Уильям Дитрих

Зеркало тьмы

 

Иная реальность

 

Итан Гейдж – 4

 

 

 

* * *

Посвящается Матео и Селене Зиз, чей возраст позволил им помочь мне в написании этой истории!

 

 

 

Часть первая

 

Глава 1

 

После того как я запер троих ученых в горящем борделе, который сам же и поджег, втянул их в авантюру с похищением пожарной кареты, устроил арест французской секретной полицией, а затем еще и заманил в выполнение мистической миссии для Бонапарта, они стали сомневаться в доброте моих намерений.

А потому спешу заверить вас, что та безумная ночь в Париже была настолько же их идеей, насколько и моей. В конце концов, все туристы приезжают в Париж именно за буйным весельем.

Поэтому я не был удивлен, когда трио ученых мужей – английский коллекционер минералов Уильям «Страта» Смит, французский зоолог Жорж Кювье и чокнутый американский изобретатель Роберт Фултон – настояли на том, чтобы я отвел их в Пале‑Рояль. Хоть они и светила науки, но после целого дня, проведенного за изучением старых костей, а в случае с Фултоном и после попытки продать французским военно‑морским силам какие‑то непрактичные устройства, этим трем несомненным интеллектуалам не терпелось взглянуть на известнейший в городе парад проституток.

Не говоря уже об ужине в одном из чванливых кафе в Пале‑Рояле, паре азартных игр и покупке сувенирных безделушек вроде французской парфюмерии, серебряных зубочисток, китайского шелка, эротических памфлетов или даже изделий из слоновой кости, имевших куда более неприличное назначение. Кто устоит перед соблазнами городского центра греха и чувственности? Ученые мужи решили, что будет лучше, если их проводником по этому миру развлечений станет такой скромный и бесстыдный человек, как я.

– Месье Итан Гейдж настоял на этой прогулке, – краснея, объяснял Кювье всем встречающимся на пути знакомым.

Этот человек был умен, как Сократ, но при этом не растерял свою алсатианскую провинциальность, даже несмотря на то, что вскарабкался на самый олимп французской науки. В результате Великой революции на смену родословным пришли способности, и поглощенной земными заботами знати пришлось уступить место под солнцем любознательности и смятению страждущих. Кювье был сыном солдата, Смит вырос в деревне, а отцом Фултона был разорившийся фермер, который умер, когда тому было всего три года. Даже сам Бонапарт являлся корсиканцем, а не французом, а его генералы – отпрысками торговцев: Ней – сыном бондаря, Лефебр – сыном мельника, Мюрат – сыном владельца таверны, а Ланн – сыном конюха. Ваш покорный слуга, сын филадельфийского торговца, пришелся как раз ко двору.

– Мы здесь для того, чтобы изучать источники дохода и общественное мнение, – добавлял я, чтобы подкрепить достоинство Кювье. – Наполеон только потому не закрывает Пале‑Рояль, чтобы здешние обитатели платили налоги.

Вернувшись после своего последнего злосчастного путешествия в Америку, я решил измениться, и, по идее, мне должно было претить мнение о том, что я являюсь мастером ведения переговоров в знаменитом Пале‑Рояле. Но, должен признать, я действительно изучил все уголки данного вертепа под эгидой социального и архитектурного поиска за годы жизни в Париже. Сегодня, в июне 1802 года, Пале‑Рояль остается тем местом, куда парижане приходят, чтобы быть замеченными – или же, если их вкусы тяготеют к скандалу и разврату, чтобы оставаться в тени.

Смит, недавно уволенный с должности геодезиста на строительстве каналов в Англии и раздраженный непризнанием его титанических усилий по составлению карты минералов, приехал в Париж, чтобы посоветоваться с французскими геодезистами и поглазеть на достопримечательности. Он представлял собой лысеющего мужчину крепкого телосложения с фермерским загаром и такими же манерами, с фигурой как у английского бульдога и румяностью и крепостью сельского пахаря. С учетом смиренного происхождения Смита, английские интеллектуалы не обращали ни малейшего внимания на его труды по составлению карт минералов и по‑снобски задирали носы в его присутствии. Но Смит знал, что он умнее трех четвертей всех членов Королевского общества.

– С вашими творческими способностями вам не место среди подобных снобов, – сказал я ему, когда Кювье представил меня в качестве их переводчика и гида.

– Моя карьера похожа на канавы, которые роет моя компания. Я здесь лишь потому, что не знаю, что делать дальше.

– Как и добрая половина Лондона! Амьенский мир принес сюда волну британских туристов, которые не дерзали приезжать сюда еще со времен революции. В Париже уже побывали две трети Палаты лордов, включая пять герцогов, троих маркизов и тридцать семь графов. И все в восторге – как от гильотины, так и от местных шлюх.

– Нам, англичанам, просто любопытна связь между свободой и грехом.

– А ведь Пале‑Рояль – идеальное место для изучения этого феномена, Уильям. Повсюду звуки музыки, мерцают фонари, можно запросто потеряться среди блуждающих менестрелей, нескладных акробатов, непристойных игр, азартных пари, первоклассной моды, легкой болтовни, кружащих голову напитков и роскошных борделей, – подбодрил его я.

– И все это официально разрешено?

– Скажем так, власти закрывают на это глаза. Это, пожалуй, единственное место, куда не суется французская полиция со времен, когда Филипп Орлеанский – наш Филипп Эгалитэ – пристроил к Пале‑Роялю коммерческий пассаж, незадолго до революции. С тех пор это место пережило революцию, войну, террор, инфляцию и консервативные инстинкты Наполеона. Три четверти парижских газет были закрыты Бонапартом, но Пале‑Рояль живет и процветает.

– Вы, похоже, тщательно изучили это место.

– Я увлекаюсь историей.

Хотя, по правде, мои знания устарели. Я провел вдали от Парижа, в своей родной Америке, более чем полтора года, и мои пугающие приключения там наполнили меня решимостью навсегда отказаться от женщин, азартных игр, алкоголя и поисков сокровищ. Вынужден признать, что мне удалось лишь частично выполнить свой зарок. Мою единственную награду за огонь, воду и медные трубы, что мне пришлось пройти на западной границе – самородок золота размером с виноградину, – я проиграл в карты в Сент‑Луисе. Мое душевное равновесие не раз нарушалось кокетливыми официантками и обильными возлияниями вин из поместья Джефферсона, пока я, наконец, не прибыл в дом президента в Вашингтоне. Там он внимательно выслушал мое тщательно отредактированное повествование о французских территориях в Луизиане и согласился с идеей направить меня в Париж в качестве неофициального посланника, чьей задачей было убедить Наполеона продать эти богом забытые просторы Соединенным Штатам.

Получив, таким образом, проблеск славы и грамм респектабельности, я решил, что, наконец, пришло время им соответствовать. Признаюсь, я едва мог устоять перед соблазном военных подвигов, когда переплывал Атлантику с американской военной эскадрой, направляющейся в Европу на защиту наших торговых судов от берберских пиратов. Мне посчастливилось, что паша из Триполи, пиратский король по имени Юсуф Караманли, годом ранее объявил войну Соединенным Штатам, требуя 225 000 долларов за мирный договор и 25 000 долларов дани в год. И, как это часто случается в политике, Джефферсон, противник большой военной мощи, был вынужден использовать пять фрегатов, построенных его предшественником Адамсом, чтобы силой ответить на вымогательство разбойника. «Даже у мира бывает слишком высокая цена», – сказал как‑то мой старый наставник Бенджамин Франклин. А потому, когда Джефферсон предложил мне отправиться в Европу с его флотилией, я принял предложение с условием, что сойду на берег в Гибралтаре до начала боевых действий.

Мне не о чем было беспокоиться. Командир эскадры, Ричард Валентайн Моррис, умудрялся быть одновременно бездарным, робким и медлительным. Он прихватил с собой жену и сына, словно отправляясь в отпуск на один из средиземноморских курортов, и на два месяца задержал отплытие. Но его брат‑конгрессмен в свое время помог Джефферсону победить Аарона Барра в президентской гонке, а политические альянсы были превыше опыта даже в молодой Америке. Командир был полным идиотом, зато идиотом со связями.

Мои собственные военные байки, которыми я щедро делился, чтобы скрасить время, убедили половину офицеров в том, что я второй Александр Македонский, при этом вторая половина команды считала меня патологическим лгуном.

– Вы некто вроде дипломата? – спросил как‑то Смит.

– Моя идея заключается в том, чтобы Бонапарт продал Луизиану моей стране. Это пустынные просторы, которые французам попросту не нужны, но Наполеон не собирается вступать в переговоры, пока не узнает, победила ли его французская армия рабов в Санто‑Доминго или Гаити и готова ли она к переброске в Луизиану. У меня есть выход на генерала Леклерка здесь.

Я не стал объяснять, что моим «выходом» на генерала был тот факт, что я переспал с его женой Паулиной в 1800 году, прежде чем она присоединилась к своему благоверному на Карибских островах. Теперь же, если верить рассказам, пока Леклерк боролся с неграми и желтой лихорадкой, моя бывшая любовница, приходившаяся Наполеону сестрой, изучала вуду. О ее моральном облике можно судить по гуляющим по Парижу спорам, кто – она или жена Наполеона Жозефина – стала музой, вдохновившей маркиза де Сада на написание его последнего развращенного памфлета под названием «Сто двадцать дней содома». Бонапарт, недолго думая, бросил автора за решетку за саму возможность подобного позора. Я же прочел книжку, чтобы быть в курсе последних веяний и освежить свои эротические воспоминания.

Из Гибралтара до Парижа мне пришлось добираться самостоятельно, выживая на скромное жалованье служащего правительства Соединенных Штатов и заверяя себя в том, что пришло время, наконец, заняться чем‑нибудь серьезным. Осталось только придумать чем. Пале‑Рояль, Гоморра Европы, вполне подходил как место для подобных размышлений. Я заключал пари только тогда, когда был уверен в своей победе, прельщался куртизанками только тогда, когда терпеть больше не было сил, поддерживал достойную физическую форму занятиями фехтованием (мне везет на встречи с людьми, вооруженными клинками) и был, в общем, доволен собственной самодисциплиной. Я как раз подумывал о том, чтобы дать волю своим талантам в области философии, языков, математики или теологии, когда Кювье разыскал меня с просьбой показать Смиту и Фултону Пале‑Рояль.

– Можно поговорить и о мамонтах, Гейдж, но не забудь показать нам шлюх!

Я стал связующим звеном нашего квартета. Меня считали экспертом по волосатым слонам потому, что я искал их на американской границе, а европейцы почему‑то проявляли гораздо больший интерес к давно вымершим животным, нежели к живым.

– Исчезновение слонов может оказаться гораздо более важным, чем их существование как таковое, – объяснил мне Кювье.

Он был приятным длиннолицым тридцатитрехлетним мужчиной с высоким лбом, изящным носом, сильным подбородком и поджатой нижней губой, которая придавала его лицу выражение постоянной задумчивости. Эта ошибка природы, как ни странно, на деле помогла его карьере. Кювье также обладал серьезностью человека, поднявшегося до своего уровня благодаря своим личным качествам, нежели удаче, как я, и, благодаря своим организационным способностям, стал управляющим парижского зоопарка и главой французского образования. Впрочем, вторую свою работу он считал гораздо менее благодарной, чем первую.

– В любой системе умницы блистают, а тупицы учатся лишь для бумажки, но политики ожидают, что преподаватели каким‑то образом изменят природу человека.

– А каждый родитель считает, что заурядность его отпрыска – это исключительно вина учителя, – согласился я.

Кювье же считал, что именно я, не имеющий ни ранга, ни дохода, ни будущего, нахожусь в завидном положении, спеша с одного задания на другое для двух или трех правительств одновременно. Мне иногда приходилось напоминать самому себе, на кого я работаю, и мы стали друзьями поневоле.

– Тот факт, что мы находим скелеты животных, которые уже не существуют, доказывает, что Земле гораздо больше библейских шести тысяч лет, – любил поучать этот ученый муж. – Я, конечно, христианин, как и все, но временами мы наталкиваемся на породу без каких‑либо органических остатков вообще, что может указывать на то, что жизнь вовсе не так вечна, как гласит Священное Писание.

– А я слышал, что какой‑то епископ смог точно рассчитать день Творения. Если я не ошибаюсь, двадцать третьего октября четыре тысячи четвертого года до нашей эры.

– Чушь несусветная, Итан. Мы уже каталогизировали двадцать тысяч видов. Как бы они все уместились на Ковчеге? Мир гораздо, гораздо старше, чем мы думаем.

– Я постоянно натыкаюсь на искателей сокровищ, которые думают точно так же, Жорж, но, должен сказать, у них так много свободного времени, что многие из них давно спятили. Они не знают, в какую эпоху живут. Что хорошо в Пале‑Рояле, так это то, что здесь никогда не бывает «вчера» или «завтра». Здесь нет ни одних часов!

– Животные также не обладают чувством времени, и это делает их счастливыми. Мы же, люди, обречены на то, чтобы знать прошлое и страшиться будущего.

Смит тоже охотился за костями и знал множество теорий о том, какие же древние катастрофы стерли древних животных с лица Земли. Потоп или вселенский пожар? Холод или жара? Кювье был заинтригован моим упоминанием слова «Тира», которое я прочел на средневековой золотой фольге, найденной мной во время североамериканских приключений. Исчадие ада в женском теле по имени Аврора Сомерсет считала, что свиток имеет особую важность, а Кювье рассказал мне, что Тира, известная также как Санторини, – это греческий остров, представляющий большой интерес для европейских минерологов, поскольку может являть собой остатки древнего вулкана. А потому, когда Смит по прозвищу Страта прибыл в Лондон, горя желанием рассуждать о минералах в перерывах между свиданиями с куртизанками, самой судьбой нам было суждено познакомиться друг с другом. Кювье с трудом сдерживал возбуждение, поскольку Страта был согласен с его собственными выводами о том, что ископаемые кости особого типа обнаруживались лишь в определенных слоях породы, что позволяло определить время отложения этих пород.

– Я пользуюсь раскопками при строительстве каналов и дорог для построения геологической карты Великобритании, – гордо заявил мне Смит.

Я кивнул, научившись делать так всякий раз в компании научных светил, но не сдержался и спросил:

– А зачем?

Карта, показывающая, где в земле залегают какие камни, показалась мне несколько скучноватой.

– Потому, что могу, – ответил он и, видя сомнение на моем лице, добавил: – Эта информация может оказаться весьма ценной для угольных и горнодобывающих компаний. – В его голосе зазвучали нетерпеливые нотки учителя, имеющего дело с непонятливым учеником.

– То есть у вас будет карта, указывающая расположение пластов угля и металлов?

– Скорее, места их вероятного залегания.

Умно! Я, соответственно, согласился организовать поход в Пале‑Рояль в надежде на то, что после ночи беспробудного пьянства Смит может проболтаться о том, где стоит искать медную жилу или залежи железной руды. Ну а я, быть может, смог бы шепнуть об этом биржевым маклерам или спекулянтам на минералах.

Фултон тридцати шести лет от роду стал моим вкладом в нашу четверку. Мы познакомились с ним после моего возвращения в Париж, когда оба без всякого успеха ждали аудиенции у Бонапарта, и мне было весьма приятно, что его попытки оказались еще более безуспешными, чем мои. Последние пять лет он провел во Франции в попытках убедить революционеров в полезности своих изобретений, но его эксперимент с постройкой субмарины, или «ныряющей лодки», как он ее называл, не встретили понимания у французских военных моряков.

– Поверьте, Гейдж, «Наутилус» работал просто безупречно на значительном отдалении от берега в Бресте. Мы находились под водой три часа, хотя могли бы провести там и все шесть! – Фултон был достаточно приятен, чтобы его стоило взять в компаньоны при поиске дам, если б не его нервозность неудовлетворенного мечтателя.

– Роберт, вы сказали адмиралам, что ваше изобретение превратит их надводный флот в ненужный хлам. Может, вам и удалось не потонуть, но продавец из вас никудышный. Вы предлагаете куче мужчин купить то, что лишит их работы!

– Но подводная лодка действовала бы так устрашающе, что смогла бы положить конец любой войне!

– Еще одно очко не в вашу пользу. Подумайте же, милейший!

– Бог с ним. У меня есть новая идея – использовать паровой двигатель Ватта на речных судах, – сказал он упрямо.

– И зачем кому‑то платить за топливо для котлов, когда ветер и весла достаются нам бесплатно? – Ученые мужи, несомненно, чертовски умны, но как же сложно обнаружить в них хоть каплю здравого смысла! Вот почему им нужен такой человек, как я.

Фултону улыбался гораздо больший успех в деле рисования круговых огненных панорам для парижан на фоне крупных пожаров и костров. Они платили ему франк или два за то, чтобы стоять посередине, вращаясь, словно объятые языками пламени, и я не могу придумать лучшего доказательства причудливой природы человека. К сожалению, он отказывался принимать мой совет, что настоящие деньги – не в паровых двигателях, которые никому не нужны, а в страшных картинках, которые заставляли людей думать, что они находятся где угодно, но не там, где они в действительности есть.

Моя же идея заключалась вот в чем. Мы отправимся на мальчишник в Пале‑Рояль, где я хорошенько накачаю ученых мужей в надежде выудить из них информацию о прибыльных залежах угля или хотя бы узнаю, почему средневековые рыцари, известные своей любовью ко всему мистическому и оккультному, могли нацарапать слово «Тира» на золотой фольге посреди Северной Америки, а затем уже посмотрим, сможет ли кто‑нибудь из нас придумать что‑то, что можно было бы продать за настоящие деньги. И, конечно же, продолжу работу над реформированием своего характера.

Чего я не мог предвидеть, так это того, что мне скоро придется ставить на кон свою жизнь и иметь дело с французской секретной полицией.

 

Глава 2

 

К ужасу можно привыкнуть. С поражением можно смириться. Но только неизвестность порождает страх, а неопределенность преследует нас в ночной пустоте. Моя решимость преобразиться оказалась слабее, чем я предполагал, поскольку, по правде, я не мог полностью отказаться от женского общества. После агонии разбитого сердца, что я испытал на американской границе, я хотел восстановить контакт с Астизой, женщиной, в которую был влюблен за четыре года до Восточной кампании Наполеона. Она бросила меня в Париже и вернулась в Египет, и после жестокого разочарования моего последнего приключения я снова начал писать ей.

Я бы с пониманием отнесся к ее решению отклонить мое предложение о возобновлении отношений со мной, ведь время, проведенное вместе, было наполнено скорее беспокойством, нежели удовлетворением. Несмотря на ее обещание когда‑нибудь снова оказаться со мной, я не получил ответа на свои письма. Конечно, Египет все еще восстанавливался после изгнания французов британцами годом ранее, и связь была ненадежной. Но что, если со спутницей моих приключений случилось что‑нибудь дурное? Мне удалось связаться со своим старым другом Ашрафом, который заверил меня, что видел Астизу после ее возвращения в Египет. Она оставалась столь же таинственной, отчужденной, смятенной и, по‑видимому, жила почти в полном одиночестве. Затем она внезапно исчезла примерно в то время, когда я вернулся в Европу. Я удивился бы новостям о том, что она живет в покое семейного очага, и, несомненно, не мог иметь на нее никаких прав и притязаний. Но неизвестность не давала мне покоя.

Именно по этой причине я привел своих компаньонов не в тот бордель.

Все произошло так. Пале‑Рояль представляет собой громадный прямоугольник из пассажей и галерей, обрамленных колоннадами. Во внутреннем дворе расположены сады, фонтаны и аллеи. Мы пообедали в кафе на открытом воздухе, праздно разглядывая распутниц, разодетых, словно они были известнейшими светскими львицами республики, и неспешно обмениваясь аргументами о классификации костей и преимуществах винтовых пропеллеров. Я показал им, где Бонапарт когда‑то играл в шахматы на деньги в свою бытность капитаном артиллерии, и даже ту галерею, в которой молодым солдатом он потерял девственность при помощи местной проститутки. Я не преминул сообщить, что «Йондер» – это именно тот клуб, в котором министр иностранных дел Талейран однажды прокутил 30 000 франков за одну ночь, а в располагавшейся неподалеку торговой лавке Шарлотта Корде купила тот самый нож, которым позже заколола Марата в ванне. Содомиты, одетые в наряды не менее щегольские, чем у шлюх, гуляли, держась за руки, по улице Вздохов, радуясь декриминализации своей любви после революции. Попрошайки сновали среди миллионеров, проповедники читали проповеди, карточные шулеры вертели свои темные дела, а набожные извращенцы искали палаты, в которых их могли отхлестать плетьми, точно рассчитав пропорции искупления и боли.

Мы спустились в подвальный «цирк», где пары танцевали среди «нимф», позирующих в прозрачных одеяниях, и сделали вид, что изучаем с академической объективностью сорок четыре статуи Венеры, украшающие этот комплекс.

Пока мы ходили кругами, Кювье поддался убеждениям испытать удачу в новой игре «21», ставшей популярной благодаря самому Наполеону, Смит с терпением завсегдатая пабов продегустировал дюжину сортов шампанского, а Фултон изучал, как акробаты на практике применяют закон рычага. Мы едва оттащили его от огнеглотателя.

– Представьте, а что, если изобрести дракона!

– Его французы тоже вряд ли купят.

По моим наблюдениям, мои спутники получали такое же удовольствие от созерцания проституток, как если бы они пользовались их услугами. С учетом того, что технически половина развлечений, предлагаемых в Пале‑Рояле, были незаконными (с 1600 года французские короли издали тридцать два указа, запрещающих азартные игры), я со всей серьезностью намеревался держаться подальше от неприятностей. И вдруг, ведя за собой наш маленький отряд сквозь тусклые галереи лавок и спешащих вниз ступенек, я услышал женский голос, зовущий меня по имени.

Обернувшись, я лицом к лицу столкнулся с мадам Маргаритой, или, как она предпочитала себя называть, «Изидой, Королевой Аравии». Она управляла борделем и обладала бульдожьей хваткой предпринимателя – мы познакомились еще до моего морального преобразования.

– Месье Гейдж! Вы просто обязаны познакомить меня со своими друзьями!

Маргарита заправляла одним из самых известных публичных домов в Пале‑Рояле, представляющим собой хитросплетение сводчатых пещер под вечно переполненным салоном для азартных игр. Декор заведения подходил под определение «восточный», а тонкие одеяния куртизанок были навеяны лихорадочными европейскими фантазиями на тему гаремов Стамбула. По слухам, здесь можно было отведать как гашиш, так и опиум, воображая себя хозяином гарема. Предлагаемые здесь соблазны были дорогими, испорченными до мозга костей, незаконными, а следовательно, абсолютно непреодолимыми. Это было явно не место для ученых мужей, и мой инстинкт подсказывал мне бежать отсюда сломя голову, но Маргарита спешно преградила нам путь, и мои компаньоны нервно столпились за моей спиной, словно мы стояли у входа в лабиринт Минотавра.

– Привет, Изида, – сказал я осторожно, – как идет бизнес?

– Просто прекрасно, но боже, как же мы скучали по нашему Итану! Поговаривали, что вы исчезли в Америке. Это разбило сердце стольким моим цыпочкам! Они рыдали, представляя вас во власти краснокожих!

Что сказать, в свое время я тратил здесь немалые суммы.

– Я вернулся, скальп на месте, но я полностью преобразился, – отрапортовал я, – и решил, что обет безбрачия лишь укрепит мой характер и силу воли.

Она засмеялась.

– Что за абсурдная идея! Конечно же, ваши друзья с вами не согласятся, не так ли, господа?

– Это ученые мужи, светила науки. Я показываю им окрестности.

– Мои девочки могут показать им гораздо больше. Колетт! Софи!

– Боюсь, мы не можем здесь более задерживаться.

– Это то самое аравийское место? – прервал нас Кювье из‑за моей спины, вытянув шею, словно похотливый страус. – Я слышал о нем.

– Напоминает Османский дворец, – молвил Смит, прищурившись и заглядывая в дверной проем. – Весьма затейливая архитектура, скажу я вам.

– Неужели вы действительно хотите быть замеченными в таком месте? – спросил я, не обращая внимания на то, с каким энтузиазмом Маргарита сжимает мою руку. – Джентльмены, я отвечаю за вашу репутацию.

– В этом доме все мы – искусницы благоразумия! – убедительно заявила хозяйка заведения. – Уважаемые светила науки, по меньшей мере оцените мой декор – я так много над ним работаю. Итан, какое удачное совпадение, мой ассистент внутри только что спрашивал о вас.

– И кто она?

– Вообще‑то, это мужчина. Он играет роль Озириса, – подмигнула она мне.

– Боюсь, подобные связи не в моем вкусе.

– Нет, нет – он только лишь хотел побеседовать и побиться с вами об заклад. Он наслышан о ваших навыках в азартных играх и сказал, что готов поспорить с вами на то, что вы так отчаянно хотите узнать.

– И что же это?

– Новости о вашей египетской подруге.

Последняя ее фраза заставила меня вздрогнуть и остановиться. Я никогда не рассказывал Маргарите об Астизе.

– И откуда этому Озирису знать об этом?

– Да вы заходите, заходите и сами выслушайте его предложение! – Ее глаза горели, зрачки расширились. – И друзей своих захватите с собой, никто ничего не увидит. Выпейте немного бордо и просто расслабьтесь.

Что ж, это, конечно, противоречило всем моим новым моральным установкам, но откуда незнакомцу известно о моей давно утраченной любви в Египте?

– На минутку, пожалуй, заглянем, – нехотя сказал я своим компаньонам, – декорации действительно достойны театра, да и урок на тему механики этого мира тоже не помешает.

– О каком уроке вы говорите? – спросил меня шепотом Фултон, пока мы спускались в грот Маргариты.

– О том, что даже за просмотр надо платить.

Изида провела нас в весьма уютную приемную своего гарема, и мои спутники не смогли сдержать вздоха восхищения, когда перед их глазами предстал целый парад готовых к инспекции «аравийских» красавиц, всех костюмов которых, вместе взятых, едва хватило бы для того, чтобы сшить один приличный шарф.

– М‑да, минутки, похоже, будет недостаточно, – молвил я. – Отправляйтесь в их палаты, просто из вежливости. Фултон, купите девушке бокал вина и объясните, как работает паровой двигатель. Смит, вон та рыженькая, кажется, может похвастаться той еще топографией для исследования и нанесения на карту мира. Кювье, а вы изучите анатомию вон той блондинки. Я уверен, вам по силам построить несколько теорий о происхождении округлой морфологии женской фигуры.

Я был уверен, что им будет чем заняться, пока я узнаю, кто такой этот Озирис и действительно ли он знает что‑либо стоящее моего внимания.

Ученые с таким нескрываемым удовольствием делали умный вид, что мне стоило бы потребовать у Маргариты комиссию, если бы она не была столь же скупа, как и моя старая домовладелица мадам Дюрель.

– Итан, а какую из этих фей вы хотели бы потискать? – спросила меня хозяйка борделя, когда девушки увели светил науки в палату, занавешенную дымчатым тюлем. Чернокожие слуги принесли высокие латунные турецкие кувшины. Свечи и палочки благовоний распространяли вокруг себя янтарный свет.

– На меня снизошла высокая моральная нравственность, – ответил я. – Как говаривал Бен Франклин, надо бороться со своими пороками, и я теперь стремлюсь к епископской благодетели.

– Епископской? Священники – наши лучшие клиенты! Слава богу, Бонапарт вернул нам церковь.

– Да, да, я слышал благодарственный молебен в соборе Парижской Богоматери на Пасху в честь нового конкордата с Римом.

– Фарс, да и только, месье. Иудейские короли над входом так и стоят безголовыми с тех самых пор, как революционная толпа приняла их за французских королей и снесла им головы. Эдакий каменный памятник гильотине! Да и сама церковь, которую якобинцы некогда именовали Храмом здравого смысла, пребывает в полнейшем беспорядке. Благодаря этому благодарственному молебну я услышала колокола впервые за последние десять лет, а эти генералы даже не знали, когда нужно преклонить колени. Вместо коленопреклонения всю консекрацию[1] эта чернь бряцала своим оружием, я с трудом разбирала латынь за их хихиканьем, шепотом и лязганьем сабель и штыков.

– Простолюдины рады возвращению церкви, в этом и состоял замысел Наполеона.

– Да, и страна постепенно скатывается в свое недалекое прошлое: обратно к вере, тирании и войнам. Неудивительно, что толпа проголосовала за то, чтобы сделать его пожизненным Первым консулом! По счастью, мой бизнес может процветать в любом политическом климате. Роялисты, революционеры, клерикалы и маршалы – покувыркаться в постели любят все. – Она подняла свой тонкий высокий бокал с шампанским. – За страсть!

– И дисциплину! – Я сделал глоток, не без тоски посматривая на девушек. Мои ученые спутники болтали так, словно они были на лекции в институте; куртизанки же, казалось, могли изобразить поддельный интерес к чему угодно, даже к науке. Воздух пьянил ароматами гашиша и алкоголя. – Честное слово, воздержание даже доставляет удовольствие. Пожалуй, напишу об этом книгу.

– Нонсенс! Все мужчины без исключения нуждаются в пороках.

– Играть в азартные игры я тоже зарекся.

– Но ведь должно быть что‑то, ради чего вы готовы биться об заклад! – прервал нас мужской голос.

 

Глава 3

 

Я обернулся. В приемную вошел смуглый мужчина, одетый в вычурный костюм султана. У него был ястребиный нос, хищный взгляд, тонкие, как у ящерицы, губы, придававшие его лицу змеиное выражение инквизитора (или одного из моих многочисленных кредиторов). Тюрбан украшало страусовое перо наподобие тех, что солдаты собирали в Египте, отстреливая ради забавы этих туповатых существ. При всем этом он ничем не напоминал араба и был похож скорее на француза. Человек любит притворяться.

– Позвольте представить вам Озириса, бога подземелья, – произнесла Изида‑Маргарита, – он, как и вы, поклонник истории Египта.

Мужчина поклонился и произнес:

– Конечно, я не могу похвастать столь драгоценными находками, как знаменитый Итан Гейдж.

– Боюсь, я все потерял, – ответил я. – Люди часто считают меня богатым в надежде на то, что я поделюсь своим богатством с ними, а потому я всегда стараюсь как можно быстрее развеять их иллюзии.

– И, если я не ошибаюсь, покинули Египет еще до окончания кампании?

– Как и Наполеон. Я американец, а не француз, а потому моя жизнь принадлежит только мне самому.

Должен признать, это не совсем правда, ведь кому из нас в действительности принадлежит его собственная жизнь? Но я не хотел домыслов.

– И готовы ли вы поставить эту свою жизнь на кон?

– Это вряд ли. Я как раз рассказывал Королеве Аравии о том, что в корне изменился.

– Да, но искусить и соблазнить можно любого, ведь этому нас учит Пале‑Рояль, не так ли? Все мы мечтаем и тоскуем о чем‑то, и никто из нас не без греха. Ведь именно поэтому мы собираемся вместе и не судим, дабы не быть судимыми. Мы можем восхищаться праведниками, но в действительности не любим их, да и не доверяем им, а самых благочестивых распинаем на кресте. Хочешь иметь хороших друзей – не стремись к совершенству, не так ли?

Моих компаньонов, как я вдруг осознал, уже увели их спутницы. Ученые мужи оказались либо храбрее, либо пьянее, чем я думал, и я внезапно остался один.

– Ну, уж совершеннее меня вам не сыскать, – сказал я. – Но постойте, Озирис, а кто вы такой? Сводник?

– Я помогаю и учусь. Именно поэтому я готов биться с вами об заклад на то, что вы хотите знать, и вам не придется рисковать ни одним су, чтобы выиграть спор.

– И что же, по‑вашему, я так жажду узнать?

– Где находится жрица, конечно.

Астиза была в некотором роде жрицей, изучавшей древние религии. Я почувствовал, как воспоминания наполняют меня.

– Сдается мне, она все еще в вашем сердце. Вас считают пустым и поверхностным, Итан Гейдж, но сдается мне, в вашей душе есть место огню и верности.

– Откуда вы знаете Астизу? – Я заметил, как в отсутствие моих компаньонов из теней появились две шкафоподобные мужские фигуры, вставшие на страже у двери борделя. И куда вдруг подевалась Маргарита?

– Знать то, что хотят знать другие, – это искусство моего братства.

С этими словами он достал из складок своего одеяния символ, который я ранее видел на шее моего врага в Северной Америке: золотую пирамиду с обвитым вокруг нее змеебогом Апофисом на золотой цепи, нечто вроде герба старого заклятого врага, Ложи египетского обряда. Последний раз я сталкивался с этой братией во время пыток в индейской деревне. Мое тело мгновенно напряглось, и я с сожалением вспомнил, что, конечно же, оставил винтовку дома. Озирис и сам был похож на змею, и я почувствовал головокружение в дымном мускусе комнаты, пахнущей гашишем.

– Вы член Ложи?

Ложа египетского обряда представляла собой группу ренегатов из числа коррумпированных членов ордена франкмасонов, основанного поколением раньше шарлатаном по имени Калиостро, который преследовал меня повсюду с тех пор, как я выиграл один медальон в карты в Париже четыре года назад. Я надеялся, что навсегда избавился от них, но они были упорными, словно сборщики налогов.

– Я член группы единомышленников, и не обращайте внимания на слухи. Мы реформисты, как и вы.

– Позвольте взглянуть на эмблему?

Озирис передал ее мне. Она оказалась на удивление тяжелой – возможно, чистое золото.

– Наденьте ее, попробуйте. Мне кажется, что она вселяет власть и уверенность. Те вещи, что мы надеваем, несут в себе некую магию.

– Не в моем стиле. – Я вновь оценил ее вес в своей ладони, размышляя.

– Я уважаю вашу решимость отречься от азартных игр, месье Гейдж. Ваш реформаторский пыл воодушевляет. Но прошу вас, пусть этот символ вас не беспокоит. Я предлагаю альянс, а не вражду. А потому хотел бы задать вам простую головоломку, что‑то вроде детской загадки. Если вы разгадаете ее, я отведу вас к Астизе. Но если вы ошибетесь, ваша жизнь будет принадлежать мне и вы будете делать то, что я вам велю.

– Что это значит? Вы что, дьявол?

– Давайте же, месье Гейдж, у вас репутация специалиста по электричеству, настоящего ученого. Неужели вы испугались детской загадки?

Испугался? Я держал в своей руке символ Ложи, которая, насколько я знал, представляла собой кучку змеепоклонцев, колдунов, извращенцев и заговорщиков.

– А чем рискуете вы?

– Я рискую той бесценной информацией, которой владею. Но, в конце концов, вы не ставили на кон ни единого су!

– Как и вы. А потому, если хотите поиграть в загадки, играть мы должны вместе. Ваш замысел против моей жизни, Озирис. – Это должно заставить его задуматься. – Если я отгадаю вашу загадку, а вы не сможете отгадать мою, вы не только отправите меня к Астизе, но и объясните раз и навсегда, чем занимается эта ваша странная Ложа. За чем же гоняется группа столь эксцентричных мужчин? – Я вспомнил головоломку, которую мне как‑то задал Франклин, и решил попробовать.

Озирис задумался, затем пожал плечами.

– Хорошо. Я никогда не проигрываю.

Он поднял минутные песочные часы, и я почувствовал, как кровь стучит у меня в висках.

– Так переворачивайте же часы, наконец.

– Сначала моя загадка. Двое приговоренных к смерти сидят на дне глубокого зиндана с отвесными стенами, по которым нельзя вскарабкаться наверх. Казнь на рассвете. Если они смогут дотянуться до края ямы, то смогут сбежать, но даже если один из них встанет другому на плечи, они не дотянутся до края зиндана. У них есть лопата, но прокладывание тоннеля потребует нескольких дней, а не часов. Как им сбежать? – На этих словах он перевернул часы.

Я смотрел на утекающую струйку песка и размышлял. А что посоветовал бы мне старый Бен? Он знал множество поговорок и афоризмов, половина которых весьма меня раздражали. Не покупай ненужного – придет день, и продашь все нужное. Верно, но для чего еще нужны деньги, если не для того, чтобы бездумно тратить их в свое удовольствие?

Заключение? Те, кто жертвуют основными свободами ради временной безопасности, не заслуживают ни того, ни другого. И от этого афоризма мало толку. Песок уже горкой лежал на дне часов, и Озирис, или как там его на самом деле звали, рассматривал меня с выражением развлечения на лице. Мы стареем слишком быстро, но мудреем слишком поздно. Уж это точно относилось ко мне! Песок, песок, все вниз и вниз…

Вот оно! Песок!

– Тоннель, – объявил я, – но только для того, чтобы добыть песок и свалить его в гору у стены ямы. Когда гора станет достаточно высокой, они могут встать на нее и дотянуться до края колодца.

Мой оппонент медленно похлопал в ладоши.

– Поздравляю, месье Гейдж, ваша репутация находчивого умника не совсем незаслуженна. Похоже, мне придется отвезти вас к Астизе.

– И объяснить мне цель вашей темной Ложи. Ну, а теперь моя очередь. Вы должны сделать заявление, и если ваше заявление окажется ложным, я получаю все ваше имущество. Если же оно правдиво, я потребую от вас правды о том, кто вы такой на самом деле и на что же мы с вами здесь играем.

– Месье, вы создали неразрешимую для меня дилемму.

– В этом‑то и фокус, не правда ли? – Я перевернул часы, и песок вновь с тихим шуршанием потек вниз.

Озирис задумался, наблюдая за тем, как текут секунды, затем улыбнулся своей щелью на жестоком лице.

– Забирайте все мое имущество.

Теперь пришла моя очередь кивнуть, признавая мастерство своего оппонента.

– Хорошо сыграно.

– Я перевернул вашу же дилемму с головы на ноги. Если вы заберете все мое имущество, мое заявление становится правдивым. Но если оно правдиво, вы не можете забрать мое имущество, так как это требует ложного заявления. Однако, не расставаясь с моим имуществом, мое заявление ложно, а потому я не обязан говорить вам правду, а вы должны освободить меня от обоих моих обязательств.

– Из вас вышел бы отличный Франклин.

– А из вас – египтянин.

Славно мы с ним спелись.

– Итак, вы отведете меня к Астизе, как обещали, даже несмотря на то, что не расскажете мне то, что я хочу знать?

– Да. Но она не в Париже, месье Гейдж. И, боюсь, не в Египте. Впрочем, это не столь важно. Ваша загадка была обоюдоострой, как и моя. Если б вы проиграли, ваша жизнь принадлежала бы мне, как вы и обещали. Но, несмотря на то, что вы выиграли, ваша жизнь все равно принадлежит мне – я отведу вас к Астизе, но не сразу, – он кивнул своим шкафоподобным компаньонам. – Видите ли, для нас крайне важно видеть вас в Тире, куда мы и отправимся по пути к вашей возлюбленной. Там есть один секрет, который нам крайне важно раскрыть. Надеюсь, вам льстит тот факт, что нам требуются ваши навыки. Если же нет – мои компаньоны позаботятся о том, чтобы вы к нам присоединились.

– Простите, Итан! – крикнула Маргарита за моей спиной из‑за блестящей шторы. – Я не могу позволить себе ссориться с этими людьми! Они угрожали мне расправой, у меня не было другого выбора, кроме как заманить вас сюда! Либо я, либо вы!

Я уже говорил, что мне чертовски не везет с женщинами? Дверь была заблокирована этими людоедами, за моей спиной – подземный гарем. Я лихорадочно пытался придумать какой‑нибудь план, пока один из громил доставал пару кандалов.

– Тогда и у меня тоже не остается другого выбора, – изрек я.

С учетом моего учтивого характера, я никогда не был сторонником применения грубой силы, но годы научили меня тому, что негодяи этого мира процветают за счет нерешительности хороших людей. Я изо всех сил наотмашь хлестнул Озириса его же пирамидальным медальоном по лицу, выбив из него крики проклятья и, вероятно, пару зубов, и в следующее мгновение пнул ближайшего ко мне троглодита в пах, заставив этого ублюдка сложиться пополам, словно кто‑то резко захлопнул книгу. Второй попытался добраться до меня, но наткнулся на своих страдающих компаньонов, что дало мне достаточно времени для того, чтобы прицелиться и швырнуть ставшую ненужной мне безделушку в самый центр стоявших рядами зажженных свеч.

Моим единственным планом было устроить грандиозный пожар.

 

Глава 4

 

Восковые свечи взмыли к потолку, разлетаясь, словно сноп огненных стрел, от тяжелого золотого амулета и его золотой цепи. Озирис, или как там его на самом деле звали, отшатнулся к своим троллям, проклиная меня на чем свет стоит и прижимая к окровавленному лицу ладонь. Второй рукой он потянулся за пистолетом, но в то же мгновение от скошенных, словно косой, свеч вспыхнули шелковые занавески, и я с размаху опрокинул на пол османские лампы. Масло из них мгновенно вспыхнуло, и, прежде чем он мог прицелиться и выстрелить, я прыгнул сквозь завесу огня и ринулся в задние залы борделя.

Огонь разгорался все сильнее, дым черным облаком закрыл за мной проход, и мои несостоявшиеся похитители, ругаясь, отступили. Мадам Маргарита кричала, не переводя дыхание. За считаные секунды я превратил ее небольшой уютный вестибюль в сущий огненный ад, заполняющийся до потолка черным дымом за моей спиной. Проститутки тоже начали голосить.

Итак, я поджег вход, а позади меня ждали лишь каменные стены. Ситуация не идеальная. И где черти носят моих ученых?

– Жорж! Роберт! Уильям!

– Здесь! – услышал я голос Фултона. – Черт побери, Гейдж, что вы натворили?

Фултон был без пиджака, но в остальном выглядел вполне прилично на фоне полураздетой жрицы любви, уползающей прочь на четвереньках. Держите меня четверо, какой прекрасный зад столь спешно удалялся от меня!

– Я как раз объяснял процесс заполнения моего «Наутилуса» кислородом, – выдавил изобретатель, кашляя, – когда начались все эти крики. Боюсь, Кювье и Смит все еще в беспамятстве. Они пили из этих турецких сосудов, и мне кажется, что в вино что‑то подмешали. – Он глянул мимо меня в сторону огненного света, падавшего из комнаты, из которой он совсем недавно удалился в сопровождении своей спутницы. – Во имя Зевса и Юпитера, Итан, вы что, тоже пили? Тот пожар, что вы устроили, кажется мне весьма проблематичным.

– Боюсь, это единственный способ предотвратить мое похищение прислужниками этого сумасшедшего Озириса, – объяснил я спешно. – Он из Ложи египетского обряда, пренеприятнейшего сборища, с которым мне доводилось сталкиваться в прошлом. – Словно подтверждая мои слова, последовали выстрелы, и пули просвистели сквозь дым, застряв в каменной стене подвала. Я мгновенно лег на пол, потянув Фултона за собой. – Лучше лежать пониже. Большинство людей стреляют выше цели, да и дыма у пола меньше.

– Весьма полезная информация, Гейдж, но, к сожалению, насколько я вижу, единственная дверь отсюда находится по ту сторону созданного вами ада.

– Я вынужден согласиться, у меня не было достаточно времени, чтобы продумать свой план в деталях. Зато костер чем‑то напоминает ту панораму, что вы рисовали, вы не находите?

Загоралось все больше и больше многочисленных занавесок, кушетки пылали, словно дрова в рождественском костре. Жар пульсировал, словно трепещущее сердце.

– Этот костер значительно горячее.

Мы отступили в другую залу, в которой обнаружили Кювье и Смита, лежащих в полузабытьи, одурманенных и заторможенных. Вокруг них ползали еще три полуголые проститутки, воющие от страха.

– Должна быть задняя дверь! – сказал я, стараясь не впасть в панику, затем схватил одну из шлюх и потряс ее. – Ты! Как отсюда выйти?

– Она заложила дверь кирпичами, чтобы контролировать нас!

Черт побери. О местонахождении Астизы мне тоже ничего не было известно. Когда я, наконец, взращу в себе идеальный характер, я буду вести более мирную и безмятежную жизнь.

– Если нам не удастся взять откуда‑нибудь очень много воды, можно считать, что я поджарил нас, – заключил я.

– Или же мы можем воссоздать эту дверь, – мрачно произнес Фултон. – Где они заложили вторую дверь? – спросил он девушку.

– Там два фута толстого камня, – выла она, – вы ее неделю ломать будете!

Фултон раздраженно посмотрел на меня.

– А что находится под нами? – спросил он.

– Откуда мне знать? Это Смит у нас специалист по камням.

– А над нами?

– Игорный салон, я так думаю. Мы в подвале у фундамента одного из крыльев Пале‑Рояля.

– Вот вам и решение. В палатку! Займемся замковым камнем, Итан!

Я не нашел ни малейшего смысла в его словах, но последовал за ним еще глубже в дальние залы борделя, признательный хотя бы за то, что мог удалиться от огня. В другой зале я увидел большой шатер аравийского типа, заполненный подушками и коврами, видимо, призванными помочь в реализации фантазий о пустыне. Прочные шесты, достающие почти до сводчатого каменного потолка, поддерживали ткань шатра.

– Они и будут нашим боевым тараном! – сказал изобретатель. – Наша единственная надежда – обрушить потолок на себя.

– Обрушить потолок? Вы в своем уме?

– Вы предпочитаете поджариться? Если мы уроним пол игорного салона, то сможем выбраться наружу.

Я взглянул наверх.

– Но кладка кажется прочной, как крепость!

– Что ж вы не подумали об этом, когда поджигали всех нас? Тем не менее потолок точно тоньше стен, а у каждой крепости есть свое слабое место. А теперь оберните шатер и несколько подушек вокруг этого шеста, словно гигантский факел. Смит! Кювье! – Он слегка похлестал их по щекам, приведя в некое подобие заторможенного сознания. – Найдите воды или хотя бы вина! Никакого спирта, ничего, что может гореть! И поторопитесь, если не хотите испечься заживо! Итан, а вы отправляйтесь к костру и подожгите свою гигантскую спичку!

– А дальше что?

– Принесите ее мне.

За неимением более подходящих идей я отправился в сторону адского пламени. Звуки выстрелов прекратились – судя по всему, Озирис с Изидой додумались сбежать через переднюю дверь. Мой десятифутовый факел зажегся, словно спичка, и я, пятясь, двинулся в задние залы. Фултон помог мне поднять факел и поднести его к центру потолка над нами, где замковый камень держал свод, фиксируя все его части на месте. Нам пришлось прищуриться, чтобы защитить глаза от падающих на нас горящих обрывков ткани.

– Будем действовать, как рабочие в каменоломнях, – используем жар и холод, чтобы заставить его треснуть.

– Мне трудно дышать, – проговорил я.

– Тогда работайте быстрее!

Пламя горящего шелка и хлопка почти погасло, когда Кювье и Смит волоком притащили большой кувшин жидкости. Фултон схватил его, размахнулся и вылил воду или вино – я так и не понял, что именно – на нагретый потолок, холодную жидкость на раскаленный камень.

Раздался громкий щелчок, камни покрылись трещинами, несколько камней поменьше упали вниз. Замковый камень в центре сводчатого потолка был расколот.

– Скорее же, берите второй шест! Быстрее, пока мы не потеряли сознание!

Я наконец‑то понял его замысел. Я схватил второй шест и изо всех сил ударил им в камень, располагавшийся в высшей точке потолка. На меня вновь посыпались камни и камешки.

– Сильнее, сильнее! – крикнул Фултон, помогая мне вновь и вновь вонзать шест в потолок.

– Черт побери, это не так просто! – выдохнул я, думая о том, что с нами станет, если потолок действительно обрушится на нас.

– Пусть шлюхи помогут!

Дым продолжал клубиться вихрями, языки пожара полыхали все ближе к нам, и девушки присоединились к нашим отчаянным попыткам при помощи все еще одурманенного зоолога и маркшейдера каналов. Ворча и пыхтя, мы продолжали работать, словно поршни, направляемые энергией страха и отчаяния. Наконец в замковом камне появилась еще одна большая трещина, и он внезапно ринулся вниз, разбившись о пол борделя с громким ударом. Одна из девушек завизжала и ринулась в сторону. Сверху на нас смотрела черная зияющая дыра, и свод потолка потянулся вниз и к центру, не имея ничего, что могло бы остановить его.

– Сильнее, быстрее, пока мы не сгорели заживо!

Жар от огня все увеличивался. Мы били в потолок шестом, словно маниакальные воинствующие варвары, и все больше камней начали падать, отскакивая и подпрыгивая на полу под предупредительные визги женщин. Мы уже слышали удивленные возгласы, доносившиеся из игорного зала над нами. Наконец раздался скрежет трущихся друг о друга камней и валунов и треск дерева, слившихся в одном жутком рычании.

– Назад, назад, к огню!

Едва мы успели сделать шаг назад, как потолок неожиданно провис и весь его свод обвалился под собственным весом, подняв густое облако пыли. Раздался треск несущих балок, и весь пол игорного зала над нами обрушился вниз. Луч света, словно из рая, пронзил темноту, озарив всех нас сквозь поток щепок, дерева, игровых столов, фишек и карт, водопадом хлынувших вниз. Два или три замерших в удивлении картежника также последовали вниз, плюхнувшись в наш котел под восторженные возгласы находящихся внизу.

Благословенный свежий воздух наполнил подвал, о чем немедленно возвестил рев встрепенувшегося пожара за нашими спинами.

– Вверх! – сдавленно крикнул я. – Карабкайтесь вверх по балкам, пока огонь не поглотил их!

Мы возникли из густой завесы дыма, словно рой демонов, – обнаженные женщины чернее угля, пьяные и ничего не соображающие спотыкающиеся ученые мужи и визжащие игроки, возродившиеся из столь внезапной экскурсии в ад. Фултон рванулся вперед, словно сам Сатана, ошпаренный, но не побежденный. Мы вырвались!

Я вскарабкался на пол казино, с трудом различая что‑либо перед собой сквозь завесу слез и дыма, и сел среди бегающих взад‑вперед патронов заведения. Несмотря на смятение, мне хватило хладнокровия, чтобы сунуть в карман монету‑другую.

Французские пожарные кареты, остановившиеся прямо у дверей борделя и салона, начали закачивать воду через то отверстие, что мы проделали. Неподалеку я увидел все еще истекающего кровью Озириса и полдюжины его прихвостней, притаившихся в темноте в надежде, что мы каким‑то чудом выберемся оттуда. Что же ему было на самом деле нужно? Что он знал об Астизе?

Я привлек к ним внимание Фултона.

– Вот наши враги.

– Какие еще враги? – Он тяжело хрипел и кашлял. – Я думал, мы пришли сюда развлекаться!

– Если честно, я и сам редко понимаю, что происходит вокруг меня. Но одно знаю точно: нам нужно выбираться из Пале‑Рояля. Он хотел схватить меня, так или иначе, и одурманить всех вас.

– Но как нам отсюда выбраться? Мы не сможем убежать от них, волоча за собой ополоумевших Кювье и Смита. От улицы нас отделяет целая тысяча людей! Может, стоит позвать полицию?

– Они сюда не сунутся. А если и сунулись бы, то арестовали бы нас вместе со всеми, а разбираться стали бы позже. В это время нас могут придушить сокамерники, да и любые скандалы вряд ли пойдут на пользу нашим отношениям с Наполеоном.

Пожарные бригады лихорадочно работали у насосов, и вода, фыркая, начала изрыгаться из кожаных пожарных шлангов. Люди по цепочке передавали воду в ведрах от дворцового фонтана до медного чана, установленного на повозке пожарной кареты. Идея была, несомненно, свежей и современной, но пока что не возымела никакого воздействия на мой пожар.

– Я бы предложил увеличить размер кареты и установить насос на лошадиной тяге, – заметил изобретатель, – или, быть может, паровой насос. Но буду справедлив – по крайней мере, власти не сидят сложа руки.

– Точно! Нужно завладеть каретой!

– Вы в своем уме? Тогда нас не просто арестуют, а еще и подстрелят! К тому же карета нужна им для борьбы с пожаром.

– Они не вооружены, а мадам Маргарита вполне заслужила, чтобы ее заведение хорошенько погорело за то, что заманила нас в ловушку. Смотрите, едут еще кареты, воды в фонтане на всех все равно не хватит, а вон та просто стоит без дела. Притворимся, что спешим принести еще воды. Как только избавимся от тех мужчин, что пытались заковать меня в кандалы, тут же вернем карету обратно.

– Да она едва размером с колесницу! – Действительно, двухколесная повозка была немногим длиннее и шире полевой пушки и своим видом не вселяла надежду на то, что сможет потушить что‑либо крупнее обычного костра.

– Придется потесниться!

И, обернувшись через плечо на ошеломленных Кювье и Смита, мы рванулись вперед. Фултон открутил шланг от нарезного конца трубы пожарной кареты, а я усадил наших полубессознательных друзей в чан, в который они едва поместились, вытеснив излишки воды через край. Я взял вожжи в свои руки и, несмотря на протестующие крики, хлестанул двух до сих пор мирно дремавших пони, заставив их рвануть в сторону парка напролом через столы и столики Пале‑Рояля. Обедающие посетители бросились врассыпную, проститутки побежали, шахматные фигурки дождем посыпались на нас, удаляющихся от места пожара сквозь многочисленные трактиры и кафе. Затем мы сломя голову понеслись по центральному двору дворца, давя и раскидывая стулья, сбивая фонари и лампады, направляясь к главному входу в Пале‑Рояль, представляющему собой большие арочные ворота, ведущие на мощенную булыжниками улицу. Озирис заметил наш рывок и побежал нам наперерез, все еще ковыляя и корчась от боли, в сопровождении троглодита, которого я чуть не лишил потомства.

Что мне оставалось делать? Пришлось их переехать.

Мне уже доводилось иметь дело с Ложей, и они преследовали меня, словно вновь и вновь возвращающийся ночной кошмар. Я не знал, чего хочет Озирис, и не имел ни малейшего желания узнать – я хотел лишь избавиться от этого сброда раз и навсегда. А потому я привел карету в равновесие и взмахнул вожжами, словно встряхивая одеяло. Лошади рванули вперед, Фултон в последний момент с рыком ухватился за что‑то, чтобы не упасть, а Кювье и Смит лишь застонали в своем чане. Любитель загадок исчез под нашей повозкой, мы подпрыгнули, столкнувшись с ним, нас занесло в сторону, но мы тем не менее попали в ворота, лишь зацепив ступицей стену. Я услышал звук выстрела, но не осмелился обернуться.

Мы прогромыхали по переулку и выехали на более широкую улицу Сент‑Оноре, слушая проклятия, которыми осыпали нас в спину посетители Пале‑Рояля, и наблюдая, как разбегаются пешеходы впереди нас. Громадина Лувра утесом возвышалась в темноте. Париж в любое время дня и ночи представляет собой полный бардак в плане уличного движения, в котором кареты и телеги блокируют полосы, а лошади сдают задом, мочась на мостовую. Вскоре мы уперлись в процессию из карет и повозок, а наши лошади начали путаться в упряжках. Выпустив вожжи из рук, я обратился к своим компаньонам, сидящим на повозке, как на жердочке.

– Теперь пора, бежим! – Нам надо было спрятаться, чего бы это ни стоило.

В этот момент перед нами возник блеклого вида мужчина с черной тростью в руке, от которого веяло уверенностью и властью. Он поднял руку и просто сказал:

– Отнюдь, я приказываю вам стоять, месье Гейдж.

– Стоять?

– Боюсь, вы арестованы.

Вокруг нас тотчас собралась добрая дюжина жандармов. Мы сбежали от Ложи египетского обряда лишь для того, чтобы угодить в лапы парижской полиции.

– По чьему приказанию? – шумно спросил я, блефуя.

– По приказанию Первого консула Наполеона Бонапарта.

 

Глава 5

 

– Арестованы? – Я лихорадочно соображал. – Мы просто пытались скрыться от каких‑то грабителей, которые пытались поймать нас в западню.

Я обернулся, почти надеясь увидеть ковыляющего за нами Озириса, но дорога была пуста.

– И принести воды. Мои компаньоны – уважаемые ученые.

Фултон посерел от дыма и пыли, а все еще пьяных Кювье и Смита шатало из стороны в сторону. Наша одежда была изодрана, наше достоинство – разорвано в клочья.

– Месье Гейдж, вы арестованы не за ваш побег.

Откуда этому полицейскому известно мое имя?

– Тогда за что же?

– За сношения с британцами, пока вы находились в составе французской дипломатической миссии Талейрана в Северной Америке, – ответил он холодно. – Вы нарушили прямые указания французского правительства, что неудивительно с учетом вашей службы на стороне британцев против французских сил в Святой Земле в девяносто девятом году. Добавим к этому подрыв моральных устоев уважаемых ученых мужей и потворство проституции, которая, в конце концов, все еще вне закона. За незаконное потребление вашими коллегами наркотиков в борделе. За поджог, подстрекательство к бунту, уничтожение чужого имущества, наезд на пешехода, кражу пожарной кареты и нарушение правил дорожного движения.

Я облизал внезапно пересохшие губы.

– Все это я могу объяснить.

– Боюсь, объяснять вы это будете уже не мне.

– С кем имею честь?

– Ах, да, – он поклонился, – министр полиции Жозеф Фуше к вашим услугам.

Его глаза были сонными, но внимательными, рот застыл в выражении глубокого скепсиса, а поза была небрежной, но сторожкой, словно у фехтовальщика, готового к схватке. Он производил впечатление человека, который вряд ли поверил бы любым моим словам, и то, что я знал о нем, не внушало мне особого оптимизма. Именно он раскрыл заговор, члены которого безуспешно пытались взорвать Наполеона бочкой с порохом в рождественский сочельник 1800 года; это он отправил на казнь ключевых роялистов и воспользовался этим предлогом для того, чтобы выслать сотню французских анархистов на Сейшельские острова.

– Сам Фуше? И вам есть дело до таких туристов, как мы?

– Месье, мне есть дело до всех, везде и всегда. Включая виновного в убийстве проститутки около четырех лет назад…

– Я не имею ничего общего с этим! – Некоторое время назад меня безосновательно обвиняли в совершении этого преступления, о чем стало известно в определенных кругах, но я думал, что Наполеон похоронил это дело. – Предупреждаю вас, что я лично знаком с господином Первым консулом! – Я поднялся на ноги. – Я герой победы французской армии при Маренго, участвовал в заключении Морфонтенского договора[2]. Я также являюсь личным представителем президента Соединенных Штатов господина Джефферсона.

– Да, да, знаю. Лично я бы предпочел просто бросить вас за решетку, а потом и на гильотину, но Наполеон все еще считает, что вы можете сослужить ему службу. Правда, не знаю как – с учетом того, что вы только что чуть не сожгли себя. – На его лице не отразилось ни намека на юмор. – Насколько я понимаю, вы давно ищете аудиенции с Первым консулом. Ваше нелепое представление только что предоставило вам такую возможность; правда, повестка вашей встречи будет не той, что вы желали.

Троица за моей спиной пыталась следить за нитью нашего разговора с выражением изумления и замешательства на лицах.

– По крайней мере, отпустите моих спутников, – сказал я, – это все моих рук дело.

– Ваши друзья, Итан, – это единственная причина, по которой я спасаю вас, – произнес он и резко выкрикнул: – Заковать их, пока они не задавили кого‑нибудь еще!

Вовсе не так я намеревался встретиться с Бонапартом, считая себя истинным дипломатом. Он действительно страдал привычкой встречаться с людьми только тогда, когда это было удобно ему, дабы использовать встречу для собственной выгоды. Нас повели к тюремной карете, и меня озарила вся странность этого совпадения – сам министр полиции Франции, человек, властью и наводимым ужасом уступающий только самому Наполеону, случайно оказался у ворот Пале‑Рояля в тот самый момент, когда я выставил себя полным дураком. А не было ли какой‑либо связи между таинственным Озирисом или коварной Маргаритой и не менее загадочным Фуше?

– Итан, какого черта? – спросил Фултон, когда решетчатая дверь с лязгом захлопнулась, и мы рывком двинулись с места.

– Все это часть нашего визита, – ответил я туманно, – мы едем на встречу с Бонапартом. Ведь вы хотели аудиенции с ним, не так ли?

– Но не как преступник! Говорил же я вам, не стоило нам красть пожарную карету!

– Вы должны чувствовать себя польщенным. Нас арестовал сам Фуше.

– Но из‑за чего?

– Из‑за меня, по большей части.

Двое других ученых мужей были все еще одурманены и вряд ли осознавали, что нас только что арестовали, и я понимал, что мне придется просить Бонапарта освободить их, в результате чего я буду в долгу перед ним. Вкратце, Первый консул приберег мою встречу с ним до того момента, когда я окажусь в его милости. Думаю, именно подобные тактические маневры сделали его правителем Франции, а меня – нет.

Наша карета, снабженная крошечными окошками лишь для того, чтобы не задохнуться, петляла по улочкам Парижа в самый темный час ночи. Сквозь маленькие отверстия я то и дело узнавал знакомые здания и сооружения, разбросанные по городу, который представлял собой сборную солянку и лишь начинал оправляться от революции. Благодаря бегству роялистов и недавней экономической депрессии население города упало на сотню тысяч, до уровня немногим более миллиона. Экономика возрождалась только при Наполеоне.

По нашему направлению на запад я без труда разгадал, куда мы направляемся.

– Мы едем в его замок в Мальмезоне, – объявил я спутникам, – и это хорошие новости. Нас не увидит никто из ваших знакомых.

– И никто не увидит нашего исчезновения, – пробормотал Кювье, начинающий приходить в себя.

– Мальмезон? Плохой дом? – перевел Смит.

– Это лишь название квартала в память о нападении викингов в далеком прошлом, Билл. Не исключено, что это были именно ваши предки.

– Ба! Они и Англию тоже оккупировали; а пришли эти нормандцы, кстати, из Франции.

Париж, как всегда, являл собой мешанину дворцов, переполненных домов, овощных грядок и грязных пастбищ. Единственными людьми на улицах в столь поздний предрассветный час были водоносы, несущие ведра домой от редких городских фонтанов. Среднестатистический парижанин обходится одним литром воды в день, и одной из причин растущей популярности Бонапарта было то, что он начал решать проблему нехватки воды.

Мои компаньоны, наконец, заснули.

Покинув переполненный центр Парижа, мы оказались на более зеленой периферии города, затем проехали через городскую стену Фармер‑Женераль, построенную Луи XVI для борьбы с контрабандой, затем пересекли дугу Сены и въехали в пригороды, состоящие из деревень, поместий и охотничьих угодий. Где‑то к югу от нас располагался Версаль, догадался я.

Наконец спустя час после рассвета мы прибыли в новый дом Первого консула к западу от города. С момента захвата власти всего три года назад Наполеон жил то в Люксембургском дворце, то во дворце Тюильри и потратил более полутора миллионов франков на ремонт старого замка Сен‑Клу. Пока же он частенько сбегал из шумного города в это поместье, которое Жозефина приобрела, пока он был в Египте. Поначалу Бонапарт был в ярости от ее покупки, но прошло время, и он стал теплее относиться к сельскому очарованию Мальмезона.

Мы проследовали вдоль высокой каменной стены к железным воротам, охранявшимся солдатами, и стоило Фуше шепнуть пару слов, как мы оказались на гравийной аллее между двумя рядами лип. Когда нас, наконец, выпустили на воздух, окостеневших, неопрятных и мающихся похмельем, нашему взору предстало произведение тонкого вкуса Жозефины. Если вкус ее мужа сводился к помпезности и пышности, проявлявшимся в его излюбленных военных парадах, то Жозефина тяготела к прекрасному.

Мальмезон представлял собой красивый замок во французском стиле, отделанный желтой лепкой, со светло‑голубыми ставнями и покрытой шиферными плитками крышей. Его длинный прямоугольник имел ширину лишь одной залы, благодаря чему в публичных местах свет проникал сквозь окна с обеих сторон. Повсюду виднелись декоративные деревья в невысоких зеленых горшках, а под окнами разворачивалось настоящее буйство многочисленных цветов, которые срезали, чтобы наполнить ими несчетное количество ваз внутри замка. Из парка доносилось щебетание птиц.

– У нас аудиенция у Первого консула, – объявил Фуше какому‑то воинственного вида мужчине с косами, подпоясанному широким кушаком и обутому в черные лакированные туфли.

– Он уже у пруда. Сдается мне, он никогда не спит. Сюда.

Мы ступили в залу с римскими колоннами и огляделись. Столовая была украшена фресками, изображающими помпейских танцовщиц, что было весьма ожидаемо, так как Жозефина была большим поклонником недавних раскопок в этой груде пепла. Полки были заставлены римскими артефактами. По другую сторону от входа располагалась бильярдная, а за ней – помпезная приемная с дорогими креслами, украшенными вышивкой, подлокотники которых были исполнены в виде крылатых египетских богинь. Комната представляла собой дань приключениям Бонапарта в стране пирамид. По флангам камина висели две больших мелодраматичных картины.

– Одиссей? – неуверенно спросил я.

– Оссиан[3], – ответил Фуше. – Любимый поэт Первого консула.

Мы перешли в грандиозный музыкальный зал с арфой, пианино и множеством портретов французских предков, выглядевших так, словно они все поголовно страдали от запора. Утреннее солнце, словно мед, растекалось по теплому дереву полов, а мраморные глаза римских генералов следили за нами тусклым взглядом.

– Наверху есть еще одна зала для встреч, убранная тканью, где возникает ощущение, словно находишься в палатке в восточном походе, – добавил полицейский, – а мебель украшена резьбой в виде египетских божеств и нубийских принцесс. Просто поражает воображение.

– Похоже, мебель – его слабость, не так ли?

– Бонапарт считает, что даже кресло может воспевать его.

Смит медленно обернулся.

– Совсем не похоже на британскую тюрьму, – с восхищением произнес он.

– Французы любят опрятность.

Мы вышли из замка сквозь стеклянные двери и проследовали по гравийной дорожке по направлению к пруду, питаемому небольшой речушкой. В этом маленьком раю Жозефины порхали бабочки, овцы мирно щипали траву, а павлины важно выхаживали по аллеям и газонам. Мы уже почти достигли декоративного озерца, когда услышали звук выстрела.

– Наполеооооон! – раздался из высокого окна апартаментов позади нас протестующий женский голос, ответом которому стал лишь еще один выстрел.

Мы прошли сквозь строй деревьев и оказались среди дюжины ассистентов, офицеров и прочих приспешников – живых доказательств того, что великие люди редко остаются наедине с собой. Один слуга перезаряжал ружье, пока Наполеон поднял второе ружье и прищурился, метясь в сторону стайки лебедей, плавающих и хлопающих крыльями у противоположного берега пруда.

– Я промахиваюсь нарочно, – объяснил он остальным, – однако не могу отказать себе в удовольствии подразнить Жозефину.

Он прицелился и выстрелил, но пуля попала в воду, не долетев до птиц. Лебеди снова взволновались.

– Наполеооон, прошу тебя! – снова раздался женский визг.

– Здесь повсюду лебединое дерьмо, – пояснил он, – у нее их слишком много.

Фуше сделал шаг вперед.

– Прибыл американец Гейдж, – объявил он. – Как вы и предсказывали, он попал в неприятности.

 

Глава 6

 

Бонапарт обернулся с присущей лишь ему энергетикой в каждом движении, с твердостью несомненного командира, которая страшила и одновременно воодушевляла людей. Все та же копна темных волос, яркие серые глаза, желтоватая кожа, несколько необычная для солдата корсиканского происхождения (слегка желтоватый оттенок, подумал я, мог быть признаком какого‑то недуга), и все то же электрическое напряжение, как и в прошлом. Он слегка пополнел за последние два года – никакого лишнего жира, но худоба молодости покинула его. Наполеон имел мускулистое зрелое тело тридцатидвухлетнего солдата, слишком часто вкушающего яства государственных банкетов. Его волосы были причесаны вниз в римском стиле, скрывая уже начавшую подниматься линию волос, словно он жил и старился быстрее большинства других мужчин. Во взгляде чувствовался расчет, но и некое подобие развлечения.

Он изобразил удивление на лице, глядя на французского ученого.

– Кювье, и вы туда же?

– Первый консул, я даже не помню, что произошло. Мы шли за Гейджем. Я потерял сознание и очнулся посреди катастрофы…

– Как я вас понимаю. Мне и самому доводилось встречаться с этим американцем. – Он покачал головой и с легкой неприязнью взглянул на Фуше, словно жалея, что тот ему был нужен. Но тот, несомненно, был ему нужен, если, конечно, Бонапарт хотел остаться во власти. – Ученым мужам ваших способностей стоит подумать дважды, прежде чем соглашаться на услуги Гейджа в качестве проводника в стан порока. Я не знаю иного человека, который притягивал бы столь же много неприятностей. Или выходил столь же часто сухим из воды. – Он взглянул на меня в упор. – Когда мы встретились в прошлый раз, вы как раз выползали из пруда в Морфонтене с настоящим пожаром на голове. Я отправил вас в Америку с тем, чтобы вы подальше держались от моей сестры. И чему полезному вы там научились?

Я моргнул, пытаясь собраться с мыслями. Кто же я здесь – пленник или дипломат?

– Луизиана невообразимо огромна и невообразимо далека отсюда, – ответил я. – Она населена жестокими индейцами, а британцы жаждут заполучить ее себе. Если у вас нет армии, чтобы удержать ее, она скорее бремя, нежели преимущество. Я бы предложил вам продать ее Соединенным Штатам, чтобы она не попала в руки англичан. – Я повернулся. – Простите, Смит.

Геолог моргнул.

– У меня, если честно, нет мнения на эту тему. Слишком далеко от моих каналов.

– Но у меня есть армия в Сан‑Доминго, если, конечно, Леклерк еще не потерял ее из‑за болезней и чертовых негров, – ответил Наполеон. – А что вашей стране с Луизианы?

Я пожал плечами.

– Джефферсон считает, что пока есть что пахать, все должны быть землепашцами.

– А там есть что пахать?

– В конце концов, она свободна от деревьев и напоминает собой степь. Погода просто ужасна, так что я даже не знаю.

Бонапарт вздохнул.

– По крайней мере, вы не говорите мне того, что, по вашему мнению, я хочу услышать. Кстати, Гейдж, это единственная причина, по которой я давным‑давно не пристрелил вас. А эти ученые… это ведь специалисты по костям и камням?

– Да, Первый консул. Мы отправились в Пале‑Рояль ради забавы, но нас заманили в бордель. Мы вошли внутрь лишь для того, чтобы оценить его внутреннее убранство, но затем случился пожар…

– Который вы собственноручно устроили. Отчет Фуше прибыл сюда раньше его самого. Я задал этот вопрос вашим друзьям, Гейдж, а не вашей глупости.

– Фултон…

– Да, да, я все знаю про его чертову ныряющую лодку. Может, у него и был бы шанс с британскими моряками, если б он смог их поймать.

– Были бы дополнительные средства для технологических усовершенствований… – начал было Фултон с энтузиазмом.

– Довольно, я сказал! – Это походило скорее на военный приказ, и ученый мгновенно закрыл рот. – Вы, Гейдж, пытались выведать что‑нибудь о вашей прошлой любовнице, не так ли?

Фуше точно следил за нами, если, конечно, это не он организовал все события прошлой ночи, чтобы выставить меня дураком. Я вздохнул.

– Вы помните Астизу, Первый консул? Вы нас обоих хотели пристрелить тогда в Тюильри.

– Ох уж эти женщины, – Наполеон бросил взгляд через плечо в направлении замка. – Жозефина разводит грязь по всему поместью со своими чертовыми лебедями, которых я пригрозил пристрелить, но она умоляет меня, я иду на уступки, а дерьма становится только больше, я достаю свои ружья, однако, в конце концов мы примиряемся друг с другом… – Он улыбнулся воспоминанию. – Женщины по своей природе должны быть собственностью мужчин, но в реальности это мы их рабы, не так ли?

– Думаю, даже Жозефина не осмелится назвать вас рабом, Первый консул.

– Не забывайте, что вы связаны со мной договором. Я выдал вам двести долларов и ясные инструкции, но вместо того, чтобы следовать им, вы проводите бо́льшую часть своего времени в Северной Америке с британцами, как и в Святой Земле, кстати. Гейдж, вы их шпион? И что у вас общего с этим английским каналокопателем Смитом? Что есть такого в алчном народе пиратов и лудильщиков Смита, что делает их компанию столь приятной для вас?

– Пиратов и лудильщиков? – запротестовал Смит.

– Первый консул, тем не менее я вернулся в Париж, – прервал его я. – В итоге мне пришлось драться с той английской парой, что я встретил в Америке, вместо того чтобы быть на одной стороне с ними. Они оказались членами той самой вероломной Ложи египетского обряда, о которой я многократно предупреждал вас в пирамидах. Теперь я столкнулся с ними и в Пале‑Рояле и считаю, что они – заговорщики, которых вам стоит опасаться. И то немногое, чему я научился у британцев, говорит мне, что было бы легче продать Луизиану, чем попросту потерять ее.

– Хм, – Наполеон снова прицелился в лебедей, но стрелять не стал и передал ружье обратно слуге. – Что ж, теперь у меня для вас новая миссия, и если вы поможете мне, тогда, быть может, я рассмотрю ваши аргументы насчет продажи, что должно осчастливить Джефферсона. – Он повернулся к моим компаньонам. – Вас, господа, арестовали благодаря неразумности Итана Гейджа. Этот человек – умнейший идиот из всех, что я знаю. Но я готов предложить вам снисхождение и тихое очищение вашего имени от порочных связей со шлюхами и употреблением наркотиков. Я хочу, чтобы вы отправились в плавание на греческий остров Тира с тем, чтобы проверить один необычный слух.

– Тира! – воскликнул Кювье.

– А ваше участие в качестве ученых должно помочь вам замаскировать в глазах османов вашу истинную задачу, которая заключается в том, чтобы изучить отношение греческих патриотов к идее восстания против турок. Мы потеряли Египет и Ионические острова, а чертовы британцы отказываются эвакуировать Мальту, как того требует наш новый мирный договор. Но Греция в качестве нашего союзника будет настоящим шипом в заду Стамбула, Австрии и англичан, зато розовым цветком для нас. Все, что нам нужно, – это стабильный союзник, и у меня есть на примете один человек, бунтарь от науки по имени Иоаннис Каподистриас. Вы должны встретиться с ним под прикрытием археологической экспедиции и проверить, могут ли французы спровоцировать восстание.

– А разве не это вы пытались сотворить в Ирландии? – напомнил я ему не вполне дипломатично.

– В этот раз все получится.

– А что за археологическая экспедиция, позвольте спросить? – Если я и казался излишне настороженным, то лишь оттого, что археология ассоциировалась у меня с толстыми дверьми, обрушающимися на меня тоннелями и ощущением неминуемой смерти без воздуха под водой. Пирамиды и храмы, знаете ли, оставляют неизгладимые воспоминания.

Ответил Фуше:

– Как министр полиции, я обязан следить за всеми группами, которые могут представлять собой потенциальную опасность для государства, включая Ложу египетского обряда. Один из моих следователей узнал, что вы интересовались у своих ученых коллег в Париже об острове Тира как раз в то время, когда эти ренегаты – свободные каменщики – скупали все книги и карты острова.

– Но мне известно лишь название этого острова, ничего более.

– Постараюсь поверить вам на слово. Хотите сказать, что тот факт, что столь пристальное внимание уделяется какой‑то туманной скале в Эгейском море, – это лишь невероятное совпадение? Прибавьте к этому то, что вы, Итан Гейдж, возвращаетесь из Америки после тесных сношений с британцами – и находите американского изобретателя Фултона, британского маркшейдера Смита и французского эксперта по древним катаклизмам. Попахивает заговором. А идея воспользоваться борделем для прикрытия просто гениальна.

– Но нас заманила туда мадам Маргарита.

– Полноте, Гейдж, мы слишком хорошо друг друга знаем, чтобы вы вот так прикидывались дураком передо мной, – прервал меня Наполеон. – Весь этот фарс насчет путаницы и неразберихи, конечно, очень интересен, но вы постоянно оказываетесь в гуще любой загадки и заговора. Я также не верю в то, что ваши уважаемые друзья стали бы иметь дело с таким плутом и прожигателем жизни, как вы, если б они не надеялись каким‑то образом нажиться на этом. Вы сталкиваетесь с Ложей в подвалах Пале‑Рояля, устраиваете пожар, провоцируете бунт, переезжаете каретой своих конкурентов, и при этом вы в полном неведении? Мы все понимаем, что, должно быть, вы напали на след того, о чем давно уже ходят слухи.

– Первый консул! – вскричал Кювье. – Клянусь, я ничего не знаю о его планах!

– Конечно, не знаете, – сказал Бонапарт мягко, – Гейдж просто использует вас. Использует всех вас. Он хитрый шельмец, мастерский интриган, и если б он был французом, я не сомневаюсь в том, что Фуше уже давно завербовал бы его для службы в полиции. Не правда ли, министр?

– Даже сейчас я не до конца понимаю его мотивы и то, на чьей он стороне, – признался Фуше.

Я, конечно же, не имел ни малейшего понятия о том, что передо мной происходило, и никак не мог решить, оскорбиться мне или гордиться этим новым моим описанием как умнейшего и хитрейшего мастера интриг. Все, что стояло перед моими глазами, это слово «Тира» на обрывке золотого свертка посреди диких американских степей – по словам моего отошедшего в мир иной компаньона Магнуса Бладхаммера, это был лишь артефакт тамплиеров, и ничего больше. Тем не менее, если полиция столь умна, может, и мне удастся выудить из них какую‑либо информацию.

– Я также ищу Ог, – решил я испытать удачу. Это слово тоже было написано на золотой фольге того свитка, пока Аврора Сомерсет не превратила все в самый настоящий катаклизм. Кстати, именно из‑за этой женщины я зарекся общаться с прекрасным полом.

Услышав это слово, Фуше застыл на месте и подозрительно посмотрел на меня. Кювье тоже смотрел на меня с нескрываемым любопытством. Наполеон же побелел.

– Что вы сказали? – спросил Первый консул.

– Ог. – Даже мне это слово показалось глуповатым.

Первый консул вопрошающе взглянул на моих незадачливых компаньонов, затем обратился ко всем остальным:

– Сдается мне, нам с месье Гейджем нужно минутку побыть наедине.

 

Глава 7

 

Мы отошли от сопровождавших шагов на пятьдесят и остановились на берегу пруда, достаточно далеко, чтобы никто не мог нас подслушать.

– Где вы слышали это слово? – резко спросил Наполеон.

– В Америке.

– В Америке? Но как?

Я вздохнул. Это будет моей первой попыткой рассказать о том, что там произошло, и я не мог ожидать, что мне кто‑нибудь поверит.

– Возможно, вы помните норвежца по имени Бладхаммер, который находился в Морфонтене с визитом, когда мы праздновали подписание договора между Францией и моей страной, – начал я. – Он обнаружил одно место в Луизиане, далеко за передовой границей, полное скандинавских артефактов. – Я решил не углубляться в детальное описание того жуткого места. – Одним из артефактов был золотой металлический лист, скрытый в гниющем щите, на котором было начертано это слово. Оно запало мне в память именно потому, что так странно звучало.

– Что еще было там начертано?

– Надпись была на латыни, которой я не владею. Я смог разобрать лишь несколько слов, прежде чем началась драка, в которой свиток был уничтожен. Все это произошло, пока я боролся с британкой из Ложи египетского обряда. Если честно, это весьма длинная история, – я решил не упоминать, что и она в свое время была моей любовницей. – Как я вам и говорил, я дрался с британцами, а не шпионил для них.

– Значит, вы не знаете, что это означает.

– Нет. А вы?

Он нахмурился и бросил взгляд по другую сторону пруда. Свита помощников и полицейских любопытно поглядывала на нас с расстояния, завидуя моему столь неожиданному сближению с их вождем.

– Гейдж, – наконец сказал он, – вы когда‑нибудь слышали о Красном карлике?

При упоминании Наполеоном этой любопытной французской легенды у меня возникло странное ощущение, будто кто‑то наблюдает за мной из окошка чердака этого красивейшего замка. Я обернулся, но, конечно же, не увидел никого: маленькие прямоугольные слуховые окна были темны и пусты. Жозефина также удалилась внутрь.

– Я слышал слухи. Кто их не слышал?

– Вы верите в сверхъестественное?

Я сглотнул.

– Мне доводилось видеть странные вещи.

– Красный карлик – это существо, напоминающее гнома, скрытое под красным плащом с капюшоном. Его лицо всегда в тени, но он очень невысок, и у него длинные скрюченные коричневые пальцы. Иногда можно заметить отблески в его глазах. Внимательных глазах. Очень неудобных глазах, которые знают слишком много.

– Вся Франция знает эту сказку, но это не более чем сказка.

– Нет, он действительно существует. Впервые он явился Катарине де Медичи и, по слухам, живет в основном на чердаке дворца Тюильри, который она и построила. Он временами являлся французской знати, обычно в кризисные времена. Я тоже считал его басней, мифом, страшилкой для детей. Но затем я сам увидел его в Египте.

– Генерал! – не выдержал я.

Он кивнул, погруженный в воспоминания.

– Я никогда не был так напуган, как тогда. Это произошло незадолго до Битвы у пирамид. Он очутился в моей полевой палатке в самый темный ночной час, когда я уже измотал всех своих помощников и единственный не спал. Я только что узнал о неверности Жозефины и, не находя себе места от ярости и печали, не мог заснуть.

Я вспомнил, как однажды в Египте Жюно дал мне это неблагодарное задание – известить генерала о неверности его жены, доказательством которой стали украденные кем‑то письма, присланные из Франции.

– Любой врач сказал бы, что это была галлюцинация. Но это создание говорило о будущем, говорило таким глубоким и лукавым голосом, который мне не приходилось более слышать ни до, ни после той ночи. Гейдж, он не из нашего мира, но он столь же реален, сколь реальны ваши три ученых там, у пруда. И затем он начал пророчествовать.

В тот день в Египте Наполеон был действительно сам не свой.

– Позднее у меня были схожие видения в Великой пирамиде… вы помните, когда я лежал в саркофаге? Весьма тревожные видения, я вам скажу. В любом случае Красный карлик обещал мне не менее десяти лет успеха в достижении того, чего я должен был достичь, и именно поэтому я был так озадачен своим проигрышем вам и несгибаемому Сиднею Смиту при осаде Акры. Я не должен был проигрывать! Но в конце концов я и не проиграл, поскольку мое поражение вернуло меня обратно в Париж, чтобы взять все в свои руки, благодаря вашему Розеттскому ключу. Красный карлик и здесь не ошибся.

Так что же, я всего‑навсего слепой инструмент судьбы, провоцирующий события, о которых я не имел ни малейшего понятия?

– А как это связано с Огом?

– Существо сказало мне искать его руины, так как на кону стоит машина огромной мощи, и если она попадет не в те руки, это может изменить мою судьбу.

– Какие руины? Где?

– Я распорядился о проведении исследования этого вопроса. Похоже, в Библии содержатся ссылки на Гог и Магог, которые некоторыми интерпретируются как острова на краю Земли. Ог же в кельтской мифологии означает далекое, великое королевство. Не исключено, что когда‑то существовал какой‑то общий, корневой язык.

Магнус в свое время верил в существование канувших в Лету цивилизаций и забытых сил.

– Мне сказали, что этот аппарат каким‑то образом связан с Огом. Красный карлик сказал, что он и ранее в критические моменты истории предупреждал французских лидеров об опасности и что я должен запомнить это слово, так как однажды мне предстоит снова услышать его. Я запомнил его звучание, Ог, потому что оно действительно странное, но я не слышал этого слова до сегодняшнего дня. – Он пристально посмотрел на меня. – И услышал его от вас.

Холодок прошел у меня по позвоночнику.

– Я не знаю никаких красных карликов.

– Но вы умеете находить древние артефакты, и сама судьба вновь и вновь сводит нас вместе. Вы – агент судьбы, Итан Гейдж, и именно поэтому я все еще заинтригован вами. Я никому не говорил об Оге, да и о Красном карлике упоминал всего пару раз, но, несмотря на все это, именно вы пришли ко мне с этим словом. Вы, заблудший американец.

– Я просто прочел его. У меня не было времени сообразить, что оно означает.

– Значение! Иногда мне кажется, что я столь же безумен, сколь безумны мои братья.

Странное семейство Наполеона являлось источником нескончаемых слухов в Париже, и чем больше он пытался возвысить их до ответственных постов, тем более остроумными становились попытки общественности каталогизировать их неудачи и недостатки.

– Мой старший брат Жозеф желает лишь богатства, но при этом он достаточно предан мне, – сказал Бонапарт. – Люсьен корыстен и завистлив, а Жером, по слухам, безумно влюблен в дочь какого‑то судовладельца из Балтимора. Балтимора! – Он произнес это слово так, словно Балтимор представлял собой какое‑то варварское логово. – Прошлым январем я заставил Луи жениться на дочери Жозефины, Гортензии, но Луи не в восторге от женщин, а Гортензия влюблена в одного из моих помощников. Ночь перед свадьбой она провела в слезах.

Я не знаю, зачем он рассказывал мне об этом, но, должен признать, временами мужчины делятся со мной своими секретами потому, что считают меня ничего не значащей фигурой. Конечно, парижские слухи были гораздо более едкими, чем то, что я только что услышал. Брат Наполеона Люсьен распустил слух о том, что Наполеон настоял на браке Гортензии и Луи потому, что сам Наполеон, ее отчим, обрюхатил ее в отчаянной попытке зачать наследника. По слухам, брак Гортензии помог бы легитимизировать потенциального преемника. Гортензия была беременна, вне всяких сомнений, но вопрос о том, кто и когда помог ей в этом, оставался предметом для спекуляций. Мне хватало ума не спрашивать об этом.

– Вы вовсе не безумны, – сказал я с сопереживанием в голосе, дабы снискать его расположение. Я могу быть бесстыднейшим из льстецов, когда нужно. – Вы лишь несете бремя правления.

– Да, да… Ах, Гейдж, вы даже не представляете, насколько вы беззаботны, насколько лишены всяческой ответственности.

– Но я пытаюсь повлиять на будущее Луизианы.

– Забудьте вы о Луизиане. С ней ничего не произойдет, пока не будет разрешена ситуация в Гаити. Негры всё борются и борются… – Он нахмурился. – А теперь вы приносите с собой воспоминания о том гноме. Он прошел в мою палатку, миновав всю охрану. Его плащ тянулся за ним по полу, оставляя следы, напоминающие змеиные.

Его глаза были пусты, голос, казалось, доносился издалека.

– Но мы не знаем, где находится Ог.

– Знаем. Знатоки связывают слово Ог с Атлантидой.

– С Атлантидой? – Мне кажется, или на золотой фольге было начертано и это слово? – Что это значит?

Конечно, я слышал об этом – Магнус Бладхаммер рассказывал мне о ней в Америке, ученые лбы все спорили о ее месторасположении, и мы даже спекулировали на тему того, не источник ли это загадочных медных шахт, но я не был уверен в деталях.

– Об Атлантиде мы знаем из рассказов Платона – некое сказочное королевство, названное в честь атлантов и уничтоженное землетрясением. Легенда гласит, что королевство отличалось высоким уровнем развития и стремилось к распространению своего влияния на весь мир. По общему мнению, оно располагалось где‑то далеко, вероятно, как и Ог. За Гибралтаром, который древние греки величали Геркулесовыми столбами.

– И что общего между Огом и Тирой?

– Не исключено, что они не так далеки друг от друга, как некоторые считают. Мои географы говорят, что на побережье Греции есть место, также именуемое Геркулесовыми столбами. В Египте мои ученые упоминали о Тире как об источнике катаклизма столь великого, что именно он повлек за собой легенды об Атлантиде. А что, если этот остров и был тем сказочным королевством? Что, если его разрушение потопило и Атлантиду?

Потопило Ог? Это название, вероятно, происходит из языка, на котором, возможно, говорили полумистические существа, подумал я, углубившись на мгновение в воспоминания о моих прошлых приключениях. Воспоминания о полубогах по имени Тот или Тор, по чьим следам я шел. Спекуляции о наших мистических предках, нынче живущих лишь как боги или легенды, возникали вновь и вновь. Так откуда же возникли мы или наша цивилизация?

– Это лишь миф, – прервал мои раздумья Наполеон. – Или не миф? А что, если этот Ог или Атлантида действительно существовали и оставили позади себя что‑то, чем так хочет завладеть зло? В последние десятилетия было проведено множество судорожных исследований древних легенд благодаря популярности масонства и новых археологических находок. Некоторые из артефактов действительно были обнаружены. – Я думаю, он имел в виду Книгу Тота, которую в свое время стащил ваш покорный слуга. – Так что же еще не найдено? Откуда столь неиссякаемая энергия Ложи египетского обряда в поисках того, что они ищут? Я ни во что не верю, но в то же время не могу позволить себе не верить. Подобные вещи могут предопределять исход сражений, судьбу династий или войн. И я вновь лицом к лицу с вами.

Я сглотнул, вспомнив молот Тора – миф, который чуть не поджарил меня заживо.

– Вы хотите, чтобы я нашел истину в отношении этих мифов?

– По некоторым сообщениям, на Тире, острове, не имеющем ни малейшего политического значения, покоятся некие секреты.

– Мои коллеги считают, что данный остров обладает геологической значимостью.

– Именно поэтому вы здесь, а не за решеткой. Пойдемте, побеседуем с остальными, но ни слова о моем Красном карлике. Если вы расскажете кому‑либо о сегодняшнем дне, я пристрелю вас.

– Секреты – это моя специальность.

Бонапарт скептически смерил меня взглядом, но, в конце концов, какой у него был выбор? Мы оба были плутами, объединенными общими интересами. Мы повернули назад. Наполеон шел, сложив руки за спиной, словно пытаясь контролировать свое нетерпение. Мои ученые коллеги смотрели на меня с возросшим уважением после разговора тет‑а‑тет с Первым консулом.

– Мы обсуждали басни Платона об Атлантиде, – объяснил Бонапарт остальным.

– Только вот некоторые ученые считают, что она реальна, – вставил Фуше. На его лице читалась сонная внимательность кота, и его мозг, должно быть, просчитывал все возможные варианты истины и обмана, словно целая контора счетоводов. – И что она, вероятно, оставила нечто после себя.

– Что, как это ни маловероятно, вам и предстоит изучить, – сказал нам Наполеон резко, потирая руки, словно пытаясь согреться. – По слухам, это нечто может скрываться на данном острове. В то же время, если я направлю на Тиру военную экспедицию, это может спровоцировать войну с османами, которая мне сейчас не нужна. Но группа ученых? Кто вообще обратит внимание на их возню? Если вам повезет, вы проникнете на остров и покинете его незамеченными. Если же нет, то вы попросту в экспедиции на старый вулкан. Они сочтут вас безвредными эксцентричными академиками.

– Так о каком объекте идет речь? – спросил Кювье.

– Он заинтересует Фултона, – ответил Фуше. – По слухам, это грозное оружие из древних времен или хотя бы знания о том, как его построить. Природа данного оружия не вполне ясна, но поговаривают, что страна, заполучившая его, будет контролировать все Средиземное море, а может быть, и весь мир.

– Хотите сказать, что это какое‑то древнее орудие войны?

– Да.

– Хотелось бы на него взглянуть. – Фултона тянуло к машинам так же сильно, как меня – к женщинам.

– Когда мы узнали, что Ложа египетского обряда ищет встречи с Итаном Гейджем, мы поняли, что нужно действовать. Крайне важно, чтобы мы узнали правду об этих слухах, прежде чем нечто ужасное попадет не в те руки.

– Например, в английские руки? – вздорно спросил Смит.

– Я говорю об этом культе, планы которого, похоже, идут вразрез с планами всех цивилизованных наций. Хотя мы и предпочли бы не включать вас в состав экспедиции, месье Смит, вопрос здесь гораздо выше соперничества между англичанами и французами – это союз во имя более высокой цели. К тому же Гейдж не оставил нам никакого выбора после того, как затащил вас в этот чертов Пале‑Рояль. И теперь, боюсь, вам придется недолго посотрудничать с французским правительством в этой охоте за знаниями. В конце концов, между нами заключен мир.

– Но мой бизнес в Британии!

– По моим данным, вы безработный.

– Но не настолько, чтобы хотеть отправиться в Грецию.

– Мы – ваш новый работодатель.

– А если я откажусь?

– Что ж, тогда нам придется задержать вас как шпиона, пока этот вопрос не будет решен. Но если вы решите сотрудничать с нами, это может положительно сказаться на вашей карьере геолога. Мы знаем, что Королевское общество игнорирует ваши труды…

– Минутку, – вмешался Фултон, – меня, может, и интересуют древние механизмы, но у меня нет ни малейшего интереса ни к этой Тире, ни к Огу!

– Будет, если вы хотите, чтобы французы проявили интерес к вашей вычурной идее паровой лодки, – ответил Наполеон. – Своим «Наутилусом» вы исчерпали все наше терпение, да и бюджет тоже, но если вы поможете нам в этом деле, мы будем готовы вновь рассмотреть эту вашу штуковину.

– О! – только и смог вымолвить Фултон.

– А вы, Кювье, сопроводите этих джентльменов как истинный патриот Франции, чтобы придать этому квартету галльскую логику и целеустремленность. Вы – руководитель и казначей данной экспедиции. Если вы, конечно, не предпочитаете позор, увольнение из института и потерю Министерства образования.

– Первый консул, я желаю лишь вернуть свою честь. Нам, ученым мужам, необходимо заботиться о своей репутации, в отличие от Гейджа. Мне искренне жаль, что я связался с подобной шпаной, но, быть может, все еще можно обратить эту историю во благо.

– А как же я? – спросил я, несколько обиженный тем, что никто не оспорил эпитет вроде «шпаны» в мой адрес.

– По словам мадам Маргариты, состоящей на нашей секретной службе, тот Озирис, которого вы переехали, обещал отвести вас к вашей потерянной возлюбленной Астизе, – сказал Фуше. – Он также хотел отправить вас на Тиру. Значит, эта женщина должна быть там, или, по крайней мере, там вы найдете информацию о том, где ее можно найти. Выполните это задание для Франции, и мы отправим вас к вашей египтянке. Если же вы откажетесь, то возвращайтесь в Соединенные Штаты и объясняйте там, почему все ваши усилия убедить нас отдать им Луизиану потерпели полное фиаско, плюс наша карибская армия скоро займет Новый Орлеан. Вам будет запрещен въезд во Францию, в Америке вас обвинят в унизительном дипломатическом провале, и вам придется найти себе настоящую работу.

Я сглотнул. Перспектива поиска настоящей работы действительно тяготила меня.

– Значит, все, что нам нужно сделать, это отправиться на Тиру, побеседовать с вашим греком и поразнюхать насчет этого древнего оружия?

– Найти это древнее оружие. Или уж хотя бы принести известия о нем, прежде чем османские солдаты, иностранные шпионы, повстанцы, бандиты или сама Ложа египетского обряда наложат на него свои лапы. Считайте это отпуском и передышкой от повседневной рутины, джентльмены. Мальчишеским приключением.

Невыспавшиеся, запыленные, занемевшие и напуганные, мы нехотя согласились. Да и какой у нас был выбор?

– Но как же нам найти это оружие? – спросил Кювье.

Фуше достал небольшой бархатный мешочек.

– До того, как наши войска вытеснили с Ионических островов, один из офицеров приобрел у одной бедствующей аристократки сувенир, кольцо. Она сказала, что кольцо было отлито в конце пятнадцатого века. Покупка стала для офицера приятной неожиданностью, и, по его словам, сама герцогиня была прекрасна и весьма таинственна. Некоторые считают, что кольцо было отлито тамплиерами. Когда я услышал о нем, то решил завладеть им, и думаю, вы поймете почему.

Кольцо было сплющено с одной стороны в виде миниатюрной печати, и мы сразу увидели гравировку на поверхности этой печати: «Тира». Слово располагалось на фоне здания с куполом, часть которого отсутствовала, словно кто‑то откусил его, оставив за собой серп луны. На переднем плане располагалось нечто, напоминающее каменный саркофаг с открытой крышкой. В гроб, словно в ванну, ступал мужчина в мантии и средневековом головном приборе. А может быть, он выбирался из гроба наружу?

– Что это означает?

– Никто не знает, – ответил полицейский, – но очевидно, что речь идет об этом острове. Зачем тамплиерам изображать на кольце столь незначительный клочок земли? Ведь Тира едва представляет собой нечто большее, чем горсть вулканического пепла. Думаю, тот греческий патриот, с кем вам предстоит встретиться, сочтет это полезным.

– Может быть, именно здесь находится орудие, – сказал я, изучая реликвию, – и он карабкается туда, чтобы достать его.

В сравнении с медальоном, что я носил в Египте, это кольцо выглядело простовато.

– Тогда и вам предстоит поступить так же. Посмотрите на него с обратной стороны.

Я взглянул на оборотную сторону расплющенного ободка кольца и увидел еще один купол, только этот был в полном порядке, а внутри его значилась буква «А».

– Что это значит?

– Не имеем ни малейшего представления. Расшифровка этого кольца не даст вам заскучать по дороге в Тиру. Господа, скорость превыше всего. Двигайтесь быстро, тихо и без погонь.

– Погонь? – Я терпеть не мог это слово.

Кювье потер свое усталое лицо.

– Ну, по крайней мере, мы сможем изучить вулкан. Может, нам повезет, и он начнет извергаться.

– Да уж, – сухо ответил я, – вот была бы потеха.

– По рукам! – воскликнул Наполеон. – А теперь кто хочет пострелять по моим лебедям?

 

Глава 8

 

Наполеон пообещал, что мы сможем выполнить свою миссию за месяц или два. И действительно, Европа пребывала в состоянии мира, летние дороги были почти сухими, и мы добрались от Парижа до Венеции за каких‑то две недели, двигаясь сначала на юг Франции, а затем на восток сквозь новую Цизальпинскую республику, созданную Наполеоном после его победы у Маренго. Я не замечал никакой слежки. Конечно, наши враги, если они не сдались, могли весьма точно угадать, куда мы направляемся, особенно с учетом того, что Озирис, Маргарита и Фуше, похоже, лучше понимали, что происходит на самом деле, чем мы. Наша экспедиция, вероятно, была таким же секретом, как неудачная контрацепция к девятому месяцу беременности. С другой стороны, не исключено, что мы сбили Ложу египетского обряда со следа, или Фуше задержал их и вся наша поездка окажется лишь беспечным отпуском.

Хотя мои компаньоны и были недовольны тем, что их завербовали, и обвиняли меня в том, что Наполеон принудил их к сотрудничеству, им вовсе не претила идея путешествия за счет французского правительства. Кювье получил на руки наши пособия, но, как и всех казначеев, его было непросто убедить разориться на бутылку действительно хорошего старого вина или жаркого из вырезки лучшего качества.

– В конце этого недоразумения мне придется отчитываться за все, что вы потребляете, – ворчал он, – и я не представляю, как объяснить министерству, почему нужно было купить именно этот круг сыра, а не тот, который значительно дешевле и на сто грамм тяжелее.

– Я всегда думал, что вы, французы, цените еду превыше искусства и даже любви, – сказал ему Смит.

– В том, что касается расходов, у наших бухгалтеров вкусы как у англичан.

Я не жаловался, прекрасно понимая, что путешествую в карете с единственной целью куда‑то приехать, в то время как немногие могли похвастать такой оказией. Мы проезжали мимо длинных рядов крестьян, косящих траву на закате, мимо конюхов с обожженными солнцем плечами, выгребавших навоз из конюшен, и служанок, которые, словно парусники, разрезали юбками цыплячье море, которое снова смыкалось за ними, поглощая рассыпанное пшено. Я думал о том, насколько же это странно, безопасно и скучно – быть привязанным к одному месту, позволяя смене времен года определять твою жизнь. Вечерами я гулял, чтобы размяться, жуя яблоко или сливу, и если мне на пути встречался смышленый мальчишка или симпатичная мадемуазель, я временами показывал им свою винтовку или даже подстреливал для них ворону‑другую. Подобное представление они считали волшебством, а меня принимали, словно я экзотический путешественник из другого мира.

Ученые были озабочены, но заинтересованы. В конце концов, они вот‑вот увидят драматичный с геологической точки зрения остров на краю Османской империи, поучаствуют в политических интригах и, быть может, сделают пару археологических открытий. Уж конечно, наша поездка была более захватывающей, чем академические совещания. Правда в том, что я все еще сохранил остатки своей геройской репутации, и ученые надеялись на то, что и им достанутся кое‑какие лавры, и я не мог их в этом винить.

Мы постепенно вжились в свои роли: я – бесстрашный проводник, за которым нужен глаз да глаз, Кювье – наш казначей и скептический надзиратель, Смит – упрямый англичанин, всегда готовый подставить плечо, и Фултон, наш жестянщик, с восхищением смотревший на каждое гребное колесо и шлюз. Изобретатель помогал нам коротать время, создавая многочисленные чертежи и схемы улучшения подвески нашей кареты, каждая из которых немедленно отбрасывалась кучером как непрактичная или слишком дорогая.

От скуки мы также пускались в дискуссии о необходимости заново переписать мировую историю.

– Все, что мы знаем, это что камни наслаивались и стирались на протяжении миллионов лет, – говорил Смит, – но как? Путем катастрофы, как вулкан или великий потоп, или же путем постепенной эрозии ветра и дождя? И кому какое дело, что там было при сотворении мира, пока не появились мы, люди? О чем думал Бог?

Он собирал камни на каждой остановке, отмечал их тип на карте Франции (по мне, так все камни были одинаковыми, но он различал их, как пастух различает коров в своем стаде) и затем выбрасывал в окно кареты.

– Мы также знаем, что на Земле существовало множество животных, которые не дожили до наших дней, – продолжал Кювье, – и многие из них были настоящими гигантами. Быть может, сотворение мира началось с большего разнообразия и размаха, которые затем истончились и сжались со временем? Странный прогресс, не находите? Кто мы – вершина творения или съежившийся плод? Или же животные превращались из одного вида в другой, как полагает Сент‑Илер?[4] Я считаю его теорию чушью по множеству причин, не последняя из которых заключается в том, что мы не понимаем, как могла произойти подобная мутация.

– Он поделился со мной этой странной теорией в Египте, – вставил я, зажав винтовку между ног. Это было чем‑то большим, чем простой нервной привычкой – мне доводилось становиться жертвой грабителей на большой дороге. – Меня больше интересует вопрос того, как зародилась цивилизация, и не существует ли каких‑либо высших знаний, когда‑то известных человеку, но забытых после падения Римской империи. Некоторые мои знакомые считают, что мифы о древних богах – это не что иное, как воспоминания о древних существах, которые каким‑то образом научили человека растить пищу, строить дома и писать, таким образом подняв нас из грязи. Ложа египетского обряда считает, что знания таких предков могли бы наделить того, кто почерпнет их, ужасной силой. Мне доводилось видеть вещи, которые заставляли меня задуматься о том, что они могут быть правы.

– Какие вещи? – спросил Кювье. Он захватил с собой блокнот в переплете из красной кожи и ручку, чтобы записывать наши приключения, а также оловянный полевой офицерский набор, состоящий из ножниц, расчески, зубной щетки и часов с компасом в медном корпусе. Он записывал наши ремарки и отмечал направление движения с каждой записью, словно никто и никогда раньше не наносил большую дорогу на карту.

– Книгу, от которой были одни неприятности. И инструмент – молот, который оказался еще хуже.

– А теперь мы в поисках древнего орудия, – вымолвил Фултон, – причем Бонапарт, Фуше и те лунатики из борделя мадам Маргариты тоже им интересуются. Я не понимаю, почему Наполеон с таким трепетом относится к давно забытым орудиям и при этом не обращает должного внимания на мои современные экспонаты.

Он развлекался, разбирая и вновь собирая свои карманные часы, но постоянно терял шестеренки и пружины всякий раз, когда карета подпрыгивала на кочках, и нам всем приходилось искать их на пыльном полу. Кювье старался держать свои часы с компасом подальше от изобретателя.

– Такова природа человека – видеть недостатки в том, чем владеешь, и восхищаться идеальностью того, чего иметь не можешь, – сказал я. – Кроме того, покупка вашей подводной лодки или парового судна означает дискомфорт новизны и перемен, Роберт. А вот в том, чтобы отправить нас на поиски сокровищ и заговор с греческим патриотом, никакого риска нет.

– Зато для нас есть, – ответил Смит. – Лишь тот, кто стоит на берегу канала, хочет копать глубже, но никак не тот, кто стоит на его дне.

– Тот, кто стоит наверху, скажет, что видит дальше и может лучше измерить необходимую глубину, – заметил Кювье.

– Тогда тот, кто стоит на дне, должен ответить, что именно он может сообщить точный вес камней и грунта и количество мозолей на своих руках.

В Венеции мы на пароме пересекли прозрачную лагуну этого сказочного города, напоминавшего рассыпающийся свадебный торт, все еще гудящий от короткой оккупации Бонапартом в 1797 году. Французские войска разрушили ворота еврейского гетто (в результате чего многие евреи вступили в армию Наполеона) и положили конец тысячелетней независимости Венеции шквалом указов, декларирующих республиканские идеалы. Революция длилась недолго, и по Кампо‑Формийскому договору город отошел к Австрии спустя всего несколько месяцев, но гетто так и не было восстановлено, и население города все еще спорило о пугающих свободах, обещанных французами, и делилось предупреждениями о том, что французские реформы рано или поздно приведут к тирании. Так что же несет этот Наполеон – надежду или страх, освобождение или новое рабство?

Декадентская красота Венеции влекла меня: таинственное переплетение зловонных каналов, величие тонущего, словно айсберг, города, кренящиеся дома, ритмичное пение лиричных гондольеров, дуги мраморных, потрепанных погодой мостов, балконы в стиле барокко, наполненные яркими каскадами цветов, и темноволосые красавицы, скользящие меж колонн по сторонам площади Святого Марка, словно танцующие герцогини в шелках, мерцающих, словно крылья бабочек. Этот город, королева Адриатики, был пронизан звоном колоколов, звуками роскошной оперы и вторящих ей церковных песнопений, и благоухал духами, специями, углем, мочой и водой. Солнечный свет дрожал на ряби мелких волн, и свечи маняще светили в темноте.

Но я изменился, напомнил я себе, а потому подавил соблазн хотя бы одним глазком взглянуть на удовольствия и пороки этого города. Вместо этого, зная репутацию итальянских оружейников, я умолял своих компаньонов дать мне достаточно времени на то, чтобы отыскать изящную венецианскую рапиру в одном из многочисленных оружейных магазинчиков. Венецианские мечи славились своей тонкостью, гибкостью и сбалансированностью, а также элегантным волнообразным эфесом, обладая при этом бо́льшим весом и стойкостью, чем их французские конкуренты.

– Такая есть у всех лучших дуэлянтов, – пояснил я.

Конечно, для драк в узких аллеях и переулках лучше подошел бы морской кортик, но рапира элегантно смотрелась в глазах женщин, что придавало мне некоторый щегольской шарм. Я почувствовал прилив лихости, когда прицепил рапиру к своему поясу и посмотрелся в треснутое зеркало магазинчика, решив, что выгляжу как настоящий придворный куртье. В итоге я потратил вдвое больше, чем мог себе позволить, и быстро понял, что при ходьбе рапира настолько неприятно бьет меня по икре, что мне пришлось снять ее и повязать себе на спину, словно это был старый добрый топор Магнуса Бладхаммера, чтобы она не путалась у меня в ногах. В конце концов, на дворе новый, девятнадцатый век, убеждал себя я, и если произойдет нечто маловероятное и мне понадобится оружие столь антикварное, как моя рапира, я получу достаточное предупреждение, чтобы снять ее со спины, достать из ножен, наточить и отполировать, и, наконец, принять некое подобие соответствующей фехтовальной стойки. Помимо этого, я все еще носил при себе привычный томагавк и винтовку, приклад которой все еще украшала пренеприятнейшая для моего глаза трещина, оставленная Сесилом Сомерсетом, сломавшим об нее свой меч во время моего последнего приключения. Винтовка была настолько изношена и потрепана, что в ней едва можно было разглядеть девственную элегантность, столь характерную для нее после изготовления в Иерусалиме. Тем не менее стреляла она хорошо, а я со всей своей экипировкой выглядел словно чей‑то оруженосец. Женщины поглядывали на меня из‑за своих вееров с осторожным интересом, вероятно, думая, что я за бродяга, а мужчины стороной обходили в узких переулках, словно от меня смердело, как от мясника. Венецианцы привыкли к самым разным посетителям, но слухи об Итане Гейдже, искателе приключений из Америки, быстро распространялись, что не могло мне не льстить, хотя я и не подавал виду.

С учетом того, что мы направлялись на османскую территорию, мои компаньоны с пониманием отнеслись к моим прогулкам по оружейным магазинам и сами занялись покупками. Мы с удовольствием воспользовались этим оправданием, чтобы накупить себе кучу новой одежды.

Кювье после длительного периода созерцания приобрел пару дуэльных пистолетов из латуни и серебра в коробке из розового дерева. На расстоянии десяти шагов из них действительно можно было бы кого‑нибудь убить.

Грубоватый и сердечный Смит выбрал нечто гораздо более внушительное, остановившись на бландербассе, или громобое по‑голландски, стрелявшем облаком металлических шариков из ствола длиной всего пятнадцать дюймов. Оружие было достаточно коротким для того, чтобы его можно спрятать под плащом или пальто, и когда Смит испытал его на причале в порту, его оглушительный грохот поднял в небо целые тучи голубей на площади Святого Марка за двести метров от порта.

– Пинается, как мул, зато рвет, как медведь, – отрапортовал он. – То, что нужно, чтобы заставить абордажную группу передумать.

Я ожидал, что Фултон выберет нечто похожее или что‑нибудь еще более сложное и механически совершенное вроде девятиствольного мушкетона, спроектированного для боя с фор‑марса и редко использовавшегося на практике, потому как его отдача была настолько сильной, что грозила сбросить незадачливого стрелка с вышки. Мне казалось, что именно подобное проектное несовершенство заинтересует пытливого изобретателя, и я уже представлял, как он фиксирует скобы и блоки, удерживающие его торс при отдаче. Но нет, Фултон заинтересовался самым странным из инструментов, уделив все свое внимание поношенной и запыленной шотландской волынке, что он обнаружил на полке одной из лавок.

– Да, это точно обратит наших врагов в бегство, – сказал я дружелюбно. – Слышал я эти волынки, от них даже собаки выть начинают. Завоеватели всех стран две тысячи лет стороной обходят Шотландию, лишь бы не слышать этого звука.

– Тот огнеглотатель в Пале‑Рояле дал мне идею, – ответил Фултон. – Играть я на ней, конечно, не могу, но вот поиграть с нею – запросто. А что, если научить ее плеваться огнем? Будет чем заняться на корабле. – Он нажал на мехи, и волынка издала жалобный вопль. – Или чем развлечься.

Я весьма терпимо отношусь к сумасшедшим. Наверное, именно это их ко мне и притягивает.

Мы оплатили свои покупки, изобретатель выдул пару трелей из своей шотландской волынки, да так, что мы все вздрогнули, и затем ученые решили, что пора двигаться дальше.

– Мы торопимся, чтобы уделить больше времени науке, – объяснил Кювье. – Тира – это хранилище времени. А нам требуется время, чтобы объяснить загадки планеты, поскольку без него ничто не имеет смысла. Время, время, время.

– Бо́льшая часть людей неразумно распоряжаются тем временем, что у них есть, сказал бы Бен Франклин.

– Я имел в виду науку. Человеческий разум в плену нашего короткого понимания истории, Итан. Земной шар становится все более и более сложным местом, и все наши объяснения приходится сжимать в паре тысяч лет, словно растущий мальчишка пытается надеть ботинки на три размера младше. Но если Земля старше, чем мы думаем, тогда любые новые идеи имеют право на существование.

– Какие еще идеи?

– Идеи о том, что если мир не всегда был таким, как сейчас, то ему вовсе не всегда таким и оставаться, – вставил Смит. – Быть может, мы лишь одна глава длинной повести. О том, что люди – не цель существования вселенной, что мы лишь актеры в огромной драме, которую не понимаем.

– Людям это не понравится, Уильям. Нам нравится думать, что история с нас начинается и нами же заканчивается.

– Тогда зачем Бог оставил нам свидетельства того, что это не так? – спросил англичанин.

– Но раз камни уже настолько старые, у нас должно быть достаточно времени для ужина на площади, прежде чем ими заняться, что скажете?

– Фуше и Наполеон сказали нам поспешать. Венецианцы странно на нас посматривают. Точнее, на вас.

– У Фуше с Наполеоном на спинах нет мозолей от сотен миль поспешания по направлению к распрекраснейшему месту на Земле. А когда люди смотрят на вас, господа, нужно смотреть на них в ответ, особенно если это красивые девушки!

Я продолжил свои увещевания, перейдя к аргументу о том, что мы еще не нашли венецианского капитана, который согласился бы отвезти нас туда, куда нужно. Венеция воевала с турками последние три столетия, а османские воды кишели пиратами. Греки находились под пятой своих мусульманских властителей, которые называли своих христианских подданных «райа», или скот. Ни один венецианец не горел желанием отправиться в столь малообещающую точку в море, как Тира. Те капитаны, с которыми мы разговаривали, ломили нам такую цену, за которую можно было добраться под парусом до Луны. А потому завтра мы вновь отправимся в доки, пообещал я, между делом заприметив незанятый столик на Кампо ди Сан Поло. Мои компаньоны, которых Венеция влекла не меньше, чем меня, нехотя согласились. На небе появились звезды, а вместе с ними на площади появились и музыканты, и кувшины с вином. Мы подняли несколько тостов за наш пока что скромный успех, и вскоре мои компаньоны начали бросать нетрезвые взгляды в сторону итальянских милашек. В их глазах сквозил тот же голод, что и в моих. Как и Одиссея, нас сбили с толку сирены, но меня подвела еще и уверенность в том, что наши враги остались далеко позади или же, наоборот, поджидали нас впереди.

Мы изрядно выпили, когда мимо нас, покачивая бедрами, скользнула прелестная смуглая красавица с высокой прической в виде башни, одетая в платье, обнажающее волнующую ложбинку меж ее сочных грудей. Ее кожа была безупречна, как цветочный лепесток. Я надеялся на то, что она подмигнет мне или хотя бы молвит слово, но вместо этого она, дразня, приподняла юбку своего платья, на мгновение обнажив тонкую лодыжку, и ловко достала нечто из ее складок. Яблоко? Красавица на мгновение приподняла этот предмет в тусклом свете фонаря таверны, причем это нечто засверкало, словно волшебная пыльца фей, и затем легонько катнула его по полу в нашем направлении, кротко улыбнувшись сладчайшей из улыбок.

– Это что, такой итальянский обычай? – спросил Смит, не в состоянии сдержать отрыжку, когда объект остановился между нашими стульями.

– Если так, то и в кегли она, должно быть, играет с грацией Афродиты, – сглотнул Кювье.

– Что это, Итан? – спросил Фултон, любопытно поглядывая на дым, поднимающийся из медленно тлеющего шара. – Приглашение на фестиваль?

Я наклонился и заглянул под стол.

– Это, друзья мои, граната.

 

Глава 9

 

Даже не знаю, почему красота так часто становится источником разочарования, но должен признать: обычно женщины не бросают в мою сторону бомбы в первые пару часов нашего знакомства. Эта же галопом унеслась вдаль, прежде чем я успел представиться, и, похоже, ее единственной целью было превратить в лохмотья наши нижние и наиболее важные конечности. Следуя инстинкту, который выработался у меня после стольких разочарований в любви, я схватил дымящуюся гранату, огляделся и запустил ее в единственное отверстие, что видел, – в кирпичную печь нашей таверны.

Последовавший взрыв, вынесший из чрева печи град из кусков кирпича, теста, угля и останков запеченной утки, мог бы изрезать нас и выше пояса, если б я не повалил своих товарищей на пол, опрокинув стол перед нами в качестве щита. Нас окутало облако кирпичной пыли, но, по счастью, печь приняла на себя основной удар, а другие посетители покинули таверну в ужасе, но невредимыми.

– Это Ложа египетского обряда! – прокричал я, стараясь не обращать внимания на звон в ушах и гул в голове. – По коням!

– Итан, мы на острове, – прокашлял Кювье, – и у нас нет лошадей.

– Какая жалость. – Я потряс головой и сквозь пелену слез увидел несколько мужских фигур в капюшонах, ступивших на Кампо с противоположной стороны, угрожающе размахивающих чем‑то блестящим в темноте. Один из них рукой указывал другим дорогу. – Тогда к гондолам!

– Сомневаюсь, что они так просто дадут нам уйти, – сказал Смит.

Мы спешно поднялись на ноги, подобрали разбросанные сумки и оружие и приготовились бежать от настигающих нас негодяев. Слух возвращался ко мне звуками людских криков.

И тут раздался грохот, от которого все на площади подпрыгнули, а Смита отбросило назад на полуразрушенную печь. Он выстрелил из своего бландербасса, заряженного восемью пулями, и трое из нападавших рухнули как подкошенные. Пули рикошетом летали, словно мухи в бутылке, а оставшиеся мерзавцы завизжали, пригнулись и гуськом побежали в укрытие.

– По звуку, англичанин, это бортовой залп линкора, не меньше! – прокричал Кювье.

Мысленно согласившись с тем, что наш охотник за камнями подал нам хороший пример, я вскинул свою винтовку и прицелился в человека, похожего на их предводителя. Я затаил дыхание, прицелился на упреждение в направлении его прыжка в тени и нажал на спусковой крючок. Он тоже распластался, скользя всем телом по булыжникам мостовой, наградив мои старания криками боли и смятения.

– Всегда заряжай оружие перед ужином, – сказал я.

– А с бландербассом уже неважно, сколько стаканчиков ты пропустишь за этим занятием, – с удовольствием сказал Смит и рыгнул.

Мы спешно удалились, а я безразлично придерживал рапиру, привязанную к моей спине, ругая себя за то, что не перевесил ее себе на бедро. Что в мечах хорошего, так это то, что их не нужно заряжать порохом и картечью. А плохое в том, что с ними нужно подбираться чертовски близко к тем, кто пытается тебя убить. В нас полетел град пуль, шлепками вгрызающихся в дерево и штукатурку, и мы побежали быстрее.

На канале Гиуффа мы не колебались. Одинокая гондола проплывала мимо с клиентом и напевающим гондольером, и мы прыгнули в нее, словно пираты, опрокинув незадачливого пассажира за борт.

– Это для вашей же безопасности! – крикнул я ему, летящему в грязную воду вслед за своей шляпой, уплывающей вдаль, словно маленький плот.

Затем я, наконец‑то, высвободил свою рапиру и приставил ее к горлу гондольера.

– На Большой канал! Не бойся, тебя ждут хорошие чаевые!

Наш кормчий покосился округлившимися глазами на клинок.

– Синьор, изволите песню?

– Прибереги дыхание, лучше греби быстрее. Мы торопимся. – Он мощными толчками направил нашу гондолу вниз по каналу, а я обернулся к остальным. Смит уже достал свой бландербасс и засыпал в него свежий порох. – Кювье, будьте любезны, достаньте свои изящные пистолеты и стреляйте в этих мерзавцев, когда они достигнут канала. Фултон, прошу вас, обойдемся без звуков волынки.

– Они продырявили ее, черт их побери!

– Тогда изобретите что‑нибудь еще. – Я попытался вспомнить спутанное спагетти из каналов этого города. – Отправимся в порт Сан‑Марко и постараемся купить себе место на корабле.

– Боже мой, что это была за женщина? – спросил Смит, дрожащими руками загоняя картечь в свое орудие. Убийство всегда возбуждает, особенно в первый раз.

– Боюсь, эта женщина не склонна к флирту. Бьюсь об заклад, что она работает на наших врагов. Я думаю, что мы участвуем в гонке за право первыми добраться до Тиры, а это значит, что нам, боюсь, не стоило мешкать. Я ожидал от Венеции большего, особенно с учетом стоимости нашей гостиницы.

– Что‑то преследует нас, – сказал Кювье, всматриваясь в темноту. Вспышка на мгновение ослепила нас, когда раздался звук выстрела из его пистолетов. Я не верил, что он во что‑нибудь попадет из своих хлопушек, но из темноты раздался свист рикошета и крик.

– Клянусь бивнями мастодонта, они работают! – вскричал он. – Бог мой, да мы же опасные люди!

Мы обогнули дугу набережной и снова оказались в темноте, затем вынырнули из маленького канала и оказались на широком канале, змеей текущем через весь город. Мы находились в ущелье из огромных усадеб и особняков четырех и пяти этажей, за высокими окнами которых мерцали свечи и светильники, бросая слабый свет на былую щедрость и роскошь, остатки блистательной империи. Сквозь окна нашему взору открывались вековые гобелены, хрустальные люстры и парчовые шторы, меж которых тут и там появлялись белые, луноликие лица, встревоженные нашим шумом. Мы скользнули под мостом Риальто, взирая на беззаботных любовников, прогуливавшихся по его арочному променаду, и направились в сторону главного порта города, к кораблям, стоявшим на якоре у площади Святого Марка. На фоне звезд темными горами возвышались купола и башни, и звуки оперы летали над темной водой.

– Думаю, мы отогнали их, – выдохнул Смит, оборачиваясь.

– Боюсь, я вынужден с вами не согласиться, месье Смит, – ответил Кювье, указывая вперед одним из своих пистолетов, из дула которого торчал шомпол, потому как он только принялся его перезаряжать. – Похоже, у наших преследователей много сообщников.

Из канала впереди нас нам наперерез мчалась целая шеренга гондол, блокируя путь нашего отхода. Мы разглядели достаточно оружия, чтобы наполнить добротный арсенал. Последовала череда вспышек, и вода забурлила вокруг нас под эхо выстрелов, отскакивающее от зданий. Несколько щепок от гондолы взвились в небо, и наш кормчий застыл на месте.

– Только попробуй прыгнуть, и я насажу тебя на вертел! – предупредил его я, направив рапиру острием в его горло. – Греби к тому боковому каналу, пока они не сделали еще один залп.

Мы повернули в узкий канал, пронизывающий весь остров своим особенным маршрутом. Быть может, нам удастся оторваться от наших преследователей в жидком лабиринте Венеции. Этот узкий приток был погружен в темноту, и казалось, что дома склоняются над ним, словно кроны деревьев. Лишь вода мерцала слабым светом.

Позади нас появился свет фонаря на одной из преследующих нас гондол. Мы слышали яростную работу их весел. Я выстрелил из винтовки в очертания передней гондолы, и свет ее фонаря задрожал, но не погас. Кто‑то упал в воду, и в ответ нам раздался залп из нескольких стволов. Пули со свистом посыпались на каменные берега, и мы одновременно пригнулись.

– Как жаль, что я не вижу их гондольера, чтобы пристрелить его, – пробормотал я, перезаряжая винтовку.

– Синьор, прошу вас, не впутывайте меня в ваши дела, – прошептал наш гондольер дрожащим голосом.

Поняв, что он сам представляет собой естественную цель, парень начал грести с гораздо большим рвением, чем можно было бы ожидать при иных обстоятельствах. Темные здания пролетали мимо нас, словно мы шли на всех парах паровой машины Фултона. Вокруг слышался звук распахиваемых ставень, жители пытались разглядеть, что происходит, но темнота была непроницаемой. Все, что они видели, это парад мечущихся призраков, а ближайший преследователь отставал от нас примерно на пятьдесят ярдов. Резкие повороты канала и низкие мосты никак не давали нам и нашим преследователям сделать прицельный выстрел.

Раздавался звон тревожных колокольчиков, но ни один представитель власти не пришел к нам на помощь.

– У меня есть идея, – выпалил Фултон, всматриваясь в гондолу, невинно плывущую по каналу нам навстречу, гондольер которой прекратил грести в смятении от эха выстрелов и нашей скорости. Когда мы поравнялись, изобретатель дотянулся до второй гондолы и выхватил весло из рук незадачливого кормчего, пустив его в дрейф по направлению к нашим преследователям, и взобрался на нос нашей лодки.

– Что вы задумали?

– Ждите меня по дальнюю сторону этого моста.

Мост представлял собой длинную низкую арку, столь типичную для этого города. Когда мы подошли к входу под арку моста, американец внезапно вонзил весло в дно мелкого канала и, рванувшись вверх, оказался на поверхности моста над нами. Мы проплыли под ним, и я приказал гондольеру остановиться на дальней стороне моста. Лодка накренилась, когда мы остановились, и медленно поплыла назад по направлению к Фултону. Изобретатель же в это время вонзил шест своего трофейного весла в каменные перила, которые он только что перепрыгнул, и, действуя им как рычагом, принялся их расшатывать.

– Эх, дайте мне только точку опоры… – услышали мы, а затем последовало кряхтение и громкий треск.

Мы услышали проклятья на трех разных языках, когда передняя гондола наших преследователей столкнулась с той, что мы отправили дрейфовать, затем раздался крик и всплеск упавшего в воду тела. Нападавшие направились прямиком к нам, и Смит, Кювье и я приготовились дать залп.

– Ждите моей команды! – прошептал Фултон, спрятавшийся за балюстрадой.

Лодка наших врагов, ускоряясь, неслась к мосту, и в тусклом свечении звезд мы видели частокол пистолетов и шпаг, направленных в нашу сторону.

И тут с громким вздохом каменные перила накренились и полетели вниз. Булыжники весом с наковальню, расшатанные Фултоном на кромке моста, обрушились как раз тогда, когда гондола проходила под ними, разбив ее в щепки и погрузив всех, кто на ней находился, в воду.

Изобретатель, не выпуская весла из рук, ринулся через мост и отполированную водой террасу к нашей лодке.

– Стреляйте по следующей гондоле! – приказал он.

Мне понравился его холодный расчет.

Когда вторая гондола нападающих появилась из мглы, замедлив ход при виде своих товарищей, барахтающихся в воде, мы дали залп: Кювье – из двух пистолетов, я – из винтовки, и Смит – из бландербасса, все одновременно. Мы услышали крики, ругань и стоны; вторая лодка преследователей накренилась и перевернулась, в то время как убитые и раненые посыпались в воды канала.

– Вперед, вперед, в порт! – крикнул Фултон, запрыгивая в гондолу. Наш гондольер греб так, словно вода горела под ним.

– Отличная работа, Роберт, – поздравил его я.

– Все дело в рычаге. Еще Архимед показывал, как такое можно сотворить. Старый грек так и говорил: «Дайте мне рычаг и точку опоры, и я переверну Землю».

– Умный мерзавец, не так ли?

У следующего моста, где канал сужался из‑за береговых подпор, Фултон заставил нас остановиться и установил второе весло между расселинами береговых плит поперек канала прямо на уровне воды, где гондола неминуемо уткнулась бы в него носом.

– Это заблокирует всех остальных, пока они не догадаются разрубить его, – сказал он. – Это может дать нам достаточно времени.

Мы двинулись дальше под тяжелое дыхание нашего гондольера.

– Пребывание с вами, месье Гейдж, это нескончаемая драма, – сказал Кювье для поддержки разговора. Я заметил, что он уже гораздо более умело перезаряжал пистолеты.

– Чертовски захватывающе, – согласился Смит. – Что это за дьяволы?

– Ложа египетского обряда, я так полагаю. Или нанятые ими наемники. Неуемные, настойчивые и враждебные. Нам повезло, что им не удалось отрезать нас.

Наконец мы выплыли из узкого канала и скользнули в широкую лагуну. Купола базилики геометрической симфонией упирались в небо, и пришвартованные гондолы покачивались на легких волнах. Но как найти корабль посреди ночи?

И вдруг на корме шебеки неподалеку вспыхнул фонарь.

– Сюда, сюда! Здесь то, что вам нужно!

 

Глава 10

 

Наш гондольер с воодушевлением принялся грести в направлении турецкого корабля, в надежде наконец избавиться от нас.

Капитан – мусульманин, коричневый, как дубленая кожа, и резкий, как удар хлыста, поманил нас ближе. Его жилет без рукавов открывал мышцы, достойные опытного гребца, а его темные глаза живостью напоминали продавца ковров.

– Гребите к другой стороне моего корабля, подальше от города. Да, идите к Хамиду! Я слышал выстрелы и подозреваю, что вам нужно быстро отплыть, мои новые друзья!

Мы обогнули корму и подплыли к другому борту корабля. Полдюжины матросов с коротко подстриженными бородами стояли шеренгой у борта, одетые в широкие штаны с широкими кушаками, некоторые носили тюрбаны.

– Гейдж, это же последователи Мухаммеда, – воспротивился Кювье.

– А нам как раз нужно попасть в османские воды.

– Да! Я отвезу вас туда за половину того, что с вас взяли бы христиане, – пообещал предприниматель. – Вы не найдете корабля быстрее или платы ниже, чем на моем «Миконосе». У вас же есть деньги, мои друзья?

– Да, и нам нужно отплыть сейчас же.

– Тогда вам нужен Хамиду Драгут, лучший моряк по всей Адриатике и Эгее! Посмотрите на мою ласточку – стрела, а не корабль! Пятьдесят футов длиной, узкая, с неглубокой осадкой, она способна пройти где угодно! Мои паруса черного цвета, и мы движемся как призрак.

– Знаете ли вы остров Тира?

– Конечно! Я почти что там родился. И за двести франков мы отплываем немедленно. За триста – час назад! – Он засмеялся. – Христиане возьмут с вас в три раза больше, чтобы отправиться в турецкие воды. Они боятся пиратов. Но у меня нет врагов, только друзья!

– А почему ваша цена столь низкая? – спросил Фултон с типичным скептицизмом янки.

– Потому что я все равно направляюсь в Эгейское море. Я отвезу вас на Тиру, затем поторгую на близлежащих островах и на обратном пути подберу вас и доставлю обратно. – Он кивнул. – Я, Хамиду Драгут, клянусь в этом!

– Вы турок?

– Я грек, я турок, да кто угодно по вашему желанию. Я хожу под парусом с последователями любых религий. Не сомневайтесь. Посмотрите – видите гондолы? Они ищут вас.

Я вскарабкался на борт и посмотрел через палубу на Венецию. Из того канала, которым мы воспользовались минутами ранее, вышла лодка и отправилась прямиком к пришвартованным гондолам, ища нас.

– Их больше, чем вас, – сказал капитан.

– Мы надеемся попасть на Тиру и покинуть ее незаметно.

– Тогда Хамиду – именно тот, кто вам нужен! Я призрак. Я невидимка. Я отличный контрабандист.

– Никакой контрабанды. Просто прибыть и отбыть без вмешательства официальных властей.

– Тира – маленький остров, и бюрократы там маленькие. Тут словечко, там монетка, и о вас никто не узнает. Я знаю всех, и все они – мои друзья.

Он смотрел то на меня, то на моих компаньонов, пытаясь обнаружить в наших глазах веру; смотрел с энергией человека, который привык к сомнениям, потому что ему нет дела до правды или принципов. Иными словами, я хорошо знал подобный тип людей и сразу понял, что он может быть нам полезен.

– Этот Драгут, похоже, как раз тот плут, что нам и нужен, – сказал я остальным.

– Честный?

– Полезный.

Мы поднялись на борт, пересчитали монеты, и люди Драгута рассыпались по своим местам, тихо поднимая якорь и паруса. Команда тянула канаты в темноте с уверенностью, которая может быть лишь плодом большой практики. Никто не стал жаловаться на ночное отбытие, стоило им только увидеть деньги. Гондолы преследователей продолжали сновать вдоль берега, а мы тихим дрейфом покинули Венецию еще до того, как первые лучи солнца забрезжили на востоке, не осмеливаясь зажечь фонарь. Вода тихо шипела под нашим килем, предрассветный бриз доносил запахи города; затем паруса встрепенулись в порывах свежего ветра, снасти заскрипели, судно накренилось, словно просыпаясь, и легло на курс. Свет города за нами постепенно таял в темноте, исчезая вместе с последними звездами.

Мы все, как один, погрузились в сон.

Я проснулся около девяти и принялся изучать зафрахтованный нами корабль. Наша шебека имела две грот‑мачты и бизань, треугольные латинские паруса, дюжину легких пушек для отпугивания воров и высокий удобный ют, где мы с учеными могли расслабляться, пока полдюжины мусульман работали на корабле. Была одна простая каюта, которую, по словам Хамиду, он был готов разделить с нами, но она оказалась столь низкой, что в ней невозможно было встать в полный рост. Его команда спала на открытой палубе, под которой хранились паруса, провизия и груз. Действительно длинная, узкая и с малой осадкой, эта посудина идеально подходила для захода в узкие гавани Средиземноморья.

Город давно растворился за горизонтом, и мы были одни посреди блестящей и переливающейся Адриатики.

– Доброе утро! – приветствовал меня Хамиду. – Я домчу вас до Тиры на два дня быстрее любого капитана в Венеции!

Мы позавтракали кускусом и бараниной – остатками ужина команды с предыдущего вечера, – и решили оценить свое положение. Я подумал, что столкновение с опасностью пошло нам на пользу – рискуя, мы с моими компаньонами сплотились. Мы были радостно оживлены по случаю столь удачного побега и испытывали чувство товарищества, вместе рискуя жизнью.

Я, со своей винтовкой, томагавком и шпагой считался ветераном. Мне доводилось участвовать в битвах, а потому для остальных я казался знающим и храбрым. Именно поэтому мужчины так стараются слыть опасными для окружающих.

Смит, радующийся возможности повидать мир, а не только дно канала, активно интересовался устройством исламского корабля и с остервенением чистил свой бландербасс. Он даже стрельнул из него разок на потеху матросов, едва не упав за борт от отдачи, заставив наблюдателей подпрыгнуть от удивления и восторга.

Фултон наложил заплатку на рану в своей волынке и теперь занимался тем, что прилаживал металлические трубки, пытаясь удлинить трубы музыкального инструмента, и наполнял его морской водой, которой он затем брызгал на Кювье, ковыряясь в насадке и регулируя силу струи.

– Вы строите фонтан? – спросил его француз.

– Я делаю дракона. Надо будет добыть нефти на Тире.

Кювье же во время, свободное от записей расходов и показателей компаса в своем журнале, гордо демонстрировал свои новые пистолеты Хамиду Драгуту. Эта парочка забавлялась тем, что разыгрывала дуэли, расходясь на длину палубы шебеки, прежде чем развернуться и спустить курки, как мальчишки.

– Эти пистолеты красивы, словно гурии! – восклицал наш капитан. – И это хорошо, потому что смерть должна быть элегантной. Я счел бы поцелуем рану из этих пистолетов или от красивой шпаги американца и истек бы кровью счастливый. Вы настоящий джентльмен вкуса и изысканности.

По правде, мы действительно ощущали кураж и веселье. Есть нечто захватывающее в том, чтобы обмануть опасность. Мы были настоящими головорезами, гоняющимися за славой ученых. Это путешествие, навязанное Бонапартом, вело нас в Средиземноморье, где все цвета ярче, яства – вкуснее, вечера – ленивее, женщины – таинственнее, а все города – древнее. Ветер был теплым, а купленный нами ликер «лимончелло» тек, словно пища богов с островов, – сладкий и резкий, словно покрытый медом лед.

Разговор с Наполеоном о Красном карлике поднял в моей душе настоящую бурю из сотен воспоминаний и вопросов, на которые я не имел ответа. Я помнил, как храбро Бонапарт остался в одиночестве в гранитном саркофаге Большой пирамиды, лежа в нем, словно мертвец, и как он вернулся из темной камеры с видениями, напоминающими галлюцинации. С того самого времени я терялся в этой все более сложной головоломке – сначала медальон и пирамида, затем Книга Тота в тоннелях Иерусалима и Города призраков… Магнус Бладхаммер лишь усложнил загадку, привнеся в нее нордический миф и Северную Америку, и теперь вся эта попахивающая плесенью легенда указывала на какие‑то древние истоки, заложенные странными полулюдьми‑полубогами, обладающими огромным знанием, давно утраченным и лишь частично восстановленным. Существуют секреты, которых жаждали завоеватели от Александра до крестоносцев, и есть странная, темная история, тесно переплетенная с нашим более традиционным представлением о ходе времен. Всякий раз, когда я думал, что история, наконец, закрыта раз и навсегда, открывалась все новая дверь. Каждый раз, когда я думал, что Ложа египетского обряда навсегда ушла из моей жизни, она неожиданно возникала в ней вновь. И каждый раз, когда я думал, что уже пробился или пробрался к какому‑то окончательному выводу и заключению, я понимал, что путешествие далеко не окончено и что оно опаснее самого дьявола. Я скорбел по друзьям, которых я терял на пути, но путешествие было соблазнительнее любой искусительницы или сундука с золотом. Я становился мастером, но не электричества, как надеялся мой наставник Франклин, не коммерции, как желал мой отец, и даже не войны, как мог бы хотеть Наполеон, – я превращался скорее в мастера истории со змееподобными поворотами, словно намекающими мне о том, откуда мы пришли в этот мир. Эта история возвращала меня в туман, которым окутано начало времен. В то время как Смит и Кювье обращались за ответами к камням, я был ученым мифов, изучающим невероятное. Судьба соткала мне карьеру из материи басен и легенд.

Драгуту, конечно же, было любопытно, зачем четырем европейским ученым (мне повезло, что в их компании несведущие и меня принимали за одного из них) плутать по греческому Пелопоннесу в поисках скалистого островка на краю Эгея. В Тире не было города, не было торговли, не было никаких древних руин.

– Все жители этого острова, созданного дьяволом, бедны и набожны, – говорил он. – Это одно из немногих мест в Средиземноморье, где действительно ничего нет.

– Мы изучаем историю Земли, – отвечал ему Смит, – и в этом свете Тира заслуживает особого внимания.

Капитан пожал плечами.

– Соглашусь лишь с тем, что ее берега круты. Но какая в ней история?

– Люди учатся на уроках прошлого.

– Люди – рабы прошлого, вечно пытаются исправить старые ошибки. Верьте в Аллаха, мой друг.

– Я верю в то, что вы безопасно приведете этот корабль туда, куда нам нужно.

– Да! Верьте и в Хамиду тоже. Я еще удивлю вас!

Мы поймали северо‑западный ветер маистро, дующий с континента, и отправились вниз по ветряной Адриатике, быстро пройдя австрийские воды Далмации и затем, по мере ослабевания бриза, прошли вдоль побережья Хорватии, крошечной Черногории и западного побережья Греции, находившегося под властью Османской империи. Ветер постепенно стих, а море превратилось в тарелку с блестками. На уступах каменистых берегов нам встречались замки, пастельные деревеньки обнимали аквамариновые бухты, а луковицеобразные купола церквей служили нам навигационными ориентирами меж рифов и островков. Южнее синева моря и неба становилась все глубже, а облака казались сладкими, словно взбитые сливки.

Семь греческих островов новой Ионической республики, созданной, когда русские и турки вытеснили французские войска тремя годами ранее, проплывали мимо, словно высокие зеленые изумруды: Корфу, Кефалония, Итака. Именно с предводителем этого крохотного эксперимента, харизматичным графом Иоаннисом Каподистриасом, мы должны были тайно встретиться на Тире. Вершина горы Айнос на Кефалонии была скрыта за тучами, и, проплывая мимо, я почувствовал сосновый аромат, доносящийся от острова. Он манил, словно зеленый рай, но у нас не было времени, чтобы насладиться его красотами. Мы направлялись в место столь сухое и лишенное всяческой растительности, что, должно быть, именно так выглядела Земля сразу после своего сотворения.

 

Глава 11

 

Тира, греческий остров, именуемый венецианцами Санторини, поднимается из синевы Эгея, словно стена из зазубренного шоколада, а на его вулканических утесах, словно взбитые сливки, покоятся белые деревушки. В действительности Тира – это архипелаг из полудюжины островов, служащих напоминанием о существовании здесь когда‑то кратера древнего вулкана. Мы зашли в его кальдеру, опьяненные ветром и ослепленные нестерпимым сиянием Эгейского моря, в котором все цвета были ярче, углы – резче, бормотание моряков – неразличимым, миссия наша – туманной, а мои ученые компаньоны – возбужденными и полными отпускных ожиданий. Мы прибыли в легендарную Грецию, колыбель демократии на задворках Османской империи, и оказались в месте, которое, казалось, было сотворено вчера и может исчезнуть в пучине взрыва уже завтра. Остров, на который мы направлялись, представлял собой полумесяц четыре на шесть миль, обнимающий, казалось, бездонную бухту. На противоположной стороне бухты располагался небольшой островок Тирассия, который, по словам Смита, когда‑то был частью противоположной стенки кратера. В самом центре бухты из воды поднимался крохотный, невысокий и, казалось, мятый остров, над которым поднимался дым.

– Именно так выглядел мир после своего появления, – сказал Кювье, – камни и вода.

– Посмотрите на напластования тех утесов, Жорж! – воскликнул Смит. – Извержения уложили их, словно ряды кирпичей. Мы можем читать их, как открытую книгу!

– Какое отличное укрытие для военных кораблей, – добавил Фултон, – под этими утесами можно весьма уютно спрятаться.

– Только не с подветренной стороны, – вставил Драгут. – Бывают дни, когда мелтеми дует так, что вам здесь точно не понравилось бы, мой друг. Это место может быть очень злым.

– Злым? Я вижу голубые купола полудюжины церквей отсюда.

– Христианские церкви не защитят вас от дьявола, когда просыпается сам сатана.

– А мечети не защитят от землетрясения. Драгут, плохие вещи могут случиться с любым набожным человеком. В чем решение? Использовать науку, чтобы предупредить о катастрофе.

– Нет, с неверующими, такими как ученые и французские революционеры, случаются вещи и похуже. И никто не может предупредить о воле Бога. Я верю в Аллаха.

– Кювье, – прервал я их разговор, – вы описали это место как одно из старейших на Земле, но я не вполне уверен, что именно вы имели в виду.

– Старейшее и новейшее одновременно, – пояснил ученый. – Старое оно тем, что напоминает нашу планету при рождении – такое же пустое и безжизненное. Новое в том, что островок посреди бухты изрыгает нутро земли, и на поверхность выходят новые горячие камни. Остров уничтожает и воссоздает себя.

– Странно прятать здесь то, что хочешь сохранить, вы не находите?

– Зато это укромное место, если хотите сбить с толку охотников за сокровищами.

Мы направились к небольшой бухте у подножия утесов, где располагался маленький порт, скрывающийся в тени утесов, высота которых достигала нескольких сотен метров. У галечного берега на волнах колыхались яркие, словно игрушки, рыболовецкие лодки, резко выделяющиеся своей веселой раскраской на фоне угрюмых полос ржавого, коричневого и серого цветов над ними. Берег был настолько обрывистым, что Драгут подвел свою шебеку прямо к короткому причалу. Мы наняли нескольких ослов для медленного подъема по серпантину вдоль унылого утеса. Их щетина кололась, уши то и дело подергивались, но копыта цокали исправно и равномерно, несмотря на нашу нетвердую посадку на их спинах. Тропинка серпантина не имела перил и была скользкой от навоза, а ослы то и дело закрывали глаза, спасаясь от назойливых мух. Смит постоянно просил остановиться, чтобы взглянуть на очередные уродливые камни и валуны, словно надеясь, что они заговорят с ним. Мне же утес представлялся немым собеседником, а захватывающий вид, открывающийся на бухту, не давал мне забыть о высоте, на которой мы находились. Мне не терпелось покинуть этот обрывистый серпантин.

Наконец мы оказались на вершине, и нашему взору представилась вся география этого необычного острова. Западный край Тиры представлял собой полумесяц из высоких утесов, а домишки ютились у краев кратера, словно птичьи гнезда. К востоку от этого ятагана остров широким веером неспешно скатывался в море. Здесь земля была разделена каменными заборами на пастбища, виноградники и поля, хотя сейчас, посреди лета, все они имели один коричневый цвет. Сдается мне, немногое здесь изменилось с последнего посещения этого острова Одиссеем. Вокруг нас раскинулось гомеровское море, темное, словно вино, и местами покрытое барашками, и ветер приятно обдувал нас после духоты у подножия утесов.

– А теперь представьте себе, что этот уклон земли поднимается из воды и переходит в пик прямо там, где сейчас располагается центр залива, – сказал Смит, рукой заполняя пустое пространство. – Должно быть, это была огромная гора, видимая за сотни миль. Конус, как у Этны. А затем произошел катаклизм похуже того, что уничтожил Помпею, и этот пик просто исчез! И на его месте образовался вулканический кратер глубиной сотни, а может, и тысячи футов, наполненный морем. И мы только что пересекли этот кратер по поверхности воды.

– Но ширина залива никак не меньше лье, – изумился Фултон. – Какая же сила могла превратить такую огромную гору в подобную дыру?

– Действительно хороший вопрос, – ответил геолог. – Пока Гейдж ищет свои древние орудия, мы с Кювье будем изучать то, что действительно управляет миром.

– И что же это?

– Матушку‑природу, конечно же. Просто представьте, что, если б мы могли лучше ею управлять!

Наше прибытие на столь небольшой остров, конечно, не могло пройти незамеченным, но османский полицейский, казалось, был скорее сконфужен, нежели озабочен, особенно после того, как Драгут предложил ему оплатить любые специальные иммиграционные пошлины, что могли прийти на ум этому тучному турку. У нас имелись французские документы с красочными печатями и штампами, которые он не мог прочесть, и геодезические инструменты, назначения которых он не понимал. И то, и другое помогло придать нашей миссии оттенок официальности или хотя бы важности, а также никому не понятной техничности. Мы заявили, что проводим замеры для французского института (что могло оказаться и правдой) и что результаты нашей работы ждут в Высокой Порте в Стамбуле, что было блистательной ложью. Толстый функционер принял свои монеты и отправился строчить отчет, который затем медленной почтой отправится к соответствующим властям на материке. Пока его письмо прибудет к кому‑нибудь с достаточным рангом, чтобы принять решение, нас уже и след простынет.

Драгут отправился вниз к своему кораблю, чтобы отправиться в так называемый быстрый торговый рейс на близлежащие острова.

– Я вернусь за вами, я обещаю! Доверяйте Хамиду!

Мы же устроились в доме одного винодела в деревне Мегалохори для рандеву, устроенного для нас агентами Фуше. Здесь мы должны были тайно встретиться с молодым врачом, который, по мнению Наполеона, в один прекрасный день может повести за собой греков в борьбе за независимость от Турции: импозантным и харизматичным графом Иоаннисом Каподистриасом. Когда русские и турки образовали Ионическую республику[5] на упрямых христианских Ионических островах, красноречивый Каподистриас стал одним из двух главных министров крошечной республики. Ему было всего двадцать пять лет, но он обладал магнетизмом Наполеона или Нельсона. Силой одного своего характера грек убедил повстанцев Кефалонии остаться в составе его крошечной новой нации и, по слухам, вел ее к принятию конституции на основе либеральных принципов.

Теперь же он надеялся на то, что сможет возглавить более обширное восстание, и изучал те же слухи, что и мы.

Пока мы ждали, когда Каподистриас выйдет с нами на связь, Кювье и Смит принялись изучать древнюю кальдеру, простирающуюся от края утеса, пытаясь рассчитать силу катаклизма, способного сотворить такое. Фултон отправился куда‑то со своей волынкой, сказав, что хочет поэкспериментировать с наполнением инструмента маслами и нефтью и набросать чертеж работы ветряных мельниц острова. Я упражнялся в фехтовании, сражаясь с воображаемыми противниками, и тренировал свою силу воли частыми набегами к островным виноделам с исключительно дегустационными целями, как я себя убеждал, и держался на достаточном расстоянии от островных женщин, которые своими темными волосами и оливковой кожей напоминали мне Астизу. Неужели на этом острове я смогу отыскать какую‑то информацию о ней?

День казался бесконечной средиземноморской идиллией.

Но к концу второго дня нашего пребывания на острове, как раз когда я бродил по серпантину у края утеса, мысленно поздравляя себя с самодисциплиной, я увидел два корсарских корабля с парусами цвета засохшей крови, заходящих в раскинувшуюся бухту в лучах уходящего солнца. Флагштоки кораблей были пусты, они не производили ни звука, но их палубы были заполнены мужчинами. Кто это, Иоаннис Каподистриас с небольшой греческой армией? Или османские солдаты, прибывшие, чтобы поймать его или нас?

А что, если это совсем иная, неожиданная угроза?

Их вид всколыхнул все мои инстинкты самосохранения.

Я поспешил обратно к нашему временному пристанищу, чтобы объявить, что, возможно, у нас более нет времени ждать нашего рандеву или Драгута. Что, возможно, нам необходимо спрятаться.

По счастью, наш греческий патриот уже был на месте.

Каподистриас появился в плаще и шляпе с широкими полями, явившись из своего тайного укрытия здесь, на турецкой территории, так как его могли арестовать за незаконное проникновение на их территорию. Он был не вооружен, а его антураж состоял из всего двух телохранителей, но он впечатлил нас сразу, как только скинул плащ. Министр оказался высоким и подтянутым, а его точеные скулы были словно срисованы с афинских мраморных изваяний. Его голос сделал бы честь самому Фемистоклу, древнегреческому оратору, но при этом, как многие из наиболее знатных мужчин, он был свеж и скромен.

– Боюсь, у меня нет флота, – сказал Каподистриас, слегка нахмурившись, когда я описал ему новые корабли на горизонте. – Ни флота, ни армии, ни дипломатического паспорта, ни времени. Вы уверены, что это не обычные грузовые корабли или паром на остров?

 

 

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально

 

[1] Консекрация – обряд, посвященный метафизическому олицетворению плоти и крови Иисуса в, соответственно, хлебе и вине на евхаристической части мессы.

 

[2] Заключение Морфонтенского договора (1800) положило конец т. н. квазивойне между Францией и США.

 

[3] Оссиан – легендарный кельтский бард III в.

 

[4] Этьен Жоффруа Сент‑Илер (1772–1844) – французский зоолог, предтеча современного учения об инволюции.

 

[5] Автор путает: в тот момент она называлась Республикой Семи Островов, а Ионической республикой стала лишь в 1815 г.