Елена Литвиненко

Волчица советника

 

Лира – 2

Руны любви

 

Часть 1

Жестокие игры

 

Light is easy to love. Look at my darkness

[изменен. R. Queen]

 

1

 

Я сбежала от Йарры через три дня после нашей первой ночи. И нет, совсем не потому, что в первый раз он был груб. Наоборот – нежен. Ну, насколько это возможно при одержимости флером…

Помню, ночь была душной и по груди, по шее стекали капельки пота.

Я тогда совсем не умела шнуровать корсажи, и вся моя решимость закончилась примерно на втором ряду, когда атласные завязки обвились вокруг пальцев. Я краснела, дергала их, чувствуя себя круглой дурочкой, и на глаза наворачивались злые слезы – мало того что мне приходится раздеваться перед графом, так еще и…

– Я помогу.

Я даже не заметила, как он подошел, – босиком Йарра двигался совершенно бесшумно. Мужские руки быстро справились со шнуровкой и потащили платье вниз, лаская обнажающееся тело. Магическая татуировка рода в виде оскалившегося волка на его груди искрила, больно покалывая кожу, а на ум так некстати пришло, что ладонь, сейчас лежащая у меня на животе, способна проломить деревянный щит. Я вцепилась в шелк платья, не позволяя ему сползти ниже.

– Трусиха…

Я стояла посреди комнаты, опустив голову и прячась под волосами. Йарра обошел меня, остановившись за спиной. Его ладони легли мне на плечи, огладили их, пробежались вдоль ключиц, собрали локоны в горсть, заставив наклонить шею вбок и назад. Горячий рот оставлял жаркие следы на моей коже, а когда его губы прижались к бьющейся на шее жилке, я не выдержала, всхлипнула, силясь вырваться.

Граф не позволил, накрыл мой рот поцелуем, заглушая вскрик, прикусил и тут же лизнул губу, ловя мое дыхание. Хорошо помню свои ощущения тогда: липкий шелк платья в горсти, морозные уколы татуировки в ладонь – я уперлась в его грудь, пытаясь сохранить расстояние между нашими телами, – свою лихорадочную дрожь и давление его твердых губ. Руки Йарры скользнули по обнаженной спине, сжали ягодицы, притиснули меня к его бедрам.

– Моя Лира…

Я закрыла глаза, чтобы не видеть его темного от страсти взгляда, даже отвернулась, а он развел мои руки в стороны, и ничем не удерживаемое платье сползло, алой лужицей растеклось по полу. Остались лишь чулки и туфли с пряжками на щиколотке – розочки застежек показались мне невероятно глупыми.

Йарра положил меня на кровать, попытался вовлечь в любовную игру, но я лишь комкала простыни, заставляя себя лежать смирно. Сперва графа забавляло, как я вздрагиваю и дергаюсь от легчайших прикосновений, потом стало раздражать.

– Что же ты как кукла…

Тяжесть мужского тела мешала дышать. Жесткие мозолистые ладони сжали холмики груди, жадные губы вобрали одну розовую маковку, потом другую. Посасывали, пощипывали, тянули, пока я не начала стонать. Йарра спустился ниже, целуя живот, бедра, его горячее дыхание опалило промежность, и мир взорвался.

– Не надо!

Я выгнулась, упираясь в его плечи, пытаясь оттолкнуть, оторвать от себя. Его язык творил что‑то невообразимое, неправильное, греховное. Я вся превратилась в один оголенный нерв, извиваясь под графом. Никогда не думала, что он способен на такое… Что я способна пережить такие ощущения. Томление нарастало, я, растеряв всякий стыд, прижимала его голову к бедрам, двигалась навстречу его губам и, кажется, просила не останавливаться.

Помню яркую вспышку удовольствия и сладкую судорогу, скрутившую тело, помню, что горло пересохло, – я часто дышала и никак не могла надышаться, помню довольную улыбку графа, странный, чуть солоноватый вкус поцелуя, короткую боль и непривычное ощущение наполненности.

Йарра наконец‑то дал себе волю. Стиснул меня в объятиях так, что я охнула, его хриплое дыхание вырывалось сквозь сжатые зубы, а губы впивались в мою шею и грудь. Наконец он застонал и обмяк, придавив меня к матрасу.

Я тихо лежала, чувствуя, как мужское дыхание щекочет щеку. Через несколько минут граф перевернулся на спину, увлекая меня за собой так, что я оказалась у него на груди. Его сердце стучало как раз напротив моего уха, а пальцы перебирали волосы.

Было стыдно и неловко.

Я завозилась, попытавшись отползти в сторону, но рука на пояснице стала тяжелой.

– Не прекратишь ерзать – мы повторим.

Я сразу же замерла.

Граф тихо засмеялся. Райанский Волк на его груди наконец успокоился, спрятался, превратившись в незаметную глазу татуировку.

– Наедине разрешаю звать меня по имени. – И, не дождавшись реакции, добавил: – Поцелуй меня, Лира.

Сжав мои ягодицы, Йарра подтянул меня выше, теперь уже я смотрела на него сверху вниз, и в голове не укладывалось – поцеловать его? Самой? Графа?

– Ну же.

Зажмурившись, я мазнула губами по уголку его рта и спряталась под волосами.

– А теперь скажи: «Раду».

– Ра… – повторила я и осеклась. Замотала головой. Называть по имени человека, которого всю жизнь звала господином? Немыслимо.

Йарра хмыкнул и шлепком отправил меня к стене.

– Спи.

 

Утром меня разбудил быстрый дразнящий поцелуй. Еще сонная, я перевернулась на бок, потянулась и вдруг – вспомнила. Распахнула глаза, наткнувшись на насмешливый взгляд Йарры. На лице графа играла легкая улыбка.

– Мне пора, – погладил он меня по щеке. – Из покоев ни шагу, поняла? Я оставлю у дверей охрану, если что потребуется – скажешь им.

Я кивнула, натягивая на себя одеяло.

– До вечера, – попрощался граф и, насвистывая, вышел.

Я подтянула колени к животу, прислушиваясь к своему телу, пытаясь найти какие‑то… изменения, что ли. Я – женщина! С ума сойти. При мысли о произошедшем ночью я залилась краской – неужели так будет всегда? Если да, то… то я, пожалуй, не против.

А еще я никогда не слышала, чтобы граф насвистывал мотив «Морячки»! И вообще насвистывал что‑то.

Может, быть его любовницей не так уж и плохо? По крайней мере, за помощь Сорелу он меня не прибьет – а я твердо решила спасти сына бывшего Первого Советника.

Из окна гостиной был виден помост с последними из рода Дойер – остальных вчера вырезали люди князя. Самого Советника мне не было жаль, за одно то, что пришлось по его вине пережить Тиму, моему приемному брату, я была готова лично удавить Дойера, а вот Сорел… К Сорелу я привязалась. Не так, как к Тимару, конечно, или к Алану, которого я вряд ли когда‑нибудь еще увижу, но…

Сложно это все.

Насколько все было проще и понятнее, когда у меня был только Тим!

Решительно надев халат, я потребовала, чтобы кто‑нибудь из стражи добыл мне еды, причем желала я непременно сыр, копченое мясо и хлеб. И побольше! Да, вот такие у юной леди вкусовые пристрастия.

В ожидании завтрака устроила бардак в гардеробной, разыскивая плотные зимние панталоны, которые можно было бы носить как бриджи. Успев взмокнуть как мышь и проклясть все на свете, нашла их на самом дне сундука с бельем, надела. Поверх – легкое светло‑желтое платье. Его цыплячий цвет мне никогда не нравился, хотя фрейлины и врали, что я похожа в нем на бабочку. Косу закрутила в плотный узел, перевив лентой так, чтобы ни один волосок не выбивался. В большую дорожную сумку из кожи какого‑то редкого зверя – часть приданого принцессы Эстер – положила все деньги, что были у меня милостью Советника. Немного, всего сорок монет серебром. Подумав, спрятала во внутреннем кармане три перстня, несколько колец и серьги. Дурную идею добавить туда же колье, подаренное вчера Йаррой, прогнала, хотя даже на мой неискушенный взгляд его стоимость тянула не на одну сотню золотых.

Еды принесли целый поднос – видно, стражник не мелочился, выполняя мой приказ. Головки острого сыра, трех колец колбасы и каравая хватило бы минимум на троих.

– Еще что‑нибудь, госпожа?

– Да, – уставилась я на солдата, – приборы, пожалуйста.

Тот непонимающе уставился на меня.

– Приборы, столовые. Ножи‑вилки. – Чуть не рассмеялась, вспомнив Тимара. – Вот же… казарма! Кинжал хотя бы оставь, чем я все это богатство буду резать? Портняжными ножницами?

Покрасневший солдат отстегнул кинжал и, неуклюже поклонившись, сбежал, пока взбалмошная девчонка еще чего‑нибудь не захотела. Дурак.

Громко оповестив стражу, что собираюсь наводить красоту, я приказала, чтобы меня не беспокоили. Завернула еду в тонкое полотно, сложила ее в сумку, а сверху добавила лекарств. Кажется, все. Одежда, конечно, тоже бы не помешала, но где ее взять?

Во дворе загомонили.

Я бросилась к окну в гостиной, пытаясь рассмотреть происходящее сквозь кружево гардин. Вон Йарра – высокий, худой, он выделяется в толпе разряженных придворных, как ворон среди павлинов. Лицо нейтрально‑услужливое, но между бровями хмурая складка. Я точно знала, что он не сторонник развлечений князя – полноватого мужчины с тонкими усиками, обрамлявшими капризно изогнутую верхнюю губу.

Увидев мастифов, натасканных для охоты на людей, я сглотнула. Сидя, эти псы были почти с меня ростом. Надеюсь, они не имеют отношения к Лесным тварям, потому что иначе я пропала. С одним кинжалом против всей своры – отличный способ самоубийства.

Сорела освободили от колодок, подтащили к князю. Тот что‑то сказал юноше, похлопав его по щеке ладонью. Меня передернуло, когда я вспомнила, как эти липкие руки касались меня во время танца.

Дальше я не смотрела. Выбросила сумку в окно спальни, выходившее в сад. Спрыгнула сама, выставив руки, чтобы смягчить удар. Оправив платье на случай, если кого‑нибудь встречу, зашагала по боковым тропинкам к леваде, где со вчерашнего дня гуляли неприкаянные кони. Рыжий жеребец, уже знакомый со вкусом флера, быстро отозвался на зов.

Я навьючила на него сумку и повела к реке, окаймляющей сад. Насколько я помню окрестные ландшафты, единственное место, где можно спрятаться от охоты, – скалы в нескольких лигах южнее. Готова поспорить, Сорел отправится именно туда.

 

Я едва не опоздала. Помню, как внезапно ослабели руки, когда я увидела окруживших Сорела псов. Швырнула флер, превращая дрессированных убийц в слюнявых щенков.

– Кто ты? Ты ведь не принцесса, верно?

– Верно. Я Лира, ты знал меня как Лауру Орейо. Помнишь маленькую девочку, которую ты опекал в замке Йарры?

– Ты?! Все остальное тоже было ложью?!

– Прости, Сорел, – отвернулась я. – Если сможешь – прости, если нет, хотя бы не проклинай. У тебя есть три дня, чтобы добраться до Меота. Я уведу охоту.

Не глядя больше на парня, я спустилась к реке и побежала по мелководью, следя, чтобы мастифы оставляли четкие, хорошо различимые следы. Обернулась я только один раз, чтобы сделать благословляющий знак вслед всаднику на рыжем коне.

Охоту я водила за нос до самых сумерек. Я еще никогда так не выкладывалась, используя флер, чтобы заглушить вбитую в собак преданность хозяину и рефлекторное желание выполнять команды, подаваемые рогом. Уже ночью, когда предгрозовая духота стала невыносимой, а я окончательно выбилась из сил, я оставила псов в узкой расселине между скалами, велев им сидеть тихо. Мрачно улыбнулась, представив реакцию князя на пропажу любимой своры. Нет, псов, конечно, найдут, но не раньше завтрашнего дня – я завела охоту далеко в горы, где конному не пройти. А пешком, по cкалам, ночью, с лошадьми на поводу, в сапогах на тонкой подошве… Может, заплутают? Хотя на такую удачу я не рассчитывала – чувство направления у Йарры лучше, чем у намагниченной иглы.

Брань князя оглашала округу на несколько лиг. Каких только кар он не обещал псарям, если собаки не найдутся! Во время забега вдоль реки, карабкаясь в горы, я заставляла вожака подавать голос каждые двадцать – тридцать минут, а теперь псы молчали уже несколько часов. Мысленно пожелав удачи преследователям, я обошла их по широкой дуге и волчьим скоком – сто шагов бегом, сто быстрым шагом, направилась обратно к замку.

 

2

 

Никто не заметил моего отсутствия – стража рассудила, что принесенной еды вполне хватит на сутки, а обдурить княжеские караулы оказалось проще простого. Даже не ожидала. Но устала как собака – когда я взбиралась по карнизу в свои покои, чуть не свалилась – руки свело, а ног я уже давно не чувствовала. Да и голова плохо работала, чем иначе объяснить брошенные в ванной лохмотья? Уже задремав, я подскочила на кровати и, оскальзываясь, бросилась к остаткам платья, разорвала его на лоскуты и оставила тлеть в камине. Завернулась в одеяло, как в кокон, и провалилась в мертвый сон. Я не слышала ни стражников, колотивших в дверь, ни того, как они, порядком поспорив, вошли в покои проверить, почему я молчу третьи сутки, ни раскатов грома, от которых раскачивалась люстра, ни шума ливня, ни даже криков во дворе, оповещающих о возвращении князя.

Проснулась оттого, что с меня содрали одеяло, едва не сбросив с кровати.

– Ты что себе позволяешь, дрянь?! – раздалось над ухом.

Испуганно охнув, я отпрянула от нависшего надо мной графа. Во мраке комнаты, освещаемой лишь вспышками молний, он был похож на ожившую статую Темного – угловатые костлявые плечи, облепленные насквозь мокрой одеждой, полные ярости, горящие ледяным серебром глаза. Татуировка на его груди не светилась – прожигала рубашку.

– Я сутки князя по горам водил, чтобы дать тебе, идиотке, время уйти от псов! Ты чем думала, а?! Задницей? Спасительница хренова! Я шесть амулетов перевел, чтобы притянуть грозу!

Я забилась в угол кровати, с ужасом глядя на беснующегося графа.

– Сейчас тебя, ведьму лярвину, по всему графству ищут! Твое счастье, что храмовников не привлекли, дура! Князь грозится того, кто испортил его псов, в масле сварить! Собаки чуть с ума не сошли, когда унюхали меня! МЕНЯ!

Йарра схватил меня за щиколотку, рывком подтянув к краю матраса. Его пальцы больно впились в плечи, заставляя меня встать на колени.

– Если бы Луар их не отправил к магу, – зарычал граф, – в глаза смотри, курва! Если бы Луар не отослал собак к магу, они бы весь замок разнесли, прорываясь к тебе!

От хлесткой пощечины я свалилась на подушки лицом вниз. Граф вывернул мне руку, заставляя подняться.

– Ты, дура, сейчас живьем бы варилась!

Йарра оттолкнул меня, и я только сейчас заметила, что он мнет в кулаке лоскут желтого шелка. Плюнув, граф прошел к камину, поворошил угли и грязно выругался, швыряя в каменное жерло зажигательный амулет.

– У тебя ума не хватило, даже чтобы сжечь платье!

Полыхнуло так, будто в камин плеснули масла. Яркое пламя загудело, пожирая дрова и остатки лохмотьев. Некоторое время в комнате был слышен лишь шум ливня. Я сидела, завернувшись в одеяло, и мечтала о том, чтобы графа вызвал князь.

Йарра отряхнул руки и повернулся, зло щурясь.

– Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, – протянул он, снимая мокрую рубашку через голову. Его лицо перекосила презрительная ухмылка, радужка глаз совершенно потеряла цвет от едва сдерживаемой ярости. – Что я не позволил бы князю тебя тронуть. Что перерезал бы псов, но не позволил бы им тебя выдать.

Граф остановился у кровати, пристально глядя на меня. Я отползла к противоположному ее краю, с ужасом понимая, что значит его плотоядный взгляд. На мне не было ничего, кроме сорочки и пары шерстяных носков, которые я натянула, прежде чем уснуть.

– Я ведь угадал, Лира?

Я замотала головой.

– Нет!

– Маленькая лгунья…

Йарра медленно, но верно загонял меня в угол, приближаясь. Вскоре у меня за спиной осталась только стена.

Я сжалась в комок, прячась под волосами. Граф опустился рядом, ленивым движением убрал локоны с лица и медленно намотал их на кулак.

– Ты права! – выдохнул он. – Я бы псов передушил голыми руками, и Луара с ними. Но если ты считаешь, что эта выходка сойдет тебе с рук, то сильно ошибаешься!..

 

Дождь не прекращался четвертый день. В бывшем графстве Дойер, ныне ставшем частью коронарных[1] земель, началось наводнение, каких страна не знала несколько сотен лет. Мойри, Кайа и Дженна вышли из берегов, размыли дороги, подтопили деревни и города. Рожь и овес гнили под слоем воды в локоть высотой, ливень сбил цвет с деревьев, а в одном из городков, из‑за сточных вод, попавших в колодцы, началась эпидемия.

Вознаграждение за ведьму, наведшую порчу на княжеских собак и вызвавшую колдовством потоп, возросло до пятидесяти золотых, и во многих местах уже вовсю дымили костры. Подозреваемых в ведовстве жгли в их собственных домах, в часовнях, в относительно сухих амбарах. Некоторых топили. Еще несколько человек забили камнями. Я сама видела безумные толпы, вооруженные дубинами, вилами и чадящими факелами.

Из замка я сбежала, едва Йарра покинул покои.

Я притворялась спящей, пока он одевался и завтракал, старательно сопела, боясь шевельнуться, когда он остановился рядом с кроватью. Раздался шорох ткани, и на подушку рядом с головой опустилось что‑то тяжелое. Заскользило вниз и остановилось, упершись в одеяло.

Хлопнула входная дверь, и только тогда я позволила себе приоткрыть глаза, рассматривая широкий браслет из белого золота с колючими рубинами – родными братьями тех, что были в колье.

Неужели Галия терпит его скотское поведение в обмен на украшения?!

Сквозь шум дождя донеслись выкрики, топот копыт по камням внутреннего двора, гулкий звон поднимающейся решетки ворот – Йарра уехал создавать видимость поисков ведьмы. Методично, как два дня назад, я начала набивать сумку, собирая еду и смену одежды. Подошла к окну в спальне и выругалась – внизу гуляли караульные. Та же картина ждала меня и в гостиной, и даже под узким окном ванной комнаты. Лярвин дол!

Из покоев я выбралась через каминную трубу. Страху натерпелась – не передать, мне все казалось, что я застряну, а кто‑нибудь разожжет подо мной поленья. Я утешала себя тем, что трубочист Дойера был ничуть не тоньше меня, и, собирая на голову сажу, упорно лезла вверх, подтягивая за собой цепляющую стены сумку.

Чихая, будто нанюхалась перца, я выкатилась в комнаты, где раньше обитали мои фрейлины. Всюду валялись шелковые чулки, подвязки, туфли, стояли колокола накрахмаленных нижних юбок, на столе – забытые книги стихов и романсов, растянутая на пяльцах вышивка. Казалось, девушки вышли всего несколько минут назад и сейчас ворвутся шумной смеющейся толпой.

В одном из кресел лежал кошелек. Я несколько раз отдергивала руку, прежде чем взять из него деньги – медь и пара серебрушек. Наверняка, если бы я порылась в вещах, то нашла бы еще, но стало противно. Будто мертвых обираю. Глупо, наверное, – мне сейчас деньги гораздо нужнее, но пересилить себя не смогла.

В коридоре никого не было. Быстрыми перебежками я пересекла обезлюдевший замок наискось, заперлась в чьей‑то, на этот раз мужской, комнате. Внизу, под окнами, никого не было. Слава Светлым, граф не додумался оцепить весь замок.

Брать одежду и оружие мне было совсем не совестно – в этих покоях я разжилась двумя рубашками, бриджами, носками, плащом, огнивом, перевязью ножей и – кто бы мог подумать – сюрикенами. Прежний владелец додумался нашить их на пояс как украшения.

Одежда была велика, ну да демон с ней – рукава рубашек я закатала, бриджи обрезала. Правда, пришлось проковырять в ремне новое отверстие, но это мелочи. Вниз я спустилась по водосточной трубе. Никем не замеченная, прокралась через двор, взобралась на стену и спрыгнула вниз, кувырком покатившись под откос. Хорошо, что Дойер не был таким параноиком, как Йарра, – дома подобная акробатика привела бы меня к волчьим ямам. Насквозь промокшая, грязная, я, стуча зубами, набросила плащ, закинула сумку на плечо и, укрытая плотной серой пеленой ливня, припустила в сторону ближайшего города.

Помню, мне в каждой тени, в каждом прихотливо изогнутом дереве, в каждом шорохе чудился Йарра.

Забавно.

У меня не было ни малейшего представления, что я буду делать, освободившись от графа, но была заготовлена целая речь на случай, если он меня найдет. Я оскальзывалась на хвое, продираясь через лес, и репетировала: «Простите, Ваше Сиятельство… Сама не знаю, что на меня нашло!» Нет, не так. Лучше сразу падать на колени: «Простите, господин!»

За неделю пути я накрутила себя настолько, что ожидала появления Йарры с минуты на минуту, и каждый раз страшно удивлялась, что его нет ни за приметной грядой холмов, ни в густой рябиновой роще, ни у реки, где я устроила долгий привал. Почему‑то я была уверена, что он сам занимается моими поисками, и оказалась совсем не готова к тому, что найдут меня наемники.

 

3

 

Это случилось спустя две недели, когда я уже обжилась в городе, старательно изображая из себя мещанку в услужении у широко известной в узких кругах куртизанки. До сих пор не понимаю, как, как я могла довериться этой холеной суке с черными глазами чистокровной райаны, встретившей меня на улице, и вдруг – ни с того ни с сего! – предложившей работу. Помню, меня ее нарочитая искренность подкупила – она, ни капли не смущаясь, сказала, что содержит частный бордель, а я идеально подхожу на роль одной из ее «кузин».

– Погоди, – подняла она руку, прежде чем я успела возразить, – не отказывайся сразу. Я же вижу, ты ищешь работу, хотя на служанку совсем не похожа. Поживешь у меня, осмотришься, будешь помогать кухарке и выполнять поручения кузин. Понравится – станешь одной из них, нет – горничной. Но платить буду меньше, – предупредила леди Лойр.

Меня убедили именно последние ее слова, настолько по‑деловому, почти как у Тима, они прозвучали.

– Думай и соглашайся, – улыбнулась леди Лойр. – Моя вилла называется «Дом Розы», я буду ждать тебя.

Думала я недолго. Деньги заканчивались, и последние две ночи я спала на чердаках. Работы не было – к лекарям, аптекарям и алхимикам идти я боялась, хотя знаний с лихвой бы хватило – ведь где еще будет искать меня Йарра? По той же причине не пошла к белошвейкам и галантерейщикам – первые места, куда обращаются в поисках заработка юные леди. К моменту встречи с леди Лойр передо мной стояла дилемма – воровать или работать подавальщицей в трактире. И то, и другое одинаково претило.

Естественно, я согласилась, тем же вечером постучав в ажурную калитку с коваными чугунными розами.

Я не подозревала, что леди Лойр с первого же взгляда определила во мне беглянку – потрепанное и мятое, но дорогое платье, аккуратные руки, здоровые волосы, чистое лицо и растерянный взгляд. Именно она, выяснив, КТО ищет высокую синеглазую блондинку шестнадцати лет, продала меня наемникам графа Йарры.

Дверь распахнулась, и по моим рукам побежали мурашки – не от холода, от предчувствия. Восемь мужчин, вошедших в комнату, были совсем не похожи на дворян, посещавших «Дом Розы», и серебряная вилка, которую я уже отполировала и отложила, сама собой прыгнула в руку.

– Она, – коротко кивнул один из мужчин, и на колени леди Лойр, сидящей в кресле, упал кошелек.

По‑моему, Йарра не озаботился объяснить своим наймитам, кто я, а может, они не поверили. Ничем другим объяснить их беспечность я не могу, и удовлетворение в глазах предводителя быстро сменилось яростью боли – он схватил меня за плечо, а я, не раздумывая, воткнула в его руку вилку.

Надо было в глаз.

Перекатившись через стол, я выхватила из‑за пояса орущего мужика кинжал и полоснула наемника по бедру, вогнала клинок в бок стоявшему слева, прорываясь к окну, успела сломать кадык третьему, а потом в голове взорвался огненный шар. Последним, что я услышала, прежде чем потерять сознание, был голос леди Лойр:

– Такую вазу разбила…

Очнулась я висящей вниз головой – меня везли, перекинув через седло. В ушах шумело, рана за ухом кровила; темные, почти черные капли стекали на щеку и срывались вниз, засыхая на растрепанных косах.

Главного среди наемников, того, кому я распорола ногу и проткнула руку, звали Арз – он все не замолкал, поливая меня бранью и рассматривая наспех перевязанную ладонь.

– С‑сука! Правую руку!..

Его приятели помалкивали и настороженно косились на меня.

Потом была короткая остановка у Ратуши – Арз отправил графу радостное известие.

– Его Сиятельство будет к ночи, – довольно сообщил он, вернувшись. – Велел привезти девку в «Бронзовый щит».

– Там дорого, – вздохнул кто‑то.

– Так нам не обязательно там сидеть, – рассудил Арз. – Пока можно и таверной попроще перебиться.

– Или не таверной, – подсказал наемник, тенью следовавший за предводителем.

– Или не таверной, – согласился Арз. – Главное, чтоб шлюхи чистые и лекарь был – руку осмотреть.

Коней пустили рысью, и меня немилосердно затрясло. Каждый лошадиный шаг отзывался тупой болью в затылке, а голоса вокруг сливались в невнятный рокот, похожий на шум прибоя. Несколько раз наемников останавливала городская стража, но, услышав магическое «граф Йарра», неизменно отпускала.

Кварталы Вздохов здесь были точно такие же, как в Эйльре, – сначала богатые бордели, ниже по улице – дешевле, на отшибе – совсем уж дыры. И запах такой же – тяжелый, приторный, пудровый, как если бы смердящую рану залили духами.

Благо, внутрь меня не потащили, решив оставить на конюшне. Потом долго спорили, кто будет охранять. Не повезло Йону – племяннику Арза. Не посмев ослушаться дядьки, этот гаденыш отыгрался на мне – сначала швырнув на дощатый, лишь слегка присыпанный соломой пол, а потом стянув веревкой и без того затекшие руки так, что я заорала от боли.

– Урод!

– Заткнись! – рявкнул он, отвесив мне пощечину. Прошелся туда‑сюда и опустился у стены напротив, поигрывая ножом.

Я заворочалась, усаживаясь хоть сколько‑нибудь удобнее и в красках представляя будущий разговор с Йаррой. Что я там собиралась ему врать? «Простите, помутнение нашло»?

Но, кажется, помутнение нашло на мальчишку‑охранника.

– А ты ничего, хорошенькая, – заявил Йон, придвигаясь ближе и кладя ладонь мне на лодыжку.

– Руки убери, – сквозь зубы посоветовала я.

– Ой, какие мы грозные, – насмешливо протянул мальчишка, проверяя узлы у меня на ногах. Грязная рука скользнула выше, мазнула колено.

– Граф с тебя шкуру спустит.

– За тебя, что ли?..

Я стиснула ноги и дернулась, отодвигаясь. Горе‑охранник осклабился и потянулся за мной. Это был шанс, который я не могла упустить. Чуть отвернулась и резким коротким движением впечатала голову в его нос, а потом, спружинив ноги, пнула под ребра. Мальчишка отлетел, ударился о двери стойла и сполз на пол.

Когда в конюшню вошел Арз, я почти перепилила веревки на ногах. Ему и другим наемникам хватило одного взгляда на Йона, лежащего в неестественной позе, на меня с ножом, неловко зажатым между связанными руками.

– Курва!

Первый удар пришелся в живот, и мир перевернулся. Так больно мне не было никогда – перед глазами плавали круги, рот наполнился едкой желчью. Я подогнула колени, пытаясь хоть как‑то закрыться, и меня вырвало прямо на юбку. А удары сыпались один за другим – по спине, по ногам…

Очнулась я от вылитого на меня ведра воды. Захлебнулась, закашляла, отплевываясь и пытаясь сфокусировать взгляд. Перед глазами все плыло, голова раскалывалась, тело сотрясала крупная дрожь.

– Очухалась? Поднимайся!

На веревке меня протащили через весь город.

Помню еще, погода была дрянная. Тот безумный ливень давно прошел, но сила, выпущенная Йаррой из амулетов, все не рассеивалась, каждый день проливаясь короткими, не по‑летнему холодными дождями. Ветер бросал в лицо пригоршни влаги, трепал волосы, ноги скользили по мокрым булыжникам, и все, о чем я думала, – не упасть, иначе не встану.

Я настолько замерзла, что не сразу сообразила, почему меня отвязали от лошади и куда тащат, крепко держа под руки. Даже боли от толчка, бросившего меня на пол, не почувствовала. Главным было тепло, благословенное тепло и прочные сосновые доски пола, едва уловимо пахнущие смолой.

– Ты действительно думала, что я тебя не найду, Лира? – раздалось над ухом. Стальные пальцы впились в плечо, вздернули на ноги. – Или ты считаешь, что мне заняться больше нечем, кроме как твоими поисками?!

Пощечина оглушила, наполнила рот кровью. Я отшатнулась, налетела на стол, с ужасом глядя на Йарру, выдергивающего из брюк ремень.

– Не надо!

– Не надо?.. – звенящим от ярости голосом переспросил граф. – Не надо?! – Свистнувший ремень ожег ягодицы.

Взвизгнув, я метнулась в угол, прячась за креслом.

– Простите меня!

– Простить?! – бесновался Йарра. – Простить?! Две недели!.. В борделе!.. У Лойр, этой сводницы!.. Ты чем там занималась, а?! Отвечай, с‑сука!..

Граф схватил меня за воротник, тряхнул так, что я чуть не ударилась головой о стену. Мокрая ткань поддалась, поползла, и рука, занесенная для новой пощечины, остановилась.

– Синяки откуда?

– Нае… мники… – выдавила я, захлебываясь слезами.

Йарра рванул кофту, обнажив меня до пояса, и забористо выругался при виде живота и спины.

– Что они с тобой сделали? Не молчи, говори!

– Били…

Наступившую тишину – только ветер свистит в каминной трубе – можно было резать ножом.

Выдохнув, Йарра опустился на одно колено, ощупал мои ребра, осторожно пробежался пальцами по налившимся багрово‑черным кровоподтекам.

– Кровью плевала?

– Нет…

– Сибилл, – сжал Йарра амулет связи, – возьми накопитель и немедленно ко мне. – И добавил: – Одежду для Лиры захвати.

Смутно помню, что было потом, – слишком уж кружилась голова, слишком болело тело.

Йарра – он несет меня вверх по лестнице, и жена трактирщика, поминутно оглядываясь, освещает ему дорогу трехрогим подсвечником.

Сибилл – осматривает, ощупывает.

– Легкое сотрясение, две трещины в ребрах, ушиб селезенки. Жить будет, – и по лицу мага видно, что он явно недоволен этим обстоятельством. – Считать ее?

– Нет. Лечи. Позже считаешь Лойр.

Хлопнувшая дверь – Йарра и маг уходят.

Горячая вода и две пары женских рук, тихие голоса.

– Бедняжка… За что ее так?

– Сбежала вроде…

– От такого мужа и сбежать не грех…

– Опекун…

– Спит…

 

Трактирщика допрашивали последним.

– Имя?

– Рейко, господин.

– Возраст?

– Сорок два года.

– Полукровка?

– Во мне одна пятая райанской крови, господин.

Дознаватель кивнул. Сам он, чистокровный райан, в шестьдесят четыре выглядел моложе, чем Рейко в сорок.

– Что ты видел?

Трактирщик моргнул и опустил глаза.

– Ничего, господин, Светлыми клянусь!

– И тем не менее, – потряс одним из мелко исписанных листов дознаватель, – тебя нашли на чердаке, спрятавшимся в сундук. Что ты там искал, Рейко? Бабушкино наследство? Или ты знал, что к тебе на кормежку идет нежить? – Сквозь нарочито‑мягкий голос прорывался рык, а татуировка Младшего Лорда на запястье плевалась злыми искрами. Выдернутый из постели, райан уже пятый час одного за другим допрашивал немногих свидетелей бойни, произошедшей в таверне на окраине, но все, чего смог добиться, – это невнятные слова об ознобе, погасших факелах и тени, пронесшейся мимо. А потом нашли трупы.

Отдельный зал, как удалось выяснить, в тот вечер занимали шестеро наемников, празднующих удачную охоту. Праздновали шумно, пили много, поднимая кружки за графа Йарру, тискали подавальщиц – и вдруг наступила тишина. Причем не только у них, а во всей таверне, но никто из присутствовавших так и не смог сказать, почему замолчал. Просто стало не до смеха, не до соленых шуток, не до перебранки, даже не до выпивки. Хлопнула дверь, заплясало пламя факелов, погасло несколько свечей. Мелькнула размазанная, «ей‑богу, как сквозь грязное окошко видел», тень – и в отдельном зале осталось шесть трупов. Насмерть перепуганная служанка, забившаяся в угол, лепетала о белоглазом демоне, голыми руками разорвавшем горло «вот этому, с перевязанной рукой» и снесшем головы остальным. Чем? Когтями. Как он появился и куда исчез, девчонка не видела.

– Так почему ты сбежал, Рейко?

Трактирщик устало потер лицо скованными руками.

– Господин, вы когда‑нибудь видели Большую Волну? Вы, райаны, называете ее цунами. Мне было семь, когда мой остров смыло, я выжил лишь потому, что отец запихнул меня в сундук на чердаке. Четыре дня меня носило по волнам, потом подобрал фарлесский торговый корабль…

– Душещипательная история, – перебил его дознаватель. – Только каким боком она относится к случившемуся?

– Большая Волна гонит перед собой жуть, господин, – тихо сказал трактирщик. – Воздух становится вязким и тяжелым, дышать почти невозможно. Ты захлебываешься им, глохнешь, пытаешься глотнуть, но ничего не выходит – он как тина в болоте. И собаки… Они сходили с ума, обрывая цепи, и бежали на холмы, пытаясь спрятаться. Сегодня… Было то же самое. Псы вокруг заливались лаем, а потом пришла жуть… И я сбежал.

– Уведите, – велел дознаватель страже.

Устало сжав виски, райан спросил у мага – совсем еще мальчишки, зеленого от увиденных трупов.

– Что скажете, господин Кроу?

– Трактирщик не врал. – Чтобы занять дрожащие руки, юноша вертел толстую тетрадь школяра. – И остальные тоже. То, что Рейко называл жутью… Я до сих пор чувствую эти эманации. Они похожи на точки проклятия… Ну, знаете, есть места силы, а есть точки проклятия, – маг поспешно листал тетрадь. – Вот, я сейчас вам прочту…

– Господин Кроу, вы просто скажите – что это была за нежить, где найти и как убить.

– А это не нежить, – оторвался от конспектов юноша. – Это был человек.

 

Я попыталась перевернуться на бок и зашипела – волосы больно натянулись. Перекатилась обратно на спину и увидела Йарру – граф спал, намотав мою косу на кулак и уткнувшись в нее носом. Я затихла, боясь разбудить его.

Вот и закончилась моя свобода.

Я смахнула навернувшиеся слезы и зажмурилась, заставляя себя успокоиться. Все равно убегу! Хотя бы для того, чтобы иметь удовольствие просыпаться в одиночестве, а не вот так – с чужой рукой в волосах и ногой, закинутой мне на бедро.

Ягодицы саднили – Сибилл не стал убирать следы порки. В назидание, видимо. Спасибо, хоть побои наемников вылечил, раньше я у него мазь от ожогов неделями выпрашивала.

Раньше…

Все детство, с того самого дня, как Йарра обманом вывез меня из замка князя Луара, я носила браслеты, жжением ограничивающие мой дар. Или проклятие – как посмотреть. Я была счастливой обладательницей флера, возможности которого все еще познавала. Счастливой – в очень больших кавычках. Из‑за флера меня трижды чуть не изнасиловали в детстве, из‑за флера пощадили, когда я заколола напавшего на меня Стефана Виоре, старшего брата Йарры, из‑за флера меня обучали шифрованию, фортификации, алхимии, языкам, Искусствам – чудный список для юной девушки, правда? – и именно из‑за флера, будь он проклят, я оказалась в постели графа.

Мой дар позволял приручать диких животных, мое проклятие вызывало у людей расположение, приязнь, а еще – болезненную страсть. Как у Йарры, которого я случайно отравила флером, пытаясь усмирить мантикору. С той страшной ночи прошло больше пяти лет, но до последнего времени я считала графа кем‑то вроде доброго заботливого дядюшки – он дарил мне сладости, игрушки, книги, прощал проказы, за которые Тим, старший брат, оборвал бы мне уши. А потом я выросла.

Ненавижу!

Граф зашевелился, его рука с моей косой поползла вверх, заставляя выгнуться, но нога, слава Светлым, соскользнула с бедер. Скрипнув зубами, я подалась вверх и вправо и застыла, как кролик перед удавом, наткнувшись на взгляд Йарры.

– Выспалась? – ровно спросил он.

– Да… Господин, я горничной была у леди Лойр, я клянусь! – сбивчиво заговорила я. – Честное слово, я не лгу! Я никогда, ни разу, ни с кем…

– Я знаю. – Йарра навис надо мной, опираясь на руку, и я, сглотнув, вжалась в матрас. Татуировка на груди графа спала, но я помнила, как мало времени нужно Волку, чтобы проявить себя. – Если ты еще раз сбежишь, я с тебя шкуру спущу, ты поняла меня, Лира?

Я кивнула.

– И не приведи боги, ты хоть раз, хоть с кем. Я предупредил. …Болит что‑нибудь?

– Нет…

Йарра отбросил одеяло, потянул бретели сорочки вниз; горячий рот прижался к моему плечу, будто пробуя кожу на вкус.

…Наверное, я должна быть благодарна Его Сиятельству – он прикрыл меня перед князем, простил побег, не прибил за жизнь в публичном доме и даже сейчас делает все, чтобы я получила толику удовольствия, хотя мог бы просто изнасиловать.

Благодарности не было.

Особого удовольствия, впрочем, тоже.

 

4

 

Портал открылся на плацу, и меня оглушили знакомые с детства звуки – звон оружия, лошадиное ржание, выкрики тренирующихся, брань капитанов, тонкий, на грани слуха, свист стрел и глухие удары арбалетных жал в деревянные мишени.

Сухой ветер бросил горсть пыли в лицо, закатное солнце ослепило лучами, отраженными от стекол замка, и на мгновение мне показалось, что я никуда не уезжала, что последние месяцы были сном – дурным сном, который наконец закончился. Вот сейчас я открою глаза и увижу Роха, потягивающего свой богомерзкий напиток из тонкой фарфоровой чашки, хмурящегося Тимара – я снова прогуляла уроки, удрав купаться, и Алана, огорченно разводящего руками, – он честно пытался меня прикрыть, но обдурить Учителя и Тима – это что‑то из области нереального.

А потом наступила тишина, и наваждение схлынуло.

Первыми на наше появление среагировали лучники, ощетинились стрелами, но так же быстро убрали их, узнав графа. Вытянули вверх сжатые кулаки и стукнули себя по груди. За ними приветствие повторили арбалетчики, мечники, копейщики, вытянулся старый сержант, и только новички, которыми он командовал, продолжали форсировать полосу препятствий. Йарру любили. До недавнего времени я тоже входила в число его почитателей.

Я осторожно шевельнулась, намекая, что неплохо бы меня отпустить. Граф кивнул окружающим, крепко поцеловал меня в губы и исчез в телепорте.

– Я же говорил, не про твою честь девка, – услышала я тихий голос. Обернулась и узнала капитана Левайра. Рядом с ним стоял Висайр – тот самый светловолосый лучник, веселивший меня байками о Лизарии.

От понимающих взглядов солдат стало тошно. Казалось, каждый из них знал, что делал со мной Йарра. И этот демонстративный поцелуй графа… Он будто клеймо поставил. Меня аж затошнило от злости. Убила бы! Если б смогла…

– Ты, – указала я на наемника, шарящего по мне наглыми глазами.

Видимо, новенький, как и его приятель, отпустивший сальную шутку.

– Ты, – подозвала я этого паяца.

– Ты, – указательный палец уперся в грудь варварообразного, будто вчера из Степи, мужика. У меня отличный слух, и именно он спросил у стоящего рядом мечника: «Хозяйская шлюха?»

– Подойти! – рявкнула я. – Почему не в форме Йарры? Где нашивки?

– Приказа об их зачислении в гарнизон еще нет, госпожа Орейо, – подтвердил мои догадки Левайр.

– Вот как, – протянула я. – Проверочные бои были?

– Назначены на вечер.

Капитан ощутимо напрягся, и я его не разочаровала:

– Перенести на утро. Я сама с ними… поработаю.

Один из наемников хохотнул, повернувшись к солдатам, но смех его никто не поддержал.

Приятно, что меня помнят.

– Оружие возьмете свое… Можете возвращаться к тренировкам, – разрешила я остальным.

И все. Будто и не было насмешки и толики презрения на лицах, остались лишь почтение и настороженность, целительным бальзамом пролившиеся на израненное графом самолюбие.

А в окне библиотеки показалась знакомая рыжеволосая фигура.

– Тим! Ти‑и‑и‑м! – завопила я. – Я вернулась!

Не чувствуя ног, я бежала к замку, расталкивая не успевших посторониться солдат. Ступени, тяжелая входная дверь из черного дуба, гулкие залы, бесконечные коридоры и лестницы…

Потом слуги шептались, что видели лишь смазанную фигуру, пронесшуюся мимо.

– Тим!

Тимар встретил меня в дверях библиотеки. Всхлипывая, я запрыгнула на брата, как мартышка обхватила его руками и ногами.

– Задушишь, – прохрипел он, карикатурно закатывая глаза.

Не ослабляя хватки, я уткнулась носом в его плечо.

Тим прислонился к стене и осел на пол, прижимая меня к груди. Гладил по волосам, по спине, баюкал, вытирая слезы. А я все никак не могла успокоиться.

– Живая, – тихо сказал Тим. Глубоко вздохнул и стиснул меня до боли. – Боги, как же я за тебя боялся… Я чуть заикой не стал, когда в монастырь приехал Айвор. И потом, когда ты бросила то яблоко…

Айвор Третий – нынешний король Лизарии, слабого государства, находящегося под патронажем райанов. Он и Первый Советник князя Дойер попытались отделить Лизарию от наших границ магической стеной; Айвор таким образом надеялся получить независимое государство, а Дойер, устранив Айвора, – занять его место на троне, для чего потребовал у короля руку младшей сестры. Не для себя, конечно, для сына. Для Сорела.

Вместо принцессы в замок Дойера приехала я.

Йарра, Второй из Совета Четырех, долгое время безуспешно пытался внедрить своих людей в окружение Дойера, но безрезультатно, и время от времени получал плотно зашитые мешки с чем‑то круглым внутри. В такие дни на Йарру было страшно смотреть, а уж попадаться под руку…

Свадьба Сорела оказалась для графа долгожданным поцелуем Анары – Дойер не стал устраивать ментальное сканирование невесте сына, захудалой, но все же принцессе, две трети жизни проведшей в монастыре. За месяц до помолвки Эстер выкрали из Приюта богини, а я, лизарийка наполовину, такая же белокожая, синеглазая и светловолосая, заняла ее место. О подмене, кроме самого Йарры, знали трое – Четвертый Советник, объединившийся с графом против Дойера, некий Женор, натаскивавший меня в генеалогии Высоких Родов Лизарии, и Настоятельница.

Послушницы и служительницы ничего не заметили – следуя уставу монастыря, я жила в отдельной келье, прятала лицо под плотной вуалью, тихо говорила и ужасно сутулилась, скрывая высокий рост. Приезд Его Величества Айвора Третьего, решившего лично «осчастливить» сестру вестью о скорой свадьбе с одним из райанов, едва не стал провалом – я просто не узнала своего «брата», оказавшегося совсем не похожим на миниатюры.

На брата он тоже оказался не похож – эта венценосная сволочь, вдоволь насмотревшись на валяющуюся у него в ногах сестру, влила мне в горло магически усиленную настойку воробейника, объяснив это государственной необходимостью – его сыну не нужен конкурент на престол, рожденный от райана.

Месячных у меня не было уже полгода, настоящую Эстер эта настойка просто убила бы.

Второй проблемой стал Дойер. Оказалось, что Первый Советник совсем не похож на злодеев, о которых я читала в романах, – он не ел младенцев, не якшался с демонами, не имел привычки оставлять где попало компрометирующие письма, а все деловые встречи проводил исключительно в своем кабинете, защищенном не только крепкими дверями, но и пологом, испепеляющим всех, кто пытался нарушить границы хозяйского крыла замка.

Магическую преграду я заметила чудом, и в очередной раз поблагодарила Тимара, заставлявшего меня зубрить теорию защитных плетений. Помню, как стояла на лестнице, до слепоты вглядываясь в расплывающиеся контуры магических светильников, и пыталась понять – показалось или нет. Потом бросила в проход, ведущий к кабинету Дойера, яблоко – свой поздний ужин, и до крови закусила губу, когда оно вспыхнуло и осыпалось пеплом, налетев на невидимую обычному глазу огненную стену.

В хозяйское крыло замка я попала благодаря Сорелу, проведшему меня сквозь заслон и давшему заклинанию отмашку: «Она своя!»

Сорел, Сорел, Сорел… Неуклюжий Сорел, похожий на смешного черно‑белого медвежонка, живущего в зарослях бамбука. Смелый Сорел, не побоявшийся вступиться перед князем за безвестную девчонку. Глупый Сорел, полюбивший меня.

А теперь, наверное, проклявший.

В кабинете Дойера я нашла многое, очень многое. Боги, почему, почему, ну почему он не уничтожил письма пятилетней давности?! Почему он так надеялся на защиту полога? Почему был так уверен в своей неприкосновенности?!

С тех пор как Первый Советник нашел месторождение алмазов в коронарных землях, мысль превратить камни в амулеты, наполнив их силой, не давала ему покоя. Дойер организовал мятеж на одном из подконтрольных княжеству архипелагов, дал денег восставшему лорду на оплату услуг магов, и он же, когда Йарра взял архипелаг в кольцо, «спас» студиозов‑недоучек, таким хитрозакрученным способом заманив их в княжество.

Как Дойер уговорил юных волшебников поделиться жизненной силой с бриллиантами, я не знаю. Знаю лишь, что к зиме у него было около двух сотен сочащихся магией артефактов и уговор с Айвором на постройку заслона, который отделит княжество от Лизарии. Я нашла карту, отмечающую положение стражей, несколько писем, косвенно подтверждающих вину Дойера в мятеже на Рисовом архипелаге, выкрала брачный договор между сыном Айвора и будущей дочерью Эстер, и оставила в кабинете магического шпиона, записавшего разговор Советника и лизарийского короля.

Этого хватило не только для того, чтобы сместить конкурента, на что рассчитывал Йарра, но и для полного уничтожения рода Дойер. Граф довольно потирал руки, Тимар, всей душой ненавидевший Советника, убившего его отца, наконец‑то почувствовал себя отомщенным, а я получила рубиновое колье, непроходящее чувство вины перед Сорелом и жизнь Алана.

– У него все хорошо, – сказал Тим. – Он служит матросом на «Тироххской Деве». Алан – умный парень, держу пари, через два‑три года он станет помощником капитана.

Я тяжело вздохнула, и вздох перешел во всхлип.

– Не плачь, маленькая. Все закончилось.

– Закончилось? – истерично засмеялась я. – Закончилось?

– Лира… Что было между тобой и графом?

– Все.

Тим надолго замолчал. Отстранил меня, неловко поднялся.

– Не очень‑то это педагогично, но… Выпить хочешь?

Так мы и сидели до рассвета. Пили сангрию, молчали, лишь время от времени перебрасываясь словами. Раньше Тим никогда не пил прямо из кувшина.

– Он тебя… Он был груб?

– Нет, – ответила я, не глядя на брата.

– Хоть что‑то, – пробормотал Тимар. – А если бы ты уехала, как я предлагал…

– …то тебе тоже бы досталось, – перебила я. – Я ведь сбежала от него. Последние две недели я пряталась в Карайсе, но граф меня нашел.

– Я не знал.

Свечи оплыли и догорели, испятнав стол кляксами воска, едва заметный сквозняк из приоткрытого окна шевелил портьеры, шелестел бумагами на столе.

– Ненавижу его, – сказала я, глядя на розовеющее на востоке небо. – Знаешь, как он меня называет? Кукла. Лярвина кукла.

– Он Галию замуж выдал, – невпопад заметил Тим. – За кого‑то из Младших Лордов.

– Бедный ее муж, – посочувствовала я.

– Угу… Дай, – отобрал у меня кубок Тимар.

– У тебя же целый кувшин!

– Кончилось, – буркнул брат. – Спать пойдем? – спросил он, когда стрелки часов добрались до цифры пять.

– Да… Нет! Не хочу пока, – вспомнила я о трех хамах.

– Ну, как знаешь, – зевнул Тимар.

Я встала, с хрустом потянулась, разминая суставы. Тело просило движения, и я наклонилась, обняв колени, выгнулась назад, став на мостик, и, дурачась, зашагала каракатицей по комнате.

– Может, служителя вызвать? – фыркнул Тим. – Для обряда экзорцизма.

Протянул руку, помогая распрямиться.

– Пойду разомнусь, – показала язык я.

 

На плацу, находящемся между внутренней и внешней стенами замка, никого не было – до побудки солдат еще далеко, и вся вытоптанная до каменной твердости, чуть присыпанная пылью площадка принадлежала сейчас мне.

Сегодня я впервые буду танцевать одна, без Наставника.

Стало страшно – а вдруг не смогу? Полгода прошло…

Солнечные столбы, пробиваясь сквозь бойницы в восточной стене, частой решеткой прорезали двор. Смежив веки, я шагнула в сноп света и сложила ладони чашей, наполняя их теплом пробуждающегося дня.

 

Пустыня… Яркое белое солнце и линялое небо цвета глаз Йарры, бубенцы и детский смех песчаных духов… Горячий ветер ласкает губы, и сотни мелких частичек кварца скользят по шее, груди, как тысячи поцелуев.

Я тоже скучала. Боги, как я скучала!

Дрожит раскаленный воздух над барханами, сгущается дымчатым шелком невесомой чадры, растекается миражами дворцов и башен в окружении финиковых рощ. А впереди, на вершине холма, безудержным белым пламенем горит оплавившийся стеклянный столб караванной тропы – моя точка равновесия.

Пустыня щедро делится со мной покоем. Постоянством. Вечностью.

Проходят годы, неторопливо ползут века, проносятся мимо смазанной лентой иллюзий реальности, но пустыня все та же. Яркое белое солнце и блекло‑синее небо, медные бубенцы песчанников и миражи дворцов, густеющая полоса самума на горизонте и медленно наливающаяся алым точка моего покоя.

 

Тимар так и не добрался до спальни. Стены сдвигались и раздвигались, как крестьяне в своих топотушках, которые они называют танцами, пол бугрился, будто что‑то выпирало из‑под плит. Тим споткнулся раз, другой, запнулся больной ногой и упал.

– М‑да… Кажется, я пьян, – пробормотал он, с трудом поднимаясь. – Ну, Лира…

Держась за стену, Тимар вернулся в библиотеку. Наткнулся на книжный шкаф, свалил подсвечник со стола, едва не убился тяжелым креслом, почему‑то опрокинувшимся от легкого прикосновения.

– Л‑ляр‑вин дол! – пропыхтел Тим, поднимая кресло и подталкивая его к окну.

С высоты третьего этажа уже был виден рассвет, но двор, окруженный высокой, в четыре роста стеной, по‑прежнему укрывал полумрак, рассеченный лишь лучами, пробивающимися сквозь бойницы. Лира стояла в одном из таких солнечных пятен – тоненькая, высокая, натянутая как струна. Ладони горстью подняты вверх, глаза зажмурены, губы упрямо сжаты, и шапка растрепанных волос горит, как золотой шлем.

Потребность видеть Лиру ощущалась физической болью в солнечном сплетении, иногда сильнее, иногда слабее, но – постоянно. Эти несколько месяцев без нее чуть не доконали Тимара. Артефакт, показывающий происходящее вокруг девушки, был слабой заменой, не говоря уже о том, что в замке Дойера была не Лира с ее живой мимикой, резкими порывистыми движениями, вечно чумазым лицом, а Эстер – чопорная, холодная. Настоящая принцесса. И не скажешь, что дочь кухонной девки и безземельного рыцаря.

Тим давно перестал анализировать свои чувства к Лире. Раньше, в первые дни, еще в княжеском замке, пытался. Жалел ее, но близко к себе не подпускал – боялся флера; живой пример Стефана, обезумевшего брата Йарры, надолго врезался ему в память. Потом было долгое путешествие через горы, нападение духов – и перепуганная девчонка, вцепившаяся в его ремень. Маленькая, как мышонок, с еще незажившими синяками на лице от побоев матери, с огромными синими глазами, полными слез… И Тимар пропал.

Он сам не понимал, что с ним, лишь чувствовал, что рядом с Лирой тепло. По‑человечески тепло. И ледышка, образовавшаяся на месте сердца слишком много повидавшего семнадцатилетнего парня, начала таять. С Лирой можно было смеяться до слез, до икоты, молчать – о, как он ценил тишину! – и говорить. Просто говорить, не опасаясь, что его слова переврут и донесут учителям или графу, как бывало.

Кто бы мог подумать, что он, Орейо, станет водить дружбу со смеском! С непризнанным бастардом! С девчонкой! И будет горло готов перегрызть тому, кто оскорбит ее за нечистую кровь. Рядом с ней он становится сильнее, умнее. И жестче, не без этого. Он до последнего тянул с отравлением Стефана, а потом, чтобы защитить свое синеглазое солнышко, не колеблясь, отправил к Корису двадцать человек. Не сомневаясь ни минуты, признал Лиру сестрой, принял в семью Орейо. Отец наверняка в гробу перевернулся – Тимар хорошо помнил, как он кичился чистотой рода. И Джайр… Лира опередила его буквально на полшага, потому что Тим сам тем вечером подбросил в вещи слуги сенешаля перстень, снятый с руки пьяного гостя.

Он был готов на все, лишь бы его девочка была рядом, лишь бы греться рядом с ней. Кто бы заменил ему Лиру? Ее непосредственность, ее умение рассмешить, да черт с ним, со смехом, нахамить так, что не обидишься, ибо правда? Галия?.. Возможно, да. Но уехать от Лиры? Видеть ее пару раз в год? Немыслимо! И он отказался от великодушного предложения графа, заметившего, как его помощник поглядывает на его любовницу.

Тимар понимал, что когда‑нибудь Лира выйдет замуж, и с ужасом ждал этого дня. Муж, кем бы он ни был, увезет ее, и хорошо, если в соседний город. А если в другой конец страны? А если на Острова?! Потом стало ясно, что граф готовит ее отнюдь не к выгодному брачному контракту, и Тим немного расслабился. А когда окончательно убедился, что Йарра попал под воздействие флера, даже обрадовался. Поначалу. И, хорошо изучив взбалмошную девчонку, начал надоедать ей разговорами о графе – нельзя с ним общаться, не стоит, неприлично, опасно! Все получалось как нельзя лучше – ведь запретный плод сладок, тем более для этой маленькой бесовки, – пока Йарра все не испортил. Ну что ему стоило за ней поухаживать! Подождать еще хотя бы полгода‑год!

Из Эйльры Лира вернулась потухшей, запуганной, издерганной. Нервно вздрагивающей от резкого звука или движения, прячущей синяки на шее и запястьях. Скотина!

Видеть бледную тень Лиры было больно, и Тимар, готовый к одиночеству, к холоду – невыносимому холоду, замораживающему душу, предложил ей побег. Но она отказалась.

– Жертвенный агнец, – скрипел зубами Тим, наблюдая за Лирой в магическом зеркале.

Поехала в Лизарию, уничтожила Дойера, спасла Алана и только тогда сбежала, злая на весь мир. А граф нашел ее и вернул обратно.

 

Втайне Тимар был ему благодарен. Потому что с Лирой тепло.

Тим вздрогнул, как от толчка, и открыл глаза. Проспал он недолго – часы показывали начало седьмого утра. Голова гудела, в горле стоял противный ком, а сердце немилосердно колотилось от духоты.

Морщась, Тим распахнул окно, жадно вдохнул свежий воздух. Воды бы…

Лира все еще была на плацу. Тимар оперся на подоконник, пытаясь понять – мелкая хоть шевелилась за то время, что он спал? Та же поза, то же сосредоточенное лицо, та же, единственная, цепочка следов в пыли, и лишь небольшой пятачок вытоптан в месте, где она стоит.

Во дворе, тихо переговариваясь, уже собирались солдаты, стояли десятками, но ни один из капитанов не пытался вывести свою команду для утренней тренировки. И Тим понял почему – Лира вдруг шевельнулась. Легко, не потревожив песка, скользнула вправо, развела руки в стороны, ловя ветер расшнурованным рукавом шотты. Воздушный поток змеей скользнул вдоль ее руки, натянул рубашку на груди и завихрился, направленный левой ладонью вниз, стер и без того едва заметные следы на песке. Лира припала к земле, будто пытаясь удержать ветер, а потом кошкой прыгнула вверх. И там, в высшей точке полета, размазалась в движении, нанося удары невидимому сопернику со скоростью, за которой не успевал глаз. Упала на песок – Тим узнал позу, которую на пару с Аланом вколачивал в нее Рох, – левая, толчковая, нога согнута, правая отставлена и напряжена, готовая в любой момент ударить или принять вес тела. Спина прогнута, ладони упираются в землю – все для того, чтобы кувырком приблизиться или, наоборот, откатиться от врага.

Секундная стрелка не прошла и четырех делений.

Лира медленно встала, вытягиваясь струной, и снова подняла ладони к солнцу.

Спустя несколько минут все повторилось. И еще раз. И еще. Разнились лишь комбинации ударов и стойки, в которых она заканчивала. Некоторые Тим узнавал, некоторые видел впервые – да и не только он, судя по гулу под окнами.

Кстати, да. Почему солдатня пялится на его сестру? Совсем страх потеряли?! Или заняться нечем? Так он устроит им внеплановые учения, благо полномочий хватает!

Лира закончила связку ударов и поднялась, а Тимар, всерьез раздумывавший, гаркнуть ли на солдат сверху или все‑таки спуститься во двор и приватно объяснить начальнику гарнизона, как не стоит вести себя рядом с девицей благородного происхождения, замер и вцепился в стену. Из казарм вышли двое наемников, братья, появившиеся в замке пару дней назад. Оба при оружии, в кожаных доспехах, в отличие от остальных солдат, тренирующихся по утрам в одних брюках. Наемники остановились в десяти локтях от Лиры, и девушка поднялась, повернулась к ним хищным движением.

Тимар неверяще глядел на сестру – так похожа сейчас она была на Йарру. С точно таким же лицом граф обычно шел убивать.

 

5

 

Поток ледяной воды обрушился мне на голову, ударил по плечам, едва не сбив с ног. Зашипев, как мокрая кошка, я отпрыгнула в сторону и… очнулась. Пропала пустыня, исчезла горящая кровавой луной точка равновесия, осыпался мелкими песчинками самум, темной волной захлестнувший барханы.

– Что ты делаешь, Лира? Ты с ума сошла?!

Я заморгала, снизу вверх глядя на Тимара. Тим и пустое ведро – верная примета неприятностей, хуже черной крысы, перебежавшей дорогу. Потом перевела взгляд на плотное кольцо солдат вокруг, и стало не до смеха. На меня смотрели… не то чтобы со страхом, но как на опасного зверя. И опускали глаза, отворачивались, стоило встретиться со мной взглядом.

– Ты с ума сошла? Ты что творишь? Ты убить его собиралась? – встряхнул меня Тим, поднимая за шиворот.

Убить?

Да.

Уничтожить, растоптать, снести, размолоть в прах, как самум превращает в пыль деревца саксаула. На брюках шотты – россыпь бордового бисера, костяшки сбиты даже не в кровь – в мясо. У меня слабые руки, гораздо слабее мужских, и только поэтому Йарра еще жив.

– Йарра? – Тимар перешел на тирошийский. – Лира, это не граф! Парня зовут Кайн!

Я, не понимая, смотрела на брата. Я же все помню – голубые глаза цвета линялого неба, полные губы Стефана, презрительную усмешку…

Тимар за руку подтащил меня к полубессознательному мужчине. Последние несколько минут он даже не сопротивлялся.

– Смотри! Смотри, что ты натворила!

Кровь, много крови. Моя, его… Не спас даже кожаный доспех, укрепленный металлом. Из плеча выдран не просто клок одежды – кусок мышцы. На ноге кошмарная рана от сломанной в трех местах кости. Железная нашлепка, призванная защищать живот, смята сильным ударом и, кажется, мешает Йарре дышать.

– Кайн! Его зовут Кайн!

Услышав имя, мужчина дернулся, пытаясь поднять голову. Не смог. Его глаза заплыли, но цвет радужки еще можно различить – светло‑голубой, лишь на пару тонов темнее, чем у графа.

Помню накатившую волну тошноты и руки Тимара вокруг моей талии – я по‑девчоночьи брыкалась, пытаясь вырваться. Кажется, брат решил, что я хочу добить этого парня, которому не повезло иметь тот же цвет и разрез глаз, что и у графа. А я… Я хотела сбежать. Помню, как снова провалилась в пустыню, как смешались реальности – барханы, замок, песчаные духи, люди, помню пульсирующий алым столб караванной тропы, взметнувшийся самум, удерживающего меня Тима и страшную боль растянутых в боевом трансе связок.

Если бы не Тим, я бы сорвалась.

Помню его беспокойные темные глаза, отливающие голубиной синевой, и яркую россыпь веснушек на бледной коже – близко‑близко. Я вцепилась в него, в его голос – единственную путеводную нить, способную вытащить меня из самума.

– Лира… Лира… Что же ты делаешь, Лира… Все хорошо, маленькая, очнись…

Помню, как песчаная буря сдирала кожу, помню соблазн не бороться с самумом, а отпустить его, отдаться ему, окунуться в пыльно‑алую ярость. И снова Тимар. И веснушки. И рыжие пряди, выбившиеся из его косы. Мое солнце. Мой воздух. Моя пища и вода.

Шаг за шагом я выползала из кошмара боевого транса, ведомая его тихим голосом и смешными рыжими кляксами на тонкой переносице.

– Что же ты делаешь, Лира…

– Что с тобой было?

 

Я затрясла головой, залпом выпивая еще один стакан успокоительного. Помогало слабо – руки по‑прежнему дрожали, дергалось веко, но, по крайней мере, я уже осознавала, где я и кто рядом со мной.

Тимар вздохнул, заправил за уши выбившиеся из косы волосы. Солнечно‑рыжие, переливающиеся, яркие, и только на виске широкая седая прядь – память о зимней ночи, когда меня едва не съела мантикора.

– Это все островные штуки, которым научил тебя Рох?

– Йарра, – выдохнула я, клацнув зубами о край кружки.

Точку равновесия помог найти мне граф, а не Учитель, искренне считавший, что Искусства отнюдь не для таких, как я. Наставник жил в замке только потому, что ему нравился Алан… и награда, обещанная графом, – мешок золота в мой вес.

– Я видеть гордыня в твои глаза. Это Раду тебя учить?

– Да, господин.

– Ты думать, он тебе помогать, спасать. Но он вредить. Ты знать, что он не доучиться? Я выгнать его из школа. Ты повторять его путь.

 

– Так, может, Йарре расскажем, что случилось? Тебя же трясет всю. Вдруг он знает, что делать?

– Нет! – подскочила я. – Не зови его!

– А если Сибилл?

– Не вздумай!

– Хорошо, хорошо! – замахал руками Тим. – Не буду. Но ты точно… – замялся он, подбирая слова.

– Не озверею? – подсказала я. – Точно. Я сейчас даже встать не могу.

– И слава Светлым! И все же, я тебя запру.

– Да что хочешь делай, – вяло отмахнулась я.

– За что ты его так? – спросил Тимар, уже стоя в дверях. – Только потому, что он похож на графа?

– Он меня оскорбил!

– Но ты же понимаешь, что это не повод?

Я дернула плечами и отвернулась.

Сейчас – понимаю. И ограничилась бы просто парой выбитых зубов, как произошло с его братом. Но тогда… Тогда, сквозь пустынное марево, я видела лишь голубые глаза Йарры и пухлые губы Стефана, растянутые в улыбке. И этого хватило, чтобы покой точки равновесия захлестнула буря.

Наемника, к слову, было не жаль. Совсем. Никогда не любила идиотов, у которых язык работает быстрее, чем голова.

Я откинулась на подушки широкой кровати Тимара, завернулась в одеяло, пытаясь унять тремор. Ну дура же. Какая же я дура – лезть в транс на холодные, не разогретые мышцы и связки. Наслаждайся же теперь вонючей согревающей мазью, болью, сопровождающей каждое движение, и опухшими, забинтованными суставами! Хотя… Если Его Сиятельство решит почтить меня своим присутствием – его ждет бо‑ольшое разочарование. Месяц отсрочки стоит того, чтобы потерпеть боль, горько улыбнулась я. Лишь бы Сибилла не позвал…

Взгляд рассеянно перебегал с одного знакомого предмета на другой: полотняная ширма на деревянном каркасе, делящая спальню пополам, шкаф для одежды, где висели костюмы Тима и мои немногочисленные платья – любым «ты‑же‑девушковым» нарядам я предпочитала бриджи и свободные рубашки без воротника, зеркальный комод, на котором восседает фарфоровая кукла – подарок графа мне на одиннадцатилетие. На полу вытертый шерстяной ковер, где так любит валяться Уголек. Где сейчас моя пантера? Я ведь даже не спросила о ней… На двери темным пятном выделяется новый металлический засов. Правда, что‑то мне подсказывает, даже он не удержит Йарру, реши тот снова войти в эту комнату.

При мысли о графе руки сами собой сжались в кулаки. Как же меня бесят его собственнические замашки! Ненавижу! Почему он не похож на Тима? Или, если я прошу слишком многого, на Алана? С их заботой, с их человеческим ко мне отношением, а не как… к кукле!

Йарра приехал через день. Я даже не удивилась тому, как бесцеремонно он вломился в спальню.

– Добрый день, Ваше Сиятельство, – закрыла я книгу и поморщилась, выползая из‑под одеяла.

Подумала еще – хорошо, что Тим меня из кровати выгнал, нечего, мол, ему матрас вонючими мазями пачкать! – и я лежала на своей кушетке за ширмой. Вот было бы крику, застань меня граф в постели Тимара…

– Голова твоя где была? – спросил наконец Йарра, вдоволь налюбовавшись на зеленую от притираний меня. Вообще‑то, лицо мазать необходимости не было, но я, желая разыграть Тимара, старательно нарисовала узоры – справа руны, слева клеточки. Все остальное тоже было под стать – бледно‑салатовое, обмотанное бинтами, вроде старых мумий, которые иногда находят в древних могилах. Эффект был грандиозным и очень, очень громким, когда я, завывая, разбудила брата ночью.

Губы графа странно подрагивали.

– За солдата наказывать не буду, ты сама себе уже достаточно навредила. Но впредь держи себя в руках – за длинный язык полагаются карцер и плеть, а не сломанная шея. Ты поняла меня?

– Да, господин.

– Хорошо. Тренироваться можешь в моем зале, я предупрежу Тимара. И еще. В полную силу – только со мной.

Йарра коснулся моих губ легким поцелуем и исчез.

Я вытерлась, отплевываясь. Надо было и рот зеленкой намазать.

 

6

 

– Это тебе. – Тим со стуком поставил на стол небольшую банку, полную искрящегося золотым состава, и склянку с какой‑то гадостью, похожей на сопли.

Я, весь вечер пролежавшая в потемках, недовольно сощурилась на свечу.

– Что там?

– Лекарство с хиэром. Подвинься.

Брат опустился на край кушетки, помял мне плечо. Больно…

– Откуда это все? – кивнула я на эликсиры. Хиэр – дорогая штука. Невзрачный вечнозеленый кустарник рос исключительно в Лесу, хирея и засыхая, когда его пытались пересадить. Цвел он раз в пять – семь лет, а его лакированные, похожие на шиповник ягоды были живыми концентратами силы. Некоторые даже считали хиэр родней Кристаллам, но это уж, по‑моему, совсем ерунда. Я видела Живые Кристаллы на картинках – сходство между ними и кустарником примерно такое же, как между слоном и буристой. То есть никакого.

– Ты сама как думаешь? – ответил Тимар. – Не дергайся, суставы разминать нужно, – проворчал он, продолжая свое костоломное дело.

– Я не буду это пить, – тихо сказала я.

– Лежать пластом, тебе, конечно, нравится больше? – Не то вопрос, не то утверждение.

– Как ты не понимаешь! Я же… У меня же все пройдет через день‑два! И тогда он снова начнет…

Тим надолго замолчал, растирая мне колени и голеностоп, потом снова заговорил.

– Йарра так тебе неприятен? Раньше он тебе нравился.

– Не нравился!

Тимар красноречиво поднял брови.

– Ну, разве что чуть‑чуть, – призналась я. – Но как опекун, как ты, не больше! А он… – Я прикоснулась к еще горящим от поцелуя губам и расплакалась. Зло вытерла глаза рукавом, но слезы не унимались. – Не смотри! – рявкнула я на сочувствующего Тимара.

– Меня‑то не гони…

Брат задул свечу и откинулся на спинку дивана, дожидаясь, пока я успокоюсь.

– Ты же понимаешь, что он тебя не отпустит. – Я снова захлюпала носом. – Ты можешь драться с Йаррой, можешь воевать, но ни к чему хорошему это не приведет. Смирись. Прими его. Граф не урод, не садист, щедр. Женщины его любят…

– А я – нет!

Тимар вздохнул.

– У тебя выбора нет, Лира.

– Я убегу!

– Ты уже один раз убежала. Порка понравилась?

– Откуда?.. – поразилась я.

– Про… место, где ты пряталась в Карайсе, мне сегодня Йарра рассказал, а как выглядят следы от ремня, я знаю. – Тим поджал губы, прищурился, и я поежилась – таким неприятным вдруг показалось его лицо, будто кто‑то чужой и страшный выглянул из брата. – И поверь, дражайшая сестрица, с графом тебе повезло, я бы по твоему заду прошелся розгами, чтоб ни сидеть, ни лежать не могла. Ума палата – в услужение к куртизанке! Не о себе, так о репутации рода бы подумала!

– Прости…

Тим устало потер лоб, улыбнулся и снова стал любимым и родным.

– Да что с тебя взять… Дурочка ты.

– Сам дурак! – обрадовалась я, что он не сердится.

– Ехидна малолетняя.

– Индюк надутый!

– Курица ощипанная.

– А ты, ты… Тьфу! Угу‑му‑гу! – Воспользовавшись моментом, пока я подбирала прозвище пообиднее, Тимар влил мне в рот «сопливый» эликсир, а потом сжал подбородок ладонями, не позволяя его выплюнуть.

– Предатель!

– Ну говорю же, дура. Мазью сама воспользуешься, если захочешь.

Само собой, я не захотела. Но и без нее всю ночь проворочалась, не сомкнув глаз, – зуд, сопровождающий сращивание мышц и восстановление связок, буквально сводил с ума, а утром я встала разбитой, злой, невыспавшейся, голодной, как волкодлак в полнолуние, но практически здоровой, лишь колено еще болело.

Мазь, принесенную графом, я выбросила. Тим только головой покачал, обнаружив разбитую банку под окнами.

– Лучше бы мне отдала.

– Извини… Я не подумала, – повинилась я.

Погода портилась, со стороны гор шла гроза, и больная нога Тима разнылась.

– Именно. Когда же ты думать начнешь…

Думать, честно говоря, не хотелось совершенно. Особенно над словами Тимара. Принять графа, смириться с его домогательствами! Да никогда! Ненавижу его…

На фоне всего случившегося возвращение Уголька стало ярким, пенящимся бокалом счастья. Я тогда тренировалась во дворе – метала кинжалы и жутко досадовала, что плечо все еще не позволяет как следует размахнуться. У ворот раздались крики, истеричное конское ржание, рев, я, забыв о колене, повернулась к опасности… чтобы бросить кинжалы и побежать навстречу пантере.

– Уголек! Хорошая моя, золотая… Девочка моя…

Невероятно, но кошка стала еще больше, полностью оправдывая свое Лесное происхождение. Теперь она вряд ли поместится в моей кровати, скорее раздавит ее! Но какая красавица! Когда она шла по двору, крупные мускулы перекатывались под шкурой, заставляя шерсть вспыхивать антрацитово‑черным. Усы кустами, янтарные глаза и трехвершковые клыки.

Пантера зарычала и оскалилась, остановившись в трех локтях от меня. Я протянула руку, чтобы почесать ее за ухом, и полетела на землю, сбитая ударом мощной лапы. Кто‑то выругался, раздался характерный щелчок взведенного арбалета.

– Только попробуйте, – не хуже пантеры оскалилась я. – Убью того, кто тронет кошку!

В свете недавних событий мне поверили.

Я поднялась, снова приближаясь к пантере. Ее предупреждающий рык, и моя улыбка. Удар лапы – и кувырок, я успела увернуться. Сощуренные от дневного света янтарные глаза не отпускают мой взгляд. Хвост мечется из стороны в сторону, хлещет по бокам. Задние лапы Уголька напряглись, она подобралась, как взведенная пружина, и прыгнула, повалив меня на спину.

Чуть желтоватые клыки сжали мое горло, и пантера утробно зарычала.

– Я тоже соскучилась, – прошептала я, обнимая ее за шею.

Кошка фыркнула и вырвалась. Ударила напоследок подушечкой лапы по уху и, гордо задрав хвост, независимо потрусила к лестнице, ведущей в замок. Растирая шею, украшенную розовыми вмятинами зубов, я покосилась на преувеличенно не обращающих на меня внимания солдат и подумала, что снова получу взбучку от графа.

Уголек обиделась. Пантера отказывалась брать у меня еду, выбивала из рук миски с молоком, которые я подсовывала ей под нос, не давалась гладиться и демонстративно ночевала в ногах у Тимара. Она даже в ванну ко мне больше не пыталась запрыгнуть, хотя я нарочно наполняла ее по три раза в день.

– А чего ты ожидала? – спросил Тим, почесывая кошачье ухо. – Она же решила, что ты ее бросила. Когда ты уехала, киса тебя по всему замку искала и орала дурным голосом, служанки выйти в коридор боялись. От еды отказалась, я уже всерьез начал переживать, что умрет. Потом выбила окно и сбежала. В марте появилась, нагадила на твою кровать и снова ушла.

Я расхохоталась, представив страшную кошачью месть. Из‑за ширмы донесся оскорбленный рык – пантера отлично понимала, когда над ней смеются.

– Тихо, тихо, – погладил ее Тим.

– Ошейник – твоя идея? – спросила я.

Тимар зевнул.

– Идея – моя, исполнение – графа.

– Серьезно?! – Я заглянула на половину Тимара. Тот приглашающее кивнул, и я с удовольствием уселась на его кровать, разглядывая плетенный из стеблей светлого растения и серебряных нитей ошейник на Угольке. Потянулась, повернула к свету небольшую подвеску в виде оскалившегося волка.

– Она же шляется по феоду, пристрелить могли из‑за шкуры. А серебро и тарлич отлично видно даже в темноте.

– Но как Йарра смог надеть на нее ошейник? – Я все не могла отойти от удивления, потирая кулон. Пантера фыркнула и сжала мою руку зубами. – Или грызи, или отпусти, – дернула я ее за усы.

– Как‑как… Выследил и надел.

– Но подвеска… И плетение… Это же дорого…

– Ты еще не заметила, что Йарре для тебя ничего не жалко?

– Да ну тебя, – рассердилась я, спрыгивая с кровати. Колено отозвалось болью. – Достал ты меня! И граф твой достал! И вообще все достало!

– Ты куда? Ночь на дворе!

– Прогуляюсь!

– Лира!..

 

– Что смотришь, иди за ней, – скомандовал Тим пантере. – Иди‑иди, а то опять хозяйка пропадет, – спихнул он с матраса пушистую тушу.

Кошка свалилась комком сырого теста, недовольно рыкнула и, мягко переступая лапами, большими, чем мужская ладонь, растворилась в темноте.

 

Злая, как ведьма, я с грохотом скатилась по лестнице, хлопнула входной дверью, пересекла двор и вышла через неприметную дверь во внешней стене. Запертую, конечно, но маленькая брошь в виде дракона, которую я носила на рукаве, великолепно трансформировалась в отмычку.

Выбравшись из замка, я спустилась к ручью, отводящему лишнюю воду изо рва, запрыгала по обнажившимся камням, пересекающим русло. Сейчас жарко, и они почти сухие, а сам ручей чуть выше колен. Осенью, во время дождей, он превращается в полноводную реку, в которой запросто можно утонуть.

Успокоилась я только на другом берегу, спрятавшись под раскидистой ивой. Ее ветви образовывали зеленый шатер, сквозь который проглядывало небо, усеянное крупными, низкими перед дождем звездами – россыпь бриллиантов на черном вельвете небесной шкатулки. Сорел любил звезды – осколки душ тех, кто гуляет в Садах Светлых. Как много он знал об этих льдистых холодных искрах… То есть знает. Конечно же, знает, ведь он жив. И Алан жив. Но почему же так хочется плакать?..

Когда ивовый шатер дрогнул, впуская внутрь темную фигуру, я сначала решила, что это Тим. Еще успела подумать, что из вредности не вернусь в спальню и останусь ночевать здесь, тем более что ночь теплая. Да и он, зная меня, наверняка принес плед… Потом я унюхала до колик знакомый шипровый запах одеколона и вскочила.

– От кого прячешься? – спросил граф.

– Я не прячусь… – попятилась я. – Мне… я… Я спать собиралась идти! Спокойной ночи! – и нырнула в заросли, надеясь скрыться в темноте.

Не получилось.

Йарра схватил меня за локоть, дернул назад, прижав спиной к своей груди.

– Маленькая врушка, – пробормотал он, касаясь губами моего затылка. – Ты же выбежала из замка десять минут назад. Поссорилась с братом?

Я извернулась, пытаясь освободиться, и хватка графа стала крепче.

– Я задал тебе вопрос, Лира!

– Да, мы повздорили, – выдавила я, вцепившись в мужскую ладонь, ползущую вверх.

– Из‑за чего? – Голос низкий, бархатный, и от горячего дыхания, опаляющего шею, по спине побежали мурашки. – Из‑за чего ты поссорилась с братом, а? – повторил Йарра, сжимая мою грудь сквозь тонкий шелк.

– Отпустите!

– Даже не знаю, что на это ответить. – Я почувствовала, что он улыбается. – Не могу или не хочу.

– Я закричу!

– Кричи, – развеселился Йарра. – А что ты скажешь тем, кто прибежит на твои вопли?

– Ненавижу вас! Ненавижу! Отпустите! – забилась я.

Йарра толкнул меня к ивовому стволу, впился в губы, в шею. Рванул рубашку. Его руки шарили по мне, тискали, не отпускали, и от стыда и страха я хотела провалиться сквозь землю.

– Не надо! Не надо, ну пожалуйста…

– Лира! – донеслось от ручья. – Лира, твою мать! Второй час ночи, где тебя лярвы носят?!

Йарра замер и зажал мне рот ладонью.

Я замычала, упираясь в его плечи, а потом изо всех сил вцепилась зубами в мужскую руку.

– Дрянь! – охнул граф.

– Я здесь, Тим! – Боги, какой у меня хриплый голос…

– Лира, если ты сейчас не выйдешь, я тебя за ухо выведу! Не посмотрю, что взрослая!

Глаза Йарры чернели флером. На секунду мне показалось, что он сейчас пошлет Тима Лесом, а брат будет вынужден подчиниться и уйти.

– Отпустите меня, пожалуйста, господин… – шепотом взмолилась я. – Пожалуйста… Пожалуйста, Ваше Сиятельство…

Граф выругался и разжал руки. Отвернулся. Глотая слезы, я одернула перекрученную, измятую одежду и побежала к Тимару.

– Ты чего ревешь? – опешил брат.

– Упа‑ла, – всхлипнула я. – Блузку порвала… Любимую…

– Наказание мое, – покачал головой брат. Снял с себя рубашку, надел ее на меня, затянув шнуровку у самого горла. – Быстро домой! Чтобы, пока дойду, ты под одеялом была и спала!

– Хо… Хорошо…

 

Пантера выбралась из кустов и уселась рядом с Тимом. Парень потрепал ее по загривку, даже чмокнул в макушку.

– Молодец, киса.

Отправленная за Лирой, Уголек вернулась почти сразу – зарычала, зафыркала, вцепилась в его ногу, стаскивая с кровати. Сердце сжалось, и Тим, где мог, бегом, а где просто съезжая по перилам, бросился вниз. И, как оказалось, не зря. В ответ на его крики из‑под раскидистой ивы донеслась возня, тихое «Дрянь!» и глухой голос Лиры, а потом девчонка выскочила оттуда как ошпаренная. Растрепанная, заплаканная, в криво застегнутой рубашке с оторванными верхними пуговицами.

Тим дождался, пока Лира скроется за внешней стеной, и севшим от злости голосом заговорил, обращаясь к ивняку.

– Что же вы делаете, Ваше Сиятельство? Таскаете девочку по кустам, как последнюю шлюху… Вы в своем уме? Она же после каждого вашего, – Тим запнулся, – после каждой встречи с вами как в воду опущенная! Вы ее сломать хотите?.. Вам мало, что она готова в притоне жить, лишь бы не с вами? Ждете, пока с башни спрыгнет? Или на косе повесится?.. Ей дури и решимости хватит, не думайте… Вы для чего ее растили, господин? Зачем Роха наняли, зачем кормили буристой, семь лет учили?.. Только для того, чтобы сделать своей девкой?! …Ваше Сиятельство, я вам клянусь, если вы сломаете Лиру, я вас уничтожу. И плевать, что со мной потом будет.

Пантера вдруг оскалилась и зашипела, отпрянула в сторону.

– Зубы отрастил, Орейо? – спросил появившийся из темноты граф. – Выбью.

Отшвырнул Тима с дороги и зашагал к замку.

 

Ночью Тимар проснулся от горьких всхлипов, но сам не пошел – знал, что девушке будет неприятно, если он застанет ее плачущей. Отправил Уголька и спустя пару минут услышал:

– Ну куда ты лезешь? Фу, вонючка, уйди! Какую дрянь ты ела?.. Не надо, щекотно! Ну перестань, Тимара разбудим! …Куда ты лезешь, кровать сломаешь! У‑у, буйволица клыкастая…

 

7

 

Завтракать я отказалась, обедать тоже. Не лезло.

Долго рассматривала пятна на шее и синяки на запястьях, прямо на тех местах, где в детстве были ожоги. А на плече – следы зубов. Как же он любит оставлять метки! Ненавижу…

«Моя!»

Ничья! Своя собственная! Может, немножко Тимарова и чуть‑чуть Уголька… Боги, как же вовремя появился вчера брат! Спасибо, Анара, спасибо, Светлые! И спасибо за то, что он не видел произошедшего… Как же стыдно, господи…

От выплаканных слез болела голова, лицо опухло, как у утопленницы. Нехотя я слезла с постели, где просидела весь день, и пошла умываться. Утром я притворилась, что сплю, в обед Тим был занят – не знаю, с графом ли, чтоб его печень гули выели, или еще чем – на брате висела должность кастеляна замка, управляющего имением, личного секретаря Йарры, и дел у него всегда было невпроворот, – но вечером он обязательно заметит набрякшие веки и красные, как у кролика, глаза. И вранье об испорченной блузе уже не пройдет.

Я сунула голову под струю холодной воды, сжала зубы, чувствуя, как от спазма начинает ломить виски и темя, но терпела, дожидаясь, пока ледяной поток вымоет жалость к себе и апатию. Кажется, в дверь постучали, но за шумом бьющей по чугуну ванны воды я не расслышала. Я никого не жду, у Тима есть ключ, а служанки идут Лесом. Тем неожиданнее было вдруг оказаться вздернутой на ноги и с полотенцем на голове.

– Ты что творишь, идиотка?! Мозговой горячки захотелось?

Йарра грубо растирал мне голову, шею, уши. Взвыв, я рванулась прочь и, налетев на бортик ванны, почувствовала, что падаю. Сильная рука обхватила мою талию, помогла принять вертикальное положение и сдернула наконец это треклятое, полностью ослепившее меня полотенце.

– Быстро под одеяло!

Я не заставила себя упрашивать, запрыгнув на кушетку и с головой завернувшись в плед. Боги, что он здесь делает? Какой Темный его принес?

Граф тем временем захлопнул открытые окна, лишив комнату легкого сквозняка, потом поймал в коридоре служанку, велев все бросить и немедленно принести горячего чиару. Вернулся в спальню, подтащил к моей кровати стул с высокой спинкой и уселся на него верхом. Глаза светлые, злые.

– И часто ты полуголой разгуливаешь?

Полуголой – это в брэ.

– Только когда Тима нет, – тихо ответила я, остро чувствуя, что от графа меня отделяют всего пара локтей и тонкая шерсть.

Вернулась служанка, оставила кувшин с травяной настойкой и незаметно исчезла. Йарра плеснул чиар в высокий стакан, протянул мне.

– Пей.

От горячего медового напитка прошибло потом, и я немного спустила плед. Поймала взгляд графа на голом плече и натянула плед обратно.

Йарра смотрел на меня и молчал, только желваки на скулах ходили. Я сидела смирно, опустив ресницы и преувеличенно внимательно разглядывая простыню.

– Я уезжаю на два месяца, – сказал наконец он.

Я едва не подпрыгнула. Два месяца?! Целых два месяца, ура!

– Рада? – заметил Йарра мои вспыхнувшие глаза. – Можешь не отвечать, и так вижу. Надеюсь, за это время ты привыкнешь к своему новому положению.

Никогда я к нему не привыкну!

– Кроме того, переедешь в комнаты рядом с моими.

– Зачем? Мне и здесь…

– Затем, что я так сказал, – отрезал граф. – Сделаешь там ремонт, обставишь по желанию. Все счета – Тимару, за новые платья в том числе. На булавки – пять золотых в месяц.

Я смотрела на Йарру расширенными глазами. Пять! Золотых! В месяц!

А граф, уставившись на мои губы, продолжал:

– Из замка без сопровождения ни шагу, тренировки только в моем зале. И, Лира, я ОЧЕНЬ надеюсь найти тебя здесь, когда вернусь. Упаси тебя Светлые сбежать – в Северной башне запру. Все поняла?

Я кивнула.

– Отлично.

Йарра поднялся, с грохотом отодвинув стул. Остановился у моей постели, протянул руку, предлагая встать. Сглотнув и покрепче захватив плед, я поднялась. Между нами была от силы ладонь, и запах кожаного шипра окутывал, дурманил.

– Посмотри на меня, Лира.

Закусив губу, я подняла ресницы и сразу же опустила; желания графа ясно читались в его глазах, радужка которых отливала темной сталью.

Йарра чуть улыбнулся и поцеловал мое запястье.

– Увидимся в сентябре.

Чтоб вас Темные забрали, Ваше Сиятельство.

 

Не могу сказать, что эти два месяца были триумфом свободы, но передышка пошла мне на пользу – я наконец‑то начала нормально спать и есть, а не через силу давиться едой и просыпаться по пять‑шесть раз за ночь. Иногда я даже смеялась – в те минуты, когда забывала о своем «новом положении».

Забывать, впрочем, получалось редко.

Тем летом каждое мое утро начиналось с мысли: «До сентября осталось пятьдесят девять… пятьдесят пять… пятьдесят дней», и я хотела завыть, натянуть на голову одеяло и никогда‑никогда не просыпаться. Если бы не Тим…

Боги, если бы не Тим, я бы рехнулась. Это он вытряхивал меня из хандры, точно так же, как из самума боевого транса, это для него я заставляла себя каждое утро вставать с постели, для него пыталась вести привычный образ жизни – я ведь видела, как он волнуется, как боится, что я что‑нибудь с собой сотворю. Однажды он застал меня с кинжалом у виска и, кажется, решил, что я хочу порезать себе лицо. Или горло.

– Не смей!

– Отвяжись, мои волосы – что хочу, то и делаю!

– Ты… Стрижешься? – тихо спросил Тим, прислоняясь к стене.

– Нет, в носу ковыряюсь, – огрызнулась я.

– Лира, маленькая моя… Пообещай, поклянись мне, что ты ничего с собой не сделаешь… Я прошу тебя. – Тим отобрал кинжал, обнял меня. – Пожалуйста, Лира, пообещай…

 

Первые три недели были самыми сложными. Я в буквальном смысле на стену лезла – от злости, от безысходности, от нежелания играть роль – быть! – девкой Йарры. А приходилось. Ко мне зачастили визитеры. Ко мне. Визитеры. Представляете?

Первым, буквально через день после отъезда графа, явился меотский торговец. Имя еще у него было невыговариваемое – Вабилевс‑что‑то‑куда‑то. Я как раз из зверинца выходила, вся в соломе, с перьями в волосах и в старой одежде, в которую намертво въелся кислый дух созданий Леса. Вы бы видели лицо Вабилевса, когда один из оруженосцев указал глазами на меня! Но, надо отдать должное, купец быстро пришел в себя и рассыпался в комплиментах. Угу. Как я прекрасна и прочее‑прочее. А мне пришлось пригласить его на обед.

– За каким брыгом он явился?!

– Привыкай, – философски сказал Тим, поправив мне стоячий воротник короткой, на пару ладоней ниже бедер, туники. – Теперь просители к тебе косяком пойдут. Ночная кукушка, и все такое… Ай!

– Еще одна такая шуточка, и я тебе зуб выбью.

– Понял, больше не буду, – поднял руки Тимар.

– Лучше скажи, что мне с купцом делать, – проворчала я, пытаясь разобрать колтун в волосах.

– Да ничего, – пожал плечами Тим. – Предупреди, что к делам графа ты отношения не имеешь, но обязательно передашь прошение секретарю. Мне то есть. Подарки бери, если понравятся, от денег отказывайся.

– Мне еще и деньги предлагать будут?

– А как же…

Предлагали не только деньги. В обмен на обещание «обязательно передать графу нижайшую просьбу» мне пытались всучить украшения, ткани, меха, лошадей, щенков, птичек – юные леди так любят канареек! – редкие алхимические ингредиенты, заряженные накопители, антикварные книги и ценные бумаги.

– А Галия это все принимала?

– Когда как. Если была уверена, что граф удовлетворит прошение, могла еще и довесок потребовать.

– Ого! – невольно восхитилась я предприимчивостью бывшей любовницы Йарры. – А откуда она знала, что он подпишет, а что нет?

– В отличие от некоторых, она интересовалась его делами, – съязвил Тим, оторвавшись от документов.

– Пф!

– Не фыркай, лучше счета проверь. Я не успеваю…

С купцами, рыцарями – да‑да, они тоже рвались ко мне, лордами я была неизменно вежлива и осторожна в словах, и за мной закрепилась слава оригинальной, но весьма мудрой особы. Я всегда была умной девочкой и прекрасно понимала, что, как бы я ни относилась к Йарре, в глазах остальных в доме Первого Советника Княжества Райанов должны царить тишь да гладь. Это потом я могла орать в пустых залах, срывая голос, разбивать в щепки макивары и падать замертво на турнирном поле, намотав в кроссе десяток лиг. Это потом Тим, качая головой, уводил меня в спальню и помогал натереть сведенные судорогой мышцы лечебной мазью, укладывал в постель и, как в детстве, читал мне вслух. А по утрам я натягивала радушную улыбку на лицо и замшевые митенки на сбитые костяшки рук:

– Доброго дня, господа. Добро пожаловать в замок Йарра. … О да, мне тоже очень не хватает Его Сиятельства.

Зато на решивших выразить свое почтение леди, еще недавно входивших в свору Галии, я отыгрывалась по полной – хамила, грубила, изводила, с милой улыбкой доводила до слез, будучи уверенной, что ТЕПЕРЬ они все проглотят. Я ведь помнила, прекрасно помнила их смешки, колкости, завуалированные и прямые оскорбления, которыми они осыпали меня с подачи Галии. И теперь мстила. С прямо‑таки садистским удовольствием.

– А ты жестокая, – заметил Тим, услышавший мою отповедь набивающейся в подруги девице. – Зачем ты это делаешь?

Я мрачно улыбнулась, глядя из окна библиотеки, как несостоявшаяся подруга усаживается в карету, размазывая по лицу слезы.

– Когда мне было десять, эта милая девушка сказала, что место смесков – у свиного корыта, а не в графском замке. Назвала меня хрюшкой, бросила на пол пирожное и предложила его съесть.

Смесками называют тех, у кого доля райанской крови меньше четырех пятых. Мой отец был райаном, а мать – лизарийкой.

– Почему ты мне не рассказала?!

– А что бы ты сделал?..

Тим грязно выругался.

– Ого, – уважительно покосилась я на него, – можно, запишу? – и пригнулась, уворачиваясь от подзатыльника.

– Только попробуй, – пригрозил строгий старший брат. – Рот с мылом вымою.

И ведь вымоет же, я однажды рискнула…

– Знаешь, я одного не понимаю. Где гордость этой Брайаны? – я задумчиво водила пальцем по оконной раме, прослеживая древесный узор. – Я ведь не в первый раз ее выгоняю! Но она возвращается и делает вид, что ни‑че‑го не было! Совсем ничего! А ты даже половины того, что я ей наговорила, не слышал!.. Нет, погоди, – подняла я ладонь, не давая себя перебить. – Я понимаю, что, пока не надоем графу, ну или пока он не женится, буду центром местной светской жизни. Я помню, что Галия постоянно ссужала этой девице деньги, я знаю, что закладные на две трети земель ее отца – у Йарры, но… Я бы удавилась, но к смеску на поклон не пошла!

– Это не у нее гордости нет, это у тебя грех гордыни, – дернул меня за вихры Тим. – И откуда только!

– С кем поведешься…

– У меня столько нет, – фиглярски вывернул карманы Тимар.

Далеко впереди снова запылила дорога.

– Как думаешь, это ко мне или к тебе?

– Ставлю на тебя, – Тим положил медяшку на подоконник. И выиграл.

– Тьфу! Достали!.. Знаешь что? Гони‑ка ты их в шею! Леди‑шлюха ушла наводить красоту для Его Сиятельства, чтоб его лихоманка хватила!

– Лира!

– Что «Лира»?.. Я уже почти семнадцать лет как Лира! А если эта Брайана снова появится, я на нее собак спущу! Или каменных пауков!.. Шучу, – соврала я, успокаивая Тимара.

 

Сама я успокаивалась на тренировках. Отличное, знаете ли, средство – представить вместо мишени или мешка с песком графа, и бить, бить, бить, пока не останется ни сил, ни связных мыслей в голове.

Самум больше не приходил. Я старалась, распаляла себя, пытаясь вызвать бурю, надеясь, что с ее помощью избавлюсь от графа – не станет же он стражу звать, в самом деле! У него ведь тоже грех гордыни! Но ничего не получалось. Совсем ничего – только большие грустные глаза песчаных духов, свист ветра в барханах и виноватое позвякивание бубенцов.

Потом я увидела тренировочный зал Йарры и поняла, что до уровня Сиятельного гада не дорасту никогда. И заниматься в его личном филиале ада не стану, ибо жить хочу, а горящая смола, сюрикены, беспорядочно летящие стрелы и вооруженные реальным оружием фантомы этому отнюдь не способствуют.

В итоге я оккупировала один из пустующих залов в гостевом крыле.

Большая светлая комната с высокими окнами, зеркальная стена, гладкий камень пола, нагревающийся от солнечных лучей. Под моим чутким руководством слуги сняли тяжелую люстру и повесили на ее крюк мешок с песком, расставили макивары вдоль стен, принесли несколько матрасов – отрабатывать кувырки на них гораздо удобнее. И поваляться можно, да.

Стреляла я по‑прежнему на плацу, работала на выносливость на полосе препятствий, бегала вместе с солдатами вокруг турнирного поля. Не совсем вместе, конечно. Они – кучкой, я сама по себе. Но иногда, обгоняя десяток новичков во второй или третий раз, я слышала их капитана:

– Вашу мать, ногами шевелите, балеринки ярмарочные!

И улыбалась.

А бой со степным варваром, назвавшим меня хозяйской девкой, закончился позорной ничьей. Я прыгала вокруг него, как собачонка вокруг слона, но пробить эту гору мышц так и не смогла. Я злилась, краснела, шипела ругательства, и точка равновесия, сланцевый столб караванной тропы моей пустыни, розовела, вихрилась алой мутью, будто в стакан упала капля крови. Но… варвар оказался умнее меня – сделал шаг назад и, бросив щит и деревянный меч, опустился на одно колено:

– Простите меня, маленькая госпожа.

Помню оглушающую тишину во дворе и шум собственной крови в ушах, колющую боль в отбитой об варвара ноге и склоненную мужскую голову с десятками косичек, свисающих почти до самой земли. И – собственную ладонь, когда я, неосознанно подражая Йарре, протянула варвару руку. А он, вместо того чтобы встать, поцеловал ее и прижал костяшками ко лбу:

– Мое имя Сэли, госпожа. Позвольте служить вам.

 

– …Ну и что ты с ним делать будешь, а? – бушевал под дверью ванной Тимар, пока я грелась в горячей воде, укрытой слоем душистой пены. – Зачем тебе этот гризли?

– Гризли – в горах, а он степняк. Значит – бизон, – сумничала я.

– Да хоть стрекозел! – рявкнул Тим. – Зачем?

– Чтобы был!

– Под спальней караул нести? Или блох из пантеры вычесывать? А как к этому граф отнесется, ты подумала?

– Нет… – притихла я.

Самое забавное, что «не подумала» я еще дважды, буквально на следующее утро, когда на поклон притащились избитые мной наемники – Кайн и Дирк. Это было настолько неожиданно, что я лишь ошалело кивнула, принимая их присягу. Магическую. Йарре такую только Тимар и Сибилл дали.

– Я же чуть не убила Кайна, Тим… Почему они хотят служить мне?

– А почему пес ластится к хозяину, несмотря на пинки и побои?

Не знаю. Никогда не понимала собачьей преданности. Верность – понимала. А глупую преданность…

Так и не придумав, чем занять своих «рыцарей», я отдала их под начало капитана стражи. Как и остальные солдаты, они участвовали в патрулировании дорог и охране замка, в рейдах по уничтожению нечисти и сопровождали гостей и торговцев. Вот только платила я им из своего кармана, и в дни ежемесячных расчетов ругала себя последними словами. Мысленно, само собой. Не признавать же вслух, что эта троица мне – как репьи на собачьем хвосте.

А вообще, знатная у меня свита получилась – горная пантера, степной варвар и два скудоумных головореза. И если от Сэли еще был толк – поставишь его за спиной, принимая гостей, и почтительность увеличивается сразу втрое, хотя, казалось бы, куда уж больше, – то от братьев‑наемников был шум и время от времени драки в трактирах. Честно говоря, я была уверена, что граф их выгонит.

 

Прошел июль, и я наконец‑то втиснула свою жизнь в прежнюю колею. Как в ссохшиеся сапоги – со скрипом, с кровавыми мозолями, с проклятиями и болью, от которой хочется выть.

Но смогла.

Сначала стало легче дышать. Хорошо помню тот вечер – с гор спускалась гроза, и свежий ветер разогнал духоту долины. Хлопали флаги и штандарты на башнях, срывались с веревок развешанные для просушки простыни, низко, почти цепляя землю, летали ласточки и стрижи, а я стояла у распахнутого окна и жадно пила влажный, вкусный, насыщенный запахами мокрого дерева, земли и почему‑то гречишного меда воздух. И вдруг поняла, что ДЫШУ, что тяжести, давившей на грудь с того проклятого вечера в Эйльре, больше нет.

Я тогда всю ночь просидела в Северной башне, наблюдала, как взрываются верхушки гор от бьющих в них молний, как беснуется, превращаясь в реку, ручей, отводящий лишнюю воду изо рва, как ветер безумным куафером расчесывает травы на лугу, начинающемся у замковых стен. Я смотрела и дышала. И боялась уснуть – мне казалось, что если закрою глаза, то начну задыхаться. Глупо, наверное. Но…

Потом вернулся аппетит, и я наконец‑то отказалась от укрепляющих и тонизирующих настоек, которые пила не каплями – кувшинами. На щеках снова появились ямочки, перестали ломаться ногти, и, кажется, даже грудь подросла, что, впрочем, не особо радовало.

Последним наладился сон, пропавший еще в замке Дойера. Снотворные на меня не действовали, и, в бытность невестой Сорела, я ночи напролет лежала, смежив веки либо уставившись воспаленными глазами в балдахин. Иногда читала. Чаще – тупо смотрела в книгу, отговариваясь тем, что привыкла к ночным бдениям в монастыре. Помню, все прислушивалась к шагам стражи за дверью, в любой момент готовая отпрыгнуть в сторону, уходя с линии выстрела или броска сети, и раздавить амулет переноса. Время от времени я, как в омут, проваливалась в тяжелые липкие сны, но они изматывали еще больше, чем явь, – Стефан, Джайр, умертвия, трупы с ледяной коркой на лице, Стефан, успевший перехватить мою руку с кинжалом, мантикора, Йарра, Алан, болтающийся в петле, снова Стефан – он нависает надо мной, и в глазах его плещется безумие…

Дома кошмары не прекратились. Но здесь был Тимар, держащий меня за руку, пока я не усну, недовольно фыркающая пантера, придавливающая меня теплой лапой, когда я начинала метаться во сне, изнурительные тренировки – и кошмары отступили. Медленно, нехотя, как ядовитый болотный туман, который не тает на рассвете, лишь прячется под корнями чахлых поникших деревьев. Но даже этого хватило, чтобы я снова начала улыбаться. И пакостить. Правда, за неимением Галии, гадить особо было некому – ну не слугам же, в самом деле. Но некоторым особо назойливым гостям очень, о‑очень не везло.

Мое утро снова начиналось танцем с лучами и звоном бубенцов песчанников, плавно перетекало в завтрак с Тимаром, затем я встречала гостей, обедала с ними, картинно смахивая слезы грусти по Его Сиятельству. Избавившись от этих рыб‑прилипал, шла в библиотеку – обсуждать с Тимом прошения, помогала ему разгребать завалы документов и переписки. Порой, как в детстве, пряталась за портьерой на подоконнике и читала. Вечером я тренировалась, а после ужина зубрила мертвый ассаши – язык, который в совершенстве знал Сорел. Единственным, по чему я скучала, была верховая езда, но конвой, простите, эскорт, конечно же, эскорт, навязанный Его Сиятельством, сводил на нет как удовольствие от скачки, так и все попытки сбежать, – за мной постоянно следили.

 

До сентября оставалось двадцать четыре дня.

 

8

 

Он дал ей гораздо больше двух месяцев, вернувшись лишь в середине октября, когда понял, что сходит с ума без этой маленькой ведьмы, которую хотелось не то от… любить, не то придушить за ее своеволие, за кукольную покорность, за то, что смела противиться ему, за то, что все лето, каждую ночь он рычал и кусал подушку, потому что в шелке простыней чудилась ее кожа, а в запахе трав, которые разбрасывали в коридорах, – аромат ее духов. И ворочался, не мог уснуть, не мог дышать, и скрюченные пальцы впивались в матрас, выдирая клочья конского волоса.

Днем было легче. Днем были дела – приняв армию, Раду отказался отдавать кому‑либо флот, где знал каждый корабль, помнил имя каждого капитана, и днем его рвали на части – ведь был еще и князь, и Третий с Четвертым, и подготовка к войне с Лизарией. Подготовка – потому, что Дойер, надеявшийся занять трон соседнего королевства, практически развалил вверенную ему армию. Необученные солдаты, задолженность перед наемниками, гнилое обмундирование, больные кони и ржавое оружие. И это – райаны! Днем забот было по горло, и порой Раду думал, что Дойеру стоит свечу поставить в благодарность за возможность выкинуть девчонку из головы хотя бы на несколько часов.

Днем было легче – до недавнего времени. Пока эта маленькая дрянь не проникла из его снов в явь, пока не начала мерещиться в каждой блондинке‑смеске, пока ревность, глупая, иррациональная, было улегшаяся, снова не начала жечь его кислотой, пока из‑за этой синеглазой шильды он не захотел грязную служанку с низкой кухни. Раду бы и не заметил той девки, не наткнись на ее дерзкий ненавидящий взгляд. И как магнитом потянуло. Не так, как к Лире, когда похоть напрочь затмевала рассудок, когда промедление причиняло физическую боль, когда, с тех пор как девчонке исполнилось тринадцать, все его силы уходили на то, чтобы не изнасиловать ее, в спальне ли, в роще, или на конюшне, – но похоже. Служанка была гораздо старше Лиры, но ее серо‑синие глаза горели тем же огнем, а длинные сальные волосы, выбившиеся из неряшливой косы, так же обрамляли узкое лицо с высокими скулами.

Раньше было проще. Раньше Лира была лишь фантазией, тенью, вздохом, звонким смехом и ароматом вербены. А потом он лишил ее невинности, и тень обрела цвет, форму, вкус и голос. Дни без нее наполнились ревностью, а ночи – болью и желанием на грани помешательства, но Раду упорно сидел в столице – не столько для того, чтобы девчонка привыкла к роли любовницы, сколько пытаясь доказать себе, что способен противостоять флеру.

А потом увидел синеглазую девку. И, как зачарованный, потащился за ней до самых кухонь.

Кажется, ее звали Мина.

Брыгово семя!

Раду вдруг подумал, что мать Лиры тоже была служанкой, что не забери он девчонку, та сейчас была бы такой же, как кухарка, – грязной изможденной игрушкой в руках солдатни, – и скрипнул зубами.

Разговор смолк, и граф неохотно поднял голову. Что еще? Он снова пропустил обращенный к нему вопрос? Проследил за взглядами соседей по столу и понял, что тонкий серебряный кубок в его руке смят чуть ли не в лепешку. Раду с усилием разжал пальцы и поднялся.

– Прошу прощения, господа, мне нужно вас покинуть.

 

Октябрь выдался морозным, сухим и очень ветреным. Ров замерз почти до самого дна, река стала, а пыльная поземка, гонимая биза[2], была такой плотной, что служанки не успевали вытирать подоконники в восточном крыле. Колючая серая крошка была везде – забивала нос и глаза, хрустела на зубах, и даже вернувшаяся с охоты пантера пахла не кровью и зверем, а старым пыльным ковриком.

Тимар озабоченно хмурился – с Сибиллом связи не было, а господин Левиньйе не смог остановить биза даже с помощью накопителей, лишь слегка добавил влаги в воздух, чтобы укрыть озимые тонким слоем снега.

– От Леса идет, лорд Орейо, – огорченно развел руками старик.

– И что делать?

– Ждать, пока закончится.

– …Знаешь, – сказал мне тем вечером Тимар, – иногда мне кажется, что сами боги хотят войны с Лизарией – зерна не хватает даже в урожайный год, а без привозной пшеницы, с вымерзшими озимыми у нас, с полностью пропавшим урожаем в графстве Дойера – из‑за потопа, помнишь? – будет голод.

– А если вывезти продукты из архипелагов?

– Тогда голодные бунты начнутся там, а мы не потянем войну на два фронта.

– Но можно купить? В Рау или Фарлессе, например, нет?

– В Рау? – усмехнулся Тим. – Если они нам что и продадут, то порченым. Все знают о грядущей войне, и все надеются, что она нас ослабит. Все – Рау, Меот, Фарлесс, верзейцы. Помогать нам не будут, торговать, снабжая, не станут. Или цены задерут так, что пшеница будет даже не золотой, а из чистого электрума.

– Но воевать зимой… А дороги? А снег? Холод? Ладно солдаты, но как согревать и поить лошадей? Почему не начать поход летом?

– Потому что даже с учетом княжеских амбаров зерна хватит на семь‑восемь месяцев – ровно на столько, чтобы пережить пару неурожаев, если затянуть пояса. А потом все, – объяснил Тимар. – Озимые в этом году в Лизарии не сеяли, сейчас там тоже подъедают запасы. За яровые в ожидании войны никто не возьмется. Если начнем летом, то вряд ли закончим к августу, выходит, снова пропустим сев. Уже в ноябре нам будет нечего есть, фураж тоже выйдет. Мы избежим голода, только если Йарра возьмет юг в ближайшие месяцы.

Я поморщилась и отвернулась: образ спасителя и кормильца никак не вязался с моими нынешними мыслями о графе.

Биза утих только к середине месяца. Просидев все две недели бури в замке, я теперь пораженно глядела на голую рощу, еще зеленую десять дней назад, на замерзший ров, на снежную кашу во дворе. При каждом выдохе изо рта шел пар, как из закипающего чайника.

– Я погуляю, – предупредила я начальника гарнизона.

– Не отходите далеко, госпожа, – попросил меня капитан.

– Помню‑помню, – отмахнулась я. – Десять минут.

Если я скроюсь из глаз на большее время, он вызовет Йарру и настучит о моем побеге. Но спрятаться в роще было негде, облетевшая, она насквозь просматривалась со стен, и капитан успокоился.

– «Не отходите далеко…» – бурчала я, перебираясь через ручей. – «Я всего лишь выполняю приказ…» А если Йарра ему прикажет с моста головой вниз прыгнуть – он тоже приказ выполнит?

Почему‑то казалось, что да.

Я взобралась на холм и остановилась под старым ясенем. Впереди, насколько хватало глаз, тянулась долина. Яркая и пестрая летом, сейчас она навевала лишь уныние и грусть – серая земля, серые кляксы снега на полях, серый дым из печных труб и серое небо, похожее на клочья грязной ваты. Ветер трепал полы плаща, рвал с головы капюшон, шаг за шагом толкал к обрыву.

В прошлом году я была здесь с Аланом, и он крепко держал меня, смеялся, что я похожа на пушинку одуванчика: отпусти – взлечу! В тот день в меня будто демон вселился – я напропалую флиртовала со своим другом, дразнила его; понимала, что это жестоко, что он любит меня, но остановиться не могла – так мальчишки со злым любопытством отрывают крылья стрекозам. Здесь, на краю обрыва, когда красно‑желтые листья ясеня скрыли нас от караульных на стенах, Алан решился меня обнять. Я позволила ему привлечь меня к груди, коснуться губами волос, а потом оттолкнула и бросилась прочь.

– Догоняй!..

Это произошло ровно за неделю до Эйльры. Где же ты сейчас, Алан?..

Тяжелые ладони легли мне на плечи, и я подумала, что схожу с ума. Зажмурилась, боясь поверить в чудо, и позволила развернуть себя. В нос ударил запах соли, йода… И шипра.

– Вы?..

В глазах защипало, в коленях, в животе разлилась противная слабость. Боги, я так надеялась, что граф уже не приедет! Что я ему надоела, что он нашел при дворе новую игрушку! Я даже свечи ставила, чтобы он мужскую силу потерял!

– Ты ожидала увидеть кого‑то другого?

– Нет, – прошептала я и отвернулась.

Йарра сжал мой подбородок, заставляя поднять голову, и его рот прижался к моим предательски дрожащим губам.

 

Позже я сидела в горячей ванне и тоскливо смотрела на часы, минутная стрелка которых описывала круг за кругом со скоростью, достойной призового скакуна. В восемь мне нужно быть в кабинете графа.

– Хочу, чтобы ты поужинала со мной сегодня, – сказал он, когда поцелуй закончился.

«Поужинала», как же. Это теперь так называется.

Впустив в напаренную ванную волну прохладного воздуха из спальни, вошла пантера. Мяукнула, требуя обратить на нее внимание, оперлась лапами на бортик и подставила лобастую голову, напрашиваясь на ласку. Хорошо, что ножки ванны вмонтированы в пол, иначе опрокинула бы – вес пантеры зашкаливал за тридцать стоунов.

– Радость моя усатая, морда ты клыкастая…

Кошка фыркнула и плеснула водой, требуя, чтобы я вылезала, – на часах было половина восьмого.

– Знаю, – вздохнула я. – Это тебя Тим прислал?

Я была благодарна брату за то, что он дал мне возможность побыть одной. Его сочувствующего, понимающего взгляда я бы точно не выдержала, устроив истерику.

Я вылезла из ванны, растерла тело грубым полотенцем – терпеть не могу мягкие. Привычно прошлась пробкой от духов за ушами, по груди и запястью – и вдруг сообразила, ЧТО я делаю. Бросилась обратно к воде, пытаясь смыть запах, но, втертый в распаренную кожу, он лишь усилился. Вот брыг, а… Теперь граф решит, что я специально для него готовилась.

Да пошел он!

– Гад, сволочь, ублюдок, скотина, недоумок, тупица, урод! Гад! – Я поняла, что повторяюсь, и замолчала. Запустила пальцы в волосы, прижалась лбом к запотевшей поверхности зеркала. Сколько займет «ужин»? Час? Два?..

Я надела рубашку, бриджи, мягкие тапки из тонкой кожи. Постояла у разожженного камина, давая волосам немного подсохнуть. Почувствовав мою нервозность, заурчала, заговорила Уголек, улеглась у двери, всем видом показывая, что мне лучше остаться внутри.

– Защитница моя… – Я крепко обняла кошачью шею и решительно встала. – Пусти. Если он придет сам – будет хуже.

По дороге к кабинету я не встретила в переходах ни одного человека. Интересно, это граф или Тим постарался?.. Подошла к высокой двери из темного дерева, подняла руку для стука… И поняла, что не могу. Просто не могу.

И уйти не могу.

Сползла по стене и уселась на пол, обняв колени.

Часы пробили восемь, половину девятого, девять, десять часов. Дверь распахнулась, и на пороге появился граф – злой, на скулах желваки, губы сжаты. Увидел меня и застыл.

– Ты почему здесь сидишь?.. Тьма тебя раздери, Лира! – зарычал он, не дождавшись ответа, и, рывком подняв меня на ноги, втолкнул в кабинет. Запер дверь.

– Брыгово семя, Лира!.. – хрипло выругался он, швырнув ключ на письменный стол. – Я хочу быть с тобой терпеливым, я пытаюсь быть терпеливым, но ты же!..

Не договорив, Йарра стиснул меня в объятиях и накрыл губы грубым поцелуем. Хорошо помню терпкий вкус табачного вина – ни разу не попробовав, я уже успела его возненавидеть, жадные руки, лихорадочно расстегивающие верхние пуговицы блузки, а потом, рывком, содравшие ее с меня через голову. Помню стук разлетевшихся жемчужин, украшавших манжеты, и неловко заломленные плечи – граф не потрудился снять блузу целиком. Помню его тяжелое дыхание, ладони на ягодицах, свой всхлип – когда Йарра поставил клеймо на моей шее, опрокинувшийся потолок, волчью шкуру, треск поленьев в камине, раздвинутые коленом бедра и короткий дискомфорт. Помню, как он замер, позволяя мне привыкнуть, его перекошенное от страсти лицо и бляху ремня, холодившую бок, – граф даже не разделся, лишь расстегнул брюки – и громкий, животный стон в конце. Помню все – как он скатился с меня, как вытянулся рядом, поправляя одежду, как глухо засмеялся чему‑то. Помню так, словно это было вчера. Сегодня. Час назад. Стоит закрыть глаза, и я все еще слышу его тихое:

– Жива?

И чувствую поцелуй в плечо.

Я отодвинулась, а граф поморщился – его всегда злила моя подчеркнутая неприязнь. Он вскочил, налил себе вина, глядя, как я воюю с рукавами перекрутившейся и связавшей мне запястья рубашки.

– Помочь?

Ответом я его не удостоила, отвернулась к огню в камине. Жар высушил выступившие слезы, приподнял пушистые волоски на висках. Йарра оттащил меня от пламени.

– С ума сошла? Хочешь ожечься?

Помог мне выпростать руки из рукавов, растер следы от впившегося в кожу шелка и жемчужин.

– Ты голодна? – тихо спросил он. – Пить хочешь? Твою мать, Лира! – встряхнул он меня. – Ты так и будешь молчать?!

Я упрямо закусила губу и отвернулась.

– Ну, молчи.

Йарра сел, прислонившись к стене, притянул меня к себе, устроив на коленях. Меня трясло – не от холода, от нервов, я все пыталась прикрыть грудь, стиснуть ноги, и впервые жалела, что, подобно благороднорожденным леди, вывела с тела лишние волоски.

Мужские губы путешествовали по моей шее, по затылку. Вверх‑вниз, до самого плеча. Вверх‑вниз, пощипывая мочки ушей, покусывая их, когда я, дрожа, пыталась увернуться от настойчивого рта, от горячих рук. Вверх‑вниз, пока я не сдалась, не замерла, позволив ему ласкать меня.

– Ты пахнешь летом… – прошептал Йарра. – Лира моя…

И накрыл рот долгим поцелуем, прежде чем я успела возразить.

Это был его первый нежный поцелуй. По‑настоящему нежный. Помню, я зажмурилась, когда его губы прильнули к моим, готовая к смятому рту, к болезненному укусу, как бывало не раз, к его языку, бесцеремонно толкающему мой, – и удивленно распахнула глаза, почувствовав ласку. Наткнулась на его взгляд и поспешно опустила ресницы, но он успел разглядеть мои изумление и недоверие. И легкую ноту восторга.

– Еще? – спросил граф, выписывая большим пальцем узоры у меня на щеке.

Я осторожно кивнула – понимала, что именно этого он ждет, – и… не пожалела.

Поцелуи Йарры стали нежными и сладкими, как южный шоколад, руки осторожными, а движения мучительно‑медленными. Не было больше ни стальных объятий, в которых, кажется, вот‑вот задохнешься, ни жестокой страсти, ни грубой ласки, от которой недолго рехнуться.

Лишь нега, томление и странная неудовлетворенность.

И тревожные мурашки по телу.

И колотящееся, будто лигу пробежала, сердце.

И неожиданно острое желание обнять графа, прижаться к нему, почувствовать его глубже, полнее. Помню, я опешила. И уперлась в его плечи, умоляя остановиться, испугавшись теперь уже не его, а своих чувств. До сих пор не знаю, как он сдержался и где нашел силы меня успокаивать. И продолжать только тогда, когда я сама рефлекторно шевельнула бедрами.

А потом был восторг, и тот самый полет, о котором, как я успела решить, врут книги, и вязкая бархатная темнота, и стон графа одновременно с моим.

Йарра очнулся первым. Чуть приподнялся на локтях, покрывая мое лицо поцелуями.

– Кошка дикая, – улыбнулся он, – ты мне всю спину расцарапала. – И засмеялся при виде моих расширившихся глаз, когда я вдруг сообразила, что одна моя рука по‑прежнему лежит на его плече, а другая на голых ягодицах.

– Вы!.. Вы!.. – задохнулась от возмущения я и рванулась. – Пустите!

Йарра захохотал еще обиднее, поймал мои запястья, прижимая их к шкуре.

– А я уже хотел было спросить, кто эта покорная девица и куда она дела Лиру!

Завизжав, я забилась под ним, укусила за плечо, боднула головой. Йарра навалился на меня, зажал рот ладонью, прерывая поток оскорблений.

– Тебе Тимар никогда рот с мылом не мыл?

– У! Угу! Гу! – замычала я и попыталась испепелить его взглядом.

– Жуткое зрелище, – прокомментировал Йарра. – Я сейчас уберу руку, но, Лира, насчет мыла я не шутил.

Ладонь он убрал… и едва успел отдернуть голову, когда я клацнула зубами перед его носом.

– О боги… – Граф спустился ниже, целуя мне плечи, грудь. – Тебе не надоело драться? Тебе же хорошо со мной…

– Плохо!

– Да ну?

– Да!

– А если так? – Его рот сомкнулся на соске, потянул, и я закусила губу, сдерживая крик.

– Да!

– А вот так?

О боги!.. Он хочет еще? И забрыкалась:

– Да!

– Так тоже плохо? – Йарра вдруг поднял мою ногу, забросив ее себе на плечо, и прижался губами к чувствительному месту под коленом.

Надеюсь, он смог расслышать мое «да» среди стонов.

 

– Лира, проснись.

– У…

– Лира, мне пора.

– Угу… – Она даже глаз не открыла.

Уже одевшийся, Раду опустился рядом с ней на одно колено. Светлая кожа девушки разительно контрастировала с зимним мехом черного волка, и ладонь сама легла на хрупкое плечо. Скользнула ниже, сжав аккуратный холмик упругой груди. Пальцы ущипнули затвердевший сосок, и Лира застонала.

– Ну не надо, пожалуйста… Вы же и так всю ночь мне спать не давали…

Раду покосился на часы на каминной полке и неохотно убрал руку.

– Оденься хотя бы, – проворчал он, отворачиваясь. Розовые лепестки девичьих губ манили, искушали, а темное пятно от поцелуя на шее вызывало едва контролируемый приступ желания.

– Вы рубашку испортили, – равнодушно пробормотала Лира, и граф тихо выругался. Рывком стянул с себя шерстяную тунику, как куклу, одел в нее слабо сопротивляющуюся девушку.

– Колется…

– Потерпишь. – Туника, доходившая ему до середины бедра, укрыла Лиру балахоном, закрывающим колени. – Держись за шею, – велел он, поднимая девушку на руки.

– Куда вы меня несете? – вяло спросила она.

– В твою спальню.

Крепко прижимая спящую девушку к груди, Раду вышел из кабинета, пинком ноги захлопнул дверь… и остановился, будто на стену налетел, – в коридоре, всего в нескольких шагах, сидел Тимар. Сидел достаточно близко, чтобы слышать все происходящее ночью.

Глубоко вдыхая запах вербены и лайма, Йарра прикрыл глаза, успокаивая поднявшуюся волной ярость. Если бы не Лира на руках, он, скорее всего, свернул бы наглецу шею. Или нос – хорошего секретаря найти сложно.

– Как видишь, я ее не съел.

– Вижу, – кивнул Тимар. – И безмерно этому рад. Позвольте мне? – Орейо шагнул ближе, пытаясь забрать сестру.

Глаза графа из светло‑голубых стали стальными.

– Пошел вон, – прошипел он, оттолкнул парня плечом и быстро зашагал по коридору.

А Лира спала. Спала, доверчиво прижавшись щекой к его груди, и забавно морщила нос во сне. Ее не разбудили ни перебранка, ни ворчание графа, обнаружившего, что покои, соседствующие с его спальней, заперты, ни даже поцелуй – Раду не смог отказать себе в удовольствии почувствовать вкус ее губ перед уходом.

 

9

 

Записка, придавленная ниткой радужных опалов, гласила, что Его брыгово Сиятельство собирается навещать меня по средам и субботам. Радуйся, Лира! Рассерженно фыркнув, я смяла и бросила бумагу под кровать. Опалы я бы с удовольствием швырнула туда же, если б не предчувствие, что граф меня на этой нитке повесит.

Проснувшись поздним вечером, я долго соображала, где нахожусь, – кровать лишь ненамного шире моей кушетки, жесткий матрас, жесткая подушка, тонкое одеяло, темная громадина шкафа, прогоревший камин, белеющие штукатуркой стены без следов какой‑либо обивки, голый каменный пол с единственной шкурой у постели. Потом сообразила, что, кроме одеяла, укрыта еще и мужским плащом с толстым меховым подбоем, увидела записку и наконец узнала спальню графа – я была в ней однажды, шесть лет назад, когда он очнулся после нападения мантикоры и впервые почувствовал зов флера.

Я поманила магический светильник, силясь прочитать убористые строчки.

– Ярче!

Зашипела, когда брызги света ударили по глазам, проморгалась и наконец разобрала: «Вынужден тебя покинуть – дела. Постараюсь выкраивать время по субботам и точно буду по средам. Р.В.»

«Р.В.» – Раду Виоре, но все, кроме Галии, звали его по титулу – Йаррой.

– «Вынужден покинуть», – бухтела я, рассматривая в зеркале пятно на шее. Удивительно, но других следов в этот раз больше не было, даже на руках. – Да чтоб вы провалились!

Само собой, такого удовольствия он мне не доставил. Не провалился, не утопился, не свалился с лестницы, чего я ему искренне желала, его даже холера не брала! И регулярно приезжал в замок.

 

– Тимар, что любит твоя сестра?

– Что, простите?

– Орейо, у тебя со слухом проблемы? – Амулет связи искажал голос, и казалось, что граф страдает зубной болью.

– Лира… Секунду… Молочный шоколад с изюмом, свежие вишни, верховую езду, шелк, но только тот, что легкий, плотный ей не нравится, кашемир, замшевые митенки, жемчуг и дамские романы, особенно истории об Эванджелине.

– О ком?

– «Эванджелина – повелительница духов», «Эванджелина – несчастье короля», «Эванджелина – искушение шейха» – неужели не слышали? – Тимар прикусил палец, чтобы не рассмеяться.

– Слава Светлым, нет.

– Кроме того, она учит ассаши и недавно жаловалась, что свитков не достать – не то что подлинников, но даже копий.

– Ясно. Благодарю.

– Не за что, Ваше Сиятельство.

 

Хуже всего было по средам.

По субботам князь устраивал приемы, покидать которые раньше Его Светлости было, мягко говоря, неразумно, и потому граф приезжал в замок поздней ночью, всего на несколько часов – утром в Рассветном начинались маневры флота. Я же к его появлению успевала вымотаться на полосе препятствий так, что засыпала на ходу, и мне было глубоко плевать, куда меня несут, – лишь бы не будили.

Хорошо помню те осенние вечера – стылую мглу и колючие снежинки в лицо, боль в легких от морозного воздуха и мечущееся пламя горящих смоляных бочек, оледенелые бревна частоколов, стоящие колом канаты и сдавленные ругательства Кайна и Дирка за спиной, почему‑то решивших, что обязаны бегать вместе со мной. Зато ночей совсем не помню. Кажется, поцелуи, кажется, губы на груди и мозолистые ладони на бедрах. И шипр. После ночи с графом я вся пахла шипром, а во рту был вкус табачного вина, который не могла перебить даже гвоздика.

А по средам было плохо. По средам Йарра приезжал сразу после обеда и оставался до утра четверга – подписывал подготовленные Тимом документы, просматривал привезенные с собой отчеты, иногда что‑то чертил на морских картах – и все это обсуждал со мной. Зачем‑то.

От игры в молчанку граф отучил меня быстро. Еще секунду назад что‑то рассказывающий о вымоченных в льняном масле досках, он вдруг замолчал и решительно запер дверь кабинета.

– Ну, раз ты не хочешь разговаривать…

– Хочу! – вскинулась я, впервые за день посмотрев ему в лицо.

– Нет уж, – усмехнулся он. – Теперь – я хочу…

И мы разговаривали, да. Как раньше, до того, как я стала его девкой. Граф учил меня разбираться в морских картах, навигации, карте звездного неба.

– Зачем? Есть же магнитная игла.

– А если она сломается? – щелкнул меня по носу Йарра.

– А если звезд не видно?

– Значит, ориентируйся на свою внутреннюю иглу. Закрой глаза, – велел он.

Я послушно зажмурилась, а он раскрутил меня, как юлу.

– Ну? Где север?

– Тут? – И заалела, когда граф поймал губами выставленный мной палец.

Он рассказывал о происходящем на материке и на архипелагах, об истоках и подоплеке тех или иных событий, о разнице между причиной и предлогом. Четко, ясно, с примерами. Иногда на лизарийском, иногда на меотском языках. Учил меня основам языка рау и объяснял идиомы островных наречий. Вместе с ним я читала отчеты о состоянии армии, флота, дорог, торговли, о наступлении и удержании Леса, о добыче угля и выплавке стали.

С Йаррой было интересно, и порой я забывалась – бегала вокруг стола, прослеживая пальцем течения на расстеленном полотнище карты, заглядывала через его плечо, когда он, веселясь, поворачивал документ так, что тот невозможно было прочесть, спорила до хрипоты, доказывая свою правоту и выводя десятки алхимических формул – в чем в чем, а в том, как смешать что‑нибудь убойно‑самовозгорающееся и ядовитое, я неплохо разбиралась. Ломать же всегда интереснее. В такие моменты даже его рука на моей талии не раздражала. А была она там почти всегда. Или на бедре. Иногда – в заднем кармане бриджей, или под туникой, на пояснице. Йарра приучал меня к себе – к прикосновениям, к голосу, к запаху, к уколу колючей щеки, когда он терся ею о мою, к складке справа от губ – от кривой усмешки, заменявшей ему улыбку. К ритму дыхания, к контрасту наших рук, к размеренному стуку сердца, к тонкому шраму над бровью, который видно только вблизи. Я дергалась, отталкивала графа, шипела, отпрыгивала – и все равно оказывалась у него на коленях.

И были поцелуи. Легкие, осторожные касания твердых губ завораживали, дразнили, дыхание смешивалось, и только Светлые знали, чего мне стоило сидеть смирно, когда по телу разливалась горячая волна, когда внизу живота все сжималось, стоило графу запустить руку мне в волосы, лаская затылок, когда соски собирались в твердые горошины от одного его урчащего «Лир‑р‑ра».

– Не надо…

– Что не надо?

– Не надо так…

– Не надо так?.. Или вот так, мм?.. Лира моя…

Порой он увлекался, и его ладони стискивали мое лицо, а поцелуй становился болезненно‑жестким, жадным. Хозяйским. Но Йарра быстро приходил в себя и снова, как паук доверчивую мушку, опутывал меня тщательно сдерживаемой страстью и неторопливой нежностью. А потом сталкивал с колен:

– Какое построение используется, если войско окружено превосходящим противником?

И я, раскрасневшаяся, возбужденная, вцеплялась в стол так, что белели костяшки пальцев:

– Орбис, Ваше Сиятельство.

– Замечательно. Спустя всего две недели ты это запомнила. И будь добра, не ломай столешницу.

А потом мы вместе ужинали, и граф, вместо того чтобы использовать лежащую перед ним салфетку, собирал губами и языком крошки песочного печенья с пальцев, а я сидела, как на иголках, очень ярко представляя себе, что еще умеет делать его язык. Доходило до того, что я ждала наступления ночи едва ли с меньшим нетерпением, чем Йарра.

И это было хуже всего – даже хуже, чем откровенное насилие, – тогда я могла бы ненавидеть графа за унижение и причиняемую боль. Но тому, что он делал сейчас, ненависть я противопоставить не могла. Понимала, что должна, хотела, но не могла. Не получалось.

– Зачем он это делает, Уголек? Я же и так его шлюха, я же никуда не денусь – за мной следят, как за княжескими регалиями! Почему он так себя ведет? Для чего все это? Его уроки, его подарки, его… – Я даже пантере стеснялась сказать «поцелуи». – На приемах он представляет меня чуть ли не женой!.. Зачем он играет со мной, Уголек? Мне же больно…

Пантера сочувствующе скалилась, и подвеска в виде волка на ее ошейнике – еще одно мое «зачем?..» – светилась в темноте кладовки.

Граф с легкостью разбивал, растаптывал броню, за которой я пыталась спрятать чувства и эмоции, вытряхивал меня настоящую, голую, ранимую, не позволяя отрешиться от его слов и поступков. Зачем?! Ему не все равно?

Меня добили вишни – корзинка свежих вишен в начале декабря – и толстая папка, перевязанная бархатной лентой, с черновиком еще даже не отданной в типографию «Неукротимой Эванджелины».

– Зачем? – хрипло спросила я.

– Что «зачем»? – повернулся меняющий рубашку Йарра.

– Зачем это все? – я сглотнула образовавшийся в горле ком. – Зачем подарки? Эти украшения, – вскочив с кровати, я открыла шкатулку, набитую подаренными драгоценностями, – эти наряды? – Обвиняемое мной яблочно‑зеленое платье мерцало мелкими изумрудами.

– Лира…

– Нет, не трогайте меня! Не сейчас, не надо, пожалуйста, дайте договорить! – я уперлась в его плечи, отталкивая. Меня трясло, как в лихорадке. – Пожалуйста.

Граф медленно разжал руки и отступил.

– Что вам от меня нужно?! – убито заговорила я. Обняла себя за плечи, пытаясь согреться. – Зачем ваши уроки, зачем подарки, достойные княжны? Я же смесок, ваша девка, ваша собственность, я никуда от вас не денусь! Для чего вы все это делаете?!

Йарра скрестил руки на груди, сверля меня теряющими голубизну глазами.

– Уроки – потому, что мне нравится проводить с тобой время. Подарки – потому, что я могу их дарить. Я не понимаю, что тебя не устраивает, Лира. То, что я добр? Что щедр? Что?

– Зачем вы ко мне в душу лезете, Ваше Сиятельство? – опустила голову я.

– Боги, как же вы, женщины, любите все усложнять! – Граф отвернулся, застегивая пуговицы рубашки, и бросил через плечо: – Одевайся, я не люблю опаздывать.

А еще он очень не любил, когда я задавала неудобные вопросы. И когда сидела вот так – сломанной куклой. И еще больше – когда я отворачивалась, пряча лицо.

– Если мои подарки доводят тебя до подобного состояния – их больше не будет, – сухо сказал Йарра. Надел камзол, пристегнул кинжал, увидел, как я дрожащими руками пытаюсь натянуть чулок, и ругнулся.

– Сегодня останемся дома.

 

Сон, как и Стефан, пришел около полуночи.

– Ли‑и‑ра… Где ты, малы‑ышка?

Я сижу в темном углу спальни, прямо под открытым окном, и ветер раздувает передо мной тонкие газовые занавески.

Пахнет лилиями и кровью.

– Ли‑ира‑а… Негодная ты девчонка…

Снежная пыль серебрится в лунном свете, осыпается мелкой водяной пылью мне на голову, на голые плечи, открытые разорванным платьем. В ушах – звон от пощечины, сквозь который пробивается хриплое:

– Ли‑и‑и‑ра‑а‑а… Я все равно найду тебя…

Спальня, почему‑то очень длинная, как коридор, опоясывающий замок, и такая же узкая. И там, в дальнем конце, у двери, стоит темная фигура. Я не могу разглядеть лица, но точно знаю, что это – ОН. И что бежать – некуда, потому что двоим в этом коридоре не разминуться.

– Ли‑и‑ра‑а…

 

Я билась, задыхаясь в тесных объятиях.

– Нет! Не надо! Господин Стефан! НЕТ!

– Лира, это сон!

– Не надо! НЕТ! НЕ‑Е‑ЕТ!

Рот зажала сильная рука.

– Ты сейчас весь замок перебудишь!

Я царапалась, кусалась, пытаясь вывернуться из‑под навалившегося на меня мужчины. Сейчас он сожмет мне горло, и все…

– Это я, Лира! Раду! Не Стефан!…Да посмотри же на меня!

Замычав, я замотала головой, выгнулась и снова рухнула на матрас.

– Просто открой глаза. Лира, слышишь? Открой глаза! Просто открой. На счет три, хорошо? Раз… Два… Да какого тролля! – Лицо обожгло пощечиной, я вскрикнула от боли в прикушенном языке, и сон наконец‑то исчез, рассыпался звонкими стекляшками калейдоскопа.

Йарра привлек меня к себе и крепко обнял.

Я уткнулась ему в грудь, тяжело дыша и чувствуя, как по спине, по лицу, по груди стекают капли пота. Граф осторожно перебирал мои волосы на затылке, укачивал, как ребенка, и шептал какие‑то глупости, что никому меня не отдаст – ни Стефану, ни самому Корису, реши Темный тут появиться.

– Можно я умоюсь?

Я долго плескалась в его ванной, смывая пот и липкий страх, долго вытиралась, рассматривая бритвенные принадлежности и банный халат, которым граф на моей памяти ни разу не пользовался. На одной из полок стоял флакон с одеколоном Йарры. Воровато оглянувшись на дверь, я отвинтила крышку, вдохнула разлившийся аромат шипра, кожи, табака и пачулей. Боги, какой чудесный запах! Совсем не похожий на проклятые белые лилии…

К моему возвращению слуги успели сменить постель. Одетый в брюки граф лежал на хрустящих от крахмала простынях и лениво просматривал рукопись «Эванджелины».

– Зачем она сбежала от короля?

– Он казнил ее мужа, – тихо сказала я, забираясь в постель и уже под одеялом избавляясь от полотенца.

– Но муж же жив, – нахмурился граф. – Вот, написано!

– На самом деле король его помиловал и инсценировал казнь, потому что уважал его как человека, но граф Таори был слишком богат и влиятелен, и…

– Боги, что за чушь ты читаешь, – фыркнул Йарра, приглушая светильник и устраивая меня на плече. – Соперников и конкурентов не отпускают, при всем уважении их тихо удавливают или травят.

Я отодвинулась.

Он притянул снова.

Я затихла, позволяя ему играть с пальцами на моей руке.

– Кошмар приснился из‑за моих подарков?

– Что?.. Нет. Это мой особый кошмар, еще с детства, – грустно улыбнулась я.

– Часто?..

– Часто. Но обычно Тим успевает меня разбудить, у него очень чуткий сон.

– Та‑ак, – протянул Йарра, и татуировка больно уколола ухо искрами раздражения. – Значит, тебя Тимар все еще будит? Я кому велел переехать?!

Граф приподнялся, навис надо мной, рассерженно глядя в глаза.

– Мне не нравятся покои Галии, – буркнула я.

– Значит, живи в моих!

– Что, с пантерой?

– Да хоть с гоблином, я всего два раза в неделю здесь бываю!

Граф злился, но это была совсем не та злость, что заставляла сжиматься в комок и пытаться слиться с мебелью. Подобные вспышки меня скорее веселили.

– Я подумаю.

Притворно зарычав, Йарра прижался к моим губам в крепком поцелуе. Тоже не страшном. Кто бы мог подумать, что Его Сиятельство, великий и ужасный Райанский Волк, будет пытаться отвлечь меня от страшного сна!

…как ненавидеть его после этого?..

А «Эванджелину» я все‑таки прочитала, хоть и обещала себе к ней не прикасаться. Открыла папку… и пропала. Если бы Тим не напоминал мне, что нужно поесть, а организм – о естественных нуждах, я бы вросла в кресло. Помню еще, я все огрызалась на Тимара, пытавшегося выгнать меня на улицу.

– Отстань, – когда братец дернул меня за вихры.

– Уйди, – когда его руки начали разминать мне шею. – Хотя ладно, продолжай.

– Ты с ума сошел?! – завопила я и вцепилась зубами в мужскую руку, вдруг оказавшуюся слишком близко к вырезу рубашки. – Вы?..

– Ну и зубы у тебя, – скривился граф, рассматривая наливающийся кровью укус.

– Простите… Я испугалась… А разве сегодня среда?

– Пятница. Я ненадолго.

 

– …Мне показалось или я слышал хлопок телепорта? – заглянул в библиотеку Тим.

– Показалось, – проворчала я, прячась за книжными стеллажами, где спешно застегивала рубашку и поправляла ремень на бриджах. Йарра действительно пробыл недолго, но этого хватило, чтобы я походила на жертву урагана.

– Ну, значит, показалось, – покладисто согласился Тимар. – Все хочу спросить – как у тебя с графом?

– Чудесно, – проворчала я. – Тебе‑то что?

– Мне? Любопытствую. – Судя по звукам, Тим устраивался в библиотеке надолго. – Это не твоя пуговица на полу?..

Лярвин дол!

– А с графом вы отличная пара.

– Тим, я сейчас тебя стукну.

– За что?

Услышав приближающиеся шаги, я вытащила первую попавшуюся книгу и раскрыла на середине.

– За неуемное любопытство!

Тимар прислонился к шкафу, стараясь не давить на больную ногу, растер бедро, откинул за спину свесившуюся косу.

– Я просто хочу, чтобы у тебя все было хорошо, а для этого нужно, чтобы ты прекратила накручивать себя и трепать нервы Его Сиятельству.

– Ему потреплешь, как же!

– Тебе это неплохо удается. – Тим вдруг фыркнул. – Ты книгу вверх ногами держишь!

Брыг!

Захлопнув том, я запихнула его на место и попыталась протиснуться мимо Тимара, но брат поймал меня за талию.

– Нет уж, от разговора ты не сбежишь. Служанки слышали, как вы позавчера ругались – из‑за чего?

– Я не хочу об этом говорить. Пусти, – задергалась я.

– Не пущу. Давай пошипи на меня.

У Тима очень светлая улыбка, преображающая его нервное лицо с тонкими чертами. И веснушки… Яркие солнечные крапинки на носу и под глазами, которые он все пытается вывести огуречным бальзамом. Люблю его…

– Я тоже тебя люблю, – Тим погладил меня по волосам, по спине. – Рассказывай, что ты себе навыдумывала? Эли подробностей не слышала, боялась долго у двери стоять.

Не выдержав, я засмеялась.

– Сумасшедший! А если бы граф узнал, что ты велел за нами шпионить?

– Думаю, он бы мне нос свернул набок. Так что рассказывай сама, не заставляй меня рисковать чудесным профилем.

Вздохнув, я уткнулась ему в плечо.

– Он ведет себя, как мой друг. Я не понимаю зачем, Тим? Для чего? Он же мой хозяин и господин, я же все равно сделаю что бы он ни велел. А он… Понимаешь, я боюсь ему верить! Я уже считала его другом, и что из этого вышло?

– М‑да… – Тим отстранился и, опираясь на мое плечо, пошел к креслу. – Болит, зараза! Никак к метели. Садись, – кивнул он на стул. – Как говорится, отсутствие женского воспитания налицо… Лира, ты же умная девушка, неужели в твою хорошенькую головку никогда не приходила идея, что ты ему просто нравишься? И что подарками он выказывает свое расположение? Или ты ждешь, что он рухнет на колени с воплем: «Любимая, я жить без тебя не могу?» Что серенады петь начнет? Лира, он граф, Первый Советник князя, он начинал службу простым капитаном, а стал Лордом‑Адмиралом! Сам! Без протекции отца! Ты всерьез считаешь, что в Его Сиятельстве можно отыскать хоть каплю романтизма? Ему тридцать семь, Лира! Он взрослый мужчина, как ты правильно сказала, твой хозяин – и чтобы сопли на кулак мотал, добиваясь твоего расположения? Он привык просто БРАТЬ, ничего не давая взамен, тебя же засыпает подарками, о которых Галия могла только мечтать! Он позволяет тебе то, за что другую уже давно отправил бы в казармы, на потеху солдатне, или просто высек. Какие еще доказательства тебе нужны, скажи?..

 

…мне действительно позволялось многое.

Я была в легком шоке, когда узнала, что обыденные для меня вещи недоступны другим леди – не то что признанным бастардам, но даже законнорожденным. Книги, учеба, уроки верховой езды и плавания – все то, что долгое время я считала обременительной обязанностью, вдруг оказалось редкой привилегией, возможным капризом отца или опекуна. О прогулках в одиночестве, без десятки компаньонок, о горной пантере в спальне, о разговоре на равных, о ежемесячно выделяемых деньгах, которые я могла тратить по своему усмотрению, даже не упоминаю.

Хорошо помню один из вечеров, устроенных в честь графа парой его баронов. Я, как посмеивался Йарра, бунтовала, отказываясь надевать платье – холодно, неудобно, на грудь все пялятся, и Его Сиятельство позволил остаться в чем есть, удовлетворился иллюзией, делающей меня старше и… как бы это сказать, более развитой. В чем есть – это в брюках, рубашке, короткой меховой жилетке и невысоких сапожках. И c залихватским платком на шее, прикрывающим следы страсти графа. Когда слуга принял мой плащ, тишина в зале наступила гробовая – не то чтобы общественность не знала, что в домашней обстановке я предпочитаю одежду пажа, но такой откровенный вызов приличиям и устоям! Штаны носили только оголтелые наемницы и магианы. И я.

Охота еще была.

В ответ на мой умоляющий взгляд Йарра кивнул:

– Развлекайся. – И чуть придержал коня.

А я возглавила загонщиков, пустив Ворону вскачь впервые за год, и отпустила поводья, только когда не менее довольная, чем я, кобыла выбилась из сил. Тогда же я позволила псам взять след – до этого они, гонимые флером, просто бежали по лесным тропам. Помню обалдевшего лося в кустах – свора лишь облаяла его и понеслась дальше.

– Беги, сохатый! У тебя сегодня счастливый день!

– …Накаталась? – спросил граф, когда догнал меня. – Шапка где?

– Ой… Потеряла, кажется, – спохватилась я.

– Ой, – передразнил граф и натянул мне на нос капюшон плаща.

Йарра даже пощечину мне простил.

Тем вечером мы были на стрельбище, и Его Сиятельство, якобы рассказывая что‑то серьезное и, несомненно, важное, шептал мне на ухо такое!.. Такое!.. У меня даже кончики волос покраснели. Я едва дождалась, пока капитаны десяток отвернутся, давая отмашку следующим арбалетчикам, и, вырвавшись, со всех ног бросилась в конюшню. Граф догнал меня почти сразу, схватил за плечо, развернул, и…

– Ты в своем уме? – ровно спросил он.

На его щеке алел отпечаток моей ладони.

– А вы! Вы!.. – задыхаясь от страха и возмущения, выкрикнула я. – Вы думаете, какие гадости говорите?

– Гадости? Когда я их делаю, а не говорю, тебя все устраивает!

– А вот и нет! – сообразив, что если не получила оплеуху сразу, то мне уже ничего не грозит, я осмелела.

– Нет, значит? – В глазах у Йарры зажглись шальные огоньки. – Как говорят в Рау, вызов принят… – Граф схватил меня за локоть и втолкнул в стойло к своему жеребцу.

– Нас же увидят!..

– Кричи громче, тогда и увидят, и услышат…

– …Ваше Сиятельство, я не могу, он смотрит!

– Стрига, похабник копытный, отвернись!..

А еще была Айрин, дочь одного из баронетов на службе Йарры. Эта тринадцатилетняя девочка‑девушка появилась на званом вечере с жутким гримом на лице, укрытом плотной вуалью. На нее косились, ей в спину неслись шепотки – о, как хорошо я помню эти приглушенные голоса, отравлявшие мне детство! – а я все пыталась понять, какой сумасшедший решил испортить ее еще детскую кожу белилами и пудрой. И только в дамской комнате я поняла, что грим и вуаль были призваны скрыть жуткие синяки.

– Простите, я не знала, что вы здесь, – прошептала девушка, спешно опуская на лицо кисею, но я уже увидела разбитые губы и заплывшие глаза.

– Красиво, – сказала я, перекрыв выход. – Кто это тебя так?

– Отец.

– За что?!

– Я сама виновата… Простите, госпожа, я не хочу заставлять отца волноваться, мне нужно…

– Тебе нужно грим поправить. Сядь.

По лицу меня не били никогда. Само собой, в детстве Тим меня порол, и не раз – но за дело, и оплеухи я получала, одну так даже заслуженно. Но чтоб вот так, по лицу, превращая его в уродливую маску…

Айрин была влюблена в двадцатилетнего юношу, соседа, служившего помощником капитана на флоте, а отец желал выдать ее не за нищего мальчишку, а за богатого рыцаря. Девушка посмела спорить.

– Ваше Сиятельство, вы можете вмешиваться в семейные дела вассалов? – не вытерпела я, когда мы возвращались домой.

– Могу. – Йарра сразу понял, к чему я веду. – Но не буду.

– Почему? Вы же видели, что баронет Шойс сделал с дочерью! Он же мог ее убить!

– И был бы в своем праве, – пожал плечами граф. – Это его дочь.

– А вы его господин! Ваше Сиятельство! – Я подтолкнула Ворону коленями, перегораживая дорогу.

Йарра придержал зло всхрапнувшего Стригу:

– Что ты от меня хочешь, Лира?

Речь я заготовила еще в гостях. И даже отрепетировала.

– Разрешите Айрин выйти замуж за ее капитана! Да, Дэройс пока помощник, но представьте, какой стимул он получит, если обязательным условием свадьбы будет его офицерская должность!.. И девушка как раз успеет подрасти, ей же всего тринадцать! Как можно отдать ее… – Я чуть не ляпнула «тридцатилетнему старику». – Как можно отдать ее тому пивному бочонку?

– Ты предлагаешь мне поссориться с двумя вассалами? – сверкнул глазами Йарра.

– Зато вы получите по гроб жизни обязанного вам офицера!.. Ну Ваше Сиятельство! – взмолилась я, вцепившись в его руку. – Ну пожалуйста! Вам же ничего не стоит! Я прошу вас… – еле слышно добавила я, понимая, что хватать графа за рукава все‑таки не следовало. И дорогу перекрывать, пожалуй, тоже. – Простите…

– Да брыг с тобой! – Граф вдруг сморщился, будто у него разом заболели все зубы. – Будет ей свадьба! Завтра поговорю с Шойсом.

 

– А сейчас ты думаешь, в чем причина его симпатии – ты сама или флер, – проницательно прищурился Тимар. – Не будь дурой, Лира. Флер – это часть тебя, не противопоставляй себя ему, лучше использовать научись… И да, можешь не благодарить! Заранее не за что!

Терпеть не могу, когда озвучивают мои мысли еще до того, как я их в голове сформулировала. Как он это делает?!

– Я просто слишком хорошо тебя знаю, – самодовольно усмехнулся Тим.

– Р‑р‑р‑р!

 

Постукивая пальцами по подлокотнику кресла, Раду внимательно прислушивался к разговору брата и сестры.

– Я просто слишком хорошо тебя знаю, – брызнул искрами амулет связи.

– Р‑р‑р‑р!

Смех, шаги, хлопнувшая дверь. Шелест бумаг и усталый голос Тимара:

– Это подло, Ваше Сиятельство. Вы играете ее чувствами, как…

– Подло – это флер, Орейо, – оскалился Йарра. – Не переживай, я буду хорошо с ней обращаться.

– Но если она к вам привяжется? – тихо спросил Тим.

– Значит, будет лучше исполнять приказы.

 

В День Поворота повалил снег. Крупный, хлопьями размером с голубиное яйцо, он в течение пары часов засыпал двор чуть ли не по колено. Помню, я стояла у парапета на западной террасе, грела ладони о высокий стакан с горячим глинтвейном, а снежинки все сыпались, сыпались, сыпались… Цеплялись за ресницы, наметали островерхие сугробы на макушке и плечах, щекотали нос. Пахло свежестью, хвоей, еловой смолой и имбирными пряниками. И еще чем‑то таким вкусным и очень‑очень холодным, как замороженные сливки с ванилью.

Граф разрешил устроить праздник, мне даже уговаривать не пришлось. Хмыкнул, кивнул, оставил денег. Я попробовала заикнуться, что у меня есть – пять ежемесячных золотых тратить было просто некуда, но Йарра велел не болтать глупостей. Я и не стала, приготовила подарки всем живущим в замке: гарнизону и свободным слугам – премии, островитянкам – теплые шали, старому служителю Светлых – новую мантию, а солдатской детворе – сладости и медяки. Но если с премиями все прошло отлично, то с одеждой и конфетами случился затык. Не привыкла я чувствовать себя благодетельницей.

И Куколка вспомнилась – с ее подачками, швыряемыми голодной малышне с балкона. Противно стало.

Раздачу одежды я свалила на госпожу Миару, домоправительницу, а мешок с конфетами оставила в классной комнате, предоставив дележ учителям. Правда, от благодарностей все равно сбежать не удалось – сначала ко мне явились слуги, потом, пугливыми зайцами, островитянки, и наконец начальник гарнизона. А от окружившей детворы я еле отбилась.

– Спасибо, госпожа! Спасибо, госпожа Орейо!

 

– Мне, княжна! Бросайте мне!

 

Своих оторви‑да‑выбрось я вытащила из холодной, куда их посадил за прогул службы начальник разъездов, Сэли подсунула одноразовый связник – его силы хватит на короткий разговор со Степью, Тиму традиционно подарила одеколон, а графу… Брыг его знает, что графам дарят. Особенно на их же деньги.

С Йаррой я решила помириться.

Не для вида, чтобы избежать его раздражения, а по‑настоящему.

Несмотря на устроенную из‑за вишни истерику, отношение Его Сиятельства не изменилось ни на гран – безграничное терпение, нежность, поцелуи, которые нравились мне все больше, – и увесистый шлепок пониже спины, когда он услышал, что я называю себя его девкой.

– Прекращай.

Рука у него гораздо тяжелее, чем у Тимара, а учитывая, что моя попа в тот момент была прикрыта лишь тонкой сорочкой… В лицо графу полетела подушка. Йарра притворно зарычал, попытался схватить меня, но я кубарем скатилась на пол и залезла под кровать.

– О боги… – простонал Йарра, рухнув на матрас. – Вылезай, – велел он через пару минут.

– Вы деретесь, – проворчала я, потирая горящее полупопие и пытаясь рассмотреть, будет ли синяк.

– Больше не буду.

– Угу… Тим тоже так говорит.

– Я сейчас рассержусь, – предупредил граф. – Пол холодный, вылезай немедленно!

Голос Йарры подрагивал от смеха, но интонации я различать уже научилась и сочла за лучшее вернуться в постель.

Йарра притянул меня к себе на грудь, перевернулся, вминая в матрас. Погладил щеку ладонью и, наклонившись ниже, поймал ртом мою нижнюю губу. Чуть потянул и отпустил. И еще раз. И еще, слегка сжав зубами.

– Вы что делаете? – подозрительно спросила я.

– По‑моему, это очевидно, – улыбнулся граф. Поймал мои запястья и завел их себе за шею. – Руки нужно держать здесь, Лира…Нет, не убирай. Держи.

Это было так странно… Самой обнимать его. Я еще порадовалась, что Йарра положил руки на шею, а не на плечи – он же двигается, получилось бы, что я его глажу… При одной мысли об этом я вспыхнула.

Граф будто не замечал моего смущения – все дразнил, дразнил… Играл с моим ртом, с грудью, полностью скрытой его ладонями. Поцелуи были то почти настоящими, то снова превращались в легкие касания, которых было мало. Момент, когда я начала целовать Йарру, прошел мимо меня, помню лишь шок от осознания, что я! сама! запустила руки ему в волосы, не позволяя снова отстраниться, и с любопытством первооткрывателя исследую его рот кончиком языка.

– Почему ты остановилась? – тихо спросил граф.

Вместо ответа я спрятала горящее лицо у него на груди – эдакий хитрый маневр, чтобы не смотреть в потемневшие от желания глаза Йарры. Нет, его страсть уже не пугала меня. Смущала, часто раздражала, но порой, как сейчас, резонировала во мне дикими тамтамами, звала раствориться в графе, требовала отдаться ему, забыться в его руках.

Терять голову мне категорически не нравилось.

– Трусиха…

Его Сиятельство поцеловал меня в кончик носа и поднялся.

– Вставай. Приведи себя в порядок, хочу кое‑кого тебе показать. Платье поприличнее подбери.

– Хорошо, господин.

– Раду, Лира, – поморщился граф. – Когда же ты наконец мое имя запомнишь?…Ладно, иди.

Платья – и те, что были сшиты для принцессы, и подаренные Йаррой – хранились в гардеробной Галии – комнате едва ли не большей, чем спальня Тимара. Знаете, несмотря на то что покои эти давно считались моими, каждый раз, входя в них, я чувствовала себя воровкой, прокравшейся в чужой дом. Вот сейчас выглянет рыжая, топнет ногой, обругает смеском, метнет в меня кинжал…

 

– Если с ним что‑то случится, я тебе глаза этой зубочисткой выколю!

 

И плевать, что в тот единственный раз, когда мы с ней подрались, я победила. Все‑таки детские страхи – самые неистребимые.

Наряд я выбрала простой – густо‑синий, делающий мои нерайанские глаза темнее, шелк, расшитый сапфирами, тонкий черный пояс на талии, отложной белый воротничок, – Йарре нравились такие платья, напоминавшие по крою одежду пансионерки или послушницы. Волосы спрятала под серебряную сетку, ибо Его Сиятельство бесилось при виде моей стриженой шевелюры, которая в ты‑же‑девушковых нарядах притягивала взгляд своей неуместностью.

– Иллюзия тебе сегодня не понадобится, – покачал головой граф. Отобрал у меня перстень с амулетом, меняющим внешность, и протянул черную кружевную маску на пол‑лица. Сам надел металлическую. – Держись, – велел он, открывая портал.

Порой мне казалось, что Йарра использовал телепорты только потому, что это был единственный способ заставить меня обнять его, прижаться, зажмурившись, и долго‑долго не отпускать. Перемещения я ненавидела.

Портал открылся… в ночи. В княжестве было всего пять часов пополудни, а здесь над головой мерцали крупные звезды южного полушария, складывались в знакомые лишь по картам фигуры Стрелка, Девственницы и Конской Гривы. А еще было тепло. Очень‑очень тепло, как в мае. Пахло жимолостью, жасмином и шиповником, цвиркали цикады, а в густых кронах мандариновых и гранатовых деревьев перемигивались светлячки.

– Где мы?

– Ш‑ш‑ш… – прижал палец к моим губам граф. – Хочешь мандарин?

Я закивала, восхищенно глазея по сторонам. Так далеко на юге я ни разу не была. Хотя… Я вообще нигде не была, кроме лизарийского монастыря и разоренного парка Рисового архипелага.

Так просто мандарин мне не отдали – Йарра скармливал его по дольке, перемежая сладкую мякоть с поцелуями, от которых кружилась голова и слабели ноги.

– Где мы?..

– Потом, Лира.

– Нас увидят…

– Не увидят. Хочешь еще?

– Нет!

Но цитрусовая свежесть наполняла рот, от ласки твердых, влажных от сока губ графа бежали мурашки, и я радовалась тому, что Йарра держит меня, не позволяя упасть.

– Брыг, и здесь занято!

Ломая кусты, на поляну вывалились двое, судя по фигурам – совсем мальчишки, может, чуть старше меня. Ахнув, я отпрянула от графа, радуясь, что лицо скрыто маской.

– Сарт, ты идиот! Не обращайте на нас внимания! – Неуклюже, едва не выронив бутылку с дубовой водкой, поклонился юноша. – Господин, прекрасная леди…

Пьяная парочка, поддерживая друг друга и хихикая, исчезла, а я, мучительно краснела, прижимая руку к горящим губам.

– Какой тролль принес этих недоумков, – проворчал Йарра, подавая мне руку. – Кракена им… Идем.

Ориентируясь на свет бумажных фонариков, граф вывел меня на широкую аллею, по которой гуляли десятки людей. Мы раскланивались со встречными, перебрасывались ничего не значащими словами о погоде – на тирошийском! – о чудесном празднике, поднимали кубки за какую‑то Алиссандру и постепенно продвигались в направлении подсвеченного сотнями свечей возвышения.

– Какая красивая! – восхищенно выдохнула я, глядя на стройную темноволосую женщину лет тридцати, сидящую в резном кресле. Открытое платье обнажало ее руки и большую часть груди, кожа светилась перламутром, на изящных руках позванивали вычурные браслеты, но больше всего привлекали ее глаза – ярко‑лимонные, чуть прищуренные, смеющиеся. Счастливые.

Красавица прижалась щекой к плечу мужчины, сидящего в соседнем кресле; он что‑то сказал, целуя ее узкую ладошку, и женщина улыбнулась, кивнула, поправив прядь выбившихся из прически волос.

– Мы можем подойти ближе? – спросила я.

– Не стоит, – покачал головой Йарра, остановившись в тени. – Мне здесь будут не рады. – Граф заменил наши кубки на полные и тихо заговорил: – Мы находимся в империи Ара́ас, помнишь, где это?

– Да, конечно… К юго‑востоку от Архипелага Светлого Храма. – Это же больше двух тысяч лиг от княжества!

– Верно. Рот прикрой, пока пчела не залетела, – улыбнулся Йарра, целуя меня в висок. – А прямо перед тобой Император Син, Владыка Горячих течений…Рот закрой, говорю… Слева от него Алиса… Алиссандра Ройс, его метресса и официальная фаворитка на протяжении последних пятнадцати лет…Лира, ты знаешь, что твои приоткрытые влажные губы навевают очень неприличные мысли?

Я поспешно запихнула в рот пирожное.

– Да, так действительно лучше. – Голос графа снова стал серьезным. – Син женат, но жена его политического веса не имеет в принципе, вся власть сосредоточена в руках Алисы. Она же воспитывает наследника престола, и, насколько мне известно, тот без ума и от мачехи, и от сводных братьев, которые станут управляющими провинциями.

Йарра замолчал, давая мне время осмыслить сказанное.

– А кем была Алиссандра до встречи с императором?

Граф одобрительно кивнул моим умозаключениям.

– Бесприданницей, признанным бастардом‑полукровкой из обедневшего рода.

Как я.

Помню, я порывисто обернулась, но рассмотреть в темноте лицо графа не удалось. Йарра стиснул мою талию, привлекая ближе, и продолжил, медленно проговаривая слова:

– В родной стране ее ждал бы брак с кем‑то вроде жениха незабвенной Айрин – как ты его назвала? пивной бочонок? – и провинциальная жизнь, скучная до зевоты. Либо монастырь и благопристойная нищета – на богатый приют денег у Алисы не было. Либо внешне приличная работа домоправительницы… с дополнительными функциями постельной грелки хозяина и отсутствием рекомендательных писем, взбрыкни она. Но, как ты сама заметила, Алиса очень красива, а еще очень умна – она выбрала четвертый, крайне неприличный с точки зрения морали вариант, и стала фавориткой императора. Посмотри на нее, Лира. Разве она выглядит несчастной?

– Вы ведь сейчас не только об Алиссандре говорили, верно?

– Думай, Лира, думай…

И я думала – весь вечер, пока мы гуляли по боковым аллеям. Всю ночь – граф уже уснул, а я все ворочалась до тех пор, пока Йарра, заворчав, не придавил меня тяжелой рукой. Весь день – вспоминая довольное лицо Алиссандры – бесприданницы, полукровки, чужестранки, ведь она райана! – сидящей на троне рядом с императором Арааса.

 

– А на сплетни – плюнь и разотри, – велел Тим после моего рассказа. – Пакостные слухи всегда сопровождают успех, а стать Леди Первого Советника, Лорда‑Адмирала, Хранителя Востока и ближних островов – это победа. Вы больше не ссорились?

– Нет, – уныло вздохнула я.

– Он… ну‑у‑у… – сделал неопределенные пассы в воздухе Тимар, – не обижает тебя?

– Нет.

– А что дуешься?

– Тим, я его не люблю.

– Не люби, так даже лучше, – дернул плечом брат. – Уважения и дружбы вполне достаточно. Пригласи графа на День Поворота, ему будет приятно. Давай, – активировал Тимар амулет связи.

 

К праздничному ужину я вышла в одном из платьев, шитых для принцессы, – белый бархат, серебряное шитье, похожее на морозные узоры, высокий кружевной воротник веером, узкие рукава и аккуратный вырез‑каре. И тонкий золотой обруч на высоко взбитых волосах. Тим был восхищен, слуги не узнали, а капитаны десяток, рыцари и прочие, сидевшие за нижним столом, просто замолкали и поднимались, когда я неторопливо плыла мимо них к ожидающему на возвышении брату.

– Мне кажется, если дать отмашку, то корону Лизарии тебе принесут уже к утру, – прошептал Тим, улыбаясь уголком рта. – В зубах. Тебя Леди Зима прозвали, слышала?

Слышала. И даже знаю, кто сказал это первым, – Сэли. Кто бы мог подумать, что у моего варвара тонкая душевная организация менестреля?

Еловые ветки, украшавшие зал, одуряюще пахли живицей и хвоей. Служанки увили стены омелой, пустили по столам косы из остролиста, а иллюзия, созданная с помощью простенького накопителя, превратила потолок в звездное небо. Красиво получилось. И как‑то очень душевно, непохоже на предыдущие Дни Поворота – с нервной, требовавшей почтения Галией, со щурившимся, как сыч, Сибиллом, с быстро напивающимися, в отсутствие графа, рыцарями.

Мага с нами не было – чем старше, чем сильнее он становился, тем громче, настойчивее звал его Лес, и Сибилл, опасаясь раствориться в Зове, уезжал, появляясь в замке лишь два‑три раза в течение месяца. На его место я посадила служителя Мийса, с некоторой заминкой, но все же, села справа от пустующего кресла Йарры; Тим, как обычно, устроился слева.

– Начинаем?

– Да, давай!

Была короткая проповедь смущенного служителя – раньше ему не давали слова, не усаживали за высоким столом, не слушали так, что было бы слышно жужжание мухи, проснись она среди зимы. Был пир – подстреленный моими оторви‑да‑выбрось олень, говяжий бок, вывалянный в каменной соли и поджаренный на открытом огне, добытый Сэли кабан и множество пирогов – с мясом, с птицей, сыром, отварные и запеченные овощи, свежий хлеб, сидр, эль, а на сладкое – медовые пирожные. Было выступление актерской труппы, были танцы – их открыли мы с Тимом, был менестрель.

Графа не было.

Понятно, что раньше полуночи его никто не ждал, но пробил час, потом два, три, и я поняла, что вот‑вот разревусь от унижения и обиды.

– Я спать пойду, – повернулась я к Тиму.

Он кивнул.

– Проводить?

– Нет, не нужно. С Днем Поворота тебя.

– И тебя, сестренка.

Я сделала реверанс всем присутствующим – настоящий, королевский, леди Мильен могла бы гордиться – и, задрав нос, чтобы не выкатилось ни единой слезинки, ушла. А скрывшись за поворотом лестницы, дала волю гневу – швырнула о стену одну дорогущую туфлю, потом вторую, третьим был раздражавший меня весь вечер высокий воротник.

– Да пошел он! И не очень‑то хотелось!

Ноги сами привели меня к тренировочному залу. Я поманила одолженный из спальни Йарры магический светильник:

– Ярче!

Содрала платье, еще и пнула его напоследок так, что ни в чем не повинный наряд взлетел в воздух и повис на макиваре. Рыча не хуже Уголька, я сдернула с крючка перевязь с ножами, набросила ее на плечо, закрепила на талии. Нижняя сорочка мешала делать широкий шаг, и я безжалостно распорола ее по бокам, получая злое удовольствие от вида испорченной вещи. Неожиданно удобными оказались подвязки – они отлично удерживали оружие.

Ненавижу!

Не разминаясь, на холодные мышцы, сделала сальто, кувырок, пируэт. Метнула нож в развороте. Бросок в кувырке. В прыжке. С пола. Пируэт. Бросок.

Ножи с громким стуком врезались в деревянный щит, укладываясь в человеческую фигуру, а я представляла на месте деревяшки графа. Гад! Сволочь, скотина! Он же сказал, что будет, я, как дура, его полночи прождала!

Пируэт. Бросок. Падение и ушибленный локоть. Несмотря на боль, бросок. И еще. Недоумок!

Ножи кончились – последний, дрожа, воткнулся слева, там, где сердце.

Я устало опустилась на пол, разглядывая сбитые колени. Обычно я их перематываю бинтами, но сегодня пренебрегла.

Плесень вы болотная, Ваше Сиятельство.

Я стянула с головы золотой обруч, взъерошила волосы и поднялась.

О боги!

Йарра стоял в углу зала, в шаге от границы света и тени. Высокий, плечистый, непривычно‑элегантный в темном костюме, расшитом мелкими рубинами. Руки скрещены на груди, а в крупном кулаке – мои туфли. Как давно он здесь?..

– Здравствуй, Лира.

И я напротив. Грязная, как беспризорник, с содранными, местами окровавленными ладонями и коленями, в разорванной сорочке, в прорехи которой выглядывают белье и еще полчаса назад белые чулки.

– Добрый вечер…

Граф аккуратно поставил туфли на пол и протянул руку.

– Подойдешь?

Меня шатнуло к нему навстречу – на шаг или два, а потом я замерла, глядя на графа исподлобья.

– Не будь колючкой, Лира. Ты же сама меня позвала.

Он не торопил, даже руку, будучи левшой, протянул правую – я так делала, когда не хотела пугать необъезженных коней искрами татуировки. Закусив губу, я сцепила руки за спиной и медленно, с носка на пятку, пошла к Йарре.

Ладони графа я не приняла, просто остановилась рядом.

– Ну, хотя бы так, – сказал он, подтягивая меня ближе и заключая в объятия.

 

Война с Лизарией началась через две декады.

 

10

 

Райанские войска форсировали Дэн, естественную границу между княжеством и королевством, в середине января, когда княжеский маг и Сибилл заморозили реку так, что лед выдержал даже тяжеловооруженных рыцарей.

По замыслу Йарры, стотридцатитысячная армия райанов быстрым маршем подойдет к Каринне, ближайшему к границе лизарийскому городу, где пополнит запасы фуража и зерна; после разделится на три корпуса. Первый, под командованием барона Гайли, отсечет уже возведенную цепь стражей, призванных защищать границы королевства от нашествия, закрепится на холмах и будет охранять княжеского мага, методично разрушающего возведенный заслон. Второй корпус пойдет к столице, его задача – разграбить предместья и встречающиеся по дороге городки, уничтожить все, что не удастся вывезти, и отойти, укрепиться в монастыре Анары. Третий, самый крупный, под командованием Йарры направится к Альери – крепости, запирающей дорогу на юг, к лизарийским черноземам.

Альери и Лисанти – два ключевых города королевства. В первом – продовольствие, в столице – король. Захватив Альери, Йарра собирался дождаться подкрепления – своих, проверенных в десятках стычек и мелких островных войнах солдат, – семьдесят галер поднимутся к крепости по незамерзающей Астэе; еще пятьдесят, идя против течения Валора, пристанут в Ториссе и возьмут провинцию под контроль. Сразу после Альери – Пратча, городок с королевской магической школой. Восемнадцать лет назад Пратча стала кровавой мясорубкой, смоловшей чуть ли не треть войска райанов, но в этот раз все будет по‑другому. Совсем по‑другому.

А пепелище засыплют солью.

Лисанти… Лисанти останется стоять. Династия сменится.

Наблюдая с холма за переправой войск, Раду время от времени тер ладонью подбородок. От пальцев все еще пахло вербеной и лаймом.

 

Наверное, в это сложно поверить, но первое время слово «война» ассоциировалось у меня с тишиной, практически с кладбищенским безмолвием.

Замок будто вымер. Я могла часами слоняться по двору, по галереям – и не встретить ни души. Казармы пугали темными провалами окон, опустевшие конюшни покрывались наледью прямо на глазах, а снега на полосе препятствий намело чуть ли не по пояс. И ветер выл, протяжно так, тоскливо, будто брошенный щенок.

Муторно было. Я даже не подозревала, насколько привыкла к постоянному гомону, лязгу металла, к конскому ржанию, пока все эти звуки не пропали. Так, говорят, городскому жителю в деревне недостает гула толпы и выкриков стражи под окнами.

Проигнорировав приказ графа, я снова перебралась в спальню Тимара. Там мне было спокойнее – уютно похрапывал брат, вздыхала Уголек, внезапно обнаружившая, что ей не хватает мужской любви и ласки, и теперь разрывающаяся между зовом природы и флера, поскрипывала кушетка и стучали по чугуну ванны капли воды: кап… кап‑кап… кап‑кап‑кап‑бздынь! И стены, обитые деревянными панелями, не пугали аскетичной белизной и гулким эхом.

Весь январь я, как в детстве, ходила за братом хвостом: он в библиотеку – и я в библиотеку, он на обед – и я на обед, он на объезд фермеров и шахт – и я с ним. Тим даже смеяться начал – с каких это пор я боюсь оставаться одна?

– Ничего я не боюсь! – надулась я.

– Ой ли?

– Просто… жутковато.

Кони звонко топали копытами по промерзшей земле, дорожные столбы горели зеленым в морозной дымке, а огромные Лесные вороны хрипло каркали нам вдогонку, щеря черные клювы.

– Ты же посидишь со мной, пока я тренируюсь? – жалобно спросила я, когда мы вернулись домой.

Тим кивнул, снимая меня с коня.

Наступил февраль, и война превратилась в кошмарные цифры потерь, в короткие записки, которые я, сверяясь с присланными графом бумагами, писала десятками в день: «Ваш сын пал смертью храбрых в бою под Алессой. Скорбим вместе с Вами».

«Ваш муж погиб неподалеку от Лисанти. Граф Йарра позаботится о приданом для Ваших дочерей».

«Ваш отец пропал без вести. Предположительно, мертв».

Свернуть, капнуть воском, приложить печать с изображением тигра, оставить метку направления.

И голуби. Черные Лесные голуби, приманенные и прирученные флером. Крупные, с янтарными бусинками глаз и громким курлыканьем, они за трое суток пересекали княжество из конца в конец.

К марту стало меньше еды. Нет, мы не голодали – была рыба в прудах, была птица, оленина, добытая Сэли, прошлогодние овощи. Но разносолы закончились – исчезли свежие устрицы, которые так любил Тим, шоколад, а вместо плесенных сыров к столу подавали козий творог. Хлеба тоже не хватало. Никогда не думала, что снова, как в детстве, стану радоваться поджаристой верхушке каравая!

Война высасывала деньги – сотни, тысячи золотых уходили на жалованье, снабжение, лечение, постройку укреплений, на амулеты связи и перемещений. Я знала первоначальный план Йарры, но, читая вместе с Тимом новости о ходе боев, понимала – все, все идет не так. Каринна оказалась пустой, не считая горстки смертников, оставленных, чтобы заманить наши войска в центр города, и под завязку начиненной взрывающимися амулетами и драконьим огнем – смесью земляного масла и серы. Я даже представить боюсь, что бы было, войди армия в город. Если бы не Йарра…

Позже я узнала, что граф развернул Стригу, перегородив дорогу лордам‑командующим, навязанным князем, и пообещал прирезать того, кто сделает хоть шаг в сторону подозрительно пустой Каринны, из которой серой волной по белому снегу бежали крысы.

Катапульты установили только к вечеру, но первое же попадание в часовую башню ратуши заставило содрогнуться землю на несколько лиг вокруг. Взрывы шли один за другим – амулеты детонировали от ударной волны, превращая город в полыхающую Долину Темных, и спустя несколько минут от Каринны остались лишь горы мусора и камней. Едкий запах серы выжигал легкие, долетевшие до войска осколки крепостных стен ранили несколько человек, а земляное масло, которое невозможно затушить водой, горело почти сутки.

И так было везде, во всех приграничных поселениях – Каринна, Вирая, Фалсина, Диала, – Айвор превратил их в смертельные ловушки – отравленные колодцы и пища, поднятая нежить и нечисть, выпущенные на улицы брошенных городов.

Граф бесился, зверел, в полной мере оправдывал свое прозвище, оставляя позади выжженную землю, – и упрямо шел вперед во главе войска. Конные разъезды. Йарра. Сибилл. Затерявшиеся среди личной гвардии лорды‑командующие. Рыцари, обтекавшие со всех сторон пехоту и стрелков, и, в центре, солдаты, едва ли не молившиеся на графа, паранойя и подозрительность которого спасли не одну сотню жизней под Каринной и, еще больше, в пути. Граф чувствовал ловушки едва ли не раньше мага, опасность была для него хлесткой песочной пощечиной, порывом раскаленного ветра; ощутив их, он на мгновение замирал, приподнимаясь на стременах, и медленно обнажал кхопеш.

И порой к моменту, когда приходило подкрепление, Йарра уже оттирал боевой серп от крови и слизи, а Сибилл, презрительно ухмыляясь при виде рыцарей в укрепленных магией доспехах, гасил на ладони бьющий молниями пульсар.

…А провиант и фураж все‑таки пришлось вывозить с Островов.

Наступил апрель, и война окрасилась в багряный цвет крови, завопила криками раненых, запахла приторной вонью гниющих ран и душным паром чанов с кипятящимися бинтами.

Первые крупные сражения, первые победы графа – и сотни убитых и раненых в боях под Сентелли и Флориссой, городах на пути к главной житнице Лизарии. Телепорт на плацу срабатывал три‑четыре раза в сутки, иногда пять. Раненые лежали на телегах, на носилках, порой – просто на кусках брезента. Покрытые грязью, кровью, копотью, наспех перевязанные, они не всегда соображали, где находятся, и пытались драться с солдатами гарнизона, перетаскивающими их в казармы и гостевое крыло замка, спешно переоборудованное в госпиталь.

Получив приказ графа помогать лекарям, я, мягко говоря, удивилась. Его Сиятельство не терпел мужчин рядом со мной, даже танцевать с кем‑то, кроме Тима, запретил – и вдруг такое!

– Ты тоже это слышал? – спросила я, когда амулет связи потух.

– Видимо, рук не хватает, – пожал плечами Тимар. – Пойдем посмотрим, – встал он из‑за стола.

– То, что рук не хватает, я в курсе, но какой из меня лекарь!

Тим захохотал:

– «Господин Орейо! Смилуйтесь! Уберите госпожу Лауру! Она же меня залечит к лярвам! Она мазь наносит, будто кистенем избивает, честное слово!» – громко зашептал он, подражая Алану. Увидел, как дернулась моя щека, и извинился: – Прости.

– Это было не смешно, – отвернулась я.

Алан Ривейра – мой друг, оруженосец‑полукровка. Мы познакомились здесь, в замке, четыре года назад. Вместе тренировались у Роха, вместе учились у Тима, вместе катались верхом и бедокурили до тех пор, пока о нашей дружбе не узнал граф. Как же он разозлился тогда… Кричал, кричал, тряс меня, как тряпичную куклу. А Алана избил так, что юноша два месяца пролежал пластом, несмотря на усиленные магией настойки и мази.

 

– Встать, солдат!

С трудом поднявшийся на четвереньки Алан трясет головой, медленно встает, сплевывая кровь. Уворачивается от удара правой рукой, ставит блок левой… и летит на землю от сильного пинка в грудь, катится, ударяется головой о камни. Со стоном переворачивается на бок.

– Встать, солдат!

 

А потом брыг понес меня в Эйльру…

– Прости, Лира. Я идиот, я не хотел…

– Отстань, Тим.

Я вывернулась из‑под его руки и быстро пошла по галерее к гостевому крылу.

Крики, стоны, хриплые ругательства я услышала издали, находясь на пару этажей выше.

Весь зал был устлан тюфяками и матрасами, на которых лежали заросшие, перевязанные мужчины. Между импровизированными койками сновали островитянки, спешно превращенные в сестер по Шорду, или, как их называют в Меоте и Рау, сестер милосердия. Они меняли белье, повязки, наносили мази, кормили лежачих и помогали ходить, разрабатывая конечности, выздоравливающим.

– Хей, – схватила я за рукав одну из девушек, – где господин Майур?

– В столовой, леди, – поклонилась усталая, затурканная служанка.

– Спасибо.

– О, к нам снизошла Светлая! – завопил кто‑то, когда я спустилась в зал.

– Я смотрю, вы уже здоровы, – осадила я шутника. – Граф Йарра будет рад возвращению столь бравого солдата… Леди Орейо, – брызнула я татуировкой тигра на запястье.

В столовой, превращенной главным лекарем в операционную, мне стало дурно. На столе, на длинном деревянном столе, за которым когда‑то обедала княгиня, лежало мясо – еще живое, чувствующее, совсем недавно бывшее людьми. Закатившиеся глаза, жуткие рубленые раны, сизо‑багровые клубки кишок, звон арбалетных болтов, которые вынимали из тел и бросали в жестяные ведра, запах паленого волоса, спирта, карболки, противно‑приторный – опиума и разлагающихся тканей, духота. Помню, как задрожали руки и ноги, как брызнули слезы, как заплясали круги перед глазами, как к горлу подкатил ком…

– Леди, какого хрена вы здесь забыли?! – рявкнул Майур, бывший в госпитале князем и богом. Подсунул мне под нос нюхательные соли, оттолкнул к приоткрытому окну. – Только с вами мне возиться не хватало!

Я жадно присосалась к форточке, вдыхая чистый морозный воздух.

– Меня граф прислал. Помогать, – в два приема проговорила я.

– Помогать? Чем, простите?

Я пожала плечами. Понятия не имею. Пусть он меня сейчас выгонит, и я с чистой совестью скажу Йарре, что в госпитале мои лекарские потуги никому не нужны.

– Раны чистить умеете? Бинтовать?.. Нет?

– Нет.

– Ну так идите отсюда, здесь люди, а не куклы, и, пока я с вами разговариваю, они умирают!

– Успокойтесь, господин Майур, – услышала я голос Тима.

Хорошо, что он пришел. Пусть выведет меня из этого кошмара, пока я в обморок не свалилась. Может, через окно сбежать? Плевать, что на мне домашние туфли, а на дворе совсем неапрельские сугробы. Там, прямо позади меня, лежит совсем мальчишка с располосованной грудиной, и под сломанными ребрами виднеется розовая тряпочка легкого. Не хочу на это смотреть.

– Успокойтесь, Майур. Его Сиятельство не прислал бы мою сестру без серьезной причины. Да, она не умеет шить раны и вправлять кости, но это же не все травмы?

– Еще ожоги, – скрестил руки на груди главный лекарь. – Как леди относится к хорошо прожаренным стейкам?

– К ожогам нормально, – прошептала я.

Все детство с волдырями на руках проходила.

– Еще что? – допытывался Тим.

Майур недовольно скривился.

– Еще яды. Но граф с меня голову снимет, если с его… кхм… леди что‑то произойдет.

– Что за яды? Магические?

– Слава Светлым, нет. Лизарийцы используют какую‑то растительную дрянь, начиняют шипами духовые трубки. Колючки острые, они глубоко проникают в тело и начинают разлагаться, размягчая ткани и отравляя кровь. Да сами полюбуйтесь!

Майур подвел нас к лежащему на столе мужчине. Тело бледное, раздутое, как у утопленника, а на плече, на животе, на боку – темно‑синие круги размером с монету.

– Нож, – не глядя, скомандовал он, и одна из островитянок спешно протянула ему продезинфицированную сталь.

Лекарь полоснул мужчину по плечу, и я шарахнулась прочь при виде гноя.

– Боги, – уткнулась я в плечо Тима. Брат, сглотнув, прижал к носу надушенный платок.

Майур бросил на нас презрительный взгляд.

– Распорки!

Служанка быстро вставила в рану расширитель, а лекарь подозвал меня.

– Полюбуйтесь, леди. Видите шип? Он уже почти растворился.

Да, я видела – тонкая ярко‑зеленая игла, прошившая дельтовидную мышцу.

– Ложку!.. И эту дрянь нужно удалить, рану промыть, наложить целебную мазь и перевязать… – комментировал Майур свои действия. – Вот сука! Арон! – Окликнул он лекаря, больше похожего на коновала. – Шип сломался и ушел вглубь, ложкой не достать! Нужно вырезать мышцу!

– Не руку? – спросил Арон. – Кость задело.

– Убейте, – хрипло прошептал раненый. – Лучше убейте…

– Налюбовались? – зло спросил Майур. – А теперь проваливайте, барон! И сестру уведите!

– Поняла? – тихо спросил меня Тим.

– Поняла, – прошептала я, борясь с дурнотой. Протиснулась мимо лекаря и сунула пальцы в рану.

– Вы рехнулись, леди?!

Тим крепко схватил Майура за плечо. При необходимости руки брата могли быть стальными.

– Видите ли, господин Майур, – тихо заговорил он, – у моей сестры иммунитет к большинству ядов. Но это, как вы понимаете, тайна. Поэтому сейчас вы громко восхититесь ее волшебными ручками и чудесной мазью, предохраняющей кожу от отравы. А потом, так же громко, посетуете, что мази мало и вам самим придется довольствоваться хирургическими ложками. Одно‑единственное слово об иммунитете Лауры – и я вас на струне повешу. Все ясно? – улыбнулся Тимар, поправляя Майуру лямку мясницкого фартука.

– Я снимаю с себя всякую ответственность за жизнь леди, – пропыхтел тот, безуспешно пытаясь вырваться.

– Не стоит, – посоветовал Тимар. – Лучше следите, чтобы она никуда не влезла.

– Достала, – показала я тонкий, как игла для вышивки бисером, обломок. – Тим, одолжи, пожалуйста, платок.

Сообразив, что я имею в виду, Тимар снял с шеи тонкий шелковый шарф, свернул его треугольником и повязал, закрывая мне нос и рот. Цитрусовый нероли его одеколона частично забил сладковатый запах дурно пахнущих ран.

– Удачи, господин Майур, – похлопал лекаря по плечу Тим. – Справишься? – поцеловал он меня в висок.

Я поморщилась – можно подумать, у меня выбор есть. Йарре можно дерзить, можно втихую игнорировать его приказы, но открытого неповиновения он не потерпит.

– Эти шипы в ранах… Они часто ломаются? – спросила я.

– Восемь из десяти. Наденьте фартук, леди, – велел Майур.

– И вы каждый раз вырезаете мышцу?!

– Или отнимаем конечность, или даем смертельную дозу опиума. Если не вынуть иглу в течение пары суток – человек не жилец, – хмуро сказал Майур. – Давите на рану сильнее, не бойтесь.

Брызнул гной, и я с криком отпрянула в сторону. Ко мне повернулись головы лекарей.

– Может, вскрывать будет кто‑то другой, а я только доставать? – жалобно спросила я, с ужасом глядя на слизь, забрызгавшую передник у меня на груди.

– Хорошо, дайте нож. И наденьте хотя бы перчатки, какая‑никакая, но защита. С вами действительно ничего не случится? Не хочется быть колесованным, знаете ли. Или повешенным.

– Точно, – кивнула я и, закусив губу, сунула руку в рану. Проклятая колючка будто убегала от меня. Я упустила ее раз, другой, а на третий она впилась в мизинец. – Брыг!

Я осторожно, двумя пальцами, выдернула шип из‑под ногтя. К горлу подступила желчь, и я с усилием сглотнула комок.

– У вас много таких раненых?

– Две‑три дюжины в сутки.

В конце смены меня вырвало.

Весь день я, не жалуясь, в зародыше задавив скулеж, ковырялась в грязных ранах. Майур, видя, что со мной дело пошло гораздо быстрее, велел внести еще один стол и организовал подобие мануфактуры: он вскрывал карман с гноем, служанка вставляла распорки, позволяя всей гадости стечь, я вынимала шип. Оставалось лишь промыть рану и нанести лечебную мазь. А роль чудо‑средства, защищающего меня от яда, играло дешевое серое мыло, толстым слоем которого я покрывала руки.

Как заведенная, я перемещалась вокруг стола. После первого десятка я уже перестала отличать лежащих передо мной мужчин друг от друга – блондины, брюнеты, рыжие, худые, мускулистые – все одно. Был лишь голос Майура: «Плечо. Нога. Грудь. Лопатка», металлический блеск скальпеля и сладковатый душок над обжигающе‑горячими ранами.

Потом солдат уносили – доставать стрелы или болты, зашивать, накладывать шины на сломанные руки, а я все кружила вокруг стола под бас главного лекаря:

– Нога. Плечо. Обратите внимание, он три шипа в бедро поймал, причем кучно. Бок. Спина…Все, госпожа, это последний.

– Все? – тупо переспросила я.

– Да, все. Вот полотенце…Позвольте мне.

Майур усадил меня на табурет, помог снять фартук.

– Простите, леди, – прокашлялся он, опускаясь на колени и вытирая мои руки чистой тканью. – Ваша помощь действительно неоценима. Сегодня мы впервые не потеряли ни одного отравленного. Я… Я был чудовищно неправ.

Я вяло кивала его словам, потом увидела, что он собирается целовать мне руки, и отодвинулась: Йарра узнает – прибьет.

– Я приду завтра. Спокойной ночи, господа, – попрощалась я с лекарями и вышла в окно, почувствовав, что не добегу до уборной.

Спрыгнула с подоконника вниз, по грудь утонув в сугробе. Дрожа от холода, от отвращения, из последних сил сдерживая рвотные спазмы, загребая снег, будто плыву, я спряталась от пытавшихся догнать меня лекарей и долго блевала за конюшней.

 

Я их ненавидела.

Раненых.

Всех и каждого.

Всех тех, кто ждал моей помощи, тех, кто умирал без нее, тех, по чьей вине я никак не могла отмыться от сладковатого запаха гноя и металлического – крови.

А они меня обожали.

Молились на меня, как на образ Светлой, целовали подол юбки, ставили свечи за мое здоровье. Даже пару песен сложили.

Боги, какая пошлость.

Как же они мне были противны…

Редкие встречи с графом – он переносил меня в свой шатер в военном лагере – стали праздником. Лярвин дол, как же я ему радовалась! Не показывала, конечно, но на деле была готова прыгнуть Йарре на шею, лишь бы он забрал меня из этого кошмара.

Я даже прикинулась больной, чтобы избежать работы в лечебнице. Яд скорпиона сузил зрачки, вызвал жар, тошноту и гул в голове – все признаки тяжелой лихорадки. Тогда я провалялась в постели два дня.

Считаете меня эгоистичной тварью, да? А вы, вы сами когда‑нибудь совали руку в грязную рану? Трогали волокнистые мышцы, покрытые слизью? Отмывали ладони от буро‑зеленых комков гноя?! Нет?!

Тогда не смейте меня судить.

Мне и Тима хватило.

– Что же ты делаешь, Лира? Там люди умирают. У‑ми‑ра‑ют! И кроме тебя, помочь им некому! Вставай! – выдернул он меня из‑под одеяла. – Какой дряни ты наглоталась? Как ее нейтрализовать?..

Еще больная, я приползла в лечебницу. Голова кружилась, все время хотелось пить, я чуть с лестницы не свалилась, спускаясь вниз, – меня подхватил Сэли. И, извиняясь через слово, заматерился, ругая графа и Тимара.

– Так, разэтак, и через колено! Простите, госпожа… Они там совсем охре… сду… ума лишились?! Вы же горите вся! Тут не вам, тут вас лечить надо!

– Не надо… Я в порядке. Отпусти меня.

– Госпожа…

– Будь добр, поставь меня на пол. – Я встряхнула головой, разгоняя мушки перед глазами, и, спотыкаясь, пошла в сторону операционной.

А солдаты… Они просто прижимали кулаки к груди, отдавая честь, и делали благословляющие знаки.

Оказывается, умирать от стыда – не просто расхожая фраза.

 

– Светлые, хоть бы никого не было. Хоть бы сегодня никого не было, пожалуйста… – шептала я, расставляя свечи вдоль ряда богов в часовне. – Я больше не могу, правда. Я с ума сойду, честное слово…

Я затеплила последнюю свечу, согревая Брыга‑Пакостника, и села на скамью, одну из двух дюжин, расставленных вдоль прохода.

– Светлые, пусть сегодня не будет сражений!

Рассветные лучи пробивались через витражи позади статуй, прокладывали по полу дорожки – бирюзовые, розовые, желтые, салатовые, и в разноцветных солнечных столбах плясали тысячи пылинок.

Голова была тяжелой – с тех пор как я начала помогать лекарям, большую часть раненых ядовитыми шипами направляли к нам, и за последние двое суток я спала всего три или четыре часа. И то урывками.

Свечи дрожали от сквозняков, приплясывали, расплывались, двоились, и вишневые опалы глаз Брыга горели темно‑красной венозной кровью, сияли, переливались всеми оттенками пурпура.

– Альери‑и…

– Что?

– Не ходи… Останься… Сбеги…

Сверху посыпалась золотистая труха, будто кто‑то ходил по крыше. Мелкая, щекотная, теплая, как та иллюзия с бабочками, что устроил для меня Сорел, она запорошила нос и слипающиеся глаза. Мне еще привиделось, что она растаяла, попав на ладони.

– Дай умере‑еть…

– Кто здесь?! – вскрикнула я и… проснулась.

Я устало потерла виски, выудила из кармана усиленный лепестками папоротника концентрат сока островной гуараны и одним глотком опустошила всю склянку. Последнюю неделю я держалась только на эликсирах – такое количество яда не проходило бесследно даже для меня.

Хлопнула закрывшаяся дверь; ворвавшийся сквозняк шевельнул ризы, раскачал плети воскового плюща, увившего стены, как выдох именинника задул свечи вдоль ряда Светлых, не принявших подношения. Выстоял только огонь, затепленный перед Брыгом, – он закоптил, взвился почти на локоть в высоту и опал, согревая Темного Пакостника.

 

Амулет связи, подаренный мне графом, задергался, когда я чистила очередную рану. Без слов поняв, что значит мерцание крупной черной жемчужины в подвеске, господин Майур протянул мне влажное полотенце – оттереть руки.

– Здравствуй, Лира.

– Добрый день, Ваше Сиятельство. Простите, что не отвечала, – я в госпитале.

– Заканчивай, – велел граф. – Жду тебя через два часа.

– Хорошо.

Огорченно развела руками, показывая Майуру, что остаться никак не могу, сопровождаемая поклонами и восхвалениями, покинула гостевое крыло и, чуть ли не приплясывая, побежала мыться.

Военный лагерь или лечебница?

Йарра или завшивевшие солдаты?

Поцелуи или смердящие раны?

Как по мне – выбор очевиден.

 

11

 

Его Сиятельство, сама пунктуальность, появился ровно в девять. Как обычно, вошел без стука, по‑хозяйски обнял меня за талию, притягивая ближе.

– Я скучал.

И поцелуй – долгий, страстный, до подкашивающихся ног и сбившегося дыхания.

– Готова?

– Да, почти.

Осторожно, чтобы граф не подумал, будто я снова отталкиваю его, вывернулась из мужских рук, запихнула в сумку склянки с эликсирами – оставлять их нельзя, если Тим найдет, то обязательно выльет. Мой братец‑ретроград почему‑то считал все усиленные настойки жутко вредными, угрожал мне язвой желудка и ремнем, и даже из‑за буристы меньше переживал. Не спорю, эффекты от вытяжек волшебных трав порой были странными, иногда интересными, но иллюзорная реальность меня совсем не прельщала, а один‑единственный откат раз и навсегда отбил желание экспериментировать.

Что еще мне понадобится? Смена одежды, зубная щетка и расческа. И книжка – чтобы не скучно было в течение дня.

– Все.

Я крепко вцепилась в ремень Йарры, зажмурилась, а когда открыла глаза, мы уже были в его шатре. Уф‑ф… Ненавижу телепорты! Эта щекотка, этот подкожный зуд просто с ума сводят!

Йарра отобрал мою сумку, бросил ее в кресло – я лишь порадовалась, что склянки небьющиеся. Его губы были твердыми, настойчивыми, требовательными, руки жадными, а нетерпение болезненным. Поморщившись, я уткнулась ему в плечо, вытянула руки вдоль тела и едва не засмеялась, сообразив, что в точности выполняю рекомендации Настоятельницы монастыря Анары, любившей пугать послушниц рассказами о супружеском долге. Для полного соответствия осталось только гимн запеть. Представила реакцию графа на мое «Славься, Светлая Алексия, покровительница дев, защитница от похоти и низких помыслов» и, не сдержавшись, фыркнула. Эдакий истерический смешок получился.

– Больно?

– Нет…

Руки Йарры обвились вокруг меня, прижимая теснее, и щетина на подбородке уколола грудь. Наверняка следы останутся…

Как там дальше было? «…Да пребудь со мной, и не оставь меня ни в девичестве, ни в замужестве…» Брыг, а я ведь не замужем…

«…Ни в девичестве, ни в… незамужестве, и покрой меня благодатью своей, дабы исполнила я обеты, и ниспошли мне сил, чтобы с честью претерпеть испытания…»

Гимн кончился. Надо было что‑то подлиннее выбрать – граф, он… выносливый. Очень.

– Хорошо, Лира… – простонал Йарра. – Как же хорошо…

Я осторожно положила кончики пальцев на его бугрящиеся мышцами плечи, открыла глаза – графу нравилось, когда я смотрела на него. И когда обнимала. И когда приоткрывала губы навстречу поцелую. А вот притворства он не терпел – однажды я попыталась изобразить удовольствие, понадеявшись, что граф успокоится, но только разозлила его.

– Не смей, – зарычал он, наматывая мои отросшие волосы на кулак, заставляя больно вывернуть шею. – Никогда так больше не делай, Лира! – И глаза – светлые, страшные…

– Устала? – тихо спросил Йарра между поцелуями.

Я смущенно кивнула. Он погладил меня по щеке, убрал прилипшую ко лбу прядь, криво улыбнулся, укрывая одеялами – всеми тремя.

– Отдыхай.

Сам встал, оделся, но этого я уже не видела – меня убаюкали выкрики солдат, звон оружия, запах костров и тонкий аромат шипра от подушки.

 

Раду вышел из шатра, шумно вдохнул весенний воздух, напоенный влагой недавно пролившегося дождя. Свежий ветер хлопал парусиной палаток, нес солому и огненные искры, холодил спину, прикрытую лишь полотняной рубашкой.

Граф стиснул зубы, борясь с желанием вернуться к Лире, тряхнул засмотревшегося на пламя оруженосца:

– Койлин, вынеси плащ.

Мальчишка с удивлением взглянул на него, но без промедления выполнил приказ.

– Еще что‑нибудь, господин?

– Присматривай за госпожой, внутрь никого не пускай. Если меня будут искать – я на обходе, – велел Раду, запрыгивая на коня. Сжал коленями лоснящиеся бока Стриги: – Пошел!

Несмотря на близость полуночи, лагерь не спал – отовсюду доносились возгласы, смех, лошадиное ржание, песни, звон клинков, ругань и женский визг. Восемьдесят семь тысяч человек. Альери, к пригородам которой они подошли, защищают сорок тысяч… И три десятка обученных магов.

…Возьму! выгрызу!

Граф пришпорил коня, направляясь к периметру. Часовых он проверял лично, и, с тех пор как вздернул десяток, от которых несло вином, больше пить на посту никто не рисковал. Равно как и дремать, опираясь на древко копья.

– Все спокойно, Ваш‑Сия‑ство! – бодро отрапортовал начальник караулов.

Еще бы. По приказу Йарры каждую стоянку, даже для одной ночевки, укрепляли так, что лагерь мог пережить пару магических атак, не говоря уже о партизанских налетах лизарийцев: частокол, ров, вал, волчьи ямы и взрывающиеся амулеты создавали практически непреодолимую преграду.

Поначалу шептались – эти слизни, не вылезавшие из своих замков последние пятнадцать лет, откупавшиеся взятками от службы в островных гарнизонах. В чистеньких костюмчиках с белыми брыжами и манжетами, в плетенных из серебряной проволоки кольчугах, с обозами, ненамного меньшими войскового. Спорили – для чего, зачем, от кого? От лизарийцев?

– Нам, райанам, – брызгал слюной лорд Стен, – зарываться в землю?! Зачем?!

Право называться райаном он потерял, когда купил армейскую должность. Ку‑пил.

– Чтобы пережить ночь! – прошипел Раду, подняв плешивого, несмотря на неполные тридцать, мужчину за воротник. – И вы, барон, сейчас заткнетесь и велите своим людям работать… Или я сам вас заткну.

– Мой отец…

– Далеко. А я прямо перед вами. И Темными клянусь, я вышвырну вас ночевать за ограду, вам ясно?.. Кивните. Отлично. – Раду разжал руки, и лордик кулем свалился на землю, растирая горло.

В ту же ночь на лагерь напали умертвия – брыгова стая умертвий, которыми управлял маг. Часть из них преодолела частокол, но изо рва не выбралась ни одна тварь. Это было в самом начале войны, через тридцать лиг от Каринны. С тех пор вопросов «зачем» не возникало.

…Насколько же проще все было во флоте! Там, где ему верили, где его приказы выполнялись беспрекословно! Здесь же… Сволочи. Сколько времени он потерял из‑за них в самом начале войны! Проволочки, нарочитые задержки, манкирование и перекладывание обязанностей друг на друга…

За подобный бардак Дойера следовало не обезглавить, а, по меньшей мере, четвертовать. Или колесовать. Прилюдно.

Стрига остановился на вершине холма, с которого Альери была как на ладони. Старая, видевшая еще драконов и пережившая их атаку. Хищная, как морда огненного змея. Считающаяся неприступной, она стояла на склоне высот, покатых к Астэе. Крепостная ограда бастионного начертания имела форму треугольника с основанием вдоль берега реки и прямым углом, направленным на север. Главный вал достигал высоты четырех человеческих ростов, а ров, по донесениям шпионов, шести. Днем с холма были видны красные крыши домов и складов Альери, сейчас, ночью, на стенах горели сотни огней. Время от времени окрестности освещали вспышки амулетов.

«Скорее небо упадет на землю, и Астэя повернется в своем течении, чем капитулирует Альери», – ответил на предложение сдаться начальник крепости.

Читая письмо, Раду криво улыбался – будет тебе и небо на земле, и повернувшаяся река. Последние три дня солдаты возводили вал, ров и стену – точные копии крепостных. Неделя тренировок – и штурм. Сибилл, чистокровный борг, оттянет на себя лизарийских магов, войска, разделенные на три колонны, возьмут приступом стены, и путь на юго‑восток будет открыт.

Йарра заранее предвкушал бешенство боя; приподнимавшаяся в волчьем оскале верхняя губа обнажала клыки, а по телу пробегала дрожь, предшествующая трансу, ярости берсерка, выпивающей силы до дна, но дарующей эйфорию, за которую не жаль и умереть.

Эта драка была нужна ему. Необходима – ради возможности выпустить скопившееся раздражение, злость, ярость неудовлетворенности. Ради того, чтобы испытать восторг победы – ПОБЕДЫ, а не бледную тень удовольствия обладания Лирой.

 

– Вы должны идти в бой с холодным сердцем, – прохаживался вдоль ряда учеников Рох. – Есть только небо над головой, и солнце, дарующее вам свет, льдистая прохлада воды и, над всем этим, незамутненный рассудок. … Раду, ты понимаешь меня? – Островитянин ткнул палкой высокого костлявого юношу с белыми волосами снежного волка и искрящейся татуировкой на груди.

– Да, Учитель. – Глаза у юноши бледно‑голубые, похожие на льдинки. Невозможно разглядеть, что они скрывают – прочный наст или стремнину.

– Разбейтесь на пары.

 

Граф вернулся под утро. Я слышала сквозь сон, как он вполголоса говорит, что‑то диктуя, как переодевается – хлопнула крышка сундука с хранящейся в нем одеждой, как пьет кофе – жуткое варево, горькое до невозможности, еще худшее, чем зеленый чай Роха.

Единственным достоинством этого самого кофе был довольно приятный запах. Помню, я все принюхивалась, впервые увидев, как оруженосец Йарры варит напиток в медной джезве.

– Хочешь? – протянул свою кружку граф. – Осторожно, горячий.

Я, конечно, хотела. Отхлебнула, стараясь не касаться того места, где секунду назад были губы Йарры. А потом сидела, вытаращив глаза и зажав рот ладонью, убеждая себя, что не такая уж это и гадость, что воробейник был хуже, и вообще, плеваться некрасиво. Особенно при графе.

Йарра смеялся.

– Как вы это пьете? – жалобно спросила я.

– Так же, как и ты усиленные настойки. Кстати, прекращай глотать их прилюдно – не стоит подчеркивать свое отличие от окружающих. Ты и так у них как бельмо на глазу.

– Я больше не буду.

– Надеюсь.

Он всегда говорил мне «надеюсь», и очень редко «я приказываю». Смысл, правда, от этого не менялся.

 

Тормошить меня Йарра не стал – коротко поцеловал, оставив вкус кофе на губах, надел на палец перстень, держащий на мне иллюзию, положил на соседнюю подушку записку и снова ушел. Честно говоря, я не очень понимала, зачем он привозит меня в лагерь, если большую часть времени все равно проводит с солдатами. Да что там большую – почти все, оставаясь со мной лишь на пару‑тройку часов и иногда на ночь.

С другой стороны, я была совсем не против дожидаться его в шатре. Спать в свое удовольствие, читать, растягиваться – и точно знать, что никто не откинет полог, закрывающий вход, не влетит с безумным лицом:

– Госпожа, раненых привезли!

«Вернусь вечером. В шкатулке на столе – свитки ассаши. Не скучай. Р.В.»

Прочитав записку, я несколько раз зевнула и снова провалилась в сон – двое суток на ногах давали о себе знать. Мне даже есть не хотелось, лишь лежать в тепле и чувствовать прикосновение пушистого одеяла к телу.

Второй раз я проснулась, когда уже начало темнеть. Вывернулась из беличьего гнезда одеял, умылась, даже обтерлась влажным полотенцем – умница Койлин все приготовил.

– Ярче! – велела я магическому светильнику, плавающему над столом.

Это был, конечно, не танец с лучами, скорее, с дымками от пяти жаровен – но как здорово расправить затекшие мышцы, зависнуть каплей ртути над точкой равновесия, подхватить созданный тобой же ветер и пустить его по шатру, наблюдая, как он бугрит парусину! К слову, со временем мой вихрь, мой воздушный толчок, становился все сильнее. И хотя я не могла отшвырнуть человека одним лишь движением руки, как это делали маги и истинные Искусники, но свеча, находящаяся на расстоянии в несколько локтей, уже гасла, а на ее оплавившемся воске оставались выемки, похожие на следы оспы.

…или крупного песка.

То, как я тушу свечи, видела только Уголек. Пантера выгнула спину, зашипела на меня и сбежала к Тимару, брат еще спрашивал, чем я кошку так напугала, что она из‑за софы вылезать отказывается.

Наскоро перекусив, я переоделась – Его Сиятельство крайне не одобрял моей привычки расхаживать в брэ и с полоской замши, перетягивающей грудь. Он вообще не любил, когда я грудь перетягивала. Признавал эту необходимость при верховой езде, например, или для тренировок, но…

– А в остальное время будь добра носить то, что приличествует леди.

Судя по тому, что он мне дарил, леди приличествует носить фривольные, совершенно ничего не скрывающие сорочки, чулки с кружевными подвязками и строгие благообразные платья с белыми воротничками под горло.

Само собой, ничего подобного я не надевала, обходясь брюками и рубашками. А в качестве компромисса – вместо нормальных, извините за подробности, брэ – шелковые тряпочки, в которых мерзла попа.

Йарра ворчал.

Решив, что выгляжу достаточно прилично, на случай, если граф придет не один, я взялась за запертую шкатулку. Тяжелая, овальная, выточенная из черепахового панциря, мерцающая темными вкраплениями драконьих камней, она решительно не желала открываться. Я крутила ее, вертела, ощупывала, обнюхивала, чуть ли не облизывала! И – ничего.

Лярвин дол!

Но, раз граф сказал, что там свитки, значит, он открывал ее? Как?

И ведь не скажет, если спросить… «Думай, Лира, думай…»

Йарра часто подбрасывал мне задачи – логические, инженерные, тактические. Некоторые, например транспортные, я решала быстро – Тим отлично натаскал меня в логистике. С инженерными было сложнее, но в замковой библиотеке хранилось много справочников и пособий, а тактические… Тактические я решала однобоко – перетравить всех к лешему. И сразу же выдавала два десятка способов, как это сделать.

Помню, на третьей или четвертой гипотетической крепости, для захвата которой я поочередно предложила отравить реку, снабжающую защитников водой, рассеять над окрестностями магически усиленный толченый дурман и пустить по ветру ядовитую пыльцу вой‑травы, Йарра пообещал посадить меня на хлеб и воду, если не перестану валять дурака и не начну думать, как захватить эту брыгову цитадель без побочного уничтожения всего живого вокруг.

– Кто будет работать, если ты всех перетравишь? Во что превратятся земли? В конце концов, кто будет убирать трупы на зараженной территории?

Пришлось снова лезть в книги – на этот раз в жизнеописания и мемуары полководцев.

…А шкатулку я уже огладила так, как никогда не гладила не то что Ворону, но даже Уголька. Отшлифованная, отполированная – ни зазора, ни малейшей выемки, ни скрытых пружин – ни‑че‑го!

Зараза лакированная.

Я уселась в кресло графа, положила локти на стол, уперлась подбородком в кулаки, гипнотизируя взглядом черепаховую крышку.

– Hashiash! Отопрись! – велела я на ассаши.

Насмешливо мигнули драконовы камни инкрустации, издевательски заблестели сглаженные, как у крупной ракушки, боковые панели.

– Чтоб тебя!

Не помогли ни руна Као, ни простукивание, ни даже пемза, которой я, пытаясь найти крапление, чуть не до крови натерла указательный палец.

Может, сломать ее, и сказать, что случайно уронила? А вдруг свитки поврежу? Жалко…

И Тимара не спросить…Правда, я и так знаю, что он бы мне посоветовал:

– Отвлекись, Лира. Расслабься. Подумай о чем‑нибудь другом.

Все‑таки стукнув по неподдающейся шкатулке, я расставила жаровни полукругом и, как жрица огнепоклонников, села в центре, радуясь теплу. Несмотря на апрель, в Лизарии было сыро и промозгло. Как только воины металлические доспехи носят и не болеют? На таком ветру даже поддетая стеганка ведь не спасет…

Из‑за горящих внутри углей жаровни напоминали огненных драконов, готовых выдохнуть пламя. Эти маленькие бронзовые обогреватели появились в шатре Йарры из‑за меня. Равно как и шкуры на полу, и теплые одеяла, и небольшое возвышение, на котором теперь стояла кровать. В первый мой, так сказать, визит, походное жилище графа практически ничем не отличалось от палатки простого пехотинца, и большую часть ночи я, завернутая в плащ, просидела у Йарры на руках, дожидаясь, пока шатер прогреется. Впрочем, холод совсем не мешал графу целовать меня.

 

Он понимал, что пугает ее – несдержанностью, желанием, силой объятий, в которых девушка не могла шевельнуться, в конце концов, тем, что перенес ее за сотни лиг от дома, – но остановиться не мог, наслаждаясь нежностью припухших от его поцелуев губ, шелковистостью рта, заигрыванием с ее острым язычком. Ее вкус, ее запах, прерывистый вздох, когда его рука пробралась сквозь слои одежды, влага на пальцах сводили с ума:

– Лир‑ра…

– Демонов вызываешь?

– Ой… Добрый вечер! – вскочила я.

– Здравствуй, Лира.

Бросив дублет на спинку кресла, Йарра шагнул ко мне. Обнял, желая поцеловать, и недовольно нахмурился, когда я отвернулась.

– Что не так?

– От вас лошадьми пахнет… Очень. Простите…

– Хочешь сказать, мне нужно помыться? – скупо улыбнулся граф. Сжал мой подбородок, заставляя поднять голову, и все‑таки поцеловал – жадно, крепко, сминая губы и ловя дыхание. Чуть отстранился, забавляясь моим смущением:

– Ты краснеешь, как пансионерка на первом свидании.

Потом заметил след, оставшийся от щетины:

– Пожалуй, побриться тоже не помешает.

Я сидела спиной к раздевающемуся графу и, светя кончиками алеющих ушей, представляла, как он снимает рубашку, сапоги, брюки… Несмотря на то что мы спали вместе, я по‑прежнему ужасно стеснялась его и своей наготы. Нет, я спокойно стояла неглиже перед зеркалом, пересчитывая свеженабитые и старые синяки, но раздеваться перед Йаррой по‑прежнему было стыдно. Тем более что он почти никогда не разрешал гасить свечи…

– Лира, – окликнул меня граф, – ты умеешь брить?

– Умею, господин, – повернулась я и зажмурилась, закрыв глаза ладонями. – Вы не одеты!

– Знаешь, твое избыточное целомудрие раздражает, – проворчал Йарра, оборачивая бедра полотенцем. – Ты уже давно не в монастыре. – Сел на табурет. – Ну? Мне тебя долго ждать?

Мыло для бритья пахло еловой хвоей и лавром. Помазок я не нашла, и пену пришлось наносить руками, осторожно касаясь мужских щек, подбородка, места над верхней губой.

– Я не кусаюсь.

– Иногда кусаетесь…

Йарра пристально смотрел на меня, а я изо всех сил старалась не встречаться с ним взглядом. Воспоминания о тех минутах – как детская мозаика: металлический блеск бритвы, смуглая кожа под чуть желтоватой пеной, короткие и густые ресницы графа, его странно‑темные брови, разительно контрастирующие с белоснежными волосами, запахи хвои, лавра и кожаного шипра. Помню еще, я жутко боялась его порезать – до дрожащих рук, до повлажневших ладоней.

Я выбрила правую щеку и подбородок, когда граф отобрал у меня лезвие.

– Подай зеркало.

Несколькими точными движениями Йарра закончил то, с чем я возилась бы еще не менее получаса.

– Так лучше? – спросил он, прижав мою ладонь к своей щеке.

Я кивнула, упорно избегая его взгляда, – там темнота, там страсть, там жажда и волчий голод. И насмешливый вызов.

…и тревожный рокот тамтамов в ушах, и пересохшее горло, и покалывание в кончиках пальцев, которыми я наносила пену на мужское лицо, и жидкий огонь, разливающийся по венам, при одной мысли о…

Рассматривать шрамы на теле Его Сиятельства было безопаснее.

– Бронебойная стрела, – заметил Йарра мой интерес к своему плечу.

– О… А этот? – указала я на рваный рубец под начавшей проступать татуировкой.

– Шипованный цеп.

Граф поцеловал мою ладонь и накрыл ею бугристую звезду в солнечном сплетении:

– Арбалетный болт…А это от метательного ножа, – показал он тонкую и аккуратную полоску. Насколько я помню анатомию, рана должна была стать смертельной.

– Вы не увернулись?

– Мне было девять.

Я потрясенно уставилась на Йарру.

– Это было давно, – криво улыбнулся граф. – Продолжим экскурсию?.. – прижал он мою ладонь к длинному косому шраму, пересекающему темную дорожку внизу живота. – Меч.

Шрам спускался к паху и заканчивался на бедре.

Я попыталась отобрать руку, но Йарра не позволил, довел ей до самого края полотенца и только тогда ослабил хватку.

– Трусиха…

Притянул меня ближе, медленно, снизу вверх, расстегнул пуговицы рубашки, покрывая поцелуями живот и грудь.

– Так и будешь стоять столбом?

– Почему вы не свели шрамы? – спросила я, положив руки ему на плечи. Потом, подумав, погрузила пальцы в его мокрые волосы, погладила затылок.

– Они не мешают, – пробормотал Йарра, ущипнув губами мой сосок. Один раз, другой… Вобрал его в рот, перекатывая между зубами.

– Но вы же граф, – выдохнула я, прижимаясь теснее. О, Его Сиятельство отлично знал, что заставляет меня терять голову…

– В первую очередь я солдат, Лира.

Я взвизгнула, когда Йарра подхватил меня под колени и, перекинув через плечо, понес за ширму, скрывающую наше ложе. Опустил на матрас, поймал запястья:

– Не закрывайся. Хочу видеть тебя… Всю…И не терпи, слышишь? Будет больно – скажи.

Больно не было.

Было хорошо.

Очень, очень хорошо…

 

Проснувшись на рассвете, Койлин выполз из‑под отсыревшего одеяла, с хрустом потянулся, потер лицо, попрыгал на месте, разгоняя кровь. Напоил и накормил Стригу, принес воды для умывания графа и госпожи, сбегал к повару лорда Файлена – в дни, когда гостила леди Лаура, Его Сиятельство столовался не в солдатской кухне, а у виконта.

Завтрак был еще не готов, и Койлин присел у очага, отогреваясь. С благодарностью принял чашку горячего чиара и сыр. Проглотил немудреную еду и поджал губы, с сожалением думая, что до неприхотливости отца ему далеко – граф запросто мог обходиться без еды в течение дня. А то и двух.

– Снова приехала? – спросил Хастер, оруженосец Файлена. Мальчишки не то чтобы дружили, но общались – одногодки, бастарды, оба большую часть жизни проведшие в военных школах.

– Угу, – кивнул Койлин.

– А она правда такая красивая, как говорят?

– Ты уже спрашивал.

– А ты не сказал! Ну Койлин! – Хастер подсел ближе, толкнул приятеля плечом. – Интересно же! Днем она не выходит, а вечером под капюшоном ничего не рассмотреть!

– Она… красивая, да.

Трепаться о госпоже не хотелось. Во‑первых, отец не одобрит, а во‑вторых…

Во‑вторых, Койлин ее побаивался, втихомолку считая ведьмой. Он слышал, как госпожа читала заклинания на каком‑то странном шипящем языке, видел, как летала, зависая в воздухе над жаровнями, видел, как, повинуясь движению ее тонких пальцев, лагерная крыса бросила украденную корку и начала отплясывать ригодон, поводя усами и размахивая длинным облезлым хвостом. Это было бы смешно, если бы не было так жутко.

А еще… Еще… Еще у госпожи было странное лицо. Оно текло, менялось, и из‑под смазливой девичьей мордашки проступали черты зрелой женщины – брови вразлет, острые скулы, яркие карминовые губы, тонкий, с хищными ноздрями нос.

Юноша пытался намекнуть отцу, что госпожа Лаура выглядит несколько иначе, чем показывает зеркало, но граф оборвал его:

– Я знаю, кто она. А вот откуда это знаешь ты?

Дальше была встреча с Сибиллом, множество проверок, жуткая боль в висках и глазах, и вердикт мага:

– Он видящий, причем не самый слабый. Даже удивительно, – пожевал губами маг. – Думаю, кровь вашей бабки отозвалась.

– …И легла на кровь его матери, – задумчиво протянул граф.

– Может быть, – согласился Сибилл. – Мальчик может видеть охранки, защитные плетения, чары и несложные иллюзии. Ну, или намеренно упрощенные, – сощурился маг, явно на что‑то намекая. – Я бы рекомендовал убрать его из княжества, хотя бы до тех пор, пока он не научится отличать свои желания от зова Леса.

 

– Да, госпожа Лаура красива, – повторил юноша приятелю.

– Худая? Полная? Правда, что стриженая? – не унимался Хастер. – А с этим, – красноречиво поднял ладони горстями, – как?

– Отлично, – покраснел Койлин, вспомнив маленькие камушки сосков под изумрудным шелком рубашки. – Худая, волосы чуть ниже плеч.

– В лагере говорят, она наложением рук лечит, как Светлая. Правда?

– Понятия не имею. Слышал пару раз, как отец с ее братом обсуждали работу госпожи в госпитале, больше ничего не знаю. Все, Хастер, я пошел, – вскочил Койлин, прежде чем приятель спросит еще что‑нибудь.

Быстро составил тарелки с едой на поднос, накрыл блюда крышками и поверх полотенцем – чтобы не остыло, поблагодарил повара и зашагал к шатру графа, благо тот стоял недалеко.

У входа прислушался, но внутри было тихо. Прижав поднос к груди, юноша откинул полог, вошел и смущенно замер.

– Простите, госпожа, я думал, вы еще спите.

Девушка сидела в кресле графа и сосредоточенно водила пальцем по крышке черепаховой шкатулки, медленно, будто на ощупь, составляя рисунок из ясно видимых Койлину разрозненных кусочков, изображающих поющего в черемухе соловья.

Госпожа коротко взглянула на него и прижала палец к губам. Койлин понятливо кивнул.

– Я оставлю завтрак? Или позже зайти? – прошептал он.

– Оставляй, – прошелестела девушка. – Занимайся своими делами, не обращай на меня внимания.

Легко сказать, не обращай, насупился Койлин. Лицо госпожи снова растеклось, пошло рябью, явив вместо нежно‑розовых губ алый рот. Юноша встряхнул головой и отвернулся – пока что взор приносил ему одну головную боль, и в прямом, и в переносном смысле.

…а еще отец сказал, что по окончании войны оставит его в Лизарии, при одном из гарнизонов.

Койлин аккуратно поставил поднос на два табурета, добавил угля в жаровни, собрал грязную одежду графа, чтобы позже отнести ее прачкам, положил на место, к другим бритвенным принадлежностям, выкатившийся из кармана брюк Йарры помазок.

– Наконец‑то! – вдруг услышал он ликующий шепот госпожи – девушка закончила собирать картинку на крышке шкатулки, и та с легким шипением поднялась. – О‑о… О‑о… – восторженно застонала Лаура, вынимая свитки из змеиной кожи. – О боги, какая редкость… Таких даже у Сорела не было… Hasti shi orie v’en… Что за бред?

И через мгновение убитое:

– Песья кровь, оно еще и зашифровано!.. К лярвам!

Лаура заглянула за ширму, убедилась, что граф спит, вытащила из сумки несколько склянок и быстро осушила одну за другой – Койлин ойкнул про себя при виде исходящего от настоек золотистого сияния магии.

Точно, ведьма.

 

В военном лагере я прожила неделю. Отсыпалась, как ни удивительно, но отъедалась – дома, из‑за раненых мне редко удавалось поесть вовремя, корпела над свитками ассаши, решив если не прочесть, то хотя бы в общих чертах понять, что в них. С шифром я была знакома – древний змеиный код считался классикой криптографии, но, учитывая уровень моих познаний в мертвом языке… Если уж совсем честно, понимала я его с пятого на десятое и без словаря могла лишь пафосно зачитывать отрывки, напуская на себя невозможно важный вид и представляя, что говорю не с жаровней, а с драконом. Так что единственное полезное, что я сделала, это расшифровала пару свитков – те, где, судя по цифрам, были рецепты. Дома переведу.

Надеюсь только, что это не рекомендации по приготовлению супа…

Пару раз граф вывозил меня на прогулку – на холм, с которого была видна Альери. При виде крепости у меня перехватило дыхание – ров, насыпь, бастионы и, судя по размытым границам осветительных амулетов, защитный купол. На высоких стенах непрерывно горели факелы, сновали дозорные, стояли снаряженные требушеты, а если прищуриться, можно было разглядеть котлы – наверняка с кипятком или смолой, и баллисты между зубцами.

Стало страшно. За Йарру, за себя – что станет со мной и Тимом, если Его брыгово Сиятельство погибнет?! Он же не будет просто руководить войсками, такие шрамы, как у графа, наблюдая за боем, не заработаешь!

…а наследник Орейо слишком лакомый кусок, чтобы позволить ему просто уйти.

– Ты затихла. Что‑то случилось?

– Нет, ничего… – Потом решилась. – А вы… Вы тоже примете участие в штурме?

– Да. – Йарра наклонился ко мне, обдал ухо теплым дыханием. – Я поведу колонну к южным воротам, – указал он на правую сторону цитадели.

– Но вы же граф! Ваше дело командовать, а не лезть в драку!

Его Сиятельство усмехнулся и положил подбородок мне на плечо.

– Я солдат, Лира, – сказал он так, будто это все объясняло. – Мне приятно, что ты за меня волнуешься, – добавил он.

И губы – теплые, твердые…

– На нас смотрят!

– Никто нас не видит, успокойся. Темно…

Граф вернул меня домой накануне штурма.

 

– Орейо, Лира с тобой?

– Нет, господин, – отложил счета Тимар.

– Где она?

– В лаборатории. Ваше Сиятельство, я бы хотел…

– Потом, Орейо, – оборвал граф. – Прими документы.

Хлопок, и на столе материализовался плотный конверт.

– Я могу посмотреть, что внутри?

– Обязательно посмотри и ближайшие двое‑трое суток имей при себе. Там документы на имя Тимара Гране́т, винодела, его сестры, Рэйлиры Гранет, дарственная на имение в Льесской провинции Империи Ара́ас, реквизиты банковского счета и транспортник, способный унести троих. Если я погибну во время штурма, сразу же, немедленно хватаешь Лиру и переходишь в Араас. Туда же прибудет мой сын Койлин, отправишь его к матери.

– А кто его мать? – запустил руки в волосы, взлохмачивая косу, Тимар. Он знал, что штурм Альери будет опасным, но чтоб настолько…

– В письме сказано. И еще… Если Лира беременна, ты усыновишь ребенка, или я тебя из Подвалов Темных достану, – плюнул злыми искрами амулет связи.

– Я бы сделал это и без вашего… кхм… указания, – тихо сказал Тим. – Я люблю ее.

Граф замолчал.

На той стороне что‑то звякнуло, стукнуло, забулькало.

– Вопросы, Орейо?

– Кого еще взять? Вы сказали, что транспортник на троих.

– Пантеру.

 

12

 

В ночь перед штурмом мне приснился отец.

Косой шрам на смуглой шее, потертый шнурок амулета, усталые добрые глаза и мозолистые ладони – шероховатые, они царапали щеки, когда папа вытирал мне слезы, – больно уж сказка о рыцаре‑эльве была грустной.

– Ну вот, расстроил тебя, – вздохнул отец. – Надо было про лису рассказывать.

– Про лису я уже знаю, – шмыгнула я носом и прижалась к его боку.

Мы сидели на высокогорном лугу, заросшем ромашками. Где‑то вдалеке мычали коровы, звенели бьющие в подойники струи молока, лаяли собаки. Тепло было. Хорошо…

Шмель жужжал.

– Пап, а почему мама с нами не поехала?

– Не захотела.

– А почему? – не отставала я. – Почему она никогда с нами не ездит? Ни на праздник, ни на ярмарку, ни кататься?

– Сложно это, котенок.

Отец сорвал и прикусил тонкий стебель пастушьей сумки, лег на траву, положив голову на согнутую в локте руку. Глядя на него, я сделала то же самое.

– Пап?

– Что?

– Это потому, что ты ее украл, да? Поэтому она нас с тобой не любит?

Отец резко сел, прошипел что‑то на незнакомом мне языке.

– Кто тебе сказал это, котенок?

– Никто… – смутилась я. – Я случайно слышала… От госпожи Ринон и госпожи Унц.

– Курвы старые… Не слушай их, котенок, они все врут. Мы с мамой… Иногда мы ссоримся, но мы тебя любим. Очень‑очень, поняла? – щелкнул он меня по носу.

– Поняла, – улыбнулась я. – А что такое «курвы»?

– Это плохое слово, котенок. Никогда его не говори, – поморщился отец. И, кажется, даже покраснел.

– А почему ты сказал?

– Я солдат, мне можно.

– Я тоже хочу быть солдатом! – вскочила я. – Как ты!

Отец засмеялся.

– Тогда уже рыцарем! Хм… Но рыцарю нужны меч и конь… Что бы придумать… – Оглядевшись, он сорвал длинный стебель ромашки и коснулся им моего плеча. – Сим нарекаю вас, леди Лира, рыцарем войска райанов!

Я восторженно завизжала и захлопала в ладоши, а папа схватил меня под мышки и усадил себе на плечи.

– Копье наперевес! – скомандовал он, крепко держа меня за лодыжки. – В атаку‑у‑у! – И побежал вниз по склону, пугая коров и крестьянок с подойниками…

Картинка сменилась.

– Пап, а тебе обязательно ехать? – спросила я, глядя, как отец навьючивает лошадь.

– Да, котенок, – погладил он меня по косичкам. – Еще два контракта, и мы сделаем тебе татуировку, как у настоящей райаны.

– Не хочу татуировку, хочу, чтобы ты остался, – заныла я, вцепившись в его ногу.

– Я тоже хочу остаться, маленькая. Но ты помнишь, о чем я тебе рассказывал? Про татуировку, ферму, свой дом? Про школу для тебя…

– Помню…

– Ну вот. Не нужно плакать, Лира. – Отец поднял меня, посадил на сгиб руки. – Будешь меня ждать?

– Буду, – шмыгнула я носом, уткнувшись ему в шею.

Косой шрам, потертый шнурок амулета… Запах кожи, металла и шипра.

Морской соли и йода.

– Я обязательно вернусь, котенок. Клянусь Светлыми.

И снова луг. Но солнца нет, нет коров, нет травы по колено – только голые камни и хриплое карканье ворон. И почему‑то заснеженная дорога с горящими зеленым столбами. А далеко впереди – крепость Альери.

– Папа, не уезжай! Папа! Папа!

 

– Не плачь, это просто сон… Плохой сон, слышишь? – Граф крепко обнимал меня, позволяя выплакаться. – Все хорошо. Я здесь, никто тебя не обидит, никому не позволю… Все хорошо, котенок…

– Нет, не хорошо, – глухо сказала я, прижавшись мокрой щекой к мужскому плечу.

– Что не так? Ну?..

– Будьте осторожны, господин…

– Ты из‑за меня плачешь? Странно, а драконы еще не вернулись, – пошутил Йарра, поглаживая меня по волосам, по спине. Рука у него шершавая, мозолистая. – Меня сложно убить, Лира. Веришь?

Граф сжал мой подбородок, осушая губами слезы.

– Веришь?

Я кивнула и, зажмурившись, обняла Йарру. Сама. Крепко. Как раньше обнимала только Тима.

В объятиях графа было тепло и уютно.

А утром – отчаянно стыдно: за слезы, за то, что прижималась к нему, рисуя пальцем узоры вокруг шрамов, за то, что до рассвета рассказывала об отце, вываливая на Йарру детские воспоминания.

К счастью, Его Сиятельство даже не намекнул на произошедшее ночью – перед штурмом ему явно было не до меня. Граф хотел все проконтролировать лично, везде успеть и нетерпеливо постукивал по столу, дожидаясь, пока я переоденусь.

 

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Коронарный (не путать с коронным) – принадлежащий короне. См. словарь Ушакова. (Здесь и далее примеч. автора.)

 

[2] Холодный и сухой северный или северо‑восточный ветер, разновидность местных ветров.