Тереза Маммерт, Джейми Макгвайр

Этот прекрасный сон

 

Сто оттенков любви

 

 

 

* * *

 

Посвящается моим добрым подругам Джоди Хиннен и Эрин Деннис, а также феноменальной Мисти Хорн.

Джейми

 

Посвящается Джошуа, моему счастливому пенни.

Вместе мы как две стороны одной монетки.

Тереза

 

 

 

Пролог

Джош

 

Подъезжая к светофору на пересечении Холли‑роуд и Джексон‑авеню, я мог думать только об одном: сейчас приму теплый душ, а потом выпью пива со своим напарником Куинном. У нас был трудный день, и мы заслужили отдых: вытащили из перевернувшегося автобуса тринадцать пассажиров.

Я взял телефон и стал просматривать контакты: хотелось найти женщину, которая составит нам компанию и поможет развеяться. Палец завис над номером Кары – крашеной блондинки с хорошеньким ротиком. Она оказалась очень уступчивой, и несколько раз мы с ней переспали, но я знал: скоро ее придется удалить из списка, пока она не возомнила, что у нас не просто секс.

Над бардачком все еще торчала открытка, которую Куинн подарил мне на день рождения неделю назад. Двадцать шесть лет – достаточный срок, чтобы повзрослеть, найти свою любовь и остепениться. Работая в службе спасения, я не просто видел самые ужасные происшествия, которые случались в городе и окрестностях. Чаще всего я непосредственно в них погружался, а после такого погружения имел право выпускать пар, даже если для этого мне приходилось кого‑то использовать. Переехав в Филадельфию, я вскоре привык отмахиваться от угрызений совести, которыми сопровождались мои сексуальные похождения.

Я посмотрел влево и улыбнулся, встретив взгляд строгой медсестры. Пару часов назад она задала мне жару.

– Черт возьми! Какая встреча! – усмехнулся я, хотя после долгого дня в машине «скорой помощи» даже самые простые движения давались моему телу с трудом. – Джейкобс, верно?

Она состроила недовольную мину:

– А то ты не знаешь!

Я поудобней перехватил руль своей белой «барракуды» шестьдесят девятого года и нажал на газ. Послышалось спокойное ворчание двигателя. Уголки губ медсестры Джейкобс поднялись, глаза сузились. Наверняка день оказался для нее таким же долгим и тяжелым, как для меня. Аккуратный пучок волос рассыпался, и пряди, горя на солнце, обрамляли усталое лицо. У ворота розовой медицинской блузы осталось коричневое пятнышко: сегодня мы с Джейкобс столкнулись, и с ее тарелки улетел пудинг, а с пухлых губ градом посыпались ругательства. «Смотреть надо, куда идешь!» – рявкнула она без малейшей тени кокетства. Я ей не нравился, и мне это нравилось. Даже очень.

Я хотел было снова с ней заговорить, но она воевала со своей зеленоватой, цвета детской неожиданности, «тойотой приус»: чахлый двигатель издал еле слышный звук. Мое боковое окно жалобно скрипнуло, и я жестом предложил Джейкобс пошире открыть свое. Быстро и плавно опустив стекло, она склонила голову набок и выжидающе на меня посмотрела.

Мне удалось привлечь ее внимание. Я занервничал, и это казалось странным. С того дня, когда я привез к ней в отделение первого пациента, Джейкобс намеренно меня игнорировала. А теперь мы были вдвоем, она со мной разговаривала, и я не думал о той пошлятине, которая обычно засоряла мой мозг. Как ни странно, я смутился при мысли, что Джейкобс, скорее всего, хорошо осведомлена о моих похождениях.

– Ты хотел мне что‑то сказать?

– Не знаю, как понимать этот звук, но, по‑моему, твой движок обделался.

Джейкобс притворилась, что сердится:

– К твоему сведению, моя машина экономно расходует топливо и выбрасывает в атмосферу минимум углекислого газа.

– Серьезно? Заливаешь ты фигово. Я ждал от тебя большего, медсестра Рэтчед[1].

Джейкобс показала мне средний палец, но при этом усмехнулась. Прикольно было видеть, что она приоткрыла свой панцирь.

– Да брось ты! Давай хоть ужином тебя угощу, прежде чем ты сделаешь мне непристойное предложение. – Я посмотрел на светофор, загоревшийся красным, потом опять на нее. Она разинула рот, не зная, как меня отбрить. – Мы с приятелями собираемся в «О’Мэллиз». Не хочешь упасть нам на хвост?

– Ты что, на свидание меня зовешь?

Мне вдруг вспомнилось, как я впервые увидел Джейкобс рядом с доктором Розенбергом. Они исподтишка переглянулись, и вроде бы никто не обратил на это внимания. Но я заметил у него на безымянном пальце тонкое серебряное кольцо, а у нее на руке ничего не было. До того момента я считал Джейкобс лесбиянкой. Это казалось мне единственным возможным объяснением ее равнодушия ко мне.

С такими, как док Роз, я соперничать не мог, даже если ей с ним мало что светило. Джейкобс не была недотрогой, но планку ставила высоко. Ей нравились те, кто носит белые халаты и галстуки: образованные, солидные. Ну а я всегда делал только то, что от меня требовалось, не больше и не меньше. Честно говоря, моему отцу пришлось задействовать связи, чтобы я вообще смог найти работу. Я любил повеселиться и вовсю тратил небольшие сбережения, которые оставил мне дед. Жил по трафарету, причем низкопробному: почти каждую ночь приводил домой какую‑нибудь первокурсницу, а через несколько часов выставлял ее под предлогом, что утром мне на работу. Я не завязывал отношений и ни с кем не делился чувствами, да и нечем было делиться. Но после выпуска все изменилось. Я погрузился в настоящую жизнь, оставшись одиночкой. Отчасти мне это нравилось: если никого не подпускать к себе близко, не будет больно, когда тебя бросят.

– Это не свидание. – Я потер ноющую шею.

Обманывать девушку было бы свинством, а до этого я опускаться не хотел. Я не ходил на свидания, и Джейкобс была далеко не в моем вкусе, но мне виделось в ней нечто, что я хотел изучить. Причем это находилось не только в трусах.

– Я просто подумал… Может, ты чего‑нибудь выпьешь?

– Может, и выпью.

Мой взгляд упал на ее губы, нога случайно нажала педаль, и смех Джейкобс прорезался сквозь громкий рев мотора.

– Правда?

Она кивнула, заправив за ухо прядь волос цвета меда.

– К счастью, дома меня ждет бутылочка вина.

– Приглашаешь?

– Нет.

– Ну а телефон хотя бы дашь? – произнес я умоляюще.

Водитель машины, которая ехала за мной, посигналил и, выждав секунду‑другую, вырулил на обочину, чтобы меня обогнать. Я взглянул на светофор, горевший зеленым, и вполголоса выругался: похоже, времени не осталось. Но к счастью, скоро загорелся желтый. Я снова посмотрел на Джейкобс и сразу сник: судя по всему, пока я не произвел на нее ни малейшего впечатления. Нужно было удвоить усилия.

– Тебе нужен мой телефон? – усмехнулась она. – Хочешь добавить меня в список своих позорных поражений? – Она прикусила пухлую нижнюю губу. – Что? Думал, медсестры не умеют говорить?

Я нервно хмыкнул. Улыбка на ее лице сменилась хмурой гримасой. С каждой секундой я все больше раздражал эту девушку, но остановиться не мог. Ведь если она со мной разговаривала, это значило, что я в игре.

– Ты смеешься надо мной?

– Нет‑нет, Джейкобс, я смеюсь над собой. Мог бы и сам догадаться. – Я нагнулся, подобрал с пола пенсовую монетку и бросил ее в пепельницу. Проводя рукой по коротким темным волосам, заметил, что выражение лица у девушки по‑прежнему напряженное. – Ты просто слишком зажатая.

– Ты никогда не узнаешь, какая я.

И ее тихая, как шепот, машина тронулась с места.

Джейкобс переезжала перекресток; я подался вперед и увидел то, что она должна была увидеть через полсекунды. Эти полсекунды могли стать роковыми. Загорелся красный, и девушка вцепилась в руль, беспомощно глядя на фуру, которая двигалась слева прямо на нее со скоростью сорок миль в час. Раздался скрежет сминаемого железа, на лице Джейкобс отразился ужас.

Я тоже схватился за руль, да так крепко, что кости пальцев чуть не потрескались. Стекло «приуса» разлетелось вдребезги, искореженные обломки машины отбросило в мою сторону. Фура протестующе заскрипела тормозами, а из моей груди вырвалось: «Джейкобс!» – но было поздно.

До того дня я много раз спасал людей, однако это происходило уже после самой трагедии. Если ты не видел, как несчастье случилось, тебе легче абстрагироваться от боли, которую испытывают пострадавшие.

Кое‑как я сдал назад, чтобы уберечься от летящих обломков; последние слова Джейкобс опять и опять крутились у меня в мозгу. Я закрыл глаза, готовясь принять неизбежное. Моя машина дернулась, и я ударился о подголовник. Наконец грузовик встал. Мир замер. Наступившая тишина била по ушам еще сильнее, чем шум столкновения.

Открыть дверцу удалось не сразу. После нескольких неудачных попыток я пробил себе путь плечом и бросился к покалеченному «приусу». Под ногами заскрипели осколки стекла. Я должен был спасти ее. Спасти нас обоих.

 

* * *

 

Я сидел в холле недалеко от палаты Джейкобс, грызя ноготь большого пальца и стуча пяткой по полу. Медсестры, врачи и посетители проходили мимо, не обращая на меня внимания. Они не думали о том, что мир в моих глазах перевернулся. Все изменилось.

– Джош!

Надо мной нарисовалось лицо Куинна. Он сел на соседний стул и похлопал меня по плечу:

– Ты в порядке?

Я ничего не ответил, уставившись себе под ноги.

– Все будет нормально. Держись, старик.

Каждому человеку приходится испытать боль утраты. Такова жизнь, и потому мы учимся ценить моменты счастья, пока его у нас не забрали. Однако я никогда не думал, что счастье можно потерять прежде, чем оно станет твоим. Мне и в голову такое не приходило. Видеть, как ускользает то, к чему я едва успел прикоснуться, было невыносимо тяжело. Но вместе с тем у меня появилась надежда стать достойным этой девушки и исправить свои ошибки, если мы получим второй шанс.

 

Глава 1

Эйвери

 

Еще не успев открыть глаза, я почувствовала боль во всех мышцах. Снов я не видела, аварию вспомнить не могла. Боль была моим единственным воспоминанием. Но вот в глазах прояснилось, я увидела комнату, в которой лежала, и боль прошла.

Ужасные сиренево‑коричневые обои отставали в углах. Искусственные растения и репродукции акварелей, видимо, должны были создавать впечатление, будто я в гостиной восьмидесятых годов, но по запаху сразу становилось ясно, что это такое на самом деле.

Вошла медсестра Майклз в голубом медицинском халате в цветочек и со стетоскопом на шее. Вокруг глаз у нее были темные круги – такие же я видела у себя, если смотрелась в зеркало в разгар смены. Вообще‑то, Майклз работала в интенсивной терапии, но иногда дежурила у нас, в отделении экстренной помощи. Толку от нее бывало немного, поэтому мысль, что теперь я на ее попечении, несколько меня тревожила. Она ввела мне лекарство через крошечный, установленный в вене катетер и принялась возиться с закрепляющим иглу пластырем. Я нахмурилась и подняла глаза на ее кудрявую рыжую шевелюру, а потом стала изучать окружение. Да. Сомневаться не приходилось: я в послеоперационном отделении. Сюда стабильных пациентов переводили из интенсивной терапии. Здесь вечно не хватало персонала, а у Майклз, очевидно, как всегда, оставались неотработанные часы.

– Неплохо выглядишь, Джейкобс. – Она снова дернула пластырь. – Давай держись. Мы все за тебя волнуемся.

– Боже мой, Майклз, не суетись.

Мой голос был похож на шорох наждачной бумаги. Горло горело.

– Ой! – вздрогнула она и поправила на переносице очки в черной оправе.

Ее тон показался мне не столько обрадованным, сколько удивленным.

– Если ты здесь, кто же дежурит за меня? – спросила я.

– Я просто… – Она опять потянулась за пластырем.

– Да хватит уже, черт возьми! – рявкнула я, отстранившись, и сразу почувствовала себя виноватой: действительно, медсестры – невыносимые пациентки.

По кафельному полу застучали каблуки итальянских кожаных туфель доктора Розенберга. Войдя, он участливо хмыкнул, и в груди у меня что‑то встрепенулось. Его глаза, голубые, как океан, заблестели, хотя он видел меня в мешковатой больничной пижаме. Лицо мое наверняка было похоже на раздавленный помидор, но я все равно принялась поправлять волосы, как будто приличная прическа могла отвлечь доктора от всего остального.

Я не позволяла себе вздыхать, слишком долго смотреть на его красивые густые брови и мужественный подбородок или рычать на Майклз, когда она все это делала. В конце концов, Розенберг не мой мужчина. Он принадлежал миссис Розенберг и их дочери‑подростку, но мне, в отличие от Майклз, не приходилось воображать, будто он ко мне неравнодушен. Он был неравнодушен ко мне на самом деле. Сейчас он стоял надо мной и его глаза блуждали по моей пижаме: мне даже стало неловко оттого, что она почти просвечивает. Доктор казался огорченным, хотя в отделении экстренной помощи, тремя этажами ниже, видел раны и пострашнее.

Когда он дотронулся до моей ладони, я едва сдержалась, чтобы не вскрикнуть. Его теплые пальцы скользнули выше, к запястью, и он молча замер, считая пульс:

– Неплохо. Относительно. Пожалуй, можно… – Тут доктора Розенберга вызвали по громкой связи. Он кивнул Майклз: – Позаботьтесь о ней.

– А как же! – пропела она.

От ее игривого тона у меня внутри все закипело. Розенберг был красив, умен и обаятелен, поэтому даже то, что он женат, не сразу помогло мне подавить приступ иррациональной ревности. Хотя я знала: Майклз заигрывает со всеми, у кого есть яйца и докторская степень.

Когда Розенберг вышел, я приподнялась и села на постели:

– Какой сегодня день?

– Пятница, слава богу, – вздохнула Майклз и посмотрела на мой монитор.

– Разузнай, пожалуйста, нельзя ли ускорить мою выписку. На сегодняшнюю смену я уже опоздала, но завтра должна выйти. Я замещаю Деб.

Деб Хамата училась вместе со мной, и нас приняли на работу в один день. В отделении экстренной помощи больницы Святой Анны мы через многое прошли вместе. Она была единственной из медсестер, к кому я обращалась по имени и кому позволяла называть меня Эйвери.

Майклз наклонилась и ласково убрала прядь волос с моего лица. Я отпрянула.

– Ни о чем не беспокойся. Я подменю тебя, сестричка.

Когда она вышла, я скрестила руки на груди и выдохнула. Майклз обыкновенно вела себя как ленивая избалованная неумеха. Она была немногим моложе меня, но родители до сих пор оплачивали ее счета, поэтому ей казалось, что хорошо работать не обязательно. Если в соседнем городе давал концерт Бруно Марс, она отпрашивалась под предлогом плохого самочувствия. Я столько раз обжигалась, что знала, как опасно испытывать к кому‑то симпатию. Сейчас Майклз сочувствовала мне и терпела мою раздражительность. Относиться к ней с неприязнью стало трудно, но нет ничего невозможного.

Я потрогала зубы: слава богу, все на месте. Ощупала лицо: все не так плохо, как мне казалось. Пошевелила пальцами ног. Да, пора выбираться отсюда.

Вскоре Майклз дала мне зеленый свет. Взяв то немногое, что осталось от вещей, которые были со мной в момент аварии, я вышла из здания больницы, пропахшего лекарствами и хлоркой, чтобы сесть в такси, пропахшее потом и плесенью. Когда я поправляла на себе халат, надетый поверх пижамы, водитель с сомнением на меня посмотрел:

– Вам точно уже можно ехать домой?

– Так плохо выгляжу? – спросила я, воюя с ремнем безопасности и стараясь не замечать, с каким любопытством шофер поглядывает на меня в зеркало заднего вида.

– Вы нормально себя чувствуете?

– Да.

– Точно? Не вырвет в моей машине?

– Нет. Я попала в аварию, но сейчас все хорошо. Спасибо.

– Ваши родные не смогли вас забрать?

– У меня никого нет.

До сих пор мне даже не приходило в голову кому‑нибудь позвонить. Я уже давно жила одна и успела забыть, что такое семья. Во Флориде у меня была тетка с детьми, но я их не знала. Во всяком случае, не настолько хорошо, чтобы обращаться к ним за помощью после небольшой аварии.

Обычно я столько работала, что не замечала своего одиночества, но в такой ситуации близкие люди не помешали бы. Тому, у кого они есть, не приходится ехать из больницы на такси в пижаме и бежевых носках с резиновой противоскользящей подошвой.

– Где же ваша одежда, девушка?

– Дома, в шкафу.

– И совсем некому было привезти?

Я покачала головой и назвала адрес. Наконец‑то мы тронулись с места. Когда я ответила на предсказуемый вопрос: «Где работаете?», водитель, перекрикивая джаз по радио, принялся разглагольствовать о шишках на больших пальцах ног, о своей давней ненависти к сырым овощам и привычке выкуривать по две пачки «Пэлл‑Мэлл» в день. Узнав, что я медсестра, люди почему‑то начинали исповедоваться мне по части здоровья. Видимо, предполагалось, что я должна дать им отпущение грехов или поставить диагноз, но я не могла ни того ни другого.

– Это здесь, дорогуша? – Толстым пальцем, перепачканным в гудроне, шофер указал на мой дом. – По‑моему, тут жила одна из моих бывших.

– А я думала, мужчины вашего поколения женились на первой девушке, которую приглашали на свидание.

Он скорчил рожу:

– Да я бы не отказался, только она не захотела меня ждать. – Он ткнул в надпись «Ветеран», вышитую на кепке: – Служил во флоте.

– Спасибо вам за это.

Он кивнул. Его желтые ногти окаймляла чернота, на обветренном лице серебрилась щетина. Он послужил родине, а потом, судя по рукам, выполнял работу потяжелее, чем вождение такси, поэтому мне захотелось дать ему хорошие чаевые. Но у меня не было ни кошелька, ни карманов. Лишь несколько долларовых бумажек, зажатых в ладони вместе с ключами.

– Подождите, пожалуйста, я сбегаю домой за деньгами.

Открывая дверь машины, я ощутила боль в костяшках.

Водитель усмехнулся:

– Больничные пассажиры никогда не платят.

– Да нет же, я принесу деньги, просто подождите немного. Я скоро. Не выключайте счетчик. Я и за ожидание заплачу.

– В следующий раз, детка. – Его глаза помягчели, он улыбнулся. – Некоторые даже не предлагают.

А я почти забыла, что следующий раз действительно будет, ведь мой бедный «приус» цвета морской волны превратился в груду металлолома. Машина развалилась на куски, когда вместе со мной вылетела с перекрестка на газон. Я каким‑то образом уцелела, но в ближайшем будущем мне предстояло часто кататься на такси. При этой мысли у меня екнуло сердце. Мой «приус» спас меня, а сам погиб.

– Спасибо… – Я взглянула на карточку над приборной панелью и добавила: – Мэлвин.

– Просто Мэл. – Он протянул мне помятую и перепачканную визитку. – Позвони, когда понадобится машина, но возить бесплатно больше не буду.

Высадив меня у крыльца, водитель уехал. Я помахала ему, с трудом поднялась по ступенькам и открыла дверь подъезда, радуясь, что квартира на втором этаже. После первого лестничного марша мое тело, как выяснилось, едва способное переставлять ноги, перешло на автопилот. Наконец я сунула ключ в замочную скважину, повернула его, открыла дверь и закрыла ее. Прислонилась спиной к деревянной обшивке.

– Слава богу, сегодня пятница, – вздохнула я, сползая на пол.

Я прожила в своей квартире два года, но она до сих пор выглядела так, что менеджер по недвижимости вполне мог сдать ее новым жильцам. Сверлить дыры в стенах, которые мне не принадлежали, я не считала правильным, но купить нормальную посуду мне в принципе никто не мешал. Я окинула взглядом кухонные шкафы: дверки у них отсутствовали, поэтому коллекция бумажных тарелок и пластиковых стаканов была на виду. С ними гармонировали пластиковые ложки, ножи и вилки в выдвижных ящиках. Только одна стеклянная кастрюля пылилась под столешницей, да еще сковородка и банка. До сих пор я ела вне дома: это было для меня не столько необходимостью, сколько способом провести время.

Я собралась с силами и заставила себя проковылять через комнату, чтобы взять из коробки с лекарствами давно завалявшуюся там склянку с обезболивающим. Покатав на ладони крошечную голубую таблетку, я закинула ее в рот и запила глотком выдохшейся газировки. Чувствуя, как зад мерзнет в больничной пижаме, стала ждать, когда кровь разнесет по телу гидрокодон и сахар.

Снова ощутив себя человеком, я приняла душ, влезла в джемпер с открытыми плечами и надела свои любимые синие спортивные штаны с резинками внизу. Собирая на макушке влажные волосы, я подумала, что вот в таком виде, похожая на кошатницу‑дальтоника, я могу встретить любовь всей своей жизни. Но мне нужно было поесть, и, чтобы не пытаться готовить самой, стоило перейти улицу без лифчика. К тому же продуктов у меня дома не водилось.

Я остановилась, посмотрела в зеркало. Боялась увидеть ужасающее месиво, но лицо оказалось… в порядке. Усталое, конечно, но в целом нормальное. Ничего общего с раздавленным помидором.

Зажав в кулаке ключи и вцепившись в перила, я спустилась по лестнице и пошла в «Джей‑Вок» – свою любимую китайскую закусочную. Остановилась только на светофоре, когда переходила дорогу. Еще на улице я заулыбалась, почувствовав запах соевого соуса и жира. Очередь в кассу, где продавали еду навынос, была длинная, поэтому я села за свой обычный столик и стала ждать официантку Коко.

Она возникла передо мной буквально через несколько секунд – в бордовом фартуке, обтягивающих джинсах и слишком тесной белой рубашке поло с приколотой карточкой «Коколина». Она принесла меню, в котором я не нуждалась, и налила в стакан воды, которую я не собиралась пить.

– Как обычно?

– Пожалуй.

Коко нахмурилась:

– Ты бросила свою больницу? Первый раз вижу тебя не в спецодежде.

– Сегодня я отдыхаю.

– Заболела?

– Вроде того.

Официантка развернулась на каблуках, поняв, что подробностей не будет. Я подперла подбородок рукой. Десятки самых разных людей проходили мимо большого окна, возле которого я привыкла сидеть за те два года, что посещала этот ресторанчик. Летние каникулы были в самом разгаре, солнце светило, и по тротуарам шагали толпы туристов с детьми. Эта картина разбередила старую рану. Я уже выросла, но мне по‑прежнему хотелось, чтобы папа взял мою руку в свою большую ладонь. Я завидовала маленьким девочкам, которые, широко улыбаясь, нетерпеливо тыкали во что‑нибудь пальчиками и либо тащили своих отцов вперед, либо отставали, заставляя тащить себя. Я уже знала: это никогда не пройдет. Мне всегда будет не хватать родителей, и я всегда буду жалеть о каждом моменте, который они не смогли прожить вместе со мной.

Хрустнув, на столик плюхнулся белый пакет с простым логотипом: симметричным рисунком из жирных линий и пробелов в вишнево‑красном кружке. Мне всегда было интересно узнать, что это означает, но сейчас меня отвлекли пальцы, удерживавшие закатанный верх пакета.

– Обедаешь одна? – спросил мужской голос.

«Руки выглядят сексуально, – подумала я. – Да, именно сексуально. Не большие и не маленькие, мускулистые. Да, мускулистые». Женщина, давно живущая одна, замечает кое‑какие детали, на которые другие не обращают внимания. Например, пальцы. На пальцах этого мужчины темнели крошечные волоски, ногти были аккуратно подстрижены. На правом указательном я увидела шрам. И самое главное: на безымянном не было кольца. Хуже кольца мог быть только белый след на его месте, означавший, что чей‑то муж ищет приключений. Не увидев и этого, я улыбнулась и подняла взгляд. На меня смотрели знакомые серые глаза парня, который точно был свободен.

– Что, прости?

– Ты обедаешь одна? – повторил он с нажимом.

– Да. – Я несколько смутилась. – По‑твоему, это печально?

– Ну, не знаю. – Он сел напротив меня. – По‑моему, скорее романтично.

Я с подозрением прищурилась – романтично? Это слово как‑то не шло нахалу‑парамедику[2], который ухлестывал за всеми медсестрами в нашем отделении. Он выпустил пакет и поднял руки:

– Рад, что ты в порядке. Если б ты тронулась с места на несколько секунд раньше, все могло бы плохо кончиться.

– Я почти ничего не помню.

Он, задумавшись, нахмурил брови:

– Зато я помню.

– Оставь воспоминания при себе. Я предпочла бы не знать подробностей.

– Кстати, пожалуйста.

– Ты о чем?

– О том, что мне удалось выковырять тебя из сплющенной груды железа, к тому же я набрал девять‑один‑один.

Я заморгала:

– Ой… Спасибо, конечно. Я тогда ничего не соображала.

– Это не самый выдающийся мой подвиг, – махнул рукой парень. – Бывали истории поинтересней.

– Когда‑нибудь с удовольствием послушаю. – Я вздернула бровь. – Надо же знать, с кем имеешь дело.

Поговаривали, что этот новый парамедик приехал в Филадельфию недавно. Я не знала, от чего он бежал, но за чем он гоняется, было очевидно: за женщинами. Его интересовали высокие и маленькие, худые и пышные, а также всевозможные промежуточные варианты. Ему нравилось побеждать. Раньше я бы даже разговаривать не стала с таким типом, но он спас меня (пусть даже это было для него привычным делом), и потому теперь его глаза казались мне чуть мягче, а улыбка чуть добрее. Мне стало проще смотреть на него не как на хищника, а как на мужчину, с которым у женщины может быть что‑то большее, чем одна ночь.

– Знаю, о чем ты думаешь, – усмехнулся он. – Я не шел за тобой по пятам. У меня просто смена через час, надо взять какой‑нибудь еды.

Мне было, мягко говоря, слегка неприятно, что парень не поддержал мою игривую интонацию. К тому же гидрокодон мешал шевелить мозгами. Поэтому я несколько секунд молчала, пока не нашла подходящий ответ:

– Я не думала, что ты меня выслеживаешь. По‑моему, это на тебя не похоже.

– Да?

– У тебя объем внимания как у двухлетнего ребенка.

Парень улыбнулся. Его глаза горели.

– Как тебя зовут?

– Ты знаешь.

– Джейкобс, я не фамилию имею в виду, а имя.

Я заколебалась. У нас было принято обращаться к коллегам по фамилиям, чтобы отношения оставались деловыми. А с этим парамедиком мне иногда приходилось пересекаться на работе. Произошедшее, конечно, многое изменило, но я все‑таки сомневалась, что ему можно настолько доверять, чтобы разрешить называть меня по имени.

Может, в тот день я особенно остро чувствовала свое одиночество, а может, была еще какая‑то причина. Так или иначе, я ответила на вопрос легкомысленного парня с сексуальными руками без кольца:

– Эйвери.

Он посмотрел на меня с сомнением, и я, подумав, что из‑за тумана в голове сказала что‑то не то, повторила:

– Эйвери.

– Эйвери? – переспросил он, будто не поверил мне.

– Да. А что такого?

Он ткнул себя в грудь:

– Джош Эйвери.

– Ах! – рассмеялась я, когда до меня дошло, в чем дело. – Мы, случайно, не родственники?

Я была довольна, что в таком состоянии мне удалось сострить.

Он приподнял уголок рта, и на его левой щеке появилась ямочка.

– Надеюсь, нет.

Джош впился в меня глазами, и мысли его явно не были невинными. Он протянул мне руку через стол. Я едва коснулась ее, но он задержал мои пальцы.

Еще до того, как этот парень назвал мне свое имя, я знала, что он новый напарник Куинна Чиприани – соблазнитель, явившийся неизвестно откуда, чтобы забраться в постель к каждой нашей медсестре в возрасте до тридцати пяти. И все равно я не могла не чувствовать себя польщенной: потрясающий мужчина бессовестно со мной флиртовал, хотя я была далеко не в лучшей форме. Но я постаралась притвориться равнодушной. Было бы стыдно признаться Деб, что, разговаривая с этим ловеласом, я хихикала, как многочисленные новенькие медсестры, которых он покорил на наших глазах.

– Смотри не опоздай на работу, Джош.

– А ты сегодня дежуришь? Может, еще встретимся.

Я покачала головой:

– Наверняка встретимся в больнице, но не сегодня.

Джош встал, хрустнув своим пакетом, и улыбнулся:

– В больнице? Вообще‑то, я бы лучше с тобой пообедал или сходил в кино. Или в кино не стоит? Там ведь нельзя разговаривать.

– Меня бесит, когда кто‑нибудь своей болтовней мешает смотреть фильм.

– Меня тоже. Готов поспорить, что нас бесят одни и те же вещи.

– Значит, мы можем неплохо провести время.

– Вот и я так думаю.

Джош снова показал ямочку на щеке, а потом направился к выходу. Звякнув, дверь за ним закрылась. Прижавшись лбом к стеклу, я видела, как он пошел к светофору. Но вот он свернул за угол и пропал из виду.

– Жареная курица с рисовой лапшой, соевый соус слабосоленый, – произнесла Коко, ставя передо мной белый пакет.

Я развернула его, против собственной воли продолжая улыбаться.

– Кажется, твой неудачный день оказался не так уж плох, – прощебетала официантка.

Я закусила губу, раздраженная тем, что в последние пять минут чувствовала себя такой счастливой.

– Джош Эйвери, – не унималась Коко. – Я бы не возражала, чтобы он измерил мне температуру. Ну, ты понимаешь, о чем я. Он живет в трех кварталах отсюда, и это даже странно, что раньше вы с ним здесь не пересекались.

– Откуда ты знаешь, где он живет? – спросила я, все еще пялясь в окно.

Пошлые замечания Коко меня не шокировали. И я ни в чем ее не упрекала, потому что слишком много раз видела, как в присутствии Джоша женщины раскисают, превращаясь в тюрю.

– У нас есть доставка. Или ты забыла? Он симпатичный, – вздохнула официантка. – Темные волосы, голубые глаза. Похож на принца из «Русалочки». Только разве что помускулистее. Ой, если ты выйдешь за него замуж, будешь Эйвери Эйвери.

Коко потянула за свою тугую кудряшку, и та мгновенно отскочила обратно. Наконец‑то выдохнув, я пробормотала:

– Замуж за него? Какая чушь!

С этими словами я встала, прижав к животу пакетик с едой. Несколько часов назад меня расплющило в собственной машине, как монетку в вакууме, но, несмотря на боль, широкая улыбка не слезала с моего лица до конца дня.

 

Глава 2

Джош

 

С ресторанным пакетом в руке я побежал по улице, расплескивая воду в лужах носками кроссовок. Скоро начиналась моя смена, а я всю ночь не спал, и теперь мне до смерти хотелось пару минут подремать. Свободной рукой я то и дело невольно потирал живот, который не получил завтрака и теперь протестующе урчал. Прошедшее утро я решил провести в спортзале на 27‑й улице, чтобы не позволять своим мыслям бешено крутиться вокруг Эйвери, зажатой в разбившейся машине.

Я взбежал по лестнице своего дома на второй этаж, прыгая через ступеньку и чувствуя приятное жжение в икрах. Едва я успел повернуть ключ в замке и приоткрыть дверь, как мой щенок Декс, грязнуля и разгильдяй, прыгнул мне на ногу, требуя внимания. Две недели назад он чуть не превратился в очередное пятно на проезжей части, но я его спас, и мы быстро подружились, хотя он пи́сал на пол в кухне, как студент после вечеринки.

– Хочешь китайской лапши, приятель?

Бросив пакет на столешницу, я раскрыл его, вынул контейнер с едой, честно разделил содержимое пополам, отыскал в шкафу две бумажные тарелки и одну поставил на пол. Декс, не теряя времени даром, погрузил коричневый нос в свой обед и принялся размазывать его по выцветшему линолеуму.

– Кушай на здоровье, – сказал я и, перейдя в гостиную, со стоном рухнул на подержанный двухместный диванчик.

Чтобы комната не казалась очень пустой и тихой, а тяжелые мысли оставили меня в покое, я нажал кнопку на пульте телевизора. Каждый день мне приходилось видеть ужасное: разрушенные семьи, оборванные жизни. Невозможно было продержаться на такой работе, не научившись справляться с эмоциями. Я старался блокировать переживания, делая вид, будто чужие страдания и смерти меня не волнуют. Со временем я и правда стал реагировать гораздо спокойнее. Мое сердце затвердело, и я уже мог врать себе, что мне все безразлично. Я в это почти верил. Почти.

Развернув бумажный мешок, я взял коробку из китайской закусочной и отвлекся от экрана. Люди превратились в цветные кляксы, их голоса начали сливаться.

Набивая себе рот, я думал об Эйвери и ее усмешке. Эта медсестра была полной противоположностью тем девчонкам, которые мне обычно нравились: на лице у нее ничего не блестело, и одежду не пришлось бы отмачивать в детском масле, чтобы отлепить от кожи.

Поднося вилку ко рту, я почувствовал, как Декс тычет лапой в мою руку.

– Ты свое уже съел, – сказал я, вставая с дивана и возвращаясь на кухню.

Как ни тяжело было это признавать, я уже не мог переносить синяки и шишки так же легко, как в детстве, когда гонял на велосипеде по кочкам. Моя машина всего лишь неудачно затормозила, а я чувствовал каждую царапину, каждую потянутую мышцу. Достав из холодильника полупустую бутылку молока и намереваясь ее опорожнить, я отвинтил крышку. Но, едва успев поднести горлышко ко рту, обернулся и увидел, что щенок поглощает остатки моей еды.

– Черт тебя подери, Декс! – рявкнул я, завинчивая крышку и ставя молоко обратно в холодильник. Бросив взгляд на часы, которые высвечивались на духовке, я стиснул зубы и процедил: – У меня не осталось времени, чтобы съесть что‑нибудь другое, засранец ты этакий!

Когда я приблизился, щенок виновато заскулил, но бить животное было не в моих правилах. Я провел рукой по его жесткой, как проволока, шерсти. Потом стянул футболку, бросил ее на пол и, обернувшись через плечо, сказал Дексу:

– Тебе повезло, что ты такой симпатяга.

В ванной я включил холодную воду, надеясь проснуться под душем, чтобы продержаться до конца долгой смены. Скинув кроссовки, баскетбольные шорты и трусы, я услышал телефон: он звонил на кухонной столешнице, тихо проигрывая песню, записанную на частном концерте группы «Том Петти энд хатбрейкерс». Я закрыл стеклянную дверцу и вполголоса выругался, когда ледяные капли забарабанили по моей спине. Повернув кран, я застонал: по ноющим плечам разлилось тепло. Дурацкую мочалку, которую я сейчас намыливал, оставила мне Талия, официантка из «Бешеных быков». Потому‑то я ей и не звонил: она была очень гибкая, что мне нравилось, но я не любил липучек. Я капнул голубого геля на сетчатый комок и принялся растирать мышцы живота, весьма упругие, напевая «Хорошо быть королем». За пятнадцать минут я успел все, что обычно делал перед работой, и выскочил из дома голодный, но достаточно бодрый.

Небо расчистилось, и солнце слепило глаза. Жара стала почти нестерпимой. Я достал из кармана телефон, нажал на значок голосовой почты и услышал крик Неряхи Джо:

– Чего не берешь трубку, Джей? Звонки отсеиваешь? Слушай, я знаю: ты начал новую жизнь в большом городе и все такое, но нельзя же забывать тех, кого ты оставил. Перезвони мне, старина.

Дослушав сообщение, я занес палец над цифрой девять и нажал ее, чтобы стереть запись. Засовывая телефон обратно в карман и ускоряя шаги, я пообещал себе перезвонить Джо попозже, хотя прекрасно знал: не перезвоню. Прошлое на то и прошлое, чтобы оставаться позади. Я не был готов вернуться к домашним проблемам. По крайней мере, сейчас.

– Привет! – крикнул Куинн. – Фигово выглядишь!

Он открыл дверь «скорой помощи» и кинул туда маленькую черную сумку.

– Твоей мамаше так не показалось! – отрезал я, перекатывая голову с плеча на плечо, чтобы расслабить шею.

– Что за дерьмо ты несешь!

– Дерьмо – это то, что она сделала с пивной бутылкой.

Куинн тряхнул головой, и его ухмылка расползлась еще шире.

– Скажу ей, чтобы больше для тебя не готовила, задница ты чертова.

Он протянул мне банку содовой, которую я взял, благодарно кивнув:

– Чертова задница. По‑моему, так она и сказала.

Куинн метнул в меня угрожающий взгляд, и я пожал плечами:

– Такое уж у меня обаяние.

 

* * *

 

К концу смены глаза у меня как будто горели. Ночь, если сравнивать ее с другими, выдалась спокойная, но легко все равно не было. Я спас человека от удушья и подобрал потерявшегося ребенка, но это оказались цветочки: потом пришлось ехать к бедолаге, который покалечил себя отрезным станком. Обычно заигрывание с сестричками из отделения неотложной помощи скрашивало мне ночные часы, но в этот раз у меня не было сил походя кидать девушкам игривые фразы.

После дежурства я заспешил домой и, выгуляв Декса, свалился от усталости. Поспать удалось недолго: через несколько часов зазвонил телефон. Я взял его, протирая глаза спросонья.

– Только попробуй сказать, что разбудил меня просто так! – прорычал я, поворачиваясь на спину.

– Близняшки.

Я, моргая, сел:

– Черт возьми, Куинн, какие еще близняшки?

– Офигенные, Джош! Блондинки с огромными буферами! Приходи в «Дыру на углу», они просят, чтобы я позвал друга.

Я взглянул на будильник, где горели ярко‑красные цифры, и, подавив зевок, пробормотал:

– С тебя пиво.

– Если поможешь мне уладить дело с этими цыпочками, отдам тебе своего первенца.

– Пива будет достаточно.

Я нажал отбой и бросил телефон на постель возле себя. Надеюсь, жалеть о потраченном времени не придется. Потом встал и прошлепал по узкому коридору в ванную. Даже умывание ледяной водой не помогло избавиться от усталости.

Я быстро оделся и, не удосужившись даже взглянуть в зеркало, дабы оценить свой внешний вид, окунулся в прохладный вечерний воздух.

Бар «Дыра на углу» располагался почти ровно на полпути от моего дома до больницы Святой Анны, поэтому там было очень удобно встречаться с медсестричками. Они любили это место, и оно прекрасно подходило для того, чтобы познакомиться с какой‑нибудь поближе.

Поскольку день был будний, народу в баре собралось мало. Но несколько знакомых лиц все‑таки было. При виде одного из них мои губы непроизвольно растянулись в улыбку. Когда мы с Эйвери встретились взглядами, она словно испугалась, но тем не менее заспешила мне навстречу:

– Слава богу, ты пришел!

От такого неожиданного приветствия у меня чуть не перехватило дыхание.

– Я тоже рад тебя видеть.

– Ты мне нужен.

Эйвери взяла мое запястье своими длинными тонкими пальчиками и потянула меня к бару. Я бросил взгляд на дверь в заднюю комнату: там мы могли бы неплохо подурачиться.

– Вот это да! Ты мне тоже нравишься, Эйвери, но я не знал, что ты из таких быстрых, – пошутил я.

Ей мое замечание не показалось смешным, и она сердито поглядела на меня через плечо:

– Еще чего, сексоголик! Там ко мне парень пристает. Я думала, ты согласишься помочь девушке.

Она подняла бровь и взглянула на меня, ожидая ответа.

– Веди, – кивнул я. – Сейчас разберемся с этим засранцем.

Ее подружка, натянуто улыбаясь, помахала нам. Рядом стоял вдрызг пьяный Куинн.

– Черт, это что – прикол? – пробормотал я, подходя к нему.

Две жутко рассерженные девицы ждали от меня каких‑то действий.

– Засранца зовут Куинн. – Эйвери театральным жестом указала на моего напарника, сдерживая усмешку. – Полагаю, вы знакомы.

Я прокашлялся, стараясь сохранить серьезный вид:

– В чем дело, старик?

– Чертовы близнецы, – слишком громко ответил он, кивая на девушек.

Я подавил смешок, поглядев на Эйвери и на ее подружку. Если они показались Куинну хотя бы отдаленно похожими, значит он напился в доску. У второй медсестры были темные волосы, ниспадавшие на пышную грудь. Плавные изгибы ее фигуры контрастировали с резкими чертами лица. Она была полной противоположностью Эйвери – светловолосой, худенькой и спортивной.

Я похлопал напарника по плечу:

– По‑моему, дружище, они не сестры.

– Не, не, ты послушай, – промямлил Куинн, обнимая брюнетку и тыча пальцем ей в лицо. – Это Бед[3]. Прикольно, а? – Он состроил многозначительную мину.

Девица стукнула его в грудь:

– Меня зовут Деб, засранец.

Чуть не рухнув на пол, Куинн потер пострадавшее место так, будто получил сокрушительный удар.

– Красивая, правда? А эта, – он махнул рукой, указывая на Эйвери, – с севера.

– Да нет, ее зовут – Эйвери, ни с какого она не с севера, – возмутился я. – Просто имя. Мы знакомы по работе, помнишь? – При виде его озадаченной физиономии я не выдержал и рассмеялся.

– Я ей не нравлюсь. Можешь себе такое представить?

– Запросто. – Я закинул руку Куинна себе на плечи и оттащил его от Деб. – Пойдем, дружище. Думаю, нам пора домой.

– Но я хочу потусоваться с этими близняшками…

– По‑моему, они от тебя слегка устали.

Я подмигнул Эйвери, она одобрительно улыбнулась.

– Но я должен угостить тебя пивом… – простонал Куинн.

– Это да, но сейчас нам лучше пойти ко мне. Будешь спать на кухонном полу, где Декс делает лужи.

Я помог напарнику выбраться на улицу, и он прислонился к облицованной кирпичом стене, глотая свежий воздух.

– Здесь так душно… – Он дернул воротник голубой рубашки поло, растянув ткань. – Кажется, меня тошнит.

– Так тебе и надо.

Дверь бара заскрипела, и я обернулся.

– Давай ему побольше воды, и пускай съест банан или что‑нибудь в этом роде, – улыбнулась Эйвери, заправив за ухо прядь волос. – Да, и… спасибо, что так лихо с ним управился.

Я засунул руки в карманы джинсов:

– Вообще‑то, это нетипичное для него состояние.

Повернув голову, я увидел, как Куинн согнулся пополам в безрезультатном позыве к рвоте. Рубашка валялась рядом на асфальте.

– Надеюсь. Иначе было бы жалко его маму.

– Он рассказывал вам про свою мать?

– Хотел, чтобы мы переспали с ним в обмен на ее пирог. – Эйвери прикрыла рот рукой, чтобы не рассмеяться. – Оригинальная тактика.

– Завтра я скажу ему, что вы под впечатлением. А сейчас надо бы звякнуть его мамаше.

Я моргнул, Эйвери уставилась в пространство между нами. Разговор заглох, и я стал думать, что бы еще сказать, пока Куинн пытается опорожнить желудок. В такой ситуации трудновато продолжать светскую беседу.

– Ладно, заберу его к себе домой, – наконец проговорил я, потирая шею, а про себя подумал: «Завтра утром ему мало не покажется».

– Еще раз спасибо.

Эйвери открыла дверь и шмыгнула обратно в бар, где ее ждала подруга.

– Идем! – Я поднял Куинна и закинул его рубашку себе на плечо.

Мы поплелись по темной улице к моему дому. Ночь обещала быть долгой.

 

Глава 3

Эйвери

 

– Давай‑ка по порядку. – Деб стояла возле своего шкафчика в одной медицинской блузе и полосатых носках едкой расцветки. – Он достает тебя из горящей машины…

– Машина не горела, – невозмутимо поправила я.

– Ладно. Он звонит своим дружкам‑парамедикам, вытаскивает тебя и несет, пристроив твою головку на свое мускулистое плечо и обнюхивая твои трусики допотопного фасона.

Я с отвращением покачала головой:

– Они‑то тут при чем?

Деб недоумевающе на меня уставилась:

– Мы ведь говорим о парамедике Мак‑Бабнике, верно? Он мог снять с тебя трусики, чтобы сделать из них кровоостанавливающий жгут, как этот сексуальный Мак‑Гайвер[4].

Я выдохнула:

– Мак‑Бабник – отвратительное прозвище.

– Ты смеялась, когда услышала его от меня в первый раз. А теперь заняла оборонительную позицию. Дело плохо.

Она сунула свой кед, перепачканный в дерьме, в полиэтиленовый пакет, туго его завязала и бросила в шкафчик с грохотом.

– Ты ведь его выбросишь, правда? – спросила я, потирая висок, который начинал болеть.

– Выбросить мою обувь?! – Такое предположение мою подругу возмутило.

Она повернулась ко мне спиной, зашла в крошечную ванную и принялась мылить руки под краном. Когда они стали пунцовыми, Деб оторвала бумажное полотенце и выключила воду, а потом взяла еще несколько полотенец и, вытершись, бросила в корзину.

– Ты, видно, ударилась головой сильнее, чем я думала, – прибавила она, собирая волосы в крошечный хвостик.

Я улыбнулась, глядя, как Деб надевает свежевыглаженные штаны и просовывает ноги в резиновые сабо.

– По крайней мере, не развязывай пакет, пока не узнаешь, нет ли у пациента…

– Хлорка убивает все. А если я и подхвачу псевдомембранозный энтероколит, то, может, мне удастся сбросить лишние пятьдесят фунтов, с которыми я борюсь с восьмидесятых годов.

– В восьмидесятые годы ты только родилась.

– Во время беременности у мамы возник диабет. Я была толстым младенцем.

Деб закрыла шкафчик, защелкнула кодовый замок и повернула диск.

– Поверни еще раз, – посоветовала я. – А то кто‑нибудь похитит твой загаженный кед.

– Какая‑нибудь тощая стерва из рентгенологии запросто может спереть мой завтрак.

Андреа, медсестра‑рентгенолог, обернулась и смерила нас взглядом. Деб вытаращила глаза и ткнула пальцем в ее сторону:

– Точно! Я вижу, как ты пялишься на мой шоколадно‑ванильный пудинг!

Андреа, внезапно заторопившись, вылетела из раздевалки.

– Боже мой, Деб, ты опять наживешь себе неприятности!

– Мой кед может оказаться сегодня вечером у тебя под подушкой. У меня есть ключи от твоей квартиры. Кстати, что ты все трешь голову? В чем дело?

– Болит немного. – Я отняла пальцы от висков. – Но ничего страшного. Дома приму таблетку. Пойдем скорее: рабочий день закончился. Мне и так неудобно, что тебе пришлось дежурить за меня ночью в твой выходной. Давай свалим отсюда, пока не дали экстренный сигнал.

Мы вместе вышли из раздевалки и направились в холл. Помахав медсестрам из ночной смены, я увидела доктора Розенберга. Он жестом попросил меня подождать и зашагал мне навстречу. Я остановилась.

– Вариант А: он собирается сделать тебе предложение, – прошептала Деб.

– Заткнись, – процедила я сквозь зубы.

– Вариант В: хочет сказать, что ему нравится, как твои титьки торчат из‑под балахона.

– Я тебя сейчас убью, – прошипела я, когда доктор уже почти подошел.

– Вы домой, дамы? – спросил он.

– Вариант С… – начала Деб.

– Что «С»? – повторил Розенберг, захлопав невероятно длинными ресницами.

Его брови сдвинулись, и на переносице образовались две параллельные морщинки.

– С. Diff, – выпалила я, – псевдомембранозный энтероколит. Его не обнаружили у последнего пациента?

– Нет, в этом я могу вас уверить, не дожидаясь результата анализа. При этом заболевании от пациента так пахнет – ни с чем не перепутаешь…

– Довольно странный постельный бред, – пробормотала Деб.

– Что, простите? Какой бред?

– Она говорит не «бред», а «вред», – ляпнула я первое, что пришло в голову. – Вредоносные бактерии. Но нам пора. Подруга меня отвезет. На своей машине. Или нужно, чтобы я задержалась, доктор?

– Ах да, вы же остались без колес! Надеюсь, у вас есть страховка?

Деб разинула рот, но я с силой ткнула ее локтем. Она вскрикнула и хмуро на меня воззрилась, потирая ребра. Доктор Розенберг с любопытством на нас посмотрел и продолжил:

– Я сегодня добирался на работу в два раза дольше обычного из‑за ремонта на Северном шоссе. Если вы тоже по нему ездите, то, пожалуй, лучше поискать другой путь.

Деб ухмыльнулась:

– Док, вы ведь живете в Алапокусе?

Он мягко улыбнулся и смущенно опустил глаза:

– Совершенно верно, Хамата, но не знал, что это общеизвестно.

– Ну так вот… – протянула Деб. – Мы, дипломированные медсестры, добираемся до своих паршивеньких квартирок по Западному шоссе. Там пробок нет.

– Хорошо, – весело сказал доктор Розенберг. – Тогда приятного отдыха. Доброй ночи, Эйвери.

– Доброй ночи, доктор, – кивнула я и развернулась на каблуках.

Когда Деб взяла меня под руку, я превратилась в камень.

– Ненавижу, ненавижу, ненавижу тебя, – долдонила я, пока мы шли по коридору.

– Зря ты так сердишься, – усмехнулась она. – Сегодня в ванне с шампанским он будет думать о тебе.

– Ничего подобного. Он будет думать о том, о чем положено думать женатым мужчинам. А ты засранка, если замышляешь такие вещи.

– Я не замышляю. Я просто, как кукловод, дергаю ниточки твоей жизни – это забавно.

– Честность нравится мне в тебе больше всего, но иногда ты бываешь слишком откровенна, и я хочу тебя придушить. Так, слегка. Чтобы только глаза лопнули.

Деб крепче сжала мою руку:

– Ах, как мы мило болтаем!

Вдруг прямо на нас из‑за угла выскочила какая‑то синяя фигура, и горячая жидкость брызнула мне на шею, плечи и одежду, которая моментально промокла. Я оторопело растопырила руки.

– О господи! – воскликнул Джош. Одноразовый стакан для кофе, который он держал в руке, был почти пуст. – Пойду принесу холодной воды. Ты обожглась?

– Да, горячий кофе жжет мою плоть, капитан Очевидность, – ответила я, чувствуя, как темная жидкость стекает по подбородку.

Подняв голову и понюхав воздух, Джош скривился:

– Чем это пахнет?

– Я сейчас, – сказала Деб и, промчавшись по коридору, исчезла за дверью без таблички.

Я покачала головой, с трудом сдержав смех при мысли о ее перепачканном кеде. Едва взглянув на собственные штаны‑карго и рубашку (на ней тоже было пятно), Джош стал искать, чем вытереть мой форменный балахон. Жжения я уже не чувствовала: кофе в больничном автомате редко бывал настолько горячим, чтобы кто‑нибудь мог им обвариться. Так и не найдя салфетки, Джош решил использовать вместо нее собственные руки и принялся неуклюже водить ими по моим плечам, животу и груди. Я почувствовала себя еще более неловко, чем в десятом классе, когда меня лапал Бобби Лоусон.

– Да ладно, все нормально, – пробормотала я, надеясь остановить процедуру.

– Этот кофе я нес тебе, – сказал Джош, не обратив внимания на мою попытку. – Правда, не для того, чтобы ты в нем искупалась.

Осторожно проведя большим пальцем по моему подбородку, он заглянул мне в глаза и огорченно вздохнул.

– Что? Гм… – Я сглотнула. – По‑твоему, я виновата, что мы столкнулись?

Я старалась говорить холодно, хотя на самом деле совершенно растаяла. Доктор Розенберг нравился мне, но он никогда не смотрел на меня так, как сейчас смотрел Джош. Во взгляде этого парня сожаление смешивалось с восхищением и ожиданием чего‑то. Теперь, когда он был так близко, я поняла, почему все женщины в нашей больнице теряли голову в его присутствии.

– Да нет, я просто говорю, что хотел тебя угостить. – Он сделал шаг назад и указал на свой стакан. – Когда мы привезли сюда предыдущего пациента, я увидел, что ты здесь, и, хотя не знал, когда кончается твоя смена, решил принести тебе кофе…

Я улыбнулась краешком губ:

– Это совсем не в стиле Мак‑Бабника.

– А? – Он наморщил нос и чуть наклонил голову набок, как делают озадаченные щенки.

– Я хотела сказать, что тронута твоей заботой, – поправилась я, забирая у него почти пустой стакан. На нем были потеки остывшего кофе, и я испачкала ладонь: теперь она гармонировала с шеей и одеждой. – Кстати, я уже ухожу.

– Вот! – сказала Деб, прижимая к моей шее что‑то холодное. – Принесла из кладовки сухие и мокрые полотенца и спрей «Дермопласт». Обожглась?

– Пока нет. – Я помотала головой, продолжая с улыбкой смотреть на Джоша.

Он качнулся, когда я задела его плечом, проходя мимо. Я взглянула назад и увидела, как он усмехается, глядя в пол. Наверняка он много раз играл в эту игру, но я решила, что со мной номер не пройдет.

Я потянула Деб за собой, и она подчинилась, хотя и была сбита с толку. Она оглянулась на Джоша, потом недоуменно уставилась на меня.

– Эйвери, что с тобой? – спросила она с негодованием. – Ты только что пожирала влюбленным взглядом Розенберга!

– Я более свободен, чем Роз! – крикнул Джош. – И возможно, я более и в других отношениях.

Я хихикнула, причем слишком громко. Было не так уж и смешно. Парень острил, как двенадцатилетний, но я настроилась на флирт и не смогла остановиться. Я и раньше встречала Джоша в больнице, хотя он был новый человек у нас в отделении и, как мне говорили, вообще в городе. Сначала я про себя называла его Мак‑Бабником, а теперь он спас меня после аварии. Это что‑то да значило. Между нами возникла особая связь, и мне хотелось, чтобы он спас меня снова. Только вот от чего? Возможно, от тринадцатимесячной засухи?

– Вот увидишь! – не унимался он. – Я по‑прежнему жду, что вечерком мы выпьем виски и составим список вещей, которые ненавидим.

Открывая дверь на улицу, я обернулась:

– А кофе не будет?

Джош протянул руки:

– Принесу, если хочешь, солнце. Принесу все, что пожелаешь.

– Успокойся, Джош. Я не в твоем вкусе.

– Это точно, – приосанился он.

Еще несколько минут назад он нервничал и был расстроен, а теперь казался вполне довольным собой. От того, как быстро восстановилась его уверенность в себе, я, наоборот, почувствовала себя менее уверенно.

Чуть помедлив, я толкнула дверь и окунулась во влажный воздух теплой летней ночи. На улице было не меньше тридцати пяти градусов, но под мокрой одеждой меня пробрала дрожь. Пока Деб искала в сумочке ключи от машины, я кое‑как собрала волосы в пучок.

– Знаю, о чем ты думаешь, – сказала я возле дверцы.

Красная «киа рио» была куплена всего лишь год назад, но ее уже «поцеловал» белый «бьюик», не успевший вовремя затормозить. Они обменялись частичками краски, на корпусе машины Деб осталась небольшая вмятина, заднее крыло слегка покосилось.

– Ты когда‑нибудь ее отремонтируешь?

Миндалевидные глаза Деб расширились, она подняла брови:

– Может, поговорим о том, как выглядит сейчас твой «приус»?

– Меткий удар, – сказала я, оглядывая парковку. – Продолжай в том же духе!

Наконец звякнула сигнализация, и дверцы синхронно открылись. Мы уселись в тесный салон. Деб вставила ключ в замок зажигания и, прежде чем повернуть его, сказала:

– Я этого не говорила, но я рада, что с тобой все в порядке. Ты меня до смерти напугала.

Я улыбнулась: меня тронула эта нетипичная для подруги сентиментальность. Но улыбка сползла с моего лица, когда Деб добавила:

– Я подумала: кто же будет выходить вместо меня на дежурство? Кто будет приносить мне мороженое, когда я болею? Кто будет вместе со мной прикалываться над Майклз?

– Ты самый настоящий мешок с дерьмом!

– Ага. И все‑таки я куплю тебе упаковку пива, чтобы отпраздновать твое возвращение с того света и влюбленность в Мак‑Бабника.

– Ты не должна его так называть.

Деб задним ходом выползла со своего парковочного места. Выезжая на дорогу, ответила:

– Не должна, но буду.

 

Глава 4

Джош

 

Не хотелось этого признавать, но боль в мышцах все же сильно осложняла работу. Тем не менее после смены я почему‑то отправился не домой отдыхать, а в отделение экстренной помощи больницы Святой Анны. Каждый шаг был мучением, но эти страдания возмещались возможностью увидеть медсестру Джейкобс. А она как будто и не думала страдать. Наше столкновение, неожиданно для нас обоих, все изменило.

Еще никогда мне не приходилось так стараться, чтобы закадрить девчонку, и отчасти в моих нынешних трудностях был виноват Куинн: его фокусы в баре произвели на Эйвери, мягко говоря, не лучшее впечатление. Я взглянул на него: он до сих пор дрых с похмелья у меня на диване.

Я ухватил его за лодыжку и потянул. Он бухнулся на пол.

– Черт! – пробормотал Куинн, глядя на меня чуть приоткрытым правым глазом. – Что за фигня?!

– Подъем! Вечеринка закончилась!

Он со стоном встал на четвереньки и только потом поднялся:

– Такое ощущение, будто меня сбила машина.

– Забавно. А знаешь, кто действительно попал в аварию?

Я ткнул себя пальцем в грудь и поморщился: невероятно, но даже такой пустяк причинил мне боль. Я не был слабаком и большую часть свободного времени проводил в спортзале. После разборки на заднем дворе школы в седьмом классе я понял, что лучше сбрасывать лишние эмоции при помощи тренажеров и штанги, чем ввязываться в потасовки и однажды попасть в отдел для несовершеннолетних правонарушителей.

– Вот этот парень, – уточнил я. – И он почему‑то не напился до бесчувствия, не выставил себя полным идиотом и не завалился в спячку на целые сутки.

– Видно, просто не старался. – Наградив меня кривой ухмылкой, Куинн прошлепал на кухню и открыл холодильник. – Надо бы подкупить жратвы, приятель. Кто же так принимает гостей?

– Ты не гость. Кстати, если бы я жил у матери в подвале, то позаботился бы о собственных продуктовых запасах.

– Я просто живу с ней в одном доме. И ни в каком не в подвале.

– Она стирает твои трусы?

– Вопрос неуместен.

– Ну и фиг с тобой. Сейчас я переоденусь, а потом мы пойдем в «Тутиз» и купим яиц.

– На твои деньги?

Стиснув зубы, я бросил в корзину для грязного белья рубашку с кофейным пятном.

– Просто пошевеливайся, и все.

– Ладно, ладно, – ответил Куинн, натягивая джинсы. – Какой ты злобный!

Я вздохнул:

– Постарайся сегодня не говорить глупостей особям женского пола.

– А, так ты все еще сердишься из‑за Джейкобс?

Я выдернул из петель ремень, сложил его вдвое и грозно уставился на Куинна. Он поднял руки:

– О’кей. Ты прав. Я облажался. Просто разнервничался и решил глотнуть жидкой храбрости.

– Ты глотнул ее столько, что превратился в жидкого осла.

– Ну, не так уж я был плох.

– Сначала ты утверждал, что Эйвери – с севера, а потом выблевал на асфальт суши и изюм.

Куинн повертел головой, пытаясь припомнить события прошлой ночи:

– Черт!

– Вот и я о том же. – Мне вспомнилось, какое у Эйвери было лицо, когда она распрощалась со мной в больничном коридоре. Ей удалось взять верх, и она это знала. – Одевайся давай.

 

* * *

 

Слопал я столько, что хватило бы на небольшую деревню. Теперь я хотел только спать. Куинн не вернулся ко мне, а затащил меня к своей матери, чтобы задобрить яблочным пирогом. Мы помогли ей поднять на третий этаж спальный гарнитур, который она купила в магазине подержанной мебели.

– Старик, с тобой точно все в порядке? – Прислонясь к кухонной столешнице, Куинн уминал здоровенный кусок пирога.

– Жить буду.

Мой приятель только покачал головой. Он знал, что няньки мне не нужны. Несмотря на частые проколы, Куинн был хорошим парнем.

– Какие планы на вечер, мальчики? – спросила его мать, протягивая ему салфетку и стакан молока.

Я чуть не прыснул со смеху: в присутствии мамочки, вспыльчивой итальянки, Куинн становился совершенным размазней.

– У меня есть кое‑какие дела. – Я махнул рукой и направился к двери. – Спасибо за пирог, миссис Чиприани.

Мой друг кивнул, не отрываясь от процесса поглощения пищи.

Чуть не валясь с ног от усталости, я вышел из старого кирпичного многоквартирного дома и поплелся в «Зуб за зуб» – маленький тату‑салон, который видел каждый день по дороге на работу и надеялся, что долго не появится повод посетить это заведение. Однако имелось у меня что‑то вроде суеверия, ритуала. Звякнув дверным колокольчиком, я вошел; сквозь очки в темной хипстерской оправе на меня глянул человек с ирокезом на голове. Рисунков и надписей на нем было не меньше, чем на газетном листе.

– Парень, я уже заканчиваю. Скоро освобожусь. Выбери пока, что будем набивать.

Он провел полотенцем по руке клиентки, размазав капельку чернил по молочно‑белой коже. Я кивнул и подошел к стене, на которой, как в картинной галерее, висели рисунки, традиционные и более современные. Но мне не хотелось ничего особенно креативного. Для меня татуировки были как отметки на информационной доске. Я делал их, когда мне удавалось ускользнуть от смерти.

Поглубже засунув руки в карманы, я стал бродить по холлу, наблюдать. Увидел обнаженную женскую грудь – посетительница демонстрировала ее сотрудникам салона, беспокоясь, не подхватила ли она инфекцию, когда в сосок вдевали кольцо.

Касса захлопнулась, и татуировщик пригласил меня:

– Извини, что пришлось ждать.

Я развернулся и подошел к столу. Под стеклянной крышкой были разложены всякие стразы, цепочки и тому подобные безвкусные побрякушки.

– Выбрал образец?

– Сейчас покажу. – Я завел руки за голову и стянул с себя футболку. Монетка на цепочке упала мне на грудь. – Вот. – Я показал девять тигриных полос на ребрах. – Пора сделать еще одну полоску.

Мастер обошел стол и наклонился ко мне, чтобы лучше рассмотреть рисунок. Когда он снова выпрямился, я заметил, что он гораздо худощавее меня, но на несколько дюймов выше, хотя и мой рост – шесть футов.

– Надеюсь, ты не убитых считаешь? В таких случаях обычно выбирают слезу или несколько точек.

Татуировщик кивком указал на свое рабочее место.

Я рассмеялся:

– Нет, я считаю случаи, когда сам оказался на волосок от смерти.

– А я думал, только у кошек девять жизней. Видно, любишь ты искушать судьбу. Садись и расскажи.

Я плюхнулся в черное кресло, похожее на те, что стоят у зубных врачей, и описал случай с Эйвери. Конечно, я бывал и в более опасных передрягах. На этот раз все, в общем‑то, вышли из воды сухими, но я боялся, что будет продолжение. Я содрогнулся при мысли о том, как Эйвери на моих глазах чуть не рассталась с жизнью. Это воспоминание мучило меня – как будто мне мало было картинок того дня, когда погибла моя сестра. Казалось, я с детства притягивал несчастья, и на меня накатывало чувство вины, когда я думал о том, как это эгоистично – всюду ходить за Эйвери. Ведь мое присутствие могло навлечь на нее новую беду.

Свою первую полоску я заработал в семь лет, хотя татуировку сделал в семнадцать. Мое проклятие заявило о себе, отняв у меня одного из самых дорогих мне людей. После этого моя жизнь стала нелепой и бесцельной.

 

* * *

 

– Можно, я возьму Кейлу с собой на рыбалку? – спросил я у мамы, когда она месила тесто для праздничного пирога: моей сестричке исполнялось три года, и наши родственники должны были съехаться на ужин со всего округа Либерти.

– Кейла! – крикнула мама и провела по лбу тыльной стороной руки, оставив на нем мучной след.

Сестренка показалась из своей комнаты и, топая, стала спускаться по лестнице. Ее маленькая ручка сжимала лапу желтого плюшевого медведя Оливера.

– Ты дашь мне пирога?

– Попозже, милая. Я позову тебя, когда он будет готов. А пока иди поиграй с братом. Джош, приглядывай за ней как следует.

Кивнув в ответ на мамин строгий взгляд, я взял Кейлу за свободную руку и повел к задней двери. Мне не нужно было напоминать, чтобы я смотрел за сестрой.

Выйдя во двор, мы оба во весь опор побежали к лодочным мосткам (наш участок в Джорджии выходил на пруд). Кейла остановилась, как только носки ее теннисных туфель коснулись первой доски.

– Давай, ты уже большая девочка и можешь рыбачить. Учить тебя буду я, потому что папа занят.

Я взял две палочки, над которыми трудился целый день. К концу каждой была привязана старая леска и пластиковая наживка. Одну я протянул сестренке, и она улыбнулась от уха до уха.

– Идем, – позвал я и зашагал по мосткам.

За моей спиной раздавались мелкие частые шажки.

Мы сели, свесив ноги над водой. Жарко светило южное солнце. Поймать нам ничего не удалось: я знал, что мама рассердилась бы, если бы я взял для своих удочек отцовские крючки. Но сестренке это не было известно, и она все равно осталась довольна.

– Хочу есть, – сказала Кейла, надув губки.

Теплый ветер растрепал по ее лицу темные кудряшки, доходившие до плеч. Я обернулся: наш дом стоял совсем близко, за деревьями. Малышка могла пару минут посидеть одна, а я бы быстро сбегал в кладовую и обратно.

– Присмотри за моей удочкой, а я принесу нам крекеров.

Кейла кивнула. Передав ей свою палку, я встал и отряхнул штаны.

– Только сиди спокойно. Не танцуй и не прыгай, пока я не вернусь. Просто держи удочки.

Кивнув еще раз, она подняла на меня большие сияющие глаза. Ее личико, уже слегка порозовевшее от солнца, казалось очень счастливым.

– Заодно принесу тебе панамку, – добавил я и побежал через двор в кухню, радуясь тому, что скоро приедут гости.

Мама вздернула бровь и, не отрываясь от готовки, предупредила:

– Никакой синтетической гадости!

– Знаю, мама.

Схватив с полки коробку печенья, я открыл холодильник. В этот момент скрипнула передняя дверь: отец пришел с работы.

– Где моя именинница? – громко спросил он.

По голосу было слышно, что папа устал, но он все равно улыбался, чтобы порадовать Кейлу.

– На заднем дворе, играет, – ответила мама.

Наклонившись и поцеловав ее в щеку, отец посмотрел в окно:

– Где? На качелях никого нет.

– Она у пруда, папа. – Поднявшись на носочки, я показал пальцем на деревянные мостки. – Мы рыбачим.

Улыбка медленно сошла с моего лица: я искал взглядом сестру, но на досках валялся только желтый плюшевый мишка.

– Джон… – вопросительно проговорила мама, обращаясь к отцу.

Тревога сделала ее голос каким‑то тяжелым.

– Я сказал ей, чтобы сидела спокойно, сказал, что скоро приду… – пробормотал я.

– Господи! – произнесла мама.

Отец уже вышел за дверь.

– Ее там нет! – вскричал он, бросаясь к воде через двор.

Миска выпала из маминых рук, и тесто для пирога забрызгало дверцы шкафчиков. Мама побежала за папой, а я беспомощно стоял и смотрел в окно. Казалось, что с того момента, когда они выскочили из дома, прошла целая жизнь. «Ох и попадет же девчонке за то, что не послушалась меня! – думал я и, чувствуя, как сводит живот от волнения, ждал, когда покажутся перепутанные темные кудряшки сестры. – Надеюсь, папа все‑таки разрешит ей есть праздничный пирог. Если не разрешит, скажу, что это я во всем виноват. Не хочу, чтобы сестренка осталась без праздника».

На поверхности пруда показалась голова отца, по воде разошлись темные круги. И тут я увидел Кейлу. Папа держал ее маленькое тельце так, будто она снова стала младенцем. Мама, выбежавшая из дома босиком, едва не соскользнула с мостков, беря девочку из рук отца, чтобы он мог подтянуться и влезть на старые доски.

Мою сестру положили на траву, папа стал яростно нажимать ей на грудь. Время от времени мама переставала плакать и наклонялась к лицу Кейлы. У меня по телу пробежал озноб. Я затрясся, поняв, что что‑то не так: сестренка не притворяется, родители испуганы. Я никогда раньше не видел отца испуганным – даже тогда, когда два года назад, на Хэллоуин, Рэдли устроили у себя в гараже дом с привидениями.

– Ну давай же, Кейла! – пробормотал я себе под нос и, не в силах больше ждать, неловко дернул ручку задней двери.

Несясь по двору, я чувствовал, что должен что‑то сделать, как‑то помочь сестре. Но когда я подбежал к пруду, мама уже рыдала, закрыв лицо, а отец, поникший, сидел рядом. Его руки лежали на коленях, с подбородка капала вода.

– Папа, с ней все в порядке?

Он не ответил.

– Что я могу сделать? – спросил я, чувствуя, как меня обступает нечто ужасное. – Папа! Что я могу сделать?

Отец не выдержал, и его плач слился с маминым. Я опустился на колени и взял холодную ручку сестры:

– Кейла, все будет хорошо.

Мама взвыла. Я молча думал, чем бы помочь малышке, но не знал, чего ей нужно. Все мы, трое, сидели возле Кейлы, совершенно бессильные. Ее милые мокрые кудряшки рассыпались по траве. Я ждал, когда она проснется, и слезы жгли мне глаза, потому что в глубине души я уже понял: она не проснется никогда.

– Кейла? – произнес я в последний раз, отирая лицо рукой.

Я не знал, почему мы не смогли спасти мою сестренку, но пообещал себе, сидя над ее телом, что больше не позволю себе быть беспомощным.

 

* * *

 

Я вернулся в свою квартиру с новой татуировкой, залепленной пластырем. Ужасно хотелось несколько часов поспать. Я знал, что Куинн скоро опять позвонит, пытаясь вытащить меня на очередную вечеринку. Честно говоря, я был не прочь ненадолго выпасть из реальности. В последнее время во мне проснулись воспоминания, которые я старался подавлять. Еще раз мысленно пережив смерть Кейлы, я меньше всего хотел, чтобы в памяти воскресло все остальное.

Повалившись на свою двуспальную кровать и закрыв глаза, я застонал: Декс запрыгнул на меня, потоптался по животу и уткнулся мне в бок. Я проспал полных четыре часа и проснулся, вспотевший от жара щенячьего брюшка. Удивительно, что такое мелкое существо грело, как электрическое одеяло. Я стянул одежду и вяло поплелся в ванную, чтобы принять теплый душ.

Пока я наносил мазь на новую тигриную полоску, от Куинна пришло сообщение. Он прислал мне фото с вывеской бара «Дыра на углу» и еще одно изображение. Я несколько секунд изучал его, прежде чем понял, что это затылок Эйвери, и, усмехнувшись, отписал: «Сейчас буду. Только переоденусь».

Выйдя на темную улицу, я зашагал так быстро, что даже сам застыдился. Здесь, на севере, мне нравилось одно: бары работали по воскресеньям. А вообще‑то, Пенсильвания – странный штат, где спиртное продают только в кабаках да в государственных магазинах. Не купишь упаковку пива на заправке, как у меня дома, в Джорджии.

В «Дыре на углу» собралась обычная публика: отдежурившие врачи и медсестры, еще какие‑то полуночники и просто местная пьянь. Я кивнул Куинну. Он приветственно поднял свою бутылку и взглядом указал влево. Повернув голову, я увидел Эйвери: она рассмеялась над словами Деб и, заправив волосы за ухо, прикусила губу, чтобы сдержать широкую улыбку. Я смотрел на нее и не мог оторваться. Наконец Куинн шагнул в поле моего зрения:

– Не хочу показаться говнюком, но брюнетка моя.

Я посмотрел на Деб из‑за его плеча. Она продолжала самозабвенно болтать с Эйвери, а та была как будто не слишком увлечена разговором и украдкой поглядывала на меня.

– Вперед, дружище!

Я похлопал Куинна по спине и направился к барной стойке, сдерживая смех: Деб была не девушка, а шаровая молния наподобие миссис Чиприани, но, возможно, только женщины этого типа и могли держать моего приятеля в узде.

Облокотившись на стойку, я показал официантке по имени Джинджер два пальца. Она кивнула, достала из холодильника два «Будвайзера» и сковырнула крышечки.

– Присмотришь сегодня за этим засранцем? – Она кивнула в сторону Куинна.

Он буркнул что‑то неподобающее и взял пиво. Джинджер развернулась, взмахнув у него перед носом крашеными каштановыми волосами, и его ухмылка расползлась еще шире.

– Постараюсь. – Я вытащил из заднего кармана кошелек и выложил на стойку две двадцатидолларовые бумажки. – Еще я хотел бы угостить тех двух леди. Как обычно.

Джинджер посмотрела на меня, выгнув бровь, и приготовила две порции коктейля из виски со сливочным ликером. Я поднял свою бутылку пива, глядя на Эйвери. Она одобрительно улыбнулась. Деб взяла свой стакан, провела кончиком языка по губам и, подмигнув моему напарнику, одним махом проглотила напиток.

– Кажется, я ее сегодня бацну, – пробормотал Куинн. – А как насчет подружки и тебя?

Язык у него уже начинал заплетаться.

– А мы с ней уже бацнулись, не помнишь? – рассмеялся я.

Я почувствовал, как свежая татуированная полоска трется о ткань рубашки, и вспомнил момент, когда мне, вообще‑то, было не до смеха.

Тяжелое чувство никуда не делось: продолжая общаться с Эйвери, я подвергал опасности нас обоих. Она могла получить новую травму, причем более серьезную, и это бы меня сокрушило.

 

Глава 5

Эйвери

 

Деб не переставая трещала о том, как Куинн пялится на нее через барную стойку. Но я половину пропускала мимо ушей: играла живая музыка, перед глазами маячил Джош Эйвери в облегающей футболке и с предутренней щетиной на щеках. Этот парень угостил меня коктейлем и теперь мог в любую минуту подойти – с улыбочкой трахни меня, которую я много раз видела на его лице, когда он заигрывал с другими.

Было стыдно, что я позволяю играть с собой в эту игру, хотя наперед знаю каждый ход донжуана. Как многие девчонки до меня, я готова была поверить, будто теперь он изменится: прекратит бегать за женщинами, полюбит меня всем сердцем и будет хранить верность, пока смерть не похитит кого‑либо из нас, а может, даже после. Надоело быть одной и мучиться в ожидании нового романа, хотя бы короткого.

Я взглянула на Деб. Сколько себя помню, я предпочитала большим компаниям тесный кружок близких друзей, но время шло, и кружок этот менялся, становясь все меньше. Не знаю, было ли со мной что‑то не так, или я просто становилась мудрее.

– Деб, я рада, что ты здесь.

Она фыркнула:

– Вообще‑то, это я тебя сюда привела, забыла?

– Ты знаешь, о чем я.

После смерти родителей я очень отдалилась от школьных друзей. Мне стало невыносимо слушать, как Шари жалуется на мать, которая не хочет покупать ей платье для предстоящей тусовки, а Эмма – на деспотические замашки отца. У меня теперь были другие заботы: оплатить похоронные счета, вступить в наследство, снять себе квартиру, попасть в медицинское училище.

С Деб мы подружились во время учебы и стали еще ближе, когда нас обеих приняли на работу в отделение экстренной помощи. С другими сокурсницами мы постепенно перестали поддерживать отношения по той или иной причине: Хетер обманула мужа, попалась и свалила вину на незамужних подружек, в результате чего ей пришлось проводить все свободное время в обществе семейных пар. Элизабет, будучи простой студенткой, любила дизайнерскую одежду и дорогие машины. Когда она начала просить денег, чтобы заплатить долги, мы с Деб решили, что дружба с ней нам не по карману. Шэй умела нас рассмешить, любила повеселиться, но каждую неделю с ней приключалась какая‑нибудь драма: ей казалось, что она беременна, ее преследовали бывшие бойфренды, кто‑нибудь обижал. В нашей жизни было слишком много сложностей, чтобы еще и общаться со столь сложными людьми. Поэтому Деб и я оборвали связь с ними. Но друг за друга мы держались крепко.

Расставание со старыми друзьями далось мне легко: потеряв родителей, я едва замечала менее тяжелые потери. Я даже стала беспокоиться из‑за того, что слишком легко отпускаю людей от себя.

– Очнись, а то я тебе глаз на жопу натяну!

Я сморщилась от отвращения:

– Как грубо!

– Вернись в реальность.

– То есть?

– Я не позволю тебе мучить себя из‑за всякого безобразия в прошлом, которое от тебя не зависело.

Я улыбнулась: Деб поняла, что я плутаю в грустных воспоминаниях, – и прибегла к своему любимому методу. Он всегда срабатывал. Деб знала меня, а я знала ее.

Как и следовало ожидать, Джош оставил Куинна возле барной стойки и, пройдя мимо высоких столиков, начал пробираться сквозь толпу к темно‑серому бархатному диванчику, на котором сидели мы. Поднеся свою бутылку к моей, он обворожительно улыбнулся и сделал глоток.

Я была не такой, как все. Просто Джош пока этого не знал.

В тот день, когда я очнулась в больнице, все изменилось. Прежняя Эйвери и близко не подпустила бы к себе такого парня, но теперь собственное эго и представления о приличиях значили для меня меньше.

Джош сел передо мной и указал горлышком бутылки на пирамидку опустошенных стаканов на нашем столе:

– Как вам коктейль?

– Бывает и лучше, – ответила я.

Джош скорчил физиономию:

– Ну почему ты всегда такая вредная? Я еще ни для одной девушки так не старался. Ты ранишь мое и без того хрупкое эго, – пошутил он, прижав руку к сердцу, как будто его пронзила стрела.

Я усмехнулась:

– Вот и прекрасно.

Джош заслужил свое прозвище. Мак‑Бабник просто переспал бы со мной, но с Джошем Эйвери мы неспроста пережили ту аварию. Я не знала, ради чего мы уцелели в столкновении с грузовиком, но точно не ради одной ночи. Что бы это ни было: судьба, божественное провидение или просто везение, – я хотела знать, почему именно мы оказались на том месте в то время.

Джош подсел ко мне поближе, явно заинтригованный:

– Так ты говоришь, нам стоит попробовать?

– Я говорю, что попробовала твой коктейль. – Я приподняла стакан. – Он был так себе. Повышай ставку.

Его серые глаза сверкнули.

– Вызов принят.

Усмехнувшись, я потянула бутылку ко рту, но вдруг застыла: возле бара стоял доктор Розенберг и рядом с ним Майклз. Она все еще была в медицинской форме; волосы, собранные в дикий огненно‑рыжий хвост, колыхались над головой, когда она говорила. Доктор почти на нее не смотрел и, судя по всему, чувствовал себя неловко. Хорошо. Она уговорила его выпить после работы! Майклз славилась приставучестью, а Розенбергу, наверное, надоели упреки в высокомерии. Я вздохнула, ненавидя себя за желание оправдать его. Осторожнее, с пьедестала, на который возводились мною мужчины, подобные Розенбергу, можно и упасть!

Джош тоже замолчал и обернулся посмотреть, что приковало мое внимание. Потом снова поглядел на меня, и мои щеки вспыхнули.

– У тебя с ним интрижка? – Джош с очевидным раздражением махнул рукой в сторону Розенберга.

Я не ожидала прямого вопроса и ответила, запнувшись:

– Господи, нет, конечно! Он ведь женат!

Видимо, Джош был из тех, кто никогда не подслащивает даже самых горьких пилюль.

– Тогда что?

Я нахмурилась. Он поднял руки и пожал плечами:

– Не то чтобы я это одобряю, но врачи иногда заводят шашни с медсестрами. Ничего сенсационного в этом нет.

– Доктор Розенберг – порядочный человек. Он не станет обманывать жену.

– Тогда все ясно.

Складка у Джоша на переносице разгладилась, он облегченно вздохнул.

– Что ясно?

– Ясно, почему этот врач так тебе нравится. Он безопасен. Думаешь, будто он не может ответить на твои чувства, а значит, бояться нечего.

Я посмотрела на Джоша, прищурившись и облокотившись на диванную подушку:

– Любопытно, доктор Эйвери. Продолжайте разбор.

– Очевидно, у тебя какие‑то проблемы, связанные с отцом.

– А у кого их нет?

Это было прямое попадание. Я постаралась припомнить, сколько лет прошло с того дня, когда я в последний раз хотя бы словом перемолвилась со своей теткой. Следующий выстрел последовал незамедлительно:

– Тебе нравлюсь я.

– Промазал.

– Ничего подобного! – отрезал Джош, приподняв брови, и отхлебнул из бутылки.

– И это предположение, конечно же, вписывается в концепцию о моей склонности к безответной любви.

– Так ты в Розенберга влюбилась? – Он даже не попытался скрыть отвращение.

– Нет, я этого не говорила.

– Тогда перестань на него пялиться.

Я заморгала, поймав себя на том, что и правда опять смотрю на доктора.

– Я не на него, а на Майклз…

– Потому что она с ним, и ты ревнуешь.

– Я не ревную, а… возмущена. Может, он и нравится мне самую малость, – когда я это сказала, Джош дернулся, – но я никогда бы не позволила, чтобы мое увлечение во что‑то переросло, а Майклз только этого и хочет.

Джош понаблюдал за ней с минуту, а потом вынес вердикт:

– Да, она ни перед чем не остановится. Но Рози – большой мальчик, и не тебе за него решать.

– Он любит свою жену.

– Тогда почему он сейчас не с ней? Даже любящие мужья иногда изменяют женам. Мужчины – животные, Эйвери. Тот, кто семь лет трахает одну и ту же женщину, всегда готов уделить немножко внимания какой‑нибудь симпатичной телочке, которая едва успела отпраздновать совершеннолетие.

– Не суди обо всех по себе, – фыркнула я. Доктор Розенберг снова возвысился в моих глазах. – Он не такой.

– Влей в него пару стаканов, и убедишься, что именно такой. Все мы живые люди.

Вспышка разноцветных огней осветила бар, и я увидела, как Деб, хихикая, обнимает Куинна. Я даже не заметила, когда она встала с нашего диванчика. В «Дыру на углу» набилось полным‑полно народу. На деревянном танцполе размером десять на десять футов вплотную друг к другу топтались смеющиеся и целующиеся парочки. Молодые женщины и мужчины знакомились, влюблялись… А мой рыцарь в сверкающих доспехах сидел передо мной и толкал речь в защиту супружеских измен. «Может, он просто циник? Из тех, кто носит шапочку из фольги, чтобы защитить мозг от вредных воздействий?» – подумала я, заглянув в длинное горлышко бутылки, и нахмурилась:

– Не все мужчины так безнравственны, как ты.

– Я никогда никого не обманывал, – обиженно ответил Джош.

Я посмотрела на него с сомнением:

– Потому что у тебя никогда ни с кем не было ничего серьезного.

– Да. Я не завязываю отношений, если не готов к ним. Или лучше связаться с кем‑то, да еще и блудить?

Я сделала глоток и сказала:

– Ты мне… нравился. Секунды две. Пока не раскрыл рот.

Джош засмеялся и тоже отхлебнул из бутылки:

– Это потому, что ты меня не слушала. Ты из тех тело… – Я вытаращила глаза, и он поправился: – Из тех девушек, которые слушают, чтобы ответить, а не чтобы понять. Но я на тебя не в обиде. Для тебя это естественно, раз ты носишь юбку.

– Я не ношу юбку.

– Не важно. Дело в том, что под ней. – Джош подался вперед и понизил голос: – Если б ты меня туда пустила, может, я узнал бы тебя получше.

Я расхохоталась:

– Обычно такие шуточки прокатывают?

Высокомерная ухмылка сползла с его лица. Я отыскала взглядом Деб, но она даже не смотрела в мою сторону. Толку от нее как от подруги сегодня было мало.

– Давай потанцуем, – предложил Джош.

Я посмотрела на него, ожидая, что сейчас он скажет: «Шучу», но он не шутил. А я на этот раз не сообразила, как его остроумно отбрить. Он встал и подал мне руку.

– Ну не под это же, – кивнула я в сторону музыкантов, которые играли что‑то из альбома Элли Голдинг.

Посмотрев на солистку, Джош поднес два пальца к губам, набрал в легкие воздуха и свистнул так, что заглушил и музыку, и шум толпы. Потом указал на меня, певица кивнула своим ребятам, и мелодия плавно перетекла в более медленную.

– Ты ее знаешь? – спросила я.

Он пожал плечами:

– Я всех знаю.

Я встала и пошла за ним на танцпол. Он скользнул ладонью по моей спине и прижал меня к себе. Сквозь тонкую ткань кофточки я ощутила его тепло. Второй рукой он нежно обхватил мою и, медленно покачиваясь в такт музыке, стал напевать «At Last» Этты Джеймс. Мое напряжение растаяло.

– Мне нравится эта песня, – сказала я, когда Джош дотронулся щекой до моего виска.

– Хорошо, потому что теперь это наша песня.

– Наша? – Я улыбнулась.

– С этого момента – да.

Я подняла глаза: такого Джоша Эйвери не хотелось отпускать. Он смотрел на меня, будто желал получить прощение, которое могла дать ему только я, единственная из всех женщин.

– Ты бы мне нравился, если бы всегда был таким.

– И ты бы мне нравилась, если бы всегда была такой.

Я сжала губы, сдерживая улыбку. Джош хотел что‑то сказать, но как будто передумал.

– Ты чего? – спросила я. Он покачал головой. – Да ладно, давай смелей.

Когда он, вздохнув, совсем чуть‑чуть повернул голову, его губы коснулись моей щеки, и от этого легкого прикосновения я закрыла глаза.

– Я тут подумал… Может, мы на все наплюем, расслабимся и поиграем в свое удовольствие?

Я отклонилась, изучая лицо Джоша, и заметила в его глазах легкое напряжение.

– Первый ход за тобой, – сказала я неуверенно.

Он перестал танцевать, посмотрел на меня и, подумав, спросил:

– Поужинаем завтра?

– Жареные крылышки с перцем чили, стриптиз и все такое?

Джош поглядел в потолок и громко вздохнул:

– Вообще‑то, я предпочитаю без перца, но для тебя готов сделать исключение.

Уголок его рта пополз вверх. Я тоже невольно улыбнулась, хотя попыталась выглядеть строго.

– Хорошо.

– Серьезно?

Очевидно, он ожидал другого ответа, но я не была дурой. Была только упрямой. Радовало, что мне удалось удивить такого записного ловеласа. К тому же сейчас он казался иным, не тем, за кого я раньше его принимала.

– Завтра мне в восемь вставать, – улыбнулась я и, оставив Джоша на танцполе одного, жестом показала Деб, что ухожу.

– Эйвери, – приветливо сказал доктор Розенберг, подойдя ко мне.

Увидев меня, он словно почувствовал облегчение.

– Здравствуйте, доктор.

– Здесь я просто Рид. – Он огляделся по сторонам, а когда опять посмотрел на меня, я заметила в его глазах что‑то особенное, но после танца с Джошем внимание Розенберга уже не было мне так приятно, как раньше. – Я надеялся вас здесь отыскать.

Я бросила быстрый взгляд на Джоша, который, сжав губы в прямую твердую линию, внимательно наблюдал за нами. Потом я кивнула и вежливо улыбнулась:

– Рада была вас встретить.

С этими словами я пошла к выходу, все еще чувствуя телом прикосновение Джоша. Подруга взяла меня под руку:

– Джош лыбится. Во весь рот. Как восьмилетний ребенок рождественским утром.

Я тоже не сдержала улыбку.

– А Куинн смотрит мне вслед? – спросила Деб.

Я обернулась: он стоял у барной стойки и на его физиономии читалось разочарование.

– Ага. Раздавлен. Жаль, ты не бросила где‑нибудь здесь свой обделанный кед, как сбрендившая Золушка.

– Куинн дал мне свой номер. Пни меня, если я спьяну решу отправить ему эсэмэску. Куда мы теперь?

– По домам. Завтра у меня десятичасовая смена, а потом свидание. Мне нужно восемь полных часов сна.

Деб отключила сигнализацию и отперла дверцы машины.

– Сколько ты выпила? – спросила я, прежде чем взяться за ручку.

Деб пожала плечами:

– Только тот коктейль, которым нас угостил Джош. Так свидание с ним или это доктор закидывает к тебе удочку?

Я поежилась:

– Я согласилась встретиться с Джошем, просто… Ну, не знаю… Чтобы он от меня отстал.

Обрисовав наш план в несколько искаженном виде, я постаралась сдержать глупую улыбку.

– Чтобы он от тебя отстал? Да я бы на твоем месте не возражала, если бы он схватил меня, как горилла – Эмпайр‑стейт‑билдинг. – Деб подвигала бедрами, и я смущенно отвернулась. – Он тебе действительно нравится, – сказала она, дразня меня и в то же время удивляясь. – Вообще‑то, это классно, только мне казалось, ты его не переносишь…

Я села в салон и, подождав, когда Деб тоже сядет, ответила:

– Сама не знаю, в чем дело. Видимо, то, что он вытащил меня из расплющенной машины и держал на руках, пока не приехала «скорая», изменило мое отношение к нему.

– То есть, – скептически произнесла Деб, – его упругая задница тут совершенно ни при чем?

– А почему мы все еще здесь? Мне нужно скорее добраться до дома и решить, что я, черт возьми, завтра надену.

– Зачем? Ты ведь его продинамишь? – сказала Деб, заводя машину и включая плейер. – Ты всегда динамишь парней.

– Не в этот раз.

Но мои слова ее не убедили.

– Спорим на двадцать баксов: в половине восьмого ты ему позвонишь и скажешь, что приболела. Ты же ненавидишь свидания. Сейчас ты под впечатлением от Мак‑Бабника, но завтра в последний момент опомнишься, и у тебя приключится понос.

Я вздернула подбородок:

– Ладно. Двадцать баксов так двадцать баксов. Я пойду на это свидание, как бы ни трусила.

Выезжая с парковки, Деб прищелкнула языком:

– Можешь отдать мне деньги прямо сейчас.

 

Глава 6

Джош

 

Договорившись с Эйвери о встрече, я был слишком взвинчен, чтобы заснуть, и потому сразу стал готовиться к свиданию.

За домом, в кирпичном гараже, слегка накренившемся влево, стояла Мейбелин – моя машина. Побитая и исцарапанная, все‑таки она уцелела, в отличие от спичечного коробка Эйвери. Старые мощные автомобили гораздо прочнее современных, которые мнутся легче бумаги. Я каждый день видел подобные аварии, и далеко не всем везло так, как Эйвери. Эта девушка родилась в рубашке или… Я нащупал под футболкой пенсовую монетку, которую подобрал на полу в машине прямо перед столкновением.

Присев на корточки, я провел рукой по зеленоватой полоске, оставшейся на переднем левом крыле от соприкосновения с «тойотой приус». «Что она с тобой сделала?» – пробормотал я, старательно счищая частички краски, и, тяжело вздохнув, встал. Наши с Эйвери машины как будто породнились. Они были очень друг на друга не похожи, но авария их объединила. Я мог взять и перекрасить свою, но мне вроде бы даже нравилась отметина, напоминающая об Эйвери. Во мне самом эта девушка тоже оставила след.

«Похоже, надо прогуляться на свалку и подыскать для тебя новую фару, чтобы не стыдно было идти на свидание», – сказал я своей Мейбелин и, достав из кармана телефон, провел пальцем по экрану, чтобы проверить время. До открытия свалки оставалось еще несколько часов, к тому же я знал, что Бад не начнет разбирать машины, пока не выпьет кофейку со своей подружкой Дасти в магазине Эмерсона. Выехав пораньше, я мог по дороге взять кофе и заодно прихватить сэндвич, чтобы с его помощью заставить Бада шевелиться. На все про все у меня был только один день.

Но я не беспокоился. За прошедшие шесть лет я, можно сказать, собрал свою Мейбелин собственными руками. Я мечтал о ней с детства, и каждый дюйм ее корпуса был мне знаком. Я запросто мог сделать так, чтобы она выглядела как новенькая. Мне всегда нравилось работать руками: чинить вещи и помогать людям. К тому же возня в гараже была для меня дешевой психотерапией: машинное масло и тяжелый труд излечивали почти все.

Покрутив головой, я с наслаждением почувствовал, как разминаются напряженные мышцы шеи. Мое тело все еще ощущало последствия аварии, и я удивлялся: Эйвери ведет себя так, будто у нее совершенно ничего не болит. Эту загадку я надеялся вскоре разгадать.

Самое сложное было распланировать нашу встречу. Вряд ли она ждала от меня многого. Как любой уверенной в себе и рассудительной женщине, ей хватило одного взгляда на мои перепачканные руки и лицо, чтобы сделать неблагоприятный вывод. Но вывод этот был ошибочным.

Я открыл дверцу, сел и повернул ключ. Когда я нажал на педаль газа, двигатель зарычал: значит, машина, слава богу, получила только косметические повреждения.

До места я доехал совершенно спокойно. Бад владел большим участком сразу за чертой города. Филадельфия была близко, но казалась другим миром. Амиши[5] на своих телегах тащились на овощные рынки, не обращая никакого внимания на палящее солнце. Проезжая мимо одной из повозок, я махнул рукой человеку с вожжами. Он кивнул, и его борода коснулась простой рубахи, шитой вручную. На лошади были шоры, позволявшие ей смотреть только прямо перед собой. Поэтому она не испугалась моей машины.

Я сбавил скорость и, проехав три невысоких холма, свернул на узкую грунтовую дорогу, что вела к свалке Бада. Я жил в Пенсильвании недавно, и этот парень оказался из числа первых моих здешних знакомых: в машине у меня текло масло, ночевать было негде. Он разрешил мне спать у него на диване, пока не найду квартиру и работу, чтобы начать все сначала.

– Я думал, ты еще дрыхнешь, – сказал я и, закрыв дверцу машины, направился через пыльный двор к ветхому сараю.

– Сбилась установка фаз распределения. – Бад вытер руки о мятую тряпку и показал на старый «шевроле». – Иди помоги.

Я сел в машину, завел ее и стал ждать сигнала. Бад, выругавшись, захлопнул капот. Я покачал головой и вылез.

– Чего приперся в нашу глушь в такую рань? – спросил мой приятель, даже не глядя на меня.

– Мейбелин не в форме.

Когда мы подошли к моей машине, я наклонился и достал через окно два кофе и завтрак из фастфуда.

– Ни черта себе! Что ты с ней сделал?

Он выхватил у меня стакан и принялся пить, не потрудившись сказать «спасибо». Я подавил смешок, глядя, как кофе течет по его трехдневной щетине на старую серую футболку, на которой и так было предостаточно пятен.

– Она подралась с «приусом».

Бад вытаращил глаза и покачал головой:

– Не хотел бы я видеть, что стало с этим «приусом» после встречи с твоей зверюгой.

– Как думаешь, найдется для меня фара?

– Я скажу Расселу, чтобы подыскал, а ты в следующий раз заберешь.

– Вообще‑то, мне нужно сегодня. Вечером у меня… планы.

– Видать, по уши втрескался, раз перед свиданием наводишь марафет на свою Мейбелин.

Промолчав, я глотнул кофе, чтобы замаскировать усмешку, и обжег губу.

– Ты сам знаешь, где что, – буркнул Бад и, взяв у меня из рук пакет с едой, удалился в полуразвалившийся вагончик на краю участка.

 

* * *

 

Я весь вспотел и перепачкался в машинном масле, но через пару часов Мейбелин снова стояла возле моего дома, похожая на себя. Я влез под душ и застонал, когда на усталое тело полилась холодная вода. Смывая с себя следы тяжелого трудового дня, я думал об Эйвери и предстоящем свидании. Возможно, она будет ко всему придираться, поэтому каждая мелочь должна быть в полном порядке.

Я уже приготовил ярко‑голубую рубашку и темно‑синие джинсы. Итальянских туфель, как у Розенберга, у меня не было, но и мои выглядели неплохо, если их как следует начистить. Побрившись, я стал почти таким, что в самый раз знакомиться с мамой невесты. Почти.

Я быстро собрался и, поставив на пол еду для щенка, вышел. После смены Эйвери будет уставшая, поэтому о танцах не могло быть и речи. А мне ужасно хотелось еще раз почувствовать, как ее тело прижимается к моему.

Черт! Я подъехал к больнице на двадцать минут раньше. Солнце уже исчезло за высокими домами. Приглушенное завывание сирены «скорой помощи» заглушало стук моего сердца. Я что – нервничаю? Раньше я никогда особо не беспокоился о впечатлении, которое произведу на девушку, и нынешнее волнение было мне внове. Я даже подумал, не бросить ли это дело. Но тут на крыльце появилась Эйвери в белом топе на бретельках и в джинсах, подчеркивающих плавные изгибы ее фигуры. Поняв, что отступать поздно, я прислонился к дверце машины, сунул руки в карманы и стал ждать, когда Эйвери встретится со мной взглядом.

Заметив меня, она широко улыбнулась. На щеках появились ямочки. Ребята из «скорой» рассказывали мне, что человек чувствует, если в него попадает молния. Тогда я смеялся, но сейчас мои ощущения были именно такими. Прежде чем подойти ко мне, Эйвери замешкалась, будто тоже думала слинять. Поправив ремешок сумочки, она несколько секунд смотрела на меня, потом заморгала и опустила глаза. Сзади, в двух шагах, я увидел ее подружку. Она заметила, что я уже подъехал, и тронула Эйвери за плечо. Эйвери усмехнулась, Деб что‑то прошептала и громко расхохоталась, попутно вручив ей какие‑то деньги. Эйвери, цокая каблучками на длинных ногах, уверенно зашагала ко мне, но эта уверенность не гармонировала с выражением ее лица. Деб направилась к своей машине. Эйвери в последний раз бросила взгляд на подругу и остановилась в паре шагов от меня.

– Я не была уверена, что ты придешь.

Она посмотрела мне в лицо и наморщила нос, пожалев о собственных словах.

– Деб ставила против меня? – спросил я, глядя на бумажку, скомканную в руке Эйвери.

– Нет, против меня. Она думала, я пойду на попятный.

Кивнув, я прикинул, о чем это может свидетельствовать.

– Тогда давай поехали, пока ты не дала деру.

Я взял ее за талию, подвел к машине с другой стороны и открыл дверцу переднего пассажирского сиденья.

– Кто бы мог подумать, что ты такой джентльмен! – сказала Эйвери, проскользнув в салон.

Я закрыл дверь и заспешил на свое место, с трудом сдерживая себя, чтобы не побежать трусцой – так мне не терпелось начать наш вечер. Заведя машину, я поежился: из колонок грянула «Эй‑си‑ди‑си».

– Переключи, если хочешь, – пробормотал я, протягивая руку к плееру и уменьшая звук.

– Нет, мне нравится эта группа.

Выруливая со стоянки, я чувствовал на себе взгляд Эйвери. Когда мы проезжали мимо Деб, она провела пальцем по горлу, показывая, что меня ожидает, если я обижу ее подругу.

– Так… куда мы едем?

Я прокашлялся и, глядя перед собой, влился в поток машин.

– Ты проголодалась?

Эйвери кивнула.

Я понятия не имел, что ей нравится, но наше свидание могло оказаться первым и последним, поэтому мне хотелось включить в программу все. Эйвери взглянула на заднее сиденье и заулыбалась еще шире:

– Надеюсь, ты не сам готовил?

– Разве ты не видишь, что брови до сих пор при мне?

Когда Эйвери удивленно на меня посмотрела, я опять прокашлялся, внезапно занервничав. Я ехал на свидание с девушкой, которой нравились мужчины вроде Розенберга. Правильно: я должен был удвоить усилия.

– Нет, мэм. Сам я не готовил. Не сегодня.

Мы выехали из города и покатили по деревенским дорогам среди невысоких холмов. Когда я остановился у задних ворот автосвалки Бада, Эйвери напряглась и вытянула шею, оглядывая бесконечные ряды искалеченных машин:

– Я так и знала. Ты привез меня сюда, чтобы убить.

Рассмеявшись, я припарковался и выключил двигатель. Как только мои фары погасли, луч яркого света упал на белую простыню, абы как наброшенную на груду искореженного металла.

– Идем. – Открыв свою дверь, я взял с заднего сиденья таинственную коробку и другую простыню, похожую на ту, что висела перед нами.

Эйвери, поколебавшись, тоже вышла из машины. Я расстелил ткань на клочке травы перед машиной и сел.

– Я подумал, что, раз мы оба не любим, когда чья‑то болтовня мешает нам смотреть кино, это для нас почти идеальный вариант. На целых тридцать акров вокруг ни души.

– Сказал серийный маньяк, – отрезала Эйвери.

Я поджал губы, но обижаться на нее, когда она так на меня смотрела, было трудно.

– Здесь никто не будет разговаривать.

Эйвери моргнула и, кивнув, огляделась по сторонам.

– Ты, Джош, и правда очень предусмотрительный.

Мы помолчали, слушая, как где‑то вдалеке трещат сверчки.

– Погоди, – усмехнулся я. – Еще не все готово. – Когда я вытащил из коробки завернутую в полиэтилен тарелку с пирогом миссис Чиприани, у меня заурчало в животе. – После фильма выберешь себе машину.

– Что? – Эйвери сморщилась, окинув взглядом горы ржавого хлама.

– Не обращай внимания на вид. Я могу починить любую так, что будет как новая. Они, наверное, не раз переходили из рук в руки, но если отнестись к ним с любовью, они ответят тем же. Тебе нужно что‑то, что тебя защитит. А не какая‑нибудь дорогая, но ненадежная ерунда.

Эйвери приподняла брови:

– Мы по‑прежнему говорим об этих машинах?

Меньше всего мне хотелось напоминать ей о Розенберге. Я представлял себе, как выгляжу в сравнении с ним и ему подобными – зрелыми состоявшимися людьми. Сам я не дозрел пока даже до того, чтобы связать себя кредитом на новую машину. Не говоря уж об отношениях с девушкой.

– Ну да. А еще мы собирались составить список вещей, которые ненавидим. Помнишь?

– Тут все просто, – рассмеялась Эйвери. – У меня следующий пункт – Рождество.

– Не любишь праздновать день рождения малыша Иисуса?

Она фыркнула:

– Нет, мне просто не нравятся приготовления к нему. Потом все равно что‑нибудь обязательно идет не по плану.

– Жизнь – вообще малопредсказуемая штука, – согласился я. – Но объясни поподробнее: нетрудно догадаться, что за этим твоим заявлением стоит какая‑то детская травма.

– После… – Улыбка исчезла с ее лица, и она мысленно унеслась куда‑то очень далеко. – В последнее время я встречаю Рождество в одиночестве. Думаю, не стоит говорить об этом на первом свидании.

– А как было раньше?

– Моя мама была еврейкой. Другие дети в школе не переставая болтали о елках, и я им, наверное, немножко завидовала, – призналась Эйвери.

Ее губы сжались, но через секунду она расхохоталась, и смех эхом разнесся по свалке автомобильного хлама. Это оказалось заразным: скоро у меня самого заболели щеки от улыбок.

Я раскрыл рот, чтобы спросить еще что‑нибудь, но фильм начался, и мы оба повернулись к импровизированному экрану. Я откинулся назад, опершись на локти, а Эйвери прилегла на бок. Заглянув под целлофан, она увидела на тарелке домашний яблочный пирог и расплылась в широкой улыбке. Как и у меня, у нее не было постоянного распорядка дня. И она тоже жила одна. Значит, ей часто приходилось, сидя перед телевизором, поедать ужин, принесенный из ресторана.

– Вот за это спасибо.

Она попробовала пирог и блаженно замычала.

Еще ни одна женщина не казалась мне такой прекрасной, как Эйвери, сидящая на старом покрывале посреди свалки, причем с радостной улыбкой на лице.

– Куинн, когда приставал к тебе, обещал кусок маминого пирога. Будет справедливо, если ты его получишь. Только верни тарелку, а то миссис Чиприани меня убьет.

Эйвери хихикнула, прикрыв рукой набитый рот, и нотки ее смеха украсили песню сверчков.

 

Глава 7

Эйвери

 

– Прекрати, – потребовала Деб.

– Не могу.

– Прекрати, а то я сбрею все волосы со своего тела и пришлю их тебе.

Я развернулась в кресле. Стоя возле микроволновки, моя подруга с раздражением смотрела на меня. В комнате отдыха персонала смешивались всевозможные сильные запахи, причем ни один из них не казался аппетитным. Я хрустела бутербродом с арахисовым маслом, джемом и яблочными дольками. Это было единственное, что доживало в моем шкафчике до обеденного перерыва. Деб разогревала нечто похожее на пластиковый муляж курицы с брокколи, картофельным пюре и подливой, а Майклз сидела в углу, потягивая диетическую колу.

Я уже больше часа не выглядывала на улицу, но, когда я смотрела в окно в последний раз, сгущались тучи, лил дождь, сильнейший ветер трепал навес над въездом для машин «скорой помощи». Я подумала, не работает ли сейчас Джош где‑нибудь под открытым небом и захочет ли он со мной встретиться, проторчав целый день под таким водопадом.

– Я вижу: ты мечтаешь о нем, – тоном обвинителя сказала Деб.

– Он выручает меня с машиной. – Моя хмурая гримаса сменилась широкой улыбкой. – Ведь свою я получу только через месяц, если не через два, а пока…

– Ты грязная маленькая потаскушка, – заявила Деб, садясь напротив меня за круглый столик.

Таких столиков здесь стояло пять. Обои, которыми была оклеена западная комната отдыха, напомнили мне утро пробуждения после аварии, и мысли снова переключились на Джоша. Я начинала раздражать себя. Деб подалась ко мне, будто ждала, что я открою ей пикантный секрет, и прошептала:

– Так вот почему ты не попросила тебя подвезти! Сегодня ты приехала с ним, да?

– Я… Это не твоего ума дело.

– Занимались оральным сексом в машине?

Скривившись от омерзения, я украдкой взглянула на Майклз. Она делала вид, что не слушает, но все знали: она была в числе первых медсестер, оказавших Джошу теплый прием, когда он только приехал в Филадельфию.

– Боже мой, какая гадость!

Деб закатила глаза:

– И угораздило же меня подружиться с такой правильной фифой! Вы хоть поцеловались как следует?

– Нет.

– Нет?! – Ее голос взмыл на целую октаву вверх. – Помогите! Я умираю от скуки. Своей сексуальной жизни нет, и послушать даже не о чем!

– А как у тебя с Куинном? – спросила я, надеясь сменить тему. – Он звонил?

Последовал нудный пересказ их телефонного разговора со всеми нелепыми шутками и неприличными намеками. Чем дольше Деб тараторила, тем яснее я понимала: они с этим парнем созданы друг для друга.

Честно говоря, я была рада, что мне не пришлось рассказывать, как закончилось мое свидание с Джошем. Вечер был чудесным, тихим и волнующим начиная с того момента, когда мы отъехали от парковки, и кончая минутой, когда он подвел меня к моему дому. Тысячи бабочек словно вырвались из коконов и запорхали внутри меня, заполнив мое тело от макушки до кончиков пальцев на ногах. За несколько часов Джош Эйвери превратился из больничного донжуана в того самого мужчину, которого я всегда ждала. Мы не поцеловались, но обнялись, и его щека коснулась моей.

Тогда у него вырвались те слова, как будто он уже просто не мог держать их в себе. Шесть слов, которые все изменили: «Мне нужно опять тебя увидеть. Завтра». Я ответила: «Хорошо», он повернулся, сел в машину и уехал. Казалось, предложив встретиться на следующий же день, он удивился не меньше моего. Я переваривала произошедшее, пока его машина с зажженными фарами не скрылась за поворотом.

Джош не сказал: «Я хотел бы тебя увидеть», как сказал бы любой, и это было бы вежливо и приятно. Нет, у него вырвалось: «Мне нужно тебя увидеть». Он чувствовал потребность со мной встретиться, ему нужно было об этом сказать. Слова хлынули из него, как вода через разрушенную плотину.

– Так вот, – продолжала Деб. – Я говорю ему: «Ты нарцисс». Потому что, если я соберу в театре «Мерриам» все больничное руководство, а сама выйду на сцену и пукну, это будет в его стиле. Но я не знаю… Мне он такой даже нравится, – заключила моя подруга, опустив подбородок на руку.

– Романтично, – сказала я.

– Кстати, о романтике. Вы трахались?

– Деб!

– Выкладывай!

– Нет, – процедила я сквозь зубы.

К счастью, у Майклз уже заканчивался пятнадцатиминутный перерыв, и она направилась к двери.

– Сколько раз тебе пришлось дать ему по рукам?

– Ни разу.

– Ни разу?!

– Да, Деб. Он вел себя как джентльмен.

– Ох, это паршиво. Сочувствую, Эйвери.

Я вздохнула, заранее жалея о вопросе, который собиралась задать. Но мы остались вдвоем, и ситуация располагала к тому, чтобы поковыряться в извращенных мозгах моей подруги.

– Почему ты мне сочувствуешь?

– Ну… – она задумалась, – ты на него вроде как запала, а он…

– Что?

– А он не… Ладно, Эйвери, я прямо скажу.

– Давай!

– А он на тебя нет.

Я выпрямилась:

– С чего ты это взяла? Тебе Куинн что‑то такое сказал?

– Нет, но он даже не попытался с тобой переспать, хотя спал с Кариссой Эштон, а это… О господи! Это все равно как если бы он воткнул свою палку в прогнившую тушу кита. И дело не только в том, что она толстая. – Деб провела руками по собственной пышной груди. – Ты же знаешь, я всегда жалею вас, плоских вешалок. Но Эштон толстая и отвратительная сука. Ты в курсе, почему уволили Мак‑Хейл? Эштон пообещала ей выйти в ее смену и не вышла, а потом сказала, что первый раз об этом слышит. Мак‑Хейл просто улыбнулась Джошу. Просто улыбнулась. И Эштон так ее подставила. Завистливая, противная, грязная…

– Деб, замолчи! – рявкнула я.

Она растерялась:

– Да я же просто называю вещи своими именами. Ты знаешь, Эйвери: я всегда так делаю. Я это люблю и…

– Нет. Не говори больше о Джоше и других медсестрах.

Деб поглядела на меня расширенными глазами:

– Вау! То есть… Извини, Эйвери. Я не понимала, насколько сильно он тебе успел понравиться. Уже.

– Раз тебе так интересно, сегодня мы опять встречаемся. Если я не партнерша на ночь, это вовсе не значит, что я ему неинтересна. А теперь, пожалуйста, давай закроем тему.

Она улыбнулась:

– Он сразу пригласил тебя на следующее свидание? Здóрово!

– Да, – выдохнула я. – Да. Действительно здорово.

– Рад это слышать, – вдруг произнес глубокий голос у меня за спиной.

Я сжалась. Джош стал легко массировать пальцами ноющие мышцы плеч. Мои щеки вспыхнули, взгляд остановился. Что же он успел услышать? Деб коротко кивнула и, подняв глаза, одарила его самой фальшивой из своих улыбок:

– А у нас тут как раз обед заканчивается.

– У меня тоже. – Джош не казался ни обиженным, ни шокированным. И то и другое обнадеживало, но я до сих пор была не в состоянии обернуться. – Решил просто заглянуть, чтобы поздороваться.

Я не ответила. Мозг не мог выдать ни единого слога.

– Так я заберу тебя в половине девятого?

– Да, – выдавила я, и, слава богу, меня не вырвало. – Было… было бы отлично.

Я зажмурила глаза, радуясь, что Джош стоит у меня за спиной и не видит стыда на моем лице. Он чмокнул меня в макушку, а потом Деб кивком просигнализировала мне, что он ушел, и, вздернув бровь, сказала:

– Ты парня даже не поцеловала вчера на прощание, а руки у него так и чешутся.

– Нельзя было меня предупредить? – простонала я.

Она подняла ладони:

– Честное слово, я не слышала, как он вошел. Дверь открыта настежь. В любом случае он был в восторге от того, что услышал. Ты бы видела его сияющую физиономию! Нет, я, конечно, ошиблась: ты определенно ему нравишься. Джош Эйвери никогда так не бегал вокруг медсестер. Он… Черт! – прошептала Деб, садясь прямо и напуская на себя чинный вид.

– Он – черт?

– Док Роз, – произнесла она одними губами.

– Эйвери, – сказал доктор Розенберг.

Поставив на стол белую коробку, он открыл полупрозрачный пакетик и достал пару палочек и салфетку. Из коробки пахнуло соевым соусом. У врачей своя комната отдыха, и обычно Розенберг за обедом не терся бок о бок с нами, простолюдинами.

– Это выглядит посимпатичнее, чем моя резиновая курица, – сказала Деб, вставая, чтобы достать из микроволновки свое замороженное безобразие.

– После аварии вы не испытываете какого‑нибудь дискомфорта? Голова не болит? – Доктор протянул руку и нежно помассировал мое плечо возле шеи. – Выглядите вы хорошо, но я подумал, вдруг вас что‑то беспокоит, а вы не жалуетесь, чтобы не пропускать работу?

Он посмотрел на меня. Голубизна его больших глаз перекликалась с серебром на висках. Такого красивого врача можно было снимать в сериалах. Раньше в подобной ситуации я начала бы запинаться, но теперь нисколько не разволновалась.

– За неделю все прошло, спасибо. – Я пошевелила плечом, чтобы Розенберг убрал руку.

Он оглянулся, потом снова посмотрел на меня и тихо сказал:

– Если честно, я очень о вас беспокоюсь. Простите, что лезу не в свое дело, но я слышал, что вы стали проводить свободное время с одним парамедиком и…

Я прервала его:

– Доктор Розенберг, думаю, нам не стоит…

– Понимаю. – Он подмигнул.

Несколько дней назад я хлопнулась бы от этого в обморок. А сейчас едва сдержалась, чтобы не поморщиться.

– Однако ходят слухи, – продолжал он. – Я считаю вас своим другом. Мы проработали вместе почти два года, и… я просто не хочу, чтобы вас обидели. А Джош Эйвери обидит. Он здесь недавно, но уже заработал определенную репутацию. Просто… будьте осторожны. Я волнуюсь за вас.

У меня отвисла челюсть, но я захлопнула рот. Доктор Розенберг всегда был со мной дружелюбнее, чем с другими медсестрами, но сейчас от него исходило не просто дружелюбие.

– Спасибо. – Я моргнула и выпрямилась.

Деб вернулась за стол. Доктор посмотрел на часы:

– Упс! Я забыл, что у меня встреча. Приятного аппетита, Хамата.

Он встал, взял свой обед и оставил нас вдвоем. Деб сглотнула. Она явно была взволнована.

– В чем дело? – спросила я.

– Ты когда‑нибудь замечала, что ты единственная медсестра, которую он называет по имени?

– Ну и?

– Ну и ничего. – Она положила в рот кусочек курицы и, жуя, продолжила: – Я просто говорю что есть: похоже, его беспокоит твоя дружба с Джошем. С тех пор как ты попала в аварию, Розенберг стал разговорчивым, а когда тебя привезли… – она замолчала, и я вопросительно посмотрела на нее, – он нашел предлог, чтобы выйти из кабинета, потому что был слишком расстроен.

– Слишком расстроен? Ты серьезно?

– Он ведет себя странно. Видимо, осознал свои чувства к тебе, а ты уже начала встречаться с Джошем.

Я закатила глаза и откинулась на спинку стула:

– Заблуждаетесь, Хамата. Совершенно ни к чему все это драматизировать.

– По‑моему, нагнетать страсти не в моем репертуаре, и ты это знаешь, – обиженно ответила Деб.

– Может, авария помогла ему понять, что мы друзья и коллеги, а теперь он просто беспокоится за меня. Кстати, основания для беспокойства есть. Репутация у Джоша действительно так себе. А у Розенберга дочь‑подросток. Он хочет меня предостеречь, и, мне кажется, это очень мило.

– Ты возвела его на пьедестал, и скоро он шлепнется оттуда на задницу, а твое наивное сердечко разобьется. Но поглядеть на это будет весело.

В комнату вошли несколько человек: медсестры и техник МРТ. Деб запихнула в рот последние два кусочка курицы и сказала:

– Все. Пора работать.

– Надеюсь, ты никого не будешь посвящать в свои теории? А то обо мне, похоже, и так уже болтают.

– Эйвери, ты меня обижаешь. Правда.

Она вышла. Оставшись одна, я нервно заерзала. Мне еще никогда не удавалось рассердить Деб. Я вообще не знала, что такое возможно. Но она вдруг снова заглянула в комнату:

– Это была шутка. На самом деле хорошо, что ты меня предупредила. Я ведь собиралась всем рассказать, что док Роз хочет усадить тебя в гинекологическое кресло и трахать, пока ты не закричишь.

 

Конец ознакомительного фрагмента – скачать книгу легально

 

[1] Персонаж романа Кена Кизи «Над кукушкиным гнездом», до жестокости педантичная и властная немолодая женщина. (Здесь и далее примеч. перев.)

 

[2] Парамедики оказывают первую (доврачебную) медицинскую помощь пострадавшим в результате аварии, пожара, стихийного бедствия.

 

[3] Bed (англ.) – кровать, постель.

 

[4] Мак‑Гайвер – главный герой американского сериала «Секретный агент Мак‑Гайвер».

 

[5] Амиши, или аманиты, – представители консервативного направления в протестантизме, проживающие в замкнутых общинах преимущественно на территории США и Канады. Ведут простую жизнь, отказываясь от большинства достижений цивилизации.