно не могла переносить холод, и теперь даже летом она настаивала на том, чтобы окна и двери в доме были закрыты – на случай сквозняков. Ее неподвижность приводила к тому, что она острее многих чувствовала холод, а дискомфорт Лукаш просто не терпела. Не видела в этом терпении никакого смысла.

В это утро, как и всегда, Грейс проснулась рано. Она немедленно отправилась в коридор, чтобы выставить термостат на стене, и с удовлетворением какое‑то время наблюдала за улицей, где ее соседи по Вудленд‑кресент белели от холода, пытаясь отчистить от льда свои машины, или, спотыкаясь и оскальзываясь, брели по покрытым льдом тротуарам. Одна женщина, жившая через дорогу напротив, свалилась на спину прямо на подходе к своему дому, и ее сумочка и пакеты с покупками разлетелись в разные стороны. Лукаш даже немного посмеялась.

Но душная жара в доме заставила ее мужа нахмуриться и сразу порозоветь, как только он вернулся домой после дежурства в больнице, и это испортило Грейс настроение. Питер потопал ногами, стряхивая снег, и сбросил пальто на вешалку. Супруга хотела кое‑что спросить у него как можно скорее, прямо у входной двери, но он отвел глаза и прошел мимо ее кресла к двери в гостиную. Резкими движениями рук женщина развернула кресло в холле, и его левое колесо оставило еще одну царапину на плинтусе. По привычке Питер оставил дверь открытой для жены, и она проехала вслед за ним, пристально глядя ему в спину и злясь на то, что он пытается убежать от нее. После всех этих лет он должен был бы знать, как это выводит ее из себя.

– Ты звонил в полицию? – заговорила она с ним более резко, чем собиралась вначале.

– Нет, не звонил.

Грейс взглянула на мужа, но, с трудом сдержавшись, промолчала. Она достаточно хорошо знала этого человека, чтобы понять, что давить на него не имеет смысла. Муж только ответит, что она его уже достала, и отвернется от нее, просто чтобы продемонстрировать ей, что он самостоятельный человек и не позволит жене наезжать на себя. Питер походил на пожилую собаку, которую сначала необходимо успокоить мозговой костью.

– Ну и хорошо. Не думаю, чтобы это сыграло какую‑нибудь роль, – сказала женщина.

– Конечно, нет.

Миссис Лукаш посмотрела, как супруг направляется к софе, на ходу снимая галстук. Через несколько минут у него в руках появится телевизионный пульт, и он с головой уйдет в созерцание какой‑нибудь идиотской телевикторины. Питер всегда говорил, что ему необходимо отвлечься после того, как он возвращается с ночного дежурства в больнице, потому что его мозг полностью истощен стрессом, связанным с этой работой. Вот только никто не думал, что ей тоже необходимо отвлечься от мыслей, которые крутились у нее в голове в течение всего дня. Чем бы Грейс ни занималась, времени на размышления у нее было более чем достаточно. Раньше она всегда ждала возвращения мужа с работы, как возможности отвлечься от своих собственных мыслей, но сейчас эта тактика не срабатывала.

Вместе с Питером в доме появился запах мороза и влаги. Так пахло его пальто и волосы, а на ботинках, которые он оставил на коврике в прихожей, еще виднелся снег. Сама же Грейс в последние несколько дней ощущала только убийственный запах грязи, скопившейся за батареей и собравшейся в том месте, где она не могла ее достать. За несколько минут до прихода мужа она обрызгала дом освежителем воздуха, но, тем не менее, все равно ощутила этот неприятный запах мороза, вместе с которым в дом вошел внешний мир.

– Ты сама знаешь, что от этого ничего не изменится, – повторил Лукаш. – Ты слишком многого ждешь, Грейс. Ты опять теряешь ощущение реальности.

– Ну конечно.

Женщина выехала на середину комнаты и наклонила голову, чтобы потереть свои неподвижные ноги. Краем глаза она следила за признаками того, что супруг дает слабину. Хотя он и был весьма упрям, но, как любой мужчина, не мог устоять перед правильно выбранной тактикой.

Питер бросился на софу и извлек из‑под подушек телевизионный пульт. Телевизор включился со статическим потрескиванием. На экране шли новости, посвященные в основном влиянию плохой погоды на жизнь страны. Сюжеты о детях, катающихся на санках и лепящих снеговиков, перемежались видами попавших в снежный плен автомобилей, залов аэропортов, набитых расстроенными людьми, у которых пропал отдых, и снегоуборочных машин, наваливающих вдоль дорог в Шотландии сугробы высотой в двенадцать футов.

– А где отец? – спросил Питер.

– Опять занимается своими фотографиями.

– Сегодня было тяжелое дежурство, Грейс. Нам привезли двух молодых людей, которых чудовищно избили бейсбольными битами.

– Мне очень жаль.

Несколько мгновений супруги сидели молча. По наклону головы мужа миссис Лукаш видела, что новости на экране интересуют его не больше, чем ее. Грейс молчала, зная, каким мощным оружием является тишина, и приводила в порядок свое дыхание. Наконец в комнате сделалось так тихо, что стал слышен шум воды в радиаторе парового отопления и звук двигателя машины, проезжающей через перекресток. В дальнем конце комнаты раздалось чуть слышное шуршание перьев – это их сине‑зеленый попугай зашевелился в клетке, почувствовав, по‑видимому, изменение атмосферы в комнате. Он посмотрел на сидящих одним своим черным глазом, а затем неожиданно сильно щелкнул по прутьям клетки клювом.

– Если хочешь знать, – заметил Питер, – я думаю, что он вернулся.

– Вернулся куда? – спросила Грейс, напрягая плечи, хотя и прекрасно знала, что имеет в виду ее муж.

– А сама ты как думаешь? В Лондон.

– К этой женщине?

– Да, к своей жене. У нее даже имя есть.

– Но Эндрю говорил, что она уехала в Америку, на похороны кузины. – Женщина ударила себя по коленке, как будто разозлилась на нее за неподвижность. – Я опять пыталась дозвониться до него, Питер. Он не отвечает.

– Нам остается только ждать, пока он не соизволит с нами связаться, Грейс. Что еще мы можем сделать?

Миссис Лукаш двинулась вдоль одного из кресел и почувствовала, как колеса попали в накатанную в ковре колею. Питер не пошевелился, чтобы помочь ей, и даже не взглянул, как она выходит из положения, но Грейс была этому только рада. Однажды она вышла из себя от его неловкости и довольно грубо оттолкнула его. Муж тогда ничего не сказал, но она знала, что он был обижен и шокирован ее грубостью. И пусть ноги у нее были неподвижными – руки, напротив, были очень сильными.

– Во всем этом нет никакого смысла, – произнесла женщина. – Для чего он появился как гром среди ясного неба, а потом вдруг вновь исчез, не сказав ни слова?

– Эндрю не считает нужным рассказывать нам о множестве вещей, которые происходят в его жизни.

– Но как он мог сделать это за один день? У него не было времени. За один день не расскажешь о пяти прошедших годах.

– Грейс, у него уже давно своя собственная жизнь. Ты не можешь вечно жить прошлым.

Слишком часто она это слышала. Эти слова превратились в мантру для ее мужа, как будто он считал, что если достаточно часто их повторять, то они станут правдой. А миссис Лукаш знала, что это неправда. Если у тебя нет ни настоящего, ни будущего, то чем же еще жить, как не прошлым?

– Но он наш сын, – сказала она. – Мой ребенок.

– Знаю, знаю.

Грейс поняла, что смогла задеть его за живое.

– Мой дорогой Пьётр… – произнесла она почти шепотом.

Но в ответ женщина услышала только вздох и увидела, как муж нажал на кнопку переключения каналов. По другому каналу передавали прогноз погоды. Привлекательная молодая женщина стояла перед картой, покрытой пушистыми белыми облаками, из которых на всю северную Англию сыпались белые кляксы. Через минуту Грейс придется отправиться на кухню и приготовить супругу чай, иначе его ежедневная рутина будет нарушена и он будет дуться до конца дня.

– Снегопады еще не закончились, – заметил Питер.

Подходящий момент миновал. Хозяйка дома поднесла руки к лицу и вдохнула слабый запах машинного масла на пальцах. Масло и темные пятна на руках говорили о том, что ей постоянно приходится полагаться на помощь механизмов и что она не похожа на остальное человечество. Она всегда верила, что любые недостатки могут быть превращены в достоинства. Но иногда этого бывает очень трудно добиться.

– Прекрасно, – ответила женщина. – Вот этого‑то нам как раз и не хватало. Еще немного снега. Еще одна причина, по которой мы не сможем его разыскать. Все будут говорить нам, что заняты другими проблемами. А потом скажут, что уже слишком поздно и нам надо смириться с тем, что он исчез.

Грейс посмотрела на изображение Мадонны, которое висело над телевизором. Сегодня вечером она опять будет молиться об их сыне. И мужа тоже заставит.

– Этот снег, он доставляет массу проблем, – заметил Питер. – Гораздо больше, чем может показаться людям.

Однако девушка на экране продолжала жизнерадостно улыбаться зрителям, как будто для нее снегопады были лучшим событием в жизни.

 

***

 

Снегоуборочная машина, принадлежавшая коммунальной службе графства Дербишир, была абсолютно новой. Произведенная компанией «Седдон Аткинсон»[10], она была оснащена сверкающим отвалом и автоматическими ковшами, которые забрасывали проходящий транспорт полурастаявшей грязной жижей со скоростью пулемета. В это утро ее команда работала над расчисткой основной дороги через Змеиный перевал в сторону Глоссопа и дальше, к границам Большого Манчестера. Им приходилось пробиваться через все более глубокие заносы по мере того, как они двигались от водохранилища Ледибауэр – оставляя реку Эшоп внизу, а старую древнеримскую дорогу выше по склону, – медленно спускаясь к подножию Бликлоу и Айронтонг‑хилл.

Сегодня утром Тревор Брэдли выступал в качестве помощника машиниста. Работа эта ему не нравилась, а еще больше ему не нравилось то, что для ее выполнения приходилось вставать чуть ли не в полночь. Все это омрачалось еще и тем, что их направили на Змеиный перевал, самое, наверное, пустынное место на земле, в то время когда все остальные жители города мирно спали в своих постелях. Последние жилища уже давно остались далеко позади, и теперь на этой пустынной дороге не было видно ничего, кроме света их собственных фар, освещавших бесконечные снежные поля впереди и по обочинам дороги. Брэдли обрадовался, когда машинист остановился возле одинокой гостиницы на перевале, где хозяева наполнили их термосы кофе и дали им с собой горячих пирогов со свининой, которые разогрели в микроволновке. Люди, работавшие на снегоочистительной технике, пользовались на перевале большим уважением, потому что в такие дни, как сегодня, только от них зависело, доберется ли кто‑нибудь до гостиницы или она так и останется в полной изоляции.

Через несколько минут после того, как их команда двинулась дальше, они добрались до отрезка дороги, который шел через пустошь Леди Клоу и Снейк Плантэйшнз. Здесь склон холма становился круче, и фары освещали еще более глубокие заносы в тех местах, куда ветер сметал снег с пустошей и собирал на опушках лесов, превращая его в странные, ни на что не похожие фигуры.

Когда они проезжали мимо последней парковки, перед началом лесополосы, Брэдли показалось, что они наткнулись на какой‑то твердый предмет и протащили его несколько ярдов под отвалом. Оглянувшись назад, он увидел какую‑то темную фигуру, которая на мгновение показалась среди фонтанов снега, как раз в тот момент, когда ковш приподнял ее и отбросил на обочину. Какую‑то минуту перед окном машины маячила человеческая физиономия, которая потом опять исчезла в снегу. Лицо было очень белым и совершенно нереальным и могло быть только иллюзией, результатом снегопада и плохого освещения.

– Мы что‑то задели, Джек, – сказал Тревор, слизывая остатки мясного сока с кончиков пальцев.

– Шутишь? – Его напарник заглушил двигатель, и они оба спустились на землю.

Казалось, что водителя больше всего на свете интересует сохранность оборудования. Он рассказывал своему помощнику, что люди сбрасывают на обочины массу строительного мусора, а смерзшиеся куски кирпича или шлакобетонные блоки вполне могут повредить поверхность отвала. Машина была самым последним приобретением дорожного департамента, и Джек чувствовал себя обязанным сохранять ее в идеальном состоянии.

Тем временем Брэдли вернулся назад вдоль обочины, покопался в снегу одетыми в перчатки руками и наконец вытащил из снега синюю дорожную сумку. Она была пуста. Тревор понял это по ее весу.

– Какое легкомыслие! – произнес он.

Покопавшись еще, мужчина пришел к выводу, что вещи из сумки, скорее всего, были разбросаны по обочине дороги, потому что совсем рядом с собой он увидел мужской ботинок. Этот ботинок был из прекрасной кожи с выдавленным на ней узором. Такую обувь никто не будет использовать для прогулок в столь жуткую погоду, так что он должен был выпасть из сумки. Вполне возможно, что чуть раньше Тревор увидел в свете фар другие вещи из этой же сумки – например, белую рубашку, отброшенную в сторону ударом отвала и измятую так, что она стала похожа на человеческое лицо.

Брэдли наклонился и попытался поднять ботинок, но что‑то ему мешало, как будто тот оказался тяжелее, чем должен был быть на самом деле. Наверное, примерз к земле. Тревор отбросил в сторону еще немного снега и увидел носок. Это был носок с характерным сине‑зеленым клетчатым узором в стиле аргайл[11]. Раньше Брэдли видел, что такие носки носят большие боссы в офисах муниципалитета. Мужчина дотронулся до него, очищая от снега. Это действительно был носок, подходящий для офисного работника, но не для того, чтобы надевать его с рабочей обувью. Если надеть такие носки в снегопад, то ноги отмерзнут в шесть секунд.

Тревор задумался. Прошло несколько минут, пока он мысленно не согласился смириться с тем, о чем говорили ему его пальцы. Носок и ботинок были надеты на человеческую ногу. А под отвалом снега лежал человек.

Брэдли выпрямился и посмотрел на машиниста, который все еще исследовал отвальный плуг. Тот был блестящим, острым, отполированным и весил полтонны. Прошлой зимой таким же отвалом они снесли переднее крыло у «фольксвагеновского» «Жука» и даже не заметили этого, пока не увидели крыло валяющимся на обочине. Тревор помнил, как отвал аккуратно отрезал это крыло – совсем как разделочный нож, разрезающий хорошо приготовленного цыпленка. Правда, «Жук», выкрашенный в модный ярко‑желтый цвет, мало походил на цыпленка из супермаркета. Тогда напарники несколько минут тупо смотрели на кусок металла перед отвальным плугом, не понимая, что это такое, пока его не подхватил ветер и не понес вдоль дороги. Провода тянулись за ним, как оборванные сухожилия…

А сейчас Тревор вспомнил свои ощущения, когда несколько минут назад что‑то ударило в отвал и они проволокли это «что‑то» несколько ярдов, прежде чем остановились. Он вспомнил, как оно на мгновение появилось среди кружащихся снежинок. Тогда его мозг просто не зафиксировал этот объект, и только теперь мужчина понял, что это была человеческая рука. А потом показалось лицо. Он видел только руку и лицо, которые перевалились через отвал и исчезли в темноте. Брэдли судорожно сглотнул и решил, что ему вовсе не хочется представлять себе, как должно выглядеть тело, попавшее под снежный плуг.

– Джек! – позвал он водителя.

Его голос на таком морозе прозвучал совсем тихо и был полностью заглушен звуком двигателей лайнера, который на низкой высоте совершал маневр захода на посадку в аэропорту Манчестера. От этого звука завибрировали стекла в их машине – так же, как и конечности самого Тревора. Его желудок решил избавиться от съеденного, коль скоро рот Брэдли и так был открыт. Постепенно звук стих, и лайнер медленно скрылся за Айронтонг‑хилл. Это был «Боинг‑767», самолет компании «Эйр Канада», который завершал свой семичасовой перелет из Торонто.

 

3

 

В пустом коридоре перед каждой дверью стояло по паре обуви. Среди них были кроссовки на толстой резиновой подошве, какие‑то грубые коричневые башмаки, порванные сбоку, и пара высоких ботинок «Доктор Мартенс»[12]. В самом конце коридора виднелись непромокаемые ботинки Эдди Кемпа, которые плавали в двух лужах, образовавшихся от растаявшего снега. Из динамиков негромко звучали «Времена года» в исполнении Найджела Кеннеди[13].

– Он просил вызвать ему врача? – спросил Бен Купер.

– Врача? – Сержант в блоке предварительного заключения нахмурился и внимательно просмотрел бумаги. – Нет. Все, о чем он просил, – это положить ему два кусочка сахара в чай, когда тот будет готов.

– Дайте ему возможность попросить. Так, на всякий случай, сержант.

Коллега Бена ростом был гораздо выше шести футов. В нем была заметна усталость, которая, как знал Купер, появлялась у всех сотрудников блока после нескольких месяцев работы с задержанными. Им слишком часто приходилось сталкиваться с темной стороной жизни. Слишком многие из их клиентов появлялись и исчезали перед их глазами с завидным постоянством.

– А почему? Он что, считает, что с ним что‑то не в порядке? – поинтересовался дежурный. – Кроме того, что у него начисто отсутствует обоняние?

– Да уж, он немного переспел, правда? – усмехнулся Бен.

– Переспел? Сгнил – вот первое, что приходит мне в голову.

От Эдди Кемпа исходила странная, прогорклая вонь. И это было не его дыхание, а запах его тела, который сочился прямо из пор. Казалось, что этот «аромат» завихряется вокруг его фигуры, когда Эдвард двигался, и только его одежда не позволяла вони уничтожить все живое в радиусе двадцати футов от него. Когда с него сняли пальто и душегрейку, краска на стенах чуть ли не начала отваливаться кусками.

Полицейским пришлось как можно быстрее упаковать верхнюю одежду Кемпа в герметические мешки и заставить дежурного констебля обработать помещение дезинфектантами. На женской стороне блока находились трое задержанных, и скоро они опять начнут жаловаться. Купер подумал, что эту вонь он будет ощущать весь день, так же как и отмороженную ногу.

– Надеюсь, что его скоро заберут на допрос, – заметил сержант. – А то одна из наших проституток внимательно изучает Закон о правах человека. Не удивлюсь, если там окажется статья об ущемлении прав заключенных путем лишения их доступа к свежему воздуху.

– Не знаю, кто его будет допрашивать, но надеюсь, что не я, – сказал Купер. – Мне вообще кажется, что на свободе у него остались сообщники. Уверен, что трое его дружков были в кафе. Просто он единственный, кого опознали свидетели.

– Простые граждане не могут брать исполнение закона в свои руки, – заметил его собеседник таким голосом, как будто зачитывал отрывок из приказа.

Накануне поздно вечером двое молодых людей с серьезными ранениями были обнаружены бредущими по дороге в Андербэнке, компактном жилом округе, который поднимался вверх по холму от одного из главных туристических районов города. И хотя эти двое были жестоко избиты, они так и не смогли объяснить, что послужило причиной нападения.

А наутро у полиции возникли проблемы с опознанием нападавших. Большинство жителей утверждали, что ничего не видели, и только одна супружеская пара, которая выглянула из окон спальни на шум драки, сообщила, что узнала Эдди Кемпа, который раньше мыл им окна. Все в городе знали Эдди – Купер на себе испытал недостатки такой популярности и поэтому немного ему симпатизировал.

– Кстати, я проверил имена пострадавших, – сообщил он дежурному. – Они ваши постоянные посетители, сержант. Торговцы героином в жилом массиве Девоншир.

Если верить Найджелу Кеннеди, в коридорах блока заканчивалась весна[14].

– Не могу понять, почему о происшествии сообщили как о нападении на расовой почве, – добавил Бен. – Один из них действительно азиат, но второй‑то – белый.

– Так делается по умолчанию, – предположил сержант. – Все стараются на всякий случай прикрыть свою задницу. Это все из‑за жителей приюта для беженцев…

Не так давно несколько беженцев были направлены в Дербишир и сейчас проживали на территории летнего кемпинга в Идендейле. До недавнего времени многие жители города никогда не видели представителей различных этнических групп, если только они не были хозяевами ресторанов или кафе, как, например, Сонни Патель. Или если не были туристами, но тогда их можно было не принимать в расчет. Неожиданное появление иранцев, курдов, арабов и сомалийцев, которые этой зимой стали толпиться на автобусных остановках, произвело в городе эффект бочки с гербицидом, выброшенной в пруд. Тот, кто это сделал, теперь мог наблюдать, как население пруда кипит и булькает от возмущения. Впервые в окне пустующего магазина в Фаргейте появился знак Национального фронта[15] и начались разговоры о том, что Британская национальная партия[16] вербует своих сторонников в одном из пабов рядом с Честерфилдом.

– Ваш задержанный – шутник, – заметил сержант. – Назвался Гомером Симпсоном[17].

– Приношу вам свои извинения.

– Да бросьте вы! Вы удивитесь, когда узнаете, сколько у нас тут Гомеров Симпсонов. Иногда мне кажется, что они проводят в нашем городе ежегодную конвенцию. В старину все, естественно, называли себя Микки Маусами. Но сейчас это имя вышло из моды среди завсегдатаев блоков предварительного заключения. В любом случае я объяснил, что обязан зарегистрировать его в книге посетителей, иначе утром он не получит свой чай.

– Мне кажется, что все это может здорово достать.

– Для меня это как с гуся вода, сынок. Как там написано в правилах? «Бесполезные и глупые замечания должны пропускаться мимо ушей». И это здорово помогает, особенно когда некоторые инспекторы, которые еще не выросли из пеленок, пытаются мной руководить. Им всегда можно сказать: «Почитайте правила, мэм».

– А кстати, для чего здесь играет музыка? – поинтересовался Купер.

– А от нее клиенты расслабляются, – ответил сержант, и Бену послышалась в его словах попытка оправдаться.

– Неужели?

– Так мне объяснили.

Сержант замолчал, и какое‑то время они молча слушали Вивальди. Кеннеди как раз перешел к «Лету».

– Это идея инспектора, – пояснил дежурный.

– Ах вот как, – кивнул Купер. – Она что, опять была на курсах?

– Опять? Да она из них не вылезает! Назовите хоть одну неделю, когда она не учится. На этот раз курс назывался «Проведение аудита социально‑психологической обстановки среди вверенного вам персонала». Что, черт возьми, это должно обозначать на нормальном языке? Попомните мои слова, скоро мы начнем развешивать здесь зеркала и расставлять пальмы в кадушках. А потом начнем переносить двери и двигать мебель, чтобы облегчить поток энергии или что‑то в этом роде.

– Фэншуй[18], – подсказал Купер.

– Простите?

– Это называется фэншуй.

– А мне уже показалось, что вы простудились, стоя под снегом, и теперь чихаете, – признался сержант.

– Он влияет на поток энергии, – пояснил Бен. – Китайская штука.

– Ну конечно, – кивнул его коллега, тупо посмотрев на него. – Как же я сам не догадался…

Он был слишком высок ростом для стойки, за которой работал, поэтому ему приходилось неловко нагибаться, чтобы сделать запись в книге задержанных. Если комиссия по безопасности и охране здоровья не проведет здесь оценку безопасности рабочих мест, то через пару лет, когда сержант будет передвигаться, как Квазимодо[19], Управлению придется выплачивать ему денежную компенсацию. Правда, к тому времени у него в ушах будут назойливо звучать звуки скрипки Найджела Кеннеди, а не колокола собора Парижской Богоматери.

Купер почувствовал, как в кармане у него завибрировал пейджер. За последние полчаса это было уже пятое сообщение. Они стали заваливать его информацией о других происшествиях, еще когда он конвоировал задержанного по засыпанным снегом улицам Идендейла.

– Все эти новые выкрутасы… Какой от них прок? – продолжал сержант. – Иногда у меня не хватает времени вздохнуть свободно. Настоящий сумасшедший дом, и я говорю не только о клиентах.

Из двери за спиной сержанта вышел дежурный констебль и протянул Бену записку:

«Констебль Купер, немедленно явитесь к сержанту Фрай. Срочно».

Детектив с неохотой отказался от плана, который вынашивал последние полчаса. Он надеялся, что сможет поменять мокрые носки на сухие, а потом обыскать стол Гэвина Марфина в поисках еды.

– Кстати, я вам сейчас ничего не говорил, – заметил сержант. – Я просто обожаю свою нынешнюю работу, правда.

 

***

 

Когда пассажиры, прибывшие рейсом 840 компании «Эйр Канада», добрались до выхода из терминала № 1, их уже ждал там высокий светловолосый мужчина с бородой. Он за руку поздоровался с подошедшей к нему женщиной, но у них у обоих было такое выражение лица, как будто они сожалеют, что вокруг них так много людей. Услышав его сильный местный акцент, Элисон Моррисси улыбнулась, как будто только теперь поняла, что добралась до Англии.

– Вы все‑таки приехали, – произнесла она.

– Не мог позволить вам прилететь и не увидеть рядом ни одного знакомого лица, – ответил встречающий.

– Очень мило с вашей стороны.

На какое‑то время они замолчали. Толпа пассажиров обтекала Элисон с двух сторон, а она стояла и смотрела на незнакомые названия магазинов в аэропорту: «WHSmith»[20], «Virgin»[21], «Boots the Chemist»[22]. На мгновение эта женщина превратилась в девочку‑школьницу, которая, склонив голову, внимательно прислушивается к объявлениям по радио.

– Нам придется прогуляться до парковки, – сказал мужчина, не спуская с нее глаз. – С вами всё в порядке? Вы очень бледная.

– Нет‑нет, все нормально.

Бородач погрузил багаж на тележку и стал толкать ее к выходу. Моррисси нагнулась, чтобы растереть ноги, хотя она и так повторяла эту процедуру, как молитву, все время, пока они летели над Атлантическим океаном.

– Погода стоит не очень хорошая, – пояснил мужчина, – хотя полагаю, что в Канаде вы привыкли к снегу.

– Фрэнк, я живу в пригороде Торонто. И в радиусе сотен миль там нет ни медведей гризли, ни дровосеков[23].

Было видно, что Элисон немного не в своей тарелке и слегка дезориентирована. Но она сильно встряхнулась и вновь стала уверенной в себе дамой двадцати пяти лет.

– Встреча с местной полицией назначена? – спросила она.

– Конечно. Не беспокойтесь, все организовано.

– Извините, Фрэнк. Просто неожиданно пришло в голову. Это ведь больше чем поездка в чужую страну, – для меня это путешествие в прошлое.

– Я все понимаю.

– Причем в опасное прошлое. Я ощущаю себя на границе враждебной территории.

– Только не ищите врагов за каждым углом, – посоветовал бородач.

– Не буду.

Выйдя из аэропорта, Элисон Моррисси взглянула на серое небо и провела рукой по лбу.

– Вы правы, – сказала она. – Этот трансатлантический перелет меня доконал. Наверное, время завтрака здесь уже прошло?

– Сейчас уже наступает время ланча. Если хотите, мы можем найти где поесть прямо в аэропорту.

– А может быть, сначала отправимся в Дербишир, а, Фрэнк? Сколько это займет времени?

– Все зависит от того, расчистили ли они уже дорогу А‑57. Сюда мне пришлось добираться по автостраде. Последнее, что я слышал по радио, – это то, что Змеиный перевал все еще заблокирован. Непонятно почему – обычно они достаточно быстро расчищают снеговыми плугами основные дороги. Может быть, там произошла авария или что‑то в этом роде.

 

***

 

Придерживая колеса своего кресла, чтобы они не слишком шумели, Грейс Лукаш осторожно заглянула в дверь, ведущую в заднюю комнату дома. Зигмунд сидел в своем кресле перед столом. Казалось, что он спит. Его руки, лежащие перед ним на столе, были все опутаны крупными венами, как будто он действительно страдал от высокого давления, на которое постоянно жаловался, но которое доктора никак не могли у него обнаружить. Он откинул голову на спинку кресла и снял очки. Со своего места Грейс видела следы оправы на крыльях его носа и куцые клочки седых волос, зачесанные на уши. Из ушей у Зигмунда тоже торчали волосы. Ими же была покрыта и его шея в тех местах, которые он никогда не брил.

Глаза старика были прикрыты, но миссис Лукаш не была уверена, что он действительно спит. Зигмунд объяснял, когда ему вообще приходило в голову что‑то объяснить, что в таком положении ему лучше думается. Грейс считала, что в мыслях он возвращается в прошлое и полностью растворяется в нем. А что еще ему было делать, как не погружаться в прошлое? Но, может быть, она не права. Может быть, старик думает о своей жене, Роберте? Хотя и в этом Лукаш сомневалась. Скорее всего, он думает о Клементе Вахе. В такие дни он больше всего думал именно о Клементе.

В следующее воскресенье в Идендейле должен состояться обед с облатками[24]. Почти все польское землячество Идендейла соберется на этот обед в клубе ветеранов – в Доме комбатантов. Грейс знала, что для Зигмунда это всегда самый важный эмоциональный момент в году, более важный даже, чем Вигилия – Рождественский сочельник. В этот день у всех начинается Новый год, но это также и время подумать о своей истории и своем месте в этом мире. Большинство людей, которые придут на обед, естественно, родились уже не в Польше. Но после демократии и Солидарности[25], после того, как появилась возможность вступления Польши в ЕС, некоторые поляки стали все больше и больше говорить о своей культуре, истоках и историческом месте их родины в Европе. Многие, но не Зигмунд. Он вообще мало говорил в эти дни. А когда говорил, то только о прошлом.

Но обед все равно состоится. Хотя сейчас он и передвинулся по времени на январь, все равно все должно быть сделано как положено. Грейс почувствовала во рту вкус свекольного супа, щуки на пару, карпа с соусом из хрена и начиненных грибами помидоров. Дамы, которые устраивали обед, полностью следовали традициям, чего бы это им ни стоило.

Но и в Вигилию, когда все они уселись за стол с одним лишним местом для нежданного гостя, им тоже были поданы двенадцать традиционных постных блюд, по количеству апостолов. Во время этого обеда они обменялись облатками. В последний сочельник этот символ воссоединения и примирения значил для них больше, чем когда‑либо. Конечно, прощать нелегко. Грейс знала, что в тот момент Питер думал об их старшем сыне в Лондоне, которому не с кем было встретить Вигилию, кроме как с этой тощей крашеной блондинкой. Как всегда, они послали Эндрю облатки, однако было сомнительно, что он поделился ими с блондинкой. Насколько знала миссис Лукаш, в квартире, которую они снимали в Пимлкоу[26], не было ничего хотя бы отдаленно связанного с облатками, этими драгоценными дарами, которые символизируют Примирение.

Если б это зависело от молодых членов семьи, то они уже давно изменили бы эти традиции. Ричарду и Элис это все давно уже действовало на нервы. Они бы по‑быстрому закончили обряд обмены облатками, чтобы перейти к нормальной еде и какому‑нибудь американскому фильму по телевизору. Но они предпочитали не расстраивать Зигмунда, особенно в это время года и, уж конечно, в последние месяцы. В это время Примирения можно было забыть друг другу ошибки и просчеты прошедшего года. И в это время не было места спорам.

В сочельник Зигмунд как самый старший в семье взял облатку и предложил ее своей сестре Кристине, благословив ее и пожелав ей здоровья и счастья в наступающем году. Она отломила кусочек и в ответ предложила ему свою. Внимательно глядя ему в лицо, сестра тоже пожелала ему здоровья и счастья, повторяя все те слова, которых от нее ждали, но неожиданно ее голос сломался, и старая женщина расплакалась. Грейс тогда подъехала к ней поближе и обняла за плечо. Однако казалось, что старушка никогда не остановится и будет рыдать все двенадцать дней Рождества, до самого праздника Трех Королей[27]. Весь перед ее лучшего платья был мокрым от слез.

Нахмурившийся Зигмунд ждал, пока она успокоится, чтобы церемония продолжилась и все смогли обменяться облатками со сценами рождения младенца Христа, выдавленными на пресном хлебе, и надкусить их. И только после того, как все это закончилось, они смогли перейти к обеду, который состоял из двенадцати постных блюд. Видно было, что вся семья вздохнула с облегчением. Некоторые из них думали, что Зигмунд произнесет речь об ошибках и грехах уходящего года, как, по его же рассказам, это делали его отец и дед, которые подробно описывали все прошлые ошибки молодого поколения, прежде чем простить их и расчистить место для ошибок будущих.

Если б Зигмунд так поступил, их ждали бы определенные трудности. Ведь притворяться, что ничего не произошло, гораздо проще, когда о произошедшем никто не говорит вслух.

Грейс бросила последний взгляд на Зигмунда, дабы убедиться, что он дышит, и поехала вдоль коридора. Питер находился в теплице, среди своих кактусов и гераней. На стеклянной крыше теплицы еще оставался тонкий слой нерастаявшего снега, так что освещение в помещении было голубоватым.

– С отцом всё в порядке? – спросил он, не повернув головы и не прервав своего изучения колючего монстра, стоявшего на высокой полке.

Его слух был настроен на звук коляски жены. Даже Зигмунд прекрасно его слышал – Грейс ничуть не удивилась бы, если б выяснилось, что старик знал, что она находится в дверях комнаты все то время, пока она его рассматривала. В его духе было притвориться, что он ее не заметил. Питер поступил бы точно так же. Через пару десятков лет он станет точной копией своего отца, в этом миссис Лукаш была уверена. Оба были то упрямыми, то податливыми, то бесстрастными, то вспыльчивыми. Именно непредсказуемость Питера привлекла к нему Грейс в самом начале их знакомства. Правда, в последнее время он полностью себя контролировал, накрепко закупорив внутри все свои эмоции.

– С ним всё в порядке, – ответила ему супруга. – Рассматривает фото в своих альбомах.

Говорить об этом не было никакого смысла. Альбомы с фотографиями постоянно находились на столе перед Зигмундом. Это была тщательно подобранная история семейства Лукашей в фотографиях, хотя и в ней присутствовали пропуски и внезапно оборвавшиеся жизни. И было невыносимо сложно объяснить наличие фотографии восемнадцатилетнего молодого человека, улыбающегося и полного жизни, после которой на той же альбомной странице следовало изображение металлической таблички с почти нечитаемой надписью.

Во время Вигилии возносилось много молитв, когда Лукаши старались духовно соединиться со своими родственниками в других странах. Обычно они в основном думали о своих кузенах Зигмунде и Кристине в Польше, но сейчас к ним прибавился их сын Эндрю. При стариках все называли его Анджеем.

Кристина говорила, что она с помощью мистики пытается вызвать своих похороненных в Польше родителей, чтобы усилить духовную связь с ними. Грейс все забывала спросить ее, работают ли в этом случае молитвы. Однако взгляд, мельком брошенный на Кристину в тот момент, когда она думала, что за ней никто не наблюдает, все ей рассказал.

В тот день, как и всегда, в церкви Божией Матери Ченстоховской на Харрингтон‑стрит проходила полуночная месса. В этом же здании располагается польская воскресная школа, где несколько учеников сохраняют родной, польский, язык, готовясь сдавать на нем экзамены по истории Польши и по католической религии на аттестат зрелости. Именно ученики этой воскресной школы покажут историю рождения Христова во время обеда с облатками в следующее воскресенье.

В церкви они все вместе пели. От некоторых мужчин пахло водкой, да и женщины от них тоже не отставали. И тем не менее все старались петь. У поляков никогда не было хороших певческих голосов, но они заменяли их всеобщим энтузиазмом. Даже Зигмунд запел дребезжащим голосом свою любимую колядную песню, один из рождественских хоралов, которые последовали сразу за мессой.

Естественно, в церкви люди общались между собой, обмениваясь последними новостями. Все их польские знакомые любили посплетничать, поэтому избежать вторжения в твою частную жизнь было практически невозможно. Грейс была рада снегу, из‑за которого не пойдет на обед, потому что не знала, как отвечать на вопросы друзей об Эндрю.

Она следила за тем, как Питер поглаживает твердые листья кактуса и дотрагивается кончиком пальца до его почти трехдюймовых шипов. Потом он вдруг надавил на них, и его жене показалось, что сейчас они, как гвозди, проткнут его кожу.

– Нам сегодня звонили, – произнес он.

– Да?

– Опять этот Фрэнк Бэйн.

Миссис Лукаш замерла. У нее вдруг появилось иррациональное желание схватить горшок с кактусом и расколотить его о стену. Или выбросить его через стекло прямо на плитки заднего двора. Сломать его уродливые шипы угрожающего вида и увидеть, как из его изломанного ствола вытекает сок. Но кактус стоял слишком высоко для нее.

– Значит, она прилетела, да? – спросила Грейс.

– Сегодня утром в Манчестер.

– А ему ты скажешь?

– Пусть еще немного отдохнет, – покачал головой Питер. – Ему нужен отдых.

Женщина вспомнила свободное место, которое накрыли на обеде во время Вигилии. Тогда Кристина сказала, что это для неожиданного гостя. Но старушка даже не попыталась объяснить, что это просто традиция – мол, этим они хотят показать, что готовы принять каждого, кто в эту ночь находится в пути, любого незнакомца, который постучит к ним в дверь, независимо от того, кто он и откуда. Напротив, Кристина была уверена, что во время Вигилии этим незнакомцем может оказаться хоть сам Иисус Христос. Грейс захотелось рассмеяться в голос от одной мысли о том, что Иисус Христос в самый сочельник может нажать на звонок двери дома № 37, расположенного по Вудленд‑кресент в Идендейле. У него наверняка есть более важные дела, особенно если вспомнить, что ее родители рассказывали ей о Санта‑Клаусе.

Но миссис Лукаш тогда промолчала. Сам Зигмунд покачал головой и улыбнулся словам сестры. А потом своим едва слышным голосом, по‑польски, объяснил, что свободное место накрывается для тех, кто отсутствует на обеде, и для членов семьи, которые ушли в мир иной. И в этот момент он имел в виду именно своего двоюродного брата Клемента. Так было заведено с самого первого года, когда Зигмунд стал главой семьи.

Однако Грейс знала, что в этом году это было в последний раз. На будущий год это место будет накрыто уже для Зигмунда.

 

***

 

Элисон Моррисси вздрогнула и плотнее укуталась в пальто не только из‑за холода, стоявшего на улице. Более того, над Станедж‑эдж и Бамфордской пустошью уже вставало солнце, так что через час оно прогреет воздух и разгонит дымку, которая лепилась к черной крутизне Айронтонг‑хилл. По виду Моррисси было видно, что она не верит, что солнце принесет тепло, как будто для этого требовалось нечто большее, чем незначительная доза зимнего светила.

Она посмотрела поверх нескольких ярдов жесткой травы на покрытую снегом торфяную пустошь, которую пересекала полоса голой скалы. Ветер сметал снег с пустоши и нес его к отдаленной горе на севере.

– Эта скала называется Айронтонг, – сообщил ей Фрэнк Бэйн. – А вон там дальше Бликлоу[28].

– Под этим снегом она действительно выглядит очень уныло, – заметила женщина.

– Без снега будет то же самое, поверьте…

Больше всего внимание Элисон привлек Айронтонг‑хилл. Бэйн объяснил ей, что холм получил свое название от выхода черной скальной породы на самой вершине – очевидного сляба[29] кремниевого песка, выдавленного из недр земли древней вулканической деятельностью.

Моррисси отвернулась. Долина, расположившаяся под ними, в темноте выглядела необъятной и таинственной. Она напоминала гигантскую измятую простыню, сбитую в горные пики и глубокие овраги беспокойным спящим. Однако постепенно огоньки разбросанных по ее склонам деревенек начали бледнеть в сером свете наступающего рассвета. Тени на холмах стали глубже и протянули свои темные пальцы через заплатки полей, собираясь и концентрируясь во дворах каменных ферм и садах невидимых пока поселений.

– Я не ожидала, что в Англии будет так холодно, – заметила женщина. – Не захватила с собой подходящую одежду.

– Никакая одежда не будет подходящей, – возразил Бэйн. – Здесь погода меняется практически ежеминутно. И уже завтра от этого снега может не остаться и следа.

– Будем надеяться. Мне необходимо увидеть само место. Для меня это крайне важно.

– Я все понимаю, – ответил Фрэнк.

– Эта семья Лукаш, – спросила женщина, – они согласились встретиться со мной?

– Нет, – прозвучал короткий ответ.

– А ведь я могу их заставить, – сказала Элисон. – Если б они согласились встретиться со мной лицом к лицу, они увидели бы, что я такой же живой человек, как и они. И что мы все хотим одного и того же.

– В этом я не уверен.

– Но это действительно так. Нам всем нужна правда. Не так ли?

Они оба смотрели прямо перед собой, ожидая, когда очистится ветровое стекло. Холмы перед ними были белыми и абсолютно гладкими, как мраморные шарики. Моррисси поежилась.

– Эти поляки считают, что знают правду, – объяснил Бэйн. – Мне очень жаль.

 

***

 

Проезжая вниз по шоссе А‑57, Бэйн включил габаритные огни. Когда они доехали до середины спуска, Моррисси оглянулась назад. Ее рука потянулась в карман за небольшой автоматической камерой, которой она еще не пользовалась. Фотографии на открытках, сделанные с этой точки, всегда показывали панораму впереди машины, и, как правило, это был вид долины, купающейся в солнечных лучах. На них никогда не был виден Айронтонг.

Не доезжая до гостиницы на Змеином перевале, они остановились в очереди машин, которые ждали, пока полицейский в желтом светоотражающем жилете не даст им разрешения проехать. Полоса дороги, идущая в противоположную сторону, была заблокирована двумя полицейскими машинами с зажженными проблесковыми огнями и снегоуборочной машиной с отвальным плугом, которая стояла неподвижно и за которой выстроилось еще несколько машин.

– Вот видите, – сказал Бэйн, – я же говорил, что здесь авария. Кто‑то врезался в снежный плуг.

Пока они медленно продвигались вперед, Моррисси рассматривала сцену за окном. Она не увидела не только никаких повреждений, но и машины, которая могла бы столкнуться с плугом. Может быть, ее уже убрали? Но на обочине стояли люди, а какая‑то женщина в костюме, напоминающем белый комбинезон, копалась в снежном сугробе.

– Ну, теперь прямо вниз, – сказал Бэйн. – Скоро будем в Идендейле.

Он включил радиоприемник, и салон заполнили восьмичасовые новости. Начинался обычный день, в котором семьи жили своей повседневной жизнью: спорили о том, кому первому зайти в ванную или выпить последнюю чашку кофе в кофейнике, или искали подходящую обувь, ругаясь по мере того, как вспоминали все новые и новые дела, которые им предстояло сделать за день. Элисон прикрыла глаза.

– Если хотите – вздремните немного, – предложил ее спутник.

– Фрэнк, – ответила женщина, – стоит мне закрыть глаза, как перед ними возникают картины. Картины с мертвыми мужчинами.

Бэйн понимающе кивнул.

– Кто‑то однажды сказал, – заметил он, – что воспоминания – это те же фотографии, только видим мы их нашим внутренним взором.

– Всю свою жизнь я достаточно хорошо разбиралась, где кончаются воспоминания и начинаются фантазии. А сейчас я не всегда могу сказать, к чему именно относятся эти мертвые мужчины.

Элисон опять открыла глаза. Мимо них, медленно двигаясь вверх по холму, проезжал ничем не примечательный фургон с затемненными задними стеклами. Моррисси развернулась в кресле и увидела, как полисмен указал ему на обочину дороги. Блондинка в черном пальто и красном шарфе смотрела на нее до тех пор, пока Бэйн не нажал на газ и они не покатили в сторону Идендейла.

 

4

 

Диана Фрай ненавидела те моменты, когда ей приходилось стоять просто так, ничего не делая. На свете существовала масса людей, которым это удавалось гораздо лучше, чем ей. На Уэст‑стрит было чуть лучше – там бы она могла посидеть под калорифером из комнаты экспертов немного дольше. А здесь ничто не могло ее согреть, кроме длинного красного шарфа, который она на зиму купила в магазине «Гэп»[30] в Мидоухолле. Ни укрытия, ни физической активности, которая могла бы разогреть ее тело. Она бы с удовольствием поменялась местами с регулировщиком транспорта – тот, по крайней мере, мог размахивать руками. Но это было неподходящее занятие для новоиспеченного сержанта.

Так что Диана проводила время, проделывая незаметные упражнения: поднималась на носки, растягивала связки, правильно дышала, старалась задействовать энергетические точки в своем организме и разгоняла кровообращение в конечностях, чтобы они окончательно не замерзли. Она настолько увлеклась этим, что почти забыла, что не одна в кабинете. Но только почти.

– Крови не видно, – заметил инспектор Пол Хитченс. Он скрестил руки на груди и небрежно облокотился о колесную арку снежного плуга, чей отвал был поспешно укрыт синей пленкой. Хитченс выглядел абсолютно расслабленным и говорил так, будто рассуждал о погоде: «Итак, сегодня крови нет, идет только снег. Какая скука!» Но Фрай знала, что это замечание предназначалось не ей. Сейчас у него была более благодарная аудитория.

 

***

 

Констебль Гэвин Марфин общался с машинистом снегоуборочной машины и его помощником, которые все еще сидели на заднем сиденье полицейского автомобиля. На нем была надета нелепая пара меховых ботинок, доходивших ему до колен, и это выглядело словно нижняя часть костюма снежного человека. Он вылез из машины, обошел отвальный плуг и, притоптывая на плотном снегу, остановился. От его рта поднимались клубы пара.

– Кровь? Ни капли, – жизнерадостно подтвердил он.

Фрай нахмурилась, когда увидела, как Марфин роется в своей одежде, пытаясь найти карман, чтобы спрятать свою записную книжку. На нем было надето такое количество свитеров, что он выглядел как настоящий Бибендум[31], со всеми его покрышками, колеблющимися вокруг талии. И тем не менее его лицо было румяным от холода. Диана была уверена, что где‑то, под многочисленными слоями одежды, у него скрывается запас пищи – достаточный, чтобы продержаться пару часов, пока его хозяин не найдет места, где можно будет купить биф бурани[32], чтобы вновь запачкать салон ее авто.

– Знаете, а мне очень не нравится, когда совсем нет крови, – заметил Хитченс.

Патологоанатом, Джулиана ван Дун, одетая в комбинезон, работала на расчищенной от снега площадке, а один из полицейских фиксировал происходящее на видеокамеру. Миссис ван Дун раскрыла одежду трупа в области живота, чтобы получше рассмотреть зияющую рану. В своем белом комбинезоне она напоминала уродливого Снеговика. Фрай вздохнула. Снеговик и Бибендум. С ней сегодня явно что‑то не так. Этот холод вызывает у нее галлюцинации.

– Я всегда считал, что без крови нет тела, – заметил Пол. – При осмотре трупа именно кровь обеспечивает эмоции, je ne sais quoi[33], знаете ли. Может быть, легкий намек на жестокость. Этакий кисло‑сладкий привкус смерти. Вы понимаете, о чем я, Гэвин?

– Конечно, – ответил Марфин. – Кровь означает, что клиент действительно мертв.

Диане показалось, что голос любителя поесть слегка приглушен, как будто он засунул что‑то себе в рот, пока она на него не смотрела. Фрай вспомнила, что слышала шуршание шоколадной обертки у него в кармане, и с тоской посмотрела в сторону своей машины. Ей есть чем заняться на Уэст‑стрит. Ей всегда есть чем заняться. Жизнь в Идендейле была такой же предсказуемо беспорядочной, как и в любом другом городе Дербишира или в любом другом городе страны. И масса совершенных преступлений вообще никак не расследовалась, не говоря уже о том, что не раскрывалась. Это было легко видно из статистики: ведь все преступления регистрировались, и им присваивались номера на случай будущих запросов страховых компаний. Все требовали, чтобы полиция тратила больше времени на само раскрытие преступлений, как будто от этого зависело будущее Земли.

Здесь, у подножия Змеиного перевала, Фрай чувствовала себя человеком, стоящим на краю Вселенной. По обеим обочинам А‑57 лежали двухфутовые сугробы нетронутого пушистого снега, так что края дороги незаметно переходили в окружающую ее вересковую пустошь. Закатанная в асфальт поверхность А‑57 была единственным признаком цивилизации на таком расстоянии от Идендейла, и то, что сейчас она была занесена снегом, тревожило Диану. Как будто что‑то говорило ей, что она никогда отсюда не выберется.

Миссис ван Дун взглянула на офицеров, стоявших на обочине – их голоса четко доносились до того места, где она работала. Она покачала головой и сосредоточилась на том, что делала.

– Мне кажется, что если кого‑то задел отвальный плуг, то хоть немного крови должно появиться, – глубокомысленно заметил Хитченс.

– Ну, в общем‑то, да, – согласился с ним Марфин. – Совсем чуть‑чуть. Хотя бы для того, чтобы добавить последним мгновениям жизни жертвы артистическую завершенность.

Инспектор поймал взгляд Фрай и кивнул ей, будто констебль сказал что‑то сверхумное. Она знала, что он видит, как она злится на Гэвина все больше и больше, и сам подначивал его на эти идиотские высказывания. Сам Хитченс улыбался так, словно вся жизнь у него была впереди и он решил провести ее небольшой отрезок прямо здесь, в этом богом забытом, занесенном снегом месте в компании своих коллег‑полицейских, двух расстроенных сотрудников коммунальных служб и тела жертвы без всяких признаков крови.

– Обратите внимание, – сказал он. – Это может оказаться важной уликой.

Диана наблюдала, как патологоанатом измеряла температуру трупа и осматривала его на предмет синюшности[34]. Труп был одет в темный костюм, на котором не было видно никаких следов отвала в тех местах, где плуг задел его и отбросил на обочину, как кусок никому не нужного мусора.

Синяя сумка, которая была найдена рядом с телом, стояла в нескольких футах от него. Мертвец вполне мог сойти за авиапассажира, задержавшегося в занесенном снегом аэропорту и лежащего на неудобном полу в ожидании рейса, который никогда и никуда не отправится.

Марфин тайком разжевал что‑то и проглотил. Когда он открыл рот, Фрай показалось, что она заметила микроскопические кусочки шоколада в выдыхаемом им воздухе, в этом пахнущем сладостью облачке, которое почти сразу же исчезло в морозном воздухе.

– Мне кажется, я все понял, сэр, – сказал констебль.

– Неужели, Гэвин? – повернулся к нему Пол.

– Машинист этого плуга – вампир. Он высосал из трупа всю кровь до капли.

Диана отвернулась, чтобы коллеги не смогли увидеть выражения ее лица. Она чувствовала, как ее раздражение превращается в изнеможение, и ей пришлось несколько раз вдохнуть холодный воздух, чтобы взять себя в руки. Девушка хотела набарабанить констеблю Марфину по голове, но не могла этого сделать в присутствии инспектора Хитченса. Самым же худшим было то, что ей придется мириться с присутствием Гэвина до самого конца следствия.

– Так, так, – включился в игру их начальник. – Первый вампир‑убийца за всю историю Управления Е. Это будет трудно оформить, Гэвин. Я даже не знаю, есть ли у нас для этого специальная форма.

Губы Марфина растянулись в улыбке, а потом задвигались, и он стал хлопать себя по карманам в поисках чего‑нибудь съедобного – «Сникерса», упаковки леденцов или чего‑то еще, что наверняка было у него где‑то спрятано. Фрай видела, что он напряженно размышляет. Его мозг явно пытался найти решение серьезной задачи, абсолютно не связанной с раскрытием преступления.

– У каждого свой крест, сэр, – ответил он наконец.

Джулиана повернулась к ним – болтовня полицейских явно ей мешала.

– Если вам это действительно интересно, – сказала она, – то сердце этого мужчины остановилось давным‑давно. А когда сердце не работает, то и кровь не вытекает. В тот момент, когда отвал задел его, ваш труп был давно мертв.

Патологоанатом стала паковать свою сумку. Диане захотелось помочь ей. Больше того, она хотела уехать вместе с ван Дун, чтобы избавиться от окружавшей ее атмосферы и оказаться в приятном тепле морга, в окружении мирной компании, в которой не звучали тупые шутки и где на пол ее машины не сыпались крошки чипсов со вкусом креветок. У Джулианы был усталый вид. Как и у всех у них, у нее была масса работы.

Фрай еще раз напрягла мускулы, глубоко вдохнула и выдохнула и почувствовала, как по ее телу пробежали мурашки от избыточной порции кислорода.

– Об этом я ничего не знаю, – заявил Марфин. – Мне все‑таки больше нравится вариант с вампиром.

– Прошу прощения, – сказала эксперт, – но мне кажется, что здесь я уже закончила.

Диане пришлось отступить в сторону, чтобы дать ей пройти. Она хотела обменяться с ван Дун взглядами, чтобы выразить ей свою симпатию, но та шла с опущенной головой и не подняла глаз на девушку. Вокруг ее глаз, обведенных синими кругами, лежали глубокие морщины. Фрай вспомнила, что, по слухам, гулявшим в штаб‑квартире, их бывший старший инспектор Стюарт Тэйлби имел личный интерес к Джулиане, но из этого ничего не вышло. Сейчас Тэйлби собирался занять административный пост в Рипли – а миссис ван Дун выглядела так, будто за последнее время видела слишком много трупов.

– Понимаете, мне кажется, что я узнаю этого парня, который вел машину с плугом, – продолжал Марфин. – А ведь я никогда не видел его при свете дня[35].

Патологоанатом добралась до машины и стала снимать свой комбинезон. Фрай подняла чемоданчик ван Дун и держала его на весу до тех пор, пока женщина не забрала его у нее из рук. Их взгляды встретились, но обе промолчали.

– А как вы думаете, док? – крикнул Марфин Джулиане. – Может быть, стоит взять у него образец крови? Я, как говорится, имею в виду живого. Вдруг образцы совпадут?

Он зашелся от хохота. Его смех очень походил на лай собаки, этакого жирного кинг‑чарльз‑спаниеля[36]. Этот смех отразился от отвалов по обе стороны дороги и вызвал сход небольшой лавины дальше по шоссе. Миссис ван Дун сняла свои бахилы, сложила комбинезон в багажник и уехала, не произнеся больше не слова. Когда она нажала на газ, из‑под колес ее машины вылетел целый галлон растаявшей грязи, которая залила меховые ботинки Марфина.

– Я сказал что‑то не то? – удивился тот.

– Да нет, – успокоил его Хитченс. – Это все чеснок, который ты ел на завтрак.

 

***

 

Комната отдела показалась Бену Куперу холодной, как ледник, и абсолютно пустой. Радиаторы парового отопления на их этаже опять не работали. Он почувствовал запах еды – томатного соуса и чеснока. Значит, Гэвин Марфин ушел совсем недавно. В любое другое время Купер распахнул бы окно, чтобы проветрить помещение, но сейчас его пальцы успели уже так замерзнуть, что он с трудом мог снять колпачок с ручки.

На его столе лежала гора папок с желтыми стикерами на множестве страниц. Казалось, что посреди их комнаты, несмотря на холод, расцвела целая клумба нарциссов. Одна записка выглядела значительно больше по формату, чем стикеры, – написана она была черным маркером, которые обычно использовались для выставочных этикеток. Бен не знал, что с ней делать и должен ли он вообще до нее дотрагиваться. Это ведь вполне могла быть решающая улика в ближайшем судебном разбирательстве.

«МЫ ЗАБРАЛИ НАШ КАЛОРИФЕР, СУКИНЫ ВЫ ДЕТИ!» – вот все, что было на ней написано.

Бен позвонил в дежурную часть.

– Говорит детектив‑констебль Купер. Что у нас здесь происходит?

– Констебль Купер? Мы пытаемся дозвониться до вас начиная с семи сорока двух, – сообщил ему женский голос.

– Ну, вот я здесь. Так что у нас происходит?

– Вы должны были заступить на дежурство в семь утра.

– Я знаю. А у вас что, не отмечено, что я полчаса торчал, как идиот, с задержанным на Холлоугейт, ожидая патрульную машину, которая так и не пришла? Мне пришлось взбираться на Спитал‑хилл, где я встретил патрульного констебля, который не мог прямо стоять на обледеневшей мостовой больше тридцати секунд? Он выглядел так, как будто его выгнали из труппы Северного балета[37] за профнепригодность. А когда я появился здесь, то занимался оформлением задержанного в блок предварительного заключения.

В трубке повисла тишина – оператор явно с кем‑то советовалась.

– Сегодня у нас здесь немного суматошно… – сказала она наконец.

– Только не начинайте…

– Сержант Фрай оставила несколько сообщений для констебля Купера, – осуждающим тоном произнесла девушка. – Три из них помечены как срочные.

– И где же я должен быть сейчас, если не говорить о тех трех местах, в которых я должен находиться одновременно?

– На А‑57 в районе Змеиного перевала, в двухстах ярдах к западу от гостиницы, обнаружен неопознанный труп белого мужчины, – прочитала оператор.

– А дорогу уже расчистили?

– По нашей последней информации, по ней можно проехать, но с осторожностью.

– О’кей. Уже еду.

– Э‑э‑э, у нас здесь есть еще более поздние сообщения…

– Слушаю.

– Давайте я сразу прочту вам последнее. В нем написано: «Не трудись».

– А это что еще значит?

– Думаю, что они справятся без вас, уважаемый.

Бен сморгнул. Неожиданно оператор в дежурной части напомнила ему его мать. Или, по крайней мере, то, какой она была до болезни.

– Благодарю покорно, – ответил Купер и повесил трубку, после чего еще раз взглянул на пачку папок у себя на столе. Кажется, он опять оказался в роли простофили‑придурка, на которого свалили ту работу, которую никто не хочет делать, когда есть дела и поинтереснее. И все из‑за того, что он сегодня направился на работу раньше обычного и встретил в кафе Эдди Кемпа. В следующий раз он будет умнее. Притворится, что не узнал подозреваемого, как сделали бы 90 процентов его сослуживцев, когда они еще официально не приступили к несению службы. Именно так он и поступит в следующий раз. Может быть.

Купер пересек комнату, чтобы посмотреть, греет ли радиатор. Когда он двигался, в его левом ботинке хлюпала жижа.

 

***

 

Фрэнк Бэйн в третий раз нажал на звонок. Никто не ответил.

– Ну, если вы уверены, что с вами все будет в порядке… – произнес он.

– Со мной все будет хорошо, – заверила его Элисон Моррисси.

Она стояла перед пустой стойкой размещения со своими чемоданами. Лобби отеля не было похоже ни на одно из тех, в которых ей приходилось бывать. В нем царила темнота, и его заполняли старые растения в кадках и чучела разных видов рыб в стеклянных витринах.

А вот людей в нем не было вовсе. Бэйн уже успел заглянуть во все двери, которые смог отыскать, пытаясь найти хоть кого‑нибудь из обслуживающего персонала.

– Думаю, что они сейчас появятся, – предположила Моррисси.

– Встреча в полиции назначена на завтрашнее утро на девять часов, – напомнил ей ее спутник. – Я заеду за вами где‑то в восемь тридцать, если не возражаете. Ехать нам недалеко.

– Отлично. И еще раз спасибо, Фрэнк.

Наконец Бэйн уехал. Женщина посмотрела на чучело форели размером с небольшую собаку. Рыба с открытым ртом уставилась на нее стеклянными глазами и как будто хотела ей что‑то сказать.

– Чем могу вам помочь? – спросил появившийся откуда‑то консьерж.

– Мне нужна комната, – ответила Элисон. – У меня зарезервирован номер. И если я его не получу в ближайшее время, то умру прямо перед вами.

Приняв душ и немного отдохнув, она вновь достала свои бумаги. У нее были папки на каждого из членов экипажа «Милого Дядюшки Виктора». Они, естественно, были разной толщины, а самой толстой была папка, посвященная ее деду, лейтенанту авиации Дэнни Мактигу. Но наверху стопки сейчас лежала папка, которую Моррисси собиралась прочитать еще раз. На ней было написано: «Зигмунд Лукаш».

 

***

 

Несколько позже Бен Купер узнал наконец, кто будет допрашивать Эдди Кемпа в связи с двойным нападением.

– Больше некому, – сказали ему. – Все на выезде.

Кемп выглядел так, как будто был рад видеть Бена. Он, наверное, решил, что между ними завязалась крепкая дружба, пока они ждали на краю Холлоугейт, и началом ее послужило небольшое представление, которое они дали ранним утром посетителям кафе «Старлайт». Купер не знал, сколько бы продлилась та комедия, прежде чем превратиться в трагедию, если б не появился Сонни Патель и два его старших сына, вооруженные скребками и лопатами. Они устроили целую церемонию из очистки тротуара от снега, которая продолжалась до тех пор, пока троица, стоявшая возле витрины кафе, не взяла ноги в руки и не убралась.

– Чай здесь совсем не плох, – заметил Эдвард. – А вот эту идиотскую музыку неплохо было бы выключить. У меня от нее голова лопается.

Купер и сопровождавший его дежурный постарались сесть как можно дальше от допрашиваемого, чтобы иметь возможность дышать более‑менее свободно.

Трехкассетный магнитофон[38] был включен, дежурный адвокат занял свое место рядом с Эдди, и Бен стал задавать вопросы, касавшиеся обстоятельств, предшествовавших самому нападению на двух молодых людей, которое случилось ранним утром в районе Андербанка. Кемп даже не пытался скрывать, что он в этом замешан, но настаивал на том, что действовал в рамках необходимой самообороны.

– Ну, мы всё это уже слышали, – заметил Купер.

– Они всем известные бандиты, – настаивал арестованный. – Торгуют наркотиками в новостройках.

– И что же, они на вас первыми напали?

– Конечно.

– Когда вас доставили сюда, вам была предоставлена возможность встретиться с врачом. Вы тогда не упоминали ни о каких повреждениях.

– Просто я знаю, как за себя постоять.

Теперь, когда Эдди снял свою кепку «Манчестер Юнайтед», Купер увидел, что у него темные, кучерявые волосы. На верхней губе просматривался след усов, хотя, скорее всего, это был результат того, что ее сегодня просто не брили.

– А кто еще принимал участие в драке? – поинтересовался Бен.

– Понятия не имею.

– Значит, незнакомцы?

– Думаю, что они просто проходили мимо и решили мне помочь, – предположил Кемп. – Если хотите – это были Добрые Самаритяне[39].

– А у кого была бейсбольная бита?

– Бейсбольная бита? Не видел такую.

– Ну, может быть, кий для снукера…

– Без понятия. Может быть, эти ребята играли в снукер в клубе?

Эдди Кемп посмотрел на адвоката и радостно улыбнулся. Он был достаточно опытен, чтобы понимать, что одного опознания свидетелями обычно недостаточно для того, чтобы предъявить обвинение. Невозможно определить, кто что делал в группе из шести мужчин. К тому же дело происходило ночью. Так что пока он чувствовал себя совершенно уверенно.

– Знаете, жертвы получили очень серьезные повреждения, – сказал ему Бен.

– Они их заслужили, – ответил Кемп. – Настоящие подонки. Мы не хотим видеть их в Андербэнке. Мы не хотим, чтобы они сажали наших детей на тяжелые наркотики. И если хорошая взбучка отвадит их от нашего района, то это уже хорошо. Ведь сами вы с ними ничего не делаете, верно?

– И тем не менее такое нападение является преступлением. И не важно, Эдди, что за люди пострадавшие.

– Есть преступления, а есть правосудие.

– И что же, по‑твоему, это?

– Думаю, что это может быть и тем, и другим одновременно.

– Да ты у нас прямо философ! – Купер начинал терять терпение. – Две взаимоисключающие идеи в одной голове одновременно.

– Именно, – кивнул Эдвард. – Только я не считаю их взаимоисключающими. По крайней мере, не всегда.

 

***

 

Диана Фрай и Гэвин Марфин появились в конце концов в отделе, похожие на Санта‑Клауса и одного из его эльфов.

Их одежда была залеплена снегом, а лица порозовели от мороза.

– А, Бен, наконец‑то! – сказала Диана, потирая руки.

– Я здесь все утро, – отозвался Купер.

– И что успел сделать?

– Разобрался почти со всеми нарциссами.

– Не поняла…

– В общем, мне многое удалось.

– Ладно, это не важно. У меня есть для тебя работенка.

– Отлично.

И тут у Бена Купера вновь появилось это сосущее под ложечкой ощущение. Ни одна работа, которую могла дать ему Диана Фрай, не способна была вызвать у него восторг. У констебля возникло подозрение, что остаток дня он проведет, отвечая на телефоны и разгребая бумажные завалы.

– Нам надо как‑то выяснить имя Снеговика, – продолжила сержант.

– Снеговика?

– Неизвестного белого мужчины.

– Понятно.

– Он еще и мертвый к тому же, – вставил Марфин.

Купер внимательно слушал, пока Фрай рассказывала ему все обстоятельства дела, которых было не так уж много. На мужчине не было ничего, что могло бы помочь его опознать, хотя одежду, после того как телом займутся в морге, передадут полицейским. Недалеко от трупа лежала дорожная сумка. Так же как и сам труп, сумку протащил по земле отвалочный плуг. Она была измята и порвана, а пока лежала в снегу, успела насквозь промокнуть. Но хуже всего было то, что она оказалась пустой. Ведь даже зубная щетка или флакон с дезодорантом могли позволить следователям нарисовать образ, который помог бы установить личность Снеговика.

– Нам необходимы все ПБВ[40], – сказала Фрай.

Бен как раз недавно читал отчет об одном таком пропавшем. Их легко было называть ПБВ, когда они были просто строчкой, занесенной в компьютер, но когда вы начинали изучать историю каждого, то оказывалось, что все они – живые, реальные люди. Они сходили с экрана компьютера и превращались в несчастных тинейджеров, избитых жен, заблудившихся старушек или бизнесменов, которые после пятидесятилетнего юбилея решали начать жизнь сначала с девочкой из отдела маркетинга.

– О каком возрасте идет речь? – спросил Купер.

– После тридцати. Хорошая физическая форма. Дорогая одежда.

– М‑м‑м‑м… Тип, в общем‑то, подходит.

– Подходит к чему?

– К тому, чтобы пропасть без вести.

– А что, для того чтобы пропасть, надо быть каким‑то особым «типом»?

– Если отбросить молодежь, то чаще всего пропадают мужчины в возрасте от двадцати семи до тридцати четырех лет.

– Как раз в точку, Бен.

– Мы говорим о смерти по неосторожности, о самоубийстве или о чем?

– Не знаю, – ответила Фрай, поколебавшись.

– Если это убийство, – заметил Купер, – то тогда особый тип личности нам не нужен. В наши дни могут убить кого угодно. А у нас есть хоть какие‑нибудь показания? Как я понимаю, его задело отвальным плугом?

– К тому времени он был уже мертв.

Быстрота, с которой они могли бы заняться мертвецом, полностью зависела от патологоанатома. Если та скажет, что у человека просто случился сердечный приступ на обочине, то ему придется полежать на леднике, пока его не хватятся. Но сержант мало верила в такое развитие событий.

– Шестое чувство, Диана? – уточнил Бен.

Фрай проигнорировала вопрос.

– Вам с Гэвином придется этим заняться, – заявила она. – Составь план расследования, и как можно быстрее. И не забудь о соседях. А еще не забывай, что его нашли на А‑57. В Большом Манчестере должен быть целый талмуд с именами пропавших без вести.

– Не сомневаюсь.

– Свяжись с телефонной службой поддержки розыска пропавших. И не забудь федеральные службы – дорожную полицию, Министерство обороны. Да, и еще Королевскую полицию Ольстера.

– Еще лучше – ТЕРРОРИСТ, КАЗНЕННЫЙ С ПОМОЩЬЮ СНЕЖНОГО ПЛУГА!

– Никогда не знаешь, где найдешь…

 

***

 

Командир Управления Е, старший суперинтендант Колин Джепсон, согласился лично встретиться с Элисон Моррисси, но, естественно, потребовал помощи от своих подчиненных. Наша сила в количестве, заметил он, как будто речь шла о наступлении вражеских орд, целью которых был захват и уничтожение Управления. Но вот количества полицейским сейчас как раз и не хватало. Дежурный инспектор сослалась на занятость, а из сотрудников Отдела по связям с общественностью никого не было на месте. Вот тогда‑то и вспомнили о Бене Купере.

– Вот папка, которую наш офицер разведки[41] приготовил для шефа, – сказал инспектор Хитченс, сообщив Куперу эту радостную новость, перед тем как тот закончил дежурство.

– Но если папку приготовил разведчик, то почему он не может сходить на встречу? – спросил констебль.

– У него грипп. Так что придется отдуваться, Бен.

– Это еще почему?

– Шеф боится, что ему начнут задавать вопросы, связанные с местной спецификой. Ты же знаешь, что после перевода к нам из Ланкашира он так и не осознал, в каком графстве теперь находится. А тебя он выделил как местного парня, который может ответить на все те сложные вопросы, которые нам просто не под силу. Ну, например, такой – как пишется Дербишир?

– Да я не об этом, а вообще – почему? – повторил свой вопрос Купер. – Мне эта Элисон Моррисси кажется подвижницей, которая хочет восстановить доброе имя своего деда. Но ведь это все – античная история, или я не прав?

– В общем, да, – согласился Хитченс.

– Тогда почему мы всем этим занимаемся?

– Ах вот ты о чем… Политика!

– Политика? А в чем она здесь?

– Мы должны вернуть долги, – пояснил Пол.

– Мы должны?

– Когда я говорю «мы», то имею в виду, естественно, шефа. Ты, может быть, не помнишь этого, Бен, но несколько лет назад мы расследовали дело о крупном мошенничестве. Главный подозреваемый смылся из страны и всплыл в Канаде, где косил под дровосека или что‑то в этом роде. Сначала конники[42] с нами не очень‑то сотрудничали, но шеф поговорил с канадским консулом в Шеффилде. Они с ним пару раз играли вместе в гольф, и консул нажал на несколько кнопок. В общем, в результате у нашего старшего суперинтенданта появилось несколько новых закадычных дружков в Канаде. Оказалось, что они мыслят одинаково, если ты понимаешь, что я имею в виду. Так вот, один из них – дядя этой дамочки Моррисси. И вот откуда берется политика.

– То есть мы устраиваем шоу?

– До какой‑то степени. Мы просто не собираемся ничего делать.

– А почему вы так решили, сэр? Ведь мы ее еще даже не выслушали.

– Вот увидишь, – ответил Хитченс. – Никакое политическое влияние не заставит дополнительные ресурсы появиться прямо из воздуха.

 

***

 

Наконец дежурство Купера закончилось, и он отправился прямиком в дом для престарелых «Олд скул». В одной из гостиных констебль нашел свою мать, которая чего‑то ждала. Она сидела на стуле с прямой спиной, напряженная и настороженная, и смотрела в стену перед собой, полностью погруженная в свой собственный, вымышленный мир.

– Ты помнишь, о чем мы с тобой говорили, мама? – спросил Бен. – О том, что я собираюсь съехать с фермы? – Он постарался произнести это как можно небрежнее, чтобы его голос звучал так, будто речь идет о походе в соседний магазин за чаем в пакетиках.

Изабель Купер молчала, хотя ее глаза переместились со стены на его лицо. Полицейский взял ее руку в свои. Рука казалась бессильной и безжизненной.

– Я решил, что мне надо какое‑то время пожить одному, – продолжил Бен. – Но жить я буду в Идендейле, так что видеться мы будем каждый день, не беспокойся.

Женщина продолжала смотреть куда‑то вдаль, не фокусируя на нем свой взгляд, но ему показалось, что по ее лицу пробежала тень – как воспоминание о тех днях, когда она ловила его на лжи.

– Ты даже не заметишь перемены, ма, – сказал Купер. – Ты будешь видеть меня столько же, сколько сейчас. Меня будет даже слишком много – помнишь, ты так говорила, когда я маленький путался у тебя под ногами.

Бен очень хотел, чтобы мать хоть раз ему улыбнулась, но ее лицо оставалось неподвижным. В какой‑то степени это происходило из‑за лекарств. Они действовали и подавляли судороги лицевых мышц и их непроизвольные сокращения, которые часто превращали Изабель в совсем другого человека, абсолютно не похожего на ту маму, которую знал Купер.

Он погладил ее по руке, наклонился вперед и поцеловал в щеку. Щека оказалась холодной, как у статуи. Бен услышал ее долгий выдох и почувствовал, как она слегка расслабилась. Никакой другой реакции от нее можно было не ждать.

На мгновение Купер задумался, не стоит ли ему отказаться от своего решения. Но ведь для мамы это теперь не играло никакой роли. Ей было все равно, где он живет, пока сама она находилась в этом доме для престарелых, и шансов вернуться на ферму «У конца моста» у нее не было практически никаких. Ему надо было бороться со своим собственным желанием переезжать, своим собственным нежеланием оставлять на ферме частичку себя.

Бен пообещал себе приезжать к матери ежедневно – и пока выполнял свое обещание. Поэтому он мог каждый день рассказывать ей о своем решении переехать, пока они оба в это не поверят.

 

***

 

Утром Купер уехал из дома слишком рано, еще до того, как принесли почту. Обычно почтальон добирался до фермы «У конца моста» где‑то часов в девять утра, так что письма агентов по недвижимости ждали детектива, когда он вернулся с работы. Конверты были такими, что каждый мог догадаться об их содержимом. Бен уже рассказал членам семьи о своем намерении переехать, но понял, что поверили они в это, только увидев конверты. Одна из его племянниц, Джози, протянула их ему и, ни слова не сказав, взглянула на него осуждающим взглядом. Казалось, что она вот‑вот расплачется.

– Что‑нибудь заслуживающее внимания? – поинтересовался Мэтт, увидев, что его брат открыл конверт.

Купер сразу же понял, что в конвертах нет ничего интересного для него. Все, что там предлагалось, – это парочка трехспальных домов в Бакстоне и обставленная квартира на первом этаже в Чэпел‑эн‑ле‑Фрит[43]. Помимо того что все это было слишком далеко, арендная плата намного превосходила ту сумму, которую он готов был платить каждый месяц. Но рассказать об этом родным для него было равносильно признанию своего проигрыша. Более того, у членов семьи могли зародиться сомнения в том, что он вообще сможет найти что‑то подходящее, и надежда на то, что он навечно останется с ними. А когда с этим смирится вся семья, ему будет слишком легко смириться с этим и самому. И тогда все будет кончено. Он останется здесь до самой пенсии или до того момента, когда Мэтт решит продать ферму, что само по себе будет катастрофой.

Бен взглянул на брата. Он еще не знал, как тот отнесся к его идее переехать. В любом случае это был серьезный шаг. Но разве у Мэтта и Кейт не появится больше свободного места для комфортной жизни? Правда, даже агентам по недвижимости констебль стыдился рассказать, почему он решился на такой шаг. Ему было почти тридцать, а это не тот возраст, когда можно безболезненно объявить о том, что ты решил впервые покинуть отчий дом. Бен сразу же представил себе, какие косые взгляды будут на него бросать и что будут говорить об их отношениях с матерью.

– Наверное, я посмотрю парочку мест завтра, – небрежно произнес полицейский. Ему оставалось только надеяться. Утро вечера мудренее.

 

***

 

Диана Фрай задержалась на работе после того, как все остальные уже разъехались. Ночную смену было практически не видно, и Управление превратилось в морг. Сержант больше всего любила это время – ей никто не мешал, и она могла спокойно поразмышлять над своими проблемами, не отвлекаясь на поющих лобстеров или, что еще хуже, на своих коллег. Почему‑то люди всегда предъявляли к ней какие‑то особые требования.

Из запирающегося ящика стола девушка достала большой плотный конверт, на котором было написано: «БЕН КУПЕР». В нем лежала копия его личного дела, из которого Диана знала, когда он поступил на работу в полицейское управление графства Дербишир, какие оценки получил на выпускных экзаменах и каково было его первое место службы. Там же лежал приказ о его переводе в уголовный розыск, несколько рекомендаций старших офицеров и отдельная записка от дивизионного командира о гибели на посту отца Бена, сержанта Джо Купера. Тогда Бену предложили отпуск по семейным обстоятельствам и курс реабилитации у психолога. В записке было отмечено, что никаких отдаленных последствий трагедии в его поведении не наблюдается.

Здесь же можно было ознакомиться с результатами его экзаменов, которые он сдавал перед тем, как подать документы на сержантскую должность. Все они были достойными. А вот и результат собеседования, когда Бен отозвал свое заявление. В тот раз вместо него место сержанта получила сама Фрай. Неужели Купер изменился именно с того момента? В принципе это можно было понять, но Диана в это не верила, хотя разочарование от того, что он не получил тогда повышения, на которое рассчитывал, вполне могло заставить его сделать то, что, по ее мнению, он и сделал. Она была почти уверена, что он уничтожил улики или, по крайней мере, не сообщил никому о своих подозрениях, и все это из ложно понятого чувства корпоративной преданности.

Фрай дотронулась до шрама на лице, который уже зажил, но еще не исчез окончательно. Против Бена у нее ничего не было, и в этом‑то и заключалась ее проблема. Никаких доказательств. Ничем не подтвержденные обвинения против коллеги могут серьезно навредить ей самой. Особенно если речь идет о мистере Популярность, о человеке, который всю свою жизнь прожил в Иден‑Вэлли и который знал здесь всех и каждого. Начав разборки с коллегами по работе, она не получит никаких дивидендов, если только у нее нет стопроцентной уверенности в своей правоте. Особенно это важно в данном конкретном случае, когда один из офицеров умер на посту[44].

Диана знала, что ничто на свете не могло бы сильнее испортить ее отношения с коллегами по работе. Даже сейчас она хорошо могла представить себе, как офицеры шарахаются от нее в коридорах, как охладевают к ней старшие по званию и как ее постепенно выдавливают из коллектива. В конце концов она все сама поймет и ей останется только или перевестись назад в Уэст‑Мидлендс, или вообще покинуть службу, зная при этом, что ни то ни другое абсолютно никого здесь не огорчит.

Девушка улыбнулась, вспомнив, как выглядел сегодня Бен Купер, когда уходил с дежурства. На нем было странное непромокаемое пальто с длинными полами и громадным внутренним карманом, который он называл «браконьерским». Пальто было темно‑зеленым, как будто ему действительно был необходим эффект маскировки. Правда, на снегу от пальто не было никакой пользы – он будет отличной мишенью для любого егеря с ружьем двенадцатого калибра. Но даже в этом наряде детектив‑констебль выглядел человеком на своем месте, довольным и самим собой, и тем положением, которое он занимает в жизни. Да еще эта твидовая фуражка… Козырек у нее был таким длинным, что с трудом можно было рассмотреть его глаза.

Фрай встряхнулась. Ей не к кому было обратиться по поводу Бена Купера. Вполне возможно, что ее представление о нем искажено. Может быть, ее нюх притупился из‑за того, что она слишком погрузилась в свои собственные проблемы. Одно было очевидно – Бен Купер вращался на таких орбитах, до которых ее система обнаружения добраться не могла. Но малейшая ошибка – и он вновь окажется в сфере действия ее радаров. И кто знает, может быть, это произойдет уже завтра…

 

5

 

На следующий день небо очистилось. Ночной мороз покрыл снег, лежавший на вересковых пустошах, тонкой корочкой льда, а воздух пощелкивал, как будто был напоен статическим электричеством.

Выбираясь из своей спальни, Бен Купер вздохнул – сегодня он ни за что не пропустит завтрак. Его первым утренним заданием было присутствие на встрече старшего суперинтенданта с женщиной из Канады. Он рассчитывал на то, что эта встреча быстро закончится. Вообще, это задание было бесполезной вещью, которая вела только к потере времени. Из папки, приготовленной разведчиком, констебль понял только одно: канадка хотела попросить их заняться не просто давно забытым преступлением – самого преступления не было и в помине.

Купер был уверен, что это очередной шум вокруг прошлого, организованный человеком, который слишком глубоко в него погрузился. В самое прошлое, и в историю своей семьи в этом прошлом. Так что старший суперинтендант Джепсон быстренько избавится от этой дамочки.

В любом случае дело ее не стоило и выеденного яйца. Бен смог вспомнить ее имя, только когда окончательно проснулся.

 

***

 

Для моральной поддержки Элисон Моррисси захватила с собой на встречу на Уэст‑стрит Фрэнка Бэйна. Он представился как журналист‑фрилансер, изучающий историю Королевских военно‑воздушных сил и воздушных боев, которые усыпали весь Скалистый Край обломками самолетов, а также намекнул, что собирается написать об этом книгу. Кроме этого, сказал Фрэнк, он вот уже несколько месяцев работает на канадку, собирая для нее информацию и утрясая вопросы с датой и местом встречи. И хотя старший суперинтендант никогда в жизни не общался с Бэйном лично, он уже успел разозлиться на этого человека за его настойчивость, о которой ему сообщили сотрудники. Канадский консул, вне всякого сомнения, был для старшего суперинтендента важной фигурой.

Они встретились вчетвером в офисе шефа, где его секретарша предложила всем капучино и бэквелские пирожки с фруктами, которые Джепсон любил демонстрировать своим посетителям в качестве доказательства своего доверия к местной дербиширской кухне.

Купер никак не мог вспомнить, когда в последний раз пил на Уэст‑стрит настоящий кофе. Он слышал, что его предлагали гостям на приеме в честь открытия нового комплекса зданий Управления В, но сам в это никогда не верил, пока лично в этом не убедился.

Встреча началась с обмена любезностями, касающимися здоровья и благополучия дяди мисс Моррисси, его семьи, его собаки и его гандикапа в гольфе[45]. Наконец шеф исчерпал все темы для светской беседы и теперь сидел молча, глядя на посетителей. Это была техника ведения допроса, к которой он обратился скорее по привычке и которая выработалась у него, еще когда он трудился в уголовном розыске. Но и здесь она его не подвела. Элисон Моррисси заговорила практически мгновенно:

– Как вы знаете, джентльмены, я попросила об этой встрече, потому что пытаюсь смыть пятно бесчестья с фамилии моего деда, Дэниела Мактига, который, будучи офицером, служил в Канадских королевских военно‑воздушных силах. После того как он был прикомандирован к Королевским военно‑воздушным силам, уже в девятьсот сорок пятом году, семья получила сообщение о том, что он пропал без вести.

– То есть пятьдесят семь лет назад, – заметил Колин Джепсон. Несмотря на то что он дружелюбно улыбался, старший суперинтендант с самого начала решил расставить все точки над «i».

– Я случайно узнала, что ваши соседи в Большом Манчестере в прошлом году возобновили расследование по делу, которое тоже произошло пятьдесят семь лет назад, – заметила Моррисси, глядя ему прямо в глаза. – Мне кажется, что время, прошедшее с момента преступления, не важно, если речь идет о нарушении законности.

Купер бросил на нее быстрый взгляд из‑за горы папок, которые он якобы изучал. Констебль не ожидал, что эта женщина окажется такой молодой. Если б он задумался об этом пораньше, то смог бы вычислить ее приблизительный возраст, так как знал, что она собирается говорить о своем дедушке. В документах было указано, что лейтенанту Мактигу было двадцать три года в тот момент, когда он пропал. Его дочь, мать Элисон Моррисси, родилась буквально за несколько дней до его исчезновения, так что сейчас ей должно было быть пятьдесят восемь. Скорее всего, она относилась к женщинам, которые рожают уже после того, как им исполняется тридцать, поэтому Моррисси сейчас было не больше двадцати шести – двадцати семи лет. Бену понравилось то, как она ответила суперинтенданту. Девушкой она была решительной, да и вопрос знала назубок.

– Но ведь суда не было, – заметил Джепсон. – Так что о правосудии речь здесь не идет.

– Я говорю о естественном праве[46].

– Прошу вас, продолжайте, – вздохнул Колин.

– Мой дед был пилотом бомбардировщика типа «Ланкастер»[47], который базировался на базе Королевских ВВС в Лиденхолле, Ноттингемшир, и входил в двести двадцать третью эскадрилью бомбардировщиков, – стала рассказывать Элисон. – Летал дед в составе Королевских ВВС два года, и у него был блестящий послужной список. После того как он смог дотянуть до базы на подбитом «Веллингтоне»[48], на котором провел успешную атаку на базу немецких подводных лодок рядом с Роттердамом, он был награжден крестом «За выдающиеся летные заслуги»[49]. В тот раз он приказал команде покинуть самолет, когда они оказались над Англией, и посадил его в одиночку. И это несмотря на то, что сам был ранен шрапнелью, пока пробивался сквозь зенитный огонь противника. Сразу же после выздоровления он переучился на «Ланкастер» и получил назначение на базу в Лиденхолле.

– Очень интересно, – вставил Джепсон. – Но не могли бы мы перейти к январю сорок пятого года?

– Я просто хочу, чтобы вы знали, что за человек был мой дед, – ответила Моррисси.

Купер заметил, что при этих словах в ее глазах промелькнул гнев. Он был удивлен ее молодостью и уж тем более не ожидал, что она будет так хороша собой. У Элисон были стиль и уверенность, которые выделяют красивую женщину в толпе. Бен наслаждался ее демонстрацией уверенности в себе и гордости. Его лишь удивило, что Колин в этот момент совсем не смягчился – обычно у него была слабость к молодым хорошеньким женщинам. Но сейчас шеф, видимо, решил скрепить сердце и теперь уже не сделает ни шагу назад. У этой встречи может быть только один результат, и Куперу было жаль эту канадку. Джепсон позволит ей выговориться до конца, а потом ее ждет разочарование.

– Вот его фотография, – произнесла Моррисси и протянула через стол два снимка – один Джепсону, а другой Бену. На Купера она почти не смотрела, если не считать быстрого оценивающего взгляда, когда их представляли друг другу, и у него создалось впечатление, что их гостья была из тех женщин, которые прекрасно знают, чего хотят и кто им может помочь в достижении цели. Сейчас она не отводила глаз от старшего суперинтенданта.

– Фото было сделано, когда он получил звание лейтенанта и вступил в двести двадцать третью эскадрилью, – пояснила Элисон. – Он рано начал летать и был на пару лет старше членов своего экипажа, поэтому они называли его Дедом.

Такой фотографии не было в документах, подготовленных разведчиком. Или Моррисси была просто лучше организована, или у нее были лучшие помощники. Купер перевел взгляд на Фрэнка Бэйна. Где‑то он о нем уже слышал… Констебль вспомнил, что видел телевизионную программу, в которой этот журналист принимал участие и которая была посвящена 60‑летию Битвы над Англией[50]. Единственным, что вынес тогда Купер из той программы, было то, что некоторые «Ланкастеры», принимавшие участие во Второй мировой войне, были произведены на заводе в Бамфорде, всего в нескольких милях от Идендейла. Сейчас от завода не осталось и следа, как и от самолетов, которые были на нем собраны. В программе участвовала женщина, которая в детстве трудилась на этом предприятии и которой важные чиновники в шляпах говорили тогда, что если она допустит хоть малейшую ошибку, то будет отвечать за то, что позволила немцам выиграть войну.

Лейтенант Мактиг выглядел в своей форме просто потрясающе. У него была фуражка с высокой тульей, новехонькие нашивки на рукавах и медаль, прикрепленная к карману на груди. Стоял он почти по стойке «смирно», вытянув руки по швам. Его галстук был идеально повязан, а стрелки на брюках тщательно отглажены. И форма наверняка была голубой, хотя фото было черно‑белым. Может быть, оригинальный отпечаток был вообще цвета сепии, поскольку то, что Купер держал в руке, выглядело как оцифрованная копия. Она подчеркивала черты лица Мактига – его небольшие темные усики, гордую улыбку и прямой взгляд чистых глаз прямо в объектив камеры. Он был красивым мужчиной, который наверняка кружил головы вспомогательному женскому персоналу, и в его глазах было несомненное сходство с глазами его внучки, которая сейчас сидела напротив Бена.

– Как видите, у него на груди крест «За выдающиеся летные заслуги», – сказала канадка.

Джепсон положил фото на стол перед собой.

– Январь сорок пятого года, – напомнил он.

– Седьмого января сорок пятого года мой дед сидел за штурвалом «Ланкастера», – кивнула головой Элисон. – Экипаж называл свой бомбардировщик «Милый Дядюшка Виктор».

После этого за дело взялся Фрэнк Бэйн. Это была та область знаний, в которой он был экспертом. Голова Бэйна была выбрита – эта прическа теперь заняла место зачесов, которые делались для того, чтобы скрыть появляющуюся лысину. Как только он заговорил, Бен понял, для чего Элисон привела его с собой. Рассказывая о том, что произошло 7 января 1945 года, журналист не пользовался никакими заметками. Он просто излагал факты в том виде, в котором они были ему известны:

– При атаке немецкого ночного истребителя у «Ланкастера» был поврежден один из внешних двигателей. Это произошло во время рейда на Берлин. Двигатель заменили на новый, и экипаж поднял машину в воздух, чтобы проверить его. Обычная рутина – им предстояло перелететь с базы ВВС в Лиденхолле, Ноттингемшир, на базу в Бенсоне, Ланкашир. Расстояние – не больше сотни миль. До этого экипаж участвовал в нескольких операциях над Германией и благополучно возвращался на базу. Но над Дербиширом с самолетом что‑то произошло. Он врезался в Айронтонг‑хилл в десяти милях отсюда. Экипаж состоял из семи человек, и пять из них погибли при столкновении.

В своих бумагах Купер отыскал список экипажа. Семь имен. Пока знакомым было только одно – имя пилота Дэниела Мактига.

– Минуточку, – сказал Бен. – Кто из членов экипажа погиб?

– Прежде всего, радист, сержант Гарри Грегори, – ответил Бэйн.

– Понятно. – Купер поставил рядом с этим именем небольшой крест.

– Бомбардир Билл Ми, верхний стрелок Алек Гамильтон и хвостовой стрелок Дик Эббот – все они были сержантами Королевских ВВС.

– А кто еще?

– Один из поляков, – ответил Фрэнк. – Штурман. Лейтенант Клемент Вах.

– Если не считать мистера Мактига, то в живых остался еще один, – заметил Купер.

– Правильно.

– Последний выживший был бортинженером. Но я не знаю, как правильно произнести его имя.

– Лукаш, – подсказал Бэйн. – Как гуляш. Последнего выжившего звали лейтенант Зигмунд Лукаш.

 

***

 

Грейс Лукаш заметила, что Зигмунд больше не проявляет интереса к посещению Дома комбатантов, польского варианта ветеранского клуба, и ее это радовало. Нынче старые солдаты и летчики говорят только о войне и смерти и больше ни о чем. Такое впечатление, что шестьдесят лет, которые они прожили с 1945 года, превратились для них просто в двухнедельный отпуск с передовой. Грейс помнила, как один бывший десантник, здорово перебравший водки в клубе, сказал, что никогда не чувствовал себя таким живым, как перед лицом смерти. И сейчас эти старые солдаты продолжали все то же – стояли в очереди на свое последнее путешествие, на свою последнюю поездку в неведомое. Только на этот раз их транспортом будет катафалк.

Было время, когда Зигмунд и его приятели интересовались внутренней политикой Англии. Они могли бесконечно обсуждать то, что казалось им невероятной апатией британцев, которые редко ходили на выборы, не говоря уже о том, чтобы слушать и обращать внимание на то, что им говорили политики.

– Они не изменились со времен Уинстона Черчилля, – сказал однажды Зигмунд.

– Но, папа, прошло уже шестьдесят лет, – заметил Питер.

– Вот и я о том же! – воскликнул старик. – С того времени они все катятся по наклонной.

Но такие разговоры случались в те времена, когда он еще говорил по‑английски.

Старику нравилось, когда Грейс ощущала себя иностранкой. Это было неприятное ощущение, к которому она так и не смогла привыкнуть после того, как вышла замуж за Питера. Ее девичья фамилия была Вудворд, и она никогда не задумывалась о своей национальности. Она была британкой, а это значило, что о национальности можно было не думать. Но в один прекрасный день ее фамилия поменялась на Лукаш, и люди стали относиться к ней по‑другому, как будто она заново родилась иностранкой. Даже те, кого она знала всю свою жизнь и с кем ходила в школу, поверили в то, что она забыла свой родной язык.

Ну а потом, после несчастья, произошедшего шесть лет назад, Грейс неожиданно обрадовалась, что ощущает себя иностранкой. Теперь, когда она въезжала в магазин и покупатели замолкали, она верила, что это все из‑за ее имени, из‑за которого люди относили ее к жительницам Восточной Европы в поисках убежища. Таких теперь появилось множество, особенно в пансионатах на Бакстон‑роуд.

В последнее время миссис Лукаш часто читала в газетах, что целые группы женщин с детьми из Восточной Европы заходили в магазины в местных деревушках якобы для того, чтобы спросить, как пройти куда‑либо. Так они отвлекали внимание продавцов, а дети в это время воровали товары с полок. Грейс была уверена, что все это правда. В любом случае большинство этих людей были цыганами, а Идендейл страдал от проблем с ними уже много лет. Однажды один из их таборов припарковал свои грузовики и передвижные дома на большой поляне возле Куинс‑парк. С того места, где она жила, миссис Лукаш хорошо были видны их веревки с сохнущим бельем и играющие в кустах дети; она наблюдала, как их собаки носятся по окрестностям и как день ото дня растет гора мусора в одном из углов поляны. Это было все равно что наблюдать за наступлением зимы и постепенным исчезновением привычного окружающего пейзажа. Грейс как бы ждала, когда вновь выглянет солнце и округа опять примет аккуратный и респектабельный вид. Она испытывала чувство бессилия и нетерпения, ожидая, когда же этот раздражающий фактор исчезнет из ее жизни.

И вот наконец в одно прекрасное утро цыгане исчезли еще до того, как взошло солнце, оставив после себя поляну, покрытую грязью, и горы мусора, разбросанные по обочинам дороги. Какое Грейс было дело до того, куда направился этот табор? А какое ей было дело до того, куда исчезает снег? Снег таял и возвращался в почву, и все остальное было не важно. В природе существовал некий ритм самоочистки, который успокаивал миссис Лукаш.

Она отвернулась от окна, и на глаза ей сразу же попалась фотография семейства Лукашей. Она с Питером, Кристина с Зигмундом и внуки у их ног. Когда‑то, еще до того, как они поженились, Грейс попыталась уговорить Питера сменить фамилию. Ей казалось, что так будет лучше для их будущих детей. Лукас – вот удачный вариант, сказала она тогда. И поменять надо будет только написание, потому что произношение остается почти таким же. Тогда Питер сказал «нет», и сказал это таким тоном, которого она раньше от него никогда не слышала, который заставил ее крепко задуматься, а потом раз и навсегда отказаться от споров по этому поводу. Он никогда не объяснял ей своего решения, а она никогда не спрашивала его об этом.

Грейс смотрела на лицо старика Зигмунда, на его гордый поворот головы и прямой взгляд. С годами Питер становится все больше и больше похожим на отца. Иногда, если его жена приглядывалась достаточно внимательно, она видела, как меняется выражение его глаз, когда отец называет его «Пьётр». Миссис Лукаш никогда не могла добиться от него такого взгляда, даже в самые интимные моменты их жизни. И не важно, сколько раз подряд она шептала его имя, – вызвать такую гордость в его взгляде она была не способна. Английское имя Питер никогда не производило на него такой эффект, как его польский вариант. Женщине вдруг захотелось попробовать добиться этого эффекта, назвав его «Пьётр»… Но она знала, что уже слишком поздно менять устоявшиеся привычки.

Услышав звук подъехавшей машины, Грейс быстро подкатилась к окну. У тротуара, рядом с их живой изгородью, притормозил «Форд». Она увидела светловолосого мужчину на водительском месте. Это был не Эндрю. Из машины вылезла женщина, и они с миссис Лукаш на мгновение встретились глазами, а потом незнакомка отвернулась и прошла в третий по счету дом от их дома. Водитель помахал ей рукой и уехал. Грейс выдохнула. Это не она. Пока не она…

 

***

 

Фрэнк Бэйн замолчал, чтобы убедиться, что его все еще слушают. Элисон Моррисси не отводила глаз от старшего суперинтенданта Джепсона. Казалось, что она пытается взглядом заставить его слушать, хотя Купер знал Джепсона достаточно хорошо, чтобы понять, что тот давно уже отключился от разговора. Наверное, он просто заранее решил, какое время сможет уделить этой беседе. Бену было интересно, сколько Элисон еще осталось сидеть здесь.

– Бывший лейтенант Зигмунд Лукаш – единственный оставшийся в живых член экипажа «Милого Дядюшки Виктора», – сказал Бэйн. – Тогда он был самым молодым, но сейчас ему уже семьдесят восемь лет. По счастливой случайности он живет в Идендейле.

– Уверен, что вы с ним обязательно встретитесь, – сказал Колин, как бы намекая, что чем раньше это произойдет, тем лучше.

– Мы связывались с семьей Лукаш, – ответил Фрэнк, – но, можно сказать, они не слишком готовы к сотрудничеству.

– Очень жаль, – огорчился суперинтендант.

– В день катастрофы штурман, как тогда это было заведено, сообщил в управление полетами о том, что было видно на трассе по курсу, – продолжил Бэйн. – Его предупредили о низкой облачности на высоте двух тысяч и плохой видимости. Но он каким‑то образом умудрился сбиться с курса и вывел самолет прямо на Айронтонг‑хилл. После этого у них не было никаких шансов.

– Пятеро погибших и двое выживших.

– Да, и одним из выживших был пилот самолета, мой дед, – вмешалась Элисон Моррисси. – Его тело так и не нашли после катастрофы.

Купер ждал этих слов. Ведь именно из‑за них и организовывалась эта встреча. Все остальное было просто преамбулой.

– Его объявили дезертиром, – заметил он, – а при расследовании происшествия назначили еще и ответственным за крушение.

Моррисси резко повернулась к нему:

– Он был пилотом и отвечал за воздушное судно. Так как не было никаких свидетельств вражеского нападения или механических неисправностей, его назначили виновным по умолчанию. Но нет и никаких свидетельств того, что мой дед дезертировал. Абсолютно никаких.

– Но его видели, когда он покидал место аварии, – заметил Купер.

– Нет – его никто не видел.

Старший суперинтендант слегка пошевелился, как будто его разбудили громкие голоса. Он еще раз заглянул в бумаги, приготовленные для него разведкой.

– По моей информации, тогда были допрошены двое мальчиков, которые рассказали, что видели летчика, шедшего по дороге, ведущей к водохранилищу Блэкбрук, в направлении от Айронтонг‑хилл к Глоссопу. Мне кажется, этим все сказано, – заметил Колин.

– Да, это заявление сыграло основную роль. Я бы хотела найти их и поговорить с ними, но не смогла разыскать их имен, – сказала Элисон.

– С вашей точки зрения, мисс Моррисси, это большая неудача, но не забывайте, что тогда они были еще детьми. Двенадцати и восьми лет. Как вы думаете, зачем бы им понадобилось лгать?

– Не знаю.

– Кроме того, есть информация, что человека в летной форме в тот же день видели направляющимся из этого района. Более того, его подобрал недалеко от Чинли водитель проезжавшего грузовика. В те времена такое поведение водителя было абсолютно естественным.

– Но этого летчика не опознали как лейтенанта Мактига, – возразила Моррисси.

– Скажу больше, так продолжалось до совсем недавнего времени. Это прекратилось всего несколько лет назад.

– Что продолжалось и что прекратилось?

– Практика подвозить служивых. Обычно они стояли на обочине дороги со своими солдатскими мешками и плакатами, на которых было написано место назначения, а водители останавливались рядом. Солдат было легко определить по коротким стрижкам, потому что вся остальная молодежь их возраста носила длинные патлы. Я и сам помню, как подсаживал несколько солдатиков на объездной части шоссе Эм‑шесть возле Престона в те годы, когда еще служил в Ланкаширском управлении. А вот в наши дни верить никому нельзя. Никогда не знаешь, в чьих руках могут оказаться военная форма или оборудование. Только подсадите их к себе в машину – и вас мгновенно ограбят или еще чего похуже. Ради собственной безопасности я бы не советовал публике заниматься таким извозом.

Элисон Моррисси уставилась на суперинтенданта, и Купер заметил, что она краснеет. Это сделало ее еще привлекательнее, но Джепсон, казалось, не обратил на это никакого внимания. Он перешел в состояние публичного политика, как будто выступал перед представителями Торгово‑промышленной палаты или Комитета содействия деятельности полиции.

– Этого человека никто не опознал как моего деда, – повторила Моррисси.

– Это я вижу, – сказал шеф, изучая бумаги.

– Да и как он мог добраться до Эм‑шесть? Задумаемся на минутку. Я изучила карты того места, где он сел на грузовик, – оно находится в десяти милях от места катастрофы. Мой дед что, прошел все это расстояние пешком? Но тогда почему его никто больше не видел?

– Просто было темно, – заметил Бен.

Канадка посмотрела ему в глаза, и ему показалось, что при других обстоятельствах она вполне могла бы улыбнуться.

– Вот именно, – Джепсон благодарно кивнул Куперу. – Именно что темно. Водитель грузовика подобрал его в семь часов утра. А в январе в этих местах в такое время еще темно. Бен у нас в этом разбирается, он из местных. Никогда нельзя сбрасывать со счетов знание местной специфики. Это гораздо лучше, чем все те бумажки, которые вы нам тут показали, мисс Моррисси.

Старший суперинтендант отодвинул в сторону бумаги с таким видом, как будто они ему были больше не нужны, и улыбнулся женщине. Купер узнал эту его политическую улыбку – обычно она предназначалась для инспектирующих представителей руководства Полицейского департамента и выражала надежду суперинтенданта на то, что они все уберутся восвояси и оставят его в покое.

– Но водитель грузовика не смог даже убедительно подтвердить, что на мужчине была летная форма, – сказала Элисон, и в ее голосе послышалось отчаяние.

Джепсон опять взял в руки бумаги. Он взглянул на первую страницу, а потом на Купера, который одними губами повторил три слова.

– Просто было темно, – еще раз повторил Колин, поколебавшись. – Ну конечно, ведь мы все уже с этим согласились, мисс Моррисси. А мы не можем требовать от водителя грузовика, чтобы он в темноте определял знаки различия той или иной формы. В те времена уличных фонарей не было, знаете ли… В те времена…

– …шла война, я знаю, – сказала канадка.

Джепсон сложил пальцы рук перед собой и осмотрел комнату с некоторым удовлетворением, как будто с этим фактом было покончено.

– У вас есть еще какая‑нибудь информация, которой вы хотели бы с нами поделиться, мисс Моррисси? – спросил он. – Какая‑нибудь новая информация?

– Мой дед не дезертировал, – негромко произнесла Элисон.

– Со всем моим уважением, – сказал Колин так, будто конец встречи был уже не за горами, – я не думаю, чтобы что‑то из того, что вы нам сообщили, было для нас новостью. Нет никаких доказательств того, что с вашим дедом случилось что‑либо отличное от того, что он сбежал с места катастрофы еще до прибытия спасательной бригады. После этого его подобрал на Эм‑шесть водитель грузовика и…

– И что? – поинтересовалась Моррисси.

– Ну, предположительно ему удалось выбраться из этой страны. – Джепсон полистал отчет и неуверенно продолжил: – И вернуться в Канаду.

– А как вы думаете, насколько легко это было сделать дезертиру? – уточнила Элисон. – Особенно если война все еще продолжалась?

Старший суперинтендант собрался было пожать плечами, но остановился, вспомнив, что на курсах для командного состава им говорили, что этот жест может иметь двоякое истолкование.

– Я прошу вас, – продолжила тем временем канадка. – Вся моя проблема заключается в том, что я не могу найти этих двух мальчиков, которые видели деда. Поэтому единственным источником информации для меня здесь являются Зигмунд Лукаш и Уолтер Роланд, который в то время был членом спасательной бригады Королевских ВВС, прибывшей на место катастрофы. Фрэнк с ними связывался, но оба отказались встретиться со мной.

– Мисс Моррисси, мне очень жаль, но я действительно ничего не могу для вас сделать, – ответил Джепсон.

– Не «не можете», а просто не хотите, – возразила женщина.

– Пусть будет так. Но факты таковы, что я не могу выделить вам даже консультанта для вашей миссии.

Купер заметил, что слово «миссия» Элисон не понравилось. Ее челюсти сжались, а на лице появилось упрямое выражение лица. При этом она стала теребить замок своего портфеля, как будто собиралась убрать документы.

Бен воспользовался этой задержкой и спросил:

– Мисс Моррисси, а как вы сами думаете, что произошло с вашим дедом?

Канадка с удивлением посмотрела на него и одним быстрым движением руки убрала прядь волос за ухо.

– Думаю, он был ранен, – ответила она. – Может быть, потерял сознание или получил сотрясение мозга, так что не совсем понимал, где он и что с ним происходит. Может быть, вообще не мог вспомнить самого момента столкновения. Думаю, что он снял свое летное обмундирование и оставил его на обочине дороги, потому что оно оказалось для него слишком тяжелым. А потом добрался до одного из близлежащих домов, и люди в нем его приняли.

– Приняли?

– Ну да. Оказали ему первую помощь и дали место для жилья.

– Зная, кто он такой? Ведь они не могли не знать о падении самолета. Зачем было оставлять его у себя? Почему не передать его официальным лицам? Если он был ранен, то его, по крайней мере, обеспечили бы медицинской помощью.

– Этого я не знаю, – упрямо повторила Моррисси. – Я знаю только, что человек, которого подобрали на трассе Эм‑шесть, не был моим дедом. Полагаю, что это был дезертир, который самовольно покинул расположение транспортной части в Стокпорте. Звали его Фуллер, и полиция позже арестовала его в доме его родителей в Стоке‑на‑Тренте.

– А что же произошло с вашим дедом? – повторил вопрос Купер. – Почему вы считаете, что он остался в этом районе? Мне это кажется маловероятным.

– Вот что заставляет меня в это верить, – сказала женщина и достала из портфеля пластиковый конверт. Бен увидел, что в конверте лежит медаль на красно‑золотой колодке. Она была отлично начищена, и лучи, отражавшиеся от ее поверхности, казалось, слали им послание через все эти годы.

– Что это? – спросил констебль.

– Крест за выдающиеся летные заслуги британских ВВС, – пояснила Элисон. Она повертела медаль в руках. – Его однажды летом принес почтальон по старому адресу моей бабушки в Оттаве. К нему прилагалась записка, адресованная моей матери. В ней было написано: «Не забывайте вашего отца, летчика лейтенанта Дэнни Мактига».

Купер наклонился пониже, чтобы рассмотреть медаль.

– А это точно медаль вашего деда? И откуда же ее прислали?

– Мы знаем только, что письмо было отправлено с почты в Идендейле.

 

6

 

Тело со Змеиного перевала появилось в морге Центральной больницы Идендейла, где его поместили на лед до тех пор, пока его не опознают или кто‑то им не заинтересуется. Когда Диана Фрай подъехала к моргу, то предпочла оставить констебля Марфина в машине, где он, без сомнения, должен был засыпать весь пол фантиками от ирисок.

В помещении морга было теплее, чем на улице. И пахло здесь лучше – воздух был полон запахов дезинфектантов и освежителей воздуха, которые использовали для того, чтобы подавить вонь физиологических жидкостей и внутренних органов.

– Редкий случай, – сказала миссис ван Дун. – Сейчас люди таскают с собой массу вещей, по которым их легко опознать, не так ли? А если нет, то, как правило, можно сравнить отпечатки их пальцев, следы зубов или результаты тестов ДНК с имеющимися в картотеке. Но, как я понимаю, это не тот случай. Не с чем сравнивать?

– Не с чем, – призналась Диана. – Конечно, мы разослали запросы. Но пока его описание не совпадает ни с одним описанием пропавших без вести, о которых нам известно.

– Так, может быть, его просто еще никто не хватился?

– По свету действительно бродит масса людей, не замечающих ничего из того, что происходит вокруг них, – согласилась Фрай.

Патологоанатом бросила на нее быстрый насмешливый взгляд.

– По‑моему, он не очень‑то похож на тип человека, который может исчезнуть без вести, – заметила она. – Начнем с того, что для этого он слишком ухожен и вымыт. Да и обувь на нем стоит немалых денег.

– Знаю. Его обувь и одежда – это наша основная надежда. Они достаточно специфические.

– С такой обувью его никак нельзя отнести к туристам. Только не с такой обувью. Снег уже безвозвратно повредил ее.

– Да, он точно не турист, – согласилась Диана.

– Тогда, может быть, это водитель транспорта, попавший в снежный занос? Пытался добраться до цивилизации от брошенной где‑то машины?

– Возможно. Все найденные до сих пор машины мы смогли соотнести с их нынешними хозяевами, но до некоторых сельских дорог снегоуборочная техника еще не добралась.

– Не слышу в вашем голосе уверенности. Почему?

– Вы правы, ее действительно нет.

– На то есть причины? – поинтересовалась миссис ван Дун.

– А вы посмотрите на него. На то, во что он одет. Вы сами сказали, что у него дорогая одежда. И как он мог отправиться в ней куда‑то в самый снег? Без пальто? Почему не остался там, где застрял, и не стал ждать, пока его отыщут? У нас здесь все‑таки не Антарктида – кто‑то наткнулся бы на него в течение ближайших двадцати четырех часов. Почему он не позвонил и не вызвал помощь? Черт побери, теперь мобильный телефон есть у любого школьника младших классов! Не могу поверить, чтобы у человека, так одетого, его не было.

– Думаю, вы правы. Мне, пожалуй, надо ограничиться материальными уликами, а вам – предоставить анализ психологии жертвы.

– Я не это имела в виду, – поспешно возразила Диана, заметив, что патологоанатом расстроилась.

– Да всё в порядке.

– И вот еще что… Получается, что он двигался по дороге, и первые, кто попался ему по пути, оказались двумя фиглярами, летящими через Змеиный перевал в облаке снега?

– Не могу сказать точно.

– Иными словами – нет.

Фрай взглянула на труп. Он был очищен и прикрыт простыней, но лицо его было видно. На вид ему было, по мнению Дианы, лет тридцать, шея у него была немного толстовата, но в остальном физическое состояние тела было вполне удовлетворительным. Волосы оказались короткими и аккуратно подстриженными – они уже начали седеть на висках. Несколько выбивалась из общей картины щетина на щеках – он больше походил на мужчину, который должен быть гладко выбрит. Сержант взглянула на его руки – сильные, без мозолей, с ухоженными ногтями.

– А что вы скажете о повреждениях? – спросила она.

– Главная рана – вертикальная, которая вскрыла брюшную полость, рассекла поперечную мускулатуру и чуть не оторвала левую руку повыше локтя, – сказала Джулиана.

– Это, скорее всего, след снежного плуга?

– Могу только сказать, что это был острый металлический объект, шириной около десяти футов и весом приблизительно пятьсот килограммов, – ответила миссис ван Дун.

– Понятно.

– На голове, лице, ногах и спине множественные повреждения, которые могли появиться от того, что тело какое‑то время волокли по дороге. Кроме этого, много синяков и два сломанных ребра с правой стороны грудной клетки – результат падения.

– Падения?

– Посмотрите сами. Если принять во внимание то положение, в котором его нашли, то я бы сказала, что большинство повреждений – это результат того, что плуг отбросил его на обочину, засыпанную мелкими осколками камней. Его нашли наполовину лежащим на камнях, а наполовину – рядом. Еще несколько дюймов, и он приземлился бы вполне благополучно – на снег или на мягкую обочину.

– Боюсь, что для него это уже не имело значения.

– Никакого. Все повреждения, о которых я говорю, он получил уже post‑mortem.

– То есть после смерти.

– Именно это значит термин post‑mortem. В противном случае мои клиенты были бы несколько шокированы, когда б я начала вырезать у них внутренние органы.

– Тогда вопрос на миллион… – начала было Фрай.

– Вы хотите спросить, что его убило?

– Конечно.

– Для этого мне надо время, – ответила патологоанатом. – Ведь хотя вы, детективы, никак не хотите в это поверить, в нашем распоряжении находится целая лаборатория с довольно точным оборудованием.

– И?..

– Я должна получше изучить конфигурацию главной раны, прежде чем смогу говорить о чем‑то более уверенно.

– Не совсем понимаю, что вы имеете в виду…

– Я имею в виду косвенные доказательства, – пояснила ван Дун и указала на пластиковый мешок, в котором находилась одежда убитого. – Ваш инспектор ошибся, когда заявил, что крови нет совсем. Кровь была. Немного, но была. На месте ее было не видно, потому что она впиталась одеждой. На нем были термический жилет, хлопковый свитер и рубашка. Небольшое количество крови проникло сквозь эти слои одежды и испачкало подкладку его пиджака, и именно поэтому сразу ее сложно было рассмотреть. Нам повезло, что он умер за какое‑то время до того момента, как его задел отвал. Если б из главной раны вытекло много крови, то я вообще ничего не заметила бы.

Фрай внимательно слушала, пытаясь понять, к чему клонит патологоанатом.

– Вы хотите сказать, что была более ранняя рана, которую потом скрыла более поздняя? – догадалась она.

– Именно. По крайней мере, это одна из моих теорий. Край отвального плуга имеет правильную форму. Мне сказали, что он совершенно новый, что тоже очень важно. А в самой ране есть некоторое искривление, которое совпадает с пятном на подкладке. Но для того, чтобы сказать больше, мне надо глубже проникнуть в ткани.

– Глубже? Нож?

– Возможно. Свои выводы я сообщу в отчете.

– То есть его сначала зарезали, а потом выбросили из машины…

– Если это так, то вы сможете точнее определить время убийства, не так ли?

– Но он был уже какое‑то время мертв перед тем, как его обнаружили…

– Правильно, но если его выбросили из машины, то когда это могло произойти? Сдается мне, что тело лежало бы на обочине на полном виду у проезжающих машин, если б не пошел снег. Но вот после того, как он пошел, на дороге не было машин.

– Если его выкинули из машины, то это могло произойти только после того, как начался сильный снегопад. – Фрай старалась тщательно подбирать слова. – Тогда водители не рискнули бы подниматься на перевал и возможность появления лишних свидетелей сошла бы на нет. Не исключу, что в самом начале перевала уже зажглись предупреждающие сигналы, так что все водители просто разворачивались. Мы можем выяснить, когда были зажжены эти сигналы. Но все должно было произойти до того, как дорога стала совершенно непроходимой. При таком сильном снегопаде окно возможности не может быть больше, чем в полчаса. А искать надо какую‑то машину с четырьмя ведущими колесами. Ни один нормальный человек в такой ситуации не воспользуется другой, иначе можно просто застрять в заносах с трупом в багажнике. Это значительно сужает круг поисков. Спасибо вам большое.

Миссис ван Дун убрала со лба прядь светлых волос и устало улыбнулась.

– Вот как много можно узнать благодаря всего одной капельке крови. В одном я согласна с вашим инспектором – без крови нет тела.

 

***

 

Бен Купер проводил посетителей вниз по лестнице и по коридору до самого приемного отделения. Элисон Моррисси двигалась быстро, тогда как Бэйн постоянно задерживался и заглядывал в кабинеты, мимо которых они проходили. Купер не сводил глаз с портфеля женщины, который она несла в руках. Ему очень хотелось бы заполучить в свои руки папки, которые он видел в кабинете у шефа, и погрузиться в детали этой загадочной истории, которых они вскользь коснулись во время беседы в кабинете. Справка, подготовленная разведчиком, была хороша, но совершенно не касалась психологических аспектов трагедии, а именно это, насколько мог понять констебль, волновало Элисон больше всего.

Бену даже пришла в голову мысль о том, что женщина могла бы дать ему бумаги, если б он ее об этом попросил, но констебль с негодованием отогнал ее. У него и своих дел сейчас больше чем достаточно. И если его что‑то заинтересовало, то это совершенно не значит, что он должен бросить все и заниматься только этим.

Когда Купер распахнул перед посетителями дверь с цифровым замком, Моррисси повернулась и посмотрела на него. У нее был прямой и сбивающий с толку взгляд. Бену показалось, что она видит его насквозь и по его поведению и манерам читает все его мысли, что редко встречалось среди обычных людей. Он бессознательно распрямил плечи и почувствовал, что краснеет.

– Ну а что вы сами думаете по этому поводу? – спросила Элисон. – Вы бы хотели узнать, что же все‑таки произошло?

– В мои обязанности не входит оценка того или иного происшествия, – ответил ей Бен. – Я просто выполняю приказы.

Канадка смотрела на него с легкой скептической улыбкой. Вначале он не был в этом уверен, но сейчас четко понял, что глаза у нее светло‑серого цвета. Купер чувствовал себя неудобно – он не мог отойти от двери, пока через нее не пройдут Моррисси и Бэйн. Однако журналист тянул время, спокойно наблюдая за Элисон и Беном. Женщина еще какое‑то время не отводила от полицейского взгляда.

– Как жаль, – произнесла она наконец.

Купер почувствовал себя так, как будто его просветили рентгеном, – он проследил, как канадка быстро прошла по помещению приемной. С портфелем в руках и в темном костюме, она выглядела как преуспевающая бизнес‑леди. Фрэнк Бэйн задержался на пороге.

– Вот моя карточка, – сказал он, – на тот случай, если вам понадобится помощь.

– Спасибо, – Бен автоматически взял протянутую визитку.

Журналист наклонился к нему и слегка кивнул вслед исчезающей фигуре.

– И запомните, невозможно остановить женщину, которая что‑то вбила себе в голову.

 

***

 

Книжный магазин «Иден‑Вэлли букс» находился в переулке под названием Подъем Зудящей Задницы, который был вымощен булыжником и соединял рыночную площадь Идендейла и территорию вокруг Эйр‑стрит. Магазин располагался в высоком, узком здании, которое выглядело так, будто его в последний момент воткнули между двумя более широкими строениями, чтобы просто заполнить место и использовать весь тот строительный мусор, который остался после возведения здания Йоркширского банка, расположенного по соседству. В высоту магазин был в три этажа, и книги находились на первых двух, а крохотные оконца, расположенные на остроконечной крыше, предполагали наличие жилых помещений и на чердаке. По воспоминаниям Бена, в доме был даже подвал, который находился прямо под улицей и тоже был забит книгами. В Идендейле имелось много современных книжных магазинов, но Купер предпочитал им этот и теперь надеялся, что найдет в нем все, что ему нужно, – даже за те тридцать минут, которые остались у него от ланча. Владелец магазина, Лоренс Дейли, специализировался на малопонятных книгах по эзотерике.

Понятие организации витринного пространства еще не добралось до «Иден‑Вэлли букс», поэтому единственным, что Бен смог увидеть сквозь пыльные окна, были острые углы деревянных книжных полок, на которые были наклеены флаеры. Они сообщали о каких‑то местных культурных событиях, которые уже закончились несколько месяцев назад: концерт фолк‑группы, вечер с медиумом в местном клубе, осенняя ярмарка в поддержку Лиги защиты кошек…

Снег в переулке быстро превращался в грязь, и ручьи бежали по булыжникам в сторону площади. Входная дверь была узкой и застряла в раме, когда Бен попытался ее открыть, так что ему пришлось с силой нажать на нее, прежде чем та поддалась. Вход больше походил на помещение сторожевой башни, чем на книжный магазин, – особенно когда над головой полицейского прозвенел колокол и его звук вызвал какое‑то нервное движение в помещении самого магазина.

Войдя, Купер немедленно оказался в царстве книг. Они занимали все полки, расставленные вдоль стен уже в прихожей. В крохотных комнатах книжные полки стояли у каждой стены и поднимались от пола и до потолка. Книги стопками лежали на ступеньках деревянных лестниц и, без сомнения, заполняли и все помещения второго этажа. На столе Бен увидел романы из серии «Великолепная пятерка» Энид Блайтон[51]. Здесь же лежал альманах 1935 года с изъеденным молью переплетом.

В комнатах висел сильнейший запах старой бумаги, которая впитала в себя влагу многих десятилетий, проведенных в необогреваемых коттеджах на влажных склонах холмов.

– Есть здесь кто живой? – позвал Купер.

На Лоренсе Дейле была надета жилетка со странным орнаментом, которая не отличалась чистотой, и коричневые вельветовые брюки, вытянутые на коленях из‑за того, что их хозяину постоянно приходилось присаживаться на корточки перед нижними полками. Но Бен знал, что иногда Дейли надевает и галстук‑бабочку. Сегодня, правда, на нем была клетчатая рубашка с открытым воротом, рукава которой были высоко закатаны, обнажая бледные руки. Волосы у него были в беспорядке, и он выглядел пыльным и потным, как будто была середина лета и температура на улице была не ниже восьмидесяти градусов[52], а не приближалась к нулю в ожидании еще одного снегопада.

– Пытаюсь разобраться с секцией истории естествознания, – пояснил Лоренс, когда Купер появился перед ним, выйдя из‑за полок. – Некоторые из этих книг лежат здесь со времен бабушки. Посмотрите, на них все цены еще в шиллингах[53]. Вчера один посетитель купил книгу и настоял на том, что должен заплатить мне всего пятнадцать пенсов. И мне нечего было ему возразить, потому что именно эта цифра стояла на ценнике, если перевести ее на новые деньги.

– И вы что, собираетесь их выбросить? – спросил полицейский, наморщив нос от запаха и от тучи пыли, висевшей в воздухе.

– Выбросить? Вы, наверное, шутите? Я не могу их выбросить. Их надо просто переоценить.

– Но если они здесь еще с тех времен, когда магазином управляла ваша бабушка…

– Знаю‑знаю. Да, эти книги не назовешь бестселлерами. Но если б меня только это интересовало, то я забил бы весь магазин романами о Гарри Поттере, как это делают все остальные. А вы, значит, детектив‑констебль Купер, я не ошибся?

– Да, я Бен Купер. И я ищу книги про крушения самолетов. Ведь в нашем районе их было так много – наверняка кто‑то что‑то об этом написал.

– Пройдите в самый конец магазина, за портьеру, и там поверните налево, а затем спуститесь на несколько ступеней вниз, и вы, может быть, найдете кое‑что на средних полках, – посоветовал Лоренс.

– Благодарю.

Бен пошел по указанному маршруту по проходам, заполненным книгами. Он шел мимо секций «Поэзия» и «Литература», «Биографии» и «Философия», пока не уперся в тупик в секции «География». В «Искусстве» констебль повернул налево и увидел раздел «Музыка», скрывающийся в алькове за задернутыми шторами. Здесь начинались ступеньки, ведущие в подвал, по бокам которых тоже находились полки, заполненные книгами. Спустившись на несколько скрипящих ступенек, Бен оказался перед секцией «Воздушный транспорт». Для такого магазина, как «Иден‑Вэлли букс», это был на удивление современный предмет, и Купер не удивился, когда обнаружил, что он спрятан так далеко. Полицейский взглянул вниз, в темноту, куда вела лестница, и задумался над тем, какие книги, посвященные каким предметам, Лоренс решил спрятать в подвале. Скорее всего, там находились секции «Компьютеры» и «Информационные технологии».

Здесь же перед ним стояли на полках две тонкие книжки, посвященные самолетам, разбившимся над Скалистым Краем, – то есть именно то, что ему было надо. «Интересно, – подумал Бен, – а вдруг это действительно настоящая пещера Аладдина, в которой, если только сильно захотеть, можно найти все что угодно?» Хотя хозяин этого магазина выглядел очень странным джинном.

– То, что надо, Лоренс, – сказал детектив‑констебль, вернувшись к прилавку. – Целых две книги.

– Потрясающе, – ответил Дейли. – И на них есть ценник?

– Да не совсем…

– Тогда я не могу получить с вас денег, правильно? – вздохнул продавец.

– Да нет, разумеется, можете.

– Но ценника‑то нет. А это нарушение Закона об описании товаров[54].

– Не уверен, что вы правы, – ответил Купер. – В любом случае, я же не могу взять их, не заплатив!

– Ну, хорошо – тогда пятьдесят пенсов.

– Как скажете.

Бен стал рыться в карманах. Он наткнулся на рекламные листовки агентов по недвижимости и вытащил их наружу, пока шарил по дну кармана в поисках мелочи. В этот момент зазвонил его пейджер, но он не стал отвечать.

– Послушайте, – обратился к нему Лоренс, – вы что, тоже попали в лапы к банде мошенников и воров?

– Не понял…

– Я имею в виду этих агентов по недвижимости, – Дейли показал на листовки. – Дом покупаете?

– Этого я себе позволить не могу, – ответил Купер. – Ищу квартиру в аренду.

– Ах вот как… Решили пожить в одиночестве? Или где‑то есть сожитель или сожительница?

– В одиночестве.

– Вот как… И нашли что‑нибудь подходящее?

– Пока нет.

Бен протянул пятьдесят пенсов, и Лоренс смахнул их в ящик своей кассы, а потом вытащил откуда‑то из‑под прилавка бумажный пакет. Купер в это время рассматривал открытки и флайеры, прикрепленные к доске за прилавком. В большинстве своем это была реклама агентств по машинописи, ясновидящих и специалистов по ароматерапии, но одно объявление привлекло его внимание.

– А вот здесь у вас реклама меблированной квартиры, – заметил он. – На Уэлбек‑стрит, рядом с рекой.

– Правильно, – согласился хозяин магазина.

– Удобное месторасположение… Я бы мог ходить на работу пешком. И цена вполне приличная… А вы знаете, кто ее сдает? Миссис Шелли?

– Боюсь, что да. Это моя тетушка.

– Правда?

– Она сама живет на Уэлбек‑стрит и к тому же владеет домом, расположенным стена в стену с ее, – объяснил Лоренс. – Мой дядюшка мечтал соединить эти два здания и устроить в них некое подобие городского дворца, по которому можно было бы бродить бесконечно. Одному богу известно, откуда это пришло ему в голову – они жили вдвоем, и у них никогда не было детей.

– У меня тоже есть такой дядюшка. Обожает незаконченные проекты. Это дает ему ощущение бессмертия. Он считает, что не может умереть, пока все работы не будут выполнены.

– С дядюшкой Джеральдом все получилось по‑другому. Он умер еще до того, как начали рушить стены.

– Мне очень жаль.

– А вот тетушка Дороти ничуть не расстроилась. Она была на седьмом небе от счастья, когда избавилась от него. И разделила соседний дом на две квартиры, причем подошла к этому очень серьезно. У меня такое впечатление, что она хотела, чтобы рабочие своими отбойными молотками превратили память о дядюшке в пыль и скрыли ее под толстым слоем штукатурки и обоями с узором из цветов магнолии.

– И одна из этих квартир сейчас пустует?

– Пустовала, когда она попросила меня прилепить это объявление, – уточнил Лоренс. – Сейчас она может быть уже сдана. Тетушка ничего мне не говорила. Я еще предупредил ее, чтобы она сначала убедилась в порядочности арендатора. Знаете ли, чтобы это был какой‑нибудь надежный и заслуживающий доверия человек, имеющий работу. Меня иногда пугает, кого она может впустить, если ее не контролировать.

– Думаю, меня бы квартира заинтересовала, если она еще не занята, – сказал Купер.

– Знаете, она может не соответствовать вашим стандартам. Тетушка Дороти в своем возрасте становится немного рассеянной. Не чокнутой или что‑нибудь в этом роде, но вот отношение к жизненным удобствам у нее слегка размыто.

– Надежный и внушающий доверие, – повторил констебль, взглянув на открытку. – А как вы думаете, Лоренс, я подхожу под это описание?

– Нет, но вы всегда можете соврать, – рассмеялся продавец книг. Он протянул руку и дотронулся до вельветового воротника непромокаемого пальто Бена.

– Кстати, я люблю зимнюю одежду, – сказал он. – Обычно полицейские одеваются очень скучно, правда? Но эта кепка вам действительно идет. Она подчеркивает цвет ваших глаз.

Купер сделал шаг назад.

– Надо будет попробовать, – сказал он. – Миссис Шелли, Уэлбек‑стрит, шесть? Могу я сослаться на вас?

– Поверьте мне, – покашлял Дейли, – лучше будет, если вы продолжите врать.

На выходе Бен увидел том «Повести о двух городах»[55] в сафьяновом переплете, который валялся весь в пыли на книжных полках. Впечатление было такое, что сам мистер Диккенс однажды зашел в магазин и положил книгу на то место, где она теперь лежала.

На Хай‑стрит Купер увидел автобус до Халли, который медленно плыл по ней, как темно‑синий корабль. По обеим его сторонам катились две волны, угрожавшие поглотить пешеходов, двигавшихся по тротуарам.

Возвращаясь от торгового района на Клаппергейт в сторону Уэст‑стрит, полицейский задумчиво похлопывал себя по карманам. В браконьерском кармане его пальто лежали две книги об авиационных катастрофах над Скалистым Краем, включая и катастрофу с «Ланкастером», которая привела Элисон Моррисси в Идендейл, а в другом кармане валялись лестовки агентств по недвижимости, которые предлагали совершенно неподходящие варианты. В глубине души Купер знал, что ему вовсе не хочется жить в одиночестве – он хотел уехать с фермы «У конца моста» только потому, что чувствовал, что должен срочно изменить что‑то в своей жизни – и не более того.

Интересно, подумал Бен, а Элисон Моррисси тоже живет одна? Наверное, нет. Да и вообще, он не имеет к ней никакого отношения. Она приехала в Идендейл на короткое время, просто как гость, и скоро отправится назад в Канаду, в совсем другой мир, и он никогда ее больше не увидит. Констебль мог только надеяться, что где‑то есть женщина, похожая на Элисон, с которой ему еще предстоит встретиться.

 

7

 

Когда Купер вернулся в штаб‑квартиру Управления Е на Уэст‑стрит, Диана Фрай уже кипела от нетерпения. Она осуждающе взглянула на него, когда он вошел в отдел.

– Ты не отвечаешь на звонки, – заметила она.

– Но я же был занят! – запротестовал Бен. – Как раз собирался тебе перезвонить. Что там слышно об этом двойном нападении?

– О нем можно пока забыть.

– Забыть? О двойном нападении с умышленным нанесением побоев и с применением наступательного оружия?.. Не говоря уже о том, что оно могло быть совершено из расистских побуждений!

– Да‑да, а еще один прохожий бросил мусор прямо на тротуар, когда ты этого не видел. Забудь о нападении.

– Но, Диана…

– Добавь его в свой список незаконченных дел, Бен. У нас появились более важные задачи.

– Да что может быть важнее этого?! Труп у нас еще один появился, что ли?

– Самое важное на настоящий момент то, – ответила Фрай, – что сейчас начнется совещание по Снеговику. Дело переквалифицировано на убийство.

 

***

 

Никогда не задумываясь об этом конкретно, Купер подсознательно ожидал, что новым начальником Уголовного отдела Управления Е окажется женщина. Или представитель этнического меньшинства. Или, на худой конец, голубой. Было невозможно представить себе, что назначение на руководящий пост может произойти без попыток учесть вопросы, связанные с гендерным или этническим составом Управления или с сексуальными меньшинствами.

Но, как бы внимательно Бен Купер ни изучал старшего инспектора Оливера Кессена, новый начальник все равно выглядел как белый мужчина средних лет с выпадающими волосами и плохими зубами, одетый в плохо сидящий костюм и с приличным животиком. Он сидел рядом с их бывшим старшим инспектором Стюартом Тэйлби и был в центре внимания всех находившихся в комнате. Все присутствовавшие видели его в первый раз, хотя он и перевелся к ним из Управления D, а не прилетел из Австралии.

– Добрый всем денечек, – поздоровался Кессен. – Рад видеть вас всех. У нас всё под контролем?

Несколько человек открыли рты, чтобы ответить, но не успели произнести ни слова, как увидели выражение лица своего предшественника. Он был похож на школьного учителя, который запрещает своим ученикам говорить с незнакомцами.

– Уверен, что да, – ответил сам Стюарт.

– Я только что прибыл, и мне понадобится какое‑то время на устройство, так что я надеюсь, что вы, друзья, будете держать меня в курсе, – продолжил Оливер. – Пока, как мне кажется, все идет как положено. Вижу, что старший инспектор Тэйлби создал хорошую команду.

Новичок осмотрел комнату, стараясь встретиться взглядом с как можно большим количеством присутствующих. Бен заметил, что некоторые из его коллег оцепенели, как кролики в лучах автомобильных фар, и их способность к общению сильно подвела их, когда они столкнулись с прямо противоположными требованиями, высказанными равными по званию командирами. Кессен вполне мог решить, что находится в помещении Музея восковых фигур, если б судил по количеству услышанных ответов. А при правильном освещении зал вполне мог бы сойти за камеру ужасов того же музея.

Появление нового начальника всегда вносило некоторые неудобства, но в данном случае Стюарт Тэйлби сам решил перейти на административную работу в штаб‑квартиру полицейского департамента графства. Поэтому он не мог возражать против появления этого нового человека и с трудом мог запретить сидящему рядом с ним новичку общаться с личным составом. Однако у Оливера было слишком мало опыта, чтобы выступать в качестве руководителя расследования особо тяжкого преступления[56]. Поэтому до тех пор, пока в Управлении Е не появится новый детектив‑суперинтендант, который может возглавить такое расследование, Тэйлби был в ловушке. Конечно, в Управлении было достаточно желающих занять его место после его ухода, но это было совсем другое. И объяснять им, чтобы они не возмущались задержкой, было совершенно бесполезно.

– Как некоторые из вас уже знают, мы получили предварительные результаты вскрытия неопознанного трупа, обнаруженного на Змеином перевале трассы А‑57, – начал Стюарт. – По результатам этого вскрытия мы открыли дело об убийстве. Я понимаю, что все присутствующие здесь ведут свои дела, и, думаю, не стоит повторять, что у нас не хватает людей. Мы надеемся получить какую‑то помощь от других управлений, и шеф в настоящее время сидит на телефоне. Хотя должен предупредить вас, что ситуация с людьми везде одинакова.

Действительно, комната выглядела полупустой по сравнению со всеми остальными совещаниями по вопросу расследования тяжких преступлений, на которых Купер присутствовал раньше. Это была настоящая ирония судьбы, когда недостаток в людских ресурсах совпал с обнаружением неопознанной жертвы убийства и серьезным нападением с нанесением тяжелых телесных повреждений и несколькими подозреваемыми. Расследование этих случаев подразумевало массу рутинной работы, а людей, чтобы ее успешно выполнить, не хватало.

– Инспектор Хитченс и сержант Фрай поделятся с вами той информацией, которой мы располагаем на сегодняшний день, – закончил Тэйлби.

На столе перед сидящими лежала синяя дорожная сумка Снеговика, упакованная для сохранности в пластиковый пакет. Люди поглядывали на нее с таким видом, будто она могла дать ответы на все волнующие их вопросы. Пол Хитченс встал и ткнул в нее пальцем.

– Сумку и труп обнаружила команда снегоуборочной машины, – заговорил он. – Сумка обычная, хотя и не из дешевых. Одной из первых задач у нас будет обнаружить в окрестностях магазин, который мог ее продать. К сожалению, на ней нет этикеток, а ее содержимое не поможет нам в установлении личности ее владельца.

– А сумка что, была абсолютно пуста? – задал вопрос Купер.

– В ней было так много пустого пространства, что ее можно было принять за помещение Отдела уголовных расследований в Управлении Е, – ответил инспектор. – Правда, пахла она несравненно лучше.

Бен заметил, как расширились глаза старшего инспектора Кессена. Он уставился сначала на Пола, а потом повернулся к своему предшественнику, который не обратил на него никакого внимания. Впервые за все утро на лице Тэйлби появилась слабая улыбка.

– Значит, кто‑то потратил немало времени, чтобы скрыть личность убитого, – заметил Купер.

– И да и нет, – ответил Хитченс. – Преступники вытащили из сумки вещи, но оставили одежду на самом трупе. Они забрали бумажник и мобильный телефон, если таковой был у убитого, но оставили нетронутым содержимое его карманов. Да и вообще, зачем они оставили саму сумку? Если б их с ней арестовали, то у них были бы проблемы. Тогда почему было не избавиться от нее так же, как от ее содержимого? Смысла во всем этом нет никакого.

– А как насчет пропавших без вести? – напомнил Кессен.

– Уверен, что и здесь всё под контролем, – заявил Стюарт.

– Не сомневаюсь. Интересно, кто этим занимается.

Гэвин Марфин скромно поднял руку вверх. У него был полный рот шоколада, и он принялся жевать быстрее, когда увидел, что оба старших инспектора повернулись в его сторону.

– Это детектив‑констебль Марфин, – представил его Тэйлби.

– Добрый день, Марфин. ДК, отвечающий за ПБВ, – пошутил Оливер.

Рот Гэвина открылся, но из него послышались лишь звуки жевания и легкого першения в горле.

– Нашли что‑то интересное, Марфин? – задал вопрос Стюарт.

– Нет, сэр. У нас есть список, но ничего, что сразу бросалось бы в глаза.

– Федеральные ведомства?

– Все они оповещены. Некоторые из них еще не ответили.

– Продолжайте в том же духе, Марфин.

– Так точно, сэр, – только сейчас констебль заметил, что так и стоит с поднятой рукой. Он опустил ее и в смущении посмотрел на коллег.

– А кто эта дама? – неожиданно спросил старший инспектор Кессен.

Все осмотрелись вокруг, надеясь увидеть, что это за дама вошла в комнату. Но в комнату никто не входил. Купер, который смотрел прямо перед собой, заметил, как напряглись челюсти старшего инспектора Тэйлби. В комнате сегодня была только одна женщина, и она была не дама – она была Диана Фрай. По‑видимому, несколько офицеров проследили за взглядом Оливера и поняли, наконец, о ком идет речь. Сам же новый начальник, манерно приподняв бровь, безмятежно улыбался. Этот жест он наверняка долго тренировал, наблюдая за Шоном Коннери.

Ему ответила сама Диана. Перед тем как заговорить, она встала. До нее этого так не делал никто.

– Детектив‑сержант Диана Фрай, сэр, – сказала она.

– Добрый день, Диана. И над чем вы сейчас работаете? – поинтересовался Кессен.

– Сержант Фрай – один из лучших моих офицеров, – произнес Тэйлби, и его лицо приняло зловещее выражение.

– Не сомневаюсь в этом. Правда, Стюарт, мне кажется, что теперь она – один из моих офицеров.

– Описание человека передано в средства массовой информации, вместе с просьбой ко всем обладающим хоть какими‑нибудь сведениями, сообщить об этом, – холодно произнесла Диана. – Вдоль трассы А‑57 расположились посты, на которых офицеры останавливают проезжающих водителей и расспрашивают о том, не видели ли они кого‑то подозрительного приблизительно в то время, когда было выброшено тело. Кроме того, мы стараемся использовать те возможности, которые дают нам внешний вид мужчины, его одежда и личные вещи. В настоящее время кажется, что его одежда – это наш лучший шанс.

Старший инспектор Кессен кивнул и одобряюще улыбнулся.

– На левом предплечье у убитого небольшая татуировка, – заметила сержант. – Кинжал со змеей. Сюжет достаточно избитый, но он тоже может помочь в опознании.

– Уверен, что вы блестяще справитесь со своим заданием, детектив Фрай, – сказал Оливер. – Отличная работа.

– Может быть, продолжим? – предложил Тэйлби. – У всех нас сегодня много дел.

Девушка вернулась на свое место и села так, чтобы видеть и Купера, и Марфина. Им хватило ума сидеть с серьезными лицами.

– Объясните нам еще раз, как вы определились со временем, – попросил Стюарт.

Диана нарисовала ленту времени и то узкое окно возможности, во время которого убийца или убийцы могли незамеченными выбросить мертвое тело на Змеином перевале.

– Таким образом, сейчас мы разыскиваем внедорожник – в этом мы почти уверены, – закончила она.

– Их здесь много в округе.

– Например, Эдди Кемп ездит на таком, – подсказал Гэвин.

– Кто? – переспросил Тэйлби.

– Парень, которого мы задержали по подозрению в двойном нападении.

– Это правда?

– А у нас что, в камере предварительного заключения есть подозреваемый? – подал голос Кессен. – Я об этом ничего не знаю. А кто его арестовал?

– Я, – ответил Купер. – Но совсем по другому делу.

– А мы в этом уверены? – не отставал Оливер.

– Произошло оно той же ночью, – опять влез Марфин.

– Нет никаких очевидных связей, – поколебавшись, сказал Бен. – Кроме времени.

– У него «Исудзу Трупер». Я видел его на стоянке, когда он занимался окнами, – добавил Гэвин.

– Занимался чем? – переспросил новый начальник.

– Он мойщик окон, – с готовностью пояснил Марфин. – Но в любом случае сейчас его в камере нет – отпустили домой. Он отсидел свои двадцать четыре часа[57].

Тэйлби состроил гримасу. Слишком часто полиции приходилось отпускать задержанных только потому, что для предъявления обвинения не появлялось никаких серьезных причин.

– Нам надо точно убедиться, что здесь нет никакой связи, – распорядился Стюарт. – Пусть кто‑нибудь этим займется.

Купер вдруг понял, что бывший начальник смотрит прямо на него.

– Есть, сэр, – произнес он.

– В настоящее время мы отсматриваем информацию с уличных камер видеонаблюдения, – вмешался в разговор Хитченс. – Принимая во внимание место нападения, мы надеемся, что они засняли или нападавших, или жертвы.

– Все это хорошо, – согласился Тэйлби. – Но давайте все‑таки сосредоточимся на опознании Снеговика. Работа эта может занять много времени. А не зная, кто это такой, мы с трудом можем продолжать расследование. Естественно, в этом нам необходима поддержка населения. Но так как он, возможно, не из нашего района, на это тоже уйдет какое‑то время. Все это значит, что у нас впереди масса работы. Мистер Кессен считает, что у нас все под контролем, – так давайте постараемся не разочаровать его.

 

***

 

У Дианы Фрай был растерянный вид. Когда совещание закончилось, Купер наклонился к ней.

– В любом случае, кто бы ни убил Снеговика, мне кажется, что это работа любителей, – сказал он. – Они совсем ничего не продумали заранее. И в их действиях нет никакой логики. Ни системы, ни плана. И это уже неплохо, а? Это значит, что сейчас они дергаются, пытаясь понять, где и как наследили.

– Это не совсем так, – пожала плечами Фрай. – Видно, что время было хорошо спланировано. Кто‑то над этим подумал.

– Или им просто повезло.

– Ну, с везением бороться трудно, Бен.

– А вот и нет, – ответил Купер.

– Что?

– Надо просто, чтобы нам самим немного повезло.

– Это точно.

Но Бен Купер верил в везение. Он верил, что если настойчиво и долго работать над проблемой, то рано или поздно везение будет на твоей стороне.

Чего Купер еще не знал, так это того, что судьба уже сдала ему на руки все козыри.

 

***

 

После того как поспешно были созданы команды для проведения опроса населения, Бен вышел из комнаты для совещаний вместе с Дианой Фрай и Гэвином Марфином. Все молчали, и было слышно только, как Марфин что‑то напевает себе под нос. Купер прислушался, пытаясь определить мелодию. Было похоже, что это старая песня «Иглз» «Новый парень в городе».

– Что ж, новая метла по‑новому метет, – заявил Гэвин, усаживаясь за свой стол и начиная шарить в ящиках. – Так всегда говорила моя старушка мама.

Купер видел, что Фрай с трудом сдерживается. Она побледнела и была вся напряжена, как будто промерзла до костей. Правда, на совещании было действительно холодно – воздух там можно было резать ледяным топором.

– А ты, как всегда, оптимист, да, Бен? – спросила она. – Сам же говорил о везении. Оглянись вокруг – никаких ресурсов и неопознанное тело в дополнение ко всем нашим остальным делам. А еще новый старший инспектор. И шеф вот‑вот развалится, и получается, что вот этот Гэвин Марфин – наша главная надежда. Даже погода и та против нас. И ты все еще надеешься, что нам повезет?

– Никогда не знаешь, где найдешь… – отозвался Бен.

– Как думаете, мы можем уговорить мистера Тэйлби остаться? – вмешался в разговор Марфин.

– Мне кажется, уговорить его будет не очень трудно, – ответил Купер. – Его не так уж интересует эта работа в Департаменте.

– А новый старший инспектор интересует его еще меньше.

– Думаю, что с новым старшим все будет в порядке, Гэвин. Но на это понадобится время.

– Наверное, да. Одного я никак не пойму, Бен, – они называют некоторых из нас старыми динозаврами, а сами устраивают настоящий «парк Юрского периода» там, у себя, наверху.

– Тогда какого черта ты заговорил об Эдди Кемпе? Хотел заработать очки у нового начальника? Ведь Кемп не имеет никакого отношения к Снеговику, правда? Что ты вообще имеешь против него?

– Какая разница? Может быть, он плохо помыл мне окна, – ответил Марфин. – Ну, я не знаю… Кемп и его дружки вполне могли кружить по городу в поисках жертвы. Распробовали с первыми двумя, а потом до кучи прихватили несчастного на обочине дороги за городом.

– Я говорил с женой Кемпа, – рассказал Купер. – Если верить ей, его не было дома всю ночь. Он уехал в паб в восемь вечера, и она ничего о нем не знала, пока утром ей не позвонили и не сказали, что он за решеткой. По ее словам, «Исудзу» тоже не было всю ночь. И, опять‑таки по ее словам, машину кто‑то пригнал рано утром и бросил ключи в почтовый ящик.

– Наверное, один из сообщников Кемпа, потому что сам он все время был в камере, – предположила Фрай.

– Вероятно, но это надо проверить, – сказал Бен.

– А миссис Кемп знает друзей своего супруга?

– Я бы сказал так: знает, но только по необходимости.

– И никаких имен?

– Никаких. Видно, что она расстроена, но не хочет свидетельствовать против собственного мужа. Может быть, нам больше повезет с жертвами, когда мы сможем получить от них официальное заявление. Хотя в этом я тоже сомневаюсь. Они члены банды, действующей в муниципальном жилом районе Девоншир. По их понятиям, заговоривший с полицейскими совершает самоубийство. Так что все, что у нас есть против Эдди, – это показания пожилой пары, которая выглянула на шум из окна и узнала его среди дерущихся. А все мы знаем, насколько надежны в таких случаях показания свидетелей. Сам Эдди утверждает, что если и ударил кого‑то, то исключительно в целях самообороны.

– И остальную троицу он не знает?

– Шутишь, что ли? Кому‑то придется отрабатывать его связи.

– Неизвестно кому и непонятно когда, – вздохнула Фрай.

– Готов поспорить, что этим придется заняться мне, – сказал Бен. – Машину Эдди я уже себе записал.

– Послушайте, – сказал вдруг Марфин, – а вы заметили, что нового старшего зовут Оливер? – Он поднял резинового лобстера, носившего то же имя.

– Ты намекаешь, что это не простое совпадение, а, Гэвин? – фыркнула Диана.

Некоторое время она барабанила пальцами по столу, а потом наконец, по‑видимому, приняла решение, встряхнула головой и стала похожа на себя всегдашнюю.

– Думаю, что тебе пора заняться этой машиной, Бен, – сказала она. – А Гэвин тебе в этом поможет.

– Но я же занимаюсь пропавшими без вести, – заметил Марфин.

– Пусть так думает начальство, а ты сам прервись на пару‑тройку часов. Бен не может встречаться с Кемпом в одиночку. Он и так последнее время почти всегда работает один.

Не прекращая ворчать под нос, Гэвин вышел. Купер с сожалением посмотрел на Диану, которая какое‑то время стояла, сжав губы, и смотрела в окно. Неуверенным жестом, который был для нее совсем не характерен, она играла с прядью своих волос. У нее была узкая, бледная рука, покрытая венами, которые Бен легко мог нащупать пальцами.

– Новая метла? – переспросила женщина. – Я бы засунула ее ему в задницу.

Купер кивнул. Он считал, что сейчас она говорит не о Гэвине Марфине.

 

8

 

Район Баттеркросс в старом Идендейле имел свое лицо, свой неповторимый лоск, который тщательно поддерживался в течение многих лет для привлечения туристов. Именно здесь было сосредоточено большинство антикварных магазинов в городе: витрины некоторых из них были заставлены мебелью из красного дерева и полированной бронзой, а другие были темными и пыльными, и в них едва можно было рассмотреть пару бутылок из цветного стекла и коробки из‑под бисквитов, выпущенные к бриллиантовому юбилею королевы Виктории[58].

Но были здесь и магазины, которые Бен никогда не видел открытыми, хотя и провел основную часть своей жизни в самом Идендейле и его окрестностях. Сегодня, как и всегда, на их дверях висели таблички «ЗАКРЫТО», и никакой информации о том, когда же их владельцы будут доступны. Может быть, они появляются в них по специальным случаям, таким как праздничные дни, когда Баттеркросс заполняется туристами, готовыми тратить деньги? Может быть, владельцы продают в это время достаточно цветных бутылок и жестяных коробок из‑под бисквитов, чтобы хватило на весь оставшийся год? А с другой стороны, может быть, у всех у них есть другая, нормальная работа?

Впрочем, сегодня Баттеркросс полностью отвечал тому образу, который рисовали в туристских брошюрах. Снежное одеяло, тронутые временем камни и окна со средниками[59] придавали району именно ту диккенсовскую атмосферу, которая так подходила к антикварной мебели. К сожалению, в январе не было туристов, чтобы насладиться всем этим великолепием.

Узкая улочка неожиданно взбиралась на холм между двумя магазинами. В высокие стены домов из песчаника, которые стояли по ее обеим сторонам, были вделаны металлические перила для пешеходов, а вот тротуаров, которые могли бы защитить их от внезапно появившейся из‑за угла машины, не было. Изначально, при строительстве, была применена традиционная сухая кладка[60], но сейчас уже были видны добавки раствора, а между отдельными плитами виднелись ростки барвинка, растущего из щелей, – одинокие зеленые побеги, вкрапленные в замерзший снег.

Гэвин Марфин терся о дверь «Тойоты» Купера, пока та тряслась по булыжникам, а потом резко повернул направо и взобрался на еще один крутой склон, чтобы оказаться прямо под территорией Андербэнка. Улицы здесь были еще у́же, чем в Баттеркроссе, а на дверях домов висели дверные молоточки в форме филинов или лисиц. Номера домов были выложены из цветной плитки, вмурованной в каменные стены. Выше по холму располагался ряд трехэтажных домов в стиле эпохи Регентства[61], рядом с которыми располагалось молодежное общежитие. Некоторые из домов были переделаны в многоквартирные комплексы, но тот, который стоял самым последним, был пуст и заброшен. Разбитые стекла на первом этаже никто так и не заменил.

Били‑стрит больше походила на переулок, и ее незаасфальтированная проезжая часть была такой узкой, что по ней с трудом могла проехать одна машина. Купер и Марфин пешком прошли по ней и пересекли полосу покрытой снегом травы.

– А вот и машина Эдди, – сказал Гэвин. – Я много раз видел ее на Уэст‑стрит.

Это был «Исудзу Трупер» серебристого цвета, на крыше которого был закреплен целый набор лестниц. Он был припаркован на приподнятой бетонной платформе с фарами, направленными вниз по улице в сторону Баттеркросса. Городской мусорщик оставил под водосточной трубой рядом с входной дверью новый пластиковый мешок для мусора. Теперь он не появится здесь до тех пор, пока не растает снег.

Когда полицейские постучали, дверь открыл сам Эдди Кемп.

– Это опять вы, – произнес он. – Я же уже ответил на все вопросы!

– Это ваша машина, сэр? – спросил Купер.

– Вы что, все оглохли? Я только что сказал, что ответил на все ваши вопросы.

– Если вы зарегистрированы как ее хозяин, то мы узнаем об этом меньше чем за минуту.

– А с машиной этой что не так? – спросил Кемп.

– Не знаю, сэр. А что, с ней что‑то не так? Если хотите, мы можем взглянуть, коль уж мы здесь.

– Не надо.

– У нее хороший движок, – жизнерадостно заметил Марфин. – Да и вообще, штука, видимо, полезная.

– Черт, вы же прекрасно знаете, что машина моя! – сказал Эдди. – Все полицейские это знают. Я регулярно оставляю ее перед вашим управлением, когда мою у вас стекла.

– Четыре ведущих, не так ли? – уточнил Купер.

– Конечно, четыре.

– Хорошо ходит по снегу?

– Как и должна.

– А в понедельник вечером вы на ней ездили, сэр?

– Она была припаркована здесь.

– И с какого времени?

– А что, кто‑то говорит, что видел меня в ней?

– Это не ответ на мой вопрос.

Марфин облокотился на бетонное возвышение.

– Надо отвечать на вопросы констебля, – сказал он. – А то если он рассердится, то перестанет называть тебя «сэр». А это очень плохо.

Бен поднялся на возвышение и осмотрел колеса машины. Он ничего не мог там увидеть, но ведь Эдди об этом не знал.

– Когда вы заканчиваете работу, сэр? – спросил Купер.

– Когда начинает темнеть.

– То есть в настоящий момент где‑то в четыре пятнадцать вечера. В понедельник после работы вы направились прямиком домой?

– У меня жена и ребенок, – ответил Кемп. – И они хотят хоть изредка меня видеть.

– Я могу принять этот ответ как утвердительный?

– Принимай его как угодно. Что вы ищете?

– У меня когда‑то была девчонка, которая здесь жила, – вмешался Марфин. – Помню, здесь стояла индийская забегаловка, которая торговала навынос. Прямо рядом с парикмахерской. Она все еще работает?

– Работает, – буркнул Кемп.

– А когда открывается?

– Откуда я, черт побери, знаю?!

На колесах «Исудзу» была глина, а в протекторе застряло несколько мелких камешков. Бока машины были покрыты коричневой грязью. Купер обошел машину и заглянул в ее багажник.

– А вы куда‑нибудь еще выходили в понедельник вечером, сэр?

– В паб. Ненадолго, – ответил Кемп. – Так что же вы ищете?

– В какой паб?

– «Вайн». Я все это уже рассказывал вчера.

– Это там вы встретились со своими дружками?

– У меня их довольно много.

– Неужели?

– И некоторые из них выпивают в «Вайне».

– А еду там тоже подают? – задал вопрос Марфин.

Мойщик окон поднялся на возвышение и встал рядом с Купером. Он сделал это скорее для того, чтобы избавиться от его напарника, а не потому, что жаждал оказаться к Бену поближе. Эдди был на пару дюймов ниже Купера, но фигура у него была крепкая. Оба они стали смотреть через заднее стекло на содержимое багажника «Исудзу». Там лежали бадьи, губки и пластиковые контейнеры, полные тряпок и замши для мытья окон. А еще – два рулона пластиковых подстилок, по четыре фута длины каждая, с пятнами грязи на внешней стороне.

– А зачем вам эти подстилки? – поинтересовался Купер.

– Я ставлю на них лестницы, чтобы, не дай бог, не оставить следов на выпендрежных плитках и все такое.

– Когда вы в понедельник вернулись из паба?

– Когда он закрылся. Я уже говорил.

– И больше вы на машине никуда не выезжали?

Кемп ничего не ответил. Когда он наклонился к машине, Бен увидел на костяшках его пальцев свежие ссадины. Сейчас Эдвард стоял очень близко к нему, а морозный воздух отлично прочищает нос и обостряет обоняние. Купер вспомнил о тех людях, которые утверждают, будто видят человеческую ауру. А можно ли почувствовать запах ауры? Если говорить об ауре Эдди, то она должна быть ядовито‑зеленой с желтыми прожилками, как гороховый суп, сдобренный корицей.

– Вы с друзьями решили тогда прокатиться по А‑57? – продолжил вопросы Купер.

Кемп продолжал молчать.

– А кто из друзей был с вами? Те же, кого вы встретили в «Вайне»? Вы что, наткнулись на другие жертвы, помимо тех двух? Или что‑то не срослось?

Эдди молча направился в сторону дома.

– Ну, хоть закусочную хорошую ты можешь порекомендовать? – спросил его Марфин, когда он проходил мимо.

– Нам придется забрать вашу машину на экспертизу, сэр! – крикнул ему в спину Купер.

Кемп засунул руку в карман, вытащил связку ключей и бросил ее на бетон.

– Тогда уж заодно и помойте ее получше, – сказал он и захлопнул за собой дверь.

 

***

 

Бен Купер и Гэвин Марфин сидели в «Тойоте» Купера в ожидании эвакуатора. На улице было холодно и уже темнело. Бен не выключал двигатель, чтобы они могли пользоваться печкой. «Чем бы заняться?» – подумал он и взглянул на Марфина, но тот, как только машина согрелась, откинул голову на подголовник и закрыл глаза. Его рот слегка приоткрылся. Надежды на увлекательную беседу не было никакой.

Тогда Купер включил радио: социологическое ток‑шоу на «Канале‑4», радиопрограмма вопросов и ответов на «Радио Шеффилда», популярные хиты 80‑х на «Пик‑107»… Бен просмотрел свои кассеты и не нашел ничего, что бы не прослушал за последние несколько дней. И тут наконец он вспомнил о книгах, которые купил у Лоренса Дейли и которые все еще были засунуты в его глубокий «браконьерский» карман. Он включил освещение и просмотрел оглавление книжек. Глава, посвященная крушению «Милого Дядюшки Виктора», нашлась очень быстро. Это был один из множества самолетов, которые стали жертвами примитивного навигационного оборудования и вероломных погодных условий, характерных для Скалистого Края. Многие из этих самолетов пережили зенитный огонь нацистских пушек, но вынуждены были заплатить дань Темному Пику[62].

По иронии судьбы, «Mk III Авро Ланкастер W5013» был собран компанией «Виккерс» на заводе в Бамфорде, так что он начал свою жизнь всего в нескольких милях от того места, где ее закончил. Глядя на фото, сделанные после крушения, Бен мог заметить на них несколько крупных обломков самолета – часть хвоста, крыло и двигатели в кожухах, но, правда, без пропеллеров.

Как и Фрэнк Бэйн, автор этих книг проделал колоссальную исследовательскую работу, и часть, посвященная команде самолета, была всеобъемлюща. Как и говорил Бэйн, на борту находилось семь человек: четыре британца, представители Королевских ВВС, два поляка и канадский пилот Дэнни Мактиг.

Тела англичан, бомбардира и хвостового стрелка, сержантов Билла Ми и Дика Эббота, были найдены на некотором расстоянии от фюзеляжа. В тексте о них упоминалось как о «сильно искалеченных», но Купер знал, что должен значить этот эвфемизм, – его использовали и сейчас, в официальных заявлениях для прессы, когда речь шла о жертвах тяжелых автомобильных аварий или крушения поездов. Это значило, что тела были лишены голов или конечностей. Радист, сержант Гарри Грегори, и верхний стрелок, сержант Алек Гамильтон, оказались зажаты в обломках и умерли в огне, который охватил центральную секцию фюзеляжа. Оба обгорели до степени неузнаваемости, так что опознавали их по форме и содержанию карманов после того, как их тела были доставлены в военный морг Королевских ВВС в Бакстоне.

На мгновение Купер опустил книгу. Интересно, а Элисон Моррисси не рассматривала такую возможность, что одно из этих тел было неправильно опознано? Может быть, ее дед все‑таки погиб при крушении? И все это время надо было искать совсем другого члена экипажа? А еще он подумал о лейтенанте Зигмунде Лукаше, который выжил в катастрофе и которому сейчас было уже семьдесят восемь лет.

Гэвин Марфин беспокойно зашевелился и застонал. Затем открыл глаза.

– Где мы? – спросил он.

– В Андербэнке, – ответил Купер. – Ждем эвакуатор.

– Где‑то здесь есть неплохая индийская забегаловка, – сказал Марфин, после чего его голова вновь откинулась назад и он захрапел.

Погодные условия и примитивное оборудование – Бен решил, что это стандартное объяснение для большинства аварий. В противном случае катастрофа с «Милым Дядюшкой Виктором» была совершенно необъяснима – самолет почему‑то летел слишком низко и не по курсу. Но в книге намекалось на то, что причина, по которой он сбился с курса, была в игнорировании пилотом распоряжений штурмана. Так что же, это был еще один пример того, как пилот может попасть в ловушку между высоким объектом на земле и низкой облачностью? Как он может неожиданно увидеть перед собой горы, когда думает, что вот‑вот должен сесть на родной аэродром в Ноттингемшире? Или случилось что‑то еще?

Одним из свидетелей, на показания которого ссылались при рассказе о катастрофе с Ланкастером, был бывший спасатель Королевских ВВС Уолтер Роланд, о котором упоминала Элисон Моррисси. Как и Зигмунд Лукаш, он отказался с ней общаться. Отказался или был не в состоянии? В момент аварии Роланду было восемнадцать. По прошествии такого времени память начинает сдавать, а иногда воспоминания, наоборот, остаются слишком яркими, и их не хочется ворошить.

– Пока не видно? – пробормотал Марфин.

– Пока нет.

– Плохо, Бен. Мне уже сны с запахом карри снятся. Пойду‑ка я проверю, не открыта ли та забегаловка…

– Давай. А я подожду тебя здесь.

– Тебе что‑нибудь взять?

– Лепешек наан[63].

– И всё? На этом долго не протянешь.

– А я, в общем‑то, и не собираюсь, – ответил Купер.

Марфин вылез из машины, и Бен проследил, как он, спотыкаясь, спускается по улице, цепляясь за перила, чтобы не упасть. Если ему удастся вернуться с руками, занятыми емкостями, прикрытыми фольгой, и мешком с лепешками, то это будет настоящим чудом.

Купер взглянул на свой мобильный. Он пытался вспомнить, не говорил ли Фрэнк Бэйн, в какой гостинице остановилась Элисон Моррисси, но не мог. В Идендейле было не так уж много гостиниц, и он всегда мог утром позвонить Бэйну, чтобы это выяснить. Тогда же можно будет разжиться и адресом Роланда.

Тут Бен негромко рассмеялся. Он думал обо всем этом так, как будто собирается разгадать эту пятидесятисемилетнюю загадку, что само по себе было смешно. Шеф уже послал канадку паковать чемоданы – и совершенно правильно сделал. У Управления нет свободного времени, чтобы тратить его на бесцельные розыски. И у него самого дел выше крыши. Так зачем ему узнавать, где остановилась Элисон Моррисси? И зачем ему посещать Уолтера Роланда? Совсем незачем.

Решив, что глава, посвященная крушению «Ланкастера», закончилась, Бен перевернул страницу, но оказалось, что дальше были помещены фото, сделанные почти сразу же после катастрофы. В снегу валялись обломки фюзеляжа, которые рассматривали полицейские и военные в длинных шинелях. На одном из снимков была ясно видна маркировка на фюзеляже. Самого Айронтонг‑хилл не было видно ни на одной фотографии, но фотограф удачно схватил панораму пустошей и блеск водохранилища Блэкбрук на горизонте, так что ни у кого не возникало сомнения насчет того, где произошло несчастье. Следующая серия фотографий придала истории некий человеческий аспект. Первое фото было парадным снимком всего экипажа «Ланкастера» – семеро молодых людей, одетые в куртки с капюшонами и летные ботинки; меховые воротники подняты, провода от наушников свободно болтаются по плечам. Они стояли перед фюзеляжем, возможно, того самого самолета. Низкое солнце светило прямо на них, заставляя их щурить глаза и делая их кожу слишком бледной. Они походили на шахтеров, поднявшихся из забоя на свет божий. И хотя выглядели все семеро измученными, они старались браво улыбаться в камеру.

Купер подумал, что сравнение с шахтерами очень удачно, потому что работа в экстремальных условиях настолько сближает людей друг с другом, что потом эти связи ни за что не разорвать. Эти молодые летчики ночь за ночью летали на вражескую территорию, покрывая тысячи миль в ужасных условиях и даже не зная, вернутся ли они назад на базу. А ведь всем им было лишь немного за двадцать…

Дальше помещалось фото наземной команды и оружейников, которые готовили самолет к вылету. На этот раз самолет был точно «Милым Дядюшкой Виктором», судя по международному знаку ломбарда[64] у него на носу – «дядюшка» в те дни был всем известным эвфемизмом для «ростовщика». Бен заметил, что одежду наземной команды с трудом можно было назвать формой – это были кожаные куртки, толстые вязаные носки, непромокаемые ботинки, отдельные части обмундирования, шарфы, вязаные перчатки, непромокаемые плащи и балаклавы.

А вот на противоположной странице помещалась самая удивительная фотография из всех. Она была сделана внутри самолета и поэтому была крупнозернистой и вся в белых пятнышках там, где на негатив налипли пылинки. На ней можно было увидеть скругленное помещение внутри самолета и прочитать надпись на биоорганическом туалете. На переднем плане был молодой летчик, стоявший вполоборота к объективу. На рукаве у него были ясно видны сержантские нашивки, на голове был кожаный летный шлем, а на груди – ремни парашюта. Скорее всего, команда готовилась к взлету.

Сам этот летчик был почти мальчишкой. Никаких надписей под снимком не было, и его было трудно соотнести с кем‑то из тех, кто был запечатлен на парадной фотографии. Скорее всего, фото были сделаны в разное время, так как у этого мальчишки было некое подобие усов, тогда как на парадном снимке усы были только у одного человека – пилота Дэнни Мактига. У этого мальчика был крупный нос и узкое лицо, а из‑под шлема ему на лоб падал непокорный локон темных волос. Купер решил, что, скорее всего, это хвостовой стрелок – сержант Дик Эббот. Ему было восемнадцать лет, и в экипаже все звали его Верзилой, потому что росту в нем было всего пять футов и шесть дюймов[65].

Бен долго смотрел на фото, совсем забыв о других самолетах, нашедших свой конец у Темного Пика. Ему показалось, что молодой пилот пытается заговорить с ним через пять десятилетий. Ведь сам Бен совсем еще недавно был такого же возраста, как этот мальчик. Купер представил себе, как садится на его место в кабине. Он ощущал ремни парашюта на плечах и плотную материю формы на коже, слышал рев четырех двигателей «Мерлин»[66] и чувствовал вибрацию примитивной машины, которая вот‑вот поднимет его в небо. Ему было всего восемнадцать, и он боялся.

Бен даже не заметил, как эвакуатор, стуча дизелем и мигая фарами, пытается протиснуться по Били‑стрит. Все внимание полицейского было занято попыткой проанализировать ощущения, возникшие у него, когда он рассматривал фотографию, поэтому Купер не сразу услышал, что Марфин стучит в окно машины. Руки Гэвина были полны подтекающими упаковками с едой, и он не мог самостоятельно открыть дверь.

Когда констебль наконец забрался в машину, она немедленно наполнилась ароматами карри и вареного риса. Пар, исходивший от упаковок, осел на окнах, и Били‑стрит, как и «Исудзу» Эдди Кемпа, скрылись за этим туманом.

– Вот твои лепешки, – сказал Марфин. – Если хочешь, можешь попробовать мое.

Но лепешки так и остались лежать нераспакованными на коленях Купера, промокая и пачкая жиром его пальто.

Он в конце концов понял, что на этом снимке выражение глаз юноши было совсем не таким, как на парадной фотографии, и именно это делало невозможным определить его среди семерки улыбающихся героев. Со снимка на него смотрел человек с пустым, мертвым взглядом, который не знает, вернется ли он на базу после рейда. Взгляд его говорил о нежелании внезапно умереть под пулеметным огнем ночных истребителей нацистов или утонуть, когда моторы «Ланкастера» откажут в воздухе и им придется нырнуть в ледяные волны Северного моря. Судя по тому, что Бен только что прочитал, из таких самолетов было чертовски трудно выбраться, когда они падали в море.

Этот загнанный вид и серое, крупнозернистое качество фотографии превращали юношу на ней в некий призрак. Он вполне мог оказаться образом, который появился на фоне интерьера самолета из‑за случайной двойной экспозиции одного и того же кадра.

Для Купера все это выглядело так, будто фотографу удалось запечатлеть момент предчувствия и пророческого озарения, момент, когда человеку удалось заглянуть сквозь темноту в ближайшее будущее. И поэтому сержант Дик Эббот, которому было всего восемнадцать лет, выглядел на фото так, словно уже превратился в привидение.

 

9

 

Вернувшись на Уэст‑стрит, Бен Купер перерыл все папки у себя на столе, пока наконец не нашел ту, которую разведчик приготовил к встрече с Элисон Моррисси. В ней не было такой подробной информации о катастрофе и команде самолета, которую он нашел в книге, купленной в магазине Лоренса. Но там была информация, которой не было больше нигде: имена двух мальчиков, которые якобы видели пропавшего летчика, идущего той ночью по дороге, ведущей к водохранилищу Блэкбрук.

Купер обратил на это внимание, потому что Моррисси во время встречи пожаловалась, что не смогла разыскать их – адреса не были указаны ни в одном из файлов. Тогда он посчитал, что не стоит говорить о том, что эта информация лежит у него прямо перед глазами – старший суперинтендант не одобрил бы такую явную попытку помочь женщине. Но это значило, что или разведчик хорошо потрудился, собирая информацию, или что Моррисси сделала где‑то ошибку.

– Гэвин, ты знаешь, где находится Харроп? – спросил Купер.

– Богом забытое место, – фыркнул Марфин. – На другой стороне Луны, Бен. Ты же не туда собираешься переезжать?

– Да нет. Мне кажется, что я никогда там не был.

– Это где‑то на самой вершине Змеиного перевала, по дороге в Глоссоп.

– Наверное, это по другую сторону Айронтонг‑хилл.

– Именно. Могу поспорить, что они все еще отрезаны от цивилизации. Автобусы в Харроп не ходят, а если нет автобусного маршрута, то и снегоуборочные машины появятся там в последнюю очередь. И откопают их, скорее всего, завтра.

Мальчиков звали Эдвард и Джордж Малкины, на момент аварии им было двенадцать и восемь лет, и жили они в Харропе на ферме «Заросшая лощина». Судя по тому, что Гэвин рассказывал о Харропе, семьи там должны были жить на одном месте из поколения в поколение. Бен отыскал телефонный справочник и действительно нашел там Дж. Малкина, проживающего в «Заросшей лощине» в Харропе. Вполне возможно, что это тот самый Джордж Малкин, которому в то время было восемь, а теперь шестьдесят пять лет.

– Заканчиваешь, Бен? – спросил Марфин. – А как насчет пива?

– С удовольствием бы, Гэвин, – ответил Купер, – но есть еще дела. Надо смотреть квартиры.

– Прелести охоты за недвижимостью? Вот посмотришь, они разрушат всю твою светскую жизнь!

Выехав из Идендейла, Бен направился на восток. Он перевалил через Змеиный перевал и спустился почти до Глоссопа, прежде чем повернуть на север и двинуться по просторам торфяной пустоши, окружавшей Айронтонг‑хилл. Вид скалы на самой вершине холма был ему хорошо знаком – в хорошую погоду его было видно с шоссе А‑57. Если смотреть на нее с этой стороны, то она действительно имела форму языка с темной поверхностью, изрезанной трещинами и неровностями. Но на человеческий язык она все‑таки похожа не была. Скорее речь шла о языке рептилии, принимая во внимание ее длину и некоторое искривление на самом кончике. Скала была тверже и холоднее, чем железо, – это была темная порода, из которой делаются жернова и на которую не влияет ни погода, ни время. Ветры и дожди только слегка сгладили острые углы, и язык продолжал лежать на обломках зубов вулкана.

Сегодня Айронтонг было видно даже в темноте – он выпячивался из снежных заносов, указывая прямо в небо. Остатки снега лежали в его расщелинах.

Оказалось, что Харроп с трудом можно назвать деревней, однако дороги в нем были расчищены, так что «Тойота» передвигалась без всяких проблем. Над самим Харропом были разбросаны фермы и земельные наделы, которым были даны суровые названия, в лучших традициях территории Темного Пика: «Ленивый дом», «Белые склоны», «Красная трясина», «Горный глад» и «Пни». Они лепились к склонам гор, как блохи к шерсти спящей собаки.

Дорога, ведущая к «Заросшей лощине», проходила мимо одного современного бунгало и отдельно стоящего ряда каменных коттеджей. После бунгало дорога превращалась в грунтовку, а после коттеджей практически исчезала. Уже на протяжении нескольких миль Бен не видел ни одного уличного фонаря. Ему пришлось сбросить скорость до минимума и изо всех сил крутить рулем, чтобы не попасть в самые глубокие канавы, но в этой темноте они иногда возникали у него прямо перед носом совершенно неожиданно. Дорога явно претендовала на титул «Кранты подвеске». Такую коммивояжеры и курьеры будут избегать, как чуму, и надо иметь очень серьезные причины, чтобы жить в самом конце такого тракта. Взбираясь к «Заросшей лощине», Купер пытался угадать причины, по которым там жил Джордж Малкин.

Он припарковался около старой фермы и вылез из машины. В нескольких ярдах от него на стену опирался мужчина. Вокруг стояла такая тишина, что Бен слышал шелест снега на поле за стеной и негромкое пофыркивание овечьего стада. Где‑то в том же направлении находилось водохранилище Блэкбрук. Констебль знал, что оно уступало по размерам тем, что располагались в долинах, таким как Ледибауэр и Дервент, которые привлекали все внимание туристов. Небольшое и совершенно изолированное, Блэкбрук годилось только для того, чтобы поставлять питьевую воду в пригороды Манчестера.

– Мистер Малкин? – спросил Бен.

– Стало быть, это я, – ответил мужчина.

Полицейский прошел через сад к тому месту, где стоял хозяин фермы. Он был одет в синий комбинезон, черную куртку с капюшоном и шапку с ушами, напоминающую те, что носят лесорубы.

Сначала Бену показалось, что в районе поясницы мужчина закутан в несколько слоев свитеров, но когда он задвигался, детектив‑констебль понял, что фигура у него сама по себе напоминает грушу с широкими бедрами, как у человека, у которого нет достаточной физической нагрузки. Купер представился.

– Не уделите ли мне несколько минут, мистер Малкин? – попросил он. – Вам совершенно не о чем беспокоиться.

– Тогда лучше пройдем в дом.

Это было фермерское жилище, которое никогда не модернизировалось в соответствии с современными стандартами. Ни двойного остекления, ни центрального отопления – дым над трубой говорил о том, что в доме горел по крайней мере один камин с углем. Если судить по входной двери с оконцами из стекла с изморозью и синему линолеуму, постеленному в прихожей, последние переделки в доме происходили в 60‑х годах прошлого века.

Малкин снял куртку и кепку. Его кожа на лице была выдублена ветром, и он выглядел как человек, который состарился гораздо раньше своего времени. Когда разбился «Ланкастер», этому человеку было восемь лет от роду, так что он совсем недавно должен был выйти на пенсию.

– Простите за беспорядок, – сказал Джордж, – но ко мне редко приходят гости.

Купер передернул плечами. В помещении стоял жестокий холод. Частично это был тот холод, который копится годами из‑за неадекватного отопления, а частично он был связан с влажностью, поднимавшейся от реки Пеннайн и пропитавшей все каменные стены. И вот теперь ветры, задувающие с Киндера[67] и воющие в пустынных полях, нашли себе зимнее убежище в доме Малкина. Сквозняк задувал под заднюю дверь, аккуратно проникал сквозь дыры в оконных рамах и, укутывая мебель, вил себе гнезда в неприметных уголках. Этот холод казался полицейскому чем‑то материальным – он двигался по своей собственной воле, бодал его в шею, пока Бен шел по комнате, и как влажный занавес закрывал каждый дверной проем.

– Сегодня довольно‑таки прохладно, – сообщил Малкин, наблюдая, как Купер медленно поворачивается перед открытым огнем, пытаясь хоть как‑то согреться.

– Да уж, ничего не скажешь.

– Эту старую развалюху надо сильно протапливать зимой. Но мне кажется, что я уже привык к прохладе. Понимаете, я здесь вырос и прожил всю свою жизнь. Ничего другого я никогда не знал. Говорят, что на холоде кровь разжижается, вроде бы как для компенсации.

Холод был везде. Даже когда Бен стоял прямо перед горящим углем, ему было тепло только с одной стороны. Холод продолжал висеть на его плечах, как паразит, который вытягивал тепло его тела и присосался к его почкам. Он был неотъемлемой частью этого дома – этот ледяной фантом можно было изгнать только при помощи центрального отопления, двойного остекления и хорошей влагоизоляции.

– Да уж, ну и погодка у вас здесь, наверху… И что, снега много выпало? – поинтересовался констебль.

– Ну да. Здесь снег скапливается в первую очередь. А потом он спускается вон по той долине, и холмы направляют ветер так, что он сносит снег прямо на Харроп. Так что после того, как кончают дуть ветра, внизу можно видеть громадные заносы. Вам бы приехать сюда зимой семьдесят восьмого! Если хотите знать, тогда была не просто зима, а целых полторы зимы. Мы тогда несколько дней не могли отыскать машину. Как сейчас помню, это был «Форд Эскорт». Так вот, когда мы наконец его откопали, то под капотом был сплошной смерзшийся снег. Да уж, тогда люди ходили здесь по стенам, потому что снег был таким глубоким, что из него торчали только верхушки стен. Тогда они были единственной твердой поверхностью на мили вокруг.

– Я, в общем‑то, помню ту зиму, – сказал Купер. Ведь в то время ему было уже шесть лет, и из‑за снега он несколько дней не ходил в школу. Возможно, что его вообще не выпускали на улицу, но он наблюдал за ней через окно в своей комнате, прижимаясь носом к холодному стеклу и рисуя узоры на оконной изморози. А может быть, его родители разрешили ему выйти, когда бо́льшая часть снега уже сошла. Бен помнил, как его брат Мэтт забрасывал его снежками, которые, когда попадали в него, казались сделанными из дерева, но быстро таяли, превращаясь в холодную кашицу, и стекали ему за воротник. С тех пор, насколько он мог вспомнить, подобного снегопада не было. Не было больше настоящего снега.

– Проходите в комнату, – предложил Малкин, – и грейтесь.

«Комнатой» он называл некоторое подобие гостиной, главное место в которой занимал громадный дубовый стол. С одной стороны его ножки стояли на ковре, а на другом конце ковер был скатан и обнажал половицы, которые пытались просушить от влаги. Так как половицы были старыми, между ними зияли громадные щели. Стоя на полу, Бен чувствовал, как из подпола тоже тянет сквозняком, и у него создалось впечатление, что он стоит над открытой дверцей холодильника. На подоконнике стояла бутылка молока и лежала неразрезанная буханка хлеба, рядом с которыми находились стальные столовые приборы. Возле древнего кресла, стоявшего под стандартным торшером, была сложена целая кипа старых газет. На картине, висевшей на стене и написанной масляными красками, было изображено стадо коричневых коров на фоне мрачного зимнего пейзажа. Горы на горизонте были больше похожи на Швейцарию, а не на Дербишир – настоящие вершины.

– Не думал, что кто‑то еще помнит о катастрофе «Ланкастера», – заговорил Малкин. – Слишком давно это было.

– Пятьдесят семь лет назад, – уточнил Купер, пытаясь устроиться на краю ковра.

– Тогда мне было всего восемь лет.

– Но вы же этого не забыли, нет?

– Конечно, не забыл. На меня это произвело сильное впечатление. В таком возрасте подобные вещи врезаются в память. Сейчас я уже не всегда помню, что было пять минут назад, но падение самолета помню так ясно, как будто оно случилось только что.

– Но вы не такой уж старый, – заметил Бен. – Всего шестьдесят пять? В наше время это ничто. Просто пенсионный возраст, и всё.

– Пенсионный, говорите? На пенсию меня отправили несколько лет назад. Нынче становишься никому не нужным задолго до того, как тебе исполняется шестьдесят пять.

На камине были расставлены украшения, безделушки и тому подобная ерунда. Рядом, на подставке в викторианском стиле, стоял телевизор. В алькове торчала вынутая из стены розетка с висящими проводами.

– Вы же были фермером, правильно? – задал вопрос Купер.

Малкин рассмеялся. Смех у него был дребезжащим, и в горле при этом шумно булькала мокрота.

– Рабочим на ферме, – ответил он. – Наемным рабочим. Я был пастухом, и совсем не плохим пастухом. Но когда дело касается сокращения расходов, то не важно, насколько вы хороши. В первую очередь всегда сокращают наемных работников. Шестьдесят пять? Может быть. Но важно не то, сколько лет вы прожили. Вы не стареете до тех пор, пока продолжаете делать что‑то нужное. А как только вы становитесь никому не нужны, можете считать себя покойником.

Грузная фигура Джорджа и его округлый живот подчеркивались теснотой свитера ручной вязки, который был мал ему уже в тот момент, когда его еще вязали. Конечно, в наши дни фермеры не ведут такой активный образ жизни, как раньше. Они проводят целые дни, сидя в разогретых кабинах тракторов или комбайнов, часами нажимают на разные кнопки или заполняют бесконечные формы отчетов. Так же как и полицейские, кстати. Современный фермер не перекидывает вилами стога сена и не носит на спине стреноженных овец. Так же как и от «бобби» в наши дни никто не ожидает, что он будет патрулировать территорию или преследовать преступника на своих двоих. Современные методики формируют людей нового типа – с телами, подходящими под обитые кожей кресла, стоящие перед компьютерами.

– А у вас не осталось каких‑нибудь мелочей с места аварии? – поинтересовался Купер.

– Сувениров? – переспросил Малкин. – Частей самого самолета? Помню, тогда мы с Тедом взяли с собой что‑то… Но сейчас от этого уже мало что осталось.

– Тед – это ваш брат, правильно?

– Ну да. Он был на четыре года старше меня. Помню, я бегал за ним как хвостик, – так, как это делают младшие братья. Думаю, что иногда я его здорово доставал.

– А где он сейчас?

– Давно помер, – ответил хозяин дома.

Рядом с камином стояла деревянная подставка, на которой сушилось белье. Скорее всего, в доме не было сушилки, а если б его повесили на улице, то оно мгновенно замерзло бы до состояния картона.

– Сейчас я принесу свою коробку, – сказал Малкин. – А вы сидите тут и грейтесь.

– Спасибо.

Пока Бен ждал, его охватило беспокойство о сохнущих вещах. На его взгляд, они висели слишком близко к огню. От влажных носков и белых трусов‑плавок поднимался пар и теплый, зловонный запах. Купер подумал, что еще несколько минут – и огонь оставит свои отметки на хлопке. В противоположном конце комнаты он увидел узкий проход в помещение, которое отдаленно напоминало кухню или старомодную комнатушку для мытья посуды. Там находилась керамическая раковина с эмалированной сушилкой для посуды и краном с холодной водой, на стене висела лейка для воды горячей, а рядом разместился буфет с откидывающейся крышкой, которая превращалась в рабочую поверхность.

Когда Джордж Малкин вернулся с небольшой деревянной коробкой, то первым предметом, который он из нее извлек, была фотография. Фотографии всегда были самыми ценными предметами для собирателей старины – все эти небольшие моментальные снимки, доставаемые из жестяных коробок из‑под сладостей.

Этот же снимок – крохотный, черно‑белый, с широкими полями – относился к 1945 году. Один из его уголков заломился, и когда Купер расправил его, то увидел целую паутину грязных линий, въевшихся в трещины бумаги. На фото была изображена часть фюзеляжа «Ланкастера» вскоре после падения, когда это место было центром притяжения окрестных зевак. Самолет было практически невозможно узнать: куски оторванного и перекрученного металла, болтающиеся провода… И все это было покрыто толстым слоем грязной пыли, поднятой с поверхности торфяника при ударе.

На заднем плане можно было разглядеть двух мужчин в мягких фетровых шляпах, которые заглядывали внутрь самолета через дыры в фюзеляже. На переднем плане была еще одна фигура – маленького мальчика. На вид ему было лет десять, но на лице у него застыло выражение любопытства и смышлености, которое обычно свойственно гораздо более старшим ребятам. Такие лица характерны для старых фотографий, как будто дети в то время взрослели гораздо раньше положенного. Сейчас часто говорят, что современная молодежь слишком рано взрослеет. Но их взрослость касается только наркотиков и секса – это простая уличная смекалка, которая отличает их от родителей и более дальних предков. А вот дети, взрослевшие во время войны, знали совсем другие вещи. Начать хотя бы с того, что все они знали о смерти.

На мальчике были надеты шорты до колен и пуловер с V‑образным белым воротом и манжетами «в резиночку». Гольфы на нем собрались в гармошку, а тяжелые ботинки были туго зашнурованы. На лоб ему спадала непокорная прядь волос, а на висках волосы были коротко подстрижены и обнажали торчащие в разные стороны уши. Он напряженно смотрел прямо в объектив камеры, стоя в застенчивой позе и положив руку на кожух авиационного двигателя, который торчал из обломков. Двигатель, казалось, был не поврежден, и каждая из изогнутых лопастей пропеллера была выше самого мальчика. Казалось невероятным, что позже охотники за сувенирами будут отрезать эти лопасти и утащат их все с этой пустоши. Ведь для того, чтобы поднять такую деталь, потребовалось бы никак не меньше двух взрослых мужчин, да и им пришлось бы нелегко тащить ее по неровной поверхности к дороге. Зачем им нужны были все эти сложности? И где сейчас находятся эти лопасти и другие части самолета?

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Дом для проживания двух семей.

 

[2] В два часа утра. Время дается по военному стандарту, принятому в англоговорящих странах и основанному на 24‑часовой хронометрической системе.

 

[3] Около 182 см.

 

[4] Возвышенная местность в Центральной и Северной Англии, известный Национальный парк, образованный в 1951 г. и ставший первым Национальным парком в Великобритании.

 

[5] Irontongue (англ.) – железный язык.

 

[6] Один из самых знаменитых английских футбольных клубов.

 

[7] При этой позиции полицейский находится слева и чуть сзади от арестованного. Считается наиболее безопасной при конвоировании.

 

[8] Вельш‑корги – порода собак, выведенная в Уэльсе, достигает 26–32 см в холке; любимая порода королевы Елизаветы.

 

[9] Трупное окоченение.

 

[10] Крупнейший в Великобритании производитель большегрузных машин и специализированной дорожной техники.

 

[11] Имеются в виду клетчатые узоры, характерные для исторической области Аргайл на западе Шотландии.

 

[12] Фирма, производящая грубую обувь молодежного фасона.

 

[13] Найджел Кеннеди (р. 1956) – британский музыкант, скрипач‑виртуоз, один из ведущих мировых исполнителей своего поколения.

 

[14] Имеется в виду знаменитая запись Н. Кеннеди, исполнившего «Времена года» А. Вивальди.

 

[15] Британская радикально‑националистическая партия, выступающая против иммиграционной полиции и мультикультурализма. Основана в 1967 г.

 

[16] Основана в 1982 г. Придерживается крайне правой идеологии, включающей в себя расизм, антисемитизм, отрицание Холокоста, запрет иммиграции и гомофобию.

 

[17] Главный герой мультсериала «Симпсоны». Воплощает в себе несколько стереотипов американского рабочего класса: неопрятен, некомпетентен, неуклюж, ленив, сильно пьет, невежественен и страдает от излишнего веса.

 

[18] Даосская практика символичного освоения (организации) пространства, восточноазиатский вариант геомантии.

 

[19] Главный герой романа В. Гюго «Собор Парижской Богоматери» – горбатый звонарь собора Парижской Богоматери.

 

[20] Магазин писчебумажных товаров.

 

[21] Магазин по продаже аудио‑ и видеозаписей.

 

[22] Аптека.

 

[23] Намек на то, что Канада часто воспринимается иностранцами как страна снега, медведей гризли и дровосеков.

 

[24] Обед, во время которого в центре стола стоит блюдо с облатками и который обычно проходит 24 декабря, накануне католического Рождества. Обычно за обедом подается 12 постных блюд.

 

[25] Польское объединение профсоюзов, созданное в сентябре 1980 г. на судоверфи имени Ленина в Гданьске. Основатель и лидер – Лех Валенса. В 1989–1990 гг. осуществило мирную революцию и демонтаж режима компартии в Польше.

 

[26] Небольшой район в Лондоне возле Вестминстера, в котором в разное время жили Уинстон Черчилль, Лаура Эшли, Лоренс Оливье и Обри Бердслей.

 

[27] Богоявление, которое празднуется 6 января.

 

[28] Bleaklow (англ.) – унылая низина.

 

[29] Сляб – плоская пластина.

 

[30] Американская компания, один из крупнейших ретейлеров одежды в мире.

 

[31] Символ компании «Мишлен».

 

[32] Блюдо национальной индийской кухни, приготовленное из кусочков говядины с шафранным рисом.

 

[33] В данном случае: нечто этакое (фр.).

 

[34] Является одним из признаков удушения.

 

[35] Намек на то, что внешний вид вампиров при свете дня меняется.

 

[36] Порода собак‑компаньонов, маленький спаниель.

 

[37] Известная балетная труппа из г. Лидс.

 

[38] Как ни странно, были и такие редкости. Скорее всего, имеется в виду модель «Панасоник RX F333».

 

[39] Имеется в виду притча «О добром самаритянине» из Евангелия от Луки. Употребляется в значении «добрый, отзывчивый человек».

 

[40] Пропавшие без вести.

 

[41] Сержантская должность, которая имеется в каждом полицейском управлении Великобритании. Относится к административному персоналу.

 

[42] Полное название полиции Канады – Королевская канадская конная полиция.

 

[43] Небольшой городок, который иногда называют столицей Скалистого Края. Название переводится с французского как «Часовня‑в‑лесу». Основан норманнами в XII в.

 

[44] Речь идет о событиях, описанных в романе С. Бута «Танцуя с девственницами».

 

[45] Численное измерение игровой способности гольфиста‑любителя. В профессиональном гольфе не используется.

 

[46] Понятие философии права в юриспруденции, означающее совокупность неотъемлемых принципов и прав, вытекающих из природы человека и независимых от субъективной точки зрения.

 

[47] «Авро 683 Ланкастер» – британский тяжелый четырехмоторный бомбардировщик, состоявший на вооружении Королевских ВВС.

 

[48] «Виккерс Веллингтон» – двухмоторный бомбардировщик, широко использовавшийся в первые два года Второй мировой войны.

 

[49] Военная награда Великобритании, учреждена в 1918 г.; вручается за мужество и преданность долгу во время несения службы.

 

[50] Крупнейшее авиационное сражение Второй мировой войны, продолжавшееся с 10 июля по 30 октября 1940 г., «День битвы за Британию», ежегодно отмечается 15 сентября.

 

[51] «Великолепная пятерка» – серия детских приключенческих романов Э. Блайтон, первый из которых вышел в 1942 г. Энид Мэри Блайтон (1897–1968) – известная британская писательница, работавшая в жанре детской и юношеской литературы, одна из наиболее успешных подростковых писательниц XX в.

 

[52] Температура дана по Фаренгейту – около 27 градусов по Цельсию.

 

[53] В 1971 г. в Великобритании прошла денежная реформа, во время которой произошел переход к десятичной системе денежного эквивалента, т. е. 1 фунт стал равен 100 пенсам, тогда как до этого он был равен 20 шиллингам.

 

[54] Имеется в виду закон, принятый Парламентом в 1968 г. и признающий преступлением ложные или вводящие в заблуждения описания товаров или услуг (цена, количество или размер, состав и т. д.).

 

[55] «Повесть о двух городах» (1859) – исторический роман Ч. Диккенса, в котором действие происходит в Лондоне и Париже во время Французской революции.

 

[56] Расследованием таких преступлений занимается Следственное управление.

 

[57] Без предъявления обвинения английская полиция может задерживать подозреваемого лишь на 24 часа.

 

[58] Королева Виктория правила Великобританией с 24 мая 1837‑го по 22 января 1901 г. Здесь имеется в виду бриллиантовый юбилей правления, который праздновался в 1887 г.

 

[59] Окно со средним, вертикальным брусом.

 

[60] Без применения раствора.

 

[61] Архитектурный стиль в Англии, сформировавшийся в период правления принца‑регента Георга в 1811–1820 гг.

 

[62] Более высокая и дикая часть Скалистого Края. Представляет собой в основном незаселенное плато, покрытое болотистыми пустошами. Климат характеризуется частыми туманами и резкой сменой погодных условий.

 

[63] Индийское блюдо, распространенное также в Афганистане, Иране, Непале и Пакистане. Основу составляет пресное пшеничное тесто, в которое добавляется различная начинка: бараний фарш, овощи, сыр или картофель.

 

[64] Три золотых сферы (шара). Используется в Европе, Британии, Америке и т. д.

 

[65] Около 160 см.

 

[66] Авиационный двигатель производства компании «Роллс‑Ройс», мощность 1290 л. с.

 

[67] Имеется в виду пустошь в Скалистом Крае на высоте 636 м над уровнем моря. Считается самым высоким местом в Национальном парке и во всем Дербишире.