Денежные суммы в русской литературе по курсу ЦБ РФ

Сколько стоила шинель Акакия Акакиевича, что было в кошельке у старухи-процентщицы, какую взятку Городничий дал Хлестакову, а Коровьев Никанору Босому, сколько Шариков стащил у профессора Преображенского, а Николай Ростов проиграл в карты, и какую сумму Настасья Филипповна бросила в камин — в год литературы и финансовой паники Дмитрий Бутрин пересчитал русскую классику на наши деньги

“Капитанская дочка” •  “Пиковая дама” •  “Левша” •  “Ревизор” •  “Преступление и наказание” •  “Идиот” •  “Война и мир” •  “Лошадиная фамилия” •  “Доктор Живаго” •  “Собачье сердце” •  “Мастер и Маргарита”

Русская литература только прикидывается бессребреницей: деньги ее интересуют всегда. Видно это хотя бы по тому, с какой блестящей рассеянностью она отрицает возможность для своего героя, которого автор не желает показать с дурной стороны, быть материально заинтересованным. От денег возможно только зависеть, если уж невозможно их игнорировать. Но по болезненному обсуждению почти всяким русским классиком того, как именно устроена эта зависимость, и видишь: деньги тут интересуют и писателя, и читателя. Слух классика не упустит, как звенит и подпрыгивает на мостовой пятак,— и безошибочно определит по звону: пятак звенит, не пятиалтынный.

Впрочем, денежные суммы в русской литературе всегда не равны номиналу, ибо важно, кто и кому и за что платит. И каждое новое поколение читателей вынуждено решать задачу много сложнее, чем учет тонкостей денежных курсов в XIX веке.

Карамзинская бедная Лиза продает Эрасту за пять копеек ландыши, а тот говорит — мало просишь, возьми за ландыши рубль. Понятно, что пять копеек всегда не бог весть какая выгода,— но что рубль для Лизы и что рубль для Эраста? Отец Лизы за два года до этого был “зажиточный поселянин”, а Эраст сейчас “довольно богатый дворянин”. Какова для Лизы цена ста рублей, которыми Эраст от нее откупается (“…Вот сто рублей — возьми их,— он положил ей деньги в карман,— позволь мне поцеловать тебя в последний раз — и поди домой”), понятно: на пятнадцать рублей ребенка можно кормить год, ста хватит, чтобы вырастить его до семилетнего возраста, а дальше он и сам сможет ландышами торговать. (Разумеется, вырастить ребенка на эти алименты придется тоже поселянином, не в гусары же.) Но стесняет ли эта сумма Эраста, как стесняет его сложившаяся ситуация, велика ли его потеря, вздохнет ли он хотя бы по ста рублям?

Цену гоголевской шинели, из которой все вышли, эти сто пятьдесят рублей,— их пересчитывали на современные им рубли сонмы литературных критиков. Я-то полагаю, что тут считать ни к чему. Шинель Акакия Акакиевича — это нынешний аналог недорогой иномарки, без которой зимой надует жабу по дороге в ведомство. $10 тыс. ей цена, наличными: автокредиты тогда еще не были выдуманы, а вот автоугонщики, увы, уже были.

Постепенно выработался относительно приемлемый инструментарий такой оценки, не чуждый и самой литературе. Надлежит обнаружить в современности более или менее адекватный аналог социальной роли, которую играет литературный герой с некоей суммой в руке. Так, в пересчете на современные рубли, можно примерно представить, какого рода чувства испытывал расстающийся с деньгами прошлого времени бедный человек (ведь все люди бедны, если не безумны). На месте вишневого сада Чехова можно, например, построить коттеджный поселок — его цену прикидывал еще в бытность театральным критиком Александр Минкин. Тогда выходило что-то вроде $3 млн, но ведь это было еще в 1990-х, а ведь что сейчас $3 млн?

Смотря для кого. Да и курс скачет ежедневно. Пересчитаем же, пока денег нет.

1773

15 рублей Столько Савельич просил за заячий тулупчик
А. С. Пушкин «Капитанская дочка» 2015

140 000 рублей

Имя Савельича из “Капитанской дочки” не всякий вспомнит, а вот то, что заячий тулупчик, подаренный в 1773 году Петрушей Гриневым разбойнику Пугачеву, оценен в 15 рублей, общеизвестно: Савельич его в эту сумму и оценил. Между тем найти спутнику Петруши Гринева подходящую социальную роль в современности, чтобы через нее оценить тулупчик независимым способом,— занятие не из простых. Савельич — крепостной холоп, работающий одновременно нянькой, охранником, интендантом, бухгалтером. Последнее, впрочем, позволяет думать о том, что для него был заячий тулупчик,— ведь Савельич, в отличие от Гринева, делает экономические расчеты всю жизнь.

Как пишет сам Гринев, Савельич был “и денег, и белья, и дел моих рачитель” (тут Пушкин цитирует современника Петруши — Фонвизина). С конца XVIII по начало XXI века представление о том, сколько должна служить одежда, сильно меняется. Заячий тулупчик того времени при правильном хранении и использовании служил и 20, и 30 лет, мундир — 10 лет и больше. В любом случае не будет большой неправдой сказать, что одежда носилась тогда примерно в десять раз дольше, чем сейчас.

Вот Савельич и лезет в девятой главе под руку к самозванцу Пугачеву с реестром белья, одежды и постели, утраченных Гриневым при взятии Белогорской крепости. В совокупной цене всех этих тряпок (это 90,5 рублей) знаменитый тулупчик составляет одну седьмую часть. В расходах современных москвичей (а Гринев, несомненно, может ориентироваться в расходах на одежду на жителей столицы — он хоть и провинциал, но совсем не беден) одежда — это порядка 10-15% расходов, или около 100 тыс. современных рублей в год. Сейчас Гринев потратил бы на все утраченное около 1 млн руб. (покупать-то надо в 10 раз больше), а заячий тулупчик, исходя их этого, был бы эквивалентом 140 тыс. руб. И впрямь –дороговат подарок бродяге.

Тут надо сделать вот какую поправку. В высшей степени вероятно, что Савельич, оценивая постель и одежду, исходил не из их объективной стоимости, а просто хотел вернуть выданные им Петруше со слезами 100 рублей, которые тот проиграл в дороге в бильярд. Старинный холоп Архип Савельев, человек в высшей степени экономический, утрату денег переживает тяжелее, чем пропажу гардероба. И прав, конечно: при твердом рубле деньги дороже тряпок.

ок. 1830

396 000 рублей Столько составил бы выигрыш Германна
А. С. Пушкин «Пиковая дама» 2015

2 500 000 000 рублей

Германна почему-то принято причислять к кругу маленьких людей, которые все сплошь бедны,— но шутка Пушкина о маленьком капитале, который Германну достался от отца, обрусевшего немца, не более чем шутка.

Получив от призрака старухи указание на три верные карты, Германн в первой игре с Чекалинским ставит на карту, в этом случае тройку, “банковый билет” — 47 тысяч рублей. Очевидно, что это была не купюра с невероятным номиналом, а нечто вроде справки из банка о состоянии счета. Некруглость суммы первого дня игры — явное указание на то, что Германн ставит на карту весь свой “маленький капитал”.

То есть Германн кто угодно, но не бедняк. Да и не пустили бы бедняка играть ни в конногвардейские казармы, ни в новенький, с иголочки, салон миллионера Чекалинского,— вопроса о том, кто такой этот Германн, у хозяина дома не возникло, Германну было предложено не церемониться.

На семерке герой выигрывает 96 тысяч рублей, а не обдернись пушкинский герой (об этом слове “Пиковой дамы” написаны десятки текстов), капитал его на третью ночь составлял бы 396 тысяч рублей.

Со времен Средневековья ко временам Пушкина обычный процент на капитал упал с 10-11% годовых до 4-5%: Германн, откажись он от идеи жертвовать необходимым в надежде приобрести излишнее, мог бы тратить в год около 2 тысяч рублей полученного дохода на капитал, даже не пускаясь в риски коммерческих предприятий. Мечта же Германна — иметь 15-20 тысяч рублей в год: десятые и сотые доли процента населения Российской империи могли похвастаться такими состояниями.

Сегодня нам несложно понять Германна: он желает из просто богатого человека, унаследовавшего какие-то жалкие 4-5 миллионов долларов в банке, иметь $40 млн, выиграв их у мультимиллионера Чекалинского. Или, если уж мы считаем на рубли, 2,5 млрд рублей. Чекалинский, кстати, проигрыша Германну на третий день опасался, но с ума бы, выиграй Германн, точно не сошел.

Но забудем на секунду о безумных мечтах Германна, вспомним о его реальных жалованье и карьере. Пушкин ничего о них не говорит; мы знаем, однако, что он инженер. В его времена это значило — военный инженер, скорее всего, выпускник Военно-инженерного училища в Санкт-Петербурге; ежегодный выпуск в те годы — не более 50 офицеров в год, редкая профессия. Вопрос большой карьеры для Германна — просто вопрос времени. Хотя в николаевской России более не жалуют деревнями, как при Екатерине, через 20 лет после 1830 года стать генералом для военного строителя с образованием и приумножить капиталы пусть не в десять, но в два-три раза — дело более чем обычное. Да и в современной России — тоже: военное строительство, система Спецстроя, не стало менее доходным: в XIX веке строили мосты, в XXI — космодром “Восточный”, и никто не оставался внакладе. Так что свои $10 млн Германн имел бы в любом случае.

1826

100 рублей Столько левша получил за работу над блохой
Н. С. Лесков «Левша» 2015

800 000 рублей

Тульский косой левша — инженер на оборонном предприятии. Судьба российского оборонно-промышленного комплекса русскую литературу, по крайней мере до изобретения соцреализма, почти не беспокоила — да и Николай Лесков не то чтобы задумывался о том, сколько стоит ОПК российскому бюджету. Но повесть создал весьма актуальную и по сей день.

Сюжетная канва такова. Молодой сотрудник оборонного предприятия в г. Туле получает от смежников из группировки войск на Северном Кавказе важное задание: продемонстрировать для высшего государственно-партийного руководства превосходство отечественных технологий в ОПК над западными. Задача блестяще решается, и инженера отправляют в Великобританию для дальнейшего обучения. Большого интереса к британской промышленности левша не проявляет (хотя кое-что важное примечает), а по дороге обратно вообще впадает в запой.

Инженера в белой горячке, с переломом черепа и, видимо, с крупозной пневмонией отправляют в районную клинику. Его сообщение государственно-партийному руководству об уникальном британском ноу-хау, позволяющем существенно улучшить кучность стрельбы стрелкового оружия, до главнокомандующего не доносится. Итог — проигранная Крымская война. Да, и еще: левша, которому имя с большой буквы — Левша — школьники дадут лишь лет через 70, в больнице умирает.

Нет смысла обсуждать “миллион” серебром, который государь Александр I в 1815 году или около того дал англичанам, не знающим бумажных денег, за механическую блоху. Но атаман Платов выдал левше 100 рублей за подковы, приделанные этой нимфозории в российской оружейной столице. (Не думайте, кстати, что Лесков, не знал цены 100 рублям: в тех же “Отечественных записках” он начинал как экономический журналист “Очерками винокуренной промышленности Пензенской губернии”.)

Интересно представить, как чувствовал себя левша в Лондоне с таким капиталом. 100 рублей — это около 16 британских фунтов того времени, то есть заработная плата беднейших британцев (более 50% населения страны) за семь-восемь месяцев. Так что при том, что Альбион тогда был примерно в три раза более богат, чем Россия, левша в Лондоне, выпивая с полшкипером, должен был чувствовать себя вполне платежеспособным по мировым меркам пьяницей.

А чем были бы 100 рублей для левши в России? Качественных данных о том, сколько в то время в России было рабочих, а тем более инженеров, не существует (вероятно, порядка 150-200 тысяч — и 4-5 тысяч инженеров на всю страну), но, в отличие от Британии, они по доходам от крестьян не отличались. 100 рублей позволили бы левше, кабы не его лондонский загул, не работать дома 3-4 года, сохраняя привычные траты.

В пересчете на среднюю зарплату в Туле в 2014 году — порядка 25 тыс. руб.— на руки левша получил от Платова за подковку блохи примерно 800 тыс. руб. текущими рублями.

Впрочем, сейчас то, чем был занят левша, называют “нанотехнологии”, и ставки там совсем другие.

1831

200 рублей Столько Хлестаков получил от Городничего
Н. В. Гоголь «Ревизор» 2015

200 000 рублей

Райцентр — средоточие русской жизни, а город, которым управляет Антон Сквозник-Дмухановский, есть райцентр. Традиционно в России завышают статус города, в котором без денег в гостинице обнаруживает себя Хлестаков, однако уезд в нынешнем понимании — это муниципальный район или округ, а не область. Если это понять, то многое становится на свои места. В райцентрах, умеющих жить в мире с областным начальством, но до паники боящихся всего с федерального уровня, появление человека, знакомого с начальниками департаментов Минфина, помощниками аудиторов Счетной палаты, рядовыми сотрудниками Генпрокуратуры — это всегда чума на горизонте. А что если он действительно следователь Следственного комитета или сотрудник управления внутренней политики АП? Ведь сядем же все — и “Почта России”, и МЧС, и соцзащита.

Поэтому, когда Хлестаков (сейчас бы он, конечно, намекал на службу в ФСБ или ФСО — так ставки выше) впервые просит у Антона Антоновича взаймы, тот может лишь вздохнуть с облегчением. 200 рублей ассигнациями (вчетверо меньше, чем серебром) — неужели это большая взятка? Продовольственный минимум в России тогда обеспечивался доходом в 1,5-2 рубля серебром в месяц: если считать этот минимум для регионов РФ сейчас равным 7-8 тыс. руб. (это обычно так), то Хлестаков, поиздержавшийся в дороге, немедленно получил взаймы на мелкие расходы теперешние 200 тыс. руб.

Для людей, которые фиктивно выписывают стройматериалы на строительство городского моста на 20 тыс. рублей (сейчас это 15-20 млн руб.), это, в сущности, ерунда. Но рассказы Хлестакова о том, сколько он получает авансами у издателя Смирдина за свои сочинения ($700-800 тыс. на теперешние деньги, да столько сейчас и Гоголю в “Эксмо” не дали бы!), показывают, что и о настоящих деньгах 23-летний чиновник из Санкт-Петербурга уже слышал. Ну и, как мы помним, взаймы он взял не только у городничего, так что “вместе за тысячу перевалило“.

Но и сейчас в райцентре взятки больше 1,5-2 млн рублей не получишь. Именно такие суммы теперь обыкновенно фигурируют в уголовных делах о региональном взяточничестве. Чтобы заработать в провинции состояние, нужно быть частью процесса региональной коррупции,— ревизор же может рассчитывать разве что на неделю роскошной жизни.

Или же — на благосклонность женщин. “Да у меня тесть — глава администрации в Мичуринске”: не воротите морду, как минимум хорошая квартира в Москве Хлестакову уже обеспечена.

1865

317 рублей За столько Раскольников убил старушку-процентщицу
Ф. М. Достоевский «Преступление и наказание» 2015

320 000 рублей

Добыча Раскольникова — 317 руб. 60 коп.: именно столько было в кошельке старухи-процентщицы, помещенном им под приметный камень после двойного убийства и ограбления. Точные статистические данные по беднейшим слоям населения мы имеем только по 1901 году. Раскольников, учившийся ранее на юриста, входит в нижний дециль населения по доходам: в начале XX века это мастеровые, рабочие, нищие, арестанты. За 50 лет национальные доходы в России увеличились на 60%, вряд ли мы ошибемся, сказав, что со времен Раскольникова до начала нового века доходы беднейших слоев населения России увеличились до статистически зафиксированного 161 руб. в год с суммы, которую он на самом деле в год имел,— это 100 руб.

Итак, старуха-процентщица хранила в кошельке трехлетние доходы Раскольникова. В 2013 году, согласно исследованию Института социологии РАН, 23% беднейших людей России имели медианный доход в месяц около 8,8 тыс. руб. Трехлетние доходы Раскольникова сейчас составляли бы 320 тыс. современных рублей.

1868

100 000 рублей Столько Настасья Филипповна бросила в камин
Ф. М. Достоевский «Идиот» 2015

8 000 000 000 рублей

“Идиот” сплошь проложен купюрами: “рубли” упоминаются там вразнобой в семи десятках мест, а “миллионы” — еще в трех десятках. Между тем речь идет о второй половине 1860-х годов. Общество после отмены крепостного права перемешалось так, что два (якобы) миллионных наследства лечившегося в Швейцарии в неврологической клинике князя Мышкина мешаются то с четвертными, то с четырьмя сотенными, то с тремя рублями, то с двумя тысячами,— и обладатели всех этих сумм так перемешаны друг с другом, что цена денег решительно неопределима.

Так же не определить и место князя Льва Николаевича в этой новой России. Если хотя бы отчасти верно то, что пишут о Мышкине в газетных пасквилях (а пишут там, что у него около 30 млн рублей состояния), он — один из 1,5 тыс. русских людей, на долю которых приходилось около 6-7% национального дохода России. Сейчас годовые денежные доходы всей 145-миллионной России — порядка 40 трлн. рублей, то есть, если слухи правдивы, князь — обладатель эквивалента нынешних $35 млрд. Впрочем, сам Мышкин говорит, что на деле у него на самом-то деле в восемь-десять раз меньше, то есть, порядка $4 млрд сегодня.

То есть абсолютно не интересующийся деньгами идиот Мышкин все-таки знает, сколько их у него. Поэтому 100 тысяч рублей, которые Настасья Филипповна бросила на сожжение в камин,— сумма хоть и очень немалая при любом рассмотрении, но Мышкина, на этот камин смотрящего, не изумляющая. В загоревшейся пачке (как мы помним, ее вытащили почти не пострадавшей) примерно в 30 раз меньше, чем у него есть: по нынешнему счету — около $130 млн наличными. Сейчас бы такое ни в какой камин не влезло: 8 млрд рублей.

А вот Настасья Филипповна могла бы с этой суммой стать абсолютно независимой: в современной Москве по пальцам можно пересчитать женщин, столь свободных материально.

1806

43 000 рублей Столько Николай Ростов проиграл Долохову
Л. Н. Толстой «Война и мир» 2015

70 000 000 рублей

Безусловно, отец Николая, граф Илья Андреевич, до ухода в отставку пребывал на госслужбе — и, исходя из его окружения, сейчас местом его работы, аналогичным XVIII веку, была бы администрация президента РФ. Мир Ростовых — это мир нескольких сотен фамилий, владеющих и управляющих большей частью страны. В этом круге, например, Пьер Безухов и князь Василий ждут большого наследства — “сорок тысяч душ и миллионы”, это заведомо больше того, на что сможет когда-либо рассчитывать Николай Ростов. Между Николаем и Пьером тот барьер, который отделяет в Москве 2015 года очень богатых людей от людей из списка Forbes. У Ростовых максимум десять тысяч душ и сотни тысяч рублей годового дохода.

Разумеется, в то время вельможи были богаче: русская знать в начале 1800-х имела сто-, а то и двухсотлетнюю историю, тогда как постсоветская — в лучшем случае 30 лет. Но принципы те же — браки внутри своего круга, приумножение семейных состояний выдающимися представителями фамилии и расточение обычными. И, разумеется, мы знаем, что отнюдь не каждый человек, делавший карьеру в администрации президента Бориса Ельцина в 1990-х, имеет сейчас бизнес стоимостью $150-200 млн: чаще это $30-50 млн.

Илья Ростов дает сыну Николаю на несколько месяцев на расходы 2 тыс. руб.— сейчас это были бы $50 тыс. Проигрывает Николай Долохову в 20 раз больше — то есть около $1 млн. Понятно, что Илья Андреевич за несколько дней соберет эту сумму и окончательно она семейство Ростовых не разорит.

В банке, который обслуживал бы Ростовых в XXI веке, знали бы: бесспорно, это все еще очень богатые люди.

ок. 1880

5 рублей Столько было обещано тому, кто вспомнит лошадиную фамилию
А. П. Чехов «Лошадиная фамилия» 2015

10 000 рублей

Отставной генерал-майор Булдеев в “Лошадиной фамилии” совсем не похож на представителей блестящей аристократии начала XIX века, метавших банк на тысячи империалов. Большинство высших офицеров русской армии конца XIX века уже уверенно из низов — они получали потомственное дворянство вместо урожденного мещанства или купеческого звания вместе с чином полковника. Не было еще генералов разве что из крестьян (первые дослужатся до этих чинов уже в XX веке). Но у Булдеева есть большой дом, и пять рублей, которые он обещает тому, кто вспомнит фамилию бывшего акцизного чиновника из Саратова,— для него точно не деньги. Ведь акцизный умеет заговаривать зубы даже на расстоянии!

Но что такое пять рублей для тех, кто толпами ходит за приказчиком Иваном Евсеичем, который, собственно, и должен вспомнить лошадиную фамилию акцизного? Дом Булдеева — это пара десятков людей, мини-предприятие по обслуживанию отставного высокопоставленного военнослужащего и его семьи. Обычное дело, это и сейчас так же устроено со многими отставными генералами в провинции, может быть, дворни чуть меньше.

Согласно “Опыту исчисления народного дохода” Степанова, изданному в 1906 году, средний ежемесячный доход прислуги и поденщиков в России в 1901 году, не так далеко отстоящем от времен Булдеева, составлял 10 руб. 43 коп. Заработная плата провинциального парикмахера или сантехника не из лучших составляет сейчас порядка 20-25 тыс. руб. Тому, кто вспомнит фамилию Якова Овсова, мог бы достаться приз примерно в 10 тыс. руб.

Но не достался: Булдеева вылечил земский врач, чей годовой доход в конце XIX века составлял 1200-1500 рублей в год.

Сейчас бы это были 150-190 тыс. руб. О заработках саратовского народного целителя Овсова мы сведений не имеем.

1910

700 рублей Столько общественных денег растратил брат Лары
Б. Л. Пастернак «Доктор Живаго» 2015

750 000 рублей

Родя! Нет, ты с ума сошел! Соображаешь ли ты, что говоришь? Ты проиграл семьсот рублей? Родя! Родя! Знаешь ли ты, в какой срок обыкновенный человек, вроде меня, может честным трудом выколотить такую сумму? Так говорила юная Лара, будущая Лариса Антипова, своему брату Родиону, проигравшему почти эту сумму общественных денег в карты.

Знает ли он — не ясно, а мы, разумеется, не знаем: между 1910 годом и 2015 годом многое произошло не только с героями “Доктора Живаго” Пастернака, но даже и с деньгами. Лара — дочь инженера-бельгийца и обрусевшей француженки: жив был бы отец, не пришлось бы Родиону пугать сестру, что застрелится. Отец, работавший на Урале, получал тогда никак не меньше, чем сегодня иностранные специалисты-буровики в Тюмени. Но отца больше нет, а Амалия Гишар, овдовевшая матушка Родиона и Лары, в 1910 году живет жизнью среднего класса, имея собственную швейную мастерскую в Москве. Доходы ее заведомо меньше доходов 10% богатейших людей в России в начале века: в среднем они составляли для этой группы в 1901-1904 годах 934 рубля в год. Напротив, беднейшие 10% в среднем зарабатывали максимум 214 рублей. Карточный долг Родиона — 700 рублей, то есть доход его семьи (забудем об альтернативных источниках средств Амалии Гишар, ведь речь о честном труде) примерно за два года.

Семья Гишар — довольно типичная семья малого предпринимателя: в современной России это именуется микропредприятием (до 15 наемных сотрудников), его годовой оборот предельно — 60 млн современных рублей в год; будем считать, что в случае с швейной мастерской матери Лары и Роди — 5 млн рублей. 400 тыс. руб. выручки в месяц, несколько наемных швей. Нормальной по нынешним меркам можно считать 15-процентную рентабельность этого бизнеса: за два года все доходы Гишар сейчас составили бы 750 тыс. рублей.

Застрелиться как много!

1924

2 червонца Столько Шариков украл у профессора Преображенского
М. А. Булгаков «Собачье сердце» 2015

5 500 рублей

Украденные два червонца положили начало грандиозной пьянке главного подопытного в булгаковском “Собачьем сердце”. Стоит поинтересоваться истинным размахом этой пьянки.

Термин “червонец” — типичный “ложный друг переводчика”: это не “десять рублей”, а наименование денежного знака, такое же, как рубль или доллар, во всяком случае, подпись председателя правления Госбанка РСФСР в 1922 году ставилась на купюре, на которой черным по белому писалось: “Один червонец”. Червонец был обеспечен золотом и, по существу, был привязан к царской золотой десятке (какое-то время он и обменивался на металлическую монету, аналогичную царскому “лобанчику”), рубль — нет. Курс рубля к червонцу колебался до следующий весны, и лишь в 1925 году действительно установлен был твердый и привычный курс, державшийся до последней эмиссии этой твердой валюты в 1937 году: за один червонец — десять обычных рублей. Но к этому моменту с Шариковым было уже покончено.

По крайней мере, на спиртное и закуску цены 1924 года выставлялись в рублях, а не в червонцах. Рубли были у крестьян, основных производителей самогона и поставщиков спиртного в Москве. Госмонополия на водку введена только в 1925 году. Критикуемая Преображенским “рыковка” появилась в декабре 1924 года, стоила она рубль пять копеек за пол-литра — самогон же, по многочисленным сведениям, был вдвое дешевле. Так или иначе, на украденные два червонца Шариков в состоянии был приобрести около 15 литров водки с неприхотливой закуской. И можете не сомневаться: раз был в состоянии, следовательно, приобрел.

Минимальная цена водки (а Шариков с друзьями, безусловно, употребляли самую дешевую) в 2015 г. составляет 185 руб. за поллитровку. Таким образом, сейчас на те же цели без пяти минут сотрудник подотдела очистки коммунхоза на застолье, стоившее в 1924 году два червонца, потратил бы порядка 5500 руб.

Зарплата машинистки Васнецовой, которая чуть не вышла замуж за Шарикова, соблазнившись его обеспеченностью, составляла 4,5 червонца в месяц — 12 750 современных рублей. За операцию на дому по вставлению пожилой даме яичников обезьяны Филипп Филиппович Преображенский просил, по-нашему, 137 500 руб.

Знать, сколько стоила зимой 1924 года починка чучела предварительно разъясненной Шариком совы, решительно невозможно.

ок. 1930

$400 Столько Коровьев дал Никанору Босому в валюте
М. А. Булгаков «Мастер и Маргарита» 2015

$9 000

Никанор Босой, замглавы МУП УК “ЖКХ-сервис” ЦАО г. Москвы. Напрасно вы полагаете, что глава жилтоварищества Босой, которому в “Мастере и Маргарите” Коровьев дает взятку в 400 рублей (они обращаются в $400 в сортирной вентиляции — отличный курс!),— персонаж простой и юмористический.

Никанор — человек, занимающий крайне прочное социальное положение. В Москве ранних 30-х обедать в “маленькой столовой” отдельной квартиры мог себе позволить лишь тот, кому в Москве 2010-х обед готовит и подает прислуга, а не жена. О тяжести квартирного вопроса в сталинской уже Москве мы знаем, в частности, из описанных в романе литераторских распрей — некоммунальное жилье доставалось лишь самым доверенным. (В отношении Осипа Мандельштама сомневались, сомнение было истолковано в пользу подследственного. Квартиру дали — и чем он отплатил? “Присевших на школьной скамейке / Учить щебетать палачей” — ничего себе благодарность за отдельную жилплощадь!)

К тому же надо понимать: Никанор не просто глава жилтоварищества. Дом, которым он управляет, в сущности, кооперативный (это еще нормально для начала 30-х), потому и можно сдавать в нем квартиры иностранцу. Поэтому 400 рублей взятки (а в сущности, и не взятки, а просто подарка Босому) никак не большие деньги. Обычные. Легальный доход за месяц, не больше. $400 — это уже другое дело. Даже пачка выходит солидная: купюру номиналом более $20 в те времена в Европе мало кто видел, кроме банкиров, скорее всего, это были купюры по $5 и $10, самые ходовые у настоящих валютчиков. В североамериканских Соединенных Штатах эти деньги в качестве суперинтенданта жилого кондоминиума Босой заработал бы за три-четыре месяца — в Нью-Йорке годовая зарплата лица тех же занятий составляла в 1932 году $1,5 тыс. Но не надо и преувеличивать. По курсу $400 того времени с учетом инфляции в США — это сейчас $9 тыс.: дома не купишь.

И конечно, Никанору Босому не угрожают ни тюрьма, ни расстрел. Валютную монополию в РСФСР введут лишь в 1937 году, валюта в Москве на каждом шагу — вы что же, всерьез полагаете, что Торгсины (ближайший от его дома — в десяти минутах ходьбы против часовой стрелки по Садовому, Аннушка не даст соврать) нужны для того, чтобы продавать за валюту и золото продовольствие и ситец иностранцами? Сдался иностранцам этот ситец.

Конечно, ОГПУ в 1926-1927 годах вовсю гонялось за настоящими валютчиками. Но там счет шел на десятки и сотни тысяч долларов, и речь шла о черной бирже — а Босой, проходящий по ведомству НКВД (да-да, до 1937 года управление ЖКХ находилось именно в этом ведомстве — ничего удивительного, правда?), об этой бирже разве что слышал на базаре. Расстрел ему точно не грозит. Да и Сибирь тоже — максимум дом предварительного заключения, ДОПР. Ведь Уголовный кодекс РСФСР 1926 года сулит Никанору Босому в статье 59.12 за “нарушение правил о валютных операциях” от года лишения свободы со строгой изоляцией лишь в том случае, если обнаружится, что доллары в вентиляции — это взятка. Но какая ж это взятка, какое злоупотребление служебным положением, где ж тут статья 109 того же УК? А значит, гласит кодекс, Босому угрожает конфискация долларов (да гори они огнем!) и дисциплинарное взыскание.

И все? Ну да. Плюс лишение поста в ЖАКТе, доходов, маленькой столовой, борща; погружение в социальную страту, из которой Босой исхитрился в 20-е выпрыгнуть в советскую элиту. Говорят, что в управляющих компаниях ЦАО Москвы управдомы зарабатывают правдами и неправдами $150-200 тыс. в год сверх зарплаты. Черт знает, может, и так.