Ульяна Соболева

Восемь. Знак бесконечности

 

Знаки соблазна

 

Все говорят о семи кругах Ада, но на самом деле их восемь, – восьмой никогда не заканчивается.

 

 

Раз, два, три… –

Скорей к нему иди.

Три, четыре, пять –

Он хочет поиграть.

Пять, шесть, семь –

Не смешно совсем.

Восемь… восемь… восемь…

 

 

Глава 1

 

 

Кэтрин

 

Запись № 7

 

– Именно это тебя беспокоит? Эти странные сны?

– Нет. Меня беспокоят не сны, а реальность.

– У тебя были проблемы с наркотиками?

– Я курила только травку один раз. Разве вы считаете это проблемой, доктор?

– Нет, я не считаю это проблемой. Мы сейчас говорим о том, что именно считаешь проблемой ты.

 

Резкий звук, потом тишина… голос слышен издалека.

 

– Проблема в том, что он приходит ко мне не только во сне. Проблема в том, что я вижу его наяву. Он играет со мной… Вы понимаете? Он со мной играет в кошки‑мышки. Я больше так не могу.

– Успокойся. Сядь. Вот – выпей воды. Значит, ты считаешь, что некий мужчина приходит к тебе по ночам и издевается над тобой?

– Я так не считаю… это вы считаете меня сумасшедшей. Вы и моя сестра хотите запереть меня в психушку, вы…

– Анита, никто не желает тебе зла. Никто не хочет тебя куда‑то запереть, мы хотим тебе помочь. У тебя проблемы с полицией. Четыре ареста за проникновение на чужую территорию. Твоя сестра беспокоится о тебе, но сначала мы должны понять, что происходит на самом деле. Зачем ты пришла к дому господина Данте? Зачем изрисовала ограду пиктограммами?

– Потому что он сводит меня с ума… приходит, а потом исчезает. Манит и отталкивает. Вьет и ласкает. Режет и кромсает меня… вам не понять. Вы мне не верите. Смотрите. Вот что он со мной делает.

 

Шум… всхлипывания, помехи.

 

– Твоя сестра говорила об этих порезах. Чем они нанесены?

– Лезвием стилета. Итальянского. Данте всегда носит его с собой. Когда мы занимаемся сексом, он режет мою кожу и слизывает кровь… его глаза, они становятся черными, его ноздри трепещут и…

– Анна, а ожоги? Как появляются ожоги?

– Горячий воск…

– Все происходит по обоюдному согласию?

– Да, но… он крадет мою душу. Вы не понимаете, что он убивает меня? Вы так ничего и не поняли? Этот мужчина – дьявол. Он играет с вами в свои игры, пока вы не умрете. Пока жизнь не начнет казаться вам мучительней смерти, пока вы не почувствуете себя грязью.

– Анна, мы во всем разберемся, я тебе обещаю. Наша следующая встреча состоится в пятницу утром. Пока что попробуй спать в другой комнате, гулять несколько часов перед сном, и… ты умеешь рисовать, верно? Нарисуй мне до пятницы что‑нибудь. Нарисуй мне свою мечту, хорошо?

– Вы поможете мне? Вы сможете мне помочь? Я хочу забыть о нем… пожалуйста, помогите мне. Я задыхаюсь. Мне страшно…

– Конечно, я тебе помогу. Обязательно. И ты должна снова вернуться к учебе. Твои друзья скучают по тебе. Подожди меня, я сейчас вернусь, хорошо?

 

Шаги, звук открывающейся и закрывающейся двери. Шум. Помехи. Тихий шепот. Снова помехи.

 

– Я принесла тебе и себе пепси. Хочешь трубочку или одноразовый стакан?

– Я не пью пепси, я пью только воду. Как вы можете мне помочь, если ничего обо мне не знаете?

– Я узнаю тебя. Ты все мне расскажешь, если захочешь, и мы поможем тебе вместе, хорошо?

– Хорошо. Я вам верю. У вас очень красивые и светлые глаза. Когда я смотрю в них – я вам верю.

 

«Анна Серова. Девятнадцать лет. Наносит себе увечья лезвием бритвы, прижигает кожу сигаретами, страдает депрессией и галлюцинациями. Склонна к мазохизму. Увлекается тяжелой музыкой, замкнутая, недружелюбная…»

 

Я выключила и отложила диктофон, закрыла глаза, постукивая шариковой ручкой по столу. Потом перевела взгляд на монитор ноутбука, прокрутила страницы файла вниз и быстро напечатала:

«Закрыто. Смерть пациента. Суицид».

Зацепила файл «Анна Серова» курсором и перетащила в отдельную папку без названия.

Я должна была понять, почувствовать, но я не поняла. Мой проигрыш, и цена слишком высокая.

Еще несколько секунд смотрела на картинку рабочего стола – зимний пейзаж. Потом открыла поисковик и медленно вбила имя: «Данте Лукас Марини». Моментально появились результаты поиска.

Я прокрутила их вниз, вверх. Потом нажала ссылку на «Википедию» и внимательно посмотрела на фотографию мужчины. Красивый. Брутальный, я бы сказала. Старший сын итальянского судовладельца и дочери русской актрисы‑иммигрантки. Пятеро братьев Марини, все наследники игорного бизнеса, нескольких сетей итальянских ресторанов и недвижимости в России. Имеют двойное гражданство. Меня интересовал только Данте. Тридцать пять лет. Тот возраст, когда женщины тратят деньги на пластические операции, а мужчины только начинают чувствовать вкус жизни, собственной власти и опыта. Что могло связывать девочку из среднестатистической семьи русских эмигрантов, живущую в нашем захолустном квартале и этого богатого прожигателя жизни? Где они могли пересекаться? Абсурд.

 

Зазвонил сотовый, и я ответила, даже не взглянув на экран дисплея.

– Мне нужно поговорить с вами, я просто обязана с вами поговорить.

Болезненно поморщилась, нащупала пачку сигарет и закурила.

– Конечно, Юлия, мы обязательно поговорим. Я назначу вам встречу.

– Мне нужно сегодня, сегодня…

Я выдохнула и отшвырнула зажигалку подальше. Да, большинство моих пациентов русскоговорящие. Они рвдут ко мне, потому что я работаю с ними на их родном языке.

– Вам сегодня нужно отдохнуть, прийти в себя. Мы поговорим в другой день.

– В полиции сказали, что она… она была под действием наркотика, когда порезала вены. Я не верю. Она не могла. Вы же говорили с ней. Вы заверили меня, что это возрастное, что это пройдет и что при правильном курсе лечения… Аня не принимала наркотики. Никогда и она… она так любила жить. Когда вернулась от вас, она хотела снова начать рисовать… Я…

– Юлия, я знаю, что вам сейчас очень тяжело. Я все понимаю. Я искренне вам соболезную.

– Мне кажется, в полиции что‑то скрывают. Мы говорили с Аней вечером, я уехала, и… она пропала. Они искали ее четыре дня. Четыре. Зачем было уходить, она могла это сделать дома, я не понимаю… ничего не понимаю.

Я судорожно сглотнула, на душе возникло неприятное чувство, словно меня в чем‑то обвиняют.

– Я встречусь с вами завтра, хорошо? Завтра после обеда мы все обсудим. Обязательно. Договорились? Секретарь свяжется с вами и назначит время.

Закрыла сотовый и выдохнула, сжала виски пальцами. Мне срочно нужен отдых, хотя бы на неделю.

 

* * *

 

«Я ненавидела это место, ненавидела свою жизнь, которая напоминала мне тягучую и вязкую рутину.

Но больше всего ненавидела то, что я не такая, как все, но я им этого никогда не покажу, лучше перегрызу себе вены зубами. Кому‑то моя депрессия покажется бешенством с жиру, но тогда это было катастрофой. В пятнадцать лет, когда жизнь и так кажется полной дрянью, тебя вырывают из привычной среды и швыряют в чужой мир, где ты учишься плавать и тыкаешься, как слепой котенок, из стороны в сторону. Поначалу, когда родители сказали мне, что мы переезжаем, я обрадовалась. Я даже гордилась, что вырвусь из этой рутины, буду слать своим друзьям фотки через интернет и ходить по лазурному пляжу, полному смуглых парней. Я сама себе завидовала, особенно глядя, как гордится отец своим новым назначением, а мать и сестры лихорадочно собирают сумки, раздаривают вещи и предвкушают переезд.

Эйфория длилась ровно несколько дней – пока я не поняла, что они меня ненавидят. Ненавидят во мне все. Боже, какой дурой я была. Моя жизнь была просто раем до встречи с ним. Хотя я уже не знаю, где рай, а где ад. Вы когда‑нибудь видели зверя в человеческом обличии? Нет, без мистической дряни, которую смотрят мои друзья. Настоящего зверя, в котором нет ничего человеческого, кроме внешности. Я это видела, чувствовала, познала в полной мере. Это – не человек. Он пожирает вашу волю, связывает ментально, ставит на колени всех, кто приближается к нему. Покрывает вас грязью, раздирает до крови ваше сердце. Это Дьявол. Вам не поможет ни одна молитва…

И самое страшное, я безумно люблю его».

 

Захлопнула дневник Аниты и посмотрела в окно. Я ее понимала. Это мерзкое чувство, когда ты отличаешься от всех: цветом волос, глаз, кожи, менталитетом, дурацким русским именем. Да всем. Белая ворона в полном смысле этого слова. Я тоже это проходила, не так остро, конечно, но проходила, а потом привыкла. Я выкрашивала свои светлые волосы в черный цвет, так как темные девочки со смуглой кожей были в моде, я загорала до волдырей и мечтала носить коричневые линзы. Я не хотела быть русской, но все равно всегда ею была и от этого никуда не деться. Меня называли «матрешкой» за светлую кожу, румянец и округлость. В колледже я была пышкой, и я себя ненавидела…

– Ты ведешь дневник?

– Иногда записываю свои мысли.

– Тебе это помогает?

Она засмеялась не по‑настоящему, натянуто – светло‑карие глаза девушки не тронула улыбка, я увидела, как Ани поправила прядь светлых волос, убрав ее за ухо. Подумав, она ответила:

– Меня это отвлекает, а помочь мне никто не сможет, даже вы, Кэтрин.

Она никогда не называла меня Катей и редко говорила со мной по‑русски. Хотя это помогло бы раскрыться больше. Просто она, как и многие дети‑иммигранты, пыталась слиться с массой, не отличаться от них, отрицая свою этническую принадлежность.

– Я очень стараюсь, и вместе у нас получится. Вот увидишь. Иногда случается, что юные девушки увлекаются парнями постарше, актерами, знаменитостями, фантазируют, но их чувства не взаимны, однако это не трагедия, Ани, это опыт.

Она снова усмехнулась:

– Вы считаете, что это мои фантазии, да?

– Твоя сестра читала дневник? Ты ей показывала?

– Зачем? Я его спрятала. Она никогда его ТАМ не найдет.

А я нашла… Случайно. В ее комнате, в которую после похорон меня провела Юлия. Я помню, как распахнула окно, задыхаясь от нахлынувшей тоски. Чужое горе иногда давит сильнее собственного. Эти рыдания, шепот, поминки, тихие шаги за дверью и комната, в которой все осталось так, как и в последний раз, когда Анита вышла отсюда, чтобы больше не вернуться. Она спрятала дневник в проеме между оконными рамами, в своеобразном углублении. Я так и представляла себе, как Ани сидит на подоконнике, свесив ноги на улицу, и пишет. Она рассказывала мне об этом.

 

Сигарета тлела в пепельнице, а я смотрела в окно на темное небо. Мне не давало покоя, что ее нет. Меня это убивало. Ли говорила, что так бывает у всех с первым личным покойником, потом, со временем, перестаешь принимать близко к сердцу. Я не хирург и даже не медсестра, я – школьный психолог, у меня не должно быть личных мертвецов. Ко мне не привозят искалеченных пациентов, истекающих кровью, я латаю дыры в душе подростков и всегда делаю это удачно.

Отложила тонкую тетрадь и выдохнула с силой. Несколько дней назад ко мне приходили из полиции, задавали стандартные вопросы и ушли. Никто из них не спросил о Данте.

Я наклонилась к ноутбуку и пошевелила мышкой, экран осветил полутемный кабинет.

Данте Лукас Марини… Вспомнилась «Божественная комедия». На весь экран его лицо. В который раз за эту неделю. Порочная красота. Та, от которой над верхней губой проступают капельки пота, а ладони невольно потеют от осознания собственного убожества. Властный взгляд голубых глаз, слегка исподлобья, самоуверенный и ироничный. Циничный, красивый сукин сын, который считает, что трахнул весь мир, поставил фортуну раком и имеет ее как дешевую портовую шлюху вот уже несколько лет.

Пролистала еще несколько светских сплетен. Тот тип мужчин, который возомнил себя полубогом. С красивой физиономией, бабками, девками, нюхающий кокаиновые дорожки и запивающий их мохито. Скандал на скандале. Вереница брошенных любовниц.

Фото с самыми популярными звездами, громкие романы, грязные подробности личной жизни. Я изучала Данте неделю. С утра до вечера. Часами вычитывала информацию и искала. Мне кажется, я могла нарисовать его лицо и голливудскую белозубую улыбку с закрытыми глазами. Не знаю, зачем я все это делала, возможно, хотела найти что‑то, что связывало бы его с занимающей меня темой, нечто компрометирующее. К вечеру снова разболелась голова, и я проглотила две таблетки аспирина.

Открыла новую страницу браузера и потянулась за сигаретой, разглядывая шикарный пятиэтажный особняк.

«Данте Лукас Марини сегодня отметил свое тридцатипятилетие. Вечеринка ничем не уступала Дню независимости. Собрались…»

Я посмотрела на дату: «13 ноября…». Скорпион. Усмехнулась и откинулась на спинку дивана, подтянула ноги под себя. Что их могло связывать? Что? Где он и где она? Разница в возрасте, социальный статус и вообще.

Вчера я была в Вудсайде, проехалась возле его особняка. Наматывала круги и лихорадочно думала о том, что Аня, Анита… никогда бы не попала в этот дворец – так же, как и я. Это все ее фантазии. Одно не давало покоя – фантазировать можно об актере, певце, модели, спортсмене, в конце концов, но о бизнесмене, эдак на семнадцать лет старше ее, чьи фото красовались на страницах «Forbes», а не в молодежных журналах… Единственная нестыковка. Впрочем, может она придумала себе фантазию о богатом принце на белом коне и, увидев фотографии в интернете или в газетах, сделала эту мечту более реальной? Но неужели Анита вместо журнала типа COOL просматривает именно «Forbes»? Да, именно, Анита, девочка с ногтями, выкрашенными в черный цвет, с темно‑синей подводкой на огромных глазах, слушающая Мэрилина Мэнсона, именно тот типаж, который смотрит бизнес‑журнал… Я криво усмехнулась… или я никчемный психолог, который так и не понял юную пациентку.

Ли позвонила мне днем, точнее она трезвонила безостановочно, и я, после дозы снотворного, с тяжелой головой, с трудом могла поднять руку, не то что стащить себя с постели, но эдак с двадцатого звонка я все же ей ответила.

– Катька, хорош спать, матрешка, давай просыпайся у меня для тебя просто офигенная новость, – меня всегда смешило то, как она произносила мое имя, с характерной для иностранцев мягкостью.

Мы дружим еще с колледжа. Странно, что жизнь не расшвыряла нас в разные стороны, но в целом это заслуга Ли, не моя. Она цеплялась за нашу дружбу, как за спасательный круг. Ли – итальянка, и, на самом деле, не Ли вовсе, а Анна Лиза, и только она могла безнаказанно называть меня матрешкой.

– Лиииии, я уснула в пять утра, сегодня у меня выходной…

– Знаю, и почему не спала, тоже знаю.

Я с трудом содрала себя с постели и босиком пошлепала на кухню, зажимая телефонную трубку между плечом и ухом, включила электрочайник и открыла холодильник.

– Давай, говори, я слушаю.

Головная боль набирала новые обороты. Проклятая жара, от духоты всегда начинается мигрень. Не помогает даже кондиционер.

– Я сегодня вытащу тебя из твоего склепа. Такую вечеринку ты не можешь пропустить.

Я тихо застонала, наклонившись за молоком.

– Ли, у меня голова раскалывается, какая к черту вечеринка?

– Мы заключили сделку, невероятную сумасшедшую сделку и нас пригласили в закрытый клуб. Ты даже не представляешь, какие люди туда приедут. Давай, ну, не будь занудой. Ты уже год никуда не ходишь. Забудь своего русского ублюдка копа Алекса и начинай жить сначала. Твои чокнутые малолетки тоже обождут.

Поморщилась, как от зубной боли. Напомнила о нем. Какого черта – не понятно. Я и так его забыла.

– Я подумаю, хорошо?

– Нечего думать. Мы едем туда вместе и точка. В отрыв. Да. Ты и я. Как когда‑то давно, когда ты не была занудой. Помнишь? Мы пьяные, полумертвые от выпитой русской водки, идем босиком по трассе и орем твою «Катюшу».

Я невольно усмехнулась. Помню, конечно. Полицейский участок тоже помню.

– Матрешка! Я обижусь и внесу тебя в черный список, где только можно, я не приду на твой день рождения, я не буду будить тебя по понедельникам, да и вообще перестану называть тебя матрешкой. Ты больше не прочтешь ни одного моего статуса в Фейсбуке. И не узнаешь о моем новом бойфренде. Невероятно сексуальном бойфренде.

 

Я засмеялась. Страшная угроза. На самом деле Ли была единственной, без кого я не представляла себе завтрашний день. Она всегда была рядом. Черт, если говорить людям, сколько лет мы дружим – они легко вычислят наш возраст.

– Хорошо. Я точно помру без твоих статусов, без подробностей о твоей сексуальной жизни и поэтому я поеду на эту дурацкую вечеринку.

Она засмеялась.

– Ты не пожалеешь. Кстати, вчера звонила твоя мама.

Я кивнула и плеснула молоко в кофе.

– Сказала, что не дозвонилась до тебя.

Я снова кивнула сама себе. Естественно не дозвонилась, я же с ней не разговариваю уже несколько лет, и Ли прекрасно об этом знает.

Я вернулась к дивану и бросила взгляд на тетрадь, такая обычная школьная тетрадь, слегка потрепанная с помятыми краями, светло‑голубая, в разводах, и в ней чья‑то жизнь. Чужая жизнь.

 

Глава 2

 

 

Данте

 

Данте сидел, откинувшись на бордовую кожаную спинку узкого дивана, и медленно затягивался сигаретой, кольца дыма поднимались к высокому потолку с мелкими красными неоновыми лампочками, сигаретный смог смешивался с искусственной цветной дымкой. В полумраке не было видно его лица, только короткие темные волосы, щетину на широких скулах и очертания губ.

Его торс оставался в тени, и медленно вращающиеся лампочки освещали лишь темно‑серые элегантные брюки, начищенные до зеркального блеска туфли и светлое пятно рубашки с аккуратно завязанным галстуком. Когда он подносил сигарету ко рту, на пальце сверкала массивная печатка, а на манжетах – платиновые запонки.

На круглой маленькой сцене с шестом извивалась стриптизерша, стройная, гибкая, как сиамская кошка. Ослепительно сверкали стразы ее своеобразного костюма, не оставлявшего простора для воображения, а длинные черные волосы рассыпались по блестящей сцене, когда она запрыгивала на шест и эротично соскальзывала с него вниз головой.

В этот момент в ВИП‑комнату двое мужчин втащили яростно сопротивляющегося парня и швырнули к ногам Данте. Тот жалобно всхлипывал по‑итальянски:

– Я ничего не говорил, ничего. Это Фрэнк. Данте, ты же меня знаешь. Я бы не стал болтать о Чико. Никогда не стал бы…

Данте резко наступил на голову мужчины и вдавил ее в пол каблуком туфли, несчастный взвыл от боли, скорчился, тяжело дыша и срываясь на хрипы.

– Фрэнк?

Стиптизерша ойкнула и сделала шаг к ступеньке, но, тут же услышав властное «продолжай» уже по‑английски, снова начала извиваться в танце, стараясь не смотреть в сторону скрюченного на полу мужчины и двух других, которые заломили ему руки за спину

– Я повторяю свой вопрос, Чиро, это был Фрэнк? У тебя есть шанс сказать правду, ты же знаешь, как я ненавижу ложь.

Мужчина заскулил и простонал.

– Да… Это Фрэнк. Это он, ублюдочный сукин сын.

Данте подался вперед:

– Ублюдочный сукин сын уже двадцать четыре часа остывает в морге с круглой дыркой между глаз.

Марини кивнул парням, и те за волосы приподняли Чиро с пола, удерживая его дергающееся тело. Данте медленно достал из внутреннего кармана пиджака стилет, покрутил в пальцах, трогая лезвие.

– Я говорил, что ненавижу ложь, Чиро. Говорил?

Мужчина трясся от страха, по щекам текли слезы.

– Данте, не убивай, Данте, я виноват, но меня заставили, я…

Марини резко подался вперед и надавил на подбородок несчастного.

– Хочешь жить, Чиро?

Тот закивал, зажмурился, и под коленями по зеркальному полу растеклась светлая лужица.

– Вытащи язык.

– Дантеееее!

– Я сказал – вытащи язык. Выбирай: или язык, или я перережу твое горло.

Стриптизерша остановилась, и ее зрачки расширились от ужаса. Она видела, как беспомощно дергается стоящий на коленях мужчина, и закрыла глаза, когда Данте взмахнул рукой. Двинулась со сцены, под дикие крики, заглушаемые музыкой, и снова услышала по‑английски:

– Танцуй, сука!

Вернулась обратно, стараясь не смотреть на двух парней, которые тащат за волосы по полу третьего, как тряпку, выжатую, грязную, мелко подрагивающую тряпку. Хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать, как тот гортанно хрипит, словно что‑то булькает у него в горле и мешает кричать.

Она продолжала танцевать, а про себя молилась, – лишь бы забыть об увиденном.

Данте аккуратно вытер руки, затем лезвие стилета и снова откинулся на спинку дивана. Он поманил ее пальцем, и девушка подошла, виляя бедрами, остановилась, расставив длинные ноги. Ей было страшно. Она слышала, что о нем шепотом говорили другие девочки, – он безжалостное чудовище, жуткое подобие человека. Равнодушный сукин сын, безумно красивый чокнутый, извращенный ублюдок. Никто не рассказывал подробностей после приватного танца с хозяином заведения, все боялись, но никто и никогда не смел отказать, когда Данте кивал на одну из них и уводил за собой. Они все его хотели, Сара видела этот лихорадочный болезненный блеск в их глазах, когда произносили его имя вслух.

– Тебе достаточно платят, Сара? – голос вкрадчивый, хрипловатый. Девушка кивает и медленно спускает лямки бюстгальтера с округлых плеч.

– Я просил раздеваться?

Замерла и судорожно сглотнула, встретившись с ним взглядом.

– Стань на колени.

Медленно опустилась и прикрыла глаза. Данте коснулся ее щеки холодным лезвием стилета, и она судорожно сглотнула.

– Ты ведь понимаешь по‑итальянски, да? Ты у нас новенькая. Выучила правила, девочка?

Кивнула и сильнее зажмурилась. Внезапно он схватил ее за волосы и притянул к себе.

– Ты уже знаешь, что происходит с теми, кто много разговаривает, да? Смотри на меня. Знаешь?

Сара открыла глаза и тихо прошептала:

– Да.

Ее завораживал его взгляд, светло‑голубые глаза с ледяным блеском, слишком светлые для смуглой кожи и черных волос. От страха напряглись все мышцы на теле. Лезвие стилета прошлось по ее шее, а он продолжал удерживать ее взгляд.

– Боишься меня?

Она не просто боялась, а впала в прострацию. Девочки говорили, что иногда он приезжает и берет одну из них, а то и несколько, но Сара устроилась на работу всего пару недель назад и хозяина ни разу не видела. Для девочек хозяином был Мэт, управляющий «Домино». Жестокий, но справедливый подонок, умеющий выжимать из них последние соки.

– Расстегни.

Сара послушно дернула змейку на его ширинке и почувствовала, как его пальцы сильнее сжали ее волосы на затылке. Стилет все еще был прижат к ее горлу.

Он шумно дышал, пока она делала ему минет, захлебываясь, стараясь захватить мощную плоть поглубже, чувствуя, как он безжалостно нанизывает ее на член, удерживая за волосы. Сара терпела, молча стараясь доставить максимум удовольствия, ни на секунду не забывая о лезвии в его длинных смуглых пальцах.

Он кончил и оттолкнул ее от себя. Через несколько секунд тихо спросил.

– Ты поняла, для чего предназначен твой рот?

Кивнула и снова зажмурилась, услышала шелест купюр, потом почувствовала, как он засунул ей за резинку трусиков деньги, затем встал с дивана и направился к двери.

Сара заплакала, когда он вышел, достала деньги из трусиков, несколько секунд смотрела на стодолларовые банкноты, а потом ее глаза снова расширились от ужаса – в нескольких шагах от нее валялось нечто, очень напоминающее человеческий язык.

Уважение не сравнить со страхом. Да, это чертовски круто, когда тебя уважают, но это не мешает уродам вонзить тебе нож в спину и несколько раз его там прокрутить.

А вот страх заставляет их самих каждую секунду ожидать удара, ворочаться, истекая вонючим, липким потом, на мокрых простынях и ежесекундно проверять, не включен ли газ в квартире, не подсыпали ли яда в чашку с кофе, думать каждую секунду не растворят ли драгоценную супругу, детей и даже собаку с кошкой в серной кислоте. Вот что заставляет людей быть верными и держать язык за зубами – ужас. Он же становится решающим, когда нужно выбирать.

Данте знал это с детства. Нет ничего мощнее страха. Когда‑то он с отцом возвращался из Нью‑Йорка домой, и отец сбил на дороге бродячую собаку. Данте было лет семь, он плакал и умолял отца отвезти псину к ветеринару, но отец сказал, что она не выживет и лучше пристрелить ее прямо сейчас. Он подал Данте свой пистолет и вместе с ним навел дуло на голову несчастного животного. Данте отказался стрелять, и тогда отец нацелился на их Лотти, бультерьера, с которым Данте никогда не расставался. Выбор был сделан – Данте выстрелил, а потом похоронил бродячего пса на обочине. Он усвоил урок. Всегда выбираешь, то, что ближе к телу и дороже, а еще Данте боялся отца. До дрожи в коленях.

Франко Марини говорил, что нет ничего дороже семьи. Они одно целое. Данте ему верил.

Верил даже тогда, когда мать наглоталась транквилизаторов и умерла во сне, сразу после рождения Альдо.

Через десять лет Данте уехал учиться, а когда вернулся, отец представил им всем новую жену, ровесницу Данте. Молодую, красивую сучку, которая держала отца за яйца покрепче, чем тот свою империю и сыновей. Спустя год родился их младший брат Чико, отец не дожил до его рождения ровно четыре дня – его застрелили, продырявили прямо в центре Чикаго точным выстрелом в сердце.

Копы нашли обглоданные трупы подозреваемых в убийстве Франко Марини на ферме за двести километров от Чикаго. Всех троих живьем сожрали свиньи. И ни одной улики.

 

Глава 3

 

Утро было жарким, духота витала в воздухе, как растворенная бесцветная патока. В сентябре обычно уже не бывает так жарко. Особенно в конце. Миссис Ирэн Спектор не спалось именно от духоты. Кондиционер никогда не включался – это разносчик страшных вирусов. Она бросила взгляд на светящийся циферблат часов и встала с постели, привычно почистила зубы, тщательно прошлась по ним зубной нитью, умылась, намазала свое веснушчатое лицо увлажняющим кремом и долго расчесывала непослушные рыжие волосы, собирая их в конский хвост. До работы оставалось еще три часа. Она вполне успеет на утреннюю пробежку, затем выпьет чашку эспрессо и отправится в метро на Манхэттен. Сегодня не будет много клиентов. Такие «лысые» дни Ирэн всегда чувствовала.

Она могла бы поехать на своем новеньком пежо, но миссис Спектор ненавидела пробки. Они ее раздражали. Тем более, она привыкла вот уже в течение десяти лет ездить в свою небольшую контору в здании небоскреба именно на метро. Ирэн не изменяла этой привычке.

Она надела через голову майку, затем повязку на голову, поправила узкие шорты, завязала шнурки на старых кроссовках и спустилась на лифте вниз. Консьержка ее не заметила, впрочем, как и никого здесь. Ирэн это раздражало – им достаточно платят, чтобы они не сидели для мебели и удосуживались здороваться с жильцами. Бескультурщина.

В парке мимо нее пробежал парень в наушниках, в черной футболке с длинными рукавами и спортивных синих штанах с белыми тройными лампасами по бокам. Прям как во времена ее молодости.

Ирэн не понимала, зачем бегать и слушать музыку, когда можно наслаждаться утренней тишиной. Пением первых птиц. Можно думать, мечтать, следить за правильным дыханием. Ровно полчаса она будет идти спокойным шагом, а потом побежит до круга с фонтанами, там она выпьет минеральной воды из бутылки и снова еще двадцать минут бега, потом вернется домой, примет душ и поедет на работу. По дороге зайдет в булочную и купит черный хлеб грубого помола к обеду.

Как же душно сегодня. Тело стало липким и казалось на кожу садится пыль. Ирэн смотрела только вперед, ничего не замечая, только прислушиваясь к журчанию фонтана, – через пять минут она поравняется с ним и сделает ровно пять глотков воды.

В нескольких шагах от нее кто‑то лежал на скамейке. Ирэн старалась не смотреть. Это отвлекало, а она любила бегать в полном одиночестве. Она специально выбирала именно этот парк. Здесь всегда тихо.

Взгляд все равно невольно возвращался к чернеющему силуэту.

Ирэн поправила очки кончиком пальца. Какое ей дело до того, кто там лежит? Может это бомж или наркоман, может даже стоит свернуть и сменить маршрут. Но ведь это неправильно. Нельзя нарушать ритуал, повторяющийся изо дня в день в течение нескольких лет. Так говорит ее психолог, после развода нужно упорядочить свою жизнь и распределить ее по часам, чтобы время использовалось с пользой. До сих пор миссис Спектор это помогало не думать о бывшем муже и его новой жене, которая была моложе самой Ирэн лет на пятнадцать. Остаться одной в сорок пять лет, без детей и даже без собаки – довольно паршиво, и Ирэн вот уже несколько лет сидела на антидепрессантах.

На скамейке, кажется, лежит женщина и это странно, но Ирэн нет до этого дела, она пробежит мимо, как всегда, чтобы ровно в 7:00 быть у фонтана. Женщина не двигалась, и теперь Ирэн видела светлые длинные волосы, неестественно вытянутые босые ноги, свисающую со скамейки тонкую руку, которая задевала пальцами газон, в них что‑то поблескивало. Черт, очки запотели.

Миссис Спектор сняла их и на ходу протерла низом майки, поравнялась со скамейкой и остановилась. Ей стало не по себе. По спине поползли мурашки, а сердце тревожно забилось в горле. Где‑то вверху громко закаркали вороны, и Ирэн овладела паника.

Она еще не поняла почему, а когда подошла ближе, к горлу подступила тошнота, и ее вырвало прямо на газон. Ирэн никогда не видела труп так близко, а то, что это труп, не вызывало никаких сомнений, потому что под скамейкой растеклась темная лужа крови, она образовалась под посиневшими пальцами, которые судорожно сжимали сверкающее в утренних лучах солнца лезвие стилета.

Несколько секунд, согнувшись пополам, миссис Спектор смотрела на эту руку, а потом перевела взгляд на лицо девушки и громко закричала.

 

* * *

 

– Ты не можешь поехать туда в ЭТОМ, матрешка. Ты хоть в зеркале себя видела? Открывай шкаф, будем искать что‑то посексуальнее, чем джинсы и твоя подростковая футболка. Это тебе не школьная дискотека. Ты правда решила поехать на самую крутую вечеринку в джинсах и сандалиях, с дурацким хвостом на макушке? Ты хоть знаешь, кто там будет?

Я пожала плечами. Да мне как‑то фиолетово, кто там будет. Никогда не была на закрытых вечеринках. Самое большее, где меня носило – это клубы, и то несколько лет назад. Алекс не жаловал тусовки, а если мы куда‑то и выбирались, то чаще в бильярдную с его друзьями или в ресторан. Это бывало не так часто. Алекс – коп, у него никогда нет свободного времени. Возможно – это основная причина, по которой мы расстались. Точнее, я ушла от него. Два года назад.

– Ты сказала, будем отрываться, и я решила, что мы едем в обычный клуб, у меня все в этом стиле.

Ли нахмурилась и посмотрела на дисплей смартфона.

– Мы опоздаем, и нас не пустят. Переодевайся. Черт, ну неужели у тебя нет платья, туфель на шпильке… не знаю, ну уж точно не твое тряпье в стиле «хиппи»!

– Может, все же поедешь без меня?

Я затаилась в надежде, но Ли фыркнула и развернула меня к себе, окинула скептическим взглядом и по‑хозяйски влезла в мой шкаф. Несколько секунд она ворчала по поводу моего ужасного вкуса, а я смотрела на ее ярко‑красное платье, лаковые туфли и маленькую сумочку на тонкой цепочке и думала о том, что сама никогда бы такое не надевала.

– Вот… Примерь. И давай побыстрее, матрешка.

Швырнула мне черное платье в мелких блестках, и я искренне удивилась его существованию, видно, валяется со времен моих свиданий с Алексом. Не помню, чтоб я его надевала. Даже бирка с магазина до сих пор не оторвана.

– Так, теперь обувь. Это не то и это не то. Вот… нормальная обувь. Каблук конечно не ахти, но все же сойдет.

Повернулась ко мне, а я как раз натянула платье через голову.

– Ну вот. Совсем другое дело. Матрешка – ты же красавица, в колледже все мальчишки с ума от тебя сходили. Беби фейс. Помнишь, как тебя называли?

– Матрешкой называли, – проворчала я и сунула ноги в туфли. Поморщилась, представляя, как намучаюсь с ними.

Ли подошла ко мне вплотную, распустила мои волосы, взбила их руками, несколько секунд смотрела на меня, пока я отражалась в ее светло‑карих глазах.

– Ты красавица. И ты дура, что не воспользовалась тогда предложением мистера Стенли из агентства. Ты бы сейчас украшала обложки журналов и подиумы. Была бы покруче Милы Иовович и Саши Пивоваровой. Это я тебе точно говорю, поверь моему опыту.

 

* * *

 

Я вспомнила, как мать таскала меня по модельным агентствам, как орала на меня, чтоб я не ела на ночь, называла «жирной коровой», накручивала мои волосы на бигуди каждый вечер и мазала меня всякими вонючими отварами. Она хотела, чтоб я стала звездой. Продать меня подороже. Чтоб больше не мыть полы в ресторанах, чужих квартирах и не спать с каждым встречным «папой» за сотню баксов, а иногда и того меньше. Приводила в дом своих любовников в ничтожной надежде, что кто‑то из них задержится дольше, чем на пару месяцев. Пока я не выросла и не уехала учиться, мать ваяла из меня некое подобие того, чего сама не добилась. Я как сейчас помню ее перекошенное от злости лицо и неизменную сигарету в руках.

«Ты – ничтожество, Кэт. Ты просто идиотка. Мистер Стенли хочет сделать из тебя звезду, а ты…» – «Мистер Стенли уродливый жирный педофил, который хочет меня трахать и платить тебе за это деньги, понятно? Я уезжаю учиться и жить нормальной жизнью. НОРМАЛЬНОЙ». – «Нормальной? А что ты называешь нормальной жизнью, Кэт? Мыть полы? Стать посудомойкой? Официанткой? У меня нет денег оплачивать тебе университеты. У меня нет ничего, Кэт. Твой ублюдочный отец оставил меня с кучей долгов, двумя детьми и свалил в неизвестном направлении. Когда Питер умер, у нас ничего не осталось. Все ушло на лечение. Я смогла дать тебе только внешность. Пользуйся ею. Продай подороже. Кэт! Ты не посмеешь так со мной поступить… Кэт, я подписала контракт с мистером Стенли!» – «Пусть он засунет его себе в задницу, а деньги на обучение я заработаю».

Звонкая пощечина, взгляды, полные обоюдной ненависти, и я с рюкзаком, бегущая по лестнице вниз, а вдогонку истеричный голос матери: «Ты не оставишь меня. Ты не смеешь вот так уезжать. Кэт!!! Катя! Если бы ты не была такой эгоисткой, такой жадной… отец бы не бросил тебя».

Я снова сосредоточила внимание на Ли, которая продолжала смотреть мне в глаза:

– Ты такая красивая, матрешка. Если бы ты знала, какая ты красивая. Тебе даже краситься не нужно.

Я кивнула и обняла ее. В вашей жизни есть люди, которые вас согревают. Их ничтожно мало, возможно, единицы, а возможно, их и вовсе нет, но они дают тепло… уверенность в завтрашнем дне, свое плечо, и как бы низко вы не упали – они протянут вам руку, чтобы поднять вас. Мне повезло – у меня есть Ли.

– Ли, я так соскучилась по тебе.

 

* * *

 

Ли не замолкала, у нее была совершенно невыносимая привычка болтать без умолку.

Она вела свой старый шевроле по улицам Нью‑Йорка, окутанным знойным маревом, испаряющимся от раскаленного за день асфальта, врубив музыку, и заодно перекрикивала басы и поглядывала на меня из‑под изогнутых, тщательно прокрашенных ресниц. Я, конечно, ужасно по ней скучала, но сейчас мои мозги окончательно расплавились от царящей в городе будто бы июльской жары и от собственных мыслей.

– Матрешка!

Я повернулась к ней и натянуто улыбнулась.

– Просто устала за последние дни. Ужасно.

Ли надула губы и слегка убавила громкость музыки.

– Ты вообще представляешь куда мы едем? Ты никогда в своей жизни не была и не будешь на такой вечеринке, Катья. Никогда. Я сама чудом получила приглашение и для тебя одно выдрала. Ричард – жуткий скот и жадина, но я, мать его, заслужила, и он об этом прекрасно знает.

Ричард – начальник Ли, тварь еще та, притом неблагодарная. Я была с ним знакома. Из тех ублюдков, которые считают работников рабами и своей собственностью и выжимают из них последние соки. По принципу «незаменимых людей нет, но как подходит время твоего отпуска, ты – единственный и неповторимый». Впрочем, Ли умудрялась из него вытаскивать все, что ей причитается. Мы, иммигранты, хорошо изучаем права и законы той страны, в которой живем, потому что «отыметь» пытается каждый работодатель. Мне повезло, я работаю в муниципальном учреждении, где с правами работников носятся как с писаной торбой, Ли повезло намного меньше в этом плане, но она своего не упустит.

Я бросила взгляд в боковое окно – мы как раз проезжали мимо Центрального парка… Тело Аниты нашли именно здесь, она словно и не пряталась, как будто специально пришла и ждала, что кто‑то ее остановит, помешает.

Я словно видела ее хрупкую фигуру вдали между деревьями, как она ходит там с плеером в ушах, на ней надета черная длинная юбка и свободная блузка. Ветер треплет ее светлые, длинные волосы. На нее никто не обращает внимание, а ведь она сжимает в пальцах стилет… и с него капает кровь. Медленно. Капля за каплей.

– Ты меня совсем не слушаешь!

Я вздрогнула и повернулась к Ли.

– Что происходит с тобой? Это все та пациентка, да? Которая порезала вены?

Я выдохнула и откинулась на спинку сидения.

– Да.

– Тебе нужен отпуск. Обязательно. Ты должна отдохнуть от этих невменяемых деток и их родителей. Хочешь, уедем вместе? Куда угодно. Давай к тебе на родину. А? Когда ты там была в последний раз?

Я усмехнулась. Родина. Как пафосно звучит. Я даже не помню, как выглядят улицы в моем родном городе, но помню запах сирени и цветущих каштанов. Помню двор с покосившейся березой и скамейкой, выкрашенной в синий цвет. Помню окна нашей квартиры… но… меня туда не тянет. Совсем. В отличие от моей матери, которая чуть ли не каждый день причитала о том, как ей хочется вернуться и при этом даже не звонила своим подругам и нашим родственникам. «Они попросят денег, Катя. Обязательно попросят, а я не смогу отказать. Все думают, что мы тут в золоте купаемся». Я так и не поняла – она хотела, чтобы они так думали или злилась на них за это?

 

– Куда мы едем? – я решила сменить тему.

– Наконец‑то. Я уже думала, ты никогда не спросишь. В Вудсайд. В шикарный особняк на закрытую вечеринку. Ты даже не представляешь, с кем мы заключили сделку. Имя Данте Марини тебе ни о чем не говорит?

Я резко повернула голову и уставилась на Ли.

– Да, ты не ослышалась. Марини заключил с нами сделку еще несколько месяцев назад. Слышала рекламу: «Ола… ола… если он привел вас в “Домино” вы обязательно поиграете этой ночью, но совсем в другие игры…».

Смутно припоминала. Реклама сети ресторанов, которая совершенно не походила на рекламу, а скорее на трейлер к эротическому триллеру с высоким рейтингом.

– Да, это моя работа. Моя идея.

Я снова кивнула и от неожиданности судорожно сглотнула.

– И… какой он? Данте Марини…

Имя отскочило от языка, завибрировало, почему‑то заставило сердце биться на пару ударов быстрее.

– Я с ним почти не общалась. Видела один раз. Он невероятный. Опасный, красивый, наглый и неприлично богатый сукин сын. О таких мечтают по ночам, закрыв глаза, ритмично двигая рукой у себя между ног.

– Ли!

Она расхохоталась и снова врубила музыку погромче.

– Сексуальный, умопомрачительный итальянский жеребец, который покрывает только самых дорогих кобылок. Эх… почему я не звезда экрана… Надеюсь, он сегодня будет на этой вечеринке, потому что я планирую подобраться к нему поближе.

Ли плотоядно облизнулась и посмотрела на меня.

– А как же новый бойфренд?

– Никак. Сексуальные у него только фантазии, которые он пишет мне в личку на Фейсбуке. Мы еще не встречались, а мне нужно тело. Молодое, сильное, голодное тело. Хотя этому телу вряд ли понравится мое, но попробовать стоит. О… мы почти приехали.

Я нервничала. Не просто нервничала, у меня даже руки подрагивали. Я несколько недель думаю об этом человеке, не зная, как к нему подобраться и сейчас вот так запросто еду на закрытую вечеринку в его особняк? Мне повезло? Или это совпадение?

 

Глава 4

 

Я увидела его сразу. Нет, не потому что искала, хоть и собиралась, а потому что его нельзя было не заметить. Есть люди, вокруг которых создается магнитное поле, невидимая затягивающая воронка дикого соблазна. К ним невольно обращены все взгляды, их голос будоражит каждый нерв, а мимика и харизма заставляют сердце пропускать по удару.

Вовсю орала музыка, на высоких столбах крутились разноцветные неоновые лампочки и струилась дымка сиреневого марева по мраморным черным плитам на заднем дворе особняка, оборудованном для вечеринки под открытым небом, на территории величиной с небольшое футбольное поле.

Я могла бы рассматривать толпу, великолепные фонтаны, бьющие зеркальными струями прямо в небо, барные стойки, украшенные сверкающими огоньками, как на дискотеке, но я видела лишь его. Я еще не отдавала себе отчет, что именно меня так привлекает: моя настойчивая маниакальная потребность докопаться до правды или он сам. Хотя, с каждой секундой, с каждым вздохом и пульсацией взбудораженной крови по венам, первое плавно перетекало во второе.

Ли что‑то кричала мне на ухо, но я слышала только удары собственного сердца, чувствовала лишь бешеный всплеск адреналина.

Я смотрела и слышала свой собственный голос, который шептал восторженно: «О. Мой. Бог». Я не могла противиться этому короткому помешательству, оно было сильнее меня. Нет, еще вчера я даже наполовину не представляла себе, какой он – Данте Лукас Марини. Фотографии и на четверть не смогли передать ни его шарма, ни дикой животной сексуальности, ни дьявольской красоты.

Его черные волосы были небрежно взъерошены, а черты лица словно высечены из гранита. Темно‑бордовая рубашка оттеняет великолепный бронзовый загар на сильной шее, в распахнутом вороте которой я вижу, как поблескивает тонкая цепочка. Почему‑то я была уверена – на ней точно не крест.

Нет, ничего более горячего и воспламеняющего кровь я никогда раньше не наблюдала. Дело не только во внешности, а скорее, в каждом движении, улыбке, жестах, самоуверенных кивках головы, вальяжной позе хозяина вселенной. В завороженных взглядах женщин, которые пялились на него вместе со мной.

Одна из них стояла очень близко и что‑то записывала в блокнот в тот момент, как итальянец смеялся, курил, бросал взгляды на других, внимающих ему как альфа‑самцу, брал бокал с подноса у официанта и снова смотрел на свою собеседницу, которая неосознанно, выражаясь на языке жестов, явно мечтала отдаться ему прямо здесь и сейчас.

Он совершенный. Без лишнего пафоса. Именно совершенен. Дикая красота, экзотически броская, яркая, неординарная. Я могла бы подобрать эпитеты и метафоры, но не сейчас, не в тот момент, когда меня словно ударили в солнечное сплетение, и весь воздух испарился из моих легких. Я сама пялилась на него уже несколько секунд и не могла отвести взгляд. Теперь я совсем не уверена, что могла бы нарисовать Данте Лукаса Марини с закрытыми глазами.

Я не заметила, как сделала несколько шагов вперед, пытаясь рассмотреть его лучше. Я даже не заметила, что Ли больше не причитает мне в ухо о роскоши этого особняка, о звездах экрана и эстрады, которые нас окружают, о репортерах, которых не впустили в здание.

– Кэт… ты на него смотришь, да?

В этот момент Данте обернулся, и по всему моему телу прошла неконтролируемая нервная дрожь, словно красивый и завораживающий хищник вдруг вас заметил, и вы еще не понимаете насколько это опасно, а лишь восторгаетесь его великолепием. Я не видела издалека цвет его глаз, но это и неважно, даже взгляда достаточно, того самого взгляда, которым хозяин осматривает свои владения, скользит по толпе с плотоядной усмешкой на чувственных губах и снова поворачивается к сексуальной смуглой журналистке.

– Боже, он невероятно красив. Ходячий секс. Кэт! Скажи, что ты видишь, насколько красив этот сукин сын?!

Да, я видела. Я даже понимала, что такие, как Данте, скорее всего считают всех находящихся здесь женщин личным разнообразным меню на этот вечер, и экзотическое блюдо в виде латиноамериканки, которая внимает каждому его слову и нервно облизывает губы, уже найдено. Он съест ее в ближайшее время, и она подыхает от желания быть съеденной, притом где угодно и как угодно.

– Да… – подтвердила я слегка севшим голосом, – красив.

– Интересно, у меня есть шанс? – Ли повернула меня к себе. – Матрешка, как я выгляжу?

Я улыбнулась уголком губ, все еще пребывая под каким‑то странным гипнозом.

– На все сто!

– Ого! – Ли прищелкнула языком. – Я смотрю, ты тоже под впечатлением, да?

– Не говори бред. Под каким впечатлением?

– От Данте!

– Ли! Иди к черту! В этом месте раздают коктейли? Или мне искать бар самой?

– Ну да, ну да! Мы же скромные! Мы всегда пытаемся покопаться в собственных эмоциях, Кэт? И что говорит дедушка Фрейд о том, когда от взгляда на мужчину становится влажно в трусиках?

Я бросила гневный взгляд на Ли:

– Ты дура, Ли. Полная дура! Пойдем, найдем выпивку!

– О‑о‑о! Даже так! Ну, пошли! Русскую водку не обещаю, но Блэк Джэк точно найдется или текила.

Можно подумать, я пью русскую водку.

Ли увлекла меня за собой. Создавалось впечатление, что в пространстве она ориентируется намного лучше меня, тогда как я со своим топографическим критинизмом могу потерять себя даже в трех соснах.

– Ли! – кто‑то заорал сзади и дернул мою подругу за плечо. Мы обернулись, и я поморщилась – Роберт. Ее коллега. Искренне ненавидела эту сволочь всеми фибрами своей души, особенно после того как Ли рассказала мне о его пристрастии к груп‑повушкам. Вместо свидания он отвел мою Ли в какой‑то гадюшник для свингеров. Ли тогда проревела несколько дней и даже на работу не выходила. Урод просто растоптал ее самооценку. Хотя Ли, в отличие от меня, всегда умела сдерживать свои эмоции и разыграть целый спектакль. Она бросилась на шею к Роберту и смачно поцеловала его в щеку.

– Робби! Ты тоже здесь? Разве не говорил, что это развлечение не для тебя с твоей извечной занятостью?

Роберт усмехнулся и кивнул мне, приветствуя, скользя плотоядным взглядом по моей груди, бедрам, явно оценивая.

– И подружку прихватила, а мне заливала, что придешь с бойфрендом.

Ли кокетливо пожала плечами.

– Он не смог, тоже вечно занят, как и ты.

– Если бы ты сказала, что будешь с ТАКОЙ подружкой, я бы даже не раздумывал дважды.

– А ты и не раздумывал, – Ли засмеялась и посмотрела на меня, – Ли, это Робби. Я тебе о нем рассказывала. Озабоченный маньяк и извращенец.

Роберт нахмурился:

– Я, между прочим, представляю наш коллектив на этой вечеринке. Босс распорядился. Так что, держитесь рядом, красотки, я сегодня важная персона. Мне поручили закрепить наше сотрудничество с Марини.

Ли усмехнулась.

– Да ну! С каких пор пиарщики закрепляют контракты?

– Не важно, пойдем, с хозяином вечеринки поздороваемся, я слышал, что репортеры есть среди толпы, может, попадем на первые полосы газет.

Ли подмигнула мне, а меня передернуло от взгляда Робби, который явно был не прочь переспать с нами обеими, притом одновременно.

– Ну, пойдем!

Внутри меня поднялась неконтролируемая волна протеста. Так бывает, когда разум предупреждает об опасности интуитивно, скорее, на подсознательном уровне, где‑то в той области мозга, которая не поддается ни одной логике в мире.

Я так и не подошла к Марини вместе с Ли и Робом, а забралась на высокий стул у барной стойки и теперь наблюдала за ними со стороны, потягивая с соломинки коктейль «Пина колада».

Я смотрела, как Роб отчаянно пытается заговорить с Данте, а Ли кокетливо смотрит на итальянца и заливисто смеется его шуткам, впрочем как и остальные женщины.

– «Ола… ола… поиграем в другие игры» было точно вашей идеей, – Данте посмотрел на Ли, и я почти физически ощутила, как та напряглась, и по ее телу пошли мурашки, как и по моему собственному от звука его голоса – очень низкого с легким акцентом, который улавливала даже я. Такой же акцент есть и у самой Ли. От него никогда не избавиться. Я смотрела на Данте вблизи и мне казалось, что игры начинаются в тот самый момент, когда женщина приближается к нему ближе, чем на два метра. Притом игры без правил, в которых заведомо известен победитель и почти всегда известны выбывающие в первом же раунде.

Такие, как я, наверное, просто не проходят даже первый отборочный тур.

Вблизи он был еще более невероятен. Дело даже не в этом безупречном и порочном совершенстве, а скорее в каждом жесте. В повороте головы, в усмешке и взгляде, в красивых пальцах с массивной печаткой и широкой кисти руки, на которой поблескивали часы. Внезапно Данте посмотрел на меня. Это было неожиданно. Мне даже показалось, что меня зацепило взрывной волной от этого обжигающего, оценивающего взгляда, все тело непроизвольно напряглось. Вот теперь я видела и цвет его глаз. Мне показалось, что моя кожа воспламенилась, а от корней волос на затылке и вдоль позвоночника побежали разряды электрического тока. Боже… он сто процентов знает, как его взгляд действует на женщин.

Я видела, какие светлые у него глаза, невероятного голубого цвета, такой контраст с загорелой кожей и с черными волосами – просто непередаваемый эффект.

В животе что‑то запорхало, ноги стали слегка ватными. Господи, я бы никогда не призналась в этом Ли. Бред. Я не призналась бы даже самой себе, что от взгляда Данте Марини у меня вспотели ладони и участилось дыхание. В голове тут же вспыхнули вопросы: во что я одета, какая у меня прическа и не размазался ли мой блеск для губ. Впрочем, под его взглядом я чувствовала себя голой. Сейчас он игнорировал то, что ему говорили другие и просто смотрел на меня, словно впитывая мое оцепенение и смущение, он четко знал, как действует на меня. Я в этом не сомневалась. Наконец, он обернулся к Ли.

– Знаете, почему я выбрал именно этот, Анна Лиза?

Ли нервно поправила лямку платья, она наверняка чувствует под его взглядом то же, что и я.

– Нет… но я бы хотела это узнать, – подруга отпила коктейль и поднесла к губам тонкую сигарету.

Данте чиркнул зажигалкой, и пламя на секунду отразилось в его глазах, меняя их цвет на желтый.

– Я люблю игры… самые безумные и самые непредсказуемые. У меня тут же возникла идея, в какую игру можно сыграть с той, кто придумала этот ролик.

Скользнул взглядом по толпе и снова зацепился за меня.

– Вы азартны, Анна Лиза? Вы любите высокие ставки?

Я выдохнула, когда Данте снова посмотрел на Ли. Значит, сегодня моя подружка получит свою дозу извращенного ублюдка Данте Лукаса Марини, а я могу напиваться в свое удовольствие или даже поймать такси и уехать. Было бы нечестно отвлекать Ли, когда самец ее мечты обратил на нее внимание. Я нервно усмехнулась сама себе и ретировалась в толпу, пробираясь к выходу.

Наверное, стоит сейчас уехать отсюда, пока Ли меня не хватилась. Я зашла в дом. Какое огромное поместье, потонувшее в полумраке. Издалека доносится музыка, здесь тихо и прохладно, хотя я не слышу звука работающих кондиционеров. Я сбросила туфли и когда стала босыми ногами на холодный пол, даже застонала от облегчения. Чертовые каблуки, как можно их носить вообще? Это же полное издевательство. Я оглядывалась по сторонам, при тусклом освещении я видела картины, очертания мебели, зеркальный блеск пола, в котором отражались высокие потолки. Дом казался мне немного зловещим… Возможно именно тем, что в нем настолько просторно и тихо? Или это свечи, которые зажжены вместо обычного электрического освещения.

Вдалеке мерцал неоновым светом огромный аквариум, он полностью заменял одну из стен прямо под лестницей. Плеск воды завораживал.

Я подошла к идеально чистому стеклу, всматриваясь в двигающиеся водоросли и яркие кораллы под ними. Странно, но я не видела ни одной рыбки, хоть и старалась высмотреть их в бирюзовой глади с воздушными пузырьками.

– Удивлены, что он пуст?

Вздрогнула от испуга и резко обернулась. Данте стоял настолько близко, что я могла рассмотреть легкую щетину на его скулах и синие крапинки в светло‑голубых глазах.

Дышать моментально стало нечем, а сердце забилось где‑то в горле. Я лишилась силы воли, его запах, словно взрыв адреналина в венах.

– Он не пуст, вы просто видите то, что хотите видеть.

Я не успела удивиться, как Данте вдруг развернул меня лицом к аквариуму. От прикосновения его рук у меня задрожали колени, но он тут же убрал их с моих голых плеч.

– Смотрите под камни… Вы их видите? Смотрите внимательно. Этот аквариум полон голодных хищников, они ждут свою добычу, которую к ним впустят в определенное время.

Я присмотрелась и увидела темные тела, так похожие на сами камни, они почти не двигались. Теперь я различала маленькие черные точки глаз.

– Мурены, – сказал Данте, – они ждут свою жертву, затаившись, чтобы напасть в самый неожиданный момент.

Я видела его отражение в стекле и, подняв голову, спросила:

– Неужели не нашлось более красивых и экзотических рыбок для аквариума?

Данте усмехнулся, и снова от его улыбки по телу прошла неконтролируемая дрожь. У меня создалось впечатление, что самый страшный хищник не в аквариуме, а у меня за спиной.

– Красота – очень растяжимое понятие. Для большинства она очевидна и лежит на поверхности, а для меня красота может прятаться там, где ее никто не видит.

– Например? – быстро спросила я.

– Возможно, вас это могло бы шокировать.

Я снова обернулась и на этот раз не удержалась и сглотнула, когда посмотрела ему в глаза. Невероятное воздействие на собеседника. Как он это делает? Намеренно низкий тон? Репутация? Этот взгляд со слегка прикрытыми веками… тяжелый и в то же время пронизывающий, проникающий под кожу, как внутривенная инъекция опиума, заставляющий вибрировать каждый нерв от внезапного эротического возбуждения.

– Вас завораживает опасность? Или то, как эти чудовища пожирают своих жертв?

– И то и другое, – не задумываясь ответил он, – вам принести что‑нибудь выпить?

Я отрицательно покачала головой.

– Нет, спасибо, я уже уезжаю.

От него исходила странная аура опасности, как от тех мурен под черными камнями, только эта опасность смешивалась с дикой сексуальной привлекательностью и властной, жесткой красотой, от которой мгновенно пересыхало в горле. Данте несколько секунд меня рассматривал, и я почувствовала себя совершенно обнаженной, возможно, и уже громко стонущей под ним, от наваждения захотелось тряхнуть головой.

– Вечер только начался, – заметил он, и в этот момент раздался звук вибрации сотового аппарата. Не у меня. Мой сотовый был выключен.

– Мне завтра рано вставать, – ответила я и почувствовала раздражение от непрерывного зудения.

– Всегда есть причина… как для того, чтобы остаться, так и уйти, верно? Главное, вовремя ее найти.

Сотовый продолжал гудеть, и мне захотелось сказать ему, что у него звонит мобильный, хотя он и так прекрасно об этом знал.

– Верно, – ответила я, – до свидания, мистер Марини.

Я увидела, как он скользнул взглядом вниз, к моим босым ногам, и только сейчас вспомнила, что стою босая с туфлями в руках. Щеки мгновенно вспыхнули. Черт, у меня на пальце пластырь… и педикюр я делала две недели назад. Данте посмотрел мне в лицо и наконец‑то извлек сотовый из кармана брюк.

– До свидания, Кэтрин, – сказал он и ответил на звонок.

Я пошла к выходу. Не обернусь. Мне хватит силы воли и, конечно же, обернулась. Данте стоял, облокотившись о стену и что‑то тихо говорил в сотовый по‑итальянски, он по‑прежнему смотрел на меня, усмехаясь, я ускорила шаги. Черт, вот черт. Мое имя… Спросил у Ли? Неужели и в самом деле пошел за мной?

 

Уже в такси, я нервно поправляла волосы, потом обхватила пылающее лицо ладонями. Какая я идиотка! Полная дура! Я была в его поместье и ни разу… ни разу у меня не возникла мысль, что, возможно, я нахожусь в доме того, кто хладнокровно, ради собственного развлечения, заставил юную Аниту перерезать себе вены.

 

Только сейчас я могла понять Ани… Если взрослые женщины рядом с ним теряют самих себя, то что говорить о впечатлительном подростке? И снова это угнетающее чувство – все, что я вижу далеко не такое, каким кажется на самом деле.

 

* * *

 

Алекс уже в десятый раз перечитывал заключение патологоанатома. Часы на стене показывали без десяти восемь, а он все еще не вышел из своего кабинета. Что‑то не клеилось. Нет, с точки зрения экспертизы – идеально. Суицид. Никаких сомнений. Комар носа не подточит. Только Алекс за годы работы офицером в оперативном отделе успел привыкнуть к тому, что собственная интуиция очень редко его обманывает.

На столе разложены фотографии в аккуратном порядке, начиная с желтых клейких полос заграждений места происшествия, снимков трупа в разных ракурсах, заканчивая частями тела, педантично снятыми с близкого расстояния. Заславский лично принял этот вызов сегодня в семь часов утра. Он помнил свидетельницу, которая нашла труп, запах блевотины и запах смерти… Они всегда пахнут одинаково. Мертвецы. Может, никто не чувствует, но Алекс – да. Словно в воздухе витает металлический привкус крови и необратимости. Заславский может определить еще до того, как увидел жертву, мертва она или жива, именно по этому запаху.

Алекс разделил снимки на две части. Слева Анита Серова, а справа Вера Бероева. Обе примерно одного возраста, блондинки, русские. Обе порезали вены стилетом и обе сделали это в общественном месте. Совпадение? Алекс не привык верить в совпадения. Все случайное не случайно.

Еще раз перечитал заключение. Внимательно именно в том месте, где по предположению патологоанатома описывалось примерное время смерти и ее причина.

«Ровные глубокие порезы, нанесенные самой покойной. Никаких следов насилия. Есть следы сексуального контакта за несколько часов до смерти. Наркотических и алкогольных испарений в крови не обнаружено».

Алекс глубоко вздохнул и взял в руки фотографию Аниты. Возможно стоит наведаться к ее сестре и задать вопросы насчет увлечений покойной? Может, это какая‑то секта подростков, которые выполняют ритуал?

Он уже проверил – жертв ничего между собой не связывало. Хотя, теоретически они могли быть знакомы.

– Эй, Алекс, ты чего так поздно?

В дверях показалась кудрявая голова напарника.

– Я еще полчасика, ты можешь ехать домой.

– Линда звала тебя в субботу на ленч. Приедешь?

Алекс поморщился. Вот уже несколько месяцев он не приезжал к Фернандо. После того как расстался с Кэт, он вообще не ходил по гостям, только работа. Чем больше, тем лучше для него, чтобы не думать и не бороться с идиотским желанием приехать к НЕЙ и долбить кулаком в ее дверь или следить за окнами ее дома и дожидаться с работы, чтобы еще раз поговорить и почувствовать себя куском дерьма. Все это неоднократно пройдено. Не сработает. Катя вычеркнула его из своей жизни и обратного пути уже нет. Линда и Ферни пытались его отвлечь, но каждый раз, когда Алекс приезжал к ним, он вспоминал, что раньше они с Кэт всегда делали это вместе. Именно по субботам. Линда пекла офигенный черничный пирог, и Кэт обожала отламывать золотистую корку пальчиками, а потом класть кусочки в рот и облизывать их маленьким розовым язычком, отчего у Алекса моментально вставал.

Кэт… его Кэт. Мягкая, нежная… сексуальная до умопомрачения, а потом такая колкая, ядовитая, чужая… Он сам виноват.

– Ну так как? Сегодня четверг.

– Я подумаю, поговорим об этом завтра.

– Ты опять ищешь то, чего нет? Девчонки начитались книжек, налазились по готическим сайтам, насмотрелись всякой дряни и демонстративно ушли в мир иной.

Фернандо зашел в кабинет, и Алекс медленно положил снимки на стол.

– Эти девчонки чьи‑то дети, сестры. Если ничего нет, то я должен быть в этом уверен.

– Ты гребаный фанатик, Алекс. Вали домой спать. У тебя от бессонницы глаза скоро повылазят. Ты сколько чашек кофе выпил?

Ферни кивнул на мусорный ящик, наполненный картонными стаканами, с черной гущей на дне.

– Ферни, посмотри сюда. Разве ты не видишь, что два эти самоубийства как под копирку? Обе блондинки, учатся в одном колледже, порезали вены итальянским стилетом в общественном месте.

– Мы не расследуем такие дела. Это не в нашей компетенции. Передай их Питерсону, он займется.

– Есть еще кое‑что. Посмотри на фото.

Фернандо наклонился, и Алекс положил на столешницу две почти одинаковые фотографии, на которых крупным планом были сняты тонкие синеватые запястья и глубокие следы от порезов, почти до кости.

– Думаешь, шестнадцатилетние хрупкие девочки могли нанести повреждения такой глубины? Стилет довольно тяжелое оружие.

Фернандо взял снимки и несколько секунд их рассматривал.

– Ты хочешь сказать, что это сделали не они?

– Я пока ничего не хочу сказать, я просто размышляю вслух.

– Мы не нашли никаких следов насилия, ни одной улики в парке, ни одного свидетеля, кто мог бы подтвердить, что девушки были там не одни. Заключение психолога одной из них говорит о том, что она была склонна к суициду. Кроме того, обрати внимание, возле свежих порезов есть еще и старые шрамы. Девочки развлекались таким образом не один раз. Этот стал фатальным.

– Я знаю. Кэт была психологом Аниты Серовой.

Алекс еще раз открыл папку с делом и внимательно перебрал бумаги.

– Ты допрашивал их родных? – спросил Заславский и посмотрел на Ферни. Тот поправил длинную прядь темных волос, убрав ее за ухо, и его карие глаза на выкате слегка сузились.

– Зачем? Мы задали несколько вопросов и уехали. Все и так понятно.

Алекс резко положил папки на стол.

– Ничего не понятно, Ферни. У меня, в моем районе, два трупа несовершеннолетних русских девчонок.

– И заключение патологоанатома о суициде, которое дает тебе полное право закрыть оба дела и валить спать или нажираться водки, или трахать какую‑нибудь шлюху у себя дома. А ты сидишь здесь и ищешь несуществующего маньяка. Знаешь, Алекс, то, что Кэт свалила от тебя, не значит, что ты должен выносить мозг себе и окружающим. Хватит, закрой и это дело тоже, и начни с чистого лита. Ты уже на зомби похож, Заславский. Ты – ходячий труп, который не спал больше месяца. Упырь, который изводит себя из‑за бабы.

– Да пошел ты нахер!

Алекс отшвырнул от себя папку и обхватил голову руками. Несколько минут он молчал, загребая пальцами короткие русые волосы, а Ферни смотрел на него и медленно выпускал сигаретный дым в потолок.

– Значит, так, – Заславский посмотрел на напарника. – Мы отдадим это дело Питерсону, но вначале мы все же опросим их родных еще раз. И еще, попроси Сандру перерыть все дела по суицидам за последние несколько лет. Искать похожий возраст, ситуацию, оружие самоубийства.

Ферни усмехнулся.

– Ну и… если найдут? Ты хочешь сказать, что у нас на территории орудует серийный убийца? Тебя высмеют и отправят в отпуск, Заславский. В долгий отпуск. Тебе еще дело Перки не забыли.

Алекс болезненно поморщился.

– Не напоминай.

– Вот именно. Тогда ты тоже был уверен, что он убийца и выбил ему передние зубы, сломал нос и учинил несанкционированный обыск. Все, я поехал домой.

Фернандо громко хлопнул дверью, и жалюзи на окнах качнулись от сквозняка.

«Да, Кэт была психологом Аниты Серовой».

Несколько минут Алекс раздумывал, взял личный сотовый в руки и набрал до боли знакомый номер. Пошли гудки, а потом ее голосок попросил оставить сообщение на автоответчике.

«Катя, нам нужно встретиться и поговорить об Аните Серовой. Перезвони мне. Есть несколько вопросов. По делу».

Закрыл крышку телефона, несколько секунд смотрел в пустоту, а потом смахнул со стола несколько фотографий. Раньше в это время она всегда была дома. Или ждала его с работы, или уже громко стонала под ним, когда он входил в ее горячее, идеальное тело. В какой момент он ее потерял? Или Кэт никогда ему и не принадлежала? Разве можно разлюбить человека за несколько дней? Или она не любила?

Идеальная, чувственная, до безумия красивая Кэт… с крошечными веснушками на ровном носу, светлыми прядями золотистых волос и зелеными кошачьими глазами. Она никогда не говорила ему о любви, никогда не злилась и не кричала, даже выставляя его вещи за дверь, она просто попросила его больше не звонить и не приходить ровным, спокойным голосом, словно отправила в магазин за хлебом. Точно так же потом она отвечала на все его звонки. Вот так просто: «Не звони и не приходи. Давай останемся друзьями. Ничего не получится. Прости».

Он и так знал, что ничего не получится, но когда потерял ее вдруг понял, что жизнь до этого имела какой‑то смысл и насыщенность, не воняла только кровью и смертью.

 

Глава 5

 

Я уснула под утро. Ночью несколько раз набрала Ли, но та мне не ответила. Или обиделась, что я уехала, или слишком занята. Я несколько раз останавливала взгляд на тетради, которая светлым пятном выделялась на темной поверхности тумбочки, но так и не решилась взять ее в руки. Не знаю почему. Наверное, потому что теперь Данте не казался мне ненастоящим, эфемерным, придуманным воспаленной фантазией Аниты. Он стал реальным и самое страшное… сейчас я могла поверить, что он мог свести с ума любую женщину.

Я снова видела его глаза, когда он говорил мне о голодных хищниках. Они были так близко.

Красивые глаза, но я не прочла в них ровным счетом ничего. Скорее растворилась и пошла ко дну или взмыла очень высоко. Манящая голубая бездна, которая только на первый взгляд кажется светлой, а на самом деле там, за пределами, за самой атмосферой черная, мрачная Вселенная, его Вселенная. Мне почему‑то казалось, что в этой бездне горячо и до дикости пусто, там можно потерять саму себя.

Будильник разбудил меня без двадцати семь, и я с трудом встала с постели.

Привычный ритуал сборов на работу, только сегодня полностью на «автопилоте». Такой разбитой я не чувствовала себя с того времени, как мы расстались с Алексом.

 

Моросил мелкий, противно‑колючий дождь. Он падал за воротник жакета и усилился, пока я ждала такси. Черт, моя машина до завтрашнего дня в ремонте.

 

* * *

 

В моем кабинете пахло сыростью и канцелярским клеем. Я села в кресло и потерла виски кончиками пальцев. Мне срочно нужна чашка черного кофе, иначе я не проснусь. Между делом набрала Ли, но та снова не ответила. На автоответчике высвечивались три непрослушанных сообщения. В кабинет постучали, и дверь тихонько приоткрылась.

– Кэт, доброе утро, – я услышала голос Сью, секретарши мистера Хэндли.

Я подняла голову, чтобы поприветствовать ее, но, увидев, насколько она бледная и взволнованная, вдруг почувствовала, как неприятно засосало под ложечкой от предчувствия неприятностей.

– Привет. Мистер Хэндли хочет поговорить с тобой.

– Что‑то случилось? – я положила сотовый в карман жакета и захлопнула крышку рабочего ноутбука. Запах клея стал еще навязчивей, или это все мои чувства обострились.

– У нас… – ее голос сорвался, – вчера утром нашли Веру Бероеву в парке, с порезанными венами. Она… она мертва, Кэт.

Мне показалось, что меня ударили в солнечное сплетение, на секунду стало нечем дышать. По спине моментально покатились капли холодного пота.

 

Через минуту я уже шла за Сьюзен по узкому школьному коридору к кабинету директора. Сейчас мне казалось, что здесь слишком тихо и только стук моих каблуков отдается эхом под высокими сводами белоснежных потолков. Через час начнется всеобщий хаос, но перед уроками всегда такая глухая тишина, как затишье перед бурей.

Вера Бероева… Вера… Я помнила это имя, но она не была моей пациенткой. Скорее всего, как и все учащиеся колледжа, пару раз приходила на встречу в обязательном порядке в начале года. Мое сердце билось глухо, внутри возникло неприятное чувство, осадок, какая‑то гнетущая пустота. Я пока запрещала себе думать. Для этого я должна остаться одна.

Мистер Хэндли выглядел неважно. Всегда такой подтянутый, со строгим лицом и гладко зачесанными назад седыми волосами, он внушал какое‑то подсознательное желание выпрямить спину, отвечать четко и ясно, как на уроке. Из тех людей, которых уважаешь и боишься одновременно.

Но сейчас у меня такого чувства не возникло. Мистер Хэндли был подавлен, он вежливо поздоровался, кивнул Сьюзен, и та покинула кабинет. Я придвинула стул и села напротив директора, краем глаза отмечая, что здесь сменили шторы, перекрасили стены. Давно я не заходила в его кабинет.

– Кэтрин, вы уже слышали, да?

– Да, Сьюзен только что мне рассказала.

Я бросила взгляд на глобус, извечно стоящий наверху стеклянного шкафа с книгами по педагогике.

– Мне звонили из ассоциации, интересовались вашей работой, всего лишь несколько минут назад.

Я медленно выдохнула. Это значило, что меня проверяли, но мне нечего опасаться, я свою работу выполняю хорошо. Впрочем, неудивительно, они должны были поинтересоваться.

– Запросили дело Веры Бероевой, ее личные записи посещений психолога за последние пару лет.

– Я вызывала ее к себе в начале года, как и всех других учеников из малообеспеченных семей, но Вера не была моим частым гостем, как Анита.

Я сама болезненно поморщилась, когда произнесла это имя.

– Вера – отличница, она всегда получала высокую стипендию и субсидии от самого комитета.

Я кивнула, видимо, это не все, что Хэндли хотел мне сообщить.

– Они приедут с проверкой, Кэтрин. Приведите все в полный порядок, я бы не хотел, чтобы у нас с вами были неприятности, а они могут быть. Второй случай суицида за месяц.

Я снова кивнула. В какой‑то мере мы оба понимали, что проверки только начинаются и теперь наш колледж какое‑то время будет под пристальным наблюдением NASP[1].

– У меня все в порядке, пусть приезжают в любое время.

– Я рад это слышать. Кэтрин.

Воцарилась пауза. Мистер Хэндли постукивал синим колпачком от шариковой ручки по столешнице. Нервничает.

– Кэтрин, мой сын встречался с Верой.

Эрик Хэндли учится в нашем колледже, довольно проблемный подросток, как это обычно и бывает у респектабельных родителей. Он доставил немало неприятностей мистеру Хэндли и его жене. Несколько раз был задержан полицией за драки и хулиганство. Когда‑то я звонила Алексу, чтобы он помог выпустить Эрика под залог после очередной драки, в которой тот разбил нос продавцу магазина.

– Он вам об этом сам рассказал? – спросила я и посмотрела на директора, на то как он вдруг резко перестал стучать колпачком и медленно поправил указательным пальцем круглые очки на переносице.

– Нет. Мне об этом сказала мама Веры. Я склонен ей верить.

Я выжидала, иногда есть такие моменты, когда нужно держать паузу, чтобы оппонент раскрылся сам. Тот, кто делает «первый шаг» в разговоре, всегда дает большую фору собеседнику и материал для размышления.

– Она обвинила моего сына в том, что это он довел ее Веру до самоубийства.

Мистер Хэндли посмотрел в окно и сжал колпачок тонкими морщинистыми пальцами.

– Люди в порыве отчаяния говорят разные вещи, иногда очень болезненны. Это способ выплеснуть боль… – тихо сказала я. Для мистера Хэндли это вряд ли было утешением.

– Да… Возможно, вы правы, но… это мой сын, начнут интересоваться, разговаривать.

– Хотите, я поговорю с мамой девочки и выясню, что именно она знает?

Директор резко ко мне повернулся. Именно этого он и хотел. В любом случае я должна встретиться с родителями Веры.

– Если вам не трудно, Кэт. Я был бы очень благодарен. Эрик… он неплохой мальчик. Возможно, мы где‑то что‑то упустили, но… он бы не…

Я молча смотрела на Хэндли.

– Не думаю, что в произошедшем виноват Эрик. В любом случае, по какой бы причине это не произошло, суицид – добровольный уход из жизни, а не насильственный, Эрик не может нести за это ответственность.

 

* * *

 

Вернувшись к себе, я прикрыла дверь и снова медленно выдохнула. Подошла к рабочему столу, открыла ноутбук и напечатала имя покойной в строку поиска по файлам. Нашла ее папку.

«Личное дело. Вера Бероева».

С фотографии на меня смотрела голубоглазая блондинка с длинными пушистыми локонами, кукольным лицом и легким румянцем на щеках. Совершенно не похожа на Аниту. Эта девочка во всем положительная. Я смотрела характеристики от преподавателей, законспектированные разговоры со мной. Все шаблонно, правильные ответы, рисунки, упражнения и психотесты. Ничего особенного. Моей собственной рукой дана положительная оценка. Последний раз я беседовала с Верой несколько недель назад. НЕДЕЛЬ? Посмотрела на дату – да, ровно две недели назад в начале учебного года.

Должна быть запись разговора, я всегда записываю на диктофон. Пролистала папку вниз, но записи не нашла. Возможно, я переслала ее на личный компьютер. Я всегда так делаю. Дублирую все.

Снова посмотрела на фото, прямо в нежно‑голубые глаза, и на сердце стало невыносимо тоскливо. Вот и мой второй личный мертвец, который совершенно не похож на мертвеца. По крайней мере, для меня.

Были ли они подругами с Анитой? Эта мысль возникла самой первой. Хотя, нет. Скорее всего, нет. Они слишком разные. Если Ани была совершенно замкнутой в себе, то Вера, наоборот, у всех на виду. Активистка, доброволец в сборе пожертвований в фонд малоимущих и детей‑инвалидов. Ее фото висит на почетной доске в холле. Она встречалась с Эриком? Довольно странно. Хотя… хорошим девочкам очень часто нравятся плохие мальчики.

Зашуршал принтер, и я автоматически достала несколько листов. Иногда информация воспринимается лучше на бумаге. Пробежалась взглядом, нет ничего, за что можно было бы зацепиться. Стандартные вопросы, простые ответы.

«Ты часто мечтаешь, Вера? Расскажи мне о своих мечтах». – «Я мечтаю познать всю глубину бесконечности». – «Что для тебя бесконечность?» – «Ведь все имеет конец, а я хочу, чтобы длилось бесконечно». – «Что именно не должно заканчиваться для тебя, Вера?» – «То, что составляет смысл жизни».

Я несколько раз перечитала ее последний ответ. Возможно, Вера поняла, что ничего не может быть бесконечно. Особенно первая любовь. Подростки не всегда умеют справляться с такими разочарованиями. Хотя… что если смерть и есть та самая бесконечность. Я закрыла крышку ноутбука и посмотрела в окно. Дождь лил как из ведра. Жара, кстати, тоже оказалась не бесконечной, и это радовало.

 

К концу рабочего дня, я была выжата как лимон. Хотя, я работаю до полудня. Все‑таки это практика, до полного рабочего дня мне далеко. Еще лет восемь, пока получу лицензию штата и смогу работать на себя. Мой сотовый в очередной раз пискнул, напоминая о непрослушанных сообщениях на автоответчике. Я включила его на громкую связь и принялась складывать бумаги в портфель.

«Получено 23.09 в 20:05 от абонента…»

Я поморщилась, как от зубной боли, и нажала на следующее сообщение. Слушать Алекса именно сегодня мне не хотелось совсем.

«Получено 23.09 в 22:45 от абонента…»

Ли все‑таки звонила мне.

«Кэт, сейчас я еду развлекаться с одним умопомрачительным красавчиком, а ты дура, что уехала! – голос Ли доносился сквозь шум, характерный для езды в автомобиле с открытыми окнами. – Матрешка… ты не поверишь, ОН о тебе спрашивал. Завтра все расскажу».

Я усмехнулась и взяла последнюю папку в руки, намереваясь засунуть ее в верхний ящик шкафа.

«Получено 23.09. Номер абонента неизвестен, для прослушивания сообщения нажмите цифру 1…»

Я щелкнула по сенсорному дисплею и достала папку с полки на шкафу.

«Кэтрин…»

Папка выскользнула из рук, и бумаги с тихим шелестом разлетелись по полу. Я узнала его голос, хотя слышала всего лишь один раз.

«Если у женщины ночью отключен сотовый она или спит, или занимается сексом…»

Он выдержал паузу, а я покраснела до кончиков волос. Слово «секс», произнесенное именно этим низким голосом с легкой хрипотцой, заставило дыхание слегка участиться.

«… но мне почему‑то кажется, что именно ВЫ спите. Я позвоню в другой раз».

 

Сложив все папки на место и прихватив портфель, я попрощалась со Сью, заглянула в учительскую, перекинулась парой‑тройкой слов о трагедии с преподавателями и спустилась по широким ступеням вниз, по пути зашла в уборную вымыла руки. Долго смотрела на свое отражение – глаза лихорадочно блестели, а пальцы слегка подрагивали. Боже! Я как школьница. Позвонил. Ну и что? Можно подумать мне никогда не звонили мужчины. ТАКИЕ не звонили никогда. Такие разве вообще кому‑то звонят?

Я закрутила кран и поправила хвост на затылке, одернула жакет и прислушалась.

Мне кажется или кто‑то плачет? Звук доносился совсем рядом, заглушаемый шумом работающих кондиционеров и журчанием воды. Я нахмурилась и прошла в уборную для учеников, толкнула дверь женского туалета.

– Эй!

Голос эхом разнесся, словно ударяясь о светло‑зеленый кафель. Плач продолжал доноситься с дальней кабинки. Лампочка под потолком зажужжала и несколько раз мигнула. Видимо, из‑за проливного дождя сбои с электричеством. Я медленно подошла к кабинке и толкнула дверь.

От ужаса перехватило дыхание и каждый волосок на теле приподнялся, онемел затылок – на кафельном полу, в луже темной, почти черной, крови сидела девочка с длинными светлыми волосами.

– Анита? – собственный голос прозвучал глухо, как чужой… словно я говорю в вакууме.

Девочка медленно подняла голову, и я узнала в ней Веру. Бледную до синевы, с черными кругами под глазами, она протянула ко мне окровавленные руки с глубокими страшными рваными ранами, из которых фонтаном била кровь.

– Вы обещали помочь нам… обещали и не помогли… обещали.

 

* * *

 

– Кэтрин!

Я вздрогнула и открыла глаза, увидела лицо Сью и с облегчением выдохнула. По спине ручьями стекал холодный пот.

– Ты уснула. Уже почти шесть вечера. Я несколько раз заходила, не стала тебя будить.

Я бросила взгляд на часы, потом на свой сотовый – выключен. Странно, мне кажется, я его включала. Последнее, что я помню, это то, что Данте Лукас Марини оставил мне голосовое сообщение. Потом я собрала папки и снова перечитывала дело Аниты. Видимо, я все же уснула.

– Звонил какой‑то мужчина, спрашивал тебя.

Я вскинула голову, и сердце быстро забилось.

– Кто?

– Он не назвался. Я попросила перезвонить, но он не перезвонил.

– Спасибо, Сью. Я просто последнее время страдаю бессонницей. Вообще ночью не высыпаюсь.

Сьюзен понимающе кивнула. Когда она ушла я схватила холодный кофе и залпом выпила почти до дна, чувствуя кофейную гущу на языке. Руки все еще слегка тряслись. На улице было прохладно, и я слегка поежилась, осмотрелась в поисках такси. Несколько автомобилей со светящимися желто‑черными «шашками» проехали мимо, чуть не обрызгав меня грязью. Черт, как же я ненавижу это. Пошла вдоль дороги в сторону светофора – там больше шансов.

Боковым зрением заметила, что рядом со мной медленно едет автомобиль, я ускорила шаг, и машина поехала быстрее.

Осмотрелась по сторонам – почти нет прохожих. Естественно, в такую погоду. Я остановилась, и автомобиль затормозил рядом со мной, бросила быстрый взгляд на черный капот, отметила незнакомую мне марку спортивной машины и отвернулась.

– Вы не ездите с незнакомцами, Кэтрин?

Вздрогнула и резко обернулась – за рулем шикарной спортивной тачки сидел Данте и улыбался мне. Сердце забилось о ребра с такой скоростью, что мне казалось я лечу в пропасть.

– Садитесь, обещаю, что с вами не произойдет ничего такого, чего бы вы сами не захотели.

Посмотрела в его голубые глаза и, несмотря на то, что он улыбался, там я видела всю ту же бездну, она манила непреодолимо и сильно. Несколько секунд колебаний, и я села на переднее сиденье, дверца захлопнулась, и мы тронулись с места. С любопытством осмотрела кожаный салон, бросила взгляд на Данте и тут же отвела.

– Откуда вы знаете мое имя и где я работаю? – спросила я и вытерла с лица капли дождя.

– Если вы задаете такой вопрос мне, то это значит, что вы совершенно не знаете меня.

Я посмотрела на дорогу, чувствуя, как все тело покрывается мелкими мурашками от ощущения нереальности происходящего. Сейчас я чувствовала его запах очень отчетливо, вместе с запахом сигарет и кожаной обшивки салона.

– Отчего же, я иногда смотрю новости.

Он засмеялся, и от звука его голоса в горле слегка пересохло.

– Не нужно лихорадочно думать, Кэтрин, я узнал, где вы работаете, потому что захотел увидеть вас снова. А я не привык себе в чем‑либо отказывать. Тем более не привык, когда женщины от меня сбегают, ссылаясь на сон.

Мне непреодолимо захотелось рассмеяться, но вместо этого я сильнее впилась в ручку на двери.

– Привыкли к легкой добыче?

Повернулась к нему и увидела, как он снова улыбнулся, слегка прищурившись. Боже, его глаза, их цвет, как небо в Арктике – ясное, яркое, пронизывающее и в то же время обжигающе‑холодное:

– А вы считаете себя добычей, Кэтрин?

Он потрясающе привлекательный, совершенно неудивительно, что все женщины сходят от него с ума. И акцент, почему‑то на меня это действовало покруче любого афродизиака.

– Мне не приходилось об этом задумываться, – ответила я, с каким‑то странным ощущением понимая, что он везет меня по верному маршруту. Значит, узнал, не только где я работаю, но и где живу. Но ведь с такими, как я, такого обычно не происходит.

– А сейчас задумались?

Наши взгляды встретились, и я первая отвела глаза.

– Нет.

– Лгать не красиво. Не люблю ложь.

Я напряглась, стараясь дышать ровнее.

– Почему вы решили, что я лгу?

– Вы – психолог, вот вы мне и расскажите, как можно определить, что собеседник вам лжет.

Я обратила внимание, что тереблю край жакета и тут же вспомнилось: «Лгуны, сами того не замечая, стремятся закрыть ладони рук, неосознанно их спрятать. Либо же начинают теребить края одежды, вертеть в руках разные предметы».

Не думаю, что Данте Марини изучал психологию, но внутренне я напряглась. Рядом с ним возникало непреодолимое чувство опасности.

– Вы хотите сказать, что приехали к колледжу в дождь, потому что захотели увидеть меня снова?

– Да. И не только увидеть.

Я снова быстро на него посмотрела.

– А что еще?

– Вы проводите со мной сеанс терапии, хотите узнать все мои фантазии или рассказать вам только одну?

Кровь прилила к щекам, и я в очередной раз отвела взгляд.

– Мне не интересны ваши фантазии, мистер Марини.

– Данте. Называйте меня – Данте.

– Мой дом через два квартала, мистер Марини, вы можете высадить меня возле супермаркета.

Итальянец усмехнулся уголком рта, скорей всего моему настойчивому «мистер Марини».

– Если вы голодны, я могу отвезти вас в любой ресторан, Кэтрин.

– Я не голодна, – сейчас мне невыносимо хотелось сбежать из его машины.

Автомобиль затормозил у тротуара, неподалеку от сверкающей вывески круглосуточного супермаркета.

– Спасибо, что подвезли.

Я приоткрыла дверцу, но он удержал меня за локоть. Резко обернулась.

– Возьмите, когда захотите встретиться – позвоните мне.

Протянул визитку. Я несколько секунд смотрела на черный прямоугольник. Не если, а КОГДА… Дьявольская самоуверенность.

– Взять визитку не значит стать добычей, Кэтрин, – Данте вложил ее в мою ладонь и от прикосновения его горячих пальцев по всему телу прошла волна дрожи, – и не садитесь в машину к незнакомцам.

Еще как значит, подумала я, потому что добычей я ощущаю себя с первой секунды, как его увидела. Вышла из автомобиля и, не оборачиваясь, пошла по направлению к супермаркету, услышала, как отъехала его машина, визжа покрышками. Я раскрыла ладонь и посмотрела на визитку – на черной глянцевой поверхности, в виде водяного знака, выступал бордовый символ бесконечности, его имя и номер сотового телефона.

 

Глава 6

 

Алекс смял пальцами пластиковый стакан и сунул в пакет для мусора, закурил, снова всматриваясь в ее окна, – темно, жалюзи закрыты. К чему это – он бы ее не пропустил, несколько часов здесь торчит, с того момента как позвонил в колледж и узнал, что Кэтрин задержалась на работе допоздна. Последнее время он словно вернулся на работу патрульным, патрулировать ее окна.

Тихо потрескивала рация, иногда он слышал короткие сообщения. Дождь моросил по лобовому стеклу, и дворники размазывали капли, равномерно и монотонно поскрипывая резиной.

Увидел ее мгновенно, даже отреагировал раньше, чем понял, что это Кэт идет в светлом жакете, с зонтиком и портфелем под рукой. Скорее всего, зашла в супермаркет. Алекс даже знал, что она купила – пакет молока, бисквитные печенья и кофе с сигаретами. Заславский вышел из машины и пошел ей навстречу, приподнимая воротник куртки и щелчком отбрасывая окурок на мокрый асфальт. Кэтрин не видела его, она явно о чем‑то задумалась, шла медленно, несколько раз остановилась и что‑то рассматривала в руке. Алекс даже знал, что сейчас она забавно хмурит брови, как всегда, когда о чем‑то напряженно размышляет.

– Катя! – позвал по‑русски.

Она подняла голову, и он резко выдохнул, когда увидел на ее лице легкое недоумение и даже раздражение, которое она тут же спрятала за фальшивой улыбкой. Дьявол ее дери, когда‑то она улыбалась ему искренне, бросалась на шею и целовала в губы, обволакивая его запахом шампуня и карамельного блеска для губ. Какого хера все изменилось? Что он сделал такого, что она с ним вот так? Вот именно, что ничего не сделал. НИЧЕГО, чтобы удержать ее и доказать, насколько любит.

– Привет, Алекс, – она поправила прядь светлых волос, уложив ее за ухо, и посмотрела на него, слегка нахмурив тонкие брови. Алекс всегда поражался, насколько она красивая. Иногда казалось, что Кэт не настоящая, а фарфоровая, такая хрупкая, что едва коснувшись можно сломать. На ее щеке блестели капли дождя, и ему невыносимо захотелось их вытереть большим пальцем. Сунул руки в карман и сжал их там в кулаки.

– Я звонил тебе вчера целый вечер и оставил сообщение. Ты слушала?

– Нет, – она отвела взгляд, и Алекс почувствовал приступ ярости, который тут же перешел в саднящую, неприятную боль разочарования, – мне кажется, мы уже давно все обсудили. Прости, я сегодня сильно устала и хочу домой.

– Я по делу, Кэт, – он прищурился, когда увидел на ее лице облегчение, – поднимемся к тебе?

– Нет, давай поговорим здесь.

– Как скажешь, может в машине тогда?

Алекс с трудом сдерживался, чтобы не схватить Кэт за плечи и не тряхнуть хорошенько. Можно подумать, если она пригласит его в дом, он станет ее домогаться.

– Давай в машине, – согласилась Кэт и сунула что‑то в карман жакета. Алекс открыл дверцу полицейского авто перед ней, и Кэтрин грациозно села на переднее сиденье. Он судорожно сглотнул, увидев ее тонкие лодыжки, затянутые в черный капрон, обошел вокруг машины и сел рядом. Слегка приоткрыл окна, впуская свежий воздух.

– Я насчет Аниты, Кэт. Пару вопросов.

Она удивленно посмотрела, слегка приподняв одну бровь.

– Аниты?

– Да. Она же была твоей пациенткой, верно?

– Верно. Я думала, полиция больше не интересуется этим делом.

Алекс смотрел на женщину, с которой прожил вместе больше трех лет, и ему казалось, что он совершенно ее не знал. Особенно сейчас, когда ее зеленые глаза лихорадочно блестели, и она старалась на него не смотреть. Кэтрин хочет побыстрее от него избавиться, скорее всего она даже слушает его краем уха, а думает о чем‑то другом… или о ком‑то. Хотя, если бы был другой, то Заславский бы уже знал об этом.

– Да, дело почти закрыто. Ты уже наверняка слышала о втором самоубийстве, о Вере Бероевой?

Кэт повернула голову и наконец‑то Алекс увидел в ее глазах искру интереса.

– Да, она тоже училась в нашем колледже, но она не была моей пациенткой. А при чем здесь Анита?

Алекс закурил еще одну сигарету, он не знал говорить ли ему сейчас о своих сомнениях Кэтрин. Раньше они часто обсуждали вместе те дела, которые он вел, и иногда мнение Кэт ему очень помогало. Возможно, эта привычка до сих пор осталась.

– Вера порезала вены итальянским стилетом, Кэт. Эти два самоубийства очень похожи.

На секунду Алекс увидел, как румянец отхлынул от ее щек, и Кэт медленно забрала у него сигарету, затянулась сама, также медленно вернула ему обратно. Бросил взгляд на ее тонкие пальцы и заметил, что она сняла кольцо, которое он подарил ей на последнюю годовщину. Еще один удар под дых.

– Ты думаешь… они были как‑то связаны между собой? – спросила она, и на ее бледном лице появилась тень беспокойства.

Алекс мог поклясться, что он видит гораздо меньше эмоций, чем Кэтрин испытывает на самом деле.

– Не знаю. Я у тебя хотел спросить. Упоминала ли Анита о чем‑то таком, что могло бы их связать? Например, о дружбе с кем‑то, похожим на Веру? Что‑то странное. Особые увлечения, сайты, онлайн‑игры, знакомства?

– Алекс, Анита и так была странной, очень странной. Все, что она упоминала и говорила, выходит за привычные рамки нашего с тобой понимания.

Он задумался, глядя, как капли стекают по стеклу. Слишком все просто и одновременно запутано до невыносимости. У них есть подсказка – два одинаковых, словно скопированных самоубийства, и в тот же момент ничего такого, за что можно зацепиться. Так не бывает.

– Алекс… что происходит? Ты ведь не просто так спрашиваешь? Тебя что‑то настораживает, да?

– Да. Я пока не совсем понимаю, что именно, Кэт, но мне кажется… все неправильно. Все, что мы видим, неправильно. Я вторые сутки думаю об этом. Скажи, Кэт, эти порезы на ее руках, они были и раньше. Ты их видела?

– Да, – Кэтрин достала сигарету из пачки, и Алекс чиркнул зажигалкой, давая ей подкурить, – видела. Она говорила, что ей их наносит кто‑то другой.

Алекс быстро посмотрел на Кэт.

– Что значит, кто‑то другой? Кто? – внутри тут же вспыхнул фанатичный интерес, предвкушение.

– Она считала, что некий любовник приходит к ней по ночам и режет ее итальянским стилетом. Но это не так, Алекс, она наносила их сама. Намеренно не задевая вену, такие легкие царапины, скорее, чтобы оставить следы, чем причинить себе вред. Я бы не удивилась, если бы узнала, что она их выкладывала в интернет… фото этих порезов.

Заславский сунул руку за пазуху и достал снимки мертвых девушек, выбрал тот, где крупным планом было снято порезанное запястье Аниты.

– Посмотри.

Кэтрин взяла снимок, и ее рука дрогнула, Алекс увидел, как она судорожно глотнула. Из‑за бледности веснушки на сливочных скулах стали чуть ярче.

– Это совсем другой порез, – наконец‑то услышал он ее севший голос, – совсем другой.

– Ты, как ее психолог, считаешь, что она могла нанести его себе сама?

Кэтрин вскинула голову, несколько секунд смотрела Алексу в глаза.

– Я вообще не считала, что Ани может себя убить. Да, она была подвержена депрессиям, но она хотела жить, а эти… эти порезы нанес человек, который не просто хотел уйти из жизни, а хотел сделать это очень быстро. Алекс…

Ему показалось, что в глазах Кэтрин блеснули слезы.

– Неужели я не поняла этого, когда говорила с ней? Неужели не почувствовала этой опасности? Но как? Все тесты, беседы… я…

Алекс забрал снимок и спрятал в пакет, потом привлек Кэтрин к себе, но она высвободилась из его объятий очень быстро, даже грубо.

– Мне пора.

– Катя, – позвал по‑русски и увидел снова… мать ее, как она напряглась.

– Не начинай, – подняла обе руки вверх, – не нужно, не сейчас.

– А когда? – вырвалось у него. – Когда, Кать? Я, как идиот, жду уже четыре месяца, когда?

Кэт полоснула его яростным взглядом, можно подумать, что его вопрос подействовал на нее, как красная тряпка.

– Алекс, никогда. Об этом я тоже уже говорила. Все, я ухожу. Если будут еще вопросы, вызывай к себе повесткой.

Резко распахнула дверцу и вышла из машины. Алекс увидел на сиденье черный картонный прямоугольник, схватил его и выскочил за ней.

– Кэт!

Она ускорила шаги, не оборачиваясь.

– Кэт! – хотел отдать визитку, но так и не отдал. Почему‑то сунул обратно в карман.

Рваный бордовый знак бесконечности переплетался с именем: Данте Лукас Марини.

– Баааай! Все! Не иди за мной!

 

Вернувшись в машину, Алекс яростно ударил руками по рулю, еще раз и еще. Чееерт! Твою мать, а?! Но почему? Почему вот так?! Он же бл**ь скучает по ней, он… Твою мать!

Долго смотрел ей вслед до тех пор, пока светлый силуэт не скрылся за дверьми подъезда. Имя с визитки крутилось в голове, пульсировало назойливо и монотонно. Он его слышал, несомненно слышал. Две секунды и его фотографическая идеальная память копа с многолетним стажем тут же выдала информацию. Алекс повернул ключ в зажигании, и машина с ревом сорвалась с места. Данте Лукас Марини упоминался совсем недавно в связи арестом Аниты Серовой за попытку незаконного проникновение в поместье итальянского бизнесмена.

 

* * *

 

Каждая глубокая затяжка слегка першила в горле и обволакивала легкие терпким привкусом горечи.

Данте смотрел, как красиво отливает алебастром женское тело на черных шелковых простынях. Ему нравилось сочетание черного, красного и белого. Иногда только черного и белого. У него была слабость к молочной коже, именно сливочно‑молочной. Не светлой, как мел, или розовой. Такой цвет кожи бывает только у европеек, чаще всего у русских, украинок.

Посмотрел на женщину в черно‑бордовых кружевах и снова затянулся сигаретой, глядя на нее сверху вниз, полностью одетый, в элегантную темную рубашку с распахнутым воротом и брюки с безупречными стрелками, расставив длинные ноги, сложив руки за спиной и слегка прищурившись. Красные блики освещали его смуглое лицо без единой эмоции.

Она красивая. В его постель редко попадают те, кто не достойны украшать модные глянцевые журналы. Данте любит только самое лучшее. Ее тонкие лодыжки в черном капроне плавно переходят в сильные икры, стройные бедра. Она то сводит, то разводит ноги, открывая его взгляду тонкое кружево, под которым просвечивает ее влажная плоть. Данте еще не прикасался, но он был уверен, что не просто влажная, а мокрая. Ее тело подрагивает, он видит, как женщина нетерпеливо закусывает алые губы, как вертит головой, пытаясь избавится от повязки на глазах, грудь судорожно вздымается и опускается, и Данте знает, как болезненно напряжены ее соски в ожидании прикосновений.

Он медленно затягивается сигаретой и выпускает дым в полумраке гостиничного номера, окутанного красным тусклым освещением. Наклоняется, проводит рукой по женской ноге, подбираясь к бедру, надавливает на живот, скользит по ребрам, но так и не доходит до груди. Слышит вздох разочарования.

Женщина молчит, она и будет молчать, пока он не разрешит ей заговорить, а он не разрешит, потому что ему не нужна ее болтовня. Ему больше нравится смотреть на возбужденное до предела, изнывающее, наэлектризованное тело, на тонкие кисти рук, в которые впивается туго затянутая веревка, на жилку, пульсирующую сбоку под скулой, на пальцы рук, которые то сжимаются, то разжимаются в ожидании. Он знает, как сильно она хочет его прикосновений, боли и наслаждения, которые он может ей подарить, но сегодня она этого не получит. Скорее всего, не только сегодня, а уже никогда. Это их последняя встреча, и она об этом знает, последняя, потому что его больше не возбуждают ни ее покорность, ни ее запах, ни ее крики наслаждения и вопли боли, даже слезы, которые прямо сейчас текут по щекам, а раньше он любил их слизывать. Его возбуждал солено‑горький вкус ее страданий, но ведь с губ срывались стоны удовольствия. Ему нравилось это сочетание, впрочем, как и ей… да и далеко не только ей. Хотя, Данте мог играть с ними в любую игру, если ему самому этого хотелось.

В этот вечер он испытывал удовольствие иного рода, от ее эмоций. Ей больно, потому что она не сможет без его прикосновений, а ему на это плевать. Завтра, когда они встретятся в обычной обстановке, она опустит взгляд, покорно ожидая новой встречи, а он даже не заметит этого, потому что ему уже не интересно.

Оргии, извращения, наркота, бешеный секс все осточертело. Он пресытился до такой степени, что больше уже ничего не будоражило, каждая игра заканчивалась предсказуемо просто, каждая женщина в его постели была похожа на предыдущую. Все на одно лицо.

Годы, проведенные в Аргентине, изменили его. Именно там он превратился в неуправляемого, кровожадного ублюдка. Он упивался властью, возможностями, деньгами, шлюхами и кокаином. Соскочить оказалось не просто, но он и не собирался соскакивать. Быть безжалостным монстром гораздо лучше, чем валяться в канаве с ножом в спине или чувствовать, как плоть живьем пожирают черви под слоем земли, где тебя закопали более успешные конкуренты.

Для Данте давно перестали существовать моральные принципы. Плевать, кто встал на пути: друзья, враги, знакомые – всех в жернова и в порошок, если мешают ему лично. Его боялись до суеверной дрожи и липкого пота. Он прекрасно знал об этом и получал удовольствие сродни сексуальному удовлетворению. После смерти отца он возглавил бизнес, и уже через месяц никто не смел посмотреть ему в глаза, чтобы при этом не почувствовать тошнотворные спазмы ужаса или позывы к трусливому мочеиспусканию.

Еще несколько минут он смотрел на женщину, потом достал из‑за пояса стилет и провел кончиком лезвия по ее шее. Спускаясь все ниже, царапая стоящий торчком сосок, слыша ее жалобный стон, полный мольбы о продолжении. Потом резко разрезал веревку.

– Трахни себя сама, – прошептал ей на ухо и вышел из номера.

Когда хлопнула дверь, он услышал сдавленные рыдания. Он знал, что она сделает так, как он сказал, будет размазывать слезы по лицу и ласкать себя дрожащими пальцами, думая о нем. Она будет делать это не только сегодня, а еще долгое время после того, как он забудет, как ее зовут. Кстати, а как ее и правда зовут?

Ступая по коридору, по направлению к лифту он достал сотовый и набрал чей‑то номер.

– Ну что? Узнал? Значит, плохо ищешь. Я хочу знать о ней все. Как ты сказал? Сбрось мне ее номер.

Нажал на кнопку вызова лифта и вошел в кабинку, когда он спустился в холл отеля, сотовый пикнул эсэмсэкой. Данте вышел на улицу и направил пульт сигнализации на свой Bugatti Veyron, удерживая смартфон между ухом и плечом.

– Ола, ола, крошка, не ожидала, да? Так когда начнем играть в грязные игры? – усмехнулся, усаживаясь за руль и включая музыку, прикуривая сигарету, – для начала я приглашу тебя в «Домино».

 

* * *

 

Я захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, закрыла глаза. Несколько секунд постояла и, сняв жакет, скинула туфли, поставила раскрытый зонтик в прихожей, прошла в кабинет, взяла в руки тетрадь и села в кресло. Несколько минут я листала страницы. Искала. Сама не знаю, что. Точнее, нечто, что уже беспокоило изнутри, но я все еще не могла определить, что именно. Пока не остановилась на пятнадцатой странице.

«Я хотела подарить ему все, что он попросит, а он не просил, просто брал. Требовательно, властно. Я хотела покоряться ему, я могла часами стоять на коленях и ждать, пока он разрешит мне поднять голову и посмотреть на него. Просто посмотреть. На него можно любоваться бесконечно. Да, я хотела подарить ему бесконечность во всем. Я могла бы бесконечно любить его, позволять делать с собой, что угодно, лишь бы знать, что ему хорошо.

Бесконечность… как бы я хотела стать для него бесконечностью, только знала, что этого никогда не будет и что я скоротечна в его жизни, как вспышка молнии. Если бы он попросил меня умереть, я бы умерла для него. Это страшно… так зависеть. Жутко терять себя саму, растворяясь в мужчине, для которого ты просто игра… когда‑нибудь эта игра меня убьет. Я знаю. Может, в этом и будет моя бесконечность? Вчера я выполнила его просьбу, и этот знак принадлежности нарисован на моем теле».

Несколько минут я смотрела на эту запись, датированную июлем этого года, потом захлопнула дневник и открыла ноутбук.

«Ведь все имеет конец, а я хочу, чтобы длилось бесконечно». – «Что именно не должно заканчиваться для тебя, Вера?» – «То, что составляет смысл жизни».

 

Я бросилась к сотовому, полистала список контактов и набрала номер Юлии.

– Добрый вечер, простите, если поздно.

На том конце провода мне не особо были рады, и проклятое чувство вины снова сковырнуло мозг.

– Я не задержу вас надолго. В последние дни Анита делала себе татуировку, что‑нибудь, какой‑то знак, символ, рисунок на коже? Сделала? И что это за знак?

Я шумно выдохнула, услышав ответ Юлии Серовой.

– Спасибо… Нет, просто поинтересовалась. Мы можем снова встретиться? Я могу к вам приехать? Да, я понимаю. Может завтра, после обеда? Спасибо, я обязательно вам перезвоню перед приездом.

Я заварила себе крепкий кофе и снова уселась перед ноутбуком. Только ближе к полуночи внезапно вспомнила, что Ли мне так и не позвонила.

 

Глава 7

 

Миссис Бероев казалось, что все они живут в какой‑то параллельной реальности. Где она по‑прежнему встает в шесть утра, чтобы проводить мужа на работу, собирает младших детей в школу и едет на метро в гостиницу, чтобы принять смену, а Вера… она осталась ночевать у Розы и вот‑вот позвонит домой, чтобы попросить миссис Бероев встретить дочь на остановке, ведь Вера так не любит ходить одна поздно вечером. Она с детства боится темноты.

Только Вера уже больше не позвонит, не будет смеяться по утрам над мультфильмами про Губку Боба вместе с братьями, не сядет вечером за уроки с Тимом и Томом, а самой Элизе Бероев остается только сидеть и раскачиваться на диване вот уже вторые сутки, с тех пор как полицейский Алекс Заславский на чистом русском… да, на ее родном языке, на том, который так часто звучит в стенах их дома, сообщил ей самое жуткое известие, сделал явью самый дикий кошмар любой матери… Сказал, что ее девочка мертва. Сообщил, что она порезала себе вены, потому что решила уйти из жизни. Ее Вера! Веселая, смешная, любящая Вера, которая кормила бродячих котов, покупая им корм на карманные деньги, и держала в аквариуме трех тропических черепашек, взяла итальянский стилет и перерезала себе вены. Их гордость, отличница, красавица умерла… и что самое страшное – по своей воле.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] National Association of School Psychologists (NASP) – Национальная ассоциация школьных психологов США.