Лара Уильямсон

Мальчик, который переплыл океан в кресле

* * *

Моей семье, с любовью

Один

Меня зовут Бекет Рэмзи, и в моей жизни много важных людей, с которыми я разговариваю каждый день. Возьмем, к примеру, моего семилетнего брата Билли, собирателя жуков. Хотя девяносто девять процентов времени он мелет чушь. Что же он делает в оставшийся один процент? Мелет полную чушь. Или папу, который развозит рыбу на фургоне «Дон Карпеоне». В основном он разговаривает об окунях, но это нестрашно. Еще есть Бабуля Ибица, моя бабушка; она звонит поболтать из Испании. И Перл, папина подружка. Я часто говорю с ней, и у нее отлично получается слушать. Вдобавок к этому она прекрасно обнимается и говорит нам, что любит нас до Луны и обратно. Получается как минимум 768 800 километров любви. Я знаю, потому что Билли попросил меня проверить. На самом деле Перл нам с Билли почти как мама. Я говорю «почти», потому что в моей жизни есть один важный человек, с которым у меня не получается разговаривать каждый день. Это моя настоящая мама.

Мама умерла, когда мне было четыре. То, что я не могу поговорить с ней, это самое тяжелое в моей жизни. Тяжелее, чем хлопать себя по голове и гладить по животу одновременно. Я плохо помню то время, когда она умерла, но знаю, что она уехала в больницу рожать Билли и обратно уже не вернулась. А я с ней даже не попрощался. Ну ладно, если совсем честно, тогда мне все эти прощания казались неважными. Когда тебе всего четыре, «до свидания» кажется обычным словом, вроде слов «деревня», «зоопарк» или «собака». Но сейчас, в этот самый момент, я думаю, что «до свидания» – это самое важное слово в мире.

Так вот. Сейчас понедельник, полдвенадцатого ночи. Только начались каникулы. Я сижу в папином рыбном фургоне рядом с парикмахерской с названием «Стрижки и ежики». Папа говорит нам с Билли, что мы больше не вернемся в наш дом на Ханидаун-хиллз и что мы переезжаем в квартиру над парикмахерской. Только мы втроем. Ничего страшного, что Перл не едет с нами, и ничего страшного, что мы с ней не попрощались. Нет, звонить мы ей тоже не будем.

Сначала я ошарашен с большой «А» (так ошарашен, что даже правописание забыл).

Второй раз не попрощаться с человеком, который так важен для меня?

Не попрощаться с Перл?

Папа смеется.

Но на самом деле он не смеется. Лицо у него зачерствело, как высохшая овсяная каша в миске. Если бы я умел водить, то уже ехал бы обратно в наш дом, к Перл. Сказал бы ей, что у папы совсем шарики за ролики заехали. Так далеко заехали, что, скорее всего, улетели куда-нибудь и парят в одной далекой, далекой галактике. Перл пригласит нас обратно домой и скажет, что это совсем неважно, что мы не попрощались. Потому что прощаться и не нужно! Нужно здороваться. Она проведет нас внутрь и разрешит играть со своими тюбиками краски, потому что Перл художница. Она снова скажет, что любит нас до самой Луны и обратно, крепко-крепко обнимет, а мы скажем, что на самом деле были не на Луне, а в Эдеме, но очень рады, что вернулись.

Когда я говорю папе, что мы должны вернуться к Перл, он открывает рот буквой «о».

– Нет, – бормочет он, почесывая татуировку с декоративным карпом на руке. – Вы не вернетесь попрощаться. В этом нет никакой необходимости…

Да уж, папа совсем с катушек слетел.

– Тем более что мы уже приехали на новую квартиру, да и ночь на дворе. Нельзя же разъезжать по дорогам с двумя детьми в такое время суток, – добавляет он, забыв, что только что именно это и проделал.

Буквально час назад он разбудил нас, побросал вещи в коробки, привязал мамино любимое кресло к крыше фургона, как раз рядом с одноглазым пластиковым карпом. Когда мы спросили, где Перл, папа ответил, что она вышла ненадолго, затолкал нас в фургон, и мы умчались, словно участвовали в Гран-при. Хотя, как думается мне, фургон с огромным карпом на крыше точно бы дисквалифицировали.

– В любом случае, теперь нас ждет новая жизнь. У самого побережья. Теперь это наш дом. – И папа указывает на квартиру, словно волхв, увидевший звезду Вифлеема.

Жить на побережье? Наша новая жизнь? Я удивленно моргаю. А что со старой жизнью было не так? Даже старые вещи без причины не выкидывают, иначе мы бы уже давно сбагрили Бабулю Ибицу. Ну ладно, может, для папы прощаться и не так важно, но надо быть полным психом, чтобы думать, что для меня это тоже не имеет никакого значения. И я так этого не оставлю. Если честно, то я не буду говорить Перл «до свидания». Вместо этого я свяжусь с ней и обязательно верну ее в нашу жизнь. Да, именно так я и поступлю.

Задумавшись обо всех этих «до свиданиях», я вспомнил маму. И снова почувствовал, что больше всего на свете хотел бы попрощаться с ней. Ее-то я не приведу жить с нами, как бы мне ни хотелось.

– Ладно, пап, ты тут главный, – говорю я и беру под козырек. Это называется «блеф». Я притворяюсь, что соглашаюсь с папиными словами, когда на самом деле я совсем не согласен и планирую действовать по-своему.

Кстати, в нашем доме главный совсем не папа. Главной была Перл. Нет, она не то чтобы нами командовала, но ей нравилось, когда все делалось так, как считает правильным она. Например, хотя это она переехала к нам, а не наоборот, Перл захотелось украсить дом по-своему. Но у нее и правда есть чувство стиля, поэтому все остались довольны. Она завязывала волосы в пучок и втыкала в них кисточку, она носила эти летящие бархатные накидки, что шуршат по полу, а когда ей хотелось, чтобы вы что-то сделали, то Перл улыбалась, и вы сами бежали исполнять поручение, потому что она такая милая. В итоге все делали именно то, о чем просила Перл. Поэтому, как видите, папа у нас совсем не главный, и поэтому в этот раз я возьму командование на себя. Возьму дело в свои руки и верну Перл.

– Да, Бекет Рэмзи, – отвечает папа, проводя рукой по лысине. Когда папа зовет меня полным именем, я понимаю, что дело серьезное. – Ты абсолютно прав. Я тут главный. Все будет так, как я скажу.

– Да, Стивен Рэмзи, – отвечаю я и думаю, что папа как-то немного не в себе.

По правде говоря, в последнее время с папой такое часто случается, и поэтому я не удивлен. Последние недели две он почти не разговаривал, а еще уходил на работу очень рано и возвращался поздно. Перл говорила, что не верит, будто ему приходится так много работать. Она злилась. Папа смеялся и утверждал, что от нее у него голова трещит, как у трески. Это он так дурачился. Но Перл это не понравилось. Она сказала, что рыба – это не смешно. Видимо, она не слышала анекдота про драку в суши-баре, после которой четыре рыбы попались на крючок полиции. Рыба – это все-таки немножко смешно. В конце концов папа перестал приносить рыбу к чаю и больше не разговаривал о работе.

Я все это к тому, что если оглянуться назад… В последние несколько недель папа сам на себя не похож.

Сейчас я смотрю на него. Он стоит на пороге нашей новой квартиры. А я даже не знаю, кто он такой на самом деле.

И вот мы здесь, в нескольких минутах ходьбы от океана, у обшарпанной синей двери по правую руку от парикмахерской «Стрижки и ежики». Папа говорит: «Вот мы и пришли» – и смотрит на меня. Я стою с широченной улыбкой. Мне кажется, он впечатлен тем, как я радуюсь переменам. Папа не понимает лишь одного: это улыбка мальчика, который собирается навести во всем порядок, мальчика, который уверен, что его папа свихнулся, и единственное, что остается ему самому, это притвориться, что и у него самого тоже не все дома.

В разговор вступает Билли: он сообщает, что эта квартира – совсем не наш новый дом, поэтому, видимо, это подарок мне на день рождения. Он поднимает палец и растягивает ноздрю до таких размеров, что внутри вполне бы уместилась эта самая квартира, а потом вращает палец в носу, как калейдоскоп.

Матерь Божья! Теперь вся моя семья не в себе. Да будто папа когда-нибудь подарит мне квартиру! Как и любой одиннадцатилетний мальчик, я надеялся получить в подарок скелет в полный рост. Хотя, если подумать… предположим, квартира станет моим убежищем, как и говорит Билли. Там я смогу хранить все свои медицинские энциклопедии. Предположим, папа вкладывал средства в мое будущее, зная заранее, что мне понадобится место, где я смогу в тиши работать над лекарством от нервного мандража…

Ладно, это совсем уже ни в какие ворота не лезет. Я, видимо, становлюсь таким же помешанным, как вся моя семейка.

– С чего ты решил, что я куплю Бекету квартиру? – спрашивает папа, быстро переводя взгляд с Билли на меня и обратно. – Да и день рождения у него только в понедельник.

Будто я сам не знаю, когда у меня день рождения.

– Кстати, какие родители вообще станут дарить ребенку квартиру? – продолжает папа, толкая нас с братом к обшарпанной двери.

– Богатые? – предполагаю я.

– Эххх, – вздыхает папа. – На рыбе много не заработаешь… – Он указывает на надпись над дверным звонком: – Эй, Бекет, будь добр, прочти, что там. Я очки не надел. Там написано «Женщина-Кош…»? – Папа проводит пальцем по подсвеченной табличке.

Ну и ну!

– Да! – кричу я. – Мы что, будем жить рядом с Женщиной-Кошкой? Поверить не могу!

Тут папа нажимает на звонок, и тот продолжает звонить, даже когда он убирает палец.

Открывшая дверь женщина совсем не похожа на Женщину-Кошку: ни ушей, ни маски. Хотя, если честно, если бы на ней был такой наряд, я бы наверняка обмочился. Она смотрит вверх, потом вниз, потом опять вверх, словно следит за теннисным матчем. Билли прячется за моей ногой, а Кошка дает папе ключ от нашей новой квартиры и просит идти за ней. Когда мы оказываемся на лестничной площадке, женщина показывает на квартиру А: «Это моя», а потом на квартиру Б: «Это ваша. Я хозяйка парикмахерской на первом этаже. Если нужно будет подстричься, обращайтесь… – Она смотрит на папину лысую голову. – Ну или не надо».

Все это время Билли бормочет: «Нам пора домой». Мудрые слова, юный друг! Жаль, что наш папа их игнорирует. Я чувствую, как холодная ладошка Билли скользит мне в руку; братишка сжимает мне пальцы. Может показаться, что он собрался доить корову, но я-то знаю: так он спрашивает меня, все ли хорошо. Если хотите, назовите это секретным кодом вроде шифра Энигма (нам в школе рассказали), только в миллиард раз проще. Так мы можем «разговаривать», не шевеля губами. Началось это давным-давно, когда Билли приехал из больницы: он хватал меня за руку, и я сжимал его ладонь.

На этот раз, отвечая на рукопожатие, я совсем не уверен в том, что все и правда будет хорошо.

Билли шепчет:

– Почему мы убежали из дому? Почему Перл не с нами? Это загадка, которую надо разгадать?

– Ага, – бормочу я. – Ты просто читаешь мои мысли.

Билли снова сжимает мне руку, на сей раз настойчивей.

Я отвечаю.

И только потом вспоминаю, что он минуту назад ковырял в носу.

Два

Я думал, что возьму все в свои руки и свяжусь с Перл. Что я буду главным. То есть сами подумайте: я старший и, разумеется, самый умный в семье. Но на следующее же утро после нашего переезда Билли сказал, что должен написать Перл эсэмэску, потому что именно так мы сможем заполучить ее обратно. Какая досада, что я не подумал об этом первым. Я напомнил Билли, что папа не разрешил нам звонить Перл. Со злорадным чувством я ждал, что Билли ответит на это. Братишка не был экспертом по части умных идей.

И в следующую же минуту я понял, что он как раз-таки эксперт.

– А я и не буду ей звонить, – усмехнулся он. – Я напишу ей. Это совсем другое дело.

Иногда Билли тупит настолько сильно, что превращается в настоящего гения.

Я протягиваю ему мобильник, и он набирает свое сообщение. С сияющими глазами братишка заявляет:

– Она сразу же ответит. Вот увидишь, надо только подождать.

Да уж, подождать пришлось. Мы все ждем и ждем. Я смотрю на сообщение, чтобы проверить, отправилось ли оно. Отправилось.

Это Билли И БЕКЕТ. Мы скучаим. Мы тут в Эдеме. ВозвращАЙСЯ К нам. Пожалусто АТветь. ☺

Мы ждем, пока Перл ответит. Мне надоедает ждать, и я начинаю выковыривать грязь из пупка. Какое-никакое, да занятие. Все лучше, чем таращиться на нашу новую комнату. Вчера ночью папа сказал: «Надеюсь, вы не против жить в одной комнате». Сказал, что так будет уютнее. И улыбнулся. А я нет. Папа принес с крыши фургона мамино кресло и поставил его в угол нашей новой комнаты. Сказал, что ему место рядом со мной. Когда он ушел разгружать оставшиеся вещи, я сел в кресло, закрыл глаза и просидел так целый век. Как хорошо было бы оказаться дома! Как хорошо, если бы мама вернулась – хоть на минуту! Но дело вот в чем: сколько ни жмурься и ни загадывай желаний, это не поможет. Я открыл глаза и снова оказался в незнакомой комнате, где пахло грибами. Мамы рядом не было.

Когда мы прождали пятнадцать минут, а я наковырял столько пуха из пупка, что хватило бы на домик для сони, Билли стал говорить, что надо отправить еще что-нибудь. Что ж, почему бы и нет! Может, Перл не заметила первое сообщение. Сейчас еще совсем раннее утро, а она обычно не просыпается раньше девяти. А еще я вспоминаю слова Бабули Ибицы: «Чем больше, тем лучше» (обычно она имеет в виду шерри). Мне кажется, что чем больше мы пошлем сообщений, тем больше вероятность того, что Перл нам ответит, и тем лучше станет нам всем. Так что пусть уж Билли посылает все, что захочет.

Нет ответа.

Нет ответа.

Нет ответа.

Билли отправляет пятое сообщение:

Тут мне приходится его остановить, потому что, когда отправляешь смайлик-какашку, вариантов больше не остается. Перл точно не будет отвечать нам смайликом. Я нехотя сообщаю Билли, что пора с этим завязывать: от Перл никаких вестей. Мы найдем другие способы привлечь ее внимание, говорю я братишке. Надо просто подумать. Пока мы размышляем за зав траком, папа рассказывает нам, как нам понравится жить на новом месте.

– Если перейти дорогу, то окажешься прямо в парке, а там есть тропинка, ведущая в гавань. Иногда там можно увидеть тюленей. А еще в гавани много лодок, и можно исследовать океан. Мы еще обставим эту квартиру, вот увидите, тут станет совсем уютно. Надо просто поработать сообща, чтобы все получилось.

– А в старом доме и так было уютно, – отвечаю я, немного помолчав. – Почему мы тут, пап? Почему нам пришлось сбегать? Почему мы не взяли Перл с собой?

Папа не отвечает.

Позже тем же днем Билли, который явно подумал над моими вопросами, протягивает мне квадратик бумаги и говорит:

– Это моя визитка.

Я смотрю на нее со смесью восхищения и ужаса.

– Любопытно. – Я так приподнимаю брови, что они могут выступать на трапеции в цирке. – Правда, пара орфографических ошибок.

Вернув Билли листок, я возвращаюсь к своей книге о паразитах.

– Мне не за орфографию платят, – фыркает Билли.

– Да тебе вообще никто не платит, Билли, – возражаю я, не отрываясь от чтения. Оказывается, можно обнаружить остриц, если заклеить задницу скотчем. – Ты не детектив, Билли Рэмзи.

Я переворачиваю страницу. Клопы, вши, клещи, блохи…

– Еще какой детектив, – драматически сопит Билли. – И я тут подумал… Перл, наверно, мертва.

Отчаявшись, я откладываю книгу. Билли видит, что завладел моим вниманием, и продолжает:

– Когда папа заносил коробки, там была одна с моими вещами, одна с твоими, одна с папиными и одна с мамиными. Вещей Перл не было. И… – Билли глубоко вдыхает и надувается, как голубь. – Папа почти не говорит о маме, а она умерла. Когда я хотел поговорить с ним о Перл, он не стал мне отвечать. Наверно, она тоже умерла.

Что вообще за логика у этого человека? Билли говорит, что, наверно, у Перл тоже была э-хлам-псы-я.

– Потому что она была у мамы, и мама уехала и не вернулась, и это было из-за э-хлам-псы-и. И тогда папа грустил и не говорил об этом, а мама была ну совсем мертвая, как паук, которого ты прихлопнул своей медицинской книжкой «Выдави мой прыщ». И вот я думаю теперь, что Перл, наверно, тоже умерла, потому что папа грустит и не хочет об этом говорить.

В конце концов, вновь обнаружив, что у меня есть язык (все это время он находился во рту), я повторяю, что Перл не умерла. У мамы была эклампсия, но она бывает только у беременных, и умирают от этого совсем-совсем редко. Я говорю, что Билли может мне верить, потому что я знаю все медицинские факты обо всем на свете. Это правда.

Видите ли, я мечтаю стать доктором с тех пор, как впервые увидел по телевизору мужчину, который прижимался губами к пластиковой кукле. Папа сказал, что он делает искусственное дыхание и массаж сердца и что так можно спасти человеку жизнь. Честно говоря, это совсем не похоже на любой другой массаж. Однажды Бабуля Ибица попросила меня помассировать мозоли на ее ногах. Губами к ним я прикладываться не стал бы ни за что на свете… Ну, так или иначе, увидев ту передачу, я больше всего на свете захотел спасать жизни.

Билли трясет головой, и его темные кудри рассыпаются во все стороны.

– Ну хорошо, умник. Если Перл не умерла и мы не можем ей позвонить, тогда она пропала. По-настоящему, как меч моего игрушечного пирата.

– Ох, – отвечаю я и прячу меч между страницами книжки про паразитов: он служит мне закладкой. – Ладно. Предположим, ты прав, и нам нужно организовать детективное агентство. Тогда придется решить, кто главный, кто будет принимать все решения.

Я свято уверен, что человеком этим буду я, и поэтому слушаю Билли вполуха: он говорит, что хочет стать тем самым тайным агентом, которого все обожают.

– Джеймсом Бондом, – бормочу я, переходя к шестьдесят третьей странице: анкилостомы.

– Перри-Утконосом, – смеется Билли.

Следующие двадцать минут мы проводим, создавая свое детективное агентство. Билли говорит, что в нашей комнате холодно и чем-то воняет, но она сгодится, пока мы не найдем чего-нибудь получше. Что-то подсказывает мне, что ничего получше мы не найдем, но я молчу. Первый вопрос: как нам назвать наше агентство? Билли предлагает вариант «Агент Билли». Я говорю, что это скучное название, и спрашиваю, сколько времени он его придумывал, секунд десять, наверно. Билли отвечает, что пять. Я предлагаю «Я – агент!». Надо признать, что лучше моего варианта просто не придумаешь, и оно уж точно лучше, чем «Агент Билли».

Билли качает головой с видом человека, уставшего от брата, который прилетел с Планеты Придурков:

– У нас нет времени на игры.

Он уходит в угол комнаты, откуда приносит карандаш и еще один листок бумаги из своей коробки.

– Да нет же, дубина, «Я – агент!» – это название агентства, – объясняю я, вставая с кровати, чтобы выглянуть из окна.

Обрывки бумаги летели по тротуарам, как крохотные призраки; по крышам туда-сюда маршировали чайки, кивая друг другу при встрече. Мое место не здесь, говорю себе я. Я должен был проснуться у себя в комнате. Я опускаю занавеску и оборачиваюсь: карандаш Билли яростно скачет туда-сюда по бумаге.

– А как насчет «Школы Преследований И Осторожных Наблюдений»? Сокращенно «ШПИОН»?

Это гениально, говорю же вам. Я еле удерживаюсь, чтобы не погладить себя по голове.

Билли пока не оценил моей гениальности, но это потому, что он раздумывает над собственным названием, а потом решает, что оно «норм». Сойдет на первое время, пока он не придумал чего-нибудь получше, вроде «Агента Билли». Итак, пока что мы становимся сотрудниками детективного агентства «ШПИОН», и по этому поводу Билли предлагает сделать тайные значки с именами, чтобы мы всегда смогли опознать друг друга. Когда я говорю, что мы вообще-то братья и с опознанием проблем возникнуть не должно, он говорит, что сотрудники «ШПИОНА» не должны обсуждать родственные связи.

Через пять минут я заканчиваю набросок своего значка и говорю, что хотел бы увидеть плоды стараний Билли.

– А я не рисовал значок! – восклицает братишка. Он цокает языком и трясет головой, как пес с эктопаразитом в ухе. – Если у нас будут значки с именами, все сразу поймут, что мы агенты. Никто не должен об этом знать!

– Так что же ты тогда рисовал? – Я вздыхаю, не утруждая себя вопросом о том, зачем Билли вообще тогда предложил рисовать значки.

И тогда братишка встает в полный рот – не такое уж внушительное зрелище, в этом он пошел в папу – и машет у меня перед носом листком бумаги.

– Это что, носовой платок? – спрашиваю я, и Билли отвечает, что это на самом деле письмо и – что еще лучше – оно адресовано Перл.

– Я написал, что мы скучаем по ней, и пусть она приезжает и живет с нами, и…

– В море? – фыркаю я, читая.

– Это описка. Я хотел написать «в мире», но думаю, папе бы и в море жить понравилось.

Я говорю брату, что мысль отправить Перл письмо не так уж и плоха. Может, она не отвечает на эсэмэски, но это может сработать. Я так увлекаюсь этой классной идеей, что задумываюсь о том, как найти ближайший почтовый ящик. Возможно, придется украсть марки у папы из кошелька – он держит их там, за нашими с Перл фото.

Билли улыбается мне улыбкой злого гения и прищуривает глаза.

– Ох, Бекет, – бормочет он. – Мы не будем отправлять это письмо. Мы доставим его лично.

Билли уверяет, что это будет первым делом нашего детективного агентства, и мне ничего не остается, как согласиться с ним. Билли кладет письмо на стол и роется в коробке со своими вещами; я говорю, что выбора у меня и правда нет и я принимаю его предложение.

– Нашел! – вопит Билли.

На его лице написан восторг (конечно, невидимыми чернилами). Братишка снова выпрямляется, и я вижу, что в руках у него шапка с прорезью для глаз, которую связала Бабуля Ибица для нашей игрушки, мистера Картофельная Голова.

Билли надевает маску:

– Ммм… машкировка.

– Э?

Братишка, поняв, что надел шапку задом наперед, переворачивает ее:

– Ф-фух! А я-то думал, почему внезапно свет выключили. Это моя маскировка. Теперь ты давай.

Давясь смехом, я говорю, что не влезу в эту балаклаву. Билли кивает и протягивает мне какой-то предмет, достав его из своей коробки.

– Ну уж нет, в оборотня я переодеваться не буду, – говорю я, уставившись на маску.

– Понимаю. – Билли запихивает маску обратно в коробку. – Эта резиновая маска слишком похожа на твое собственное лицо. Тебе нужна другая личина.

Он снова роется в своих вещах. В следующий раз он швыряет мне белую шерстяную шапку с ушами… мда, как-то не особенно лучше. Кому захочется из волка превратиться в овцу? Когда я открываю рот, чтобы озвучить протест во второй раз, Билли говорит, чтобы я помолчал: он разрабатывает план действий для нашего агентства. Агенты всегда страшно организованные и любят составлять подробные планы.

Несколько минут братишка корябает что-то на бумаге, а потом протягивает мне свой очень детальный план.

План меня ошарашил, и я говорю это отнюдь не в хорошем смысле. Я сообщаю Билли, что проблема не в том, чтобы попасть отсюда туда, проблема в том, чтобы папа отпустил нас, чтобы мы смогли попасть отсюда туда.

– Нам надо уговорить папу нас отпустить. – Я наклоняю голову набок, и вязаные уши трясутся. – И для этого нам надо придумать хороший предлог, иначе папа разгадает наш план. Вот увидишь, так и будет, клянусь…

– Своим овечьим хвостиком? – усмехается братишка.

Когда я говорю папе, что нам с Билли срочно надо пойти погонять мяч, папа выглядит несколько растерянным. Не успевает он и рта раскрыть, как я добавляю, что мы обязательно вернемся домой к чаю. Папа с секунду молчит, а потом спрашивает, пойдем ли мы в парк через дорогу, который он мне показал. Да, отвечаю я, и тайком подмигиваю Билли – совсем по-шпионски. Тем самым подмигиванием, которое мы обсудили несколько минут назад в комнате. Билли улыбается во весь рот и спрашивает меня, а есть ли в парке такая гигантская горка, от катания по которой все дрожит.

– Эмм… не знаю.

Откуда мне знать? Я там ни разу не был. Я снова подмигиваю Билли. Ну знаете, такое тайное подмигивание, которое как бы говорит: мы с тобой сотрудники детективного агентства «ШПИОН» и выполняем секретное поручение.

Можно подумать, что мы с Билли не обсуждали план буквально только что. Мой брат прыгает вверх-вниз, словно черт из табакерки:

– А песочница в парке есть? В самых крутых парках всегда есть песочницы. И в песок зарыты кости динозавров.

Билли так разволновался, что схватился за живот; папа даже попросил его успокоиться.

Ох, святые Петр и павлин!

– Я не знаю, есть ли там песочница, – медленно сообщаю я, стараясь донести свою мысль до Билли. Я мигаю тайным шпионским подмигиванием так усердно, будто мое веко занимается в спортзале с персональным тренером. И все-таки до Билли не доходит. – Мы же будем играть в футбол, да?

Я все мигаю и мигаю.

– А в парке есть… А в парке есть…

Любой бы подумал, что Билли старается вспомнить, что еще такого должно быть в идеальном парке. В итоге я сообщаю ему, что там есть все: такие суперогромные горки, от которых в животе словно взрываются фейерверки; такие высокие качели, что ногами достаешь до облаков; такие быстрые карусели, что стоит сойти с них – сразу падаешь на землю… а кости динозавров? Пфф, да там настоящий стегозавр живет.

Возможно, тут я немного переборщил. Папа поскреб татуировку с карпом и говорит:

– Вообще-то динозавры уже вымерли, Бекет.

Это он просто забыл про учителя, который был у меня в четвертом классе. Он был немного ископаемым.

– А еще на улице прохладно, – добавляет папа.

Билли отвечает, что мы возьмем шапки. Он уже напялил свою балаклаву, а я надевал шапку с ушами из пушистой белой шерсти. Собственно, тот факт, что мы надели шапки, очевиден для любого дурака, у которого есть глаза (папа к этой категории тоже относится). Папа еще не уверен, стоит ли нас отпускать: мы в квартире и суток не пробыли. И тогда я говорю ему, как важно нам исследовать окрестности и что нельзя долго сидеть взаперти.

– У нас начнется цинга, – добавляю я быстро и предлагаю сходить за энциклопедией, чтобы зачитать симптомы. И пусть папа учтет, что список получится длинный.

Папа смеется:

– Хм, ну да, ты прав. Только где ваш мяч? Я не помню, чтобы клал его в коробку…

Он качает головой. Надеюсь, говорит папа, вы не пускаете мне пыль в глаза. Забавно: у меня ведь и правда глаза уже чешутся от пыльной шапки. Папа повторяет вопрос.

Мяч? Честно говоря, об этом я как-то не подумал. Я в панике смотрю на Билли, а он на меня. Потаращившись так несколько секунд, я понимаю, что это ничем не поможет и мне надо как можно скорее придумать какой-нибудь хитрый ответ.

– Эхм… Нам не нужен мяч, потому что мы будем играть в невидимый футбол.

Это, конечно, ответ, но совсем не такой хитрый, как мне бы хотелось.

– Ну хорошо. – Папа потирает веко и откидывается на диване. – А зачем тебе носить овцу на голове? Это тоже для невидимого футбола?

– Я подумал, что овца подходит лучше, чем оборотень.

Ох!

Наконец папа говорит, что забежит в «Стрижки и ежики» и расспросит Кошку о том, чем можно заняться в этом районе. Выслушав лекцию на тему того, что нам можно и что нельзя и когда мы должны вернуться, мы с Билли сбегаем из квартиры. Первая тайная операция детективного агентства «ШПИОН» по поиску Перл началась!

Когда мы оказываемся снаружи, я объясняю братишке, что на самом деле мы не идем ни в какой парк. И что нет такой игры – невидимый футбол. Что это все был предлог для того, чтобы папа ни о чем не догадался. Похоже, Билли не особенно впечатлен: он пинает меня в лодыжку.

– За чтооо? – вою я.

– Невидимый перехват мяча, – бормочет Билли сквозь балаклаву. – Это тебе за то, что убедил меня, будто мы идем в парк.

Мы бредем через дорогу. Два мальчика, один в балаклаве и другой в костюме полудурочной овцы. Наконец Билли спрашивает: может, я скажу, как мы доберемся до Ханидаун-хиллз, раз я такой умный?

– МЫ ПОЕДЕМ НА АВТОБУСЕ, – кричу я во все горло, показывая на автобусную остановку через дорогу. Сегодня утром, глядя из окна квартиры, я заметил: автобус идет по нашей улице на Ханидаун-хиллз. Поэтому, кто бы там что ни говорил, это я тут главный шпион. – МЫ ПОЕДЕМ НА АВТОБУСЕ ПРЯМО СЕЙЧАС, – воплю я.

– И незачем так орать, – бормочет Билли. – Я надел балаклаву, а не улетел на Плутон.

Может, сам он и не улетел, а вот его мозги точно где-то не здесь.

Приходит автобус номер шестьдесят три, и мы садимся в него. Водитель говорит, что не планировал сегодня перевозить стадо овец. Когда мы усаживаемся на свободные места и водитель не может нас уже услышать, я блею: «Мой ме-е-ех вызывает сме-е-ех». Билли говорит, что я веселый, а я спрашиваю, почему он тогда не смеется. Я смеюсь, отвечает Билли, просто под балаклавой не видно.

Автобус везет нас по улице Эдем, через парк, мимо домов, раскрашенных как конфетки-ассорти, вдоль побережья. Видно даже бухту в форме подковы. Рыбацкие лодки качаются на волнах, как игрушки в ванне; плеск волн звучит как биение сердца. Мы резко поворачиваем направо, вдаль от набережной, и через двадцать минут приезжаем на Ханидаун-хиллз. Чувство такое, словно еще пару дней назад мы были здесь. Впрочем, так оно и есть. Мой желудок выделывает кренделя, как гимнаст на трапеции. Что за ерунда! Это ведь наш дом, а Перл – наша «почти» мама. Стоя на пороге, я думаю, что скажу ей, когда увижу. Может, вместо слов я просто раскину руки, чтобы она обняла меня. Перл отлично обнимается. Я стою у двери и потею, как овца в шерстяном свитере. Наконец я извлекаю из кармана ключ от входной двери. Та легко распахивается, и мы с Билли на цыпочках пересекаем прихожую, как злодеи из пантомимы. Мы останавливаемся и прислушиваемся, не раздастся ли чей-нибудь голос. Но стоит такая тишина, как у вагончика с кебабами на вегетарианской конференции.

– Я не слышу голоса Перл, – шепчет Билли. – И я, – шепчу я в ответ, пробегая пальца ми по синим ласточкам на обоях в коридоре. Эти обои выбирала мама. Я помню это, потому что как раз недавно Перл сказала, что хочет поменять их, а папа сказал, что их выбирала мама. Перл разозлилась, потому что не она выбирала обои, но ей приходится с ними жить. А потом она улыбнулась папе и сказала, что это неважно, а папа почувствовал себя виноватым и сказал, что Перл права. Потом папа сказал, что она может поменять обои, и Перл снова улыбнулась, потому что этого-то она и хотела.

– Ох, мама, – шепчу я, поглаживая одну из маленьких ласточек.

– Что? – шипит Билли, приподнимая балаклаву. – Ты зовешь охрану?

Я качаю головой и говорю:

– Давай поторопимся. Нам нельзя оставаться надолго, мы обещали папе вернуться к чаю. Мы идем в гостиную, и Билли тут же сообщает, что Перл уехала навсегда. Я проследил за взглядом брата: на стене виднеется прямоугольный участок потемнее. Там висел автопортрет Перл: она нарисовала его одним дождливым вечером как-то в воскресенье.

– Ты прав, – вздыхаю я, таращась на пустую стену. – Перл бы не сняла эту картину. Ей нравился портрет.

– Может, она перенесла его наверх? – В глазах Билли теплится надежда.

Но автопортрета Перл наверху нет, как и самой Перл и ее вещей. Что-то ударяет меня под дых, и я понимаю, что это острый локоть Билли. Он канючит и канючит, а потом говорит, что это настоящая тайна, которую под силу разгадать лишь детективному агентству «ШПИОН». Но он, кажется, догадывается, куда сбежала Перл.

– Она убежала тренировать животных.

– Каких животных?

– Единорогов.

Я вглядываюсь в прорезь балаклавы: может, вместо моего брата там теперь живет амеба с одноклеточным мозгом? Нет, все еще Билли.

– И когда же ты в последний раз видел единорогов в этом районе? – спрашиваю я братишку, уперев руки в бока.

Билли говорит, что никогда не видел, но он точно знает, что они повсюду. У него есть доказательства.

– Какие доказательства? – удивляюсь я.

– Они какают радугами на дорогах, – объясняет братишка.

Я хочу было объяснить Билли, что это подтеки горючего из двигателей, но знаете что? Зачем тратить силы, чтобы найти смысл там, где его нет? Вместо этого я сообщаю брату, что так у нас ничего не выйдет и что надо придумать что-нибудь еще. Перл здесь не живет.

– Давай положим письмо на стол внизу, – предлагаю я. – Если Перл вернется, то найдет его, прочитает и свяжется с нами.

Других вариантов нам не остается. Ну разве что Билли придет в голову какая-нибудь гениаль ная идея. Брат размышляет минуту-другую.

– У меня гениальная идея! – вдруг кричит он. – Давай я оставлю письмо на кровати Перл. Если она вернется, то найдет его, прочитает и свяжется с нами.

– Ладно, давай положим туда, – соглашаюсь я и наблюдаю, как Билли трусцой бежит в папину с Перл спальню, зажав записку в зубах. Непросто, наверно, когда у тебя балаклава на голове.

Я жду Билли на лестнице. На сушильном шкафу виднеются карандашные отметки: их сделала мама.

Бабуля Ибица сказала, что мама так следила за моим ростом. Конечно, с маминой смертью это закончилось. На какое-то время карандашную эстафету переняла Бабуля Ибица. Но когда она съехала, Перл сказала, что больше не будет этим заниматься. Ей не нужно было лишних подтверждений того, что я расту, для этого было достаточно космических расходов на одежду и обувь. Послушать ее, так я просто старший брат Кинг-Конга.

Я задумчиво протягиваю руку и касаюсь пальцами карандашных отметин, сделанных маминой рукой.

И снова думаю о ней.

Грусть затопляет мою душу. Наверно, в последний раз, когда мама черкала карандашом по стене, мне казалось, что она будет со мной вечно.

Я ошибался.

Из спальни доносится громкое бормотание. В переводе с балаклавского оно означает: Я оставил записку на кровати.

– Хорошо! Давай тогда уже пойдем, – кричу я в ответ, снова дотрагиваясь до карандашной отметки.

Я думаю о том, как раньше мама жила с нами здесь, в этом доме. Как она клубочком сворачивалась рядом со мной в кресле и рассказывала мне сказки. Я чувствовал себя таким любимым. Я ощущал себя в безопасности. Мне казалось, я такой сильный, что могу в одиночку побороть целый мир. Бабуля Ибица говорит, что мама была лучшим рассказчиком в мире: она всегда сочиняла сказки со счастливым концом. Но дело в том, что ее собственная история не закончилась хорошо. У меня в глазах защипало, и я крикнул:

– Шевелись, Билли! Мы не можем больше играть в невидимый футбол. А если папа пойдет нас искать, то нам потом влетит.

Билли бормочет что-то в ответ, но вдруг снизу доносится шум.

В замке поворачивается ключ.

Сердце прыгает мне в рот (хотя, строго говоря, это невозможно: так пишут во всех медицинских учебниках). Я воплю, чтобы Билли вышел из спальни, и он несется мне навстречу, скользя по полу. Через прорезь в балаклаве его глаза горят, как два зеркальных шара на дискотеке.

– Это Перл, – бормочет он. – Все будет хорошо. Это Перл…

Голос Билли тонет в шерстяных дебрях моей шапки. Человек в коридоре что-то говорит.

Это не Перл.

Три

Когда мы возвращаемся домой и ужинаем, Билли настаивает на том, чтобы мы составили отчет о своих расследованиях. Все агенты так делают. Я говорю, что это отличная идея. Билли рад это слышать: сам-то он не может быстро писать, ведь ему всего семь лет, да и правописание хромает.

Итак, вот мой отчет о том, что случилось во время первого расследования детективного агентства «ШПИОН», проезд Кавальер, двадцать два, Ханидаун-хиллз.

ШПИОН

СЕКРЕТНОЕ РАССЛЕДОВАНИЕ НОМЕР ОДИН

ФАКТ НОМЕР ОДИН. Женский голос, который мы услышали, не принадлежал Перл. Я так и подозревал. Билли сказал, что знал это с самого начала (он заставил меня сделать эту приписку).

Мы услышали, как женщина сказала: я покрашу эти стены в голубино-серый. Билли шепнул – а вдруг это подсказка? Я сказал: как это может быть подсказкой о том, почему Перл здесь нет? Билли сказал, что не знает, но любой агент бы согласился с тем, что это подсказка.

ФАКТ НОМЕР ДВА. С женщиной был мужчина. Мы расслышали имя: Гарри. Вряд ли это ложный след. Мужчину точно зовут Гарри, потому что женщина повторила его имя несколько раз. Гарри много ворчит. Билли сначала подумал, что он горилла (но он не горилла).

ФАКТ НОМЕР ТРИ. Мужчина и женщина передвигались по первому этажу, и нам нужно было найти укрытие. Было три варианта.

1. Ванная. Но если мы бы там заперлись, они бы решили, что мы грабители, и позвонили в полицию.

2. Можно было скрыться через окно нашей спальни и спуститься по трубе. Я глянул вниз, чтобы посмотреть, далеко ли под нами сад. Ну уж нет, слишком опасно, решил я. (Правда, я увидел кое-что еще. Портрет Перл лежал в саду с огромной дырой как раз посреди лица. У меня от ужаса свело живот.)

3. Сушилка.

Билли предложил еще один вариант: как насчет того, чтобы зажмуриться, и тогда нас никто не увидит. Выслушав предложение, я все же выбрал то, что счел нужным. Второй вариант.

Как только мы забрались в шкаф, Билли сказал, что люди внизу грабили наш дом.

Я не согласился. Грабители обычно не обсуждают, в какой цвет хотят покрасить стены.

Билли предположил, что они грабители, которые заметают следы и, уходя, красят стены голубым. Я проигнорировал его слова. А что еще мне оставалось?

Билли сказал, что агенты в детективном агентстве «ШПИОН» не игнорируют друг друга. Я сказал, еще как игнорируют, если у одного из них студень вместо мозгов. Билли пихнул меня локтем в живот.

Примечание: это больно. Я взвизгнул.

Билли сказал, что меня атаковал невидимый локоть.

Я сказал, что невидимых локтей не бывает.

Билли сказал, что бывает, как и невидимые пинки.

Я сказал, что у него несмешные шутки.

Билли сказал, что это у меня несмешные шутки.

ФАКТ НОМЕР ЧЕТЫРЕ. Пока мы спорили, наше укрытие было обнаружено. Но агенты не теряют самообладания в любой ситуации. Поэтому мы притворились, что двум мальчикам (один в балаклаве, другой в костюме овцы) вполне естественно сидеть в сушилке. Билли, по его словам, сказал тогда женщине, что он детективный агент. Он попросил меня записать это, хотя из-за балаклавы его никто тогда не расслышал. Как факт я представить его утверждение не могу за отсутствием свидетелей.

Описание женщины: шатенка, волосы убраны в хвост, вокруг шеи шарф, похожий на звездное небо. Беременна (или проглотила шар для боулинга).

Описание мужчины, Гарри: не то чтобы макака, хотя, судя по количеству волос, выбивающихся из-под ворота рубашки, откуда-то из их семейства.

Краткое изложение того, что случилось дальше.

Билли сказал, что мы живем здесь.

Женщина сказала, что нет. Женщина сказала, что люди, которые жили здесь раньше, переехали. Так сказал им агент по недвижимости, они ходили к нему с утра. Еще он сказал, что желательно, чтобы кто-нибудь побыстрее вселился в дом, и сообщил, что предыдущие жильцы оставили всю мебель. Женщина сказала, что ей тут очень нравится и что это прекрасное место, чтобы растить ребенка, и что она сказала об этом агенту, когда позвонила ему позже.

Билли совсем не заинтересовался этой историей. Он спросил, куда делась Перл, потому что она жила тут с нами два года, а теперь исчезла. Билли добавил, что Перл любила нас до Луны и обратно, а ведь это очень много любви. Он не помнил, сколько это в километрах. А я помнил: 768 800.

Женщина спросила: «Перл – это ваша мама?»

Билли сказал, что она наша мамочка номер два.

Мужчина сказал: а может, нам позвонить нашей мамочке номер один и во всем разобраться?

Я был очень зол и сказал ему, что это будет сложно, если только у него нет прямой связи с Богом. Мужчина сказал, что я что-то слишком много болтаю. Мне хотелось сказать, что у него самого язык длиной с удава, но вместо этого я сказал: «Спасибо вам большое» – и решил, что пора делать копыта. На самом деле я имею в виду «делать ноги», но пока писал – решил, что с копытами получится смешнее. Так и оставляю.

Так или иначе, я развернулся и приказал Билли бежать.

Билли не пошевелился. Поэтому я что есть мочи завопил: «БЕЖИМ!» Билли все еще сидел, но я все равно рванул брата за руку и потащил его за собой. Балаклава сползла у него с головы и выдала его с этой самой головой. Билли потом сказал, что это неважно: он успел скорчить рожу, а значит, опознать его не удастся.

Женщина закричала: «Оставьте у входа ключи. Не хочу в следующий раз увидеть ваши головы в бачке унитаза!» Я думал, такое только с крысами бывает. Сказать этого я не успел: был слишком занят побегом, как овца, убегающая от овчарки.

Я подкинул ключ в воздух; он описал дугу крошечной серебристой радугой и упал на пол с тихим звоном, как разбившееся сердце.

Мы бежали по дороге, и Билли пропыхтел:

– Когда мы найдем Перл, я спрошу ее.

– О чем? – пропыхтел я в ответ.

– О том, почему рано или поздно все нас бросают. – Билли снова натягивает балаклаву, и разговор на этом окончен.

Конец моих заметок о первой секретной миссии агентства «ШПИОН» в доме 22, проезд Кавальер, Ханидаун-хиллз.

Сомнений нет: первое тайное расследование с треском провалилось. Билли сказал, это потому, что Перл, видимо, сбежала с цирком «Умник Билли». Я сказал, что он, по-моему, что-то напутал с названием. Нет, ответил Билли, он сам придумал название цирка в честь одного из своих хороших знакомых. И цирк точно-точно называется «Умник Билли». Что-то я не уверен, что брат знает хоть одного умного человека по имени Билли, но лучше оставить свое мнение при себе. Вместо этого я говорю Билли, что Перл ну никак не может быть цирковой артисткой, а он говорит, что может: он однажды слышал, как она говорила, что ходит по натянутому канату. Я сказал, что это просто такая фигура речи, но Билли меня не слушал: он был занят тем, что извлекал из коробки своих плюшевых зверей, представляя, что они выступают в цирке «Умник Билли». Он сделал из гиппопотама воздушного гимнаста, а из пластикового динозавра – клоуна. Честно говоря, если бы мне пришлось встретиться лицом к лицу с динозавром, мне вряд ли было бы так уж смешно.

Знаете что? Возможно, первая наша попытка найти Перл провалилась, но мы будем продолжать пытаться. Потому что без Перл Билли сам на себя не похож. Вчера, перед тем как лечь спать, братишка нарисовал Перл и обвел рисунок сердечком. Он спросил меня, любит ли она его по-прежнему. Я уверил его, что любит и этого ничто не изменит. И не страшно, что нам не удалось Перл найти сразу, потому что мы будем пытаться снова. И еще у меня обязательно получится попрощаться с мамой. Это непрощание занозой застряло у меня под кожей. Иногда я его не замечаю, но потом чувствую его присутствие и понимаю: мне надо что-то с ним сделать или оно останется со мной навсегда.

Я сижу в мамином любимом кресле. Тут тепло, удобно и безопасно. Я составляю ПРОЩАЛЬНЫЙ СПИСОК. В нем будут перечислены способы попрощаться с мамой, и все они будут особенные. Я решил, что напишу десять пунктов и испробую каждый из них. Когда найду правильный, то сразу пойму, что это именно то, что мне нужно: у меня в животе появится такое ощущение, словно я напился шипучки.

Прощальный список

1. Написать стихотворение с названием «Прощай».

2. Написать это слово бенгальскими огнями.

3. Создать маленький алтарь.

4. Нарисовать рисунок.

5. Выпустить шарик в небо.

6. Назвать звезду.

7. Придумать дизайн татуировки.

8. Посадить семечко.

9. Просто сказать «прощай».

10. Не могу придумать десятый пункт, поэтому и писать ничего не буду, пока не придумаю.

Оставшуюся часть каникул я пытаюсь выполнить пункты из списка. Для начала я беру номер третий и строю маме маленький алтарь из кубиков Билли. Правда, к тому времени, как я возвращаюсь из туалета, Билли его уже разобрал. Он говорит, что не разрешал мне играть с его игрушками. Я отвечаю, что я и не играл, и Билли добавляет, что тут нечего стесняться, папа же не стесняется, что играет с радиоуправляемым вертолетом, который держит под кроватью. Я больше и не пытаюсь построить алтарь маме: пластиковых кубиков для этого явно недостаточно. Нет, это не тот способ, которым я хочу попрощаться с мамой.

Дальше я пытаюсь написать стихотворение.

Прощай. Все наше время позади.

Тебе пришлось уйти, а почему – не знаю.

Я помню о тебе, и хочется грустить.

И с этою строкой тебя я отпускаю.

Нет, это тоже как-то неправильно – мне становится еще грустнее. Так грустно, что папа приходит в комнату и говорит, что хватит мне уже хандрить. А я возражаю, что мне нравится хандрить. Папа говорит, вот стану подростком – тогда смогу хандрить столько, сколько захочу.

– Пап? – Голос у меня такой писклявый, что расслышать его могут только собаки. – Пап, а можно мне купить бенгальские огни?

Привет, второй пункт из списка! И тут же прощай, потому что папа отвечает:

– Помни не зря пятый день ноября и заговор пороховой. Сейчас не ноябрь, поэтому я тебе откажу, дорогой. – Потом он, запищав еще тоньше меня, продолжает: – Бекет! Присядь-ка. Мне нужно кое-что тебе сказать.

Что-то мне кажется, что от его новостей я буду не в восторге.

И я прав.

– Я знаю, что это будет некоторым шоком для тебя. Но каникулы почти закончились, и мы переехали в эту квартиру, и вот я договорился, что вы оба будете ходить в новую школу. Она называется «Школа Кровоточащего Сердца Господня», и до нее гораздо ближе, чем до старой. Теперь вы сможете вместе с братом сами ходить домой.

Папа пытается взять меня за руку, но я отдергиваю ладонь.

Некоторый шок? Нет уж, некоторый шок – это когда хватаешься за дверную ручку и тебя немножко дергает током. А это – просто огромный шок! Меня чуть с ног не сбивает, и волосы у меня того и гляди встанут дыбом, как если потереть голову воздушным шаром. Так или иначе, челюсть моя лежит на полу, а рядом с ней хлопнулись все внутренности. Придя в себя, я сообщаю папе, что не пойду ни в какую новую школу. Мне что, новой квартиры недостаточно?

Голос папы мягок, как растопленное масло:

– Пойдешь.

А потом он добавляет: все говорят, что там очень здорово. Кто эти все? – спрашиваю я его. Папа отвечает, что это директор школы. К этому моменту я настолько зол, что мне приходится измерить собственный пульс.

– Вот, папа! – вою я. – От стресса пульс у меня просто зашкаливает!

Папа утверждает, что у меня бычье сердце, а я говорю, что это неправда. У меня сердце десятилетнего человека, которое вот-вот разорвется на миллион кусочков.

– А как насчет моих одноклассников из старой школы? – всхлипываю я. – Я их вообще когда-нибудь увижу теперь?

Папа уверяет, что я заведу новых друзей.

Что за ад моя жизнь?! Я не попрощался с мамой, я не попрощался с Перл, и с друзьями тоже я не успел попрощаться.

Ночью Билли снится кошмар, и он пихает меня в бок. На часах пять сорок три. Я выползаю из кровати и предлагаю рассказать брату сказку, чтобы он снова заснул. Так убаюкивала меня когда-то мама. Билли говорит, что ему хотелось бы посидеть со мной в мамином кресле и чтобы мы сидели вместе, скрючившись, как две креветочные чипсины.

Сначала я никак не могу придумать, какую сказку рассказать, а потом меня осеняет.

– Сейчас ты услышишь сказку про двух мальчиков – двух братьев, – которые путешествовали… путешествовали в кресле. – Я опускаю взгляд. – Вот как раз в таком. Я расскажу тебе, как они пережили ужасную бурю и как благодаря креслу доплыли до берега в целости и сохранности.

Билли сглатывает и смотрит на меня во все глаза:

– Ладно.

– Жили-были два мальчика, и отправились они однажды с целой толпой других людей в путешествие. Они не знали, куда держат путь, но им было понятно: они больше не могут оставаться в своей родной стране, где прожили много лет, – эта страна исчезала. Чтобы выжить, им приходилось двигаться вперед. Мальчишки собрали все свои пожитки. Их было не так уж и много. Всего лишь одежда, которая была на них, и старое кресло. Они забрались в него и, оттолкнувшись от земли, поплыли в открытый океан. Остальные путешественники последовали их примеру на своих суднах. Долго-долго стояла солнечная погода, и мальчики уже могли разглядеть новую землю на горизонте. Все шло именно так, как они предполагали. Они должны доплыть.

– Мне нравится эта сказка, – улыбается Билли. – В кресле безопасно.

– Было безопасно, – возражаю я. – Поначалу. Но когда мальчики достигли середины океана, ветер изменился, а облака сгустились и потемнели. Надвигалась буря.

Билли прижимается ко мне теснее.

– Сначала полил дождь; он резал кожу, словно тысяча крошечных ножей. Потом загремел гром. Будто тысяча шутих взорвалась разом! Молния осветила землю, что лежала впереди; она показалась детям такой далекой, куда дальше, чем они думали поначалу. Один из братьев хотел повернуть назад, но земля за их спинами исчезла навеки.

– Мне не нравится эта буря в сказке, – шепчет Билли, съеживаясь в кресле.

– Детям оставалось только надеяться, что шторм закончится. Однако он утих не так скоро, как они думали. Мальчишки вцепились в кресло, страшась того, что может с ними случиться. Они махали другим путешественникам, но они были невидимы… Все были заняты своими собственными проблемами, все сражались с бурей.

Лицо у Билли вытягивается.

– Они стали невидимыми?

– Нет, не по-настоящему. Но другие люди их не замечали, хотя мальчики звали на помощь. Может, ветер слишком громко гудел. Братья снова принялись кричать. Они призывали на помощь небо, воздух и море.

Билли трясет головой:

– Кто-нибудь услышал?

– О да. Их услышали.

– Годзилла! – Билли оживляется. – Или нет, лохнесское чудовище!

– Ни то и ни другое, – отвечаю я. – Они не видели, кто это, но услышали голос. Тот сказал: Я шепот на ветру, я шорох листвы, я дрожь зимы и теплое дыхание лета, я облачный парусник, плывущий по небу, и луна, что прыгает по водной глади.

Я так стараюсь, что у меня даже голос меняется. За такие выступления надо давать «Оскар»!

– Огооо, – шепчет Билли.

Я улыбаюсь: братишка явно впечатлен моим талантом рассказчика. Возможно, у меня получается не хуже, чем у мамы. Билли опускает взгляд.

– Хотя вот эта дурь про ветер мне не очень… – бормочет он, сует палец в рот и погружается обратно в сон.

– Обещаю, что расскажу тебе потом, кому принадлежит голос, – шепчу я, и Билли еле слышно вздыхает. – Обещаю, что у этой сказки будет счастливый конец.

Четыре

Каникулы закончились, а мы все еще не нашли Перл. Я не придумал, как попрощаться с мамой, хотя этого мне хочется больше всего на свете. Самое сложное – это прощаться с людьми, с которыми хотел бы провести всю жизнь, до последней секунды. Я так много об этом думаю, что голова у меня стала совсем ватной. А это весьма некстати, ведь сегодня мой первый день учебы в школе Кровоточащего Сердца Господня. И мой одиннадцатый день рождения вдобавок! Папа кричит, чтобы я поскорей шел читать открытки.

Я тащусь на кухню. Билли машет у меня перед лицом пятью открытками сразу. Первая от папы. На ней человек играет в гольф на зеленом холме. Мне не нравится гольф. На открытке написано: «С сороковником! Твой мяч еще не укатился за горизонт». Папа пожимает плечами и говорит, что у него не было времени выбрать что-нибудь более подходящее.

Вторая открытка пришла от Бабули Ибицы. Папа сообщает, что сразу дал ей наш новый адрес. Ей не хотелось пропустить мой праздник. На открытке изображен синий медведь. Она считает, что мне до сих пор два года.

Третью открытку дарит мне Билли. Он говорит, что я сам могу открыть ее. На бумаге расплылось коричневое пятно. Увидев ужас на моем лице, Билли говорит, что это не мерзость какая-нибудь, просто раздавленный червяк.

Открытка номер четыре – от Женщины-Кошки. Она написала: «Маленькая птичка напела мне, что сегодня у тебя день рождения». Что за птичка? Наверно, белоголовый орлан, это ведь папа рассказал ей, пока мы играли в невидимый футбол.

Пятая открытка наверняка от Перл. Разорвав конверт, я смотрю на содержимое. Там написано: ПРИХОДИТЕ В ОПТОВЫЙ МАГАЗИН «БАФФАЛО». Дурацкая реклама.

Я не буду плакать. Не буду. Пусть и хочется. Потому что сегодня мой день рождения – день, когда все должно идти по-моему, – но он не задался уже с самого утра.

Папа видит, что я расстроен; он хлопает в ладоши и говорит: «Ну а теперь подарки». И кладет их на стол. Похоже, пластмассового скелета я не получу, если только папа не упаковал каждую косточку по отдельности. Подарок номер один: блокнот в твердом переплете. Билли с отвращением морщится.

Ну и поделом ему, не будет разворачивать чужие подарки.

– Это для твоих медицинских заметок, – улыбается папа, прихлебывая чай из кружки с надписью «Мировой папаша».

Я пытаюсь кивнуть, но у меня едва получается: разочарование лежит на плечах слишком тяжелым грузом.

Подарок номер два: подержанная энциклопедия лекарственных растений. Кто-то оставил заметки на полях. Когда я говорю, что предпочел бы новый экземпляр, папа отвечает, что с деньгами сейчас напряг и новые вещи на деревьях не растут. Тут он не прав: новые листья вырастают на деревьях каждую весну. Это так, просто к слову пришлось.

Подарок номер три: вязаная кофта от Бабули Ибицы. Есть особое место, куда отправляются такие кофты, а также новогодние свитера, шарфы и рукавицы, которые подойдут разве что длиннопалой горилле. Это место – под кроватью. Видимо, мысль о том, чтобы подарить что-нибудь такое, что подошло бы одиннадцатилетнему мальчику, обошла бабушку стороной. Также обошли ее стороной компьютеры, безалкогольные напитки, мобильные телефоны и планшеты (если не считать таких, картонных, для рисования).

Четвертый подарок: Билли презентует мне коллекцию дохлых мух в спичечном коробке. Он всегда спасает разных жучков и следит, чтобы с ними все было в порядке. Но не с этими мухами. С ними точно не все в порядке: они умерли. Билли тычет в коробок пальцем и говорит: муха номер один, та, которая без крыльев, – это Мистер Ходок. Я киваю. Муха номер два, без крыльев и лапок, – это Мистер Перекат. Я говорю, что в жизни не получал подарков лучше. Билли смеется и сообщает, что может достать мне еще жуков. Я говорю, что мое сердце вряд ли выдержит столько счастья.

Мы уже собираемся идти в школу, когда папа отводит меня в сторону.

– Есть еще подарок номер пять, – шепчет он дрожащим от волнения голосом. – Я решил не класть его на стол. Он-то тебе точно понравится, сынок.

Аллилуйя! Скелет в натуральную величину явно прячется в шкафу. Так я и знал. Сейчас папа достанет его, а я скажу, что назову его Мистер Косточкин. Все эти предыдущие подарки были лишь закусками, и теперь меня ждет основное блюдо. Сделаю вид, что сильно удивился. Разумеется!

К несчастью, мне не приходится делать вид. Я и правда не ожидал такого. Папа протягивает мне клочок бумаги, сложенный в непонятную фигуру, и говорит:

– А вот и твой подарок.

Папа улыбается – он рад видеть, что я так потрясен. Честно говоря, его этот предмет тоже удивил. Итак, папа двигал наши коробки и увидел на полу вот это. И подумал обо мне.

Да, именно это и случилось. Мой отец нашел обрывок бумаги на полу и подумал: Ого!

Вот что будет идеальным подарком ко дню рождения моего сына. Это, а не пластмассовый скелет, о котором он так просил.

– Я подумал, до чего это забавно. Ведь я нашел это как раз в твой день рождения. Все это напомнило мне один случай из прошлого.

Папа замолкает, и взгляд его туманится.

Затем он прикрывает веки и шепчет:

– Однажды, давным-давно, мы с твоей мамой пошли на свидание в отличную бургерную под названием «Третий лишний». Была такая раньше в Ханидаун-хиллз…

Ага!

Папа открывает глаза и вздыхает:

– Твоя мама взяла картошку фри, а я – тройной бургер с луковыми кольцами, мягкий, как балетные тапочки, и с жареным яйцом поверх булки…

Папа причмокивает, вспоминая блаженные минуты.

Потом трясет головой, точно очнувшись:

– Но сейчас я не о еде. Под конец ужина твоя мама сложила салфетку маленькой звездочкой. Она подарила мне ее вместе с поцелуем.

– Но это не звезда. Больше похоже на птицу, – отвечаю я, глядя на предмет. Нет уж, от меня папа точно поцелуя не получит. – Ты сказал, что мама складывала звездочки, так откуда тогда птица?

– Не знаю. Она просто лежала в гостиной в углу, как я и сказал. Я поначалу ее не заметил, а потом, когда передвигал вещи, смотрю – а что это тут у нас? Она напомнила мне о том свидании с мамой. Ту звезду я давно уже потерял, честно говоря. – Папа рассеянно скребет татуировку. – Если бы я знал тогда, сколько будет значить для меня эта звезда…

Слова уносятся вдаль, как воздушный шарик, выпущенный ребенком из рук.

Я смотрю на крошечную птичку в своей ладони, запихиваю ее в карман куртки и шепчу:

– Сегодня тупой день, и его не сделает лучше тупая птица, которую оставили предыдущие хозяева квартиры.

И ничто другое не сделает его лучше.

Папа доставляет нас в приемные покои школы Кровоточащего Сердца Господня. Секретарша, которая представляется как миссис Редька, протягивает папе кипу бумаг. Он заполняет их, и секретарша его куда-то уводит. Когда он исчезает, Билли дергает меня за рукав и шепчет, что это Перл должна была отвести нас в школу. Он спрашивает, не ответила ли она на эсэмэски, и я отвечаю, что пока нет, но еще не вечер.

– А что, если она забудет, кто мы такие? – бормочет Билли, переминаясь с ноги на ногу.

– Не забудет, – уверенно говорю я.

– А вот дедушка Альберт перед смертью забыл, – возражает Билли. – Когда мы навещали его, он ни разу не вспомнил, кто мы такие. Бабуля Ибица все твердила ему, что меня зовут Билли.

– Он был нездоров, – объясняю я.

Возвращается папа. Он сгребает нас с Билли в такие крепкие объятия, что кости у нас чуть не превращаются в порошок. Он отпускает нас только для того, чтобы пропустить спешащего куда-то мальчика. Весело помахав нам на прощание, папа уходит; мы смотрим, как он забирается в «Дона Карпеоне» и уезжает так далеко, как только позволяет ему сдутая шина. Одноглазая треска скрывается из виду.

Секретарша извиняется перед нами и отвечает на телефонный звонок; глаза Билли наполняются слезами.

– Я так хотел, чтобы Перл была тут… Больше всего на свете, – причитает он. – Мне хотелось, чтобы она обняла нас, как умеет она одна, и теперь мы остались без обнимашек.

Я отчаянно пытаюсь успокоить Билли, говорю ему, что Перл наверняка отлично проводит время в цирке. Кувыркается на гимнастическом коврике и смеется над тиранозавром. Билли вытирает глаза и признается: он больше не думает, что Перл сбежала с цирком, наверно, ее похитили пришельцы. Недавно он видел в небе странное свечение. Может, это был космический корабль?

– Или самолет? – улыбаюсь я.

Но Билли меня не слушает. Он говорит, что ему страшно. Вдруг Перл исчезла навсегда, как и мама?

– Но мама не улетела на ракете, – говорю я. – Уж это-то тебе известно.

Секретарша вешает трубку. Она объясняет мне, как пройти в мой новый класс, и уводит Билли. Они удаляются по коридору, и я слышу, как Билли говорит:

– Спасибо вам, миссис Редька.

– Рэдкин, – поправляет женщина со смехом.

Я гляжу через приоткрытую дверь в класс и внезапно слышу громогласный голос за спиной:

– Входи, они не кусаются.

Дрожа, я открываю дверь и заношу ногу за порог. Глаза всех детей устремляются на меня. Они будто зомби, почуявшие свежее мясо. Если я прав, то они как раз очень даже кусаются. Очень даже.

– Давай же заходи. В коридоре ты вряд ли чему-нибудь научишься.

Может, и нет, но хотя бы останусь в живых.

Как только я оказываюсь внутри, голос позади меня говорит:

– Меня зовут мистер Бигл. Класс, это Бекет Рэмзи, теперь он будет учиться с нами. Бекет, смотри, на заднем ряду есть свободное место. Пожалуйста, садись, и тогда я проведу перекличку.

Через несколько минут я сижу, играя с новым пеналом, а мистер Бигл выкрикивает имена. Когда он доходит до «Д», я достаю ручку и пишу «ПРОЩАЙ» у себя на костяшках. Это – седьмой номер в моем списке (придумать дизайн татуировки). Возможно, это будет лучшим способом попрощаться с мамой. Внутри буквы «о» я рисую грустное лицо, из глаз его катятся слезы. Они похожи на раздавленных мух. Потом до меня доходит, что я рисую несмываемой ручкой, и я начинаю облизывать руку, словно собака, которая хочет пить. Мистер Бигл дошел до «М».

– Ой, лизунчик, – шепчет из-за соседней парты девочка с тугими косами. Я прячу язык за зубами. – Хочешь браслет? Я сделала его специально для тебя. Честно. Для тебя.

Она запускает в меня резиновым браслетом с крохотной бабочкой-брелоком, и браслет приземляется мне на парту совсем рядом с пеналом.

Я пожимаю плечами. Как она могла сделать для меня браслет, если мы вообще впервые видимся?

– Я не ношу браслеты, – бормочу я в ответ.

Девочка отвечает, что этот точно захочу носить.

– Надень его, – улыбается она.

Отказываться дальше было бы грубостью, особенно в первый день в школе. Я натягиваю браслет и смотрю себе на руку.

– Хорошо смотрится, – бормочет девочка.

То ли у нее со зрением плохо, то ли она лжет.

– Кстати, меня зовут Асебен, и этот браслет – твой счастливый талисман. – Девочка бросает взгляд на мистера Бигла, который уже перешел к «П», и шипит: – Если снимешь его, тебя ждут неудачи. Ты должен носить браслет, пока он не свалится сам, и тогда с тобой произойдет что-нибудь восхитительное. Я узнала об этом из рассказа… там была женщина, которая носила зеленую нитку вокруг запястья. Предполагалось, что она защитит ее от опасности. И она не могла снять эту нитку, пока та не упала сама.

Я еле выдавливаю из себя:

– И что, упала?

– Да, когда женщина сломала руку.

– То есть от опасности ее нитка не защитила?

Ну отлично. Как раз то, что мне нужно: носить, не снимая, резиновый браслет с бабочкой, который мне подарила безумная девчонка. Надо бы побыстрее от нее смыться.

Оказывается, что она – не единственная из школы Кровоточащего Сердца Господня, от кого я предпочел бы держаться в стороне. Еще есть мальчик, который сидит как раз передо мной. Руки у него похожи на ломти ветчины, а лицо как у бульдога, который жует осу. Во время переклички он отозвался на имя Роберт Эбсолом. В середине первого урока я пошел в туалет, а когда вернулся, он посмотрел на меня, будто я мерзость какая-то. Я попытался улыбнуться, но он показал пальцем на мой ботинок. Оказалось, к нему прилипла туалетная бумага. Мистер Бигл очень обрадовался, увидев это. Он рассказал нам, что в среднем человек ходит в туалет примерно 2500 раз в год. Мальчик в первом ряду сказал, что он ходит в два раза чаще, и все засмеялись.

– Спасибо тебе, Донте Моффат, – говорит мистер Бигл и добавляет: – Всемирный день туалетов празднуется девятнадцатого ноября. А переработанная туалетная бумага – это не бумага, которую использовали два раза.

Третий человек, с которым я предпочту не общаться, – это девочка с такой толстенной косой, что позвонил Тарзан и спросил, можно ли ему забрать свою лиану обратно. На перемене эта девчонка подошла ко мне, сказала, что ее зовут Мими и что все рады видеть меня в классе. Но, добавила она, это только потому, что я новенький. Как только ко мне привыкнут, всем станет наплевать. А ей и сейчас уже наплевать. У нее слишком много дел: балет, шахматы, французский, кунг-фу. Вот еще, будет она тратить на меня время! Она злобно на меня зыркнула и куда-то скрылась.

Через час я понимаю, что мне вообще никто в классе не нравится. Когда приду домой, спрошу папу, а нельзя ли мне развозить с ним рыбу в фургоне. Ему придется лишь слегка поменять вывеску: «Дон Карпеоне и Джонни Форель».

Я пытаюсь придумать, как убедить папу, и тут мистер Бигл говорит, что пора закончить проект, над которым класс работал до каникул.

– Мы говорили о значимых предметах из нашего прошлого, но времени посмотреть на них у нас еще не было. Поэтому я попросил вас принести их сегодня в класс. А ты, Бекет, можешь просто рассказать нам о каком-нибудь предмете из детства. Необязательно показывать его. Может, ты и начнешь?

Я так поражен, что чувствую: внутренности мои вот-вот вывалятся и станут наружностями. Ничего себе задание. Но я хотя бы знаю, что за значимый предмет хочу описать: это мамино кресло. Хотя могу представить, что случится дальше: я говорю, что мой значимый предмет – это мамино кресло, и учитель спрашивает почему (учителя – это роботы, запрограммированные задавать вопросы). Мне придется солгать, потому что я не хочу рассказывать всем, что там я чувствую себя в безопасности, что там мама рассказывала мне сказки, а я сворачивался калачиком и чувствовал себя счастливым. Я не хочу рассказывать всем, что это важный предмет, потому что кресло у меня есть, а мамы уже нет. И потом, что бы я ни сказал, Роберт Эбсолом все равно фыркнет, Мими попытается задушить меня косой, а Асебен заставит меня надеть еще какое-нибудь украшение.

Руки у меня так трясутся, что, будь сейчас урок музыки, я смог бы играть на маракасах. Но так как сейчас о музыке нет и речи, мне приходится засунуть руки в карманы, чтобы никто ничего не заметил. Вот тогда-то все и происходит. Я нащупываю что-то: крошечную птичку, которую папа нашел на полу. Я вытаскиваю ее из кармана и кладу на парту. Может, я смогу сочинить про нее какую-нибудь историю. Мистер Бигл, заприметив птицу, восхищенно втягивает воздух; видимо, он так впечатлен, что я принес ее, даже не зная о домашнем задании, что всосал весь воздух из класса. Он говорит, что это гениально. Что я гениален. Я вижу, как щетинится Мими. Асебен показывает на браслет и шепчет: «Он удивительный!» Только при чем тут ее дурацкий браслет? Он пока не свалился, висит себе на запястье как приклеенный.

И тут мистер Бигл пишет на доске одно слово:

ЛЕГЕНДА

Пять

Ого! Мистер Бигл понял то, что я знал с самого начала. Я – легенда. Подумать только, а мне казалось, что у меня ужасный день рождения. А теперь я при жизни стал легендой. Ну и дела. О да, ветчиннорукий Роберт оборачивается на меня, и я отвечаю ему твердым взглядом. Теперь не так мерзко, а? Асебен все еще тычет пальцем в мой браслет, а Мими кипит от гнева. Ну да, я же легенда, и совсем не потому, что новенький.

Мистер Бигл поднимает руку и шевелит пальцами. Зрелище впечатляет: пальцы у него, как свиные сардельки.

– Бекет принес в класс журавлика-оригами. Это совершенно особенная вещь. Уверяю вас, между его крыльев спрятана самая удивительная легенда в мире. Прижмите уши к голове и слушайте внимательно.

Прижать уши? Это абсолютно невозможно, если не сделать ушеприжипластическую операцию (можете проверить: страница двести пятьдесят пять моей Медицинской энциклопедии Марвина). Но невозможно или нет, а я все-таки пытаюсь: очень уж хочется услышать легенду о моей бумажной птичке. Даже если это и значит, что сам я совсем не легенда.

Мистер Бигл прочищает горло.

– Однажды, давным-давно, в стране цветущих вишен, самураев, великих тайн, волшебства и мифов родилась легенда, о которой слышали многие… – Мистер Бигл шествует между рядами с моим журавликом в руке.

– Мой папа говорит, что миф – это мужской лиф, – смеется Донте Моффат.

Мистер Бигл резко прерывает рассказ и говорит, что нет никаких мужских лифов, а «слушать внимательно» значит сидеть и молчать, чтобы учитель не задал дополнительных уроков.

– Так на чем меня прервали? – спрашивает мистер Бигл, будто до этого произнес больше, чем одно-единственное предложение. – Ах да, я остановился на легенде о тысяче журавликов-оригами. Она гласит, что если кто-то сложит целую тысячу таких же, как этот, – мистер Бигл поднимает птичку на ладони, словно она самый большой в мире бриллиант, – тогда исполнится его самое заветное желание. Журавль – мистическое создание, которое, как говорят, живет целую тысячу лет. Именно поэтому нужно сложить тысячу журавликов, чтобы мечта исполнилась. По одному за каждый год его жизни.

Донте Моффат поднимает руку и говорит:

– Человеку-пауку в зале для игры в бинго… ну, куда ходит моя бабуля… на вид тоже тысяча лет.

Мистер Бигл говорит: как славно, что пожилого человека назвали в честь супергероя. Однако, даже если ты стар, все равно можно быть отважным и сильным.

– О, это он сам называет себя Человеком-пауком, больше никто, – поясняет Донте. – Он говорит, что похож на паука. Когда оказывается в ванной, ему тоже очень сложно из нее выбраться.

Мистер Бигл снова прокашливается и поднимает вверх руку, очевидно приказывая Донте захлопнуть варежку.

– Раз за разом люди делали все, чтобы исполнились их заветные желания. У некоторых это получалось, у других – нет. Годы шли, и легенда о бумажных журавликах становилась все известнее. Люди дарили журавликов на свадьбу, надеясь, что молодожены счастливо проживут тысячу лет. Журавликами одаривали новорожденных, пророча детям безбедную жизнь. Такова легенда о бумажных журавликах, и, как только я увидел одного у Бекета в руке, я вспомнил, что читал об этом. Почему он важен для тебя, Бекет?

– Мне его дал папа.

– Ну что ж, очень мило, – говорит мистер Бигл, направляясь к книжной полке.

Он пробегает пальцами по корешкам и вытаскивает одну из книг.

Меня так распирает от счастья, словно я бутылка колы, в которую бросили мятную конфетку. Легенда о бумажных журавликах – это лучший подарок на день рождения! Она так прекрасна, что превосходит даже историю о том, как тучный Вильгельм Завоеватель взорвался на собственных похоронах, так что монахи аббатства стояли, покрытые гнилыми кишками. И точно лучше рассказа о римлянах, которые полоскали горло мочой, чтобы освежить дыхание. Я оглядываю класс. У некоторых (например, Мими) такой вид, словно им в рот попали гимнастические обручи.

– Вижу, что вас потряс мой рассказ, – гордо произносит мистер Бигл, шагая обратно; галстук развевается за его спиной, точно флаг. – Спасибо, что показал нам такой чудесный предмет, Бекет.

Мистер Бигл кладет птичку обратно мне на ладонь, а на парту – книгу, которую только что достал с полки. Он говорит, что в ней написано про оригами и, возможно, поэтому она заинтересует меня. Я могу вернуть ее, когда прочитаю.

Меня награждают аплодисментами. Будто я какой-то герой, хотя я не сделал ровным счетом ничего. Мистер Бигл говорит дальше, а я тайком бросаю взгляд на журавлика. Как же я ошибался, когда думал, что в нем нет ничего особенного! Теперь я понимаю, что он просто прекрасен. Говоря метафорически, я купаюсь в золотых водах гениальности. Меня окружает пена легендарности. Я отмокаю в мыльных пузырьках ума. Мой бумажный журавлик, который казался мне всего лишь клочком сложенной бумаги, на самом деле настоящее чудо. Потому что так говорит мистер Бигл.

Мой бумажный журавлик может исполнить одно желание.

Разве можно мечтать о подарке лучше?

ОРИГАМИ ДЛЯ НАЧИНАЮЩИХ: ВЫ ПОЛЮБИТЕ БУМАЖНУЮ РАБОТУ!

1. Возьмите квадратный лист бумаги (Эта задача мне по силам, черт побери! Я уверен, что справлюсь.)

2. Сложите верхний угол с нижним. (Легкотня. Отныне называйте меня Бекет Оригами Рэмзи, эсквайр. На инициалы я, впрочем, отзываться не буду: я вам не сыр-бор какой-нибудь.)

3. Согните бумагу и раскройте ее опять; потом еще раз согните, но поперек. (Я прочитал эту строчку несколько раз, чтобы понять, что имеется в виду. Может, нужно прочитать еще разок?)

4. Теперь вы добились аккуратных складок. Прижмите три верхних угла к нижнему. Теперь расправьте лист. (Расправить – это я могу. А вот со сгибаниями явная проблема. Мои складки – это просто смех что такое!)

5. Подогните верхнюю часть к центру, разверните, потом согните все вниз и разогните. (Я сгибаю. Я разгибаю. Я сгибаю. Я погибаю.)

6. Раскройте верхний закрылок. (Что? У меня нет никакого закрылка. Я беззакрыльный. А птичьи крылышки подойдут? Интересно, что легче – сделать журавлика-оригами или совершить восхождение на Эверест, вооружившись зубочисткой? Ответ: я думаю, что второе.)

7. Опустите закрылок, одновременно прижимая бока. (Подождите-подождите. У меня получилось! Бумажная игрушка, предсказывающая будущее. Сейчас я закрою ее и раскрою, и внутри наверняка окажется предсказание: «ТЫ ТУПОЙ».)

8. Переверните модель и повторите те же действия на другой стороне; сложите верхние закрылки к центру, повторите на другой стороне; сложите две части, похожие на ноги, согните, разогните, переверните, согните ноги по складкам, а потом изнутри наружу, сложите с одной стороны. Теперь у вас есть голова. (У меня есть голова. Правда, мне пришлось вырезать ее ножницами).

9. Сложите крылья – ваш журавлик готов. (У меня получилась треугольная птица с бритой головой и лопастью вместо зада.)

Весь вечер я посвящаю изготовлению журавликов. Я точно следую инструкциям, описанным в книге мистера Бигла. Первая попытка оказывается такой неудачной, что на уроке информатики я завожу блог с названием «оПТИЧеские катастрофы». В итоге того журавлика я просто порвал. Второй оказался не столь ужасным. Третий чем-то уже напоминал птицу. Додо, скажем. Четвертый совсем хорош.

Да, похоже, я на пути к исполнению желаний. Так как я не нашел Перл и не попрощался с мамой, то на это я свое желание и потрачу. Вообще-то желаний получается два, но я бунтарь.

На следующий день мы с Билли идем в школу, и я говорю ему, что мой день рождения оказался гораздо лучше, чем я ожидал. Я чуть ли не бегу вприпрыжку. Я машу рукой Женщине-Кошке в окне парикмахерской. Я здороваюсь с тротуаром, с облаками, забором, с собакой, писающей на фонарный столб. Правда, когда собака отвлекается от столба и пытается помочиться на мои ботинки, я говорю не «привет», а «пшла вон». Билли спрашивает, что такого хорошего случилось у меня вчера, и я отвечаю: кусок бумаги. И ведь я не вру. Билли озадаченно замечает, что у него целая тонна бумаги, но счастливым она его почему-то не делает. Я говорю, что это неправильная бумага, и рассказываю ему про журавлика и про то, как учитель дал мне книгу по оригами, и вот теперь я мастерю птичек, которые исполнят мое желание. Билли говорит, что он тоже загадал желание. Я уже знаю, чего ему не хватает, и обещаю, что мы найдем Перл. Билли улыбается, и я улыбаюсь в ответ, приобнимая братишку за плечи. Сегодня тоже хороший день.

В школе я продолжаю улыбаться, и даже математика не может мне в этом помешать.

– У тебя так хорошо на душе, – говорит Асебен, когда я иду по площадке во время первой перемены. – Я видела, как ты улыбался во весь рот на уроке. Ты был счастлив, даже когда мистер Бигл дал нам проверочную по математике. Это из-за браслета? Да, точно. Сегодня случилось что-нибудь удивительное?

Я трясу головой:

– Это не браслет.

Вид у Асебен такой, словно я потоптался по ее ногам в огромном клоунском башмаке.

– Хм… ну ладно, это все из-за него, да… – смущенно бормочу я. – Наверно, он работает, потому что я и правда очень счастлив.

Я скрещиваю за спиной пальцы: все знают, что если скрестить пальцы, то можно врать сколько захочешь.

– Вот видишь! Я так и знала. – Лицо девочки сияет. – Это просто гениально. – Она задирает мне рукав, чтобы проверить, и смотрит на меня с разочарованным видом: – Да ты все набрехал, Бекет. Браслет все еще на месте, он не свалился, а это значит, ты просто вешал лапшу мне на уши.

Асебен прислоняется к стене. Она сдвинула брови, и те стали похожи на длинного слизня.

– Да быть не может! – Я опять скрещиваю пальцы.

– Браслет не лжет. Если он все еще на тебе, это значит, что ничего необычного не случилось и ты просто говоришь так, чтобы я отстала. Но знай: тебе не отвязаться от браслета. И тебе не отвязаться от меня!

– А почему, как ты думаешь, от этих браслетов случаются всякие штуки?

– На самом деле это даже не из-за самого браслета. Тут дело скорее в бабочке. Ну, так или иначе, я знаю, что тебе необходимы в жизни хорошие новости. Тебе нужно только поверить в силу этого браслета.

Я, вытаращившись, смотрю на резиновый браслет и крошечную бабочку, которая с него свисает. Конечно, я видел бабочек и раньше, но не знал, что они такие особенные создания. Сами подумайте, ведь они получаются из уродливых гусениц.

– Что такого особенного в бабочках? – спрашиваю я.

– Бабочки – это любимые люди, – сообщает мне Асебен. – Они возвращаются, чтобы принести нам удачу.

Мое сердце пропускает удар. Я еще как-то умудряюсь пробормотать, что и так счастлив, без всяких вернувшихся любимых. Я вру: все на свете бы отдал, лишь бы вернуть маму и еще раз сказать ей, что люблю ее. Что угодно – за объятие, улыбку, поцелуй.

– Да нет, не счастлив, – тихо говорит Асебен, словно прочитав это в моем сердце.

Шесть

Вернувшись домой, я достаю журавликов. Я намерен делать их до тех пор, пока мое желание не исполнится. Неважно, что там Асебен говорила про браслеты, – они не работают.

– Бумажные журавлики гораздо лучше, – шепчу я.

В схватке журавлика с бабочкой первый победил бы без всякого напряга.

И тут я задумываюсь. Я уже сделал четырех птичек; даже если только последняя засчитывается за удачную попытку, это все равно значит, что какая-то часть моего желания уже может исполниться. Пусть даже самая крошечная. Я проверяю телефон: может, Перл написала что-нибудь в ответ?

Неа.

Ну что ж, наверно, журавликов пока недостаточно.

Я делаю еще двадцать штук.

От Перл все еще нет ответа.

На полу комнаты разливается целое бумажное море. Журавлики придали мне уверенности, и я решил, что надо бы немножко подтолкнуть Перл. И потому посылаю ей целую историю из смайликов:

Ничего.

Но я все равно надеюсь на журавликов.

И я все равно еще надеюсь на Перл.

Когда я спускаюсь к ужину, на сердце у меня так тяжело, словно на него наступил слон. Папа спрашивает, почему я такой кислый, а Билли отвечает, что я прокис на солнце, как молоко. Ужасно смешно, обхохотаться просто можно. Папа сообщает, что заказал еду у мистера Вонга, и берет себе клецку. В настоящее время мы питаемся готовыми продуктами. Не поймите меня неправильно: я люблю такую еду, но не каждый же день. Папа говорит, что не может разобраться с духовкой.

– Будете? – предлагает нам папа, глотая следующую клецку.

Я вижу, как она проваливается ему за кадык. Он вытирает жирные пальцы о татуировку; у карпа начинают блестеть чешуйки.

Папа спрашивает, как прошел наш день.

– Я получил золотую звезду, – гордо сообщает Билли. – Учитель спросил: если бы мой папа выиграл две тысячи фунтов в лотерею и отдал мне половину, что бы у меня было?

– И ты сказал, что тысяча фунтов, да? – Папа подхватывает палочками водоросль и бросает ее в рот. С его губ свешиваются темно-зеленые нитки, точь-в-точь ленты на день святого Патрика.

Он медленно всасывает их и жует, пока зубы его не покрываются зелеными пятнами.

– Я сказал, что у меня был бы инфаркт, – отвечает Билли.

Папа кашляет и стучит себя кулаком в грудь. Я уже решаю применить хватку Хеймлиха, но тут папа улыбается и говорит:

– Молодец, Билли.

Папа рад, что Билли осваивается в новой школе.

– А потом я шел домой и заглянул в лужу. Это было даже лучше, чем золотая звезда, – продолжает Билли.

Я просто киваю: Билли вечно возится в грязи, я так к этому привык, что практически не замечаю.

– А еще у меня есть огромный секрет, который я не могу никому рассказать. – Братишка перестает возиться с лишней парой палочек для еды и изо всех сил подмигивает мне.

Билли повторяет, что у него есть секрет, и снова моргает мне. Он так сильно вцепился в палочку, что та сломалась. Мне не нравится направление, которое принял наш разговор. И я знаю, что подмигивание – это тайный знак детективного агентства «ШПИОН». Я размахиваю ногой, и папа внезапно воет, как оборотень. Потом он спрашивает, за что я его так, и я отвечаю, что просто проверял коленный рефлекс. В его возрасте пора уже следить за такими вещами.

– Вы что, не хотите узнать мой секрет? – не сдается Билли, хотя я игнорирую его так усердно, будто на нем плащ-невидимка.

Понимаете, что бы там за тайна ни была у брата, она наверняка связана со «ШПИОНом». Мои внутренности трепещут, как ветряная мельница из бумаги: Билли собирается рассказать папе, как мы принесли Перл письмо в наш старый дом, а теперь посылаем ей смайлики. Если папа узнает об этом, то долго не угомонится. Еще я спрашиваю себя, зачем вообще Билли начал этот разговор, но затем перестаю спрашивать: все, что делает Билли, неизменно покрыто для меня завесой тайны.

Чтобы братишка замолчал, я прошу папу налить мне стакан воды. Папа спрашивает, почему я сам этого не сделаю, и я отвечаю, что перегрелся на солнце. Билли хихикает и несколько раз повторяет: «Перегрелся на солнце». Когда папа отходит к раковине, я шепчу Билли, что нам нельзя рассказывать папе про наше детективное агентство, а то нас ждут большие неприятности. Такие большие, что по сравнению с ними Биг-Бен покажется брелоком для ключей.

– Ладно, – шипит Билли. – Ни слова не скажу.

И он дотрагивается до кончика носа в знак того, что это наш секрет.

– Запомни: мы никогда не найдем Перл, если ты заикнешься об этом при папе. Он не хочет, чтобы шпионили за кем-нибудь. Похоже, он даже не хочет, чтобы мы нашли Перл. Понимаешь? Нельзя рассказывать ему наш секрет.

Я произношу каждое слово по отдельности – так больше шансов, что Билли меня поймет.

И слышу шум воды вдалеке: папа наливает мне воды в стакан.

– Но я собирался поведать ему совсем другой секрет, – шепчет Билли.

Я уставился на него:

– А чего тогда ты моргал? Это же наш тайный знак!

– Ааа… – шипит брат. – Я забыл. Мне что-то в глаз попало. Возможно, грязь: по пути из школы я нашел улитку, назвал ее Брайаном и положил в карман. – Билли что-то напевает себе под нос. – А потом я устроил ему новоселье.

– И что тут такого секретного?

– Теперь Брайан живет в твоей кровати.

Я ужасно взбешен: мало того что Перл так и не ответила на мое сообщение, так еще вся моя кровать покрыта слизистыми дорожками. Я спрашиваю папу, можно ли мне пойти прогуляться после ужина. Билли хочет напроситься со мной, но папа говорит, что ему надо принять ванну: нельзя же идти в школу таким вонючим. Билли показывает на меня и говорит: «Ну вот он же ходит»; потом братишка так пыхтит и сопит по поводу того, что ему придется остаться дома, что вполне мог бы посостязаться с волком из «Трех поросят».

Выбравшись наружу, я отхожу от дома на безопасное расстояние. Когда меня уже нельзя заметить из нашего окна, я достаю из кармана эту тупую улитку, которую нашел у себя в кровати, и пуляю ее в чей-то сад:

– Прости, приятель, но я не делю ложе с улитками.

В этот момент я понимаю, что в саду кто-то есть и я только что запустил улиточным снарядом ему прямо в голову.

Я стремительно нагибаюсь; человек потирает затылок, бросает взгляд по сторонам и возвращается к прежнему занятию: роет в земле ямку. Мои детективные навыки тут же говорят мне, что совершено преступление и этот мальчик собирается что-то закопать. Или кого-то.

Я представляю, что случилось бы, если бы я, как агент «ШПИОНа», позвонил в полицию и сказал следующее.

Я. Свяжите меня с офицером. Мне нужно рассказать о преступлении, совершаемом сейчас в районе Шантри, Эдем.

Полицейский. Хорошо. Вы можете рассказать, какого рода преступление? Мы подъедем через несколько минут.

Я. Человек роет яму. Это же доказательство.

Полицейский. Да, это доказательство того, что ему нужна яма.

Я. А что, если он собирается закопать тело?

Полицейский. А яма большая?

Я. Не очень.

Полицейский. Тогда она не предназначена для тела. А вы можете сказать, что этот человек кладет в яму?

Я. Ой! Это растение.

Полицейский вешает трубку.

Так и есть, мальчик всего лишь сажает какое-то растение, а потом сооружает вокруг горку из земли. Потом он отступает на несколько шагов, чтобы полюбоваться своей работой. Вот тут-то я и вижу их – его руки. Его огромные руки, похожие на ломти ветчины. Опознав мальчика, я бегу прочь со всей скоростью, на которую только способны мои ноги.

Дома меня дожидается Билли; с его мокрых волос капает на полотенце, обернутое вокруг плеч. Если судить по его нахмуренному лицу, то он не то чтобы счастлив. Билли толкает меня в комнату и говорит, что Брайан тоже исчез, совсем как Перл. Он стаскивает с моей кровати одеяло и машет им у меня перед носом.

– Вот посмотри! – кричит брат. – Я положил его тебе в кровать, а теперь он исчез! Это еще одна тайна, которую должно расследовать детективное агентство «ШПИОН». Возможно, Брайан прячется где-то в комнате.

Билли настаивает на том, чтобы я помог ему найти улитку.

Поиски ни к чему не приводят; впрочем, я не удивлен. Я и так знаю, где теперь Брайан. Я не говорю Билли, что Брайан сейчас, по всей вероятности, радостно ползает по свежевскопанной земле в саду Роберта Эбсолома. Вместо этого я предлагаю возобновить поиски завтра, при дневном свете. Ведь мы же не хотим наступить на Брайана, если он ползает где-нибудь по полу? Билли ошеломленно соглашается.

Закончив вытирать волосы полотенцем, он снова спрашивает меня, нет ли вестей от Перл. Через две секунды, проверив телефон, я качаю головой.

– Может, она занята, – говорю я Билли.

– Так занята, что у нее нет времени на нас? – шепчет братишка. – Как наша почти мама может быть так занята, чтобы забыть о своих детях?

Я не знаю, что ему ответить.

Семь

Когда Билли ложится спать, я достаю бумагу и пытаюсь сложить еще штук десять журавликов. Признаюсь: похоже, что Перл провалилась сквозь землю. Билли прав, это настоящая загадка. И почему ее портрет валялся в саду у старого дома? Почему в нем была дыра? Кто вообще способен совершить такой ужасный поступок? Это еще одна тайна, которую я не могу разгадать.

Я делаю журавлика за журавликом; я доволен, что у меня стало так хорошо получаться. Вдохновленный новообретенным талантом складывания предметов из бумаги, я думаю, что надо еще раз попробовать попрощаться с мамой; снова писать Перл не имеет смысла – я послал ей сообщение совсем недавно. Я крадусь к окну и отдергиваю занавески. Луна похожа на огромную головку сыра; звезды блестят и подмигивают мне, завернутые в свое темно-синее одеяло.

– Мама, – шепчу я, стараясь не разбудить Билли, потом оборачиваюсь и смотрю на него: сопит, как поросенок. – Шестой пункт в моем списке – это назвать в честь тебя звезду. – Я поворачиваюсь обратно к окну. – Надеюсь, что делаю это правильно. Все другие способы кажутся такими ничтожными. Вчера вечером я попросил у папы семян, это мой восьмой пункт. Папа спросил, имею ли я в виду семена, которыми кормят птиц, или те, которые сажают в землю. Я ответил, что те, которые сажают, а папа заявил, что это неважно: у него нет никаких.

Я вцепляюсь в ковер пальцами ног. Мама настолько важна для меня, что, боюсь, никакое прощание меня не устроит. Я глубоко вдыхаю и спрашиваю:

– А назвать звезду – этого будет довольно?

Я смотрю вверх, на небо, и лунные лучи омывают мне лицо серебром. Одна звезда светит ярче остальных, и я прижимаю палец к стеклу. Остается крошечная планетка тепла.

– Я называю эту звезду «Мама», – шепчу я. – Прощай, мама.

В глазах у меня щекочет. Я внезапно понял, что звезда все еще ярко светит и что она вечно будет там, где сейчас. А мама – нет. Это так неправильно.

В пять сорок три утра Билли будит меня и говорит, что ему опять приснился кошмар. Я снова отвожу его в мамино кресло и обещаю, что расскажу ему еще про мальчиков, которые переплыли океан в кресле.

Конец ознакомительного фрагмента — скачать книгу легально